Жан Жироду пьесы - Михайлова А.Д., Шкунаева С.В.

Автор: Михайлова А.Д. Шкунаева С.В.

Теги: художественная литература пьесы переводная литература французкая литература издательство искусство

Год: 1981

Похожие

Полное собрание пьес в шести томах. Том 4

Бернард Шоу. Полное собрание пьес в шести томах Т.2

Бернард Шоу. Полное собрание пьес в шести томах Т.5

Бернард Шоу. Полное собрание пьес в шести томах Т.4

Текст

lÄAVÄVCÄiiP
* \гЩЁ о^^^ч> 1
^fc^ ,,ЛЛ,, 1
/лрЦ1, «ЖАН
'"ЭТ1 Ж#ОДУ 1
t|i:l ПЬЕСЫ
-.V- ;': ?У.:";
-J1 1
| л^
^F
à
■ ci
к***
■É
«ПН
liv.r.'.'.'.va?j.v.'?|
IiiiiiiiihmhbAiVii!!
iDiniiiHMaanaaiatkii/
Iii'jiiK»«B««aiii.4
li'iiiiiiaiiHMiVi ;
lllllll 1ШМИ11111
HB"»
(lui

*A
^■^v ^h^^^I ИГ^Ж
P^^M ^ÊÊl/^ГШЪ. Ж
l^fmSb V Ar
ш
Гч*1^11 ^
1 ^å «fl H*ä
^rJ
е*ёЯ|К9Г
теУ
ШАПиЕж
htj5*i^K^5
УШ

ЖАН
ЖИРОДУ
ПЬЕСЫ

ЖАН
ЖИРОДУ
ПЬЕСЫ
МОСКВА
«ИСКУССТВО»
1981

И(Фр)
Ж 73
Перевод с французского
Статья А. Михайлова
Комментарий С. Шкунаева
Художник С. Бархин
Жироду Жан.
Ж 73 Пьесы: Пер. с фр. /Вступ. статья А. Д. Михайло-
ва; Коммент. С. В. Шкунаева. — М.: Искусство,
1981.—648 с, 1 л. портр.
В состав сборника известного французского писателя Жана Жи-
роду вошли пьесы, с которыми советский читатель познакомится
впервые. Драмы «Зигфрид», «Амфитрион-38», «Интермеццо»,
«Электра», «Безумная из Шайо» переведены для данного издания,
Только пьеса «Троянской войны не будет» публиковалась ранее.
Сборник снабжен вступительной статьей, анализирующей творче-
ский путь драматурга, и комментарием, содержащим сценическую
историю его пьес.
70600-038 ББК 84.4Фр
025(01)-81 9"81 И(Фр)
© Перевод на русский язык, всту-
пительная статья, комментарий.
4703000000 Издательство «Искусство», 1981 г.

ПУТЬ ЖИРОДУ-ДРАМАТУРГА
Приход в театр Жана Жиро-
ду — это событие, которое будет
иметь глубокий отклик в совре-
менном театральном движении.
Андре Антуан
В 1937 году, то есть тогда, когда Жироду стал основным, если
но единственным драматургом труппы Луи Жуве, бесспорно, са-
мой интересной и передовой драматической труппы Парижа тех
л*т, писатель создал свой в меру шутливый, в меру серьезный
«Экспромт», на этот раз «парижский», в отличие от мольеровского
• персальского». Сам этот жест — подражание Мольеру — был мно-
гозначителен: Жироду заявлял о своей верности определенным тра-
дициям, заложенным первым комедиографом Франции,— традици-
н м проблемного театра, традициям серьезного отношения к слову,
к сценическому стилю, традициям тесных взаимоотношений драма-
турга и его труппы, театра и его зрителя. Многозначительно было
и изменение заглавия: теперь специфически элитарный Версаль
сменился демократическим Парижем, Парижем не критиков и тон-
ких знатоков театра, а простого, рядового зрителя. Как и у Моль-
«ра, у Жироду эта одноактная пьеса-шутка (где члены труппы
Жуве играют сами себя) стала своеобразным изложением програм-
мы театра и драматурга.
Впрочем, для появления пьесы было немало и вполне конкрет-
ных, практических поводов. Жироду пришел в театр, когда общест-
иенная обстановка была достаточно сложной. Франция едва опра-
вилась от последствий первой мировой войны, как страну захлест-
нул тяжелейший экономический кризис. К росту безработицы и
неустойчивости сменяющих друг друга буржуазных правительств
прибавилась реальная опасность фашистского путча (его попытка
в феврале 1934 г. была сорвана народными массами Парижа). Ус-
коренное перевооружение Германии и приход там к власти наци-
стов создавал вполне реальную угрозу новой войны (захват нем-
цами Австрии, а затем Чехословакии был ее зловещей репетици-
3

ей). Победа Народного фронта в 1936 году не решила всех проблем,
а кое в чем даже усложнила их. В руководстве фронта не было
единства, он в конце концов распался, а внутренняя обстановка в
стране еще более обострилась.
Этот накал общественной борьбы не мог не затронуть и театра.
В нем обнаруживали себя очень разпые, во многом противоборст-
вующие тенденции. Развлекательному, «коммерческому» театру
«бульваров», типичному проявлению буржуазной массовой культу-
ры, передовые режиссеры противопоставили свое понимание теат-
рального искусства, призванного решать социально значимые про-
блемы, быть провозвестником и защитником гуманизма, философ-
ской глубины и правды на сцене. Особенно значительной была
деятельность так называемого «Картеля»—возникшего в 1926 году
объединения таких талантливых режиссеров, как Ш. Дюллен,
Л. Жуве, Ж. Питоев, Г. Бати; их соединила близость творческих
принципов, тяготение к серьезной социально-философской пробле-
матике, интерес к театру поэтическому, опирающемуся на доброт-
ную литературную основу.
В короткий период Народного фронта на театр ложились осо-
бенно ответственные задачи. И театр (конечно, серьезный театр, а
не случайные труппки бульваров) пытался их решать. Однако ор-
ганизация театрального дела оставалась прежней, большинство
трупп, если они не принадлежали к «академическим» «Комеди
Франсэз» или «Гранд-Опера», работали в условиях постоянного де-
фицита. Не хватало костюмов, не было денег на декорации, ухо-
дили осветители и рабочие сцены. Государственные дотации были
мизерными. При этом правительство, хотя и не вмешивалось в ре-
пертуар, было не прочь «направлять» порой деятельность театров.
«Парижский экспромт» помимо творческих затрагивал и эти
обыденные вопросы театральной жизни. Полагают ', что намечен-
ная писателем театральная программа крайпе бедна. Действитель-
но, Жироду не требовал многого — немножко больше внимания к
театру со стороны правительства, немножко больше дотаций и ува-
жения к нелегкому труду режиссеров, актеров, костюмеров, осве-
1 См.: Гозенпуд А. Пути и перепутья. Л., 1967, с. 196.
L

тителей и т. д. А в ответ на эту минимальную заботу театр брался
развлечь, развеселить, подбодрить усталый и неспокойный народ.
Жироду вложил в уста Луи Жуве такие слова: «Миссия театра со-
стоит в подготовке народа к тому, чтобы проснувшись поутру, он
преисполнился радостью при мысли о необходимости выполнения
тех задач, которые ставит перед ним государство».
Сказано слишком общо, да к тому же — вполне в духе Жиро-
ду — не без тонкой, но тщательно упрятанной в подтекст иронии.
Л чего, собственно, «реалист» Жироду («реалист», конечно, в чисто
житейском плане) мог ожидать от буржуазного государства? Буду-
чи не один десяток лет государственным чиновником, Жироду пре-
иосходно изучил все коридоры и закоулки власти. Подлинная зада-
ча театра представлялась Жироду и Жуве несколько иной, она не
ограничивалась развлечением публики, отвлечением ее от трудных
проблем повседневности. И об этом было сказано в пьесе. У театра,
как полагали драматург и режиссер, есть важная, важнейшая, ос-
новная миссия, но не по отношению к правительству или государ-
ству, а к частичке общества — к отдельному человеку, который не
противостоит обществу, но и не сливается с ним безликой бесцвет-
ной капелькой.
Есть давнее высказывание Монтескье, его часто цитируют. «Ес-
ли бы я знал что-либо полезное мне, но вредное моей семье,— пи-
сал французский просветитель,—я бы выбросил это из головы. Если
Пы я знал что-либо полезное семье, но не моей родине, я постарал-
ся бы об этом забыть. Если бы я знал что-либо полезное моей ро-
дине, но несущее опасность Европе или всему человечеству, я рас-
сматривал бы это как преступление». Этому мудрому, смелому
суждению, продиктованному, конечно, своей эпохой, Жироду — Жу-
не противопоставляют как бы совершенно обратное. Получается,
что для них интересы одиночки важнее интересов общества. Но
:>то не так, Жироду и Жуве — отстаивают не столь прямолинейную,
а значительно более гибкую точку зрения. Несомненно — точку зре-
ния гуманную. Их взгляды — это не проповедь индивидуализма, а
защита простого человека, просто человека, бессильного и поте-
рявшегося перед лицом бездушной буржуазной государственной
машины. Жироду и Жуве уже не раз видели, как во имя не очень
5

четко сформулированных интересов государства попирались даже
не некие высокие права, а самые обыденные, самые насущные пот-
ребности отдельной личности. Да, они уже сталкивались с этим и,
как большие художники, провидели это в будущем. И, как оказалось
(ведь пьеса была написана в 1937 г.), будущем совсем не далеком.
Нет, «Парижский экспромт» не был проповедью индивидуализ-
ма. Напротив, пьеса утверждала самоценность человека, способно-
го и на подвиг, и на страх, а чаще всего — просто на бесхитростное
«человеческое существование». Такой человек, по мнению Жироду
и Жуве, нуждался в помощи, он искал не уединения и не отъеди-
нения от себе подобных, а взаимной поддержки. Не случайно Луи
Жуве писал в статье «Почему ставятся пьесы»: «Театр — это жаж-
да солидарности, взаимной симпатии, общения с ближним» ].
В «Парижском экспромте» Жироду говорит устами Жуве: «Ино-
гда из окна автобуса я вижу на улице старого кругленького гос-
подина под руку с молоденькой девушкой. Они идут легкой поход-
кой, наэлектризованные, с сияющими лицами, но углубленные в
себя: я не сомневаюсь, что накануне они видели хорошую пьесу.
Может быть, они не поняли ее, но, несмотря на это, они сегодня
особенно глубоко воспринимают все — и прекрасную погоду, и
жизнь, и листья платанов, и настороженные уши лошадей... Пьеса
была, по-видимому, хорошо написана. Ее стиль как бы разгладил
души, измятые буднями, как утюг разглаживает белье».
Театр, по мысли Жироду, должен приучать и приобщать челове-
ка к благородству, великодушию, нежности, любви. Любви к другим
людям, к животным, растениям — вообще к жизни. Такой театр
учил находить друга, единомышленника, собрата. Учил находить
человека, человеческое в себе самом. Однако пьесы Жироду не бы-
ли сладенькими идиллиями, где зло непременно наказывалось, а
герои одерживали победу шутя и играя. Напротив, каждой своей
пьесой писатель говорил, что простые жизненные ценности —
дружба, любовь, сама окружающая человека добрая природа — по-
стоянно находятся в опасности. Драматурга обвиняли то в пре-
краснодушии, то в холодном скепсисе, то в историческом фатализ-
1 Жуве Л. Мысли 9 театре. М., I960, с. 103.
6

mi\ Так, известный французский театральный критик 30-х годов
Поль Гзелль писал: «Печально, что такой большой писатель, как
Ж и роду, идет на поводу у буржуазии и в один голос с ее журнали-
iiJiMu, политиками и мракобесными философами провозглашает
пойпу неизбежной и вечной» '. Нет, Жироду не солидаризировался
i буржуазными журналистами и тем более с реакционными фило-
софами. Его трезвый, нередко скептический взгляд на то общество,
и котором он жил, и па то государство, которому он служил, осно-
мывался на большом жизненном опыте, прежде всего опыте круп-
ного дипломатического чиновника. Впрочем, дипломатом Жироду
стал не сразу.
Жизнь Жироду очень не похожа на его книги, но во многом
напоминает судьбу немалого числа французских писателей. Напоми-
нает хотя бы тем, что Жироду родом был из провинции. Давно за-
мечено, что большие писатели редко родятся в Париже. У большин-
ства из них—годы провинциального детства, которое не забывается
потом уже никогда. Думается, это счастливая черта французской
литературы. Острое и очень многообразное ощущение провин-
ции, где люди не так разъединены, где они ближе и друг к другу,
и к природе, чем в столице (ведь «Париж — это не Франция»), при-
суще французской литературе в очень большой степени, быть мсь
жет, большей, чем другим европейским литературам. Потому-то
тик много в литературе Франции всевозможных «сцен провинци-
альной жизни». Провинцию описывают, естественно, по-разному, но
почти неизменно находят в ней немало мило-наивного и поэтично-
го. Это не значит, конечно, что не изображают провинцию убогую,
бездуховную, не живописуют затхлую атмосферу провинциального
быта (Франсуа Мориак, например).
Жан Жироду родился 29 октября 1882 года в самом центре Фран-
ции, в провинции Лимузен, полной диких скал и величественных
лесов, милых скромных городков и заброшенных средневековых
замков, в стенах которых когда-то слагали свои песни трубадуры.
Лндре Мору а, посвятивший Жироду блестящий очерк-портрет, осо-
1 «Лит. критик», 1936, N 3, с. 65.
7

бенно подчеркивал эту связь писателя со своеобразной провинци-
альной обстановкой, оставившей глубокий след в его творчестве.
«В маленьком городке,— писал А. Моруа,— все знают друг друга.
Обольстительная аптекарша покоряет сердца. С полицейским уста-
навливаются приятельские отношения. Ребенок воспринимает здесь
жизнь доверчиво. Природа подступает вплотную к городку, окру-
женному лимузенскими или берришонскими деревнями и полями,
где в дикой груше прячутся куропатки, а овес укрывает зайцев» '.
Но вот что полезно отметить. Провинцию можно видеть и опи-
сывать «столичными глазами». У Жироду такой мерки не было.
Элегантный, всегда изысканно и безукоризненно одетый, непремен-
ный посетитель литературных кружков и кафе, в общем истый па-
рижанин, Жироду не стал «парижанином» в своем творчестве. И ес-
ли он и описывал Париж, то это бывал Париж странный, причудли-
вый, со своей особой топографией и, что особенно характерно, вос-
принимаемый героями очень своеобразно. Видимо, не случайно в
зрелом своем творчестве Жироду предпочитал описывать провин-
цию, экзотические края или окунаться в прельстительные иноска-
зания древних мифов.
Нет нужды подробно описывать жизнь Жироду, тем более все
этапы его служебной карьеры. Отметим лишь его участие в первой
мировой войне, о чем он написал несколько книг. Книги эти, впро-
чем, привлекают не своими разоблачениями, не пафосом отрица-
ния войны (а войну Жироду искренне ненавидел), а лирической
задушевностью и даже юмором. В жизни писателя отметим еще
одно обстоятельство: Жироду много путешествовал, особенно охот-
но он бывал в Германии, язык и культуру которой знал в совер-
шенстве. Однако это не сделало его германофилом и тем более сто-
ронником немецкого фашизма. Напротив, когда к власти пришло
правительство Виши, Жироду тут же подал в отставку. Войну и
оккупацию он провел в Париже, впрочем, часто оттуда отлучаясь и
почти наверняка выполняя секретные задания руководителей Со-
противления. Умер он внезапно 31 января 1944 года. Полагают, что
он мог быть отравлен фашистской охранкой.
1 Моруа А. Литературные портреты. М., 1970, с. 283.
8

Между двумя войнами, на протяжении более двух десятилетий,
Жироду жил, казалось бы, двойной жизнью. Одна —жизнь образ-
цимого дипломатического чиновника, исполнительного и нередко
незаменимого, не занимавшего высоких постов, но то, что называ-
ется «на виду». Другая, совсем отличная от первой,—жизнь писа-
м'ля, писателя для немногих, очень изысканного и тонко остроум-
ного. Книги очерков и размышлений о литературе, увлекательные
кик романы, чередовались у Жироду с романами не столько эле-
гантными, сколько экстравагантными, полными парадоксов и лири-
ческих размышлений, как настоящие эссе. Так появились «Симон
Патетический» (1918), «Эльпенор» (1919), «Прекрасная Клио»
(1920), «Сюзанна и Тихий океан» (1921), «Зигфрид и Лимузен»
(1022), «Жюльетта в стране мужчин» (1924), «Белла» (1926), «При-
ключения Жерома Бардини» (1930), «Сентиментальная Франция»
(1932), «Пять искушений Лафонтена» (1938) и др. Во всех этих
книгах глубокая мысль нередко прикрывалась шутливой фразой,
неожиданным парадоксом, а ради легкого, но прихотливого развер-
тывания прозаического периода писатель жертвовал логикой и осо-
бенно занимательностью сюжета. Проза Жироду была ясна и про-
зрачна, как и у его любимых писателей XVII столетия, она была
полна подлинной поэзии и целомудрия. Если угодно, она была роб-
ка и даже ранима: изысканные ассоциации и неожиданные срав-
нения не проясняли, а наоборот, скрывали самораскрытие лириче-
ской души.
В своей прозе Жироду был писателем во многом камерным, хо-
тя некоторые его книги бесспорно относятся к числу шедевров и
еще ждут достойной оценки.
Драматургия Жироду родилась из его прозы. Родилась букваль-
но,— как увидим, он начал с инсценировки собственного романа. Но
если прозаик Жироду занимал довольно скромное место в литера-
туре 20-х и 30-х годов, то иным стало общественное звучание его
драматургии.
Здесь все началось с почти случайной, но такой счастливой для
обоих встречи Жироду и Луи Жуве (1887—1951). Сошлись литера-
тор-эстет и прославленный актер, режиссер и театральный деятель.
Жироду принес Жуве свою первую пьесу — переделанную из
9

романа махину, которую перед тем отверг другой парижский те-
атр. Роман был уже довольно старый — «Зигфрид и Лимузен» — и
был в числе явных удач писателя. Его идея, его стиль, острое и в
то же время легкое, элегантное развертывание сюжета — все нра-
вилось Жуве. Пьеса — решительно не нравилась. Собственно, пье-
сы еще не было. Были отдельные удачные сцены, отдельные мас-
терски написанные диалоги, был новый, по сравнению с романом
более сложный и драматичный финал. Но не было соразмереннос-
ти частей, не было знания законов театра.
Трудно сказать, что прежде всего привлекло Жуве — добротная
литературная основа или личное обаяние этого спокойного, изы-
сканно остроумного писателя, близость взглядов на жизнь, на ли-
тературу, на функции искусства в обществе. Так или иначе, Жуве
взялся научить Жироду мастерству драматурга, а тот охотно «сел
за парту». Жироду трудился долго и не жалея себя, создавая все
новые и новые варианты пьесы (некоторые из них сохранились и
опубликованы).
Премьера «Зигфрида» состоялась 3 мая 1928 года в Театре Ели-
сейских полей. История сценических воплощений произведений
Жироду труппой Жуве хорошо изучена \ что позволяет нам со-
общать лишь самые необходимые сведения и всецело заняться дра-.
матургией.
В основе сюжета пьесы — редчайший, почти невозможный слу-
чай? в результате тяжелой контузии французский солдат Жак Фо-
рестье полностью лишается памяти, он ничего не помнит о своем
прошлом. Его отыскивают среди трупов и умирающих и помеща-
ют в немецкий госпиталь. На нем нет ни солдатской, ни офицер-
ской формы и кто он,— неизвестно. Принявшая в нем участие немец-
кая националистка Ева старательно, шаг за шагом учит его гово-
рить, писать, думать — конечно, по-немецки. И вот из этого стра-
дающего, утратившего все человеческие связи тела делают чело-
1 См.: Финкелъштейн Е. Картель четырех. Л., 1974, с. 143—194. См.
также: Жуве Л. Мысли о театре, с. 135—145, 205—214.
1П

иска. Точнее — немца. Еще точнее — такого немца, который видит-
ся Еве во главе сильной, восставшей из пепла недавней войны Гер-
мании. Либеральный парижский журналист, постоянный посети-
тель модных кафе на Больших бульварах, друг художников с Мон-
мартра, Жак Форестье превращается в холодного, нераздумываю-
щего политического вождя Зигфрида фон Клейста. Не будем при-
писывать Жироду того, чего он, возможно, не думал и о чем не
написал, не будем делать из героя пьесы предшественника фашиз-
ма (хотя зрителями он, по-видимому, воспринимался именно так).
H прочем, лозунги Зигфрида (вернее, лозунги, внушенные ему его
окружением) — сильная Германия, возродившая экономику не без
помощи из-за океана), сплотившаяся на основе некоего единого
национального духа (и здесь к месту оказались средневековые ле-
генды о роговом, неуязвимом, Зигфриде, к месту вдохновенный
и, главное, вдохновляющий Вагнер),— реально звучали в Гер-
мании еще до создания пьесы, причем и в устах будущих нацистов.
Нет, Жироду не метил в немецкий фашизм, хотя опасность по-
следнего не мог не предчувствовать. Его Ева не высказывает че-
ловеконенавистнических идей и не говорит о неоспоримом превос-
ходстве арийской расы. Образ Евы не лишен некоторого обаяния,
обаяния силы и убежденности. Поэтому с такой Евой спор совсем
пе легок, но возможен (с оголтелым фашистом Жироду просто спо-
рить бы не стал). Итак, мишень писателя — не немецкий фашизм.
Можно сказать, что мишень эта более абстрактна и расплывчата.
Но в этом не слабость, а напротив, сила его пьесы, не утратившей
своего значения и сегодня.
Основной враг Жироду — это тоталитаризм и, как одно из его
проявлений, национализм и шовинизм. Национализм и шовинизм—
любые. Было бы ошибкой полагать, что писатель в рисуемом им
«споре» Франции и Германии за душу Форестье-Зигфрида безого-
ворочно держит сторону своей родины. Да, борьба идет за то, что-
бы вождь немецких националистов снова стал беззаботным париж-
ским бульвардье. У разных персонажей пьесы на это есть свои соб-
ственные причины: Женевьева хочет вновь обрести утраченного
возлюбленного, Робино стремится вернуть друга, немец Цельтен ва-
лялся целью лишить националистическую партию ее вождя. У пи-
11

сателя, у Жироду, чьи симпатии недвусмысленно на стороне Цель-
тена и Женевьевы, цель одна: вернуть своему герою его подлинный,
его человеческий облик. То есть спасти в человеке человека.
Поэтому в пьесе нет столкновения Франции и Германии, точ-
нее — это столкновение отодвинуто на второй план. А на первом —
спор о двух Германиях, каждая из которых реально существует, но
истинной, точно отражающей дух нации, Жироду-Цельтен счи-
тает лишь одну — Германию поэтичнейшей природы, добрых фан-
тазеров, старинных сказок, меланхоличных идеалистов. Цельтен,
казалось бы, мечтает о Германии прошлого, о Германии альпийских
деревушек и средневековых легенд, которой нет больше места в
мире. Германии его ностальгической мечты все более явно и грубо
начинает противостоять иная страна, которую хотели бы создать
Ева и ее единомышленники — генералы, мечтающие о реванше, и
промышленники нового склада. Если старая Германия навечно уш-
ла в прошлое, то новая — вполне реальна и может принести нема-
ло бед и себе и своим соседям. «Германия твоего Зигфрида! — вос-
клицает Цельтен, обращаясь к Еве.— Вижу ее как на ладони! Об-
разец общественного порядка, уничтожение тех тридцати мелких
королевств, тех герцогств, тех вольных городов, что придавали трид-
цать различных оттенков почве нашей культуры, нашей свободы.
Страна, разбитая на равные департаменты, где единственными со-
бытиями будут бюджеты, социальное обеспечение, пенсии,— короче,
нация <...> чисто теоретическая...».
Что же, Цельтен и Жироду прекраснодушно и безответственно
зовут к прошлому, закрывая глаза на настоящее? И почему так
боятся они объединенной и сильной страны? Жироду и его героя
пугает в новой нации прежде всего утрата духовности, а следова-
тельно, утрата индивидуальных оттенков, нюансов, непрактичных
благородных порывов, смешных странностей, утрата великодушия,
чувствительности и человечности. «Всякий раз, когда немец,— про-
должает Цельтен,— хотел создать из нее практически существую-
щий строй, дело его рушилось через несколько пятилетий. Когда
же он верил в дар своей страны превращать каждую великую
мысль, каждое великое деяние в символ или легенду,— оп строил
на века!»
12

Пусть Жироду устами своего героя несколько идеализирует Гер-
манию, поэтическую страну прошлого. Не менее мила ему и Фран-
ции, опять-таки Франция устоявшегося веками быта, традиций,
привычек, обладающая своей неповторимой прелестью, однако, не
шчеркивающая пленительного очарования старой Германии. Нет,
политик Жироду рядом с этой милой провинциальной Францией не
проглядел и иную Францию, ему не менее антипатичную, чем то-
га лмзированная Германия. Обращаясь к Фоижелуа, французу, дав-
но ставшему по взглядам и направлению ума немцем, Женевьева
иосклицает: «Ваш лоб, ваши волчьи зубы принадлежат французу.
II ваша жестокость тоже вполне французская... Полно, не стоит
убеждать себя, что на нашей родине сплошная пежность и мяг-
кость...»
Нет, между этими двумя давними соседями, не раз враждовав-
шими, но и немало дружески общавшимися, в пьесе спор не идет.
Но вся пьеса насыщена острыми спорами, столкновениями мнений,
напряженной словесной борьбой. Жироду многим обязан старой
французской литературе, литературе средневековой, в которой да-
же существовал специальный жанр «спора», «прения» (débat) —
рыцаря и клирика, дворянина и виллана, поста и масленицы, доб-
родетели и греха, души и тела, разума и сердца. Многие сцены
«Зигфрида» строятся по рецепту таких средневековых споров. В та-
ких случаях обычно на сцене два собеседника, два идейных против-
ника, отражающих противоположные взгляды,— Ева и Цельтен,
Ква и Женевьева, Женевьева и Фонжелуа и т. д. Спорят двое, но
спорят о третьем — о Франции, о Германии, об их подлинном ли-
це. Но главный спор, конечно, о Зигфриде-Жаке, о его истинной
душе. Так в пьесе возникает лирическая и трепетная тема роди-
ны, родины не бравурных маршей, торжественных речей, триум-
фальных арок и безликих памятников, а знакомой излучины реки,
жужжания шмеля, лая старого белого пуделя, неповторимых
закатов, шелеста листьев, падающих на белые плечи статуй...
Жироду видит в своем герое живого человека, просто человека,
а не символ чьих-то экспансионистских или патриотических амби-
ций. Герой выбирает Францию, но не хочет забывать и своей вто-
рой родины. Вот почему он говорит: «Зигфрид и Форестье будут
13

жить бок о бок. Я постараюсь с честью носить оба имени, обе уча-
сти, которые судил мне случай. Человеческая жизнь — не червяк.
Нельзя разрубить ее надвое и ждать, что каждая половина зажи-
вет самостоятельно. Нет в мире страданий столь противополож-
ных, плодов опыта столь несовместимых, чтобы они не могли рано
или поздно слиться в единую жизнь, ибо нет более мощного гор-
нила, чем человеческое сердце».
Странно утверждение, что «ни на один из поставленных вопро-
сов Жироду не дал окончательного ответа», что в его пьесе слыш-
на «интонация неуверенности, релятивистского скольжения между
противоречиями»1. Напротив, позиции драматурга вполне опреде-
ленны. Он против тоталитаризма и шовинизма любых мастей, он за
простые, обыденные, «домашние» человеческие ценности, он за
единение людей, несмотря на их неизбежные различия. Он за ха-
рактеры самобытные и, что особенно для него важно, характеры
цельные. Цельность для Жироду не равнозначна ограниченности,
слепой подчиненности одной какой-то идее. Поэтому Женевьева,
так боровшаяся за Жака, восклицает под занавес: «Зигфрид, я
люблю тебя!»
Пьеса Жироду бесспорно поднимала такие проблемы, которые
волновали его современников, были ими нередко пережиты и про-
чувствованы. Но писатель уходил от чисто политического, сиюми-
нутного их решения, он хотел мыслить более обобщенно, если угод-
но, даже несколько абстрактно. Это не умаляло, однако, ни акту-
альности его пьесы, ни ее политического звучания при сценичес-
ком воплощении.
Как бы подчиняясь музыкальным законам фуги с ее вариация-
ми основной темы, Жироду написал и иной финал пьесы (перво-
начально четвертое действие, которое в несколько ином виде вхо-
дило в ранний вариант произведения). Но «Конец Зигфрида» может
рассматриваться и как самостоятельная пьеса, сюжетно связанная
с основной. В этой пьесе остаются нетронутыми основные харак-
теры, основные положения и гуманистическая программа писате-
ля. Но подчеркнута реальная угроза, исходящая от темных сил на-
1 См.: Финпельштейн Е. Указ. соч., с. 143.
14

щк'пллизма и фанатизма. Зигфрид, оставивший роль вождя силь-
ной Германии и снова ставший простым французом, отныне не
шлык) бесполезен Вальдорфу, Ледингеру и другим генералам, но
и оидсоп им. Их куда более устраивает его «героическая» гибель.
Им нужен, собственно, не сам Зигфрид, а воплощавшаяся в нем
и v и реванша, национального подъема и т. д. И в этом варианте
финала герой погибает от пули наемного снайпера.
Тома человеческой цельности, вообще ведущая для творчества
Жироду, стала основной в следующей его работе для театра — в
ипмсдии «Амфитрион-38», сыгранной труппой Жуве 8 ноября 1929
года.
,')та тридцать восьмая интерпретация знаменитого античного
мифа (среди предшественников Жироду — Плавт, Ротру, Мольер,
Лрийден, Клейст и другие) вносит в его трактовку две существен-
ные коррективы. У Жироду его Амфитрион и особенно его Алкме-
на находят в себе мужество противопоставить свою любовь, вер-
ность, чистоту воле божества. И второе. Любвеобильный Юпитер на
»юг раз действительно влюбляется в Алкмену, поэтому он отка-
зывается от обладания ею в облике бога (или некоего божествен-
ного субститута — золотого дождя, облака, быка, лебедя и т. п.).
Дли того чтобы вкусить любовь Алкмены, он не просто принимает
облик Амфитриона (как было, скажем, у Мольера), он становится
Амфитрионом, то есть перестает быть богом и полностью прини-
мает земную сущность генерала. Юпитер признается Меркурию:
«...Я просто стал Амфитрионом. Алкмена одержала надо мною побе-
ду. Всю ночь, от заката до восхода солнца, я был только ее мужем и
никем иным».
Любитель тонкой иронии и парадоксальных ситуаций, Жироду
по крайней мере дважды по ходу пьесы подсмеивается не только
над своими героями, но и над зрителями. Ведь так и остается йе-
не пым, распознала ли Алкмена черты бога в обличье своего мужа,
когда дала клятву умереть в случае измены Амфитриону. И вто-
роо — устраивая свидание Леды с Юпитером, Алкмена, возможно,
догадывается, что в ее спальню является не верховный бог, а при-
15

мчавшийся с театра военных действий Амфитрион. В этом случае
попадают впросак и тщеславная Леда, жаждущая еще раз испытать
любовь бога, и слишком торопливый генерал (если это именно он,
а не еще раз принявший его облик Юпитер), и само божество, ес-
ли оно опять явилось домогаться любви Алкмены.
В пьесе немало смешных ситуаций, реплик, диалогов — недаром
это комедия, к тому же комедия французская. Казалось бы, иронич-
но и сниженно решена в комедии и тема войны. Действительно, в
пьесе немало откровенно пародийных тирад, как в осуждение вой-
ны и во славу мира, так и в прославление войны, которая-де бу-
дет почти бескровной, никто не будет убит и лишь только немно-
гие ранены, да и то в левую руку, и, уж конечно-де, эта война
между соседями будет короткой и последней. Да, все эти тирады
едко высмеивают как абстрактные заявления пацифистов, так и
уговоры милитаристов, внушающих, что война поднимает дух на-
ции, сплачивает народ, уравнивает сословия, что же касается
жертв, то в окопах, мол, гибнет не многим больше, чем на ожив-
ленной автостраде в любой субботний день.
Но Жироду действительно ненавидел войну; поэтому в своей
пьесе он дал ей бой, не только пародируя речи политиканов. Он
блестяще в нескольких репликах сорвал с войны ореол величия и
показал ее бессмысленную и неизбежную жестокость. Это разобла-
чение псевдогероики войны дано в сцене прощания Амфитриона и
Алкмены. Юная женщина своими вопросами, обращенными к соби-
рающемуся в поход мужу, как бы стремится увидеть величествен-
ный облик войны, однако ответы Амфитриона последовательно это
величие отрицают. Так, оказывается, генерал Амфитрион одержал
лишь одну победу, сразил лишь одного противника, причем им был
не царь или военачальник, а простой солдат, имя которого так и
осталось безвестным. Алкмена интересуется, догадался ли этот сол-
датик, от чьей руки ему суждено пасть. «Да,— отвечает Амфитри-
он,— он умоляюще смотрел на мою Медузу и слабо, боязливо улы-
бался окровавленным ртом».
Война, таким образом, не только высмеяна и дегероизирована
писателем, но и с омерзением отвергнута как нечто отталкивающее
16

и бесчеловечное. А это, с точки зрения драматурга,— самое тяжкое
преступление. Ибо главное для него — человечность. Человечность
же Жироду понимает не только как общежительность и доброту,
чувствительность и великодушие, но и как право личности на ин-
дивидуальность и на свободу. Показательно, что Алкмена хочет,
чтобы ее любовь к Амфитриону была «плодом ее свободного выбо-
ра» (она могла бы, в конце концов,— кто знает? — полюбить и
Юпитера, но полюбить как равного и лишь по искреннему веле-
нию сердца).
Подлинной героиней комедии является, конечно, Алкмена, и
пьеса могла бы называться ее именем. Вся комедия — это востор-
женный и нежный гимн в ее честь.
Образ Алкмены (в создании которого, по-видимому, немалая
роль принадлежала первой исполнительнице Валентин Тессье) по-
ражает многогранностью и тонкостью. От этой молодой прекрас-
ной женщины веет неодолимым обаянием. Она бесконечно далека
от роковых героинь и сексуально привлекательных простушек, на-
воднявших в те годы подмостки парижских театров, особенно теат-
ров на бульварах. Эротическая притягательность Алкмены не за-
черкивает, а подчеркивает ее целомудрие и простодушность. Она в
чем-то простовата, любит скромные домашние заботы и радости,
но она и тонко остроумна, кокетлива и капризна. Алкмена безмер-
но доверчива, нежна и искренна в любви, но может быть и таин-
ственно загадочной и лукавой. Эта молодая прекрасная гречанка
обладает изяществом, элегантностью, неподражаемым блеском под-
линной француженки. Все многоликие оттенки, нюансы и переходы
тонов органически слиты; они и создают пленительную многогран-
ность этого поэтичнейшего образа. Совершенно побежденный ею
Юпитер недаром дает Алкмене такую оценку: «Да, она лишена во-
ображения и, скорее всего, даже не очень умна. Но есть в Алкмене
та недоступная, непознаваемая умеренность, что оборачивается че-
ловеческой беспредельностью. Жизнь Алкмены — это призма, в ко-
торой общее достояние людей и богов — любовь, отвага, страсти—
преломляется в истинно человеческие черты: постоянство, неж-
ность, преданность и перед ними все наше могущество идет пра-
хом*.
17

Итак, главное в Алкмене — ее человечность. И все ее качества
спаяны воедино. Как замечает Юпитер, впервые за свое бесконеч-
ное существование он сталкивается с подлинно человечным и ис-
тинно цельным существом. И эта простая человеческая цельность
оказывается сильнее беспредельного могущества богов.
Поэтому с образом Алкмены связаны лирическая тема пьесы и
пронизывающая комедию поэтичность. Это, между прочим, вполне
отвечало одной из излюбленных формул Луи Жуве: «Театр —это
прежде всего поэзия и любовь» К
Могущество богов уступало силе и цельности характера просто-
го смертного. Так было в ироничной, слегка экстравагантной коме-
дии. Иначе разрешается столкновение божественного и человечес-
кого в трагедии, в следующей пьесе Жироду «Юдифь» (поставлена
4 ноября 1931 г.).
Иногда эту «трудную» пьесу трактуют как развенчание герои-
ческого подвига во имя свободы отчизны2. В действительности Жи-
роду очень далек от подобного развенчания. «Юдифь», как и «Ам-
фитрион-38», могла бы иметь «порядковый номер» — и здесь у
Жироду были именитые предшественники (например, немецкий дра-
матург XIX в. Фридрих Геббель). В своей трагедии писатель отхо-
дит и от библейской традиции и от ее разработки предшественни-
ками. Жироду отбрасывает истрепанные мифы иудаизма и, в
известной мере снижая героический пафос пьесы, тем самым уси-
ливает ее трагедийность. Он лишает Олоферна демонических, ниц-
шеанских черт, а Юдифь — свойственных некоторым ее трактов-
кам экзальтированности и жертвенности. Поэтому писатель не со-
здает атмосферы любовного экстаза, обрывающегося кровавой
драмой (как изобразил бы это какой-нибудь писатель-декадент на-
чала века, типа д'Аннунцио). У него во враждующих лагерях ока-
зываются не Олоферн и Юдифь, а молодая девушка и еврейские
священнослужители. Юдифь не верит им, не верит жестокому пред-
начертанию сурового еврейского бога, но у нее почти силой выры-
вают обещание спасти Ветулию от осаждающего ее войска Оло-
1 Жуве Л. Мысли о театре, с. 204.
а См.: Гозвнпуд А. Указ. соч., с. 195.

форпа. Полководец и юная красавица при встрече очарованы друг
другом, и между ними вспыхивает подлинная светлая любовь, ос-
пованная на свободном взаимном влечении. Юдифь все-таки совер-
шает обещанное, но безуспешными оказываются ее попытки от-
крыть народу истину, открыть, что она беззаветно полюбила врага,
а в поступке ее нет ничего ни героического, ни оправданного не-
обходимостью. Жрецам, однако, не нужна такая правда, им нуж-
на легенда о героической красавице, своей девственностью запла-
тившей за свободу народа.
Жироду — уже в который раз — боролся и в этой пьесе против
подчинения свободной личности навязанным ей обветшалым дог-
мам и прикрытым пышными фразами амбициозным интересам от-
дельных группок и их вождей.
Если в «Юдифи» конфликт решался на легендарном библейском
материале, то в следующей пьесе Жироду — в комедии «Интер-
меццо» (поставлена в феврале 1933 г.) — та же коллизия перене-
сена в столь энакомую и столь прочувствованную писателем фран-
цузскую провинцию. Она показана с пронзительной любовью и
озорной выдумкой; тут изображены забавные провинциальные ти-
пы и сама природа, природа Лимузена, мягкая, немного таинствен-
ная, прелестная.
Комедия Жироду внешне иронична и весела; действие в ней
организовано изобретательно и живо. Но всю пьесу пронизывает
ощущение щемящей тоски. Это тоска по молодости и красоте, по
девичьему целомудрию и фантастическим грезам. Героиня коме-
дии Изабелла учит своих маленьких учениц распознавать звуки и
«намерения» природы, учит солидарности и доброте, учит счастью.
Нетривиальному, радостному, открытому и искреннему, а потому
очень зоркому, все схватывающему, во все проникающему взгляду
на мир Изабеллы и ее единомышленников противостоит набор про-
писных истин, олицетворением которых является в комедии Инс-
пектор. Он против мпогообразия жизни, многообразия человечес-
ких характеров. Он хотел бы всех видеть одинаковыми, хотел бы,
чтобы жизнь двигалась по раз и навсегда установленным рельсам,
чтобы ничего не менялось в социальной структуре общества. Поэто-
19

му-то его так раздражают сумасбродные мечтания Изабеллы, мате-
риализующиеся в образе романтического Призрака, с которым она
ведет неподобающие беседы о жизни и смерти, о памяти и забве-
нии, о красоте и праве человека на выбор своего пути. Отметим
также, что эти недопустимые видения Изабеллы будоражат уют-
ный, но неподвижный провинциальный мирок: в нем, например,
начинает торжествовать справедливость — в лотерее выигрывает
не местный богач (как бывало прежде), а бедняк, и т. д. Против
Призрака, то есть против мечтаний Изабеллы, ополчаются все си-
лы порядка — полиция, жандармерия, ждут армейских подкрепле-
ний. Но это опасное предприятие, ибо, уничтожая Призрака, мож-
но убить саму Изабеллу. Так почти и происходит, но девушку
спасают ее друзья. Сцена оживления Изабеллы поистине замеча-
тельна. Что же возвращает девушку к жизни? Шумы и шорохи
повседневности — крик петуха, разговор двух кумушек, звук поч-
тового рожка, гомон детворы и т. п. Так на смену одной поэзии,
поэзии мрачноватых фантасмагорий, ночных теней, кладбищен-
ских видений и т. д., приходит поэзия действительности, поэзия
обыденности (но не обыденщины!) и простоватой, но трогатель-
ной любви.
Эта немного печальная комедия является одной из самых по-
этичных и самых проникновенно ясных пьес Жироду. Такому впе-
чатлению способствует и чуть таинственная атмосфера лимузен-
ского леса, так напоминающая атмосферу «Сна в летнюю ночь», и
умелое сочетание лирических сцен с гротескными, и наполняющее
комедию ощущение молодости и чистоты, а рядом с этим — неволь-
но возникающая мысль, что и молодость, и красота, и целомудрие
не вечны.
О пьесе Жироду «Троянской войны не будет» (поставлена в
ноябре 1935 г.) уже очень много писали и спорили, причем разно-
речивость оценок поражает. Писателя обвиняли в так и не изжи-
том релятивизме, в абстрактном гуманизме, в фаталистическом
взгляде на историю, хвалили его — задним числом — за необычай-
ную дальновидность и трезвость оценок. Действительно, созданная
в 1935 году, когда история Европы была на крутом повороте, но,
20

куда должен был привести этот поворот, было еще не ясно,
пьеса Жироду рождала, не могла не рождать, самые противоречи-
вые суждения.
Актуальность пьесы во многом мешала правильной оценке про-
изведения, мешала увидеть в нем верность писателя своим преж-
ним взглядам и прежним темам. А эти темы были взяты в очень
резком ракурсе. Писатель изобразил общество и человека в кри-
зисный момент их бытия — не тогда, когда война давно отгремела
и приходится разбираться в ее тяжелом наследии (как было в
«Зигфриде»), не тогда, когда она уже стала привычным делом, ста-
ла повседневностью (как в «Юдифи»), не тогда, когда она вооб-
ще была вне сюжета и носила опереточный характер (как в «Ам-
фитрионе»). В новой пьесе Жироду общество находилось на пороге
войны и вставдл вопрос о мере ответственности всего общества и
ого отдельных членов перед, так сказать, историей и перед про-
стым человеком, который оказывается обычно самым страдающим и
беззащитным.
Никогда еще Жироду не говорил о войне с такой ненавистью и
так прямо. «Гектор. ...Война кажется мне самым смрадным и
самым лицемерным средством уравнивать людей, и я не приемлю
смерть ни как наказание для трусов, ни как награду живым.
Гекуба. ...Когда мартышка взбирается на дерево и показывает
нам свой красный зад, весь в чешуе, блестящий и окруженный
грязными космами,—это и есть прообраз войны, ее лицо»
Никогда еще Жироду не показал так зримо и ярко лицемерие
политиков в суете мирных конференций и двусторонних встреч на
всяческих уровнях (см. знаменитые слова Улисса из 13-й сцены
второго действия).
Никогда еще не разоблачал столь прямо тщеславную возню на-
ционалистов и шовинистов, которые оказываются у него не молча-
ливыми политическими деятелями, а шумливыми интеллектуала-
ми, упоенно слагающими военные песни и гимны (Демокос, Аб-
неос, Геометр).
Никогда еще писатель не говорил так откровенно о том, что сло-
ва о поруганной чести нации являются не чем иным, как хитрым
прикрытием совсем иных чувств и интересов (недаром Улисс бро-
21

сает мимоходом, что греки серьезно заинтересованы богатствами
Трои).
Узлом пьесы является характер Гектора и его столкновения по
сути дела со всеми, так как мало кто поддерживает его в его труд-
ной и почти обреченной на неудачу борьбе. Гектор мужествен,
прям, великодушен. Но мужествен он не только на поле боя. Это
мужество он и не очень высоко ценит. Для него это — естественное
качество воина и мужчины. Большее мужество, упорство, стойкость
требуются ему не на войне, а в ее преддверии. Он смело выступа-
ет против всех — против изнеженного самолюбивого Париса, про-
тив впадающего в детство Приама, против сластолюбивых троян-
ских старцев, потерявших голову из-за красоты Елены. Он один
противостоит Демокосу и ему подобным, логикой своих рассужде-
ний, красноречивостью примеров, просто силой стараясь помешать
вновь распахнуться воротам войны. Он мужественно сносит оскор-
бительную пощечину Аякса, он, воин, не раз сражавшийся с врага-
ми и высоко ценящий личную честь и достоинство.
Замечательное мастерство Жироду-диалогиста особенно пласти-
чно, многогранно и полно раскрылось в этой пьесе и как раз в об-
разе Гектора. Гектор-полемист, Гектор-спорщик в каждом диало-
ге—с Парисом, Приамом, Еленой, Аяксом, Улиссом, Андромахой —
каждый раз нов, неожидан, непредсказуем. Он то мягок и хитер, то
тверд и прям, то красноречив и уклончив, то строго логичен; он
то убеждает, то уговаривает и просит, то угрожает. Нежность, лю-
бовь, теплота, ненависть, презрение, гнев, откровенное любопыт-
ство при встрече с холодной красотой Елены, восхищение сильным
и умным противником — все есть в спектре этого глубокого, много-
стороннего и обаятельного образа. Образа человека сильного и
цельного.
Впрочем, неверно было бы сказать, что Гектор ведет свою борь-
бу совсем в одиночку. Одних ему удается убедить (даже Париса,
даже Елену), и они ему не мешают, других он увлекает своей убеж-
денностью, и они становятся его помощниками. Но всегда рядом с
ним, как его тень, как его эхо, нежная, кроткая и мужественная
Андромаха. И она готова сделать все возможное, чтобы предотвра-
тить войну.
V9

Их усилия оказываются тщетными. Но поражение ли это?
П дапном конкретном случае — безусловно. Но драматург, не иска-
жая легендарную историю (Троянская война из-за похищения Еле-
ны, как известно, все-таки состоялась), демонстрирует, сколь ве-
лики были шансы у противников войны, сколь случаен, почти
анекдотичен повод к началу военных действий. Думается, Жироду
и этой пьесе не придерживается исторического фатализма и не
верит в неизбежность войн, а напротив, считает войну одоли-
мой (что, однако, совсем не легко), а ее глашатаев не случайно
изображает столь гротескно.
Певец любви и женственности, Жироду лишает ее пленитель-
ности красавицу Елену. В этой ослепительно прекрасной гречанке
нет доброты, нежности, тепла. Нет в ней даже простой чувствен-
ности. Тем самым писатель лишил образ этой равнодушной краса-
вицы той глубины, какой обладает внешне заурядная Андромаха.
Она и Гектор — единственные полнокровные, цельные характеры в
пьесе. Остальные — и Парис, и Приам, и Улисс — изображены с
неожиданной у Жироду сатирической смелостью и иронией и с не-
сомненной оглядкой на современность.
Пьеса действительно прозвучала очень современно: до второй
мировой войны оставались считанные годы.
В пьесе «Троянской войны не будет» был поднят вопрос о
личной ответственности человека и о его борьбе с силами ала.
Размышлениям о мере ответственности, о праве вмешиваться в
жизнь и добиваться справедливости, об ответственности целого
народа посвящена одна из трагичнейших трагедий Жироду «Элек-
тра» (поставлена в мае 1937 г.).
Жироду опять обратился к старому мифу. Опять у драматурга
были именитые предшественники. Тема допустимости мщения, его
подлинных мотивов волновала многих писателей, недаром к мифу
об Электре обращались и современники Жироду, например Юджин
О'Нил (1931) и Жан-Поль Сартр (1943). Все они дали разное про-
чтение старинной легенды. В центре пьесы Жироду был поставлен,
не без оглядки на события 30-х годов, вопрос о компромиссе, об
23

уступках, о забвении преступлений во имя счастливого, а точнее,
просто сытного настоящего.
Сторонник подобных уступок, сделок с совестью, Судья возве-
щает: «Счастливая семья это ведь мелкая уступка. А счастливый
век — всеобщий компромисс».
Жироду всегда прощал людям слабости и ошибки, допускал
странности и даже трудность характера. Но в «Электре» речь шла
не о приятии или прощении индивидуальных черт каждого. Судья
свое красноречие расходует совсем на другое. Принцип компро-
мисса он хочет распространить на любые человеческие отно-
шения, на любые проступки. Он хочет стереть грань между
проступком и преступлением.
Пьеса «Троянской войны не будет» оказалась прозорливым пред-
остережением. Трагедия «Электра» — предсказанием. Талантливый
драматург, возможно, даже не отдавая себе в этом отчета, поднял в
пьесе вопрос, который тогда еще не стоял «в повестке дня»; спустя
же неполное десятилетие — стал предметом оживленных дискус-
сий, носивших совсем не отвлеченный характер.
Впрочем, окружающая действительность давала Жироду обиль-
ный материал для постановки такой проблемы и именно такого ее
решения. Причем действительность не только Германии, где с не-
ожиданной для буржуазных интеллигентов быстротой и легко-
стью антигуманная, во многом просто абсурдная идеология была
воспринята целым народом, но и действительность Франции, где
непрестанно множились фашистские группки и объединения и их
проповедь находила в определенных кругах сочувственный отклик.
Вопрос о непротивлении злу и об ответственности за это непро-
тивление, в том числе коллективной ответственности, уже начинал
волновать умы передовых деятелей культуры Запада.
Считается, что «Электра» — это пьеса об одержимости мщением
и о праве на это. Сам автор в дни премьеры подчеркивал именно та-
кую трактовку пьесы, прославляя чистоту помыслов своей героини.
«Человечество,— писал Жироду,— вследствие способности забывать
и боязни осложнений проглатывает великие преступления. Но в
каждую эпоху появляются чистые создания, которые не желают,
чтобы великие преступления были забыты, и предотвращают заб-
9/

iKMiпо, даже используя средства, которые вызывают другие пре-
< гуиления и бедствия. Электра — одно из таких созданий» К
В этом отношении Электра — типичная героиня Жироду, пря-
мая, смелая, любящая и ненавидящая. Правда, в ней меньше мяг-
кости, чем, скажем, в Алкмене или Андромахе, она дает подчинить
г оби обуревающим ее порывам. Но одержима она одним — жаждой
правды, справедливости и возмездия.
В пьесе сталкиваются две точки зрения, две жизненные пози-
ции. По сути дела вся пьеса — это спор между ними. Они настоль-
ко противоположны, что ни к какому сближению, пусть даже вре-
менному, приведены быть не могут. Принцип релятивизма — в по-
литике и в жизни — пространно и остроумно отстаивает Эгист. Он
уверен, что божественной справедливости не существует. Боги, как
правило, неточны в своих решениях и обычно наказывают невин-
ного, вознося преступника. К тому же он убежден, что небольшое
(или даже значительное) преступление может быть заглажено оби-
лием добрых, социально полезных дел. Так он и ведет себя в Ар-
госе; а Судья очень точно формулирует их общую точку зрения:
«...как мерно и неотвратимо течет песок в песочных часах, так
мерно и неотвратимо, ежедневно и ежечасно земля засыпает и на-
дежно погребает в своей толще наши ошибки и неудачи, преступ-
ления и разоблачения, и чем дальше, тем выше поднимается над
ними погребальный холм, не пропуская наверх пагубного яда на-
ших злейших деяний. Забвение... смерть и забвение — вот основа
нашего благоденствия, и одни только сумасшедшие способны во
всю глотку взывать к людскому и божьему суду, требуя возмез-
дия. Горе стране, где стараниями эдакого борца за справедливость
восстают призраки зарезанных во сне, где никому не прощаются
пи слабости, ни вероломство, где воспоминания и угрызения совес-
ти преследуют виновного по пятам. И если преступник, отбыв срок
наказания, продолжает мучиться позором и бессонницей, то, поверь-
те мне, его страна в опасности...»
Иначе судит Электра. Она считает, что «если преступление за-
трагивает человеческое достоинство, растлевает народ, подрывает
1 Цит. по кн.: Финкельштейн Е. Указ. соч., с. 175—176.
25

устои нравственности,— нет ему прощения!» Забвение преступле-
ния, прощение преступника делают для Электры забывающего и
прощающего соучастниками преступления, столь же ответствен-
ными за содеянное, как и сам преступник. Поэтому у Электры и
вдохновленного ею Ореста нет выбора, нет колебаний. Так вопрос
о мщении перестает быть личным делом героини, а пьеса не огра-
ничивается анализом всех причин и следствий ее одержимости.
В «Электре» драматургическое мастерство Жироду раскрылось с
новых сторон. Писатель на этот раз отказался от принципа постро-
ения пьесы как серии острых напряженных диалогов-споров. Они
есть, конечно, но наравне с ними используются и другие приемы.
Эмоциональная окрашенность действия постоянно меняется. Пафос
высокой трагедии звучит тогда, когда говорят, действуют, спорят
Электра, Орест, отчасти Клитемнестра. Откровенно комедийны сце-
ны с девочками-Эвменидами, в стиле веселого, но злого капустни-
ка изображающими основных персонажей, их тайные намерения и
явные поступки. Известную разрядку в напряжение страстей вно-
сят эпизоды с распутной Агатой и ее незадачливым мужем. Нема-
ло в трагедии остроумных реплик, неожиданных парадоксальных
вопросов, вообще обычной для Жироду тонкой и изящной словесной
игры. Появились пространные монологи, то напряженные и стра-
стные (Электры, Клитемнестры), то нарочито сниженные, полные
бытовых, сказовых интонаций (Эгиста, Садовника). Наконец, не-
ожиданной находкой стало введение нового персонажа — Нищего
(его играл сам Жуве), и участника и комментатора происходящего;
Нищий то вступает в оживленный разговор и даже спор с другими
персонажами, то как бы со стороны оценивает их поступки, то рас-
сказывает о том, что происходит за сценой.
Интеллектуальный, проблемный театр Жироду становится еще
в большей степени политическим. Такая политизация принесла
в драматургию Жироду социальную критику, а также явное тяго-
тение к гротеску, к пародийным, шаржированным образам. Это ска-
залось, например, в трагедии «Содом и Гоморра» (1943), где
изображено пораженное смертельным недугом общество, в кото-
ром постепенно обрываются все человеческие связи и которое
неотвратимо идет к гибели.
26

По существу «политической», а не только проблемной оказа-
лась и пьеса Жироду «Безумная из Шайо», написанная в период
оккупации, но поставленная Луи Жуве уже после Освобождения,1
\\) декабря 1945 года.
Сильной стороной пьесы обычно считают бескомпромиссное ра-"
»облачение власти денег, власти «двухсот семейств», сатиричес-
кое, заостренно гротескное изображение мира крупных капиталис-
тических дельцов, слабой — тот факт, что в борьбу с этим миром
вступают не сомкнутые силы народа, а полуреальные, фантасма-
горические фигуры из прошлого — разорившиеся старухи-графи-
ни, живущие еще как бы в обстановке конца века, стоящие на по-
роге исчезновения уличные торговцы, певцы, жонглеры, добрые
нищие, чудаковатые отставные чиновники и т. д.
Между тем мир предпринимателей, создателей всевозможных
акционерных обществ и промышленных компаний решен у Жироду,
пожалуй, слишком прямолинейно и даже упрощенно. Кто они, эти
сильные мира сего, ко всему протягивающие хваткие руки? Это
либо давным-давно промотавшиеся аристократы, способные на лю-
бую подлость, либо откровенные мошенники и жулики, не раз уже
пойманные с поличным, но вывернувшиеся, ускользнувшие, на вре-
мя попрятавшиеся и постепенно внедряющиеся в «большой биз-
нес». Это не вполне новые фигуры в драматургии Жироду. Их пред-
шественники—и Инспектор из «Интермеццо», и политические
циники Эгист и Судья из «Электры». Но теперь они выступают без
мифологических покровов, а потому выписаны более броско, даже
фельетонно; драматург дает осознать их реальную силу* и они
у него не только отталкивающи, но и страшны.
Но плоскостность, плакатность изображения этих персонажей —
отнюдь не плод писательского просчета или неудачи (вспомним,
сколько разносторонности и глубины было в политическом махина-
торе Улиссе). Жироду изобразил именно так всех этих нечисто-
плотных деляг, ставших крупными дельцами, вполне сознательно.
Опи олицетворяют бесчеловечное, антигуманное начало. И конеч-
но—антипоэтическое. Их политический идеал «в создании тру-
женика единого типа — с одинаковым лицом, в одинаковой одежде,
с одинаковыми жестами и словами». Они хотели бы руководить
27

роботами или ожившими манекенами. Но манекены-то — они сами.
Мусорщик верно описывает их коллективную внешность, повадки,
вкусы. Антигуманные по своей сущности, они и сами лишены ин-
дивидуальных, то есть, с точки зрения Жироду, истинно челове-
ческих черт.
Потому-то им, этим нечеловекам, и противостоит не некая мас-
са «народа», а целый хоровод разнообразнейших индивидуализи-
рованнейших типов — странных, смешных, невероятных, но выпи-
санных с завидной изобретательностью и теплотой. Все они откро-
венные бедняки, не теряющие, однако, ни чувства собственного
достоинства, ни жизнелюбия, ни веселости. Они давно знают друг
друга, не удивляются взаимным забавным странностям, всегда
готовы помочь, прийти на выручку, защитить. Они бедняки, и по-
этому деньги для них — ничто. Они-то все понимают, особенно
мудрый Мусорщик, что «миром владеют деньги», и хотят если не
создать новый, то хотя бы не дать погибнуть иному миру, где це-
нятся не деньги, а доброта, любовь, поэзия.
Мир этого фантастического парижского дна, этот карнавал ря-
женых, как оказывается, состоит из подлинных людей. Мир этот не-
вероятно живописен и пестр. Особенно красочны четыре старухи—
четыре «безумных» — из Шайо, из Пасси, из Сен-Сюльпис, с пло-
щади Конкорд. Они, конечно, порядочно «не в себе», нередко пута-
ют настоящее с прошлым и реальное со своими грезами. Но это
полнокровные характеры, пусть и намеченные бегло, лишь не-
сколькими штрихами. Жизнь их прожита, им остались одни вос-
поминания, как правило, горькие, о несбывшихся надеждах, об об-
манутых ожиданиях, о растоптанной любви. Но этот печальный
итог не отучил их ценить жизнь, дружбу, красоту природы и чело-
веческих отношений. И они щедро одаривают таким поэтическим и
оптимистическим восприятием жизни окружающую их молодежь —
судомойку Ирму, не нашедшего еще своего места в жизни Пьера.
Вполне естественно, что именно эта толпа полукомедиантов, по-
лубродяг встает на защиту своего города, его неповторимой пре-
лести, его патриархальных обычаев, его уютных улочек, его хол-
мов и парков. Они-то умеют ценить красоту Парижа и его приго-
родов и знают их подлинную, человеческую ценность. Дельцам, об-
28

нарушившим в парижских недрах нефть, не удается превратить
живописный город в однообразный нефтяной промысел. У гротес-
кной завязки пьесы и должен быть не менее гротескный финал:
псе эти дельцы и изыскатели обманом завлекаются в канализаци-
онный колодец, и люк за ними захлопывается. Навечно.
Пьеса Жироду была, конечно, направлепа против «большого
бизнеса», хотя последний и был изображен в комедии явно упро-
щенно, а борьба с ним —откровенно утопично. Жироду обращал
ииимание лишь на одну сторону современной технократической
цивилизации — на то, что при создании пьесы еще не имело рас-
хожего названия,—такая цивилизация, показывает пьеса, наносит
непоправимый вред «окружающей среде». В этом Жироду еще раз
оказался мудрым прорицателем. Но для него эта бездушная циви-
лизация убивала не только «среду обитания», не только природу,
она убивала подлинную человечность, поэзию, любовь.
Путь Жироду-драматурга не был долгим — всего лишь пятнад-
цать лет. Да и создано было не очень много: считая несколько од-
ноактных комедий и две инсценировки чужих книг — всего пятнад-
цать пьес. Вместе с тем драматургическая система писателя обла-
дает определенным единством. Во всех пьесах Жироду оставался
верен основным своим жизненным позициям, основным темам, ос-
новным лейтмотивам — прославлению человечности, поэзии и люб-
ви. Эти темы неотделимы у него от темы молодости, красоты, цело-
мудрия. С носителями этих идеалов сталкиваются — каждый раз в
новой, неповторимой ситуации — их идейные противники, и пьеса
ныливается в своеобразный этический, философский, а потом и со-
циальный диспут. И если сюжетно победа достигается далеко не
нсегда носителями положительных идеалов, моральная победа —
нсегда на их стороне.
От пьесы к пьесе Жироду все более обращал свое творчество к
современности, к проблемам своего времени. Но не ограничивался
интересами текущего дня. В частном и сегодняшнем он стремился
нидеть нечто общезначимое, универсальное. Вот откуда такая лю-
бовь писателя к старинным мифам, к иносказаниям. Все новые и
новые спектакли по пьесам Жироду доказывают, что он умел за-
трагивать если не вечные, то весьма долговечные проблемы.
29

Любовь к полемике, к спору обернулась в пьесах Жироду за-
мечательным мастерством диалога (и тут у него были надежные
учителя, которых он не забывал называть,— Расин, Мариво, Мюс-
се). Считается, что писатель слишком увлекался этим словесным
пинг-понгом, но это не так: языковая ткань его пьес ясна, логична
и по французски легка.
Порой бывает трудно определить жанр пьес Жироду, провести
грань между комедией и трагедией. В общем-то, по мнению пи-
теля, вся жизнь достаточно трагична, и вместе с тем в ней немало
смешного и веселого. И поэтичного. У Жироду, как и у его пред-
шественников, создателей французского театра (стоит ли перечис-
лять их имена?), всегда ощущается поэтичное отношение к дей-
ствительности, поиски в ней лирических, глубоко личных интона-
ций, что не умаляет общественного звучания его пьес.
Уже в первых своих созданиях для театра Жироду показал себя
драматургом проблемным. Сама действительность подсказывала
ему эти проблемы, все более сложные и политически острые, от-
ражающие ту предгрозовую эпоху, в которую он жил и писал. Но
он не просто находил проблемы, он их предсказывал (как и у его
Кассандры, эти предсказания нередко оказывались пессимистичес-
кими). Писатель своими пьесами предсказывал и предупреждал, и
никогда не делал это бесстрастно, ибо все его творчество было про-
низано заботой о человеке, состраданием и добротой. Он считал это
вообще отличительной чертой французской литературы, о чем и
написал в тяжелейшее для его страны время, в 1941 году: «Фран-
цузская литература не просто приспособляется с приписываемой
ей завидной практичностью ко всем временам, даже мрачным, да-
же немыслимым, а обладает удивительным даром предвидеть их,
быть прибежищем от них или их объяснением, и все то, что нам
представлялось в ней императивпостыо, индивидуализмом, рассу-
дочностью, оказывается лишь отзывчивостью, выражением нашей
общности и сердечностью» !.
А. Михайлов
1 Писатели Франции о литературе. М., 1978, с, 228.

ЗИГФРИД
Пьеса
в четырех
действиях
Перевод
Р. Линцер

WlÄli

действующие
ЛИЦА
ЖЕНЕВЬЕВА,
ЕВА,
ГОСПОЖА ПАТЧКОФФЕР,
ГОСПОЖА ХЕПФЛЬ.
ЗИГФРИД.
БАРОН ФОН ЦЕЛЬТЕН,
РОБИНО.
ГЕНЕРАЛ ДЕ ФОНЖЕЛУА,
ГЕНЕРАЛ ФОН ВАЛЬДОРФ,
ГЕНЕРАЛ ЛЕДИНГЕР.
ПЬЕТРИ*
МУК,
ПОЛИЦЕЙСКИЙ,
КРАТЦ.
МАЙЕР.
ГОСПОДИН ШМИДТ. ГОСПОДИН ПАТЧКОФФЕР.
ГОСПОДИН КЕЛЛЕР, ПОЛИЦЕЙСКИЙ СЕРЖАНТ.
ШУМАНН. СЛУГА,

ДЕЙСТВИЕ
ПЕРВОЕ
Роскошно, в современном стиле обставленная приемная.
В задней стене дверной проем в виде арки. Справа от нее
идет вверх белая мраморная лестница с красной ковровой
дорожкой. Вид на занесенную снегом Готу.
СЦЕНА
ПЕРВАЯ
Ева, привратник, Мук, Слуга.
Мук (докладывает). Его превосходительство генерал Людендорф.
Е в а. Не сейчас... Вечером, в девять.
M у к. Его превосходительство президент Ратенау.
Ева. Вечером, в девять... Ты отлично знаешь, что сегодня часы
после полудня для господина Зигфрида священны.
M у к (Слуге). Мне не повезло... Докладывай своих!
С. луга (почти стыдливо). Господин Майер!..
К и а. Отлично. Господин советник Зигфрид примет его немедленно.
(wi yra. Господин Кратц! Госпожа Шмидт!
К н а. Прекрасно. Они пришли вовремя. Господин Зигфрид уви-
дится со всеми.
M у к. И сделает большую ошибку...
10 и а. А тебя кто спрашивает?
M у к. Господин Зигфрид доставляет себе напрасные волнения.
Ева, не отвечая, пишет.
(Слуге.) Уж я-то досконально рассмотрел всех этих мнимых
родителей... Приезжают со всех концов Германии, надеются
узнать в нем своего сына, пропавшего без вести на войне...
Никто на него не похож!
Г. л у га. А!..
V
35

Мук. Ты, может быть, скажешь, что сходство, как болезнь, про-
является через поколение?
Слуга (расставляя кресла и поправляя портьеры). Да, именно
так я и скажу.
Мук. Смотрел я фотографии, которые они суют мне у двери —
фотографии своих детей, это ведь их входные билеты. У од-
ного очки на носу. У другого чуть ли не заячья губа. Ни один
не похож на господина Зигфрида!
Слуга. А может, ты не умеешь находить сходство?
Мук. Ну нет. Что касается музеев, театров, картин, статуй там,у
всех тех людей в старинных костюмах или просто голых, у
Александра Великого, у Лоэнгрина, я почти всегда нахожу
какое-то сходство с господином Зигфридом, хоть он и в пид-
жаке... У этих — никакого... Ты знаешь Лоэнгрина?
Слуга (неопределенно). Не очень... Видел как-то...
Ева (прерывая их беседу). К приему все готово?
Мук. Люстра в порядке... Ввинтил новые лампочки.
Ева. Господин Зигфрид оделся?
Мук. Одевается. (Слуге.) Он в сомнениях. Не знает, подстричь ли
усы, как в прошлый раз. Я его оставил перед зеркалом. Вид-
но, раздумывает, как он будет больше похож. Вернуть себе
черты своего детства — пожалуй, дело более долгое, чем на-
деть пиджак.
Ева. Введи барона фон Цельтена.
Мук (удивленно). Я не докладывал о бароне фон Цельтене!
Е в а. В этом я тебя и виню. Почему ты впустил его, несмотря на
мой запрет? Почему позволил замешаться в толпу посети-
телей и расспрашивать их?
M у к. Я думал, так надо. Ведь он кузен фрейлейн Евы.
Е в а. О Цельтене ходят дурные слухи. Он завсегдатай кафе, теат-
ральных кулис, бассейнов. Говорят, он подкупил полицию и;
вчера вечером созвал к себе всех агентов.
Мук. Фрейлейн ошибается. Он роздал им билеты в театр. Все по-
шли на «Саломею», посмотреть, какие мундиры носит стража
Ирода.
Ева. Иди... Я его подожду. (Отпускает Слугу.)

СЦЕЙА
ВТОРАЯ
Е в а, барон фон Ц е л ь т е н.
V. н а. Что тебе здесь надо, Цельтен?
Цельтен. Я вижу, ты надежно охраняешь своего питомца. Он
уже вернулся из парламента?
Г. и а. Ты за нас или против нас, Цельтен?
Цельтен. Он вернулся, он доложил тебе о своем успехе, вижу
по твоему лицу! Ты сияешь, кузина. Что ж, если щеки пре-
лестной немки зажглись румянцем оттого, что депутаты при-
няли столь нравственную конституцию, то и я могу отнес-
тись к ней не так сурово!
Г. и а. Немка радуется, видя спасенную Германию. Когда три года
слышишь слово «Германия» с добавлением «погибшая», при-
ятно сменить этот эпитет на противоположный.
Цельтен. Противоположные эпитеты легче всего меняются мес-
тами, кузина, особенно если их прилагать к слову «Герма-
ния». Ты хотела поговорить со мной?
V, и а. Почему ты голосовал сейчас против проекта «Зигфрид»?
Цельтен. Проект «Зигфрид»! Уж не скажут ли, что я голосовал
против Валькирий и всей германской мифологии!.. Только
из-за того, что ты в твоем госпитале вздумала окрестить Зиг-
фридом солдата, подобранного без одежды, без сознания.
Солдата, который потом за время всей своей политической
карьеры и великих триумфов так и не обрел ни памяти, ни
настоящего имени,— только из-за этого теперь все, что он ни
скажет и ни сделает, освящено именем героя!.. Ты уверена,
что твой Зигфрид не звался до ранения Майером и я просто-
напросто голосовал против проекта «Майер»?
Г. и а. Значит, вот это ты и собирался выложить ему в его собст-
венном доме?
Цел ь т е н (меняя тему). Последний раз, когда я тебя видел, Ева,
шесть лет назад, ты обучала этого взрослого младенца в ин-
ституте восстановительной медицины самым простым словам:
собака, кошка, кофе с молоком. Теперь ты учишься у него
37

Произносить вдохновляющие слова: конституция, либерализм,
плюральный вотум. Быть может, и страсть? Не так ли?
Ева. Нет! Слово Германия.
Цельтен. Германия твоего Зигфрида! Вижу ее как па ладони!
Образец общественного порядка, уничтожение тех тридцати
мелких королевств, тех герцогств, тех вольных городов, что
придавали тридцать различных оттенков почве пашей куль-
туры, нашей свободы. Страна, разбитая на равные департа-
менты, где единственными событиями будут бюджеты, соци-
альное обеспечение, пенсии,—короче, нация, подобно ему
самому, чисто теоретическая, лишенная памяти и прошлого.
В этом сыне небытия говорит наследственность счетовода,
юриста, часовщика. Навязать Германии конституцию твоего
ученика — это все равно что заставить дракона из песни о
Зигфриде, настоящем Зигфриде, проглотить будильник и так
научить его узнавать время!
Е в а. С Зигфридом Германия будет сильна.
Цельтен (пылко). Германия не должна быть сильной. Она долж-
на быть Германией. Вернее, она должна быть сильной в ирре-
альном, исполинской в мире невидимого. Германия — не че-
ловеческая и социальная организация, она — поэтический и
демонический тайный союз. Всякий раз, когда немец хотел
создать из нее практически существующий строй, дело его
рушилось через несколько пятилетий. Когда же он верил в
дар своей страны превращать каждую великую мысль, каж-
дое великое деяние в символ или легенду,— он строил на
века!
Ева. Этой вечности пришел конец...
Цельтен. Конец, Ева?! Вместо того чтобы прогуливать Зигфри-
да по образцовым городам, поведи его туда, к ближним отро-
гам наших Альп. Попробуй встретить вместе с ним рассвет.
И ты увидишь, жива ли еще Германия Священной империи
в морозном воздухе утренней зари, там, где оледеневшие ру-
чьи прочертили бороздки в глубине ущелий, где встречаются
лишь такие же люди и животные, как во времена Густава-
Адольфа,— ласочки, пегие лошадки, почтальон в желтой те-
38

лежке, а ари пении его рожка появляется правая щечка й
правая грудка молодой служанки в чуть приоткрытом окне.
Там ты увидишь истинную красоту Германии былых времен,
Германии колдовских заклинаний и труда, грабежей и свя-
тости, красоту, исполненную такой поэзии и правды, что те-
бе покажется, будто в воздухе вот-вот появится парящий, как
на средневековой гравюре, толстенький и голый божествен-
ный младенец или воздетые в молитве руки... Это и есть Гер-
мания...
I! и а. И тороплюсь. Чего ты хочешь?
Цгльтен. Могу я увидеть Зигфрида?
Г. п а. Зачем?
Ц|'льтен. Это мое дело.
I и а. Для тебя его нет.
Ц|'льтсн. Он отдыхает?
I. и ii. Не притворяйся дурачком. Ты знаешь, к чему он готовится.
Цгльтен. Догадываюсь!.. Он бреется. Он надевает отложной во-
ротничок, расчесывает волосы; ради этого часа, когда он на-
деется обрести семью, он совершает туалет приговоренного
к смерти. Прошлые свидания не разочаровали его? Он все
еще надеется?
I. и а. Уж пе прогневайся, надеется.
I ( г .i i. т е п. Л ты — надеешься?
I и а. Конечно.
И •• ;i i. г е п. Ты неискренна.
I и а. Цельтен!
И • i i. т е п. Неужели для тебя не станет днем отчаяния тот день,
когда один из этих посетителей извлечет твоего ученика из
идеального мира и сделает его простым баварцем, обыкно-
ненным пруссаком? Отец — у этого немца, созданного без
первичной материи! Все девственницы Германии признали
его своим законным ребенком... Да и кто уверит меня, что
сам on пе ведет игру?
•'. м .i Ты с ума сошел?
о; . i i. i (»и. Ведь только своей тайне обязан Зигфрид своей попу-
Iарностью! Тот, кого Гермапия считает своим спасителем,
39

Tôt, кто мнит себя ее олицетворением, шесть лет назад вне-
запно явлен ей на сортировочной станции, без памяти, без
бумаг, без вещей. Народы подобны детям, они верят, что ве-
ликие люди прибывают в мир поездом... В сущности, Герма-
нии льстит, что ее герой не обязан своим появлением на
свет не слишком-то священным излияниям чувств какой-ни-
будь буржуазной четы. Рождение законодателя было подобно
смерти поэта, какое великое событие! Потеря памяти пода-
рила твоему Зигфриду любое прошлое, любое знатное проис-
хождение, но также и любое низкое происхождение, что от-
нюдь не бесполезно для государственного деятеля. Обрети он
семью или память, он снова станет равным среди нас... Я-то
надеюсь, и у меня есть достаточно оснований, что день этот
недалек.
Ева. Что ты хочешь сказать?
Цельтен. Короткое замыкание выключило Зигфрида из его
настоящей жизни, быть может, совершенно неожиданно по-
явится простой рабочий и все наладит...
Ева. Что ты знаешь о Зигфриде? Берегись, Цельтен...
Входит Мук.
(Поднимается по лестнице, не скрывая своей тревоги.) Про-
води господина фон Цельтена.
СЦЕНА
ТРЕТЬЯ
Ц е л ь т е н, Мук.
Мук. Значит, завтра, господин барон?
Цельтен. Да, Мук.
Мук. В котором часу?
Цельтен. К концу дня. Сигнал: два пушечных выстрела. Послу-
шай, Мук. Скоро позвонят в дверь. Ты увидишь двух ино-
странцев, двух французов. Ты умеешь узнавать путешествуй
ющих французов?..
АО i

M y к. Еще бы. По их курточкам.
Цсльтен (сует ему в руку деньги). Устрой как-нибудь, чтобы
они прошли. От них зависит завтрашний день... Тебе не пре-
тит хорошо принимать французов?
M у к. Почему? В окопах, между двумя атаками, мы, бывало, бол-
тали с французами. Тяжело молчать, если молчишь месяца-
ми. Наши офицеры и рта не раскрывали, до семьи было да-
леко... Только с ними и поговоришь... Ладно, спрячу этих
французов.
Цсльтен. Нет, нет, и не думай. Пусть подождут эдесь в прием-
ной. Один из этих французов — француженка. Сразу же со-
общишь мне. После того как я с ними увижусь, доложишь
Зигфриду, что канадская учительница просит принять ее.
Звонок.
Звонят?
M у к. Я должен пригласить родителей. Господин Зигфрид сейчас
спустится.
I ( <• л ь т е н. До скорого.
СЦЕНА
ЧЕТВЕРТАЯ
Мук, родители.
Мук открывает дверь и впускает родителей. Пестрое и уны-
лое сборище.
M у к. Господин муниципальный архитектор Шмидт!
Ш м и д т. Здесь.
M у к. Можете положить свою шляпу, господин муниципальный ар-
хитектор.
Шмидт. Я предпочел бы не снимать ее... Это еще довоенная шля-
па... Я постарался одеться, как в те времена...
M у к . Как вам угодно... Госпожа рантьерша Хепфль!
Госпожа Хепфль. Это я.

M у к. У вас есть оригласительпое письмо?
Госпожа Хспфль. Я вам показывала его вместе с фотогра-
фией...
Мук. А, верно. Это тот, с заячьей губой? (Спохватившись.) Похо-
жий на зайчика... Господин переплетчик Келлер!
Господин Келлер. Здесь... У меня слабое зрение, господин
привратник. Я позволил себе привести господина Кратца,
нашего соседа, аптекаря, он очень любил Франца.
Господин Кратц (робко представляется). Фармацевт Кратц.
Господин Келлер. Господин Кратц баловал его. В аптеке
для Франца готовили больше конфет, чем лекарств. Одно из
этих изделий приобрело широкую известность.
Господин Кратц (кланяясь). Яблочный сахар Кратца. Я при-
нес пакетик для господина Зигфрида... В любом случае... Об-
ратно я его не унесу.
Мук. Господин и госпожа Патчкоффер...
Подходят крестьянин и крестьянка.
Я вам писал, госпожа Патчкоффер! Мне казалось, в вашем
приезде нет особого смысла. Вы сообщали в своем письме,
что сын ваш был маленький и черноволосый. Господин Зиг-
фрид высокий и белокурый.
Господин Патчкоффер. Черноволосых мы уже видели в'
Берлине, в восстановительной клинике.
Мук. Но рост, сударыня?
Госпожа Патчкоффер. И маленьких мы уже тоже всех ви-
дели, правда, Патчкоффер?
Мук. Ну ладно, ладно.
Госпожа Патчкоффер. Если бы он не изменился, его бы
уже давно нашли...
Мук. Господин Майер! j
Господин Майер. Это я... А как это все происходит, господ
дин привратник?
M у к. Как это происходит? Не беспокойтесь. Очень быстро. Bid
входите в вту арку. Господия Зигфрид спускается по этой

житнице. Над ним зажигают люстру. Близорукие могут по-
дойти поближе, недоверчивые —.потрогать его, и через пять
минут, разрешите вам заметить, вы уйдете ни с чем... Так
но крайней мере происходило до сегодняшнего дня. Но вам
я желаю большей удачи.
I "о i п о д и н M а й е р. Благодарю... Скажи я вам, что надеюсь уз-
нать моего бедного Эрнеста, такого милого мальчика, но все-
гда последнего ученика, в первом человеке нашего государ-
ства; моего Эрнеста, такого доброго, по умудрявшегося бесить
всех учителей, в том, кто за несколько месяцев стал любим-
цем Германии,— это было бы чистой ложью... А он кудря-
вый, господин швейцар?
Звонок во входную дверь.
M у к. Прошу вас, дамы и господа.
Родители проходят в залу налево. Мук открывает вход-
ную дверь, вводит Женевьеву и Р о б ин о, почтительно
кланяется и исчезает с улыбкой заговорщика.
СЦЕНА
ПЯТАЯ _
Женевьева, Р о б и н о.
Ж г и е в ь е в а. Где же мы, наконец, Робино?
1'обино. В тысяче ста пятидесяти километрах от Парижа. Дога-
дайся, Женевьева.
Ж mi с в ь е о а. Какой холод! Единственное, о чем я могу дога-
даться, это что мы не в Ницце! Где же мы?
I'm б и по (протирает пенсне, стоя возле рампы спиной к арке).
Из окна виден весь город... Смотри... Сейчас я все тебе объ-
ясню. Что ты видишь?
Ж « и е в ь е в а. Это не Ницца... Справа я вижу замок с башнями,
флагами и подъемными мостами.
43

Р об и во (по-прежнему лицом к публике, говорит как бы сам с
собой, но громко). Это Национальный музей!
Женевьева. Прямо впереди я вижу греческий храм среди кед-
ров, весь занесенный снегом.
Робино. Это Орфеум!..
Женевьева. Слева от меня — десятиэтажное здание, прорезан-
ное витражами в форме единорогов.
Робино (все с большим подъемом). Это Паноптикум!..
Женевьева. И наконец внизу — флорентийский дворец с фрес-
ками и аркадами.
Робино. Дворец Максимилиана!
Женевьева Максимилианеум, очевидно?
Робино. Ты права!
Женевьева (оборачиваясь). Где мы, Робино?
Робино. Да в Готе, Женевьева, мы в Готе! В том самом городе,
где пятнадцать лет назад я встретился с Цельтеном на кар-
навале. Он был наряжен зулусом, я — Алкивиадом. Ни-
какие национальные предрассудки не помешали нашей
дружбе,
Женевьева. А как ты попал в Готу?
Робино. Чем занимались французы в Германии перед войной?
Филологией. Я был одним из двенадцати студентов Сорбон-
ны, которых победоносная Франция сразу же после Агадира
бросила на изучение саксонских диалектов. Раньше о таких
французах упоминали все немецкие историки средних веков.
Можешь перелистать все их современные истории. Ты не
найдешь там имен даже двенадцати наших генералов.
Женевьева (садится). А здесь, у кого мы?
Робино. Этого я не внаго. Погоди, кто-то идет.
Опять проходят родители. Печальное зрелище.
Робкий обмен приветствиями.
Женевьева. Мне страшно, Робино.
Робино. Страшно? Чего?

Ж с н е в ь е в а. Быть здесь... Так неожиданно уехать вчера вече-
ром с моей улицы Бак и оказаться здесь.
Г о б и н о. Чего тебе бояться? Цельтен передал мне канадские пас-
порта. Если почувствуешь на себе подозрительный взгляд,
пусти в ход какое-нибудь квебекское словечко, назови ор-
кестр джазом, вагон-ресторан автобусом-столовой. Я же те-
бе составил целый список этих местных выражений. Тебе
холодно, ты дрожишь?
Ж с н е в ь е в а. Уроженка Канады не дрожит от холода. Это от
страха, Робино.
V о б и н о. Неправда, ведь ты — воплощенное мужество.
Ж е н е в ь е в а. Верно. То, что я чувствую, и есть страх мужест-
венного человека. Всю ночь в экспрессе я ругала себя, зачем
только я тебя послушалась?
Робино. Цельтен уже давно в двадцати телеграммах заклина-
ет меня разыскать тебя, привезти добром или силой сегодня
в этот дом. Он уверяет, оплачивая по три франка каждое
слово, будто речь идет о том, что интересует тебя больше
всего на свете. Он утверждает, что от твоего приезда зависит
судьба отношений между Францией и Германией. Это не
так-то мало — судьба отношений между Францией и Герма-
нией для человека, изучающего, подобно мне, придыхатель-
ное h в прирейнских областях!.. Что тебя интересует больше
всего на свете?
Ж е п е в ь е в а. На свете? Ничего. После смерти Жака, после его
исчезновения с этого света? Ничего. Впрочем, именно поэто-
му я тебя и послушалась.
Г о б и н о. Почему же тогда ты боишься?
Ж е н в в ь е в а. Потому что, кажется, впервые в жизни я получи-
ла какое-то известие.
I* о б и н о. Однако несчастий у тебя было достаточно.
Ж о н е в ь е в а. До сих пор все мои несчастья приходили безмолв-
но. У меня нет родителей: только по безмолвию моего дет-
ства, с помощью безмолвия, по бесчисленным телеграммам
из страны безмолвия я узнала о своем сиротстве... Я любила
Жака Форестье? В самом начале войны он исчез. За семь
45

лет я ne получила от пего ни слова, пе получила ни одного
сообщения о его смерти. И вот впервые судьба удостоила за-
няться мной и подать мпе весть. Мне страшно... Впрочем,
как я погляжу, ты и сам пе в своей тарелке, Робино.
Робино (он и вправду кажется очень взволнованным). Да, мне
не по себе.
Женевьева. Что с тобой?
Робино (возбужденно). А то, что первый раз после войны, Же-
невьева, я встречусь с немецким другом, потрогаю собст-
венными руками немецкого друга! Семь лет я не видел друж-
бы в таком обличье. Я спрашиваю себя, какой она будет?
Женевьева. Ты любил его, своего немца?
Робино. Цельтен это не то, что ты называешь моим немцем, если
только он не единственный настоящий немец. Он обладает
всеми явными и броскими недостатками, которыми награж-
дали у нас немцев до тысяча восемьсот семидесятого года:
белокурые волосы, поэтическая мечтательность, незнание
действительной жизни, искренняя выспренность; недостатки
эти придется подарить другому народу, раа уж немцы взду-
мали жечь наши города и стричься наголо. Впрочем, ты ведь
видела Цельтена на бульваре Монпарнас? Для такого скуль-
птора, как ты, это прекрасная натура!
Женевьева. Прекрасная натура? Да у него не хватает ребра,
судя по его походке.
Робино. Он сломал его, бросившись в Рейн, там, где покончил
с собой Шуман.
Женевьева. И одна нога у него в щиколотке толще другой.
Робино. Он вывихнул лодыжку, прыгая со скалы, с которой
бросился Людвиг Баварский... Он хотел, по его словам, испы-
тать последние минуты каждого великого человека Герма-
нии. Если тебе покажется, что у п«го сломаны нос или лопат-
ка, в этом несомненно повинен Вагнер или Фридрих Барба-
росса.
Женевьева. Если только не французская пуля.
Робино. Не упрямься, Женевьева. Не отягощай свинцовым гру-
зом легкие тени, что вот-вот возникнут вокруг нас.
46

Ж е н е в ь е в а. Тени? Какие тени?
I' о б и п о. У пас есть выбор от Верцингеторикса до Блюхера, если
говорить только о тенях в военной форме...
Женевьева. Что ж, Робино. Пожалуй, лучше оставить вас для
первой встречи вдвоем. Я устала, в прихожей я видела ди-
ван. Позовешь меня, если понадобится.
Робино. Иди! Это он!
Мук впускает Цельтена.
СЦЕНА
ШЕСТАЯ
Ц елът е н, Робино. Некоторое время стоят неподвижно,
молча рассматривая друг друга через всю сцену.
Ц е л ь т е н. Ну вот!
Робино. Ну вот!
Ц е л ь т е н. Это ты, Робино, Ипполит-Амабль?
Робино. Да, Отто-Вильгельмус фон Цельтен-Бахенбах, это я.
Ц е л ь т е н. Это ты, черноволосый брахицефал, обремененный сво-
ими очками и шерстяными жилетами,наводяший ужас в ата-
ке?
Робино. Да, сливки культуры, масло кровавой бойни, сын Арми-
ния, это я.
Цельтен. У меня такое чувство, будто мы разговариваем по те-
лефону на бесконечном расстоянии друг от друга, и связь
вот-вот прервется... Держи крепче аппарат!.. Однако я вижу
тебя. Ты не изменился.
Робино. Ты тоже... Что ты делал все эти двенадцать лет, Цель-
теп? Ты, любивший весну, музыку, радость, мир, что же ты
делал?
11 е л ь т е н. Воевал! Воевал против тридцати пяти держав. Бо-
ролся против одной-единственной... А ты, очкарик, мирный
демократ королевских и имперских библиотек, ты, мой самый
любимый друг, что делал ты эти двенадцать лет?
47

Робин. Воевал против тебя...
Цельте н. К счастью, мы оба не слишком ловки, Робино, мы не
подстрелили друг друга. Ты целил в меня?
Робино. Сколько раз во время атаки, подумав о тебе, я подни-
мал ружье и стрелял в небо.
Цельте н. Ты и в него промазал. Оно незыблемо в своих заблу-
ждениях, по крайней мере над Германией. Но я и в самом
деле верил, что ты не можешь яриться на своего старого дру-
га. Всякий раз, когда пуля пролетала мимо, я думал: опять
стреляет славный Робино! Всякий раз, когда пули, как не-
когда твои слова, попадали в предметы, не имеющие к ним
никакого отношения, в бутылки, в груши на деревьях, я не
мог не думать о тебе. Однажды моему адъютанту пуля уго-
дила в зад, все потешались, я — думал о тебе...
Подходят друг к другу. Говорят аффектированно дружеским
тоном.
Здравствуй, Робино!
Робино. Здравствуй, Цельтен!
Ц е л ь т е н. Как поживаешь?
Робино. Недурно. А ты?
Молчание.
Цельтен. Чем ты сейчас занимаешься?
Робино. Закапчиваю диссертацию о дентальных звуках.
Цельтен. По-прежнему филолог? Глас войны не отвлек тебя от
наших мелких диалектов?
Робино. А ты? Зачем ты вызвал меня? Чего ты хочешь? Что де-
лаешь?
Цельтен. Что я делаю? Я продолжаю. В Германии все продол-
жают. Я веду войну...
Робино. Войну?
Цельтен. Другую. Гражданскую войну. Я сражаюсь против на-
стоящих врагов Германии. Страны подобны плодам, черви
таятся в сердцевине.
48

Робино (очень по-университетски). Ты ведешь пропаганду? Чи-
таешь лекции?
Ц е л ь т е н. Нет, я готовлю революцию. Сегодня двенадцатое ян-
варя тысяча девятьсот двадцать первого года. Я совершу ре-
волюцию тринадцатого или четырнадцатого января тысяча
девятьсот двадцать первого года. Именно для этого я и при-
звал тебя на помощь. Ты появился in extremis \ но ты мне
необходим.
Робино. Сомневаюсь! Одного моего присутствия достаточно, что-
бы историческое событие потерпело крах. История не доверя-
ет мне, как будто я преподаю не грамматику, а историю.
Ц е л ь т е н. Побудь в Готе всего три дня. К тому же я звал не
только тебя, а еще и Женевьеву, главное — Женевьеву. Она
здесь?
Робино. Да. Она отдыхает. Я поднял ее среди ночи. Она спит.
Цельте н. И она не ворчала, что ты вдруг разбудил ее?
Робино. Она из тех, кто никогда не ворчит. Притом в Париже
свирепствует испанка, а она скульптор. Ее будили две ночи
подряд снять слепок с лица или рук какой-нибудь знаменито-
сти.
Ц е л ь т е н. Для подобной же операции и я побеспокоил ее.
Робино. Как! Речь идет о покойнике?
Ц е л ь т е н. О том, кто одновременно и жив и мертв. Слыхал ты
о нашем Зигфриде?
Робино. О советнике Зигфриде? Конечно, как все в Европе. Ваш
новый великий человек? Тот, кто хочет одарить Германию
образцовой конституцией, подлинно германской душой, как
говорят его приверженцы.
Цельте н. А Форестье? Ты знаешь Форестье?
Робино. Французского писателя? Пропавшего без вести друга
Женевьевы? Минуту назад мы с ней говорили о нем... Я знаю
только его произведения. Произведения замечательные! Он
стремился вернуть нашему языку, нашим нравам их тайн-
1 Здесь: в самый трудный момент (лагин.).
49

ственную сущность и восприимчивость. Как он был прав!
Всякий раз, как перечитываю я «Роман о Розе», я снова убе-
ждаюсь в этом... Ввести поэзию во Францию, разум в Гер-
манию — это почти одна и та же задача.
Цельтен. И выполняет ее один и тот же человек.
Р о б и н о. Что ты сказал?
Цельтен. Зигфрида нашли без одежды, без памяти, без языка,
среди лежавших вповалку раненых. Я подозреваю, что Зиг-
фрид и Форестье — один и тот же человек.
Р о б и н о. Дорогой мой Цельтен, великие люди, умирая, меняют
свое планетарное местопребывание, но не национальность.
Цельтен. Ты не умеешь видеть, но читать умеешь. Будь ты свя-
тым Фомой, тебя убедили бы не раны Христовы, а его автог-
раф. Почитай Форестье, а потом прочти Зигфрида! Это копия.
Вдохновение, стиль, даже отдельные выражения — все сов-
падает.
Р о б и н о. Плагиат — основа всех литератур, за исключением пер-
вичной, но она, кстати, никому не известна.
Цельтен. Ах, эти французские филологи! Родные братья немец-
ких! Я надеялся, скорее, завлечь тебя аргументами твоей на-
уки. Но, по правде говоря, вовсе не научный метод натолк-
нул меня на истину.
Р о б и н о. Так я и думал. Существует метод более общепринятый,
но не менее плодотворный: анонимный донос.
Цельтен. Ты угадал! Не назвавший себя посетитель сообщил
мне, что Зигфрид был его соседом в госпитале и что он не
немец. Его имя он прочел на солдатском медальоне, остав-
шемся на носилках: Жак Форестье. Я знаю, моя драма начи-
нается тем, чем обычно кончаются мелодрамы: крестиком
моей дорогой матери. Но теперь ты понимаешь мою радость!
Робин о. Понимаю! Сменить ненавистного государственного де-
ятеля на любимого писателя — это удача.
Цельтен. Перебросить на его родину великого человека, который
подавил твою родину.— еще большая удача. Я провел рас-
следование. Мне необходимо закончить его сегодня же, и
через минуту все станет ясно и сердце успокоится.
50

Г о б ii п о. Успокоится, Цельтен? Чье сердце? Во всяком случае, не
сердце Женевьевы. Что ты делаешь?
Цельтен звонит, входит M у к.
Ц е л ь т е н. Мук, доложи советнику Зигфриду, что канадская учи-
тельница просит принять ее.
Мук отвечает поклоном и поднимается по лестнице.
Ну вот! Нам остается только ждать. Зигфрид обожает иност-
ранных университетских педагогов, особенно преподавате-
лей из Нового Света. Он страстно расспрашивает их об ака-
демических советах, о порядках в тюрьмах, о совместном
обучении. Для него это особая приманка, он сейчас же спу-
стится, чтобы поговорить с Женевьевой.
Р о б и н о. Спустится? Как это — спустится?
Ц е л ь т е н. Мы в его доме. Он там, на втором этаже... Позови Же-
невьеву.
Р о б и н о. Ни за что! Их надо подготовить... Лунатика можно
убить, окликнув его по имени, даже на иностранном языке.
Входит Женевъева.
Ц е л ь т е н. Не эови ее, вот она. Слуги судьбы повинуются без
звонка.
СЦЕНА
СЕДЬМАЯ
Женевъева, Цельте «, Робин о.
Женевьева. Итак, господин Цельтен, что здесь происходит?
Р о б и н о. Ничего, Женевьева. Мы все расскажем тебе завтра.
Ж е н е в ь е в а. В чем же дело, господин Цельтен?
Цельтен. Можно ли говорить с вамп о самом тяжелом, самом
печальном для вас?
Женевьева (повернувшись к Робино). Ах!
Г о б и п о. Да!
51

Цельте н. Да, о Форестье... Можно говорить с вами о нем? Не
будет ли вам больно?
Женевьева (очень просто, мягко). Поговорим о Форестье. Най-
дено его тело? Хотят, чтобы я опознала его? Что я такого
сказала, господин Цельтен? Почему вы так смотрите?
Цельтен. Я всегда восхищаюсь, когда человек, попав в трудные
обстоятельства, находит достойный тон и поведение.
Женевьева (почти улыбаясь, садится между Целътеном и Ро-
бино, они стоят). Да, я знаю, мне это говорили. У меня есть
все данные, чтобы достойно принять известие о смерти мо-
его сына или матери, или о мошенническом банкротстве мо-
его отца... Но беда, настоящая беда в том, что у меня никог-
да не было ни родителей, ни детей. Трагедии не удается ме-
ня завербовать. Я была бы Федрой без пасынка, без мужа,
без мучений совести, жизнерадостной Федрой. Року нечего со
мной делать.
Цельтен. А как же Форестье?
Женевьева. И с Форестье то же самое... Мы любили друг дру-
га два года, с тысяча девятьсот двенадцатого по тысяча де-
вятьсот четырнадцатый. Можно было подумать, будто мне
предстоит тревожиться sa его жизнь в бою, оплакивать его
смерть, унаследовать его славу... Но представьте себе, я бы-
ла отстранена от столь ясно определенной участи: мы поссо-
рились sa месяц до войны. Из-за легкой, легкой ссоры судьба
избавила меня от ссоры с жизнью, от вдовьего траура... Да-
же в самом трауре есть некоторое утешение, а его-то у ме-
ня никогда и не было.
Цельтен. Почему вы не помирились, когда началась война?
Женевьева. Я рассчитывала, он рассчитывал на пять дней
отпуска... Будем теперь рассчитывать на веру в загробную
жизнь. К тому же я всегда избегала официальных отноше-
ний... Я незаконный ребенок... Мне претило бы считаться вдо-
вой.
Цельтен. Но он не погиб. Он только пропал без вести!
Женевьева. Пропал и возник снова. Земля поглощает коств
великих людей, я яатем рассылает их в мраморе по всеы
5?

концам родной страны. Гранитная голова Форестье — на пло-
щади в Лиможе. Его рука из алебастра, сжимающая лавро-
вую ветвь,— в Орлеане.
Ц е л ь т е н. Он пропал без вести, он может найтись.
Женевьева. Поверьте, я не раз думала об этом.
Ц е л ь т е н. У вас есть предчувствия?
Женевьева. Напротив. Никаких. Я никогда не вижу его во сне.
Он никогда не преследует меня в часы бессонницы. Ни один
из тех знаков, что подают мертвые, не доходили до меня...
Возвращается Мук, проходя мимо Цельтена, наклоняет го-
лову. Волнение Робино растет. Томительное молчание. Слыш-
но, как наверху открывается дверь на площадку.
Цельтен. А если он вернется, если вдруг спустится сверху по
этой лестнице?
Женевьева (улыбаясь). Мы с ним поссорились.
Слышен голос Зигфрида.
Ц е л ь т е н. Прислушайтесь!
Женевьева. Что это? Что вы хотите сказать? Да это голос
Жака!..
Голос наверху умолкает.
Чей это голос?
Ц е л ь т е н. Хозяина дома. Советника Зигфрида.
Женевьева (бежит к лестнице, кричит). Жак!..
Молчание.
(Возвращаясь.) Объясните мне...
Робино. Цельтену как будто удалось раскрыть, что Зигфрид,
которого некогда подобрали без памяти на вокзале среди ра-
неных, не кто иной, как Форестье.
Зигфрид открывает дверь.
Женевьева. Кто это спускается?
53

Цельте п. Он. Зигфрид.
Женсвьева (боясь взглянуть, говорит сама с собой). Это не
его шаги... Разве что он песет какую-то тяжесть!.. Да. Так
он шагал, когда нес меня на руках... Какую же ношу несет
он, еще более тяжелую, чем я? Это его голос! Его тень!
Зигфрид появляется на нижних ступенях лестницы вместе с
Евой.
Ах! Это оп!
Ц е л ъ т е н скрывается, сияя от радости,
Р о б и н о. Молчи! Ты можешь его убить.
Женевъева отходит в глубь комнаты. Зигфрид отпускает
Еву дружеским кивком.
Женевьева. Как же ты одет теперь, Жак!
СЦЕНА
ВОСЬМАЯ
Зигфрид, Женевъева, Р о б и но.
Зигфрид направляется прямо к Женевьеве, она стоит, при-
жавшись к стене, в глубине комнаты, возле арки. Он привет-
ствует ее на немецкий лад, слегка щелкнув каблуками,
Зигфрид (представляется). Тайный советник Зигфрид.
Женевъева наклоняет голову.
Я предполагал увидеть старую, очень старую даму. А теперь
я не решаюсь сказать о моем намерении.
Женевъева по-прежнему молча смотрит на него.

Я не ошибся? Ведь вы га дама, канадская француженка, о
которой мне доложили?
Женевьева утвердительно кивает.
Вы хорошо меня понимаете? Я знаю, я говорю по-француз-
ски не очень бегло, не очень свободно... Вот это я и позволю
себе обсудить с вами. Я хотел бы брать уроки... Каждый ве-
чер, в шесть, я даю себе час отдыха... Не будете ли вы так
любезны приходить именно в это время? Начиная с зав-
трашнего дня?
Р о б и н о. Отлично.
Женевьева молча наклоняет голову.
Зигфрид. Надеюсь, мне не придется брать уроки у немой дамы?
Р о б и н о. Не беспокойтесь, мсье. Просто мадам сомневается...
Зигфрид. Мадам — ваша супруга? В таком случае приношу из-
винения...
Р о б и н о. Нет, нет! Мадам — моя приятельница, но она никогда не
давала уроков. Она не уверена, сумеет ли... (Запутавшись.)
Видите ли, канадский французский язык значительно отли-
чается от собственно французского. Например, трамвай мы в
Квебеке называем «кар». Пальто... белье...
Зигфрид (подходит к нему). А как там называется снег?
Робино. Снег? Мы так и говорим: снег... Почему снег?
Зигфрид. А зима?
Робино. Зима?.. Как лето... Я хочу сказать, времена года назы-
ваются так же, как во Франции.
Зигфрид. Этого для меня достаточно. В особых словарных тон-
костях я но нуждаюсь... На худой конец у меня будет кве-
бекский акцент. (Жестом приглашает Женевъеву садиться.
Так как она, по-видимому, не понимает его, снова поворачи-
вается к Робино.) Жизнь становится настолько напряженным
занятием, что для отдыха от нее мне необходимы свободные
разговоры на свободные темы. Язык французской Канады
о ее длинными реками, долгими временами года — именно
то, что мне нужно... А молчание, мадемуазель? Как называ-
ется оно у вас в Канаде?
RR

Женевьева (медленно, словно во сне). А по-немецки?
Он идет к Женевьеве, она отступает.
Зигфрид. Stille! Silentium!
Женевьева. Это называется: молчание.
Зигфрид. Как чисто и открыто звучат слова, которые приходят
из новой и открытой страны.
Р о б и н о. Простите. Это все же французские слова.
Зигфрид. Французские, конечно, но в ваших устах они откры-
вают какой-то неведомый смысл. Слово «снег» никогда не
означало во Франции столько снега, как в Канаде. Вы взяли
у французов слово, которым они пользуются едва ли нес-
колько дней в году, и пронизали им всю свою речь.
Женевьева. До завтра. (Говорит торопливо, так как Зигфрид
уже подошел к двери.) Как же ты одет теперь, Жак!
Зигфрид. Это вы мне сказали?.. Признаюсь, я не очень хорошо
понимаю, когда вы говорите так быстро.
Женевьева. G какой скоростью надо будет говорить с вами
вавтра?
Зигфрид. Попробуем... Прочтите мне какой-нибудь классичес-
кий отрывок. Я скажу, когда перестану понимать. Отрегули-
руем нашу скорость.
Женевьева (подавив желание броситься к нему, начинает мед-
ленно, потом все быстрее, под конец почти в беспамятстве).
Когда наступала весна, когда раскрывались первые листочки
на липах бульвара Сен-Жермен, мы оба приходили к пяти
часам в Кафе-де-Клюни. Ты заказывал шамбери-фрезетт.
В шесть ты возвращался в Аксион Франсэз, где писал ро-
ялистский репортаж о заседании палаты, а в восемь я захо-
дила в а тобой в Лантерн, где ты кончал социалистический
репортаж о заседании Сената. Вот два года нашей жизни,
Жак.
Зигфрид. Пожалуй, слишком быстро. Я улавливаю слова. Но
не смысл... Отрывок длинный. Это трагедия, комедия?
Р о б и н о. В современном театре смешаны все жанры.

Зигфрид. До завтра, мадемуазель, я уверен, мы найдем нуж-
ный нам язык между вашим упорным молчанием и этой
стремительной речью. Меня очень порадовал наш урок...
(Кланяется, сдвинув каблуки.)
Женевьева (сдерживая себя). Жак1
Ева (появляется на площадке), Зигфрид!
Зигфрид (широким жестом указав на Еву, улыбкой просит про-
щенья). Меня зовут!
Занавес

ДЕЙСТВИЕ
ВТОРОЕ
Рабочий кабинет Зигфрида. Обстановка в стиле «сецессион»,
который позже был вытеснен в Германии американским сти-
лем. Широкое заиндевелое окно. Падает снег. В продолжение
всего действия из соседних комнат доносятся приглушенные
звуки фортепьяно, играет какой-то немецкий виртуоз. Ког-
да поднимается занавес, посреди комнаты стоит, очевидно
дожидаясь, генерал д е Фонжелуа в черно-белой воен-
ной форме.
Звонок. Входит Ева, провожает генерала в коридор, потом
идет открыть дверь.
СЦЕНА
ПЕРВАЯ
Ева, Женевьева, Робино.
Робино. Мы на урок, фрейлейн.
Ева. Сейчас скажу господину советнику. (Уходит.)
Молчание. Женевьева обводит рукой комнату, показывая ее
Робино.
Женевьева. Право же, не так представляла я себе храм заб-
вения.
Робино. Там было лучше, у Форестье?
Женевьева. Полная противоположность всему этому.
робино (несколько уязвлен: его, напротив, вся эта немецкая
атмосфера чарует). Что ты называешь противоположностью?
Можно подумать, у Форестье не было кресла, письменного
стола?
58

Женевьева. Противоположность! кресла были прямой проти-
воположностью этим креслам, стол — этому столу... Лампа-
противоположностью этой лампе...
Р о б и н о. Это мебель Коленшванцбадера, моя дорогая.
Женевьева. Так я и думала...
Р о б и н о. А бюсты Везельгроссшмидфатера.
Женевьева. Ничуть не удивляюсь. А электрические лампочки
чьи?
Р о б и н о. Что же тебя удивляет тогда?
Женевьева. Еще минуту назад, до того как я вошла в этот
дом, я вообразить не могла, что Форестье жив. У меня было
чувство, будто сейчас я спущусь в мрачное убежище, в тьму,
в кабинет,— нечто среднее между тем, что было у Форестье
в Париже, и тем, что будет у него в преисподней... Я появи-
лась, чтобы перенести мумию... Я спускалась в королевский
склеп... И вот что я увидела.
Р о б и н о. Ты увидела вполне комфортабельный склеп.
Женевьева. Мысль о комфорте как-то не приходила мне на
ум, когда я думала о тени Форестье. Я и в самом деле оши-
балась, продолжая думать даже после вчерашнего дня, что он
обходится без стульев, без часов, без чернильницы... Боже!
Его заставляют писать красными чернилами, он их терпеть
не может! И сигары, он курит теперь сигары. Он не выно-
сит сигар! Уверена, они принудили его к двум самым нена-
вистным ему вещам: гулять с непокрытой головой и носить
подтяжки... Смелей, Робипо! Мы перевернем все обычаи этой
могилы... Прежде всего убери этот курительный прибор, вы-
брось его куда хочешь.
Р о б и н о. Ты городишь вздор, все эти вещицы прелестны!
Женевьева. И практичны!
Р о б и н о. Да, практичны. Смотри: ты берешь спичку из белочки,
чиркаешь о спину Вотана и закуриваешь, вынув сигарету из
живота лебедя. Пепел стряхиваешь сюда, в Валькирию, а
окурок бросаешь в медведя... Весь хоровод легендарных жи-
вотных или героев, который немцы любят пускать в ход при
выполнении самых обыденных своих дел,— это жизнь, в кон-
51)

це концов. Вот посмотри на этот фриз: гномы, преследующие
медных женщин-кентавров! Они живые!
Женевьева. Да, придется убить их.
Робино. Сядь, во всяком случае...
Женевьева. Нет, ни одна часть моего тела не примирится с
этой мебелью. К тому же место занято. На подушке сделана
надпись.
Робино. В Германии модно вышивать пословицы. (Подходит,
чтобы прочесть слова.) Это говорящая подушка!
«Сон — ночью,
Подушка — днем».
Женевьева. Да кто ее спрашивает? А вышивка на салфетке, на
столике? Тоже изречение?
Робино (читает). «Ложь вестник несчастья».
Женевьева. И ты думаешь, честный буфет, честные новые ков-
ры сами преподносят тебе эти отбросы человеческой косно-
сти? Какое лицемерие этот щебет скамеечек, чириканье эта-
жерок! Тогда уж пусть разговаривают на самом деле, как
у Гофмана! Пусть буфет поет тирольские песенки, а подуш-
ка выражает свое мнение о заде сидящего на ней человека!
Робино. Прежде всего садись, Женевьева.
Женевьева. Вот когда она ничего не говорит, мне кажется,что
я понимаю ее, твою Германию. Тот город с колокольнями и
коньками, что ты показал мне сегодня ночью, без единой
надписи, кроме пятен лунного света; поток, оледеневший до
самого дна, немой поневоле,— их древность, силу, язык я
понимаю. Что ты там делаешь, Робино?
Робино (расставляет что-то на книжных полках). Бомбы за-
медленного действия. Две французские книги, я нашел их в
книжном магазине. Выбор был не велик. Здесь я поставил
пособие по разведению мальков ,и форели. Тут — «Достоин
ство женщин» Легуве. Вряд ли умонастроение Зигфрида сра-
зу же от этого изменится, но он увидит их, прочтет... А ты
что собираешься делать?
Женевьева. Сама не знаю. Я хотела посоветоваться с тобой.
Это важно.
60

Робино. Это очень важно... Не могла бы ты начать с несовершен-
ного прошедшего в сослагательном наклонении?
Женевьева. Я говорю не об уроке французского. Я говорю об
открытии, которое ему готовлю.
Робино. Это я и имел в виду. Поверь мне, Женевьева, я десять
лет давал уроки всевозможным иностранцам. И кто бы они
ни были, скандинавы или бразильцы, стоило мне объяснить
им наши прошедшие в сослагательном наклонении, как воз-
никала между нами особая симпатия, какое-то нежное ве-
селье, даже если до тех пор мы были связаны только отно-
шениями учителя и ученика... Одна или две самые нежные
связи, Женевьева, возникли после этих прошедших.
Женевьева. Не шути, Робино. Поддержи меня, наставь меня.
Подумай, какую роль я играю. Я прячу кинжал sa корса-
жем. В сущности, зачем я пришла сюда? Я пришла убить
Зигфрида. Пришла пронзить кинжалом вождя врагов в его
собственном шатре. Я имею право на ту наперсницу, какую
во всех драмах дают Юдифи или Шарлотте Корде. Мне ну-
жен друг, который скажет мне все, что говорили им: что долг
есть долг, что жизнь коротка,— все те истины, которые были
бы вышиты в этой стране на подушках Сократа или Дан-
тона... Скажи мне их!
Робино. Это убийство не оставит после себя ни ран, ни тру-
па.
Ж е не в ь е в а. Да, верно! Я нанесу невидимую рану, пролью бес-
цветную кровь. Мне страшно.
Робино. Не торопи события. Для изучения французского потре-
буется двадцать уроков.
Женевьева. Это еще ужаснее. Вместо того чтобы убить Зиг-
фрида, ты предлагаешь мне медленно отравлять это безза-
щитное существо... Что ты там делаешь?
Робино. Кладу «капораль» вместо его сигар.
Женевьева. Понятно. Ты объяснил мне свою систему, Робино.
Заменить гребень Зигфрида парижским гребнем, всю мебель
в этой комнате — другой мебелью, каждое блюдо его кух-
ни — французским блюдом, посадки хмеля — виноградника-
61

ми, каждого немца — французом, и в конце копцов Зигфри-
да Жаком Форестье.
Р о б и н о. Таков мой метод!
Женевьева. Я неспособна применить его. Напротив. Я не ре-
шилась надеть ни одно из тех украшений, которые он знал
или сам выбрал. Не надушилась духами, которые он любил.
К счастью, мода сейчас не отмечена точным знаком време-
ни. Никогда еще наши портные не одевали, как в эту зиму,
на века вперед. Волосы я остригла после того, как он меня
видел. Никогда я пе ощущала свое тело настолько лишенным
индивидуальности, свою душу настолько неопределенной.
Я чувствую, что завладеть Форестье мне удастся лишь с по-
мощью наиболее безличного, почти неуловимого во мне са-
мой. Я пытаюсь сосредоточить все доступные мне общие
идеи, все вневременные чувства. Боюсь, дорогой Робино, мы
говорим не столько о сослагательных наклонениях, сколько
о жизни, о смерти.
Робино. Но ты скажешь ему, кто он?
Женевьева. Кто он сейчас? Это и надо узпать. О, Робипо, по-
смотри! (Показывает па портрет в раме.)
Робино. Этот портрет?
Женевьева. Портрет женщины!
Робино. Успокойся. Это картина...
Женевьева. Милый портрет! Это женщина Вермера Делфт-
ского. Ах, Робино, посмотри па псе, поблагодари ее. Увидев
этот портрет, я обрела веру!
Робино. Она похожа па тебя.
Женевьева. Такая же репродукция висела в его парижском
кабинете. Это единственный знак, связывающий его про-
шлую жизпь и ныиешпюю. Единственпый, но все же он су-
ществует! Ничто пе потеряно, Робипо, если эта голландочка
нашла способ пробиться к нему сквозь всю эту пустоту,
сквозь весь этот мрак!
Робино. Я оставляю тебя. Теперь у тебя есть наперсница.
Женевьева (снимает картину и рассматривает ее). Рама, ко-
нечно, другая. У Форестье был простой багет. У Зигфрида
62

она как будто из рога, слоновой кости и алюминия, с позоло-
ченными уголками! Какая же великолепная рама понадобится
мне самой, чтобы проникнуть в глубь его зрачков?.. Ты ухо-
дишь? Погоди минутку. За работу! Убери эти подушки, пусть
никакая мебель не произносит ни слова во время моего уро-
ка! Цветы долой. Сегодня жатва искусственных цветов. Пусть
карлики догоняют своих кентавров в ящике. Там, где появ-
ляются французы, забавы гномов с богами запрещаются.
(Гасит лампу.)
Р о б и н о. Зачем такая темнота? Нельзя узнать друг друга в тем-
ноте.
Женевьева. Ах, как скоро узнали бы мы друг друга, будь мы
оба просто слепыми!
Подталкивает Робин о к выходу. Оставшись одна, вешает
репродукцию Вермера на место. Кладет перед ней роды со
своего корсажа.
А теперь, тень Форсстье, явись!
Зигфрид неожиданно выходит справа.
СЦЕНА
ВТОРАЯ
Женевьева, Зигфрид.
3 и г ф р и д. Добрый день, мадам.
Женевьева (захвачена врасплох, отступает). Нет , нет, мадему-
азель.
Зигфрид. Позвольте спросить, как вас зовут?
Женевьева. Прат... Моя фамилия Прат.
Зигфрид. А имя?
Ж е н е в ь е в а. Женевьева.
Зигфрид. Женевьева... Я правильно произношу?
Женевьева. Немного медленно. Но для первого раза...
63

Зигфрид. Делаю вывод... Вы разрешите время от времени де-
лать выводы из нашей беседы? На сей раз это нетрудно. Ди-
алог был образцовым. Делаю наикратчайший вывод: предо
мной мадемуазель Женевьева Прат.
Женевьева. Она самая. (Садится.)
Зигфрид. Что вы делали в Канаде?
Женевьева. В Канаде?.. У нас была... ну как у всех там... фер-
ма...
Зигфрид. Где же?
Женевьева. В деревне...
Он смеется.
Недалеко от города...
Зигфрид. Какого города?
Женевьева. Какого города? Знаете ли, в Канаде не очень ду-
мают о названиях. Страна велика, но все там соседи. Наше
озеро называлось просто озером, город— городом. А название
реки — вы, конечно, начнете расспрашивать меня о большой
реке, пересекающей Канаду,— никто и не вспоминает. Это
просто река!
Зигфрид. Нелегко же там работать почте...
Женевьева. У нас редко пишут. Каждый сам отвозит свои
письма на санях.
Зигфрид. А что вы делали на ферме?
Женевьева. То, что все делают в Канаде. У нас там главным
образом занимаются снегом.
Зигфрид. Понимаю. Это была снежная ферма, а вот это на вас—
костюм фермерши.
Женевьева. Мы богаты. У нас бывают очень урожайные годы,
в большие холода.
Зигфрид (сразу становится очень серьезен). Зачем вы так шу-
тите?
Женевьева (смеясь). А зачем вы заставляете меня барахта-
ться в совершенно чуждой мне стихии? Нет, конечно, я не
канадка. Но какое это имеет отношение к нашему уроку!
Заменим положительную форму отрицательной. Я не канад-
64

ка. Я не убивала гризли... и так далее... Польза для ученика
будет та же.
Зигфрид. Кто вы?
Женевьева. Перейдем к более сложному упражнению. Дога-
дайтесь: я не убиваю гризли, но считается, что я сама крою
свои платья. Я не бегаю на лыжах, но моя кухня славится.
Зигфрид. Вы француженка? Почему вы это скрываете?
Женевьева. Слишком много вопросов!
Зигфрид. Вы правы. Я настоящая машина, вырабатывающая
вопросы. Стоит мне столкнуться с чем-нибудь необычным,
как я жадно в него вцепляюсь. Ведь я душой и телом подобен
руке утопающего... Вам рассказывали мою историю?
Женевьева. Какую историю?
Зигфрид. Мало о чем я могу говорить, не задавая вопросов:
прямые налоги в Германии после тысяча восемьсот сорок
восьмого года и личный статут в Германской империи после
тысячного года — вот, пожалуй, единственные области, где
я могу отвечать, а не спрашивать, но мне кажется, вряд ли
следует предлагать вам такую беседу.
Женевьева. Как-нибудь в воскресенье попробуем!.. Что ж, за-
давайте вопросы.
Зигфрид. Мне незачем спрашивать, кто вы! Я и так обо всем
спросил вас. Имя и фамилия — вот, кажется мне, ответ на все.
Если когда-нибудь я узнаю свое имя и фамилию, ничего дру-
гого, я никогда не буду отвечать ни на один вопрос. Да... я
такой-то... Да, сейчас зима, но я — такой-то... Как, должно
быть, прекрасно говорить: идет снег, но я Женевьева Прат...
Жепевьева. Вероятно, спорить против этого было бы жестоко.
Но как я несогласна с вами! Все люди кажутся мне обре-
ченными на такую ужасную безымянность. Их фамилия, имя,
прозвище, а также звания и титулы— все это лишь ярлыки,
настолько выдумапные, настолько преходящие, что вряд ли
могут самим людям объяснить их сущность! Я покажусь
вам не очень веселой собеседницей, по, право же, перед лю-
бым человеком, кем бы он ни был, я испытываю еще боль-
шую тоску, чем другие перед неизвестным солдатом.
3 Жан Жироду
65

Зигфрид. Быть может, на ваш взгляд, я — единственный, кто
обладает именем в нашей земной юдоли!
Женевьева. Не будем ничего преувеличивать.
Зигфрид. Простите мне мои жалобы. В любую другую минуту
я предпочел бы несколько дней скрывать от вас, в каком
мраке я живу. Лучшее, чего я могу ждать от людей, это не-
ведения о моей судьбе. Я бы рассказал вам, что в самом деле
происхожу от Зигфрида, что моя мачеха растянула связки,
что тетка моей тетки была здесь недавно проездом. Вы бы
поверили, и мы обрели бы спокойствие, необходимое для изу-
чения неправильных глаголов.
Женевьева. И правда, мы забыли об уроке. Спрашивайте же
меня, господин государственный советник, раз вы любите
спрашивать. Задайте мне вопросы, которые задают и домаш-
ним учительницам и первым встречным: что такое искусст-
во? или же: что такое смерть? Это превосходные упражнения
в разговорной практике.
Зигфрид. А жизнь, это что такое?
Женевьева. Это уж вопрос для русских княгинь. Но я могу
ответить. Сомнительное приключение для живых и не более
чем приятное воспоминание для мертвых.
Зигфрид. А для тех, кто одновременно мертв и жив?
Женевьева. Я отказываюсь продолжать урок по этому учеб-
нику отчаяния... Откроем лучше книгу на главе о причес-
ках или о криках животных. Вам разве не интересно узнать,
как называют во Франции крик совы?
Зигфрид. Если это позабавит и вас, охотно узнаю. Все в вашем
облике овеяно улыбкой, мягкостью, даже весельем. Однако,
когда я предавался своим мрачным упражнениям, мне почу-
дилась в ответе какая-то почти неуловимая грусть. И я не-
вольно снова поддался своему настроению.
Женевьева (смотрит ему прямо в лицо, очень серьезно). У ме-
ня убили на войне жениха. Моя жизнь окончилась там, где
началась ваша.
Зигфрид. Мне жаль вас... Но я бы охотно поменялся...
Женевьева. Поменяемся.
66

Зигфрид. Не говорите так... Если бы вы знали, какая радость
для моего взгляда и сердца чувствовать над вами сложен-
ный плотными, почти видимыми пластами груз прожитых
лет детства, отрочества, юности, который вы принесли мне,
войдя в этот дом. Короб материнских слов, бремя первых ус-
лышанных сонат, первых опер, первых встреч с луной, цве-
тами, океаном, лесом... я вижу вас в венце воспоминаний.
О, какую ошибку совершили бы вы, сменив его на тот, что
уготован вам в будущем. Вам пришлось бы, подобно мне, об-
ращаться к ночи, к звездам с глупой, смешной фразой: ночь,
звезды, я никогда не видел вас впервые... (Улыбаясь.) Впро-
чем, вы с ними, наверное, на ты?
Женевьева. Но ведь есть немало чувств, способных подарить
вам никогда не изведанные впечатления,— честолюбив,
стремление к власти, любовь?
Зигфрид. Нет. Я не могу не чувствовать запретные зоны в сво-
ем сердце. Я не настолько презираю себя, чтобы полагать,
будто мог достичь своего возраста, не зная желаний, востор-
гов, привязанностей. Я все еще не смею освободить эти за-
нятые места. Я еще жду.
Женевьева (дрогнувшим голосом). Вам осталось ждать недол-
го.
Зигфрид. Иногда я сам так думаю. В разрешении человеческих
загадок судьба еще упорней, чем люди. Она велит отыскать
среди яблок утерянные знаменитые алмазы, открыть через
сотню лет обломки кораблей, с гибелью которых мир уже при-
мирился. Только по недосмотру бог допускает ошибки в своей
счетной книге. Он невероятно точен. Он поднимет страшный
шум, если заметит, что существуют два досье на одного и
того же Зигфрида. Да, я рассчитываю на неукротимую болт-
ливость стихий... (Смотрит на нее издали почти с нежностью.)
А вы, дитя человеческое, вы молчите?
Женевьева (очень серьезно). Я готовлю фразу.
Зигфрид. Вы правы. Вернемся к вашему уроку. Вернемся к
нам. (Подходит, наклоняется к ней.)
Женевьева. Вы вернулись издалека, но подошли очень близко.
3*
67

Зигфрид. Простите, что вас, незнакомую мне, я разглядываю в
упор, словно собственный образ в зеркале каждое утро... Ка-
кая отрада остановиться перед чужой тайной, гораздо более
нежной, более захватывающей, чем моя! Какой отдых спра-
шивать себя, кто эта молодая женщина, кого она любила, на
что она похожа!
Женевьева. На кого... Относительное местоимение женского
рода...
Зигфрид. Как проницательны мы, когда речь идет о других!
Я вижу вас ребенком, прыгающим через веревочку. Вижу
молоденькой девушкой, читающей при свете лампы. Вижу
на берегу пруда, со спокойным лицом, на берегу реки — с
лицом оживленным... Дорогая Женевьева, не все было радо-
стно в вашей жизни. Я вижу вас молодой женщиной, погру-
женной в молитву у могилы жениха...
Женевьева. Нет... Он пропал без вести...
Зигфрид. О, простите!.. Он был офицером?..
Женевьева. Он стал им на войне. Он пропал без вести как
офицер, одетый в голубой мундир, который враги не доляшы
были видеть, но который сделал его невидимым и для нас...
Он был писателем... Он был из тех, кто предвидел войну, кто
хотел подготовить к ней Францию.ftfcyaerj
Зигфрид. Он ненавидел Германию?
Женевьева. Он полюбил бы мирную Германию. Он знал, что
она будет побеждена. Он готовился вернуть ей свое уваже-
ние.
Зигфрид. Что говорил он о ней? Не бойтесь. Я не знал той
Германии. Я немецкое дитя семи лет отроду.
Женевьева. Я не занимаюсь политикой.
Зигфрид. Может быть, вы попросту расскажете?
Женевьева. Он говорил, насколько я помню, что Германия —
страна великая, предприимчивая, пылкая, страна большой
поэтической восприимчивости, где порой поющая фальшиво
певица трогает сердца больше, чем в других краях певица
поющая точно, но вместе с тем— страна грубая, кровожадная,
жестокая к слабым...
G3

Зигфрид. Говорил ли он вам о молодости этой двадцативеко-
вой империи, о мощи ее изощренного искусства, о честной
жизни этой массы людей, которых повсюду считают лице-
мерами, об открытиях в области духа и искусства, сделан-
« пых этим лишенным вкуса народом?
Ж е н е в ь е в а. Говорил (о, больше того, он восхищался музы-
кальной фразой из песни дочерей Рейна, он любил вашу лю-
бовь к Германии). Он говорил, что в наш век Германии—*
любимице этого века — не хватало простоты, простого пони-
мания своей жизни. Вместо того чтобы следовать призыву
и указаниям своей почвы, своего прошлого, она, говорил он,
подчиняясь педантской науке и князьям-мегаломанам, со-
здала из самой себя гигантский и сверхчеловеческий обра-
зец, и, вместо того чтобы показать, как делала она это не раз,
новую форму человеческого достоинства, на сей раз пока-
зала нам лишь новую форму гордыни и несчастья. Вот о чем
говорил Жак. И еще он ставил в вину Германии то, что она
обвиняет весь мир.
Зигфрид. А говорил ли он вам, что мы, немцы, обвиняем Гер-
манию еще во многих других грехах, что почти всегда прав-
да о Германии исходила от нее самой? Открыл он вам истин-
ные причины этой чудовищной войны? Распознал ли под ее
беспощадным обликом — иным он и не мог быть — взрыв
сверх меры перегретого и страстного сердца? Говорил ли он
вам об этом любовном безумии, о свадебной ночи Германии
с земным шаром, о почти физической любви к миру, по-
буждавшей Германию любить свою флору и фауну больше,
чем любят ее другие народы, заводить самые прекрасные
зверинцы, пускаться в самые смелые исследования, создавать
самые мощные телескопы, любить даже свои мивералы и
недра земные? А эту силу, что разбросала немцев по всем
континентам, где сразу же возникал запах жареного гуся, но
также и голос симфоний, объяснил ли вам эту силу как миг-
рацию пчел, муравьев, как брачный исход ваш друг Жак?
Ж е н е в ь е в а. Жак1 Вы знаете его имя?
Зигфрид. Вы сами сейчас его назвали... Расскажите мне о Жа-
69

ке... Я хотел бы знать его полное имя. У меня так мало дру-
зей иностранцев! Позвольте мне найти хоть одного в прош-
лом, в моих утраченных владениях. Как его фамилия?
Женевьева (глядя ему в лицо). Форестье.
Зигфрид. Фо или Фа?
Женевьева. Фо. Как форель.
Зигфрид. Какой он был?
Женевьева. Высокий, шатен, улыбающийся. Из этих трех не-
определенных слов возникает столь точный портрет, что вы
бы его узнали среди тысяч.
Зигфрид. У вас есть его портрет?
Женевьева (поколебавшись). Да, есть.
Зигфрид. В вашем отеле?
Женевьева. Нет, там...
Раздается звонок. Ева распахивает дверь.
Ева. Маршал просит вас, Зигфрид. Срочно.
Зигфрид улыбкой просит прощения, кланяется и выходит,
СЦЕНА
ТРЕТЬЯ
Некоторое время Женевьева остается одна, стоя лицом к
публике, в полной растерянности. Из двери в глубине тихо
выходит генерал де Ф о н ж е л у а. Женевьева оглядывается
на звон шпор.
Фонжелуа. А меня, Женевьева Прат, вы не узнаете?
Женевьева молча смотрит на него.
Вы не находите во мне знакомые черты?
Женевьева смотрит на него.
Высокий, брюнет, француз, без акцента? (Почти грубо хва-
тает ее за руки.) Итак, кто же я?
Женевьева. Прусский солдафон.
70

Ф о п ж е л у а. Ошибаетесь! Ошибаетесь! Французский дворянин.
Женевъева смотрит на него,
Я еще один Форестье, или еще один Зигфрид, как вам угод-
но. Но Зигфрид, которому удалось сохранить имя и память.
Память точную. Она нерушима два с половиной века. (Щел-
кает каблуками.) Жак де Фонжелуа, генерал бригады гуса-
ров смерти, чей предок был первым протестантом, изгнан-
ным из Франции при Людовике XIV.
Ж с н е в ь е в а. Гусары смерти? Они еще существуют?
Ф о н ж е л у а. Перед вами их генерал, а покровительница их ря-
дом с нами, мадемуазель.
Ж с н е в ь е в а. И он и она мне глубоко безразличны.
Фонжелуа. Поверьте, мадемуазель, вам нечего бояться ни его,
ни ее. Я пришел лишь просить вас уехать, не дожидаясь
Зигфрида. Без возражений. Вы пришли слишком поздно, что-
бы отнять его у Германии. Это все равно что постараться
вырвать у нее род Фонжелуа.
Ж е н е в ь е в а. Моя страна польщена, видя, с какой непримири-
мостью оспаривают то, что она обронила.
Фонжелуа. Обронила? Фонжелуа никто не ронял. Они были
изгнаны, отставлены от французской службы. Однажды ут-
ром мой предок получил приказ до восьми часов вечера по-
кинуть свои земли, свои почести, свою семью. Он не восполь-
зовался этой лакейской отсрочкой. Он уехал немедля, но, пе-
рейдя границу, в тот же вечер убил двух королевских гвардей-
цев-мародеров, еще утром бывших его соотечественниками.
ЗКсневьева. Однако не потеря памяти удержала в Германии
его потомков.
Ф о н ж е л у а. Вы точно выразились. Их удержала память. Память
о деспотизме, об инквизиции, отвращение к вашей рабской
бюрократии, ко всем этим тиранам, чьи имена вы заучива-
ете в строгом порядке.
Ж с н е в ь е в а. Да, я их знаю: Лубе, Фальер.
Фопжелуа. Буду краток. Мой пращур обосновался на границе,
он принимал каждого французского изгнанника, направлял,
сообразуясь с его способностями, в тот прусский город, где
71

не хватало нотариуса, бургомистра, землемера, и таким об-
разом укрепил всю Пруссию. Оставалось одно пустое место.
Тот, кому оно уготовано, найден. Он не уедет. Я уполномо-
чен советом моей ассоциации сообщить вам об этом. Он ос-
танется или умрет...
Женевьева. Снова?
Фонжелуа. Вот уже девять лет, как и для Германии, и для
Франции одной человеческой жизнью больше или меньше —
значения не имеет. А теперь, мадемуазель, следуйте за мной,
если хотите избавить Зигфрида от беды. У меня есть приказ
изгнать из страны вас, а также вашего друга филолога. Мои
люди уже держат его под стражей, и он, желая их задобрить,
жалуется на верхнесаксонском наречии тринадцатого века.
Женевьева (садится). И много их, таких как вы, в Германии?
Фонжелуа. По вашему интересу к статистике можно подумать,
будто вы немка. Первого августа тысяча девятьсот четыр-
надцатого года только в прусской армии из потомков фран-
цузских эмигрантов или изгнанников было четырнадцать
генералов, тридцать два полковника и триста офицеров. Я го-
ворю о дворянах. И еще в интендантстве — некоторое коли-
чество Дюпонов.
Женевьева. Я и не подозревала об этом отзвуке гражданской
войны во франко-германских войнах.
Фонжелуа. Гражданская война! Со времен Людовика XIV мы
приходим во Францию только для завоеваний. Мы еще вер-
немся. Я не теряю надежды водвориться в замке Фонжелуа,
он как будто еще существует в окрестностях Тура.
Женевьева. Существует... По дороге в Шенонсо...
Фонжелуа. Избавьте меня от его описания.
Женевьева. Все там заросло розами, аристолохом и жасми-
ном. Не хватает вас.
Фонжелуа. Лристолох? Что это за слово?
Жепевьева. Тайпое слово, по которому узпагот друг друга
французы двадцатого века.
Фонжелуа. Почему вы так смотрите на меня?
Женевьева. Пытаюсь увидеть вас раздетым.
72

Ф оижелуа. Французское бесстыдство!
Ж v и е в ь е в а. Прошу вас. Бросьте ваши россказни об изгнан-
никах и эмигрантах. Кроме вас, они никого не интересуют.
Я скульптор, господин де Фонжелуа. Человеческое тело — вот
мой образец и моя библия, и под вашим мундиром я дейст-
вительно узнаю тело, которым наделяли наши ваятели Ра-
сипа и Мариво... Наша порода, наша утонченная порода усер-
дно обтесывала этот истукан ненависти, отваги и, если по-
зволите мне впервые в жизни выразиться грубо, то и грубо-
сти... Ваш лоб, ваши волчьи зубы принадлежат французу.
И ваша жестокость тоже вполне французская... Полно, не
стоит убеждать себя, что па нашей родине сплошная неж-
ность и мягкость... Но с тем большим уважением отношусь
я к последним двум векам, которых вы не знали. Они об-
лекли Францию...
Телефонный звонок, пушечный выстрел.
Ф о и ж е л у а (размышляя вслух). Сначала — пушка. (Идет к ок-
ну.) Ничего. (Подходит к телефону.) Выражено недоверие?
Какое недоверие? Беспорядочное продвижение? Какое про-
движение? Война? Какая война?
Еще один пушечный выстрел. В то время как Фонжелуа
кладет трубку, входят генерал фон В а ль д о р ф и генерал
Л е д ин г е р. Закутаны в широкие плащи.
iWtUl/O/ I £/ yuny, OJsUVJll ООП/Сушь If/UrV EJ Ut <Hr O
Л e д и h г е р. Закутаны в широкие плащи.
СЦЕНА
ЧЕТВЕРТАЯ
Ж е н е в ъ е в а, Ф он ж е л у а, генерал Вальдорф (пе-
хота), генерал Ледингер (артиллерия).
U п л ь д о р ф. Не война. Революция, Фонжелуа!
«I» о н ж е л у а. Коммунисты?
И и л i. д о р ф. Нет! Цельтен.
Фонжелуа. Вы шутите!

Вальдорф. Цельтен взял штурмом резиденцию правительства
и захватил власть.
Ледингер. Власть? Пустые слова. Интересно, где можно найти
сейчас власть в нашей стране.
Вальдорф. Избавьте пас от острот, Ледингер! У него, во вся-
ком случае, есть власть посадить пас в тюрьму, мы значим-
ся в списке., Внизу нас ждет надежный автомобиль. Зиг-
фрид говорит по телефону с Берлином. Как только он кон-
чит, мы отправляемся в Ко бург, где стоит моя бригада, и
этой же ночью переходим в наступление.
Ф о н ж е л у а. Но какими же войсками может располагать Цель-
тен?
Ледингер. Войсками, какими обычно располагают так называ-
емые либеральные революции. Жандармерия, городская по-
лиция, пожарные, все, кто способен стоять в строю, а на этот
раз еще и мощная поддержка кокаинистов и кубистов.
Вальдорф. Прошу вас, Ледингер. У всех, кто, подобно вам, вос-
питывался в каком-нибудь штабе, есть несносная привычка
превращать в фарс самые серьезные события!
Ледингер. Но, простите, Вальдорф, в данное время о штабе и
речи нет.
Вальдорф. О штабе речь идет всегда.
Ледингер. Что-то мне не удается поспеть за вами, Вальдорф.
Вальдорф. Это вам, артиллеристам, вообще редко удается, осо-
бенно когда вы имеете дело с такими пехотинцами, как я.
А хочу я сказать, Ледингер, что ничего подобного с нами не
случилось бы, будь в нашей армии другой начальник штаба,
а не тот, кто оставил вам в наследство свои остроты.
Ледингер. Быть может, по-вашему, он был бездарен?
Вальдорф. Нет, на поле битвы он выигрывал сражения, кото-
рые другой проиграл бы даже на карте. И наоборот, впрочем.
Ледингер. Он был трусом?
Вальдорф. Он — воплощение мужества. Я видел, как он отка-
зался сдаться самому Шлиффену на силезских маневрах.
Ледингер. Какими же грехами заслужил он вашу немилость?
Вальдорф. Его грех в неправильном определении войны! Вой-|

па зависит не только от стратегии, снаряжения и отваги. Она
прежде всего зависит от определения. Его формула — это
химическая формула, которая заранее сулит войне успех или
обрекает ее на провал.
Ледингер. Таково и мое мнение, Вальдорф, а определение мо-
его учителя подтверждалось не раз. Это оно спасло Фридри-
ха от русских и Луизу от Наполеона. Я произношу его, стоя
по стойке смирно: Война это Нация...
Вальдорф. Вот формула, которая привела войну к поражению!..
Что понимаете вы под нацией? Несомненно, мешанину из
потсдамских гренадеров и карикатуристов социалистичес-
ких газет, из гусаров смерти и антрепренеров кино, из наших
принцев и евреев?
Ледингер. Я понимаю под нацией всех к ней принадлежащих,
кто думает, работает и чувствует.
Вальдорф. Почему бы вам не довести свою формулу до логи-
ческого конца и не сказать: Война это Лига наций?.. Едва
ли такая формула звучала бы смешнее. Что означает ваше
определение? Компромисс генерального штаба с низшими
классами страны. Что опо провозглашает? Демократическое
право на войну; всеобщее голосование каждого немца за вой-
ну. Благодаря этой лести вам удалось призвать всю нацию к
руководству предприятием, которое должно было оставать-
ся только в наших руках, удалось добиться единодушия. Вы
провели войну при помощи действий, шестидесяти миллио-
нов действий, но вы потеряли контроль над ней. В этом опас-
ность генеральных ассамблей. А какой успех готовила вам
формула моего учителя и моей школы!.. Вы ее знаете, вы
читали ее в виде эпиграфа на всех наших секретных инст-
рукциях. Достаточно произнести ее, чтобы каждый из нас в
любое время, будь он солдат или штатский, почувствовал всю
ее доблесть и неизменную пользу: война это мир...
Фонжелуа. Вы ошибаетесь, Вальдорф. Конечно, я ценю великие
заслуги вашего учителя, хотя он и почел нужным придать
обозникам гусарские штрипки. Я также ценю здоровую и ус-
покоительную сторону вашего определения. Поверьте, ни
75

один штаб и не помышлял дифференцировать состояние ми-
ра и состояние войны. Но я не знаю ни одного слова, равно-
го слову «война» и способного служить ему противовесом в
определении. Едипствсппос слово, достойное и способное
представлять эту величину, обеспечить ей признание, за-
ключено в нашем определении, в той формуле, которая не
обманула надежд ни наших кпязсй-избирателей, ни Бисмар-
ка. Она является для бойца не только моральным наставле-
нием, но и практическим советом в любой час, в любых об-
стоятельствах. Война есть война! (Становится по стойке
смирно.)
Вальдорф. Ошибка! Ошибка! Это повторение. Это все равно что
сказать: генерал Фонжелуа есть генерал Фопжелуа.
Фонжелуа. Совершенно точно! И в том определении, какое вы
столь любезно мпе дали, нет никакого повторения. Вы знаете
это сами, поскольку в ваших устах оно означает: человек
этот умен — поскольку оп генерал, и глуп — поскольку не
принадлежит к настоящему штабу.
Входит Слуга,
Слуга. Советник Зигфрид ожидает ваши превосходительства вни-
зу, в приемной.
Фонжелуа (резко, Женевъеве). Молчание есть молчание, маде-
муазель.
Женевьева. А смерть есть смерть, очевидно?
Фонжелуа. Совершенно точно.
Генералы уходят.
СЦЕНА
ПЯТАЯ
Женевьева, Зигфрид.
В продолжение всей сцены Женевьева с тревогой бросает
взгляд в глубину сцены, где время от времени появляется
Фонжелуа.
76

Зигфрид открывает дверь, на нем дорожный костюм.
Медленно входит.
Ж е н е в ь е в а. Вы что-нибудь позабыли?
Зигфрид. Не правда ли, у меня такой вид, будто я нарочно что-
то забыл — зонтик, например,— чтобы иметь возможность
вернуться?
Ж е п е в ь е в а. Идет снег. Я не знаю, что может защитить от сне-
га.
Зигфрид. Ваше предсказание сбывается. Разразилась револю-
ция. Мое будущее сразу прорвало все плотины, и первый раз
я наконец отрываюсь от прошлого... Не сердитесь, если я, что-
бы снова увидеть вас, нарочно забыл здесь свое мужество,
свою веру, свою волю.
Женевьева. Забыть сразу три зонтика. Это не так легко!
Зигфрид (останавливается рядом и пристально на нее смот-
рит). Я снова вижу вас!
Женевьева. И сильно я изменилась за эти четверть часа?
Зигфрид. Я снова вижу вас! То, чего я только что в вас не ви-
дел, то, чего я не видел ни в ком,— эти печальные губы,
улыбкой сгоняющие с себя печаль, этот слегка наклоненный
лоб, что сталкивается со светом, словно один барашек с дру-
гим, я снова все это вижу!.. Поговорите со мной...
Пушечный выстрел.
Ж е н е в ь е в а. Вас призывают более мощные голоса.
Зигфрид. Я не чувствую в этом призыва. Для потрясенного че-
ловека естественнее слышать в громе пушек эхо своего серд-
ца! (Смотрит на нее, пытается взять ее за руки.) Нежные ру-
ки, к чему прикасались вы, что стали такими нежными?
Женевьева (отнимает руки). К земле, к глине: я — скульптор,
-пгфрид. Идет снег. Последнее время судьба надеется заслу-
жить прощение, окутывая революции снегом. Москва, Пешт,
Мюнхен, всегда спег. Пилат теперь умывает руки снегом.
Каждый саксонец марширует сегодня тихо, как смерть. Дол-
77

жно быть, выпал толстый слой, если я не слышу звона шпор
трех моих генералов.
Женевьева. Они ждут вас... Прощайте.
Зигфрид (идет за ней). Почему я не могу вам ответить?
Женевьева. Разве я спрашиваю о чем-нибудь?
Зигфрид. Все в вас спрашивает, все, кроме ваших уст и слов.
Бедные смертные, подобно скромным, неуловимым знакам
препинания, стоят вокруг непонятных фраз; среди них мне
нравилась Ева. Она — восклицательный знак. Она придает
благородный или возвышенный смысл окружающей обста-
новке, пейзажам. Вы, ваше спокойствие, ваша простота —
это вопрос. Ваше платье — вопрос. Я хотел бы увидеть вас
спящей... О, каким настойчивым вопросом должен звучать
ваш сон!.. Достойно ответить на неотступную просьбу всего
вашего существа можно только признанием, открытием тай-
ны, а тайн у меня нет.
Женевьева. Прощайте.
Зигфрид. И все-таки, может быть, есть? Ничтожнейшая из всех
людских тайн на свете...
Женевьева. Не открывайте мне ее.
Зигфрид. Даже этот отказ звучит у вас вопросом... Так вот моя
тайна, раз вы ее требуете. Это безделица... Но это единствен-
ная частица моей личпости, скрытая и от друзей, и от Евы, и
от президента рейха, и от каждого из шестидесяти миллио-
нов немцев... Это безделица... Одно слово...
Женевьева. Прощайте.
Зигфрид. Я остаюсь... Это единственное слово из всего моего
нынешнего запаса, сохранившееся, как мне кажется, от мо-
его прошлого. Когда я слышу его — а вы увидите, как оно
незначительно и даже смешно,— то, если другие более пре-
красные, более трогательные слова задевают лишь чувства
новоиспеченного человека, каким я сейчас являюсь, это слово
пробуждает чувства и сердце, самому мне неведомые. Быв-
шее мое сердце, без сомнения. Подобную тоску и утешение
испытывает, наверное, слепой, подставляя лицо солнечным
лучам...
78

Женевьева. Это имя собственное?
Зигфрид. Это даже не имя нарицательное. Это прилагательное,
не более того. Демон моей прежней жизни сумел забросить
в мою новую жизнь лишь одно прилагательное. Это самый
обыкновенный, ходячий, почти пошлый эпитет, но он — моя
семья, мое прошлое, то, что оказалось во мне нерастворимо-
го. Это слово будет сопутствовать мне до самой смерти.
Единственное мое имущество...
Женевьева. Уходите, сюда идут.
Зигфрид (повернувшись лицом к публике, полузакрыв глаза).
Люди, простые люди произносят его порой без всякой опас-
ки, вечером, на улице. Для меня это игра с огнем. Большин-
ство писателей избегают его, но Гете, к счастью,— а ясно,
что законодатель он — употребляет его сплошь да рядом.
Критики упрекают поэта, сожалеют о подобных банальнос-
тях в его творчестве. А я, когда попадается это слово, как
будто вижу тело Миньоны сквозь ее лохмотья, тело Елены
под пурпурной туникой. Это слово, может быть, слишком лег-
комысленно для меня... Боже, как оно обыденно, вы будете
смеяться... Это слово «прелестный». (Повторяет с закрытыми
глазами.) «Прелестный».
Женевьева. Я смеюсь.
Зигфрид (оборачивается). Вот все, что я хотел сказать вам,
Женевьева. Быть может, тайна именно в том, как мог я най-
ти в себе мужество открыть вам эту тысячную долю тайны.
Дайте мне вашу руку. (Целует ее.) У этого слова есть жен-
ский род, Женевьева, я открыл его: прелестная рука...
Женевьева. Уходите.
Зигфрид. Спасибо. Прощайте!
Занавес

ДЕЙСТВИЕ
ТРЕТЬЕ
СЦЕНА
ПЕРВАЯ
Декорация первого действия. Полицейский стоит на
часах перед закрытой дверью. Сержант, начальник кара-
ула, окликая его издали, произносит пароль.
Сержант. 3 и г! i
Полицейский. Фрид!2 (Становится вольно, указывает на
дверь.) Заключенный здесь, сержант.
Сержант. Сначала повтори инструкцию!
Полицейский (снова по стойке смирно). Слушаюсь!
Сержант. В случае пожара!
Полицейский. Номер семь! Беру топорик. Выключаю газ.
Эвакуирую женщин.
Сержант. В случае родов!
Полицейский. Номер двадцать два! Снимаю ружье и штык.
Думаю о величии продолжения человеческого рода. Эваку-
ирую мужчин.
Сержант. В случае гражданской войны!
Полицейский. Номер первый! Беру гранаты и разрывные пу-
ли. Думаю о величии законной власти. Очищаю улицы от
всех моих граждан.
Сержант. Сограждан!
Полицейский. Сограждан!
Сержант. Правильно. Вольно... Ну как, сейчас тебя сменят?
Полицейский. Нет, сержант, никакой смены! Мне удалось за-
хватить самого главаря революции... Буду его стеречь до
конца... За его голову пазначена награда.
1 Sieg (нем.) — победа.
2 Fried (нем.) — мир.
80

Сержант. С тебя спрашивали только голову... Все остальное им
ни к чему... Где ты его зацапал?
Полицейский. Где, по-твоему, можно зацапать короля? Во
дворце, па чериой лестнице.
Сержант. Ты должен был отвести его в генеральный штаб, а не
к Зигфриду.
Полицейский. Я перечел весь устав. Там нет пункта на слу-
чай ареста королей... Кроме того, генеральный штаб здесь.
Со вчерашнего дня все приказы отдаются из этого дома.
Цельтен сам попросил отвести его к Зигфриду. Он должен со-
общить ему о важном открытии, сказал он... Я не даю ему
есть. (Цитирует.) Номер двенадцатый: голодный становится
откровеннее.
Сержант. Он не пытался тебя подкупить?
Полицейский. Пытался, конечно. Поручил позвонить в отель
«Регина» какой-то канадской учительнице, чтобы она сей-
час же приехала.
Сержант. Ты позвонил?
Полицейский. Нет. Вот ее имя и адрес.
Сержант. Ну и зря. Наверняка это сообщница. Давай сюда. Сей-
час же позвоню ей, и она попадет в западню. Награда для
того, кому удастся выяснить роль Канады в немецких рево-
люциях, наверняка предусмотрена.
Полицейский. Внимание... Его превосходительство!
Сержант. За инструкцию!.. В случае расстрела приговоренного
к смерти...
Полицейский. Номер два! Я становлюсь на расстоянии восьми
шагов. Я думаю о величии воинского долга. Я не закрываю
глаз. Я стреляю даже в своего собрата.
Сержант. Своего брата!
Полицейский. Своего брата!
Сержант. Вольно!

