Сергей Васильевич

МАКСИМОВ
Собрание сочинений
в семи томах

Сергей Васильевич

МАКСИМОВ
Собрание сочинений
в семи томах

Сергей Васильевич

МАКСИМОВ
Собрание сочинений
в семи томах

ТОМ 4
ГОД НА СЕВЕРЕ
Часть I
(Главы VI-VIII)

Части II-III

Москва 2010

ШНИГОВЕЖ
КНИЖНЫЙ КЛУБ I BOOK CLUB

УДК
ББК

821.161.1
84(2Poc=Pyc)l

М17

В-неш-нее офор.м.ле-ние худож-ника

А. БАЛАШОВОЙ

Максимов С. В.

Ml 7

Собрание сочинений : В

Часть

4: Год на Севере:
111 : Роман; Примеча­
Книжный Клуб Книrовек, 2010. - 752 с.

1: Гл. 6-8;

ния. -М.:

Часть

11;

7

т. Т.

Часть

ISBN 978-5-4224-0032-4 (т. 4)
ISBN 978-5-4224-0028-7
Сергей Васильевич Максимов

(1831-1901) -

русский путеше­

ственник, писатель, исследователь-этнограф, знаток русского быта.
Глубокое знание быта и нравов народа, правдивость и живость

зарисовок обеспечили С. Максимову подобающее ему достойное
место в русской литературе.

В середине 1850-х годов автор по заданию Морского ведомства

был направлен на Север. Он побывал на берегах Белого моря, доб­
рался до Ледовитого океана и Печоры. После своего путешествия
он написал очерки о жизни и быте северного края « Год на Севере» .

Они вошли в четвертый том собрания сочинений.
УДК
ББК

ISBN 978-5-4224-0032-4
ISBN 978-5-4224-0028-7

(т.

821.161.1
84(2Poc=Pyc)l

4)
© Книжный Клуб Книговек,

2010

ГОД НА СЕВЕРЕ
Часть I
(Главы VI- VIII)

Части II-III

Часть I

ГЛАВА VI

КАРЕЛЬСКИЙ БЕРЕГ
Первые впечатления прибрежного плавания и первые деревни этого бе­
рега. — Село Кереть и воспоминания об англичанах. — Мой хозяин. —
Остров Великий и раскольники. — Село Ковда. — Богачи. — Деревня
Княжая. — Карелы: их нравы, обычаи и характер. — Золото полярной
страны. — Воицкий рудник и его приключения.

—
Прости, крещ еная душа, гостенок дорогой! Пош­
ли тебе Никола-угодник да Варлаамий Керетский
счастливое плаванье! Едешь ты в сторону дальнюю —
всякого горя напримаешься. В ж иве бы тебе, заезж ем у
человеку, вернуться назад и нас бы порадовать. Мы
тебя в своих грешных молитвах не забудем. Смотри,—
неладное что выйдет тебе: поветерья, что ли, долго не
будет, в бурю ли страх обуяет тебя, в великое ли сомне­
ние впадешь и соскучишься крепко — молитву свою
Варлаамию Керетскому посылай. Затем он Батюшко
в наших странах и обитель себе земную восприял. Мо­
лись ты ему — пособляет.
Такими советами и напутствием провожал меня кем­
ский хозяин, когда готов уж е был карбас, чтобы везти
меня в глухую даль Архангельской губернии, к северу
от Кеми, вдоль Карельского берега Белого моря.
Чистые, светлые комнаты отводной городской квар­
тиры заменило на этот раз утлое суденко — карбас — в
два аршина шириной, на восемь аршин в длину, ш и­
тое деревянными гвоздями и вичью. Род кибитки — по
здешнему болок (из гнутых деревянных ободьев, обтя­
нутых заплатанной парусиной и накрытых поверх все­
го рогожкой, которой затягивалась такж е задняя часть
этого навеса) — должен был защ ищ ать меня и от до­
ждя, и от крепких, порывистых духов ветра морского.
7

Четыре плотные, коренастые девки, сильные на руках
и крепкие сердцем — как выразился мой кормщик —
сели на весла напротив, ближе к носовой части карбаса.
Сзади на руль поместился мужик кормщик — дорогое,
самое главное и самое важное лицо, от уменья и смет­
ливости которого зависело все мое настоящее. Четверо
гребцов прекрасного пола, как объясняли мне, служ и­
ли на этот раз заменой пары лошадей (кормщик, ста­
ло быть, правил должность ямщика) на том основании,
что горой по-здешнему, или берегом попросту, летом
ездить нет никакой возможности. Огромные гранитные
скалы, наваленные грудами без всякого порядка, глу­
бокие щелья, выстланные болотными, не поднимающи­
ми даж е легкую ногу оленя, зыбунами, залегли на всем
пространстве беломорских прибрежий. Они обеспечи­
вают, таким образом, возможность ездить только мо­
рем, вблизи берегов, на карбасах почтовых или на обя­
занны х , так называемых обывательских . Таким путем
ездит почта от селения Унежмы (на поморском берегу)
до Колы. Такж е точно ездят и чиновники земской по­
лиции по Терскому берегу.
Естественно, что особенных удобств в этом способе
переездов не предвидится. Низенькая, наскоро гну­
тая и неладно прилаж енная кибитка не дает возмож­
ности принимать иное положение, кроме сидячего (и
то в редких, счастливых случаях) или полулежачего
на подстилке, заменяемой в некоторых случаях ш ку­
рой белого медведя или оленьей постелью. В большей
части других случаев подстилкой служил просто во­
рох сена, накрытый рогожкой или старым, рваным и
отслужившим свой век парусом. Вылезти из этой бер­
логи на свежий воздух — помешать гребле: карбас ко­
роток и узок; поветерье — не всегдашнее подспорье в
морских плаваниях. Л еж ать под навесом — истощить
весь последний запас терпенья и иметь неприятность
слышать тяж елы й запах одуряющей трески, которой
(на два дня) запасаются гребцы на случай того несча­

стья, когда крепкий ветер и сильное волнение посадит
на голую и бесплодную луду. Одним словом, скучнее,
бесприветнее прибрежного плавания в карбасе трудно
вообразить себе что-либо другое. Однообразно покачи­
ваются вперед и назад, упираясь на весла, гребцы —
девки и бабы, когда спокойно море и не заводится ни
один из ветров, или ходит один и вечный, но настолько
слабый, что не способен даж е слегка надуть парус. З а ­
визж ат гребцы от скуки песню и разведут ее на многие
версты, на долгое время, чтобы спорилась работа и ухо­
дило вперед докучно-навязчивое время. Подпоет им
козелком всегда сосредоточенный на своем руле корм­
щик. Слушаешь эту песню, привыкаешь к едва выноси­
мому визгу, но удовлетворяешься немногим, она почти
все та же, что и в дальних местах великой России. Не
услышишь этой песни под воскресенье, не допросишь­
ся и ничем не умирволишь гребцов на праздничную
песню на среду и пятницу по вечерам, а тем более но­
чью, на этот раз коротенькой, светлой, полярной. Пес­
ня в таких случаях, и то только на настойчивый спрос
и просьбу, заменяется плаксиво выпеваемой стариной
про Егорья — света храбра, про Романа Митриевича
млада, про царя Ивана Грозного, про сон Богородицы
и про другое прочее. Но зато уж е таких былин нигде,
кроме севера, не услышишь.
Начнется (падет, завяжется , по туземному говору)
ветер — гребцы выберут весла на карбас, наладят два
косых паруса, недавно только в народном употреблении
заменивших прямые, тяж елы е, несподручные. Зарочат
они (закрепят) шкот и дадут свободу по воле и прихоти
ветра бежать утлому карбасу по широкому, неогляд­
ному приволью моря. Весело сидится тогда в суденке,
и ничто не увлечет под тот навес, который даж е плохо
защ ищ ает от дсждя. Весело смотрится тогда и на море,
по которому гуляют свежие, бойкие волны: одна плес­
нется на борт и брызнет крупными каплями, обольет
грудь и заслепит глаза; другая, как будто обессилев,
9

распластется раньше, не достигши карбаса, и зальется
вся новой волной, более сильной и более бойкой. Со сто­
ном и визгом плещутся эти волны на каменных перебо­
рах, как будто тяготятся спопутьем их, и как бы хотят
и осилить эти груды камней, и стереть их с лица зем ­
ли. Глухим гулом тех ж е плещущихся, неугомонных
волн отдает и дальний берег, как черная стена, навесившийся над ворчливым морем. По всей взрытой вол­
нами поверхности его по временам, но часто, вскипает
пена, белеющая как клочья пушистого снега, «бель­
ки» — по туземному, разгоняемые новыми волнами и
вновь вскипающие на гребнях волн, как будто опятьтаки для того, чтобы сильным прибоем последних быть
прибитыми к отмелым местам ближайшей луды. Ве­
тряной теменью с разорванными облаками — черны­
ми свинками-ветрянами , по туземному глядит черная
даль небосклона, откуда тянет попутчик. Все небо по
большей части, в этих случаях хмурое и неприветли­
вое, как будто опустилось вниз и хочет надавить и тем
усилить и волнение, и порывы ветра (духи зари — по
морскому говору). Ветер то подпадет — прибудет, уси­
лится, то охлябнет, опристаиет — уменьшится, но в
тех и других случаях иногда и подваляет — держ ит­
ся в парусах, крепко надутых и значительно вытяну­
тых. Накренив на правый бок карбас, мимо мчит он все
спопутное: гранитную луду — голый камень, гранит­
ный остров, нередко с утлой промысловой избенкой, с
медведем, сидящим на корточках и сосущим лакомую
ягоду, и всегда с целыми гнездами крикливых, докуч­
ливых чаек, робких уток, ныряющих в воду и долго невыстающих при людском приближении. Нагнувшийся
набок карбас смело реж ет набегающие волны своей
грудью — носовой частью, всегда острой и значитель­
но приподнявшейся надо всеми остальными частями
суденка. Хлопотливый кормщик сгонит гребцов на дно
карбаса дальше от носа, и еще внимательнее следит за
рулем, и еще крепче налегает мускулистыми руками
10

своими на руль и его ручку. Беж ит себе карбас бойко
вперед, все дальше, и не на ш утку сердишься, не на
ш утку негодуешь, когда ветер, мало-помалу спадая
(стихая, подпадая), начнет болтать парусами, кидаясь
в них с разных сторон. Волей-неволей гребцы роняют
паруса, свертывая их на мачту, вынимают эту мачту и
кладут к боку на судно. Опять они садятся на весла и
визж ат от скуки песню или начнут обмениваться остро­
тами или замечаниями, вроде таких, что вод-де:
— Дурил, дурил ветер, да и схлябал.
— Не грозно ж е стало ветра-то!
— Ну, да где взять грозно-то?
— Не греби с подергой (неровно, урывочно) — весло
сломаешь, а греби в ростягу — не часто, а покрепче и не
по-мурмански — не далеко пускай весло в воду, а греби
им по верху: легче груди бывает, суденко шибче бежит
и круче берет.
— Спасибо, стужа, подживила ноги! — приговарива­
ет от себя молчаливый кормщик, когда гребцы, снявши
с рук ситцевые нарукавники и обронив паруса, охотно
берутся за весла. Скоро подается карбас на сильных
и привычных руках поморок, хотя успевают надоесть
до крайности сторонние, скудные однообразием виды:
черные тундристые берега, все лесистые все словно
вымерзшие, и безжизненные каменные луды по дру­
гой стороне. С терпением и кротостью примиряются
гребцы с своей скучной, утомительной обязанностью и
не ш утя негодуют на то горе, когда ветер вдруг перебе­
жит на противоположную сторону неба и подует с носа
поветеръем коршику в зубы , говоря словами ш утли­
вого присловья. Обзывают девки, смеясь искренно тем
встречным счастливцам, которым пало поветерье:
— Оброни парус-от: опружит.
— Опружит — никто и потужит, — отвечают те так
же хладнокровно, как хладнокровно успокоивают себя и
несчастные труженики, у которых теперь вся надежда
на свои силы и руки. Они умеют утеш ать себя простым
11

приговором, «в море по тиши ветер и по ветре тишь»,
т. е., что в летнее меженное время непостоянство ве­
тров изумительно, что часто в один день ветер успевает
обойти кругом все румбы компаса и не остановиться ни
на одном из них надолго. Так ж е скромно радуются они
всякому горному (дующему с берега) ветру, будь хоть
это — шальной шалоник (SW), который, по их присло­
вью, без дождя мочит, т. е., не пуская волнения (взводня), пылит, бросает на карбас брызги, особенно если
придется ехать к нему навстречу. Так ж е добродушно
смеются, в свою очередь, осчастливленные поветерьем
над теми, которым ветер не благоприятствует:
— Эх бы тебе с носу поносу — далеко бы ушел!
Так ж е весело выбирают гребцы в карбас свой вес­
ла, когда падет опять поветерье, способное наполнить
паруса, и так ж е простодушно острят между собой,
принявшись за еду от скуки и ради препровождения
докучного времени.
— Коршик! Какое у тебя молоко-то?
— А белое.
— Есть ли пареное-то (топленое)?
— Затем вишь, нет, что солнце-то закатилось.
— Мы рыбу-то, товарищ, съели: тарелочку в воду
бросим.
— Брось, — отвечает кормщик, — да и руки-то
брось.
— Да не выкинешь, не угораздишься...
— П риложу старание, любезна, для тебя: возьму че­
рез летико замуж за себя! — отвечает и на это зам еча­
ние тот ж е кормщик словами песни и, передавши руль
которой-нибудь из гребцов, сам такж е принимается за
еду, состоящую обыкновенно из пирогов — згибней, ва­
реной трески, а иногда и сырой (последняя считается
у них не менее лакомой и вкусной пищей), из молока,
лепешек, известных более под именем ш анежек и пр.
Потрапезовавши и укутавшись в полушубки, гребцы
вслед за тем лягут спать и с большей притом охотой,
12

если день пойдет на вечер, или ночь застигнет карбас
на пути. Кормщик отвечает тогда за всех и за все и не
нарадуется за себя, когда опять стихнет ветер и при­
дется ему будить своих товарок. Общая и безграничная
радость для всех наступает в то время, когда, наконец,
зачернеет в береговой темени устье реки и расш ирится
оно с своими недальними берегами, обещая за следую­
щими наволоками, за дальними коленами реки, верстах
в 5, 6, 10 от моря, вожделенное селение, взятое реш и­
тельно с бою, и долгим, утомительным трудом сколько
для гребцов, столько, кажется, и для седока, известного
обыкновенно под общим именем «начальника».
Весело на тот раз смотрит деревушка, раскинувш а­
яся по обоим берегам всегда порожистой, всегда, следо­
вательно, шумливой реки, с опрокинутыми карбасами,
с доживающими последние дни негодными ладьями,
шняками, раншинами и пр. Приветливо машут флю ­
гарки, во множестве укрепленные на высоких длинных
шестах, прислоненных к амбарушкам, построенным у
самой воды. Гостеприимно глядят и двухэтажные, всег­
да внутри чистые избы и старинная, всегда деревян­
ная, церковь. Лают собаки, кричат и плещ утся в реке
маленькие ребятишки.
То ж е точно испытываешь и в первой деревне от
Кеми — Летней. Тоже и во всех остальных Карельского
берега.
Л етняя деревня (на мой проезд) значительно обе­
злюдела: все обитатели ее ушли на Мурман за треской,
по найму от богатых поморов Кемского берега: кемлян и шуеречан. В сентябре вернувшись домой, они до
1 марта ж ивут в деревне. Некоторые уходят, впрочем,
на Терский берег, на подряд за семгой, недель на 5, на
3—4. Тогда ж е оставшиеся дома бьют на льдах нер­
пу, но промысел этот не составляет для них особенной
важности и производится почти исключительно от не­
чего делать, ради страсти попытать счастья и изведать
приключений. Семгу ловят по взморью (в реку она не
13

заходит), а в реке добывают сельдей и сигов, но ис­
ключительно для домашнего потребления. Редкий сеет
жито (ячмень), и то понемногу. Дальше, севернее Л ет­
ней, хлеб уж е не родится, и не делается даж е никаких
попыток к тому. Летняя, как и все остальные деревни
и села беломорского поморья, выстроилась в несколь­
ких верстах от моря, по той причине, чтобы и во вре­
мя прилива морской воды иметь под руками годную в
питье пресную, воду, и для того же, чтобы укрыться за
прибрежными скалами от сильных непогодей, всегда
гибельных по зимам и осеням.
Т акж е точно версты за две от моря расположилось
и следующее за Летнею селение Поньгама, раскину­
тое на трех речонках: Поньге, Куземе и Воньге, бога­
той хорошей семгой, для которой всегда строится з а ­
бор. Отсюда на Мурман ходят реже; за зверями почти
совсем не выходят. Деревня эта наполовину заселена
карелами. В ней, между прочим, указываю т на два де­
ревянных креста, которые будто бы поставлены еще
св. митрополитом Филиппом, когда он был соловецким
игуменом.
От Поньгамы до следующего селения на Карельском
берегу моря — Кандалакши — считают морем 50 верст,
но таких, впрочем, про который сами ж е поморы гово­
рят, что «меряла их баба клюкой, да и махнула рукой:
быть-де так». Нам назло, всю дорогу в воздухе стояло
такое затишье, которое лишало всякой возможности
наладить паруса. Привелось идти греблей, привелось до
утомительного притупления зрения созерцать дальний
лесистый берег, который то поднимается горой и как
будто срастается с дальним небосклоном, то полого опу­
стится вниз, выясняя чернеющуюся ложбину: может
быть, устье речонки, может быть, горло губы с соленой
водой, с морской рыбой. Дальше, за лесом этим, навер­
но, тянется болото, карельское болото, которое захвати­
ло три-четыре дальних губернии, которое бесприветно
подошло к самой Неве, усыпанное зыбунами, огромны­
14

ми и маленькими озерами, большими реками, речка­
ми и ручейками, то болото, на котором вся раститель­
ность — мох да водоросли, на котором все проявления
жизни — крик перелетной болотной птицы, кваканье
лягушек, шатанье бесприютного космополита — медве­
дя, рысканье голодных волков и мелкого зверя, тех ж е
лисиц, горностаев. Рыщет по мертвенным и все мертвя­
щим местам этим заблудившийся, не попавший еще под
пулю охотника дикий олень, живет кое-как приютив­
шийся на сухих местах этого же болота, подле рыбных
озер и рек, карел, привлеченный сюда богатством рыбы
и зверя и обязанный к тому неимением лучшего места и
неумением понимать лучшую жизнь, чем эта, на кото­
рую осудили его исторические судьбы.
Ровно четырнадцать часов нужно было нам для того,
чтобы осилить греблей это пятидесятиверстное про­
странство между Поньгамой и Калгалакшей. П риве­
лось испытать в это время бог весть какую тоску и ка­
кие страдания; привелось выходить на ближние луды,
чтобы дать возможность уставшим гребцам расправить
руки и наболевшую спину; привелось наглазно видеть
всю справедливость поморской пословки: «тихо — не
лихо, да гребля лиха». Вдоволь навизжались песен
девки-гребцы; вдоволь успело наскучить и напротиветь все неприветное, какое-то мрачное, тоскливое
однообразие прибрежных видов: спугнули мы и орла с
одной луды, видели и опять медведя, сосущего ягоды на
другом острове, слышали и усиленные крики утки, на
которые поспешили все ее робкие выводки при прибли­
жении нашего карбаса спрятаться в воду и не показы­
вались во все время, когда мы ехали подле. Привелось
прислуш аться к всем переливам и тонам голоса корм­
щика, которым он ободрял гребцов. Чем-то бесконечно­
ласковым звучал этот голос в крайних случаях, когда
сильно мырила вода на встречном сувое, в том имен­
но месте, где встречалась убылая вода с прибылой,
15

или когда сильно садила она и, словно камнями, звучно
и сильно бросалась всплесками в борта карбаса.
—
Приналяг, други! Осчастливь, товарищи! Бери,
мои богоданные, посильнее да покруче. Золотом озоло­
чу вас и по всему свету славу пущу, что с этакими това­
рищами и умирать не надо! — кричал кормщик.
Гребцы, даж е привскакивая на скамейках, дружно
и сильно, хотя и медленно выгребали карбас в то мгно­
вение, когда он почти готовь был повернуться носом на­
зад, а может быть, и опрокинуться днищем кверху. Так
же сосредоточенно и молча гребли они дальше на всем
пути, так ж е визгливо пели свои небогатые складом
песни, так ж е принимались они за еду сырой трески и
кислого молока, пока, наконец, всем нам не привелось
увидеть Кандалакшу, удаленную уж е на значительное
расстояние от моря, рассыпанную кучками на какой-то
морской, болотистой трясине по берегу мелкой, поро­
жистой речонки того ж е имени. Калгане, толпой напол­
нившие всю избу, в которой мне привелось остановить­
ся, поразили меня своим многолюдством, тем более в
такое время, когда по всем деревням Поморья остается
почти исключительно один только женский пол. Посе­
щение их казалось мне праздным и праздничным. Сло­
воохотливые посетители объясняли все это тем, что
на Мурман после недавней войны они не успели обря­
диться, но что вот подождут осени — станут тюленей
стрелять на льдинах или ловить их сетями; что летом
в озерах по близости попадаются сиги, по губам мор­
ским — сельди, но что они в продажу их не пускают;
что семга в мелкую речонку их не заходит; что держ ат
они и скот, для которого по морским лудам и прибре­
жьям растет много и довольно сносной травы, лучшей,
впрочем, только на одном Кочкам-Наволоке, при кото­
ром хорошее безопасное становище и пр.
Предполагая еще раз встретиться с калганами на
обратном пути, я спешил забраться в дальние места ин­
тересных кольских и мурманских пределов. Пешком,
16

по болотным кочкам и грязным рытвинам, не просы­
хающим во все лето, привели меня версты две до того
места, куда отведен был из речонки карбас. Путь на
двенадцать верст шел по озерам. Перешейки — перево­
локи — между ними были прорыты канавами (версты
на 3) для того, чтобы сократить дальний, почти соракаверстный объезд морем. Гигантских трудов, терпения
многих лет и силы многих сильных рук стоило выворо­
тить огромные камни, чтобы сделать между ними про­
езд, глубокий, по крайней мере, настолько, чтобы мож­
но было подняться ездовому карбасу, и узкий до того,
что гребцы вылезли на берег и вели судно руками, еж е­
минутно спотыкаясь, ежеминутно торкая о каменья
карбас, который, по словам их, и году не живет на этих
поездках. Радостно, охотно хватились гребцы за весла,
когда, наконец, кончались эти каналы и выплывало на­
встречу нам широкое озеро, обставленное гранитными
скалами, с которых подчас опускалось картинно, над
самой водой, ветвистое, густое дерево. Озеро это, сво­
ей невозмутимой гладью и зеркальной поверхностью,
чем-то давно знакомым, хотя в то ж е время и несколь­
ко своеобычным, успокоивало на время, как будто воз­
награждало за понесенные труды и терзания всех нас.
Приветливо, наконец, глянуло и море, даль которого
на все 12 верст закрыта была от нас целым архипела­
гом каменистых луд, о которые с громом разбивались
волны, пуская дальше густую белую пену. Спопутный
ветер довершил общее довольство и не больше, как на
8 часов, сократил нам весь путь от Калгалакши до Гри­
дина, весь этот 25 верстный переволок.
Так ж е бедно глядит и эта деревушка, так ж е полна
изба набралась народу, жаловавшегося на свое бездо­
лье, как и во всех прежних селениях Поморья. Так ж е
все единогласно причиной своего бездолья выставляли
недавнее посещение неприятелей, не пускавших их в
море, воровавших их скот и пр. Ж аловались такж е на
медведя, который давит скот, который здесь такж е
верен своей привычке — зары вать остатки глубоко
17

в землю про запас до другого раза. Рассказывали так­
же, что ловят они и лесного зверя, преимущественно
лисиц, продавая по три рубля шкуру. Сельдей (извест­
ных величиной своей) ловят неводами с Успеньева дня
до льду, «а живет море — так и до Рождества тянут».
Весной выходят на морского зверя, с теми ж е снаряда­
ми, с тем ж е риском, почти на верную смерть, как и на
Зимнем, Мезенском, Канинском и других берегах Б е­
лого моря. Так ж е точно и гридяне, как и мезенцы, пла­
вают за зверем туда, куда ветер потянет, и для этого
запасаются печеным хлебом, калачами, крупой и ры ­
бой на два и на три месяца.
Появление зверя в Кандалакшской губе обуслов­
ливается выволочными ветрами: не будет их — юрова
почти все останутся в руках мезенских поморов. Падут
эти ветры — поживятся и карельские, а с ними, конеч­
но, и терские поморы. Точно так ж е от случайности за ­
висит и добыча белуг, которых иногда рано закрутив­
шие холода опеленуют льдами на всю зиму и таким об­
разом не дадут им выходу до поздней весны. Х аж ивали
отсюда прежде и на Новую Землю. Чаще, чем теперь,
обряжали покруты и на Мурман. Теперь подошли дру­
гие времена и тяж елы е невзгоды, и обеднело Гридино,
как бы в подтверждение другой поморской пословицы,
что против руля вода не течет.
Семьдесят верст привелось мне ехать затем до сле­
дующего селения Карельского берега — Керети. Реж е
попадались на всем пути этом острова, которых так
много на пути, ближнем к Кеми. Эти острова, как и все
острова Кандалакшской губы, глубокие , т. е. такие, око­
ло которых по общему сознанию можно становиться
оберег на самых больших судах.
Село Керет едва ли не самое лучш ее из всех селе­
ний Карельского берега. Сбитое в кучу и раскиданное
на значительном пространстве по горе и под горой, оно
пестро глядит обшитыми тесом и выкрашенными двух­
этажными избами. Множество амбарушек, не развалив­
18

шихся, запертых неломаными замками, приютились к
реке и пристани. Самая река Кереть, по обыкновению,
так ж е порожистая и, стало быть, ш умливая и богатая
семгой, как и другие беломорские реки, глядит как-то
празднично: у прибрежьев ее, ближе к устью, качается
не одна, но пять ладей, и не гниющих за давностью лет
и невозможностью быть употребленными в дело, но с
налаженными снастями, с живыми людьми на палубе.
М ежду этими крупными и безобразными судами ви­
дятся две шхуны, красиво срубленные по верному, тол­
ковому чертежу, а не доморощенным путем и, видимо,
умным хозяином, который изменил (на общий пример
и благое поучение) закоренелый обычай прадедов дер­
ж аться ладей и шняк допотопной конструкции и вида.
Если прибавить ко всему этому казенные винные под­
валы, соляной и хлебный амбары, то село Кереть мож­
но решительно назвать посадом, по крайней мере, в том
смысле, как понимается посад или безуездный город
дальней России.
Случай привел меня в двухэтажный, зеленый с мезо­
нином, дом туземного богача и дал мне возможность ви­
деть, какой роскошью (относительно) обставляют себя
эти богачи-монополисты. Несколько чистых, светлых
комнат с крашеными полами глядят празднично; ш па­
леры, оклеивающие стены, не дурного рисунка, хотя и
поразительной пестроты и яркости. По внешнему виду
комнат можно заключить, что хозяин — купец и при­
держ ивается старины, если принять во внимание, что
все иконы с позолоченными ризами старинного пись­
ма, что под киотою на тябле стоит ручная курильница,
святая вода в бутылке, псалтырь старинного издания
(во Львове) и ни одной просфоры ни тут, ни в киоте.
Не видать и прошлогодней вербы, не видать и перво­
крестного пасхального яйца. Комнатные двери — рас­
писные; на столах клеенки; по стенам лучшего издания
портреты царской фамилии; четверо часов, из которых
одни с кукушкой, старинные, и другие густого звона и
последнего рисунка, выписанные из Петербурга; много
19

шкафов со стеклами, завешанными ситцевыми зана­
весками, набитых до верху фаянсовой и фарфоровой
норвежской посудой; много зеркал, также, вероятно,
вывезенных из Норвегии; старинные диваны и сту­
лья — жесткие, с высокими спинками. М ежду печью и
ближней стеной, за ситцевой занавеской, чистый, свет­
лый, медный рукомойник над тазом и белое, как снег,
полотенце. Все это бросилось мне в глаза и приятно р а­
довало подробностями, чистотой и своеобразием. Видно
было, что живет здесь купец, и купец богатый. Нако­
нец, явился ко мне и сам он, с лукавой, умной усмеш­
кой, с ласковым словом и приветом, в синей сибирке
и смазных, ужасно скрипучих сапогах. На огромном,
полновесном серебряном подносе принесла из-за при­
творенной хозяйской комнаты чай с лимоном , сливка­
ми, архангельскими баранками, при поясных, низких
поклонах, сама хозяйка в белом ситцевом с цветочка­
ми платье — безобразно-толстая баба, расплывш аяся,
как опара или гриб-дождевик. Началось питье чая до
седьмого пота. Тотчас ж е за чаем явилось угощение пи­
рогами, всеми сортами соленой беломорской рыбы. Тут
ж е откуда ни возьмись явились и кедровые орешки, и
вяземские пряники, и изюм, и еще что-то. Все это надо
было есть, чтобы не обидеть отказами хозяев и чтобы,
наконец, себя самого избавить от поясных поклонов и
докучных просьб: того отведать, этого хоть пригубить, к
этому призорец оказать; все это — говоря короче — на­
поминало мне здесь Волгу и ее хлебосольных жителей.
Наконец, такж е по обыкновению, после обеда хозяин
утопил меня в высоких, мягких пуховиках и вышел на
цыпочках вниз, где на то время, как помнится, замол­
чал, вероятно, по его ж е приказу, и ткацкий станок, и
какое-то строгание и пиление. Утомленному долгим пу­
тем и мучениями морских переездов, отдых, естествен­
но, каж ется раем больше, чем когда-либо в других слу­
чаях жизни. Тут едва ли какой, даж е самый громкий
стук и крик способен нарушить сон, всегда крепкий и
20

приятный. На карбасе успеешь подремать час или два,
много три, но либо плеск волны, либо настойчивая тяга
свежего надводного воздуха, либо порывистый дух ве­
тра обольют мурашками все тело и, разбудивши, при­
ведут тотчас в то ж е состояние, в каком находится
крайне-бодрствующий человек.
По пробуждении моем явились кофе и чай, и опять
хозяин с словоохотливыми, подробными рассказами о
посещении недавнего неприятеля.
—
Приходили, приходили и к нам! — говорил он. —
Высадились на берег: мужичков встретили — ничего не
сделали им: мы, говорят, пришли не по вас и вашего-де
нам ничего не надо, бить-де и стрелять вас не станем.
Заходили в церковь — ничего там не взяли. Гуляли по
горам, ром свой пили: других совсем пьяных так и та­
щили на баркас. Спрашивали затем, что-де у вас к а­
зенного? А вот, говорят, соляной, винный да хлебный
амбары. «Жги, говорят, винный!» — И огня подложили.
М ужички наши в слезы: «Пощади-де!» — «Нет, гово­
рят, поздно: горит уж!» Хотели жечь и другие амбары.
Наши просили соли: вот-де рыбушка к осени пойдет —
солить будет нечем, с голоду помрем. Дали четверть
часа сроку — носи-де, что успеешь. Просили хлеба:
хватай-де и его сколько можешь, а мы, дескать, осталь­
ное сожжем. Да упросил переводчик, толковый чело­
век, на нашу речь такой бойкий, понятливый и словно
бы знакомый, архангельский. Расспраш ивали про ш ху­
ну мою, да спрятана была верстах в 20, в губе, и мужич­
ки — спасибо им! — не сказали где. — «Ну, ладно, —
говорят, — теперь мы искать твою хорошую шхуну не
станем: нужно-де поспешить получать на Сосновке
(острове) почту, а получим ее, да назад придем — смо­
трите! — худо будет». С тем и ушли и опять-таки слово
свое сдержали — вернулись, спустили баркас на наше
селенье, да увидели, что наши керечане по горе с ру­
жьями побежали к ним наустрету — драла дали и не
ворочались уж, а пошли на Ковду. Там тоже высадили
21

другого переводчика с матросами; бродили по деревне
много, потчевали койдян ромом, возили на пароход —
показывали. Наши-то распоясались — попросили про­
пустить их на Мурман за треской, мимо Сосновца. По­
жалуй, говорит, мы и дадим знать своим-то аглечким,
так, видишь-де, там ф ранцуз еще есть, а этот негодяй
того и гляди всех вас перереж ет, не токма что все поотнимает. Тем и решили. Спрашивали опять казенного
строения — не сказали затем, что другой переводчик
раньше надоумил и добрый такой человек, и на русскую
речь такой тоже легкий. Когда на берег вышел, сказы ­
вали, шапочку снял, и кланялся, и дружком-приятелем
назывался. Наши православные хотели было и перело­
вить их и перестрелять, коли Господь поможет, да на­
думались таким делом, что белый-де царь никогда сам
не начинает, а и они не напали и ничего не сожгли. В зя­
ли только колокол и там, что и у нас же. Промер в реке
сделали — с тем и уехали. После приходили на трех
баркасах, да увидели, что и там мужики с пищалями
побежали, перетрусили и поплыли назад. Одно суденко у них село в суматохе-то этой на мель, так, сказы ­
вали, все они так ж присели на днище, словно перед
страшным судом грешники. Говорят, все были: старый
да малый, кто кривой, кто хромой сброд... У убогого че­
ловека какая ж е храбрость? Приходили они, сказы ва­
ли затем — к Кандалакше, да не успели, слышь, и на
берег выйти. Калгане приняли их с первого слова на
пищаль: переводчика того, что в Ковде выходил, убили.
Рассердился аглечкой: стал из пушек палить и выжег
всю деревню, что и П уш лахту на Онежском берегу, али
бо и город Колу. Стало, с ними не заводи ссоры: они не
обидчики и с тобой они, что с другом своим. Вот хоть бы
взять кемских молодцов. Тех взяли в плен да выпустить
захотели — так нет вишь, (наши-то) так не сойдем, а
дайте нам на дорогу хлеба, ружей, карбас: нам-де да­
леко, с голоду помереть можем, да пущ ай-де нас на ж и ­
лой берег, а не на луду, а то-де мы и с судна вашего не
сойдем. Так и решил аглечкой дать им хлеба (ружей не
22

дали, однако). Нашли где-то карбас — посадили (шибко
же, знать, надоели ребята). «Ступайте, — говорят, —
дружки, ступайте ради Христа и Господа, вы-де у нас
только харчей много тратили, а пользы от вас большой
не видали; в нашу-де землю мы других ваших отправи­
ли, а вас-де не надо нам!» Труслив ж е супостат-от наш
был, труслив шибко; спроси не меня, спроси ты об этом у
всех поморов, у которых хочешь, все тебе одно скажут.
Народ на враж ьих кораблях самый негодящий был, са­
мый такой убогий, что и выглоданного яйца не стоит —
вот тебе Господь Бог в том порука! Мне на старости лет
о спасении души, а не о лж и какой греховодной думать.
Слышь: кабы сметки у наших мужиков больше было,
всего бы неприятеля живьем половили, ей-богу!..
Обращаюсь опять к селению. Пустынное летом, оно
значительнее посещается зимой, когда из дальних по­
гостов лопари и карелы являю тся сюда во множестве,
чтобы почтить память Св. Варлаамия, мощи которого
почивают под спудом в керетской церкви. Он был, как
известно, кольский священник; убил свою ж ену и с тр у ­
пом ее поплыл из родины океаном. У Св. Носа заклял
он каких-то вредных морских червей, которые прота­
чивали суда, ходившие мимо, и остановился выше Керети, в лесу на озере. Часто приходившие сюда ягодницы с мирскими песнями заставили его уйти дальше
в глубь карельских болот, верст за 20: там он и умер.
Тело его принесено в Кереть неизвестным человеком,
и то место, где оно было погребено, означено (и доныне
сохранившимся) деревянным крестом близ алтаря. Св.
Варлаамию молится здешний и дальний поморский на­
род о попутной погоде и об удалении всех опасностей
морского пути.
Новых и столько же мучительных семьдесят верст
легло между Керетью и Ковдой. Первые версты какбудто и порадовали: места начались довольно краси­
вые. Едешь словно озером, тихим и чистым. Кругом всю
губу обступили высокие горы, с густым хвойным лесом,
с зеленой травой. Все это картинно опрокинулось в воде
23

