АКАДЕМИЯ НАУК СССР * ИНСТИТУТ НАРОДОВ АЗИИ
ftCUtf
ЕСЛИ Ш
ХЕН ЦИ НОИ
ИвДгАТБАЬСТЬО БОСТОННОМ ЛИТЕРАТУРЫ
<зМ, а о /с. f а~*	6 f
составители:
Н. АЙЗЕНШТЕЙН, А. БАБАЕВ
ПЕРЕВОДЧИКИ:
Р. АГАНИН, Н. АЙЗЕНШТЕЙН,
А. БАБАЕВ, | М. КЕРИМОВ]
ОТ АВТОРА
Уважаемые читатели!.
Как турецкий сатирик, я чрезвычайно счастлив, что искусство сатиры дает мне возможность общаться с вами.
У нас в Турции существуют две передовые и очень развитые линии в литературе— поэзия и сатира... Причина их развития состоит в том, что они являются традиционным искусством, уходящим своими корнями в народ;
У нас есть великий сатирик, известный во всем мире,— Насреддин Ходжа, который жил пятьсот лет назад, но смог донести свой голос до сегодняшнего дня. Мы, турецкие сатирики, гордимся, что являемся учениками этого крупного мастера. Турецкий юмор и сатира, идущие от народа и зародившиеся в далекие времена, приобрели новую силу, соприкоснувшись с современной культурой и цивилизацией.
Особенность турецкой сатиры в том, что она на стороне народа и служит народу. Наша сатира не индивидуалистична, она имеет общественное значение. Наш народ прибегает к сатире, во-первых, для того, чтобы излить душу, а во-вторых, как к оружию для завоевания и защиты своих прав и свободы. Все анекдоты Насреддина Ходжи и Бекташи, диалоги Карагёза и Хаджи Эйвата и т. п. — это борьба нравственности с безнравственностью, издевательство правды над ложью, победа искренности над двуличием, широты над узостью, наступление нового на старое, прогресса на отсталость. И по этой причине у турецкой сатиры здоровая сущность. Именно потому она переходит от поколения к поколению, не поддаваясь разрушительному действию времени.
Смех и размышление живут бок о бок в турецкой сатире. Размышление перевешивает смех. Поэтому турецкие сатирики считают сатиру очень серьезным делом.
Следуя по пути народных сатириков, черпая силу в этом великом источнике, я вот уже двадцать лет тружусь в области сатиры. В своих рассказах и сказках я стараюсь показать общественную топографию моей родины.
Долг интеллигента — осветить настоящее и будущее народа, чтобы поднять уровень его жизнн. Я стараюсь по мере своих сил исполнить этот долг, заставляя людей смеяться и размышлять. Таковы мои намерения, но насколько удалось их осуществить — судить не мне.
5
В заключение хочу выразить идущее от всей души пожелание, чтобы все народы мира были равноправны, а старые соседи — народы Турции и Советского Союза — вечно бы жили бок о бок в братстве и мире. Я буду счастлив, если своими рассказами внесу пусть небольшую, лепту в дело укрепления братства и мира.
29 июня 1960 г.
ОТ РЕДАКТОРА
Дорогой Азиз Несин!
Как писатель писателя Вы поймете меня, если я скажу Вам, что редактирование — занятие не очень веселое и довольно утомительное. Я во всяком случае предпочитаю в треугольнике писатель — редактор читатель занимать сторону или писателя, или читателя.
Однако когда Издательство восточной литературы предложило мне быть редактором первой у нас в Советском Союзе объемистой книги Ваших избранных рассказов, я охотно принял это предложение.
Ваши остроумные рассказы и фельетоны появлялись у нас на страницах газет и журналов («Крокодил», «Огонек», «Иностранная литература» и др.) и давно уже нравятся мне «лица необщим выраженьем». Но я понимал, что подлинное представление о творчестве писателя-сатирика, пишущего главным образом короткие новеллы, можно получить только причитав целую книжку его рассказов. Вот я и решил совместить приятное с полезным, то есть стать первым (не считая переводчиков и машинистки) читателем Вашей книги и одновременно Вашим редактором.
Должен сказать, что удовольствие, которое я как читатель и как писатель получил от чтения Ваших рассказов, было так велико, что впервые, пожалуй, труд редактора не показался мне обременительным.
Что больше всего понравилось мне в Вашем творчестве?
Ваша честная и ясная позиция сатирика-народолюбца. Щедрость Вашей фантазии. Богатство Вашей художественной палитры.
С одинаковым мастерством Вы владеете и приемами острого гротеска («Как был пойман Хамди по кличке „Слон“», «В погоне за помидорами», «Женщина в деловой жизни» и др.), и манерой реалистического письма («Кресло»), и, наконец, стилем лукавого народного сказа, когда Вы сочиняете Ваши очаровательные сатирические сказки, заставлявшие меня смеяться от души («Падишах, выбранный воронами»).
Мне кажется, что из больших иностранных юмористов Марк Твен, а из наших, русских — Аверченко и Зощенко оказали на Вас известное влияние. Однако при всем этом Вы — турок с головы до пят, и национальная народная самобытность — самая сильная сторона Вашего яркого таланта. Она же, то есть Ваша национальная самобытность,—и это естественно,— создавала большие трудности для переводчиков: Р. Аганина, Н. Айзенштейн, А. Бабаева и
7
М. Керимова. Юмор — явление национальное, его трудно передать на другом языке, но смею Вас заверить, что Ваши искренние друзья-переводчики сделали все, что было в их силах.
Я уверен, что советский читатель хорошо встретит Вашу первую у нас большую книжку избранных сатирических и юмористических новелл и что за ней — Аллах велик, как говорят Ваши герои! — последуют и другие.
Мне остается лишь поблагодарить Вас. Как читатель я благодарен Вам за удовольствие, которое доставила мне Ваша книжка, как писатель я рад, что узнал талантливого собрата по литературному оружию, как редактор доволен, что Вы не мучили меня и не отбили охоты к этому трудному занятию.
Да хранит Вас... нет, не Аллах, с которым Вы обращаетесь в своих рассказах не слишком почтительно,— да хранит Вас дух нашего общего козлоногого предка, который насвистывал на своей дудочке смешные и дерзкие мелодии и, по свидетельству одних его современников, был богом, а по мнению других — человеком.
Леонид Ленч
Если бы я был женщиной,..
( елямет поступил швейцаром на трикотажную фабрику. В месяц он должен был получать 80 лир. На 80 лир не смог бы прожить не то что один человек, даже четверть человека. Но он надеялся на свое трудолюбие. В конце концов хозяин оценит его старательность и повысит жалованье. Должность швейцара была, конечно, унизительна для него, но что поделаешь? В наши дни, когда мир потерял равновесие, сколько людей служат швейцарами у тех, кто сам не годится в швейцары. Хозяева и швейцары поменялись теперь местами.
Не жалея сил и стараний, он трудился день и ночь, чтобы получить хотя бы небольшую прибавку к жалованью. О, если бы он смог стать ночным сторожем!.. Ночной сторож фабрики получал целых 200 лир в месяц. И работа была куда спокойнее.
Если человек чего-нибудь очень сильно хочет, желание его сбывается. В один прекрасный день хозяин вызвал его к себе. — Я доволен тобой,— сказал он.
— Благодарю вас. Спасибо.
Хозяин спросил:
— Ты женат?
Тот, словно его уличили в преступлении, ответил смущаясь: - Да.
И чтобы, полностью сознавшись в своем преступлении, совсем успокоиться, добавил, опустив голову:
— Да еще и двое детей у меня, бейэфенди.
Хозяин и посочувствовал, и пристыдил: — Ай, ай, ай! Как же ты существуешь? — Очень трудно, бейэфенди.
— Я сделаю для тебя доброе дело. Сможешь работать и швейцаром, и ночным сторожем?
— Смогу, бейэфенди.
— Собственно говоря, ты всего шесть часов в день стоишь у дверей. Плюс восемь часов ночное дежурство, итого четырна
11
дцать часов. Еще десять часов у тебя остаются свободными. Согласен?
— Благодарю вас, бейэфенди.
— За ночное дежурство я прибавлю тебе тридцать лир.
— Спасибо.
Ночной сторож, получавший 200 лир в месяц, немедленно был уволен за то, что слишком крепко спал, и на его место взяли нашего швейцара. Днем он стоял у дверей, а ночью, с контрольными часами на шее, сторожил фабрику. Жалованье его теперь стало НО лир.
Он был очень прилежным и аккуратным человеком. Он думал: в конце концов хозяин не дурак, он непременно заметит старания своего работника и наверняка сделает для него что-нибудь. Вот, например, назначил бы его секретарем фабрики, как это было бы хорошо! Секретарь получает триста лир в месяц!..
Если человек чего-нибудь очень сильно хочет, желание его сбывается. Хозяин вызвал сторожа к себе:
— Я доволен тобой,— сказал он,— и хочу сделать для тебя еще одно доброе дело. Ночью ты, по сути дела, не очень занят. Не займешься ли конторскими бумагами? Прибавлю тебе еще 60 лир.
Сторож задумался. Он сможет тогда получать 170 лир...
— Дай бог вам здоровья, бейэфенди,— ответил он хозяину.
Секретарь фабрики, получавший 300 лир в месяц, немедленно был уволен за то, что размышления, кофе и сигареты не оставляли ему времени для работы, и на его место взяли нашего швейцара. Теперь он днем стоял у дверей, а ночью, когда сторожил фабрику, ставил перед собой пишущую машинку и печатал разные бумаги.
Он трудился в поте лица. В конце концов хозяин тоже не идиот. Рано или поздно он заметит его старания и, конечно, вознаградит. Бухгалтер фабрики получает 400 лир в месяц. Ах, если бы можно было стать еще и бухгалтером!..
Если человек чего-нибудь очень хочет, желание его сбывается. В один прекрасный день хозяин вызвал его к себе.
— Я знаю, что в наше время 170 лир не деньги,— сказал он,— и хочу прибавить вам жалованье.
— Благодарю вас, бейэфенди.
— У вас наверняка остается свободное время. Чем сидеть дома без дела, займитесь лучше счетами фабрики.
— Займусь, бейэфенди.
— Прекрасно, я прибавлю вам еще 45 лир.
Бухгалтер фабрики, получавший 400 лир в месяц, немедленно был уволен за то, что вместо сложения делал вычитание, а вместо умножения — деление.
12
Теперь наш швейцар получал в месяц 215 лир. Днем шесть часов стоял у дверей, ночью восемь часов сторожил фабрику и одновременно печатал на машинке, а когда приходил домой, занимался счетоводством.
Он очень много трудился, был исполнительным, старался делать больше, чем от него требуют. Теперь он подумывал о должности заведующего складом. Заведующий складом получал 450 лир в месяц!
Если человек чего-нибудь очень хочет, его желание сбывается. Опять его вызвал хозяин.
— Я хочу сделать для вас доброе дело. Что вы скажете, если я вам предложу место заведующего складом?
— Буду очень доволен, бейэфенди.
— Прекрасно. Прибавка — 35 лир. Ступайте, примите склад!
Заведующий складом, человек рассеянный,— он по ошибке завозил к себе домой некоторые товары, вместо того чтобы везти их на склад,— немедленно был уволен, и его обязанности стал исполнять наш сторож.
Он трудился день и ночь, не жалея ни сил, ни времени. Хозяин ведь не осел, он же должен в конце концов оценить такое самопожертвование. И действительно... Хозяин вызвал его:
— Благодарю вас, я вами очень доволен. Кто хорошо трудится, тот всегда выгадывает. Работа швейцара недостойна вас. А все другие должности сохранятся за вами. Кроме того, я назначаю вас директором моей фабрики.
Директором? Он даже растерялся! Давно он нацелился на место директора. А если человек чего-нибудь очень хочет, желание его сбывается. Вот, наконец, он и директор.
— Прибавляю к вашему жалованью 90 лир,— сказал хозяин.
Однако поскольку он перестает быть швейцаром, жалованье его сокращается на 80 лир. Но зато как директор он будет получать на 90 лир больше, итого 260 лир в месяц.
Прежний директор, получавший 500 лир, немедленно был уволен за то, что ухаживал за секретаршей хозяина.
На фабрике было сорок рабочих, два мастера и двадцать машин. Рабочим он стать не собирается,— дела не знает, мастером — тем более. Не может он заменить и машину... А в конторе фабрики, кроме него самого, осталась только секретарь-машинистка.
В свободное от дел время он болтал с секретаршей, расхваливая хозяина:
— Дай бог ему здоровья, золотой человек. Я поступил на эту фабрику швейцаром на 80 лир в месяц. Он дал мне место ночного сторожа, и я стал получать 110 лир. Потом он сделал меня
13
и секретарем. Жалованье повысилось до 170. Потом и бухгалтерию он мне доверил и стал платить 215. Потом он мне поручил еще и склад, и я стал получать 250 лир. А теперь я, кроме всего, и директор. И жалованье мое — 260 лир!
Секретарша тоже хвалила хозяина:
— А я поступила сюда уборщицей на 40 лир. Потом я взяла на себя уборку и стирку в доме хозяина и стала получать 60. Потом я стала еще и машинисткой. Жалованье мне повысили до 80 лир. Потом я начала ему готовить и в хозяйстве помогать, стали платить 100 лир. А потом... потом вы знаете, кем я стала для него. И мне повысили жалованье еще на 15 лир. Теперь я получаю 115.
Однажды он сказал секретарше:
— Ты много работаешь и страшно устаешь.
Секретарша ему резонно ответила:
— А вы сами разве мало работаете? Разве вам не мало этого жалованья? Неужели вы не хотите прибавки?
Он посмотрел на секретаршу. Он вспомнил, что в конторе фабрики никого, кроме него и секретарши, не осталось. Он подумал об ее обязанностях.
— Нет, нет,— сказал он.— Никакой прибавки я больше не хочу. Спасибо и за это. А если бы я был женщиной? Хозяин уволил бы и тебя и прибавил бы к моему жалованью еще 20 лир... Нет, нет!.. Я очень доволен... Да, но... если бы я был женщиной!
Конгресс хирургов
J\f\ еждународный конгресс хирургов собрался на - ** сей раз в городе Люблице. Ему придавали большое значение. Десятый конгресс привлек внимание крупнейших хирургов мира и оказался самым многолюдным. На конгресс съехались корреспонденты из всех стран, хотя это было не столь исключительным событием, как, скажем, футбольный матч или пресс-конференция, на которой красавица-кинозвезда — брюнетка или блондинка — демонстрирует свое белье. Виднейшие хирурги двадцати трех национальностей собирались выступить на конгрессе с научными докладами. Среди них были такие светила, которым ничего не стоило разобрать и сноба собрать человека, словно он был часовым механизмом или автоматической винтовкой. Вот почему газеты всего мира после сообщений о последних моделях купальных костюмов, о результатах футбольных матчей на первенство страны и об ужасных преступлениях считали нужным давать подборку в несколько строк о конгрессе хирургов.
Первый день был посвящен церемонии открытия конгресса. На следующий день на пленарном заседании были заслушаны доклады. На третий день начались прения по докладам. На трибуну поднялся известный американский хирург доктор К- Клазе-ман в сопровождении ассистента. Корреспонденты газет и телеграфных агентств поспешно вооружились ручками и блокнотами. Хирурги, заполнившие зал заседания, надели наушники и приготовились слушать ораторов. При этом каждый, разумеется, выбирал тот из четырех европейских языков, который лучше всего понимал.
— Уважаемые коллеги! — начал доктор К. Клаземан. — Я поделюсь с участниками десятого конгресса мыслями .о моей самой интересной операции за всю 35-летнюю практику хирурга. Как известно, до сих пор ни одному хирургу не удалось изменить рисунок кожи на пальцах. Подобного эксперимента не знает история медицины, и потому он не описан в литературе. Сколько бы раз мы ни снимали кожу с пальцев рук, новая кожа будет
Z5
давать те же отпечатки, что и прежняя. Вот почему полиция без труда вылавливает гангстеров, взломщиков касс и убийц.
В результате своей последней операции я добился изменения рисунка кожи пальцев. Перед вами один из известных бизнесменов Америки — король искусственного оплодотворения мистер Томас. Его кличка — «Джек, разбивающий челюсти». Под этим именем он значится в архивах Федерального бюро расследований. Десять лет американская полиция пыталась поймать этого виртуоза-взломщика, но безуспешно. И все из-за того, что после каждой кражи я делал мистеру Томасу, то есть «Джеку, разбивающему челюсти», пластическую операцию пальцев. Уверяю вас, что операция по изменению рисунка кожи на пальцах не только самая трудная, но и самая прибыльная, ибо делить пополам со взломщиками содержимое ограбленных касс не так уж плохо. А теперь, господа, я продемонстрирую перед вами запечатленные на киноленте кадры, раскрывающие технику этой операции.
Все хирурги, присутствовавшие в зале, единодушно признали, что их американский коллега — крупнейший специалист в области хирургии. Однако доклад английского хирурга, взявшего слово после американца, заставил их изменить свое мнение. Мистер Б. Лайнс поднялся на кафедру в сопровождении какого-то человека и начал:
— Глубокоуважаемые коллеги! Я расскажу вам об операции, которая в истории мировой медицины описана как самая сложная и заслуживающая самого пристального внимания. Вы видите рядом со мной героя-унтера Мэтью, который во время второй мировой войны один уничтожил 26 вражеских солдат. Но, к сожалению, осколком вражеской гранаты ему оторвало голову... Применив мазь собственного изготовления, я прикрепил оторванную голову к туловищу; она выглядит даже лучше, чем прежде. Теперь ее не оторвет и атомная бомба. Сейчас я вам открою секрет изготовления этой мази.
Изумлению участников конгресса не было предела. Все были уверены, что более интересного доклада они уже не услышат. Однако следующий оратор — французский ученый — заставил их изменить это мнение. Он вышел на трибуну с красавицей блондинкой в купальном костюме. Увидев ее, пожилые делегаты конгресса заерзали в своих креслах.
— Глубокоуважаемые коллеги,— начал французский хирург.— Я хочу рассказать вам о необыкновенной пластической операции. Надеюсь, вы по достоинству оцените мое новаторство, если я вам скажу, что эта красивая блондинка, вызвавшая столь бурную реакцию в зале,— моя 65-летняя теща.
После этого оратор сообщил некоторые подробности: он сделал операцию теще, чтобы отомстить жене, которая изменяла
16
ему; превратив тещу в молодую, красивую женщину, он сделал ее своей любовницей. Свой доклад французский ученый закончил научным обоснованием этого изумительного открытия.
Один за другим выступали ораторы, и каждый сообщал нечто необыкновенное.
— Смерть человека не означает прекращения деятельности всех органов,— заявил, например, немецкий хирург. — У человека, скончавшегося в результате инфаркта, сердце, естественно, не может работать, но остальные органы продолжают нормально функционировать. У больного туберкулезом умирают только легкие. На мой взгляд, после прекращения деятельности сердца или легких смерть не наступает... Из здоровых органов умерших я создавал новых людей. Перед вами,— тут немецкий хирург указал на цветущего юношу с фигурой Аполлона,-^ человек, ноги которого раньше принадлежали атлету, умершему от аппендицита, туловище — борцу, погибшему от гангрены, голова — туберкулезному больному.
Участники конгресса считали, что если на следующий день японский хирург не выступит с каким-нибудь необыкновенным открытием, то операция доктора Гюнтера из Германии, создающего человека из здоровых органов умерших, по праву будет считаться самой выдающейся из всех описанных на конгрессе.
Но японский хирург Хими Шияма еще больше ошеломил слушателей. Указав на человека, стоявшего рядом с ним, он сказал:
— Вот японец, который из-за своей хромоты не был призван в армию во время второй мировой войны. Не в силах вынести такую душевную травму, он сделал себе харакири, в результате чего кишки вывалились из полости живота...
Наступил последний день заседаний. Докладчики старались 'перещеголять друг друга, выступая со все более ошеломляющими сообщениями. Только один врач молча слушал доклад своих коллег. Уже выступили все участники конгресса. Председательствующий обратился к этому не проронившему ни слова делегату:
— Господин, а вам разве нечего рассказать конгрессу о своих операциях?..
— Есть, но не знаю, заслуживают ли мои работы вашего внимания.
Из зала раздались голоса:
— Да, да, мы хотим вас послушать!
— Все участники конгресса должны выступить с докладами...
Врач, которого так настойчиво упрашивали, поднялся на кафедру.
— Хорошо,— сказал он,— если вы желаете, я поделюсь с вами мыслями о своей операции по удалению миндалин.
17
В зале раздался смех: нашел о чем говорить после столь потрясающих, сенсационных сообщений!
Смех обидел оратора:
— Господа! Только из скромности я приуменьшил значение своей операции. Но издевки я не потерплю. Вот вы услышали сейчас сообщение про миндалины и рассмеялись...
Смех в зале усилился.
— Чепуха, а не операция!
— Я такие операции вообще не делаю!
— Хирургу стыдно говорить о таких пустяках.
Возгласы из зала еще больше разозлили докладчика:
— А знаете ли вы, чем занимается человек, которому я удалил миндалины?
— Пусть он будет даже генеральным секретарем ООН! Какое это имеет отношение к операции?
Докладчик покраснел, как рак, и выпалил:
— Человек, которому я сделал операцию, был журналистом!
Делегаты конгресса безудержно хохотали.
•— Журналист, купец, чиновник, солдат, не все ли равно!
Докладчик поднял руку.
— Тише! Да, господа, все равно. Но в то время был издан закон о печати. Журналист не мог открыть рта, поэтому я вынужден был удалить миндалины через заднепроходное отверстие.
Улыбка исчезла с лиц делегатов конгресса. Ее сменило выражение глубокого уважения к докладчику. Раздались бурные аплодисменты. Единодушно, всеми участниками десятого международного конгресса хирургов, операция миндалин была признана самым выдающимся событием в истории медицины.
Как человек стал сумасшедшим
_______ / оспода,— торжественно произнес человек в пен-1 сне,— мы должны хорошенько все обдумать, обсудить, прежде чем принять решение. С этим делом спешить нельзя. — Да,— подтвердил самый молодой из присутствующих,— подумать следует очень хорошо. А то мы навлечем беду на свою голову.
— Сначала надо решить, довольны ли мы им,— сказал веснушчатый господин.
— Недовольны!— ответили собравшиеся хором.
— Почему? — снова спросил веснушчатый.
— Да он сумасшедший! — воскликнул господин в пенсне.
— Да, да, сумасшедший!
— Сумасшедший! — посыпалось со всех сторон.
— Ясно,— кивнул веснушчатый,— дело именно в этом. Наша задача — не промазать и не избрать снова сумасшедшего.
— Предыдущий тоже был не совсем нормальный,— добавил толстяк.
— Все, кого я знал, были ненормальными.
— Если так, давайте подумаем хорошенько и выберем, наконец, нормального человека,— глубокомысленно произнес юноша.
— Но ведь, когда мы их выбирали, они все были нормальные,— развел руками господин в пенсне.— Да, это были умные, благоразумные люди. Но самый умный оказывался потохМ безумцем.
— О Аллах милосердный,— прошамкал старичок, то и дело кашлявший,— что за напасть на нас: все на этом посту теряют разум.
— Как раз те, кого мы выбираем на этот пост,— добавил толстяк.
— Чем же плох пост? — спросил юноша.— Очевидно, наши кандидаты уже раньше были... того, но их сумасшествие ни в чем не проявлялось до избрания. А как только они занимают этот
19
пост, их болезнь прорывается наружу и начинает прогрессировать.
— Прежние или новые... насколько я помню, все в конце концов теряли рассудок. Ни одного нормального среди них я не видел,— сдерживая кашель, сказал старичок.
— Да что вы все болтаете! Мы с ним друзья вот уже тридцать лет. До того как его избрали мэром, у него не было никаких признаков болезни! — возмутился веснушчатый господин.
— Гм-м... Люди, от рождения сумасшедшие,— крайне редки. Значит, для того чтобы свихнуться, ему нужно было предварительно стать мэром.
— Господа, довольно спорить,— прервал собеседников человек в пенсне. — Перед нами более важный вопрос: кого мы на этот раз выберем мэром города?
Каждый из присутствовавших выдвигал какую-нибудь кандидатуру, но против каждой кандидатуры находились возражения. Ведь будущий мэр не должен был быть сумасшедшим ни до избрания, ни после. Перебрали сотни имен.
— Постойте! — воскликнул вдруг господин в пенсне.— Я нашел! Что вы скажете о Расим-бее?
— Слава Аллаху, порядочный человек.
— Честный. Воспитанный. Скромный.
— Не завистлив. Всем желает добра.
— Знающий, бескорыстный, приветливый.
— Работяга!
Комплименты в адрес Расим-бея сыпались, как из рога изобилия.
— Но, по-моему, Расим-бей не захочет стать мэром,— возразил толстяк.
— Вы правы, я знаю его с детства. Не думаю, чтобы он согласился,— прошамкал старикашка.
— Ни за что он не станет мэром! — подтвердил веснушчатый.
— Что же делать? — человек в пенсне схватился за голову.— И я так думаю, но что же делать?! Нашли подходящую кандидатуру... и снова все рушится!
Было бы странно, если бы кандидатура, предложенная этими людьми, не прошла на выборах. Народ верил им и избирал тех, на кого они ему указывали.
Все присутствующие встали и направились к Расим-бею домой. Рассказали ему о своем предложении, не утаив и того, что все мэры рано или поздно сходили с ума.
— Так вы и меня хотите сделать безумным? Что вы имеете против меня? — не выдержал Расим-бей.
— Успокойся, ради Аллаха. Ты умный человек. Исполни нашу просьбу.
— Нет, не могу.
20
— Это твой долг перед страной, Расим-бэй!
— Взоры нации обращены к тебе!
— Ведь это государственное дело!
— Ну, хорошо, я согласен, но при условии...
— Пожалуйста! Только скажи!
— Заранее принимаем все твои условия!
— Условие мое такое... Я откровенно говорю это вам, чтобы вы меня потом не ругали. Подхалимов мне не нужно... Банкеты, приемы — отменить, лесть и славословие — забыть. Ну, как? Можете выполнить? Я такой же простой смертный, как и все. Ради Аллаха, не делайте меня сумасшедшим. Принимаете?
— Принимаем! -—радостно закричали все.
... Расим-бей получил большинство голосов и стал мэром. В тот же день пришло более пятидесяти поздравительных телеграмм. Он вскрыл одну и прочитал начало: «Многоуважаемый избранник, достойный сын своей страны, дорогой господин Расим...»
Остальные телеграммы Расим-бей не стал вскрывать.
— О Аллах, спаси меня! — взмолился он.
Спустя немного времени раздался стук в дверь.
Господин в пенсне вошел с огромным букетом цветов. Отвесив глубокий поклон, он поздравил Расим-бея.
Еще через некоторое время какой-то тощий старик с палкой тоже принес букет цветов. При этом он норовил поцеловать руку Расим-бею. «Напрасно беспокоитесь!» — резко и холодно обрезал тот. Но это было только начало: с поздравлениями явились веснушчатый молодой человек и толстяк. «Да хранит всевышний мой разум!» — не выдержал Расим-бей.
И тут ему сообщили: «В вашу честь устраивается банкет!» И не успел Расим-бей подумать, ехать ему на банкет или нет, как у его дома остановилась машина.
Зал для банкета сиял, как королевский дворец. Стол был накрыт на сорок человек. Вазы, цветы, подсвечники — чего только тут не было!
Человек в пенсне поднялся с бокалом в руке. Провозгласив тост за Расим-бея и поздравив его с избранием на высокий пост мэра города, он сказал:
— Господа, перед нами — великий ум! Это выдающийся человек. Это чудо-человек! Благодаря его творческому разуму наш город в короткий срок...
Расим-бей был взбешен, он демонстративно покинул зал.
— Быть может, это проучит их! — подумал он.
На другой день, отправляясь на работу, он увидел на улице праздничное шествие. От его дома до самого муниципалитета тянулась ковровая дорожка. Играли на зурне, били в барабаны. Все кругом было украшено лавровыми ветвями. Вдоль тротуара
21
выстроились школьники. При появлении Расим-бея раздались аплодисменты и послышались возгласы:
— Да здравствует мэр!
Какой-то молодой человек кричал в ухо барабанщику:
— Бей, бей сильнее!
А детей просил:
— Громче, громче кричите!
— Да здрав-ству-ет!.. Да здрав-ству-ет!..
У ног Расим-бея резали баранов, принося их в жертву. На фасаде здания муниципалитета висел плакат, увенчанный лаврами: «Новый мэр, живи многие годы!»
Толстяк, взгромоздившись на трибуну, кричал:
— Новый мэр покорил сердца наших горожан своим трудолюбием, справедливостью, добротой!
Взбешенный Расим-бей ринулся вперед, вырвал у толстяка бумажку с речью и разорвал ее.
— Мне не нужны такие почести! — прорычал он.
— Соотечественники! — завопил в ответ веснушчатый парень.— Ну где вы видели более скромного человека? Да здравствует новый мэр!
— Да здравствует!.. Да здрав-ству-ет!..
Грянули аплодисменты. Расим-бей, словно укрываясь от дождя, скрылся в здании муниципалитета. Приемная была набита людьми, пришедшими поздравить мэра.
— Что угодно приказать? — подобострастно спросил молодой человек, смиренно скрестив руки на животе.
— Никто так серьезно не относился к своим обязанностям, как вы! — сказал тощий старик.
— Клянусь Аллахом, я подам в отставку! — закричал Ра-сим-бей.— Убирайтесь все вон!
Посетители испуганно попятились к выходу:
— Слушаемся!
— К вашим услугам! Все что прикажешь, сделаем!
Расим-бей бессильно выдохнул: «Аллах мой!»
— Отдохните, эфенди! — заботливо посоветовал человек в веснушках.
— Уходите! — закричал мэр.
Работать было невозможно. Расим-бей вышел на улицу.
— Расступитесь! Идет мэр! — какой-то молодой человек стал разгонять прохожих.
Расим-бей с трудом добрался до дома. В этот день он уже никуда не выходил. Утром следующего дня он попросил принести две газеты, выходившие в городе. Крупным планом были напечатаны его фотографии. Под одной было написано: «Выдающийся ум, которым гордятся земляки», а под другой — «Трудо-любивейший мэр в мире».
22
Вечером за ним приехали:
— Как угодно вашему превосходительству — пригласить к себе домой танцовщиц или поехать в казино?
— Я приеду,— ответил Расим-бей.
— Мы счастливы дышать одним воздухом с нашим уважаемым мэром,— говорил молодой человек, оратор в казино. Он говорил полчаса. Расим-бей не прерывал его.
После него выступил человек в пенсне.
— Как мы счастливы, что наш мэр сама добродетель!
... Прошел год. Человек в пенсне, толстяк и тощий старик беседовали между собой.
— Мы с ним ничего не достигнем! Разве с сумасшедшим можно добиться успеха?!
— Да, да, он — сумасшедший!
— Он оказался хуже предыдущих. Не мэр, а горе наше.
— Дошел до того, что говорит, будто он горы создал.
— Будто кроме него никого нет на свете!
— Типичная мания величия!
— Форменный психопат. Они как раз такие, уж я-то знаю.
— Что же нам с ним делать? Неужели терпеть до новых выборов?
— С какой стати мы должны терпеть! Ему место в психиатрической больнице. Подумать только, из своего дома музей сделал. На площади решил свой бюст установить!
— Вчера одному просителю в лицо плюнул.
— Прошлой ночью пьяный танцевал на столе.
— Что же нам делать?
— Повести его к врачу, получить справку о расстройстве психики и запрятать в больницу.
— Не будем терять времени,— обрадовался человек в пенсне.— Еще, чего доброго, бросится на кого-нибудь.
— Совершенно верно!
— Завтра утром свяжем его и — в психиатрическую больницу. А потом назначим новые выборы.
— Отлично, а кого мы выберем мэром?
— О, будем бдительны! На этот раз надо выбрать нормального человека.
— Да, да... устали мы от этих сумасшедших!..
Сдается этаж
^^еловека тщательно обыскали. Вытащили две булав-ки, воткнутые в воротник пиджака. Забрали у него все: авторучку, карандаш, удостоверение личности, записную книжку, зажигалку, отпороли подкладку у брюк. Потом вытащили шнурки из ботинок.
Его провели по узкому коридору. Впереди шли два конвоира. Его втолкнули в тесную камеру. Дверь за ним закрылась.
Он сунул руки в карманы брюк. Огляделся по сторонам. На потолке, прямо над ним, горела тусклая лампочка. Он пошел от двери к противоположной стене. Сделал три шага, и дальше идти было некуда.
Он вытянул руки в стороны. Одна его рука коснулась одной стены, другая — противоположной. Он громко вздохнул. Сказал: «Черт побери!»
Он думал. Потом снова думал. А потом? Потом он опять думал.
Наверху, в двери —отверстие, в него проходит рука, отсюда подавали хлеб. В уборную выпускали по Ътуку в дверь, и с условием — чтобы не часто. Он сосчитал квадратные каменные плиты, которыми был выложен пол. Потом пересчитал их. Больше считать было нечего. Он сосчитал плиты еще раз.
На стенах красовались следы сырости, волнистые узоры, оставленные кистью маляра, и он разглядывал их все и сравнивал с чем-нибудь: голая женщина, Юпитер, воин с ружьем... А когда он через некоторое время снова посмотрел на них, фигуры изменились. Юпитер на этот раз превратился в дерево. А еще через мгновение дерево приняло очертания разъяренного быка.
«Почитать бы что-нибудь...» — пронеслась мысль. Ах, если бы нашлось что-нибудь для чтения... Он прочитал бы здесь сейчас все, что бы ни попалось. Ну, попадись, скажем, какая-нибудь заумная книга по медицине. Он бы прочитал и ее. Или закон о лесе. Прочитал бы! Была бы Библия, и ее прочитал бы.
24
Он думал. Сосчитал квадратные камни пола. Ночь ли была? День ли? Это его очень интересовало. Два дня он еще ориентировался, но через трое суток ночь и день смешались в его сознании.
Ах, была бы здесь какая-нибудь книга!.. Он бы все время напролет читал. Ну, была бы хоть газета! Все, что угодно, только бы можно было читать... Или уж тогда — залечь на зимнюю спячку, как змеи, медведи, ежи, лягушки, и проснуться, когда раскроется эта дверь.
«За что меня сюда привели?» — спрашивал он себя. И сам отвечал на свой вопрос: «Ясное дело, видно, я что-то натворил. Не с ума же они сошли».
И он ломал голову, пытаясь вспомнить, что он такое сделал. Он все время думал... Сосчитал квадратные плиты пола. Снова думал. Эх, была бы книга, газета, ну, что-нибудь, что бы можно было читать!..
Он подошел к двери. Поднялся на цыпочки. Посмотрел через отверстие. И увидел газету. Какую-то газету!.. Газету ли? Да, да, именно газету. Самую обыкновенную газету.
Он больше не думал. Не считал камни пола. Он смеялся. Он потер руки. Просунул одну руку в отверстие, тянулся все дальше и дальше, чтобы ухватить кончик газеты. И он схватил его. Схватил двумя пальцами. Но на газете, должно быть, лежало что-то тяжелое. Он потянул указательным и средним пальцами. Они схватили край газеты, словно клешня рака. Он потянул. Газета неожиданно разорвалась. Между пальцами у него остался клочок — оторванный от края треугольник. Глаза у него засверкали.
Он жадно оглядел газетный обрывок. Кусочек статьи без начала и без конца. Ниже какое-то объявление в несколько строк. Он набросился на газету, как голодный на хлеб:
«Основным источником трудностей, испытываемых в настоящее время страной, и самым большим препятствием на пути нашего развития во всех областях является то, что основы на-щего политического режима непрочны. Исходя из этого...»
В этом месте статья прерывалась. Он произнес: «Вот жалость-то!» Прочитал помещенное внизу объявление:
«Дешево сдается этаж. В самом центре Нишанташы, на проспекте, сдается этаж из шести комфортабельных комнат. Для осмотра квартиры и переговоров обращаться: дом Сунара, напротив аптеки, антресоль».
Он стал читать сначала: «Основным источником трудностей...»
^татья кончилась, он перешел к объявлению: «Дешево сдается этаж...» На этот раз, чтобы продлить процесс чтения, он читал медленно-медленно, по слогам:
25
«Ос-нов-ным... ис-точ-ни-ком... труд-нос-тей..л
«В са-мом... цен-тре... Ни-шан-ташы...»
Как бы медленно ни читать, чтение кончалось быстро. Он прочитал еще и еще раз. Выучил все наизусть. Он декламировал. Читал так, будто произносил речь на площади перед микрофоном.
Прочитал про себя. Потом стал петь на мотив известных ему песен. Он пропел на мотив народной песни «По дороге в Ускюдар дождь начался». Ему понравилось. Потом он пропел на мотив песни «На побережье Принцевых островов».
День, два, три — ровно, ровнешенько сорок восемь дней.
Утром на сорок восьмой день дверь отворилась. Его вывели. Он прошел по коридорам, по которым его привели сюда. Его втолкнули в большую комнату. Человек, сидевший за широким столом, накрытым стеклом, спросил:
— Твое имя?
И он начал говорить, словно заведенная машина:
«Основным источником трудностей, испытываемых в настоящее время страной...»
Сидевший за столом мужчина встал, поглядел человеку в глаза:
— Уведите!.. — сказал он.
Его вывели. Они спустились по лестнице. Вышли на улицу. Вошли в другое большое здание. Минут десять прождали у какой-то двери. Судебный пристав открыл дверь. Они вошли в зал. Судья спросил:
— Ваше имя?
Человек начал распевать на мотив песни «Я не выйду из пивной, Аллах не допустит»:
«...Самым большим препятствием является то, что основы нашего политического режима непрочны...»
Судья поправил очки:
— Ваша фамилия? — спросил он.
Человек начал кричать на низких нотах, словно произносил на площади речь:
— Дешево!.. Сдается этаж!.. В Нишанташы!.. В самом центре!.. На проспекте... Дом Сунара!.. Антресоль!..
Судья повернулся к секретарю суда:
— Пишите! — сказал он.— Согласно документу, поступившему из управления безопасности, обвиняемый был арестован ошибочно, из-за сходства имен, вследствие чего принято решение о его освобождении.
Человека вывели из зала суда. Судья тут же снял мантию и поспешил вслед за ним. В коридоре он остановил освобожденного и сказал:
— Извините, господин, уже семь месяцев я ищу квартиру.
26
Вы не можете представить, s каком затруднительном положении я нахожусь. А какова плата за квартиру, адрес которой вы изволили сообщить?
В ответ человек запел на мотив песни «Аман, красильщик»: «Основным источником трудностей...» Судья поспешил прочь. А вслед ему неслось: «Дешево сдается этаж!..»
А это откуда?
j ели вы даже меня и не знаете, то по выговору моему вы догадались, конечно, что я житель района Ка-сымпаши. Я работал учеником сварщика на верфи. Получал три с половиной лиры. В то время это были деньги! Ешь, ешь, и еще останется!
А пойдешь, бывало, в субботу вечером в пивную «Джумху-риет», что на Бейоглу, у рынка Балыкпазары, так там за одну бумажку и напьешься за милую душу!
Жили мыв квартале Яхья Кяхья, в старом домишке напротив огородов. Ну, жили мы там, ясно, не одни, в этом двухэтажном домике нас было пять семей. И какую бы дверь в доме ты ни открыл, везде тебе полный комплект!
Первая моя любовь расцвела в этом доме. Моей милой было около шестнадцати лет. За две с половиной лиры в неделю она клеила картонные коробки. Звали ее Зюбейде...
В жизни не встречал я таких губ, как у Зюбейде. Ее губы пришлись мне по вкусу. Если бы мне завязали глаза и дали поцеловать тысячу женщин, я бы сразу узнал, какая из них Зюбейде. Губы ее пахли шоколадом. А знаете, почему?
Моя Зюбейде красила себе губы красной оберткой от шоколада. Она была довольна их цветом, а я — вкусом.
Семья Зюбейде — отец, мать, сестры — жили в нижнем этаже дома, напротив комнаты, которую занимали мы.
Плата за квартиру, вернее за комнату, была для них слишком высокой, и они переехали в другое место. И я больше не видел мою Зюбейде. Но вкус ее губ остался у меня во рту, и я не знал другой женщины, губы которой так бы запомнились мне. Впрочем, я встретил еще одну. Слушайте, как это произошло.
Однажды я проник в высшее общество, причем в самую оживленную его сферу. Оказывается, останься я в сварщиках, так было бы совсем неплохо. Может, тогда я бы и навсегда попал в высшее общество. Ведь все мои товарищи, которые в то время вместе со мной были учениками, вышли в люди. У всех у них
28
есть свои машины, дома. А со мной так вышло. Один служащий на верфи все долбил и долбил моему отцу:
— Ты губишь этого парня, у мальчика большие способности, выучи его, во что бы то ни стало, сделай человеком!
Попался бы мне сейчас этот тип, я бы его растерзал на части! Это он причина всех моих мучений. Я тоже, положим, виноват. Выбрал себе самую что ни на есть ненужную область знания — философию. Окончил философский факультет. А потом наплакался. Я работал корректором в газетах, секретарем в торговых фирмах. Одно время продавал перед зданием почты авторучки. За что только не брался! В общем, постиг всю философию жизни.
Потом я нашел выход и, с опозданием на двадцать пять лет, снова пошел в ученики к сварщику.
Наш мастер взял подряд на ремонт отопления в здании клуба в Кючюк Ялы, где собирались сливки высшего общества. Нас там работало пять человек. По вечерам мы оставались в помещении, находившемся в саду клуба. А меня очень занимало в то время это самое высшее общество. Слышал я о нем давно, а вот увидеть его, так сказать, в натуре все никак не удавалось. Мне казалось, будто представители высшего общества — какие-то особые существа. И вот я начал изучать жизнь высшего общества. По вечерам я одевался и, приосанившись, незаметно смешивался с посетителями клуба. Держался я от них в отдалении, и никто из них не догадывался, что я человек не их круга. Каждый из этих аристократов, буквально каждый, вызывал у меня интерес. Их манера одеваться, манера говорить, их разговоры — все было не такое, как у простых людей. Мне казалось, будто я проник в обитель бекташей1, чтобы выведать их тайны. Из всего того, что я там видел, я расскажу вам об одном.
При встрече эти люди изысканно вежливы, но что только они не говорят друг о друге за спиной! Завидят они друг друга, будь то мужчины или женщины, и между ними тотчас начинается такой разговор:
— Боже мой, какая у вас прелестная сумка! Откуда она?
— Из Парижа, эфенди.
— Какие на вас красивые туфли, ханым! Откуда они?
— Из Лондона, эфенди.
Встретятся двое, и снова те же вопросы:
— Боже мой, бейэфенди, какой у вас необыкновенный галстук! Откуда этот галстук?
— Он из Карачи. А у вас рчень красивая рубашка. Откуда она?
— Из Нью-Йорка. Я впервые вижу у вас эти запонки. Очень изящные.
1 Дервишеский орден в Турции (существовал до 1924 г.)
29
— Они из Рима, эфенди.
Подобные разговоры служат в высшем обществе своего рода паролем. Из этих вопросов и ответов можно понять, принадлежит ли человек к высшему свету или нет.
Среди женщин, посещавших клуб, я заметил одну, ее звали Тюлин. Она мне приглянулась, и я тоже пришелся ей по душе. Но, право, я тут не виноват. Просто счастье мне привалило.
В клубе давали бал. Стоял август, и все расположились на открытом воздухе, в густом саду. Желая еще несколько расширить свои познания, я бродил по закоулкам сада, стараясь не попасть в освещенные места, туда, где на ветвях деревьев висели разноцветные лампочки. Под каждым деревом, в каждом укромном местечке я слышал шепот, стоны, лепет.
И вот спускаюсь я потихоньку к берегу моря и тут слышу ссору, семейную ссору. Я узнал голоса — это были Тюлин и ее муж. Муж упрекал Тюлин:
— Ты роняешь мою торговую честь, мой авторитет, делаешь меня некредитоспособным. Ты меня обманываешь! Так обманывай уж, по крайней мере, с человеком, у которого капитал больше. Ты же знаешь, у меня один только оборотный капитал свыше миллиона. И не стыдно тебе обманывать меня с этим человеком! Ведь он только вчера начал деловую жизнь, у этого выскочки голова закружилась, как только к нему в руки попало несколько сотен тысяч лир!
Тюлин произнесла со вздохом:
— Он меня обманул. Он сказал: «У меня капитал в пять миллионов лир». Теперь я вижу, что он меня обманул.
— Ах, бессовестный! Какие же есть на свете безнравственные люди, а? Не стесняются обманывать бедную женщину, наврать ей про свой капитал!
Тюлин говорила голосом несчастной, обманутой женщины:
— Он сказал: «У меня пять миллионов». Но там есть еще какой-то господин, он, как будто, его родственник. Так, по его словам, только познакомиться с ним стоит десяти миллионов.
Наступило короткое молчание. Потом Тюлин сказала:
— Хорошо еще, мой муженек, что ты вовремя открыл мне глаза. А то, кто знает, как бы еще обманул меня этот бессовестный тип!
— От меня ничто не укроется! Я сразу догадался.
— Ты у меня хитренький. Но, ей-богу, милый муженек, не так уж сильно он меня надул.
— Дело не в нем, моя крошка, а в разговорах. Если на рынке станет известно, что ты обманываешь меня с человеком, у которого капитал меньше моего, все подумают, что я обанкротился. Банки закроют кредит. Я, собственно, этого боюсь. Иначе разве бы я стал тебя мучить?
30
Теперь уже Тюлин начала упрекать мужа.
— Во всем виноват в конце концов только один ты,— сказала она.
— Почему?
— Откуда я знаю, какой у кого капитал, какая кредитоспособность? Ты ведь мне не сказал: у этого столько-то на текущем счету, у того столько-то.
— Это верно. Ну, вот, слушай и запоминай, я сейчас тебе все расскажу.
И муж Тюлин стал перечислять по одному всех посетителей клуба, называя суммы, лежавшие на их текущем счету.
— Есть еще Ахмет Кабалак. Этот так богат, что может с закрытыми глазами купить всех, сколько нас тут есть в клубе.
— Я его никогда не видела!
— При удобном случае я тебя с ним познакомлю. Тебе, женушка, обязательно нужно познакомиться с Ахметом Ка-балаком.
Снова наступило молчание. Потом муж сказал:
— Тюлин, дитя мое! Иди сейчас в карточный салон, играй и делай большие ставки, пусть все видят, что я не банкрот. Иначе мы не можем пресечь сплетни, которые уже ходят обо мне. Исправь сама свою ошибку.
— Хорошо, мой милый. Я исправлю.
— Ты должна проиграть не меньше одиннадцати тысяч. Поняла? После того как ты проиграешь, ты будешь смеяться, танцевать, как будто ничего не произошло. Иди, женушка, иди, милая!
Как только Тюлин рассталась с мужем, я тихо пошел следом за ней, прячась за деревьями. Когда я неожиданно появился перед Тюлин, она вскрикнула от испуга.
— Вы испугались, ханымэфенди? — сказал я.— Я очень сожалею, что напугал вас. Извините. Если я не ошибаюсь, благодаря этому случаю мне выпала честь познакомиться с самой красивой женщиной Стамбула.
Этому обхождению, принятому в высшем обществе, я уже обучился раньше. Как только вы знакомитесь с женщиной, вы должны хвалить ее всю с головы до ног. А если вы еще будете хвалить ее в присутствии мужа, так это будет совсем изысканно. Жена глазами дает понять мужу: «Смотри, какой я товар!», а муж как бы говорит: «Смотрите, какой у меня товар!» И оба они страшно довольны и принимают гордый вид.
Тюлин сказала:
— Вы делаете мне комплименты, эфенди.
— Клянусь, это не комплимент, все говорят о вашей красоте. Извините, я забыл представиться: Ахмет Кабалак.
Тюлин была ошеломлена, она даже вздрогнула:
31
— Боже мой! — сказала она.— Значит, это вы?
— Да, это я. Какая чудесная погода, ханымэфенди.
— Да. Действительно! Но я не люблю толпы.
— Я тоже. Как много у нас с вами общего! Родство душ!.. Я надеюсь, мы очень скоро поймем друг друга.
Мы поняли друг друга быстрее, чем я предполагал. Не прошло и двадцати минут, как мы были в комнате Тюлин. Я все время изъяснялся так, как принято в высшем обществе:
— Боже мой, Тюлин ханымэфенди, какая у вас шикарная сумка! Откуда она?
— Из Парижа!
Тюлин бросила сумку.
— У вас потрясающий плащ. Откуда он?
— Из Лондона.
Тюлин сбросила плащ.
— А этот великолепный костюм?
— Из Вены!
Тюлин сняла с себя костюм.
— А эти прелестные туфельки откуда?
— Из Мадрида!
Туфли тоже были сброшены.
— Боже мой, а откуда это изумительное белье?
— Из Бейрута!
— А эти чулки?
— Они тоже из Бейрута.
— А этот корсет, откуда он, моя радость?
— Из Берлина.
— А откуда трико?
— Из Рима.
Когда наши губы встретились, я чуть было не потерял сознание. Это были те, другие губы.
— Эй, послушай! — закричал я.— Брось свои штучки, я тебя узнал. Эти губы родом из Касымпаши...
А она сказала:
— Ия узнала тебя. Так целуются только в Касымпаше. Ни один из этих аристократиков не сумеет по-нашему поцеловать женщину в губы!
И вот в полном соответствии с этикетом дама из высшего света Тюлин, моя милая Зюбейде из Касымпаши, стала моей.
Часы на площади
г< ремя — половина четвертого.
Верно, что беда не приходит к человеку одна. Я был без работы, без денег, я был влюблен, против меня возбудили два судебных дела. Поверьте, если бы разыгрывалась лотерея несчастий, то не думаю, чтобы самый крупный выигрыш мог заключать в себе большее. И даже самая мучительная, самая скверная из всех на свете болезней, что ниспосланы человеку, и та была у меня — геморрой.
Что же касается начатого против меня дела, то суть его едва ли вас заинтересует. Но если я скажу, что прокурор потребовал осудить меня на двадцать два года, вы поймете, какая меня постигла беда.
А безработным я стал так. Работал я в одном месте с жалованьем сто лир в неделю.
Патрон сказал мне:
— Дела идут скверно, я снижу твой недельный заработок до пятидесяти лир.
На следующей неделе он заявил:
— Дела пошли еще хуже, я снижаю твой заработок до двадцати пяти лир.
Не прошло и месяца — он опять говорит:
— Я вынужден уменьшить твой заработок до десяти лир. Меня разбирало любопытство, на сколько еще лир патрон сумеет снизить мой недельный заработок. В конце концов хозяин сказал:
— Я ничего не могу тебе платить.
— Ну, что поделаешь, хозяин, буду работать бесплатно,— ответил я.
Тут-то он и скажи:
— От чудака, который готов работать бесплатно, мне проку не будет!
И выгнал меня.
А на мое место взяли другого человека с жалованьем сто пятьдесят лир в неделю. В рекомендации, которую я получил,
2 Азиз Несии	33
было сказано: «Готов работать бесплатно». И поэтому я нигде не мог найти работу.
О неприятностях с деньгами скажу вам в двух словах: уже два дня у меня не было во рту ни крошки.
Но мои любовные неудачи превзошли все это. Моя любимая была восемнадцати летней девушкой, готовой напропалую кокетничать со всеми мужчинами Стамбула. Со всеми, кроме меня. Только ко мне она не была благосклонна. Ни на одно из писем, которые я ей послал, она не ответила.
Я не думал ни о своем геморрое, ни о том, что прокурор грозит засадить меня на двадцать два года, ни о своей безработице, я забыл, что от голода у меня урчит в желудке. Мои сердечные неудачи заслонили все. Из-за этой девушки я решил покончить с собой. Я намеревался подкараулить ее и в последний раз объясниться в любви. И если она скажет мне, как всегда: «Я не из тех девушек, с которыми ты знаешься», то и я ей объясню, что я, мол, не из тех мужчин, которых знает она. У меня не было намерения убить ее, нанести ей, скажем, сорок ножевых ран, но с собой я решил покончить.
Поджидая девушку на улице, я, наконец, увидел ее издали и бросился навстречу.
— Мелек, милая...— начал я.
Но 'тут девушка прервала мое красноречие:
— Завтра мы встретимся на трамвайной остановке Баязид.
От волнения сердце мое готово было остановиться.
— Ах! — простонал я. Потом, прижав руки к сердцу, сказал:— Ох! Такие... волнения не для моего сердца. Когда же мы завтра встретимся, милая?
— Ровно в десять. На трамвайной остановке Баязид,— сказала моя любимая и ушла.
Несколько мгновений я еще стонал ей вслед: «В десять часов, в десять часов!..»
В это самое время кто-то меня окликнул:
— Ты что стонешь?
Это был мой старый товарищ.
— Ох, брат, я очень страдаю от геморроя,— ответил я.
Он протянул мне свою карточку и сказал:
— Приходи завтра ко мне, я дам тебе лекарство, и все у тебя пройдет.
— А когда мне прийти? — спросил я.— В десять я не смогу. У меня очень важное дело.
— Приходи в одиннадцать! — ответил он.
«Девушка принесла мне счастье,— подумал я.— Как только получу от нее ответ, тут же достану лекарство от геморроя. Любовь побеждает все!»
34
И вот, когда я шел, бормоча про себя: «Ах, любовь! Ах, любовь!..», я столкнулся с одним своим прежним сослуживцем.
— Ты нашел работу? — спросил он.
— Нет,— ответил я.
— Приходи завтра ко мне, я устрою тебе работенку с жалованьем двести лир в неделю,— сказал он.
От радости я чуть не сошел с ума.
— В десять я не могу прийти, в одиннадцать — тоже,— пролепетал я.
— Приходи в двенадцать. Кстати, вместе и пообедаем.
Оказывается, в этом мире не только несчастья приходят одно за другим, удачи тоже набегают, как волны. Девушка принесла мне счастье. И мне хотелось выйти на середину площади и закричать:
— О любовь, как велико твое могущество!
— Здравствуй,— окликнул меня другой знакомый.
— Здравствуй! —ответил я.
— У тебя, наверно, нет денег?..— спросил он.
—- Откуда ты знаешь?
— Когда у человека нет денег, он начинает разговаривать сам с собой.
— Ты угадал. Денег у меня нет!
— Приходи завтра ко мне, я дам тебе пятьсот лир. Отдашь, когда будут.
— В десять я не могу прийти, в одиннадцать не могу и в двенадцать тоже не могу.
— Приходи в два!
И все это произошло в течение получаса! От радости я начал приплясывать.
— Дружище! — произнес кто-то и бросился мне на шею.
Это был друг моего детства, с которым я не виделся уже много лет. Не успел он и рта раскрыть, как я проговорил убежденно:
— Ты, конечно, адвокат?
— А ты откуда знаешь?
— Потому что все у меня идет как по-писаному. Мне только адвоката не хватало. И ты должен быть им — адвокатом.
— Да, я адвокат. У тебя судебное дело?
— Еще какое!
— Приходи завтра в мое бюро, я займусь твоим делом. Денег я с тебя не возьму.
— Завтра я до двух занят.
— Приходи в три!..
Я забыл все горести, все беды, которые свалились на мою голову. Я не знал, как с этой радостью дождусь утра. Едва забрезжил день, я вскочил с постели. Денег на автобус или трамвай
2*
35
у меня не было, и до трамвайной остановки Баязид я должен был дойти пешком. Мой дом, вернее, дом, где я ютился, находился в квартале Левенд. По моим подсчетам, до встречи с любимой оставалось еще два-три часа. Чтобы лучше рассчитать время, я взглянул на часы у автобусной остановки Левенд. Взглянул еще раз — не кажется ли мне? Я протер глаза, посмотрел еще и еще. Боже правый! Без четверти десять. Да ведь если я сяду в автобус, в машину, превращусь в птицу и полечу, так все равно за пятнадцать минут мне туда не успеть. И тут я припустился бежать. Бегу, а сам думаю: «Как это обидно: два года бегать за девчонкой, а когда она уже совсем склонилась — опоздать на свидание!»
Я летел с такой быстротой, что, если бы мне вслед пустили пулю, она бы меня не догнала. «Выходит, я проспал! Но я же вышел из дому рано!» — думаю я. А сам постепенно обгоняю едущие впереди меня машины. Был бы со мной хронометр, все бы узнали, что я поставил новый мировой рекорд в беге. Я так мчался, что сам Азраил1 не поспел бы за мной!
Добежал я до Меджидиекёю, взглянул на часы на площади. Двенадцать часов!.. Что такое?! Даже черепаха дойдет из Ле-венда сюда за час! А я-то ведь летел стрелой. И «долетел» за два часа пятнадцать минут! Я бросился на землю, я бился о тротуар. От отчаяния я готов был грызть асфальт. Меня окружили сердобольные, жалостливые люди:
— Что случилось, что тут происходит?
Из глаз моих в два ручья текли слезы.
— Я ужасно опоздал! — сказал я.— Смотрите, уже двенадцать часов. А у меня на десять было назначено важное деловое свидание.
Один прохожий говорит:
— Откуда ты взял^ что сейчас двенадцать? Часы на площади давно уже остановились, они показывают двенадцать часов ночи.
— Но сколько же тогда времени?
— Ну, самое позднее — восемь!
От радости и усталости я снова рухнул на землю. Как бы там ни было, а к десяти часам я бы поспел к любимой. Но от этого сумасшедшего бега я был весь мокрый как мышь. Да и геморрой мой разыгрался. А особенно донимал меня голод. Некоторое время я пролежал без чувств.
Немного погодя я, однако, поднялся. Любовь подняла! Но у меня не было сил и шагу сделать. Кое-как добрался я до Шишли. Взглянул на площади на часы и тут же бросился бежать. Часы на площади в Шишли показывали без двадцати десять! Я снова
1 Ангел смерти у мусульман.
36
превратился в ветер. Забыл и про свой геморрой, и про голод, и про усталость. Я бежал так, что опрокидывал все на своем пути. Запруди передо мной дорогу толпа, я перебрался бы на другую сторону улицы по головам. Через одного мотоциклиста я перепрыгнул так, словно играл в чехарду. Теперь это уже был бег с препятствиями. И я, несомненно, поставил новый рекорд, когда добежал до Харбие. По моим подсчетам, должно было пройти всего три-четыре минуты. Я взглянул на площади на часы: половина восьмого! «Или время пошло вспять, или эти часы стоят?!» — подумал я и снова посмотрел. Нет, идут! Минутная стрелка движется. Словно пьяный, я прислонился к столбу с часами. В глазах потемнело, меня тошнило. Я потерял сознание. Придя в себя, я первым делом взглянул на часы —три минуты девятого. Полчаса я был без памяти.
Я с трудом поднялся на ноги, мое тело казалось мне мешком костей. До свидания с любимой у меня в запасе было еще два часа. Я начал медленно-медленно двигаться. Голова у меня кружилась, геморрой причинял сильную боль, в животе играла музыка. Но скоро все это должно было прекратиться. В десять часов я встречусь со своей милой. В одиннадцать получу лекарство. В двенадцать часов мой товарищ накормит меня обедом да еще и даст работу! В два часа другой приятель одолжит мне денег. А в три часа я возьму бесплатного адвоката, который будет вести мое дело, и избавлюсь от всех своих бед!
И вот я в Таксиме. Посмотрел на часы. И что бы вы думали? Десять. Ровнешенько десять! Я закрыл глаза и помчался. Лечу и говорю про себя: «Ах, моя милая, хоть бы ты опоздала на несколько минут! Ведь женщины обычно приходят на свидание с опозданием. Если она опоздает на десять минут, этого будет достаточно. Женщинам нравится заставлять мужчину ждать! Ах... если бы она немного опоздала...»
Мои ноги ступали не по земле, а по плечам и головам людей. Когда передо мной остановилась машина и преградила дорогу, я вошел в одну дверцу машины и вышел в другую.
Все были поражены. Вслед мне говорили:
— Наверно, бегун. Соревнование в беге по улице.
— Что-то не похож он на спортсмена. Одет не так.
— Ну, значит, уличный торговец. Спасается от блюстителей порядка.
Формы и цвета то возникали у меня перед глазами, то исчезали. Два раза я упал. Чтобы не терять времени, я перекувырнулся и пролетел еще два метра. Наконец я примчался на площадь Каракёй. Взглянул на часы: половина седьмого! Правильно! Вот это и есть самые правильные часы!.. Я это знаю. Вышел я на улицу, как только рассвело. Ну, и самое большее сейчас — семь часов. Я обрадовался, что впереди у
37
меня еще три с половиной часа. Ведь если я появлюсь перед девушкой в таком виде, она меня испугается. У меня есть время, чтобы хоть как-нибудь привести себя в порядок.
Я направился к мосту, на набережную Кадыкёй, подышать немного морским воздухом и прийти в себя.
Я растянулся на понтоне. Кажется, пробеги я еще немного, все тело мое превратилось бы в пот, в воду, и я весь бы растаял — так я вспотел. Я потерял, наверно, три, а может, и пять кило. Вспоминая все, что со мной произошло вчера, я поднял голову. И вдруг увидел на пристани часы. Без десяти десять!
Не задерживайте меня! Пусть никто меня не задерживает! Что стоит реактивный самолет по сравнению со мной!.. На мосту все движение остановилось. Вслед мне раздаются свистки, но кто, братец ты мой, их слушает! Полицейские свистят и бегут за мной. Но что полицейские! Пули их револьверов меня не догонят! Одним духом я домчался до площади Эминёню. На часах — половина третьего! В отчаянии я рухнул на землю. Меня всего трясло, как в припадке эпилепсии. Девушку я прозевал, что поделаешь. Но я прозевал и лекарство от геморроя. Да что там лекарство от геморроя! Я упустил обед и работу. Это еще ничего — я упустил и товарища, который должен был дать мне денег. Теперь у меня оставалась лишь одна надежда — адвокат. Его бы хоть не прозевать! И я задвигался, как автомат. Не помню уже, как я пришел в Сиркеджи. Посмотрел на вокзальные часы — они показывают... девять!
Встретился знакомый.
— Что это за вид у тебя? — спросил он.
Я готов был разрыдаться оттого, что не смог попасть к своей милой.
— Не спрашивай, что со мной!..— ответил я. И рассказал ему все.
Выслушав меня, он сказал:
— Дружище, все твои переживания напрасны!
— Почему?
Он посмотрел на свои часы:
— Потому, что до встречи с девушкой у тебя есть еще полчаса! Сейчас половина десятого.
Я глубоко-о-о вздохнул и поплелся потихоньку.
По мере того как я приближался к Баязиду, голод, усталость, боли — все прошло, и сердце у меня сильно забилось от волнения.
И вот я пришел, наконец, на трамвайную остановку Баязид. На часах возле остановки было двадцать минут девятого. А на часах, что находятся справа от дверей университета,— без восемнадцати десять. А на тех, что по левую сторону,— половина десятого.
38
Придя на остановку, я стал ждать. Я намеревался сказать своей любимой, что она принесла мне счастье, что я нашел и работу, и деньги, и лекарство от геморроя, и что теперь мы можем пожениться. Как все, кто приходит на свидание, я около часа насвистывал, потом около часа выделывал кренделя, а после этого часа два пребывал в этаком рассеянном состоянии. Потом я пришел в себя.
Посмотрел на часы на площади — без двадцати девять... Видимо, когда человек погружается в себя, ему кажется, что прошло много времени. И снова я начал выделывать кренделя, насвистывать, снова позабыл об окружающем. Взглянул на часы на площади — семь! Кошмар! Или эти часы идут назад, или уже наступило семь часов вечера. Посмотрел на часы у дверей университета. Одни показывали половину четвертого, другие — девять... Можно что-нибудь понять?!
Я подошел к одному прохожему:
— Извините, сколько времени на ваших часах?
И тут оказалось, что я напал на самого нелюбезного человека на свете.
— Ты что, слепой? — буркнул он.— Вон часы у банка, вон огромные часы на остановке. И тут вот еще двое часов у дверей.
Я опять стал выделывать кренделя, насвистывать, разговаривать сам с собой. Стемнело!
А часы показывали без четверти десять. Наверно, происходило солнечное затмение. Я присел у стены парка, неподалеку от остановки.
Что было потом, я себе плохо представляю. Я проснулся, зевнул, потянулся. Потом вскочил и тут же бросился к часам. Посмотрел—двенадцать. Свою любимую я прозевал! Не прозевать бы мне, думаю, по крайней мере обед. И направился к товарищу, который звал меня к двенадцати часам. Двери помещения, где находится его бюро, были заперты.
— Почему закрыто? — спросил я.
Мне ответили:
— По воскресеньям здесь всегда закрыто.
Свидание с милой у меня должно было быть в пятницу. Значит, я проспал в парке два дня. Я пришел на площадь Эминёню. Посмотрел на висевшие там часы: без четверти восемь... А какие без четверти восемь? Ни утра и ни вечера...
Как издать свой роман
написал роман. Потратил на него два месяца.
* Сидел день и ночь.
Роман получился на славу, не стыдно сказать об этом. Отнес я рукопись в редакцию одной газеты.
— Оригинальных романов не печатаем.
— Но хоть взгляните!
— Нет никакой надобности, народ не любит оригинальных произведений.
Тогда я отнес рукопись к книгоиздателю. Не успел я еще сказать: «У меня есть для вас...», как получил в ответ: «Мы печатаем только переводные романы».
Отнес к другому. И этот не взял:
— Если есть что-нибудь переводное, приносите, оригинальные вещи не раскупают.
Куда бы я ни пошел, везде твердили одно и то же. И вот роман, который я писал два месяца, работая без отдыха, на который я возлагал столько надежд, остался у меня на руках, как плод греховной любви, дитя, подброшенное у входа в мечеть. Тогда-то и пришла мне в голову одна мысль. Мало ли моих коллег брали рассказы французских, немецких, английских, итальянских и прочих иностранных писателей, заменяли Джонсонов Ахмедами, МартФатьмами, а потом ставили свои подписи и сдавали в журналы? Так что же мешает мне поступить наоборот?
Сел я и заменил все турецкие имена американскими. Изучил внимательно план Нью-Йорка. И все географические названия тоже стали американскими. Теперь дошла очередь до автора. Тут я и произвел на белый свет американского писателя по имени Марк О’Брайн.
Проделав все это, я опять отправился в редакцию газеты и был встречен нетерпеливо-недоумевающим возгласом:
— Но мы же печатаем только переводные романы!
— Я и принес вам перевод романа Марка О’Брайна.
— Ах так! Очень хорошо! Кто этот Марк О’Брайн?
40
— Вы не слышали о нем? Да это же известнейший писатель! Его книги переведены на все языки мира!
После такого заявления не было уже никакой необходимости читать роман, и аванс был выдан немедленно. Меня попросили только об одном: написать аннотацию на книгу и немного об авторе.
Я взялся за перо:
«Последний шедевр Марка О’Брайна „Борьба за женщину*. Книга, нашумевшая в Америке. Разошлось сорок миллионов экземпляров. Это бесценное творение, переведенное на все языки мира, было в конце концов переведено и у нас под названием „ Г олова верблюда “».
Но кто же этот Марк О’Брайн?..
Уж не взыщите, сочинил я и биографию господина Марка О’Брайна. «Самый младший ребенок в семье, где, кроме него, было еще восемнадцать детей. Отец — фермер в Филадельфии — хотел сделать из него пастора, но маленький Марк, уже в четырнадцать лет отличавшийся смекалкой, добился исключения из школы, воткнув иголку в зад профессора теологии. (В общем — типичная жизнь многих известных американских писателей.) Занимался рыболовством, контрабандой, некоторое время был золотоискателем. (Все это — известные вам вещи.) Наконец, в сорок лет послал в журнал свой первый рассказ „Давайте поцелуемся**. Язык и стиль его были настолько плохи, что...»
Как видите сами, получилась длинная биография. Теперь держитесь, наши романы!
Книгоиздатели ходили за мной по пятам:
— Послушайте, сделайте и нам переводик из этого Марка О’Брайна!
Я перевел ровно восемнадцать романов Марка О’Брайна. Буду жив — переведу еще. Но этим дело не ограничилось. Знаете, есть такой известный сыщик Джек Леммер. Его произведениями зачитываются. Я перевел шесть книг этого автора. В последнее время я пошел еще дальше. И теперь перевожу с хинди, с китайского и еще, и еще со многих языков.
Дорогие читатели!.. Да будет вам известно, что девяносто девять из ста турецких рассказов, новелл, романов, которые вы читаете в наших газетах и журналах, увы, заимствованы. А те, которые вам преподносят как переводные, на самом деле написаны вашими соотечественниками. Иностранные в них только имена и названия.
Во всем этом одно меня утешает. Наступит такой день, когда люди, изучающие историю американской литературы, вынуждены будут читать турецкие романы. Вот тогда-то сбудется моя заветная мечта— занять место в американской литературе под именем Марка О’Брайна.
Речь на церемонии открытия
I/Jз окна вагона высунулась рука с указующим пальцем. Очень далеко, в самом конце огромной долины, окутанной в синеву тумана, торчала заводская труба, упиравшаяся в небо. Все уменьшаясь, она постепенно превратилась в перпендикулярно поставленный карандаш величиной с мизинец.
Тогда человек, показавший пальцем на еле заметную черточку, сказал, что он произнес речь на открытии этой фабрики.
— Так это фабрика?—заинтересовался один из спутников.
— Ну да, фабрика!
— А какая фабрика?
— Чего не знаю, того не знаю.
— Как же вы произносили речь на ее открытии, если не знаете, что это за фабрика?
— Может быть, он забыл,— ответил за него другой пассажир.
— Нет, не забыл, я и тогда не знал,— сказал человек, начавший разговор.
— И что же, фабрика не работает?
— Сейчас, может, и работает. Но во время церемонии открытия, когда я произносил речь, ее никак не могли пустить в ход.
— Вы были тогда директором фабрики? — поинтересовался третий пассажир.
— Что вы? Никем не был,— ответил человек.
— Значит, вы были официальным лицом?
— Не был, дорогой!
— Но тогда почему именно вы произносили речь на открытии фабрики, о которой вы ничего не знали и не знаете?
— Совершенно случайно. Видите ли, у меня с детства очень хорошо подвешен язык. Не сочтите это за хвастовство, но я действительно владею ораторским искусством. Оно, конечно, не проявляется в обычном разговоре, вот как, например, сей-42
час, но стоит мне оказаться перед большой группой людей, и во мне просыпается оратор. Это все от Аллаха... Уж если я выйду к народу и заговорю, меня не остановить. Такая ясность в голове появляется, дорогой, что часами могу говорить. Для этого особое дарование нужно, уважаемый. Что такое искусство оратора? Это значит: уж если открыл рот и заговорил — так, не переставая, без запинок, говоришь и говоришь. О чем говоришь? Да все равно о чем! Соответствует конец речи началу или не соответствует, это значения не имеет. Вся трудность в том, чтобы начать речь. Если чувствуешь, что у тебя подлежащее само по себе, а сказуемое само по себе, главное — не теряйся, а развертывай и усложняй фразу, тогда и слушатели запутаются и наконец утонут в ней. А после выступления скажут: «Этот человек произнес замечательную речь», и будут аплодировать.
Я, дружок, такие речи произносил, что после каждый подходил и поздравлял меня. Кто обнимал меня, а кто и руку целовал. После выступлений я часто спрашивал себя: «О чем же я говорил?» И, как это ни удивительно, не мог вспомнить. Ни я не знал, ни слушатели. Между прочим, чтобы узнать, хорошая ли была речь, надо сначала задать вопрос тому, кто выступал: «О чем ты говорил?», а потом спросить у слушавшего: «О чем он говорил?» И если окажется, что ни тот ни другой не знают, о чем была речь, но слушатель тем не менее скажет: «Оратор говорил очень убедительно», значит, речь была первоклассной.
В школе я всегда отличался ленью. Кроме того, я был совершенно неспособен к арифметике и геометрии, тем не менее меня ни разу не оставили на второй год. И все благодаря ораторскому таланту. В конце каждого учебного года на последнем уроке я вставал и обращался к учителю: «Бейэфенди, разрешите мне от имени класса сказать вам несколько слов». И стоило учителю ответить: «Ну что у тебя там, говори», как он оказывался у меня в плену. Я начинал: «В связи с окончанием учебного года, с вашего высокого позволения, я выражу чувства своих товарищей, бейэфенди!» И, не давая учителю опомниться, я, ни на секунду не закрывая рта, продолжал: «Бейэфенди! В течение целого года вы нас... по светлым путям науки... озаряя нас... ясный и благодатный...» После этого я говорил все, что приходило в голову. Все искусство — не запинаться. Не дать возможности слушателям подумать: «О чем он там говорит?» Нужно говорить и говорить, не замолкая.
В начале моего выступления учитель недоумевал, потом впадал в забытье, потом морщины его лица понемногу разглаживались, а под конец он шмыгал носом, глаза его, устремленные в одну точку, застывали, руки дрожали. А я шпарил без остановки. Знали бы вы, какие это были речи! Камень и тот заплакал бы. Учитель потирал нос, кадык его приходил в движе
43
ние. Наконец, он не выдерживал, и из глаз его начинали струиться потоки слез. Я говорил, а он плакал. Время от времени я бросал взгляд на учителя. И если видел, что он вот-вот потеряет сознание, я замолкал. И тогда у него появлялось естественное желание сказать нам что-либо в ответ. Но обычно он был не в состоянии говорить. Хлюпая носом, тяжело дыша, вытирая слезы, он говорил: «Дети мои, я растроган, взволнован, мое состояние мешает мне выразить мои чувства...» и, оборвав себя на полуслове, выбегал из класса. А мы громко смеялись ему вслед.
Был у нас химик по прозвищу Низам-нуль. Молва о нем ходила во многих школах. Его любимое изречение: «Оценка 10 — великому Аллаху, оценка 9 — мне самому, оценка 8 — самому трудолюбивому ученику». Однако никому не удавалось получить у него восьмерку. Однажды, когда Низам-нуль пришел к нам в класс в конце учебного года, я произнес свою речь. Не заметь я вовремя, его хватил бы удар. Мои товарищи взяли учителя под руки и с трудом довели до учительской. Пришел доктор. «Что случилось, Низаметтин-бей?» — спросил он беднягу. Но слезы не давали говорить Низаму-нулю. Другие же учителя сообразили, что виной всему моя очередная речь. Между прочим, я получил у этого Низама десять. На экзамене, как только я вошел в класс, учитель, увидев меня, расплакался. «Уведите его, уведите!» — бормотал он. Не спросив меня и не переставая плакать, он поставил мне десять. С тех пор прошло много лет. Низам-нуль давно уже ушел на пенсию. До сих пор, где бы этот человек ни увидел меня, он не может сдержать слез. Даже заметив меня издали, он начинает всхлипывать.
Вообще не следует судить об учителях по их виду. Самый угрюмый из них обычно бывает самым мягким.
Вот так благодаря речам я закончил школу. Став чиновником, я уехал в провинцию. Изъездил вдоль и поперек Анатолию. По правде говоря, я не исполнял никаких чиновничьих обязанностей. Но начальство давало мне всегда прекрасные характеристики. И повышение я обычно получал сразу на две ступени. И все, все это, дорогой мой, благодаря моему ораторскому искусству. Ни одна неделя не проходит без одного-двух собраний. То начальник отдает богу душу, и устраиваются поминки, то прибывает новый шеф, и закатывают банкет в честь его прибытия. Ни к нам в учреждение, ни на тот свет ни один начальник не приходил и не уходил без моей речи. И стоило мне во время поминок начать: «Уважаемые коллеги, сегодня мы переживаем самую печальную и самую тяжелую минуту нашей жизни...», как все сидящие за столом начинали всхлипывать. Если поминки устраивались в ресторане, то плакали и официанты и даже повара.
Вот так и прошла моя жизнь, уважаемый.
44
Как-то около четырех лет тому назад я взял отпуск. Есть у меня друг детства, зовут его Хами. Ехал я в Стамбул, чтобы провести там свой отпуск, и в автобусе встретил этого Хами. Мы крепко обнялись. Много лет не виделись. Вспомнили, как я своими речами доводил до слез сначала учителей, потом начальство. «Послушай, останься у нас на день,— сказал мне вдруг Хами,— завтра у нас состоится церемония открытия фабрики».
Я согласился. В том месте, на которое я только что показал вам из окна, мы вышли из автобуса. Ночь провели в доме Хами. На следующий день отправились на фабрику. Что там было — не спрашивайте! Стада баранов, коров, верблюдов, буйволов заполнили всю площадь.
— А при чем здесь бараны?
— Меня это, между прочим, тогда тоже заинтересовало. Хами сказал мне, что скот будет принесен в жертву. Баранов вымыли, покрасили хной, покрыли им рога позолотой, выстроили в ряд. По обычаю, всех этих животных должны были заколоть сразу же после церемонии открытия, в тот момент, когда начнет работать фабрика.
Протянуты ленты. Накрыты столы. Все хорошо, все в порядке. С утра стал прибывать народ. Фабрика находится в самом центре равнины. И вот все это огромное пространство превратилось в море людских голов. К полудню стали подкатывать вереницы машин. На трибуну поднялся наш Хами. Не владея даром речи, он запнулся несколько раз и, наконец, произнес: «Сейчас уважаемый такой-то своими приносящими счастье руками пустит в ход нашу фабрику». Предполагалось, что названный им человек нажмет кнопку, иначе говоря, даст сигнал, и фабрика на глазах у всех заработает. Человек поднялся на возвышение, нажал кнопку, еще раз нажал, снова нажал. Как только он протянул руку к кнопке, животных повалили на землю и к горлам их приставили ножи.
Человек все нажимал кнопку, а фабрика продолжала бездействовать. Досадуя на неловкость человека, который не справился с такой легкой задачей, Хами сам решительно нажал кнопку. Результат тот же. В толпе началось шушуканье, поднялся ропот. На лицах появилось кислое выражение. Аллах, Аллах!
Растерявшийся Хами подбежал ко мне. Лицо бледное, глаза напуганные. «Спасай! — взмолился он.— Руки, ноги готов целовать, я в твоей власти... если кто и может помочь, то только ты. Поднимись вон туда и произнеси речь! Понимаешь, мы совсем подготовили фабрику к пуску, только забыли надеть ремень на маховик. Пока мы будем натягивать ремень, ты поднимись на трибуну и поговори минут десять. Кроме тебя, никому это не под силу. Умоляю тебя, скажи, что-нибудь, успокой людей!»
45
Что мне оставалось делать? Чувство товарищества обязывает. Я поднялся на трибуну.
«Уважаемые гости!» — начал я свое выступление. Но я не знал даже, что это за фабрика. Когда мы поздно ночью приехали домой к Хами, он мне рассказывал о ней, но я, по правде говоря, успел позабыть — устал с дороги, да и спать хотелось. Говорю это я, говорю, а сам все время посматриваю на фабрику, пытаюсь понять, для чего же она предназначена. Так и не догадался. Конечно, если бы я знал, что ей предстоит выпускать автомобили или производить сахар, то я бы говорил целые сутки. Смотрю кругом — Хами нигде нет. Можно с ума сойти. Но делать было нечего, и я стал говорить:
«Уважаемые, глубокоуважаемые гости! Все мы... имеем честь... сказать вам... добро пожаловать. Дело в том, что... вы пришли сюда... в столь отдаленное место, превозмогая усталость... Но это не все!.. И... совсем скоро... почтенные гости, на ваших глазах... фабрика начнет работать... Прежде всего нужно сказать, что эта фабрика — самая первая в стране...»
Я налил стакан воды из графина, стоявшего на столе. Быстро обернувшись к человеку, который стоял сзади, я сказал ему: «Немедленно найдите Хами и передайте ему: безразлично, что бы он ни делал, ремень ли надевает или что-нибудь другое, пусть поторапливается».— «Ремень надели, но она все равно не работает,— шепотом ответил мне человек.— Позабыли поставить переходную шестерню на основной вал. Сейчас разыскивают ее».
Тут я стал объяснять публике, что означает слово «фабрика», откуда оно попало в наш язык.
— А сами-то вы это знали? — спросил один из соседей по купе.
— Нет, конечно, душа моя, и понятия не имел. Я не знал, да ведь и слушатели не знали.
Говорил я о том, как возникли фабрики, пояснил, что слово «фабрика» — латинского происхождения, рассказал им историю развития фабрик, сообщил, где возникла первая из них. В какой-то момент я, кажется, увидел Хами. Он делал мне умоляющие знаки: «Спасай, мол, говори подольше».— «Уважаемые гости!— продолжал я.— Сейчас, когда фабрика заработает, вы увидите, что эта фабрика не похожа на другие. Среди подобных ей фабрик всего мира она занимает первое место...»
Посмотрел я на часы — прошло только пять минут с тех пор, как я начал говорить. Снова взялся за графин. «Что там опять случилось? — торопливо спрашиваю стоявшего сзади человека.— Неужели до сих пор не могут установить шестерню?» — «Установили, а фабрика все равно не работает. Хами-бей передал вам привет, просил немного растянуть речь. Оказывается, позабыли смонтировать малый котел. Сейчас он будет готов».
46
Прошло еще полчаса: «Что является главной потребностью страны? Попробуйте сами ответить на этот вопрос».— Я обвел глазами обращенные ко мне лица: «Конечно, всем вам известно, что страна больше всего нуждается в фабриках. Почему именно в фабриках? Потому что фабрика имеет свой котел, трансмиссионный вал, мотор, станки, у фабрики есть свой директор, сторож, свои работники, своя лавка, водопроводные трубы. И если хоть чего-нибудь из этого не хватает, фабрика никоим образом не может работать. После того как мы объяснили вам эту истину... мы хотим еще раз сказать: „Добро пожаловать, уважаемые гости!"... А сейчас я вам расскажу, с вашего позволения, кое-что о фабриках. Ну, прежде всего, что такое фабрика? Фабрика есть фабрика. Пока эта истина не будет усвоена, никогда и никак нельзя будет пустить ее. Или...»
В это время передо мной положили лист бумаги. Я прочитал. Записку прислал Хами. «Выручай, дружище.Ради всего святого, поговори еще. Фабричную трубу, вместо того чтобы установить над печью, по ошибке пристроили к окну директорской комнаты. Сейчас пробиваем новое отверстие. Только не замолкай, иначе я пропал».
Я повернулся лицом к слушателям. «Получена телеграмма,— сказал я им.— В связи с открытием нашей фабрики нас приветствуют соседние и дружественные страны и уже просят нашу продукцию».
Вода в графине кончилась. Солнце село. Наступил вечер. Стало темно. А я все говорил. В какой-то момент я узнал, что на фабрике, к моему удивлению, все готово к пуску, да только забыли нанять моториста. «Выручайте, поговорите еще немного,— упрашивал меня человек, стоявший за моей спиной,— уже ищут моториста».
Но тут мое терпение лопнуло. Я схватил этого человека за плечи и подвел к микрофону. «Уважаемые гости! — сказал я.— Сейчас специалист коротко расскажет вам о нашей фабрике...»
Я быстро соскочил с трибуны и побежал в поселок. Сел там в автомобиль и уехал. Так и не знаю, работает ли фабрика. И Хами ни разу не встретил. Слышал только, что в прошлом году он во главе какой-то делегации ездил в Европу.
Тихий особняк
— г~\ ы прекрасно пишете! — сказал он.
Сначала я, как все писатели, когда их хвалят, хотел ответить: «Благодарю вас», но потом раздумал.
— Я мог бы писать еще лучше, да дома у меня условия неподходящие.
— А что такое?
— Дом маленький, а семья большая. Шум, гам! А рассказы писать — это, сами понимаете, труд умственный, он тишины требует. Только найдет вдохновение, а тут малыш жалуется на старшего брата: «Папа, посмотри, что он делает!» Его сплавлю — средний заревет. Этого успокоишь — самый младший начинает. А тут те, кто побольше, затевают возню. Голова пухнет. Попробуйте создать шедевр, когда голова у вас, как котел!
— Сколько же у вас детей? — спросил он.
— Одиннадцать! — ответил я.
Я думал, он скажет: «Да сохранит их бог». Но в ответ послышался грубый окрик: «Чю-юш!» — так хозяин останавливает своего осла. Я спросил:
— Это вы мне?
Меня душил гнев. Откровенно говоря, я готов был надавать ему пощечин.
— Нет, не вам! — сказал он.
— Но ведь, кроме нас, здесь никого нет.
— Скверная штука мнительность! Мнительный человек все принимает на свой счет. На дороге у машины глушитель бабахнет, а ему уже кажется, что это в него стреляют. Однако вернемся к вашим детям. Одиннадцать детей для писателя — это, знаете, слишком. Один ребенок — и то много. Писатель вообще не должен обзаводиться детьми. Это отнимает время.
— Ну, положим, для этого времени не нужно. Растить детей действительно трудно...
— У писателей не должно быть детей, поймите это. Наплодить кучу детей сумеет каждый, а вот книгу хорошую написать — это уж не всем дано.
48
— Что поделаешь, пока у меня одиннадцать детей, даже одиннадцать с половиной. Один еще в проекте.
— Ну, а если бы вы жили в доме один, сколько бы вам понадобилось времени, чтобы сотворить свой шедевр?
— У меня в голове столько замыслов, что, живи я в тихом доме, я бы каждые два месяца создавал по шедевру.
— Идет! Я отдаю вам свой дом на шесть месяцев.
Сначала я подумал, что он шутит. Но когда он повез меня на машине к себе домой, я поверил. Это был не дом, а огромный летний дворец. Увидев этот особняк, я был сражен.
— Зиму мы проводим в Нишанташы,— сказал он.— Вчера перебрались. До мая. Значит, шесть месяцев этот дом — твой. Давай, твори свой шедевр, а мы посмотрим! По крайней мере хоть таким путем я тоже приобрету заслуги перед мировой литературой.
Я был потрясен. Когда мы выходили из дома, он сказал:
— У меня к вам только одна просьба. Имейте в виду, что в саду у меня овчарка, а в доме висит клетка с канарейкой.
— Я люблю животных и птиц,—ответил я.
Человек оставил мне огромный особняк и уехал. Все произошло как во сне!
Я осмотрел из конца в конец сперва весь сад, а потом особняк. Кругом царила такая тишина, что мне казалось, будто я не только слышу ее, но даже вижу. У меня возникло ощущение, что я могу потрогать эту тишину рукой. Я поднялся на верхний этаж. Отсюда открывался вид на сосновую рощу. Я сел за стол и сказал себе: «Здесь даже ишак стал бы поэтом!»
С таким чувством я взялся за перо. Не успел я коснуться пером бумаги, как зазвонил звонок. Особняк огромный, я кинулся туда, сюда — не могу понять, откуда доносится звонок. Обошел все комнаты верхнего этажа, но не обнаружил ничего, что могло бы издавать звон. А звонок трещит не умолкая. Это, наверно, телефон. Я опять туда, сюда, в конце концов нашел телефон па третьем этаже. Поднес трубку к уху — никаких звуков. А звонок звонит. Значит, это не телефон. А, может быть, в доме есть еще другой телефон?
Долго метался я по этажам, пока не понял, что звонит звонок у входных дверей. Пришел газетчик.
— Не нужно,— сказал я,— с сегодняшнего дня газеты не нужны!
Я закрыл за ним дверь и снова сел за стол. Но только взял ручку, опять зазвонил звонок. Я спустился на первый этаж. Но у дверей никого не было. А звонок все звонит. Оказывается, у садовых ворот за домом. Молочник пришел.
— Не нужно. С сегодняшнего дня молока не нужно...
— У меня счет за неделю.
49
Человек оставил мне бесплатно на шесть месяцев огромный дом! Я, конечно, уплатил молочнику.
Только я поднялся наверх, как опять зазвонил звонок. Снова я побежал сперва к воротам у фасада дома, потом к задним воротам. Никого! Сколько же здесь ворот?
Бегу от одних ворот к другим — никого! Больше ворот нет. А звонок звонит. Тьфу, черт, так можно и спятить. Должно быть, звонят какие-нибудь ребята-озорники. Пока я бегу к воротам у фасада, они в это время звонят в садовые ворота. Чтобы вспугнуть озорников, я неожиданно открываю садовые ворота — никого! Наверно, они дали стрекача, эти выродки! А может быть, сейчас звонит телефон?! И действительно, это звонил телефон.
— Алло!
— Позовите, пожалуйста, Назан-ханым.
— Ее нет дома, эфенди!
Не успел я снова сесть за стол—дррр! Звонок! Сначала я бросился к телефону. Нет, это не телефон. Побежал к воротам — почтальон! Я взял письмо. Поднимаюсь по лестнице. Дррр! Я — к воротам. Никого! К телефону — не он. Ношусь я так вверх и вниз, и вдруг до меня доносится: «Ку-ку! Ку-ку! Ку-ку!»
Оказывается, это стенные часы. В салоне на двух противоположных стенках — двое часов. Одни со звоном, а другие — с кукушкой. Перестали куковать часы — зазвонил телефон:
— Назан-ханым нет дома, они переехали в Стамбул.
От беготни на звонки вверх и вниз я уже обливаюсь потом... Стою совершенно растерянный в салоне, и вдруг раздается: «Дан.... Дан... Дан!»
Сколько же в этом доме звонков, сколько звуков, сколько часов! На этот раз бьют стенные часы при входе. Беги туда, беги сюда — вконец я измучился! То звонит звонок у одних ворот, то у других, то зовет к себе телефон. Разобраться в этом сумбуре звонков, звоночков и позвякиваний просто невозможно. Кажется, что позвонили у ворот, а оказывается это мальчик, проезжая мимо на велосипеде, сигналил велосипедным звонком.
Наступил вечер, а я не написал ни единого слова. Но, бегая на телефонные звонки, спускаясь вверх и вниз по лестнице, я проделал внутри дома, наверно, километров сорок. Подумать только, сколько на свете разных торговцев, от бакалейщика до водоноса включительно,— и все они перебывали тут. И все звонили! А телефон, так тот звонил тридцать или сорок раз! Окончательно выбившись из сил, я свалился как мертвый в постель. Я говорил себе:
— В первый день всегда так. Теперь все они узнали, что в доме никого нет. Завтра не будет ни одного звонка. И я начну писать свой шедевр!
50
Когда я уже засыпал, послышался какой-то новый звук, непохожий на все предыдущие. Что-то вроде жалобного тявканья или мяуканья. Со звонками я уже свел счеты. Не откроешь дверь, не подойдешь к телефону — звонок потрещит и умолкнет. А эти звуки не прекращались. Я натянул на голову одеяло — не помогает. Я заткнул уши ватой — не помогает. Делать нечего, я стал искать, откуда же идут эти звуки. Ходил, ходил из одной комнаты в другую, пока не наткнулся в ванной на маленькую собачонку. Увидев меня, щенок замолчал и начал тереться о мои ноги. Ясно, он голоден! Я положил передним все, что нашел на кухне.
Снова лег в постель.
Звонки прекратились. Но часы не останавливаются—они бьют и кукуют в положенные сроки. И собачонка не умолкает. Время от времени звонит телефон. Уже наступила полночь. Ах, если бы заставить замолчать часы и эту собачонку! Делать нечего, я взял щенка в спальню. Он замолчал, но как только я лег в постель, он снова заскулил. Уж я его ласкаю, глажу, умоляю замолчать, а он, проклятый, все тявкает. В конце концов я взял его к себе в постель, и он замолк.
Но тут овчарка в саду начала: «Гав, гав, гав!»
Я сойду с ума! Нет, я не сойду, я, кажется, уже сошел. Я вскочил с постели и подбежал к окну:
— Замолчи,эй, ты, собачье отродье, замолчи! Замолчи-и-и-и-и!
Большая собака на минуту замолчала. Но тут снова начал тявкать щенок. Так я промучился до утра. Едва забрезжил свет, из сада послышалось кудахтанье кур и пение петухов. Однако я уже настолько устал, что эти звуки не произвели на меня ни малейшего впечатления... Когда у меня над ухом залилась канарейка, я схватил клетку с птицей и запер ее в ванной. Не знаю, проспал ли я минут десять, но проснулся я от знакомого звука: «Дррр!» Можете себе представить, в каком я был состоянии, если я забрался на чердак и спрятался там. Здесь я немного пришел в себя. Нет, в этом особняке я не могу написать ни строчки. Право, лучше уж быть с детьми. Скажешь ребенку: «Замолчи!» — он испугается и затихнет. А эти собаки, часы, звонки! Разве они что-нибудь понимают, чего-нибудь боятся? И как эти люди тут жили? Ведь для одних звонков целый штат нужен. Вот тебе и спокойный дом! Я хотел немедленно отправиться к человеку, который, желая сделать добро, оставил мне свой тихий особняк, и сказать ему: «Премного благодарен. Возьми-ка ты лучше для своей птицы и своей собаки слугу, а я пойду к себе, к своим детям».
Когда я вышел из ворот, меня остановил незнакомый человек:
— Вы сторожите этот особняк?
51
У меня защемило сердце. Чтобы избавиться от него, я сказал: - Да!
— А за сколько?
— Что значит «за сколько»?
— Смотрите, не продешевите. В прошлом году они наняли сторожа за пятьсот лир, и он чуть было с ума не сошел. Этот дом так и называют «особняк со звонками».
Как буря, влетел я в кабинет к человеку, сделавшему мне добро.
— Я отказываюсь! — сказал я.
— Почему?
— Огромный особняк. И ни живой души. Уж очень там тихо. Можно взорваться от такой тишины!
Он сказал:
— Я так и знал. Ты так привык к шуму и гаму, что в тихом месте уже не можешь работать!..
— Знаю я этих писателей! — произнес он, помолчав.— Любите канючить: «Был бы тихий угол, мы бы так писали, этак писали!» А когда найдешь вам тихое место, вы начинаете: «Там слишком скучно, не пишется!» За душой ничего нет, потому и не пишется!..
Я выскочил на улицу — подальше от греха. Пошел домой, облегченно вздохнув, а в ушах у меня все еще звонило и трещало: «Дррр!..»
Шайка
Г“] а пристани в Кадыкёе кричала молодая женщина: 1 1	— Боже мой! Моя сумка, моя сумка!.. Держите его!
Толпа заволновалась. Босоногий бродяга бежал по лестнице моста, перепрыгивая через три ступеньки. Молодая красивая женщина умоляла стоящих рядом:
— Бегите же за ним! Ловите!
Вор скрылся. Прошло минут пять. И вот показался молодой полицейский. Рука его лежала на плече вора, укравшего сумку. — Чья сумка?
Сумка была черная, блестящая, большая. Молодая красивая женщина радостно бросилась из толпы к полицейскому.
— Моя! Ах, я вам очень благодарна!
Босоногий вор был полуголым, ухватить не за что. Полицейский запустил руку в его длинные волосы, чтобы он не сбежал. Из дыр старых солдатских штанов бродяги, превратившихся в лохмотья, выглядывало голое грязное тело.
Молодой полицейский обратился к женщине:
— Прошу вас дойти со мной до участка.
— Зачем? Сумка — моя! Все видели, как этот тип выхватил ее у меня из рук.
— Нужно записать ваши показания для суда.
Они вошли в участок, полицейский и вор впереди, женщина сзади. Выслушав женщину, комиссар с отвращением посмотрел на вора, от которого несло падалью:
— Эй ты, тебе не стыдно? Здоровый, как ишак! Работал бы лучше!..
Вор молчал, опустив голову.
— Почему ты воруешь? А-а?..
Вор медленно поднял голову.
— А они что делают? — сказал он.
— Молчать!
Комиссар обратился к молодой женщине: '
— Ханымэфенди, что было в вашей сумке?
— Деньги, губная помада, зеркальце, пудреница.
53
— Сколько денег?
Женщина молчала. Комиссар протянул руку к лежавшей на столе сумке, но женщина остановила его:
— Не открывайте, прошу вас! У меня в сумке... позвольте, я сама.
Комиссар, однако, взял сумку и вытряхнул из нее все, что в ней было,— губную помаду, зеркальце, пудреницу, немного мелочи и... двести долларов.
— Где вы взяли эти доллары? — спросил комиссар.
— У меня к нему претензий нет,— быстро сказала женщина, показав на вора.— Отдайте мою сумку, и я пойду!
— Я спрашиваю о долларах.
— Боже мой, в конце концов мне сумка не нужна. Пусть она остается у вас. А я уж пойду.
— Вы не сможете уйти! Где вы взяли доллары?
Молодая женщина потупилась:
— Мне их дала утром мадам Элени.
Вор поднял голову, посмотрел на комиссара, усмехнулся в усы.
— А где живет эта мадам Элени?..
Женщина шепотом назвала адрес.
Комиссар, полицейский, вор и женщина отправились на полицейской машине к мадам Элени. В первой же комнате они натолкнулись на парочку в не очень приличной позе. Во всех шести комнатах, куда заходил комиссар, он обнаружил такие же парочки.
Комиссар обрушился на мадам Элени:
— Ага, так это ты — содержательница дома свиданий Элени, которую мы безуспешно разыскиваем вот уже шесть месяцев?! Где ты взяла эти доллары?
— Мне их дал один клиент, Риза-бей.
Застигнутые в неподобающем виде мужчины были отпущены, потому что они были мужчины. А женщин, поскольку они были не мужчины, направили для освидетельствования в больницу в Ахыркапы. Затем полицейский комиссар, вор, красивая женщина и мадам Элени поехали на полицейской машине к Риза-бею. У Риза-бея, на седьмом этаже дома, шло строительство.
— Что вы тут делаете?
— Ничего!
— Ничего?! А эти строительные рабочие, мастера — это что? Значит, вы контрабандой строите дом!
Вор поднял голову, посмотрел на комиссара и снова усмехнулся в усы. После того как был составлен протокол о незаконном строительстве, комиссар спросил Риза-бея;
— Где вы взяли эти доллары?
— Мне их дал Али-бей.
54
Комиссар позвонил в управление безопасности, попросил крытый грузовик. Все прежние пассажиры и Риза-бей сели в машину. Поехали к Али-бею.
Комиссар спросил Али-бея:
— Вы дали эти доллары Риза-бею?
- Да!
— Зачем вы ему их дали?
— Он продал мне строительное железо.
Комиссар повернулся к Риза-бею:
— Строительное железо? А у вас есть разрешение? Нет?1 Так!.. Значит, вы еще и спекулируете железом!..
Затем он обратился к Али-бею:
— Где вы взяли эти доллары?..
— Я их выиграл в прошлую ночь в доме Хусейна.
Вор поднял голову, которую он все время держал опущенной, посмотрел на комиссара, усмехнулся в усы. Полицейский, комиссар, вор, красивая женщина, Риза-бей и Али-бей уселись в грузовик и поехали в дом Хусейна.
На столе, покрытом зеленым сукном, лежали десять тысяч лир, игральные кости, карты. После того как застигнутые за игрой картежники были отправлены к прокурору, комиссар спросил Хусейна:
— Где ты взял эти доллары? -
— Из рейса в Америку вернулся пароход «Гемишгезек». Мне Нури их дал, он там машинистом.
Все прежние пассажиры и Хусейн сели в грузовик и поехали к машинисту Нури. В доме у машиниста Нури было найдено десять килограммов чистого героина \ Нури признался, что доллары он получил от Ихсана. Ихсан же был пойман на месте преступления в вилле на холме у Босфора. Здесь у него было налажено производство героина.
— У кого ты взял доллары?
— У Реззана.
— А кто такой этот Реззан?
— Он привозит контрабандой из Бейрута женское нейлоновое белье.
Вор медленно поднял голову, посмотрел на комиссара, усмехнулся в усы. Снова сели в грузовик и поехали, теперь в дом к Реззану.
Реззан сказал, что доллары он получил от Невин, торгующей нейлоновым бельем и эластичными купальными костюмами.
Однако этой женщины дома не оказалось. Она по обыкновению пропадала в Париже или в Риме.