СЦЕНА
ВТОРАЯ
Те же, Зигфрид, Ева.
Зигфрид (полицейскому). Вам сказали «вольно», друг мой. Не
стойте смирно.
Полицейский. Иначе стоять перед вами невозможно, ваше пре-
восходительство. Это естественно.
Зигфрид (сержанту). И для вас это тоже естественно?
Сержант. Устав требует приветствовать вас именно так, ваше
превосходительство. Мы приветствуем вас.
Молчание.
Зигфрид. Что ж, я выслушал вас, друзья мои... Можете идти.
Ваш пленник в порядке?
Полицейский. В полном порядке, ваше превосходительство.
Он голоден.
Зигфрид. Введите его, как только прибудут генералы.
Полицейский. Он просил о встрече с вами наедине, ваше пре-
восходительство. Для важного сообщения.
Зигфрид. Я жду генералов...
Полицейские уходят,
Ева. Не жди генералов, Зигфрид. Поднимись к себе, отдохни. Ты
не спал со вчерашнего дня.
Зигфрид. Знаешь ли ты лучший отдых, чем созерцание города
в этот сумеречный час, когда деятельность каждого челове-
ка, его тоску, его надежды приглушает, словно окучивая зем-
лей, нежная рука ночи? Смотри... Зажигаются первые огни...
Теперь не мрак, а свет отмечает каждый уголок, где скры-
вается тайна, труд, страдание или покой.
Ева. Отдохни, Зигфрид. Твой день закончен.
Зигфрид. К чему такое нетерпение? Да, это поистине первый
день в моей жизни, когда я чувствую себя умиротворенным,
почти счастливым. В этом полумраке, в этой сумятице чувств
82

я перепутал одежду будущего с одеждой прошлого. Позволь
мне хоть ненадолго насладиться моей ошибкой. Так редко
случается, что язык темноты я предпочитаю небытию, сну!
Ева. Ты падаешь от усталости.
Зигфрид. Это хорошая усталость. Усталость человека, который
поработал на совесть, усталость каменщика, земледельца, а
не та, что испытывают обычно государственные деятели, не
усталость игрока после ночной игры... Мне бы даже хотелось
посетить, как земледельцу, вечернюю школу, взять свой урок
французского, перелить в другой язык, словно кипящую жид-
кость в другой стакан, все мои сегодняшние мысли и хоть
немного остудить их... Но здесь ли еще Женевьева Прат?..
Разыщи ее завтра.
Е в а. А сейчас поднимемся наверх. Твоя комната готова.
Зигфрид. Ты забываешь, что я должен выслушать Цельтена.
Ева. Зачем? Его участь решена.
Зигфрид. Решена?
Ева. Разве не заседал сегодня военный совет? И генералы не при-
говорили его к смертной казни?
Зигфрид. Сенат отменил приговор.
Ева. Но он осужден по закону. Ему даже назначили защитника.
Зигфрид. Кто же этот защитник?
Ева. Фонжелуа.
Зигфрид. И они его приговорили всего лишь к смерти? Нет.
Сенат постановил изгнать его. Мне поручено отправить его
в путь.
Е в а. Ты — глава государства, а не начальник вокзала.
Зигфрид (подходит к ней). Тебя как будто беспокоит, что я уви-
жу Цельтена?
Ева. Меня это бесит. Мне всегда казались дурным вкусом эти
встречи победителя с побежденным. К тому же слишком мно-
го чести для Цельтена. Он не олицетворяет даже то, что ты
подавил сегодня, немецкий дух исканий и бунта. В лучшем
случае он олицетворяет кубизм и, уж наверняка, алкоголь.
Зигфрид. От этого он только лучше будет говорить. Ему надо
поговорить со мной.
83

Ева. Чего можешь ты ждать от него, кроме оскорблений и кле-
веты?
Зигфрид. Будь уверена, как бы он ни был красноречив, оп не
заставит меня согласиться со своим мпепием обо мне.
Ева. А со своим мнением обо мне?
Зигфрид. О тебе?
Ева. Да, обо мне. Я знаю, он хочет унизить меня в твоих глазах.
Он всегда ревновал к нашей дружбе, к нашему союзу, и он
знает все о моей жизни.
Зигфрид. Неужто у тебя есть основания бояться злословия?
Ева. Чего только не найдет злословие в чужой жизни за трид-
цать лет!
Зигфрид. За двадцать восемь, Ева. (Подходит к ней, несмотря
на все, улыбаясь.) Однако же серьезная нужна причина, что-
бы женщина не только встревожилась за свою честь, но и
прибавила себе два года... Ты лжешь, милая моя Ева. Я на-
столько же хорошо знаю твое прошлое, насколько не ведаю
своего... Не о тебе хочет говорить со мной Цельтен... Ты не
была бы так взволнована... Откуда это волнение? Почему
ты лжешь мне?
Входит полицейский.
Ева. Как видишь, я умею лгать!
Полицейский. Генералы, ваше превосходительство.
Зигфрид. Пусть явятся немедленно.
Полицейский уходит.
Ева. Первый раз, Зигфрид, из нас двоих прошу, а не даю — я...
Умоляю тебя, не встречайся с Цельтеном... Послушайся ме-
ня, ни о чем не спрашивая, как семь лет назад, когда я учи-
ла тебя остерегаться грозы, которой ты никогда не видел, и
не прятаться под высокими деревьями. Я сохранила дар
предвидеть бурю... Она надвигается, уйдем от нее... Не нам,
бедным смертным, брать на себя назначение громоотвода... Не
стой все время... Ложись... Усни... и верь мне.
Возвращается полицейский и вводит генералов.
84

СЦЕНА
ТРЕТЬЯ
Вальдорф, Л е д и н г е р, Ева, Зигфрид, потом
Цельтен.
Вальдорф. Нам сообщили, что Цсльтепа следует судить заново,
ваше превосходительство. Военный совет или трибунал? Сол-
дат, накрыть стол сукпом, если это военный совет, и три
чернильницы.
Зигфрид. Это не военный совет.
Вальдорф. Тогда, если это трибунал, чернильницу для предсе-
дателя, синий карандаш для одного члена суда и красный —
для другого.
Зигфрид. Вы больше не судья, Вальдорф. Мне предстоит объ-
явить Цельтену решение сената. Сенат приговорил его к
изгнанию... Я предпочитаю выполнить это поручение в вашем
присутствии... (Полицейскому.) Введите арестованного.
Полицейский вводит Цельтен а. Он истощен. Одежда в
беспорядке. Замечает генералов.
Цельтен. О! 01 Решительно, я не так уж опасен. Последняя вол-
па атаки состоит из генералов!
Вальдорф. Молчать!
Цельтен. Против болтливости побежденных всегда имелось од-
но-единственное средство: убийство. Если бы не слабость по-
бедителей, всю литературу, и античную и современную,
можно было бы сократить на две трети.
Полицейский. Молчание! Говорит его превосходительство.
Цельтен. Слушаю.
Зигфрид (несколько торжественно). Я буду краток, Цельтен.
Сенат счел правильным рассматривать вас как невменяемого.
Я предложил поместить вас пожизненно в психиатрическую
лечебницу. Но многие благодарны вам за то, что сегодня ут-
ром вы нашли в себе мужество предотвратить бесполезные
убийства. Вы изгнаны из страны. Вы немедленно отправи-
тесь под конвоем — в Париж, если вам угодно.
85

Цельтен. Благодарю от имени Парижа за такое предпочтение...
По какому праву выполняете вы эту миссию? Я всегда при-
держиваюсь формы...
Зигфрид. По праву наиболее простому —по праву немца.
Цельтен. Это право не такое уж простое, это право высокое.
Им владеет не всякий, кто пожелает. Не правда ли, Ева?
Зигфрид. Фрейлен Ева не имеет к нашим делам никакого от-
ношения.
Цельтен. Вот в этом вы ошибаетесь, она имеет к ним отноше-
ние.
Зигфрид. Я запрещаю вам произносить хоть единое слово про-
тив нее.
Цельтен. Против нее? Мне нечего сказать против нее. Напро-
тив, я восхищаюсь ею, она пожертвовала своей молодо-
стью, своей совестью тому, что считает она Германией.
Зигфрид. Все. Можете отправляться.
Цельтен. О, ни в коем случае! Я желаю удалиться с блеском.
Сегодня у меня день отречения. В истории эта церемония
всегда казалась мне гораздо более волнующей, чем корона-
ция.. Я жажду испытать все унижение и величие акта отре-
чения.
Зигфрид. Приберегите свои эффекты для парижских кабаков.
Там получили вы это жалкое и шутовское представление о
нашей стране.
Цельтен. Очень скоро вы согласитесь, что я заслуживал более
торжественного отбытия... Да, Зигфрид, через час я покину
Готу, но вы заблуждаетесь, если верите, будто изгнали меня
вы или Германия. Я упрямо верю, что истинные немцы по-
прежнему любят малые королевства и великие страсти. Я за-
готовил по этому поводу великолепные манифесты, ими я
надеялся залепить все ваши плакаты о дополнительных на-
логах и учреждении префектур, но мне не хватило и по-
следнего оружия: у меня не было клея. Сила, которая изго-
няет меня из моего отечества, которая вызвала сопротивле-
ние со стороны империи и заставила ее оказать вам по-
мощь,— это не ваш решительный ум, не ваши приказы, как
86

бы гениальны они ни были: это две телеграммы, отправлен-
ные в Берлин и перехваченные моим постом. Вот они. Будьте
добрь! прочесть первую, Вальдорф.
Вальдорф (взглядом спросив разрешения у Зигфрида). «Мор-
ган, Рокфеллер президенту рейха. Если Цельтен удержит
Готу, аннулируем контракт искусственные фосфаты».
Цельтен. А вот вторая. Послана из Лондона.
Вальдорф. «Господину Стиннесу. Если Цельтен останется у вла-
сти, вызываем повышение марки».
Цельтен. Ив этом все... Вот две угрозы, они равносильны было-
му отлучению от церкви и восстановили против меня центр
и католиков. Искусственные фосфаты —вот наша Капосса...
Мне не случилось перехватить ни одной радиограммы такого
содержания: Если Цельтен'будет президентом, немецкие му-
зыканты аннулируют симфонии Бетховена... Если Цельтен
будет правителем, немецкие философы не будут способны
определить категорический императив... Если Цельтен будет
королем, немецкие школьницы отказываются собирать чер-
нику под пение дроздов... Но я не упорствую. Я сделал по-
следнюю попытку помешать Германии превратиться в ано-
нимное общество. Я потерпел поражение: пусть же наш нена-
долго разбушевавшийся Рейн успокоится под пролитым на
его волны минеральным маслом... А теперь, Зигфрид, только
с глазу на глаз. Удалите своих генералов.
Зигфрид. Нет. Это мои свидетели.
Цельтен. И то правда. У них, с этими шарфами, такой вид,
будто они пришли составить протокол. Они захватили меня с
поличным в прелюбодеянии с Германией. Да, я спал с ней,
Зигфрид. Я еще полон ее аромата, этого запаха пыли, роз и
крови: она излучает его, едва прикоснешься к самому ни-
чтожному из ее престолов. Я получил все, что дарит она сво-
им любовникам: драму, власть над чужими душами. Вы
же никогда не получите от нее ничего, кроме ликований Сель-
скохозяйственной выставки, восторгов Общества взаимопо-
мощи,—того, что дарит она своим лакеям... Удалите этих
военных. Я должен говорить с вами один на один.
87

Зигфрид. Я не имею ни желания, ни права беседовать с вами
наедине.
Цельтеп. Что ж, пусть остаются! Тем хуже для вас. Кроме то-
го, это отвечает правилам. Всякий раз, когда рок готовит
удар в каком-нибудь углу земного шара, он наводняет его
военными мундирами. Таким уж способом он распаляет се-
бя. Когда Эдипу предстояло открыть, что он взял в жены
собственную мать и убил отца, он тоже собрал вокруг себя
всех старших офицеров, какие только были в его столице.
Вальдорф. Мы принадлежим к высшему офицерству, Цельтен!
Ледингер. Не пора ли прекратить эту комедию, ваше превос-
ходительство?
Цельтен. Посмотрите на лицо,Евы, Ледингер, и вы убедитесь,
что мы присутствуем не при комедии. Побледневшие губы,
легкая поперечная морщинка на лбу героини, руки, переп-
летенные враждебно, словно чужие друг другу,—по этим
признакам распознают трагедию. Более того, именно в такую
минуту машинисты хранят тишину, суфлер шепчет еле
слышно, а зрители, которые, конечно, всё разгадали раньше
Эдипа, раньше Отелло, трепещут, готовясь узнать то, что зна-
ли с самого начала... Я говорю о зрителях не военного зва-
ния, ведь вы-то ничего не разгадали, не так ли, Вальдорф?
Вальдорф. Вызвать стражу!
Зигфрид (выходит вперед). Нет. Пусть говорит!
Цельтен (повернувшись к Зигфриду). Он — он понял!..
Ева. Не слушай его, Зигфрид. Это ложь!
Цельтен. Он понял! Он чувствует, что речь идет о нем самом.
Два ворона, что кружили над головой Зигфрида, другого, на-
стоящего, пролетают сейчас над его ответом...
Зигфрид (подходит вплотную к Целътену, говорит напряженно,
стремительно). Избавьте нас от метафор. Говорите.
Цельтен. Прошу прощения. Немцы любят метафоры. С ва-
ми я отныне буду избегать их.
Зигфрид. Речь идет обо мне, Зигфриде?
Цельтен. Не о Зигфриде, о вас.
Зигфрид.О моем прошлом?

Цельтен. О вашем прошлом.
Зигфрид. И какую ложь продиктует вам ненависть?
Цельтен. Я отношусь к вам без ненависти. Мы, политики,обыч-
но дарим нашу ненависть только соотечественникам.
Зигфрид. Вы открыли мою фамилию?
Цельтен. Не ваше имя, не вашу фамилию... Я уже целую ми-
нуту так усердно пускаю в ход остроумные намеки, что дол-
жен был бы навести вас на верный путь. Я открыл то, что
подозревал уже давно. Я открыл, что человек, который судит
согласно своему разуму, говорит согласно своему духу, рас-
считывает согласно своему рассудку, человек этот — не
немец!
Зигфрид. Я не верю ни единому вашему слову, Цельтен.
Цельтен. Это меня ничуть не удивляет. Мне выпал неудачный
день. Даже немцев обуревает сегодня недоверие ко мне.
Зигфрид. Неужели придется заставить вас говорить?
Цельтен. Говорить? Но я ведь уже сказал. И более не скажу
ни слова. Предпочитаю перейти границу живым. К тому же
я исчерпал все свои эффекты. Продолжать эту сцену надле-
жит Еве.
Б в а. Я презираю вас, Цельтен.
Цельтен. Вы сильнее меня, если сами через несколько минут
не навлечете на себя презрение.
Ева. Я не знаю, о чем он говорит, Зигфрид.
Цельтен. Ева знает все, Зигфрид. О вашем прибытии в госпи-
таль, о необычной интонации ваших стонов, о медальоне сол-
дата иностранной армии, привязанном к вашей руке. Под-
робности обо всем этом может сообщить вам она. Я же про-
даю правду только оптом.
Ледингер (полицейскому). Хватит. Уведите этого сумасшед-
шего.
Цельтен (оборачивается у двери). Ах, Зигфрид! Как жаль, что
вам не нравятся метафоры и притчи. Я рассказал бы вам
притчу о том, как лис проскользнул в птичью стаю и вдруг
оказался в полном одиночестве, под открытым небом, когда
птицы взлетели. Крылья расправляются, Зигфрид. Перья
89

подняты. Птица Гете, птица Вагнер, птица Бисмарк уже вы-
прямили шеи. Одно движение Евы, и они взлетят!
Полицейский. Пошли.
Ц е л ь т е н. Ну что ж, в полет, птица Цельтен!
По лицейский уводит его.
Зигфрид (бесстрастно). Господа, фарс закончен. Каждому за-
нять свой пост. Я остаюсь здесь. Вы должны держать меня в
курсе и в случае надобности спрашивать распоряжений.
Ледингер. Так точно, ваше превосходительство. Что должны
играть полковые оркестры, входя в город?
Зигфрид. Странный вопрос... Наш гимн!.. Гимн Германии!..
СЦЕНА
ЧЕТВЕРТАЯ
Зигфрид, Ева.
Зигфрид (подходит к Еве, берет ее за руки, долго, сурово смот-
рит на нее). Я — немец, Ева?
Е в а. Что ты говоришь? Немец?
Зигфрид. Я — немец, Ева?
Е в а. Я могу ответить тебе, и от всей души: да, Зигфрид, ты — ве-
ликий немец!
Зигфрид. Есть слова, которые не терпят эпитетов. Попробуй
скажи покойнику, что он великий покойник... Я —немец,
Ева?
Приветственные клици с улицы. Фанфары.
Ева. Вот ответ тебе!
Зигфрид. Теперь твоя очередь отвечать. Был ли я немцем, ког-
да ты склонилась надо мной и спасла меня?
Ева. Ты попросил у меня воды по-немецки.
Зигфрид. Каждый солдат, идущий в атаку, знает слово «вода»
на всех вражеских языках... Какой у меня был акцент, когда
90

я просил эту воду? Ты говорила мне, что узнавала страну, да-
же провинцию раненого по его стонам. Я не только просил
воды, я стонал!
Ева. Ты был само мужество!
Зигфрид идет к двери.
Что ты делаешь, Зигфрид?
Зигфрид. Хочу призвать всех. Призову толпу и разоблачу себя.
Ева. Зигфрид!
Зигфрид (оборачиваясь). Последний раз я откликаюсь на это
имя...
Ева. Когда ты был без памяти, без сознания, без прошлого,— да,
ты прав, сегодня я могу это сказать тебе, победа определила
твою судьбу навсегда,—когда ты стонал и метался, просто
как несчастное раненое животное, ты, может быть, не был
немцем.
Зигфрид. Кем же я был?
Ева. Ни главный врач, ни я этого не знали.
Зигфрид. Ты клянешься?
Ева. Клянусь.
Входит С ер ж ант.
Сержант. Мадемуазель Женевьева Прат*
Зигфрид. Уходи.
Ева медленно поднимается по лестнице.
СЦЕНА
ПЯТАЯ
Женевьева, Зигфрид,
Женевьева. Кого это сейчас провели мимо меня под конво-
ем, Цельтена?
Зигфрид. Да, Цельтена.
Женевьева. Его расстреляют?
4 91

Зигфрид. Успокойтесь, его ведут на поезд, а поезд доставит
Цельтена в настоящее его царство.
Женевьева. Настоящее его царство?
Зигфрид. Да. На перекресток бульвара Монмартр и бульвара
Монпарнас.
Женевьева. Это совершенно невозможно!
Зигфрид. Не сомневайтесь...
Женевьева. Я говорила о бульварах... Они параллельны, гос-
подин советник, один на северной стороне города, другой—»
на южной, и вряд ли когда-нибудь образуют перекресток.
(Подходит ближе к нему.) Вам надо бы приехать в Париж,
посмотреть, какие улицы там пересекаются, какие расходят-
ся. Зачем вы позвали меня? Для урока?
Зигфрид. Урока?
Женевьева. Вы, как видно, устали... Садитесь!.. Сядем на эту
скамью, с нее открывается вид на Готу, словно со скамьи
Туристического клуба... Чудесная ратуша! Она тысяча пять-
сот семьдесят четвертого года, правда? А кажется более ста-
рой, чем башня, построенная в тысяча пятьсот семьдесят пя-
том году!
Зигфрид. Какая осведомленность!
Женевьева. Совсем недавняя. Только вчера, после того как я
вас увидела, мне захотелось узнать эту страну, ее историю,
ее жизнь, этот город... Я подумала взамен моих уроков фран-
цузского попросить у вас уроки немецкого, уроки Германии...
Мне хочется остаться здесь, поучиться у кого-нибудь из ва-
ших скульпторов, взять себе натурщицей немецкую девчуш-
ку, почаще видеть вас, если, вам приятны мои посещения...
А через несколько месяцев, если удастся, разговаривать с
вами на вашем языке... Скоро ли может иностранец научи-
ться немецкому?
Зигфрид. Мне понадобилось полгода.
Женевьева смотрит на него с изумлением. На улице оркестр
играет немецкий гимн.
Женевьева. Что там играют?
92

Зигфрид. Это немецкий гимн.
Женевьева. Разве не надо вставать?
Зигфрид. Надо вставать. Всем, за исключением тех, кто выбил-
ся из сил, сраженный жизнью. И иностранцев.
Женевьева встает.
Вы встаете? Вы так ясно ощущаете свою победу над жиз-
нью?
Женевьева. Я смело приветствую гимн страны музыки... И я
надеюсь тоже заняться здесь музыкой, стать, как все вы,
музыкантом, музыкантшей... Этому можно научиться?
Зигфрид. Я, должно быть, нарушал правила. Для этого мне
тоже понадобилось полгода...
Молчание.
Женевьева. Каким таинственным языком становится француз-
ский, когда на нем говорит немец! Что с вами? Только что я
видела вас среди ликующей толпы. Все восхищались вашим
здоровьем, вашей силой.
Зигфрид. Имя Зигфрид решительно не приносит удачи в этой
стране, Женевьева. Это тело, полное здоровья и сил,— тело
немца, который умирает.
Женевьева (в ужасе). Умирает!
Зигфрид. Ева сейчас призналась во всем. Меня обманули. Яне
немец.
Женевьева встает.
Почему вы встали? Сейчас ведь не играют гимн? В самом
деле, молчание — вот моя национальная песнь... (Долгое мол-
чание.) Какой нескончаемый гимн!
Женевьева. Вам больно?
Зигфрид. Такая смерть не может не причинить боли... Вероятно,
у тех, у кого есть семья, дом, память, можно было бы отнять
родину без особых мучений... Но моей семьей, моим домом,
моей памятью была Германия. Чтобы отделить меня от небы-
тия, мои санитары могли поставить за моей спиной только ее,
93

но поставили они ее всю целиком. Ее история стала единст-
венной порой моей юности. Бе слава, ее поражения — моими
единственными воспоминаниями. Мне создали блистательное
прошлое, и оно, казалось, озарило смутный, непроницаемый
призрак моего детства... Теперь все погасло.
Женевьева. Дорогой мой друг!
Зигфрид. Все погасло... Я боюсь не ночи... Я боюсь этого безве-
стного существа, что просыпается во мне, принимает мою
форму и топит в темноте последние живые стремления моей
мысли... Я не смею думать...
Женевьева. Не надо так. Посмотрите на меня. Поднимите го-
лову.
Зигфрид. Я боюсь шевельнуться. При малейшем движении ве-
личественное здание, которое я еще храню в себе, рассып-
лется в прах... Поднять голову? Чтобы увидеть, как на этих
стенах все герои, все пейзажи внезапно станут чужими и
враждебными мне! Представьте, Женевьева, что должен по-
чувствовать семилетний ребенок, когда великие люди, горо-
да, реки его короткой истории повернутся к нему спиной.
Взгляните на них. Они отвергают меня.
Женевьева. Это неправда.
Зигфрид. Я больше не немец. Как это просто! Достаточно все
сменить. Мои победные дни теперь уже не Седан, не Садова.
На моем флаге нет больше горизонтальных полос. Восток и
Запад для меня, очевидно, поменяются местами... То, что счи-
тал я примером высшей справедливости, чести, быть может,
превратится для меня в предательство, насилие...
Женевьева. Половина рода человеческого может сменить без
всяких страданий имя и национальность. По крайней мере
половина: все женщины...
Зигфрид. Этот шум в ушах, это пестрое мелькание вокруг —
все пустое! Просто шестьдесят миллионов людей и миллионы
их предков и миллионы потомков улетают от меня, как ска-
зал сейчас Цельтен. Стоит мне подумать о ком-нибудь из
самых любимых великих людей, как он уже отдалился от
меня одним взмахом крыла. Ах, Женевьева! Я даже не
94

назову вам тех двух, что покинули меня в эту самую се-
кунду.
Женевьева. Если они поистине великие, вы увидите их из сво-
ей новой родины.
Зигфрид. Моя новая родина! Ах, почему Ева не склонилась еще
ближе к раненому, к несчастной выброшенной на сушу рыбе,
которой был я тогда. Почему не заставила сказать еще раз
это слово «вода»? Почему не заставила повторять и повто-
рять его без конца, даже обрекая меня на мучительную жаж-
ду, пока не уловила, какой акцент окрасил это слово, о чем я
думал, произнося его,—о синем море, о бурных потоках, об
озере, пусть даже о болоте! На какую вечную жажду обрекла
меня Ева, так поторопившись тогда. Я ненавижу ее.
Женевьева. Она верила, что поступает хорошо. Вы стояли так
высоко в ее глазах. Она подарила вам прекраснейшую роди-
ну, какую знала... У нее не было выбора...
Зигфрид. У меня теперь выбор есть.
Входит Сержант.
СЦЕНА
ШЕСТАЯ
Женевьева, Зигфрид, Сержант.
Сержант. Подпись, ваше превосходительство?
Зигфрид подписывает, не читая.
Ваше превосходительство не читает? Это приговор к смерт-
ной казни, вынесенный иностранцам...
Зигфрид. Иностранцам?
Сержант. Революционерам, не принадлежащим к немецкой на-
ции, захваченным с оружием в руках.
Зигфрид. Это мимо них, скованных, я прошел сейчас?
Сержант. Да, они стояли в ряд у стены.
Зигфрид. Русские?
95

Сержант. Был и один русский. Но, пожалуй, там представлены
все европейские государства. Как раз то, что при облавах мы
называем отбором образцов.
Молчание.
Зигфрид. Мою подпись захватили без предупреждения, сер-
жант. Сообщите, что она недействительна. Такие казни —
дело Совета.
Сержант. Слишком поздно, ваше превосходительство. Подпись
только для порядка. Они уже расстреляны.
Зигфрид. Все?
Сержант. Bcel Мне дан приказ оставить вам копию, ваше пре-
восходительство. (Уходит.)
Долгое молчание.
СЦЕНА
СЕДЬМАЯ
Женевъева, Зигфрид.
Зигфрид. Что скажете вы об этом, Женевьева?
Женевъева. О чем?
Зигфрид. О таком начале моей третьей жизни. Наверно, я под-
писал сейчас смерть одного из моих соотечественников.
Женевьева (тихо подходит к нему). Покажите мне список.
Зигфрид. Вот он.
Женевьева. Я не могу прочесть. Глаза не глядят. Прошу вас.
Прочтите мне, что здесь написано.
Зигфрид (почти с издевкой). «Шмидт. Лопес. Серебров. Хепли,
Петерсен». Есть также их имена. Но от имен я вас избавляю^
Женевьева. Это все? |
Зигфрид. Все. |
Женевьева (идет к Зигфриду). В таком случае нет, друг мой|
Зигфрид. Кому вы отвечаете?
Жепевьева. Нет. Я сказала ясно: нет! Вы не подписали смерт-
ную казнь своему соотечественнику.
96

Зигфрид. Что вы хотите сказать?
Женевьева. Ах! Судьба ошиблась, доверив свою тайну жен-
щине. Я не могу больше молчать. Будь что будет. Не сер-
дись на то, что я не умею приберегать эффекты, что я выло-
жу тебе одну за другой три заветные фразы, они жгут мно
губы с первой минуты, как я увидела тебя, и только страх за
твою жизнь удерживал их... Быть может, следовало найти
для них какой-нибудь порядок, постепенный переход, чтобы
сделать их естественными, безобидными. Но какой? Вот они,
я скажу их все сразу. Нет! ты не убил ни одного соотечест-
венника! Ты — мой жених. Ты — Жак Форестье. Ты — фран-
цуз.
При последних словах Женевъевы появляется Ева, подхо-
дит к Зигфриду,
СЦЕНА
ВОСЬМАЯ
Женевьева, Ева, Зигфрид.
Ева. Зигфрид!
Зигфрид поворачивает к ней голову.
Это я, Зигфрид.
Зигфрид устало проводит рукой по лбу.
Если разделить с тобой мою родину было преступлением,-^
прости меня, Зигфрид.
Зигфрид неопределенно пожимает плечами.
Если подобрать брошенного ребенка, дрожащего у порога
Германии, окружить его своей нежностью, поддержать его
своей силой- было преступлением — прости меня.
Зигфрид. Пусть так... Оставь меня.
Ева. Нам даны все права на тебя, Зигфрид: усыновление, дружба,
любовь... Две недели я ухаживала за тобой днем и ночью,
4 Жан Жироду 97

пока к тебе не вернулось сознание... Ты пришел не из другой
страны, ты пришел из небытия...
Зигфрид. У этой страны есть свое очарование.
Ева. Если бы я могла думать, что судьба вернет тебе родину, я
бы не подарила тебе свою... Только вчера я узнала правду,
только сегодня я солгала тебе. Я совершила ошибку. Я дол-
жна была все открыть тебе сама, ибо открытие это уже ни-
чего не может изменить.
Зигфрид. Все хорошо, Ева. Прощай.
Ева. Почему прощай? Ведь ты остаешься с нами?
Зигфрид. С вами?
Ева. Ты не уходишь от нас? Ты нас не покидаешь?
Зигфрид. Кого —вас? .
Ева. Нас всех. Вальдорфа, Ледингера, тысячи молодых людей,
которые сейчас сопровождали тебя сюда, всех, кто верит в
тебя: Германию.
Зигфрид. Оставь меня, Ева.
Ева. Я не привыкла оставлять тебя, когда ты смертельно ранен.
Зигфрид. К чему ты взываешь?
Е в а. К твоему истинному сердцу, к твоей совести. Выслушай ме-
ня. Я опередила тебя на целый день, и мне легче разобрать-
ся в этом тумане. Завтра, ты сам увидишь, все станет ясно
для тебя. Твой долг быть здесь. За эти семь лет из твоего
прошлого не возникло ни одного воспоминания, оно не подало
тебе ни одного знака. В твоем теле не осталось ни одной не
обновленной частицы, ни одна склонность не влекла тебя
к тому, что ты оставил. Все сроки давности истекли... Что
вы сказали, мадемуазель?
Женевьева. Я? Я молчу.
Ева. Глядя на вас, этого не скажешь. Ваше молчание заглушает
наши голоса.
Женевьева. Каждый пользуется своим языком.
Ева. Умоляю вас. Удостойте меня взглядом. Мы боремся, мы
обе. Не стойте так, устремив вперед ничего не видящий
взор.
Женевьева. Каждый ведет себя по-своему.
08

Ева. Откуда такое презрение к женщине, которая борется за свою
страну, у вас, кто борется только за себя? Почему вы мол-
чите?
Женевьева. Потому что против всех врагов, встречавшихся
мне до сих пор, единственным оружием было молчание.
Ева. Потому что каждое ваше слово в эту минуту было бы мел-
ким, эгоистичным...
Женевьева. И еще я думала: все, что мы могли бы сказать, все
это говорят нашему другу более громкие голоса... Но, в кон-
це концов, возможно, вы правы... Продолжить этот поеди-
нок вне его самого, не раздирая надвое его душу, а между
двумя чужими друг другу женщинами — вот, может быть,
единственное облегчение, которое мы можем ему принести...
Я могу даже подать вам руку, пусть не чувствует, будто его
раздирают две непримиримые силы.
Ева. Так далеко я не пойду. По какому праву вы здесь? Кто по-
звал вас в эту страну, где вам нечего делать?
Женевьева. Немец.
Ева. Цельтен?
Женевьева. Цельтен.
Ева. Цельтен предал Германию. Теперь ты видишь, Зигфрид.
Цель этого заговора — не исправить ошибку прошлого, а от-
нять тебя у страны, чьей надеждой ты стал, страны, которая
подарила тебе то, что не всегда дарила своим королям: власть
и уважение.
Зигфрид. Все, в чем я отказываю сейчас себе самому... Прошу
вас, оставьте меня, оставьте обе...
Ева. Нет, Зигфрид.
Женевьева. Почему, Жак?
Зигфрид. Не можете ли вы, обращаясь ко мне, найти какое-
нибудь имя, промежуточное между Зигфридом и Жаком?
Ева. Нет никакого промежуточного звена между долгом и тем,
что символизирует эта женщина.
Женевьева. Символизирует? Француженка слишком следует
моде, чтобы стать когда-либо символом, она всегда лишь жи-
вое, страдающее тело, одетое в новомодное платье. К тому
4*
99

же вы ошибаетесь. Если бы Жаку надо было выбирать между
долгом и любовью, он бы уже давно сделал выбор. Ему было
бы легко отнять, как это делают в трагедии, у слова «долг»
заключенную в нем малую частицу любви, от слова «лю-
бовь» —- огромную долю долга, и добиться перевеса, решаю-
щего, но ложного. Однако Жак должен выбирать между
жизнью блистательной, но ему не принадлежащей, и небы-
тием, которое принадлежит ему. Каждый остановился бы в
колебании...
Ева. Он должен выбирать между родиной, чей разум он представ-
ляет, на чьих знаменах написано его имя, родиной, которую
он поможет спасти от смертельного разброда, и страной, где
его имя высечено только на мраморной плите, где он не ну-
жен, где его возвращение лишь вызовет шум, и то всего на
один день, в утренних газетах, где никто, от простого кресть-
янина до главы государства, его не ждет... Не правда ли?
Женевьева. Правда.
Ева. Семьи у него нет, не так ли?
Женевьева. Нет.
Е в а. У него не было ни сына, ни племянника?
Женевьева. Нет.
Ева. Он был беден? У него нет дома в деревне, нет ни клочка
французской земли?
Женевьева. Нет.
Ева. Где же твой долг, Зигфрид? Шестьдесят миллионов ждут те-
бя здесь. Там — никто?
Женевьева. Никто.
Ева. Идем, Зигфрид...
Женевьева. Нет. Кто-то все-таки ждет его... Кто-то? Это, мо-
жет быть, сказано слишком сильно... Но его ждет живое су-
щество. Капелька сознания, капелька разума.
Ева. Кто же?
Женевьева. Собака.
Ева. Собака?
Женевьева. Его собака. Твоя собака ждет тебя, Жак. Все ос-
тальные и правда отреклись от тебя — твои друзья, твои учи-
100

теля, твои ученики. Я сама, даже я считала, что и мне до-
зволено это отречение, ведь я отрекалась от собственной
жизни. Человек пропадает без вести на войне — это апофе-
оз, вознесение, после этой смерти не остается трупа, она из-
бавляет от похорон, от оплакивания и даже от сожалений,
ведь пропавший без вести еще скорее, чем скелет, раство-
ряется в земле, в родном воздухе, он тут же сливается с
ними... А она не отреклась. Она ждет тебя.
Ева. Смешно...
Женевьева. Даже смешнее, чем вы можете подумать: это ма-
ленький пудель. Он белый и, как всех белых собак во Фран-
ции, его зовут Блейк. Но, Жак, Блейк ждет тебя. В комнате,
где осталась твоя одежда, где . едва сохранились эапахи от
старых твоих флаконов, он ждет тебя. Я каждый день вожу
его гулять. И он ищет тебя. Иногда, правда, в земле, роет ее
лапой. Но чаще в воздухе, там, где видны лица других лю-
дей. Он не верит, что ты вернулся к своей нации скрытно,
распавшись на атомы... Он ждет тебя всего целиком.
Ева. Перестаньте шутить.
Женевьева. Да, я знаю, вы хотели бы, чтобы я говорила о
Франции. Вам кажется оскорбительным, что я завлекаю Зиг-
фрида такой приманкой, как живой пудель?
Ева. Мы переживаем великий час, вы снижаете его.
Женевьева. Сама не знаю, почему маленькая собачка без роду
без племени кажется мне сейчас единственной, кто имеет
право олицетворять Францию. Но я не привыкла к подоб-
ной борьбе, я не нахожу ничего другого, о чем могла бы ска-
зать Жаку. Величие Германии, величие Франции —это, ко-
нечно, прекрасная тема для антитез и контрастов. Когда две
нации, которые не только занимаются коммерцией и сози-
дают красоту, но имеют различные понятия о добре и зле,
решают, за отсутствием войны, повести малую битву, вооб-
ражаемую схватку в душе одного-единственного человека,
это несомненно прекрасная драма. Но это, Жак, драма завт-
рашнего дня.
Ева. Разрешите узнать, какова драма нынешнего дня?
101

Женевьева. Сегодня, Жак, драма разыгрывается между этой
приветствующей тебя толпой и, если хочешь знать, той ма-
ленькой собачкой, той приглушенной жизнью, которая ждет.
Я сказала неправду, когда говорила, что ожидает тебя толь-
ко она одна... Тебя ждет твоя лампа, тебя ждут твои инициа-
лы на писчей бумаге, и деревья твоего бульвара, и твои лю-
бимые напитки, и вышедшие из моды костюмы, которые я,
сама не зная зачем, берегла от моли,— в них ты наконец по-
чувствуешь себя легко и свободно. И еще та невидимая одеж-
да, которую создает для человека его манера есть, ходить,
здороваться, то божественное сочетание вкусов, цветов, за-
пахов, воспринятое еще нашими детскими чувствами. Вот где
твоя настоящая родина, вот к чему ты взываешь... Я увидела
это, едва только пришла сюда. Я поняла твою неотступную
тоску. Есть между воробьями, осами, цветами этой страны и
твоей родины какое-то различие, неуловимое, но для тебя не-
приемлемое. Только когда ты вновь обретешь твоих животных,
твоих насекомых, твои растения, эти запахи — в каждой стра-
не особые у одного и того же цветка,— ты сможешь жить
счастливо, даже со своей опустошенной памятью, ибо в них
ее основа. Все ждет тебя во Франции, все, кроме людей. Здесь,
не считая людей, ничто не знает тебя, ничто тебя не пони-
мает.
Ева. Ты можешь надеть свои старомодные костюмы, Зигфрид,но
ты не освободишься, как не освободится дерево, от тех семи
колец, что обозначили вокруг тебя твои семь немецких лет.
Тот, кого семь раз леденила старая немецкая зима, кого семь
раз отогревала самая юная, самая горячая весна в Европе,
поверь мне, навсегда останется равнодушен к умеренным
чувствам и климату. Твои привычки связаны теперь не с
террасами парижских кафе, а с нашими величавыми буками,
нашими многолюдными городами, грандиозными пейзажами
и страстями, единственно способными раскрыть всю полноту
человеческой души. Молю тебя, не меняй подаренное нами
сердце, не знающее границ и пределов, на некую точную ма-
шину, на будильник, предваряющий звоном каждое новое
л по

чувство, не меняй сердце, подаренное нами, на сердце фран-
цуза!
Музыка и приветственные клики.
Выбирай, Зигфрид. Не позволяй шантажировать себя прош-
лым, которого ты не знаешь. Ведь в нем-то и будут искать
все соблазны, все разоблачения, любое оружие, способное
поразить тебя. Нет, не собачку держит эта женщина во Фран-
ции как приманку. Тебя самого, неизвестного, неведомого,
потерянного навеки. Не приноси себя в жертву собственной
тени!
Женевьева. Выбирай, Жак. Вы видели сами, я готова была все
скрывать до поры, беречь его от внезапного удара, ждать ме-
сяцами. Судьба решила иначе. Я жду приговора.
На улице слышны приветствия. Вспыхивает иллюминация.
Ева. Берегись, Зигфрид! Наши друзья ждут моего возвращения.
Они сейчас придут, попытаются принудить тебя. Уступи
дружбе. Взгляни. Послушай. В твою честь зажгли иллюмина-
цию. Тебя приветствуют. Услышь голос призывающего тебя
народа... Между светом и тьмой, между Германией и Блей-
ком, что же ты выбираешь?
Зигфрид. Что может выбрать слепой?
Занавес

ДЕЙСТВИЕ
ЧЕТВЕРТОЕ
Пограничный вокзал, разгороженный пополам барьером е
дверцей. На немецкой половине роскошно и чисто, как в бан-
ке. На французской — типичный французский вокзал с печ-
кой и зарешеченным окошечком. Ночь еще не кончилась.
Французский таможенник читает газету.
СЦЕНА
ПЕРВАЯ
Пьетри (французский таможенник), Женевьева.
Женевьева. Есть ли новости во Франции, господин таможен-
ник?
Пьетри. Сегодня — да... Начальник вокзала в Бастии получил
повышение в ранге при той же должности.
Женевьева. Я спрашиваю о Париже.
Пьетри. Нет, в Париже никаких назначений... Ему только пять-
десят пять лет. Вот будет прекрасный пример почетной от-
ставки.
Женевьева. Можно ли узнать, как зовут этого героя?
Пьетри. Пьетри, как меня. Но везет ему больше, чем мне. В ше-
стнадцать лет, на вокзале в Канне, он перевел через желе-
знодорожный путь старушку. Она оказалась матерью Гамбет-
ты. С тех пор он пошел в гору. А мне лишь выпала неудача
найти два мотка кружев в чемодане жены председателя се-
ната...
Продолжает читать.
104

Женевьева. Господин таможенник, а почему ото во Франции
все таможенники — корсиканцы?
П ь е т р и. Да ведь, кроме корсиканцев, никто не понимает, что
Франция — остров.
Женевьева. Пожалуй, тут есть еще одно преимущество: вся
французская граница пропахла чесноком... Это вы там селед-
ку поджариваете?
П ь е т р и. Нет, это мой кофе с молоком... Вы чересчур болтливы,
мадемуазель!
Женевьева. Дело в том, что я слишком много молчала послед-
ние дни!.. Не знаю, может, у меня особый дар беседовать с
корсиканцами или таможенниками, но сегодня я и впрямь
чувствую себя очень болтливой.
П ь е т р и. Если хотите доставить мне удовольствие, не топчитесь
так взад и вперед по идеальной линии.
Женевьева. По идеальной линии?
П ь е т р и. Техническое выражение, принятое на таможнях. Это
значит граница... Вот видите, желтая линия идет через весь
вал и уходит туда, в буфет и уборные, это и есть идеальная
линия.
Женевьева (отходит). Это опасно?
П ь е т р и. Я вижу, вы это делаете не нарочно, но целый день бан-
да маньяков, хотя по их виду этого и не скажешь, просовы-
вают ногу под дверцу или переступают туда и сюда через
идеальную линию. Случается, приезжает даже врач из Бер-
лина обследовать их. Он называет их садистами. По чести
говоря, не пойму, какое удовольствие от этого садизма. Я слу-
жил таможенником в порту, в Ницце, и, уверяю вас, мне и
на ум не приходило ради развлечения совать ноги в море.
Ж е п е в ь е в а. Вы, может быть, не любите путешествовать по мо-
рю?
П ь е т р и. По земле и того меньше... Вот поглядите на меня, я так
ни разу и не побывал в Германии... Заходите, поскольку
бумаги у вас в порядке, погрейтесь...
Женевьева (заходит, садится возле печки). Она еще не остыла
эа ночь, ваша печка! '

Пьетри. Остыла! Это ведь не местный уголь. Таможни знают
правильные адреса. Они выписывают уголь с юга. Это насто-
ящий «кармо».
Женевьева. А центральное отопление, как у них там, рядом,
вам не нравится?
Пьетри. А вам, что ли, нравится? Вы, что ли, согреете руки на
ихнем калорифере? А все животные немецкого вокзала? Со-
бака начальника, аист из буфета? Часа не проходит, чтобы я
пинком не вышвыривал их на ту сторону идеальной линии...
Женевьева. Значит, два отопления в одном и том же зале.
Пассажирам это, должно быть, любопытно.
Пьетри. Пассажиры будут знать, что в Германии — отопление
центральное, а во Франции — отопление индивидуальное. Ме-
ня удивляет, как это они до сих пор не додумались устроить
там у себя центральное курение для курильщиков. Я знаю,
управление дороги вместе с союзом правых и немецкой ад-
министрацией ведет интригу, чтобы установить у меня ра-
диаторы. В тот же день я больше не таможенник.
Женевьева. Будет очень жаль. Ведь, наверно, интересно быть
таможенником.
Пьетри. Пока что это единственное известное мне средство
стать таможенным бригадиром... Вы отправляетесь восьмича-
совым, мадемуазель?
Женевьева. Надеюсь. Если тот, кого я жду, приедет поездом
из Готы.
Пьетри. Значит, вы теряли время на разговоры со мной, чтобы
легче было ждать?
Женевьева. Я не потеряла время. Вы и представить себе не
можете, сколько сил прибавилось у меня после того, как я
снова услышала о почетной отставке, о манильских сига-
рах, о чесночной приправе. Это словно глоток кислорода для
французского организма.
Пьетри. Мы не говорили о манильских сигарах.
Женевьева. Да, да. Но это само собой разумеется. Во всяком
случае, едва я услыхала об аперитиве, мне захотелось пить
и есть.

Пьетри. Мы не говорили об аперитиве.
Женевьева. Странно. А мне казалось, что мы только об этом
и говорили... Да, первый раз за три дня мне захотелось есть.
Хочу омлета с салом и жареного цыпленка.
Пьетри (ворчливо). Немецкий буфет открыт. Они там специа-
листы по части биточков из хлебного мякиша с тмином.
Входит н емецкий таможенник, поспешно обмахи-
вает тряпкой обитую кожей скамеечку.
Пьетри. Guten Tag \ Шуманн.
Шуманн. Bonchour2, Пьетри.
Пьетри. Мы как будто договорились, что каждый смахивает
пыль внутрь от идеальной линии... Мог бы приберечь свою
пыль для своей страны.
Шуманн. Прости.
Пьетри. А что это за двое мужчин в широченных плащах про-
хаживаются по твоему перрону?.. Предупреждаю тебя, я их
пощупаю... По случаю Нового года все твои пассажиры вво-
зят мне игрушки. Только вчера я изловил твою сестрицу с
двумя сборными конструкторами. Уверен, оба эти типа на-
биты заводными волчками.
Шуманн. Не надейся... Это два генерала, они прибыли специ-
альным поездом, чтобы опередить готский... Кого-то ждут...
Женевьева видит двух проходящих мимо окна генералов,
стремительно бежит к немецкому буфету и скрывается там,
Пьетри. Вы могли бы закрыть за собой дверцу, мадемуазель.
(Чихает.) Никто не понимает, какой сквозняк для таможен-
ника — открытая пограничная дверца!..
« Здравствуй (нем.).
* Здравствуй (иепаж. франц.).

СЦЕНА
ВТОРАЯ
Ле д инг ер, Вальдорф.
Генералы входят в сопровождении Ш у манна.
Вальдорф. Он обязательно пройдет здесь?
Шуманн. Все пассажиры, отправляющиеся во Францию, прохо-
дят эдесь, ваше превосходительство... Его поезд подошел к
станции. У ваших превосходительств будут приказания?
Вальдорф. Мы возвращаемся в Готу первым же скорым. Оста-
вьте нам места.
Шуманн. Слушаюсь, ваше превосходительство. Два места?
Вальдорф. Нет. Три.
Ледингер. Он как-нибудь переоделся, когда уезжал, Вальдорф?
Вальдорф. Нет. Просто надел черный костюм. Траур по самому
себе. На фоне снега это должно выглядеть довольно печаль-
но.
Ледингер. Эта женщина с ним?
Вальдорф. Они больше не виделись. Она исчезла sa несколько
часов до его отъезда. Он уехал один, без всякого багажа.
Ледингер. Мне сказали, он порвал свои бумаги?
Вальдорф. Ничего важного. Бесплатный пропуск во все не-
мецкие музеи, свидетельство о половинной скидке на места
в оперу и занятия греблей по баварским озерам. В жизни есть
немало прекрасных вещей, за которые ему теперь придется
платить полную цену.
Ледингер. Он и писем не оставил?
Вальдорф. Два. Одно для сборщика налогов: уплатил все, что
полагалось, по вчерашнее число. Второе для города: завеща-
ет все свое имущество благотворительным учреждениям. На-
стоящий покойник, сказал бы я, Ледингер!
Ледингер (смотрит в окно). А вот и сам покойник!
Встают, становятся лицом к двери.
108

СЦЕНА
ТРЕТЬЯ
Зигфрид, Вальдорф, Ледингер.
Зигфрид входит, замечает генералов, останавливается.
Вальдорф. Здравствуйте, ваше превосходительство.
Зигфрид. Здравствуйте, Вальдорф... Вы приехали, чтобы по-
прощаться со мной?
Вальдорф. Нет, ваше превосходительство.
Зигфрид. Чтобы вернуть меня туда, где Германия некогда на-
шла меня, в мою немецкую колыбель на вокзале?
Вальдорф. Нет, ваше превосходительство.
Зигфрид. Чтобы удержать меня, увезти с собой?
Вальдорф. Да.
Ледингер (выступая вперед). Мы приехали умолять вас, до-
рогой Зигфрид, пересмотреть ваше решение.
Зигфрид. Я разве должен был что-то решать?
Вальдорф. Да. Выбрать свою родину.
Зигфрид. Это решение было принято в тот день, когда я ро-
дился.
Ледингер. У вас было два рождения, Зигфрид...
Зигфрид. С рождением дело обстоит так же, как со смертью.
Настоящее рождение — первое.
Ледингер. Время не ждет, Зигфрид. Мы разговариваем в про-
межутке между двумя поездами.
Зигфрид. Совершенно верно.
Ледингер в порыве чувств бросается к Зигфриду.
Что с вами, дорогой Ледингер?
Ледингер. Возвращайтесь с нами, друг мой. Вы страдаете. Вы
похудели. Возвращайтесь.
Зигфрид. Да, Ледингер, я похудел. Но страдал я последние но-
чи не только от тяжести утраты, но и от тяжести полученно-
го дара. Выздоравливающему, скорее всего, нужна была бы
какая-нибудь крохотная родина. Когда человека внезапна
отрывают от Германии и ввваливают на его плечи груа
109

Франции, все законы равновесия настолько нарушены, что он
не может не испытать глубокого потрясения. Признаюсь, еще
позавчера я мечтал скрыться, искать прибежища в какой-
нибудь третьей стране, избрать по возможности страну беа
соседей, без врагов, без водружения памятников мертвецам,
без мертвецов. Страну без минувшей войны, без войны гря-
дущей... Но, чем дольше искал я ее на карте, тем теснее ста-
новились узы, связывающие меня с народами, которые стра-
ждут и мучаются, тем яснее видел я свою миссию.
Вальдорф. Какую же миссию?
Зигфрид. Просто миссию служителя. Недаром я происхожу из
страны чиновников. Служить.
Вальдорф. Это девиз всех, кто любит управлять. Но хорошо уп-
равлять можно только в Германии.
Зигфрид. Служить моей стране.
Ледингер. Если для вас все дело в том, чтобы служить, о друг
наш, возвращайтесь с нами. Хорошо служить можно только
в Германий. Это единственная страна в мире, где послуша-
ние, уважение, дисциплина еще овеяны всем пылом своей
юности. Малейшее указание способно придать нашему оте-
честву новые силы и ту беспощадную чистоту, которая оп-
равдывает любые неистовства и жертвы. Любая пища из рук
государства полезна Германии, как фосфатин исполинскому
ребенку. Стоит служителю государства произнести единое
слово, и реки наши, бегущие на север, превратятся в каналы и
пересекут вдоль и поперек всю Германию, а шестьдесят мил-
лионов человек повернутся лицом на восток или на запад, и
возникнут новые нации, отмеченные честью и бесчестием.
Отказаться от службы Германии ради службы другому на-
роду — это все равно что земледельцу бросить землю, где
растения расцветают за один день, ради земли, где они цве-
тут раз в сто лет. Если вы любите плоды, не бросайте Гер-
манию. Особенно ради того, чтобы служить Франции.
Зигфрид. Неужели так трудно служить Франции?
Ледингер. Для того, кто любит формовать душу страны, тво-
рить ее будущее,— невозможно.
110

Зигфрид. Почему же, Ледингер?
Ледингер. Франция обладает одной особенностью,— судьба
этой страны настолько предопределена, что лишь фантазеры
способны вообразить, будто ведут ее, а лицемеры — позволить
своему народу в это верить. Франция — единственная стра-
на в мире, чье будущее представляется в точности равным ее
прошлому. Дух ее установлений, ее рек, ее парода ясен с
таких давних времен, что приказы отечества звучат для
французов не в голосах вождей, нет, внутренний голос по-
дает им подлинные приказы. Что будете вы делать в этой
стране, где возможны лишь мелкие усовершенствования в
центральном отоплении или санитарных законах? Франции
служат ее ремесленники, ее инженеры, ее граверы. Ей слу-
жат ее миниатюристы, ибо служить ей можно, лишь укра-
шая ее, хотя бы на квадратном сантиметре. А эта ежегодная
или ежемесячная почти ритуальная смена правительств! Не
доказывает ли она, что честолюбие лучших ее государствен-
ных деятелей сводится к тому, чтобы по очереди быть под-
собными слугами невидимого, безмолвного водителя.
Зигфрид. Я буду служить ей. У меня есть склонность к садо-
водству.
Вальдорф. Это ваше последнее слово, ваше превосходитель-
ство?
Зигфрид. Это мое последнее слово как его превосходительства.
Молчание.
Вальдорф. Да будет так, Зигфрид... Мы вынуждены покориться.
Но взамен, я думаю, мы можем просить вас о жертве... Раз-
решите сказать вам?
Зигфрид утвердительно наклоняет голову.
Вы уже на границе. Но немцы верят, что вы в центре Гер-
мании. Все почты завалены адресованными вам письмами.
В вашем имени опора каждого немецкого сердца. Нам ду-
мается, было бы преступлением разрушить ваше собственное
111

дело, объявив народу, подарившему вас своим доверием, что
вы больше для него не существуете, что вы покинули его.
Зигфрид. Понимаю. Вы предпочитаете сказать ему, что я во-
обще больше не существую?
Вальдорф. Не будет ли полезнее и прекраснее, если вы уйде-
те от германского народа так же, как родились для него?
Бойтесь превратить всенародную любовь к вам в недоуме-
ние, а быть может, и в роковое для обеих стран возмуще-
ние. Достаточно будет мне и Ледингеру засвидетельство-
вать, что вы были ранены той ночью у горящего штаба и
упали в бушующее пламя.
Зигфрид. Вы того же мнения, Ледингер?
Ледингер. Да, ваше превосходительство.
Зигфрид. Это никого не поразит? Не окажется ли такое лекар-
ство опасней болезни?
Ледингер. Нет, конечно! Ни к одному событию люди не под-
готовлены лучше, чем к смерти своих великих людей. То
что приятель, с которым они вместе ели вчера сосиски, мо-
жет покинуть мир, это превышает их воображение. Но смерть
великого ученого, великого полководца — для тех, кто его
любил,—- доказательство его божественной, непостижимой
сущности, а врагам, завистникам может быть только угодна.
Зигфрид. Ненавижу угодничество. Зигфрид будет жить.
Ледингер. Поверьте Вальдорфу, ваше превосходительство, он
прав. Я склонялся бы только к другому роду смерти, пусть
она не связывает ваше имя с политикой. Слава Зигфрида
должна стоять выше партий. Я склонялся бы к несчастному
случаю: падение в реку или, еще лучше, в одно из наших на-
сквозь прозрачных озер, где, однако, ничего не удается найти.
Зигфрид. Вы великодушны, друзья мои. Вы предлагаете мне
славную кончину. У меня есть выбор. Я могу умереть, как
феникс, в пламени, в роскошном пламени общественных
беспорядков. Я могу умереть по образцу наших романтичес-
ких героев в тех сейчас замерзших прудах, куда дружествен-
ной рукой толкает меня Ледингер... Смерть с наградой. Не
- часто присуждается покойникам такая награда, как жизнь...
112

Я не согласен. Монумент во весь рост, воздвигнутый в Мюн-
хене Зигфриду, колонна, поставленная в Париже в память
Форестье. Мне нечего будет делать меж двух этих мертвецов.
Ледингер. Вы предпочитаете жить меж двух теней?
Зигфрид. Я буду просто жить. Зигфрид и Форестье будут жить
бок о бок. Я постараюсь с честью носить оба имени, обе уча-
сти, которые судил мне случай. Человеческая жизнь —не
червяк. Нельзя разрубить ее надвое и ждать, что каждая по-
ловина заживет самостоятельно. Нет в мире страданий столь
противоположных, плодов опыта столь несовместимых, что-
бы они не могли рано или поздно слиться в единую жизнь,
ибо нет более мощного горнила, чем человеческое сердце.
Быть может, долгое время спустя ускользнувшая от меня
память, обретенные и утраченные родины, знание и незна-
ние, от которых я равно испытываю и муку и радость, спле-
тутся в разумную основу и создадут обычную жизнь. Неуж-
то в человеческой душе, где обитают вместе самые непри-
миримые пороки и добродетели, не уживутся слово «немец» и
слово «француз»! Я отказываюсь рыть окопы внутри самого
себя. Я вернусь во Францию не как последний пленный, ос-
вобожденный из немецких тюрем, а как первый обладатель
нового знания или нового сердца... Прощайте. Ваш поезд дал
свисток. Зигфрид и Форестье прощаются с вами.
Вальдорф. Прощайте, Зигфрид. В добрый час. Но нам горько
видеть, как тот, кто хотел погубить Германию, и тот, кто ее
спас, одним и тем же поездом, с промежутком всего лишь в
день, направляются к одному и тому же прибежищу.
Зигфрид. Я в лучшем положении, Вальдорф. Земля изгнания —
моя родина.
Ледингер. Прощайте, Зигфрид. В добрый час. Не забывайте о
маске, которую носят все французы: она не дает им вдыхать
смертоносные гаэы Европы, но часто мешает им дышать и
видеть.
Зигфрид. Я буду французом с открытым лицом. Такой фран-
цуз под стать немцу, лишенному памяти.
Генералы торжественно откланиваются и уходят.
113

СЦЕНА
ЧЕТВЕРТАЯ
Зигфрид, Пьетри, потом Женевьева.
Оставшись один, Зигфрид в задумчивости идет на француз-
скую сторону и, сам того не замечая, проходит через дверцу.
Таможенник окликает его из окошечка.
Пьетри. Эй, вы там!
Зигфрид. Вы мне?
Пьетри. Что вам тут надо?
Зигфрид. Где тут?
Пьетри. Что вам надо во Франции?
Зигфрид. А-а, во Франции...
Пьетри. Вы ведь видите желтую линию под дверцей, это гра-
ница.
Зигфрид. Я перешел ее?
П ь е т р о. Да... Идите обратно!
Зигфрид. Но я иду именно во Францию. Бумаги при мне.
Пьетри. Во Францию входят в семь тридцать четыре, а сейчас
телько семь шестнадцать.
Прежде чем выйти через дверцу, Зигфрид ласково проводит
рукой по теплой печке.
Пьетри (смягчившись). Вы заглянули в мой зал, желая погре-
ться или чтобы попасть во Францию?
Зигфрид. А что?
Пьетри. Можете греться, стоя по ту сторону барьера; мне все
равно, раз во Франции будут только ваши руки.
Зигфрид. Спасибо. (Греет руки, прислонясь к барьеру и не сво-
дя глаз с освещенного занимающейся зарей пейзажа в ок-
не.) Это первый французский город виден вон там?
Пьетри. Да. Это деревня.
Зигфрид. Большая?
Пьетри. Как все деревни. Восемьсот тридцать два жителя.
Зигфрид. Как она называется?
Пьетри. Как все деревни. Бланмениль-сюр-Одине.
114

Зигфрид. Красивая церковь! Чудесный белый дом!
Женевьева (выходит из немецкого буфета. Стоит спиной к де-
ревне. Она и не видит ее). Это ратуша.
Зигфрид оборачивается, в изумлении смотрит на Женевьеву.
Пьетри. Вы знаете деревню, мадемуазель!
Женевьева. А там, на склоне холма, кирпичный шале среди
тисов, с маркизами и верандой, это замок.
Пьетри. Вы здешняя?
Женевьева. Ав конце липовой аллеи — статуя. Статуя Луи XV
или Луи XIV.
Пьетри. Ошибаетесь. Луи Блана.
Женевьева. А на деревянных лесах в углу ярмарочной пло-
щади в первое воскресенье каждого месяца пожарные про-
водят учение. Горн у них всегда фальшивит.
Пьетри. Вы знаете Бланмениль лучше, чем я, мадемуазель.
Женевьева. Нет. Я не знаю Бланмениля. Я его никогда не
видела... Я знаю свой народ.
Звонок.
Это поезд?
Пьетри. Нет, это сигнал для тяжелого багажа... Следуйте за
мной.
Женевьева. У нас нет тяжелого багажа.
Пьетри. Вы его отправили заранее?
Женевьева. Да, семь лет назад.
Пьетри. Семь лет? Тогда таможни это не касается. Это дело ка-
меры хранения. (Уходит.)
СЦЕНА
ПЯТАЯ
Зигфрид, Женевьева.
Зигфрид. Что вы делаете тут на вокзале, Женевьева?
Женевьева. Жду одного человека, Жак.
115

Зигфрид. Тот, кого вы ждете, не приехал.
Женевьева. Не верьте. Раз я здесь, значит, он приехал... Вы
как будто удивлены, что сегодня я совсем не печальна, ско-
рей, даже веселая... Все потому, что я вижу, слышу этого,
по-вашему, невидимого, безмолвного человека...
Зигфрид. Зачем вы преследуете меня?
Женевьева. Я преследую вас- с позавчерашнего дня, Жак.
Я сняла комнату напротив вашей. Я всю ночь видела вас из
своего окна. Вы совсем не спали.
Зигфрид. Жак спал. Зигфрид бодрствовал.
Женевьева. Вы стояли на балконе до самого рассвета. Это
неосторожно в такой холод. Я не решилась дать вам знак,
чтобы вы вернулись в комнату. Мне казалось, вы беседуете
с кем-то невидимым, с чем-то безмолвным, быть может, с не-
мецкой ночью?
Зигфрид. Я думал, мы с ней наедине.
Женевьева. Ну нет, я видела все. Когда пошел снег, вы не
двинулись с места. Вы были весь белый. Ваша протянутая
рука была полна снега. Вглядываться в ночь, ласкать снег —
странный способ прощаться с Германией.
Зигфрид. И однако это прощание было для меня самым тяже-
лым. Этот снег, покрывающий континенты, эти звезды, об^
щие для всей Европы, эта река с ее не то латинским, не то
германским говором — вот кто посылал мне последние при-
зывы этой страны. Над всем бескрайним пространством, где
спали и мертвые и живые, где только статуи прорывали снеж-
ный саван, царил полет ветров, ходили дозором бледные от-
светы, возникал дух ночи, и я не мог от них оторваться. Ве-
ликие люди страны, ее история, ее нравы могут быть сход-
ными у всех народов, но угол падения лунных лучей на ее
землю — это благо принадлежит только ей, и никто не мо-
жет отнять его. И вот вчера, когда к утру ночь стала блед-
неть, вместе с ней бледнело мое прошлое, и мне казалось, что
теперь-то я простился по-настоящему и готов ко всему.
Женевьева. Вы успокоили меня, Жак. Я так боялась более же-
стокой схватки в вашем сердце! Я видела, как ведут в вас
116

борьбу все славные деяния вашей временной и вашей вновь .
обретенной родины. Я дала клятву хранить молчание. Под-
совывать исподтишка оружие дуэлянту, будь то Баярд или
Наполеон, мне претило. Но если речь идет о поединке между
рассветами и сумерками, о соревновании между реками и лу-
нами, я отбрасываю всякую щепетильность.
Зигфрид. Зачем было преследовать меня?
Женевьева. Зачем было бежать от меня, Жак? Неужто вы ду-
мали, я могу позволить вам вернуться во Францию, не воз-
вратив вам все, что я знаю о вас, весь запас воспоминаний
и привычек, что я верно хранила; могу позволить вам ощу-
пью вступить в вашу новую жизнь. Зигфрид спасен. Займем-
ся немного Форестье. Его-то нам и надо воссоздать. Доверь-
тесь мне. Я знаю о вас все. Жак был очень болтлив.
Зигфрид. Вы ставите перед собой слишком долгую задачу.
Женевьева. Долгую? У нас с вами десять минут. Больше и не
надо, чтобы вручить вам на пороге новой жизни все ваши
прирожденные достоинства.
Зигфрид. А недостатки?
Женевьева. Они вернутся и без меня. Достаточно вам будет
пожить с кем-нибудь, кого вы любили... Просто я не хочу,
если вас задержит французский таможенник, любопытный
таможенник, и станет расспрашивать, храбрый ли вы, щед-
рый ли, какие блюда вы любите, я не хочу, чтобы вы не
знали, как отвечать. Вы сейчас растерянны, точно всадник,
еще не изучивший повадки своего коня. Отныне этой рас-
терянности будет положен конец. Идите сюда, Жак. Сейчас
я освобожу вас от всех непонятных вам тайн. (Садится на
скамью и усаживает его рядом.) Идите сюда. В вас ничего,
не изменилось, Жак. Каждая ваша ресница чудом сохрани-
лась на ваших веках. Ваши губы, еще до того как вкусили
горечь несчастья, были отмечены этой нежной и горькой
складкой, хотя она и подарена вам наслаждениями. Всем,
что кажется тебе следами горя, ты, быть может, обязан ра-
дости. Этот шрам на лбу —отметка не войны, а падения с
велосипеда во время прогулки. Даже твои жесты появились
117

гораздо раньше, чем ты думаешь. Вот, например, ты часто
подносишь руку к горлу,— дело в том, что ты носил когда-то
туго завязанный галстук и поминутно оттягивал его. И не
думай, что подергивание глазом — следствие твоих страда-
ний, твоих сомнений: оно началось, когда ты вздумал носить
монокль, как я этому ни противилась. Я купила тебе галстук
вчера, перед отъездом из Готы. Повяжи его.
Зигфрид. Таможенник смотрит на нас.
Женевьева. Ты был смелый, отважный, но ты всегда боялся
таможенников, которые смотрят, соседей, которые слышат.
Не Германия сделала тебя таким осторожным и недоверчи-
вым. Когда ты катал меня в лодке по Марне и мы болтали
без умолку, достаточно было увидеть шляпу какого-нибудь
рыбака, чтобы ты начинал грести молча.
Зигфрид. Грести? Я умею грести?
Женевьева. Ты умеешь грести, ты умеешь плавать, ты ныря-
ешь. Один раз ты нырнул и целую минуту не выплывал.
Бесконечный век ожидания! Вот видишь, я уже вернула тебе
одну стихию. Теперь все встреченные по пути реки будут
вселять в тебя былую уверенность. Вместе с тобой я впер-
вые увидела море. Видел ли ты его снова?
Зигфрид. Нет.
Женевьева. А горы! Ты и вообразить не можешь, как легко
ты взбирался в горы. На каждом подъеме ты освобождал
меня от какой-нибудь ноши или одежды. На вершину ты
всходил нагруженный сумками и зонтами, а я чуть ли не
голая.
Молчание.
Зигфрид. Где я с вами познакомился?
Женевьева. На перекрестке, у реки.
Зигфрид. Наверное, шел дождь? Я предложил вам зонтик, Же-
невьева, как принято в Париже?
Женевьева. Была отличная погода. Светило ни с чем не срав-
нимое солнце. Ты, может, подумал, что я нуждаюсь в ващите
от этого нечеловеческого неба, этих палящих лучей, этой
118

красоты. Я приняла тебя в спутники. Мы шли вдоль Сены.
Каждую минуту того дня я открывала тебя, как открываешь
' ты самого себя сегодня. К вечеру я знала, кого из музыкан-
тов, какие вина, каких писателей ты уже успел полюбить.
И об этом я тоже расскажу тебе, если хочешь. На следующий
день мы совершили другую прогулку, почти такую же, нов
твоем автомобиле. Я мечтала повторять эту прогулку всю
жизнь, с каждым днем увеличивая скорость.
Зигфрид. В моем автомобиле? Я умею водить машину?
Женевьева. Ты умеешь водить. Ты умеешь танцевать. Чего
только ты не умеешь! Ты умеешь быть счастливым.
Молчание.
Зигфрид. Я любил вас?
Женевьева. Это знал только ты. Я ждала твоего возвращения,
чтобы тоже узнать это.
Молчание.
Зигфрид. Мы были только женихом и невестой, Женевьева?
Женевьева. Нет, любовниками. (Молчание.) Ты умеешь быть
жестоким. Ты умеешь обманывать. Ты умеешь лгать. Ты
умеешь заполнить всю душу одним словом. Ты умеешь одним
словом погасить день надежды. Как видишь, не такие уж
необычные черты характера для мужчины. Ты умеешь, даже
при твоей памяти, все эабыть... Ты умеешь изменять.
Зигфрид (идет к ней). А умею я обнять тебя, вот так?
Женевьева. Таможенник слушает нас. Да, да, подергай свой
галстук...
Зигфрид. Умею я прижать тебя к груди?
Женевьева. Ах, Жак! В стране любви или дружбы этот твой
порыв в будущее и есть настоящее прошлое. Иди же к этой
родине без всяких условий и сомнений.
Зигфрид. Я умел тебе нравиться, говорить с тобой?
Женевьева. Ты говорил со мной о моем прошлом. Ты ревно-
вал к нему. Тогда Жаком Форестье была я.
Молчание.
119

Зигфрид (по-прежнему обнимая Женевъеву). Кто ты, Жене-
вьева?
Женевьева. Что ты сказал, Жак?
Зигфрид. Кто ты?.. Почему ты улыбаешься?
Женевьева. Я улыбаюсь?
Зигфрид. А почему слезы?
Женевьева. Потому что Жак вернется. Теперь я уверена. Кто
я? Значит, терзавший тебя демон бросил наконец свой ста-
рый след и пустился по моему... Ты спасен... Прошлое? Ах,
Жак, не ищи его больше ни для себя, ни для меня. Разве
нет у нас нового прошлого? Ему всего три дня, но какое сча-
стье иметь совсем новое прошлое. Наше трехдневное прош-
лое вытеснило для меня все прошедшие десять лет. Теперь
каждая моя мысль будет искать радости и печали только в
нем... Помнишь, ты тогда вышел ко мне в том доме и
представился, щелкнув каблуками? Ты подбиваешь их желе-
зом, чтобы они так щелкали, или самим немцам присущ этот
стальной звон? Как это уже далеко, но как хорошо я все ви-
жу!» Ты вытащил из кармашка уголок красивого, розового с
зеленым, носового платка, желая понравиться этой канадке.
Уж не скажешь ли, что ты все это забыл?
Зигфрид. Нет. Я помню.
Женевьева. А помнишь наш первый урок, твои коварные во-
просы насчет снега, твою язвительную иронию по поводу
туалета фермерши?
Зигфрид. Помню. Ты надела жемчужно-серую шляпу с мыши-
но-серой лентой, чтобы понравиться этому немцу.
Женевьева. Ия понравилась ему?
Зигфрид. А помнишь о моем неожиданном возвращении во
время бупта, о нашем прощании, о*б этом зонтике, за кото-
рым я возвращался для защиты от.тревоги, от отчаяния? Ка-
кой дождь лил, Женевьева!
Женевьева. Какой жаркий огонь разожжем мы в камине се-
годня вечером, чтобы обсушиться!
Звонок.

Зигфрид. А вот и поезд... Идем... Иди первой, Женевьева.
Женевьева. Еще рано...
Зигфрид. Но это немецкий сигнал закрыть вагонные двери.
Женевьева. Это французский сигнал запрягать белую лощад-
ку в поворотный круг... Мне надо сказать тебе еще одно сло-
во.
Зигфрид. Скажешь его там...
Женевьева. Нет. Я должна сказать его по эту сторону идеаль-
ной линии... Помнишь ли ты —кто помнит все,— что я ни
разу не назвала тебя твоим немецким именем?
Зигфрид. Моим немецким именем?
Женевьева. Да. Я поклялась, что никогда не произнесу его.
Даже пытка не вырвала бы его из моих уст...
Зигфрид. Ты заблуждалась. Это красивое имя. Итак?
Женевьева. Итак. Иди сюда... Брось эту дверцу...
Зигфрид. Я здесь...
Женевьева. Ты слышишь меня, Жак?
Зигфрид. Жак слышит тебя.
Женевьева. Зигфрид!..
Зигфрид. Почему Зигфрид?
Женевьева. Зигфрид, я люблю тебя!
Занавес.

КОНЕЦ ЗИГФРИДА

Четвертое действие, которое обычно играют на представле-
ниях «Зигфрида», не является первоначальным вариантом.
Автор, всегда понимавший драматическую архитектуру как
говорящую сестру архитектуры музыкальной, не пожелал
упустить единственный случай написать похоронный марш.
Поскольку в будущих своих пьесах он не предвидит персо-
нажей достаточно привлекательных, чтобы можно было
убить их прямо на сцене, он публикует ныне эту фантазию,
для которой действительность создала к тому же наиболее
подходящую декорацию.

КОНЕЦ
ЗИГФРИДА
Галерея замка в Нимфенбурге под Мюнхеном. Сквозь арка-
ды виден парк и павильон в стиле рококо.
СЦЕНА
ПЕРВАЯ
Первый человек в маске, Второй человек в
маске.
Первый человек в маске. Кто идет?
Второй человек в маске. Данциг!
Становятся лицом друг к другу, в знак приветствия щелка-
ют каблуками.
Первый. Подходите ближе!.. Дальберг!
Второй. Отлично.
Оба становятся вольно.
Первый. Холодно сегодня.
Второй. Погода по сезону.
Первый. Я прошелся по бассейнам... Слой льда...
Второй. Это все, что вы можете мне сказать?
Первый. Там видно будет.
Второй. Понятно. (Становится по стойке смирно.)
Первый. Эрнест!
Второй. Европа!
Первый. Итак, сорван и второй замок, не правда ли? Можно
оставить разговоры о догоде.
Второй. Без сомнения. Я получил письмо.
Первый. Мне остается только сообщить вам приказ.
Второй. Приказ ясен. Когда приходит письмо по форме С, я
125

догадываюсь, в чем дело... Последние три года я получаю все
призы за стрельбу в цель.
Первый. Чем вы сейчас занимаетесь?
Второй. Я —Вильгельм Телль из швейцарской пьесы в Народ-
ном театре. Каждый вечер, а по четвергам еще и утром я
сбиваю из карабина яблоко с головы парнишки.
Первый. Вашего сына?
Второй. Нет. Сына — безусловно. Только не моего. Мать сидит
в заде. Мамаша Вильгельм Телль сидит в зале.
Первый. Не промахнитесь на этот раз, Яблока на голове не
будет.
Второй. О ком речь?
Первый. За имя мне тоже требуется имя.
Второй. Идет1
Снова становятся лицом друг к другу.
Первый. Эмилия!
Второй. Эмден!
Первый. На эту неделю пароли придумывал адмирал. Они зву-
чат смешно, но это все, что осталось от немецкого флота....
Теперь, когда его подводные лодки опустили нас в самую
глубину тайны, перед последним шлюзом, нам необходимо
перейти на ты, друг мой, и —за работу! Оружие при тебе?
Второй. Не много.
Первый. Вполне достаточно. Человек этот со вчерашнего вечера
живет в Нимфенбурге. Он должен погибнуть. Речь идет о
величии нашей страны. Понимаешь?
Второй. На той неделе я убил ради кое-чего помельче.
Первый. Ради чего?
Второй. Ради величия самого маленького государства Герма-
нии, ради Саксен-Ангальта.
Первый. Спрячься в парке и жди.
Второй. Его приметы?
Первый. Высокий, стройный, печальный. Эти неопределенные
слова дают настолько точный портрет, что ты его узнаешь
из тысячи.

Второй. Вы можете описать мне его лицо? Я как хороший стре-
лок одинаково хорошо вижу за пятьдесят и за пять метров.
Какие глаза?
Первый. Карие. Неодинакового цвета.
Второй. Великолепная мишень. Изъяны?
Первый. Шрам на лбу.
Второй. Он немец?
Первый. Сказали, так.
Второй. Тем лучше. В иностранцев предпочитаю стрелять из
ружья. Револьвер мне слишком сродни.
Первый. Пока все. Разошлись по местам.
Становятся по стойке смирно.
Первый. Данциг!
Второй. Дармщтадт!
Первый. Что?
Второй. Тьфу, я ошибся. Это ложный пароль, его дают шпио-
нам, чтобы подловить их. Далъберг!
Первый. Без шуток... Холодно же сегодня!
Второй. Погода по сезону. Мрамор в галерее холодный, как
лед!
Расходятся, один направо, другой налево.
СЦЕНА
ВТОРАЯ
Принц Саксен-Алътдорфский, Р о бино.
Принц Саксен-Альтдорфский. Тайна, Робино? Вы хо-
хите сообщить мне тайну?
Робино. Да, принц, великую тайну...
Принц. Тем хуже... Я замечаю, что с некоторых пор тайнам
слишком скоро надоедает их тайное назначение. Подобно
людям, правда не в силах сдержать себя. Стоит пощекотать
127

пальцем человека или нацию, и они тут же испытывают при-
ступ откровенности. Раньше для этого требовались долгие
объятия. Даже если говорить о Саксен-Альтдорфе, то отец
вручил мне нетронутыми двадцать семейных и государст-
венных тайн, да еще тридцать скрытых от глаза людского
источников, в которых только я один черпал силу и разум
правителя; из всех этих сокровищ осталось самое большее
пять или шесть. Увидите сами: меня, потомка древнейшего
рода Европы, положат в землю без единого секрета. Недолго
вам придется просить, дорогой Робино, чтобы я открыл тай-
ну Железной Маски или Рудольфа. Итак, что же происходит
сейчас в мире неприкрытой правды?
Робино. Речь идет о Зигфриде фон Клейсте.
Принц. Его убили?
Робино. Нет. Он жив.
Принц. Вздыхаю с облегчением за Германию.
Робино. Не вздыхайте, принц. Он — француз. Цельтен открыл
его происхождение. Его невеста вместе с ним в этом замке,
он скрывается тут со вчерашнего вечера. Сожалею, что до-
ставил вам такую неприятность.
Принц. И все же, вопреки вашему запрету, я вздыхаю с облег-
чением. Он не американец?
Робино. Нет.
Принц. Не китаец?
Робино. Нет. Он уроженец нашей несчастной Европы.
Принц. Прекрасно, он не уедет из нее, это главное. А сам он
что говорит?
Робино. Он молчит. Он ищет нейтральное государство вне двух
своих родин. Но не нашел ничего, кроме молчания.
Принц. Я должен бы заподозрить... Если вы дотрагиваетесь, хо-
тя бы ласково, до черепа немца, это вызывает у него лишь
растерянность и головокружение. Зигфрид после своего
ранения в лоб дал нам книги по международному праву, дис-
сертации о социализме, точный взгляд на нашу политику...
Из какой он французской провинции?
Робино. Из Лимузена.

Принц. Каков он, этот Лимузен?
Робино. Он гранитный... это единственная французская провин-
ция, состоящая из сплошных скал.
Принц. Дело не в земле, в какой будет лежать Зигфрид, Робино.
Мы возвращаем Лимузену не покойника. Я говорю о пейза-
жах, о городах.
Робино. Это виконтство. У Лимузена собственный язык, значи-
тельно более древний, чем провансальский. При каталонском
дворе всегда говорили только на лиможском. Через эту зем-
лю не протекает ни одна чужая река. Истоки всех рек на-
ходятся в самом ее центре.
Принц. До чего вы деликатны, Робино! Да простит меня бог,
но вы полагаете, мне легче отдать Зигфрида Лимузену, чем
Франции, и местному наречию,—чем французскому языку!
Вы еще расскажете мне, что в Лимузене префекты чеканят
монету и набирают войска! Я ценю ваш такт, но в этом нет
нужды. Не ручейкам Лимузена я возвращаю Зигфрида. Не
на источники, не на гранит хочу обменять я отважного ино-
странца, который видел нагую Германию. Я возвращаю его
Франции, его пребывание у нас было достаточной наградой.
Робино. Каким великодушным государем вы, наверное, были,
принц!
Принц. Две ошибки в двух словах, Робино. Я не был госуда-
рем, я остаюсь им всегда. Государи достойны этого звания,
если принадлежат к особой породе людей, подобно блонди-
нам или шатенам. Я отрекся от престола, но я не перекра-
сился. Что же касается моего великодушия, то разве не
состояла всегда роль государей в том, чтобы дарить другим
народам самое дорогое, самое личное свое достояние, своих
дочерей, например. У меня на письменном столе стоят порт-
реты трех женщин: моей сестры — супруги восточного ко-
роля, моей кузины — супруги великого герцога, и моей
старшей дочери — супруги Эрнеста Скандинавского. Уж не
думаете ли вы, что, отпуская их, я хотел улучшить кристал-
лическую или известковую почву их новой родины. Именно
Швеции, ее борьбе умеренных и социалистов, а не ее сне-
5 Жан Жироду
129

гам отдал я Августу. Болгарии, ее балканским хитростям и
порывам, а не ее розам отдал я Шарлотту. Перейдем к Зиг-
фриду. Это первая жертва, принесенная Франции, но я воз-
вращаю его вашей молодежи, вантам наиболее восприимчи-
вым и податливым душам, а не вашим гранитам... Как его
зовут?
Робин о. Форестье.
Принц. Мы, при нашем занятии, предпочитаем имена.
Р о б и н о. Его имя — Жак,
Принц. А семья?
Р о б и н о. Семья тех провинциальных чиновников или дворян, что
живут-в таких областях и дарят Францию прекрасными уме-
ренными, умами.
Прин^ц. Знаю, Добило,—>семъи,которые дали Да скаля, Монтеня.
Действительно, превосходная умеренность. Вы хотите, чтобы
я повидался с Жаком?
Р о б и н о. Да. Я хотел бы, чтобы вы сказали ему о своем мнении
и его долге. Простите, если я оставлю вас вдвоем. Но я хочу
собрать немногих мюнхенских французов, пусть встретят
его приветливо и дружески на новой родине. В городе я на-
шел только старую учительницу и повара, но, быть может,
вы знаете, не остались ли неподалеку от вас, на фарфоро-
вом заводе, французские рабочие прежних времен? Помню,
когда я раньше приезжал к вам, мальчишки на улице бро-
сали шарики совсем на французский лад.
Принц. Осталось пять или шесть стариков, их сначала интер-
нировали, потом отпустили. Вы найдете их в Нимфенотеле.
Это бывшая вилла Куйар, ее перекрестили во время войны...
А вот и Жак...
Р о б и н о. Какой Жак?
Принц. Жак Форестье, друг мой. Тот, кого вы называете Зиг-
фридом. Как видите, это вы хотите удержать его в Герма-
нии.
Р о б и н о уходит.

СЦЕНА
ТРЕТЬЯ
Принц, Зигфрид.
Зигфрид. Вы улыбаетесь, принц!
Принц. Мне кажется, это единственное, что остается делать,
когда истинный немец волей судьбы становится французом.
Медуза, вызывающая улыбку,—это, пожалуй, ваша новая
родина.
Зигфрид. Тогда улыбаюсь и я. Во всяком случае, будет весьма
пристойно улыбаться во время своей смерти, ибо сейчас у
вас на глазах я умру. Фиктивной смертью, разумеется. Все
мои друзья стремятся не вызывать шума. Вальдорф и Фон-
желуа скажут, что я был убит во время мятежа, погиб во
• имя победы нашего дела. Судьба и Зигфрида и Клейста —
умереть молодым, я возвращаю вам эти имена, как подобает.
В Германии воздвигнут памятник Зигфриду Клейсту. Ка-
жется, во Франции есть памятник Форестье. Мне решительно
нечего делать между двумя этими покойниками.
Принц. Глубокое заблуждение, Жак. Неумная затея. Человече-
ская жизнь не червяк. Недостаточно разрубить ее надвое,
чтобы каждая половина зажила самостоятельно. Чем отли-
чаются интеллигентные семьи от королевских? Разве наши
баварские и австрийские принцессы разыгрывают смерть и
позволяют хоронить сделанную по их подобию куклу, когда
вступают в брак с французским или бельгийским принцем?
Зигфрид. Но я-то не женюсь, принц, я развожусь.
Принц. Вот первое слово француза из ваших уст, Жак. Очень
ему рад. Значит, вы понимаете меня. Вы знаете, что думаю
я о двух наших странах. Вопрос их согласия — единствен-
ный важный вопрос в мире. Все остальные мировые пробле-
мы касаются финансов или стихийных бедствий. На непре-
одолимом пространстве, в течение четырех лет разделявшем
наши окопы, поверьте, были сосредоточены гений, творчест-
во, мир, культура в высочайшем их напряжении. Это они
••
131

взрывались и создавали бездонные кратеры. Такое не должно
больше повториться. Самым великим нашим немцем был тот,
кто лучше всех знал Францию. Обратный вывод не будет
ложным. Все беды Европы происходят от незнания Герма-
нии, которым отличается Франция. Когда живешь бок о бок
со страной, постоянно страдающей судорожными приступа-
ми, манией величия, страстью к захвату всего мира, нельзя
ни на минуту спускать с нее глаз. Надо мучить, изводить
ее, следить за ней. Многих ли ваших соотечественников вы
видели, Жак?
Зигфрид. Нескольких.
Принц. Обратили вы внимание, что sa лица становятся у них,
когда они путешествуют по Германии? Это маска. Маска
против смертоносных газов, известных под именем страсть,
порыв, человеческие крайности. Впрочем, они носят эту
маску и у себя дома, и чем вредоноснее становятся эти газы,
уничтожая, как в наши дни, целые народы, тем ярче расцве-
тает улыбка и румянец на лице француза. Но у этого пове-
дения есть свои неудобства. Если законы мира, социальные
или моральные, перестают развиваться согласно первона-
чально заложенному в них смыслу, маска мешает францу-
зам вовремя заметить это. Подобно рыбаку, который после
долгого сна внезапно увидел скатов двадцатиметровой дли-
ны и акул величиной со скумбрию, французы, когда решают-
ся принять участие в конгрессе или войне, неожиданно видят
души других народов в совершенно новых масштабах. Вы
будете французом с открытым лицом — поверьте, это стоит
немца без памяти.
Зигфрид. Беда в том, что я и француз без памяти, принц.
Я могу показаться вам эгоистом. Если я печален, то не
потому, что теряю Германию. У меня такое ощущение, буд-
то шестьдесят миллионов жителей и их предки разлетаются
во все стороны и оставляют меня одного и на виду, словно
лиса, проскользнувшего в отдыхающую птичью стаю. Но и
не потому, что обретаю Францию. Я способен измерить всю
ценность такого подарка. Я печален оттого, что не могу об-
132

рести самого себя. Я верил, что этот час будет ослепитель-
ным открытием, что носитель моей новой жизни мне явится
как некий близнец и сольется со мной воедино. А он оста-
ется нем и невидим. Моя невеста рассказывает мне о его
жизни. Он слушает, недобрый, ироничный. Он отанет моим
врагом.
Входит принцесса Оттилия,
Оттилия. Здравствуйте, Зигфрид.
Принц. Обними нашего друга, Оттилия. Он уевжает во Фран-
цию. Он становится французом.
Оттилия. Он женится?
Принц. Вот его невеста, Оттилия.
Входит Женевьева.
Представляю вам мою дочь, мадемуазель. Вы легко познако-
митесь. Это особа без тайн. Вы ее узнаете очень скоро.
Оттилия. Вы красивы, мадемуазель.
Женевьева. А что, скажите, полагается отвечать, когда вам го-
ворят такие слова?
Оттилия. Вы очень красивы.
Женевьева. Я смутно, очень смутно напоминаю мою мать.
Оттилия. Да, я знаю, можно ответить и так. Это даже хороший
ответ. Ваша мать отвечала, что смутно, очень смутно напоми-
нает вашу бабушку. И в конце концов из первой своей пра-
родительницы создают нечто несравненное. Создают Еву.
Какие же прекрасные руки у нее были, если судить по ва-
шим. К чему прикасались ваши руки, что стали такими
нежными?
Женевьева. К земле, к глине. Я скульптор.
Принц. Оттилия — болтушка, мадемуазель. Если вы дадите ей
волю, она прилепится к вашей душе, как божья коровка.
Избавиться от нее невозможно.
Оттилия. Господин Робино ждет нас, отец. Люди с фарфорово-
го завода просят ваших распоряжений. Господин Робино
разбил какой-то их образец, и они недовольны.
133

СЦЕНА
ЧЕТВЕРТАЯ
Зигфрид, Женевьева,
3 и г ф р ид. Его еще нет, Женевьева.
Женевьева. О ком ты, Жак?
Зигфрид. Он не вернется никогда.
Женевьева. Объясни же.
Зигфрид. Над каждой мыслью, над каждым словом я чувствую
пустоту, туманность: это он.
Женевьева. О ком ты говоришь, Жак?
Зигфрид. О Жаке... О том, кто предшествовал мне в детстве, в
юности, кто тридцать лет занимал мое место, кого я совсем
не знаю... Его квартира еще существует?
Женевьева. Твоя квартира, Жак? Существует...
Зигфрид. И там его старые рукописи? Мне придется прочесть
их, научиться читать свой почерк. А его старые костюмы?
Я их примерю. Я — собственный наследник, Женевьева, но
я не узнаю себя. Надеюсь, в моем гардеробе найдется чер-
ный костюм? Я показался тебе очень непохожим на себя,
Женевьева?
Женевьева. Как сын на отца, Жак. Более беспокойным, более
отягощенным размышлениями. Сын, который старше отца.
Зигфрид. Я очень любил вас, Женевьева?
Женевьева. Все мои бумаги в порядке, Жак. Ваши письма.
Увидите сами.
Зигфрид. Где я познакомился с вами?
Женевьева. На перекрестке, у реки.
Зигфрид. Шел дождь. Я предложил вам зонтик, как это приня-
то в Париже?
Женевьева. Был чудный день. Несравненное солнце. Мне
нужна была защита против этого нечеловеческого неба, этих
лучей, этой красоты. Я приняла вас в спутники. Каждую
минуту этого дня я открывала вас, как открываете сейчас
вы сами себя. К вечеру я знала всех писателей, всех музы-
134

кантов, которых вы уже успели полюбить. Я расскажу вам
и об этом, если захотите. Мы гуляли вдоль Сены, можно
было подумать, будто вы оставляете мне все свои воспоми-
нания, прежде чем нырнуть в нее... Я была верным сторо-
жем. Они все целы... На следующий день, раз уж накануне
мы поговорили о лошадях, мы совершили другую прогулку,
почти такую же, но верхом. Еще через день на вашем ав-
томобиле. Я готовилась повторять эту прогулку всю жизнь,
с каждым днем увеличивая скорость.
Зигфрид. Как! Я умею водить машину?
Женевьева. Ты умеешь водить. Ты умеешь танцевать. Ты
умеешь быть счастливым.
Зигфрид. Мы были только женихом и невестой, Женевьева?
Женевьева. Нет, любовниками...
Он встает.
Ты умеешь быть жестоким. Ты умеешь обманывать. Ты
умеешь лгать. Ты умеешь одним словом заполнить всю ду-
шу. Ничего слишком необычного для мужчины, как видишь.
У тебя есть любимые книги, у меня они записаны. У тебя
есть любимые вина. Ты ненавидел, когда кто-нибудь нару-
шал наши свидания. Ты тут же убегал. Ты видел много снов,
но я не могу ничего рассказать тебе о твоих снах, помню
только, ты часто видел, как спускаешься с остроконечного
утеса вместе с какими-то девушками и тиграми...
Зигфрид (обнимает ее), А часто я обнимал тебя, прижимал тебя
к груди?
Женевьева. Каждый день. Каждый час.
Зигфрид. О чем ты говорила мне?
Женевьева. Я говорила тебе о моем прошлом. Ты ревновал к
нему. Тогда Жаком Форестье была я.
Стучат в дверь.
Зигфрид. Пришли люди, Женевьева, прими их. Я пойду нена-
долго в парк. Я вернусь.
135 -

СЦЕНА
ПЯТАЯ
Женевъева, Старая дама, Молодой человек.
Старая дама. Мы французы, мадемуазель.
Женевьева. Французы?
Старая дама» Я — француженка мсье Робино.
Женевьева. Вы — мадам Робино?
Старая дама. Я учительница, которой мсье Робино поручил
собрать мюнхенских французов. Надо, как я поняла, создать
вокруг какого-то человека легкую, милую французскую ат-
мосферу. Я привела мсье Дюрана. Одно его имя уже кое-
чего стоит. Есть еще парикмахер из Регины. Но он на за-
метке, с тех пор как подстриг генерала Вальдорфа на фран-
цузский лад... Что мы, в сущности, должны делать?
Женевьева. Подождите мсье Робино, он сейчас придет. Сни-
мите пальто.
Дама снимает пальто, под ним оказывается смешное старо-
модное платье.
Дюран. Поставить Греви? (Раскладывает пакеты.)
Старая дама. Осторожно, Дюран. Каминный гарнитур из
фаянса. Обожаю создавать атмосферу, мадам. Когда перед
войной приезжала труппа Барре, консул всегда обращался
ко мне с просьбой подобрать статистов. Тогда это было про-
сто. В моем распоряжении были рабочие, пивовары из
Эльзаса. Они отлично пригодились для пажей в «Сирано».
Для «Гамлета» я тоже нашла для мсье Барре первоклассных
французов... А сегодня я подумала, что безделушки могут
заменить людей. Вот портрет Греви. Не бог весть что, но
сразу чувствуешь себя дома. Он очень похож. Мне говорила
Сара Бернар.
Женевьева. А вы кто, мсье Дюран?
Дюран. Повар.
Старая дама. Если он разговорится, значит, вам повезло.
136

Больше одного слова зараз он не произносит. Так он мне
объясняет и свои рецепты.
Ж е н е в ь е в а. Где вы здесь живете?
Дюран. Где живу?
Старая дама. Этого он никогда не сможет вам сказать. Он
живет в Фиряресцайтенотельвармбретенабтайлунг. Тщетно я
добивалась, чтобы он выучил это слово наизусть, на случай
если потеряется.
Дюран. Я не могу потеряться. Я здесь один.
Старая дама. А вы, мадам, вы из Мюнхена?
Женевьева. Нет, из Парижа.
Старая дама. Скажите! Поразительно. А шляпа на вас, ско-
рее, австрийская. Она без перьев. С тех пор как немцы по-
теряли свои африканские колонии, они бойкотируют страу-
совые перья. Ваша шляпа несомненно немецкого происхож-
дения. Всю войну, стоило мне прослышать о какой-нибудь
французской победе, я надевала свою шляпу, прикрепив к
ней еще несколько перьев, и гуляла по улицам. Они не сме-
ли ничего сказать мне, но весь город бесился. Я единствен-
ная в Мюнхене торжествовала наши победы, Меня смешило,
когда немцы называли перья плерезами.
Женевьева. Я беспокоюсь. Никто не идет.
Старая дама. О, мадам! Когда актер запаздывал с выходом,
мсье Барре, бывало, говорил автору: не волнуйся, народу
сколько угодно, кто-нибудь да выйдет,
Слышен выстрел.
Женевьева. Вы слышали!.. (Убегает.)
Старая дама. У нас много дела, Дюран. Я заметила, гораздо
труднее создавать атмосферу в квартире, чем на сцене; в
семье, чем в пьесе. Распакуй пакеты, тем хуже для этой авст-
риячки. Повесь Греви на виду. И вытащи каминный гарни-
тур... Ни в коем случае не на камин, друг мой, дым его по-
губит... Поставь Энне сюда, это придаст ему нужный топ.
(Подходит к зеркалу.) О боже, что это там в зеркале... О, я
боюсь обернуться! Что они там несут?
137

Дюран. Какого-то человека на носилках.
Старая дама. Робино должен был предупредить, что речь
идет о больном. Убери эту картину, Дюран. Нет, Греви
оставь. Я смотрела на него все время, пока болела тифои-
дом. А моя шляпа, Дюран, надо ли снять шляпу?
Дюран. Никто и не обратит внимания, мадам. Это раненый, он
весь в крови. Отвернитесь. Нехорошо смотреть в зеркало на
несчастье.
Старая дама. Я на себя смотрю. Ну и вид... (Разбивает ка-
кую-то вещь.) Дедушкина пепельница! Ах, нечего сказать,
хорошую атмосферу создам я сегодня.
Дюран. Тише!
СЦЕНА
ШЕСТАЯ
Те же, Принц, Зигфрид, Женевъев а, Оттилия,
Зигфрида, без сознания, раненного в голову, несут на са-
модельных носилках мастера Нимфенбургского фарфорового
завода,
Женевьева. Он умер?
Принц (склоняется над Зигфридом), Подождем, Робино побе-
жал за доктором. Та же рана, что шесть лет назад. Тот же
стрелок...
Старая дама. Убери Альберта-Вильгельма.
Принц. Зеркало...
Женевьева и Оттилия растерянно смотрят друг на друга.
Старая дама достает зеркало из сумочки, В то время как
принц подносит зеркало к его губам, Зигфрид открывает гла-
за. Снова закрывает.
Зигфрид. Кто ты?
Принц. Что вы сказали, Зигфрид?
138

Зигфрид. Кто это склонился надо мной и заглянул мне прямо
в глаза?
Женевьева. Никого нет, Жак.
Зигфрид. Нет, есть. У него повязка на лбу. У него глаза уми-
рающего. Нельзя позволять умирающим разгуливать по гос-
питалю и целовать раненых. Он еще здесь? Могу я открыть
глаза?
Принц отдает зеркало. Женевьева становится позади Зиг-
фрида, поддерживая подушку.
Зигфрид. Я хочу опять увидеть этого человека.
Принц. Не надо говорить, вы устанете.
Зигфрид. Я хочу его увидеть.
Зеркало снова подносят к его глазам.
Принц. Вон он.
Зигфрид. Так я и думал. Это был я... Этот умирающий был я.
Умрем же!.. Ты здесь, Женевьева?
Женевьева. Да. Позади тебя.
Зигфрид. Я готов был поклясться... Так приподнять мою голо-
ву, направить мой взгляд умели до сих пор только твои ру-
ки. На что же наводишь ты мой взгляд? Как тихо, пушек не
слышно... Мы далеко от фронта?
Женевьева. Довольно далеко.
Зигфрид. Не знаешь, отбили траншею Дельта? Мои товарищи
не говорили тебе?
Женевьева. Отбили.
Зигфрид. Всю целиком? Если только левое крыло, это ничего
не стоит. Оно слишком уязвимо... Все двадцать пять метров
целиком?
Женевьева. Все целиком.
Зигфрид. Тогда можно умереть... Женевьева, ты вся стоишь
тут, позади меня, или только твоя жалость?
Женевьева. Я здесь, вся целиком.
Зигфрид. Стань передо мной. Ты не изменилась за эти фрон-
товые полгода. Напротив, сейчас ты еще больше похожа на
139

себя. Ты похожа на собственную статую, если когда-нибудь
ты будешь ваять сама себя. Ты — единственный памятник,
какой я хотел бы видеть на своей могиле... Ты — памятник,
а я — мертвец, вполне терпимая судьба... Где мы? В замке?
Я думал, все французские замки разрушены.
Жевевьева. Этот сохранился.
Зигфрид. Мне повезло, я умираю в единственном замке, уце-
левшем на всем фронте! И шляпа уцелела, мадам. (Показы-
вает на Старую даму.) Какая красивая шляпа! Вот видите,
война не все разрушила... А вы кто, друзья мои?
Мастера. Мы мастера по фарфору.
Зигфрид. По фарфору. Вот почему вы так бережно несли ме-
ня, из-за этой наклейки на лбу: «Осторожно, бьется». Так
же вы снесете меня и в землю, друзья. С вами я могу быть
спокоен, меня не похоронят лицом вниз. (Показывает на
фарфор Старой дамы.) Это все сделали вы?
Мастер. Нет, это Жьен.
Старая дама. Ничего подобного, это Севр, парижский Севр.
Мастер. Это Жьен.
Зигфрид. Благодарение богу, в час кончины он дал еще чело-
веку силы интересоваться разницей между Севром и
Жьеном.
Мастер. Это очень просто. Сейчас я вал объясню.
Зигфрид. Незачем. Через час я узнаю все. И разницу между
лиможем и саксом, и между долгом и нарушением долга, и
между жизнью и прекращением жизни. А ты, друг... (Хочет
указать пальцем на Дюрана, увидел его рукав...) О, что это
за костюм? Какой ужасный цвет! Ты сменишь его, мой маль-
чик? Не выношу коричневый цвет.
Д ю р а н. Да, мсье.
Женевьева. Ты устал. Не говори столько, Жак... Помолчи...
Зигфрид. Дело в том, что я никогда столько не думал, дорогая.
Я не выношу коричневый цвет. Не отказываться же мне от
своих вкусов в последний час. Я чувствую, что коричневый
цвет замышляет против меня заговор, пытается смягчить
меня, воспользоваться моей слабостью... Моя мать была в
140

коричневом платье, когда умерла... Я не уступлю. Ничего не
поделаешь...
Мастер. Мы не мешаем вам?
Зигфрид. Нет. Против людей у меня больше нет никаких пре-
дубеждений,, никаких... Против животных, кажется, тоже.
Бог знает, любил ли я обезьян или крыс, но я без всякой
досады увидел бы, как они сотнями входят в комнату... Мо-
жешь впустить их, друг мой...
Д ю р а н. Хорошо, мсье...
Зигфрид. Впусти еще тоже... Ах, как его звали? Женевьева,
как звали того высокого блондина, который всегда толкал
нас в ресторане и подговаривал официанта не подавать нам
мясо на рашпере?
Женевьева. Марлан.
Зигфрид. Впусти Марлана... А тот, что изругал меня в газете?
Женевьева. Ребоне.
Зигфрид. А я всегда думал, он Робене. Какая у меня плохая
память. Впусти и Ребоне... (Указывая на картину.) А это кто?
Старая дама. Это Греви...
Зигфрид. Привет, дорогой президент моего отца. Ты, наверное,
явился вручить мне орден. Приятно получить свой крест от
того, кто столько вытерпел из-за креста почетного легиона.
В твоих руках он еще дороже... А ты, юная дева, кто ты?
Говори.
Оттилия. Я плохо знаю французский.
Зигфрид. А какой язык ты знаешь?
Оттилия. Немецкий.
Зигфрид. Ты немецкая сестра Женевьевы. Как твое имя?
Оттилия. Оттилия...
Зигфрид. Как мудро сделал бог, сотворив нации, придав тебе,
Женевьева, любимая, сотни обличий. Не плачьте... Я не ста-
ну повторять ваше имя. Смерть не коснется его моими
устами. Это может вынести только имя Женевьевы... Ты по-
зволишь мне впиться в него губами, Женевьева. Как сла-
док плод смерти, Женевьева!
Женевьева. Жак!
141

Зигфрид. Пусть введет он Марлана и Ребоне.
Ж е н е в ь е в а. Они входят, Жак.
Зигфрид. Нет, нет, пусть откроет дверь! Пусть единственные
мои два врага тоже присутствуют при церемонии. Пусть
поместит их между мастерами и милой дамой. Прошу толь-
ко, пусть они молчат. Лишь друзьям дозволено говорить со
мной сегодня... (Дюрану.) Вы поняли?
Дюран делает вид, будто открывает дверь и впускает посе-
тителей. Молчание.
Ты по-прежнему боишься, Женевьева?
Женевьева. Чего, Жак?
Зигфрид. Всего, чего ты боялась: моей скорости на виражах,
того, как я выбираю грибы или трублю в рог посреди ком-
наты?
Женевьева. По-прежнему, Жак.
Зигфрид. А смерти?
Женевьева. Нисколько не боюсь.
Зигфрид. Я тоже... Недостает еще моего первого учителя, того,
с кем связаны самые ранние мои воспоминания*. Пусть по-
торопится! Пусть придет поскорее с милыми старыми иг-
рушками... Ах, вот он входит...
Дюран делает вид, будто открывает дверь и вводит его.
О, Женевьева, сейчас я скажу тебе, что таится за этой тем-
ной дверью. Мне кажется, я открываю в себе совсем иную
память, воспоминания о той жизни, что предшествовала на-
шей, о жизни, что стерла мою жизнь в этом мире, о моей
жизни до того, как я стал человеком и твоим другом. Вос-
поминания всплывают из безмолвия, из вечно неизменных
движений. В бесконечной пустоте я обретаю все свои при-
вычки. Ты видишь, Женевьева, видишь?
Женевьева. Что?
Зигфрид. Если не видишь, значит, истинная память еще не
вернулась к тебе. Ты слышишь?
142

Женевьева. Что слышу, Жак?
Зигфрид. То, чего не слышат на этом свете... Теперь я знаю,
что такое жизнь, Женевьева.
Женевьева. Непосильная ноша.
Зигфрид. Ошибаешься. Легкое дуновение.
Женевьева. Свинцовый шлем.
Зигфрид. Крылатый венец.
Женевьева. Несправедливость...
Зигфрид. Рассвет...
Молчание.
Близится час завещания, Женевьева. Без наследства фран-
цузская смерть невозможна. Какая сладостная награда все
эти французские лица вокруг меня. Я хочу отдать то, что мо-
жет пережить меня. Что же такого особенного во мне самом я
могу завещать вам? Два, три, четыре дара, не больше. На-
чнем с вас, юная дева. Всякий раз, как я слышу слово «от-
рада»,— еще с дней моего детства, сам не знаю откуда взя-
лась у меня эта привычка,— я закрываю глаза, меня осеняет
радость. Вам завещаю я эту способность. Смертные произ-
носят гораздо чаще, чем думают,— закройте глаза, почув-
ствуйте сами,— слово «отрада».
Принц. Сейчас придет врач, друг мой. Не говорите так много.
Зигфрид. Вам завещаю я Андре Шартье. Это мой друг, сирота,
он умер двадцать лет назад. Только я один и знаю, что он
существовал. Женевьева найдет вам какую-нибудь фотогра-
фию, напоминание. Я оставляю вам хороший вклад... Же-
невьева?
Женевьева. Жак?
Зигфрид. Я ухожу. У меня больше нет времени. Ты сама раз-
дашь меня, пожалуй, хватит на всех: мою любовь к ветру,
к могучему ветру, уносящему за собой птиц, пригибающему
к земле можжевельник... Ты знаешь, сколько золотого песка
может набиться в складки человеческой души... Встряхни ее
хорошенько... Ты видишь, я больше не хочу говорить в пер-
вом лице. Сейчас я это сделаю в последний раз: я люблю
143

тебя. Кончено. Личное местоимение исчезло из твоей жизни,
Жак...
Входит врач, громкие шаги.
Женевьева. Вот и врач, Жак.
Зигфрид. Очевидно. Не смерть же входит такими шагами...
Пусть повременит немного, прежде чем наклониться ко мне,
пощупать пульс, выслушать сердце и, поднявшись, произне-
сти эти звучные и еле слышные слова: «он умер...» Пусть
повременит... Не более минуты... Ровно сколько надо, чтобы
принять еще одну гостью... Прощай, Женевьева. А ты ступай
к двери... Она уже поднимается...
Д ю р а н. Я ничего не слышу.
Зигфрид. Ты по эту сторону мирового слуха, друг мой. Ты не
можешь слышать... А ты, Жак, уже оглушен... Открой.
Д ю р а н. Готово...
Зигфрид. Нет! Нет! Открой по-настоящему. Для этой надо от-
крыть по-настоящему!
Д ю р а н. Открыто.
Зигфрид. Введи, друг мой.
Д ю р а н. Готово, мсье.
Зигфрид. Нет, нет, для этой гостьи надо открыть настежь...
Дюран распахивает дверь.
Настежь! Свое орудие она держит поперек двери. Она не
может пройти... Обе створки...
Тишина. Легкое дуновение.
Вот она... (Закрывает глаза.)
Врач (тяжелые шаги, наклоняется, выслушивает, идет к принцу,
встав почти лицом к публике, сдвигает каблуки).
Er ist gestorben К
Занавес
1 Он умер (нем.).

АМФИТРИОН-38
Комедия
в трех
действиях
Перевод
Ирины
Волевич

pi
i
It
Fl
xm
щ
1Щ^
1 ^1 :**
mm
*4шш£-

ДЕЙСТВУЮЩИЕ
ЛИЦА
ЮПИТЕР,
МЕРКУРИЙ,
СОЗИЙ.
ТРУБАЧ*
ВОИН*
АЛКМЕНА,
АМФИТРИОН,
ЭКЛИССИЯ.
ЛЕДА*
ЭХО,
ТАНЦОВЩИЦЫ,

ДЕЙСТВИЕ
ПЕРВОЕ
Терраса дворца.
СЦЕНА
ПЕРВАЯ
Юпитер, Меркурий.
Юпитер. Она там, мой Меркурий!
Меркурий. Где «там», Юпитер?
Юпитер. Видишь освещенное окно, в котором ветерок колышет
занавеску? Алкмена там. Стой, не двигайся! Может, нам по-
везет и мы увидим ее тень.
Меркурий. С меня, конечно, и тени хватит. А вот вы, Юпитер,
поистине достойны восхищения: с вашими-то безграничными
возможностями просиживать ночи напролет среди кактусов
и терновника, и ради чего?! — ради одной только тени Алкме-
ны, простой смертной! Ведь божественному взору Юпитера
ничего не стоило бы взять да проникнуть сквозь стены двор-
ца. А уж такая безделица, как ее туника...
Юпитер. ...И коснуться ее тела рукою невидимой, и сплестись
с ней в объятии неощутимом...
Меркурий. Да-да, вот ветер избрал такой же способ любви и
преуспевает в оплодотворении не меньше вашего.
Юпитер. Ах, Меркурий, ты ничего не смыслишь в земной
любви!
Меркурий. Да как же не смыслю, когда вы то и дело застав-
ляете меня принимать человеческий облик! Я даже иногда
влюбляюсь тотчас вслед за вами. Но обладание женщи-
ной — безумно хлопотное занятие: ведь нужно суметь оболь-
149

стить ее, потом раздеть, потом снова одеть, а коли взду-
маешь расстаться с любовницей, изволь сперва ей разонра-
виться. Уф, ну и работка!
Юпитер. Боюсь, ты так и не разобрался в ритуале любви к
смертной, женщине,— его положено строго соблюдать, и от
одного этого уже ощущаешь блаженство.
Меркурий. Ох уж этот мне ритуал...
Юпитер. Сначала ты настигаешь женщину плавным, но энер-
гичным шагом, соразмерным с ее поступью, и от единого
этого ритма в сокровенных глубинах плоти зарождается
взаимное влечение.
Меркурий. Ну само собой разумеется, это первая заповедь.
Юпитер. Затем прыжок — и твоя левая рука сжимает ей грудь,
в которой слиты воедино добродетель и готовность утра-
тить ее. Правой рукою ты прикрываешь ей глаза, дабы че-
рез тепло и линии твоей ладони тончайшим лепесткам
женских век передалось сперва твое желание, а вслед за ним
и намерения твои, и конечная цель. Согласись, нужно же
иметь хоть каплю жалости к женщине, которой ты соби-
раешься овладеть,— так пусть хоть закроет на это глаза!
Меркурий. Это вторая заповедь, и мне она давным-давно из-
вестна.
Юпитер. И наконец, пленив смертную таким способом, ты раз-
вязываешь ей пояс и укладываешь на ложе —с подушками
или без оных, смотря по тому, полнокровна она или нет.
Меркурий. Ничего не скажешь, это третья и последняя запо-
ведь.
Юпитер. Ну а дальше? Что ты испытываешь потом?
Меркурий. Что я испытываю потом? По правде говоря, ниче-
го особенного, все одно, что с Венерой, что с любой дру-
гой.
Юпитер. Но зачем же тогда спускаешься ты на землю?
Меркурий. Беру пример с людей,— от нечего делать. Здесь
такая плотная атмосфера и мягкая травка,— право, позави-
дуешь смертным. Приятно иногда приземлиться и размять
ноги, хотя все эти их железяки и даже живые существа так
150

пропахли бензином, что задохнуться можно, и потом, Земля,
как вам известно, единственная планета, где водятся хищ-
ники...
Юпитер. Взгляни на занавеску, скорей, скорей!
Меркурий. Вижу, это тень Алкмены.
Юпитер. О нет, пока еще не тень. То неуловимое, то призрач-
ное, что легло на край занавеси,— это тень ее тени.
Меркурий. Смотри-ка, раздвоилась! Да они там обнимались!
Увы! Не сын Юпитера так округлил ее силуэт, это всего-на-
всего ее супруг прижимался к ней! Ну и верзила! Вон он
опять обхватил и целует ее,— ишь заладил! Надеюсь, с ней
там и вправду ее муж,— а то мне просто обидно sa вас!
Юпитер. Да, это Амфитрион, ее единственная любовь.
Меркурий. Теперь понятно, почему вы отказались от вашего
божественного видения, Юпитер. Угадывать тень мужа,
прильнувшую к тени жены, куда легче, чем узреть их супру^
жескую игру, так сказать, воочию.
Юпитер. Она там, мой Меркурий,— радостная, влюбленная...
Меркурий. И весьма податливая, насколько можно судить от-
сюда...
Юпитер. И пылкая...
Меркурий. И вполне ублаготворенная, могу пари держать...
Юпитер. И верная.
Меркурий. Верная-то верная, только кому —супругу или са-
мой себе,— вот что мне интересно.
Юпитер. Тень исчезла... Алкмена, конечно, легла, распростер-
лась на ложе, чтобы забыться сном под пение счастлив-
цев — соловьев.
Меркурий. Не стоит завидовать этим птичкам, Юпитер. Уж
вам-то известно, как мало значат они для женщин, когда дело
доходит до любви. Вспомните, в кого только вы не превраща-
лись, чтобы понравиться женщине,— даже в быка, а вот в
соловья ни разу. Нет-нет, Главная опасность —в муже этой
хорошенькой блондинки.
Юпитер. Откуда ты знаешь, что она блондинка?
Меркурий. Она белокурая и розовая, лик ее рдеет как солнце,
151

грудь сияет как заря, ну... а там, где полагается, поработала
темная ночь.
Юпитер. Болтун! Ты что, подсматривал за ней?
Меркурий. Просто она недавно принимала ванну, и я на ми-
нуточку позволил себе обрести божественное зрение. Но вы
не гневайтесь, я уже снова близорук.
Юпитер. Ты лжешь, бесстыжие твои глаза! Ты и сейчас ее ви-
дишь! Даже на твое лицо явственно ложится отблеск сия-
ния, исходящего от этой женщины. Умоляю тебя, скажи, что
она теперь делает?
Меркурий. Ну вижу я ее, вижу...
Юпитер. Она одна?
Меркурий. Она склонилась над лежащим Амфитрионом. Сме-
ется, приподнимает его голову, целует ее и опускает на по-
душку. Ах, скажите, какой страстный поцелуй, она даже
сникла от изнеможения... Теперь она повернулась в нашу
сторону. Смотри-ка, я ошибся,—она, оказывается, всюду бе-
локурая!
Юпитер. А муж?
Меркурий. Брюнет, жгучий брюнет, а соски цвета абрикоса.
Юпитер. Болван! Я тебя спрашиваю, что он делает!
Меркурий. Оглаживает ее как молодую кобылу. Сами знаете,
он ведь знаменитый наездник.
Юпитер, А Алкмена?
Меркурий, Убежала со всех ног. Бзяла золотой кувшин, поти-
хоньку вернулась и собирается окатить мужа свежей водой.
Можете превратить ее в ледяную, если хотите.
Юпитер. Чтобы он возбудился?! Ни за что!
Меркурий. Ну в кипяток.
Юпитер. О, тогда мне казалось бы, что я ошпарил Алкмену,
ибо ее пылкая супружеская любовь делает мужа частью ее
самой.
Меркурий. Так как же вы намерены поступить с той частью
Алкмены, которая не зовется Амфитрионом?
Юпитер. Овладеть ею и оплодотворить.
Меркурий. Но каким образом? Овладеть честной женщиной
152

так же нетрудно, как и любой другой, главное — заманить ее
в укромное местечко и покрепче запереть дверь.. Полуот-
крытые двери —вот страж добродетели порядочной женщи-
ны.
Юпитер. Ну так каков твой план?
Меркурий. План божественный или человеческий?
Юпитер. А что, есть разница?
Меркурий. Видите ли, по божественному плану вы бы возвы-
сили ее до себя, возлегли с нею на облаках, а несколько
мгновений спустя она вновь очутилась бы под тяжестью
своего весьма весомого героя.
Юпитер. И так я лишил бы себя самого сладкого мига женской
любви.
Меркурий. Какого? Разве их несколько?
Юпитер. Я имею в виду взаимность!
Меркурий. Ах, взаимность! Нда... Тогда действуйте как чело-
век: пройдите по маршруту «дверь — постель — окно».
Юпитер. Но она любит только своего мужа!
Меркурий. Так примите облик мужа.
Юпитер. Да он от нее ни на шаг! Он вообще носа не высовы-
вает из дворца. Право слово, после тигров самые злостные
домоседы — это герои на отдыхе!
Меркурий. Но что вам стоит удалить его?! Есть отличный спо-
соб выставлять героев из дому.
Юпитер. Война, что ли?
Меркурий. Именно. Заставьте Фивы объявить кому-нибудь
войну.
Юпитер. Беда в том, что Фивы давным-давно замирились со
всеми своими врагами.
Меркурий. Подумаешь, какая важность,— ну так пусть воюют
с друзьями. Этакая небольшая дружеская услуга. И когда
только вы перестанете строить иллюзии по поводу своего
могущества! Мы боги, а значит, человеческие деяния нам
не по зубам. Здесь, на земле, мы не у себя, а в гостях, так
что на удачу особенно не рассчитывайте. Богу придется сот-
ворить тысячи и тысячи чудес, добиваясь от Алкмены того,
153

что самый неуклюжий поклонник запросто получил бы от
нее, чуточку покривлявшись. Так что послушайтесь меня:
повелите явиться воину с вестью о войне. Тотчас отправьте
Амфитриона в действующую армию, сами примите его об-
лик, меня, как только он отбудет, превратите в Созия, и я
по секрету от всех шепну Алкмене, что Амфитрион уехал
лишь для вида, но что он тайком вернется и проведет ночь
во дворце... Ого, сюда идут! Давайте-ка спрячемся, не то
нас обнаружат... Да нет, не надо специальной тучи, Юпитер,
у них здесь на земле имеется кое-что получше, дабы скры-
ваться от настырных кредиторов, от ревнивых мужей и даже
от повседневных эабот,— это гениальное демократическое
изобретение, впрочем, единственно удачное па этой плане-
те,— и зовется оно «ночь».
СЦЕНА
ВТОРАЯ
С о аий, Трубач, Воин.
Созий. Это ты нынче дежурный трубач?
Трубач. Я, с вашего позволения. А ты кто? Кого-то ты мне на-
поминаешь.
Созий. Вряд ли. Я Созий. Чего же ты ждешь, труби!
Трубач. Ао чем оно будет, ваше объявление?
Созий. Сейчас сам услышишь.
Трубач. Пропажа, что ли, какая приключилась?
Созий. Находка. Труби, говорят тебе!
Трубач. Ну да, так я и затрубил неизвестно о чем!
Созий. Эй, чего ты ломаешься? Все равно ведь трубишь на од-
ной только ноте!
Трубач. Так-то оно так, моя труба монотонна, а все же запом-
ните: эта нота — целый гимн, и сочинил его я.
Созий. Гимн?! На одной ноте?! Ну-ну, пошевеливайся, Орион
уже взошел.
154

Трубач. Так-то оно так, Орион взошел, а все же запомните:
среди монотонных трубачей нет мне равных, ибо, поднося
трубу к губам, я мысленно исполняю всю музыкальную те-
му, и мой единственный звук становиться ее заключитель-
ным звуком, а это придает ему ценную неожиданность и не-
ожиданную ценность.
С о з ий. Поторапливайся, не то город заснет.
Трубач. Так-то оно так, город заснет, а все же запомните: мои
коллеги прямо лопаются от зависти. Говорят, ученики в
школах трубачей из кожи вон лезут, чтобы блеснуть качест-
вом молчания, а не звучания. Так скажи мне, о какой утра-
те собираешься ты объявить, чтобы я мог сложить о ней
свою немую песнь.
С о з и й. Буду объявлять о мире.
Трубач. О каком мире?
С о з и й. О том, что называется мирным временем,— о перерыве
между войнами. Амфитрион приказал мне зачитывать фи-
ванцам по одной декларации — каждую ночь. Никак не из-
бавится от походной привычки все ставить с ног на голову.
Чего только у нас нет,— декларации о всевозможных сред-
ствах: от комаров, от ураганов, от икоты. Декларации об ур-
банизме, декларации о богах. Все виды срочных советов.
Сегодня настала очередь декларации о мире.
Трубач. Ага, понимаю. Это что-то весьма патетическое, возвы-
шенное...
С о з и й. Куда там, декларация-то скромненькая.
Трубач. Ну так слушай. (Подносит инструмент к губам, слегка
отбивает рукой такт и наконец трубит.)
С о з и й. Теперь моя очередь.
Трубач. Когда читают речь, поворачиваются лицом к слушате-
лям, а не к ее автору.
С о з и й. А если автор — государственный деятель! И потом все
равно все спят. Взгляни — ни одного огонька. Твоя единст-
венная нота не имела успеха.
Трубач, С меня достаточно, если они услышали мой неслышный
ITfflfTf,
155

Созий (с пафосом). О фиванцы! Вот единственная декларация,
которую вы можете прослушать, не вставая с постелей и да-
же не просыпаясь! Мой начальник, генерал Амфитрион, хо-
чет говорить с* вами о мире. Что может быть прекраснее, чем
мир?! Что может быть прекраснее, чем генерал, рассуждаю-
щий о мире?! Что может, наконец, быть прекраснее, чем гене-
рал, рассуждающий об оружии, мирно спящем в мирной ночи?!
Трубач. Что может быть прекрасней, чем генерал? Ясное дело...
Созий. Молчи ты...
Трубач. Два генерала!
За спиной Созия появляется вооруженный Воин гигантско-
го роста, он медленно поднимается по лестнице.
Созий. Спите спокойно, фиванцы! Сколь прекрасен сон на зем-
ле, которую не терзают военные траншеи, под охраной зако-
нов, которые никем не нарушаются, среди ворон, кошек,
собак и крыс, которым незнаком вкус человечины! Сколь
прекрасно сознание, что твое лицо —не маска, наводящая
ужас на людей иной расы, с иным цветом кожи или волос,
а просто овал, приспособленный прежде всего для улыбок и
смеха! Сколь прекрасно, вместо того чтобы карабкаться по
осадным лестницам, неспешно восходить к Морфею по сту-
пенькам завтраков, обедов и ужинов! Сколь прекрасно, не
мучаясь угрызениями совести из-за убитых твоей рукой,
вести внутри себя нежную гражданскую войну ощущений,
мечтаний, страстей! Спите же! Когда вы, раскинув руки, от-
даетесь сну, самые роскошные доспехи выглядят убого в
сравнении с вашими нагими беспомощными телами, укра-
шенными одним лишь пупком. Никогда еще ночь не была
столь светла, столь благоуханна, столь безмятежна! Спите
спокойно!
Трубач. Что ж делать, будем спать.
Воин преодолевает последние ступени и подходит к ним.
Созий (вынимает свиток и читает). «Меж Илисусом и его при-
током нами захвачен в плен козел, переправившийся из
156

Фракии... Меж Олимпом и Тайжетом мы расторопно и умело
засеяли клин,—семена уже дали всходы, которые вскоре
заколосятся... там же выпущены в жасмин два пчелиных
роя... На берегах Эгейского моря все спокойно, и вид волн и
светил не вселяет более смятения в сердца... На архипелаге
же мы перехватили тысячу сигналов от храмов к звездам,
от деревьев к домам, от животных к людям,— над их рас-
шифровкой веками будут биться наши мудрецы. Грядут
столетия мира! Будь проклята война!»
Воин останавливается за спиной Созия.
Воин. Что ты сказал?
Созий. Сказал то, что мне и велено было говорить: будь про-
клята война!
Воин. А знаешь ли, кому ты это говоришь?
Созий. Нет.
Воин. Воину!
Созий. Видишь ли, войны бывают разные...
Воин. Но воины все одинаковы. Где твой хозяин?
Созий. Вон в той комнате, в единственной, где еще горит свет.
Воин. Доблестный генерал! Он изучает план будущей кампании?
Созий. Ну как же, конечно! Он его там холит и лелеет.
Воин. Какой великий стратег!
Созий. Он кладет его рядышком с собой на ложе и покрывает
поцелуями.
Воин. Впервые слышу о таком методе... Поспеши вручить ему
это донесение. Пусть он оденется. Пусть он поторопится.
Его доспехи наготове?
Созий. Между нами говоря, слегка заржавели,—правда, он об-
новил на них заклепки.
Воин. Так чего же ты мнешься?
Созий. Не мог бы ты подождать до утра, а? Ведь даже его ло-
шади уже спят, лежа на боку, совсем как люди,— столь без-
мятежен сегодня мир. Сторожевые псы и те храпят, забив-
шись в будку, на которой дремлет сова.
Воин. Животные не правы, доверяясь миру людей.
157

Созий. Прислушайся! От моря, от селений, отовсюду струится
еле различимая музыка. Старики говорят: это песнь мира.
Воин. Вот в такие-то минуты и разражается война.
Созий. Война?!
Воин. Афиняне собрали войска и вторглись в пределы Фив.
Созий. Не может быть, ведь это наши союзники!
Воин. Называй их союзниками, коли угодно. Значит, на нас на-
пали союзники. Они берут заложников, эти наши союзники.
Они их пытают. Буди Амфитриона!
Созий. Ах, да ведь мне придется пробудить его не только от сна,
а от счастья! Вот уж действительно не везет! И это в ту
самую ночь, когда я огласил декларацию о мире!
Воин. Твоей декларации ни одна живая душа не слышала. Иди
же, а ты, трубач, останься. Бери трубу!
Совий уходит.
Трубач. О чем оно будет, ваше объявление?
Воин. О войне.
Трубач. Ага, понимаю. Это что-то весьма патетическое, возвы-
шенное...
Воин. Нет, наоборот, самое что ни на есть обычное.
Трубач трубит.
Воин (перегнулся через балюстраду, громогласно). Проснитесь,
фиванцы! Вот единственная декларация, которую нельзя
прослушать во сне! Пусть каждый, чье тело сильно и глад-
ко, услышав мой призыв, оторвется от своей потеющей и
пыхтящей половины, сплетенной с ним в темноте. Вставай-
те! К оружию! Прибавьте к своему весу тяжкий груз метал-
ла, и да сольется его чистый звон с воинственным кличем
людской отваги! Что стряслось, спрашиваете вы? Война!!!
Трубач. Ох, и вопят же они!
Воин. Война — это равенство, это братство, это свобода! Вы,
бедняки, голодранцы, с которыми сурово обошлась судьба,—
идите, взыщите за нее с врагов! Вы, богачи, спешите познать
высшее наслаждение — разыграть в схватке с судьбой ваши
158

сокровища, ваши утехи, ваших любовниц, свободу вашей
родины! Вы, игроки, поставьте на карту свою жизнь! Вы,
безбожники и святотатцы,— на войне дозволено все,—так
оттачивайте же свои мечи на статуях самих бессмертных
богов, устанавливайте любые законы, берите любых жен-
щин! Вы, лентяи, марш в траншеи! Ведь война —триумф
лени! Вы, дельцы, торопитесь,— вас ждет интендантство!
Вы, любители красивых детей,— ведомо ли вам, что после
войны каким-то чудом рождается больше мальчиков, чем
девочек,— если не считать детей Амазонок! ...А! Я вижу, мой
военный клич уже зажег лампу вон в той лачуге! Вон и вто-
рая, третья, вот и все зажглись. Первый огонь войны, первое
зарево, вставшее над мирной жизнью, о, как ты прекрасно!
Вставайте, стройтесь! Вас удостоили великой чести — поды-
хать от голода и жажды во имя отчизны, барахтаться в гря-
зи во имя отчизны, дать себя зарезать во имя отчизны,—
так кто же осмелится предпочесть столь славной доле покой
и сытость в тылу?!
Трубач. Я!
Воин. А впрочем, не бойтесь ничего. Эти штафирки вечно цугают
военных ужасами войны. Я же заверяю вас, что на сей раз
сбудется наконец упование каждого солдата, уходящего вое-
вать: по велению богов на этой войне вовсе не будет уби-
тых, а будут только раненые в левую руку,— sa исключением
левшей. Стройтесь же в роты! Вот главная заслуга роди-
ны,—она крепко сплачивает миллионы разрозненных лич-
ностей в единую массу и гонит их сражаться не на дуэльную
лужайку, а на поле битвы. О! Позор миру, который доволь-
ствуется смертью одних стариков, больных и увечных, то-
гда как война косит подряд молодых воинов, достигших
расцвета сил и здоровья... Да! Вот еще что: выпейте и заку-
сите слегка перед уходом. О! Не прекрасно ли вкушать ос-
татки заячьего паштета, запивая его белым вином, на глазах
у рыдающей супруги и детей, вылезающих из постели в том
же порядке, в каком они появлялись из небытия на свет бо-
жий?! Будь благословенна война!
159

Трубач. А вот и Созий.
Воин. Твой господин готов?
Созий. Он-то готов. Вот госпожа моя не так чтобы совсем гото-
ва. Легче надеть военный мундир, чем одежды разлуки.
Воин. Она из тех жен, что проливают слезы?
Созий. Нет, из тех, что улыбаются. Но лучше уж слезы, чем та-
кая улыбка. Вот они идут...
Воин. В путь!
СЦЕНА
ТРЕТЬЯ
Алкмена, Амфитрион.
Алкмена. Я люблю тебя, Амфитрион.
Амфитрион. Я люблю тебя, Алкмена.
Алкмена. В том-то и дело Если бы мы хоть чуточку ненави-
дели друг друга, эта минута была бы не такой горькой.
Амфитрион. Что ж тут скрывать, моя обожаемая жена, мы
совсем не питаем ненависти друг к другу.
Алкмена. Когда ты со мной, ты уносишься мыслями вдаль, ибо
ты уверен в своей жене,—так вспомнишь ли ты обо мпе,
когда будешь далеко? О, поклянись, что вспомнишь!
Амфитрион. Я уже думаю о тебе, дорогая.
Алкмена. Не оборачивайся же все время к луне! Я ревную к
ней. Ну что хорошего сулит тебе этот холодный пустой
шарик?!
Амфитрион. А эта белокурая головка?
Алкмена. Две вещи дарю я тебе — аромат и воспоминание. Как!
Ты побрился? С каких это пор мужчины бреются, уходя на
войну? Ты надеешься, что гладкая кожа обратит в бегство,
твоих врагов? ]
Амфитрион. Да нет, я ведь все равно опущу забрало, а на
нем — Медуза. I
Алкмена. И это единственное женское лицо, на которое я по|
160

зволяю тебе смотреть. О, ты порезался, у тебя кровь на щеке!
Дай, я выпью эту каплю, первую каплю крови нынешней
войны. Вы еще пьете кровь врагов там, на поле битвы?
Амфитрион. О да, взаимно, за наше здоровье.
Алкмена. Не шути так! Опусти скорее забрало, я хочу увидеть
тебя таким, каким ты предстанешь взорам врагов.
Амфитрион. Приготовься содрогнуться от ужаса.
Алкмена. Ах, мне не страшна Медуза, когда она смотрит твои-
ми глазами. Тебе нравится, как у нее заплетены волосы?
Амфитрион. Это не волосы, это змеи, отлитые из чистого зо-
лота.
Алкмена. Настоящее золото?!
Амфитрион. Чистейшее, а эти два камня — изумруды.
Алкмена. О мой ветреный муж, как ты кокетничаешь с вой-
ной! Ты надеваешь для нее драгоценности, ты бреешься...
А на мою долю остается щетина, позолоченные железки...
Из чего сделаны твои поножи?
Амфитрион. Из серебра. А насечки платиновые.
Алкмена. Они не жмут тебе? Твои стальные наколенники го-
раздо более гибки и удобны для бега.
Амфитрион. А ты когда-нибудь видела бегущих генералов?
Алкмена. Я вижу другое: на тебе нет ни одного моего подарка.
Ты оделся как на свидание с другой женщиной. Признайся,
ты идешь сражаться с Амазонками! Если ты падешь от руки
этих бесноватых, мой дорогой супруг, на тебе не найдут ни
единого украшения, ни единого амулета с именем твоей
жены. Ах, мне досадно! Дай я хоть укушу тебя в руку,
прежде чем ты покинешь меня! Что за туника на тебе под
кирасой?
Амфитрион. Розовая, с черными галунами.
Алкмена. Ах, так это она светится в разъемах доспехов при
каждом твоем вздохе?! Ты одет как утренняя заря. Вздохни,
вздохни еще раз и дай мне хоть мельком увидеть твое
сияющее тело среди мрака этой печальной ночи... Ты не то-
ропишься уходить, значит, ты любишь меня?
Амфитрион. Да, я жду лошадей.
6 Жан Жироду 161

Алкмена. Подними повыше свою Медузу. Пусть увидят ее
звезды... Смотри, они сразу васияли вдвое ярче. Счастливи-
цы, они будут указывать тебе путь!
Амдитрион. Генералы не читают свой путь по звездам.
Алкмена. Ах да, это делают адмиралы. Выбери одну из звезд,
и будем оба глядеть на нее в этот ночной час. Соединим
наши взгляды хотя бы таким банальным и далеким путем.
Амфитрион. Я выбираю Венеру, нашу общую знакомую.
Алкмена. Нет, я не доверяю Венере. Обо всем, что касается на-
шей любви, я позабочусь сама.
Амфитрион. Вот Юпитер — тоже красивое имя.
Алкмена. А есть ли звезды без имени?
Амфитрион. Вон та, маленькая,— астрономы называют ее
безымянной звездой...
Алкмена. И это тоже имя... Которая же из них освещала твои
победы? Расскажи мне о своих победах, дорогой. Как ты их
одерживаешь? Доверь их тайну своей жене. Не правда ли,
ты сражаешься с моим именем на устах, сокрушая им вра-
жеские ряды, позади которых осталось последнее достоя-
ние, что прячут у себя за спиной,—жена, дом, дети?
Амфитрион. Вовсе нет, моя дорогая.
Алкмена. Так расскажиI
Амфитрион. Значит, так: сперва я смыкаю левое крыло с
правым, затем раскалываю их правое крыло тремя четвертя-
ми моего левого, а затем непрерывно атакую оставшейся
четвертью левого крыла,— вот так я и побеждаю.
Алкмена. Какой прекрасный птичий бой! Сколько же битв ты
выиграл так, о мой орел?
Амфитрион. Одну, одну-единственную.
Алкмена. О возлюбленный супруг, эта единственная победа
принесла тебе больше славы, чем другим — целая победонос-
ная жизнь! Но завтра ты одержишь вторую, не правда ли?
И ты ведь вернешься, тебя не убьют!
Амфитрион. Спроси у судьбы.
Алкмена. Нет, тебя не убьют. Это было бы слишком несправед
ливо. Генералы и военачальники не должны погибать.
162

Амфитрион. Это еще почему?
Алкмена. Как «почему»? Потому что у них самые красивые
жены, самые роскошные дворцы, самая громкая слава.
У тебя самая массивная золотая посуда во всей Греции, до-
рогой. Из-под такого груза человеческой жизни выпорхнуть
не под силу. И наконец, у тебя есть Алкмена.
Амфитрион. Да, и мысли об Алкмене помогут мне убить по-
больше врагов.
Алкмена. А как ты их убиваешь?
Амфитрион. Я пронзаю их своим дротиком, пригвождаю к
земле копьем и, погрузив им в горло меч, оставляю его в
ране.
Алкмена. Так после каждого убитого врага ты остаешься без-
оружным, как пчела, потерявшая жало? Я больше не смогу
спать спокойно, твой метод чересчур опасен. Много ли вои-
нов ты убил таким приемом?
Амфитрион. Одного, одного-единственного.
Алкмена. Как ты велпкодушен, дорогой! Но он был царем или
генералом?
Амфитрион. Нет, то был простой солдат.
Алкмена. Как ты скромен! Ты не из тех снобов, которые даже
в смерти делят людей на сословия. Даровал ли ты ему хоть
одно мгновение между копьем и мечом, чтобы он узнал тебя
и понял, какую честь ты ему оказываешь?
Амфитрион. Да, он умоляюще смотрел на мою Медузу и сла-
бо, боязливо улыбался окровавленным ртом.
Алкмена. Назвал ли он тебе свое имя перед тем, как умереть?
Амфитрион. Нет, то был неизвестный солдат. Таких доволь-
но много — в отличие от звезд.
Алкмена. Ах, почему он не назвал себя?! Я бы воздвигла ему
памятник во дворце и возлагала на него цветы и приноше-
ния. Ни одну тень в царстве Плутона не почитали бы выше,
чем тень убитого моим супругом! О дорогой муж, как я ли-
кую, зная, что ты человек одной победы, одной жертвы!
Быть может, потому тебе суждено всю жизнь быть мужем
лишь одной женщины. Вон твои кони! Поцелуй меня.
••
163

Амфитрион. Нет, у меня иноходцы... Но я все равно могу
поцеловать тебя. Спокойно, дорогая, не прижимайся ко мне
слишком пылко, у меня кругом железо, Как бы не наса-
жать синяков...
Алкмена. Ты меня чувствуешь сквозь кирасу?
Амфитрион. Я слышу биение твоей жизни и ощущаю тепло
твоего тела, во все поры моей кожи и разрезы одежды, куда
может проникнуть стрела, проникаешь сейчас ты.
Алкмена. Тело — та же кираса. Часто, лежа в твоих объятиях, я
чувствовала, что ты холоднее и дальше от меня, чем сейчас.
Амфитрион. Часто в моих объятиях ты была холоднее и пе-
чальнее, чем сегодня. А ведь я тогда собирался на охоту —
не на войну. Ну вот ты и улыбнулась. Я бы сказал, что объ-
явление этой войны исцелило тебя от какой-то тайной гру-
сти.
Алкмена. Недавно утром под нашим окном заплакал ребенок.
Ты не видишь в этом дурное предзнаменование?
Амфитрион. Боги шлют предзнаменования ударом грома в
ясном небе и еще в виде тройной молнии.
Алкмена. Небо было ясным, когда плакало дитя. Для меня это
худший признак.
Амфитрион. Не будь суеверной, Алкмена. Придерживайся
официальных примет чуда. Может, твоя служанка разроди-
лась дочерью — уродиной или шестипалой?
Алкмена. Нет. Но сердце мое сжималось и слезы текли по ще-
кам, когда я силилась улыбнуться. Мне чудилось, что над
нашим счастьем нависла страшная угроза. Благодарю бо-
гов — они послали нам всего лишь войну, и я почти утеше-
на,—лучше уж война, чем другая, неведомая опасность.
Это всего-навсего война!
Амфитрион. А чего же нам бояться, кроме войны? Нам повез-
ло: мы молоды, мы живем на молодой планете, где и злодей-
ства-то пока самые немудреные — насилия, отцеубийства,
кровосмешения. Мы окружены всеобщей любовью. Стоит нам'
захотеть, и мы победим даже смерть. Так что же может нам
угрожать?
164

Алкмена. Наша любовь под угрозой, Я боюсь, что ты мне изме-
нишь. Мне все время чудится, что ты в объятиях другой
женщины.
Амфитрион. Одной или многих?
Алкмена. Одна или тысяча — какая разница?! Для Алкмены
ты был бы потерян навсегда. Любая измена смертельно ос-
корбляет любовь.
Амфитрион. Ты прекраснейшая из гречанок!
Алкмена. Вот я и боюсь не гречанок, а богинь или иностранок.
Амфитрион. Что-что?
Алкмена. Начать хоть с богинь. Они рождаются из облака или
из волн,—с бело-розовой кожей, хотя у них нет ни румян,
ни пудры, с нежной грудью и небесным взором; внезапно
они обвивают вас ногами и цепкими руками в нерасплетае-
мом объятии. О, как, должно быть, трудно сопротивляться
им!
Амфитрион. Ну да, мало кто устоял бы... кроме меня, разу-
меется.
Алкмена. Но они богини, а потому гневаются из-за пустяков
и требуют обожания. Они тебе не понравились бы, прав-
да?
Амфитрион. Да мне и иностранки не пришлись бы по вкусу.
Алкмена. Но ты бы им пришелся по вкусу! Они посягают на
каждого женатого мужчину, они отнимают мужей у жен-
щин, у славы, у науки! Когда они являются в наши города
со своим великолепным багажом — одни красавицы, полуоб-
наженные, в шелку и мехах, другие уродливые, но несущие
свое уродство смело, как красоту, оттого, что это иноземное
уродство,— так вот, когда они приходят, наступает конец
всему —армии, искусствам, семейному покою. Ибо неведо-
мые ароматы влекут мужчин сильнее, чем запах родного
очага. Как магнит, чужеземки притягивают к себе драгоцен-
ные камни, древние манускрипты, редкостные цветы и руки
мужчин. И они сами себя обожают, потому что взирают на
себя только глазами других. Вот чего я боялась, дорогой
мой муж, вот отчего тревожили меня предзнаменования.
165

Я пугалась названий времен года, фруктов и развлечений,
произносимых с иностранным акцентом, меня страшили все
проявления любви с незнакомым привкусом или с непри-
вычной смелостью: я опасалась чужеземок. А пришла вой-
на — почти подруга. И это ей я обязана тем, что не пла-
чу.
Амфитрион. О Алкмена, милая жена моя, будь спокойна!
Когда я с тобой, ты моя чужеземка, а через час, в гуще боя,
я вспомню о тебе как о жене. Жди же меня без страха.
Я скоро вернусь, и на этот раз уже навсегда. Ведь о каждой
войне говорят, что она самая последняя на земле. А войны
между соседями тем более долго не тянутся. Мы будем сча-
стливо жить в нашем дворце, а когда состаримся и одряхле-
ем, попросим богов не отнимать у нас жизнь, но превратить
в деревья, как Филемона и Бавкиду.
Алкмена. Тебе нравилось бы менять листья каждый год?
Амфитрион. А мы выберем вечнозеленые деревья. Вот, напри-
мер, лавр мне очень даже к лицу.
Алкмена. И мы засохнем, и нас спилят и сожгут...
Амфитрион. Но пепел моих ветвей и коры смешается с твоим.
Алкмена. Если так, отчего бы не смешать пепел наших тел и
кости после нашей человеческой жизни?
Слышен конский топот.
Амфитрион. А вот теперь это они. Мне пора.
Алкмена. Кто «они»? Твое честолюбие, твоя гордость воена-
чальника, твоя жажда бойни и приключений?
Амфитрион. Нет, просто-напросто Элафоцефал и Гипсипила,
мои кони.
Алкмена. Тогда уезжай. Пусть уж лучше тебя увлекут вдаль
эти мощные звери.
Амфитрион. И больше ты ничего мне не скажешь?
Алкмена. Да разве я не все сказала? Что же говорят другие
жены?
Амфитрион. Они стараются шутить. Они подают мужу щит,
возглашая: «Возвращайся с ним или на нем!» Они кричат:
166

«Да не устрашишься ты ничего, кроме того, что небо упадет
тебе на голову!» Неужто моя жена неспособна придумать ка-
кую-нибудь возвышенную штуку вроде этих?1
Ллкмена. Боюсь, что нет. Не люблю я изречений, предназна-
ченных для потомства. Мне едва хватит сил шепнуть слова,
которые неслышно умрут на твоей груди, едва достигнув
ее: «Амфитрион; я люблю тебя, Амфитрион, возвращайся ско-
рее!» Впрочем, во фразе не хватает места для других слов,
если в начале произнесено твое имя,— оно такое длинное!
Амфитрион. Ну так ставь его в конце. Прощай, Алкмена!
Алкмена. Амфитрион!
Она стоит минуту, облокотившись на балюстраду и прислу-
шиваясь к удаляющемуся топоту копыт, дат ем направляет-,
ся к дверям. К ней подходит Меркурий, принявший об-
лик Сошия.
СЦЕНА
ЧЕТВЕРТАЯ
Алкмена, Меркурий под видом Созия.
Меркурий. Алкмена, госпожа моя!
Алкмена. Что тебе, Созий?
Меркурий. У меня к вам поручение от моего господина.
Ллкмена. Как?! Да он еще и двух шагов не успел отъехать!
Меркурий. Да, верно. Но — тише! — никто не должен знать.
Мой господин велел передать вам, во-первых, что он только
для виду отправился на войну, и, во-вторых, что он вернется
нынче ночью, едва лишь отдаст необходимые распоряжения.
Генеральный штаб расквартирован всего в нескольких лье,
война, кажется, будет не особенно кровопролитной, и Амфит-
рион собирается каждую ночь совершать этот пробег, кото-
рый, повторяю, следует держать в тайне.
Алкмена. Я не понимаю тебя, Созий.
167

Меркурий. Мой господин велел передать вам, царица, что он
только сделал вид, что уезжает...
Алкмена. Как же ты глуп, Созий, и как плохо знаешь, что та-
кое тайна! Либо делай вид, что она тебе неизвестна, либо и
вправду забудь о ней в тот самый миг, как тебе ее дове-
рили.
Меркурий. Прекрасно сказано, царицаI
Алкмена. Впрочем, я и так ни слова не поняла из всего, что
ты тут наговорил.
Меркурий. Будьте наготове, царица, и ждите моего господи-
на, так как он поручил мне передать вам...
Алкмена. Замолчи, ради богов, Созий, ты мне надоел. (Выхо-
дит.)
Меркурий подает знак Юпитеру, вызывая его на сцену.
СЦЕНА
ПЯТАЯ
Юпитер в образе Амфитриона, Меркурий под видом
С о зил.
Меркурий. Вы слышали, Юпитер?
Юпитер. Какой такой Юпитер?! Я Амфитрион!
Меркурий. Ну, меня-то вы не проведете, я бога и за двадцать
шагов узнаю.
Юпитер. Да? Но ведь это точная копия его одежды!
Меркурий. Как будто в одежде дело! Впрочем, вы и по поводу
одежды заблуждаетесь,-* вот взгляните-ка! Сами вылезли из
терновника, а на платье ни единой колючки. Да и как я ни
присматриваюсь, я не вижу на нем ни складочек, ни потер-
тостей, а они бывают и на изделиях лучших марок, даже на
ненадеванных. Ваши ткани — вечны! С первого взгляда
видно, что они водоотталкивающие, не садятся при стирке,
и что даже ламповое масло не оставит на них и пятнышка.
Это весьма подозрительное чудо для такой рачительной хо-
зяйки, как Алкмена, и вам ее не обмануть. Повернитесь-ка!
168

Юпитер. Повернуться? Куда?
Меркурий. Да-да, повернитесь! Боги, как мужчины, убеждены
в том, что женщины видят их только с фасада. Вот они и
украшают один фасад: лицо —усами, грудь — пластронами,
живот — брелками. И вам невдомек, что женщины притворя-
ются, будто они ослеплены блеском ваших глаз, а сами в
это время коварно изучают вас со спины. Именно по спине
своего любовника, когда тот встает с ложа и уходит, имен-
но по этой нелгущей, по этой согбенной и обессиленной спи-
не угадывает женщина его слабоволие или усталость. Вы
же, наоборот, со спины выглядите импозантнее, чем спере-
ди,— надо бы это подправить.
Юпитер. Боги никогда не поворачиваются спиной, а кроме то-
го, будет темно, Меркурий.
Меркурий. Это как знать! Какая же темнота, если от вас бу-
дет исходить божественное сияние?! Никогда Алкмена не
признает своего мужа в эдаком блестящем человекообразном
светляке.
Юпитер. Но все мои любовницы верили...
Меркурий. Да ни одна, если уж начистоту. Вам и самому нра-
вилось иногда разоблачить себя каким-нибудь простеньким
чудом: вот вспомните, как вы вдруг начинали светиться и
мерцать, затмевая эти их лампы с коптящими фитилями!
Юпитер. Богу тоже иногда хочется, чтобы его полюбили ради
него самого.
Меркурий. Боюсь, что Алкмена откажет вам в этом удоволь-
ствии. Лучше уж держитесь параметров ее мужа.
Юпитер. Я сперва так и сделаю, а там посмотрим. Ибо ты не
поверишь, дорогой Меркурий, на какие сюрпризы способны
эти так называемые верные жены! А тебе, конечно, известно,
что я влюбляюсь исключительно в верных жен. Ведь я еще
и бог справедливости и полагаю, что бедняжки имеют право
па такое утешение, тем более что некоторые из них втайне
очень на него рассчитывают.- Верные жены —это те, что
ждут от весны, от книг, от благовоний и от земных катак-
лизмов тех наслаждений, которых неверные жены ищут у
169

любовников. Короче говоря, они изменяют супругу с целым
светом,— разве что не с мужчинами. Вряд ли Алкмена ока-
жется исключением из этого правила. Сперва я выполню
супружескую повинность Амфитриона, и сделаю это как
можно основательнее, а затем ловкими расспросами о цве-
тах, о животных, о стихиях я выпытаю, что именно дразнит
ее воображение, приму соответствующую форму и буду
любим ради себя самого... Теперь мои одежды в поряд-
ке?
Меркурий. Да у вас и тело должно быть без сучка, без задо-
ринки. Выйдите-ка на свет, я прилажу на вас человеческую
оболочку... Поближе, ничего не видно.
Юпитер. Глаза у меня хороши?
Меркурий. Покажите... Гм, цвет ириса — это, конечно, прек-
расно, но где же у вас роговица? И потом вы забыли о слез-
ных железах, а вдруг вам понадобится заплакать?! Кроме
того, они у вас чересчур уж блестящие, будто в вашей че-
репной коробке не простой оптический нерв, а какой-то
сверхмощный источник света... Вы думаете, человеческий
взгляд сияет как солнце? Ошибаетесь, Юпитер, я бы, ско-
рее, сравнил его свет с кромешной тьмой у нас, на Олимпе.
Даже у ночных убийц — и у тех глаза тусклы, как ночники.
А зрачки? Неужели вы раньше никогда не сотворяли себе
зрачки?
Юпитер. Нет, всегда забывал. Зрачки — это вот так?
Меркурий. Только не надо фосфора. К чему эти кошачьи гла-
за? Они блестят даже сквозь закрытые веки. В них невоз-
можно долго смотреть. Придайте им глубину.
Юпитер. Цвет авантюрина с его золотыми блестками будет
здесь в самый рав.
Меркурий. Перейдем к коже.
Юпитер. А чем тебя не устраивает моя кожа?
Меркурий. Слишком она у вас нежная и гладкая, точь-в-точь
как у младенца. Вам нужна кожа, которую тридцать лет
дубил ветер, солило море,—короче, надо, чтобы она имела
вкус, так как уж будьте уверены, ее попробуют и на вкус
170

Прежние ваши женщины ничего не говорили, обнаружив,
что кожа Юпитера была сладкой, как детское тельце?
Юпитер. Не знаю, во всяком случае, от этого их ласки не ста-
новились более материнскими.
Меркурий. Нда, такой кожи надолго не хватит. Да и ушить ее
не мешало бы, она на вас болтается, как на вешалке.
Юпитер. Как все это утомительно!.. О, вот сейчас у меня заби-
лось сердце, вздулись артерии, опали вены! Я стал чем-то
вроде губки, пропитанной кровью. Жизнь бьется во мне, как
птица в клетке. Надеюсь, мои бедные смертные ничего тако-
го не испытывают?
Меркурий. Только в миг их рождения и в час смерти.
Юпитер. Крайне неприятное ощущение — сознавать, что каж-
дую минуту в тебе что-то рождается, а что-то умирает.
Меркурий. Причем неизвестно, что лучше.
Юпитер. Ну теперь-то я похож на человека?
Меркурий. Пока не очень. Что я вижу прежде всего в настоя-
щем живом человеке? То, что он непрерывно меняется, не-
удержимо старится. Даже блеск в его глазах постепенно
меркнет.
Юпитер. Ну-ка попробуем... Непривычно, конечно, но я стану
почаще повторять себе: я смертен, я смертен, я смер...
Меркурий. Ой-ой-ой! Не так быстро! Мне видно, как растут у
вас волосы, удлиняются ногти, углубляются морщины. Нет-
нет, помедленней, и потом: регулируйте сердцебиение.
С такой частотой сердце колотится только у кошек и собак.
Юпитер. Ну а теперь?
Меркурий. А теперь чересчур затормозили. Такой пульс бы-
вает у рыб. Так... так... Вот! Вот она — золотая середина, та
иноходь, по которой Амфитрион узнает своих коней, а Алк-
мена — сердце своего мужа.
Юпитер. Что еще ты мне посоветуешь на прощание?
Меркурий. А про мозг забыли?
Юпитер. Мой мозг?
Меркурий. Ну да, да, ваш! Надо срочно заменить в нем боже-
ственные понятия человеческими. О чем вы думаете? Во что
171

верите? Каковы ваши взгляды на вселенную теперь, когда вы
человек?
Юцитер. Мои взгляды на вселенную? Ну..* я верю, что наша
земля — плоская, что вода — это просто вода, а воздух — про-
сто воздух, и вообще все в природе устроено как надо —
разумно и навечно. Правильно?
Меркурий. Еще вопрос: нравится ли вам носить волосы на
пробор и закреплять их фиксатуаром?
Юпитер. А ведь верно, нравится!
Меркурий. Убеждены ли вы в том, что лишь вы один сущест-
вуете и что один вы уверены в собственном существовании?
Юпитер. Знаешь, это даже курьезно — быть настолько замуро-
ванным в самом себе!
Меркурий. Верите ли вы, что когда-нибудь умрете?
Юпитер. Конечно, нет! Вот моим друзьям суждено умереть,
беднягам. Но только не мне!
Меркурий. Забыли ли вы всех женщин, которых любили рань-
ше?
Юпитер. Я? Любил? Я никогда и никого не любил! Никого, кро-
ме Алкмены!
Меркурий. Прекрасный ответ! Что вы думаете о небе?
Юпитер. Я уверен, что оно принадлежит мне,— причем в гораз-
до большей степени теперь, когда я стал смертным, чем ког-
да я был Юпитером. Я думаю, что эта солнечная система
ничтожно мала, а земля огромна, и я твердо знаю, что я
прекрасней Аполлона, отважней и любвеобильней Марса, и
впервые я верю, я вижу, я ощущаю себя неизмеримо выше
богов.
Меркурий. Ну вот, теперь вы действительно стали человеком.
Действуйте! (Исчезает.)