и все это представляло тот превосходный вид, который
так любят все богачи целого света, имеющие загород­
ные сады и замки. Одна скала из целого десятка других
соседних отвесно, словно стена, смотрит в море редень­
ким, как бы нарочно вырубленным лесом, осеняющим
ее макушку. Невозмутимая тишина дополняла обаяние
и уносила куда-то далеко, заставляя забыть всю ску­
дость виденных уж е прибрежьев. Забылись бы и они,
может быть, так же легко, как легко натомили душ у
при постоянном, продолжительном преследовании на
всем пути, если бы в то ж е время карбас наш опять
не выплыл в открытое море. А здесь — те ж е отчаян­
ные виды, которые на этот раз показались еще бед­
нее и однообразнее: море по-прежнему ширилось, попрежнему выглядывал, далеко вдавшийся в него, даль­
ний наволок, может быть, с промысловой избушкой на
краю, может быть без нее. По-прежнему выплывали и
уходили назад луды. На одной, может быть, такж е по­
селился ради морошки и вороницы медведь, который
из лесной гущи также, вероятно, подчас выходит по­
глазеть на воду и при виде карбаса и людей, такж е л е­
зет в гору, в лысины. Услышавши крик, поползет он в
гору шибче и, обшибая лапами спопутные, мешающие
бегству его сучья, пустит стон и треск, которые звонко
отдадутся эхом по гладкой поверхности моря. Такж е,
может быть, и этот медведь переплывает через салму на берег, где давит коров и оленей, как заклятый,
исконный их враг, как ненасытная от века лакомка.
В половине пути попалась на одной из луд, на южной
стороне, почтовая избенка — станционный дом, или,
лучше, баня, где кое-как, словно летучие мыши, гнез­
дятся бабы-ямщики и староста-кормщик. К избушке
идет пристанишка, дощатая, с погнившими приступ­
ками. Говорят, и людей этих медведь не прочь обидеть.
Говорят, что попавшийся, медленно идущий и опере­
женный нами карбас, была почта, ш едшая в Колу, что
человек, растянувшийся на дне судна, был почтальон.
24

Говорят, что почта от Архангельска до Колы ходит л е­
том месяц целый в один конец и три-четыре месяца вес­
ной и осенью во время распутиц. Говорят, что нам оста­
лось еще до Ковды тридцать верст, и что если завязы ­
вавшийся попутник сумеет надуть паруса, то мы часа
через четыре поспеем на место; в противном-де случае
проедем еще часов десять. Толковали и еще многое в
этом роде, но я уж е не слыхал ничего больше: тихая
погода при полном солнечном свете и теплом южном
ветре склонила ко сну. Долго ли спал — не помню, но
просыпаюсь в то время, когда солнце уже закатилось.
Наступил мрак, столько ж е и ночной, сколько и проис­
ходивший оттого, что все небо задернуто было черной
тучей. Паруса были обронены, шли греблей; по морю
ходил взводень, бросавший в наш карбас крупные,
сильные волны. Всегда неугомонный и сильный полуночнник (NO) заметно усиливался. Страшно было в этом
полумраке, среди открытого моря, правый берег кото­
рого совсем пропал от наших глаз вдалеке. Навстречу
выплывала и стояла, словно тень в туманной картине,
встречная луда, вся затянутая туманом. Многих трудов
и усилий стоило гребцам, чтобы подтянуть к ней карбас
и увидеть перед собой высокий лесистый остров и за
ним маленькую губу, по которой ходили мелкие волны,
слегка рябившие поверхность воды. Губа эта оказалась
удобным становищем для нас, тем более что и гребцы
устали и ветер крепчал ежеминутно с новой силой, л и ­
ш ая всякой возможности плыть дальше.
— Кажись, и о трех бы я головах был — не повез бы
тебя, ваше благородие, дальше! — говорил кормщик.
— Пылко стало в море, несосветимо пылко! Хорошо
еще, что благополучно вынес нас Господь да Варлаамий
Керетский, — поддакивали гребцы-девки.
— Здесь нам переждать придется, пока уляж ется
погодушка эта: без того нельзя; за тебя ведь мне перед
начальством отвечать придется, на то я и кормщик, а
ты — казенный человек!
25

На доводы эти я поневоле должен был согласиться,
и полез вслед за гребцами по щ ельям и крупным, под­
час скользким, подчас словно обточенным, гранитным
камням, представлявшим на целые десятки сажен ре­
шительное подобие петербургской дворцовой площади.
Над нашими головами висел сосновый лес, густой и пу­
стынный. Перед глазами нашими вздувалось и отшиба­
ло крутыми волнами, словно море, взбороненное поле.
— Гляди же, пыль какая, словно береста вода-то: го­
рит, да и все тут! — не упустил и на этот раз заметить
кормщик, не отстававший от меня во все время, когда я
поднимался на гору.
— Мы, ваше благородие, соснем пойдем, а тем ча­
сом погодушка-то, может, сдаст и пустит. Право так! —
продолжал он вкрадчиво-льстивым голосом.
Ну, вот и благодарствуем, — вот с этаким-то на­
чальством мы не прочь хоть все лето ездить: это похристиански, — заключил он же, сменив проситель­
ный тон голоса на повелительный, когда получил мое
согласие и, махнув рукой и головой взбиравшимся на
крутизну гребцам, весело полез влево.
Я потащился за ним. Ш ли долго. Лес редел, откры­
лась площадка и опять море. На площадке избушка
разволочная, по-видимому, недавно выстроенная, но
уж е недоступно грязная, как и все другие. Разволочная
она потому, что предварительно срублена она на бере­
гу. Сюда перевезена на карбасах в локченых меченых
зарубками срубах и поставлена наскоро, так что имеет
значение лишь временного пристанища рабочих. Проч­
ную и поместительную избу зовут особенно — «ста­
новою». Она способна для зимовок, а поставленные по
разным местам и зависящие от этой главной и будут
разволочные, т. е. разъемные или разборные избы —
филиальными отделениями.
В этой керетской разволочной тоже битые стекла,
блестящие радужными отливами, тоже одно заткнуто
тряпкой и та же груда камней с углублением в середи­
26

не, заменяю щ ая печь; нары, солоница с солью, бурак
(по здешнему туес) с соленой треской, рыболовная сеть
не рваная, ведерко с водой, иззубренный топоришко —
одним словом, все то, что, по исконному обычаю, любят
оставлять в своих избах промышленники на случай
посещения ее спасшимися от бури и незапасливыми
путниками. От нечего делать, и тем более что сон бе­
ж ал от глаз, я пошел бродить по острову, между дере­
вьями которого (против всякого ожидания) нашел ку­
сты малины, чернику, бруснику, тоже несметное мно­
жество морошки. На этот раз еще ни то, ни другое не
поспело. М ежду деревьями, подчас высокими, подчас
значительно толстыми, попадались: ель, сосна, береза
коренговатая, сучковатая, приземистая — одним сло­
вом, та, которая в столярных поделках известна под
именем карельской. Далеко в середине лесной чащи
и, может быть, самого острова нашел я площадку, ко­
торая, видимо, нарочно была очищена для какой-либо
цели: гнилые бревна, полузарытые ямы говорили, что
здесь было когда-то жилье, но чье? Остров оказался
Великим , на котором, как сказывали мне впоследствии,
жили старушонки-раскольницы скитом, еще недавно
прогнанные отсюда земской полицией. Точно такая ж е
пустынь, Ивановка, леж ит в десяти верстах от Керети,
на пути к Гридину, и третья — Мягрига близ Кеми. Но
о них в своем месте.
Семен Денисов (один из первых проповедников рас­
кола в северном краю, начитанный, обладавший уди­
вительной стойкостью характера и неутомимостью) в
своем сочинении «О запоре и о взятии Соловецкого мо­
настыря», об острове Великом говорит, между прочим,
следующее: «Серапион-дьякон и Логин-слуга многа
лета безмолвным житием во отоце морстем Господеви
работавше. Сии бяху житилие Кпновии Соловетстей и,
во время гонительного смятения отлучившеся обители,
приехавши на остров, глаголемый Великий , иже близ
Ковденския волости, и ту пребыша блаженнии время
27

не мало, ангель, ским живущ е житием, яко тридесять
лет Господеви работавше, ни единого ж е человека видевше и еже узнавше чуднейши, яко зверобийцем и
звероловцем и прочим человеком на остров той, потреб
ради, присно приезжающим. Блаженнии ж е боготрудницы ниже ведоми, ниже познавшеся ким бываху. В толикая убо лета откуда пищу, откуда одежду телеси, от
киих житниц, от киих сокровищ приобретаху: от чело­
век сие утаися, яко выше естества и постижения. Егда
благоволи Бог в последния роды мужи совершенны
явити, рыболовцы волости оные, ловящие во острове,
изш едш е в пустыню, обретоша келий и в келий обретоша живущ а великого отца Павла, прочим ж е ко Го­
споду отшедшим. С ним ж е беседовавше довольно вся о
нем и спостника его уведавше и пищи у него вкусивше
и благословение приемше — отъидоша и приехавш е в
волость возвестиша боголюбцем, иже еликим желаш ем
рачения толико тщанием потрудишася. Потребным ладиицу наполнивше, на острове приехавше и много вре­
мя искавше хождаху, но ничто ж е обретоша, ниже келию, ниже самого отца и не токмо тогда, но и послежде
многожды ходяще, ищуще. По лете же едином видеша
неции от жителей на острове оном столп огнем от земли
и до небеси сияющ и разумеш а, яко пустынный отец ко
Господу отыде, по видении столпа оного преставление
прознаменовавшу».
Сквозь хитросплетенные слова этого сказания мож­
но видеть причину появления на этом острове впо­
следствии особенного скита отшельниц, после которых
на моих глазах виделись только скудные, ничтожные
остатки, которые, может быть, уж е и смыло теперь
дождем, такж е точно, как говорят, не осталось уж е и
следа огромного скита на огромном Топозере (в глуши
карельских болот). Скит этот по числу старообрядцев
и по огромному количеству приношений, присланных
из Москвы, с Урала и из других мест, грозил превра­
титься в огромный и богатый монастырь, который, как
говорили, мог бы сделаться даж е соперником Соловец­
28

кого. Скит этот уничтожен в конце сороковых годов на­
стоящего столетия (о нем дальше в статье «Разоренная
обитель»).
М ежду тем далеко уж е на утре, когда провожатые
выспались, и я сам досыта нагулялся по острову, ве­
тер начал спадать, взводень как будто осе да лея и не
пугал уж е своими прежними страшными волнами. Мы,
не ж елая терять времени, поспешили направиться к
Ковде, до которой оставалось не больше десяти верст.
Хотя волны качали нас как в люльке и часто обсыпали
брызгами, хотя самые весла гребцов часто срывались
с волны и не успевали захваты вать ее круче и глуб­
же, мы, однако, успели-таки, наконец, дождаться и
той поры, когда смолкнул ветер и взводень постепенно
уклады вался и улегся уже, вероятно, весь, когда мы
повернули в устье реки Ковды. Здесь до восьми м а­
леньких карбасов качались в волнах, держась против
течения на гребле.
— Что это такое?
— Да, вишь, погода какая повадная стояла...
— Ну так что ж е из этого?
— Так тресочку мелкую ловят на уду.
— На носу-то сидит удильщица, бросает уду, уда
без поплавка, на крючке наживка насажена из сельдей.
К лесе (веревочке) свинцовый али бо ж елезный кряж ик
привязан. Схватит треска наживку: леса заш ерш ит
о борт — рыба твоя, тащи в карбас, снимай с крючка.
Этак-то только здесь. На Мурмане это дело большим
обрядом идет.
Я обернулся назад, прямо вдали моря оттенялись
синие, высокие горы в северную сторону от нашего кар ­
баса.
— Это Киберинские вараки, и все, что дальше чер­
ной полосой пойдет — Терский берег. До него считаем
верст 30 Кандалухой да островами верст восемь.
На одной из этих варак светлеет на солнце что-то,
как будто белая церковь, монастырь.
— А это что такое, белое?
29

— Снег. Там он все лето не тает. Горы эти самые вы­
сокие; выше их есть, слышь, только на Канине. Снег у
нас вечный.
А между тем середина июля, и такой день, когда теп­
ла градусов 16, солнце светит во всей его силе, и небо
необыкновенно чисто: светлое такое, бирюзовое!
Огибаем колено реки: село выглядывает одним кра­
ем изб. Река, по обыкновению всех поморских рек, ш у­
мит порогами, которые расш атала недавняя непогодь
и не угомонило еще наступившее затишье. Ш умит она
сильнее и едва ли не порожистее всех виденных мной
рек.
— Если бы теперь куйпога (последний час отлива),
нам бы и не выстать, быстрина, что с горы, что водопад
в Кандалакше, — объясняет кормщик.
И потом опять:
— Весной река шумит так, что уши глохнут, с при­
вычки даж е и то крепко надоедно. Верь Богу!
По берегам реки, более чем в другом месте, видно
карбасов и обмеленных ладей и шняк, а еще того более
развешено но берегу рыболовных снастей...
— Отчего?
— В эти губы много сельдей заходит. Вон теперь
сено косят — страда идет, после Покрова нерпу бьют:
серки в пуд попадаются. Со Спасова только и дела, что
сельдь упромышляют. Вон посмотри, ужо пойдешь по
деревне, что увидишь?
Увидел я почти у каждого дома и чуть не целые по­
ленницы небольших бочонков, плохо сплоченных из
весьма тоненьких досок продолговатой формы. Это
сельдянки, которые известны едва ли не всей России.
Здесь, говорят, почти исключительное место их при­
готовления и здешние сельдянки все-таки плотнее и
дольше живут, чем, например, сороцкие, гридинские
и другие. Всякий домохозяин приготовляет эти бочон­
ки. Приготовляет их и мой хозяин, квартира которого,
как живая, теперь перед моими глазами, с ее ш ахмат­
30

ным крашеным полом, с голубком, сделанным из л у ­
чинок на Мурмане и привешенным к потолку, со мно­
жеством картин, содержание которых большей частий
составляют эпизоды недавней войны и большая часть
которых развеш ена даже в сенях. Помнится между
ними вид города Ярославля, рисованный в 1731 году
и напечатанный иждивением тамошних обитателей,
и изображение «птицы дивной, которой еще никто не
видал». «Она, как гласит подпись внизу, влетела в П а­
риж к градоначальнику и представлена к королю; на
голове корона, нос корпусом индейского петуха, голос
павлиний, выговор турецкий, пение ее весьма прият­
но и всех пленяет по примеру инструмента; ест мясо и
всякую снедь, что человек употребляет. На спине име­
ла гробницу и в одной три человеческие кости: когда
запевает, то всех к сражению приуготовляет. Думают
так, что послана по Божию повелению». И эти карти­
ны завезены сюда всюду шатающимися вязниковцами,
офенями-ходебщиками. Так ж е точно, как и в Керети,
и здесь встречают меня тем ж е угощением — густым,
как пиво, дешевым кантонским чаем, с теми ж е глу­
бокими поклонами и ласковым приветом. Помнится,
подали к чаю сливок; помнится, каким-то неприятно­
соленым вкусом отдавали эти сливки, потом и молоко,
и у моего хозяина, так же как у священника и сельского
головы — карела. На спрос мой о причине подобного яв ­
ления отвечали все положительно, в один голос, что по
незначительному количеству наскабливаемого горбу­
шами сена между гранитными камнями луд и прибрежьев они принуждены приучать скот к рыбе. Для этой
цели они обыкновенно берут рыбьи головы, которые л е­
том суш ат на солнце, разбрасы вая их по крышам домов
своих. Вяленые таким путем головки эти и кое-как р а з­
битые в порошок, не только коидянами, но и всеми по­
морами Карельского и Терского берегов, зимой, перед
пойлом скота, парятся в горшках. Образовавшеюся от­
того гущею обливают скудные клочки сена, нацарапан­
ного летом по сюземкам и островам. Приученный скот
31

ест, говорят, эту дрянь охотно, хотя по зимам и дает
молоко, отдающее запахом сельдей, едва выносимым
даж е для привычных людей. Летом свежая трава дает
еще некоторую возможность пользоваться молоком
лучшего вида и вкуса, хотя в то ж е время и соленым.
Обилие приходящих сельдей облегчает способ.
Такж е много приходит этих сельдей и в губу К ня­
жую, на берегу которой раскинута последняя деревуш ­
ка Карельского берега — Княжая. Много попадется их
в селе Кандалакше, расположенном при вершине Кан­
далакшского залива (Кандалухи — по туземному выго­
вору). Кандалакша, как известно, выж жена англичана­
ми. К северу от нее, по направлению к озеру Имандре,
идет пешеходный тракт на Колу, мимо лопарских веж
и погостов. К юго-востоку потянулся от Кандалакши, к
селению Порьегубе, высокий Терский берег, который
из деревни Княжей виден уж е значительно яснее и со
многими подробностями: высокими вараками, обсы­
панными на южных отклонах мелким лесом, мрачночернеющими щельями и опять-таки сверкающим на
вершинах вечно нетающим снегом.
Деревня К няж ая или Княжегубская выстроилась
такж е при устье речонки, берега которой в некото­
рых местах покрыты лугами и болотами, а по горным
склонам — сосновым, березовым и еловым лесами.
Ж ители ее заметно беднее обитателей Керети и Ковды; редко ходят за треской на Мурман, ограничиваясь
ловлей сельдей в своей губе и незначительного коли­
чества мелкой трески для домашнего потребления, и
даж е не имеют собственных ладей. Впрочем, богатство
жителей могло бы быть и значительнее, как в Кня­
жей, так и во всех других селеньях беломорского при­
брежья, если бы все промыслы не находились в руках
богачей-монополистов, с которыми судьба знакомила
меня почему-то прежде всех остальных ж ителей селе­
ний. Работая и з-за хлеба на квас и не столько для себя,
сколько на своего патрона-хозяина, поморский работ­
32

ник ограничивается только насущным, хотя и не печа­
лится и не плачется вслух на свое бездолье. Он даж е
примирился с своей участью до подобострастия, до
глубочайшего, беспрекословного повиновения к лицу
покровительствующему, дающему ему тяж елые, не­
выгодные работы. Сколько можно заметить при первом
ж е легком и даж е поверхностном взгляде, и здесь, как
и везде на свете, по непреложному закону людской на­
туры, богачам-монополистам от бедняков-страдальцев
почет и первый низкий поклон. Мне случалось, оста­
навливаясь у местного богача, призывать из властей
сельских кого-нибудь для спросов о том, например,
нет ли в правлении старинных (по ихнему — досельпых) бумаг, или для поручения снарядить гребцов и
обрядить карбас для дальнейшего пути. Приходившая
власть кланялась богачу и спраш ивала не меня, а бога­
ча: «Что угодно?», хотя хорошо знала, что требование
шло от меня, от приезжаю человека в очках.
Я предлагал вопрос или высказы вал свое желание.
Собираясь отвечать прямо, пришедшая сельская
власть смотрела, после моего вопроса, пристально на
богача, смотрела тем раболепно-покорным и робким
взглядом, который как будто спрашивал: «Что пове­
лишь отвечать?»
Ответы на мои вопросы составлялись уже потом обо­
юдными силами после многих переминаний и заиканий.
Богач приказывал делать по-моему, исполнить мое ж е ­
лание, вероятно, в то же время заставляя себя, и непре­
менно против собственной воли, уваж ать мою особу, покрайней мере, на это время. Получивший приказ богача
бежал затем, обыкновенно сломя голову, и немедленно
приводил в исполнение, как умел, все, что мне хотелось
получить и без таких докучных досадных приготовле­
ний, оговорок и замедлений.
Крайнее селение Кандалакшской губы — самое се­
верное село на берегу белого моря — Кандалакша, —
имело до прихода англо-французской эскадры две
33

деревянных церкви, из которых одна стояла на возвы­
шенном западном плече реки Нивы, другая, бывший
Коков монастырь, на восточной ее стороне, при устье, —
до 60 домов и до 140 жителей. Англичане превратили
село это в груду пепла. Конечно, теперь оно уж е вы­
строилось вновь и по-прежнему, тем более что русский
человек, — плохой космополит и трудно расстается с
родным пепелищем, и потому еще, что в реку Ниву, бо­
гатую большими порогами, из которых один даж е гля­
дит решительным и притом черезвычайно картинным
водопадом, — в реку Ниву любит заходить семга. Для
нее прежде и существовал забор, один из самых боль­
ших в Беломорье, который, по всему вероятию, постро­
ен и на нынешнее лето.
Спешим обратиться снова к Карельскому берегу,
или лучш е к тому инородческому племени, которое
дало свое имя этому бесприветному, скучному, длинно­
му и бедному берегу Белого моря.
Еще в деревне Поньгаме можно встретить в говоре
некоторых мужиков ломаные русския слова, произно­
симые с оригинальными, неправильными ударениями
вроде цыганских, и с перестановкой букв: отнако, у го­
роди, Кристос, свой лошадь и пр. Моя болтливая хозяй­
ка в этой деревушке, обзаведш аяся собственным до­
мом, созналась (почему-то впрочем, не-охотно), что она
карелка, жила на Топозере, в скитах, где родила сына
на мху (когда мох вздымала — щипала); что она этого
сына учила грамоте; что учитель нанялся к ней с тем,
чтобы она за науку кормила бы его в течение всех лет
ученья, и что за это выучил он ее сына старопечатной
псалтыри и часовнику. Прицокивая уже по-поморски,
она в то ж е время в следующем рассказе такж е бес­
толково коверкала на свой лад все русские слова. Она
говорила бойко и речисто о том, что она умеет руду
(кровь) заговаривать Божественными и мирскими з а ­
говорами, но что не употребляет Божественных оттого,
что это грех, и что эти заговоры пускают только старо­
34

веры федосеевского, а не даниловского толка и пр. Д ру­
гой кареляк, попавшийся мне где-то между гребцами и
поразивший сосредоточенной молчаливостью, белыми
волосами, поразительным сходством с петербургски­
ми чухонцами, и про которого другой гребец, русский,
выразился так, что-де «у него наша речь круто ж е ж и ­
вет», с трудом и отрывочными ф разам и мог объяснить,
что он родом с Елет озера, что промышляют они там
рыбу и тем питаются, но что про Топозеро и Пявозеро
он ничего не слыхал. В Керети помнится мне еще пять
карелов с рыжими, почти красными бородами. Эти ка­
релы, обвязавши голову, шею и часть лица тряпицей
от комаров, несли грузные мешки (пудов до шести) с
хлебом, выданным им из запасных казенных хлебных
магазинов. Сильно изогнувшись под тяжестью ноши,
карелы эти, уполномоченные от целого своего селения,
сносили эти мешки из села Керети верст за 15 к лодке,
которая дожидалась их на дальнем озере. Сваливши
мешки, они немедленно являлись за новыми и порази­
ли своей безустанностью.
— Когда ж е вы отдыхаете? — спросил я одного из
них. К счастью, он знал по-русски, семеро других не го­
ворили ни слова.
— А вот идем назад без груза, на ходьбе и отдыха­
ем! — наивно отвечал умевший говорить по-русски.
— Нужный народ, самый бедный: одолела их бед­
ность пуще всех, подошли хуж е нашего! — добавил за
него проходивший мимо керечанин и слышавший во­
прос.
— Вот, — продолжал он, — хлеб они этот не станут
есть по-нашему, потому им невыгодно: не хватит, с го­
лоду помрешь. На это у них свой закон, на это они свой
хлеб выдумали. На это у них вместо наших пирогов да
сгибней реш ка есть. Слушай, что они делают: весной с
молоденькой сосны обдирают они кожурину, под кож уриной обрезывают заболонь — мягкая она такая, ж и р ­
ная на этот раз. Заболонь они эту на солнышке сушат,
35

затем в печи. Затем ее в иготе толкут али бо между
жерновами растирают, и выходить из нее словно бы
мука — пыль такая. Этой пыли берут они три части, да
одну часть муки оржаной, мешают вместе — тесто де­
лают, из теста лепешки крутят. Вот и реска, или решка,
горькая-прегорькая, рассыпчатая, что песок; городской
собаке дай — рыло отворотит. С голоду, кажись, брюхо,
лопни: есть не станешь ее. Мы и не едим. Сеют они там
у себя, в земле своей, ячмень и рожь — когда-когда, да
больно плохо родится (у нас так вон и совсем, вишь, нет
этого заведения). Беднота народ, а плут, потому от них
все колдовство идет, всякую они тяготу с Карелы своей
на наше Поморье пущают. Вот зачем они плохой народ
и зачем над ним трясутся все эти напасти. Спроси не
меня!
Действительно, поверье о напуске скорбен с Карелы
во всем Поморье общеизвестно и имеет даж е давниш­
нее историческое значение. Давно уже, и по русским
летописям, чудское племя, к которому бесспорно при­
надлеж ат и карелы, славилось волхвами, колдунами
и чародеями, которые сжигаемы были и в Новгороде,
призываемы были и к умиравшему Грозному-царю,
и ж ивали при дворе царя Бориса. Даже и в настоя­
щее время карелы наивно, простосердечно, с полным
убеждением и верой в истину передачи, завещаю т при
смерти ведомые им наговоры, заговоры и чарованья
доверенным лицам, большей частью, конечно, родным
своим. С другой стороны, существованию в настоящее
время подобного странного поверья много способствует
вера и самих поморов, которые все свои болезни мор­
ские приписывают исключительно порче не столько
злого духа, сколько злобе какого-нибудь лихого чело­
века из Карелы. С ветру, говоря выражением поморов,
приключается им и колотье во всем теле, особенно в су­
ставах, известное у них под именем стрелья и стрел.
Тому ж е напуску с ветру приписывают они и все р аз­
носторонние проявления скорбута и другие болезни и
36

простосердечно уверены, что только карел, сделавший
это или просто из личного удовольствия, от нечего де­
лать, или даж е из мести, может выгнать эту болезнь
при посредстве заклинаний на ветры и на четыре сто­
роны, в виде ли сажи, песку, мелко изрезанных волос,
щетины морского зверя и пр., смотря по произволу кол­
дуна. Так ж е точно охотно зовет помор колдуна-карела
(или лучш е самого плутоватого из этого вообще нераз­
витого, но доброго племени) на свадьбу для отпуска, на
погребенье покойника, скоропостижно умершего или
иногда и просто погибшего на промысле. Карелы в этом
случае по грустному ф акту в жизни русского человека
заменяют для поморов ту роль, которую поддержива­
ют еще до сих пор плуты-цыгане в дальних от А рхан­
гельской губерниях России.
Вот все недоброе карельского племени или лучш е
небольшого числа их (только одних избранных, уме­
лых). Остальные кареляки, особенно дальние, ж и ­
вущие в глуши болот, дальше от морского берега, по
общему мнению поморов, отличаются замечательным
простосердечием, гостеприимством и хлебосольством.
Воображение поморов, напуганное далью и безвест­
ностью карельских болот, или лучш е всего злые язы ­
ки — придумали поверье такого рода, что будто бы для
кареляков ничего нет проще и обыкновеннее вы раж е­
ния: «положить в озеро», несмотря на то, что вы раж е­
ние это отзывается самым нечеловечным, варварским
смыслом. Выражение «положить в озеро» по смыслу
своему равносильно для кареляка с самым исполне­
нием, которое состоит в том, что всякий карел должен
зарезать и бросить в озеро каждого помора, доверив­
шего свою жизнь гостеприимству и знакомству этого
ближнего своего соседа. Что было первой побудитель­
ной причиной к сочинению такой нелепости — решить
не беремся, зная из положительных фактов и наблю­
дений, что торгующие поморы живыми и необворованными возвращались из дальних карельских деревень;
что кареляки, выселившиеся на берега моря в русские
37

деревни и немедленно (года в три) обрусевшие, явл я­
ются такими ж е честными, трудолюбивыми, предпри­
имчивыми работниками, какими являю тся на глаза
всякого наблюдателя те ж е поморы: хозяева покрутов, у которых почасту ж ивут кареляки по найму, не
нахвалятся их трудолюбием, беспрекословным, почти
бессловесным повиновением всем издавна заведенным
обычаям и порядкам в морском деле.
Редки, правда, переселения карелов в русские при­
морские деревни, не особенно часты такж е и наймы их
в покруты на Мурман или за морским зверем. Карелы
большей частью любят ж ить в своих деревнях и этой
жизнью домашней сумели обусловить для поморов
необходимость в их работах, особенно в приготовле­
нии ружей, пищалей, винтовок. Это давнишнее, при­
вилегированное, можно сказать, занятие карелов: все
винтовки, которыми бьют поморы крупного морского
зверя, все пищали, из которых стреляют они мелкого
морского зверя, все руж ья, которыми добывают они ж е
лесного зверя и птицу, выходят из карельских кузниц
и отсюда расходятся по всей Архангельской губернии,
в самые отдаленные места ее, каковы, например, Ме­
зенский и Печорский края. Столько же и прадедовский
вековой обычай, сколько и богатство карельских болот
железными рудами и другими металлами1, указали ка­
релам на это ремесло, как на выгодный способ добыва­
ния средств к существованию. Не имея правильно орга­
низованных заводов, кареляки на домашних кузницах
обрабатывают добытую руду и тут же приготовляют
и пищали, и винтовки, и ножи, и горбуши (род серпа,
заменяющего в здешних местах косы), и топоры — од­
ним словом, все ж елезные вещи, необходимые для до­
машнего обихода поморов. Естественно, что все это вы­
ходит из рук карелов грубой, доморощенной работы:
винтовки, например, непременно требуют от покупщи­
ка домашней выправки, очистки. Они выверяются уж е
самими поморами дома и притом требуют приноровки
при прицелах: иное берет влево, редко прямо и большая
38

часть отдает иногда шибко в грудь, валит с ног. Со все­
ми этими неизбежными неудобствами, в свою очередь,
умели мастерски примириться поморы и по свойству
русской натуры и по давнему навыку в деле все-таки и
из карельских ружей бьют лисицу и белку в мордочку;
от пули их улетает редкая птица. Поморские стрелки и
с карельскими ружьями — едва ли не лучшие в целой
России. Испортится винтовка, дробовка, сделаются они
окончательно негодными к употреблению, начнут бить
в россыпь, поморы не задумаю тся поехать за новыми
снарядами и опять-таки к тем ж е карелам, в деревни
Масельгу и Юшкозеро, где живут, по крайнему убеж ­
дению покупщиков-охотников, лучшие ружейные ма­
стера.
Большое и едва ли не главное подспорье для помор­
ского народа доставляет карельское племя в другом
промысле своем, тоже давнишнем, унаследованном от
финнов, — именно, в уменьи прочно и красиво строить
морские суда — ладьи, раньшины, боты — и понимать
чертеж и быстро и безошибочно. В этом отношении за ­
мечательна деревня Подужемье, расположенная в 15
верстах от города Кеми, вверх по реке.
Об этом предполагаю говорить подробно в другом
месте. Теперь же, для того чтобы покончить с карела­
ми, которые, во всяком случае, не такой народ, который
пользуется от моря и ж ивет для моря, спешу приба­
вить еще то немаловажное обстоятельство, что между
кареляками (так ж е как между другим инородческим
племенем губернии — зырянами) начала развиваться в
последнее время страсть к коммерции в разных ее ви­
дах, но пока еще в незначительном объеме. Ижемцы ве­
дут уж е огромную торговлю пушными товарами и зам ­
шей, кареляки все еще ходят с коробками, набитыми
всякого рода мелочью, по лопарским вежам и гейматам
Финляндии, ограничиваясь незначительным сбытом и
незначительным барышом, на который по-прежнему
они закупаю т новый товар на шунгской ярмарке (в Повенецком уезде Олонецкой губернии). После нее они
39

опять носятся с московским товаром бог весть как да­
леко от своей деревни бог весть в какую погоду и при
каких лишениях.
Все это, взятое вместе, дает некоторый повод заклю ­
чить, что карельское племя ж дет лучш ая судьба, чем та,
которую несет уже самоедское племя. К тому же карелы
скоро и легко выучиваются по-русски, удобно, ненасилованно свыкаются с русскими обычаями, любят даже
русскую песню. Самое ж е главное: они любят жить осед­
ло, не в лопарских вежах или самоедских чумах, а в про­
сторных, теплых и по возможности чистых избах. К тому
ж е почти все карелы давно уж е христиане.
В заключение несколько слов о золоте нашей по­
лярной страны — именно о Воицком руднике. Открыл
его крестьянин Надвиицкой волости в 1737 году на са­
мом истоке Выга-реки из Выгозера и, как всегда у нас
бывает, имени его предание не сохранило. Он открыл,
указал, и начали через пять лет (в 1742 г.) разработку.
Три года добывалась только медная руда, но в исходе
1744 года между медной случайно заж елтело и золото
и начало заманивать рабочих, и вызвало усиленный
труд. По 1770 год добыли из 271 т пудов руд 1 п. 21 ф. 71
У2зол., израсходовав денег около 511 т., — встал казне
золотник золота в 8 руб. 59 3/4коп. В этом и следующем
году работ не производилось, в следующие два года из
17 У2 тыс. руды, несмотря на ее меньшее количество зо­
лота добыли больше (2 п. 39 ф. 48 зол.), и, конечно, оно
обошлось казне дешевле (по 3 руб. 49 3/8коп. золотник).
С1784 по 1791 год никакой работы не производилось.
Горный офицер Толстой скучал от безделья и томил­
ся голодом; от безделья, чтобы убить время, собирал
он между горами выделанные кусочки руд, набрал их
много, начал плавить и добыл больше фунта чистейше­
го золота. Стал он уж е и задаваться веселыми мечтами
о наградах и будущем счастье. «Оставалось ему одна
трудность, — пишет в своем описании севера П. И. Челищев в 1791 г., — сыскать лестницу, по которой бы
взлезть до монаршего престола. На этот конец пока­
4S
)

зался ему “манежный” олонецкий генерал-губернатор
Тутолмин весьма способным, и для того отправил к
нему свое найденное золото и просьбу о награждении
его труда. Г. Тутолмин, яко ревностный сын отечества,
золото взял, а просьбу сжег в камине. Он при первой
своей поездке в Петербургу не забыл взять изящный
тот металл с собой и, представя ко двору, умел так рас­
хвастаться своими подвигами и расхвалить свое раче­
ние, что схватил Владимира первой степени и отменное
благоволение. Бедный ж е чиновник богатого сего от­
крытия обязан стал быть безотлучным в той пустыне».
Уже и в то время «не одна земляная, но и влаж ная
стихия сильными своими препонами защищают со­
кровища, хранимые в их недрах»: штуф, веденный на
80 сажен глубины, заливался водой, ручные насосы и
конные машины работали бесплодно, лишь в утомле­
ние рабочих людей и лошадей. Выписан был из Англии
механик (Шерен) приладивший по новоизобретенному
плану «чугунную огненную воздушную машину», но и
возлагавшиеся на нее надежды не оправдались. Тог­
да уж е подозревали, что наклон рудной жилы принял
направление под самую реку Выг, многоводную, неис­
тощимую и свирепую. Вскоре рудники были оставле­
ны, как все теперь уверяют, за недостатком рук, отда­
ленностью края, а главное, как думают, по недостатку
капиталов. Тем не менее, можно сказать, на днях лишь
мы вычитали в газетах о новой находке в тех ж е местах
драгоценных металлов, но на этот раз уж е каким-то
иностранцем. Теперь около того места лишь деревян­
ная церковь Соловецких чудотворцев, да старинная
дорога к их многоцелебным мощам, да по-прежнему
неумолкаемо ш умят и гремят с незапамятных времен
шеванские пороги или, как называют там, падуны. Ска­
зывают тамошние жители, что за этими тремя опас­
ными порогами не бывало проезда к Белому морю на
деревню Сороку. Первым через них проехал из Мо­
сквы в Соловецкий монастырь на игуменское место
41

св. Филипп (митрополит) и поставил на берегу камени­
стого (окружности версты на две) острова Ш еван дере­
вянный крест. Последний давно уж е подгнил, свалился
и исчез. Встал на месте его уж е не один новый крест,
который тоже в свое время обветрился и зачернел, а
верующий народ все еще продолжает считать и новый
крест за тот самый, который вытесал и поставил на ме­
сте своими честными руками св. мученик, митрополит
всея Руси Филипп (Колычев).