Полицейский сказал:
1 Наркотик.
55
— Слава Аллаху! И без того уже в грузовике свободного места не осталось.
Вор поднял голову, посмотрел на комиссара, усмехнулся в усы.
Комиссар крикнул:
— Эй, послушай, ворюга! Нечего тебе все время ухмыляться! Дело ясное, из них ты — самый честный.
За попытку совершить кражу вор был осужден и просидел три месяца в тюрьме.
Сейчас он трудится честно, но стоит ему где-нибудь увидеть женскую сумку, он бежит от нее, как от проказы.
Борьба с кинозвездами
f/7 з газет:
«В нашем городе имеется несколько тысяч девушек, соблазненных заманчивыми обещаниями сделать их кинозвездами. Наша женская организация провела всю необходимую предварительную работу для того, чтобы поймать на месте преступления этих так называемых агентов, направив к ним нескольких женщин из числа членов нашей организации. В этом деле нас будут поддерживать управление безопасности и представительницы женщин.
Председатель женской организации».
На заседании женской организации:
— Друзья, вы знаете, что, согласно ранее принятому нами решению...
— Что за решение? Какое именно решение? Мы столько приняли решений, что всех и не запомнишь.
— Разрешите, я скажу!
— Помилуй, сестрица, кто же тебе не дает говорить?
— Речь идет о киношниках. Они говорят молодым девушкам: «Мы сделаем вас киноактрисами» — и...
— Вот вы сказали: «Кино», и мне вспомнилось. Вы видели «Любовь девственницы»? Боже мой, что это за фильм!
— Дамы, я прошу дать мне высказаться!
— Хочешь, милая, говорить, так говори. Ты что думаешь, ты будешь говорить, а мы будем молчать?
— Некоторые испорченные люди обманывают молодых девушек, обещая сделать их кинозвездами.
— Жаль бедняжек!
— Какие, однако, эти мужчины обманщики!
— Ия однажды чуть было не стала кинозвездой. Если бы...
— Есть ли сейчас среди вас желающие добровольно стать кинозвездами?
Все дружно встают с места. Поднимают руки. Окружают кафедру председательницы.
— Я согласна.
— А сделают ли еще тебя в твоем возрасте звездой^
57
— Если ты меня не выберешь, я обижусь, ей-богу!
— Тебе пойдут характерные роли.
— Конечно! В фильме теща тоже нужна!
— Но я не хочу быть статисткой! Если мне не дадут главную роль, я ни за что не буду сниматься.
— А я лично хочу играть в каком-нибудь таком... душещипательном фильме. С любовным сюжетом.
— Обожаю фильмы с танцами. Я такие па знаю, что любую артистку за пояс заткну.
— Дамы! Кажется, вы меня не так поняли. Мы ведь уже обсудили этот вопрос: мы не собираемся стать артистками в действительности. Наша цель — узнать, как агенты киностудии соблазняют молодых девушек.
— Тогда я отказываюсь.
— Вот оно что! А я думала по-настоящему стать артисткой!
— Вычеркните мое имя.
— Никто не хочет?
— Запишите меня! Я хочу.
* * *
В конторе одной киностудии:
Режиссер. Видел ты этих женщин?..
Продюсер. Тех, что приходили утром? Среди них не было ни одной подходящей.
Режиссер. Я не о том, любезный. Посмотри-ка, что пишут газеты!
Актриса. Что пишут газеты?
Режиссер. Женская организация...
Все склоняются над газетой. Читают сообщение.
Фотограф. Ха-ха-ха!
Кинозвезда. Я ничего смешного не нахожу.
Постановщик. Все ясно! Друзья, тут можно кое-что придумать. Мы сейчас состряпаем хорошенькое дельце. Дитя мое, Гюльпери, возьми бумагу и пиши то, что я тебе скажу: «Нужны артистки! Для запускаемых в производство пяти фильмов нужны женщины всех возрастов, желающие стать кинозвездами». Внизу напиши наш адрес. Хасан, сынок, беги в редакции газет, дай объявление.
« * *
В управлении безопасности (комиссар в штатском и женщина — полицейский чиновник):
— Мелиха-ханым!
— Слушаю, господин комиссар.
68
— Вам поручается очень ответственное задание.
— Опять, наверно, какая-нибудь знахарка.
— Нет.
— Если притоны, то я...
— Нет. Это дело в вашем вкусе. Есть, говорят, агенты по найму артисток.
— Да... Да...
— Они ищут артисток для киносъемок.
— Да, мой комиссар.
— Вы обратитесь к ним...
— В самом деле? Как это интересно!
— Вы станете артисткой.
— Боже мой, как хорошо!
— Чтобы соблазнить молодых девушек, они...
— Только бы мне дали хорошую роль...
— Ваша роль очень важна. Вы обратитесь по этому адресу...
— Я буду говорить все, что вы мне порекомендуете.
— Выясните, как они сбивают с честного пути молодых девушек. Вы понимаете меня, не так ли?
— Бог мой! Благодарю вас, эфенди!
— Посмотрите на объявление в газете! Это объявление — ловушка!
— Конечно! Конечно, господин комиссар. Ах, попался бы какой-нибудь трогательный фильм..'.
— Я на вас надеюсь!
— Не беспокойтесь. Слушаюсь! Я иду. Уже ушла!
* * *
В конторе киностудии:
Д а м а. Я прочла, сударь, ваше объявление в газете. С раннего детства я мечтаю стать актрисой... Ах, если бы вы знали, как меня влечет! Однажды я даже послала свою фотографию на конкурс кинозвезд, но меня затерли.
Продюсер. А раньше вы играли?
Дама. Я выступала на школьных вечерах. Мне так аплодировали, вы себе представить не можете. Я умею также подражать различным звукам, позвольте, я кое-что изображу.
(Входит женщина-полицейский.)
Женщина-полицейский. Здесь принимают по объявлению? Вам, говорят, нужны артистки?.. Извините!.. Это неожиданно!.. Я так взволнована.
Продюсер. Прошу вас! И не волнуйтесь, пожалуйста. Это с непривычки. Потом привыкнете. Все дается опытом. Пройдите, пожалуйста, туда, режиссер посмотрит вас и оценит ваши данные.
59
Дама. Обратите внимание, у меня очень пропорциональные формы. Мой бюст сравнивают с бюстом Брижит Бардо.
Женщина-полицейский. А меня называют Мерилин Меляхат. Посмотрите!
Режиссер. Пожалуйста, поднимите подол вашего платья. Еще немного, так! Ноги у вас красивые! Факт!
Дама. У нее красивые ноги! Да ты, милый, наверно, никогда красивых ног не видел! Вот!
Режиссер. Ваша талия? Гм-м. Хорошо.
Дама. У меня очень тонкая талия. А моя грудь... Взгляните!
Режиссер. Грудь тоже великолепная. Превосходно! Мерси!
Дама. У меня, господин режиссер, грудь не накладная.
Ей-богу, не накладная. Смотрите!
Режиссер. Нужно еще проверить, фотогеничное ли у вас лицо.
Дама. Таких фотогеничных, как я, во всем мире нет. Я не хочу себя хвалить, но многие влюблялись в меня по фотографии.
Женщина-полицейский. А я на фотографиях выгляжу лучше, чем в жизни.
Продюсер. Пусть вас сейчас зарегистрируют.
Дама. Что это еще за регистрация?
Продюсер. Мы запишем в журнал ваши имена. Пожалуйста, уплатите по двадцать пять лир за регистрацию.
Женщина-полицейский. Получите.
Дама. Пожалуйста!
Продюсер. Затем вы пойдете и закажете карточки в нашей фотографии. Позы должны быть артистическими. Анфас, сзади, в профиль, сверху, снизу.
Женщин а-п олицейский. А потом?
Дама. А когда мы будем сниматься?
Продюсер. Сперва вы будете сниматься в пробном фильме. Если проба будет удачной, мы сделаем из вас звезду, гордость нашей страны.
Дама. Ах, боже мой! Какая прелесть!
Женщин а-п олицейский. Я очень вам признательна!
Дама. Господин режиссер, я должна вам лично что-то сказать...
Женщина-полицейский. И я тоже должна сказать. По секрету.
(Режиссер и дама выходят в соседнюю комнату.)
Д а м а. Не ведите переговоров с этой женщиной! Во-первых, у нее уродливые ноги. И талия толстая. А что за кошмарный живот!
60
Режиссер. О животе, не сглазить бы, ничего худого не скажешь!
Дама. Как вам угодно!.. Я должна вам еще кое-что сказать, но...
Режиссер. Говорите, говорите!
Д а м а. Я скажу, но при условии, что вы не дадите роли этой женщине. Она, клянусь богом, донесет на вас. Поняли? А я... только из любви к искусству,- клянусь богом.
(Продюсер и женщина-полицейский.)
Женщина-полицейский. Бейэфенди, я прекрасно играю, даю вам слово. И любые роли. Когда нужно, я рыдаю навзрыд. А потом могу хохотать до упаду. Я гожусь и на трагические и на комические роли, даю вам слово. И потом...
Продюсер. Что потом?
Женщина-полицейский. Если вы дадите мне главную роль... Вы дадите, не правда ли? Только той женщине не давайте. Потому, что она... пришла сюда с другой целью. Вы понимаете?
— Благодарю вас. Я дам роли вам обеим!
— Ах, как хорошо! Как чудесно!
Болельщики
/1/f еста в трамвае бывают свободны только в начале
1 г маршрута. Я сел в трамвай в Меджидие. Еще не доехали и до Шишли, а он уже был переполнен: люди висели на подножках, уцепившись за оконные рамы. А что творилось внутри!.. Известно ведь, что такое трамвай!
Чем были заняты пассажиры? Один читал газету, его сосед силился, скосив глаза, тоже заглянуть в нее. Молодой человек, сидевший за ними, вытягивал шею, как жираф, чтобы узнать спортивные новости. Вдруг он возмущенно воскликнул:
— Проклятье! «Фенер»1 проиграл!
Владелец газеты, горбун, обернулся и, окинув уничтожающим взглядом тощего, бледнолицего юношу, язвительно спросил:
— А ты думал, что он выиграет?
Сосед горбуна, толстый, как тюлень, детина, страдающий одышкой, вмешался в разговор:
— Даже если бы сам Шабан был центром нападения, то и тогда «Фенер» не выиграл бы!
Другой юноша, с впалыми щеками, энергично поддержал толстяка:
— Правильно, агабей 2, верно! Наши бешикташцы3 играли, как львы!
Тут не выдержала молодая элегантная дама:
— Подонки — ваши бешикташцы!
Не успела она произнести эти слова, как раздался тонкий мальчишеский голос:
— Ты сама подонок!
Атмосфера в один миг настолько накалилась, что трамвай стал похож на парламент, когда там происходит схватка оппозиции с правительственной партией. Казалось, вот-вот пойдут в ход кулаки и под глазами спорщиков зажгутся фонари.
1 Стамбульская футбольная команда (сокр. «Фенербахче»).
2 Форма вежливого обращения к старшим.
8 Игроки стамбульской футбольной команды «Бешикташ».
62
Тут в спор вмешался кондуктор:
— А все почему? Потому что Хабиба в защиту поставили. Будь Хабиб в нападении, «Фенер» забил бы немало голов.
Холеный, вылощенный пассажир процедил:
— Не болтай глупостей! И десять Хабибов не помогли бы. Все равно «Фенер» был обречен на проигрыш.
— А вы видели, как бьет по мячу Хабиб? — пришел на помощь кондуктору горбун — владелец газеты.— Никогда не забуду, как два года тому назад во время матча на первенство страны Хабиб ударил по воротам с центра поля. Раз! — и там!
В ответ на это какой-то пассажир, приложив руку ко рту, издал странный звук.
— Э, друг, загибай, да знай меру,— сказал он.
Тогда сидевший впереди однорукий пассажир встал, протиснулся к спорящим и, приняв позу оратора оппозиции, когда ему не дают слова, произнес:
— Благодарите Аллаха за ветер. Если бы не ветер...
— Какой ветер! Ветер делал Джафер, который, как буря, носился по правому краю.
— А Хабиб? У Хабиба три сына, а он носится по полю, как гончая собака!
— У Хабиба не три сына, а два.
Кондуктор не выдержал:
— Что ты городишь? У него трое детей, два мальчика и девочка!
— Полно врать! Мы с Хабибом каждый вечер ужинаем в баре «Чинчир».
— Он мне будет рассказывать про Хабиба! Мы с ним три года играли вместе в молодежной команде в Тахтакале.
В разговор вмешался еще один пассажир:
— Вы оба ошибаетесь. Это не его дети.
— Что ты хочешь этим сказать, парень? — спросил его беззубый старик.
— Какой я тебе парень? Думай, что говоришь!
— А что ты сердишься? К тебе по-дружески, а ты лезешь в бутылку,— прошамкал беззубый.— Что ты хотел сказать про детей Хабиба?
— Это дети не Хабиба, а его жены, от прежних мужей...
Пока кондуктор и часть пассажиров спорили о количестве детей Хабиба и выясняли, чьи же они все-таки, в другом конце вагона тоже горячо заспорили:
— Если бы во втором тайме Зульфи не подбили, он бы показал класс!
— А ты знаешь Муртазу? Да, да, Муртазу! Он стоит пятидесяти твоих Зульфи. г
— Иди ты со своим Муртазой!.. Да смотри, не лопни от злости!
63
— Ты что — хочешь по зубам получить?
— А ну, полегче!
— А ты заткнись!
Трамвай миновал Таксим — остановку, на которой обычно садилось много народу. Кондуктор, продолжавший горячо доказывать, что у Хабиба трое детей, не только не отрывал билеты, но вообще забыл, что он кондуктор. Во рту у него не было и половины зубов, поэтому он брызгал слюной на пассажиров.
— Уж если я не знаю, сколько детей у Хабиба, то кто же тогда знает?
— Это просто смешно!
Один из спорящих решил протиснуться к выходу. Однако у него из этого ничего не получилось.
— Не вертись! Стой на месте! А то как двину!
— Освободить бы руки! Дал бы я ему!
— Да бросьте вы! Пусть выйдет паренек!
Пассажиры, разделившись на группы, продолжали спорить и браниться. Страсти разгорались.
Пожилой человек с шеей, как у черепахи, и дрожащими руками начал стыдить ругавшихся:
— Ни совести, ни стыда у вас нет!
Я подумал про себя: «Этот старец сейчас всех отчитает». Но тот сказал:
— Вся беда в том, что судья был липовый!
Мальчик тринадцати-четырнадцати лет, вошедший в трамвай в Меджидиекёе, обратился к старику:
— Папаша, а ведь у этого Баха международная категория.
— Знаем мы, как он стал судьей! Уж я-то всю его подноготную знаю. Вступи мой отец в демократическую партию, он тоже стал бы международным судьей!
— Ого, дело дошло до серьезной критики!
Тут раздался густой бас:
— Стой, стой! Университет и трамвай — не место для политики. Вожатый! Господин вожатый! Смотри, братец, в твоем трамвае политикой занимаются! Останови, я выйду — от греха подальше!
— Кто там занимается политикой?
— Ты сказал о демократической партии?
— Ну и что? Предположим — я.
— Ну вот! Демократическая партия это и есть политика.
— Господа, не надо к спорту примешивать политику.
Старик тем временем внушал мальчику:
— Тебя еще в утробе матери не было, когда я уже играл запасным да еще в первой команде молодежного клуба «Айван-сарай». Понял, дурень?
— Понял!
64
Трамвай остановился на площади Галатасарай. Кондуктор все еще говорил о детях Хабиба. Наконец, не выдержал и вожатый. Он обернулся к вагону. Я подумал, что он скажет сейчас кондуктору: «Эй, занимайся-ка своим делом!» Но вместо этого вагоновожатый спросил:
— Кто тут болеет за «Фенербахче»?
Один из пассажиров отозвался:
— А что? Тебе не нравится? Ну, я болею за «Фенербахче». Вожатый вскипел:
— Я не желаю возить болельщиков «Фенербахче». Сходи!
— А я сам не желаю ездить в трамвае, где вагоновожатый болеет за «Бешикташ»! — сказал пассажир и спрыгнул на ходу.
На остановке Тепебашы в вагон вошел контролер. Я подумал: «Ох и достанется же кондуктору! От самого Меджидиекёя ни одного билета не оторвал».
Один из пассажиров не унимался:
— Ладно! Допустим, «Бешикташ» выиграл у «Фенербахче», но игра-то была грубая!
— Перестаньте чушь пороть!— заорал вожатый.
Пассажир, болевший за «Фенербахче», испугался, что и его высадят, и укрылся за спиной толстого мужчины.
Кондуктор продолжал доказывать свое:
— У Хабиба трое детей. И все они — его дети, разрази меня гром на этом месте!
— Ради Аллаха, скажи, ты хоть раз видел Хабиба в лицо?
— Значит, по-твоему, я лгун? Граждане, будьте свидетелями! Меня публично оскорбляют! Я подам на тебя в суд!
— Что случилось? — спросил контролер.
— «Фенербахче» выиграл у «Бешикташа» пятьдесят раз, а проиграл всего десять. А эти подонки хотят доказать...
Оказалось, что контролер тоже болеет за «Фенербахче». Вожатый и контролер решительно разошлись в своих спортивных симпатиях.
Вожатый кричал:
— Ты что, хочешь запугать нас штрафом? Пиши! Заплатим, но не сдадимся! Да здравствует «Бешикташ»!..
Кондуктор своей сумкой ударил по голове одного пассажира. Старик, выхватив ранец у мальчика, хватил его по затылку. Контролер схватил «бешикташевца» за галстук. Тут подоспели полицейские.
— Что здесь происходит? — спросил один из них у контролера.
— Да вот говорят, что второй гол «Фенербахче» забил из офсайта.
— Какой дурак говорит это? — возмутился полицейский.
3 Азиз Несин
65
— Там даже не офсайт был, там рука была! — завопил кто-то из глубины вагона.
Среди полицейских оказался болельщик за «Галатасарай».
— А ну-ка, пошли все в участок!
Спорщики отправились в участок.
Полицейский комиссар спросил у меня:
— Откуда ты?
— Из Эрзерума.
— Да нет, за какую команду ты болеешь?
— Ни за какую!
— Великий Аллах! Ты в каком клубе состоишь?
Я понял, что нужно назвать какой-нибудь клуб, но я ведь пе знал, за кого болеет комиссар, и сказал наобум:
— В «Фенербахче».
— Молодец! Стань здесь.
Всех пассажиров комиссар разбил на группы по принадлежности к разным клубам. Потом обратился к спорщикам:
— Теперь расскажите, что случилось.
Пассажир с синяком под глазом сразу же начал:
— Господин комиссар. В Меджидиекёе я сел в трамвай. Ехал на работу. На площади Таксим я должен был выйти.
— Почему же не вышел?
— Как же я мог?! Заговорили о спорте, и я увлекся. Вот этот тип сказал, что Мазлум из «Фенербахче» без разрешения вышел на поле. «Бешикташ» хочет заявить протест федерации футбола.
Комиссар вскочил как ошпаренный:
— Ты посмел так сказать о Мазлуме?..
Я воспользовался минутой и удрал из полицейского участка.
Наш народ очень любит спорт. Вот и все!..
Да здравствует край родной!
— ели ты этому веришь, значит, я не живу,— ' сказал он.
Прислонившись спиной к стене тюремного здания, мы грелись на солнце. Надзиратель Ярымпорсьён, заложив руки за спину, прошел мимо нас с таким видом, словно хотел сказать, что это он своими собственными руками возвел окрестные холмы.
— А кто, собственно говоря, живет? Все так,— ответил я.— Благодари и за это. Ведь есть люди, которым еще хуже, чем нам. Радуйся, что плоть у тебя здоровая!
— Нет, агабей \— возразил он,—* хуже быть не может. Я вовсе не существую. Не знаю даже, как тебе объяснить... Ты меня видишь, конечно, но это ничего не значит: меня нет. Я не существую. О том, что я не существую, я впервые узнал, когда мне было двенадцать лет. До того у нас в районе не было государственной школы. В тот год, когда был опубликован новый алфавит и у нас открыли начальную школу, передовые люди нашего городка решили отдать туда своих детей. Мой отец считал себя передовым, поэтому он тоже захотел записать меня туда. Взял он меня за руку и повел. Директор школы потребовал у отца мое свидетельство о рождении.
— Мы еще ему не выправили,— сказал мой отец,— может быть, мое свидетельство подойдет?
Но заменить, оказывается, было нельзя. В школе Давуда Ходжи, в которой дети нашего района обучались старому письму, свидетельства о рождении ребенка не требовали.
Но мой отец хотел, чтобы я учился в новой школе...
Пришлось обратиться за помощью к составителю заявлений, что сидел напротив государственной конторы. С этим заявлением отправились в бюро, где выписывают свидетельства о рождении. Чиновник взял заявление. Вынул какие-то книги. Стал искать, нашел запись о моем отце.
1 Форма вежливого обращения к старшим.
3*
67
— Тебя зовут Решит? — спросил он отца.
— Да,— ответил тот.
Чиновник стал читать по книге метрические данные моего отца:
— Год рождения 1897... Квартал Дегирментепе, улица Та-вусбагы, номер дома по-старому 51, по-новому 28... В 1911 году ты женился на Хаджер. У тебя родился сын по имени Эмин. Верно?
— Правильно,— ответил отец.— Я хочу выправить моему сыну Эмину метрику. Собираюсь отдать его в государственную школу. До сих пор не требовалась эта бумажка.
Чиновник подозрительно посмотрел на моего отца.
— Господин, какую метрику ты хочешь?—сказал чиновник,— твой сын ведь давно умер!
— Помилуйте, что вы говорите! — оторопел мой отец.— Вот мой сын, вот он рядом.
Чиновник снова стал читать метрическую запись, сделанную в книге.
— Тебя зовут Решит?
— Решит!
— А отца твоего Мехмет?
— Да, и это верно.
— Ты женился на Хаджер, у тебя родился от нее сын Эмин?
— Совершенно правильно. Точно так. И сейчас я хочу получить для этого самого Эмина свидетельство о рождении.
— Что же получается? Все записано верно, а что Эмин умер— неверно? В книге имеется запись о его смерти, а мертвым мы метрики не выдаем.
Я заплакал.
— Да замолчи ты,— прикрикнул на меня отец,— разве человек умирает от того, что в книге его занесли в список мертвых!
— А господин говорит, что я у-у-умер!
— Пусть себе говорит. Ты слушай, что я говорю.
— В книге неверных записей не бывает,— сказал чиновник,— что записано, то и есть на самом деле. Если вы что-нибудь задумали, я ничем помочь не могу. Умершим метрики не выдают.
— Что значит — задумали? — насторожился отец.
— За вашим братом всякие грехи водятся,— ответил чиновник,— вы сговариваетесь со старостой, мертвого выдаете за живого, живого — за мертвого, в общем обманываете, как можете.
— Любопытно узнать, когда же умер наш сын? — спросил отец.
Чиновник заглянул в книгу.
— Во время первой мировой войны он был призван в армию. В 1915 году погиб под Чанаккале. Из списка живых был исклю
68
чен на основании сообщения отдела воинской службы за номером триста тридцать один дробь восемьдесят пять.
Отец рассердился:
— Послушай, эфенди, посмотри-ка в свою книгу, не в 1911 ли году я женился?
— Да,— ответил чиновник,— так и записано: ты женился в 1911 году.
— Но тогда, если даже сын у меня родился в день моей свадьбы, то в 1915 году ему было только четыре года. Как же четырехлетний ребенок мог пойти в армию и пасть на поле брани?
Чиновник растерялся. Посмотрел на меня, потом в книгу, после этого взглянул на моего отца, снова посмотрел в книгу и заключил:
— Твоц^сын Эмин родился в 1896 году. Значит, когда он погиб, ему было девятнадцать лет.
— Мой сын родился в 1896 году? — переспросил отец.— Аллах с тобой, эфенди, а когда же я родился, а ну, посмотри в свою книгу.
Чиновник заглянул в книгу.
— Ты родился в 1897 году,— сказал он.
— Послушай, эфенди, не говори глупостей, что же, я родился на год позже нашего сына, а?
Подошли другие чиновники, находившиеся в комнате. Но никто из них не смог разобраться.
— По книге выходит именно так, ничего не поделаешь,— сказал наш чиновник.— Конечно, здесь какая-то ошибка, но в чем?
— Уважаемые эфенди,— обратился мой отец к чиновникам,— есть ли среди вас кто-нибудь, кто родился раньше своего отца?
Тут уж обозлился чиновник:
— Не впутывай сюда еще и чужих отцов. Мертвым мы свидетельства не выдаем. Все!
Пошли мы с отцом к управляющему Регистрационным бюро. Отец рассказал ему обо всем. Управляющий спустился вместе с нами в комнату, где лежали книги. Еще раз посмотрели все записи.
— Все правильно,— сказал управляющий.— В книге так и записано. Твой сын погиб в 1915 году.— Управляющий призадумался:— Должно быть, это было так,— вдруг решил он.— Твоя жена старше тебя. По всей вероятности, ты взял в жены вдову. У нее был сын по имени Эмин, от первого мужа. Твой неродной сын Эмин был на год старше тебя. Но в книге тебя записали отцом.
Я громко заплакал.
— Да замолчи ты, парень,— сказал в сердцах мой отец.— Кто лучше знает, чей ты сын,— книга или я?
69
Чиновник сказал почтительно:
— Как это вам пришло в голову? Несомненно, так и было!
Хотя отец мой не умел ни писать, ни читать, он был не из тех, кто легко сдается.
— Хаджер, дочь Бекира... Родилась в 1904 году,— прочитал в книге чиновник.
— Значит, по-вашему,— сказал отец,— моя жена родилась в 1904 году, а сын ее Эмин—в 1896 году, не так ли? Послушайте, слышали вы когда-нибудь, чтобы ребенок родился на восемь лет раньше своей матери?
По книге получилось, что я родился на год раньше своего отца и на восемь лет раньше матери. Мать же вышла замуж за моего отца, когда ей было всего восемь лет, и произвела меня на свет за пятнадцать лет до свадьбы.
Чиновники, управляющий — все столпились вокруг книги. Склонив головы, они впали в раздумье. Тут управляющего осенило:
—• Должно быть, это произошло так: Хаджер до этого была замужем за другим. У ее первого мужа от первого брака был сын по имени Эмин. Неродной сын Хаджер был старше ее на восемь лет. И когда умер ее муж, она не бросила неродного сына на улице, а взяла его с собой, выйдя замуж за Решита. И вот, пожалуйста, Эмин на восемь лет старше мачехи и на год старше отчима.
— Вот именно,— сказал чиновник,— только так и могло случиться.
— Черт возьми! — возмутился мой отец.— Еще что выдумали! Моя жена вышла за меня замуж в семь лет, а до меня была за другим?
— Ну, хорошо,— сказал управляющий,— а как может быть иначе? Если ты можешь более правдоподобно объяснить, пожалуйста.
Я продолжал плакать.
— Да не реви ты, парень,— утешал меня отец.— Ну, пойдешь в школу Давуда Ходжи, только и всего.
С тех пор прошло много времени, я стал взрослым.
Как вы думаете, призвали меня в армию? Ведь я числюсь мертвым. Я погиб под Чанаккале. Разве мертвый может сражаться? Но мы не смогли вразумить их. Схватили меня жандармы и привели в военный комиссариат. Отец тоже пришел туда вслед за мной.
— Господин, в книге имеется запись о смерти моего сына. Он не существует. Если бы он был жив, ему бы выдали свидетельство о рождении.
Не успел он произнести это, как начальник комиссариата заорал:
70
— Ты что, хочешь укрыть эту дылду от несения воинской службы?
И тут же отправили меня в часть. По правде сказать, я обрадовался. Значит, я все-таки живой. Очень хорошо. Кончился срок службы. Товарищей моих демобилизовали, а мне не выдают документа об увольнении. Как же демобилизовать меня? Для этого нужно иметь свидетельство, в котором делается пометка о несении воинской службы. А у меня такого свидетельства нет. Поэтому я не могу демобилизоваться. Часть, где я служил, послала запрос в комиссариат, чтобы мне выписали свидетельство. Не прошло и месяца, как оттуда пришел ответ: «Лицо, на которое вы запросили метрическое свидетельство, погибло в 1938 году при исполнении воинского долга во время Дерсимской операции».
— Здесь какая-то ошибка,— сказал я командиру роты.« Я погиб не в Дерсиме, а в Чанаккале. Лучше всего запросите наше Регистрационное бюро, там вам дадут полные сведения.
Чего я только не предпринимал, чтобы доказать, что я живой! Ведь без этого я не мог демобилизоваться. Наконец, выдали мне бумагу с печатью, в которой говорилось, что я отбыл воинскую повинность, и отпустили меня домой.
Вернувшись, я узнал, что отец мой умер. У него остались долги: пять тысяч лир он не выплатил банку и две тысячи -• налоги государству. Так как я был единственным наследником отца, долги должен был платить я. Чиновники министерства финансов не давали мне ни минуты покоя.
— Послушайте, но ведь меня нет в живых! Кто не верит, пусть обратится в военный комиссариат. Если кто и тогда этому не поверит, пусть узнает в Регистрационном бюро. Может ли платить отцовские долги человек, которого нет в живых?
— Разве ты не сын Решита-ага? Ты что же, отказываешься от своего отца?
— Нет, я не отказываюсь. Но меня нет в живых...
А, да разве им втолкуешь! «Ты должен заплатить долги отца во что бы то ни стало!» Я бы, пожалуй, все-таки не стал платить, но говорили, что я не смогу тогда получить наследство. А у отца было много земли, луга, дом, лавка. Занял я в одном месте деньги и заплатил долги. Думаю, получу отцовское наследство и расплачусь с кредитором. Я даже с радостью уплатил долги. По крайней мере, когда платишь, чувствуешь, что < существуешь. Но как дело дошло до отцовского наследства, не тут-то было! Как доказать, что я сын своего отца? Нужно метрическое свидетельство! «Тебя же нет в живых, как же ты можешь получить наследство? Ты умер раньше своего отца»,— заявили мне. Так я и не могу доказать, что я жив. Говорю им: «Ну, хорошо, нахожусь я здесь перед вами или нет? Видите вы меня или не видите?
71
Не стою ли я перед вами, как истукан? В армии я был? Налог я заплатил?»
— Это ничего не значит,— отвечали мне.— Официально тебя в живых нет.
— Но ведь я не умер,— твердил я.
— Значишься в умерших!
Я обратился в суд. Нанял адвоката. На суде против меня выступил юрист министерства финансов. Представляя интересы государственной казны, он утверждал, что, поскольку у моего отца не осталось наследников, его собственность должна перейти в казну. Заладил одно: наследник умер. Мой адвокат говорит, что я жив, а он — что я умер. Спорят вовсю. Юрист из министерства финансов представил такие документы, что я сам готов был согласиться и признать, что меня нет в живых.
Судебная тяжба длилась два года. Не имея свидетельства о рождении, я никуда не мог поступить на работу. Долгов по горло. Как-то однажды случилось, что я совсем потерял голову и наболтал глупостей. Что я говорил — не помню. Меня арестовали и посадили в тюрьму. Послушайте, говорю я, как это вы меня арестовываете? Меня же нет в живых! А можно ли арестовать умершего человека?
— Послушай, парень, разве мертвые разговаривают? Здоровенный детина, а твердит, что мертв!
Знаете, я даже обрадовался, что угодил в тюрьму. По крайней мере во мне пробудилась вера в то, что я жив.
Когда я вышел из тюрьмы, меня снова охватило уныние. Вижу — наследство мне не получить. А те, кому я задолжал, начали прижимать меня. Махнул я на все рукой и уехал в Стамбул. На работу поступить не могу. Встретил девушку, решил жениться. Но как это сделать, когда из Регистрационного бюро пришел только документ о моей смерти?.. Стал жить с ней вне брака. Но на что жить? Решил найти подставное лицо и открыть лавку. Раз я официально числюсь покойником, сам я не мог быть хозяином. Так продолжалось с год. Потом человек, на имя которого я записал лавку, захватил деньги и сбежал. Налоги пришлось платить мне. Я умер, заявляю я всем, но никто меня не слушает.
Что мне оставалось делать? Я стал воровать. Меня поймали. «Я официально не существую»,— сказал я, но это их не интересовало. Воровать покойник может. Оказывается, если воруешь, значит, ты жив. Вот так и получается: ты поступаешь в школу — тебе говорят, что ты мертвый; когда дело касается воинской повинности — ты живой; нужно демобилизоваться — тебя считают умершим; платить долги отца — ты живой; потребовал наследство — ты не существуешь, но ты живой, если нужно бросить тебя в тюрьму.
72
Я обрадовался, что снова оказался в тюрьме. Как-никак, сейчас я живой в глазах всех, хотя формально и покойник. Но у меня есть четверо детей, они и не живут и не умерли; официально они не родились на свет. Если отца нет в живых, могут ли у него родиться дети?.. Вот через три дня я выйду из тюрьмы и опять перестану официально существовать.
Надзиратель поднес ко рту свисток. Гулявшие во дворе направились в свои камеры. Мы тоже поднялись.
— Агабей,— сказал он,— официально я не живу, да что от того, будем ли мы жить? Главное, чтобы страна здравствовала. Не так ли? Да здравствует край родной, а что до нас, то мы можем и не существовать!
Трудно не заплакать!.
этой тюрьме не различали заключенных по воз-расту и роду совершенных ими преступлений. В одной и той же камере оказывались и десятилетний нарушитель закона, и приговоренный к смертной казни, и тот, чье пребывание в тюрьме должно было ограничиться тремя годами. Поэтому матерые преступники могли беспрепятственно собирать дань с тех, кто был приговорен на малый срок. Хуже всего было то, что мальчуганов, сидевших в одной камере с бродягами, тоже прибирали к рукам. У каждого крупного преступника в камере, у его помощников и у тех, кто пригрелся возле них, был свой малолетний слуга, которому оказывалось покровительство.
Главарем всей тюрьмы был преступник с большим стажем. Много раз видели его стены тюрьмы. Последний раз его приговорили к двадцати пяти годам, десять из которых были уже у него за плечами. Завсегдатаи тюрьмы знали всю его подноготную. Он, как и дети, бывшие у него на посылках, первый раз попал сюда, когда ему было тринадцать лет, а потом вышел и снова попался, опять выходил, опять попадался и, наконец, застрял в тюр ьме основател ьно.
— Это, знаете, фрукт! — говорили про него те, кому не нравилось его тюремное владычество.
Преступника этого давно нужно было перевести в провинциальную тюрьму — ведь он был осужден на большой срок, но сделать это никак не удавалось. Раз в год или в два он набрасывался на кого-нибудь с ножом, а по существующему правилу судить преступника нужно было на месте совершения преступления. Как же переправить его в провинциальную тюрьму, когда он должен предстать перед судом за поножовщину в столичной?
Однажды пятнадцатилетний мальчишка, которому главарь покровительствовал, отсидев свои шесть месяцев, вышел из тюрьмы. Главарь, прощаясь с ним, приказал мальчишке как можно скорее вернуться обратно. Поскольку в тюрьме мальчуга-74
ну жилось куда сытней, он уже через месяц вернулся за решетку. Пока он жил на воле, деньги на жизнь посылал ему из тюрьмы главарь. Так все и шло своим чередом.
Но вот сменили начальника тюрьмы. Новый шеф был энергичным молодым человеком. Не прошло и десяти дней, как он ознакомился с положением дел, вник во все тонкости. Решив покончить со старыми порядками, он прежде всего отделил детей и поместил их в специальную камеру. В этой камере, которую так и назвали «подростковая», вначале набралось сорок четыре мальчика. Самому младшему было одиннадцать лет, самому старшему — семнадцать. Но стояла зима, и сюда каждый день добавляли еще по нескольку малолетних преступников. А потом к ним присоединились парни двадцати с небольшим лет, которые почему-то показались начальнику подростками.
Главарей тюрьмы, которые жили не хуже падишаха, нововведение начальника привело в ярость, но они не решались говорить об этом в открытую. Только те, в которых жило еще чувство человеколюбия, робко высказали свое неудовольствие:
Неужели у вас совсем нет милосердия? У этих бедных парней нет никого, кто бы их навестил, мы за ними хоть как-то присматривали. А сейчас они одни в этой камере совсем пропадут!
Новый начальник увеличил ребятам паек за счет Красного Полумесяца. Но на этом новый сердобольный шеф не остановился. Он понимал, что больше всего малолетним преступникам нужна духовная пища, правильное воспитание, и потому приставил к мальчуганам учителя, осужденного на шесть лет за очень скверное преступление.
Другого учителя ему негде было взять. Он мог пользоваться только тем, что было в его распоряжении!
Перед тем как направить учителя для занятий в камеру подростков, начальник сделал ему строгое внушение.
— Смотри в оба,— заключил он.— Я никакого беспорядка не потерплю! А будешь хорошо воспитывать детей — и тебе зачтется.
Известно, что для осужденного поддержка тюремного начальника куда важнее, чем на воле благодарность министра. И поэтому учитель, весьма велеречивый человек, выдавив из глаз слезу, сказал:
— Ах, начальник, у меня нет слов, чтобы выразить, как я счастлив. В свое время я стал жертвой клеветы. Сейчас вы как будто снова вернули меня к прежним занятиям. Можете быть абсолютно спокойны, все дни и ночи я посвящу нашим деткам.
И правда, учитель работал исправно. В утренние часы с девяти до десяти и вечером с пяти до шести в тюремный сад выводили на прогулку только подростков. Других заключенных на это время загоняли в камеры.
75
Учитель обучил своих подопечных нескольким маршам. На прогулках подростки строились в две шеренги, впереди вставал учитель, и они твердым шагом, бодро распевая, обходили кругом сад.
Начальник тюрьмы был человек с добрым сердцем. Наблюдая из окна за этой шумной процессией, он приходил в восторг, глаза его увлажнялись.
Обитатели камеры подростков в руках учителя превращались в мягкий воск. Раньше, попадая туда, они чего только не делали: разбивали стекла в окнах, осколками наносили себе раны и поднимали на ноги всю тюрьму. Но с тех пор как в камере стал бывать учитель, все безобразия прекратились.
— Профессия, знание дела — вот в чем суть,— говорил начальник.— На этих детей ничего не действовало — ни слова, ни палка. Но к ним пришел учитель — и сразу нашел с ними общий язык!
Дети разучили два гимна: «Десятая годовщина» и «О родина». Шагая в ногу, они громко пели сначала «Десятую годовщину», а потом «О родина».
— О родина-а-а! Осуши на глазах своих слёзы, ведь нас воспитали теперь!..
Нет, в самом деле, дети из камеры для подростков стали неузнаваемы. Только вот одежды на них не было никакой. Больше половины шлепали босиком. Принять за обувь то, что было на ногах у остальных детей, можно было только обладая богатейшей фантазией. Штаны превратились в лохмотья, сквозь дыры просвечивало тело. Изодранные рубашки не могли прикрыть ввалившуюся грудь.
Но, посудите сами, что мог сделать начальник? Ведь чулки, обувь, белье и одежда не предусматривались бюджетом...
Два раза в день, утром и вечером, начальник млел от счастья, слушая детское пение.
— О родина-а-а! Осуши на глазах своих слезы, ведь нас воспитали теперь!..
Начальнику очень хотелось, чтобы нагрянул какой-нибудь высокий чиновник. Ведь, как и всякий человек, совершивший доброе дело, начальник имел право на то, чтобы его оценили по достоинству. Но, разумеется, он жаждал визита начальства пе только для того, чтобы показать себя в хорошем свете. Вот приедет большой человек, увидит, какими воспитанными стали дети, и, может быть, прикажет выдать им одежду и обувь...
Наконец, желание начальника исполнилось. Ему сообщили, что для осмотра тюрьмы приедет сам министр.
Начальник вызвал к себе учителя:
— Ну, теперь не подкачай. Через четыре дня к нам приезжает министр. Вот они у тебя там поют гимн...
76
— Который?
— «О родина». Разучи его как следует с детьми. Чтобы без запинок было! Чтобы все в один голос пели. А сейчас забирай свою постель и отправляйся в камеру к подросткам! Днем и ночью будешь находиться с детьми. Смотри, обучи их всему хорошенько!
На лице учителя отразилось заметное беспокойство:
— А нельзя ли мне, бейэфенди, не оставаться в камере для подростков? Лучше я, как и раньше, буду приходить к ним утром, а вечером возвращаться к себе!
— Нельзя,— ответил	начальник.— Говорю тебе, нельзя.
Поработай хорошенько с детьми!
— Потом, бейэфенди,— пробормотал учитель,— вдруг кому-нибудь из них... придет в голову что-нибудь дурное!
— Молчать! — закричал разозленный начальник.— Что ты там еще несешь? Отправляйся!
Когда учитель ушел, начальник отдал распоряжение главному тюремному надзирателю:
— Воспитатель не должен покидать камеры для подростков. Он будет работать с ними день и ночь!
В тот день все тюремные стены звенели от детских голосов: — О родина-а-а! Осуши на глазах своих слезы, ведь нас воспитали теперь!..
В тюрьму приехали сразу министр, генеральный начальник тюрем, два инспектора юстиции и три высших чиновника из вилайета1. Начальник тюрьмы подал знак, чтобы главный тюремный надзиратель и подростки вышли в сад и были наготове. Потом, выбрав удобный момент, он доложил министру о всех своих делах. Чтобы положить конец безобразиям, он поместил малолетних в камеру для подростков. Приставил к ним учителя из заключенных. Да, учитель горячо любит свое дело, отдает все свои силы обучению и воспитанию детей. Он был таким прекрасным учителем... Он говорит, что его ложно обвинили. С ним просто случилось несчастье.
Министр с интересом выслушал все, что ему рассказали, и остался очень доволен. Он уже собирался спуститься посмотреть на детей, как вдруг отворилась дверь и показалась голова запыхавшегося старшего надзирателя. Незаметно для министра он подал знак начальнику тюрьмы.
— Что случилось? — спросил вышедший к нему начальник.
— Бейэфенди, они не хотят петь гимн!
— Почему?
— Не знаю, мой бейэфенди!
1 Административная единица в Турции.
>'	77
Главный надзиратель, разумеется, знал, в чем дело, только не осмеливался сказать.
— Как не хотят? Да я обо всем уже рассказал министру.
Начальник приказал немедленно позвать учителя.
— Почему не поете гимн?
— Не поем! — ответил учитель.
— Что-о-о?
Подумайте, он еще говорит не «не поют», а «не поем»! Значит, он с ними заодно.
— Почему?! — заорал побагровевший от злости начальник.
— Не поем и баста!..
О, не будь здесь министра, он самолично отвел бы учителя в баню и дубасил бы его палкой до тех пор, пока у того искры из глаз не посыпались бы. Однако сейчас было не до этого.
— Но почему, объясни!
— Не поем!
— Убирайся вон отсюда!
Начальник вызвал к себе самого старшего обитателя камеры подростков — парня с длинным лицом. Ему было двадцать два года.
Но из него тоже, кроме «не поем», ничего нельзя было вытянуть. Начальник готов был лопнуть от злости. Тогда он вызвал самого младшего из подростков. Это был смуглый одиннадцатилетний мальчуган с торчащими ежиком волосами. Его арестовали в тот момент, когда он воровал с машины уголь. Учитывая, что преступник был еще совсем юным, его осудили только на месяц.
Мальчик был бос. Сквозь дырявые штаны просвечивало голое тело. Грязная рваная рубашка прикрывала только одно плечо.
— Почему не поете гимн?
Но он, как маленький осленок, опустил голову и, уставившись на свои ноги, ответил:
— Не поем — и все!
Начальник размахнулся и ударил мальчика по лицу.
— Отвечай, почему не поете?
Мальчишка заревел. Вытирая глаза рукавами и жалобно всхлипывая, он признался:
— Не можем мы петь. Никаких сил нет. Голодному не до пения. Вот уже четыре дня, как ты поселил к нам учителя. И он не может теперь приносить нам от главаря ни гашиша, ни опиума. Откуда же силам взяться? Ты хоть убей нас, не можем мы петь гимн. У нас нет сил даже ноги передвигать!
— Тьфу, да проклянет вас Аллах! — схватился за голову начальник.
— Теперь покажите камеры заключенных,— потребовал в это время министр в соседнем помещении.
78
— А где же начальник тюрьмы? — поинтересовался инспектор юстиции.
Окончательно растерявшийся начальник быстро приказал главному надзирателю:
— Сбегай к главарю, возьми у него гашиша и опиума, сколько хотят эти чертенята, и быстро раздай всем! А когда все кончится, я им покажу, где раки зимуют.
Главный надзиратель принес целую пачку героина1. Первым набросился на него учитель.
Все вышли в тюремный сад. Ребята выстроились в шеренгу.
Учитель, стоявший впереди колонны, подал команду:
— Вперед, шагом марш!
Подростки проходили мимо министра. Сорок четыре мальчика — босые или в опорках, без рубашек, в изодранных штанах. Впереди всех шел двадцатидвухлетний парень — он был самым рослым, замыкал колонну одиннадцатилетний подросток. Они шли бодрым шагом. Когда колонна поравнялась с министром, учитель подал знак.
— О родина-а-а-а! Осуши на глазах своих слезы, ведь нас воспитали теперь!..— пели с большим подъемом и энтузиазмом детские голоса.
Начальник тюрьмы не мог удержать слез.
— Действительно, трудно не заплакать! — сказал министр.
После торжественного церемониала министр подозвал к себе учителя:
— Поздравляю, вы очень хорошо воспитали детей. Признаюсь, я вижу такое впервые. В этой тюрьме вам больше делать нечего, поэтому я перевожу вас в другую. Надеюсь, за четыре-пять месяцев вы сумеете сделать тамошних детей такими же, как эти.
— Я весь к вашим услугам,— ответил учитель.— Только у меня есть просьба к вашему превосходительству.
— Какая?
— Мне очень помог... воспитать детей один мальчик. Хорошо, если бы и он поехал со мной. Тогда уж можете не сомневаться в успехе!
1 Наркотик.
Как был пойман Хамди по кличке „Слон"
у! з стамбульского управления безопасности во все * 1 управления вилайетов1 сегодня была послана телеграмма следующего содержания:
«Сбежал закоренелый вор-рецидивист по прозвищу «Слон Хамди». Тридцати пяти лет, высокого роста, вес двести килограммов, шатен, не хватает трех зубов, в верхней челюсти один коренной зуб запломбирован, на нижнем клыке слева — золотая коронка, костюм коричневый в полоску, волос довольно мало, лицо круглое, глаза карие. Воспользовавшись тем, что двое наших полицейских провели в бессменном карауле три дня и три ночи, вследствие чего уснули на ходу, преступник скрылся. В результате проведенных нами допроса, следствия и расследования окончательно установлено, что Слон Хамди сбежал. В случае, если он зайдет в один из полицейских участков вашего вилайета или относящихся к нему уездов либо обратится за какой-нибудь справкой к полицейскому чиновнику, сообщите ему, что мы с нетерпением ждем его и просим не заставлять нас больше ждать и в удобное для него свободное время явиться в стамбульское управление безопасности и сдаться. К сему прилагается фотография закоренелого рецидивиста Слона Хамди».
* * ♦
На вокзале одного вилайета разговаривают два полицейских чиновника:
— Рамазан, братец, вот тот тип, что пьет салеп, наверняка п есть Слон Хамди.
— Гмм... Похоже... Давай фотографию, посмотрим.
Полицейский вынимает из кармана фотографию, показывает товарищу.
— Да нет, Рамазан! Это же твоя фотография!
— Верно! Это я на праздник снимался. Хорош?
1 Административная единица в Турции.
80
— Хорош! Ну, доставай фотографию этого Слона Хамди.
Рамазан вытаскивает кипу фотографий, перебирает их.
— Вот это карточка моего сына... Память о военной службе.
А этот — кто он, Махмуд?
— Этот? Наверно... Контрабандист Думай Али!
— А это вот крыса из отеля Субхи... Все карточки перемешались.
— Ищи скорей этого Слона, Рамазан!
Махмуд и Рамазан роются в фотографиях, ищут карточку Слона Хамди.
— Побыстрей давай, Махмуд! Тип уже выпил салеп, сейчас улизнет!
— Смотри, как он оглядывается по сторонам.
— Нашел! Вот карточка. Точно, он самый!
Они подходят к человеку, показавшемуся им подозрительным.
— Ну-ка, земляк, постой!
Они смотрят то на фотографию, то на человека.
— Ну-ка, стань боком!
— Пожалуй, не похож он, Рамазан!
— Пусть господин комиссар взглянет разок, может, он признает.
— Ну, земляк, давай, двигай! Пойдешь с нами в участок.
* ♦ ♦
В другом вилайете двое полицейских беседуют на базаре:
— Стыд-то какой, брат Шюкрю. До вечера протаскались, а поймать этого Слона Хамди не смогли.
— А может, вот это он?
— Может, и он, давай спросим.
— Господин, как твое имя?
— Мустафа!
Полицейские шепчутся:
— Он говорит: «Мустафа».
— Не скажет же он тебе так прямо: «Я Слон Хамди».
— Да, такому ничего не стоит вокруг пальца обвести.
— Господин, не пройдете ли вы с нами?
* * ♦
Кофейня в вилайете. Двое полицейских изливают друг другу душу:
— Вчера я поймал трех Слонов Хамди, а комиссару, видишь ли, ни один не понравился.
— Хоть он и наш комиссар, но и придира же, доложу тебе!
— Тише! Взгляни-ка на того типа, что чай пьет!
81
— Ну, да... Он самый!..
— Да, но в документе сказано, что он толстый, а этот образина худой, как скелет!
— Похудеешь, братец! Легко ли скрываться!
— Это верно... Только... он черный. А Слон Хамди вроде шатен.
— Шлялся по горам да по лугам, вот волосы и того... потемнели.
— И то правда! Только уж больно они у него черные и густые. А в бумаге сказано, что у Слона Хамди волосы-то повылезали.
— Наверно, парень, чтоб его не признали, парик надел.
— Что же мы стоим? Пошли, схватим каналью.
Они подходят к человеку:
— Как тебя зовут?
— Хамди.
Полицейские многозначительно переглядываются и смеются.
— Ну, пошли в участок. Давай!
— Что такое? Что случилось?
— Много не разговаривай. В участке узнаешь.
* * *
На шоссейной дороге, тянущейся, как и во всех вилайетах, на несколько километров, двое полицейских задержали прохожего.
— Открой рот!
— У меня во рту ничего нет.
— А раз нет, так и открывай спокойно!
Человек открывает рот. Полицейские рассматривают его зубы.
Один спрашивает другого:
— Ну-ка, посмотри в бумагу, сколько зубов у Слона не хватает?
Тот читает:
«Не хватает трех зубов, в верхней челюсти один коренной зуб запломбирован, на нижнем клыке слева — золотая коронка...»
Полицейский считает зубы прохожего:
— Один, два, три... четыре... Да не шевелись же! Сбился! Один, два, три, четыре, пять... Двадцать четыре! У него двадцать четыре зуба.
— Двадцать четыре? Сколько же не хватает? Сколько у тебя зубов не хватает, знаешь?
— Восьми!
— Вырвал. Он вырвал себе зубы, чтобы его не узнали.
— Господин полицейский, у меня же зубы искусственные. Ни одного своего нет!
82
— Слушай, как там в бумаге? Есть что-нибудь про искусственные зубы?
— Не написано. Забыли они. Он, душа моя, он! Он самый — Слон! Взгляни-ка на его клык — вот она, золотая коронка! Ну-ка, господин, пойдем с нами.
— Куда?
— В участок! Двигай!..
❖ * ❖
Из управлений безопасности вилайетов в стамбульское управление в течение дня приходили сотни таких телеграмм:
«Ответ на телеграмму за номером таким-то, от такого-то числа.
В пределах нашего вилайета поймано четырнадцать Хамди, из коих четырнадцать в коричневых костюмах в полоску, восемь имеют золотую коронку на клыке. Нижайше прошу издать приказ относительно того, удовлетворяет ли это количество требованиям или следует продолжить дальнейшие поиски».
«Ответ на телеграмму за номером таким-то, от такого-то числа.
В пределах нашего вилайета поймано две дюжины Слонов Хамди весом от 180 до 220 килограммов. Разница в весе проистекает от неточности весов. Глаза у всех карие, не сомневаемся, что все являются Слонами Хамди. Пойманные отправлены по этапу. Те, кто еще не пойман, будут тщательно разыскиваться и отправляться по мере поимки, о чем с почтением и докладываю».
* * «
Телеграмма, направленная стамбульским управлением безопасности в провинциальные управления:
«Все помещения для арестованных заполнены, число задержанных Слонов Хамди признано достаточным.
Выражаю благодарность и предлагаю впредь до получения следующего приказа поиски и поимку Слонов Хамди прекратить».
Примечание. Сбежавший Слон Хамди пойман.
Почему кошка дала стрекача?
<</"} любом деле есть свое „почему"».
Нет, не получилось. Нужно начать рассказ более наукообразно. Скажем, так: «Что бы ни случилось, люди должны возвращаться в состояние покоя».
По правде говоря, и на этот раз не вышло. Для того чтобы произнести нечто значительное, человек должен сперва стать великим. И потому мне все время жаль себя. Каждый рассказ я начинаю фразой, достойной того, чтобы ее увековечить. Но никто, абсолютно никто не придает значения ни мне, ни моим словам. Вы думаете, те, кого называют великими людьми, изрекают что-нибудь особенное? Один великий человек сказал; «Летом бывает жарко».
Боже мой, какое остроумие, боже мой, какая глубокая мысль! Истину, которую человечество искало столетиями, он выразил тремя словами. Другой великий человек, умирая, в последнее мгновение произнес: «Откройте дверь!» Ах, какая великая истина заключена в этой фразе! Он сказал: «Откройте дверь!» И эти слова — путь, завещанный великим человеком потомству. «Откройте дверь!» Что это значит?
Вдумайтесь только, какие великие слова. Чтобы раскрыть смысл этих двух слов, мало написать и горы книг. Ведь он говорит, что... Что он, собственно, говорит? «Эй, люди! Не прячьтесь в хлевах, подобно ишакам! Откройте двери своих хлевов, и пусть проникнут туда лучи знания!»
Нет, он говорит не то: «Откройте дверь! Пусть у вас раскроются глаза на мир. Вырвитесь из темницы собственного духа, в которой вы томитесь!»
А по правде говоря, великий человек тоже, как и все люди, отдавая богу душу, задыхался и, чтобы избавиться от удушья, сказал: «Откройте дверь!»
Только и всего.	'
После своей смерти, когда я окажусь в потустороннем мире, я прежде всего разыщу Гёте и спрошу у него:
— Говорят, расставаясь с жизнью, вы произнесли: «Раз

двиньте шторы, еще немного света». Каков смысл этих великих слов?
И я знаю, Гёте, смеясь, скажет:
— Это я так сказал: «Еще немного света»? Ну, просто в глазах у меня свет померк. Наверно, я произнес эту фразу, чтобы видеть тех, кто был подле меня.
...Я шел по дороге. Из дверей какого-то дома мне навстречу с душераздирающим криком выскочила кошка. Она понеслась во всю прыть и исчезла. И вот эта кошка заставила меня глубоко задуматься. Почему она с таким криком выскочила из дома? «В любом деле есть „почему"». Так почему же выскочила кошка?
Вот об этом-то я вам и должен поведать. Но я, видите ли, затрудняюсь в выборе метода. Рассказать ли демократическим методом — снизу вверх или же, согласно нашей восточной традиции, сверху вниз? То есть начать ли с кошки и дойти до министра или же от министра спуститься к кошке? Не будем все-таки отступать от наших традиций.
История кошки, история того, как ее побили и как опа, крича от боли, выскочила из дверей, началась так.
Все газеты — именно все сразу — атаковали одного министра. Это привело министра в великое расстройство. Он просто не знал, что ему делать. А когда он не знал, что ему делать, и на душе у него бывало скверно, он вызывал советника. Министр спросил его о чем-то. Советник ответил. Он еще что-то спросил. Советник и на это дал ответ. Но министр все не мог избавиться от душевной боли. А ведь «что бы ни случилось, люди должны возвращаться в состояние покоя». И министр спросил советника еще о чем-то. Советник рассказал, как он выполнил это дело. Нет, эту работу не следовало так делать. Почему советник сделал это именно так? Так делать нельзя!.. Можно! Нельзя! Нет, можно! Нельзя!
Министр обрадовался: наконец-то он отведет душу! Он хорошенько распек советника. И, наконец, успокоился.
«Что бы ни случилось, люди должны возвращаться в состояние покоя». А как должен был успокоиться советник? Подать в отставку? Нет. Чего ради он должен был подать в отставку? Он задал главному управляющему один вопрос. Главный управляющий ответил. Он задал главному управляющему другой вопрос. Главный управляющий ответил и на него. Он — еще вопрос. Тот и на это «еще» ответил. Ответить-то он ответил, но ведь дело-то должно было обстоять не так. Все! Он вызвал секретаря.
— Пиши.
Советник говорил, а секретарь писал. И постепенно советник успокоился. А если бы он не отвел душу, он бы лопнул. И все семейство советника лишилось бы покоя и душевного равновесия.
85
Хорошо, но что теперь делать главному управляющему? Разве можно проглотить то, что написал советник? Он нажал кнопку:
— Попросите инспектора Али-бея!
— Али-бей уже десять дней в инспекционной поездке.
— Попросите Вели-бея.
— Слушаюсь.
Пришел инспектор Вели-бей.
— К вашим услугам, бейэфенди!
— Как такое-то дело?
— Выполнено, бейэфенди! •
— А другое дело?
— И оно выполнено.
— А как оно выполнено?
— Вот так-то и так-то выполнено, бейэфенди!
— А ведь его не так нужно было выполнить! Кто вам сказал: «Делайте так-то и так-то!»? Его надо было сделать вот так-то и так-то. Аллах, Аллах!
Главный управляющий брюзжал и брюзжал. Ох, хорошо жить на белом свете! Не отведи он душу, так бы и задохнулся.
А что делать инспектору? Стерпеть? Нет, терпение тут не поможет.
— Господин управляющий!
— Что?
— Как «что»? Что я сказал вам сегодня утром?
— Сегодня утром? Вы ничего не сказали.
— Как это не сказал? Не может быть!
— Сегодня утром я вас даже не видел!
— Ну, если так — вчера утром.
— Вчера вы были нездоровье
— Значит, позавчера утром.
— Да, вы говорили... что-то.
— А что именно я сказал? Ну, и если сказал, так почему же это поручение не выполнено? Нельзя допускать таких вещей. Вам понятно? Нельзя! Я запрещаю... решительным образом!..
Лицо управляющего вытянулось. «Что бы ни случилось, люди должны возвращаться в состояние покоя».
— Позовите ко мне заместителя.
— Слушаю.
Пришел заместитель управляющего. Управляющий спросил:
— Ведомость «Д» заполнена?
— Заполнена, эфенди.
— Полностью?
— Да, полностью.
— Листы скреплены?
— Скреплены.
86
И чего ради они все так точны?
— Она отправлена?
— Отправлена.
Как будто не могли немного задержать!
— А когда она послана?
— Вчера.
— Что-о-о? Вчера? Что это за небрежность, что это за стиль работы? Никто ничего не делает. Работать нужно, работать! Я требую! Вы меня поняли?!
Ох, как становится человеку легко, когда он душу отведет!
Заместитель управляющего вошел в кабинет начальника отдела. Он тяжело дышал:
— Что это такое?
— Это документы для отправки в бухгалтерию.
— Так, так! Ясно. И без того уж вы совсем распустились, а тут еще...
Как только заместитель управляющего вышел, начальник отдела взорвался и стукнул кулаком по столу:
— Где Хасан-бей?
— Какой Хасан-бей? Хасан-бей из второго управления? Или Хасан-бей, который ведет списки? А то еще есть Хасан-бей, работающий в регистратуре. А может быть, Хасан-бей из секретариата?
— Тащите сюда любого, какой попадется под руку. То есть этого... Хасан-бея из секретариата!
— Эфенди, был звонок на перерыв, и он уже ушел обедать.
— Ну, тогда... тебя как зовут?
— Хюсейн.
— Хюсейн или Мюсейн — все равно. Я вам говорю, что вы все тут...
Он бушевал минут десять. Потом почувствовал облегчение, словно корабль, который, став на якорь, выпустил пар. Совершенно успокоившись, он вышел из учреждения.
А чиновник Хюсейн-бей не преминул распечь служителя. Что за вид у этих стекол? Почему паутина на потолке? На столах — пыль, полы грязные. Не потерплю! Не по-тер-плю! Понял? То-то!
После этого Хюсейн-бей вышел из учреждения с легкостью человека, сбросившего с плеч шубу после зимней стужи.
Рассвирепевший служитель искал привратника, чтобы на нем сорвать свою злость, но привратник уже успел уйти домой. Что делать? «Что бы ни случилось, люди должны возвращаться в состояние покоя».
Он сел в трамвай.
— Ты наступил мне на ногу. Смотри, куда ставишь свои ходули!
Человек не обратил внимания. Пришел кондуктор.
87
— Берите билет!
— Ты что, не видишь, какая давка? Одна рука у меня прижата, а другая зажата... Разве я могу вытащить кошелек? Заплачу, когда буду выходить.
— Так нельзя!
— Нет, можно.
— Нельзя!
Крик, шум. Служитель нашел-таки, на ком можно было отыграться.
Сделав последний рейс, кондуктор вернулся домой. Жена встретила его на кухне с улыбкой:
— Ты что зубы скалишь? Твоего мужа всякий...
Отдубасил ее хорошенько. А потом сел за стол и спокойно поужинал.
Жена кондуктора обливалась слезами. А под ногами у нее вертелась кошка. Она хватила ее раза два щипцами по спине. От страшной боли кошка с воплем выскочила на улицу.
Жена кондуктора прильнула к мужу. Самая сладкая любовь приходит после слез. Оба они успокоились...
«В каждом деле есть свое „почему"». Если бы газеты не напали на министра, разве эта бедная кошка выскочила бы на улицу с таким воплем?
Люди все-таки ухитряются возвращаться в состояние покоя. Но кошки... Эта промелькнула мимо меня, словно метеор, а как ей удалось вернуться в состояние покоя,— я установить не смог.
Стриптиз1 Басри
у тренний сон Басри-бея был прерван появлением 17 бакалейщика. Даже в воскресный день нет покоя! — Я убегу, возьму вот и убегу! — крикнул он.
Жена сказала ему:
— Хочешь бежать — беги!.. Да только я раньше тебя убегу. Ты лучше подумай, что ответить бакалейщику.
Вот уже два месяца он не может уплатить торговцу эти несчастные шестьдесят две лиры тридцать четыре куруша2.
— Скажи «дома нет».
— Нельзя, не могу я так сказать. Это будет бессовестно.
— Ну, пусть твоя мать скажет.
— Чтобы женщина в ее возрасте говорила неправду?!
Совершенно подавленный, Басри-бей сам направился к дверям:
— Танаш-эфенди, извини уж. Что бы ты ни сказал, ты, брат, прав, клянусь богом! Не смогли мы свести концы с концами, ну и вот...
— Но, Басри, ты сказал: «В начале месяца», а сколько уже прошло месяцев?
— Правда твоя!
— Из этих шестидесяти двух лир мне и двух не перепадет.
— Ты прав!
— И каждое воскресенье одно и то же! Мне это надоело!
— Слово, Танаш-эфенди, даю слово, месье Танаш. На этой неделе!.. Бог даст, на этой неделе...
— Какое это по счету слово, Басри-бей?
— Последнее!
Танаш ушел разозленный. Басри-бей вернулся в комнату, бормоча про себя:
— Пропади она пропадом, такая жизнь!
1 Танец, во время которого танцовщица постепенно раздевается донага.
2 Мелкая монета (одна сотая лиры).
Теща остановила его:
— Не накликай на себя беду с самого утра.
Басри-бей был человек тихий как ягненок. Он прожил с женой двадцать два года. Но детей Аллах ему не дал.
В дверь постучали. Жена сказала:
— Домовладелец.
— Боже ты мой!..
Басри-бей съежился. И пока ему удалось сплавить домовладельца, он не раз облился холодным потом.
— Я убегу, клянусь богом, убегу! Уеду в какие-нибудь края, где меня не знают. Стану... ну хотя бы милостыню просить. Милостыню стану просить! Что мне остается? Не будь я Басри-бей!.. Ой, боже ты мой!.. Ханым! Свари-ка кофе!
— А есть ли у нас кофе? Ни кофе, ни сахара!
— Ой, боже ты мой!.. Я от такой жизни...
Из соседней комнаты отозвалась теща:
— Молчи! Не гневи Аллаха!
— Ну и пусть! Теперь все равно!.. Прости ты меня и помилуй!.. Пусть!.. Прости ты меня!
Жена проговорила:
— Водонос сказал, что придет сегодня. Что будем делать?
— Делайте что угодно! Вы что, хотите меня с ума свести? И водонос, и бакалейщик, и хозяин дома — сговорились вы все, что ли? Честное слово, они сведут меня с ума!
В дверь постучали.
— Это водонос?
— Нет. Угольщик прислал мальчишку.
— Скажи «дома нет». Скажи: «Басри-бея нет. Он умер. Умер и все!.. Приказал долго жить». Прости ты меня! Я от такой жизни...
Когда же пришел сборщик налогов, а за ним мясник, тут уж он не выдержал. Натянул брюки, надел пиджак.
— Ханым, в кармане у меня было две с половиной лиры.
— Я взяла.
— Душа моя, зачем берешь без спроса?
— А-а-а! Да защитит меня Аллах! А что я должна была делать? Не голодать же нам?!
— Ах, боже!.. Ах, боже! Я от такой жизни!.. Прости ты меня и помилуй!..
Он выскочил на улицу. В кармане у него не было ни гроша. Он шел и бормотал:
— Что бы мне сделать? Что бы мне сделать?!
Ему на ум пришел Хамди. Он не видел его уже тысячу лет. Слышал, правда, что тот разбогател. Их связывает многолетняя дружба. Вот пойти бы к нему и сказать: «Дела обстоят, мол, так-то и так-то». Попросить бы в долг. Неужели же он не даст ему пя
90
тидесяти лир? «Попрошу-ка я, а? Ну, пусть мне будет стыдно! Тому, кто просит,— один раз позор, а тому, кто отказывает,— дважды!» У него не было денег ни на трамвай, ни на автобус. Пришлось идти пешком.
— А вдруг Хамди нет дома? Вот жалость-то!.. Я от такой жизни... Прости ты меня! Прости ты меня!..
Близился вечер.
— А вдруг он переехал в другой дом? Ах, боже... Я от такой жизни...
. Он добрался до дома Хамди, когда уже стемнело.
— Ах, дорогой мой Басри! Ах, жизнь моя! Ах, голубчик ты мой! Где ты пропадал? Откуда ты взялся?!
Ну, что там ни говори, Хамди — старый товарищ. Встретил его хорошо. Он сидел за столом на балконе и потихоньку потягивал ракы1.
От усталости ноги у Басри-бея затекли. От голода он совсем обессилел.
— Хорошо, что ты пришел. Эта горечь одному в горло не лезет. За твое здоровье!
На столе не было никакой закуски, никакой еды. Только каленый горох.
Ракы обожгла, опалила пустой желудок Басри-бея.
Он спросил смущенно:
— Послушай, Хамди, что случилось с твоей женой, скажи, ради бога? Я только что видел другую женщину.
Хамди махнул рукой:
— Э, я давно уже с ней расстался! После нее я сменил еще четыре жены. Боже мой, Басри, я не такой дурак, чтобы всю жизнь провести с одной женой. Неужели ты считаешь меня таким идиотом? Да я осел, что ли? Взгляни-ка на меня, неужто я такая тупица, чтобы весь свой век мыкаться с. одной женой? Давай выпьемГ
У Басри-бея начались головокружение и тошнота.
Ракы была ему не по карману. Один раз он выпил рюмочку на своей свадьбе, один-два раза приложился в гостях, да и то из вежливости. Но сейчас он пил, надеясь заглушить голод.
Всякий раз, когда Хамди протягивал ему рюмку, он осушал ее залпом, хотя из глаз у него сыпались искры.
Они пили до одиннадцати часов. Желудок Басри-бея готов был лопнуть. Как же попросить денег? Что сказать? До чего же это тяжело — просить в долг!
Попросить мало — Хамди догадается, что он, Басри-бей, пропадает от нищеты, много попросишь... А что если он не даст?
Он уже не думал о пятидесяти лирах. Дал бы ему Хамди
1 Рисовая водка.
91
хоть две с половиной. Как ему в полночь добраться до дома пешком?
— Убегу я!.. Возьму и убегу!.. Да простит меня!.. Я от такой жизни...
— Что ты там бормочешь, Басри? Давай выпьем!
Басри уже не думал о деньгах. Дали хотя бы поесть!
— Давай поедем в одно местечко! — вдруг сказал Хамди.— Сядем в мою машину и поедем! По случаю встречи. Ведь сто лет не виделись. Скоротаем ночку. Тут приехала одна танцовщица, ты слышал? Говорят, она во время танца раздевается и танцует совсем голая. Ну, давай опрокинем еще по рюмочке!
Они опустошили две бутылки. Покачиваясь, сели в машину.
— Говорят, женщина даже бельишко снимает во время танца. Совсем голая танцует. Как мать родила! Это стриптиз называется, что ли?
А если все-таки попросить денег? Но как, как?! Ведь он скажет: «Столько лет меня не видел и пришел только за тем, чтобы попросить пятьдесят лир?»
— Ах, боже! Я от такой жизни...
...Павильон был переполнен. Они с трудом нашли столик.
— Гарсон, открой бутылку! Закуски не надо, принеси орехи, фисташки, каленый горох с солью!
— Держись, милый Басри!.. За твое здоровье!..
Пятьдесят лир!.. Если бы Хамдиих дал, он тотчас бы встал и ушел.
— За тебя! Ну, давай, Басри!
Заиграл оркестр. Погасли лампы. Вспыхнули прожекторы.
Женщина вышла на середину эстрады. Она танцевала при свете прожекторов. Она сняла с себя платье. Черт побери! Басри-бей забыл усталость, забыл голод, забыл даже о своем желании попросить денег в долг.
Женщина танцевала. Она сбросила туфли. Сняла браслеты, серьги. Не успел Хамди сказать: «Давай выпьем», как Басри схватил рюмку и опрокинул ее себе на голову.
Женщина танцевала. Она сняла подвязки. Сняла чулки, бюстгальтер...
— За тебя, Басри!
— Твое здоровье, дорогой Хамди! Твое здоровье, Хамди! Женщина Танцевала. Белье, которое она снимала, она разбрасывала по столикам.
Она швырнула бюстгальтер. Желтого цвета лиф описал в воздухе круг и упал в руки Басри-бея, словно подстреленная канарейка.
Женщина танцевала! И... о боже!., и... трусики!
— Ну, давай, Хамди!.. О Аллах!.. За твое здоровье! Басри-бей сжал лежавший на его ладони лиф.
92
Женщина сняла все, что на ней было. Зрители неистовствовали. Аплодисменты, свист, крики, стук вилок, звон стаканов. Женщина танцевала. Басри-бей тоже танцевал.
Но это было еще не все. Она... эта совершенно нагая красавица подошла,— да, да! — подошла... и поцеловала Басри-бея в сверкающий голый череп!
Каждая жилка в ней танцевала. Свет вдруг погас. Когда лампы загорелись снова, танцовщицы уже не было.
Друзья вышли, поддерживая друг друга. Басри-бей не помнил, как он вышел из машины, где вышел. Теща громко храпела на своей кровати.
Басри-бей завопил:
— Ну-ка, вставайте! Вставайте! Я говорю — вставайте!
Что стало с этим кротким, словно ангел, деликатным человеком?! Жена вскочила с постели.
—• Раздевайтесь!.. Раздевайтесь, слышите! И ты, старуха, тоже раздевайся! Или я вас сейчас...
Дрожавшие от страха женщины раздевались. Басри-бей тоже раздевался.
Он снял с себя всю одежду. Снял свою фуфайку из розовой шерсти с длинными рукавами. Последними снял свои залатанные кальсоны с завязками вокруг щиколоток.
— И вы все снимайте! Снимайте, слышите!
У тещи свисали дряблые груди.
— Выходите на улицу!.. Выходите!.. Выходите, говорю, а не то я вас прикончу! Марш, а то удавлю!
На улицу выскочили две женщины и мужчина. Голые, жалкие.
— Танцуйте!..
И Басри-бей стал хлопать в ладоши, щелкать пальцами,— он танцевал танец живота.
...Он до сих пор его танцует в голом виде. В психиатрической больнице его так и называют: «стриптиз Басри».
Первая буква алфавита
г*ъ поездку по железной дороге я не взял с собой ни газет, ни книги. Пусть, думаю, голова отдохнет. Подружусь с соседями по купе. Я им что-нибудь расскажу, они — мне. Так за разговором и шуткой незаметно и доедем.
Как приятны эти мимолетные дорожные знакомства! Вы входите в мир чужих людей. И у вас на душе становится как-то радостно, словно вы открыли неведомую страну. Пять часов, десять часов, день, два дня вы раскрываете друг перед другом душу. А потом на какой-нибудь станции вы расстаетесь. И никогда за всю вашу жизнь больше не встретитесь. Да ведь через много лет вы даже и не узнаете друг друга. Лица случайных попутчиков стираются из памяти. А вот случайно услышанный рассказ, какая-то жизненная история запоминаются и остаются в памяти навсегда.
С такой надеждой я и сел в поезд. В купе на пять человек нас было двое. Это еще лучше. Когда купе не заполнено, люди скорее сближаются. И то, что им хочется рассказать, они рассказывают свободнее, без стеснения.
Оба мы сидели возле окна, друг против друга. Моему спутнику было лет пятьдесят пять-шестьдесят. Это был толстяк, с заметным животиком. Как правило, полные люди жизнерадостнее худых. Наверно, потому, что когда они смеются, животы у них ходят ходуном, подбородки трясутся, и это им на пользу. У человека должен быть живот, ну, хотя бы для того, чтобы трястись от смеха.
Войдя в купе, я поздоровался с толстяком. В ответ на мое приветствие он издал какое-то непонятное мычание. Не успел я сесть на свое место, как он нацепил на нос очки и погрузился в чтение газеты. Его нос, похожий на крупную грушу сорта «муста-бей», как бы воткнулся в газетный лист: сидящему напротив могло показаться, что толстяк не читает газету, а обнюхивает ее.
В руке у него была авторучка. Читая газету, он делал какие-то пометки, наверно, подчеркивал важные места.
94
Рядом с ним лежала куча газет дней за пятнадцать. Видно, человек любит читать. Может быть, он ученый, какой-нибудь профессор. А может быть, политик. Уткнулся носом в газету и вынюхивает нынешнюю политическую атмосферу.
Когда поезд тронулся, я произнес вслух, чтобы завязать беседу:
— Счастливого пути, бейэфенди!..
Не отрывая носа от газеты, он снова пробормотал что-то непонятное.
Поезд сделал первую остановку, тронулся дальше. Мы проехали третью, четвертую остановку. В нашем купе — молчание. Этак я лопну от скуки! А выйти из купе — в поезде теснота, ни сесть, ни встать. Лучше уж тут сидеть. К тому же я сознаю, что толстяк прав. Что толку в болтовне?! Человек должен ценить свободное время. Он должен непрерывно читать. Дорожное знакомство-дело хорошее, но...ах, уж эти болтуны! Несут всякий вздор, голову вам продырявят. Кто знает, может быть, этот толстяк порядком натерпелся от таких болтливых спутников!.. Одно только меня смущало — толстяк не переворачивал страниц. Он все время смотрел на одно и то же место газетного листа.
Сидит передо мной эдакий вот экземпляр, вагон покачивается. Ну, и я невольно начал дремать, погрузился в сон. Проснулся я от толчка.
— Бейэфенди, бейэфенди!
Толстяк тянул меня за рукав пиджака. Сперва я подумал, что произошло крушение, потом — что я проехал свою остановку. Я вскочил. Толстяк сказал мне:
— Извините, я должен спросить у вас одну вещь.
«Ну, наконец-то разговор начинается!»—обрадовался я.
— Пожалуйста, эфенди.
— Что страшит больного?
Я посмотрел ему в лицо — не шутит ли он? Да нет, не похоже!
— Что страшит больного? — повторил я.
- Да.
— Врач.
Он что-то написал на газете, потом сказал:
— Не то!
— Больница страшит больного.
Он снова написал что-то на газете и буркнул:
— Не подходит!
— Плата врйчу за визит!
— Нет! Первая буква «о», вторая буква «п». Всего восемь букв.
— Операция!
— Точно!
Он снова погрузился в газету. Некоторое время мы ехали молча.
95
Потом он сказал:
— Бейэфенди, извините, что я вас беспокою.
— Пожалуйста.
— Когда в какой-нибудь стране растет население, что нужно увеличить?
— Число депутатов!
Он хмыкнул неопределенно.
— Количество тюрем.
Он снова вывел что-то ручкой на газете.
— Не подходит!
— Черную биржу!
— Вторая буква «о», а последняя «е».
— Потребление.
— Гмм!.. Точно!
Долгое время мы не разговаривали. Потом человек вдруг сказал:
— Селямюналейкюм!
— Алейкюмселям! — ответил я.
— Да, правильно! — подтвердил он.
— Что правильно?
— Да вот ответ на «селямюналейкюм».
Этот толстяк, видно, сумасшедший, подумал я. Еще, чего доброго, набросится и придушит. А он опять ко мне:
— Бейэфенди, я должен у вас что-то спросить.
— Пожалуйста!
— Не скажете ли вы мне название одной ноты?
- До!
— Нет, бейэфенди! Не то!
— Ре!
— Не подходит!
— Ми.
— Нет!
— Фа.
— Не годится. Вначале буква «с». Из двух букв...
— Си.
— Ай, спасибо. Два часа бился, не мог придумать. Слава богу, что вы так хорошо разбираетесь в музыке!
— Разбираюсь. Я знаю еще и другие ноты: соль, ля.
Снова продолжительное молчание.
— Бейэфенди!
— Я слушаю вас.
— Как называется место, где происходит борьба?
— Ковер.
— Ай, спасибо! А я написал «ангар» и еще удивляюсь, почему не выходит.
Он швыряет газету. Берет другую. И снова вопрос ко мне:
96
— Что падает с неба? Я написал «камень», не получилось.
— Дождь.
— Годится!.. Ну и мастак же вы!
Проходит еще некоторое время. Поезд проезжает несколько станций.
Толстяк спрашивает:
— Бейэфенди, а как по-турецки «осел»?
— Ишак!
— Смотрите, подходит!
— Вполне!
— А как по-арабски «еда»?
— Какая еда?
— Просто «еда».
— Просто «еда» — одно, а если рядом с ней и «компот», то это будет другое.
— Из трех букв!
— Экл1.
— Точно, надо же!
Мы прибыли в Анкару. Всюдорогу толстяк возился с газетными кроссвордами. Но каждое слово он спрашивал у меня.
— Я каждый день покупаю все газеты,— признался он.
— Читать газеты — дело хорошее! — отозвался я.
— Не-е-ет,— сказал он,— я ни одной строчки не читаю. Покупаю газеты только из-за кроссвордов. И пока я не разгадаю в газете всех кроссвордов, не могу успокоиться. Большое удовольствие! До сих пор не было еще ни одного, который бы я не разгадал. Как орешки щелкаю.
Я снял с багажной полки свой чемодан. Мне надо было выходить, а он ехал дальше.
— До свидания!
Толстяк поднял голову.
Первая буква алфавита? — спросил он, очумело глядя на меня.
— «А»,— ответил я.
— Точно! Надо же! — произнес он восторженно.
1 По-арабски — еда.
В погоне за помидорами
Поскольку в этом году на рынках пропали помидоры, муниципалитет обратился через газеты к населению со следующим воззванием: «Отдел безопасности предлагает немедленно сообщать о тех, кто укрывает помидоры. Все, кто, зная злоумышленников, не даст о них знать, будут рассматриваться как лица, не выполняющие свой гражданский долг».
/Издался телефонный звонок.
— Учитель, звонит телефон, возьмите трубку,—» сказал Шерлоку Холмсу его помощник д-р Уотсон.
— Это не меня ищут,— ответил Шерлок Холмс.— Если бы нужен был я, телефонный звонок раздался бы в другой квартире. Ведь в Турции стало правилом: если зазвонил телефон у одного, значит, спрашивают другого.
— Учитель,— сказал д-р Уотсон,— вы читали роман «По ком звонят звонки?»
— Да, читал. Все звонки звонят в пользу телефонной станции, если судить по квитанциям.
Телефонные звонки продолжались.
Шерлок Холмс начал нервно покусывать мундштук трубки. — Д-р Уотсон,— сказал он,— может быть, у них неотложное дело, послушайте, чего они хотят.
Д-р Уотсон снял трубку:
—• Кто вам нужен?
—» Это квартира прекрасной Катерины? — послышался нетерпеливый голос.
—• Нет! Хозяйка этого дома тоже прекрасна, но, к сожалению, она не Катерина, а Марика... У вас срочное дело?
— Да, да, очень срочное! Мне обязательно нужно увидеться с прекрасной Катериной. Вот уж месяц, как я разыскиваю ее по телефону.
— Если это так срочно, оставьте ваш адрес, мы уведомим ее.
98
В это время в дверь постучали. В комнату вошел почтальон и вручил мистеру Холмсу телеграмму. Шерлок Холмс прочел следующее:
«Уважаемый сыщик тайной полиции, господин Шерлок, по сведениям, полученным Управлением безопасности города Аданы от одного верного гражданина, какая-то женщина из отряда матерых контрабандистов перешла границу, спрятав на себе двести пятьдесят граммов помидоров. Просим принять меры и срочно сообщить о результатах.
Бюро по борьбе с контрабандой, Второй отдел.
Оперуполномоченный второго полицейского отделения Хасан-оглу Али Молниеносный, 1925 года рождения, из Кютахьи».
Д-ра Уотсона охватило волнение:
— Что будем делать, учитель?
— Это чрезвычайно просто, сначала ответим на телеграмму.
— А потом?
— А потом они нам ответят.
— А дальше?
— Мы снова пошлем ответ!
— Ну, а после этого?
— Они еще раз напишут нам, а мы еще раз ответим им, они снова нам. Наконец, одна из сторон не выдержит и перестанет писать...
— Да, учитель, но...
— Тогда другая сторона опомнится и напишет подтверждение. Наконец, скопится груда бумаг, будут взяты на службу машинистка, секретарша, делопроизводитель, архивариус, уборщица, швейцар. Со временем понадобится бухгалтер. Тогда мы разобьемся на отделы, бюро, группы.
~ Ах вот что!
— У нас будет свой бюджет. В конце концов будет создано «Главное управление по розыскам помидоров».
— Хорошо, мой учитель, ну, а двести пятьдесят граммов помидоров, которые припрятала женщина,— что будет с ними?
— К тому времени помидоры вырастут, их будет целая тонна.
— Мистер Холмс, я помню, в Англии вы действовали иначе.
— Да, но то было в Англии. Не забывайте, что крупный сыщик тайной полиции должен уметь быстро приспособиться к местным условиям. С помидорами спешить не надо, давайте лучше срочно ответим на телеграмму. Пишите:
«Управление безопасности города Тарсуса, Второй отдел, Бюро по борьбе с контрабандой, Второе отделение, Руководству четвертой группы.
В ответ на ваше уведомление от ... числа за номером ...
Шифрованную телеграмму, в которой вы со слов верного гражданина сообщаете, что женщина из отряда матерых контра
4*
99
бандистов перешла границу, припрятав в соответствующем месте двести пятьдесят граммов помидоров, мы получили. Но, поскольку не был сообщен важный для ведения следствия факт — полностью ли созрели помидоры,— просим уточнить это и срочно сообщить нам.
Международный агент тайной полиции Шерлок Холмс»
Д-р Уотсон заканчивал печатать на машинке ответ, когда снова зазвонил телефон:
— Алло... сынок, это полицейский участок? Торопись, беги быстрей! Здесь один тип спрятал помидоры за корзинами и устроил черную биржу.
— Ваше имя? — спросил Уотсон.
— Шехназ.
— Сколько лет?
— Послушай, какое это имеет значение?
— Госпожа, не могу же я вести расследование, не зная вашего возраста. К тридцатилетней женщине на помощь бежишь в одной манере, а к сорокалетней—совсем в другой.
Д-р Уотсон со всей тщательностью, присущей искусному полицейскому сыщику, повел допрос. И только записав все ответы, бросил быстрое: «Сейчас идем!» — и швырнул трубку.
Шерлок Холмс и его коллега энергичной походкой вышли на улицу. Все ясно — надо пресечь преступные действия дельца с черного рынка.
— В какую же сторону мы отправимся? — спросил Шерлок Холмс у своего помощника.
— Тьфу ты, столько вопросов я ей задал, а адрес не спросил!
— Ну что же, поздравляю, за короткий срок вы прекрасно приспособились к обстановке. Придется вам самому позвонить ей и узнать адрес.
Они вернулись. Д-р Уотсон набрал телефонный номер.
— Простите, я только что разговаривал с вами и забыл спросить номер вашего телефона,— сказал он женщине, снявшей трубку.— Не откажите в любезности, сообщите его!
Женщина, назвавшая уже третью цифру, вдруг спохватилась: — А как же вы, не зная моего номера, соединились со мной? — Я предоставил дело случаю. Ведь телефоны все равно все перепутаны. Я и подумал: а вдруг да и найду ту, которую разыскиваю!
— Вы очень милы! Кто вы такой?
— Я помощник известного сыщика Шерлока Холмса. Некая особа пронесла через границу помидоры, вот мы и пытаемся напасть на ее след!
— Так я и есть та самая женщина, которую вы ищете!
100
— Но мы не женщину ищем, а помидоры! Если вы их найдете, во имя всего святого, сообщите нам.
И д-р Уотсон поспешил повесить трубку.
— На сегодня, пожалуй, довольно, учитель. Мы достаточно устали, чтобы продолжать поиски.
В это время знаменитый сыщик, сняв с себя теплое белье, рассматривал его в лупу.
— Учитель, вы обнаружили какой-нибудь след?—взволнованно спросил д-р Уотсон.
— Да,— ответил Шерлок Холмс,— через рукав пролезла блоха, и я чувствую, что она должна быть где-то здесь.
Д-р Уотсон посмотрел на часы.
— Учитель, уже пять часов. Служебное время кончилось. С вашего позволения, отправимся по следу помидоров завтра.
— Увы, мне еще сегодня ночью предстоит дежурство в полицейском участке Хорхор.
— Ах так, тогда желаю удачи!
Уже в дверях Шерлок Холмс бросил:
— Умоляю вас, если найдете помидоры, уделите и мне парочку. Так хочется салата!
Не везет—так не везет
обращался во все бюро спроса и предложения. Увидит в газете объявление: «Нужен чиновник», «Нужен рабочий»—и летит стрелой. И если ему говорили: «Оставьте ваш адрес, мы вам сообщим», и записывали адрес на настольном календаре, он понимал, что это означает надежды нет. Каждый вечер, когда он возвращался домой, первым вопросом жены было:
— Ты нашел работу?
А найти работу в те времена было труднее, чем найти оброненные кем-нибудь на дороге деньги.
— Никогда в жизни не видела такого бестолкового, ничтожного, жалкого субъекта, как ты!
Так обычно жена начинала свою бомбежку обидными словами.
Чтобы заставить ее замолчать, он был вынужден прибегнуть ко лжи:
— Один товарищ обещал, сказал: «Приходи завтра, обязательно устроим».
—✓ Что он устроит?
— Работу, душа моя, работу! (Жена невольно сделала его лгуном.)
— А что за работа?
— Очень хорошая работа, прекрасная, просто великолепная работа!
— Понятно, но какая именно работа?
— Это... работа ногами, но сидя на месте.
— Разве бывает работа ногами, сидя на месте?
— Бывает, конечно! Я буду шить на ножной швейной машине.
— А сколько будут платить?
— Триста!
И много часов подряд продолжались эти вопросы и это вранье.
На следующий день вечером жена обычно спрашивала:
— Ну, ты уже приступил к работе?
— Я ходил!.. Неудача! Жена у него, оказывается, умерла, и он не пришел. Говорят, в среду придет.
102
Проходили среды, четверги, лжи и выдумкам не было конца.
И вот однажды жена поставила ему ультиматум:
— Ничтожество! Ты просто привык бездельничать. Если ты завтра же не найдешь работы, лучше не приходи домой!
В тот день он оставил свой адрес в четырех-пяти местах. Когда он вернулся домой, дверь ему не открыли.
— Женушка, добрая весть! Я нашел работу, я уже приступил, я работаю.
Только после этих слов дверь отворилась.
Он с такой радостью рассказывал жене о своей новой работе, так самозабвенно лгал, что сам поверил в это.
— Ну, ладно, ложись пораньше, не опоздай утром на работу! — сказала жена.
Утром спозаранку она проводила мужа на работу. И он целый день шлялся по улицам и бродил по паркам, заходил во все конторы и бюро, где была хоть какая-нибудь надежда найти работу. А вернувшись вечером домой, как все работающие мужчины, держал себя с женой дерзко, кричал, шумел.
Двадцать пять дней длилась эта полная надежд жизнь. Но по мере приближения дня получки человека охватывало волнение. Он сказал себе: «Я должен достать триста лир». Жена каждую ночь мечтала, как она израсходует эти деньги. Он сказал ей:
— Возьми детей и иди к своей матери. Ты придешь первого числа, когда я получу жалованье!
Жена покорно взяла детей и ушла. А человек уже решился, он должен был украсть. Он уже наметил квартиру, куда проникнет ночью.
Последняя ночь месяца!.. С вечера он стал бродить возле дома, который собирался ограбить. Вот на втором этаже,куда он должен был забраться, погас свет. Немного погодя показались жители этого этажа. Баловень судьбы — хозяин квартиры — ушел. Теперь он мог без страха войти в дом. Он еще покрутился около дома. Никого не было. Он перепрыгнул через невысокую ограду сада. Схватившись рукой за оконную решетку, вскарабкался вверх по водосточной трубе. Взобраться на балкон было совсем нетрудно. Какое счастье! Дверь балкона была открыта. Войдя в дом, он осмелел. Зажег электричество, осмотрелся. Он не думал, что воровство окажется таким легким делом.
В буфете на золотых подставках стояли дорогие чашки. Он протянул руку к висевшей на вешалке одежде. Когда он раскрыл толстый бумажник, который вынул из кармана пиджака, в глазах у него помутилось: там лежали пачки ассигнаций по сто, пятьдесят лир... Он потянул ящик столика в спальне. Пачки хрустящих банкнот, как будто только что отпечатанных. Куда ни посмотришь — повсюду деньги.
103
Он взял из бумажника триста лир. Прошел в кабинет. Написал на бумажке:
«Уважаемый господин!
Я вошел в ваш дом, чтобы совершить кражу. Я взял необходимые мне триста лир. Поверьте, что когда у меня будут деньги, я их вам верну. С уважением».
Записку он оставил на столе. Спокойно вышел из дома той же дорогой, по которой пришел. Еще на месяц он был избавлен от ругани и упреков. Впервые за много месяцев он уснет спокойно.
Он подошел к своему дому, в окне был виден свет. Значит, жена уже пришла, сейчас он бросит ей триста лир, покричит немного, покажет свое мужское «я».
Он вынул из кармана ключ, открыл дверь. Неожиданно в грудь ему уперлись два револьверных дула:
— Руки вверх!
Один из вооруженных людей сказал, усмехаясь:
— Послушай, бессовестный ты человек, уже битых два часа мы роемся у тебя и не можем найти ничего, что можно было бы взять! Должны же быть у человека какие-нибудь приличные вещи на случай прихода воров.
Потом они его обыскали, забрали три новенькие бумажки по сто лир и ушли.
А человек до восхода солнца сидел и обдумывал, что ему сказать жене, какую новую ложь придумать. Рано утром в дверь постучали. Жена! Дрожа, он открыл дверь и увидел перед собой двух полицейских и двух воров в наручниках — тех, что ночью отняли у него триста лир. Глаза у него радостно блеснули. Значит, воров поймали!
Один из полицейских показал ему три новенькие бумажки по сто лир.
— Эти деньги ваши?
У него екнуло сердце. Ведь и сам он украл эти деньги!
Чтобы выручить этих двух бедняков, он хотел сказать: «Нет, не мои». Но полицейский его предупредил:
— Эти два рецидивиста признались, что вчера ночью залезли к вам в дом и силой отняли у вас эти триста лир!
Нельзя отказываться от своего счастья!
— Да, мои! — сказал он.
Полицейский спросил:
— Откуда вы их взяли?
Человек побледнел. Неужели им известно, что и он... украл?
— Почему вы это спрашиваете? — пробормотал он.
— Деньги-то фальшивые, потому и спрашиваю,— ответил полицейский.
Человек зашатался.
— Пройдите с нами в участок,-— сказал полицейский.
Фонарь и наша улица
ители нашей улицы жалуются, почему, мол, выбо-* * * ры депутатов происходят раз в четыре года. Вы не подумайте, что у нас есть какой-нибудь свой депутат, наша опора и защита. Где уж там!.. Или что мы хотим выбрать депутата от нашей улицы. Да с какой стати? Депутаты на нашу улицу не заходят, а если бы какой-нибудь и забрел ненароком, так не смог бы выбраться отсюда. Автомобили по нашей улице не ездят, трамваи не ходят, телеги не проезжают, даже мулы не могут пробраться.
Не вздумайте пройти по этой улице— ваши карманные часы, и те остановятся. Обнаружив в этом большом городе подобную улицу, мозг цивилизованного человека просто откажется работать.
И тем не менее мы ходим по нашей улице, по которой не могут пробраться и мулы. По ней постукивают своими такунья1 девушки, шлепают босоногие ребятишки. Что поделаешь, это наша улица, куда от нее денешься?
Вот ведь куда хватили жители нашей улицы, в государственные дела нос сунули! Не хотят, чтобы выборы проходили раз в четыре года.
— Послушайте,— увещеваю я их.— Кто вы такие? Вы знаете, что такое выборы? И кто такие депутаты, вы понимаете?
Попробуй, объясни им. Да разве они поймут? Конечно, они правы и знать ничего не хотят. Ведь они ходят по улице, по которой и мул не проберется.
— Ну, ладно,— сказал я.— Если не в четыре года раз, так в восемь лет один раз пусть выбирают, так что ли?
— Нет,— отвечали они.— Чаще!
— Раз в два года, так?
— Нет, любезный! Каждую ночь пусть будут выборы, как только стемнеет.
— Э-эх,— вздохнул я.— Выходит, все жители нашей улицы с ума сошли.
1 Сандалии на деревянной подошве.
105
Странная она, наша улица, все мы по уши в долгу. Домовладельцы из домов выгоняют. Кредиторы каждый день в дверь ломятся. А на дверных створках уже не осталось места, где бы молочник, водонос и булочник могли бы ножом, карандашом или мелом поставить метку. Встаем мы вместе с птицами и до полудня ведем борьбу за жизнь: кому надо дать, а у кого — взять. После полудня и до времени третьей молитвы1 матери колотят своих детей. А потом уж ребятишки до вечера поколачивают друг друга. К досужим сплетням и кривотолкам примешивается запах поджариваемого лука. И в то же время женщины не забывают ругаться друг с другом. А с вечера и до утра они ссорятся со своими мужьями.
На земном шаре война, говорят, кончилась, но кого это касается!.. На нашей улице война не прекращается.
Короче говоря, эфенди, я уже сказал: жители нашей улицы от всех этих несчастий, печалей и забот с ума посходили.
— Послушайте, братцы, да разве же выборы могут быть каждую ночь? — урезониваю я их.
А дело-то, оказывается, совсем не в этом.
Здесь другая загвоздка: есть на углу нашей улицы фонарь. Э-э, не люблю я говорить неправду. На углу нашей улицы фонаря нет, только название одно: ни стекол у него нет, ни коробки, ни лампы. Короче — нет в нем ничего, что должно быть в фонаре, только один железный столб. Ну, а мы по привычке называем его фонарем.
Жители нашей улицы давно забыли, что фонарь должен освещать улицу. Этот торчащий на углу железный столб возвышается вроде как украшение. Ну и детям забава. Пусть они себе смотрят, как на верхушку этого столба садятся вороны. Ребятишки стреляют в них из рогатки.
Кто установил этот фонарь? Какой-нибудь филантроп? Благотворительное общество? Государство? Правительство? Муниципалитет? Это нам неведомо. Когда его поставили и зачем? Не все ли нам равно? Только древние старики, которые уже одной ногой стоят в могиле, рассказывают, что фонарь этот горел, когда султан Решад2 на престол вступил. А потом он еще горел одну-две ночи, как конституцию объявили. А вот горел ли он, когда была провозглашена республика,— это неизвестно. Одни говорят— горел, другие — не горел.
Ну, так вот, послушаем жителей нашей улицы. Один старикан возьми да и скажи:
1 Одна из пяти обязательных ежедневных молитв мусульман, совершаемая между полуднем и заходом солнца.
2 Имеется в виду турецкий султан Мехмед V Решад (1909—1918).
106
— А помните, не так давно были выборы? Так вот, в тот день в наш фонарь вставили коробку, стекло, горелку и в ту же ночь зажгли светильный газ. И оживилась же наша улица! А с того дня и по сей день фонарь не горит.
Тут я, благодарение богу, понял все. Я понял, почему жители нашей улицы хотят, чтобы выборы происходили каждый вечер, когда настают сумерки — ведь тогда у нас будет гореть фонарь. По правде говоря, я разделяю их желание.
Сколько вы найдете нужным
елых четыре года он не ездил на такси, Но сегодня он должен был поехать. Это было просто необходимо. С ним была девушка, на которой он мечтал жениться.
Среди стоявших в парке машин они выбрали самую старую. Известное дело — чем машина новее, тем больше шофер позволяет себе грубить пассажирам.
На их счастье, шофер попался пожилой. Конечно, опытный шофер держит себя иначе. Они сели в машину. Шофер включил счетчик.
Краешком глаза он следил за счетчиком: 60-65-70-75...
— Погода сегодня чудесная, не правда ли?..
— Да... Действительно... Великолепная...
105-110-120... Тик-так, тик-так, тик-так. Часы непрерывно постукивали.
Девушка спросила:
— С вами что-то случилось? Вы так задумчивы.
— Не-е-ет... Ничего. Ей-богу, ничего!.. Совсем ничего.
Тик-так, тик-так.
— Но вы чем-то подавлены.
— Не знаю. Хи-хи! Наоборот. Я очень весел. Хи-хи!
355, тик-так, 360, тик-так...
— Мы здесь выйдем, господин шофер.
Незаметно для девушки он посмотрел на счетчик — 395 курушей. Он тут же сосчитал в уме. Ну, пусть будет четыре лиры1. Уплачу вдвойне — восемь лир. Когда рядом с пассажиром находится женщина, они запрашивают больше. Ну, пусть будет десять лир!
— Сколько я вам должен, господин шофер?
— Сколько вы найдете нужным, бей.
— Нельзя так. Скажите, сколько.
1 В одной лире 100 курушей.
108
— Ну, что вы, голубчик, это ведь машина, не лошадь, не верблюд, сколько дадите, столько и будет.
— Не-е-ет! Чтобы ни мне, ни вам обидно не было!
— Ну, дайте что-нибудь. Я не считаюсь —мало, много, мне все равно!
— Аллах, Аллах! Откуда я знаю, что вам мало, а что много!
— Я ничего не скажу. Сколько вы найдете нужным, столько я и возьму.
Какие есть, однако, на свете хорошие люди, нетребовательные, сговорчивые, мягкие! Если дать ему десять лир, не мало ли это будет? За такое расстояние? Надо, пожалуй, дать больше. В долмуше1 за такую поездку берут шесть с половиной лир.