СЦЕНА
ШЕСТАЯ
Алкмена на своем балконе. Юпитер в облике Амфит-
риона.
Алкмена (она так и не ложилась). Кто там стучит? Кто потре-
вожил мой сон?
Юпитер. Неизвестный, которого вы с удовольствием повида-
ете.
Алкмена. Я не знаюсь с незнакомцами.
Юпитер. Это один генерал...
Алкмена. А почему генералы бродят так поздно по дорогам?
Они дезертировали? Или они разбиты?
Юпитер. Они наголову разбиты любовью!
Алкмена. Вот что их ждет, когда они избегают сражений с
другими генералами. Кто вы?
Юпитер. Я твой любовник.
Алкмена. Вы говорите с самой Алкменой, а не с ее прислуж-
ницей. У меня нет любовника. Чему вы смеетесь?
Юпитер. А не ты ли только что открыла окно и с тоской смот-
рела в ночь?
Алкмена. Вот именно, я смотрела в ночь. Я даже могу ска-
зать, какая она,— нежная и прекрасная.
Юпитер. И это не ты совсем недавно опрокинула золотой кув-
шин с ледяной водой на голову отдыхающего воина?
Алкмена. А, так она оказалась ледяной? Тем лучше! Что ж,
возможно, это была я.
Юпитер. И не ты ли шептала перед портретом одного челове-
ка: «Ах, если бы я могла потерять память, пока его нет со
мною!»
Л л к м е н а. Не помню. Быть может...
Юпитер. Неужто ты не чувствуешь, как под этими молодыми
звездами тело твое расцветает, а сердце сжимается при
мысли о нем,—а ведь он, признаться тебе, довольно некра-
сив и скорее глуп, чей умен?1
173

Алкмена. Он мудрее и прекраснее всех на свете! У меня слад-
ко во рту, когда я говорю о нем. И я вспомнила теперь про
золотой кувшин. И это его я видела во сне. Что это дока-
зывает?
Юпитер. Что у тебя есть любовник. И что он сейчас здесь.
Алкмена. У меня есть муж, и его сейчас здесь нет. Никто,кро-
ме моего мужа, не войдет в эту компату. Да и его я не при-
му, если он скроет свое имя.
Юпитер. Само небо скрыто в этот час тьмы.
Алкмена. Ты лишен проницательности, незнакомец, если по-
лагаешь, что ночь — это всего лишь оборотная сторона дня,
а луна — фальшивое солнце, если ты думаешь, что супру-
жеская любовь может притвориться любовью для удоволь-
ствия.
Юпитер. Супружеская любовь походит на долг, исполняемый
по принуждению. А принуждение — враг наслаждения.
Алкмена. Что ты сказал? Какое слово ты произнес?
Юпитер. Наслаждение — имя полубога.
Алкмена. Мы здесь чтим одних лишь полноценных богов.
А полубогов мы предоставляем полуневинным девушкам и
полуженатым мужчинам.
Юпитер. А теперь ты богохульствуешь.
Алкмена. Я иногда захожу еще дальше —я радуюсь тому, что
на Олимпе нет бога супружеской любви. И еще я радуюсь,
что родилась таким созданием, какое боги отнюдь не пре-
дусмотрели в своей программе. Никто не властен надо
мною,—одно лишь чистое небо внушает мне трепет. И если
ты можешь быть для меня только любовником, то, как мне
ни жаль, я прогоню тебя прочь. Ты строен и красив, голос
твой нежен. Как приятен был бы мне этот голос, если бы
в нем звучал призыв к верности, а не к наслаждению! Как
сладки были бы мне эти объятия, если бы они не были кап-
каном, который внезапно захлопнется, едва внутрь попадет
добыча! И уста твои, как мне кажется, свежи и горячи. Но
им не убедить меня. Я не открою двери любовнику. Так
кто же ты?
174

Юпитер. Отчего ты не хочешь любовника?
Алкмена. Оттого, что любовнику нужна не любимая, а любовь.
Оттого, что моя радость должна быть безграничной, наслаж-
дение— безмерным, забвение — безоглядным. Оттого, что
мне не нужен раб и не нужен господин. Оттого, что это дур-
ной тон — обманывать мужа, пусть даже с ним самим. От-
того, что я люблю распахнутые окна и свежие простыни.
Юпитер. Для женщины ты неплохо обосновываешь свои вкусы.
Прими мои поздравления. И открой мне!
Алкмена. Если ты не тот, возле кого я просыпаюсь по утрам,
оставляя ему еще десять минут между его сном и моей явью;
если ты не тот, чье лицо мои взгляды омывают раньше
солнца и свежей воды, по звуку чьих шагов я безошибочно
узнаю, бреется ли он, одевается, размышляет или просто
убивает время; если ты не тот, с кем я завтракаю, обедаю и
ужинаю, чей вздох, что бы ни случилось, раздается на де-
сятую долю секунды раньше моего; если ты не тот, кому я
каждый вечер даю уснуть на десять минут раньше меня
сном, украденным у моей яви, и чье живое горячее тело при-
никает ко мне в тот миг, когда дрема обволакивает его; если
ты — не он, то кем бы ты ни был, я не открою тебе. Кто
же ты?
Юпитер. Ну что ж, приходится назвать свое имя. Я твой супруг.
Алкмена. Неужто это ты, Амфитрион? И ты не подумал, от-
правляясь сюда, как неосторожно ты поступаешь?
Юпитер. Никто в лагере и не подозревает об этом.
Алкмена. Да кто здесь говорит о лагере?! Разве тебе неиз-
вестно, чем рискует муж, внезапно вернувшийся домой по-
сле того, как он всем объявил о своем отъезде?
Юпитер. Не шути так.
Алкмена. Разве тебе неведомо, что в этот час все хорошие же-
ны принимают в горячие объятия своих милых дружков,
трясущихся от такой чести и страха?
Юпитер. Твои объятия пусты, они прохладней самой луны!
Алкмена. Просто ему удалось улизнуть, пока мы тут болта-
ли, Он теперь уже далеко от Фив,— бежит, верно, по дороге
175

и бранится вовсю, второпях запутавшись голыми ногами
в сползшей тунике.
Юпитер. Открой своему мужу!
Алкмена. Так ты надеешься войти ко мне только потому, что
ты мой муж? А есть ли у тебя с собой подарки? Или драго-
ценности?
Юпитер. Ты продалась бы за драгоценности?
А л к м е п а. Своему мужу? С удовольствием. Но у тебя их нет!
Юпитер. Я вижу, мне надо уходить.
Алкмена. Ах нет, останься! С одним, впрочем, условием, Ам-
фитрион, с одним определенным условием.
Юпитер. Чего ты хочешь?
Алкмена. Дадим в этой ночи те клятвы, которые раньше мы
произносили лишь днем. Давно уже я ждала такого случая.
Мне не хочется, чтобы все эти дивные творения ночные —
звезды, зефир, бабочки-полуночницы — подумали, будто нын-
че ночью я принимала любовника. Отпразднуем нашу ноч-
ную свадьбу в этот час, когда заключается столько незакон-
ных союзов. Начинай!
Юпитер. Приносить клятвы без жреца, вне храма, в пустоту и
тьму, что за фантазия!
Алкмена. Слова, нацарапанные на стекле, сохраняются веками.
Подними руку!
Юпитер. Если бы ты энала, Алкмена, сколь* жалки в глазах бо-
гов людские клятвы,—они подобны молнии без грома.
Алкмена. Пусть будет хотя бы эта краткая безмолвная вспыш-
ка, больше ничего и не требуется. Подними руку и согни
палец!
Юпитер. Согнуть палец?! Но это ужасная клятва, ведь его сам
Юпитер насылает бедствия на землю!
Алкмена. Согни палец или уходи!
Юпитер. Ну что ж, приходится подчиниться. (Поднимает руку.)
О, кары небесные, ржа и саранча, сгиньте хоть на время,—
моя сумасшедшая маленькая Алкмена принудила меня
к этому жесту!
Алкмена. Говори ще.
176

Юпитер. Я, Амфитрион, сын и внук почивших генералов, отец
и предок генералов будущих, скромный аграф на поясе вой-
ны и славы...
Алкмена. Я, Алкмена, чьи родители умерли, чьи дети не рож-
дены, ничтожное звено, отныне вырванное из цепи человече-
ских жизней...
Юпитер. Клянусь, что сладость имени Алкмены будет жить в
моем сердце так же долго, как отзвук моего собственного
имени...
Алкмена. Клянусь быть верной Амфитриону, моему мужу, или
умереть!
Юпитер. Что-что?
Алкмена. Или умереть!
Юпитер. Послушай, Алкмена, зачем призывать смерть туда, где
ей совсем не место? Умоляю тебя, не говори этого! Есть
столько благозвучных синонимов, позволяющих избежать
слова «смерть»!
Алкмена. Оно уже прозвучало. А теперь, дорогой муж, доволь-
но слов. Церемония завершена, и тебе позволяется войти.
Как ты был непрост нынче ночью! Я ждала тебя, дверь была
отперта, ее стоило пальцем толкнуть... Что с тобой, ты колеб-
лешься? Ты все еще ждешь, чтобы я назвала тебя любовни-
ком? Никогда, слышишь!
Юпитер. Мне действительно войти, Алкмена? Ты и вправду это-
го хочешь?
Алкмена. Я приказываю тебе войти, дорогая моя любовь!
Занавес

ДЕЙСТВИЕ
ВТОРОЕ
Кромешная тьма. Меркурий, очень довольный, в одино-
честве полулежит на авансцене.
СЦЕНА
ПЕРВАЯ
Меркурий.
Меркурий. Итак, стоя на страже перед покоями Алкмены, я
оказался свидетелем нежного молчания, нежного сопротив-
ления, нежной любовной схватки; теперь Алкмена носит во
чреве будущего полубога. Но каков Юпитер! Ни у одной сво-
ей любовницы он не задерживался так долго... Не знаю,
нравится ли вам сидеть в потемках,—лично меня начинает
несколько тяготить приказ Юпитера затянуть ночь над двор-
цом, особенно если учесть, что кругом все буквально залито
светом. Оно и понятно — в семь-то часов утра, в самый раз-
гар лета... Сияющие волны зари затопили небосвод, и лишь
окутанный тьмою дворец черным рифом высится над морем
розовых крыш... Нет, в самом деле, пора будить моего госпо-
дина,— ведь он терпеть не может расставаний наспех, а уж
сегодня, покидая ложе любовных утех, он наверняка поже-
лает объявить Алкмене, что она провела ночь с Юпитером,
дабы вполне насладиться ее изумлением и гордостью. Он
всем своим пассиям устраивает такой сюрприз... Да, кстати,
я внушил Амфитриону мысль заявиться сюда с утра порань-
ше,—пусть застанет свою жепу на месте свидания и ока*
жется, таким образом, первым свидетелем и гарантом сего
события. Согласитесь, мы просто обязаны оказать ему такую
178

минимальную любезность, и вдобавок избежим кривотолков.
Так что как раз в эту самую минуту наш генерал садится в
седло и если пустит коня галопом, то меньше чем через час
примчится сюда... Эй солнце, покажи-ка мне свои лучи, я
подберу какой-нибудь поярче и посвечу нашим соням прямо
в лицо!
Разноцветные солнечные лучи загораются один за другим.
Нет, только не этот! Что может быть кошмарнее зеленого
света на лицах пробудившихся любовников?! Как будто дер-
жишь в объятиях утопленника... И не этот! Фиолетовый и
пурпурный раздражают и возбуждают нервы,— их мы отло-
жим до вечера. А вот этот, пожалуй, подойдет. Шафрановый
оттенок как нельзя лучше подчеркивает все несовершенство
человеческой кожи. Да будет свет!
В сиянии солнца возникает комната Алкмены.
СЦЕНА
ВТОРАЯ
Алкмена, Юпитер.
Алкмена уже поднялась. Юпитер дремлет на ложе.
Алкмена. Проснись, дорогой. Солнце уже высоко.
Юпитер. Где я?
Алкмена. Там, где каждый муж меньше всего хочет проснуть-
ся наутро: всего-навсего в своей комнате, в своей постели,
возле своей жены.
Юпитер. А как вовут жену?
Алкмена. Как ни странно, днем ее вовут так же, как по но-
чам,— Алкменой.
Юпитер. Ах, Алкмена?! Высокая блондинка, склонная к полно-
те и молчаливая в любви?
Алкмена. Да, и та самая, что болтлива по утрам и собврается
170

сейчас выставить тебя за дверь, будь ты ей хоть трижды
муж.
Юпитер. Пусть она умолкнет и вернется в мои объятия.
Алкмена. Вот уж на это не рассчитывай! Женщины, склонные
к полноте, тем не менее сродни сновидениям: они приходят
к мужчинам только ночью.
Юпитер. Ну так закрой глаза, и давай представим себе, что
у нас ночь.
Алкмена. О нет, моя ночь — это не просто ночная тьма. Вста-
вай, не то я позову служанок!
Юпитер приподнимается, любуется прекрасным видом, от-
врывающимся иг окна.
Юпитер. Божественная была ночь!
Алкмена. Ты нынче утром не силен в эпитетах, мой дорогой.
Юпитер. Я сказал «божественная»!
Алкмена. Когда ты восклицаешь: «Божественный обед! Божест-
венное жаркое!», тебе это простительно,—не можешь же ты
без конца изобретать новые хвалебные слова для моей стряп-
ни. Но для нашей ночи ты мог бы придумать что-нибудь
поизысканнее.
Юпитер. Что же я мог придумать поизысканнее?
Алкмена. Да все, что угодно, кроме этого затрепанного слова
«божественная». Великолепная ночь, дивная ночь... Прият-
ная... Господи боже, сколько можно выразить словами «при-
ятная ночь»!
Юпитер. Ну, тогда «самая приятная» из всех наших ночей, не
так ли?
Алкмена. Это как сказать...
Юпитер. Однако!
Алкмена. Неужто ты забыл, дорогой мой муж, нашу свадебную
ночь,— как я была послушна твоей воле, ^ак наши сердца
вдруг согласно забились в темноте, впервые окутавшей нас
вместе, вдвоем? То была самая прекрасная наша ночь.
Юпитер. Саиая прекрасная.., ну, допустим. А самая приятная
все-таки нынешняя.
180

Алкмен,а> Так ли? А ночь большого пожара, бушевавшего в
Фивах? Ты тогда вернулся ко мне уже под утро, розовый,
как восходящее солнце, и горячий, как только что выпечен-
ный хлеб... Вот наша самая приятная ночь, а не какая-ни-
будь другая.
Юпитер. Ну тогда согласись, что эта — самая удивительная.
Алкмена. Она ли удивительна? Вспомни позавчерапшюю ночь,
когда ты спас ребенка, унесенного морскими волнами. Ты во-
шел ко мне в лунном свете, и на коже твоей алмазно свер-
кали кристаллы соли и мерцали водоросли,— должно быть,
это морские божества увенчали тебя. И даже сквозь сон ты
судорожно прижимал меня к груди, как ребенка. Вот когда
провела я удивительную ночь!.. Нет, если бы я захотела дать
имя сегодняшней ночи, я бы назвала ее «супружеская».
В ней была непривычная мне основательность, надежность,—
меня она даже позабавила. Никогда еще не была я настоль-
ко уверена, что вновь увижу тебя утром — такого румяного,
веселого, такого проголодавшегося,— и впервые в жизни
меня не угнетала божественная печаль, которая пронизыва-
ет мою душу всякий раз, когда мы вместе,— печаль при
мысли о том, что каждая минута приближает тебя к смерти,
и вся моя любовь тут бессильна.
Юпитер. Что я слышу?! Женщины, оказывается, тоже употреб-
ляют слово «божественная»?
Алкмена. Конечно,— перед словом «печаль».
Пауза.
Юпитер. Какая очаровательная комната!
Алкмена. Странно, она понравилась тебе именно сегодня, ко-
гда ты проник в нее тайком?!
Юпитер. Однако люди довольно изобретательны! Вставляют
в окна полупрозрачный минерал и добиваются того, что на
этой довольно-таки плохо освещенной планете в домах видно
яснее, чем где-либо во вселенной! Надо же было додуматься!
Алкмена. Ты не очень-то скромен, дорогой. Ведь это твое собст-
венное изобретение.
181

Юпитер. Ах, да! А какой прелестный пейзаж!
Алкмена. Вот его ты можешь нахваливать сколько душе угод-
но,— это не твоих рук дело.
Юпитер. А чьих, можно узнать?
Алкмена. Бога из богов.
Юпитер. Не назовешь ли ты его имя?
Алкмена. Юпитер.
Юпитер. Как чудесно звучат в твоих устах имена богов! Кто
научил тебя складывать губы так, будто ты вкушаешь ам-
брозию? Ты похожа на козочку, когда она, высоко подняв
голову, ощипывает веточку ракитника. Благоуханно каждое
слово в твоих устах! Повтори же! Говорят, боги иногда схо-
дят на землю, если к ним взывают так, как ты.
Алкмена. Нептун! Аполлон!
Юпитер. Нет, нет, повтори первое имя.
Алкмена. Если уж я козочка, дай мне попастись по всему
Олимпу. Впрочем, мне больше нравится сочетать имена бо-
гов парами: Марс и Венера, Юпитер и Юнона... Когда я пере-
числяю их вместе, я будто вижу, как они торжественно, рука
об руку, шествуют по облакам. Какая это, должно быть, ве-
личественная картина!
Юпитер. Нда, веселенькое зрелище... Так, значит, ты находишь
удачными творения Юпитера — все эти горы, холмы?
Алкмена. Они прекрасны! Только вот... сотворил ли он их со-
знательно?
Юпитер. Ну еще бы!
Алкмена. Вот ты, дорогой, все творишь сознательно,-— приви-
ваешь ли ты грушу к сливе, изобретаешь ли двухлезвийную
саблю. А знал ли Юпитер в первый день творения, как имен-
но он собирается все это устраивать?
Юпитер. Говорят, внал.
Алкмена. Он совдал землю,—с этим еще можно согласиться.
Но красота земная рождается сама по себе, она живая, пре-
ходящая. Высшее чудо красоты в том, что она эфемерна.
Юпитер же вполне солидный бог,— вряд ли в его намерения
входило создание чего-то быстротечного.
182

Юпитер. Не кажется ли тебе, что ты весьма смутно представ-
ляешь себе сотворение мира?
Алкмена. Так же смутно, как и его конец. Ибо я одинаково
далека и от того и от другого, и память прошлого так же
слаба во мне, как предвидение грядущего. А ты хорошо пред-
ставляешь себе сотворение мира, дорогой?
Юпитер. Как сейчас вижу... Вначале царил хаос. Надо было
быть воистину гениальным, как Юпитер, чтобы догадаться
расчленить его на четыре стихии.
Алкмена. Разве у нас всего четыре стихии?
Юпитер. Да, целых четыре, первая из них вода. И уж ты по-
верь мне, создать ее было вовсе не просто! Это только на
первый взгляд кажется, что вода — это так, пустяки. Но по-
мыслить о том, чтобы создать воду, вообразить себе воду —
это не шутка.
А л к м е на. Интересно, чем же до того плакали богини — бронзо-
выми слезами?
Юпитер. Не прерывай меня! Я хочу объяснить тебе, что есть
Юпитер. Он ведь может в любой миг предстать пред тобою.
Хотела бы ты, чтобы он сам, в блеске всевеличия, приобщил
тебя к тайнам мироздания?
Алкмена. Представляю себе, сколько раз он это проделывал.
Нет уж, я лучше послушаю, как ты фантазируешь на эту
тему.
Юпитер. Так на чем я остановился?
Алкмена. Мы почти кончили, ты уже рассказал о первоздан-
ном хаосе.
Юпитер. Ах, да. Итак, Юпитеру вдруг явилась идея некоей
упругой несжимаемой субстанции, которая заполнила бы
пустоты и смягчила нескончаемую тряску в еще плохо отре-
гулированной земной атмосфере.
Алкмена. А морскую пену тоже он изобрел?
Юпитер. Нет, но едва была готова вода, как ему пришло в го-
лову окаймить ее берегами неправильных очертаний, способ-
ными сдержать натиск штормов, а вслед за тем он приду-
иал разбросать среди вод материки, сделанные из камня в
183

земли, ибо сплошная водная поверхность утомительна для
глаз богов. Так и была создана эта планета со всеми ее
достопримечательностями.
Алкмена. А сосны?
Юпитер. Что «сосны»?
Алкмена. Да-да, сосны,— и еще кедры, и пальмы, и кипари-
сы,— все эти пышные, голубовато-зеленые кроны, без кото-
рых пейзаж был бы мертв... и еще эхо?
Юпитер. Эхо?
Алкмена. Ты вторишь мне точно как оно. И еще цвета,— это он
создал их?
Юпитер. Семь цветов радуги — целиком и полностью его за-
слуга.
Алкмена. А я говорю о терракотовом, о пурпурном, о малахи-
товом — о моих любимых оттенках.
Юпитер. Ну, такие мелочи он оставил декораторам. Но зато,
используя аритмичные колебания частиц эфира, явление
волн, возникающих от попарных столкновений молекул, а
также контррефракцию как следствие первичных рефрак-
ций, он сконструировал космические системы струн и лу-
чей, рождающих в свою очередь мириады оттенков и звуков,
к коим восприимчивы (или невосприимчивы, что ему глу-
боко безразлично) человеческие глаз и ухо...
Алкмена. Ну вот, а я что говорю?!
Юпитер. А ты что говоришь?
Алкмена. Что он ровным счетом ничего не сделал! Его только
и хватило на то, чтобы запутать нас, как мух, в этой кош-
марной паутине видений и отзвуков, а теперь мы с моим
бедным дорогим мужем должны выпутываться сами как
знаем!
Юпитер. Ты богохульствуешь, Алкмена! Знай, что боги вни-
мают тебе.
Алкмена. Да где уж им меня услышать,—через все, что на-
городил там, в космосе, Юпитер! И потом, стук моего сердца
наверняка ваглушит в ушах высших существ ною болтов-
ню, ибо сердце мое просто и бесхитростно. Да и за что гне-
184

ваться на меня богам?! За то, что я не славлю Юпитера?
Так ведь он создал всего четыре стихии вместо по крайней
мере двадцати, в которых мы так нуждаемся,— а ведь он
мог бы успеть и побольше —за целую-то вечность. Или за
то, что душа моя полна благодарности Амфитриону, моему
дорогому мужу, который, в отличие от Юпитера, в переры-
вах между битвами успел изобрести и оконные задвижки и
новый метод прививки деревьев?! Ты даровал мне новую
сладость вишен, новое сияние дня,— это ты творец земных
чудес! Ну, что ты на меня так смотришь? Я знаю, ты не лю-
бишь комплиментов. Ты гордишься не собой, а мною... Ска-
жи, тебе не случается досадовать на то, что я слишком уж
земная женщина?
Юпитер (величественно приподнимаясь). А тебе хотелось бы
стать менее земной?
Алкмена. О нет, это отдалило бы меня от тебя.
Юпитер. Неужели ты никогда не мечтала стать богиней или
полубогиней?
Алкмена. Конечно, нет. Зачем мне это?
Юпитер. Чтобы тебя чтили и превозносили.
Алкмена. Меня чтят и превозносят как смертную женщину,—
это гораздо большая заслуга.
Юпитер. Ну тогда чтобы стать невесомой, парить в облаках,
шествовать по водам.
Алкмена. Ах, это дано любой жене, если у нее в качестве бал-
ласта имеется хороший муж.
Юпитер. Ну тогда чтобы постичь смысл бытия, приобщиться
к тайнам других миров.
Алкмена. Вот уж соседи меня никогда не интересовали.
Юпитер. Ну, наконец, чтобы стать бессмертной!
Алкмена. Бессмертной? А к чему это?
Юпитер. Как это «к чему»?! Чтобы не умереть!
Алкмена. А что я буду делать, если не умру?
Юпитер. Дорогая Алкмена, ты будешь жить вечно, и, обращен-
ная в светило, ты будешь сиять в ночной тьме вплоть до
конца света...
185

Алкмена. Который наступит...?
Юпитер. Никогда.
Алкмена. Не слишком ли долгая ночь?! Ну, а ты в это время
чем займешься?
Юпитер. Ая безгласной тенью сойду во мглу ада, и мне отрад-
но будет думать о том, что моя супруга сияет звездою в чи-
стом ночном небе.
Алкмена. До сих пор ты старался искать себе усладу немнож-
ко поближе ко мне. Нет, дорогой мой, если богам понадо-
бится лишняя звезда, пусть не рассчитывают на меня. Да
и ночной воздух пагубно влияет на кожу блондинок. Страш-
но подумать, как я увяну к концу вечности!
Юпитер. А ты лучше подумай о том, какой холодной и недвиж-
ной будешь ты лежать в глубине могилы!
Алкмена. Не пугай меня смертью,—она естественное заверше-
ние жизни. Раз уж твой Юпитер создал смерть на земле
(прав он или нет, это уж другое дело), я подчиняюсь общей
судьбе. Всей своей кровью, каждой своей жилкой я связана
с остальными людьми, с животными, с цветами, и мой долг —
разделить их удел. Можно ли отказываться умереть, пока
все, кто живет на земле, не вкусили от плода бессмертия?!
Стать бессмертным... для человека это значит стать преда-
телем. И потом, как не благословлять саму смерть,— ведь
она дарует нам такой нескончаемый, такой безграничный
покой, отдых от всех наших мелких дрязг и надоевших дел!
Шестьдесят лет портить себе кровь из-за пятен на одежде,
подгоревших блюд и прочей мерзости — и обрести наконец
смерть, неизбывную, нескончаемую смерть,— боже, да это
поистине незаслуженно щедрый дар!.. Ты почему на меня
так почтительно глядишь?
Юпитер. Да ты первое по-настоящему человечное существо,
которое я встретил!
Алкмена. Вот тут ты прав, я не такая, как другие. Среди тех,
кого я знаю, я одна высоко ценю и безоговорочно принимаю
мою судьбу. Все перипетии человеческой жизни —от рож-
дения до смерти, все мелочи, даже каждодневные семейные
186

трапезы,—мне бесконечно дороги и близки. Я соразмеряю
свои желания со своими возможностями,— вот отчего они
никогда не обманут меня. Я уверена, что я единственная
женщина на земле, кому ведом подлинный образ бытия —
от вкуса плодов до нрава пауков, от вершины счастья до
бездн горя. И ум мой сродни чувствам. В нем нет закваски
авантюризма и легкомыслия, и винные пары, любовные уте-
хи или путешествия не заставят меня жаждать бессмертия.
Юпитер. И тебе не хотелось бы иметь сына, менее подвластно-
го смерти, чем ты,— бессмертного сына?
Алкмена. Конечно, хотелось бы. Ведь желать бессмертия сво-
ему ребенку — это тоже чисто по-человечески.
Юпитер. Иметь сына, который станет величайшим из героев
и уже в раннем детстве будет сражаться со львами и чудо-
вищами...
Алкмена. В раннем детстве он будет играть со щенком и с че-
репахой!
Юпитер. Он задушит огромных змей, посланных погубить его
в колыбели.
Алкмена. Ну вот еще! Разве его оставят хоть на секунду од-
ного?! Такие гадости случаются разве что с детьми куха-
рок... Нет, пусть лучше он будет слабенький, жалобно пла-
чет и пугается мух... Да что с тобой, ты нервничаешь?
Юпитер. Шутки в сторону, Алкмена. Ты и вправду предпочла
бы покончить с собой, нежели изменить своему мужу?
Алкмена. Очень любезно с твоей стороны — сомневаться во
мне!
Юпитер. Убить себя,— ведь это ужасно!
Алкмена. Только не для меня. Уверяю тебя, дорогой мой муж,
я не вижу в самоубийстве ничего ужасного. Да и что мы
знаем?! Может, мне суждено умереть сегодня же вечером,
в этой самой комнате, если, например, бог войны вдруг по-
разит тебя, да мало ли по какой еще причине! Но я, уж
поверь, позабочусь пристойно обставить свою кончину. Ее
свидетели покинут мой смертный покой с миром в душе, а
не с ужасом в сердце. Даже умирая, можно так сложить
187

руки и так улыбнуться, чтобы твой вид никого не шоки-
ровал.
Юпитер. Но ведь, убивая себя, ты рискуешь убить и сына, за-
чатого накануне, пока наполовину живого!
Алкмена. Значит, он и умрет лишь наполовину. Видишь, он
еще останется в выигрыше.
Юпитер. Ты рассуждаешь столь логично и уверенно, будто дав-
но все обдумала.
Алкмена. Разумеется, обдумала! Как по-твоему, о чем же еще
думают молодые, склонные к полноте, как ты выразился,
женщины в самый разгар веселья и смеха? Они как раз об-
думывают способ умереть, не поднимая шума и не устраи-
вая трагедии, если кто-нибудь оскорбит или запятнает их
любовь.
Юпитер (выпрямляется и возглашает в высшей степени на-
пыщенно). Услышьте же, дорогая Алкмена! Вы благочести-
вы и, по моему разумению, способны постичь тайну бытия.
Я желаю поведать вам...
Алкмена. Нет-нет, милый Амфитрион! Только не обращайся
ко мне на «вы»! Я ведь знаю, эти твои высокоторжествен-
ные речи — просто особая манера быть нежным со мной. Но
мне все равно неловко, когда ты меня так величаешь. Луч-
ше уж изобрети новое местоимение, и пусть оно звучит егце
любовнее, чем «ты»!
Юпитер. Я прошу вас не иронизировать. Я намерен говорить
о богах!
Алкмена. О богах?!
Юпитер. Настало время приподнять завесу над их отношения-
ми со смертными. Да будет тебе ведома безграничная власть
богов над жителями земли и их женами!
Алкмена. Ты сходишь с ума! Рассуждать о богах в ту единст-
венно драгоценную минуту дня, когда жители земли, опья-
ненные утренним солнцем, склонились кто над плугом, кто
над неводом и думают лишь о земных делах. Знаешь, по-
моему, армия тебя уже заждалась. Еще час-другой, и твои
враги успеют позавтракать, а с сытым неприятелем совладать
188

значительно труднее. Отправляйся, дорогой, чем раньше ты
уедешь, тем скорее вернешься ко мне; да и у меня, мой милый
муж, стоят все домашние дела... Но если вы, уважаемый
мсье, расположились тут надолго, я тоже примусь за высо-
копарные рассуждения,—только не о богах, а о моих собст-
венных служанках. Имею честь доложить вам, что мы вы-
нуждены будем расстаться с Непецей. Во-первых, у нее про-
сто неисправимая мания протирать на мозаиках одни лишь
черные плитки, а во-вторых, боги, как вы изволили выра-
зиться, проявили свою безграничную власть над нею, и в
результате бедняжка забеременела.
Юпитер. Алкмена, дорогая Алкмена! Боги являются смертным
в тот самый миг, когда те меньше всего ожидают их при-
хода...
Алкмена. Амфитрион, дорогой Амфитрион! Женщины покида-
ют мужей в тот самый миг, когда те меньше всего ожидают
их ухода.
Юпитер. Гнев богов ужасен! Они не приемлют ни насмешек, ни
приказов.
Алкмена. Но ты, мой милый, ты-то приемлешь все, sa это я
тебя и люблю... Даже воздушные поцелуи — вот, лови! До
вечера! Прощай! (Убегает.)
Появляется Меркурий.
СЦЕНА
ТРЕТЬЯ
Юпитер, Меркурий.
Меркурий. Что стряслось, Юпитер? Я думал, вы выйдете из
этой комнаты, как выходили из многих других, с триумфом
и славой, а вместо того за дверь выбегает Алкмена и, ни-
чуть не смущенная, продолжает даже за порогом поучать
вас?!
К) и и т е р. Да уж, смутить ее трудненько.
189

Меркурий. А что за вертикальная складка у вас между бро-
вями? Это признак гнева? Или тень угрозы, которую вы не-
сете человечеству?
Юпитер. Какая складка?.. Это морщина.
Меркурий. У Юпитера не может быть морщин. Просто у вас,
наверное, остался отпечаток от кожи Амфитриона.
Юпитер. Ошибаешься, Меркурий, это моя собственная морщи-
на, и я теперь знаю, откуда они берутся у людей — эти мор-
щины, приводившие нас в такое недоумение. Их наклады-
вает познание или наслаждение.
Меркурий. У вас утомленный вид, Юпитер, вы даже немного
ссутулились.
Юпитер. А ты думаешь, носить морщину легко?!
Меркурий. Испытываете ли вы хотя бы то блаженное изне-
можение, которым завершается у людей любовь?
Юпитер. Мне думается, я испытываю любовь.
Меркурий. Вы испытываете ее довольно часто —это общеиз-
вестно.
Юпитер. Впервые я сжимал в объятиях смертную женщину и
не прозрел ее суть и не проник в ее мысли... Так я познал
ее...
Меркурий. О чем же вы думали в тот момент?
Юпитер. Я не думал,—я просто стал Амфитрионом. Алкмена
одержала надо мной победу. Всю ночь, от заката до восхода
солнца, я был только ее мужем и никем иным. Утром, едва
мне представился случай, я принялся объяснять ей тайну
мироздания. Я молол перед этой женщиной какую-то скуч-
ную прописную ерунду, а вот теперь, перед тобой, у меня
наконец развязался мой божественный язык! Ну давай, я
хоть тебе объясню тайну мироздания, хочешь?
Меркурий. Ой, не надо! По мне, так лучше уж создайте еще
одну вселенную. Только не объясняйте!
Юпитер. Меркурий, боги абсолютно превратно судили о чело-
вечестве! Мы-то думали, что люди — жалкая карикатура
на богов. Нам так смешно было смотреть, как они изобража-
ют из себя царей природы, что мы даже внушили им мысль
1Q0

о конфликте между ними и нами. Какого труда стоило всу-
чить им огонь именно так, чтобы они вообразили себя по-
хитителями божественного огня1 Сколько я старался, пока
не украсил извилинами неблагодарные мозги людей, чтобы
они смогли изобрести ткачество, зубчатое колесо, оливковое
масло,— и притом были бы уверены, что вырвали все это
у богов силой! Ну таи вот: такой конфликт существует
в действительности, и я же первый пал его жертвой...
Меркурий. По-моему, вы просто паникуете, Юпитер...
Юпитер. Ничего я не паникую! Алкмена, милая, нежная Алкме-
на, тверда как гранит, и все наши законы бессильны перед
нею. Уж если и есть на свете Прометей, так это как раз
она.
Меркурий. Просто Алкмена лишена воображения. Ведь имен-
но пламенное воображение делает человека игрушкой в ру-
ках богов.
Юпитер. Алкмена совсем из другого теста. Она нечувстви-
тельна к показному блеску, вообще к любой видимости. Да,
она лишена воображения и, скорее всего, даже не очень
умна. Но есть в Алкмене та недоступная, непознаваемая
умеренность, что оборачивается человеческой беспредельно-
стью. Жизнь Алкмены — это призма, в которой общее до-
стояние людей и богов — любовь, отвага, страсти — прелом-
ляется в истинно человеческие черты: постоянство, неж-
ность, преданность, и перед ними все наше могущество идет
прахом. Она единственная женщина, которая мила мне, будь
она даже закутана в покрывала с головы до ног, ее отсутст-
вие ощущается как присутствие, ее заботы так же радост-
ны, как забавы. Завтракать наедине с ней — пусть даже ран-
ним утром, не выспавшись,— передавать ей соль, мед, пря-
ности, горячащие ее кровь, дотрагиваться до ее руки, да
что я! — до ее тарелки, до ее ложки! — вот что мне нуж-
но отныне. Короче говоря, я люблю ее, Меркурий, и я объ-
являю тебе, что ее сын будет моим любимейшим сы-
ном.
Моркурий. Вселенная уже оповещена об этом.
191

Юпитер. Что мне вселенная! На земле, надеюсь, никто еще не
знает об этом событии?
Меркурий. А как же! Все, у кого есть уши, поставлены в из-
вестность о том, что нынче Юпитер удостоит своей любовью
Алкмену. Все, у кого только имеется язык, пересказывают
сию новость соседу. Я разгласил ее на самой заре!
Юпитер. Ты меня предал! Несчастная Алкмена!
Меркурий. Но позвольте, я действовал так же, как всегда.
Иначе это была бы первая ваша любовная связь, утаенная
от мира. Вспомните, ведь вы не имеете права скрывать свои
любовные подвиги.
Юпитер. О чем же именно ты объявил? О том, как я вчера
вечером обернулся Амфитрионом?
Меркурий. Фи, за кого вы меня принимаете?! Нет-нет, такая
малобожественная уловка была бы дурно истолкована
людьми. Но ваше намерение провести еще одну ночь в
объятиях Алкмены буквально распирало все степы двор-
ца, а потому я и объявил, что Алкмена примет Юпитера
следующей ночью.
Юпитер. И кого же ты посвятил в это дело?
Меркурий. Ветер, затем, как положено, воды. Прислушай-
тесь: в каждом дуновении ветра, в каждом всплеске вол-
ны звучат мои слова.
Юпитер. Ну, это пустяки...
Меркурий. Еще я шепнул пару слов одной старухе,—она
ковыляла мимо дворца.
Юпитер. Глухой привратнице?! Мы погибли!
Меркурий. Откуда такие челоЕеческие речи, Юпитер? Вы
изъясняетесь точно оперный любовник. Разве Алкмена по-
требовала от вас молчания до тех пор, пока вы не заберете
ее с земли на небеса?
Юпитер. Алкмена ничего не знает, вот в чем весь ужас! Сто
раз за ночь я принимался объяснять ей, кто я такой. И сто
раз за ночь она одной кокетливой или нежной обмолвкой
оборачивала мою божественную истину в свою — людскую.
Меркурий. Она так ничего и не заподозрила?
192

Юпитер. Ничего, ни разу, и мне даже страшно подумать, что
произойдет, если она узнает... Откуда доносится шум?
Меркурий. Глухая карга сделала свое дело: город готовится
отпраздновать ваш союз с Алкменой. Они там организова-
ли процессию, и она направляется во дворец.
Юпитер. Не желаю, чтобы она сюда попала! Немедленно на-
правь ее в море, и пусть оно их всех поглотит!
Меркурий. Нельзя,— это же ваши жрецы.
Юпитер. Тем лучше, я им дам лишний повод поверить в
меня!!!
Меркурий. Опомнитесь, нехорошо нарушать законы, вами же
установленные. Весь мир знает, что сегодня Юпитер осча-
стливит Алкмену сыном. Не вредно бы информировать об
этом и саму Алкмену.
Юпитер. Алкмена этого не перенесет.
Меркурий. Ну так пускай малость пострадает. Дело того
стоит.
Юпитер. Да не будет она страдать! Я больше не заблуждаюсь
на ее счет: она просто-напросто убьет себя. И вместе с ней
погибнет мой сын Геракл. И я опять буду вынужден, как
тогда, с тобой, вскрыть себе ляжку или икру и вынашивать
в ней зародыша. Нет уж, спасибо за такое удовольствие!..
Ну как, процессия приближается?
Меркурий. Медленно, но верно.
Юпитер. Ох, Меркурий, впервые в жизни я, вполне порядоч^
ный бог, оказался непорядочным человеком... А там что
еще за песни?
Меркурий. А там поспешают во дворец юные девственницы,
они тоже жаждут поздравить Алкмену с радостным собы-
тием,—правда, пока они разбираются в нем чисто теоре-
тически.
Юпитер. Слушай, может, все-таки утопим жрецов в море, а
девственниц поразим солнечным ударом?
Меркурий. Да вы сами-то знаете, чего хотите?
Юпитер. Увы! Чего может хотеть человек?! Тысяча противо-
речивых желаний разом. Хочу, чтобы Алкмена была верна
7 Жан Широду
193

своему супругу,—и чтобы она с восторгом отдалась мне...
Хочу, чтобы она целомудренно краснела под моими поце-
луями,— и чтобы при одном моем виде ее жгли постыдные
желания. Чтобы она никогда не узнала о нашей затее,—
и чтобы она ее полностью одобрила.
Меркурий. У меня голова кругом идет! Ну, положим, свое
дело я сделал. Всем вокруг известно, что сегодня ночью
вы взойдете на ложе Алкмены. Чем еще я могу быть вам
полезен?
Юпитер. Устрой так, чтобы я действительно взошел на него.
Меркурий. И, разумеется, вам необходима эта так называе-
мая взаимность, о которой вы мне вчера толковали?
Юпитер. Да, Меркурий. И дело уже не в Геракле. С Гераклом
все будет улажено. Дело во мне. Ты должен повидаться
с Алкменой, подготовить ее к моему посещению, передать
ей мою любовь. Предстань перед нею теперь же... Ты хоть
бог и второй величины, но, я надеюсь, тебя хватит на то,
чтобы разбудить в Алкмене все женские и человеческие
слабости. Я позволяю тебе действовать любыми средства-
ми, лишь бы добиться своего. Взбудоражь ее нервы, зажги
ее кровь, затронь ее самолюбие... И помни: я не покину этот
город, прежде чем Алкмена покорно и по доброй воле не
возляжет со мною. Да, кстати, передай ей, что я явлюсь
в образе бога,— надоела мне эта человечья ливрея!
Меркурий. В добрый час, Юпитер! Раз вы отказываетесь от
своего инкогнито, мне хватит на уговоры всего пары минут,
и, могу ручаться, Алкмена будет ждать вас на закате. А вот
и она. Оставьте нас.
Алкмена. О! О! Дорого-ой!
Эхо. Дорого-ой!
Юпитер. Это кого же она зовет?
Меркурий. Она беседует об Амфитрионе с Эхо. Без конца с ним
болтает о своем дорогом муженьке. А вы еще уверяли, что
она не кокетка, у нее вон даже для слов и то ваведено зер-
кало. Скройтесь же, Юпитер, она идет сюда.
Юпитер. Привет тебе, приют невинный! Привет тебе, приют
194

священный!.. Ты что хихикаешь? Разве ты уже слышал эти
слова?
Меркурий. Давным-давно. Я их знаю с незапамятных времен.
Грядущие века нашептали мне их. Идемте отсюда, Алкме-
на уже близко.
СЦЕНА
ЧЕТВЕРТАЯ
Алкмена, Эклиссия.
Алкмена и Эклиссия, ее кормилица, входят о
противоположных сторон.
Алкмена. Ты чем-то взволнована, Эклиссия?
Эклиссия. Я принесла вербену, госпожа, это его любимые
цветы.
Алкмена. Любимые цветы? Чьи любимые? Я люблю розы.
Эклиссия. И вы осмелитесь украсить комнату розами —в та-
кой день?
Алкмена. Почему бы и нет?!
Эклиссия. Все знают, что Юпитер не выносит роз. Но, может,
вы и правы, обходясь с богами как с простыми смертными.
Это их укрощает. Вы наденете длинное красное покрывало?
Алкмена. Красное покрывало? Боже упаси! Подай вон то, из
простого льна.
Эклиссия. О, как вы мудры, госпожа моя! Я поняла,— вы хо-
тите придать дворцу домашний вид и обойтись без парад-
ного убранства... Я уже приготовила пирожные и ванну
с амброй.
Алкмена. Ты хорошо сделала. Моему мужу нравится запах
амбры.
Эклиссия. Да уж, вашему мужу есть чем гордиться! Вот счаст- .
ливчик-то!
Алкмена. Что ты хочешь сказать, Эклиссия?
Эклиссия. О моя дорогая госпожа, отныне ваше имя будет
7*
195

прославлено в веках, а может, и мое тоже, ведь это я вскор-
мила тебя. От чего же еще так бела твоя кожа, как не от
моего молока?!
Алкмена. Случилось что-нибудь хорошее? С Амфитрионом?
Эклиссия. Еще нет, но с ним случится такое, о чем любой царь
может только мечтать. Вот счастье-то! Вот удача!
Алкмена. Он одержал победу?!
Эклиссия. И верно, победу. Над величайшим из богов. Вы слы-
шите?
Алкмена. Я слышу музыку и радостные возгласы,
Эклиссия. Ах, добрая моя госпожа, эта весть уже облетела все
Фивы! Жители ликуют, да и как не радоваться,— ведь те-
перь наш город взял верх над соседями,— а все благодаря вам!
Алкмена. Благодаря твоему господину!
Эклиссия. Ну, само собой, и ему тоже честь.
Алкмена. Ему одному.
Эклиссия. Нет, госпожа, прежде вам. Вся Греция нынче славит
мою Алкмену. Даже петухи стали кукарекать тоном выше
с сегодняшнего дня, так объявили жрецы. Леда, царица
Спарты, которую Юпитер любил, обернувшись лебедем, как
раз оказалась проездом в Фивах и просит у вас аудиенции.
Не брезгуйте ее советами. Позвольте мне впустить ее.
Алкмена. Впусти...
Эклиссия. Ах, милая моя госпожа, любой, кто, подобно мне,
каждый день видел бы тебя нагой в ванне, сразу уразу-
мел бы, что боги когда-нибудь да потребуют своего.
Алкмена. Я не понимаю тебя. Амфитрион стал богом?
Эклиссия. Нет, но его сын будет полубогом.
Возгласы, музыка.
А, вот и девушки! Ишь как резво взбегают на холм, даже
жрецов обогнали, но старики тоже не промах,—ухватили
эту вертушку Алексейю и не пускают дальше... Не показы-
вайтесь, госпожа, так будет приличнее. Я сама поговорю
с ними... Здесь ли царица, красавицы? Да, да, она здесь.
Алкмена, слегка нервничая, ходит по комнате.

Она грациозно раскинулась на ложе. Затуманенным взором
она ласкает огромный золотой шар, внезапно возникший под
потолком. Правой рукою она подносит к лицу букет вербе-
ны. В ее левой руке бриллианты — она дает их клевать ги-
гантскому орлу, который только что влетел в окно.
Алкмена. Оставь свои глупости, Эклиссия. Можно праздновать
победу и без подобного маскарада.
U к л и с с и я. Ее наряд? Вы хотите знать, во что она одета? Нет,
она не обнажена. На ней туника из неведомой ткани,— ее
назовут потом шелком,— отделанная каймой нового красно-
ватого оттенка гаранс. Пояс? Ну почему ее пояс должен быть
развязан? Эй, Алексейя, перестань хихикать! Вот я тебя! Ее
пояс украшен платиной и зеленым гагатом. Готовит ли она
для него яства?.. Ее духи?
Алкмена. Ты скоро кончишь, Эклиссия?
U к л и с с и я. Они хотят знать, чем ты надушилась.
Алкмена грозит ей.
А это секрет, мои красавицы, но все Фивы будут нынче ве-
чером благоухать этим ароматом... Чтобы —что? Чтобы она
не превращалась в звезду, которая видна лишь раз в полго-
да? Хорошо, хорошо, я ей передам. Как у них все произой-
дет? Не беспокойтесь, милые мои девственницы, я от вас
ничего не скрою. Пока!.. Ну вот, Алкмена, вот они и ухо-
дят. Повернулись к нам своими стройными спинками и, сме-
ясь, оборачиваются. До чего же красива спина, озаренная
улыбкойI Ах, куколки мои!
Л л к м е н а. Эклиссия, ты просто выжила из ума!
Эклиссия. Ах, госпожа, да не выжила, а схожу с ума! Как
знать, в какой миг он явится?! И откуда — с неба, из воды,
из-под земли? Как бог, как человек, как животное? Я уж
теперь боюсь и птицу-то отогнать,—может, это кто-нибудь
из ихних. Только что за мной погналась ручная косуля и
боднула,— так я не осмелилась и пикнуть. Слышите, вон она
до сих пор цокает копытцами и блеет в передней, бедная моя
милочка! Может, впустить ее? Или это, наоборот, ветер, что
197

всколыхнул занавеси? Ах я растяпа, надо было мне пове-
сить другие,— красные! А вот сквозняком потянуло,—прямо
на плечи твоей старой кормилице. Дрожь берет, как поду-
маешь,—вдруг на тебя веет само бессмертие? Ах, госпожа,
Юпитер вездесущ. Любая земная тварь, любое дуновение
может обернуться богом. Ой, смотри, кто-то влетел в окно!
Алкмена. Ты что, не видишь, это пчела. Прогони ее!
Эклиссия. Ну уж нет! Ведь это же она! То есть он, вернее, он
в ней. Не шевелитесь, госпожа, умоляю вас! Привет тебе,
божественная пчелка! Мы знаем, кто ты!
Алкмена. Она летит ко мне, прогони ее!
Эклиссия. Как ты прекрасна, когда защищаешься! О, как муд-
ро поступает Юпитер, обращая тебя в бегство,— именно твоя
боязливая и легкая поступь выдает твое целомудрие и пре-
лесть. Сейчас она тебя ужалит!
Алкмена. Ай, не надо, я боюсь!
Эклиссия. О благословенное жало! Дай же ей ужалить тебя,
госпожа! Пусть сядет тебе на щеку! Ну ясно, это он,— смот-
ри, он ищет твою грудь!
Алкмена, смахнув пчелу на пол, давит ее ногой и отбра-
сывает.
Небо! Что ты наделала?!... Как, ни молний, ни грома? Ах
ты, мерзкая мошка, как ты нас напугала!
Алкмена. Что все это значит, Эклиссия?
Эклиссия. Сначала скажите мне, госпожа, примете ли вы де-
путации,— они как раз явились во дворец с поздравлениями.
Алкмена. Амфитрион и я примем их завтра вместе.
Эклжссия, Верно, так будет приличнее... Пойду приведу Леду.

СЦЕНА
ПЯТАЯ
Ллкмена, Меркурий,
Обеспокоенная Алкмена прохаживается по комнате. Обер-
нувшись, она видит перед собой Меркурия.
Меркурий. Приветствую тебя, царица.
Ллкмена. Вы, вероятно, бог, судя по вашему дерзкому и вме-
сте с тем незамеченному вторжению сюда?
Меркурий. Репутация у меня неважная, но я все-таки бог.
Ллкмена. Меркурий, если я правильно поняла по выражению
вашего лица?
Меркурий. Благодарю вас. Прочие смертные обычно призна-
вали меня по крылышкам на ногах. Вы либо догадливей их,
либо лучше умеете льстить.
Ллкмена. Я так счастлива лицезреть бога.
Моркурий. Если хотите коснуться меня, я вам не запрещаю.
Вы имеете на это право — с такими-то руками...
Алкмена тихонько гладит плечи Меркурия, легко касается
его лица.
Я вижу, боги весьма интересуют вас?
Ллкмена. Я с детства стараюсь представить себе, какие они,
с детства взываю к ним. И вот наконец один из них явился
мне!.. Я трогаю небо!.. О, как я люблю богов!
Моркурий. Всех разом? Я тоже пользуюсь вашей симпати-
ей?
Л л к м е н а. Людей любят каждого в отдельности,— богов надо
любить всех вместе. А у вас такое красивое имя, Мерку-
рий. Говорят, вы еще и бог красноречия... Я в этом сразу
убедилась, едва вы появились.
M г р к у р и й. По моему молчанию? Ну что ж, вот ваше лицо то-
же о многом говорит... Но у вас, верно, есть любимчик среди
богов?
Алкмена. Разумеется, так же как и среди людей...
199

Меркурий. Кто же?
Алкмена. Я не решаюсь назвать его имя.
Меркурий. Хотите, я стану перечислять богов согласно офи-
циальной табели о рангах, а вы меня остановите, когда я
дойду до вашего?
Алкмена. Я вас останавливаю. Самый первый.
Меркурий. Юпитер?
Алкмена. Юпитер.
Меркурий. Вы меня удивили. Вам импонирует то, что он по-
велитель богов? И вас не отталкивает его величественная
леность, его роль праздного надсмотрщика на строительстве
вселенной?
Алкмена. Его роль — повелевать богами. Это не пустяк.
Меркурий. Но он ровным счетом ничего не смыслит ни в крас-
норечии, ни в ювелирном мастерстве, ни в музыке —что в
небесной, что в камерной. Абсолютно бесталанный бог.
Алкмена. Зато он красив, меланхоличен, и его августейшие
черты не искажает тот нервный тик, который подергивает
лица богов-кузнецов или богов-поэтов.
Меркурий. Вы правы, он красив — и, как следствие, большой
бабник.
Алкмена. И вам не стыдно так отзываться о нем?! Кто поеме-
ет осудить Юпитера, когда внезапный вихрь страсти броса-
ет его в объятия какой-нибудь смертной женщины?! Мне-то
понятно, как совмещается несовместимое: я видела это на
примере прививок: вам, наверное, известно, там, наверху,
что мой муж изобрел способ прививать сливу к вишне. Да
что там,—нас еще в школе учили, что, когда Юпитер удо-
стаивает столь высокой чести смертную женщину, это есть
соитие бога с идеалом земной красоты или воплощением
чистоты... Вам как будто не по душе мои слова?
Меркурий. Напротив, я в восторге.. Итак, судьба Леды, Да-
наи и всех, кого любил или полюбит Юпитер, кажется вам
счастливой?
А л к м е п а. Беспредельно счастливой!
Меркурпй. И завидной?
200

Л л к м е н а. Более чем завидной!
Меркурий. Значит, вы им завидуете?
Л л к м е н а. Завидую ли им я? К чему этот вопрос?
Меркурий. Неужто вам не понятно? Значит, вы еще не уга-
дали, зачем я здесь и что собираюсь объявить вам как по-
сланник моего господина?
Алкмена. Скажите сами...
M о р к у р и.й. Он любит вас... Юпитер вас любит.
Л л к м е н а. Юпитер знает обо мне? Юпитер снизошел до такого
ничтожества, как я? Поистине я счастливейшая из женщин!
Меркурий. Вот уже много дней он следит за вами, и ни один
ваш жест не ускользнул от его всепроникающего взора.
Л л к м е н а. Много дней, вы сказали?
Меркурий. И много ночей. Вы побледнели?
Л л к м е н а. Да, вы правы, мне бы надо покраснеть. Прошу вас
простить меня, Меркурий. Просто мне стало стыдно при
мысли о том, что я не всегда была достойна этого взгляда.
Ах, отчего меня не предупредили!
Меркурий. Что же я должен передать ему?
Алкмена. Скажите ему, что отныне я постараюсь заслужить
его расположение. Во дворце есть серебряный жертвенник
Юпитеру. Как только вернется Амфитрион, мы воздвигнем
ему золотой.
Меркурий. Да ему не жертвенник от вас нужен!
Алкмена. Все, что есть в этом дворце, принадлежит ему.
Пусть он только соблаговолит выбрать, и я отдам ему лю-
бую драгоценность.
M ер курий. Не беспокойтесь, он ее уже выбрал, и сегодня на
закате солнца он явится за ней сам.
Алкмена. Что же ему нужно?
Меркурий. Ночь с вами.
Алкмена не слишком изумлена.
Приготовьтесь. С самой ночью я уже все уладил. Это будет
не просто темнота над землей,— сверкающий хоровод звезд
201

и неземная музыка украсят вашу небесную свадебную ночь.
Она станет как бы прелюдией к вашему будущему бес-
смертию. Я счастлив, что могу вставить этот кусочек вечно-
сти в вашу преходящую земную жизнь. Вам нравится мой
свадебный подарок? Почему вы улыбаетесь?
Алкмена. Еще бы мне не улыбаться!
Меркурий. Что вы хотите этим сказать?
Алкмена. Только то, что вы ошиблись адресом, Меркурий.
Я — Алкмена, и мой муж — Амфитрион.
Меркурий. Там, где действуют неотвратимые законы судьбы,
мужья абсолютно ни при чем!
Алкмена. Я ничтожнейшая из фиванок. Я плохо училась в
школе, да и все, что выучила, давно уже перезабыла. Меня
считают глупенькой.
Меркурий. Я держусь другого мнения.
Алкмена. Простите, но я должна напомнить вам, что в данном
случае важно мнение Юпитера, а не ваше собственное. А я
вовсе не достойна принять Юпитера. Отблеск его сияния
упал на меня, и это ввело его в заблуждение. Мой же собст-
венный свет так неярок!
Меркурий. Нам с неба виднее: сияние вашего тела озаряет
ночи Греции!
Алкмена. Да-да, у меня есть хорошие пудры, притирания, раз-
ные пилочки, пинцеты,—я еще могу обмануть чей-нибудь
глаз. Но я не умею ни писать, ни умно рассуждать.
Меркурий. Ничего, вы очень бойко изъясняетесь. Впрочем,
пусть вас не тревожат такие пустяки, со временем поэты
возьмут на себя сочинение бесед этой вашей ночи.
Алкмена. Так, может, они этой ночью возьмут на себя и все
остальное?
Меркурий. Ну-ну, вачем так опошлять?! Неужто вы надеетесь
избежать руки богов, умаляя свое достоинство и красоту?
Неужто не отдаете себе отчета в ответственности вашей
роли?
Алкмена. Да ведь как раз это я изо всех сил и пытаюсь вам;
доказать! Эта роль не для меня! Я — вся земная, я живу в I
202
i

самой что ни на есть земной атмосфере, а она непереносима
для божественного дыхания!
Меркурий. Уж не вообразили ли вы себе, что речь идет о дли-
тельной связи?! Юпитер обойдется всего несколькими ча-
сами.
Алкмена. Меня совершенно не интересует постоянство Юпи-
тера. Как бы он ни поступил, я ничему не удивлюсь. Но
меня поражает его интерес ко мне.
Меркурий. А может, его восхитил ваш стройный стан?!
Алкмена. Мой стан... допустим. А известно ли ему, что летом
я загораю дочерна?
Меркурий. И все-таки ваши руки затмевают красотой лилии
в вашем саду.
Алкмена. Руки у меня и вправду неплохи. Но их всего две.
Зато у меня на один зуб больше, чем нужно.
Меркурий. Зато у вас многообещающая походка.
Алкмена. Ничего она не обещает, напротив, я очень неуклю-
жа в любви.
Меркурий. Не лгите! В этом амплуа Юпитер также наблюдал
вас.
Алкмена. Я притворялась...
Меркурий. Ну, довольно слов и довольно уверток!.. Что я ви-
жу?! Алкмена плачет?! И это в ту самую минуту, когда в
вашу честь на человечество готов хлынуть поток милостей?!
Ибо так решил Юпитер. Он знает, что вы бескорыстны и
предпочтете этот ливень золотому. Год радости начинается
нынче ночью в Фивах. Ни эпидемий, ни голода, ни войн!
Алкмена. Этого еще только недоставало!
Меркурий. На этой неделе смерть должна была унести вось-
мерых детей в вашем городе, но теперь они — четыре маль-
чика и четыре девочки, а среди них ваша любимица Карие-
са,— будут спасены. Плата —- ваша ночь с Юпитером.
Алкмена. Кариеса?! Это просто шантаж!
Меркурий. Счастье и благоденствие — вот единственное сред-
ство шантажа, который пользуются боги. Вы слышите? Эти
песнопения, эта музыка и ликование предназначены вам.

Все Фивы знают, ч-го нынче ночью вы заключите в объятия
Юпитера, весь город украшается и радуется за вас. Каждый
калека, каждый нищий, кого Юпитер повстречает по пути
к вам, будет исцелен и осыпан его милостями. Их жизнь и
счастье зависят от вас одной. Итак, вы предупреждены.
Прощайте, Алкмена.
Алкмена. Так вот о какой победе они говорили?! Куда же вы,
Меркурий?
Меркурий. Я спешу сообщить Юпитеру, что вы его ожидаете.
Алкмена. Вы солжете. Я не могу ждать его.
Меркурий. Что еще?!
Алкмена. Я не буду ждать его. Умоляю вас, Меркурий! Отвра-
тите от меня благосклонность Юпитера.
Меркурий. Я что-то вас никак не пойму!
Алкмена. Я не хочу быть любовницей Юпитера.
Меркурий. Почему?
Алкмена. Он первый стал бы потом презирать меня за это.
Меркурий.' Не разыгрывайте святую наивность.
Алкмена. Я нечестива, мне случается богохульствовать в
любви.
Меркурий. Выдумки! Вы все сказали?
Алкмена. Я устала! Я больна!
\М ер курий. Неправда! Не пытайтесь защититься от бога тем
оружием, которым отвращают от себя мужчину.
. Ал к м е н а. Я люблю человека!
Меркурий. Какого человека?
Алкмена. Моего мужа.
Меркурий, который было наклонился к ней, выпрямляется.
Me р к у р и й. Ага, вы, значит, любите только своего мужа?
Алкмена. Да, только его.
Меркурий. Ну тогда все правильно. Юпитер — бог, и, не в
пример людям, выбирает себе любовниц исключительно сре-
ди верных жен. Впрочем, не прикидывайтесь такой уж вер-
ной, ведь нам-то известны ваши мечты.
А Д к м е н а. Мои мечты...
204

Меркурий. Мы-то знаем, о чем вы грезите. Некоторым верным
женам иногда хотелось бы оказаться^ вовсе не в объятиях
мужа, разве нет? ч
Алкмена. Просто в ту минуту им не хотелось ничьих объятий.
Меркурий. И этим самым верным женам иногда случалось
называть своего мужа Юпитером. Мы и такое подслушали
однажды.
Алкмена. Мой муж может быть для меня Юпитером. Но Юпи-
тер не может стать моим мужем.
Меркурий. Вы просто невиданная упрямица. Лучше не выво-
дите меня из терпения, не то я заговорю по-другому и от-
крою вам, что таится в самой глубине вашего так называе-
мого целомудрия. Все, что вы здесь наговорили, цинично до
неприличия.
Алкмена. Если бы меня застали врасплох обнаженной, я бы
отбивалась голыми руками и ногами. Вы не оставили мне
иного выбора, как быть циничной.
Меркурий. Ну, тогда и я скажу без обиняков: Юпитеру вовсе
не обязательно лечь с вами в постель в образе мужчины.
Алкмена. Если вы за мной наблюдали, вы могли убедиться,
что я не принимаю в своей постели и женщин.
Меркурий. Верно, но зато мы смогли убедиться, что опреде-
ленные явления природы, ароматы, очертания незаметно
для вас самой затрагивают сокровеннейшие струны вашей
души или тела, и часто вид неких предметов и существ рож-
дает в вас бурное волнение, даже если рядом с вами Амфи-
трион. Вот, например, вы любите плавать. Юпитер может
стать водой, объять и познать вас таким способом. Словом,
вы вольны принять благосклонность повелителя богов от
любого растения, от любого животного, если вам кажется,
что так вы будете менее неверны мужу. Только намекни-
те, и мы все устроим... Ну вот, скажем, какая из ваших ко-
шек самая любимая?
Л л к м е н а. Меркурий, оставьте меня.
M с р к у р и й. Еще одно только слово, и я исчезаю. От сегодняш-
ней встречи должен родиться ребенок, Алкмена*
205

/
/
Алкмена. Иу него, конечно, уже есть имя?
Меркурий. Конечно/Гера...
Алкмена. Бедная малышка, ей не суждено родиться.
Меркурий. Это мальчик, Геракл, и он родится. Все чудовища,
наводящие/Страх на людей, все обломки хаоса, мешающие
мирозданию,— все будет разметано и уничтожено Гераклом.
Ваш союз с Юпитером зиждется на вечности.
Алкмена. А что будет, если я откажусь?
Меркурий. Геракл должен родиться.
Алкмена. А если я убью себя?
Меркурий. Юпитер воскресит вас, его сын должен родиться.
Алкмена. Дитя — плод адюльтера... никогда! Этот ребенок
умрет, будь он сыном всех богов разом!
Меркурий. Терпению богов есть предел, Алкмена. Вы зло-
употребляете их любезностью. Тем хуже для вас. В конце
концов, мы обойдемся и без вашего согласия. Узнайте же,
что вчера...
Вбегает Эклиссия.
Эклиссия. Госпожа!
Алкмена. Что там такое?
Меркурий. Это прибыл Амфитрион.
Эклиссия. Нет, господин. Царица Леда пожаловала во дворец.
Но, может быть, отослать ее?
Алкмена. Леда? Нет, пусть войдет.
Меркурий. Правильно, Алкмена, примите ее, она даст вам
множество полезных наставлений. Ну-с, я удаляюсь, надо
отчитаться перед Юпитером о нашей беседе.
Алкмена. Вы передадите ему мой ответ?
Меркурий. Так вам хочется навлечь на Фивы чуму и ножар?
Хочется увидеть своего мужа в ярме раба? Я сообщу Юпи-
теру, что вы его ожидаете.
Алкмена. И вы солжете.
Меркурий. Ничего страшного, женщины отлжчжо перекраи-
вают утреннюю ложь в ночную правду. До вечера, Алкмена.
(Исчевает.)
206

Алкмена. Эклиссия, скажи, какова собой Леда?
Эклиссия. На ней платье из серебристой парчи, а по кайме
вытканы лебеди, но так, что они цочти не бросаются в
глаза... \
Алкмена. Я спрашиваю о ее лице. Что на нем написано —
жестокость, гордость?
Эклиссия. Достоинство и умиротворение.
Алкмена. Тогда спеши, приведи ее поскорее. Я придумала,
как мне быть. Леда может спасти меня!
Эклиссия выходит.
СЦЕНА
ШЕСТАЯ
Леда, Алкмена.
Леда. Прошу простить мой непрошеный визит, Алкмена.
Алкмена. О, напротив, Леда, как я ждала вас!
Леда. Это и есть будущая историческая комната?
Алкмена. Это моя комната.
Леда. Море и горы... как вы это удачно подобрали!
Алкмена. И главное — небо.
Леда. Ну, небо ему как раз безразлично... Так вы ждете его се-
годня к вечеру?
Алкмена. Мне сказали, что это произойдет сегодня вечером.
Леда. Как же случилось, что вам так повезло? Вы, верно, без
конца приносили ему жертвы, поверяли свою печаль и
тоску?
Алкмена. Вовсе нет. Я поверяла ему в молитвах мое счастье,
мое благополучие.
Леда. Очень умно придумано,— прекрасный способ привлечь к
себе внимание. Вы уже видели его?
Алкмена. Нет. Это он вас прислал?
Леда. Ну что вы! Я просто проезжала через Фивы, услышала но-
вость,-^ и вот я здесь.
207

Алкмена. Хотели бы вь1, Леда, опять увидеться с ним?
Леда. Да я его никогда и не видела! Неужто вам неизвестны
подробности моегд.. приключения?
Алкмена. Леда, правду ли гласит легенда,— то был настоящий
лебедь? /
Леда. А, я вижу, вы и в самом деле заинтересованы. Ну... до
некоторой7 степени... это было птицеобразное облако... или
даже, скорее, легкий вихрь, внезапно застывший в форме
лебедя.
Алкмена. А перья у него были?
Леда. Алкмена, скажу вам откровенно: мне было бы грустно,
если бы к вам он явился в том же образе, что ко мне. Не
то чтобы я ревновала, но быть единственной в своем роде
так приятно! Подумайте, сколько существует других птиц,
гораздо более редких, чем лебеди!
Алкмена. Как мало существует птиц столь же благородных,
но, не вч пример лебедям, сторонящихся людей.
Леда. Да, вы правы.
Алкмена. Я не считаю, что лебеди глупее гусей или орлов.Они
хоть поют...
Леда. Да, они поют...
Алкмена. Никто, правда, до сих пор не слышал лебединой пе-
сни, но они поют. А он —пел? Или говорил по-человече-
ски?
Леда. Не то пел, не то щебетал,— вполне отчетливо... Смысла
я, правда, не уловила, но синтаксис его был столь ясен, что
сразу угадывались птичьи глаголы и относительные местои-
мения. •
Алкмена. А правда ли, что его крылья при каждом взмахе
мелодично звенели?
Леда." Совершенная правда,—знаете, так звенят цикады, только
у них звук более резкий. Я провела пальцами по основани-
ям крыльев,— перья зазвенели нежней, чем струны арфы.
Алкмена. А как вас известили о его выборе?
Леда. Это произошло летом. Только что минуло равноденствие,
и высоко в пебе, меж звездами, все время возникали огром-
208

ные лебеди. Они проплывали прямо надо мной, и мой муж
потом а шутку говорил: «Вот ты и\угодила под лебедя!»
Алкмена. Ваш муж шутит по этому пово)пг?!
Леда. Мой муж не верит в богов. Поэтому в моем... случае он
видит лишь игру воображения или повох к игре слов. Это,
знаете ли, очень удобно. ч
Алкмена. Вы были застигнуты врасцлох, взяты силой?
Леда. Взята приступом, но сколь нежным приступом! Внезаппое
касание чего-то... никогда человеческим пальцам — этому
пучку червяков — не коснуться так легко! Внезапное объ-
ятие... никогда человеческим рукам — этим неуклюжим об-
рубкам — не обнять так умело, внезапное соитие в ритме
неземном, небесном, астральном, вечном,— словом, это было
упоительно! Да что я вам рассказываю: скоро вы и сами все
узнаете не хуже меня.
Алкмена. Как он расстался с вами?
Леда. Я лежала. Он поднялся прямо надо мной. На несколько
мгновений он наделил меня нечеловеческой остротой зре-
ния, и потому я смогла проследить его полет до самого зе-
нита. Потом он скрылся из виду.
Алкмена. Ис тех пор — ничего?
Леда. Ну... отчего же? Благоволение самого Юпитера, покло-
нение его жрецов. Иногда тень лебедя падает на меня, ко-
гда я вхожу в ванну, и никакое мыло не в состоянии стереть
ее... Ветви груши — свидетельницы нашего свидания —
склоняются передо мною, когда я прохожу мимо. Учтите, я
не потерпела бы длительной связи даже с самим богом.
Второй визит — это еще куда ни шло. Но он почему-то пре-
небрег этим знаком внимания.
Алкмена. Второй визит... быть может, мы его вам устроим...
И что же, с тех пор вы блаженствуете?
Леда. Блаженствую? Я бы не сказала. Но я по крайней мере
благоденствую. Вот вы сами убедитесь,— этот вихрь стра-
сти на всю жизнь опустошит и очистит все ваше существо.
Алкмена. А мое существо вовсе не нуждается в очищении. Но
какая разница,— я все равно этого не увижу.
209

Леда. Ну так почувствуете. Это событие сорвет завесу слепоты
с вашей любви к мртку, над вами никогда больше не навис-
нет гнет неизбежности, который лишает ваши супружеские
объятия сладкого очарования любовной игры.
Алкмена. Леда, £ы знакомы с Юпитером, так скажите, возмож-
но ли растрогать его чем-нибудь?
Леда. Но я не знакома с Юпитером! Я видела его только в об-
разе птицы!
Алкмена. А встретившись с ним как с птицей, какое мнение
составили вы себе о нем как о боге?
Леда. Много логики в рассуждениях и весьма слабое знание
женщин. Но он внимателен к любому замечанию и благо-
дарен за самую ничтожную помощь. А почему вы об этом
спрашиваете?
Алкмена. Я решила отвергнуть любовь Юпитера. И я умоляю
вас, помогите мне, спасите меня!
Леда. Спасти вас — от такой славы?!
Алкмена. Начнем с того, что я такой славы не заслужила.
Разве могу я сравниться с вами — прекраснейшей из цариц
и умнейшей из женщин? Кто еще, кроме вас, разобрался бы
в птичьем синтаксисе?! Кто, кроме вас, смог бы изобрести
письмо?!
Леда. Ах, но богам нет до этого никакого дела! Что толку
учить людей писать, если боги никогда не научат их чи-
тать?!
Алкмена. Вы изучали астрономию. Вам известно, где у вас
зенит, где надир. А я вечно их путаю. Вам, как звезде,
уже и место в небе заготовлено. Ваше тело от ученых за-
нятий стало таким пышным и упругим, что, верно, оно
сводит с ума всех богов и людей подряд. Стоит только ра-
зок взглянуть на вас, и сразу ясно: вы не просто женщина,
но одна из тех живых статуй, сотни мраморных подобий ко-
торых украсят когда-нибудь живописнейшие уголки земли.
Леда. Ах, как мило! А мне-то наговорили о вас, что вы всего
только молоды и недурны собой! Так что же вы задумали,
моя дорогая крошка?
210

Алкмена. Я скорее убью себя, чем\дразделю ложе с Юпитером.
Я люблю моего мужа. \
Леда. Ну разумеется, вы больше никого и не сможете любить
после свидания с Юпитером. Ни один смертный, ни один
бог не посмеет и помыслить о вас!
Алкмена. Да, и я буду обречена любить мужа. Моя любовь к
нему не будет плодом моего свободного выбора. И этого он
мне никогда не простит!
Леда. Ну-ну, не будем впадать в крайности! Сперва бог, потом
муж, потом... Важен первый шаг!
Алкмена. Спасите меня, Леда! Отомстите Юпитеру за то, что
он обнимал вас всего единожды, а теперь утешает поклона-
ми какой-то груши!
Леда. Но как отомстить беззащитному белоснежному лебедю?
Алкмена. С помощью черного. Я объясню вам: займите мое
место.
Леда. Ваше место?!
Алкмена. Та дверь ведет в темную спальню, где все приготов-
лено для отдыха. Закутайтесь в мое покрывало, надушитесь
моими духами. Юпитер попадется в эту ловушку —и на
свое же счастье. Ну неужели добрые приятельницы не мо-
гут оказать друг другу такую мелкую услугу?1
Леда. Да... по правде сказать... я не против. Ах, какая вы ми-
лая!
Алкмена. Отчего вы улыбаетесь?
Леда. В конце концов, вы, вероятно, правы. Чем больше я раз-
глядываю и слушаю вас, тем больше убеждаюсь, что для
Алкмены — средоточия стольких прелестей —«■ этот поворот
судьбы мог бы оказаться роковым. И как-то неудобно вовле-
кать вас против воли в нашу ассамблею,— вы ведь знаете,
каждый високосный год вон на том высоком утесе собира-
ются все женщины, которых когда-либо любил Юпитер.
Алкмена. Это та самая знаменитая ассамблея, где происходят
божественные #ргии?
Леда. Божественные оргии? Что за чушь! Торжество отвлечен-
ных идей — вот что такое наши собрания, милая ноя крош-
211

ка! И, учтите, ни о дик посторонний не допускается в наш
избранный круг. /
Алкмена. Но чем же/вы там все-таки занимаетесь? Или мне не
дозволено этого янать?
Леда. Малютка моя, боюсь, вам трудно будет понять меня. Аб-
страктный язык мыслей — не ваш удел, к счастью, конечно.
Вам наверняка неизвестны такие слова, как эталон, доми-
нирующая идея, средоточие живота?
Алкмена. «Средоточие живота» мне понятно. Это пупок, верно?
Леда. Вряд ли вы поймете, если я расскажу, как распростертые
на камне, поросшем реденькой травкой и нарциссами, осиян-
ные светом первичных понятий, мы весь день являем собой
божественное сборище сверхкрасот; вряд ли вы оцените ве-
личие момента, когда мы зачинаем не от божественного
семени, но от космических вихрей, бушующих вокруг нас,
когда каждая из нас — праматерь, и одновременно дитя це-
лого мира... Вы что-нибудь поняли из того, что я сказала?
Алкмена. Я поняла одно: ваша ассамблея в высшей степени
серьезна.
Леда. Во всяком случае, в. высшей степени специфична. И там,
очаровательная Алкмена, добрая половина ваших досто-
инств, конечно, пропала бы втуне. Да, видимо, вы правы:
вам не суждено стать отвлеченным символом, ибо вы —
подлинная дочь земли, грациозная, жизнерадостная, эфе-
мерная...
Алкмена. О, благодарю вас, Леда! Вы меня спасаете. Подумай-
те, как приятно спасти и сохранить эфемерное!
Леда. Ну разумеется, я спасу вас, дорогая моя. Решено! Только
позвольте узнать, какой ценой?
Алкмена. Ценой?
Леда. Я спрашиваю, в каком виде явится к вам Юпитер? Хоро-
шо бы он принял какой-нибудь импонирующий мне облик!
Алкмена. А-а... Но я ничего не знаю....
Леда. Но кому же и знать, как не вам? Ведь он обернется имен-
но тем созданием, что сильнее прочих возбуждает ваши же-
лания и питает ваши мечты.
212

Алкмена. Я как-то не могу припомнись...
Леда. От всей души надеюсь, что вы на любите змей. Бр-р-р, я
их терпеть не могу. В этом случае на\меня не рассчитывай-
те! ...Или пусть уж тогда будет красавец-змей, свитый в
кольца. ч N
Алкмена. Но меня не волнует ни одно животное, ни одно рас-
тение...
Леда. Надеюсь, это относится и к минералам. Ну же, припомни-
те, Алкмена, у каждой из нас есть уязвимое место!
Алкмена. У меня нет, и быть не может, я ведь люблю только
мужа.
Леда. Ага, ну так вот оно — ваше уязвимое место! Даже и не
сомневайтесь, здесь-то вас и подловят! Вы никогда никого
не любили, кроме мужа?
Алкмена. Нет, никого.
Леда. Да как же мне раньше не пришло в голову?! Ведь это
проще простого, вы сами облегчили Юпитеру задачу. Чем
больше я гляжу на вас, тем больше убеждаюсь: Юпитера
привлекла ваша человечность, в Алкмене ему интересно по-
знать человека, земную женщину со всеми интимными при-
вычками и сокровенными радостями. Ну разве я не права?!
Итак, чтобы достичь цели, годится самый немудреный спо-
соб: превратиться в вашего мужа. Можете не сомневать-
ся,—вашим лебедем будет Амфитрион. Юпитер дождется
первой же его отлучки, проникнет во дворец и обманом возь-
мет вас.
Алкмена. Вы меня пугаете. Амфитриона нет здесь.
Леда. Его нет в Фивах?
Алкмена. Вчера вечером он ушел на войну.
Леда. Тогда он вернется не скоро. Нынче ни одна уважающая
себя армия не воюет меньше двух суток.
А л к м е н а. К несчастью, вы правы.
Л ода. Значит, готовьтесь, Алкмена: в любой миг, начиная с се-
годняшнего вечера, Юпитер откроет эти двери под видом
вашего мужа, и вы доверчиво отдадитесь ему.
Алкмена. Невозможно! Я его узнаю!
213

Леда. Один-единственный раз человек действительно станет со-
зданием бога. И вьг обманетесь.
Алкмена. Вот именно «созданием». Это будет усовершенство-
ванный Амфитрион — несравненно более мудрый, более
благородный/Я возненавижу его с первого взгляда.
Леда. Гигантский лебедь спустился ко мне, но я не смогла от-
личить его от маленького лебедя, что плавал в моем пруду...
Вбегает Эклиссия.
Эклиссия. Новость, госпожа, нежданная новость!
Леда. Амфитрион вернулся?!
Эклиссия. Верно, вы угадали! Через минуту наш господин бу-
дет во дворце. С крепостной стены я увидела, как он пере-
несся через ров.
Алкмена. Ни один всадник не в силах преодолеть такой ров!
Эклиссия. А он — единым духом!
Леда. Он один?
Эклиссия. Один-то один, но за ним словно бы невидимый ле-
гион мчится. А от самого-то сияние во все стороны! И вид
вовсе не такой усталый, с каким обычно приходят с войны.
Он затмевает восходящее солнце. Он как столп света,—
только что тень человеческая. Ах, госпожа, ведь с минуты
на минуту должен явиться Юпитер,—что, если наш госпо-
дин попадется ему под руку?! Мне даже удар грома почу-
дился, едва он вступил на дозорную дорожку.
Алкмена. Оставь нас, Эклиссия.
Эклиссия выходит.
Леда. Теперь вы убедились? Вот и Юпитер. Вот вам и поддель-
ный Амфитрион.
Алкмена. Прекрасно! Он встретит здесь поддельную Алкмену.
О дорогая Леда, боги готовили нам трагедию, так давайте
же устроим из нее небольшое развлечение для двух женщин!
Решайтесь, умоляю вас! Отомстим за нас обеих!
Леда. Каков собою ваш муж? У вас есть его портрет?
А л к и е н а. Вот он.
214

Леда. Гм, а он совсем недурен... Красивые глаза... Мне всегда
нравились глаза, где эрачок едва, намечен, как на главах
статуй. Ах, я обожаю статуи, какая жалость, что они немы
и бесчувственны!.. А ваш муж брюнет^ Надеюсь, он не кур-
чавый?
Алкмена. О нет, Леда, его волосы гладки и черны, как воро-
ново крыло.
Леда. Военная выправка? Шершавая кожа?
Алкмена. Ах, что вы! Он мускулист, но гибок как лоза.
Леда. А вы не рассердитесь на меня за то, что я отниму у вас
подобие того тела, которое вы так любите?
Алкмена. Нет! Клянусь вам!
Леда. И вы не рассердитесь за то, что я отниму у вас бога, ко-
торого вы так не любите?
Алкмена. Он приближается. Спасите меня!
Леда. Где она, ваша спальня?
Алкмена. Вот дверь.
Леда. Там не очень крутые ступеньки? Я боюсь споткнуться в
такой темноте.
Алкмена. Там гладкий и ровный пол.
Леда. Спинка ложа, наверное, мраморная и холодная?
Алкмена. Она покрыта ковром чистейшей шерсти. Вы не дрог-
нете в последнюю минуту?
Леда. Я же вам обещала! А я верный друг. Вот он идет. Подшу-
тите над ним немного, прежде чем прислать его ко мне. Ото-
мстите фальшивому Амфитриону за те горести, которые
вам доставит в один прекрасный день настоящий...
СЦЕНА
СЕДЬМАЯ
Алкмена, Амфитрион.
Голос раба. Куда прикажете поставить коней, господин? Они
совсем загнаны.
Амфитрион. Наплевать на коней! Через минуту я уезжаю
обратно.
215

/ /
/
(
Алкмена. Ему наплевать/на своих коней... Тогда это не Амфи-
трион. /
Амфитрион (устремляется к ней). Это я!
Алкмена. И никто иной, как я полагаю?
Амфитрион. Ты не хочешь обнять меня, любимая!
Алкмена. Подожди минутку, прошу тебя. Здесь слишком
светло. Потом, там, в спальне.
Амфитрион. Нет, здесь, сейчас1 Одна мысль об этой минуте
заставила меня стрелой мчаться к тебе.
Алкмена. И заставила проноситься над скалами, перелетать
через реки, шагать по небесам? Нет, нет, подойди к окну,
дай мне разглядеть тебя. Ты ведь не боишься показаться
своей жене? Вспомни, я очень хорошо знаю твое лицо,
мне знакомы все твои родинки, все твои морщинки до
единой.
Амфитрион. Ну, вот оно, мое лицо, взгляни, похоже на вче-
рашнее?
Алкмена. Да-да, именно, похоже. Другая женщина обязатель-
но обманулась бы. Все в нем, как всегда: и эти две грустные
морщинки, что появляются при улыбке, и эта смешливая
складочка — предвестница слез, и метины в уголках глаз,
совсем как след когтя неведомой птицы,— может быть, орла
Юпитера, а?
Амфитрион. Скорее, гуся, моя дорогая,—ведь эти морщинки
называются гусиными лапками. Раньше ты любила цело-
вать их.
Алкмена. Да, все это как будто принадлежит моему мужу. Вот
только царапины на щеке не хватает,— царапины от вче-
рашнего пореза. Любопытный у меня муж: он принес с вой-
ны на один шрам меньшеI
Амфитрион. Ветер хорошо исцеляет раны.
Алкмена. Ну да, разумеется, ветер сражений. Теперь посмот-
рим глаза. Ай-ай-ай, дорогой Амфитрион, вчера ты покинул
мопя с веселыми, широко раскрытыми глазами. Отчего же
сегодня твой правый глаз так величественно прикрыт, а в
левом поблескивает искорка лицемерия?
216

Амфитрион. Алкмена, супругам негоже слишком пристально
вглядываться друг в друга. Можно сделать неприятные от-
крытия. Идем же!
Алкмена. Погоди немного... В твоих зрачках проплывают обла-
ка,— раньше я никогда не видела их... Не знаю, что изме-
нилось, мой друг, но при одном взгляде на тебя кружится
голова, меня одолевают воспоминания о далеком прошлом,
неясные предчувствия будущего... Видения иных миров, зна-
ние скрытого...
Амфитрион. Так всегда бывает до любви, дорогая, со мной
творится то же самое. Потом это пройдет.
Алкмена. А какие мысли скрываются за этим высоким челом,
таким высоким, как ни у кого другого?
Амфитрион. Мысли о прекрасной Алкмене, всегда верной
себе.
Алкмена. Каким желанием озарено это лицо, которое я даже
не могу охватить взглядом?
Амфитрион. Желанием поцелуя. Оно жаждет тепла твоих
губ.
Алкмена. Моих губ! Раньше ты никогда не говорил о моих
губах!
Амфитрион. Ая жажду укусить тебя в шею!
Алкмена. Амфитрион, ты сходишь с ума! До сих пор ты не
осмеливался назвать ни одну из моих черт!
Амфитрион. О чем я и пожалел нынче ночью, и теперь-то я
назову их все до единой. Неплохая мысль,— она пришла мне
в голову сегодня, когда я производил перекличку армии, и
уж теперь любая частичка твоего тела должна ответить на
вызов: глаза! грудь! затылок! зубы! И твой рот!
Алкмена. Вот пока что моя рука.
Л м ф и т р и о н. Что с тобой? Я тебя уколол? Тебе неприятно?
Л л к м е н а. Скажи, где ты провел эту ночь?
Амфитрион. В зарослях ежевики, положив голову на колюч-
ки, которые я наутро сжег дотла... Через час я должен
уезжать, дорогая, на сегодня у меня назначено сражение.
Идем! Что ты делаешь?
217

Алкмена. Разве мне запрещено гладить тебя по волосам? Ни-
когда они не были так сухи, так блестящи!
Амфитрион. Это, наверное, ветер.
Алкмена. Да-да, твой раб ветер. А какая у тебя голова! Не-
ужто она всегда была такой большой?!
Амфитрион. Ну, знаешь, Алкмена, мудрость...
Алкмена. Твоя дочь Мудрость...
Амфитрион. А вот это, если хочешь знать, мои брови, а это —
затылок, а это сонная артерия! Дорогая моя Алкмена, отче-
го ты прикасаешься ко мне с таким трепетом, словно ты моя
невеста — не жена?! Откуда такая неожиданная робость, ко-
гда ты рядом с супругом? Вдруг и ты стала для меня не-
знакомкой. И все, что я открою в тебе сейчас, будет ново-
стью для меня..*
Алкмена. Вот в этом-то я уверена.
Амфитрион. Скажи, чего ты хочешь, и я осыплю тебя подар-
ками, исполню любое желание.
Алкмена. Я хотела бы... О, перед тем, как мы войдем в спаль-
ню, поцелуй мои волосы!
Амфитрион (страстно обнимает ее и целует в шею). Вот!
Алкмена. Что ты делаешь! Я же просила простого поцелуя в
волосы!
Амфитрион (целуя ее в щеку). Вот так?
Алкмена. Ты разучился понимать слова? Или я стала лысой?
Амфитрион. И вот так! А теперь я унесу тебя!
Алкмена. Еще секунду! Подожди одну только секунду и по-
том входи! Как только я позову, входи, любовь моя! (Уходит
в спальню.)
Амфитрион (остается один). До чего же очаровательная у
меня жена! Ах, как хороша жизнь, когда она течет без рев-
ности и подозрений; как сладко надежное домашнее сча-
стье, не запятнанное изменами и похотью! Вернусь ли я во
дворец на заре или глубокой ночью, я найду здесь только то,
что сам, уходя, оставил, и нарушу одну лишь мирную тиши-
ну... Уже можно, Алкмена?.. Она молчит,—понимаю,—это
значит, она готова. Какая деликатность! Она подает мне
218

знак своим молчанием, и каким молчанием! В нем звенит
призыв! Как она ждет меня! Да, да, я иду, дорогая!
Едва он вбегает в спальню, Алкмена на цыпочках воз-
вращается оттуда, улыбается ему вслед, раздвигает занаве-
си и выходит на середину сцены.
Алкмена. Ну вот, шутка удалась! Он в ее объятиях. И пусть не
твердят мне больше про все зло мира —простая хитрость
маленькой девочки обратила это зло в-забаву. И пусть не
твердят мне больше о неотвратимой судьбе —есть только
слабовольные нытики, уступившие ей. Все злонамерения
людей, вся похоть богов не устоят перед волей и любовью
верной женщины. Ты согласно со мною, Эхо, не правда ли?
Откликнись, ты ведь всегда подавало мне добрые советы!
Чего мне опасаться со стороны богов и людей — мне, верной
и стойкой Алкмене? Правда, нечего?
Эхо. Всего! Всего!
Алкмена. Что ты говоришь?
Эхо. Ничего! Ничего!
Занавес

ДЕЙСТВИЕ
ТРЕТЬЕ
Терраса дворца.
СЦЕНА
ПЕРВАЯ
Созий, Трубач, Эклиссия.
Затем танцовщицы.
Трубач. О чем повещает твоя сегодняшняя декларация?
Созий. О женщинах.
Трубач. Aral О вреде женщин, небось?
Созий. «О высоком уровне супружеской верности, хранимой
нашими женами в дни военных действий». На сей раз в ви-
де исключения декларация более или менее правдива, ведь
наша война началась и окончилась в один день.
Трубач. Так-то оно так, но ты все же поторопись с оглашением.
(Трубит.)
Созий. О фиванцы! Война помимо прочих своих преимуществ...
Эклиссия. Молчание!
Созий. Какое там еще «молчание))? Войне-то конец, Эклиссия.
Перед тобой два победоносных воина. Мы опередили осталь-
ную армию на целую четверть часа.
Эклиссия. Молчание, говорю я. Слушайте!
Созий. Слушать твое молчание? Это что-то новое!
Эклиссия. Да не меня слушайте, а небо! Сегодня голос с не-
ба вещает фиванцам о подвигах некоего героя.
Созий. «Некоего» — как бы не так! О подвигах малютки Ге-
ракла! О подвигах сына, которого Алкмепа должна зачать
нынешней ночью от Юпитера.
Эклиссия. Ты уже зпаешь?!
220

Созий. Вся армия знает, вот спроси хоть у трубача.
Трубач. Просто не могу выразить, до чего же все рады. И сол-
даты и офицеры уверены, что именно этому счастливому
событию мы обязаны нашей блестящей победой. Ни единого
убитого, мадам,— лошадей и тех ранило только ' в левую
заднюю ногу. Один Амфитрион не в курсе дела, но теперь
эти самые небесные голоса, верно, и до него дошли.
Эклиссия. И правда, Амфитрион мог услышать голоса с рав-
нины.
Трубач. Мы с Созием ни словечка не упустили. Люди слушали,
столпившись у подножия дворцового холма, и мы вместе с
ними. До чего ж интересно,—прямо дух захватывает! Особ-
ливо рассказ о схватке нашего будущего молодого господина
с быкоголовым чудищем, наводящим страх на всю округу.
Помните, Созий? «Геракл вышел победителем, но едва уце-
лел»... Тихо, вот продолжение!
Голос с неба. О фиванцы! Едва будет сражен минотавр, как у
стен вашего города поселится дракон с тридцатью головами,
пожирающими человеческое мясо, ваше мясо, фиванцы! —
если не считать одной головы — травоядной.
Толп а. Ох! Ох! Ох!
Голос. Но Геракл, сын Алкмены, которого она должна зачать
этой ночью от Юпитера, поразит все тридцать голов из лука
с тридцатью тетивами.
T о л п а. Ах! Ах! Ах!
Трубач. Никак в толк не возьму, чем же ему травоядная-то
голова мешала?
Созий. Смотри, Алкмена вышла на свой балкон и слушает, за-
таив дыхание. До чего же Юпитер хитер! Знает, как наша
царица хочет иметь детей, и описывает ей Геракла, чтобы
она полюбила его и дала, себя уговорить.
.') клиссия. Бедная моя госпожа, она совсем упала духом! Буду-
щий сын-гигант окружил ее со всех сторон, словно это он
посит ее во чреве, а не наоборот.
Трубач. Будь я Юпитером, я бы заставил подать голос самого
Геракла. То-то бы Алкмена перепугалась!
221

С о з и й. Молчи! Голос продолжает!
Голос с неба. От моего отца Юпитера я унаследую гладкую
кожу и пышные локоны.
Толпа. Ой! Ой! Ой!
Эклиссия. Слышите, трубач? Богам тоже пришла в голову
ваша мысль.
Трубач. Да, они, видать, соображают помедленней, чем я.
Голос. От моей матери Алкмены я унаследую нежный, искрен-
ний взгляд.
Эклиссия. Бот твоя мать, малютка Геракл, видишь ли ты ее?
Голос. Я вижу ее, я люблю ее.
Толпа. Ай! Ай! Ай1
С о з и й. А что это вдруг твоя хозяйка захлопнула окно? Не слиш-
ком ли много она себе позволяет? И потом, скажи-ка мне,
Эклиссия, отчего у нее такой похоронный вид? И почему во
дворце темно как в могиле, когда весь город в огнях и фла-
гах? В армии, правда, прошел слух, что твоя госпожа вы-
звала Леду, желая получить от нее последние наставления,
и будто бы они целый день беседовали, шутили и смеялись.
Это правда или враки?
Эклиссия. Правда. Но час назад Леда ушла. И сразу же после
ее отбытия небесные голоса возвестили Алкмене, что на за-
кате к ней явится Юпитер.
С о з и й. А жрецы подтвердили ей эту новость?
Эклиссия. Вон они выходят из дворца.
С о з и й. Так Алкмена, значит, готовится?
Эклиссия. Н-не знаю...
Трубач. Мадам, по городу ходят весьма удручающие слухи о
вашей госпоже, да и о вас тоже. Говорят, Алкмена то ли из
кокетства, то ли из каприза делает вид, что вовсе не рада
неслыханной милости Юпитера, и думает лишь о том, как
бы помешать нашему избавителю появиться на свет божий.
С о з и й. Да-да, и будто бы ты ей пособница в этом, можно ска-
зать, детоубийстве!
Эклиссия. Боже, за что на меня возвели такую напраслину!
Уж кто, как не я, жду не дождусь рождения этого ребенка!
222

Да знаешь ли ты, с кем будет он бороться, готовясь к тем
битвам, что спасут землю?! Да знаешь ли ты, что это я пер-
вые десять лет его жизни буду для него и гидрой и мино-
тавром! Послушать бы мне только, как ревут и рычат эти
гадины, чтобы я смогла приучить его к ним заранее!
С о з и й. Успокойся, не плачь! Лучше расскажи нам, что с Алк-
меной. Просто позор для Фив — предлагать богу хмурую,
угрюмую любовницу. Верно ли, что она ищет средства отвра-
тить Юпитера от его намерения?
Эклиссия. Боюсь, что так.
С о з и й. А ей невдомек, что, коли она его найдет, Фивам конец,—
чума и голод поразят город, и Амфитриона забьют камнями
его же подданные. Верные жены все таковы — носятся со
своей драгоценной верностью, а муж —хоть пропадом про-
пади!
Трубач. Ну-ну, не горячитесь, Созий, ей все равно такого сред-
ства не найти. Уж если Юпитер что решил, он не пойдет на
попятный, ведь упорство — основная черта божественного ха-
рактера. Сумей человек простереть свое упорство до край-
ности, он мигом стал бы богом. Возьмите, к примеру, уче-
ных— они раскрывают тайны богов, заключенные в возду-
хе, в металлах и во всем прочем, именно потому, что упорны
до безрассудства. Вот и Юпитер тоже упрям, и он добьется
Алкмены. Тем более, что город давно готов к его появле-
нию. Фиванские мальчишки пообжигали себе все пальцы,
закапчивая стеклышки, чтобы не ослепнуть, наблюдая за
полетом бога.
Созий. А музыкантов и поваров ты предупредила?
Эклиссия. Я сама приготовила самосское вино и пирожные.
Созий. Ох, уж эти кормилицы! Обставить адюльтерчик — тут вы
на все руки мастерицы. Свадьбы вам не по вкусу! Возьми ты
в толк наконец, что это не тайное свидание, а торжествен-
ный брачный союз! Так где же народное сборище, где тол-
па, где все?! Юпитер всегда требовал, чтобы его любовные
дела происходили при большом стечении зрителей. А кого
ты сейчас найдешь, когда ночь на дворе?!
223

Эклиссия. Я как раз бегу в город — созывать бедняков, боль-
ных, калек и уродов. Моя госпожа велела собрать их на пути
следования Юпитера, чтобы они растрогали его своим видом.
Трубач. Собирать для восславления Юпитера хромых и горба-
тых?! Какое недомыслие! Да разве можно показывать люд-
ские изъяны богу, который их никогда и в глаза-то не ви-
дывал?! Неужто вы совершите такую глупость?
Эклиссия. А что мне остается? Это приказ госпожи.
С о з и й. Твоя госпожа не права. Прав трубач.
Трубач. Это прямое святотатство — доказывать нашему созда-
телю, что он напортачил при сотворении мира! Он дарует
смертным милости лишь постольку, поскольку считает нас
безупречными. И вдруг — нате вам! — перед Юпитером пред-
станут кривоногие скрюченные существа, страдающие от
геморроя и камней в почках. Вы представляете, как он на
нас разозлится?! Тем более что он создавал нас по своему
образу и подобию,— так кому же охота глядеться в кривое
зеркало!
с)клиссия. Да ведь Юпитер сам через небесный голос повелел
собрать всех нищих и увечных фиванцев!
Трубач. И он их получит! Я тоже слышал его повеление и
принял меры. Главное, чтобы сирые и голодные из нашего
города внушили ему самое высокое представление о не-
счастной человеческой доле. Не беспокойтесь, Созий, все уже
сделано. Я только что отобрал и доставил сюда большую
партию паралитиков.
Эклиссия. Да как же паралитики смогли взобраться на двор-
цовый холм?
Трубач. Как на крыльях взлетели! Сейчас сами убедитесь. Вхо-
дите, малютки, входите! Покажите свои немощные, трясу-
щиеся конечности повелителю богов!
Входят юные танцовщицы.
Эклиссия. Да ведь это же танцовщицы!
Трубач. Ошибаетесь, они — паралитики! Во всяком случае,
именно в таком качестве они будут представлены Юпитеру.
224

Пусть продемонстрируют ему, как низко пало бедное, сла-
бое человечество. А там, в кустах, у меня спрятана дюжина
певиц,—они будут распевать гимны, представляя немых.
Дополним их еще парочкой великанов (этих мы выдадим за
карликов), и у нас будет полный комплект страдальцев, да
таких страдальцев, что Юпитеру не придется краснеть ва
созданный им мир, и он осыплет градом благодеяний и твою
госпожу и Фивы. Он с какой стороны явится?
Эклиссия. Со стороны солнца, спиною к нему,— так объяви-
ли жрецы. Едва стемнеет, они важгут два ряда сигнальных
костров.
Трубач. Прекрасно, значит, он сможет разглядеть лица бу-
лочниц и пирожниц. Поставьте их поближе к огню. Это
будут наши прокаженные.
Одна из танцовщиц. А нам что прикажете делать, гос-
подин философ?
Созий. Танцевать! Надеюсь, вы ничея друпш и не занимае-
тесь?
Танцовщица. Да, но какой танец нам исполнить? Может быть,
символический — с высокими подскоками?
Созий. Ни в коем случае! Вы забыли, что для Юпитера вы —
калеки?
Другая танцовщица. А, так это для Юпитера? Тогда мы
покажем ему «Танец форели» с резкими телодвижениями,
имитирующими молнии,— это ему польстит.
Трубач. Ему,—но не вам! Боги ведь смотрят на танцовпщц
сверху, а не снизу, вот почему они относятся к танцам го-
раздо прохладнее людей. Юпитер предпочитает разгляды-
вать купальщиц.
Танцовщица. А мы как раз недавно разучили «Танец волн»,
мы исполняем его, лежа на животе и повиливая бедра-
ми.
Трубач. Скажи-ка мне, Созий, что за воин столь поспешно
взбирается на холм? Сдается мне, это Амфитрион.
Эклиссия. Господи боже, и впрямь он! Ох, не сносить ему
головы!
8 Жан Жироду
225

С о з и й. А я так полагаю, это к лучшему, что он явился. Ам-
фитрион—человек справедливый, богобоязненный, уж он
уломает свою жену.
Танцовщица. Ишь как несется!
Трубач. Его можно понять. Многие мужья торопятся измотать
своих жен любовью, чтобы потом те в объятиях бога лежа-
ли бревно-бревном. Идите, идите, малютки! Мы сейчас бу-
дем следом за вами и распорядимся насчет музыки. Пусть
Фивы скажут спасибо нам с тобой, Созий, мы обеспечили
гостю достойный прием. Вот что значит подоспеть вовремя.
Давай-ка зачитывай свою декларацию. (Трубит.)
Созий. О фиванцы! Война помимо прочих своих преимуществ
хороша тем, что заковывает тела наших жен в стальной
непроницаемый панцирь добродетели, куда нет доступа ни
похотливому глазу, ни руке, ни...
СЦЕНА
ВТОРАЯ
Амфитрион жестом удаляет С о з и я и Трубача.
Амфитрион. Твоя госпожа там, Эклиссия?
Эклиссия. Да, господин.
Амфитрион. Она там, в своей комнате?
Эклиссия. Да, господин.
Амфитрион. Я жду ее здесь.
В тишине раздается голос с неба.
Голос с неба. О женщинах. Сын Алкмены, которого она дол-
жна зачать этой ночью от Юпитера, встретит множество
женщин на своем пути, и все они будут вероломны, падки
на лесть и жадны до славы...
Толпа. Ах! Ах! Ах!
226

Голос. Он будет обольщать их, овладевать ими, покидать их,
побивать оскорбленных мужей, он погибнет из-за женщин...
Толп а. Ох! Ох! Ох!
СЦЕНА
ТРЕТЬЯ
Алкмена, Амфитрион.
Ллкмена. Что нам делать, Амфитрион?
Амфитрион. Что нам делать, Алкмена?
Ллкмена. Еще не все потеряно, раз он позволил тебе опере-
дить себя.
Амфитрион. Когда он должен появиться здесь?
Ллкмена. Увы! Через несколько минут, едва солнце коснется
края земли. Я не осмеливаюсь посмотреть в небо. У тебя
острый глаз, ты ведь замечаешь орлов раньше, чем они тебя,—
взгляни лучше ты.
Амфитрион. Вот звезда качнулась.
Ллкмена. Это он, пролетая, задел ее. Ну придумай что-нибудь!
Амфитрион. Ведь есть же у меня голос, дар речи! Не бойся,
Алкмена, я уговорю Юпитера, я попытаюсь переубедить его.
Ллкмана. Бедный мой друг! Единственное существо, которое
тебе удавалось убедить до сих пор,— да и то не словами,—
это я. Если я чего и опасаюсь, так это как раз твоего спора
с Юпитером. Ты выйдешь из него побежденным, да еще
уступишь меня вдобавок и Меркурию.
Амфитрион. Тогда это конец, Алкмена.
Ллкмена. Будем надеяться на его милосердие... Давай подо-
ждем его здесь, на террасе, где мы всегда устраиваем тор-
жественные приемы для высоких гостей. Мне кажется, ему
просто неизвестно, как мы любим друг друга. Пусть с высо-
ты Олимпа он увидит нас вот так, рядом, вдвоем, у нашего
порога, и, может быть, вид супружеской пары затмит в его
глазах образ одинокой женщины. Обними меня! Крепче, до-
н*
227

poroftl Это ничего, что здесь светло. Прижмемся друг к дру-
гу, покажем ему, в какое единое существо сливаются лю-
бящие супруги. Взгляни еще раз, что там, в небе?
Амфитрион. Зодиак отклонился в сторону, верно, он задел
нить. Возьми меня за руку.
Алкмена. Нет, не надо напускных и банальных жестов. Ото-
двинься немного, оставь меж нашими телами маленький
просвет,— то самое гнездышко подлинной супружеской неж-
ности, где так любят укрываться дети, кошки и птицы.
Шум толпы и мушыка.
Амфитрион. Жрецы подали знак. Он уже близко. Попроща-
емся сейчас, Алкмена, или при нем? Надо подготовиться
к самому худшему.
Голос с неба (возвещает}. Прощание Алкмены и Амфит-
риона!
Амфитрион. Ты слышала?
Алкмена. Я слышала.
Амфитрион. И тебе не страшно?
Алкмена. О, дорогой, разве в решающие часы жизни не звучал
у тебя в душе неведомый голос, давая название твоим звезд-
ным мгновениям? Вспомни: в день нашей первой встречи,
нашего первого морского купания не слышал ли ты внут-
реннего благовещения: «Помолвка Амфитриона», «Первое
купание Алкмены»? Вот и сегодня близость богов сделала
воздух таким звонким, что немое имя этой минуты гудит
в нем набатом. Попрощаемся же!
Амфитрион. Признаться тебе, Алкмена, для меня все это не
такая уж неожиданность. С самой первой минуты нашей
встречи я ожидаю прощания с тобой — не того, что означает
вечную разлуку, нет, но прощания, что станет ступенью
к высочайшей нежности, к нашей новой любви. Так полу-
чилось, что я вынужден исповедаться перед тобой сегодня,
ид пороге смерти, когда принято говорить все до конца. Но
знай: и в те дни, когда жизнь наша полнилась радостью и
ничто не омрачало наш союз, с моих губ часто готово было
228

сорваться слово прощания, ибо сердце мое разрывалось от
любви и от тысяч новых неведомых ласк, назначенных тебе.
Алкмена. От тысяч новых ласк? Боже мой!
Амфитрион. О, как мне не терпелось осыпать ими твое лицо,
твое нежное, гладкое лицо, твои глаза, не знающие слез,
твои ресницы, ни одна из которых не упадет, вздумай я
даже загадать желание. Невысказанная любовная тайна пе-
реполняла мою душу, и тайна эта была — прощание с тобой.
Алкмена. Милый, не перечисляй, пожалуйста! Как больно бу-
дет в могиле моим рукам, губам и всему остальному, что
ты не успеешь назвать.
Амфитрион. Так ты уверена, что Юпитер убьет нас?
Алкмена. Нет, он нас не убьет. Он отомстит за наше сопро-
тивление по-другому: превратит в существа разной крови и
тем отнимет всякую радость общего бытия. Мы станем одной
из печально известных пар, прославленных взаимной лю-
бовью, но разлученных внешним обличьем надежнее, чем
ненавистью,—как соловей и жаба, ива и рыба... Ах, я луч-
ше помолчу, зачем подсказывать ему такие мысли! Мне и
раньше-то кусок не шел в горло, если я держала ложку, а
ты брал вилку, что же станется со мною, если ты будешь
дышать жабрами, а я листьями, если ты спросишь квакань-
ем, а я отвечу птичьей трелью?!
Амфитрион. Все равно я найду тебя и никогда не покину,—
любящим достаточно хотя бы смотреть друг на друга, быть
рядом.
Алкмена. Быть рядом... А если он сделает так, что моя бли-
зость станет для тебя страшнее смерти? Если завтра на
рассвете мы встретимся с тобой точно такие же, как сейчас,
только твое тело останется прежним, мое же по милости
бога утратит ту девственную чистоту, которую женщине
возможно сохранить только под поцелуями мужа? Как по-
течет твоя дальнейшая жизнь с супругой, потерявшей ува-
жение к самой себе,— с супругой, обесчещенной слишком
высокой честью, оказанной богом, да еще заклейменной бес-
смертием? Представь себе, как на наших губах вечно будет
229

трепетать третье имя — невысказанное имя, желчью отрав-
ляющее наши трапезы, наши поцелуи! Даже и помыслить
жутко! Как ты взглянешь на меня при первом же ударе
грома, когда весь мир засверкает молниями намеков на то-
го, кто меня опозорил? Вся красота земли, все живое, соз-
данное им, станет для нас напоминанием о постыдном его
деянии. Ах нет, пусть уж лучше он превратит нас в про-
стейшие, но чистые существа. В тебе столько отваги и под-
линного мужества, что я смогу различить и узнать тебя сре-
ди деревьев или рыб по одной твоей привычке не прячась
встречать ураган, жадно глотать добычу или смело плыть
против течения.
Амфитрион. Козерог перевернулся, Алкмена. Он прибли-
жается.
Алкмена. Прощай, Амфитрион. Обидно все же, что я не до-
жила вместе с тобой до старости, не увидела, как согнулась
твоя спина и как мы, подобно другим пожилым супругам,
стали на одно лицо; нам не суждено вместе до конца исчер-
пать радости домашнего очага, узнать прелесть общих вос-
поминаний о прошлом и умереть одной смертью. О Амфит-
рион, давай сейчас на миг представим себя стариками, при-
творимся, что у нас с тобой позади не двенадцать месяцев,
а долгие годы супружеской жизни. Так скажи мне, мой ста-
ренький муж, всегда ли ты любил меня?
Амфитрион. Всю жизнь!
Алкмена. И, когда подошла наша серебряная свадьба, не на-
чал ли ты заглядываться на юных шестнадцатилетних деву-
шек, на этих очаровательных легконогих зверьков, таких
робких и храбрых одновременно? Ведь девушек так легко
увлечь рассказами о героической жизни и подвигах!
Амфитрион. Ты всегда была для меня моложе самой юно-
сти.
Алкмена. А когда мне стукнуло пятьдесят и я начала кап-
ризничать, смеяться и плакать без всякого повода, и вдруг
отсылала тебя к дурным женщинам, твердя, что от этого
любовь наша будет горячее, ты ведь тогда ничего не возра-
230

зил мне, но ты меня не послушался и ни к кому не пошел,
не правда ли?
Амфитрион. Конечно, нет. Я хотел, чтобы ты гордилась нами
обоими, когда подступит старость.
Алкмена. Да, и какая же у нас чудесная старость! Смерть мо-
жет приходить за нами, я не боюсь ее!
Амфитрион. И как ясно помним мы нашу далекую юность!
Ты ведь не забыла то утро, Алкмена, когда я умчался с вой-
ны и на рассвете увлек тебя в темноту твоей спальни?
Алкмена. На рассвете? Ты хотел сказать, в сумерках!
Амфитрион. Рассвет или сумерки, какая теперь разница! Мо-
жет, это было даже в полдень. Я помню только, что утром
того дня мой конь птицей перелетал через самые широкие
рвы и победа плащом вилась за моими плечами. Да что с то-
бой, дорогая, отчего ты бледнеешь?
Алкмена. Умоляю тебя, Амфитрион, вспомни, когда это бы-
ло — на заре или ночью?
Амфитрион. Да я вспомню все, что тебе угодно, моя дорогая,
лишь бы ты не расстраивалась.
Алкмена. Тогда была ночь, да? Да?
Амфитрион. В нашей темной спальне — безусловно, была кро-
мешная тьма. Ты права, смерть может приходить за нами.
Голос с неба. Смерть может приходить!
Удар грома. Появляется Юпитер в сопровождении
Меркурия.
СЦЕНА
ЧЕТВЕРТАЯ
Алкмена, Юпитер, Меркурий, Амфитрион.
Юпитер. Вы ожидали смерть, а это всего лишь я.
Меркурий, Мой повелитель, позвольте представить вам Алк-
мену, строптивицу Алкмену.
Юпитер. А что за человек рядом с ней?
231

Меркурий. Это ее муж, Амфитрион.
Юпитер. Амфитрион, победитель в великой битве при Ко-
ринфе?
Меркурий. Вы слегка предвосхищаете события. При Коринфе
он победит только через пять лет. Но это именно он.
Юпитер. А кто его звал сюда? Ему здесь нечего делать.
Амфитрион. Повелитель...
Меркурий. Он, вероятно, решил самолично вручить вам свою
жену. Разве не видели мы еще сверху, как он, глядя в не-
бо, готовил ее, обнимал и ласкал, сообщая ей то возбуждение
и привлекательность, благодаря которым ваша ночь с ней
пройдет в высшей степени удачно. Спасибо вам, царь!
Амфитрион. Повелитель богов, Меркурий ошибся.
Юпитер. Ах вот что, Меркурий ошибся?! Я вижу, на самом
деле ты вовсе не расположен признать тот факт, что сего-
дня я возлягу с твоей женой и исполню твой супружеский
долг? Но я-то весьма расположен к этому!
Амфитрион. Ая нет, повелитель богов!
Меркурий. Сейчас не время спорить, Юпитер, солнце уже
садится.
Юпитер. Ну и пусть садится, это его личное дело!
Меркурий. Да если боги начнут вступать в пререкания со
смертными, тогда прощай наши красные денечки!
Амфитрион. Я готов защищать от вас Алкмену, повелитель
богов, или же погибнуть.
Юпитер. Послушай, Амфитрион, поговорим как мужчина с
мужчиной. Тебе, без сомнения, известно мое могущество.
Я не скрою от тебя, что мог бы занять твое ложе, будучи
невидимым или даже одновременно с тобою. Из одних толь-
ко трав, собранных в твоем саду, я могу сварить любовное
зелье и приворожить им твою жену или тебя опоить так,
чтобы ты сам толкнул ее в мои объятия. Пойми, здесь дело
не в существе, а в одной только голой форме — ну вот
как, например, при расколе старой религии на две новых.
Речь идет не о том, получу ли я Алкмену, но о том, как я
получу ее. Не станешь же ты ссориться с богами из-за по-
232

добной пустяковой формальности — одной-единственной но-
чи!
Амфитрион. Для меня это вовсе не формальность! Я не уступ-
лю Алкмену, лучше смерть!
Юпитер. Нет, ты решительно неспособен оценить мою любез-
ность! Я же люблю не просто Алкмену, ибо тогда я сделал-
ся бы ее любовником, даже не поставив тебя в известность.
Но я люблю вас обоих. Сегодня, на sape человеческой исто-
рии, зрелище двух ваших сильных, цветущих тел пленяет
мой взор,—вы будто пара корабельных статуй, устремлен-
ных вперед с бушприта корабля человечества. Вот я и ста-
новлюсь меж вами как истинный друг.
Амфитрион. Как истинного друга мы вас и так чтили всю
жизнь. Я отказываюсь!
Юпитер. Глупец, тем хуже для тебя! Не задерживай более
празднества, Меркурий! Созывай весь город! Он сам вынуж-
дает нас поведать всю правду о минувшей ночи и о пред-
стоящей. В нашем распоряжении есть чудодейственные сред-
ства убедить эту пару.
Амфитрион. Если это какие-нибудь чудеса, то генерала ими
не убедить.
Юпитер. Это твое последнее слово? Ты твердо намерен всту-
пить в борьбу со мной?
Амфитрион. Да, раз это необходимо.
Юпитер. Я полагаю, твой опыт генерала подсказал тебе, что
для подобного сражения следует запастись оружием, по
крайней мере равным моему? Это ведь первая прописная
истина военной тактики.
Амфитрион. У меня есть надежное оружие.
Юпитер. Можно узнать, какое?
Амфитрион. У меня есть Алкмена.
Юпитер. Ну что ж, не будем терять времени даром. Твое ору-
жие, Амфитрион, не внушает мне страха. Я даже прошу
тебя оставить меня с ним наедине. Подойди ко мне, Алкме-
на. А вы двое — уйдите!
233

СЦЕНА
ПЯТАЯ
Алкмена, Юпитер.
Алкмена. Наконец-то одни!
Юпитер. Неглупо сказано —и весьма к месту. Да, настал на-
конец час, когда ты станешь моей.
Алкмена. Значит, мой последний час.
Юпитер. Прекрати этот шантаж! Твое поведение недостойно
нас обоих. Итак, вот мы действительно впервые остались
наедине с тобою, и я знаю о твоем целомудрии, и тебе из-
вестно мое желание. Наконец-то без посторонних!
Алкмена. Если верить легендам, вы довольно часто остаетесь
вот так, без посторонних.
Юпитер. Но я редко бывал так сильно влюблен, Алкмена.
И никогда не чувствовал себя настолько не в своей тарелке.
Ни от одной женщины, кроме тебя, я бы не вынес такого
презрения к себе.
Алкмена. Так в языке богов тоже есть слово «влюблен»?
А я-то думала, что просто приходит время, и некое высшее
предопределение побуждает бога бросаться на красивую
смертную женщину и завладевать ею.
Юпитер. Предопределение? Что-то уж больно таинственно зву-
чит. Скажем лучше «рок».
Алкмена. Рок, настигший вовсе не роковую женщину Алкме-
ну... И вашу совесть не тревожит грозная черная туча, на-
висшая над маленькой белокурой головкой?
Юпитер. Над твоей головкой эта туча окрашивается в радуж-
ные цвета неожиданности. Ты ускользаешь от хватки рока,
как юркий угорек.
Алкмена. И попадаю беспомощной игрушкой в ваши руки.
О Юпитер, признайтесь, неужто вы и вправду влюблены
в меня?
Юпитер. Если слово «влюблен» происходит не только от слова
«любострастие», но также и от слов «пугливая лань», «цве-
234

тущии миндаль», то тогда знай, Алкмена, я и вправду
влюблен в тебя.
Алкмена. Это моя последняя надежда. Если бы вы не были
влюблены, вы, не колеблясь, силой навязали бы мне свою
любовь, чтобы покарать за неповиновение.
Юпитер. А я нравлюсь тебе хоть немного?
Алкмена. И вы еще в этом сомневаетесь? Иначе разве я чувст-
вовала бы себя до такой степени виновной в том, что изме-
няю мужу с богом — с богом, который внушает мне такое
отвращение к его объятиям? Да если бы вы мне не нрави-
лись, я погубила бы свое тело, но честь моя и душа оста-
лись бы чистыми.
Юпитер. Ты отталкиваешь меня именно потому, что любишь?
Ты сопротивляешься оттого, что ты вся моя?
Алкмена. Да, это и есть любовь.
Юпитер. Сегодня вечером ты вынуждаешь Олимп изъясняться
непривычно изысканным слогом.
Алкмена. Ничего, это ему не повредит. Не забывайте, одно-
единственное, даже самое невинное слово из вашего слова-
ря богов несет в себе жестокую разрушительную силу.
Юпитер. Тебе ли не знать, чте сегодня Фивам ничто не угро-
жает?!
Алкмена. Тогда почему что-то должно грозить Алкмене? По-
чему вы мучаете меня, за что разбиваете идеальный брак,
зачем вам понадобилось вкусить минутное счастье и оста-
вить после себя пепелище?
Юпитер. Это и есть любовь.
Алкмена. Ах, отчего эта любовь пробудилась в вас, когда я
стала женщиной и женой?! Быть может, молодой девушкой
и я полюбила бы вас!
И ) п и т е р. Твое совершенство — это совершенство женщины и
жены. Тебе нужен был супруг, чтобы ты стала такой, какая
ты есть.
Алкмена. Так пусть мой супруг и наслаждается моим совер-
шенством, разве это не справедливо?
Юпитер. А он и наслаждается — уже довольно давно н пряток
235

один. Уж если соблюдать справедливость до конца, то
каждому мужчине в мире я должен был бы позволить про-
жить один день с тобою, дабы вкусить всю сладость бы-
тия.
Алкмена. От справедливости я большего и не ждала. Но от вас
я вправе ожидать большего.
Юпитер. И ты заблуждаешься. Да и вообще, если уж я спу-
стился с небес в божественном обличье и при стольких сви-
детелях, так вовсе не для того, чтобы выслушать твои моль-
бы и отступиться. Не годится подрывать авторитет богов.
Почему ты так недоверчиво улыбаешься?
Алкмена. О, вам не убедить меня в том, что небо способно
принести двух человек в жертву общественному мне-
нию.
Юпитер. Ты проницательна, Алкмена. Истинная причина за-
ключается в другом: я люблю тебя.
Алкмена. Да, возможно, вы меня любите,—после той, что лю-
били вчера, и перед той, что полюбите завтра. Я привле-
каю вас постольку, поскольку похожа на них. Так идите
же к другим женщинам! В любой из них вы обретете ме-
ня.
Юпитер. Вот тут ты и не права. У тебя как раз нет ничего
общего с твоими земными сестрами, ты не походишь ни на
одно создание божье. Если бы ты знала, как я устал от
того, что не находил в прежних своих любовницах ни цель-
ной души, ни цельного тела! Одна на них ласкалась как
кошечка, другая была неистовей бури, третья резвилась
как дитя... И тщетно я каждый раз убеждал себя, что уби-
ваю сразу двух вайцев, что я обнимаю всю живую природу,
что это большое удобство,—я все равно покидал каждую
из них раздосадованный, как обсчитанный покупатель
В тебе же, напротив, все только твое. Впервые я вижу чело-
веческое лицо, достойное человеческой любви. Это жизне-
любие, 8то спокойствие, что другие женщины надевают и
снимают как маску,—они неотъемлемы от тебя, они —твое
сердце, твоя нагота. У тебя ничего нельзя похитить, не
236

похитив тебя всю. И хоть единожды в своей бесконечной
жизни я хочу обладать цельным существом!
Алкмена. Просто вы плохо присматривались, Юпитер. Род
человеческий весь таков, как я.
Юпитер. О незнакомка, непохожая на всех, приди же, приди
в мои объятия!
Алкмена. Чтобы несколько часов спустя из ваших объятий
вышла женщина, печально известная и печально похожая
на первую встречную? И потом, что мне делать в ваших
объятиях, чего до меня не делали другие?
Юпитер. Хочешь, я удвою для тебя силу наслаждения?
Алкмена. Вы и так уже создали наслаждение таким, что ма-
лейшее усиление превратит его в пытку. Самое большее,
что вам удастся,—вырвать сердце у меня из груди.
Юпитер. И вместе с ним твою любовь к Амфитриону, Алкмена.
Алкмена. И вместе с ним поклонение вам, Юпитер. То покло-
нение; которое вы не соизволили заметить, те восхваления,
что вы не расслышали в хоре других молитв. Знаете, я даже
слегка обижена таким безразличием, Юпитер. В мире была
одна-единственная женщина, которая поклонялась вал не
по обычаям предков, а по велению сердца, чьи ритуальные
жесты были не просто движениями, заученными с детства,
а знаками доверия и признательности. Но вы увидели дру-
гое. Вы отличили эту женщину среди прочих за ее нос и
зубы.
Юпитер. Дорогая Алкмена...
Алкмена. Вы хотите, чтобы я больше не доверяла ветру, пря-
талась от солнца, избегала воды? Вы хотите живую жен-
щину превратить в мраморную статую? Вы не правы, о, как
вы не правы, Юпитер! Позвольте мне предложить вал не-
что большее, чем любовь. Сладость любви вы ложете вку-
шать и с другими. Но я была бы рада, если бы яежду иной
и вами возникла более нежная и более прочная связь, и я
единственная из женщин ногу вам ее подарить. Я предла-
гаю вал...
Юпитер. Что?
237

Алкмена. Дружбу.
Юпитер. Дружба... Что за слово? В первый раз слышу. Объяс-
ни-ка!
Алкмена. В самом деле? О, как я счастлива! Да, теперь я без
колебаний предлагаю вам свою дружбу. И уж она-то чиста,
вы познаете ее первый.
Юпитер. Дружба... дружба... Что же ты разумеешь под этим
словом? Оно часто употребляется на земле?
Алкмена. Слово-то употребляется часто.
Юпитер. Дружба... С высоты Олимпа некоторые явления ва-
шей жизни ускользают, знаешь ли, от нашего внимания.
Я слушаю тебя. Постой, скажи, когда люди, укрывшись от
чужих взоров, вот как мы с тобой, вытаскивают из лохмоть-
ев золотые монеты и пересчитывают, целуя их, любуясь ими,
это что — дружба?
Алкмена. Нет, это зовется скупостью.
Юпитер. А вот когда встает полная луна и некоторые люди,
устремив на нее взор, встают нагие с постелей и, гладя свое
тело, купаются в лунном свете, это кто — друзья?
Алкмена. Нет, это лунатики.
Юпитер. Так что же такое дружба? Это страсть?
Алкмена. Безумная страсть.
Юпитер. В чем ее смысл?
Алкмена. Ее смысл? Ей предаешься всем существом, забывая
о смысле.
Юпитер. Что ж, мы придадим ей и смысл, это в нашей власти.
Что же творит дружба?
Алкмена. Она сводит вместе самые, казалось бы, несовмести-
мые существа и делает их равными друг другу.
Юпитер. И таким способом ты согласилась бы соединиться
со мной?
Алкмена. С радостью! Из вас должен выйти превосходный
друг. Дружба повелителя богов, того, кто волен все разру-
шить и все создать,— вот достойная дружба для женщины,
достойной этого имени. Я могу быть сколь угодно счастлива
в любви — это общедоступная радость, но я буду единствен-
238

ной в мире женщиной, имеющей друга. Так что же, соблаз-
няет вас дружба со мной?
Юпитер. Сладость дружбы... Начинает соблазнять.
Алкмена. Как приятно было бы увидеться с вами, когда мне
надоест общество людей!
Юпитер. А что я должен делать, став твоим другом?
Алкмена. В ту минуту, когда мне наскучит общество людей,
вы возникнете предо мною; вы молча сядете на приступку
моего дивана и при этом не будете нервно выщипывать
шерсть из леопардовой шкуры,—иначе это уже любовь,—
нет, вы спокойно посидите тут и вдруг исчезнете. Но я-то
буду знать, что вы приходили. Вы понимаете?
Юпитер. А я должен молчать? Или мне можно поговорить
с тобой?
Алкмена. Отчего же, мы будем и беседовать. Вы расскажете
мне о ваших печалях и радостях, о вашей работе,— ну, на-
пример, о сотворении мира.
Юпитер. Сотворение мира?! Так оно интересует тебя?
Алкмена. Бесконечно, а ведь мне о нем почти ничего не из-
вестно. Я знаю только, как в одно прекрасное утро у вас
возник гениальный замысел создания воды и гениальное
представление о самой воде. Затем... колебания эфира, контр-
рефракция, первичная рефракция... вот, кажется, и все, что
я могу припомнить. Но остальное для меня тайна, и я сго-
раю от нетерпения узнать ее от вас. Разве это дурно?!
Юпитер. Дорогая моя Алкмена!
Алкмена. Не усмехайтесь так, Юпитер, не будьте жестоким!
Неужто вы никогда ни в чем не уступили кому-нибудь из
ваших созданий?
Юпитер. Нет, мне ни разу не представился случай.
Алкмена. Но вот я вам его предоставляю! Не упускайте же
его!
Юпитер. Встань, Алкмена! Настала пора вознаградить тебя за
все. С самого утра я любуюсь твоим мужеством и упорством.
Я восхищаюсь тем, как ты прямодушна в своих увертках
и как искренна в своей лжи. Ты растрогала меня, и я отка-
239

вываюсь от ночи о тобой,—только прошу тебя, придумай
какую-нибудь правдоподобную отговорку для фиванцев.
Алкмена. А зачем фиванцам знать о вашем отказе? Пусть хоть
целый свет считает меня вашей любовницей, я с радостью
приму это испытание и, уверяю вас, Амфитрион тоже. Разу-
меется, у нас найдутся и завистники, но как приятно будет
пострадать за вас!
Юпитер. Приди же в мои объятия, Алкмена, и давай попро-
щаемся, j
Алкмена. О, я спешу броситься в объятия друга!
Голос с неба. Прощание Алкмены и ее возлюбленного Юпи-
тера.
Алкмена. Вы слышали?
Юпитер. Гм... да... слышал.
Алкмена. «Бе возлюбленного Юпитера»?
Юпитер. Возлюбленным может быть и друг, и потом, голос
с неба всегда изъясняется несколько... иносказательно.
Алкмена. Мне не по себе, Юпитер, сердце мое дрогнуло при
этих словах!
Юпитер. Ну-ну, успокойся.
Голос с неба. Прощание Юпитера с его возлюбленной Алк-
меной!
Юпитер. Это все шуточки Меркурия. Я сейчас наведу там
порядок. Но что с тобой, Алкмена? Отчего ты так бледна?
Клянусь тебе, я принял твою дружбу.
Алкмена, Безоговорочно?
Юпитер. Безоговорочно!
Алкмена. Вы что-то уж слишком быстро на нее согласились.
У вас был подозрительно довольный вид, когда вы так быст-
ро на нее согласились!
Юпитер. Нояив самом деле доволен.
Алкмена. Вы довольны тем, что не стали моим любовником?
Юпитер. О... я не совсем то хотел сказать...
Алкмена. А я совсем не то думаю. Юпитер, вы теперь мой
друг, так будьте со мной откровенны, признайтесь, вы уве-
рены, что не были моим любовником?
240

Юпитер. Я не понимаю твоего вопроса.
Алкмена. Только что вы довольно милостиво обошлись с Ам-
фитрионом. Вы и не пытались завязать серьезную борьбу
между его любовью и вашим желанием. Вы будто играли
с ним. На самом же деле вы просто эаранее отказались от
меня. И мое знание мужчин подсказывает мне, что вы отка-
зались от меня потому, что еще раньше добились своего.
Юпитер. Раньше? Что ты хочешь этим сказать?
Алкмена. Вы даете мне слово, что никогда не завладевали
моими снами или мечтами или не принимали обличье
Амфитриона?
Юпитер. Даю слово, что нет!
Алкмена. А может, вы просто забыли? Это было бы совсем не
удивительно — при стольких-то приключениях!
Юпитер. Алкмена!!!
Алкмена. Во всяком случае, это противоречит клятвам о бе-
зумной любви с вашей стороны. Конечно, я не согласилась
бы на длительную связь, но провести одну ночь с Юпите-
ром—какое почетное воспоминание для такого ничтожест-
ва, как я! Что ж, тем хуже!
Юпитер. Дорогая Алкмена, ты расставляешь мне ловушку!
Алкмена. Ловушку? Значит, вы боитесь попасться в нее?
Юпитер. Я читаю в твоей душе, Алкмена, я вижу твое смяте-
ние, твои страхи. Я знаю: ты твердо решила убить себя, если
бы я стал твоим любовником. Так вот: я им не был.
Алкмена. Обнимите меня.
Юпитер. Охотно, маленькая Алкмена. Приятно тебе?
Алкмена. Да.... _
Юпитер. Да — а дальше?
Алкмена. Да, милый Юпитер. Вас не шокирует, что я так фа-
мильярно обращаюсь к вам: «Милый Юпитер»?
Юпитер. У тебя это вышло настолько естественно...
Алкмена. Да, но отчего естественно — вот загадка. И почему
мое тело так естественно, так доверчиво приникло к ваше-
му? Мне хорошо рядом с вами, и это приятное ощущение
исходит именно от вас.
241