ГЛАВА VII

КОЛА
Путь в этот город от села Кандалакши. — История города. — Ссыльное
место и недобрая слава. — Двукратное бомбардирование его англича­
нами. Подробности последнего дела англичан в прошлую кампанию. —
Кольский Воскресенский собор и предание об его строителе. — Рассказы
колян об их жизни и занятиях. — Оригинальное стихотворение. — Рас­
сказы о лопарях, с точки зрения на этот народ соседних русских.
Кола, уездный город Архангельской губер­
нии, имеет 811 душ мужского пола, 1053 ж. п.;
домов каменных 1, деревянных 312; ярмарки не
бывает; при училище учащих 2, учащихся 39
человек.
Описание Архангельской губ. Пушкарева

Две тысячи сто тридцать семь верст отделили Колу
от Петербурга; тысяча сто верст легли между П етер­
бургом и Архангельском. Так говорят почтовые карты
и календари, и так ж е добросовестно, честно 1000 раз
торчат до Архангельска на каждой версте пестрые ка­
зенные верстовые столбы, так ж е на каждых двадцати­
пяти верстах предлагаются к услугам каждого стран­
ника (по казенной ли он, по частной ли надобности едет)
утлые, наскоро шитые станционные домики с жалоб­
ной книгой, со смотрителем из почтальонов, с ямщ и­
ками, оказавшимися в крестьянском быту ни к чему
42

не способными. Тянутся по сторонам березовые аллеи
там, где дорога бежит по пахотным полям, и пропадают
эти аллеи везде, где сама природа потрудилась обиль­
но расставить их в лесной куще. Выбежит на усладу и
утешение скучающего путника и разбросается перед
его утомленными, наболевшими однообразием видов
глазами какая-нибудь серенькая, гниющая, выкрытая
соломой и закоптевш ая деревенька, или бедный уезд­
ный городок с людным, крикливым базаром, с тихой,
безмятежной, созерцательной семейной жизнью. Го­
ворливый или безгранично-молчаливый ямщик споет
длинную, тоскливую или развалистую песню, расска­
ж ет веселую сказку и повезет пошибче обыкновенного,
когда обеспечится возможностью получить лишнюю се­
митку на водку. Одним словом, и на этом пути точно то
же, что и везде, на всех других дорогах великой России.
Разница небольшая: меньше разнообразия видов, боль­
ше лесов и болот, меньше селений, больше пустырей —
да и только. Промелькнут бесприветно шесть уездных
городков: ближний Ш лиссельбург со шлюзами, крепо­
стью; какая-то ж елтая и потому скучная Новая Ладога
с каналом петровского прорытия; тоскливое Ладейное
Поле; значительно-каменная, богатая купеческими ка­
питалами Вытегра; заставленный множеством церквей
большой Каргополь, пустивший по себе славу своими
рыжиками, груздями и прочей соленой снедью и и з­
вестный скорняжным промыслом. Наконец, дальше,
Холмогоры со сгнившими, разваливш имися домами, с
крупными, рослыми коровами — один из древних го­
родов России, один из самых скучных и бедных между
ними, родина гениального рыбака. И вот (в награду за
недельное мучение) Архангельск — бесконечно длин­
ный, чистенький, немецкий, с треской и шанежками, с
обрусевшими немцами и онемечившимися русскими,
со всем своеобычным характером и обстановкою — го­
род портовый и торговый.
43

Почти тысяча же верст остается до Колы — говорит
календарь — и вдесятеро больше нужно времени для
того, чтобы настойчиво-храбро одолеть это простран­
ство. Во сто крат требуется больше терпения, чтобы пе­
ренести все трудности и сопряженные с ними невзгоды
пути — говорит личный опыт теперь, когда так весело
наслаждаться плодами одержанной победы.
Слишком двести верст бесплодной тундры, местами
покрытой мохом и взбитой кочками, местами болоти­
стой и прорезанной или чистой бойкой речонкой, или
светлым, как хрусталь, озером — залегли между по­
следним северным селением на берегу Белого моря —
Кандалакшей и самым дальним, которое леж ит уж е на
берегу Северного океана — Колой.
Счастлив путник, перенесший мучения скучного,
бесконечно однообразного прибрежного плавания по
морю, когда крепко расходившийся ветер нередко на
несколько суток может заставить сесть на голой луде,
где нет не только жилья, ни даж е воды пресной, где
кругом море, кипящее бурей, как вода в котле. Счаст­
лив путник, когда, наконец, увидит он обгорелые (после
недавнего английского разгрома) пни и кочки людного,
строптивого селения Кандалакши, и вдвое несчастлив
тем, что путь ему леж ит не назад, а вперед.
Узенькой тропинкой с погнившими мостовинами по­
тянулся почтовый тракт в Колу, поперек так назы вае­
мого Лапландского полуострова — этой исключительно
земли мхов и лишаев, этой холодной Сахары. Мхи и ли­
шаи ведут здесь борьбу с древесной растительностью и,
распространяясь все далее и далее, истребляют малопомалу рощи, кустарники и даж е небольшие леса. На
горизонте как будто лес: он каж ется густым, но, при­
ближайтесь еще, — деревья редеют на сухой лиш ай­
ной почве. Передние ряды деревьев давно уж е вымер­
ли, и их белые суковатые стволы стоят, как мертвецы.
За этими рядами поднимаются деревья, более выпрям­
ленные, с несколькими клочками зелени на ветвях; на­
44

конец, являю тся и совершенно прямые: там уж е почти
нет лишаев. Это чисто лесная полоса. В самой середине
Лапландии, говорят, есть такие леса сплошными на­
саждениями, откуда береговые жители берут матери­
ал для построек. Так это у Белого моря, в начале пути.
Затем уж е везде за этим скудным лесом почва стелет­
ся мягкой постелью мхов и лишаев. По ним вьется по­
чтовая дорога — узенькая тропинка с мостками. «Ехать
по тропинке этой даж е верхом нет никакой возможно­
сти: образ пешего хождения на своих на двоих — един­
ственное средство добраться до вожделенной цели.
Подчас с шестом для сохранения равновесия между
двумя крайностями: болотной топью с одной стороны и
ямой с водой с другой, подчас на плечах привесивших­
ся, присмотревшихся к делу проводников — плетется
путник, обрекший себя на путешествие в Колу летней
порой. Болят колени, ломит грудь и спину, давит плечи,
проступает невольная, всегда стыдливая слеза, и вы ­
летает из уст справедливый ропот на судьбу и на себя
самого. Тоскливо глядит все кругом, и все окрестное
заявляет себя навеки закляты м врагом утомленному
страннику и физически, и даж е нравственно. Бредеш ь
бессознательно, машинально ступая с кочки на кочку,
с сучка на сучок, тяж ело прыгаешь с камня на камень,
скользишь и пластом, с непритворными слезами, ва­
лиш ься на придорожную, прохваченную насквозь во­
дой и сыростью мшину. И рад, как лучшему благу в
жизни, как лучшей награде за трудный подвиг и стра­
дания, когда судьба приведет к длинному, десяти —
тридцати пятидесяти — стоверстному озеру, на кото­
ром колышется спасительный, дорогой, неоцененный
карбас. Как в люльке баюкает он и восстановляет силы,
но опять-таки для того, чтобы истощить их в следую­
щих пнях, кочках, болотинах, на погнивших, обсучившихся, выбитых мостовинах. В станционных избушках
не насидишь долго: дым, наполняющий их от потолка
до пола, ест глаза и захваты вает дыхание. Сквозной
45

ветер, свободно входящий в щели сильно прогнившей
и расшатанной буйными ветрами избенки, гонит вон
на свежий, крепко свежий воздух полярных стран, где
затиш ье — редкий и всегда дорогой гость. Пройдет не­
деля и с лишком в этой борьбе с препятствиями, когда,
наконец, глянет в наболевшие глаза ряд шести-семи
уцелевших домов и черные пни пресловутой Колы, вы­
жженной англичанами 11 и 12 июля 1854 года, и долгое
время, в комплекте уездных городов Архангельской
губернии, оставшейся за штатом.
Около шестисот лет (со времени первого летописно­
го свидетельства о существовании имени Колы) жило
безмятежно это бедное и самое дальнее из селений ве­
ликой России. Населенная вначале новгородскими вы­
ходцами и беглецами, увлеченными привольем моря
и богатством промыслов, Кола только с 1533 года за ­
явлена в летописях как большое селение, имеющее
уж е две церкви — Благовещенья и Николы. Нелюд­
ное вначале, селение это с 1550 года начало заселять­
ся теми несчастными, которых посылал сюда царский
гнев и наветы крамольных бояр. Алексей Михайлович
(в 1664 г.) прислал сюда сто человек стрельцов для з а ­
щиты слабого населения от частых нападений шведов,
которые давно уж е враждебно смотрели на Колу и раз
(в 1590 г.) делали, хотя и неудачно, нападение. Петр Ве­
ликий в 1704 году выстроил в Коле крепость, прислал
53 пушки и офицера, и считал Колу уездом Архангель­
ской губернии, управляемым воеводами, комиссарами
и управителями. Екатерина II в 1780 году назвала Колу
городом, вывезла уцелевшие орудия, разруш ила кре­
пость и в 1792 году прислала сюда коменданта, который
через пять лет переименован в городничие.
Как место ссылки Кола получила недобрую память
и славу среди соседей. Стало известно «кольско стра­
шилище»; создалась поговорка: «привязался, как кольский солдат». Самый город начали уподоблять рыбац­
кой уде или крюку и говорить: «город-то крюк (постро46

иле я около губы, имеющей форму подковы), да народ-то
в нем уда: что ни слово, то и зазубра». Уверились в том,
что «кто проживет в Коле три года, того и на Москве
не обманут». Преступники, ссылаемые сюда, а равно и
их охранители прицеплялись и приставали со своей ве­
ликой нуждой, стращ али и вымогали, прибегали к на­
силиям и, во всяком случае, были докучливы, дерзки
и нахальны. Стали поговаривать, что в Коле «мужика
убить, что крынку молока испить». Молоко, впрочем,
за неимением коров, в Коле — величайш ая редкость и
лакомство, а вместе с тем много всякого другого горя.
Говорят: «С одной стороны море, с другой — горе, с тре­
тьей — мох, а с четвертой — ох». Да и «морская губа,
что московская тюрьма»: есть вход, да нет выхода. Зато
«стала Кола — бабья воля» (а «коляне Господни — на­
род израильский») — тамошние женки так умудри­
лись и освоились, что любая удачлива в рыбачестве,
неустрашима и ловка в управлении рулем и парусом на
морских промыслах. Они отличаются большей энерги­
ей и самостоятельностью, чем вообще удалые и всегда
смелые поморки. В Поморье сосчитали, что «от Колы до
ада всего только три версты», а в противоположность
мужественным тамошним бабам ставят понойских баб
(из села Поноя на Терском берегу). Это имя стало руга­
тельным и укоризненным. «И умен ты, товарищ, а су­
дишь, как понойская баба». Про самое селение, крайнее
и последнее на горле моря, при завороте океанского бе­
рега (где Святой Нос, который, по кемскому присловью,
«ни одна рыба не минует, где она ни ходит»), привычно
говорят так: «Тут гора и тут гора, а сверху дыра — вот и
Поной». Для колян обратили в укоризненное слово про­
звище «чинятниками», так как они преимущественно
занимаются постройкой этого рода судов для мурман­
ских промыслов.
Такова вся история города, которому только два раза
на веку его привелось испытать невзгоды и бедствия
в истинном смысле слов этих, и оба раза от англичан.
47

Первый раз в 1809 году, когда Россия объявила Англии
разрыв, запретив ее кораблям приходить в наши гава­
ни. В Коле гавань эта существовала уж е издавна. При
Елизавете ежегодно приходило уж е сюда до семи ино­
странных судов, за ворванью или оленьими шкурами.
Северная кампания графа Ш увалова усилила населе­
ние Колы почти вдвое. Город был значительно люден
(хотя столетняя деревянная крепость и пришла в вет­
хость), когда накануне Николина дня с ужасом услы ­
шали мирные коляде, что в морской губе показались
неприятельские корабли. До сих пор ходят рассказы о
том страхе, который обуял горожан, из которых боль­
шая и лучш ая часть ушла на вёшну (для морских про­
мыслов на Мурманском берегу). До сих еще пор расска­
зывают о несчастном случае, как одна мать, спеша убе­
ж ать вместе с соседями за утесы ближайшей к городу
горы Салавараки, вместе с пожитками своими сунула
в мешок грудного ребенка и таким образом задуш ила
его. 9 мая подошли к городу два баркаса с 35 матросами
(страх был напрасен). Люди сошли на берег, городничий
встретил их в воротах деревянной крепостцы и торж е­
ственно, церемониально отдал им шпагу. Победители
разбили дверь хлебного магазина и вытаскали оттуда
весь запас хлеба, потом выкатили из винных подвалов
бочки вина, некоторый взяли с собой на баркасы, другие
выпили или разлили по земле; наконец, обшарили пу­
стые дома и, зарубивши саблями двух коров, с торж е­
ством и народным гимном на другое утро уплыли в оке­
ан. Если считать известный всей России подвиг смелого
кольского мещанина Герасимова за подвиг геройский,
то он отомстил англичанам впоследствии за нападение
на свой родной город. Отомстил он тем, что, будучи за ­
хвачен в плен, неприятельского кормщика столкнул в
воду. Остальных врагов своих, спящих, накрыл люком
и представил пленниками и живыми к коменданту нор­
вежской крепости Вардегуза (по местному выговору
Варгаева). Император Александр I наградил Герасимо­
48

ва Георгиевским крестом, установленным для нижних
воинских чинов за храбрость.
Естественно, не меньшим ужасом поражена была
Кола при нападении на этот город английского винто­
вого корвета «Миранда» с двумя бомбическими двух­
пудового калибра пушками и четырнадцатью орудия­
ми тридцатишестифунтового калибра. Собраны были
чиновники и граждане Колы на совещание. Еще далеко
до появления неприятеля составлен был акт в том, «что
в случае нападения на город Колу неприятельского во­
йска, — говоря словами подлинника), по малому коли­
честву у нас боевых снарядов (2 пуда пороху, 6 пудов
свинца, — при незначительном числе нижних воинских
чинов усердствуем с радушием в помощь инвалидной
команды собрать из всякого сословия милицию под ко­
мандою г. городничего Ш ише лова, как уж е бывшего в
1812и1814 годах в действительных сраж ениях против
неприятеля, на каковой предмет необходимо собрать
оружие, и дабы милиционеры не отлучались из города
Колы, то выдавать им вроде провианта съестные при­
пасы, и на покупку оных, по согласию и силе возмож­
ности каждого из нас, ныне ж е сделать пожертвование
и в случае нападения неприятеля на город Колу, то з а ­
щищать и твердо стоять за православную веру, цер­
ковь святую, за всемилостивейшего государя и отече­
ство до последней капли крови, не щ адя живота своего,
боясь крайне нарушить данную присягу и не помыш­
лять о смерти, как доброму и неустрашимому воину
надлежит». Следуют подписи: один жертвовал 15 р.
сер., два охотницких руж ья, два пистолета и 20 фунтов
просольной трески; другой — 10 руб. с оговоркою: «На
службу отечества я готов посвятить личные мои услу­
ги, не щ адя живота до последней капли крови и если
нужно на защ иту города Колы денежный сбор, то по
мере возможности приношу на сей предмет 10 р. сер.
и почту себя счастливейшим, если ж ертва моя будет
благосклонно принята начальством»; третий ж ертвует
49

2 руб.; четвертый столько же; пятый 25 коп.; шестой
1 р. 50 коп.; седьмой пишет так: «Жизни своей ж алеть
не буду для защ иты отечества, но жертвы денежной по
бедному состоянию принесть не могу». Далее следуют
такие слова: «Как сей последний ложно именуется ме­
щанином, ибо он только причислен и не может быть по
закону даж е допускаем на мирские сходки,как человек
лишенный доброго имени, то за сим никто не осмелится
продолжать подписи по сему акту в добровольном сво­
ем пожертвовании, и за сим, возобновив таковой для
подписи желающих, покорнейше прошу не предлагать
оного тем лицам, кои не имеют на то права». — «Мне
известно, — писал начальник губернии, — кольские
жители — народ отважный и смышленый, а потому я
надеюсь, что и в случае недоставки по каким-либо при­
чинам орудий в г. Колу, они не допустят в свой город
неприятеля, которого с крутых берегов и из-за кустов
легко можно уничтожить меткими выстрелами; пусть
сами ж ители подумают хорошенько, какие к ним могут
прийти суда и как можно, чтобы они не справились с
пришедшими! Одна только трусость ж ителей и нерас­
порядительность городничего может понудить сдать
город, чего никак не ожидаю от кольских удальцов и
их градоначальника. Да поможет вам Бог нанести стыд
тому, кто покусится на вас напасть! Предписываю вам
объявить о сем ж ителям г. Колы».
Но сила солому ломит, говорит пословица: неприя­
тель с 2У2часов утра 11-го до 7 часов утра 12-го громил
город бомбами, гранатами, калеными ядрами и пулями
с зажигательным составом. Город не был взят и пы тав­
шийся выйти на берег десант при одном только виде
спешивших к нему навстречу наших солдат, удалил­
ся от берега и возвратился на фрегат. «Ожесточенный
неприятель в яростной злобе своей должен был огра­
ничиться только тем, что сжег большую часть города,
а именно: две церкви, колокольню, часовню, 92 обыва­
тельских дома, деревянный острог и казенные магази­
50

ны: хлебный, соляной и винный». При этом неизлишне
заметить, что г. Кола, построенный без всякого поряд­
ка, с тесными, вымощенными деревом улицами, всегда
в случае пожара подвергался большой опасности; при
настоящем же случае пожар был неизбежен. М ежду
погоревшими церквами был и прекрасный Воскресен­
ский собор.
Собор этот построен при царях Иоанне и Петре
Алексеевичах, в 1684 году. Увенчанный восемнадца­
тью главами с восьмиконечными крестами, собор имел
три храма: главный средний освящен был во имя Вос­
кресения Христова, правый придел — Св. Николая
чудотворца, левый — Св. великомученика Георгия. На
восточной стороне церкви, под кровлей, прибита была
доска, на которой славянскими буквами написана исто­
рия основания храма. Служба совершалась в нем со
дня великой субботы по день Успения Пресвятой Бо­
городицы; он не был согреваем печами и сохранил не­
обыкновенную прочность, изумлявшую всех в течение
ста семидесяти лет. 11 августа 1854 года загорелся он
вечером, в половине осьмого, и горел ярко и скоро, как
построенный из соснового леса.
— Вот его ж аль да еще старого пепелища жаль, а
то, что город? Городу этому только звание было. Кому
надо, тот выселится, за это мы не боимся. Пущай на то
и губа-то наша — привольная губа! — толкуют старики
коляне (временно расселившиеся по ближним помор­
ским селениям берегов Карельского и Терского).
— А все ж е вы охотнее бы вернулись в Колу, чем
теперь свыкаетесь с чуж ими местами и чужими обы­
чаями?
— Да ведь это опять-таки привычка, не иное что.
Привесился ты к своей печке, посвыкся с ней, извест­
но, на чужой-то печи тебе как будто и зябко. А обычаи
наши кольские — те же обычаи, что и терские, не да­
леко ушли. У промыслового и поморского народа одна
забота и конец один. Гляди ты на море, да полюби его,
51

да не ж алей своей души многогрешной — хорошо бу­
дет! Море наше, где ни возьми, везде с рыбой, везде,
стало быть, с добычей. Разноты тут большой не видать:
у нас вон переметами рыбку-то ловят, а здесь, вишь,
харвами. Присмотришься ко всему этому, так то ж е са­
мое и выйдет. Нет ведь наш народ кольский издавна за
толком-то к соседу не ходит. Нашего брата закинутого
поморского человека дом-от не держит: так и не привы­
каешь к нему. Мы домой-то ходим только отогреться,
да праздники большие, по завету отцовскому, христи­
анским образом честно править. Попьешь, пображни­
чаешь с ромом норвежским неделю-другую, да и опять
потеплей одеваешься, опять в море лезешь.
—
Летом кого ты в Коле увидел? Грудных ребятенков да нянек-старух. и коровы не увидел бы (на весь
город две). Лошадей опять тоже не держим. Свинью го­
родничий прикормил (так и та, вишь, не наша), собак
увидел бы, потому собака у нас заместо лошади, на них
мы все возим: собака наша по этому самому делу — со­
всем друг.
Летом, стало быть, мы все на Мурмане треску, сем­
гу, палтусину ловим до поздней осени, когда и к берегам
ледяные припаи пристынут, и губы все в сплошной лед
закует и в море заплавает сало — снег, такой мокрый,
что масло коровье. А показалась шуга — сало-то это в
мелкий лед застывать стало, мы к дому бежим на зим­
ний отдых, сидим мы дома Святки, сидим Масленицу,
сидим Святую неделю. Вот и все наше ликованье, вся
радость и земная и небесная.
На те поры у нас и песня, и сказка, и ребята со звез­
дой ходят и стих поют, и хухольники (ряженые) бро­
дят, и все такое. Тут мы живем во мраке: солнышко на
то время, не токмо себя, и сумерек-то не показывает.
Кажись, коли б на ту пору но месяц да не сполохи (се­
верное сияние), да снег наш белый пребелый не пускал
от себя сияние, яко подобает ему — тьма бы кромешная
стояла и глаза бы полопались. Болят ж е они, правда,
52

шибко ноют от ночников от наших со зверином салом,
да за одну весну опять светлеют: морские, надо быть,
ветры продувают, очищают их.
Ж ивем мы в этой кромешной ночи до Евдокей до
самых (до первых чисел месяца марта). Тогда дорогой
гостенек-солнышко сначала крайком выглянет, там
запаздывать станет все дальше и больше, а там он, батюшко, и совсем перестанет прятаться: так и стоит не­
дель двенадцать с лихвой над нашими над украйными
палестинами и над Колой нашей сердечной. Выйдет оно
на полдень красивое такое, как и быть летнее солныш­
ко, а пойдет на полуночь, так и смотри на него смело:
не ж ж ет глаз, не гонит слезы. Стоит оно себе красное
такое, что уголь печной, и большим таким кажется,
словно их десять тут в одно сошлись, и свет от себя бро­
сает оно на ту пору такой приглядный, что и сказать не
можно. Словно бы Господь-то Бог на ту пору всю зем ­
лю красивой такой фольгой одел. Иной раз вот этак-то
вспомнишь, догадаешься, да и задумаешься: таково-то,
мол, хорошо все это, и-и, Господи! Всякое-то тебе в ту
ночь древо видно, и всякой-то лист на нем тебе в красо­
те своей показуется. И вдали-то что, все видишь и по­
нимаешь, словно, мол, не ночь это, а та же де благодать,
что по-крещеному днем нарицается. Право, сказывать
надо, дух-от твой воскрыляется и сердцем твоим елей
бы, что ли... проходит! Божье, братец ты мой, все дело
это!..
Редко, правда же, зрелищ ем-то любуешься, потому
заниматься этим времени не хватает — мы в ту пору
все на промыслах: кипит у нас на ту пору дело с пылу
горячее. Рыбы лезет много, успевай только снасти оби­
рать. А знаешь ли как мы это дело правим?
— Знаю.
— А постой-ко я вот тебе стишок покажу. У нас один
молодец из ученых таких писал, тоже ваш столичной.
Больно хорошо в нем все наше дело описано: кажись,
53

сам-от так и не расскажеш ь складно. Очень похоже на­
писано. Почитай-ко!
Вот эти курьезные стихи.
ВЕШНИЙ и ПЕРВЫЙ МОЙ ВЫЕЗД В МОРЕ

Пустившись в море от нужды
За рыбным промыслом скитаться,
С приятной грезою мечты
В шняк под парусом качаться,
Или ударом дружным весл
Броздить пенистую волну.
Или на ярус2, из козл,
На мачту вскинув парус белый, сдаться сну.
Но вышло что ж е наконец?
Мечта приятная исчезла
И, Боже милостей, Творец!
Вся каторга трудов приспела.
Один гласит: греби сильнее!
Другой кричит: греби непорко!
Иной трещит, что будь живее.
Другой, оря, бранит позорно!..
То то подай, то то возьми,
То поскорей тряску тряси,
То живо фартук привяжи,
То пить скорее принеси.
И не лишенному-то чести
Сносить все это каково!3
Тут нет приличья светской лести,
Ослушался — так и в скуло...
А в становище4, Боже мой!
Тюки носи, дрова коли,
Воды неси и рыбу рой5,
Потом, как конь, ее свези
За полверсты в колено снегу,
Потом развесь на палтух6, в сушку.
И наконец, бросая негу,
Вари обед, уху-голушку,
И чем немного б отдохнуть,
Само собой, по-христиански,
Кричат: «ступай еще тряхнуть7,
Хотя одну или две тряски...»
Опять в шняку все потащились,
Опять все то ж е началось,
Опять приказы разразились
54

И эхо брани разнеслось.
Ну вот! И кончилась разъездна!
Другое дело принялось:
Пришла продажная расческа,
И мена рыбы началась.
Везде вкруг раньшин и лаодей
Шняки с трескою прицепились;
Везде премножество людей
На бортах, палубах расселись.
Иной берет для чая чашку,
Другой холстины, сетку, чаю:
Иному нужно рыбну латку,
Другому что-нибудь к случаю.
Исторговались наконец.
Пошли ребята чередом
Потом, о Боже, мой Творец!
В шняках пошло все кверху дном:
Упившись рому, все кричат,
Тот пляшет, тот дерется,
Как пчелы в улиях жужжат,
Кто горько плачет, кто смеется —
И каждый день все то ж и то же,
И этак месяца уж три,
А может, даже и побольше,
Текли страдания мои...
И изнуренный, изнемогший,
С мозолями на всех перстах,
Брадой огромною обросший
И с болью сильною в плечах,
Опять приехал в Колу я,
Опять в бездейственной дремоте
Жизнь сирая пошла моя —
Или во сне, иль в тягостной зевоте.

К стихам этим надо прибавить, в объяснение их, то
весьма важное обстоятельство, что действительно в се­
редине лета являю тся из Норвегии хозяева-поморы с
товарами, но главное — с коньяком и ромом. В это вре­
мя достаточно поломавшиеся в начале лета промыш­
ленники творят беспросветный, двух-трехнедельный
загул, и тогда же запродают себя в пьяном виде смет­
ливым богачам своим монополистам на будущее лето.
—
В Коле нам по летам делать нечего, — рассказыва­
ли потому всегда словоохотливые коляне, — солнышко
55

там хоть и глядит во все глаза, да не греет. Ничего у нас
не растет, ничего и не сеем. Капусту вон бабы и садят,
да и капустка у нас не православная; вытянет ее всю в
листа да вдоль, а кочнем не вьет, не загибает. Рубим ее,
солим да с молитвой во щ ах и хлебаем: ничего, впере­
межку с рыбушкой-то — живет! Вся тут и овощ ваша.
Потому у нас нет этих растений самых, что вдруг тебе
ни с того ни с сего падает ветер северный и надевай те­
плую шубу, хоть поутру и в рубахе по городу ходил.
Зато нарожается у нас морошка знатная, ею и в Пите­
ре не брезгают, крупная такая, что грецкий орех. З а ­
ливаем мы ее в анкерах спиртом али бо то ромом. Она
так и идет в Шунгу на ярмарку и не киснет, и хвалят
все морошку кольскую. Ягодой этой в иной год вся тун­
дра усыпана, что снегом; другая так и погнивает. Да это
опять-таки что? Все это бабье дело!
По лопарским-то вон угодьям горностай (qulo
borealis) бегает, выдра в море идет, россомаха роет
норы в скалах. Так опять-таки и то не наше угодье и не
след нам лопаря обижать. Лопарь, известно, не умный
человек; ему Господь такого разума не дал, хоть бы вот
нашему брату. Лопаря обидеть легко, потому он добр;
придешь к нему в веж у — всем потчует. Вчерашней
рыбы не подает, а живую тащит, сегодняшнюю. А и вы­
пьет — драться не лезет: не то, что наш помор. А ты его
поцелуй, ты его сам зазови в гости, ты с ним крестом
поменяйся, крестовым братом назови, так он за тебя
тогда душ у свою заложит и выкупать не станет. Вот
они каковы человеки есть — добрый народ. Теперь вон,
сказывают, что озорничать стали, убивают-де которого
бессильного, да я не верю ж е этому: без вести в море че­
ловек погибает — на лопаря валят, кровью-то его чело­
вечью пятнают, а он добрый, хлебосольный народ. Это
перед тобой, как перед Богом.
Старики вон наши рассказывают, что за то, что они
в Бога нашего верят, раз (давно уж это, годов с 80 на­
56

зад) принесло морским ветром в губу нашу пять китов,
да в подосенок. Океан-от нахлестал к губе торосьев
(льдин) бродячих, да и заморозил губу-то самую — так,
слышь, сердечные-то и остались. Льду-то и не смогли
проломать. Сбежались лопари, да и изрубили топорами
сало-то их, чуть ли, сказывают, не на три тысячи р у ­
блей деньгами. Словно горы, слышь, ледяные-то бугры
стояли над зверями: нам-де страшно было, а храбрые
лопари небось не испужались. На моей памяти заш ел
этак кит-от по прибылой воде (за рыбой, знать, за мел­
кой погнался) да и замешкался. Вода-то его не подо­
ж дала — пошла на убыль: он и сел на мели. Нас, что
было, все высыпали, да на него с топорами, с ножами,
скребками, кто с чем успел, и малые, и старые, и ба­
бий пол. Рубили мы его часов пять и много вырубили.
И сколь силен зверь этот; так вон, сказываю тебе: как
почуял прибылую-то воду — покачнул нас, чуть не
свалил: пошевелился, значит. Да не смог, знать, уйти,
так и дорубили до смерти. Из одного язы ка 80 пудов
чистого сала вытопили, вынули нутро, мужик самый
большой вставал, топором не досягал до ребер. Ребра,
что бревна, позвонки, что наковальни али стул высо­
кий. Вот какой матерезный зверь этот! Редко же, надо
тебе сказывать, бывает это, потому и лезем дальше от
дому, хоть и мило там, и очень больно приятно с хозяй­
ками. И теперь родины-то нашей, Колы-то, жаль: надо
говорить правду. Очень жаль! Пуще того ж аль собора
нашего; такой он был приглядный, хороший, таким бла­
голепием сиял, особенно вон с горы Саловараки — все
отдай да мало. Очень его жаль!
Ну да ладно, стану я сказывать теперь тебе про ма­
стера, что строил собор-от наш: мастер этот был не из
наших. Построил он много церквей по Поморью, затем
и нашу. В Нюхче увидишь похожую, в Колежме; толь­
ко раз в пять поменьше те будут. Церкви он строил по­
честь что задаром; говорил: меня-де только без денег
57

домой не пущайте, а я-де Богу работаю, мзды большой
не приемлю. Так построил он в Шунге церковь. Позвали
к нам в Колу. Согласился, пришел и к нам, и у нас рабо­
тал, и у нас соорудил церковь: вывел ее, значит, до глав.
Довел до глав и идет к старосте:
— Я, говорит, главы буду выводить два месяца. Ког­
да весь ваш народ, говорит, с промыслов домой придет,
тогда-де и кресты поставим.
— Да не долго ли, святой человек, — говорит старос­
та-то, — чай, и скорей можно?
— Нет, — говорит, — скорей нельзя.
— Ну-де, как знаешь!
— Я, — говорит, — не с тем сказал и пришел к тебе.
Ты, говорит, надо мной не ломайся, потому как я мастер
и для Бога работаю, а не для ваших бород. У меня-де и
своя таковая-та есть.
Подивился тут староста, подивился: ни с чего-де че­
ловек в сердце вошел. А он и сказывает:
— Ты, — говорит, — на всю ту пору мне клади по
кубку вина утром, в полдень и вечером: без того-де и
работать не стану.
Староста стал торговаться с ним: на двух кубках по­
решили, да чтобы поутру не пить. Так он тяпал да т я ­
пал и главы стяпал. Народ с промыслов стал собирать­
ся. Опять пришел мастер к старосте, опять сказывает:
— Не надо, — говорит, — мне вина твоего, а через
неделю повести народ, чтобы собрался — середний
крест ставить стану, так чтобы при всех это дело было.
Я, — говорит, — так и батюшек-попов повестил.
— Ладно, будет по-твоему. Осталось три дня, цер­
ковь готова, и крест у церкви к стене прислонен стоит:
бери, значит, поднимай его да и ставь.
— Не пора ли-де! — опрашивают.
— Нет, — говорит, — сказал в воскресенье — так и
будет.
Глядят: сидит мастер на горе против собора, плачет,
утром сидит, в полдень сидит, вечером сидит — и все
58

плачет... Обедать зовут — ругается, спать зовут — пи­
нается, а сам все на собор-от на свой смотрит и все пла­
чет. Сидит он этак-то и на другой день и другую ночь,
и плачет уж — всхлипывает. Ребятенки собрались,
смеются над ним — не трогает, не гоняет их. В субботу
только к вечерне сходил и опять сел на горе и проси­
дел всю ночь. В воскресенье после обедни только вина
попросил да хлеба с солью на закуску. Народ собрался
весь, и стар и мал; лопари, слышь, наехали из самых
дальних погостов. Все его ждут. Приходит хмурый та­
кой, нерадостный и хоть бы те, слышь, капля слезин­
ки. Ж дут, что будет. Молебен отпели, староста с ш ап­
кой мастера обошел народ: накидали денег много в
его, мастерову, значит, пользу, по обычаям. Полез он с
крестом на веревке, уладил его, повозился там, стал у
подножия-то — кланяется. Народ ухнул, закричал ему:
«Бог тебе в помощь! Божья, над тобой милость святая!»
Все, как быть надо. Стал слезать — народ замолчал,
слез — ж дет народ, что будет, не расходится.
— К вам, говорит, православные, слово и дело. Пой­
дем, говорит, вместе на реку на Тулому вашу. Там, го­
ворит, я с вами толковать буду.
Народ испугался на первых-то на порах, но видят,
лицо его кроткое такое, светлое: поверили, пошли —
смотрят. Подошел он к крутому берегу, вытащил изза пояса из-за своего топор, размахнулся, бросил его в
воду, выкрикнул.
— Не было такого мастера на свете, нет и не будет!..
Сказал слова эти, бросился в толпу. Побежали за
ним, кто догадался. На квартиру пришел. Целый день
не ел, все ревел, благим матом ревел, да потом оправил­
ся и денежки взял и в свое место ушел.
И с той поры, сказывают старики, сколько ни было
ему зазывов, поклонов низких, просьб почестных, ни­
куда не пошел, топора не брал в руки. Лет с десяток
ж ил после того и пил, мертвую пил. Тем и помер.
59

Г Л А В А VIII

МУРМАН
Время, вызывающее поморов на тресковый промысел; путь их к океа­
ну. — Жальники. — Ливяса. — Подснежная статуя. — Подробности лов­
ли трески и палтусины. — Мурманские судохозяева и их покрутчики во
взаимном отношении друг к другу и к артели-покруту. — Станы и ста­
новища. — Торосы и припаи. Сало и шуга. — Устройство рыболовного
яруса. — Зуйки. — Весельчаки. — Стряски. — Приготовление трески. —
Штокфиш. — Норвежский ром. — Приезд хозяев. — Архангельский ры­
нок. — Возвращение мурманских промышленников домой и обряды до и
после этого.