— Ну, братец, не мучь меня. Скажи, сколько ты хочешь, прошу тебя!
— А вы не переживайте, бейэфенди. Дайте, сколько найдете нужным. Я человек не жадный. Разве я позволю себе сказать вам: «Мало дали, много дали». Сколько ни дадите — все слава богу!
— Хорошо, но разве нет тарифа? Откуда я знаю, сколько я должен дать?
— Вы, бей, ведь тоже человек. Мы проделали такой большой путь. Дайте, сколько вы найдете нужным.
Он боялся не того, что даст мало,— он боялся прогадать и дать слишком много. Ладно! Кутить так кутить. Он вытащил из кошелька монеты в десять лир и в две с половиной лиры и протянул шоферу:
— Пожалуйста, возьмите!
Две с половиной лиры он дал так, сверх всего, за то, что шофер был вежливым, не жадным и говорил: «Сколько вы найдете нужным». Он, конечно, переплатил, но это не имело для него значения. Сегодня он намеревался сделать предложение своей любимой. В такой день можно себе позволить быть щедрым!
Шофер повертел деньги в руках:
— Что это такое?
— Двенадцать с половиной лир.
— Да вы, бей, с ума что ли сошли? — закричал шофер.— В такое-то время?!
Девушка сказала:
— Два дня тому назад мы проехали точно такое же расстояние за семь с половиной лир.
Шофер швырнул юноше деньги в лицо.
— Возьми их себе на чай!
Деньги валялись на земле между шофером и юношей.
1 Маршрутное такси.
109
— Стыд какой! Постеснялся бы хоть своей дамы!
Юноша протянул еще две с половиной лиры.
Шофер завопил во весь голос:
— Да ты что, милостыню мне подаешь?! Не желаю! Совесть надо иметь! Я к нему, как к благородному: «Сколько вы найдете нужным». А он?!..
Чтобы заставить шофера замолчать, он готов был отдать ему весь свой кошелек. Так опозорить его в глазах любимой девушки! Он вытащил еще пять лир.А шофер все вопил:
— Смотрите, девушку рядом с собой посадил, я его за благородного принял! Свистун ты, вот кто!.. Если я говорю: «Сколько вы найдете нужным», так это не значит, что мне милостыню нужно подать! Я свое требую, свое! Понимаешь?!
А что, если шофер уедет, не подобрав деньги, что делать тогда? Юноша вытащил еще пять лир, собрал валявшиеся на земле деньги и подал шоферу.
Тот взял деньги. Дал газ. Машина уже тронулась, а шофер все еще выкрикивал:
— Сам я, конечно, виноват. Нельзя таких сажать в машину! Смотри, с кем дело имеешь. Я к нему, как к благородному: «Сколько вы найдете нужным». А он меня еще норовит надуть. Никакой у людей деликатности!
Юноша и девушка направились к загородному казино. Он чувствовал себя несчастным. В голове у него не переставали звучать слова шофера. Если бы он дал больше! Дал бы столько, сколько следует!
— Какой чудесный вид,— проговорила девушка.
— Что?
— Я говорю: «Какой чудесный вид»...
— А ты скажи, сколько тебе следует.
— Я не понимаю!..
— Почему прямо не сказать, сколько ты хочешь денег?..
Девушка стремительно повернулась и, не оглядываясь, побежала с холма вниз. Понеслась прочь что было сил.
Все было кончено.
Зеркала *Чудоъ
доме Давуда Соювара, поставщика импортных за-пасных частей, был званый обед. Среди приглашенных на этом большом пиршестве присутствовали: управляющий банком «Лабада банк», его молоденькая жена и дородная свояченица, политический деятель Хамза Ятмаз — из наших «твердых» — со своей бесплодной супругой, владелец крупных имений и большой ренты Медени-бей, его секретарша с миндалевидными глазами госпожа Ипек, торговец Хаджи Осман — из наших, аданских1 — него любовница’ФыстЫка-ханым.
Из радиоприемника доносился голос диктора:
«Уважаемые слушатели! На этом мы заканчиваем наш сегодняшний вечерний концерт турецкой классической музыки. Сейчас слушайте передачу из цикла „Новые открытия*. С лекцией выступит крупный специалист инженер Мекки Ма-кинеджи».
Молоденькая жена управляющего «Лабада банк» проговорила: — Ах, ненавижу голос этого типа!
Аданец Хаджи Осман Баюр стал упрашивать:
— Умоляю вас, разрешите, мы послушаем. На прошлой неделе он рассказывал, как из бумаги изготовляют вату.
Инженер Мекки Макинеджи начал по радио свой рассказ:
«Уважаемые слушатели! Сейчас, когда мы будем вести нашу еженедельную передачу „Новые открытия*, в американском городе Атом-Йорке начинает работать новая атомная станция — в осуществление принципа „атом на службу человеку!* Из указанной станции во все концы мира будет распространяться атомное излучение. Это новое атомное открытие является чудом, которое изумит все человечество. В любом пункте земного шара атомное излучение окажет воздействие на все зеркала, и в них появятся все те отражения, которые когда-либо появлялись с момента изготовления зеркала и по сей день. Вот, например, у вас дома есть зеркало, которым вы пользовались двадцать лет. Как толь
1 Из города Аданы.
111
ко начнется атомное излучение, все, кто отражался в этом зеркале за двадцать лет, пройдут в нем парадом. Проведенные до настоящего времени опыты закончились успешно. Благодаря этому необыкновенному открытию ваше зеркало сможет воскресить вашу молодость, детство, воспоминания о днях любви.
Завтра утром будьте у ваших зеркал после девяти часов!» Молоденькая жена управляющего «Лабада банк» захлопала в ладоши:
— Боже, как интересно, как интересно! У меня есть зеркало, в которое я смотрюсь с детства. О, я увижу в нем всю мою жизнь!
Гости встали из-за стола и группами обсуждали в салоне новое атомное чудо.
Политик Хамза Ятмаз — из наших «твердых» — говорил шепотом Медени-бею, представителю почтенных обладателей ренты:
— Мон шер, это новое открытие — подлинное чудо. Благодаря ему может всплыть множество забытых фактов. Однажды в управлении безопасности меня отдубасили, извините, за милую душу. Вырвался я оттуда и тут же взял справку в судебной экспертизе о том, что был избит, и обратился в суд. Но на суде невозможно бы л о^ подтвердить, кто меня избил, и было вынесено решение, что я избил себя сам.
Медени-бей спросил:
— Хамза-бей, но какая же связь между зеркалом и этой историей?
— Самая прямая! Когда меня избивали, я видел на стене зеркало. Благодаря зеркалу все и откроется.
— Да, действительно,— отозвался Медени-бей.— А я, значит, благодаря волшебным зеркалам отхвачу, считай, самое малое сорок-пятьдесят тысяч.
— Как?!..
— Очень просто! Это чудо сотворит хрустальное зеркало в буфете. Вы знаете, что у меня длительное время был роман с дочерью Калляви-заде—Алтынгюль.
— Да. Все слышали эту историю!
— Отец не отдал дочь за меня. И девушка очень быстро забыла о своих чувствах. Но теперь, шалишь, я женюсь на дочери Калляви-заде и стану миллионером.
— Но как же, как?!
— Мы с Алтынгюль по целым дням предавались радостям любви у нас дома перед буфетным зеркалом. Завтра утром в зеркале повторятся все любовные сцены. Я несу зеркало к Калляви-заде. Понимаешь?.. Или он отдаст дочь за меня, или должен будет купить у меня зеркало.
— А если он скажет: «Нет»?
— Еще лучше! Я буду всем показывать зеркало, как в теат
112
ре, и заработаю колоссальные деньги. Да здравствуют чудесные атомные зеркала!
Жена Давуда Соювара, поставщика импортных запасных частей, тихо беседовала с любовницей Хаджи Османа Баюра, Фы-стыкой-ханым:
— Я никак не могу забыть этого юношу!
— Каплана?
— Да! Ах, Каплан! Он забыл меня очень быстро. А теперь я стану перед зеркалом и снова переживу эти сладкие мгновения.
— А я тоже отомщу моему бею и покажу ему в зеркале, какой я была раньше. Разве я так выглядела, когда он узнал меня? Теперь, видите ли, я ему уже не нравлюсь. Вот они, мужчины!
Все находившиеся в салоне гости с радостью говорили о новом открытии.
Фыстыка-ханым беспрерывно повторяла:
— Скорей бы наступило завтра!
Ей вторила дородная свояченица управляющего банком:
— Да, скорей бы! И мне не терпится! Ах, старые воспоминания! Ах, молодость!
Одни радовались тому, что увидят в чудесных зеркалах умершую мать, другие — картины детства. У двери раздался звонок. Новый гость был известный гинеколог-хирург доктор Шахаб Дженабеддин. Лицо его было смертельно бледным. Хозяин дома спросил:
— Что случилось, доктор? Ты заболел?
Тот простонал, заикаясь:
— Разве вы не слыхали? Разве вы не знаете?
— Что именно, доктор? Какие-нибудь плохие известия?
— Радио только что сообщило. Благодаря атомному излучению в зеркалах будут проступать все прежние отражения! Авы тут сидите и ничего не знаете!
Находившиеся’в салоне удивились, послышался смех.
— Да ведь это же прекрасно, доктор!
Доктор Шахаб Дженабеддин с отчаянием воскликнул:
— Все вы, оказывается, сошли с ума!
Потом он отвел мужчин в сторону.
— Это новое открытие означает мою смерть. В моей операционной как раз напротив операционного стола находится большое зеркало.
— Ну и что?
— Вы понимаете? Я погиб. Все аборты, принятие ребенка... Все это и многое другое завтра с утра пройдет в зеркале, как на параде!..
Мужчины — гости Давуда Соювара — переглянулись:
— Черт побери!..
— Это нам и в голову не пришло!
ИЗ
— Весь наш позор...
— И даже преступление, которое я... то есть я не то хотел сказать...
Женщины услышали шепот мужчин. Жена Давуда Соювара, поставщика запасных частей, проговорила со стоном:
— Погибло мое семейное счастье, двадцатилетняя супружеская жизнь. Мой муж все узнает!.. Один его шофер, другой шофер, потом еще один шофер... И все происходило перед зеркалом!
Фыстыка-ханым произнесла:
— Ну откуда человеку знать, что в один прекрасный день зеркала возьмут и все разболтают!..
— А я из его кармана каждое утро... Ох, из его кошелька каждое утро... Я делала это, когда он спал. Он ничего не замечал! Сейчас он все узнает.
Хаджи Осман Баюр бормотал:
— Я не должен был связываться со служанкой, как это меня черт попутал!
Все громче раздавались «ахи» и «охи». И через некоторое время в салоне воцарилась мертвая тишина.
Эту тишину прервал густой бас известного гинеколога-хирурга доктора Шахаба Дженабеддина:
— Уважаемые дамы, господа! Вы все еще сомневаетесь в том, что это новое открытие, эти атомные зеркала разобьют счастье всех нас?
— Нет! Эти зеркала нас погубят!
Доктор произносил раздельно каждое слово:
— Эти зеркала, подвергшиеся атомному излучению, нарушат социальный порядок общества.
Отовсюду послышались голоса:
— Да... да, но что мы можем сделать?
— Что предпринять?
— Есть ли какой-нибудь способ спастись?
Доктор Шахаб Дженабеддин объявил:
. — Единственный путь к спасению — разбить все зеркала на куски.
Медени-бей добавил:
— И этого мало... Мы должны разбить их на мелкие кусочки.
Секретарша с миндалевидными глазами — госпожа Ипек — воскликнула своим нежным, чистым голоском:
— Давайте истолчем эти куски в ступе, превратим их в порошок.
Гости разошлись по домам.
В эту ночь в городе во всех домах до самого утра стоял страшный шум. Повсюду в ступах толкли стекло.
На следующий день утром мусорщики, которые обходили
114
улицы и забирали в домах мусор, были необычайно удивлены — все кругом было забито обломками зеркал и обсыпано зеркальной пылью.
Ровно в девять часов утра под звуки музыки раздался голос диктора: «Граждане! Лучшие зеркала в мире—зеркала марки „Чудо*. Они показывают ваше отражение только тогда, когда вы в него смотритесь, и потом все исчезает. Обратите внимание на марку!.. Зеркала „Чудо*... Зеркала „Чудо*...»
Владелец фабрики зеркал «Чудо» в течение дня стал миллионером.
На уроке морали
классе идет урок морали:
— Нравственность, дети,— это нечто прекрасное. Если какой-нибудь человек станет безнравственным, ему будет очень плохо.
— Господин учитель!
— Что такое?
— Посмотрите-ка на Четина... что он делает! Как ему не стыдно!
— Молчи!.. Человек должен быть нравственным. А сколько благ приносит человеку нравственность! И перечислить невозможно! Ну, а если человек станет безнравственным, ему будет очень плохо.
— А что будет, господин учитель?
— Всякое может быть. Все назовут его человеком безнравственным. А безнравственность—штука прескверная. Поэтому, дети, нужно быть нравственным. О, как это прекрасно — нравственность! Вот потому ее и в школах преподают. Не так ли? Разве стали бы мы учить вас чему-нибудь плохому? Дальше. Значит, мораль... Как я сказал?
— Вы сказали: «О, как это прекрасно!»
— Именно: о, как это прекрасно! Вы спросите: почему? Об этом говорили все великие люди.
— Господин учи-итель!
— Что там опять? Что случилось?
— Скажите Алтану, чтобы он в спину не толкался.
— Молчите, дети. Послушайте, я почитаю вам о сущности морали: «Мораль предписывает человеку жить, не нарушая общественных правил, традиций, обычаев и законов». Вам понятно? Вы должны поступать так, как поступает большинство людей вокруг вас, ваши старшие. Ну-ка, встань, Сунай. Как надо рассматривать черный рынок?
— Черный рынок очень хороший, господин учитель.
— Очень хороший?!
— Конечно! Потому что он... по правилам морали, господин
116
учитель. Вот попробуйте против большинства идти — это же безнравственно. Так? А все очень нравственные люди — большинство— имеют дело с черным рынком!
— Что ты говоришь!
— Ей-богу, так, господин учитель. Сами посудите: мясник, бакалейщик, угольщик, торговец фруктами — все они торгуют на черном рынке. И у нас есть один знакомый, очень богатый человек, у него тоже на черном рынке дела. Мне отец говорил. Недавно еще мы у них в гостях были, и этот знакомый господин мне так и сказал: «Следуй морали — всего добьешься». Когда я вырасту, я буду очень нравственным. И у меня будет много домов и денег. А вот такого безнравственного человека, как мой отец, редко найдешь!
— Молчи!! Как ты смеешь так говорить про своего отца...
— Нет, я скажу! Он такой безнравственный, что даже не может уплатить за квартиру.
— Садись на место... Дети! Никогда не выходите из рамок нравственности!
— Господин учитель!
— Говори, Эргун!
— А у меня есть дядя. Так он все время повторяет: «Из-за этой морали я не могу свести концы с концами». Я тоже буду безнравственным.
— Замолчи! Когда человек перестает быть высоконравственным, как его называют? A-а? Ну-ка, скажите все хором, как называют?
— Безнравственным!
— Правильно! Пусть у человека будут миллионы, но если он стал безнравственным — куда это годится? Худо ему будет!
— Нет, господин учитель. Он будет жить спокойно.
— Поймите, дети, у человека совесть должна быть спокойной. Все большие люди были нравственными.
— Это раньше так было, господин учитель. Вот в нашем квартале живет один большой человек, он из Аданы. У него три кадиллака, он хлопковый король. У него много всяких ценностей, а вот нравственности... у него нет.
— Я вам говорю про великих людей: про великих ученых, великих мыслителей, великих художников. Например, Сократ...
— Я знаю Сократа, господин учитель.
— Конечно, вы обязаны его знать.
— У него мастерская возле нас, он одежду чистит. Только он совсем не богатый. А такого нравственного, как он, на всем свете не сыщешь.
— Я говорю о древнегреческом философе Сократе. Будьте такими же нравственными, как Сократ, Аристотель, Галилей!
117
— Господин учитель, у нас есть один знакомый торговец железом Ахмед-бей. Так что же, у этого самого Сократа нравственности было больше, чем у него?
— Дети, нравственность не имеет ничего общего с деньгами. История знает высоконравственных людей, которые умерли от голода, но ничем не запятнали свою совесть.
— Господин учитель, значит, эта нравственность—штука неплохая?
— Превосходная. Нравственный человек, например,без страха говорит всем правду в глаза.
— А вот у меня есть дядя с маминой стороны, так его исключили из партии за то, что он сказал правду в глаза.
— Это другое дело. О политике я вам не говорю, я веду речь о морали. Ну-ка, Огуз, что ты скажешь про ложь? Как мы должны оценивать ложь?
— Ложь — очень хорошая вещь, господин учитель. Если умеешь врать — это очень хорошо. Да если бы я дома не врал, меня бы каждый день били.
— Не слушайте его, дети. Помните, что вы должны брать пример со старших.
—> Господин учитель! Но моя старшая сестра тоже говорит неправду матери, а мать — отцу. А отец, когда к нему приходят получать долг, велит говорить, что его нет дома.
— Вон из класса! Выходи! Дрянной мальчишка!
— Господин учитель, разве вы не сказали: «Нравственный человек должен говорить правду»! Вот я и...
— Садись на место!.. Дети, нравственность — это нечто прекрасное. Все вы должны быть нравственными людьми. Если вы дали, например, кому-нибудь слово, вы должны его сдержать, что бы ни случилось.
— Но, господин учитель, мне отец рассказывал, был один человек — я только забыл имя,— и он сказал: «Я сделаю так, чтобы жизнь подешевела...»
— Замолчи! Не вмешивайся не в свои дела!.. Дети! Ничего нет прекраснее нравственности. Когда вы прочитаете книги о нравственности, вы будете поражены. Даже пророки, и те ее превозносят. Мораль — очень и даже очень хорошая, превосходная вещь. Такая превосходная, что... Мораль прекрасна. Ей-богу, прекрасна! Клянусь вам — прекрасна.
— Дррр!—звонит звонок на перемену. Учитель вытирает пот со лба и тяжело вздыхает. Урок морали, слава богу, окончен.
И мы летим на Луну
Л/7з газет мы узнаем: есть, мол, в Америке такие общества и союзы, вроде «Общества шестипалых», «Ассоциации мужчин с ногами свыше сорок седьмого размера», «Клуба мужей, ежедневно избиваемых женами» и прочие. А чем мы хуже их? Вот и у нас, пожалуйста, создано «Общество летящих на Луну». И это общество как раз по мне. Ведь я не то что в Париж или Нью-Йорк — в Анкару и Измир съездить не могу. Самое длительное путешествие совершаю по трамвайному маршруту Шишли — Сиркеджи. Ну, и раз уж я никуда не могу выбраться, так полечу по крайней мере на Луну. И я стал членом «Общества летящих на Луну». Домой я пришел полный радостной надежды на будущее, с мечтой о полете. Приналег на еду. Пристроился с полным желудком у печи и тут же забылся. И кажется мне, будто нет у меня больше под кожей мяса, костей и крови, а наполнен я газом, легким, словно дым от горящей соломы. И взлетел я ввысь, совсем как цветной воздушный шарик, веревку которого отпустили.
— Лети, батенька, лети!..
Я поднимался все выше и выше...
Ну, сперва я поднялся выше цен на дрова, потом — выше квартирной платы, а затем и выше цен на черном рынке.
И затянул я тут какую-то песню, так, без всякого мотива. Ну, а когда достиг я определенной высоты, заполнявший меня газ начал просачиваться через все отверстия моего тела. Катастрофа... Не очень-то было бы приятно, поднявшись так высоко, прийти в себя, плюхнувшись на землю. Так ведь это и бывает с опьяненными успехом человечишками, которые сваливаются с вершины своего могущества...
От долгов и плохого харча я был так продырявлен, что, стоило мне прикрыть свой стыд в одном месте, как, глядишь, в другом открывалась новая дыра...
И тогда я завопил:
— На по-омощь!..
119
— Стисни зубы, до Луны осталось немного,— послышался голос.
— Зубы-то сжать не трудно, да вот дырок все больше делается, не зажмешь. Пусть кто-нибудь поможет, а не то упаду!
— Говорит Лунное государство... Мы посылаем вам два мешка пароходного дыма.
Благодаря этой помощи я сразу взлетел вверх и очутился на Луне. Меня окружили люди, совсем такие, как мы,
— Добро пожаловать!
— Спасибо...
Усадили меня на какую-то штуку. Не успел я и глазом моргнуть, как мы очутились в большом городе. Ввели меня в здание, на котором висела надпись «Лунный университет».
Меня одолевало любопытство, но всякий раз, когда я пытался заговорить, люди с Луны противились каким бы то ни было расспросам:
— Здесь вам не Земля, у нас нет времени для пустых разговоров.
Мы вошли в аудиторию в виде амфитеатра, просторную, как стадион.
Здесь было полно народу, совсем как у нас на футбольных матчах. Только люди не кричали: «Наподдай ему! Гони!» Они сидели тихо. Меня втащили на кафедру. Профессор обратился к слушателям, внимавшим с интересом:
— Вы видите перед собой представителя животного мира Земли, о котором я вам рассказывал на прошлой лекции. Я повторю вам историю происхождения Земли. Представители животного мира Земли полагают, что Луна оторвалась от их Земли. В действительности же было как раз наоборот. Пятьдесят тысяч световых лет тому назад на Луне заметно увеличилось количество безумцев, юродивых, сумасшедших. Мы построили сумасшедшие дома, и они были переполнены. Ну, и эти юродивые день ото дня позволяли себе все больше и больше. Еще хуже было то, что они развращали наших детей, сбивали с пути людей разумных. И как их ни изолировали, желаемых результатов достичь не удавалось. Их заводили на вершины гор, в пустыни, помещали в лагеря — не помогало. Ну, в конце концов, чтобы избавить жителей Луны от этих умалишенных, от безумцев, решили забросить их в отдаленное от Луны место. Мы взяли самый неказистый обломок Луны и швырнули его в пустоту. Так вот и возникла Земля.
Мы сбросили туда всех сумасшедших. Таким образом, Земля — это сумасшедший дом. С того времени мы порвали связь с безумцами, прекратили с ними всякие сношения. Для того чтобы существовать, сумасшедшим нужна была отравленная, дурно
120
пахнущая атмосфера. Поэтому пространство вокруг Земли они окружили воздухом. И нынешние обитатели Земли жить без атмосферы не могут.
Слушатели, которые до того молчаливо сидели по рядам, неожиданно вскочили на ноги и, сжав кулаки, завопили: «Микроб!.. Микроб!»
Профессор продолжал:
— И вот, когда мы избавлялись от этих сумасшедших, по ошибке мы сбросили на Землю и нескольких умных. И время от времени там появляются потомки этих разумных существ. Но умалишенные Земли запирают этих умных людей в сумасшедшие дома, как безумцев.
Волнение слушателей усилилось, раздались крики: «Повесить! Прирезать!..»
Все кругом смешалось. Они бросились на меня. Чьи-то руки впились мне в горло.
Я уже издавал предсмертные хрипы...
Но тут кто-то потряс меня:
— Папа, ты храпишь!..
Я открыл глаза. Оказывается, я заснул у печи. Оглядевшись по сторонам, я глубоко вздохнул и сказал:
— О-о-ох, а Земля-то существует!..
Человек, привязанный к фонарному столбу
одном из городов Англии полицейские обнаружили человека, крепко-накрепко привязанного к фонарному столбу. Кто был этот человек? Не знаю. Но представим себе на минутку, что это событие произошло в Стамбуле.
— Ты кто?
Ответа нет. Сторож хватается за свисток и свистит. Из мрака ночи ему отвечает свисток полицейского. Свистки приближаются друг к другу.
Сторож говорит:
— Тут к столбу привязан человек.
— Кто его привязал?
— Не знаю! Развязать, что ли?
— Не трогай! Может быть, прокурор захочет прийти поглядеть. Давай доложим комиссару. А жив ли человек?
— Не знаю! Глазища у него так и бегают.
Полицейский спрашивает у человека, привязанного к столбу:
— Земляк, ты кто будешь?
Снова нет ответа.
Докладывают комиссару. Комиссар звонит по телефону дежурному по управлению безопасности.
Дежурный говорит:
— Приведите его в участок и установите личность. Но будьте осторожны, может быть, он шпион. Как бы не сбежал!
А теперь давайте снова вернемся в Англию. Двое полицейских, обнаружив человека, привязанного к фонарному столбу, тотчас его развязали.
— Как ваше имя?
— Меня зовут Арнольд Мечинг.
Полицейские в знак уважения склоняют головы. Один из полицейских спрашивает:
— Знаменитый скульптор Арнольд Мечинг?
— Да, я скульптор.
— Член английской королевской академии Арнольд Мечинг?
— Да, я член академии.
122
— Сэр, не будете ли вы любезны пройти в полицейский участок? Или вас доставить домой на машине?
— Я пойду в участок.
Вот таким-то образом, по словам английских газет, известный английский скульптор, член английской академии Арнольд Мечинг был доставлен в участок.
Вернемся к нам. Человека, привязанного к столбу, развязывают.
— Двигай в участок.
Они идут в участок: человек — впереди, полицейский и сторож — сзади.
Комиссар спрашивает:
— Твое имя?
Поскольку у нас академии нет и нет членов академии, предположим, что этот человек какой-нибудь известный скульптор нашей страны, ну, скажем, Хади, Зюхтю, Мюридоглу Хюсейн, Нусрет Суман, Кузгун или Хикмет.
— Я тебя спрашиваю, как твое имя?
— Хикмет, эфенди.
— Чем ты занимаешься?
— Я скульптор.
— Кто, кто?
— Я скульптор.
— Ну, а что ты делаешь?
— Я делаю статуи.
— Что за статуи?
— Людей, животных... Что придется!
Вы немного устали? Давайте снова вернемся в Англию. Потому что в Англии события происходили на самом деле, а стамбульскую историю я придумал.
— Сэр, садитесь пожалуйста, кто привязал вас к столбу? Г рабители?
— Нет.
— Ваши враги?
— Нет. Меня привязала жена.
— Как? Вы имеете в виду миссис Мечинг?
— Да! Ее!
— Эту уважаемую леди? Удивительно!
— В этом нет ничего удивительного, господин комиссар. Потому что я сам попросил мою жену привязать меня к столбу!
— Но... зачем, мистер Арнольд Мечинг?!
Давайте, не дожидаясь ответа английского скульптора, снова вернемся в Стамбул. Комиссар спрашивает скульптора Хик-мета:
— Кто привязал тебя к столбу? Грабители?
— Нет.
123
— Твои враги?
— У меня нет врагов.
— Кто же тогда тебя привязал, скажи нам?
— Моя жена.
— Ах, негодяйка! Подумать только, какие есть на свете женщины! Твоя жена действовала вместе с каким-нибудь другим мужчиной?
— Нет, одна.
— Да разве же может женщина одна привязать мужчину к столбу?
— А я не кричал и не сопротивлялся.
— Эх ты, размазня!
— Я сам попросил жену, чтобы она привязала меня к столбу. Тут комиссар и полицейские разразились громким смехом. На другой день в газетах можно было прочитать следующее сообщение полиции:
«Женщина-тиран
Вчера в нашем городе произошло необычайное происшествие. Женщина-садист привязала под утро своего мужа к фонарному столбу. Подробности происшествия — на третьей странице. На помещенной вверху фотографии вы видите женщину-изверга, связавшую бельевой веревкой своего мужа, и ее жертву в их счастливые дни».
Прошу вас, вернемся в Англию. На чем мы остановились? Да, английский комиссар спрашивает у скульптора, почему он просил свою жену привязать его к столбу. Мистер Арнольд Ме-чинг ответил буквально следующее:
— Господин комиссар, я — человек искусства, и всякого рода уродства нестерпимы для моих глаз. Особенно невыносимо, если эти уродства обнаруживаются в твоем городе. Мой долг как художника — способствовать тому, чтобы мои соотечественники жили среди гармонических форм и красок. А между тем муниципалитет города Стокон-Трент повсюду наставил безвкусные фонарные столбы, уродливые, ни с чем не гармонирующие. Прежние столбы, которые теперь снесли, соответствовали стилю города. А эти не подходят ни к дорогам, ни к строениям, ни к памятникам нашего города. Я писал об этом, разъяснял в газетах, журналах — муниципалитет меня не послушал. Но, право, эти уродины недостойны моих земляков. И в знак протеста против этой безвкусицы я попросил мою жену привязать меня к этому новому столбу.
Теперь прошу вас пожаловать в Стамбул. Комиссар спрашивает скульптора:
— У тебя что-нибудь с головой не в порядке? Разве человек
124
станет просить, чтобы его привязали к фонарному столбу? Ты что — умалишенный?
— Я не умалишенный.
— Ну, а если не умалишенный, так чего ради ты велел жене привязать себя?
— Если разрешите, я расскажу.
— Давай, рассказывай.
— Этот город Стамбул вашему покорному слуге причиняет немалые страдания.
— Аллах, Аллах! Все рвутся в Стамбул, а он!.. Если тебе Стамбул не нравится, так убирайся отсюда! Что же это причиняет тебе страдания?
— Форма строений! Диспропорции. Какая-нибудь халупа, а рядом девятиэтажный домище. А потом эти отвратительные цвета. Узкие улицы, скверные тротуары.
— Эй, эй, послушай! Тебе-то какое до всего этого дело? Ты что — председатель муниципалитета?
— Эфенди, мои глаза не выдерживают, эстетическое чувство протестует.
— Так! Ясно! Тебя еще мало привязать к фонарному столбу. Сюлюман-бей, пиши бумагу, пошлем его в психиатрическую на медицинскую экспертизу.
А сейчас мы снова в Англии. Протест знаменитого скульптора, члена английской королевской академии Арнольда Мечинга был признан заслуживающим внимания и справедливым. Старые столбы водворили на прежнее место.
А у нас? У нас таких вещей не бывает. Скульпторы не испытывают страданий и не просят привязать себя к столбу.
Хорошо, но что же произошло со скульптором, вызванным на допрос? Это мы можем узнать из небольшого сообщения в газете:
«Задержан умалишенный
Один человек, утверждая, что глаза его не выдерживают вида обезображенного города, попросил в полночь свою жену привязать его к фонарному столбу. Человек был задержан полицией и отправлен на медицинскую экспертизу. Как выяснилось, он ненормальный. Маньяк помещен в психиатрическую больницу».
К сожалению, ничего не выйдет.
R. что бы то ни стало мы тебя женим! — подхватили они все разом.
Я начал ломаться, отказываться, но, если говорить откровенно, ничего не имел против.
— Очень порядочная девушка! — уверяли меня.
Если люди хвалят девушку прежде всего за ее порядочность, значит, на красоту не надейся. Какой-нибудь изъян обязательно найдется.
— Пусть она будет и не очень порядочной, бог с ней, только чтобы можно было смотреть на ее лицо, если не все время, то хоть иногда,— робко сказал я.
— Она будет тебе подходящей парой! — утешили они меня.
Именно этого я больше всего и боялся...
— Она культурная, так что ты легко найдешь с ней общий язык!
Это мне понравилось. Культурная! Культура — это все-таки любопытная вещь. Вы, наверное, читали брачные объявления в газетах и журналах? Начиная от ученика маляра и кончая видным общественным деятелем — все хотят иметь культурную жену.
— Мать у нее немка, отец турок.
— А-а-а, это мне тоже нравится!
У животных помеси, у людей метисы всегда отличаются хорошими качествами. Мне сразу пришла на память мадам фон Садрештайн из известного рассказа Омера Сейфеттина1. Немка крепкого сложения. Каждое утро с корзинкой в руке, в спортивной одежде она возвращалась с базара, твердо чеканя шаг: топ, топ, топ!
— Говорит по-немецки, по-французски, • по-итальянски!
Я про себя подумал: стоило ждать сорок лет, чтобы подстрелить такую птичку. Правильно говорят, что только дервиш2, обладающий терпением, добивается своей цели!
1 Крупный турецкий писатель (1884—1920).
2 Подвижник, аскет»
126
Главной свахой была мадемуазель Элефтра. Ей было 59 лет. Внешне она напоминала скумбрию, хорошо высушенную на солнце.
— Она очень красивая... трэ жоли1,— сказала мадемуазель Элефтра,— высокий рост, элегант... трэ кюльтивэ2. Кроме того, аристократическая фамилия...
— Но, мадемуазель Элефтра,— сказал я,— а обо мне вы рассказали ей? Мне сорок лет...
— Рассказала! Она ответила, что только в сорок лет мужчины становятся людьми.
— А сказали, что я маленького роста?
— Да. Зато, говорит, наверное, он умный!
— А объяснили вы ей, что. я жалкий репортеришка, что я, как девушки-чулочницы, получаю в неделю пятьдесят лир? И то если угожу шефу.
— Сказала! У нее три квартиры. Она ни в чем не нуждается.
Ну если так, ладно, пусть меня не обвиняют. Упавший по собственной вине не должен плакать. Видно, она сама ищет себе неприятностей, и я вполне могу помочь ей тогда.
Честно говоря, я не относился ко всему этому всерьез. Но один мой товарищ очень хотел меня женить. Он стал меня уговаривать:
— Женись, дорогой, и тебе лучше будет, и нас избавишь от забот: надоело с тобой возиться!
— Друг мой,— сказал я,— в своем ли ты уме? В наше время такая девушка... и чтобы она досталась такому, как я!?
— Брось дурака валять! Столько лет ты не знал счастья, вот счастье само и пришло к тебе. Так всегда бывает.
Подумал я, подумал й— будь что будет! — согласился. Девушка, на которой мне суждено было жениться, должна была прийти вместе с мадемуазель Элефтра к нам в контору. Мой товарищ в то время тоже должен был находиться там.
Наступил день свидания. Кто хлебнул холостяцкой жизни, тот знает, что это такое. G вечера я постирал белую сорочку и повесил сушить на балконе. Как на зло, на следующий день до самого вечера лил проливной дождь. Когда я снимал сорочку с бельевой веревки, с ее рукавов угрожающе капала вода. Есть другая сорочка, но она грязная, у третьей воротник помят. А, все равно! Я решительно выжал рубашку. Сунул воротник и рукава в крахмал. Накалил как следует утюг... Готовые рубашки всегда такие, внутренняя сторона воротника шире верхней. Сколько ни старайся, все равно хорошо не выгладишь. Костюм почистил бензином. Ни чистого платка, ни чистых носков! Ото
1 Очень красивая (франц.)
1 Очень образованная (франц.)
127
рвался от бритья, почувствовав острый запах горелого. Оказывается, я забыл утюг на брюках. Но он уже сделал свое черное дело — прожег штанину на колене... Вот она, проклятая холостяцкая жизнь! Во что бы то ни стало женюсь на этой девушке. Пришлось надеть мокрую рубашку. Я так торопился побриться, что мое лицо стало похожим на палочку, на которой для счета делают зарубки. Кровь не останавливалась.
Я опаздывал. Вскочил в долмуш1 и помчался в контору. В дверях столкнулся с товарищем, который прошипел мне в ухо:*
— Где ты пропадаешь? Тебя ждут уже битый час.
— Ну как... съедобная штучка, а?
На товарище моем не было лица.
— Сам увидишь!
С таким волнением я не ходил даже на экзамены, такого чувства страха не испытывал и в высшей инстанции суда... Вот мадемуазель Элефтра, а рядом с ней сидело на стуле... невообразимое создание из зоологического сада. Оно исподлобья, с опаской смотрело на меня. Я оглянулся на товарища. Он сидел, повернувшись лицом к стене. Помощи ждать было неоткуда.
— Рады вас видеть!
— Простите! Я заставил вас ждать.
Тут наши глаза встретились... Эх, схватить бы этот письменный стол и грохнуть им по голове мадемуазель Элефтра! Я чудак из чудаков. Но не до такой степени, чтобы... Для женщины, которую предназначали мне в жены, можно было найти одноединственное применение: посадить ее в балаган, а у дверей кричать:
— Заходите, заходите! Восьмое чудо света! Невиданное чудовище! Заходите, посмотрите, убедитесь сами!
Сначала можно было бы выступать с ней на ярмарках и народных праздниках, а потом, район за районом, объездить с ней всю Анатолию... А хватит мужества — можно было бы рвануться в турне по Европе и Америке. Это было бы хорошей пропагандой. Пусть иноземцы узнают нашу страну, вот, мол, какие у нас флора и фауна.
Мы пожали друг другу руки.
— Как поживаете?
— Мерси! А как вы?
Вдруг мадемуазель Элефтра громко спросила меня:
— Как вы ее находите?
— Мадемуазель Элефтра, говорят, в Стамбуле открывается зоологический сад, вы слышали об этом? — ответил я.
— Не слышала,— сухо сказала сваха.
1 Маршрутное такси.
128
Девушка, которой хотели меня осчастливить, была похожа на ломовую лошадь венгерской породы. Раньше таких брали в артиллерию. Они возили тяжелые орудия. Во время парадов у них изо рта и с боков капала пена. Правда, ломовая лошадь имела большое преимущество перед моей суженой — она умела молчать. Эта же заткнула нам всем рты. Ни на минуту не умолкая, она сыпала фразами, которые невозможно было понять, потому что ее рот, как компасная стрелка, был всегда скошен в сторону севера. Однако надо было поддерживать разговор, вежливо отвечать на что-то, чего я никак не мог понять. Впрочем, из всякого положения есть выход. Можно говорить «да» или «нет», судя по выражению глаз, ведь в них-то должно быть хоть какое-то подобие мысли. Но над ее глазами угрожающе нависли опухшие веки, смотрела она на нас с опаской, как бакалейщик, торгующий в воскресный день тайком в лавке с наполовину прикрытыми ставнями. В общем можно сказать, что всемогущий бог, создавая эту бедную мученицу, показал себя блестящим знатоком всех видов уродства. Воистину,, что Аллах захочет, то и будет! Говорили, что она знает четыре языка. Увы, это было слишком далеко от истины. Некоторое время она стояла за прилавком и немного научилась французскому. Потом постоянные покупатели перестали ходить, и ее уволили. Говорили, что мать ее немка, но и тут была допущена маленькая неточность. Не мать, а десять лет тому назад у них была соседка-немка. Помните, говорили, что у нее было три квартиры. Были не три квартиры, а трехкомнатный дом, и тот оказался заложен. Да еще под его крышей ютятся восемь ее братьев...
Мадемуазель Элефтра еще раз спросила<у меня:
— Ну, как, она вам понравилась? Договоримся?
Если из вежливости сказать — понравилась, то отступление будет невозможно. Вам сразу наступят на горло и займутся бракосочетанием. Поэтому я начал, заикаясь:
— Видите ли... в таких вопросах... не так ли? Прежде чем мужчина... не так ли? У женщины... в этом вопросе... Да-а!Что касается меня, то несомненно... чтобы услышать мое мнение...
Взглянул я на бедняжку: глаза ее прикованы к моим губам. Наступила тишина.
— Хорошая погода стоит!
Я ухватился за ее слова, как за спасательный круг.
— Да, госпожа, благодатная погода. В этом году...
Стоит заговорить о погоде, я могу неделю рта не закрывать.
Но тут что-то оборвалось у меня внутри. Подумать только, девушка-урод хочет выйти замуж. Я — ее последняя надежда... Хотите верьте, хотите не верьте, у меня на глазах выступили слезы. Но я их быстро смахнул — как бы не подумала, что они от старческой немощи.
5 Азиз Несин
129
«Женись на этой женщине! — сказал я сам себе.— Это будет не первым твоим сумасшедшим поступком. Возьми ее, останься чудаком, каким ты был. Сверши еще один самоотверженный поступок, выручи эту бедняжку!»
— В этом году погода не то, что в прошлом году...
— Да, да!
Смотрю женщине в лицо. Что скрывать, в эту минуту я думал про себя: если мы поженимся, может быть, еще и получится кое-что, во всяком случае ее нужно поцеловать. Я принялся с самыми добрыми намерениями искать на ее лице местечко, к которому можно было бы приложиться губами. Но ни один квадратный миллиметр ее лица не был свободен от прыщей и угрей. Еще раз с прежним добрым намерением начинаю осматривать другие места, волосы, руки. Увы, нигде нет свободной площадки!
«Ты же поэтическая душа,— сказал я сам себе,— воображение у тебя богатое, смотри в лицо этой, а представляй другую».
В тот день битых два часа мы говорили о погоде. Когда они уходили, я заметил, что у нее левая нога короче правой на пять-шесть пальцев. Но теперь и хромота ее вызывала у меня в душе только жалость.
Как только за ними закрылась дверь, мой товарищ спросил:
— Ну, как ты ее находишь?
— Я женюсь на этой девушке!— сказал я.
— Ты с ума сошел!
— Лучшей женщины мне не найти! Обязательно женюсь. Вечером пришла мадемуазель Элефтра.
— Я женюсь! — сказал я.
— На ком? — спросила она.
— Как на ком? На женщине, которую вы приводили!
— К сожалению, ничего не выйдет. Вы ей не понравились!!
Кресло
— у-^ахим-эфенди, принеси-ка нам шесть чашек кофе!
—Слушаюсь, бей-баба! 1 2
Фахрие, единственная женщина, служившая в конторе, сказала:
— Спасибо, бей-баба, если вы для меня, то я не хочу кофе.
— Э... не годится. Ты должна выпить,— произнес пожилой человек в очках, усаживаясь за самый большой стол, стоящий в правом углу.— Ежедневно вы можете требовать от меня по три чашки кофе или чаю. Не хотите кофе, пусть принесут вам газированной воды.
— С вашего разрешения, бей-баба, я лучше выпью газоз *,— сказала Фахрие.
Она работала в этом учреждении всего два месяца.
— Рахим-эфенди, пять чашек кофе и бутылку воды,— обратился пожилой человек в очках к официанту из кофейни.
— Слушаюсь, бей-баба.
— Ребята, осталось двенадцать дней, только двенадцать дней! — задумчиво произнес пожилой чиновник в очках, которого здесь все, от сторожа до директора конторы, называли «бей-баба».
У каждой стены комнаты стояло по два стола. Бей-баба был шефом бюро, где работали шесть чиновников.
Раздался стук в дверь, и в комнату вошла женщина с бумагой в руке. Бей-баба нехотя заглянул в протянутую бумагу.
— Напротив,— сказал он.
Женщина подошла к столу заместителя шефа, Саим-бея.
Тот взял бумагу и начал рыться в папках.
— Пусть нас помилует Аллах! Скоро и вы избавитесь! — вдруг сказал бей-баба.
— Бей-баба, сколько лет вы на государственной службе?— спросил молодой чиновник. У него были длинные блестящие от бриллиантина волосы, шею подпирал твердый, воротничок.
1 Форма обращения к старшим (дословно — «господин-отец»),
2 Подслащенная газированная вода.
5*
131
— Семнадцатого августа, если Аллах убережет меня, исполнится тридцать девять лет.
Женщина, приносившая бумагу на подпись, вышла. Бей-баба продолжал:
— Я начал работать, когда мне исполнился двадцать один год. Сперва служил стажером в армии, во втором отделе интендантского управления. После войны был повышен в чине и переведен в военное министерство.
Принесли кофе. Бей-баба с удовольствием затянулся сигаретой. Кофе подали в маленьких белых чашечках, и только шефу— в массивной голубой чашке, разрисованной звездочками и цветочками. Эту чашку шеф принес из дому и отдал ее в кофейню Рахим-бея, чтобы ему приносили в ней кофе.
Перед тем как сделать глоток, шеф вытянул губы и со свистом втянул воздух. Казалось, что кофе послушно, словно по трубке, полился в рот шефа.
— Меня еще тогда на свете не было! — произнес элегантный молодой чиновник.
— Не только тебя, но и твоего отца еще не было,— улыбнулся бей-баба.
— Почему же вы до сих пор не ушли на пенсию? — удивилась Фахрие.
— Одиннадцать лет службы мне не засчитали, дочь моя, их отнесли в счет реорганизации армии. Поэтому сейчас у меня стаж работы двадцать восемь лет.
Саим-бей, заместитель шефа, сказал:
— А у меня за плечами только девять лет службы.
— И ты, по милости Аллаха, уйдешь на отдых.
— Все рано или поздно избавятся от службы. Легко сказать, тридцать девять лет. Ведь это целая жизнь!
— Да, да, действительно.
— Вот вам мое отеческое наставление. Раз уж вы стали чиновниками, то оставайтесь ими, но берегитесь, не делайте своих детей чиновниками. Пусть будут шоферами, парикмахерами... Лишь бы знали ремесло.
В контору вошли два дельца, известные в городе люди. Шеф ничего не делал, так как до ухода на пенсию ему оставалось всего двенадцать дней. Бумаги, марки, подписи, печать, папки — все ему опротивело.
Кивком головы шеф указал посетителям стол напротив.
— Быстрее бы прошли эти двенадцать дней. Они мне, наверное, покажутся вечностью. Длиннее моих тридцати девяти лет службы.
— Бей-баба, ведь вы привыкли работать. Чем же вы будете заниматься на отдыхе? Клянусь Аллахом, заскучаете! — сказал
132
вдруг не проронивший с самого утра ни слова Сафа-бей, небритый, в вылинявшем пиджаке.
— Ах, дорогой мой Сафа-бей! Я буду скучать?! Что ты говоришь? С твоим умом тысячу лет проживешь, друг мой. Вот уже тридцать девять лет утром я иду на работу, вечером — домой. Только на этом стуле и за этим столом я сижу уже восемь лет. Жизнь чиновника похожа на маятник часов. Даже если бы часы были фирмы «Саркизов», за тридцать девять лет они все равно бы испортились!
— Предположим, бей-баба, вы уже на пенсии. Что вы будете делать?
— Что буду делать?!
Бей-баба с удовольствием начал перечислять все, что он будет делать дома:
— Во-первых, у меня немаленький сад. С утра, засучив рукава, отправляюсь туда. Работа в саду омолаживает человека. С утра до вечера копаю землю. На одной грядке — помидоры, на другой — огурцы, фасоль, кукуруза... И цветы посажу. А перед домом, если Аллаху будет угодно, построю бассейн с фонтанчиком. Я обожаю золотых рыбок. Затем пойду на кухню и по своему вкусу приготовлю обед... Плов с баклажанами, халву... фаршированную рыбу. Еще, дорогой мой, я люблю столярничать. Я все умею. Всю мебель в квартире сменю! Скорей бы только пролетели эти двенадцать дней!
Шеф до самого вечера говорил о пенсии и о том, чем он будет заниматься дома. Вот уже шесть месяцев он не умолкал ни на секунду.
На следующий день минута в минуту он был в конторе. Поздоровался со служащими, уселся на свое место и начал вслух рассуждать:
— Да, да, скоро Аллах меня избавит... да, да! Еще одиннадцать дней я должен отработать. И вы, ребята, в свое время уйдете на пенсию... Рахим-эфенди! Что желают господа выпить? Принеси шесть чашек кофе.
Фахрие опять начала жеманиться. Бей-баба снова запротестовал. Она опять попросила газированной воды.
За чашкой кофе шеф опять с удовольствием разглагольствовал о своей пенсии и о том, чем станет заниматься на досуге. До вечера он заказал своим сослуживцам по три чашки кофе и все говорил, говорил... Никто ему не мешал наслаждаться, строить планы на будущее. Плохо только, что дни казались ему вечностью.
На следующий день он сказал:
— Слава Аллаху, осталось всего десять дней.
Настало воскресенье. В понедельник, войдя в контору, шеф позвал Рахима-эфенди:
133
— Сынок Рахим, принеси пять чашек кофе, да спроси у Фах-рие-ханым, чего она хочет — чаю или воды. Ах, ребята, — продолжал он, обращаясь к сослуживцам,— в следующий понедельник я последний раз буду с вами. Осталось до пенсии восемь дней, а если не считать воскресенья — семь дней... Да, а если вычесть полдня субботы, то шесть с половиной!
Шеф увлекся арифметикой, он вычел даже количество часов, затрачиваемых на сон.
— 65 часов, 52 минуты, 14 секунд осталось до пенсии,— торжественно сообщил он результаты своих подсчетов.— Но пока я говорил, прошло 3 секунды, значит, уже не 14, а 11 секунд. Да поможет нам Аллах!
И опять пошли нескончаемые рассказы о саде, о столярных способностях и о прочем.
Наконец, наступил последний день.
Шеф обошел всю контору, попрощался со служащими, снова рассказав, чем он собирается заняться после ухода на пенсию.
— И вы все в свое время уйдете на пенсию. И вас Аллах освободит от службы!
В понедельник вечером все чиновники, директор конторы, его заместитель провожали шефа, покидавшего учреждение, где он прослужил столько лет. Бей-баба спускался по мраморным ступенькам лестницы, словно кинозвезда по трапу самолета, с поднятой для приветствия рукой:
— Желаю и вам скорее избавиться от службы! Аллах и вам поможет, всех освободит!
Итак, прослужив честно тридцать девять лет, бей-баба ушел на пенсию. В первую же ночь ему приснилось, чем он станет теперь заниматься. В углу сада будут поставлены клетки для породистых кур и индюков. У забора поселятся петухи. Плимутские куры будут в том конце сада. Петухи должны быть поближе к окну, чтобы их пение будило шефа.
Утром своего первого свободного дня шеф проснулся, когда робкие лучи восходящего солнца едва позолотили горизонт. Он почувствовал себя на десять — нет, на двадцать, на тридцать лет моложе. Вышел в садик, потянулся. Глубоко вдохнул воздух, еще раз потянулся — так, что хрустнул позвоночник. За тридцать девять лет сидения за столом спина у него стала, как у горбатого. С чего начать? Перекопать землю и заняться курятником? Решено! Перекопать сначала землю!
— Ха-ны-ым! — крикнул бей-баба.
Жена спала, крик разбудил ее, и она с трудом протерла глаза.
— Ты с ума сошел! Что ты спозаранку вскочил с постели?
— Поднимайся!.. Быстренько разыщи мне лопату. Где тяпка и мотыга?
134
— Да ты в уме? Ты ведь раньше птиц проснулся.
Но старик поднял жену из теплой постели.
Лопату отыскали, но тяпки с мотыгой не оказалось. Нужно было будить сына. После долгих поисков сын нашел только тачку. Разбудили невестку. Она разыскала тяпку с мотыгой. От шума проснулись и дети.
Бей-баба, засучив рукава, два часа до завтрака копался в саду, перевернул всю землю. Домочадцы смеялись над его рвением. После завтрака он опять отправился в сад. Лопата была тяжелая. До обеда шагами измерял вскопанную землю — шесть шагов в длину, два шага в ширину. После обеда, чтобы не получить солнечного удара, бей-баба надел соломенную шляпу. Но лопата валилась у него из рук.
Вскопанную землю выровнял тяпкой. Посадил приготовленную рассаду помидоров, по бокам — кукурузу и фасоль. Ужинал он с трудом. Глаза закрывались от усталости.
— Дети,— сказал бей-баба,— посмотрите, как пошла мне на пользу работа в саду. Каждый вечер я мучился от бессонницы, а теперь с трудом удерживаюсь, чтобы не заснуть за столом. Да пошлет Аллах всем мир и спокойствие!
Бей-баба направился в спальню, а его домочадцы смеялись. На следующее утро он захотел потянуться, но не тут-то было! Болели руки — нельзя было даже шевельнуть ими. Разламывалась спина — ни согнуться, ни выпрямиться.
— Ох, спина! Спина, спина!.. О-ох, руки!..— застонал бей-баба, но, подумав, что над ним станут смеяться, сразу замолк. Все тело ныло. С трудом он поднялся с постели, стараясь все делать так, чтобы никто ничего не заметил. Еле натянул брюки. Но беда пришла позже, когда домочадцы стали просыпаться и вставать.
Бей-баба, едва передвигавший ноги, вдруг оступился, упал и покатился вниз с лестницы. Жена, сын, невестка, внуки окружили его. Бей-баба лежал молча.
— Что с тобой?!
— Ничего не случилось. Ну, упал, и все!
Однако он никак не мог сам встать. Сын с трудом поднял отца. А бей-баба все повторял:
— Ничего не случилось! Упал, и все!
Повторяя эти слова, бей-баба направился в сад. Он так сильно ушиб крестец, что каждый шаг страшной болью отдавался в теле. Стараясь скрыть боль, бей-баба выбрался в сад. Он не мог пошевелить даже пальцами. Ныли плечи, спина, ноги. Бей-баба только делал вид, что работает. Но, по правде говоря, он ничего не мог делать. Чтобы посадить саженцы, ему надо было нагнуться. Он нагибался, но разогнуться уже не мог.
135
— Аллах покарал меня! Конец пришел! Смерть наступила!— бормотал бей-баба.— Ой, ой, поясница... ой, ой, моя рука... ай, ай, плечи!
Бей-баба попросил у жены топорик, пилу и гвозди — хотел чем-то заняться.
— Я устала от твоих топориков и лопат! — вдруг закричала она.— И нужно же было тебе уйти на пенсию! Как хорошо было раньше: утром ушел, вечером пришел!
И сын тоже был недоволен, что отец нарушил нормальное течение жизни в доме.
Десять дней бей-баба возился в саду. Делал вид, что страшно много работает. Шла вторая неделя его свободной жизни. Однажды утром в саду раздался истошный крик:
— Ой, ой, мой палец!
Домочадцы бросились в сад. Шеф, скорчившись, крутился на одном месте.
— Что случилось?
Сколачивая курятник, бей-баба ударил молотком по указательному пальцу. Под ногтем почернело. Палец помазали чем-то и перевязали.
— Ничего не случилось! Ой, ой... это пустяки... ох... ох... ай, ай! — причитал бей-баба.
В конце концов у старика не осталось ни одного здорового места на теле. Все члены ныли. Казалось, он только что выполз из-под развалин дома после землетрясения. Но и это не сломило пенсионера. Он продолжал покупать породистых кур, сажать что-то в саду.
Но однажды утром он не смог подняться с постели. Накануне он простудился. Температура была 39, одолевал кашель. Месяц он провалялся без- сознания. Только через два месяца врачи с трудом подняли его на ноги. За время болезни у него отпал ноготь с указательного пальца, по которому он ударил молотком. Поясница, руки, ноги продолжали ныть. Больному запретили даже заглядывать в сад. Теперь он понял, что не имеет права голоса в собственном доме. Бей-баба сердился и в то же время был рад. Он решил отказаться от садоводства и разведения кур. Это занятие не для него. Если бы он участвовал в большом сражении, то и тогда, наверное, не получил бы столько ран и увечий.
— Постолярничать, что ли? — подумал однажды бей-баба. Но и с этим ничего не получилось. Он разбрасывал вещи, терял их, заставляя домочадцев заниматься утомительными поисками. Для ремонта вещей ему почему-то нужно было рубить и портить целые и хорошие предметы. Но когда бей-баба пилой разрезал себе ладонь левой руки, ему запретили и столярничать. Десять дней рука была перевязана.
Его новым увлечением была кухня. Вот тогда-то на семью сва
136
лилась истинная беда. В тот день, когда бей-баба впервые появился на кухне, семья осталась без обеда. Посуду собирали по разным уголкам дома. Кастрюлю со свистком нашли в шкафу, взбивалку для майонеза —в библиотеке. Бей-баба так пережарил курицу, что она обуглилась. В мухаллеби 1 вместо сахара он насыпал соль, а суп заправил сахаром. Жена и невестка ругали его.
— С тех пор как ты на пенсии, в доме все идет вверх дном!— кричала жена.
— Ну зачем вы идете на кухню? — с упреком спрашивала его невестка.
Но самое страшное случилось, когда бей-баба оставил открытым кран газовой плиты. Беднягу нашли лежащим без сознания на кафельном полу кухни. Не подоспей вовремя домочадцы — он бы отравился. Только через трое суток бей-баба пришел в себя.
— Что же мне делать? — спросил он, когда сын запретил ему появляться на кухне.
— То, что делают все пенсионеры! Пойди в кофейню, поиграй в тавла 2. Поговори с другими пенсионерами.
Делать было нечего. Саженцы, которые бей-баба собственноручно посадил в саду, высохли или были общипаны скотом. Куры заболели и подохли, индеек задушили куницы.
На следующее утро старик потащился в кофейню. Тело у него все еще ныло.
Друзья-пенсионеры обрадовались, что их полку прибыло. Поговорили о политике, покритиковали порядки в стране... Так продолжалось некоторое время. Однако посещение кофейни было не по душе бей-баба. Поиграл он там в тавла и домино. Потом стал играть в карты. Но ничего не получалось. Бей-баба был недоволен жизнью.
Он стал жить, как отшельник. Утром читал газеты в своей комнате, потом сидел целый день один, ни с кем не разговаривая. Эх, где вы, благословенные дни службы! Какая же это была приятная жизнь! Отчитаешь подчиненных чиновников, погоняешь швейцаров и уборщиц, поворчишь на посетителей, которые не умеют оформлять документы, не знают, куда наклеивать марки, не понимают того, что им говорят!
Какая была жизнь! Какие были дни!
Бей-баба все это вспоминал, переживал, но ничего не мог предпринять. «Стыдно,— подумал он про себя,— столько времени прошло, а я ни разу не навестил бывших сослуживцев. Если будет угодно Аллаху, завтра с утра пойду и проведаю их. Ах, какая
1 Напиток, напоминающий жидкий молочный кисель.
2 Игра в кости.
137
неблагодарность! Смотри, скажут они, бей-баба ушел на отдых и позабыл о нас».
И вот бей-баба, мечтавший после тридцатидевяти летней службы уйти на пенсию и заняться своим садом, разводить кур, столярничать, теперь, после неудачных попыток, вернее, после нескольких увечий, рано утром вышел из дому, чтобы пойти навестить бывших сослуживцев. Но он пришел в контору так рано, что ему стало неудобно. Он даже подумал, что сослуживцы посмеются над ним. Поэтому он два часа бродил около конторы, боясь, что его увидят. С трудом дождался он половины одиннадцатого, затем стал подниматься по мраморным ступенькам с парадного входа конторы. Первым, кого встретил бей-баба, был Рахим-эфенди.
— О! Добро пожаловать, бей-баба,— сказал официант.
— Здравствуй, Рахим-эфенди, рад тебя видеть.
Рахим-эфенди побежал в контору:
— Смотрите, смотрите, бей-баба пришел!
Чиновники выскочили из конторы и радостно приветствовали своего старого шефа. Они повели его в комнату. Машинистка Фахрие расцеловала бей-баба в обе щеки. Саим-бей и молодой элегантный чиновник поцеловали ему руку. Сафа-бей и бывший заместитель шефа почтительно поклонились ему.
Бей-баба сел возле своего бывшего стола.
Казалось, он сейчас расплачется. В горле у него пересохло. Заместитель его занимал теперь должность шефа, а на его место взяли нового чиновника. Бей-баба не сводил глаз со своего стола. Вдруг он заметил чернильное пятно, которое он однажды, разнервничавшись, посадил на столе. Слезы подступили к его глазам. Бей-баба кашлянул, чтобы скрыть свое состояние.
— Что новенького, бей-баба?
— Все в порядке. А как вы живете?
— Слава Аллаху. Вашими молитвами, хорошо живем.
Рахим-эфенди принес кофе, но не в прежней чашке с цветочками и звездочками. Уходя на пенсию, бей-баба унес ее с собой.
— Ну, как, бей-баба, довольны вы жизнью пенсионера?
— Очень,— глубоко вздохнул бей-баба,— скоро и вам это счастье улыбнется...
— А кур вы развели?
— Конечно! У меня они породистые, леггорнские. Шесть раз в неделю несут яйца и только один день отдыхают. Двух наседок плимутской породы я посадил на яйца, и ни одно не пропало.
Улыбка не сходила с лиц чиновников, пока бей-баба рассказывал о своих делах.
— Да,— продолжал он,— вот так! И индеек развел. Семь индеек у меня. А в бассейне плавают шесть гусей и шесть уток. Плавают в свое удовольствие. Вот так!
138
Бей-баба хотел добавить, что в бассейне у него есть еще и золотые рыбки, но, вспомнив, что гуси сожрали бы рыбок, вовремя спохватился.
— Одна моя гусыня — наседка. Наплодила девятнадцать гусят, и я очень доволен ею...
— А как сад, бей-баба?
— О... о... про сад и не спрашивайте! Кукуруза вот такой высоты! Можно в ней заблудиться. Молочные початки горяченькие — прямо прелесть!
С кукурузы он перешел на фасоль.
— У меня и бобы, и краснобородка... Срываю прямо с грядки. Тыква цветет. Помидоры с мою голову!
Бей-баба разошелся. Он только начинал входить в роль:
— Я еще и столярничаю...
При этих словах бей-баба бросил взгляд на рану на левой руке и на отпавший ноготь. Рана еще не зажила и давала о себе знать.
— А какие я сделал кресла! Таких и за триста лир не купите. Сам смастерил стол и буфет, бесподобные!
В конце каждой фразы бей-баба восклицал:
— И вы дождетесь, скоро и вам счастье улыбнется!
Целый час бей-баба без умолку рассказывал о своей счастливой жизни пенсионера.
Когда контора наполнилась посетителями, бей-баба стал прощаться.
— Ну, я пойду!
— Заходите, бей-баба. Не забывайте нас!
Чиновники проводили его до самых дверей.
Когда бей-баба спускался по мраморной лестнице, ему казалось, что частица его самого, полсердца остались там, в конторе. В этот день он до вечера бродил по улицам города. Дома он почувствовал себя лучше, чем обычно.
Никогда еще, с тех пор как он ушел на пенсию, он не чувствовал себя таким счастливым. Но он был растерян: чем же ему заняться завтра? Настал день, и бей-баба не находил себе места. На третий день он отправился в контору, но войти не решился. Покрутившись вокруг, вернулся домой.
А если сослуживцы узнают, что у него нет ни кур, ни сада, что все это ложь?.. Они ведь все равно скажут: «Приходите, будем вас ждать, господин шеф».
С трудом бей-баба выждал пять дней. На шестой день он опять пошел в контору. Встретили его не так восторженно, как в первый раз, но с почтением. Бей-баба опять заговорил о своих курах, саде, да еще прибавил, что купил двух баранов.
В это время в контору вошел посетитель. Чиновники занялись
139
его делом, но не могли разыскать исходящий номер и дату документа.
Бей-баба не выдержал:
— Сафа-бей, сынок, этот документ зарегистрирован в книге, которая лежит вон в том шкафу. Открой третий ящик. Слева лежит папка «С». Там он должен быть, думаю, что за июнь месяц.
Сафа-бей в указанной папке без труда нашел нужную бумагу. В этот день бей-баба задержался в конторе дольше, чем в первый раз. Проводили его до дверей комнаты.
С тех пор бей-баба не мог ни минуты усидеть дома, словно иголки вонзались в его тело. Он вертелся возле конторы, будто совершал обряд хождения вокруг Каабы Через три дня он снова пошел в контору и уселся в стороне на стуле. Уже с меньшими подробностями он опять рассказывал про фасоль, кукурузу, индийского петуха, про стул, сделанный собственными руками.
Саим-бей перелистывал какое-то дело.
— Нет, — вдруг произнес бей-баба,— бумаги находятся не там. Здесь подшиты входящие... тебе нужна папка с исходящими, достань четвертый отсюда черный скоросшиватель... Вот здесь они должны быть!
И правда, нужные бумаги были в этом скоросшивателе. А Саим-бей два дня до головокружения разыскивал их.
Фахрие печатала на машинке. Бей-баба подошел к ней и, увидев, что она печатает, нахмурился:
— Что это ты печатаешь, дочь моя? Неверно же! Это дело должен разбирать второй отдел. Напрасно человека ждать заставляете. Передай-ка дело лучше во второй отдел!
Последовали его совету. На этот раз бей-баба провел в конторе больше двух часов. Выпил три чашки кофе. Когда он собрался уходить, сослуживцы поднялись со своих мест:
— Счастливо, бей-баба, заглядывайте к нам время от времени.
Бей-баба пришел на следующий день. С обеда и до конца рабочего дня он сидел в конторе. Чиновники были довольны, потому что он подсказывал то, чего они Не знали.
Через день бей-баба после обеда снова пожаловал в контору. Не будь его, ни за что не отыскали бы важный документ.
— Да ведь бумага эта в архиве. Спуститесь в подвал. Откройте шкаф № 3, внизу есть папка «1951 С», там и лежит эта бумага.
И действительно, документ, который по требованию главного управления разыскивали целую неделю, оказался в той самой папке, на которую указал бей-баба.
Теперь уже он стал приходить в контору каждый день после
1 Храм в Мекке, одна из главных мусульманских святынь. Паломники, прибывшие в Мекку, установленное число раз обходят вокруг Каабы, совершая обряды, и лишь потом входят в храм.
140
обеда, усаживался в стороне, подсказывал, как оформить документ или как отыскать его, исправлял ошибки. Все уже привыкли к этому, обращались к нему за советами.
— Господин шеф, а где лежит инвентарный список за прошлый год?
Или:
— Не знаете ли вы список инвентарного фонда?
Казалось, что без господина шефа ничего нельзя отыскать.
Являясь в контору утром, он приносил с собой еду и обедал здесь же, порой рассказывая о своих хохлатках, об устрицах, которые он приготовлял сам, об огурцах. Снова он принес из дому чашку в цветочках и звездочках и отдал ее Рахиму-эфенди. Теперь он снова пил кофе из своей чашки. Если бей-баба задерживался на 5—10 минут, сослужицы с тревогой спрашивали ДРУГ друга;
— Где же бей-баба?
Начальник отдела вызывал его, будто он был в штате, давал ему работу или спрашивал о чем-нибудь. Никто не обижал бей-баба. Здесь он чувствовал себя лучше, чем дома.
Однажды утром, когда бей-баба еще не было в конторе, его бывший заместитель обратился к подчиненным ему шести чиновникам:
— Господа, вы все знаете про нашего бей-баба. Есть ли надобность разъяснять?
— Конечно, знаем,— сказал Сафа-бей,— нет у него ни фасоли, ни кур...
— Все он сочинил, все выдумал! — добавил элегантный молодой человек.
— Да,— сказал начальник,— но он нам очень нужен. Давайте соберем деньги и купим ему в подарок кресло.
Все с радостью согласились, собрали 28 лир, и начальник в мебельных рядах крытого рынка купил старенькое кресло, обитое красной парчой и напоминавшее трон. Кресло поставили рядом со столом начальника.
На следующее утро, когда в контору вошел бей-баба, начальник торжественно обратился к нему:
— Бей-баба, ваше место в этом кресле. Товарищи просят, чтобы вы каждый день приходили к нам, садились в кресло, пили чай, кофе за наш счет. Нам же нужна только ваша помощь.
Бей-баба сел в кресло, опустил голову. Некоторое время он сидел не двигаясь. В руках он держал два бумажных кулька, в одном были огурцы, в другом — яйца, которые он купил по дороге в контору.
— Дети мои,— сказал он,— я вам принес огурцы со своего огорода и свежие яйца от моих кур. Не обижайте меня, я от всей души.
141
Чиновники рассмеялись. Больше всех смеялся сам бей-баба. Несколько слезинок упало на пиджак. Все думали, что он плачет от радости.
— Рахим! — крикнул бей-баба.— Принеси-ка за мой счет всем по чашке кофе... и Фахрие-ханым спроси, что она будет пить: газоз или чай.
Принесли кофе. Бей-баба нахмурился:
— Саим-бей, не в то дело подшиваешь бумагу. Сколько раз я тебе говорил, такие надо в папку «К» подшивать.
— Спасибо, бей-баба,— ответил Саим-бей.
Бей-баба, сидя в кресле, затянулся сигаретой и сделал глоток кофе.
«Им всем, всем хорошо!»
сть на свете люди второго сорта, это вам известно? Большая часть моей жизни прошла среди таких людей, и поэтому я знаю их очень хорошо. Узнать их и трудно, и очень легко. Очень легко потому, что по внешнему виду они все более или менее похожи друг на друга. Загляните во второй класс пароходов, идущих к Принцевым островам, к Кадыкёю и курсирующих по Босфору. Там все люди второго сорта. Мое детство прошло на одном из Принцевых островов, тридцать лет тому назад. И люди, которых я наблюдаю на пароходах во втором классе, с того времени как будто совсем не изменились. Когда бы я ни вошел во второй класс, я снова вижу людей второго сорта такими, как тридцать лет назад. Опять у стен на скамьях без спинок сидят и эти беззубые старцы, и эти люди средних лет, с обросшими лицами, и молодежь, состарившаяся до времени. И женщины все те же, и дети все такие же. Не изменились даже материалы, из которых сшита их выцветшая одежда, заштопанные чулки, и те не изменились. Но это не все: ни капельки не изменились их разговоры, словечки, шутки.
Сейчас я живу в Эренкёе. По вечерам я сажусь в автобус, который увозит пассажиров с парохода, прибывающего в Кадыкёй в девять часов. Это последний автобус в Ичеренкёй. Он битком набит людьми второго сорта. И когда при слабом свете автобуса я вглядываюсь в лица людей, мне кажется, что я среди пассажиров второго класса на пароходе, идущем на острова.
В автобусах нет мест первого и второго классов. Поэтому пассажиры первого класса ездят в долмушах — в маршрутных такси. Но иногда они садятся в автобус, смешиваясь с пассажирами второго класса. Вчера вечером я и заметил одного из них в девятичасовом автобусе. Он вошел одним из последних, и поэтому ему пришлось стоять. Человек этот был высокого роста, казалось, он вот-вот заденет головой потолок машины. Это был крупный мужчина. Массивной правой рукой он уцепился за висячий ремень. На нем было плотное темно-синее пальто. На голове — дорогая шляпа. А физиономия, ну, совсем, как у Муссолини,— квадратная, с ши
143
роким лбом и с еще более широкими челюстями. Находясь среди людей второго сорта, он чувствовал себя не в своей тарелке.
Он взял билет до Ичеренкёя — до последней автобусной остановки. Незадолго до отправления в автобус вошел еще один человек. Странно, но я прежде всего обратил внимание на его залатанные галоши. Очки у него были сломаны, и левый окуляр привязан к уху веревочкой. На рукаве старенького пальто красовалась заплата. Второй сорт выпирал отовсюду. Он и представительный мужчина стояли друг против друга.
Человек в очках сказал:
— Здравствуйте!
Крупный мужчина ответил ему: «Здравствуйте», и повернулся спиной. Ясно было, что вступать в разговор ему явно не хотелось. А другому не терпелось поговорить:
— Как живешь, Джафер-бей? — спросил он.
Не поворачивая головы, представительный мужчина отрезал коротко:
— Хорошо.
Но другой желал продолжать беседу. Наверно, ему хотелось дать пассажирам понять, что, мол, и этот прежде был из нашей братии. Кроме того, разговаривая с этим господином, он и себе набил бы цену. И он спросил:
— Что нового?
Толстый господин пытался пробраться вперед, но не смог из-за тесноты. Видя, что ему не увернуться, он ответил:
— Хорошо...
Ну, не хотелось ему разговаривать, и все тут! Не хотелось, видно, чтобы люди догадались, в каком он раньше был сорте. Понимал ли это человек в очках и нарочно продолжал расспрашивать, чтобы позлить толстяка, или ему просто поговорить хотелось, этого уж я не знаю.
— Как дела, Джафер-бей?..
Джафер-бей рассердился:
— И дела хороши!
— Ох, ох, да ниспошлет Аллах тебе благополучие. А ребятишки как?
— Хорошо!
— Ох, ох, благодарение Аллаху!
Автобус тронулся. Всех тряхнуло. Воспользовавшись этим, толстяк пробрался вперед. Теперь между собеседниками стал третий пассажир.
Человек в очках обратился к стоявшему между ними мужчине:
— Господин, не будете ли вы так любезны перейти на мое место? Хочется поговорить с приятелем.
144
Мужчина поменялся с ним местом. И снова человек в очках оказался рядом с толстым господином.
— Что еще нового, Джафер-бей?
Джафер-бей ответил грубо и резко, чтобы тот больше не приставал:
— Хорошо, братец!
— A-а, да ниспошлет Аллах тебе благополучие!
Он помолчал минуты две, потом снова спросил:
— А что же еще, еще-то что нового, Джафер-бей?
Джафер-бей не проронил ни звука. Тот еще раз спросил. Он снова промолчал, сделав вид, что не слышит. Не получив ответа и в третий раз, человек в очках протянул руку и хлопнул толстяка по спине. Тот обернулся сердито:
— Ну, в чем дело?
— Я спрашиваю: что еще, еще-то что нового?
— Все хорошо, братец.
— Ну и славно, да ниспошлет тебе Аллах благополучие! А что делает твой Ахмед-бей?
— Хорошо живет!
— А как живет этот подлый человек, которого хозяином называют? И он тоже хорошо живет?
— И он хорошо!
— Очень хорошо, прекрасно! Пусть им всем будет хорошо!
Мы проехали три остановки от Кадыкёя. Человек в очках думает, вспоминает, о ком он еще не осведомился, хорошо ли тому сейчас живется или нет, и, вспомнив, тотчас задает вопрос:
— Послушай, Джафер-бей, был у вас какой-то сосед, не то Наджи, не то Неджет. Как он поживает?
— Хорошо!
Чтобы избавиться от человека в очках, Джафер-бей проходит вперед вслед за выходящими на остановке. Но человек в очках не оставляет его в покое.
— Был у вас еще один сосед. Вот имя-то я и забыл. Ну, тот, который любил рыбу ловить!
— И ему хорошо живется.
— А жена и прочие?
— Всем хорошо.
— А еще из ваших соседей... как их?!
— Всем соседям хорошо. Все, братец, хорошо!
— Ох, ох! Пусть им всем будет хорошо. А вот, как этот? Имя у меня на языке вертится... Ну, как его?
— Хорошо, братец. Сказал же я: «Хорошо!» Всем им хорошо!
Человек в очках продолжал беспрерывно припоминать их общих знакомых и спрашивать: «А как тот? Ну, а как этот?» А другой в досаде выкрикивал, словно ругательство: «Хорошо!» Я призадумался. Чего хочет этот человек в очках? Сердится ли,
145
что на все вопросы ему отвечают «хорошо»? А может, если бы Джафер-бей на один его вопрос ответил: «не хорошо», а «очень скверно», человек в очках успокоился бы и перестал спрашивать? Наверно, он дурной человек. Не может успокоиться, пока не услышит что-нибудь плохое. А может, и совсем не так. Может быть, он ждет, чтобы этот солидный, хорошо одетый господин, его старый приятель, спросил бы у него: «А как ты поживаешь?»
Он хотел, чтобы его считали человеком. И если бы Джафер-бей спросил: «Как ты поживаешь?», человек в очках обрадовался бы, сказал бы: «Слава богу, хорошо», и замолчал. Или у него было какое-нибудь горе, которым нужно поделиться? А тот не спрашивает. Пусть бы человек рассказал, да и успокоился.
— Джафер-бей, а как ваш бухгалтер Аллясен?..
— Хорошо, ведь сказал же я. Всем хорошо! Всем им хорошо, говорят тебе!
Человек в очках думает, потом вспоминает еще кого-то:
— А этот, как его?
— Хорошо!
— Тот, который..?
— Ну, хорошо же!..
— А та женщина, которая стала машинисткой?
— Хорошо, хорошо! И машинистке тоже — всем хорошо!
Солидный господин в новом пальто, чтобы избавиться от надоевшего человека в очках, продвигаясь вперед, дошел до шофера. Он встал перед дверью, прислонился к ней. Дальше двигаться было некуда.
Человек в очках, шаркая залатанными галошами, все время продвигался за ним.
— Была там у меня Фатьма, которая ходила стирать. Как она?
— Хорошо!
Я жду, когда человек в очках спросит: «А как я?» И он спрашивает:
— В последние дни я приболел, Джафер-бей. Похудел, не правда ли? Как я выгляжу?
— Хорошо, хорошо! Очень хорошо выглядишь!
Ну, до Ичеренкёя, куда едет Джафер-бей, ему не выдержать, он обязательно взорвется, как бомба.
— У патрона был шофер...
Джафер-бей молчит. Человек в очках толкает его:
— Я спрашиваю про шофера. Ну, тот еще...
— И он хорошо!
— А старший мастер Кязим?
— Ну, и он тоже хорошо! Всем хорошо!
— А вот был еще садовник из лазов1?
1 Одна из национальностей, населяющих Турцию. 146
— Хорошо, ведь сказали же тебе. Аллах, Аллах! Всем им хорошо!
Кондуктор объявил очередную остановку. Автобус остановился. Раскрылась передняя дверь.
— А вот была еще портниха Меляхат-ханым...
Он не успел закончить фразу, как Джафер-бей выскочил из машины. Человек в очках прокричал ему вслед:
— А как Меляхат-ханым?
— Хорошо!
— А ее муж?
— И муж хорошо, и жена, и дети тоже! Всем им, дубина ты этакая, хорошо! Черт бы тебя побрал, всем им хорошо! Всем им, подлец, хорошо!
И Джафер-бей пропал в темноте, выкрикивая: «Всем им хорошо!»
Наш автобус продолжал свой путь. Человек в очках говорил сам с собой, но пассажирам были слышны его слова:
— Неправду ведь говорит, проходимец. Ей-богу, неправду говорит. Да разве ж в такое время всем может быть хорошо? Разве им всем может быть хорошо? Или все они вступили в одну партию?
Он тихонько засмеялся:
— А ведь в такой час он не найдет ни долмуша, ни другой машины, ни автобуса. Ничего, пусть, образина, прогуляется по такому холоду пешком до Ичеренкёя, глядишь и образумится!.. Подлый скряга. Такая уйма денег и не может взять в Кадыкёе такси. Нет, он должен сесть именно в этот автобус. Ну и допек же я эту скотину!
Мы хотели взять служанку
ЪЧ> положим, совсем и не собирался. Это все моя жена.
'	— Нермин с верхнего этажа тоже, говорят, взяла
служанку. А ее плюгавый муж всего лишь торговец запасными частями!.. Этот тип не может даже продать машину целиком, продает, видите ли, по частям.
Каждый день в доме только и разговоров, что о служанке.
— Даже у Перизад есть служанка. А ты только и знаешь свое: «Я так напишу! Нет, я лучше вот так напишу!» А Ляле, соседка? Подумай, даже она наняла служанку. Ее муженек разбогател на гвоздях для подков.
— Таков уж, милая, этот мир: кто становится богачом благодаря гвоздям от подков, а кого подковы делают человеком.
— А эти вот... как их?., забыла!.. Нажили себе состояние на гнилой резине. У Айфер в доме две прислуги. А у меня от возни с бельем совершенно испортились руки. В доме я ничего не значу. Никто со мной не считается: и маленькие не уважают, и большие не любят.
И долбит, и долбит:
— Служанку, во что бы то ни стало служанку!
С обреченностью человека, решившегося на самоубийство, я сказал:
— Ладно! Найди служанку, и мы ее возьмем!
После этого меня на продолжительное время оставили в покое. Жена никак не могла найти служанку. Вечером, смотрю, ужина нет.
Жена говорит:
— Извини, я была занята поисками служанки и не могла приготовить сегодня еду. Ну, ничего, попьем чаю!
А если я говорю: «У меня грязная рубашка», она отвечает: «Надень ее еще сегодня, я не успела постирать белье».
Комнаты не убираются, обед не готовится, белье не стирается. Все семейство, все чада и домочадцы заняты — ищут служанку!
Однажды вечером я застал свое семейство в праздничном настроении.
148
— Что случилось?
— Тише! Молчи! Мы нашли служанку.
— Нашли служанку?!
— Ради бога, говори тише, она услышит!
— Я ведь ничего плохого не сказал...
— Да разве можно говорить «служанка»? А если она обидится и уйдет!? Что мы тогда будем делать?
— И запомни: сейчас служанку не называют «служанкой». Говорят «воспитательница», «бонна» или «фам де шамбр»
— В нашем доме нет таких, кого нужно было бы воспитывать. Мы, слава богу, все уже воспитаны. Пусть она войдет, посмотрим эту вашу «фам де шамбр». Поглядим, что она из себя представляет!
— Только смотри, не говори лишнего!
Жена позвала:
— Айтен-ханым!
Уфф! Ну и рожа! Вот уродина! Конечно, моя жена нарочно выбрала такую, чтобы не было повода для ревности!
Что бы вы думали? Моя жена представляет меня служанке: — Мой муж Мухсин!
Девушка подошла ко мне развинченной походкой. Я растерялся: встать, что ли, поцеловать ей руку? Решил пожать руку.
Скривив рот, она сказала:
— Очень приятно, я Айтен.
А одета она совсем, как госпожа, даже, если хотите, с некоторым шиком. Незнакомый человек обязательно бы перепутал, кто из них моя жена, а кто — служанка. Она прошла и уселась в кресле напротив меня, положив ногу на ногу.
— У вас есть сигареты? Я забыла взять.
Моя жена побежала и принесла из другой комнаты папиросы. Дочка зажгла спичку. И наша «фам де шамбр» задымила, пуская изо рта дым колечками.
Мы словно онемели. Смотрим на нее и молчим. Слава богу, она первая прервала это невыносимое молчание:
— Ну, давайте поговорим!
— Поговорим, сударыня!
— Сколько вы положите? То есть сколько вы можете мне платить?
Все смотрят мне в рот—что я скажу. И моргают, чтобы я не ляпнул низкую цену, которая может обидеть «фам де шамбр». Что, если я скажу сто лир? Мало будет? Но ведь мы и ста лир платить не можем. Если я напишу в месяц десять рассказов — тогда, пожалуй, можно оправдать служанку. Да, но куда эти рассказы пристроить?
1 Горничная, служанка (франц.)
149
Видя, что я слишком долго раздумываю, она сказала:
— Ну, говорите же, голубчик, тут стесняться нечего!
И я бахнул:
— Я дам тебе, дочь моя^сто лир в месяц.
Вся моя семья и служанка ахнули в один голос.
— Что такое, что случилось?
— Папа, как же можно! Да ты что, газет не читаешь? Теперь за сто лир и чиновника порядочного не наймешь.
Вмешалась моя жена:
— Посуди сам, дрянная губная помада стоит десять лир, коробка пудры — сорок лир.
Служанка, то есть «фам де шамбр», Айтен-ханым говорит:
— Пара чулок — и то неважных — стоит четырнадцать лир. Так будьте же справедливы, разве живой человек не износит за месяц четыре-пять пар чулок?
Я поглубже запрятал свои ноги в домашние туфли, чтобы она не увидела мои заштопанные носки.
Айтен-ханым встала:
— Извините за беспокойство, но у нас с вами ничего не выйдет! До свиданья.
Мы всей семьей стали ее упрашивать:
— Садитесь, ради бога! Не уходите! Нельзя так сразу обижаться, голубушка.
— Да я на прежнем месте получала в месяц четыреста лир, но мне не понравилось — хозяин старый. И я ушла!
— Айтен-ханым, дочь моя,— сказал я,— у кого есть деньги, а кто о даровании их молится Аллаху... У нас мало денег, но я буду стараться, чтобы ты была довольна. Человек я хороший и постараюсь для тебя.
— Он постарается! Волос на голове уже не осталось. А хочет, чтобы я была довольна.
— Чинги-и-из!..— позвал я.
Сын мой и впрямь похож на Чингисхана.
— Что, папа?
— Стой так, пусть Айтен-ханым немного на тебя посмотрит.
Она оглядела Чингиза сверху донизу и снизу доверху.
— Неплохой парень,— сказала она.— Так и быть, из уважения к вам я согласна на двести лир. Но я хочу получать жалованье в долларах.
Она еще раз посмотрела на сына:
— И это только для вас! А ты чем занимаешься? — обратилась она ко мне.
— Я? Я пишу.
— Ну и что ты пишешь? Прошения?
— Нет! Я пишу рассказы.
— Э-э-э! Разве может человек жить рассказами да сказочками?
150
— Стараемся перебиться!
— А какой марки у вас холодильник?
Мы переглянулись, моя жена выпалила:
— У нас его пока нет, но мы рассчитываем купить. В рассрочку!
— Небось, у вас и радиолы нет?
— У нас есть радио!
— Если у вас нет моих любимых пластинок, я ни за что не буду у вас работать.
— Мы купим какие вы хотите!
— А у вас есть хотя бы стиральная машина?
— Нет.
— Послушай-ка, найди ты себе приличную работу. Брось ты эту свою писанину. Пристроился бы у какого-нибудь богатого торговца и жил бы себе, как господин. Ну, а пылесос у вас по крайней мере есть?
Жена засуетилась:
— Завтра же купим!
— Эх, милые, выходите-ка вы все на площадь Эминёню и протяните ручку за подаянием!
Тут она снова обернулась ко мне:
— И что ты за мужчина? Если ты ничего не умеешь делать, взвалил бы себе на плечи ящик с апельсинами и торговал бы!
Я скорчился в кресле от стыда.
— И кастрюли со свистком у вас нет?
Мы все молчали. Она встала, вконец раздосадованная, и обратилась к Чингизу:
— Так вот, миленький, ты, конечно, славный мальчик, душка, но если бы тут был не ты, а сам Марлон Брандо, я и то не выдержала бы такой нищеты!
Потом она обернулась ко мне:
— Жаль таких мужчин, как ты,— сказала она.— Какой у тебя вид, посмотри на свой костюм!
Она повернулась к моей дочери и сказала:
— Дитя мое, ты уже большая, подумай о себе.
Потом она оказала внимание моей жене:
— Ну и умна же ты, нечего сказать! — процедила она.— И они еще собрались меня нанять! Да вы бы сначала поели досыта!
И что только она не говорила, как только она нас не оскорбляла! Потом рванула на себя дверь и ушла. Мы не могли смотреть друг другу в глаза. Жена и дочь плакали. Сын проклинал все на свете.
— Завтра же брошу школу! — сказал он.
Я решил покончить с собой.
151
Однако нет худа без добра. После визита этой девицы вся наша семья взялась за ум.
Сейчас жена моя — в прислугах у торговца гнилой резиной, дочь — в доме торговца запасными частями. Сын устроился лакеем на вилле поставщика хлопка. А что касается меня... так меня даже слугой никто не берет. Но зато все чада и домочадцы жалеют меня и присматривают заемной, как за старым ветераном дома... Между нами, у нас даже и деньжонки в банке завелись!
Изящные сувениры
J—] аш Доган вот уж три года не работает, не трудится, * * а живет себе припеваючи. Живи он один, будь холостяком, я бы не обратил на это внимания, но у него на шее четверо душ, а живется им всем весьма недурно.
Три года тому назад он взял у меня взаймы тысячу лир, через четыре дня принес, отдал. А я ведь очень хорошо знаю, что он нигде не работает, да и наследство ему вроде ни от кого не привалило.
Позавчера я сказал ему:
— Неудобно спрашивать, но ты, Доган, — мой старый товарищ, стесняться нечего. Голубчик, чем ты занимаешься, как ты зарабатываешь деньги?
Доган засмеялся:
— Ну, работой и прочим я себя не утруждаю. Был я чиновником с жалованьем 250 лир, ты знаешь. И как же я бедствовал! Теперь я больше не чиновник, зарабатываю, слава богу, хорошо. И без всякой натуги. Да еще и деньги коплю.
Мне на ум пришло дурное. Но он был моим старым товарищем, и я сказал:
— Смотри, Доган, берегись!..
— Не-е-ет,— ответил он.— Я не делаю ничего противозаконного. Не беспокойся. Все по закону.
— Но что же все-таки ты делаешь?
— А вот что. Каждый день появляются все новые и новые сферы деятельности. Люди делают деньги буквально из воздуха. И я тоже нашел источник доходов.
Видя, что я очень заинтересовался, он сказал:
— Пойдем ко мне домой — увидишь.
Огромная комната в доме Догана была заставлена настольными лампами, безделушками, рамками, вазами, подставками для цветочных горшков, дорогими альбомами, кожаными кошельками, абажурами и тому подобными вещами.
— Что это, Доган? Или ты заставляешь своих домашних все это делать, а сам продаешь?
153
А между тем эти красивые вещи совсем не походили на продукцию домашнего изготовления. В ответ на мой вопрос Доган показал мне какое-то объявление в газете.
— Прочти это.
«Наше агентство на Окмейданы сегодня в вашем распоряжении. Лицам, положившим на свой счет сто лир в отделении нашего банка, открывающемся сегодня на Окмейданы, будут вручены изящные и редкие сувениры. Кроме того, то-то и то-то... Некий банк».
Я прочитал объявление и спросил с удивлением:
— Что это?!
Он посмотрел на часы и сказал:
— Давай-ка возьмем машину и поедем на площадь Окмейданы. И там ты поймешь, как я зарабатываю деньги.
Мы отправились в отделение банка, открывавшееся в тот день на Окмейданы. Банк был заполнен приглашенными. Повсюду стояли корзины цветов. Превосходный буфет, пирожки, лимонад, великолепные сандвичи, сиропы. Доган говорит:
— Ешь, ради бога, не стесняйся!
Наелись мы досыта, а Доган все угощает:
— Ей-богу, я обижусь, возьми еще эти засахаренные каштаны! Отличные каштаны!
— Я и так сыт по горло, Доган.
— Запей вишневым сиропом. А хочешь — яблочным.
— Послушай, ей-богу, я лопну.
— Ничего! Попробуй еще эти конфеты с ликером. Очень вкусные!
— Ты угощаешь так, будто находишься в доме своего папаши.
— Ну, будь это дом моего папаши, я бы так тебя не угощал! Но это еще что! На торжествах по случаю открытия банков я обручил пять или шесть бедных девушек.
— Брось выдумывать!
— Ей-богу, обручил! И всех гостей привел на открытие. Они поели, попили, а потом я надел молодым обручальные кольца. Цветочки были уже приготовлены. Ну, я и велел сфотографировать обрученных среди цветов. И все в порядке. Подумай, скольким беднякам я доставил радость! Попробуй, устрой обручение— двумя тысячами лир не обойдешься. Такие-то дела, брат. Уже три года, как я вовсе перестал ходить по ресторанам. Как ни считай, а каждый день открывается самое малое одно-два отделения банка. И на этих церемониях я обедаю досыта. Иногда даже привожу свое семейство и кормлю жену и малышей. Мы славно наедаемся, так что и вечером есть не хочется. Иногда я приглашаю также и своих приятелей.
— Хорошо, Доган, но разве тебе ничего не говорят?
— Как они скажут? Я ведь клиент всех банков.
154
— Однако как же ты все-таки зарабатываешь деньги?
— Подожди, не спеши. Ты крем ешь?
— Мерси!
Ну, кажется, мы уже поели и попили на славу. Доган отвел меня в угол салона.
— Смотри! — сказал он.
Я осмотрелся. В глаза мне бросились такие же точно вещи, как в доме Догана: абажуры, авторучки, разные безделушки, шарфы. Каждому, кто вкладывал в банк сто лир, агентство дарило на память эти изящные вещицы.
Доган вытащил из кошелька семнадцать тысяч лир.
— Завтра открывается другое агентство,— сказал он.— Пусть десять тысяч для него и останется.
Он положил в банк семь тысяч лир и, получив за каждую сотню лир по подарку, набрал семьдесят вещиц.
— Все! Поехали!
— Постой! Я все-таки ничего не понимаю!— сказал я.
Он начал высчитывать стоимость вещей:
— Ваза —десять лир.
— Не отдадут,— сказал я.— И за двадцать не купишь!
— Это когда покупаешь, а вот когда продаешь — идет за полцены. К тому же я продаю не торгуясь. Эти два шарфа по пятнадцать — всего тридцать. А вот кошельки, если по две с половиной, будет семь с половиной.
Он оценил по-своему все подарки, подсчитал все.
— Чистого дохода у меня здесь 280 лир. А утром я ходил на открытие другого агентства. И там я заработал 130 лир. Значит, дневной заработок составил у меня 410 лир. Сегодня еще мало. Иногда я зарабатываю шестьсот-семьсот лир.
— Допустим, что ты эти товары продашь, хорошо, но где же ты возьмешь семь-восемь тысяч лир, чтобы положить их в каждое открывающееся отделение банка?
— А столько денег и не нужно! У меня всего-навсего 20 тысяч лир. Я кладу свои деньги в банк. Через три дня иду и беру их. А деньги, вырученные за подарки, остаются мне в качестве прибыли. Потом я кладу деньги, которые взял в одном отделении, во вновь открывающееся отделение.
— Легкое дело.
— Нет, брат, не легкое. Бывает, что открываются сразу три-четыре отделения, и я... не успеваю!
— Но если каждый будет действовать так же, как ты, то все эти банки лопнут!
— Ничего не случится. Потом я ведь вынимаю не все деньги. Неудобно как-то, и я оставляю одну лиру. Ну, вот, к примеру, этот банк имеет в Стамбуле тридцать отделений. И у меня в каждом отделении счет на одну лиру. Ну, а банки, пуская в оборот
155
все эти лиры, прекрасно зарабатывают. Все дело в умении пустить их в оборот. Сейчас я отвезу эти вещички на Капалы Чаршы 1 и продам. Нужно избавиться от этого груза.
Когда я выходил из такси, радио в машине передавало рекламу какого-то банка:
«Завтра мы открываем отделение в Караджаахмеде. Каждому, кто положит на свой счет сто лир, будут вручены ценные, редкие, изящные сувениры. Трынк банк! Трынк банк! Трынк банк!»
1 Большой рынок в Стамбуле.
Инспектор едет
r~t ас в конторе двадцать девять чиновников и около * * двадцати человек обслуживающего персонала. Вы, конечно, слышали такое выражение: «уйти на пенсию с полной зарплатой». Все мы с успехом оправдываем его. Нет, никто из нас не распрощался с конторой, и все мы в положенное время восседаем на своих местах... только вот работаем ли? Какая там работа! Вот уже девять лет я в этой конторе, но что-то не припомню, случилось ли мне сделать за это время какое-нибудь полезное дело. Наверху, по-видимому, тоже забыли про нас. Есть ли мы, нет ли нас — начальству было совершенно безразлично. Правда, было время, когда и в нашей конторе занимались кое-какой работой. Нагрянет кто-нибудь из «великих мира сего» и тотчас же исчезнет. Потом как-то так случилось, что о нас совсем забыли наверху, забыли нас и внизу. По инерции, конечно, время от времени сверху спускали еще указания, поступали запросы. Но наступил день, когда запрос остался без ответа. Контора, которой в то время руководил особенно деятельный директор, не обратила внимания на запрос сверху. И тем, наверху, надоело обращаться к нам с вопросами. Они и махнули рукой на нашу контору. Забыли про нас, как будто мы и не существуем на свете. Но о том, чтобы прикрыть нашу контору, и речи не было. Да и в самом деле, как же можно закрыть огромное государственное учреждение только из-за того, что оно не отвечает на поступающие запросы?..
Долгие годы чиновничьей службы открыли мне глаза на одну истину. Я понял, что чем больше чиновник работает, тем больше его загружают. В надежде скорее разделаться с работой бедняга старается изо всех сил, но на него тут же наваливают еще. И, наоборот, чем больше ты ленишься, чем ты безразличнее к своим обязанностям, тем с меньшей охотой тебе что-нибудь поручают. «У него, дескать, бестолковая голова, он ни на что не способен». А старательному чиновнику, как известно, всегда норовят дать побольше работы. Проворачивая груду дел, он непременно допустит какую-нибудь ошибку. Это его раздра
157
жает, у него портится характер... Ведь в жизни всегда так бывает: чем больше человек работает, тем больше у него вероятности ошибиться, ну и, разумеется, тем больше будут нападать на него. А человек, который ничего не делает, ошибок не совершает. Душа у него всегда спокойна.
То же самое можно сказать и об учреждениях. Вот, скажем, есть два учреждения: ветеринарная лечебница и контора по заключению торговых сделок. Контора работает полным ходом. А ветеринарная лечебница, наоборот, ничего не делает.
Ну и что, в конце концов не остановится же в стране ветеринарное дело только из-за того, что одно какое-то учреждение бездельничает! Поверьте, ничего, решительно ничего не случится, просто дела, касающиеся ветеринарной лечебницы, переложат на плечи старательной и очень производительной конторы по заключению торговых сделок.
Кто знает, может, какая-нибудь трудолюбивая организация выполняет и нашу работу? А может быть, за нас никто не работает, потому что в нас вообще нет надобности?
Дай бог здоровья тому директору, который помог высшим инстанциям забыть о нашем существовании!
— Это хорошо, а выплачивать вам зарплату высшие инстанции не забывают?
Не-е-ет! Это дело у нас поставлено отлично. Забыть нас не могут. Пропусти мы один-два месяца, возможно, нас и забыли бы. Но мы каждый месяц приходим за получкой. Бухгалтер составляет ведомость, а мы ее подписываем. Доверенное лицо получает в финансовом управлении наши деньги и распределяет их между нами. Кстати, поставить свою подпись в ведомости считается в нашей конторе самой трудной работой. Если бы не эта обязанность, право, можно было бы считать, что мы получаем деньги даром.
А знаете ли вы, какие мысли приходят мне в голову, когда я начинаю думать о нашей конторе, в которой работаю вот уже девять лет? Интересно знать, говорю я сам себе, а вот если бы высшие инстанции не совсем забыли о нас, пошла бы лучше в этом случае работа или нет? Или возьмем другой вариант. Как вы думаете, изменилось бы что-нибудь, если бы наверху забыли, как и о нас, еще об одной или двух конторах? Нарушились бы порядки на земле? Или бы все было по-прежнему? А может быть, дела пошли бы еще лучше!? Очень мне это интересно знать.
Но всему на свете приходит конец. Наша привольная жизнь кончилась, как только на месте ушедшего на пенсию директора в конторе появился Саффет-бей. Во всем этом для меня осталось загадкой только одно: как это сумели узнать, что освободилось место директора, ушедшего на пенсию? А вот они не только узнали, но и прислали на освободившееся место нового директора!
158
А мне всегда казалось, что мы кончим тем, что по одному все разойдемся на пенсию. А уж на наше место больше никто не придет. И наша контора вместе с чиновником, который последним уйдет на пенсию, канет в вечность.
А выходит, нас не совсем забыли, раз прислали нового директора! Саффет-бей сразу горячо взялся за работу. Первым делом он дал нагоняй садовнику, привратнику, курьеру и сторожу.
Ровно в девять утра он явился в контору. Разумеется, никого на месте не было. Нет, вы подумайте только, в девять утра!.. Кто же в это время бывает на службе? Прийти, конечно, можно, ну, а что делать? Вот если бы какая-нибудь работа была, клянусь здоровьем, не в девять, а в восемь оказались бы на месте.
Явился он, значит, в девять, дверь заперта. Директор остался ждать у входа. В десять часов пришел сторож Муста-эфенди и хотел было открыть дверь, как вдруг директор спрашивает:
— Ты кто такой?
Нужно сказать, что в нашей конторе царит полная демократия. У нас, например, что директор, что служащий, что сторож — все равны. Поэтому Мусту-эфенди поразил такой вопрос. Да и, помимо всего прочего, уже многие годы он не видел в конторе' и около нее незнакомых лиц. Поэтому сторож задал ему тот же самый вопрос:
— А ты кто такой?
— Чем ты здесь занимаешься? — повысил голос директор.
— Чем бы ни занимался! А ты что тут делаешь? — И сторож, решив, что возле нашего учреждения бродит какой-то чужой человек, может, и шпион, чуть было не отвел нового директора в полицию. Хорошо, что директор вовремя догадался сказать:
— Перед тобой новый директор этой конторы.
— А перед вами сторож этой конторы с четырнадцати лети им стажем, добро пожаловать,— ответил Муста-эфенди.
— А что, кроме тебя, здесь никого нет?
— Как так нет, конечно, есть!
Как позднее мы узнали от Мусты-бея, Саффет-бей задал ему еще один вопрос:
— Сейчас десять часов, дверь заперта. А если служащие придут раньше, как они попадут в контору?