Юпитер. Ну да, мы же отлично понимаем друг друга.
Алкмена. Нет, мы плохо понимаем друг друга. По многим во-
просам, начиная с сотворения мира и кончая вот этим ва-
шим одеянием, я с вами не согласна. Но вот тела наши и
впрямь отлично понимают друг друга. Они жаждут слить-
ся, как железо с магнитом, как тела двух гимнастов, испол-
няющих сложный трюк. Так когда же был исполнен наш
с вами... трюк? Признавайтесь!
Юпитер. Никогда этого не было, клянусь тебе!
Алкмена. А почему душа моя смятена?
Юпитер. Понимаешь, Алкмена, когда ты прижалась ко мне,
я, может быть, невольно захотел превратиться в Амфитрио-
на. Или же ты просто начинаешь влюбляться в меня.
Алкмена. Нет, это не похоже на начало чего-то, скорее, на-
оборот. Скажите, это не вы ли, весь пылая, взошли на мое
ложе в ночь большого пожара в Фивах?
Юпитер. Нет, и это не я, вытащив из воды ребенка, пришел
к тебе весь мокрый...
Алкмена. А! Откуда вы знаете?
Юпитер. Разве мне не известно о тебе все?! Увы, с тобой был
именно твой муж. Какие у тебя шелковистые волосы!
Алкмена. Мне кажется, вы уже не впервые так нежно гладите
эту прядь и наклоняетесь ко мне... Скажите правду, когда
вы овладели мной — на заре или в сумерки?
Юпитер. Уж тебе-то известно, что я был в твоей спальне на
заре. Кстати, ты думаешь, твоя хитрость с Ледой удалась
тебе? Я нарочно поддался на нее, чтобы доставить тебе удо-
вольствие.
Алкмена. О, повелитель богов, властны ли вы дать забве-
ние?
Юпитер. Да. Я дарую забвение как опиум, глухоту как вале-
риану. Ведь боги, живущие на небесах, почти так же могу-
щественны, как боги, сокрытые в природе. Что ты хотела бы
забыть?
Алкмена. Сегодняшний день. Мне приходится верить, что нын-
че всо вели себя пристойно, что слова не расходились с де-
242

лами, но все же от этого дня неодолимо веет чем-то двусмы-
сленным, и это меня гнетет. Я не такая женщина, чтобы
перенести двусмысленный день, пусть даже один-единствен-
ный в моей жизни. Все мое тело ликует оттого, что я вас
узнала, и вся моя душа тоскует и томится оттого, что я
узнала вас. Так дайте же мне и моему мужу полное забве-
ние нынешнего дня и всего, что нам выпало,— кроме вашей
дружбы, конечно.
Юпитер. Что ж, да исполнится твое желание. Вернись же в
мои объятия и обними меня так горячо, как только смо-
жешь.
Алкмена. Согласна,— я ведь все равно забуду это.
Юпитер. Без объятия не обойтись, видишь ли, я могу даровать
забвение только поцелуем.
Алкмена. А Амфитриона вы тоже поцелуете в губы?
Юпитер. Раз уж тебе предстоит все забыть, Алкмена, не хо-
чешь ли, я открою тебе твое будущее?
Алкмена. Боже упаси!
Юпитер. Оно будет счастливым, поверь мне.
Алкмена. Знаю я, что вы зовете счастливым будущим! Мой
любимый муж доживет до старости, потом умрет. Мой лю-
бимый сын родится, доживет до старости, потом умрет. Я до-
живу до старости, потом умру.
Юпитер. Но я же предлагал тебе стать бессмертной!
Алкмена. Я ненавижу авантюры. А бессмертие — худшая из
авантюр!
Юпитер. Алкмена, милая моя подруга, не хочешь ли тогда хоть
мельком взглянуть на жизнь богов? И, раз уж ты все забу-
дешь, я могу показать тебе на одно мгновение, что есть все-
ленная.
Алкмен а. Нет, Юпитер, я не любопытна.
Юпитер. Не хочешь ли ты увидеть, из какой невообразимой пу-
стоты, из каких тысяч, из каких неисчислимых множеств
пустот состоит бесконечность? И если ты боишься испу-
гаться этих нескончаемых мутных провалов, я повелю —
я в каком-нибудь уголке бесконечности возникнет твой лю-
243

бимый цветок, роза или цинния, и поставит мгновенную
яркую точку на этом вечном пути.
Алкмена. Нет.
Юпитер. Ты и твой муж гордецы! Весь день вы отвергаете мои
божественные милости и не даете продемонстрировать мою
безграничную власть! Ну, хочешь, я покажу тебе все чело-
вечество, от начала до конца? Хочешь узреть одиннадцать
великих людей, украсивших историю, кто прекрасным ев-
рейским ликом, кто маленьким лотарингским носиком?
Алкмена. Нет! -
Юпитер. Я спрашиваю тебя в последний раз, дорогая моя упря-
мица! Не хочешь ли постичь, поскольку ты сейчас же об
этом забудешь, на каких призрачных надеждах строится ва-
ше счастье, из каких заблуждений соткана ваша доброде-
тель?
Алкмена. Нет!!
Юпитер. Не хочешь ли узнать, Алкмена, кто я для тебя в са-
мом деле? И что скрыто в этом животе, в этом дорогом
для меня чреве?
Алкмена. Поторопитесь! ! !
Юпитер. Так забудь же все, кроме моего поцелуя! (Целует ее.)
Алкмена (приходя в себя). Какого поцелуя?
Юпитер. Э-э, нет, не притворяйся! Этот поцелуй я позаботился
поместить вне забвения!
СЦЕНА
ШЕСТАЯ
Алкмена, Юпитер, Меркурий.
Меркурий. Все фиванцы собрались вокруг дворца, Юпитер, и
ждут, когда вы покажетесь в обнимку с Алкменой.
Алкмена. Идите сюда, Юпитер, здесь иы будем отлично вид-
ны,— они останутся довольны.
Меркурий. Народ просит вас произнести хоть несколько слов,
244

Юпитер. Можете говорить в полный голос,—они все стали
боком, чтобы их барабанные перепонки не полопались.
Юпитер (громогласно). Наконец-то я свиделся с тобой... доро-
гая Алкмена!
Алкмена (очень тихо). Да, нам пора расставаться, милый Юпи-
тер.
Юпитер. Начинается наша ночь, и ее плод осчастливит мир!
Алкмена. Наш день на исходе, а я только-только начинала
любить.
Юпитер. Перед лицом великих и доблестных фиванцев...
Алкмена. ...этих бедных глупцов, которые восславляют мой по-
зор, и опозорили бы меня, останься я добродетельной...
Юпитер. ...я впервые обнимаю тебя, желанная моя!
Алкмена. Аяв третий и последний раз.
Они проходят вдоль балюстрады. Затем Алкмена подводит
Юпитера к потайной дверце в стене.
Юпитер. Теперь что?
Алкмена. А теперь, когда с легендой все улажено, как хотелось
бы богам, пойдем на компромисс и уладим историю так, как
хотелось бы людям. Попробуем уйти от законов неизбежно-
сти. Ты здесь, Амфитрион?
Амфитрион выходит ив потайной двери.
Амфитрион. Я здесь, Алкмена.
Алкмена. Поблагодари Юпитера, дорогой. Он хочет меня пере-
дать тебе из рук в руки — нетронутую.
Амфитрион. О, одни только боги способны на такие знаки
внимания.
Алкмена. Он просто хотел испытать нас. И он просит лишь об
одном: чтобы у нас родился сын.
Амфитрион. И он родитоя у нас ровно через девять месяцев,
клянусь вам, повелитель ботов!
Алкмена. И мы обещаем вам назвать его Гераклом, раз вам
так нравится это пня. Он будет умным и послушным ре-
бенком.
245

Юпитер. Гм... хочу надеяться... Прощай же, Алкмена, будь
счастлива. Эй, Меркурий, бог увеселений, давай-ка, покидая
эти места, в доказательство нашей дружбы поприветствуем
Алкмену и Амфитриона, как и подобает приветствовать
вновь встретившихся супругов!
Меркурий. Ах да, они же вновь обрели друг друга! Что ж,
я себя ждать не заставлю. Пусть они приступают к любов-
ным играм, а я созову к их ложу всех богов, и тебя, Леда
(ибо тебе еще учиться и учиться у них!), и вас, славные
мои фиванцы, скромные пехотинцы военной и любовной
кампаний, и тебя, конюший, и вас, трубач и воин! Открой-
те пошире глаза, обступите ложе и пусть, заглушая их сто-
ны наслаждения, загремят гимны, песни и громы!
Все персонажи, вызванные Меркурием, заполняют сцену.
Алкмена. О Юпитер! Благоволите остановить действие! Ведь
речь идет об Алкмене!
Юпитер. Опять эта Алкмена! Весь день сегодня только и раз-
говоров, что об Алкмене! Да, ты права, Меркурий совершил
бестактность. Пусть наступят для вас уединение и тишь.
Исчезните, боги и статисты, скройтесь в небесах и люках!
А вы, зрители, встаньте и, деликатно отвернувшись от сце-
ны, тихонько покиньте зал. В последний раз Алкмена и ее
муж покажутся одни в круге света, где моя рука будет ука-
зателем на их пути к счастью, и пусть над этой парой, ко-
торой не коснулась и никогда не коснется грязь адюльтера,
которая никогда не узнает вкуса незаконного поцелуя, пусть
над этим светлым символом верности упадет черный бар-
хатный занавес ночи, ибо вот уже час, как мы задержали
ее приход. Занавес!
Занавес

ИНТЕРМЕЦЦО
Комедия
в трех
действиях
Перевод
М. Архангельской

saagftas
fii
ШяШШЕШШЩ^
>;• JV> iv^ifeè
i
i
itfi
хШ№Ж:
tes,*

ДЕЙСТВУЮЩИЕ
ЛИЦА
ИЗАБЕЛЛА.
АРМАНДА МАНЖБУА.
ЛЕОНИДА МАНЖБУА.
КОНТРОЛЕР.
ИНСПЕКТОР.
МЭР.
АПТЕКАРЬ.
ПЕРВЫЙ ПАЛАЧ.
ВТОРОЙ ПАЛАЧ,
Г-Н АДРИАН.
ОТЕЦ ТЕЛЬЕ,
ПРИЗРАК,
Девочки:
ЛЮС.
ДЕНИЗА.
ДЭЗИ.
ЖИЛЬБЕРТА.
ИРЕНА,
НИКОЛЬ»
МАРИ-ЛУИЗА,
ВИОЛА1

ДЕЙСТВИЕ
ПЕРВОЕ
Сельская местность. Прекрасный луг. Купы деревьев. Бли-
зится вечер,
СЦЕНА
ПЕРВАЯ
Мэр, потом Аптекарь.
Мэр (появляется, кричит). Ау, ау!.. А место и в самом деле до-
вольно странное. Никто не отвечает, даже эхо... Ау! Ау!
Аптекарь (выходит следом га ним). Ау! Ау!
Мэр. Как вы меня напугали, дорогой аптекарь.
Аптекарь. Прошу прощенья, господин мэр, а вы подумали, что
это он?
Мэр. Не смейтесь! Я прекрасно понимаю, что, может быть, его и
не существует, что, хотя многие уверяют, будто видели его в
этих местах,— это могла быть галлюцинация. И все же, сог-
ласитесь, место необычное.
Аптекарь. Почему же тогда вы выбрали его для нашей встречи?
Мэр. По той же причине, по какой, надо думать, он его выбрал.
Здесь можно укрыться от любопытных. Вам тут не по себе?
Аптекарь. Что вы, напротив. Кругом зелень. Тишина и покой.
Как на площадке для гольфа.
M э р. А там они не появляются?
Аптекарь. Пока нет. Но со временем, конечно, появятся; эти
особи мужского и женского пола скоро так вытопчут перво-
зданную почву, так удобрят ее окурками сигарет и пуховка-
ми от пудрениц, своим притворством и искренностью, своей
враждой и любовью, что образуется перегной, который впол-
251

не очеловечит эти площадки. А пока они такие аккуратные,
ровные, ухоженные и совершенно неподходящие для чертов-
щины... Тем более что на них высевают самые безобидные
травы, да еще подстригают их, как английсий газон. Ника-
кой там белены, красавки, дурмана. А вдесь их, как я погля-
жу, полным-полно, попадается даже мандрагора.
M э р. А верно то, что рассказывают о мандрагоре?
Аптекарь. Насчет эапоров?
Мэр. Нет, насчет бессмертия. Будто от повешенного над мандра-
горой родятся демонические существа, которые живут вечно.
Аптекарь. В каждом поверье есть доля истины. Надо просто
суметь ее отыскать.
Мэр. Может, это справедливо и для нашего случая?
Аптекарь. А как выглядит призрак? Он хилый, безобразный?
Мэр. Нет, статный, красивый.
Аптекарь. В нашем департаменте за последнее время кого-ни-
будь вешали?
M э р. С тех пор как я стал мэром, у нас случилось всего-навсего
два самоубийства. Мой виноградарь подстрелил себя из пуш-
ки для градовых туч, и старуха-бакалейщица подвесила себя
за ноги.
Аптекарь. Это все не то, тут нужен повешенный от двадцати
до сорока лет... Но они что-то запаздывают. Уж не заблуди-
лись ли?
Мэр. Не беспокойтесь. Я попросил контролера палаты мер и весов
показать дорогу инспектору. Вчетвером мы и составим ко-?
миссию по расследованию.
Аптекарь. Вполне было бы достаточно и троих.
M э р. Но ведь наш молодой контролер так мил!
Аптекарь. Да, очень.
M э р. И смел! Раньше на наших обедах по средам велись довольно
фривольные разговоры, а он, с тех пор как появился, сразу
встал на защиту женской добродетели. Вчера он в два счета
реабилитировал перед нами Екатерину II, хотя дорожный -
смотритель был так настроен против нее.
Аптекарь. Но я имел в виду не контролера, а инспектора. За-
252

чем его вызвали из Лиможа? Говорят, он человек грубый, а
духи не любят грубиянов.
M э р. Да никто его не звал, он сам явился. Разве он усидит на ме-
сте, если замаячила возможность сразиться с таинственным
и необычным? Как только в фауне, флоре, в ландшафте на-
шего департамента обнаруживается что-то необъяснимое, он
тут как тут и спешит восстановить порядок. Вы слышали о
его последних подвигах?
Аптекарь. В Берри, с какими-то русалками?
Мэр. Да нет, в самом Лимузене. Сначала в Рош-Шуаре он прика-
зал саперам замуровать заговоривший родник. А на конном
заводе в Пампадуре, когда жеребцы принялись коситься друг
на друга, переглядываться и перемигиваться,—мол, чем мы
хуже людей,—он приказал даже в стойлах не снимать с них
шоры. Представляете, как он вдохновился, узнав про наши
дела... Я только удивляюсь, что он так запаздывает.
Аптекарь. Покличем его.
Мэр. Нет-нет, ни в коем случае. Вам не кажется, что на этом лугу
какая-то странная акустика? Все звучит так тревожно, зло-
веще.
Аптекарь. У контролера самый лучший бас во всей округе. Мы
услышим его за километр. Ayl Ayl
СЦЕНА
ВТОРАЯ
Те же, Изабелла, девочки.
Отзываются писклявые голоса девочек: «Ay! Ау!» Минутой
позже на сцене появляется Изабелла со своими ученицами.
Мэр. А, это мадемуазель Изабелла! Добрый день, мадемуазель
Изабелла.
Изабелла. Добрый день, господин мэр.
Аптекарь. Вы собираете гербарий, дети?
M ;) р. Вот уже три месяца мадемуазель Изабелла замещает налгу
253

больную учительницу. А в такую прекрасную погоду она
предпочитает проводить занятия на воздухе.
Изабелла. Но заодно мы действительно составляем гербарий,
господин аптекарь. Девочки должны хорошенько изучить
природу, знать, как что называется. Здесь, у меня в сумке,
уже куча интересных растений. Извините нас, но мы спе-
шим, нам нужно еще одно, самое важное для следующего
урока. Я знаю, где его найти...
Аптекарь. Какое же это растение?
Девочки. Мандрагора! Мандрагора!
Они уходят.
СЦЕНА
ТРЕТЬЯ
Мэр, Аптекарь.
Аптекарь. Прелестная девушка. Как трогательно, когда невин-
ность, ни о чем не подозревая, не ведая опасности, прибли-
жается к самому символу зла.
Мэр. Хорошо бы, девицы Манжбуа были о ней такого же мнения.
Аптекарь. А что общего у Изабеллы с этими кротихами?
Мэр. Это мы скоро узнаем. Они потребовали, чтобы их выслушал
инспектор, и дали мне понять, что речь пойдет об Изабелле,
на которую они собираются донести.
Аптекарь. Что они могут донести? Изабелла сама простота и
искренность, она так непохожа на своих подруг. Вы ведь
знаете, что это за птицы, господин мэр. Они гуляют по вече-
рам в лесочках под руку с кузенами или купаются с негром,
который служит в субпрефектуре, а то, разлегшись на лугу,
читают маркиза де Сада в иллюстрированном издании. И это
молодые девицы! У Изабеллы же, напротив, душа ничем не за-
мутнена, нет у нее нездорового любопытства. Вы только
взгляните, как четко обрисовывается ее силуэт! Рядом с лю-
бым существом и предметом она как бы ключ к его понима-
254

нию. Вон смотрите, оседлала кустик, как ослика, и гарцует
на нем, подгоняя его чертополохом, а ее ученицы водят вок-
руг них хоровод, мы же, глядя на эту картинку, вдруг отчет-
ливо понимаем, что наш жалкий мир не может обойтись без
осликов. Впрочем, и без девочек тоже. Посмотрите на них,
господин мэр, какие прелестные личики, какие прелестные
фигурки...
Мэр. Конечно, конечно, дорогой аптекарь.
Аптекарь. А вот и господин инспектор.
СЦЕНА
ЧЕТВЕРТАЯ
Те же, Инспектор, Контролер.
Инспектор. Вам нужно доказательство, дорогой контролер?
Вам нужно доказательство, что духи не существуют, что не-
зримого мира нет? Хотите, я дам вам это доказательство сию
же минуту, не сходя с места?
Контролер. Если сам господин инспектор даст такое доказа-
тельство, ему просто цены не будет.
Инспектор. Извольте. Допустим, духи существуют,— тогда, со-
гласитесь, они должны сейчас меня слышать?
Контролер. Конечно, если только среди них нет глухих.
Ппспектор. Отлично, пусть выслушают следующее! Духи, со-
здания из пустоты и яичного белка (как видите, я с ними
не церемонюсь, и, если у них есть чувство собственного до-
стоинства, они сумеют мне ответить), человечество в моем
лице бросает вам вызов! Явитесь, тем самым вам представит-
ся редкая возможность, учитывая авторитет присутствующих,
восстановить свой кредит в нашем департаменте. Я не тре-
бую от вас извлечь живого попугая у меня из кармана, хотя
говорят, для духов это пустяковое дело. Пусть хотя бы са-
мый банальный воробьишка слетит с этого дерева или выле-
тит вон из той рощи. Считаю до трех. Внимание, господин
255

контролер, начинаю: раз... два... три... Видите, какая беспо-
мощность.
С головы инспектора слетает шляпа.
Боже, какой ветер!
Аптекарь. Но мы не чувствуем ни малейшего дуновения, гос-
подин инспектор.
Инспектор. С ними все ясно. Какое убожество!
Контролер. А может быть, духи не верят в людей?
Мэр. Или ваше обращение носило слишком общий характер?
Инспектор. Вы хотите, чтобы я их вызывал по именам? Пожа-
луйста, сейчас я вызову Асфларота.
А п т е к а рь. Асфларота, самого обидчивого и элого духа, который,
говорят, любит вселяться в организм человека и мучить
его? Берегитесь, господин инспектор, такие игры могут вас
далеко завести.
Инспектор. Асфларот, ты слышишь меня, Асфларот! Сегодня
тебе бросают вызов мои самые низменные и ничтожные ор-
ганы. Не сердце, не легкие, а желчный пузырь, голосовая
щель и носовая перегородка... Сделай так, чтоб я в любом на
них почувствовал хоть малейшую боль или судорогу, и я по-
верю в тебя... Раз... два... три... Я жду...
Его нога скользит.
Как здесь сыро!
M э р. Но в наших местах уже три недели не было дождя.
Аптекарь. Между прочим, у духов другое понятие о времени.
Асфларот мог ответить на ваши оскорбления задолго до се-
годняшнего дня... Скажите, пожалуйста, господин инспектор,
откуда у вас на носу эти шрамы?
Инспектор. На меня свалилась черепица, когда я еще только-
только учился ходить.
Аптекарь. Ну вот вам и объяснение. Он ответил вам сорок лет
тому назад.
Инспектор. Асфларот на это способен:" правда, он не сущест-
вует, но все же он трус и нападает на детей. Ну что ж, гос-
256

пода, мы проделали опыт, и налицо неопровержимое дока-
вательство моей правоты. И если впредь вы мне скажете, что
ваш городок посещают привидения, я позволю себе посме-
яться над вами.
Мэр. Но это правда, господин инспектор.
Инспектор. Как, вы продолжаете настаивать? Уж кто-кто, а я
знаю, что такое на самом деле город с привидениями! В квар-
тирах, откуда хотят выжить жильца, по ночам начинает
греметь кухонная посуда, в поместьях, подлежащих разделу,
появляются фантомы, чтобы отпугнуть одну из сторон.
Остальное — дело кумушек. Городок взбудоражен, все подо-
зревают друг друга, и тут уж недалеко до клеветы и даже до
преступления. Вот вы недавно выбирали советника в депар-
таментский совет. Уверен, что дело не обошлось без ссор воз-
ле урн, без кровавых драк. Впрочем, что тут поделаешь: где
урна, пусть даже избирательная, там и трупы.
Мэр. Ну что вы, господин инспектор, ничего подобного и в помине
не было.
Инспектор. Вы проголосовали без кровопролития? Это с вашей
стороны не очень-то демократично и совсем уж не демонич-
но.
M э р. Да ведь и не было никакого голосования. Никому и в голову
не пришло голосовать. Правда, избиратели поначалу собира-
лись исполнить свой долг и, поднявшись на рассвете, броси-
лись прямо к плакатам, вывешенным по случаю выборов. Но
в тот день так ярко светило солнце и, как утверждают изби-
ратели, на плакатах было написано: «Все, как один, на сол-
нышко! Без воздержавшихся!» И избиратели отправились
гулять до самого вечера.
Ипспектор. Их подкупила реакция.
Аптекарь. Сговорившись с солнцем.
Контролер. Дело совсем в другом, господин инспектор. Госпо-
дин мэр не успел сказать вам, что последнее время в нашем
городе происходят очень странные вещи. Тайная сила, кото-
рая, на мой взгляд, оказывает вполне благотворное влияние
на наш город, постепенно подрывает те, я бы сказал, гни-
О Жан Жироду
257

лые устои, на которых держится наше цивилизованное обще-
ство.
Инспектор. Прошу вас опустить ваши собственные коммента-
рии. Что именно вы имеете в виду?
Контролер. Сейчас объясню. Например, дети, которых бьют
родители, убегают из дому. Собаки, с которыми плохо обра-
щаются хозяева, кусают их за руку. Жены старых, уродли-
вых и заросших щетиной пьяниц, не задумываясь, бросают
своих мужей ради непьющего молодого, всегда выбритого
любовника. Силач, до сих пор безропотно сносивший оскорб-
ления от последнего хлюпика, теперь без колебаний сворачи-
вает ему челюсть. Короче говоря, слабость здесь уже не при-
нимают за силу, а привычку за любовь.
Инспектор. И я только сейчас узнаю о таком положении ве-
щей?
Мэр. Должен также добавить, что множество странных совпаде-
ний свидетельствует о вмешательстве в нашу муниципаль-
ную жизнь оккультных сил. В прошлое воскресенье мы
разыгрывали нашу ежемесячную лотерею и, представьте се-
бе, главный денежный выигрыш против обыкновения достал-
ся беднейшему из бедняков, а не нашему миллионеру госпо-
дину Дюма, который, надо отдать ему должное, стоически
перенес этот удар; мотоцикл выиграл молодой чемпион, а не
настоятельница женского монастыря, как бывало всегда до
сих пор. На этой неделе у нас были две кончины: умерли
старик и старуха, самые старые во всем городе, и к тому же
он —самый жадный, а она —самая сварливая. Первый раз
судьба сыграла роль избавительницы, случай попал в цель.
Инспектор. Это отрицание человеческой свободы.
Аптекарь. Не забудьте рассказать о переписи, господин мэр.
Инспектор. О какой переписи?
Map. Об официальной переписи населения, которая проводится
каждые пять лет. Я до сих пор не решился сдать отчет в пре-
фектуру.
Инспектор. Столько вранья нагородили ваши подопечные?
Мэр. Совсем наоборот, ответы наших граждан были настолько
258

правдивы и откровенны, что прозвучали прямо как вызов
администрации. В графу о членах семьи, например, большин-
ство граждан внесли не уродливых и неблагодарных детей,
а любимых воспитанников, собак, птиц, которых считают
своим настоящим потомством.
Контролер. Многие вместо законной супруги назвали женой
либо какую-то незнакомку, о которой только мечтали, либо
соседку, с которой состояли в тайной связи, или даже жи-
вотных, кошку и белку, которые, по их мнению, могли бы
стать идеальными подругами жизни.
M э р. В графе о жилищах богачи-неврастеники назвали свои двор-
цы лачугами, а счастливые бедняки свои лачуги — дворцами.
Инспектор. И когда же начались все эти безобразия?
Мэр. Приблизительно с тех пор, как стало появляться привидение.
Инспектор. Не употребляйте этого дурацкого слова. Никакого
привидения не существует.
M э р. Ну хорошо, назовем его призраком, нечистой силой.
Инспектор. Нечистой силы тоже не существует.
Аптекарь. Однако научные данные вас опровергают. Ведь до-
казано существование силы притяжения, силы отталкивания,
даже лошадиной силы, почему же не быть и нечистой?
СЦЕНА
ПЯТАЯ
Те же, девицы M анж б у а.
Старшая Манжбуа глухая. Па шее у нее висит слуховой ро-
жок, с помощью которого сестра держит ее в курсе событий.
Лрманда Манжбуа (кричит еще за сценой). Мы можем по-
дойти, господин инспектор?
Мэр. Подойдите, подойдите, прошу вас. Господин инспектор, вот
как pas те самые девицы Манжбуа, которые обещали нам ка-
кие-то разоблачения.
Появляется Арманда с сестрой.
0#
259

Арманда. Надеюсь, господин мэр, мы вас не разочаруем.
Мэр. Разрешите вам представить девиц Манжбуа, дочерей нашего
покойного мирового судьи, очевидно, вам известно, что именно
он рассек перепонку между сестрами — сиамскими близне-
цами, из-за которых спорили два лиможских балаганщика.
Девицы Манжбуа после обычных приветствий усаживаются
на складные стулья.
Инспектор. Примите мои поздравления, сударыни! Сам царь
Соломон не поступил бы мудрее. Я слушаю вас.
Арманда. Прежде всего, господин инспектор, я должна изви-
ниться за мою сестру. Она немного туговата на ухо.
Леонида. Что ты говоришь?
Арманда. Я говорю господину инспектору, что ты немножко ту-
говата на ухо.
Леонида. Зачем ты мне это говоришь? Что я, сама не знаю?
Арманда. Послушай, Леонида, ты же требуешь, чтобы я повто-
ряла тебе все, что говорю?
Леонида. Но только не то, что я глухая...
Инспектор. Сударыни, мы пригласили вас сюда, в это уединен-
ное место...
Леонида. А вот ты, например, храпишь. Разве я об этом говорю?
Арманда. Я не храплю.
Леонида. Если ты теперь не храпишь, значит, вдруг перестала,
как только я оглохла.
Инспектор. Сударыня, попросите вашу сестру замолчать, а то
мы никогда не начнем.
Арманда. Мне трудно это сделать, господин инспектор,— она
старше меня.
Леонида. Что ты говоришь?
Арманда. Тебе это неинтересно.
Леонида. Ах так, значит, ты уже сообщила, что моложе меня?
Арманда. Господин инспектор хочет сказать тебе, что он просит
тишины.
Леонида. Знал бы он, что такое тишина,— никогда бы не по-
просил. Я больше не скажу ни слова.
260

Инспектор. Сударыни, как мне стало известно, вы в курсе
всего, что говорится и происходит в нашем департаменте.
Арманда. Разумеется, ведь мы секретари «Благотворительного
общества по устройству бесприданниц».
Инспектор. Ну, и о чем же там у вас сейчас больше всего го-
ворят?
Арманда. О призраке, господин инспектор, о чем же еще?
Инспектор. А вы что, верите в этого призрака? Вы его видели?
Арманда. Я видела людей, которые его видели.
Инспектор. И этим свидетелям можно верить?
Арманда. Один из них, к примеру, командор ордена Великого
аннамского дракона.
Инспектор. Раз он верит в Великого аннамского дракона, ему
вряд ли можно доверять. Еще кого-нибудь вы можете на-
звать?
Арманда. Наш молочник, красавица Фатма — так мужчины на-
зывают нашу бакалейщицу — и майор Лескалар. Майор и
есть командор.
Инспектор. Я это сразу понял. А как они описывают призрака?
Ручаюсь, он у них закутан в саван, вместо головы пустая
тыква с прорезями, в которые светит электрический фонарь.
Арманда. Ничего цодобного, господин инспектор. И как ни
странно, они совершенно единодушны в своих показаниях.
Это высокий молодой человек в черном. Он появляется с на-
ступлением темноты и всегда поблизости от пруда, который
отсюда в двух шагах,— видите, вон там, в камышах?
Инспектор. А чем вы объясните его появление? Тут и раньше
появлялись привидения?
Арманда. Раньше — нет, никогда. Это началось только после то-
го преступления.
Инспектор. Преступления?
Контролер. Ах, это было такое изысканное преступление, гос-
подин инспектор, я бы даже сказал — великосветское. Моло-
дые супруги, иностранцы, на пасху сняли здешний замок.
К ним в гости приехал друг. Наутро жену и друга нашли
убитыми, зверски убитыми, а на берегу пруда обнаружили
261

шляпу мужа. Таким галантным способом он приветствовал
смерть! Полагают, что он утопился.
Арманда. У нас в Обществе все считают, что призрак и этот
утопленник — одно и то же лицо. Тем более что он всегда
появляется с непокрытой головой.
Инспектор. Однако, может быть, муж вовсе не утопился. Пре-
ступник всегда возвращается на место своего преступления,
как бумеранг к ногам владельца.
Леонида. Что говорит цнспектор?
Арманда. Что бумеранг возвращается к ногам владельца.
Леонида. Интересно. Когда вы дойдете до ружья с таким же
свойством, предупреди меня, пожалуйста.
Инспектор. Так, значит, вы полагаете, что призрак имеет ка-
кое-то отношение к необычайным событиям, которые проис-
ходят в вашем городе?
Арманда. Конечно, нет! Это совсем разные истории. Но мне ка-
жется, они могут пересечься, и в самом ближайшем буду-
щем. Именно эта опасность не позволяет нам хранить молча-
ние.
Мэр. Нельзя ли пояснее, мадемуазель Манжбуа?
Арманда. Господин инспектор, описали ли вам во всех подроб-
ностях, что у нас творится?
Инспектор. Да, да, мадемуазель, я в курсе. Похоже, с некото-
рых пор в вашем городе люди стали думать не головой, а,
так сказать, более крупной округлостью.
Леонида. Что говорит инспектор?
Арманда. Ничего особенного.
Леонида. Я требую, чтобы ты, как всегда, повторила мне три
последних слова.
Арманда. Слушаюсь. Как ты мне надоела! Более крупной округ-
лостью.
Леонида. А-а. Это он о госпоже Ламбер!
Арманда. При чем здесь госпожа Ламбер?
Леонида. Это может относиться только к ней или к кондук-
торше.
Инспектор. Кто такая эта госпожа Ламбер?
262

Арманда. Жена часовщика. Правда, не его одного.
Контролер. Что такое?
Арманда. Не его одного.
Контролер (с неожиданным жаром). Прошу прощенья. Я ни-
кому не позволю бросать тень на госпожу Ламбер.
Инспектор. Господин контролер, наше расследование и так
ужасно эапутано. Сейчас мы говорим не о госпоже Лам-
бер.
Контролер. Что ж, очень жаль, но о ней еще заговорят! Вы
ведь ничуть не удивитесь, если на террасе парижского кафе
или в литературном салоне какой-нибудь поэт начнет вдруг
воспевать весну. Госпожа Ламбер — весна нашего города.
Арманда. Этот молодой человек сошел с ума.
Мэр. Господин контролер!
Контролер. Да вы только коснитесь госпожи Ламбер, когда
она стоит на пороге своего магазина. Сделайте вид, что загля-
дываете в помещение, чтобы узнать время,— хотя там сто
часов и все не заведены,— и коснитесь ее мимоходом или
взгляните па нее сквозь витрину — она даже язычок прику-
сила, так старательно застегивает браслетку на ручке отроко-
вицы или силится открыть своим розовым ноготком крышку
на часах какого-нибудь военного. Взгляните, и вы сразу при-
знаете, что не соборами и старинными замками славна Фран-
ция, а прелестными молоденькими женщинами в корсажах
из сатина и органди, нежно облегающих бюст. Это они по-
винны в том, что в каждом городе в любое время дня и ночи
субпрефект, школяры и весь гарнизон, как завороженные,
сворачивают с прямого пути.
Леонида. Что говорит контролер?
Арманда. Ровным счетом ничего.
Контролер. Да, ничто не может мне помешать воздать хвалу
госпоже Ламбер, а в ее лице всем провинциальным красави-
цам, ибо за время моей еще столь короткой карьеры она
являлась мне во всех образах и под всеми именами. Это она
звалась госпожой Мерлъ и торговала книгами в Родезе, госпо-
жой Лепинар и была корсетницей в Мулене, госпожой Три-
263

бурти и продавала перчатки в Кастре... Вот эти лайковые пер-
чатки как раз из ее магазина. Обратите внимание, ни одной
дырочки. Мадам Ламбер вне подозрений, я ручаюсь за нее!
Инспектор. Господа, я прерываю наше заседание. В этой пу-
танице сам черт не разберется. Я делаю вам выговор, контро-
лер.
Арманда. А как насчет мадемуазель Изабеллы, господин конт-
ролер, за нее вы тоже ручаетесь?
Аптекарь. Неужели вы хотите впутать в этот скандал мадему-
азель Изабеллу?
Контролер. Она сама чистота, сама добродетель.
M э р. Я не нарадуюсь, что поручил ей вести эанятия с девочками,
пока больна их школьная преподавательница.
Арманда. Ах, как слепы мужчины! Ну что ж, мадемуазель Иза-
белла рядом, в поле. У нее в классе учится ваша племянни-
ца, господин мэр. Позовите ее. Наконец-то вы узнаете, чему
учат малышку Дэзи.
M э р. А чему ее учат?
Арманда. Воспользуйтесь присутствием господина инспектора
и устройте ей экзамен. Тогда увидите.
Инспектор. И это все, что вы хотели нам сказать?
Арманда. Нет, не все. Мы давно подозревали, что Изабелла игра-
ет не последнюю роль в интригах, опутавших наш город.
Но с сегодняшнего дня у нас отпали последние сомнения.
Контролер. Клевета!
Арманда. Леонида, объясни-ка этим господам, почему мы так
уверены в виновности Изабеллы.
Леонида. У нас ее дневник. Каждый вечер она записывает туда
все, что произошло за день.
Инспектор. А как он попал к вам?
Арманда. Как он попал к тебе?
Леонида. Я нашла его на тротуаре.
А п т е к а р ь. И вы не постыдились его прочесть?
А р м а н д а. И ты не постыдилась его прочесть?
Леонида. Тебя спросить забыла. Я просто пролистала его, чтобы
отыскать имя владельца.
264

Контролер. Этот дневник принадлежит мадемуазель Изабелле.
Вы должны были вернуть его ей.
Арманда. Этот дневник принадлежит мадемуазель Изабелле. Ты
должна была вернуть его ей.
Л е о н и д а. Не суйся не в свое дело. Вот он, господин инспектор.
Откройте его наугад. И вы увидите вашу любимицу во всей
красе, узнаете, какие она измышляет способы, чтобы разве-
сти супругов, которые, по ее мнению, друг другу не пара, как
кормит лошадей всякими зельями, чтобы они не слушались
извозчиков, которые якобы грубо обращаются с ними, как
она распространяет анонимные письма и открывает мужьям
и женам глаза на поведение их дражайшей половины. А что-
бы вам удостовериться, сколь разумно вы поступили, назна-
чив ее учительницей, можете открыть дневник хотя бы на
записи за двадцать первое марта. А? Что они говорят?
Арманда. Но ведь это ты сама говоришь.
Инспектор. Читайте, господин мэр.
Мэр (читает). Двадцать первое марта... «Двадцать первое марта!...
Организовала маленький праздник весны. Воспользовалась
случаем, чтобы воздать хвалу человеческому телу, объяснить
моим ученицам его красоту. Подчеркнула, что желание нра-
виться благотворно и естественно. В виде упражнения выби-
рали самого красивого мужчину города. Их выбор пал на
субпрефекта. Для начала не так уж плохо».
Арманда. Тогда среди нас еще не было господина контролера.
Инспектор. Но ведь это и в самом деле черт внает что! Я дол-
жен сейчас же навести порядок. Контролер, попросите эту де-
вицу сию же минуту явиться сюда вместе с ученицами.
Я немедленно устрою им экзамен. Так я и знал, что во всех
здешних безобразиях замешана женщина. Дай этим муравьи-
хам, гнездящимся в нашем социальном здании, хоть чуть-
чуть свободы, как они подточат самые его основы.
Контролер (пошел было за Изабеллой, но оборачивается). По-
звольте мне, господин инспектор...
Инспектор. Как, вы отказываетесь идти за мадемуазель Иза-
беллой?
265

Контролер. Что вы, господин инспектор, конечно, нет. Я всего
лишь хотел со всей почтительностью усомниться в точности
вашей метафоры, а также заметить вам, что все же сущест-
вует некоторое различие между женщинами и муравьями.
Инспектор. Если вам удалось его обнаружить, я просто пре-
клоняюсь перед вами. Но поторопитесь, пожалуйста.
Контролер. Заметьте, что я отдаю должное муравьям. Я при-
знаю их редкие достоинства. Мне прекрасно известно, что
муравьи доят тлю и что у них в почете военные. Однако это
еще отнюдь не дает оснований сравнивать их с женщиной,
тем более со всеми женщинами.
Арманда. На сей раз я вам аплодирую, .господин контролер.
Контролер. Вы сказали это необдуманно, господин инспектор.
Какова, например, главная особенность внешнего вида му-
равья?
Инспектор. Я, кажется, отдал вам распоряжение, господин
контролер.
Леонида. Что они говорят?
Арманда. Инспектор утверждает, что не может отличить жен-
щину от муравья.
Леонида. Он женат?
Инспектор (взрывается). Да, не могу отличить, мадемуазель,
не могу! Стоит встретиться двум женщинам, сразу начина-
ется муравьиная возня: суетятся, болтают о пустяках! А как
они жестоки к тому, кто проникает в их лагерь. А рост? А все
эти сумки и свертки, которые они на себе таскают? Типич-
ные муравьи!
Контролер. Господин инспектор, если, перевернув муравья на
спину, вы дотронетесь до него кончиком указательного паль-
ца...
Инспектор. Я вам в последний раз приказываю сходить за ма-
демуазель Изабеллой.
Контролер кланяется и уходит.
Мэр. Но, в конце концов, господин инспектор, мы собрались для
того, чтобы поговорить о призраке, а не об Изабелле!
266

Арманда. Это одно и то же.
Аптекарь. Не хотите ли вы сказать, что Изабелла ведьма?
Арманда. Откройте дневник за четырнадцатое июня и почи-
тайте.
Инспектор. Четырнадцатое июня было вчера? Ведь сегодня
пятнадцатое?
Арманда. Мы никак не могли понять, почему с некоторых пор
мадемуазель Изабелла выбирает для ночных прогулок окре-
стности нашего пруда. Прочтите последнюю страницу ее дне-
вника, и вам все станет ясно.
Инспектор. Читайте, господин мэр.
Мэр (читает). «Четырнадцатое июня. Призрак, без сомнения, по-
нял, что я верю в него и хочу ему помочь. Как можно не ве-
рить в призраков? Я знаю, он ищет меня, ведь его встречают
всюду, куда я вожу девочек гулять. Около какой-нибудь ро-
щи, на закате, он обязательно явится мне и, уж конечно,
посоветует, как сделать наконец наш город прекрасным*
Уверена, завтра мы встретимся».
Инспектор. И завтра это как раз сегодня?
Леонида. Что говорит инспектор?
Арманда. Что эавтра это как раз сегодня.
Леонида. Ну знаете...
Вновь появляется Контролер.
Контролер. Мадемуазель Изабелла сейчас придет, господин ин-
спектор.
Арманда. Нам пора, Леонида, сюда идет Изабелла.
Инспектор. Разрешите поблагодарить вас, сударыни. Надеюсь,
после ваших ценных указаний мы доберемся до правды, я бы
сказал, до голой правды.
Арманда. Увы, не до госпожи Ламбер, над ней мы не властны.
Инспектор. Однако вы умеете пустить парфянскую стрелу, су-
дарыня.
Леонида. Что, что?
Арманда. Инспектор говорит о парфянской стреле.
267

Леонида. Какой арсенал красноречия!
Девицы M анж б у а уходят.
Контролер (смотрит на приближающуюся Изабеллу). Если
снующие по лугам муравьи похожи головками ни Нику Са-
мофракийскую, а ручками на Венеру Милосскую, если сок
граната окрасил их ланиты, а сок малины их улыбающиеся
уста, тогда я согласен, господин инспектор, да, Изабелла и
вправду похожа на муравья. Посмотрите на нее!
СЦЕНА
ШЕСТАЯ
Инспектор, Контролер, Мэр, Изабелла, потом
девочки.
Изабелла. Вы просили меня прийти, господин мэр?
Инспектор. Мадемуазель, о вашем преподавании ходят пре-
скверные слухи. Я сейчас же должен проверить их и принять
надлежащие меры.
Изабелла. Я вас не понимаю, господин инспектор.
Инспектор. Довольно! Начнем экзамен... Войдите, дети...
Девочки смеются.
Почему они смеются?
Изабелла. Потому что вы сказали: войдите, а никакой двери
здесь нет, господин инспектор.
Инспектор. Что за нелепость этот метод обучения на свежем
воздухе. Даже слова инспектора наполовину теряют свою
силу.
Перешептывания.
Кто там шепчется? Тихо! А то будете подметать класс, то
есть я хочу сказать — луг, поле.
Смех.
Мадемуазель, ваши ученицы невыносимы!
268

Мэр. Они очень милые, господин инспектор, вы только посмотри-
те на них!
Инспектор. Нет ничего хорошего в том, что они такие милень-
кие. Это их только портит. То-то каждая на свой лад улыба-
ется и подмигивает. Я требую, чтобы преподаватель видел
перед собой строгий ряд лиц, похожих одно на другое, как
кости домино.
Аптекарь. Вы этого не добьетесь, господин инспектор.
Инспектор. Это почему же?
Аптекарь. Да потому, что все они веселые.
Инспектор. Им совершенно не обязательно быть веселыми. За
веселье никто им аттестата не выдаст. А веселятся они пото-
му, что учительница их мало наказывает.
Изабелла. Как же я могу их наказывать? На уроках под откры-
тым небом наказывать не за что. Все, что в классе считается
провинностью, на лоне природы становится предприимчиво-
стью, сообразительностью. Вы хотите, чтобы ученицу наказы-
вали за то, что она смотрит в потолок? Взгляните сами на
этот потолок!
Инспектор. Потолок дает учителю возможность показать уче-
никам, насколько взрослый человек выше ребенка. Учитель,
который проводит занятия на открытом воздухе, тем самым
признается, что он ниже дерева, меньше быка, не такой бы-
стрый, как пчела, то есть жертвует лучшим доказательством
своего превосходства.
Смех.
Что еще случилось?
Мэр. По вашей руке ползет гусеница, господин инспектор.
Инспектор. Еще этого не хватало... Тем хуже для нее.
Изабелла. Ой! Господин инспектор... Не убивайте ее. Это collata
azurea. Ей положено ползать.
Инспектор. Надеюсь, не по инспекторам?
Рыдания.
Что такое? Они плачут?
269

Л ю с. Но вы же убили collata azurea.
Инспектор. А если бы дрозд унес вашу collata azurea, вы, надо
думать, сочли бы его героем и стали бы им восторгаться?
Л ю с. Но ведь для дрозда это пища!
Контролер. Совершенно верно. Как продукт гусеница не вызы-
вает у нас никакого сочувствия.
Инспектор. Так вот куда ведет ваше преподавание, мадемуа-
зель, ваши ученицы хотят, чтобы инспектор съел убитую им
гусеницу. Нет и нет, я их разочарую. Я буду убивать гусе-
ниц, а есть их не буду, и можете предупредить всех ваших
однокашников, мои милые, всяких там букашек, пресмыкаю-
щихся и грызунов, чтобы они не вздумали щекотать мне
шею или залезать в носок — я буду убивать их на месте!
Ты, чернявая, следи за своими кротами, а то я их всех пере-
давлю, а ты, рыжая, помни, если хоть одна из твоих белок
пробежит мимо меня, я уж постараюсь вот этими руками
свернуть ей шею, и все это так же верно, как то, что после
смерти я буду мертв...
Девочки заливаются смехом.
Девочки. Ха-ха-ха!
^Инспектор. Почему они хохочут?
Изабелла. Вы так смешно сказали, господин инспектор, что
после смерти будете мертвы.
Мэр. Может быть, начнем экзамен?
Инспектор. Позовите мне лучшую ученицу.
Волнение.
В чем дело?
Изабелла. К сожалению, у нас нет первой ученицы, господин
инспектор, и пет пи второй, пи третьей. Я никогда не ре-
шилась бы подвергнуть моих девочек мукам честолюбия.
У нас есть самая высокая, самая болтливая, но все они луч-
шие.
270

Инспектор. Вернее, все худшие, это больше похоже на правду.
Вот ты, да, ты,— начнем с тебя. Какой предмет ты знаешь
лучше всего?
Жильберта. Ботанику, господин инспектор.
И н с ц е к т о р. Ботанику? Хорошо, тогда объясни мне разницу
между односеменодольными и двусеменодольными.
Жильберта. Это мы не проходили, господин инспектор.
Инспектор. Вот как! Да знаешь ли ты хотя бы, что такое де-
рево?
Жильберта. Как раз это я знаю лучше всего, господин инспек-
тор.
Изабелла. Если знаешь, Жильберта, отвечай, Мы все тебя слу-
шаем.
Жильберта. Дерево — это брат человека, только оно не умеет
ходить. На его языке убийцы называются дровосеками, мо-
гильщики — угольщиками, блохи — дятлами.
Ирена. Его ветви посылают нам верные вести о смене времен
года. Его корни нашептывают его верхушке надежды и мечты
мертвецов.
Виола. Которые весной украшают цветами все-все растения.
Инспектор. Как же, как же, особенно шпинат. Таким образом,
милочка, если я правильно тебя понял, деревья цветут кор-
нями.
Жильберта. Совершенно верно.
Инспектор. Ноль.
Она смеется.
Чему ты радуешься, бесстыдница?
Изабелла. Дело в том,что по нашей системе баллов ноль счи-
тается лучшей оценкой,— он чем-то схож с бесконечностью.
Контролер. Как интересно!
Инспектор. Господин мэр, я просто вне себя... Продолжайте
мадемуазель, спрашивайте теперь их сами.
Изабелла. Расскажи о цветке, Дэзи.
Д э з и. Цветок — это самое благородное завоевание человека.
Инспектор. Прекрасно. Звучит многообещающе.
271

Д э з и. В цветке особого внимания заслуживают пестик и тычинки.
Именно им ветер приносит пыльцу с других цветов. Так рож-
дается растение; надо отметить, что птицы в этом отношении
ведут себя совсем по-другому.
Жильберта. И утконосы тоже.
Виола. И в особенности млекопитающие!
Инспектор. Какой скандал, господин мэр, какой скандал! Те-
перь я понимаю, что происходит в вашем городе.
Мэр. Перейдем к географии, господин инспектор. Виола, деточка
моя, знаешь ли ты, что является причиной извержения вул-
канов!
Виола. Диспетчер, господин мэр.
И н с п е к то р. Что, что?
Виола. Диспетчер!
Девочки. Диспетчер!
Инспектор. Диспетчер? Они сумасшедшие?
Изабелла. Господин инспектор, я забочусь о том, чтобы девочки
верили в справедливость природы. Все великие катастрофы,
происходящие в природе, я представляю им как мелочи —
правда, досадные, но необходимые для того, чтобы мирозда-
ние в целом сохраняло равновесие,— и потому ту силу, того
духа, который вызывает эти катастрофы, мы называем ди-
спетчером.
Контролер. Ах, как это точно! Как верно!
Инспектор. Если я правильно понимаю ваш метод, мадемуа-
зель, то для того, чтобы объяснить, почему в жизни порой
случаются маленькие неприятности и неожиданности, поче-
му по ночам иногда хлопают ставни, а старый господин са-
дится на сливовый пирог, по небрежности забытый на сту-
ле, вы должны были придумать еще один персонаж, хитрого
невидимку.
Виола. Конечно, господин инспектор. Это Артур!
Инспектор. Так кто же, Артур или диспетчер напускает гусе-
ницу на инспектора, находящегося при исполнении служеб-
ных обязанностей?
Девочки. Артур, Артур!
272

Инспектор. И тот же Артур убивает гусеницу руками инспек-
тора?
Девочки. Нет, нет, это диспетчер! Диспетчер!
Все присутствующие (кроме инспектора). Диспетчер!
Инспектор. Я в отчаянии, господин мэр. Никогда не встречал
ничего подобного.
Мэр. Может быть, историю они знают лучше?
Инспектор. Историю? Но разве вы не видите, какова цель это-
го обучения? Ни больше ни меньше, как высвободить моло-
дые умы из-под владычества истины, которое наш великолеп-
ный девятнадцатый век простер на всю страну. Историю!
Можно проэкзаменовать их еще по арифметике, результат
будет тот же. Сейчас вы в этом убедитесь! Вот ты, скажи мне,
какое королевство расположено между Францией и Герма-
нией, и кто там сейчас царствует?
Ирена. Между Францией и Германией царствует Вечная друж-
ба. Мир.
Инспектор. И это все? А ты, ответь мне, что такое прямой угол?
Л ю с. Прямого угла не бывает. Прямой угол в природе не сущест-
вует. Можно получить лишь приблизительно прямой угол,
для этого надо мысленно продолжить линию греческого носа
до плоскости греческой земли.
Инспектор. Вот вам, пожалуйста, другого я и не ждал. А те-
перь ты, сколько будет дважды два?
Д э з и. Четыре, господин инспектор.
Инспектор. Ну что я говорил, господин мэр? Ах, извините, от
всей этой белиберды у меня голова пошла кругом. Но как
же это получилось, что и для них тоже дважды два четыре?
То, что эта женщина выдумала таблицу умножения, пол-
ностью совпадающую с настоящей,— просто извращение, утон-
ченный садизм. Я ручаюсь, что ее четыре это бесстыдно за-
маскированное пять. Дважды два будет пять, не так ли, де-
точка?
Д э з и. Нет, господин инспектор, четыре.
Инспектор. Они еще и упрямы, как ослицы! Ну-ка вот ты,
спой мне Марсельезу!
273

Мэр. Разве это входит в программу, господин инспектор?
Инспектор. Пусть она споет мне Марсельезу!
Изабелла. Да она знает ее, господин инспектор. Только свою,
для девочек.
Д е н и з а. Знаю, господин мэр, конечно, знаю.
Марсельеза для девочек.
Мы подрастем и выйдем замуж
За того* кто сужден нам судьбой,
Будь он Поль, или Джон, или Януш,
Был бы нежен да статен собой.
Изабелла. Теперь припев, дети.
Девочки поют припев.
Все в Марселе, все в Марселе
Любят солнце и веселье!
Ах, Марсель, Марсель, Марсель,
Марсельезы колыбель!1
И н с п е к т ор. Стыд и позор! И прически у всех разные! А что это
у них за красные знаки на шее? Прививки?
Л ю с. Нет, господин инспектор, это для призраков.
Инспектор. Ну вот, так и есть. Эти девицы Манжбуа были со-
вершенно правы. Значит, для призраков?
Л юс. Да, для призраков, для привидений. По этим знакам они
узнают друзей. Мадемуазель сама рисует их на нас каждое
утро красным карандашом.
Инспектор. Сотрите сию же минуту!
Люс и другие девочки. Нет, нет! Ни за что!
Виола. Мы боимся.
Девочки. Где-то здесь, поблизости, бродит призрак.
Инспектор. Сотрите, или я вам сейчас задам.
Девочки. Мы боимся! Поблизости бродит призрак!
Инспектор. Замолчите! Й запомните, маленькие бесстыдницы,
после смерти люди превращаются не в призраков, а в ске-
леты, не в привидения, а в кости с червями. Повторите-ка то,
что я сказал. Ну-ка, во что превращаются люди после смерти?
i Перевод стихов здесь и далее И. Кузнецовой.
274

Аптекарь. Не портите их представление о жизни, господин ин-
спектор!
Инспектор. А лучше, чтобы они так всегда и носили розовые
очки? Сейчас я объясню, что такое жизнь, этим малявкам:
жизнь, дорогие мои, это очень печальная история, для муж-
чин это служба, то есть на первых порах мизерное жало-
ванье, потом продвижение с черепашьей скоростью и, нако-
нец, отставка с ничтожной пенсией, да еще эти проклятые
крахмальные воротнички вместо ошейника, а для таких вот
негодниц, как вы,—это кастрюли, шуры-муры, перепалки
и пересуды. Боже, из-за этих бестолочей я впервые в жизни
заговорил стихами. Так, значит, вы внушаете вашим учени-
цам мысль о счастье?
Изабелла. Я рассказываю им о том, что уготовил для них бог!
Инспектор. Чепуха! Бог уготовил для своих созданий вовсе не
счастье, а всего лишь маленькие вознаграждения, рыбную
ловлю, любовь и старческое слабоумие. Я принял решение,
господин мэр. Отныне руководство занятиями я поручаю
господину контролеру, ведь он не так уж обременен своими
прямыми обязанностями. Куда это вы? Как видно, диспет-
чер научил вас уходить, не прощаясь?
Иэабелла. Сделайте реверанс, дети!
Инспектор. Постройтесь парами и закройте рты. В нашем де-
партаменте в последнее время много случаев заболеваний от
неумеренного поглощения воздуха. Что это у тебя в руках?
Жильберта. Синяя доска, господин инспектор.
Инспектор. Положи сюда. И волотые мелки, розовые чернила,
серо-буро-малиновые карандаши — тоже оставьте здесь. Те-
перь у вас будет черная доска. И черные чернила! И черная
одежда! В нашей прекрасной стране молодежь всегда оде-
валась в черное. И смотрите на меня, а не по сторонам! От-
лично, они уже становятся похожими друг на друга. Месяц
строжайшей дисциплины — и их невозможно будет различить.
Что же касается вас, мадемуазель, я сию минуту пишу ва-
шим родителям о том, как вы позорите свою семью и наш
университет.
275

Изабелла. Я сирота, господин инспектор.
Инспектор. Вашим родителям очень повезло. Они по крайней
мере не видят вас.
Изабелла. Они видят меня, господин инспектор, и одобряют.
Инспектор. В таком случае примите мои поздравления. Я и не
знал, как ценят в аду начальное образование.
Изабелла. Выйдите вон, господин инспектор.
Инспектор. Извольте, мадемуазель, я выхожу. Правда, эдесь
нет двери, но я уж как-нибудь выйду. Мы с вами еще встре-
тимся. Я не уеду из города, пока с этим безобразием не бу-
дет покончено. Пойдемте, господа! Где моя шляпа? Кто под-
ложил- мне ежа вместо шляпы?
Виола. Это Артур, господин инспектор!
Девочки. Это Артур, господин инспектор! Это Артур!
Все уходят, кроме Изабеллы и Аптекаря.
СЦЕНА
СЕДЬМАЯ
Изабелла, Аптекарь.
Изабелла. Вы что-нибудь хотите сказать, господин аптекарь?
Аптекарь. Нет, решительно ничего.
Изабелла. Значит, сделать?
Аптекарь. Нет, нет. Я просто задержался на минутку для пе-
рехода.
Изабелла. Для перехода?
Аптекарь. В моем возрасте, мадемуазель, каждый должен отда-
вать себе отчет, какую роль судьба предназначила ему иг-
рать на сцене жизни. Меня она использует для интермедий
как связующее звено.
Изабелла. Конечно, вы душа общества.
Аптекарь. Я не совсем то имею в виду. Просто я всегда чувст-
вую, что мое присутствие служит как бы шлюзом для двух
276

мгновений, находящихся на разных уровнях, как бы буфером
между двумя сталкивающимися событиями, между счастьем
и несчастьем, между четким и расплывчатым — и наоборот.
В городе, естественно, об этом известно. Вот почему именно
мне поручают сообщить женщине, занятой игрой в бридж,
что ее возлюбленный погиб в автомобильной катастрофе, или
больному сердцем — о том, что он выиграл миллион. Именно
мне пришлось объявлять о начале войны в «Союзе матерей
солдат, призванных в армию»... Я появляюсь, и тем самым
самое неожиданное будущее берет за руку прошлое.4
Изабелла. И вам кажется, что сейчас необходим какой-то пере-
ход?
Аптекарь. Вне всяких сомнений. По милости инспектора мы
очутились в смешном, пошлом и мучительном положении, и
не надо быть мудрецом, чтобы догадаться, что уже близят-
ся и скоро снизойдут на нас тихая радость и безмятежное
спокойствие. И потом я должен еще устроить другой пере-
ход: нужно, чтобы Изабелла, какой мы ее знаем, такая зем-
ная, такая живая, незаметно стала совсем другой, до сих
пор совершенно неизвестной нам Изабеллой — влюбленным
и сверхъестественным существом.
Изабелла. И как же вы это сделаете?
Аптекарь. Да с вами это проще простого. Вот тут с одной да-
мочкой sa бриджем, у которой утопился любовник, приш-
лось попотеть с четверть часа. У нее были на руках все
тузы и три короля, а у ее партнеров одни тройки да четвер-
ки и ни одного козыря. До чего же ей было трудно перейти
от безумного ликования к скорби по утопшему Эмманюэлю.
Но с вами, Изабелла, ничего не стоит овеять тайной самое
банальное мгновение, достаточно пустяка, например, жеста,
вот такого... мгновения тишины...
Тишина.
Мои собратья, летучая мышь и сова, тихо заводят свой хо-
ровод. Скажите только, как называется это время дня, и все
будет готово.
277

Изабелла. Сказать громко?
Аптекарь. Да, чтобы вас услышали...
Изабелла. Мне говорили, что оно называется — сумерки.
Аптекарь. Вас не обманули. А в сумерках какие звуки доно-
сятся из маленьких городков?
Изабелла. Пение армейских труб.
Поют трубы.
Аптекарь. Послушайте их! Скрежет граблей по аллеям в пред-
рассветной дреме, гомон толпы, выходящей из церкви после
обедни, и армейские трубы в сумерках,— вот она музыка на-
шей страны.
Изабелла. Они замолкают.
Аптекарь. А когда стихает последняя труба, кто появляется
из ивняка и камышей, поправляя свой черный плащ, кто
блуждает среди кипарисов и тисов, сливаясь с тенями на-
ступающей ночи?
Изабелла (улыбается). Призрак! Призрак!
Аптекарь (уходя). Ну вот. Теперь я свободен.
СЦЕНА
ВОСЬМАЯ
Изабелла, Призрак.
Изабелла сидит на пригорке. Она вынула зеркальце, гля*
дится в него, рассматривает свои глаза, волосы. Привидение
появляется за ее спиной. Она видит его в зеркале. Это кра-
сивый молодой человек. Он в бархатном камзоле. Лицо блед-
ное и ясное. Какое-то мгновение они смотрят друг на друга,
как бы ведя между собой немую беседу. Изабелла опускает
зеркальце, снова поднимает его, ловит луч заходящего солн-
ца и направляет зайчик на Призрака, которому это, видимо,
неприятно.
Изабелла. Извините меня, я, кажется, сделала вам больно.
278

Призрак. Мне уже не больно. Взошла луна.
Изабелла. Вы слышите, что говорят живые?
Призрак. Вас я слышу.
Изабелла. Тем лучше. Мне так хотелось с вами поговорить!
Призрак. Поговорить со мной? О чем? О ком?
Изабелла. О ваших друзьях — впрочем, они и мои друзья то-
же,— о мертвых. Вы ведь, наверное, много чего знаете
о мертвых?
Призрак. Да, кое-что я уже успел о них узнать.
Изабелла. Вы мне расскажете?
Призрак. Приходите сюда каждый вечер в это время, и я вам
все расскажу. Как вас зовут?
Изабелла. Это не имеет значения. Но прошу вас, не будьте
таким серьезным. Ведь не хотите же вы меня уверить, что
они никогда не улыбаются?
Призрак. Кто они?
Изабелла. Мы говорим о мертвых.
Призрак. Ас чего бы им улыбаться?
Изабелла. Но если в аду случается что-нибудь смешное?
Призрак. Смешное — в аду?
Изабелла. Да, смешное, или трогательное, или неожиданное.
Я уверена, бывают и неуклюжие, и забавные, и рассеянные
мертвецы.
Призрак. Да им же нечего ронять. Не на чем поскользнуться.
Изабелла. А чего-нибудь вроде стекла или апельсиновых корок
там нет? Ну воспоминаний, ассоциаций?..
Призрак. Нет, вы ошибаетесь, мадемуазель, мертвые на ред-
кость ловки. Они никогда не наткнутся на пустоту. Они
никогда не зацепятся за тень. Они никогда не попадут
ногой в небытие. И лица их никогда не осветятся улыб-
кой.
Изабелла. Значит, и они поверили, что они мертвые. Мне по-
нятно, почему живые верят в смерть. Им сам бог велел ве-
рить, что наступит конец глупости, вранью, обжорству, да и
доброта с красотой не могут существовать вечно: ведь их
прелесть именно в их хрупкости. Но мертвые... это порази-
279

тельно. От мертвых, в которых все так чисто, светло, благо-
родно, я этого не ожидала.
Призрак. А вы думали, они верят в жизнь?
Изабелла. Да, конечно, по крайней мере в жизнь мертвых.
Откровенно говоря, мне часто кажется, что они просто раз-
ленились. Я не говорю о вас, вы здесь, и я вам очень благо-
дарна за это. Но другие, прояви они хоть немного настойчи-
вости, живости, они тоже смогли бы убежать и прийти к
нам. И нет никого, кто смог бы их вдохновить?
Призрак. Они ждут вас.
Изабелла. Я приду... Приду... Но я не уверена, что после смер-
ти я буду такой уж сильной и твердой. Наоборот, я чувст-
вую, что в смерти мне понравится эта леность, эта дремот-
ная оцепенелость, эта погруженность в нечто текучее и вме-
сте с тем вязкое, засасывающее; знаете, все мертвые мне
представляются утопленниками... Нет, только в этой жизни
я могу что-то сделать для мертвых. Послушайте... С самого
детства я мечтаю совершить что-то великое. Наверное, по-
тому я и оказалась достойной увидеть вас. Скажите мне, зна-
чит, еще не умирал гений, который смог бы вселить в тол-
пу мертвых сознание их силы, реальности,—вождь, мессия
мертвых? Не кажется ли вам, что все бы изменилось как по
волшебству и для вас и для нас, появись на том свете моло-
дой человек или молодая девушка,— или пара, это было
бы совсем прекрасно!—которые смогли бы заставить мерт-
вых полюбить свое состояние и поверить, что они бессмерт-
ны.
Призрак. Но они не бессмертны.
Изабелла. То есть как?
Призрак. Они тоже умирают.
Изабелла. Просто удивительно, до чего плохо расы изучили
сами себя! Индейцы считают себя красными, негры белыми,
а мертвые смертными.
Призрак. Случается, что и их одолевает усталость, на них обра-
щает свое смертоносное дыхание замогильная чума, их гло-
жет опухоль небытия... Тогда их тени, их прекрасные серые
280

тени светлеют и расплываются, подобно масляным пятнам.
А затем — конец, конец всему.
Изабелла. Боже, значит, и вы в это верите! Но есть же какое-
то объяснение этому угасанию?
Призрак. И смерти приходит конец.
Изабелла. Ну уж этого не может быть! Не будьте упрямы...
Расскажите мне обо всем подробно. Я убеждена, что все
объяснится очень просто.
Призрак. Расказать вам подробно? Но сначала откройте мне
ваше имя.
Изабелла. Но право же, мое имя не имеет никакого значения.
Самое обыкновенное имя. Продолжайте... Доверьтесь мне.
Призрак. После смерти смерти...
Изабелла. Чудесно... Вот теперь начинается самое интересное.
И что же происходит после смерти смерти? Что же вы за-
молчали? (Смотрит по сторонам.) Нас никто не может под-
слушать... Никто...
Пока она оглядывалась, Призрак исчезает.
Где вы? Где вы? (Озирается в отчаянии. Кричит.) Изабелла!
Меня зовут Изабелла!
Занавес

ДЕЙСТВИЕ
ВТОРОЕ
Иной сельский пейзаж. Буковые рощи. Изгороди. Предвечер-
ние сумерки.
СЦЕНА
ПЕРВАЯ
Контролер, девочки (с электрическими фонариками).
Потом — Аптекарь.
Контролер. Дети, постройтесь треугольником.
Девочки, напевая, образуют подобие треугольника.
Девочки (поют).
Проходя в Нумеа по аллее,
Бугенвиль внезапно задрожал:
Перед ним кусты бугенвиллеи
Южный Треугольник освещал.
Контролер. Очень хорошо. Теперь Весы.
Девочки, продолжая петь, образуют весы, самая высокая из
них изображает собой коромысло.
Девочкой
Я мечтаю на уроках наших,
Что Весами в небесах зажгусь,
Чтобы взвесить ночь на звездных чашах:
Справа чаша — радость, слева — грусть...
282

Контролер. Теперь Четыре Волка!
Входит Аптекарь.
Аптекарь. Здравствуйте, дети. Вы играете в домики?
Контролер. Да, только в звездные.
Девочки. Доброй ночи, господин аптекарь, доброй ночи!
Аптекарь. Почему же ночи? Ведь даже солнце еще не зашло.
В какой, однако, странной позе стоит эта девочка, и зачем
ей фонарик?
Жильберта. Я Южный Циркуль, господин аптекарь.
Контролер. У нас урок астрономии, господин аптекарь. Жиль-
берта, подними фонарь повыше, ты ведь у нас звезда пер-
вой величины.
Аптекарь. Вам повезло. Сегодня вы сможете увидеть, как на
небе одна за другой загораются звезды. Прекрасная ночь,
будто по заказу для девочек, которые хотят научиться счи-
тать до миллиарда. Вы увидите даже Орион.
Контролер. Увы, мы вообще ничего не увидим. Инспектор тре-
бует, чтобы мои ученицы ложились спать вместе с солнцем.
Аптекарь. И вы рассказываете им о светилах под пустым не-
бом? Ну и система! Так вы возбудите алчность у этих юных
девиц — они начнут мечтать о звездах, как о бриллиантах.
Контролер. Что вы, что вы! Я прекрасно понимаю, что девоч-
ки доверяют только собственным глазам. Разглядеть звезд-
ное небо днем они, конечно, не могут, но им ничего не стоит
вообразить, что они видят сквозь землю, представить себе
во всех подробностях другое полушарие небесной сферы.
Итак, мы в южном полушарии, сейчас у нас ночь.
Аптекарь. И они в нем ориентируются?
Контролер. Дэзи, где сейчас находятся Весы?
Д » з и. Прямо под господином аптекарем.
Л юс. Именно поэтому господина аптекаря сейчас так хорошо
видно.
Контролер. У этих созвездий, видимых за экватором, есть
одно несомненное преимущество: они были неизвестны в
древности, а потом их окрестили всякие там астрофизики
283

или франкмасоны. Получилось очень современное небо.
В нем поселились не герои, а предметы: Часы с маятником,
Треугольник, Весы, Циркуль — настоящая мастерская!
А дети обожают мастерские. Виола, перепрыгни с Треуголь-
ника на Воздушный насос.
Виола. Через Компас?
Контролер. Нет, через Южную Рыбу.
Виола. Но ведь это прыжок длиной в одиннадцать миллиардов
лье.
Контролер. А ты прыгай двойным прыжком, лентяйка. Пре-
красно! Теперь изобразите Южный Крест, дети.
Девочки, напевая, изображают крест.
Девочки.
На Талмуды я не тратил годы,—
Говорил великий Лаперуз.—
В край, где обитают антиподы,
Южный Крест указывает курс.
Контролер. К сожалению, такая система обучения имеет
один существенный недостаток; выходит, что небо —не по-
толок, а пол, и они ходят по ночи.
Аптекарь. Пусть это вас не беспокоит. Как только им вскру-
жат голову, все станет на свои места, и они снова увидят
звездное небо над головой. У них железная логика.
Контролер. Да, железная, в том смысле, что результат всегда
противоположен тому, которого я ожидал. Например, на
этой неделе, чтобы они усвоили важнейшее понятие удель-
ного веса, я решил прибегнуть к опыту: разбил термометр
и разлил в их наперстки ртуть, предложив им после этого
взвесить наперстки на ладони. Но это навело их на мысль
всем вместе поднять меня на руки, чтобы выяснить, сколько
весит мужчина. Результат наглядного обучения: они все
влюблены в призрака.
Л ю с. Как мадемуазель Изабелла.
284

Контролер. Ты наказана, Люс. Погаси фонарь. Десять минут
ты будешь погасшей звездой. Ты что, не слышишь?
Люс. Погасшие звезды светят еще два миллиона лет после того,
как они погасли.
Контролер. Да, но ваши только две секунды. Гаси. Впрочем,
пора сделать перемену. Идите.
Девочки уходят.
Аптекарь. Вы, кажется, очень интересуетесь мадемуазель
Изабеллой?
Контролер. К сожалению, ею интересуюсь не только я. Сего-
дня утром мне показалось, что инспектор тоже в курсе дела.
Аптекарь. Что вы имеете в виду?
Контролер. Не прикидывайтесь! Вы ведь прекрасно знаете,
что призрак продолжает появляться, и как раз в тех местах,
где слишком часто встречают Изабеллу.
Аптекарь. Она имеет право ходить куда хочет.
Контролер. Нет, не имеет. Она —здравый смысл нашего го-
рода, разум самой природы, она принадлежит нам всем, и,
значит, нет у нее такого права. Надеюсь, вы не станете
утверждать, что верите в существование этого призрака.
Аптекарь. Пожалуй, не стану. Не стану утверждать, что он
существует сейчас, но вполне возможно, что он будет суще-
ствовать сегодня вечером.
Контролер. Не понимаю.
Аптекарь. Мне кажется, что сегодня вечером мы станем сви-
детелями рождения призрака!
Контролер. Свидетелями рождения призрака? Но почему? Ка-
ким образом?
Аптекарь. Каким образом, не знаю. Это будет для нас сюр-
призом. А вот почему? Потому что неспроста в нашем горо-
де последнее время такая напряженная атмосфера! Всякий
раз, когда природа начинала разговаривать с человеческим
обществом таким вот ироническим тоном, грозно хмурясь,
как слон, которого раздражает его погонщик, это вело к
какому-нибудь таинственному событию: рождению оракула,
285

ритуальному убийству, открытию нового вида животных.
Именно в такой момент первая лошадь появилась у пещеры
наших предков. С нами должно случиться что-то в этом
роде.
Контролер. Тут вы, кажется, правы. Наш город просто обезу-
мел.
Аптекарь. Точнее говоря, город находится в таком состоянии,
когда любые желания сбываются, любые бредни оправды-
ваются. У отдельного человека такое состояние называется
поэтическим. Наш город в поэтическом бреду. Разве вы это-
го не заметили?
Контролер. Заметил! Сегодня утром, вставая с постели, я по-
думал, бог знает почему, об этой обезьяне, о мандриле, ну,
знаете, с трехцветной задницей. И представляете, на кого я
натыкаюсь, выйдя из дома? На мандрила! Правда, он был
ручной, и цыгане держали его на поводке, и все же факт
остается фактом — по тротуару шел мандрил.
Аптекарь. Если бы вы подумали о броненосце, вы наткнулись
бы на броненосца, а если бы о негритянке с Мартиники, это
была бы негритянка, и, кстати, все объяснилось бы самым
естественным образом — например, тем, что в город приехал
цирк или в нем поселился, выйдя на пенсию, бывший губер-
натор колонии. Город сейчас в ударе, как игрок, который
раз за разом срывает банк.
Контролер. Но тогда мы должны следить за мадемуазель Иза-
беллой еще эорче.
Аптекарь. Без всякого сомнения. Природа должна разре-
шиться от бремени. И еще не случалось, чтобы гора родила
мышь, а буря —птичку, они рождают лаву и молнию. Сейчас
все и вся будет способствовать возникновению призрака:
свет, тень, глупость, воображение, сами призраки, если они
существуют,— все, кроме инспектора.
Контролер. Банк сорван. Вот и он.
286

* СЦЕНА
ВТОРАЯ
Контролер, Инспектор, Мэр, Аптекарь.
Инспектор. Срочное дело, господа, я получил правительствен-
ное письмо, его доставил мпе специальный курьер. Читайте,
господин мэр, вас это тоже касается.
Мэр. Вы так думаете?
Инспектор. Уверен. Ничуть не меньше, чем меня. Особенно
конец.
Мэр. Но как раз конец...
Инспектор. Прошу вас его прочесть.
M э р. У меня такое впечатление, что правительство к вам весьма
благоволит?
Инспектор. К счастью, да.
Мэр. Оно мечтает облобызать ваш обожаемый ротик, просит у
вас сто франков и подписывается «Твоя Адель».
Инспектор. Ах, извините, я перепутал. Вот настоящее. Я тре-
бую от вас серьезности, господа. Мы на пороге трагедии.
Мэр (читает). «Государственный совет ознакомился с необычай-
ными событиями, взволновавшими ваш округ. Горячо при-
ветствуя успехи просвещения, Совет выражает свое удовле-
творение тем, что на этот раз коллективная истерия во
Франции нашла свой выход вне области чудесного. Совет
ничего другого не ожидал от лимузенской земли, которая,
подарив христианству трех пап, все же сумела перебросить
мост местных поэтических верований над пропастью клери-
кальных суеверий — от натурализма друидов прямо к совре-
менному радикализму».
Контролер. Прекрасно сказано! А кто входит в Государствен-
ный совет?
Инспектор. Это ясно уже из его названия: государственные
умы.
Мэр (читает). «Однако, пертурбации, вызванные этим призраком
в жизни коммуны, к сожалению, лишены ярко выраженной
287

демократической окраски, и потому правительство вынужде-
но отказаться даже от негласного сотрудничества с выше-
упомянутым призраком. Исходя из этого, Совет предостав-
ляет вам неограниченные полномочия для достижения пол-
ного оздоровления вверенного вам округа и подчиняет вам
местные гражданские и военные силы».
Инспектор. Итак, господа, за работу. Закончим наши розыски!
Мэр. Разве они еще не закончены, господин инспектор? Уже две
недели мы охотимся в городе за всеми подозрительными
людьми и животными, дичи почти не осталось.
Инспектор. В самом деле? Какова же вчерашняя добыча?
Мэр. Не густо.
Инспектор. Как обстоит дело в отношении людей?
Контролер. Мы наложили арест на реестр директора ипотеч-
ного банка, куда он тайно заносил имена наших сограждан,
вступивших в сделку с совестью или продавших душу
дьяволу.
Инспектор. А как насчет животных?
Мэр. Мы заарканили и, к сожалению, удушили собаку, подо-
зрительно похожую на всем известного рекламного агента,
но собака после смерти вновь обрела приветливое и честное
выражение лица, столь свойственное ее породе... Как видите,
улов небольшой.
Инспектор. Да, маловато. Скажите, дорогой мэр, что вам сни-
лось сегодня ночью?
Мэр. Что мне снилось? Почему вы спрашиваете?
Инспектор. Если в городе установилась такая здоровая атмо-
сфера, у его жителей должны быть самые нормальные сны
во Франции. Так вы помните, что вам снилось?
Мэр. Конечно. Я отбивался от двух гигантских майских жуков,
которые в конце концов превратились в мои собственные
ноги. Это было очень неудобно. Они принялись щипать тра-
ву на газоне, и оказалось, что нет ничего труднее, чем пере-
двигаться с помощью ног, которые пасутся на подножном
корму. Потом жуки сделались сороконожкой, и тогда все
пошло хорошо, просто прекрасно!
288

Инспектор. Ну а вам, дорогой контролер?
Контролер. Мне приснился очень странный сон. Мне даже
неудобно вам его рассказывать.
Инспектор. Считайте, что вы выполняете служебное пору-
чение.
Контролер. Я безумно любил женщину, которая в сюртуке,
но с обнаженной правой грудью прыгала через скакалку, и
етой женщиной были вы.
Инспектор. И такой сон, хотя, признаюсь, мне он даже льстит,
вы считаете нормальным французским сном? Представьте
себе, что было бы, если бы такой сон приснился всем сорока
двум миллионам французов! Неужели вы считаете, что этот
ночной хлам достоин самого разумного и практичного наро-
да в мире?
Контролер. Ну, если сравнить это с тем, что снится шести-
десяти четырем миллионам немцев...
Аптекарь. Похоже, господин инспектор, сверхъестественное на
вас тоже производит впечатление...
Инспектор. Сейчас я доберусь и до вас, аптекарь. Чаша мо-
его терпения переполнилась. Вы все только улыбаетесь да
отмалчиваетесь, а между гем борьба с влиянием Изабеллы в
субпрефектуре не продвинулась ни на шаг. Боюсь, вы тоже
причастны к этим затянувшимся мистификациям! Может
быть, сто лет назад где-нибудь в Тюрингии они и могли
сойти за пикантные шутки, но сегодня, здесь любого просве-
щенного гражданина от них просто тошнит. В полночь ка-
кой-нибудь шутник добавляет к бою башенных часов три-
надцатый удар. Стоит важному чиновнику присесть отдох-
нуть на скамейку, эта скамейка оказывается только что вы-
крашенной, а если он устроится на террасе кафе, сахар даже
в горячем, как кипяток, кофе отказывается таять. Какой-то
стриж только что угодил мне прямо в грудь, он, конечно,
привык свободно пролетать сквозь ваших призраков. На его
несчастье, я противопоставил ему человеческую плотность,
и все же мое запасное пенсне разбито вдребезги. Я дрожу
при мысли, сколько нелепостей может нам преподнести за-
10 Жан Жироду
289

втрапший розыгрыш вашей лотереи. Короче, объявляю
вам: сегодня же вечером я положу конец всем этим безум-
ствам и унижениям, для чего самым решительнейшим обра-
зом выведу из игры Изабеллу.
Мэр. А какое отношение имеет ко всему этому Изабелла?
Инспектор. Господин мэр, кажется, весь город, кроме вас,
знает, что уже с полмесяца Изабелла ходит на свидания к
призраку.
Контролер. Ложь!
Мэр. Что за шутки?
Инспектор. Увы, мне не до шуток. Каждый вечер приблизи-
тельно в эту пору, то есть часов в шесть, Изабелла выбира-
ется из города с этаким беззаботным видом, какой напу-
скают на себя пособники бежавшего преступника, когда
несут еду туда, где он скрывается. Но румянец у нее ярче,
чем обычно, взгляд настороженный и вместе с тем зату-
маненный, а поскольку руки ее пусты, нет сомнений, она не-
сет своему подопечному на угощенье собственную кровь,
жизнь и нежность. Неплохой обед для призрака, да, воз-
можно, еще и с десертом.
Контролер. Прошу вас, господин инспектор!
Мэр. Послушайте, господин инспектор! Я нарочно подстроил
так, чтобы вы пообедали с Изабеллой и сами убедились, ка-
кая она земная и живая. Разве у нее не здоровый аппетит?
Инспектор. Вот тут-то вы и ошибаетесь. Я очень вниматель-
но следил за ней. Действительно она не отказалась от кро-
лика по-королевски и даже подложила себе еще, да и про-
фитролям отдала должное. И все же я заметил, что наряду
с настоящей едой, мясом и сливками она машинально уго-
щалась и еще кое-чем: хлебными крошками, зернышками
риса, дольками орехов, то есть как раз тем, что в народе
принято класть в могилы. Кого в себе она этим кормила?
В этой Изабелле, одетой в обычное платье, с простеньким
ожерельем, я увидел другую Изабеллу, бледную, нарядив-
шуюся для инфернального свидания. По крайней мере она
считает его инфернальным. Сейчас этд вторая Изабелла с
290

невинным видом пускается в путь, направляясь вон к той
опушке. Тут-то мы ее и подловим.
Мэр. Что же, по-вашему, следует предпринять?
Контролер. Господин инспектор, не лучше ли нам обойтись
без скандалов и всяких там историй? Мадемуазель Изабелла
охотно соглашается поболтать со мной. Разрешите мне пого-
ворить с ней и обратить ее внимание на всю опасность по-
добного поведения. Я уверен, что сумею убедить ее.
Мэр. Позвольте вас спросить, господин инспектор, каким образом
вы рассчитываете привести к повиновению Изабеллу?
Инспектор. Силой. Я не случайно ждал того дня, когда пра-
вительство предоставит в мое распоряжение вооруженные
силы города. Эта история с призраком больше не может про-
должаться, с ней надо покончить. Только так я смогу поко-
лебать авторитет Изабеллы. В отличие от вас я полагаю, что
мы имеем дело не с призраком, а с убийцей. Здесь примерно
в это время они и встречаются. Здесь я и устрою ему заса-
ду. Спрятанные за этой рощей блюстители общественного
порядка схватят его по моему сигналу.
Мэр. Не рассчитывайте на сельского полицейского, господин ин-
спектор. В связи с открытием рыболовного сезона он сейчас
в разъездах.
Инспектор. Тогда я обращусь к жандармам.
Мэр. Жандармы — на карантине, их сейчас не бросишь ни против
честных людей, ни против бесчестных. В жандармерии есть
случай скарлатины.
Инспектор. Подумаешь, какая беда, если злодей подцепит
скарлатину.
Мэр. Прокуратура придерживается другого мнения; что, если
этот злодей потом их всех перезаразит, от лифтера до по-
мощника прокурора? Правосудию, претендующему на здра-
вость суждений, требуются преступники в добром здравии.
Инспектор. Ну что же, вы не застали меня врасплох, госпо-
дин мэр. Я ожидал, что мои усилия не встретят здесь долж-
ной поддержки, и принял все меры предосторожности.
Мэр. Что вы еще выдумали?
10*
291

Инспектор. Ничего особенного. Я узнал, что в соседнем городе
живет один француз, который не побоится схватиться ни с
какими бандитами, мертвыми или живыми.
M э р. А-а, вы имеете в виду бывшего палача, который поселился
там, когда вышел на пенсию.
Инспектор. Именно, и я вызвал его, пообещав вознаграждение
в пятьсот франков. Вы с ним знакомы?
Мэр. G ним никто не знаком. Он живет очень уединенно. Но на
ваше приглашение он, конечно, откликнется, в этом, увы,
сомневаться не приходится. И где же вы назначили ему
встречу?
Инспектор. Он должен прийти прямо сюда. И иметь при себе
оружие.
Мэр. А если предполагаемый преступник станет отбиваться, за-
щищаться?
Контролер. Господин инспектор, прошу вас, разрешите мне,
пока не поздно, поговорить с мадемуазель Изабеллой.
Инспектор. Ш-ш, господа, вот и она! Вы видите? Мои пред-
чувствия оправдываются. Господин контролер, в вашем рас-
поряжении пять минут. Потом я начинаю действовать. Ос-
тавляю вас с ней наедине. А мы пойдем навстречу палачу,
он что-то запаздывает.
Аптекарь. Неудивительно, ведь они привыкли работать на
рассвете.
Они уходят.
СЦЕНА
ТРЕТЬЯ
Контролер, потом Изабелла.
Контролер. Какая у вас легкая походка, мадемуазель Иза-
белла! Ступаете вы по гравию или по траве, вас совсем не
слышно. Воры, например, знают, как подняться по лестни-
це, чтобы она не скрипела,— они ставят ногу на шляпки
гвоздей, которыми сбиты ступеньки; вот и вы словно на-
шли тот шов, который скрепил наши провинции.
292

Изабелла, Вас бы слушать и слушать, господин контролер,^
вы так хорошо говорите.
Контролер. Это правда, когда мне есть что сказать, я говорю
хорошо. Впрочем, это вовсе не означает, что мне удается
сказать именно то, что я хочу. Помимо воли я говорю совсем
другое. Но то, что я говорю, я говорю хорошо. Я не уверен,
понимаете ли вы меня?
Изабелла. Я понимаю, что, говоря о шве провинции, вы хотите
выразить мне свою симпатию. Вы так добры к женщинам.
Как прекрасно вы говорили о госпоже Ламбер!
Контролер. Она этого заслуживает! Но, говоря о госпоже
Ламбер, я думал не только о ней...
Изабелла. Вы хотели дать отпор инспектору? И я вам очень
благодарна за это. Все, что делает этот субъект, мне непо-
нятно и отвратительно. Вы не знаете, почему он за мной
шпионит?
Контролер. Он это только что нам объяснил. Он считает, что
верить в призраков ненормально.
Изабелла. А вы, господин контролер? Способны вы поверить
в нечто ненормальное?
Контролер. Кое во что я уже поверил: ведь это ненормально,
что есть на свете существо столь совершенное, как вы, Иза-
белла.
Изабелла. Прекрасно сказано. Но, конечно, вы хотели сказать
совсем другое.
Контролер. О, мадемуазель Изабелла!
Изабелла (растроганно улыбнувшись ему). Так он говорит,
что ненормально верить в призраков! Я же считаю, что не-
нормально относиться к мертвым с тем безразличием, с ка-
ким относятся к ним живые. Мы все погрязли в лицемерии,
и миллиарды христиан, которые как будто признают, что у
мертвых есть своя жизнь, на самом деле не очень-то в это
верят. А может, как только они начинают говорить о них, о
мертвых, они становятся эгоистичными и близорукими.
Контролер. Но вы-то уж не близоруки, мадемуазель? Вы их
видите?
293

Изабелла. Пока еще не очень отчетливо. И притом только од-
ного.
Контролер. Говорят, он красив?
Изабелла. Да, недурен.
Контролер. А может быть, и молод?
Изабелла. Ему дет тридцать. Вам не кажется, что лучше при-
общиться к вечности в тридцать лет, чем дожив до седых
волос?
Контролер. Он подходит к вам? Вы разрешаете ему к вам
прикасаться?
Изабелла. Он ко мне не приближается. Я не делаю ни шага в
его сторону. Я слишком хорошо понимаю, что все может по-
тускнеть от человеческого дыхания.
Контролер. И долго вы бываете с ним наедине, лицом к
лицу?
Изабелла. Часами.
Контролер. И вы находите это благоразумным?
Изабелла. Дорогой господин контролер, всю свою юность я
только и делала, что слушалась своих учителей и отвергала
все призывы других миров. Все, чему научили моих сверст-
ников и меня,— это приноравливаться к цивилизации эгоис-
тов, соблюдать вежливость термитов. Девочками, а потом де-
вушками мы должны были опускать глаза при виде слишком
яркой птицы, облака причудливой формы, мужчин, слиш-
ком похожих на мужчин, перед всем в природе, что может
послужить зовом или знаком. Мы вышли из монастыря, знал
по-настоящему лишь крохотную частичку вселенной — из4-
нанку наших век. Конечно, очень красиво, когда все плывет
перед тобой золотыми кругами, звездами, синими и пурпур-
ными ромбами, но уж слишком это ограниченный взгляд на
мир* и даже если ты заставишь свою лучшую подругу на-
давить тебе пальцами на глаза, мало что изменится.
Контролер. Однако вы были первой ученицей, мадемуазель
Изабелла. Разве вам не дали научных знаний?
Изабелла. То, что вы называете научными знаниями, есть не
что иное, как религия, религия ужасающего эгоизма. Ее
294

основной догмат — невозможность и бесплодность какого
бы то ни было общения с любыми существами, кроме лю-
дей, она требует, чтобы мы забыли все языки мира, кроме
человеческого, те самые языки, которыми владеет любой
ребенок. Сколько чудесных призывов со всех этажей мира,
из всех его царств мы уже успели отвергнуть, и все из-за
ложной стыдливости, из-за глупой покорности предрассуд-
кам. Лишь я одна осмелилась ответить на них. И то так поз-
дно! Но теперь меня никто не остановит. Мой ответ мертвым
лишь начало.
Контролер. А живым вы тоже намереваетесь когда-нибудь
ответить?
Изабелла. Я отвечаю всем и всему, если меня спрашивают.
Контролер. А живому» который попросит соединить с ним
свою жизнь, стать его женой, вы тоже ответите?
Изабелла. Конечно. Я отвечу ему, что моим мужем станет
только тот, кто позволит мне любить одновременно и жизнь
и смерть.
Контролер. Жизнь и смерть —это еще куда ни шло, но вот
живого и мертвого — это уж слишком, ведь если я правиль-
но понимаю, вы будете по-прежнему встречаться с при-
зраком.
Изабелла. Безусловно. Мне посчастливилось найти друзей в
других сферах, и я буду этим пользоваться.
Контролер. А вы не боитесь, что это нанесет ущерб вашей
супружеской жизни или затруднит ее?
Изабелла. Почему? Что может быть обидного или унизитель-
ного для мужа в том, что, вернувшись с охоты или рыбной
ловли, он найдет дома жену, которая верит в высшую жизнь,
или в том, что вечером, когда он придет с предвыборного
собрания, закроет ставни и погасит огонь, его жена не пере-
станет верить в иной, неземной свет. Почему бы тот самый
час, который многие жены отдают куда более опасным посе-
тителям — например, воспоминаниям, надеждам, призракам
своей собственной жизни или любовникам,— им не посвятить
дружбе с незримым?
295

Контролер. Потому что муж может не захотеть, чтобы между
вами что-то стояло, пусть даже незримое и неосязаемое.
Изабелла. Между супругами и без того столько неосязаемых
преград. Одной больше, одной меньше...
Контролер. Преград? Между мужем и женой?
Иаабелла. Хотя бы их сны... Или их тени. Вы никогда не ис-
пытывали соблазн исподтишка ступить на тень любимого
вами человека, разместиться в ней, приласкать ее?
Контролер. Тень вашего мужа принадлежит только ему, и к
тому же она ничего не чувствует.
Изабелла. Ну а его голос?
Контролер. Голос?
Иаабелла. В голосе моего мужа наверняка окажется какая-то
чуждая ему нотка, но мне она понравится, и я буду втайне
любить ее. А его глаза? Вы считаете, дорогой господин конт-
ролер, я всегда буду думать только о моем муже, глядя в
его глаза? Я хочу иметь мужа, как хотела бы иметь брил-
лиант—ради радостей и упоений, которые он будет мне
дарить, не подозревая об этом. Он будет непрестанно сам
себе изменять со мной на тысячу ладов, и призрак, уж ко-
нечно, окажется более лояльным к нему, чем его собствен-
ный облик.
Контролер. О призраках нам известно лишь то, что они на
редкость постоянны. У них есть такая возможность, ведь
они ничем другим не заняты. Ваш призрак будет маячить
перед вами серым пятном и в те часы, когда вам будет
совсем не до него; глядя в лицо смерти, вы в конце концов
только испортите зрение —как бывает, когда пристально
смотрят на солнце.
Изабелла. Есть два солнца. И черное кажется мне не менее
теплым и не менее необходимым, чем светлое.
Контролер. Берегитесь, Изабелла, берегитесь!
Изабелла. Кого? Чего?
Контролер. Остерегайтесь мертвецов или мнимых мертвецов,
которые бродят вокруг молоденькой девушки. Сомневаюсь,
чтобы у них были честные намерения.
296

Изабелла. Разве в этом можно подозревать только мертвых?
Контролер. Этих призраков я вижу насквозь. Они пытаются
оторвать человека от общества живых людей. Пробуждая в
нем жалость и любопытство, они стремятся увести его как
можно дальше от людского стада, которое наслаждается
платьями и галстуками, обожает хлеб и вино, они хотят
постепенно засосать его в свою стихию. Именно так ведет
себя и ваш призрак.
Изабелла. Не делайте из мухи слона, дорогой господин конт-
ролер. Вы только подумайте, что из всей несметной толпы
мертвецов только один-единственный призрак—мой призрак,
как вы его называете,— сумел добраться до меня. И можете
не сомневаться, что не его одного соблазняла мысль пус-
титься в такое путешествие. Я чувствую, что океан теней
то и дело рождает течения и гонит волны в сторону той мо-
лодой женщины, которая в него поверила. Я чувствую, что
каждая тень стремится отделиться от других, вновь обрести
тело, внешность. Я чувствую, что они меня поняли, что они
указывают на меня мириадам других. Они знают, что я
встречу их по-человечески — просто, без крестных знамений,
и зубы от страха у меня стучать не будут. Знаете, чего хотят
мертвые, когда приходят к нам? Они хотят, чтобы им ска-
зали: «Отдохните от вашего вечного покоя! Присядьте! А я
буду заниматься своим делом, как будто вас здесь нет».
И еще им хочется увидеть кусочек хлеба, услышать, как
поет в клетке канарейка, или, скажем, взглянуть краем гла-
за на чиновника-пенсионера, который для них само вопло-
щение активности, хочется, приблизившись к девушке,
вдохнуть аромат новойших духов, которые живые создали
из цветов и эссенций. «Пойдемте к Изабелле,—-говорят
миллиарды умолкших,—она нас ждет... Пойдем! е к ней...
Может, нам посчастливится повидать и дорожного смотрите-
ля, и сборщика налогов...». Но у них не хватает сил для та-
кого путешествия, они останавливаются в нерешительности
у самой конторы сборщика налогов — как окликнуть его,
если они безгласные, у самого здания субдрефектуры — как
297

заглянуть в окно, если они незрячие, и мертвая зыбь их рас-
сеивает или уносит назад... И только один он —мойг при-
вран—чудом выбрался на берег, только у него хватило на
это силы и воли. Какой же жестокой надо быть, чтобы
столкнуть его обратно!
Контролер. Изабелла! Не прикасайтесь к границам человече-
ской жизни, к ее пределам. Жизнь противопоставляет двум
окружающим ее безднам свою быстротечность и полноту,—
и в этом ее величие. Она противопоставляет окружающим ее
бесконечностям и пустотам яркость, здоровье, уверенность в
себе —и в этом ее чудо. Впрысните ей одну каплю, одну-
единственную каплю крови теней, и этот ваш поступок бу-
дет так же чреват последствиями, как если бы какой-нибудь
житель нашей солнечной системы в один прекрасный день,
произведя неудачный опыт или синтезировав более тяже-
лый металл, чем ныне известные, или просто засмеявшись
или чихнув, как никто до сих пор не смеялся и не чихал,
преодолел закон всемирного тяготения. Если допустить ма-
лейшие неполадки в нашем человеческом разуме, он погиб-
нет. Каждый человек должен прежде всего быть стражем у
его ворот. Вы, может быть, совершаете предательство, от-
ступая перед натиском первого же явившегося к нам мерт-
веца.
Изабелла" Только он один и сумел дойти до нас. А ведь пыта-
лись миллиарды.
Контролер. Эти миллиарды могут за ним последовать.
Изабелла. И что же тут плохого? Вам не удастся переубедить
меня, дорогой господин контролер. Вы спросили у меня, что
я думаю о человеке, который в один прекрасный день захо-
чет прижать меня к своей груди. Я ответила на ваш вопрос.
Но если он вознамерится отгородить меня от всего, что меня
вовет, зажать своими губами мои слова, заслонить своими
взглядами мои глаза, прийти на помощь всем этим парам,
которые, сдвоив спину, старательно участвуют в построения
жалкого человеческого каземата,—пусть он ко мне не при-
ближается! Если вы с ним знакомы, предупредите его*
293

Пусть сделает выбор. Я буду видеться с призраком. А сей-
час прощайте, призрак ждет меня!
Контролер. Он ждет вас? Мадемуазель Изабелла, умоляю вас
| не встречаться с ним хотя бы сегодня!
Изабелла. Мне пора.
Контролер. Заклинаю вас! Для его же блага! Инспектор гото-
вит вам обоим ловушку. Не встречайтесь с ним!
Изабелла. Я увийсусь с ним сегодня, сейчас. Прошу вас уда-
литься, дорогой господин контролер. Я спешу.
Контролер. В таком случае я остаюсь. Я тоже хочу его уви-
деть.
Изабелла. Вряд ли это возможно. Бели бы он стал являться
всем без разбора, он бы сильно меня разочаровал.
Контролер. Я увижу его, дотронусь до него и докажу вам,
что он обманщик.
Изабелла. Вы никогда его не увидите.
Контролер. Но почему же?
Изабелла. Да потому, что он уже здесь!
^Контролер. Здесь? Где же он?
Изабелла. Здесь, возле нас. Смотрит на нас и улыбается.
Контролер. Не шутите! Это слишком серьезно. Инспектор рас-
ставляет вооруженных людей, они схватят его живым или
мертвым.
Изабелла. Призрак — живой или мертвый! Забавно!.. А! вот и
* луна! И притом настоящая! Посмотрите, самой высокой
пробы.
Иаабелла исчезает.
СЦЕНА
ЧЕТВЕРТАЯ
Контролер, Инспектор, Мэр, Аптекарь. Потом
палачи.
Инспектор. Ну как дела, дорогой контролер? По выражению
вашего лица никак не скажешь, что вы преуспели.
299

Контролер. Завтра мне больше повезет.
Инспектор. Конечно, конечно1 А сегодня, сделайте милость,
соберите ваших учениц, покуда не стемнело. Они разбрелись
по всему лесу и могут заблудиться.
Контролер уходит.
(Делает знак двум палачам, которые ждали за кулисами.)
Ну что же, к делу, ребята! Так, значит, ты утверждаешь,
что ты — бывший палач?
Первый палач. Да, так оно и есть.
Аптекарь. А кто же тогда он?
Второй палач. Я? Это я бывший палач!
Инспектор. Один из вас лжет. Один из вас самозванец, кото-
рому хочется получить вознаграждение в пятьсот франков.
Оба палача одновременно протестуют.
Попрошу вас показать документы. Ага, теперь я знаю, кто
из вас лжет. Твои документы, милейший, выдали тебя с го-
ловой. Оказывается, ты бывший фаготист из казино в Ан-
гене.
Первый палач. Как вы не понимаете, что сыскная полиция
во избежание всяких неприятностей не указывает в доку-
ментах нашу настоящую должность. Для нас придумывают
самые безобидные профессии и чаще всего выдают за музы-
кантов.
Второй палач. Совершенно верно. Я, например, считаюсь
флейтистом.
Инспектор. Ну-ка, выверните карманы. Попробуем таким спо-
собом узнать, кто из них настоящий палач, господин мэр.
Мэр. У этого, во-первых, штопор, потом старая ракушка мор-
ского гребешка и две зубочистки.
Инспектор. Ничего подозрительного.
Апгекарь. А у этого огрызок химического карандаша, два ле-
денца и женская гребенка.
Инспектор. Когда у людей вот так неожиданно выворачи-
ваешь карманы, всегда находишь что-нибудь вроде этого.
300

Мэр. Мне все же кажется, что отличить палача от мирного жите-
ля проще простого.
Инспектор. Ну что же, попробуйте.
Аптекарь. Говорят, у собак при виде палача шерсть встает
дыбом. Давайте изловим овчарку!
M э р. У нас очень мало времени. Надо просто задать им несколь-
ко вопросов, касающихся их профессии. Экзамены — это по
вашей части, господин инспектор.
Инспектор. Что же, устроим палачам экзамен. Надеюсь, с
ними будет проще, чем с девчонками. Ну-ка, скажи мне, из
какого дерева сделана гильотина.
Первый палач. Из того же, что и христианский крест, из
дуба, и только верхняя часть раздвижной рамки...
Вюрой палач. ...сделана из того же дерева, что и индусский
крест, из тикового.
Инспектор. А вот ты знаешь, что сказала, поднимаясь на
эшафот, мадам Дюбарри?
Первый палач. Она сказала: «Одну минутку, господин палач,
одну минутку».
Инспектор. Так, теперь твоя очередь. Кто сказал палачу: «По-
осторожней с моей бородой, палач, хочу, чтобы она сохрани-
лась в целости, меня приговорили к отсечению головы, а не
бороды».
Второй палач. Это сказал Томас Мор, или Морус, в тысяча
пятьсот тридцать пятом году.
Инспектор. Никак не могу их поймать. Ну-ка скажи мне, что
ты знаешь об ордонансе, изданном в январе тысяча восемь-
сот сорок седьмого года?
Первый палач. Это ордонанс Дюнуайе де Сегонзака, в кото-
ром приговоренным к смертной казни напоминается, что
казнь — дело серьезное.
Второй палач. И запрещается смеяться и шутить на эшафоте,
чтобы не возбуждать веселья в публике.
Инспектор. А ты знаешь песню палача?
Первый палач. Которую? Песню элегантного палача.?
Второй палач. Или десши женщины-палача?
301

Инспектор. Песню элегантного палача.
Второй палач. Ну как не знать!
Первый палач/
Песня элегантного палача.
В час виселиц и гильотин
На главном перекрестке
Зари пунцовый брильянтин
Блестит в моей прическе.
Второй палач.
Клиента мой одеколон
Привел бы в раздраженье:
Пусть с головой простится он
Без головокруженья.
Первый палач.
Мне руки красит в алый тон
Втор ой палач.
Заря у гильотины.
Первый палач.
Одобрил это сам Дантон
Второй палач.
И Равашоль, скотина!
Инспектор. К черту экзамен! Раз вы упорствуете в том, что
вы оба палачи, придется вам поделить вознаграждение.
Согласны?
Палачи знаками выражают согласие.
Оружие при вас?
Палачи кивают.
Пистолеты? Прекрасно! Держите их наготове и спрячьтесь
за деревьями.
Первый палач. Надеюсь, ждать придется не очень долго?
Кто к полуночи не спит, того целый день мутит.
Инспектор. Через четверть часа все будет кончено. Сейчас на
этой дороге появится молодая девушка.
302

Второй палач. Наш поклон любви —вот кто истинный па-
лач!
Инспектор. А затем вон там, напротив рощи, появится моло-
дой человек.
Первый палач. Наш поклон любовнику — вот кто истинная
жертва.
Инспектор. Дайте им минут пять поговорить. И условьтесь,
по какому сигналу вы открываете огонь. Это очень опасный
преступник. У нас есть санкция самого правительства.
Второй палач. Значит, скажет он, например, «Обелиск и Пи-
рамиды»...
Инспектор. Почему именно это?
Второй палач. Эти слова легко расслышать. У нас с моим
помощником как раз они и были условным сигналом.
Инспектор. Так мы можем прождать не один год, когда-то он
вздумает заговорить про обелиск и пирамиды. Но есть сло-
во, которое эти типы особенно любят, так и твердят его бее
конца.
Мэр. Что же это за слово?
Инспектор. Живой!
Первый палач. Договорились. Как только он скажет «Жи-
вой!».
Второй палач. «Живой!»
Аптекарь. Предупредите их, господин инспектор.
Инспектор. Да, верно, я должен вас предупредить. Кто был
Аксель Петерсен, друзья мои?
П е р в ы й палач. Палач-коновал из Гетеборга.
Второй палач. Который гильотинировал ни больше ни мень-
ше как настоящего призрака.
Инспектор. Вот я вас и предупредил. Не будем терять време-
ни. Приступаем к поискам Изабеллы, а она приведет нас
прямо к нему.
Аптекарь смеется.
И вы тоже, аптекарь, за работу!
Аптекарь. Чем могу быть полезен?
303

Инспектор. Если правда, что в этом жалком мире у вас, апте-
карь, особая специальность и вы можете одной фразой,
одним жестом изменить настрой атмосферы и превратить
самые неожиданные события в совершенно естественные, ес-
ли это так,—тогда принимайтесь за работу. Начните с бе-
моля или диеза!
Аптекарь. Положитесь на меня, господин инспектор.
Инспектор и палачу, уходят.
СЦЕНА
ПЯТАЯ
Мэр, Аптекарь.
Мэр. Ив такую минуту вы еще можете улыбаться, аптекарь?
Аптекарь. Я так рад, что снова нашел их, господин мэр.
Мэр. Что нашли?
Аптекарь. Мои камертоны.
Мэр. Очень кстати. Вы ведь только что слышали: готовится убий-
ство!
Аптекарь. Да взгляните же на них. Я больше люблю камертон
вот этого образца, в него надо дуть,— нет, нет, погодите, не
дуйте, друг мой, еще не время, его можно принять за сви-
рель пана, ту, настоящую, в которой одна-единственная но-
та, а этот, металлический, похож разве что на лиру или маг-
нит. Вы так странно его держите, дорогой друг, словно это
щипцы для завивки.
Мэр. Надо же... Я в жизни не держал в руках щипцов для завив-
ки. Вы все шутите, аптекарь, а речь идет о жизни человека!
Аптекарь. Представьте себе, я был уверен, что потерял их, а
они все время были со мной. Если бы две монетки в одно су
затерялись в подкладке кармана, я бы бренчал как обве-
шанный бубенцами мул, а тут музыка всего света сумела
спрятаться совершенно бесшумно. Теперь мы спасены.
304

Мэр. И вы полагаете, что ваши камертоны смогут защитить Иза-
беллу?
Аптекарь. Дорогой господин мэр, вам и вправду кажется, что
Изабеллу надо защищать? Скажите, вам инспектор никого
не напоминает, когда злобствует на ее счет?
Мэр. Да, пожалуй, хищное насекомое, которое бьется о пере-
городку, стремясь пожрать своего соседа по стеклянной
тюрьме.
Аптекарь. Вы правы. Они обитают как бы в разных реально-
стях и потому не могут повредить друг другу. Их разделяет
не просто стеклянная перегородка. Они живут в разных ре-
гистрах жизни, и потому там, где один видит духа, другой —
только плоть, и наоборот. Единственная опасность — это
диссонансы, которые во множестве наплодил здесь инспектор
своей бессмысленной суетой и фальшивым голосом, они
могут вторгнуться в окружающую Изабеллу атмосферу.
И природа, из которой она извлекает сокровеннейшие исти-
ны, вдруг зазвучит фальшиво под ее пальцами» Впрочем,
скорее всего, этого не произойдет.
Мэр. Понимаю, понимаю, все зависит от настройщика.
Аптекарь, От камертона^
M э р* И от того, послушается ли вас природа.
Аптекарь. Природа пусть вас не беспокоит. Oiia обожает, что-
бы именно человек, тот самый человек, который, шагая и
разговаривая, издает такой фальшивый звук, создавал выс-
шую гармонию.
Мэр, Так вы считаете, что Изабелле ничего не грозит, и я могу
спокойно идти?
Аптекарь. Да, мой камертон все берет на себя.
M э р. И все же я буду поблизости. (Уходит.)
Аптекарь (один). Самое важное — попасть на правильную но-
ту, тогда можно ничего не опасаться, тогда считай, что пус-
тился в плаванье на большом надежном корабле.
Аптекарь дует в свой камертон. Природа постепенно настра-
ивается на его ноту, начинает звучать с ним в унисон. Тем
временем Аптекарь незаметно исчезает*
305

СЦЕНА
ШЕСТАЯ
Призрак, Изабелла.
Призрак. Вы давно меня ждете?
Изабелла. Не извиняйтесь. Будь я призраком, я тоже медлила
бы в сумерках на этих холмах, мне было бы так приятно
скользить по ним прозрачной тенью. Меня влекло бы к себе
все, что раньше было преградой телу: кустарник, тростник.
Зачем торопиться, если можешь окутать своей тенью все,
что раньше лишь видела, трогала, если по своему желанию
можешь переселиться во что угодно: в птицу, неподвижно
сидящую на ветке, в ребенка, в склоненный по ветру куст
шиповника в цветах. Ведь единственный в мире способ при-
близиться — это заключить в себя. Но все же я не могу не
упрекнуть вас, и сегодня вы опять один, как всегда, один.
Вы так и не сумели увлечь хоть кого-то из ваших, уговорить
присоединиться к вам?
Призрак. Не сумел.
Изабелла. А ведь вчера после стольких неудач мы с вами, ка-
жется, поняли, как их расшевелить, взволновать, как задеть
их нервы или то, что тени, туманности дано взамен, мы по-
думали, что это может сделать особый долгий крик, протяж-
ная жалоба, монотонная и тягучая. Так на рассвете — не
поймешь, во сне, наяву? —гудят паровозы и будят нас, жи-
вых. А по ночам в устьях рек так воют сирены пароходов,
они тревожат даже вялых медуз. Что же, кричали вы при-
зывно и протяжно? Что делали вы бессонной ночью?
Призрак. Я звал их.
Изабелла. Один? И ваш стон не подхватили тысячи таких же
жалобных стонов?
Призрак. Я не смог их разбудить.
Изабелла. А они способны спать?
Призрак. Если это можно назвать сном. Чаще всего там, где
они скопляются, воцаряется странное, необъяснимое волне-
306

ние. Они чем-то заняты, и так напряжены, что и до вас ино-
гда может дойти отблеск или отзвук этого напряжения; Но-
вичков, прибывших в эту пору, охватывает какой-то радост-
ный трепет, в нем и гаснет последний всплеск жизни. От-
ныне их будет покачивать мягкое колебание земли. Но случа-
ется, что вся толпа вдруг застывает, застывает, как лед, будто
впадает в зимнюю спячку, и мертвые, только что пришед-
шие из иного мира, тоже погружаются в этот сон, в эту
тьму, где свет едва мерцает, тогда как сон живых ярок, как
солнце.
Изабелла. Значит, вчера они были в таком состоянии? И оно
может затянуться надолго?
Призрак. На века... Или на секунды...
Изабелла. Значит, они так и не откликнутся?
Призрак. Вряд ли. Боюсь, что они просто на это не способ-
ны.
Изабелла. Среди тех, кого вокруг меня судьба забирала в
другой мир, многие — и я чувствовала это с первой же ми-
нуты — исчезали навсегда, их можно было сразу вычеркнуть
и из жизни и из смерти. Я бросала их в небытие, как ка-
мень. Но были и другие, я видела, они принимают смерть
как обетование, как надежду, мне казалось, они отдаются ей
с доверием. После их похорон на кладбище воцарялась ат-
мосфера путешествий, атмосфера неизведанных континен-
тов. Я все время чувствовала, что они заняты открытием
нового климата, новой флоры. Когда светило солнце, я ви-
дела, как их там внезапно озаряло новое солнце. Когда шел
дождь, на них падали первые капли инфернального дождя.
Вы никогда меня не убедите, что и они, прибыв туда, тоже
все забывают и опускаются.
Призрак. Но они туда не дошли, таких я там не видел.
Изабелла. А вы сами? Вы тоже решили отступить? Поблу-
ждав призраком по нашему городку, вы удовлетворили все
ваши стремления и желания?
Призрак. В таких городках часто живут лунатики. Как видно,
я одни из них,
307

Изабелла. Нет, нет. Это я заманила вас, я завлекла в ловушку!
Призрак. Какую ловушку?
Изабелла. Ловушку для мертвых.
Призрак. Так вы колдунья?
Изабелла. В моем колдовстве нет ничего сверхъестественного.
Когда я размышляла, о чем могут думать мертвые, мне ка-
залось, что у них нет ни воспоминаний, ни видений, и толь-
ко иногда, на мгновение, в их памяти вспыхивают отблески
света, световые пятна на уголке камина, на кошачьем носи-
ке, на листочке аронника — разноцветные обломки, уцелев-
шие от наводнения.
Призрак. И что же?
Изабелла. На первый взгляд моя комната кажется комнатой
для живых, для маленькой живой провинциалки. Но если
присмотреться пристальней, можно заметить, что на пузатой
китайской вазе, на ручке ящика комода, на каждом предме-
те всегда играет отблеск света, днем —от солнца или огня,
ноч ью — от лампы или луны. Это и есть моя ловушка, и я
ничуть не удивилась в тот вечер, когда увидела в моем
окне ваше лицо. Вы смотрели на отсвет пламени на уголке
искрогасителя, на свет луны, отраженный в чешуйчатой
стенке будильника, вы не могли оторваться от этого брил-
лианта теней, вы были зачарованы.
Призрак. Да, зачарован.
Изабелла. Непонятно только, почему вы остались...
Призрак. Почему? Прежде всего меня удержал ваш голос. По
вечерам, в сумерках, ваш журчащий голосок зовет тени, как
живых — песня жаворонка* на заре. Но самое главное — вы
были так доверчивы, так благородно доверчивы, ведь У вас
ни разу не промелькнула мысль, что я мог вас обмануть, и
что я...
Изабелла. И что вы?..
Призрак. И что я живой.
Раздаются два выстрела. Призрак медленно опускается на
землю.
308

СЦЕНА
СЕДЬМАЯ
Иаабелла, Инспектор, Аптекарь, Мэр, пала-
чи входят с разных сторон, потом Призрак.
Мэр. Кто стрелял? Кто это лежит на земле?
Инспектор. Разве вы не видите? Мнимый призрак, настоящий
мертвец.
Аптекарь. Что вы натворили, несчастные!
Инспектор. Скажите нам спасибо. Мы избавили Изабеллу от
безумия, город от навязчивой идеи и весь департамент от
убийцы.
Аптекарь. Но ведь никто всерьез не верил в призрака, госпо-
дин инспектор! Неукели вы так ничего и не поняли? Не по-
няли, что молодая девушка имеет право подняться над обы-
денной жизнью и дать немножко воли своему воображению?
Мэр. Пойдемте, милая Изабелла. Этот несчастный юноша с лих-
вой наказан за комедию, которую разыгрывал перед вами.
Первый палач. Сердце его уже не бьется.
Инспектор. И прекрасно. Самое страшное в мертвеце это
бьющееся сердце.
А п т е к а р ь. Он так прекрасен! Какой прекрасный подарок гос-
поду богу этот прекрасный труп. Вам не стыдно перед ним.
что вы оказались правы, инспектор? (Опускается на колени.)
Прости, Изабелла! Прости, прекрасный труп!..
Инспектор. Вы с ума сошли? За что вы извиняетесь?
Аптекарь. Простите нас за то, что обыватели всегда правы, за
то, что только близорукие глаза видят зорко, за то, что бы-
вают трупы, а не призраки.
Напротив палачей поднимается Призрак, как две капли
воды похожий на распростертое тело. Один за другим присут-
ствующие замечают его. Изабеллс, и Мэр, которые уже ухо-
дили, останавливаются. Только Аптекарь, склонившийся над
трупом, ничего не видит.
309

Аптекарь. Простите за то, что мир недостоин вас, что он ве-
ликодушно дарит лишь жестокость и глупость, простите, что
инспектор оказался прав.
Призрак в апогее.
Один из палачей. Господин инспектор!
Инспектор. Аптекарь, у меня галлюцинация? Ведь перед на-
ми никого нет?
Аптекарь (поднимает голову). Нет, есть.
Мэр. Есть.
Инспектор. Ну да, это молоденькая елочка, ее качает ветер*
но мы так взволнованы, нам бог знает что мерещится.
Мэр. Нет, это он.
Палачи (в один голос). Он приближается.
Инспектор. Успокойтесь, дети мои. Это очень распространен-
ное явление — самый обычный мираж. Аптекарь, как вы его
видите, в нормальном положении или кверху ногами?
Аптекарь. С высоко поднятой головой.
Инспектор. Значит, это гало. Это известное гало Шевреля.
Его химический состав еще неустойчивей, чем у воды. Я мо-
гу развеять его одним мановением руки. (Машет руками.
Призрак не исчезает.) Эта безумная девица может быть до-
вольна. Коллективная галлюцинация поразила даже депар-
таментских чиновников.
Пр и з р а к. До завтра, Изабелла!
Инспектор. Да еще и слуховая! Стакан крови? О чем это он?
Первый палач. Да нет, это он о гильотине говорит.
Призрак. Завтра, у тебя, в шесть вечера. Я приду. Вместе о
ними, вместе с ними...
Инспектор. Тромб! Откуда он взял, что у меня будет тромб?
Второй палач. Это вы мне? Отсечь?
Изабелла. Уведите меня отсюда, господин мэр!
Мэр. Пойдемте, Изабедда. Уже ночь, все кончено.
Уходят, за ними уходят Инспектор и палачи.
П р ж а р а к. Вса начнется завтра.
310

СЦЕНА
ВОСЬМАЯ
Аптекарь, К опт р о л е р, девочки. (Время от вре-
мени появляется Призрак.)
Аптекарь также хочет уйти, но тут раздаются голоса де-
вочек и появляются они сами, а следом Контролер.
Контролер. Люс! Как всегда, нет Люс.
Девочки. Люс! Люс!
Люс появляется.
Контролер. Почему ты опаздываешь?
Л ю с. Потому что я искала с фонариком светлячков.
Контролер. Неправда. Единственный способ не увидеть свет-
лячков— это осветить их.
Люс. Потому что я потеряла подвязку.
Контролер. Взгляни на свою рогатку, и ты ее найдешь.
Люс. Потому что...
Контролер. Ну что ты еще придумаешь? Как, вы здесь, доро-
гой аптекарь? Вы ждете меня?
Аптекарь. Да, жду.
Контролер. Наверное, чтобы сообщить мне о несчастье? Мы
слышали выстрел.
Аптекарь. Чтобы сказать, что вам пора приниматься за
дело.
Контролер. За какое именно? У меня дел невпроворот.
Аптекарь. Сейчас вы должны одержать победу над вашим со-
перником — ради той, кого вы любите.
Контролер. Ая кого-нибудь люблю?
Девочки. Мадемуазель Изабеллу, мадемуазель Изабеллу!
Контролер. Иу меня есть соперник?
Девочки. Призрак! Призрак!
Пр и aр ак вновь появляется у них ва спиной»
311

Аптекарь. Идите вперед, дети! (Берет Контролера под руку.)
Слушайте меня внимательно, господин контролер. Боюсь,
что вы преувеличиваете значение всей этой истории. То, что
сегодня случилось, ежечасно, ежеминутно случается в три-
дцати восьми тысячах французских коммун... Знаете ли вы,
что такое молодая девушка?
Контролер. Знаю, а пожалуй, не знаю»
Они уходят, беседуя. На сцене остается одна Люс.
Л юс (медленно заканчивает свою реплику). ...Потому что я люб-
лю оставаться вечером одна в лесу.
Голос Контролера: Люс!
Люс. Я потеряла берет. (Подкидывая берет в воздух, она 9амеча-
ет Призрака. Уронив руки, расслабившись, передразни-
вает его неверные движения.)
Голос Контролёра: «Ты нашла берет?»
Люс (снова подбрасывает берет—высоко, высоко. Ловит его}.
Нашла, нашла! (Показывает нос Призраку и исчезаег.)
Занавес

ДЕЙСТВИЕ
ТРЕТЬЕ
Комната Иаабеллы. Два окна на балкон, который выходит
на городскую площадь, рядом с балконом дверь, также веду-
щая на площадь. Где-то по соседству в течение всего дейст-
вия играют на фисгармонии.
СЦЕНА
ПЕРВАЯ
Мэр, Инспектор, девочки.
Дверь в глубине комнаты открывается. Друг га другом, на
цыпочках, входят Инспектор, Мэр, девочки.
Мэр. Не можем же мы сюда вломиться, как воры.
Инспектор. А вы знаете другой способ в нашем с вами возрас-
те проникнуть в комнату или в сердце молоденькой девуш-
ки? Который сейчас час?
Мэр. Судя по солнцу, половина шестого.
Инспектор. Сомневаюсь, чтобы призраки определяли время по
солнцу.
Мэр. Если они справляются о нем в астрономической обсервато-
рии, то сейчас тридцать восемь минут шестого.
Инспектор. Итак, осталось двадцать две минуты,— ведь он на-
значил встречу ровно в шесть часов. У нас вполне хватит
времени окопаться.
Мэр. Теперь еще и окапываться?
Инспектор. Только так и не иначе, дорогой мэр. В этот тре-
вожный час, когда нашествие совершенно особого толка угро-
жает нашему городу, нам с вами выпала честь занять перед-
313

ний рубеж обороны, непосредственно примыкающий к не-
приятелю.
Мэр. Так что же нам теперь — в могилы лезть?
Инспектор. Мы не можем закрывать глаза на правду. Вчера
после нашего ухода Камброн и Крапюс тщетно пытались
найти тело, но обнаружили лишь круг выжженной травы.
Что бы это ни было, галлюцинация или настоящий призрак,
боевые действия продолжаются.
M 9 р. А что скажет Изабелла, когда застанет нас здесь?
Инспектор. Она нас здесь не застанет. Я приказал перевести
на час назад часы, по которым сверяется весь город. Кроме
того, Жильберта сейчас встанет у окна и подаст сигнал тре-
воги, как только кто-нибудь появится.
Жильберта. Я вижу сестриц Манжбуа.
Инспектор. О сестрицах Манжбуа можешь не докладывать.
А то не управишься. Но в остальном не пропускай даже
животных. Сегодня все на подозрении.
Ж и л ь б е р т а. Я вижу таксу доктора.
Инспектор (усаживаясь). Таксы не в счет, как и сестрицы
Манжбуа. Знаете, дорогой мэр, я всегда сожалел, что вместо
церковного благословения наш просвещенный век не учре-
дил какого-нибудь светского обряда, раз и навсегда закры-
вающего доступ суевериям в освященное место. Сейчас вы
примете участие в такой церемонии — сегодня утром я со-
ставил текст заклинания — послушайте.
Жильберта. А о деревьях сообщать?
Инспектор. Деревья не ходят, дуреха.
Жильберта (пятится от окна). Я тоже так думала... Я тоже
так думала... Но... но...
Инспектор. Виола, смени Жильберту. Она слишком разнерв-
ничалась
Мэр. Есть с чего.
Инспектор^ Вы, кажется, тоже нервничаете, господин мэр?
Мэр. По-моему, это вполне естественно. Тем более что как раз
сейчас в мэрии разыгрывается наша ежемесячная лотерея,
314

а я —бессменный председатель тиражной комиссии —все
из-за вас пропущу.
Инспектор. Сейчас не время думать о лотерее. Боюсь, она
преподнесет нам те же сюрпризы, что и в прошлый раз.
Лучше скажите, что нам дал опрос, который я поручил вам
провести. Ваши сограждане удостоили нас своим доверием?
Отдали они нам свои мандаты?
Мэр, Да, они у нас.
Инспектор. Вы рассказали им, что натворила Изабелла и что
нал теперь грозит? Как ни понравилось, что вслед за этим
призраком, по его собственному утверждению, появятся все
их покойные родственники и друзья и отныне уже никогда
их не покинут?
Мэр. Я опросил только буржуазию, включая чиновников.
Инспектор. Естественно. Уполномоченных по снабжению и
строительству можно было не спрашивать. А "что сказал
председатель суда?
M э р. Что у него и от радио голова кругом идет.
Инспектор. А нотариус?
Мэр. Что он хорошо узнал многих покойников еще при их жиз-
ни. И, на его взгляд, они не очень-то привлекательны.
Инспектор. А начальник пожарной команды?
M эр. Что все только-только начали приходить в себя после
войны...
Инспектор. А муниципальный архивариус?
Мэр. Что он с таким трудом добрался до правды, изучая город-
ские архивы. И теперь боится, что мертвецы все снова за-
путают: ведь память у них ужасная, да еще наврут с три
короба.
Инспектор. Короче, все единодушно против. Мне осталось уз-
нать только ваше мнение, господин мэр.
Мэр. Господин инспектор, я страстный коллекционер, собираю
провансальский фарфор — интересуюсь игривыми сюжета-
ми—и антильские почтовые марки с ровными краями.
Каждый вечер перед сном я разбираю свою коллекцию, и
что это будет за удовольствие сортировать облупившихся
315

глиняных Венер или готовить себе клей в компании всех
моих предков, начиная с Ёвы. Из эпохи Меровингов, на-
пример, а, Дэзи? Представляю, как они будут надо мной
потешаться.
Инспектор. Еще бы. Только живые могут по достоинству оце-
нить всю серьезность своих занятий.
Мэр. Ну конечно, в Антильские острова я включаю и Багамские
тсже...
Виола Господин инспектор, дома!
Инопектор. Дома не ходят, бестолочь.
Виола. Я тоже так думала... Но... Я тоже так думала... Но...
Инспектор. Дэзи, смени Виолу. И встаньте в круг на сере-
дине комнаты, дети мои. Я буду читать, а вы повторяй-
те за мной последние слова в предложениях особой важно-
сти.
Девочки. Важности!
Инспектор. Я еще не начал... Теперь можно. (Становится в
центр круга и читает свое заклинание,) «Суеверие, к тебе
обращаюсь я. Кто я? Я — человечество...»
Девочки. Человечество.
Инспектор. «Что такое человечество? Я здесь как раз для
того, чтобы тебе это открыть и тем самым преградить доро-
гу тебе и всем твоим присным... Человечество — это меро-
приятие нечеловеческих масштабов...»
Девочки. Масштабов.
Инспектор. «Цель которого изолировать человека от всей той
неразберихи, которая царит в космосе...»
Девочки. Космосе.
Инспектор. «При помощи двух непобедимых сил, которые на-
зываются Администрацией и Обязательным образованием».
Девочки. Образованием.
Инспектор. «Администрация изолирует тело человека, освобо-
ждая его от среды, перенасыщенной первобытными соблаз-
нами. Надо видеть, как она при поддержке муниципальных
советов и инженерных войск...»
Девочки. Инженерных войск...
316

Инспектор, «...распродает парки на участки, разрушает мона-
стыри, у подножья каждого собора, каждого исторического
памятника возводит общественные туалеты под черепичны-
ми крышами, с фаянсовыми унитазами, превращает сточные
трубы в подлинные артерии цивилизации, борется с тенью
во всех ее видах и в особенности преследует деревья. Кто
не видел, как она сносила платановые аллеи вдоль нацио-
нальных шоссе, ничего не видел!»
Девочки. Ничего не видел.
Инспектор (продолжает читать). «А обязательное образова-
ние изолирует душу человека, и каждый раз, когда с глав
его спадает очередная идеалистическая пелена, оно дарит
ему в награду соответствующее открытие. В восемнадцатом
веке человечество перестало верить в адское пламя и серу,
а через десять лет оно открыло пар и газ...»
Девочки, Газ.
Инспектор. «Оно перестало верить в духов и спустя десятиле-
тия изобрело электрический ток...»
Девочки. Ток!
Инспектор. «Перестало верить в слово божье и получило
теле...»
Девочки. ...фон!
Инспектор. «И как только оно перестанет верить в само
божественное начало, на смену обязательному образованию
неминуемо придет полная ясность, которая сотрет с лица
земли всякие бесплодные грезы, вернет морям до самых Ку-
рильских островов прозрачность, девичью речь сделает на-
конец-то осмысленной, а ночь, господин призрак, озарит
солнцем».
Инспектор и девочки. Солнцем!
Д э з и. Вот и он, господин инспектор!
Инспектор. Кто он?
Д э з и. Призрак!
Инспектор. Господи, что она плетет! Кого ты называешь при-
зраком, несчастная?
Д э з и. Он идет сюда.
317

Инспектор. Ну что ж, мы сумеем его встретить. Это, конечно,
сообщник Изабеллы, неужели он принимает меня за идиота?
Девочки (хором, очень серьезно). За идиота!
Инспектор поспешно выходит.
Мэр. Идемте, дети, идемте.
Дэви. Я пошутила, господин мэр. Это мадемуазель Изабелла и
аптекарь, они вошли в ворота.
Мэр. Скорее, скорее!
Все выходят через дверь, которая ведет на площадь.
СЦЕНА
ВТОРАЯ
Изабелла, Аптекарь.
Изабелла. Спасибо, дорогой аптекарь, я не опоздала только
благодаря вам. Впрочем, наверное, это уже не важно. Вы
верите, что он вернется?
Аптекарь. Он придет... я в этом уверен.,.
Изабелла. Побудьте со мной, если можно.
Аптекарь. Вы не хотите остаться с ним наедине?
Изабелла. А хочет ли он этого сам? Со вчерашнего дня он ре-
шил стать видимым, для всех. Он перестал быть призраком
Изабеллы, теперь он призрак всего города. Вы же видите,
все старухи торчат в окнах. Сестрицы Манжбуа непрерывно
совещаются на паперти. Все говорят только об одном: о на-
шей тайне. Все жаждут увидеть только одно зрелище: при-
зрака. Весь смысл нашего общения был в его сокровенности.
Теперь ему незачем возвращаться.
Аптекарь. Ему нужны вы.
Изабелла. Чтобы остаться на этой земле?
Аптекарь. Нет, чтобы исчезнуть с нее.
Изабелла. Не понимаю.
Аптекарь. Дорогая Изабелла, над призраками тяготеет страш-
318

вое проклятие: они лишились жизни, но не могут найти до-
рогу к мертвым. Я все больше и больше убеждаюсь, что ваш
друг как раз из таких...
Ивабелла. Но ведь он не какая-нибудь заурядная личность. Вы
сами думали, что он поэт.
Аптекарь. Может быть, дело как раз в этом. Считается, что
смерть, как продолжение жизни, легче всего обретают те,
кто наделен умом или красноречием. Люди думают, что та-
лант, гений дают на это особое право. На самом деле все
наоборот. В таланте и гении высшее проявление жизни. На
них расходуется не только эта, но и будущая жизнь. А ведь
поэты бестрепетно готовы пожертвовать самим земным су-
ществованием ради будущей жизни своей молчаливой се-
стры, своей скромной служанки. Вспомните поэта, который
в прошлом месяце приезжал к нам из Парижа, вспомните,
как он рассказывал о своем творчестве, как он был красно-
речив. Он невольно рифмовал даже прозу, он будто подко-
вывал себя рифмами, но у него самого не было будущего.
И только на одно мгновение, продолжая говорить, он вдруг
стал рассеянным и на губах его мелькнула улыбка. Навер-
ное, он подумал о своей коллекции тростей, или о своей ко-
шечке, пьющей тепленькое молочко. Только в это мгнове-
ние у него появилась надежда когда-нибудь присоединить-
ся к мертвым.
Изабелла. Но чем же я, самая обыкновенная девушка, могу
ему помочь?
Аптекарь. А вам известна хоть одна история призрака без
участия девушки? Юность — единственный возраст, который
спокойно выносит близость смерти. Только девушки думают
о смерти, не преуменьшая и не преувеличивая ее значения.
Только они одни могут приблизиться к ней не мысленно, не
теоретически, но физически, коснуться ее своим платьем,
своим телом. Вы нередко ступаете даже в танце в ногу со
смертью. В ваших беседах, пусть самых веселых, нет-нет да
и проскользнет словечко из инфернального словаря. И од-
нажды в его присутствии вы случайно обмолвитесь тем са-
319

мым словом, которое откроет ему двери в подземный мир,
или поможете ему иначе, вызвав в нем восторженный порыв
или погрузив в безмятежное блаженство, как в живых вы
вызываете прилив страсти или энергии. Поверьте, он не за-
ставит себя ждать... Прощайте!
Ивабелла, Умоляю вас, останьтесь. Своим присутствием вы
украшаете любое общество.
Аптакарь. Ну если вы настаиваете... Который теперь час?
Ивабелла. Уже шесть.
Оба подходят к окну. Вьют часы. Слышится стук в дверь.
Они не двигаются. Стук повторяется. Оборачивается только
Аптекарь.
Аптекарь. Ах, это контролер! Я ухожу, Изабелла.
Ивабелла. Контролер? Хорошо, дорогой аптекарь, до скорой
встречи!
СЦЕНА
ТРЕТЬЯ
Изабелла, Контролер.
Дверь медленно отворяется, пропуская Контролера. Он
во фраке, в перчатках кремового цвета, в руках — котелок и
трость с золотым набалдашником. Изабелла смотрит на него.
Контролер. Ни слова, мадемуазель! Умоляю вас, ни слова!
Сейчас я вас не слышу и не вижу. Блаженство на меня на-
хлынуло сразу с двух сторон: primo, я нахожусь в комнате
мадемуазель Изабеллы; secundo, я нашел там самое мадему-
азель Изабеллу. Дайте мне испытать все поочередно.
Ивабелла. Дорогой господин контролер...
Контролер. Вас ведь нет в этой комнате, я здесь один. Наеди-
не с теми вещами и предметами, которые столько мне уже
поведали через открытое окно: вот этот секретер означает
для меня саму сущность секрета, обретая тем самым свое
320

исконное назначение,—его правую ножку недавно чинили,
но сам он еще совсем новый; гравюра «Руссо в Эрменонви-
ле» —ты отдал своих детей в приют, и. тебя осудил Гельве-
ций, но мне, мне ты улыбаешься; а вот айвовая настойка в
графине нетерпеливо дожидается воскресного часа, когда
она наконец сможет коснуться губ Изабеллы. Настоящий бак-
кара... Настоящая айва. Ведь у нее все настоящее, без при-
месей.
Изабелла. Господин контролер, я прямо не знаю, что и поду-
мать...
Контролер. Да, у Изабеллы все настоящее. И если злопыха-
тели находят ее слишком сложной, то только потому, что
она искренна. Просты только лицемерие и косность. И с при-
видениями она находит общий язык потому, что понимает
живых. Только ее одну в нашем департаменте не может
коснуться грязь. Она наш Персефаль.
Изабелла. Простите, но ко мне должны прийти, господин
контролер.
Контролер. Ну вот, я кончил. Я хотел хоть раз в жизни по-
зволить себе такую роскошь и объявить во всеуслышание
то, что я думаю об Изабелле, объявить это самому себе. Те-
перь не принято разговаривать вслух с самим собой. Люди,
наверное, боятся узнать собственные мысли. Ну что ж, мне
они, во всяком случае, теперь известны.
Изабелла. Мне тоже, и я очень тронута. .
Контролер. Ах, вы здесь, мадемуазель Изабелла?
Изабелла. Вы все шутите. Конечно, здесь.
Контролер. Тем хуже, мадемуазель, тем хуже. Придется мне
с вами поговорить...
Изабелла. О ком же?
Контролер. Обо мне. Всего лишь обо мне.
Изабелла. И вы так принарядились, чтобы поговорить о себе,
господин контролер?
Ко н т р о л е р. Не смейтесь над моим нарядом. Он моя единст-
венная поддержка в эту минуту. Вернее, не сам наряд, а
воспоминание о том человеке, о тех людях, которым он
H Жан Жироду
321

принадлежал. Как их здесь Сейчас не хватает! Я имею в
виду моего деда — вот его трость, моего дядю... вот цепочка
от его часов, моего отца — этот фрак он не забрал с собой
в могилу, посчитав его слишком новым. Только котелок моя
собственность. Как раз он-то и стесняет меня, стесняет мо-
рально, потому я снял его с вашего позволения.
Изабелла. Ваш отец? Ваш дед? Что им от меня нужно?
Контролер. А вы еще не догадались? Им нужна ваша рука,
мадемуазель Изабелла. Они имеют честь просить вашу руку.
Изабелла. Мою руку?
Контролер. Не отвечайте мне, мадемуазель. Я прошу вашей
руки, но не прошу ответа. Отложим ваш ответ до послезав-
тра, подарите мне один день, который станет счастливейшим
днем в моей жизин, чудесные двадцать четыре часа уверен-
ности, что вы наконец-то знаете все, что вы еще не сказали
нет и, так или иначе, вы все же взволнованы тем, что один
человек в этом мире живет только вами. И этого человека
зовут Робер — ведь отец, конечно, сказал бы вам мое имя.
Во всяком случае, сказал бы это имя, ведь у меня есть еще
два других — правда, не таких звучных. И этот человек
смел, трудолюбив, честен — ведь дед, конечно же, выложил
бы вам все мои добродетели. А знаете, лучше вовсе мне не
отвечайте, не отвечайте никогда, и я сейчас же убегу, зат-
кнув уши.
Изабелла. Нет, нет, останьтесь, господин Робер... Но я просто
поражена, все это так неожиданно, и в такой момент!
Контролер. Я нарочно выбрал этот момент, да, нарочно, и я
счел себя в праве эт/> сделать.' Ну что вам может дать этот
призрак, кроме смятения и тревоги? Я счастливее его, я
восторжествую над ним у вас на глазах, докажу, что он не-
способен вам помочь, и сам выведу вас на единственную
верную дорогу, единственный путь к смерти и к мертвым...
Изабелла. Странно. Разве к ним ведет несколько путей?
Контролер. Я приведу вас к ним тихо, медленно, но верно.
Мой путь — самый прямой...
Изабелла. И что же это за путь?
322

Контролер. Жизнь.
Изабелла. Жизнь с вами?
Контролер. Со мной? Не будем говорить обо мне, мадемуазель.
Сам по себе я не много значу. Нет... Жизнь с чиновником.
Моя профессия, только моя профессия в данном случае ло-
жится па чашу весов... Боюсь, вы меня не понимаете...
Изабелла. Да пет же, прекрасно понимаю. Вы хотите сказать,
что только чиновник может смотреть прямо в глаза смерти,
по-дружески, что чиновник не стремится на манер банкира,
торговца или философа спрятаться от смерти или нацепить
на нее маску?
Контролер. Совершенно верно.
Изабелла. Только из-за нашего вечного напряжения жизнь и
смерть оказались врагами. А работа чиновника как раз не
требует от него нервных затрат...
Контролер. Да, никаких особых волнений.
Изабелла. Он живет полной жизнью, но благоразумен и не
растрачивает самого себя.
Контролер. Да, да, вполне благоразумен.
Изабелла. На деньги он смотрит свысока, ведь его заработок
поступает к нему регулярно, без усилий с его стороны, как
будто каждый месяц деревья роняют к его ногам золотые
монеты.
Контролер. Да, именно так, каждый месяц золотые монеты.
Нельзя сказать, чтобы он купался в роскоши, но зато ere
профессия открывает ему простор для фантазии.
Изабелла. Для фантазии? Как раз этот пункт вызывал у меня
серьезные опасения. Этим-то жизнь с чиновником немного
меня и отпугивала. Вы уверены, что служба контролера в
палате мер и весов оставляет много места фантазии?
Контролер. И вы могли в этом усомниться?
Изабелла. Приведите мне хоть один пример.
Контролер. Сколько угодно. Каждый вечер, когда на заходе
солнца я возвращаюсь с обхода, я могу, пустив в ход лекси-
кон средневекового контролера, принарядить окружающий
меня пейзаж: дороги я измеряю в лье, деревья — в футах,
11»
323

луга — в арпанах, и даже светлячков прикидываю на дюймы,
и тот же час дым, вьющийся из труб, туман, окутывающий
башни, превращает наш городок в осажденную крепость
эпохи религиозных войн, а сам я чувствую себя рейтаром
или ландскнехтом...
Изабелла. О, как я вас понимаю!
Контролер. А само небо, мадемуазельI Сам небосвод!
Изабелла. Разрешите, я продолжу вместо вас. Стоит вам толь-
ко приложить к этому небу, к этому небосводу древнегре-
ческую или современную метрику, измерить в драхмах или
тоннах вес звезд, в стадиях или в метрах их путь,—и, по-
винуясь вашей воле, перед вами откроется твердь Перикла •
или небеса Пастера!
Контролер. В жизни чиновника так много поэзии — пожалуй,
не меньше, чем неожиданностей!
Изабелла. Признаться, мне не совсем понятно, что в ней может
быть неожиданного. А именно неожиданности я, к сожале-
нию, обожаю больше всего на свете. Разве в вашей жизни
случаются какие-нибудь неожиданности?
Контролер. Конечно, причем неожиданности изящные, восхи-
тительные. Судите сами, мадемуазель, ведь приблизительно
раз в три года мы меняем место службы.
Изабелла. Но это же целая вечность — три года...
Контролер. Но тут-то нас и ждут сюрпризы: с самого начала
этого трехлетнего срока предупредительная администрация
сообщает нам названия двух городов, в один из которых мы
будем впоследствии назначены.
Изабелла. И вы уже знаете, куда вас отсюда направят?
Контролер. И да и нет. Знаю только, что это будет или Гап
или Брессюир. Один из них, увы, от меня уплывет, но дру-
гой-то я уж точно получу. Чувствуете ли вы всю прелесть
такой неуверенности?
Изабелла. О да, конечно! Я поняла. Все эти три года вы буде-
те устремляться куда-то вдаль от нашего вереска и наших
: каштановых рощ, вы будете витать где-то между Гапом...
Контролер. С его елями, снежными сугробами и молоденьки-
324

ми мастерицами, которые целый день заняты изготовлением
брошей-эдельвейсов, а вечером охотно соглашаются на
прогулку...
Изабелла. И Брессюиром...
Контролер. С его пастбищами,— можете не сомневаться, спра-
вочник Жоана я уже выучил наизусть,— его великолепной
ярмаркой двадцать седьмого августа, а в сентябре, как толь-
ко начинает краснеть тростник, в заболоченных озерах
Вандеи открывается ловля угрей, а в дни рысистых бегов
с перекрестка улиц Дюгеклей и Генерал Пикар торжествен-
но отъезжают кабриолеты... И вам этого мало? Так где же
больше неизведанного, в выборе между Гапом и Брессюиром
или в немедленной смерти?
Изабелла. Ни о чем подобном я даже не подозревала. Это по-
разительно! А все три года в Гапе у вас опять будет два го-
рода на выбор?
Контролер. Да, Витри-ле-Франсуа или Донфрон.
Изабелла. Равнина или холмы.
Контролер. Натуральное шампанское или шипучий сидр.
Изабелла. Собор Людовика XIV или крепостная башня...
Контролер. Вот так, вновь и вновь останавливаясь в радост-
ной нерешительности перед следующим перекрестком, за ко-
торым лежит новый город с охотой на глухарей или ловлей
вьюнов, игрой в снежки или сбором винограда, с футболь-
ными матчами или «Авантюристкой» в исполнении «Комеди
Франсэз», я доберусь наконец до вершины пирамиды.
И з а б е л л а. До Парижа?
Контролер. Вы угадали.
Изабелла. Париж!
Контролер. Именно Париж, как это ни парадоксально, самый
большой сюрприз в жизни чиновников. Так или иначе, но все
они попадают в Париж. И в Париже, мадемуазель, вы мо-
жете не опасаться скуки, и там есть выбор между первым
или вторым округом, а значит, между Бельвилем с его лугом
Сен-Жерве и озером Сен-Фаржо и Вожираром с его артезиан-
скими колодцами.
325

Изабелла. Вся ваша жизнь — словно увлекательное путешест-
вие. Даже в ваших глазах есть его след.
Контролер. В моих глазах? Что ж, приятно слышать, к сожа-
лению, мы привыкли обращать внимание только на глаза
морских офицеров. Просто налогоплательщик, рассчитываясь
со сборщиком налогов, уклоняется от его взгляда. Охотник,
возвращающийся с добычей, не заглядывает на досмотре в
глаза лесничего. И истец никогда пе потянется к председа-
телю суда, и — нежно, трогательно — не повернет его голову
к свету. А ведь в этих глазах вскипает и пенится самый
глубокий на свете океан — океан человеческой мудрости.
Изабелла. Правда. Ваши глаза светятся мудростью.
Контролер. И что она вам внушает?
Изабелла. Доверие.
Контролер. Тогда — прочь сомнения! (Бросается к двери.)
Изабелла. Что вы делаете, господин контролер?
Контролер. Запираю дверь. Закрываю окно. Опускаю заслонку
камина. Я хочу превратить ваш дом в герметически закупо-
ренный скафандр. Ну вот, дорогая Изабелла. Потусторонний
мир изгнан по ту сторону дома. Теперь нам остается только
терпеливо ждать, когда минует этот роковой час. И прошу
вас, никаких прощаний, не вздумайте его пожалеть — ведь
наш призрак обязательно поймет это как зов и тут же бро-
сится к вам.
Изабелла. Бедный наш призрак!
Запертая дверь распахивается. Появляется Призрак, он
прозрачнее и бледнее, чем раньше.
СЦЕНА
ЧЕТВЕРТАЯ
Призрак, Изабелла, Контролер.
П р и з р а к. Можно войти?
Коптролср. Эта дверь заперта, причем не только на ключ, по
и па засов. Может, по ней этого и не скажешь, но это так.
320

Призрак. Я принес тебе разгадку, Изабелла. Пусть этот чело-
век оставит нас наедине.
Контролер. Весьма сожалею, по это невозможно.
Призрак. Я говорю с Изабеллой.
Контролер. А отвечаю вам я. Сейчас я на страже около нее.
Призрак. А зачем вы ее сторожите?
К о п т р о л е р. Пока что и сам толком не зпато. Тем более я дол-
жен быть начеку.
П р и з р а к. Вам нечего опасаться. Я совершенно безобиден.
Контролер. Про ту, что вас сюда послала, этого, к сожалению,
никак не скажешь.
Призрак. О ком вы говорите? О смерти?
Контролер. Вот видите! Если даже ее подданные так ее на-
зывают, значит, другого имени у нее пет.
Призрак. И вы надеетесь отпугнуть ее вашим присутст-
вием?
Контролер. Пока, во всяком случае, она не явилась.
Призрак. Откуда вам знать? Может, она эдесь? Может, вы
один ее не замечаете? Взгляпите на Изабеллу, у нее на лице
паписано, что она видит нечто очень странное.
Контролер. Это ничего по значит. Возле женщины вечно кру-
жат какие-то тени и лики, невидимые ее мужу или жениху.
Но если муж или жених рядом, бояться ей нечего.
Призрак. Изабелла, ты выходишь замуж и скрыла это рт меня.
А свадебный подарок от мертвых, от всех мертвых тебя не
прельщает? Итак, передо мной жених Изабеллы?
Контролер. Жених — слиппсом громко сказано. Я просил ее
руки и еще не получил отказа. Не знаю, как называются
такие отношения.
Призрак. Непрочными.
Контролер. Во всяком случае, сейчас только они и связывают
Изабеллу с землей. И потому, пока вы находитесь здесь,
ничто не заставит меня сдвинуться с этого места.
Призрак. А если я верпусь в ваше отсутствие сегодня ночью
или завтра?
Контролер. Думаю, вам это пе удастся. Будь у невидимых
327

сил, осаждающих людей, терпения на лишние четверть ча-
са, прояви они хоть малейшее упорство, люди давно бы
уже исчезли с лица земли. Но нет ничего нетерпеливее веч-
ности. Вас привел сюда остаток вашей былой энергии и че-
ловеческого упрямства. Их вам хватит всего на несколько
часов. Поверьте мне, вам лучше уйти. Если для того, чтобы
выйти, вам необходима закрытая дверь, я сейчас для вас
закрою вот эту.
Призрак. Ты тоже хочешь, чтобы я ушел, Изабелла?
Изабелла. Дорогой господин контролер, умоляю вас! Я так
ценю вашу преданность, вашу дружбу! Завтра я выслушаю
вас. Но не отнимайте у меня эту минуту, эту последнюю
минуту!
Контролер. Завтра вы отвернетесь от меня с презрением, если
я сейчас уступлю.
Изабелла. Но поймите, я всю жизнь мечтала о том, с чем при-
шел сейчас ко мне мой гость,— он принес мне отгадку
тайны.
Контролер. А по-моему, тайны разгадывать вообще не нужно.
Тайна, не нашедшая объяснения, всегда кажется благород-
нее и возвышенней, чем разгаданная. Она как плавательный
пузырь у рыб. Не знание, а неведение — наш верный пово-
дырь на дорогах жизни. Но что это за тайна?
Изабелла. Вы знаете, тайна смерти.
Контролер. Смерти кого, чего? Вулканов, насекомых?
Изабелла. Людей.
Контролер. Это очень узкий вопрос. И вы интересуетесь та-
кими мелочами? Да и что это вообще за секрет? У нас, в па-
лате мер и весов, каждый знает, что смерть это долгождан-
ный покой. А волноваться из-за долгожданного покоя по мень-
шей мере глупо. Да и кто вам сказал, что мертвые посвяще-
ны в эту тайну? Впрочем, если они познали смерть так же,
как живые жизнь, то можно их только поздравить, энания
у них глубокие.,.
Изабелла. Тогда пускай наш гость расскажет все при вас.
Лишь бы он на это согласился!
328

Призрак. Никогда! Я слишком хорошо знаю эту породу людей.
В их присутствии исчезает, выдыхается самая непроницае-
мая тайна.
Изабелла. Но он может зажать себе уши.
Контролер. Сожалею, этого я сделать не могу. Пальцы, даже
плотно сжатые, все равно пропускают звуки. Если бы уши
закрывались, как глаза, естественной загородкой, тогда ко-
нечно. Но, увы, это не так...
Призрак. И вот из таких железобетонных живых судьбе при-
ходится создавать тени.
Контролер. Напрасно волнуетесь. Когда придет моя очередь,
можете не сомневаться, я сумею стать отличной тенью
контролера,—уж в чем-чем, а в этом я совершенно уверен.
Призрак. Так уж и уверены?
Контролер. А через пару дней я уже стану совершенно необ-
ходимым для моих новых коллег,—так было всякий раз,
когда меня перемещали по службе.
Призрак. Можно узнать, почему?
Контролер. Потому что я добросовестно проживу свою жизнь.
А это единственное, чего требуют от нас мертвые, когда мы
приходим к ним. Только в этом требуют они у нас отчета.
«Как,—говорят они,—в твоей жизни была такая прекрас-
ная война, а ты не испытал всех ее страданий и радостей,
тебе удалось побывать на Колониальной выставке, но ты
поленился войти в храм Ангкор и посидеть у бассейна в
павильоне Гваделупы. Меня же им будет не в чем упрек-
нуть,—я всегда готов свернуть с дороги, чтобы ради неви-
димых зрителей приласкать кошечку, сидящую на окошке,
или заглянуть в скрытое под карнавальной маской лицо ре-
бенка. И каждый день все эти три года, что я здесь проведу,
я буду видеть Изабеллу. Однажды в полночь я сотру ласти-
ком или соскребу перочинным ножичком непочтительную
надпись на дверной притолоке, на рассвете я поправлю
крышку на ее молочном бидоне, а как-нибудь в полдень я
протолкну в глубь почтового ящика ее письмо, которое оста-
лось торчать в его щели, и тем самым хоть чуточку смягчу
329

для нее недоброжелательность судьбы. Я заслужу право на
смерть.
Изабелла. Дорогой господин Робер!
Контролер. Ты хочешь мне что-то сказать, Изабелла?
Изабелла. Нет, нет, ничего.
Призрак. Но зачем тогда ты сказала: дорогой господин Робер?
Изабелла. Потому что предапность господина контролера ме-
ня глубоко тронула. Разве я не права?
Призрак. Ты права, и я благодарю тебя. Я чуть не совершил
предательство ради девчонки. Какая глупость! К счастью,
она предала первая.
Изабелла. Кого я предала?
Призрак. Да эти девицы и не могут иначе. В этом вся суть их
существования.
Контролер. Не впутывайте сюда девушек!
Призрак. До чего же ловко они втираются в толпу! Как они
щедры в семье скупцов, как непреклонны среди безвольных
родственников, как изящно раскрывают опи зонтики, уса-
живаясь на лужок, по не прячутся под ними, как привет-
ливо, облокотясь на шлагбаум, прощально машут приехав-
шим незнакомцам, как похожи они на распустившийся
жарким летом цветок или па воспоминание о нем зимой, а
когда они сидят у окна под лампой, и на улицу и на стену
комнаты ложится их двойная тень... И вот божествам при-
роды мнится, что перед ними само человечество, и не детст-
во его, а высший расцвет, высший продукт той расы, которая
производит только стариков. Но вот...
Контролер. Как наивно вы рассуждаете.
Призрак. Но вот появляется мужчина. И все они, как одна,
впиваются в него взглядом. А он-то уж знает, как набить
себе цену. Он и двуногим стал, специально чтобы выставить
им на обозрение грудь, увешанную медалями. И они дрожат
от лицемерного восхищения и от страха, они боятся его боль-
ше, чем тигра, словно они и не знают, что только у этого
двуногого млекопитающего портятся зубы. И вот сверши-
лось. Заслоны, которые поставила сама жизнь, мутнеют — а
330

ведь сквозь них они видели тысячи филиграней,— наступает
конец.
Контролер. Конец? Если вы намекаете на замужество, то это
только начало.
Призрак. Да, начало ночных утех, привычки к ним. Начало
пресыщения. И ревности.
Контролер. Дорогая Изабелла!
Призрак. И мести. И безразличия. И наконец это жемчужное
ожерелье на шее мужчины теряет свой блеск. Все кончено.
Изабелла. Как вы жестоки! Но тогда спасите меня от счастья,
которое вы считаете таким презренным.
Призрак. Прощай, Изабелла. Твой контролер прав. Все люди,
в том числе и ты, не хотят знать и понимать, вы любите
только раскачиваться от правды к правде, от лжи к лжи, от
Гапа к Брессюиру. Так пусть же твой жених себе на ра-
дость качает тебя на этих качелях от одного образа смерти
к другому, от ада немых теней к аду гудящему, как улей,
от кипящей смолы к небытию. Больше ты не услышишь от
меня ни единого слова. И тебе не узнать даже названия того
прелестного цветка, которым усажены наши газоны и чей
аромат встретил меня у дверей смерти. Может быть, лет
через пятнадцать я шеппу его название на ушко твоим до-
черям. Обними ее, контролер! Заключи ее в волчий капкан
твоих рук, и пусть она оттуда больше никогда не вырвется.
Изабелла. Нет, в последпий раз!
Она бросается к Призрак у, он на мгновение сжимает ее
в объятиях и исчезает. Изабелла бледнеет и теряет сознание.
Контролер (зовет на помощь). Аптекарь! Аптекарь!