В конце ф евраля полярная архангельская зима на­
чинает заметно умерять свои холода, которые в конце
января и в начале ф евраля едва выносимы. В феврале
зима сдает, кротеет, говоря меткими поморскими вы­
ражениями. Перестают играть в северном краю неба
сполохи (полярные сияния); северо-восточный ветер,
сменяющий горные, чаще нагоняет густые туманы, по­
крывающие сплошным, непроницаемым пластом все
прибрежье. Хотя оно все еще засыпано глубокими, в
рост человека, снегами, тем не менее привычному уху
помора слышатся подчас учащенные, вдвое зловещие
крики воронов, чующих свой скорый отлет в глубь
окрестных карельских и дальних финляндских болот.
Снег на берегах и на лугах еще сверкает своим порази­
тельно ярким, едва выносимым для непривычного глаза
блеском. Пороги в реках незамерзающ ие во всю зиму,
продолжают шуметь по-прежнему, но глухо и далеко
не так бойко, как в начале весны. Окраины моря подвер­
гнуты еще широким ледяным припаем и, при сильных
ветрах все еще разгуливают по нему огромные ледяные
поля с потрясающим шумом и треском. Подобно раска­
там грома, ломаются там самые большие из льдин —
торосы , от сильно набежавшей и бойко разрезавш ей
их меньшей льдины. Но зато чащ е перепадающие от­
тепели стали держ аться дольше, а за ними и неразлуч­
ные насты на снежных полях — тот промерзающий и
60

обледеняющийся верхний слой снега, по которому так
легко бегать на лыжах. Ночи хотя и становятся зам ет­
но короче, превращ аясь при блеске луны, освещающей
не менее блестящие снега, почти в такой ж е светлый и
ясный день, каким впору быть зимнему дню и при солн­
це. Но по избам идут своим чередом венерины , хотя и
без песен и плясок по причине Великого поста. М ежду
тем, незаметно наступают и первые мартовские дни —
Евдокеи — заветное время для поморов. Соображает
каждый на них про себя, пока еще леж а дома в теплой
избе и в домашней холе, следующее:
—
В Крещенье, на водосвятье, и потом целый день
крепкий север тянул: надо быть, по старым памятям,
морскому промыслу хорошим; тоже опять и звезды —
низко, у самого моря шибко горят и играют. Чистый по­
недельник весну хорошую посулил: выпала на тот день
такая светлая, да благодатная погодка, что и бояться,
стало быть, нечего. Все таково хорошо показует, что вот
и самого заставь сделать-то этак — не сделаешь!..
Вот что бывает дальше на всем протяжении помо­
рья, начиная от городка Онеги и оканчивая последними
деревнями дальней Кандалакшской губы (но местному
Кандалухи) — Княжой и Кандалакшей. Во всяком поч­
ти селении найдется по одному, нередко по три и даж е
более богачей, у которых ведется туго набитая киса с
деньгами, неразлучная с ними страсть к приобретению
еще больших сумм и, наконец, исконный (у иных еще
прадедовский) обычай обряжать покрут, т. е. нани­
мать работников для промысла трески и палтусины на
дальнем Мурманском берегу океана. За работниками
дело не стоит: всегда тут же, подле, дом о дом в той ж е
деревне, живут целые семьи недостаточных мужиков,
у которых нужда отняла возможность действовать са­
мостоятельно, по себе; а, с другой стороны, природа на­
градила крепким здоровьем и силами, не отказавш и в
то ж е время ни в терпении, ни в смелости. Привычка
приспособила небогатых поморов к тому, чтобы целые
61

полгода не видеть семьи и часто даже не получать от
нее никаких вестей, а короткое и близкое знакомство с
морем отучило и от ж аркой печи и от теплых палатей.
Помору в избе и тесно и душно, если только он в силах
и если еще не изломали его в конец житейские нужды
и трудные ломовые работы. Богач припасай деньги и
свою добрую волю, а бедняк-наемщик не заставит про­
сить и кланяться.
Он придет около Евдокей в избу богателя , встанет
у дверей, поклонится на тябло, да сам ж е и отдаст по­
ясной поклон хозяину:
— Что, батюшко, Евстегней Парамоныч, ладишь нонеча туды-то?
Проситель махнет головой и рукой в угол.
— Знамое дело. Ну, да как и не ладить? Ни одной
почесть весны, как жив, не запомню, чтобы не обря­
ж ал покрутов. Сам вот подряжаю на двадцатую, да и
батюшка-покойничек тем ж е пробавлялся...
— Знаем доподлинно и эту причину. Так и нонеча,
выходить надумал?
— От других не отстану!
— Так, Евстегней Парамоныч, так, и как же, коли не
так.
Проситель, оглядывая ш апку свою с разных сторон,
перекладывает ее из руки в руку и, того и гляди, зап у­
стит правую руку за затылок.
— Б еру ребят нонешную весну на два стана, — про­
долж ает хозяин.
— Так, Евстегней Парамоныч, так: и это хорошее
дело! Стало быть, тебе покрученников-то много ж е
надо?
— По глаголу твоему. Вестимо больше, чем запро­
шлый год.
— Я то — не лишний буду?
— Имел, имел, Степанушко, и тебя в предмете: ми­
лости просим! Обряжайся с Богом!
Степанушко опять кланяется в пояс и опять огляды­
вает свою хохлатую ш апку со всех сторон:
62

— Ты это как, Евстегней Парамоныч, меня-то... в
каше?
— Да по-старому, думаю, Степанушка, посёгодушному.
— Не обидно ли будет опять-то в наживочники?
— Это уж твое дело, святой человек: на твой кладу
разум. Сам смекай!
Проситель учащеннее завертел шапкой и весь зар ­
делся: озадачили его последние слова богателя.
«Ишь, ведь ты прорва какая! Не ладно вышло-то
больно, на уме-то не так сложилось: ребятам нахва­
стал, что в коршики возьмет меня Евстегней-то П ара­
моныч» — раздумывал проситель, по временам искоса
взгляды вая на хозяина.
— В коршики-то кого берешь? — говорил он уж е в
слух.
— Аль ты надумал?
— Больно бы ладно: отчего нет?
— Да не управиш ься, ведь тяж ело, свыку надо
много.
В ответ на это проситель улыбнулся и насмешливо
посмотрел на хозяина.
— Обряды-то все мурманские знать надо: где тебе
сеть опустить, где стоит тебе корга, в кое время рыба
шибче идет, все надо, — продолжает хозяин.
Но и этим словам проситель улыбнулся и только бо­
язнь рассердить хозяина и таким путем испортить все
дело помешала ему прихвастнуть о себе, что и мы-де с
твое-то знаем, тоже не первый год идем на Мурман-от,
а богат вон ты — так и ежовист, ни с какой-де тебя сто­
роны не ухватишь.
— Не обидь, — говорил он уж е вслух, — вечные за
тебя Богу молельщики: возьми в коршики-то!..
— В коршики — сказал не возьму: есть уж. До
коршиков-то тебе надо еще раз пяток съездить туда,
да тогда уж разве. А то как тебе довериться! И ребята,
пожалуй, с тобой не пойдут: им надо по знати, а ты еще
и весельщиком не стаивал.
63

— Вели, состоим! Нам это дело в примету: у тебя вот
на пятую вешну иду!
— Нет, Степан, остань ты, остань и не обижай меня
по-пустому.
— Да хоть парнишку мово вели взять с собой.
— Парнишку бери, парнишко не в тягость, пущай
привыкает, хорошо ведь это.
— Хорошо-то хорошо, Евстегней Парамоныч, что
говорить!
— Ведь в зуйки уберешь: чтобы кашу варил да по­
троха прибирал?
— Да уж, известно не в коршики. Ты, Евстегней П а­
рамоныч, не дашь ли теперича мне хоть маленечко?..
— Чего ж е это?
— Денег бы маленечко дал — вечные бы Богу мо­
лельщики. А то, вишь, дома-то оставить нечего: изм а­
ются!
— Денег отчего не дать: мы за этим добром не сто­
им — много его у нас. Для ча не дать денег? Сколько ж е
тебе надо?
— Да, вишь, бабам на лето, сколько положишь: твоя
власть во всем, а мы тут, выходит, ни в чем не причин­
ны...
— Бабам скажи, чтоб зашли, когда им тамо надо бу­
дет, а тебе вот на перву пору полтинничек.
Полтинник этот — так называемый запивной и заручный — не пойдет в общий счет при осеннем рас­
кладе заработков промысловых. Вот почему проситель
не настаивал больше и тотчас ж е ушел, заручившись
главным, т. е. хозяином. Просьба в кормщики сказалась
так, спроста, с кончика язы ка соскочила без умыслу,
как выражаю тся они ж е сами и как бывает часто со вся­
ким поваженным человеком, когда ему придет вдруг ни
с того ни с сего просить и еще и еще, хотя и так уж е сыт
и удовлетворен, что называется по горло. В кормщики
поступают всегда испытанные, искусившиеся в своем
деле ходоки: новичкам тут не место. Хорошие кормщи­
64

ки все наперечет в Поморье, их знают все хозяева и не
заставляю т приходить к себе и кланяться. Скорее хозя­
ин ходит за ними, просит и поблажает.
— Скоро, Еремушка, Евдокеи, — говорит хозяин
вкрадчиво-льстивым голосом.
— То-то, кажись, скоро, Евстегний Парамоныч, во­
роны уж больно шибко кричат. Вечор, слышь, выпить
захотел, сунулся, ан карман-от хоть вывороти, словно
тут Мамай войной ходил: ничего не осталось...
Хозяин улыбается и милостиво и ласково, столько
ж е и приучившийся слышать почти во всяком ответе
весельчака-кормщ ика шутку, столько же и поблажающий ему, как человеку дорогому и нужному.
— Собираешься ли?
— Куда это?
— А на Мурман-от?
— Чего мне собираться-то? На то хозяева, сказано,
на свете живут, чтобы покруты собирать, а наше дело
известное: дело боярское! Чего собираться-то мне?
Брюхо вон только с собой-то прихвачу, да зубы еще не­
т т о , ну... язы к тоже, и будет с меня на лето-то!..
— К кому ж е идти надумал, Еремушка!
— Да кто даст больше. Нам, известно, у того хорошо,
где с тебя работы меньше спрашивают да рому дают
больше!
— А ко мне пойдешь?
— И к тебе пойду, коли вот свершены8больше 25 Ру­
блев положишь... на серебро выходит, да теперь дашь
на выпивку полтора целковых — не в счет.
Хозяин не стоит за этим, зная, что опытный корм­
щик не у него, так у другого найдет себе место. Еремуш­
ка только спросит, получивши деньги:
— Когда обедом-то на расставаньи кормить станешь,
на Прокофья, что ли? Так и знать будем: придем!..
И придет исполнить обещание, верный старо­
му обычаю заручиться хозяином. Заручка эта подавнему всегда заверш ается перед походом покрутчиков обедом, на который сзывают промышленников
65

мальчишки-зуйки, являю щ иеся в назначенные хозя­
ином покрута избы с поклоном и приговором: «Звали
пообедать — пожалуй-ко!» Повторивши еще раз по­
следнее слово, зуйки стремглав убегают в другие дома,
к другим званным-желанным. Обед прощальный, по
обыкновению, бывает сытный и жирный, где первым
блюдом — треска, облитая яйцами и плавающая в мас­
ле, последним — ж ареная семга или навага — все это
подправляемое обильным количеством национальной
водки, а у тароватого хозяина и ромом, и хересом, кото­
рые так дешево достаются в Норвегии. Естественно, к
концу обеда, когда гости, что называется, распояш утся
и войдут во вкус, начинаются крупные разговоры, за ­
тем споры. Гости, пожалуй, побранятся и поцелуются,
потом наговорят про себя и для себя всякого пьяного,
бестолкового вздору, споют несколько безалаберных,
бессмысленных песен без конца и начала и, разбредясь
кое-как по своим углам, покончат таким образом дело с
хозяином до будущей осени, когда вернутся домой уж е
с промыслов.
На другой день после хозяйского пира, если не по­
хмелье со всею непроглядною обстановкой вчерашнего
пьянства, то уж е непременно сборы в дальний путьдорогу и прощания со всеми родными и соседями. На­
конец, наступает и самый день провод, с неизменным
бабьим воем на целую деревню. М ужья, братья и сы­
новья, обрядившись по-дорожному и помолившись на
свою сельскую церковь, целой ватагой идут на даль­
ний Мурман за треской, а стало быть, и за деньгами.
«Там, — подсмеиваются сами над собой поморы, —
каша сладка, да на море мачта прядка» (упруга, т я ­
жела и непослушна, а на сдобренье каши разливанное
море рыбьего жира, добытого топленьем из тресковой
печени и прямо полученного из самой жирной океан­
ской рыбы — палтуса).
Теперь пока мурманцы все еще в куче и не расста­
лись с остающимися дома родными.
66

Вообще не щедрый на слезы русский человек, ис­
кушенный в трудах и сопряженных с ним частых р аз­
луках, плачет редко, и, если уж е подступит ему горе
под сердце и нет ему исхода, слезы эти бывают и горь­
ки и едва выносимы. Чем-то зловещим, раздирающим
душу, несутся с сельских погостов всякому свежему
проезжему человеку вопли и причитыванья над све­
жей могилой, вырытой для кормильца-радельника.
Едва выносятся еще неозлобленной, верующей во все
святое душой те простые, по-видимому, сцены, которые
разыгрываются подчас на площадках и улицах какойлибо дальней деревуш ки или бедного уездного город­
ка, в котором некогда производился рекрутский набор.
Огромная толпа народа, запрудивш ая всю главную
улицу от одной стороны ее до другой, едва колеблясь,
медленно подвигалась вперед. Разноцветно-пестрая
по бокам, однообразно-серая в середине, толпа эта
молчала, как бы выслуш ивая всю до конца длинную,
печально-погребальную песню, которую тянула сере­
дина народной массы. И зредка прорезывались между
однообразными звуками напева болезненные вздохи и
выкрики, готовые превратиться в один сплошной плач
и рев, когда выяснятся и примут плачевное целое по­
следние слова длинной, безотрадной песни:
Уж и где ж, братцы, будем день дневать,
Ночь коротати?
Будем день дневать в чистом поле,
Ночь коротати во сыром бору.
Во темном лесу все под сосною
Под кудрявою, под жаравою
Нам постелюшка — мать сыра земля,
Изголовьице — зло кореньецо,
Одеялышко — ветры буйные,
Покрывалышко — снеги белые,
Обмываньице — частый дождичек,
Утираньице — шелкова трава.
Родной батюшко наш — светел месяц.
Красно солнышко — родна матушка,
Заря белая — молода жена.
67

Пусть оттуда, из середины толпы этой, тотчас же
раздается на смену иная, веселая, плясовая песня, со­
провождаемая и стуком в бубен, и взвизгами зады ха­
ющейся гармоники и треньканьем сподручной, но не
гармоничной балалайки; пусть эта толпа пьет крепко и
много на всех дневках и поднимает пыль тропаком и ка­
маринским везде, где позволят ей перевести дух и по­
леж ать свободно — день провод из родных мест на всю
жизнь, до гробовой доски, ложился тяж елы м гнетом на
сердце и в воспоминаниях всех, кто хоть раз видел по­
добную картину и был в ней не участником, а даж е про­
стым, спокойным и непричастным делу свидетелем.
В проводинных слезах поморских баб чуется иной
смысл, далеко не так знаменательный и горький. Р ус­
ская баба везде не прочь поплакать, было бы только к
чему привязаться. А тут вот какое горе: вчера был муж
подле, тут ж е под боком, а теперь, гляди, и нет его, да и
завтра нет, и все лето не будет. А там надо за дровами
в лес съездить, лошадь впрячь, дерево свалить. Смо­
тришь из начальства кто наехал и пошел крутить все да
браниться направо и налево; надо ему подводу сбивать,
гребцов собирать, карбас обрядить, да и такой, чтобы
и с боков не просачивал, да сверху бы навес был, что­
бы не мочилось его благородие дождем. Во всем правь
десятского должность: с женским-то умом-толком не
везде тут угодишь. Парнишку где бы тут в иную пору
сунула вместо себя — пущ ай-де отвечает перед на­
чальством — так и тут несходное: и парнишек-то всех
прихватили большаки с собой на Мурман. Воют бабы
целым селением вперегонку одна перед другой, когда
мужики, с ног до головы укутанные в оленя, потянут­
ся из деревни на задворья и дальше в снежную степь.
Будут ли назад живы-здоровы? Ведь всяко бывает. Кто
туда хаживал, тот здесь сказывал, что по Мурманской
дорожке много «жальников» насыпано, а под этими на­
сыпями много косточек сложено — и все-то их одних
добрых молодцев-покрученников. «Во тяж ких грехах
68

без покаяния они приняли смертушку напрасную, те­
леса у них пошли без погребения, не отданы матушке
сырой земле, придавило буйным ветрушком, призагрело красным солнышком, запало тело снежечком пуш и­
стым». Таковы плачки в деревне и то, что по Мурман­
ской дороге нет ни теплых пристанищ, и при себе нет
довольной и здоровой пищи, ни на себя теплой одеж ­
ды, ни от других помощи. Путевые товарищи только
и в силах, чтобы похоронить умершего. Повоют бабы
потом и в домах целыми артелями, и в одиночку; наза­
втра поохают, повздыхают тяж ело и глубоко, но уж е не
дальше на том простом основании, что нудой поля не
изъездиш ь, тугой моря не переплывешь; не на век ж е и
не первый ж е год так-то...
Станем ждать да дожидаться:
Мы во чистыя поля во широкая
Прираскинем свои-те очи ясныя
Далеким-далеко на все стороны...
Мы станем глядеть да углядывать,
Что не придут ли наши ясные соколы
Они — яблони, да кудреватыя,
По прежней пор да по времечку
На трудную работку на крестьянскую,
Будем век дожидаться и повеку.

Со стоическим хладнокровием переносят мужья их
более тягостную и более безутешную разлуку с родны­
ми семьями и деревней, тем более что бесприютная, го­
лая действительность обступает их со всех сторон и не
дает покоя своим холодом, крепко-накрепко заправляе­
мым постоянными, упорными ветрами с моря, и своими
глубокими, в маховую сажень, снегами. Рады путники,
как находке, как особой награде за свою решимость и
трудный дальний путь, когда мороз прокует рыхлый
подвесенний снег крепким настом, давая им возмож­
ность легче и удобнее бежать по нему на лыжах. Картина
странствия значительно оживляется, и, хотя не слыш­
но разговоров, уступивших место серьезной работе,
69

для того чтобы по возможности скорее сократить рас­
стояние до места привала, зато учащеннее слыш атся и
взвизги и лай больших ж елты х собак, запряж енных в
салазки с необходимой поклажей и управляемых ребятенками, с малолетства обреченными привыкать к бу­
дущим трудовым работам на океане. Впереди несутся
на лы ж ах вперегонки и только отдуваются, быстро пе­
ременяя одну ногу другой и подкатывая себя все даль­
ше и дальше, большаки артельные. Сзади прыгает и за ­
метно отстает весь поезд с собаками и ребятишками, а
между тем вдали уже чернеет одинокая промысловая
изба, до половины зары тая снегом — место привала,
если только бьет уж е кровь в ноги и подгибаются колени
и если далеко еще путникам до селения, которые не бы­
вают ближе 40— 50 верст одно от другого на всем пути
по прибрежьям. В промысловой избенке промышлен­
ники находят не много: четыре закоптелых стены, замшонные кое-как, с щелями; в одной стороне каким-то
чудом уцелела еще рамка со стеклом, другое отверстие
просто уж е заткнуто куском армячины; сверху пото­
лок изогнувшийся, покривившийся во многих местах и
глянцевитый от налетевшей сажи и выкипевшей серы.
В углу печка кое-как смятая из глины с песком, потре­
скавш аяся и закоптелая; подле нее полусгнившие нары;
кругом — покривившиеся лавки, обезноженная скаме­
ечка, две доски, из которых сооружается стол. В другом
углу тябло с почерневшим и полопавшимся образом, и
тут ж е две самоделки ложки деревянные, берестяная
коробочка с отсыревшей грязного вида солью, ведерко
для воды. Все, по обыкновению, издавна укоренивше­
муся в безлюдном и бесприютном Архангельском крае,
запасенное для всякого прохожего, имеющего еж ечас­
ную возможность спутаться с дороги, просидеть в пу­
стой избе и умереть с голоду, если надолго завяж ется
бойкая, порывистая погода с сильными ветрами и ис­
тощится весь запас взятой с собою провизии. Горькое
горе, только привычным человеком выносимое. — это
70

те мятели, по-местному — хивуса , когда снег носится
целыми тучами с одного места на другое, подрывая бе­
гущих на лы ж ах и сбивая с ног собачонок, ежеминут­
но грозя засыпать все это высоким снежным курганом.
Тут один исход, если нет подле спасительной избушки
и высокого подветренного бугра, обернуть сани вверх
копыльями, лечь под них, предаваясь воле Божьей, и
пережидать, пока ветер перестанет раскачивать чунку
и нагребать на нее сугробы.
Это не в диво испытанным в путевых лишениях по­
морам: леж ат они и толкуют:
— А тепло, братцы, что в бане! хоть бы и век так.
— Мокро уж больно, Ервасей Петрович. Ишь словно
капель какая: всего так и обливает тебя...
— Бери-ко шесты да порастолкайте — легше будет.
— А ты бы, Матвеюшко, налегал боком-то, уминал
бы снег-от, все, гляди, и дыш ать-бы просторнее стало.
А что, крутит, братцы, ветер-от? Разгрябись-ко да выстань!..
— Крепче серчает, Ервасей Петрович, так и залепи­
ло всю рожу, как выглянул.
— Ну, лежи, братцы, плотней да дружней. Твори
молитву «Помилуй мя, Боже!»
— А что, Ервасей Петрович, на ум мне пришло: ко­
торого у тебя хозяйка-то парниш ку родила — ан п я­
того?
— Ишь тебе, черту, дела-то мало! Лежи знай, да по­
плотней ложись, другое думай, что смешное, не засы ­
пай, бодрись. Тыкай шестом-то кверху. Ш апку бы кто
просунул: повадней бы дышать-то. Ну-ко, ребята!..
— Водки бы теперь выпить, Ервасей Петрович!..
— Рому бы аглечкого!..
— Плетью бы вас, дураков, поперек живота, чтобы
знали, что к чему и какую молитву творить надо перед
смертью. Лежи-ко дружней, да разговаривай меньше;
попусту только дух-от глотаете!..
— Ну, братцы, знать еще не написана про нас смерть
эта! — говорил тот же Ервасей Петрович уж е в лучш их
71

обстоятельствах — в теплой знакомой избе ближ айш е­
го селения. — Знать, еще в книге-то судеб Божиих име­
на наши не похерены: быть нам, стало быть, и ноне на
Мурмане.
— Наше дело еще что? Полсуток-то, почитай, не л е­
жали; а вон, лопари на тундре — трое было — так з а ­
снули, надо быть, под чункой-то. По весне уж нашли,
что кисель-де, сказывают, совсем погнили: такие-де
черные, как уголь, мол, черные!..
— А бывает, что и по суткам леж ат — и ничего.
Надо-де в носу щекотать, чтобы сон-от не брал.
— Не надо бы выходить в такую погоду.
— Ну да как ты узнаешь-то, Елистратушко, как?
Вон в деревне: так оно, по-стариковски, не ходи в
море — бури падут, коли ребятенки на улице в колоко­
ла звонят, играют, значит. А тут-то как? Пущай, коли
крепко на встоке небесья чернетью затянет — ветер
падет крутой и с пылью; да как усноровиться-то, как?
По летам, вишь, так чайки бы да гагары сказывают — и
сноровился, подлаживался, а тут тебе снегу, что воды в
море, а и ширь-то ширь по полю, что почесть не в двои
сутки из ж илья в жилье угодишь...
— Нет, да уж что, Ервасей Петрович, толковать попустому; не ты смерти ищешь, сказано: она сторожит.
Вон Луканько-то по три года на Мурман ходил и в го­
род по все разы плавал, а дома по грибы ведь поехалто и опрокинуло. От смерти не посторонишься: на роду
пишется, где тебе умереть надо, то место и на кривой
оглобле не объедешь...
Лопоть (все, что носится на себе, рухлядь) высохнет,
ребятенки выспятся, хозяева отдохнуть, собаки отле­
ж атся, и путники опять направляю тся дальше, креп­
ко заправивш и желудки, и с прежней верой в лучшую
долю и более или менее отрадное будущее. М елькнут
мимо них спопутные деревни и села, по обыкновению,
приютившиеся верст на 5, на 6 от моря, при устье бо­
лее или менее значительной речки, всегда порожи­
72

стой, несколько широкой при устье, на второй же, тре­
тьей версте значительно сузившейся и переходящей
в плохую лесную речонку. Селения эти двумя рядами
двухэтажных, чистеньких, веселеньких изб, раскра­
шенных по ставням, по крышам и даж е воротам, всегда
расположены по обеим сторонам речонки. Чуть живой
мостик, почти пригодный только для пешеходов и во­
все неудобный для конной езды (которая, впрочем, и не
в ходу), соединяет обе половины селения. В редком из
них дома эти идут, не сбиваясь в кучу, даж е в некото­
рой симметрии. В редком нет кабака. В редком из них
клети, старенькие и низенькие, не составляют вторую
сторону улицы — собственно набережную. Редкое из
селений не в две-три версты длиною, и всегда и во всех
несколько десятков пестрых крошечных шестов с флю ­
гарками, заменяемыми часто простым клочком ситца,
ленточкой и даж е веревкой, голиком и пр. В богатых
селениях, преимущественно селах, разница та, что по­
больше домов новеньких, обшитых тесом и раскраш ен­
ных всеми ярко-прихотливыми цветами: коричневым,
зеленым и синим. В иных из них внутри и зеркал много,
и картины развешены, и полы штучные и крашеные.
Всегда и во всех селах старинные, обветшалые церкви,
только по углам обшиты тесом, с резкими яркими за ­
платами кое-где по местам на крышах, с отдельно сто­
ящими колокольнями в один просвет, где три-четыре
маленьких колокола, до половины разбитых, с глухим
сиплым звоном. Тут же, против церкви, общественный
дом для церковников: верхний этаж для попа, нижний
для дьячка и пономаря — дом с горшками герани на
окнах, с садиком или, лучше, клочком огородца перед
окнами, где нередко можно увидеть и парничек, и пятьшесть грядок с неизбежным чучелом на одной из них.
Пропасть мелких судов в перебивку с кое-какими из
крупных, зазимовавших в реке, желты е большие со­
баки, бегающие по улице, парочка бойких и статных
оленей да кучи сбитого у дворов и по задворьям снега
73

довершают картину любого поморского селения, всегда
однообразного.
Промышленники, отправляющиеся на Мурман9,
идут из Кандалакши или почтовым путем на Колу, или
через Лапландию — прямо к своим становищам, смо­
тря по тому, куда ближе леж ат эти становища: к Свя­
тому ли Носу или к городу Коле. Труднее и бесприют­
нее из обоих путей на Мурман тот, который идет через
Лапландию — эту огромную тундру, кое-где покрытую
озерами и частыми порожистыми реками и прерывае­
мую небольшими гранитного свойства горами. Горы эти,
уж е окончательно пустынные, с незначительными про­
блесками жизни, обступили океан, образовавши таким
образом сплошную стену на 300 верст протяжения (от
Св. Носа до Кольской губы), называемую издревле нор­
манским берегом, превративш имся на язы ке туземцев
в Мурманский, Мурман. Тонкий слой тундры, этой сгу­
стившейся болотной грязи, проросшей кореньями трав
в смешении с песком и мелкими камешками, выстилает
все вершины мурманского гранита, давая достаточно
питательных соков для ягеля — белого моха — люби­
мой, единственной пищи оленей. Кое-где на покато­
стях мох зеленеет и над ним прорезается коленчатый
приземистый березняк — сланка. На южных склонах
березняк этот вырастает и больше аршина, а мох сме­
няется зеленой травой; появляются кое-где цветы и
даж е порядочный сосняк, особенно по рекам, бегущим
из Лапландии. Зато собственно прибрежье — подошвы
мурманского берегового гранита — сплошной голый
камень с булыжником по отлогостям, с вечными снега­
ми в расселинах, обращенных к северу и песчаников в
некоторых небольших заливцах, или по-туземному —
заводях. Берег на всем протяжении, представляя все­
возможного рода неровности, то переходя в высокие,
обрывистые горы, то спускаясь в синюю массу воды
океана невысокими отлогостями и мысами, называемы­
ми обыкновенно носом, изрезан множеством губ и зали74

Неопасные по подводным коргам и мелям и защ и­
щенные от морских ветров губы, удобные для якорных
стоянок, носят название «становищ», которыми особен­
но богат приглубой, почти всюду чистый Мурманский
берег, сравнительно с обмелевшими беломорскими бе­
регами. Более удобные и более безопасные из становищ
(и именно те, в которые не заходит прибой океанских
волн, в которых тихо гуляет всякий ветер) служ ат вре­
менным пристанищем беломорских судов, назначен­
ных для трескового промысла. По большим ущельям,
снабженным пресной водой от пробегающих в них ре­
чонок, настроены рыбачьи станы — те уродливые и з­
бенки, догнивающие свой век под морскими дождями
и снегами и расшатываемые крепкими порывистыми
и продолжительными морскими ветрами — избенки,
которых так много по всем островам и пустынным бе­
регам северных морей России. Кое-как сплоченный из
тонкого, дряблого лапландского леса и обсыпанный с
боков и сверху морским песком, с щелями, заткнутыми
мохом и служащими вместо окон, избенки эти, в чис­
ле пяти-шести, составляют род небольшого временно­
го селения, оживленного только с апреля до половины
августа и пустынного во все остальное время года. И з­
редка — раза два-три во всю осень и зиму — навещ а­
ют их лопари ближайших погостов, чтобы посмотреть:
все ли цело из сетей, веревок, суденков, кулей муки и
соли, оставленных поморскими промышленниками под
их личный надзор и смотрение. Посмотрит лопарь, по­
копошится в избенках, перехватит на отощавший ж е­
лудок того, что догадался прихватить с собой из дому, и
выйдет посмотреть на океан, пока олени его, пробивая
копытом снег, достают себе белый мох и комочки само­
го белого мягкого снега. Но каким-то зловещим и далеко
не покоящим воображение зрелищ ем глядит в то время
океан. С октября еще и во всю зиму почти беспрестанно
носятся по нему огромные глыбы льда — торосы , ото­
рванные бойкими, порывистыми волнами от береговых
bob.

75

припаев и успевшие в долгом плавании намерзнуть и
смерзнуться в длину и ширину на несколько сотен и ча­
сто тысяч сажен. С поразительным шумом носятся они
по прихоти ветров, один торос за другим, и с визгом,
раздражаю щ им нервы, идут они бок о бок, пока новый
шторм не раздробит их в отдельные груды — стамухи.
Длинными поясами (полосами) и широкими полянами
(плотными ледяными полями) ходят по всему океану от
берегов и к полюсу все эти торосы и стамухи. Кое-где и
вредкую на сереющем пространстве до того вплотную
темного моря просвечивают рыпчаги , как острова, как
водяные оазисы посреди зажившего ропачистого оке­
ана. Но и эти рынчаги недолго остаются свободными,
недолго просвечивают в одном каком-либо месте, поч­
ти ежеминутно замещ аясь или салом (комками снега,
смытого с торосов волной, но еще не успевшего обле­
денеть и пристать к ближайшей льдине), или шугой —
мелким рыхлым льдом, превративш имся в каш у от
трения одной льдины о другую. Сало и шуга редко бы­
вают толще четверти аршина. Попадающиеся в океане
в виде обледенелого твердого снега только одни и могут
считать океан своей родиной. Из них-то и накипают те
огромные ледяные массы, которые запирают на 3/4года
живую и деятельную жизнь береговых жителей, так
как по роковому закону всегда неизбежно направляю т­
ся именно в эту жилую сторону.
Там, где по пути попадаются полянам и поясам стамики — каменистые подводные острова, громоздятся
одна на другую целые горы льда, который при первом
порывистом ветре, в свою очередь, образуют новые
поляны и новые пояса. Последние тем чаще начинают
бродить по морю в конце зимы, что ветры, верные не­
объяснимым законам природы, начинают переходить в
межонные, т. е. дуть уж е не с прежним постоянством
и настойчивостью, сменяясь, как бы по очереди, одни
другими, переходя часто от одного румба компаса на
другой, противоположный. Так бывает обыкновенно в
начале апреля.
76

В мае прибрежный лед начинает отодвигаться от бе­
регов и только в конце этого месяца (редко в середине)
оставляет океан свободным и чистым. В апреле, когда
появляются на Мурман первые артели промышленни­
ков, глубокий снег леж ит еще всюду, но заметно уж е
оседающий к середине этого месяца, когда быстро со­
кращ аются длинные зимние ночи и солнце начинает
запаздывать на горизонте все дольше и дольше. М ежду
тем почасту на разных сторонах горизонта появляют­
ся резкие серовато-холмистые полосы, как бы дальний
берег, при значительном ветре, сопровождаемые ту­
манами, до того густыми, что в двадцати шагах труд­
но бывает различать ближайшую избенку, соседнее
судно. С мачт и снастей последних падают даже поча­
сту комки сгустившейся слизистой жидкости. В конце
апреля и начале мая туманы эти разреш аю тся дождем
при северных ветрах — мелким и настойчивым, при
южных — крупным и перемежающимся. Но пока еще
не зазеленеют мох и трава по южным отклонам гор,
пока еще не слыхать по берегу ни чаек, ни гагар, и льды
не все еще унесло к полюсу, воды океана оживают, в
них являю тся две прожорливейшие породы из всех
морских рыб — треска и палтус, вместе с невинными
жертвами их алчности — сельдями. Лов тех и других
составляет главную и единственную цель появления
на пустынном Мурманском берегу океана почти всего
мужского населения Кемского, Онежского и отчасти
Мезенского поморья. Возможность всегдашнего богато­
го улова, способного вознаградить все труды, издерж ки
и лишения, поддерживает твердость духа и мужество
полутора тысяч промышленников, поставленных во
всегдашнюю трудную борьбу со враждебными стихия­
ми — океаном и климатом.
До двадцати более значительных по количеству
станов разбросано на всем протяжении берега от Семи
Островов до Териберихи (губы) и от Иоканских остро­
вов до Кильдина. В каждой становой избе помещается
77

обыкновенно от 12 до 16 человек, и только в крайних
случаях больше 20. Весь люд, населяющий места эти
летом, с малолетства подготовленный к трудным и
однообразно-утомительным работам, начинает настоя­
щую деятельность свою тогда только, когда прибрежья
океана очистятся от льда и дадут возможность опу­
скать яруса.
Яруса эти обыкновенно обряжаются следующим об­
разом: к веревке, свитой из тонкого прядева и назы вае­
мой дростягой , на одном конце прикрепляется уда —
крючок, обложенный варом в месте прикрепления,
чтобы рыба не могла сорваться. Оростяги эти (или как
иные называют арестеги, аростяги, длиною в аршин и
полтора) привязываются другим концом своим, на рас­
стоянии одна от другой около 4 аршин, к толстым ве­
ревкам, концами своими связанным между собой. Ме­
ряют ж е на Мурмане не казенными или клеймеными
аршинами, а своей властной рукой-владыкой; меряют
там «петлей», а в петле этой столько длины, сколько ее
приходится от плеча левой руки до конца пальцев вы­
тянутой правой руки. На расстоянии таких двух петель
привязываю тся в ярусе все четыре тысячи оростяг
верхними концами своими, противоположными тем,
на которых прикреплены крючья с наживкой. Верев­
ки эти, взяты е в совокупности с удами и оростягами,
и называются ярусом. Он обыкновенно спускается на
самое дно океана и растягивается на нем верст на 5 и
на 6. Для того чтобы ярус удерж ивался на дне океана,
употребляются особого устройства якоря, состоящие
из тяжелого булыжного камня, защемленного в суч­
коватое полено и укрепленного в нем вичью — древес­
ными кореньями. От якоря на поверхность воды выпу­
скается кубасная симка , или стоянка , такая же, как
ярус, веревка, к противоположному концу которой, над
водой, прикрепляется деревянный поплавок, назы вае­
мый обыкновенно кубасом (длиной почти в 2 аршина,
а шириной вершков 8) — род чурбана: таких бывает
78

два на всем ярусе. К кубасу, на верхней поверхности
его, плотно прибивается шест, длиной аршина в 2 и 3, с
голиком или веником на конце, называемый махавкой.
М ахавка это означает место, где брошен ярус, и должна
быть приметна из становища. Крючки наживляются по
веснам маленькой рыбкой мойвой и пикшей, летом —
червями, кусочками сельдей, семги и даж е той ж е са­
мой треской и кусочками того ж е самого палтуса, для
которых и сооружается весь этот длинный подводный
ярус. Его бросают от берега верст на 5 и на 10 и всег­
да четыре человека, отправляющиеся для этой цели на
особого рода судне, называемом обыкновенно шнякой.
Четверо рабочих т рясут т ряску , т. е. через к аж ­
дые шесть часов по убылой воде осматривают и обирают
ярус: коршик (кормщик) правит судном, тяглец тянет
ярус, вёсельщик улаж ивает судно на одном месте, что­
бы ловче было тяглецу вытаскивать якорь. По мере того
как все более и более сокращ ается стоянка, вода начи­
нает белеть и серебриться, а когда покажутся оростяги,
зацепивш аяся рыба болезненно бьется почти на к аж ­
дом крючке. Редко попадает туда какой нибудь полип,
еще реж е сельдь. Обязанность наживочника — снять с
уды рыбу (треску и палтусов) и, отвертывая им головы,
бросать в шняку и опять наж ивлять крючки новой на­
живкой до тех пор, пока не осмотрят весь ярус и пока
шняка их способна нести на себе всю нацепившуюся на
кручья рыбу. Случается так, что в благополучный улов
с одного яруса увозят по две и по три полных шняки.
Случается и так, что вынимают ярус совершенно пу­
стым: не только без рыбы, но и без наживок и уд. Уда­
рят промышленники себя с горя по бедрам, примолвив:
— И так-то мы, братцы, на хозяйское — чужое
дело — не падки, а тут вот тебе этакой еще срам да по­
ношенье!
— А все ведь это, Ервасей Петрович, акула, надо
быть: прорва эта ненасытная!
— Кому, как не этой леш ачихе беды творить. По­
давиться бы ей, проклятой, добром нашим, и, гляди,
79

брюхо-то у ней — пучина морская: чай, облизнулась
только. Опять, смотри, придет пообедать. Надо бы, ре­
бята, на другое место якорь-то положить!..
— Надо, Ервасей Петрович, надо! Больно бы надо!
— Опять придет. Надо на другом месте выметать —
лучше будет, Ервасей Петрович!
— Али, братцы, и так ладно? Не придет, чай!
— А то, Ервасей Петрович, и так ладно, не придет!
— Не придет Ервасей Петрович, пошто ей прийти?
Сытой ушла.
— Хозяйское ведь добро-то, братцы — вам что? И з­
вестное дело, мы тут ни в чем не причинны. Не намор­
дник ж е надеть на зверя-то!
— Поди ж е ты, ребятушки, пришла обжора рыба и
поела все. Что вот тут с ней станешь делать?
— Ничего, Ервасей Петрович, не поделаешь: ишь
ведь она, какая ленивая. На готовом ей складнее жить.
— Черт, а не рыба, прости меня, Господи!
— Никак ты вразумить ее, не угодишь. Ушла ведь
проклятая, далеко ушла, чай, в самое, тоись, голомя
ушла.
— В самое голомя ушла, далеко ушла, Ервасей П е­
трович! — продолжают выплакивать свое горе и неуда­
чу промышленники.
Опять они хлопают себя по бедрам и утешают себя
тем, что ничего нельзя поделать с прорвой-рыбой.
Опять еще долго качают головами, пока не догадается
кормщик прикрикнуть на весельщика, чтобы греб на­
зад в становище.
Первым делом и главной заботой по приходе в м ур­
манские становища исстари водился обычай для к аж ­
дого из них выбирать старосту. В ш утку его называют
«старый староста», а на самом деле на него возлага­
ются самоважнейшие обязанности в этой временной,
свободно сложившейся общине. Он разбирает ссоры и
разнимает драки, принимая на себя все случайности
неприятных последствий и все неудобства гласного
80