— У них у каждого есть ключ от двери. Кто приходит раньше, тот и открывает. Не беспокойтесь, я сегодня же закажу ключ и для вас.
Когда я пришел на работу, в конторе стояла гробовая тишина.
— Доброе утро, что случилось, что происходит? — спросил я сослуживцев.
— Случилась неприятность. Прислали на нашу голову дотошного директора.
159
Не успели мы переброситься несколькими словами, как в комнату вошел Муста-эфенди и сказал мне:
— Вас просит к себе директор.
Я отправился к нему в кабинет.
Моему взору предстал человек с длинным лицом. Сидел он, положив локти на стекло, которым был покрыт письменный стол.
— Рад вас видеть, бейэфенди! — сказал я и протянул ему руку.
На мгновение он заколебался, словно раздумывая, протянуть или не протянуть мне свою, потом пожал мне руку.
— Чем вы здесь занимаетесь? — спросил он меня.
— Кто? Я что ли?
— Да, вы.
— Конторский служащий.
— Как это — «служащий»?
Вот еще дурацкий вопрос!
— Чиновник этой конторы.
— Это я понял, эфенди, но что вы за чиновник? Какую работу выполняете?
— Вот, ей богу, у нас здесь между товарищами нет никаких различий. Поэтому...
— В котором часу вы приходите в контору?
— Точно сказать не могу, но во всяком случае я прихожу до обеда.
— А разве вы не обязаны приходить на работу в девять утра?
— Зачем, бейэфенди?! Что я буду делать, если приду утром?
— Если так, сидите дома. Совсем не приходите.
— Помилуйте, бейэфенди, может ли человек с утра до вечера выдержать дома женский крик и детскую стрекотню? Пройдет немного времени, и вы сами убедитесь, бейэфенди, что трудно сидеть дома с утра до вечера. Вы будете вынуждены ходить в учреждение.
Директор не предложил мне сесть, но я, чтобы ему не было стыдно за его невежливость, взял и сам сел в кресло. Вынул я из кармана пачку сигарет, открыл ее и протянул директору.
Но директор сказал:
— Можете идти.
Какой же он скверный человек! Я положил сигареты в карман и вышел из кабинета.
Саффет-бей не оставлял нас в покое. Сначала он придумал — на нашу голову! — какую-то тетрадь регистрации. Каждый должен был являться в контору до девяти, и никто не имел права уйти раньше пяти часов. Конец и начало работы надо было отмечать в тетради.Таким путем он предполагал выяснить, кто на работе, кто прогулял, кто пришел вовремя, а кто опоздал.
160
Но тетрадь Саффет-бея не пригодилась: в ней никто не желал от-мечаться.
— Снимите паутину!
— Протрите стекла!
— Подметите лестницу! — то и дело раздавался истошный крик директора. Кричал один, один и слушал. Никто не обращал внимания на его слова.
— Заполните послужной лист!
— А что это такое?
— Каждый служащий должен заполнить свое личное дело и показать мне!
Личное дело? Кто знает, сколько времени я не брал в руки никаких дел. Шкаф на палец зарос пылью.
Каждый божий день придумывал он на наши головы какую-нибудь работу.
— Будет заведена тетрадь регистрации документов!.. Заведем тетрадь проверки исполнения...
— Бог ты мой, что за тетрадь регистрации? К нам же не поступают документы. Что же регистрировать?
Каждый день вводил он какое-нибудь новшество. Пусть! Все равно никто не обращает внимания. Он сам по себе. Мы сами по себе. Однажды сослуживцы предложили мне:
— Пойди, поговори с этим человеком, объясни ему обстановку.
Я пошел.
— Бейэфенди,— сказал я ему.— Зря вы мучаете себя! Эта контора не то, что другие. Здесь нет работы! Зачем же ее придумывать?
— Вы деньги получаете? — спросил он.
— Да, получаем,— ответил я.
— За что вы их получаете?
— Беэйфенди, мы служим государству и, конечно, должны получать деньги. Разве звание государственного служащего носят бесплатно?
— Если так, будете работать!
— Да разве у нас есть работа, а мы не хотим ее выполнять? Эту контору забыли, никто даже не знает о ней.
Директор разозлился. Закричал, замахал руками:
— Служба есть служба! Я заставлю вас подчиняться!
Заставляй, посмотрим. Только сам о себе не забывай.
— Я запишу в вашем личном деле...
Пиши!..
— Я буду жаловаться!
Жалуйся! Жалко, что ли!
Что только он ни делал, но толку никакого. С нами он не справился. Не была снята паутина с потолка, не была вытерта пыль со шкафов. Никто по-прежнему не помнил, когда начи
6 Азиз Несин
161
нается и когда кончается работа, в тетради никто не расписывался. Дело дошло до того, что мы даже послали ему записку:
«Предоставь нас самим себе. Сиди, где сидишь. Мы все заодно, если ты не отступишься от нас, напишем на тебя жалобу».
— Что хотите, то и делайте. Больше к вам и носа не суну! — сказал в конце концов Саффет-бей и махнул на нас рукой.
Мы снова вернулись к прежней жизни. Есть ли директор, нет ли его — никого это уже не интересовало. Правда, он каждое утро приходил в контору ровно в девять и ровно в пять уходил с работы. С утра до вечера сидел, бедняжка,безвыходно в своем кабинете. Что он там делал, мы не знали!
Однажды почтальон принес в контору официальный конверт желтого цвета. Аллах, Аллах! Это еще откуда? Мы растерялись, не зная, что делать. Столпились вокруг письма. Каждый говорил друг другу: «Распечатай ты!» Но никто не решался.
Мухсин-бей обращался к Хюсаметтину-эфенди:
— Ну, распечатай же конверт.
Хюсаметтин-эфенди, негодуя, кричал:
— А почему бы тебе самому этого не сделать, вместо того чтобы меня просить?
— Боже мой, но ты же чиновник по корреспонденции!
— Откуда это известно?!
Чтобы прекратить споры, я взял конверт и сказал:
— А зачем нам это нужно? Только ответственность на себя взвалим. Пусть директор сам вскроет.
И вот мы направились к директору: я — впереди, все служащие — за мной.
— Вам письмо, господин директор,— сказал я.
Саффет-бей ножом для разрезания книг на глазах у всех вскрыл конверт. Что же там находится, черт побери? Мы всетак волновались, что не удивились бы, выскочи из конверта заяц или вылети голубь. И кому это взбрело в голову послать документ в нашу контору? Наконец, директор извлек из конверта документ, прочитал его и произнес:
— Наше бюро включено в инспекторский район номер три. В течение апреля будут проверять нашу работу.
— Боже мой! — заохал Мухсин-бей.
— Проверка? К нам едет инспектор? — не веря своим ушам, пролепетал Хюсаметтин-бей.— О горе!
— Неужели в апреле?
— Что же делать, братцы?
Одного директора не покинуло хладнокровие:
— Инспектор не Аллах. Ничего он с нами не сделает.
— Боже, Саффет-бей, что вы говорите? Или вы никогда в своей жизни не видели инспекторов? К нам в контору как-то приходил контролер...
162
— Не Азраил 1 же он... Что он, жизни нас лишит?
— Ах, если бы так... а то ведь мучить будет. Загонит нае куда-нибудь подальше, разбросает, как птенцов, в разные страны.
— А мне как раз подошло время получать повышение. Если переведут в другое место, пиши пропало.
— У меня то же самое! Сын в школе, дочь в институте!
— Эти инспектора никогда не входят в положение — уходи в отставку, и все тут!
Но что скажешь про этого директора? Как будто его и не касается:
— Инспектор так инспектор! Ничего он не сможет сделать. Не думайте об этом...
Нет, вы только посмотрите на него. Каждый пустился в воспоминания о том, что пережил когда-то из-за этих инспекторов.
— Как-то раз пришел к нам в учреждение инспектор. И, подумайте, одного нашего чиновника, Сулеймана-эфенди, дай бог ему здоровья, он прогнал к черту только за то, что тот на работе варил кофе.
— Никакой жалости нет у этих инспекторов. Как-то и к нам...
Но наш директор и в ус не дует. Что делать? Потом засучили мы рукава. Все взялись за уборку. Аллах, Аллах, какая грязь, какая грязь!.. Повозка за повозкой вывозили мусор. Пыль, долгое время копившаяся на шкафах, лежала таким толстым слоем, что ни один из тех, кто приходил и уходил, не мог удержаться, чтобы не сделать пальцем памятную надпись или хотя бы не расписаться.
Один из служащих, увидев на шкафу, где хранились канцелярские принадлежности, запись: «Шабан, сын Хыдыра, рождения 13302, из деревни Бюлюнджюк, вилайета Сивас», ни за что не хотел стирать ее.
— Это же память о моем старом товарище, как можно! — уговаривал он нас.
Пыль стерли, мусор убрали. Стены хорошенько оштукатурили. Общими усилиями выкрасили двери, оконные рамы. Один попрекал другого за нерадивость. Поэтому каждый даже лестницу подметал. Контора стала совсем другой. Все блестит. Ну и хорошо, что навели чистоту. Приехал, говорят, инспектор в один уездный город. Проверял там одно учреждение, сунул палец в машинку и говорит: «Сколько лет этой пыли?» Ну и, конечно, карьера одного из чиновников кончилась.
Наш садовник вырвал в саду все овощи. На их место посадили цветы. Мы повсюду справлялись об инспекторе. Слухи были грозные. В учреждениях, где он побывал, уволил всех со
1 Ангел смерти.
2 По мусульманскому лунному летосчислению.
6*
163
трудников, которых в рабочее время не оказалось на месте. О тех, кто халатно относился к работе, писал в высшие инстанции докладные. Мы стали приходить на работу не в девять, а в восемь утра.
— Братцы, ради бога, найдите себе каждый какое-нибудь занятие. Раньше мы, кажется, делали месячные отчеты, не так ли?
— Вытаскивайте листы!
— Готовьте сводки!
Мы развили бешеную деятельность. Машина завертелась. Каждый день приносили директору бумаги на подпись. Все были заняты своим делом. Разделились на отделы, группы. Как только мы начали посылать наверх бумаги, оттуда тоже посыпались распоряжения. Стучат машинки, скрипят перья, пишутся и перечеркиваются черновики. В бюро стали заглядывать деловые люди. Обилие марок, подписей, печатей, утверждений...
— Отнесите в другую комнату!
— Отдайте подписать на соседний стол!
— Оплатите казначейский сбор!
— Принесите двенадцать фотокарточек на удостоверение!
— Завизировал ли начальник второго отдела?
— Требуется гербовая марка стоимостью 270 курушей.
А слухи об инспекторе все грознее. В конторах, куда ступает его нога, только пух и перья летят.
Работаем не восемь часов в день, а десять и даже в воскресенье не вылезаем из конторы. И все равно с работой не справляемся.
И вот пришло сообщение, что инспектор прибудет к нам в среду. Контора заработала бешеным темпом, сотрудники, чтобы подписать бумагу, простаивали в огромных очередях. Если не расширят штаты конторы, мы погибнем под грудой непроделан-ной работы.
Один директор, узнав, что инспектор, наконец, едет, не утратил спокойствия.
— Ну и пусть! — хладнокровно сказал он.
— Помилуйте, Саффет-бей, как это пусть? С этим нельзя шутить. Мы из достоверных источников узнали, что он приезжает в среду.
— Не съест же он нас! Пусть приезжает!
— Вы, видно, никогда не имели дела с инспекторами.
— Что же, по-вашему, мы должны делать, друзья мои?
— Разве не нужно приготовить для него комнату? Устроить банкет в его честь?
— Не-е-ет,— сказал Саффет-бей.— У нас в конторе на это нет ни гроша.
Видели вы когда-нибудь подобного чудака? Из-за приезда инспектора мы уже два с половиной месяца трудимся в поте лица.
164
Выбиваемся из последних сил только потому, что не сегодня-завтра он приедет. И вот в день его появления мы не можем даже банкета организовать. Немыслимый скандал. Если мы не устроим угощения, вся наша работа пойдет насмарку.
И все сослуживцы сложились и заказали на среду банкет в торговом клубе.
Во вторник ночью я не мог сомкнуть глаз. Рано встал, умылся, побрился. На работу пришел в половине восьмого. И оказался последним. Все, одетые с иголочки, уже сидели на своих местах.
Директор, как всегда, пришел на работу в девять и поднялся к себе в кабинет.
Работа в конторе кипела. Все старались как можно лучше и быстрее выполнить свою работу. Наступил полдень, а об инспекторе никаких вестей.
Может быть, он приедет завтра? Пошли сообщить в торговый клуб, что банкет переносится на завтра. Не испортится же еда за один день.
Зазвенели звонки, полетели телеграммы, все сотрудники старались узнать что-нибудь об инспекторе. Но выяснилось, что никто не слышал о нем, никто в глаза его не видел.
— Уж не вы ли сами распустили такой слух?
— Опомнитесь, разве такими вещами шутят?..
В тот вечер мы дали банкет в свою честь. Все только и говорили об инспекторе:
— Интересно, почему он не приехал?
— Когда же он приедет?
— Вот так и выйдет, что приедет он неожиданно и застанет нас врасплох!
Наконец директор, не в силах больше сдерживаться, расхохотался:
— Господа, никакой инспектор не приедет. Это я распустил слух. И письмо о его приезде послал я.
Ах, ты обманщик, ах, ты плут!
— Что мне оставалось делать? Все мои меры не давали результата! Я не мог привести вас к порядку. Вы сами заставили меня обмануть вас, сказать вам, что едет инспектор. Теперь, как видите, работа пошла полным ходом!
Банкет не доставил нам никакой радости. В последующие дни сколько мы ни старались вернуть нашу контору в былое состояние, ничего из этого не получилось.
В высших инстанциях уже знали о существовании нашей конторы. И стали засыпать нас всякого рода запросами. В конторе стали появляться деловые люди. Несмотря на все наши старания, мы не могли отделаться от них. Больше того, они стали покрикивать на нас:
165
— Эфенди, мы платим налог. Из него слагается и твоя зарплата. Делай, делай свою работу, иначе мы будем жаловаться!
С тех пор мы уже не могли избавиться от работы. Хуже того, к нашему ужасу, ее с каждым днем становилось все больше. Не было сил справиться с ней! Нас в конторе стало на десять человек больше, и все равно работы не убавлялось. И все это свалилось нам на голову из-за этого обманщика Саффет-бея.
Так мы и не увидели инспектора, но мысль о нем не покидала нас. И работали мы теперь как будто под его неусыпным оком.
В своих же молитвах все мы просили об одном:
— О великий Аллах, ниспошли нам директора такого, как прежде. Пусть он наплюет на работу и пусть забудут о нас в высших инстанциях!
Да здравствует бедность!
анки — это все: дома, квартиры, деньги, путешествия, выигрыши, рента, месячное жалованье — вот что таксе банки. Уже одного только этого достаточно, чтобы, отказывая себе во всем, скопить сто лир и тотчас помчаться положить их в банк. Предположим, тебе не повезло и ты ничего не выиграл. Так что же ты теряешь? Твои деньги остаются, кроме того, еще и проценты идут.
Короче говоря, вот уже много лет, как мне не удается наскрести эти сто лир и положить их в банк. Я стискиваю зубы, креплюсь, креплюсь — восемьдесят набралось, девяносто. И вот когда в кармане уже должно быть ровно сто лир, обязательно объявится какая-нибудь беда, и денежки тают. Деньги словно упрямятся: дескать, давайте не будем скопляться в кармане этого человека, пусть не будет у него сразу суммы вето лир. Они упрямились— я упрямился, и в конце концов я собрал-таки сто турецких лир. Боясь, что они снова уплывут у меня из рук, я решил сейчас же отнести их в банк, но в тот вечер я задержался, и банки закрылись.
А я был уже так напуган, что мне казалось, будто деньги выскользнут у меня из рук и разбегутся, как шарики ртути. Но вместе с тем я был непомерно счастлив и горд. Во мне появилось даже что-то от высокомерия выскочки.
Все свои денежки я положил под подушку и лег спать. Никак не могу уснуть. Удалось мне собрать сто лир, и теперь я уже все время себе внушаю: все нипочем человеку, принявшему твердое решение. Захочет человек — и обязательно сделает. А то, видите ли: «Нет, я мало зарабатываю!» или: «Нет, жизнь дорога! Нет, сударь, трудно прокормиться!» Все это лишь предлог. Смотри, я же скопил сто лир. Значит, если я захочу, я смогу скопить и двести, и пятьсот лир, и тысячу я скоплю, и десять тысяч!
После этого я начал засыпать. Тысяча превращается в десять тысяч, десять тысяч — в сто тысяч, сто,тысяч — в сто миллионов. Я непрерывно выстраиваю в один ряд вереницу нулей, а потом во мраке ночи отделяю их справа по три и произношу вслух: «Сто
267
миллионов, миллиард, десять миллиардов, сто миллиардов...» Правда, все нипочем человеку, принявшему твердое решение.
Прежде газеты писали о жизни миллионеров. В наше же время появились такие миллионеры, для которых миллионы — так, мелочишка. И я сначала становлюсь миллионером, потом — миллиардером. А потом еще и триллионером... Есть ли уже теперь в мире триллионеры? Нет?.. Так вот я и становлюсьтриллионером. Миллионером, миллиардером становится мой отец. Все дело в том, чтобы стать триллионером! Триллион, ого!.. Попробуй, растолкуй кому-нибудь!
Я никак не могу сообразить. Вывожу пальцем в темноте единицу, потом опять выписываю пальцем нули. Один нуль, два нуля... три нуля... десять нулей, одиннадцать... двенадцать, ровно двенадцать штук нулей... Но это они рядом с единицей, а если с двойкой? Два триллиона. Потом три триллиона. Я ставлю еще один нуль, тридцать триллионов... Последний нуль — я вытаскиваю руку из-под одеяла и рисую в темноте еще один кружок. Итого — триста триллионов. Нули висят в воздухе, словно светящиеся надписи. Некоторые из них соскальзывают, падают, убегают. Я хватаю шалунов и водворяю на свои места. Они снова убегают, и я ловлю их снова. Разве нам не твердят без конца: «Заработать деньги не трудно, все дело — их удержать...»? Так оно и происходит на самом деле. Я никак не могу удержать нули. Они убегают и катятся прочь, словно шарики. Но, что бы они ни делали, им от меня не спастись. Разве я не решил стать богатым?
Приподнявшись на постели, я закуриваю папиросу. С удовольствием разглядываю свои нули. Слава богу, все они пухленькие, полненькие... Так и наводят на мысль о прелестях молодых красивых женщин, об их губах, бедрах, плечах, талии, груди. Какое, однако, наслаждение быть богатым!
Светает. Я шарю рукой под подушкой — мои сто лир та-а-ам. Бегу прямо в банк. Оказывается, не только банки — лавки, и те еще закрыты. Жду У дверей банка. Попадается мне один приятель.
— Что такое? — говорит он.— Что с тобой случилось?
— Ничего-о-о... ничего не случилось,— говорю я.
— Глаза у тебя налиты кровью, а лицо очень бледное. Что с тобой?
— Я не спал ночь, ну и ... У меня было много работы, я работал.
Я отделываюсь от приятеля, пусть он не знает, что я кладу деньги в банк. Банк открывается. Со страхом вхожу внутрь. Боже мой! Какое большое и нарядное помещение! Цветы, вазы, очаровательные женщины, элегантные мужчины. На потолках огромные люстры, на стенах великолепные бра. Мне показалось,
168
будто я вошел во" дворец. Сидит тут, наверно, чиновников двадцать. Все кругом новешенькое, стильная мебель. В душу мне запал страх. Значит, все эти люди будут кормиться на проценты с денег, которые я положу? Эти огромные помещения будут содержаться на мои денежки? И эти великолепные вещи, и счетные машины, машинистки — все на мои денежки?! Так не пойдет! Я давай им свои денежки, а они себе будут жить и наслаждаться.
— Прошу вас, эфенди, вы изволите что-нибудь приказать?
Ну и вежливые же люди эти банковские служащие! При таком обхождении я уже не мог повернуться и уйти. Отдал я свои денежки. Чиновник с приветливым лицом в две минуты проделал все операции. Кроме чековой книжки, он вручил мне еще в подарок записную книжку. В тот день товарищи в учреждении дразнили меня:
— Да ты спишь на ходу!
Я ни на кого не обращал внимания. В полдень мой сосед по столу говорит:
— Пошли в столовую!
— Я сыт,— отвечаю я.
А я утром ничего не поел. Говорят, работой скопить нельзя, а от желудка урвать можно. Вечером я заглушил голод бубликом. Рано лег спать, потому что прошлую ночь провел без сна. Но едва я опустил голову на подушку, как нули затеяли свою игру в дротики. Все началось с того места, где мы остановились прошлой ночью.
Словно прозрачная светящаяся бабочка, пролетел в воздухе нуль, пролетел и уселся перед сотней. Тысяча... десять тысяч... сто тысяч... миллион... Нули, нули, нули... Движением пальца я творю нуль и ставлю его на место.
Потом я говорю им:
— Ведите себя прилично! Я не терплю баловства. Основа жизни — порядок. Каждый нуль — на свое место, марш, марш!..
Нули, дрожа от страха, летят на свои места. И я, как генерал, подающий команду, провожу со своими нулями учение:
— Равня-я-яйсь!
Нули выстраиваются рядышком.
— Приставить ногу-у-у!.. Марш!.. Ать, два, ать, два!
Один, два, три, четыре, тысяча, сто тысяч, миллион!..
Я даю нулям отдых на десять минут.
— Будь здоров! — кричат они.
За учением с нулями я всю ночь не сомкнул глаз. Когда я вышел из дому, меня покачивало. Ноги сами направились в банк. То мне казалось, что банк обанкротился, а то вдруг, что его взвалят на плечи и унесут, заграбастают мои денежки.
169
И в тот день я поужинал хлебом с сыром. Сон бежал от меня. Я лег рано. Закрою глаза, открою — не спится. В сумраке ночи нули танцуют танец живота, отплясывают мамбо. Через банк можно получить и квартирку, ну и я размечтался: сдать бы ее и деньги взять вперед, за пять лет вперед. Сам я живу в дешевой квартире. И мне пришло на ум: я плачу за квартиру сто двадцать лир, жаль, не правда ли? Завтра же утром я должен переехать в более дешевое жилье. Найду какую-нибудь комнатушку за двадцать лир на окраине города. Каждый месяц у меня будет оставаться сто лир, я буду класть их в банк. За год это составит 1200 лир. За десять лет— 12 тысяч, за сто лет — 120 тысяч. Вот они, деньги из воздуха... А не наступило ли время транжирить?
Я опять не сомкнул глаз. Утром прошел мимо дверей банка. Товарищи перестали со мной дружить. Подумаешь! Пусть! Я избавился от необходимости заказывать себе чай, кофе. Что ж, еще лучше! Позвонила по телефону Леман, я сказал о себе самом:
— Он сегодня не пришел.
А ведь я собирался жениться на Леман, но сейчас раздумал. С того мгновения, как я положил деньги в банк, я не хочу ее видеть. Женитьба — это постоянный поводдля расходов. Веки мои закрывались, словно к ним подвесили гирю. Но когда я, склонив голову на папки, делал попытку заснуть, нули выстраивались передо мной, словно девушки из варьете.
По дороге домой я мечтал о таблетке снотворного. У одного товарища были такие таблетки. Он сжалился надо мной, дал. Но снотворное не подействовало. В эту ночь я стал таким богачом, таким богачом, что... А потом, что бы выдумали? Я обанкротился! Все мои миллиарды уплыли у меня из рук. Я чуть было не покончил с собой, согласно традиции разорившихся миллионеров. Но как только я вспомнил про свои сто лир, лежащие в банке, я отказался от самоубийства. Я снова стал богат. Так богат, что собрал все бывшие в мире деньги и ни у кого не осталось ни гроша. Ко мне приходят журналисты, берут интервью:
— Как вам удалось?
Да разве я скажу им, как мне удалось?
И я разглагольствую:
— Всего я добился трудом. Я начал жизнь без гроша.
Затем я начинаю делать добро. На праздник раздаю в подарок чулки детям людей, которых убил из-за денег. Велю раздавать больным рабочим лук — порцию на день. Раздаю горсти земли крестьянам, у которых отнял их земли. Нет такого добра, которого бы я не делал. Все говорят про меня: «Какой благодетель, какой филантроп!» В эту ночь за добрыми делами я опять не сомкнул глаз. Наутро от голода и бессонницы я с трудом держался на ногах. Направился прямо в банк. Швырнул свою книжку чиновнику:
170
— Отдайте-ка мне мои сто лир!..
— Вы хотите все деньги? — спросил он.
— Все, все! — заорал я.— Довольно с меня! Я лишился друзей, приятелей, я утратил все человеческое, потерял здоровье, свое счастье... Да пропади все пропадом! Да я на эти деньги...
Нервы у меня здорово расшатались, я не мог сдержаться. Меня окружили все банковские служащие, старались утихомирить.
— Вам отдадут ваши деньги, бейэфенди,— говорили они.— Не волнуйтесь!
Я получил свои деньги да еще в кармане у меня было восемьдесят лир. Я тотчас отправился в ресторан. Дайте того, дайте другого, дайте третьего! А потом в самый шикарный отель. Я проспал три дня и три ночи. О-о-ох, хорошо жить на белом свете! Я истратил все свои деньги.
Как только я подумаю, какие чувства испытывают богачи, я благословляю свое положение. Мне-то известно, как эти бедняги страдают от бессонницы, от голода, от страха перед разорением, от банкротства и воров. Да здравствует бедность!
Бизнесмен
газетах среди объявлений появилось небольшое сообщение: «Американский бизнесмен хочет вступить в переговоры и вести дела с турецкими торговыми импортирующими и экспортирующими фирмами. Адрес: Саймен Чейз Д. Э. Л. Мичиган, США».
Салих Кюпоглу пробежал это маленькое объявление, но не остановился на нем. Салих Кюпоглу был деловым человеком, который всегда тянул руку туда, где пахло жареным. Он возводил большие сооружения, строил дороги, мосты, продавал табак, орехи, овечью шерсть, кожу и из-sa границы привозил все — начиная от радиоприемников и кончая лаком для ногтей и жерновами.
У одного из его предков водились глиняные кувшины — «кю-пы», наполненные золотом, и потому их семью с давних пор именовали Кюпзаде. Салих был последним отпрыском этой семьи, и, когда он перенес свою торговую деятельность в Стамбул, он сменил благородное имя своего старинного рода Кюпзаде на Кюпоглу.
Никто, кроме него самого да еще его секретаря армянина Осепа, не знал о несчастье, постигшем Салиха Кюпоглу. Салих Кюпоглу был накануне банкротства. И к тому же ему предстояло обанкротиться с большим треском. Подумать только — он должен был потянуть за собой и потопить около десятка больших фирм с миллионными капиталами. А ведь его пакгаузы, склады ломились от товаров, которые лежали и гнили. Но никто не знал о приближении этой опасности.
Сваленные на складах товары не могли покрыть и десятой доли его долгов. Да и товары эти были залежавшиеся, не находившие покупателя.
В десять часов Салих Кюпоглу вышел из дому. На собственной машине он отправился в свое бюро.
— Есть какие-нибудь новости? — спросил он у секретаря Осепа.
Осеп безнадежно покачал головой.
Чтобы сказать что-нибудь, Салих Кюпоглу проговорил:
172
— Один деловой американец хочет познакомиться с нашими деловыми людьми, он дал объявление в газету.
Осеп навострил уши, словно борзая, почуявшая зайца.
— Где оно, месье Кюпоглу?
Салих Кюпоглу протянул секретарю газету с объявлением.
Осеп несколько раз прочитал небольшое объявление, затерявшееся среди других. Потом сказал:
— Давайте сейчас же напишем письмо.
— Помилуй, Осеп,— проговорил Кюпоглу без всякого энтузиазма.— Делать тебе нечего? Ну, что он может предложить: представительство от фирмы, изготовляющей краску для волос? Или скажет: «Давай станем компаньонами — деньги твои, советы мои»?
Осеп, кроме армянского и турецкого, знал еще четыре языка. Вот уж двадцать лет он вел деловую переписку с заграницей от имени фирмы Кюпоглу.
— Не говорите так, месье Кюпоглу,— сказал он.— Сколько дел мы обтяпали благодаря торговым письмам!
— Да, но из-за этих-то писем наша фирма с треском и лопается! — мрачно заметил Салих Кюпоглу.
И это тоже была правда. Но все-таки письмо деловому американцу мистеру Чейзу было написано. Салих Кюпоглу подписал письмо неохотно.
А через десять дней авиапочтой пришел ответ. Мистер Чейз благодарил Салиха Кюпоглу за внимание и сообщал, что вскоре прибудет для переговоров.
Прошло немного времени, и бизнесмен мистер Чейз приехал. Салих Кюпоглу немного повеселел. Кто знает, может быть, от этого американца и будет толк. Поэтому он принял мистера Чейза как дорогого гостя. Мистер Чейз сказал:
— Мистер Кюпоглу, я не могу пробыть здесь более двух дней; давайте сейчас же поговорим о делах.
— А какими делами вы занимаетесь? — спросил Кюпоглу.
— Любыми! Было бы дело!
— Меня это устраивает. Значит, вы так же, как и мы, ведете любые дела. У меня есть табак, и я могу незамедлительно продать его вам. Вы знаете, что в мире наши табаки...
Мистер Чейз прервал его:
— Этим занимаются все, мистер Кюпоглу, тысячи фирм продают табак.
— Ну, тогда мы можем продать вам орехи.
И этим предложением мистер Чейз пренебрег.
— А желуди? Что вы скажете о желудях? У меня есть восемь тысяч тонн желудей.
— Товар должен быть оригинальным.
173
— Ну, а против кожи вы не возражаете? У меня целый склад сырой кожи.
Нет! Все, что бы ни называли, он отвергал. Железный лом, сушеная фасоль, рыбные консервы... Ему предложили даже черепах и змей — вот, мол, тебе и оригинальные товары.
— Сожалею, но, видимо, мы не сможем вести с вами дела,— сказал огорченно Салих Кюпоглу.
Мистер Чейз засмеялся:
— Не зря же я притащился сюда. Мы обязательно должны провернуть с вами какое-нибудь выгодное дельце. Вы разрешите мне осмотреть ваши склады?
Салих Кюпоглу уже потерял надежду.
— С удовольствием, давайте посмотрим,— сказал он нехотя.
Они сели в машину. Сначала он показал американцу две тысячи мешков с орехами, сваленных в подвале торгового дома в Топхане. Оттуда они направились к складам в Сиркеджи. Здесь хранились тонны овечьей шерсти и сушеные овощи. При виде всего этого мистер Чейз поморщился. Теперь они ехали к самым большим складам Салиха Кюпоглу, расположенным за Топкапы. Это были четыре пакгауза, каждый величиной с ангар. В одном из них хранились изюм и инжир. Осмотрев его, они направились ко второму. Тюки, тюки, тюки— ветошь, которую Салих Кюпоглу собирал для продажи за границу. А вот и другой склад, забитый маслинами.
Деловые люди возвращались обратно. У Салиха Кюпоглу вытянулась физиономия. Оставалась одна надежда: выманить у американского бизнесмена доллары и затеять здесь какое-нибудь новое дело. Когда они садились в машину, мистер Чейз показал на четвертый склад, самый большой.
— Что там, мистер Кюпоглу?
— Ничего примечательного, ни к чему не годные вещи,— ответил тот.
Но мистер Чейз все же направился к четвертому складу, который ему не хотели показывать. Салих Кюпоглу, Осеп и кладовщик преградили американцу дорогу:
— Там нет ничего, мистер Чейз!
А Салих Кюпоглу просто разозлился. Говоришь: «Нет ничего», а этот американец как будто и не слышит.
— Я ведь не хочу ничего скрывать от вас, будь здесь что-нибудь для продажи, я бы показал.
Мистер Чейз стоял, прислонившись к дверям склада, на которых висел замок.
— Мистер Кюпоглу, я деловой человек,— сказал он.— Мой нос хорошо воспринимает запахи. Настоящие товары — здесь!
Осеп и кладовщик посмеивались. Салих Кюпоглу прервал американца:
174
— То, что ощущает ваш нос, не похоже на благоухание, мистер Чейз.
Но тот настаивал: «Давайте посмотрим», и Салих Кюпоглу, вконец разозлившись, сказал кладовщику по-турецки:
— Открой, пусть этот тип посмотрит!
И когда огромный склад с кирпичными стенами, крытый гофрированной жестью, открыли, оттуда действительно пополз очень тяжелый запах. Все, кроме американца, заткнули носы.
Корзины, бочонки, бочки, мешки валялись вперемежку, из раскрытых, прогнивших жестяных коробок растекалось что-то студенистое, непонятное.
Салих Кюпоглу был вынужден дать объяснения:
— Здесь мы хранили тысячу бочек томата. Затем итальянцы заказали нам две тонны улиток.
Мистер Чейз слушал с интересом.
— Мы подняли на ноги всех цыган. Целый месяц в Стамбуле люди собирали улиток на пожарищах, в садах, на огородах. Здесь устроили склад собранных улиток.
Осеп вставил:
— Аеще раньше тут лежал мармелад, четыре тонны мармелада.
— Да, да, да! — подтвердил Салих Кюпоглу.— До того как мы здесь устроили склад улиток, у нас тут лежало четыре тонны мармелада. Мы никак не могли его продать, и он испортился. Этот мармелад и улитки — все перемешалось. Корзины с улитками следовало бы поставить в холодильник. Но тогда и цена возросла бы. Нам грозили убытки. И в конце концов мы оставили все как было. И что бы вы думали, мистер Чейз, улитки вылезли из корзин, забрались в томат, в мармелад и все там подохли.
Мистер Чейз проявлял все больший и больший интерес.
— А что это за мармелад? — спросил он.
Салих Кюпоглу ответил:
— Да не все ли равно, разве вы не чувствуете этот запах? Мармелад весь сгнил.
Кладовщик пояснил:
— Часть мармелада была из клубники, часть — из абрикосов.
— Но это еще не все,— вставил Осеп.— Здесь есть еще искусственные удобрения, доставленные из Норвегии.
— Я тут не виноват,— произнес кладовщик.— Это было при другом кладовщике.
— Да,— сказал Кюпоглу.— В то время склады были переполнены. Мы привезли сюда две тонны искусственных удобрений и положили на бочки с томатом. От сырости упаковка разлезлась, и удобрения смешались с томатом.
Мистер Чейз потирал руки как человек, предвкушающий большую удачу:
— Отлично, мистер Кюпоглу, очень хорошо!
175
— Очень хорошо? Вы шутите?
— А больше там ничего не было?
Осеп ответил:
— Были овощи в маринаде. Их привезли из города Нигде. Коробки проржавели, маринад вытек, а капуста и огурцы покрылись плесенью и сгнили.
— Увы, чтобы все это выбросить отсюда и очистить склад, нужно очень много денег,— сказал Салих Кюпоглу.— У нас могут быть большие неприятности, мистер Чейз. Если муниципалитет узнает, нам не поздоровится.
— Эту гадость не выбросишь из склада и за двадцать, за тридцать тысяч лир. Все это нужно сбросить в море. А для этого требуется транспорт и много рабочих,— подтвердил Осеп.
Когда они возвращались со склада, мистер Чейз сказал:
— Слушайте, я же вам говорил, что мой нос хорошо улавливает запахи! Мы сделаем с вами очень хорошее дельце!
Кюпоглу обратился по-турецки к своему секретарю:
— Даю слово, этот тип —сумасшедший.
По дороге в бюро мистер Чейз сказал:
— Ну, а если я очищу ваш склад?
— С этим пока придется подождать, у нас нет таких денег!
— А я сделаю это за небольшую сумму. К тому же денег вперед я не требую. Склад я ваш вычищу как следует, а вы дадите мне через год пять тысяч.
Осеп и Кюпоглу переглянулись.
— Я согласен.
— Давайте сейчас же составим договор,— сказал мистер Чейз.
Через неделю после подписания договора все содержимое склада было уложено в прочные жестяные коробки и погружено на корабль, отправлявшийся в Америку. Уезжая из Стамбула, мистер Чейз сказал:
— Я очень вам благодарен, вы дали мне возможность заработать пять, а то и десять миллионов долларов. А какой вы понесли убыток?
— Больше миллиона лир.
— Ну, вы заработаете больше, намного больше!
Через месяц после отъезда мистера Чейза в Америку в одном из крупнейших американских киножурналов было опубликовано интервью с нашумевшей кинозвездой, известной под именем «Светловолосая ракета». Корреспондент журнала спрашивал у кинозвезды:
— В чем секрет вашей красоты? Откуда у вас столько шарма? Прямо хочется вас съесть, укусить, проглотить. Что вы такое сделали? Как вы приобрели это сексуальное обаяние, которое сводит мужчин с ума?
176
Ответ «Светловолосой ракеты» был очень кратким. Но он принес ей в десять раз больше денег, чем те десять фильмов, в которых она снималась до сих пор.
Вот он:
— Раньше я была дурнушкой и не следила за своим лицом. Мужчины на меня не смотрели. И подруги надо мной подшучивали. Кожа у меня была вся в прыщах, метинах, пятнах. Но вот однажды стодвадцатилетняя краснокожая старуха рассказала мне об одном средстве. По ее рецепту я приготовила это снадобье и смазала кожу. И сейчас продолжаю его употреблять.
— Скажите, что же это за снадобье?
— Пожалуйста! Я хочу принести человечеству пользу. Его состав: томат, растертая клубника и абрикосы, паста из улиток, огуречный рассол и заплесневевшая капуста. К этому следует добавить в несколько меньшей дозе удобрения...
— Удобрения?!
— Да, искусственные удобрения!
Откровения «Светловолосой ракеты» стоили мистеру Чейзу сотни тысяч долларов.
А через два дня в одной крупной газете за подписью известного врача появилась научная статья о витамине «К», содержащемся в искусственных удобрениях и являющемся прекрасным средством для питания кожи. А еще через десять дней в продажу были пущены кремы, пудра, лосьоны, вода для волос, бриллнан-тины марки «Любовь-секс». Все это сопровождалось бешеной рекламой. Это была самая дорогая в мире парфюмерия. Крошечный флакончик лосьона стоил пятьдесят долларов...
Парфюмерию марки «Любовь-секс» рвали из рук во всех частях света. В рекламных объявлениях, появлявшихся в газетах и журналах, самые очаровательные кинозвезды, по которым весь мир сходил с ума, сообщали, что своей красотой они обязаны употреблению мыла, пудры и кремов «Любовь-секс». На этикетках за подписью известных химиков и врачей был указан состав этих лосьонов, крема, мыла и бриллиантина: томат, огуречный рассол, растертые улитки, искусственные удобрения, покрытая плесенью кислая капуста, испорченный клубничный джем, абрикосовая паста...
Салих Кюпоглу был накануне банкротства. Казалось, ничто не могло спасти его от гибели. Но он был спасен. В один прекрасный день из Америки пришло письмо. В нем сообщалось, что мистер Чейз назначает Салиха Кюпоглу представителем парфюмерной фирмы «Любовь-секс» на Ближнем, Среднем и Дальнем Востоке.
Сейчас Салих Кюпоглу миллионер, и миллионы все прибывают.
/77
Для этого нужно заболеть туберкулезом
/ /оженились мы, и все тут... А что человек делает, когда женится? И зачем ты женился, если не знал, что полагается делать? Ну, теперь-то я уж прекрасно знаю! Как только человек женится, первым делом нужно запасти на зиму уголь. Стал я спрашивать друзей, приятелей, как это сделать.
— Ого! — сказали они.— Недостать вам его.
— Это почему же?
— Не сможете достать — вот и все!
— Но ведь имею же я право! О Аллах!
Всем, кто говорил мне: «Угля тебе не достать», я читал очень обстоятельную лекцию о правах граждан.
Я пошел к старосте нашего квартала. Прождав минут десять, пока у старичка не прошел приступ кашля, я спросил:
— Вы какую партию поддерживаете?
— Демократов! — буркнул он.
— Хорошо! И я за них,— ответил я.— Я живу на такой-то улице, в доме номер такой-то. Я хочу купить уголь. И уж раз мы товарищи по партии, помогите нам.
— А как ты покупал уголь до сих пор?
— Да я никогда и не покупал. Первый раз купить собираюсь.
— А как ты вообще сюда попал?
— Я, эфенди, свил счастливое семейное гнездышко. Раньше мне все было нипочем. А теперь я хочу купить уголь, чтобы птичкам в нашем счастливом семейном гнездышке зимой было тепло.
— Принесите справку с вашего прежнего местожительства и местожительства вашей жены.
И вот полетели срочные телеграммы, молнии, телеграммы с оплаченным ответом, и через полтора месяца мы получили справки. На этот раз староста сказал:
— Вы должны написать заявление в учреждение, которое занимается распределением угля.
178
Подали мы заявление. Дали нам бумагу — пусть, мол, староста заполнит. Ну, кто сказал, что я не смогу получить уголь?!
Взяли мы эту бумагу. Староста ее заполнил. Снова отнесли ее в учреждение. Одна подпись нужна! Все-е-е!.. Пусть они теперь увидят, получу я уголь или нет! Ну, вот и подпись есть. Да, эфенди, наш народ хочет, чтобы ему все в рот вкладывали. Скажешь: «Дай мне тонну угля»,— так чтобы тут же ему ее и отсыпали! Да разве так можно? Это же тебе не бакалейная лавка. И в бакалейную лавку придешь, так и то — жди своей очереди. А здесь столько чиновников — надо же им чем-то заниматься. Еще одна подпись нужна!..
Когда со всеми подписями было покончено, сидящий за самым крайним столом чиновник, улыбаясь, спросил:
— Уголь?
— Да! Уголь! — подтвердил я. _
Улыбка на лице чиновника стала еще шире:
— Значит, вы угля хотите?
Обожаю веселых людей. И я ответил, пытаясь улыбаться так же, как и этот веселый, приветливый чиновник:
— Да!.. Угля! Уголька, видите ли, хочу!
Не знаю, обратили ли вы внимание, что у большинства наших чиновников кислые лица. Никак я не могу постигнуть, как это у человека, который находится на службе у народа, при общении с ним может быть хмурое лицо. А тут чиновник начал заливаться на все лады. Он смеялся во весь голос:
— Так значит — угля?
Я смеялся почти так же громко, как и он:
— Угля, конечно! Угля!
Чиновник залился пуще прежнего. Он хохочет, а я что же — смотреть буду? Ну, и я захохотал. Когда ваш собеседник смеется, вы же не станете хмуриться? Он смеется, и я смеюсь. Пусть нам обоим будет весело.
— Значит — ха-ха-ха! — угля! Ха-ха-ха-ха!..
Уж если человек зальется, ему трудно остановиться. Ну, и я смеюсь еще громче.
— Угля!.. Ха-ха-ха-ха!..
Мы смеемся, держась за животы, из глаз у нас уже текут слезы. Еще немного, и я упаду в обморок.
— Так угля? Ха-ха-ха!..
— Ха-ха-ха!.. Угля, конечно!..
— Так его же нет!
— Что-о-о? Нет? Так чего же вы смеетесь?
— Нет, потому и смеюсь. Ха-ха-ха-ха!..
Теперь уж мне не смеяться надо, а плакать, а я не могу сдержать себя. Мы смеемся без конца. Это был уже нервный смех. Слава богу, что меня еще усадили на стул, дали стакан воды,
179
похлопали по щекам, дали понюхать нашатыря. И когда я пришел немного в себя, я спросил:
— Так, значит, мы сейчас не сможем получить уголь?
— Да мы с трудом даем его даже нашим старым клиентам. А вы еще новенький. Для вас — нет.
— Хорошо, но что же будет в зимнее ненастье с нашим счастливым семейным гнездом?
— Вы можете получить уголь при одном условии.
— Что это за условие?
— Если у вас в семье кто-нибудь болен ревматизмом — принесите справку, и тогда мы дадим вам четверть тонны.
— Есть ли среди вас ревматики? — завопил я с порога.
Теща отозвалась:
— Боже мой, неужели нашли какое-нибудь средство? Вот уж десять лет, как я безумно страдаю от ревматизма. Один бог знает!
Ну, когда теща заговорит — тут уж все... Но иногда и тещин ревматизм может пригодиться. И мы взяли справку.
Эх, если уж я получу этот уголь, то знаю, что сделаю с теми, кто говорил мне: «Не сможешь ты угля достать!» У-у, пессимисты проклятые! Не станут же давать уголь здоровым, когда есть больные. Стань ревматиком, тогда и дадут уголь.
Я принес справку.
— Эта справка не годится!
Наверно, они подумали, что справка поддельная.
В общем они правы. Сейчас столько развелось инженеров-аферистов, псевдоученых, лжеадвокатов, псевдоврачей — откуда же им знать, настоящий доктор дал справку или нет. Поэтому они требуют справку от комиссии. Не может же вся комиссия быть ненастоящей!
Процедура получения справки от комиссии оказалась намного сложнее, чем покупка угля.
Тут уж не жалей силенок, бейся до конца! Через какой-нибудь месяц я получил справку от комиссии.
Схватил я бумажку и тут только дух перевел.
Принес им справку.
— К сожалению... нельзя!
— Почему? Вот справка!
— У вас справка о ревматизме.
— Вы и требовали справку о ревматизме. Велели бы вы принести справку о раке, мы бы и ее принесли.
— Раньше мы давали уголь ревматикам, но угля стало еще меньше, поэтому мы его теперь ревматикам не даем.
— Вот беда-а-а!.. Как же мы согреем наше счастливое семейное гнездо?
— А нет ли в вашей семье туберкулезных больных?
— Нет!
180
— Ну, если нет, так что мы можем сделать? Для того чтобы получить уголь, нужно болеть туберкулезом.
У, как я зол на этих пессимистов! Они говорят: «Угля не дают». Да вот ведь туберкулезным-то дают!
Вы увидите, бог даст, эту зиму мы переживем в добром здоровье, а уж на будущий год всем нам дадут уголь. Ведь что там ни говори, а поживи в холодном, нетопленом помещении, и туберкулез тебе обеспечен.
Конечно, уж если им уголек все равно придется давать, так дали бы лучше до болезни... Так нет же, нельзя.
А когда мы заболеем, они чего доброго скажут: «Чтобы получить уголь, вам полагается сперва умереть. Мы даем уголь только для того, чтобы согреть воду и обмыть покойника».
А еще говорят: «Угля не дают». Так это же официальная установка. Раз и навсегда заведенный порядок. Если ты не умрешь, как тебе дадут уголь? И вот, получу я этот уголь, отвезу, да и высыплю перед носом у тех, кто говорит: «Угля тебе не достать».
Ключ
Л/7 брагим сказал:
* 1 — Давай зайдем в бар.
— Зайти-то мы зайдем, но потом нас без штанов за дверь выставят.
— Ребенок! Таких волков, как мы, поймать нелегко!
Говорят, у дурней чутье. В этот вечер у меня на душе было неспокойно. У дверей бара горели цветные неоновые огни, мы спустились по лестнице в «преисподнюю». Вошли в подвальное помещение, сели за столик. Раздались звуки джаза. И сидящие за столиками мужчины рванулись к дамам, совсем как зрители на футболе, когда они бросаются на поле, чтобы побить судью. Подошел гарсон.
— Водки два раза!
Сидевшая за соседним столиком женщина с сигаретой во рту обратилась к нам:
— Извините, нет ли у вас огня?
Знаю я, дай ей огня, так последует все остальное, и мы погибли. Я повернул голову. Ибрагим чиркнул зажигалкой.
— Благодарю вас, эфенди!
— Не стоит благодарности.
Я ущипнул Ибрагима:
— Не разводи антимонию!
Но Ибрагим зубы проел в барах, он не желторотый птенец.
А что касается меня, то скажу не хвалясь: вот уже двадцать лет, как я занимаюсь изучением женщин в барах.
Женщина за соседним столом глубоко-глубоко вздохнула:
— Как тяжко одиночество, не правда ли, эфенди?
Я поднял глаза к потолку. А Ибрагим возьми, да и скажи: — Одиночество — это удел Аллаха, ханым-эфенди!
Да, забыл сказать: этот бар —не какое-нибудь там дешевенькое заведение, где за две с половиной бумажки пьют коктейль и прыгают до трех часов утра, меняя без конца дам. Тут любая девица, если она не принесет за ночь самое малое сто бумажек,
182
считает задетой свою профессиональную честь, чувствует себя просто неловко. И это всем известно.
Женщина за соседним столом говорит Ибрагиму:
— Я должна вам сказать кое-что по секрету.
Когда Ибрагим вытянул шею, как гусь, я подумал про себя:
— Все, Ибрагим пропал. Хоть бы мне выстоять!
Ибрагим взял женщину под руку, и они перешли в американский бар. Я остался за столиком один. Чтобы не встречаться глазами с женщинами, держу голову высоко, глаза мои устремлены в потолок.
— Я вас, кажется, где-то встречала!
Я отвел глаза от потолка. Пара задумчивых, печальных глаз, зовущие, полуоткрытые губы, жемчужный блеск зубов.
— Не думаю,— ответил я.
— Можно сесть за ваш стол?
— Если другого места нет, садитесь!
Женщина опустилась на свободный стул рядом со мной. Меня волнуют такие женщины, с бледным лицом, загадочным взглядом, низким голосом, в котором не поймешь, что звучит — смех или слезы.
— Меня зовут Алис.
— Благодарю вас, мое имя Реджеп.
— Очень приятно.
Как раз в это время подошел гарсон.
— Ничего не нужно! — сказала она.
Аллах, Аллах! Первый раз в жизни вижу такую бескорыстную женщину. Тут уж я сам не выдержал:
— Может быть, выпьем что-нибудь?
— Благодарю,— отвечает она.— Я, знаете ли, никак не могу привыкнуть к этой обстановке. От вина у меня в голове делается нехорошо. Мне просто хочется поговорить с человеком, который смог бы понять мое горе.
Потом она начала рассказывать. Отец у нее—армянин, мать — турецкая гречанка. Сама она считается турчанкой. На этот путь она стала после одной горестной истории. У нее был возлюбленный, очень похожий на меня. Не только лицо, рост, но и голос, все движения — точь-в-точь как у меня. Он бросил ее, ушел. Потому-то она и подсела ко мне.
— Я не такая, как другие женщины из бара, я испытываю отвращение к этой жизни.
Она все говорила и говорила, и мне казалось, что я вот-вот заплачу. Есть же такие женщины! Ведь это та, которую я искал всю жизнь.
На этот раз я уже настаивал:
— Прошу вас, выпьем что-нибудь!
— Если вы разрешите мне самой заказать, я выпью.
183
О-ля-ля! Женщина, кажется, мной увлеклась! Ведь у каждой женщины есть сердце, друг мой!
Я почти насильно увел Алис в американский бар. И тут я вижу нашего Ибрагима в обнимку с его полненькой блондинкой.
— Что вы будете пить?
— Коктейль.
Алис говорит:
— Где твои глаза? Они так прекрасны. Я в жизни не встречала таких.
Сразу видно, что Алис — женщина со вкусом. Я вспомнил другую женщину, которую безумно любил. Она тоже говорила мне:
— Я не могу смотреть в твои глаза!
Я закусил удила:
— Бармен! Еще по коктейлю!
— Я влюблена в твои глаза.
Утонченная женщина эта Алис!
— Бармен! Еще!
— Но если эти глаза будут смотреть на других женщин, я, ей-богу...
— Алис, милая, если я посмотрю на другую, пусть глаза мои ослепнутГ Гарсон, по рюмке виски!
Я поглядел на Ибрагима, он клевал носом. Заметно было, что блондинка его крепко выставила. Алис говорит:
— О, если бы всю жизнь смотреть в твои глаза!
Мои глаза... на них, собственно, ячмени, и они у меня, когда я выпью, кровью наливаются. Но вообще-то в зеркале я себе нравлюсь.
— Гарсон!.. Что ты будешь пить, моя милая Алис? Бол? Принесите бол!
Алис вытащила из своей сумочки ключ.
— Жизнь моя,— сказала она,— возьми этот ключ. Это ключ от моей квартиры. Ты придешь сегодня ночью в четыре часа: Тарлабаши, улица Салкымсачак, № 14, квартира Шерефа. Второй этаж. О, я ревную тебя ко всем этим женщинам.
Какие у нее возвышенные чувства!
— Гарсон, счет!
Передомной появился счет: 285 лир! У меня дыхание сперло. Я стал искать глазами Ибрагима, но его уже не было.
— Милая Алис, у меня только сто семьдесят лир с собой. А счет на 285 лир. Что делать?
Бедняжка Алис побледнела.
— И зачем мы так много пили! — сказала она.— Эти скоты здесь безжалостны. Они не оставят нас в покое, пока ты не отдашь денег. А у меня в сумочке, бог мой, всего пятнадцать лир!
Тут меня осенило:
184
— Извини, Алис, что я так оскандалился. Вот ручные часы. Я купил их за триста двадцать лир, они на восемнадцати камнях.
— А здесь за них и ста лир не дадут!
— Вот еще авторучка с золотым пером. Я уплатил за нее сто лир.
— Это ужасно,— сказала она. — Все равно не хватит.
Я вытащил свои золотые запонки. Алис взяла все это, отнесла шефу.
Через пятнадцать минут она вернулась:
— За тобой осталось пятьдесят лир, я уплачу,— сказала она.
— Спасибо, Алис, какое у тебя доброе сердце! Я завтра тебе принесу!
— Я жду тебя сегодня ночью, обязательно приходи! Ах, эти твои глаза!
Я вышел из бара. До четырех часов шатался по улицам. Четыре часа! С-ключом в руке я ищу улицу Салкымсачак. Спрашиваю у сторожей, они не знают. Настало утро. Что мне оставалось делать? Я пошел домой и лег спать. Под вечер я проснулся. Я обязательно должен найти мою милую Алис! Снова пойти в бар?! Но у меня в кармане пусто!
До полуночи я шатался по переулкам. И тут мне повстречался наш общий друг Маджид.
— Эй, Маджид, что ты ищешь в этих краях?
— Брат,— ответил он,— в эту ночь я был в баре. Я встретил одну женщину. Если бы ты ее увидел, ей-богу, никогда бы не сказал, что это женщина из бара. Она дала мне ключ от своего дома и вернется в четыре часа.
— Ее адрес?
— Улица Салкымсачак, № 14, квартира Шерефа.
— Как ее зовут?
— Алис.
— И много ты истратил в баре, несчастный?
— Она не из тех женщин которых ты знаешь! Я силой заставлял ее пить, ей-богу! Я заплатил по счету четыреста лир, пусть она будет счастлива!
Мимо нас прошел мужчина.
— Простите,— сказал он.— Где тут улица Салкымсачак?
— А что вам там нужно?
— Номер 14, квартира Шерефа!..
Я вытащил из кармана ключ.
— Ключ от квартиры у меня,— сказал я.
Если хотите, прогуляйтесь после полуночи по переулкам в Тарлабаши. И вы обязательно встретите там пятнадцать-двадцать мужчин. У каждого в руке — ключ. Они разыскивают улицу Салкымсачак, квартиру Шерефа.
185
Все были строителями
ы находимся в здании одной высшей профессиональной школы. Самому младшему из нас двадцать три года. Всего два месяца назад к нам в школу прибыл новый директор. Прежду всего он поинтересовался, что было сделано прежним директором. Как выяснилось, тот времени даром не терял. По его приказанию подвальное помещение школы углубили на полтора метра, отремонтировали как следует, оштукатурили, покрасили и превратили в столовую. А прежняя столовая в верхнем этаже стала аудиторией. Ведь самое главное в школе — это классы!
Что было еще сделано прежним директором? Стены аудиторий были выкрашены в желтый цвет, а стены жилых комнат — в розовый.
И это все? Конечно, нет. В аудиториях парты были двухместные. Но когда за партой сидят двое, ученики разговаривают, а не учатся. И он заказал парты на одного человека.
Новый директор приступил к исполнению своих обязанностей только после того, как ознакомился с делами своего предшественника. Прежнего директора называли строителем? Ну ничего, они еще увидят, кто настоящий строитель!
— Что это за темная каморка?
— Столовая.
— Как же можно устраивать столовую в подвале? Здесь любой потеряет аппетит. Сломать все это и засыпать!
Столовая была переведена на прежнее место. Из классов вынесли одноместные парты. Вместо них вновь появились двухместные.
— Бок о бок два человека работают куда лучше.
Розовые стены комнат были перекрашены в белый цвет, а желтые в классах — в зеленый.
Исправив все, что натворил предыдущий директор, новое начальство принялось осуществлять свои собственные оригинальные строительные идеи.
186
— Разве может современная высшая школа обойтись без плавательного бассейна?
Всем нравился новый директор.
— У этого человека есть строительная жилка!
Огромный бассейн решили строить в самой середине сада. Привезли песок, щебень, цемент, кирпич. Но... как раз в это время директора-строителя перебросили на другую, более ответственную работу, и строительство плавательного бассейна было заброшено.
У вновь прибывшего директора тоже был строительный зуд. Стены помещений засверкали новыми красками. Старый подвал снова стал столовой. Жилое помещение отдали под кинозал. Двухместные парты были отвергнуты.
— Разве здесь начальная школа?
И вместо парт поставили столы.
Все эти изменения нас не очень интересовали. Но что будет с бассейном? Да, да, с плавательным бассейном, который мог бы стать гордостью современной высшей профессиональной школы?
— Это что за яма? — спросил директор.— А этот песок, щебень зачем здесь?
— Это будет плавательный бассейн, бейэфенди.
— Что-о-о? Плавательный бассейн? Что еще за фантазии! Засыпать яму немедленно!
И все, что лежало возле ямы: песок, кирпич, цемент,— полетело вниз, в яму.
Строительные лавры предшественника не давали покоя новому директору. И он решил переплюнуть его.
— Молодым людям часто не удается стать полноправными членами общества из-за того, что они не умеют танцевать. Соберутся на вечеринку и не могут побороть свою застенчивость.— сказал как-то директор и распорядился на месте бассейна начать строительство танцевальной площадки.
Приступили к работе. Засыпали бассейн землей, сверху сравняли, залили бетоном и пригладили катком. Но в это самое время, когда наводили последний лоск, директор был переведен на другую, более ответственную работу.
Пришедший на его место новый директор оказался титаном строительного дела.
Начал он со столов в аудиториях.
— Здесь что, школа или казино? Уберите эти столы!
Столы заменили двухместными партами.
Снова перекрасили стены: желтое стало розовым, розовое — фисташковым, белое — голубым, голубое — белым. Классные комнаты, столовую, спальные комнаты поменяли местами. Дошла очередь до танцевальной площадки.
— Это что? — спросил титан строительного дела.
187
— Танцевальная площадка! Прежний директор строил... Но работу приостановили...
— Что?! Здесь казино, бар? Теперь мне понятно, почему так плохо развиты учащиеся. А ну, быстро разберите все!
Танцевальную площадку сломали.
— Прежде всего здоровое тело,— провозгласил директор.— Учащиеся должны заниматься гимнастикой.
На месте танцевальной площадки начали сооружать маленький стадион: с одной стороны должен был разместиться теннисный корт, с другой — волейбольная площадка. Привезли штангу, параллельные брусья, шведскую стенку, кольца. Выкопали ямы для брусьев, подготовили бетонные гнезда. И вдруг в самый разгар работ директора перевели на другое место.
По сравнению с новым директором его предшественники не стоили и гроша. В первый же день, осматривая школу, он спросил:
— Это что за брусья, кольца, цепи?
Не успели мы сказать: «Старый директор хотел...», как он прервал нас и, повысив голос, потребовал:
— Уберите этот мусор!..
— Будет сделано.
— Здесь что, высшая школа или балаган? Прежде всего школе нужен сад, парк. Посередине должен быть бассейн с фонтаном.
И новый директор — гений строительного дела — разрушил и сломал все, что было создано до него другими директорами, начиная от штукатурки и кончая партами. Строительство началось заново.
Стали вскапывать спортивную площадку, строительство которой было приостановлено. Но, сказать по правде, это оказалось нелегким делом. Каждый раз, когда строили что-нибудь новое — плавательный бассейн, танцевальную площадку, стадион — основания для них заливали бетоном. Попробовали взорвать динамитом — полетели стекла. Тогда привезли электрические отбойные молотки. И снова ничего не вышло. Вскопать это место было намного труднее, чем пробурить нефтяную скважину. В конце концов завалили злополучное место землей и сверху присыпали удобрениями. Привезли деревья, дёрн, цветы, кустарник. Получился прекрасный сад. Но и из этого ничего не вышло. Работа остановилась, так как наш директор-строитель уехал, а на его место приехал следующий, тоже строитель. Новичок сразу показал себя. Увидев лежавшие на земле сосны, пальмы, кучи удобрений, чернозем, он закричал во все горло:
— Это что еще за безобразие! Здесь что,по-вашему,— высшая школа, ботанический сад или лесничество?
Потом, немного остынув, добавил:
— Срочно уберите это все! Здесь будет каток!
188
Когда делали каменный настил для катка, мы закончили школу. В час торжественого вручения нам дипломов основание катка заливали бетоном. Распростившись со школой, я уже не знал, что делали последующие директора. С тех пор прошел ровно двадцать один год.
У нашей школы есть такая традиция: калщый год в честь выпускников устраивается праздник—«День сухой фасоли». На него приглашают и тех, кто прежде окончил школу. Так старые и молодые питомцы знакомятся друг с другом.
Случилось, что директором школы стал мой бывший однокашник. Спасибо ему, он вспомнил и пригласил меня на традиционный вечер.
Мы с интересом осматривали школьное помещение, которое не видели уже двадцать один год. Директор, мой приятель, пояснял приглашенным:
— Когда я был назначен сюда, аудитории были наверху, а столовая — внизу. Но из окон верхнего этажа учащиеся видели великолепную панораму, и это их очень отвлекало. Поэтому я перевел классы в подвальное помещение, а столовую разместил на верхнем этаже. Кроме того, я поменял местами лабораторию и спальные комнаты. Туалетные комнаты были на турецкий манер, я переделал их на европейский. Штукатурку...
Наступил час обеда. Точно так же, как и двадцать один год назад, прозвенел звонок. Поднялась ужасная суматоха. Выпускники разных лет в надежде найти столовую бросились врассыпную. Кто оказался в спальной комнате, кто — в классе. Я же попал в уборную. Дернуло же одного из директоров-строителей превратить помещение, которое было в наше время столовой, в туалет! С большим трудом мы разыскали столовую. После угощения директор обратился с приветствием к молодым выпускникам:
— Мои юные товарищи! Цивилизацию двигают руки людей-строителей. Каждый просвещенный человек бережно хранит все прекрасное, нужное, что было начато до него, потом доводит это до еще большего совершенства и передает в руки других. Цивилизация, культура переходит из поколения в поколение; она напоминает бесконечную эстафету. Сегодня и вы вступаете в жизнь. Вы тоже усовершенствуете то, что было создано до вас, а потом, как и мы, передадите это молодому поколению. Так мы будем способствовать прогрессу цивилизации. Двинем нашу страну вперед! Мои молодые коллеги! Если мы сумели привить вам стремление к строительству, мы с честью выполнили свой долг. Будьте строителями! Желаю всем вам успехов!
Слова директора были встречены бурей аплодисментов.
Позже мы осмотрели «Салон почетных людей». Стены его были увешаны выполненными во весь рост портретами тех, кто совер
189
шил что-нибудь полезное для нашей школы с момента ее основания. Под каждым портретом — пояснительная подпись.
Прочитали мы по очереди все подписи и уразумели, кто что сделал:
Саид-бей. Первым построил в нашей школе плавательный бассейн.
Джеляль бейэфенди. Первым построил для наших учеников танцевальную площадку.
Уважаемый Рухи-бей. Впервые подготовил для нашей школы площадку для занятий на гимнастических снарядах.
Уважаемый господин Реджати. Первым создал при нашей школе парк.
Уважаемый Ахмет Тенер. Первым построил для нашей школы каток.
И так обо всех без исключения директорах.
Прощаясь со мной, директор, мой бывший товарищ, показал пальцем на строительный участок и сказал:
— Предыдущий директор, дай бог ему здоровья, хотел было на этом месте построить футбольное поле! Подумай только, дружок, подумай только! Что же здесь — высшая школа или футбольный клуб?
— А что ты собираешься построить здесь? — спросил я у него.
— Право, не знаю, еще окончательно не решил. Нужно построить что-нибудь такое... Тебе ничего в голову не приходит?
— Приходит,— сказал я.— Если ты установишь в саду бюсты всех директоров, руководивших нашей школой, то ты, с одной стороны, отдашь должное им, а с другой — это будет назиданием для молодого поколения!
Мы расстались. Мой товарищ принял всерьез это предложение. Он установил бюсты. И когда очередь дошла до бюста последнего директора, его самого перевели на другую работу. Я слышал, что новый директор, пришедший на его место, снес все бюсты и начал строить мечеть. Достроил ли он ее до минарета или, когда была построена половина мечети, его перевели на другое место,— этого я не знаю.
Слава богу!
г~\ Кадыкёе мне удалось с огромным трудом втис-нуться во второй вагон трамвая, идущего в Бо-станджи. На задней площадке теснилось восемь человек. Каждый приложил немало энергии, чтобы отвоевать себе место. Старик, державший на весу узел, прислонил его к заднему окну трамвая. Глазам всех открылись ноги, обутые в домашние туфли из грубой шерстяной материи, поверх которых были надеты галоши. На голове у старика была старая, свалявшаяся меховая шапка. Другой пассажир, средних лет, в кепке, поставил свою корзину, прикрытую сверху соломой, на трамвайный тормоз. Проделав это, он предупредил пассажира с бледным лицом:
— Смотри, не налегай, браток, внутри яйца.
И всю дорогу пассажиры только и говорили об этих яйцах. Правда, не будь яиц, тема для разговора все равно нашлась бы. Говорили бы о гвоздях, о погоде. Разве упустим мы случай излить душу!..
Человек, которого просили не опираться на корзину, спросил: — Почем купили?
У обладателя корзины морщины на лице, словно под действием земного притяжения, поплыли вниз.
— Чего спрашивать,— вмешался третий,— известно, втридорога.
Старик в шапке из свалявшегося меха добавил:
— А что теперь не втридорога? Сейчас все так...
Только я да еще человек в кожаной куртке, с черными усами, не произнесли ни звука.
Остальные шесть человек, как бы говоря «Аминь!», все в один голос подтвердили:
— Ве-е-ерно!
— Что теперь дешево?
— Дешевые вещи только во сне снятся!
— Посмотрим, долго ли это будет продолжаться.
— Дай бог, чтобы все добром кончилось.
— Я от этого ничего хорошего не жду.
191
— То, что вчера купил за две лиры, на следующее утро стоит уже две с половиной. Куда годится такое дело? Когда ты спишь дома, им не спится, они всю ночь до утра поднимают цены.
— Бог с ней, с дороговизной!.. На рынке-то ничего не стало, браток.
Шесть пассажиров, каждый по очереди, делились своими горестями, и каждое заявление встречалось сочувственно:
— Да-а-а!
— Верно, верно!
— Ты прав!
Трамвай подошел к остановке Алтыйол. Никто не вышел. Наоборот, втиснулся еще один пассажир. Хозяин корзины с яйцами начал снова:
— Жизнь стала очень трудной, невозможно свести концы с концами.
Новый пассажир тут же вмешался в разговор:
— Все дорого, но плата за квартиру — выше некуда!
И опять все в один голос, как бы произнося «Аминь!», сказали: «Верно!»
Одни жаловались на дороговизну, на высокую квартирную плату, другие — на то, что невозможно найти нужные вещи, а третьи горько сетовали, что сносят дома, в которых еще можно было жить. Честно говоря, я воздерживаюсь передать вам все, что там было сказано. Они были так возбуждены, эти люди, словно не домой шли, усталые, после целого дня работы, а на митинг протеста против дороговизны. Время от времени они повышали голос, и заявления их начинали звучать, как речи ораторов.
А я в это время думал про себя: «Не делайте этого, нс нужно, соотечественники, конечно, есть кое-какие основания для волнений, но не все обстоит так, как вы говорите. А кроме того, если вы в разговоре зайдете слишком далеко, рано или поздно не избежать вам неприятностей». Хотелось мне сказать это вслух, но от страха голос пропал. Не стоит даже стоять рядом с разгоряченным человеком, а тем более пытаться его образумить. И изобьют, и изругают. Остался я в стороне и решил, что лучше помалкивать.
Когда трамвай отошел от остановки Ёгуртчу, волнение на площадке стало утихать, крики прекратились. Человек в кожаной куртке, с черными усами, который, как и я, все время молчал, не выдержал и закричал:
— Кто сказал, что нужную вещь нельзя найти?! Слава богу, у нас все есть!
Я испугался за человека, совершившего такой опрометчивый шаг. Может начаться ссора. Семь человек, стоявшие на площадке, могли наброситься на него. Я оглядел каждого. А они уставились на человека в кожаной куртке. На площадке воцарилась тишина.
192
Все семеро словно не понимали, что сказал человек в кожаной куртке. Шутит или серьезно говорит?
— Заладили одно: «Нет, нет»,— продолжала тем временем кожаная куртка.— А чего нет? Если поискать, слава богу, все можно найти!
Остальные семеро совсем опешили. Первым пришел в себя обладатель корзины с яйцами:
— Слава богу, конечно, все можно найти!
Другие, как бы говоря «Аминь!», тоже разом сказали:
— Слава богу!
— И дороговизны-то такой, уж совсем непереносимой, тоже нет, слава богу! — сказал усатый.
Человек, который незадолго до этого негодовал, жалуясь на дороговизну, процедил:
— Я думаю, что дороговизну порождаем мы сами, крича беспрестанно: «Дороговизна, дороговизна!»
— Да! Да! Все время повторяя: «Нет, нет», мы сами исчерпали все запасы. У нас все есть, слава богу!
— Слава богу!
— Слава богу!
— Вот давайте я вам подсчитаю,— сказал человек в кожаной куртке,— чтобы вы сами убедились. Я шофер. Шестнадцать лет назад я работал за сто двадцать пять лир в месяц. В то время килограмм сахару стоил тридцать курушей. Сейчас сахар стоит две лиры Но и моя месячная зарплата теперь шестьсот лир. Что произошло? Сахар подорожал, но и заработок мой стал больше.
— Больше, больше, слава богу! — поддакнули остальные.
Один из семерых добавил:
— Верно, сейчас денег много. Слава богу, денег много!
— Слава богу!
— Даже грузчик теперь пятнадцать лир в день за деньги не считает.
— Не считает, слава богу!
Старик в шапке из свалявшегося меха сказал:
— Сами мы во всем виноваты. Кто-нибудь распустит слух: «Чаю нет», вот все и бросаются покупать по пять-десять пачек. А потом говорят — чаю нет. Конечно, не будет. Слава богу, все есть!
— Слава богу, всего полным-полно!
— Слава богу!
Один из пассажиров, не переставая повторять «Слава богу, слава богу!», сошел с трамвая на остановке в Фенерполу.
Человек в кожаной куртке заметил:
1 В одной лире — сто курушей.
7 Азиз Неси
193
— Конечно, у нас в стране происходит подъем национальной промышленности, поэтому мы только продаем товары за границу, а там ничего не покупаем. Потому и некоторые вещи найти трудно.
Один из тех, кто все время повторял «Слава богу!», сказал:
— Трудно найти, слава богу.
Потом спохватился и сразу же поправился:
— Да, да, подъем, только некоторые вещи трудно найти. Со временем и они появятся, слава богу.
— Слава богу!
— Слава богу! — не унималась кожаная куртка.— Этот Стамбул, с тех пор как он стал Стамбулом, еще не видел такого подъема, такого строительства.
— Не видел, слава богу. А сейчас видит. Целые кварталы новые возводятся, слава богу. Со времен султана Фатиха 1 не было такого.
— Все рушат, ломают, слава богу!
— Ломают вовсю! То есть это... прокладывают дороги!
Так, все время славя бога, мы доехали до Джаддебостана. Пассажиры, стоявшие на площадке, вышли по одному. После Джаддебостана на площадке трамвая я остался один на один с человеком в кожаной куртке.
Вдруг он спросил меня:
— А вы что думаете? Вы с самого начала ничего не говорили.
Я поднял плечи, втянул голову, развел руки в сторону, как бы говоря: «Не знаю, что я могу сказать!» Я не был таким пессимистом, чтобы присоединиться к тем, кто завел разговор, и не был таким уж оптимистом, чтобы твердить «Слава богу!»
Человек в кожаной куртке еще раз спросил меня:
— Так что же вы скажете?
Если бы трамвай не ехал быстро, я тут же выпрыгнул бы из него. Человек в кожаной куртке наседал на меня. Я опять втянул голову в плечи, развел руками и скривил губы.
Человек в кожаной куртке сказал:
— Есть же такие низкие люди.
— Какие? —спросил я.
— А те, что твердили «Слава богу».
— Да-а!
— Сейчас все они поносят меня. Я знаю, чем они дышат, даже когда говорят «Слава богу». Им что ни скажи, всему будут поддакивать. Такой народ — ни богу свечка, ни черту кочерга.
Трамвай подходил кЭренкёю.
— Так как же, есть ли у нас дороговизна?
1 Один из султанов Османской империи, завоевавший Константинополь (XVI в.).
194
Этот вопрос поставил меня в затруднительное положение, поскольку я не сумел уловить, какого ответа ждет человек в кожаной куртке.
— Можно ли найти вещь, которая вам необходима? Есть ли дороговизна?
— Слава богу,— ответил я.
Трамвай остановился. Я быстро спрыгнул с подножки и наконец-то, «слава богу!», отвязался от человека в кожаной куртке.
Смочит или не смочит?
езработица меня совсем доконала. Я был согласен на любую работу.
На любую, хоть мусорщиком.
И вот один мой знакомый сказал:
— Рагып-бею нужен человек, направлю-ка я тебя к нему.
— Ну, если он ищет человека, так лучше меня ему не найти... А на какую работу?
Он написал что-то на карточке и послал меня к Рагып-бею.
Когда я входил в кабинет, Рагып-бей разговаривал с двумя мужчинами:
— Будь у меня в руках бутылка с водой... Эфенди, смог бы я смочить здесь все одной бутылкой воды или не смог? Что вы сказали? Конечно, не смог бы. Следовательно, поскольку я не смог бы смочить, то...
Я протянул карточку.
— Садитесь, пожалуйста,— сказал Рагып-бей.
Они еще поговорили немного, потом те двое ушли. Когда мы остались одни, он обратился ко мне:
— Мне пятьдесят шесть лет. Многое пришлось пережить. И из своего жизненного опыта я в конце концов вынес следующее...
Я весь обратился в зрение и слух, чтобы лучше уразуметь мудрость, вынесенную из пятидесятишестилетнего жизненного опыта.
— Из опыта жизни я вынес следующее: была бы у меня, например, бутылка с водой... Что вы сказали? Мог бы я этой бутылкой воды смочить весь кабинет или не мог? Простите, не расслышал?
Он спрашивал таким тоном, что нельзя было не ответить. Но как ответить, чтобы ему понравилось? Должен ли я сказать: «Можно смочить» или «Нельзя»? Ведь только что Рагып-бей задавал этот вопрос и сам ответил на него отрицательно.
Видя, что я задумался, Рагып-бей повторил свой вопрос:
— Ну, так как, можно смочить? А? Что?
196
Я задрожал, как на выпускном экзамене в лицее.
Я старался на глаз измерить площадь кабинета. В ширину тут было метра четыре, в длину — метров шесть.
— Можно или нельзя? Что вы сказали?..
— А какова бутылка? — спросил я.
Он растерялся:
— Какая бутылка?
— Бутылка с водой, из которой вы будете поливать кабинет. По его лицу видно было, что он не ожидал такого вопроса. — Ну... обыкновенная бутылка. Хорошая бутылка воды.
— Нельзя смочить, эфенди.
— Видели? Не смочит, вот! Исходя из этого, каждый человек, зная эту истину, соответственно ей... не так ли?
- Да!
— Я принял вас на работу. У меня есть здесь один человек. Сейчас я его уволю в вашем присутствии.
Я был в затруднительном положении. Значит, кто-то из-за меня должен был лишиться работы. Этого моя совесть не позволяла.
— Бейэфенди,— сказал я.— Я не хочу лишать другого человека куска хлеба, я не хочу подставлять ему ножку.
— Не-е-ет,— ответил он.— Если бы я не взял вас, я бы все равно его уволил. Я не видел еще такого упрямца. Вот полюбуйтесь, сейчас позову его, и вы сами увидите.
Он позвонил и сказал служителю:
— Принеси бутылку воды и позови сюда Мюмтаз-бея!
В кабинет вошел Мюмтаз-бей. Как только я увидел этого человека, я сразу же почувствовал к нему симпатию. Приятный человек с приветливым лицом и вовсе не выглядит упрямцем.
— К вашим услугам, бейэфенди,— сказал он патрону.
В это время служитель принес бутылку с водой. Как только Мюмтаз-бей увидел воду, лицо его стало хмурым, брови сдвинулись, челюсть отвисла. Я был поражен неожиданной метаморфозой, происшедшей с этим приятным лицом. Вы, конечно, помните, в некоторых романах и в страшных фильмах встречаются такие персонажи, которые днем выступают в человеческом образе, а когда восходит луна, превращаются в зверей. Так вот и лицо Мюмтаз-бея превратилось в морду зверя.
‘Патрон взял в руки бутылку и спросил:
— Если я вылью воду, которая находится в этой бутылке, смочит ли она весь кабинет или не смочит?.. Что вы сказали?..
Мюмтаз-бей выкрикнул:
— Смочит!
Это был скорее не крик, а рев. Непрерывно изменяясь, лицо Мюмтаз-бея стало походить на морду огромного бульдога.
Патрон сказал:
197
— Нет, не смочит!
Мюмтаз-бей прорычал сквозь зубы:
— Смочит!
— Не смочит!
— Смочит!
— Не смочит!
— Видишь,— обратился ко мне Рагып-бей,— как он отрицает совершенно очевидную истину...Скажи, вот сейчас водой из этой бутылки, что у меня в руках, можно смочить здесь все или нельзя? Что?..
— Нет! — сказал я.
— Конечно, нет! И поскольку вода здесь все не смочит —я с таким человеком вместе работать не могу!
Он повернулся к Мюмтаз-бею:
— Мы больше не сможем вместе с вами работать. Заканчивайте сейчас же свои дела и уходите.
Лицо Мюмтаз-бея снова изменилось, оно обрело свою прежнюю привлекательность.
— Благодарю вас, бейэфенди, до свидания,— сказал он.
Я оторопел:
— Бейэфенди, можно ли узнать, какую работу я буду выполнять?.. — спросил я.— Возможно, я не смогу справиться с работой, которую делал Мюмтаз-бей.
— Мне нужен человек, умеющий мыслить логически,— ответил Рагып-бей.— Логика прежде всего. Вы поняли? Если я сейчас вылью воду, которая находится в бутылке, смочит она все или не смочит? Что вы сказали?
— Не смочит.
— Прекрасно! Это то, что я хочу! Зайдите в соседнюю комнату. Пусть Демирбаш примет у Мюмтаз-бея имущество.
— Слушаю.
Я вошел в соседнюю комнату. Мюмтаз-бей собирал свои вещи. Какой это был приветливый, симпатичный человек! И как это такой приятный человек еще совсем недавно в присутствии хозяина мог выглядеть подобным зверем?
Я смущенно подошел к нему.
— Я очень огорчен,— сказал я,— кажется, из-за меня вы лишились работы.
Мюмтаз-бей ответил, смеясь:
— Нет, голубчик, почему, собственно, из-за вас? Не было бы вас, пришел бы другой.
— Извините, но что бы произошло, если бы вы сказали: «Не смочит»?
— Ну, сейчас, что ни скажи — напрасно. Я не могу вам этого рассказать,— проговорил он.— Потом вы сами поймете. Я пятый человек, которого он меняет в течение года. Я смог
198
выдержать только два с половиной месяца. Я знаю, что такое безработица. Поэтому и не хечу вас запугивать. До свидания. Пусть Аллах ниспошлет вам терпение...
— Счастливого пути!
Мюмтаз-бей взял свой портфель и ушел. Я не знал, что должен буду здесь делать, какую выполнять работу. Я перешел к столу. Сел на стул.
Через некоторое время из кабинета хозяина стали доноситься голоса громко споривших людей. Вошел служитель.
— Вас зовут,— сказал он.
В кабинете хозяина было еще три человека. Они говорили о какой-то торговой сделке, но что это была за сделка, я понять не мог.
— Если я вылью здесь бутылку воды, смочит ли она весь кабинет или нет? Что вы сказали?
— Не смочит! — провозгласил я.
Он обернулся к остальным.
— Видели? Не смочит. А вы идете против очевидной истины!
Один из присутствующих заметил:
— Это дело не имеет никакого отношения к воде. Больше пяти процентов мы платить не можем.
Патрон сказал:
— Прежде всего логика. Логика — основа всего.
В тот день хозяин четыре раза вызывал меня в свой кабинет. Каждый раз он задавал мне все тот же вопрос. И я отвечал:
— Не смочит!
На следующий день повторилась та же история, вся неделя так прошла. Иногда я произносил за день «Не смочит» четыре раза, а в иные дни — пять-шесть раз. В субботу я получил жалованье за неделю — сто лир. В результате опыта всей своей жизни патрон уверовал в следующую великую истину: «Место, которое можно намочить ведром воды, люди не должны пытаться намочить бутылкой воды». И это не сходило у него с языка, словно пословица. Он затвердил ее как философскую догму, как какое-то мудрое изречение. И моей обязанностью было подтверждать эту истину.
Прошел месяц службы. За то, что я исполнял ее очень исправно, хозяин повысил мое жалованье до ста пятидесяти лир. Теперь он брал меня с собой повсюду, и, как только в его делах возникало какое-нибудь затруднение, он тотчас спрашивал:
— Если я вылью бутылку воды, смочит она здесь все или не смочит? Что?
— Не смочит! — отвечал я.
Я произносил эти слова уже двадцать, тридцать раз в день, но зато и мой недельный заработок патрон увеличил до двухсот лир. Теперь он приводил меня к себе домой. Я расставался с ним
199
только на время сна. Попросит жена или сын денег, а дочь-манто, он отвечает:	•
— В таких делах я не разбираюсь. Я прожил много лет и в результате постиг одну истину: вот у меня в руках бутылка с водой, если я ее вылью — смочит она здесь все или не смочит? Что?..
Не давая патрону договорить, я кричал:
— Не смочит!..
Благодаря этой коротенькой фразе, выражавшей столь глубокую мысль, мой хозяин всегда оказывался правым. Логика, что ж тут удивительного?
Для того чтобы он мог заставить других поверить в свою правоту, чтобы похвастать тем, что ведет дела разумно, я должен был по его приказу подтверждать, что бутылка воды не может смочить обширную площадь пола.
Я проработал уже пять месяцев. Мои недельный заработок поднялся до двухсот пятидесяти лир. А вся моя работа заключалась по-прежнему в том, чтобы сорок, пятьдесят раз в день прокричать: «Не смочит!»
Еще не было человека, который выдержал бы столь длительный срок, который мог бы так долго выполнять эту работу, как я. Но и мне стало невмоготу. Я был готов таскать тюки на спине, даже слоняться без работы, без еды и без питья. Моя работа стала для меня невыносимой.
Однажды в конторе у него завязался спор по поводу продажи какого-то товара: «Семь процентов, нет, восемь...»Патрон вызвал меня.
— Если я вылью сюда эту бутылку воды, смочит она весь пол или не смочит? Что вы сказали?
— Смочит! — крикнул я громко.
— Что?
Он застыл от неожиданности.
— Смочит!
— Смочит?
Рагып-бей был настолько уверен в своей правоте, что мне пришлось вылить воду из бутылки на пол. Вода не смочила даже и пятую часть пола. Лицо хозяина изменилось точно так же, как некогда изменилось лицо Мюмтаз-бея. Он прохрипел сквозь зубы:
— Смочит или не смочит?
— Смочит! — подтвердил я.
Сидевшие напротив него люди заулыбались.
— Смочит?
— Смочит!
— Нет, не смочит!
— Смочит!
200
— Не смочит!
Я орал во всю глотку:
— Смочит! Эй, слышишь, смочит! Смочит, смочит!..
— Прова-а-аливай! Чтобы мои глаза тебя не видели! — крикнул хозяин.
Размахивая руками, я вышел на улицу. Но еще целый год призрак патрона стоял у меня перед глазами. Бродя по улицам, разъезжая на пароходе, в трамвае, даже во сне я все время бормотал:
— Смочит! Да, да, смочит! Смочит! Да, смочит!
И, слава Аллаху, я избавился от этой болезни лишь после того, как прокричал «Смочит!» столько раз, сколько за время своей службы изрек «Не смочит!»
Клуб рогоносцев
( тены большого салона в клубе были украшены го-ловами рогатых животных. Особенно бросались в глаза головы оленей и яков. Рога у этих висевших на стенах крупных и небольших голов покрывала позолота. Каждый, кто становился членом клуба, должен был принести сюда такое украшение.
Под каждой головой была прибита табличка с именем хозяина. Но, собственно говоря, члены клуба и так прекрасно знали, кому принадлежит любая голова.
В конце большого салона, за трибуной, во всю стену раскинулись огромные ветвистые оленьи рога.
В этот день в клубе должен был состояться прием новых членов. Согласно уставу, для вступления в клуб нужна была рекомендация двух старых его членов. Но это еще не все. Кандидаты в члены клуба поднимались на трибуну и рассказывали, как и почему они стали рогоносцами. Однако принятыми они считались лишь после того, как их рассказ получал одобрение у действительных членов клуба и их признавали достойными вступления в клуб обманутых мужей.
Председатель клуба, владелец самых больших оленьих рогов, вызвал кандидатов на трибуну.
Заставив их принести клятву «в знак того, что под сенью этих голов с развесистыми рогами они будут говорить правду», он произнес:
— Вы будете приняты в члены клуба в том случае, если рассказ о ваших злоключениях будет признан нашими товарищами по клубу оригинальным.
Все это скорее походило на экзамен, потому что члены правления клуба были вправе задавать кандидатам вопросы.
Два старых члена клуба представили собравшимся первого кандидата.
— Мы свидетельствуем: жена его действительно обманывает.
Затем кандидат начал рассказывать:
202
— Я поступил в школу нормально — восьми лет. В начальной школе я просидел два года в одном классе и поэтому закончил ее пятнадцати лет. А в средней школе я тоже оставался на второй год. И девятнадцати лет перешел из средней школы в лицей. Год я не мог учиться по болезни. А потом еще один год просидел в том же классе. Лицей я закончил двадцати пяти лет — ведь в те времена в лицеях было двенадцать классов. Ну, а потом я поступил в университет. Но через год я понял, что выбрал не тот факультет, и перешел на другой. А мне нужно было еще и работать, чтобы прокормить себя, и я смог закончить университет за шесть лет. Когда я получил диплом, мне было тридцать два года. А потом прослужил еще на военной службе, и мне уже стукнуло тридцать четыре. Я хотел стать специалистом, для этого нужно было опять-таки три года пробыть на практике. В тридцать семь лет я стал специалистом. Год искал работу. Через три года у меня была уже подходящая работа. Значит, только в сорок один год я получил прочное место. Я хотел жениться, но содержать жену был еще не в состоянии. И только через десять лет мой заработок позволил мне стать скромным хозяином дома, то есть я был в состоянии платить за квартиру и купить кое-что из вещей. Жениться было нелегко. Четыре года я искал подходящую девушку. И найти мне такую удалось лишь в шестидесятилетием возрасте. А чтобы завладеть сердцем девушки, понадобился еще один год. Потом она сказала: «Давайте некоторое время считаться женихом и невестой, мы поженимся, когда узнаем друг друга». Она была права. Два года мы считались женихом и невестой. Ну, и когда я женился, мне было шестьдесят три года.
Один из членов правления клуба спросил:
— Сколько лет вашей жене?
— Двадцать пять!
— Вы убеждены, что она вас обманывает?
Не дав ему и рта раскрыть, другие члены правления закричали:
— Мы уверены!
Мужчина произнес:
— В таком случае я прошу, чтобы вы оказали мне честь, приняв в свои ряды.
Председатель сказал:
— Нет, это невозможно! Ваш рассказ — классический пример измены мужу. Он очень банален, в нем нет ничего оригинального. К сожалению, мы не можем принять вас в свои ряды.
Когда этот человек, расстроенный и подавленный, покидал зал, на трибуну поднялся второй кандидат.
— Уважаемые господа! — начал он.— Я ничуть не сомневаюсь, что, едва взглянув на мое лицо, такие специалисты, как вы, сразу поймут, что я обманутый муж.
203
— Мы слыхали о вашей славе,— хором сказали члены правления.
— Благодарю вас, вы очень любезны! — поклонился им обманутый муж.— Я кое-как закончил школу и за неспособностью не мог учиться дальше. Но я был настоящим мужчиной, стандартным мужчиной: высокого роста, широкоплечий, смуглый, с зелеными глазами,— по таким, как я, женщины сходят с ума, едва их увидят еще издали. Благодаря своей мужественной внешности я смог зарабатывать на жизнь.
Член правления клуба прервал человека на полуслове.
— Ясно, ясно,— сказал он.— Потом к тебе привязалась одна очень красивая женщина: «Женись на мне, и все тут». Ты сказал, что не можешь жениться, так как у тебя нет ни гроша за душой. Она ответила: «Мне в жизни везет, когда мы поженимся, я принесу тебе счастье». Вы поженились. И хотя ты с трудом закончил начальную школу, жена устроила тебя на хорошее место. Но это не все. Вы женаты только пять лет, а тебя уже пять раз повышали в чине. В конце концов ты стал директором фирмы, занял свое нынешнее высокое положение.
Мужчина спросил удивленно:
— Откуда вы все знаете?
— Эта форма обмана, милейший, уже вышла из моды. Таких случаев много, потому-то я и знаю,— ответил член правления.
— Но если вы поверили, что моя жена меня обманывает, вы должны принять меня в свой клуб!
— Мы верим, что вы обманутый муж. Но, к сожалению, не можем принять вас в наш клуб. Потому что ваша жена обманывает вас постоянно, повсюду, при каждом удобном случае.
Обескураженный, стандартный мужчина сошел с трибуны. Когда он выходил из зала, чуть не плача от огорчения, на сцену поднялся другой кандидат и в свою очередь начал:
— Двадцать лет тому назад я был очень бедным человеком. У меня была жена.
Председатель клуба прервал его:
— Ясно, не будем затягивать. Затем в один прекрасный день, когда вы заработали деньги на одном деле, которое не следует здесь разглашать, ваш жизненный уровень повысился. Но ваша жена не подходила к этому высокому уровню жизни, вы с ней развелись и женились на женщине, соответствовавшей вашему уровню. Ваши заработки и ваш уровень жизни все время росли. Ваша вторая жена также оказалась очень примитивной для вашего уровня. Вы с ней тоже разошлись и женились на более красивой, более образованной женщине.
— Да, да! Все было именно так!
— Вы зарабатывали очень много, и, по мере того как ваши доходы росли, вы меняли жен и каждый раз брали женщину,
204
красота и духовный уровень которой соответствовали вашим деньгам. Вы переменили шесть, семь или восемь женщин. Вы содержали несколько любовниц, потому что не могли найти женщины с более высоким уровнем, чем ваша последняя жена. Затем в один прекрасный день...
— В один прекрасный день все пошло наоборот.
— Вы вернулись к своему прежнему состоянию. Ваша последняя жена, по своему высокому уровню, не могла выносить такую неприглядную жизнь и поэтому...
— Да... и поэтому она начала мне изменять. Вы должны принять меня в клуб!
— Нет! К сожалению, в том, как вас обманывают, нет ничего нового. Это банально и примитивно. Такого рода измены очень распространены.
Четвертый кандидат сообщил, что его жена — прелестное существо и благодаря ей он уже пятнадцать лет живет припеваючи, не проработав и пятнадцати минут. Однако он также был отвергнут.
Пятый кандидат просто заявил:
— Я и моя жена — артисты кино.
Члены правления его прервали.
— Достаточно! Ясно! — сказали они.— Но не очень-то хвалитесь! Измена в погоне за ролью — явление обыденное и малоинтересное.
Шестой кандидат сообщил, что он женат два года и что за это время он насчитал у жены больше шестидесяти друзей дома, а потом и со счета сбился.
Никто из этих обманутых мужей не был признан достойным вступления в клуб.
Наконец, последний кандидат, дородный мужчина, обратился к присутствующим и сказал:
— Господа! Моя жена меня не обманывала и не может меня обмануть. Ни одна женщина не сможет меня обмануть! Как вы видите, я мужчина представительный. Не очень молод, но и не стар. И деньги у меня есть, и положение в обществе я занимаю видное. Я богат, и к тому же человек культурный. Женщин я удовлетворяю по всем статьям. Но это еще не все. Чтобы держать жену в страхе, я раза два в неделю избиваю ее до полусмерти. Она у меня и пикнуть не смеет! Я категорически запрещаю ей выходить на улицу одной. Когда меня нет — она закрыта у меня на замок. Иметь друзей и подруг ей запрещено. Но^я удовлетворяю все ее желания. У нас есть машина. Мы живем в прекрасной квартире. Я вожу ее гулять. Одевается она так, как ей хочется. Но, конечно, не кричаще. Моя жена .знает, что, если она меня обманет, я искрошу ее, как лук-порей. Женщина, которая могла бы мне изменить, еще не родилась.
205
Когда он все это рассказал, лицо его до кончика носа стало красным, как гребешок у индюка.
Члены правления клуба подумали и сказали:
— Да, обмануть вас трудно. Да и оснований нет!
И тогда человек, который только что говорил громким, уверенным голосом, опустил голову и прошептал:
— И вот потому-то я и сомневаюсь.
Этот кандидат был единогласно принят в «Клуб рогоносцев».
Когда родился Шерменди?
— \ )к очень крупный ученый.
— Он сделал какие-нибудь открытия?
— Что за вопрос? Я нахожу его излишним. Ну, простой народ — это еще ладно, но даже интеллигенты, выходит, не проявляют интереса к науке. Этот ученый уточнил дату, которую наши книги по истории литературы до сегодняшнего дня называли неверно.
— И что это за дата, которую до сегодняшнего дня называли неверно?
— Есть такой поэт Шерменди, живший в пятнадцатом веке...
— Не слыхал.
— Он оставил большой сборник стихов. Его имя упоминается во многих тезкире
— Ну и что?
— Так вот: во всех книгах по истории литературы сказано, что этот поэт Шерменди родился четвертого мая. Устад 2 же доказал, что Шерменди не родился четвертого мая.
— И как же он это доказал?
— Написал книгу в шестьсот страниц.
— И этой книгой доказал?
— Нет! Разве же можно одним томом доказать что-нибудь человеку, да еще в столь сложном вопросе? Первый том — это только введение в проблему.
— То есть?
— То есть в первом томе устад устанавливает, что Шерменди не родился четвертого мая.
— Ну, а дальше?
— А дальше — во втором ли томе, в третьем или в четвертом он докажет, что дата четвертое мая является ошибочной. Лишь в пятом и шестом томах он сообщит подлинную дату рождения Шерменди.
— Сколько же всего томов будет? * 1
1 Поэтическая антология.
1 Мэтр, профессор.
207
— Еще неизвестно. Пока ему удалось написать лишь один том. Да и над тем он трудился пятнадцать лет.
— Что вы говорите? Пятнадцать лет!
— Конечно! Сразу видно, что вы не имеете ни малейшего представления о том, что такое наука.
— Когда же он напишет остальные тома?
— Если Аллаху будет угодно продлить его жизнь и ученый еще поживет, так лет через пятнадцать-двадцать он закончит второй том. Ведь устаду сейчас 64 года.
— А если он, не дай бог...
— Тогда другие ученые мужи продолжат работу с того места, где он остановился.
— Могу ли я еще спросить? Вы очень, очень заинтересовали меня. Вы говорите, что этот поэт Шерменди родился не четвертого мая. Так когда же он родился?
— Вот это и есть основной факт, который надо установить, чтобы внести ясность в историю нашей литературы. Шерменди родился не четвертого мая, а в ночь с третьего на четвертое. И произошло это событие до двенадцати часов, значит — датой его рождения следует считать третье мая. Однако все историки литературы тут-то и ошибались, они ведь писали — четвертое мая.
— Только и всего?
— А этого мало? По-вашему, установить дату рождения древнего поэта — недостаточно? Да?
— Да разве же ученый не мог сообщить это в нескольких строках? Ради этого исписать шестьсот страниц?!
— Помилуйте, изложи он все это в нескольких строчках — чем бы он, ученый, отличался тогда от тебя и тебе подобных? Ученый — это человек, который всем известные вещи может описать так, что никто ничего не поймет. Пять слов он способен растянуть на пятьсот страниц. Вот в этом и состоит разница между человеком ученым и не ученым.
— Если это так, то как же вы-то догадались, что поэт Шерменди родился не четвертого, а третьего мая? Вы прочитали книгу?
— Пустой вопрос! Кто, прочитав книгу, может понять, что хочет сказать ученый! Наука настолько глубока, что...
— Хорошо, но как же все-таки вы узнали?
— Не из книги, это уж факт. Он сам мне сказал. К тому же подобные книги пишут совсем не для того, чтобы их читали.
— Тогда зачем же такие книги печатают?
— Совершенно ясно, что у вас нет никакого понятия о науке. Ну, положим, какое-нибудь произведение быстро раскупают, понимают, читают — оно же тогда не имеет ценности. Потому-то ученые и не стремятся, чтобы их труды читали и понимали, лучше пусть они стоят себе спокойно на полках и покрываются пылью.
208
Поймите — книга, которую мало читают и даже не читают совсем, книга, которую и понять-то трудно, а то и попросту невозможно, поднимает престиж ее автора.
— Признаться, я поражен.
— А что тут удивительного? Вы что думаете, легко писать так, чтобы тебя никто не понял? Вот смотрите, мы здесь разглагольствуем с вами уже много часов и друг друга понимаем. А вот попробуйте-ка вы хотя бы минут пять поговорить так, чтобы вас никто не понял. Легко ли?
— Трудно.
— Не трудно, а невозможно. А вы подумайте не о пятиминутном разговоре, а о пятистах страницах книги. Ведь это же должен быть не бред какой-нибудь. Конечно, некоторые умалишенные часами и даже целыми днями несут всякий бессвязный вздор. Но они никогда не смогут быть учеными. В чем разница между учеными и умалишенными? Напишет какой-нибудь ученый труд в пятьсот страниц, и его никто не поймет, но зато уж там, брат ты мой, не найдешь ни одной грамматической или синтаксической ошибки, какой-нибудь шероховатости, нелогичности. А вот умалишенный не способен на такое дело — факт.
— Я хотел бы узнать, каким образом устад доказывает, что поэт Шерменди родился не четвертого мая, а в ночь с третьего на четвертое.
— Ничего он такого и не доказывает. Все дело в следующем: в одном из своих стихотворений, включенных в диван \ Шерменди говорит: «Я в мир явился, приветствуя вчерашний и завтрашний день». Абсолютно ясно, не так ли? Когда приветствуют вчерашний и завтрашний день? В полночь, так? А если он говорит: «приветствуя», значит, привета-то не было, еще только готовились приветствовать. Значит, полночь еще не пробило, и до двенадцати часов оставалось, может быть, пять, а может, и две минуты. Вот оно и выходит —Шерменди родился не четвертого мая, а третьего.
— Ну хорошо, дорогой мой, не могу я только понять, зачем все это нужно.
— Вы полагаете, что это никому не нужно? Возьмет один ученый, да и напишет трехтомный труд и докажет, что, дескать, Шерменди родился третьего мая в 11 часов 30 минут. А другой и говорит: «Шалишь, Шерменди родился не в 11 часов30минут, а в 11 часов 35 минут». И возьмет, да и напишет пятитомный труд. Так-то вот и выяснится точнехонько и место и время рождения поэта Шерменди.