СЦЕНА
ПЯТАЯ
Изабелла (в обмороке), Инспектор, Контролер.
Контролер. Вы пришли вовремя, господин инспектор. Она еще
дышит.
Инспектор. Голова горячая, руки холодные, ноги ледяные.
Наш замогильный гость совершил оплошность, решив ута-
щить ее за ноги. Нам повезло.
Изабелла. Где я?
Контролер. Вы в моих объятиях... Ах, инспектор, она снова
теряет сознание...
Инспектор. Потому что вы неправильно ей ответили, молодой
человек. Там, откуда она возвращается, ей грозила не поте-
ря чувств, а потеря тела, вечное забытье. И сейчас ей нуж-
ны от нас универсальные истины, а не детали частного по-
рядка.
Изабелла. Где я?
Инспектор. Вот видите! Вы на планете Земля, дитя мое, спут-
нике Солнца. И если у вас кружится голова, что можно за-
ключить по вашему взгляду, то правы вы, а не мы, потому
что Земля на самом деле кружится...
Изабелла. Кто я?
Контролер. Вы — Изабелла.
Инспектор. Вы, мадемуазель, человеческое существо женского
пола и представляете собой одну из двух форм развития че-
ловеческого эмбриона. Следует заметить, довольно удачную...
Изабелла. Какой шум!
Контролер. Это духовой оркестр.
Инспектор. Это колебания волн, о человеческая самочка, ко-
торые действуют на различные части вашей дермы и эндо-
дермы, называемые органами чувств... Ну вот, она розовеет.
Наука, как известно, лучший флакон соли. Если молодень-
кая учительница потеряла сознание, поднесите ей под нос
атомы и ионы, и она тотчас оживет.
332

Контролер. Да нет же1 Она опять умирает! Аптекарь! На по-
мощь,
СЦЕНА
ШЕСТАЯ
Те же, Аптекарь, за ним следом — толпа любопыт-
ных.
Аптекарь. Я здесь. Успокойтесь, я несу лекарство.
Господин Адриан. Мы видели огонь. Что, пожар?
Аптекарь. Как хорошо, что вы пришли, господин Адриан! При-
саживайтесь вот сюда, к столу.
Отец Телье. Давайте вынесем ее на воздух. Она угорела.
Аптекарь. Не трогайте ее, садитесь! Вот вам карты. По мое-
му сигналу начинайте играть в манилыо и обсуждайте хо-
ды.
Девочки. Она еще жива, господин аптекарь? Она еще жива?
Инспектор. Выйдите отсюда, дети.
Аптекарь. Напротив, пускай они войдут! Для опыта, который
мы ставим, чем больше народа, тем лучше. По моему сигна-
лу начинайте отвечать домашние уроки.
Инспектор. Вы с ума сошли, аптекарь! Не собираетесь ли вы
распевать здесь хоралы?
Арманда. Она, как видно, сильно обгорела?
Контролер. Нет, просто потеряла сознание.
Арманда. Не нужны ли вам пиявки?
Аптекарь. Никаких пиявок, сударыня. Входите вместе с сест-
рой и по моему сигналу начинайте болтать.
Арманда. То есть как это — болтать? Разве мы когда-нибудь
болтаем?
Леонида. Почему ты не предлагаешь пиявки? И не забудь, что
серенькой мы уже пользовались.
Арманда. Они ему не нужны. Он требует нас самих.
Аптекарь. Прекрасно. Хорошее начало. *
333

Инспектор. Может быть, вы объясните нам свое поведение,
аптекарь?
Аптекарь. А что вам непонятно, инспектор? Мадемуазель Иза-
белла не утонувшая купальщица и не замерзшая альпини-
стка. Вина ее это или беда, но с ней случился обморок, ис-
тинную природу которого угадать нетрудно. Нам нужно
окружить ее уснувшее сознание привычными шумами жиз-
ни—только такой массаж, только такое искусственное ды-
хание может ей помочь. Не в себя она должна прийти, а к
нам. Ну что ж, попробуем все вместе. Все готовы? Вы меня
поняли?
Инспектор. Нет, аптекарь.
Мэр. Действительно, аптекарь, вы говорите непонятно.
Господин Адриан. Телье, ты что-пибудь понял?
Отец Телье. Ничегошеньки.
Леонида. Что говорит аптекарь?
Арманда.. Что мы сейчас будем читать словарь и найдем слово,
которое разбудит Изабеллу.
Девочки. Вовсе нет. Ничего она не поняла.
M э р. А ты, Люс, поняла?
Девочки. Мы поняли все.
Виола. Да это же очень просто. Надо сделать так, чтобы жизнь
вокруг мадемуазель Изабеллы стала сильнее смерти.
Люс. Господин аптекарь хочет собрать вокруг нее все шумы ма-
ленького города, всю музыку весны.
Жильберта. И направить их на нее как пучок рентгеновских
лучей.
Д э з и. И сыграть их ей, как симфонию.
Ирен. А когда нам удастся это сделать, когда эта музыка...
Люс. Когда это тепло проникнет к ней внутрь...
Д э з и. Какое-нибудь самое обыкновенное слово, самый обыкно-
венный шум доберутся до ее сердца...
Виола. И оно снова забьется!.
Аптекарь. Браво, девочки! Надеюсь, теперь все всё поняли?
Господин мэр, идите на улицу и, пожалуйста, займитесь
шумами.
334

Мэр. Дать команду кузнецу? Попросить прачек погромче стучать
вальками?
Аптекарь. И пускай пастух погудит в рожок где-нибудь вда-
леке. А вы, господин инспектор, время от времени произно-
сите столь любимые вами абстрактные термины.
Инспектор. К абстракции я прибегаю только в интересах Пра-
восудия, Истины...
Аптекарь. Очень хорошо... очень хорошо...
Контролер. Я вас люблю, Изабелла.
Инспектор. И Демократии.
Аптекарь. «Я вас люблю» — немного слабовато, а «демокра-
тия»— слишком сильно. Итак, начнем. Внимание. Тишина.
Раз... Два... Три...
Игроки в манилъю сдают карты и начинают играть, женщи-
ны перешептываются. Инспектор произносит монолог. Затем
в комнату врывается шум самой жизни. Квакает клаксон
автомобиля. Какой-то прохожий насвистывает: «Это только
сон, прекрасный сон». Кто-то играет на фисгармонии, поет
канарейка. Немного погодя Изабелла вздрагивает.
Фуга для провинциального хора
Аптекарь. Раз, два, три!
Девочки. Крез — приток Вьенны.
Господин Адриан. Отец Телье, король червей!
Девочки, Орон — приток Шера.
Отец Телье. Бей, да дело разумей.
Девочки. Сиуль — приток Алье.
Инспектор. Трудолюбивое население... стоячее болото.
Девочки. Крез приток Вьенны.
Арманда. Есть чистильщик, а есть красильщик...
красильщик.
Контролер. Я вас люблю.
Девочки. Орон приток...
Господин Адриан. Дама пик!
Девочки. Сиуль приток...
Отец Телье. ...и притом совершенно нага.
335

Девочки. ...Алье,
Крез приток...
Инспектор. Стоячее болото..*
Девочки. ...Вьенны.
Орон приток...
Инспектор. Все наши помыслы...
Девочки. ...Шера...
Леонида. Маргарин никогда не был маслом...
Господин Адриан. Две лимонных!
Арманда. В ручье он нашел
женщину.
Контролер. Я вас обожаю.
Девочки. ...Вьенны.
Аптекарь дирижирует палочкой, хор, подчиняясь ему, становится
то громче, то тише.
Аптекарь. Еще одна история Фауста и Маргариты близится к
развязке. Нам, конечно, не хватает пения серафимов, но
наш хор умирающих от любопытства и совершенно равно-
душных картежников, старых дев и школьниц ничем не
хуже.
В то время, как Аптекарь произносит свою реплику, хор не
замолкает ни на минуту.
Хор
Девочки. Орон приток Шера.
Арманда. Поваром можно стать, но гастрономом надо ро-
диться.
Девочки. Сиуль приток Алье.
Инспектор. Все наши помыслы... земельные участки.
Аптекарь делает знак усилить звук.
Хор
Девочки. Орон приток Шера.
Господин Адриан. Отец Телье, король червей.
336

Девочки. Сиуль приток А лье.
Отец Телье. Бей, да дело разумей!
Инспектор. Суеверие... фрейдизм...
Арманда. У меня такая же накидка...
Девочки. Крез приток Вьенны.
Арманда. Я подобью ее бархатом.
Леонида. Ах нет, что за глупость!
Изабелла (вздрагивая). Ах нет, что за глупость!
Все. Что? Что такое? Она заговорила?
Аптекарь. Я так и думал, что слово бархат обязательно по-
действует. Очень хорошо, сударыня, продолжайте разгова-
ривать с вашей сестрой. Молчание отдаляет от пас Изабеллу.
Хор
Девочки. Орон приток Шера.
Господин Адриан. Дама пик.
Инспектор. Трудолюбивое население.
Девочки. Сиуль приток Алье.
Арманда. Я думала о панбархате.
Изабелла (постепенно оживая). Чтобы подшить жизнь пан-
бархатом... чтобы подшить смерть... Что это я говорю?
Инспектор. Бедная девушка!
Леонида. А не взять ли мне лучше крепдешин?
Изабелла. А не взять ли вам лучше крепдешин? Магазин ещо
открыт, кто-то играет на фисгармоний... Ах, вы здесь, доро-
гой Робер... Дайте мне вашу руку!
Инспектор. Она погибла.
Аптекарь. Она спасена!
Леонида. Что они говорят?
Арманда. Что мадемуазель Изабелла погибла и спасепа.
Леонида. Она приложила к этому все старания.
Входят M э р и Виола.
Мэр. Господин инспектор! Господин инспектор! Наша лотерея!
Инспектор. Ну что там с вашей лотереей?
Мэр. Она разыграна!
337

Инспектор. Что вы так волнуетесь? Скандал продолжается?
Мэр. Напротив, все наладилось, как раз когда мы уже потеряли
всякую надежду. Расскажи, Виола, я никак не могу отды-
шаться.
Инспектор. Наладилось? Кто выиграл мотоцикл?
Виола. Безногий калека из приюта.
Инспектор. А главный денежный приз?
Виола. Господин Дюма, миллионер.
Инспектор. Победа, господа, победа! Наши труды не пропали
даром. Мы вправе гордиться, дорогие сограждане, что в
тяжких условиях, когда все наши привычные представления
были под ударом, мы сумели смирить разгул фантазии и
привели всю сумятицу чувств к общему знаменателю Демо-
кратии и Просвещения. Разрешите мне откланяться. Дело
Изабеллы окончено. Дело Люс придется заводить через года
три-четыре. А мне предстоит отправиться в Сен-Ирье, где
объявился ночной сторож, страдающий очень опасной раз-
новидностью лунатизма, поскольку по причине занимаемой
им должности он совершает свои прогулки днем, на виду у
всех людей. Прощайте, господин мэр. Я сдаю вам округ в
полном порядке. Деньги здесь снова текут в руки к богачам,
счастье льнет к счастливчикам, женщины —к любовникам.
Наша миссия, дорогие сограждане, завершена.
M э р. И душа Изабеллы вновь здорова.
Арманда. И должным образом увенчаны поэтические порывы
чиновников.
Аптекарь. И окончена интермедия.
Занавес

ТРОЯНСКОЙ ВОЙНЫ НЕ БУДЕТ
Пьеса
в двух
действиях
Перевод
Н. Каринцева

ШЯМ
.JSttasi
•ciaaeaei
'••""■■•fl
H
•П'-'ЛИЯА
f.V.-.VAVJi
fiffî»'."*'1
Д'.Ш
чэ^
в
1

ДЕЙСТВУЮЩИЕ
ЛИЦА
/
АНДРОМАХА,
ЕЛЕНА.
ГЕКУБА.
КАССАНДРА.
ИРИДА.
СЛУЖАНКИ И ТРОЯНКИ.
МАЛЕНЬКАЯ ПОЛИКСЕНА.
ГЕКТОР. V
УЛИСС.
ДЕМОКОС.
ПРИАМ.
ПАРИС.
АЯКС.
МОРЯКИ.
ГЕОМЕТР.
АБНЕОС.
ТРОИЛ.
БУЗИРИС.
МИР.
СТАРЦЫ.
ГОНЦЫ.

ДЕЙСТВИЕ
ПЕРВОЕ
Городская стена, с уступами. Вокруг ряд других возвышений.
СЦЕНА
ПЕРВАЯ
Андромаха, Кассандра.
Андромаха. Троянской войны не будет, Кассандра!
Кассандра. Я готова поспорить с тобой, Андромаха.
Андромаха. Гонец, посланный греками, прав. Его отлично при-
мут. Крошку Елену ему вернут, да еще в упаковке.
Кассандра. Ему нагрубят. Ему не вернут Елену. И Троянская
война будет.
Андромаха. Да, если бы Гектора не было здесь... Но вот, Кас-
сандра, вот... Ты слышишь звуки трубы? В эту минуту он с
победой возвращается в-город. Я думаю, он скажет свое сло-
во. Когда он уходил три месяца тому назад, то поклялся мне,
что эта война последняя.
Кассандра. Да, последняя. А за ней его ждет другая.
Андромаха. И как тебе не надоест всюду видеть и предсказы-
вать только ужасное.
Кассандра. Я ничего не предвижу, Андромаха. Я ничего не
предсказываю. Я только хорошо отдаю себе отчет в том, что
на свете существуют две глупости— глупость человеческая и
глупость природы.
Андромаха. Почему Троянская война должна быть? Парис не
дорожит больше Еленой. А Елене надоел Парис.
Кассандра. Как будто в них дело!
Андромаха. Ав чем же дело?
Кассандра. Парис не дорожит больше Еленой! Елене надоел
343

Парис! Ты когда-нибудь видела, чтобы судьба интересова-
лась голыми отрицаниями?
Андромаха. Я не знаю, что такое судьба.
Кассандра. Я тебе скажу. Это просто ускоренная форма вре-
мени. Это страшная вещь.
Андромаха. Для меня отвлеченные понятия невнятны.
Кассандра. Ну что же. Прибегну тогда к метафоре. Представь
себе тигра. Что ты понимаешь? Это метафора для девушек.
Спящего тигра.
Андромаха. Так не буди его, пусть спит.
Кассандра. Охотно на это соглашусь. Но утверждения его про-
будят. А ими полнится вся Троя.
Андромаха. Чем полнится она?
Кассандра. Словами, что утверждают, будто мир и управле-
ние миром принадлежат вообще людям, и в частности тро-
янцам и троянкам.
Андромаха. Мне непонятно это.
Кассандра. Сейчас ведь Гектор возвратился в Трою?
Андромаха. Да. Вот сейчас к своей жене спешит он.
Кассандра. И жена Гектора должна подарить ему ребенка?
Андромаха. Да, у меня будет ребенок.
Кассандра. А разве все это не суть утверждения?
Андромаха. Не пугай меня, Кассандра.
Молодая служанка (проходит мимо с бельем). Какой чудес-
ный день, госпожа!
Кассандра. Да? Ты находишь?
Молодая служанка (уходя). Для Трои наступил сегодня са-
мый чудесный весенний день.
Кассандра. Видишь, даже прачка и та что-то утверждает.
Андромаха. О! В самом деле, Кассандра! Как ты можешь го-
ворить о войне в такой день? Счастье падает на землю.
Кассандра. Как снег!
Андромаха. И вместе со счастьем — красота. Взгляни на это
солнце. Вся Троя блестит и переливается перламутром боль-
ше, чем глубины моря. От каждой рыбачьей хижины, от каж-
дого доропа допоентся шепот раковин. Если люди наконец
344

могут обрести счастье жить в мире,— так это только в такой
день, как сегодня... В такие дни они незлобивы... и чувству-
ют себя бессмертными...
Кассандра. Да, и паралитики, которых вынесли на пороги их
жилищ, тоже чувствуют себя бессмертными.
Андромаха. И добрыми... Взгляни па этого всадника из пере-
дового отряда. Он привстал на стременах и наклонился, что-
бы приласкать котенка, что приютился в амбразуре крепост-
ной стены... Возможно, сегодня первый день согласия между
людьми и животными.
Кассандра. Ты много говоришь лишних слов. В тревоге рок,о
Андромаха!
Андромаха. Волнуются девушки, у которых пет мужей. Тво-
им словам не верю.
Кассандра. Напрасно. Ах, Гектор возвратился в ореоле славы
к своей обожаемой жене... А паралитики, сидя на своих ска-
мейках, воображают, что они бессмертны... Но вот рок открыл
глаза... потягивается... Да, в такой день возможно, что на зем-
ле наступит мир... А рок плотоядно облизывается от удоволь-
ствия... Да, у Андромахи будет сын... И всадники наклоня-
ются и ласкают котят на крепостной стене... Рок подходит...
Андромаха. Молчи!
Кассандра. Он тихо поднимается по лестнице дворца. Он мор-
дой толкает дверь... Вот он... вот он...
Голос Гектора: ((Андромаха!»
Андромаха. Ты лжешь... Это Гектор!
Кассандра. А кто говорил тебе другое?
СЦЕНА
ВТОРАЯ
Андромаха, Кассандра, Гектор.
Андромаха. Гектор!..
345

Гектор. Андромаха!..
Обнимаются.
Привет тебе, Кассандра. Будь добра, Париса позови. И как
можно скорее!
Кассандра медлит.
Ты хочешь что-то сказать?
Андромаха. Не слушай'ее!.. Она скажет что-либо страшное.
Гектор. Говори.
Кассандра. Твоя жена носит ребенка. (Уходит.)
СЦЕНА
ТРЕТЬЯ
Андромаха, Гектор.
Гектор, обняв Андромаху, подводит ее к каменной скамье,
садится рядом с ней. Короткое молчание.
Гектор. Сын? Дочь?
Андромаха. А кого ты хотел создать?
Гектор. Тысячу сыновей... Тысячу дочерей!
Андромаха. Почему? Разве ты обнимал тысячу женщин? Тебя
ждет разочарование. Это будет один сын... единственный.
Гектор. Есть все основания думать, что будет сын. После войн
родится больше мальчиков, чем девочек.
Андромаха. А перед войнами?
Гектор. Забудем о войнах... эабудем и об этой войне... Она окон-
чилась. Унесла твоего отца, брата, но вернула мужа.
Андромаха. Она слишком милостива. Но она возьмет свое.
Гектор. Успокойся. Мы ей больше пе предоставим такого слу-
чая. Сейчас я тебя покину, чтобы там, на площади, торжест-
венно закрыть ворота войны! Они больше никогда не откро-
ются.
Андромаха. Закрой их. Но опи все равно откроются.
346

Гектор. Ты даже можешь сказать, в какой это будет день?
Андромаха. В день, когда хлеба позолотятся и согнутся под
тяжестью верна, когда виноградные гроздья нальются соком,
когда жилища будут полны счастливыми парами.
Гектор. И, конечно, мир полностью воцарится на земле?
Андромаха. Да. А сын мой будет сильным и прекрасным.
Гектор (целует ее). Твой сын может оказаться трусом. Трусость
может сохранить его.
Андромаха. Он не будет трусом. Но я отрежу ему указатель-
ный палец правой руки.
Гектор. Если все матери отрежут своим сыновьям указательные
пальцы правой руки, все армии мира будут воевать без ука-
зательных пальцев... Если они отрежут им правые ноги, ар-
мии будут одноногими... если выколют им глаза, армии будут
сражаться слепыми,— но армии будут всегда. В сражениях
воин будет на ощупь искать горло и сердце врага.
Андромаха. Я, скорее,^бью его.
Гектор. Мать только так может не допустить войп.
Андромаха. Не смейся. Я могу убить его еще до его рождения.
Гектор. Т^азве ты не хочешь взглянуть на твоего сына хотя бы
только одну минуту, одну-единственную минуту? Потом ты
поразмыслишь... Увидеть своего сына?
Андромаха. Меня интересует только твой сын. Потому что он
твой, и именно потому, что он это ты, я и страшусь... Ты не
можешь себе представить, как он похож на тебя... В своем
теперешнем небытии он приносит то, что вносишь ты... Бы-
вает нежен он и молчалив, как ты. Если ты любишь войну,
он тоже ее полюбит... Ты любишь войну?
Гектор. К чему этот вопрос?
Андромаха. Сознайся, порой ты ее любишь.
Гектор. Если можно любить то, что лишает вас надежды, сча-
стья, самых дорогих существ...
Андромаха. Ты не представляешь себе, как хорошо это сказа-
но... Да, порой ее любят...
Гектор. Да... Если тебя соблазняет вера в ту миссию, которую,
сражаясь, ты выполняешь по воле богов.
347

Андромаха. Axl Ты сам чувствуешь себя богом во время сра-
жения?
Гектор. Часто я чувствую себя меньше чем человеком. А ино-
гда просыпаешься утром и, удивленный, словно переродив-
шийся, оглядываешься вокруг. Тело, оружие словно иного
веса и сплава... Тебе кажется, теперь ты неуязвим. Испытыва-
ешь какую-то нежность, весь ею полон. Это особая нежность
сражений. Ты нежен потому, что беспощаден, в этом, должно
быть, и есть нежность богов. К врагу приближаешься медлен-
но, почти рассеянно, но нежно. Стараешься не раздавить ко-
зявку, и комара отгоняешь так, чтобы не убить. Никогда че-
ловек так не ценит своей жизни...
Андромаха. Потом появляется противник?..
Гектор. Да, потом появляется противник, страшный, брызжу-
щий пеной... Его жалеешь. За этим яростным оскалом рта,
за яростным взглядом видишь всю беспомощность и предан-
ность жалкого чинуши, несчастного мужа и зятя, чьего-то бед-
ного родственника, охотника до вина и маслин. И начинаешь
любить его. Любить его бородавку на щеке, его бельмо на
глазу... Но он упорствует... И тогда убиваешь еЛ.
Андромаха. И, подобно богу, склоняешься над его бедным те-
лом. Но мы не боги и не в силах вернуть ему жизнь.
Гектор. Даже не склоняешься. Времени нет. Другие ждут тебя.
Другие, с такой же пеной на губах и с таким же взором, пол-
ным ненависти. Такие же, которых ждут дома их семьи, мас-
лины, мир.
Андромаха.И их тоже убивают?
Гектор. Убивают. Такова война.
Андромаха. Всех? Убивают всех?
Г ек т о р. В этой войне мы убили всех. Так было решено. Потому
что этот народ действительно принадлежал к воинственной
расе, по вине этого народа войны велись и распространялись
по всей Азии. Из них один лишь спасся.
Андромаха. Через тысячу лет мир будет населен его потом-
ками. Босполезное спасение... Мой сын будет любить войну,
потому что ты ее любишь.
348

Гектор. Мне кажется, что я ее, скорее, ненавижу... Нет, я не
люблю ее больше.
Андромаха. Как можно перестать любить то, что обожал?
Расскажи. Это интересно.
Ге к т о р. Знаешь, как бывает, когда обнаружишь, что твой друг
лжец. Все, ^то он говорит, звучит ложью, даже если это прав-
да... Это, может быть, странно, но война олицетворяла для
меня добро, великодушие, презрение к подлости. Я думал,
что обязан ей и своим пылом, и своей любовью к жизни и к
тебе. И до этой последней войны я каждого врага любил...
Андромаха. Ты только что сказал: когда убиваешь, то любишь.
Гектор. И можешь себе представить, как все звуки войны сое-
динились в моих ушах в одну гамму благородства — ночной
галоп лошадей, бряцание сабель и котелков, когда полк гоп-
литов в полном снаряжении проходит мимо вашей палатки,
задевая ее; соколиный крик над настороженным войском.
И звучание войны было для меня таким четким, изумитель-
но ясным.
Андромаха. А на этот раз война прозвучала фальшиво?
Гектор. Но почему бы? Может быть, я старею? Или, может быть,
это просто профессиональная усталость, которая иногда ох-
ватывает даже столяра у верстака. В одно прекрасное утро
она охватила и меня, когда я, нагнувшись над противником,
моим сверстником, собирался прикончить его. Раньше все те,
над кем я заносил меч, чтобы убить, казались мне полной
моей противоположностью. Теперь я преклоняю свои колени
перед собственным отражением. Собираясь лишить жизни
другого, я как бы совершаю самоубийство. Я не знаю, как
поступает столяр в таких случаях: бросает оп свой рубанок
и свою политуру или продолжает... Я продолжал. Но с той
минуты для меня исчезло полное совершенства звучание вой-
ны. Удар копья, скользнувшего о мой щит, падение тел уби-
тых, а позже разрушение дворцов — все это стало поражать
меня фальшью. Война увидела, что я разгадал ее, и уже пе-
рестала стесняться... Крики умирающих звучали в моих
ушах фальшью... Вот к чему я пришел...
349

Андромаха. А для других война продолжала звучать как пре-
жде?
Гектор. Другие — как и я. Армия, которую я привел с собой,
ненавидит войну.
Андромаха. У этой армии плохой слух.
Гектор. Нет. Ты не можешь себе представить, *ак вдруг, час то-
му назад, при виде Трои все прозвучало для нее чисто и пра-
вильно. Не было воина, который не остановился бы, охвачен-
ный грустью. И это чувство было до того сильно, что мы дол-
го не осмеливались войти строем в ворота и отдельными
группами рассеялись у крепостных стен. Вот единственная
задача, достойная настоящей армии,—устроить мирную оса-
ду своему городу, широко открывшему для нее ворота.
Андромаха. И ты не понял, что это-то и было худшей ложью.
Война в самой Трое, Гектор. Она встретила вас у ворот. Тре-
вога, а не любовь меня, смятенную, влечет к тебе.
Гектор. О чем ты говоришь?
Андромаха. Разве ты не знаешь, что Парис похитил Елену?
Гектор. Мне только что сказали об этом... Ну и что же?
Андромаха. Что греки требуют ее возвращения? Что их гонец
прибывает сегодня? И что если ее не вернут,— будет война?
Гектор. А почему ее не вернуть? Я сам это сделаю.
Андромаха. Парис никогда не согласится.
Гектор. Парис моментально уступит мне. Кассандра его сейчас
приведет.
Андромаха. Он не может уступить. Его слава, как вы это на-
зываете, обязывает его не уступать... А может быть, как он
говорит, и его любовь.
Гектор. Посмотрим! Беги к Приаму, спроси у него, не может ли
он выслушать меня сейчас же. Сама успокойся. Все те тро-
янцы, которые уже воевали и которые могут еще воевать, не
хотят войны.
Апдромаха. Остается еще много других. (Уходит.)
Входит Кассандра.
Кассандра. Вот Парис.
350

СЦЕНА
ЧЕТВЕРТАЯ
Кассандра, Гектор, Парис.
Гектор. Прими мои поздравлепия, Парис. Ты не терял времени
в паше отсутствие.
Парис. Благодарю.
Гектор. Ну и что же? Что это за история с Еленой?
Парис. Елена очень милая особа. Не правда ли, Кассандра?
Кассандра. Довольно миленькая.
Парис. И только? Почему сегодня такая сдержанпость. Вчера ты
еще говорила, что находишь се очень красивой.
Касссандра. Да. Она очень красивая и в меру мила.
Парис. Разве она не похожа на маленькую милую газель?
Кассандра. Нет.
Парис. Ведь ты же сама говорила мне, что она похожа на га-
зель.
Кассандра. Я ошиблась. Я позже увидела газель.
Гектор. Вы мне надоели с вашими газелями. Она что? Так мало
похожа на женщину?
Парис. О!Конечно, это не тип наших женщин.
Кассандра. А каков тип наших женщин?
Парис. Твой, дорогая сестра. Тин женщин мало сдержанных.
Кассандра. А твоя гречанка сдержанпа в любви?
Парис. Послушай, что говорят наши девы!.. Ты прекрасно зна-
ешь, что я хочу сказать. С меня хватит этих азиаток. Их объ-
ятия липкие, как клей, их поцелуи режут без ножа, они все
готовы проглотить. По мере того как они раздеваются, ка-
жется, что они надевают па себя еще более нарядное платье,
свою наготу, еще более пеструю, чем их одежды. Так и ка-
жется, что они хотят оставить на нас отпечаток своих румян
и белил. Короче говоря, с ними прямо страшно... А Елена,
даже когда я держу ее в своих объятиях, так далека от меня.
Гектор. Очень интересно. И ты считаешь, Кассандра, что стоит
воевать для того, чтобы Парис любил издалека?
351

Кассандра. Издалека... Он любит близость женщин, умеющих
держаться на расстоянии.
Парис. Вся прелесть Елены в том, что, присутствуя, она кажется
отсутствующей.
Гектор. Как ты ее похитил? С ее согласия или против ее воли?
Парис. Послушай, Гектор! Ты знаешь женщин не хуже, чем я.
Они соглашаются только по принуждению. И тогда делают
это с энтузиазмом.
Гектор. Ты был верхом? И оставил под ее окнами кучу лошади-
ного навоза, следы соблазнителя?
Парис. Это что? Допрос?
Гектор. Да, допрос. Постарайся хоть раз ответить точно. Тыне
обесчестил супружеский дом или греческую землю?
Парис. Немного греческую воду. Она купалась...
Кассандра. Короче говоря, она родилась из пены морской. Хо-
лодность, подобно Венере, родилась из пены.
Гектор. Не покрыл ли ты стены дворца оскорбительными над-
писями или рисунками, как ты это обычно делаешь? Не пу-
стил ли ты первый в оборот то словечко, которое теперь все
там бросают в лицо обманутому мужу?
Парис. Нет. Менелай в это время стоял голый на берегу и был
эанят тем, что освобождал палец ноги от вцепившегося в не-
го краба. Он смотрел с таким видом на мою уплывающую
лодку, как будто ветер уносил его одежду.
Гектор. Он был разъярен.
Парис. На лице царя, в ногу которого впился краб, не могло
быть блаженства.
Гектор. А были свидетели?
Парис. Мои матросы.
Гектор. Прекрасно!
Парис. Почему «прекрасно»? Что ты хочешь этим сказать?
Гектор. Я говорю «прекрасно» потому, что ты ничего не совер-
шил непоправимого. В сущности говоря, так как она была
раздета, ни ее одежда, ни ее вещи не были осквернены.
Только ее тело было оскорблено. Но это не так важно. Я хо-
рошо знаю греков и могу уверить тебя, что они из истории
352

своей маленькой королевы, спустившейся к морю и через не-
сколько месяцев спокойно вернувшейся из его глубин с не-
винным видом, сочинят чудесное приключение, делающее им
честь.
Кассандра. Этот невинный вид мы обеспечим.
Парис. Не думаешь ли ты, что я отвезу Елену Менелаю?
Гектор. Ни мы, ни он не требуем от тебя так много... Греческий
гонец займется этим. Он пересадит ее обратно в море, как
пересаживают водяные растения в определенном месте. Ты
вручишь ее гонцу сегодня же вечером.
Парис. Я не знаю, отдаешь ли ты себе отчет в чудовищности то-
го, что предлагаешь. Неужели ты можешь предположить, что
мужчина, которому предстоит провести ночь с Еленой, спосо-
бен отказаться от этого?
Кассандра. У тебя впереди целый день с Еленой. Это более
по-гречески.
Гектор. Не упорствуй. Мы тебя хорошо знаем. Это не первая
разлука, на которую ты идешь.
Парис. Дорогой Гектор, это верно. До сих пор я с довольно лег-
ким сердцем принимал разлуку. В разрыве с женщиной, да-
же самой любимой, есть особая прелесть, которую я лучше,
чем кто-либо, умею ценить. Первая одинокая прогулка по
улицам города после прощальных объятий, милое личико
первой встречной швеи, еще равнодушное и свежее, после
обожаемой возлюбленной, оставленной с красным от слез но-
сом, звонкий смех прачки или торговки фруктами после про-
щальных слов, сказанных хриплым от отчаяния голосом,—
все это доставляет наслаждение, ради которого я могу по-
жертвовать многим. Ушло только одно существо, а мир сно-
ва заполнен людьми... Все женщины созданы для вас как бы
заново, все принадлежат вам, а ты свободен, полон достоин-
ства, и совесть твоя чиста. Ты прав, в любви есть вдохно-
венные минуты, это минуты разрыва... И поэтому я никогда
не расстанусь с Еленой, ибо, встретясь с ней, мне кажется, я
порвал со всеми другими женщинами и обрел вместо одной
свободы тысячу свобод и тысячу других достоинств.
12 Жан Жироду
353

Гектор. Ибо она тебя не' любит. Все, что ты говорил, доказывает
это.
Парис. Если хочешь. Но любой страсти я предпочту нелюбовь ко
мне Елены.
Гектор. Мне очень жаль. Но ты ее вернешь.
Парис. Ты здесь не властелин.
Гектор. Я старше тебя и буду властвовать.
Парис. Вот и командуй в будущем. А в настоящем я повинуюсь
нашему отцу.
Гектор. Я большего и не требую. Ты согласен подчиниться ре-
шению Приама?
Парис. Безусловно.
Гектор. Клянешься? Оба клянемся?
Кассандра. Будь осторожен, Гектор! Приам без ума от Елены.
Он, скорее, отдаст своих дочерей...
Гектор. Что ты там рассказываешь?
Парис. Раз Кассандра говорит о настоящем, а не о будущем,
значит, это правда.
Кассандра. ...и всех наших братьев, всех наших дядей, и весь
род наш!.. Все наши старики окружают Елену как почетная
свита. Посмотри. Сейчас время ее прогулки... Видишь на сте-
нах эти седобородые головы?.. Точно аисты уселись на валу.
Гектор. Прекрасное зрелище. Бороды белые, а лица красные!
Кассандра. Да... при виде Елены их того и гляди хватит удар.
Им следовало быть у Скамандрских ворот, через которые
входят наши победоносные войска. Но пет! Они собрались у
Сцейских, откуда выходит Елена.
Гектор. Вот смотрите! Они все сразу наклоняют свои головы,
как аисты клювы, когда мимо них пробегает крыса.
Кассандра. Мимо них проходит Елена.
Парис. Да?
Кассандра. Она на нижней террасе. Стоя она поправляет свою
сандалию, не забывая при этом как можно выще поднять
ногу.
Гектор. Невероятно! Все старики Трои собрались сюда, чтобы
смотреть на нее сверху.
354

Кассандра. О нет. Те, что похитрее, смотрят на нее снизу.
Голоса: «Да будет бессмертна красота!»
Гектор. Что они кричат?
Парис. Они кричат: «Да будет бессмертна красота!»
Кассандра. Я согласна с ними. Им только и кричать о бес-
смертии, ведь скоро подыхать.
Голоса: «Да здравствует Венера!»
Гектор. А теперь?
Кассандра. «Да здравствует Венера!..» Им следовало бы кри-
чать слова, где нет буквы «р», они ведь беззубые, а сами
только и кричат «Красота!», «Венера!» и воображают, что их
крики звучат мощно. На самом же деле они лишь старатель-
но шамкают.
Гектор. А при чем тут Венера?
Кассандра. Они вообразили, что Елену нам преподнесла Ве-
нера в награду Парису, присудившему ей с первого взгляда
яблоко...
Гектор. В тот день ты тоже сделал недурное дело.
Парис. Но ты же мой старший брат.
СЦЕНА
ПЯТАЯ
Те же и два старца.
Первый старец. Снизу мы разглядели ее лучше.
Второй старец. Мы ее отлично видели.
Первый старец. Но отсюда она нас лучше слышит. А ну, да-
вай! Раз, два, три!
Оба. Да здравствует Елена!
Второй старец. В нашем возрасте довольно утомительно бе-
гать вниз и вверх по этим ужасным лестницам, чтобы взгля-
нуть на нее.
12*
355

Первый старец. А хочешь, мы будем попеременно — один
день только кричать ей «ура», а другой день смотреть на
нее?
Второй старец. Ты с ума сошел. Разве можно прожить хотя
бы один день, не видя Елены! Вспомни только, что нам уда-
лось увидеть сегодня! Раз, два, три!
Оба. Да здравствует Елена!
Первый старец. А теперь вниз!..
Они убегают.
Кассандра. Видишь, Гектор. Спрашивается, как только могут
выдержать все это натруженные легкие?
Гектор. Наш отец не может быть таким...
Парис. Скажи, пожалуйста, Гектор, до разговора с отцом ты не
взглянешь на Елену?
Гектор. А мне нет дела до Елены... Но вот отец! Приветствую
тебя!
СЦЕНА
ШЕСТАЯ
Гекуба, Андромаха, Кассандра, Гектор, Па-
рис, Д емок о с, Маленькая Поликсена, Гео-
метр.
Приам. Ты что-то сказал?
Гектор. Я сказал, отец, что мы должны поспешить закрыть во-
рота войны, запереть их на засовы, на замки, чтобы ни одна
мушка не могла проникнуть через них.
Приам. А мне показалось, ты что-то сказал покороче.
Д е м о к о с. Он сказал, что ему нет дела до Елены.
Приам. Наклонись...
Гектор повинуется.
Ты ее видишь?
Гекуба. Конечно, он ее видит. Я спрашиваю, есть ли хоть один
356

человек, который не смог бы ее увидеть? Она шествует по
всему городу.
Д е м о к о с. Это шествие красоты.
Приам. Ты ее видишь?
Гектор. Да... И что?
Д е м о к о с. Приам спрашивает, что ты видишь!
Гектор. Я вижу молодую женщину, которая завязывает санда-
лию.
Кассандра. Она делает это не спеша.
Парис. Я увез ее голой, без всякой одежды. Это твои сандалии.
Они ей немного велики.
Кассандра. Маленьким женщинам все велико.
Гектор. Я вижу прелестные бедра.
Гекуба. Оп видит то, что вы все видите.
Приам. Мое бедное дитя!
Гектор. Что?
Демокос. Приам тебе сказал: «бедное дитя».
Приам. Не знал я, что троянская молодежь дошла до этого.
Гектор. До чего?
Приам. До невидения красоты.
Демокос. А поэтому и любви. Иначе говоря, вы дошли до реа-
лизма! Мы, поэты, называем это реализмом.
Гектор. А троянские старики понимают и красоту и любовь?
Гекуба. Это в порядке вещей. Любовь понимают совсем не те,
кто любит и кто красив.
Гектор. Любовь обычное явление. Я не намекаю на Елену, но
красоту встречаешь на каждом углу.
Приам. Гектор, не криви душой. Разве с тобой не случалось, что,
взглянув на женщину, ты вдруг почувствуешь, что она сов-
сем не такая, какой кажется, что она блестящее олицетво-
рение мысли и чувства.
Демокос. Так рубин олицетворяет кровь.
Гектор. Но не для тех, кто видел настоящую кровь. А я только
что насмотрелся.
Демокос. Это символ. Хотя ты и воин, может быть, ты слыхал
о символах. Встречал ли ты женщин, которые даже изда-
357

ли казались тебе олицетворением разума, гармонии, нежно-
сти?
Гектор. Да, я видел таких.
Демокос. И что ты делал тогда?
Гектор. Я приближался к ним... и все рассеивалось. А эта что
же олицетворяет?
Демокос. Тебе же твердят — красоту.
Гекуба. В таком случае верните ее скорее грекам, если хотите,
чтобы она олицетворяла эту красоту долго. Она блондинка.
Демокос. Невозможно говорить с этими женщинами!
Гекуба. Тогда и не говорите о женщинах. Во всяком случае, вы
и невежливы и не патриот. Каждый народ воплощает свой
символ в своей женщине, будь она курносая или губастая.
Только вы один ищете этот символ в другом.
Гектор. Отец, мои товарищи и я возвратились усталыми. Мы
восстановили на нашей земле мир на вечные времена, мы
хотим, чтобы наши жены любили нас без тревоги, хотим,
чтобы рождались дети.
Демокос. Мудрые принципы, но война никогда не мешала иметь
детей.
Гектор. Скажи, пожалуйста, почему мы нашли наш город изме-
нившимся от одного присутствия Елены? Скажи, что она
нам принесла, из-за чего стоило бы поссориться с греками?
Геометр. Все знают это. И я могу тебе это сказать.
Гекуба. Вот и Геометр!
Геометр. Да, вот и Геометр! И не думайте, что геометры не мо-
гут интересоваться женщинами! Они измеряют не только
земную поверхность, но и поверхность вашего тела. Я не
стану тебе рассказывать, как они страдают от того, что ваша
кожа чересчур толста или на вашей шее складки... Так вот,
до сего дня геометры не были довольны видом земель, окру-
жающих Трою. Линия, связывающая долину с холмами, ка-
залась им слишком мягкой, а линия, соединяющая холмы и
горы, сделана была точно из проволоки. Но с той поры, как
здесь Елена, пейзаж получил и свой смысл и свою опреде-
358

ленность. И что особенно важно для настоящих геометров,
для пространства и для объема существует отныне только
одна общая мера —Елена. Отныне покончено со всеми теми
инструментами, которые изобрели люди и которые только
измельчают мир. Больше не нужны ни метры, ни граммы, ни
мили. Существуют только шаги Елены, локоть Елены, сила
взгляда и голоса Елены. Ее поступью мы измеряем силу
ветра. Она наш барометр, наш анемометр! Вот что говорят
геометры!
Гекуба. Этот идиот плачет.
Приам. Мой дорогой сын, посмотри только на этих стариков, и
ты поймешь, что такое Елена. Она своего рода оправдание
для них. Она доказывает всем этим старцам, расположив-
шимся со своими белыми бородами на фронтоне крепостных
стен, тем, кто крал, кто торговал женщинами, чья жизнь не
удалась,— что в глубине души у каждого из них все время
присутствовало тайное преклонение перед красотой. Если
бы красота была рядом с ними всегда, как теперь Елена, они
не грабили бы своих друзей, не продавали бы своих дочерей,
не пропивали бы своего наследства. Елена их прощение, их
отмщение и их будущее.
Гектор. Будущее стариков меня не интересует.
Д е м о к о с. Гектор, я поэт и сужу как поэт. Допусти, что наш сло-
варь- не знает слова «красота». Предположи, что слово «на-
слаждение» не существует!
Гектор. Мы обойдемся без него. Я уже обхожусь без него. Я про-
изношу слово «наслаждение» только по принуждению.
Д е м о к о с. Да, конечно, ты обойдешься и без слова «сладостра-
стие»?
Гектор. Если это слово можно приобрести только ценой войны,
я обойдусь без него.
Д е м о к о с. Но ведь ценой войны ты нашел такое прекрасное сло-
во, как храбрость.
Гектор. За него было хорошо заплачено.
Гекуба. Слово трусость должно было быть приобретено точно
таким же путем.
359

Приам. Почему, сын мой, ты так упорно не хочешь нас понять?
Гектор. Я вас понимаю очень хорошо. При помощи всяких кви-
прокво вы, вынуждая нас как будто бы сражаться за красо-
ту, заставляете сражаться за женщину.
Приам. А ты что, не стал бы сражаться за одну женщину?
Гектор. Конечно, нет!
Гекуба. И был бы безусловно прав!
Кассандра. Если бы за одну! Но их ведь гораздо больше.
Д е м о к о с. Разве ты не сражался бы, чтобы вернуть себе Андро-
маху?
Гектор. Мы уже уговорились с Андромахой, каким тайным пу-
тем избежать плена и соединиться.
Д е м о к ос. Даже если нет никакой надежды?
Андромаха. Даже и в этом случае.
Гекуба. Хорошо, что ты сорвал с них маску, Гектор. Они хотят
сражаться из-за женщины. Это выражение любви бессиль-
ных.
Д е м о к о с. Ты считаешь, что это слишком дорогая цена?
Гекуба. Конечно.
Д е м о к о с. Позволь мне не согласиться с тобой. Я уважаю пол,
которому обязан своей матерью, я уважаю его даже в лице
самых недостойных его представительниц.
Гекуба. Мы это знаем. Ты уважал их изрядно...
Служанки, сбежавшиеся на шум спора, разражаются
смехом.
Приам. Гекуба! Дочери мои! Что означает этот бабий бунт?
Ведь на карту, из-за одной из вас поставлен целый город.
И разве это вас унижает?
Андромаха. Лишь одно может унизить женщину — несправед-
ливость.
Д е м о к ос. До чего же обидно убеждаться в том, что женщины
меньше всех понимают, что такое женщина.
Молодая служанка (проходя). О-ла-ла.
Гекуба. Они это энают превосходно. Я вам скажу, что такое
женщина.
360

Д е м о к о с. Не позволяй им говорить, Приам. Никогда не зна-
ешь, что они могут сказать.
Гекуба. Они могут сказать правду.
Приам. Стоит мне только подумать об одной из вас, мои доро-
гие, чтобы узнать, что такое женщина.
Д е м о к о с. Первое. Она — источник нашей силы. Ты хорошо зна-
ешь это, Гектор. Воин, который не носит с собой портрета
женщины, ничего не стоит.
Кассандра. Источник вашей гордости, да.
Гекуба. Ваших пороков.
Андромаха. Женщина —это несчастное воплощение непосто-
янства, несчастное олицетворение трусости, ненавидящая
все трудное, обожающая все пошлое и легкое.
Гектор. Дорогая Андромаха!
Гекуба. Все это очень просто. Я уже пятьдесят лет женщина—
и до сих пор сама не знаю по-настоящему, какая я.
Д е м о к о с. Второе. Хочет этого женщина или нет, она единст-
венная награда за храбрость. Спросите любого солдата. Убить
человека — это значит заслужить женщину.
Андромаха. Женщина любит трусов, распутников. Если бы
Гектор был трусом или распутником, я бы его любила так
же, может быть, даже больше.
Приам. Опомнись, Андромаха. Ты можешь доказать обратное
тому, что хочешь.
Маленькая Поликсена. Она лакомка. Она обманывает.
Демокос. А о том, что они в жизни человека представляют вер-
ность, чистоту,— об этом мы не будем говорить?
Служанка. О-ла-ла!
Демокос. Что ты там говоришь?
Служанка. Я говорю: о-ла-ла! Я говорю то, что думаю.
Маленькая Поликсена. Она ломает свои игрушки. Она
опускает головы своих кукол в кипящую воду.
Гекуба. По мере того как мы, женщины, стареем, мы убеждаем-
ся в том, что мужчины лицемеры, хвастуны, скоты. По мере
того как стареют мужчины, они приписывают нам все совер-
шенства. И любая судомойка, которую вы где-то прижали в
361

углу, превращается в ваших воспоминаниях в создание люб-
ви.
Приам. Ты изменяла мне?
Гекуба. С одним тобой, но сотню раз.
Демокос. А разве Андромаха изменяла Гектору?
Гекуба. Оставь Андромаху в покое. Бабьи дела не для нее.
Андромаха. Если бы Гектор не был моим мужем, я с ним са-
мим обманула бы его. Если бы он был бедным хромоногим
рыбаком,— я бы прибежала к нему в его хижину, легла бы
на ложе из раковин и водорослей и родила бы ему незакон-
ного сына.
Маленькая Поликсена. Она по ночам лежит с закрытыми
глазами и не спит.
Гекуба (Поликсене). Не смей болтать! Ты... Возмутительно!
Я запрещаю тебе.
Служанка. Нет ничего хуже мужчины. Но вот этот!
Демокос. Тем хуже, если женщина нас обманывает. Тем хуже
для нее, если она сама презирает и свое достоинство и самое
себя. Если она сама неспособна сохранить ту идеальную фор-
му, которая поддерживает ее и устраняет морщины с ее ду-
ши,— мы должны это сделать.
Служанка. Вот это да!
Парис. Женщины забывают только об одном, что они не рев-
нивы.
Приам. Дорогие дочери, ваше возмущение только доказывает,
что мы правы. Разве существует большее великодушие, чем
то, которое проявляете вы, когда яростно защищаете мир.
А что он вам даст? Мужей хилых, бездельников, трусов, в то
время как война сделает вам из них настоящих мужчин!..
Демокос. Героев...
Гекуба. Мы знаем наперед все эти слова. Во время войны муж-
чину зовут героем. Война не делает его храбрее, но все
равно он считается героем, пусть хоть и убегающим с по>
ля боя.
Андромаха. Отец мой, умоляю вас. Если в вас хоть немножко
теплится чувство дружбы к женщине, выслушайте то, что
362

скажу вам я от лица всех женщин. Оставьте нам наших му-
жей такими, какие они есть. Пусть они сохранят свою жажду
деятельности и свою храбрость. Боги окружили их стольки-
ми одушевленными и неодушевленными предметами, увлека-
тельными для них! Пусть это будет гроза или самое обыкно-
венное животное! И покуда на земле существуют волки, сло-
ны, леопарды — мужчина всегда будет иметь против себя
противника и соперника более подходящего, чем человек.
Все эти огромные птицы, которые летают вокруг нас, зайцы,
которых мы, женщины, часто не можем отличить от верес-
ка,— все это мишени, привлекающие внимание стрелка го-
раздо лучше, чем сердце противника, защищенного латами.
Каждый раз, когда я видела, что убивают оленя или орла, я
испытывала к нему чувство глубокой благодарности. Я знала,
что он умирал sa Гектора. Почему же вы хотите, чтобы я со-
хранила Гектора ценой жизни других людей?
Приам. Я этого не хочу, дорогая моя. Но знаете ли вы, почему
вы, все женщины, такие прекрасные и такие доблестные? По-
тому что ваши мужья, отцы, предки были воинами. Будь они
ленивы в ратном деле, не знай они, что тусклое и глупое за-
нятие, называемое жизнью, иногда озаряется и приобретает
смысл благодаря презрению, которое люди к ней испытыва-
ют, то, уверяю вас, вы сами чувствовали бы себя трусливы-
ми и, чтобы избавиться от этого, потребовали бы войны.
К бессмертию один лишь путь в этом мире — забыть, что ты
смертен.
Андромаха. О, конечно, отец,—и вы это хорошо знаете! На
войне погибают храбрые! Не быть убитым — это дело случая
или большой ловкости. Нужно хотя бы раз склонить голову
или преклонить колени перед опасностью. Воины, которые
торжественно проходят под триумфальной аркой,—это те,
кто бежал от смерти. Как может страна приумножить и честь
и силу, теряя и то и другое?
Приам. Дочь моя, первая трусость — это первая морщина на че-
ле народа.
Андромаха, А в чем заключается самая худшая трусость?
863

Показаться трусом в глазах других и обеспечить мир? Или
же быть трусом перед самим собой и вызвать войну?
Демокос. Трус тот, кто смерть за родину не предпочтет другой
смерти.
Гекуба. Я ожидала эту поэзию. Она не пропустит случая...
Андромаха. Всегда умирают за родину! Если живешь достой-
ным ее, деятельным, мудрым,— таким же и умираешь! Уби-
тые не могут спокойно лежать в земле, Приам. Они не раст-
воряются в ней для отдыха и для вечного покоя. Они не ста-
новятся ни землей, ни прахом. Когда в земле находишь че-
ловеческий скелет, рядом с ним всегда лежит меч. Эта кость
земли, бесплодная кость. Это воин.
Гекуба. Пусть уж тогда старики будут воинами. Всякая стра-
на — это страна юности. Она умирает, если умирает юность.
Демокос. Вы надоели мне с вашей юностью. Через тридцать
лет и она станет старостью.
Кассандра. Заблуждение.
Гекуба. Заблуждение! Когда зрелый муж достигает сорокалет-
него возраста, его подменяют стариком. Сам он исчезает. Ме-
жду этим человеком и стариком остется лишь видимость
сходства. Один не продолжает другого.
Демокос. Слава обо мне будет жить, Гекуба.
Гекуба. Это правда... И ревматизм...
Новый взрыв смеха служанок.
Гектор. И ты, Парис, слушаешь все это, не говоря ни слова. Те-
бе не приходит на ум пожертвовать своим любовным при-
ключением во имя спасения нас от многих лет распрей и
убийств?
Парис. Что ты хочешь, чтобы я тебе сказал? Случай со мной
носит международный характер.
Гектор. Ты действительно любишь Елену, Парис?
Кассандра. Они —символ любви. Им даже не нужно любить
ДРУГ друга.
Парис. Я обожаю Елену.
Кассандра (на краю террасы). А вот и Елена.
364

Гектор. Если мне удастся посадить ее на корабль, ты согласи-
шься?
Парис. Да, соглашусь.
Гектор. Отец, если Елена согласится вернуться в Грецию, бу-
дете вы ее удерживать силой?
Приам. Зачем говорить о невозможном?
Гекуба. Почему о невозможном? Если женщины являются хоть
четвертью того, что вы думаете о них, она уедет.
Парис. Отец, теперь я вас прошу об этом. Вы видите и слышите
их. Вся эта царская фамилия, как только речь заходит о
Елене, тотчас же становится сбродом тещ, невесток, свек-
ров, достойных сливок буржуазии. И в такой многочислен-
ной семье нет роли более унизительной, чем роль сына-со-
блазнителя. С меня хватит их намеков. Я принимаю вызов
Гектора.
Д е м о к о с. Елена принадлежит не тебе одному, Парис. Она — до-
стояние города. Достояние страны.
Геометр. Она часть нашего пейзажа... ,
Гекуба. Замолчи, геометр.
Кассандра. А вот и она, Елена!
Гектор. Отец, прошу вас... Оставьте мне эту последнюю надеж-
ду. Слышите? Нас зовут на парад... Оставьте нас, я потом
присоединюсь к вам.
Приам. И ты действительно согласен, Парис?
Парис. Клянусь вам.
Приам. Пусть так. Идемте, дети мои. Идем готовить ворота вой-
ны.
Кассандра. Несчастные ворота! Чтобы закрыть их, смазки
требуется больше, чем для того, чтобы открыть.
Приам и его свита удаляются.
Остается Демокос.
Гектор. А чего ты ждешь здесь?
Демокос. Вдохновения.
Гектор. Чего?
Демокос. Каждый раз, когда появляется Елена, меня охваты-
365

вает вдохновение. Я брежу, схожу с ума, импровизирую. Не-
бо! Вот она! (Декламирует.)
Нет прекрасней спартанской царицы Елены,
С белоснежною кожей; рожденной из пены;
- Да хранят нашу родину добрые боги,
Но к царю Менелаю больше нет ей дороги.
Гектор. Твои стихи, особенно их конец, как удары молота по че-
репу.
Д е м о к о с. Это я сам придумал. А сейчас ты услышишь еще бо-
лее поразительные. Слушай.
Без страха ты приблизь Гектора,
Скамандры слава он, опора!
Права — Елена, он — виновен...
Ведь ты — красотка, он лишь воин.
Гектор. Уходи!
Д е м о к о с. Что ты смотришь на меня так? У тебя вид, будто ты
ненавидишь поэзию так же, как войну.
Ге к т о р. Да ведь это же две родные сестры.
Д е м око с уходит.
Кассандра (возвещает). Елена!
СЦЕНА
СЕДЬМАЯ
Елена, Парис, Гектор.
Парис. Елена, дорогая, вот Гектор. У него есть планы насчет
тебя, планы очень простые. Он хочет вернуть тебя греками
доказать тебе, что ты меня не любишь... Скажи мне, прежде
чем вы останетесь вдвоем, что ты любишь меня... Скажи
мне так, как ты думаешь.
Елена. Я обожаю тебя, дорогой.
366

Парис. Скажи мне, что волна, которая унесла тебя из Греции,
была прекрасна.
Елена. Прекрасная! Чудесная волна!.. Но где ты видел волну?
Море было так спокойно...
Парис. Скажи мне, что ты ненавидишь Менелая.
Елена. Менелая? Я ненавижу его.
Парис. Ты еще не все сказала... «Я никогда не вернусь в Гре-
цию». Повтори.
Елена. Ты никогда не вернешься в Грецию.
Парис. Нет, речь идет о тебе...
Елена. Ну конечно, какая я глупая... Я никогда не вернусь в
Грецию.
Парис. Вот видишь, она сама это сказала... Теперь твоя оче-
редь... (Уходит.)
СЦЕНА
ВОСЬМАЯ
Елена, Гектор.
Гектор. Хороша ли Греция?..
Елена. Парис нашел ее прекрасной.
Гектор. Я вас спрашиваю, хороша ли Греция без Елены?
Елена. Благодарю вас sa Елену.
Ге к т о р. Раз мы заговорили о Греции, какова же она?
Елена. Там много королей и козочек, разбросанных по мрамору.
Гектор. Если короли позолоченные, а козочки ангорские,— это
выглядит неплохо при восходе солнца.
Елена. Я встаю поздно.
Гектор. А богов тоже достаточно? Парис говорит, что небо ки-
шит ими и что с него повсюду свешиваются ноги богинь.
Елена. Парис всегда ходит со вздернутым носом. Он, может
быть, и видел их.
Гектор. А вы нет?
867

Елена. Я — бездарна. Я никогда не видела ни одной рыбки в мо«
ре. Когда вернусь, я рассмотрю их.
Гектор. Вы только что сказали Парису, что никогда не верне-
тесь.
Елена. Он просил меня сказать это. Я обожаю повиноваться Па-
рису.
Гектор. Вижу. Как и Менелаю. Вы его не ненавидите?
Елена. А почему мне его ненавидеть?
Гектор. Для ненависти существует одна причина. Вы слишком
много были вместе.
Елена. С Менелаем? О нет! Я по-настоящему никогда и не виде-
ла его. Наоборот.
Гектор. Но он же ваш муж?
Елена. Отдельные вещи и люди имеют для меня окраску: их я
хорошо вижу. В них я верю. Но Мене лая я никогда не могла
хорошо разглядеть.
Гектор. Но он, вероятно, подходил к вам близко.
Елена. Да, я даже могла прикасаться к нему. И все же я не мо-
гу сказать, что видела его.
Гектор. А говорят, что он всегда был с вами, никогда не поки-
дал вас.
Елена. Очевидно. Я часто проходила мимо него, не зная, что это
он.
Гектор. А Париса вы хорошо видели?
Елена. Да, он четко вырисовывается на фоне неба, земли, он
всегда был передо мной, словно высеченная из мрамора
скульптура.
Гектор. И вы его продолжаете видеть таким? Посмотрите на
него, вон туда, он стоит, прислонившись к стене.
Елена. Вы уверены, что это он?
Гектор. Он ждет вас.
Елена. Скажите пожалуйста! Сейчас я его не так ясно вижу.
Гектор. А стену, однако, только что побелили. Вот, смотрите, он
стоит в профиль!
Елена. Любопытная вещь! Те, кто ждет вас, не так заметны, как
те, кого вы ждете.
368

Гектор. Вы уверены, что Парис любит вас?
Елена. Я не очень люблю проникать в чувства других людей.
Это очень стесняет, как в игре, когда видишь карты против-
ника. Тогда наверное проиграешь.
Гектор. А вы, вы его любите?
Елена. Еще меньше я люблю углубляться в свои собственные
чувства.
Гектор. Хорошо! Вот вы только что любили Париса, он засыпал
в ваших объятиях, вы еще чувствуете его объятия, вы вся
еще полны Парисом,—о чем вы думаете в эту минуту?
Елена. Моя роль окончена. Пусть мир думает за меня. Он это
сделает лучше, чем я.
Гектор. Но наслаждение вас привязывает к кому-нибудь или
только к самой себе?
Елена. Мне ведомо лишь наслаждение, которое испытывают дру-
гие... Оно отдаляет меня от них.
Гектор. А много было этих других, до Париса?
Елена. Были.
Гектор. И будут еще другие после него, не правда ли? Лишь бы
они отчетливо выделялись на фоне горизонта, стены или
простыни. Я так и думал. Вы не любите Париса, Елена! Вы
любите мужчин!
Елена. Да, они мне не противны. Приятно потереться о муж-
чину, как об огромный кусок мыла. От этого становишься
чище.
Гектор. Кассандра! Кассандра!
СЦЕНА
ДЕВЯТАЯ
Елена, Кассандра, Гектор.
Кассандра. В чем дело?
Гектор. Ты меня смешишь. Гадалки вечно задают вопросы.
Кассандра. Зачем ты меня звал?
369

Гектор. Елена сегодня вечером уезжает с греческим гонцом.
Елена. Я? Что вы сочиняете?
Гектор. Разве вы мне Только что не сказали, что не очень лю-
бите Париса?
Елена. Вы по-своему истолковываете мои слова. Впрочем, если
вы настаиваете.
Гектор. Я только цитирую слова их автора. Что для вас муж-
чины вроде мыла...
Елена. Да. Или вроде пемзы, если вам это больше нравится.
Ну и что же?
Гектор. Значит, вы колеблетесь в выборе между возвращением
в Грецию, которое вам отнюдь не неприятно, и такой страш-
ной катастрофой, как война?
Елена. Вы меня совсем не понимаете, Гектор. Я не колеблюсь
в своем выборе. Было бы слишком легко сказать: «Я сделаю
то или сделаю это»,— и чтобы сказанное свершилось. Вы об-
наружили, что я слаба, и пришли в восторг. Мужчина, об-
наруживший слабость женщины, подобен охотнику, нашед-
шему в жаркий полдень источник свежей воды. Он утоляет
свою жажду. Но не думайте, что убедили самую слабую из
всех женщин, вы убедили будущее. Руководить детьми —
это не значит определять их судьбу.
Гектор. Все эти греческие тонкости и мелочи до меня не до-
ходят.
Елена. Разве это тонкости и мелочи? Это —чудовища и пира-
миды.
Гектор. Вы согласны уехать? Да или нет?
Елена. Не торопите меня. Я выбираю события так же, как муж-
чин и вещи. Я останавливаюсь на тех, которые не являются
для меня тенями, и выбираю то, что ясно вижу.
Гектор. Я знаю,— вы сами сказали: тех, кого вы видите в ярких
красках. А вы не видите себя возвращающейся во дворец
Менелая?
Е л с п а. Нет... С трудом.
Гектор. Вашего мужа можно облачить в самые блестящие
одежды — в честь вашего возвращения.
370

Елена. Самый роскошный пурпуровый наряд не сделает его бо-
лее видным для меня.
Гектор. Вот твоя конкурентка, Кассандра. Она тоже читает
будущее.
Елена. Я не читаю будущее. Но в этом будущем я вижу одни
сцены в ярких красках, другие совсем тусклыми. До сих пор
сбывались сцены, которые я видела в ярких красках.
Гектор. Мы вернем вас грекам в яркий полдень, на ослепитель-
но сияющий песок, между темно-синим морем и стеной, окра-
шенной охрой. Мы облачимся в золотые латы и ярко-крас-
ные туники. Я буду на белом жеребце, Приам на черной ко-
быле, и между нами пройдут наши сестры в зеленых пеплу-
мах и передадут вас, обнаженную, греческому послу, сере-
бряный шлем которого с малиновым плюмажем я уже вижу.
Думаю, вы тоже все это видите ясно?
Елена. Нет, совсем не вижу. Все скрыто в темноте.
Гектор. Вы смеетесь надо мной. Не правда ли?
Елена. Я смеюсь?.. Почему? Вы хотите? Ну что же, отправим-
ся! Пойдем готовиться к передаче меня грекам.
Гектор. Вы понимаете, что оскорбляете человечество? Или вы
делаете это бессознательно?
Елена. Я оскорбляю? Кого?
Гектор. Разве вы не знаете, что ваш альбом лубочных картин —
это насмешка над миром? В то время как мы все тут борем-
ся, жертвуем собой, чтобы хоть один час в жизни был наш,
вы перелистываете давно нарисованные картинки. Чего вы
хотите? На какой из картин вашего альбома вы останав-
ливаете свой ослепленный взор? На той, конечно, где вы
стоите у стены, наблюдая за битвой? Вы видите эту
битву?
Елена. Да.
Гектор. И вы видите разрушенный и пылающий город? Не
так ли?
Елена. Да. Это окрашено в ярко-красный цвет.
Гектор. И Парис? Вы видите труп Париса, влекомый колес-
ницей?
871

Елена. Ах! Вы думаете, что это Парис? Да, да... Я вижу в пыли
что-то блестящее, точно утренняя заря. Это сияет бриллиант
на его руке... Да, да... Я не всегда хорошо различаю лица, но
драгоценности я хорошо вижу... Это его перстень.
Гектор. Превосходно... Я не осмеливаюсь спросить вас об Анд-
ромахе и о себе... о тех, кто образует семейный круг: Андро-
маха — Гектор... Вы видите этот круг? Не отрицайте. Какими
вы их видите? Счастливыми, стареющими, сияющими?
Едена. Я не пытаюсь их разглядеть.
Гектор. А Андромаху, плачущую над телом Гектора, вы тоже
видите? Этот круг сияет?
Елена. Вы знаете, я могу очень хорошо видеть, как все сияет,
сверкает, но ведь на самом деле ничего этого нет. Ошибаться
свойственно всем.
Гектор. Не объясняйте. Я все понимаю. А между рыдающей
матерью и распростертый телом отца вы видите сына?
Елена. Да... Он играет спутанными волосами отца... Он очаро-
вателен.
Гектор. И сцены эти в глубине ваших глаз? Их можно там раз-
глядеть?
Елена. Не знаю. Смотрите.
Гектор. Ничего... ничего, кроме пепла от пожарищ; изумруды
и золото, превращенные в пепел. Как чисты очи мира.
Ведь не слезами же омыты они... А ты бы плакала, Елена,
если бы тебя убивали?
Елена. Не знаю... Но я кричала бы... Я чувствую, что сейчас
начну кричать, если вы будете так говорить, Гектор... Я буду
кричать.
Гектор. Ты уедешь сегодня вечером в Грецию, или я убью тебя.
Елена. Конечно, я уеду. Я готова уехать. Только повторяю, что
не вижу корабля, который увез бы меня. Не вижу ни блеска
кованой фок-мачты, ни кольца в носу капитана, ни глазных
белков юнги.
Гектор. Пусть море станет серым, пусть померкнет солнце,
только отплывай. Нам нужен мир)
Елена. Я не вижу мира.
372

Гектор. Попроси Кассандру показать тебе мир. Она колдунья.
Она вызывает образы и духов.
Появляется Гонец.
Гонец. Гектор, Приам тебя требует. Жрецы протестуют против
того, чтобы закрывали ворота войны. Они говорят, что боги
сочтут это оскорблением.
Гектор. Удивительно, как боги во всех трудных случаях воз-
держиваются от того, чтобы самим говорить что-либо.
Гонец. Они сказали свое слово. Молния ударила в храм, и внут-
ренности жертвенных животных сказали, что Елену нельзя
отпускать.
Гектор. Я дорого бы дал, если бы это были внутренности самих
жрецов... Следую за тобой.
Гонец уходит.
Итак, вы согласны, Елена?
Елена. Да.
Гектор. Отныне вы будете говорить только то, что скажу я, и
будете делать то, что я прикажу?
Елена. Да.
Гектор. И перед Улиссом вы не станете противоречить мне?
Будете говорить по-моему?
Елена. Да.
Гектор. Слушай ее, Кассандра! Слушай, как это воплощение
отрицания говорит «да». Мне уступили все. Парис мне усту-
пил. Приам уступил. Елена уступает. А я все же чувствую,
что в каждой из этих кажущихся побед я проиграл. Думаешь,
что сражаешься с гигантами, побеждаешь их, а на самом
деле оказывается, что боролся с тем, чего нельзя победить,
вроде отблеска, играющего на оболочке глаза женщины.
Сколько бы ты ни говорила «да», ты полна упрямства, бро-
сающего мне вызов!
Елена. Возможно. Но я ничего не могу поделать. Это зависит
не от меня.
373

Гектор. Каким чудом зеркало мира попало в голову этой ту-
пицы?
Елена. Конечно, это очень прискорбно. Но каким способом мо-
жно преодолеть эту упрямую способность 8еркала отражать
действительность?
Гектор. Вот об этом я и думаю все время.
Елена. Даже если вы его разобьете, не исчезнет то, что отра-
жалось в нем.
Гектор. В этом весь вопрос.
Появляется Гонец.
Гонец. Гектор, поспеши. Берег бунтует. Появились греческие
корабли. Они подняли флаги не на носу, а на корме. Честь
нашего морского флота поставлена на карту. Приам боится,
чтобы греческий посол не был убит, когда сойдет на берег.
Гектор. Кассандра, я оставляю тебе Елену. Жди моих распо-
ряжений. (Уходит.)
СЦЕНА
ДЕСЯТАЯ
Елена, Кассандра.
Кассандра. Я не вижу ничего —ни ярких, ни тусклых кра-
сок. Но каждое приближающееся существо я воспринимаю
как тяжесть. Я вижу его судьбу по биению моих вен.
Елена. В тех красочных сценах, что я различаю, мне ясно вид-
ны подробности более яркие. Я о них не говорила Гектору.
Шея его сына горит ярким огнем в том месте, где бьется
артерия.
Кассандра. Я подобна слепцу, идущему ощупью. Вокруг меня
сверкяет правда, а я слепа. Люди хорошо видят, но они ви-
дят ложь. Я слепа, но я ощущаю истину.
Елена. Наше преимущество в том, что наши видения часто сме-
шиваются с нашими воспоминаниями, будущее о прошлым.
374

И от этого становишься менее восприимчивым... Это правда,
что вы колдунья и можете вызвать мир?
Кассандра. Мир? Очень легко. Он точно нищий притаился
у дверей... Вот он...
Появляется Мир.
Блена. Как он красив!
Мир. На помощь, Блена, на помощь!
Блена. Но как он бледен!
Мир. Я бледен? Как, бледен? А ты разве не видишь золото в моих
волосах?
Блена. А разве золото бывает серым? Вот еще новость!
Мир. Серое золото! Разве мое золото серое? (Исчеаает.)
Елена. Он исчез?
Кассандра. Я думаю, он пошел немного принарядиться.
Мир появляется в ярких одеждах.
M и р. А теперь?
Елена. Теперь я его почти не вижу.
M и р. А теперь, я спрашиваю?
Кассандра. Блена говорит, что она тебя почти совсем не
видит.
Мир. Но ведь ты меня видишь, раз ты разговариваешь со мной.
Кассандра. Это моя специальность — разговаривать с невидим-
ками.
Мир. Что тут происходит? Почему люди в городе и на берегу
испускают такие крики?
Кассандра. Мне кажется, честь этих людей задета, и в игру
вмешались их боги.
Мир. Их боги! Их честь!
Кассандра. Да... Ты болен!
Занавес

ДЕЙСТВИЕ
ВТОРОЕ
Дворцовый сад. На каждом углу спуск к морю. В центре ве-
личественный монумент — широко открытые ворота войны.
СЦЕНА
ПЕРВАЯ
Елена, юный Троил.
Елена. Эй, ты!.. Да, да, это тебя я зову!.. Подойди!..
Троил. Нет.
Елена. Как тебя зовут?
Троил. Троил.
Елена. Подойди сюда!
Троил. Нет.
Елена. Подойди сюда, Троил!..
Троил подходит.
А! Наконец! Ты должен слушаться, когда тебя зовут по име-
ни: ты же еще совсем щенок. Впрочем, это очень мило.
И впервые в жизни меня принудили при разговоре с мужчи-
ной кричать. Понимаешь, что это значит? Мужчины всегда
так льнут ко мне, что стоит лишь пошевельнуть губами.
Я кричу чайкам, когда они летают, оленям, когда они ска-
чут, кричу, чтобы услышать эхо, но никогда не кричу муж-
чине. Ты мне заплатишь за это... Что с тобой? Ты дрожишь?
Троил. Я не дрожу.
Елена. Ты дрожишь, Троил.
Троил. Да, я дрожу.
Елена. Почему ты всегда следуешь за мной? Когда я иду спи-
376

ноа к солнцу, стоит мне только остановиться, тень твоей
головы путается всегда у моих ног. Она их никогда не пере-
ступает, и правильно делает. Скажи мне, что ты хочешь...
Троил. Я ничего не хочу.
Елена. Троил, скажи, что ты хочешь!
Троил. Я все хочу, все!
Елена. Ты хочешь все. И луну с неба?
Троил. Больше, чем все.
Елена. Вот теперь ты говоришь как настоящий мужчина. Ты
что, хочешь поцеловать меня?
Троил. Нет!
Елена. Ты хочешь поцеловать меня, не правда ли, мой малень-
кий Троил?
Троил. Сейчас же после этого я убил бы себя!
Елена. Подойди ближе... Сколько тебе лет?
Троил. Пятнадцать... Увы!..
Елена. Браво за это «увы»! А ты уже целовался с девушками?
Троил. Я их ненавижу.
Елена. А ты целовался?
Троил. Их все целуют. Я отдал бы мою жизнь, только чтобы
не целовать ни одну из них.
Елена. О, у тебя, наверное, много девушек. Почему ты мне не
скажешь откровенно: Елена, я хочу вас поцеловать! Я не
вижу ничего плохого в этом. Поцелуй меня.
Троил. Никогда.
Елена. К концу дня, когда я взойду на крепостную стену, что-
бы посмотреть на заход солнца, ты тихо подойдешь ко мне,
возьмешь в руки мою голову, повернешь ее к себе,— лицо
мое сразу потемнеет, и тебе оно будет не так хорошо вид-
но,— ты поцелуешь меня, я буду очень довольна... Ну, мой
маленький Троил, повторяю тебе, поцелуй меня!.. Поцелуй
меня!
Троил. Никогда.
Елена. Понимаю, ты бы возненавидел меня, если бы поцеловал.
Троил. О! Как счастливы те, кто умеет сказать, что хочет.
Елена. Ты сказал это довольно складно.
377

СЦЕНА
ВТОРАЯ
Елена, Парис, юный Троил.
Парис. Будь осторожна, Елена. Троил опасная личность.
Елена. Наоборот. Он хочет меня поцеловать.
Парис. Троил, знай, если ты хоть раз поцелуешь Елену, я тебя
убью.
Елена. О! Ему это совершенно безразлично. И он готов умереть
даже несколько раз.
Парис. Но что с ним?.. Он, кажется, решился... Готов броситься
на тебя?.. Он очень мил! Поцелуй Елену, Троил. Я разрешаю
тебе.
Елена. Если ты его уговоришь, значит, ты еще хитрее меня.
Троил, который готов был броситься на Елену, тут же от-
ступает.
Парис. Послушай, Троил! Вот наши достопочтенные старцы,
в полном составе явились, чтобы закрыть ворота войны. По-
целуй Елену на их глазах. Ты станешь знаменитым. Ты
ведь хочешь прославиться?
Троил. Нет. Хочу быть безвестным.
Парис. Не хочешь стать знаменитым? Не хочешь быть богатым,
могущественным?..
Троил. Нет. Хочу остаться бедным, невзрачным.
Парис. Дай мне кончить... чтобы обладать всеми женщинами.
Троил. Не хочу ни одной женщины, ни одной.
Парис. Вот наши сенаторы! Выбирай: либо ты поцелуешь Елену
у них на глазах, либо я попелую Елену на глазах у тебя.
Ты предпочитаешь, чтобы поцеловал я? Прекрасно... Смот-
ри!.. О! Твой поцелуй, Елена, несказанно сладок!
Елена. Это поцелуй, предназначенный для Троила.
Парис. Ты не знаешь, что ты теряешь, дитя мое! О! Ты уходишь?
Покойной ночи!
878

Елена. Мы еще будем целоваться, Троил. Обещаю тебе.
Троил уходит.
Троил!
Парис (несколько раздраоюенно). Ты очень громко кричишь,
Елена!
Входит Демокос.
СЦЕНА
ТРЕТЬЯ
Елена, Демокос, Парис.
Демокос. Елена, одну минуту!... Посмотри прямо на меня! Ви-
дишь, у меня в руке чудесная птица. Я ее сейчас выпущу...
Вот, видишь? Да, да, это она... Поправь прическу и улыбнись
своей прекрасной улыбкой.
Парис. Не понимаю, почему птица должна улететь скорее, если
Елена взобьет волосы и улыбнется своей прелестной улыб-
кой.
Елена. Во всяком случае, это не повредит мне.
Демокос. Не двигайся... Раз! Два! Три! Вот так... Дело сделано...
Можешь уйти...
Елена. А птица где?
Демокос. Это птица, которая умеет быть невидимой.
Елена. В следующий раз потребуй у нее рецепт... (Уходит.)
Парис. Что это за фарс?
Демокос. Я пишу песнь о Елене, о ее лице. Мне необходимо
было найти его выражение, запечатлеть в моей памяти ее
улыбку, ее локоны... Теперь все это я получил.

СЦЕНА
ЧЕТВЕРТАЯ
Д емок о с, Парис, Гекуба, Маленькая П о лик-
с е н а, Л б не о с, Геометр, несколько старцев.
Гекуба. В конце концов вы закроете эти ворота?
Д е м о к о с. Конечно, нет. Да нам все равно придется открыть их
сегодня же вечером.
Гекуба. Гектор так хочет. Он убедит в этом и Приама.
Д емок о с. Ну, это мы еще посмотрим. Впрочем, я готовлю Гек-
тору один сюрприз.
Маленькая Поликсена. А куда ведут эти ворота, мама?
А б н е о с. На войну, мое дитя. Когда они открыты — значит, идет
война.
Д е м о к о с. Друзья мои...
Гекуба. Идет война или нет, но ваш символ глуп. За этими во-
ротами, всегда открытыми, нет никакого присмотра. Все со-
баки останавливаются у них.
Геометр. Речь идет не о чистоте у ворот, а о войне и богах.
Гекуба. Я именно об этом и говорю. Боги не умеют закрывать
дверей.
Маленькая Поликсена. А я их крепко запираю. Не прав-
да ли, мама?
Парис (целуя пальцы маленькой Поликсены). Ты это делаешь
своими пальчиками и можешь их прищемить, дорогая де-
вочка.
Д е м о к о с. Могу я наконец добиться, чтобы хоть немного помол-
чали, Парис?.. Абнеос, и ты, Геометр, и все вы, мои друзья,
я созвал вас сюда в такой ранний час для того, чтобы дер-
жать с вами наш первый совет. И хорошим предзнаменова-
нием является то, что этот первый военный совет состоит
не из генералов, а людей мысли. Ибо для войны недостаточ-
но выковать оружие солдатам. Необходимо еще довести до
предела их энтузиазм. Напоив солдат вином, опьянив их фи-
зически, полководцы не смогут добиться победы над грека-
380

ми, необходимо еще моральное опьянение, а это можем сде-
лать мы, поэты. Если уж наш возраст удаляет нас с поля
битвы, поможем по крайней мере сделать ее беспощадной.
Я вижу, Абнеос, у тебя по этому поводу есть свои соображе-
ния. Предоставляю тебе слово.
Абнеос. Да. Нам нужна песня войны.
Демокос. Совершенно справедливо. Война требует военной
песни.
Парис. До сих пор мы обходились без нее.
Гекуба. Война сама достаточно громко поет.
Абнеос. Мы обходились без военной песни, потому что до сих
пор воевали только с варварами. Это была просто охота. До-
статочно было охотничьего рога. С греками мы вступаем в
другую область войны, более возвышенную.
Демокос. У нас же есть национальная песня.
Абнеос. Да, но это песня мира.
Парис. Песню мира достаточно спеть жестикулируя и гримас-
ничая, чтобы она стала песней войны... Каковы слова нашей
песни?
Абнеос. Ты их хорошо знаешь... Это слова безобидные... «Мы
собираем жатву, выжимая виноградный сок!..»
Демокос. Это, скорее всего, песня войны против злаков. Вы
не испугаете Спарту, угрожая оставить ей только гречиху.
Парис. Спой эту песню с копьем в руке и с мертвецом у твоих
ног и посмотришь, какой будет эффект!
Гекуба. Есть одно слово — «кровь», и оно определяет все.
Парис. Слово «жатва» тоже не плохое. Война любит жатву.
Абнеос. Зачем спорить. Ведь Демокос за два часа сочинит нам
совсем новую песню.
Демокос. Ну, два часа — слишком короткий срок.
Гекуба. Не бойся! Это больше, чем тебе нужно. После песни
вы получите еще гимн, а после гимна кантату. Как только
война объявлена, сдержать вдохновение поэтов невозможно.
Рифма, пожалуй, лучший барабанщик.
Демокос. И наиболее нужный, Гекуба. Ты не могла сказать
лучше. Я знаю, что такое война. Пока она еще не объявлена,
381

пока еще ее ворота закрыты, каждый волен ее оскорблять
и поносить. Она презирает оскорбления мирного времени. Но
как только она наступает,— ее гордость нельзя задевать.
Заслужить ее милость можно, только восхваляя ее. Вот то-
гда-то и наступает миссия тех, кто умеет говорить и писать,
воспевать войну, льстить ей на каждом шагу, иначе можно
сойти с ума. Посмотрите на офицеров. Быть храбрыми перед
врагом, трусами перед лицом войны — таков девиз настоя-
щих полководцев.
Парис. А ты что-нибудь придумал уже для своей песни?
Демокос. Мне пришла в голову замечательная мысль, и ты
поймешь ее лучше других. Войне уже надоело выслушивать
сравнения с волосами Медузы, устами Горгоны. У меня но-
вая идея —- сравнить лицо войны с лицом Елены. Она будет
в восторге от подобного сходства.
Маленькая Поликсена. На кого похожа война, мама?
Гекуба. На тетю Елену.
Маленькая Поликсена. Значит, она очень красивая!
Демокос. Итак, дискуссия закрыта. Мы договорились насчет
песни о войне. Почему ты так волнуешься, Геометр?
Геометр. Потому, что есть вещи гораздо более срочные, чем
песня о войне. Да, гораздо более срочные.
Демокос. Ты хочешь сказать, что надо приготовить медали,
ложные известия?
Геометр. Нет, я имел в виду эпитеты.
Гекуба. Эпитеты?
Г е о м е т р; Прежде чем пустить в ход свои копья, греческие вои-
ны пускают в ход эпитеты... «Брат жабы!» — кричат они.
«Сын вола!» Они оскорбляют противников. И они правы. Они
знают, что тело становится более уязвимо, когда задето са-
молюбие. Воины, даже наиболее хладнокровные, теряют тот-
час же свое хладнокровие, когда их всячески поносят. Нам,
троянцам, не хватает эпитетов.
Демокос. Геометр прав. Мы, пожалуй, единственные, кто не
оскорбляет своих противников, прежде чем убить их...
382

Парис. Ты, Геометр, считаешь недостаточным, когда враждую-
щие граждане осыпают друг друга бранью?
Геометр. Армии должны разделять ненависть мирных жителей.
А ты знаешь... В этом отношении на них нельзя положиться.
Когда их предоставляют самим себе, они только и делают,
что уважают друг друга. Их развернутый фронт становится
единственным фронтом истинного братства во всем мире.
И с поля боя, где царит взаимное уважение, ненависть ухо-
дит в школы, салоны, мелкие лавки. Бели наши солдаты не
сравняются с другими в состязании, где оружие — эпитеты,
они потеряют вкус к оскорблениям, клевете, а значит, неми-
нуемо потеряют интерес и к войне.
Д е м о к о с. Правильно! Сегодня же вечером мы организуем та-
ков состязание.
Парис. Думаю, они достаточно взрослые, чтобы подобрать нуж-
ные эпитеты.
Д е м о к о с. Какое заблуждение! Вот ты, например, считаешься
опытным в этом деле, а найдешь ли подходящие эпитеты?
Парис. Убежден в этом.
Д е м о к о с. Ты много о себе воображаешь. Ну-ка, стань против
Абнеоса и начинай.
Парис. Почему против Абнеоса?
Д е м о к о с. Пузатый и кривоногий,— он лучшая мишень для
эпитетов.
А б н е о с. Эй ты, старый тюфяк, начинай!
Парис. Нет, Абнеос меня не вдохновляет. Вот, если хочешь,
начну с тебя.
Демокос. С меня? Великолепно! Ты сейчас увидишь, что такое
импровизированный эпитет. Отсчитай десять шагов... Я го-
тов. Начинай.
Гекуба. Смотри на него пристально. Он тебя вдохновит.
Парис. Старый паразит! Стихоплет с грязными ногами!
Демокос. Одну секунду... Чтобы не ошибиться, ставь перед эпи-
тетом имя.
Парис. Ты прав... Демокос! Телка! Трухлятина!
Демокос. Грамматически это правильно, но очень наивно. Не-
383

ужели ты думаешь, что, назвав меня «трухлятиной», ты вы-
зовешь во мне ярость и желание убивать? «Трухлятина» —
малодейственный эпитет.
Гекуба. Он назвал тебя также телкой.
Демокос. Это немного лучше... Но ты видишь, Парис, как ты
путаешься. Подыщи что-нибудь, что может меня глубоко
задеть. Какие у меня, по-твоему, недостатки?
Парис. Ты трус, у тебя зловонное дыхание и нет никакого та-
ланта.
Демокос. Хочешь оплеуху?
Парис. Я все это сказал, чтобы угодить тебе.
Маленькая Поликсена. Мама, почему ругают дядю Демо-
коса?
Гекуба. Потому что он простофиля, дорогая дочка.
Демокос. Что вы сказали, Гекуба?
Гекуба. Я говорю, что ты кенар, Демокос. Ты кенар, если бы
кенари обладали глупостью, претенциозностью, уродством и
зловонием коршунов, то ты был бы настоящим кенаром.
Демокос. Вот видишь, Парис! Твоя мать находчивее тебя. Бери
пример. Если каждый день солдатам упражняться только
по часу в состязании эпитетами, то они, как Гекуба, завою-
ют первенство. Относительно же песни войны я еще не знаю,
но лучше ли будет поручить ей написать эту песню...
Гекуба. Как хочешь. Но я не скажу, что война похожа на
Елену.
Демокос. На кого же она похожа, по-твоему?
Гекуба. Это я скажу тебе, когда ворота будут закрыты.
СЦЕНА
ПЯТАЯ
Те ж е, П р иам, Гектор, Б у з up и с потом Анд р о-
маха, потом Елена.
В то время как закрывают ворота, Андромаха отводит в сто-
рону Маленькую Поликсену и шепчет ей какой-то секрет или
поручение.
334

Гектор. Они будут закрыты.
Демокос. Подожди, Гектор.
Гектор. Еще не все готово к церемонии?
Гекуба. Готово. Крюки на воротах уже смазаны оливковым
маслом.
Гектор. Так в чем же дело?
Приам. Напш друзья, Гектор, хотят сказать, что война тоже
готова. Подумай хорошенько. Они правы... Если ты закроешь
эти ворота, через минуту их придется, может быть, снова
открыть.
Гекуба. Даже одной минутой мира следует дорожить.
Гектор. Отец, ты должен все-таки знать, что такое мир для тех,
кто сражается многие месяцы. Это все равно что найти опо-
ру, когда утопаешь, когда тебя засасывает болото. Разреши
нам стать на маленький твердый клочок мирной земли, до-
тронуться до него хотя бы одним пальцем.
Приам. Гектор, подумай! Сейчас для города слово «мир» так
же вредно, как яд. Ты хочешь дать отдых меди и железу.
Словом «мир» ты отчеканишь мелкую монету воспоминаний,
привязанностей, надежд. Солдаты бросятся покупать хлеб
мира, пить вино мира, обнимать женщин мира, а через час
ты поставишь их лицом к лицу с войной.
Гектор. Войны не будет.
Со стороны ворот слышны крики.
Демокос. Не будет? А ты послушай!
Гектор. Закроем ворота войны. И встретим греков. И так раз-
говор будет не легким. Пусть хотя бы встреча будет мир-
ной.
Приам. Сын мой, сами-то мы уверены, что можем разрешить гре-
кам сойти на берег?
Гектор. Они сойдут на берег. Встреча с Улиссом наш последний
шанс на мир.
Демокос. Они не сойдут на берег. Наша честь поставлена на
карту. Мы станем посмешищем всего мира.
Гектор. И ты берешься уговорить сенат объявить войну?
13 Жан Жироду
385

Д е м о к о с. Я? Нет. Подойди, Бузирис. Твоя миссия начинается.
Гектор. Кто этот чужестранец?
Д е м о к о с. Этот чужестранец самый большой знаток междуна-
родного права. Наше счастье, что сегодня он проездом в
Трое! Ты не будешь утверждать, что это пристрастный свиде-
тель. Он человек нейтральный. Наш сепат станет на его точ-
ку зрения, а завтра она будет точкой зрения всех пародов.
Гектор. Каково же твое мнение, чужеземец?
Бузирис. Мое мнение, повелители, после детального ознаком-
ления с положением таково: греки по отношению к Трое ви-
новны в трех нарушениях международного права. Позволить
им сойти на берег — это значит лишить себя положения
оскорбленного, которое в случае конфликта привлечет к вам
симпатии всего мира.
Гектор. Объяснись.
Бузирис. Во-первых, опи подняли свой флаг на корме, а не
на носу. Военный корабль, повелители и дорогие коллеги,
поднимает флаг на корме только в одном-единственном слу-
чае — когда они отвечают на салют корабля, груженного во-
лами. Но когда это делается перед городом и его населени-
ем,— это самое настоящее оскорбление. Впрочем, у нас был
уже прецедент. Греки выбросили свой флаг на корме в про-
шлом году, когда входили в порт Орфеа. Ответ был достой-
ный. Орфеа объявила войну.
Гектор. И что произошло дальше?
Бузирис. Орфеа была побеждена. Больше не существует ни
Орфеи, ни орфейцев.
Гекуба. Великолепно!
Бузирис. Уничтожение нации ни в малейшей степени не ума-
ляет ее морального преимущества в международном плане.
Гектор. Продолжай.
Бузирис. Во-вторых, греческий флот, проникнув в ваши тер-
риториальные воды, построился лицом к неприятелю. На
последнем конгрессе был поднят вопрос о том, чтобы вписать
такое построение флота в параграф так называемых оборо-
нительно-наступательных действий. Я был счастлив, что мне
380

удалось добиться восстановления истинного определения это-
го построения как наступательно-оборонительного. Оно пре-
красно и является одной из форм замаскированного развер-
тывания морского фронта, который сам по себе является од-
ной из замаскированных форм блокады, что в свою очередь
является важным нарушением. Здесь мы имеем также пре-
цедент. Пять лет тому назад греческие корабли построи-
лись таким образом перед Магнезией. Магнезия тотчас же
объявила им войну.
Гектор. И что же? Она выиграла ее?
13 у з и р и с. Она проиграла ее. Кампя на камне не осталось от ее
стен. Но мой параграф остается в силе.
Гекуба. С чем тебя и поздравляю. А то мы уже испугались.
Гектор. Продолжай.
Б у з и р и с. Третье нарушение менее серьезное. Одна из греческих
трирем без разрешения предательски подошла к берегу. Ее
командир Аякс, самый грубый и самый скверный военачаль-
ник Греции, вошел в город, поднял скандал и, провоцируя
войну, заявил во всеуслышание, что убьет Париса. Но с меж-
дународной точки зрения это нарушение не имеет особого
значения. Оно не было сделано согласно положенной форме.
Д е м о к о с. Теперь ты в курсе всех дел, Гектор. Из нашего поло-
жения есть два выхода. Либо молча принять оскорбление,
либо ответить на него. Выбирай.
Гектор. Пошли кого-нибудь навстречу Аяксу и постарайся за-
влечь его сюда.
Парис. Я его буду ждать вдесь.
Гектор. Сделай одолжение и оставайся во дворце, пока я тебя
не позову. А ты, Бузирис, запомни, что наш город ни в коей
мере не считает, что греки его оскорбили.
Бузирис. Я не удивляюсь этому. Ваша гордость легендарна.
Вы похожи на гордых горностаев.
Гектор. А ты, Демокос, подбери мне немедленно такой тезис,
который позволил бы нашему сенату заявить, что со стороны
наших гостей никаких оскорблений не было, и нам, незапят-
нанным и чистым, позволил бы принять гостей.
13*
387

Д е м о к о с. Что это еще за шутки?
Бузирис. Но это противоречит фактам, Гектор.
Гектор. Мой дорогой Бузирис, мы все здесь знаем, что право
самая могущественная школа воображения. Ни один поэт
не толковал природу так вольно, как юрист толкует дейст-
вительность.
Бузирис. Сенат просил у меля совета. Я дал его.
Гектор. А я прошу тебя о толковании. Это еще более достойно
юриста.
Бузирис. Но это против моей совести.
Гектор. Твоя совесть видела гибель Орфеи, гибель Магнезии
и с таким же легким сердцем будет созерцать гибель Трои?
Гекуба. Еще бы. Ведь он из Сиракуз.
Гектор. Умоляю тебя, Бузирис. Дело идет о жизни и смерти
двух народов. Помоги нам.
Бузирис. Я могу вам оказать только одну помощь — сказать
истину.
Гектор. Правильно. Найди истину, которая нас спасет. Если
право не является оружием невинных, чему же оно слу-
жит?.. Помоги нам выковать для нас истину. К тому же имей
в виду, если ты не дашь нам ее, мы задержим тебя здесь до
конца зойны.
Бузирис. Что вы говорите?
Д е м о к о с. Ты злоупотребляешь своим. положением, Гектор.
Гекуба. Во время войны закон заключают в тюрьму. Неужели
Ф мы не можем посадить под замок законника.
Гектор. Подумай обо всем этом, Бузирис. Я никогда не отсту-
пал ни от моих угроз, ни от моих обещаний. Либо моя стра-
жа отведет тебя на долгие годы в тюрьму, либо сегодня же
вечером ты уедешь, осыпанный золотом. Итак, ты осведомлен
обо всем. Возьмись снова за изучение этого вопроса со всей
беспристрастностью.
Бузирис. Конечно, есть средство.
Гектор. Я в этом был уверен.
Бузирис. Например, о первом нарушении. Нельзя ли на неко-
торых морях, омывающих плодородные земли, толковать та-
388

кой ответ на салют корабля, груженного волами, как знак
уважения к земледельцам со стороны мореплавателей.
Гектор. Действительно, это вполне логично. Это в конце концов
салют моря суше.
Б у з и р и с. Тем более что корабль может быть нагруженным не
просто скотом, а настоящими быками. В этом случае знак
приветствия может быть принят даже за знак лести.
Гектор. Да, ты меня понял. Мы договоримся.
Б у з и р и с. Что касается построения кораблей лицом к врагу, то
совершенно естественно рассматривать это скорее как пре-
дупредительность, чем как провокацию. Ведь женщины, же-
лающие иметь ребенка, поворачиваются к вам лицом, а не
боком.
Гектор. Аргумент решающий.
Б у з и р и с. Тем более что греки ставят на носу своих кораблей
гигантские статуи нимф. И позволительно будет сказать, что
этот факт имеет для троянцев более глубокий смысл, чем
морская угроза, он, скорее, доказывает морскую дружбу.
Ведь нимфы, как символ плодородия, исключают всякую воз-
можность оскорбления. Женщина, которая идет вам навстре-
чу обнаженной, раскрыв объятия,— не угрожает, а делает
предложение... Во всяком случае, приглашение на пере-
говоры.
Гектор. Итак, наша честь спасена, Демокос. Пусть по городу
объявят толкование Буаириса. А ты, Минос, беги и передай
приказ начальнику порта, чтобы он немедленно пригласил
Улисса сойти на берег.
Демокос. С этими бывшими бойцами становится совершенно
невозможно спорить о вопросах чести. Они, право же, зло-
употребляют тем, что их нельзя назвать трусами.
Геометр. На всякий случай обратись, Гектор, с речью к мерт-
вецам. Это заставит тебя подумать...
Гектор. Никаких речей над мертвецами не будет.
Il р и а м. Церемония предусматривает их. Победоносный полко-
водец обязан отдать долг уважения погибшим, когда воро-
та войны закрываются.
389

Гектор. Речь к погибшим на войне — ото лицемерная защита
живых, это просьба об оправдании. Это специальность адво-
> ката. А я недостаточно уверен в своей невиновности.
Д е м о к о с. Командование не ответственно.
Гектор. Увы! Все люди ответственны. Даже боги! Впрочем,
я уже обращался с этой речью к почти мертвецам. Я произ-
нес ее в последнюю минуту, когда на поле сражения, при-
слонившись слегка плечом к оливковому дереву, они еще
могли кое-что видеть и слышать. Я могу вам повторить то,
что я им сказал. Тому, чей живот был распорот и закатыва-
лись глаза, я сказал: «Ну, старик, дело уж не так плохо».
Тому, у кого череп был раскроен надвое, я сказал: «Какой
ты урод с этим своим разбитым носом!» А своему малень-
кому оруженосцу, левая рука которого висела без движения
и весь он истекал кровью, я сказал: «Тебе повезло, что ты
поплатился только одной левой рукой». И я счастлив, что
дал каждому из них глотнуть последнюю каплю из фляги
жизни. Это все, о чем они просили, и они умерли с этой по-
следней каплей на устах... Больше не скажу ни слова. За-
кройте ворота!
Маленькая Поликсена. А маленький оруженосец тоже
умер?
Гектор. Да, моя кошечка. Он поднял правую руку. Кто-то, кого
я не видел, взял его за здоровую руку. И он умер.
Д е м о к о с. Наш полководец, кажется, путает слова, обращенные
к умирающим, с речью в честь умерших.
Приам. Не упорствуй, Гектор.
Гектор. Хорошо! Я буду говорить... (Становится у ворот.) О вы,
которые не слышат меня, которые не видят меня, внемлите
этим словам, взгляните на это шествие. Мы победители. Вам
это совершенно безразлично, не правда лж? Вы тоже побе-
дители. Но мы, мы победители живые. Вот тут-то и начинает-
ся разница. Вот тут-то я и испытываю чувство стыда. Я не
знаю, различают ли в толпе мертвецов победителей по кокар-
де. Живые, будь они победители или нет, имеют настоящую
кокарду, даже две кокарды. Это их глаза. У нас по два гла-
390

за, мои бедные друзья. Мы видим солнце. Мы делаем все, что
можно делать под солнцем. Мы едим, мы пьем... И в лунном
свете... мы любим наших жен... а может быть, и ваших,
Д е м о к о с. Теперь ты оскорбляешь мертвых...
Гектор. Правда, ты так думаешь?
Д е м о к о с. Либо мертвых, либо живых.
Гектор. Есть разница...
Приам. Кончай, Гектор... Греки выстраиваются...
Гектор. Я заканчиваю... О вы, которые не обоняете, ничего не
ощущаете, вдохните этот фимиам, коснитесь этих даров. Ибо
в конце концов с вами говорит искренний полководец, и
знайте, что не ко всем вам я испытываю одинаковое чувст-
во нежности, одинаковое уважение. Вы все мертвы, но и сре-
ди вас есть храбрые и трусливые, как и среди нас, живых.
И даже ради этой церемонии вы не заставите меня смешать
тех мертвецов, которыми я восхищаюсь, с теми, которыми
я не восхищаюсь. Но вот что я хочу вам сказать сегодня.
Война кажется мне самым смрадным и самым лицемерным
средством уравнивать людей, и я не приемлю смерть ни как
наказание для трусов, ни как награду живым. И кто бы вы
ни были, вы — несуществующие, забытые, люди без занятий,
без покоя, без бытия,— я понимаю, что, закрывая эти воро-
та, следовало бы, по существу, оправдать перед вами тех,
кто избежал смерти, кто пережил вас, и пусть ощутят они
как незаконную привилегию те два блага — теплоту и сия-
ние неба,— то, что вам никогда больше не придется ни ощу-
тить, ни увидеть.
Маленькая Поликсена. Мама, ворота закрываются!
Гекуба. Да, дорогая.
Маленькая Поликсена. Их толкают мертвые?
Гекуба. Они помогают немного.
Маленькая Поликсена. Они хорошо помогают, особенно
те, кто справа.
Гектор. Итак, свершилось. Ворота закрыты.
Стражник. Как несгораемый шкаф.
Гектор. Наступил мир, отец! Наступил мир!
391

Гекуба. Да, наступил мир.
Маленькая Поликсена. Чувствуешь себя гораздо лучше,
не правда ли, мама?
Гектор. Конечно, дорогая!
Маленькая Поликсена. Я чувствую себя гораздо лучше.
Гремит оркестр греков.
Гонец. Приам, их экипаж высадился на берег.
Д емок о с. Какая музыка! Какая ужасная музыка! Это самая
антитроянская музыка! Пойдем, примем их как подобает.
Гектор. Примите их по-царски, и чтобы они прибыли сюда без
всяких препятствий. Вы отвечаете за это!
Геометр. Во всяком случае, ответим им троянской музыкой.
Гектор, может быть, за отсутствием других средств выразить
наше возмущение создадим хотя бы музыкальный конфликт?
Толпа. Греки! Греки!
Гонец. Улисс на эстакаде, Приам! Куда его проводить?
Приам. Сюда. Предупреди всех во дворце... Ты тоже приходи,
Парис. Тебе нечего сейчас тут прогуливаться.
Гектор. Отец, пойдем подготовим нашу речь грекам.
Д е м о к о с. Подготовь ее немного лучше, чем свою речь для усоп-
ших. Ты встретишь больше возражений.
Приам и его сыновья уходят.
Ты тоже уходи, Гекуба! Но ты уходишь, не сказав нам, на
что похожа война.
Гекуба. Ты хочешь знать это?
Д е м о к о с. Если ты ее видела, скажи.
Гекуба. На зад обезьяны. Когда мартышка взбирается на дере-
во и показывает нам свой красный зад, весь в чешуе, бле-
стящий и окруженный грязными космами,— это и есть про-
образ войны, ее лицо.
Д е м о к о с. А если у нее еще лицо Елены, то это будет два обра-
за. (Уходит.)
Андромаха. А вот как раз и Елена. Поликсена, ты хорошо
помнишь, что ты должна ей сказать?
302

Маленькая Поликсена. Да...
Андромаха. Скажи... (Уходит.)
СЦЕНА
ШЕСТАЯ
Елена, Маленькая Поликсена.
Елена. Ты хочешь мне сказать что-то, дорогая?
Маленькая Поликсена. Да, тетя Елена.
Елена. Должно быть, что-то очень важное. Ты такая скован-
ная. Я уверена, что ты себя и чувствуешь такой?
Маленькая Поликсена. Да, тетя Елена.
Елена. И то, что ты должна сказать мне, действительно требует
такой скованности?
Маленькая Поликсена, Нет, тетя Елена.
Елена. В таком случае скажи мне все. Твоя скованность сму-
щает меня.
Маленькая Поликсена. Если вы нас любите, уезжайте.
Елена. Почему же я должна уехать, дорогая?
Маленькая Поликсена. Из-за войны.
Елена. И ты уже знаешь, что такое война?
Маленькая Поликсена. Я точно не знаю, но думаю, что
это когда люди умирают.
Елена. Ты знаешь, что такое смерть?
Маленькая Поликсена. Тоже не совсем хорошо. Думаю,
что смерть — это когда люди перестают чувствовать.
Елена. О чем тебе велела Андромаха попросить меня?
Маленькая Поликсена. Уехать, если вы нас любите.
Елена. Мне это кажется не очень логичным. Если бы ты кого-
нибудь любила, ты бы его покинула?
Маленькая Поликсена. О нет! Никогда!
Елена. Что ты предпочтешь — оставить Гекубу или перестать
что-либо чувствовать?
Маленькая Поликсена. О! Конечно, ничего не чувство-
393

вать, Я предпочитаю остаться и никогда ничего не чувство-
ваты
Елена. Видишь, как плохо ты выражаешь свои мысли! Наобо-
рот, для того чтобы я уехала, надо, чтобы я вас не любила.
Ты предпочитаешь, чтобы я тебя не любила?
Маленькая Поликсена. О нет! Хочу, чтобы вы меня
любили.
Елена. Словом, ты сама пе знаешь, что говоришь.
Маленькая Поликсена. Нет...
Голос Гекубы: «Поликсена!»
СЦЕНА
СЕДЬМАЯ
Те ж е, Г е к у б а, Андромаха.
Гекуба. Ты оглохла, Поликсена? Почему ты закрываешь глаза
при виде меня? Ты корчишь из себя статую? Пойдем со мной.
Елена. Она хочет представить, как это можно ничего не чувст-
вовать. Но ей это не удается.
Гекуба. Ты слышишь меня наконец, Поликсена? Видишь меня?
Маленькая Поликсена. О да! Я слышу тебя! Я вижу тебя!
Гекуба. Почему же ты плачешь? Ничего нет плохого в том, что
ты слышишь и видишь меня.
Маленькая Поликсена. Есть... Ты уедешь.
Гекуба. Сделайте мне одолжение, Елена, и оставьте Поликсену
в покое. Она слишком чувствительна, чтобы соприкасаться
с бесчувственностью, хотя бы через ваше прекрасное платье
и ваш прекрасный голос.
Елена. И я того же мнения. Я советую Андромахе самой испол-
нять свои поручения. Поцелуй меня, Поликсена, я уезжаю
сегодня вечером, раз ты хочешь этого.
Маленькая Поликсена. Не уезжайте, не уезжайте!
Елена. Браво! Ты стала сговорчивей...
Гекуба. Ты идешь, Андромаха?
Андромаха. Нет, я остаюсь.
394

СЦЕНА
ВОСЬМАЯ
Елена, Андромаха.
Елена. Итак, надо объясниться!
Андромаха. Думаю, что это необходимо.
Елена. Вы слышите, как все они там кричат и спорят? Вам это-
го мало? Вам нужно еще объяснение между невестками?
А о чем объясняться, если я уезжаю?
Андромаха. Уезжаете вы или нет, вопрос теперь не в этом,
Елена.
Елена. Скажите это Гектору. Вы облегчите его задачу.
Андромаха. Да, Гектор никак не откажется от иысли о вашем
отъезде. Он как и все мужчины. Достаточно появиться вайцу,
чтобы они отвернулись от чащи, где притаилась пантера. Так
могут охотиться только мужчины. Но не боги.
Елена. Если вы открыли, что хотят боги во всей этой истории,
я вас поздравляю.
Андромаха. Я не знаю, хотят ли боги чего-нибудь. Но весь мир
чего-то хочет. С самого утра мне кажется, что все чего-то
хотят, о чем-то кричат, чего-то требуют: люди,- животные,
растения... Вплоть до ребенка, который в моем чреве.
Елена. Чего же они требуют?
Андромаха. Чтобы вы любили Париса.
Елена. Если они знают, что я не люблю Париса, они осведом-
лены лучше меня.
Андромаха. Вы не любите его. Может быть, вы могли бы его
полюбить. Но сейчас вы сблизились только по недоразумению.
Елена. Наша жизнь с ним протекает радостно, в полном согла-
.".;- сии." Какие же могут быть при этом недоразумения?
Андромаха. Вы его не любите. Любовь —это еще не значит
соглаеие. Жизнь двух любящих супругов не терпит хладно-
кровия. Они, как и другие пары, приносят друг другу в при-
даное контрастность своих характеров. Гектор моя противо-
положность. У него нет ни одного из моих вкусов. Мы шхь
895

водим наши дни либо в том, чтобы победить один другого,
либо принести себя в жертву друг другу. Счастье любящих
супругов далеко не безоблачно.
Елена. А как вы думаете, если бы цвет моего лица, когда я при-
ближаюсь к Парису, становился свинцовым, глаза белыми,
а руки слегка влажными,—мой супруг Менелай был бы
в восторге, а греки расцвели бы от удовольствия?
Андромаха. Что думают греки, имело бы мало значения!
Елена. И не было бы войны?
Андромаха. Возможно, ее действительно не было бы. Возмож-
но, если бы вы любили друг друга,— любовь эта призвала бы
себе на помощь равное ей чувство великодушия и силу ра-
зума... Никто, даже судьба, не нападает с легким сердцем
на страсть... А если бы тогда и случилась война, ну что же...
ничего не поделаешь.
Елена. И это была бы не такая война?
Андромаха. О! Нет, Елена! Вы прекрасно знаете, какой будет
эта борьба. Судьба не пошла бы на столько ухищрений ради
обычной битвы. Она хочет построить на ней будущее наших
рас, наших народов, нашего разума. Она хочет, чтобы осно-
вой наших идей и нашего будущего была история женщины
и мужчины, которые любили друг друга, и это не так уж
плохо... Но она не видит, что ваш союз лишь показной... По-
думать, что мы будем страдать, умирать ради показной люб-
ви, что величие или гибель веков, привычки и мысли долгих
лет будут основываться на истории двух людей, не любив-
ших друг друга... Это ужасно!
Елена. А разве недостаточно того, что остальные верят в нашу
любовь?
Андромаха. Они не верят в это, но никто не хочет признаться.
Когда приближается война, людей прошибает новый пот и
события покрываются новым лаком. Ложью. Все лгут. Наши
старцы не поклонники красоты, они любят самих себя, они
обожают уродство. И возмущение греков тоже ложь. Уж гре-
кам-то все равно, что вы там делаете с Парисом! И их ко-
рабли, что причалили там под своими флагами и под звуки
396

своих гимнов,—это тоже ложь, ложь моря. И против этого
лицемерия, этих призраков поставлена на карту жизнь моего
сына и жизнь Гектора! В этом весь ужас!
Елена. Что же делать в таком случае?
Андромаха. Я умоляю вас, Елена. Видите, я обнимаю вас,
умоляя о любви. Любите Париса! Или скажите мне, что
я ошибаюсь. Окажите мне, что вы покончите с собой, если
он умрет. Что вы согласны, чтобы вас изуродовали, только бы
он жил. Тогда война будет хоть и бедствием, но не будет
несправедливостью. Я попытаюсь ее перенести.
Елена. Дорогая Андромаха, все это не так просто. Признаюсь,
я не провожу ночей в раздумье о судьбах человечества, но
мне всегда казалось, что есть два рода людей. Одни являют-
ся, если хотите, плотью человечества, другие — это те, кто
предписывает законы, определяет поступь народов. Первые
имеют право на смех, на слезы, на все,, чего требует их внут-
ренняя жизнь. Другим же достаточно только жеста, гордой
поступи, взгляда. Если же вы их сольете воедино — ничего
из этого не выйдет. Человечество одинаково обязано как сво-
им «звездам», так и своим мученикам.
Андромаха. Елена!
Елена. Впрочем, вы очень требовательны! Я не нахожу мою
любовь уж такой ничтожной. Мне она нравится. Конечно, ни
на мою печень, ни на мою селезенку не действует, когда Па-
рис покидает меня для игры в мяч или для ловли ужей. Но
я повинуюсь ему, он действует на меня как магнит. Это то
же, что и любовь, и сильнее, чем близость. Это гораздо более
древняя и плодотворная страсть, чем та, что выражает себя
красными от слез глазами и проявляется в ласках любви.
В такой любви я чувствую себя точно звезда в своем созвез-
дии. Я сверкаю, я дышу этим, я живу в ее объятиях. И я
вижу сыновей, которые явятся плодом такой любви. Высо-
кие существа, светлые, пылкие, с длинными пальцами и ко-
ротким носом. А что будет, если я привнесу в эту любовь
ревность, много нежности и много беспокойства? Мир и бед
того тревожен. Вы сами видите!
397

Андроиаха. Даруйте ему жалость, Елена. Это единственная
помощь, в которой нуждается мир.
Елена. Ну конечно, разве можно было его избежать? Наконец
это слово произнесено.
Андромаха. Какое слово?
Елена. Жалость. Я далека от жалости.
Андромаха. Потому что вы не знали несчастья!
Елена. Я отлично знаю несчастье и несчастных. И мы всегда
хорошо чувствовали себя вместе. Совсем еще ребенком я про-
водила свои дни в хижинах, лепившихся вокруг дворца,
с дочками рыбаков. Мы разоряли гнезда и приручали птен-
цов. Я родилась от птицы, и отсюда, я думаю, эта страсть.
И все человеческие несчастья, если они только как-то свя-
заны с птицами, я знаю в подробностях. Тело отца, выбро-
шенное ранним утром волной на берег, окоченевшее, с рас-
пухшей вздрагивающей головой, ибо слетевшиеся чайки уже
стали выклевывать его глаза. И пьяная мать, ощипывающая
живьем нашего ручного черного дрозда. И сестра, захвачен-
ная врасплох под забором, с рабом, под гнездом малиновок.
И моя подруга со щегленком была калекой, а подруга со
снегирем была чахоточной. И хотя в своем воображении я
наделяла человечество крыльями, я видела людей такими,
какие они есть,— пресмыкающимися, нечистоплотными, не-
счастными. Но я никогда не чувствовала, чтобы человечество
требовало к себе жалости.
Андромаха. Потому что вы считали его достойным лишь пре-
зрения.
Елена. Как знать! Может быть, это происходит оттого, что всех
этих несчастных я чувствую равными себе, я не отвергаю их,
ибо не считаю свое здоровье, свою красоту и славу намного
выше-их ничтожества. Может быть, это и есть чувство брат-
ства?
Андромаха. Вы богохульствуете, Елена.
Елена. Люди жалеют других в такой же мере, в какой они мо-
гут жалеть самих себя. Горе и безобразие — это аеркала, ко-
торые люди не переносят. Я не чувствую ни малейшей жале*
898

Сти к самой себе. Вы увидите это, если разразится вой-
на. Я переношу и голод и горе без страданий, лучше вас.
И оскорбления. Неужели вы думаете, что я не слышу, что
говорят-за моей спиной троянки! Они считают меня распут-
ной. Они говорят еще, что по утрам у меня томный взгляд.
Правда это или ложь, не знаю, но мне это безразлично, так
безразлично!
Андромаха. Остановитесь, Елена!
Елена. И неужели вы думаете, что среди коллекций красочных
картинок, как говорит ваш муж, моему взору не является
иногда постаревшая Елена, опустившаяся, беззубая, сидящая
на корточках у себя на кухне, посасывая варенье? О как
ярка белизна белил на моем лице. Какая красная смородина.
Как все это красочно, надежно и неизбежно!... И мне это со-
вершенно безразлично!..
Андромаха. Я погибла...
Елена. Почему? Если для того, чтобы оправдать войну, нужна
лишь одна безупречная пара, так существуете же вы с Гек-
тором, Андромаха.
СЦЕНА
ДЕВЯТАЯ
Елена, Андромаха, А я к с, потом Гектор.
А я к с. Где он? Куда он прячется? Трус! Троянец!
Гектор. Кого вы ищете?
А я к с. Я ищу Париса...
Гектор. Я его брат.
А як с. Ничего себе семейка! Я Аякс. Кто ты?
Гектор. Меня зовут Гектор.
Аякс. А я называю тебя зятем расцутницы.
Гектор. Я знаю, что греки прислали к нам посредников для
переговоров. Чего вы хотите?
Аякс. Войны!
399

Гектор. Безнадежно. Из-за чего вы ее хотите?
А яке. Твой брат похитил Елену.
Гектор. С ее согласия, как мне известно.
А я к с. Гречанка делает то, что хочет. Ей нечего просить у тебя
разрешения. Это повод к войне.
Гектор. Мы можем принести вам наши извинения.
А я к с. Троянцы но приносят извинений. Мы уйдем отсюда, лишь
когда вы нам объявите войну.
Гектор. Объявите ее сами!
А як с. Отлично! Мы ее объявим, и сегодня же вечером.
Гектор. Лжете! Вы не объявите войны! Ни один остров Архи-
пелага не последует за вами, если не мы будем виноваты.
А мы не будем.
А як с. И ты, ты лично не объявишь мне войну, если я назову
тебя трусом?
Гектор. Что ж, я приму такое заявление.
А як с. Никогда еще не видел такого отсутствия воинского чувст-
ва!.. А если я тебе скажу, что все греки думают о Трое? Что
Троя это порок, глупость!..
Гектор. Троя — это упрямство. Вы не добьетесь войны.
А я к с. А если я плюну на Трою?
Гектор. Плюньте.
А я к с. А если я ударю тебя, ее государя?
Гектор. Попробуйте.
А як с. Если я ударю по лицу символ ее гордости, ее ложной
чести?
Гектор. Ударьте...
А як с (ударяет его по лицу). Вот... Если эта женщина —твоя
жена, она может гордиться тобой.
Гектор. Я знаю ее... Она гордится.

СЦЕНА
ДЕСЯТАЯ
Те же, Д е м о к о с.
Д е м о к о с. Что за крики! Чего хочет этот пьяница, Гектор?
Гектор. Он ничего не хочет. Он получил то, что хотел.
Д е м о к о с. Что происходит тут, Андромаха?
Андромаха, Ничего.
А я к с. Да-да, ничего. Грек дал пощечину Гектору, и Гектор про-
глотил это.
Д е м о к о с. Это правда, Гектор?
Гектор. Абсолютная ложь, не правда ли, Елена?
Елена. Греки большие лгуны,— греческие мужчины.
А я к с. Что же это у него, от природы одна щека краснее другой?
Гектор. Да, я здоровее с этой стороны.
Д е м о к о с. Скажи правду, Гектор. Он осмелился поднять руку
па тебя?
Гектор. Это мое дело.
Д е м о к о с. Это дело войны. Ибо ты олицетворяешь Трою.
Гектор. Совершенно верно. Олицетворениям не дают пощечин.
Д е м о к о с. Кто ты, животное? Я — Демокос, второй сын Ахи-
каоса! ч
А я к с. Второй сын Ахикаоса? Чудесно! Скажи, пожалуйства, так
же ли важно дать пощечину второму сыну Ахикаоса, как
Гектору?
Демокос. Все одинаково важно, пьяница. Я — глава сената.
Если ты хочешь войны, войны беспощадной, смертельной,
тебе стоит лишь попробовать.
А яке. Да... Я попробую... (Дает пощечину Демокосу.)
Демокос. Троянцы! Солдаты! На помощь!
Гектор. Замолчи, Демокос!
Демокос. К оружию! Оскорбляют Трою! Мщение!
Гектор. Я приказываю тебе замолчать.
Демокос. Я буду кричать... Я подниму весь город!
Гектор. Замолчи! Или я ударю тебя по лицу!
401

Д е м о к о с. Приам! Анхис! Идите, любуйтесь на позор Трои. Гек-
тор олицетворяет ее!
Гектор. На, получи! (Бьет Демокоса по лицу.)
Аякс хохочет.
СЦЕНА
ОДИННАДЦАТАЯ
Те же, затем Приам и почетные люди.
Во время этой сцены входят Приам и почетные л ю-
д и города. Они становятся лицом ко входу, откуда должен
появиться Улисс.
Приам. Почему эти крики, Демокос?
Д е м о к о с. Мне дали пощечину.
Аякс. Иди жалуйся Ахикаосу!
Приам. Кто дал тебе пощечину?
Демокос. ГекторI Аякс! Гектор! Аякс!
Парис. Что он там болтает. Он с ума сошел.
Гектор. Никто его не бил, не правда ли, Елена?
Елена. Я очень внимательно смотрела. Я ничего не видела.
Парис. Поэты часто говорят бессмысленные вещи. Они называ-
ют это вдохновением. Из этого вдохновения оп создаст нам
национальную песню.
Демокос. Ты заплатишь мне за это, Гектор...
Голоса. Улисс! Вот Улисс!
Аякс с дружеским видом подходит к Гектору.
Аякс. Браво! Молодец1 Благородный противник! Прекрасная по-
щечина!
Гектор. Я сделал что мог.
Аякс. И к тому же замечательный метод. Локоть неподвижен.
Кисть изогнута. Спокойное положение запястья. Твоя поще-
чина, должно быть, сильнее моей.
402

Гектор. Сомневаюсь.
А я к с. Ты должен великолепно метать копье1
Гектор. На семьдесят метров.
А я к с. Поздравляю! Мой дорогой Гектор, прости меня. Я беру об-
ратно мои угрозы. Беру обратно мою пощечину. У нас общие
враги. Это сыновья Ахикаоса. Я не воюю с теми, у кого, как и
у меня, одни враги — сыновья Ахикаоса. Не будем больше
говорить о войне. Я не знаю, что там говорит Улисс, но рас-
считывай на меня. Я улажу всю эту историю. (Идет навст-
речу Улиссу и сопровождает его.)
Андромаха. Я люблю тебя, Гектор.
Гектор (показывая свою щеку). Да... Но пока еще не целуй
меня.
Андромаха. Ты выиграл еще и это сражение. Верь мне.
Гектор. Я выигрываю каждое сражение. Но плоды победы не-
уловимы.
СЦЕНА
ДВЕНАДЦАТАЯ
Приам, Гекуба, Елена, троянцы, т р о янки,
Улисс, А як с и их свита.
Улисс. Приам и Гектор, если я не ошибаюсь?
Приам. Они самые. А позади них Троя с предместьем и дерев-
ней. А там дальше Гелеспонт и страна, закрытая со всех
сторон,— это Фригия. Вы — Улисс?
Улисс. Я —Улисс.
Приам. А вот Анхис. За ним Фракия, Понт и похожая на раз-
вернутую ладонь Торида.
Улисс. Слишком много людей для дипломатической беседы.
Приам. А вот Елена.
Улисс. Привет, царица.
Елена. Я здесь помолодела, Улисс. И теперь я только принцес-
са.
403

Приам. Мы слушаем вас.
А я к с. Улисс, поговори с Приамом, а я поговорю с Гектором.
Улисс. Приам, мы прибыли сюда, чтобы увезти Елену.
Аякс. Ты понимаешь его, не правда ли, Гектор? Так не могло
дальше продолжаться!
Улисс. Греция и Менелай взывают о мщении.
Аякс. А что остается делать обманутым мужьям, как не кричать
о мести!
Улисс. Елена должна быть возвращена нам немедленно. Иначе
война.
Аякс. Необходимо проститься.
Гектор. И это все?
Аякс. Как видишь, Гектор, события быстро разворачиваются.
Гектор. Значит, если мы вернем Елену, вы обеспечите нам мир.
Аякс. И спокойствие...
Гектор. Если она отплывет через час, то вопрос будет решен?
Аякс. И ликвидирован.
Гектор. Я думаю, что мы сможем прийти к соглашению. Не
правда ли, Елена?
Елена. Да, я так думаю.
Улисс. Не хотите ли вы сказать, что Елена будет нам возвра-
щена?
Гектор. Это одно и то же. Она готова.
Аякс. А багажа при отъезде у нее будет гораздо больше, чем по
приезде.
Гектор. Мы вернем ее вам, и вы обещаете нам мир. Никакого
возмездия, никакой мести?
Аякс. Женщину потеряли, женщину нашли. Она оказалась той
же. Великолепно! Не правда ли, Улисс?
Улисс. Простите, но я ничего не обещаю. Для того чтобы мы от-
казались от всякого возмездия, надо, чтобы Менелай нашел
Елену такой же, какой она была похищена.
Гектор. А по каким признакам он обнаружил бы перемену?
Улисс. Предупрежденный международным скандалом, муж
становится придирчивым. Парису следовало не порочить
Елены. А разве это так?
404

Толпа. Нет, не так!
Голос. Не совсем так...
Гектор. А если это было именно так?
Улисс. К чему вы ведете, Гектор?
Гектор. Парис не прикоснулся к Елене. Они оба признались
мне в этом.
Улисс. Что же это была за история с ними?
Гектор. Настоящая история, не правда ли, Елена?
Елена. А что же, собственно, было в ней необычного?
Голос. Это ужасно. Мы обесчещены.
Гектор. Чему вы улыбаетесь, Улисс? Разве вы видите на Еле-
не хоть малейший след нарушенного долга?
Улисс. Я не ищу его. Вода оставляет на утке больший след, чем
скверна на женщине.
Парис. Ты говоришь о царице.
Улисс. Конечно, царица исключение... Итак, Парис, вы похити-
ли эту царицу, вы похитили ее обнаженной. И вы сами, я
полагаю, были не в доспехах. И что же, никакого влечения,
никакого желания обладать ею вы не почувствовали?
Парис. Обнаженная царица одета своим достоинством.
Елена. Она только не должна сбрасывать его с себя.
Улисс. Сколько времени продолжалось путешествие? На моих
кораблях оно длилось три дня, а наши корабли быстроходнее
ваших.
Голоса. Неслыханное оскорбление троянского флота!
Голос. Ваши ветры более быстрые, а не корабли!
Улисс. Допустим, если хотите, три дня. Где же была царица
в течение этих трех дней?
Il а р и с. Лежала на палубе...
Улисс. А Парис? На марсовой мачте?
Елена. Лежал рядом со мной.
Улисс. Что же, он читал рядом с вами? Или ловил золотых
рыбок?
Елена. Он иногда обмахивал меня веером.
Улисс. И ни разу не прикоснулся к вам?
Елена. Раз как-то, на второй день, он поцеловал мне руку.
405

Улисс. Руку? Понимаю! Страстный порыв.
Елена. Я сочла более достойным не заметить этого.
Улисс. И качка не бросила вас в объятия друг к другу... Я ду-
маю, что для троянского флота не оскорбительно, если я
скажу, что его корабли подвержепы качке.
Голос. Их качает гораздо меньше, чем греческие.
А я к с. Качает греческие корабли! Если их иногда и качает, то
только потому, что их пос приподнят, а корма сидит глу-
боко.
Голос. Да, да... Нос вздернут, а зад опущен... Совсем по-гречески.
Улисс. А три почи? Над вами обоими трижды зажглись и по-
гасли 8везды. И ничего не осталось у вас в памяти от этих
трех ночей, Елена?
Елена. Да... да!.. Совсем позабыла... Я хорошо усвоила науку о
звездном небе.
Улисс. Быть может... когда вы спали... он вас взял...
Елена. Я просыпаюсь даже от полета мошки.
Гектор. И вы можете оба поклясться в этом перед богиней Аф-
родитой.
Улисс. Не стоит. Я зпаю Афродиту. Она покровительствует клят-
вопреступлению... Любопытная история, которая на всем
Архипелаге развеет прежнее представление о троянцах.
Парис. А что думали до сих пор па Архипелаге о троянцах?
Улисс. Их считали менее способными, чем нас, греков, к тор-
говле, но более красивыми и неотразимыми... Продолжайте
ваши признания, Парис. Это интересный вклад в физио-
логию. Что, собственно, заставило вас относиться к Елене так
бережно, когда она была всецело предоставлена на вашу
милость?..
Парис. Я... я ее люблю.
Елена. Если вы, Улисс, не знаете, что такое любовь, не касай-
тесь этого предмета.
У л и с с. Сознайтесь, Елена, что вы никогда не последовали бы за
пим, если бы 8нали, что троянцы бессильны...
Голос. По8ор1
Голос. Надеть на него намордник!
406

Г о л о с. Приведи свою жопу, и ты увидишь!
Голос. II свою бабушку!
У л н с с. Я не точно выразился... что Парис, прекрасный Парне,
бессилен...
Голос. Будешь ты наконец говорить, Парис! Или ты хочешь
сделать пас посмешищем всего мира?
Парис. Ты вндишь, Гектор, в какое непрпятпое положение я
попал?
Гектор. Ото только на одпу минуту... Прощай, Елена! И пусть
все славят твою добродетель, а не твое легкомыслие.
V. лена. Я по беспокоюсь. Пока всегда воздадут по заслугам.
Улисс. Бессильный Парис — прекрасное прозвище!.. Теперь мо-
жете его поцеловать, Клопа.
Парис. Гектор!
Моря к. Неужели вы перенесете все эти насмешки, командир?
Гектор. Замолчи. Здесь командую я!
Моряк. Вы плохо командуете. Мы матросы Париса, и с нас
хватит этого. Вот я вам скажу, что он делал с царицей.
Голоса. Браво! Говори1
Моря к. Оп приносит себя в жертву по приказу брата. Я был па
вахте и все видел.
Гектор. Ты ошибся...
Моряк. Вы думаете, что глаз троянского моряка может оши-
биться? За тридцать шагов я распознаю кривоглазую чайку.
Подойди-ка сюда, Ольпидес. Вот он был на марсовой мачте.
Он с высоты все видел. Моя голова торчала из-под лестни-
цы, ведущей в трюм. Она была как раз па одпом уровне с
ними, рядом, как кот перед кроватью... Говорить дальше,
троянцы?
Гектор. Молчи.
Голоса. Говори! Пусть говорит!
M о р я к. Не прошло и двух минут, как опи оба были уже па
борту. Не правда ли, Ольпидес?
Ольпидес. Он обтер царицу губкой и поправил ей пробор на
голове. Вы понимаете, мне сверху хорошо был виден про-
бор царицы, от лба до затылка.
407

Моря к. Всех он отослал в трюм, кроме пас двоих, ведь он пас
не заметил.
Ольпидес. II без лоцмана наш корабль шел прямо тта север.
Без ветра паруса все же были широко надуты...
M о р я к. Из моего тайника я, собственно говоря, должен был ви-
деть кусочек одпого тела, но весь день я видел два кусочка,
точно ломтик ржаного на ломтике пшеничного... Хлеба пек-
лись, подымались... Настоящая стряпня.
Ольпидес. Ля сверху чаще видел только одно тело, то белое,
как говорил моряк, то золотистое. С четырьмя руками и че-
тырьмя ногами.
Моряк. Вот вам и бессильный... Л что касается любви духовной
и прочих нежностей, расскажи, что ты слышал из своей
бочки. Слова женщины взлетают ввысь, слова мужчины
стелются по земле. Скажу, что^ говорил Парис...
Ольпидес. Оиа называла его своим попугайчиком, своей ко-
шечкой.
Моряк. Он называл ее своей пумой, своим ягуаром. Она иногда
величала его женскими именами, он се мужскими. Это от
нежности. Все это хорошо известно.
Ольпидес. «Ты мой бук,— говорила она тоже.— Я обнимаю
тебя, точно ты мое деревцо»,— говорила она... На море все-
гда вспоминаешь о деревьях.
Моряк. «А ты моя березка,— говорил он,— моя трепещущая бе-
резка». Я очепь хорошо помню это слово «березка». Это рус-
ское дерево.
Ольпидес. И я должен был оставаться на марсовой мачте до
ночи. Мне было там и холодно и голодно... И все другое...
M оря к. А когда они перестали обниматься, то стали облизывать
ДРУГ Друга копчиками языка, потому что были солеными.
О л ]> и и д е с. II когда они наконец поднялись, чтобы идти спать,
то шатались...
1\1 о ]) я к. Так вот что получила твоя Пенелопа с этим бессиль-
ным.
Г о .i о с а. Право! Браво!
Г о л о с ж* с м щ и и и. Слана Парису!
403

Весельчак. Воздадим Парису то, что ему полагается.
Гектор. Они лгут, не правда ли, Елена?
Улисс. Елена слушает их, очарованная.
Елена. Я даже забыла, что речь идет обо мне. Эти люди гово-
рят убедительно.
Улисс. Посмей сказать, Парис, что они лгут.
Парис. Немного, в подробностях.
Моряк. Ни в целом, ни в подробностях. Не правда ли, Ольпи-
дес? Вы оспариваете ваши любовные выражения, началь-
ник? Вы отрицаете слово «пума»?
Парис. Не именно это слово.
Моряк. Может быть, слово «береза»? Да, я вижу, вас оскорбила
эта «трепещущая березка». Тем хуже, вы так сказали. Кля-
нусь, вы так сказали. Впрочем, нечего краснеть из-за этого
слова. Я видел трепещущие березы зимой, вдоль берегов
Каспийского моря, на снегу. Черные кольца их коры, каза-
лось, отделялись друг от друга пустыми местами, и я не-
вольно спрашивал себя, па чем же держатся их ветви. И я
их видел в разгар лета, в фарватере, под Астраханью, с их
белыми кольцами, похожими на белые грибы, как раз у са-
мого берега моря, и они были так же стройны, как ивы
плакучие. А когда на дерево садится один из черно-серых
воронов, дерево дрожит, гнется, чуть не ломается, и я бро-
сал в ворона кампи, пока он не улетал. Все листья посылали
мне знаки благодарности. И при виде этих трепещущих ли-
стьев, золотых сверху л серебряных снизу, сердце ваше
сразу переполняется нежпостыо. Я, право, чуть было не за-
плакал, не правда ли, Ольштдес! Вот что такое береза!
T о л и а. Браво! Браво!
Второй моряк. II по только эти двое видели их, Приам. Мы
все, вплоть до корабельного уборщика, мы все смесились из
иллюминаторов, уцепившись о борт и перекинувшись через
барьер, смотрели па них. Весь корабль превратился в место
зрелища.
T [) е т и ii м о р я к. Зрелища любви.
У л и с с. Вот видишь, Гектор!
409

Гектор. Замолчите все.
Марсовый. А ну, заставь их замолчать!
В небе появляется Ирида.
Народ. Ирида! Ирида!..
Парис. Ее посылает сама Афродита.
Ирид а. Да, Афродита поручила мне сказать вам, что любовь —
это закон вселенной. И что все, что усиливает любовь, свя-
щенно, будь то ложь, жадность или сластолюбие. Что всех
влюбленных она берет под свою защиту, будь то царь или
пастух. И тех, кто помогает им в их любви, она тоже берет
под свою защиту. И если среди вас есть такие люди, она
их приветствует. А вам, Гектор и Улисс, Афродита запре-
щает разлучать Париса и Елену. Иначе будет война.
Парис, старцы. Благодарим тебя, Ирида!
Гектор. А от Паллады нет поручения?
Ирида. Да, Паллада поручила мне сказать вам, что разум — за-
кон вселенной. Всякий влюбленный теряет рассудок, гово-
рит она. Она хочет, чтобы ей сказали откровенно, есть ли
что-нибудь глупее петуха на курице или мухи на другой
мухе. Она приказывает вам, Гектор, и вам, Улисс, разлучить
Елену и этого курчавого Париса. Иначе будет война...
Гектор и женщины. Благодарим тебя, Ирида.
Приам. Сын мой, не Афродита и не Паллада управляют миром.
Пусть этот спор рассудит Зевс. Он выведет нас из этой не-
определенности.
Ирида. Зевс, повелитель богов, приказывает вам сказать: тот,
кто видит в мире только любовь, так же глуп, как тот, кто
ее не видит. Мудрость, повелел сказать вам Зевс, повели-
тель богов, в том, чтобы предаваться любви, когда это нуж-
но, и, когда нужно, забывать о ней. Луга, засеянные первоцве-
том, и фиалки, по его смиренному царственному мнению, оди-
наково сладострастны и для тех, кто предается на них любви,
и для тех, кто только лежа читает книги, кто просто сдувает
одуванчики, думают ли они при этом об ужине или респуб-
лике. Он обращается с приказом к Гектору и Улиссу разлу-
410

чить Елену и Париса, не разлучая их. Он приказывает всем
остальным удалиться и оставить с глазу на глаз только тех,
кто ведет переговоры. И пусть именно они договариваются
о том, чтобы не было войны. Иначе он клянется,— а Зевс
никогда не угрожает напрасно,—он клянется, что война
будет.
Гектор. К вашим услугам, Улисс.
Улисс. К вашим услугам.
Все удаляются. Видно, как в небе распластался огромный
шарф.
Елена. Это, конечно, Ирида. Она потеряла по путп свой шарф.
СЦЕНА
ТРИНАДЦАТАЯ
Улисс, Гектор.
Гектор. Вот это настоящая битва, Улисс.
Улисс. Битва, которая должна решить, быть войне или нет.
Гектор. И она будет?
Улисс. Это мы увидим через пять минут.
Гектор. Если это словесная битва, мои шансы слабы.
Улисс. Я думаю,, что мы, скорее, будем решать на весах. Мы
как бы оба сядем на чаши весов. Решит наш вес.
Гектор. Мой вес? Что вешу я, Улисс? Мой вес — это вес моло-
дости, молодого мужчины, молодой женщины, еще не ро-
дившегося ребенка. Мой вес — это радость жизни, вера в
жизнь, стремление к справедливости и правде.
Улисс. Мой вес — это зрелость, зрелый муж, тридцатилетняя
жена, сын, рост которого я отмечаю каждый месяц зарубка-
ми на наличнике дворцовых дверей. Мой вес — сладость жиз-
ни и недоверие к ней.
Гектор. Мой вес — охота, храбрость, верность, любовь.
411

Улисс. Мой вес — осторожность по отношейию i; богам, людям
и вещам.
Гектор. Мой вес — фригийский дуб. Все фригийские дубы, гус-
толиственные, коренастые, растут в изобилии на наших хол-
мах, где пасутся и наши курчавые быки.
Улисс. Мой вес — оливковое дерево.
Гектор. Мой вес — сокол. Я смотрю, не' моргая, на солнце.
Улисс. Мой вес — ночная сова.
Гектор. , Мой вес — весь народ. Народ благодушных крестьян,
трудолюбивых ремесленников, тысячи плугов, ткацких стан-
ков, кузнечных горнов и наковален... О! Почему в вашем
присутствии все это показалось мне вдруг таким легковес-
ным!
Улисс. Мой вес — это вес чистого и прозрачного воздуха наших
берегов, всего нашего Архипелага.
Гектор. Зачем продолжать? Чаша весов склоняется.
Улисс. В мою сторону?.. Да, я так думаю.
Гектор. И вы хотите войны?
Улисс. Нет, я не хочу ее. Но я не знаю, чего хочет сама
война.
Гектор. Наши народы нас прислали сюда, чтобы мы договори-
лись. Уже одно то, что мы здесь, говорит о том, что не все
потеряно.
Улисс. Вы молоды, Гектор!.. Так уж принято, чтобы перед каж-
дой войной вожди враждующих народов встречались в ка-
ком-нибудь нейтральном месте, на холме, на берегу озера
или в уголке сада. Они оба соглашаются, что война — это
злейший бич человечества. И оба, следя глазами за бликами
и рябью на воде, чувствуя на своих плечах лепестки маг-
нолий,— оба они миролюбивы, скромны, порядочны — изуча-
ют друг друга. Всматриваются друг в друга. Согретые солн-
цем, разнеженные чудесным вином, они не находят в лицах
друг у друга ни одной черты, которая оправдывала бы не-
нависть, ни одной черты, которая не напоминала бы о чело-
веческой любви, нет ничего противоречивого ни в их сло-
вах, ни в их жестах, ни в их манере пить. Они оба действи-
412

тельно преисполнены глубоко мирными намерениями. Оитг
покидают друг друга, пожимая руки, чувствуя себя братья-
ми. И, сидя в своих колесницах, поворачиваются друг к
другу, обмениваясь улыбками... А на следующий день, од-
нако, разражается война. Вот в таком положении находим-
ся сейчас мы оба... Наши народы во время нашего разговора
молчат и держатся в стороне, но это вовсе не значит, что они
ждут от нас предотвращения неизбежного. Это только зна-
чит, что они дали нам полномочия, изолировали нас, чтобы
мы лучше почувствовали перед надвигающейся катастрофой
братство даже враждующих. Вкусим же его, это блюдо бо-
гатых. Насладимся им... Но это все. Привилегия сильных ми-
ра сего —- с террасы наблюдать за катастрофой.
Гектор. Что это — беседа врагов?
Улисс. Это дуэт перед вступлением оркестра. Дуэт солистов пе-
ред войной. Мы были созданы мудрыми, справедливыми,
обходительными, еще за час до войны беседовали друг
с другом так, как мы, старые воины, будем беседовать о ней
и много лет спустя. Мы помирились перед самым сраже-
нием. Так бывает всегда. Может быть, в этом наша ошибка.
Если один из нас должен убить другого и, чтобы узнать, кто
стал его жертвой, сорвать с него забрало,— то, может, бы-
ло бы лучше, чтобы он не увидел в нем своего брата. Но весь
мир знает, что мы будем драться.
Гектор. Мир может ошибаться. Именно потому узнают ошиб-
ку, что она всеобщая.
Улисс. Будем надеяться. Но если судьба с давних пор возвыси-
ла два народа, открыла перед ними одинаковую будущность,
исполненную творческой силы и всемогущества, если каж-
дого из них она наделила драгоценной и особой мерой,—
вот мы с вами и колебали сейчас чаши весов,— мерой, спо-
собной определить вес наслаждения, познания и даже при-
роды, если при посредстве их архитекторов, поэтов, живо-
писцев она подарила этим народам два противостоящие друг
другу царства вымыслов, звуков, красок, если повелела им
изобрести троянскую кровлю и фиванский свод, фригийский
413

пурпур и греческий индиго, то всему миру ясно, что не
предполагала она при этом наградить людей двумя путями
развития и расцвета, а думала лишь о собственном торже-
стве, потворствуя человеческому озверению и безумию, ко-
торые одни только и могут успокоить богов. Это мелкая
политика, согласен. Но мы с вами вожди государства, и
ДРУГ другу мы можем сказать: такова обычно политика
судьбы.
Гектор. И на этот раз судьба избрала Грецию и Трою.
Улисс. Сегодня утром я еще сомневался в этом, но как только
ступил ногой на эстакаду, так почувствовал уверепность в
этом.
Гектор. Вы почувствовали себя на вражеской земле?
Улисс. Зачем постоянно возвращаться к этому слову — «враг»!..
Надо ли его вам повторять! Сражаются не всегда прирож-
денные враги. Существуют народы, как бы предназначенные
воевать друг с другом. У них различная окраска кожи, раз-
личные языки, они завидуют друг другу, они ненавидят друг
друга, не могут ужиться друг с другом,— но они-то никогда
и не воюют между собой. Воюют как раз те, которым война
предназначена судьбой. Вот это и есть настоящие против-
ники.
Гектор. И мы готовы к войне с греками?
Улисс. В очень большой степени. Сама природа, предвидя борь-
бу, в которую должны будут вступить насекомые, снабжает
их и слабостью и оружием, которое будет эту слабость за-
щищать. Так и с нами! Сами того не ведая, сами о том не
помышляя, друг с другом не общаясь, оба мы поднялись до
уровня войны. Точно шестерни колеса, все совпадает у нас —
и навыки наши и оружие. Взоры ваших жен, румянец ва-
ших дочерей теперь единственное, что пробуждает в нас не
грубость, не желание, а ту сердечную тревогу, которая слу-
жит фоном всякой войне. Стены домов, пятна света и тени,
лошадиное ржание, силуэты в мантиях, скользящие среди
колонн,— все это окрашено судьбой в единый грозовой цвет,
в котором я впервые угадываю свет нашего будущего.
Ш

Ничего не поделаешь. На вас пал свет греческой вой-
ны.
Гектор. И так думают все греки?
Улисс. То, что думают другие греки, не очень успокоит вас.
Другие греки думают, что Троя богата, ее склады обильны,
ее земли плодородны. Греки думают, что им тесно на их ска-
ле. Золото ваших храмов, блеск ваших хлебов и вашей су-
репицы произвели на наши корабли незабываемое впечат-
ление. Не очень благоразумно с вашей стороны иметь позо-
лоченных богов и такие же позолоченные хлеба.
Гектор. Вот наконец откровенное слово! Греция избрала нас
своей добычей. К чему тогда объявлять войну? Проще вос-
пользоваться моим отсутствием и напасть на Трою. Вы взя-
ли бы ее без боя.
Улисс. Воина предусматривает своего рода соглашение. Оно
именно создает в мире соответствующую атмосферу, рожда-
ет нужное настроение, дает соответствующие отзвуки. Было
бы безумием предпринимать войну, не подготовив такой
обстановки. Мы ее не имели.
Гектор. А теперь вы ее имеете?
Улисс. Думаю, что да.
Гектор. Что же вас толкнуло против нас? Троя известна своей
гуманностью, своей справедливостью, своими искусствами.
Улисс. Не через преступления народ вступает в разлад со своей
судьбой, а через ошибки. Его армия сильна, его казна обиль-
на, его поэты в полном расцвете своего таланта. Но в один
прекрасный день неизвестно почему — то ли потому, что не-
которые граждане злостно вырубили деревья, то ли потому,
что его государь бесчестно похитил женщину, или потому,
что дети стали дурно шалить,— народ теряет все. Нации, как
и люди, погибают от неуловимой неучтивости. Обреченные
народы познаются даже по их манере чихать или стапты-
вать каблуки. Вы, должно быть, недостаточно ловко похити-
ли Елену...
Гектор. Какая же связь между похищенной женщиной и вой-
ной, в которой должен погибнуть один из наших народов?
415

Улисс. Мы говорим о Елсие. Вы вместе с Парисом ошиблись в
Елене. Я знаю и наблюдаю ее уже пятнадцать лет. Нет ни-
какого сомнения — она одно из тех редких созданий, »кото-
рых судьба послала на землю в своих собственных целях.
С виду они — ничто. Иногда это маленькая принцесса, почти
девочка, но если вы притронетесь к ней,— берегитесь! Слож-
ность жизни заключается именно в том, что трудно отличить
среди людей и предметов то, что является залогом судьбы.
Вы этого не сумели сделать. Вы могли бы безнаказанно
тронуть наших великих адмиралов, наших королей. Парис
мог безнаказанно предаваться утехам на ложах Спарты и
Фив. Но он избрал самый ограниченный ум, самое жестокое
сердце, самую сладостную женщину!.. Вы погибли...
Гектор. Мы возвращаем вам Елену.
Улисс. Оскорбление судьбы ничем не может быть искуп-
лено.
Гектор. К чему же тогда спорить? За вашими словами я вижу
наконец истину. Сознайтесь! Вам нужны наши богатства!
Вы сделали так, чтобы Елену похитили, чтобы иметь по-
четный предлог для объявления войны! Я краснею за Гре-
цию. Она будет нести вечную ответственность и позор этой
войны.
Улисс. Ответственность? Позор? Полно. Эти два слова вовсе не
созвучны. Еслц бы мы действительно чувствовали себя от-
ветственными за войну, то для нашего поколения достаточ-
но было бы все отрицать и лгать, чтобы обеспечить всем бу-
дущим поколениям спокойную совесть. Да, мы будем лгать.
Мы принесем себя в жертву.
Гектор. Итак, жребий брошен, Улисс. Да будет война! По мерс
того как растет моя ненависть к ней, во мне все больше и
больше зреет жестокое желание убивать... Уезжайте, раз вы
отказываете мне в вашей помощи...
Улисс. Поймите меня, Гектор!.. Моя помощь вам обеспечена.
Но не вините меня в том, что я предсказываю судьбу.
Я лишь хотел проследить по этим главным линиям, которые
пролегли по миру, пути следования караванов, движение
416

кораблей, полет летящих журавлей и шествие народов. Дайте
мне вашу руку. На ней тоже есть свои линии. Но не будем
смотреть, схожи ли указания. Допустим, что три маленькие
складки на руке Гектора говорят совершенно обратное то-
му, о чем говорят реки, полеты птиц и след за кормой ко-
рабля. Я любопытен от природы и не знаю страха. Я готов
идти против судьбы. Я приму Елену и верну ее Мене лаю.
У меня достаточно красноречия, чтобы заставить мужа по-
верить в добродетель его жены. Я сумею и Елену заставить
поверить в это. А теперь я уезжаю, чтобы избежать всякой
неожиданности. И если я доберусь до корабля, возможно,
нам удастся избежать войны.
Гектор. Что это — хитрость Улисса или его величие?
Улисс. Сейчас я хитрю с судьбой^но не с вами. Это моя пер-
вая попытка, и в этом моя заслуга. Я искренен с вами, Гек-
тор. Если бы я хотел войны, я потребовал бы у вас не Елену,
а выкупа более дорогого... Я уезжаю... Но я не могу изба-
виться от ощущения, что путь от этого места до моего ко-
рабля очень долог.
Гектор. Моя охрана будет сопровождать вас.
Улисс. Он так же долог, как путь следования царей, прибыв-
ших с визитом в страну, где на них готовится покушение...
В каком углу скрываются заговорщики? Счастье наше,
если этот заговор не кроется в самом небе... А путь отсюда
до этого рокового угла долог и длинен. Долог и длинен мой
первый шаг... И сделаю я его, этот свой первый шаг, среди
стольких опасностей... Не споткнусь ли я, не убьюсь ли на-
смерть? Может быть, на мою голову свалится этот карниз?
Каменная кладка здесь еще совсем свежа, и любой камень
может сорваться и упасть на меня... Смелее... Идем. (Re-
лает первый шаг.)
Гектор. Благодарю вас, Улисс.
Улисс. Первый шаг сделан... Сколько еще остается?
Гектор. Четыреста шестьдесят.
Улисс. Делаю второй!.. А знаете, Гектор, что заставляет меня
уехать?
14 Жан Жироду
417

Гектор. Знаю... Ваше благородство.
Улисс. Не совсем так... Андромаха так вскидывает ресницы, как
и Пенелопа. (Уходит.)
СЦЕНА
ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ
Андромаха, Кассандра, Гектор, потом Аякс,
потом Демо к о с.
Гектор. Ты была здесь, Андромаха?
Андромаха. Поддержи меня! Не могу больше!
Гектор. Ты все слышала? .
Андромаха. Да. Я вся разбита.
Гектор. Ты видишь/нам не следует терять падежду.
Андромаха. На себя мы можем надеяться. На остальных —
нет. Этот человек ужасен. Все горе мира свалилось на меня.
Гектор. Еще минута, и Улисс будет у себя на борту... Он идет
быстро... Отсюда виден его кортеж. Вот он уже против источ-
ников. Что ты делаешь?
Андромаха. У меня нет более сил слушать... Я затыкаю уши...
Я не отниму своих рук, пока не определится наша судьба.
Гектор. Поищи Елену, Кассандра.
Входит Аякс. Он совсем пьян. Видит Андромаху, стоя-
щую к нему спиной.
Кассандра. Улисс вас ожидает в порту, Аякс. Вам приведут
туда Елену.
Аякс. Елену! Смеюсь я над Еленой. Вот эту женщину я хотел
бы обнять.
Кассандра. Уезжайте, Аякс! Это жена Гектора.
Аякс. Жена Гектора! Браво! Я всегда предпочитал жен моих
друзей, моих истинных друзей!
Кассандра. Улисс уже на полпути... Уходите.
Аякс. Не сердись... Она заткнула себе уши. Я могу сказать ей
418

все, что хочу, ведь она не слышит... А если я дотронусь до
нее, если я поцелую ее! Ведь слова, которые мы не слышим,
не имеют никакого значения.
Кассандра. Имеют иногда большое значение... Идите, Аякс!
А я кс (в то время как Кассандра старается оттащить его от
Андромахи, а Гектор медленно замахивается копьем). Ты
так думаешь? Ну, значит, можно дотронуться до нее... мо-
жно поцеловать ее... Конечно, совершенно целомудренно.
Абсолютно целомудренно, поскольку это жена наших дру-
зей. Что у нее самое целомудренное? У твоей жены, Гек-
тор? Шея! Что ж, поцелуем в шею... Ушко тоже имеет со-
вершенно целомудренный вид... Поцелуем в ушко... Скажу
тебе, что я всегда находил в женщине самое целомудрен-
ное... Пусти... пусти... Она все равно не услышит поцелу-
ев... Ну и сильная же ты... Я иду... иду... Прощай!.. (Уходит.)
Гектор еле заметно опускает копье. В этот момент неожи-
данно появляется Д е м о к о с.
Д е м о к о с. Что за трусость? Ты возвращаешь Елену? Троянцы,
к оружию! Нас предали... Собирайтесь... Ваша военная пес-
ня уже готова! Слушайте вашу военную песню!
Гектор (ударяя Демокоса копьем). Вот тебе за твою военную
песню!
Д е м о к о с (падая). Он меня убил!
Гектор. Войны не будет, Андромаха! (Пытается разнять руки
Андромахи, которая сопротивляется.)
Она устремила глаза на Демокоса. Занавес, начавший опус-
каться, снова поднимается.
Л б н е о с. Убили Демокоса! Кто убил Демокоса?
Демокос. Кто меня убил?.. Аякс! Аякс! Убейте его!
Л б н е о с. Убейте Аякса!
Гектор. Он лжет! Я ударил его.
Демокос. Нет, это Аякс!
Л б н е о с. Аякс убил Демокоса... Ловите его... Накажите его...
Гектор. Это я, Демокос, сознайся, Демокос, это я...
14*
419

Д е м о к о с. Нет, мой дорогой Гектор, дорогой, дорогой мой Гектор,
это Аякс. Убейте Аякса!
Кассандра. Он умирает, как и жил... паясничая.
Абнеос. Вот, вот... Они поймали Аякса... Они его убили!
Гектор (отводит руки Андромахи). Война будет.
Ворота войны медленно открываются. Видна Елена, це-
лующая Троила.
Кассандра. Троянский поэт умер... Слово поэту греческому.
Занавес опускается окончательно.