разбирательства. Он же уряж ает всякий технический
порядок в становище, посылает на шняку, указывает
время, когда следует вы езж ать в океан и обирать рыбу,
и т. д. Отправлению всех этих почтенных обязанностей
предш ествует обычное шутливое торжество посвяще­
ния в высокий сан этого главного человека изо всех до­
бровольно собравшихся сюда. Налаживаю т получше
«кережку» — обыкновенные лопарские санки в виде
корыта с острым носом и об одном полозе на самой се­
редине днища. В нее сажаю т избранного старосту, и
так как оглобель и дышла в кереж ке не полагается, то
в ременные лямки впрягаются сами проводники, назы ­
вая такой способ езды на обывательских без прогонов,
а самое торжество «поездом старого старосты». Возят
его поочередно от одного стана к другому, в каждом из
них все выбегают навстречу, потчуют высокого гостя
водкой, а чтобы в то ж е время показать силу артели и
значение самой артели и власть общины, обливают ста­
росту водой и даж е помоями. Весь этот канунный день
староста ездит по становищам и возвращ ается к ночи в
свое перепачканным с ног до головы и пьяным до бес­
чувствия. На другой день с больной головой он вступает
в свои права и начинает исправлять должностные вы­
борные обязанности.
Здесь за неимением положительного дела прихо­
дится обыкновенно плести оростяги, сети для семги и
сельдей, точить уды, а то и просто спать в растяж ку
со всею настойчивостью опытных знатоков этого дела.
Приготовлением ухи, припасом дров, промыванием
бочонков и другими мелкими утомительными рабо­
тами заняты ребятенки-подростки, очень метко про­
званные зуйками, на том основании, что они, не имея
доли в общем участке, пользуются только остатками от
трапезы большаков, как маленькая птичка зуек (из по­
роды чаек) хватает все выкидыши, ненужные потроха
из распластанных рыб. В чайках-зуйках поморы р а з­
личают три вида: краеморский петушок (charadrius
81

hiaticula), глупыш (ch. morinellus) и малой (ch. minor), a
в зуйках-мальчиках — тех способных, которыми можно
подсменить заболевших или загулявш их покрутчиков.
По распределению занятий при ловле, на шняке не мо­
ж ет быть меньше 4 рабочих. Их нанимают на тот рубль,
который вычитается у рабочих из пая за каждый день,
когда он не выходил в море, хотя бы даже и по болезни.
Обыкновенно ж е им выдается подачка только: с к аж ­
дых двух тюков снасти по одной рыбе. И з-за зуйковребятиш ек крепко и сладко спится подчас помору по­
сле неудачного осмотра яруса; зато по два — по три
дня не приходится и очей смыкать, когда шибко пойдет
на яруса рыба и когда приходится в одни сутки делать
по четыре, по пяти добросовестных стрясок. Не говоря
уж е о хлопотах на воде подле ярусов, не менее хло­
потливые работы ожидают рыбаков и на берегу, в ста­
нах, особенно если время близится к лету и ожидается
скорый приезд хозяев с новыми запасами хлеба-соли,
копченого мяса и, главное, крепкого, дешевого загра­
ничного рома, покупаемого обыкновенно в норвежских
ближайших портах: Гаммерфест, Вадзэ и В ардегуз10.
Работа кипит на берегу, чему немало способствуют
светлые, с незаходящим солнцем, полярные ночи. Не
всегда крепкие и продолжительные межонные (лет­
ние) ветры способствуют легкому и удачному обиранью ярусов, а постоянное летнее солнце — береговым
работам. Работы в море, кроме оборки ярусов, состоят
еще и в приготовлении их к делу. Так как тотчас же
за тем, как снята с крючков пойманная рыба, оростяги «глушат», т. е. связывают петлей, чтобы, цепляясь
друг за друга, они не путались между собой, — перед
ловом «снасть разглушают». Приготовляют ярус, сидя
на шняке, тяглец тем, что надевает «тюк» (три связан­
ные между собой «стеклины» или «стячки» веревки) на
доску («порубень»), прилаживаемую на шняке, и начи­
нают разматывать и развязы вать петли оростяг. Н аж иводчик должен принимать распутанные пучки веревок
82

и поспешать наживленьем крючков по мере переда­
чи тяглецом (всех тюков в ярусе бывает от 20 до 301);
а разница между стояком и стеклиной заклю чается в
том, что стояк короче (от 40 до 50 саж.) и толще (в мизи­
нец) и служит на меньших глубинах, а в стеклине мень­
ше 50 сажен длины не бывает, а доходит и до 60. Таковы
ярусные работы на море, когда приходится «наживить
ярус» приманкой до 4 тысяч удяных крючков с загово­
ром и приговором: «Рыба свежа, наживка сальна, клюнь
да подерни, ко дну потяни». Береговые работы состоят в
том, что тяглец отвертывает головы, кормщик пластает
рыбу, надрезая ее по спине впродоль, и вынимает вну­
тренности вместе с хребетной костью, которые зуйка­
ми выбрасываются вместе с головами рыбы в море, как
ненужные. Наживочник отбирает для сала максу. Рыба
с вынутой захребетной костью назначается в продажу
под названием — штокфиш , и потому, полежавши не­
которое время в кучах, раскладывается по жердинам,
называемым палт ухами , положенных на елуях — тол­
стых бревнах, укрепленных в козлах. Около двенадца­
ти недель рыба таким образом сохнет на этих палтухах
и то только в таком случае, когда не ожидается скорого
приезда хозяев. Обыкновенно ж е треску и палтусину
солят вместе с хребетной костью в амбарах или луч­
ше в подвалах, врытых в землю и обложенных дерном.
Рыба укладывается плотно от полу до самого потолка
штабелями — пластами, рядами. Каждый ряд солится
особо и так скупо и небрежно (на 100 пудов рыбы при­
близительно 16 пудов соли, лучшего, впрочем, сорта,
голландского), что рыба дает впоследствии противный,
аммиакальный, одуряющий запах.
Когда придут хозяйские суда, односолка рыба опять
укладывается штабелями в судах и снова просалива­
ется, и хотя делается несколько лучшей на вкус, но
все-таки не теряет своего противного запаха. Из мак­
сы или печенки вытапливается сало или тот благоде­
тельный жир, который известен едва ли не каждому
83

под именем трескового. Языки солятся особо в отдель­
ных бочонках,но очень, впрочем, редко, так же, как и
головы, часто сушатся на солнце и идут потом, превра­
щенные в порошок, в пойло домашнему скоту, особен­
но коровам. Палтус — такж е главный предмет (после
трески) промысла на Мурмане — никогда не сушится
по причине присутствия в теле значительного количе­
ства ж иру (чего не достает телу трески), но солится тем
ж е путем, как треска, и отдает тем же, если еще не бо­
лее, неприятным запахом. Рыба эта портится (горкнет)
скорее трески потому особенно, что места около костей
снабжены маслянистым жиром; солится ж е всегда с
головой. На ярусах не часто, но попадаются еще не­
большие акулы, дающие до 8 и 10 пудов максы (сала).
Некоторое время солили ее и продавали простому на­
роду в Архангельске, где не без основания находили ее
черезвычайно вкусной. Кожу, хорошо просушенную,
употребляли в становых избах вместо стекол.
В начале весны и даж е среди лета, когда вдруг вре­
менно перестает идти на яруса рыба, отнесенная силь­
ными ветрами к норвежским и гренландским берегам
или перехваченная в окрестностях Шпицбергена (на­
зываемого поморами Грумантом) стадами морских зве­
рей: китов, касаток, акул, белуг и пр., — архангельские
поморы от безделья и скуки ловят рыбу особым пу­
тем — на леску. Это веревка, наполовину тоньше тех,
которые употребляются на яруса. К ней привязывается
ж елезный кусочек — грузево , который тянет ко дну и
самую леску, и перевесло — железный прут, привязан­
ный поперек ее. К двум концам этого перевесла, к особо
приделанным ушкам, привязываю тся оростяги с теми
же крючками и наживкой, как и в обыкновенном ярусе.
Когда услышат, что грузево щелкнуло в каменистое дно
моря, леску несколько приподнимают и, как при обык­
новенном уженье, дальше уж е по приглядке замечают:
хватила ли рыба наживку. В счастливую пору уловов,
грузево не успевает доходить до половины пути своего
84

ко дну, как алчная, всегда прожорливая треска на лету
хватает приготовленную для нее наживку с роковым
крючком.
При сильных ветрах, когда гуляет по океану громад­
ный взводень с волнами величиной в порядочный пе­
тербургский дом, промышленники сидят в своих стано­
вых избах, предоставляя яруса воле Божией и грустно
созерцая с высокого берега, как махавка над кубасом,
вздрагивая, покачивается на хребте высокой волны и
как захлеснется набегом новой и совсем скроется из
глаз, вся уш едш ая в волну или сшибленная на бок и не
успевающая, как должно, изловчиться. Кубас вместе с
махавкой то мигнет на поверхности серебристой воды,
то опять спрячется под водой.
— Эка, братцы, пыль какая пошла несосветимая!
— Этак ли еще бывает, Ервасей Петрович!
— Ну да сказывай ты малым ребятам это-то — не
знаю, что ли?
— В избе-то теперь ничего; на ярусе так вот поди порато бы страшно и тебе показалось, а в избе — ничего:
вон ребята в карты козыряют, а к ночи, слышь, кто кого
обломает — и за вином к лопарям беги: попойку, стало,
быть затевают.
— Вечор, Ервасей Петрович, Гришутка таких нам
насказал бывалыцин, что наши затылки-то все в кровь
расчесали.
— Это что, парень?
— Да уж складно больно, Ервасей Петрович: не то
тебе плакать надо, не то Гришуткину-то смеху давать­
ся. Так это тебе пел, да все по-церковному, и ко всякомуто слову склад прибирал, как это, вишь, князь Роман
М итриевич-млад простился со своей княгиней — со
сожительницей, выходить — и поехал, вишь, немчов
донимать: что, мол, вы теперича подать перестали пла­
тить? Мне, говорит, и то, и се — деньги надо, немча не­
крещеная. Поганый, мол, вы народ, и разговоров терять
не хочу с вами! И как это нет его дома год, нет и другой.
85

Схватили его, что ли? Гришутка-то, вишь, не знает. Вот
теперича сожительница его и выходит, это, на крылец
и видит: «ежит и з-за моря из-за синя три черныех, три
корабля. Она, вишь, и заплакала, да так складно и ж а ­
лостливо. Гришутка-то, слышь, рожу этак на сторону,
глаза-то, что кот, зажмурил, и словно ему княгини-то,
значит, больно стало. Уж и взвыл ж е он, это, как бы вот
она сама-то... этак... этак! И рукой-то правой машет, и
грудь-то вздымает... этак... этак! Да нет уж, Ервасей
Петрович, заставь самого его: прослезит. А я-ко не смо­
гу так!
—
Что и говорить, братец, всякому, сказано, зер ­
ну своя борозда! А по-стариковски, кто горазд песню
петь, сказку сказывать, кто ест спорно да много, ско­
рее всех — тот и в работе золотой человек. У стариков
наших, Михеюшко, водился вот какой обычай. Теперь,
вишь, оставили вы его и не знаете. Пришли этак-то покрученники к которому хозяину на Мурман-от нани­
маться, он с ними и слова не молвит, а велит идти вниз
в избу, да и выставит им всякой снеди многое число.
Ребята-то разъедятся, а он, хозяин-от, на ту пору и
сойдет к ним, и сядет этак сбоку, чтобы видно ему было
всех. Смотрит он, кто есть шибче, кто, свою-то съевши,
с чужой ложки рвет — тех и опросить: как-де и звать
тебя, и годов тебе сколько? А уж кого не опросил, ко­
торый на него есьвой-то этой, выходит, не угодил, так
лучше и не разговаривай: ступай прямо домой — не
возьмет. Лениво-де ешь, ленив и в работе — мне-ко-де
не надо таких. Мне, говорить, коли человек ест, да за
ушами у него визж ит — дорогой человек: у этого и в р а­
боте руки зудятся. А ведь почесть, парень, на то и вы­
ходит: ест человек скоро и словно спешит, словно надо
ему что-то сделать. А другой пошел этак в потяготку да
в распояску, рот-то словно ворота спросонков раство­
ряет, чешется, ложку-то положит на стол, да скоро ли
еще достанет ее опять — ну, человек тот спать после
обеда ляж ет ушатом холодной воды облей его после —
не разбудишь.
86

— Да ведь Гришутка-то, Ервасей Петрович, больно
ж е боек и в работе!
— Да то ведь я и говорю, дураково поле! Горазд Гри­
ш утка и на песню, и на сказку горазд, а будущей вес­
ной ему и в коршики не зазорно проситься. Лихой, что
говорить!..
Действительно, трудно найти хоть один стан на
всем Мурмане, в котором бы не нашелся свой потеш­
ник — душа и любимец общества, то необходимое лицо,
без которого едва ли стоит хоть одна артель в России.
Всегда непринужденная веселость, бойкая речь, зна­
ние присловий и пословок, и умение вклеить их в р а з­
говор кстати и у места, простая, но меткая и безобидная
ш утка над всяким попавшимся под руку своим братом,
а пожалуй, и чужим, прохожим человеком, лишь толь­
ко было бы весело самому ш утнику и всем его окру­
жающим — вот особенности, характеризую щ ие вся­
кого шутника, балясника подобного рода, будет ли он
из ямщичьего круга, извозчик ли столичной или тот
ж е архангельский покрученник на пустынном бере­
гу пустынного океана. Это едва ли не одна из главных
характеристических особенностей нашего народа, не­
принужденно и неудержимо веселого на радостях, не
унывающего в горе и неспособного пасть глубоко перед
несчастьями, какого бы рода ни были они. Ломало на­
род наш всякое горе, ломает оно и теперь подчас крепко
больно, а все ж е в нем еще много сил,и хватит их на­
столько, чтобы быть поистине великим народом.
— Что это, Григорьюшко, погода-то шибко разы гра­
лась, пылит уж оченно! — затрогивал шутника Ерва­
сей Петрович, разлакомившись похвальными отзы ва­
ми про него.
— А тебе-то что, твое это дело?
— Ну, да как ж е не мое-то?
— Да ты что это: дразнить меня что ли пришел?
— Пошто дразнить? Так пришел посмотреть, вон,
как ты в карты играешь.
87

— С тем и ладно! Не серди в другой раз, а не то всю
родню расскажу. Вишь, проиграл все свои, на хозяй­
ский карман — чтоб он лопнул! — счет пошел. До ш у­
ток ли тут? Ужо проиграюсь — расскаж у тебе сказку
про белого быка. — Ш ел бы дразнил лучш е хозяев-то,
кстати моряну на них несет, авось и услышат. Встань,
вот этак-то по ветру, да и ш апку скинь: оголи лысину,
тебе ж е ее не покупать стать, вишь какая заправская
выгорела, что Кандалакша позапрошлый год. А виски
знай примазывай, присвистывай да приговаривай:
«Дуй, мол, моряна, не на вас, мол, хозяев надея (надеж­
да); мать сыра земля народит — накормит, что посеял,
то и вырастет». Да и накрой голову-то шайкой, чтобы
знали хозяева, что у тебя и виски есть, и волоса не все
вылезли, да и брюхо наполовину против хозяйского бу­
дет. Им ведь что, хозяевам-то, было бы семги вдоволь
да чаю много, да рому на досужий час, а ты хоть с голо­
ду лопни — и не почешутся: свое возьмут. Вон что ни
стряска, то и их, а тебе только по усам течет да в рот не
капнет. Сколько забрался-то у хозяина-то?
— Я, Григорьюшко, только половину взял впередот, да и то за нынешнее лето.
— Вот, постой, привезут они тебе рому — сдешевеешь; придешь домой и гроша ломаного на будущую-то
весну не дадут за тебя, коли не наломаешь спины от по­
клонов им да почестей. Я ведь тоже было этак-то снача­
ла, да вижу, всеми очесами-то вижу, что как ни кинь —
все клин, взял да и закабалил себя на четыре лета впе­
ред. Хоть патоку гони теперь они из меня, хоть поленья
щипли, больше себя не сделаю — лоб ты взрежь. Вот
Михайло-то да и Степка, да и Елистратко косолапый,
да и все, гляди, наперед за два лета забрались. А что
еще будет, как сами-то приедут? Им что, хозяевам-то:
купит он тебя — так и пляши, и ломайся, а уж он обсчи­
тать тебя не преминет. Вон и меня позапрошлой год на
десять рублев наказал, да и нонешний, гляди, так же
будет, коли не дрогнет рука, да не покачнется совесть в
88

груди!.. Ж иводеры ведь все хозяева-то наши, сатанино
племя, богачи, так и... Хлюст, хлюст, братцы! Хоть выто не обидьте, пустите душ у в рай! — заверш ил свою
речь Григорьюшко — баловник и утеш итель своей ар ­
тели.
В начале июня в мурманские становища приезжаю т
сами хозяева на собственных ладьях, привезя с собой
муку, соль и другие припасы на остаток лета, с неко­
торым залишком для начала будущей весны. Явился в
свой стан и хозяин шутника Григорьюшки, плотно р а з­
добревший мужик с масляным лицом и зажиревш ими
пальцами, круглый и гладкий, упрямый и своенравный,
по обычаю всех тех мужиков, которые сызмалолетства
помаленьку сколачивали рубли и в сорок лет считают
уж е не только сотни, но и тысячи. В неизменной синей
сибирке, в жилетке, личных сапогах и суконной шапке
с глянцевитым козырьком, хозяин сановито, важно вы­
лезает на берег, приветствуемый собравшимися работ­
никами:
— Добро пожаловать, Евстегней Парамоныч, на
наши промысла с молитвой, да со святым благослове­
нием!
— Благополучно ли пронесло твою милость?
— А бойкие ветры были, бойкие, Евстегней Парамо­
ныч!
— Ну, как-то вы живете можете? Все ли по Божьему
благополучию?
— Твоими молитвами, Евстегней Парамоныч. Ж и ­
вем!..
— Как ты, Григорьюшко? Ш утки шутишь?
— Как не шутить, Евстегней Парамоныч? Кабы на
животе-то плотнее леж ало — спал бы!..
— Ну, а ты, Ервасей Петрович?
— Да вот, видишь, трясочку встряхнули: почесть не
полная шняка вышла, да вечор три обрядили. Рыбинки
дал Бог — благодать. Рыбинки нонешний год дал Бог:
амбарушку полную посолили, да еще пол-амбарушки
89

станет. Сушить уж начали, и той пудов с сотню набе­
рется. Посмотри, Евстегней Парамоныч!
— Ладно, други, ладно, так-то! С вами хоть бы век
промысла обряжать: вот уж, гляди, и с залишком
снасть-то окинулась... поочистилась! Неси-ко, ребята,
с ладьи угощение: рому ямацкого я из Норвегии при­
хватил, позабавьтесь!
— Благодарим на почестях: много довольны!
— Продли Господь твою ж изнь на кои веки!
— С внуками тебе радоваться да и с правнуками!
Не прикажеш ь ли — разведем веселенькую, Евстегней
Парамоныч? — спрашивал шутник Григорьюшко, по­
чувствовавши всю прыть и задор от прохватившего его
насквозь нефабрикованного, заграничного одуряющего
рому.
— Станем, братцы, хозяина ноне чествовать, а зав­
тра, что Бог даст: может, и поедем к ярусу, а может, и
нет! Ну-ко разливанную-то приударим!
Пьет, и поет, и пляшет весь промысловый люд на
Мурмане с приездом тароватых хозяев. Но как во всех
нодобных пиршествах редко простой человек обходит­
ся без загулу на трое, на четверо суток, то мурманские
промышленники кураж ат не один день, тем более что за
хмельное наличными платить не из чего, да и не откуда:
хозяева после рассчитывают и охотно выпаивают весь
ром, прихваченный в Норвегии. Более догадливые и ра­
деющие о себе хозяева, естественно, тут-то и руки греют
и рыбу удят. Более честные и предостерегут, пожалуй:
— Смотри, ребята, ноне по серебряному рублю пла­
тил за бутылку-то!
— Да хоть бы и по три четвертака пришлось тебе
гуртом-то, давай, не бойсь — коли есть еще — не стоим!
Ты нам не указывай: сами хозяева! Вот хотим на ярус
ехать — едем, а нет, так хоть лыки дери ты с нас. Ты
нам не указывай, сами хозяева!..
— Что мне указывать? Зачем я стану, друж ки мои,
вам указывать?
90

—
Вот это дело это по-нашему! Слышь вон гармо­
нию? Ну и давай, рому давай, коньяку давай! Водки мы
вашей поморской и знать не хотим. Водка эта — вода,
звания не стоит, тьфу!..
Лучшим спасением в этих попойках-загулах более
или менее скорый отъезд хозяев со свежей первосолкой треской в Архангельск. Еще дня два гуляет про­
мысловый народ и стоят яруса нетронутыми. Время
и обычай, однако, берут свое. Чащ е стали выплывать
шняки на голомя, реж е несутся из становищ песни и
пьяные выкрики: или хозяева уехали, или наконец
истощился запас привезенного ими вина. Снова обыч­
ной чередой идут стряски и посол выловленной рыбы,
снова смешки и подсмеиванья над хозяевами, и снова
тянется целый ряд волшебных сказок про Бабу-Ягу —
костяную ногу, про царя Берендея, про Яшку — крас­
ную рубаш ку и пр., и опять по субботам и перед боль­
шими праздниками поются старины стародавние про
Романа Митриевича, про Егорья —света храброго, про
царя Ивана Грозного, про И осафа-царевича, про Иоси­
ф а Прекрасного и пр. М ежду делом при затянувш ейся
неблагоприятной морянке досужие мастера работают
разные безделушки. Отсюда те модели корабликов,
ладей, раньшин со всеми снастями, которыми изукра­
шены палисадники, ворота и светелочные балконы в
богатых домах богатых поморских селений. Отсюда
ж е и те голубки, гнутые из лучинок и раскрашенные,
которыми любят украш ать потолки своих чистеньких
зал все богачи прибрежьев Белого моря. М ешая дело с
бездельем, к августу месяцу мурманские промышлен­
ники успевают наловить и насолить рыбы достаточно
для того, чтобы часть оставить для будущей весны, а
другою нагрузить раныпину11, если они пойдут по хо­
зяйскому наказу прямо домой, и ладью 12, если велено
им ехать в Архангельск к Оспожинской или М аргаритинской (в сентябре) ярмарке.
Наступает вожделенный, давно ожидаемый август
месяц. Рыба идет заметно не дружнее, чем в межонное
91

время. Дни убывают, и солнышко давно уж е уходит в
море, и чем дальше за первого Спаса идут летние дни,
тем дольше ночует солнышко в море. Морские ветра от­
дают крепким осенним холодом, а летние дуют и реж е
и далеко непостояннее. Морошка, которой такое обиль­
ное количество на всей тундре за гористым берегом,
поблекла, заводянела: гнить ей скоро придется. Чаечьи
выводки, чабры, стали большими птицами и покрики­
вают сильнее и учащеннее, чуя свой скорый отлет в
теплые дальние страны. Показались кое-где даж е во­
роны со своим зловещим криком, редкие летние гости
Мурмана. Лист на березках и ивняке начинает крепко
ж елтеть и к концу августа слетит и прогниет на сырой
влажной тундре к середине сентября, когда выпадает
первый снег, который почти всегда бывает зимним нетающим снегом. После Успеньева дня завязы ваю тся
частые холодные туманы и начинают дуть северные,
попутные в Архангельск ветра.
«Попадешь на них в добрый час — сутки в трое уго­
дишь к ярмарке!» — думают промышленники которым
уж е далеко теперь не до песен и загула. Нагрузивши
ладью доверху самой свежей, самой лакомой для ар ­
хангельского люда треской, они покидают Мурман под
присмотром соседних лопарей, всегда верных и чест­
ных в исполнении раз данного им обещания. Помор в
этом отношении покоен: у него ничего не пропадает, ни
даж е фунта из оставленной им про весенний запас тре­
ски. Зверя бояться нечего: медведь не охотник до рыбы,
да он сюда и не ходит. Не ходят на Мурман и другие
звери, предпочитающие для своих прогулок и обсемьянения огромную лопарскую тундру, где им предстоит
меньше опасности вдалеке от ж илья и людей. Только
неискусившиеся, неопытные из них близко подходят к
селениям на свою беду и конечную погибель в силках и
разного рода и вида капканах.
Впрочем, надо заметить кстати, что коляне, как бли­
жайш ие соседи океана, являю тся на нем за треской не
92

один раз в год. В марте идут они на так называемую
вешну и к Петрову дню приезж аю т назад за сухой ры ­
бой. Стараясь рассчитаться с хозяевами в долгах, они
идут в начале июля на летпю и обряжают ее всю от
себя и на себя. Около Успенья возвращ аются домой и
с Ивана Постного отправляются третий раз на подосекотс, и тогда промышляют до Воздвиженья. Выловлен­
ную в это время рыбу солят для себя на зиму, затем,
починивши сети и напекши хлеба, идут около Покрова
на осенню, возвращ аясь с ней домой к Дмитриеву дню
или к Филиппову заговенью, около 13 ноября, со све­
ж ей мороженой рыбой, которая и идет в Петербург.
Перед Введеньевым днем уходят на зимпю , и рыба с
этого промысла идет такж е в Петербург, через посред­
ство села Шунги, в котором бывает две зимние ярм ар­
ки: Никольская и Благовещенская.
Таким образом, в конце августа и в начале сентя­
бря, вообще во все лето, пустынное Белое море заметно
оживает. Редкий день не пробежит на его волнующейся
от частых осенних ветров поверхности пять-ш есть р а з ­
ного рода судов: и неуклюжие ладьи, и красивенькие
ходкие шхуны, и ранынины, и большие и малые карба­
сы. Все это направляется в Двинскую губу, к двинским
устьям и дальше в Архангельск. В начале сентября вся
Двина перед городской пристанью вплотную заставле­
на уж е беломорскими судами. Пристань — длинная, по­
катая к реке площадь гостиных рядов — оживлена так,
как никогда в другое время года. Торговки, являю щ ие­
ся туда из городских слободок Кузнечихи и Архиерей­
ской только по вторникам, теперь торгуют на площади
целый день перед столиками, закладенными ш ерстя­
ными чулками, всякой рухлядью, подержанной и под­
новленной и заставленными самодельными компасами,
имеющими на поморском наречии название маток. На
плотах набережной целые артели поденщиц-женщин,
называемых по-архангельски женками , обмывают
треску от той грязи, которая напласталась на рыбе в
93

мурманских грязных амбарах. Отсюда-то, и со всей
пристани, и со всех беломорских судов, и от всех рос­
лых богатырей-поморов, расхаживаю щ их по рынку
и по всему городу, несется тот характеристическинеприятный запах трески, который не дает покоя
нигде на всем протяжении бестолково-длинного А р­
хангельска и даж е в адмиралтейском Соломбальском
селении. По улицам то и дело снует местный люд, при­
хвативш ий два-три звена любимой лакомой рыбы и в
плетуш ку, по здеш нему — туес, и в лукошко, и так
под мышку. Дорвались до дешевого, вкусного, сытного
и здорового добра, навезенного в таком огромном ко­
личестве поморами с М урмана: и приземистый, ко­
ренастый матросик рабочего экипажа, и инвалидный
солдатик, и гарнизонный молодец, и соломбальская
щ ебетунья-торговка, солдатская вдова, торгующая
всяким добром на потребу неприхотливого местно­
го населения самого северного и самого холодного из
наших губернских городов. Несут треску и на тр ап е­
зу бедного писца любой из палат, и для стола губерн­
ских аристократов: будет ли он из чиновного люда или
из немцев, искони пустивших корни в архангельской
почве и почти сроднившихся с ней и наживш их там
большие капиталы в торговле с Европой.
Всем в Архангельске угодили мурманские промыш­
ленники, угодят еще больше и дальним городам, когда
олонецкая Ш унгская ярмарка отправит сушеную тре­
ску целыми вереницами возов по трем смежным губер­
ниям, пройдет эта треска и в Петербург и на Сенной
площади этого людного города накормит дешево и сер­
дито целые сотни т олкучепских бедняков из серого,
простого, доброго народа русского.
Пока таким образом поморы, облегчившие свои л а­
дьи от мурманской клади, разгуливают покойно по го­
родскому рынку, покупая для себя кто сапоги смазные,
кто сибирки, кто новые городские шапки и перчатки,
кто платки и ситцы на обновы домашним, или весело
пропивают залиш ек в спопутных кабаках, которых так
94

много в Архангельске, — дома, в родных семьях их, с
последними числами сентября начинаются все припад­
ки нетерпеливых ожиданий большаков. Всякое судно,
издалека еще показавшее свой белый парус, приводит
в волнение целое селение. По мачте, по окраске судна,
по мельчайшим, тончайшим, едва приметным для не­
привычного глаза признакам узнают, местное ли судно,
или ближней деревни и какого хозяина. Ж ивы ли все,
благополучно ли было плаванье в город: писем полу­
чить не с кем. Последние вести шли еще с Мурмана от
хозяев и случайно от проезжавшего рассыльного зем ­
ского суда. М ежду тем море бурлит уж е по-осеннему,
холода стоят сильные и бури вздымают море с самого
дна. Р аз начавшийся крутой морской ветер тянет троечетверо суток без перемежек, без устали. Того и гляди,
при упорном севере и полуношнике (с.-в.) закует р е­
чонки и губы, а там уж недалеки и береговые припаи
в самом море. Ветры все противниками смотрят, и зато
почти не видать совсем никакого судна, не только свое­
го. Ноют бабы и плачутся друг другу на крутые, т яж е­
лые времена:
— Чтой-то, женки, словно и не бывало такого горя:
такая-то дурь, не глядела бы!..
— И не говори, желанная, словно назло нам и погодыто такие дались. Не наговорил ли кто?
— А то, девонька, не пустил ли кто с Карелы на нас
этакое несхожее попущение? Делают ведь...
— Делают, богоданная, ангельская душа твоя, дела­
ют! Есть там такие: вон стрелья пущают же!
— Пущают, кормилка, пущают, ж еланная моя! Экой
грех, экое горе!
— И не говори, девонька, такой-то неизбывной грех,
такое-то злоключение! Ой, Господи, ой, соловецкие
святые угодники!..
— Да помолиться нешто, женки, Варлаамию-то Керетскому: дает ведь поветерье-то, посылает!
— И то, разумницы, помолимся: легче станет, на
душе рай расцветет.
95

— Расцветет, кормилицы, расцветет и... полегшеет.
М олятся бабы о спопутных погодах и целым селе­
нием, и каж дая порознь — в одиночку, всякая о своем
сердобольном. Целым селением ходят к морю дразнить
ветер, чтоб не серчал и давал бы льготу дорогим лет пякам. Для этого они предварительно молятся всем
спопутным крестам, которыми так богаты все беломор­
ские прибрежья, где на редком десятке верст не встре­
тишь двух-трех деревянных крестов. На следующую
ночь после богомолья все выходят на берег своей дере­
венской реки и моют здесь котлы, затем бьют поленом
флюгарку, чтобы тянула поветерье. Тут ж е стараются
припомнить и сосчитать ровно двадцать семь плеш и­
вых из знакомых своих в одной волости, и даж е в де­
ревне, если только есть возможность к тому. Вспоминая
имя плешивого земляка, делают рубежок на лучинке
углем или ножом, произнося имя последнего, двадцать
седьмого, нарезывают уж е крест.
С этими лучинами все женское население деревни
выходит на задворки и выкрикивает сколь возможно
громко следующий припевок:
Веток да обедник
Пора потянуть!
Запад да шалоник
Пора покидать!
Тридевять плешей,
Все сосчитанныя,
Пересчитанныя,
Встокова плешь
Наперед пошла.

С этими словами бросают лучинку через голову, обратясь лицом к востоку, и тотчас же припевают сле­
дующее:
Встоку да обеднику
Каши наварю
И блинов напеку;
А западу, шалонику,
96

Спину оголю.
У встока да обедника.
Жена хороша,
А у запада, шалоника,
Жена померла!

С окончанием последнего припевка обыкновенно
спешат посмотреть на кинутую лучинку: в которую
сторону легла она крестом — с той стороны и надо ож и­
дать ветер. Но если опять возвестит ветер неблагопри­
ятный, прибегают к последнему, известному от стари­
ны, средству: сажают на щепку таракана и спускают
его в воду, приговаривая: «Поди, таракан, на воду, под­
ними, таракан, севера».
Но вот с колокольни, откуда уж е целый день не схо­
дят ребятиш ки, несутся их радостные, веселые крики:
«Чаб, чаб-чебанят, м атуш ки-ладейки, наши деревен­
ски!» Вся деревня целым своим населением бежит на
пристань, к которой легонько подвигается то безобраз­
ное судно, которое и на ходу тяж ело, и в бурю опасно,
и за то теперь почти уж е покинуто. Сходят с ладей на
берег и мурманщики, цветущ ие ещ е большим здоро­
вьем и крепостью, чем были перед походом в дальнюю
сторону. Полнота и завидная свежесть лиц немало
свидетельствую т о том, что чистый морской воздух,
которым довелось им питаться в самую лучшую часть
года, постоянные ломовые работы, так благодетельно
укрепляю щ ие мышцы и весь состав человека, чарка,
употребленная вовремя и в меру и, наконец, тресковое
сало, топленное из максы и служ ивш ее вместо чаю по
утрам и на ночь, возымели на телосложение хотя и не
ладно кроенного, но крепко шитого русского человека
все свое спасительное, благодетельно-укрепляю щ ее
влияние.
—
Красавцы вы наши, благодетели, радости вы
наши небесные! Разнесло-то вас, раскрасавило! Ж и ­
лось без вас — тужилось, а теперь вот и счастье наше
прилучилось! Не ж дали вас, не гадали ноне, а сталось
97

так, что по-вашему, а не по-нашему. Светы вы наши
красные! — причитывают обрадованные до последнего
нельзя бабы и будут еще несколько дней вычитывать
все ласкательные приговоры и прозвища, какие только
есть в их наречии, вообще богатом и до сих еще пор со­
хранившем в неприкосновенной целости следы славян­
ского (новгородского) элемента.
М ежду тем на первых ж е днях приезда, покрученники получают от хозяев расчет: более радеющие о
себе успевают получить наличными. Забравш иеся и не
умеющие сводить концы с концами, естественно, очи­
щают только некоторое количество долга и почти всег­
да тут ж е должают и на будущие весны.
Если ни одна заработанная копейка, полученная гур­
том и всегда в час добрый, не обходится без вспрысков
везде, во всех концах громадной отчизны нашей, то и
здесь точно так же кабак и его содержатели получают
огромный процент в общей складчине трудовых кров­
ных денег, от которых тяж ело и весело, и легко и груст­
но, пожалуй, тому ж е самому помору. В глухую осень и
холодную зиму успевает он отлежаться и отдышаться
до того, что с первыми признаками весны его опять тя ­
нет в море, которое, по морскому ж е присловью, хотя и
горе, а без него ему вдвое. «Море, — говорят поморы, —
наше поле: даст Бог рыбу — даст Бог и хлеб».

Ч а с т ь II

ГЛАВАI

ТЕРСКИЙ БЕРЕГ БЕЛОГО МОРЯ
Физический вид на всем далеком протяжении его. — Лопари: их быт и
нравы с исторической и этнографической сторон. — Преподобный Три­
фон. — Печенгский монастырь. — Прежнее местожительство лопарей. —
Лазарь мурманский. — Шведское владычество. — Одежда и жилища. —
Крестовни. — Озерная рыба. — Лопари по сравнению с самоедами. — За­
нятия лопарей. — Лов семги: село Кузомень, село Варгуза. — Заборы для
рыбы и другие рыболовные снасти, употребляемые на Терском берегу
и в других местах северного края. — Нравы и обычаи семги. — Лох и
вальчаг. — Уменьшение рыбы. — Заборщик. — Водолазы. — Пунды. —
Тайники. — Юрики. — Подледна. — Гольцы. — Дальнейший путь мой по
Терскому берегу мимо Умбы и Порьегубы. — Серебряная руда. — Впе­
чатления при переезде через Кандалакшскую губу в бурю. — Волчья
ночь. — Забытое и заброшенное в крае.