— Извините, я опять не понимаю. Ну,пусть Шерменди родился не третьего мая, а четвертого, не в 11 часов 30 минут, а в 11 часов 35 минут, ну и что же? Что из этого следует?
1 Собрание стихотворений одного поэта.
209
— Драгоценный мой, так как же ты полагаешь? Не будь всего этого, так и истории литературы не будет. Один ученый скажет: «третьего мая», другой скажет «четвертого», ну и разгорится спор. И кто из них напишет побольше всяких непонятных вещей, тот и докажет перед другим свою ученость.
— Не понимаю, а какая из этого практическая польза?
— Да помилуйте, множество людей, занимаясь подобными вещами, становится профессорами, ассистентами. Легко и спокойно. Но слава им дается так, словно они денно и нощно пребывают в трудах праведных. И живут они себе в спокойствии, в почете и в уважении, и имена их остаются в памяти потомков. Ну, а не будь ученых, так мы и не могли бы узнать, например, в какой день и в какой час родился Шерменди. И не смогли бы докопаться еще до многих других подобных истин. Так бы и жили себе в неведении и крайнем невежестве. А ведь человечество вот таким манером вперед и движется. Возьмет какой-нибудь ученый, да и сообщит вдруг что-то. А другой, смотришь, говорит: «Нет, не так, а вот так!» Разгорается спор. А тут и третий вмешается: «Не так и не эдак» — и все тут. Подобным образом наш мир шаг за шагом и идет вперед.
— Очень правильно! Пораскинет человек умом, и выходит, что не будь ученых, никакие истины нам не открылись бы. Боже мой, боже мой! Как бы мы жили на этой невежественной земле, не зная правды? Не будь ученых, мы и понять ничего не смогли бы. Мы даже,не могли бы узнать, когда родился поэт Шерменди. Так бы и думали, что он родился четвертого мая. Нет, в таком мире невозможно было бы жить. Я не знаю, чтобы мы делали, если бы не было ученых!
Не заставляйте детей плакать!
/ Jаши кинодеятели говорят: если во время сеанса зрители не обливаются горючими слезами, то это значит, что деньги, которые они заплатили за билеты, выброшены на ветер!
И я с этим согласен. Мы умеем хорошо смеяться и плакать. Середины у нас нет. Взгляните на лица прохожих, и вы увидите либо плаксивые физиономии, либо услышите смех, напоминающий звук лопающейся на огне кукурузы. Поплакать мы любители! Фильм или роман, не вызывающий слез, не стоят и гроша!
По сей день никто не знает, почему я в свое время убежал из школы. Все стремились попасть в эту школу, а я оттуда убежал. Из бесплатной школы-пансиона. Там нам давали еду и одежду,— в общем все, что необходимо. Разве из такой школы убегают? И лентяем я не был. В классе я считался примерным учеником.
Когда через некоторое время дома узнали, что я убежал, ко мне стали приставать с расспросами:
— Почему ты убежал из школы?
А я никак не мог объяснить, почему я убежал. С тех пор прошло ровно тридцать два года. Теперь я уже могу объяснить. Причиной моего бегства из школы были слезы.
В десятилетнем возрасте я успешно сдал вступительные экзамены в эту школу, а потом выиграл и при жеребьевке, мне повезло — ия поступил. Первый год прошел хорошо. А вот как дошло до пятого класса — тут это все и получилось.
В те времена в школе были уроки, которые назывались «Беседы о морали»,— такие наставления по соблюдению правил морали и поведения. Мы наслышались о них от учеников старших классов. Беседы эти вел учитель по имени Шюкрю-бей. По их словам, он был лучший из людей. На каждом занятии он заставлял детей плакать в три ручья — вот какой он был хороший человек! Старшеклассники говорили:
— Рассказывает он на этих уроках так, что пусть против него не человек сидит, а камень могильный — он и его заставит слезу пролить!
211
Шюкрю-бей очень меня заинтересовал. Правда, в те времена все наши учителя беспрерывно заставляли нас плакать. И чем больше они исторгали у нас слез, тем сильнее мы привязывались к ним всей душой, всем сердцем. Попробуй-ка не заплакать, когда наш учитель по «Житию пророков», бородатый ходжа 1 в чалме, рассказывал о смерти нашего пророка Хюсейна, сына Али, в сражении при Кербеле. Да разве только это? Ну, а рассказ о Муавии 2?
Бородатый ходжа выходил из класса, слезы еще продолжали литься из наших глаз, как уже начинался новый урок и появлялся учитель богословия. И когда он исступленно говорил нам об адских мучениях, ожидающих грешников, шестьдесят мальчиков нашего класса, одиннадцати-двенадцати лет, плакали навзрыд, захлебываясь слезами. У меня обычно не было платка, и слезы текли по щекам, смешиваясь еще кое с чем. Я плакал, громко хлюпая носом и вздыхая. Последним уроком почти всегда был урок турецкого языка. В стремлении заставить нас проливать слезы учитель турецкого языка не отставал от своих коллег. Во время его рассказа о страданиях поэта-патриота Намыка Кемаля ’ в магосской темнице из окон класса к небесам неслись громкие рыдания, вырывавшиеся вместес «ахами» и «охами» из шестидесяти юных глоток. А на уроках музыки, когда мы распевали религиозные гимны, слезы текли из наших глаз, подобно райским рекам.
Не было урока, на котором мы не плакали бы, не было учителя, который н.е заставлял бы нас проливать потоки слез. Мы плакали даже на уроке гимнастики, именовавшейся в ту пору «физическим воспитанием».Учителю гимнастики нечего было нам рассказывать, и он нас просто бил. А мы плакали!
Престиж учителя измерялся мерой наших слез. И если ребята из другой школы говорили нам: «Понимаешь, объясняет наш учитель урок, а у тебя из глаз — слезы!», мы, чтобы показать свое превосходство, тут же перебивали рассказчика: «Это еще что! А вот у нас учитель, на него бы вы поглядели. Он так рассказывает, что камни плачут».
Слез мы проливали больше, нежели выпивали воды. Вот по-этому-то я и заинтересовался учителем Шюкрю-беем. Я задавал себе такой вопрос: если все учителя заставляют нас проливать столько слез, то что же делает Шюкрю-бей, у которого по этой части особая слава? Помню, что мы все приготовились хорошо поплакать, ожидая урока Шюкрю-бея.
1 Учитель в мусульманской школе.
2 Первый халиф из династии Омейядов (VII в.).
8 Выдающийся турецкий писатель и поэт (XIX в.).
212
Первым уроком была история. И учитель истории с таким пафосом рассказывал нам о героизме наших предков, что не плакать было просто невозможно. Второй урок — турецкий язык. И этот учитель снова заставил нас плакать, прочитав элегию, написанную поэтом Реджаи-заде Экремом на смерть своего рано умершего сына Нежада. А когда на третьем уроке учитель географии рассказывал нам, как постепенно таяла наша империя, некогда занимавшая три материка, нам казалось, что теперь у нас в глазах уже не осталось ни слезинки.
На четвертый урок пришел Шюкрю-бей. Невысокого роста, большая голова. Форменная одежда. Брюки черные, в полоску. Пиджак из черной шерсти. Накрахмаленная белая рубашка. Лакированные туфли. Из верхнего кармана пиджака выглядывает треугольником белый носовой платок. Лысина сверкает. Несколько длинных волосинок, которые можно пересчитать, зачесаны с левого виска на правый и тщательно приглажены. Вошел он робкими шажками, словно боясь раздавить муравья, сел за кафедру.
Мы уже столько наслышались о нем раньше и так поверили в то, что Шюкрю-бей обязательно заставит нас плакать, что, просиди он за кафедрой молчком, я думаю, мы все равно залились бы слезами.
Боже мой, да заговорит ли, наконец, Шюкрю-бей?..
Не знаю, как у других ребят, но у меня слезы были уже наготове. Раньше я думал, что на трех предыдущих уроках они уже иссякли. А теперь я плачу, не в сидах сдержаться.
Когда Шюкрю-бей выходил после урока из класса, я от слез был почти без чувств.
Что за человек был Шюкрю-бей? Нам было известно, что он богат и является директором другого, высшего, учебного заведения. Но, поскольку он сам окончил нашу школу, он давал уроки в наших младших классах без денег, ради собственного удовольствия. А удовольствие он находил в том, что заставлял нас плакать. Оно несравнимо ни с каким другим!
И не было случая, чтобы Шюкрю-бей пришел на урок и мы бы не плакали. Он рассказывал нам о своем детстве, которое прошло в этой школе, и заставлял нас плакать. Он произносил слово «Родина» и заставлял нас плакать. Он говорил «Страна» и заставлял нас плакать. Он наставлял: «Любите своих матерей», и заставлял нас плакать.
Причиной моего побега из школы были слезы, которые мы проливали по случаю землетрясения в Торбалы. Там обрушились дома и были убитые. Шюкрю-бей вошел в класс, словно ожившее надгробье. До сего времени плакали только мы. А в тот день Шюкрю-бей плакал вместе с нами. И мы все стали похожи на персов, совершающих свои печальные обряды в месяце мухарре>
213
ме 1. Шюкрю-бей предложил, чтобы мы тоже оказали денежную помощь пострадавшим от землетрясения. Да что там деньги, мы готовы были отдать ему наши жизни! У каждого в отдельности он спрашивал, кто сколько даст, и записывал. Деньги мы должны были принести из дому, когда нас отпустят. Мы... А кто мы такие? Ребятишки одиннадцати-двенадцати лет. Все мы были дети бедняков, без отца или без матери... Те из нас, кто мог каждую неделю брать у матери двадцать пять курушей, слыли богачами. Шюкрю-бей так трогательно рассказывал о тех, кто был раздавлен, убит во время землетрясения, о тех, кто остался без крова, что дети, захлебываясь слезами, выкрикивали:
— Лира!
— Две лиры!
Я с детства был добрым. Никто не мог соперничать со мной в проявлении жалости.
Когда Шюкрю-бей сказал: «Вы вот сидите в этом теплом гнезде, а ваши братья в Торбалы сейчас...» — я задыхался от слез. Я уже не владел собой.
— Две с половиной лиры! — выкрикнул я.
Шюкрю-бей написал на бумаге рядом с моим именем: «Внесет две с половиной лиры». Возраст: «Одиннадцать». А две с половиной лиры тридцать два года тому назад равнялись нынешним пятнадцати лирам. Но разве я о чем-нибудь размышлял тогда?
Шюкрю-бей не умолкал ни на минуту. Он так живо рисовал горестные потрясающие душу картины стихийного бедствия, что я, весь обливаясь слезами и громко всхлипывая, не выдержал:
— Три лиры!
Теперь я уже ни о чем не думал.
— Четыре лиры!
А когдаШюкрю-бей произнес со стоном: «Наши сограждане!..», я испустил вопль:
— Пять лир!
— Наши единоверцы...
— Шесть лир, господин учитель!
Что творилось в классе! Все плакали навзрыд.
— Семь лир!
— Наши соотечественники... Ваши братья!..
— Восемь лир!
В тот момент, когда прозвенел звонок, я вопил:
— Десять лир!
Если бы звонок немного запоздал, то, слушая взволнованные речи Шюкрю-бея, я дошел бы до ста, до тысячи, до миллиона.
1 Имеются в виду религиозные обряды с самоистязанием — «шахсей-вахсей», совершаемые персами-шиитами в первом месяце мусульманского лунного года, мухаррема.
214
Когда я выходил из класса» мои покрасневшие от слез глаза болели. Веки у меня распухли. Я все еще продолжал всхлипывать. Получив разрешение, я отправился домой. Когда мать сунула мне в руку на недельные расходы двадцать пять курушей, я опомнился. Если бы я сказал: «Мама, я должен помочь пострадавшим от землетрясения, дай мне десять лир», тогда бы уже горько заплакала моя мать, полагая, что сын ее попросту сошел с ума. С того дня я больше не ходил в школу. И никто до сих пор не знает, почему я убежал из этой школы — бесплатной, с интернатом.
Найдутся ли среди современных учителей подобные нашим старым наставникам, каждое слово которых производило действие бомбы со слезоточивым газом? И есть ли еще ученики с неисчерпаемым запасом слез, какими в свое время были мы?
Человек-оркестр
сть такие люди, у которых на каждый палец приходится по ремеслу. А на моих десяти пальцах, кроме десяти ногтей, ничего нет. Впрочем, не буду говорить неправду — при случае где-нибудь в толпе мои пальцы могут ущипнуть женщину. Но это умение, кроме затрещин, ничего мне не дает.
Все искусство, которым я владею, заключается в моем носу и языке.
Издавая носовые звуки, я прекрасно подражаю игре на зурне, а щелкая языком и помогая себе ногой, имитирую барабанный бой.
Но трудно прожить за счет носа-зурны и рта-барабанчика. Увы, музыкальное воспитание людей и их вкусы не так уж высоки, и я, как неоцененный артист, часто остаюсь голодным.
Куда я только не обращался в поисках работы!
Меня спрашивают:
— А что ты умеешь делать?
Не могу же я сказать, как все:
— Какая бы ни была работа, я с любой справлюсь.
Каждый человек должен иметь работу. Но я сторонник разделения труда. И при этом считаю, что если на мою долю выпало гудеть в нос, изображая зурну, то этого вполне достаточно.
Однако стоит мне сказать: «Я, господа, могу гудеть в нос, подражая звуку зурны» — и все начинают хохотать, а то и издеваться надо мной.
Тогда я говорю:
— Разрешите исполнить, а потом уж судите!
— Валяй! — говорят они.
Сначала я импровизирую, потом делаю вступление. Временами бью в свой «барабан». Тут мои слушатели приходят в восторг. Вы не поверите, сударь, сколько уважаемых деловых людей, с серьезными, насупленными лицами, во время моей игры приходило в экстаз. Они сбрасывали с себя одежду и начинали извиваться в танце живота!
216
А знаете, что бывает после игры на моей зурне?
Мне говорят:
— Вах, вах, если бы этот человек жил в Европе или в Америке, он был бы миллионером!
У нас так говорят всем, кто голодает.
Оказывается, наше место не у себя на родине, а только в Европе или в Америке. Выходит, всевышний сотворил людей двух сортов. Один сорт — азиаты и африканцы, другой — европейцы и американцы. И поскольку нашего брата-голодранца относят к людям «другого» сорта, то мы и не можем найти себе места в жизни. Да, брат, как ни удивляй ты людей, все равно для тебя и тебе подобных дела не найдется.
Ну, а после всех этих любезностей мне суют в руку пять-десять курушей и прогоняют.
Теперь вы понимаете, что я человек, принявший муки во имя искусства. И если бы я не наткнулся на патрона с очень добрым сердцем, большого ценителя искусства, то так бы и влачил до конца дней своих жалкое существование дилетанта, музыканта—исполнителя на собственном носу.
Познакомился я с ним так: одно время я изображал оркестр в импровизированном театре... Вы удивлены?
Да, я был оркестром. Ведь если человек умеет подражать звукам барабана и зурны, так это уже и есть великолепный оркестр. Но мои обязанности этим не исчерпывались: я выходил на сцену, пел песни и еще и танцевал, нарядившись в женское платье. Кроме того, я продавал билеты в кассе, ставил декорации и перетаскивал с места на место балаган и прочий скарб. Если кто-нибудь из артистов заболевал, его роль поручали тоже мне.
Однажды мы ставили «Гамлета» Шекспира. Роль Гамлета дали мне. Но меня, видите ли, не предупредили, что мы будем играть «Гамлета». А может быть, и сказали, да я забыл. За день до того мы играли пьеску «Продавец каленого гороха из Хор-хора», я и подумал, что снова будет это представление. Ну, и когда очередь дошла до меня, я вышел на сцену в роли продавца каленого гороха из Хорхора, гудя в нос-зурну и щелкая языком-барабаном. Посмотрел я тут на декорации, на других артистов и вижу: мы находимся в Дании, во дворце, а сам я — датский принц. Сначала я очень растерялся, не знаю, что и делать: продолжать ли роль продавца каленого гороха из Хорхора и гудеть носом-зурной или стать Гамлетом. В общем —быть или не быть?! После короткого замешательства решил: раз представление началось до моего выхода, значит, нужно играть Гамлета. А передо мной в роли Офелии уже стояла толстая супруга скрипача Хрй-стоса, Елена, надевшая на себя нейлоновый пеньюар своей дочери Маро. У толстухи были громадные груди, и чаши ее лифа из розового полотна просвечивали сквозь тесный нейлоновый пень
217
юар, словно прикрытые газом две медные кастрюли, какие у нас дарят к свадьбе.
Я тотчас же начал монолог Гамлета:
— Я буду мстить за отца этой утратившей честь королеве, что зовется моей матерью. Я принц Гамлет!.. Таинственная смерть моего отца никогда не останется в папке «дел о преступлениях, виновник которых неизвестен»!.. Я напишу прошение в судебную экспертизу. Я прикажу вырыть труп моего отца из могилы, я распутаю узел этого таинственного преступления. А убийцу, что зовется моим дядей, я передаю в руки полицейских.
Выпалив все это, я завопил:
— Офелия!.. Офе-е-елия! Офе-е-елия!
Суфлер шепчет:
— Полицейский чиновник сообщил: в эти часы торговцам запрещается громко кричать!
Но я уже бросился в объятия толстухи Елены.
Публике роль Гамлета не понравилась. Раздались возгласы:
— Мы хотим зурну! Зурну хоти-им!
Протесты публики привели нашего хозяина в ярость. Он велел опустить занавес и прошипел:
— Эй, парень, здесь сцена! Ты, что, вообразил, что ты на площади, на митинге и можешь говорить все, что взбредет в голову?
И тут же прогнал меня. Это было легко сделать, ведь я работал у него бесплатно.
Правда, когда человек при деле, ему легче брать в долг то у того, то у другого. А теперь я уже никого не мог одурачить. Забрав свои короткие брюки из зимнего военного обмундирования, в которых я выходил на сцену в роли Гамлета, футбольные гольфы, бритву и жилет, я вышел из балагана. Зеваки указывали на меня друг другу и говорили:
— Видишь этого? Артист он. У него нос — не нос, а настоящая зурна!
Ко мне подошел какой-то человек:
— Господин,— сказал он,— я хочу поговорить с вами.
Я ответил:
— У меня нет времени. Сначала надо договориться о встрече и занять очередь.
— У меня очень важное дело к вам! — настаивал он.
— В таком случае дайте мне сигарету, чтобы я немного пришел в себя!
Он дал мне ароматную сигарету. Затем мы сели в его машину, и он отвез меня на большую фабрику. Мы вошли в шикарно обставленный кабинет. Там было так красиво, что я воскликнул:
— Вот бы где Гамлета сыграть!
Незнакомец сказал:
— Перейдем к делу. Я хозяин этой фабрики.
218
— Такие вещи следует сообщать заранее,— ответил я несколько растерянно,— хотя бы для того, чтобы человек знал, как себя вести.
— Неважно, я демократ и не придаю значения подобным вещам,— сказал мой собеседник.—Слушай меня хорошенько. Я фабрикант, но не ущемляю ничьих прав.
— Вах, вах! Если это так, значит, ты голодаешь.
Он рассердился:
— Глупости! Говорю тебе, что я против эксплуатации.Можешь позвать любого рабочего и спросить!
Мы пошли на фабрику, и я остановил первого попавшегося рабочего:
— Эй, послушай, что говорит твой хозяин!
— Хозяин правду говорит,— сказал он.— Мы здесь получаем в день в два раза больше, чем рабочие других фабрик. Каждый год у нас месячный отпуск. За отпуск мы получаем деньги. Кроме того, за выполненную работу мы получаем премии. На праздники и в начале года нам дают денежное вознаграждение.
Я растерялся и воскликнул:
— Черт побери!
Как только мы возвратились в кабинет, я спросил:
— Ты ненормальный или дурень?
— Не-ет. Я очень умный,— ответил он.
— Хорошо, но как же все это получается?
— Ну вот, я расскажу, а ты слушай. Раньше на моей фабрике работало триста человек. Конечно, денег они получали мало. «А что если я возьму, да и на десять процентов увеличу вам оплату, сколько вы выработаете?» — спросил я. «В два раза больше»,— ответили мне. Тогда я уменьшил число рабочих до двухсот. Производительность по сравнению с прежней увеличилась вдвое. Я снова спросил: «А если я увеличу вам поденную оплату еще на десять процентов, сколько вы выработаете?»— «В два раза больше»,— ответили они мне. Я уволил еще пятьдесят человек. Производительность возросла в четыре раза. В конце концов на фабрике осталось двадцать пять рабочих. Они имеют месячный отпуск, получают намного больше, чем на других фабриках, и я зарабатываю в десять раз больше.
— Чего же вы хотите от меня?
— Подожди, я скажу об этом. Теперь уже невозможно уменьшить число рабочих. Поэтому я ищу другие способы поднять производительность труда. Фабричные помещения блестят чистотой, они не похожи на другие. В чистом помещении люди работают хорошо. Я везде велел раскрыть окна. При свете производительность увеличивается. Потом, ты заметил, стены и потолок свежевыкрашенные. Цвет очень влияет, на человека. Голубой и белый — успокаивают, убаюкивают, поэтому больницы красят
219
в голубой и белый цвета. Черный цвет действует угнетающе. Розовый и желтый отвлекают человека от дела. Красный и зеленый цвет подстегивают, волнуют человека, от них кровь быстрее течет в жилах. Поэтому спальниделают красными. Я так выкрасил помещения на своей фабрике, что производительность возросла еще в два раза.
— Но чего же все-таки ты хочешь от меня?
— Подожди, сейчас скажу. Я хочу, никого не эксплуатируя, еще больше повысить производительность труда. И для этого я должен удовлетворить потребность моих рабочих в музыке. Слушая музыку, человек, сам того не замечая, работает намного интенсивнее. Этого вот я и хочу от тебя. Я держал оркестр, но он дорого обходится.
— Почему бы вам не завести проигрыватель с пластинками? Репродукторы разнесут музыку по всей фабрике!
— Репродуктор издает металлический звук. Этот звук действует человеку на нервы, мешает работать. Звук должен быть естественным.
— Прекрасно! Я согласен.
— Только одно условие: музыка не должна быть турецкой. Ты умеешь играть на западный манер?
— Еще как!
— Сыграй какую-нибудь там венгерскую рапсодию!
Я сыграл рапсодию носом, как на зурне, губами — как на маленьком барабане. Хозяин был в восторге.
— Но знаешь что? Зурны и барабана мало,— сказал он.— Когда ты играешь ртом и носом, ноги у тебя тоже должны работать. За это я увеличу твой оклад вдвое.
— Хорошо,— сказал я.— Правой рукой я буду бить себя по животу, как в большой барабан.
— Чудесно! А ноги останутся без дела?
— Я могу постукивать подковами ботинок, как тарелками.
— Хорошо! А еще?
— Еще? Еще... еще... Стой! Придумал! Левая рука у меня свободная. Я буду ударять ею по своим ягодицам, отбивая такт.
— А еще?
— У меня осталось еще одно-два места, но ей-богу, они мне самому очень нужны.
— Превосходно. Значит, ты будешь выполнять работу оркестра из шести музыкантов. Если бы я нанял такой орекстр, то должен был бы платить в день минимум двести лир. Ты согласен на пятьдесят лир, не так ли?
— Премного благодарен вам! Ведь я и в неделю столько не зарабатывал!
— Ну, если так — договорились. Ты видишь, я плачу своим рабочим в два-три раза больше, чем кто-либо другой. И не толь-
220
ко плачу. Для того чтобы они работали производительнее, я делаю все, что они захотят. Скажи, чего бы ты хотел? Покрасить помещение зеленой краской? Иди сделать красную штукатурку? Новую одежду?
Я посмотрел в лицо добряка-хозяина и сказал:
— Я ничего, решительно ничего не хочу, премного благодарен. Но если вы хотите меня воодушевить, сделайте только одну-единственную вещь, и этого будет достаточно.
— Скажи, и я тотчас исполню.
—Чтобы я не видел твоей рожи, этого для меня достаточно! Хозяин обрадовался:
— Давай руку, договорились,— сказал он.— Валяй начинай на своей зурне!
Это меня не касается
[ ]оли-и-иция! Скорей!.. На по-омощь!
Прохожие останавливались, растерянно смотрели на вопившего человека. Были тут и полицейские, но они не обращали ни малейшего внимания на его истошные крики. Пробравшись через толпу, полицейские невозмутимо шли своей дорогой. — Поли-иция!.. По-оли-иция!..
Странное дело! Ни один полицейский не слышал. Но вот как раз напротив, на мостовой стоит полицейский. Может ли быть, чтобы он не слышал? Человек приставил ко рту руки рупором и снова заорал:
— Полиция! Скорей! На по-омощь!.. Поли-иция!..
Он пробился сквозь толпу, обступившую его плотным кольцом, и бросился прямо к полицейскому, стоявшему напротив, на мостовой.
— Уважаемый господин! Не будете ли вы любезны пойти со мной?
— Что случилось?
— Вон там во дворе убивают человека.
— Это меня не касается!
— Почему?
— Я полицейский службы регулирования уличного движения. Если я отойду отсюда, нарушится все движение.
Человек снова принялся кричать:
— Поли-иция!.. Помогите! Поли-иция!..
Мимо быстро шел чиновник полиции. Человек рванулся к нему:
— Уважаемый господин! Одну минутку! Убивают человека, остановите преступи и ка!
— Я не вмешиваюсь в такие дела. За этим следит 16-й отдел полиции. А я ведаю паспортными вопросами.
Охваченный тревогой человек бросался то в одну, то в другую сторону, не переставая громко взывать:
— Поли-иция! Убивают человека! Полиция!
222
Вот, наконец-то!.. С противоположной стороны шел полицейский. Человек пустился ему навстречу:
— Спасите! Пойдемте скорей! Убивают!
— Извините, это не мое дело. Я полицейский при министерстве.
Толпа продолжала расти.
Человек подбежал к полицейскому, который мирно разговаривал с зеленщиком.
— Спасайте, уважаемый! Бегите скорей туда! Там человека убивают!
— Не имею права вмешиваться! Я муниципальный полицейский!
Полицейских было много, но уж раз не повезет, так не повезет! Все это были полицейские, которые не занимались подобными делами.
— Где же полицейский? Поли-иция!..
Слава Аллаху, показался один. На этот раз человек, чтобы не попасть впросак, осторожно начал:
— Простите, пожалуйста, вы из какого отдела?
— Из 16-го.
— Господи, какая приятная встреча! Здесь рядом убивают человека. Не обратите ли ваше благосклонное внимание на убийцу?
— Видите ли, я из 16-го отдела, но я сотрудник группы, которая ведает только вопросами хищений.
Едва дослушав его, человек бросился на площадь Азамет и стал тормошить первого попавшегося полицейского:
— Послушайте, там несчастье, пойдемте, там убивают человека!
— Это не мое дело.
— Разве вы не из 16-го отдела?
— Я из 16-го отдела, но я сотрудник группы по борьбе с контрабандой. Тебе же нужно найти чиновника из группы уголовных преступлений.
Стремглав он понесся назад. В толпе, запрудившей всю улицу, виднелась еще одна полицейская фуражка.
— Вы не из 16-го отдела?
— Да!
— Из группы уголовных преступлений?
- Да!
— Наконец-то!.. Уважаемый господин, бегите скорей!.. Убивают человека!
- Где?
— Вон там! Недалеко!
— Ничем не могу помочь!
— Почему же?
223
— Это не мой район! Вот если бы это случилось в Сормагир-ском районе, тогда — пожалуйста!
Не успел человек сделать и шага, как столкнулся с другим полицейским.
— Извините, пожалуйста, вы не из 16-го отдела?
— Точно, из 16-го!
— Из группы уголовных преступлений?
-Да!
— Это ваш район?
— Мой. А что такое?
— Ради бога, здесь убивают человека!
— Ничем не могу быть полезен. Сегодня у меня выходной день!
В это время кто-то подошел к человеку, нагнулся к нему и прошептал на ухо:
— Со мной тоже однажды случилось такое. И теперь я знаю: полицию не так ищут. Если тебе нужен полицейский, выйди на середину этой площади и кричи изо всех сил: «Это что еще за безобразие!..»
Человек встал посредине трамвайных путей и во все горло закричал:
— Что за безобразие! Виданное ли дело? Что за порядки!
Только он собрался подлить еще в масла в огонь, как толпа, окружившая его кольцом, набросилась на него:
— А ну, идем в полицейский участок!..
ч — Кто вы такие? — оторопел человек.
— Мы сотрудники гражданской полиции!
Раздались свистки. Первым прибежал полицейский, у которого был выходной день, за ним — полицейский из Сормагир-ского района. На свисток сбежались также полицейские службы регулирования уличного движения и муниципальный полицейский. Тут же стоял мужчина, подавший ему такой мудрый совет.
— Как, вы тоже полицейский? — спросил его человек.
— Я комиссар полиции!
Человека вели в полицейский участок мимо того места, где произошел инцидент.
Умирающий бился на земле в конвульсиях.
— Жаль беднягу! — сокрушенно проговорил человек.
— Это был ваш родственник? — поинтересовался полицейский службы регулирования уличного движения.
— Нет, — ответил задержанный,— совершенно незнакомый человек. Я звал полицию просто из человечности.
— Шагай, шагай!—подтолкнул его муниципальный полицейский.— Ишь, сколько кровищи натекло! Вот погоди, вернусь и еще штраф с него сдеру, чтобы не повадно было на мостовой грязь разводить!
Банкет по случаю установления нового котла
J [ервый гость:
— Пожалуйте, эфенди, прошу вас, пожалуйте сюда! К журналистам у нас отношение самое наилучшее. Ну, а... Второй гость:
— Поздравляю вас, бейэфенди.
Третий:
— Благодарю. Но только я не понял — с чем вы изволили меня поздравить?
Второй госты
— С вашим новым котлом!
— А-а-а!.. Да, да!.. С котлом, не так ли? Без котла ничего не получается, бейэфёнди. Котел — это очень важная штука!
— Прошу вас в буфет!.. Одну настойку!.. Господин губернатор тоже пожалует. Он вот-вот должен прибыть сюда.
* * *
Четвертый гость:
— Мы с вами где-то встречались, но где?
Пятый:
— И мне ваше лицо знакомо. Кажется, я вас знаю. Постойте-ка, а не изволили ли вы присутствовать на церемонии открытия только что отстроенных ворот на бойне?
— К сожалению, нет. Назначают церемонии, сударь мой, на один и тот же день, ну и не поспеваешь. В тот день ваш покорный слуга ходил на церемонию установления дополнительной трубы на стекольном заводе.
— Увы, бейэфенди, я не смог прийти на эту церемонию. Товарищи говорили, там подавали такую птицу... до сих пор никак не могу успокоиться. Обидно, что пропустил! Но согласитесь, эфенди, не может же человек всюду поспеть!
8 Азиз Несны	225
— Подождите, подождите! Я вас вспомнил, вы присутствовали при спуске корабля, купленного в Японии!
— Совершенно верно, я был на банкете на корабле. Я вас тоже вспомнил. Вы кушали только торт с кремом, я обратил на вас внимание.
— Я, сударь мой, незадолго перед тем на банкете немного перехватил и на мясо просто не мог смотреть.
* * *
Первый гость:
— А что за котел они устанавливают?
Второй гость:
— Ей-богу, не знаю! Котел—и все! Во всяком случае — это не котел для прачечной.
— Приятного вам аппетита. А я очень страдаю желудком. У меня несварение.
— И у вашего покорного слуги то же самое, бейэфенди. Что-то все стали жаловаться на несварение. Какая-то эпидемия. Я ношу при себе соду. Хотите? Я вам дам щепотку, проглотите и запейте.
— Благодарю вас... Теперь тоже буду носить при себе соду... Ох, полегчало!
— О-о-о... стало легче. Оказывается, жаркое из индейки у них превосходное. Прошу вас!
•— Благодарю, я предпочитаю слоеные пирожки.
* * *
Некто:
-— Кто этот толстяк, не знаете?
Другой некто:
— Который? Тот, что пьет виски?
— Нет, вон тот.
— С бананом в руке?
— Нет! Рядом.
— Тот, что ест холодное мясо?
— Да нет, тот, который за ним тянется.
— Не знаю! Я с ним часто встречаюсь, но кто он — не знаю. Просто человек с хорошим аппетитом.
* * *
Первый гость:
— Не будь этих приемов, мы с вами так бы и не встретились, клянусь Аллахом! В прежние времена, эфенди, когда ваш покорный слуга был ребенком, покойный отец брал меня за руку
226
и каждый день водил в обитель дервишей1— текке. По понедельникам мы ходили в текке, находившееся в Ускюдаре, по вторникам — в текке у Касымпаши, по средам посещали дервишей в Чюрюклюке, а в четверг направлялись к мевлеви2 в Мевляне-капы. Каждый божий день — в какую-нибудь обитель...
Второй гость:
— Да, да. И мы —тоже. А какие там давали пирожки! Первый гость:
— А сколько всяких других кушаний! Большие круглые медные подносы были до краев полны всякой едой. И все съедалось!
— Дело не в еде, а в приятной беседе.
— Конечно! Вы не едите печенку?
Я обожаю голубцы. Они тут прекрасно приготовлены.
— Между нами, что здесь за завод, бейэфенди?
— Ей-богу, я толком и не знаю. Если судить по машинам, то, должно быть, машиностроительный.
— Большой завод!
— Да, эфенди, цивилизация идет вперед! Я вам советую обратить внимание на фаршированную скумбрию. Хороша!
— Недавно газеты писали, что якобы Америка дает нам атомный агрегат. Смотрите, как бы этот завод не оказался атомным производством...
— Да, здесь болтают: «котел» и прочее.
Некто:
— А ленту разрезать не будут?
Другой некто:
— Ждут господина губернатора.
— А кто владелец этого завода?
— Должно быть, американцы.
— Не думаю. Не станут американцы задавать такие пиры! Завод-то наш, это ясно, но интересно, кому он принадлежит: управлению монополий или водному управлению?
— При чем здесь водное управление? Не воду же тут производят? Что это за завод?
— Завод по изготовлению котлов.
— Ну, тогда он в ведении управления монополий, котлы, должно быть, предназначаются для изготовления ракы’... Вот этого человека я вижу буквально на каждом банкете.
— А кто эти люди, в центре стола, не знаете?
— Приглашенные депутаты. Вы придете завтра на церемонию открытия этого... как его?.. В общем чего-то там?
— Обязательно приду! Неудобно не прийти. А миндаль невкусный, вы пробовали?
1 Члены мусульманских религиозных братств.
2 Название одного из дервишеских орденов.
• Рисовая водка.
227
8*
* * *
Какой-то человек:
— Прогресс страны зависит прежде всего, братец, от заводов, которые...
Другой человек (перебивая):
— Вот если бы каждый день открывалось по заводу... Омары-то, оказывается, отличные!
— Вы бы поели омаров на банкете, который был дан на вчерашней церемонии. Пальчики бы облизали! А кто этот малыш? Что ты хочешь, сынок? Яблоко, апельсин? Пирожное? Бери, бери, мой птенчик!..
— Тише! Прибыл бейэфенди!
— Кто это?
— Наверно, хозяин фабрики. Или министр. А может, и главный управляющий! Кстати, бейэфенди, я вас знаю уже столько времени, мы встречаемся на всех банкетах, а спросить как-то неудобно... Извините, а кто вы?
— Я? Это самое... Тише! Он говорит о котле. Послушаем!
* * *
Уважаемые сограждане! Я поздравляю всех вас с установлением на нашей электростанции Тезгяхтарага четвертого котла! Сегодня мы проводим церемонию его пуска. Котел этот установлен нами совершенно самостоятельно, без какой бы то ни было помощи со стороны Америки. Наша решительность, наша энергия, наш энтузиазм, которые привели нас к победе над венгерской командой со счетом 3:1, сказались и здесь. Для установления котла точно в центре печи нами были привлечены всего лишь три американских техника, два инженера и четыре мастера. Другой необходимости в помощи извне не было, и посему упомянутый выше котел установлен, можно сказать, исключительно нашими собственными силами. Однако после установления котла мы долго искали причину того, что находящаяся в нем вода никак не хотела кипеть. К своему удивлению, мы обнаружили, что котел установлен на расстоянии шести метров от печи. Вследствие большой тяжести котла техники сочли необходимым соорудить под ним специальную печь. Данный котел не имеет себе равных ни на Ближнем Востоке, ни на Балканах. А сам он, заметьте, оловянный и вместе с тем медный. И, несмотря на это обстоятельство, отверстия в нем имеются только в двух местах. Эти отверстия были заткнуты нами совершенно самостоятельно, без какой-бы то ни было помощи со стороны Америки. Чем? Паклей, аптечной ватой и черной смолой. Вода из отверстий продолжает течь, но теперь уже в минимальных количествах, и ей не удастся зага
223
сить находящуюся под котлом печь. Если бы не досадная случайность — прекращение подачи воды из Теркоса, мы бы сейчас на ваших глазах провели испытание котла.
А ведь именно этот знаменитый котел использовали янычары 1 во время восстания Кабакчы Мустафы. Ну, а потом его привезли в особняк великого везира Халиль-паши Сороконога и там долгое время варили в нем сладкое кушанье из злаков с изюмом для раздачи беднякам в десятый день месяца мухаррема2. А затем он много лет прослужил на пароме и тоже, заметьте, как котел. У котла девять ручек. Мы приспособили к нему еще одну и установили его на заводе. У этого котла...
* * *
Первый гость:
— Ну, братец, этот котел что-то затянулся. Я пошел!.. Второй гость:
— Ия тоже!.. Встретимся завтра на церемонии этого, как его... в общем там.
— Возможно! Прощайте!
— Счастливого пути!
♦ * *
— Этот котел... (оратор продолжает произносить речь по случаю установления нового котла).
1 Регулярное войско в Османской империи (упразднено в 1826 г.). Когда янычарские роты, расквартированные в Стамбуле, переворачивали свои походные котлы на одной из площадей города, это служило сигналом к началу мятежа.
2 Первый месяц мусульманского лунного календаря.
Капризы техники
нтернейшнл Хистер Корпорейшн» —крупнейшая американская фирма — экспортировала в Турцию всевозможные электроприборы, машины, моторы, холодильники, радиоприемники, тракторы, грузовики, кастрюли со свистком — одним словом, все новейшие изделия двадцатого века. «Интернейшнл Хистер Корпорейшн» не ограничилась этим. Она заключила контракт на строительство канала и геологоразведочные работы в Центральной Анатолии.
Но это не мешало представителю фирмы в Турции ежедневно направлять рекламации на завод в Мильвоки. Поступавшие в Турцию товары — от электробритв до автобусов и грузовиков — спустя некоторое время портились, и починить их было невозможно. «Интернейшнл Хистер Корпорейшн» имела 105 агентств, отделений и магазинов на всех пяти материках, но больше всего жалоб в адрес фирмы поступало из Турции. В ответ на эти жалобы был усилен контроль за экспортируемыми в Турцию изделиями, увеличено количество запасных частей. Но жалобы все поступали и поступали.
Тогда фирма заподозрила своих конкурентов во вредительстве. А конкурировали с ней крупные фирмы: «Джо Чалмерс К°» и «Трак компани». В эти фирмы были посланы люди «Интернейшнл Хистер Корпорейшн» для подрывной работы. Жалобы посыпались и в их адрес.
Подписав контракт на строительные работы, «Интернейшнл Хистер Корпорейшн» приступила к выяснению подлинных причин жалоб. Было решено, что генеральный директор фирмы выедет в Турцию, а руководитель технического совета инженер Гарри Скотт займется изучением жалоб, получаемых от потребителей. В Турцию были отправлены три передвижные ремонтные мастерские. В Анатолию выехали двадцать специалистов для изучения жалоб. Они разбили свои палатки в огромной долине, где предполагалось вести геологоразведочные работы. Ближайшая деревня находилась от них в восемнадцати километрах. На сле
230
дующий день после своего приезда в Турцию мистер Гарри Скотт в сопровождении двух инженеров, двух техников и переводчика отправился на автомобиле по деревням.
В первой деревне переводчик обратился к старосте и посетителям кофейни со следующими словами:
— Вы можете принести сюда неисправные изделия фирмы «Интернейшнл Хистер Корпорейшн». Ремонт будет производиться бесплатно. Эти люди для того и приехали к вам.
Крестьяне сначала не поняли, в чем дело, и переводчик снова начал разъяснять:
— Разве в этой деревне нет людей, у которых есть тракторы, комбайны, радиоприемники, швейные машины?
— Есть! Есть!— закричали крестьяне.
— Если найдутся у вас неисправные изделия этой фирмы, их бесплатно отремонтируют американские инженеры.
— Посмотрите мой радиоприемник,— робко попросил один крестьянин.
Он послал сына за испорченным приемником. Когда тот принес его, инженеры и техники начали осмотр. Но тщетно пытались они установить марку радиоприемника: она была стерта, а на его корпусе красовались рисунки и надписи, нацарапанные перочинным ножом. К грубой материи, обтягивавшей корпус приемника, были прицеплены медные буквы, образующие слово «машаллах» \ и рядом почему-то висела голубая бусинка. Из ящика торчали гвозди, три из них были согнуты. Внутри части приемника были подвязаны веревочками, шнурками, даже разноцветными тряпицами.
Осмотрев схему приемника, инженеры и техники растерянно переглянулись. Гарри Скотт спросил переводчика:
— Что это такое?
Переводчик обратился к крестьянам:
— Они спрашивают, что это такое.
— Слепой он, что ли? Радио, конечно! — последовал ответ.
У Гарри Скотта от удивления глаза полезли на лоб.
— Это радиоприемник? — переспросил он.— Видимо, он местного производства. Работал ли он когда-нибудь?
— Конечно, работал,— ответил крестьянин.— Мы слушали его несколько недель.
— А для чего этот толстый гвоздь? — через переводчика спросил Гарри Скотт.
— Сломалась рукоятка настройки, тогда я вытащил гвоздь из палки, которой погоняю волов, и воткнул в приемник.
— А эти провода? — Гарри Скотт показал на толстые телефонные провода, свисавшие из радиоприемника.
1 Арабское слово, употребляемое для выражения одобрения.
231
— Старые были очень тонкие; когда они оторвались, я и приделал эту проволоку.
Инженеры и техники принялись снова разглядывать лежащий перед ними ящик, но назвать его приемником так и не решились. Тут они были беспомощны, и от этого чувствовали себя неловко.
— И у меня такой приемник,— вставил вдруг другой крестьянин.— Но я нашел к нему подход. Уже целый год работает.
И крестьянин стал демонстрировать свой «подход». Провода, веревки, свисавшие из ящика, он привязал к деталям, покрутил гвоздь, заменявший рукоятку, и ...лампы зажглись. Но приемник молчал. Тогда крестьянин несколько раз ударил по ящику, и из него вдруг полилась музыка. Американцы были потрясены и растеряны. Через несколько минут приемник умолк. Крестьянин поднял его и потряс им в воздухе. Приемник заработал, но вскоре снова замолк. Тогда, недолго думая, крестьянин хватил по нему кулачищем. И — о чудо! От звуков песни задрожали стекла в окнах кофейни.
. Только это он понимает,— объяснил крестьянин свои действия.— Как перестанет работать, надо треснуть его о землю, и он снова заговорит!
* ♦ *
Открыв рты от изумления, американцы вывалились из кофейни, сели в автомобили и поехали в районный городок, где должны были осмотреть испорченные машины марки «Интернейшнл Хистер Корпорейшн»: два автобуса, грузовик, трактор и легковой автомобиль. В городе они отправились смотреть автомобиль хозяина гостиницы. Автомобиль стоял в узкой кривой улочке. Из окна машины торчала труба времянки. Из трубы шел легкий дымок. На окнах висели пестрые ситцевые занавески, а заднее выбитое стекло заменяла развернутая газета. Одна дверца была из фанеры и держалась на двух кожаных петлях. Одно колесо — без покрышки. На месте другого стоял домкрат. Крылья над задними колесами отсутствовали. Фары были разбиты, радиатор напоминал измятое тесто. Только внимательный глаз мог разглядеть под разноцветными пятнами, покрывавшими автомобиль, его первоначальный голубой цвет. Номер машины был выведен клеевой краской.
— Что это такое? — спросил потрясенный Гарри Скотт у переводчика.
— Глаза ваши не видят, что ли? Неужели он никогда не видел автомобиля? — последовал ответ.
Гарри Скотт и его товарищи онемели от изумления.
Вокруг машины столпились жители городка. Сын хозяина гостиницы давал пояснения;
232
— Полгода назад мы купили его. А через четыре месяца он испортился! Вот и пришлось сдать его в аренду под жилье.
— С моим автобусом произошло то же самое,— раздалось из толпы.— Но я вышел из положения: в день делаю не более ста километров. Останавливается — ремонтирую. В общем я знаю, как с ним управляться!
Автомобиль хозяина гостиницы заправили бензином, но бак протекал. Дырочку залепили смолой. Сын хозяина сел за сломан-ный руль.
— Ну, слава Аллаху! — произнес владелец автобуса, разбежался и толкнул автомобиль.
Мотор затарахтел.
Американцы недоуменно развели руками.
* * *
Теперь им предстояло осмотреть неисправный трактор. На тракторе висели связки чеснока, лука, старый ботинок, подкова, ленты; сверху были навалены мешки и узлы, перевязанные веревками.
Трудно было поверить, что это трактор! Поэтому американцы и не могли понять, в чем же его неисправность.
Тогда крестьянин, присутствовавший при осмотре, несколько раз ударил по трактору молотом, и мотор заработал.
— Ну, раз вы можете завести его, на что же вы тогда жалуетесь? — спросил Гарри Скотт.
— Если трахнуть по голове, всякий заработает,— ответил владелец трактора.
Американцы направились к автобусу. Кузов его был завален старыми рамками, в которые были вставлены дощечки с молитвами из Корана. На зеркало была наклеена бумага с молитвой, «избавляющей от всех бед», мягкие сиденья покрыты циновками, похожими на те, что лежали в кофейне. На кузове красовались выведенные крупными буквами надписи: «Счастливого пути», «Благополучного возвращения», «Да хранит меня Аллах», «Орел мой!»
Американцы никак не могли поверить, что этот автобус сделан в США.
Автобус толкали, били по нему молотом, но он не заводился.
—• Стойте! — закричал местный житель.
Повернувшись спиной к толпе, он поднял капот и помочился на мотор.
— Теперь заведется, я его маленько подогрел.
И мотор действительно заработал.
233
В тот же вечер усталый Гарри Смитт, возвратившись в свою палатку, написал письмо генеральному директору фирмы «Интернейшнл Хистер Корпорейшн».
«В техническом отношении,—сообщал он,—турки далеко опередили нас и другие нации. Втайне от нас на своих заводах они по секретным схемам и чертежам создают автомобили, радиоприемники, тракторы и грузовики. Свое производство они скрывают от всего мира. Турки, сила которых издавна известна всем, заставляют кулаком работать радиоприемники, пинком — автомобили, ударами молота —тракторы, мочой — автобусы. Этот технический секрет выше секрета атома. Для раскрытия его прошу немедленно прислать сведущих в этой области агентов. Интересы фирмы требуют этого».
Если бы не было мух
^^огда ему было десять лет, он говорил:
— Ах, если бы у меня был портфель! Ах, если бы у меня, как и у других детей, были книги и игрушки! Вот тогда бы вы увидели, как я стал бы учиться. Но у меня нет ничего. Как же я могу так учиться?..
* * *
К тринадцати годам у него появились, как и у других детей, свои книги, свои тетради, портфель, игрушки. Но ему все же не училось.
— Ведь у меня нет такой одежды, как у моих товарищей,— жаловался он.— Мама, папа, братья — все мы живем в одной комнате. Разве можно учиться в таких условиях? Ах, если бы у меня был стол, свой отдельный стол, свой шкаф! Вот тогда бы вы посмотрели, на что я способен.
* * *
В восемнадцать лет у него появилась отдельная комната.
— Как можно работать, если в мои годы человек не имеет и десяти лир карманных денег в неделю? Мне нужно покупать книги, картины! Вот тогда бы я показал себя!
В двадцать лет его желания исполнились.
— Ах, если бы скорей окончить курс! Жизнь — одно, а школа—другое! Когда я окончу университет, я буду так работать, так работать, вот посмотрите! Я напишу такой труд, что... Ах, ах, скорей бы окончить университет!
* * *
В двадцать четыре года, когда он окончил университет, он говорил:
— Не могу работать так, как мне хочется. Все мои мысли и думы связаны с армией. Ах, если бы скорее отслужить срок
235
в армии, я бы тогда стал работать днем и ночью, не разгибая спины. Без напряжения нельзя создать большого труда. Я напишу такое, что все заговорят обо мне. Ах, эта служба в армии!
я* *
В двадцать шесть лет он, отслужив свое, вернулся из армии.
— Не могу работать! Не могу работать так, как мне хочется. Не могу писать. Да и как можно писать в моем положении? Нужно думать о куске хлеба насущного. Если у человека нет твердого положения и определенного дохода — как он может писать? Ах, если бы мне занять настоящее положение! Я с вечера до утра буду работать, я напишу свой труд.
* * #
В двадцать восемь лет он приобрел постоянную работу.
— Не могу работать, вот и все! — канючил он,— Посудите сами, как я могу работать? Человек должен иметь квартиру, у него должен быть радиоприемник. Включишь радио, музыка вдохновит тебя! Вот тогда и работай без отдыха, пиши под музыку. Ах, если бы у меня было радио!
* * *
В двадцать девять лет он снял квартиру, занимавшую целый этаж. Купил и радиоприемник. Но опять никак не мог собраться сесть за стол, чтобы написать произведение, о котором мечтал много лет.
— Ах, это одиночество!—говорил он.— Это одиночество! В груди моей пустота, словно в бездонной пещере... Как может человек в таком состоянии писать, творить? Должна быть сила, стремительная, захватывающая, влекущая человека к работе. Ради кого я буду работать? В ком я буду черпать вдохновение? О любовь, где ты?!
* * *
В тридцать лет он влюбился. Он любил и его любили. Однако засесть за труд, о котором он столько думал, он по-прежнему не мог.
— Любовь — хорошая вещь,— говорил он,— все это, конечно, прекрасно. Но... надо жениться. Вот женюсь, жизнь моя войдет в колею, и тогда уж я поработаю! Ах, если бы найти хорошую жену! Ни одной минуты не буду терять попусту!
236
* * *
В тридцать два года он женился. Был счастлив, но приняться за свой труд так и не смог. На то у него опять нашлись веские причины:
— На мои плечи свалились жизненные заботы. Я целыми днями верчусь, чтобы заработать на жизнь. Где же взять время на творческую работу?! Ведь творчеству человек должен посвящать всего себя целиком! А разве с моими деньгами это возможно?!
* * *
В тридцать шесть лет его заработок повысился. Повысился, но давайте его послушаем:
— Конечно, отдельная квартира у меня есть. Но... комнаты маленькие, да и дети рядом. Может ли человек творить среди такого шума и гама? Ах, если бы мне перебраться в квартиру из четырех или пяти комнат! Как бы я стал работать, ах, как бы я стал работать!
* * *
В тридцать восемь лет он перебрался в особняк из пяти комнат. Однако его труд не сдвинулся с места. Ему не работалось. Но разве он был в этом виноват?
— Как можно заниматься творчеством в городском доме? Попробуйте поработать, когда за окном шумят, грохочут и кричат. Мне нужна тишина, чтобы сосредоточиться. А здесь •— пыль, грязь, уличный шум! Ах, если бы мне переехать туда, где тихо, в спокойный уютный дом, я бы показал всем, на что я способен.
* * *
В сорок лет он перебрался в большой тихий дом, в точности такой, о каком мечтал. С чудесным видом из окон. Его окружали уют и тишина. И он творил? Как бы не так!
— Послушайте, как же может творить человек, если у него в доме нет красивых вещей, если на стенах не висят ценные картины, нет большого письменного стола, антикварных безделушек, удобных кресел, мягких ковров?! Для творчества нужно, чтобы глаз ласкали красивые вещи. У человека должен быть проигрыватель, пластинки с классической музыкой. Вот когда твои глаза и твои уши будут постоянно испытывать наслаждение — тогда ты и будешь творить по-настоящему. О великий Аллах, сбудутся ли когда нибудь мои желания?!
237
* * *
Они сбылись. В сорок два года он приобрел все, что хотел,— удобные, красивые, ценные вещи. И что же?
— Ах, если бы вы хоть на минуту побыли в моей шкуре! Со стороны этого не понять. Деньги у меня есть, живем мы хорошо. Жена принесла мне счастье. И дети у нас тоже хорошие. Дом просторный, чудесный, удобный, с чудным видом из окон. Вещи есть красивые, дорогие. И времени у меня много. Но вот... мухи! Меня одолевают мухи. Не дают спокойно сесть за стол и поработать. Какие муки я испытываю из-за этих тварей! Ах, если бы не было этих мух, я бы показал миру, как нужно работать! Днем я не могу из-за них уснуть, а не выспавшись днем, не могу работать ночью. Закрыть окна — жарко, натянуть на окна кисею — некрасиво. Поработать зимой? Зимой мух не бывает? Вы в этом уверены? А почему, собственно, не жить этим мухам и зимой?.. Ах, я даже не знаю, что бы я создал, если бы не было мух!-.
* * *
Сейчас ему сорок два года, и поэтому мы еще не потеряли надежды. Нет никакого сомнения, что в один прекрасный день осуществятся все его желания и он, работая не покладая рук, создаст свое великое творение.
Тонко и изящно
у! нашел дома, под своим столом, записную книжку.
Спросил у домашних — все отказываются: «Не моя!» Книжка в голубой обложке, изящная, красиво тисненная серебром. Я раскрыл ее, чтобы узнать, кому она принадлежит. То, что я увидел на первой же странице, изумило меня. Там было написано имя, домашний адрес, номер телефона одного большого человека, очень большого человека. Перевернул страницу, а на следующей одно под другим написаны имена трех тоже очень известных людей, их адреса и номера телефонов. По мере того как я перелистывал страницы, мое изумление все возрастало.
Подумать только: сколько ни есть в стране политических, государственных деятелей, влиятельных людей — адреса их всех записаны в книжке. Самым незначительным среди них был генеральный директор. И еще я обратил внимание: политические деятели, имена которых записаны в книжке,— это все люди, находящиеся сейчас у власти. И всякий на моем месте удивился бы. Записная книжка, вся исписанная адресами больших, влиятельных людей, казалась мне бомбой, которая тотчас должна разорваться. Ее, должно быть, подбросил мне в дом какой-нибудь недруг. Я не представляю себе, какую именно неприятность можно было причинить мне этой записной книжкой с адресами известных людей, но я не сомневаюсь также и в том, что ее подбросили под мой письменный стол не из хороших побуждений. Меня охватил необъяснимый страх. Возможно, сейчас у дверей позвонят, в дом войдут полицейские в гражданской одежде, скажут мне: «Давай книжку!» А я,трясясь мелкой дрожью, спрошу: «Какую книжку?» Они обыщут мою комнату и найдут книжку под моим столом, словно положили ее туда своими руками.
Я хорошо знаю, что все произойдет именно так. Подлец, который подбросил эту книжку в мой дом, пошел в полицию и сообщил. Да, совершенно ясно, что я попал в какой-то крупный заговор!
Как только полицейские найдут книжку, они спросят: «Ну-ка, отвечай! Зачем ты записал в эту книжку адреса всех,
239
наших больших и малых государственных деятелей? Ты что— ведешь их личные дела? Ты собираешься их шантажировать? Или готовишь покушение?»
Господи помилуй! Ну что я отвечу? И что бы я ни сказал, разве я смогу их убедить?
Я должен немедленно сжечь эту книжку, а золу развеять по ветру.
Но кто этот подлец, подстроивший мне такую западню? Вечером ко мне приходили три моих товарища... Нет,они не сделают мне такой гадости! Один из них доцент, другой работает в университетской библиотеке, а третий — преподаватель литературы...
И вот всовываю я книжку в печку ванной, чтобы сжечь, а у дверей звонок. Пришел мой товарищ Халид,— я знаю его уже двадцать лет, он служит в университетской библиотеке — один из тех, кто приходил посидеть к нам вчера вечером. Халид, так же как и я, был встревожен. Он спросил меня:
— Почему ты такой бледный?
А я спросил у него:
— Слушай, что у тебя за вид?
— Боже мой, не обронил ли я вчера вечером здесь книжку?
Я протянул ему злополучную книжку:
— Эта?
Он схватил меня за руку.
— Боже мой,— сказал он,— эта, конечно! А я думал, что потерял ее. И так мучился, что передать невозможно.
Я провел его в свою рабочую комнату.
— А я просто умирал со страху,— признался я.— Скажи мне теперь правду, зачем тебе понадобилось записывать в свою книжку столько адресов больших людей?
На этот раз удивился он:
— А разве у тебя нет такой книжки с адресами больших людей?
— Не-е-ет!
— Помилуй бог, заведи обязательно, пусть она лежит у тебя в кармане. Ты хочешь знать, зачем я записал эти адреса в свою книжку? Ну, слушай. Появилась у меня тут, понимаешь, страсть к собиранию авторучек. Одни я покупал, другие мне дарили, и в кармане у меня набралось десять-пятнадцать штук. Пошел я как-то в отель повидаться с моим другом, немецким поэтом, приехавшим из Германии. Узнал он, что я коллекционирую ручки, и подарил мне одну. А я как только вышел из отеля, завернул за угол — не выдержал: «Посмотрю-ка на ручку»,— сказал я себе. Ты знаешь, у меня всегда в кармане лупа. Я посмотрел через лупу на перо. Перо показалось мне толстоватым. Я написал в своей записной книжке два первых пришед
240
ших в голову слова. Написал: «Тонко и изящно». Обычно я ношу в кармане очень тонкую наждачную бумагу — для того чтобы подтачивать перья авторучек. Если я это перо дома немного почищу, оно станет тоньше. Я взял лупу, и, в то время когда я снова рассматривал перо, в мои плечи вцепились две руки:
— Ты что делаешь?
— Я? Ничего! Осматриваю ручку.
— Так, так! Ручку, значит? А чем ты вообще занимаешься?
— Я в университете...— не успел я закончить.
— Ах, ты—профе-е-ессор?! Господин профессор! Очень приятно! Ах, ты...
Один из них дал мне кулаком в левый бок:
— Ну, давай, двигай!
— Помилуйте, господа! Это какое-то недоразумение!
— Дви-и-игай!
Меня ткнули кулаком в правый бок, и я зашагал. Попробуй, не пойди!
Мы пришли в участок. Меня втолкнули в какую-то комнату. Жду — никто не идет. Через некоторое время появляется один из субъектов:
— Садись на пол! — сказал он.
— Я не могу! — ответил я.
— Скажите пожалуйста, он не может! Он — профессор! Подумаешь! Ну-ка, вытаскивай из карманов все, что есть при тебе!
Я выложил на стол все, что у меня было: четырнадцать авторучек, две книги, записную книжку, два листа тонкой наждачной бумаги. Он показал на ручки:
— Что это такое?
— Авторучки!
— Так!.. Ручки, значит! Ах, ты, профессор, ах, ты!..
Я не могу даже слово вставить, сказать, что я не профессор, что я работаю в библиотеке университета. Он взял в руки лупу:
— А это что?
— Лупа!
— Лупа, значит! Ах, ты, профессор, ах, ты!..
Пришли еще три человека. Они все вместе стали осматривать мои вещи.
Один из них взял наждачную бумагу.
— А это что?
— Наждачная бумага.
— Что это за странная наждачная бумага? Совсем гладкая. Ты кого обманываешь?
— Это тонкий наждак, ювелирный!
241
— Так! Тонкий наждак, значит?! Ах, ты, профессор, ах, ты!..
Говоря это, он ударил меня в плечо. Вижу, дело оборачивается плохо.
— Господа,— говорю я,— должно быть, произошло недоразумение. Мне неизвестно, зачем вы меня сюда привели, но меня знает весь университет, знают журналисты. Я не заслужил подобного обращения.
Тот, кто перелистывал мою записную книжку, крикнул: — Заткнись!
Потом вдруг глаза у него сверкнули:
— А это еще что?
Он показывал на слова: «Тонко и изящно», которые я написал в книжке, чтобы попробовать подаренную мне ручку.
— «Тонко и изящно», —сказал я.
— Тонко и изящно? Смотрите!
— Да, «Тонко и изящно»!
— А что это значит?
— Ничего не значит!
— А если ничего не значит, зачем ты написал?
— Я проверял перо у ручки, ну и...
— Так! Хорошо, но почему ты не написал что-нибудь другое, а написал именно это — «Тонко и изящно»?
По правде говоря, я совсем не думал об этом...
— Не знаю,— сказал я,— мне это пришло на ум, и я написал.
— Так! Тонко и изящно! Ах, ты, профессор! Ах, ты!.. Мы сейчас тебе покажем «Тонко и изящно»! Ему, видите ли, пришло на ум! А почему тебе другое не приходит на ум?
Один из них подошел к машинистке. Они начали составлять протокол. Меня обуял страх. А что, если слова «Тонко и изящно», которые я написал случайно, были шифром какой-нибудь шпионской организации?! Четырнадцать авторучек, записная книжка, лупа, две книги, ювелирный наждак, «Тонко и изящно». Да тут любой заподозрит! Я терялся, не зная, что мне делать. Пока составляли протокол, один из этих субъектов продолжал перелистывать мою записную книжку. Вдруг на какой-то странице он остановился. Потом показал эту страницу другим. Они о чем-то пошептались, и неожиданно картина изменилась. Человек, рассматривавший мою книжку, показал своим товарищам одну запись.
— Извините, бейэфенди,— сказал он, обращаясь ко мне.— Кем вам приходится этот человек?
— Он мой школьный товарищ,—ответил я.— Мы встретились позавчера. Он повел меня в ресторан. Дал свой адрес, и я записал его в книжку.
242
Сказанное мной было чистой правдой. Я действительно встретил товарища, которого не видел долгие годы. Я даже не знал, что он генеральный директор.
Тот, кто держал в руке книжку, проговорил с какой-то заискивающей усмешкой:
— Ах, вот оно что! Значит, генеральный директор ваш очень близкий товарищ...
— Да... Мы еще в школе дразнили его...
— Очень приятно, бейэфенди. Почему вы не садитесь? Пожалуйста, прошу вас, вот стул!
Потом он обернулся к остальным:
— Зачем вы привели сюда бейэфенди?
И ко мне:
— Прошу вас, эфенди!
Мы вошли в комнату, обставленную хорошей мебелью, я— впереди, они —сзади. Меня усадили в кресло. Один из них сказал:
— Сегодня жарко, не прикажете ли подать вам газоз1?
— Да что вы, не беспокойтесь!
Появилась газированная вода. Мы остались в комнате вдвоем. Остальные вышли.
Мой собеседник спросил:
— Эфенди, какова причина вашего визита? Вам что-нибудь угодно?
Аллах, Аллах! Как это, что мне угодно?! Разве не они сами схватили меня и привели сюда силой?
Но если я скажу, что меня вели сюда, подгоняя кулаками и пинками, то сейчас, когда они так деликатны со мной... это прозвучит как-то неловко!
Поэтому я сказал:
— Я посетил вас так... ну, чтобы просто справиться о вашем здоровье, эфенди!
— О, помилуйте, эфенди! Мы вам весьма признательны! Будьте сами здоровы! Вы нас осчастливили! Боже мой, какая честь!
Атмосфера улучшилась настолько, что нужно было убираться отсюда немедленно, не дожидаясь новых осложнений.
— Я пойду, с вашего разрешения, бейэфенди! — сказал я.
Он поднялся. Меня проводили до выхода. Я прибавил шагу, чтобы поскорее уйти отсюда. Если бы я потребовал свои ручки, записную книжку, лупу — это напомнило бы им о происшедшем недоразумении! Не стоит!
— Бейэфенди!.. Бейэфенди! Господин профессор! Вы забыли свои вещи, эфенди!
1 Подслащенная газированная вода.
243
За мной следом бежал один из тех типов. Он нес ручки, наждачную бумагу, лупу, мою записную книжку.
— Скажите, господин профессор, а вы действительно товарищ господина генерального директора? — спросил он.
— Да, —ответил я.— А почему вы спрашиваете?
— Да так. Сейчас, знаете, мода пошла... Каждый проходимец записывает в свою записную книжку имена и адреса наших больших людей. Поняли? Скажет при случае: «Мой товарищ» — смотришь, и вывернулся. А мы ведь не можем разобраться: товарищ он или не товарищ. Но вы, значит, настоящий товарищ?
— Да, я — настоящий!
Он протянул мне клочок бумаги:
— Бэйфенди, здесь вот я выписал всю свою метрику. На всякий случай! Если вы еще раз увидите господина генерального директора...
Рассказав мне все это, Халид прибавил:
— И вот с того дня, как узнаю я адрес кого-нибудь из наших больших людей, сейчас же записываю в свою книжку. И я, брат, страшно перепугался, думая, что потерял книжку. Эти адреса все равно что страхование имущества, страхование жизни. Помилуй, и ты, брат, заведи непременно. Только одно имей в виду: выйдет кто-нибудь в отставку — по состоянию здоровья или по необходимости — тут же вычеркивай его имя из книжки. А иначе попадешь в беду!.. Значит,ты ничего не знал о книжках с адресами сильных мира сего?
— Нет!
— Это ты оплошал, брат! Сейчас каждый носит при себе в кармане такую штучку на случай какой-нибудь напасти. Кто знает, что будет с нами, когда мы выйдем за порог дома? Ну, в старину существовали всякие там талисманы, молитвы, которые оберегали человека от болезней, несчастий и бед. А сейчас их заменяет такая книжка с адресочками. И действуют они на все сто!..
Отрежьте участок в семьдесят восемь сантиметров
от уже много ночей я страдаю от бессонницы.
Усиленная работа расшатала мне нервы. Спать хочется, а уснуть никак не могу. Я обратился к врачу по нервным болезням.
— Сколько часов в день ты работаешь? — спросил он.
— Шестнадцать-двадцать,— ответил я.
—- Ты переутомился,— сказал врач.— Зачем ты так много работаешь?
Мне захотелось его выругать как следует.Что это за разговор? Ведь работаю-то я не ради собственного удовольствия. Он дал мне успокаивающее лекарство и снотворное в пилюлях. Ничего не помогло. Только вытянешься в постели, только закроешь глаза, как вдруг на ум приходит, что за квартиру не уплачено за три месяца. Попробуй после этого заснуть.
Я начинаю считать... 360... отнять 25... от нуля отнимаем пять, занимаем единицу у шести — будет десять, от десяти отнять пять — будет пять... От четырех отнять два — будет два... Три внизу... еще 96... Пять плюс шесть — одиннадцать... Один пишем, один в уме...
Я понимаю, что не смогу правильно сосчитать в уме, и быстро вскакиваю с постели. На этот раз я произвожу расчеты на бумаге. Принимаю еще одну пилюлю. И вот мне кажется, что теперь я смогу уснуть, я укладываюсь в постель. И уже собираюсь забыться, но тут спрашиваю себя: «А что, если каждый месяц я буду откладывать десять лир, сколько это составит за год?» Квартирная плата меня просто убивает!
Спал ли я за всю неделю часов пять, не знаю. Четвертая ночь, проведенная без сна, совсем меня обессилила. Я взял в руки газету. Думал, почитаю и засну.
На первой странице я увидел сообщение: «В Таксиме продан участок земли за четыре миллиона лир».
Четыре миллиона лир!.. Участок в 1624 квадратных метра... Я попробовал разделить четыре миллиона на 1624. Зачем? Не
245
знаю! Но тем не менее очень увлекся этим занятием. Один квадратный метр обходится на участке в 2500 лир.
— Интересно,— сказал я себе,— если бы я вздумал купить этот участок... А? Четыре миллиона лир! Сколько я зарабатываю в месяц? Пятьсот!
Подошла жена и начала умолять:
— Да спи же ты!
— Отстань от меня, разве ты не видишь? Я подсчитываю... кое-что!—резко ответил я.
Пятьсот в месяц!.. А если поднатужиться, сколько я смогу сэкономить? Ничего я не сэкономлю! Хотя... Ну, если бы я стал откладывать каждый месяц какую-нибудь сотню лир, то в год это составит 1200 лир, в десять лет — 12 000 лир, в сто лет — 120 000 лир! Если бы я прожил еще тысячу лет и каждый месяц урывал бы 100 лир, я скопил бы миллион двести тысяч лир! Опять не получается.
Как бы там ни было, я решил купить участок земли.
Страсть к вычислениям у меня хроническая. Еще когда я был в лицее, я все время подсчитывал, за сколько миллионов лет смог бы бегом, без остановки для приема пищи и питья, добраться до Луны, Солнца, Марса.
Теперь, по моим расчетам, выходило, что добраться пешком до Солнца для меня было бы легче, чем купить такой участок.
Наступило утро, а я все не мог закончить свои подсчеты. Проживи я три тысячи лет, все равно покупка участка не состоялась бы. На этот раз я изменил свои расчеты. Не буду я совсем трогать пятьсот лир, которые зарабатываю в месяц, а буду все деньги откладывать. Что тогда получится?
Считаю. .Выходит, что нужно еще прожить и проработать ровно 666 лет. Я принял одну за другой две таблетки снотворного, лег в постель, но уснуть все равно не мог, мозг занят проблемой покупки участка земли. Я снова встал.
А если я буду работать в день не 16, а 20 часов и увеличу свой заработок до тысячи лир и все эти деньги буду откладывать, не прикасаясь ни к одному курушу? Тогда... тогда я смогу купить этот участок через 333 года.
Тут меня начала умолять дочь:
— Папочка, спи! Что же это такое?
Я огрызнулся:
— Проваливай!
Нет, если я не куплю этот участок, я не засну. На этот раз я повел подсчет с другого конца. Сколько тысяч лир я должен зарабатывать в месяц и сколько откладывать, чтобы суметь приобрести участок? Выходит, что я должен откладывать в месяц 2 тысячи лир. Для этого потребуется 167 лет. Эх, черт побери! Никак. Ну, никак не могу купить участок!
246
— Обожди,— говорю я себе,— но ведь купившие этот участок люди такие же, как ты! Они взяли и отсчитали четыре миллиона лир. А откуда они их взяли?!
— Не примешь ли еще таблетку?
Глотаю еще одну таблетку. Мой желудок превратился в настоящую аптечку.
— Теперь спи, милый!
— Да оставьте вы все меня в покое!
Хорошо, думаю, но как же человек, отваливший за участок четыре миллиона лир, заработал эти деньги?
Он, наверно, говорил себе: «Нужно во всем экономить». Нет, он говорил иначе: «Нужно приналечь на работу и экономить» Если он уплатил за участок четыре миллиона, так у него еще и осталось наверняка миллиончика четыре. Восемь миллионов лир! Пустяки! Чем же этот человек занимается? Пусть он будет самый высокооплачиваемый чиновник. В месяц он может получать максимум 1500 лир. А для того чтобы скопить четыре миллиона лир, он должен протирать брюки 276 лет, не притрагиваясь к своему жалованью.
Черт побери, у меня голова скоро треснет. Такой человек может быть доктором. Доктора много зарабатывают. Если он берет за визит 30 лир...
— Уже утро, приляг немного!
— Говорю я вам, не приставайте ко мне!..
Если он примет в день 10 человек, это составит 300 лир. В месяц — 9000... Из них 6000 он отложит... Выходит, чтобы доктор купил этот участок, он должен проработать 67 лет!.. Нет, доктор тоже не может быть владельцем такого участка. Будь это торговец и зарабатывай он каждый месяц в среднем 10 000 лир... все равно ничего у него не получится.
— Ты не спишь уже пятую ночь! Приляг, может быть, ты уснешь!
Я кладу голову на подушку, но глаза закрыть не могу. Попробуй тут усни! Эврика, нашел! Человек должен содержать дом свиданий. И в качестве капитала у него будет пять пухленьких девиц. Пусть каждая девица заработает в день сто бумажек, пятьнасто — пятьсот... Тристана пятьсот — 15 тысяч в месяц... Плата за жилье, расходы, питание — на руках у него останется, ну, скажем, 10 тысяч. В год 120 тысяч... В течение тридцати лет... Тьфу, черт побери, выходит, если даже я буду содержать притон, то все равно участок я купить не смогу!
Вот если бы заняться контрабандой?! Эта идея кажется мне удачной, я вскакиваю с постели. Снова подсчет—и опять не выходит. Неожиданно в моей голове молнией сверкнула мысль. Я порылся в своих карманах — двенадцать с половиной лир.
—- Сколько у вас есть денег?
247
У жены оказалось пять, у детей — две лиры. Все это составило девятнадцать с половиной лир. Не обязательно купить весь участок, я куплю столько, на сколько у меня хватает денег. Если квадратный метр участка стоит 2500 лир, то один квадратный метр я купить не смогу. Один квадратный дециметр стоит 25 лир. Квадратный дециметр я тоже не могу купить. А вот один квадратный сантиметр обойдется мне в 25 курушей. У меня есть девятнадцать с половиной лир. На эти деньги я смогу купить участок в 78 квадратных сантиметров. Я посмотрел на часы: до утра еще два часа. Я отправлюсь туда рано утром и скажу:
— Отрежьте мне участок в 78 сантиметров!
Домашние принялись меня умолять:
— Ну, поспи же! Поспи хоть немного!
78 квадратных сантиметров земли!.. Если я вытянусь, чтобы заснуть вечным сном, я не умещусь на собственном участке, мои ноги протянутся к месту вечного успокоения моего соседа.
У меня нет другого выхода, как купить участок и стоять там навытяжку.
Я сказал жене и детям:
— Для вас места нет, для вас там нет места! В этом мире я приобрел себе клочок земли, куда только я один смогу ноги поставить. Ну, а вы проваливайте! Позаботьтесь о себе сами.
— От бессонницы он лишился рассудка!..— стали шептаться домашние и разбежались в страхе.
Я вам тоже советую... Подсчитайте как-нибудь и вы, каким образом вы сможете заработать четыре миллиона лир и сколько сантиметров будет содержать ваш участок земли. Потом вы начнете глотать снотворные пилюли, как горох. И потом... мы встретимся с вами в палате № 8 психиатрической больницы. Я занимаю койку рядом с дверью.
Ребенок
[j олосы у нее были пепельные, с голубоватым отливом, спереди две выкрашенные светлые пряди. Слезы, обильно катившиеся по щекам, размыли тушь ресниц и румяна. Левая бретелька комбинации соскочила с плеча и свисала из рукава японки. Едва переводя дыхание, она влетела в полицейский участок.
— Украли моего ребенка! Мое дитя! Верните мне ребенка! — Кто у вас украл ребенка? — спросил комиссар.
— Мой муж украл, господин комиссар, этот грязный тип, мой муж!
Слезы, смешанные с потом и краской, полились бурным потоком. Рыдая, она рассказала, что живет с мужем отдельно, что дело о разводе уже в суде и что совсем недавно муж похитил у нее их пятилетнего сына Метина.
— Верните мне моего ребенка, господин комиссар, я хочу сделать из него порядочного человека. Живя с отцом, ребенок погибнет!
Да, за словом она в карман не лезла, сразу видно — бойкая женщина. Комиссар успокоил ее, усадил на стул и записал адрес ее мужа.
Через некоторое время в дверях появились мужчина и пятилетний мальчик, сопровождаемые двумя полицейскими. Увидев своего ребенка, женщина бросилась к сыну, но муж и не подумал отпустить мальчика.
Ухватившись один за одну, другая за другую руку ребенка, родители старались перетянуть Метина каждый к себе. Пронзительный детский крик тонул в громкой ругани супругов. Полицейские были бессильны. И плохо пришлось бы мальчишке, но, к счастью, ему вывихнули руку, и тогда отец отпустил его.
Женщина, подхватив ребенка, мигом выскочила из полицейского участка. Отец хотел было бежать за ними следом, но полицейские задержали его. Было видно, что человек он рассудительный и ему не чужда культура.
249
— Господин комиссар, вы не знаете, что это за женщина. Я хочу воспитать своего ребенка полезным для страны человеком, а она погубит сына!
— Ребенку пять лет,— ответил комиссар,— и ему надлежит быть с матерью.
— Это невозможно. Суд отдаст ребенка мне. Потому что его мать...
Мужчина рассказал, что его жена попала в участок за дурное поведение. Такой женщине нельзя доверить ребенка.
Прошло пятнадцать дней после этого события.И супруги вновь встретились, теперь уже у входа в больницу, где Метину вправили вывихнутую в кисти руку. Не успели мать с сыном выйти из больницы, как отец вырвал мальчика. Мать, как ястреб, бросилась вдогонку. Рука ребенка была забинтована, оставалось только ухватить его за ногу, отец же ни за что не хотел расстаться со здоровой рукой сына. На этот раз результат битвы был иным— мальчику вывихнули левую руку в плече. Победителем вышел отец. С орущим от боли ребенком на руках он юркнул в переулок. Теперь у ребенка были изувечены обе руки, но отец твердил:
— Пусть лучше будет инвалидом, чем останется на попечении этой женщины и вырастет безнравственным.
Прошел месяц. Однажды в темноте на улице остановилась машина. Из нее вышла женщина и бросилась к игравшим на мостовой детям. Но в тот момент, когда она схватила Метина, подоспел ее супруг. Ребенок так надрывался от крика, что людям стало жалко его.
— Оставь его, госпожа, жалко, ведь убьете мальчишку!
А женщина, тянувшая к себе изо всех сил мальчика за ногу, кричала:
— Пусть умрет, пусть! Лучше умереть, чем покрыть себя позором, оставаясь в руках этого подлеца!
От этой перебранки Метин, правда, не умер, только его так тянули за ноги в разные стороны, что сначала у него порвались штаны, а потом не выдержала даже и кожа, так что пришлось прибегнуть к помощи хирурга и наложить шов. Но как бы то ни было, женщина схватила раненого ребенка в объятия и увезла в автомобиле.
Метин, пролежав месяц в больнице, вышел оттуда на костылях. Мать прижала сына к сердцу.
— Дитя мое,— сказала она,— я пожертвую собой, но, да поможет мне Аллах, сделаю тебя человеком.
Когда кончилось заседание суда, где слушалось дело о разводе, в зале поднялась суматоха. Женщина бежала вдогонку за мужем, похитившим мальчика. У самой лестницы она дернула мужа за пиджак, вырвала ребенка, но оступилась и покатилась
250
вместе с ним по лестнице. Метин потерял сознание. Из раны на голове лилась кровь.
Но женщину это не остановило. Поднявшись на ноги и подхватив сына, она бросилась к выходу. Не успела она выбежать на улицу, как ее нагнал муж. Когда один начал тянуть за голову, а другая за ногу, Метину было все равно, он все еще был без сознания и не чувствовал боли.
— Я не отдам тебе моего ребенка!
— Как бы не так!
Вмешался полицейский. В конце концов Метин остался у отца. После длительного лечения Метин поправился и был в полном порядке, если не считать пустяков. В результате первых двух родительских потасовок ему покалечили руки. Сломанная нога — итог третьей встречи родителей,— положенная в гипс, стала короче другой на три сантиметра. Последняя схватка по своим результатам была самой внушительной. Мальчик, пересчитавший головой все каменные ступеньки лестницы, потерял рассудок.
Суд вновь постановил оставить Метина у матери. Отец обжаловал решение и, не ожидая результата своей кассации, однажды ночью выкрал у разведенной жены сына. Правда, нельзя сказать, чтобы ему это вполне удалось. В ту минуту, когда он должен был скрыться в доме вместе с Метином, который больше не узнавал ни матери, ни отца, подскочила жена. Бывшие супруги стали драться с прежней яростью. Метин переходил из рук в руки. К месту происшествия прибежали сторож и полицейский. Женщина стала кричать им:
— Я сделаю из моего мальчика большого человека. Только вырвите его из рук этого хищника!
Метин плакал.
— Бесчестная женщина, она не хочет, чтобы я воспитал родине достойного сына,— вопил отец, стараясь вырвать у матери ребенка, которого тянул к себе за шею.
В связи с тем что Метин оглох и ему сломали ребро, сочли невозможным лишить его материнской ласки. Но радость матери длилась недолго. Выдвинутые отцом доводы были найдены справедливыми, и кассационный суд пересмотрел дело в его пользу. С помощью полиции отец получил сына. Впрочем, сказать получил, значит погрешить против истины. Мать схватила сына за изувеченные руки, уперлась ногами в порог и принялась кричать:
— Ни за что в жизни не отдам, он погубит моего мальчика!
— Отпусти, потаскуха! •— шипел отец.— Отпусти говорю, я сделаю из него человека!
Если бы не вмешались полицейские, отец не смог бы вырвать Метина из рук мамаши.
251
*
Мытарства Метина закончились. Можно считать, что ему повезло, его не разорвали, как колодезную веревку, и не раскололи на две половинки, как арбуз.
Так был положен конец этому спору.
Отец, чтобы воспитать родине достойное дитя, женился еще раз, а мать на днях разрешилась мальчиком, из которого она, несомненно, сделает большого человека.
На одно жалованье
J J вконец наступило первое число. Я получил свое первое жалованье.
— Есть у вас 30 лир? — спросил кассир.
Я чуть было не фыркнул. А было бы здорово — я ему 30 лир, а он мне три бумажки по сто.
— Нет, сударь,— ответил я и, склонив голову над ведомостью, расписался против своей фамилии.
Он вручил мне две ассигнации по 100, одну в 50 и две по 10 лир.
Ровно в пять я вышел из конторы. Еще в лицее был у меня один приятель. Работал учеником у зубного врача. Однажды он сказал мне:
— Никогда не клади все деньги в один карман. Лучше рассовывай по всем карманам. А то вытащат или уронишь, останешься без денег.
Две сотни — в правом внутреннем кармане пиджака, пятьдесят — в левом, две десятки — в кармане брюк. Ес1ь еще кое-какая мелочь. Время от времени проверяю карманы. «Как бы не выронить»,— подумал я, доставая носовой платок, и переложил платок в другой карман.
На правой стороне улицы высокий дом. У парадного входа — табличка: «Сдаются комнаты». Вошел. Просторный холл. На правой стене нарисована Девичья башня1. На левой — вид на сад через мраморные решетки террасы. Позвонил, открылось окно на высоте около двух вершков от пола. Как раз под кнопкой, которую я нажал, появилась голова привратницы.
— Я хочу посмотреть квартиру.
Привратница поднялась по ступеням, подошла ко мне.
— Пожалуйста,— сказала она и открыла дверь на второй этаж. — Три комнаты, холл, ванная, кухня.
— Сколько стоит?
— 500 лир в месяц.
1 Старинная башня в Стамбуле.
253
— Прекрасно.
— Простите? — не поняла привратница.
Я повторил:
— Прекрасно.
Вышел на улицу. Ощупал карманы.
Улица была многолюдна. Подойдя к ресторану и бросив взгляд на витрину, я остановился. Я люблю этот ресторан. Здесь не ставят за стекло блюда или сладости, как в других ресторанах. Бархатная скатерть, на ней серебряная посуда, что-то пестрое, яркое, вроде цветов. И все.
Вошел .Первый раз в жизни. Время не обеденное. Столы пусты.
— Что прикажете? — спросил гарсон.
— Шатобриан,— сказал я.
Я знал, что Шатобриан — французский поэт. А три дня назад я услышал от одного приятеля, что, оказывается, есть и такое кушанье.
Какой-то английский аристократ пришел однажды в ресторан «Люкс» и спросил у метрдотеля:
— Нет ли у вас чего-нибудь такого... особенного?
Принесли англичанину блюдо, которое называлось «Шатобриан». Англичанин попробовал и сказал:
— Значит, месье Жан здесь.
Оказывается, этот англичанин лет двадцать назад в каком-то парижском ресторане «Люкс» ел этот самый шатобриан. А приготовил его повар-француз по имени Жан. И это был мастер своего дела! Теперь, когда спустя двадцать лет, в Стамбуле англичанин попробовал шатобриан, он воскликнул:
— Такой превосходный шатобриан может приготовить только Жан.
— Да, сэр,—сказали ему по-английски,— действительно блюдо приготовил Жан. Он теперь работает у нас.
Гарсону, который спросил меня «Что прикажете?», я сказал:
— Шатобриан.
Гарсон удивился. Прибежал хозяин.
— Ваш повар сможет приготовить? — спросил я.
— Разумеется,— ответил хозяин.— К вечеру.
— Сколько?
Они совсем растерялись. Наверно, приняли меня за ревизора муниципалитета.
Я взглянул на меню: мясные блюда — 5 лир, овощи — 3 лиры, супы — 150 курушей.
Пока хозяин с официантом подозрительно разглядывали меня, я прикинул в уме, что в этом ресторане я смог бы наесться за 15 лир.
— Приготовим,— сказал хозяин.
— Прекрасно,— ответил я и вышел из ресторана.
254
Не успел я сделать и пятидесяти шагов, как встретил Раджи.
— Я женился,— сказал он.
— Когда? — спросил я.
— На прошлой неделе справили свадьбу. Порядком истратился.
— Сколько?
— На одну только свадьбу ушло пять тысяч. С девяти вечера до утра.
— Прекрасно,— сказал я и пошел дальше. Даже не посмотрел на Раджи.Он тоже, наверно, удивился.Стоял и смотрел мне вслед.
Я ощупал карманы. Все на месте. У меня 270 лир. И еще какая-то мелочь.
Я ходил, словно во сне. Не знаю, когда и как вошел в тот большой особняк. Я стоял у двери с бронзовой дощечкой. Портняжная мастерская. Вошел.
Портной разложил передо мной три рулона ткани. Я выбрал три отреза.
— Сколько будут стоить костюмы из этих материалов? — спросил я.
Один стоил 400, другой—450, третий — 480 лир.
•— Прекрасно,— сказал я и вышел в коридор. На дощечке соседней двери прочел фамилию врача-невропатолога. Толкнул дверь. Женщина в белом халате спросила:
— Вам назначили?
В ответ я тоже спросил:
— Сколько берут за визит?
— 30 лир.
— Прекрасно.
В коридоре я снова ощупал карманы. Вышел на улицу. Уже зажглись фонари. Было довольно прохладно. Я очутился у большого отеля. Вошел в вертящуюся дверь. Первый раз в жизни. Было тепло и уютно. Ноги утопали в коврах. Просторный холл.
Заметив девушку, которая, судя по одежде, служила здесь, я спросил:
— К кому обратиться, чтобы получить номер?
Девушка подвела меня к одному человеку. Три номера были свободными. За 50, 80 и 100 лир.
— Прекрасно, — сказал я.
Повернулся. Вышел на улицу. Стоит женщина. Подошел к ней, осмотрел. Красивая... даже очень. Может быть, иностранка. А может — актриса... Особенно фигура!.. Может быть, даже манекенщица... Стал передней. Потом увидел ее удаляющуюся спину.
Ощупал карманы. В карманах 270 лир. И еще какая-то мелочь. Комнаты сдают за 500 лир... Женщина удаляется. Самые красивые ноги, которые я когда-либо видел... 500 лир в месяц... У меня270 лир. Значит, 16 лир и 60 курушей в день. Прекрасно...
255
Ремешок обхватывает ее прелестные щиколотки. А лодыжки — одно очарование!
У меня в карманах 270 лир. Могу снять те комнаты на один день и два часа. Прекрасно!
Женщина вышла на проспект. Я зашел сбоку, осмотрел ее справа. Прелесть!
Если ходить в тот ресторан, где я заказывал шатобриан, пятнадцать— обед и пятнадцать—ужин. Это 30 лир в день... У женщины в руке зонтик. Перчатки светлые. Волосы тоже. Значит, я могу питаться в том ресторане девять дней. У меня 270 лир. И еще какая-то мелочь...
Женщина свернула в переулок. Я подошел к ней слева. Нос чуть вздернут. И крохотный!.. Она идет впереди. Несколько раз я ее обгоняю. Раджи, оказывается, справил свадьбу... Истратил пять тысяч. Какая у нее тонкая талия!.. С девяти вечера и до утра —пять тысяч лир. Всего, значит, десять часов. Если бы я справил свадьбу? У меня 270 лир.
Женщина поднимается в гору. Ах, эти ножки!.. Накрапывает дождь. Женщина раскрыла зонтик. Снова мы вышли на проспект.
Если за пять тысяч лир справляют свадьбу девять часов», то на 270... Что? Значит, один час свадьбы обходится в 550 лир и 60 курушей. Выходит, я могу справлять свадьбу 35 минут. Прекрасно... У меня 270 лир.
Женщина повернулась. Постояла немного. Потом пошла. Вошла в парк.
Портной шьет костюм за 400 лир. Это самый дешевый. Хороша женщина! А может быть, даже где-то служит. Но скорее всего актриса. Костюм целиком я не смогу сшить. Будет, правда, не полный, но больше половины смогу. Кое-чего не будет хватать. Например, рукавов или спины. 270 лир. Женщина поднимается, но... Опять вышла на трамвайные пути.
Ах, боже мой, что за женщина!.. Особенно бюст. Прелестный бюст! Свернула в переулок. Там темно. Остановилась. Наверно, туфли жмут...
За визит врач-невропатолог берет 30 лир. Женщина повернула обратно. Может, что-нибудь забыла. Направилась к статуе на площади. Я могу показаться невропатологу десять раз. Прекрасно!.. Если бы у меня было не 270, а 255 лир, я мог бы показаться восемь с половиной раз. Один раз не до конца. Последний раз... Женщина свернула влево, за угол. Какой огромный отель.
Женщина повернула обратно. Одна ночь в отеле стоит 50 лир. Я мог бы провести там целых пять ночей. Да еще осталось бы 20 лир. Чуть больше пяти ночей. Остаток отдал бы гарсону. Пусть поспит за мой счет. Пять ночей и еще 10 часов... У меня 270 лир. И еще мелочь...
256
Женщина остановилась. Повернула обратно. Остановилась. Стоит на месте. Я тоже стою. Женщина идет ко мне. Подошла, стала напротив. Женщина смотрит на меня.
— Скажи хоть что-нибудь,— сказала она.
А что мне сказать — даже не знаю. Молчу, конечно.
— Ты что, язык проглотил? — спросила она.
Почти половина костюма. Восемь с половиной раз могу показаться врачу...
— Ну, скажи хоть слово! — закричала женщина.
Я ощупал карманы. Пять ночей я мог бы провести в отеле. Пять ночей и несколько часов...
— Глухой он, что ли? — проговорила женщина.
Дождь зачастил. При свете уличного фонаря нити дождя более зримы. Из-за угла появилась собака. Дрожа от холода, она подошла к нам. Теперь нас стало трое.
— Может, он сумасшедший? — сказала женщина.
Собака завиляла хвостом. А я могу справлять свадьбу целых 35 минут. Или не буду справлять свадьбу, девять дней буду есть досыта. Сниму квартиру. Шестнадцать дней... Все, что хочу, то и...
— Что же ты два часа за мной ходишь? — спросила женщина.
Дождь усилился. Я ощупал карманы.
— Тьфу! — вырвалось у женщины, она плюнула мне в лицо и пошла прочь. Собака побежала за ней, потом остановилась у телеграфного столба, подняла заднюю ногу.
Я ощупал карманы.
Восточный мужчина
J J режний муж леди, с которым она только что раз-велась, был стопроцентный англичанин, олицетворение аристократизма. У него было восемнадцать скаковых лошадей, великолепный замок, охотничьи угодья. Его дед был моряк с рыжей бородой. В роду у него семь пэров, заседавших в палате лордов. Одна из фрейлин королевы была школьной подругой его сестры. Каждый год он получал приглашение на бал во дворце. Кроме всего, он был истинный английский аристократ — с продолговатым лицом, со вздернутым носом, довольно холодный, со скучающим видом, как каждый настоящий англичанин, но вместе с тем исполняющий любое дело с величайшим вниманием и аккуратностью; вечно тоскующий, как все аристократы его фамилии; участник лодочных соревнований Оксфорд — Кембридж, игрок футбольной команды колледжа; не огорчавшийся, когда его лошадь отставала на скачках в Дерби, и не радовавшийся, когда она приходила первой; не называющий своего имени без пятиминутного размышления; пьющий чай ежедневно в пять часов по кембриджскому времени; чуть ухмыляющийся спустя полчаса, если рассказывали при нем что-либо смешное; с трубкой во рту, с газетой «Таймс» в кармане и с бутылкой виски на столике перед собой. Ни в благородстве, ни в манерах истинного англичанина не было ни малейшего изъяна.
Когда леди рассталась с этим полноценным аристократом, против нее восстали традиции английского высшего общества, которые раз в сто сильнее английского флота. В дело вмешался даже королевский двор. Двор, которому нечем заниматься, особенно после потери Индии, с удвоенной энергией стал вмешиваться в постельные и сердечные дела своих аристократов. Но леди, не имевшая ни трона, за который нужно цепляться, ни серьезных дел — улыбнуться во время официальных торжеств по случаю спуска на воду нового корабля или приветствовать шотландских солдат в юбках во время парада,— не думала о традициях, распростерших свои крылья над Британскими островами.
258
По традиции, английский аристократ, разочарованный в любви, находит утешение в таком ничтожном развлечении, как путешествие по свету, во время которого он может залечить душевные раны, еще раз удостоверившись в своем превосходстве над другими народами. Муж леди, брошенный женой, не замедлил последовать этой традиции и на время расстался с туманами Лондона и своими скаковыми лошадьми.
Леди же в поисках мужчины, который способен понять ее душу, отправилась в путь вместе со своим отцом. Они объездили всю Европу и Америку, но ни один мужчина не смог прогнать дымку грусти с лица леди. Под впечатлением романов, прочитанных в детстве, она сказала отцу:
— Отец, поедем на Восток.
Они остановились в самом крупном отеле Стамбула. В том отеле, который построен для того, чтобы заманивать богатых иностранцев, но пока что заманивает одних местных мотов. Мужчины высшего общества, узнав о желании леди залечить душевную рану, валом повалили к ней. Они старались завоевать сердце английской аристократки; дабы не уронить достоинства турка и честь родины, они танцевали, как французы, рассказывали анекдоты, как итальянцы, делали бизнес, как американцы. Одни одевались, как англичане, другие ходили размеренным шагом, как немцы. Будущие покорители сердца англичанки кружились вокруг нее, словно мотыльки вокруг свечи. Они читали стихи Шекспира и картавили, как парижане. В том, как они кланялись, держали в руке бокал с виски или клали ногу на ногу, не было ни малейшего отступления от правил хорошего тона.
Однажды вечером, когда леди совсем было потеряла надежду найти человека, который понял бы ее душу, ей представили одного мужчину. Высокого роста, широкоплечий, на вид лет пятьдесят, на деле же все шестьдесят. Мужчина, если он настоящий мужчина,с годами приобретает еще большую мужественность.
Леди начала наводить справки о своем новом знакомом — Эк-рем Рефике. Но и Экрем Рефик не сидел сложа руки. Он тоже наводил справки о леди и постиг тайну грусти в душе англичанки. Наедине с ней он не говорил, а рычал. Он смотрел в глаза леди так, как смотрит на горизонт капитан корабля, потерпевшего крушение в океане. Он глядел на нее, словно тигр, готовый броситься на свою добычу, кривил рот и скрежетал зубами. Леди была покорена. «Вот настоящий восточный мужчина, способный понять мою душу»,— думала она. Как только они оставались одни, Экрем Рефик смотрел на нее, как голодный волк. Вот-вот съест ее!.. Да что-то не съедал. Что касается леди, то она готова была положить себя на блюдечко и преподнести Рефику, чтобы он съел ее без труда. Но породистый восточный мужчина не мог съесть женщину так просто.
9*
259
Однажды вечером они снова оказались вдвоем. Леди посмотрела в глаза Рефику, сверкавшие, как у волка, и спросила:
— Вы были женаты?
Рефик прорычал:
— Шесть раз.
— Почему вы расставались с вашими женами?
— Я очень ревнив. Мы, восточные мужчины, страшно ревнивы.
Леди вся задрожала.
— О! — вырвалось у нее.— А что вы с ними делали?
Но Рефик был не очень словоохотлив.
— У первой я откусил нос и уши,— сказал он.
— Как вы это сделали?
Рефик лязгнул зубами и сплюнул:
— Зубами! — прибавил он.— Откусил!
Сладкая дрожь прошла по телу леди. Наследующий день она беспрестанно говорила своему отцу о Рефике, о мужчине, который откусил и выплюнул нос и уши своей жены... Теперь она каждый день приносила отцу, как бюллетень последних известий, все новые и новые сведения о Рефике.
— Папа, если былы знал, какой он страшный! Вторую жену он убил.
Через несколько дней она сообщила:
— Оказывается, он запирал своих жен в одиноком доме на горе и по утрам уходил из дома, повесив на дверь огромный замок.
Когда же леди с трепетом рассказала отцу, что ее знакомый турок по три раза в день избивал своих жен, старый англичанин всерьез забеспокоился. Последнее сообщение, которое леди принесла своему отцу, было самым страшным:
— Папа, мы с Рефиком женимся!
Многовековой английский аристократизм брызнул изо рта старика краткой, но яростной фразой:
— Ты с ума сошла!
Однако никакая сила не могла удержать леди. Наконец-то она встретила настоящего восточного мужчину, который избивает свою жену, откусывает ей нос и уши, запирает ее на замок и, если очень рассердится, убивает ее.
Однажды вечером Рефик у себя в доме на Босфоре ждал леди и рассказывал своим приятелям, как он охмурил английскую аристократку. Слушатели катались от смеха.
— Я сказал ей, что я настоящий восточный мужчина,— рассказывал Рефик под хохот приятелей.
Но у Рефик-бея были серьезные намерения. Он любил леди. Он собирался на ней жениться.
Рефик-бей посмотрел на часы.
260
— Странно,— сказал он,— полчаса прошло. Почему же ее нет? Непостижимо. Эти англичане, если они не поставили подпись под политическим соглашением, непременно держат свое слово.
В это время в дверь постучали. Рефик-бей радостно поспешил открыть. Но это была не леди. Полицейский чиновник предложил Рефик-бею следовать за ним в участок.
В участке сначала установили его личность. Рефик-бей был человек, известный в стране. Полицейский комиссар спросил:
— Рефик-бей, знаете ли вы англичанку по фамилии Пауэр?
— Знаю. А что?
— Видите ли... Вас подозревают, что...
— Подозревают?! В чем?!
— Вот уже три дня, как леди исчезла. Отец в тревоге... Полиция разыскивает ее по всему Стамбулу. Отец подозревает вас.
— Что за вздор! — закричал Рефик-бей.— Я ее уже три дня не видел.
— Перед тем как исчезнуть, леди говорила отцу...
— Что она говорила?
— Вы сказали вашей леди, что вы восточный мужчина...
— Ну и что же?
— Вы ее заперли? Отец требует, чтобы мы спасли жизнь его дочери. Говорит, я требую свою дочь с ушами и носом. Три дня, говорит, моя дочь заперта в подвале, ее бьют, истязают... старик вне себя от ярости. Рефик-бей, вы человек, известный в стране...
В это время зазвонил телефон на столе комиссара полиции. Комиссар поднял трубку, послушал и обратился к Рефик-бею:
— Извините, Рефик-бей, долг службы. Простите, что вас по-, беспокоили. Только что звонили из управления: леди нашлась. Можете идти, бейэфенди.
На следующий день леди вместе с отцом была на аэродроме. Рефик-бей, пришедший их провожать, разыгрывал последние сцены спектакля о восточном мужчине. Он надеялся отговорить леди от возвращения в Англию и получить ее согласие на женитьбу. Он двигал челюстями, скрежетал зубами и рычал.