ЭЛЕКТРА
Пьеса
в двух
действиях
Перевод
Ирины Волевич

fe s> i
Hi
ш
v ?• <Н
Ьш
* Щ
Щшш-
iÊ
Mi
;ш
ш^ *

ДЕЙСТВУЮЩИЕ
ЛИЦА
ЭЛЕКТРА.
КЛИТЕМНЕСТРА,
АГАТА.
ЖЕНА НАРСЕСА,
ЭВМЕНИДЫ.
МАЛЕНЬКИЕ ЭВМЕНИДЫ.
НИЩИЙ,
ЭГИСТ,
СУДЬЯ,
ОРЕСТ.
САДОВНИК,
ЮНОША.
КАПИТАН.
ГОНЕЦ.
ШАФЕР.
ДВОРЕЦКИЙ,
БРОДЯГА.
ГОСТИ ИЗ ОКРЕСТНЫХ СЕЛЕНИЙ,
СОЛДАТЫ, КОНЮШИЕ, СЛУГИ И СЛУЖАНКИ,
НИЩИЕ И НИЩЕНКИ,
Внутренний двор во дворце Агамемнона

ДЕЙСТВИЕ
ПЕРВОЕ
СЦЕНА
ПЕРВАЯ
Входит Неизвестный (Орест) в сопровождении
трех маленьких девочек. Одновременно с противо-
положной стороны появляются: Садовник в празднич-
ном одеянии и гости из окрестных селений.
Первая девочка. А садовник-то нынче вырядился! Глядите,
каким павлином выступает!
Вторая девочка. Еще бы! Ведь сегодня -его свадьба!
Третья девочка. Вот вам, господин, дворец Агамемнона.
Неизвестный. Любопытное сооружение... Весьма зыбкое на
вид.
Первая девочка. Зыбкое?! Вы недалеки от истины. Правое
крыло вообще не существует. Вам, конечно, кажется, будто
вы его видите, а на самом-то деле это обыкновенный мираж.
Здесь все мираж... вот, например, садовник,— он вроде бы
спешит вам навстречу и собирается заговорить? Ну так я
вас разочарую: никуда он не идет и, уж разумеется, ни сло-
вечка не вымолвит.
Вторая девочка. А если и раскроет рот, то в лучшем случав
заблеет. Или мяукнет.
Садовник. Ах вы, обманщицы! Не слушайте этих болтушек,
чужеземец, дворец построен основательно, и все здесь самое
что ни на есть настоящее. Вас, верно, сбило с толку вот
что: правое крыло сложено из галльского камня, а он време-
нами источает влагу. И тогда по всему городу ползет шепо-
ток: дворец, мол, плачет. А вот на левое крыло пошел ар-
госский мрамор, с этим другое: он вдруг ни с того ни с сего
начинает сиять, что твое солнце. Бывает, и по ночам светит-
ся. Тогда все говорят: вон дворец смеется. А нынче сам не
пойму, что творится, стены будто и плачут и смеются разом.
425

Первая девочка. Ловко вывернулся! Так по крайней мере
никто не уличит тебя в обмане.
Вторая девочка. Не правда ли, больше всего он походит на
дворец вдовы?
Первая девочка. Или на дворец воспоминаний детства.
Неизвестный. Помнится, в мое время дворец выглядел не-
возмутимым и высокомерным, как и положено каждому по-
рядочному царскому дворцу.
Садовник. А вы разве уже бывали здесь?
Первая девочка. Совсем ребенком.
Вторая девочка. Двадцать лет назад.
Третья девочка. Он даже не умел еще ходить.
Садовник. И все же, раз вы его видели, вы должны помнить...
Неизвестный. Я запомнил только одно — во дворце Агамем-
нона был мозапчный пол. И, если я шалил, меня сажали в
ромб с тигром, а если был послушен, мне разрешали поси-
деть в шестиугольнике с цветами. Я отлично помню, по ка-
ким плиткам я перебирался от тигра к цветам... На тех плит-
ках были птицы.
Первая девочка. И единорог.
Неизвестный. Откуда ты-то знаешь, малышка?
Садовник. Ваша семья жила в Аргосе?
Неизвестный. И еще мне смутно помнится великое множе-
ство босых ног. Ни одного лица... лица были где-то высоко,
высоко в небе... только босые ноги сновали вокруг меня. И я
тянулся к ним — потрогать золотое кольцо на чьем-нибудь
пальце... А иногда щиколотки были обвиты цепочкой — то
были ноги рабынь. Но яснее всего я помню две крошечные
белоснежные ступни,— насколько они были нежнее и белее
других! Их ровная мерная поступь была осторожной, словно
и эти ножки стягивала невидимая цепочка. Я думаю, то были
ноги Электры. Я, наверное, целовал их... да, иначе и быть не
могло... ведь младенцы вечно лижут все, до чего только
могут дотянуться.
Вторая девочка. Если и так, то это единственный поцелуй,
полученный доселе Электрой.
426

Садовник. Вот уж что правда, то правда.
Первая девочка. Эй, садовник, а ты часом не ревнив ли?
Неизвестный. Скажите мне, Электра по-прежнему живет во
дворце?
Вторая девочка. По-прежнему... да только недолго она здесь
задержится.
Неизвестный. Ведь это ее окно,— там, где цветет жасмин?
Садовник. Нет, что вы! В той комнате Атрей, первый царь ар-
госский, убил сыновей своего брата.
Первая девочка. А в соседнем зале была устроена трапеза,
для которой он велел сварить и подать их сердца. Ах, инте-
ресно, каковы они были на вкус?
Третья девочка. Интересно, приказал ли он их нарезать
ломтиками или подавать целиком как есть?
Вторая девочка. А вон в той башне была задушена Кас-
сандра.
Третья девочка. Они накинули на нее сеть и давай втыкать
ей в тело кинжалы! Она выла и рычала как безумная,— еще
бы! — в эдакой-то вуалетке! Ах, взглянуть бы хоть одним
глазком!
Первая девочка. И все это, как видишь, стряслось в том оа*
мом крыле, которое так очаровательно улыбается.
Неизвестный. В том, что увито розами?
Садовник. Послушайте-ка лучше меня, чужеземец, не ищите
связи между окнами и цветами. Кому и знать, как не
мне,— я ведь дворцовый садовник. Поверьте, я рассаживаю
цветы без всякого умысла. Цветы есть цветы, и ничего
более.
Вторая девочка. Ошибаешься, садовник! Цветок цветку
рознь. Флокс, например, вовсе не к лицу Фиесту.
Третья девочка. Или резеда Кассандре, ха-ха!
Садовник. Да замолчите вы наконец! Надо вам знать, чуже-
земец, что окно, увитое розами, это окно купальни. Когда
наш царь Агамемнон, отец Электры, вернулся с войны, он
вошел туда, поскользнулся и убился, упав на собственный
меч.
427

Первая девочка. Он принял ванну после смерти, вот и вся
разница. Две-три минутки опоздания, сущий пустяк!
Садовник. А окно Электры вон там..
Неизвестный. Отчего так высоко, под самой крышей?
Садовник. Потому что оттуда, сверху, ей видна могила отца.
Неизвестный. Отчего именно в том углу?
Садовник. Потому что там бывшая комната маленького Оре-
ста,, ее младшего брата. Едва ребенку минуло два года, как
мать приказала увезти его за пределы страны, и с тех пор о
нем ни слуху ни духу.
Вторая девочка. Слушайте, ах, слушайте, сестрицы! Он рас-
сказывает незнакомцу о малютке Оресте.
Садовник. Да уберетесь ли вы в конце концов! Оставьте нас в
покое, что вы липнете, как мухи!
Первая девочка. Даже и не подумаем уйти! Мы пришли с
чужеземцем.
Садовник.. Вы знаете этих девчонок?
Неизвестный.. Я встретил их у городских ворот, и они увя-
зались за мной.
Вторая девочка. Да, мы увязались за ним, он нам сразу
понравился.
Третья девочка. А понравился он нам потому, что он в ты-
сячу раз красивее тебя, садовник.
Первая девочка. Вот у него-то уж не выползают из бороды
гусеницы.
Вторая девочка. А из носа — жуки.
Третья девочка. Видно, правду говорят: чем хуже пахнет
от садовника, тем ароматнее его цветы. Чем это от тебя
несет?!
Неизвестный. Ну-ну, будьте повежливей, малышки. Лучше
скажите-ка, чем вы занимаетесь в жизни?
Первая девочка. А мы как раз и занимаемся тем, что нв-
вежничаем.
Вторая девочка. Мы лжем. Мы злословим. Мы клевещем.
Первая девочка. Но лучше воего мы представляем.
Неизвестный. Что же вы представляете?
428

Первая девочка. О, мы никогда не знаем заранее. Все, что
придет в голову. Но представляем мы прекрасно, прекрас-
ней не бывает!
Вторая девочка. Помните, сестрицы, как мы представили
перед царем Микен его невестку? Он был вне себя от востор-
га и тоже объявил, что прекрасней ничего не видывал.
Третья девочка. Еще бы! Ведь мы говорим о людях всевоз-
можные мерзости, и гадости, и глупости...
Садовник. Да не слушайте вы их, чужеземец. Мы даже но
знаем, кто они такие. Вот уже два дня, как они появились
в городе и бродят по улицам одни-одинешеньки. Ни родных,
ни друзей у них нет, и называют они себя маленькими Эвме-
нидами... Пойди проверь, так оно или нет... И ведь что ужас-
но: они растут как на дрожжах, взрослеют не по дням, а по
часам. Я их видел вчера, они были совсем крошками, а
нынче... Ну-ка ты, пойди сюда!
Вторая маленькая Эвменида. Фу, какой грубиян, а еще
жених!
Садовник. Вот, взгляните-ка на эту. Видали? В одну секунду
ее ресницы стали длиннее. А грудь-то, грудь! В чем, в чем,
а в созревании я знаток, и глаз у меня наметанный,— я ви-
жу, насколько гриб за день вырастает. Ее грудь поднимает-
ся на глазах, прямо как поганка.
Вторая маленькая Эвменида. Ядовитые грибы выраста-
ют—не успеешь мигнуть.
Третья маленькая Эвменида (первой). А у тебя грудь
растет, покажи-ка?
Первая маленькая Эвменида. Ну, мы будем наконец
представлять или нет?
Неизвестный. Оставь их, садовник, пусть покажут нам свое
представление.
Первая маленькая Эвменида. Давайте представим им
Клитемнестру, мать Электры. Ведь мы все знаем о Клитем-
нестре, не так ли?
Вторая маленькая Эвменида. Мы все знаем о Клитем-
нестре!
429

Первая маленькая Эвменида. Тогда начали.
Царица Клитемнестра,
Как смерть, бледна с лица.
Кладет она румяна
На щеки без конца.
Вторая маленькая Эвменида.
Откуда ж эта бледность
И истомленный вид?
Первая маленькая Эвменида.
Который год царицу
Бессонница томит.
Третья маленькая Эвменида.
Бессонница откуда
И слезы на глазах?
Первая маленькая Эвменида.
Царицу сон минует.
Царицу гложет страх.
Вторая маленькая Эвменида.
Чего же ей бояться,
Коль бог не шлет ей снов?
Первая маленькая Эвменида.
Молчанья. Умолчанья.
Злословья. Просто слов.
Немых полночных теней,
Танцующих вокруг,
Несчастий, что сулит ей
Раздавленный паук.
Вторая маленькая Эвменида.
Й красный цвет, кровавый цвет —
Источник этих мук.
Третья маленькая Эвменида.
Царица Клитемнестра,
Как смерть, бледна с лица.
Кладет она румяна
На щеки без конца.
430

Первая маленькая Эвменида.
Рабыня! Для царицы
Скорей белил готовь!
У Клитемнестры щеки
Багряные как кровь!
И красный цвет, кровавый цвет
Бе терзает вновь. N
Садовник. Господи, что они только мелют!
Вторая маленькая Эвменида, Недурно представлено,
правда?
Первая маленькая Эвменида. А как поэтично мы объе-
динили начало с концом,—прекрасней не бывает!
Неизвестный. Занятная история.
Первая маленькая Эвменида. А если вас интересует
Эдектра, мы можем вам и ее представить. Вы согласны, « се-
стрицы? Давайте представим Электру такой, какой она была
в нашем возрасте. Готовы?
Вторая маленькая Эвменида. Уж к этому представле-
нию мы давно готовы.
Третья маленькая Эвменида. С позавчерашнего дня,
как только мы появились на свет... нет, пожалуй, еще до
того, как мы появились на свет... мы к этому загодя были
готовы.
Первая маленькая Эвменида. Ну начали! .
Электра, забавляясь,
Толкнула брата вдруг.
Орест на камни рухнул
Из материнских рук.
Вторая маленькая Эвменида.
Электра, забавляясь,
Вкруг трона масло льет.
Скользни, Эгист! — и мигом
Корона ускользнет.
Третья маленькая Эвменида.
Электра, забавляясь,
Все полнит рот слюной.
431

Плевком Ореста встретит,
Коль он придет домой.
Первая маленькая Эвменида. Это, признаться, неправ-
да, но ведь известно,—правда это не то, что требуется от
искусства.
Вторая маленькая Эвменида.
Змеиный яд разящий,
Яд скорпионов, ос —
Всё изрыгнет Электра,
Коль брат придет в Аргос.
Третья маленькая Эвменида.
И горше нет ее плевка,
И нет страшней угроз.
Садовник. Ах вы, гадючки! Сами вы осы, сами вы скорпионьи
языки!
Вторая маленькая Эвменида. Ха-ха-ха! Наш жених раз-
гневался, вот умора!
Неизвестный. И на сей раз он прав. Идите-ка отсюда, идите.
Садовник. И чтоб духу вашего здесь больше не было!
Первая маленькая Эвменида. Э-э, нет, не выйдет! Зав-
тра мы вернемся.
Садовник. Попробуйте только! Таким сопливым девчонкам во
дворец ход заказан.
Первая маленькая Эвменида. Завтра мы уже станем
взрослыми.
Вторая маленькая Эвменида. Да-да, завтра, когда свер-
шится брак Электры с дворцовым садовником, мы станем
совсем взрослыми.
Неизвестный. Что я слышу?!
Первая маленькая Эвменида. Ты не вступился за нас,
чужеземец, теперь ты в этом раскаешься!
Садовник. Фу, до чего же мерзкие создания! Прямо три ма-
ленькие Парки. Судьба и так штука невеселая, но судьба
в образе ребенка!..
Вторая маленькая Эвменида. Судьба поворачивается к
432

тебе задом, садовник. Ну-ка взгляни, растет он, как поганка,
или нет?
Первая маленькая Эвменида. Идемте, сестрицы! Пусть
они тут сами рыдают и хихикают вместе со своим полоум-
ным дворцом.
Маленькие Эвмениды выходят. Собравшиеся в ужа-
се расступаются перед ними.
СЦЕНА
ВТОРАЯ
Неизвестный, Садовник, Судья и его молодая
жена Агата Теокафокла, деревенские гости.
Неизвестный. Что они сказали, эти девочки?! Ты женишься
на Электре, ты, садовник? I
Садовник. Да, через час она станет моей женой.
Агата. Нет, он на ней не женится! Мы как раз и пришли, что-
бы помешать ему.
Судья. Послушай, садовник, я ведь тебе родственник, хоть и
дальний, и я же второй судья. Итак, я располагаю сразу
двумя основаниями давать тебе советы, и вот я советую:
занимайся своими тыквами и помидорами и забудь о же-
0- нитьбе на Электре.
Садовник. Да ведь на то приказ Эгиста.
Неизвестный. Нет, я, верно, схожу с ума! Будь жив Агамем-
нон, сейчас свадьбу Электры праздновала бы вся Греция, а
Эгист выдает ее за садовника, чья родня вдобавок против
этого брака! Может, Электра уродлива как смертный грех?
Или горбата?
Садовник. Во всем Аргосе не сыскать девушки прекрасней
Электры.
Агата. Ну-ну, это уж слишком... Она довольно миленькая, но и
только.
433

Судья. Зато стройна... стройна, как тополь. Как цветок, что тя-
нется к солнцу.
Неизвестный. Так, значит, она сумасшедшая, слабоумная?
Судья. Во всем Аргосе не сыскать девушки умнее и рассуди-
тельней Электры.
Агата. Просто у нее слишком хорошая память, но это вовсе не
свидетельствует о глубоком уме. У меня вот память корот-
кая, ничего не держит. Разумеется, кроме дня твоего рож-
дения, дорогой. Его я не забуду ни при каких обстоятельст-
вах.
Неизвестный. Так за какие же деяния, за какие речи обре-
кают Электру на такой позор?
Судья. О, ничего предосудительного она не совершила и не
сказала. Просто... она существует.
Агата. О да, она существует.
Неизвестный. Ну так что же?! Это ее право — существо-
вать. Это ее право — жить во дворце своего отца. Он умер,
но ведь не ее же в том вина?!
Садовник. Вы думаете, мне самому такое в голову взбрело —
жениться на Электре? Это Эгист приказал, а стало быть,
мне и бояться нечего.
Судья. Это тебе-то нечего бояться? Женись только на такой
женщине, и ты не оберешься всяких напастей.
Агата. Добро бы у тебя не было родни, а то ведь всю нашу
семью вместе с собой загубишь.
Садовник. Никак не пойму, вы-то здесь при чем?
Судья. Сейчас я тебе растолкую. Слушай, жизнь, в общем, весь-
ма приятная вещь, не так ли?
Агата. Очень приятная! Бесконечно приятная!
Судья. Не перебивай меня, дорогая, особенно если повторяешь
за мной, как попугай... Так вот, жизнь свою можно устроить
весьма приятным образом, поскольку все в жизни имеет
тенденцию так или иначе улаживаться, утихомириваться,
упорядочиваться. Душевные раны заживают гораздо быст-
рее язвы желудка, траур переносится легче, чем ячмень на
глазу. Но возьмем, к примеру, две группы людей: и в той и
434

в другой одинаково убивали из-за угла, лгали, предавали-
развратничали, путались в адюльтерах...
Агата. Фи, какое гадкое слово «адюльтер»! Как тебе не совест-
но, душенька!
Судья. Не перебивай меня, дорогая, особенно если ты мне пе-
речишь! ...Так вот в первой группе жизнь течет себе пома-
леньку, убитые прочно забыты, живые, предав их забвению,
благоденствуют, словом, все идет как по маслу. А что мы
видим во второй? — Ад кромешный! Спрашивается, почему?
Да потому, что там оказалась женщина, чье существование
само по себе уже чревато неприятностями.
Неизвестный. Да не женщина у них оказалась, а совесть!
Агата. Нет, мне все-таки решительно противно слово «адюль-
тер». Бр-р, какое грубое слово!
Судья. Помолчи, Агата... Совесть!!! Подумать только: «совесть»!
Нет, как бы не так! Когда виновные без конца терзаются
своей виной, побежденные упорно помнят о своем пораже-
нии, а победители — о победах, когда человечество захлебы-
вается в ненависти, проклятиях, междоусобицах, совесть тут
абсолютно ни при чем. Люди охотно забывали бы старые
неприятности и шли на любой компромисс, лишь бы избе-
жать новых,— но не тут-то было! — обязательно где-нибудь
да возникнет такая вот женщина со слишком долгой па-
мятью, и начинаются истории!
Неизвестный. Вы правы. Начинаются истории, которые из-
бавляют мир от тупого сонного эгоизма.
Судья. Если они от чего и избавляют мир, так от счастья! Уж
я-то знаю Электру. Пусть будет по-вашему, пусть Электра —
сама справедливость, само благородство и воплощение дол-
га. Ну, так вот что я скажу, молодой человек, не эгоизм и
не забывчивость,— нет, именно справедливость, благородст-
во и долг губят самые могущественные государства, самые
знатные семьи и самых выдающихся людей.
Агата. Ах, как это верно! Только объясни, дорогой, почему
именно? Ты мне говорил, но я запамятовала.
Судья. Ибо эти три добродетели несут в себе зерно, губитель-
435

ное для всего человечества. Имя ему «одержимость». Никог-
да не будет счастлив тот, кто, упорствуя и не смиряясь с
судьбой, одержимо стремится к истине. Счастливая семья —
это ведь мелкая уступка. А счастливый век —всеобщий
компромисс.
Неизвестный. Я вижу, вы по достоинству главный судья.
Судья. Увы, кое-кому удалось меня обойти. Я всего лишь вто-
рой.
Садовник. Не пойму, при чем здесь Электра. Она только всего
и делает, что ходит каждую ночь на могилу отца.
Судья. Мне и это известно. Я следил за ней. Когда-то я... в силу
своих обязанностей... преследовал опаснейшего убийцу. Так
вот: тем же путем, вдоль берега реки, я крался за самой
невинной из девушек Греции. И, признаюсь вам, в первый
раз, когда я шел за преступником, мне было не так жутко,
как во второй. Оба они останавливались в одних и тех же
местах,—казалось, сторожевая башня, мост и дорожный
столб одинаково притягивали к себе чистую девушку и
гнусного душегуба. Но только вокруг убийцы ночная тьма
очищалась и успокаивалась, она не таила ни малейшей
опасности. Преступник был той самой косточкой, которую
извлекли из сливы, кладя ее в пирог,—чтобы никто не об-
ломал об нее зуб. С Электрой дело было иначе. Ее дыхание,
чудилось мне, отравляло ночь,— черный туман клубами сви-
вался вокруг нее, и все было пронизано ужасом, даже ясная
луна в небе. Приходилось ли вам видеть рыбака, когда он
накануне ловли раскидывает в воде приманку? Там, у кром-
ки черной воды, Электра как раз этим и занималась. Каж-
дую ночь она расставляет сети и сыплет приманку, вызывая
из глубин памяти людской то, что без нее давным-давно ка-
нуло бы в вечность, исчезнув с нашей такой сговорчивой,
такой уступчивой планеты,—угрызения совести, невнятные
признания, полустертые пятна крови, ржавые ножи, пред-
смертный хрип и кости мертвецов... Еще каплю терпения
и — хоп! готово! — рыбка на крючке. Рыболову останется
только извлечь ее на свет божий.
436

Неизвестный. Рано или поздно все выходит на свет божий.
Судья. Ошибаетесь, друг мой, ошибаетесь.
Агата (крайне заинтересованная молодым чужестранцем). Оши-
баетесь, друг мой!
Судья. Вот видите, даже эта малютка поняла, насколько вы не
правы, Ибо —■ как мерно и неотвратимо течет песок в песоч-
ных часах, так мерно и неотвратимо, ежедневно и ежечасно
земля засыпает и надежно погребает в своей толще наши
ошибки и неудачи, преступления и разоблачения, и чем даль-
ше, тем выше поднимается над ними погребальный холм, не
пропуская наверх пагубного яда наших злейших деяний.
Забвение... смерть и забвение — вот основа нашего благоден-
ствия, и одни только сумасшедшие способны во всю глотку
взывать к людскому и божьему суду, требуя возмездия. Горе
стране, где стараниями эдакого борца за справедливость
восстают призраки зарезанных во сне, где никому не про-
щаются ни слабости, ни вероломство, где воспоминания и
угрызения совести преследуют виновного по пятам. И если
преступник, отбыв срок наказания, продолжает мучиться
позором и бессонницей, то, поверьте мне, его страна в опа-
сности... При одном взгляде на Электру меня жжет стыд за
все провинности, совершенные в жизни.
Агата. А меня — за те, что я только собираюсь совершить. Нет,
нет, разумеется, я шучу, дорогой! Ты же меня хорошо
знаешь, я никогда не решусь на дурное,—особенно на этот
противный адюльтер, о котором ты так упорно поминаешь
в моем присутствии. Но мне стыдно даже за то, чего я ни-
когда не сделаю.
Садовник. А я так согласен с Электрой. Злые люди мне не по
душе. И лжецы тоже. Я люблю правду.
Судья. Да что ты знаешь о правде — ну вот хотя бы про нашу
семью,—чтобы так смело бахвалиться своим правдолюби-
ем?! Да, наша семья процветает, благоденствует, пользуется
всеобщим уважением, хотя к тебе это, право, относится
менее всего! Но поверь моему жизненному опыту: никогда
не следует копать слишком глубоко. Могу дать голову на
437

отсечение: не пройдет и недели, как Электра войдет в нашу
семью, и вдруг выяснится,—это, разумеется, чистая фанта-
зия! — что моя почтенная тетушка в юности придушила
своего незаконнорожденного младенца, что мой дядюшка
был бесноватым, а дедушка — совратителем малолетних. Да
возьми хоть мою маленькую невинную Агату: видишь, даже
она потеряла сон и покой. И только ты один до сих пор не
раскусил, какой подарочек готовит нам Эгист. Он решил
подкинуть в семью Теокафоклов то, что грозило в один пре-
красный день пролить свет на кое-какие делишки Атридов.
Неизвестный. А разве семье Атридов есть чего бояться?
Судья. Божи упаси, конечно, нет! Я по крайней мере ничего
такого не знаю. Просто Атриды подобны любой счастливой
семье, любой могучей династии, любой благополучной лич-
ности: все они трепещут перед безжалостным врагом, ко-
торый когда-нибудь сокрушит и раздавит их, не оставив и
следа на земле. Этот враг — верный союзник Электры, этот
враг — неподкупная справедливость.
Садовник. Электра обожает мой сад. И коли у нее нехорошо
на душе, мои цветы пойдут ей на пользу.
Судья. Да, как же! Вот когда твои розы повыпускают все свои
шипы! Вот когда твои фуксии из невинных цветочков
превратятся в мрачные символы коварства и неблагодар-
ности. Электра в саду, боже правый! Справедливость и
память среди цветов! Да здесь каждая былинка задрожит
от ненависти!
Садовник. Электра благочестива! Она воздает почести усоп-
шим.
Судья. Усопшим! Ха-ха, хотел бы я послушать, что скажут твои
усопшие в тот день, когда им возвестят приход Электры.
Там, где тени убитых давно примирились с тенями головоре-
зов, тени обчищенных простофиль ходят в обнимку с тенями
воров, а тени враждующих семей слились в братском объ-
ятии,— там вдруг появится Электра, и все они восстанут с
громким воплем: «Вот Электра! Горе нам, обретшим покой,
ибо вот Электра!»
438

Агата. Вот Электра!
Садовник. Нет, ей еще рано. Это пока Эгист. Оставьте нас,
чужеземец, Эгисту не нравятся незнакомые мужские лица.
Судья. И ты тоже уйди, Агата. Эгисту слишком нравятся зна-
комые женские лица.
Агата (не отрывая глаз от красивого незнакомца). Хотите, я
покажу вам дорогу, прекрасный чужеземец?
Входит Эгист, сопровождаемый приветственными возгла-
сами гостей. Слуги устанавливают для него трон и ставят
у подножия колонны низкую скамеечку.
СЦЕНА
ТРЕТЬЯ
Эгист, Судья, Садовник, слуги.
Эгист. Что это за скамеечка? Для чего она здесь?
Слуга. Мы поставили ее для нищего, господин.
Эгист. Для какого нищего?
Слуга. Или для бога, если вам угодно. Для того самого, что вот
уже несколько дней бродит по городу. Это какой-то особен-
ный нищий... как бы сказать... слишком уж он похож на ни-
щего, вот й поползли слухи, будто он переодетый бог. Его
впускают в любой дом, куда бы он ни постучался. А сейчас
он как раз слоняется вокруг дворца.
Эгист. Он, что же, превращает мусор в золото? Или брюхатит
служанок?
Слуга. Да нет, ничего такого он не совершил.
Эгист. Странный бог. А что же наши жрецы, они еще не вы-
несли своего определения, бог это или бродяжка?
Слуга. Жрецы наотрез отказались отвечать на подобный вопрос.
Эгист. Ну как, друзья мои, оставим скамеечку?
Судья. Я полагаю, нам, в конечном счете, дешевле обойдется
улестить нищего, нежели оскорбить бога.
Эгист (слуге). Тогда оставь ее здесь. Но если он придет, пре-
439

дупреди нас. Нам надо потолковать по душам, и в ближай-
шие четверть часа присутствие богов здесь нежелательно.
Только не груби ему,— может быть, это посланец богов на
свадьбу Электры. Видишь, судья, ты расцениваешь этот
брак как личное оскорбление, а его приветствуют боги.
Судья. Правитель...
Эгист. Только не трудись лгать, я ведь все слышал. Что в на-
шем дворце прекрасно, так это его акустика! Архитектор,
видимо, хотел своими ушами подслушать дискуссию совет-
ников по поводу его гонорара и премиальных и в каждом
углу устроил звуковые ловушки.
Судья. Правитель...
Эгист. Молчи, говорю тебе! Мне заранее известно все, что ты
собираешься напеть о своем почтеннейшем благородном се-
мействе, о наидостойнейшей тетушке —если не ошибаюсь,
детоубийце? — о высоконравственном дядюшке-сластолюбце,
о глубокоуважаемом племяннике-доносчике и так далее.
Судья. Правитель...
Эгист. Офицер, которого в жесточайшей битве венчают царским
убором, чтобы отвратить от царя удары вражеских копий,—
и тот носит его с большим восторгом, чем ты сносишь изве-
стие об этой свадьбе. Но ты напрасно старался, садовник
все-таки женится на Электре.
Слуга. Господин, пришел тот нищий.
Эгист. Задержи его ненадолго. Дай ему пока выпить. Вино —
одинаково почетное угощение и для нищих и для богов.
Слуга. Не знаю, бог он или попрошайка, но он уже успел где-
то нализаться.
Эгист. В самом деле? Тогда впусти его,—он все равно нас не
поймет, хотя речь пойдет как раз о богах. Это будет даже
пикантно — затронуть высокие материи в его присутствии...
Так вот, судья, твоя теория относительно Электры достаточ-
но верна, но уж больно мелко, по-мещански ты ее излагаешь.
Я позволю себе в качестве регента поделиться с тобой
некоторыми соображениями общего порядка. Веришь ли ты
в богов, судья?
440

Тем временем входит Нищий, поддерживаемый Слугой,
и с подобострастными поклонами долго усаживается на ска-
меечке. В течение первой части сцены он рассеянно озира-
ется вокруг, не прислушиваясь к беседе.
Судья. А вы, правитель?
Э г и с т. Я много размышлял над этим, дорогой мой. Видишь ли,
вопрос веры я полагаю главной проблемой, которую государ-
ственный деятель обязан раз навсегда продумать и решить
для самого себя. Так вот, я верю в богов. Точнее, я верю,
что я в них верю. Но, не в пример большинству людей, пред-
ставляющих себе богов эдакими всезнайками, вечно сую-
щими нос в земные дела, я вижу их как некую отвлеченную
бесстрастную высшую силу. Между временем и простран-
ством, вступающими в загадочное взаимодействие, между
силой тяготения и невесомостью, вступающими в беспо-
щадную борьбу, существуют, ни с кем и ни с чем не сопри-
касаясь, они —боги. Их холодный взгляд высокомерно от-
вращен от мыслящей и чувствующей плесени, населяющей
землю,— от человечества,— ибо они стоят на той недоступ-
ной, не поддающейся воображению вершине, где нет места
мелочным переживаниям, где абсолютный, ничем не возму-
щенный покой, где высшее блаженство — отстраненность.
И с этих высот боги так же божественно безразличны ко
всем низшим существам, как безразличны к нам атомы и
молекулы наших собственных тел... Не надо лишь забывать
о том, что безразличие богов —не слабость, не бессилие,—
напротив! Их молчание — это немота молнии, это затишье
перед бурей. Их неподвижность — это собранность зверя пе-
ред прыжком. У их безразличия тысячи граней, как у брил-
лианта, и так же, как этот немой и глухой ко всему камень
сверкает на тысячу ладов под лучом света, так и боги бес-
страстно отвечают знаком на знак, сигналом на сигнал, во-
все не слыша и не понимая его.
Нищий (усевшись наконец как следует, считает нужным заап-
лодировать). Недурно изложено! Браво!
441

Эгист. Благодарю... С другой стороны, судья, неоспоримым фак-
том являются такие вмешательства в жизнь смертных, самая
беспощадность и неограниченность которых невольно свиде-
тельствует о высшем божьем суде или по крайней мере о
некотором интересе богов к нам, грешным. Такие деяния
или кары не могут быть делом людских рук уже по одному
тому, с каким обилием, с каким размахом они изливаются
на нас, попадая, как правило, не по адресу. Чума, напри-
мер, объявляется именно к тому времени, когда какой-ни-
будь город по уши погряз в нечестивых грехах или безум-
ной гордыне. Но только поражает-то она не данный город, а
соседний — славный своим благочестием и чистотою нра-
вов. Или война,—она разражается именно в тот момент, ко-
гда народ деградирует и впадает в омерзительное скотское
состояние. Но, как вы думаете, кого прежде всего пожирает
война? Да самых достойных, самых отважных, тогда как
подлецы и трусы благополучнейшим образом увиливают от
ее огнедышащей пасти. И заметьте: каково бы ни было
прегрешение человеческое и где бы оно ни совершилось,
козлом отпущения всегда служит одна и та же семья, одна
и та же страна, не важно, виновна она или нет. Я знавал
одну женщину, мать семерых детей, которая за шалости
всех своих отпрысков порола только одного из них, всегда
одного и того же,— вот она поступала по-божески! Как бок-
серу с завязанными глазами сподручней лупить по ближай-
шей физиономии, как подслеповатой матери проще всего
наподдать одному сорванцу за всех остальных, так и богам
гораздо удобнее покарать первого попавшегося под руку,
нежели затруднять себя поисками виновного. А вы еще
представьте себе, насколько трудно мгновенно перейти от
блаженного ничегонеделания к действию! Так стоит ли
удивляться тому, что у богов все невпопад: странно, как они
вообще до сих пор не разнесли вдребезги всю землю... В под-
робности они не входят: пусть сорвавшийся от ветра ста-
вень прихлопнет жену праведника вместо жены богохульни-
ка, пусть ураган разметает в пути пилигримов вместо бан-
442

дитов, какая разница?! Главное сделано, человечество по-
лучило по заслугам. Боги мыслят крупными категориями.
Случалось ли вам видеть необъяснимую гибель целой птичь-
ей стаи или поголовный падеж оленей, пораженных неизве-
стной болезнью? Отчего это? Ответ прост: боги метили в
людей, но у них случился недолет или перелет. Словом, вот
к чему я веду: первая заповедь для главы государства со-
стоит в том, чтобы любым способом держать богов в полу-
сонном состоянии, в коем они^менее всего способны навре-
дить людям,—разве что кто-нибудь из них слишком громко
всхрапнет, напугав нас громовыми раскатами.
Нищий. Браво, браво! Очень четко изложено. Лично я все по-
нял.
Э г и с т. Весьма польщен.
Нищий. Яснее не скажешь! Хотите пример? Вот я сам... много
путешествую... и все такое. И знаете, бывают дни, когда
через каждую сотню шагов находишь на дороге дохлого
ежа. Они, видите ли, по ночам переходят дорогу... десятка-
ми, и ежи и ежихи,—и попадают под колеса... Да... чаще
всего в канун ярмарки. Вы мне скажете: «Ну до чего же они
глупы, не могут они, что ли, найти себе самца... или самку...
на своей обочине?!» Я тут совершенно ни при чем: для ежей
любовь это прежде всего стремление пересечь дорогу... Фу,
дьявол, что бишь я хотел сказать? Я... как это... потерял
нить рассуждений... Вы продолжайте пока... Я сейчас
вспомню.
Э г и с т. В самом деле, что он хотел этим сказать?
Судья. Правитель, вы еще не упомянули об Электре.
Э г и с т. А о ком же все время шла речь, судья, уж не о нашей
ли милочке Агате?! Да я только и говорил об Электре, я же
разъяснял необходимость удалить Электру из царской семьи
в целях всеобщего благополучия. Подумай-ка сам: не стран-
но ли, что, с тех пор как я стал регентом, соседние города
гибнут в междоусобицах, неверии и грехах, тогда как мы
процветаем и благоденствуем? Откуда же сей золотой ли-
вень на наши головы? Почему у нас самые богатые руды и
443

самая низкая себестоимость изделий? Как получается, что
мы продаем за границу все больше и больше коров, а мас-
ло в городе дешевеет и дешевеет? Отчего град обходит наши
поля, а ящур щадит наш скот? Почему из наших храмов на-
веки изгнана ересь? —Да все потому, что я, Эгист, регент
Аргоса, вел беспощадную борьбу с теми, кто подавал знаки
богам.
Судья. Что вы называете подавать знаки богам, Эгист?
Нищий. Ну вот, я нашел!
Эгист. Что вы там нашли, любезный?
Нищий. Нить. Нить моих рассуждений. Я рассуждал о гибели
ежей...
Эгист. Помолчите-ка минутку, любезный, мы ведь говорим о
богах.
Нищий. Ну так что ж? А впрочем, вы правы — сперва боги,
потом ежи... и все такое. Боюсь только, я опять поза-
буду...
Эгист. Подать знак богам возможно лишь одним способом,
судья: отделившись от общего стада, подняться на какую-
нибудь возвышенность и размахивать фонарем или флагом.
Подающий знак богам предает своих смертных братьев точ-
но так же, как тот, кто сигналит врагу из осажденной кре-
пости. Что же касается возвышенности, то она, естественно,
у каждого своя. Философ взывает к богам со своей террасы,
поэт —с балкона, а самоубийца из петли. И если вот уже
десять лет боги не вмешиваются в жезнь Аргоса, то это це-
ликом и полностью моя заслуга. Именно я распорядился
огородить все мало-мальски заметные возвышенности и, на-
оборот, открыть неограниченный доступ на ярмарочные
гулянья. Это я повелел переженить всех мечтателей, худож-
ников и алхимиков. Это я первый понял, что деление людей
на умных и дураков, праведников и преступников навлечет
на них милость или немилость богов. Поэтому я иногда на-
меренно строго осуждаю легкий проступок и, напротив, про-
щаю тяжкое преступление, тем самым сбивая богов с тол-
ку. Ибо какой смысл им помогать нам, если мы сами оди-
444

наково караем кровавого убийцу и воришку, стянувшего
булку?! Должен добавить, что мне не пришлось долго уго-
варивать наших судей следовать этому принципу,— они ми-
гом согласились со мной. Даже когда мне случалось пере-
гнуть палку, там, наверху, никто ничего не заподозрил. Каж-
дый раз я действовал настолько осмотрительно и скрытно, что
боги так и не сочли нужным вмешаться и исправить мой приго-
вор. Кстати, мое первое правило: никаких ссылок. Казнить —
и точка. Ссыльный подобен божьей коровке — медленно, но
верно он все же выползает наверх. А я решительно против
публичной демонстрации мучеников. Пускай наши дураки
соседи затаскивают кресты на самую вершину холма, чтобы
легче было попасться богам на глаза,—я скромен, я всегда
распинаю в глубине долины. Вот теперь я сказал об Элект-
ре все.
Садовник. Что же вы сказали, не понял?
Эгист. Что в Аргосе осталось единственное живое существо, спо-
собное воззвать к богам, и это существо — Электра. (Нище-
му, который тем временем снует между собравшимися.) Что
там еще?
Нищий. Ничего, ничего, можно мне теперь закончить свою исто-
рию? А то еще пять минут, и она потеряет всякий смысл.
Так вот, я с вами полностью согласен. Почти все раздавлен-
ные ежи имеют вид ежей, погибших обычной ежиной
смертью. Смотришь на его рыльце, расплющенное лошади-
ным копытом, на колючки, смятые тележным колесом, и ви-
дишь ежа — дохлого ежа, и ничего более. Тут все ясно: вот
ежи, сдохшие в результате такого природного устройства,
которое заставляет их перебегать проселочные или даже де-
партаментские дороги под тем предлогом, что слизняки или
куропаточьи яйца гораздо вкуснее по ту сторону, чем по
эту,—на самом же деле они спешат туда заниматься ежи-
ной любовью. Ну что ж, это их личное дело,— чужой не суй-
ся. Как вдруг среди десятков таких ежей вы находите одно-
го, совсем еще маленького, и лежит он не так, как другие:
он именно лежит, а не валяется, и он не облеплен грязью,
445

й лапки у него не скрючены, а вытянуты, и глаза не выпу-
чены, а закрыты с достоинством, и все такое... В общем, пол-
ное впечатление, что погиб он по ошибке, вместо человека,—
вот вместо вас, например. Его крошечный застывший глаз —
ваш глаз. Его колючки — ваша борода. Его кровь —ваша
кровь. Я их всегда подбираю, таких вот... тем более что мо-
лоденькие, если их испечь на углях, гораздо нежнее на
вкус. Да... молоденькие, а те, что постарше, небось не
подставят свою голову вместо человеческой... Вот видите,
все я понял. Боги дали промашку,— они метили в святотат-
ца или в ворюгу, а попали в бедняжку ежика... в малю-
точку...
Э г и с т. Да ты, я гляжу, довольно сметлив.
Нищий. А то, что справедливо для ежей, годится и для всех
прочих тварей, и даже для людей.
Судья. Ну конечно, ну конечно!
Нищий. Что «конечно»? Что «конечно»? Чушь собачья! Возьми-
те, к примеру, куницу. Будь вы хоть разнаипервейшим судь-
ей, у вас не хватит нахальства утверждать, что вы видели
куниц, согласных издохнуть вместо вас!
Эгист. Если вы нам позволите, мы продолжим разговор об
Электре.
Нищий. Валяйте, говорите! Я только замечу напоследок, что
многие покойники имеют вид мертвых быков, мертвых сви-
ней, мертвых черепах, да кого угодно, только не мертвых
людей, умерших как люди. А человек, который умер за лю-
дей,— и вовсе большая редкость, уж вы мне поверьте. За са-
мого себя и то редко кто умеет помереть пристойно... Нам
хоть покажут ее?
Эгйст. Кого?
Нищий. Электру. Я хотел бы взглянуть на нее перед тем, как
ее убьют.
Эгист. Убьют?! Да кто здесь собирается убивать Электру?
Нищий. Вы.
Судья. Какая чепуха! Никто здесь и словом не обмолвился о
том, чтобы убить Электру!
446

Нищий. У меня, знаете ли, дар... Люди говорят много разных
слов. Но я не понимаю слова,—я человек необразованный.
Я понимаю самих людей. И вот вы, именно вы хотите убить
Электру.
Судья. Уважаемый незнакомец, сейчас я вам все объясню. Пе-
ред вами Эгист, двоюродный брат Агамемнона, и Электра
приходится ему племянницей. Это его любимая племян-
ница.
Нищий. Ага, значит, у вас тут имеются две Электры. Та, о кото-
рой он только что говорил... ну, та, что всех погубит, и дру-
гая — его любимая племянница.
Судья. Вы ошибаетесь, это одна и та же Электра.
Нищий. Ну, стало быть, ее-то он и собирается убить. Вы даже
не. сомневайтесь,—я вам говорю, что ему очень хочется
убить свою любимую племянницу.
Судья. Уверяю вас, вы недопонимаете...
Нищий. Я много чего повидал на своем веку. Я водил знакомст-
во с семейством Нарсесов. Жена была гораздо лучше мужа...
Хилая, конечна... в чем только душа держалась. Но гораздо
умнее мужа... никакого сравнения...
Садовник. Для бога он слишком пьян.
Судья. Для нищего он слишком болтлив.
Нищий. Нет, вы послушайте, что я вам скажу: в один прекрас-
ный день им дарят волчицу. Они тоже говорили: «Это
наша любимая волчица» и все такое. Но, знаете, вдруг на-
. ступает такая минута... бац! и молоденькая волчица превра-
щается в матерого зверя. А они возьми да* и упусти эту са-
мую минутку... Да... Без двух минут двенадцать она еще ли-
зала им руки. В одну минуту первого она уже вгрызалась
им в глотки. Что касается его... а, наплевать!
Эгист. А дальше?
Нищий. Я как раз проходил мимо. Ну, волчицу я прикончил. Она
уже начала обгладывать Нарсеса... Уверяю вас, с большим
аппетитом... Жене-то удалось вырваться, она живет себе, по-
живает... Благодарю всех за внимание. Да вы ее скоро уви-
дите, она зайдет sa мной.
447

Эгист. Какое отношение имеет эта пьяная болтовня к нашему
делу?
Нищий. Нет-нет, если вы ожидаете увидеть царицу амазонок,
вы разочаруетесь... Распухшие ноги... и все такое... Не раду-
ет глаз.
Судья. Вас спрашивают, где связь между нашим разговором и
вашими историями?
Нищий. Связь? Да самая прямая связь! Я надеюсь, этот чело-
век, раз уж он глава государства, все-таки должен быть чуть
поумнее Нарсеса... Ну, правда, тот-то был круглый дурак.
Сколько я ни обучал его курить сигару, вечно он совал ее
в рот зажженным концом... А узелки! Ведь что главное в
нашей жизни? Уметь завязывать узелки! Сделайте, к при-
меру, бантик вместо узелка или наоборот, и вы пропали. Вы
теряете деньги, вы простужаетесь, у вас на шее затягивает-
ся веревка, ваша лодка отвязывается, и ее уносит в откры-
тое море или бросает на рифы, наконец, вы не в состоянии
снять собственные башмаки! Последнее относится, конечно,
к тем, кому есть что снимать... А силки?! Это же целая нау-
ка—ставить силки! Представьте себе, Нарсес занимался
браконьерством и однажды...
Судья. Мы пока не уловили никакой связи.
Нищий. Ну, значит, вы слепые! Если этот человек боится своей
любимой племянницы, если он уверен, что в ближайшие
дни она собирается, как он выразился, подать свой знак бо-
гам, если он опасается, что она начнет кусаться, что она все
перевернет вверх тормашками и повысит ему цены на мас-
ло, то нечего долго раздумывать, остается последнее: убить
ее одним махом до того, как она объявится.
Судья. До того, как она... что?
Нищий. Только вот вопрос: в какой день и час она намерена
объявиться? В какую минуту обернется она волчицей? В ка-
кой миг станет она Электрой?
Судья. Откуда вы взяли, что она может обернуться волчицей?
Нищий (указывая на Эгиста). Взгляните на него. Это он так
думает. Это он так говорит.
448

Садовник. Электра — самая кроткая женщина в мире!
Нищий. Волчица Нарсеса была самой кроткой волчицей в мире.
Судья. «Объявится»... Какая-то бессмыслица. Что означает вто
• ваше «объявится»?
Нищий. Бессмыслица?! Сами вы ничего не смыслите! Да вы
только оглянитесь вокруг! Когда двадцать девятого мая на
поля вдруг налетает пестрая стая, и тысячи желтых, крас-
ных, зеленых молний носятся над пашней, трещат без умол-
ку и дерутся из-за каждого зернышка, то что это, по-вашему?
Это объявились щеглы. А когда четырнадцатого июля в ти-
хой излучине реки, при полном безветрии, в застывшей воде
вдруг начинают качаться две камышинки,—всегда одни и
те же,— они качаются едва заметно, но безостановочно, ту-
да-сюда, туда-сюда, и так до пятнадцатого июля включитель-
но, то, может, там, по-вашему, зашевелился линь или про-
снулся карп? Ха, как бы не так! Это объявилась щука. Или
вот вы, судьи,— вы разве не объявляетесь во всей красе в
день вашего первого смертного приговора, как раз в ту са-
мую минуточку, когда осужденного с безумным взглядом
проводят мимо вас и вы чувствуете соленый вкус крови на
губах?! Нет, все рано или поздно объявляется в жизни, и тут
вы меня не собьете. Даже цари. Хотите знать, в чем тут у
вас главная загвоздка? А вот в чем: кто из них объявится
раньше,— царь в Эгисте или Электра в Электре. Вот что его
грызет: он должен угадать день, когда малютке суждено
объявиться, и успеть убить ее накануне, где-нибудь в глу-
бине долины, как он выразился, а еще лучше в самой ма-
лой, в самой скрытой и в самой удобной из всех глубин —
в ее собственной ванне.
Судья. Что он городит! Какой ужас!
Э г и с т. А свадьба? Ты забыл о свадьбе, любезный.
Нищий. Ах да, верно! Я забыл о свадьбе. Но я должен вас разо-
чаровать: когда хочешь кого-нибудь убить, нож действует
гораздо вернее брака. Тем более если речь идет о такой вот
девушке,— чувствительной, инфантильной... и все такое...
Уверяю вас, она способна объявиться как раз в ту
15 Жан Жироду
449

самую минуту, когда впервые очутится в объятиях мужчи-
ны... Так вы, значит, избрали такой способ — выдать ее замуж?
Э г и с т. Да, и сегодня же, сейчас.
Нищий. Надеюсь, не за царя или принца?
Э г и с т. Боже меня упаси! За садовника.
Судья. Вот за этого садовника.
Нищий. И она согласилась?! Хм! Лично я ни за что не объявил-
ся бы в объятиях садовника. Но... у каждого свой вкус.
Сам я объявился в Корфу, на площади с фонтаном, знаете,
в той булочной, что под платанами. На меня стоило по-
смотреть в ту минуточку! Я положил на чаши весов руки
булочницы,—по одной на каждую. И представьте себе, я
никак не мог их уравновесить! Что я только не делал,—
туда подкладывал муки, сюда подсыпал крупы... так и не
удалось... Где живет ваш садовник?
Садовник. За городской стеной.
Нищий. В деревне?
Садовник. Нет, мой домик стоит на отшибе.
Нищий (Эеисту). Браво! Я понял ваш замысел. Очень неглупо
придумано. Чего уж легче,—укокошить жену какого-то са-
довника. Это вам не принцессу во дворце убить.
Садовник. Слушайте, как вас там...
Нищий. Но-но, уж не вздумал ли ты уверять меня, что засу-
нуть труп в навозную кучу труднее, чем уложить его в
мраморную гробницу?!
Садовник. Да хватит вам страху нагонять! А потом —разве я
спущу с нее глаза хоть на минуту?
Нищий. Эх ты, простота! Да нагнись, чтобы воткнуть в грядку
луковицу. Отряхни руки и распрямись. Глянь на нее —она
уже мертва.
Судья. Послушайте, любезный незнакомец, отдаете ли вы себе,
так сказать, отчет, в каком обществе вы находитесь? Вы
сейчас во дворце Агамемнона, среди родственников Ага-
мемнона.
Нищий. Я отдаю себе отчет в том, что я вижу. А вижу я, что
этот человек боится, смертельно боится, и боится он Электру.
450

Эгист. Ну-ну, не будем преувеличивать, милейший гость. Я во-
все не скрываю того, что Электра... гм... тревожит меня.
Я предчувствую, какие несчастья постигнут нас в тот день,
когда она, по твоим словам, «объявится» в семье Атридов.
И это будет всеобщее бедствие, ибо зло, обрушившееся на
царскую семью, погубит и ее подданных всех до последнего.
Вот почему я решил отдать Электру в скромный дом, ук-
рытый от взора богов самой своею скромностью,—там все
ее жесты и взгляды станут обыденными жестами и взгляда-
ми простой замужней женщины, там сокрушительная сила
ее воли утонет в мягких перинах, там она будет не более
чем обыкновенным членом семьи Теокафоклов.
Нищий. Блестящая мысль! Великолепная мысль! Только про-
верьте хорошенько, так ли уж скромна эта семья.
Эгист. Она скромна, и, поверь, я позабочусь о том, чтобы она
таковой пребывала вечно. Я послежу за тем, чтобы ни один
Теокафокл не отличился способностями и храбростью. Ну, а
дерзновение или гениальность им и так не грозят.
Нищий. И все же поостерегитесь. Вот малышка Агата,—она
очень недурна, плутовка. А ведь красота — тоже энак, по-
данный богам.
Судья. Я был бы вам весьма обязан, если бы вы не упоминали
об Агате в таких выражениях.
Нищий. Впрочем, есть и тут выход. Можно плеснуть ей в лицо
серной кислотой, и все станет на свое место.
Судья. Правитель, я протестую.*.
Эгист. Хватит! Это дело решенное.
Судья. Но послушайте, Эгист, даже с точки зрения самой судь-
бы... Я хочу сказать, судьба —это же, в конце концов, не
болезнь! Уж не думаете ли вы, что она прилипчива, как
оспа?!
Нищий. Конечно, судьбой можно заразиться. Она распростра-
няется так же легко, как голод среди бедняков.
Судья. Вам не убедить меня в том, что судьба возьмет и по-
слушно переселится из пышного царского дворца в наш
смиренный незавидный домик. Нет, судьба Атридов не опу-
1Г>*
451

стится до того, чтобы назваться судьбой семьи Теокафок-
лов!
Нищий. И ты заблуждаешься. Рак одинаково разъедает кишки
царя и простого горожанина.
Э г и с т. Судья, если ты не хочешь впасть в немилость вместе со
всеми своими родичами — судейскими крысами,—придержи
язык! В последний раз повторю тебе: рок, сколько бы он ни
свирепствовал, неспособен принести такой незначительной,
заурядной семье, как ваша, сколько-нибудь значительные
потери. Разумеется, я лично весьма сочувствую вам, но при
всем моем глубоком уважении к семье Теокафоклов я пред-
почту отвести удар судьбы от города, от правящей династии,
от государства и обрушить его на вас.
Нищий. Вполне справедливо! А Электру все равно можно будет
прикончить, если к тому представится удобный случай.
Эгист. Итак, решено. Можешь сходить за Клитемнестрой и
Электрой. Они ждут.
Нищий. Наконец-то додумались! Не примите за намек, но в
нашем хоре как-то не хватало женских голосов.
Эгист. Сейчас услышишь сразу два,—эти женщины молчать не
станут.
Нищий. Держу пари, они затеют свару!
Эгист. А что, у вас... там... осуждают женские свары?
Нищий. Напротив, просто обожают! Кстати, сегодня утром я
побывал в одном доме, где две бабы как раз завязали скло-
ку... да, именно склоку, дискуссией это никак не назовешь.
И рядом не лежало... Правда, там не было убийц царского
звания, как здесь. Все гораздо скромнее. Они поспорили о
том, подавать ли на праздничной трапезе индейку с печен-
кой или без печенки... Насчет шейки тоже... Ох, и взбеси-
лись эти ведьмы! Пришлось их разнимать, и не думайте, что
это было легко,—всем нам досталось под горячую руку. Они
царапались до крови.

ЧЕТВЕРТАЯ
Те же, Клитемнеетра, Электра, с л у ж анки.
Судья. Вот они обе.
Клитемнестра. Обе? Не слишком ли громко сказано? Электра
здесь лишь наполовину,—ее мысли вечно витают вдали от
тела.
Электра. Ошибаетесь. Сейчас я вся здесь —ж телом и духом.
Э г и с т. Ну что ж, поспешим использовать такой редкий случай.
Тебе известно, для чего твоя мать привела тебя сюда?
Электра. Вероятно, по привычке. Я —не первая дочь, которую
она ведет на заклание.
Клитемнестра. Вот, слышите?! В этих двух фразах —вся
Электра! Каждое ее слово дышит ненавистью и презре-
нием.
Электра. Что же здесь странного, мать? Разве мне не у кого
было научиться ненависти в семье Атридов?
Нищий. Смотрите-ка! Она, кажется, собралась поскандалить с
собственной матерью?!
Садовник. Если так, то я впервые увидел бы, как Электра
скандалит.
Нищий. Впервые, не впервые —а все равно интересно послу-
шать.
Э г и с т. Электра, твоя мать, надеюсь, уже сообщила тебе наше ре-
шение. Ты давно беспокоишь нас. Не знаю, понимаешь ли
ты сама, что живешь подобно сомнамбуле. И во дворце и в
городе люди произносят твое имя шепотом, будто опасаются
криком разбудить тебя...
Нищий (во все горло). Электра!
Э г и с т. Господи боже ! ! !
Нищий. О, пардон, я пошутил. Не сердитесь, я просто произвел
маленький эксперимент. Однако странно: мой крик вспугнул
не ее, а вас. Нет, она не сомнамбула.
Э г и с т. Ну хорошо, продолжим.
453

Нищий. Во всяком случае, вздрогнули именно вы. Интересно,
что бы с вами сделалось, если бы я крикнул «Эгист!»?
Судья. Дайте же нашему регенту сказать!
Нищий. Ладно, я закричу «Эгист!» потом, когда вы все успокои-
тесь.
Эгист. Итак, тебя необходимо вылечить, Электра, каким бы горь-
ким ни показалось тебе лекарство.
Электра. Вылечить меня нетрудно. Для этого достаточно все-
го лишь вернуть жизнь мертвому.
Эгист. Не ты одна оплакиваешь отца. Но подумай, радуется ли
он в царстве теней, видя, как твой траур по нему оскорбля-
ет живых?! Да и не только живых: чрезмерная печаль —
оскорбление и для мертвецов. Зачем тревожить их покой?
К чему лишать их свободы, которую обрели они в смер-
ти?
Электра. Да, в смерти мой отец свободен. И свою свободу он
употребил на то, чтобы не оставлять меня ни днем, ни
ночью.
Эгист. Ты думаешь, ему нравится, что ты скорбишь о нем не
как дочь, но как вдова?
Электра. Да, я вдова моего отца. За неимением другой.
Клитемнестра. Электра!!!
Эгист. Ну, вдова ты или нет, а мы нынче намерены справить
твою свадьбу.
Электра. Мне уже известен ваш заговор.
Клитемнестра. Да полно, какой заговор?! Какой заговор в
том, чтобы выдать замуж девушку двадцати одного года?!
Я в твоем возрасте уже носила на руках двоих —тебя и
Ореста.
Электра. Плохо же ты нас носила, если сумела уронить Ореста
на каменный пол.
Клитемнестра. Я не виновата,—это ты его толкнула.
Электра. Ложь! Я не толкнула Ореста!
Клитемнестра. Да разве ты можешь помнить?! Тебе было то-
гда всего полтора года!
Электра. Я не толкнула Ореста! Память здесь ни при чем,
454

сердце мое знает, видит, как это было. Орест, брат мой.
где бы ты ни был сейчас, услышь меня! Я тебя не толк-
нула!
Эгист. Успокойся, приди в себя, Электра.
Нищий. Ага, схватились! Вот было бы здорово, кабы малютка
объявился здесь, перед нами!
Электра. Она лжет, Орест, она всегда лгала!
Эгист. Электра, я прошу тебя...
Клитемнестра. Да-да, она толкнула его. Конечно, она не по-
нимала, что делает. Но она его толкнула.
Электра. Я его держала — изо всех сил. Я вцепилась в его ко-
ротенькую голубую тунику. Я удерживала его за ручку. За
кончики его пальцев. За ножку! За тень! Как я рыдала, ко-
гда он лежал на полу, с кровавой звездой на лбу!
Клитемнестра. Рыдала?! Да ты смеялась взахлеб! А туника
Ореста, к твоему сведению, была лиловой.
Электра. Нет, голубая! «Кому и знать, как не мне! Когда ее су-
шили, она сливалась с небом.
Эгист. Дадут мне сказать наконец или нет?! Мало вам было
двадцати лет,. чтобы уладить между собой это недоразу-
мение?!
Электра. Вот уже двадцать лет, как я ищу удобного случая.
Сегодня я его нашла.
Клитемнестра. Она не желает понимать, что даже с наилуч-
шими намерениями можно иногда быть неправой.
II и щ и и. У них у обеих наилучшие намерения. Вот и нашла ко-
са на камень.
Судья. Принцесса, заклинаю вас, успокойтесь. Ну какое значе-
ние имеет теперь старая полузабытая история?!
Клитемнестра. Никакого, уж поверьте мне.
Электра. Какое значение?! Да ведь если это я толкнула Оре-
ста, значит, мне нельзя жить, значит, мне нужно убить се-
бя! Значит, тогда лучше мне было бы вовсе не рождаться
на свет!
Эгист. Я прикажу заткнуть тебе рот, если ты -сейчас же не за-
молчишь! Клитемнестра, ну будьте же благоразумнее ее!
455

Ёлитемнестра. Йослушай, алектра, в самом Деле, эачем нам
ссориться? Я расскажу тебе все, как было. Он сидел у меня
на правой руке...
Электра. На девой.
Э г и с т. Да будет этому конец или нет?!
Клитемнестра. Конец будет, но все-таки правая рука —это
правая рука, а не левая, и лиловая туника — лилового цвета,
а не голубого.
Электра. Она была голубой. Она была такой же голубой, каким
красным был лоб Ореста.
Клитемнестра. Вот это верно. Лоб был окровавлен. Ты даже
притронулась к ране. Ты плясала от радости вокруг лежа-
щего брата, ты лизала, смеясь, его кровь.
Электра. Я?! Да я готова была размозжить себе голову о ту
ступеньку, на которой он разбился. Целую неделю после
того меня била дрожь...
Эгист. Молчать!!!
Электра. Я до сих пор дрожу от того ужаса.
Нищий. Жена Нарсеса,—та привязывала к себе младенца широ-
ким поясом. Он у нее был живчик,— то и Дело, глядишь, ви-
сит вниз головой. Но на пол не падал, нет.
Эгист. Ну довольно. Посмотрим, как Электра будет беречь своих
собственных детей. Я вижу, ты не возражаешь. Ты согласна
выйти замуж?
Электра. Согласна.
Эгист. Нельзя сказать, чтобы на твою руку было очень уж мно-
го претендентов...
Нищий. Ха! Еще бы!
Эгист. Что такое?
Нищий. Говорят, вы втихую пригрозили смертью всем принцам,
которые искали ее руки. Такие слухи ходят в городе.
Электра. Это меня устраивает. Я не хочу быть женой принца.
Клитемнестра. А быть женой садовника ты хочешь?
Электра. Мне известно, что вы двое задумали выдать меня за
садовника моего отца. Я согласна.
Клитемнестра. Ну так ты не выйдешь за садовника!
456

Эгист. Мы же договорились, царица! И слово уже дано.
Клитемнестра. Я беру его назад. Это было необдуманное ре-
шение. Если Электра больна, пусть ее лечат врачи. Но са-
довнику не видать моей дочери.
Электра. Слишком поздно, мать. Ты меня уже обещала.
Клитемнестра. Ты осмелишься требовать себе Электру, ты,
садовник?
Садовник. Я, конечно, недостоин, царица, но Эгист приказал...
Эгист. Да, я приказал и не отменю решения. Вот кольца. Заби-
рай свою жену, садовник.
Клитемнестра. Берегись, садовник, не сносить тебе головы,
если будешь настаивать на своем.
Нищий. Эй, в самом деле, отступись, не рискуй! Я люблю смот-
реть, как умирают солдаты, но смотреть, как умирает са-
довник...
Клитемнестра. Еще и этот раскрыл рот!.. Женись на Элект-
ре, садовник, и ты умрешь!
Нищий. Вы, конечно, можете его убить, дело ваше. Но войдите
в сад год спустя после смерти садовника и поглядите, что
вы натворили. Вы увидите, как поникнет роза, ставшая вдо-
вою садовника. Роза-вдова — не чета царице-вдове.
Клитемнестра. Ну уж этот сад не много потеряет. Идем,
Электра.
Садовник. Царица, вы вольны отнять у меня Электру, но вы
не имеете права порочить сад, в который даже ни разу не
заглянули!
Клитемнестра. И заглядывать нечего, твой сад —просто
грязное запущенное болото.
Садовник. Грязное болото?! Это самый ухоженный сад в Арго-
се — грязное болото?!
Судья. Ой, сейчас он начнет расхваливать свой сад,— и тогда мы
до самой ночи не кончим!
Эгист. Избавь нас от болтовни, садовник.
Садовник. Ну нет! Царица возвела на меня напраслину, и я
молчать не стану. Сад —мое богатство, сад —моя честь, не
троньте мой сад!
457

Эгист. Велика важность — твой сад! Замолчите все, я вашими
дрязгами сыт по горло!
Садовник. «Грязное болото»! Десять арпанов на холме и
столько же в долине. Нет, вы мне рот не затыкайте, я все
скажу! И ни клочка земли пустого, вот пусть хоть Электра
скажет! На террасах я посадил чеснок и помидоры. На скло-
нах холма — виноград и персики. На равнине я развожу
овощи, землянику и малину. А фиговые деревья?! Нет тако-
го уголка, где у меня не росли бы фиги. Я их рассажи-
ваю вдоль стен, там они надежней укрыты от ветра, слы-
шите?!
Эгист. Да-да, слышим, фиги вдоль стен. Пусть они там и оста-
ются, а ты забирай свою жену и уходи с глаз долой.
Клитемнестра. Какая наглость, он еще осмелился хвалить
свой сад! Да у тебя там все засохло, как в пустыне,— я про-
озжала по дороге и сама видела. Нет, Электру ты не полу-
чишь!
Садовник. Как в пустыне?! Я нашел источник,— он не иссяка-
ет даже в самый иссушающий зной,— и направил его воду к
самшитовым деревьям и платанам. Потом я отвел от него
две канавки,— одну прокопал в долину, а другую прорубил
в скале. Как в пустыне?! Уж и не знаете, что придумать,—
то болото, то пустыня! Поглядеть бы вам весной, как в этой
«пустыне» расцветают гиацинты! Как в этом «болоте» благо-
ухают нарциссы! Я никогда не видал, как улыбается Элект-
ра, но только в моем саду на ее лице появляется то, что
больше всего походит на улыбку!
Клитемнестра. Взгляни, улыбается ли она сейчас.
Садовник. Да! Вот это я и называю улыбкой Электры!
Клитемнестра. Уж не думаешь ли ты, что она улыбается
твоим грязным рукам с черными ногтями?
Электра. Милый садовник...
Садовник. С черными ногтями?! Вот уж попали вы| царица,,!
пальцем в небо! Не верьте ей, Электра, она сама не знает,
что говорит. Как раз сегодня утром я выбелил свой домок от
пола до крыши, ни царапинки, ни пятнышка не оставил,
458

стало быть, ногти-то у меня не черные, а белые от извести,
вот оно как!
Э г и с т. Ну ладно, ладно...
Садовник. Я сам знаю, что ладно, а что неладно! Нате, гляди-
те! Вот так грязные руки! Я снял все низки сушеных гри-
бов и лука, чтобы запах не раздражал ночью Электру, и
только после этого вымыл руки, да так, как никогда в жизни
еще не мыл... Вы не думайте, Электра, сам я буду спать в
сарае,— нет, не спать, конечно, а стеречь, ваш сон, я никому
не дам вас потревожить; ни сове — охотнице за мышами, ни
скрипучей калитке, ни воровке-лисе с цыпленком в зубах...
Вот теперь я все сказал.
Электра. Спасибо тебе, садовник.
Клитемнестра. Боже! И столь жалкая жизнь уготована
Электре, дочери Клитемнестры, дочери царя царей! С утра
до вечера видеть перед собой супруга, поливающего грядки,
копающегося в навозе! Какой позор!
Э г и с т. Зато там она сможет вволю оплакивать мертвых. Сажай
побольше иммортелей, садовник.
Садовник. Зато там она укроется от тоски, от горя, а может
статься, и от большей беды. Я не особо разбираюсь в людях,
царица, но я хорошо разбираюсь в посадках. Видать, в на-
шем городе пришла пора пересаживать беду. Вам вздума-
лось привить ветвь Атридов к нашей бедной семье, но вы
ошиблись: на самом деле она привьется к лугам, к ветер-
ку, к весне. И она не останется в убытке.
Нищий. Придется вам уступить, царица. Взгляните правде в
глаза: Эгист кипит ненавистью к Электре, она толкает его
убить Электру, предать Электру земле... Кстати, недурной
каламбур: он хотел предать ее земле,—он отдает ее саду.
Она на этом немало выигрывает. Она выигрывает на этом...
жизнь.
Эгист реако встает.
Что такое? Я неудачно выразился?
Эгист (Электре и Садовнику). Подойдите сюда вы оба.
459

Клитемнестра. Электра, одумайся!
Электра. Вы сами этого хотели, мать.
Клитемнестра. Но я передумала, ты же видишь, я переду-
мала!
Электра. А что заставило тебя передумать? Чего ты испугалась?
Нет, слишком поздно.
Клитемнестра. Да какие слова мне найти, чтобы заставить
тебя вспомнить, кто ты и кто я?!
Электра. Скажите четыре простых слова: «Ты не толкнула
Ореста».
Клитемнестра. Дура!
Э г и с т. О господи, опять они сцепились!
Нищий. Не мешайте, пусть-ка сцепятся еще разок!
Клитемнестра. Лгунья! Ослиная голова! Это я-то уронила
Ореста?! Я, которая в жизни не уронила кольца, не разбила
чашки! Я, чьи жесты настолько плавны, что птицы садятся
мне на плечи! С моих рук можно вспорхнуть в небо, но не
выпасть на пол. Хочешь знать, что я воскликнула, когда он
упал? — «О горе, зачем, зачем его сестра оказалась рядом с
ним?!»
Э г и с т. Они обезумели, ей-богу!
Электра. А хочешь знать, что я подумала, пока он падал? —
«Боже, если она настоящая мать, она . сейчас сделает все,
чтобы смягчить его падение! Вот сейчас она быстро прися-
дет, поймает и зажмет его между колен. Посмотрим, на-
сколько они цепки — гордые, несгибаемые колени моей ма-
тери. До сих пор я не видела ее ног. Посмотрим, на что же
они годны».
Клитемнестра. Замолчи!
Электра. «Или же она успеет откинуться назад, и маленький
Орест соскользнет с нее, как мальчишка, разоривший гнез-
до, соскальзывает с дерева. Или она бросится на пол, и он
упадет прямо на нее, прямо на мягкое тело своей матери.
Ну конечно, она еделает это, ведь должна же мать спасти
своего сына! Мать-изгиб, мать-гнездо, мать-склон, мать-ко-
лыбель, мать-спасение...» Но эта мать замерла, застыла как
460

утес, и ее сын рухнул с нее, как падают с самого высокого,
самого сурового иэ утесов.
Э г и с т. Дело сделано, Клитемнестра, идемте.
Клитемнестра. Что она видела, что думала, что понимала —
в полтора-то года?! Как можно ей верить?!
Э г и с т. Ей никто и не верит — кроме вас.
Электра. Да разве только этим можно было удержать от паде-
ния сына?! Любящая мать нашла бы тысячу способов,—
она же и пальцем не шевельнула!
Клитемнестра. Да шевельни я пальцем, и я уронила бы тебя,
неблагодарная.
Электра. Так я и думала. Ты прикидывала. Ты рассуждала.
Ты вела себя расчетливо, как наемная кормилица,— не как
родная мать.
Клитемнестра. Электра, малютка моя...
Электра. Я тебе не малютка! Ты таскала нас на руках, при-
жимала к себе и называла малютками, чтобы потешить свое
материнское самолюбие. То время прошло!
Клитемнестра. Я тебя умоляю...
Электра. Aral Смотрите все, как она распростерла руки! Вот
точно так же ты развела их и тогда. Точно так же!
Клитемнестра. Уйдем, Эгист. (Выходит.)
Нищий. Хо-хо! А ведь мать-то, глядите, тоже здорово струхнула!
Эгист (Нищему). Что вы сказали?
Нищий. Я? Я ни слова не сказал... Вообще я молчу... Всегда...
Трезвый я еще могу поговорить. Тогда я прямо рта не за-
крываю. Но нынче я слегка под мухой...
СЦЕНА
ПЯТАЯ
Электра, Нищий, Садовник, Неизвестный,
Агата Теокафокла.
Агата. Ну вот, как раз удобный момент. Эгист ушел. Уходи и
ты, садовник.

Садовник. Как то-есть уходить? N
Агата. Уходи, быстрее. Этот человек займет твое место.
Садовник. Мое место... возле Электры?
Неизвестный. Да, она будет моей женой.
Электра. Отпустите мою руку!
Неизвестный. Никогда в жизни.
Агата. Да вы хоть взгляните на него, Электра! Прежде, чем
вырываться из рук мужчины, невредно сперва взглянуть,
каков он собой. Соглашайтесь! Уверяю вас, вы только вы-
играете на такой замене.
Электра. Садовник, помоги! •
Неизвестный. Я не обязан оправдываться перед тобою, садов-
ник, но ты взгляни на меня повнимательней. Ты ведь разби- :
раешься в сортах и породах,—так неужто порода не видна!
на моем лице?!.. Да-да, смотри, смотри на меня своим роб-
ким приниженным взглядом бедного простолюдина, предан- ;
ным и боязливым взглядом смиренного существа, чьи пус-
тые выцветшие глаза не зажигает восторг, не затуманивает
печаль. Посмотри на меня, подумай и скажи, кто из нас.!
должен склониться перед другим... Я вижу, ты понял. От-<
дай мне твое кольцо... Благодарю, ступай. ,'
Электра. Агата, сестра моя, помогите! Спасите меня, и, кля-j
нусь, я никому ничего не скажу! Ни о ваших свиданиях, ни!
о ваших расставаниях... никому... ни слова... На помощь! j
Агата (уводя аа собой Садовника). Идем, идем отсюда. Семья*
Теокафоклов спасена. Пускай Атриды выпутываются из)
своих дел сами. \
Нищий. Смотрите, как заспешила! Вот так же удирает обратно)
к себе под камень маленькая мокрица, напуганная днев-|
ным светом. I
i
I
СЦЕНА I
ШЕСТАЯ |
щ
Электр а, Неизвестный, Нищий. Л
Неизвестный. Не отбивайся, это бесполезно! А
462

Электра. Пустите меня... Лучше смерть!
Неизвестный. Не торопись со смертью. Через минуту ты бро-
сишься в мои объятия.
Электра. Не смейте оскорблять меня!
Неизвестный. Через минуту ты горячо поцелуешь меня.
Электра. Позор вам, вдвойне позор за двойное оскорбление!
Неизвестный. А теперь убедись в моей доверчивости: ви-
дишь, я отпускаю тебя.
Электра. Прощайте навсегда!
Неизвестный. Э, нет! Я сейчас скажу одно слово, и ты вер-
нешься ко мне кроткая, как овечка.
Электра. Какая-нибудь ложь?
Неизвестный. Одно мое слово, и ты кинешься мне на грудь
и зарыдаешь от счастья. Это слово — мое имя.
Электра, На свете осталось только одно имя, чей звук мне сла-
док, только один человек, кого я хочу обнять.
Неизвестный. Это имя — мое. Этот человек— я!
Электра. Ты... Орест?!
Орест. О, недогадливая сестра, неужто лишь мое имя открыло
тебе глаза?!
СЦЕНА
СЕДЬМАЯ
Клитемнестра, Электра, Орест, Нищий.
Клитемнестра. Электра!
Электра. Мать?
Клитемнестра. Вернись во дворец. Брось этого садовника.
Идем!
Электра. Садовника здесь больше нет, мать.
Клитемнестра. Как «нет»?!
Электра. Он уступил меня этому человеку.
Клитемнестра. Какому человеку?
Электра. Вот ему. Он теперь мой муж.
463

Клитемнестра. Ну довольно, сейчас не время для шуток.
Идем.
Электра. Как же я пойду? Этот человек держит меня за руку.
Клитемнестра. Поторопись!
Электра. Ты знаешь, мать, какими путлищами стреноживают
лошадей, чтобы помешать им ускакать. Этот человек надел
мне такие же на ноги, и я не могу двинуться с места.
Клитемнестра. Но я, наконец, приказываю! Ночь не должна
застать тебя на улице, это не подобает принцессе. Отправляй-
ся в свою комнату. Иди!
Электра. Вот именно, «ночь». Смогу ли я покинуть мужа в мою
свадебную ночь?!
Клитемнестра. Да с кем же ты там? Кто вы?
Электра. Он тебе не ответит. Сегодня вечером рот моего мужа
принадлежит мне, и все его речи — тоже мои.
Клитемнестра. Откуда вы? Кто ваш отец?
Электра. О, ты опасаешься мезальянса? Не бойся, его не будет.
Клитемнестра. Почему вы так странно смотрите на меня?
Вы как будто вовсе не боитесь... Кто ваша мать?
Электра. Он никогда ее не видел.
Клитемнестра. Она умерла?
Электра. Быть может, оттого-то он и смотрит на тебя так стран-
но, что он никогда не видел своей матери. Он красив, не
правда ли?
Клитемнестра. Да... он похож на тебя.
Электра. Вот знаменательно: первый же миг нашего союза упо-
добил нас друг другу, как старых супругов! Разве это не
добрый 8нак, мать?
Клитемнестра. Кто же вы, наконец?
Электра. Какое тебе дело?! Никогда еще ни один мужчина не
принадлежал тебе меньше, чем он.
Клитемнестра. Кем бы вы ни были, незнакомец, какие бы
намерения ни питали, не придавайте значения ее капризу.
Помогите мне убедить ее. Завтра мы решим, достойны ли
вы стать мужем Электры. Я берусь уговорить Эгиста...
А сейчас ночь, и ни одна ночь еще не казалась мне менее
464

благоприятной для свершения брака, чем нынешняя. Оставь
этого человека, Электра, идем со мной.
Электра. Слишком поздно, его руки обвили меня.
Клитемнестра. Если ты захочешь, ты найдешь в себе силы
разорвать и железные цепи!
Электра. Железные цепи — да, эти цепи — нет.
Клитемнестра. Интересно, что же плохого наговорил он тебе
• о твоей матери, раз ты его так скоропалительно полюбила?
Электра. Мы еще не успели поговорить ни о моей матери, ни
о его. Уходи — и мы начнем.
Орест. Электра!
Электра. Вот и все, что он способен сказать. Стоит мне отнять
руку от его рта, он безостановочно повторяет мое имя.
И ничего другого ты от него не добьешься. О мой супруг,
твой рот свободен, поцелуй же меня!
Клитемнестра. Какой стыд! Любовная лихорадка,—вот чем,
оказывается, была больна Электра!
Электра. Поцелуй меня, на глазах моей матери поцелуй меня!
Клитемнестра. Прощай, я ухожу. Никогда я не думала, что
моя дочь способна отдаться первому встречному.
Электра. Я тоже. Но разве я знала, что такое первый поцелуй?!
Клитемнестра удаляется.
СЦЕНА
ВОСЬМАЯ
Э л е к тр а, Орест, Нищий.
О рее т. За что ты так ненавидишь нашу мать, Электра?
Э л е к т р а. Не говори о ней, о, ради богов, не говори сейчас о ней!
Забудем хоть на миг, что мы появились на свет of этой ма-
тери. Молчи, ни слова!
Ope ст. Мне столько надо рассказать тебе...
Электра. Ты здесь, и больше я ничего не хочу знать. Помолчи.
И не гляди на меня. Твои слова палят меня огнем, твой
465

взгляд пронзает как меч. Часто, мечтая о тебе, я надеялась
впервые увидеть тебя спящим. Ибо вдруг обрести все вместе:
взгляд Ореста, и голос Ореста, и самого живого Ореста,—
такое счастье невыносимо, сладостно невыносимо! Тихонько
обнять лежащего, неподвижного, тихонько наблюдать,
прильнув к тебе, как медленно пробуждается в твоем теле
жизнь, загорается сознание, вот что мне нужно было, чтобы
не задохнуться от внезапного восторга. Но ты, мой брат, Не-
жданно встал предо мною, как солнце, и ослепил своим
жарким золотым восходом. О, пусть бы лучше я была незря-
чей, пусть бы ощупью отыскала тебя на краю земли! Я бы
узнала тебя, прикоснувшись к твоему лицу чуткими ладо-
нями слепой. Двадцать лет подряд мои простертые к тебе
руки наталкивались на грязь, бесчестив или заурядность,
наконец теперь они ощутили брата! Настоящего родного бра-
та! Страшно подумать, какие изъяны, какое несходство со
мной могли исказить это лицо, это тело,— но нет, о, счастли-
вая судьба! —. эдесь все верно, все подлинно, все прекрасно.
Все в тебе подтверждает Ореста, подтверждает моего
брата!
Орест. Осторожней, ты меня задушишь!
Электра. Могу ли я задушить тебя,—тебя?! Убить брата?!
О нет, я тебя ласкаю. Я дарую тебе жизнь. Сквозь блажен-
ное ослепление встречи мне едва различим твой сияющий
образ, так дай же я вылеплю из него во всех подробностях
моего любимого Ореста. Вот я сделала руку моего брата с
прекрасными точеными пальцами. Вот я изваяла грудь моего
брата и вдыхаю в нее жизнь,—пусть же она вздымается и
дышит —грудь моего брата. Вот я леплю твое ухо. Я сде-
лаю его маленьким, не правда ли? —изящным и полупро-
зрачным, как крылышко мотылька... Последний завиток...
ну вот, ухо готово. Сейчас сделаю второе, точно такое же...
Прелестные уши,—они мне несомненно удались! А теперь
я вылеплю рот моего брата, его пересохшие, дрожащие гу-
бы,—о, как хорош будет этот рот на твоем лице!.. Ну вот,
я создала тебя, Орест,— я, а не твоя мать!
466

Орест. За что же ты так ее ненавидишь?.. Стой! Прислушай-
ся!
Электра. Что случилось? Почему ты меня оттолкнул? Вот вам
благодарность сыновей! Едва вы произвели их на свет, они
отталкивают вас и устремляются прочь!
Орест. Кто-то подслушивает нас с лестницы.
Электра. Это она, конечно, она. Сама ревность притаилась там,
во тьме. Сам страх прячется за углом. Это наша мать.
Нищий. Верно. Больше некому быть, как ей.
Электра. Она догадалась, что мы здесь, что мы сейчас оттор-
гаем себя от нее. Она догадалась, какой лаской я согрела
тебя, очистила от родства с нею, навеки лишила тебя мате-
ри. О, брат мой, будь же великодушен, подари и ты мне в
свой черед сиротство!
Орест. Возможно ли говорить так о той, что произвела тебя на
свет! Даже я, с кем она обошлась безжалостней дикого зве-
ря, не в силах ее ненавидеть!
Электра. Она произвела меня на свет?! Вот чего я как раз и
не могу ей простить. Это и есть моя мука, мой позор. Ро-
диться от такой матери — значит, войти в мир обманным пу-
тем, нечистым путем, родство с такой матерью — сомнитель-
ная сделка,— я все время чувствую себя не ее дочерью, но
ее тайной сообщницей. Зато как хорошо у меня на душе,
когда я вспоминаю, что своим рождением обязана отцу!
Я люблю представлять себе, как он вошел в брачный покой,
как освободился от великолепных свадебных одежд, как лег,
как, зачиная меня, вырвался за пределы сознания, вышел
из берегов своего тела... Как я люблю его глаза будущего
отца, горящие ожиданием, его потрясение в миг моего рож-
дения, его внутреннюю дрожь,—она мне тысячекратно до-
роже криков и потуг моей матери. Нет, я его, только его
дитя! Я —плод его непробудного сна, его девятимесячной
маяты, его наслаждений с другими женщинами, пока моя
мать носила меня, его отеческой улыбки, которой он встре-
тил мое появление на свет. Я —его дочь, а потому ненави-
жу мою мать и все, что меня с ней связывает!
467

Op ест. Откуда в тебе эта беспредельная ненависть к женщи-
нам?!
Электра. Разве я ненавижу женщин? Я только ненавижу мою
мать. И разве я ненавижу мужчин? Я только ненавижу
Эгиста.
Орест. Но отчего, отчего ты их ненавидишь?
Электра. Не знаю... пока еще. Мне ясно только, что я ненави-
жу их одной ненавистью. Она душит меня, я сгибаюсь под
ее гнетом. Как я хотела бы ненавидеть их каждого в отдель-
ности! Две скромные мелкие ненависти вполне переносимы,
уверяю тебя. Они подобны мелким неприятностям: одна от-
влекает от другой. Мне хотелось бы верить, что я вознена-
видела мать за то, что она уронила тебя, маленького, Эги-
ста — за то, что он отнял у тебя трон. Но это неправда. То
не было ненавистью, то была снисходительная жалость к
великой царице, высокомерно попирающей весь свет и вне-
запно, в испуганной слабости упустившей из рук младенца,
точно она древняя параличная старуха. И разве ненавистью
была моя презрительная жалость к Эгисту, несокрушимому
тирану Эгисту, кому суждено в один прекрасный день в
корчах испустить дух под ударами твоего меча?! Все, за что
мне следовало бы ненавидеть их, напротив, вызывало жа-
лость к ним, но стоило мне смягчиться и сжалиться над
ними, стоило увидеть в них людей и заговорить, как с людь-
ми, как внезапно во мне взмывала грозная волна той общей,
непостижимой, но убийственной ненависти к ним и помимо
моей воли обрушивалась на них. Я пыталась... я не могу...
я бессильна не ненавидеть их.
Орест. Но ведь я пришел. И теперь ты отдохнешь от ненави-
сти.
Электра. Не обольщайся. Раньше я тоже думала, что твое воз-
вращение снимет с меня это бремя. Мне казалось, вот ты
придешь, и зло развеется как дым. Я готовилась встретить
тебя воплощенной нежностью, нежностью ко всему на све-
те, даже к ним. Но мои мечты не сбылись; ты рядом, а я
все так же отравлена ненавистью. Это она улыбается тебе,
468

это она обнимает тебя, любит тебя. Она лижет тебе руки,
как собака, которую ты вот-вот спустишь со сворки. Ибо
это ты дал моей ненависти зрение и нюх. Тебе осталось
только спустить меня с привязи, и я возьму след и помчусь
по нему... Кто там? Опять она?
Нищий. Нет, нет! Взгляните, ведь уже ночь. Она давно подня-
лась к себе. Она раздевается.
Электра. Она раздевается... Стоя перед своим высоким зерка-
лом, пристально разглядывая в нем Клитемнестру, наша мать
раздевается. О, как я люблю ее за то, что она красива, как
жалею за то, что она стареет, как восхищаюсь ее голосом,
ее взглядом... Как я ненавижу ее!
Орест. Электра, милая моя сестра, довольно! Умоляю тебя!
Электра. Итак, я иду по следу, я не упущу его!
Орест. Успокойся же!
Электра. О, я спокойна. Я добра. Я так добра к моей матери!
Вот только эта ненависть... она переполняет мою душу и
выплескивается наружу.
Орест. Теперь я прошу тебя: помолчи. Мы поговорим о твоей
ненависти завтра. А сейчас дай мне вкусить сладость сест-
ринской любви, доселе незнакомой, любви, которую я обрел
лишь сегодня. Пусть нам станет хорошо хотя бы на час!
Электра. Хотя бы на час... Ну, пусть — на один час.
Орест. Как прекрасен дворец в лунном свете! Мой дворец... Ка-
ким властным могуществом веет от него в ночи! Моим могу-
ществом, моей властью! Обними меня, и давай помечтаем о
том, как мирно и радостно могли бы жить в стенах этого
дворца его обитатели. Ах, Электра, сколько имен вспомина-
ется мне—неясных, сладкозвучных имен! —отчего им не
суждено было стать символами счастья?!
Электра. Знаю я эти имена: Медея, Федра...
Орест. Да, да, Медея, Федра,— что помешало им быть счаст-
ливыми?
Электра. Электра, Орест...
Орест. Для этих двух имен ничто еще не потеряно. Я пришел
и принес с собою спасение...
469

Электра. Тише, вот она! £
Орест. Кто?
Электра. Женщина, чье имя —такой же символ счастья, как/
те имена. Клитемнестра.
СЦЕНА
ДЕВЯТАЯ
Электра, Орест, Клитемнестра, Нищий, затем
Э гис т.
Клитемнестра. Электра!
Электра. Мать?
Клитемнестра. Кто этот человек?
Электра. Угадай.
Клитемнестра. Дай мне увидеть его лицо.
Электра. Если ты не разглядела его издали, то тем более не
разглядишь вблизи.
Клитемнестра. Электра, довольно нам с тобой враждовать!
Ты хочешь стать женой этого человека? Я согласна... Что за
презрительная улыбка?! Разве не я первая захотела дать
тебе мужа?
Электра. О нет. Просто ты захотела превратить меня в жен*
щину.
Клитемнестра. Не вижу разницы.
Электра. Ты вахотела, чтобы я перешла в твой стан. Ты за-
хотела навсегда убрать с глаз долой лицо твоей злейшей
противницы.
Клитемнестра. Лицо моей дочери?
Электра. Лицо непорочности.
Орест. Электра...
Электра. Оставь меня! Оставь! Я уже взяла след.
Клитемнестра. Непорочность?! От кого я слышу это слово?! :
От тебя, снедаемой порочными желаниями?! В два года
ты уже краснела при виде мальчиков! Если хочешь знать,
ты и Ореста-то вырвала у меня ив рук, чтобы поцеловать!
470

Электра. Ах, для этого?! Ну, тогда я была права. Дело того
стоило.
Звучат трубы, слышатся взволнованные крики. Ив окон вы-
глядывают придворные. На галерее появляется Эгист, он
всматривается вниз.
Эгист. Вы здесь, царица?
Нищий. Да здесь она, здесь.
Эгист. Важные вести, царица. Орест, оказывается, не умер. Он
бежал из заточения. Он направляется в Аргос.
Клитемнестра. Орест!!!
Эгист. Я послал ему навстречу самых надежных людей. Я вы-
ставил у городских стен самых верных воинов. Что же вы
молчите?
Клитемнестра. Орест вернулся...
Эгист. Он возвращается, чтобы захватить трон отца, помешать
мне быть регентом, вам — царицей. Его лазутчики мутят
наш народ, подстрекая его к мятежу. Но вам нечего бояться.
Я наведу порядок, я усмирю всех... Кто там внизу, рядом
с вами?
Клитемнестра. Электра.
Эгист. И ее садовник?
Нищий. И ее садовник.
Эгист. Больше, я надеюсь, вы не станете препятствовать их
браку?! Как видите, мои опасения были не напрасны. Вы
все поняли теперь?
Клитемнестра. Да... теперь я все поняла.
Эгист. Пусть не смеют покидать двореп. Я приказал запереть
городские ворота для всех без исключения. И особенно
для них. Ты слышал меня, садовник?
Электра. Мы никуда не уйдем.
Эгист. А вам, царица, я советую подняться к себе: Отдохните.
Завтра на рассвете я соберу военный совет. Доброй вам
ночи.
Электра. Благодарю, Эгист.
471

Эгист. Я обращался к царице, не к тебе, Электра. Твоя ирония
нынче вовсе не уместна. Идите же, царица.
Клитемнестра. Доброй ночи, Электра.
Электра. Доброй ночи, мать.
Клитемнестра (вдруг на ходу оборачивается). Доброй но-
чи... муж моей дочери! (Медленно поднимается по ступе-
ням.)
Нищий. Ай да семейка! Прямо заглядение!
Электра. Кто... кто здесь говорил?
Нищий. Никто! Никто здесь не говорил. Кому же придет в
голову разговаривать в такое время?!
СЦЕНА
ДЕСЯТАЯ
Электра, Орест, Нищий.
Орест. Говори, Электра, говори! Скажи мне!
Электра. Что ты хочешь знать?
Орест. Истоки твоих подозрений. Причину твоей ненависти.
Ведь теперь, я уверен, она тебе открылась. Только что, спо-
ря с Клитемнестрой, ты вдруг задрожала и оперлась на
меня. Что же тебя подкосило — радость? ужас?
Электра. И радость и ужас... Скажи, Орест, отважен ты или
слаб?
Орест. Открой мне свою тайну, и я смогу тебе ответить.
Электра. Тайну... Я сама еще не проникла в нее. Но я уже
ухватилась за кончик нити. Будь спокоен, я не выпущу ее
из рук... Остерегись, Орест, она опять идет к нам!
СЦЕНА
ОДИННАДЦАТАЯ
Электра, Клитемнестра, Орест, Нищий.
Клитемнестра. Так это ты, Орест?!
Орест. Да, мать, это я.
472

Клитемнестра. Что же... сладко ли в двадцать лет впервые
увидеть мать?
Орест. Мать, которая выгнала родного сына из дому... сладко.
Больно и сладко.
Клитемнестра. И тебе довольно поглядеть на мать издали?
Орест. Издали она точно такая, какую я видел в мечтах.
Клитемнестра. И мой сын тоже. Ты красив. Ты величест-
вен. Но я все же приближусь к тебе.
Орест. А я отойду. На расстоянии эта мать великолепна.
Клитемнестра. Ты хочешь сказать: «Кто знает, не померк-
нет ли ее великолепие вблизи?»
Орест. Или ее материнская любовь?.. Нет, я не сделаю к тебе
ни шага.
Клитемнестра. Ты довольствуешься одной тенью матери?
Орест. До нынешнего дня я был лишен и этого. А твоей смут-
ной тени я по крайней мере могу высказать то, чего ни-
когда не скажу тебе самой.
Клитемнестра. Если моя тень вдохновила моего сына на
признания, я уже довольна. Что же ты скажешь ей?
Орест. Все, что моей матери вовек не услышать из моих уст.
Всю правду, которая, достигнув слуха моей матери, обернет-
ся ложью.
Клитемнестра. Что ты ее любишь?
Орест. Да.
Клитемнестра. Что ты ее почитаешь?
Орест. Да.
Клитемнестра. Что ты ею восхищаешься?
Орест. Да! И мое восхищение — единственная дань сына, ко-
торою тень моей матери может поделиться с моей живой
матерью.
Клитемнестра. А вот я не хочу восхищаться тенью моего
сына, мне мало одной тени. Мой сын, мой живой сын стоит
передо мной, дышит, говорит со мной... Я теряю сознание,
глядя на тебя, теряю силы!
Opec.т. А ты подумай о том, как бы мне навредить, и ты тут
же их обретешь.
473

Клитемнестра. О, не будь таким безжалостным! В тебе ведь
нет жестокости, и голос твой звучит нежно!
Орест. Да, ты права. Я как две капли воды похож на пример-
ного сына, каким мог бы стать. Да и ты, впрочем... Какую
нежную мать изображаешь ты в эту минуту! Не будь я
твоим сыном, я бы наверняка обманулся.
Электра. Тогда зачем вы оба сотрясаете воздух бесполезны-
ми разглагольствованиями? Зачем ты кривляешься, мать,
чего надеешься добиться этим своим отвратительным ма-
теринским кокетством? На один-единственный миг в стене
ненависти, разделяющей вас, приоткрылось окошко, в кото-
рое мать и сын смогли увидеть друг друга... не такими, ка-
ковы они на самом деле. Так зачем же медлить,—минута
истекла, захлопните окно! Минута истекла, говорю вам!
Клитемнестра. Не торопи нас. Кто сказал, что одной ми-
нуты материнской любви достаточно для Ореста?
Электра. А кто сказал, что ты имеешь право хоть на одну
минуту сыновней любви? Ты вырвала ее у судьбы,—скажи
спасибо и за это! И довольно ломать комедию! Уходи!
Клитемнестра. Хорошо же. Прощай.
Первая маленькая Эвменида (выглянув из-за колон-
ны). Прощай, мой сын во крови и плоти!
Орест. Прощай.
Вторая маленькая Эвменида. Прощай, тень моей ма-
тери!
Электра. Можете сказать друг другу «до свиданья». Вы еще
встретитесь.
СЦЕНА
ДВЕНАДЦАТАЯ
Электра и Орест спят. Маленькие Эвмениды.
Нищий. Эвменидам теперь уже около тринадцати лет.
474

Первая маленькая Эвменида. Они уснули, сестрицы.
Давайте представим Клитемнестру и Ореста. Только не так,
как играли только что они. Сыграем взаправду.
Нищий (громко, но ни к кому не обращаясь). Интересно бы
все-таки узнать, толкнула она Ореста или не толкнула?
Вот если бы эту историю представить...
Вторая маленькая Эвменида. Эй ты, не мешай пред-
ставлению! Начали, сестрицы!
Три маленькие Эвмениды занимают те же места, что акте-
ры в предыдущей сцене, и пародируют их. Желательно,
чтобы они играли в масках своих героев.
Первая маленькая Эвменида. Итак, это ты, Орест? Ты
пришел, чтобы убить меня, убить Эгиста?
Вторая маленькая Эвменида. Что за чушь!
Первая маленькая Эвменида. Чушь? Только не для
твоей сестры... Тебе уже случалось убивать, мой маленький
Орест?
Вторая маленькая Эвменида. Конечно... Всех, кого
убивает любой человек, даже если он добр и великодушен...
Лань, например. А поскольку я был не только добр, но вдо-
бавок и жалостлив, я убил и ее олененка, чтобы не остав-
лять его сиротой. Но убить собственную мать, запятнать се-
бя материнской кровью,— никогда!
Первая маленькая Эвменида. Ты убивал зверей вот
этим мечом?
Вторая маленькая Эвменида. Да. Ему и железо ни-
почем, не то что какой-то олененок. Бедняга даже не почув-
ствовал, как лезвие рассекло его.
Первая маленькая Эвменида. О, я поинтересовалась
без всякой задней мысли. Я не собиралась внушать тебе дур-
ные намерения. Но вот если бы такой меч пронзил твою
сестру, жить нам стадо бы куда спокойней и удобней!
Вторая маленькая Эвменида. Ты хочешь, чтобы я
убил сестру?
475

Йервая маленькая Эвменида. Ах, ну что ты! Запят-
нать себя сестринской кровью — никогда! Нет, лучш§ все-
го, если бы меч сам убил ее. Ты представь себе,—меч ти-
хонечко выползает из ножен... вот так... Взмах! и она уби-
та. Я бы тогда вышла замуж за Эгиста. И мы бы усынови-
ли тебя. Он ведь стареет,—Эгист. Твой черед наступит
быстро. И ты станешь царем Орестом.
Вторая маленькая Эвменида. Меч не может убить сам.
Его должен держать убийца.
Первая маленькая Эвменида. Да, разумеется. Мне сле-
довало бы помнить об этом. Но я думаю... а вдруг какой-
нибудь меч вонзится в жертву сам, по собственному почи-
ну? Уж ты поверь мне, этих поборников справедливости
только могила исправит. Если преступники все, как один, в
старости обращаются к добродетели, то эти, напротив, ста-
новятся именно преступниками и убийцами. Нет, ты толь-
ко вдумайся, какой удобный момент для меча, чтобы ожить,
задвигаться и совершенно самостоятельно убить! Мы бы же-
нили тебя на младшей дочери Алкмены,— знаешь, на той
хохотунье с красивыми зубками. Ты стал бы супругом
Орестом.
Вторая маленькая Эвменида. Не хочу я никого убивать.
Ни сестру, которую я люблю, ни мать, которую презираю.
Первая маленькая Эвменида. Так-так. Одним словом,
Орест слабодушен, потому что у Ореста — принципы.
Третья маленькая Эвменида. Тогда зачем сотрясать
воздух бесполезными разглагольствованиями? Ночь напое-
на ненавистью и угрозами, но в той же ночи сияет луна и
заливается сладкоголосый соловей. Сними же руку с эфеса
твоего меча, Орест, сними, и давай поглядим, на что он от-
важится один, без хозяина.
Первая маленькая Эвменида. Да, сними руку... Он
оживает, глядите, сестрицы! Меч оживает!
Вторая маленькая Эвменида. О, ты не ошиблась, он
оживает, он понял... Он так хорошо понял, что уже напо-~
ловину выдвинулся из ножен!
476

О p e 0 т (во сне}. Электра)
Нищий. А ну-ка, марш отсюда, вы, болтуньи! Не то еще раз-
будите.
Электра (во сне}. Орест!
СЦЕНА
ТРИНАДЦАТАЯ
Электра, Орест, Нищий.
Нищий. Как бы все-таки выяснить, толкнула или не толкнула?
Ибо если Электра этого не сделала, то правда на ее сторо-
не, если же сделала, значит, Электра лжива,—не важно,
лжет ли она сознательно, или ее обманывает память. Лично
я думаю, что она не толкала Ореста. Взгляните: на низком
ложе, в двух пядях от пола она прижимает к себе сонного
брата так судорожно, будто ему грозит падение в пропасть.
Конечно, ему все равно приснится, что он падает... падает
и все такое... но тут уж она ничем не виновата. А вот в
царице я приметил одну любопытную черту: она похожа
на тех ленивых величественных булочниц, которые, даже
уронив деньги, не обеспокоят себя и не нагнутся за ними.
А еще она похожа на только что ощенившуюся суку, при-
душившую во сне самого красивого из щенков. Потом-то
она его теребит и вылизывает, вспомните, как царица не-
давно подлизывалась к Оресту, но поздно: ни младенца,
ни щенка не оживишь слюной. Вообще-то я догады-
ваюсь, как дело было. Скорее всего, царица в тот день при-
колола бриллиантовую брошь, а мимо бежала белая кош-
ка. Я будто вижу эту сцену собственными глазами. Она,
значит, держит Электру на правой руке... да, наверняка
на правой, ведь девочка-то уже довольно тяжелая,—а ма-
лыша на левой, причем немного на отлете, чтобы он не
оцарапался об ее брошь или ненароком не уколол ее самое.
А брошь огромная — настоящая царская драгоценность, не
477

какая-нибудь жалкая стекляшка для служанки... Вдруг ре-
бенок видит кошку, белую кошку. Боже, какой восторг!
Белая кошка, пушистое белоснежное существо,— оно жи-
вое, оно притягивает, ребенок наклоняется и... Не забудьте,
царица — эгоистка, себялюбица. Как она могла бы удер-
жать младенца? Только одним способом: высвободить пра-
вую руку, другими словами, избавиться от маленькой
Электры, отшвырнуть маленькую Электру на камни,
подальше от себя, попросту наплевать на маленькую
Электру. Пусть она расквасит себе нос, маленькая Элект-
ра,— подумаешь, какая важность! — лишь бы остался жив
и невредим сын царя царей! Но она себялюбица. Для нее
женщина важнее мужчины, потому что она сама — жен-
щина. Для нее чрево важнее царского рода, потому что она
сама — чрево. И она, ни секунды не колеблясь, жертвует
сыном — наследником рода, чтобы уберечь дочь — будущее
женское чрево. А теперь об Электре. Она все-таки объяви-
лась — в объятиях брата. И она права. Лучшего случая ей
не найти. Братство — истинно человеческая черта. Живот-
ным неведомо чувство братства, они знают лишь любовь...
Кошки там... попугайчики... и прочая тварь... В чем их брат-
ство? В одной только масти, вот и все. И, когда им нужен
брат, то они ищут и находят его в человеке, и любят его
тоже в человеке. О чем, к примеру, думает молодой селе-
зень, когда, удрав из утиной стаи, подходит к людям и сво-
им крошечным блестящим любопытным глазком взгляды-
вает, как они едят, мастерят и все такое? Почему он при-
ближается к ним без всякой боязни? Да потому, что он зна-
ет: вот этот человек — его брат, и эта женщина — тоже
брат ему. Я таких утят даже в руки брался свободно мог
свернуть им шею, настолько они доверялись мне, настолько
нуждались в брате, настолько им было интересно, для
чего это я, их брат, отрезаю ломоть сыра и кладу на него
луковицу. Утиные братья —вот наше истинное звание, и
мы еще должны заслужить его. Взгляните на утку, когда
она окунает свою маленькую головку в тину, выискивая в
478

ней мальков и головастиков. Вот она высунулась из воды
и тянется к человеку,—красновато-коричневая, голубова-
то-золотистая: это сама опрятность, сообразительность и
нежность смотрят на вас... жаль, впрочем, что утиные го-
ловки несъедобны... разве что мозг... Да, человеческие бра-
тья... только что плакать не умеют... надо бы мне взяться и
научить их... Одним словом, не толкала Электра Ореста! От-
сюда следует вывод: все, что она утверждает,—неоспоримо,
все, что делает,—законно. Она —истина без страха и со-
мнений, она —лампа без копоти, пламя без дыма. Даже ес-
ли она, как они все тут боятся, вдребезги разнесет мир и
счастье вокруг себя, значит, она права, значит, это было
необходимо. Такая девушка даже среди всеобщего ликова-
ния уловит легкую тень на чьем-нибудь лице, в радостном
громе празднеств сумеет расслышать одну робкую жало-
бу,—и начнет добиваться правды, и не остановится ни пе-
ред чем, ибо она — поборница справедливости; и пусть весь
мир треснет и развалится, пусть сгинут в аду поколения и
поколения, пусть тысячи невиновных погибнут смертью
невиновных, но тот единственный виноватый, кого она иска-
ла, будет найден и получит свою кару, и до конца ис-
купит свою вину. Поглядите на этих двух: они не совершили
никакого преступления, но вот что явится плодом их сою-
за: они вытащат на свет божий и покажут всем народам,
всем векам давно схороненное злодеяние, и им, несчастным,
невдомек, что худшее из злодеяний — заставить виновных
искупить свою вину. Они хорошо сделали, что проспали этот
их единственный час. Они правильно поступили. Пусть спят.
Я пойду прогуляюсь. Потом я их разбужу... А сейчас мне
лучше быть подальше. Когда встает луна, я всегда чихаю
три раза подряд. Но не дай бог чихнуть вблизи от Элект-
ры,—опасно для жизни. А вы оставайтесь, но только си-
дите тихо, тихо, не дышите, замрите! Ведь это первый спо-
койный сон Электры! И это последний спокойный сон Ореста.
Занавес

ИНТЕРМЕДИЯ
Lamenta * Садовника
Ну, вот я и вышел из игры. Теперь у меня, стало быть, ру-
ки развязаны и я смогу рассказать вам то, чего они там, в
пьесе, никогда вслух не скажут. Это уж такие люди, их
дело убивать направо и налево да грызться промеж себя
без передышки, так не станут же они утруждать себя и
доказывать вам, будто жизнь — одна сплопшая любовь?!
Оно вроде и неловко как-то: вдруг матереубийца остановит
занесенный кинжал и давай на все лады превозносить...
любовь! Нет-нет, эдак не годится, все равно люди не пове-
рят. Ну а со мной дело другое, я им уже не компания, на
душе у меня тоскливо, одиноко, так и тянет все выложить
как на духу, без утайки. Никогда я не женюсь ни на ком,
кроме Электры, а Электры мне теперь не видать, как своих
ушей. Казалось бы, чего проще —днем и ночью жить бок
о бок с женой,— ан нет, век свой я, выходит, скоротаю хо-
лостяком. Мне бы душой и телом предаться жене, любить
ее без памяти, холить и лелеять, но взгляните — вокруг ме-
ня пустота. Вот как раз сегодня моя свадьба, а я сижу
здесь один как перст... спасибо, хоть вы меня слушаете... и
другой брачной ночи у меня не будет, и апельсиновый сок,
что я приготовил для Электры, мне пришлось выпить само-
му (видите, ни капли не осталось,—ночь-то тянется долго...
моя свадебная ночь). Так усомнится ли кто в моих словах?!
Вы не обращайте внимания, если я немного коряво выра-
жаюсь,—мысли-то у меня правильные, да язык больно не-
уклюж, но сегодня я уж постараюсь не позабыть и выска-
* Жалоба, плач (латин.).
480

зать все, что у меня в душе накипело, хотя на сердце,
признаться вам, тяжело, да и во рту горько,—видно, среди
апельсинов попался один недозрелый... Так вот, нынче я
хотел поговорить о радости. Да-да, вы не ослышались, о
любви и радости. Уж поверьте мне, куда лучше толковать
о любви и радости, чем о ненависти и злобе. Любовь и ра-
дость... это как девиз, его можно высечь над входом в
дом или вышить на шарфе... я'могу даже бегонии рассадить
на клумбах так, чтобы их узор сложился в эти слова. Я вам
так скажу: моя жизнь теперь пропащая, и все же... до чего
хорошая штука жизнь! Да-да, знаю, вечно у нас что-то не
ладится, что-то не клеится, но выпадет минутка — и вдруг,
глядишь, все пошло на лад, все в полном порядке... Не для
меня, ясное дело... Не повезло мне... Подумать только, эда-
кая беда свалилЛь на голову, хуже не бывает, а вот поди ж
ты, все равно хочется любить все и всех кругом. Так уж я
устроен, меня не переделаешь... Что же говорить о тех, ко-
му и хлебнуть не довелось такого лиха?! Если мужчине уда-
лось жениться на женщине, которая его не любит, он и
вовсе должен почитать себя счастливцем. И счастливец, да-
да, счастливец тот, у кого жена сбежала на другой день по-
сле свадьбы. И тот, у кого ребенок урод, тоже не в накла-
де,— все же хоть что-то... Да... Не больно-то весело смотрит
нынче ночью мой сад. Недолго нам с ним привелось пора-
доваться. Конечно, я старался держаться молодцом, как
будто Электра рядом и все благополучно. Я говорил: «Вой-
дите, Электра! Вы не озябли, Электра?» Но нет, никого я
не сумел обмануть, даже собаку, не говоря уж о самом
себе. Пес, верно, подумал: «Хозяин обещал привести жену,
а привел только слово. Мой хозяин женился на слове, он
надел свою красивую белую тунику и отгоняет меня прочь,
боясь, что я выпачкаю ее лапами, и для чего? — чтобы же-
ниться на слове! Он угощает апельсиновым соком... кого? —
Слово! Он бранит меня за то, что я лаю на тень, на шорох,
а сам пытается обнять... кого же? —Слово!» О сне я и ду-
мать не хочу: лечь в постель со словом мне и вовсе невмо-
16 Шап Широду
481

готу. Что с него ваять, со слова,— скажешь да послушаешь,
не более того. Но зато, сидя здесь, в саду, где тьма благо-
ухает цветами, где луна движет тень-стрелку на солнечных
часах, где слепуша-сова, собравшись напиться у ручья, ты-
чется клювом в светлую дорожку, сидя здесь, я постиг то,
что и вы постигли бы на моем месте,— Истину. А кто зна-
ет Истину, тому ничего не страшно. И если вы ее узнаете,
то в день смерти ваших родителей вы поймете, что они бу-
дут живы вечно. И в час вашего разорения вы объявите,
что богаты как Крез. И в тот миг, когда ваши дети отрекут-
ся от вас, вы будете твердо уверены, что нет детей забот-
ливей и нежнее ваших. И в минуту полного одиночества вы
увидите, как весь мир устремится к вам в порыве любви.
Вот какая штука приключилась со мной, пока я сидел в
темном затихшем саду. Все эти недвижные деревья и не-
поворотливые холмы обступили меня, обездоленного, как
родные люди... Да... Вы не думайте, что я позабыл о пьесе,
нет, как раз о ней-то я и толкую. Конечно, врать не стану,
Электра очень уж не любит Клитемнестру. Но вы не торо-
нитесь ее осуждать. Она ищет себе мать, вот оно как. Она
в первом встречном готова была полюбить родную мать.
Отчего, спрашивается, она согласилась выйти за меня? Да
оттого, что почуяла во мне единственного мужчину среди
всех прочих, который стал бы ей чем-то вроде матери.
Правда, тут она ошиблась,— такие мужчины встречаются
чаще, чем она думает. Многие из нас с радостью согласи-
лись бы отходить девять месяцев с пузом, лишь бы заиметь
дочь. Какой дурак откажется от такого счастья?!.. Что?.. Со-
гласен, девять месяцев — это многовато, но поносить своего
ребенка в чреве недельку, день или хоть часок,— этим толь-
ко гордиться можно. Так вот, Электра ищет себе мать, и в
ком только она ее не ищет,— даже в собственной матери.
Возможно, ей придется рассечь материнскую грудь, чтобы
проверить, бьется ли там любящее материнское сердце, ну
так что ж?! В царских семьях и не такое бывает, это вам
не рабы и не горожане какие-нибудь. У них, у царей, на-
482

смотришься на всякое: тут чистейшая ненависть, там чи-
стейшая ярость. У них, у царей, все чистое, не то что у
нас, простых людей. В сущности, Трагедию с этими ее кро-
восмешениями, отцеубийствами и прочими чувствами в чи-
стом виде можно именно так и назвать «Чистота». А что та-
кое чистота? — Невиновность. Не знаю, согласитесь вы со
мной или нет, но для меня египетская царица, наложившая
на себя руки, это Трагедия, но в то же время и Надежда.
И маршал-предатель — это Трагедия, но также и Вера.
И герцог-убийца — это тоже, конечно, Трагедия, но зато
вместе с тем и Любовь. Жестокость — то есть, я оговорил-
ся, Трагедия —вто ведь, в сущности, жажда любви, это
жадный, неистовый поиск любви. Вот почему я встречу ны-
нешнее утро спокойно и бодро, ибо теперь я знаю: боги по-
няли и одобрили меня, и, обратись я к ним, они подадут мне
ответный знак, который и я и вы услышим в бесконечных
повторах эха, увидим в нежных переливах радуги; это бу-
дет девиз отверженных и одиноких, мой девиз: Любовь и
Радость. Да-да, не смейтесь, там наверху все готово: стоит
мне только скомандовать, и громы небесные, стократ уси-
ленные богами, грянут на весь мир: «Любовь!!! Ра-
дость!!!» Это так же верно, как то, что я сейчас здесь, пе-
ред вами. Но... с другой стороны, лучше бы воздержаться
от таких обращений. Во-первых, простому садовнику не
больно-то пристало требовать от богов громов, пусть даже
и возвещающих Радость. На все ость приличия, верно? А во-
вторых, зачем напрасно беспокоить? И так ясно, что все
боги, сколько их там есть на небесах (или, если они в от-
лучке, так кто-нибудь один, оставленный сторожить, пусть
он даже аккурат в этот момент задремал и ни черта не слы-
шит),—не важно, все равно все они в любую минуту го-
товы возгласить Любовь и Радость. Так не лучше ли пове-
рить им на слово («на слово» это, конечно, эвфемизм) и не
надоедать, как настырный кредитор — должнику. Такая на-
зойливость мне не по душе. Молчание — оно убеждает куда
вернее всяких там слов... Так я, эначит, не стану просить
483

их кричать о Любви и Радости, решено? Если они сами
захотят, то делать, конечно, нечего, пускай крикнут разок.
Но послушайте меня, боги, услышь меня, боже, и свиде-
тельствуй твое благорасположение ко мне, твою мощь, твой
трубный глас... молчанием, хоть одной секундочкой молча-
ния! Нет ничего убедительней молчания. Ничего!.. Вот...
хоть сами послушайте... Поняли теперь?.. Спасибо вам!
Занавес

ДЕЙСТВИЕ
ВТОРОЕ
Те же декорации. Предрассветный час.
СЦЕНА
ПЕРВАЯ
Электра лежит в той же позе, держа на коленях голову
спящего Ореста. Нищий. Вдали слабо ввучит труба. ■
Нищий. Ее уже недолго осталось ждать, Электра.
Электра. Да, его уже недолго ждать.
Нищий. Я сказал «ее». Я имел в виду утреннюю зарю.
Электра. Ая имела в виду дневной свет.
Нищий. Зачем тебе свет? Разве одной вари мало, чтобы позо-
лотить лица лжецов? Разве утренняя лазурь не красит
убийц и изменников? Нет, заря вовсе не так уж плоха. Ничем
тебе не угодишь.
Электра. Да, мне угодить трудно. Мне нужен беспощадный
дневной свет, и пусть в нем почернеют их лица, а на руках
проступят кровавые пятна. Один только свет обладает такой
властью — превратить глаза убийцы в черные дыры, а рот
лжеца в зияющий зловонный провал.
Нищий. Н-да... ты, я вижу, твердо стоишь на своем.
Электра. Петух пропел. Разбудить его?
Нищий. Буди, если хочешь. Лично я дал бы ему еще хоть
пять минуточек.
Электра. Пять минут забытья... Жалкий подарок!
Нищий. Ну не скажи!. Некоторые мошки живут всего пять
минут. За это время они успевают родиться, подрасти,
возмужать, одряхлеть и умереть, за пять минут испыты-
485

вают и переживают все, что положено пережить в жизни:
детские болезни, юношеские страстп, вывих мениска и ка-
таракту, законные или морганатические браки и все та-
кое. Да вот: пока я говорил, эдакая мошка уже, верно,
ухитрилась переболеть корью, выздороветь, повзрослеть и
выйти замуж.
Электра. Что ж, подождем ее кончины. Это последний срок,
который я отпущу Оресту.
Нищий. И ведь как спит-то! Посмотреть приятно!
Электра. Он уснул мгновенно. Не успела я вздохнуть, как он
ускользнул от меня в сон, будто там и ждет его настоя-
щая жизнь.
Нищий. Для него сон — жизнь. Оттого-то он сейчас и улыба-
ется.
Электра. Не смей клеветать на него! Болтай все что хочешь,
нищий, но не вздумай убеждать меня, что для Ореста жить
значит спать!
Нищий. Вот именно спать. И улыбаться — во сне и наяву.
И любить, и наряжаться, и быть красавчиком и счастлив-
чиком—вот его истинный удел. Я это сразу понял, стои-
ло мне только взглянуть на него. Не будь нашему Оресту
жизнь мачехой, он бы веселился и порхал, что твой мо-
тылек.
Электра. В таком случае ему не повезло. Нынче неподхо-
дящее время для веселья.
Нищий. Да, ты права, не повезло бедняге. Тем более не сле-
дует его торопить.
Электра. Ладно. Раз уж он родился для веселья и улыбок,
для того, чтобы наряжаться и порхать подобно мотыльку,
раз уж при пробуждении его ждет один только ужас, да-
дим ему еще пять минут покоя.
Нищий. Знаешь... коли уж ты начала распоряжаться сроками,
сделай так, чтобы твоя правда взошла на небосклон вме-
сте с зарей. Пусть она несется в колеснице вдвоем с Эос,—
это будет так поэтично,— самое подходящее зрелище для
молодой девушки, да и мне радость. Обычно у людей
486

правда зависит от их распорядка дня, они высказывают
ее, когда кому удобнее: рабочие — в девять утра, объяв-
ляя забастовку, женщина — в шесть вечера, попавшись му-
жу с любовником, и все такое. Но девять утра (не говоря
уж о шести вечера) — невыгодное время для правды: позд-
новато, освещение уже не то. Другое дело зверюшки,— эти
любят зарю, встают с зарей. В ту секунду, как солнце вы-
катывается из-за горизонта, кролик делает свой первый пры-
жок в вереске, утка плюхается в воду, медвежонок выкараб-
кивается из берлоги и давай кувыркаться. О чем это гово-
рит? — Они все спешат высказать свою звериную правду,
проявить свою сущность. Конечно, им не всегда это удает-
ся: любой пустяк может отвлечь их, утку — пескарь, мед-
вежонка—пчела. Так последуй же их примеру, Электра,
начинай свое дело с зарей!
Электра. Счастливое звериное царство, где ложь зовется пес-
карем или пчелой!.. Прислушайся-ка... мне кажется, твой
зверюшки зашевелились.
Нищий. Нет. Я говорил о тех, что просыпаются с зарей, а это
возвращаются в норы ночные звери... Совы, крысы и все та-
кое. Идет на покой ночная правда. Вот... вот и последние...
припоздавшие соловьи. Не желаешь ли послушать их со-
ловьиную правду?
СЦЕНА
ВТОРАЯ
Те же, Агата Теокафокла, Юноша.-
Агата. О мой дорогой, мой любимый! Так ты все понял, все
запомнил?
Юноша. Не сомневайся. У меня готов ответ на любой его во-
прос.
Агата. Например, если он встретит тебя на лестнице?
Юноша. Я иду от врача, что живет этажом выше.
487

Агата. Опять ты путаешь! Ветеринар! Ветеринар, а не врач!
Купи себе собаку на всякий случай... Ну а если он заста-
нет меня в твоих объятиях?
Юноша. Ты подвернула ногу, и я принес тебя с улицы на
руках.
Агата. Если он найдет нас в кухне?
Юноша. Я пьян... Я забрел сам не знаю куда... Я начну бить
посуду.
Агата. Только не увлекайся, милый! Одного бокала будет впол-
не достаточно. Причем не забудь, мое сокровище, выбрать
самый маленький, большие у меня хрустальные, их жалко...
Пошли дальше: если мы попадемся в моей спальне, но оде-
тые?
Юноша. Я зашел к нему побеседовать о политике... Ха-ха, ясное
дело, где же еще и заниматься политикой, как не в спальне?!
Агата. А если мы будем в моей спальне, но раздетые?
Юноша. Я застал тебя врасплох, ты сопротивлялась, и вообще
ты коварнейшая из кокеток,—ты полгода подманивала и
обольщала меня, а теперь, когда я пришел, разыгрываешь
из себя недотрогу! Развратница! Шлюха!
Агата. Умница моя!
Юноша. Настоящая шлюха!
Агата. Ну довольно, это ты усвоил, молодец... О, мой дорогой,
ночь уже на исходе, и как же она была коротка! Боже,
долго ли еще он будет верить, что я —лунатик и мне гораз-
до полезнее гулять по лесам, чем по крышам?! Как бы мне
хотелось изобрести такую ложь, которая позволила бы те-
бе, любимый, провести целую ночь в нашей с ним постели!
Как бы мне хотелось лежать между вами, и чтобы он ни-
чему не удивлялся!
Юноша. Ну... поразмысли... может, и найдешь, чего наврать.
Агата. Представь себе ложь, благодаря которой вы с ним мог-
ли бы даже — если, конечно, захотите — поговорить о вы-
борах или скачках прямо в постели, перегибаясь через ме-
ня. Ах, а он лежит себе и думает, что так и надо! Да! Вот
что нам нужно, а не этот короткий часок в лесу!
488

Юноша. Верно... только этого у нас еще не было.
Агата. Увы! Зачем он так тщеславен, вачем так чутко спит,
зачем обожает меня!
Юноша. Ну завела свою бабью волынку! «Ах, зачем я за него
вышла?! Ах, зачем я его полюбила?!»
Агата. Боже, какая клевета! Я никого никогда не любила, кро-
ме тебя!
Юноша. Кроме меня?! Вот так новость! Вспомни-ка, в чьих
объятиях я застал тебя позавчера?
Агата. Да ведь я подвернула ногу! Он просто принес меня с
улицы на руках.
Юноша. Рассказывай кому-нибудь другому! Как раз минуту
назад я заучивал басню насчет подвернутой ноги!
Агата. Ах, ну какой ты непонятливый! Тогда я и вправ-
ду подвернула ногу, и именно этот случай подал мне
мысль...
Юноша. А где же его собака, а? Когда я сталкиваюсь с ним у
тебя на лестнице, при нем что-то не видать никакой жив-
ности!
Агата. Да ведь он кавалерист. Не может же он водить к вете-
ринару своего коня!
Юноша. И я частенько застаю его в твоей спальне!
Агата. Боже, вачем ты вынуждаешь меня выдавать государст-
венную тайну! Он приходит совещаться с моим мужем.
В городе зреет заговор. Только умоляю, никому ни полсло-
ва! Иначе мужу грозит отставка, и мне придется умереть
на соломе.
Юноша. Заговор?! А почему это он однажды выскочил из твоей
спальни одетый с пятого на десятое,—туника напялена га-
дом наперед, и шарф волочился по земле?
Агата. О, это легко объяснить. В тот день он попытался меня
поцеловать. Ну, уж я его и отделала!
Юноша. Ты хочешь сказать, что он так и не смог добиться от
тебя поцелуя? Этакий-то здоровенный верзила?! Да мне
пришлось два часа околачиваться внизу, пока он там «пы-
тался»!
489

Агата. Гм... два или йе два, а поцеловать себя я так и не раз-
решила.
Юноша. Ну, значит, он обошелся без разрешения. Лучше при-
знавайся, Агата, иначе конец всему.
Агата. О, как мучительно мне это признание! Но я не умею
лгать. Да, он меня поцеловал. Всего только один раз... И при-
том в лоб!
Юноша. И ты, конечно, нашла этот поцелуй отвратительным?
Агата. Отвратительным? Д-да.. неприятным.
Юноша. И ты очень страдала?
Агата. Страдала? С какой стати... Ах да, я ужасно, ужасно
страдала! Я хотела покончить жизнь самоубийством! Об-
ними меня покрепче, любовь моя! Я так счастлива, что ты
все узнал! Как хорошо, не правда ли, что теперь между
нами полная ясность!
Юноша. Да. Я для тебя дороже всего на свете!
Агата. Боже, как мило ты дал мне понять, что любая гадость
лучше лжи! Сокровище мое!
Агата и Юноша выходят.
СЦЕПА.
ТРЕТЬЯ
Электра, Орест, Нищий. Затем маленькие Э в м е-
ниды. Они продолжают расти: Теперь им по пятнадцати
лет.
Нищий. Нет, это не соловьиная, это кошачья правда,— и когда
же?! — на заре такого дня! Вот так всегда,— придут и опо-
шлят!
Электра. Твоя мошка успела умереть, нищий?
Нищий. Какое там «умереть»! — давно сгнила. Сейчас ее пра-
праправнуки, верно, уже впали в старческий маразм.
Электра. Орест!
490

Нищий. Да ты взгляни на него: он проснулся. Лежит с откры-
тыми глазами.
Электра. Очнись, Орест. О чем ты думаешь?
Первая маленькая Эвменида, Думай, Орест, думай, не
слушай свою сестру!
Вторая маленькая Эвменида. Не слушай ее! Мы узнали
жизнь, мы поняли, что жизнь великолепна, сказочна!
Третья маленькая Эвменида. Мы еще не сказали те-
бе о любви,— а ведь это самое прекрасное, что есть в жиз-
ни!
Первая маленькая Эвменида. А твоя сестра собирается
отравить твою жизнь и твою любовь своим ядом.
Третья маленькая Эвменида. Своим ядом правды, ядом,
от которого нет исцеления.
Первая маленькая Эвменида. Думай же, Орест! Ты хо-
рошо сделал, что задумался. Мы знаем, чего тебе хочется.
Ты прав, царствовать — это прекрасно! В густых королевских
парках молодые девушки бросают крошки лебедям,—каж-
дая из них носит на шее медальон с портретом царя Ореста
и украдкой целует его... А вот царь Орест .уходит на войну,
и женщины машут ему с крыш, и небо над головой трепещет
как парус, и белый конь под седлом грациозно гарцует в
такт боевому маршу... А вот царь Орест возвращается с по-
бедой, и его царственное лицо сияет, точно лик бога, оттого,
что там, в битвах, он испытал все: и голод, и жажду, и страх
смерти, и даже жалость. Так пусть же сгинет правда, если
она грозит лишить тебя всего этого!
Вторая маленькая Эвменида. Думай же, Орест! Ты
прав, любить —это прекрасно! Любящие не расстаются ни
на миг, не так ли? Стоит им разомкнуть объятия, как они
вновь устремляются друг к другу, сливаясь в единое целое.
Как бы далеко ни разошлись влюбленные, они все равно
столкнутся лицом к лицу. Земля ведь кругла для тех, кто
любит, не так ли? Мимо тебя уже прошла та, кого ты полю-
бишь, но ты еще не знаешь ее, не так ли, Орест? Вот что
похитит у тебя Электра, вот что отнимет она у всех нас, ибо
491

и мы тоже жаждем любви. Беги Электры, Орест, беги ее
правды!
Электра. Орест!
Орест. Я уже проснулся, сестра.
Электра. Тогда пробудись от такого пробуждения! Не слушай
их больше.
Орест. О, Электра, а вдруг правы они, а не ты? Не слишком ли
много берем мы на себя, ища следы прошлого, преследуя
призрак прошлого — и это в такое утро! Отчего бы нам про-
сто не пойти по первой попавшейся дороге куда глаза гля-
дят?! Доверься мне, милая сестра, поспеши за мной по следу
той легкодоступной добычи, что вовется счастьем!
Электра. Увы, не sa счастьем суждено нам нынче охотиться!
Орест. Никогда больше не расставаться,—одно уж это стоит до-
рогого! Бежим из дворца! Поселимся в Фессалии, в моем до-
мике. Ты увидишь, какие там розы, какой жасмин!
Электра. Милый Орест, вспомни,—ты спас меня от садовника.
А теперь ты хочешь отдать меня цветам?
Орест. Соглашайся, умоляю тебя! Мы еще успеем ускользнуть
от той страшной вмеи, которая через минуту смертельно
ужалит нас. Мы проснулись раньше ее, мы ее опередили,
бежим же!
Первая маленькая Эвменида. Опоздал, Орест, она уже
проснулась. Взгляни в ее глаза.
Третья маленькая Эвменида. Думай же, Орест, думай
теперь о весне! Ты прав, весна — это великолепие, это сказ-
ка! Над новенькой изгородью виднеются лишь спины живот-
ных, пощипывающих свежую молодую травку,— один только
осел поднял голову и глядит поверх жердей... Но, если ты
убьешь своего дядю, странными покажутся тебе этот день,
и эта травка, и этот осел. Жутко станет тебе от его взгляда,
и ты спрячешь sa спиной руки, обагренные кровью дяди,
Орест. Что sa бред?!
Третья маленькая Эвменида. Я еще не все сказала о
весне. Майское желтое масло, изумрудные листья салата,
сбрызнутые водой,— ах, какой прелестный завтрак для того,
492

r кто убил свою мать! Намажь это масло на хлеб своим но-
жом, намажь его — в день убийства, и даже если это не тот
самый нож, что пронзил твою мать, странен будет тебе
вкус этого масла...
Орест. Электра, помоги же мне!
Электра. Ты настоящий мужчина, Орест. Ты таешь от любой
похвалы, ежишься от малейшего холодка. Ты настоящий
мужчина. Помочь тебе? Я знаю, какой помощи ты ждешь
от меня. Сказать?
Орест. Скажи!
Электра. Ты хочешь услышать, что все люди добры, что
жизнь, несмотря ни на что, хороша.
Орест. Да! Разве это не так?!
Электра. Что это великая удача — быть молодым, быть краси-
вым, быть принцем и братом молодой сестры-принцессы.
Что лучше всего предоставить людям самим барахтаться в
их мелких подлостях и безбрежном тщеславии. Что гораздо
удобнее не копаться в гнойных язвах людской совести, а
позабыть обо всем на свете и насыщать собственную душу
прелестью и красотою бытия.
Орест. Ну вот видишь, ты говоришь точно то, что я думаю!
Электра. Нет!!! Я говорю, что у нашей матери есть любов-
ник!
Орест. Ты сошла с ума! Не может быть!
Первая маленькая Эвменида. Она вдова. Так почему
бы ей и не позволить себе любовника?!
Электра. И еще я говорю, что наш отец был убит!
Орест. Убит... Агамемнон?!
Электра. Убит. Зарезан убийцами.
Вторая маленькая Эвменида. С тех пор уже семь лет
прошло! Древняя история, нашла, что вспоминать!
Opec т. И ты знала... и дала мне проспать целую ночь!
Электра. Вчера я ничего не знала. Спасибо нынешней ночи: это
ее дар. Это ее темные волны вынесли на берег дня всю
правду. Теперь я понимаю, отчего так всеведущи прорица-
тельницы, Перед тем как возвестить очередную истину,
493

они, верно, проводят ночь возле спящего брата, прижимая
его к груди.
Орест. Убит... наш отец убит! Кто тебе сказал?
Электра. Он сам.
Орест. Он говорил с тобой... перед смертью?
Электра. Он говорил со мной. Мертвый. В день убийства. Толь-
ко понадобилось семь лет, чтобы его слова достигли моего
слуха.
Орест. Он сам явился тебе сегодня ночью?
Электра. Нет. Сегодня ночью мне привиделся его труп,—та-
кой, каким он был в день убийства, но теперь мне уже все
было понятно, все очевидно: складки его одежды взывали
ко мне: «Взгляни на нас, мы —складки не на одежде мерт-
вого, но на одежде убитого!» И пряжки на башмаках бле-
стели нестерпимо ярко, словно крича: «Мы видели злодея-
ние, а не злосчастную случайность!» И неподвижные полу-
прикрытые глаза затуманила не смерть,—нет, в них за-
стыло цареубийство.
Орест. От кого ты узнала о нашей матери?
Электра. От нее самой. Только от нее самой.
Орест. Неужто она призналась?
Электра. Нет. Но этой ночью мать привиделась мне мертвой.
И вид ее трупа с головой выдавал ее — живую. Все было яс-
нее ясного. Бе брови были заломлены точно так, как у мерт-
вой женщины, при жизни имевшей любовника.
Орест. Кто же любовник матери? И кто убийца отца?
Электра. Вот для того я тебя и разбудила. Разыщи их! Быть
может, это один и тот же. Тогда, значит, тебе повезло: ты
нанесешь всего один удар.
Орест. Ну что ж, малышки, нечего делать, вам самое время
уходить. Моя сестра приготовила мне к пробуждению прият-
ный сюрприз: распутную царицу и зарезанного царя... Мо-
их родителей!
Первая маленькая Эвменида. Не так уж мало для на-
чала. Только стоит ли прибавлять к ним и их сына?!
Электра. Прости, Орест! >
494

Вторая маленькая Эвменида. Ха-ха, слышите, теперь
она извиняется!
Третья маленькая Эвменида. «Я загубила твою жизнь,
Орест, ах, извини меня!»
Нищий. Напрасно она просит прощенпя. Не за что. Такое про-
буждение всем нам, мужчинам, ежедневно устраивают на-
ши милейшие супруги или, за неимением таковых, наши
сестрицы. Право, они будто для того и созданы.
Электра. Мы для этого и созданы. Когда мужчины по утрам
запухшими со сна глазами не видят вокруг себя ничего,
кроме пурпура и золота, кто встряхивает их, кто подает им
кофе -г и отвращение к подлости, кто приносит им теплую
воду для бритья — и ненависть к несправедливости? — Мы,
жены, сестры, невестки, матери. Мы, женщины!
Орест. Прости и ты меня, Электра!
Вторая маленькая Эвменида. Скажите пожалуйста,
теперь братец извиняется. До чего же вежливое семей-
ство!
Первая маленькая Эвменида. Прямо готовы собствен-
ную голову снять с плеч, чтоб самим себе липший раз по-
клониться!
Электра. Женщины...И они не спят, сторожа сон мужчин, под-
жидая, когда те разомкнут веки. Ибо, стоит мужчинам за-
снуть хоть на пять минут, как сон одевает их прочным
панцирем счастья: и ничто не пробьет латы их самодоволь-
ства, равнодушия, расточительности и хорошего аппетита.
Один солнечный зайчик способен примирить их со всеми
пятнами крови на земле. Одна соловьиная трель заглушает
любую ложь, любой навет. Но вот тут-то и вмешиваются
женщины — мрачные статуи, изваянные из ревности, зави-
сти, любви и памяти искусной рукой бессонницы. Статуи
правды... Теперь ты наконец проснулся, Орест?
Первая маленькая Эвменида. Неужто через какой-ни-
будь час мы достигнем ее возраста?! О боги, сделайте так,
чтобы мы ни в чем не походили на нее!
Орест. Мне кажется, я просыпаюсь.
495

Нищий. Дети мои, сюда идет ваша мать.
Орест. Где мой меч?
Электра. Браво, Орест! Теперь я вижу: ты окончательно про-
снулся. Вооружись же своим мечом. И своей ненавистью.
II своей силой.
СЦЕНА
ЧЕТВЕРТАЯ
Те же, Клитемнестра.
Клитемнестра. Они видят свою мать. И они стоят неподвиж-
но, как статуи.
Электра. Мы стоим как сироты.
Клитемнестра. Молчи! Не желаю я слушать непочтительную
дочь!
Электра. Тогда послушай сына.
Орест. Кто это, говори, мать! Признайся!
Клитемнестра. Да что вы за дети, если с первых же слов
ухитрились превратить встречу с матерью в драму?!.. Не
подходите ко мне, я позову на помощь!
Электра. Кого позовешь? Его?
Орест. Ты что-то слишком горячо защищаешь себя, мать.
Нищий. Не заблуждайся, Орест. Невиновные оправдываются
так же горячо, как и виноватые.
Клитемнестра. Виноватые? Да в чем же я провинилась пе-
ред своими детьми? Говори,* Орест, объясни!
Орест. Я... не могу.
Клитемнестра. Тогда ты, Электра. Ты-то уж можешь все.
Электра. Кто это, мать?
Клитемнестра. Да о ком вы спрашиваете? О чем?
Орест. Мать, правда ли, что ты... что у тебя...
Электра. Не стоит уточнять, Орест. Просто спрапгавай у нее,
кто это. Его имя у нее на языке. Спрашивай, спрашивай,
спрашивай до тех пор, пока оно не слетит оттуда.
496

Орест. Нет, я скажу. Мать, правда ли, что у тебя есть любов-
ник?
Клитемнестра. Электра, ты мне тот же вопрос хотела за-
дать?
Электра. Пожалуй, можно его поставить и так.
Клитемнестра. Мой сын и моя дочь, значит, интересуются,
есть ли у меня любовник...
Электра. Да, поскольку твой муж этим поинтересоваться уже
не может.
Клитемнестра. Бесстыжая! Твои речи способны самих бо-
гов вогнать в краску! ч
Электра. Это бы меня очень удивило. С некоторых пор их
стало мудрено шокировать.
Клитемнестра. Ну так нет у меня любовника! А вы оба
остерегитесь! Все зло на свете от таких вот чистюль вроде
вас, которые суют нос в чужие дела и вытаскивают чужие
тайны на свет божий!
Электра. А ты, кажется, боишься, что на ярком солнце наши
семейные тайны покажутся слишком неприглядными? Что
они дурно запахнут? Ничего, меня это не пугает.
Клитемнестра. Нет у меня любовника, нет, нет! Я не могу
его иметь, даже если бы захотела. Но не советую вам захо-
дить слишком далеко: любопытным никогда не везло в на-
шей семье. Одни искали воровство, а обнаруживали святотат-
ство. Другие раскапывали любовную связь, а докапывались до
кровосмешения. Вам не удастся доказать, что у меня есть
любовник... хотя бы потому, что у меня его нет, но смотрите
не споткнитесь попутно на чем-нибудь другом — смертельно
опасном для ваших сестер либо для вас самих!
Электра. Так кто же твой любовник?
Орест. Электра... ты ведь даже не слушаешь ее...
Клитемнестра. У меня нет любовника! Но если бы и был,—
разве иметь любовника — преступление?
Орест. О мать, вспомни! Ты же царица!
Клитемнестра. Ну так что ж! Сейчас раннее утро, и род
людской не так уж давно населяет землю, но если вы нач-
497

fieîê вспоминать веек цариц, Которые имели любовников,
вам не закончить перечня до поздней ночи!
Орест. Да, да, говори, мать, не молчи, докажи нам свою неви-
' новность! Убеди нас, что ты чиста. Пусть этот спор вернет
нам прежнюю, безупречную царицу, да будет она благосло-
венна во веки веков! И мы возродимся для счастья!
Клитемнестра. Хорошо. Я докажу вам. Прошу тебя, Орест,
оставь меня наедине с Электрой.
Орест. Ты согласна, сестра?
Электра. Да! Да! Подожди там, под аркой. И, как только я
кликну тебя по имени, беги сюда. Беги ко мне со всех ног!
Ибо если я закричу «Орест!», значит, я узнала все.
СЦЕНА
ПЯТАЯ
Клитемнестра, Электра, Нищий.
Клитемнестра. Помоги мне, Электра!
Электра. Помочь тебе? В чем же,—сказать правду? Или со-
лгать?
Клитемнестра. Защити меня.
Электра. Я впервые вижу, как ты склоняешься перед собствен-
ной дочерью. Ты очень боишься, мать.
Клитемнестра. Да. Я боюсь Ореста.
Электра. Неправда. Ты боишься совсем не Ореста. Ты видишь
его насквозь,— твоего сына Ореста,— слабодушного, довер-
чивого, порывистого. Он еще имеет глупость мечтать о се-
мейной идиллии Атридов. Нет, ты боишься не его, а меня.
И это для меня ты играешь комедию, смысл которой пока
ускользает от меня. Ведь у тебя есть любовник. Кто он?
Клитемнестра. Он ничего не знает. Он ни в чем не виноват.
Электра. Он не знает, что он твой любовник?
Клитемнестра. О, не суди меня слишком сурово, Электра!