Теми ж е высокими гранитными скалами, до 25 и 30
сажен высотой, как Мурманский и Карельский берега,
начинается и Терский берег от Св. Носа. Таким же гра­
нитным утесом кончается он в вершине Кандалакшского
залива. Выкрытые тундрой, с вечным снегом в оврагах,
темно-красноватые горы эти тянутся до реки Поной, за
изгибами которой разбросано первое селение Терского
берега — село Поной, с деревянной церковью, с 20 до­
мами, с таким ж е количеством обитателей (между ко­
торыми встречаются уж е оседлые лопари) и с забором
для семги, выстроенным поперек порожистой, глубокой
реки. Той же тундрой и беловатым ягелем — оленьим
мохом — выкрыты горы и прибрежные скалы берега на
дальнейшем протяжении полуострова до реки Пулонги. Редко горы эти и прибрежные скалы поднимаются
свыше 50 сажен, но большая часть из них, уж е около
острова Сосновца, покрываются мохом зеленоватого
цвета и мелким кустарником, который по мере прибли­
жения берега к реке Пулонге переходит постепенно в
99

реденький, невысокий сосновый и березовый лес.
Беднее и бесприветнее вида этого прибрежья мож­
но представить себе один только голый Мурманский
берег океана, продолжением которого можно считать
безошибочно всю северную, печальную часть Терско­
го берега. Около Пулонги начинаются уж е песчаные
осыпи и кое-где глинистые прикрутости, которые при
устье самой большой из рек Терского берега — В арзуги — являю тся сплошным песчаным полем, кое-где ис­
пещренным невысокими, песчаными холмами в сере­
дине этого поля и более высоким, менее редким лесом
по окраинам его. Пять только селений приютились на
всем этом бесприветном протяжении Терского берега,
до устья реки Варзуги, при устьях маленьких речек, на
береговых прикрутостях. Во всех этих селениях можно
видеть деревянные часовни, редко — церковь. Таковы
Пялица (20 дворов), Чапома (22), Стрельна (4), Тетрина
(30) и Чавонга (13). Из деревень этих только одна Тетри­
на, как бы исключение из общего правила: не прячется
за дальними коленами реки, дальше внутрь земли от
устья, но видится с моря всецело на мыске, у подошвы
голой гранитной крутизны, оттого и самый вид деревни
картинно-своеобразен. Так ж е приглуб Терский берег
и на этом половинном протяжении своем (от Поноя до
Варзуги), как приглуб он и везде дальше до Кандалак­
ши. Кое-где и около него есть песчаные отпрядыши и
глубокие острова, между которыми по величине зам е­
чателен Сосковец, служивший в недавнюю войну ста­
ницей судов соединенного англо-французского флота.
Остров этот голым камнем, прорезанным кварцем на
десять сажен, возвыш ается над поверхностью моря в
недальнем (2 мили) расстоянии от берега и идет на 600
сажен в длину и на 320 саж. в ширину. Издали видится
на нем красная башня, а на западном берегу несколько
крестов. Теми же крестами в некоторых местах устав­
лено и все прибрежье. Кресты эти и становые избы
кое-где на южных отклонах гор успевают еще поддер­
100

ж ивать веру в то, что едешь не окончательно пустыми,
безлюдными местами, что если теперь не видно ж и з­
ни, то, во всяком случае, была она прежде, будет по­
том. Только около редких бедных селений успеваешь
встречать живого человека: это или рыбак, выехавший
с товарищами осматривать сеть, пущенную в море, или
иногда куча девок с песнями и смехом плывут в таком
ж е карбасе на ближний остров докашивать траву или
добирать ягоду, успевшую уж е созреть на то время
(конец июля). Забравшись в селение, встречаешь те ж е
чистые избы, тех ж е приветливых и словоохотливых
русских мужичков с их своеобразным, в высшей сте­
пени типичным говором, с их бытом, сложившимся под
иными условиями, при иной обстановке, чем во всяком
другом месте Великой России.
Заселение Терского берега славянским племенем
было одновременно с заселением этим ж е племенем
всего севера России. Умение освоиться с чужой мест­
ностью в течение этих шести-семи веков, как с род­
ной, дает почти прямое право считать русское племя
за аборигенов прибрежьев Белого моря, а настоящих
аборигенов — финское племя, лопарей — как приш ле­
цов, как гостей на чужом пиру и притом гостей почти
лишних и ненужных. Так скоро умело более сильное и
развитое племя подчинить своему влиянию слабое пле­
мя инородцев! Лопарь теперь не более, как работник,
батрак, раб-невольник у русских обитателей Терского
берега. Некоторой самостоятельностью (хотя в то же
время, незначительной) пользуются из лопарей толь­
ко те, которые поселились своими вежами в глуши Л а­
пландского полуострова, вблизи озер или на почтовом
тракте между Кандалакшей и Колой, вблизи больших
и рыбных озер. Зато все лопари Мурманского, а тем
более Терского берега издавна уж е существуют рабо­
тами, задаваемыми им русскими промышленниками, и
большей частью или уж е обрусели, или находятся в по­
следнем, близком к этому великому делу периоде.
101

Лопари, или собственно так называемая «терская
лопь», встречаются по одиночке не только на М урмане, но и у реки Иоканки, и на берегу Лумбовского за ­
лива (до 80 душ), и в каждом селении Терского берега
работниками у богатых хозяев. Семьями или целыми
погостами встречаются они только у реки Поноя (свы­
ше 50 душ), около острова Сосновца (свыше 20 душ) и
верстах в 20 от селения Кузреки. В первом случае они
живут у моря и ради моря, а потому посильно кладут и
свою долю влияния на отправление звериных промыс­
лов и рыбной ловли больше, чем карелы.
Резко бросается в глаза низенький лопарь, всем
обличьем заметно отмеченный от соседнего русского
люда. Глянцевито-черные волосы щетинисто торчат
на голове и, кажется, никогда не способны улечься; они
висят какими-то неровными клочьями над лбом, из-под
которого тупо и лениво глядят маленькие глаза, боль­
шей частью карие. Несколько выдавшиеся скулы, зна­
чительной величины разрез рта делают из лопаря не­
которое подобие самоеда, если бы только все черты ло­
паря были менее округлы, если бы разрез глазной был
уж е и самая смуглость лица была бы сильнее. Лопарь,
напротив, в этом отношении составляет как бы пере­
ход от инородческого племени к русскому, хотя бы, на­
пример, от того ж е самоеда к печорцу. Правда, что в то
ж е время лопарь сравнительно выше ростом самоеда,
менее плечист и коренаст, хотя и далеко не дошел до
русских, между которыми попадаются истинные бо­
гатыри и красавцы. Зато, в свою очередь, несравненно
легче и понятнее говорит лопарь по-русски, чем карта­
вый самоед, и хотя лопарь любит вставлять, уснащ и­
вать (по местному выражению) в свою речь лишние,
не имеющие никакого смысла слоги вроде «ба», «ото» и
пр., и свои родные коренные слова, — все ж е его понять
можно и даж е при случае разговориться с ним. Продол­
ж ая далее сравнение лопарей с самоедами, находим не
лишним сказать, что самоеды уходят далеко от своей
родной тундры, собирают милостыню в Архангельске;
102

лопарь же, в свою очередь, — редкий и случайный гость
этого города и почти никогда не оставляет своей вежи
надолго. Если самоедское племя многолюднее, а лопар­
ское малочисленнее и если самоедов только в послед­
ние десятилетия настоящего века начали обращать в
христианство, то лопари давно уж е христиане.
Лопари, как говорят летописи, в княжение Ва­
силия III явились в Москву с данью и произвольной
просьбой дать им проповедников Евангелия. Тогда ж е
(в 1527 г.) отправлен был с ними архимандрит Феодорит, успевший просветить Христовым учением лопа­
рей, живших около Колы, и даж е будто бы перевести
некоторые церковные книги на туземный язык. Но
в настоящее время не сохранилось ни книг, ни даж е
каких-либо преданий и известий о Феодорите. Более
памятным и высокочтимым всем лопарским населени­
ем остается Св. Трифон, апостольствовавший в дальних
северо-западных пределах Лапландии одновременно с
Феодоритом (около половины XVI в.). Мерами кротости,
личным примером безупречной добродетельной жизни
преподобный Трифон успел в короткое время обратить
полудиких соседей своих в христианство и построил на
реке Печенге монастырь, восстановленный в настоящее
время. Вот краткая история этого Кольско-печенгского
монастыря, некогда самого северного и самого дальне­
го изо всех существующих в России. Первый храм, по­
строенный Трифоном, посвящен был имени Св. Троицы
и освящен иеромонахом Илиею, которого нашел препо­
добный в Коле. Этот же иеромонах постриг Трифона в
монашество. Трифон отправился в Москву просить гра­
моты у царя Грозного, встретил царя на пути в церковь,
подал челобитную и тогда ж е получил в дар от цареви­
ча Феодора верхнюю одежду и от самого царя (22 ноя­
бря 1556 г.) жалованную грамоту. Монастырь получил
«на пропитание» в вотчину морские губы: Мотовскую,
Лицкую, Урскую, Пазрицкую и Навденскую», и с тем,
чтобы «в море всякими рыбными ловлями и морским выметом, коли из моря выкинет кита, или моржа, или какого
103

иного зверя, и морским берегом, землею, островами, ре­
ками и малыми ручейками и с верхотинами, и топями,
и горовными местами, и пожнями, и лесами, и лесными
озерками, и звериными логовищами, и лопарями, ко­
торые лопари наши данные в той Мотовской и Печенгской губе ныне есть и впред будут, и со всеми луговыми
угодьями и своими, царя и великого князя денежными
оброками и со всеми доходами и с волостными корма­
ми и тем им питаться, и монастырь строить». При царе
Феодоре Иоанновиче (в 1590 г.) шведские финляндцы,
жившие близ Колы, сожгли церковь Успения, стояв­
шую в 26 верстах от монастыря. Стояли потом 7 дней
под самым монастырем и в день Рождества Христова
тотчас после литургии умертвили всех бывших в огра­
де, ограбили церкви, сожгли и разруш или до основания
весь монастырь. Феодор Иоаннович повелел перевести
обитель в Колу, но она здесь вскоре сгорела и вновь вы­
строена была (в 1619 г.), уж е при царе Михаиле Феодоровиче, за рекой Колой. Монастырь управлялся игумнами; в 1701 году по указу Петра Великого приписан
был к архиерейскому дому, а потом к Кольскому собо­
ру. Церковь упраздненного монастыря сожжена вместе
с городом соединенным англо-французским флотом в
1854 году.
Далеко прежде появления Феодорита в Лапландии
лопари — по свидетельству соловецкого летописца —
вскоре по основании Соловецкого монастыря уж е имели
веру во Христа: «Много от тех лопарей прихождаху во
обитель преподобных отец Зосимы и Саватия и, остригающе власы глав своих, бываху мниси». В другой соло­
вецкой рукописной книге, «Сад Спасения», говорится,
между прочим, следующее: «Древле быша сии вышеречении родове, яко зверие дивие живуще в пустынях
непроходимых, в расщ елинах каменных, не имуще ни
храма, ни иного потребного к ж ительству человеческо­
му; но токмо животными питахуся, зверьми и птицами
и морскими рыбами, одежда ж е — кожа еленей тем
104

бяше. Отнюдь Бога истинного единого и от него послан­
ного Иисуса Христа ни знати, ни разумети хотяху; но
им ж е кто когда чрево насытит, тогда оно и Бога си поставляше, и аще иногда каменем зверя убиет — камень
дочитает, и аще палицею поразить ловимое — палицу
боготворить, еже и ныне в самоядцех зловерие закам е­
нелое обретается, еще и в лопарех, обаче отчасти». По
крещении Трифоном, лопари, оставшиеся еще в я зы ­
честве, стали называться лопью некрещеной, но уж е не
долго. Другое свидетельство о лопарях находим у П ав­
ла Иовия, жившего в России при Василии III. Он гово­
рит: «На самом дальнем берегу океана ж ивут лапланд­
цы — народ черезвычайно дикий, подозрительный и до
того трусливый, что один след чужестранца или даж е
один вид корабля обращает их в бегство; москвитяне не
знают свойств этого народа; торговля мехами произво­
дится без разговоров, потому что лапландцы избегают
чужих взоров. Сличив покупаемые ими товары с меха­
ми, они оставляют меха на месте, а купленное уносят, и
такая заочная торговля производится с черезвычайной
честностью».
Другие исторические свидетельства приводят нас к
тому заключению, что лопари в переселении своем шли
с юга, и именно от Онежского озера, где некто муром­
ский монах Л азарь видел их еще около половины XII
столетия и звал лопяпами , сыроедцами , зверообраз­
ными людьми. Он тогда ж е хвалил их кроткие нравы,
рассказывая об общей благодарности и желании стать
христианами после того, как удалось ему исцелить сле­
пого сына одного из лопарских старшин. Даже случи­
лось так, что отец исцеленного, имевший жительство
на Рандозере, сделался монахом и все сыновья его кре­
стились. Те ж е лопяне (жители северного побережья
Онежского озера), которые сначала гнали святого мужа
с острова Муромского, сожгли его хижину, притесняли
и даж е били, — впоследствии сами оставили те ме­
ста, «отыдоша в пределы окиана-моря». Это началь­
ное переселение лопарей далее на север, очевидно,
105

теснимых новыми пришельцами, находившимися под
защитой и покровительством сильного Новгорода, слу­
чилось, несомненно, ранее 1352 года, когда Св. Лазарю
Муромскому выдана была посадником Славянского кон­
ца Иваном Фоминым владельческая грамота на остров
Мучь, озеро Муромское с окрестностями. В начале XI
столетия лопари делаются известными истории и уже,
как данники Великого Новгорода. Новгород разделил
их на два разряда: двоедаппых и троеданных , и к по­
следним приписывал тех из них, которые переходили
за норвежскую границу добывать промысла. Дань эта
состояла сначала из шкурок пушного зверя и рыбы, а
потом уж е из денег. Только при Иоанне III лопари на­
чали сами возить эту дань в Москву, но до того време­
ни отдавали ее нарочно присылаемым приставами, ко­
торые и обязаны были ездить и ходить по ближним и
дальним погостам.
Посильно отбывая государственные повинности,
лопари в то ж е время находились во враждебном отно­
шении к тем из своих единоплеменников, которые под­
чинились норвежцам и в страны которых наши лопа­
ри ездили за промыслами. Происходили ссоры, драки,
кровопролития; требовалось положить между соседя­
ми политическую, правительствами обусловленную,
границу. Около пятисот лет тянулось это дело. Ш веды
неоднократно присылали уполномоченных, являлись
и московские (в 1526, 1592, 1595, 1601гг.); затевались
споры, происходили разногласия, дело не подвигалось
вперед, требовалось решение спора оружием. Ш веды в
1591 г. овладели сумским острогом, сожгли монастырь
Печенгский; московские войска под предводительством
двух братьев князей Волконских опустошили север­
ную Финляндию. Некто Валит — «ратный человек и к
рати необычайный охотник, собою дородный», из знат­
ных новгородцев, ходил на Мурман, поставил огромный
камень и, окружив его двенадцатью рядами каменных
стен, назвал Вавилоном, говорит финское предание (не
106

сохранившееся у лопарей). То ж е самое соорудил этот
Валит и на месте нынешней Колы. Ш веды отдали ему
все Лопорье до реки Ивгея, так что лопари сделались
новгородскими данниками. Царь Борис начинал дело
о границах, но не кончил: начавш аяся неурядица го­
сударственная затянула это дело надолго. Екатерина
II в 1784 году, подняла вновь вопрос этот, но такж е не
кончила совершенно. В 1809 году, когда Финляндия
присоединена была к России, границы эти были приве­
дены в большую ясность. Так было до 1822 года, когда
норвежские солдаты из крепости Вардегуза, приехав­
ши к берегам, принадлежавшим к Пазрецкому погосту,
нарубили там дров во исполнение уж е давнего обычая
похищать лопарскую собственность. Лопари принесли
жалобу кольскому исправнику. В дело это вмешалось
шведское правительство, присланы были уполномо­
ченные и тогда ж е получена новая жалоба от финнманов13 (норвежских лопарей, финнманов, фирманов) на
русских лапландцев. Все это, взятое вместе, послужи­
ло к тому, что в 1825 году русский полковник Галямин
и шведский полковник Сперк назначили окончательно
границу эту по реке П азреке (Пазвигу). По конвенции
между русским и шведским правительствами, под­
писанной в 1826 году, положено, чтобы норвежские
семейства, а равно и семейства русских подданных,
живущие на землях, которые навсегда достаются в
удел России или Норвегии, оставались на месте их ж и ­
тельства или переселились на землю другой держ авы
в течение трехлетнего срока. В течение шести лет те и
другие имели право ходить на землю другой державы
для производства там по-прежнему рыбной и звериной
ловли, соображаясь, однако, с правилами внутренней
полиции и таможенными учреждениями. Оленей по­
зволялось пасти только на тех местах, которые назва­
ны общими (Fellesdistricter).
В правительственном отношении, лопари в настоя­
щее время стоят наравне с прочими государственными
107

крестьянами: платят подати, исправляют земские по­
винности, но в то же время освобождены от личного ре­
крутства, платя вместо того в рекрутский год 150 руб.
сер. с рекрута.
Закутанный в оленьи, меха, лопарь ж ивет по зимам
в своих зимних погостах внутри Лапландского полу­
острова и только на лето перекочевывает к морю или
океану. Тот же совик, что и у самоеда (но на этот раз
называемый печок, нераспашной, с колпаком для голо­
вы), те ж е оленьи высокие сапоги — яры, с длинным и
острым носком, шапка с длинными ушами, спущенные
россомашечьим мехом, спасают лопаря от суровостей
полярного холода. Юпа — тот ж е печок, но не мехо­
вой, а из серого сукна, с таким ж е куколем вроде ш ап­
ки служит лопарю на его летних морских промыслах,
спасая его и от крепких ветров, и от мириад комаров,
вьющихся над гнилою тундрой его отечества. Лопарки
носят сарафаны, на голове — сороки из кумача, хол­
ста и каразеи, на затылке кладут вынизанный бисером
красного сукна назатыльник. Девушки носят шелковые
каразейные повязки, а на ш еях бусы из красного бисе­
ра и дешевого жемчуга, добываемого, как известно, во
многих реках поморья, особенно в реке Кеми. У лопа­
рей тот же конусообразный шатер, что чум у самоедов,
называемый вежей, составляет его жилище. Разница
между чумом и вежей незначительна. Те ж е обточен­
ные шесты, сажени в две длиной, составляют ее осно­
вание, такое ж е отверстие наверху для дыма, тот же,
наконец, земляной пол, устилаемый оленьими посте­
лями, как и в самоедском чуме. Разница только в том,
что веж а устанавливается прочнее и перевозится, как
чум, с места на место (в этом случае веж а составляет
как бы нечто среднее, переходное от кочевой палатки к
избе или к дому). Для этой цели внешняя сторона вежи
не обшивается оленьими мехами, а обкладывается сна­
чала хворостом и ветвями хвойных деревьев, а потом
сверх всего широкими пластами дерна. В одном боку
108

вежи, в противоположной стороне от севера, оставля­
ется отверстие, которое на этот раз закры вается опятьтаки не оленьим мехом, а дверью, сколоченной из трех­
четырех дощечек; дверь эта приподнимается кверху и
тяжестью своей готова придавить и способна ушибить
больно всякого неловкого, неопытного гостя, как з а ­
падня, как защ елка, по подобию со звериной ловуш ­
кой. Таких веж у так называемых кочующих лопарей
для каждого семейства по две: одна, зимняя, остается
при озерах незапертой, когда лопарь перекочевыва­
ет в весеннее время к морю, где уж е ж дет его готовая
летняя вежа, точь-в-точь такого ж е строения и вида,
как и прежняя. Многие погосты имеют уж е лопарские
избы, выстроенные но образцу русских. Скудную пищу
и крепкий сон вкуш ает и лопарь в своих вежах, или
избах, какими пользуются самоеды в своих чумах. От
оленьих ж е стад зависит участь и судьба большей ч а­
сти лопарского населения, как и самоедского. Разница
только одна: лопари давно уж е перестали находить в
оленях единственных друзей и единственное, неиз­
бежное подспорье в жизни, а потому обращают на них
меньшее внимание. Олени лопарские больше ростом,
значительно крепче силой, не гоняются стадами при
передвижении, а живут по большей части на назначен­
ных местах, на издавна отведенных пастбищах и часто
оставляются без надзора на все летнее время морских
промыслов. Огромные стада диких оленей вознаграж ­
дают утраты, в случае нападения на стада домашних
оленей волков, россомах и медведей, которых, как го­
ворят, на Лапландском полуострове несравненно боль­
ше, чем в Мезенской тундре. Точно так же, по большей
части с пятилетнего возраста, пускают и лопари (как и
самоеды) оленей своих в упряжь. Разница здесь только
в том, что лопарские сани имеют форму корыта и назы ­
ваются кересом, кережкой, но у них такж е веревочная
упряж ь, все то же, даж е и особые названия для в ся ­
кого возраста животного: т еленок , олень на втором
109

году жизни называется ураком , самка — вонделкощ на
третьем: самец — у барсом, самка — вонделваженкой;
на четвертом: самец — кундусом, самка, как и у самое­
дов, — важенкой и, такж е как у самоедов же, самец по­
сле пяти лет и до смерти носит название быка. Здешний
олень такж е не живет более 20 или 30 лет и умерщ вля­
ется раньше на случай насущной потребы для одежды
или пищи. На Лапландском полуострове, как и по ме­
зенской тундре, врагами оленей, помимо волков, мож­
но считать докучливых слепней (tabanus или coestrus
tarandi). Оригинален здесь только тот обычай, что при­
гнанным к морю оленям лопари позволяют пить соле­
ную воду. Олени пьют ее с жадностью, но только один
раз в лето; другие разы они в этой воде только спасают­
ся от слепней, но, как замечают, никогда уж е не пьют ее
больше. Терские лопари (предпочтительно пред други­
ми одноплеменниками) из оленьих шкур приготовляют
хорошую лосину и замшу, называемые в поморской
торговле общим именем ровдюги.
Продолжая сравнение лопарей с самоедами, най­
дем, что лопари, например, ничего не едят сырым и без
соли, как любят делать это самоеды. Точно такж е ло­
пари в своей торговле с русскими промышленниками,
забирающими у них летние уловы рыбы в становищах
Мурманского и Терского берегов, скорее остаются в на­
кладке, чем в прибыли. Лиш няя чарка водки реш ает
иногда дело к немалому ущ ербу лопаря, всегда доброго,
сговорчивого и верующего в честность промышленни­
ков русских, но почти всегда ошибающегося. Наконец,
несравненно лучшим здоровьем пользуется лопарь пе­
ред самоедами по той причине, что, к счастью, нет у них
наследственных заразительных болезней, нет и других,
исключая неизбежных морских. Может быть, способ­
ствуют к тому правильно обусловленные перекочевки
два раза в год, а может быть, и не такая грязная, не та­
кая животная жизнь, как жизнь самоедов. Если приба­
вить ко всему сказанному, что лопарки необыкновенно
110

пугливы, и что громкий, неожиданный стук или крик
способен произвести во всем их организме значитель­
ное нервное расстройство, подчас доводящее их до со­
стояния бешенства, то этим, каж ется, придется сказать
все о лопарках.
Тою ж е кротостью и миролюбивым характером ды­
шат все отношения лопарей к русским, как и отноше­
ния самоедов к зы рянам14. Даже, как кажется, лопарь
еще честнее, еще характернее самоеда, а простодушие
его не ищет дальних доказательств. Патриархально­
гостеприимный в своей веже, лопарь в сношениях сво­
их с русскими любит заводить тесную дружбу, род
братства — одним словом, любит блюсти вековой обы­
чай крестования. Угодит в чем-нибудь, понравится
чем-нибудь, угостит хорошо или даст выгодную плату
за промысел давний лопарский знакомец-помор, ло­
парь не замедлит предложить ему покрестоватъся ,
т. е. обменяться крестами, сделаться крестными бра­
тьями. Лопарь по совершении обряда обмена крестов
дарит крестовому все, что есть у него лучшего: луч­
ший олений мех, лучшую звериную шкуру, бобровую
или чернобурой лисицы. Крестовый русский должен, в
свою очередь, отдарить, чем может, своего крестового
брата-лопаря. Господин Верещагин, автор «Очерков
Архангельской губернии», рассказывает один подоб­
ный случай крестования следующим образом:
«Один из наших русских промышленников в одно
лето был на Мурманском берегу около норвежской гра­
ницы. Там наш промышленник случайно встретился с
одним дотоле ему неизвестным лопарем, которого все
богатство состояло в оленьих стадах. Рассудив, что не
худо иметь знакомого человека, с которым, может быть,
приведется на будущее время иметь какое-нибудь дело,
промышленник пригласил этого лопаря к себе на ладью.
Лопарю понравился новый его знакомый, так что он
предложил ему свою дружбу, друзья покрестовались.
Лопарь, получив, по обычаю, подарок (весьма, впрочем,
111

незначительный), пригласил своего крестового к себе.
Они съехали на берег и, пройдя несколько верст, очу­
тились на небольшой равнине, окруженной скалами.
Лопарь громко свистнул и на этот свист послышался
лай собак. В ту же минуту лопарь повел своего зна­
комца на ближайший холм. Лишь только они успели на
него взобраться, как вдруг откуда ни возьмись, со всех
сторон набежали на равнину стада оленей, ловко заго­
няемые собаками. Наш промышленник, стоя на холме, с
удивлением смотрел на это бесчисленное стадо оленей,
которые покрыли всю равнину.
— Вот все мои олени, — сказал, наконец, лопарь, об­
ращ аясь к своему крестовому, — выбирай себе любого,
какого хочешь.
Крестовой с минуту оставался в недоумении: он
знал, что, по обычаю, должен был, взамен своего подар­
ка, получить подарок и от лопаря, но, вспомнив о ни­
чтожности своего подарка в сравнении с тем, который
предлагал ему лопарь, он невольно смутился, тем бо­
лее что лопарь нарочно для него раскинул перед ним
все свое богатство и великодушно предлагал выбрать
самое лучшее.
— Нет, брат, — отвечал, наконец, промышленник, —
куда уж мне выбирать? Спасибо! Сам ты делай как зна­
ешь.
Лопарь тотчас сошел с горы и, выбрав самого луч­
шего из оленей, ловко набросил на рога его петлю. Тот­
час ж е олень был убит, и наш промышленник расстал­
ся с своим крестовым, неся с собою прекрасную ш куру
и мясо оленя — залоги нового знакомства и дружбы с
добродушным лопарем».
«Эта черта, — прибавляет дальше г-н Верещагин, —
показываете высокое качество души людей, которых
мы привыкли считать грубыми, это качество сделало
бы честь всякому образованному человеку».
По нашему мнению, случай этот, как и несколько
других, подобных ему, служит немаловажной причи­
112

ной к опровержению того мнения, которое хранят еще
некоторые из поморов, что будто бы лопарь склонен к
убийству, что будто бы без товарищей и оруж ия нель­
зя доверяться его гостеприимству, что таким образом
недавно пропавший без вести кемский помор, имевший
при себе значительную сумму денег, убит лопарями и
будто бы за то только, что у него было много денег! В то
ж е время и те ж е русские, уходя домой с мурманских
промыслов, оставляют лопаря сторожем всего запаса
на будущую весну, всего, что было бы лишним дома, но
что может пригодиться на будущий год. Семь месяцев
блюдет лопарь за ничтожную сумму становища про­
мысловые и все в поразительной целости передает хо­
зяевам, не утаив за собой малейшего пустяка. М ежду
тем надзору лопарей доверяется весьма часто несколь­
ко сотен пудов трески, палтусины, семги, на несколько
ж е сотен рублей снастей и пр. А между тем черезвычайно редки судебные следствия о смертоубийствах, в
которых бы замеш ался лопарь (известны только два).
Лопари охотно и часто выселяются ближе к русским
селениям и не строят уж е своих погостов далеко, в глу­
би Лапландии; так ж е охотно, особенно в последнее
время, они ж енятся на русских девушках. О просто­
те и даж е некоторой тупости лопарей поморы, между
прочим, рассказывают следующее. Одному лопину
удалось утащ ить из часовни целый ящик церковного
сбора. Ж елая спрятать его подальше, он вышел в тун­
дру, высмотрел дерево, закопал под ним свою краж у и,
отойдя, долго оглядывался потом назад, с целью хоро­
шенько запомнить место. К несчастью лопаря, все это
высмотрели ребята-зуйки, ходившие из становища за
морошкой. Зуйки рассказали обо всем этом кормщику.
Тот пришел, вырыл деньги, ящик расколотил и бросил.
Лопин всплакался, целые дни ходил повеся нос и, на­
конец, не выдерж ал и рассказал русским промышлен­
никам свое горе.
—
Отчего ж е ты по-дурацки прятал? — спраш ива­
ли те.
113

— Л ьзя видеть, льзя не видеть, — оправдывался лопин и приписал все это злым духам.
Свадебные обряды лопарей до сих еще пор сохрани­
лись в первобытной целости и оригинальности. Свадьбе
обыкновенно предшествует сватанье. Ж ених с родны­
ми своими отправляется в этот день к избе или веже
невесты. Но жениха не пускают туда: дверь заперта на
задвижку. Он со всеми родными своими должен стоять
в сенцах, где так холодно и в то ж е время так неприют­
но — стыдно. Ж ених с пришедшими начинает стучать
в дверь, с приговором: «Господи Иисусе Христе, Боже
наш, помилуй нас!» — до трех раз. После последнего
удара и молитвы из-за дверей окликают пришедших
сердито-заспанным и хриплым голосом:
— Кто это там по ночам бродит, беспокоит?
И, просунувши голову в полуотворенную дверь, ло­
парь хмурит лоб и опять приговаривает:
— Не вижу, не вижу, что за люди пришли...
Ему дают полтинник. Он трет этой монетой один глаз
и щ урит другой. На этот глаз тоже поступает от жениха
полтинник или другая монета, смотря по состоянию.
Получивши полтинник, сват не отстает: говорит,
что горло болит, лечить надо — дают платок. «Озяб», —
говорит сват — водки дают. То ж е самое повторяет и
другой привратник, которыми бывают по большей
части братья невесты. Этому последнему, обдаривши
его, пришедшие сказываю т свой сказ: что приш ли-де
от заморского купца, у которого улетела золотая пти­
ца и будто бы спряталась в этой веже. Их тотчас ж е
пускают посмотреть и поискать. Гости, ухватившись
руками за плечи и наклонивши головы, входят в избу
гуськом, один за другим. Ж ених топает ногами, его
осаживают, останавливают криками «тпрру», но ж е ­
них продолжает топать до тех пор, пока не подойдут
к лавкам. На лавках в это время сидит вся невестина
родня. Невесты нет тут; отец ее сидит, опустивши го­
лову, как будто спит. Гости подходят к нему и будят,
114

ударивш и ноготками пальцев в голову. Очнувшийся
отец протирает глаза, просит на очки, на починку го­
ловы. То ж е самое делает и вся остальная невестина
родня, которую тоже ж ених обязан одаривать. Когда,
наконец, кончится вся эта скучная церемония, выво­
дят невесту, саж аю т на постель, накрывш и предвари­
тельно лицо ее покрывалом.
Родные указываю т на нее пришедшим и спраш и­
вают:
— Не та ли эта птица, что ищете?
Сваха даром не показывает птицы, просит подарка.
Получивши его, она поднимает покрывало.
— Она, — говорят пришедшие.
Старший сват жениха берет его руку под правую
свою мышку, придерж ивая локоть своей ладонью, то
ж е делает сватья с невестой. Ж ениха и невесту водят
вместе, сближают их руки, чуть дотрагиваясь одной
до другой, но мгновенно отдергивая, до трех раз, и по­
том разводят. Ж ених один у езж ает домой, а родные
его вместе с невестиными начинают пир и ведут его
до поздней ночи. На другой день совершается и самая
свадьба, сопровождаемая тем ж е пиром, но только уж е
в доме новобрачных.
Промышленники русские все единогласно хвалят
целомудренность лопарских женщин, их трудолюбие
и домовитость, которые немало способствуют к тому,
что и дети воспитываются в некоторой патриархаль­
ной чистоте нравов: мальчик-лопарь до совершенно­
летия ж ивет большей частью дома и не допускается
на трудные мурманские промыслы. Сама ж е лопарка
всегда дома. На ее обязанности леж ит приготовление
пищи: тонких лепеш ек — рески, приготовляемых из
теста (муки с водой) и поджариваемых на раскален­
ном камне, и линды — ухи из рыбы (иногда мяса оленье­
го) — род грязноватой невкусной похлебки с примесью
незначительного количества муки. Черный хлеб, по­
купаемый или вымениваемый у русских промышлен­
ников на Мурмане, составляет лакомство. В свободное
115

время лопарка обшивает детей, мужа, самое себя15; они
такие ж е мастерицы шить платья, как и самоедки, но
так ж е неопрятны, так ж е неразборчивы в пище, под­
час так ж е упрямы, как и муж ья их, и все до единой
умеют говорить по-русски тем ж е говором, в котором
слыш атся крепкое ударение на букву «о» и неприятно­
пронзительные звуки.
Таким образом, лопарь все лето живет морским про­
мыслом, живет он им и осенью, и зимой, если только
случайность судьбы поселила его на Терском берегу
около Поноя. В противном случае, с первыми призна­
ками осенних непогодей, лопари удаляются к своим
зимним погостам. Здесь на ту пору ближние (всегда
большие) озера богаты разного рода рыбой: идут сиги,
гарьюсы, хармюзы, гарвизы, Salmo thym alus — мел­
кая, но вкусная рыба с мелким клеском или чешуей, до
5 фун. весом), попадаются в невода, сети и сетки щуки,
окуни, ерши, мелкая палья с красным мясом, перьями
и хвостом и черным клеском (из рода лососей, близкая
к форели). Идут на крючки с сиговой наживкой ж и р ­
ные вкусные налимы. Часть этой добычи служит для
них большим подспорьем на зимнее продовольствие;
часть скупается на месте приезжающими на оленях
терскими поморами или на деньги, или на соль и р ж а­
ную муку.
Зиму лопари в своих дальних веж ах посвящают лов­
ле птиц и лесного зверя, и это едва ли не главные и не
самые выгодные и прибыльные промыслы. Несметное
количество куропаток населяют весь Лапландский по­
луостров, давая возможность лопарям не прибегать к
огнестрельному оружию, а пользоваться легчайшими и
дешевейшими способами. Куропатки кучками и в оди­
ночку бегают по чистому снегу, обыкновенно по направ­
лению в южную сторону. Зная это, лопари устраивают
ловушку, весь нехитрый состав который состоит в том,
что к двум колышкам, наклонно воткнутым в снег, при­
вязываю т небольшую петельку, плетенную из ниток и
116

называемую гангасом. Около гангаса этого делают ко­
ротенький заборик с двух сторон из сосновых и еловых
лапок. Куропатка, вбегая в этот переулочек, узенький и
коротенький, принуждена стремиться вперед и, стало
быть, прямо в петлю, где ей уж е нет спасения. Но часто
подобную добычу, и притом в значительном числе, по­
хищают лисицы.
Против этих зверей лопари придумали много
средств, большей частью общих с мезенскими краями,
каковы: отравы, капканы и другие ловушки, всегда вер­
ный и меткий выстрел. Лопари такие ж е замечательно­
искусные стрелки, как вообще все живущие морскими
и лесными промыслами и для которых ружье, есте­
ственно, — предмет необходимой важности. Теми ж е
снарядами и при тех ж е средствах добывают лопари
горностаев, песцов, волков и зайцев, как производит­
ся это дело и в мезенской тундре. Медведей лопари не
бьют по тому ли давнему суеверному понятию, что у
медведя 12 сил человеческих и 10 умов мужичьих, или
по тому убеждению, что медведь не приносит особого
вреда. К тому ж е лапландский медведь смирен и поч­
ти никогда не нападает первым; при виде нескольких,
бежит даж е прочь и больше лопарок боится неожидан­
ного и сильного крика. Если иногда лопарь и надумает
стрелять в зверя, то прежде выстрела — тоже по дав­
нему обычаю — говорит ему краткую речь или род уве­
щания, чтобы медведь не нападал первым, затем-де,
что руж ье может осечься, рука может дрогнуть и пр.,
чего благородный (по убеждению лопарей) зверь никог­
да не реш ится сделать, и т. п.
Из других более прибыльных для лопарей лесных
или тундряных промыслов замечательны два: промыс­
лы выдры (бобры совсем перевелись) и диких оленей.
Выдры, известно, живут в воде и преимущественно в
тех реках и озерах, которые имеют прямое сообщение
с морем. Уходят выдры и в море, но и там попадаются
на всегда меткий выстрел охотников. Зверя этого счи­
тают три вида, из которых самый распространенный
117

тот, который характеризуется белою грудью и черной,
блестящей шерстью на других частях тела. Величина
его доходит иногда до величины большой свиньи или
дворовой собаки. Эта порода выдр очень легко делается
ручной, и бывали даж е случаи, что зверь этот помогал
даж е хозяину ловить рыбу, до которой сам он в то ж е
время страстный охотник.
Диких оленей, которых множество бегает и по л а­
пландской тундре (не стадами, но в одиночку), ловят
лопари на хитрость: или подползая к ним за ветром с
петлей или ружьем, или подпуская к ним домашнюю
самку осенью во время течки, когда обыкновенно не­
сколько сбежавшихся диких самцов затевают и з-за
самки драку. В драке той они путаются рогами и та­
ким образом становятся легкой добычей. Во время го­
лоледицы бегают за оленями на лы ж ах и, утомляя их
долгим и трудным бегством, берут на ружье, как и во
всех других случаях подобной охоты. Иногда, впрочем,
лопари прибегают и к более мирному средству добычи
диких оленей. Для этого выбирают они в лесу такое ме­
сто, по которому по всем приметам должен пробежать
дикий олень. В этом месте к сучьям деревьев привя­
зывается гангас — такая петля, как и для куропаток
(только, естественно, значительно большая и из до­
вольно толстых веревок или ремня). Бегающий всегда
быстро и в большей части случаев без оглядки, олень
легко попадает в ловко настороженную петлю и при
усилиях выбраться еще больше путается и затягивает­
ся на вечную смерть в мучительнейших предсмертных
судорогах. Мясо убитого таким образом оленя не идет в
пищу. В дело идет одна только шкура: из снятой с ног
и выбеленной на солнце делают обувь, из остальной —
замшу, а нередко и печок, точно так же, как поступают
в подобных случаях мезенцы и самоеды.
На огромное множество полевых мышей, бесчис­
ленными вереницами бегающих по тундре, лопари не
обращают ни малейшего внимания, предоставляя их в
пищу птицам и зверям, и в то ж е время простодушно
118

убеждены, что мыши эти падают с облаков, не зная того,
что вообще животные севера многоплоднее животных
южных стран (овцы носят ягнят два раза в год и часто
двойни, козы дают по три козленка и пр.) и что именно
этим обстоятельством можно объяснить все эти мириа­
ды рыб (особенно сельдей и семги), мириады куропа­
ток, комаров и тех ж е полевых мышей. Число послед­
них так велико, что невольно рождается вопрос, чем
они питаются на этой скудной лишайной почве. Их две
породы: одни очень миролюбивы, никогда между собой
не дерутся и скоро делаются ручными. Другие, ж елто­
бурые, довольно злы и не скоро привыкают к человеку.
На Новой Земле их, говорят, несравненно больше, чем
в Лапландской тундре.
Коснувшись суеверий, не лишнее упомянуть и о том
понятии (из множества предрассудков полудиких ло­
парей), которое имеют они о северном сиянии. По их
мнению, это души умерших родных, идущие на небо;
некоторые лопарки узнают даж е в столбах сполохов
своих мужей, отцов, братьев и друзей. Более суеверные
и обладающие крайней степенью воспламененного во­
ображения видят в тех ж е столбах сияний злых духов;
но грамотные русские, хватившие книжной премудро­
сти, привыкли приписывать игру сполохов отражению
в небе бесчисленного множества сельдей, совершаю­
щих свои полярные переселения.
Вообще лопарь, за крайнею ли удаленностью церк­
вей или по другим каким более важным причинам, при
православии — крайне суеверен и мало религиозен
при всем стремлении уподобляться русским, как сде­
лали это, например, относительно одежды. У лопарей в
округе Аккульском водятся такие опытные колдуны, к
которым приходят гадать чухны из Саволакса и других
мест Финляндии. Здешние кудесники не употребляют,
однако, ни причитаний, ни заговоров, ограничиваясь
некоторыми механическими приемами, передаваемы­
ми из рода в род. Терские, например, не соблюдая по­
стов, употребляют круглый год куропаток и наивно
119

оправдываются тем, что куропатки — летучие рыбы.
Новорожденный ребенок иногда целые годы остается
у них без крещения; редкий из взрослых знает какуюлибо молитву: большая часть ограничивается крестны­
ми осенениями и частыми поклонами перед иконами в
часовнях при своих погостах, при свете свечей, которые
держ ат обыкновенно в руках; лопари носят крест как
украшение поверх одежды и пр. В то ж е время, лопари
верны и честны в данном слове, любят искренно своих
земляков и стоят за них горой. М ежду тем нет между
ними ни одного грамотного, хотя все охотно учатся го­
ворить по-русски; все без исключения привержены к
крепким напиткам, которые сделали им уж е много по­
ложительного вреда, сделают еще больше, если не най­
дет их рука спасающая, благодетельная, если не найдет
их грамотность, и честный привет, и доброе внимание.
На соседних русских в этом случае надежда сомни­
тельная и плохая, тем более что между русским насе­
лением Поморья развилась и пустила глубокие корни
страсть к торговым предприятиям со всеми дурными
их сторонами.
В заключение считаем не лишним привести сло­
ва немецкого этнографа Ф ранца Легеря, делавшего
общий вывод обо всех дикарях земного шара. «Сегод­
ня, — говорит он, — дикарь откровенен, завтра вски­
пит в нем буйная страсть, как у истого сына природы,
страсть, возбужденная или гордостью, или корыстолю­
бием; над нею он уж е не имеет власти и, однажды про­
ливши кровь, он становится жесток и страшен: он тогда
уже бессильный раб этой ярости. Нежного, стыдливого
чувства нет у дикарки: страсть нравиться и легкомыс­
лие — вот дары природы; девственности жены м уж дикарь не требует, но за нарушение верности мстит,
как за покражу собственности. Материнское чувство
бывает живо, но существование дурных, а часто и по­
стыдных привычек объясняет частую бесплодность
браков и раннюю смерть детей». Только этого послед­
120

него положения нельзя применить к нашим северным
дикарям. «В дикаре — говорит г-н Легер дальше, — ду­
ховный человек находится в постоянном плену и по­
мрачении. Игралище страстей и минутных увлечений,
дикарь однообразно изж ивает дни жизни и не имеет
предчувствия о возможности более благородного су­
ществования... Он может благоденствовать лишь среди
дикой и бедной природы. Где цивилизация приближа­
ется к нему, там он отступает и изводится, как изводит­
ся дикая птица вблизи образованная человека».