— Леди,— говорил он,— если вам рассказать о моей жизни, вы тряслись бы от ужаса. Вторую свою жену я избивал так...
Леди слушала его, ухмыляясь, и вдруг захохотала:
— Не утруждайте себя,— сказала она,— я встретила настоящих восточных мужчин. Их было шестеро.
Она откинула волосы:
— Смотрите!
У леди не было левого уха.
Она подняла подол платья:
—• Смотрите!
261
Ее правая нога была перевязана. Она засучила рукав:
— Смотрите!
Рука была искусана.
— Что с вами случилось, май леди? — простонал Рефик-бей.
Леди была довольна:
— Человек совершенно неожиданно находит то, что ищет. Я села в такси, чтобы ехать к вам. Вы поняли? Целых шесть мужчин. И все восточные. Но не такие, как вы... У них единственный недостаток — они не аристократы.
— А если бы были аристократами?
— Вышла бы за них замуж.
Самолет, поднявшийся в воздух, увез и сердце Рефик-бея. Теперь, когда спрашивают Рефик-бея, почему он не женился на леди, он отвечает:
— Да ну ее к черту! Вы бы видели, как она некрасиво ест...
— Подумаешь, недостаток!
•— Нет, не говорите. И ноги у нее большие!
Такое уж наше время
/у! не уже за сорок, до сих пор я не женат и не похоже, 2 что когда-нибудь женюсь. Говорят, человек без детей — все равно что дерево без плодов. Но меня все-таки -нельзя считать бесплодным деревом. У меня есть племянники. Всю свою любовь я отдал детям моих братьев. Старший брат — скромный чиновник, еле сводит концы с концами. В его семейном бюджете не предусмотрены развлечения, путешествия или вечеринки. В кино и в театр он не ходит, на пляже не бывает. Ему с женой доступно лишь одно развлечение — плодить детей, в год по одному.
У среднего брата дела идут нормально, потому что он учился в школе только до седьмого класса. Уже пятнадцать лет женат. Двое детей.
Есть у меня еще младший брат. Человек он немного туповатый и потому с трудом окончил четыре класса. По этой же причине он очень богат. Муж и жена ни в чем себе не отказывают. Удивляюсь, как они среди всех своих развлечений нашли время на то, чтобы сделать ребенка.
Нас четверо братьев, и мы все четверо друг другу враги. Младшие недовольны старшим братом потому, что он превратил свою жену «в фабрику детей». А он шутит в ответ: «Родине нужны мужчины». Меня прозвали «Бесплодным деревом». А я смотрю на их плоды: один — как червивая черешня, другой — желтая груша, третий — вялый абрикос... Но я очень люблю своих племянников. И они меня любят. Вчера они целый день были у меня в гостях. Восемь детей. Старшему лет двенадцать, младшему три года.
Девятилетний Алтай разворошил все мои книги и говорит: — Что же это ты, дядя, набрал столько книг, а читать нечего? Учитывая его возраст, я сказал:
— Как нечего? Пожалуйста, «Робинзон Крузо», Жюль Верн, «В стране белых лилий»...
Дети захихикали. Алтай сказал:
— Оставь их для себя, дядечка, а нет ли у тебя «Кровавой ступни», «Уроков любви» или на худой конец «Сексуальной энциклопедии»?
263
Ничего этого у меня не было. Одиннадцатилетняя Фатош — сущий бесенок. Беспрерывно о чем-нибудь спрашивает. Все хочет знать. Я» правда, не стал отцом, но в детском воспитании кое-что понимаю. Почти во всех книжках о детском воспитании говорится: «Дети по мере вступления в непосредственное общение с внешним миром проявляют повышенный интерес к окружающему и постоянно о чем-либо спрашивают у взрослых. Следует отвечать на все вопросы ребенка и терпеливо все разъяснять».
О чем бы ни спрашивали меня мои племянники, я, согласно правилам воспитания, старался ответить так, словно передо мной были не дети, а взрослые. Бесенок Фатош показала мне одно место в газете и сказала:
— Дядя, а что такое «искусственное оплодотворение»? Так в газете написано.
Я поерзал на стуле, не зная, что ответить. Но по правилам педагогики я должен был подробно объяснять все, о чем дети спрашивают.
— Это,— начал я,— ...как тебе сказать... Вот возьмем детей...
Все столпились вокруг меня. Смотрели мне прямо в рот.
— Ну? — сказали они.
— Что нужно для того, чтоб появились дети? Нужны отец и мать...
— Ну?
— А если какая-нибудь мать захочет сделать ребенка сама... Если она не сможет найти отца, чтобы вместе сделать ребенка... Тогда...
Я вспотел. Слава богу, маленький Эрол вмешался в разговор и спас меня.
— Дядя, а что такое «непристойное состояние»? Вот написано в газете: «Полиция схватила их, когда они были в непристойном состоянии...»
Я не знаю, как бы ответили авторы учебников педагогики. Они пишут, что в соответствии с возрастом ребенка родители должны найти особую форму разъяснения, но при этом надо непременно говорить правду.
— Непристойное состояние,— пролепетал я,— это значит...
Дети слушали с превеликим вниманием... Нет!.. Это уж слишком. Да простят меня специалисты-воспитатели, но всему есть предел. Пусть лучше дети не знают, что существует непристойное состояние, до тех пор пока... сами не очутятся в таком состоянии!
— Дети,— сказал я,— непристойное состояние — это когда мешают другим, шумят, кричат.
Теперь взяла слово Илдыз:
— Дядя, вот здесь написано: «Он соблазнил девушку». Что это значит?
264
— Давайте пойдем гулять,— сказал я.
— Нет, расскажи, расскажи! — упорствовали дети.
— Это, так сказать... Если у девочки отнимут что-то очень ценное...
— А у меня как раз вчера отняли!.. — закричала Илдыз.
— Замолчи, — быстро прервал я ее.— Бесстыдница!
Айдын пошел еще дальше:
— Дядя, а откуда берутся дети?
Я хотел переменить тему, но тут Алтай успел вставить:
— Находят на улице. Правда, дядя?
— Некоторых детей находят на улице. Но не всех.
— Ангелы приносят их на своих крыльях. Правда? — спросила Илдыз.
Все захохотали. Мой девятилетний племянник сказал:
— Слушай, дядя, хорошо, что ты не женился.
Я покраснел.
— Почему?
— Как почему? — ответил мальчик.—Ты до сих пор не знаешь, откуда дети берутся! Не знаешь, что такое «непристойное состояние». Ты ни черта не знаешь, дядюшка. А ну тебя! А еще взрослый!..
.Они тряслись от смеха. Опустив голову, я вышел из комнаты.
О том, о сем.
^^*начала я представлю вам Сади-бея. Это о таких людях говорят: «Все равно что заячий помет: не пахнет и не пачкает». Вот наш Сади-бей — прекрасный образец такой категории людей. Ни богу свечка ни черту кочерга. Если вы спросите у него, сколько партий в нашей стране, он даже не скажет «не знаю», а пожмет плечами и скривит рот: мол, я такими делами не интересуюсь.
Человек он серьезный и воспитанный. Всего на десять лет старше меня, но у него такой вид, будто он мне в отцы годится. Когда с ним разговариваешь, приходится буквально клещами вырывать из него слова. А обычно он молчит.
Вместе с женой и дочерью он живет в Ичеренкёе, в большом особняке, доставшемся ему от отца. Надеясь найти своей дочери достойного жениха, он не сдает ни одной из многочисленных комнат просторного особняка.
Мы встречаемся с ним каждое утро — если не в пригородном поезде, то обязательно в морском трамвае, который отправляется в девять утра.
Дней пятнадцать я болел и не выходил из дому. Первый раз после болезни я шел на работу. Мы вместе с Сади-беем сошли с поезда и направились к остановке морского трамвая. В это время один из товарищей, проходя мимо, спросил:
— Сади-бей, как погода?
И, не дожидаясь ответа, продолжал свой путь. Мы спускались по лестнице. Нас нагнал другой наш знакомый:
— Здравствуй, Сади-бей,— сказал он.
Сади-бей ответил:
— Здравствуй!
— Как погода, Сади-бей? — спросил наш знакомый и тут же побежал дальше. Я посмотрел на Сади-бея. Его лицо было цвета извести, смешанной с зеленой краской.
Сзади раздались голоса:
— Сади-бей, как погода?
266
— Как погода, Сади-бей?
Сади-бей сердился, но старался этого не показывать.
Мы сели в морской трамвай. Нашли место в нижнем салоне. Какой-то человек, сидевший рядом, сказал:
— Здравствуйте, Сади-бей.
Я посмотрел на этого человека. Солидный, в летах мужчина.
Сади-бей ответил:
— Здравствуйте, бейэфенди.
— Как поживаете?
— Благодарю вас, бейэфенди, вашими молитвами.
— Очень рад... очень рад... Дай вам бог здоровья. Ну, а как погода, Сади-бей?
Сади-бей вскочил как ужаленный. Взял свою шляпу с полки и направился на палубу. Как его старый приятель, я тоже встал и пошел за ним.
На палубе мы стояли рядом. Я заметил, что Сади-бей страшно сердит, но, боясь его обидеть, не решался спросить, в чем дело.
До пристани мы оба молчали. При выходе из трамвая еще несколько человек обратились к моему приятелю:
— Сади-бей, как погода?
Я тоже уже начал злиться. Хотел было вмешаться, но не знал сути дела. Мне было обидно за этого солидного человека. Ему совершенно не шло сердиться. Вместе мы вошли в тоннель.
— Что с вами происходит, Сади-бей? — спросил я.— Почему все спрашивают у вас о погоде?
Он недоверчиво посмотрел на меня и сказал:
— А ты разве не знаешь?
— Нет, не знаю.
— Вечером в трамвае расскажу.
В конце тоннеля мы расстались.
Мне было очень интересно, что же расскажет Сади-бей. Наверно, пока я болел, за эти пятнадцать дней с ним что-то случилось. Весь день я думал о нем.
Вечером мы, наконец, встретились на пристани Кадыкёй.
— Давай пропустим этот трамвай,— предложил он.
Я догадался, что он боится сесть в тот трамвай, где обычно едут его знакомые, которые опять станут к нему приставать.
У пристани лодочники продавали свежую рыбу. Сади-бей купил полтора килограмма камсы. Мы немного прошли по пристани. Потом сели в морской трамвай, отправлявшийся в восемь десять. Бумажный кулек с мокрой рыбой намок, и Сади-бей осторожно сжимал его, боясь, что он расползется. Мы сели на палубе.
— Так ты ничего не знаешь? — спросил он.
В ту же секунду раздался чей-то голос:
— Как погода, Сади-бей?
267
Сади-бей молча встал с места. Мы спустились вниз, направились к корме. Он облокотился о перила, я сел на скамью. Сади-бей бережно держал в руке свой кулек и смотрел на меня сверху вниз.
— Смотри, будь осторожен,— начал он,— если кто-нибудь при тебе начнет говорить о погоде, беги от него подальше. Он тебя спросит: «Как погода?», а ты молчи, пусть себе спрашивает. Вот так и бывает: начнут с погоды, завлекут тебя в разговор, а потом попадешь в беду. Сначала, когда он говорит о погоде, ты, конечно, ничего опасного в этом не видишь. Потом от погоды он переходит к дождю. Там, глядишь, разговор заходит о земле. И слово за слово, сам не заметишь, как тебя втянут в такой разговор!.. На днях... вернее, дней десять назад я, как всегда, сел в Эренкёе на пригородный. Какой-то человек вошел и сел рядом. Минуты две ехали молча. Потом он говорит:
— Погода какая мрачная!
Я вообще не люблю докучливых людей. Молчу. Через некоторое время он опять говорит:
— Мрачная погода, не правда ли, бейэфенди?
Совсем молчать вроде невежливо.
— Да,— ответил я.
Пусть бог меня накажет, если я сказал что-нибудь другое.
Тут он говорит:
— Но похоже, что дождя в этом году не будет.
Я вижу, человек ищет собеседника. Опять молчу. Не дождавшись от меня ответа, он говорит:
— Правда, похоже, что в этом году дождя не будет?
Пусть я не выйду живым из этого трамвая, если я вру. Я опять ответил:
- Да.
Я же не мог сказать «Нет». Он говорит, похоже, что дождя не будет. Я же не мог сказать «Нет, похоже, что будет». Пойдет дождь или не пойдет дождь — откуда мне знать?
Тут он перешел к воде:
— Воды у нас не хватает... Очень плохо.
Я — ни звука.
— Правда, бейэфенди, воды не хватает?
— Да, — ответил я.
— А если не будет дождя — урожая не будет. В этом году неурожай. Вся Анатолия, говорят, чахнет.
Ей-богу, я не проронил ни звука.
— Правда, бейэфенди? — пристал он.
— Да,— ответил я.
— Опять мы будем вынуждены покупать пшеницу за границей.
Я молчу.
268
— Правда будем покупать?
Я разве министр торговли? Какое мне дело, что мы будем покупать?
— Будем покупать, правда? — не унимался тот.
— Да,— ответил я.
— Так нельзя управлять,— говорит он,— правительство не справляется с этим делом.
Начал с погоды, дошел до правительства! Кому придет в голову, что слово «погода» может обернуться правительством? Откуда начали, куда пришли!..
— Правда, бейэфенди, правительство не справляется?
Раз уж дело дошло до правительства, я даже не сказал «Да». Пока он говорил о погоде и дожде, куда ни шло. Но правительство — это уж слишком. Я ни слова не сказал. Но тут он с такой силой ударил локтем мне в бок, что я невольно выронил:
- Да!
А что мне было делать? Не поторопись я ответить, он ударил бы еще раз.
А он все продолжает:
— А жизнь все дороже и дороже. Что прикажете делать бедному народу?
Конечно, я не отрицаю, я мог бы ему ответить, что он не прав, жизнь не только не дорожает, но, наоборот, становится дешевле. Но в таком случае надо было затеять с ним спор на целых три часа. Чтобы отделаться от него, я ответил:
- Да!
— Мы идем к катастрофе.
Не-е-ет, он уже переходит границы. Я сделал вид, что не слышал.
— Правда, бейэфенди?
Я опять молчу. Он еще раз толкнул меня в бок. Я подскочил от боли.
— Правда, бейэфенди?
- Да!
Не скажи я «Да», он ударит меня кулаком по носу и пристанет со своим вопросом. Скорее бы доехать до вокзала, избавиться бы от этого типа!
А он все о своем. Договорился до таких вещей, что страшно сказать. Я несколько раз хотел было сказать «Нет», но боялся, что тогда уж до вечера от него не избавлюсь. Он все говорит, говорит, а потом обращается ко мне:
— Правда, бейэфенди?
Если я не отвечаю, он так толкает меня в бок, что отбрасывает в сторону. Потом он прижал меня к стенке, так. что некуда было от него спрятаться. Хоть прыгай в окно.
269
А он все изливает свою душу, время от времени больно бьет меня по колену и спрашивает:
— Правда, бейэфенди?
Я потираю ушибленное колено и отвечаю:
- Да!
Потом он хватает меня за плечо, трясет изо всей силы и задает свой вопрос:
— Правда, бейэфенди?
И я отвечаю:
- Да!
Лучше бы он уложил меня на землю и избил как следует. Получив еще несколько тычков, пинков и ударов в бок, я, наконец, облегченно вздохнул: слава богу, доехали до Хайдарпаши.
На перроне мой собеседник исчез в толпе. Боясь снова его встретить, я шел, опустив голову.
Только я хотел войти в морской трамвай, как чья-то рука три раза стукнула меня по плечу. Обернулся — полицейский.
— Следуйте за мной в участок! — сказал он.
Как услышал я слово «участок», ноги у меня подкосились. Ни разу в жизни не был в участке. Но что поделаешь? Пошел. Вхожу в участок и вдруг вижу: стоит мой собеседник и ехидно улыбается. Те двое, которые сидели напротив нас в вагоне, тоже здесь.
Слава богу, думаю, те двое видели, как этот тип всю дорогу терзал меня, и теперь пришли на него жаловаться. Я говорю комиссару:
— Скажу вам сразу, я ни на кого не жалуюсь.
— Да, но на тебя жалуются. Вот этот человек обвиняет тебя,— сказал комиссар.
Ну и ну! Сам заставляет тебя сказать «Да», и сам же на тебя жалуется. Что-нибудь подобное ты слышал?
— Да,— сказал тот тип,— эти господа —свидетели. Он такое наговорил, что трудно даже представить.
И все, что он говорил мне в вагоне, он выдал за мои слова, подробно рассказав комиссару о случившемся.
— Все это говорил не я, а он сам,— сказал я.
Свидетели подтвердили.
— Да, говорил тот, а этот все время отвечал «Да».
— Я нарочно говорил, чтобы его проверить,— сказал мой собеседник.
То есть получалось, что, поскольку я говорил ему «Да», виноват не он, а я.
Сади-бей переложил в другую руку кулек с рыбой.
— Что же дальше? — спросил я.
— Дальше? Сняли наши показания. Будет суд.
— Ну, а почему тот человек на вас донес?
270
— То же самое я спросил у него, когда мы вышли из участка. «Ты, говорит, неохотно отвечал „Да“. Я боялся, что ты на меня донесешь, и решил тебя опередить». Я ему говорю: «Раз ты так боишься, чего же ты язык распускаешь, болтаешь черт знает что?» — «Не могу удержаться,— отвечает,— ничего не могу с собой поделать».
Так что, ради бога, будь осторожен. Теперь время такое, люди не могут себя сдерживать. Каждый ищет, кому бы излить свою душу. Не станет же он речи говорить на площади. Он находит себе собеседника, начинает с погоды... Ты понял? Если кто-нибудь при тебе начнет говорить о погоде, беги от него подальше, ни минуты не задерживайся. А не то попадешь в мое положение.
Я засмеялся. Потом, поддавшись искушению, спросил:
— Как погода, Сади-бей?
И не успел я закончить фразу, как Сади-бей надел на мою голову кулек с рыбой. Я сбросил с себя камсу и поднял голову, но Сади-бея и след простыл.
Чики-чики-бом
yl твердо усвоил: человек все должен делать вовремя, в х соответствии со своим возрастом. Иначе он станет посмешищем для других. Правду говорят: кто взбесился в сорок лет, тому на этом свете покоя нет. Если тебе непременно уж хочется взбеситься, делай это в двадцать, ну, там, в тридцать лет. А я — не дай вам бог такое видеть — взбесился в пятьдесят восемь лет. И если я сегодня нахожусь в сумасшедшем доме, то винить мне в этом, кроме себя, некого. Меня постигла справедливая кара за то, что я несвоевременно взбесился.
Да сохранит Аллах всех детей от дурного глаза! У меня есть сын — учится на последнем курсе Технического университета— и дочь, красивая, поэтому мы с трудом заставили ее окончить среднюю школу. Вышла замуж. Два внука у меня.
Сударь мой, не успел я еще открыть глаза, как слепой котенок, покойный отец мой закабалил меня, не дав как следует осмотреться вокруг. И с тех пор пошло. То есть, сами понимаете, от восемнадцати до пятидесяти восьми лет я, можно сказать, не жил на свете.
Вы сами, когда состаритесь, убедитесь. В моем возрасте женщины начинают стыдить девушек за слишком открытый купальный костюм. Не верьте им. Старики не могут быть объективными. Сами они уже ничего не могут, поэтому от зависти бранят молодых. Я очень хорошо знаю, что, если бы старухи были уверены, что могут кому-нибудь понравиться, они ходили бы на пляж даже без купального костюма. Что касается мужчин, то они в моем возрасте... Впрочем, расскажу вам все с самого начала — как я сошел с ума и как попал в сумасшедший дом. Вы сами видите, я не заговариваюсь, рассуждаю нормально. Строю предложение не хуже Эсата Махмуда \ Я говорю более осмысленно и более логично, чем многие депутаты. И все-таки я в сумасшедшем доме. Причина всему — Чики-чики-бом...
1 Современный турецкий прозаик.
272
Ваш покорный слуга — адвокат. Вы помните, в старину была одна юридическая школа? Так вот я окончил эту самую школу. Причем с оценкой «Превосходно», которая теперь называется «G отличием». Я действительно адвокат, однако не из тех, кто ведет дела известных «волков», зарезавших свою мать, сестру, жену, дочь и еще десяток родственников. Разводами, семейными скандалами и всякими там запутанными торговыми махинациями тоже не занимаюсь. Вот уже несколько лет я состою штатным адвокатом одного учреждения, то есть юрисконсультом.
Все мои бывшие однокурсники стали почти крезами. Каждым раз, когда я бываю в их конторах, я не могу скрыть своего удивления. Нет, упаси господи, я никому не завидую, но когда я вижу их молоденьких машинисток, не могу не облизнуться. Как я уже говорил, упустил я момент, не сделал вовремя то, что нужно было сделать, а теперь вот смотрю на других и...
Наконец, я не выдержал. Взял и дал в газете объявление: «Адвокатской конторе требуется секретарша на приличное жалованье». Я слышал, что женщин на свете больше, чем мужчин. Но насколько — этого я себе не представлял. Те, кто приходил наниматься в секретарши, разглядывали меня, словно собирались купить дом. И задавали мне тьму вопросов, как будто не я нанимал их на работу, а они меня. И после такого допроса они уходили, бросив мне пренебрежительно:
— Подумаю и дам ответ.
Не помню, чтобы когда-нибудь в жизни у меня так слюнки текли. Вместе с тем страшно мне было... На третий день после того, как я дал объявление, в контору пришла девушка. Не девушка, а наваждение! Погодите, я вам ее опишу, и вы сами убедитесь. На плече у нее висела сумка, вроде тех, которые носят офицеры во время маневров, только в два раза больше. Платье на ней было такое, что не поймешь, где низ, а где верх. Под этим трепыхающимся платьем две маслины так и взывали: «Ешь нас!» Босоножки на высоких каблуках, пышные волосы до плеч...
«Господи, ради самого создателя, дай мне силы!» — проговорил я про себя. Я тут же чуть было не пал жертвой любви, когда она, покачивая бедрами, подошла к моему столу.
— Вам требуется секретарша? — спросила она.
Мне было не до ответа. Я не мог произнести ни звука. Помню только, что грудь у меня ходила, как кузнечные меха. Она села напротив.
— Меня зовут Бирсел,— начала она.— 21 год, рост — 1,62, вес — 57 килограммов. Моя единственная страсть — танцы. Обожаю танцы. Цель мой жизни —стать киноактрисой. Из цветов люблю магнолии, из духов — «Ориган». Моя последняя любовь— один американский моряк.
273
Рассказывая мне свою коротенькую автобиографию, она энергично жевала резинку. Видя, что я молчу, она спросила:
— Ну как, вас устраивает?
Я посмотрел краешком глаза: открытое платье-японка едва прикрывало запретные части ее тела. Собрав все свои силы, я с трудом произнес:
— Устраивает.
— Прошу триста лир в месяц.
Это почти вся моя зарплата юриста. Но ничего. Для такой не жалко.
Вот так мы и познакомились с Чики-чики-бом. Ее настоящее имя Бирсел. Но я называю ее Чики-чики-бом. Почему? Да потому, что в первый же день, с первого же часа она без конца повторяла одно и то же:
— Чики-чики-бом!.. Чики-чики-бом!..
И при этом как-то странно дергалась и пританцовывала...
Дела, конечно, оказались заброшенными. Обедаем и ужинаем вместе. В пятницу она спрашивает:
— Где мы проведем воскресенье?
— Где хочешь,— отвечаю я.
— Поедем за город.
Стали мы ездить за город, на острова, в сады. Все это хорошо, но проку от этих поездок для меня никакого. Боюсь до нее дотронуться. Если же она случайно коснется меня, вздрагиваю, как от электрического тока.
Кроме того, каждый раз она находит какого-нибудь молодого человека, и они начинают дергаться: чики-чики-бом, чики-чики-бом!.. Танцуют часами! Как будто я ее одеваю, кормлю, пою и вожу на гулянья да еще вдобавок кладу ей в карман триста лир, чтобы она развлекалась с другими. А однажды какой-то нахал, увидев нас вместе в ресторане, спросил:
— Это ваша дочь? Браво, браво!
Я стал бриться два раза в день. Накрахмаленные сорочки, отутюженные брюки, каждый день в новом костюме, в петлице цветок... Жена спрашивает:
— Что с тобой случилось?
— Ничего не поделаешь, время такое,— отвечаю я уклончиво.
А сам прихожу в бешенство от того, что моя красотка упорно продолжает танцевать со всяким сбродом. Наконец я ей прямо сказал, что ревную. И надо было вам увидеть, как она вдруг переменилась! Подошла, села ко мне на колени, взяла за подбородок и сказала:
— Старик, толку от тебя нет. Вот если бы ты умел танцевать!
Это была самая большая нежность, которой я был удостоен за всю свою жизнь. Молниеносно родилась у меня в голове идея: тайком от нее научусь танцевать, сделаю ей сюрприз! Тогда уж
274
никто больше не вырвет ее из моих объятий. Но не мог же я в моем возрасте ходить в школу танцев! Я стал потихоньку наблюдать за ногами и руками ее партнеров, с которыми она танцевала в ресторане или в баре, оставив меня. По сравнению с теперешними наши прежние танцы все равно что гусиная походка...
Прихожу я домой, сейчас же запираюсь у себя в комнате и начинаю танцевать. И подпеваю в такт: «Чики-чики бом!.. Чики-чики-бом!..»
Прижимаю к себе подушку, как будто обнимаю мою красотку. Не отрываю глаз от зеркала гардероба. Бом-чики-бом!.. Чики-чики-бом!
Вне себя от возбуждения, я стал притоптывать все сильнее и сильнее. Жильцы нижнего этажа сначала подумали, что это я им стучу, чтобы не шумели, и сразу же замолчали. Но потом, когда топот и странные звуки усилились, они поднялись к нам узнать, в чем дело. На шум прибежали моя жена, дочь, сын, зять, внуки и стали смотреть в замочную скважину.
— Господи, он сошел с ума! — встревожились они.
Тут жена говорит:
— Мне показалось подозрительным его поведение в последние дни. Я заметила кое-какие признаки...
Я продолжаю заниматься своим делом: чики-чики-бом!.. Чики-чики-бом!.. Домашние плачут.
— Я не могу войти, я боюсь,— сказала жена.
— Я не выдержу! — воскликнула дочь.
— Надо сообщить в полицию,— осенило вдруг зятя.
Когда трое полицейских ворвались в мою комнату, я в одних фланелевых кальсонах, с подушкой в объятиях топтался перед зеркалом, распевая: «Чики-чики-бом! Чики-чики-бом!» Полицейские схватили меня в охапку, повалили на землю, связали, бросили в автомобиль и увезли в сумасшедший дом.
Сначала я хотел было сказать: граждане, да я не сумасшедший, я просто учусь танцевать! Но потом подумал, что так будет еще хуже. Скажут: вот дурак, в шестьдесят с лишним лет опозорился из-за девчонки. Лучше уж я ничего не буду говорить. Пусть подумают, что я действительно сошел с ума, и по крайней мере будут жалеть меня. Решив так, я продолжал прикидываться сумасшедшим. И в полиции и перед врачами дрыгал ногами и распевал свое: «Чики-чики-бом! Чики-чики-бом!» Врачи, конечно, сразу же придумали какое-то французско-латинское название моей болезни.
Вот уже месяц я нахожусь в психиатрической больнице. Постепенно все реже напеваю свое «Чики-чики-бом!» Скоро сделаю вид, будто разум вернулся ко мне, и меня выпишут. Разум действительно вернулся ко мне, но слишком поздно. ~
275
Послушайте моего совета, молодые люди! Делайте все вовремя! Даже для бешенства есть свой возраст. Перебеситесь в молодые годы. А не то станете посмешищем, как я. Не подавляйте своих желаний, беситесь, пока хватит сил. А ну, давайте все вместе:
Чики-чики-бом! Чики-чики-бом!..
Характер по почерку
то случилось в 1944 году. В то время я работал в ежедневной газете за семьдесят лир в месяц. От девяти утра до двенадцати дня я вел отделы экономики и просвещения. После обеда — отдел права. Кроме того, ежедневно я должен был написать один репортаж и составить одну анкету по какой-нибудь теме. По вечерам я писал ежедневные рассказы для газеты, а одно время даже сочинял анекдоты для каждого номера. Ночью я слушал радиопередачи, принимал по телефону последние известия из Анкары и вдобавок, если хозяин давал какую-нибудь статью для перевода, после двенадцати часов ночи занимался переводом. Если оставалось время, помогал секретарю. И за все это получал лишь семьдесят лир. Конечно, так просто человеку не давали семьдесят лир. Время было тяжелое. Никакой поблажки! Два месяца я работал практикантом. Разумеется, даром. Если бы я сам не напомнил, так и держали бы меня практикантом не то что два месяца, а может быть, и все двадцать два года.
Через два месяца я, смущаясь, напомнил о себе.
— Ты подаешь надежды,— сказал хозяин,— из тебя выйдет хороший газетчик. Пока я буду платить тебе пятьдесят лир в месяц, но с условием, что ты возьмешь на себя и составление кроссвордов для газеты.
Это «пока» продолжалось пять месяцев. Через пять месяцев я снова напомнил о себе, и мне прибавили еще пять лир. Прошло три месяца, и мне еще три раза прибавляли по пять лир в месяц, таким образом, мой оклад дошел до семидесяти лир.
Я предпринял еще одно наступление на хозяина, но тут он не отступил.
— Какие еще тебе деньги? — сказал он. — Мы тебя сделали известным журналистом. Не мы тебе, а ты нам должен платить за это.
Я решил взять его нахальством, но хозяин и в этом был опытнее меня.
277
— Послушай,— сказал он,— если ты сумеешь угадывать характер по почерку, я прибавлю тебе еще пять лир.
— Я ничего не смыслю в этом, бейэфенди, как же я могу?
— Сумеешь!
Мой оклад стал семьдесят пять. Но за это я должен был угадывать характер читателей по их письмам. Целую неделю на первой странице газеты печаталось объявление:
«Наша газета, желая быть полезной своим читателям и не считаясь с большими материальными затруднениями, выписала из Германии крупнейшего специалиста по графологии доктора гер фон Рудера Шмидта, который угадывает характер человека по его почерку. Если наши уважаемые читатели соизволят прислать в редакцию одну строку, написанную от руки, доктор гер фон Рудер Шмидт опубликует в нашей газете свои заключения о характере адресата».
Конечно, вы догадались, кто был этот крупнейший в мире немецкий графолог доктор гер фон Рудер Шмидт. Ради пяти лир в месяц я стал немецким профессором.
Как много, оказывается, на свете людей, желающих узнать свой характер! Ежедневно в редакцию приходили сотни писем. Тираж газеты увеличился фантастически. Хозяин дал мне наставление:
— Каждый думает, что в нем скрыто что-то большее, что у него хороший характер, и если он не добился чего-нибудь путного, то это вовсе не потому, что у него нет способностей. Учитывай это и пиши.
А у меня — что ни «анализ», то общие рассуждения, например:
«Вы человек взыскательный. Любите порядок. Но видно, что иногда вы бываете рассеянны. Вы достойны счастья. У вас чистая душа. Вы человек искренний...» и т. д. и т. п.
Я никогда не забуду, как однажды пришло к нам письмо. Хоть мы и просили прислать всего строку, человек исписал целых пять страниц. И я ему ответил:
«Вы очень любите говорить, но и умеете заставить себя слушать. По всему видно, что ваша профессия связана со словом. Благодаря слову вы будете преуспевать в жизни».
Вечером того дня, когда была опубликована в газете эта заметка, взволнованный хозяин вошел в мою комнату.
— Что ты написал в газете о человеке по имени Осман Со-зери? — спросил он.
— Не помню. Давайте посмотрим газету.
Посмотрели. Это тот, о котором я написал приведенные выше слова.
— Он сейчас сидит у меня,— сказал хозяин,— говорит, что непременно должен увидеть профессора.
278
— Что же нам делать? — спросил я.
— Ничего не поделаешь. Ты будешь немцем, а я буду тебе переводить.
— А вы знаете немецкий?
— Нет. Я знаю французский!
Началась беготня по редакции. Наконец, нашли человека, знающего немецкий язык. Все это хорошо, но как же я буду отвечать по-немецки?
Наш адресат вошел в комнату. Он посмотрел сначала на хозяина, потом — на того, кто должен был переводить с французского на немецкий.
— Кто из них господин профессор? — спросил он.
Указали на меня. Он подозрительно покосился, так как я похож скорее на японца, чем на немца.
— Передайте, пожалуйста, уважаемому профессору доктору гер фон Рудеру Шмидту мое искреннее восхищение. В его анализе есть поразительная точность. Я адвокат. А уважаемый доктор изволил заметить, что я мастер слова.
Хозяин перевел все это на французский. А другой наш сослуживец передал мне по-немецки. Теперь я должен был ответить. Ни одного слова по-немецки я, конечно, не знаю. Я решил отделаться улыбкой и в знак благодарности пожать; ему руку.
— Ja, ja,— пробормотал я, подделываясь под немца, и пожал ему руку.
В это время вошел метранпаж и, прежде чем другие успели его предупредить, он подошел ко мне.
— Хасан-бей,— сказал он,— вы еще не сдали свою заметку об анализе характера. Машины простаивают.
Я повернулся к нему спиной. Хозяин под каким-то предлогом отослал метранпажа. Но во взгляде адвоката проскользнула тень подозрения.
— У меня есть просьба к уважаемому профессору,— сказал он. — Я собираюсь жениться. Не могу ли я узнать характер моей невесты по ее письмам? Мое решение — жениться или не жениться — будет зависеть от анализа господина профессора.
Хозяин перевел на французский, переводчик — на немецкий. А я стою, словно язык проглотил, не знаю, что сказать.
Посмотрел на хозяина — он сделал мне знак: «Говори что-нибудь». И я сказал:
— Das ajnen lugenubedrihte chiahen Murger der nah vigoren maine...1
Переводчик перевел эту абракадабру на французский, а хозяин передал адвокату по-турецки:
1 Ничего не значащий набор сильно искаженных немецких слов.
279
— Уважаемый профессор выразил согласие немедленно приступить к анализу.
— Я немного знаю по-немецки,— сказал .адвокат,— но я ничего не понял из того, что говорил профессор.
— Профессор — баварец,— нашелся хозяин,— даже сами немцы его с трудом понимают.
Как на зло, в тот день одно невезение следовало за другим. В комнату вошел разносчик кофе.
— Хасан-бей, вы заказывали чай?
Хозяин взял у него чай, а самого выпроводил. Но адвокат насторожился. И в это время случилось самое страшное. Вошел бакалейщик нашего квартала, который приходил по нескольку раз в день, но каждый раз товарищи по работе отвечали ему, по моей просьбе, что меня нет. Бакалейщик направился прямо ко мне и начал сходу:
— Наконец-то я тебя застал, Хасан-бей. Сколько раз можно приходить? Стыдно! Сегодня, завтра, сегодня, завтра... Что ты меня все обещаниями кормишь? Сделал я тебе доброе дело, отпустил тебе в кредит. Может, плохо сделал?
— Что вам угодно, сударь? — сказал хозяин. — Этот господин не говорит по-турецки.
— Что-о-о? Не говорит по-турецки? А когда брал фасоль и лук, заливался как соловей,— сказал бакалейщик и повернулся ко мне:
— Хасан-бей, я знать ничего не хочу, гони монету!
— Ih bin kaine ah zajtung ziuh!
Бакалейщик ошеломленно посмотрел на меня:
— Ты что, спятил?
— Javol!.. Subenaben zule mi hen...
— Ты мне брось эти штучки! Я тебе сейчас такую комедию устрою, что не рад будешь!..
Наш переводчик не выдержал и фыркнул. Адвокат в удивлении. Смотрит то на меня, то на хозяина, то на бакалейщика. Хозяин сказал бакалейщику:
— Братец, ты его с кем-то путаешь. Этот господин — немецкий профессор.
— Немецкий профессор? Ах, мерзавец! Выходит, и вас надул. Какой же это немецкий профессор?! Ты посмотри на его морду. Ты когда-нибудь видел такого немца, с японской мордой?..
Я с искренним удивлением смотрю на окружающих — хочу, мол, знать, что здесь происходит.
— Li goiner kamaraden siftangin zuhne?..
Адвокат оттолкнул переводчика, обратился ко мне:
— Что же ты покраснел?
Я уже забыл, что я немецкий профессор:
280
— Не знаю.
— Тьфу! — плюнул мне в лицо адвокат и вышел.
То же сделал и бакалейщик. Мы остались вдвоем с хозяином. Я вытер лицо.
— Ни черта ты не умеешь! — сказал хозяин. — Убавлю твой заработок на десять лир. Тьфу! — И, плюнув мне в лицо, он тоже вышел.
Очередь
свернул от магазина «Отечественные товары» на улице Бахчекапы к Новой почте и вижу — длиннющий хвост очереди. И какой хвост! Не просто хвост, а с завитушками и петлями, словно хвост вьючной лошади.
На перекрестке образовалась пробка. Водители высовывают руку из окна, стучат ладонью по кузову и недовольно ворчат:
— Нашли время запретить сигналы! Попробуй, проскочи через такое стадо!
Какой там сигнал, хоть стреляй из зенитки, все равно не поможет. Задевая буферами людей, машины с трудом прокладывают себе дорогу со скоростью метр в пять минут, а то и меньше.
— Куда прешь?
— Смотри вперед!
— Смотри назад!
— Стань в очередь!
— В какую очередь?
— Неважно, в какую, становись в любую!
— Братец мой, этих людей никак не приучишь к цивилизации. Мы живем в двадцатом веке. А что такое двадцатый век? Цивилизация! А что такое цивилизация? Цивилизация — это, во-первых, атомная бомба, во-вторых, очередь. Хочешь не хочешь, а должен усвоить эти две вещи... Осторожно! Смотри, куда ступаешь!
— Нет, сударь, это не все. Цивилизация — это еще и нейлон, пластмасса, жевательная резинка, потом, доложу вам, купальный костюм... Осторожно! Ослеп, что ли? Прямо на мозоль наступил!..
— А безопасная бритва «Жилет»? Забыли? Раз говоришь «цивилизация», скажи про «Жилет»...
— А «хула-хуп»?.. Не толкайся, ты, скотина!
— Я знаю одно: пока мы не научимся стоять в очереди, из нас ничего не выйдет. Ой! Куда лезешь?..
Кто-то сзади кричит:
282
— Посторонись! Испачкаю?
Один прохожий говорит своему спутнику:
— Раз есть очередь, надо встать.
Послушавшись этого мудрого совета, я тоже занимаю очередь. Собственно говоря, так и получается: стоит тебе остановиться — глядишь, позади тебя уже хвост образовался.
— Дай бог здоровья тому, кто придумал очередь.
— Не забудьте про такси! Очередь — это раз, такси — два. Старуха впереди меня спрашивает:
— За чем очередь?
— Какая разница, за чем? Раз есть очередь, надо стоять.
— Что-нибудь дадут.
Тот, кто это сказал, через некоторое время сам спрашивает соседа:
— Ты не знаешь, за чем очередь?
И на этот же вопрос отвечает другому:
— Не все ли равно, за чем?
Один говорит:
— Если бы не очередь, нам бы ни за что не справиться со спекуляцией.
Другой подтверждает:
— Разорили нас проклятые спекулянты! Хорошо, что придумали очередь...
Двое полицейских, один в хвосте, другой во главе очереди, беспрерывно командуют:
— Тихо!
— Станьте в очередь!
— Пропустите машину!
Шаг за шагом, вернее, пядь за пядью продвигаемся вперед. На девять утра у меня было назначено свидание. Сейчас около десяти.
— Сударь, вы пришли после меня. Не будьте нахалом!
— Это вы, ваше превосходительство, нахал. Я здесь с семи утра. Один пришел — полез вперед, другой пришел — полез вперед, не хотел я вмешиваться, но, вижу, нельзя.
Один из очереди говорит:
— Такая жизнь, братец, ничего не поделаешь. Вот я, например, двадцать два года служу чиновником. А вчерашние дети стали уже нашими заведующими, директорами. Пришел — полез вперед, пришел — полез вперед...
— Простите, что здесь дают?
— Ей-богу, сам не знаю. Уже два часа здесь стою, один говорит — покрышки, другой говорит — керосин.
— На что мне покрышки?
— Ну и скажешь тоже, тетушка! Если Аллах дает покрышки, скоро, значит, даст автомобиль.
283
— А дают ли хоть все четыре сразу?
— Вот этого не знаю. Никто не выходит оттуда, спросить некого.
— А куда же они деваются?
— Выпускают с заднего хода, чтобы не было давки.
Уже половина одиннадцатого. А очередь все растет.
— Если дают покрышки, то нужна справка. Без справки покрышек не дадут.
— Справка? От демократической партии? Слава богу, мы все демократы.
— Если дают керосин, зря стоим.
— Все равно что, лишь бы досталось.
— А если керосин, в карман себе нальешь? Как назло, посуду не захватили.
— Получи сперва талон, за бидоном сбегать успеешь.
— А разве дают талоны?
— Откуда ты явился? Как же, нате, мол, вам керосин без талона! Держи карман шире!.. Слушай, сколько можно говорить— не толкай!
— Простите, сзади толкают.
— Видите ли, у меня важное дело...
— У него важное дело!.. Посмотрите на него! А другие, по-твоему, бездельники? У всех дела. Подождешь, ничего не случится.
— Интересно, до обеденного перерыва получим?
— Не думаю... Куда лезешь? На меня, что ли, сесть хочешь?
— Никакого уважения к старшим. Что за воспитание!
— Вам, наверно, за сорок перевалило?
— Почему вы так думаете?
— Потому что, когда человеку за сорок, ему кажется, что не осталось уже приличных, воспитанных людей...
— Вы не узнали, что дают?
— Инсулин.
— Инсулин? А что это такое?
— От сахарной болезни.
— Зачем он мне? Не надо.
— Ну и чудак же ты, братец! Что значит не надо? Возьми, потом продашь. Наш сосед Юнус-эфенди разбогател таким образом. Купишь здесь за две с половиной лиры, а продашь за двадцать пять.
— Вы знаете, оказывается, в стране открываются новые области деятельности.
— А как вы думали? Очередь — это, брат, не шутка. На этом люди себе дома строят... Убери локоть от моей головы!
— Убери-ка лучше свою голову от моего локтя!
— Простите, гражданин, не скажете ли, что здесь дают?
284
— Бязь.
— Какую бязь?
— Какую? Конечно, американскую. Теперь все американское.
— Совсем не бязь. Не знаете, а говорите. Цемент дают.
Старуха впереди меня рассердилась:
— Не бязь, не соль и не керосин. Вы что, радио не слушаете?
— Слушаем. А что такое?
— Мендерес запретил все очереди, кроме очереди за кофе. Теперь не будет никаких очередей, только за кофе.
Весть о кофе молнией пронеслась по очереди.
— Кофе? Вот это здорово!
— Если кофе, я могу два дня стоять. Не уйду, пока не получу.
— Такое распоряжение: разрешены очереди только за кофе. За все другие очереди полагается наказание.
— Почему?
— Потому что оппозиция нарочно устраивает очереди; ей нужно обвинить правительство в том, что оно не может остановить рост дороговизны в стране.
— Может быть, наша очередь— тоже дело рук оппозиции? Кто знает.
— Нет, не может быть. Не видишь разве, что сами полицейские следят за порядком.
Уже одиннадцать часов... До дверей магазина осталось шагов десять. Шторы на окнах спущены, не видно, что происходит внутри.
— Много ли хоть дают? '
— По пятьдесят граммов.
— Не думаю. Да разве напасешься на всех, если давать по пятьдесят граммов на человека?
— Я лично не. могу столько стоять из-за пятидесяти граммов кофе.
— Лишь бы получить их, эти пятьдесят граммов. А там прибавишь два кило гороха, смешаешь хорошенько, и получится два с лишним кило отличного кофе.
Один говорит своему приятелю:
— Слушай, у меня даже денег с собой нет, дай мне две с половиной лиры.
Другой отвечает:
— Ладно, дам, только не в долг: отдашь мне половину своего кофе.
Кто кричит, кто зовет на помощь, кого-то задавили, кто-то уронил сумку, потерял товарища... Словом, светопреставление!.. Жмут со всех сторон, толкают... Наконец, нагнув голову, я протиснулся в дверь под полуопущенной железной шторой.
285
Продавец спрашивает у старухи, которая стояла впереди меня:
— Какой номер желаете?
— А разве по номеру?
— А как же без номера? Не задерживайте, мадам, нам некогда. Говорите скорей!
— Уже размолото? Сынок, пусть мне размелют помельче* Дай мне самого тонкого...
— Тонкие, толстые — все одинаковые, тетушка. Только с ворсом.
— Господи, до седых волос дожила, а кофе с ворсом не видала*
— Какой еще кофе? Я спрашиваю, какой йомер носишь?
— Тридцать пятый. Мне с бантиком...
— Опять туда же...
— Ты разве не про туфли спрашиваешь?
— Шляпы продаю, тетушка, шляпы...
Продавец достает из коробки шляпы.
— Господи, да зачем мне шляпа? — говорит старуха.— Да еще мужская... Ага, раз очередь, значит, наверно, дешевле. Давай одну, куплю сыну. Сколько стоит?
— 68 лир 73 куруша...
Старуха дает деньги, берет шляпу кофейного цвета.
Теперь моя очередь. Продавец говорит:
— Итальянские, сударь, завтра уже не достанете. Теперь не так-то просто что-нибудь купить. Выбирайте быстрее...
Ни зимой, ни летом я не ношу шляп. Но, подумав, решил, что раз такая очередь, видно, шляпы дешевые, и купил себе одну.
Человек, стоявший за мной, кричит с таким нетерпением, будто сейчас продадут все шляпы и ему не достанется:
— Дайте мне четыре штуки! Одну пятьдесят шестого и три пятьдесят седьмого. Нет ли коричневых или бежевых?
Отдал я 68 лир 73 куруша и забрал шляпу. Выход на противоположной стороне. Нужно подняться по лестнице и выйти с заднего крыльца на другую улицу... Было без четверти двенадцать. Довольный, что купил шляпу по дешевке, я забыл про усталость. До вечера ходил по улицам с коробкой в руке. Часов в пять вечера пришел на пристань, чтобы сесть на катер. Подошел к билетной кассе, слышу, зовут меня:
— Джевдет!
Оглянулся — мой школьный товарищ Бурхан-зеркалыцик. Его исключили из лицея за недостойное поведение. Я вам сейчас расскажу, что он сделал. Рядом со своей партой он ставил на пол небольшое зеркальце и рассматривал в нем ножки учительниц. Однажды это заметили и выгнали Бурхана из лицея. С тех пор его прозвали Зеркальщиком. Я давно его не видел.
— А, Бурхан, привет. Как поживаешь?
286
— Спасибо, хорошо.
— Чем занимаешься?
— Рекламой.
— Какой рекламой?
— Какой попадется. Помогаю купцам продавать залежалые товары. Сегодня, например, помог одному еврею продать девятьсот семьдесят шляп.
Услышав слово «шляпа», я насторожился. Стал расспрашивать его:
— Как же ты продаешь?
— Очень просто. У человека три года лежал товар, который он никак не мог продать. В торговом мире меня все знают. Приходит он ко мне в контору. Сошлись на двадцати пяти процентах из прибыли. До трех часов дня я продал весь его товар. Дай бог ему здоровья, отсчитал мне 850 лир. Я должен был получить 900, но в давке разбили стекла его витрин, убыток тоже разделили пополам.
— Но как же тебе удается продавать такие товары?
— За две-три лиры я нанимаю человек пятнадцать бродяг. В течение получаса они создают очередь перед магазином. Даже и полчаса не проходит. Люди видят очередь и становятся. Ты же знаешь, у нас сейчас помешались на очередях. А раз уж очередь образовалась, попробуй ее разогнать... Дальше ты уже сам знаешь... Вот сегодня вечером: продали все шляпы и закрыли магазин. Так народ чуть не разнес все. С трудом удержали. Дураков много, друг мой.
— Правильно,— согласился я.
— Ты себе не представляешь, сколько дураков на свете.
— Представляю, как же. Да еще какие...
— Много у нас ослов.
— Много, друг мой, много.
— Посмотрел бы ты на этих идиотов...
— Зачем смотреть? Я и так знаю. Шляпы-то хоть дешевые?
— Да нет же, такие продаются во всех магазинах.
— Интересно было бы посмотреть... Нет, не на идиотов, а на те шляпы...
— До прихода катера еще пятнадцать минут. Пойдем, я покажу тебе их в шляпных магазинах.
Смотрю я на витрины шляпных магазинов и глазам своим не верю: лежат точно такие шляпы, какую я купил сегодня утром. И на всех цена — 68 лир 73 куруша.
— Значит, вместо того чтобы спокойно купить шляпу в одном из этих магазинов, этим идиотам непременно надо толкаться в очереди, намять себе бока, разорвать одежду и в результате купить то же самое и за ту же цену? — спросил я, как ни в чем не бывало.— Действительно, много идиотов на свете.
287
— И безнадежных! А завтра я буду продавать кальяны в магазине Гранта. У него оказывается уже несколько лет лежит без движения тысяча штук.
— Кальяны тоже покупают?
— Эти идиоты все покупают. Не только кальяны, даже мундштуки для кальяна раскупят, лишь бы очередь была. Одного я боюсь.
— Чего?
— Боюсь, не хватит. Толпа перевернет магазин вверх дном.
Направились мы с Бурханом-зеркалыциком к катеру и тут он спросил:
— Что у тебя в руке?
Я спрятал коробку за спину, чтобы он не заметил на ней фирменную этикетку магазина.
— Купил себе туфли,— небрежно ответил я.
Придя домой, я положил шляпу на стол. За работой время от времени поднимаю голову и поглядываю на нее. С одной стороны, она напоминает мне о моем идиотизме, а с другой стороны, приносит утешение: а что, если бы я назавтра купил мундштук для кальяна? Что бы я с ним делал?
Не болтай!
одился он в 1915 году. Дома плакать не давали. Мать грозила пальцем:
— Замолчи!
Смеяться было нельзя, кричать нельзя. Отец приказывал: — Тише!
Если дома были гости, его предупреждали:
— Сиди тихо, не шуми.
Если мать оставалась дома одна, она говорила ему:
— Молчи, дай хоть часок посидеть в тишине!
Так продолжалось до семи лет.
* * *
Пошел в школу. Стоило ему сказать слово во время урока, учитель кричал:
— Не разговаривать!
Вызывая к доске, его предупреждали:
— Говори только то, о чем тебя спрашивают. Много не болтай.
Так продолжалось до двенадцати лет.
* * *
Пошел в среднюю школу. Только раскрыл рот, его остановили:
— Тебя не спрашивают.
Директор напомнил ему пословицу: «Слово — серебро, молчание — золото».
Учитель турецкого языка сказал:
— Два раза слушай, один раз отвечай. У человека два уха и один рот.
— Тихо!
— Замолчи!
— Не болтай!
Так продолжалось до пятнадцати лет.
10 Азиз Несии	289
* * ♦
Пошел в лицей. Первое, что он услышал, было:
— Лучше молчать, чем болтать.
— Много не болтай!
— Заткнись!
— Разговоры!
Так продолжалось до девятнадцати лет.
* * *
Поступил в университет. Дома его наставляли:
— Когда говорят взрослые, младшие должны слушать.
Мать учила:
— Слово — старшему, вода — младшему х.
Профессор сказал однажды:
— Держи язык за зубами!
Так продолжалось до двадцати трех лет.
Пошел в армию. Командир отделения приказал:
— Молчать, сукин сын!
Сержант:
— Прекратить болтовню!
Капитан:
— Не разговаривать!
Я: * ♦
Вызвали в полицию. Полицейский прикрикнул:
— Тебя не спрашивают!
Комиссар сказал:
— Цыц!
♦
Поступил на работу. Товарищи прикладывали палец к губам:
— Тсс!
— Ради бога, молчи! Накличешь беду на свою голову. Будь Осторожен!
Начальство предупреждало:
— Не лезь не в свое дело!
— Тебя не касается!
— Какое тебе дело?
— Не вмешивайся!
1 Перефразированная турецкая поговорка: «Хлеб ** старшему, вода — младшему».
290
* * *
Женился. Жена говорила:
— Прошу тебя, ты не вмешивайся!
Родились дети, выросли. Сказали:
— Отец, это не твоего ума дело. Сидел бы в стороне!
* * *
Этот человек — отчасти я, отчасти — вы, отчасти — мы все.
В старину, говорят, женщины примешивали в еду чертополох, чтобы у мужей язык отнялся. Так вот, считайте, что нам тоже дали чертополох. Посмотрите, есть ли у вас язык? Мы проглотили языки! У нас есть рот, но языка нет.
* * *
Теперь этот самый человек, который отчасти похож на меня, отчасти — на вас, требует свободы слова. Он хочет говорить.
Но ему приказывают:
— Молчи!
Хочется мне сказать ему:
— Говори! Говори! Да говори же! Но о чем? Как? Да где же у нас языки?
Женщина в деловой жизни
Участие женщины в деловой жизни и влияние этого на семейное счастье есть социальная проблема, которая десятки лет ждет своего разрешения.
V
тверждение, что участие женщины в деловой жизни разрушает семейное счастье,— сплошной вздор. Я могу это доказать на примере собственной счастливой семейной жизни. Когда в результате импорта демократии в нашу страну и благодаря обилию предвыборных речей выбирать депутата стало легче, а жить труднее, я был вынужден жениться на работающей женщине.
Моя жена — старательный работник, свободное от вязания кофточки или свитера время она отдает перебранке со своими сослуживцами. Я же работаю по ночам в редакции одной газеты.
В тот день, когда мы решили пожениться, жена получила отгул в банке. А я, хотя и работал ночью, втотденьнеспал.Пошли в бюро регистрации браков и поженились. В тот же вечер, оставив любимую жену в нашем счастливом гнездышке, я ушел в редакцию. Утром, вернувшись в наше гнездышко, я нашел на двери спальни приколотую женой записку:
«Дорогой муженек!
Ухожу в банк. Целую твои глазки».
Со слезами умиления я прочитал письмо жены. Потом лег. Проснулся вечером. Моя милая еще не вернулась с работы. Опаздывая в редакцию, я тоже написал жене записку и приколол на то же самое место:
«Лапонька!
Я ухожу. Боюсь опоздать на работу. Целую щечки».
На следующее утро мы снова не увиделись. Но моя верная женушка не забыла оставить мне милое теплое послание, написанное кратко, лаконично, как приказ храброго командующего к наступлению:
292
«Душенька?
Я ухожу. Целую тысячу, тысячу, тысячу раз».
Я тут же написал ответ:
«Миленькая!
Получил твое письмо. Большое спасибо. Целую твои губки.
Твой муж Хасан Кафадан».
Отныне мы с женой целовались в письмах и обнимались в письмах. В письме жены, написанном через три месяца после нашей женитьбы и приколотом там же, говорилось:
«Родной!
Тысяча благодарностей за твои письма. Я чувствую себя очень хорошо и того же тебе желаю. Спешу сообщить радостную весть. Очень скоро у нас появится малютка. Я, кажется, немножко беременна, но не так, чтобы тебе забеспокоиться. Врач сказал, что пошел восьмой месяц. Чтобы вырастить нашего ребенка полезным членом общества, мы должны трудиться рука об руку с еще большим усердием. Смотри, не забывай, жду твоих частых писем.
Только твоя
Пакизе Кафадан».
Как всякий отец, я страшно обрадовался этой новости. Тут же написал ответ и приколол к двери спальни:
«Мой ангел!
Безмерно рад. Я купил тебе в подарок брошку, найдешь ее под подушкой. Целую тысячу,. тысячу, тысячу раз!»
Конечно, со временем муж и жена привыкают друг к другу и постепенно их прежняя пылкая любовь начинает остывать. Мы тоже привыкли к семейной жизни, и случалось, что иногда проявляли меньше заботы друг о друге. Иногда мы забывали писать письма, а иногда — прикалывать написанные.
Через несколько лет мы и вовсе прекратили переписку. Но судя по чулкам и комбинациям, которые я находил на обеденном столе или перед радиоприемником, когда убирал комнаты, жена моя регулярно посещала наш дом.
Так прошли годы нашей счастливой семейной жизни.
Однажды, устав от работы, я пошел в кино. В холле кинотеатра случилось со мной невероятное происшествие. Какая-то солидная женщина вдруг бросилась мне на шею:
— Милый, дорогой, родной!
— Простите,* ханым-эфенди,— пролепетал я,— я человек семейный, отец семейства, возьмите себя в руки. Я не люблю вольностей.
293
Тут она мне говорит:
— Ты не узнал меня? Как тебе не стыдно! Я же твоя жена, Пакизе Кафадан.
Я был сильно сконфужен.
— Значит, ты—моя любимая жена Пакизе? Прости, сразу не узнал. Ты очень выросла за то время, что я тебя не видел.
Она указала на троих детей, выстроившихся по росту,— на девочку и двух мальчиков — и сказала:
— А это наши дети!
По-отцовски любовно я пожал руки детям.
— Очень рад познакомиться,— сказал я.
И сделал вид, что не услышал, когда моя любимая дочурка прошептала на ухо матери:
— Ну и вкус же у тебя, мамочка! Неужели ты не могла найти для нас папу покрасивее?
Потом она показала на щеголя, стоявшего рядом с ними, и сказала:
— Это мой дядя.
Столько уже лет прошло, а мы очень довольны нашей семейной жизнью. Если бы я женился не на работающей женщине, мы бы с женой день и ночь ругались. А я вот сколько лет женат, но между нами не было ничего такого, что могло бы омрачить наше семейное счастье.
И поскольку мы не можем урвать время, чтобы видеться друг с другом, у нас не бывает ни ссор, ни скандалов, живем мирно, тихо, без обид и без драм.
Мой опыт — прекрасное подтверждение того, что участие женщины в деловой жизни не помеха семейному счастью.
Мать трех ангелочков
н с трудом волочил ноги.
«Самая тяжелая ноша для человека, которую он никак не может сбросить со своих плеч,— это его собственная тяжесть»,— подумал он.
«Смотри на эти автомобили, они несутся, как бешеные.
Странное дело: чем больше человек тощает, тем труднее ему передвигать свое тело.
Смотри на эти автомобили, разноцветные, разных марок.
Сколько, интересно, я вешу — килограммов пятьдесят?— Какое там! От силы сорок пять!..»
Он шел и разговаривал сам с собой. Закашлялся.
«Кто мог подумать, что я дойду до такого!.. Ах, если бы мне купить вон там два бублика!.. Хорошо бы сейчас стакан горячего чаю...»
Автомобили, как бешеные, мчатся мимо. Голубой сверкающий автомобиль. За рулем женщина — сама поэзия! Волосы развеваются по ветру. Автомобиль как будто сбавил ход. Нет, не только автомобиль сбавил ход, но и женщина за рулем как будто посмотрела на него.
Тощий старик с впалыми щеками ухмыльнулся про себя: «Самое подходящее занятие для меня — распутничать».
Ослепительно сверкающий автомобиль прибавил ходу. Шагах в пятидесяти остановился. Еле волоча ноги от голода и усталости, тощий старик продолжал свой путь. Когда он проходил мимо голубой машины, женщина за рулем высунула голову из окна и посмотрела на него. Нет, он не ошибался: женщина действительно смотрела на него. «Это у меня от голода закружилась голова», — подумал он.
Голубая машина тронулась с места. Но чуть отъехав, снова остановилась. Женщина смотрела на него. Может, она обозналась? Или, может, она сжалилась над ним? «Я ей приглянулся»,— по* шутил тощий старик сам над собой.
Голубая машина то двигается вперед, то снова останавливается. Женщина за рулем смотрит на него. Тощий старик решил
295
выяснить причину такого странного поведения женщины за рулем. Он перешел на правую сторону дороги. Красивая женщина теперь смотрела на него из другого окна машины. «В молодости я не был некрасивым. Считался даже привлекательным»,— думал тощий старик.
Он снова перешел на левую сторону улицы. Теперь женщина смотрела на него из левого окна. Голубая машина снова остановилась. Когда старик поравнялся с машиной, женщина сказала ему из окна:
— Открой дверцу, садись!
Тощий старик растерялся. Но улыбающееся лицо женщины придало ему смелости, он отворил дверцу и сел в машину. Голубой автомобиль тронулся. Женщина молчала. Старик тоже молчал. Автомобиль остановился перед большим домом. Встретившая их служанка изумленно посмотрела на старика.
Они вошли в великолепно обставленную комнату, женщина, не дав старику даже сесть, сказала:
— Раздевайся!
— Госпожа, позвольте мне хоть помыться.
— Раздевайся, говорю!
Видать, женщина больно уж оголодала, если ей было так невтерпеж. Старик снял с себя рваную грязную рубашку.
— Брюки тоже снимай!
Теперь у него уже не было никаких сомнений. Он посмотрел на широкие бедра и пышную грудь красивой женщины и позабыл про голод и усталость. «А почему бы и нет?! — подумал старик.— Я — ее каприз. Сердце приказало, и она выбрала именно меня!»
«Господи, не дай мне опозориться!» Молясь про себя, старик снял брюки и двинулся к женщине.
— Кальсоны тоже снимай! — приказала красивая женщина. Потом она нажала кнопку звонка. Вошла служанка, такая же красивая, как хозяйка.
Старик насторожился: «Ну, это уже распутство! — подумал он. — Да в моем возрасте мне и не справиться с двумя!»
Красивая женщина обратилась к служанке:
— Скажи воспитательнице, пусть приведет сюда детей!
Служанка вышла. Старик, оставшийся в одних кальсонах, весь дрожал. Не то от холода, не то от волнения. Он однажды слышал, что некая красивая женщина, желая отомстить изменившему ей мужу, пригласила к себе первого попавшегося мужчину и легла с ним. «Вот и она хочет сделать меня орудием своей мести»,— подумал старик.
В орудия он годился. Он проглотил слюну.
Вошли воспитательница, служанка и трое детей. Старшему ребенку лет десять, младшему примерно шесть — две девочки и мальчик. Три прелестных ангелочка.
296
«Черт с ними, со служанкой и воспитательницей,— подумал старик,— но в присутствии детей...»
Ноги старика были как две палки, руки — как бечевка, а шея — словно соломинка. Даже издали можно было сосчитать его ребра. Это был скелет, обтянутый желтой грязной кожей...
Красивая женщина обратилась к воспитательнице:
— Айсел сегодня кушала?
— Очень мало. Какао не выпила,— ответила воейитатель-ница.
— А Гексель?
— Она совсем не ела.
— А как Алтай?
— Съел только маленький кусочек шоколада.
Красивая женщина повернулась к детям. Она показала пальцем на дрожавшего старика и сказала:
— Видите этого человека? Он превратился в скелет. Если вы не будете кушать, и вы станете такими, как он.
Три ангелочка со страхом прижались к широким бедрам своей матери. Женщина, прекрасная, как поэзия, властно бросила тощему старику:
— Теперь одевайся скорей и уходи!
Подстрекательство
\/ важаемый господин судья!
Для того чтобы вы могли определить, виновен я или не виновен, я должен изложить вашему превосходительству суть дела во всех подробностях.
Вашему покорному слуге шестьдесят восемь лет, и он глава приличной семьи. У меня есть зятья, невестки, внуки. Может ли такой человек приставать на улице к женщине? Но я признаюсь вам чистосердечно. Да, действительно, я приставал к тем госпожам. Причем среди бела дня, на проспекте Бейоглу. Положа руку на сердце, представьте себя на моем месте. Я расскажу вам все, как было. Что бы вы сделали в моем положении?
Ваш покорный слуга обитает в Каплыджа. Преклонные годы уже не позволяют мне заниматься адвокатурой. Но изредка я езжу в Стамбул. Сегодня утром я сел в морской трамвай. Было жарко, поэтому я спустился в нижний салон. Напротив меня сидели две дамы. Сначала они не привлекли моего внимания. Но через некоторое время одна из этих ханым, блондинка, сказав громко: «Ох, жарко», расстегнула пуговицы блузки и обнажила передо мной свою грудь, полную, как четырнадцатидневная луна, и я уже был не в силах отвести глаза. Уважаемый господин судья! Я взываю к вашей справедливости. Будь вы на моем, месте, разве вы не стали бы смотреть?
— Мне тоже душно стало,— сказала вторая дама, с кожей перламутрового цвета. Она расстегнула ворот, тоже раскрыла грудь и вдобавок еще сняла с себя жакет, оставшись почти что голая. Уважаемый господин председатель! Будь ваше превосходительство на моем месте, как бы вы изволили поступить?
— Подвязки режут,— сказала дама-блондинка и, оголив ноги выше колен, стала подтягивать чулки. Я продолжал поверх очков с удивлением созерцать эту картину.
Уважаемый господин судья! Соблаговолите, ваше превосходительство, поставить себя на место вашего покорного слуги. Не знаю, как бы поступили вы, но я в вежливом молчании, как человек воспитанный, продолжал наблюдать за моими спутницами.
29Х
Теперь дама с кожей цвета молока, которой якобы жали подвязки, подняла подол юбки, и перед моими глазами замелькало пестрое шелковое с кружевами белье, словно разноцветные флажки корабля, салютующего во время праздника.
Вслед за ней и вторая дама ослабила свои резинки, которые сжимали ее тело. Но этого им показалось недостаточно. Дама-блондинка говорит своей подруге:
— Оказывается, мы сели против движения. Голова кружится!
И обе пересели на мою скамейку, одна слева, другая справа от меня. Как будто им не было другого места! А между тем трамвай был совершенно пустой. Они сели вплотную ко мне и стали сжимать меня с обеих сторон. Кровь в моих жилах, которая уже двадцать лет текла спокойно, побежала быстрее.
Как бы вы, ваше превосходительство, поступили на моем месте?
Время от времени дамы что-то роняли на пол и под этим предлогом нагибались, обнажая те части своих нежных тел, которые еще не были мне показаны. Один раз дама с кожей, как сливки, нагнулась поднять журнал и, собираясь сесть обратно на свое место, опустилась якобы по ошибке на мои колени и по рассеянности некоторое время продолжала находиться в этом положении.
Потом между ними произошел такой разговор:
— Мне нравятся мужчины в летах.
— Мне тоже! Только они и понимают толк в женщинах! Сказали бы хоть два слова!..
Несколько раз я набирался смелости заговорить с ними?» но у меня отнялся язык, и я не смог проронить ни слова.
Белотелая очаровательная красавица наконец сказала:
— Все еще молчит!.. Видно, выродились воспитанные, деликатные люди. Мы же его в конце концов не съедим!
Это уже было прямое оскорбление вашего покорного слуги. В это время мы подъехали к пристани. Они сошли на берег, обернулись и посмотрели на вашего покорного слугу с такой нежностью и любовью, что я буквально остолбенел, будто в меня молния ударила.
Осмелюсь вас спросить, господин судья, будь вы на моем месте, какую бы линию поведения избрали вы?
Я лично избрал ту линию поведения, которая толкнула меня пойти за дамами. В одном вагоне мы поднялись по тоннелю на Бейоглу. Я все еще не раскрывал рта, чтобы не сказать чего-нибудь бестактного. Все трое шли мы по улице, они впереди, я за ними. То и дело они оборачивались и своими ангельскими улыбками и вызывающими взорами волновали душу вашего покорного слуги.
299
— Очевидно, бейэфенди будет разговаривать с нами дома,— сказала блондинка.
Я бы опять смолчал, чтобы не сказать ничего предосудительного, но они шли очень быстро, прыгая, как воробьи. В моем возрасте поспевать за ними было несколько трудновато. Должен вам заметить, что ваш покорный слуга страдает сердечной слабостью. Я не могу позволять себе слишком больших волнений. Чтобы показать им, что у меня тоже есть сердце, я подошел к ним и сказал:
— Прошу прощения, уважаемые госпожи, как бы я ни был стар, но и у меня есть сердце, я тоже божье создание, пожалейте же меня!
Почтенный господин судья! Здесь-товсе и началось. Две уважаемые дамы посреди людной улицы начали кричать во все горло:
— Спасите! Полиция! Этот бесстыжий старик пристает к нам!
Затем обе дамы достали из своих сумок полицейские свистки и засвистели. А полицейские как будто этого и ждали. Тут же схватили меня и увели.
Уважаемый господин судья! Я изложил вам все, как было. Если я совершил преступление, то эти дамы тоже виновны, поскольку они подстрекали меня к преступлению.
Я потом узнал, что эти дамы состоят -в гражданской полиции нравов. Они ходят по городу, чтобы вылавливать беспутных мужчин, которые пристают к женщинам. И так как в тот день они еще никого не поймали, то, чтобы не возвращаться с пустыми руками, нацелились на меня.
Я обращаюсь к вашей совести: как бы вы поступили, ваше превосходительство, будь вы на моем месте?
Вышибала
fy/fы вчетвером поступили на работу в редакцию га-Л зеты. Один из нас до двадцати одного года не мог перейти из десятого класса лицея в одиннадцатый, и как-то отец ему сказал:
— Я вижу, человека из тебя не выйдет, стань хотя бы газетчиком.
Второй жил без отца, со старой матерью. Он отнимал у бедной вдовы трехмесячную пенсию и проматывал за три дня. Натерпевшись от сына, старуха однажды прокляла его:
— Дай бог тебе влачить жалкое существование!
Это оказались ее последние слова. Бедняжка отдала богу душу. Тогда наш парень образумился.
— Ни разу я не послушал свою бедную мать,— сказал он себе,— выполню хотя бы ее последнее желание, пусть ей на том свете легче будет.
И, чтобы влачить жалкое существование, он стал газетчиком. Это было лет двадцать тому назад. Газетчики в те времена были верны своему сыновнему долгу, заботились даже о том, чтобы сбылись проклятия их матерей.
Третий наш товарищ два года подряд получал двойки по турецкому языку и оставался в одном классе. Он решил стать известным писателем, чтобы отомстить преподавателю турецкого языка. Так он попал в газетчики.
Что касается меня, то я был из тех, кто считает, что справится с любым делом, но ничего не делает. Однако наиболее подходящей для себя я считал профессию газетчика.
Мы все четверо были корреспондентами-практикантами. Денег нам не платили. Из четверых обещали взять в штат того, кто проявит себя наилучшим образом. Поэтому между нами возникла ожесточенная конкуренция.
Однажды мы узнали, что одного из нас взяли в штат с окладом 60 лир в месяц. Но эти 60 лир платил нашему товарищу не владелец газеты, а отец парня. Тот об этом ничего не знал. Он думал, что получает жалованье от владельца.
301
Это подстроил его отец, чтобы сын считал себя пригодным на что-нибудь путное. Однако его пригодность оказалась причиной того, что нас троих сочли непригодными и выгнали из газеты.
Мы трое сидели в кафе и обсуждали наше положение. Тот, который оставался в школе на второй год из-за турецкого языка, сказал:
— Вот увидите, в один прекрасный день я стану известным писателем.
Второй товарищ сказал:
— Я тоже. Я буду известным романистом.
Спросили меня:
— А ты кем будешь?
— Я... Не знаю... Тоже хочу быть какой-нибудь знаменитостью .
Самый знающий среди нас сказал:
— Чтобы стать настоящим художником, нужно многое повидать, знать жизнь, общаться с людьми. А мы не знаем жизни, не знаем людей.
Кто-то напомнил, что известный американский писатель был золотоискателем.
— Давайте и мы будем искать золото,— предложил я.
Другой вспомнил, что некий французский поэт был священником.
— Давайте мы тоже будем священниками,— снова предложил я.
А один известный художник, оказывается, был свинопасом.
— Вот хорошо, и мы будем свинопасами,— сказал я.
Но, увы, у нас не было ни свиней, ни золота, не могли мы стать и священниками.
— Теперь понятно, почему у нас не появляются большие художники,— сказал я,— нет необходимой для искусства среды. Ни золота, ни свиней, ни священников... В какой убогой стране, оказывается, мы родились! Как же нам все-таки стать известными художниками?
Чтобы как следует изучить жизнь и людей, мы надумали заниматься различными делами и постоянно менять род своих занятий.
Один из нас решил стать контрабандистом. Вернее, не успел стать: в первый же день схватили, попал в тюрьму.
Второй надел искусственную бороду и попытался ограбить ювелира. Но так как этого ювелира часом раньше уже ограбили, в пустой лавке задержали нашего приятеля. А он, чтобы смыть со своей фамилии позор, которым покрыл ее, попавшись за несовершенное воровство, решил покончить с собой.
Из нас троих я один нашел стоящее дело. Я стал вышибалой в баре. Послушайте, как это получилось. Однажды я сидел
302
в кафе в квартале Бейоглу и размышлял, как бы наполнить свой желудок. Уже сутки во рту у меня не было ни крошки. Вот-вот упаду от голода. Человек, сидевший рядом, говорит мне:
— Что, парень, урчит в животе?
Я описал ему свое положение.
— Если я дам тебе работу, справишься?
— Справлюсь, а что за работа?
— Будешь вышибалой. Вышибалой в баре.
— А что это такое?
— От девяти вечера до трех утра будешь сидеть в зале. Как увидишь, что кто-нибудь поднимает шум из-за счета, возьмешь его за шиворот и изобьешь.
Для того чтобы вы поняли смехотворность этого предложения, я опишу вам себя. Не считая воспаления легких,, коклюша, скарлатины, кори, дифтерита, малярии, астмы и других широкоизвестных недугов, я перенес тридцать четыре болезни. Не помню, чтобы я когда-нибудь участвовал в драке и не был избит. В самом моем здоровом состоянии у меня был или грипп или насморк, или зуб болел или ухо. Рост у меня метр сорок шесть. Вес — сорок пять килограммов на сытый желудок.
— Если вы мне сейчас скажете: «Летай, и я наполню твой желудок», я соглашусь. Полечу. Но, сказать вам честно, не смогу я избить человека. Не я буду избивать клиентов, а клиенты будут избивать меня, и я опозорю ваш бар.
Он сказал:
— Это дело как раз для тебя. Вполне подойдешь.
— Позвольте, как же я буду бить человека? Ведь если мимо меня проедет десятитонный грузовик, так я от сотрясения не удержусь на ногах.
— Это очень просто,— сказал он. — Сделаешь, как я тебе скажу. Здесь силы не требуется. Я тебе скажу: «Приведи этого в чувство», ты подойдешь к нему, дашь ему раз-другой по морде, и все тут.
Я подумал: на худой конец получу оплеуху, а если туго придется, убегу. Разве легко изучать жизнь?! Легко ли стать большим художником?
Я принял предложение. Стал вышибалой в баре «Чин-Чин». В тот же вечер явился туда. Посадили меня между оркестром и баром. Подавив смущение, я обратился к хозяину:
— Умираю с голоду, дай мне чего-нибудь поесть. Удержишь из получки.
Хозяин говорит:
— Пока не сделаешь дела, ни черта не получишь.
Я и на сытый желудок не смогу избить человека. А уж на голодный тем более, любой клиент раздавит меня.
303
— А сколько вы мне дадите? — спрашиваю я хозяина.— И как платить будете — ежемесячно или еженедельно?
— Неизвестно, сколько. Это от тебя зависит. Буду платить сдельно. Чем больше клиентов изобьешь, тем больше денег получишь. За каждого избитого клиента буду давать тебе две с половиной лиры.
Если бы я получал не за каждую пощечину, которую я дам, а за каждую, которую мне дадут, я бы разбогател за короткое время.
Заиграл джаз. Бар постепенно наполнялся. Девушки звонко смеялись, кокетничали с посетителями. Танцы были в разгаре. Я едва держался на ногах от голода.
Около одиннадцати часов за одним из столиков начался шум. Сердце мое екнуло. Я знал, что меня ожидает. Клиент кричал:
— За кого вы меня принимаете, сволочи! Это же грабеж! Прокисшее вино выдаете за шампанское, да еще по 50 лир за стакан! Мошенники!
Хозяин мигнул мне.
— Что? — спросил я.
— Приступай! — сказал он.
Клиент, которого мне предстояло избить, был раз в пять больше меняемой кулак едва пришелся бы ему в живот. «Была не была»,— решил я и встал. «Господи,— говорю я про себя,— все в твоей власти, дай твоему хилому рабу силу богатыря Юсуфа...»
В руке у меня была зажженная сигарета. Я направился к посетителю, который продолжал скандалить. Пока я шел в его сторону, вокруг меня шептались:
— Вышибала идет! Вышибала!
Я уже свыкся с мыслью, что мне все равно не избежать побоев, и поэтому смело, даже дерзко приблизился к своему противнику. Подошел, стал лицом к лицу с ним. Если я встану на цыпочки, то и тогда я не дотянусь до его лица.
— А ну-ка, сядь, сукин сын!— приказал я ему.
Он опустился на стул. Я переложил сигарету в правую руку и погасил о его лоб между бровями. Он дико взвизгнул:
— Ой, мама!
— Ты еще разговариваешь? Я тебе сейчас покажу твою маму...— сказал я.
— Я ничего не говорю,— пролепетал он.
— Если тебе жить надоело, так и скажи! — проговорил я грозно.
Тыльной стороной руки я ударил его по правой и левой щеке и так же важно вернулся на свое место.
Заиграл оркестр, начались танцы. Немного погодя подошел ко мне хозяин бара и говорит:
304
— Теперь видишь, что очень просто?
— Дай,— говорю,— мои две с половиной лиры!
— Расчет потом. Если хочешь выпить, подойди к стойке, возьми чего-нибудь на две с половиной лиры.
Я подошел к стойке. Выпил две рюмки. На голодный желудок меня мутило. В это время я услышал шум за другим столом. Побежал туда. На этот раз буянили сразу два клиента. Эти орали громче первого. Наградив каждого пощечиной, я вернулся на свое место.
В тот вечер я избил четырех клиентов. В три часа утра бар закрылся, и со мной рассчитались. Я получил семь с половиной лир.
На следующий вечер я снова явился на работу. Избил шесть человек. Теперь каждый вечер я избивал людей и получал деньги. Иные посетители не успокаивались от одной пощечины или от двух-трех пинков. Таких приходилось тащить в подвал за баром и избивать палкой.
Желая заработать побольше, я жадно озирался по сторонам в надежде заметить хоть какой-нибудь скандал. Иногда за весь вечер не было ни одного инцидента, и я уходил домой с пустыми руками. В такие вечера стоило кому-нибудь засмеяться чуть громче обычного, я тут же подбегал, с ходу бросив:
— Ты где находишься? Это тебе не конюшня!
И ни с того ни с сего избивал человека. За это хозяин платил не две с половиной лиры, а всего одну. Но даже если бы ничего не платил, я бы все равно бил, чтобы рука не отвыкла. Я уже привык к этому делу, и мне трудно было без драки, я раздражался, нервничал.
Признаться, я сам удивлялся своей удали. Как-никак я избивал людей. Постепенно я поверил в свою силу и храбрость.
Как-то вечером один из трех посетителей, пришедших вместе, слишком разошелся. Двое других пытались его успокоить, но безуспешно. А этот посетитель был здоровенный детина. Не человек, а какое-то диковинное создание природы. По правде говоря, я порядком струсил. Кажется, моей коммерции приходил конец.
Я пошел на этого детину. Ударил его коленом в живот. Он заревел, как бык. Я ударил еще раз. С каждым моим ударом он ревел все сильнее. Схватил я табурет и надел ему на голову. Он заорал еще громче. Я вижу, так ничего не выйдет. Взял я сломанную ножку табурета и погнал ею всех троих, как стадо:
— А ну, шагайте, сукины сыны! — скомандовал я.
Они послушно двинулись, словно ягнята. Я загнал всех троих в подвал и давай бить палкой самого главного. Тот, наконец, распластался на земле. Тогда я повернулся к двум другим. Один из них взмолился;
305
— Пожалей, братец, мы ничего не делали. Я-то не любитель ходить в такие места. А этот тип пристает каждый день: идем повеселимся. И я согласился. Куда ни пойдешь, всюду затевает драку. Обычно нам удается его утихомирить. А сегодня не вышло.
Детина, который лежал на земле, время от времени приходил в себя и тут же начинал браниться и кричать. Я выпроводил тех двоих и опять принялся за первого. Бью его палкой, а он все поднимает голову и орет. Всыпал ему как следует. К утру он пришел в себя. Я опять было взялся за палку, но тут он вырвал ее из моих рук и набросился на меня. Ой, мама!.. Пальцы у него, словно тиски. Что схватит, то оторвет. Чуть не раздавил меня между пальцами, как клопа. Взял меня за шиворот, поднял и стал трясти. Я ору что есть мочи. Потом уж не помню, что было. Потерял сознание. Три дня лежал без памяти. Через неделю я смог открыть глаза. Через месяц совсем пришел в себя. Через два месяца встал на ноги.
Пришел в бар. Хозяин набросился на меня:
— Испортил хорошее дело. Подорвал репутацию вышибалы. Больше ты мне не нужен. Убирайся!
— Объясни мне, хозяин, ради бога,— говорю я,— в чем дело. Восемь месяцев я на совесть избивал твоих клиентов, жил честным трудом. Но такого ни разу не было. Почему так случилось?
— Дурак ты,— сказал хозяин,— как ты думаешь, почему тебе удавалось избивать их? Люди, брат, приходят сюда веселиться. А чтобы веселье было полным, им надо, чтобы их как следует отдубасили. Какое же веселье без побоев? Не хватает чего-то. Если ты их не изобьешь, они все равно, когда выйдут отсюда, ударятся головой о стенку или носом о телеграфный столб, о мостовую. Тогда будут считать, что по-настоящему повеселились. А вышибала должен избивать человека, пока он пьян. Разве можно его бить, когда он уже отрезвел? Хорошо еще, что он тебя до смерти не избил.
Хозяин прогнал меня. Но так как я постиг все тайны своего ремесла вышибалы, я поступил в другой бар.
В новом баре, где я сейчас работаю, посетители бывают вполне довольны весельем, получив от меня в конце вечера солидную порцию пинков, пощечин и тумаков. Но как только они трезвеют, я убираюсь восвояси.
Прошлый вечер к нам пришел хозяин того бара, где я раньше работал. Раз пришел, сиди себе спокойно. Так нет. Стал буянить. Загнал я своего прежнего хозяина в подвал и избил, как осла. А только он пришел в себя, я тут же удрал.
Теперь я зарабатываю прилично.
Как-нибудь я выберу свободный вечер и тоже повеселюсь как следует.
306
Демократия запрещается
Р'ш.е до того как он появился у нас, мы узнали о нем многое. Лет девять он учился в Америке.
Нам было очень интересно, что же он собой представляет.
На основании отрывочных сведений, которые нам удалось собрать, мы нарисовали в своем воображении облик типичного преподавателя физики. Нас в классе было шестьдесят человек, но ни один не представлял себе нового учителя физики таким, каким он оказался.
На первом же уроке он вызвал к доске пятерых. Все пятеро заливались, как соловьи. О чем бы учитель ни спрашивал, они отвечали одно:
— Мы этого не проходили!
— Нам этого не говорили!
Учитель пожал плечами:
— Удивляюсь, как вы дошли до этого класса.
Картошка Неджми обиделся:
— Учитель... вы как нарочно спрашиваете то, чего мы не проходили.
— Идите к доске,— сказал ему учитель.
Картошка Неджми этого не ожидал. Он стал у доски, растерянный, опустив голову от смущения.
— Расскажите все, что вы знаете из того, что вы проходили по физике,— сказал учитель.
— По физике... Это...— пролепетал Неджми. Его кадык поднялся и опустился. Больше он ничего не смог сказать.
У нашего нового учителя, кроме физики, была еще одна страсть: давать нам уроки демократического воспитания.
В то время у нас почти никто ничего еще не знал о демократии. Мы только-только услышали про витамины. То есть я хочу сказать, что у нас в Турции витамин появился раньше, чем демократия.
Нашего нового учителя мы прозвали Демократ Бехич. Он не уставал расхваливать демократию в Америке.
307
По правде говоря, мы все шестьдесят и физике не научились, и о демократии ничего не узнали. Из того, что нам говорили о демократии, мы до конца учебного года усвоили только две вещи: во-первых, что при демократии нельзя обращаться друг к другу с такими выражениями, как «слышь», «эй, ты!», «подлюга», «зараза», а следует говорить «господин». И, во-вторых, что надо открывать или закрывать окна и двери классной комнаты.
Учитель физики Демократ Бехич говорил:
— Господа, если вам душно, давайте откроем окна.
В ответ раздавался мощный гул:
— Откроем, господин учитель!
Некоторые ученики, заранее договорившись, сидели молча.
Потом один из них, самый озорной, тихо произносил:
— Не будем открывать, господин учитель.
Тут-то и начиналась в классе демократия:
— Откроем, господин учитель!
— Не будем, господин учитель!
— Откроем!
— Не откроем!
— Душно!
— Холодно!
Картошка Неджми и Глыба Шевкет были противоположными оконечностями демократии. Если сегодня Глыба Шевкет говорил «откроем», то завтра кричал «не будем открывать». Неджми говорил обратное тому, что предлагал Шевкет. А в перерыве до урока физики они вместе наглухо закрывали окна, если на дворе было жарко, и настежь распахивали их, если было холодно.
Пока мы спорили, открывать или не открывать окна, проходила половина урока. Как только гул немного стихал, Демократ Бехич предлагал:
— Пусть один из тех, кто говорит «не надо открывать», выйдет к доске и объяснит свою точку зрения.
Здесь начинался второй параграф демократии, потому что в пылу спора мы говорили друг другу «слышь», «эй, ты!» и т. п., забыв первую заповедь демократии. Тут Демократ Бехич выходил из себя:
— Господа, при демократии нельзя говорить «эй, ты!». Надо сказать «господин».
Он сто, тысячу раз говорил нам, что при демократии нельзя говорить «эй, ты!». Сначала мы так и обращались друг к другу: «господин Ахмед», «господин Мехмед», но как только разгорался спор, снова переходили на «эй, ты!». В это время раздавался звонок, и Демократ Бехич выходил из класса. А мы кричали ему вслед:
308
— Да здравствует демократия?
Так проходили все уроки по физике в течение целого года. Демократ Бехич был убежден, что благодаря его стараниям мы далеко продвинулись в освоении принципов демократии. Он хотел продемонстрировать свои достижения перед другими и похвастаться. За две недели до экзаменов он сказал нам:
— В пятницу в конференц-зале мы покажем свои успехи.
Наш класс состоял из трех групп. Главные озорники всех трех групп основательно подготовились к этой демонстрации. В пятницу мы собрались в конференц-зале. Демократ Бехич пригласил учителей из других школ и еще каких-то незнакомых нам людей. Собралось человек пятьдесят. Были тут и ученики из других классов.
Картошка Неджми и Глыба Шевкет заняли свои позиции —> в разных концах зала. Другие заводилы — Подлюга Сенаи и Дубина Хилми — были наготове со своими группами. Все было заранее условлено.
В огромном зале царила тишина. По-моему, за все время существования нашей школы здесь не было такой тишины. Приглашенные тихими голосами обсуждали вопросы просвещения. По взглядам, которые они время от времени бросали на нас, видно было, что мы им очень понравились.
Демократ Бехич поднялся на трибуну. После приветствий последовала длинная лекция о благах демократии, о процветании ее в Америке, о демократическом воспитании в американских школах. Наш учитель сообщил, что и здесь он воспитал своих учеников в духе демократии, точно как в Америке. В заключение он сказал:
— Уважаемые гости! Наши ученики, получившие демократическое воспитание, сейчас продемонстрируют перед вами образец демократической дискуссии.
Тут Картошка Неджми толкнул меня в бок:
— Слышь, ты из которых? Не забыл?
— Из тех, кто кричит «откроем»,— ответил я.
— Смотри, не перепутай. Спроси своего соседа, чтобы и он не перепутал.
Мы были хорошо подготовлены.
Мы все знали, что Демократ Бехич устроил эту демонстрацию, чтобы отомстить директору школы. Наш директор и слышать не хотел об этой самой демократии. Мы об этом давно уже догадывались. Однажды мы слышали, как директор кричал в коридоре перед учительской:
— Плевать мне на его демократию!
А однажды, когда мы, как всегда после урока физики, гаркнули: «Да здравствует демократия!», в класс неожиданно вошел директор. В ярости он дал пощечину Картошке Неджми, который
309
попался ему под руку. Картошка Неджми в три раза выше директора, поэтому он даже не покачнулся от такой оплеухи, стойко выдержал ее, как настоящий бастион демократии. Но зато сам директор отлетел от своего удара метра на четыре и едва удержался на ногах. Потом он хотел наброситься на Глыбу Шевкета, но тот по дородности не уступает Картошке Неджми, и директор стал искать кого-нибудь поменьше, чтобы свалить одним ударом, и схватил за шиворот меня.
— Ей-богу, не кричал я «Да здравствует демократия!»,— заорал я как ужаленный.
Выйдя в коридор, директор пожаловался одному из учителей: — Отравляют детей...
По всему этому мы догадались, что сегодняшняя демонстрация — еще одно столкновение директора с учителем физики. Признаться, мы хотели, чтобы победил Демократ Бехич. Потому что если все учителя последуют его примеру, то в спорах о том, открывать окна или не открывать, пойдут на смарку все другие уроки.
Демократ Бехич подошел к пожилому человеку, сидящему в первом ряду, взял его под локоть, помог подняться на трибуну и сказал ему:
— Прошу вас, ваше превосходительство, избрать тему для дискуссии.
— Господа,— сказал пожилой господин,— древние римляне говорили: «Mens sana in согроге sano», что значит: «В здоровом теле здоровый дух». Как вы полагаете, правильно ли это?
Поблагодарив пожилого господина, Демократ Бехич обратился к нам:
— Сперва выступят те, кто считает, что это правильно. А потом будут выступать те, кто считает, что это неправильно. После всех выступлений мы проголосуем. Обе стороны по очереди поднимут руки. Голосование обнаружит истину. Это и есть демократия.
Не успел он договорить, как я вскочил с места и крикнул во весь голос:
— Откроем!..
Гости удивленно переглянулись. По уговору я первый должен был крикнуть «Откроем!». После меня один из отряда Подлюги Сенаи должен был сказать «Не откроем!». Весь наш план был основан на проблеме окон и дверей. Потому что целый год на уроках физики мы изучали демократию по принципу «откроем или не откроем».
Как только я крикнул «Откроем!», сзади раздался тоненький голосок: «Закроем!».
Затем сидящие в зале были оглушены гулом голосов:
— Откроем!
310
— Закроем!
Такой у нас был замысел. Мы полагали, что дискуссия, как всегда, развернется вокруг проблемы окон и дверей. Мы разделились поровну. Одна половина должна была сказать «Откроем!», а другая — «Закроем!». Нам было очень интересно посмотреть, что будет делать Демократ Бехич при одинаковом количестве голосов «за» и «против».
Поскольку я крикнул первым, Демократ Бехич сказал мне:
— Выходи излагать свою точку зрения!
Это тоже не входило в наши расчеты. Спотыкаясь от волнения, я поднялся на трибуну.
Демократ Бехич сказал:
— Господин Бекир, что вы думаете по этому поводу? Будет ли здоровый дух в здоровом теле, или не будет?
— Откроем, господин учитель,— ответил я.
В ответ на это поднялись на ноги все из отряда Подлюги Сенаи и завопили:
— Закроем, господин учитель!
Картошка Неджми и Глыба Шевкет, орущие грубыми, хриплыми голосами, поддержали меня:
— Откроем!
Демократ Бехич покраснел как рак.
— Отвечай на мой вопрос,— сказал он.— Здоровый ли дух в здоровом теле?
Я растерялся, но гости, сидевшие в первых четырех рядах, уже начали дискуссию между собой. Толстый господин говорил:
— Без сомнения, прежде всего — здоровое тело. Ибо болезненный организм...
Другой прервал его:
— В таком случае все борцы и боксеры должны были стать философами, учеными, политическими деятелями.
Гости, как и мы, забыв про всякий порядок, орали друг на друга.
Растерявшийся Демократ Бехич обратился ко мне:
— Ну, говори же...
— Я же сказал, господин учитель, откроем!..
От негодования лицо Демократа Бехича покрылось капельками пота. Поняв, наконец, что ему не удастся отвлечь нас от окон и дверей, он перестал сопротивляться.
— Потому что, господин учитель,— продолжал я,— сейчас апрель. А апрель — это второй месяц весны. В этом месяце становится теплее. А мы люди не старые. Наши легкие нуждаются в свежем воздухе...
Так как эти слова мы повторяли целый год, на каждом уроке физики, я заливался, как соловей. Я привел все доводы в пользу открывания окон и дверей.
Л/
Демократ Бехич вызвал на трибуну Подлюгу Сенаи, который был на стороне тех, кто кричал «Закроем!». Подлюга Сенаи сказал:
— Я не согласен с Волосатым Бекиром...
Демократ Бехич тихо перебил его:
— Ты забыл, что при демократии следует говорить «господин»?
В школе у всех были прозвища. Меня прозвали Волосатым Бекиром. Подлюга Сенаи повторил:
— Я не согласен с господином Волосатым Бекиром.
Я обиделся, что он перед таким собранием называет меня «волосатым».
— Эй ты, подлюга, выражайся поосторожней! — крикнул я ему.
Демократ Бехич опять тихо вставил:
— Не забывай про «господина», господин Бекир...
— Господин Подлюга Сенаи,—начал я...
Демократ Бехич прервал меня:
— Это противоречит демократии. Надо сказать просто «господин Сенаи...»
А внизу, среди гостей, происходило то же самое:
— Дух...
— Тело...
Теперь в зале были две самостоятельные демократии. Мы спорили, открывать или не открывать окна, а они дискутировали на тему, что важнее — дух или тело.
Картошка Неджми орал:
— Закроем!
Окончательно растерявшийся Демократ Бехич спросил у Подлюги Сенаи:
— Почему закроем?
Подлюга Сенаи привел все доводы в пользу закрывания окон. Но демократия уже была нарушена. От волнения я крикнул было:
— Эй, Хилми, сукин ты...
Но тут же опомнился.
— Господин Дубина, осел ты этакий, я не согласен с тобой,— нашелся я.
Дубина Хелми схватил меня за шиворот:
— Сам ты осел!..
Мы сцепились. Спасибо, Картошка Неджми подоспел. А за ним Глыба Шевкет... Бог свидетель, мы не хотели этого. Но шутка обернулась дракой...
Наши непременно хотели открыть окна, а те — закрыть. Я взглянул на гостей. У них было почище нашего: толстого господина, который кричал «здоровое тело», семь тощих, низко
312
рослых мужчин и одна женщина повалили на землю и топтали, как половик.
Все смешалось в рукопашной. Сыпались разбитые стекла, ломались кресла, в воздухе, как стая ворон, летали ботинки.
Вдруг, словно гром, загремел голос директора. Мы всегда удивлялись, откуда у такого маленького человека эдакий мощный голосище. Все разом стихло.
Директор оглядел нас всех и снова остановился на мне.
— В чем дело? — спросил он меня.
Демократ Бехич стоял в стороне, растрепанный, со съехавшим набок галстуком и с оторванным воротником. Зал имел такой вид, словно здесь только что потушили пожар. Директор уставился на меня. Я успел только произнести:
— Господин Дубина Хилми, господин Глыба Шевкет...
А дальше я помню только, как в моих глазах сверкнула молния.
Демократа Бехича уволили, и понемногу все успокоилось.
С тех пор директор, как только увидит наши окна закрытыми, кричит сердито:
— Демократия запрещается!—И велит открыть окна.
А как увидит, что они открыты, опять кричит:
— Демократия запрещается!—И велит закрыть окна.
Глыба Шевкет, Дубина Хилми, Картошка Неджми, Подлюга Сенаи — все они стали теперь видными политическими деятелями. Вы их всех знаете, я только имена их изменил.
Я никем не смог стать. Через несколько лет после этих событий я однажды встретил Демократа Бехича.
— Как поживаете, учитель? — спросил я.
Он меня так и не узнал. Постарел очень. То и дело в разговоре повторял:
— В этой стране прежде всего необходимо ввести демократическое воспитание.
Как пишется статья
V французов есть серия книг, в которых в популярной форме рассказывается о происхождении тех или иных предметов, даются советы по различным вопросам хозяйства и быта. Здесь вы можете найти исчерпывающие сведения из любой области — начиная от технологии производства бумаги и стекла и кончая историей демократии и борьбы за свободу.
Такие книги и навели меня на мысль написать этот рассказ. Как пишется статья для газеты? Я знаю, эта тема выходит далеко за пределы моих воскресных бесед с читателями на страницах газеты. Она требует специального исследования, которое составило бы несколько томов. Но я постараюсь изложить здесь свои соображения по возможности кратко.
«Как пишется статья?» — спросите вы и тут же ответите: «Очень просто. Приходит в голову какая-нибудь идея, берешь в руку перо и начинаешь писать». Но не тут-то было. Написать в газету статью не так просто, как вы думаете.
Послушайте, как я это делаю. Уверяю вас, я говорю чистую правду. Без капли выдумки.
Каждое утро я читаю газеты. От чтения газет, как и у каждого читателя, нервы мои расстраиваются. Я отмечаю те статьи, которые особенно ‘расстраивают мне нервы. Это составляет ежедневно 10—15 тем. Кроме того, у меня накопилось с прошлых дней еще 45—50 тем. Мне хочется сесть за стол и использовать сразу все эти темы. Но так как не нашлось бы пятидесяти газет, которые согласились бы напечатать мои сочинения, я вынужден остановиться на одной теме.
После долгих раздумий я выбираю самую что ни на есть безобидную тему, абсолютно безвредную и для газеты, и для ее владельца, и для меня — тему, про которую говорят «ни рыба ни мясо».
Никого не обижая, никого не критикуя, без каких-либо двусмысленностей или намеков пишу свою заметку.
314
На этом дело не кончается. За дверью кабинета меня под* жидает жена:
— Нельзя ли мне прочитать то, что ты написал? — спрашивает она.
Сказать «читай» — получится нехорошо. Сказать «нельзя»— еще хуже. Обычно я стараюсь скрывать от жены свои статьи. Но она каким-то образом отыскивает их и читает. А прочитав, поморщится и скажет:
— Если ты не думаешь о себе, подумай хотя бы о детях.
— Что случилось? — спрашиваю я.
— Этого тебе мало? Разве можно в наше время писать такие статьи?
— А что я такого написал?
Сначала она велит убрать одно место, другое. Потом, оказывается, надо что-то добавить... Поскольку я не собираюсь изображать из себя героя в глазах читателей, я делаю то, чего от меня требует жена.
Но через некоторое время подходит сын и тоже делает кислое лицо:
— Отец...
- Да?
— Получилось немного того...
— Чего?
— Немного резко.
Мальчик вот-вот заплачет:
— Сними, отец, последнюю фразу.
— Сынок, последняя фраза — это дух статьи.
— Пусть. Убери этот дух.
Снимаю. Теперь пристает дочь:
— Отец...
— Да?
— Может быть, первую фразу...
— Что первую фразу?
— Может, снимешь?
Не думайте, что этим дело кончается. У меня есть сосед, старый, опытный юрист. Жена или кто-нибудь из детей немедленно бегут к нему:
— Идите скорее, он опять что-то написал.
Сосед приходит. Как бы между прочим, спрашивает:
— Ну-ка, посмотрим, что ты сегодня сочинил.
Я показываю. Он читает. Читая, несколько раз поправляет очки на носу и покашливает. В левом кармане у него «Уголовный кодекс», в правом — «Закон о печати»...
— Послушай,— начинает он,— вот это место подходит под статью уголовного кодекса, предусмотрено от одного года ДО...
315
Выбрасываем это место.
— А вот это...— продолжает он.
— Ну?
— Подходит под закон о печати. За это — от двух до...
Выбрасываем и это место. Иной раз наш сосед достает из кармана «Гражданский кодекс» или «Закон о лесе».
— Вот это место,— говорит он...
Выбрасываем и его.