Перестань преследовать меня! Ведь ты же мне дочь, в конце
концов!
Электра. Вот именно... Вот именно в конце! Я никогда не была
для тебя дочерью прежде всего остального. Потому-то я тебя
и преследую.
Клитемнестра. Тогда забудь о том, что ты моя дочь! И ты
перестанешь меня ненавидеть и будешь той, кого я ищу в
тебе,—женщиной. Мы ведь обе —женщины, и моя вина —
это и твоя вина. Осуждая меня, ты и себя неизбежно осу-
дишь. Так встань же на мою защиту, чтобы не быть осуж-
денной.
Электра. Нет, я пока не вступила в сообщество женщин. И не
тебе вводить меня туда.
Клименнестра. Как ты заблуждаешься в своем упорстве!
Как не понимаешь?! Ты разоблачишь подругу по полу, по
энатности, по несчастью,— но первая, к кому Орест проник-
нется омерзением, будешь ты сама! Запомни: скандал обру-
шивается единственно на тех, кто его развязал. Ты хочешь
облить грязью меня? Но этим ты опорочишь всю женскую
половину рода человеческого. Ты осквернишь в глазах Оре-
ста все общее, что есть у тебя со мной.
Электра. Нет у меня с тобой ничего общего! Нет! Нет! Всю
жизнь я гляжусь в зеркала лишь для того, чтобы убедиться
в нашем несходстве. И хоть тут мне повезло! Любой бас-
сейн, любая отполированная стенка нашего дворца под-
тверждают мне нашу с тобой непохожесть. Но самое прав-
дивое зеркало —твое лицо. И, глядя в него, я твердо знаю:
нос Электры не имеет ничего общего с носом Клитемнестры.
И мой лоб —только мой лоб. И мой рот —только мой рот.
.А главное, у меня нет любовника.
Клитемнестра. Послушай, я признаюсь тебе. У меня нет
любовника. У меня есть любимый.
Электра. Жалкая хитрость! Ты швыряешь мне под ноги слово
«любовь», как возница, преследуемый волками, швыряет им
собаку, чтобы спастись самому. Но ты просчиталась, я не
остановлюсь из-за собаки. Мне нужен человек!
499

Клитемнестра. Но разве мы, женщины, не имеем права на
любовь?!
Электра. Да-да, знаю, в вашем женском сообществе вообще
масса всяких прав! Стоит только оплатить право на вход
(неприятная необходимость!), признав, что женщины слабы,
лживы и подлы. За это вы тут же обретаете неоспоримое
право на слабость, ложь и подлость,—и уверенно пользуе-
тесь им. Но вы заблуждаетесь. На самом деле женщины силь-
ны, чисты и благородны. Вот чего ты никак не хочешь по-
нять. Ты не имеешь права любить кого-нибудь кроме моего
отца. Скажи, любила ли ты его? Ну хотя бы в день свадьбы,
в твою первую, брачную ночь,— любила?
Клитемнестра. Чего ты добиваешься? Что хочешь услышать
от меня? Что ты не плод любви между мной и твоим отцом?
Что ты была зачата в холодном безразличии? Ну так я тебе
скажу! Не всем же быть такими, как твоя тетка Леда, не
всем нести яйца и кудахтать над детьми! Но и ты —ты ни-
когда не любила меня. Ни разу ты не вздрогнула у меня во
чреве, не толкнулась, не подала мне дочернего знака. С пер-
вого мига твоего существования мы с тобой были равнодуш-
ны друг к другу. Ты даже не причинила мне боли при рож-
дении. Ты родилась тщедушной, слабенькой,—но уже и
тогда ты отказывалась любить меня. Ты не заплакала, по-
явившись на свет, как, впрочем, не плакала и я. Ты и потом
не проронила ни слезинки,—весь первый год твоей жизни
губы твои были упрямо сжаты, и никакими силами нельзя
было заставить тебя произнести первое слово ребенка «ма-
ма». Да... ты никогда не плакала... мы никогда не плакали
с тобой вместе.
Электра. А зачем? Плакать одной — еще куда ни шло. Но
проливать слезы в компании — такие развлечения не для
меня.
Клитемнестра. Ничего! Очень скоро ты прольешь горькие
слезы, и, быть может, даже по мне!
Электра, Что ж, возможно, мои глаза и заплачут. Они для того
в созданы.
600

Клитемнестра. Да-да, заплачут и твои глаза, хоть сейчас они
и сухи, как камни в полуденный зной. Но подожди... придет
день, и они потонут в слезах!
Электра. Пусть же наступит такой день! Я только не пойму,
для чего ты теперь вместо любви швыряешь мне под ноги
свое презрение? Ты им надеешься меня остановить?
Клитемнестра. Да пойми же ты наконец,, что и я имею пра-
во любить! Пора тебе узнать, что вся моя жизнь была так
же холодна и лишена любви, как моя дочь с первого своего
вздоха. Со дня свадьбы я не знала ни минуты тишины, ни
минуты покоя. Разве я гуляла в лесу с тех пор, как вышла
замуж?!»Нет, я «посещала лес» в дни летних празднеств,
во главе торжественной процессии. И никакой передышки
для души, и никакой —для тела. Днем оно изнемогало под
тяжестью золотых украшений, а ночью —под тяжестью
царя царей. И всюду, всюду холод отчуждения —в людях,
в стенах, в животных, даже в растениях. Я боялась прохо-
дить по аллеям сада,—там липы смотрели на меня так же
мрачно и немо, как ты — в день своего рождения. Какой еще
царице на свете выпал такой скорбный удел: многолетнее от-
сутствие мужа, презрение сыновей, ненависть дочерей?! Так
скажи, что мне оставалось делать?!
Электра. То же, что другим: ждать.
Клитемнестра. Ждать... чего? И что может быть ужасней
ожидания?! ,
Электра. Да... то ожидание, что мучит тебя сейчас,—оно ужа-
сно.
Клитемнестра. А кого ты Ж7°тттт. пли ждала, скажи на ми-
лость?!
Электра. Мне больше нечего ждать от жизни. Но десять
лет подряд я ждала отца. И для меня ожидание было
единственным отпущенным мне счастьем,— другого я не
знаю.
Клитемнестра. Такое ожидание — счастье девственниц. Это
счастье одиночества.
Электра, Ты духаешь? Так нет же! Бели не считать тебя и про*
501

чих людей, все в этом дворце ждало моего отца вместе со
мною, все ждало или помогало мне в моем ожидании. Оно
начиналось утром,—наше ожидание,—когда на заре я вы-
ходила в аллею, к тем самым липам, что ненавидели тебя, но
зато ждали моего отца —с тоской и любовью. Они словно
стыдились самих себя, того, что продолжают расти и зеле-
неть без него, что не в силах сдержать пышного весеннего
расцвета и дурманящего запаха,— им, как и мне, казалось
предательством радоваться жизни в его отсутствие. А в пол-
день я ждала моего отца вместе с быстрым ручьем,— счаст-
ливец,— его ожидание не было оцепенением, как мое,— он
бурлил, он бежал, он бросался в объятия реки, которая увле-
кала его к морю. А вечером я, полумертвая от тоски, убе-
гала от отцовских собак, от его лошадей, потому что эти
бедные твари были смертны, а стало быть, неспособны ждать
его веками. И я укрывала свое ожидание меж вечных, не-
тленных колонн и статуй и под луной перенимала у них не-
движность камня. Часами стояла я там,—немая, как они,
холодная и бездумная, как они. Мое тело становилось мра-
морным, алебастровым, гранитным, но все так же трепетало
ожиданием живое сердце, стучась изнутри в глухую камен-
ную грудь. Что сталось бы со мной, если бы я тогда не жда-
ла его, если бы я и сейчас не ждала моего отца?!
Клитемнестра. А я вот не хочу больше ждать, я люблю.
Электра. И что же... все хорошо теперь?
Клитемнестра. Да! Лучше и быть не может.
Электра. Цветы наконец улыбнулись тебе? И птицы полюбили
тебя?
Клитемнестра. Да, и твои липы дружески кивают мне.
Электра. Возможна Ты ведь всю жизнь меня обкрадывала.
Клитемнестра. Люби и ты. Тогда их любовь достанется нам
обеим.
Электра. Делиться любовью... с тобой?! Ты бы еще предлояшла*
мне разделить с тобой твоего любовника! Кто он?
Клитемнестра. О Электра, сжалься! Я назову его, хотя бы
это имя и заставило тебя покраснеть. Но только не теперь,
602

молю тебя, дай мне несколько дней! Зачем тебе публичный
скандал? Подумай о брате: никогда народ Аргоса не посадит
на трон сына недостойной матери!
Электра. Недостойной... скажите, пожалуйста, какое самоуни-
чижение! Ты что же, хочешь выиграть время? Или задумала
какую-нибудь новую уловку? Ты хлопочешь, как куропатка,
спасающая свой выводок. Только та притворяется хромой,
а ты — любящей и недостойной.
Клитемнестра. Прошу тебя, избавь меня от огласки! Не
вынуждай признаться, что моя любовь унижает мой
сан.
Электра. Какой-нибудь офицерик, без чинов и отличий?
Клитемнестра. Да, да!
Электра. И снова ложь! Если бы ты избрала любовником без-
вестного лейтенанта, конюха или банщика, ты должна была
бы его по-настоящему любить. Но ты не можешь любить, ты
никогда не любила. Кто же он? Ты прячешь от меня его
имя, как прячут нужный ключ. Так какой же тайник смогу
я открыть этим именем?
Клитемнестра. Мой собственный тайник, мою любовь
Электра. Назови мне имя твоего любовника, мать, и я скажу
тебе, любишь ли ты его. Я обещаю, это имя навсегда оста-
нется между нами.
Клитемнестра. Никогда!
Электра. Вот видишь! Ты не любовника скрываешь от меня,
ты скрываешь какую-то тайну. Ты смертельно боишься, что
его имя послужит разгадкой к тому ребусу, который я никак
не могу решить.
Клитемнестра. Какая разгадка?! Ты обезумела!
Электра. Разгадка преступления. Что-то подсказывает мне, что
ты виновна в преступлении, мать. Но вот чего я еще не
знаю и что ты должна открыть мне: зачем ты совершила
его. Я испробовала все ключи,— пока ни один не открыл мне
тайны. Это не любовь. Ты никого и ничего не любишь. Это
не властолюбие,— тебе наплевать на то, что ты царица. Это
и не гнев. Ты неспособна поддаться порыву, ты расчетлива.
503

Только один ключ нам и остался,— имя твоего любовника.
Оно-то и откроет секрет, не правда ли, мать? Так кого же
ты «любишь»? Кто он?
СЦЕНА
ШЕСТАЯ
Те же. Вбегает Агата, за пей гонится Судья.
Судья. Кого ты любишь? Кто он?
Агата. Я тебя ненавижу!
Судья. Кто он, я спрашиваю!
Агата. А я отвечаю: хватит! Довольпо с меня лжи! Права была
Электра, ложь — гнусность! Я перехожу на твою сторону,
Электра! Ты вернула мне. жизнь, спасибо тебе!
Судья. Ишь ты, как запела!
Агата. Да, запела! Запела гимн жен! Сейчас ты его наконец
услышишь!
Судья. Какой еще гимн? Ты что, вправду собралась петь?
Агата. Да мы всю жизнь вам поем — хороши вы или плохи. За-
ливаемся соловьями, чтобы вам и пить, и есть, и спать было
сладко. И если вы едите щавель, то подавай вам к нему соль
и нежную улыбку! И если вы берете в рот свою вонючую
сигару, то дай вам прикурить от пламени женского серд-
ца,—на меньшее вы не согласны!
Судья. Да ты рехнулась! Когда это я курил сигары?! Когда
это я ел щавель?!
Агата. Ну не щавель, так шпинат!
Судья. А твой любовник некурящий, что ли? Может, он и шпи-
ната не ест?
Агата. Шпинат, который ест мой любовник, слаще амброзии.
И я с благоговением вылизываю за ним тарелку. И все, что
осквернено прикосновением или присутствием моего мужа,
оышщается руками и губами моего любовника. Все! Даже я
504

сама! Пусть услышат меня боги, ибо сейчас я говорю чистую
правду!
Электра. Я поняла! Мать, я все поняла!
Судья. Приди в себя, Агата!
Агата. Вот именно в себя! Я наконец пришла в себя — настоя-
щую. Как я жила до сих пор?! Двадцать четыре часа в сут-
ки насиловать себя, неустанно ломать комедию, ублажая
мужа — презренное существо, которое мне глубоко против-
но, чья боль — великая радость для меня, чье отсутствие —
величайшее блаженство. Господи! Жить для одного-единст-
венного мужчины в мире, и каждый божий день созерцать
его волосатые кривые ноги, слушать шарканье его шле-
панцев! И этот самый муж еще имеет наглость упрекать
жену за то, что она урвала себе часок в неделю от семей-
ного ада! Ха-ха! Еще бы ему не упрекать! Уж мы-то, жены,
умеем выжать из этого восхитительного часочка все, что
только можно!
Судья. Вот, любуйся, Электра,-— это твоих рук дело! Еще вчера
она меня обхаживала со всех сторон.
Агата, Я красива — он страшен, как смертный грех. Я моло-
да — он стар. Я умна — он тупоумен. Во мне горит живая
душа —он бездушен, как табуретка. И в результате у него
есть все! Во всяком случае, у него есть я. А у меня нет ни-
чего. Потому что он — ничто, ничтожество, пустое место.
И вот я, которая все ему отдавала —до сегодняшнего дня,
я же еще должна притворяться довольной! Почему, черт
возьми?! Я чищу ему ботинки. Почему?! Я сдуваю перхоть
с его воротника. Почему?! Я процеживаю ему кофе. Почему,
почему, почему?! Ведь на самом-то деле мне давно следова-
ло бы подмешать ему в этот самый кофе мышьяку и насо-
вать репейников за шиворот! Ну, о ботинках я молчу. Я их
чистила, но я же и плевала на них... Это я на тебя плевала,
слышишь, ты?! А теперь все, баста! Наконец-то я могу вы-
крикнуть правду тебе в лицо! Это Электра придала мне сме-
лости! Боже, как я довольна, что наконец высказалась! Мо-
жешь меня убить, мне теперь все нипочем!
505

Нищий. Ай да гимн! Веселая женская песенка!
Электра. Слушай ее, слушай, мать! Это ведь не она, это ты
говорила.
Агата. И ему еще надо знать, кто «он»! Ну и дураки же эти
мужья, они воображают, что у женщины всего лишь «он»!
Судья. То есть как?! У тебя был не один... несколько?
Агата. Они думают, мы их обманываем только с любовниками!
Ну... с любовниками, конечно, в первую очередь. Но вдобавок
мы обманываем вас со всем, что только есть живого и нежи-
вого на свете. Когда на заре моя рука сонно поглаживает
деревянный край кровати, то вот он — мой первый адюль-
тер,— так и быть, употребим сегодня это твое излюбленное
словцо. Ох, сколько же раз мои пальцы ласкали это дерево,
когда я долгими ночами лежала без сна, повернувшись к те-
бе спиной! Наша кровать сделана из оливкового дерева, оно
такое нежное! И какое чудеспое слово «олива»! Когда рядом
со мной произносят имя «Оливье», я вздрагиваю,—я слышу
имя моей любви. А второй мой адюльтер начинается в тот
миг, когда я размыкаю веки и вижу рассвет. А третий — ко-
гда я пробую ногой воду в бассейне, когда я окунаюсь в нее.
Я изменяю тебе с деревом, с дневным светом, с водой. Я из-
меняю тебе взглядом, когда гляжу на тебя, слухом — когда
с притворным восхищением слушаю в суде твои напыщен-
ные речи. Я всегда и везде тебе изменяю! Хочешь покарать
моих любовников? — Изничтожь оливы, голубей, маленьких
детей, и землю, и воду, и огонь! Убей заодно и этого нищего.
Со всеми, со всеми ими я тебя обманывала!
Нищий. От меня спасибо!
Судья. Господи помилуй! Еще вчера эта женщина с кроткой
улыбкой наливала мне в чашку липовый отвар! И она боя-
лась, как бы он не остыл! И она со всех ног кидалась гото-
вить мне свежий! Ну что, теперь вы довольны? Грандиоз-*
ный царский скандал да наш мелкий семейный — полный
комплект развлечений!
Нищи й. Это верно, развлечения у нас что надо! Не соску-
чишься!
506

Судья. И вдобавок царица здесь! И вынуждена выслушивать
все эти мерзости! Никогда тебе не прощу!
Электра. Успокойтесь, царица завидует Агате. Царица отдала
бы полжизни, лишь бы позволить себе такую роскошь, ка-
кую только что позволила себе Агата. Кто он, мать?
Нищий. Да, действительно! Вы несколько отвлеклись, судья.
Вот уже целую минуту вы* не спрашиваете ее, кто он.
Судья. Кто он?
Агата. Я тебе уже сказала. Все! Все!
Судья. Ух, просто лопнуть можно от возмущения! Хочется бить-
ся головой об стену!
Агата. Напрасный труд! Микенскую стену даже твоей головой
не прошибешь!
Судья. Он молод? Или стар?
Агата. Ему ровно столько, сколько должно быть любовнику. От
шестнадцати до восьмидесяти.
Судья. Ты думаешь унизить меня незаслуженными оскорбле-
ниями? Твоя брань позорит тебя самое, развратная ты
женщина!
Агата. Помолчи лучше, у меня твои сентенции давно в губах
навязли! «Обида унижает лишь того, кто ее нанес», «Наи-
достойнейше выглядят те, кто, поскользнувшись на ули-
це, шлепнулись в кучу навоза», и так далее, и тому подоб-
ное.
Судья. Ну я тебе задам, негодяйка! Да и любовникам твоим не-
сдобровать! Первого, кто посмеет сюда сунуться, убью как
собаку!
Агата. Первого, кто сунется сюда?! Ха-ха-ха! Нечего сказать,
удачное ты выбрал местечко! Да ты и в лицо-то ему глянуть
не осмелишься!
Судья. А вот увидишь! Я его, мерзавца, на колени поставлю, он
у меня вот этот пол будет лизать!
Агата. Сейчас посмотрим, как он будет ползать на коленях и
лизать пол,—дай ему только войти во двор и усесться на
этот трон!
Судья, Что,,, что ты сказала.., несчастная!
602

Агата. Честь имею доложить вам, что я держу в настоящее вре-
мя сразу двух любовников, и один из них — Эгист!
Клитемнестра. Ты лжешь!
Агата. Как, и вы тоже?!
Электра. И ты тоже, мать?
Нищий. Любопытно... крайне любопытно! Мне всегда казалось,
что если Эгист и питает к кому-нпбудь склонность, то к ма-
лютке Электре.
Конюший (возглашает). Эгист!
Электра. Наконец-то!
Эвмениды. Эгист!
Входит Эгист. Он выглядит несравненно более величест-
венным и уверенным в себе, чем в первом действии. Высо-
ко в небе над его головой парит какая-то птица.
СЦЕНА
СЕДЬМАЯ
Те же, Эгист, Капитан, солдаты.
Эгист. Ты здесь, Электра? Очень хорошо, благодарю, что пришла.
Капитан, мы расположимся тут. Для генерального штаба не
сыскать места удобней.
Клитемнестра. Взгляните, Эгист, я ведь тоже здесь.
Эгист. Да-да, вижу. Приветствую тебя, царица.
Судья. И я здесь, Эгист!
Эгист. А, судья! Очень кстати явился, я как раз намерен вос-
пользоваться твоими услугами.
Судья. Нет, вы только послушайте! Он же еще над нами глу-
мится!
Эгист. Да что с вами со всеми? Что вы на меня уставились,
будто в первый раз видите?
Нищий. Хотите знать, что с ними? Дело в том, Эгист, что они
все ждали. Царица ожидала прихода клятвопреступника.
Электра готовилась увидеть нечестивца. Агата — неверного
508

любовника. А вот судья — тот поскромнее, он дожидался все-
го-навсего того, кто спит с его женой... Короче говоря, все
они ждали вас. И — нате вам! — перед ними является некто
совсем в другом роде.
Эгист. Не повезло им, верно, нищий?
Нищий. Что верно, то верно, не повезло. Бедняжки! — они бы-
ло настроились иметь дело с таким многогранным мерзавцем,
а вместо него получили самого настоящего царя... Ну, на
этих мне лично наплевать... переживут как-нибудь. Но вот
с малюткой Электрой дело будет посложнее.
Эгист. Ошибаешься, друг мой. С ней как раз все обойдется
в наилучшем виде.
Нищий. Да... я знал... так оно и должно было случиться. Я еще
вчера вам говорил. У меня ведь нюх... я чуял, что в вас
готов объявиться царь. Так уж сошлось: вы набрали силу,
вошли в возраст. Да и случай больно уж заманчивый. Опять
же Электра рядом, под рукой. Дело могло кончиться кровью.
Но вы человек мирный. Вы просто взяли да и объявились.
Что ж... тем лучше для Греции... хоть и невесело для их
семейства.
Клитемнестра. Я не понимаю... какие-то загадки! Да
о чем вы?
Нищий. Правду сказать, эдак и для нас больше чести. Коли уж
Электре суждено с кем-то схватиться, пусть лучше схва-
тится с благородным противником царственного вида, чем
с подловатым любовником сразу двух баб... Интересно, как
это в вас прорезалось, Эгист?
Эгист (не сводя глаз с Электры). Так значит, вот она — Элек-
тра. Я знал, что встречу ее здесь. Я зпал, что она будет
стоять подобно статуе Презрения, с непроницаемым, слепым
ко всему взором, с непроницаемым, глухим ко всему слухом.
Клитемнестра. Послушайте, послушайте же, Эгист 1
Судья. Хорошенького любовника ты себе подобрала, Агата! Ка-
ков наглец!
Капитан. Эгист, время не терпит.
Эгист. Или твои уши не более чем украшения, Электра? Да...
509

' именно украшения. Боги, создавая тебя, верно, решили: «Paâ
уж мы дали ей руки, чтобы она ими ничего не касалась, и
глаза, чтобы она ими никого не видела, так не оставлять же
голову Электры без ушей! Если мы не дадим их ей, всякий
подумает, будто она внимает одним только богам!» ...Хотел
бы я приложить свое ухо к твоим и подслушать твои мы-
сли— неслышный бурлящий поток твоих мыслей. Куда он
устремляется, а?
Клитемнестра. Вы с ума сошли, Эгист. Где же ваша осто-
рояшость? Сегодня уши Электры слышат все.
Судья. Слышат и заливаются краской стыдаI
Эгист. Слышат? Это хорошо. Но при чем здесь осторожность,
скажите на милость! То, что произошло со мной сегодня
утром вон там, на опушке леса, откуда виден весь Аргос,
навеки освободило меня и от осторожности и от всех про-
чих досадных недостатков. Речь моя теперь бежит свободно,
не спотыкаясь о мелочные страхи. И я знаю — Электра не
только слышит, но и видит меня. Может быть, только она
одна и видит меня по-настоящему и угадывает, кем я стал
с этой минуты.
Клитемнестра. Не забывайтесь, Эгист,—перед вами ваш
злейший враг.
Эгист. Уж она-то поймет, отчего я вдруг пришпорил коня и ри-
нулся в город. Знаешь, Электра, мой конь... он будто слился
со мной, он угадывал мои мысли. Ах, какое сказочное зре-
лище—рыжий конь, стремительно летящий к Электре, а
за ним пыль столбом и гром эскадрона, где неудержимый по-
рыв к Электре, передаваясь от моего рыжего к белым же-
ребцам трубачей, а от тех — к пегим кобылам арьергарда,
постепенно слабел и jac. Ах, как он несся, мой конь! Не
удивлюсь, если он и сюда ворвется и загарцует между ко-
лоннами, с призывным ржанием глядя на тебя. Он мчался,
почуяв, что твое имя стеснило мне дыхание, драгоценным
кляпом закупорило рот. Я задыхался, я должен был сейчас
же, сию секунду выкрикнуть твое имя тебе в лицо! Позволь
мне сделать это, Электра?
510

Клитемнестра. Немедленно замолчите, Эгист, прекратите эту
постыдную сцену!
Капитан. Эгист, город в опасности!
Эгист. Да... верно... прошу меня простить. Где они сейчас, ка-
питан?
Капитан. Холмы вокруг города сплошь ощетинились враже-
скими копьями. Как будто железные колосья поднялись все
разом. Только вот жатва не удалась. Их там тысячи.
Эгист. Разве кавалерии не удалось их остановить?
Капитан. Она откатилась назад, захватив нескольких пленных.
Клитемнестра. Что же случилось, Эгист?
Капитан. Коринфяне внезапно напали на нас,— без всякой
причины, без объявления войны. Они проникли на нашу
территорию ночью, небольшими группами. Предместья уже
горят.
Эгист. Что показали пленные?
Капитан. Они получили приказ сравнять Аргос с землей.
Клитемнестра. Вам стоит лишь показаться на крепостной
стене, Эгист, и они разбегутся.
Эгист. Боюсь, это уже не поможет, царица.
Капитан. У них нашлись сообщники в самом городе. Они раз-
воровали бочки с горючей смолой и поджигают городские
кварталы. Целые банды оборванцев собираются вокруг ла-
вок,— верно, готовятся грабить.
Клитемнестра. Но наша гвардия... она ведь не изменит?
Капитан. Гвардейцы готовы стойко сражаться. Но и они роп-
щут. Вы ведь знаете,— солдаты всегда неохотно подчинялись
царице. Как, впрочем, и вся страна. Армия есть армия, и
страна есть страна,— обе они женщины. И им обеим нужен
мужчина, нужен царь.
Эгист. Они правы,—им нужен царь, и он у них будет.
Судья. Тот, кто пожелает стать царем Аргоса, должен сперва
убить Клитемнестру,— вы об этом подумали, Эгист?
Нищий. Вот еще,—марать руки убийством! Гораздо проще же-
ниться на ней.
Судья. Никогда!
511

Э г и ст. Отчего же «никогда»? Царица не станет, надеюсь, отри-
цать, что это — единственный способ спасти Аргос. Я Ничуть
не сомневаюсь в ее согласии. Капитан, объяви нашим храб-
рым гвардейцам, что наша свадьба состоится здесь и сей-
час же. И пусть меня непрерывно держат в курсе событий.
Все донесения с мест сражений — сюда. Найдется дело и те-
бе, судья: беги со всех ног к мятежникам и сообщи им
ту же новость, да не поленись, кричи погромче.
Судья. Никогда в жизни! И вообще, дела подождут. Сначала я
должен объясниться с вами как мужчина с мужчиной.
Эгист. Дела подождут?! А война и Аргос тоже подождут? Ну,
знаешь ли!
Судья. Речь идет о моей чести! О чести всех греческих судей!
Нищий. Хо-хо! Если уж греческое правосудие додумалось со-
крыть свою честь в постели Агаты, то оно получило по за-
слугам. Ты бы лучше не путался под ногами со своей че-
стью — в такое-то время! Оглянись-ка на Агату,— очень ли
ее волнует честь греческих судей? Стоит себе как ни в чем
не бывало, задрав нос.
Судья. Задрав нос?1 Агата, и ты можешь задирать нос... в такое
время!
Агата. А если я курносая?! И потом я смотрю в небо, вон на ту
птицу, что парит над Эгистом.
Судья. Сейчас же опусти голову!
Эгист. Царица, я жду ответа*.
Клитемнестра. Птица... что же это за птица? Отойдите,
Эгист, не надо стоять под ней.
Эгист. Рад бы, да не могу. Она преследует меня с самого рас-
света. Неспроста, должно быть. Мой конь первым ее почуял,
заржал и пачал испуганно лягаться. Я огляделся по сторо-
нам — никого. Тогда я глянул вверх и увидел, кого пытался
лягнуть мой конь. Он хотел растоптать ту птицу, в тысяче
футов над нами. Она держится именно надо мной, так ведь,
нищий?
Нищий. Точно, как раз над вами. Будь вы ростом в тысячу фу-
тов, она бы очутилась прямо у вас над головой.
512

Эгист. Как ударение над буквой* верно?
Нищий. Что верно, то верно, вы нынче в ударе. И этот удар
услышит вся Греция. Осталось только определить, над чем
поставлено ваше ударение: над словом «бессмертный»? Или
над словом «смертный»?
Клитемнестра. Не нравится мне, когда птица вот так нави-
сает над человеком. Кто это, орел? коршун?
Нищий. Слишком высоко, не разобрать. Вот по тени я бы ее
мигом распознал. Но с такой высоты тень на землю не
упадет.
Капитан (вернувшись). Гвардия ликует, Эгист. Солдаты рвут-
ся в бой. Они просят, чтобы вы и царица показались им
с балкона, они хотят приветствовать вас.
Эгист. Я только произнесу брачную клятву, и мы идем.
Судья. Электра, вмешайтесь хоть вы! По какому праву этот
развратник собирается учить нас мужеству и патриотизму?!
Нищий. По какому праву? А вот послушай.
Эгист. О силы небесные, божественные силы, на пороге этого
брака и этой битвы я взываю к вам и благодарю за дар, по-
лученный от вас нынче утром, в тот миг, как растаял гу-
стой туман, там, на холме, венчающем-Аргос. Устав от ноч-
ного обхода, я спешился и присел на траву, как вдруг в
разорванной пелене тумана вы показали мне Аргос таким,
каким я никогда доселе его не видел: новый, возрожденный
Аргос,—и этот Аргос вы даровали мне. Да, вы мне отдали
его весь целиком: с башнями, мостами, с легким дымком —
точно с первым утренним вздохом, со вспорхнувшим голу-
бем — точно с первым взмахом руки, со скрипом калиток —
точно с первым зевком. И все в этом подарке небес было
драгоценно,— слышишь, Электра?—и первый луч солнца над
Аргосом, и последний ночной фонарь в Аргосе, и храмы, и
лачуги, и озеро, и бойни. Все это было теперь мое, и навсегда.
Я глядел на город, а в груди моей зарождалось страшное
опасение: только ли один Аргос преподносили мне боги? В та-
кое утро щедрость небес не знает предела: они могли так же
легко подарить мне в придачу и весь мир. А это было бы
17 Жан Жироду
513

ужасно! Я очутился бы в том же отчаянном положении, что
человек, которому обещали подарить ко дню рождения
алмаз, а подарили солнце. Боже, как я страдал,— ты и пред-
ставить себе не можешь, Электра! С тоскливой робостью я
мысленно выглянул за пределы Аргоса. О радость! Боги
не отдали мне Востока,— Востока с его чумой, землетрясе-
ниями и голодом! Я смеялся от счастья не быть властелином
Востока. Мне не нужны были его нескончаемые теплые ре-
ки, медленно несущие сквозь пустыню свои желтые воды.
И Африка — хвала богам! — тоже миновала меня. Ибо ни
капли африканской крови нет в моих жилах. Пусть негри-
тянки толкут просо на порогах своих хижин, пусть ягуар
раздирает когтями крокодилий бок,— во мне это ровно ни-
чем не отзывается. Да, я тысячу раз благодарен богам и за
те дары, коими они обделили меня, и за те, что я получил,—
за Аргос. В своей поистине божественной щедрости боги не
отдали мне ни Афины, ни Олимпию, ни Микены. Я славлю
их за это! Мне подарили скотные дворы Аргоса вместо со-
кровищ Коринфа, курносых девчушек Аргоса вместо стро-
гих афинских красавиц, сморщенный чернослив Аргоса вме-
сто золотистого фиванского инжира! Вот что посчастливи-
лось мне обрести нынче утром: я — игрок, бездельник, лжец,
распутник — вступаю во владение страной, которая сделает
меня чистым, благородным, безупречным. Я получил в пода-
рок родину, где мог быть последним из рабов, а стал полно-
властным царем, и вот эту родину — ты слышишь меня,
судья? — эту мою родину я клянусь спасти, живой или
мертвый!
Судья. Электра! Только на вас теперь вся надежда!
Электра. Не бойся, судья, я не допущу этого. Родину можно
спасти лишь, чистыми руками.
Нищий. Царское звание очищает любые руки.
Электра. Царское звание? Кто его короновал, Эгиста? Чем он
докажет, что он царь?
Нищий. Неужто пе догадалась? Да тем, что он явился оспари-
вать этот сан у тебя! Впервые в жизни ему открылась твоя
514

правда и твое могущество. И если он счертя голову ки-
нулся утром с холма вниз, в город, то оттого лишь, что вспо-
мнил: ему подарили Аргос вместе с Электрой.
Э г и с т. Все благословляло меня на царствование, Электра,— все,
что повстречал я в своей бешеной скачке к Аргосу. Деревья,
ручьи, дети кричали мне, что я царь. Я превращался в царя
на скаку, на лету, и каждое живое существо одаривало меня
новым царским достоинством, менее всего свойственным ему
самому. Еще накануне я был труслив, но дрожащий от стра-
ха кролик, выглянув из-за куста, наделил меня мужеством и
отвагой. Я был лицемером, но мне перебежала дорогу хитрая
лисица и вдохнула в меня благородство и прямоту. Пара
голубей-неразлучников научила меня независимости и сво-
бодолюбию. Муравей — щедрости и широте души. И только
одного мне недоставало: подлинной царской сути помазан-
ников божьих. Вот почему я так спешил к тебе, Электра,
ибо ты единственная в мире способна отдать мне свою собст-
венную неподдельную сущность.
Электра. В чем же заключается моя сущность, Эгист?
Э г и с т. Мне кажется... в том, что называется чувством долга.
Электра. Мой долг — смертельный враг вашему. Мне нечем с
вами делиться. И вы не женитесь на Клитемнестре.
Судья. Вы не женитесь на ней!
Клитемнестра. А почему бы нам, собственно, не поженить-
ся?! Почему я должна безраздельно посвятить свою жизнь
неблагодарным детям?! Я люблю Эгиста! Я люблю его це-
лых десять лет. Вот уже десять лет я откладываю нашу
свадьбу из уважения к тебе, Электра, и к памяти твоего отца.
Но теперь ты сама вынудила меня согласиться. И я благо-
дарна тебе... Только уйдем от этой птицы, Эгист, она меня
раздражает. Скроемся от нее и заключим брак.
Эгист. Ну-ну, не утруждайте себя, царица! К чему нам еще одна
ложь,— о пламенных любовниках, соединившихся наконец в
браке. Не для того я женюсь на вас. Я вообще сильно сом-
неваюсь, люблю ли я вас, и, верно, никто в городе не сомне-
вается, что вы меня никогда не любили. Нас связывают де-
17*
515

сять Лет равнодушны* лицемерных отношений, и наша
свадьба — единственный способ украсить прошлую ложь
хоть малой толикой правды. К тому же от нее зависит спа-
сение Аргоса. И потому она состоится сейчас же.
Электра. Не думаю, чтобы она состоялась.
Судья. Браво!
Эгист. И этот болван туда же! Да кто ты такой, чтобы под-
нимать голос,— муж-рогоносец или вершитель правосу-
дия?
Судья. И то и другое, конечно!
Эгист. Ну так выбирай что-нибудь одно, да поживее! Мне ждать
некогда. Либо исполняй свой долг, либо —тюрьма!
Судья. Вы и так уже отняли у меня Агату!
Эгист. Нет, это не я отнял у тебя Агату. Тот — умер, сгинул.
Судья. И Аргос вам, конечно, подарили вместе с обманутыми
мужьями?!
Нищий. Конечно. Да только он уже перестал быть тем, кто их
обманывал.
Судья. Я понимаю. Это я очень даже понимаю! Новому царю
легко забыть те оскорбления, что он наносил как регент.
Нищий. А сама Агата цветет как роза. Знаете, судья, не так уж,
наверное, страшны оскорбления, от которых становятся эда-
кими розовыми бутончиками.
Эгист. Ну, так и быть, судья,— сегодняшний царь просит у тебя
прощения за честь, поруганную вчерашним регентом. На-
деюсь, теперь ты удовлетворен? А сейчас слушай приказ.
Немедленно отправляйся в суд. Пусть приведут к тебе мя-
тежников,— суди их. И будь беспощаден.
Агата. Да, будь с ними беспощаден. Среди них ведь мой вто-
рой любовник.
Судья. А ты перестань глазеть на эту птицу, не выводи меня
из терпения!
Агата. Извини, не могу. Она — единственное существо, которое
меня интересует в данный момент.
Судья. А что ты будешь делать, безмозглая, когда она улетит?!
Агата. Понятия не имею.
516

Эгист. А ну-ка, судья, исполняй приказ! Ты слышишь, как этот
сброд разгалделся?
Судья. Я никуда отсюда не двинусь! Я поддержу Электру, мы
помешаем вашей свадьбе!
Электра. Я больше не нуждаюсь в вашей поддержке, судья.
Агата дала мне ключ, и вы уже не нужны. Спасибо тебе,
Агата!
Клитемнестра. Какой ключ?
Эгист. Идемте, царица.
Клитемнестра. Какой ключ она тебе дала? Ты опять ищешь
ссоры со мной?!
Электра. Ты ненавидела моего отца! Ах, как это просто! —
стоило появиться Агате, и все разъяснилось,—ты ненавиде-
ла моего отца!
Клитемнестра. Боже мой, Эгист, снова она завела свое!
Вступитесь хоть вы sa меня!
Электра. Как мучительно ты завидовала Агате, пока она гово-
рила! Выкрикнуть свою ненависть прямо в лицо ненавист-
ному мужу,—чего бы ты не дала за такое блаженство! Но
оно тебе заказано, мать! Никогда, до самой своей смерти
ты не познаешь его. Всю жизнь мой отец был уверен в
твоей любви к нему, в твоей преданности. Теперь я вспоми-
наю: иногда, в разгар веселого пира или пышной церемо-
нии, твое лицо вдруг искажалось судорогой, губы беззвучно
шептали,— это вскипала в тебе ненависть, это она рвалась
у тебя с языка, это ее ты готова была излить первому
встречному: гостям, служанке, наливающей вино, согляда-
таю, стерегущему серебро. Несчастная, тебе даже не дозво-
лено было укрыться на берегу реки и там, в одиночестве,
доверить свою тайную ненависть тростнику. И до скончания
веков, в любой свирели, тростник будет петь лишь одно:
«Клитемнестра обожала своего мужа!»
Клитемнестра. Пощади, Электра...
Электра. Ну дай же себе волю, мать! Крикни в полный голос
хоть сейчас! Отца уже нет, но я заменю его тебе. Ну же!
Осмелься! Тебе будет так же сладко изливать свою непа-
517

висть на меня, как на него. Ведь не собираешься же ты
умереть, так и не сказав вслух, что ты его ненавидела?!
Клитемнестра. Идемте, Эгпет.., Если эта птица не улетает,
тем хуже для нее.
Электра. Сделай хоть один шаг к алтарю, мать, и я позову.
Эгист. Образумься, Электра, кто тебя послушает?! Ни один че-
ловек в мире не осмелится сейчас посягнуть на наше пра-
во спасти город.
Электра. Продажный город! Двуличный город! Но все равно,—
тысячи людей поспешат на мой зов! И самый чистый, са-
мый прекрасный, самый юный из всех — здесь, в этом двор-
це. Пусть только Клитемнестра посмеет подойти к Эгисту, и
я позову его.
Клитемнестра. Идемте, Эгист.
Электра. Орест! Орест!
Появляются Эвмениды, они преграждают Электре путь.
Первая Эвменида. Бедная дурочка! Бедная доверчивая про-
стушка! Ты думала, мы так и позволим твоему Оресту раз-
гуливать вокруг нас с мечом в руке? Ха-ха, этот дворец
прямо создан для несчастных случаев, засад и ловушек.
Мы связали твоего Ореста! Мы его закололи — твоего Оре-
ста!
Электра. Неправда! Орест! Орест!
Вторая Эвменида. И тебя ждет та же участь, та же участь!
Эгист. Электра, милая Электра, послушай же меня! Попытаемся
договориться!
Клитемнестра. Вы только теряете драгоценное время,
Эгист!
Эгист. Сейчас иду. Электра, я знаю, ты одна поняла суть моего
преображения. Помоги же мне! Дай мне объяснить, почему
ты должна мне помочь!
Клитемнестра. Боже правый, да что это за лавина ссор и
объяснений! Можно подумать, здесь собрались не люди, а
бойцовые петухи. Отчего бы нам, в самом деле, не иског-
тить и не расцарапать друг друга до крови, лишь бы от-
518

стоять свое?! Отчего нас не разольют холодной водой, что-
' бы мы наконец расцепились и разошлись восвояси?!
Судья. Да, видно, только одно это и остается.
Капитан. Умоляю вас, Эгист, поторопитесь!
Нищий. Фу ты, какой нетерпеливый! Подожди минутку,—ви-
дишь, Эгисту необходимо срочно уладить для будущих поко-
лений это мелков пустяковое дельце «Агамемнон — Элект-
ра — Клитемнестра». Он уладит и займется текущими дела-
ми.
Капитан. Через пять минут будет уже поздно.
Нищий. Ничего, каждый из нас подарит им по минуточке. Мы
управимся вовремя.
Эгист. Уведите этого человека!
Стража уводит Судью. Все второстепенные действую-
щие лица удаляются. Молчание.
Итак, Электра?
СЦЕНА
ВОСЬМАЯ
Электра, Клитемнестра, Эгист, Нищий,
Электра. Не надейтесь, что она запоздала, Эгист. Она не явит-
ся вовсе.
Эгист. О ком ты?
Электра. О той, что вы бессознательно ждете. О посланнице бо-
гов на вашу свадьбу. Если уж небо предопределило Эгисту
стать патриотом своей отчизны, жениться на Клитемнестре,
покончить с ложью и спасти соотечественников, то ей сейчас
самое время спуститься с Олимпа— с царской грамотой в
одной руке и лавровым венком в другой. Но, как видите,
ее нет.
Эгист. Ты прекрасно знаешь, что она уже пришла. Она пришла
нынче утром, в золотом луче, засиявшем на моем лбу, как
корона.
519

Электра. Не обольщайтесь, то был обыкновенный солнеч-
ный луч. Самый последний бедняк, в парше и грязи, может
подставить голову под такой луч и возомнить себя ца-
рем.
Э г и с т. Ты сомневаешься в моей искренности?
Электра. О нет, к сожалению, вы предельно искренни. Имен-
но вашей теперешней искренностью я измеряю двуличное
лукавство богов. Это они преобразили паразита в праведни-
ка, распутника в мужа, узурпатора в царя. Но они и на
этом не остановились: из вас, презираемого мною создания,
они сотворили воплощение честности и чести! И все же —
им не удалось завершить свое волшебство. Они оказались
бессильными сделать невиновным — злодея. Тут они отступи-
лись!
Э г и с т. Я... не понимаю тебя.
Электра. Скоро поймете. У вас в душе гремят победные фан-
фары, но вы все же прислушайтесь. Может, услышите еще
кое-что.
Э г и с т. Хоть бы вы, царица, объяснили мне, о чем она тут
толкует?
Клитемнестра. О чем она может толковать, о чем толковала
всю свою жизнь?! О том, чего сама не знает. О своем доро-
гом отце, которого и близко-то не видела!
Электра. Я?! Я не видела отца?!
Клитемнестра. Да!!! С тех пор как тебе минуло пять лет,—
и не видела и не касалась его!
Электра. Я?! Я не касалась отца?!
Клитемнестра. Если не считать того, что ты коснулась тру-
па, ледяного трупа, которым стал твой отец. Но с живым
отцом,— с ним ты и рядом не стояла!
Э г и с т. Успокойтесь, Клитемнестра, прошу вас. Теперь не время
для подобных споров.
Клитемнестра. Ничего! Сегодня тут все поспорили всласть.
Теперь настала моя очередь!
Электра. Вот сейчас ты права. Это настоящий спор, по суще-
ству. Скажи-ка, откуда бы взялась моя сила, от кого пере-
520

няла бы я свою правду, если я не касалась моего живого
отца?
Клитемнестра. Вот именно, откуда весь этот твой сумасшед-
ший бред, если отец ни разу даже не поцеловал тебя? Уж
я-то позаботилась, чтобы он не обцеловывал моих детей.
Электра. Я?! Я не целовала моего отца?
Клитемнестра. Похолодевшее лицо отца — да! Живого от-
ца — нет, нет и нет!
Э г и с т. Умоляю вас, прекратите!
Электра. Ага, теперь я поняла, отчего ты так уверенно держа-
лась передо мной! Ты думала, я безоружна, ты думала, мы
с отцом чужие друг другу?I Как же ты ошиблась!
Клитемнестра. Ты... лжешь!
Электра. В день его возвращения вам обоим пришлось про-
ждать его лишнюю минуту там, на дворцовой лестнице.
Ведь он запоздал тогда, этого ты не станешь отрицать?
Клитемнестра. Откуда ты знаешь? Тебя ведь там не было?!
Электра. Так это я его задержала! Я обнимала его в ту ми-
нуту.
Э г и с т. Послушай меня, Электра...
Электра. Я спряталась в толпе, мать. Я бросилась к нему, рас-
талкивая людей. Как же я переполошила охрану! — они было
решили, что это заговор, покушение. Но он,— он сразу уга-
дал, кто я, он сразу улыбнулся мне. Он понял: то был заго-
вор Электры. О милый, отважный отец! Он мгновенно дове-
рился мне. И я коснулась его.
Клитемнестра. Не его! Ты коснулась его коня, его стремени!
Конский волос да железо,— вот что ты трогала!
Электра. Он спешился, слышишь, мать?! Он спешился! Я гла-
дила его лицо вот этими руками, я целовала его в губы вот
этими губами. Я вдыхала запах его кожи, еще не осквернен-
ной твоими прикосновениями, кожи, очищенной от тебя де-
сятью годами разлуки!
Э г и с т. Ну довольно, довольно! Мы тебе верим!
Электра. Прижавшись щекой к его щеке, я вбирала в себя жар
его тела. Изредка теперь, в жаркий летний полдень, на меня
521

вдруг веет теплом моего отца, и я почти теряю сознание от
блаженства... А тогда я обхватила его рукамп что было сил.
Я будто снимала мерку для моей любви,—я не знала, что
она станет мерой моей мести за него. А потом он вновь сел
на коня,— сияющий, словно помолодевший. Заговор Электры
удался,— только в моем заговоре мой отец почерпнул жизнь,
обрел любовь. И я побежала вслед за ним во дворец, чтобы
еще раз увидеть его,— я не знала, "что спешу не к отцу, а к
вам... к его убийцам!
Эгист. Электра... что ты! Приди в себя! Остановись!
Электра. Теперь я могу остановиться и отдышаться. Я уже до-
стигла цели.
Клитемнестра. Избавьтесь от этой бесноватой, Эгист! Отдайте
ее замуж за садовника, за кого угодно! Или свяжите ее и
бросьте к брату.
Эгист. Довольно, Электра, будет тебе! Пойми, настал час, когда
я понимаю тебя, люблю тебя, согласен с тобой во всем до
конца, когда я наконец сравнялся с тобой отвагой, беско-
рыстием, презрением ко ляга. И вот в этот час ты, упорная,
продолжаешь бороться со мной!
Электра. У меня только и есть, что этот единственный час.
Эгист. Да ты вспомни: Аргос в беде!
Электра. Мы с вами по-разному понимаем беду.
Эгист. Но ты признаешь, что стоит мне жениться на Клитемне-
стре, как город успокоится и Атриды будут спасены? В про-
тивном случае — мятеж, мародерство, пламя пожаров!
Электра. Вполне возможно.
Эгист. Ты признаешь, что лишь я один в силах защитить Аргос
от коринфян, которые уже ломятся в городские ворота?
В противном случае — грабеж, резня, поголовное истреб-
ление.
Электра. Да, и это вполне возможно.
Э г и с т. И ты продолжаешь стоять на своем! И ты мне связываешь
руки! И ты предаешь семью, родину, все, — во имя какого-то
смутного воспоминания!
Электра. Не лукавьте, Эгист! Вы ведь уверяли, что наконец
522

разобрались во мне, так неужели вы относите меня к той
породе людей, которым можно сказать: «Солги или дай
солгать другому, и твоя отчизна будет процветать. Преступи
закон или укрой чужое преступление, и твоя отчизна побе-
дит». Да что же это sa презренная отчизна, которой дозво-
лено встать между мною и правдой!
Эгист. Твоя отчизна. Твой Аргос.
Электра. Ошибаетесь, Эгист. Я ведь тоже нынче утром получила
дар богов, получила в то же самое время, что вы принимали
Аргос. Я жадно ждала этого дара, веря, что он мне обещан,
но превратно представляя его себе. Я и до того получала
подарки, тысячи подарков, не умея уловить связь между
ними, считая их случайными подачками неба. И только ны-
нешней ночью, бодрствуя подле уснувшего Ореста, я по-
стигла всю суть, весь смысл дарованного мне. Напрягшаяся
под мешками спина грузчика, улыбка прачки, внезапно
застывшей над корытом,— вот какую драгоценность вручали
мне боги. И толстого голенького карапуза, отважно перебегаю-
щего улицу под визг матери и соседок, и победный крик
птицы, выпущенной из клетки, и тоскливый вопль камен-
щика, оступившегося с лесов и распятого в воздухе,—это
тоже вручали мне боги. Они дарили мне водяную лилию —
ту, что отважно противостоит течению, борется до последне-
го и бессильно уплывает вместе с потоком. Они дарили мне
чахоточного юношу, который кашляет, улыбается и снова
кашляет кровью. И щеки моей служанки, когда зимним ут-
ром она раздувает теплую золу в очаге, и дует, дует, дует,—
пока и щеки и угли не зардеются багрянцем. И, принимая эти
дары, я в простоте душевной думала, что получаю от богов
только Аргос,— один Аргос со всем, что есть в нем простого,
нежного, счастливого и несчастного. Но лишь теперь я
постигла свое заблуждение. На самом деле моими стали
щеки всех служанок в мире, раздувают ли они огонь в очаге
или в костре, улыбки всех прачек в мире, стирают ли они
туники или кимоно, и все взмывающие в небо птицы, и все
падающие с лесов каменщики, и вее грузчики, и все дети в
528

миреГ Что перед этим Аргос?Г — Крошечная звездочка в це-
лой вселенной. Что перед этим моя родина?!—Забытый*
уголок огромной страны. Восторг и блаженство, вспыхнувшие!
на грустном лице, испуг и боль, исказившие счастливое лицо,,
надежда и отчаяние, глянувшие с равнодушного лица,— вот;
мое новое царство. И сегодня на заре, когда вы вступали во
владение крошечным Аргосом с его тесными границами, я
получила в дар беспредельную империю и узнала ее имя,—
непроизносимое имя, составленное из слов «Нежность» и
«Справедливость».
Клитемнестра. Вот уж, нечего сказать, подходящий для тебя
девиз — «Нежность»! Хватит с меня твоей болтовни. Идемте,
Эгист!
Эгист. И эта самая «Справедливость» позволяет тебе выдать на
сожжение твой город и загубить сограждан? Нечего сказать,
хорошенькую «Справедливость» даровали тебе боги!
Электра. О пет, божью справедливость я давно отвергла. В моем
царстве правосудие отправляют не боги. Для этого они —
слишком художественные натуры. Пурпурный отблеск по-
жара, в котором гибнут дети, изумрудная лужайка для кро-
вавой резни... Красота во всем, вплоть до смерти,— вот како-
ва справедливость богов. Если уж злодеяние, то царственное
злодеяние, — вот вердикт, вынесенный богами в вашем слу-
чае. Нет, такой справедливости я не приемлю.
Эгист. В чем же заключается твоя собственная справедливость?
В том, чтобы без конца пережевывать чужие ошибки? Или
объявлять любую потерю невосполнимой?
Электра. Отчего же?! Вьшадают такие зимы, когда лютый мороз
губит деревья, и это справедливо. А в другие зимы тот же
мороз — величайшая несправедливость. Попадаются негодяи,
которых тем не менее любят; убийцы, которых целуют. Но
если преступление затрагивает человеческое достоинство,
растлевает народ, подрывает устои нравственности,— нет ему
прощения!
Э г и с т. Да что ты знаешь о народе, ты?!
Электра. Когда на горизонте встает огромное лицо, заслоняя
524

собой весь небосклон, и глядит прямо на вас чистыми, бес-
страшными глазами,— это и есть народ.
Эгист. Ты рассуждаешь как неопытная девочка, а я как царь.
У народа нет лица, народ — огромное стадо, которое надо
пасти и кормить.
Электра. Вы рассуждаете как опытный царь, а я как женщина.
Народ — это сияющий взгляд. Пусть его свет временами
тускнеет или искажается,— все равно это свет правды. Возь-
мите величайшие народы мира: что в них самое прекрас-
ное?—Ясные, широко распахнутые глаза правды.
Эгист. Иная правда, знаешь ли, способна убить целый народ.
Электра. Взгляд иного убитого народа способен сиять веками.
Пусть боги даруют моему Аргосу такую судьбу! С тех пор
как умер мой отец, с тех пор как благополучие нашего го-
рода зиждется на крови и несправедливости, с тех пор как
каждый аргосец из трусости стал соучастником убийства и
обмана, Аргос может сколько угодно процветать и благоден-
ствовать, петь и танцевать, любить и побеждать, — и все рав-
но Аргос останется для меня смрадной ямой, мрачным прию-
том слепых, пусть хоть само небо озарит его своим сиянием!
Пока не будет над нами света правды, все мы — несчастные
слепцы,— и взрослые, и дети, впотьмах ищущие материн-
скую грудь.
Эгист. Ты, может быть, права, но скандал только ухудшит дело.
Электра. Я сказала: вполне возможно. Но у меня нет больше
сил смотреть в мертвые пустые глаза моего народа.
Эгист. Твое упорство обойдется народу в тысячи погасших,
остановившихся глаз!
Электра. Это совсем недорого. Обычная плата за правду.
Эгист. Один день, мне нужен всего один сегодняшний день! По-
дари мне его! Твоя правда, если она действительно правда,
всегда сможет объявиться в любой более цодходящий день.
Электра. Всеобщее побоище — самый подходящий день для
правды.
Эгист. Я умоляю тебя, потерпи до завтра!
Электра, Нет1 Ее день — сегодня. И хватит -уговоров! Я уже на"
525

видалась истин, которые гибли из-за одной секунды промед-
ления. Я видела девушек, которые помедлили одну лишь
секунду, прежде чем сказать «нет» уродству, «нет» —. под-
лости, а потом до самой смерти вынуждены были говорить
только «да, да, да»1 Именно тем прекрасна и ужасна правда:
вечная, как время, она поражает мгновенно, как молния.
Э г и с т. Я должен, должен спасти город и Грецию!
Э л е к т р а. С этим можно подождать. Мой долг — спасти их взгляд,
их душу... Вы ведь убили отца, сознайтесь!
Клитемнестра. Как ты смеешь, негодная! Всем известно, что
он поскользнулся на мозаичном полу!
Электра. А откуда это известно всем? Из ваших россказней?
Клитемнестра. Да ты подумай сама, сумасшедшая! Как он
мог упасть, если не поскользнулся?!
Электра. А он и не поскользнулся. Он не поскользнулся по очень
простой причине. Потому что мой отец вообще ни разу в
жизни нигде не поскользнулся.
Клитемнестра. Ты-то откуда знаешь?
Электра. Вот уже восемь лет я расспрашиваю конюших, слуг,—
его неотлучных спутников и в дождь и в гололед. Все они
твердят одно: он ни разу нигде не поскользнулся.
Клитемнестра. Он десять лет воевал! Война кого хочешь
лишит сил!
Электра. Я расспрашивала и его соратников. Они свидетельст-
вовали: он перешел Скамандр, не поскользнувшись. Он взял
приступом десятки крепостей, не поскользнувшись. Его
ноги не скользили нигде: ни в грязи, ни в воде, ни в крови.
Клитемнестра. Но в тот день он спешил. Да... конечно, он
спешил,— ведь ты задержала его!
Электра. Ах, так вот кто виновник всему,— я! Вот она — правда
Клитемнестры! Вы тоже так думаете, а, Эгист? Убийца Ага-
мемнона — я, Электра?
Клитемнестра. Служанки переложили мыла, отмывая пол.
Уж я-то знаю,— я сама чуть не упала тогда.
Электра. А, так ты, оказывается, была у бассейна, мать?
Зачем ты туда пришла?
526

Клитемнестра. Â почему бы мне туда и не приити'М
Электра. И Эгист, конечно, тоже при сем присутствовал?
Клитемнестра. Да, Эгист был там. И, представь себе, не он
один. Мой советник Леон также видел эту сцену. Верно,
Эгист?
Электра. Леон? Тот самый, что умер назавтра?
Клитемнестра. Разве... разве он назавтра умер?
Электра. Да, именно. Он, видно, тоже... «поскользнулся». Во
всяком случае, наутро его нашли в постели мертвым. Он
ухитрился «поскользнуться» во сне и беззвучно, не шелох-
нувшись, соскользнуть из жизни в смерть. Его убили по
твоему приказу, сознайся!
Клитемнестра. Да вступитесь же за меня, Эгист! Это невы-
носимо!
Электра. Он тебе не защитник. Ты дошла до того предела, где
тебе придется защищаться самой.
Клитемнестра. О боже мой, боже мой, до чего же я дошла!
Такая мать, такая царица, как я!
Электра. А ну-ка, ну-ка, поведай нам, до чего ты дошла? Как
называется то, до чего ты дошла?
Клитемнестра. И кто меня терзает?! Это угрюмое бессердеч-
ное чудовище — моя дочь! Боже мой! Какое счастье, что
хоть моя младшая, моя Хризотэма, любит меня, любит весе-
лье, любит цветы!
Электра. А я... я разве не люблю цветы?
Клитемнестра. До чего же я дошла?! Вся моя жизнь была се-
рой и безрадостной, точно тюремный коридор, и вот до чего
я дошла! Это я-то, которая в юности так любила жить в ти-
шине, ласкать животных, радоваться вкусной еде, шить и
вышивать! Как я была тогда нежна и покойна, если бы вы
знали, Эгист! Не было девушки нежней и покойней меня!
В моем родном городе живы еще старики, для которых
«нежность» и «Клитемнестра» означают одно и то же.
Электра. Тем лучше. Если они умрут сегодня, им не придется
разочароваться... Если они умрут не позже сегодняшнего
утра.'
527

Клитемнестра. До чего же я дошла! Какая ужасная, вопию-
щая несправедливость! Я любила проводить время на лугу,
позади моего дворца, слышите, Эгист?! Там было столько
цветов, что их можно было собирать вокруг себя сидя, не
трогаясь с места. Моя собака ложилась у моих ног,—ах,
как она лаяла, бедняжка, когда Агамемнон пришел и заб-
рал мепя! Я осыпала ее цветами, и она их ела, чтобы рас-
смешить меня... Господи, хоть бы собака моя была сейчас
здесь, рядом со мной! Ну отчего мне не дали в мужья перса,
египтянина,—кого угодно, только не Агамемнона! И не было
бы сейчас женщины веселее, добрее и беззаботнее меня.
Ведь я хорошо пела, я любила птиц... Почему, почему я не
стала египетской царицей — безмятежной, радостной цари-
цей, чтобы петь, когда захочется, войти в вольеру с птицами,
когда захочется! Но нет, надо было нам всем дойти до тако-
го! Да во что же превратил нас этот проклятый род, эти
проклятые стены!
Электра. Вас —в убийц. Теперь, оказывается, стены виноватыI
Гонец. Господин, они проникли в город через потайной ход! Они
штурмуют крепостные стены!
Электра. Ну вот, радуйся, мать! Стены, которые ты проклинала,
скоро обрушатся.
Эгист. Слушай, Электра, слушай мое последнее слово. Я прощаю
тебе все — твои бредни, твои оскорбления. Но сжалься над
городом,— город гибнет!
Электра. Ты сказала, что я не люблю цветы! А кто же покрывал
цветами могилу моего отца? Ты думаешь, я тоже рвала их,
сидя на лужке?!
Клитемнестра. Да где же он, в конце концов,— этот твой
знаменитый отец?! Пусть покажется! Хватит ему притво-
ряться мертвым! Он просто издевается надо мною, помал-
кивая и ухмыляясь у себя в могиле! Пусть, пусть явится
сюда,— надутый, самодовольный индюк со своей прославлен-
ной бородой! Она небось там отросла у него до колен! Ну
где же он, чего не идет?!
Электра. Что с тобой? Что с тобой?
528

Эгист. Электра! Я обещаю тебе, что эавтра, когда будет спасен
Аргос, виновные, если они виноваты, исчезнут, и исчезнут
навсегда. Но сейчас —не упрямься! Ведь ты добра, в сущ-
ности, ты очень добра, милая Электра! Ну послушай же
меня! Город пропадает!
Электра. Пусть пропадает! Пусть моя любовь к Аргосу сгорит
вместе с его домами, захлебнется кровью вместе с зарезан-
ными! Но моя мать начала поносить моего отца,— так дайте
же ей докончить!
Клитемнестра. О каких это виновных вы тут заговорили,
Эгист? Что вы задумали?
Электра. Просто он одним словом подтвердил все, что ты от-
рицала.
Клитемнестра. Что же я отрицала?
Электра. Он подтвердил, что это ты уронила Ореста, что я люб-
лю цветы, что мой отец вовсе не поскользнулся.
Клитемнестра. Нет, он поскользнулся! Клянусь, он поскольз-
нулся! Если есть бог на небе, пусть он сейчас покажет твоего
отца в тот миг! Ты увидишь, как он поскользнулся и грох-
нулся наземь во всех своих причиндалах!
Эгист. Электра, ты ведь полностью в моей власти. И ты и твой
брат. Я могу убить вас обоих. Еще вчера я бы так и поступил.
Но слушай мою клятву; как только враг будет отброшен, я
восстановлю Ореста во всех правах и уступлю ему трон.
Электра. Не о том сейчас речь, Эгист. Если богам вздумалось
сделать из вас мудреца и праведника, чтобы легче погубить,
это их личное дело. Главное в другом: осмелится ли она
признаться, что ненавидела моего отца?
Клитемнестра. Ах, вот что тебя интересует?
Э л е к т р а. Но ты никогда не осмелишься.
Эгист. Электра, завтра, когда мы будем праздновать победу у
главного жертвенника, виновный явится сам... я говорю
«виновный», ибо знаю, что в этом преступлении виноват лишь
один человек. Он явится туда в рубище братоубийцы. Он
публично покается в своем злодеянии и сам назначит себе
казнь. Но дай мне сначала спасти город!
529

с) л е к т р а. Вы уже спасли свою дуйгу, Эгист, à это важнее горо-
да. Теперь помолчите, пусть она докончит.
Клитемнестра. Так ты желаешь, чтобы я докончила?!
Электра. Уверена, что ты не решишься.
Г о п е ц. Эгист, они ворвались во дворец!
Эгист. Бежим, царица!
Клитемнестра. Да, я его ненавидела!!! Да! Да! Я все выскажу,
пора тебе наконец узнать, каков он был, твой ненаглядный
отец1 Да, да, да, я двадцать лет молчала, могу теперь позво-
лить себе такую же роскошь, как Агата...Слушай же, слушай
меня внимательно. Женщине подходит любой мужчина. Кто
угодно может стать ее мужем. Но есть в мире один-единствен-
ный мужчина, который ей противен, которому она не может,
не должна быть женой. Единственный мужчина, чьей женой я
не должна была становиться, был царь из царей, отец из отцов,
был он! И в тот самый день, когда он пришел забрать меня из
отчего дома, в тот миг, когда я увидела его волнистую бо-
роду, его руку с отставленным мизинцем, я его смертельно
возненавидела. О боги, этот мизинец! Он всегда оттопыривал
его,— когда держал кубок, когда держал поводья (как бы ни
бесновалась лошадь), когда держал скипетр, даже когда он
держал в объятиях меня, я чувствовала, как впиваются мне
в спину четыре пальца, а не пять! От одного этого можно
было лишиться рассудка! И когда он отдал на заклание
твою сестру Ифигению, то сквозь ужас, застилавший мне
глаза, я увидела его воздетые к солнцу руки —и на одной
из них отставленный мизинец! Царь царей... боже, какая не-
лепица! Напыщенный дурак,— вот кем он был! Само-
довольный простачок,— его ничего не стоило обвести вокруг
пальца. В нем только и было царского, что этот вечно торча-
щий мизинец да кучерявая борода, которую никакая сила в
мире не могла разгладить. Тщетно я смачивала ее водой,
тщ§тно, притворяясь обезумевшей от страсти, тянула и
рвала ее по ночам, тщетно бушевал ураган в Дельфах, когда
даже кудри танцовщиц вытянулись в струну,— из юды, из
постели, из-под ливня и ветра,—отовсюду выходила она не-
530

вредимой, в своих неизменных рыжих кольцах. И он манил
меня к себе белой рукой с отставленным мизинцем, и я с
улыбкой спешила к нему. Почему?! И он приказывал мне
целовать его, и я покорно целовала этот рот, скрытый в
густом руне. Почему?! И когда на заре я изменяла ему, по-
добно Агате, с деревом моего ложа( конечно, то было цар-
ское ложе, из сандалового дерева, много богаче Агатиного),
он вдруг поворачивал меня к себе и приказывал говорить.
И я, прекрасно зная, как он тщеславен, пошл и недалек, уве-
ряла его, что он скромен, остроумен, мудр. Почему?! И если
его мужская сила изменяла ему, и он лепетал какие-то жал-
кие оправдания, я восхваляла его любвеобилие, говоря, что
самому Юпитеру далеко до него. Почему, почему, почему?!
Царь царей... на это имя у меня был один ответ — ненависть,
лютее всех ненавистей в мире! Хочешь знать, Электра, что
я сделала в день отъезда твоего отца, пока его корабль не
успел еще скрыться из виду? Я велела принести в
жертву самого курчавого, самого златорунного барашка, ка-
кого только смогла отыскать. А в полночь того же дня я тай-
ком пробралась в тронный зал и, крепко сжав скипетр, усе-
лась на трон... Теперь ты все знаешь. Тебе нужен был гимн
истине,— так я сейчас спела самый правдивый!
Э л е к т р а. О мой отец, прости!
Э г и с т. Идемте, царица.
Клитемнестра. Нет, сперва прикажите схватить эту девку!
Пусть ее закуют в цепи!
Электра. Прости меня, отец, за то, что я не умерла, слушая ее!
Какой казни заслуживает эта женщина, Эгист?!
Э г и с т. Прощай, Электра!
Электра. Убейте ее, Эгист! Убейте еег и я вам все прощу!
Клитемнестра. Не оставляйте ..ее жа свободе, Эгист! Эти
. .двое--,она и ее братец ~ способны вонаить нож вам в спину.
Эгист. Они не посмеют... Не трогать Электру! И развяжите
Ореста.
Эгист и Клитемнестра уходят.
531

Электра. Птица снижается, гляди, нищий! Птица снижается!
Нищий. Эге! Да ведь это стервятник!
СЦЕНА
ДЕВЯТАЯ
Электра, Жена Нарееса, Нищий, затем Орест*
Нищий. А вот и ты, жена Нарееса.
Жена Нарееса. Мы пришли спасать Электру и ее брата.
Все городские нищие сбежались во дворец: калеки, слепые,
уроды...
Нищий. Словом, справедливость в наилучшем виде.
Жена Нарееса. Они сейчас как раз освобождают Ореста.
Толпа нищих постепенно заполняет сцену*
Нищий. Послушай же, как они его убили, жена Нарееса. Я буду
рассказывать, а ты верь мне,— ведь ты знаешь, я никогда не
сочиняю небылиц. Это царица придумала намылить ступени
к бассейну. Они намылили их сами, вдвоем. Пока женщины
Аргоса мылили и скребли свои полы, готовясь к встрече
живого Агамемнона, царица и ее любовник мылили ступени
к его смерти. Ну и чистые же были у них руки, когда они
их простерли навстречу ему! И он бросился к жене в объя-
тия и поскользнулся. Да-да, твой отец поскользнулся, Элект-
ра! Ты была права по всем статьям... кроме этой. Он по-
скользнулся и с размаху упал на плиты, и шум падения
его грузного тела в тяжелом панцире и литом пщеме громом
поразил их слух, ибо все его доспехи были из золота. И это
она первая кинулась к нему,— как он полагал, чтобы помочь
ему подняться. Но она вместо того удерживала его на полу.
Он все еще не понимал. Он никак не мог взять в толк, по-
чему дорогая жена прижимает его к полу,— может, ее охва-
тил любовный порыв? —- но тогда зачем стоит здесь Эгист?
Право, он слишком недогадлив или чересчур назойлив, этот
632

Эгист. Надо будет погодить с его повышением. Неужто
ему невдомек, каково властелину мира, завоевателю Трои,
победителю на суше и водах, вернуться домой и загреметь
по ступенькам, подобно гигантской золотой кастрюле, на гла-
зах любящей жены и желторотого юнца?! Что может быть
глупее, чем беспомощно барахтаться перед ними обоими на
спине, даже если притом ни одно колечко не выбилось из его
ухоженной бороды! Кроме всего прочего, падение — недоброе
лредзнаменование. Оно сулит ему скорую смерть — лет через
пять, а то и через год. Странно было также то, что обожа-
емая супруга схватила его запястья и, навалившись на него
сверху всем телом, буквально пригвоздила его к плитам.
Так рыбачки прижимают к песку громадных черепах, вы-
брошенных на берег приливом. Напрасно она приняла такую
позу. Ей не следовало наклоняться,—это ее отнюдь не кра-
сило,— кровь бросилась ей в лицо, и шея вся пошла морщи-
нами. Нет, это явно ее не красило,— не то что юного Эгиста,
который, нагнувшись, вытаскивал из ножен царя меч,—ве-
роятно, чтобы тот не порезался... И хорошел, странно хоро-
шел, прямо расцветал на глазах. Но самым странным, самым
удивляющим было их молчание. Что касается его самого, то
он не молчал. «Милая жена,— говорил он,— какая же ты силь-
ная!», «Молодой человек,—говорил он,—держите меч sa
эфес, не то поранитесь!» А те двое словно воды в рот набра-
ли,— или, может, за десять лет войны он успел позабыть, что
царица немая, что помощник тоже нем? Они молчали, мол-
чали точно путешественники, боящиеся опоздать на поезд
и в торопливом молчании наспех набивающие чемоданы.
И верно, они тоже боялись опоздать, боялись, что кто-нибудь
войдет и помешает им. Но только кто же из них готовился
отбыть? И внезапно он понял все, ибо Эгист пинком отшвыр-
нул прочь его шлем,— так от умирающего пинками отгоняют
его пса. И он вскрикнул: «Жена, пусти меня! Жена, что ты
делаешь!» Но она не решилась сказать ему, что она делала.
Ведь не могла же она вымолвить вслух: «Я тебя убиваю, я
уничтожаю тебя!» Но про себя —про себй она твердила
533

именно так: «Я убиваю тебя, потому что в твоей рыжей
бороде нет ни единого седого волоса. Я уничтожаю тебя, ибо
это единственный способ изничтожить отставленный мизинец
на твоей руке!» Зубами она разорвала шнуровку его панци-
ря, чьи золотые края приоткрылись, как губы для поцелуя,
и тут наконец Эгист (о, как он стал красив в этот миг, Эгист!
Агамемнону была хорошо знакома такая красота: подобной
красотой были красивы Ахилл, убивающий Гектора, и Улисс,
убивающий Долона),—да, так вот красавец Эгист наконец-
то аанес над ним меч. Напрасно царь царей отбивался от
Клитемнестры ногами,—при каждом толчке она молча
вздрагивала, голова ее откидывалась назад, но руки стиски-
вали его все сильнее... И тогда он закричал, а Эгист хриплым
судорожным хохотом попытался заглушить его крик. И вон-
зил меч! Ему не потребовалось особых усилий,— царь царей,
которого он считал несокрушимым золотым монументом,
оказался обыкновенной мягкой человеческой плотью, и рас-
сечь ее было не труднее, чем новорожденного ягненка. Но
он слишком увлекся — Эгист, ибо меч, пронзив царя царей, по-
царапал мрамор под ним. А мрамор не человек, его нельзя ра-
нить безнаказанно,—он мстителен, он и выдал убийц,—именно
по этой щербинке я и разгадал злодеяние. И тогда Агамем-
нон прекратил борьбу и покорился судьбе, глядя в страш-
ное, быстро дурнеющее лицо этой женщины и в прекрасное,
быстро хорошеющее лицо этого мужчины. Он предал себя
в руки смерти, ибо смерти он мог довериться вполне: она бы-
ла единственным надежным прибежищем в этом предатель-
ском мире, и у нее были такие знакомые черты — фамильные
черты,— и тут он вспомнил о своих детях и позвал их,
сперва Ореста, потом Электру, желая поблагодарить сына
за то, что тот однажды отомстит за отца, а дочь за то, что
она, обняв его, на целую минуту отсрочила его смерть.
А Клитемнестра все еще не выпускала его: бешеная пена
кипела на ее губах, и Агамемнон медлил умирать, не хотел
он умереть с ее плевком на лице, на бороде. Но она, не плю-
нув, отпрянула от него, испугавшись крови, она отступила,
534

оберегая сандалии, и закружила, закружила воЕфуг tfeM в
своем красном платье, а он все еще жил, и ему чудилось,
будто это багровое солнце медленно описывает над ним кру-
ги. А потом наступил мрак. Это они схватили его за руки п
перевернули лицом вниз. И на его правой руке уже переста-
ли вздрагивать четыре пальца и застыл пятый — отставлен-
ный мизинец. Но они поступили необдуманно, они поторо-
пились, и пришлось им поворачивать его обратно: Эгист
вновь поднял меч и аккуратно погрузил его в зияющую ра-
ну. Ах, как он был теперь послушен — этот убитый, и как
послушно позволил убить себя во второй раз! Право, Эгист
готов был поблагодарить его за то, что тот не слишком за-
труднил его! Что за пустяк убийство, да так можно прире-
зать хоть дюжину великих царей! Но Клитемнестра не была
благодарна мертвому, теперь она ненавидела его за беше-
ное, нелепое сопротивление, она ведь знала, что весь этот
кровавый кошмар будет сниться ей каждую ночь. Так оно и
получилось. Вот уже семь лет она расплачивается за свое
злодеяние. Вот уже семь лет она убивает мужа,— каждую
ночь, убивает его снова и снова,— она уже три тысячи раз
подряд убила его...
Во время рассказа входит Орест.
Жена Нарсеса. А вот и наш юноша! Как он красив!
Нищий. Красив... красотой юного Эгиста.
Орест. Где они, Электра?
Электра. Милый Орест!
Жена Нарсеса. Они укрылись в южном дворике.
О р е с т. Я скоро вернусь, Электра, и уже навсегда.
Электра. Иди, мой любимый!
Орест. Что ж ты замолчал, нищий? Продолжай. Расскажи им
о смерти Клитемнестры и Эгиста. (Выбегает с мечом в руке.)
Жена Нарсеса. Рассказывай же, нищий.
Нищий. Подождем пару минут. Он еще не успел найти их.
Электра. А меч при нем?
535

Жена Нарсеса. Да-да, не беспокойся, дочка.
Нищий. Ты что, спятила — называть принцессу дочкой?!
Жена Нарсеса. Я ведь только назвала ее дочкой. Я же не
утверждаю, что она мне дочь. Хотя... я частенько виделась с
ее отцом. Ах, какой был красавец мужчина!
Электра. У него и правда вилась борода?
Жена Нарсеса. Да разве это борода?! Солнце, а не борода,—
настоящее солнце! Золотые кольца, сияющие волны! Бели
бы море было из расплавленного золота, оно походило бы
на его бороду. Он любил поглаживать ее рукой. А руки у
него были самые красивые на свете!
Электра. Называй меня дочкой, жена Нарсеса, я и впрямь
твоя дочь... Слышали, кто-то крикнул!
Жена Нарсеса. Нет, нет, дочка.
Электра. Ты уверена, что он взял с собой меч? Что, если он
окажется безоружным перед ними?!
Жена Нарсеса. Я видела, он выбежал отсюда с мечом в ру-
ке. Успокойся, у него тысячи мечей. Успокойся, дочка,
Электра. Как долго тянется одна минута. Теперь я понимаю,
какой нескончаемой показалась моей матери та минута у
бассейна.
Жена Нарсеса. Рассказывай же, нищий! Не то все кончится
раньше, чем мы узнаем.
Нищий. Еще минуточку, он уже на подходе... Вот! Нашел!
Жена Нарсеса, Я-то подожду, мне спешить некуда. Сяду вот
рядом с моей маленькой Электрой, поглажу ее по головке.
До чего же приятно гладить девочек! У меня самой только
мальчишки,—настоящие разбойники. Счастливицы те мате-
ри, у кого есть дочки!
Электра. Да... счастливицы... Слышишь? На этот раз и вправду
крикнули!
Жена Нарсеса. Да, дочка.
Нищий. Итак, слушайте конец моей истории. Жена Нарсеса и
другие нищие развязали и освободили Ореста. Он вихрем
промчался через двор. Он даже не остановился, чтобы об-
нять Электру. Напрасно он не обнял ее. Никогда больше ему
536

не увидеть сестры. И он настиг убийц своего отца в тот мо-
мент, когда они с мраморной галереи вели переговоры с мя-
тежниками. И Эгист, который как раз заверял главарей, что
все в порядке, что отныне все будет в порядке, вдруг услы-
шал за спиной крик, крик убиваемого зверя. Но то кричал
не зверь, то кричала Клитемнестра. Ее зарезали,—Клитем-
нестру. Ее зарезал собственный сын. Он никуда не метил,
он просто ударил мечом наугад, зажмурив глаза. И все же
его недостойная мать даже в смерти осталась матерью. Она
позвала —не Электру, не Ореста,—но свою младшую, лю-
бимую дочь Хризотэму, и, слушая ее призыв, Оресту пока-
залось, что он убивает чужую, другую мать,—ни в чем
не виноватую. А она, падая, вцепилась в правую руку Эги-
ста. Она знала, что делает, теперь это был ее последний
шанс задержать уходящую жизнь. Но Эгисту она мешала
защищаться. Он старался оттолкнуть, стряхнуть ее с себя...
тщетно. Она была слишком сильна. И она была слишком
тяжела, чтобы он мог прикрываться ею, как щитом. И еще
ему мешала та птица,—снизившись, она яростно хлестала
его крыльями и клевала в лицо. Но все-таки он боролся. Он
отбивался одной левой рукой — голой, безоружной рукой,
в то время как на правой мертвым грузом висела бездыхан-
ная царица, отягощенная золотыми подвесками и ожерелья-
ми. Он в отчаянии отбивался, не желая умирать как раз
тогда, когда все в нем стало чистым и благостным, не же-
лая искупать злодеяние, которое перестало быть его зло-
деянием, не желая называться братоубийцей перед этим ма-
тереубийцей. И он в ужасе отбивался от него левой рукой,
а меч Ореста раз за разом рассекал его все глубже, но тут
шнуровка его панциря зацепилась за брошь Клитемнестры и
края панциря приоткрылись, как губы для поцелуя. И то-
гда он прекратил борьбу,—он только все выдергивал и вы-
дергивал свою правую руку, пытаясь освободиться от мерт-
вой хватки царицы, но теперь он стремился к этому не для
того, чтобы защититься, а для того, чтобы умереть одному,
чтобы хоть смерть избавила его от Клитемнестры. И даже
537

это ему не удалось. Они умерли вместе, и смерть подарила
Вечности неразлучную пару «Эгист и Клитемнестра». Но,,
перед тем как испустить дух, Эгист выкрикнул имя, кото|
рое я не назову... 1
Голос Эгиста из-за сцены: «Электра!..»
Эге, я забежал вперед. Вот он когда умер-то!
СЦЕНА 1
ДЕСЯТАЯ
Электра, Нищий. Жена H а р с е с а.
Эвмениды.
Эвмениды сравнялись ростом и возрастом с Электрой. |
Слуга. Бегите, спасайтесь все, дворец горит! 1
Первая Эвменида. Вот как раз тот свет, которого не хватало \
Электре! Свет солнца, свет правды да свет пожара,— бог
троицу любит!
Вторая Эвменида. Ты довольна, Электра? Город ведь гиб-
нет,— ты должна быть довольна.
Электра. Я довольна. Вот уже целую минуту я знаю, что он
возродится.
Третья Эвменида. А те, что валяются на улицах с перере-
занными глотками,— они тоже возродятся? Коринфяне взяли
город и истребляют всех подряд.
Электра. Если они невиновны, они возродятся.
Первая Эвменида. Вот куда завело тебя упорство и ожесто-
чение! Вот до чего довела гордость! Чем ты стала?! Что у
тебя осталось?!
Электра. Моя чистая совесть, мой брат Орест, моя справед-
ливость. Значит, у меня есть все.
Вторая Эвменида. Твоя чистая совесть?! Посмотрим, что
она будет нашептывать тебе, твоя совесть, каждый день пе-
ред рассветом! Семь лет ты не спала по ночам из-за пре-
538

ступления, совершенного другими. А теперь ты сама пре-
ступница.
Электра. У меня есть мой брат Орест, моя справедливость.
Значит, у меня есть все.
Третья Эвменида. Твой брат Орест?! Никогда больше не
видать тебе Ореста! Сейчас мы покинем тебя и возьмемся
за него. Приняв твой облик, мы станем день и ночь кружить
вокруг него, преследовать его, терзать его. Мы не успоко-
имся до тех пор, пока он не лишится рассудка и не убьет
себя, проклиная свою сестру Электру!
Электра. У меня есть справедливость. И значит, у меня есть
все.
Жена И а р с е с а. Да не слушай ты их, дочка, вот уж злые язы-
ки! Боже мой, до чего мы дошли, бедняжка моя, до чего же
мы дошли!
Электра. До чего же мы дошли?
Жена Нарсеса. Объясни ты мне, что такое с нами стряс-
лось?! Я ведь непонятлива. Вижу, вокруг нас невесть что
творится, а никак не пойму, к чему оно все?! Город осквер-
нен и разграблен,— а мы с тобой живем и дышим; невинные
люди среди пожарищ убивают друг друга,— но двое винов-
ных справедливо наказаны страшной казнью; мир рушится
и гибнет?,— а солнце — вон оно — встает как ни в чем не
бывало и озаряет землю радостной улыбкой. Как же это
назвать, растолкуй ты мне!
Электра. Спроси у нищего. Он знает.
Нищий. Я знаю, жена Нарсеса. Все случившееся носит пре-
красное, дивное имя. Это ЗАРЯ1
Занавес

БЕЗУМНАЯ ИЗ ШАЙО
Пьеса
в двух
действиях
Перевод
Н. Рыковой

•••«чл
^'.^äwMljr
;;.'( '£-Щ^^Щ*.
—^Wp
№<■ »»дат- " >: \
чЖ*-; Ti it ii I --W/Sv-
\ вилГ-"-: &fe а-;'
\ ■■vL. ■*£&.■"; Те-;
«■*••«
У г

ДЕЙСТВУЮЩИЕ
ЛИЦА
ИЗЫСКАТЕЛЬ.
МАРСЬЯЛЬ,
официант.
ЦВЕТОЧНИЦА.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ.
БАРОН.
УЛИЧНЫЙ ПЕВЕЦ.
ПОЛИЦЕЙСКИЙ.
РАССЫЛЬНЫЙ.
МУСОРЩИК.
ГЛУХОНЕМОЙ.
ИРМА,
судомойка.
ПРОДАВЕЦ ШНУРКОВ.
ЖОНГЛЕР.
БИРЖЕВОЙ ЗАЯЦ.
РАНТЬЕ.
ЧУДАК.
ТРИ ЖЕНЩИНЫ.
ОРЕЛИ,
безумная из Шайо.
ЖАДЕН,
сотрудник службы здравоохра-
нения.
СПАСАТЕЛЬ С МОСТА
АЛЬМА.
ПЬЕР.
ГРЯЗНЫЙ ГОСПОДИН.
ВТОРОЙ ПОЛИЦЕЙСКИЙ.
РАБОЧИЙ
КАНАЛИЗАЦИОННОЙ СЕТИ
КОНСТАНС,
безумная из Пасси.
ГАБРИЭЛЬ,
безумная из Сен-Сюлъпис.
ЖОЗЕФИНА,
безумная из Конкорд.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ
АДМИНИСТРАТИВНОГО
СОВЕТА.
Гг. ИЗЫСКАТЕЛИ
ИЗ ЭКСПЛУАТАЦИОННЫХ
СИНДИКАТОВ.
Гг. ДЕПУТАТЫ,
ЧЛЕНЫ КОМИССИИ
ПО НЕФТЯНЫМ РЕСУРСАМ.
Гг. РУКОВОДИТЕЛИ
РЕКЛАМНЫХ АГЕНСТВ.
ПЕРВЫЙ РУКОВОДИТЕЛЬ.
ДИРЕКТОР.
ГЕНЕРАЛЬНЫЙ СЕКРЕТАРЬ.
ПЕРВАЯ ДАМА.
ВТОРАЯ ДАМА,
ТРЕТЬЯ ДАМА.
СТАРИЧОК.
ПРЕДВОДИТЕЛЬ ПЕРВОЙ
ГРУППЫ ЛЮДЕЙ.
ПЕРВАЯ ГРУППА ЛЮДЕЙ,
друзья животных.
ПРЕДВОДИТЕЛЬ
ВТОРОЙ ГРУППЫ.
ВТОРАЯ ГРУППА,
друзья растений.
ПРЕДВОДИТЕЛЬ
ТРЕТЬЕЙ ГРУППЫ.
ТРЕТЬЯ ГРУППА,
Адольфы Берто.

ДЕЙСТВИЕ
ПЕРВОЕ
Терраса кафе «Франсис» на площади Альма.
Председатель. Садитесь, барон. Сейчас вам нальют портвей-
на. Его держат здесь для меня лично. Надо же нам отпразд-
новать этот день: похоже, он будет подлинно историческим.
Барон. Что ж, портвейн так портвейн.
Председатель. Сигару? Тоже мой специальный сорт.
Барон. Лучше, пожалуй, кальян. Он словно переносит меня в
атмосферу арабской сказки. Мне кажется, я в Багдаде. Утро.
Воры сводят знакомство друг с другом и перед выходом на
добычу рассказывают друг другу о себе.
Председатель. Охотно готов это сделать. В море приключе-
ний небесполезно подчас определить свое точное местона-
хождение. Начинайте вы.
Барон/ Меня зовут Жан-Ипполит, барон Томар...
Перед столиком останавливается уличный Певец. Он
поет начальную арию из «Прекрасной полячки».
Певец.
«Слышишь ли ты сигнал?
Адский оркестр заиграл!»
Председатель. Официант, уберите его.
Официант. Он поет из «Прекрасной полячки», мсье.
Председатель. Меня не интересует его программа. Я прошу
вас убрать его.
Певец исчезает.
Барон. Меня зовут Жан-Ипполит, барон Томар. Лет до пятиде-
сяти я жил довольно бесхитростно: вся. моя деятельность
сводилась к продаже очередного унаследовапного имения
1/418 Жан Жироду
545

для содержания очередной приятельницы. Я обменивал на-
звания мест на личные имена: Эссар на Медину, Маладре-
ри на Линду, Дюрандьер на Дэзи. Чем более по-французски
звучало название места, тем экзотичней — имя. Последняя
проданная мною ферма — Фротто, последнее имя — Аннуш-
ка. Затем наступил более смутный период: я дошел до то-
го, что писал сочинения и решал задачи за учеников лицея
Жансон. Клиентуру мне добывал один книготорговец. Ваш
сын заметил, что у нас с ним очень схожие почерки, и до-
верил мне даже переписку домашних работ набело. За это
прилежание, отнюдь не свойственное мне в школьные годы,
я заслужил награду, которую ходячая мораль сулит пример-
ным ученикам. Сынок ваш, которому я представил мою Ан-
нушку, представил меня вам, и вы, едва услышав, как зву-
чит мое личное имя, если осмелюсь так выразиться, сочли
sa благо предложить мне кресло в Административном со-
вете учреждаемого вами ныпе Общества...
Председатель. Теперь моя очередь. Меня зовут...
Цветочница. Фиалки, сударь!
Председатель. Убирайтесь...
Цветочница исчезает.
Председатель. Меня зовут Эмиль Дюраншон. Матушка моя,
Эрнестина Дюраншон, надрывалась на поденщине, чтобы пла-
тить за мое обучение в коллеже. Она всю жизнь что-то мы-
ла, присев на корточки,— иной я ее не видел. Когда, ожи-
вая в моей памяти, она поднимается на ноги, я не узнаю ее
лица: оно дышит местью, и мать словно плюет на меня: По-
этому я предпочитаю помнить ее сидящей на корточках. Ко-
гда меня исключили за создание первого в моей биографии
акционерного общества — библиотеки книг непристойного
содержания, которые я ссужал товарищам за солидную пла-
ту, я отправился в Париж с честолюбивым намерением усво-
ить методы знаменитых людей. Дебютировал я плохо — рас-
сыльным в газете «Фронда», главный редактор которой —
известная госпожа Северин — поручила мне отправку дох-
546

лых собак на учрежденное ею специальное кладбище
для животных в Аньере. Увы, такая уж у меня, видимо, на-
тура: я грубо обращаюсь даже с дохлыми собаками. Не боль-
ше мне повезло и в должности реквизитора у Сары Бернар:
ей самой пришла пора собирать чемоданы. Не преуспел я
и как мойщик велосипеда при гонщике Жак лене: машина
его уже перестала пылиться на ходу. Общение со славой
принесло мне лишь голод, унижения, лохмотья; поэтому я
обратил взоры на безликих, безымянных людей, затерянных
в толпе и словно чего-то выжидающих. И тут счастье улыб-
нулось мне. Первая же физиономия без особых примет, слу-
чайно увиденная мною в метро,— и я заработал первую
свою тысячу, сбыв дураку фальшивые пятифранковики.
Вторая такая же рожа, хотя и с большой родинкой, встре-
ченная на площади Оперы, помогла окончательно раскрыть-
ся моему дарованию: я возглавил шайку торговцев брако-
ванными электробатарейками. Я все понял. С тех пор я ста-
вил исключительно на эти маски, на людей с лицом, без-
жизненным даже тогда, когда его разнообразят нервный
тик или оспенные щербины. Я ставил на них, как только
мне удавалось их встретить, и, сами видите, сделался пред-
седателем одиннадцати правлений, членом пятидесяти двух
административных советов, обладателем стольких же бан-
ковских счетов и будущим директором Международного
акционерного общества, членом правления которого вы толь-
ко что дали согласие стать.
Мусорщик подходит к ним и наклоняется.
Председатель. Что вы там ищете?
Мусорщик. То, что вы обронили.
Председатель. Я никогда ничего не роняю.
Мусорщик. А этот стофранковый билет ваш?
Председатель. Давайте-ка сюда и исчезайте.
My с op щ ик отдает билет и исчезает.
Барон. Вы уверены, что эти сто франков ваши?
'AÏS*
547

Председатель. Во всяком случае, скорее мои, чем его. Сто-
франковые билеты для богатых, а не для бедняков. Офи-
циант, позаботьтесь наконец, чтобы, нас не беспокоили.
Здесь форменная толкучка!
Барон. Не будет ли нескромностью с моей стороны полюбопыт-
ствовать, чем станет заниматься наше Общество?
Председатель. Нескромностью это назвать нельзя, но так
как-то не принято. Вы — первый член Административного
совета, проявляющий подобное любопытство.
Барон. Простите, впредь не буду.
Председатель. Прощаю тем охотнее, что сам еще не знаю,
чем будет заниматься наше Общество.
Барон. У вас есть капитал?
Председатель. У меня есть агент из биржевых зайцев. Его
мы и ждем.
Барон. Вы располагаете какими-нибудь залежами полезных
ископаемых?
Председатель. Да будет вам известно, дорогой барон, что
Обществу при его учреждении нужен не объект деятельно-
сти, а наименование. Мы, деловая аристократия, никогда не
оскорбляем покупателей наших акций предположением, что,
покупая, они намереваются совершить меркантильную опе-
рацию, а не предаться игре воображения. Наша единствен-
ная честолюбивая цель — разбудить их воображение: мы не
впадаем в заблуждение романистов, которые, придумав под-
ходящее название, считают себя обязанными наппсать и са-
мый роман.
Барон. И каково же в данном случае название?
Председатель. Этого я еще не знаю. Если же я, как вы мог-
ли заметить, немного нервничаю, то лишь потому, что сего-
дня вдохновение мое как-то запаздывает... Да вот! Гля-
дите, вот она. Никогда еще не видел такой многообещаю-
щей!
Барон. Вы говорите о какой-то женщине? Где вы здесь видите
женщин?
Председатель. Физиономия! Одна из тех физиономий,о ко-
548

торых я рассказывал вам. Вон тот человек, слева от нас,
что пьет воду.
Барон. Вот так многообещающее лицо! Уличная тумба, да и
только!
Председатель. Совершенно верно, одна из живых тумб, во-
площающих хитрость, жадность, упрямство. Тумбы эти сто-
ят всюду, где идет игра и торговля любовью, где добывают-
ся железо и фосфат. Они — вехи на путях удачи, преступ-
ления, каторги, власти. Видите, он нас уже заметил. И по-
нял. Сейчас подойдет.
Барон. Вы же не станете доверять ему наши секреты?
Председатель. Дорогой барон, я никогда не доверял даже
дочери и жене. Ближайшие мои друзья и секретари не зна-
ют никаких моих секретов, даже самых невинных. Моя
старшая машинистка ведать не ведает, где я на самом деле
живу. Но я из принципа сообщаю решительно все неизве-
стным, которых мне посылает случай: я вижу их безжизнен-
ные лица и понимаю, что безопасность моя обеспечена. Ни
один из них никогда не предал меня. Эти искривленные рты,
бегающие глаза — гарантия верности, как ее понимают в
нашем кругу. Впрочем, он тоже угадал во мне верного че-
ловека и без колебаний откроет мне все. Знаки, по которым
узнают друг друга адепты разных обществ, где царят не-
сколько необычные нравы,—наивная мелочь по сравнению
с приметой, дающей возможность узнавать друг друга нам,
служителям удачи. Эта примета — тупость выражения и не-
кий отсвет смерти на лице. На моем он все это и увидел.
Еще минута — и он будет здесь.
Глухонемой обходит столики и, на каждый кладет кон-
верт.
Да оставят нас в покое или нет? Просто заговор какой-то!
Забирайте свои конверты и проваливайте!
Глухонемой знаками показывает, что ничего не слышит.
Официант!.. Не трогайте конвертов, барон. Этот глухонемой
18 Жав Жироду
549

служит в полиции: он таким способом собирает отпечатки
пальцев.
Барон. Удачно придумано! Сразу куча оттисков!
Председатель. Бедная полиция! Наивна, как всегда. Она по-
лучает только то, что ей совершенно не нужно: отпечатки
щедрых и честных посетителей... Эй, вы, глухонемой, что вам
больше нравится — убраться отсюда или попасть за ре-
шетку?
Глухонемой оживленно жестикулирует и гримасничает.
Председатель. Официант, о чем это он?
Официант. Его понимает только Ирма.
Председатель. Какая еще Ирма?
Официант. Судомойка, мсье. Да вот и она.
Появляется Ирма. Внешность — ангельская.
Председатель. Избавьте нас от этого типа, мадам судомой-
ка, не то я позову полицейского...
Глухонемой делает жесты и гримасы.
Что он там мелет, черт побери?
И р м а (следя за мимикой глухонемого). Говорит, что жизнь пре-
красна.
Председатель. Он не из тех, кому полагается иметь свое
мнение о жизни.
Ирма. А у вас душа безобразная.
Председатель. Душа или жена?
Ирма. И та и другая. И даже третья. У вас две жены.
Председатель. Управляющего сюда! Немедленно!
Глухонемой и Ирма исчезают.
Что там еще такое?
Подходит Продавец шнурков.
Председатель. Полиция!..
Продавец шнурков. Шнурочков не надо?
550

Барон. Мне как раз нужен один шнурок.
Председатель. У этого не покупайте!
Продавец. Красный? Черный? Ваши совсем истерлись. Даже
цвета не разобрать.
Барон. Поворот к лучшему в моих делах позволяет мне купить
целую пару шнурков.
Председатель. Барон, я не могу вам приказывать. В моей
власти только установить — это будет на нашем первом за-
седании—количество жетонов, положенных вам за присут-
ствие на Совете, и решить вопрос о предоставлении вам пра-
ва пользоваться в необходимых случаях автомобилем. Но
обстоятельства вынуждают меня со всей скромностью вы-
разить пожелание, чтобы вы ничего не покупали у этого
человека.
Барон. Я всегда уступал просьбам, выраженным в столь любез-
ном тоне...
Продавец уходит^
Но кому же этот бедняга сбудет свой товар?
Председатель. Он не нуждается в вашей помощи. Возмути-
тельная круговая порука позволяет всей этой накипи устра-
иваться без нас. Продавец шнурков сбывает свой товар бо-
сякам, продавец галстуков снабжает бродяг в тельняшках,
лоточник, торгующий заводными игрушечными утками, про-
дает их грузчикам Центрального рынка. Отсюда их наглый
тон и дерзкие взгляды. Отсюда же их гнусная независи-
мость. Не надо ей потакать. А вот и наш агент. Браво! Ои
так и сияет.
Появляется Биржевой заяц.
Биржевой заяц. У меня для этого все основания, председа-
тель. Победа за нами. Можно начинать. Слушайте!
Подходит Жонглер, он жонглирует цветными кеглями.
Председатель. Нам не терпится это сделать.
Биржевой заяц. Во-первых, эмиссия. Акции выпускаются с
18*
551

номиналом сто на сто. Однако я устанавливаю стоимость
обыкновенной акции в сто десять, по цене привилегирован-
ной, что дает мне право перепродать ее по сто двенадцать,
так что после спровоцированных нами колебаний курс уста-
навливается девяносто один и два... Мои агенты создают
небольшую суматоху, держатели начинают волноваться, и
мы приступаем к скупке.
Жонглер жонглирует горящими кеглями.
Председатель. Классическая, но превосходная операция!
Барон. Могу я спросить...
Председатель. Нет. Объяснения вас только запутают.
Биржевой ваяц. Что касается облигаций, то здесь, заметьте,
метод совершенно противоположный. Я обеспечиваю нор-
мальное повышение курса временным падением, Я даю
предъявителю возможность продать по номинальной цене
не подлежащую перекупке облигацию, продлевая установ-
ленный срок операций, и объявляю о фиктивной распреде-
лении реального дивиденда, Среди держателей — паника.
Два самоубийства, один из самоубийц — генерал. Затем мас-
совая скупка нашим Обществом... Легкая суматоха, ватем
умиротворение, и те из держателей, кого не окончательно
разорила моя первая операция, с восторгом выкупают бума-
ги обратно.
Жонглер жонглирует алмазными кольцами. Подходит мел-
кий Рантье и восхищенно прислушивается.
Председатель. Великолепно! Сколько долей прибыли резер-
вируется за каждым членом Совета?
Биржевой ваяц. Пятьдесят, как условлено.
Председатель. А вам не кажется, что этого недостаточно?
Биржевой заяц. Ладно, три тысячи.
Председатель, Вы понимаете, барон?
Барон. Начинаю понимать.
Председатель. А как у вас с помещением капитала?
552

Биржевой заяц. С помещением? Тут-то я и подхожу к свое-
му триумфу. Через государственного инспектора по финан-
сированию общественных работ я вкладываю в последние
основной наш капитал и перевожу на кассу финансирова-
ния плантаций рапса суммы, предназначенные для рабо-
чего страхования на строительстве гидростанций Централь-
ного массива. Дополнительный капитал, предназначенный
сберегательным кассам, целиком перечисляется «Генераль-
ному обществу» и «Лионскому кредиту», которые выплачи-
вают нам в виде комиссионных из расчета десяти процентов
разрешенную законом сотую часть вклада. Остается резерв-
ный капитал, который можно, конечно, показать как обо-
ротный, но это увеличит налог на возврат капитала...
Председатель. Ясное дело. Здесь-то и препятствие.
Биржевой заяц. Преодолеваем его одним прыжком. Через
постоянного финансового инспектора при временном тек-
стильном комитете я переношу на бурый уголь средства, вы-
деленные на хлопок, как это предусмотрено в случаях с
сырьем параграфом одиннадцатым инструкции по тонкой
обработке тканей.
Председатель, Боже мой! Какой полет вдохновения!
Биржевой заяц. Отсюда, как первое следствие, апоплексиче-
ский удар, постигающий нашего врага о улицы Федо в са-
мый разгар работы биржи. Затем — выжидательная позиция
на рынке. Затем — глобальная скупка бумаг нашим объеди-
нением. Затем —наплыв подписчиков-провинциалов, подня-
тых на ноги моим агентством. День заканчивается для нас
полным сбытом всех бумаг... Давка и побоище у дверей на-
ших бюро на улице Вальми и авеню Вердена!
Председатель. Какие славные имена!
Рантье (бросаясь к Биржевому зайцу). Квитанцию, пожалуйста,
мсье!
Б ж ржевой заяц. А что это вы мне суете?
Рантье. Мои сбережения, мсье. Вот они! Вот все мое дос-
тояние! Я слышал вас. Я все понял! Я с вами душой и те-
лом!
553

Биржевой заяц. Если вы все поняли, вам должно быть ясно,
что квитанцию у нас выдает подписчик.
Рантье. Разумеется! Как же я сразу не сообразил! Получите.
По гроб жизни благодарен вам, мсье! (Уходит.)
Жонглер кончает номер, забрасывая кольца высоко в небо.
Кольца обратно не падают, но зато возвращается уличный
Певец.
Певец (поет).
«Слышишь ли ты сигнал?
Адский оркестр заиграл!»
Председатель. Замолчит он когда-нибудь? И что это он все
время, как попугай, повторяет одни и те же строки?
Официант. Он знает только эти два стиха: «Прекрасной поляч-
ки» теперь не найдешь в продаже. Вот он и рассчитывает,
что кто-нибудь из слушателей научит его продолжению.
Председатель. Только не я! Пусть катится ко всем чертям!
Чудак с тросточкой, проходящий мимо, непринужденно
останавливается рядом со столиком.
Чудак. И не я, дорогой мсье! Тем более что я в точно таком же
положении: знаю только одну песенку, которую распевал в
детстве. И тоже на мотив мазурки, если вам интересно знать.
Председатель. Совершенно не интересно.
Чудак. Почему так легко забываются слова на мотив мазурки,
дорогой мсье? Наверно, тают в ее дьявольском ритме. Из
своей песни я помню только первые два стиха. (Поет.)
«В разных странах вновь и вновь я
Дружбу тесную водил...»
Председатель. Это кафе, в самом деле, какой-то ярмароч-
ный балаган со всякими чудесами!
Певец (приближаясь, подхватывает).
«С наслажденьем и с любовью!
И вино и пиво пил!»
Чудак. Какая удача! Благодаря этому певцу я вспомнил сло-
ва. Вот оно, чудо! (Поет.)
554

«От красоток в южных странах
Получал я сладкий дар».
Председатель. Умоляю, довольно!
Певец.
«Подносили нам в стаканах
Дивный пенистый нектар».
Председатель. Да уберетесь вы наконец?
Певец и Чудак (дуэтом).
«Навеки сохраню воспоминанье...»
Председатель. Молчать!
Певец и Чудак уходят. Личность с физиономией без
особых примет встает со стула, направляется к столику
Председателя и Барона и подсаживается к ним. Напряжен-
ное молчание. Наконец Неизвестный решается заговорить.
Неизвестный. Ну-с?
Председатель. Нужна идея.
Неизвестный. Нужна наличность.
Председатель. Для одного акционерного общества. Срочно.
Неизвестный. Для девки. Не позже полудня.
Председатель. Речь идет о названии Общества.
Неизвестный. Речь идет о пятистах тысячах.
Председатель. Название должно быть ясным, не вызываю-
щим кривотолков.
Неизвестный. Деньги наличными, не чеком.
Председатель. Согласен.
Неизвестный. Отлично. Вот вам название: Объединенный
банк парижских недр. (Устраивается поудобней, как его со-
беседники, когда они рассказывали о себе.)
Председатель. Великолепно. Агент, уплатите.
Биржевой заяц платит.
Теперь объяснитесь.
Неизвестный. Меня зовут Роже ван Хюттен. Но это не мое
имя. Имени у меня нет. Я сын аррасского бандажиста, ко-
торый отказался признать меня. Отсюда — моя карьера. Ре-
555

шив никогда не предъявлять своего метрического свидетель-
ства, я отошел от жизни, где люди являются на экзамены,
женятся, отбывают воинскую повинность, словом, где от вас
вечно требуют какого-нибудь удостоверения, и вступил в
ту жизнь, где обходятся без него. Я занялся вещами, у ко-
торых его тоже нет,— бельгийскими контрабандными спичка-
ми, кружевами, кокаином. А также книгами специального
содержания: в жизни любого авантюриста бывает период,
когда он существует за счет людской похоти. К тому же
как-то раз мне пришлось перебросить одного таможенника
через границу, откуда нет возврата, и это обстоятель-
ство побудило меня поступить кочегаром на судно, отправ-
лявшееся, как выяснилось позже, к берегам Малакки. Там
мне удалось устроиться: я организовал контрабандный вы-
воз носорожьих рогов, основы всей китайской фармацевти-
ки. Для этой охоты, карающейся смертной казнью, я воору-
жал туземцев ружьями с таким основательным зарядом,
что мне приходилось привязывать охотников к дереву, на
котором они подстерегали добычу. Впрочем, я там постав-
лял их, а убитое чудовище забирал с собой. Но я опасался
полиции: удостоверение личности было выжжено у меня
прямо на коже. И тогда я отправился на Суматру, где умение
играть в шахматы, излюбленную на этом острове игру, за-
воевало мне симпатии одного местного вождя, отдавшего за
меня свою дочь, которая подарила мне сына. О признании его
мною не было и речи: там сын, достигнув совершеннолетия,
сам признает отца, если сочтет его достойным этого. Злоупо-
требив доверчивостью своей супруги, я сумел установить
местонахождение одной нефтяной жилы, почитавшейся свя-
щенной и тщательно скрываемой от белых, и дал о ней све-
дения «Ллойду», которым я и был принят в число уважае-
мых изыскателей. Жена моя прослыла предательницей, и ее
посадили на кол.
Председатель. Так вы изыскатель? Изыскатель!
Изыскателе. К вашим услугам. Не правда ли, само слово
«изыскание» уже указывает на мою идею?
556

Биржевой заяц. Оно изумительно!
Барон. Изыскание? Я что-то улавливаю.
Председатель. Изыскание! Помилуйте, барон, это же сейчас
первое дело в мире. Только благодаря ему из недр земли
извлекается золото в виде металла или нефти, которое и яв-
ляется условием существования акционерного общества —
единственной формы объединения людей в нашу эпоху, ус-
тавшую от национальных и прочих патриархальных форм
такого объединения. Господин изыскатель превзошел все
наши желания. Он предлагает сделать базой нашего Обще-
ства изыскания.
Изыскатель. Вот именно, изыскания.
Председатель. На Суматре, наверно?
Изыскатель. Гораздо ближе.
Биржевой заяц. В Марокко? Оно сейчас в моде.
Изыскатель. Еще ближе... Свидетельство тому — название, ко-
торое я вам подсказал. Я имею в виду Париж.
Председатель. Париж? Вы считаете, что под территорией
Парижа есть залежи полезных ископаемых?
Биржевой заяц. Золота?
Барон. Нефти?
Изыскатель. Что вы, собственно, ищете, господа?
Пласт, жилу или название?
Биржевой заяц. Название для наших акционеров. Золотую
жилу для самих себя.
Председатель. А вы не брякнули наобум, изыскатель? Недра
Парижа, действительно, таят в себе миллиарды?
Изыскатель. Хотя никто об этом еще не подозревает. Па-
риж—наименее исследованная точка во всем мире.
Барон. Невероятно! Как же так?
Изыскатель. Дорогой барон, демоны или добрые духи, охра-
няющие подземные сокровища, ревнивы и бдительны. Веро-
ятно, они правы. Если мы окончательно нарушим внутрен-
нее равновесие нашей планеты, она рискует в один прекрас-
ный день сорваться со своей орбиты... Тем хуже для нас.
Раз уж человек предпочитает быть на своем шаре не оби-
557

тателем, à его Жокеем, пусть и не^ет вебь риск, сопряжен-
ный со скачками. Тем не менее задача изыскателя крайне
тяжка.
Председатель. Знаю: в Тебризе его бросают на съедение кло-
пам, на Целебесе с него заживо сдирают кожу.
Изыскатель. Да, если угодно. В наш век мученичество при-
нимают пе за веру, а за горючее. Но самым страшным ору-
жием наших врагов остается шантаж. На поверхности зем-
ли они располагают ландшафтами и городами, которые так
прекрасны, что их все чтят, мешая нам эксплуатировать
или, если угодно, разорять их, потому что там, где* прохо-
дим мы, уже не растет трава и не восстанавливаются па-
мятники. Наши враги внушают отсталым умам, что такие
малозначительные явления, как память, история, общение
между людьми, должны цениться выше, чем металлы и
жидкости адских недр... Они даже посылают детей играть
в местах, прямо-таки презназначенных для разведки! Золо-
то Рейна не так бдительно охраняется карликами, как золо-
то Парижа — парковыми сторожами.
Председатель. Укажите место, где надо производить развед-
ку. У меня найдутся связи, которые обеспечат разрешение
рыть даже в самом центре Тюильрийского сада.
Изыскатель. Но можно ли с полной определенностью ука-
зать такое место в городе, который наши враги превратили
в свалку всяческого старья? Сбивая со следа лучших на-
ших ищеек, они допускают, что площади, склоны холмов,
террасы кафе и городских садов, а также окраины клад-
бищ вновь зарастают напластованиями духовности, от кото-
рых люди, прославившие себя в борьбе и любви, на протя-
жении веков расчищали эти места. В кварталах, где я рас-
познаю флюиды, источаемые нефтью, железом, платиной,
еще более мощные токи, исходящие от уже мертвых поко-
лений и живых поклонников старины, повсеместно рассеи-
вают или заглушают эти благотворные веяния. Повсеместно
людская жизнь с ее треволнениями, словно забавляясь, пре-
558

пятствует мне в моих начинаниях с ископаемыми. Даже
здесь...
Барон. Здесь? В Шайо?
Изыскатель. Вы посещаете кафе района Шайо, барон?
Барон. Лет уже тридцать. И не без усердия.
Изыскатель. Вы пробовали здешнюю воду?
Барон. Эти опыты я отложил на будущее.
Изыскатель. Изыскатель — это дегустатор воды. Вода по-
прежнему остается главной разглаша^ельницей тайн земли,
и самый прекрасный родник — изменник, предательски вы-
дающий людям то, что творится в недрах. Так вот вчера за
этим самым столиком после первого же глотка воды из гра-
фина я затрепетал от надежды! Я выпил второй стакан, тре-
тий, пятый. Ошибки быть не могло! Мои вкусовые бугорки
прямо-таки набухли от самого сладкого для изыскателя вку-
са — вкуса нефти.
Биржевой 8 а я ц. Нефть в районе Шайо!
Председатель. Господа! Графин воды и три стакана, офи-
циант, да поживей! Угощаю я, барон. Выпьем за Объединен-
ный банк!
Барон. С восторгом!
Изыскатель. Не благодарите. Вы будете пить обычную прес-
ную воду. Тот вкус исчез, даже для меня. Враждебные
нам демоны опередили меня. Они создали вокруг этого кафе
новую атмосферу, некое оживление, которое совершенно
притупило мое чутье. Не думайте, что если вчера вечером
воздух был особенно тяжел, а девушки особенно прелестны,
так это простая случайность. Не случаен и хоровод этих
балаганщиков у наших столиков нынче утром. Все это име-
ло цель размагнитить нас, привести в нервозное настроение,
побудить пить шампанское, иными словами, вернуть воде
ее привычный вкус. Я попытался повторить вчерашний
опыт. Тщетно. Я не сумел помешать официанту рассказать
мне, что тут, на этом же месте, Мольер, Расин и Лафонтен
некогда распивали отейльское вино. Он с ними стакнулся,
Они превратили мою воду в дрянное винишко!
559

Председатель. Но у вас же есть какой-то план? У такого
человека, как вы, должен быть план!
Изыскатель. Вне всякого сомнения.
Председатель. Можем ли мы узнать — какой?
Изыскатель. Сперва каждый из вас должен гарантировать
мне молчание, а для этого — доверить мне какую-нибудь
свою тайну...
Председатель. Что ж, справедливо..,
Изыскатель. G именами и датами.
Председатель. Само собой разумеется. Начнем с меня. Гру-
зо-пассажирский пароход «Святая Барбара», сочтенный уто-
нувшим со всем грузом и людьми двадцать четвертого де-
кабря тысяча девятьсот тридцатого года, был зафрахтован
мною специально для этого кораблекрушения и застрахо-
ван на мое имя на сумму втрое дороже реальной стоимости.
Это произошло в канун рождества, известие я получил в
церкви во время всенощной. Ваш черед, барон!
Барон. Третьего мая тысяча девятьсот двадцать седьмого года
девица по фамилии Шанталь де Люгр пустила себе пулю в
лоб, потому что не смогла выкупить у меня по назначенной
цене некие довольно любопытные письма. Произошло это в
четверг. Бе братишка не пошел в школу и играл подле
нее. Добавлю, что она жива. Всего-навсего ослепла... Теперь
вы, биржевик.
Биржевой заяц. С полудня шестнадцатого апреля тысяча
девятьсот тридцать второго года до утра семнадцатого я яв-
лялся казначеем и распорядителем комитета по оказанию
материальной и денежной помощи жертвам наводнения на
Юге...
Изыскатель. Отлично, Достаточно!
Биржевой s а я ц. Это было как раз с шестнадцатого на сем-
надцатое апреля. Семнадцатого — день рождения дорогой
моей матушки.
Ивыскатедь, Итак, вот мой план.,, Господи, это еще что ва
личность?
660

Появляется Безумная и a Шайо. Облик важной дамы.
Шелковая юбка с поднятым и подколотым металлическими
защипками для белья шлейфом. Туфли эпохи Людови-
ка XIII. Шляпа времен M арии-Антуанетты. Лорнет на це-
почке. Камея. Кошелка. Она обходит террасу, останавлива-
ется неподалеку от группы дельцов и достает из-за корсажа
звонок, какие бывают в столовых. Нажимает на него. Появ-
ляется Ирма.
Безумная. Ирма, кости мои готовы?
Ирма. Их маловато, графиня. Но цыпленок был откормленный.
Зайдите минут через десять.
Безумная. А зобик?
Ирма. Постараюсь сохранить. Клиент нынче такой —все при-
едает.
Безуиная. Если он съест зобик, сохрани хоть потроха. Кот с
Токийской набережной любит их больше, чем селезенку.
(О чем-то задумывается, делает шаг вперед и останавлива-
ется перед столиком Председателя.)
Председатель. Официант, уберите эту женщину!
Официант. Никак невозможно, мсье. Она здесь у себя.
Председатель. Она — управляющая в вашем кафе?
Официант. Это безумная из Шайо, мсье.
Председатель. Как! Помешанная?
Официант. Почему же помешанная? С чего бы ей помешаться?
Председатель. Да вы же сами это сказали, идиот!
Официант. Я? Я сказал так, как ее все называют. Но почему
она помешанная? Я не позволю оскорблять ее. Это безумная
из Шайо.
Председатель. Полицейского сюда!
Безумная из Шайо свистит в пальцы. Появляется Маль-
чик-рассыльный. Через руку у него перекинуты три
шарфа.
Безумная. Ну что? Нашел мое боа?
Раооыльный, Нет еще, графиня, Я нашел не боа, а вти трн
шарфа,
661

Безумная. Уже пять лет, как я его потеряла. Мог бы и найти
за это время.
Рассыльный. Возьмите любой из шарфов. Их никто не спра-
шивает.
Безумная. Боа из коричневых перьев, длиной в три метра, это
же заметная вещь!
Рассыльный. Голубой шарф очень миленький.
Безумная. При розовом-то воротнике и зеленой вуали на шля-
пе? Ты что, смеешься? Дай желтый. Подходит?
Рассыльный. Изумительно.
Безумная кокетливым движением набрасывает шарф, опро-
кидывает стакан Председателя ему на брюки и удаляется.
Председатель. Официант, полицейского! Я подаю жалобу!
Официант. На кого?
Председатель. На нее! На вас! На всех! На певца, на тор-
говца шнурками, на безумную!
Ба р о н. Успокойтесь, председатель!
Председатель. Ни за что! Вот они, наши настоящие враги,
барон! Вот от кого мы должны безотлагательно очистить Па-
риж! О, эти марионетки, так непохожие друг на друга и
цветом, и ростом, и повадкой! В чем единственный залог,
единственное условие существования подлинно современ-
ного мира? В создании труженика единого типа — с одина-
ковым лицом, в одинаковой одежде, с одинаковыми жеста-
ми и словами. Только тогда руководитель поверит, что перед
ним только одно человеческое существо, трудящееся в по-
те лица. Как ясен станет его взор, как чиста совесть! А что
мы видим? Что? В том самом парижском квартале, который
является нашей цитаделью, который насчитывает наиболь-
шее количество администраторов и миллиардеров, внезапно
возникают и под самым носом у нас разглагольствуют фиг-
ляры, жонглеры, мошенники, призраки, которых опять обле-
кает в плоть и кровь свобода — свобода для тех, кто хочет
петь, не зная слов, ораторствовать, будучи глухонемым, но-
сить штаны, продранные на заду; свобода для цветов быть
562

цветами, свобода исторгать из груди звуки столового коло-
кольчика. Наша власть кончается там, где существуют ве-
селые бедняки, непочтительные и капризные слуги, ува-
жаемые и чтимые безумцы. Да вы поглядите только на эту
безумную! Официант, кланяясь и приседая, устраивает ее
в самом центре террасы, хотя она даже не собирается ниче-
го заказывать. Цветочница дает ей даром огромный ирис,
который она засовывает себе в вырез корсажа... А Ирма
галопом мчится к ней!.. Воображаю, какой разыгрался бы
скандал, если бы я при всех своих председательских титу-
лах сунул себе в петлицу гладиолус и принялся орать бла-
гим матом на этой респектабельной площади, перед этим
официальным символом франко-бельгийской дружбы... Ир-
ма, мои косточки и потроха! (Последнюю фразу он выкри-
кивает.)
С других столиков на него устремляются неодобрительные
взгляды.
Биржевой заяц. Успокойтесь, председатель, и положитесь на
меня: несколько дней, и я вымету всю эту нечисть.
Изыскатель. Вот мой план.
Председатель. Говорите потише. Она нас слышит...
Изыскатель. Известно ли вам, что такое бомба, председатель?
Председатель. Мне говорили, что это взрывается.
Изыскатель. А знаете вы, кто живет в особняке на углу на-
бережной? Мой противник. Мой единственный противник.
Инженер, который вот уже двадцать лет отказывает нам в
разрешении на разведку в Париже и пригородах. Единст-
венная личность, которая в этом мире оказалась нечувстви-
тельной к нашим доводам.
Председатель. Мы все обратились в слух. Боже мой! Этому-
то еще что нужно?
Между столиками пробирается напомаженный стари-
чок в перчатках и с носовым платочком в нагрудном
кармане.
563

Старичок. Прежде всего здоровье, мсье, точнее, здоровые но-
ги. Ходят ноги —все идет хорошо. Чиновник ведомства
здравоохранения Жаден, отставной моряк. Б Габоне спе-
циализировался на выдергивании клещей. В настоящее вре-
мя—на удалении простых и костных мозолей. В случае не-
обходимости Марсьяль сообщит вам мой адрес. Если опера-
ция нужна немедленно, я к вашим услугам хоть сейчас,
прямо у столика. Я здесь каждый день. Ну как желчный
пузырь, Марсьяль?
Официант. Как всегда, полно камней, доктор. Слышно даже,
как они стучат друг о друга.
Жаден. Crepitus crotalis — звук гремучей змеи. Диагноз правиль-
ный. é
Официант. Подать перно?
Жаден, Да, да, перно. Остальным — тоже. (Замечает графиню и
кричит.) Привет, графиня. Как у вас левая почка? Блужда-
ет поменьше?
Графиня отрицательно качает головой.
Fluctuât пес mergitur. Не бойтесь, все будет в порядке.
Председатель. С ума сойти! Пойдем куда-нибудь в другое
место.
Ивыскатель. Нет. Зрелище ожидает нас только здесь. Сейчас
уже почти двенадцать, не так ли?
Председатель. Без пяти.
Изыскатель. Через пять минут особняк нашего врага инже-
нера взлетит на воздух. Один паренек, который готов для
меня на все, подкладывает туда небольшой заряд дина-
мита.
Барон. Боже! Я вижу, вы сторонник современных методов в
изыскательском деле.
Председатель. Заблуждаетесь. Конечно, этот метод широко
применяется в наши дни, но на самом деле восходит еще к
миру легенд: чтобы заполучить сокровище, всегда приходи-
лось убивать стерегущего его дракона.
564

Изыскатель. В наших делах, барон, мы лишь оказываем по-
рядочным людям подобающую им честь, превращая поря-
дочность в нечто не менее смертельно опасное, нежели пре-
ступление. К тому же рядом с нефтяным месторождением
труп не пахнет. Это аксиома геологоразведки.
Барон. А взрыв нас не заденет?
Изыскатель. Не беспокойтесь. Однако обернитесь! За нами
наблюдают. Сделаем вид» что поглощены беседой. Мы вас
слушаем, господин агент,—вы ведь у нас в долгу.
Биржевой заяц. Меня вовут Жорж Шопен. С композито-
ром мы лишь однофамильцы, но я обязан ему своим прозви-
щем. Не будь его, мне не пришлось бы всю жизнь слышать:
«Пианист нас продал». Или: «Пианист заработал два года».
Или: «Пристрелить пианиста!» Сын матери бедной, но не-
честной, занимавшейся скупкой ломбардных квитанций на
улице Тиктон, я всю свою жизнь посвятил этой женщине.
Чтобы заказать ей корсет по мерке, поскольку она тучна и
кривобока, я в пятнадцатилетнем возрасте позабыл отнести
в полицию оброненный кем-то и найденный мною бумаж-
ник. Чтобы подарить ей золотую табакерку — она жует та-
бак,—я с восемнадцати лет стал сниматься в порнофиль-
мах. Чтобы устроить ее в Коломб —у нее астма,—я в тече-
ние семи лет по поручению одного судебного исполнителя
из Шаронн занимался выселением неплательщиков из квар-
тир. Операция эта поначалу несколько деликатна: плачущие
женщины, орущие дети, девочки, которые не желают рас-
статься с каким-нибудь предметом обстановки и вцепляются
в него... Но мысль о матушке поддерживала меня. Я стал
мастером в искусстве отрывания детских ручек от мебели.
Вскоре я приобрел такую репутацию, что один маклер с
хлебной биржи направил меня в Буэнос-Айрес, чтобы вы-
дворить триста итальянских семей из жилого массива, ко-
торый не могла очистить от них никакая полиция. Прибли-
жалось семнадцатое апреля, а матушка моя хотела полу-
чить кольцо с изумрудом, притом мужское кольцо, так как
пальцы у нее несколько смахивают на сардельки. За неделю
565

жилищный массив опустел — исчезли как сами обитатели,
так и весь их скарб, включая триста кукол. Тем временем
по случаю голода на Востоке я приобрел в Буэнос-Айресе
кое-какие познания в области перепродажи зерна, а также
наложения на него ареста, и мое призвание окончательно
определилось. Матушка еще жива. Злоупотребление жирами
и бенедиктином несколько помутило ее сознание, но каж-
дое семнадцатое апреля она меня узнает и протягивает за
новым подарком руку, отягощенную браслетами и кольца-
ми. Надеюсь, мне их еще не скоро придется снимать с до-
рогой мамочкиной ручки. Я кончил... Как видите, избавить
Шайо от всей этой орды — детская игра для меня.
Изыскатель. Отлично. Бьет двенадцать... Боже мой, что это?
Входит Спасатель с моста А ль м а с телом утоплен-
ника на руках.
Пьер?.. Что случилось?.. Кого это вы несете?
Спасатель. Утопленника. Это мой первый утопленник. Я —
новый спасатель с моста Альма.
Официант. Скорее, похоже, что его трахнули по голове: одеж-
да-то сухая.
Спасатель. Тоже верно. Он уже перекинул ногу через па-
рапет, и я хватил его по голове — чтобы не сопротивлялся.
На этот счет у нас строжайшие предписания. Утопленника
полагается оглушить сильным ударом, чтобы он не утащил
спасателя под воду.
Официант. Но ведь этот-то был пока на суше.
Спасатель. Он — первый, кого я спас, мсье. Я вступил в долж-
ность сегодня утром.
Изыскатель. Этот юный идиот донесет на нас. Куда, черт по-
бери, он девал взрывчатку?
Председатель. Надо любой ценой избежать скандала, не то
наше Объединение взлетит на воздух.
Спасатель дышит молодому человеку в рот и делает ему ис-
кусственное дыхание.
566

Изыскатель (подходя ближе). Что вы делаете?
Спасатель. Манипулирую с грудной клеткой. Вдуваю воздух
ему в рот. Смотри правила первой помощи утопленни-
кам.
Изыскатель. Да ведь он же не утонул!
Спасатель. Считается, что утонул.
Изыскатель. Считается, что утонул? Но ведь он утонул, так
сказать, на суше. Правила помощи утопленникам сюда не
относятся*
Барон. Браво, изыскатель! Я понял.
Биржевой ваяц. Он не добрался до воды. Значит, действуем
без колебаний!
Спасатель. Но как же сделать, чтобы можно было применить
правила?
Изыскатель. Бросить его в Сену и подождать, пока он не ста-
нет тонуть на самом деле. Тогда правила снова вступят в
силу.
Спасатель. Верно. Вполне логично.
Изыскатель. Столкните его с того места, где он перелезал
через парапет: там самая быстрина. А потом ныряйте. Но
не раньше, чем через минуту. Вы, надеюсь, не хотите, что-
бы он спасся безо всякой заслуги с вашей стороны?
Спасатель. Я готов рискнуть жизнью: он такой симпатичный.
Но должен вам признаться: я не умею плавать.
Председатель. Научитесь, как только нырнете. Вы же не
умели дышать, когда родились на свет?
Спасатель. Конечно, нет. Иду!..
Жаден. Простите, господа, что вмешиваюсь, но мой профессио-
нальный долг обязывает меня напомнить, что факт внутри-
утробного дыхания больше никем не оспаривается и что,
едва родившись, господин спасатель уже умел не только де-
лать вдох и выдох, но также икать и кашлять.
Председатель. Что тут мелет этот болван?
Спасатель. Выходит, я рискую утонуть?
Жаден. Я никогда не слыхал о внутриутробном плаванье. Вы
пойдете на дно, как кусок свинца.
567

Председатель. А вас кто спрашивает? Вы нам голову замо-
рочили своей медицинской болтовней.
Спасатель. Простите, простите, господа! Эта болтовня меня
крайне заинтересовала. Нам, спасателям, полагается также
оказывать помощь особам, разрешающимся от бремени на
улице, и все, что профессор может сообщить мне из этой
области, имеет жизненное значение для всего квартала и
моей будущности.
Председатель. Да они оба помешанные!
Жаден. Весь к вашим услугам.
Председатель, Спасатель!
Спаоатель, Правда ли, господин профессор, что, если ребенок
рождается в сорочке, надо раздать по куску ее всей, кто
присутствовал при рождении?
Председатель. Как эаткнуть им рот, агент?
Жаден. Истинная правда. В противном случае кормилица ум-
рет в тон же году. Все эти народные суеверия основаны на
общих законах мироздания. Так, например, нет сомнения,
что пчелиный рой погибнет, если не привязать кусок крепа
к улью, владелец которого умер.
Биржевой заяц. Спасатель, если вы немедленно не отпра-
витесь...
Спасатель. Минуточку. Мне кажется, в моей должностной ин-
струкции пчелы никак не упомянуты... Но правда ли, что по
странной аномалии из двух близнецов тот, кто родился
первым, считается моложе и не наследует отцу?
Жаден. Тоже совершенно верно. Если рождение близнецов
приходится на ночь Святого Сильвестра, старший да-
же на год моложе, чем младший. Он отбывает воинскую по-
винность на год позже. Из-за необходимости проверять
это королевы должны рожать при свидетелях. Но, возвраща-
ясь к пчелам, должен отметить, что все, кто отрицает
антиартрические свойства пчелиного жала, — негодяи, со*
стоящие на жалованье у владельцев аптекарских магази-
нов.
Спасатель. Как увлекательно! О, вти тайны рождения, столь,
668

казалось бы, сходные с тайнами спасения на водах, и в то
же время столь далекие от них!
Жаден. Пчела умирает, выпустив яд из жала. Аптекарь обрас-
тает жирком на своих зельях. Судите сами о той и другом.
Изыскатель. Мы попали в сумасшедший дом, нам с ними не
разобраться, а вон та старуха уже поглядывает на нас. Того
гляди, вмешается полиция. Да и толпа уже собирается.
Спрячемся, председатель. Я начеку и наложу руку на юного
предателя, как только к нему можно будет подступиться.
Прячутся.
Спасатель. Теперь я подошел к вопросу, который мучит меня
с самого юного возраста, господин профессор, потому что,
несмотря на свои тридцать шесть лет, я, как это ни странно,
еще ни разу не принес жертвы Венере. Правда ли..,
Барон. Господцн спасатель! Господин спасатель!
Спасатель. В чем дело?
Барон. Две дамы на тротуаре авеню Вильсон зовут на помощь!
Спасатель. Две? Сразу? Они стият? Лежат? Это домохозяйки?
Или королевы?
Барон. Различить отсюда невозможно... Скорее!
Спасатель. Пойдемте со мной, господин профессор, умоляю
вас! Иду, иду, господа, то есть сударыни!
Спасатель и Жаден убегают. Изыскатель хочет при*
близиться, но его отстраняет Ирма, которая подходит к ле-
жащему без сознания молодому человеку и берет его за
руки.
Ирма. Какой красивый! Он умер, Марсьяль?
Официант. Поднесите к его рту вот это зеркальце. Если оно
затуманится, он жив.
Ирма. Затуманилось.
Официант, Значит, он скоро придет в себя. Попрошу вернуть
зеркальце,
Ирра, Минуточку,,, (Протирает запотевшее зеркальцех смотрит»
ся в веео, прихорашивается.^
m

Изыскатель снова пытается подойти. Но Безумная, как кор-
шун, бросает на него взгляд, и он отходит.
Ах, он открывает глаза!
Пьер открыл глаза и удивленно созерцает Ирму, держащую
его за руки. От слабости он снова закрывает глаза. Безумная
встает и садится на место Ирмы, которую вызвали на кух-
ню. Подобно Ирме, берет обе руки Пьера в свои. Пьер вне-
запно приподнимается, но вместо девушки, ловившей его
взгляд, видит Безумную из Шайо с огромным ирисом на
груди.
Безумная. Вы смотрите на ирис? Правда, красивый?
Пьер (слабым голосом). Очень.
Безумная. Полицейский любезно заметил, что ирис мне
идет. Но я не очень доверяю его мнению. Вчера цветочни-
ца подарила мне арум. Так он уверял, что арум мне не
идет.
Пьер. Ирис идет.
Безумная. Я передам ему ваше мнение. Он будет очень горд.
Полицейский!
Пьер. Не зовите полицейского!
Безумная. Как это не звать? Я же обругала его из-за арума.
Теперь я должна сказать ему что-нибудь приятное.
Пьер. Позвольте мне уйти, сударыня.
Безумная (удерживая его). Лежите, лежите... Полицейский!
Пьер (вырывается). Дайте мне уйти!
Безумная. Ни в коем случае. Отпустишь кого-нибудь, потом
ищи-свищи. Я дала уйти Шарлотте Мазаме —и больше ее
не видела.
Пьер. Сил моих нет!
Безумная. Я дала уйти Адольфу Берто, а ведь крепко держа-
ла его. Он исчез навсегда.
Пьер. Боже мой!
Безумная. Впрочем, его я видела еще раз. Тридцать лет спу-
стя. На рынке. Он очень изменился, меня не угнал. Но увел
570

у меня из-под носа единственную спелую дыню... Ах, нако-
нец-то!.. Полицейский!
Полицейский. Я очень спешу, графиня.
Безумная. Я насчет ириса. Этот молодой человек с вами со-
гласен: ирис мне идет.
Полицейский. Мне нужно бежать. В Сене найден утоплен-
ник.
Безумная. Да нет же. Он у меня на коленях.
Полицейский замечает Пьера.
Он у меня на коленях. Времени у вас хватит. Он теперь не
уйдет. Я держу его настолько же крепко, насколько слабо
держала Адольфа Берто. Если я его отпущу, он пойдет и
бросится в Сену.
Пьер. О да! Наверняка.
Безумная. Он гораздо красивее Адольфа Берто, не правда ли,
полицейский?
Полицейский. Откуда мне знать?
Безумная. Я же показывала вам фото, где Адольф снят в кос-
тюме велосипедиста на фоне Кронштадта.
Полицейский. Ах да, с заячьей губой.
Безумная. Сто раз я вам говорила, не было у Адольфа Берто
никакой заячьей губы. Это на фотографии было пятно. Вы
мне еще объясните, как вы успели стакнуться с двоюродной
бабкой Адольфа, которая распространяла эту клевету насчет
заячьей губы и скончалась в тысяча девятисотом году. Что
вы делаете?..
Полицейский. Записываю имя утопленника, фамилию и год
рождения.
Безумная. А какой в этом смысл? Если он узнает от вас год
своего рождения, разве- это помешает ему снова броситься в
Сену?
Полицейский. Это не я, а он мне назовет год своего рож-
дения.
Безумная. И очень глупо сделает. Я вам года своего рождения
не назову. Спрячьте записную книжку и утешьте его.
571