ЛОВ СЕМГИ

Село Кузомень, расположенное на реке Варзуге, в
шести верстах от устья и в двух верстах от моря, вы­
строилось на песчаном грунте и в этом отношении со­
ставляет разительное исключение изо всех других
беломорских селений, которые все стоят на граните.
С колокольни, недавно выстроенной вновь, можно ви­
деть всю эту огромную массу песка, обложившего се­
ление со всех сторон, кроме той, которая прилегает к
широкой реке Варгузе — большей из всех рек Терского
берега. Окрестное песчаное поле бесприветно тянется
до моря. В редких местах на этой степи выставляю т­
ся песчаные холмы, краснея издали своим глинистым
основанием. На редком из этих холмов с трудом дер­
жится еще дряблое деревце, и как будто что-то под­
ле него зеленеет. М елькает еще такая ж е зелень (но
не ясно) вдали на дальнем горизонте, где, может быть,
уж е начинаются леса. Леса идут за селением по бере­
гу реки, на которой качаются на якоре суда; несколь­
ко других белеют парусами. Море на этот раз отдает
взводнем и валит на берег одну за другой пенистые,
неугомонные волны. Самое селение каж ется довольно
большим и выстроенным как-будто недавно. Дома его
глядят чисто, приветливо, все почти они выкрыты те­
121

сом, редкие, словно бани, врыты до половины в землю.
Печально, как и дома эти, смотрят и те амбарушки, ко­
торые прицепились на крутом берегу Варзуги и кото­
рым судьба судила хранить промысловые снасти и во
всех беломорских селениях стоять впереди домов на бе­
регу и приветствовать всякого приезжего прежде всего
другого. В Кузомени глубокий, летучий песок кругом, и
тот ж е песок между домами. Кончаясь на этом берегу
реки, он опять начинается в другом и идет бесплодной
степью все дальше и больше в ближнюю Лапландскую
тундру. Как черные, непроглядные точки видятся на
этом песке ближние к морю промысловые избушки, са­
лотопенные амбары и пр., как и вообще во всех других
приморских деревнях Терского берега. Кузомень отли­
чается от них только той заветной особенностью, что в
ней не встретишь ни единой собаки, тогда как огромные
ж елтые животные эти стадами наполняют все другие
поморские селения.
— Отчего же? — спрашивал я у туземцев.
— Не ведутся — места-то у нас, видишь, не такие,
не повадные, да и зверь-от этот для нашего края почи­
тай что лишний! — отвечали одни.
— Место у нас такое сталось, — прибавляли дру­
гие, — что и овец-то как еще Бог держит и чем питает:
травы у нас нет, листвы тоже. Скажем тебе, пожалуй,
не поверишь: овца наша песок ест, пыль глотает; сети
ты на виду и не вешай — все обгрызет, все иссосет;
рада-рада, коли тряпочка какая попадется. Даем им
тоже месиво из сельдяных головок в пойле. Да ведь уж
скот, известно, не человек — с однова сыт не бывает,
целый день ест — не наестся. Поедешь в Варзугу, то ж е
увидишь.
Людное, богатое село Варзуга — одно из первых по
времени заселений новгородцев по Терскому берегу —
ушло на 18 верст внутрь земли от Кузомени. Везут туда
обыкновенно рекой Варзугой в карбасе до того места,
которое зовется ямой и выше которого начинаются
122

уж е пороги, столь высокие и бойкие, что по ним нель­
зя без опасности подниматься в лодке. От ямы дорога
идет узенькой тропинкой по песчаным холмам, иногда
довольно высоким, между дряблыми стволами дере­
вьев и плотно сцепившимися кустами можжевельни­
ка. М ежду деревьями тянутся огромные пространства,
покрытые белым мохом. Слева над горами разлеглось
неоглядное ржавое болото; в ложбинах бегут много
ручейков, которые надо переходить вброд или пере­
прыгивать. К тому ж е на этот раз все это пятиверстное
пространство надо было проходить с оглядкой: тут, как
рассказывали, показывалась медведица с пестуном и
медвежатами и успела даж е задавить несколько ко­
ров и овец. По счастью, навстречу попадалось много
мужиков, одетых в полотняные колпаки (по туземно­
му — в куколи) от комаров, шедших со страды, со всей
беззаботностью и полною безбоязненностью, как бы по
улицам своей деревни. За полторы версты с последней
песчаной горы показалось, наконец, и самое село, р а з­
бросанное двумя порядками по обеим сторонам р. Варзуги. Виднелись две высокие, почерневшие от времени
церкви: одна на правом, другая на левом берегу; одна
посвящена имени Св. Илии, другая имени св. апостолов
Петра и Павла.
Село это можно почитать в относительном смысле
центром деятельности, главным местом, столицей все­
го Терского берега. Сюда бредут и лопари, плывут и
торговцы кемские и архангельские (особенно в августе
месяце): первые (лопари) — для продажи, все послед­
ние — для закупки семги, почти единственного продук­
та, от которого живет все население Терского берега.
Еще в Поное можно видеть забор для семги16. Вы­
строены такие ж е заборы и в Варзуге, и в Умбе, и в
Кандалакше. Еще около Сосновца и далее по берегу
видны десятки промысловых избуш ек и вымеченные
на воду сети для той ж е рыбы. Семга для ж ителей
Терского берега — единственное и богатое средство
123

для существования и занятий. Отсюда, как говорится,
во всех беломорских местах на мурманские промыслы
подъемов нет, т. е. хозяева не обряжают покрутов за
треской и палтусиной. Некоторые из них давно когдато пробовали — не понравилось, и они предпочли та­
мошние, хотя и далеко небогатые промыслы домашним,
более легким и выгодным. Семга идет на Терский берег
в громадном числе.
Следуя из веков своим врожденным инстинктив­
ным побуждениям, семга ежегодно совершает свои
переселения из стран приполюсных к берегам морей.
Совершая эти путеш ествия в несметном множестве и
становясь на пути богатой добычей для морского зве­
ря, рыба эта (все-таки в несметном еще числе) входит,
между прочим, из океана в Белое море. Здесь она выби­
рает реки самые порожистые и, по возможности, самые
покойные в истоках, вероятно, вследствие того ж е ин­
стинктивного побуждения. Обладая крепко развитыми
мускулами, дающими ей возможность плавать быстрее
всех известных пород рыб, семга, пробираясь реками
и встречая на пути преграду в порогах, прыгает через
них иногда в \ 1/2сажени высотой. (За то по-латыни она
и называется salmo, т. е. прыгун.) Никский водопад не
в силах удерж ать эту рыбу, стремящуюся, подобно
птицам, выводить детенышей в том же месте, где сама
родилась. Не удадутся первые сильные прыжки, семга
несколько раз возобновляет опыт. Некоторые поморы
замечали при этом следующее интересное обстоятель­
ство: если рыба не успевала осилить высоты порогов,
то дожидала обыкновенно росы, и по этой росе — су­
хопутьем — переползала выше порогов. Тогда ж е за
этими порогами, вдали от селений и в самых спокой­
ных заводях, она совершает те природные отправле­
ния, для которых и ведет ее инстинкт из океана в реки.
В сопровождении самцов, полная икрой, самка выбира­
ет тогда в реке такое место, где слабее течение и при­
том такое, которое закрыто с южной стороны скалой,
124

камнем и пр. Целые сутки — как говорят наблюдате­
ли — самка трется всем своим телом о песок подле кам­
ня, плавая на этом месте необыкновенно медленно взад
и вперед. В этих передвижениях она мечет икру свою
и, кончивши дело, остается подле (но в стороне) еще
некоторое время, уступая свое место самцу, который
тоже, в свою очередь, плывет над наметанной икрой и
оплодотворяет ее молоками. Самец и самка, сделавши
свое дело, утомленные, ослабевшие до последней сте­
пени, спешат подниматься выше, вполне уверенные в
том, что придорожный камень не пустит икры по те­
чению и даст легкую возможность произойти из нее
новому населению в значительном числе субъектов.
Выбравши глубокую тинистую яму, и самец, и самка,
иногда, как говорят, по целым неделям стоят в ней не­
подвижно, уткнувшись рылом в берег ямы, и опятьтаки по-прежнему в прямом направлении к верхней
стороне реки. Во время этого стояния и совершается
с рыбой та перемена, которая на поморском языке и з­
вестна под именем облоховленья , т. е. семга успевает
тогда облоховиться , или, проще, превратиться в лоха:
красное мясо ее бледнеет и становится совершенно бе­
лым. Из головы, подо ртом, вырастает костяной крюк;
внешняя сторона клеска серебрится, а уж е не чернеет,
хвост становится тоненьким, сама рыба делается то­
щей (от 7 фунтов первоначального веса спадает до 3 и
21/^f с дряблым мясом. Семга уж е мало тогда бывает по­
хожа на свой первообраз: она делается лохом и в этом
виде идет вниз по реке, вдоль берегов, обратно в море,
преследуя при этом других водяных животных. Попа­
даясь на пути в промысловые сети, она превращ ается
уж е на язы ке поморов в вальчака , папа , лоховину , смо­
тря по местному говору. Выйдя в море, вальчак все еще
не теряет роговой крюк и красных пятен на поверхно­
сти кожи, хотя и начинает нагуливать тело, на кото­
ром появляется даж е краснота. В этом переменном и
переходном состоянии он получает название «кирьяк».
125

Но та из этой новой породы рыб, которая успеет спа­
стись от преследований человека и пройти в море, пролоншав (пробывши) в реке всю зиму, к осени приходит
опять в ту ж е реку уж е без крюка и с красным мясом,
настоящей семгой, и опять-таки для той ж е прямой и
положительной цели: метания икры. Так, по крайней
мере, уверяю т все естествоиспытатели и промышлен­
ники, из которых иные делали будто бы некоторые при­
меты на лохе (намечая зарубки, отрывая какое-либо
перо и пр.) и пуская этого лоха в море. Замеченный лох
приходил в ту ж е реку и на следующий год и все-таки
уж е семгой, а не вальчаком. Этим ж е превращениям
подвергается, как известно, и балтийская семга-лосось,
прозимовавшая в Неве, или озерах Ладожском и О неж­
ском, или в реке Свири.
Беломорская семга, рассыпаясь после полярного пе­
реселения и путешествий по прибрежьям Мурманского
берега, Новой Земли, по берегам Норвегии до крайних
южных пределов последней, по всем порожистым, са­
мым дальним рекам Белого моря: Двине, Мезени, Оне­
ге, Кеми, преимущественно и несравненно в большем
числе расплывается по рекам ближайшего к океану
Терского берега. Здесь ее самый главный и самый бо­
гатый улов. Лучшим способом для этой цели туземцы
издавна, из темных и дальних исторических времен,
почитают заборы.
Ранней весной, по возможности тотчас ж е после по­
ловодья, когда уйдут все льды и речная вода войдет в
свои берега, строят эти заборы в реке Онеге (около во­
лости Подпорожья); на Карельском берегу: в Поньгаме,
в Керети; на Терском берегу: в Кандалакше, в Умбе, в
Варзуге, в Поное. В Поньгаме встречается простой пер­
вообраз этих заборов: там неширокая речка перерезана
поперек заставой из хвороста и хвойных лапок, плотно
прикрепленных к двум слегам — длинным бревнам, ко­
торые сходятся между собой под углом. Вершина этого
угла обращена в верхнюю сторону реки и только в одной
126

вершине этой остается отверстие (обе другие стороны
плотно законопачены хвойными лапками и хворостом).
В отверстие это, в проход, в воротца (что все равно),
вставляется обыкновенно верша широким основанием
своим. Верша эта не что иное, как неправильной ф ор­
мы конус, составленный из планок, оплетенных вере­
вочными сетками. Внутри этой верши привязывается в
висячем положении так называемый язык — ветка ж е
(род колокола), обращенная основанием своим к осно­
ванию верши, а узким отверстием вершины своей, ко­
нечно, прямо против вершины верши. Здесь язы к укре­
пляется в висячем положении посредством веревок и
употребляется в этом случае для того, чтобы воспре­
пятствовать обратному выходу рыбы, успевшей зай ­
ти в верш у через широкое основание ее, обращенное в
сторону прихода рыбы (вниз реки). Для того, чтобы з а ­
бор не могли снести и размыть вода речная и дождевая,
на верхние бревна его кладутся обыкновенно тяж елы е
камни. Забор подобного устройства — самый неслож­
ный и самый маленький изо всех существующих в По­
морье. Такой ж е точно забор с одной вершей выстроен и
в реке Кузе около селения Терского берега — Кузреки.
В Умбе (на Терском берегу) ставится забор в огромных
размерах: здесь и река гораздо шире, и самой рыбы
идет несравненно больше.
Умбовский забор при взгляде с горы каж ется реш и­
тельным мостом, с верхней стороной настолько широ­
кой, что по ней можно свободно ходить в ряд четырем
человеками. Верхняя сторона этого забора бревенча­
тая и называется «мосты». По мостам этим к стороне
моря накладывается для тяж ести значительное число
огромных камней, и чем, говорят, больше этого гру­
за, тем плотнее сидят мостовые бревна на перекладах
(бревнах же), укрепленных на козлах — перебоях. Эти
перебои вбиты в дно реки на умбовском заборе в шести
местах. Свободные пространства, имеющие форму тре­
угольников, заслоняются, так называемой тальёй —
127

прутьями, сплетенными вичьем (древесными корня­
ми). Талья эта, имеющая вид самого плотного часто­
кола, опускается на дно реки в несколько наклонном
положении к стороне моря и отвесно к верхним мосто­
винам. Все значение ее состоит в том, чтобы рыба не
могла перейти в нее и чтобы в то ж е время не унесла
ее вода. Для этой последней цели посередине тальи, па­
раллельно с поверхностью воды, пришиваются тонкие
хворостины, называемые сельгами. Таких тальевых
треугольников в умбовском заборе четыре, для четы ­
рех вершей (в понойском столько же, подпорожском
или онежском — десять). В этих треугольниках, как и в
поньгамском, вершина оставляется свободной, с отвер­
стием, к которому приставляются основанием своим те
ж е верши. Разница только в том, что умбовские верши
плетутся из самых толстых бечевок и притом так вели­
ки, что человек может входить в них и свободно стоять
на деревянной стороне конуса, леж ащ ей при запуске на
дне, не касаясь даж е головой до верху. Верша и здесь
кладется такж е набок и, чтобы держалась тяжестью
своей на воде, упирается вершиной или головой своей в
коле — щипце, воткнутом в речное дно. По кольям этим
идут кольца; по кольцам свободно поднимаются верши
вверх при посредстве ворота. Верша сидит на воде чет­
верти на три, а чтобы и этим свободным пространством
не могла пробраться рыба вверх, опускают туда род л е­
сенки, называемой паплёской.
Рыба, ища прохода, стукается головой о талью и, не
видя отверстия, идет в первое попавшееся, которое и
приводит ее таким образом в вершу. Здесь она продол­
ж ает то ж е стремление свое все вперед и вперед и, не
находя пути, упирается головой в сетку и стоит таким
образом неподвижно, как будто отдыхает. Инстинкт не
научил ее к обратному повороту в море, в котором рыба
и не может находить особой нужды, привыкши метать
икру в вершинах рек, а не в соленой воде. Как магнит
железо, влечет ее инстинкт на место, родину, в верхо­
вье реки.
128

Когда осматривают забор и готовятся вынимать во­
ротом вершу, отверстие ее, обращенное к морю, обык­
новенно стараются заставить той ж е лесенкой — заплеской , чтобы во время вынимания верши рыба не
выскользнула и не пустилась вон. Вершина — голова
верши — идет на ворот к кольцу, основание верши под­
нимается в то ж е время и на тот ж е рычаг на канате.
Рыба, почувствовавши себя без воды, бьется необыкно­
венно сильно, прыгая одна через другую. В это время
рыбаки, обыкновенно, распутывают наверху входное
отверстие (попонку) и в то ж е время дают рыбе воз­
можность несколько уходиться и успокоиться. На моих
глазах, в Умбе, рыба таким образом так сильно взмах­
нула хвостом, что сшибла с ног того рыбака, который
влез в верш у кротить добычу. Кротят семгу обыкновен­
но в голову деревянной колотушкой и, если покажется
из головы кровь, рыба уж е не шелохнется больше. То
ж е делают обыкновенно и с остальными, и, во всяком
случае, при этом требуется большое проворство и не­
которая приглядка к делу. Иная рыба до того бойка, что
по несколько десятков раз способна вырваться из рук
и спасти свою голову от кротилки. Попадет рыбак этой
деревяшкой в бок — рыба мечется еще сильнее и только
припертая в переднем углу верши способна поддаться
удару. Иногда, впрочем, быстрина воды успевает при­
ж ать некоторых из рыб к куту язы ка верши так плотно,
что обневоливает семгу, т. е. заморит ее. Тогда уж е не
нужно бывает пускать в дело колотушку: рыба на этот
раз едва жива. Иногда (и это, конечно, самая бойкая
рыба) вынимается семга совершенно синяя или покры­
тая множеством синих пятен, которые успевает она на­
делать себе в порывах к свободе о деревянные скрепы
верши или стенки тайников.
Верши умбовского забора не одинаковой величины:
те, которые запускаются в середине забора, заметно
больше тех, которые ставятся ближе к берегу. У само­
го берега тальи или чащёльного колья уже нет; здесь
по мелководью реки натыканы просто хвойные лапки
129

и набросаны мелкие камни. Однако при всех этих пре­
досторожностях рыба все-таки успевает подниматься
выше и, вероятно, в то время, когда осматривается вер­
ша, приподнятая на мостовины забора и оставляемая
обыкновенно при этом случае в висячем положении.
Заборы эти, таким образом, служ ат обыкновенно на все
лето, когда идет особый сорт семги — межень (от ме­
женное — летнее — время), или межднка, доходящая
весом от 1 до ЗУ2фунтов, не так ж ирная и вкусная, как
осень, которая начинает идти (в тот ж е забор) осенью, с
первых чисел августа месяца. Семга осенью имеет уж е
значительно нежное и ярко-красное мясо, а весом до­
ходит от 6 до 10 и даж е гораздо более фунтов. Весной,
когда роспалятся реки, попадается особый вид сем­
ги, называемый залёткой , но в черезвычайно малом,
незначительном числе, и притом эта рыба далеко от­
стает вкусом, весом и даж е видом не только от осени,
но и от межонки17. Рыба эта идет тогда всегда с икрой,
вкус которой (особенно в осоленном виде) хвалят по­
моры. Икры этой добывают они из одной рыбы иногда
до пяти фунтов. Вот почему лов залетки должен быть
положительно запрещен законом, да и самые заборы,
стоящие в реке все лето, доставляя богатое средство к
существованию одним, отнимают от других, верховых
жителей, средства к тому ж е (много уж е тяжб заведе­
но по этому предмету у соседей). Но и та рыба, которая
успеет пройти вверх и притом в незначительном числе,
запасается на пути икрой и, стало быть, не может идти
на улов во имя будущих поколений, которые с годами
заметно уменьшаются.
Меньше рыбы против прежних годов стало ходить
теперь в реки беломорских берегов, говорят в одно сло­
во сами поморы, и меньше ее, вероятно, вследствие
того ж е неправильного производства промысла, совер­
шаемого без всяких правил во всякое время года. Новая
рыба, идущ ая обратно из рек, попадается в те ж е сети,
на которые не положено никакого разумного правила,
130

кроме личного произвола рыбаков, всегда ошибочного,
всегда поэтому вредного для целого поколения, вкус­
ной, здоровой для человеческого организма рыбы. Бо­
гатый улов осенью сам по себе указы вает на законное
время для лова, когда у рыбы нет еще икры, которую
обыкновенно мечет межонка. Но эта межонка, как ска­
зано, преимущественно и задерж ивается в заборах,
обязанность которых в осеннее время исполняют сети,
тайники, гарвы и пр., но опять-таки как подспорье для
большего улова, а не как конечная замена забора.
Заборы стоят всю зиму. Их ломает только весен­
няя вода или руки догадливых мужиков там, где лес
дорог и его мало. Промышленники в этих случаях
оправдывается тем, что не попадет рыба в забор — по­
падет в пасть морского зверя: акул, китов, белуг. По­
следний сорт зверя за тем только и является в Белом
море, чтобы поживиться семгой, но в то же время сами
охотно вылавливают этого зверя в огромном количе­
стве во всех удобных местах и во всякое время. Они
не замечают в деле личной прибыли того, что, уни­
чтож ая злейшего врага рыбы для сала, в то ж е время
незаметно усиливают количество добытой семги. Вот
кажется, почему скорее надо усилить звериные про­
мыслы, всегда выгодные, прибыльные и безопасные,
чем строить заборы, и особенно на летнее время, или
ловить семгу-залетку с икрой в весеннее время. Боль­
шего застоя, большего невнимания к делу трудно найти
в ином месте и в иных делах русского человека, как в
этом и вообще во всех других беломорских промыслах.
Поморы в этом отношении живут еще той жизнью и по
тем правилам, которые случайно установились еще во
времена до М арфы-посадницы, во времена первого на­
селения этого богатого края. Соловецкий монастырь,
который мог бы служить поучительным, верным и р е­
шительным примером, идет тем ж е путем, ни на йоту
не отставая от остальных прибрежьев. В Европе семга
принадлежит к числу гастрономических яств, древние
131

поговорки тамошних рыбаков семгу почтительно назы ­
вают «господином». Там ж е замечено, что, несмотря на
свое плодородие, семга весьма заметно уменьшается в
водах европейского материка. Еще несколько столетий
тому назад лосось в изобилии поднимался в реки из
Балтийского и Немецкого морей — по крайней мере в
древних постановлениях германских приморских горо­
дов воспрещалось господам кормить своих служителей
более двух раз в неделю мясом этой рыбы. Наибольшее
количество лососей ловилось до сих пор в Шотландии,
в реке Твид. В ней еще несколько десятков лет тому на­
зад получалось ежегодно до 200 тыс. особей. Такая бо­
гатая ловля существовала только потому, что эта рыба
с древнейших времен находилась под защитой законов.
Ловля рыбы подвергнута была известным правилам, и
первый парламент в правление Якова I (1424 г.) уста­
новил значительный ш траф, в 40 шиллингов за всякого
не вовремя пойманного лососка. В новейшее время и в
Англии количество этой рыбы значительно уменьши­
лось и искусственное население ими рек еще до сих пор
не имело никакого успеха. Примеры эти довольно крас­
норечивы и должны быть внушительны для наших по­
моров.
Вредные, положительно сами отрицающие свое су­
ществование, поморские заборы немногим отличаются
один от другого во внешнем строении и в дальнейших
отправлениях дела. Построенный в Кандалакше, гово­
рят, был (до прихода англичан) настолько широк, что
служил даж е мостом для прохода и проезда путеш е­
ственников. Осмотренный мною забор в Варзуге не на­
столько уж е широк, чтобы по нему можно даж е ходить
не только ездить, и осматривают его не на мостовинах,
а с лодки, на которой подъезжаю т к самым тайникам.
Здесь уж е нет верши, которую заменяет самый тай­
ник — такой же многоугольник из тальи, род садка со
входными воротцами и с пятью углами, из которых три
острых и два тупых. На углах этих прикреплены вичью
132

каменные якоря, которые держ ат тайник в укрепленно­
стоячем положении, и для того, чтобы вода и течение ее
не распирало частокольных стенок этого пятиугольни­
ка, кладется в самом широком месте ее толстое брев­
но, называемое мостиной. Тайник этот, сверх того, на
двух углах подле самого места забора, укрепляется
еще на кольях, имеющих название — колья стоячего.
Семга, входя в этот тайник, такж е нащупывает выход,
бывает обманута углом и если не остановится в первом,
то пройдет во 2, 3,4 или 5, и все-таки не выйдет обратно
в отверстие, которое опять-таки остается свободным,
открытым. Перед тем как осматривать тайник, это сво­
бодное отверстие заставляется обыкновенно решеткой
(в меру самого входа), плетенной из тростника и вере­
вочек. Рыба вынимается из тайника прямо большим
саком (в пуд весом) и при том нащ упывается так, что
сак этот начинают вести от головы тайника, для того
чтобы и рыба попала в него головой же и, стало быть,
могла менее биться и не разорвала бы сака. Запасных
обыкновенно не держат, и забор осматривают только
два человека: один сачит, другой, вынимая рыбу, кротит ее той же колотушкой и бросает в лодку. Заборы
эти осматриваются летом один раз в сутки, рано по
утру (часа в три), а по осеням — еще другой раз, позд­
но вечером.
Устройство самого большого из беломорских за ­
боров, построенного на реке Онеге в 17 верстах выше
города, у деревни Подпороягской волости Каменихи,
почти точно такое же, как и всех других. Здесь вылав­
ливается тот сорт беломорской семги, который изве­
стен в Петербурге под именем порог и считается луч­
шим, хотя и ошибочно. Правда, что при опытных руках
хозяина его, засол этой семги делается добросовестно и
с некоторым знанием дела, но сама рыба в долгом пути
по Белому морю заметно тощает, хотя в то ж е время и
любит эту реку, в высшей степени порожистую, в су­
хую воду кажущ ую ся с берега как бы вплотную за ­
бросанной огромными камнями, сплошным каменным
133

мостом. Здесь меньший приход рыбы (особенно зам ет­
ный в последнее время) объясняют тем, что пугает ее
шумом пароход компании, буксирующий романовки,
нагруженные лесом и досками.
Вот вся разница сортов беломорской семги, пускае­
мой в продажу и известной под именем тех рек, где она
вылавливается. Семга-порог с лучшим засолом и та­
ким ж е плотным, твердым мясом, как умба ; варзуга —
мясом заметно нежнее, а осенняя почитается лучшей
из всех сортов беломорских; кола, вылавливаемая по
Мурманскому берегу, могла бы быть лучшей, но со­
лится так скупо и небрежно, что расходится только
между простым народом, а в Петербург доставляется
почти окончательно негодною в рогожах, мороженой,
потерявшей свой цвет, сок и нежный вкус. Поньгама и
Кандалакша — худшие и з сортов этой рыбы. Поной —
сухая, без жира. Мезень — так же, и при том послед­
няя мало вывозится из губернии. Нежную, мягкую, с
белым жиром между каждым слоем мяса печорскую
семгу можно почитать самым лучшим сортом этой ры ­
бьей породы. Столько ж е неуменье солить, сколько и
необыкновенная нежность печорской семги лиш ает обе
столицы возможности употреблять в пищу эту рыбу.
Она, отличающаяся нежным розовым цветом, попада­
ется иногда на архангельском рынке, но и здесь стоит в
низкой цене, затем что скоро покрывается ржавчиной
и горкнет, тогда как умба, варзуга и порога способны
долго хранить свой засол, не теряя вкуса, вида и даж е
красного цвета.
Рыбы достаточно для десяти вершей, которые на р.
Онеге уж е заменяются особыми сетками — м ерёж ка­
ми. Вот все устройство этой мерёжки : она — не иное
что, как сетка, сплетенная из довольно толстых ниток
и натянутая полотном на 8 и более обручьев, к которым
и бывает прикреплена, представляя вид (в растянутой
фигуре) конуса. Часть сети между обручьями назы ва­
ется жиро (стало быть, всех ж ир в мережке 7). В первом
134

жире, самом широком, 20 ячей; от второго ж ира идут по
18 ячей; в последнем или в вершине конуса, называе­
мом кутковым жиром , уж е 60 ячей, и ячеи эти плетут­
ся чаще. При основании мережки, у первого жира, при­
вязы вается другая сетка, называемая пагожье — род
мешка, где и оставляется отверстие для входа рыбы.
Вершина конуса, или последнего куткового жира, при­
вязы вается веревками к кольям; отверстие обращ ает­
ся стороной к морю; вся мереж ка плавает в воде боком.
Для того чтобы вошедшая рыба не могла выйти назад,
внутри конуса привязывается меньший конус, здесь
называемый языком или горлом (килесами по Свири).
В мережки эти на Соловецких островах вместе с рыбой
заходит такж е и нерпа, увлекаемая легкой добычей
любимой пищи. М ережки бывают большие (с 12 ж и ра­
ми) и маленькие (от 3—6 жир); в последних бывает по
два горла вместо одного, как у больших мережек. Забор
и в Подпорожье точно так ж е тянется через всю реку
слишком на трехсотсаженном пространстве. В заборе
этом такж е отверстия, называемые ямегой, которые
точно таким ж е образом заставляю тся широким основатем мережки — конусообразной сеткой, распялен­
ной на шести обручах, величина которых постепенно
уменьш ается к вершине. Внутри мережки укрепляется
на веревках тот ж е язык, как и в поньгамской верше,
как и во всех других мережках, употребляемых и на
Ладожском, и на Онежском озерах, и на Волге, и во всех
других реках России. Для того чтобы распялить м ереж ­
ку и держ ать ее в наклонно-висячем положении в воде,
к вершине ее прикрепляется кольцо, свободно вращ аю ­
щееся на колу, называемом кутовым. Кол этот вбива­
ется в дно реки в том расстоянии от забора, насколько
вытягиваются сетки мережки (саженях в трех обык­
новенно). М ережка вытаскивается вся вместе с рыбой
на так называемое смотровое судно, похожее на архан­
гельскую завозню или на волжский дощаник — нос его
острый, корма усеченная отвесно, с широким бортом.
135

В то время когда вытащена мережка, отверстие забора,
или ямега, заставляется рамой с сеткой, или так назы ­
ваемым запуском. Вытащенную мереж ку обыкновенно
обивают сначала палками от пены и наносных трав и
щепок, и потом уж е рукой вытаскивают рыбу, кротят
и убирают ее на том ж е смотровом судне. Для этой опе­
рации необходимы четыре человека, из которых трое в
лодке вынимают пяло мережки (т. е. ближние к забору
части его), четвертый зацепляет багром и тянет голо­
ву, кут сети; бабы очищают ее от наплывной дряни.
В мережки попадаются вместе с семгой, сиги, камба­
лы, даж е щуки и налимы. Забор утвержден на тех же
слегах с каменьями, которые, в свою очередь, леж ат на
козлах, запущенных уж е в воду. Лет тому 50 назад по
Онеге настроено было до пяти заборов, теперь все они
заменены одним.
Для починки забора, который успевает-таки не один
десяток раз в течение лета промыть вода, употребля­
ются те ж е работники, которые по этому случаю и на­
зываются бродчиками. Они получают особую плату и,
кроме того, должны быть искусными. На подпорожском
заборе таких бродчиков (бродчиков оттого, что река
Онега в том месте довольно мелка) четыре и один заборщик, на ответственности которого леж ит постройка
самого забора (в Умбе бродчики носят уж е прямое на­
звание водолазов). Он самый старший между рабочи­
ми, он ж е добывает рыбу из тальников, наблюдает за
ее солением и продажей. Он хранит вырученные день­
ги и расходует их по требованию и задачам промысла.
При постройке забора его дело — сообразить ломаную
линию всего забора, указать, как перегородить реку
кольями, т. е. «забирать реку» (отсюда и слово «забор»,
сменившее общее название «закол»). Он соразмеряет
расстояние свай одна от другой на маховые сажени и
наклоны рядов их, направленных по течению реки и
против течения, указы вает сколько валить на мосты
каменьев или тюлетней. Он и в ответе, если забор снесет
136