Это бы еще ничего. Труднее всего с моим отцом. Он рубит с плеча.
Звонят от него, просят немедленно зайти.
Прихожу.
— Ну, что ты сегодня настрочил? Дай-ка сюда! — приказывает он.
Даю. Первые его слова:
— Осел ты безмозглый! Дожил до сорока лет. Когда ты, наконец, станешь соображать?
Хорошо, если бы ограничился этим. Но он берет карандаш и начинает черкать:
— Выбрось эти места!
Бог свидетель, я не столько боюсь «Уголовного кодекса» или «Закона о печати», сколько моего отца. Выбрасываю из статьи те места, которые он перечеркнул, а то, что остается после всех этих «операций», приношу в редакцию.
Вы думаете, это все? Где там! Владелец газеты читает статью.
— Вы бы не могли написать помягче? — спрашивает он.
— Помилуйте,— говорю,— куда же мягче? И так уж получилось вроде пастилы. Мягче этого выйдет жижа!
— Давайте выбросим это место,— предлагает шеф.
— Давайте.
— Может, изменим это предложение?
— Изменим.
Теперь все? Как бы не так! Если бы было так легко, каждый строчил бы статьи в газету. Доходит очередь до секретаря редакции:
— Давайте немного смягчим это предложение.
— Пожалуйста,— говорю я,— но мы употребили уже все «мягкие» выражения, существующие в турецком языке.
Все-таки мы вместе с ним подыскиваем самые «мягкие» выражения и вставляем их в статью.
— Это предложение, кажется, немного того... Может, сделаем так?
— Сделаем.
— Пардон. Еще вот это...
— Снимем.
316
Уф, кажется, все. Наверно, вы тоже так подумали, не правда ли?
Через час звонят по телефону:
— Хасан-бей!
— Слушаю.
— У вас в статье упоминается некий Али-бей...
-Да.
— Видите ли, этот Али-бей приходится нашему...
— Уберите Али-бея, вставьте на его место Мустафу-бея,— предлагаю я.
— Что вы! Мустафа-бей приходится...
— Снимите, пусть это место останется пустым...
Через некоторое время опять звонок:
— Хасан-бей!
— Слушаю.
— В статье вы говорите о... но мы получаем оттуда...
— Раз получаете, зачеркните это место...
После такой стрижки статья становится похожей на ощипанную курицу. И вы, уважаемые читатели, на следующий день читаете эту статью в газете. Читаете и смеетесь. Как же не смеяться над такими статьями? Я и сам смеюсь. Что мне остается делать? А на следующий день, глядишь, приходит в газету опровержение на эту статью. Ну как тут не смеяться!
Как найти преступника
! / олицейские государства Панакорогия проходили стажировку на курсах американского Федерального бюро расследований. Последний месяц шестимесячного курса был отведен для освоения новейшего достижения криминалистики— машины «Разоблачитель лжи». Инструктор курсов мистер Гарри Уэллс говорил шестерым полицейским государства Панакорогия, которые слушали его с величайшим вниманием:
— Господа! Тема сегодняшнего занятия — машина «Разоблачитель лжи», которая оказывает неоценимую услугу полиции в процессе расследования и дознания. Эта машина, сконструированная американскими учеными, намного облегчает нашу работу. Скажем, мы подозреваем в совершении преступления десять человек. Подключаем эту машину к каждому из этих десяти подозреваемых и начинаем допрос. Машина разоблачает давшего ложное показание и таким образом обнаруживает действительного преступника.
Мистер Гарри Уэллс приказал принести машину «Разоблачитель лжи», а сам продолжал лекцию:
— Как видите, эта небольшая машина состоит из четырех измерительных приборов. Сейчас мы с вами испытаем ее на обвиняемом.
В комнату ввели прекрасно одетого мужчину ростом метр девяносто два. Усадили его на стул. Инструктор Гарри Уэллс давал пояснения:
— Один прибор подключаем к пупку обвиняемого, другой — к сердцу, третий — к голове и четвертый — к копчику. Известно, что раздражение человека проявляется в основном в этих четырех пунктах. Если обвиняемый дает ложное показание, у него появляется потливость в области пупка. Машина немедленно реагирует даже на самую ничтожную, незаметную для глаза потливость. Приходит в движение и стрелка прибора, который подключен к сердцу. Прибор, соединенный с головой, чертит кривую. А звонок прибора на копчике вследствие по
318
вышенной раздражительности обвиняемого начинает звонить. Таким образом, можно безошибочно определить, виновен подозреваемый или невиновен.
Господа! Сейчас мы приступим к опыту. Обвиняемый, на котором мы демонстрируем действие машины «Разоблачитель лжи», — это Ферра Пучиано, американский гражданин итальянского происхождения. Отец его прадеда, обвиненный в ограблении кораблей, в причастности к действиям пиратов и в насильственном сажании на несмазанный кол своих трех товарищей, бежал от преследований в Америку и нашел здесь защиту у справедливости и закона. Этот энергичный человек, убивший восьмерых своих товарищей-золотоискателей и павший от руки девятого, оставил после себя сына — деда нашего Ферра Пучиано, дабы не оставить американскую полицию без работы. Ферра Пучиано совершил свое первое преступление в тринадцать лет, ограбив почту. Пробыв два года в исправительном доме, обвиняемый сотрудничал затем в бандах Алькапоне и Диллиигера, содержал игорный дом, а затем открыл самостоятельное дело — стал предводителем банды с широко разветвленной сетью в Чикаго. К настоящему времени он похитил четырех детей и двадцать женщин, ограбил сто банков, занимался контрабандой, совершил два убийства, торговал белыми женщинами. В преклонном возрасте, устав от работы по специальности, Ферра Пучиано после четырехлетнего отдыха в тюрьме Синг-Синг вступил на путь честной деятельности и стал одним из известных деловых людей Америки. У него собственная контора на Уолл-стрите. Он владелец одной газеты и трех журналов, президент компании, изготовляющей сталь из жестянок, и компаньон четырех других корпораций. Он состоит пайщиком банка, который когда-то ограбил.
Один из полицейских государства Панакорогия задал вопрос мистеру Гарри Уэллсу:
— Ав чем обвиняется сейчас мистер Ферра Пучиано?
Инструктор ответил:
— Обвиняется в езде на автомобиле со скоростью 121 километр в час на участке, где запрещено ездить со скоростью свыше 120 километров в час.
Полицейские Панакорогии, которые приготовились выслушать рассказ о страшном преступлении, с удивлением переглянулись, узнав о таком ничтожном проступке. Мистер Гарри Уэллс продолжал:
— Полиции не удалось распознать преступника, поэтому мы собрали здесь всех подозрительных лиц, значащихся в наших архивах. Благодаря этой машине выяснилось, что они невиновны. Сделаем последнюю попытку выявить преступника, подвергнув испытанию Ферра Пучиано.
319
Инструктор воткнул вилку машины в штепсель, повернул включатель и обратился к обвиняемому:
— Мистер Ферра Пучиано! В четверг, девятнадцатого марта, в 14 часов 31 минуту и 13 секунд, сидя за рулем «Роллс-ройса», цвета нефти, в сопровождении своей любовницы номер четырнадцать — Анны, одетый в спортивный костюм голубого цвета с красным галстуком в белую крапинку, который и сейчас на вас,— проезжали вы по 159-й улице с запрещенной скоростью 121 километр в час?
— Нет.
Ферра Пучиано ответил «Нет», но в это время задрожала стрелка прибора, подключенного к его пупку, стрелка прибора на сердце описала кривую, прибор на голове сделал запись, а прибор на копчике зазвонил. Мистер Гарри Уэллс повернулся к полицейским государствам Панакорогия:
— Как видите, Ферра Пучиано говорит неправду. Машина разоблачила его во лжи.
Полицейские Панакорогии в один голос заявили:
— Эта машина у нас не будет действовать. Да и наши местные национальные методы дознания дают результаты получше, чем ваша машина.
— Не может быть,— сказал мистер Гарри Уэллс.— Эта машина дает одинаковые результаты в любой стране мира.
— А у нас не даст,— упорствовали полицейские.
Заинтригованный таким утверждением, мистер Гарри Уэллс получил отпуск в Федеральном бюро расследований и поехал в Панакорогию. В управлении госбезопасности Панакорогии мистеру Гарри Уэллсу показали одного человека. Точно так же, как это сделал мистер Гарри Уэллс, представляя Ферра Пучиано, полицейские Панакорогии представили американскому специалисту своего преступника:
— Этот человек — «волк» Хакидикии. Он убил свою жену, тещу, свояченицу и двух соседей. Вот его признания...
Мистер Гарри Уэллс внимательно прочитал показания преступника. Действительно, он признался, что убил пять человек, и собственноручно подписался под этим.
Полицейские Панакорогии сказали американцу:
— А теперь допросите его при помощи вашей машины, посмотрим, что он скажет.
Мистер Гарри Уэллс включил машину и спросил преступника:
— Действительно ли ты тот самый «волк» Хакидикии, который зарезал свою жену, тещу, свояченицу и двух соседей?
— Нет!
О, чудо! Стрелки приборов не задрожали, не начертили кривую, звонок не зазвонил!
320
— Да-а-а...— протянул мистер Гарри Уэллс,— действительно, машина у вас не действует. Но почему?
Один из полицейских Панакорогии ответил:
— Из-за дороговизны наш народ так туго затянул ремни, что пупок ни у кого уже не потеет. Биение сердца не участилось от волнения тоже по известной причине: народ настолько привык к мысли, что в любой день может отдать богу душу, попав на наших узких, полуразрушенных дорогах под машину, автобус,трамвай или даже находясь в транспорте, что ему уже все нипочем. От ваших вопросов он не разволнуется. Теперь объясним, почему не сработал прибор на голове. Каждый день столько врут — жена мужу, муж жене, продавец покупателю, покупатель продавцу, жилец хозяину дома, хозяин дома жильцу, то есть каждый друг другу, что один раз соврать вашей машине — раз плюнуть. О копчике даже и говорить нечего. От толкотни у ворот стадионов, от сидения на футбольных матчах, от пинков у входа в кинотеатры, от ерзания по скамейкам в учреждениях (пока ведь дождешься ответа на заявление!) копчик наш уже потерял чувствительность. Он уже не реагирует на такие ничтожные раздражения.
Выслушав эти разъяснения, мистер Гарри спросил у «волка» Хакидикии:
— Ты только что утверждал, что невиновен. А в твоих показаниях записано, что ты признался в убийстве пяти человек и подписался под этим.
«Волк» Хакидикии сказал:
— Пусть допрашивают вас. Посмотрим, как вы ответите! Мистер Гарри Уэллс спросил у полицейских:
— Как вы его схватили?
— Очень просто,— ответили полицейские.— Нам сообщили, что в одном доме неделю назад убито пять человек. Спустя пятнадцать дней после этого сообщения мы немедленно приступили к расследованию. После недолгих розысков мы нашли на земле изуродованные трупы. Но убийцы там не было. Поскольку убито пять человек, было очевидно, что кто-то их убил. Мы дали объявление: «Убийце предлагается явиться в полицию!» Не явился. Напечатали в газетах: «Разыскивают убийцу». Не нашелся. Расклеили всюду афиши: «Тот, кто найдет убийцу, получит награду». Не помогло. «Мы сделали все, что могли, пусть теперь на нас не обижаются»,— сказали мы и стали хватать всех, кто мало-мальски похож на преступника. Конечно, один из них и есть убийца. Не мог же он улететь! Мы стали их допрашивать по нашим собственным методам. Допрос еще не завершен. До сегодняшнего дня признались в убийстве девять преступников. Этот — один из них!
У мистера Гарри Уэллса глаза на лоб полезли.
11 Азиз Несин
321
— Не можете ли вы применить ваш метод на мне? —спросил он.
— Конечно, можем,— сказали полицейские.— Сию минуту. Пожалуйте, у нас здесь восемь специальных комнат...
Мистер Гарри вошел в первую указанную ему комнату. Через десять минут оттуда послышались мольбы, плач, стоны, крики, треск. Пулей вылетел из комнаты мистер Гарри и крикнул на ходу:
— В других комнатах нет надобности!
Сотрудник американского Федерального бюро расследований только что признался, что он — тот самый «волк» Хакидикии, который зарезал пять человек, и подписался под своим показанием.
Полицейские сказали американцу:
— Пока мы нашли девять убийц. Вы — десятый.— И добавили: — Как вы нашли наш метод?
— Превосходен. Только надо бы болты заменить винтами. Все-таки легче!
Полицейские государства Панакорогия сказали мистеру Гарри Уэллсу на прощание:
— Преступников мы находим легко. Труднее найти для них преступление. Придумали бы вы такую машину, которая находила бы для нас хотя бы по одному преступлению на каждого пойманного преступника.
Инвентаризация шляпы
Г/н стоял на автобусной остановке перед зданием министерства. Из автобуса вышел человек в очках и в пальто кофейного цвета. Увидев друг друга, они бросились обниматься. По всему видно было, что это два старых приятеля, которые давно не встречались. G восклицаниями, обычными при встрече давно не видавшихся друзей, они тормошили друг друга.
Когда кончились объятия, начались неизбежные в таких случаях вопросы и ответы:
— Как поживаешь?
— Хорошо. А ты как?
— Спасибо, тоже хорошо.
— Что нового?
— Все по-старому.
— А что у тебя?
— То же самое...
Когда кончилось и это, человек в очках и в пальто кофейного цвета пригласил своего старого приятеля к себе домой.
Тот ответил:
— С удовольствием. Только я жду товарища. Сейчас должен прийти. А потом я к твоим услугам.
Человек в очках:
— А где вы условились встретиться?
— Мы вместе приехали. У него дело в министерстве. Сейчас выйдет.
— В таком случае ждать нечего. Он не выйдет.
— Как это не выйдет? Непременно выйдет.
— А я говорю, не выйдет.
Первый рассердился:
— Ты что, его знаешь?
•— Не знаю. Но он не придет.
— Как же ты можешь говорить так, если не знаешь человека?
— Для того чтобы это знать, не нужно быть знакомым...
и*
323
— Как это не придет? Вошел вот в эту дверь. Зачем ему меня обманывать?
— Да вовсе не потому, что он хочет тебя обмануть. Раз человек зашел в учреждение...
— Придет. Сейчас выйдет. Вот увидишь.
— Не сможет выйти. Пока не кончится рабочий день, не сможет...
— Он не из таких.
— Дорогой мой, да кто бы он ни был.
— То есть ты думаешь, я его здесь жду, а он там встретил своего знакомого? Во-первых, у него там нет знакомых. А потом, он не любит болтать.
— Он пошел по делу?
— Да, но дело-то у него пустяковое. Бумага уже подписана. Надо только получить в канцелярии и обратно...
— Вот-вот. Хорошо, что сказал. В таком случае ни за что не выйдет. Будешь ждать до звонка.
— Да что ты болтаешь, я же тебе говорю, дело уже сделано, уже все подписано. Ему надо только взять бумагу...
— Не сможет, брат. Это от него не зависит.
— То есть ты хочешь сказать, что он вынужден будет ждать? Да нет же, ждать нечего. Бумага уже подписана. Кроме того, даже если он увидит, что задерживается, то непременно предупредит меня, чтобы я не ждал.
— Ей-богу, не сможет выйти. Поверь мне. Пойдем-ка лучше ко мне.
— Неудобно, я обещал.
— Послушай, что я тебе расскажу: недавно у меня было дело в одном учреждении. Собственно говоря, даже не дело. Мой шурин там служит. Зашел, чтобы пригласить его на ужин. И тут же вышел. Спускаюсь по лестнице и вдруг чувствую, голове холодно. Забыл шляпу! Перед тем как войти в кабинет шурина, я снял пальто и шляпу и повесил на вешалке в коридоре. На обратном пути пальто надел, а шляпу забыл. Клянусь тебе, даже минуты не прошло. Тут же вернулся. Побежал к вешалке — о господи, шляпы нет. Что же мне делать? Не могу я без шляпы, простужусь обязательно. А шляпа — настоящий итальянский товар. Таких теперь нет. Зять привез из Италии. И за триста лир такую не найдешь. И носил-то всего неделю. Бегаю по коридору из конца в конец и кричу: «Шляпа... моя шляпа!..» Мимо проходят люди с бумагами в руках, заняты своим делом, а я все кричу: «Моя шляпа!..» Они смотрят на меня и смеются. Тот, кто не терял шляпы, не поймет меня. Простужусь, брат, не на шутку. Даже дома, сижу я или лежу, ни на минуту не снимаю колпака. Пока я бегал по коридору с непокрытой головой, от холодного ветра стал чихать. Люди смеются. Ни
324
один не сочувствует моему горю. Я, конечно, понимаю смехотворность положения: человек бегает по коридору учреждения и орет: «Где моя шляпа?» Но мне было не до смеха.
Ворвался я в кабинет шурина и, чихнув ему прямо в лицо, крикнул:
— Шурин, беда! Пропала моя шляпа!
— Погоди, не волнуйся, найдем,— успокаивает он меня. Начальник шурина рассердился:
— Сударь, вы в официальном учреждении. Здесь ничто не пропадет!
Я-то хорошо знаю, что такое официальное учреждение. Пропасть-то ничего не пропадет, но и найти не сможешь, а если и найдешь, так не получишь.
Вместе с шурином мы выбежали в коридор. Шурин крикнул швейцару:
— Здесь висела шляпа. Куда она делась?
Швейцар:
— Зеленая шляпа?
— Правильно, зеленая!— крикнул я.
— С ворсом?
— С ворсом...
— Огромная?
— Огромная...
— С черной лентой?
— С черной лентой...
Начальник шурина, который вышел вслед за нами в коридор и слышал весь этот разговор, не преминул еще раз поддеть меня:
— Вот видите, сударь, здесь официальное учреждение. Здесь ничто не пропадет. Не только шляпу, мешок золота оставь, и то никто не тронет. Мы не нищие!
Господи, да разве я говорил, что они нищие? Я просто хочу получить свою шляпу.
Швейцар продолжал подробно описывать мою шляпу:
— Поля загнуты?
— Загнуты, загнуты...
— Чуть-чуть вверх?
— Да, да, чуть-чуть вверх...
— А по бокам дырочки для воздуха...
— Правильно, по бокам дырочки для воздуха.
Я сказал швейцару:
— Ты очень верно описал мою шляпу. Теперь, может, скажешь, куда она делась?
Швейцар:
— Я думал, она ничья. Сдал Виждани-бею.
Побежали к Виждани-бею;
— Сударь...
325
Черт побери, опять начался приступ чиханья. Не успеваю раскрыть рот: «Апчхи!». А чихаю я, как будто из пушек стреляют. Дом задрожит. А дома наши известно, какие: говори шепотом на первом этаже — услышат на девятом.
Виждани-бей спросил у машинистки:
— Где акт об инвентаризации найденной шляпы?
— Отправила в регистратуру,— ответила машинистка.
— Как? — сказал я нетерпеливо.— Инвентаризация? Что это значит?
Виждани-бей взорвался:
— Не умеете следить за своей шляпой, да еще возмущаетесь! Шляпа найдена в коридоре. Что же, по-вашему, с ней делать, как не инвентаризировать?
Я обратился к машинистке:
— Дочка...
От урагана моего чиханья полетели бумаги со стола машинистки.
— С каким трудом я, наконец, привела в порядок эти бумаги,— сказала девушка, еле сдерживая слезы,— а вы все разбросали. Что же мне теперь делать?
Все стали меня ругать.
— Помилуйте,— говорю,— я же не нарочно. Разве это от меня зависит — чихать или не чихать? Это все равно что указ падишаха. Кто же может его удержать?
— А ты закрой рот платком!
— Успеешь разве? Это же не посетитель, который стучит в дверь, спрашивая разрешение войти. Это как неопытный ревизор, нагрянет без предупреждения.
Среди разбросанных бумаг машинистка отыскала бумагу о моей шляпе. Это была копия. Оригинал прикрепили к шляпе и отправили в регистратуру. Краем глаза я успел прочесть несколько слов:
«Приложение. О шляпе, найденной на вешалке в коридоре: зеленого цвета, с ворсом, с черной лентой, с двумя дырками для воздуха...»
Девушка записала на клочке бумаги номер и передала мне:
— Разыщите в регистратуре.
Прибежал я к сотруднику регистратуры:
— Пожалуйста, мою шляпу...
— Какой номер?
— 59.
Перелистал он книгу регистраций и говорит:
— О неоплаченных проездных?
— Какие проездные? Здесь должна быть моя шляпа. Зеленая, с ворсом, с двумя дырочками для воздуха.
326
Человек рассердился:
— Откуда мне знать, какие дырочки у твоей шляпы? Ты назови номер.
— Я же сказал: 59.
— Под номером 59 значатся неоплаченные проездные.
— Фу, дьявол! Вы разве спрашивали не о номере шляпы? Извините. Вот инвентарный номер.
Он опять перелистал книгу:
— Это? О найденной на вешалке в коридоре зеленой шляпе, с ворсом, с черной лентой, с двумя дырками для воздуха...
— Это самое. Дай бог вам здоровья. Неужели нашлась?
— Направлена начальнику канцелярии для занесения в протокол.
Побежал я к шурину.
— Послушай, не знаешь ли ты кого-нибудь из высокого начальства? Не поможет ли он спасти мою шляпу?
Шурин повел меня к начальнику особого отдела. Тот позвонил и велел вызвать начальника канцелярии.
— Почему не отдаете шляпу бея? — спросил он.
Начальник канцелярии сказал:
— Как не отдаем? На что нам его шляпа. Здоровенная, пятьдесят девятого размера. Все равно никому здесь не подойдет. Разве что прикрывать уши...
Вы слышите? Вдобавок еще высмеивают мою шляпу!.. Тут я опять чихнул. Хорошо хоть отвернулся к стене, а не то все бумаги на столе снова разлетелись бы.
Начальник канцелярии изложил дело:
— К нам поступила шляпа. Мы зарегистрировали ее как найденную и отправили во второй отдел.
Начальник особого отдела сказал:
— Идите, сударь, получите свою шляпу!
— Да ведь не дают, бейэфенди!
Начальник канцелярии сказал:
— Ваше дело от нас уже ушло. У нас дела не залеживаются. Как только ваше дело поступило к нам, мы рассмотрели его и отправили дальше.
Будь у меня обыкновенная шляпа, я давно махнул бы на нее рукой. Но это шляпа итальянская. Зять привез в подарок. За триста лир не купишь...
Пошел я во второй отдел. У дверей полно народу. Не пролезешь. Люди расспрашивают друг друга, у кого какое дело. Я рассказываю о своем.
Один спросил меня:
— И давно ходите?
— С самого утра.
Мой собеседник возмутился;
327
— Послушайте, я хожу уже шестой месяц, а мое дело до сих пор еще не поступило на рассмотрение. А ваше сразу поступило.
Вмешался второй:
— Вам повезло.
Третий сказал:
— Какое там повезло? Наверно, нашел мощную поддержку, оттого так быстро и поступило...
Да, даже в деле о шляпе, тоже, оказывается, нужно, чтобы тебе повезло.
К вечеру я вошел во второй отдел. Но шляпы и здесь не было. Эти тоже отправили ее в другое место. Я было вспыхнул, но сдержался и спросил:
— Что же вы поторопились?
Чиновник сказал:
— Неблагодарный народ. Делаешь медленно — не нравится. Делаешь быстро — опять не нравится.
— Задержали бы немного мою шляпу.
— Сударь, здесь вам не гардероб.
Вы знаете, бывает, что дети сорвут у кого-нибудь шапку и перебрасывают ее друг другу, а владелец шапки бросается от одного к другому. То же самое случилось со мной. Дело о моей шляпе двигалось с такой быстротой, что не успевал я войти за ней в одну комнату, как она уже переходила в другую. Наконец, после десятидневнего преследования я поймал шляпу на складе. Теперь заведующий складом не отдает.
— Потом мне придется отвечать,— говорит он,— не могу выдать. Откуда известно, что шляпа ваша?
Я описываю шляпу:
•— Размер 59. Никому другому не подойдет. Цвет зеленый.
— Разве только у вас зеленая шляпа?
— С ворсом.
— С ворсом шляп много. Фотографии же вашей внутри нет?
— Кроме того, есть две дырочки для воздуха.
— Все подходит. А если завтра придет другой и тоже скажет, что шляпа моя? Что тогда?
Все-таки я убедил его, что шляпа действительно моя. Снова составили акт. Я тоже подписался. Ну, думаю, теперь уж я получу свою шляпу. А он говорит:
— Ваш паспорт?
— Паспорт? Не захватил с собой.
— Не можем выдать.
Я доказал, что шляпа моя. Но теперь не могу доказать, что я есть я. Побежал домой, взял паспорт. С помощью шурина наконец получил шляпу. Вместо двух дырочек на шляпе оказалось двести. Столько бумаг, столько справок прикололи к несчастной шляпе, что носить ее я больше не смог.
328
Так что, друг мой, я через две минуты вернулся за шляпой и получил ее только через десять дней. А ты хочешь, чтобы твой приятель вышел оттуда вовремя.
— Но его бумага готова...
Человек в очках и в пальто кофейного цвета сказал:
— Все равно раньше чем через десять дней не получит.
Другой посмотрел на часы:
— Да-а... Скоро звонок.
Человек в очках:
— Тогда можешь ждать. Выйдет. Когда он вошел?
— В два часа.
Из министерства выходили служащие. После всех вышел тот, кого ждали.
— Отложили на завтра,— сказал он.
Воспитание не позволяет.
—х, ты, негодяй!..
1 Я не понял, за что эта женщина выругала меня. Хотел было спросить: «Простите, что я вам сделал?» Но воздержался.
— Еще смотрит! Я бы тебе показала, да воспитание мне не позволяет.
Автобус полон. Все смотрят на нас. Я решил, что лучше промолчать. А женщина не унимается:
— Нахал!.. Грубиян!.. Подлец!.. Конечно, откуда ему быть воспитанным! Сразу видать, из какой он семьи!..
Раза два я было открыл рот, чтобы сказать: «Мадам, прошу вас, возьмите себя в руки!» Но воздержался.
— Тьфу тебе в морду! Если бы не мое воспитание, я бы тебе показала...
Послышались упреки:
— Стыдно! Разве можно так поступать с женщиной?
— А что он сделал?
— Наверно, потискал.
— А может быть, на ногу наступил?
— Почем вы знаете, может, и рукам волю давал...
Остановись сейчас автобус, я бы вышел. А женщина тарахтит как пулемет. Попробуй, удержи ее...
— Никакого стыда! Не знаком с приличиями! Откуда ему знать, что такое честь женщины. Жаль, воспитание мое не позволяет... Я бы тебе показала!..
Вот несчастье-то!.. Хоть бы я что-нибудь сделал!.. Не сойти мне с места, если мизинец мой ее коснулся... А если даже и коснулся, при чем тут я? Такая давка в автобусе...
— Пошляк ты этакий! Скажи спасибо, что нарвался на воспитанную женщину. А то я бы тебе...
Я обливаюсь потом.
— Эти мерзавцы нарочно садятся в переполненный автобус... Я бы тебе... Твое счастье, что я женщина воспитанная...
Я, кажется, больше не выдержу. Будь на моем месте камень, и тот взорвался бы.
330
— Твое счастье, что я женщина воспитанная. А то разодрала бы тебе рот до ушей.
В огромной толпе ни один не заступился за меня. Все на ее стороне:
— Наверно, приставал...
— Что бы она ни говорила, она права!
— Это уж слишком. Надо знать меру!
Вместо того чтобы, наконец, успокоиться, женщина взвинчивает себя все больше. Кричит:
— Ах, ты, подлец! Ах, ты, мерзавец! Если уж так тебе приспичило, укажу тебе адрес, обращайся туда... Ты понял? Ей-богу, если бы не мое воспитание...
Нет уж. Хватит. Это уж слишком. Локтями прокладывая себе дорогу, пробрался я к женщине, схватил ее за руку:
— Мадам,— сказал я,— скажите, пожалуйста, что я вам сделал?
Женщина расхохоталась:
— Люди! Посмотрите на этого жалкого, плешивого субъекта! Он тоже считает себя мужчиной. Ты откуда взялся? Ты разве мужчина? Я разве тебе говорила? Фу, какая гадость! Пошел ты со своей чесоткой! Никто тебе ничего не говорит. Я говорю тому высокому симпатичному молодому человеку...
Автобус остановился на площади Таксим. Не помню, как я выскочил из автобуса. Женщина все еще кричала:
— Старая развалина! Подумать только, он решил, что я о нем говорила... Жаль, воспитание мне не позволяет, а не то я бы ему ответила!
Хуже нет этого возраста. Даже женщины тебя не ругают...
Пикантный рассказ
Уж знаю, стоит вам прочитать заглавие этого рас-' сказа, как вы наброситесь на него с интересом и волнением, словно увидели в доме напротив женщину, которая переодевается перед окном, забыв задернуть штору. Но этот рассказ совсем не такой...
Как только наступила весна, секретарь нашего журнала сказал мне:
— Послушай, наступил май, напиши-ка пикантный рассказ!
— Хорошо,— сказал я, ничуть не смутившись. А сам думаю: а что это такое — «пикантный рассказ»?
Через неделю секретарь спрашивает:
— Ну как, написал пикантный рассказ?
— Ой, забыл. На той неделе обязательно напишу,— ответил я.
Я еще несколько раз «забыл» написать рассказ, и май прошел. Когда наступил июнь, секретарь снова стал приставать:
— Послушай, где же твой пикантный рассказ?
— Да это легко,— ответил я,— напишу.
Я сказал «легко», чтобы он не догадался, что я представления не имею, что значит пикантный рассказ. Но оказалось совсем не легко...
К середине июня секретарь не на шутку рассердился:
— Лето уже проходит, а ты только обещаешь написать пикантный рассказ. Из-за тебя журнал прогорит!
— Да ты не волнуйся, напишу. Впереди еще целых четыре месяца лета!
В разговоре, стараясь не выдать свою тревогу, я, как бы между прочим, выступаю против пикантных рассказов, не зная даже, с чем их едят. Говорю, например:
— Написать пикантный рассказ — дело нехитрое. Каждый может настрочить в день десяток пикантных рассказов. Тоже мне юмор, этот ваш пикантный рассказ! Настоящий юмор, доложу я вам, это социальный, а потом это самое...
С моими доводами в редакции соглашаются, опасаясь, как бы я не счел своих собеседников невеждами, но говорят:
332
— Да, да, конечно, но все-таки ты иногда пиши и пикантные рассказы...
— Раз вы хотите,— отвечаю я,— ладно, напишу, мне все равно.
Своими «лекциями» о том, какой юмор нам нужен, я еще немного оттянул неприятный момент. Прошел июнь. Но когда наступили жаркие дни июля, секретарь вышел из себя:
— Послушай,— сказал он,— если ты не хочешь написать пикантный рассказ — так и скажи, закажем другому.
Что? Другому? Дудки! Как-никак, а за один рассказ дают пять лир, а может быть, и десять. Дело даже не в деньгах. У меня все-таки есть какое-то имя. «Какой же он юморист, если не может написать пикантный рассказ»,— скажут люди. А там ты хоть целый день кричи: мол, юмор должен быть социальным, общественная направленность должна быть определяющей и т. д. и т. п. А какой толк? Все равно никто уже тебе не поверит. Чтобы спасти профессиональную честь и не лишиться куска хлеба, я решил написать пикантный рассказ. Решить-то решил. Но не тут-то было... Обычно я пишу в любых условиях, при любом шуме. Хоть из пушек пали. Но иное дело пикантный рассказ... Я отослал своих домашних из дому, остался один и начал расхаживать из комнаты в комнату, из коридора — в туалетную и обратно.
Пикантный рассказ... Та-ак... Прежде всего нужно найти тему. В рассказе должна быть женщина. Не женщина, а жена... Или молоденькая девушка. Отлично... Мы едем с ней на пляж... Целых два дня я обдумывал тему рассказа. Ну и трудная же штука, черт побери!.. На третий день засучил рукава и стал писать. Писал, зачеркивал, снова писал, снова зачеркивал. И наконец родил пикантный рассказ.
Секретарь доволен...
— Читай, посмотрим, — сказал он.
Я начал читать. Я читаю, а секретарь попутно высказывает свои соображения.
«Я ехал в каюте „люкс“ парохода „Кадыкёй". Обычно я беру билет во второй класс. Причиной, побудившей меня поехать в „люксе“, была бомба-блондинка местного происхождения, которую я встретил на пристани...»
— Хорошо!
«На пристани было многолюдно. Воспользовавшись скоплением людей, я встал за спиной бомбы-блондинки. Чтобы не тискали девушку всякие проходимцы, я взял ее под свое покровительство».
— Молодец! Хорошо написал!
«На пристани была ужасная давка. Нас стали сжимать сзади... Очень хорошо сжимали!..»
333
— Прекрасно...
«Открыли ворота. Бомба-блондинка направилась в „люкс", и я вынужден был последовать за ней. Она опустилась в кресло. То есть легла... Тут я потерял власть над собой. Я сжал зубы, руками вцепился в поручни, с трудом совладал с собой...»
— Превосходно!
«— Не пойдешь ли со мной на пляж? — спросил я девушку.
— Если сговоримся—пойду,—засмеялась она».
— Чудесно!
«Потом мы стали торговаться. Она просила пятьдесят лир. Я сказал, что это много. „Какое там много! — сказала она.— Теперь все дорого. Одна помада стоит шестнадцать лир. Даже помидоры трудно найти... Кофе нет... Чая нет... Сахара нет"».
Секретарь взорвался как бомба:
— Что это за пикантный рассказ? Все было хорошо и вдруг испортил. Нет, не получилось!
Покричал он еще некоторое время, а потом говорит мягко, покровительственно:
— Пойми ты, такой юмор не годится. Народ и так изнывает от дороговизны, от забот, от лишений. Ему уже все осточертело... Надо его немного позабавить, развеселить.
Мне стало не по себе. Снова заперся дома. Не буду больше писать о бедных девушках. Опишу лучше женщину из богатой семьи, жену какой-нибудь важной особы. Это же рассказ... Кого хочу, того и беру. Кому какое дело?.. Наконец написал новый пикантный рассказ.
— Читай,— сказал секретарь.
И я начал:
«Из зала доносилась приятная музыка. Мы с Сухейлой стояли на балконе. Она положила голову мне на грудь. Я обнял ее...»
— Очень хорошо!..
« — А вдруг муж увидит? — сказала Сухейла.
— Ах, зачем ты вышла за эту развалину! — сказал я».
— Превосходно!..
« — Не спрашивай, —сказала Сухейла,—а что мне было делать? Разве легко в наше время, любимый? За квартиру из двух комнат я плачу триста лир. Да еще надо кормиться, одеваться... Станешь жить честно, своим трудом, наймешься в машинистки,— платят от силы сто лир в месяц. Если будешь жить по-другому...— Сухейла стала плакать.— Я была вынуждена,—сказала она,— выйти заму>$ за эту развалину...»
— Не получилось,— сказал секретарь.— Я никак не могу тебе растолковать. Да пойми же ты, нужно сделать счастливый конец!
334
Из-за этого проклятого пикантного рассказа я, кажется, лишусь и места и хлеба. Неделю я не выходил из дому. Написал еще один пикантный рассказ. Был уверен, что он непременно понравится.
«Удобно устроившись у замочной скважины кабинета, я стал смотреть. Девушка была нагая. Мужчина тоже разделся. Потом мужчина подошел к замочной скважине и сказал:
— Дружище, твое время истекло. За две с половиной лиры — пять минут. Если хочешь смотреть и дальше, заплатишь нам еще пять лир.
— Ой,—говорю,—а у меня денег нет. Давай теперь ты будешь смотреть, а я войду в кабинет. Теперь ты смотри на нас.
Тут он отдал мне две с половиной лиры, перешел на мое место, а я занял его место в кабинете».
— Замечательно! А что дальше?
— Вы платите за такой рассказ десять лир? — спросил я секретаря.—Не так ли? Так вот, дайте мне пять лир и напечатайте до этого места. Потому что дальше девушка скажет: «Хочу построить себе дом, но нет железа, нет цемента, нет гвоздей!» — и станет плакать. Ей-богу, я тут ни при чем: Я даже сказал девушке: «Не плачь, ради бога, наш секретарь рассердится», а она говорит: «Не твое дело, я буду плакать!»
Когда плачет ребенок
— меня сын — просто загляденье,— сказал он. — Дай бог ему здоровья,— ответил я.
Мы работаем в одном учреждении и встречаемся с ним два-три раза в день. И каждый раз он хвалит мне своего мальчика:
— Не ребенок, а кладовая ума. А проказник!
— Да сохранит его Аллах от дурного глаза.
— Ни минуты покоя с ним!
— Дай бог ему здоровья...
Я сам отец четырех детей, поэтому хорошо знаю, как смешны бывают родители, когда хвалят своих детей. Но все-таки мне захотелось посмотреть на сына нашего Джавида. Да и сам он при каждой встрече приглашал меня к себе.
Однажды в субботу после работы я отправился к нему. Как только открылась дверь, что-то с грохотом покатилось вниз по лестнице и, перекувырнувшись несколько раз, упало прямо к моим ногам. Передо мной стояло какое-то странное существо: не человек, не животное.
Джавид сказал:
— Это мой сын. Ну как?
— Молодец,— ответил я.
Он ввел меня в гостиную. Я познакомился с его женой, тещей и свояченицей. Сели. Я держал в руке стакан с чаем, как вдруг что-то упало в чай. Кипятком ошпарило руку, и не успел я вскрикнуть от боли, как мне что-то нахлобучили на голову. Я не понимал, что происходит. Попытался освободить свою голову от неизвестного предмета, но в это время началась бешеная погоня. Джавид и вся его семья погнались за мальчиком. Бегая по комнате, мальчик делал неожиданные повороты, и от этого его преследователи сталкивались друг с другом и падали. Началась свалка. Домочадцы схватились друг с другом. Я поискал, куда бы укрыться в этой суматохе, и спрятался за дверью. Это было очень своевременно, так как мальчик, убегая от своих родителей, хватал все, что попадало ему под руку, и швырял по сторонам. Отец, мать, бабушка и тетя при
336
жали, наконец, мальчика в угол. Тут мальчик вцепился ногтями в лицо своей тетушки, которая оказалась к нему ближе всех, с ловкостью обезьяны прыгнул на шкаф и стал сбрасывать оттуда на своих противников все, что там было. Когда бросать было больше нечего, мать взмолилась:
— Сынок, миленький, спустись! Смотри, к нам пришел дядя. А то он скажет, что ты невоспитанный мальчик.
В ответ мальчик обрушил на мать град плевков. Отец не на шутку рассердился:
— Сойди вниз, сукин сын!
Ответ последовал немедленно:
— Сам ты сукин сын!
А потом мальчик применил свое испытанное оружие — стал мочиться на отца. На это отец сказал:
— «Ладно, сиди там.
Мать виновато посмотрела на меня:
— Вы уж извините...
Мы снова расселись по своим местам. Я вытирал платком облитые чаем брюки. Кажется, кипятком мне основательно ошпарило и ногу.
Джавид самодовольно подмигнул мне:
— Ну как? Правильно я его описал? Не преувеличил?
— Наоборот... Сколько ему лет?
— Шести еще нет.
— Дай вам бог терпения.
Уголком глаза я посматривал на мальчика, восседавшего на шкафу. Вихры спускались ему на лицо и закрывали глаза. Оконные стекла в комнате, где мы находились, выглядели так, словно их изрешетили осколки снаряда. На люстре с пятью рожками уцелели только один рожок и одна лампочка. Двери — без ручек. Было ясно, что все это дело рук мальчика.
Джавид сказал:
— Ей-богу, в жизни не видел такого ребенка. Поверишь ли, ни разу еще не плакал.
Теща подтвердила его слова:
— Он у нас молодец. Ни за что не заплачет. Вчера, знаете, что случилось? Взял и подсунул под холодильник топорище. Холодильник, конечно, опрокинулся на него. Прихожу — ребенок лежит под холодильником. И хоть бы звук издал. А лоб весь в крови. Позвали швейцара, с трудом извлекли ребенка.
Джавид говорит:
— Не знаю, что из него получится. Может быть, отдать его в солдаты?
Мать сказала:
— Все удивляются. Где это видано, чтобы ребенок не плакал? Позавчера целый час гонялся по комнате за кошкой. Кошка
337
наша как увидит его, сразу убегает. Так вот, он погнался за ней, а кошка возьми и прыгни с балкона в сад. Так что вы думаете? Он прыгнул за кошкой...
А балкон на высоте не менее четырех метров.
— Не ушибся? — поинтересовался я.
— Наверно,— ответила мать.— Мы не смогли поймать его, чтобы осмотреть. Похромал несколько дней, потом все прошло.
В этот момент вдруг что-то тяжело обрушилось на меня и чуть не свернуло мне шею. Это мальчик прыгнул со шкафа прямо мне на голову, уселся на меня верхом и закричал:
— Пошел!
Отец бросился к нам и дал сыну две такие оплеухи, от которых взрослый едва ли удержался бы на ногах. Но мальчик хохотал как ни в чем не бывало.
Признаться, я сначала думал, что родители не наказывают ребенка, не бьют его, оттого он и растет таким «шаловливым». Но когда я увидел, что и после таких затрещин мальчишка не перестал безобразничать, я понял, что ошибся. Джавид схватил сына, зажал его между коленями и приподнял волосы, закрывавшие его лицо. Физиономия у мальчика была круглая, как картофелина. Показав на его голове шишку величиной с кулак, отец сказал:
— Вчера вечером уронил на себя вазу, вот, смотри, как опухло.
Мать поправила его:
— От вазы не там. Это от самовара. А в самоваре был кипяток.
Вмешалась бабушка:
— От самовара в другом месте. На затылке. На макушке — это когда он упал с лестницы на груду камней.
Мальчик барахтался между коленями отца. Джавид сказал жене:
— Принеси флакон с иодом. Раз уж мы его поймали, смажем ему царапины, пока не удрал.
Жена принесла пачку ваты и иод. Все тело мальчика было в царапинах, синяках, ссадинах. Джавид смочил вату иодом и стал прижигать их. Я содрогался от боли, как будто это мне смазывали раны иодом. Но мальчик даже не поморщился.
Про себя я уже решил, что у ребенка не все дома и он потерял чувство осязания. И чтобы убраться, пока моя голова цела, я поднялся с места. Пока я дошел до двери, мальчик перевернул еще несколько вещей.
Выходя, я неосторожно предложил:
— Заходите к нам.
— В пятницу зайдем,— сказали они.
338
У меня екнуло сердце.
Придя домой, я сказал своим:
— Приготовьтесь, в пятницу к нам придет беда. Спрячьте все, что можно разбить, сломать или пролить.
На следующий день я спрашиваю Джавида:
— Мальчика приведешь с собой?
— Нет, что ты! Как же можно?
Я так обрадовался, что даже не заметил, как у меня вырвалось:
— Нет, нет! Обидимся. Непременно приведи.
— Нельзя, брат, ни за что не приведу. Весь дом перевернет.
Но он все-таки привел. Оказывается, они заперли мальчика в ванной и ушли. А мальчик вылез из окна ванной, по водосточной трубе спустился во двор и догнал их. Вдобавок еще стал кидать в отца камнями.
При входе в парадное мальчик споткнулся и упал. Но ушибся не сильно, так, слегка. От этого не только такой крепыш, но даже самый захудалый молокосос не заплакал бы. Но моя мать с криком бросилась к ребенку.
— Ой, бедный!..
Мальчик растерялся.
Моя жена тоже подняла тревогу:
— Ой, малыш!.. Тебе больно? Ай-ай-ай... Вот несчастье!.. Наверно, ушибся...
Тут я присоединился к ним:
— Надо же такому случиться! Как же ты упал, маленький? Ай-ай-ай!
Вбежала служанка и еще на пороге стала кричать:
— Вывихнул? Сломал? Ой-ой-ой! Позвать доктора? Что делать?
Две женщины, гостившие у нас в доме, тоже бросились к мальчику. Женщины окружили его и наперебой стали жалеть.
Мальчик некоторое время с удивлением смотрел на них. Потом вдруг его нижняя губа задрожала, лицо сморщилось, и он заревел. И пошло... Плачет и плачет. Никак не остановишь.
— Кто сам упал, тот не плачет,— говорили мы ему.
— Мужчине не пристало плакать!
— Ничего не случилось!
Но все напрасно. Ревет и ревет. Почти полчаса плакал. Отец и мать дивились. Только перестал плакать — захотел воды. Служанка принесла. Тут он уронил стакан. Стакан упал и разбился. Женщины опять в один голос:
— Ты не порезался?
— Тебе не больно?
— Дайте иоду!
Снова задрожала нижняя губа мальчика, лицо сморщилось,
339
и начался рев. Опять плакал полчаса. В этот вечер он плакал четыре раза. Но ничего не учинил.
Теперь каждый раз, когда я встречаю Джавида, спрашиваю его о сыне.
— Перестал озорничать,— говорит он,— как рукой сняло. Но все время плачет.
А одному знакомому он пожаловался на нас:
— Испортили мне ребенка!
Падишах, выбранный воронами
Г\ ыло то или не было — кто знает! Рассказывают, что в старые времена в одной стране жил бедный человек. Но сердце у него, говорят, было доброе. У него было одно желание: делать другим добро. Хотеть-то он хотел, да не знал толком, как это делается.
— Ах, если бы у меня была такая возможность, я бы делал людям только одно добро! — сокрушался он.
Те, кто слышал эти слова, спрашивали его:
— Ну, хорошо, а каким образом ты будешь совершать добрые дела?
— Просто буду каждому делать добро! Пусть только мне дадут возможность, тогда уж я буду знать, как мне поступать!
Однажды, когда он, сидя на вершине горы, бормотал: «Если бы мой Аллах помог мне, и я смог бы делать людям добро», к нему сзади подошел странник.
— Здравствуй, сын мой! — сказал он.
Человек, который хотел делать людям добро, повернул голову и увидел старика с седой бородой до пояса.
— Здравствуй, почтенный старец.
— Что это ты разговариваешь сам с собой, о чем ты просишь Аллаха?
Человек излил страннику свою печаль, рассказал, как все внутри у него горит от желания делать людям добро.
Седовласый старец постарался вразумить его:
— Есть много людей, которые, как и ты, желают делать добро. Но если бы ты знал, какой ценой это достигается, ты не так бы к этому стремился. Делать людям добро намного труднее, чем причинять зло. С тех пор как существует жизнь на земле, очень немногие оказывались способными на это.
Но тот не слушал.
— Да, но я не похож на других. Только бы мне стать большим человеком, и я уничтожу зло на земле. Никто не будет изнывать от голода и жажды. Исчезнут оборванцы и нищие. Не будет места спорам и раздорам... Во всем я наведу полный порядок!
— Ты очень многого хочешь,— ответил на это седовласый,— а вот как это все сделать, ты не представляешь себе. До тебя много было таких. Не ты первый не знаешь, как осуществить желаемое.
343
— Не понимаю,— пожал плечами человек.— Это же так легко, приносить людям счастье.
— Ну, если ты так горишь желанием делать добре,— сказал старец,— не задерживайся в этих местах. Иди, броди по белому свету! Наступит время, когда ты окажешься в том краю, где вознесешься на желанное место.
Человек, который хотел делать добро, выслушав его, сразу же отправился в дорогу. Странствовал он долгие годы. Всюду, куда ни приходил, он рассказывал, как горит у него все внутри от желания сделать доброе дело.
И вот однажды шел он целый день и целую ночь. В предрассветный час на горизонте показался городок. Со всех сторон он был обнесен крепостными стенами. Отыскал человек городские ворота и вошел внутрь. Подойдя к городской площади, он застыл от изумления. И как было не удивляться! Площадь полна народа. Я скажу — сто тысяч человек, ты скажешь — триста тысяч. Не видно конца и края морю людей.
Протиснулся он в толпу. Все кричали одно и то же. Он вслушался и разобрал слова:
— Соотечественники, я хочу вам добра. Убедите ворон, чтобы они возвели меня на падишахский трон. Пусть вороны изберут меня падишахом. Увидите, я всех вас сделаю счастливыми. В реках этого города потечет шербет, мостовые будут вымощены золотыми камнями. Вместо дождя с неба польется сироп. Одна рука ваша будет в масле, другая — в меду. Каждый божий день вы будете есть, сколько влезет, баклаву 1 и сладкие пироги. Вы будете жить так спокойно, что покой вам даже будет надоедать. Дорогие соотечественники, скажите, чтобы вороны избрали меня падишахом!
Услышав эти слова, наш путник растерялся. Взглянул он на своего соседа и что же видит: уж не тот ли это старец с седой бородой до пояса, которого он повстречал много лет тому назад на вершине горы?
— Здравствуй, почтенный старец! — сказал он.
— Здравствуй, сын мой,— ответил седовласый.
— Вижу я, что в этом городе все хотят одного. Почему же они так кричат?
Почтенный старец пояснил:
— Каждый считает, что только он может делать добро, но как делать это добро — никто не знает, поэтому...
— Эти люди всегда так кричат?
— Нет, только во время выборов. Здесь раз в год происходят перевыборы и каждый хочет, чтобы избрали его.
— Почему?
1 Пирожное из меда и миндаля.
344
— Потому, что каждый считает, что только он может делать доброе дело. Всем хочется это сделать. Желающих причинить зло совсем нет.
— А кого здесь выбирают?
— Падишаха! Эта страна особенная. Здесь власть не переходит от отца к сыну, как это бывает в других местах.
— Хорошо, ну, а почему они все кричат «ворона, ворона»?
— Потому что падишаха в этой стране избирают вороны.
В это время вдруг все вокруг потемнело. Воронья стая появилась в небе и закрыла собой солнце. Когда вороны пролетали над головами людей с криками «кар, кар!», люди умоляли их:
— Братец-ворон, братец-ворон, ради бога, выбери меня!
Пока стая летала и каркала, от нее отделилась большая ворона, спустилась и стала кружиться над человеком, который бродил по свету, желая сделать людям добро. Покружилась, покружилась, потом каркнула, нагадила ему на голову и взвилась вверх.
Тысячи людей, заполнивших площадь, принялись кричать ему:
— На одну треть ты стал падишахом, на одну треть!
Не понимая, что все это значит, он обратился'к стоявшему рядом старцу:
— Что это? Что тут происходит?
— Здесь так выбирают падишаха,— объяснил ему старец.— Если ворона три раза нагадит на голову одному и тому же человеку, он становится падишахом 1. Ты, значит, сейчас избран уже на одну треть. Моли всевышнего, чтобы ворона опять выбрала твою голову.
Не успел он это сказать, как ворона снова пронеслась над ним и второй раз украсила его голову.
Стоявшие на площади закричали:
— На две трети стал падишахом, на две трети!
И чтобы в третий раз не случилось то же самое, все присутствовавшие обнажили головы и принялись кричать:
— Братец-ворон, вот сюда, сестрица-ворона, вот сюда!
Но ворон не внял мольбам. В третий раз он выбрал ту же самую голову.
Тут уж ничего нельзя было поделать, и люди этой страны признали странника падишахом, посадили его на плечи, доставили во дворец.
Став падишахом, человек не забыл о воронах, которым он был обязан своим избранием. Он издал фирман 2 об уничтожении
1 На Ближнем Востоке существует распространенный сказочный мотив: человека, на которого сядет «птица счастья», делают падишахом.
2 Указ.
345
всех чучел в садах и огородах. Всех, кто бросал камнями в ворон или пугал их, он отдавал под суд и наказывал. Но и этим он не ограничился. Он приказал, чтобы каждый дом ежедневно бросал воронам горсть зерна.
Народ стал роптать, но падишах ничего не видел, кроме ворон. Так прошел год. Наступили новые выборы.
Люди этой страны снова собрались на городской площади. И опять каждый обращался с мольбой к воронам. Как и раньше, все говорили о своем желании сделать человечеству добро. Прилетела туча ворон. Как и тогда, небо закрыла черная пелена. Воздух сотрясался от вороньего карканья. Если прежде падишаха выбирала одна ворона, то в этом году, чтобы отблагодарить падишаха за сделанное добро, десять ворон разом совершили ритуал избрания.
Став еще раз падишахом, он постарался не забыть о доброте ворон: обязал вырастить в каждом доме по двадцать ворон. Для защиты их от холода и ветра повелел строить гнезда. Благодаря таким заботам вороны разжирели, каждая стала с индюшку.
Незаметно наступило время новых выборов. Народ, не взлю-бивший падишаха, проявлял недовольство, но что поделаешь? На этих выборах сто ворон, каждая с индюка, снова облюбовали голову старого падишаха.
В третий раз став падишахом, он обнародовал фирман:
«Ни на одной вороне не должно быть вшей. Повелеваю вычистить ворон, выбрав паразитов по одному. Лапы ворон отлакировать, зады смазать жиром!»
Уход сказался, и теперь это были уже не вороны, а целые бараны. С каждым днем число их росло. Наступил день, когда они уже не помещались в городе.
Снова пришло время избирать падишаха, и на этих выборах пятьсот ворон из благодарности трижды нагадили на голову своему благодетелю.
Падишах, чтобы не остаться в долгу, приказал так заботиться воронах, что людям, для которых уже не оставалось места городе, пришлось оставить птицам свои дома и уйти ’жить горы. Ухоженные вороны стали величиной с коров.
Наступили очередные выборы. В воздухе закружились вороны,
огромные, как быки. От их шума можно было оглохнуть. На этот раз, чтобы расплатиться с падишахом, все вороны разом подлетели к нему и сбросили на его макушку свою благодарность.
Когда люди подошли к переизбранному, чтобы отнести его во дворец, то увидели... что бы вы думали? Гору помета! Под ней лежал насмерть раздавленный падишах.
Тогда люди радостно завопили:
— Сестрица-ворона, братец-ворон, меня, меня выбери!...
о в в
346
Ржавая жестянка в казне
I ого нет, другого нет, третьего нет... В незапамятные времена в одной стране ничего не было. В этой стране был падишах. А у падишаха была казна. В казне, по преданию, хранилось единственное и бесценное сокровище той страны. Люди гордились этим сокровищем, доставшимся им от предков. «Хоть у нас и нет ничего, но предки оставили нам на сохранение драгоценную вещь»,— похвалялись они, забывая о своих нуждах и лишениях.
Так как эта драгоценность принадлежала не одному человеку и не двум, а была собственностью всего народа, каждый считал, что в ней есть и его доля, и поэтому старался верой и правдой охранять ее.
Хотя драгоценность составляла богатство всего народа, самым подходящим местом для ее хранения была казна падишаха. Не смыкая глаз казну сторожили вооруженные караульные. Даже птице не удавалось пролететь над тем местом, где находилась казна.
Падишах, садразам \ везиры — все важные лица во дворце каждый год в определенный день приносили клятву верности священному сокровищу, унаследованному от предков.
Однажды захотелось падишаху узнать, что же это за святыня, которую народ хранит как зеницу ока. Он сгорал от желания увидеть, что находится внутри заветного ларца. Наконец он не выдержал и отправился в хранилище. Караульные пропустили его. Падишах, садразам, везиры всегда свободно входили туда и проверяли, на месте ли вверенная им на сохранение драгоценность. Для того чтобы посмотреть на заветный ларец, надо было войти в первую комнату, из нее — в следующую, потом еще в одну. Так надо было пройти сорок комнат, и только в сорок первой хранились ларцы, вложенные один в другой. Драгоценность лежала в сорок первом ларце.
1 Великий везир, глава правительственного аппарата в Османской империи.
347
Открыл падишах сорок дверей. Вошел в сорок первую комнату. Открыл сорок ларцов и с трепещущим сердцем взялся за сорок первый. «Что же это за вещь, которую мы столько лет охраняем?» — с волнением спрашивал он себя.
Когда же он откинул крышку, глазам его предстала драгоценность невиданной на земле красоты. Горит, как огонь. Золото — не золото, платина — не платина, а о серебре и вовсе речи нет! И падишах не удержался от соблазна. «Эту священную драгоценность, которую нам завещали отцы, я возьму себе. Будет она принадлежать мне одному. Все равно никто не узнает!»
Вынув из ларца горевшую, как частица солнца, священную драгоценность, он положил ее в карман. Но тут им овладел страх: а вдруг когда-нибудь узнают о совершенной им краже? Тогда он решил: «Возьму-ка я эту ослепительную драгоценность, а на ее место положу кусок платины, украшенный яхонтами, жемчугом, перламутром и изумрудами. Эту святыню никто не видел, поэтому, если и откроют когда-нибудь ларец, никто не заметит обмана». Как решил, так и сделал. После этого он вложил обратно, один в другой, все ларцы, запер одну за другой все комнаты и вышел из помещения.
Выйти-то он вышел, но кто поручится, что его проделка не обнаружится? И вот для того, чтобы никто не понял, что он похитил священную реликвию, падишах с этого дня приказал приносить клятву верности святыне не один раз в год, как было раньше, а два раза. С тех пор дважды в год падишах и весь народ собирались на площади и клялись, что верой и правдой будут охранять священную реликвию, завещанную им предками.
Садразам, говорят, был смышленым человеком. Стал он думать да гадать, почему это вдруг падишах приказал приносить клятву два раза в год, тогда как раньше достаточно было и одного раза. «Что же это все-таки за драгоценность, которую мы столько лет охраняем?» — размышлял садразам. И, наконец, не выдержав, пошел в хранилище. Пройдя сорок покоев и открыв сорок один ларец, он увидел реликвию. Большой кусок платины, украшенный драгоценными камнями, который падишах положил в ларец вместо святыни, поразил садразама. «Возьму-ка я эту драгоценность,— подумал он,— а на ее место положу кусок золота, украшенный самоцветами. Ведь никто не знает, что представляет собой святыня; если и откроют как-нибудь ларец, все равно никому в голову не придет, что драгоценность подменили».
Сказано — сделано. Но опасаясь, как бы не открылся обман, он решил просить падишаха, чтобы клятву приносили еще чаще. И вот стали клясться летом, зимой, весной и осенью.
348
Один из везиров — ну что поделаешь с ним! — тоже, говорят, был сообразительным человеком. Стал он думать, с чего бы это вдруг стали приносить клятву четыре раза в год, когда еще так недавно это делали всего два раза. Воспользовавшись своим правом и тоже не сказав никому ни слова, он однажды взял, да и зашел в хранилище. Прошел сорок комнат, открыл сорок один ларец. Искры радости засверкали у него в глазах, когда он увидел в сорок первом ларце кусок золота, украшенный переливающимися камнями. «А что если я заменю его серебром? Никому и невдомек будет». Так он и поступил.
Опасаясь, что его воровство может обнаружиться, он решил заставить народ приносить клятву каждый месяц. Этим он хотел доказать собственную преданность священной реликвии.
Говорят, народ стал собираться на площадях каждый месяц. И все клялись до последней капли крови охранять свою святыню.
Министр двора, говорят, тоже понимал что к чему. Когда клятву стали приносить каждый месяц, он подумал: «Здесь что-то неладно, пойду-ка я посмотрю, что же это за диковина такая». Прошел он сорок одну комнату, открыл сорок один ларец и увидел драгоценность. Ему так понравился дар предков, что тотчас пришло на ум: «А что если я заберу эту штучку себе, а на ее место положу кусок меди? Кто узнает?..» Подумал и сделал. Сделать-то сделал, да испугался, как бы не всплыло все. И потому решил, что надо приносить клятву еженедельно.
Начальник стражи, охранявшей казну, тоже сообразил: «Что же это делается такое?.. Каждую неделю выражаем свою верность. Дай-ка я пойду и посмотрю, что там спрятано!»
Как и все другие, он прошел в сорок первую комнату, раскрыл сорок один ларец. Когда он увидел яркий кусок меди, лицо его засияло от радости. «Заменю-ка я медь железом! Все равно никто не узнает!»
Сделал он, что задумал, но свершенное лишило его покоя. Стараясь показать, что он не жалеет ни сил, ни жизни для сохранения священной драгоценности, он стал приносить клятву каждый день.
Через некоторое время в народе появился человек, который говорил:
— Вот уже много лет мы приносим клятву в том, что, не щадя ни сил, ни жизни, будем оберегать реликвию, переданную нам на сохранение нашими предками. Мы в самом деле бережно храним в казне эту драгоценность. Но знает ли кто-нибудь из нас, что это за вещь? Мы же не камера хранения. Отчего бы нам не поинтересоваться? Давайте войдем туда, откроем ларцы и узнаем, что же это за святыня, которую мы так бережно охраняем!
349
Слова эти были бомбой, разорвавшейся средь бела дня. Все покушавшиеся на реликвию с падишахом во главе набросились на человека, который осмелился на такую неслыханную дерзость. Каждый подменивший реликвию считал, что он один совершил мошенничество. Не зная ничего о проступках других, все они дрожали от страха перед разоблачением.
Тем яростнее обрушились они на возмутителя спокойствия и обвинили его в желании осквернить реликвию:
— Ах ты, негодяй! Да чем же ты заслужил такую честь — увидеть священную и драгоценнейшую нашу реликвию?!
Убедив народ, что он преступник, они сообща ринулись на этого человека. Еще немного, и ему пришлось бы плохо. Но тут вмешался падишах:
— Если уж убивать его, так сделаем это строго по закону,— сказал он.
Тогда издали специальный указ. И после этого преступника казнили.
Но не так легко было заставить забыть его слова. Они передавались из уст в уста и разрастались как снежный ком.
И вот как-то еще один человек задумал взглянуть на реликвию, которую охраняли не на жизнь, а на смерть. Но, зная, что ему грозит, он не стал рассказывать никому о своих намерениях. Положась на свою смекалку, он тайно от всех пробрался в хранилище. Однако падишах, садразам, везир и все остальные похитители, терзаемые вечным страхом, что кто-нибудь догадается об их проделке, ревностно охраняли святыню, вернее, то, чем ее заменили. Поэтому человек, которому удалось пробраться в хранилище, попался им в лапы. Схватили его как раз в тот момент, когда он, взяв священную драгоценность, хотел показать ее всему народу. Увы, в руках у него была всего-навсего ржавая жестянка, положенная вместо реликвии последним вором.
— Но ведь священная реликвия не такая! — закричал, увидев жестянку, начальник стражи.
— Не такая! — охнул дворцовый министр.
— Не такая!—отчаянно замотал головой везир.
— Не така-а-ая! — закричали все во главе с падишахом.
Тогда человек, в руке которого была ржавая жестянка, тоже крикнул:
— А откуда вам известно, что это не священная реликвия? Значит, вы видели, как выглядит настоящая?
Никто из них не вымолвил в ответ ни слова. Каждый понял, что оставленная им вместо реликвии вещь была подменена следующим вором. Быстро разделавшись с задержанным, они водворили на место в заветный ларчик ржавую жестянку. Потом вложили все ларцы один в другой и удалились, крепко закрыв за собой двери сорока одной комнаты. Но так как на
350
душе у них было неспокойно, они издали новый закон об охране священной реликвии. По этому закону весь народ обязан был приносить клятву верности три раза в день — утром, днем и вечером.
Народ строго соблюдал закон. И никто из прилежно приносивших клятву так никогда и не узнал, что охраняемая ими святыня была всего лишь ржавой жестянкой.
Драгоценность, на которую не могут смотреть плохие люди
ыло то или не было — кто знает!.. В наше время, когда среди туманностей спутник вращается во-круг Земли, атом взрывается и лопается, а я полеживаю на перевернутом кюфе1, рассказывают, что в одной неведомой стране была очень богатая казна. Богата она была не деньгами. Она ломилась от бесценных исторических сокровищ. Что это были за вещи! Подковы лошадей, топтавших землю семи стран, плети с кисточками и золотой отделкой, длиннющие сабли — всего этого было полным-полно в казне. Плети были так красиво отделаны, что, увидев их, человек не мог понять, для чего они предназначены — чтобы хлестать по спине животных или чтобы щекотать ножки красивых женщин. Сабли были такие огромные, что, вооружась ими, воины могли сражаться с дэвами 2 или слонами. Все эти вещи, говорят, были такие бесценные, что заплатить за них не хватило бы всех денег на земле. Поэтому никто никогда не знал их цены. Люди понимали, что это драгоценности, так как их тщательно охраняли. Днем и ночью военная стража несла караул. К тому же не всякому было дано понять, какую великую ценность представляли собой эти вещи! Если бы их вынули из казны и разложили на дороге, никто бы и не посмотрел на них! Истинную их цену можно было установить, только войдя в хранилище.
В сокровищницах других стран, говорят, не было таких богатств. Но зато поговаривали, что они обладали особенной драгоценностью, которой даже в этой казне не было. Стали жители страны думать да гадать, как бы сделать так, чтобы и у них была такая же драгоценность. Если они сумеют ее достать, то их казна станет самой богатой в мире. Да только как добыть ее? Ведь делают эту драгоценность из людей. Нужны сотни тысяч людей, чем больше будет людей, тем ценнее она считается.
1 Глубокая корзина без ручек.
2 Злые духи.
352
Самая большая драгоценность в сокровищнице тех стран величиной всего лишь с яйцо. В этой же стране рады были бы драгоценности и с грецкий орех и даже с фундук. Драгоценность эта, говорили им, из железа, но только то железо особое, оно из человеческой крови. А так как в крови человека железа не больше миллиграмма, то создать драгоценность размером хотя бы с фундук могут только тысячи людей. Они должны отдать свою кровь целиком и погибнуть. Сделанная из железа, которое содержится в крови людей, драгоценность так сверкает, что глаз не может вынести этого сверкания. Что перед ним блеск золота, когда она даже ярче солнца! Блеск дает фосфор, который есть в глазах и в мозгу человеческом. Фосфором этим, что дают мозг и глаза тысяч и тысяч людей, покрыто железо, выплавленное из крови. Миллионы маленьких глаз на этом железе ярко сверкают. Великое множество людей должно отдать свой мозг и глаза, для того чтобы создать эту драгоценность. Но это еще не все.
В этой драгоценности горит ярким пламенем магнезий, извлеченный из человеческой души, блестят частицы карбоната, кристаллы соды, поташа, кальция, добытого из костей человеческих.
Драгоценность эта особая: ее нельзя создать сразу. Не в день, не в неделю, не в месяц и даже не в один год она создается. Сотнями лет по каплям собирается эта драгоценность и, наконец, вырастает до размеров орешка.
Король и министры страны, которая имела самую богатую казну в мире, хоть и обладали бесценными лошадиными подковами, разукрашенными хлыстами, расшитыми недоуздками, саблями и палашами,— страдали и мучились из-за того, что у них не было этой драгоценности. Чтобы создать ее, много людей и в этой стране отдали свою кровь, свою жизнь. Но все жертвовали собой в разное время и в разных местах, поэтому железо, которое было в их крови, фосфор их мозга, известь их костей распылились по частям и каплям и исчезли. Не смогли люди соединить их и создать ту драгоценность.
Король и министры, сгоравшие от желания иметь в казне хоть что-нибудь подобное, пытались изготовить ее из крови и сердец многих тысяч коров, быков и ишаков. Но из этого ничего не вышло. Получалась не драгоценность, а грязный, скользкий, противный сгусток.
Долго-долго они думали, что же им делать. Наконец, решили обратиться в те страны, где имелась такая драгоценность, и попросить хоть маленький кусочек.
— Если вы отдадите то, что есть у вас в казне,— ответила одна из соседних стран,— тогда и мы вам выделим небольшой кусочек драгоценности.
12 Азиз Несин
353
Сели министры друг против друга и повели беседу. Сначала заключили торговый, потом политический договор. Представители страны, которая давала драгоценность, зашли в хранилище и отобрали себе самые лучшие сабли, щиты, хлысты и подковы. Забрав все, что хотели, они передали другим министрам драгоценность величиной с орешек. Драгоценность отнесли в хранилище, но она излучала такой ослепительный свет, что даже король, министры и придворные, смотревшие на солнце, не прищуривая глаз, не могли выдержать ее блеска и сверкания. Люди падали на землю, ослепленные ярким светом. Некоторые, говорят, потеряли зрение. Обратились тогда за объяснением к стране, которая дала драгоценность. «Драгоценность эта особенная,— ответили им.— Люди с дурной душой при взгляде на нее слепнут. Созерцать ее могут только честные и правдивые, те, у кого слово не расходится с делом».
Этот ответ поверг всех в смятение. Даже те, кто нес драгоценность, отказывались на нее взглянуть. Но в конце концов все обошлось. Однако смотреть на драгоценность могли .только хорошие, честные люди.
Однажды король созвал к себе всех ученых страны и сказал им:
— Я хороший и честный человек. Вы верите этому? Половина ученых промолчала. Другие прокричали: — Нет, ты дурной и бесчестный человек!
И только несколько ученых — молочные братья шайтана — сказали:
— Ты лучший из лучших, честнейший из честных!..
Приказав зашить крикунам рот кожаным шнурком, король избавился от ученых, осмелившихся сказать правду. Молчальникам он вынес такой приговор:
— Отныне вам запрещается заниматься наукой в этой стране!
К тем же, кто назвал его хорошим и честным, он обратился со следующими словами:
— Если это так, почему же я не могу смотреть на драгоценность? Вы ученые, и я хочу, чтобы вы придумали что-нибудь, чтобы я не был лишен удовольствия смотреть на эту несравненную вещь. Кому удастся это сделать, того я назначу главным ученым дворца.
Ученые — молочные братья шайтана—на это ответили:
— О наш великий повелитель, если ты перевернешь драгоценность, то есть поставишь ее как бы вниз головой, то сможешь смотреть на нее, не утомляя глаз.
— Но смогут ли мои глаза выдержать блеск? — спросил король.
— Не беспокойся, все будет хорошо.
— И блеск будет такой же?
354
— Да, вещь будет блестеть, переливаться. Правда, не так, как раньше, но...
И сделали так, как сказали ученые. С тех пор король, министры и все придворные могут спокойно смотреть на драгоценность и считаться хорошими и честными.
Падишах, севший на кол1
Z-^ассказчики преданий поведали нам, что давным-давно в одном далеком краю находилась страна, в которой реки были полноводными, люди опытными, а земля благодатной. Но каждый в той стране думал только о себе, о своей выгоде и нисколько не беспокоился о судьбе других. Всякий считал себя капитаном, спасшим корабль, и потому думал, что только он должен носить одежду из дорогих тканей, остальным же и мешковина по плечу. «У овец — свое житье, у ишаков — свое бытье, а я — что я? Мне только не хватает пирожков да ватрушек». Так рассуждали в той стране сытые. И каждый из тех, у кого утроба была набита, считал, что и все другие сыты, так же как и он.
Но вот в один прекрасный день выскочил из толпы какой-то человек и принялся кричать, да так сильно, что слышно было и на земле, и на небе: «Спасите! Караул! Со мной произошло несчастье, я сел на кол!..»
Никто и глазом не повел. «Тысяча благодарностей Аллаху за то, что не я сижу на колу»,— говорили все вокруг.
Крики «Караул, нет больше сил терпеть!» достигли такой силы, что людям волей-неволей пришлось принять меры. Блюстители порядка схватили оравшего благим матом человека, осмотрели его со всех сторон, но никакого кола не обнаружили.
— Этот тип к тому же еще и лжец, кричит, шумит, беспокоит всех понапрасну.
И выслали несчастного из города, поселив в какой-то пещере. Прошло немного времени, и однажды те блюстители порядка, которые задержали кричавшего человека, сами завопили: «Беда, кол, нет мочи больше терпеть!» От их криков земля задрожала под ногами. Вопивших мгновенно схватили и отвели к кадию 2. Кадий тщательно осмотрел их и сказал:
1 Выражение «сесть на кол» в турецком языке употребляется не только в прямом, но и в переносном смысле — в значении «испытывать неприятность, боль, переносить страдания, потерпеть неудачу, попасть в беду или попасть впросак».
2 Мусульманский судья.
356
— Никакого кола нигде нет. Был бы — так торчал бы! Нет у них никаких оснований поднимать такую суматоху в городе!
Подвергнув этих людей суровому наказанию, кадий приказал заковать их в кандалы и заключить в темницу.
С тех пор прошел не один день и не один месяц. Но вот однажды выскочил на улицу кадий. Полы его джуббе 1 надулись, как паруса, конец размотавшейся чалмы развевался по ветру.
— Караул, беда, в меня вонзился кол! — кричал кадий.
Крик кадия соответствовал его высокому титулу и потому достиг ушей падишаха. Падишах был поражен случившимся.
— Что же это такое, если даже кадий попал в беду? Осмотрите-ка его как следует, правда ли так плохо дело?
Выполняя волю падишаха, главный лекарь оглядел кадия со всех сторон, но никакого кола не обнаружил и потому вынес следующее заключение:
«Никакого кола в кадии не найдено. Кол — плод его воображения. Однако мнительностью своей он беспокоит всех жителей, будоражит город. Налицо потеря рассудка, и потому самым правильным будет поместить его в дом для умалишенных».
Кадия тут же заключили в сумасшедший дом.
Некоторое время спустя главный лекарь, установивший, что кадию кол лишь почудился, ранним утром, чуть только забрезжило, выскочил на улицу из своей теплой постели и закричал истошным голосом:
— Спасите, со мной случилось то же самое! Кол!
Все, кто увидел в эту минуту главного лекаря, покатились со смеху.
— Вай, вай, главный лекарь тоже сошел с ума!.. И знаменитому лекарю кола отведать пришлось!
Городские дети, бежавшие за ним, кричали и дразнили его.
— Дорогие сограждане,— взмолился лекарь,— неужели никто из вас не может понять мои страдания?.. Ведь в меня не заноза вонзилась, а кол! Я не перенесу этих мук, я погибну!
Главный лекарь так орал, что падишах не выдержал:
— Что же все-таки происходит? Все они кричат, что в них вонзился кол, но никто этого кола не видел. Пусть лекаря осмотрят люди, которые обладают большими знаниями. Они должны заметить то, что ускользает от обычного глаза!
Из самой высшей школы были отобраны три ученых профессора. Все они по очереди осмотрели главного лекаря с головы до ног.
— Никакого кола не видно. Зря только он народ волнует!
Не успели они это сказать, как главного лекаря связали по рукам и ногам и сослали в отдаленный край.
1 Длинная верхняя одежда восточного покроя.
12- Азиз Hei ин
357
Немного времени прошло с тех пор, и на улицах раздались крики этих трех ученых, выбежавших из своих домов.
— Ой, караул, спасите нас, единоверцы, мы — на колу!
Кричали они изо всей мочи. Высшие люди государства — шейхульислам \ главный писарь и садразам1 2—осмотрели ученых и сказали в один голос:
— Шум поднят попусту, никакого кола в них нет, ничего не случилось!
— Нет ли среди вас раба божьего, зрячего хотя бы на один глаз, о единоверцы? Посмотрите, вот же он, кол, наша погибель!..— кричали, однако, пострадавшие.
Но мольбы их были тщетны. Ученых тоже заточили в тюрьму.
Наконец, настал день, когда шейхульислам вместе со всеми везирами, а с ними главный писарь и садразам подняли такой невообразимый крик, что это даже трудно описать:
— Вай, вай, караул! Ой, это кол! Мы его тоже чувствуем!
— Не вижу я никаких колов, уж я бы их, будьте спокойны, заметил. Все это — ложь и притворство! — сказал им сам падишах.
И вот постепенно все больше жителей этой страны стало кричать:
— Несчастье! Несчастье! Я попал в беду! Я — на колу!
— Пусть те, кто не сидит на колу, осмотрят тех, кто жалуется на это бедствие. Посмотрим, правду ли они говорят! — повелел тогда падишах.
Оглядели люди друг друга—кола не видно! И сказали:
— Живи долгие годы, наш падишах! Нет никаких колов! Это все смутьяны придумали!
Прошло еще немного времени. И не осталось в этой стране ни одного человека, который не жаловался бы на страдания от кола.
— Пусть все проверят друг друга, действительно ли испытывают люди муки,— распорядился падишах.
Подданные его подчинились, но никто не заметил кола у другого. Каждый говорил другому:
— Ах ты, лжец! Никакого кола в тебе нет. Один только я мучаюсь. Но ты, негодный, так орешь, что меня не слышно!
Наконец, наступило такое время, когда не стало больше ни стонов, ни жалоб. Никто не издавал ни звука. Все осталось позади.
Но вот ночную тишину нарушил крик, доносившийся из дворца. Задрожала земля, все повыскакивали из домов. Падишах выбежал на улицу в одном нижнем белье:
1 Глава мусульманского духовенства в Турции.
г Великий везир, глава правительственного аппарата в Османской империи.
358
— Спасите меня, о мои любимые рабы! Кол! Кол! — визжал падишах.
Городской люд встревожился:
— Это ведь падишах! Он-то не будет обманывать! Сущая правда, что на него обрушилась беда. Он кричит так сильно потому, что в него, наверное, вонзился кол такой же величины, как и его сан. Должно быть, он сел на особый, на царский кол!
— Чего вы стоите?! Извлеките же из меня кол!— молил падишах.
От криков падишаха стонали земля и небо.
— О наш султан! — сказали окружавшие падишаха люди.— Как же мы вытащим его? Ведь твой кол не похож на другие. Глазом его не увидишь, рукой не нащупаешь. А главное, страдания твои может понять только тот, кто сам сидит на таком же колу. Стисни, повелитель, зубы покрепче, со временем и ты свыкнешься с муками и в конце концов обретешь покой.
Самые толстые в мире король и клоп
ыло то или не было — кто знает! У кого мало, а у кого в избытке. У сытого глаза голодны, а у кого глаза сыты — желудок пуст. Давным-давно была страна, в которой существовал обычай — один раз в год все взвешивались, и кто весил больше всех, тот и становился королем. Поэтому все жители этой страны, чтобы потолстеть, беспрестанно, день и ночь ели — ради того, чтобы стать королем.
В этой стране жил один слабый, болезненный, совсем высохший человек. Он, как и все другие, без конца повторял одно и то же:
— Ох, если бы хоть раз стать королем! Ох, стать бы королем! Говорил он это со слезами на глазах, а миска его была пуста. С чего же ему толстеть?
Как-то ночью, когда он лежал в своей халупе, зачесалось у него тело. Сладко почесываясь, он не переставал повторять:
— Ох, стать бы мне королем, ох, стать бы мне королем!
Кто-то присосался к его телу, прилипшему к костям, и сильно кусал. Закинул он руку за спину, осмотрел ноги — ничего не видно. Не зная, что еще предпринять, он продолжал почесываться и бормотать:
— Если бы стать мне королем, если бы только стать королем!
И вдруг до его ушей донесся слабый писк. Он прислушался. Сквозь писк он различил слова:
— У этого человека нет ни капли крови!
Но забота продолжала грызть человека, и он, перестав обращать внимание на писк, снова забубнил, почесываясь:
— Ох, если бы я стал королем!
И снова он услышал:
— Здесь ни крови, ни души не осталось!
Тогда высохший человек бросил в темноту:
— Кто это?
И темнота ответила ему писком:
— Я?.. Я клоп!
360
— Где ты?
— Между твоими лопатками.
— Подползи, я посмотрю на тебя!
Клоп переполз со спины на колено. В желудке клопа, ставшего от голода совсем прозрачным, не было ни капли крови.
— Чего ты пищишь? — спросил клопа высохший человек.
— Я всю ночь ползал по твоему телу, но не высосал и капли крови. И ты еще о чем-то мечтаешь! — ответил клоп.
Человек схватил клопа двумя пальцами. Только он хотел раздавить его, как клоп взмолился:
— Не губи меня, я помогу тебе стать королем.
— Ты же всего-навсего клоп, как ты можешь мне помочь?
— Ты только вскорми меня, а уж я сумею тебе помочь. Оба потолстеем. Ты растолстеешь и станешь королем, а я буду жить при тебе.
— Хорошо, но как мне вскормить тебя?
— У тебя что, совсем нет недругов? Ты только пересади меня на своего врага и брось там. Я буду пить его кровь. Да так пить, что вконец иссушу его. А ты заберешь себе все его добро. А потом за других возьмемся.
Понравились высохшему человеку эти слова, но сколько он ни думал,— ни одного врага не вспомнил.
— Нет у меня врагов! — сказал он клопу.
— Как это может быть?! — удивился клоп.— На земле у всякого существа есть враги. И у тебя, конечно, есть, только ты не знаешь о них. А ну, пошевели хорошенько мозгами!
Человек снова стал думать:
— Интересно, кто же мой враг? Ахмед или Мехмед, а может быть, Айше или Фатьма?
Клоп сказал ему на это:
— Может быть, все, кого ты назвал, твои враги, да только ты не знаешь об этом. Самый опасный и коварный враг тот, кто улыбается тебе в лицо.
— Пожалуй, ты прав,— сказал человек.
Взял он клопа и пустил его через окно к соседу Мехмеду. А сам снова улегся, завернулся в свои жалкие лохмотья и заснул крепким сном.
На следующую ночь он, как всегда, заладил:
— Ох, если бы стать королем, ох, хоть бы один раз!
И опять человек услышал тот же голос, только слегка огрубевший. Посмотрел — а это клоп, полный, налитой.
— Смотри, за одну ночь я стал с фисташку. Возьми перенеси меня, и я опять попью крови твоего врага.
Человек снова отнес его в дом к соседу. На следующий вечер клоп, который стал величиной с фундук, приполз, переваливаясь с боку на бок.
361
— Видишь, каким я уже стал! Ты только помоги мне пить кровь твоих врагов, я еще больше вырасту.
— Ты-то наливаешься кровью,— сказал ему человек,— а я пока ничего от этого не имею.
— Не торопись, через некоторое время и ты так раздашься, что в конце концов тебя сделают королем.
Человек каждую ночь подбрасывал клопа к соседу, а на следующую ночь клоп возвращался обратно, и с каждым разом становился все толще и толще. Скоро он стал с грецкий орех, потом с яблоко, потом с крысу.
И когда он стал с крысу, терпение соседа истощилось, он бросил дом, забрал семью и перебрался в другое место. А высохший человек поселился в освободившемся доме соседа. Начал он есть овощи и фрукты из его сада и понемногу стал поправляться, приходить в себя. Но клоп, знай, твердил свое:
— Я голоден, где бы мне еще попить кровушки?
Человек задумался. Кто же еще, интересно знать, его враг?
— Вчера утром Айше не справилась о моем здоровье, не враг ли она? Или Ахмед — мой враг? Да, должно быть, Ахмед. Никогда со мной не здоровается! А может быть, Али? Ведь он никогда ничем мне не помогал.
Каждую ночь брал он клопа и подбрасывал к своему недругу. Клоп пил-пил вражескую кровь и стал с кошку, а потом даже с кролика. Стоило ему оказаться в доме, он присасывался к горлу человека, высасывал из него кровь, и тот погибал. А хозяин клопа захватывал его дом и вещи; ел, пил, поправлялся. Но клоп был ненасытен:
— Покажи мне своего врага, я выпью его кровь. Я проголодался! — твердил он.
Теперь уже клоп стал, как злой бульдог. Кого ни увидит, набрасывается. А с хозяином — как верная собака. Ни в чем ему не прекословит. Человек посадил клопа на привязь. Тот порвал веревки. Заковал его в цепи — клоп разорвал и их. Напившись вдоволь крови, насытив свою утробу, клоп ложился спать, но как только снова начинал чувствовать голод, не мог усидеть на месте:
— В желудке пусто, найди мне врага, я выпью его кровь!
Если человек просил у кого-нибудь руки дочери и ему отказывали, он тут же записывал все семейство в число своих врагов. И тут же натравливал на них своего клопа. Если кто-нибудь наступал ему на ногу, он кричал: «О, это мой враг!»— и тот становился очередной жертвой клопа.
Клоп стал размером с удава. Но и человек теперь все толстел и толстел, толстел да толстел.
362
Наконец пришло время выбирать короля. Человек, как и все другие, пошел взвешиваться. Но он оказался таким тяжелым, что даже весы не выдержали его и развалились.
Народ перенес нового короля во дворец под гром аплодисментов:
— Никогда мы не видели такого толстого короля. Самый толстый король нашего времени! Да здравствует толстый король!
Лютый клоп пристроился возле королевского трона. Когда наступила ночь, клоп стал неистовствовать и кричать:
— В желудке пусто! Хочу крови, человеческой крови хочу!
Король вызвал главного министра и приказал ему:
— Если в королевстве есть мои враги, разыщи их и немедленно доставь ко мне!
— Что вы говорите, бейэфенди,— ответил главный министр,— в вашей стране у вас нет врагов. Вы же не узурпатор! Вас народ взвешивал. Вы были тяжелее всех, потому и стали королем. У вас нет врагов.
— Чтобы у толстого короля не было врагов? Такого не бывает! Быстро разыщи их и доставь сюда!
Главный министр был поражен, однако что ему оставалось делать, когда дается королевский фирман!1 И он отдал приказ всем министрам, а министры — нижестоящим чиновникам:
— Если где-нибудь есть враг нашего короля, изловить его и доставить!
Начались поиски врага. А его нет! Тогда главный министр, испугавшись за свою голову, приказал:
— Всякий, кто взглянет направо,— враг нашего короля, хватайте и тащите его сюда!
Всех, кто не знал об этом приказе и повернул голову направо, привели как врагов короля. Клоп разом проглотил их. Съел, но не насытился:
— Я еще крови хочу, я голоден!
Ударил клоп головой о стенку, затрясся дворец.
Тогда главный министр распорядился:
— Всякий, кто взглянет налево,— враг нашего короля.
Никто больше не смел глядеть влево. Тех, кто по забывчивости поворачивал голову налево, хватали и приводили во дворец. Клоп, который стал величиной со слона, набрасывался на них, выпивал их кровь и становился еще больше. Когда он кричал: «Желудок мой пуст, я голоден!», земля, небо, все вокруг сотрясалось. Чтобы найти для клопа врагов, стали считать недругами всех, кто смотрел вперед, назад, вниз, вверх. Отныне жители той страны, чтобы не быть причисленными к врагам короля и не лишиться жизни, закрыли глаза и
1 Указ.
363
вообще перестали куда-либо глядеть. Однако король не унимался:
— Мне нужны враги. Немедленно разыщите их!
И как было не кричать королю: клоп пил-пил кровь и так растолстел, что уже не мог влезть во дворец. Он дошел до того, что стал поговаривать:
— Или ты меня насытишь, или я выпью твою кровь!..
Если король не найдет врагов, он лишится жизни. Но теперь, чтобы не оказаться врагом короля, никто не выходил из дому. Что же предпринять? И решили создать в той стране «Управление по розыску и опознанию врагов». А так как клопу каждый день требовалось все больше людей, управление день ото дня разрасталось. Каждый, чтобы спасти свою жизнь, стал наговаривать на другого:
— Вот враг нашего короля!
Но клоп никак не мог насытить свою утробу. Да и как ему было насытиться, когда, напившись крови, он разбухал, а разбухнув, начинал испытывать голод!
Людей, спрятавшихся в своих домах, начали силой выволакивать на улицу.
— Какой сегодня день? — спрашивали их. Если была среда... то тех, кто говорил «среда», хватали как врагов короля и бросали на съедение клопу. Пришлось всем среду называть четвергом. Но и этого оказалось мало. Клоп стал таким большим, что лапы его касались земли, а туловище доставало до неба. Рыча на короля, он требовал:
— Найди мне вражеской крови, я голоден! Или проглочу тебя самого!
Король в смертельном страхе стал считать врагами своих приближенных. То и дело во дворце слышалось: «Ты мой враг!» И тут же человека хватали и бросали в огромную, как печь, огненную пасть клопа. Так на съедение клопу были отданы все министры, главные министры и даже самые близкие королю люди. Наконец в пасть клопа полетело и все «Управление по розыску и опознанию врагов». Клоп стал таким огромным, что заполнил всю страну.
Однажды, как и всегда, широко раскрыв пасть, клоп закричал королю:
— В желудке пусто!.. Крови, крови хочу!
Взглянул король направо, взглянул налево, обернулся назад, посмотрел вперед — никого кругом, только он один остался. Попятился он. Но куда убежишь? Огромный, толстый король рядом с клопом был, как блошка. Одним волоском на лапе клоп приблизил к себе короля и гневно сказал ему:
— Покажи мне своего врага, я выпью его кровь. Я хочу есть!
364
Король стал плакать, умолять, упал перед клопом на колени. Но ничего не помогало.
— Покажи мне своего врага, я выпью его кровь!..
Тогда указательный палец правой руки короля показал на его собственную грудь. И клоп вмиг проглотил самого толстого в мире короля.
Страна, где люди зевают
I /дно есть, другого нет. Если у тебя есть, то у меня нет, а если у меня есть, то у него нет. Давным-давно в одном неведомом месте находилось некое государство. Народ в этом государстве жил счастливо. Но как-то вдруг, не приведи вам Аллах того же, начала косить людей заразная болезнь. Одни стали худеть, уменьшаться в росте, а другие, наоборот, пухнуть, расти.
Те, кто худел, худели катастрофически. Если прежде у кого-нибудь вес был девяносто килограммов, то через некоторое время он едва доходил до восьмидесяти, а потом — до пятидесяти, даже до сорока килограммов. С каждым днем уменьшался и их рост. Люди ростов в метр восемьдесят сантиметров становились полутораметровыми, а потом и вовсе в метр ростом. Однако люди худели и уменьшались в росте так медленно, что никто не замечал ни того, что происходит с ним самим, ни того, что происходит с остальными. Худели в день всего-навсего на пять-десять граммов, уменьшались в росте на один-два миллиметра. Но время шло, и в один прекрасный день люди стали не толще палки и не выше треножника. И это, увы, был не конец, все продолжали таять и уменьшаться.
В то же самое время другие каждый божий день становились все толще и крупнее. Но, так же как и первые, они пухли и росли очень медленно: в день на несколько миллиметров, на пять-десять граммов. Поэтому среди них тоже никто ничего не замечал. В конце концов они вытянулись с пожарную каланчу, а в ширину раздались так, что стали походить на баржу.
Но тех, кто толстел, оказалось меньше, чем тех, кто худел. На пять-десять теряющих в весе приходился один жиреющий. У худых и дети стали рождаться худыми, маленькими, с лесной орех. У толстых же новорожденные были, как маленькие слонята.
Родившиеся мелкими и крупными принимали как должное все, что с ними происходило, не видели в этом ничего особенного, сверхъестественного. Не замечая своей мелкоты, худеющие, увидев людей, которые были еще мельче, утешали себя мыслью:
366
«О мой всевышний, тысяча тебе благодарностей! Оказывается, есть на свете совсем малюсенькие людишки. А я еще хоть куда!»
А жиреющие, увидев людей, более крупных, чем они сами, молили Аллаха: «О мой всевышний, помоги мне стать больше других!»
Всевышний внимал их мольбам и просьбам и делал их с каждым днем все толще и толще. Наконец, наступил день, когда дома жиреющих стали для них тесными, кровати — маленькими, дороги — узкими. Пришлось им удлинять одеяла, чтобы прикрывать ноги, расширять дороги, чтобы проходить по улицам, надстраивать дома, чтобы в них поместиться.
Но вот опять наступил день, когда и расширенные дороги стали узки, перестроенные дома — малы, удлиненные одеяла — коротки. Снова увеличили они свои дома, одеяла и дороги. Стали тесными площади—расширили их. Показались тесными города — ушли за их пределы.
А худеющие делались все меньше и меньше, становились все более и более незаметными. И вот наступил такой день, когда один полез вместо дома в арбузную корку, другой — в скорлупу грецкого ореха, а третий — и вовсе в скорлупу фундука. Но этим дело не кончилось: немного спустя они совсем стали исчезать из виду. Их уже нельзя было заметить простым, невооруженным глазом. Увидеть их можно было только в микроскоп.
Тем не менее все происходящее люди воспринимали как нечто естественное, никто ни на что не жаловался.
Но вот как-то случилось, что толстяки перестали жиреть и тянуться кверху. Ох, если бы только это! Они стали изо дня в день худеть и мельчать. Больше того, они теряли свой вес не постепенно, как это было, когда они жирели, а внезапно. Если раньше люди за день вырастали на два миллиметра, то теперь они уменьшались за день сразу на одну-две пяди. Если раньше поправлялись в день на несколько граммов, то теперь худели на пять, а то и на десять килограммов. Ложась ночью в постель пятиметровыми и в две тонны весом, они утром просыпались двухметровыми и весили двести килограммов. Худели, худели они, и вот наступил такой день, когда они перестали узнавать друг друга. Смотрятся в зеркало — и себя не узнают. Жирными овладела страшная паника. Чем переживать такой ужас — худеть и худеть, чтобы потом совсем исчезнуть, некоторые предпочли наложить на себя руки. Стены домов в городе сотрясались от плача и пронзительных воплей:
— Худеем!
— Таем!
— Пропадаем!
Но нытье и крики делу не помогли. «Что же, так и погибнем? Давайте лучше соберемся с мыслями. Поищем средство, чтобы
367
сохранить свой вес». Теперь уж им было не до прежнего величия. Хоть бы остаться такими, как сейчас. Обратились к врачам. Но доктора выглядели хуже них, а они —еще хуже докторов. День и ночь думали они о свалившемся на них несчастье. И таяли прямо на глазах. Болезнь эта была особенно страшна тем, что мгновенно переходила от одного к другому. Доктора прописывали для поправки лекарства, делали уколы, укрепляющие кости, рекомендовали как можно больше есть. Советовали не волноваться, не нервничать. Но ничто не помогло. Думали-думали жители этой страны и решили в других странах поискать знатока, способного помочь их горю.
Сказано — сделано. Пригласили они к себе в страну самого лучшего в мире специалиста по ожирению. Специалист прибыл, осмотрел худеющих и сказал:
— Ваша болезнь не новая. Она встречалась и в других странах. Но как она ни ужасна, ее можно вылечить. Я поживу не которое время у вас. Раскройте глаза, навострите уши и повторяйте за мной все, что я буду делать. И если вы будете вести себя так же, как я, то перестанете худеть и уменьшаться в росте. Но жиреть и тянуться вверх тоже больше не будете.
Сказав это, специалист подошел к весам и на глазах у всех взвесился и измерился. Вес — семьдесят пять килограммов, рост метр семьдесят девять.
Жители злосчастной страны не отрывали глаз от знатока, стараясь запомнить все, что он делает. Они превратились в слух и зрение. Сорок дней и сорок ночей прожил специалист среди страдальцев. Потом, собрав всех вокруг себя, сказал:
— Я много времени прожил среди вас. Вы видели все, что я делал. Будете вести такой образ жизни, как я,— тогда избавитесь от вашего несчастья!
Сказать-то он сказал, однако жители этой страны не заметили, чтобы знаток делал что-нибудь особенное, отличное от того, что они обычно делали сами. Как ни старались они, ничего не увидели.
А специалист для большей убедительности предложил:
— Хотите, я на ваших глазах еще раз взвешусь?
Взвесился — семьдесят пять килограммов. Измерил рост — метр семьдесят девять. Вес и рост остались прежними. Жители страны были поражены.
— Что же он все-таки делал такое, чего не делали мы? — ломали они головы.
Уже на борту парохода, который должен был увезти его, специалист снова сказал на прощание:
— Теперь вы, надеюсь, поняли? Делайте все, что я делал! До свидания!
368
Накануне отъезда специалисту почему-то не спалось. Поэтому, произнеся эти слова, он зевнул, да так откровенно, что можно было увидеть во рту маленький язычок.
Заметив это, жители страны радостно закричали все разом:
— Теперь ясно!
— Он зевнул!
— Он потянулся!
— Теперь понятно, почему он не похудел!
— Мы будем делать то же самое!
С этого дня все жители страны начали непрестанно зевать и потягиваться. И действительно, они перестали худеть, таять, уменьшаться в росте. Большие остались большими, а маленькие — маленькими. Все осталось на своем месте. Им уже не грозит опасность стать мелкими, незаметными. Но сделать что-нибудь в жизни они уже не могут — времени не хватает. Все время они зевают, все время потягиваются!
Господин Бык и господин Ахмед
// авным-давно в некотором государстве жил-был господин Ахмед. Он торговал ячменем, кукурузой, соломой. Слыл очень богатым. Но свое состояние не транжирил безрассудно. Был бережливым человеком.
Однажды жена сказала Ахмеду:
— У нашего мальчика совсем износились башмаки. Нужно купить ему новые.
Ахмед рассердился.
— Опять новые?! Мне в детстве мать покупала башмаки раз в два-три года, и то отца это злило. В наше время,— говорил он,— башмаки носились пять-десять лет. А наш сын ухитряется истрепать свои за два месяца!
— Я не виновата,— ответила жена,— ведь не я же треплю обувь!
Она пошла к сыну и стала ругать его:
— Негодный мальчишка! Мы с твоим отцом, когда были маленькими, одну пару обуви носили целых два года, а у теперешних детей нет совести. Ты износил башмаки за два месяца!
— А разве я виноват? — ответил сын. — Вы с отцом сами знаете, что раньше я носил башмаки целый год, потом одной пары стало хватать только на полгода. А сейчас все стало еще хуже... Башмаки не живут больше двух месяцев! Это у торговцев обувью нет совести, они торгуют гнильем!
Решили мать с сыном пойти к торговцу, у которого обычно покупали обувь, узнать, почему он продает гнилье.
— На мне вины нет! — ответил им торговец.— Не одни вы жалуетесь, что обувь стала непрочной. Все недовольны. Думаете, мне самому нравятся эти башмаки? Но что поделаешь, время теперь такое: люди позабыли о чести. Сапожники поставляют нам такой товар. Спрашивайте с них!
Однако покупатели так досаждали ему своими жалобами, жалоб этих было так много, что торговец не выдержал и сам пошел к сапожнику узнать, почему он не изготовляет хорошую, прочную обувь.
370
— Причина не во мне,— ответил ему сапожник.— Сейчас я за заготовки плачу намного больше, чем раньше. Но как ни дорог товар, все равно он никуда не годится. Старые люди были более совестливыми, их товар — не то что теперешние гнилые верха и подметки. Я ни в чем не виноват!
Все же этот разговор вывел сапожника из душевного равновесия. Отправился он к торговцу кожей и спросил, почему тот продает гнилой товар.
— Видит бог, я не виноват! — стал уверять его торговец.— Время, браток, изменилось. В наши дни люди позабыли о чести, о совести. Сколько я сменил за последний год кожевенных фабрик — на пальцах не пересчитать. А товар у всех одинаковый — гнилой!
Торговца кожей разговор с сапожником тем не менее задел за живое. Пошел он к владельцу кожевенной фабрики объясняться.
— Все, что ты сказал,— абсолютная правда,— ответил ему фабрикант. — Но я-то тут при чем? Раньше мы для фабрики закупали хорошее сырье, а сейчас у людей не осталось ни капли совести. Хоть и дороже продают, но дрянь, брак!
Фабрикант вызвал к себе купца, продававшего ему сырье для кож.
— Верно, верно! Согласен! — сказал купец. — В наше время кожа не такая прочная, как прежде. Но это вовсе не из-за меня. Мы ведь кожу покупаем у скотоводов, пригоняющих стада на бойню. Раньше, братец, почему-то и кожа и совесть у людей были надежнее!
Скупщик кожевенного сырья встретился с гуртовщиком-скотоводом. Тот выслушал его жалобы и сказал:
— Но чем же я-то виноват? Если бы я вам продавал свою кожу, вы имели бы все основания ругать меня за плохой товар. Но ведь я продаю не свою, а бычью кожу. Не знаю, поверите ли вы, но и у скота не осталось совести. Я не виноват, обращайтесь к быкам.
Гуртовщик, которому надоели бесконечные претензии, однажды схватил за рога одного быка из тех, что привели на бойню, и сказал ему:
— Послушай, дружок, где твоя совесть? Ты заставляешь меня краснеть перед купцами. По твоей милости в чем только меня не обвиняют! Раньше у вашего брата кожа была куда прочнее. Почему же сейчас она не такая?