Полицейский. Утешать его?
Безумная. Не мне же расхваливать жизнь тем, кто хочет по-
кончить с собой! Это обязанность представителей государ-
ства.
Полицейский. Я должен расхваливать ему жизнь?
Безумная. Вы отправляете на гильотину убийц, разгоняете
уличных торговцев овощами и фруктами, не даете детям пи-
сать на стенах. Вы требуете, чтобы люди жили деятельной,
чистой, достойной жизнью. Вот и скажите ему это. Чинов-
ники, подобные вам, организуют жизнь, они должны и за-
щищать ее. Грош цена стражу порядка, если он не защищает
жизнь.
Полицейский. Конечно, конечно. Юный утопленник...
Безумная. Его зовут Фабрис.
Пьер. Да меня зовут вовсе не Фа...
Безумная. Называйте его Фабрис. Сейчас полдень. В полдень
всех мужчин зовут Фабрис.
Полицейский. За исключением Адольфа Берто.
Безумная. Во времена Адольфа Берто мода вынуждала жен-
щин менять мужчин, чтобы менять личное имя. Наша эпо-
ха не столь гнусно деспотична. Но вы здесь не для того,
чтобы говорить со мной об Адольфе Берто. Вы эдесь для
того, чтобы внушить этому молодому человеку желание
жить.
Пьер. Это будет нелегко.
Полицейский. Почему? Графиня права, сударь. Бросаться с
моста в реку? Что это значит?
Безумная. Это значит, что в реку нельзя броситься с места,
находящегося ниже ее уровня. В этом отношении Фабрис
вполне логичен.
Полицейский. Не понимаю, как я могу убедить кого-нибудь,
что стоит жить, когда вы меня все время прерываете.
Безумная. Я вас больше не прерываю.
Полицейский. Самоубийство, мсье Фабрис, это преступление
против государства. Самоубийца — это одним солдатом
меньше, одним налогоплательщиком меньше...
572

Безумная. Вы кто? Сборщик налогов или человек, влюбленный
в жизнь?
Полицейский. Влюбленный в жизнь?
Безумная. Да. Что вам нравится в жизни, сержант? Раз уж
вы стали ее защитником, да еще в мундире, это наверняка
доставляет вам какие-то радости — тайные или же явные
для всех. Расскажите ему о них. И не краснейте за свои
признания.
Полицейский. Я и не краснею. У меня есть свои страстиш-
ки. Люблю играть в пикет. Если молодой человек' не про-
тив, то по окончании моего дежурства Ирма устроит нам
местечко в заднем помещении — там можно перекинуться в
картишки. Пикет и подогретое вино... Если ему, конечно, не
жаль потерять часок.
Безумная. Он готов потерять жизнь... И это все, чем распола-
гает полиция в смысле наслаждений?
Полицейский. Наслаждений? Вы думаете, Тереза...
Пьер. Оставьте меня! Оставьте!
Безумная. Вам зря платят деньги, полицейский. Сомневаюсь,
чтобы молодой человек, решивший покончить с собой, отка-
зался от своего намерения, послушав вас.
Полицейский. Может быть, у вас это получится удачней?
Безумная. Да уж наверно... Не может же впасть в настоящее
отчаяние молодой человек, влюбленный в девушку, держа-
щую его за руки и тоже любящую его.
Пьер. Это неправда! Как она может меня полюбить?
Безумная. Она вас любит. Можно полюбить друг друга, подер-
жавшись за руки. Вы знавали племянницу маршала Канро-
бера?
Полицейский. Как он мог быть с нею знаком?
Безумная. Вполне мог. Все, жившие поблизости, знали ее.
Все, кто жил в том же доме, кто ходил вместе с ней к обед-
не, все друзья и слуги знали ее. Не внал только тот, кто
умышленно избегал с ней видеться... Нет, Фабрис, остань-
тесь.
Пьер. Я хочу покончить с собой!
573

Полицейский. Вот видите? Вы не больше, чем я, способны
заставить его полюбить жизнь.
Безумная. Побьемся об заклад. На одну пуговицу с вашего
мундира. Мне она нужна для ботинка. Я догадываюсь, поче-
му вы хотели броситься в воду, Фабрис.
Пьер. Наверняка нет.
Безумная. Потому что этот изыскатель потребовал, чтобы вы
совершили преступление.
Пьер. Откуда вы знаете?
Безумная. Он украл у меня боа и потребовал, чтобы вы меня
убили.
Пьер. Уверяю вас, нет.
Безумная. Он не первый, но меня так просто не убьешь. По
двум причинам. Во-первых, убивают как раз тех, кто прони-
кает ко мне. Если они являются в человеческом образе, то
попадают в западню и гибнут. Если забегают в образе мыши,
у меня есть идеальная мышеловка с салом. Кроме того...
Второй полицейский (проходя мимо первого, который
уселся с кружкой пива, принесенной официантом). Я при-
шел тебе на смену. Не вставай.
Полицейский. Ладно. Я тут утопленника спасаю.
Безумная. ...Кроме того, мне совсем не хочется умирать.
Пьер. Значит, вам здорово повезло.
Безумная. Всем живым везет, Фабрис... Конечно, по утрам,
когда просыпаешься, тебе не всегда весело. Когда выби-
раешь в индийской шкатулке волосы на сегодня, когда до-
стаешь искусственную челюсть из единственной чашки, ос-
тавшейся от сервиза после переезда с улицы Бьенфезанс,
можно, конечно, почувствовать себя несколько чужой в этом
неуютном мире, особенно если тебе совсем недавно снилось,
что ты девочка и едешь на ослике собирать малину. Но для
того, чтобы ощутить тягу к жизни, достаточно найти в ут-
ренней почте письмо с расписанием дел на сегодня. Письмо
написано тобою же накануне — так всего разумней. Вот мой
утренний урок: заштопать юбку красной ниткой, осторожно
прогладить страусовые перья, написать пресловутое запоз-
574

далое письмо бабушке, и так далее и тому подобное. Затем,
после того как умоешься розовой водой и обсушишь лицо не
рисовой пудрой, которая совсем не питает кожу, а кусоч-
ком чистого крахмала, когда для проверки наденешь все
свои драгоценности, все брошки, включая пуговицы с мини-
атюрами королевских фавориток, а также персидские серьги
с подвесками,— словом, когда оденешься к утреннему завт-
раку и посмотришься не в зеркало,— оно искажает чер-
ты,—а в оборотную сторону медного гонга, принадлежавше-
го адмиралу Курбе, тогда, Фабрис, вы в полной форме, в
полной силе, и можете снова пускаться в путь.
Пьер (приподнялся, опираясь на локоть, и жадно слушает).
О, сударыня, сударыня!
Безумная. Дальше все легко, все радостно. Прежде всего чте-
ние газеты. Всегда одной и той же, разумеется. Сами пони-
маете, я не читаю современных газеток, распространяющих
ложь и вульгарные сплетни. Я читаю «Голуа». И я не от-
равляю себе существование злободневностью. Я всегда
читаю один и тот же номер — от седьмого октября тысяча
восемьсот девяносто шестого года. Он гораздо лучше всех
других... Там полностью напечатана статья графини Дианы
о мужчинах... С постскриптумом о стрижке à la Брессан. А в
последних известиях помещена заметка о кончине Леониды
Леблан. Она жила на моей улице. Бедная женщина! Каж-
дое утро это для меня настоящее потрясение. Но я не дам
вам этот номер. Он зачитан до дыр.
Полицейский. В этом номере господин де Бартельми расска-
зывает о своем поединке с тигрицей?
Безумная. Совершенно верно.
Полицейский. Как же! Как же! Схватка маркиза с тигрицей
на плантациях перца.
Безумная. Затем, когда уже примешь Карсенскую соль, но не
в воде,—что бы там ни говорили, именно с водой желудок
поглощает излишнее количество воздуха,— а в прянике,
Шайо и в солнце и в дождь зовет тебя, и. остается только
одеться для прогулки. Ясное дело, это процедура более дли-
575

тельная. Тут без камеристки требуется больше часа: надо
ведь надеть корсет, лифчик, шерстяные панталоны, а все это
застегивается или зашнуровывается сзади. Я ходила к се-
страм Калло, чтобы они приспособили застежки-молнии.
Они были очень вежливы, но отказали: нарушение стиля.
Официант (приближается). Я знаю одну лавочку кожаных из-
делии...
Безумная. У каждого свои поставщики, Марсьяль. К тому же
я отлично устраиваюсь: зашнуровываю все спереди и пере-
ворачиваю назад. Теперь мне остается только бросить жре-
бий, какой взять лорнет, и поискать — впрочем, тщетно —
боа, которое украл ваш изыскатель,—я уверена, что он: он
же не выдержал моего взгляда,—и подвязать спицы белого
зонтика к штоку — защелка потерялась в тот день, когда я
ударила вонтиком кошку, подстерегавшую голубя... Этот
день обошелся мне недешево; брелок с видом часовни ото-
рвался от костяной ручки, Я так и не нашла его,
Ирма и большая часть статистов подошли ближе и слушают.
Ирма. Почему вы не хотите взять глав косули, который мне по-
дарил один мексиканец? Он как раз войдет в дырку; к тому
же эта штука приносит счастье.
Безумная. Спасибо, Ирма, Но говорят, эти глаза иногда ожива-
ют и плачут. Я буду бояться.
Мусорщик. Я нашел маленький вид Будапешта на слоновой
кости. Может быть, вам подойдет? Буда — ну прямо как на-
стоящая!
Пьер. Продолжайте, сударыня! Умоляю, продолжайте!
Безумная. Ага, значит, жизнь вас все-таки интересует!
Пьер. Продолжайте! Как это прекрасно!
Безумная; Вот видите, как это прекрасно! Затем кольца. С то-
пазом, если я иду на исповедь. Впрочем, нет, это нехорошо.
Вы не представляете себе, как сверкает топаз в исповедаль-
не! Настоящие молнии! «Опять вы пришли исповедоваться
с чертовым оком на пальце»,— говорит аббат Бриде. Он
смеется, но отпускает меня через минуту — еще ни разу не
576

вахотел выслушать до конца. Может быть, потому, что я
начинаю со своих детских прегрешений. Во всяком случае,
я получаю отпущение за первую ложь, первое чревоугодие,
но все остальные грехи — увы! — остаются за мной. Честное
слово, это несерьезно... А этот что еще рассказывает?
Глухонемой жестикулирует и гримасничает.
Ирма, Он говорит, что знает одного священника...
Безумная. Пусть сам с ним и объясняется. Не пойду я испо-
ведоваться жестами, особенно с топазом на пальце!
Пьер. Говорите, говорите, сударыня! Я не стану кончать с со-
бой. А что вы делаете потом?
Безумная. Иду на прогулку, Фабрис. Наблюдаю, до чего до-
шли люди у нас в Шайо, Те, кто поджимает губы. Те, кто,
проходя мина донов, незаметно пинают стены, враги деревь-
ев, враги животных, Я вижу, как они для отвода глаз за-
ходят в баню, к ортопедисту, к парикмахеру, но выходят от-
туда грязные, хромые, с накладными бородами. На самом
деле они просто колеблются, что им лучше выкинуть; на-
смерть искалечить платан у музея Гальера или подбросить
отраву собаке мясника с улицы Визе. Из всех моих подопеч-
ных я называю только этих двух: я видела их совсем кро-
шечными, Для того чтобы бандиты потеряли всякую спо-
собность вредить, мне надо поравняться с ними и обойти
их слева. Это довольно трудно — преступники ходят быстро,
но у меня крупный шаг, не правда ли, друзья мои? Никогда
платан не давал столько стручков и пуха! Никогда пес
мясника с улицы Бизе не бегал веселей!
Полицейский. И без ошейника, Уж я до него доберусь!
Официант. Этот негодник бегает даже на улицу Иасент — во-
рует там в мясной.
Ирма. Одна только борзая герцогини де Ларошфуко все время
худеет.
Безумная. Это совсем другое дело. Герцогиня купила ее у че-
ловека, который не знал настоящего имени пса. Всякая
собака худеет, если ее зовут другим именем.
677

Мусорщик. Я могу прислать ей кого-нибудь из алжирцев. Они
все знают об арабских собаках.
Безумная. Хорошая мысль! Пришлите. Она принимает по втор-
никам от пяти до семи... Вот что такое жизнь, Фабрис. Нра-
вится она вам теперь?
Пьер. Она замечательна, сударыня.
Безумная. Где моя пуговица, полицейский?.. А ведь я расска-
зала вам только про утро. Настоящая игра начинается за
полдень.
Пьер. Боже мой, вот они!
Все рассеиваются. Подходит Изыскатель.
Изыскатель. Пьер, я за вами.
Пьер. Мне и здесь хорошо.
Изыскатель. Я не спрашиваю вашего мнения. Идемте.
Безумная. Нет.
Пьер. Отпустите меня, сударыня!
Безумная. Нет.
Изыскатель. Сделайте одолжение, отпустите руку этого гос-
подина.
Безумная. В жизни не сделаю вам никакого одолжения!
Изыскатель. Тогда вас заставят. (Пытается схватить Безум-
ную за руку.)
Она бьет его по голове металлической зажигалкой.
Пьер. Сударыня...
Безумная. А вы — ни с места! Этот субъект требует, чтобы я
отпустила вашу руку. Пусть попробует вырвать ее! Я держу
вас за руку для того, чтобы вы под руку отвели меня домой:
я ужасная трусиха.
Изыскатель настаивает на своем, онащ вьет его по голове ко-
локольчиком. На звон появляется Ирма и хватает Пьера за
другую руку. Изыскатель еще решительнее пытается ото-
рвать ее от Пьера. Безумная свистит. Появляется Рас-
сыльный, за ним Полицейский, за ним Мусор-
щик, за ним Глухонемой.
578

Изыскатель. Полицейский!
Полицейский. Что вам угодно?
Изыскатель. Велите этой женщине отпустить руку молодого
человека.
Полицейский. Могу я поинтересоваться — зачем?
Изыскатель. У нее нет никаких оснований не отпускать руку
совершенно незнакомого ей молодого человека.
Ирма. Незнакомого? А вдруг это ее сын, которого у нее похитили
в младенческом возрасте и которого она теперь нашла?
Мусорщик. Может, сын, а может, и брат. Эта дама не так уж
стара.
Безумная. Благодарю.
Мусорщик. Может, сын, а может, и дядя. Я знаю одно семей-
ство,- где племяннице тридцать, а дяде два года.
Безумная. Ладно, ладно, мусорщик. Во всяком случае, он не
мой дедушка.
Изыскатель. В последний раз, полицейский: заставьте эту
даму отпустить молодого человека, или я подам жалобу.
Глухонемой жестикулирует и гримасничает.
Ирма. Глухонемой прав. Вдруг она прочла по руке молодого
человека, что ему угрожает смерть от удушения, если его
между двенадцатью и двумя не будет на площади Альма?
Изыскатель. Я вынужден записать ваш номер, полицейский.
Безумная. Запишите. Номер две тысячи сто тридцать три.
Если сложить цифры, получится девять: это число принесет
вам счастье.
Полицейский. А что, по-вашему, я должен сделать, чтобы эта
дама отпустила его руку? Пощекотать ее?
Безумная. Попробуйте, друг мой.
Полицейский. Я шучу, графиня. Вы держите этого молодого
человека за руку, потому что вам так хочется, верно? И он
достаточно взрослый, чтобы уйти, если ему захочется?
Безумная. У меня достаточно оснований держать его. Я его
держу, потому что не хочу, чтобы его увел этот господин.
Держу, потому что мне приятно его держать. Это первый
579

мужчина, которого я удерживаю, и мне хочется этим вос-
пользоваться. Я держу его, потому что он, наверно, впервые
за много дней чувствует себя свободным.
Изыскатель. Идем, Пьер, или будет худо!
Пьер. Отпустите меня, сударыня!
Безумная. Я держу его, потому что моей рукой его держит
Ирма.
Ирма. Что вы, графиня!
Пьер снова падает.
Полицейский. Проходите, мсье. Она больше вас не держит.
Можете идти.
Изыскатель. До вечера, Пьер. Вы знаете, где меня найти. Мы
сведем счеты. Если в восемь вас не будет, я отправлю
письмо (Уходит.)
Прочие отдаляются.
Пьер. Благодарю вас, сударыня.
Безумная. Они вас шантажируют, правда? Вы кого-нибудь
убили?
Пьер. Ничего подобного.
Безумная. Не убили даже одного из них? Очень жаль! В сле-
дующий раз действуйте без колебаний... Вы что-нибудь ук-
рали?
Пьер. Нет, уверяю вас.
Безумная. Укради вы акции Нижней Амазонки, это был бы
прекрасный поступок. Это означало бы украсть у воров. Они
всучпли мне две акции за тысячу, а перепродала я их за
тридцать три франка. Вы участвовали в черных мессах?
Пьер. Я подписал фальшивый чек. С тех пор они держат меня
в своей власти.
Безумная. А чем занимаются эти бандиты? Если я не ослыша-
лась, они собирались уничтожить Шайо.
Пьер. Целиком и полностью. И весь Париж. У них составлен
план разведки вемных недр, при котором от города ничего
580

не останется. Они хотят все пробурить, все перекопать. Бу-
ры у них наготове.
Безумная. А чего они ищут? Что-нибудь потеряли?
Пьер. Они ищут нефть.
Все статисты собрались снова.
Безумная. Любопытно! А что они с ней собираются делать?
Пьер. То, что вообще делают с помощью нефти. Насадить нище-
ту, войну, уродство. Обездолить мир.
Мусорщик. Совершенно точно. Как раз обратное тому, что де-
лают с помощью сала.
Безумная. Оставьте их в покое. Мир полон красоты и счастья.
Так хочет бог. Ни один человек этого не изменит.
Официант. Ах, сударыня!..
Безумная. Против чего вы возражаете, Марсьяль?
Официант. Сказать ей, друзья?
Безумная. Что вы от меня скрываете?
Мусорщик. Вы сами это от себя скрываете, графиня, а вовсе
не мы.
Официант. Выкладывай, мусорщик. Ты ведь был уличным
торговцем. Говорить умеешь. Объясни.
Все. Да, говори.
Безумная. Вы меня пугаете, друзья мои. Слушаю вас, мусор-
щик.
Мусорщик. Графиня, в прежнее время тряпки были красивее
новых отрезов: человек сам делал честь тому, что лишал
первоначальной формы. Я их немало перепродал самым до-
рогим и шикарным портным. О серебряных вилках я уж не
говорю. Недели не проходило, чтобы я не обнаруживал их в
мусоре вместе с устричными раковинами. Готовый свадеб-
ный подарок! Оставалось только купить футляр. И брали за
него довольно недорого. Могу сообщить адрес. Теперь в му-
сорных ящиках предметов не найдешь. От них остается то
же, что от людей,— одни отбросы.
Безумная. К чему вы клоните?
Мусорщик. Зловонные отбросы, графиня. В прежнее время все,
581

что человек бросал, пахло хорошо. То, что называлось вонью
от помойки, получалось лишь потому, что там смешивалось
все: сардины, одеколон, йодоформ, хризантемы. Это-то и вво-
дило в заблуждение. Но мы, мусорщики, в этом хорошо раз-
бирались. Зимой, в снежную погоду, когда мы совали нос в
мусорный ящик, откуда поднимался легкий парок...
Безумная. Я вас спрашиваю, к чему вы клоните?
Певец. Выкладывай все, мусорщик. А не то я ей это спою.
Мусорщик. А вот к чему, графиня... Ладно, будь что будет!
Выдам всю правду. Говорю я вот к чему: наш мир на ладан
дышит.
Безумная. Что это все значит?
Мусорщик. Графиня, происходит нашествие. Мир больше не
прекрасен, мир больше не счастлив — и все из-за нашест-
вия.
Безумная. Какого еще нашествия?
Мусорщик. Вы, графиня, жили как во сне. Когда утром вы
решали, что люди прекрасны, две толстые ягодицы на лице
у вашей консьержки казались вам прелестными щечками,
которые так и хочется расцеловать. А нам эта способность
не дана. Вот уже десять лет мы видим, как эти люди валятся
на нас, с каждым годом все более уродливые и злые.
Безумная. Вы говорите о тех четырех субъектах, которые то-
пили Фабриса?
Мусорщик. Ах, если бы их было только четверо! Но это целое
нашествие, графиня. Раньше, когда вы разгуливали по Па-
рижу, встречавшиеся вам люди были такими же, как вы,
это были вы сами. Одетые лучше или хуже, довольные или
сердитые, скупые или щедрые, но они были — как вы. Вы,
скажем, солдат; встречный — полковник. Вот и все, и это
было равенство. Но однажды, лет десять тому назад, на
улице, сердце у меня перевернулось: среди прохожих я уви-
дел человека, не имевшего ничего общего с привычными
мне людьми. Приземистый, пузатый, в правом глазу наг-
лость, в левом тревога,— словом, не наша порода. Он шел с не-
зависимым, но каким-то странным видом — и угрожающим и
582

как бы смущенным, словно убил одного из привычных мне
людей, чтобы занять его место. И он-таки убил его. Он был
первый. Нашествие началось. С тех пор не было дня, чтобы
не исчезал кто-нибудь из прежних моих знакомых и его ме-
ста не занял вот такой новичок.
Безумная. Какие же они?
Мусорщик. Они ходят с непокрытой головой на улице, а дома
в шляпе. Говорят как-то уголком рта. Не бегают, не торо-
пятся. Вы никогда не увидите, чтобы кто-нибудь из них по-
тел от натуги. Собираясь закурить, они постукивают сигаре-
той о портсигар. И оглушительно, как удар грома. Под глаза-
ми у них мешки и морщины, каких у нас не бывает. Кажет-
ся, что смертные грехи и те у них иные, чем наши. Женщи-
ны у них наши, только одеты богаче и доступнее: они купи-
ли манекены с витрин вместе с мехами и, приплатив, оживи-
ли их. Это их жены.
Безумная. Чем же они занимаются?
Мусорщик. У них нет никакого ремесла. Встречаясь друг с
другом, они шепчутся и передают из рук в руки банковые
билеты в пять тысяч франков. Их можно найти около бир-
жи, но они не кричат; у доходных домов, которые назначены
на снос, но они не работают; перед грудами овощей на
Центральном рынке, но они к ним не прикасаются; у входа
в кино, но они смотрят на очередь, а сами не входят. Рань-
ше и съестные припасы и театральные пьесы продавались
словно сами собой, словно сами предлагали себя. Теперь же
у всего, что едят, на что смотрят, что создается трудом;—
у вина, у спектаклей, у каждой вещи — есть как бы свой су-
тенер, который выставляет ее на тротуар и наблюдает за
ней, сам ничего не делая. Вот чем они стали, бедная моя
графиня. И вот каковы их сутенеры!
Безумная. Ну и что из того?
Мусорщик. А то, что мир теперь полон сутенеров. Они всем
заправляют, все портят. Поглядите на торговцев. Они вам
больше не улыбаются. Они оказывают внимание только суте-
нерам. Мясник зависит от сутенера по части говядины, вла-
583

делец гаража — от сутенера по части бензина, зеленщик —
от сутенера по части овощей. Трудно даже представить себе,
до чего дошла всеобщая порча. Овощи и рыба получают
желтый билет, как проститутки. Уверен, что по части мак-
рели или салата тоже есть свой сутенер. Спросите у Марсья-
ля — он их знает. На каждом продукте паразитирует свой
сутенер. Оттого все и дорожает, графиня. Вы пьете белое
вино с черносмородинной настойкой. Из ваших двадцати су
два идут сутенеру белого вина, два — сутенеру настойки.
По мне, лучше уж настоящие сутенеры, графиня. Им я могу
пожать руку. Они хотя бы чем-то рискуют, да и вообще та-
ков уж заведенный порядок: есть женщины, которые на-
столько же любят своего кота, насколько говядине наплевать
на своего. Прошу прощения, Ирма.
Певец. Оставил бы ты Ирму в покое, стервец!
Мусорщик. Вот. Я все выложил. Графиня теперь все знает.
Наступает эпоха рабства. Мы — последние из свободных.
Но скоро настанет и наш черед. Вы видели нынче эти че-
тыре хари. Певцу придется договариваться с сутенером по
песням, а мне с сутенером по свалкам. Иначе нам конец.
Безумная. Фабрис, правда ли то, что рассказывает мусорщик?
Пьер. На самом деле все еще хуже.
Безумная. Ты это знала, Ирма?
Ирма. Да, графиня,— от рассыльного. Теперь надо всего опа-
саться, даже разговоров. Рассыльный больше не записывает
условия пари по телефону.
Певец. Даже воздух стал иной, чем прежде, графиня. Стоит
жонглеру забросить свои факелы повыше, они гаснут. Впро-
чем, может быть, дело не в воздухе, а в бензине.
Мусорщик. У кислорода тоже есть сутенер.
Певец. Голуби теперь не летают, а ходят.
Безумная. Дураки они, и вы тоже. Почему ты не предупреди-
ла меня, Ирма?
И р м а. А что вы могли бы сделать?
Безумная. А вот увидим — и сегодня же вечером. Что это вы
все расхныкались вместо того, чтобы действовать? Как вы
584

можете это терпеть? Мир, где от восхода до заката ни для
кого нет счастья! Где человек не хозяин самому себе! Неу-
жели вы трусы? Раз во всем виноваты ваши палачи, их на-
до уничтожить, Фабрис.
Пьер. Их слишком много, сударыня.
Безумная. Их четверо, а нас десять. Полицейский нам помо-
жет. Иначе я напишу префекту и нажалуюсь на полицию!
Ирма. Их сотни, графиня. Глухонемой их всех знает: они хоте-
ли его завербовать. Они вербуют глухонемых в надежде,
что те не могут их предать. Но его они выгнали: наверно,
убедились, что он не слепой... Вот послушайте, он читает
список.
Мимика Глухонемого.
Ирма (поясняет). Председатели административных советов,
уполномоченные, изыскатели, биржевые зайцы, генеральные
секретари предпринимательских синдикатов; депутаты от
Приморских Альп из комиссии по марокканскому бюджету;
патентованные экспроприаторы; господин Дгопла-Вергора,
без определенных занятий; господин X., специалист по рек-
ламе, и так далее, и так далее, и так далее.
Пьер. Они все в сговоре между собой и держатся друг за друга.
Они связаны друг с другом тесней и прочнее, чем альпи-
нисты веревкой.
Безумная. Тем лучше. Это их и погубит: достаточно заманить
их всех в одну западню.
Полицейский. Невозможно, графиня: они очень подозри-
тельны. Мы в Сюрте всякий раз терпим неудачу. Едва к
ним подступишься, они тут же изменяют обличье. Добе-
решься до уполномоченного — он уже председатель, предсе-
датель становится почетным председателем, биржевой за-
яц — маклером, депутат — министром...
Безумная. Что вы мне тут исполняете дуэт из «Мирей», поли-
цейский? Прикрепите им на спину какие-нибудь опозна-
вательные знаки. Где этот идиот-мальчишка, который при-
калывает мне на спину афишки?
19 Жан Жироду
585

Пьер. Они сильны: у них золото, и они жадны.
Безумная. Жадны? Тогда им конец! Раз они жадны, значит,
наивны. Где делаются неудачные дела? Исключительно в
деловом мире. Друзья, у меня уже есть план. Сегодня ве-
чером ты станешь ни в чем не повинным человеком, Фабрис;
твой воздух станет упругим, жонглер; твой абсент — сво-
бодным от акциза, Марсьяль. А теперь все за работу!
У тебя есть керосин, Ирма?
Ирма. Да, чистый, на кухне.
Безумная. Мне нужен мутный и в грязной бутылке. Вы, пе-
вец, бегите на улицу Ранелаг и предупредите госпожу Кон-
станс.
Грязный господин (усевшийся за соседний столик). Бе-
зумную из Пасси!
Безумная. Это еще что за субъект?
Официант. Весьма зловредный, графиня. Он показывает Ир-
ме мерзкие фотографии и обзывает всех ваших приятель-
ниц безумными.
Безумная. Бегите на улицу Ранелаг и предупредите госпожу
Констанс, чтобы она к двум часам явилась на улицу Шайо,
но не ко мне, а в подвальный этаж, где хозяин дома разре-
шает мне отдыхать после обеда. Пусть обязательно придет.
Скажите ей, что состоится совещание, от которого зависит
счастье всего мира. А она всему миру желает зла, так что
прилетит, как на крыльях. И пусть она непременно захва-
тит с собой госпожу Габриэль...
Грязный господин (по-прежнему хихикая). Безумную из
Сен-Сюльпис!
П е в е ц. Не разбить ли ему морду?
Безумная. Нет, пусть она остается в, целости: иначе его потом
не узнаешь. Знаете, как сделать, чтобы госпожа Констанс
вам открыла? Позвоните, затем трижды мяукните. Мяу-
кать умеете?
Певец. Лаю я лучше.
Безумная. Устраивайтесь как хотите. И будете вознагражде-
ны: кажется, госпожа Констанс знает наизусть «Прекрасную
586

полячку». Напомните мне об этом вечером: я ее спрошу...
Вот и Ирма. Начинайте диктовать, глухонемой.
Ирма (переводя глухонемого). Я слушаю.
Безумная. «Господин председатель», или «Господин дирек-
тор», или «Господин старшина» — соответствующее обраще-
ние выберите применительно к обстоятельствам.
Ирма (переводит). Они все именуют себя председателями.
Безумная. «Господин председатель, если вы желаете убедить-
ся, что в Шайо наличествуют...»
Ирма (переводя). De visu К
Безумная. Почему de visu?
Ирма (переводя). Латынь звучит как-то официальное.
Безумная. Ладно, пусть будет de visu, «...источники нефти, о
качестве которой вы можете судить по данному тампону из
ваты, пропитанному вышеупомянутой жидкостью...»
Ирма (переводя). De olfactu 2.
Безумная. Да, получается точнее, «...прибудьте немедленно и
самым быстрым транспортом, один или в сопровождении
ваших компаньонов и сотоварищей, в дом номер двадцать
один по улице Шайо. Ирма будет ждать вас у ворот и тот-
час же проведет...»
Ирма (переводя). De pedes.
Безумная, «...к самому месторождению и к достойной особе,
являющейся его единственной владелицей».
Ирма. Понятно, графиня. Глухонемой размножит это на гекто-
графе. Я вкладываю в каждый конверт ватку, и все вызовы
будут розданы в течение часа.
Безумная. Сколько у вас конвертов, глухонемой?
Ирма. Штук триста пятьдесят. Разошлем только главарям.
Безумная. А кто будет развозить? Только не глухонемой! Из
ста конвертов ему в среднем возвращают девяносто девять.
Ирма. Рассыльный, на мотоцикле.
1 Воочию (латип.).
1 По эапаху (латип.).
8 Пешком (латин.).
19*
587

Безумная. На этой вонючей машине? Отличная мысль! Пусть
он положит письма поближе к баку с горючим: приманка
покажется аппетитней. Я пошла. Мне надо достать для этой
церемонии свое красное манто. Рассыльный, мое боа!
Рассыльный. Украденное?
Безумная. Да, то, которое украл у меня этот председатель.
Рассыльный. Я же не нашел его, графиня. Но у меня оста-
вили горностаевый воротник.
Безумная. Горностай отлично подходит к ирису. Это настоя-
щий горностай?
Рассыльный. Вроде бы.
Безумная. Давайте его сюда. Вы, Фабрис, проводите меня. Да,
да, вы пойдете со мной. Вы еще совсем бледны. У меня есть
старый шартрез. Раз в год я выпиваю по стаканчику, а в
прошлом году забыла. Вы его и выпьете.
Пьер. Если могу быть вам полезен, сударыня...
Безумная. Ясное дело, можете. Трудно даже вообразить,
сколько всего надо сделать в комнате, куда уже двадцать
лет не входил ни один мужчина. Вы разберетесь с цепочкой
от жалюзи, я смогу их наконец поднять, и днем у меня
станет светло. Потом вы займетесь шкафом, вынете из него
зеркало, чтобы на меня больше не смотрела жуткая уродина.
Вытащите приманку из мышеловки: пружина слишком туга
для меня; к тому же я все равно не могу достать оттуда
мышь. Надо еще убить нескольких мух. Это займет у вас вто-
рую половину дня... До скорого, друзья мои! Дело предстоит
трудное, все должны быть на посту. Пошли,
Рассыльный надевает на нее воротник.
Спасибо, рассыльный, но это кролик... Вашу руку, Валан-
тен.
Пьер. Валантен?
Безумная. Разве вы не слышали, что пробило час? В это вре-
мя всех мужчин зовут Валантен.
Пьер. Вот моя рука, сударыня.
Безумная. Или Валентино, хотя очевидно, что это совсем не
588

одно и то же. Не правда ли, Ирма? Пусть сами выбирают..:
(Выходит.)
Все рассыпаются в разные стороны.
Ирма (одна). Меня зовут Ирма Ламбер. Я ненавижу все безоб-
разное, обожаю все прекрасное. Родом я из Фюрсака, депар-
тамент Крёз. Ненавижу злых, обожаю добрых. Мой отец
держал кузницу на перекрестке дорог* Я ненавижу Буссак,
обожаю Бурганеф. Он говорил, что голова у меня тверже
его наковальни. Иногда мне снится, что он бьет по ней мо-
лотом. От нее летят искры. Но не будь я такой упрямой, я бы
не ушла из дому и не зажила этой чудесной жизнью. Спер-
ва я попала в Гере, где зажигала лампы в женском лицее:
я ненавижу вечер, обожаю утро. Затем в Дэн-на-Ороне, где
наметывала рубашки в рукодельне у монахинь: ненавижу
дьявола, обожаю бога. Затем сюда, где работаю судомойкой
и по четвергам после обеда свободна: обожаю свободу, нена-
вижу рабство. Судомойка в Париже —на первый взгляд это
просто ничто. Но само слово судомойка — какое оно краси-
вое! И тогда оказывается, что ты — все. И правда, кто боль-
ше общается с людьми, чем судомойка? Я и в кухне, и на
террасе, не считая того, что иногда заменяю гардеробщика.
И я не очень люблю женщин, зато обожаю мужчин. Они-то
об этом ничего не знают. Ни одному я еще не говорила, что
люблю его. Я скажу это лишь тому, кого полюблю по-на-
стоящему. Многие обижаются на такое молчание. Берут
меня за талию и думают, что я не вижу; щиплют меня и
думают, что я ничего не чувствую; целуют меня в темных
коридорах и думают, что я не замечаю. По четвергам они
приглашают меня, приводят к себе. Заставляют пить. Я не-
навижу виски, обожаю анисовую настойку. Они задержи-
вают меня, ложатся рядом,—пожалуйста. Но губы мои
крепко сжаты. Мои губы не скажут им: «Люблю» — лучше
смерть! И они это понимают. Вот почему все они до одного
раскланиваются со мной при встрече. Мужчины не любят
низости, они обожают достоинство. Они досадуют? Ну что ж,
589

сами виноваты: нечего было лезть к настоящей девушке.
И что подумает тот, кого я жду, если он узнает, что я го-
ворила «люблю» тем, кто держал меня в объятиях до него?
Боже, как я была права, упорно оставаясь судомойкой!
Я знаю, он придет, он уже близко. Он похож на этого моло-
дого человека, которому не дали утопиться. Во всяком слу-
чае, когда я смотрю на него, с моих губ уже срывается
слово, которое я буду твердить ему до самой старости, бу-
дет ли он меня ласкать или бить, будет ли он заботиться
обо мне или убьет меня. Он сам это решит. Обожаю жизнь,
ненавижу смерть.
Голос из-за сцены. Эй, судомойка!
Ирма (отгоняя от себя грезы). Иду.
Занавес

ДЕЙСТВИЕ
ВТОРОЕ
Полузапущенное подвальное помещение, приспособленное
под квартиру, на улице Шайо.
Безумная сидит в кресле.
Ирма (докладывая). Канализационный мастер, графиня.
Безумная. Ты его нашла? Слава тебе, господи! Мы спасены.
Ирма и Глухонемой exeunt1, как сказал бы по-
следний. Входит Рабочий канализационной сети.
Почему вы держите сапоги в руках, господин канализатор?
Рабочий канализационной сети. Из почтения к вам,
графиня.
Безумная. Это вежливость по-американски, господин канали-
затор. Насчет нее много чего можно сказать. Теперь мужчи-
ны извиняются, если подают вам руку, не сняв перчатки.
С их стороны несколько самонадеянно воображать, будто
их кожа на ощупь приятнее замши. Тем более что руки-то
потные. Прошу вас, наденьте сапоги.
Рабочий. Ноги у меня сухие, графиня. Но, во всяком случае,
спасибо.
Безумная. Господин канализатор, скольких парижан при виде
вас начинает мучить совесть! Они швыряют весь свой му-
сор и отбросы туда, где вы работаете. Я же этого не делаю
и совершенно не причастна к той грязи, которая течет по
вашим трубам. Обрезки ногтей я сжигаю, золу рассеиваю
по ветру. Вы никогда не поймаете меня на том, чтобы я
спускала в канализационное отверстие гнусную бумажкукс
написанными на ней гнусностями, как это делал на моих
1 Уходят (латин.).
591

глазах некий государственный советник. Я бросаю туда
только мои цветы, да и то не совсем увядшие. Если сегодня
утром по воде вашего канала плыл арум, то у меня есть
веские основания считать, что это был мой. Я полагаю, что
сбрасывать свои гадости куда-то под землю ничуть не бо-
лее достойно, чем освобождаться от них на поверхности ее,
и всегда по мере сил старалась, чтобы в канализационных
трубах было чисто и хорошо пахло. Если это незаметно, тем
хуже!
Рабочий Тем не менее заметно, графиня. Иногда мы находим
там предметы, которые могли быть сброшены туда только
из внимания к нам. Иногда это зубная щетка, иногда «Мой
кюре у богатых». Все это может пригодиться. Во всяком
случае, спасибо за арум.
Безумная. Завтра утром вы получите этот ирис. А теперь к
делу, господин канализатор. Ирма позвала вас, потому что
я хочу задать вам два вопроса.
Рабочий. К вашим услугам, графиня.
Безумная. Первый не имеет никакого отношения к тому, что
меня сегодня занимает. Чистое любопытство. Правда ли,
что у вас есть король?
Рабочий. Что вы, графиня! Это очередная выдумка дорожни-
ков, которые чинят мостовые. Они про нас невесть что со-
чиняют. Завидуют нам, что мы ходим под землей, и чего
только про нас не рассказывают. Говорят, например, будто
существует такая порода девок, которые никогда не выхо-
дят на поверхность и обслуживают только канализаторов.
Совершенная чушь! Они регулярно выходят раз в месяц.
А что мелют об оргиях на гондолах! Или о крысах, которые
бегут за человеком, играющим на флейте! И о том, что ка-
нализационные трубы ощущают восход и заход солнца, и
вода в них краснеет утром и вечером! Правда состоит в том,
что четырнадцатого июля мы запускаем фейерверк на взя-
тых в трубы речках Парижа, на Гранд Бательер и Менильмон-
танском ручье — в них есть и течение и водопады. Очевидно,
одна ракета вылетела через открытый люк, вот и все. Нет,
592

мы, скорее, представляем собой сочетание демократии с ари-
стократией или, как говорится, олигархию. Раз мы праздну-
ем четырнадцатое июля, значит, короля у нас нет.
Безумная. Королевы, значит, тоже?
Рабочий. Разумеется, нет. Что же до клеветы подметальщиков
улиц, будто мы устраиваем состязание по плаванью в наших
трубах...
Безумная. Я вам верю, господин канализатор, и перехожу ко
второму вопросу: у меня осталось мало времени.
Рабочий. Может быть, иногда летом, в особенно сильный
зной...
Безумная. Верю вам, верю. Но помните ли, в тот день, когда
мы с вами обнаружили этот подвал, вы обещали мне открыть
одну его тайну?
Рабочий. Как открывается стена?
Безумная. Да. Сегодня мне нужно это знать.
Рабочий. Это известно только мне одному.
Безумная. Так я и думала. Я знаю три слова, которые от-
крывают все, что можно открыть с помощью одного из них.
Я только что испробовала все три, и ничего не получилось.
Рабочий. Вот секрет, графиня. Но строго между нами. (Нажи-
мает на угол плинтуса, часть стены поворачивается на оси
и открывает проход, уходящий вниз почти отвесно.)
Безумная. Куда ведет эта лестница?
Рабочий. Никуда. Шестьдесят шесть ступенек, потом площад-
ка, откуда лучами расходятся коридоры, но каждый из них
заканчивается тупиком.
Безумная. Я спущусь посмотреть.
Рабочий. И не думайте. Ступеньки устроены так, что спустить-
ся по ним легко, но подняться обратно невозможно.
Безумная. Но вы-то сами поднялись?
Рабочий. Я поклялся никому не открывать, как это делается.
Безумная. Да ведь можно же крикнуть.
Рабочий. Кричать можно сколько угодно. Если отверстие в
стене закрыто, нужно из пушки пальнуть, чтобы тебя ус-
лышали.
593

Бевунная. Ив пушки? Отлично. А не бьет ли в этом подзе-
мелье случайно нефтяной фонтан?
Рабочий. Какой фонтан? Там нет даже капли воды. Крыс для
еды наловить можно, но наверняка помрешь от жажды.
Безумная, Очень жаль. Мне бы нужен фонтан нефти самого
высокого качества. Или пласт самого лучшего угля, антра-
цита. Или жила чистейшего золота. Или алмазы. Вы уве-
рены, что там их нет?
Рабочий. Там даже грибов нет. Поверьте, я искал.
Безумная. Жаль. А как эта ваша плита закрывается?
Рабочий. Чтобы открыть, трижды нажмите на выступ этого
плинтуса. Чтобы закрыть, тоже три раза — на шишечку этой
каннелюры.
Безумная. А если я при этом буду произносить отверзающие
слова, вреда не будет?
Рабочий. Напротив, только польза.
Появляется Ирма.
Ирма. Госпожа Констанс и мадемуазель Габриэль.
Беаумная. Пусть спускаются сюда.
Рабочий. А эта история с прачечной около площади Гренель,
будто бы работающей у нас под землей!.. Ах, простите, по-
жалуйста, сударыня. (Уходит.)
Появляются Констанс, Беаумная из Пасси, и Габ-
риэль, Безумная из Сен-Сюлъпис. Констанс в белом пла-
тье с оборками, в шляпе стиля Марии-Антуанетты с сире-
невой вуалью, в высоких шнурованных ботинках. Габриэль,
деланно простенькая, в шапочке и с муфтой по моде 1880
года, чрезмерно накрашенная и жеманная.
Констанс. Произошло какое-нибудь чудо, Орели? Нашлось
твое боа?
Габриэль. Адольф Берто наконец-то попросил вашей руки? Я в
этом не сомневалась.
Орели. Здравствуй, Констанс. Здравствуйте, Габриэль. Спасибо,
что пришли.
594

Габриэль; Вы напрасно говорите так громко, Орели. Сегодня
среда. Это один из дней, когда я хорошо слышу.
Констанс. Нет. Сегодня четверг.
Габриэль. Тогда говорите со мной, глядя мне прямо в лицо.
Это день, когда я лучше всего вижу.
Констанс (делая вид, что впускает воображаемую собачку).
Входи, Дики, и перестань лаять. От тебя оглохнуть можно.
Ты увидишь самое длинное боа и самого красивого мужчи-
ну в Париже.
Орели. Дело совсем не в моем боа, Констанс, и не в бедня-
ге Адольфе. Речь идет обо всем свете. Садитесь и слушай-
те.
Констанс. О каком свете? О большом свете? Или полусвете?
Орели. Не шути. Дело очень серьезное. Обо всем мире. Мы
вчетвером должны принять решение, которое может изме-
нить его, превратить его в рай.
Констанс. Неужели нельзя было подождать до завтра? Я мы-
ла свои туфли. Перестань, Дики!
Орели. Время не терпит. Я все объясню вам, когда придет Жо-
зефина. А пока попьем чаю.
Габриэль. Я нашла Жозефину на обычной ее скамейке, на
Блисейских полях. Бе невозможно сдвинуть с места: бед-
няжка ждет выхода Карно.
Орели. Очень жаль. Голова у нее отличная.
Констанс. Ладно, мы тебя слушаем. Ты хочешь на коленки к
тете Орели, Дики? Прыгай.
Орели. Констанс, дорогая, мы очень любим и тебя и Дики, но
положение слишком серьезно, чтобы ребячиться.
Констанс. Ребячиться? На что ты намекаешь?
Орели. Я говорю о Дики. Ты знаешь, здесь ему всегда рады.
Мы принимаем его и обращаемся с ним не хуже, чем если бы
он был еще жив. Он — воспоминание, принявшее в твоем
■- мозгу совершенно особую форму. Мы с этим считаемся. Но
не усаживай его ко мне на колени, когда мне надо говорить
с вами о конце света. Бго подстилка все еще под шкафом.
Пусть идет туда,,, Д теперь слушайте.
595

Констанс. Значит, ты тоже до этого дошла, Орели? Так же
как мой швейцар и нотариус?
Орели. До чего же он дошел, твой нотариус?
Констанс. До того же, до чего и ты: из-за Дики он назвал
меня помешанной. Мне пришлось принести чучело Дики,
чтобы заткнуть ему рот и доказать, что песик существует.
А ты еще говоришь о спасении мира! Мира, где каждое
существо, мертвое или живое, вынуждено для утверждения
своего бытия представлять мерзкое доказательство в виде
своего тела? Такой мир незачем спасать.
Орели. Не надо громких слов! Ты не хуже меня знаешь, что
бедняжка Дики для нас только условность, хотя и трога-
тельная. К тому же ты сама делаешь его невыносимым. Ко-
гда ты в прошлом месяце ездила к племяннице и поручила
его мне, мы с ним прекрасно обо всем договорились. Когда
тебя нет, это просто образцовый пес. Не лает. Не ест. При
тебе только о нем и слышишь. Ни за что на свете не возь-
му его к себе на колени,
Габриэль. А вот я готова взять его, Орели. У меня он всегда
такой чистенький,
Констанс. Не разыгрывайте умиления, Габриэль. Вы чересчур
любезны, чтобы быть вполне искренной. Бывают дни, когда
я делаю вид, будто взяла Дики с собой, хотя на самом деле
он дома. А вы целуете и ласкаете его, словно он и впрямь
здесь.
Габриэль. Я обожаю животных.
Констанс. Вы не должны ласкать Дики, когда его здесь нет.
Это нехорошо.
Орели. Но Габриэль имеет право...
Констанс. О, у Габриэль на все права! Вот уже две недели,
как она имеет право делать вид, что приводит в наше об-
щество какого-то гостя, которого даже не назвала по имени
и который несомненно существует лишь в ее воображении.
Орели. Если ты считаешь, что это не форма существования...
^ а (5 р и э л ь. Да не привожу я его, Констанс! Он сам приходит,
Наверное, мы ему нравимся.
m

Констанс. Почему, когда вам кажется, что он входит в ком-
нату, вы не предупреждаете нас, кашлянув или подав ка-
кой-нибудь другой знак? Я же предупреждаю вас насчет
Дики, а ведь он к тому же лает.
Орели. Но ты же понимаешь, что это у нее иллюзия. Чего тебе
еще надо? Замолчи. Я начинаю.
Констанс. Конечно, иллюзия. Но чувствовать, что за тобой
наблюдает чья-то иллюзия, тоже достаточно невыносимо,
особенно когда тебе не известен ни возраст ее, ни пол.
Может быть, это ребенок. А я употребляю резкие выраже-
ния.
Габриэль. Это не ребенок.
Констанс. Слава богу! Вы его видите сейчас, Габриэль?
Орели. Дадите вы мне говорить? Или у нас получится как на
том совещании, когда надо было решать, делать ли уколы
кошке Жозефины, и когда, несмотря на все наши усилия,
нам даже не удалось затронуть этот вопрос.
Констанс. Так затронем его сейчас. Моя позиция совершенно
ясна. Я не дам тебя колоть, мой маленький!
Орели. Ну вот, теперь она плачет. Ну прямо исчадие ада! Из-
за нее все сорвется. Перестань реветь. Ладно, я возьму его
на колени.
Констанс. Нет, он к тебе и сам не пойдет. Если я —исчадие
ада, то ты — воплощенная жестокость! Можно подумать,
что я не знаю правды насчет Дики! Ты думаешь, я бы не
предпочла, чтобы он был живой и юлил вокруг меня? У те-
бя есть Адольф, у Габриэль — ее птиг(ы. А у Меня никого,
кроме Дики. Неужели, ты думаешь, я стала бы разыгрывать
идиотку, если бы представлять его себе здесь, ф*еди нас, не
было необходимым условием для того, чтобы он , и впрямь
иногда появлялся по-настоящему? В следуюгдЪй раз я уже
не возьму его с собой.
Орели. Не закатывай сцен! Поди сюда, Дики. Сейчас Ирма с
тобой погуляет...
Констанс. Нет, нет! Все это ни к чему. Впрочем, я вовсе по
приводила его. Так вам и надо.
597

Орели. Как хочешь. Но не уходите, Ирма, покараульте у двери.
Констанс. Покараулить у двери? Ты меня пугаешь? Что про-
исходит?
Орели. Ты бы уже знала это, если бы дала мне произнести хоть
слово. Дорогие мои подружки, сегодня утром, точнее, в пол-
день...
Констанс. Это же просто увлекательно!
Орели. Помолчи... Сегодня утром, точнее, в двенадцать, благо-
даря одному молодому утопленнику... Да, пока не забыла!
Ты говорила, что 8наешь «Прекрасную полячку»?
Констанс. Знаю, Орели.
Орели. Всю?
Констанс. Всю, Орели.
Орели. И могла бы спеть ее хоть сейчас?
Констанс. Да, Орели, но, по-моему, сейчас ты сама уводишь
нас в сторону от дела.
Орели. Ты права. Давайте же к делу. Сегодня утром мне стало
известно об ужасном заговоре. Шайка бандитов намерена
уничтожить Шайо.
Констанс. Всего-навсего? Переселяйся в Пасси. Я всегда
удивлялась, почему ты живешь в Шайо. В этом квартале
Парижа по вечерам больше всего летучих мышей.
Габриэль. Или в Сен-Сюльпис, Орели. Сейчас в бассейне Фон-
тана Епископов полным-полно певчих жаб. Это прелестно.
Орел и. Но на вас надвигается та же угроза, что и на меня,
дурочки несчастные! Обречены и Сен-Сюльпис и Пасси.
Вы рискуете быть немедленно выселены и блуждать по Па-
рижу без пристанища, как две старые совы.
Констанс. Почему две? К себе ты это сравнение не относишь?
Орели. Л а дно,, как три, если тебе так уж хочется.
Констанс. Люблю, когда ты вежлива.
Габриэль. Не понимаю, Орели, зачем людям уничтожать
Сен-Сюльпис, когда они сами же его построили?
Орели. Вы слепы и глухи, Габриэль, раз не понимаете, что эти
люди, повсюду изображающие себя созидателями, в тайне
посвятили себя делу разрушения. Их новейшие здания на
598

самом деле манекены развалин. Возьмите наших муници-
пальных советников и нанимаемых ими подрядчиков. Все,
что они строят как каменщики, они же сами разрушают в
качестве вольных каменщиков, франкмасонов. Они строят
набережные, разрушая берега,—поглядите на Сену. Строят
города, уничтожая деревни,— посмотрите на Пре-о-Клер.
Строят Дворец Шайо, разрушая Трокадеро. Они говорят, что
сбивают с дома старую штукатурку. На самом деле ничего
подобного: я наблюдала их работу вблизи. Своими шабера-
ми и скребками они снимают по меньшей мере несколько
миллиметров с самой кладки. Космическое пространство сна-
шивается от их телескопов, время — от их часов. Человече-
ство занимается тем, что сносит все существующее. Я гово-
рю о той части рода человеческого, которую составляют
самцы.
Габриэль. Орели!
Констанс. Зачем это слово? Ты же знаешь, Габриэль его не
выносит.
Орели. Объясни ей, что это значит.
Констанс. Не стану же я в самом деле рассказывать о своей
брачной ночи Габриэль. Она — девица.
Орели. Она знает обо всем этом не хуже тебя. У нее есть ка-
нарейки — и самцы и самочки.
Габриэль. Я нахожу, что вы очень несправедливы к мужчи-
нам, Орели. Они великодушны, прекрасны, честны. Я не
захотела выйти замуж, но все мои приятельницы говорили,
что именно мужчины олицетворяют в семье и нежность и
благородство. Муж Берты Карассю владеет даже художест-
венной штопкой.
Орели. Бедняжка моя! До сегодняшнего утра я сама думала
так же, но мусорщик открыл мне глаза. Мужчины просто-
напросто превращаются в жадных животных. У них уже
больше нет сил притворяться. Прежде самый голодный доль-
ше всего не принимался за свою порцию супа за столом. Тот,
кому больше всего хотелось в уборную, изображал на лице
самую безмятежную улыбку... Простите, Габриэль! Когда я
599

была девушкой, мы с подругами забавлялись тем, что на-
рочно задерживали их и часами заставляли улыбаться. Те-
перь они вваливаются в ресторан с жестами людоедов.
В мясных они похожи па хищных зверей. В молочных гото-
вы сосать, как грудные младенцы. В зеленных — похожи на
кроликов. Они ведут себя так, словно мало-помалу превра-
щаются в животных. Раньше они почтительно брали вас за
руку, теперь протягивают лапу.
Констанс. Неужели тебе было бы так противно, если бы муж-
чины превратились в животных? Я бы, например, была в во-
сторге.
Ope л и. Так тебя и вижу. Прелестная получилась бы кроль-
чиха!
Констанс. Почему крольчиха? Я бы осталась такой, как есть.
Габриэль. Но ведь мужчины и женщины одной породы, Кон-
станс. Мы изменились бы вместе с ними.
Констанс. А какой в этом был бы смысл? Будь мы молоды,—
ну куда ни шло. Воспроизведение рода... Еще раз простите,
Габриэль! Но передо мной все же будущее старой женщины,
а вовсе не старой крольчихи. К тому же не понимаю, почему
мой муж, будь он еще жив, должен был бы превратиться в
кролика.
Ope л и. А ты помнишь, какие у него были ревцы? Прямо-таки
вылезали наружу.
Констанс. Ты отлично знаешь, что я совершенно не помню
Октава. Не стоит об этом говорить.
О р е л и. Не помнишь даже, как он грыз сельдерей?
Констанс. Ровным счетом ничего. Отлично помню свою золов-
ку и ее вставную челюсть. Помню также зубы ее кобылы.
Она всегда улыбалась, и звали ее Хлоя. Октава же начисто
забыла. В жизни бывают дни, которые совершенно выпада-
ют из памяти. В один из таких дней я, наверно, чересчур
много думала о нем, вот он и попал в провал памяти. Зато
как отчетливо помнится мне утро, проведенное в обществе
отца Лакордера!..
О р е л и. Да, да, конечно... Я продолжаю...
600

Констанс. Что значит это твое «да, да»? Ты не веришь, что
отец Лакордер как-то в Тюильрийском саду взял меня на
руки и поцеловал?
Орели. Посмотри мне прямо в глаза, Констанс, и со всей честно-
стью раз и навсегда ответь: тебе рассказывали эту историю
об отце Лакордере или ты ее действительно помнишь?
Констанс. Теперь ты меня еще оскорбляешь!
Орели. Мы обещаем — не так ли, Габриэль? — что потом опять
будем верить тебе на этот счет, но сейчас мы хотим знать
правду.
Констанс. Заявить мне, что мои воспоминания обманывают
меня, это все равно что сказать тебе, будто твой жемчуг
поддельный!
Орели. Он действительно поддельный. Вернее, был таким.
Возьми масла.
Констанс. Я говорю тебе не о том, каким он был, а о том,
какой он сейчас. Твой жемчуг настоящий? Да или нет?
Орели. Не станешь же ты в самом деле сравнивать жемчуг и
воспоминание? Все знают, что и поддельный жемчуг на ко-
же той, кто его носит, постепенно становится настоящим. Но
я никогда не слышала, чтобы выдуманное воспоминание
превратилось в подлинное даже в мозгу такой ослицы, как
ты.
Констанс. Ты становишься сущей тиранкой, Орели! Габриэль
права. И среди мужчин бывают настоящие люди. Если ты
неспособна их увидеть, предоставь это нам. На улице Тур-
нон один бывший сенатор каждый день раскланивается с
Габриэль.
Габриэль. Это правда. Он катит пустую детскую коляску и
кланяется мне,
Орели. Не будем терять время. Я продолжаю. Все, что произво-
дят эти второсортные люди, тоже продукт второго сорта.
Пудру они делают уже не из настоящего крахмала, а из
талька, на американский лад. Не сохранись у меня вапао ее
еще с тысяча девятьсот четырнадцатого года, мне пришлось
бы пудрить себе лицо тем, чем присыпают попку детям.
601

Вставные зубы делаются не из настоящих зубов, а из це-
мента, словно у нас не рот, а мостовая. Туалетная лавандо-
вая вода добывается из угольных брикетов. И можешь быть
уверена: с чувствами дело у них обстоит так же, как с про-
изводством вещей. Я не решаюсь даже гадать себе вопрос,
что заменяет им искренность, веру, великодушие. И лю-
бовь! Умоляю Габриэль не отвечать на авансы ее сенатора
с детской коляской. Пусть он даже последний мужчина в
шляпе — я все равно трепещу при мысли о том, чего она от
него может ждать.
Габриэль. У него превосходные манеры, уверяю вас... Ино-
гда, здороваясь со мною, он опускается на одно колено.
О р е л и. Вот именно. Такие субъекты и оказываются потом осо-
бенно разнузданными. Он натянет высокие сапоги и станет
во весь голос распевать всякую похабщину, отплясывая во-
круг вас канкан. Я дрожу при мысли, что это случится не
в один из тех дней, когда вы глохнете. У мужчин теперь не
бывает хороших манер. На террасах кафе они велят подать
себе зубочистки и ковыряют у себя во рту, дорогие мои.
Я сама видела, как они вытаскивают оттуда говядину и
лук. Почему бы им не завести ковырялки для ушей? Вы-
ходной одежды больше не существует. Вместо аптек — ба-
калейные лавки. Вместо бакалейных лавок — ларьки. Прой-
ди мимо манежа Монтень. Лошади как будто еще остались,
но пахнет там бензином, а не конским навозом.
Констанс. Прошу прощения. У колбасников еще висят зана-
вески с рисунком.
Габриэль. Они исчезают, Констанс. На улице Катр-Ван — дю-
жина кабанят, которые сосут кабаниху у пруда под луной,
и глядящий на них олень — они уже исчезли. Теперь там
тент с фестонами и инициалами колбасника.
Орели. Не трудитесь возражать Констанс, Габриэль. Она будет
спорить именно потому, что согласна с нами.
Констанс. В чем?
Орели. Что делает аптекарь, когда ты вежливо просишь у него
настоящей крахмальной пудры?
602

Констанс. То же, что с тобой: велит мне убираться.
Орели. Когда идет похоронная процессия, кто тебе кажется в
ней единственно приличными и достойными людьми?
Констанс. Те, кто на самом деле приличные,— факельщики.
Орели. Что тебе говорит трамвайный кондуктор, когда ты слиш-
ком долго ищешь мелочь?
Констанс. Хамит, как сказала бы Габриэль.
Габриэль. Констанс!
Орели. Почему ты запираешься у себя в комнате и не откры-
ваешь приятельницам, пока они трижды не промяукают под
дверью? Между прочим, мы с Габриэль, наверно, выглядим
очень забавно, когда, придя к тебе, изображаем из себя
этаких кошечек.
Констанс. А вам совершенно незачем мяукать обеим вместе.
Вы поднимаете невероятный шум! Пусть мяучит одна —
этого вполне достаточно... А нужно мне это потому, что на
свете есть убийцы.
Орели. Но ведь убийцы тоже могут мяукать. И вообще откуда
взялись убийцы?
Констанс. И еще потому, что есть воры.
Орели. А почему есть воры? Почему на свете почти все воры?
Констанс. Потому что миром правят деньги.
Орели. Наконец-то. Ты сама это сказала. Вот тут-то мы и до-
брались до сути дела. Потому что мы живем в царстве золо-
того тельца. Вы, наверно, не подозревали об этом ужасе,
Габриэль! В наши дни люди поклоняются золотому тель-
цу.
Габриэль. Чудовищно!..,А властям об этом известно?
Орели. Держитесь! Сейчас я вам все скажу. Власти покрови-
, %тельствуют идолопоклонникам, девочки мои! Один молодой
- человек сегодня объяснил мне, что министры считают прав-
дивыми слова только тех, у кого есть золото. Это как с кре-
дитными билетами: подлинны лишь те, что обмениваются на
золото. Теперь, дорогие мои, вы понимаете, почему я собра-
ла вас у себя? Для нас наступило время действовать.
Решив образумить мир, мы можем рассчитывать только на
603

таких, как мы сами. Какое средство можешь предложить
ты, Констанс?
Констанс. Я знаю одно. Его можно попробовать.
Ope л и. Уж не напишешь ли ты председателю совета минист-
ров?
Констанс. Почему бы и нет? До последнего времени он всегда
ко мне прислушивался.
О р е л и. Он тебе отвечает?
Констанс. Ему незачем отвечать, раз он прислушивается к
тому, что я пишу. Мы можем предупредить его пневматич-
кой. Этим способом я известила его, что у папского нунция
нет холодильника. И в течение двух дней нунций его полу-
чил.
О р е л и. А он послушался тебя, когда ты написала ему, чтобы он
аннексировал Люксембург?
Констанс. Нет, и я узнала — почему. Он уже дал определен-
ные обязательства.
О р е л и. Может быть, он тоже дал их за золото... А что предложи-
те вы, Габриэль?
Констанс. Ты же знаешь Габриэль. Она предложит посовето-
ваться со своими потусторонними голосами.
Габриэль. Вот именно. Я спрошу у них совета, и вечером мы
встретимся снова.
О р е л и. На это у нас нет времени, и к тому же голоса Габриэль
никогда не были настоящими голосами.
Габриэль. Как вы смеете говорить такое, Орели!
О ре л и. А откуда они теперь исходят, ваши голоса? По-прежне-
му из швейной машины?
Габриэль. Нет, из грелки. Это гораздо лучше. Таким образом
мне не приходится отпарывать подкладку и снова подшивать
ее на машине. Надо сказать, что сейчас голоса не со'оЬщают
ничего утешительного. Вчера они настоятельно требовали,
чтобы я выпустила на волю канареек: «ВщпустиЪе их! Вы-
пустите их!» А то, что они говорили сегодня утром, как-то
связано с откровениями Ореди: «Цариж... Беда!.. Париж,,.
Беда! а
604

Констанс. А вы их выпустили?
Габриэль. Они не хотят вылетать из клетки, хотя дверцы от-
крыты.
О р е л и. Какие же это голоса! Говорящие предметы — дело
вполне обычное. По тому же принципу работают грампла-
стинки: человек так долго говорит перед ними, что они из-
дают эхо. Но это еще не значит, что с ними можно совето-
ваться. В таком случае мы оказались бы не умней идиотов,
занимающихся столоверчением. Нет, решение гораздо проще
и зависит только от нас.
Констанс. Ну еще бы! Раз ты оказываешь нам честь посовето-
ваться с нами, значит, решение твое уже принято.
Ope л и. Угадала. У меня есть план. Нужно было выяснить, кто
виновники зла. Сегодня утром я это узнала.
Констанс. Кто же они?
О ре л и. Не важно. Полный список их имен и должностей я по-
лучила от глухонемого. Затем надо было устроить так, что-
бы все они собрались в одном месте.
Констанс. Согнать их в одно место? Как дичь?
О р е л и. Именно как дичь. У меня записаны все их адреса, и я
нашла приманку. Все они, без исключения, будут здесь
в течение ближайших пятнадцати минут.
Габриэль. Господи, что же вы станете с ними делать?
О р е л и. Вы здесь именно для того, дорогие мои, чтобы раз на-
всегда решить этот вопрос. Слушай внимательно, Констанс.
Пораскиньте умом, Габриэль. Те, кто порождает на 8вмле
голод, крадет наши боа, подготовляет войны, кто' получает
комиссионные, устраивает себе назначения на отвеУствен-
ны'е места, не имея дипломов, и развращает мЪйо'де'жь', со-
берутся здесь, в этом лоУетхфни'й'. Имеем ли Mfci тгрЪво
уничтожить их всех разом? Если вы согласны, я знаю спо-
соб...
Габриэль. Убить их?
О р е л и. Навсегда изъять их из этого мира.
Констанс. Намерение у тебя прекрасное. Но есть ли у нас
право на это? Спроси сперва у своего исповедника^
605

О р е л и. Однажды, когда я призналась аббату Бриде на исповеди,
что хотела бы убить всех злодеев, он мне сказал: «Не от-
казывайте себе в этом, дочь моя. Когда вы решитесь, я сам
вложу вам в руки ослиную челюсть Самсона».
Констанс. Он это говорит так, на ветер. Прижми его к стене.
А как ты намереваешься осуществить свой план?
О р е л и. Это уж мой секрет.
Констанс. Убить их не так уж трудно. Но смерть должна быть
такой, чтобы не осталось следов. Даже если через друзей ты
раздобудешь калильную печь или целый бассейн соляной
кислоты, ты, надеюсь, не воображаешь, что их так легко
будет туда загнать? Мужчины — ужасные неженки. Они бу-
дут отбиваться, как черти.
О р е л и. Это уж моя забота.
Констанс. Хуже всего, что мы в любом случае рискуем нака-
занием, когда обнаружится их исчезновение. Жаль, что здесь
нет Жозефины! Она в свойстве с адвокатом Лашо и наизусть
знает весь уголовный кодекс.
О р е л и. Никто ничего не заметит. Когда у тебя гноится пузыр-
чатый лишай, ты квохчешь, как курица. А помнишь ты о
нем, когда он проходит? Мир в целом болеет так же, как
отдельный человек. Едва болезнь исчезает, как в нее пере-
стают верить. Пройдет закупорка вен души, сердце пере-
станет задыхаться, все станут добрыми, порядочными, чест-
ными, небо очистится — и все тут! Впрочем, благодарны мне
будут не больше, чем ты — изобретателю бальзама от лишая.
Я уверена, ты ему. ни разу не написала.
Г а б р и э л-в. Подумайте хорошенько | Смерть — дело серьезное.
Орели.^ Смерть человека стоит столько же, сколько он стоил при
жизни. Смерть 'ничтожества — ни гроша.
Габриэль. Заклеймить их каленым железом, отрезать им ухо,
на худой конец! Но убить — это многовато. .
О рели. А чем вы их заклеймите? Своими формочками для ва-
фель? Нет,. дорогие. Единственное мое средство от них —
смерть. Согласна, Констанс?
606

Констанс. Сперва один вопрос. Он сейчас здесь, Габриэль? Да
или нет?
О р е л и. Что тебе еще в голову взбрело?
Констанс. Я спрашиваю Габриэль, видит она в данный мо-
мент своего гостя?
Габриэль. Я не имею права сказать вам это.
Констанс. Вы его видите. Я в этом убеждена. Вот уже минуту
вы оживленно болтаете, жеманничаете. Но уверяю вас, ему
это не так уж приятно. Вы гораздо обаятельнее, когда дер-
житесь просто.
О р е л и. Да тебе-то что, видит она его или нет?
Констанс. А то, что я теперь слова не вымолвлю. Я считала
твердо условленным, что встречаться мы всегда будем без
посторонних и что каждая из нас оставит дома свои при-
чуды и своих гостей.
О р е л и. Но ты же приводишь с собой Дики?
Констанс. При чем тут Дики? Во всяком случае, я отказы-
ваюсь принимать такое важное решение и голосовать за
смерть хотя бы одного человека в присутствии постороннего
лица, даже если это лицо не существует.
Габриэль. Вы не слишком любезны, Констанс.
О р е л и. Ты с ума сошла, что ли? Неужели ты настолько ограни-
ченна, что думаешь, будто, находясь вместе, без посторон-
них, мы совсем одни? Неужели ты считаешь нас настолько
нищими духом или настолько впавшими в детство, что из
миллионов существ, иллюзорных или реальных, но жажду-
щих общения и беседы, ни одному не пришлось бы по душе
наше общество?.. И скажу тебе, Констанс, что перестану те-
бя уважать, если ты впредь не будешь говорить так, как
будто тебя слышит весь свет, весь мир, населенный реаль-
ными или нереальными существами. Твои теперешние раз-
говоры — чистое лицемерие!
Габриэль. Браво, Орели!
Констанс. Орели, ты же знаешь...
Орели. Я знаю, что, когда мы собираемся вместе, это знак для
них. Мы даем им понять, что в сутолоке и маскараде этого
607

мира есть, во всяком случае, маленький кружок, где их при-
мут приветливо и где им будет покойно. А они это отлично
знают и пользуются этим. Не каждый день удается им раз-
добыть себе сумасшедшую старуху, которая позабавит их
своими россказнями о Дики. Но ты об этом даже не подо-
зреваешь. Для тебя мы — одни. Чьи-то руки касаются наших
рук, наших волос, сдвигают твой парик, а для тебя мы —
одни. Окно само распахивается, когда нам становится слиш-
ком жарко, я нахожу в буфете холодные сливки, которые
никто туда не ставил,— все равно мы —одни. Когда на
днях ты запела «Колинетту», чей-то бас стал подпевать те-
бе с середины комнаты,— нет, мы — одни!
Констанс, Орели, ты отлично знаешь, что у меня...
О р е л и. У тебя, у тебя, но только не здесь! Вечно ты тщесла-
вишься! У тебя их так много, что они просто теснятся в
комнате. Ты не только одержима видениями, ты еще близо-
рука. Ты воображаешь, что они у тебя завсегдатаи. Скрип-
нула половица — значит, они танцуют во главе с самой
Тальони. Ты стоишь в ночной рубашке и видишь свое от-
ражение в зеркальном шкафу— это Лакордер. Ты забыла
в ящике мешок с пересохшим уже черносливом — это их
подарок тебе на день рожденья. Иногда я недоумеваю, уж
не впрямь ли ты одна из тех женщин, которые живут
среди призраков. Мне очень жаль, что Габриэль видит, как
ее гость присутствует при этой сцене, но у меня уже давно
нет сил сдерживаться: вот-вот лопну...
Габриэль. Он ушел.
Орели. Ну вот, ты довольна? Итак, раз уж тут, кроме нас, ни-
кого нет, ответь наконец! Ты согласна?
Констанс. Зачем тебе мои советы, раз ты меня так прези-
раешь?
Орели. Сейчас скажу. И ты узнаешь также, почему именно тебе
я даю лучший кусок сладкого пирога и свой лучший мед.
Если рассердишься, что ж, тем хуже. Дело в том, что, когда
ты приходишь ко мне, я вижу не тебя с твоим Дики. Не ус-
мехайся: уверяю тебя, это правда. Ты входишь с другой
608

Констанс, похожей на тебя, как близнец, с той лишь разни-
цей, что она молода, красива и не пытается блистать, а ти-
хо садится в уголок и нежно глядит на меня. В тот день, ко-
гда ее с тобой не будет, можешь не приходить. Этой скром-
ной Констанс я и предлагаю пирожные, которые ты погло-
щаешь; мнение этого ангела я и прошу тебя сообщить мне
своим грубым и хриплым голосом.
Констанс. Прощай. Я ухожу...
О ре л и. Сядь на место. Мне нужно, чтобы другая Констанс ос-
талась здесь.
Констанс. Ни за что. Ты слишком несправедлива, Я увожу ее...
Прощай!
Ирма (докладывает). Госпожа Жозефина...
Габриэль. Мы спасены!
Жозефина, Безумная из Конкорд, величественно входит
в наряде — отчасти парадном, в духе президента Фальера,
отчасти похожем на облачение католического священника.
Па голове у нее белая шляпа в виде чепца, с пышной обор-
кой.
Жозефина. Дорогие мои...
О р е л и. Жозефина, про выход Карно ты расскажешь нам в дру-
гой раз. Сейчас нет времени.
Жозефина. Правильно. Он и не выходил.
О р е л и. Поскольку его убил Казерио в Лионе в тысяча восемь-
сот девяносто четвертом году, ты рискуешь прождать до-
вольно долго.
Жозефина. Неужели ты думаешь, что я этого не знаю? Каким
образом это может помешать его выходу? Казерио гильоти-
нировали, однако он каждый понедельник прогуливается
перед кафе Мариньи.
О р е л и. Да уж, мы действительно доверяем твоему суждению,
Жозефина, раз не обращаем внимания на твои чудачества и
спрашиваем у тебя совета. Вот в двух словах суть дела. Ты
в родстве с мэтром Лашо, поэтому тебе легче во всем разо-
браться и дать ответ. Представь себе, что в этой комнате
609

собраны все преступники мира. У тебя есть способ уничто-
жить их на веки вечные. Имеешь ли ты на это право?
Жозефина. Разумеется. Почему бы нет?
Орели. Браво!
Габриэль. Но, Жозефина, их же так много!
Жозефина. Много? Это-то и прекрасно. Уж если уничтожа-
ешь, надо уничтожать в массовом масштабе. Вспомните
архангелов. Или военных. Прецедентов сколько угодно. Не
будем углубляться в историю и вспоминать всемирный по-
топ, но я вот, например, уроженка Пуатье, а именно в этот
город Карл Мартелл согнал всех арабов и раскроил им баш-
ку. Любое сражение строится на том же принципе: согнать
всех врагов в одно место и перебить их. Если убивать их
по отдельности, на дому или на работе, это будет настолько
утомительно, что под конец рукой махнешь. Иногда люди
недоумевают, для чего придумали всеобщую воинскую по-
винность. Именно для этого. Прежде я о таких вещах не
думала, но мысль превосходная. Поздравляю тебя, Орели.
Габриэль. Тогда я согласна.
Жозефина. А ты не могла бы подождать до завтра, Орели?
Я постаралась бы привести сюда зеленщика с Цирковой
улицы: он мне нахамил.
Орели. Очень жаль, но все уже готово.
Жозефина. Тогда, прежде чем действовать, надо выполнить
одно непременное условие. У них есть адвокат?
Орели. Адвокат?
Жозефина. Ну да. Лицо, которому надлежит защищать их, пы-
таться доказать их невиновность. На этот счет закон совер-
шенно категоричен. Приговор не может быть вынесен до вы-
ступления адвоката.
Орели. Клянусь тебе, они виновны!
Жозефина. Орели, каждый обвиняемый имеет право на за-
щиту. Даже животные. Помнишь пса из Монтаржи? Перед
потопом бог дал Ною возможность защищать обреченное
человечество. Говорят, бедняга заикался. Результат тебе из-
вестен. Что касается Казерио, то его защищал мэтр Лебика.
610

Замечательно защищал. Результат, впрочем, был тот же. Так
что ты ничем не рискуешь.
Ope л и. Я не могу настораживать их. Малейшее подозрение, и
они улетучатся.
Жозефина. Назначь адвоката от суда. Пусть выскажется в
их отсутствие. Если он тебя не убедит, вынесешь приговор
заочно.
О р е л и. Я не знаю ни одного адвоката.
Жозефина. Мэтр Лебика уже умер: выступая в суде, он маши-
нально проглотил капсулу с эвианской водой. Одно это уже
доказывает, какой пламенный он был оратор. Но когда у ме-
ня были неприятности из-за топки камина, я обращалась к
некоему Педузу, ходатаю по делам. В данном случае это
самое подходящее. Он добился, что издержки взыскали с
меня, хотя все свидетели и даже сам домовладелец были на
моей стороне. Я могу его разыскать. Мой внучатый племян-
ник Лашо имеет связи в судейском мире. Он хорошо знает
Греви.
Орели. У нас в распоряжении всего десять минут, Жозефина.
Всего десять.
Констанс. К тому же Греви умер.
Орели. Если ты начнешь поминать при Жозефине покойных
президентов республики, спору не будет конца.
Габриэль. Они идут, Жозефина! Они сейчас придут.
Жозефина. Тогда возьми в защитники первого попавшегося
прохожего. Защита вроде крещения: она необходима, но осу-
ществлять ее может любой человек. Даже заика, как я уже
говорила. Адвокат убийцы Ландрю был карликом. Когда
он начал свою речь, председатель суда Равель сказал ему:
«Мэтр Берте, выступать в суде надо стоя». Ландрю очень
смеялся. Вели Ирме привести сюда кого-нибудь.
Входит Ирма.
Орели. На улице есть кто-нибудь, Ирма?
Ирма. Только полицейский и наши друзья, графиня. Они по-
чуяли, что запахло скандалом, и явились вам помочь.
611

Жозефина. Полицейского нельзя. Он давал присягу и осуще-
ствлять защиту в суде не может.
Габриэль. Полагаю, что глухонемой тоже; при таких защит-
никах дело может быть передано на вторичное разбиратель-
ство.
Орели. Здесь ли мусорщик, который говорил сегодня ут-
ром?
Ирма. Здесь. И все еще говорит. Только его и слышно.
Орели. Приведи его сюда.
Ирма уходит,
Констанс. Не опасно ли возлагать защиту всех этих богачей
на мусорщика?
Жозефина. Отличный выбор! Лучше всего защищает убийцу
такой адвокат, который сам и мухи-то не убьет. Лучше
всего защищает вора кристально честный человек. Разврат-
ника Солейлана защищал мэтр Перрюш, а он был девст-
венник. И он спас подзащитного. Только такие и добиваются
оправдания!
Орели. Но нам не нужно, чтобы их оправдали!
Жозефина. Поздно. Процесс уже начался. Ты сама этого хо-
тела.
Входит Мусорщик в сопровождении Ирмы. За ним
появляются прочие статисты — Жонглер, Продавец
шнурков и другие.
Мусорщик. Привет, графиня! Сударыни, общий привет!
Орели. Господин мусорщик, Ирма ввела вас в курс дела?
Мусорщик. Да, графиня. Я должен защищать эксплуататоров,
банкиров.
Жозефина. Вы их достаточно хорошо знаете, чтобы защи-
щать?
Мусорщик. Еще бы мне их не знать! В течение трех лет я
каждый день проходил мимо дома Бэзила Захарова. В му-
сорном ящике сплошь цветы. Хозяина я никогда не видел,
612

но на всех окнах — жардиньерки с красными цветами. Еще
бы мне их не знать! Я не знаю их названий, но они у меня
перед глазами.
Констанс. Это герань.
Мусорщик. Вполне возможно.
Констанс. Чрезмерно богатые люди обожают цветы. Это, меж-
ду прочим, смягчающее обстоятельство.
Мусорщик. Вы находите?
Жозефина. Не подсказывай запртнику никаких доводов,Кон-
станс.
О р е л п. А вам не противно брать на себя защиту этих банди-
тов?
My с о р щ и к. Я даже предложу вам один ход, который все упрос-
тит.
О р е л и. Руководи судебными прениями, Жозефина.
Мусорщик. Я буду говорить не как адвокат, а прямо от лица
нефтепромышленника. Так мои аргументы приобретут боль-
ше силы, зазвучат убедительней.
О р е л и. Да нет же, нисколько 1
Жозефина. Очень разумное предложение. Принимается.
Мусорщик. Какое у меня состояние?
О р е л и. Определите сами. Несколько миллиардов.
Мусорщик. Я крал? Убивал?
О р е л и. Вы вполне на это способны.
Мусорщик. У меня есть жена? Любовница?
О р е л и, И та и другая. Как у всех.
Мусорщик. Тем лучше. Так будет даже удобнее. Поехали!
Габриэль. Выпьете чаю, мэтр?
Мусорщик. А чай — это вкусно?
Констанс. Очень полезно для голоса. Русские только чай и
пьют. Они самый болтливый народ в мире.
Мусорщик. Ладно, чай так чай.
Жозефина. Все прочие могут подойти ближе. Суд заседает при
открытых дверях. Дай-ка мне твой звонок, Орели,
О р е л и. А если мне нужно будет позвать Ирму?
Жозефина. Ирма будет находиться при мне. Если она тебе
613

понадобится, то сама себя позовет. (Звонит.) Мы вас слу-
шаем. Присягайте.
Мусорщик. Клянусь говорить правду, всю правду, только
правду.
Жозефина. Что вы несете? Вы же не свидетель, вы адвокат!
Ваша обязанность, напротив, состоит в том, чтобы прибе-
гать к любой хитрости, ко лжи, к клевете, только бы выго-
родить подзащитного.
Мусорщик. Отлично. Все тфнял. Клянусь.
Жонглер. Будьте уверены, сударыня, он маху не даст: заго-
ворит вам зубы так, что мое почтенье!
Продавец шнурков. Он врет почем зря. Сделал Ирме пред-
ложение, а между тем уже состоит в браке.
Мусорщик. Я могу развестись. Если бы в канцелярии суда с
меня не требовали сорок пять франков пошлины...
Жозефина (звонит). Замолчите!
Мусорщик. Между тем если уж кто-нибудь имеет право на
юридическую помощь...
Жозефина. Мы вас слушаем...
Мусорщик. Милостивые государыни, перед этой избранной,
изысканной аудиторией...
Жозефина. Без подхалимства, пожалуйста. Что с вами, Габ-
риэль?
Габриэль. А святой Ив? Он не обратился к святому Иву!
Мусорщик. К святому Иву? Зачем?
Габриэль. Он же покровитель адвокатов. Вы рискуете оне-
меть.
Жонглер. Этот ничем не рискует, сударыня.
Жозефина. В суде обращение к святому факультативно, Габ-
риэль. Задавай вопросы, Орели.
Ope л и. Господин мусорщик... Ах, простите. Я буду называть
вас «председатель», согласны? Это общепринятый термин.
Мусорщик. Как вам угодно, графиня.
Орели. Председатель, известно ли вам, в чем вы обвиняетесь?
Мусорщик. Совершенно неизвестно. Я веду честную жизнь,
нравственность моя безукоризненна, руки чисты.
614

Продавец шнурков. Ничего в руках. Ничего в карманах. Он,
вылитый он.
О р е л и. Вы наглый лжец.
Констанс. Надеюсь,, ты не собираешься в самом деле оскорб-
лять его? Он лжет по твоему же приказу.
О р е л и. Замолчи. Ты, видимо, ничего не поняла... Вас обвиняют
в том, что вы обожаете деньги.
Мусорщик. Обожаю деньги? Боже мой, нет! Я обожаю оргии,
бросаюсь в них очертя голову, обожаю игорные заведения,
обожаю герань, но только не деньги.
Ope л и. Герань? Видишь теперь, какую ты сделала глупость,
Констанс? Упомянув про цветы, ты сама нашла для него
смягчающее обстоятельство!
Жозефина. Не уклоняйтесь в сторону. Отвечайте прямо на во-
прос.
Мусорщик. Уж конечно отвечу. Милостивые государыни, пе-
ред этой избранной, изысканной аудиторией...
О р е л и. Обожаете вы деньги? Да или нет?
Мусорщик. Деньги, графиня? Увы, это они меня обожают.
Это они вырвали меня из лона весьма почтенного семейства
в Пре-Сен-Жерве: я, видите ли, нашел в мусорном ящике
слиток золота весом в десять кило, хотя, уверяю вас, ничего
подобного не искал. Меня гораздо больше устроило бы най-
ти там пару старых подошв. Когда же я скупил за этот
слиток весь район Кремль-Бисетр, деньги сами автоматиче-
ски подняли стоимость моих земельных участков с пяти
франков до четырех тысяч за квадратный метр. Они же, ко-
гда я перепродал эти участки, вынудили меня купить сахар-
ные заводы департамента Нор, универмаг «Бон Марше» и
сталелитейные заводы Крезо. Деньги — это воровство, жуль-
ничество, я их ненавижу, это не мой хлеб, но они любят
меня. Видимо, во мне есть привлекающие их качества. Они
не любят изящных манер, а я вульгарен. Они не любят ума,
а я совершенный идиот. Они пе любят людей увлеченных, а
я законченный эгоист, всегда увлекаюсь только самим со-
бой. Вот они и не выпускали меня из своих когтей, пока я
615

не дошел до сорока миллиардов. Теперь они вообще меня
уже не выпустят. Гордиться этим не приходится, но ничего
не поделаешь.
О р в л и. Великолепно, мусорщик. Вы все поняли.
Мусорщик. Бедняки сами ответственны за свою бедность. Вот
пусть и страдают от последствий. Богатые же нисколько не
виноваты в том, что обогатились.
О р е л и. Отлично. Продолжайте в том же духе. Еще немного, и
вы достигнете совершенства в гнусности... А почему, пред-
седатель, вы не хотите расстаться с этими деньгами, если
так стыдитесь их?
Мусорщик. Я? Я не хочу?
Жонглер. Еще как не хочешь! Да ты медного гроша глухоне-
мому не дашь.
Мусорщик. Я не хочу с ними расстаться? Какое заблужде-
ние! И какая несправедливость! Какой позор выслушивать
подобные обвинения перед столь избранной, столь изыскан-
ной аудиторией! Но уверяю вас, графиня, все обстоит со-
всем по-иному. Я целыми днями только и делаю, что ста-
раюсь от них отделаться. У меня есть пара желтых ботинок,
я покупаю пару черных. У меня есть велосипед, я покупаю
автомашину. У меня есть жена...
Жозефина. Ближе к делу!
Мусорщик. Я встаю с рассветом и иду распределять свои да-
ры по мусорным ящикам. Могу даже представить свидете-
лей. Им достаточно один раз прогуляться со мною. Я выпи-
сываю цветы с Явы, где их приходится срывать, стоя на спи-
не слона, и снимать так, чтобы не попортить, не то я сразу
же уволю слоновожатых! Самое трудное для нас, богачей,—
это не иметь денег. Они нас уже не отпускают. Если на
скачках я ставлю на самую последнюю клячу, она вылетает
вперед, оставляя всех других далеко позади себя. Покупая
лотерейный билет, я выбираю самый несчастливый номер,
а на него-то и падает выигрыш. То же самое с моими дра-
гоценными камнями, с моим золотом. Каждый раз, когда я
бросаю бриллиант в Сену, он возвращается ко мне в желуд-
616

ке плотвы, которую подает мне к столу метрдотель. Десять
бриллиантов — десять рыбешек. Не освобожусь же я от сво-
их сорока миллиардов, подав какие-нибудь гроши глухоне-
мому! В чем же тогда мое преступление?
Констанс. Тут он вроде прав.
Мусорщик. Ведь правда, сударыня? Наконец-то нашлась хоть
одна с понятием. Я пошлю вам целую охапку цветов, как
только буду оправдан..Какие вы предпочитаете?
Констанс. Розы.
Мусорщик. В течение пяти лет я буду ежедневно присылать
вам огромный букет. Это мне по средствам.
Констанс. И еще амариллисы.
Мусорщик. Совсем мой вкус... Тогда будем чередовать. Запи-
сываю название.
Продавец шнурков. Врет он насчет цветов. Он их терпеть
не может.
Жозефина. Не перебивайте. Он терпеть их не может как му-
сорщик, но любит как нефтепромышленник.
Продавец шнурков. Я только хотел сказать, что он за тип.
Мусорщик. Да, эта дамочка права. Дам ли я глухонемому два-
дцать су, двадцать франков, двадцать миллионов... — как ви-
дите, я говорю без обиняков,— это не избавит меня от тыся-
чи миллионов, помноженной на сорок, не правда ли, суда-
рыня? Впрочем, бедняки это отлично понимают. Сегодня ут-
ром я принял от мусорщика сто франков, которые он нашел
под моим столиком. Он не протестовал. Значит, все понял.
Продавец шнурков. Просто он отъявленный кретин.
Мусорщик. Пожалуйста, не ругай мусорщиков: я здесь не для
того, чтобы их защищать. Но если бы люди знали, какие
сокровища благородной изобретательности, неподкупного ра-
зума, непонятного мужества...
Жонглер. И чистоты раз в году. От него же смердит, суда-
рыня!
Жозефина. Тихо! К делу, председатель.
Мусорщик. Перехожу, перехожу. Если я играю на бирже...
О р е л и. Вот именно. Поговорим о бирже. Зачем вы продали ак-
20 Жан Жироду
617

ции Нижней Амазонки по тысяче, а потом за неделю сни-
зили курс до тридцати трех?
Мусорщик. Все по той же самой причине — чтобы угодить вам,
графиня. Угождать дамам — цель моей жизни. Я продал для
того, чтобы избавить от денег тех, кто их имеет.
О р е л и. В этом вы преуспели. Но я уверена, что вы скупили их
все до одной по тридцать три, а потом они снова поднялись
до тысячи.
Мусорщик. До двадцати тысяч. На это я купил замок в Шенон-
со и розарий в Бур-ла-Рэн...
Певец. Навозную кучу!
Мусорщик. На это я субсидировал «Ритц». На это я содержу
двенадцать своих танцовщиц...
О р е л и. Мерзкая вы личность, председатель. Надеюсь, все двена-
дцать вам изменяют?
Мусорщик. Ошибаетесь, ошибаетесь! Что значит изменить ко-
му-нибудь? Это значит покинуть его ради другого. Но я вла-
дею всей Оперой. Мои двенадцать танцовщиц могут изме-
нить мне с двенадцатью танцовщиками, с главным админи-
стратором, с машинистами, с английским рожком. Но они
тоже моя собственность. Это все равно что изменять мне
со мною самим. Мне от этого ни тепло, ни холодно.
О р е л и. Какая гадость! Надеюсь, вы не понимаете, Габриэль?
Габриэль. Чего?
О р е л и. Того, что он радуется изменам своих танцовщиц. Впро-
чем, по его физиономии видно, что у него их не только две-
надцать.
Мусорщик. Я обладаю всеми женщинами. Деньги дают тебе
всех женщин, исключая, разумеется, присутствующих. Ху-
дых получаешь за печеночный паштет, полных — за жемчуг.
Несговорчивых я заворачиваю в норковую шубу, и, отби-
ваясь, она находит способ просунуть руки в рукава. Той, что
быстро уходит от меня, я кричу вслед, что у нее будет соб-
ственный роллс-ройс, и она тотчас же переходит на мелкие
шажки, ногу ставит плотно к ноге. А нога-то маленькая.
Остается только сорвать плод.
618

Продавец. Ну и гадина!
Мусорщик. И так с любой. Ирма тоже не исключение.
Жонглер. Берегись! Ирма надавала тебе хороших пинков, ко-
гда ты был еще мусорщиком.
Мусорщик. Но проглотит меня в качестве миллиардера!
О р е л и. Ну и что? Вы еще колеблетесь, Габриэль? Это же циник!
Вот до чего доводят деньги.
Габриэль. Да, это действительно ужасно!
Мусорщик. Вот до чего доводят деньги, но в чем вы их вини-
те? Они же воплощенная честность. Те, у кого нет денег,
но кто при этом делает дела, считаются бесчестными дель-
цами. А раз бесчестным называют дельца, не имеющего де-
нег, значит, деньги не порок, но добродетель. Когда в дело
вложены деньги, рабочие получают заработную плату, сы-
рье берется доброкачественное. Возьмем, к примеру, кон-
сервное производство. Если у фирмы с самого начала есть
деньги, любые банки, даже из-под тунца, которые прихо-
дится открывать ножом, годятся для вторичного использо-
вания. И фирма скупает их у мусорщиков за хорошую цену!
О р е л и. А нефть? С самого начала заседания суда вы избегаете
говорить о нефти.
Мусорщик. Я не говорю о нефти, как не говорю об угле, хлоп-
ке и бананах. Все это принадлежит мне. А я не люблю го-
ворить о себе. Не говорю я и о резине. Все, что я сейчас ска-
зал об использованных консервных банках, я скажу и о
старых автомобильных камерах. Если они — производство
богатой фирмы, то способны послужить и в таком виде, да
еще как! Спорту — купальщикам на Марне. Нации — в ка-
честве надувных подушечек на кресла чиновников. Любви —
как резина для дамского корсета. Ах, друзья мои, чтобы по-
настоящему понять, что такое деньги, достаточно сравнить,
как выглядит десятифранковый билет рядом с двумя пяти-
франковиками. Все вы со мной согласны, вы, уважаемые
дамы, тоже, а если скажете нет, значит, просто морочите
мне голову. Да здравствуют деньги, дорогие мои сотовари-
щи! Пью этот чай за их здоровье... Боже, какая гадость!
20*
619

О р е л и. А каковы ваши планы, если вы обнаружите в Шайо
нефть, которую ищете?
Мусорщик. Покупаю замок Шамбор. Он самый большой. Беру
на содержание также танцовщиц Комической оперы. Так
оно веселей. Сейчас лошади мои годятся только для скачек
по ровной местности. Я заведу лошадей для скачек с пре-
пятствиями. У меня есть только картины, писанные на по-
лотне; теперь накуплю картин, писанных на досках, писан-
ных на мраморе,— оно прочней..Куплю Ирму!
Ж о з е ф и н а. Что это ты все время ерзаешь, Констанс?
О р е л и. Хочешь задать вопрос этому гнусному типу?
Констанс. Да, я хочу знать, как восстанавливают порожние
консервные банки. У меня как раз две освободились.
Мусорщик. Дайте мне, я их обработаю автогеном.
Жозефина. Не вмешивайся, Констанс, дождись конца заседа-
ния. Ты исключена из числа участников процесса: обвиняе-
мый подкупил тебя своими цветами.
Жонглер. А сам он в них ничего не смыслит, сударыня. Спро-
сите у него название цветка, что приколот у вас к корсажу.
Он не ответит.
О р е л и. Прекрасная мысль! Сейчас мы проверим его искрен-
ность. Подойди поближе, Сибилла.
Цветочница подходит.
Покажи ему свои цветы, один за другим. Если он хоть раз
ошибется, можно считать дело законченным, не так ли?
Сибилла. Этот?
Мусорщик. Спасибо, красотка!
Цветочница. Не трогайте! Скажите, как он называется.
Жонглер. Вот именно — как?
Мусорщик. Ни за что отвечать не буду. Спрашивать у меня
название цветка то же, что спрашивать у меня имя любой
из моих танцовщиц. Это мои танцовщицы — вот и все. Я вды-
хаю аромат цветка. Я целую танцовщицу. Моя танцовщица.
Мой цветок. И плевать мне, как их называют.
Продавец шнурков. Экий подонок!
620

О р е л и. Мне кажется, судоговорение тем самым закончено, не
правда ли, друзья? Он не знает названия камелии. Следо-
вательно, деньги и впрямь главное зло мира.
Ропот, враждебный адвокату.
Будешь ставить на голосование, Жозефина?
Мусорщик. Как так закончено? Я член двухсот семейств.
А для члена двухсот семейств никакое дело никогда не бы-
вает закончено.
Жозефина. Приказываю вам замолчать. Слушание дела за-
кончено.
Мусорщик. Для членов двухсот семейств не существует ни-
чьих приказов. И законов тоже. Вы нас не знаете! Дюраны
по ночам рыбачат со взрывчаткой. Дювали — и мужчины и
женщины — летом купаются где угодно нагишом, даже в
бассейнах на площади Конкорд, если им вздумается. Если
автоинспектор составит на кого-либо из Малле протокол за
отсутствие номерного знака на их двухместном велосипеде,
инспектора увольняют, и так далее. На футбольном поле ни
один вратарь не осмелится остановить кого-нибудь из Буайе.
Члены двухсот семейств, сударыни, могут повернуться за-
дом — им все равно улыбаются, их все равно целуют, словно
они повернуты к вам лицом. Их целуют в зад. Не то чтобы
они чванились, но задолизы сами этого требуют. Потому-то
я и хочу жениться па Ирме. Она ведь тоже к ним принад-
лежит. Она из Ламберов. Ты еще полюбуешься на наших де-
ток, Ирма. Их и подтирать не придется: 'задолизы будут
тут как тут. (Хватает Ирму.)
Все прочие приближаются.
А вы все посмейте хоть пальцем меня тронуть! Узнаете, что
такое ордер на арест, где остается только вписать фамилию,
что такое галеры, что такое железная маска. Двести се-
мейств — они не злые. Если на них нападают, они защища-
ются. Таков их девиз. К сведению укротителей и укроти-
тельниц.
621

Продавец шнурков. И берегись вшей!
О р е л и. Это шантаж?
Мусорщик. Нет. Только предупреждение.
О р е л и. Это шантаж. Слышишь, Жозефина?
Жозефина. И кроме того, оскорбление суда. Закрываю заседа-
ние. Тем более что мне надо присутствовать на авеню Ели-
сейских полей при проезде одной особы, которая никого не
ждет...
О р е л и. Довольно, вы, зловещая личность! Если среди нас кое-
кто и колебался, то ваши речи устранили все сомнения.
А ты, конечно, его оправдываешь?
Констанс. Если он в добрых отношениях с семьей Малле, делай
с ним что хочешь: Малле так и не ответили на извещение о
бракосочетании моей тетушки Бомон.
О р е л и. Итак, друзья мои, вы даете мне полноту власти над все-
ми эксплуататорами?
Возгласы одобрения.
Я могу их разорить?
Возгласы одобрения.
Могу убрать их из жизни?
Возгласы одобрения.
Отлично. Я оправдаю оказанное мне доверие. А вам, слав-
ный мусорщик, большое спасибо. Вы были подлинно бес-
пристрастны.
Мусорщик. Если бы я знал заранее, то в порядке подготовки
принял бы рюмочку у Максима. У меня, вероятно, были
всякие шероховатости.
Жозефина. Нисколько. Сходство с адвокатской речью было по-
разительно, а голос у вас как у Беррье, только звонче. Пре-
красная будущность! Прощайте, господин мусорщик! До
свидания, Орели! Убей их всех. Я провожу малютку Габ-
риэль до моста Александра Третьего. А как ты вернешься
в Пасси, Констанс?
622

Констанс. Пешком. По набережным. Ах, вот и ты. Ухо в кро-
ви. Дерешься? И конечно, с датскими догами? Терпеть их
не могу.
О р е л и. Видишь, Дики оказался умнее тебя. Он вернулся. Вы
проводите ее, господин мусорщик? Она все теряет по дороге.
И теряет в самых неподобающих местах. Молитвенник на
рынке, лифчик в церкви.
Мусорщик. Весьма польщен. Заодно захвачу консервную
банку.
Певец (перебивая). Графиня, вы мне обещали... Раз уж госпо-
жа Констанс тут...
О р е л и. Вы правы... Констанс!.. А вы пойте.
Констанс останавливается.
Певец. Петь?
О р е л и. Поскорее. Я тороплюсь.
Певец. Как прикажете, графиня... (Поет.)
«Слышишь ли ты сигнал?
Адский оркестр заиграл».
Констанс. Да это же «Прекрасная полячка»! (Поет.)
«Красотка, я с дерзкой повадкой
Округлости гладкой
И сладкой...»
Певец. Я спасен!
Жозефина (вновь появляясь на сцене и подхватывая).
«Достойного нимфы плеча
Устами коснусь, трепеща!»
О р е л и. Оказывается, они все знают эту песню. Вам везет, певец!
Габриэль (в свой черед появляясь и подхватывая весь рефрен
с двумя другими дамами и Певцом).
«Чтоб нам танцевалось вольней,
К полячке прижмусь я тесней,
Волчком закружусь вместе с ней!
Гоп-ля! Лодоиска-услада!
Нам лучшего счастья не надо,
И мы им сейчас полны.
бис
623

Притопни же каблучком.
Мазуркою мы пьяны,
Как лучшим вином».
Жозефина. Самый замечательный финал судебного процесса,
какой я когда-либо видела!
Ирма (появляясь из-за сцены). Они здесь, графиня. А вы все —
живо отсюда!
Все в смятении разбегаются.
Мусорщик. Прощай, Ирма! Прощай, любовь моя! Куплю толь-
ко норковую шубку и сразу вернусь.
Ирма и Безумная остаются одни.
Ирма. Их еще нет, графиня. Но надо же было избавиться от всех
этих: сейчас как раз время вашего отдыха. Вздремните хоть
минутку. Я буду наблюдать и, когда они подойдут, сразу
вас предупрежу.
Безумная. Как хорошо откинуться на подушку!
Ирма. Ненавижу солому, обожаю перо!
Безумная засыпает. Ирма выходит на цыпочках. Входит
Пьер, у него через руку перекинуто боа. Он с глубоким
чувством смотрит на Безумную, становится перед ней на ко-
лени и берет ее за руки.
Безумная (не открывая глаз). Это ты, Адольф Берто?
Пьер. Это Пьер, сударыня.
Безумная. Не лги. Это же твои руки. Зачем ты всегда все ус-
ложняешь? Признайся, это ты?
Пьер. Да, сударыня.
Безумная. У тебя что, язык отнимется, если ты назовешь меня
Орели?
Пьер. Это я, Орели.
Безумная. Почему ты бросил меня, Адольф Берто? Разве Жор-
жетта была так уж хороша?
Пьер. В тысячу раз хуже, чем вы.
Безумная. Тебя привлекал ее ум?
624

Пьер. Она была дура.
Безумная. Значит, ее душа? Ее прозрачность в этом низменном
мире? Ты смотрел на все сквозь свою Жоржетту?
Пьер. Разумеется, нет.
Безумная. Так я и думала. Именно так и поступают все муж-
чины. Они любят тебя за то, что ты добрая, умная, про-
зрачная, но, как только представится случай, бросают тебя
ради женщины некрасивой, тусклой, мутной. Почему, Адольф
Берто? Почему?
Пьер. Почему, Орели?
Безумная. Она даже богата не была. Когда я снова увидела
тебя на рынке и ты забрал у меня из-под носа дыню, ман-
жеты у тебя были довольно-таки поношенные, бедный мой
ДРУг!
Пьер. Да, она была бедна.
Безумная. Почему «была»? Разве она умерла? Если ты возвра-
тился потому, что ее нет в живых, можешь идти обратно.
Я не хочу того, что благоволит мне оставить смерть. Я не
хочу быть наследницей Жоржетты.
Пьер. Она превосходно себя чувствует.
Безумная. Руки у тебя совсем молодые, крепкие. Они в тебе
единственное, что осталось мне верным. Все прочее уже
порядком поблекло, бедный мой Адольф. Я понимаю, ты ос-
меливаешься подходить ко мне, только когда глаза у меня
закрыты.
Пьер. Да, я старею.
Безумная. А я нет. Ты постарел, как все, кто отрекается от
воспоминаний, кто попирает былые свои следы. Я уверена,
ты снова побывал в парке Коломб с этой Жоржеттой.
Пьер. Парка Коломб больше нет.
Безумная. Тем лучше. А разве парк Сен-Клу и Версальский
еще существуют? Я туда никогда больше не ходила. Будь на
свете справедливость, деревья поуходили бы оттуда са-
ми собой в тот день, когда ты снова зашел туда с Жоржет-
той.
Пьер. Они сделали все, что могли. Многие погибли.
625

Безумная, А ты ходил с ней в театр «Водевиль» слушать «Де-
низу»?
Пьер. Театра «Водевиль» больше нет. Он остался вам ве-
рен.
Безумная. Я ни разу больше не сворачивала на улицу Визе,
потому что свернула туда под руку с тобой в тот вечер, когда
мы возвращались с «Денизы». Я теперь обхожу площадь
Соединенных Штатов. Зимой, когда мороз, это тяжело. Я все-
гда несколько раз падаю.
Пьер. Орели, дорогая, прости!
Безумная. Нет, не прощу! Ты водил Жоржетту всюду, куда
мы ходили вместе с тобой,— в кабачок Бюлье, на ипподром.
Ты водил ее в Галерею машин смотреть портрет Мак-Маго-
на на хромированной стали!
Пьер. Уверяю вас...
Безумная. Не надо уверять! Ты заказывал ей визитные кар-
точки у Стерна. Покупал ей шоколадные конфеты у Гуаша.
И от всего этого ничего не осталось, так ведь? А у меня со-
хранились все мои карточки. Кроме тех, что я послала гене-
ралу Буланже. У меня сохарнилось еще двенадцать шоко-
ладных конфет. Нет, я тебя никогда не. прощу.
Пьер. Я же любил вас, Орели.
Безумная. Любил? Разве ты тоже умер?
Пьер. Я люблю вас, Орели.
Безумная. В этом я уверена. Ты меня любишь. Это утешило
меня, когда ты ушел. Он в объятиях Жоржетты в Бюлье, но
любит меня. Ходит на «Денизу» с Жоржеттой, но любит ме-
«ня. А ее ты не любил, это ясно. Я никогда не верила тем,
кто рассказывал, что она ушла от тебя с ортопедистом. Ты
ее не любил — значит, она осталась с тобой. А когда она
якобы снова вернулась и потом еще раз ушла, с землеме-
ром, я и этому не поверила. Ты от нее никогда не избавишь-
ся, Адольф Берто: ты же ее не любишь... Это будет твоей
карой.
Пьер. Не забывайте меня. Любите меня.
Безумная. А теперь прощай... Я знаю то, что хотела знать. Пв-
626

редай мои руки маленькому Пьеру. Вчера я держала их. Се-
годня его черед. Уходи!
Пьер отпускает руки Безумной, потом берет их снова. Мол-
чание. Она открывает глаза.
А, это вы, Пьер? Тем лучше! Он ушел?
Пьер. Да, сударыня.
Безумная. Я даже не слышала, как он ушел. Уходить — это он
умеет... Боже, мое боа!
Пьер. Я обнаружил его в зеркальном шкафу, сударыня.
Безумная. Сумку для покупок из сиреневого плюша тоже?
Пьер. Да, сударыня.
Безумная. И шкатулочку для рукоделия?
Пьер. Нет, сударыня.
Безумная. Они боятся, Пьер. Они дрожат от страха. Они воз-
вращают мне все, что украли! Я никогда не открываю зер-
кальный шкаф — не хочу глядеть на себя, старуху, но я
сквозь зеркало вижу все, что в нем находится. Еще вчера
там ничего не было. Они решили меня умиротворить. Но как
неумело! Больше всего я дорожу шкатулочкой — они украли
ее у меня еще в детстве... Вы уверены, что ее не вернули?
Пьер. Как она выглядит?
Безумная. Зеленая картонная коробка для бус и канвы, обши-
тая золотым сутажом, с готическими окошечками из узор-
чатой бумаги. Я получила ее в подарок к рождеству, когда
мне было всего семь лет, и они украли ее у меня на следую-
щий же день. Я плакала, пока мне не исполнилось восемь.
Пьер. В шкафу ее нет, сударыня.
Безумная. Наперсток был позолоченный. Я поклялась, что у
меня никогда не будет другого. Взгляните на мои бедные
пальцы!
Пьер. Наперстка тоже нет.
Беаумная. Очень этому рада. Теперь у меня полностью раз-
вязаны руки. Благодарю за боа, Пьер. Дайте-ка мне его. Они
должны видеть его на моих плечах. Пусть думают, что это
настоящее бра,
6?7

Входит крайне взволнованная Ирма с графином воды и
стаканами.
Ирма. Они тут, графиня! Целая процессия! Вся улица заполнена
ими.
Безумная. Оставьте меня одну, Пьер. Мне нечего бояться. Ир-
ма, ты подлила в графин керосину?
Ирма. Да, графиня, и, как вы велели, скажу им, что вы глухая.
Оставшись одна, Безумная трижды нажимает на плинтус.
Отверстие в стене открывается. Виден вход в подземелье.
Ирма (докладывает). Господа председатели административных
советов!
Они входят во главе с Председателем из первого дей-
ствия. Закрученные усики. Костюмы в стиле «Принц Уэль-
ский». Сигары.
Графиня туга на ухо, господа. Говорите погромче.
Председатель. Благодарим за приглашение, сударыня.
Один из председателей. Старуха глуха. Кричи.
Председатель (кричит). Вчера в кафе мне словно кто-то шеп-
нул, что мы с вами еще увидимся.
Безумная. Мне тоже.
Председатель (кричит). Не угодно ли вам подписать эту бу-
магу?
Безумная. А что это? Я не вижу без очков.
Председатель (кричит). Это договор, согласно которому вы
являетесь нашей компаньонкой и будете получать причи-
тающуюся вам часть прибыли по действующим нормам.
Безумная. Прекрасно. (Подписывает.)
Один из председателей. Что вы сунули ей на подпись?
Председатель. Бумагу, согласно которой она от всего отка-
зывается в нашу пользу. (Кричит.) А вот и ваши комисси-
онные. Если вам угодно будет указать нам, где находится
месторождение, этот пакет — ваш.
Безумная. А что в нем?
628

Председатель (кричит). Килограмм золота.
Безумная. Отлично.
Один из председателей. А на самом деле что?
Председатель. Килограмм позолоченного свинца. Уходя, мы
заберем его обратно.
Безумная. Вот. Это там, в глубине. Спускайтесь.
Один из председателей порывается спуститься первым.
Председатель. Эй, вы, председатель! Никаких одиночных вы-
лазок. После меня, и один за другим... Сигары потушить,
председатели!
Все тушат сигары и подходят к отверстию.
Безумная. Одну секунду. Ни у кого из вас нет при себе шка-
тулочки для рукоделия?
Председатель. У меня нет... (Ловит одного из председателей,
воспользовавшегося задержкой, чтобы пройти первым.)
В очередь, председатель.
Безумная. Или позолоченного наперстка?
Председатель. Ничего похожего.
Безумная. Жребий брошен. Спускайтесь.
Они спускаются вглубь.
Ирма (докладывает). Господа изыскатели предпринимательских
союзов! Госпожа графиня совершенно глуха, господа! (Уда-
ляется.)
Входят одетые по-разному господа. Сигары. Пока шла эта
сцена, Председатель отведал воды из графина, вздрогнул от
радости и сделал спутникам знак выпить тоже. Все рыгают,
но с самым восторженным видом.
Изыскатель (кричит). Нефть?
Безумная. Нефть.
Изыскатель. Следы? Просачиванье?
629

Безумная. Фонтаны. Пласты. Потоп.
Изыскатель. Запах sui generis !?
Безумная. Аромат.
Изыскатель. Псина? Мокрая кожа?
Безумная. Нет. Ладан.
Изыскатель. Это Киркик, друзья мои! Редчайший сорт горю-
чего. Как обнаружено? Откачкой? Бурением?
Безумная. Просто пальцем.
Изыскатель. Угодно вам подписать эту бумагу?
Безумная. А что это?
Изыскатель. Обязательство по разделу между нами облигации.
Безумная. Извольте.
Один из изыскателей. А на самом деле что?
Изыскатель (не повышая голоса). Бумага, на основании кото-
рой ее можно засадить в сумасшедший дом. Лечебница уже
предупреждена. Как только мы выйдем отсюда, я вызову са-
нитарную машину... Сюда?
Безумная. Сюда.
Изыскатели спускаются под землю.
Ирма. Господа депутаты из комиссии по нефтяным ресурсам.
(Удаляется.)
Входят депутаты — бородатые, пузатые, усатые, но преж-
де всего бесцеремонные. Сигары.
Первый депутат. Ого! Да здесь пахнет нефтью!
Второй. Даже чересчур. Я сегодня обедаю с Роландой. Она тер-
петь не может этого запаха. Не будем особенно прохлаж-
даться.
Третий. Ты не путаешь? Люсьена говорила Мими, что она обе-
дает с Роландой.
Второй. Я обедаю с Мими и Роландой. Если ты хочешь прийти
• с Люсьеной, сообщи и Лулу.
Четвертый. Ты мог бы предупредить нас и пораньпге. Я обо-
\ Специфический (латин.).
630

даю с Жаниной, она приведет Мадо, которая свободна, так
как Минуш обедает у Полан.
Пятый. Жанина пьет сегодня аперитив с Иветтой. Ты можешь
позвонить Раймонде, чтобы та созвонилась с ней через Ре-
жину.
Становятся все более бородатыми, усатыми, бесцеремонны-
ми, пузатыми.
Первый. Сударыня, когда можно осмотреть месторождение?
Безумная. Хоть сейчас. По этой лестнице вниз.
Пятый. Так ли уж это срочно, друзья мои? Время — четвертый
час. Если мы опоздаем, то упустим Ольгу, которая будет
пить чай в Мулен де Гарш с Жоржеттой. Ты ее знаешь.
Она мне не простит.
Безумная. Жоржетта? Бедняга Адольф!
Первый. Нефтяная комиссия у нас в шесть часов. Надо успеть
сдать жетоны на оплату за присутствие. Нация — прежде
всего. Я уже составил восторженный отчет, но ведь первый
же болван может спросить, видели ли мы месторождение.
К тому же я успел бы еще сегодня продиктовать доклад
Альберте. Это очень удобно: она живет у Долорес, которая
сняла комнату в квартире Эстер.
Второй. Не могли бы мы получить вашу подпись, сударыня,
не спускаясь туда?
Безумная. Исключено.
Третий. Тогда сойдем вниз. Хватит и минутки, как говорит Йе-
мена. Одной минуты будет достаточно, сударыня?
Безумная. Вполне.
В момент, когда они собираются спускаться, входит Цве-
точница.
Первый. Взгляните, какое сокровище я обнаружил на лест-
нице!
Цветочница. Цветочки, господа!
Второй. Беру все! Как тебя зовут, прелестная малютка?
Цветочница. Сибилла.
631

Второй. Прелестное имя! Эй, друзья, Биби предлагает нам цве-
ты.
Украшают себя цветами и спускаются в бездну.
Ирма. Господа руководители рекламных агентств!
Входят руководители — высокие, малорослые, костля-
вые, толстые.
Госпожа графиня очень плохо слышит.
Первый руководитель. Тем лучше для нее: не то она ус-
лышала бы все варианты слова дромадер. (Кричит.) Повер-
гаю к вашим ногам свидетельство моего величайшего уваже-
ния, сударыня.
Директор. Настоящий Данте в аду... (Кричит.) Примите выра-
жение моего глубочайшего мужского восхищения, графиня.
Генеральный секретарь. Ей бы Гонкуровскую премию на
конкурсе ведьм!.. (Кричит.) Почтительно целую ваши бо-
жественные ручки, прелестница.
Первый руководитель. Все согласны? Не давать же в са-
мом деле этой старой козе комиссионные в размере обычных
тридцати процентов?
Директор. Ну разумеется. Она в этих делах ничего не смыслит.
А расценки повысим вдвое.
Первый руководитель (кричит). Предлагаем вам этот до-
говор на рекламные публикации, сударыня. Условия самые
выгодные из всех, какие мы когда-либо предлагали.
Безумная. Отлично. Вот вход для осмотра месторождений.
Первый руководитель (кричит). Что вы, сударыня, ничего
мы не станем осматривать! Рекламе незачем интересоваться
реальностью. Реально ваше месторождение или воображае-
мо, наша миссия, которой мы никогда не изменяли, состоит
в том, чтобы с одинаковым рвением описать его и в том и
в другом случае.
Безумная. Тогда я не подпишу.
Первый руководитель (кричит). Как вам угодно. Осмот-
рим. Но, заставляя нас удостовериться в существовании ре-
632

кламируемого предмета, вы тем самым принуждаете нас по-
рвать с традицией беспристрастного отношения к правде и
лжи. Нам придется повысить расценки до тридцати пяти
процентов.
Бе з у м н а я. Подписываю.
Генеральный секретарь (кричит). Приятно убедиться,
сударыня, что нефтяные источники обрели теперь свою
наяду!
Они исчезают в отверстии. Входит Ирма, пытающаяся
удержать трех дам. Одеты безукоризненно, курят сига-
реты.
Ирма. Сударыни! Сударыни! Приглашены только лица мужского
пола.
Безумная. Впусти их, Ирма. И больше не говори, что я глуха.
Первая дама. Сама видишь: Феликс от нас все скрывал. Но
об этой нефти я узнала от Раймонда. Он и не подозревал,
что я подслушала в министерстве его разговор, сняв трубку
телефона Джимми. Кстати, о Джимми — есть уже полная
договоренность с Юбером насчет шести тысяч банок консер-
вов. Отдел Кики не возражает.
Вторая. Если мы захотим предупредить Боба, заскочим после
осмотра к Ивану. Рауль к Полю уже не вхож. А у Ивана
широкий взгляд на вещи. Даже более широкий, чем у Жако.
Кстати, он передает нам закупки зерна у Тотора.
Третья. Во всяком случае, ни слова Франсуа, иначе обо всем
проведает Филипп. А Гюстава ты сама знаешь. Здесь источ-
ник, сударыня?
Безумная (глядя на них с отвращением). Здесь.
Первая дама. Прочь сигареты, девочки: нефть легко воспла-
меняется. Хороши бы мы были с сожженными ресницами!
Спускаются.
Безумная. Вот и все. Мир спасен. Дело сделано. (Закрывает
отверстие в стене.)
633

Появляется взбудораженная Ирма и наваливается на
дверь, которую толкают изнутри,
Ирма. Это старичок, графиня. Тот, что называет госпожу Кон-
станс безумной из Пасси. Он меня щиплет! Преследует!
Безумная. Впусти его. Он очень кстати.
Входит Старичок крайне антипатичного вида. Ирма убе-
гает.
Старичок. Ах, это вы! Очень удачная встреча! Должен вам со-
общить, что ваши коты с набережной Дебийи сегодня вече-
ром отдадут богу души.
Безумная. Как так?
Старичок. Вот взгляните — у меня полны карманы. Это ядови-
тые шарики, которые я им сейчас подброшу. (С этими сло-
вами незаметно хватает золотой слиток.)
Безумная. Попробуйте! Они у меня там, в погребе.
Старичок. Откройте дверь в погреб!
Безумная. Ни за что!
Старичок. Приказываю вам открыть мне дверь в погреб!
Безумная. Но там же полный мрак.
Старичок. Я превосходно вижу в темноте.
Безумная. Лестница почти отвесная.
Старичок. Я член клуба альпинистов.
Безумная (направляясь к стене). Вам нравятся детские шка-
тулки для рукоделия из зеленого картона с золотым бор-
дюром?
Старичок. Я ломаю их, когда вижу. Я филателист.
Безумная (открывая люк). Отлично. Идите.
Старичок. Ах гадины! Еще мяукают! Да, да, это коты с набе-
режной Дебийи. На расстоянии ста метров так и кажется,
что это мужские голоса. Похоже, среди них есть и кошки.
(Радостно углубляется во мрак.)
Безумная (закрывая люк). Бандит утащил мой слиток! Пусть
отдаст! (Подходит к стене, намереваясь открыть ее} но вне-
634

аапно останавливается как вкопанная.) Так я и знала! При
моей рассеянности это непременно должно было случить-
ся. Как закрыть стену — помню. А как открыть — вдруг за-
была. Впрочем, это будет даже неплохо — золотой слиток
среди всех этих безумцев. (Звонит.)
Входит Ирма.
Ирма. Вы одна, графиня? А где же все эти люди?
Безумная. Испарились, Ирма. Это были злые люди. А злые
испаряются. Они говорят, что живут вечно, и им верят, и
они делают все, чтобы так и было. Они всех осторожнее, ко-
гда надо уберечься от простуды или не попасть под маши-
ну. Но нет, шалишь! Гордыня, жадность, эгоизм накаляют
их докрасна, и когда они оказываются в таком месте, где
земля хранит доброту или жалость, они испаряются. Расска-
зывают, что какие-то финансисты выпали из самолета в мо-
ре. Это ложь. Просто самолет пролетел над косяком ни в чем
не повинных сардин. Все эти бандиты, входя сюда, случайно
задели тебя. Ты их больше не увидишь. (Снова усаживается
в кресло.)
Входит Пьер. Они с Ирмой сияют. За ними — все благоже-
лательные статисты.
Пьер. Ах, сударыня, как я вам благодарен!
Цветочница. Поднимайтесь с нами наверх, сударыня. Там все
так красиво! Вот-вот будет подписано перемирие. Даже не-
знакомые люди обнимаются друг с другом.
Жонглер. Голуби летают один за другим, как те, что были вы-
пущены Ноем после потопа.
Продавец шнурков. Трава на Кур-ла-Рэн проросла вдруг в
одну минуту, как после смерти Аттилы.
Мусорщик. Все сутенеры исчезли. Рыболов поздоровался со.
мной.
С этого момента слова друзей Безумной уже не слышньг
публике. Они в радостном возбужде,нци разговаривают меж^
4 i
635

ду собой. Видно, как шевелятся их губы, но слышно только
Глухонемого. Стена напротив стены со входом в подземелье
раскрывается, и из нее появляются целые процессии, ко-
торые видит только Безумная. Первая состоит из людей лю-
безных, улыбающихся.
Предводитель. Спасибо, графиня. Земля поглотила тех, кого
вы послали в нее, но взамен освобождены мы. Мы — это те,
кто спас от уничтожения разные породы животных. Вот
Джон Корнелл, спасший бобров. Вот барон де Блеранкур,
спасший сен-жерменскую гончую. Вот Бернарден Севено,
пытавшийся спасти дронта, гуся с острова Реюньон. Это
была самая глупая птица на свете, но все же птица. От нее
осталось только одно яйцо, обнаруженное там в нефтяном
болоте. Сегодня вечером мы устроим так, что из него вылу-
пится птенец. Еще раз спасибо, и все за мной. Мы идем со-
^ общить борзому герцогини его настоящее имя.
Исчезают. Прочие действующие лица жестикулируют, ниче-
го этого не видя, и все, за исключением Глухонемого, без-
звучно шевелят губами.
Глухонемой. Совсем как говорит Ирма: «Любовь — это жела-
ние быть любимым».
Из подземелья выходит другая группа людей. Они
так же любезны и так же улыбаются, как первые.
Предводитель. Спасибо, графиня, за то, что вы прислали
нам смену. Мы давно уже имеем на это право. Мы те, кто
спас или создал какие-нибудь растения. Оставлять нас нод
землей было совершенной нелепостью. Тем более что самые
маленькие растения обладают самыми толстыми корнями, и
мы жили там в полнейшей растерянности. Вот господин
Пастер, занимавшийся хмелем. Вот господин де Жюссье, за-
нимавшийся кедрами. Он ведет нас извлекать дольку чесно-
636

ка, которую какой-то преступник воткнул в ствол кедра на
Токийской набережной.
Исчезают.
Глухонемой. Ирма так и сказала: «Печаль улетает на крыль-
ях времени».
Из подземелья выходит последняя группа, состоящая
из людей, странно похожих друг на друга, жалких, лысова-
тых, с длинными изношенными манжетами.
Предводитель. Спасибо, графиня. Мы возвращаемся только
ради вас одной. Мы здесь — Адольфы Берто со всего света.
Мы решили победить робость, которая и нам и вам испорти-
ла жизнь. Мы больше не будем убегать от того, что мы лю-
бим. Мы больше не станем следовать за тем, что нам нена-
вистно. Мы хотим быть красивыми и носить блестящие бе-
лоснежные манжеты. Мы возвращаем вам эту дыню и по-
корнейше просим вашей руки, графиня.
Безумная (кричит). Поздно! Слишком поздно!
Все Берто исчезают. Голоса действующих лиц опять слыш-
ны, не слышно только Глухонемого.
Пьер. Почему слишком поздно, сударыня?
Ирма. Что вы сказали, графиня?
Безумная. Я говорю, что если для того, чтобы признаться мне
в любви, у них было двадцать четвертое мая тысяча восемь-
сот восьмидесятого года, самый сияющий Духов день, кото-
рый когда-либо видели Веррьерские рощи, если они могли
сделать это пятого сентября тысяча восемьсот восемьдесят
седьмого года, когда они поймали и изжарили тут же на
траве щуку в Вильнев-Сен-Жорже, или, на худой конец, два-
дцать первого августа тысяча восемьсот девяноста седьмого
года, когда в Париже торжественно принимали русского ца-
ря, и если все эти возможности они упустили, так ничего
мне и не сказав, то сегодня уже слишком поздно. А вы двое,
поцелуйтесь, да поживее!
637

Ирма и Пьер. Мы должны поцеловаться?
Безумная. Вот уже три часа, как вы познакомились, понрави-
лись друг другу и полюбили друг друга. Поцелуйтесь же, и
поскорее, чтобы не было поздно.
Пьер. Сударыня...
Безумная. Ну полюбуйтесь, пожалуйста: как все люди его
пола, он колеблется, когда его ждет счастье. Поцелуй его,
Ирма. Если два любящих друг друга существа допустят, что-
бы их разделила хоть одна минута, она превращается в ме-
сяцы, годы, века. А вы все, заставьте их поцеловаться, а не
то через час она станет безумной с площади Альма, а у него
вырастет борода. Браво 1 Почему вас не было здесь лет три-
дцать тому назад? Тогда сегодня здесь не было бы меня. До-
рогой глухонемой, замолчите! Нам надоело на вас глядеть.
Ирмы уже нет здесь, и переводить вашу жестикуляцию не-
кому.
Ирма (в объятиях Пьера). Он говорит, что мы целуемся.
Безумная. От него ничего не ускользнет. Спасибо, глухонемой.
Ну вот, дело завершено. Видите, как все было просто. Дос-
таточно, чтобы нашлась одна здравомыслящая женщина, и
безумие, охватившее мир, сломало себе об нее зубы. Но в
следующий раз не ждите, мусорщик. Как только возникнет
угроза нового нашествия чудищ, предупредите меня немед-
ленно.
Мусорщик. Слушаюсь, графиня. Предупрежу при появлении
первой же мерзкой рожи.
Безумная. Хватит зря тратить время. (Встает.) У тебя косточ-
ки и зобик, Ирма?
Ирма. Они готовы, графиня.
Безумная. Тогда пойдем наверх. Вернемся к настоящему делу,
ребята. На земле живут не только люди. Займемся-ка суще-
ствами, которые того стоят.
Занавес

КОММЕНТАРИИ
ЗИГФРИД (Siegfried)
Первая постановка —3 мая 1928 г. в Театре Елисейских полей.
Режиссер Луи Жуве. Роли исполняли: Женевьева — Валентин Тес-
сье, Ева —Люсьен Богаерт, Зигфрид —Пьер Ренуар, Цельтен —
Югюст Баверио.
Стр. 36
...у Александра Великого, у Лоэнгрина...— Александр Великий
(356—323 гг. до н. э.), правитель Македонии, прославившийся своей
завоевательной политикой. Лоэнгрин — герой средневековых гер-
манских легенд.
Стр. 37
Валькирии — в скандинавской мифологии девы-воительницы, по
воле бога Одина решавшие исход сражений и уносившие храбрей-
ших из погибших воинов в Вальхаллу.
Стр. 38
Германия Священной Империи — речь идет об империи, основанной
в 962 г. Оттоном I. Она просуществовала до 1806 г. и изначально
включала королевства Германии, Италии и Бургундии.
Стр. 44
Алкивиад (450—404 гг. до н. э.) — известный афинский политиче-
ский деятель.
Стр. 46
...после Агадира...— имеется в виду порт в Марокко, куда в 1911 го-
ду прибыл немецкий военный корабль «Пантера», что послужило
поводом для конфликта между Францией и Германией.
Шуман.— Немецкий композитор Роберт Шуман (1810—1856) по-
кончил с собой, бросившись в Рейн.
Людвиг Баварский — король Баварии с 1864 по 1886 г. Погиб, бро-
сившись со скалы в озеро Старнберг.
...Вагнер или Фридрих Барбаросса.— Вагнер (1813—1883)—знаме-
нитый немецкий композитор. Фридрих Барбаросса (ок. 1125—
1190) — германский император, утонул во время военного похода
в Киликии.
Стр. 47
...от Верценгеторикса до Блюхера... — Верценгеторикс — знамени-
тый предводитель галлов, ставший в 52 г. до н. э. во главе сопро-
тивления Цезарю. Блюхер (1742—1819) — прусский генерал, уча-
стник войны против Наполеона.
639

Арминий — вождь германцев, разбивших в 9 г. римские легионы
Вара.
Стр. 50
Святой Фома— один из двенадцати апостолов, не сразу поверив-
ший в воскресение Христа.
Стр. 52
Я была бы Федрой без пасынка...— Федра — дочь критского царя
Миноса, супруга легендарного афинского царя Тесея. Федра полю-
била своего пасынка, сына Тесея и Антиопы, Ипполита, а когда
тот не ответил на ее чувство, оклеветала его перед отцом. После
трагической гибели Ипполита Федра покончила с собой.
Стр. 59
Вотан — один из крупнейших богов скандинавской мифологии.
Стр. 61
Юдифь — библейский персонаж. Чтобы спасти свой родной город,
соблазнила предводителя врагов Олоферна и, когда он спал, отру-
била ему голову.
Шарлотта Корде (1768—1793) — убийца вождя Великой француз-
ской революции Жан-Поля Марата.
Стр. 62
Вермер Делфтский (1632—1675) — известный живописец, родом из
города Делфта.
Стр. 71
Лубе, Эмиль — французский политический деятель, президент
Франции (1899—1906).
Фалъер, Арман — французский политический деятель, президент
Франции (1906—1913).
Стр. 74
Шлиффен, Альфред (1833—1913) -г- известный немецкий военачаль-
ник, чьим именем был назван план наступления германской ар-
мии 1914 г.
Стр. 75
...спасло Фридриха от русских и Луизу от Наполеона.— Имеется в
виду Фридрих XI (1712—1786), король Пруссии, против которого
с успехом сражались русские войска в так называемой Семилетней
войне. Прусская королева Луиза (1776—1810) толкнула своего суп-
руга Фридриха Вильгельма III на войну с Наполеоном, обернув-
шуюся в 1806 г. поражением и последующим разделом Пруссии,
восстановленной лишь после походов 1813—1814 гг.
Стр. 77
Пилат теперь умывает руки снегом.— Речь идет о Понтии Пилате,
римском наместнике Иудеи (26—36), который, согласно историку
Иосифу Флавию и новозаветной традиции, приговорил к распятию
Иисуса Христа. Выражение «умыть руки» употребляется в зна-
чении: устраняться от ответа за что-либо; возникло из евангель-
640

ской легенды. Пилат умыл руки перед толпой, отдав ей Иисуса для
казни.
Стр. 79
Миньона — персонаж романа Гёте «Годы странствий Вильгельма
Меистера».
Елена (Елена Прекрасная) — в греческой мифологии жена царя
Спарты Менелая, славившаяся необыкновенной красотой.
Стр. 87
...Вот наша Каносса...— Каносса — замок в Северной Италии, где
в 1077 г. отлученный от церкви и низложенный император «Свя-
щенной Римской империи» Генрих IV униженно вымаливал про-
щение у своего противника римского папы Григория VII. Выраже-
ние «отправиться в Каноссу» означает склониться перед тем, кому
прежде оказывал сопротивление.
категорический императив...— речь идет об одной из категорий фи-
лософии Канта.
Стр. 94
...не Седан, не С адова — речь идет о победах германских войск над
французами при Седане в сентябре 1870 г. и над австрийцами при
Садове в 1866 г.
На моем флаге нет больше горизонтальных полос — то есть", как на
флаге Германии.
Стр. 104
Гамбетта, Леон (1838—1882) — известный французский адвокат и
государственный деятель.
Стр. 115
Луи Блан (1811—1882) —известный французский утопический
социалист.
Стр. 117
Баярд — Т1ьер де Терай, сеньор де Баярд (1470—1524) —француз-
ский диорянип, прославившийся своей храбростью и получивший
прозвище «Рыцарь без страха и упрека».
Стр. 131
Медуза — в греческой мифологии одна из трех женщин-чудовиш
Горгон.
Стр. 136
Греви, Жюль — президент Франции с 1879 по 1887 г.
Сара Бернар (1844—1923) — знаменитая французская драматиче-
ская актриса.
Стр. 137
Энне, Юлиус (1786—1853) — австрийский фельдмаршал.
АМФИТРИОН-38 (Amphitrylon 38)
Первая постановка — 8 ноября 1929 г. в Театре Елисейских полей.
Режиссер Луи Жуве. Роли исполняли: Алкмена — Валентин Тессье,
641

Амфитрион — Ален Дюрталь, Леда — Люсьен Богаерт, Юпитер —
Пьер Ренуар, Меркурий — Луи Жуве.
Стр. 159
„.если не считать детей Амазонок! — Амазонки — в греческой ми-
фологии народ женщин-воительниц. Амазонки отсылали родивших-
ся от мужчин соседних племен мальчиков обратно отцам, а дево-
чек оставляли и готовили для войны.
Стр. 161
Медуза — см. коммент. к с. 131.
Стр. 166
Филемон и Бавкида — легендарная супружеская пара, жившая во
Фригии. Они единственные оказали гостеприимство Зевсу и Гер-
месу (Юпитеру и Меркурию римской мифологии), когда те пред-
стали перед ними в облике странников. В вознаграждение Филе-
мон и Бавкида избежали потопа, который наслал на фригийцев
разгневанный Зевс. Они считались воплощением супружеской вер-
ности и после смерти превратились в деревья.
Стр. 177
Аграф — застежка, пряжка.
Стр. 194—195
Привет тебе, приют невинный! Привет тебе, приют священный! —
Слова из арии Фауста (опера Ш. Гуно «Фауст»).
Стр. 196
Леда — в греческой мифологии супруга спартанского правителя
Тиндарея. Зевс (Юпитер в римской мифологии) соединился с ней,
приняв обличье лебедя. Из двух яиц, рожденных Ледой, вышли
Елена и Полидевк, Кастор и Клитемнестра.
Стр. 200
...судьба Леды, Данаи...— Леда — см. прим. к с. 196. Даная из Арго-
са была заключена в темницу, так как по предсказанию оракула
ее сын должен был убить своего деда. Однако Зевс соединился
с Данаей, проникнув к ней в облике золотого дождя.
Стр. 220
О подвигах малютки Геракла! — речь идет о прославленном герое,
который по преданию был зачат Алкменой от Юпитера в отсутст-
вие Амфитриона и появился на свет вместе с сыном последнего —
Ификлом.
ИНТЕРМЕЦЦО (Intermezzo)
Первая постановка — 27 февраля в Театре Елисейских полей. Ре-
жиссер Луи Жуве. Роли исполняли: Изабелла — Валентин Тессье,
Контролер — Луи Жуве, Инспектор — Феликс Удар, Мэр — Ромен
Буке, Призрак — Пьер Ренуар, Первый палач — Александр Риньо,
Второй палач — Андре Моро.
642

Стр. 252
...от повешенного над мандрагорой...— Мандрагора — растение, ко-
торое наделялось в различных поверьях множеством магических
свойств. Оно считалось полурастением-полудемоном. Мандрагора,
как полагали, рождалась от упавшего на землю семени повешен-
ного.
Стр. 256
А сфлар от — очевидно, искаженное Астарот, демон у христиан и
иудеев.
Стр. 260
Сам царь Соломон не поступил бы мудрее...— Соломон, царь Изра-
ильско-иудейского царства (965—928 гг. до н. э.). Согласно библей-
ской традиции славился необычайной мудростью.
Стр. 267
„.пустить парфянскую стрелу...— закончить разговор каким-нибудь
острым словцом, по аналогии с парфянами, которые пускали стре-
лы, обращаясь в бегство.
Стр. 287
...от натурализма друидов...— речь идет о жреческом сословии древ-
них кельтов. Под натурализмом подразумевается, очевидно, обоже-
ствление явлений природы.
Стр. 301
Мадам Дюбарри — фаворитка французского короля Людовика XV,
гильотинированная в 1793 году во время якобинского террора.
Томас Мор, или Морус (1478—1535) — английский гуманист и го-
сударственный деятель, канцлер (1529—1532), автор знаменитой
«Утопии». Будучи католиком, отказался дать присягу королю, как
«верховному главе» английской церкви, после чего обвинен в из-
мене и казнен.
Стр. 302
Дантон (1759—1794) — известный деятель Великой французской
революции, за примиренческую позицию по отпошению к жирон-
дистам был осужден революционным трибуналом и казнен.
Равашолъ — Франсуа-Клавдий Кенигштейн (1859—1892), по про-
звищу Равашоль — известный французский анархист, участвовав-
ший во многих покушениях, казнен.
Стр. 303
«Обелиск и Пирамиды» — в Париже, недалеко от знаменитого обе-
лиска на площади Согласия и от Площади пирамид стояла гильо-
тина.
Стр. 304
...свирель Пана — музыкальный инструмент, состоящий из семи
643

трубок различной длины. Назван по имени греческого бога Пана.
Стр. 321
...гравюра «Руссо в Эрменонвиле» — ты отдал своих детей в приют,
и тебя осудил Гельвеций...— Эрменонвиль — поместье маркиза де
Жирардена в департаменте Уаза во Франции. Там провел свои по-
следние годы и умер в 1778 г. французский писатель и философ
Жан-Жак Руссо. Здесь затрагивается не вполне ясный даже совре-
менникам Руссо эпизод с помещением трех (или пяти) его детей
от Терезы Левассер в Приют найденных детей. Нет полной уверен-
ности в том, что это были дети Руссо. В адрес писателя делалось
немало упреков, в том числе и философом Гельвецием.
Она наш Персефалъ,— Здесь Изабелла уподобляется Персефалю,
известному герою средневековых повествований о Святом Граале,
превосходившему других рыцарей чистотой и благородством.
Стр. 324
...эпохи религиозных войн...— имеются в виду опустошавшие Фран-
цию столкновения католиков и гугенотов во второй половине
XVI века.
ТРОЯНСКОЙ ВОЙНЫ НЕ БУДЕТ
(La guerre de Troie n'aura pas lieu)
Первая постановка — 21 ноября 1935 г. в театре «Атеней». Режис-
сер Луи Жуве. Роли исполняли: Андромаха — Фальконетти, Еле-
на — Мадлен Озере, Кассандра — Мари-Элен Даете, Гектор — Луи
Жуве, Парис — Жозе Ногеро, Приам — Робер Богар.
Стр. 349
Гоплиты — тяжеловооруженные пехотинцы в Древней Греции.
Стр. 366
Скамандры слава он...— речь идет о реке неподалеку от Трои, ча-
сто воспевавшейся в поэтических произведениях.
Стр. 410
Ирида —в древнегреческой мифологии посланница богов, чаще
всего Геры.
...от Паллады нет поручений? — Паллада (от имени гиганта, ко-
жей которого богиня обтянула свой щит) — один из эпитетов гре-
ческой богини Афины.
ЭЛЕКТРА (Electre)
Первая постановка —13 мая 1937 г. в театре «Атеней». Режиссер
Луи Жуве. Роли исполняли: Электра — Рене Девилье, Клитемнест-
ра — Габриэль Дорзиа, Эгист — Пьер Ренуар, Орест — Поль Камбо,
Нищий — Луи Жуве.
644

Стр. 427
...Атрей, первый царь аргосский, убил сыновей своего брата...—
Речь идет о предке династии Атридов, эпизоды трагической судьбы
которой часто становились сюжетами литературных произведений
и изобразительного искусства. Атрей, враждовавший со своим бра-
том Тиестом, умертвил его сыновей и подал отцу кушанье из их
мяса. Один из сыновей, оставшийся в живых, убил затем самого
Атрея. Его потомками были знаменитые Агамемнон и Менелай.
Они были женаты на сестрах — Елепе и Клитемнестре, вместе с
которой Эгист убил Агамемнона. Эти события служат прологом к
возвращению Ореста, сына Агамемнона.
Кассандра — в греческой мифологии дочь троянского правителя
Приама, была наделена даром пророчества. После падения Трои
она досталась Агамемнону, который привез ее с собой в Аргос.
Кассандра погибла вместе с Агамемноном в день их возвращения.
Стр. 432
Парки — в римской мифологии богини судьбы.
Стр. 469
Медея — в греческой мифологии волшебница. Она помогла предво-
дителю аргонавтов Ясону добыть золотое руно. Когда Ясон ваду-
мал жениться на дочери коринфского царя, Медея погубила сопер-
ницу и лишила жизни двух своих детей от Ясона.
Федра — см. коммент. к с. 52.
Стр. 482
...богаты, как Крез — Крез (595—546 гг. до н. э.) последний царь
Лидии. Богатство Креза вошло в поговорку.
Стр. 486
Эос — в греческой мифологии богиня утренней зари.
Стр. 500
Леда — см. коммент. к с. 196.
Стр. 530
...отдал на заклание твою сестру, Ифигению...— Ифигения, дочь
Клитемнестры и Агамемнона, которую последний вынужден был
принести в жертву, дабы богиня Артемида послала грекам, отправ-
ляющимся под Трою, попутный ветер.
Стр 534
...Ахилл, убивающий Гектора, Улисс, убивающий Долона...— Про-
славленный греческий герой Ахилл сразил троянца Гектора в по-
единке под Троей. Троянский воин Долон, фигурирующий в «Или-
аде», следил за лагерем греков, но был схвачен и убит Улиссом
(Одиссеем) и Диомедом.
БЕЗУМНАЯ ИЗ ШАЙО (La Folle de Chaillot)
Первая постановка — 21 декабря 1945 г. в театре «Атеней». Режис-
сер Луи Жуве. Роли исполняли: Орели — Маргерит Морено, Кон-
645

с?анс — Маргерит Майап, Жозефина — Люсьен Богаерт, Прези-
дент — Феликс Удар, Мусорщик — Луи Жуве.
Стр. 547
Сара Бернар — см. коммент. к с. 136.
Стр. 553
((Генеральное общество», «Лионский кредит» — речь идет о круп-
нейших банках Франции.
Стр. 556
«Ллойд» — известная английская страховая компания.
Стр. 558
Золото Рейна не так бдительно охраняется карликами...-^- В средне-
вековом германском эпосе «Песнь о Нибелунгах» (XIII в.) повест-
вуется о сокровищах, хранящихся на дне Рейна, которые охра-
няются карликами.
Стр. 580
...вы участвовали в черных мессах...— имеются в виду возникшие в
XVI в. магические церемонии, основанные на пародировании хри-
стианской мессы и, в частности, совершении ее в обратном по-
рядке.
Стр. 585
Сюрте — управление Министерства внутренних дел Франции, в ве-
дении которого находится полиция.
Стр. 589
Буссак, Бурганеф — небольшие французские городки в департа-
менте Крез.
Стр. 592
...четырнадцатого июля мы запускаем фейерверк...— Речь идет о
национальном празднике Франции, дне взятия Бастилии.
Стр. 600
Лакордер, Жан-Батист-Анри (1802—1861) — известный француз-
ский священник.
Стр. 606
...вложу вам в руки ослиную челюсть Самсона.— Самсон, библей-
ский персонаж, прославившийся своей силой. Ослиной челюстью
он пользовался в бою против филистимлян.
Стр. 608
Талъони, Мария (1804—1884) —известная итальянская балерина.
Стр. 609
Карно, Сади (1837—1894) — французский политический деятель,
избранный в 1887 г. президентом. Был убит анархистом Казерио.
Фальер — см. коммент. к с. 71.
Стр. 610
Карл Мартелл (ок. 688—741) —речь идет о майор доме франкско-
го государства (715—741), который в 732 г. разбил при Пуатье вой-
ско арабов.

Стр. 611
Г ре eu — см. коммент. к с. 136.
Стр. 622
...рюмочку у Максима — имеется в виду знаменитый в Париже ре-
сторан.
Стр. 635
Атилла (?—453) — предводитель гуннов, опустошивших Восточную
Римскую империю, Галлию и Италию.
С. Шкунаев

СОДЕРЖАНИЕ
А. Михайлов
ПУТЬ ЖИРОДУ-ДРАМАТУРГА
3
ЗИГФРИД
Перевод Р. Линцер
31
АМФИТРИОН-38
Перевод Ирины Волевич
145
ИНТЕРМЕЦЦО
Перевод М. Архангельской
247
ТРОЯНСКОЙ ВОЙНЫ НЕ БУДЕТ
Перевод Н. Каринцева
339
ЭЛЕКТРА
Перевод Ирины Волевич
421
БЕЗУМНАЯ ИЗ ШАЙО
Перевод Н. Рыковой
541
Комментарий
639
ЖАН ЖИРОДУ
ПЬЕСЫ
Редактор 3. М. Пекарская. Художественный редактор Л. И. Орлова.
Технические редакторы Г. М. Короткова, Е. Н. Сапожникова. Кор-
ректор Т. И. Чернышова. Сдано в набор 18.08.80. Подписано к пе-
чати 02.03.81. Формат издания 70х108'/з2. Бумага тип. № 1. Гарни-
тура обыкновенная новая. Высокая печать. Усл. п. л. 28,438. Уч.-
изд. Л. 31,23. Изд. Na 12109. Тираж 30 000. Заказ № 712. Цена 3 р. 30 к.
Издательство «Искусство». 103009 Москва, Собиновский пер., 3.
Тульская типография Союзполиграфпрома при Государственном ко-
митете СССР по делам издательств, полиграфии и книжной торгов-
ли г. Тула, проспект Ленина, 109.
ИБ M 732