Бык, покорно склонив голову, ответил:
— На нас вины нет! Взять, например, меня. Я стараюсь, чтобы моя сила, мои мясо, рога, кости, копыта, навоз и кожа были полезны хозяину. Что ни говори, а конец у нас один — заколют и сдерут кожу. Так почему же не дать людям кожу потолще
371
и попрочней? Но разве это от меня зависит? Времена теперь другие. Не получается сейчас у нас такая прочная кожа, какая была у наших отцов. А что я могу сделать?.. Какой ячмень мне дают? Он наполовину с песком!.. Вместо’ соломы гниль какую-то подсовывают. Так ли нас раньше кормили? Какой корм — такая и кожа!
Расстроился бык. Отправился к своему хозяину и с досадой промычал:
— Почему ты не заботишься обо мне? Корму даешь мало, да и тот грязный и испорченный. Кости мои не крепнут, кожа не становится толстой. Из такой кожи хорошую обувь не сошьешь! Виноват в этом ты, а вину взваливают на нас, на быков!
— Твоя правда,— ответил ему хозяин,— но вина не моя. Ты знаешь, что урожая с моего поля прокормить вас не хватает. Поэтому я покупаю для вас солому и ячмень у господина Ахмеда. Время теперь стало иным, господин бык. Честных людей не осталось. Купец Ахмед-бей цены-то поднял, а товар продает грязный, порченый. Поэтому я и не могу давать тебе сейчас так же много и такого же хорошего корма, как прежде.
Жалоба быка, однако, так тронула сердце хозяина, что он тотчас же пошел к купцу Ахмед-бею и спросил его, почему он продает так дорого такой плохой корм.
— Ты говоришь истину,— ответил ему Ахмед-бей,— но я-то здесь причем? Все дело в том, что люди потеряли совесть. Время, братец, другое. Раньше башмаки мой сынишка носил год. А теперь с грехом пополам два месяца проносит — и на помойку! Такие они непрочные, хоть и дорогие! И все теперь такое — и одежда, и еда. Чтобы прокормить семью, я вынужден делать то же, что и другие. Но, поверь, что я это делаю не по своей злой воле. На мне вины нет.
И опять пошел круговорот! Разгневанный купец Ахмед-бей побежал к сапожнику, сапожник — на фабрику, фабрикант — к торговцу сырьем, торговец — к скотоводу, скотовод — к быку, бык — к своему хозяину, хозяин — к купцу Ахмед-бею.
— Ты говоришь совершеннейшую правду,— отвечали они друг другу,— но я ни в чем не виноват. Времена изменились. У людей не осталось ни чести, ни совести!
Они достигли своей цели, мы же уйдем с глаз долой...
Король, не узнающий себя
то или не было — кто знает! Давным-давно на земле было одно государство, в котором говорили много, а делали мало. В этом государстве, как и в любом другом, был свой король. Ходили слухи, что жители этой страны совсем не любили короля. И не только народ, но и дворцовое окружение, даже самые близкие не любили его. Король и вправду не стоил ничьей привязанности.
Зато все обожали его сына. Молодой принц покорил всех, от мала до велика. Преданность принцу была так велика, что скажи он: «Умри на этом месте»,— ни один не колебался бы ни минуты и с радостью отдал бы за него свою жизнь. И относились к нему так не зря. Принц тоже очень любил свою страну. Вырвавшись на время из-под королевской опеки и улучив момент для прогулки, он останавливался, смотрел на заброшенные земли и лил горькие слезы.
— О моя любимая отчизна, почему ты должна пребывать в таком бедственном положении?
Увидев заболоченные участки, он говорил:
— Эти места могут быть раем. Если отвести отсюда воду, можно оросить неплодородные земли, а здесь исчезнут болезни!
Журналисты тоже обожали принца, ибо он осуждал короля, оказывавшего на прессу давление.
— В стране, где нет свободы печати, не может быть демократии,— говорил принц.
Журналисты были слабостью принца. Чаще всего он беседовал с ними, поверял им свои печали и горести. А те, полагая, что король будет когда-нибудь свергнут, его место займет принц и воцарится свобода печати, не отходили от него ни на шаг. Принц устраивал в их честь банкеты, фотографировался с ними. На обороте карточек делал надпись: «В память о дружбе»— и собственноручно расписывался.
Принца, который был рьяным сторонником свободы слова, свободы мыслей, любили и все работники искусства.
373
Уважали его и рабочие, и все, кто еле сводил концы с концами; они надеялись, что при новом короле-принце жизнь будет полегче. Еще больше любили и почитали принца служащие. Боготворили королевского сына, который обещал превратить страну в рай, и крестьяне.
Чего только не предпринимал король, когда узнал, как сильно любит принца народ! Он запретил ему говорить с народом. Запер его в отдаленной дворцовой комнате. Предлагал сыну, сколько тот захочет, золота, денег, самых красивых девушек, желая заставить его замолчать, но принц горел желанием быть полезным своей стране и не поддался этим соблазнам. Он совсем не ценил милости короля и не испытывал перед ним никакого страха.
Придворные и министры ненавидели короля и старались сблизиться с принцем. Поэтому они все чаще стали передавать журналистам письма от принца, заточенного в дворцовых покоях.
В один прекрасный день чаша терпения переполнилась, народ, руководимый интеллигентными людьми, восстал и сверг короля. На трон посадили, разумеется, принца. Все были вне себя от радости. Придворные, считавшие коронование принца великим событием, пошли поздравить нового короля.
Новый король, восседавший на троне, долго разглядывал каждого и наконец спросил:
— Кто вы такие?
Придворные оторопели. Они столько сделали, чтобы посадить его на трон, а он не узнает их. Может ли это быть? Один из них постарался напомнить ему:
— Вспомните, бейэфенди, когда вы были заперты в своих покоях, я под страхом смерти тайком передавал ваши письма журналистам.
Король подумал и сказал:
— Нет, ничего подобного я не припоминаю. Когда, вы говорите, это было? Да я вас впервые вижу!
Тогда начал другой.
— Меня вы, конечно, вспомните,— сказал он. — Я втайне от всех приходил к вам по ночам. Мы с вами до утра строили планы, как свергнуть короля. Я очень много сделал, чтобы привести эти планы в действие.
— Вы, должно быть, все это во сне видели, — ответил король.— Каждый факт, о котором вы рассказали, для меня форменное открытие!
Чего только не делали придворные, но никому из них не удалось напомнить королю о себе.
На следующий день поздравить короля отправились журналисты. Но король и их не узнал. Осмотрел каждого с головы до ног и сказал:
374
— Не знаю я вас. Никогда не видел.
— Помилуйте, бейэфенди, как это может быть, вы же всегда называли меня братом. Когда мы бывали вместе, вы всегда клали свою руку мне на плечо. Всюду, где бы мы ни встретились, вы обнимали меня и целовали. Вы даже плакали и говорили при этом: «Ах свобода, свобода!»
— Кто? Я?
— Да, вы!
— Когда?
— За несколько дней до того, как стали королем.
- Где?
— Везде.
— Ошибка. Вы меня с кем-то путаете.
Другой журналист протянул королю фотографию, на которой они были сняты вместе, и показал его собственноручную надпись. Но король и от этого отказался.
Решив, что король от радости потерял память, они решили поводить его по всем местам. Привели его к заброшенным землям, к болотам, которые он мечтал превратить в рай. Заслонив рукой глаза от солнца, король посмотрел кругом, потом еще раз внимательно огляделся и спросил:
— Где я нахожусь?
— Да вы же хотели превратить это место в озеро, чтобы каждый мог ловить здесь рыбу, чтобы эти места посещали туристы...
Король посмотрел на них, как на сумасшедших, брезгливо поморщился и произнес:
— В первый раз вижу эти места! Боже мой, какая грязь!
Ничего не припомнил король из того, что происходило с ним, когда он был принцем. Ни одного старого товарища не узнал. Все вокруг не уставали удивляться. Однажды кто-то сказал:
— Король лишился памяти, но интересно, узнает ли он себя?
И вот его величеству королю принесли огромное, в человеческий рост, зеркало. Король смотрел, смотрел на свое отражение в зеркале и, не узнав себя, спросил:
— Кто это?
— Вы, ваше величество,— ответили ему.
— Нет, не я, — сказал король. — Эту личность я вижу впервые.
— Но это же вы!
— Нет, не я,— возразил король,— если хотите, взгляните сами в зеркало.
Стоявшие рядом с королем взглянули в зеркало и обомлели.
— Его величество король абсолютно прав, не узнавая себя,— сказали они.
375
В зеркале — непостижимая вещь! — вместо короля отражалось создание с длинными, как у ишака, ушами, с бычьими рогами, буйволиными глазами, с пятачком свиньи вместо носа и пастью носорога...
Только тогда люди поняли, что король говорил правду, и покинули его с мыслью сделать королем нового принца, а старого короля низвергнуть.
С неба яблоко упало, одну половину — мне, другую — тебе. Вот тебе! На тебе! А это осталось для Хасана!..
Они достигли своей цели, а мы уйдем восвояси.
Напрягитесь, мои соотечественники!
J / авным-давно в одном месте огромного земного шара находилось государство, окруженное со всех сторон горами. В самой середине страны был разбит огромный виноградник, на небе сверкали яркие звезды, повсюду весело журчали ручьи. Как и везде на земном шаре, в этих краях, кроме людей, водилась всяческая божья тварь. Были, конечно, и пресмыкающиеся, ядовитые букашки и пауки. Но оттого, что их было не больше и не меньше, чем в других странах, они никому не бросались в глаза.
Во главе этого государства стоял человек, которого называли Главным господином. Должность эта была выборная. Желавшие стать Главным господином выставляли свои кандидатуры, а избиратели выбирали того, кто им нравился. Кто получал больше голосов, тот и становился Главным господином.
Со временем в этом государстве произошли удивительные перемены. Пресмыкающиеся и всякие ядовитые букашки стали размножаться с необыкновенной быстротой. Но, мало того, что количество змей, скорпионов, сороконожек, пауков, ящериц непрерывно возрастало, они с каждым днем становились все крупнее и крупнее. Змеи стали длинными, как тополя, и толщиной с бревно. Пауки росли, росли и выросли с дом. Ящерицы так раздались, что даже их новорожденные детеныши были крупнее крокодила. Сороконожки стали куда длиннее целого состава поезда. Крылья летучих мышей стали, как шатры.
Почтенные люди, умудренные жизненным опытом, долго ломали себе головы, почему так быстро расплодились и выросли разные твари, но так ничего и не поняли.
А тем временем ядовитые твари стали кусать, жалить, отравлять своим ядом людей. И вот что удивительно: люди, которых они жалили, не умирали. Зато этот яд притуплял человеческий разум, погружал в состояние сладкого сна. Говорили, это было такое приятное состояние, что тот, кто однажды был отравлен этим ядом, быстро привыкал к нему и потом уже не мог жить без него. Люди нарочно давали себя жалить змеям, скор
377
пионам, кусать сороконожкам, паукам, давали пить свою кровь ящерицам, летучим мышам. И не было конца блаженству, которое они испытывали под действием этого яда. Привыкая к нему, люди жаждали его все больше и больше. Вначале им нужен был яд один раз в неделю, потом — два раза, потом — каждый день и, наконец, несколько раз в день.
Люди с тонким умом и большим сердцем, которые еще сохранили способность мыслить, начали искать путь, как спасти род человеческий от действия яда змей и скорпионов. Но люди, которые хотели жить только в наслаждении, отравляя себя ядом, стали протестовать. Вот так и получилось, что граждане этой страны разделились на два лагеря. Конечно, между ними существовали и другие разногласия, но главной причиной их вражды было отношение к яду. Те, кто привык к нему, считали его великим благом, другие же — наоборот, величайшим злом.
Тем временем летучие мыши, пауки, скорпионы и сороконожки все больше и больше наглели, поэтому количество людей, вкусивших прелесть яда, стало неизмеримо больше, чем их противников.
Шли дни, и люди, пристрастившиеся к яду, стали так сильно им злоупотреблять, что постепенно их лица, глаза, руки и ноги начали изменяться. Кожа людей, которые давали себя каждый день кусать змеям, стала отливать зеленым цветом, тело удлинялось, а голова уменьшалась. И через некоторое время они совсем уподобились змеям. Как змеи, стали они ползать по земле, стараясь ужалить, отравить других. А у некоторых пальцы, ногти, руки и ноги постепенно становились все тоньше и длиннее, да еще вдобавок у них вырастали новые ноги, пока, наконец, эти люди не превращались в огромных пауков. Сразу же они набрасывались на тех, кто еще сохранил человеческий облик. Под действием яда люди превращались также в скорпионов, летучих мышей и прочую дрянь.
Представители другого лагеря стремились сохранить человеческий облик. Всюду, где только было возможно, не переставая взывали они:
— Соотечественники! Храните человеческий облик, не становитесь пауками и скорпионами!
Кричали они, пока им не изменяли силы, но убедить никого не могли.
Тем временем здравомыслящих оставалось все меньше и меньше, и они стали мишенью для упреков и оскорблений.
— Предатели, низкие людишки!
Наконец тех, кто сохранил человеческие черты, осталось так мало, что они начали бояться, как бы в один прекрасный день в стране совсем не исчезли люди. На выборах Главного господина мнение людей теперь не принималось во внимание. Кого изберут
378
новоявленные змеи, скорпионы, летучие мыши и пауки, тот и становился Главным господином.
Однако в стране сохранились еще и просвещенные люди. Они старались понять, почему все это происходит, и ломали себе головы, как же спасти соотечественников. Каждый просвещенный, сообразно своему уму и знаниям, предлагал свой выход.
Одни говорили:
— Тех, кто постепенно привык к яду и превратился в пресмыкающихся и в пауков, не следует считать больше людьми. Ибо они не сохранили ни человеческого подобия, ни способности по-человечески мыслить. Поэтому пока их надо отстранить от выборов Главного господина. Однако, хотя они и потеряли человеческий облик, рождены они человеком, поэтому, если уберечь их в будущем от яда, их все-таки можно будет считать людьми.
Другие утверждали:
— Чтобы считаться человеком, нужно есть вилкой!..
Было много и таких, которые считали, что люди «должны носить отутюженные брюки» или «должны каждый день бриться». Но дальше разговоров дело не шло. Количество людей продолжало уменьшаться.
Тогда просвещенные решили:
— Давайте посмотрим, что делается в других странах. Есть ли и там люди, которые потеряли свой облик, свое я? Если есть, то как с ними поступают? Надо узнать, как борются с этим бедствием.
Сказано — сделано. Отправились они в другие страны и принялись там изучать людей. Через некоторое время они вернулись домой. Все увиденное в чужих краях они решили обратить на пользу своим соотечественникам. И опять, как раньше, каждый предлагал решение по своему разумению. Одни говорили:
— Прорубим окна в домах!
Другие:
— Лучше привезем из чужих стран образцового человека.
Третьи:
— Давайте пошлем наших в другие страны, пусть посмотрят на настоящих людей.
Были и такие, которые говорили, что «нужно три раза вдень прыгать», «необходимо в постели лежать на левом боку». Только один из них оказался здравомыслящим.
— Послушайте меня,— сказал он. — Я понял, почему этих пресмыкающихся и пауков становится все больше. Я понял это, когда побывал в других странах. У нас дует такой ветер, который благоприятствует пресмыкающимся и букашкам, потому они так быстро растут и размножаются. Нам надо помешать этому веянию. Ветер дует с гор. В тех местах, которые я исколесил,
379
я заметил, что страны, расположенные у основания гор, избавлены от,него. Давайте возьмемся все как следует и, пока еще не поздно, преградим дорогу этому ветру. Если же мы этого не сделаем, то в один прекрасный день сами перестанем быть людьми и превратимся в змей и скорпионов.
Кто прислушался к этим словам, кто не придал им значения, а были и такие, кто просто рассмеялся. Но поверившие этому засучив рукава ринулись в бой с теми,кто превратился в ядовитых пресмыкающихся и пауков. Это была борьба не на жизнь, а на смерть. Кровь лилась рекой, так как и Главный господин был уже на стороне ползучего большинства. В то время для защиты государства от нападения врагов возводили с четырех сторон крепостные стены, в которых прорубали ворота. Когда разгорелись бои в той стране, люди старались закрыть ворота со стороны гор, а потерявшие человеческий облик делали все, чтобы оставить их открытыми. Когда люди толкали ворота изнутри,— те, другие, напирали с наружной стороны. Но в конце концов стоявшие внутри победили, крепко-накрепко закрыли они эти ворота, оставив своих врагов снаружи.
Победой люди были обязаны мудрой идее своего собрата, его они и выбрали Главным господином. Став главой государства, он предупредил своих соотечественников:
— Смотрите, не открывайте эти ворота! Если приоткроете их хоть раз, потом уже не удастся их закрыть. Такие это ворота: если открыть их хотя бы на один палец, то в один прекрасный день они распахнутся настежь.
Прошло время, и этот умный человек умер. На место Главного господина поочередно избирались другие важные господа.
И опять, как и в прошлом, как и во всех других местах и в любые времена, в этой стране водились пресмыкающиеся и ядовитые насекомые. Но ворота со стороны гор были наглухо заперты, и ветер не проникал внутрь страны. Поэтому твари не увеличивались в размерах и не могли быстро размножаться.
Через некоторое время между кандидатами на пост Главного господина начались споры из-за места. Конечно, никто из кандидатов на должность Главного господина не хотел, чтобы люди снова начали превращаться в пауков и скорпионов, но каждый хотел завоевать побольше голосов. Один Главный господин подсчитывал, подсчитывал и понял, что для победы на выборах ему нужно иметь на три голоса больше, чем новому кандидату.
— Открою-ка я эти ворота на три колена,— сказал он себе.
Сделал он так, как задумал, и сохранил за собой титул Главного господина.
На следующих выборах кандидаты, которые видели это, открыли ворота еще шире и впустили внутрь тех, кто мог дать им голоса. Они тоже не хотели открывать ворот настежь, чтобы
380
опять не заполнить страну страшными существами. Поэтому-то они приоткрывали их только на нужные им десять колен. Кроме того, чтобы ворота не открылись настежь, они просили своих людей подпирать их изнутри. Но ворота раскрывались и раскрывались, сперва на десять колен, потом — на сто, на тысячу и наконец в один прекрасный день распахнулись.
Но ведь ни один Главный господин не хотел, чтобы ворота были открыты настежь, поэтому они стали приказывать своим людям:
— Напрягитесь, подоприте изнутри!..
Так ворота толкали то изнутри, то снаружи до тех пор, пока не заставили их вращаться вокруг собственной оси.
С тех пор ворота в этой стране так и вертятся, а властители все продолжают кричать:
— Напрягитесь, мои соотечественники, напрягитесь!..
Об одном человеке, жившем в древнем Риме
^^лучай, о котором я вам сейчас расскажу, имел место в 128-м году до нашей эры. Обратите внимание, что я пишу «имел место», а не «говорят, что имел место». Этот факт я не заимствовал из учебников по истории, нет, это случай, который произошел со мной самим.
Верите ли вы в переселение душ, верите ли вы в то, что современные люди живут по образу и подобию людей, живших много-много лет тому назад, и даже по образу и подобию животных? Хотите верьте, хотите нет, меня это мало волнует. Вчера ночью я снова пережил жизнь, какую знал две тысячи восемьдесят четыре года тому назад, когда еще не было «святого духа» в чреве вечно непорочной девы Марии, иными словами, когда еще ни слуху ни духу не было о пророке Иисусе.
Итак, 128-й год до рождества Христова. Я — гражданин Рима. На склоне горы Плафиум посреди огромного сада возвышается моя прекрасная вилла. Три ночи назад я принимал гостей. У меня были Валустус, Юлиус Перус, Сомпеиус, Цицерон и другие — все мои друзья. Вы никого из них не знаете. Поэтому разрешите коротко рассказать вам о каждом. Мой друг Валустус —знаменитый гладиатор. Совсем недавно он дрался на арене с другим известным гладиатором. Я бы очень хотел, чтобы вы видели этот жестокий бой. Когда два гладиатора вышли на арену, шестьдесят тысяч человек, набивших до отказа Колизей, подняли такой рев, что можно было оглохнуть. Сейчас так шумят только на партийных митингах да на футбольных матчах национальных команд.
Мой друг Валустус почтительно повернулся к ложе консула, приветствовал его и выкрикнул:
— О наш консул, достойный почтения наших потомков, тебя приветствуют люди, которые сейчас падут в бою!
Эти слова были встречены такими аплодисментами, какие можно слышать только в кабаре в честь голой танцовщицы!
Два гладиатора бились ровно три с половиной часа. Наконец мой друг страшным ударом поверг противника на землю.
382
Гладиатор лежал навзничь на песке арены. Из-под ярко сверкавших бронзовых лат видна была его тяжело вздымавшаяся грудь. Словно кузнечные меха, грудь эта то поднималась, то опускалась. Побежденный гладиатор воздел к консулу руку с вытянутыми двумя пальцами. Он просил, чтоб его не убивали.
— Смерть, сме-ерть! — неистово кричала толпа.
Это было очень похоже на крики зрителей во время футбольных матчей:
— Гони! Гони! Бей его!
Консул опустил руку, похожую на львиную лапу, на расшитый золотом бархат, которым была обита лицевая часть ложи, и засмеялся. Потом медленно опустил голову. Это был знак Валус-тусу, означавший: прикончить его! Валустус поднял копье и вонзил его в сердце лежавшего на земле гладиатора.
Вот какой человек мой друг Валустус!
Юлиус Перус, который тоже был в числе приглашенных,— мой боевой товарищ. Известный генерал. Он возглавлял войско, разбившее легионы эллинов.
Что касается моего друга Сомпеиуса, то он раньше был рабом. Но так как он был философом и искусным врачом и излечил болезнь своего господина, тот сделал его свободным человеком. Попав из рабов в патриции, Сомпеиус благодаря своему уму и знаниям стал трибуном.
Мой друг Цицерон в молодые годы был самым лучшим наездником Рима. А сейчас он пишет стихи и пьесы.
Пир был великолепен. Музыканты играли на арфе, на лире и на флейтах. Танцовщицы показывали свое искусство. Вино лилось ручьем. Валустус был героем празднества. В течение трех дней ему подносили вина и угощения в таком количестве, что всего этого хватило бы на двадцать банкетов. Четыре раза его рвало, а потом он снова принимался пить и есть. Вы, возможно, видели таких прожорливых людей на приемах в честь газетных журналистов. Три дня мы ели и пили. В конце концов от такого количества еды и вина мы все дошли до бессознательного состояния. Все это немного напоминало приемы, устраиваемые в наше время в честь торжественного открытия чего-нибудь. Только три дня спустя мы пришли в себя.
Приняв ванну, я умастил тело благовониями, набросил на плечи тогу и вышел из дому. Я раздумывал, куда мне пойти, и наконец отправился на виллу соседа — Плебиуса.
— Завтра пойдем с тобой на охоту, готовь своих людей! — сказал он, увидев меня.
— Ну что же, ничего не имею против,— ответил я.— А что мы будем делать сегодня?
Плебиус — мой партийный товарищ. У него большие заслуги перед нашей партией.
383
— Если хочешь, пойдем на скачки, будут интересные состязания.
— Я чувствую себя немного усталым.
— Тогда пойдем в театр, там идет хорошая пьеса.
И мы отправились с моим другом Плебиусом в театр. Там ставили комедию Хесапаниуса. Я не люблю этого гнусного типа. У этого проходимца язык — чтобы он у него оторвался! —пропитан змеиным ядом. В каждой пьесе он задевает или сенат, или народное собрание. Или консула ругает, или претора. Сколько раз я давал себе зарок покончить с этим негодяем, подсыпать ему на приеме в вино щепотку яду.
Но наш философ Сомпеиус убеждал меня:
— Рим — республика, а в республике подобных вещей быть не должно. Каждый человек волен писать и говорить, как хочет!
Тем не менее страшно злит меня этот проходимец Хесапа-ниус. Будь я на месте консула, я отправил бы его в цирк на растерзание голодным львам. Даже звери, сожравшие его труп, отравились бы. Скверный тип!
И народ меня раздражает. Когда идет пьеса этого проходимца, театр набит битком. Правда, большинство зрителей — плебеи. Патрициев, то есть настоящих граждан, редко увидишь.
В тот день в пьесе Хесапаниуса снова затрагивалась наша партия. Будто наши околпачивают избирателей. Открыто об этом он, конечно, не говорил, но все было и так понятно. Когда упал занавес, стены театра содрогнулись от грома аплодисментов. Мне стало не по себе. Отплевываясь и бранясь, я вернулся домой. Но что это? Что происходит? Перед моим особняком собралась огромная толпа. Рабы мои выскочили на улицу.
— Что случилось? — спросил я.
— Господин,— ответил один из рабов,— воины хотят арестовать вашего сына Кабакиуса.
Во главе воинов, пришедших арестовать моего сына, был мой друг Юлиус Перус.
— Послушай, Перус, что это все значит? Почему вы хотите арестовать моего сына?
— Причина мне неизвестна,— ответил Перус.— Но если судить по разговорам, твой сын Кабакиус написал стихотворение, в котором есть такая строка: «Дороги, ведущие в Рим, закрыты».
— Что же тут такого? Вырыты подземные каналы, потому и закрыты дороги. Разве он неправду говорит?
— Может быть, и не в этом его вина, а может быть, и в этом. Не знаю. Иногда высказать прописную истину — тоже преступление. Тут невольно вспомнишь, почему был убит Мерджиме-киус. Хотя всем известно, что в Риме установлена республика, он был убит за то, что крикнул: «Рим — республика!» В чем
384
провинился твои сын, я не знаю. Но в руках у меня ордер на его арест.
— Послушай, Юлиус Перус, кто дал тебе этот ордер? Скажи скорее, клянусь Юпитером, я проткну этого человека!
Я вынул из ножен кинжал. Юлиус Перус протянул мне бумаги, которые он держал в руке.
— Твой враг — эти бумаги,— сказал он мне.— Предписание на арест здесь. И клянусь тебе Марсом, что не по собственной воле арестовываю твоего сына. Ты же знаешь, что я только выполняю свои обязанности.
— Да,— сказал я ему,— служба есть служба. Но скажи, кто дал тебе это предписание?
— Начальник округа Полакиус.
Я полетел к начальнику округа Полакиусу. По дороге встретил моего друга философа Сомпеиуса.
— Бебериус, что с тобой стряслось, не гонятся ли за тобой сами дьяволы?
— Пусть сразит меня Плутон, если я не отправлю в ад душу Полакиуса, начальника округа! Он отдал распоряжение арестовать моего сына!
— Полакиус сам по себе не может дать такого распоряжения. Он тоже получил его откуда-нибудь.
Тогда я спросил его:
— Разве я не настоящий гражданин, разве я не патриций?
— Да,— ответил он мне, —ты старый римлянин. Ты коренной гражданин. Твои отец и мать были римлянами.
— Скажи, разве у меня нет земли, поместий, разве я не рабовладелец?
— Да, Бебериус, все так!
— Разве я не могу избирать и не могу быть избранным в сенат?
— Да, Бебириус, все так!
— Разве я не способствовал тому, чтобы эти типы оказы-лись на своих должностях?
— Безусловно, так, Бебериус.
— Тогда скажи, разве можно так поступать со мной? Разве это не беззаконие?
— Беззаконие, Бебериус.
— Но тогда это значит, что виновный, совершивший такую несправедливость, должен быть наказан. Я убью его, клянусь Юпитером!
— Не клянись, Бебериус. Если даже ты найдешь настоящего виновника, ты не сможешь его убить. Твой кинжал не вонзится в его сердце, а снова опустится в ножны.
— Клянусь всем, ты увидишь, я сдержу свою клятву,— сказал я и, приподняв свою тогу, ринулся с кинжалом в руке к начальнику округа.
385
— Скажи, Полакиус, ты отдал распоряжение на арест моего сына за то, что он сказал правду?
— Я тут ни при чем,— ответил он,— вот распоряжение начальника провинции.
Я побежал к начальнику провинции.
— Я только выполняю данное мне распоряжение, и все,— сказал тот. — У меня было предписание губернатора Рима Зиббариуса.
Я помчался к губернатору.
— По твоему приказу арестовывают моего сына?
— Нет, Бебериус. Я сам расстроен тем, что молодого человека арестовывают за то, что он сказал правду.
— Тогда кто же виноват? Мне всюду показывают бумаги, ссылаются на каменные стены учреждений. Получается, что моего сына за слово правды арестовывают эти бумаги и каменные стены? Значит, мне остается разрубить на мелкие кусочки эти бумаги и сломать эти стены? Ответь, кто мой враг!
Зиббариус тоже протянул мне бумагу.
— Вот, полюбуйся! Это решение трибутной комиции1,— сказал он мне,— видишь — подписи трех членов собрания.
Я стремглав бросился к трибунам.
— Не я ли Бебериус, проливавший свою кровь за Рим?
— Я приветствую храброго гражданина Рима, самого лучшего члена нашей партии, Бебериуса, — сказал трибун.
— И твое приветствие и твоя храбрость пусть провалятся сквозь землю! — закричал я ему.— Не по вашему ли распоряжению арестовывают моего сына?!
— Как мы можем давать такие распоряжения? — ответили мне хором трибуны.— На то имеется указание консула.
— Ах, консул? Тогда сам консул будет наказан за эту несправедливость!
С кинжалом в руке я вошел к самому консулу Октамирусу.
— Скажи, ты мне враг?! — закричал я ему.
— Тыс ума сошел, Бебериус,— ответил он мне,— я не диктатор. Рим — республика. Вот решение об аресте твоего сына.
Снова я столкнулся с бумагой. Выходит, что бумаги, а не люди приказали арестовать моего сына. Пусть кто-нибудь живой наконец выйдет ко мне!
— Постановление вынес сенат, Бебериус. Это делается по решению членов сената.
Я помчался как ветер. Я должен был обязательно найти своего врага. По дороге я встретился с этим зловредным типом— писателем Хесапаниусом, который пишет комедии и сатирические пьесы, направленные против самого римского сената.
1 Народное собрание в древнем Риме, обладающее законодательной и судебной властью.
386
— Хесапаниус, моего сына арестовывают: он сказал, что дороги, ведущие в Рим, закрыты. Разве это не бесправие? — спросил я у него.
— Да, это несправедливость! — ответил он.
— А когда я спрашиваю, кто же совершил эту несправедливость, кто мой враг, мне показывают лишь пачки бумаг с предписаниями. Скажи, что же мне делать? Не сражаться же с бумагами? Где истинный виновник, совершивший такую несправедливость?!
— Что ты собираешься сделать с виновником?
— Клянусь Юпитером, его труп будет пищей для грифов.
Тогда он сказал мне в точности то же самое, что и мой друг философ:
— Если ты и обнаружишь виновного — ты ничего не сможешь с ним сделать.
— Не смогу сделать?! Вот увидишь! Я поклялся, и я выполню клятву. Я пойду в то учреждение, в котором была составлена самая первая бумага об аресте моего сына!
— Это, без всякого сомнения, сенат,— сказал он мне.
— Ты прав,— подтвердил я.
— Кто члены сената?
— Члены нашей партии.
— Кто их выбирал?
- Я.
— И ты еще продолжаешь искать виновного?
Я поднял кинжал и вонзил его в свою грудь. Моя белая туника окрасилась кровью. Я убил виновника.
Нет ничего плохого в том, что человек вспоминает, в какое время и в каких условиях он жил раньше. Есть ли среди вас такие, кто жил бы, как и я, в 128-м году до нашей эры в Римской республике?
Святой Иисус и два человека
дважды в казино сидели пророк Иисус, искусный хирург и мастер по ремонту автомобилей. Святой Иисус читал им проповедь. Ремонтный мастер, выслушав Иисуса, обратился к нему:
— О великий учитель, я чувствую страстное желание делать людям добро. Научи меня, как я должен поступать.
Святой Иисус ответил:
— Как сказано в законе божьем, так ты и должен вести себя.
— Там написано, — уточнил ремонтный мастер, — что нужно делать добро тем, кто делает тебе зло, чтобы устыдить их за недобрые деяния.
— Человек по природе своей плохое существо,— сказал хирург.— Я это знаю по собственному опыту. Люди — это порядочная дрянь.
— Не согласен,— возразил ремонтный мастер. — Средн людей есть и порядочные. Разве вы не самый лучший человек городка Эриха?
И действительно, хирург был самым богатым и самым добропорядочным человеком городка Эриха. Ремонтный мастер не мог понять, почему этот добропорядочный человек так плохо говорит о людях.
— Я — это совсем другое дело,— сказал хирург.— Я всю свою жизнь всем делал только добро. А мне всегда платили злом. Значит, люди — плохие... Никто лучше меня не знает этой горькой истины.
Святой Иисус, не вмешиваясь в разговор, отпил вина из глиняной чаши, стоявшей перед ним.
— Если так,— сказал ремонтный мастер хирургу,— значит, в раю вы будете в одиночестве.
— Вот именно,— ответил хирург,— этого-то я и боюсь... Боюсь умереть там от скуки.
Долго беседовали ремонтный мастер и хирург и наконец решили заключить пари. Если окажется, что прав ремонтный мастер, который считает людей хорошими, то он заберет себе
388
все богатство хирурга. Если же выяснится, что люди не стоят похвалы, то все, что у него есть и чего у него нет, перейдет к хирургу. Для того чтобы выяснить, кто прав, задумали провести испытание, а святого Иисуса попросили быть арбитром.
Все трое отправились за город на дорогу из Эриха в Иерусалим. Хирурга оставили одного, чтобы посмотреть, как обойдутся с ним путники, проходившие по дороге. А святой Иисус и ремонтный мастер, чтобы лучше наблюдать за происходящим, поднялись на ближайшую вершину и спрятались там за оливковым деревом.
Оба спорщика молили всевышнего, чтобы сбылось их предсказание.
Ремонтный мастер простер руки к небу и проговорил:
— О мой бог, сделай так, чтобы люди хорошо отнеслись к хирургу!
«Если сбудутся мои слова, — думал он про себя,— ко мне в собственность перейдут больница хирурга, его поместья, слуги, одалиски и, самое главное, пятьсот тысяч долларов, лежащих в банке».
Хирург тоже стал на колени и, воздев руки к небу, молил бога:
— О мой всевышний, с твоей помощью люди обойдутся со мной плохо, и я заберу себе все имущество ремонтного мастера: лавки, дома, слуг и, самое главное, четыреста тысяч долларов, лежащих в банке.
Вдали послышались шаги. Хирург подумал про себя: «А вот и разбойники!»
Ремонтный же мастер утешал себя надеждой, что приближается воплощение добродетели.
Из-за поворота показался человек. Приблизившись к хирургу, он вытащил большой нож и набросился на него.
— Давай деньги! — закричал разбойник*
Хирург страшно обрадовался и со счастливым смехом вынул из карманов все свои деньги. Разбойника поразил веселый вид человека, которого он обворовывает.
— Я много лет занимаюсь грабежом,—сказал он,— но никогда не видел такого выражения лица у своих жертв.
Поэтому он на всякий случай обшарил хирурга. Когда же он, забрав все деньги, собрался уходить, хирург крикнул ему вслед:
— Разбойник, достойный уважения, в этом кармане осталось еще пять долларов, ты их не заметил. Прошу тебя, забери их.
— Ты, должно быть, святоша,— сказал разбойник,— и хочешь устыдить меня, но меня этим не проймешь. Отдавай и эти деньги!
389
Забрал он деньги и пошел дальше. Хирург, не помня себя от радости, крикнул ремонтному мастеру, сидевшему на вершине за оливковым деревом:
— Ну вот, теперь ты своими глазами убедился, что люди плохи. Ты проиграл спор, все твои деньги и имущество стали моими.
Но святой Иисус ответил ему с вершины мягким, ласковым голосом:
— Не торопись! Верь в добродетель людей и жди!
Хирург стал ждать. Снова до его ушей донесся звук приближающихся шагов. И ремонтного мастера, и хирурга охватила надежда. Один ждал хорошего, другой — плохого человека. И снова они стали молить всевышнего.
Хирург шептал:
— О мой всевышний, если этот человек поступит со мной плохо, я совершу доброе дело, раздам беднякам сороковую часть имущества, которое получу с ремонтного мастера.
Ремонтный мастер не отставал от него:
— О боже, если этот человек, шаги которого мы слышим, обойдется с хирургом хорошо, я сделаю доброе дело: раздам бедным людям одну сороковую часть имущества, которое мне достанется от хирурга.
Из-за поворота вышел человек. Подошел он к хирургу, приставил к его груди нож и крикнул:
— Вынимай деньги!..
Хирург, объятый радостью, ответил:
— Денег у меня нет, увы! Если не веришь, обыщи. Но, если хочешь, можешь забрать все, что найдешь на мне ценного.
Разбойник снял кольца с пальцев хирурга, забрал серебряный портсигар, зажигалку и авторучку с золотым пером. Когда брать было уже нечего, хирург широко раскрыл рот и сказал бандиту:
— Посмотри, пожалуйста, мне в рот, посмотри! На левой стороне верхней челюсти коренной зуб — золотой. Не понадобится ли он тебе?
Разбойник повалил хирурга на землю и выдернул его коренной зуб, чтобы снять золотую коронку. Хирург катался по земле от неистовой боли и в то же время смеялся от радости. «Вот сумасшедший»,— подумал бандит, положил награбленное в карман и пошел своей дорогой.
Хирург снова крикнул тем, кто спрятался за оливковым деревом:
— Ну вот, видели, этот тоже не из добрых. Я выиграл. Все твои деньги, все богатство стали моими!
И снова святой Иисус мягким, проникновенным голосом ответил ему с вершины:
390
— Будь терпелив! Не лишай себя надежды, но и научись ждать!..
Вдали опять послышались шаги. Хирург с надеждой подумал про себя:
— Ну вот, еще один плохой человек... Правда, кто знает, какое недоброе дело совершит он со мной. Ничего, зато я получу богатство ремонтного мастера.
А ремонтный мастер в это время твердил свое:
— Конечно, это будет хороший человек. Кто знает, какой добрый поступок он совершит по отношению к хирургу? Но как бы там ни было, я заберу у хирурга все его имущество, оставлю его без гроша, голодного, холодного.
Из-за поворота вышел человек. Подойдя к хирургу, он приставил к его груди нож:
— Выбирай: кошелек или жизнь!
— До тебя,— ответил хирург,— меня уже ограбили два разбойника, достойные всяческого уважения. У меня ничего не осталось. Но ты меня обрадуешь, если снимешь с меня одежду. На мне совсем новое платье и ботинки.
Разбойник раздел хирурга, завернул его платье в узелок и отправился своей дорогой. Тогда хирург крикнул ему вдогонку:
— Достойный уважения разбойник, у меня еще остались кальсоны. Не хочешь ли их взять? Совсем новые. Первый раз надел.
— Ты, должно быть, святоша, но для меня это не имеет значения. Ну-ка сними, поглядим на твои кальсоны!
Забрал он кальсоны и оставил хирурга в чем мать родила.
А хирург готов был прыгать от радости. Крикнул он ремонтному мастеру:
— Э-эй! Надеюсь, ты видишь, что и этот плохо обошелся со мной. Теперь все твое богатство, все твои деньги стали моими.
Святой Иисус из-за оливкового дерева тем же мягким, приятным голосом сказал:
— О раб божий! Потерпи, подожди немного, не торопись, на земле обязательно найдется и хороший человек.
Хирург снова стал ждать. Послышались шаги. Немного спустя из-за поворота появился человек.
— Бандиту уже нечего взять у меня, я надеюсь, что это убийца и что он захочет лишить меня жизни. Этимон безусловно подтвердит мою правоту, и я заберу себе богатство ремонтного мастера,— подумал про себя хирург.
— Это, должно быть, хороший человек, надеюсь, что он даст хирургу кусок материи, чтоб прикрыть его голое тело, — подумал ремонтный мастер.
391
По тому, как шатался человек, было видно, что это идет пьяный. В руке он держал палку. Приблизившись к хирургу, он начал бить его палкой по голове.
Избитый хирург принялся упрашивать:
— Ты не бил меня еще по левому боку, и побей меня, любезный, еще по левому плечу!
Когда пьяный ударял его по левому боку, он подставлял ему правый. Наконец, не в силах больше стоять на ногах, хирург со стоном повалился на землю.
— Бродяга, достойный уважения, прошу тебя, ударь разок по голове и, если не трудно, еще два-три раза ударь меня по спине! — простонал он.
— Ты, наверное, святоша,— сказал пьяный,— но мне все равно. Я исполню .твое желание.
Он поднял палку и изо всех сил хватил хирурга по голове. И, покачиваясь, пошел дальше.
Хирург лежал, обливаясь кровью, на том же месте, где свалился. Сквозь стоны он кричал ремонтному мастеру:
— Все твое имущество, все твои деньги стали моими!
Святой Иисус вышел из-за оливкового дерева. Убедительным, нежным голосом он сказал:
— О раб божий! Будь терпелив, жди, не торопись, найдется на этой земле человек с добрым сердцем!..
Послышались шаги. Хирург, стонавший на земле, сказал:
— Даст бог, это убийца, он захочет убить меня!
Из-за поворота появился человек. Он нагнулся к лежавшему на земле хирургу и спросил:
— Что с тобой, братец? Ты тяжело ранен?
Хирург понял, что этот человек хочет помочь ему, и, стараясь, чтоб его не услышал пророк Иисус, прошипел:
— Убирайся отсюда!
Человек вынул из сумки вино, оливковое масло и хотел было промыть хирургу раны. Но хирург, у которого ручьем лилась кровь изо рта и из носа, закричал:
— Убирайся вон с моих глаз, я не хочу твоей помощи!
— Как же я могу не помочь, когда тебе так больно? — сказал человек.
— Если ты хочешь помочь мне, немедленно убирайся, уходи отсюда! Вот если уходя ты еще ударишь меня по заду, можешь считать, что помог мне.
— Долг людей помогать друг другу, делать добрые дела. Ты уж не мешай мне, пожалуйста, в этом.
И человек стал осматривать и промывать раны хирурга.
— Не хочу я от тебя никакого добра, убирайся с глаз моих! — вопил хирург.
Но ничто не помогало. Хирург понял, что ему не отделаться
392
от хорошего человека, и принялся ругать его последними словами. Однако человек нисколько не рассердился, он продолжал обмывать его раны вином и оливковым маслом, а затем изорвал свою рубашку и стал перевязывать избитого. Хирург, сообразив, что из-за этого доброго дела он теряет все свои деньги, все свое имущество, схватил с земли камень и поднялся на ноги. Ударив добродетельного прохожего камнем по голове, он свалил его на землю и уселся на него.
Святой Иисус и ремонтный мастер спустились с горы и подошли к ним.
В это время хирург убеждал человека, на котором сидел верхом:
— Ах ты, горе ты на мою голову! Немедленно убирайся отсюда, или я убью тебя.
Тот отвечал:
— Не могу я уйти, оставив тебя в таком состоянии.
Тогда хирург еще раз ударил его камнем по голове, и человек замолчал навсегда, а хирург, шатаясь, поднялся на ноги. Протянув к пророку Иисусу свои окровавленные руки, он произнес:
— Я выиграл спор, как вы видите, нет на земле хороших людей!
— Откуда тебе это известно? — набросился на него ремонтный мастер.
— По себе знаю! — сказал хирург.— Знаю по себе! — закричал он и повалился на землю.
Ремонтный мастер, испугавшись, что потеряет свои деньги, свое богатство, хотел добить раненого хирурга.
Но святой Иисус сказал:
— Взвали его себе на спину, отнеси в город и сдай в полицию, я умываю руки.
Овчарка и поезд
вцы только-только объягнились. Стадо, как обычно, паслось на пастбище. Огромная овчарка, сидевшая на вершине холма, оглядела все вокруг, желая убедиться, что никакая опасность не угрожает стаду, которое она охраняла. Все было спокойно. Собака растянулась на земле, положила огромную голову на передние лапы и следила за пасущимся стадом. При малейшем шуме собака поднимала уши, готовая отразить любую опасность.
Немного поодаль от холма, где паслось стадо, проходила железная дорога. Обычно поезд, выскочив из туннеля, стремглав пролетал, огибая холм.
Вот два резвившихся ягненка отделились от стада и спустились к железнодорожному полотну. Овчарка, которая все время была начеку, тут же сорвалась с места, перерезала им дорогу и пригнала их на прежнее место. Двух других овец понесло в кустарник. Собака и их вернула в стадо. После этого она опять забралась на вершину холма и заняла прежнее положение.
Вдруг послышался шум. Это был шум приближающегося поезда. Собака-сторож вскочила с места и как стрела помчалась вниз. Из туннеля показался поезд. Неважно, что поезд больше ее, сильнее ее. Ей надо во что бы то ни стало уберечь стадо, она должна напасть на грозного противника!
Если бы овчарка могла бегать еще быстрее, она обязательно померилась бы силами с поездом. Но как раз в тот момент, когда она добежала до железной дороги, последнее колесо последнего вагона проскочило перед самым ее носом.
Пристало ли собаке бояться? И она ринулась вслед за поездом.
А поезду не было никакого дела ни до стада, ни до сторожевой собаки. Поезд мчался по давно проложенной для него дороге, по своему маршруту.
Огромная овчарка бежала, прижав уши, вытянув хвост, и все лаяла:
— Гав, гав, гав!.. Что же ты убегаешь, трус? Ты не веришь в свои силы?
394
Поезд удалялся.
— Гав, гав, гав! Не убегай! Сразимся! — надрывалась бежавшая следом собака.
Расстояние между поездом и собакой увеличивалось. Она устала от бега и лая и еле дышала. Грудь ее, словно кузнечные раздуваемые мехи, тяжело вздымалась. Она не переставая лаяла.
Постепенно поезд уходил все дальше и дальше. И по мере того как он удалялся, он становился все меньше и меньше. Сторожевая собака торжествовала:
— Вот как он меня боится. Гав, гав, гав! От страха все меньше и меньше становится. Гав, гав!
Она летела словно птица. Но поезд не замечал собаки, не слышал ее лая. Он должен был прибыть на нужную станцию в установленное расписанием время и потому не останавливаясь мчался вперед по своему пути. Овчарка старалась не отставать. Но расстояние между ними все больше увеличивалось. Вот поезд стал величиной с палец, потом превратился в точку. Наконец, когда поезд совсем исчез из виду, собака остановилась. Она не могла больше сделать ни шагу. Но торжество распирало ее.
— Уничтожила, полностью уничтожила! Огромный поезд от страха совсем исчез. Гав, гав, гав!
Уши собаки повисли. Она очень устала. Но надо было возвращаться, и, с трудом передвигая ноги, она медленно-медленно поплелась назад, но не переставала хвастать:
— Как я заставила бежать огромный поезд! Гав, гав, гав! Я защитила стадо. Из страха передо мной поезд совсем исчез. Даже дыма не осталось!
Она была вне себя от радости, что спасла стадо от опасности.
С трудом вскарабкалась овчарка на вершину холма. У нее уже не осталось сил даже лаять. Но что это? На холме ни одной овцы, ни одного ягненка. Там и тут валяются кости, виднеются лужи крови, клочья овечьей шерсти; понятно: на стадо напала стая волков! Но сейчас это не трогало овчарку.
Она вскарабкалась на самое высокое место холма, посмотрела в ту сторону, куда ушел поезд, и снова похвасталась:
— Я предупредила большую опасность. Я уничтожила огромный поезд. Такая махина испугалась меня! Гав, гав, гав!
После этого в совершенном изнеможении она вытянулась на земле, с удовлетворением осматривая то, что осталось от овец и ягнят.
Будьте людьми, дети мои!
ак-то мама-муравьиха и папа-муравей собрали му-равьят и преподали им урок муравьиной мудрости. Свое наставление папа-муравей закончил такими словами:
— Дети мои! Старайтесь быть в жизни муравьями! Никогда не отступайте от муравьиных принципов.
Тогда муравьята спросили:
— А как стать настоящим муравьем? Что мы должны делать, чтобы быть достойными этого высокого звания?
— Берите пример с нас, делайте то же, что и мы! — сказал папа-муравей.
И стали муравьята делать то же, что делали папа-муравей и мама-муравьиха. Накопили с лета корм и припрятали его под землей. Зимой спать залегли. А пришло время, и отложили яйца.
Однажды папа-муравей и мама-муравьиха снова собрали вокруг себя своих детей.
— Дети мои,— обратился к ним папа-муравей.— Я умираю. И перед смертью хочу вам сказать: я всеми вами доволен. Все вы стали настоящими муравьями. Никто из вас не отступил от муравьиных принципов. Да будет с вами мое благословение! Да сохранит вас Аллах!
* * *
Собрали возле себя своих детенышей-рыб папа-рыба и мама-рыба и преподали им урок рыбьей жизни. Папа-рыба так закончил наставление:
— Детки мои! Будьте в жизни рыбами! Никогда не отступайте от рыбьих принципов.
Тогда дети-рыбешки спросили:
— А как стать рыбой? Что мы должны делать, чтобы достичь звания рыбы?
Папа-рыба сказал;
396
— Возьмите нас в пример. Что делает ваша мать и я, то и правильно!
Дети-рыбешки стали внимательно наблюдать за мамой-рыбой и папой-рыбой и делали то же, что и они: плавали в море, заглатывали рыб меньше себя, отдавали себя на съедение большим рыбам, метали икру и выводили детей.
Прошло время. Папа-рыба и мама-рыба снова собрали своих детей.
— Дети мои,— сказал папа-рыба,— теперь вы уже выросли. Мы можем спокойно умереть. Все вы стали рыбами. Никто из вас не отступил от рыбьих принципов. Наш труд не пропал даром. Да будет с вами мое благословение! Да сохранит вас Аллах!
* *
Заботясь о судьбе своих детей, собрали их возле себя папа-собака и мама-собака. Свое наставление папа-собака закончил так:
— Дети мои! Самое главное— будьте собаками. Никогда не отступайте от собачьих принципов.
Тогда щенята спросили:
— А что нужно делать, чтобы стать собакой? Какой путь должны мы избрать, чтобы стать достойными высокого звания собаки?
— Это очень легко,— ответил папа-собака. — Берите пример с нас. Пусть будут для вас образцом поступки ваших родителей!
Щенята стали наблюдать за мамой-собакой и папой-собакой. Что делали старшие, то повторяли и они. Лаяли. Несли сторожевую службу. Были верными друзьями человеку. Подбирали себе пару, щенились.
Настал день, и папа-собака с мамой-собакой снова собрали свое потомство.
— Дети мои,— обратился к ним папа-собака. — Теперь вы уже выросли. Стали хорошими псами. Нам пришло время умирать. И я хочу перед смертью сказать вам, что мы довольны вами. Вы ни разу не отступили от собачьих принципов. Наши труды не пропали даром. Да будет с вами родительское благословение! Да сохранит вас Аллах!
* * *
И коровы, и буйволы, и киты, и верблюды, и слоны, и змеи — все на свете родители-животные говорили своим детям, чтобы они были такими же, как их отцы и матери, чтобы повторяли все то, что делают взрослые.
397
Дети шли тем же путем и в конце концов становились хорошими животными. И поэтому их мамы и папы, умирая, выражали детям свое удовлетворение и благословляли их.
* * &
Собрали возле себя своих детей папа-человек и мама-человек и преподали им урок человеческой премудрости. Закончил папа-человек свой урок такими словами:
— Дети мои! Старайтесь в жизни быть людьми. Никогда не отступайте от человеческих принципов.
Тогда дети спросили:
— А что нужно делать, чтобы стать человеком? Как заслужить это почетное звание?
— Это очень легко,— ответил папа-человек.— Берите пример с нас. Делайте то же самое, что делают ваши родители!
Стали дети наблюдать за мамой-человеком и папой-человеком, следовать их поступкам и выросли точь-в-точь такими же, каких мать и отец.
Когда же перед смертью папа-человек и мама-человек снова собрали своих детей, папа^человек горестно воскликнул:
— Как жаль! Никто из вас не заслужил высокого звания Человека. Вы отступили от человеческих принципов. Мы уже умираем, но я вижу, что наши труды пропали даром! Так пусть горем для вас обернутся наши любовь и забота. Будьте вы все прокляты!
— За что вы нас проклинаете? — удивились дети.— Или мы сделали что-нибудь не так, как вы нас учили? Мы все время брали пример только с вас и делали только то, что делали вы.
Ишак, получивший медаль
J / авным-давно, в эпоху соломенного решета, когда г"*' верблюды были теллялями1, мыши — цирюльниками, а я качал скрипучую колыбель своей матери, в стране, где Кривой Мустафа был шейхульисламом2 3, Жемчужный Чавуш — казаскером ’, а Карагёз 4 — садразамом5, жил-был падишах. Страна, где он царствовал, расцвела, как весенний сад, под действием лучей демократии и под животворным влиянием росшего на его земле дерева свободы. Люди не знали горя.
Но вдруг наступило тяжелое время, не дай бог никому другому,— в стране начался голод, да такой, что ни словом сказать, ни пером описать. У людей, которые до тех пор ели вдоволь и не знали, что такое пустой желудок, у которых одна рука была в масле, а другая — в меду, не стало и куска черствого хлеба.
Увидел падишах, что голод одолевает людей, и задумался. Думал, думал и наконец надумал отправить во все концы страны глашатаев. Те заходили во все улицы, углы и закоулки и громко читали фирман® падишаха.
— Эй, народ!—кричали они.— Не говорите потом, что не слышали! Все, кто хоть как-нибудь послужил государству, был полезен родине, пусть бегом отправляются во дворец! Наш повелитель, наш падишах вручит им медали!..
Люди, позабыв о голоде и холоде, о горестях и муках, о долгах и расходах, загорелись желанием получить медаль от падишаха. В соответствии с заслугами падишах учредил разные медали. Первая степень — золотая медаль, вторая степень — позолоченная медаль, третья степень — медаль в серебряной оп
1 Глашатай.
2 Глава мусульманского духовенства в Турции.
3 Высший после шейхульислама духовный сан в Османской империи.
4 Комический персонаж турецкого народного теневого театра.
5 Великий везир, глава правительственного аппарата в Османской империи.
• Указ.
399
раве, четвертая степень — железная медаль, пятая степень — оловянная медаль, шестая степень — цинковая медаль, седьмая степень — медаль из жести... Все, кто приходил, получали медали. Скоро в стране падишаха не осталось ни кусочка железа, цинка и жести. А у людей на груди болтались медали, словно звенящие стеклянные бусинки на шее у мула, принадлежащего мастеру фарфоровых изделий.
Одна корова, увидев, что у людей полно медалей, и прослышав, что падишах вручает их всем, кто приходит к нему, не захотела отстать от других: «Ведь я первая должна получить медаль!»
Корова, от которой остались кожа да кости, грудь провалилась, а живот прилип к позвоночнику, затрусила к дворцу. Приблизилась к главному привратнику и говорит ему:
— Скажи падишаху, что его хочет видеть корова.
Пробовали прогнать ее, но корова начала мычать:
— И шага не сделаю от этих дверей, пока не увижу падишаха.
— Наш повелитель,— доложили падишаху,— пред твоими очами хочет предстать твоя покорная слуга корова.
— Пусть войдет,— сказал падишах, и корову впустили.
— Ну-ка, помычи, что ты намычишь? — предложил падишах.
— Мой повелитель,— ответила корова,— я узнала, что ты медали раздаешь. Я тоже хотела бы получить.
— По какому это праву? — закричал падишах.— Что ты сделала? Какая была польза от тебя стране?
— Наш великий господин! — начала свою речь корова. — Кому же тогда давать медаль, если не мне? Что же мне еще остается сделать для людей? Мясо мое едите, молоко пьете, кожу мою носите. Даже навоз в дело пустили. Неужели этого мало, чтобы получить медаль из жести?
Падишах нашел, что желание коровы справедливо. Выдали корове медаль второй степени. Возвращалась корова домой с медалью на шее, прыгая от радости. Повстречалась она с мулом.
— Селям, сестрица-корова!
— Селям, братишка-мул!
— Что у тебя за радость? Откуда ты идешь такая веселая?
Корова подробно рассказала обо всем. Когда же она похвасталась своей медалью, мул, едва дослушав, стремглав помчался во дворец.
— Хочу видеть нашего господина падишаха! — заявил мул.
— Нельзя, — ответили ему.
Однако мул с присущим его отцам и дедам упрямством уперся копытами в дворцовые двери, и слуги были вынуждены доложить о нем падишаху...
400
— Что ж, пусть зайдет и мой покорный слуга мул!—сказал падишах.
Мул, представ перед его величеством, сделал грациозный поклон, поцеловал руку и подол одежды падишаха, а потом сказал, что желает получить медаль.
— За что же ты хочешь получить медаль? — спросил падишах.
— О мой владыка, разве мало я делаю? Не я ли во время войн таскаю на своем хребте ваши пушки и ружья? Не я ли в мирное время вожу на себе ваших жен и детей? Да без меня вы пропали бы!
Падишах нашел слова мула справедливыми и повелел:
— Выдать моему слуге мулу медаль первой степени!
Когда мул, потерявший голову от счастья, во весь опор мчался из дворца, ему повстречался ишак.
— Селям, племянник! — сказал ишак.
— Селям, дядюшка! — ответил мул.
— Откуда и куда держишь путь?
Когда мул рассказал обо всем случившемся с ним, ишак заволновался:
— Если так, то и я пойду к нашему падишаху и буду просить медаль!
Сказал он это и полетел во дворец. Дворцовые стражи ни за что не хотели пускать его. Но видя, что им не под силу образумить ишака, пошли и доложили падишаху.
— Пришел ваш покорный слуга ишак. Он хочет предстать перед вашими очами!
— Чего ты желаешь, мой слуга ишак?—спросил, увидев его, падишах.
И ишак поведал падишаху о своем желании. Падишах не выдержал и негодующе закричал:
— Корова служила нашей стране, нашему народу своим мясом, молоком, кожей и навозом. Мул служил своей родине тем, что в военное и мирное время таскал на себе груз. Ну, а ты, ишак, какую такую работу ты делал, что посмел просить медаль? Чем ты можешь похвастаться?
Тогда ишак, ехидно улыбаясь, сказал:
— Помилуй, мой падишах, мой властелин, самую большую службу сослужили тебе твои верные слуги ишаки. Если бы не было у тебя тысячи слуг ишаков, подобных мне, разве ты смог бы удержаться на своем троне? Смог ли бы ты царствовать? Благодари бога, что у тебя еще есть подобные нам ишаки и ты можешь сохранять свою власть.
Падишах понял, что ишак, стоявший перед ним, не удовлетворится, подобно остальным ишакам, медалью из жести.
401
— О ишак, слуга мой,— сказал падишах,— у меня нет такой медали, которой я мог бы по достоинству наградить тебя за твою высокую службу. Ты каждый день до самой смерти будешь получать из государственной конюшни мешок соломы. Ешь, ешь и кричи не переставая по-ослиному, прославляя мое правление!
Завещание покойного
каждого человека есть странности, были они и у Касыма-эфенди. В доме у этого человека, сердце которого переполняла любовь к животным, жили полчища кошек и собак. А самым большим. удовольствием для него было крошить хлеб голубям. Никогда в жизни он не ел мяса, хотя разводил в саду домашнюю птицу. Его любимцем был пес Карабаш. Касым-эфенди прекрасно изъяснялся с этой четырнадцатилетней собакой. Без слов понимали они радости и горести друг друга. У него не было семьи, детей. Четырнадцать лет прожил он вместе с Карабашем. Неожиданно собака.заболела и, проболев два дня, сдохла. Касым-эфенди совсем потерял голову. Ничто не могло его утешить. Двадцать четыре часа плакал он у трупа собаки. Когда он впервые принес ее к себе в дом, она была совсем маленькая, с кулачок. Касым-эфенди макал палец в молоко и совал щенку в рот, как соску. Потом щенок превратился в крупного, красивого пса. А по сообразительности ничуть не уступал людям.
Касым-эфенди решил отдать Карабашу последние почести. Обливаясь слезами, он обмыл тело животного так, как принято было обмывать покойников — мылом и горячей водой. Заказал Карабашу гроб. Потом переехал в квартал, где его не знали. Новым соседям, старосте и имаму1, он сказал, что у него умер ребенок. Когда Карабаша вынесли из дома, за его гробом тянулась большая траурная процессия.
Касым-эфенди не жалел денег. Горстями раздавал их оплакивавшим, молившимся за упокой души ребенка, имаму. Как и полагается, гроб внесли во двор мечети и стали читать заупокойную молитву. После окончания церемонии покойника перенесли на кладбище. Здесь-то и случилась беда. Карабаш, слывший при жизни игривой собакой, сыграл свою последнюю шутку. На кладбище собралось много народу. Мулла был занят тем, что утешал совсем раскисшего Касыма-эфенди и читал молитву.
1 Духовное лицо, руководящее молитвой мусульман в мечети.
403
И вот, когда два могильщика, подняв гроб, собрались уже опу* стить его в могилу, в глаза им неожиданно бросился торчавший из отверстия, откуда выпал сучок, длинный собачий хвост. От неожиданности могильщики выронили гроб. Всех охватила паника. Тогда Касым-эфенди, чтобы поправить дело, воскликнул:
— Не пугайтесь, мое несчастное дитя было с хвостом!
Однако никто не хотел верить, что у ребенка может быть хвост длиной в две пяди. Не слушая возражений, открыли они гроб и увидели труп Карабаша. Касыма-эфенди схватили за шиворот и отвели к духовному судье. Выслушав имама и народ, которые рассказали обо всем, что произошло, духовный судья обратился к Касыму-эфенди с вопросом:
— Как ты смел одеть собаку в саван и хоронить, как человека? Разве ты не понимал, что нарушаешь священные заповеди Корана?
. — Ах, господин духовный судья, если бы вы знали, что это было за животное, знали бы все его достоинства, вы не считали бы меня виновным!
— Какие же могут быть заслуги у собаки, чтобы хоронить ее на кладбище?
— Прежде всего она была верным другом. Она до конца своей жизни была признательна мне даже за маленькую косточку. Никому не причиняла зла. Она была храброй и красивой собакой.
— Это не доводы!
Перечислив все собачьи достоинства Карабаша и не добившись никакого результата, Касым-эфенди стал приписывать ему свои собственные добрые дела.
— Она была добродетельной. Всегда щедро раздавала милостыню, озаряла радостью души бедных людей!
— Что ты несешь? Такого не бывает!
— Больше того, на свои деньги она отремонтировала колодец у дороги, подарила два ковра духовной школе.
— Ты с ума сошел, что ли? Может ли собака проделывать такие вещи?
Но Касым-эфенди продолжал свое:
— Она, конечно, была собакой, но вы не можете представить себе, какой необыкновенной собакой. Она перед смертью даже завещание оставила.
— Послушай, безумец, ты что считаешь нас всех такими же ненормальными, как ты сам? Может ли собака сделать завещание?— закричал на Касыма-эфенди рассвирепевший духовный судья.
— Господин духовный судья,— сказал Касым-эфенди,— но, ей богу же, она сделала завещание. Она пожелала, чтобы ее состояние раздали бедным людям. А вот эти пятьсот золотых, —
404
Касым-эфенди вынул из-за пояса туго набитый кошелек,—она просила передать почтеннейшему духовному судье.
— Да будет милостив к ней Аллах!— сказал духовный судья, на глазах которого выступили слезы.— Продолжай, Касым-эфенди, продолжай! Что еще говорила покойная? Смотри, ничего не забудь, все расскажи. Исполним же ее волю. За это и нам воздастся сполна!
Струна тамбуры
J Iекогда жил в Стамбуле богач Ахмед-бей, богатство которого стало притчей во языцех. Этот Ахмед-бей, говорят, был не похож на других богачей: был щедрым, добрым, гостеприимным человеком. Любил помогать бедным. Но сколько бы он ни раздавал, столько же к нему и прибывало добра. Сколько в море песку, столько денег было у богача Ахмед-бея. Несметное количество! На берегу Золотого Рога у него несколько дач, на азиатском берегу Босфора — дворцы, в городе — особняки, тут и там — земельные угодья. Великий создатель посылал ему все в избытке.
Как-то вечером в месяц рамазан1 богач Ахмед-бей в сопровождении своего управляющего не спеша шел во дворец, расположенный на Шехзадебаши. Толпы людей по дороге приветствовали его. Он помахивал рукой в ответ на их приветствия, да так часто, что казалось, будто богач Ахмед-бей отгонял от себя мух. Всех, кого он видел, знакомый это или незнакомый, он приглашал к себе на вечернюю трапезу разговления.
Возле источника у дороги под навесом работал старьевщик бедняк Мехмед-ага. Проходя мимо, богач Ахмед-бей поздоровался с ним, справился о его здоровье. На каждое слово богача Ахмед-бея старик старьевщик отвечал: «Да ниспошлет вам Аллах здоровье!»
— Много ли у тебя еще работы?
— Вот только еще эту заплату поставлю — и конец, мой господин.
— Кончай скорей и пойдем вместе разговеемся.
Пока бедняк Мехмед-ага чинил стоявшему возле навеса носильщику туфли с загнутыми носами, богач Ахмед-бей, дожидаясь, не отходил от него. Закончив свои дела, бедный Мехмед-ага собрался, и они вместе пошли во дворец. Там уже было полно народу. В каждой комнате мужской половины были накрыты
1 Девятый месяц мусульманского лунного года, во время которого мусульмане соблюдают пост в течение дня — от восхода и до захода солнца.
406
столы. Женщины сидели вокруг больших медных подносов на своей половине. Все ждали орудийного залпа, возвещающего начало разговления. Раздался залп, и люди приступили к трапезе. Когда они поели и попили, богач Ахмед-бей три раза ударил в ладоши. К нему подошел его управляющий.
— Управляющий,— сказал богач Ахмед-бей,— дай Мехме-ду-ага две серебряные лиры!
— Слушаюсь, бейэфенди.
В те времена было принято давать что-нибудь тем, кто приходил разговляться в дома богатых. Но управляющий, когда бедняк Мехмед-ага выходил из дворца, вложил ему в руку только одну серебряную лиру. Мехмед-ага очень удивился.
— Помилуйте, господин управляющий, — сказал он ему,— у меня очень хороший слух. Если я не ошибаюсь, бей велел дать мне не одну, а две лиры.
Управляющий, разозлившись, отобрал у него и ту серебряную лиру, которую только что дал.
— Ах ты, бессовестный! — возмутился он.— Ему с неба свалилось, а он еще капризничает! — И пинком вышвырнул старьевщика за ворота.
Бедный Мехмед-ага поплелся домой.
На следующий вечер, в то же самое время богач Ахмед-бей опять шел во дворец в сопровождении своего управляющего. Отвешивая поклоны направо и налево, да так часто, что казалось, он отбивался от мух, Ахмед-бей подошел к навесу бедняка Мехмеда-ага и остановился.
— Ну, Мехмед-ага, приходи к нам на разговление. Что Аллах послал, то и отведаем.
Бедный Мехмед-ага, вспомнив пинки, которыми его угостил накануне вечером управляющий, хотел было отказаться от приглашения, но богач Ахмед-бей сказал:
— Вчера вечером мы не смогли толком с тобой поговорить, приходи обязательно!..
Поборол свою боязнь бедняк Мехмед-ага, не посмел испортить настроение Ахмед-бею, богачу с добрым сердцем, и отправился вместе с ним во дворец.
И опять люди ели и пили. Время шло. А когда бедняк Мехмед-ага собрался уходить, богач Ахмед-бей хлопнул три раза в ладоши. Прибежал управляющий.
— Управляющий,— сказал богач,— дай Мехмеду-ага три серебряные лиры!
Бедняк Мехмед-ага уже выходил из дверей, когда к нему подошел управляющий и сунул ему в руку не три, а две лиры. Бедняга Мехмед-ага, покорно опустив голову, сказал:
— Господин управляющий, вчера вечером, наверное, произошла ошибка из-за того, что я не расслышал как следует, что
407
сказал Ахмед-бей. Но сегодня я слушал очень внимательно. И хорошо помню, что Ахмед-бей сказал: «Дай три лиры». Почему же вы не исполняете приказаний бея? Разве подобает вам, пребывающему в счастливой жизни управляющему, ущемлять такого бедняка, как я?
— Нет, вы только посмотрите на эту неблагодарную тварь!— закричал рассвирепевший управляющий.— Ах ты, несчастный! С неба ему свалилось, а он еще недоволен!
Отобрал управляющий обе лиры и выгнал старьевщика за ворота.
Проклиная свою судьбу, бедняк Мехмед-ага вернулся домой.
На следующий вечер произошло в точности то же самое. Богач Ахмед-бей пришёл к мастерской Мехмеда-ага и пригласил его к себе на разговление. Бедняк, боясь управляющего, не хотел было идти, но Ахмед-бей так настойчиво его умолял, что он не захотел обидеть этого добросердечного человека и пошел с ним.
После разговления бей снова хлопнул в ладоши, подзывая управляющего.
— Дай ему четыре лиры! — сказал он на этот раз.
И управляющий опять недодал Мехмеду-ага одну серебряную лиру.
— Помилуйте, ваше превосходительство,— воскликнул бедняк Мехмед-ага. — Сегодня вечером я опять хорошо слышал. Ахмед-бей сказал: «Дай ему четыре лиры».
И опять управляющий отобрал у него все деньги, которые сначала дал ему, и вытолкнул его на улицу.
На четвертый вечер богач Ахмед-бей снова пригласил старьевщика к себе разговляться. Решив пожаловаться на управляющего, Мехмед-ага на этот раз сразу согласился и пошел следом за богачом Ахмед-беем.
И, как всегда во время разговления, народ ел и пил. Но в этот вечер, когда бедняк Мехмед-ага, получив разрешение, собрался уходить, богач Ахмед-бей не хлопнул в ладоши, подзывая управляющего, а положил руку на плечо бедняка Мехмеда-ага и отвел его в пустую комнату.
— Мехмед-ага,— сказал он,— давай поговорим с тобой с глазу на глаз.
— Як вашим услугам^ мой господин.
— Ты видишь, Мехмед-ага, у меня несметное состояние, пропасть денег. Если не то что сто, но даже пятьдесят лет я буду есть, пить и еще пятьсот человек кормить и поить, деньги у меня не кончатся. За что бы я ни брался, мне всегда сопутствует успех. Возьмусь за землю— она золотом становится. Что скрывать, счастье мне улыбается. Не удивляйся, есть у меня к тебе одна просьба.
— Извольте, мой господин.
408
— Я доверяю это дело только тебе, так как ты человек твердой веры и доброго сердца. Отправляйся за городскую стену Топ-капы. Там за кладбищем есть колодец. Это колодец счастья. Покричи три раза в колодец: «Счастье богача Ахмед-бея!» К тебе выйдет мое счастье. Передай ему от меня привет. Поблагодари его за то, что оно дало мне столько богатства. Скажи, что теперь мне богатства хватит и даже с избытком! Больше мне ничего не надо. Пусть не дает мне больше, а раздаст бедным людям. Пусть и остальные поживут немного счастливо. Возьми этот золотой, Ахмед-ага!.. Ну, а теперь иди и сделай то, что я сказал.
Бедняк Мехмед-ага, положив в карман золотую монету богача Ахмед-бея, сказал: «Повинуюсь!» и вышел из дворца. Шел-шел и пришел к колодцу, о котором говорил ему богач Ахмед-бей. Нагнувшись над колодцем, он сложил ладони у рта и прокричал три раза:
— Счастье богача Ахмед-бея! Счастье богача Ахмед-бея! Бо-гача-а-а!
Перед ним появился красивый человек, одетый в соболя, на пальцах сверкают золотые и платиновые перстни с алмазами и изумрудами.
— Я — счастье богача Ахмед-бея. Ты звал меня?
— Да, бейэфенди. Меня послал сюда богач Ахмед-бей. Передавал привет. Он просит, чтобы...
Бедный Мехмед-ага хотел было повторить все, что сказал богач Ахмед-бей, но не успел произнести и нескольких слов, как счастье богача Ахмед-бея подняло руки и закричало:
— Из этого ничего не выйдет! Совсем ничего не выйдет! Передай богачу Ахмед-бею, чтобы он не обижался и не огорчался. То, что я ему дал, это сущие пустяки. Главное он получит позже. Всего у него будет полным-полно. Пусть ест с чадами и домочадцами, пусть гуляет и веселится!
Сказало это счастье богача Ахмед-бея и исчезло.
Бедняк Мехмед-ага диву дался.
— Что за чудо! — пробормотал он про себя.— Что за дела такие? Бедный люд, вроде меня, работает день и ночь, чтобы получить три куруша1, и не может свести концы с концами. Богач же, у которого всего полным-полно, говорит: «Хватит, не хочу больше», а его счастье знай твердит: «Не выйдет, обязательно еще дам!»
Вдруг бедному Мехмеду-ага пришла в голову мысль: «Те-перь-то я знаю, что делать! Что если я подойду к колодцу и позову свое счастье? Попрошу как следует, может, оно и принесет мне радость».
— Счастье бедняка Мехмеда-ага! — прокричал он три раза.
1 Мелкая монета.
409
Со дна колодца донеслось: «Дум-да-дум, дум-да-дум, дум-да-дум... Не дам и не дам!.. Не дам и не дам!» И в тот же миг вышел к нему человек с тамбурой1 в руке. Но что это был за человек! Ростом с вершок, с огромным горбом. На одну ногу хромой, на один глаз слепой, однорукий, безобразный, уродливый, грязный человечишка. Стал он играть на тамбуре и, подпрыгивая, кружиться вокруг бедного Мехмеда-ага:
— Дум-да-дум, дум-да-дум!.. Не дам и не дам!.. Дум-да-дум, дум-да-дум!.. Ты зачем хотел меня видеть?
— Я бедняк Мехмед-ага, а ты кто?
— А я твое слепое счастье. Позвал, вот я и пришел!.. Дум-да-дум, дум-да дум!.. Не дам и не дам!..
Бедняк Мехмед-ага начал умолять свое счастье:
— О мое слепое счастье! О мое хромое счастье! Посмотри, в каком я положении! Семьдесят лет мне, а я ничего хорошего не видел. От седых волос иду к лысине. Всю свою жизнь работал я день и ночь. И что же? За все время я ни разу не улыбнулся. Не смог свести концы с концами. О мое слепое, плешивое и хромое счастье, чей горб я так люблю! Умоляю тебя... Мне осталось жить всего три дня. Разве от тебя убудет, если ты улыбнешься мне? Улыбнись, и я проведу в удовольствии эти последние три дня жизни.
— Презренный,— ответило ему счастье,— попала тебе в руки золотая монета, и ты уже потерял голову. Не так ли? Дум-да-дум, дум-да-дум!.. Дум-да-дум, дум-да-дум!.. Не дам и не дам!.. Я бы тебе и той золотой монеты не дал. Благодари Аллаха, что в тот самый момент у меня оборвалась струна на моей тамбуре и мне пришлось, сидя на дне колодца, чинить ее. Если бы не это, тебе не попало бы в руки и такой малости. Понимаешь, никчемный ты человечишко?»
Сыграв на тамбуре, счастье бедного Мехмеда-ага спело «Не дам и не дам!» и скрылось на дне колодца.
Бедняк Мехмед-ага, надеясь все же смягчить каменное сердце своего слепого счастья, решил еще немного попросить его.-Нагнулся он над колодцем и... бульк! — вода поглотила выпавшую из-за его пояса золотую монету. Со дна колодца эхо донесло звуки тамбуры, хохот и голос слепого счастья:
— Дум-да-дум, дум-да-дум!.. Не дам и не дам!~
1 Струнный музыкальный инструмент.
Ишак—великий везир
ыло то или не было — кто знает! Давным-давно, в эпоху соломенного решета, в одном государстве жил некий падишах. Этот падишах, как и полагалось порядочному падишаху его времени, имел музыкантов, цыганок-танцовщиц, одалисок, невольниц, слуг и лакеев и еще многое другое.
Падишах этого государства, как падишахи всех времен и стран, занимался важными государственными делами, присутствовал на церемониях открытия, приветствовал людей на парадах, произносил речи, написанные другими, путешествовал. В свободное же время он охотился.
Падишах был страстным, любителем охоты. Однако, будучи от природы очень осторожным человеком, он каждый раз, перед тем как отправиться на охоту в особый лес бить специально выращенных для него животных, спрашивал у главного астролога:
— Какая сегодня будет погода?
И главный астролог всегда отвечал:
— Ваше величество, наш повелитель, благодаря вам в нашей стране всегда стоит солнечная погода. Каково будет ваше повеление, такой, конечно, будет и погода, наш повелитель!
Падишах, как осторожный человек и как всякий другой падишах, не верил своему главному астрологу и поэтому спрашивал еще у садразама1:
— Какая будет сегодня погода?
Престарелый садразам, у которого поседели волосы даже в ушах, согнувшись в три погибели и касаясь седой бородой ног падишаха, обычно отвечал:
— Благодаря вашему величеству как внутри, так и вне страны, как политическая, так и климатическая погода, слава Аллаху, очень хороша.
1 Великий везир, глава правительственного аппарата в Османской империи.
411
Осторожный падишах спрашивал о погоде у всех везиров.
И они тоже твердили:
— Горизонт чистый, погода ясная! Только бы не лишал нас Аллах вашего присутствия! Если вы пребудете всегда с нами, перемена погоды нам не угрожает!
Только после этого падишах, поверив, наконец, всем ученым и государственным деятелям и положившись на свое мужество, отправлялся в особый лес охотиться на специально выращенных животных, взвалив охотничьи ружья на спину своих слуг. Двигался он в самой середине большой свиты, весело шутя и посмеиваясь. Впереди шагала его полиция и жандармерия, сзади — охранники, сбоку — телохранители. В авангарде и арьергарде находились преданные ему чиновники и придворные.
Как-то в один прекрасный день падишах, учитывая ранг и звание своих подчиненных, спросил о погоде по очереди у главного астролога, у садразама, у везира, у шейхульислама1, у главного писаря, а также у старшего евнуха султанского дворца и министра султанского двора. Услышав от всех ответ: «Благодаря вашему величеству сегодня погода будет прекраснее вчерашней!», падишах отправился на охоту.
Как ни старалась свита за месяц вперед расчистить все дороги, по которым ступит нога падишаха, и отогнать народ с его пути, случилось так, что под одним деревом остался незамеченным крестьянин со своим ишаком.
Падишах никогда в жизни не видел деревенских людей, поэтому, когда он встретился с этим босым существом в рваной одежде, он не принял его за человека.
— Ты кто? Злой дух или демон? — спросил его падишах.
— Я не злой дух и не демон,— ответил крестьянин,— я, как и ты, из рода человеческого.
— Это еще что за дерзость? —взревел падишах.— В нашем роду такие не водятся. Отрубить ему голову!
Но когда главный палач уже замахнулся, чтобы нанести удар мечом по тонкой, как волосинка, шее крестьянина, падишах закричал:
— Сто-о-ой! О странное создание, чья речь немного похожа на человеческую! Я задам тебе один вопрос. Если сумеешь ответить на него, сохраню тебе жизнь. Какая сегодня будет погода?
— Через некоторое время подует ветер, начнется буря, польет сильный дождь, все кругом затопит водой! — ответил крестьянин.
— Ах ты негодяй! — закричал взбешенный этими словами падишах.— Разве ты не знаешь, что, когда я издаю рескрипты, погода не может испортиться? Как это пойдет дождь, когда
1 Глава мусульманского духовенства в Турции.
412
падишах находится на охоте? Эй, привяжите этого оборванца к хвосту мула!
Привязали они ишака к хвосту мула, а крестьянина — к хвосту ишака и отправились в путь. Не успели они сделать и несколько шагов, как погода неожиданно испортилась, небо затянулось свинцовыми тучами, засверкала молния, послышались раскаты грома. Небо разверзлось. Буря, ураган, дождь... Все сорванное ветром понесли потоки дождевых рек.
Чудом спасшийся падишах еле добрался до дворца и укрылся в нем. Он так разгневался, что прогнал прочь всех, кто дал ему ложные сведения о погоде: главного астролога, садразама и ве-зиров. А кое-кому даже головы поснимал. После этого падишах велел позвать человека, который сказал ему, что погода испортится.
Падишах вручил крестьянину, который совсем обессилел после путешествия на хвосте ишака, печать садразама и сказал:
— Назначаю тебя садразамом.
Через несколько дней падишах вдруг опомнился и велел позвать к себе садразама-крестьянина.
— Откуда ты узнал, что будет дождь? — спросил он его.
— Почтенный бейэфенди, стоит мне посмотреть на уши моего ишака, как я, ваш раб, сразу узнаю, какая будет погода. Если будет дождь, то у ишака задолго до этого уши опускаются. Тогда я уже точно знаю, что в этот день пойдет дождь.
— Какая оплошность с моей стороны,— подумал про себя падишах. — Значит, погоду предсказывает не крестьянин, а ишак. Столько садразамов и везиров — и никто из них не знает того, что знает ишак. А я так плохо обошелся с бедным животным! Выходит, садразамом' нужно было назначить не крестьянина, а ишака!
И падишах быстро исправил ошибку. Крестьянина прогнал, а на его место посадил ишака.
Теперь, говорят, если погода предвидится хорошая, то ишак кричит, если собирается дождь — уши у него опускаются, бурю же он предсказывает, помахивая хвостом.
Поговаривают, что падишах смотрит на уши и хвост ишака и ждет, чтобы он закричал, когда хочет отправиться на войну, в путешествие или же пойти на охоту. И если ишак не крикнет, падишах из дворца никуда и шагу не ступит.
Львиная доля
J~y ыло то или не было — кто знает! Давным-давно, в эпоху соломенного решета, когда все подчини-лось лесному закону, в одном лесу жил лев. Этот лев покорил всех зверей. Всех жителей леса, начиная с муравья и кончая слоном, он обложил налогом. Волки, птицы — все платили налог. И назывался этот налог «львиной долей». Все лесные животные трудились от зари и до захода солнца, а потом выделяли и отдавали лучшую часть добычи — «львиную долю». Медведь* не имел права съесть лучшую грушу — он отдавал ее льву. Волк оставлял владыке печень пойманной им лани. Попадалась в лапы лисе курица — лиса тоже была обязана отдать льву самые аппетитные места — гузку и кожу.
Лев жил во дворце припеваючи, ел, пил, отдыхал и наслаждался в кругу танцовщиц-обезьян, ученых-попугаев, певиц-ворон. Время от времени, чтобы напомнить о себе и припугнуть лесных рабов, лев вытягивался во весь рост, вертел хвостом, облизывал усы, грозно ревел и рычал, а потом как ни в чем не бывало снова блаженствовал.
Однако лев побаивался, что в один прекрасный день лесные жители могут сообразить что к чему и взбунтоваться. Предусмотрительный царь зверей завел у себя во дворце стражу из собак. Так как «львиная доля», которую лев получал с животных, была для него самого слишком велика, он стал бросать остатки собакам, охранявшим его дворец.
Однажды голуби принесли на крыльях известие, что в соседнем лесу вспыхнул бунт. Поняли тогда звери, что лев несправедлив, прояснилось и у них в голове.
Первыми подняли голос соловьи.
— А почему это мы должны выплачивать «львиную долю» какому-то старому дряхлому льву? Где право, справедливость, свобода и равенство?! — разносилось по лесу.
Услышав негодующее щелканье соловьев, дворняжки, на которых лежала обязанность следить, чтобы не было беспорядков, побежали и доложили о случившемся пуделям. Пудели по
414
брехали своим старшим — волкодавам, волкодавы — своим начальникам — овчаркам. Так от одного к другому дошло известие до владыки леса — льва.
Лев забеспокоился. Думал, думал и нашел выход. Решил он применить политику кнута и пряника. Через охотничьего пса, который был всегда около него на привязи, лев послал соловьям свое обращение:
«О соловьи, рабы мои! Как мне стало известно, из чужих лесов просочились в наш лес, в котором доселе все были счастливы, дурные мысли. Они могут разрушить наше единство, равенство, сплоченность. Вы тоже, говорят, стали распевать: «Свобода, свобода». О рабы мои, соловьи сладкогласие! Подумайте как следует! Чем пытаться ненужной болтовней подстрекать к бунту лесных жителей, не лучше ли вам сидеть на ветках роз и выводить нежные трели? Прилетайте все ко мне во дворец! Веселите меня своими звонкими руладами, сладостным пением. Вот это будет настоящим искусством! Я же буду выделять вам кое-что из «львиной доли», вы будете сыты. Если же среди вас есть такие, кто предпочитает свободу, кто не хочет быть при дворе, то пусть они поют о розах. Тогда я и им выделю кое-что из моего «закрытого фонда».
Если же среди вас найдется такой, кто поступит наперекор мне, тот получит по справедливости. Моя лапа всех достанет!» Услышав это обращение, большинство соловьев побежало во дворец. Лев посадил их в золотые клетки и начал подкармливать из «львиной доли». Соловьи же в ответ стали залйваться в золотых клетках и веселить душу своего господина.
В лесу наступила тишина. Однако несколько лесных соловьев не захотели разделить судьбу собратьев и всюду твердили: «Хоть из золота, хоть из железа, все равно клетка!»
— Возмущайся, соловушка, возмущайся! — говорили они себе.
Опять собаки, виляя хвостами, донесли об этом льву. Заревел разгневавшийся владыка:
— Теперь уж не жалуйтесь на меня. Если соловьям придется плохо, то пусть себя винят. Да лишатся языка соловьи, которые не умеют молчать!
После того как был обнародован этот лесной закон, пойманным соловьям-бунтарям стали отрезать языки. Соловьи, оставшись без языков, стали выражать свое горе глазами и бровями. Был наложен строжайший запрет и на это. Однако лев понял, что одним отрезанием языков ничего не добьешься, и издал новый лесной закон: соловьям, которые будут продолжать противиться, отрывать головы.
Лес совсем замолк. Шума никакого. Но что делать собакам? Им нужна работа. Они сдельно получают свою долю и повышение
415
по службе. Начали они прочесывать лес. Ничего нет! В лесу полная тишина. Но что-нибудь да должно же быть?! Забрались тогда собаки в гущу леса: стали там кружить — может, удастся поймать соловьев-смутьянов. В конце концов после долгих розысков охотничий пес и пудель обнаружили на ветке розы соловья. Бедняжка не мог ни петь, ни бровями и глазами поводить. Не имея другой возможности выразить свое горе, он вонзал в свою грудь шипы розы. И когда кровь капала на цветок, из глаз птицы текли жемчужные слезы. Но соловей не издавал при этом ни звука. Тогда собаки решили перехитрить его: разозлить соловья, заставить его заговорить, а потом, вытянув из него слово, пойти и сообщить об этом льву, который, авось, и повышение пожалует.	**
— Братец соловей,— сказал пудель,— и почему это мы должны столько работать, столько бегать ради капризов льва? Какое неравенство! Какая вопиющая несправедливость!
Соловей долго не поддавался на их уловки. Но пудель и охотничий пес так лаяли и выли, что соловей под конец не выдержал и из его уст слетело одно-единственное слово:
— Верно!
— Ах, верно! — И собаки тут же полетели докладывать льву.
— Схватить! — прорычал лев. — Кто схватит первым, того поставлю во главе моей дворцовой стражи.
Две собаки помчались к соловью.
— Братец соловей,— залаял охотничий пес,— ты поешь день и ночь, чтоб предостеречь от неприятностей наших лесных братьев-животных. Ты очень устал, бедняжка. Поспи немного здесь, отдохни, а мы будем сидеть возле и охранять тебя. Никто и пушинки твоей не тронет.
Простак соловей, который уже много ночей не спал, поверил охотничьему псу. Закрыл он глаза и тут же заснул. Тогда пудель подпрыгнул и схватил соловья за крылышко. Бедный соловей понял, что попал в западню, но было уже поздно.
Пустился пудель бежать с соловьем во рту. Уж очень хотелось ему прибежать во дворец раньше охотничьего пса и получить награду. Охотничий пес бесился от зависти. Быстро нагнал он пуделя и тут же придумал, как ему заполучить соловья.
— Братец пудель,— сказал он,— не торопись так. Давай вместе залаем, чтобы дать знать льву об этой приятной новости.
Не успел пудель умерить бег, как охотничий пес когтистой лапой схватил пуделя за хвост, и вот— соловьиное крыло в пасти пуделя, а хвост пуделя в лапах охотничьего пса!
Настал тут и для соловья черед сыграть шутку, чтоб избавиться от этих двух собак.
416
— Братья собаки,— сказал соловей,— вы схватили меня. Да будет во благо нашему властелину льву моя кровь и моя душа! Кто знает, чем наградит каждого из вас за эту службу наш господин! Давайте все вместе помолимся за долгую жизнь нашего господина, поприветствуем нашего льва-повелителя!
Собаки заподозрили недоброе, но, боясь доноса,— а вдруг другой расскажет, что он не захотел приветствовать своего господина, не помолился о его счастье,— были вынуждены исполнить желание соловья. Как только охотничий пес разжал лапы, пудель высвободил свой хвост. А когда пудель открыл рот, чтобы произнести молитву, соловей взмахнул израненными крылышками, вспорхнул и сел на ветку розы.
И первый раз в своей жизни соловей стал ругаться:
— Вот и верь после этого словам собак!
А пудель, упустивший добычу, пролаял:
— Вот после этого и молись за господина, не получив еще от него львиной доли!
А охотничий пес провыл:
— Вот после этого и приветствуй господина, не получив еще от него награды.
ВМЕСТО ПОСЛЕСЛОВИЯ
Еще в 1956 г. мало кто в Турции знал имя Азиза Несина. А сегодня он самый популярный в стране писатель. И, как это часто бывает, талантливого писателя открыли не сами турки: на Международном конкурсе писателей-юмор истов, проводившемся в Италии в 1956 г., Азизу Несину за рассказ «Слон Хамди» была присуждена первая премия «Золотая ветвь». А когда через год на таком же конкурсе за рассказ «Банкет по случаю установления нового котла» ему вторично присудили первую премию, в Турции по-настоящему оценили этого писателя. В течение трех лет было издано более тридцати сборников его рассказов, два романа и пьеса. Некоторые его книги выдержали два-три издания — явление довольно редкое в Турции. Азиза Несина стали переводить на западные языки.
Азизу Несину 45 лет. По образованию он инженер, по профессии —журналист. Сотрудничал во многих газетах и журналах Турции. В 1946 г. вместе с известным турецким писателем Сабахаттином Али он издавал сатирическую газету «Марко паша», которая пользовалась огромной популярностью у народа. На страницах этой газеты Азиз Несин печатал свои хлесткие политические фельетоны и памфлеты. В специальном отделе «Письма из деревни» писатель устами веселого, озорного балагура из анатолийской деревни по-своему комментировал важнейшие политические события в стране, рассказывал доступным крестьянину языком о тех мероприятиях правительства, которые якобы направлены на улучшение жизни деревни. В изложении простодушного крестьянина раскрывался истинный смысл этих мероприятий, который был замаскирован демагогическими рассуждениями о благе народа.
Фельетоны, памфлеты, рассказы и «Письма из деревни» Азиза Несина, опубликованные в газете «Марко паша», по своему художественному уровню не уступают позднейшим произведениям писателя. Но тогда они еще не принесли Азизу Несину славы писателя-сатирика, так как печатались без подписи.
После закрытия «Марко паши» Азиз Несин работал еще в нескольких газетах и журналах. В настоящее время он штатный сотрудник стамбульской Газеты «Акшам», в каждом номере которой печатаются его фельетоны, статьи и рассказы. Характер работы Азиза Несина в газете, где он обязан ежедневно поставлять по рассказу или фельетону и притом определенного, строго огра-
418
ничейного размера, порой отрицательно сказывается на качестве его произведений. Не все его рассказы равноценны, в некоторых есть длинноты, иногда чувствуется спешка. Это признает и сам автор. На вопрос литературной анкеты — что, по его мнению, необходимо для сегодняшнего турецкого писателя,— Азиз Несин ответил: время, чтобы работать над своими произведениями.
Турция, изображенная в рассказах Азиза Несина,— это Турция 40—50-х годов. Многое, против чего направлена сатира писателя, сегодня уже не существует. Нет уже «демократической» партии Баяра — Мендереса, с которой связаны некоторые сюжетные коллизии. Нет и той гнилой, лживой атмосферы режима Мендереса, который со всей страстью честного \художника бичует Азиз Несин в своих острых, злободневных рассказах, фельетонах и «осовремененных» сказках. Нет той атмосферы страха, подозрений, неуверенности, которая принуждала журналиста из рассказа «Как пишется статья» совершать экзекуции над своей рукописью. Думается, что в Турции больше не будет иметь места смешная и вместе с тем до боли грустная история с Сади-беем, героем рассказа «О том, о сем...». За это борются все честные люди Турции. За это борется честный писатель и журналист Азиз Несин.
Рассказы и сказки Азиза Несина, вошедшие в настоящее издание, подобраны из его сборников рассказов и сказок, выпущенных в Турции в 1956—1959 гг.
А. Бабаев
Содержание
От автора................................................ 5
От редактора............................................. 7
РАССКАЗЫ
Если бы я был женщиной... Перевод А.	Бабаева.............11
Конгресс хирургов. Перевод М. Керимова . ................15
Как человек стал сумасшедшим. Перевод М. Керимова........19
Сдается этаж. Перевод Н. Айзенштейн » * <................24
А это откуда? Перевод Н. Айзенштейн......................28
Часы на площади. Перевод Н. Айзенштейн...................33
Как издать свой роман. Перевод Р. Аганина................40
Речь на церемонии открытия. Перевод Р. Аганина...........42
Тихий особняк. Перевод И. Айзенштейн , » ................48
Шайка. Перевод Н. Айзенштейн............ ................53
Борьба с кинозвездами. Перевод Н. Айзенштейн.............57
Болельщики. Перевод М. Керимова . , . . .................62
Да здравствует край родной! Перевод Р. Аганина...........67
Трудно не заплакать!.. Перевод Р. Аганина................74
Как был пойман Хамди по кличке «Слон». Перевод Н. Айзенштейн. 80
Почему кошка дала стрекача? Перевод Н. Айзенштейн.......84
Стриптиз Басри. Перевод Н. Айзенштейн . . . . ...........89
Первая буква алфавита. Перевод И. Айзенштейн ....... 94
В погоне за помидорами. Перевод Р. Аганина...............98
Не везет — так не везет. Перевод Н. Айзенштейн..........102
Фонарь и наша улица. Перевод Н. Айзенштейн..............105
Сколько вы найдете нужным. Перевод Н. Айзенштейн........108
Зеркала «Чудо». Перевод И. Айзенштейн...................111
На уроке морали. Перевод Н. Айзенштейн..................116
И мы летим на Луну. Перевод Н. Айзенштейн ......... 119
Человек, привязанный к фонарному столбу. Перевод Н. Айзенштейн.........  ..............................*	. • < 122
420
к сожалению, ничего не выйдет. Перевод Р. Аганина ...... 126
Кресло. Перевод М. Керимова.........................131
«Им всем, всем хорошо!». Перевод Н. Айзенштейн......143
Мы хотели взять служанку. Перевод Н. Айзенштейн.....148
Изящные сувениры. Перевод Н. Айзенштейн.............153
Инспектор едет. Перевод Р. Аганина..................157
Да здравствует бедность! Перевод Н. Айзенштейн ........ 167
Бизнесмен. Перевод Н. Айзенштейн....................172
Для этого нужно заболеть туберкулезом. Перевод Н. Айзенштейн .........................................178
Ключ. Перевод И. Айзенштейн.........................182
Все были строителями. Перевод Р. Аганина .......... 186
Слава богу! Перевод Р. Аганина......................191
Смочит или не смочит? Перевод Н. Айзенштейн.........196
Клуб рогоносцев. Перевод Н. Айзенштейн..............202
Когда родился Шерменди? Перевод Н. Айзенштейн.......207
Не заставляйте детей плакать! Перевод Н. Айзенштейн.211
Человек-оркестр. Перевод Н. Айзенштейн..............216
Это меня не касается. Перевод Р. Аганина............222
Банкет по случаю установления нового котла. Перевод И. Айзенштейн............................«	...........225
Капризы техники. Перевод М. Керимова »..............230
Если бы не было мух... Перевод Р. Аганина...........235
Тонко и изящно. Перевод Н. Айзенштейн...............239
Отрежьте участок в семьдесят восемь сантиметров. Перевод Н. Ай-
венштейн ......................... 245
Ребенок. Перевод Р. Аганина ................ . 249
На одно жалованье. Перевод А. Бабаева...............253
Восточный мужчина. Перевод А. Бабаева...............258
Такое уж наше время... Перевод А. Бабаева...........263
О Том, о сем... Перевод А. Бабаева..................266
Чики-чики-бом. Перевод А. Бабаева...................272
Характерно почерку. Перевод А. Бабаева..............277
Очередь. Перевод А. Бабаева ................. 282
Не болтай! Перевод А. Бабаева.......................289
Женщина в деловой жизни. Перевод А. Бабаева ......... 292
Мать трех ангелочков. Перевод А. Бабаева ...........295
Подстрекательство. Перевод А. Бабаева ,.............298
Вышибала. Перевод А. Бабаева ................ 301
Демократия запрещается. Перевод А. Бабаева..........307
Как пишется статья. Перевод А. Бабаева ........... 314
Как найти преступника. Перевод А. Бабаева . ... ‘...318
Инвентаризация шляпы. Перевод А. Бабаева . .........323
Воспитание не позволяет... Перевод А. Бабаева ........ 330
Пикантный рассказ. Перевод А. Бабаева ............ 332
Когда плачет ребенок. Перевод А. Бабаева , *	, 336
421
В ОДНОЙ СТРАНЕ... (СКАЗКИ)
Падишах, выбранный воронами. Перевод Р. Аганина ...... 343
Ржавая жестянка в казне. Перевод Р. Аганина.......347
Драгоценность, на которую не могут смотреть плохие люди.
Перевод Р* Аганина...........................	352
Падишах, севший на кол. Перевод Р Аганина ......... 356
Самые толстые в мире король и клоп. Перевод Р. Аганина . . , 360
Страна, где люди .зевают. Перевод Р. Аганина ....... . » 366
Господин Бык и господин Ахмед. Перевод Р. Аганина ..... 370
Король, не узнающий себя. Перевод Р. Аганина...  .	373
Напрягитесь, мои соотечественники! Перевод Р. Аганина ...» 377
Об одном человеке, жившем в древнем Риме. Перевод Р. Аганина 382
Святой Иисус и два человека. Перевод Р. Аганина ..388
Овчарка и поезд. Перевод Р. Аганина ............  394
Будьте людьми, дети мои! Перевод Р. Аганина.....  396
Ишак, получивший медаль. Перевод Р. Аганина ....... ^ 399
Завещание покойного. Перевод Р. Аганина . ........403
Струна тамбуры. Перевод Р. Аганина . ........... , 406
Ишак— великий везир. Перевод Р. Аганина ......... л 411
Львиная доля. Перевод Р. Аганина ............... 414
А. Бабаев. Вместо послесловия . . . . ;.........  418
АЗИЗ НЕСИН
ЕСЛИ БЫ Я БЫЛ ЖЕНЩИНОЙ
Утверждено к печати Редакционным советом востоковедной литературы при Отделении исторических наук Академии наук СССР
%
Редактор издательства Г. В. Юнисова
Художник М. А. Асманов
Художественный редактор И. Р. Бескин Технический редактор С. В. Цветкова Корректоры А. С. Киняпина, Е. А. Мамиконян и Л. М. Манелли
*
Сдано в набор 13/Х—60 г. Подписано к печати 30/1—61г. Д00956. Формат 60Х 92’/1«. Печ. л. 26,5. Усл.-п.л. 26,5. Уч.-изд. л. 24,12. Тираж 100 000 экз. Зак. 1038. Цена WRon.
♦
Издательство восточной литературы
Москва, Центр, Армянский пер., 2
Первая Образцовая типография имени А. А. Жданова Московского городского совнархоза
Москва, Ж-54, Валовая, 28