прежде времени, когда он мог бы начать свою службу.
Забор строят в Умбе человек 18, которые иногда бьют­
ся около него недели три и более. При строении забо­
ра обыкновенно сплачиваются вместе два карбаса для
удобства производства работ. М ежду карбасами арш и­
на на полтора оставляется промежуток, на который на­
кладывают лесину, сплачивающую карбасы; бревна и
доски кладут в самый карбас. Но так как верхние слеги
остаются на всю зиму нетронутыми, то все дело, стало
быть, состоит в том, чтобы загородить все свободное под
ними пространство тальей. А чтобы вбивать эти колья в
дно, употребляют киюру — тяж елы й камень (в полпу­
да весом), оплетенный вичьем. Талья эта, простоявшая
весну, лето и осень, на зиму (после Покрова через неде­
лю) опять убирается вместе в вершами. Таких мастеров
во всей деревне Умбе нашлось только трое.
На моих глазах, для примера, опускались они в воду
в шерстяных фуфайках (из которых они вбирают в себя
свежий воздух) и с быстротой той ж е семги плыли по на­
правлению забора около тальи, хватаясь одной рукой
за эту талью, а другой, правой, нащупывая дно реки.
В том месте, где замечалось просоченное водой отвер­
стие, водолазы выставали из воды и, принявши с мостин
хворост и камень, снова бросались в воду, починяли про­
реху и опять бежали вперед искать новой. Один из этих
водолазов пробыл в воде 10 минут и, вероятно, не столь­
ко при помощи шерстяной фуфайки, сколько по дав­
нишней привычке. Этот, например, уже двадцать пять
лет правил должность починщика забора.
Осенью, когда начнутся сильные бури в море, ко­
торые так любит семга, как будто находя в борьбе с
волнами все свое удовольствие, всю жизнь и легкую
возможность животного проявления, семгу ловят по­
ездом, одинаково днем и ночью и одинаковым путем,
как и везде. Едут против воды две лодки и за длинные
веревки тянут сеть (вроде мешка, сажен до 2 печатных
длиной и в окол (кругом) сажен до трех с половиной).
137

В конце сети на двух углах привязаны камни, называе­
мые пундами , зашитые в кожу для того, чтобы не ш ершили о дно и не путали бы таким образом рыбу. Коршик
(всегда мужчина) держит поезд, носовщик (всегда ж ен­
щина) гребет веслами. Рыба, попадая в сеть, дергает ее
и веревки18 в руках кормщиков или часто поднимается
с сетью вверх и серебрится у поверхности воды. Для
этих поездов, например, река Варзута уже разделена на
участки для каждого семейства особенно, и поездов та­
ких в один час осеннего рыбного времени ездит больше
десятка, и притом на каждый из них рыбы попадает, как
говорят, так много, что едва успевают кротить (в один
запуск иногда пудов до десяти). Конечно, бывает, что тя­
нут сеть и ничего не вытащат. Так случилось один раз
на моих глазах. Я спросил: «Отчего это?» Мне отвечали:
«А уж Бог не даст, так и не вытянешь».
Но точно так же, как и заборы, во все лето и осень
стоят запущенными у прибрежьев Терского берега
разные роды снастей, имеющих различные названия,
смотря по расположению сети на воде. Так, например,
около Кузомени (и только исключительно в этих ме­
стах) употребляются так называемые т айники , т. е.
сеть точно с таким же расположением в воде и в такой
ж е фигуре, какую имеет тайник варзужского забора.
Для того чтобы сеть не могло унести течение или вол­
нение моря, она прикрепляется ко дну моря на верев­
ках, к концам которых привязы ваю тся опять-таки ка­
менные якори, оплетенные берестой, а для того, чтобы
сеть держ алась в отвесно-стоячем положении на воде,
к тем ж е якорным веревкам (симкам ) привязы вается
кибаса — деревянные дощечки овальной формы, в не­
которых случаях берестяные поплавки и так назы вае­
мые ловдусы — четыре дощечки, сплощенные в пер­
пендикулярном положении друг к другу. Таких якорей
и таких Кубасов или ловдусов на всем заводе (на целом
тайнике) бывает до десяти. Весь тайник держ ится
вблизи берега на дреке.
138

Тайник делится на две части, отделенные одна от
другой стеной сетки, которая идет к берегу с одной сто­
роны и соединяется с задней морской стороной самого
тайника. По обеим сторонам этой стены оставляется не­
большое отверстие, свободное пространство для прохо­
да рыбы, которая идет после захода в сеть огибом вдоль
стены завода и затем входит в самый тайник, т. е. в те две
части завода, которые выгорожены новыми двумя сте­
нами сетки. Отсюда рыба не может выйти назад, имея
только одну возможность перейти из одного угла тайни­
ка в другой (углов этих и здесь, так же как и в заборе,
пять). Если таким образом много наберется в тайнике
рыбы, она не замедлит «торгать» сетку, качать веревки
кибаса и, наконец, сторожевую веревку, которая про­
тянута от береговой стены на берег, на глаза очередного
сторожевого рыбака (большей частью бабы или мальчи­
ка). Сторож кричит в ближнюю избушку общим приве­
том: «Бог в помощь», или «Бог послал». Рыбаки садят­
ся в карбас, вытягивают на него весь завод до той поры,
пока не покажется первый кут (дальний мешок сети), в
которой заберется вся заш едш ая в тайник рыба, затем
приступают к высматриванию второго тайника завода, в
котором находят тот ж е кут и также полный рыбы. В хо­
рошие уловные годы вынимают таким образом семги из
одного тайника от 40 пудов до 50. Тем же путем опуска­
ют опять тайник в море и на следующие полусутки, бро­
сая сначала кут, затем стены правого тайника, которые
сидят в воде в вышину на две сажени, наконец левого,
и также тянут и укрепляют веревку на берегу по окон­
чательном запуске завода, и также, оставляя чередового
сторожа, идут в избу. Здесь или спят, если хватает еще
силы на то, или на тюрик плетут сети и потом коптят их
на самом легком огне в красный цвет для того, чтобы не
разъедала потом соленая вода прядева и держалось бы
оно на воде, а не тонуло.
По отмелым берегам Терского берега для подъе­
ма из воды семожьих сетей употребляются особого
139

устройства палати, называемые юриками. Они ж е з а ­
меняют на этот раз и сторожевые избы. На этих палатях под рогожным навесом (от дождя и ветра), об­
ращенным открытой стороной к морю, такж е сидят и
сторожат рыбу трое рыбаков, способных общими си­
лами вытаскивать и обчищать семожью сеть. П алати
эти не что иное, как дощатый помост, утверж денный
над водой (иногда в полуторах и двух верстах от бере­
га) на четырех бревнах ногами. Над палатями этими
делаю тся перильца, называемый ведилками, и на них
веш ается рогожка, предохраняю щ ая сторожей от не­
погодей. От этих ж е палатей идет наклонно в море род
лесенки с частыми перекладинами, утвержденными
такж е на двух бревнах (юричинах). По этой наклонной
лесенке, или, собственно юрикам, и вытягивают сеть
после того, как в ней сделается приметной рыба (ле­
том), или когда взыграет она над поверхностью (вы­
скочит и всплеснется в ненастную осеннюю погоду).
Сеть тянут по юркам на палатях двумя веревками, из
которых одна назы вается клечью (в Каш каранцах) и
ужищем (в стороне к Поною); другая веревка назы ва­
ется бережник и бывает всегда тоньше первой. Рыбу
из матицы (после того уж е, когда всю остальную часть
завода вытянут на палати) выбирают в карбас уж е у
воды при основании юриков или юричной лестницы.
Сеть при таком устройстве укрепляется обыкновенно
вглуби моря на деревянном крюке, который и вы тяги­
вают потом вместе с ней.
Дальнейшее расположение в воде семожьих сетей
во всех других местах беломорского прибрежья мно­
гим уж е не отличается от рассказанных выше. Вся хи­
трость расположения заводов состоит в том, чтоб сте­
ны сети приходились где-нибудь под углом и чтобы в
этом углу непременно был кутовой мешок, в который
могла бы войти рыба для окончательной гибели. Здесь
она не может повернуться и ни в каком случае не су­
меет выйти назад. По разным местностям и располо­
140

жение сетей носит разное название, помимо тайников
и заборов. Так, например, по всему Карельскому и По­
морскому берегам ловят семгу гарвами, именем кото­
рых называют то ж е расположение в воде сети, какое
употребляется и на Терском берегу, с ничтожными
видоизменениями, цель которых та, чтобы семга, по­
павши в завод, могла объячеиться , т. е. запутаться в
ячеях сети. Хобот или высота запущенной в море стены
завода, на этот раз называемого переметом , бывает до
трех сажен. В Мезени этот ж е снаряд употребляется на
местах, покрывающихся водой при приливе и осыхающих при отливе. В последнем случае объячеившаяся,
запутавш аяся головой и передними крыльями рыба
висит на воздухе (когда прекратится морской прилив),
давая таким образом легкий способ для уборки. П ере­
мет, находящийся в висячем положении, обыкновенно
осматривается возможно чаще, на случай посещения
сети этой чайками, которые в таком случае успевают
очистить ее всю еще далеко до прибытия рыбаков. То
ж е самое можно встретить и на Печоре, особенно при
устье ее. Вся разница при употреблении этих сетей для
ловли состоит в немногом; так, например, в крайних
деревнях Терского берега — Кашкаранцах, Порьегубе
(на тоне Иогоконде), Сальнице, около Умбы и в Оленнице сеть вместо поплавков укрепляется над водой на так
называемых себьях — деревянных крюках и даж е на
дреках. В таком случае на верхней тетиве ее привязано
более значительное число поплавков деревянных для
того, чтобы сеть опять-таки отвесно держ алась на воде.
Замечают одни, что сеть при себьях часто заливается
водой, чего, как уверяют, никогда не бывает в то вре­
мя и в тех местах, где сеть держ ится на воде кибасами,
как, например, в Кузомени и Пялице, или голованом ,
как по Карельскому берегу. Голован этот не что иное,
как деревянный чурбан, который держит сеть над во­
дой в прямом положении и сам в то ж е время держится
на одном месте каменным якорем.
141

Зимой весь Терский берег и в то же время М езен­
ский занимаются так называемой подледной ловлей
семги, хотя лов этот бывает не всегда удачен. Для этой
цели прорубают обыкновенно две проруби в дальнем
друг от друга расстоянии (на 10 сажен). Через эти про­
руби при помощи длинных десятисаженных же шестов
и деревянного крюка (норила), пропускают сеть, пропоривают ее подо льдом во всю длину ее вместе с ве­
ревкой. Проноривши сеть, ее утверждаю т на толстой
палке — паине , связанной с шестом сети вилиной в
трех круглых прорубях; четвертую — по большей ча­
сти большую и четырехугольную — в том месте, где
придется кут запущенной сети. Эта последняя прорубь
называется приволока : через нее нащупывают рыбу в
кутовом горле сети палкой и через нее же вынимают ее
на лед. На воде подо льдом сеть держ ится опять-таки
на тех ж е берестяных поплавках — кебриках, — имею­
щих форму трубочек. Запущ енная таким образом сеть
оставляется в воде на несколько суток, и иногда в пятьшесть дней не дает ни одной рыбы, особенно если долго
тянется морозная, все леденящ ая зимняя погода.
По Печоре ловят семгу теми ж е переметами, теми
ж е неводами (не через всю реку) и, наконец, теми ж е
поплавнями, распускаемыми через всю реку, во всю ее
ширину, как уж е и было говорено в своем месте. П ред­
почитают ловить в бурную погоду такж е и на Печоре,
как и везде. Замечено около Пустозерска, что в л ет­
нюю пору семга предпочитает плавать по мелям за тем,
чтобы тереться о песок. В это время разъедает ее кожу
особое насекомое, называемое семожъим клопом. Если
много попадается такой семги с клопами, то примечают,
что осенний улов рыбы будет обильный. Семга с клопом
называется походной: она идет первой из моря еще в
первый раз и вывелась из икры, которая была вымече­
на в Печоре.
На реке Мезени для семги в большом ходу те ж е по­
плавки, которые и здесь большей частью принадлежат
142

целому селению, как, например, терские заборы. К аж ­
дая поплавь состоит из девяти сетей, каж дая сеть в 20
сажен длины. Сети эти свирываются , т. е. сплетаются
вместе и образуют таким образом поплавь в 180 сажен
длиной (стоит она обыкновенно от 50 до 100 руб. се­
ребром). Таких поплавней по всей реке Мезени ходит
штук 50 и иногда 70. К аж дая из них сидит в воде на три
сажени и держится в отвесном положении при помо­
щи кибасов, пришитых внизу, и плавков, приделанных
вверху к надводной тетиве или веревке. С каждой по­
плавней ездит один карбас с тремя работниками, из ко­
торых один мечет сеть, привязавш и ее к трехведерному
бочонку — буйку (на Мезени) — и к палкам, имеющим
форму креста (по Печоре); двое других работников пра­
вят лодкой: один на веслах, другой на руле. Выметавши
всю сеть, с другим концом ее, противоположным буйку,
едут все три работника в том ж е карбасе против тече­
ния и всегда в сильную погоду и преимущественно при
мутной воде. Семга, идущ ая в эту пору в реки из моря
(в котором в солнечную погоду она любит играть), попа­
дают в ячеи поплавни, путается в них и иногда вспры­
гивает над водой. Рыбаки, не обращая на это никакого
внимания, продолжают ехать дальше до тех пор, пока
не притянут сети к оставленному другому концу их с
буем. Ехали бы они и дальше, если бы не могли при­
плыть в чужой участок (как это делается на Печоре),
или если бы не боялись того, что быстрина воды может
спутать сеть, сильно перекосивши ее (как это и бывает
при сильных морских приливах в реке Мезени). С поплавнями этими выезжаю т в осеннее время несколько
раз в день, и так в течение 8 и 9 недель кряду.
В реке Двине редко употребляются поплавни, зато
в большом ходу предметы, которые ставятся такж е и
по Мезени, и по Печоре в довольно значительном чис­
ле. Предметы эти утверждаю тся на кольях, которые
находятся на расстоянии двух сажен один от другого, и
преимущественно там, где крутые берега. В переметах
143

нет уж е ни кибасов, ни поплавков, одни тетивы. Длина
всего этого снаряда достигает до 15 сажен. Один пере­
мет от другого ставят на 50 сажен расстояния и преи­
мущественно на камнях, около которых, как известно,
семга любит тереться. При приливах, когда чаще идет
в реки рыба, переметы эти покрываются водой. Семга,
подходя к ним, путается в ячеях, а при отливе остается
в них и снимается сторожем, который обязан при этом
обивать палкой все наплывные из моря нечистоты.
Случается, что при больших и сильных приливах, вода
ломает колья и рвет самые переметы, и точно такж е во
множестве прилетают чайки похищать рыбу.
Переметами же, поплавнями и неводами (последни­
ми по известным всей России приемам) вылавливается
семга и на всех других берегах Белого моря: Зимнем,
Летнем, Онежском, Поморском, Карельском, иногда
на Терском и редко, впрочем, на Мурманском. На Канинском берегу, на островах Колгуеве и Новой Земле
попадается особый род семги, меньше ростом, с более
нежным мясом и со всеми теми ж е привычками и свой­
ствами, какими обладает сама семга. Это гольцы (salmo
alpinus; круглее семги, длиной 3/4 аршина и весом от 2
до 15 фунтов). Они такж е любят подниматься вверх по
рекам для метания икры, такж е любят борьбу с поро­
гами и крутым, сильным течением, такж е лоншают ,
т. е. возвращ аются из реки в море с носовым наростом.
На этом основании и ловят их теми ж е способами, т. е.
строят небольшие заборы с деревянными вершами, и
точно такж е гольцов этих набивается в каждую верш у
так много, что все остальные, задние, стоят неподвиж­
но большими табунами, уткнувшись головами в тальи
забора. Отсюда их большей частью и добывают просто
саком. Кроме заборов, гольцов ловят еще в невода при
устьях рек. Лучшие вкусом гольцы — новоземельские,
вылавливаемые в незначительном числе и исключи­
тельно при том для домашнего употребления. Вообще
голец мелок, шкурка его синеватая с мелкой чешуей.
144

Рыба эта очень вкусна, даж е осоленная скупо и дурной
солью19.
Такж е скупо и в то ж е время такж е дурно осалива­
ется на всех пунктах улова и семга, вопреки огромно­
го требования на эту рыбу во всех столичных и других
рынках России; несмотря на то, что поморам дозволено
приобретение лучшей французской соли в Норвегии и
провоз ее оттуда беспошлинно, соление до сих пор про­
изводится небрежно: рыба солится плохо вычищенная,
плохо промытая, не тотчас по улове, а значительно уж е
вылежавш аяся, стало быть, потерявш ая половину изо
всего ее лучшего. Купорится она в нечистых, промоз­
глых, прогорклых бочонках, нечистыми руками, ко­
личеством соли, брошенным наугад, без системы, без
положительного знания, по каким-то вековым пред­
рассудкам и приметам. Поразительное исключение со­
ставляет, может быть, одна только семга-порог, приго­
товляемая опрятнее, но и та солится вместе с костями,
нередко в старом рассоле и без помощи селитры, ко­
торая принята за благо во всех других местах Европы.
Несмотря однако ж на то, порог-семга солится не загра­
ничной солью, а русской, тою ж е беломорской (с варниц
Красной Горы) солью. Приготовляемая для П етербур­
га, семга обыкновенно выбиралась из множества дру­
гих; для этого употребляли ту, у которой белое брюхо и
фиолетовая спина (красная и синяя, избившаяся о ме­
режку, остается в губернии). Семга бывает величиной
от 2 до 6 четвертей, весом от 4 до 80 фунтов; рот у ней
небольшой; язы к белый, костеватый, перьев плечных и
подбрюшных по два и на спине и близ прохода по одно­
му. На спине к хвосту замечается маленькое перышко,
обросшее жиром и находящееся как бы в зачаточном
состоянии. Хвост рыбы широкий с выемкой; цвет че­
шуи темно-синеватый, с серебряным отливом на спи­
не; по бокам светлее, и потому серебристее, с черными
пятнами в некоторых местах; на брюхе цвет по большей
части совершенно белый, серебряный. Обыкновенная
145

цена за пуд 3 и 4 руб., зимой доходит до 5 и выше руб.
сер. Порог — самая дорогая; кола и поной — самая де­
шевая.
На заборе в Подпорожье принято еще обыкновение
прорезать рыбе ножом крайнее место у хвоста и это,
говорят, особенно важно при солении, хотя все дело со­
стоит в том, что через этот разрез рыба скорее осали­
вается, но и то, может, одним днем раньше, чем та, у
которой хвост забудут или поленятся прорезать.
* * *

Быстро нес меня карбас на легком благоприят­
ном поветерье от деревни Кузомени по направлению
к Кашкаранцам. Скоро пронес он это сорокаверстное
пространство и к вечеру позволил увидеть эту деревню
прямо с моря, на далеко выдавшемся из земли песчано­
каменистом мысу, со множеством обычных крестов на
наволоках. Назади помнился камень-корабль, скала,
имеющая издали поразительное сходство с этим ве­
ликаном судов; впереди виднелась деревуш ка Кашкаранцы с относительно недурными строениями. По­
пались в карбасе кашкараны, обиравшие рыбу с тоней,
которых такая пропасть по всему спопутному берегу.
То ж е множество промысловых избушек, не пустых на
то время (был конец июля), стояло на берегу и на даль­
нейшем пути, на следующих 15 верстах до Сальницы
и 20 до Оленницы. Огромная мель, на которой торчали
голые камни чуть не над поверхностью воды, не позво­
лила мне побывать в первой из этих деревушек. Не был
я такж е и в следующей деревуш ке — Оленнице (с 30
домами и 50 мужиками); белелась только верстах в 6 от
нас вновь строившаяся деревянная церковь. Благопри­
ятное — редкий гость — поветерье понесло нас мимо;
даже сами гребцы не хотели сменяться до Кузреки,
которая отстоит от Оленницы, как думают, на 35 верст
(зимние пути, конечно, короче верст на 5, на 7, на 10 и
даже больше).
146

Кузрека — маленькая (10 дворов), грязненькая, ста­
ренькая деревушка, заброшенная далеко за устьем реки
Кузи, мелкой до того, что по стреж у ее расставлены
вехи — обстоятельство, помешавшее англичанам посе­
тить эту деревушку, несмотря на то, что она в то время
почти совершенно обезлюдела: все мужское население
ее уходило на помощь в Умбу, до которой от Кузреки
30 верст морем. Немногим пополнило мои сведения по­
сещение этой деревушки, помимо семожьей ловли, ко­
торая и здесь составляет насущное, главное, занятие.
И з этой деревушки, точно так же, как и изо всех преж ­
них до Поноя, народ не поднимается на Мурман, но по
зимам, с Федора Тирона до Благовещенья, ходит для
промысла морского зверя недели на три, на четыре на
Бабий нос, на мысы: Погорельский, Никодимский, в Де­
вятое (становище у Поноя) и на Святой Нос.
На промысел этот идут обыкновенно в следующем
порядке: впереди бежит на лы ж ах хозяин, обязанный
высматривать удобное для прохода место и кричать,
где камень, где ропачистый (негладкий) лед, между ко­
торым вода обыкновенно садит (ходит с необыкновен­
ной быстротой) и мелчит торосный лед в шугу, по кото­
рой бегут уж е на длинных и широких ламбах.
Пока они бегут, мы ненадолго остановимся осмотреть
эти диковинные ламбы, которые здесь, на Терском бе­
регу, чаще называются лопарским словом «калги». Б е­
рут доску длиной в 2 аршина 6 верхов (вершков), ш ири­
ной 2У2вершка, в толщину не более 7/8 того ж е вершка.
К верхней стороне доски, предназначенной для подо­
швы человеческой ноги, чтобы она здесь не скользила,
деревянными гвоздочками прикрепляется кусок бере­
сты в пол-аршина длины и в 21/2верш ка ширины. Это
пёлгас. Эту доску в передней части загибают несколько
кверху и «носок» затесывают острым углом. Нижнюю
сторону доски обшивают сплошь всю тюленьей кожей,
края которой заворачивают на верхнюю сторону. Это
«мёлгас». Когда промышленник поставит ногу, то на
«пятнике» обхватывает сзади ремнем «запятником»,
147

а весь перед ноги прикрепляет ремнем, называемым
и «переноском», и «наносошником». Поморские ламбы
отличаются только тем, что короче (всего V/ 2арш.) и
шире (до 6 верш.) и вместо обоих ремней — пелгаса и
мелгаса — снабжены ременной дугой поперечки, в ко­
торую свободно просовывается нога, как в калоши или
в стремя. С носка идет поводок для управления, когда
нужно руками, как и в лыжах.
Позади хозяина покрута, на этот раз правящего обя­
занность кормщика, бегут на лы ж ах двое его работни­
ков, которые тянут на лямках лодку с подделанными
внизу креньями. В лодке — провизия, теплая лопать
(носильное платье), орудия ловли: пешни, ножи, кути­
ло и другая снасть. У всех на спину перекинуты вин­
товки, у всех в карманах и за пазухой кусочки свинца
для пуль и порох, если ветер, дующий с гор, не отнесет
лед в голомя и не заставит промышленников в ближ ай­
шей избушке выжидать у моря погоды и возвращ ения
льда.
На нем уже, наверно, образовали залеж ки бельки,
отделившиеся от матерей и отцов, уплывших в Ме­
зенский залив. Заметивш и юрово, креневой карбас не­
медленно спускается на воду, зверь берется на те же
хитрости и теми же орудиями (мелкий на кокот — де­
ревянную колотушку; крупный — на винтовку). Уби­
того зверя выносят на берег, там его и пластают, мясо
бросая, а харавины (шкуры) с салом везут домой, где
обыкновенно строгают его и вымачивают харавины для
замши в воде (летом) повыше заборов, для того чтобы
вымокла и вылезла вся негустая и короткая шерсть.
Точно так ж е и здесь, на Терском, как и на Зимнем,
Мезенском и Канинском, сильные ветра раздергивают
лед, на котором промышленники заняты своей работой,
и уносят его в добрый час на Соловецкий остров или к
мезенским берегам; в несчастный час, при перемене ве­
тра, — в океан на верную гибель!..
На Св. Носе те же промыслы производят исключи­
тельно одни почти лопари. Удача этого промысла на
148

Терском берегу зависит, как уж е сказано, от ветров,
которые в то ж е время могут вынести льды с юровами
в океан или просто прибить их к Карельскому бере­
гу, предоставивши таким образом промысел в другие
руки, или примкнут те ж е неблагоприятные ветра и те
ж е льдины к необитаемой, пустынной части Терско­
го берега (между Кандалакшей и Порьегубой). Здесь
зверь спокойно живет зиму и спокойно выплывает по
весне в океан, ускользнув из рук поморов.
И вот — Умба, лучшее (после Варзуги) селение Т ер­
ского берега, с огромным забором, глубокой, картиннообставленной высокими скалами рекой. С одной из
варак глядит высоко поднявшаяся к небу деревянная
часовня, словно орлиное гнездо, чуть держ ащ аяся на
обрывистой, сероватой, гранитной крутизне. С парал­
лели этой скалы и часовни и з-за чащи высоких со­
сновых деревьев уж е сереет своими избами и самое
село, — та Умба, которою, как носились слухи, хоте­
ли заменить Колу, переведя сюда уездный город с его
присутствиями и уездом; та, наконец, Умба, которая
пользуется лучшей рекой во всех прибрежьях моря, —
рекой, порожистой только на две версты выше села,
где и устроен забор для семги, охотно посещающей эту
реку через два ее рукава. Река эта, против обыкнове­
ния, не надоедает уж е шумом, а тихо катится в море по
глубокому стрежу. Так ж е тихо и скромно расходится
народ по домам (на мой приезд туда, только что отошла
обедня), небольшая часть того доброго и приветливого
народа Терского берега, между которым, как положи­
тельно известно, нет ни одного раскольника и про кото­
рый, вероятно, еще и до сих пор рассказывают все по­
моры ближних и дальних берегов, что стоит только обо­
краденному мужику заявить о своей пропаже в церкви
после обедни, вор или вынужденный обстоятельствами
похититель непременно скаж ется или укаж ет на него
другой.
Действительно, на всем Терском берегу в редких
случаях употребляются замки, и то по большей части
149

против коровы или блудливой овцы. Доверчиво смо­
трят все терские, откровенно высказывают все свое
сокровенное, хотя и высказывают это несколько книж ­
ным, фигурным языком, не отличаясь в то ж е время в
говоре от других поморов. Гостеприимство и угощения
доведены здесь до крайней степени добродушия; хозя­
ин и хозяйка суетятся все время, принося все лучш ее и
беспрестанно потчуя и оправдываясь при этом тем, что,
по пословице, «хозяева-де и с перстов наедятся». До­
бродушие это и по-своему понимаемое ими гостепри­
имство доходило несколько раз до того, что кормщики
(по большей части хозяева обывательского карбаса) не
хотели даж е получать прогонных денег, что с трудом
можно было убедить в этом законном их праве.
— С тебя деньги грех брать, странный (странник,
заезжий), а мы за Богом — дома! — был ответ одних.
— Странникову-то златницу черт подхватывает, да
и несет к сатане. Тот над ней прыгает, пляшет, к дья­
вольскому сердцу своему прижимает. Так и в Писании
сказано! — объясняли другие.
То ж е гостеприимство и готовность на услуги, сло­
воохотливость и радушный, родственный прием ож и­
дали меня и в следующем селении — Порьегубе, за 30
верст от Умбы. Высокие Умбовские горы долго еще т я ­
нулись по берегу, выкрытые уж е значительно густым
сосняком и ельником; острова попадались редко. С еле­
ние оказалось забившимся за дальней губой, преглубокой, обставленной низменными берегами с густым,
непроглядным бором. В селении церковь и только 15
дворов. Бедность селения, как сказывали, зависит от
безрыбья губы, от некоторой удаленности от моря.
Лесные и тундряные промыслы пушного зверя и пе­
рекупка рыбы у лопарей дают возможность ж ителям
Порьегубы выменивать достаточное количество муки,
для годового пропитания с судов, приходящ их сюда из
Кемского поморья.
С Порьегубы путь леж ал назад, через Кандалакш ­
скую губу, в селение Карельского берега — Ковду, по­
150

кинутую мной только в прошлом месяце. Плыть приво­
дилось сначала десять верст между островами и луда­
ми (Крестовой, Озерчанкой, Столбовыми, Седловатым,
Хед-островом, Медвежьим), затем 20 верст полым (от­
крытым) морем и потом опять десять верст между л у ­
дами противоположного Карельского берега, до устья
реки Ковды. На самом высоком и крутом из островов
Порьегубских — Медвежьем, покрытом кустарником,
мы останавливались и с трудом могли различить четы­
ре рудокопные ямы: Орел, Надежду, Курт и Боярскую.
Эти ямы, зарываемые временем и непогодами, служ ат
последним, отживающим, наглазным признаком су­
ществования на острове Медведе, с 1740 по 1790 год,
разработки серебряной руды и строений при этом при­
иске. Разработка производилась частными людьми, но
«Берг-коллегия, усмотрев прииск сей в делопроизвод­
стве неспособным, оставила оный». Около ям этих про­
мышленники до сих еще пор находят куски свинцового
блеска. Впрочем, забытого и заброшенного в Архангель­
ском крае немало. В 15 верстах от с. Керети, по дороге
в Колу, в Пулонской горе, керечане добывали слюду
большими листьями. Яму залило водой, а водокачек не
было. В океанских губах ловились устрицы и добывал­
ся отличный аспидный камень, который от солнечного
ж ара выламывался сам собой слоями. По р. Сюзьме,
Кеми и др., в их верховьях, выжидали спада весенних
вод, кроткой и малой воды, когда можно было видеть
дно реки. Устраивали тогда прорезной плот и следили
за движением раковин. Их брали особыми расчепами,
и при удачном лове набирали ш тук до 50. Вскрывая,
искали жемчуг и находили мягким, как воск, а чтобы
затвердел он, клали его в рот и за щ еку для соедине­
ния со слюной. Теперь на лов жемчуга не смотрят как
на кормежный промысел, а потому его и бросили. Толь­
ко два-три кемлянина (больше для поддержки славы и
чести городского герба, изображающего жемчужную
нитку) разъезж аю т по верховьям беломорских рек и
речек. Были они в р. Сюзьме и Солзе и назад больше не
151

приезж али — значит, ничего здесь не нашли. Указы
Петра и Екатерины II сохранили следы тех хлопот,
которые устремлены были на развитие промысла:
предписывалось осматривать раковины, не разры вая
их; если при осмотре оказалась маленькая ж ем чуж и­
на, велено было таковые, как недозрелые, бросать об­
ратно в реку и т. п.
Начинало темнеть. Острова то уходили назад и
скрывались в тумане, то продолжали снова выплывать
впереди. Мы ехали греблей, хотя и перебегал какой-то
ветер с разных сторон, ж елавш ий по всем приметам
уходиться, улечься в одной стороне чистого, ясного
неба.
— Который-то час, ваша милость? — спросил меня
кормщик. — По-нашему, надо быть, девятый на исходе,
коли бы не десятый в начале.
Я сверился с часами. Кормщик ошибся немногим:
мои часы показывали половину девятого.
— Отчего ж ты угадал?
— А, вишь, солнце-то в побережник (NW), немного
подалось к межнику на север.
— По нашему счету дело это во какое! — объяснял
он потом. — Солнышко пошло от полуношника (NO) на
веток и пришло туда — знай: шесть часов ночи. Вста­
вай наш брат, помор, Богу молись, за работу примайся,
пора! Солнышко на ту пору к обеднику (SO) три часа
целых пройдет, в 9 часов в обедник будет; береговые
наши терские обедать садятся: первая выть. В 12 часов
солнышко на лете (S) будет, на ветре том в ту сторону
неба уходит. В 3 часа за полдень оно на шалонике (SW):
вторая выть, береговые паужинают. В шесть часов
солнце на запад придет, да не прячется, а только стоит
в той стороне неба — и все тут. В 9 оно в побережник
(NW): для береговых третья выть, ужинать садятся.
В 12 часов солнышко на север придет: мужики все уж е
давно повалились и заспали , у мужика на брюхе туго
и сон крепок, не дотычешься. Спит он и еще три часа,
152

когда солнышко свое дело правит, в три часа ночи в по­
луношнике (NO) придет. Опять ты его, мужика, на ту
пору не дотолкаешься: все еще крепок сон, все еще му­
жик огрызается. Дай ты ему еще три часа доху. Когда
солнышко на веток придет — опять мужик сам горош­
ком вскочит: выспался, вздынулся, умылся, Богу помо­
лился, всех за работу усадил и сам за работу принялся.
Идет красный денек вперед да вперед, идет красное
солнышко своим чередом по ветрам, и опять мужику
четыре выти, четыре раз есть, двенадцать часов рабо­
тать.
На Мурмане вон, сказывают, всего только три выти,
а то, слышь, и две, а то-де и одна, да и та в сухомят­
ку, особо когда работа-де горячая идет. Это ведь нам,
береговым, хорошо на четыре-то выти распоясываться
от нечего делать. Мы, пожалуй, в межниках еще сверх
сыта пообедаем, когда межник от лета ближе к шалонику (2 часа), или когда межник от запада ближе к ш алонику (4 часа за полдень). Право так, не смехом!..
—
А вон, гляди, и матушка Турья-гора, госпожа
Кандалуха-губа, батюшка Олений Рог! — вдруг пре­
рвал свою речь кормщик, указы вая на последний яс­
невший остров, за которым чуть-чуть вдали синела
безбрежная, непроглядная полоса воды в Кандалакш ­
ской губе.
Последнее присловье его, общее всем поморам, по­
сещающим Кандалакшскую губу, имеет тот смысл, что
К андалакш ская губа, «куда не едешь — все впереди,
все она, все прямо, все в нее угодишь», — объясняли
мне кормщики. Турья гора, гранитный утес с уступа­
ми, в 200 футов высотой над морем, у мыса Турья, на
Терском берегу, приметна издали, «где-где покаж ет­
ся» (по словам поморов), а Олений Рог (на Оленевском
острову, у Карельского берега) с мелкими местами д а­
леко оттянул в голомя Кандалакш ской губы, отпрядышами саж ен на 50 от берега, меж ду селениями К еретью и Ковдой.
153

М ежду тем мы плыли все-таки еще между острова­
ми, хотя и последними, и все-таки по-прежнему на гре­
бле. Ветер установился сначала южный, потом перебе­
жал, переменился на запад. Но оба легким дуновением
незаметно располагали ко сну; на этот раз и монотонно
затянутая кормщиком песня послужила для послед­
него занятия хорошим, благоприятным подспорьем.
Я, убаюканный всем этим и легким покачиваньем кар­
баса на легких волнах, заснул.
Просыпаюсь, чувствую озноб и холод, который, ве­
роятно, и разбудил меня. Вижу обручья будки, слышу
ужасный шум и свист, в которых ничего нельзя разо­
брать. Смотрю вперед — гребцы положили весла, под­
няли свои косые паруса и, вместо того чтобы спать, по
обыкновению, молча сидят на своих местах, закутав­
шись в полушубки. Действительно, холодная, прони­
зываю щ ая сырость наполняла и мою будку: холодно
было и мне, одетому, однако, совсем по-осеннему. Не­
определенность молчания соседей на первых минутах
пробуждения подействовала как-то смутно и тяжело.
Мне сделалось бессознательно страшно.
— В чем, братцы, дело? — спросил я.
Ответа не было. Я обратился к кормщику, но и
тот молчал. Неопределенный страх мой усилился.
Я настаивал-таки на своем и опросил кормщика.
— Пылко больно! — отвечал он мне сердито и не­
охотно.
— Какой ветер?
— Полуношник (NO).
В словах этих представилось мне столько уж аса
и двусмысленности, что, помнится, сердце облилось
кровью и начало еще сильнее биться. Так ж е бессозна­
тельно я позволил себе, несколько оправившись, дру­
гое движение — вон из будки. Страх мой был не напра­
сен: море буквально кипело котлом, высокие волны бо­
роздили его справа, ветер свистел невыносимо, может
быть, неся этот свист продолженным эхом из дальних
154

скал Терского берега, который на этот раз уш ел далеко
и весь затянулся туманом. В этом ж е тумане, еще более
непроглядном, еще более густом, виделся за головой
кормщика противоположный Карельский берег — цель
нашего плавания. Дальнее море в туманном мраке сли­
лось уж е с хмурым небом, затянутым, в свою очередь,
черными тучами без просвета, в глухую осеннюю —
волчью — ночь. Мы были на половине пути, в самой се­
редине Кандалакшской губы.
Ветер ходил здесь свободно, без препятствий, без
остановок. Здесь он был полный и неограниченный вла­
стелин и хозяин; надо было крайнее уменье, чтобы бо­
роться своим умом и толком с его враждебными поры­
вами. Мне делалось уж е окончательно страшно и при­
велось даж е пожалеть о том, что холод разбудил меня
прежде времени. Лучше было бы проснуться в то время,
когда карбас миновал все опасности, а не теперь, когда
она на носу, когда от нее никуда не спрячешься, когда
на десять верст вперед, на десять верст назад нет ни
одной хоронушки, ни одного становища, хоть бы один
островок, хоть бы одна скала даж е и на пол-аршина
над водой. Кипевшее море, постепенно крепчавший ве­
тер ужасом обдавали по-прежнему сердце и нагоняли
мрачные и страшные мысли. Я спрятался опять под
будку, хотел заснуть -— не мог: масса разных воспоми­
наний путалась в голове без связи, без порядка, но так
в то ж е время быстро и своеобразно, что трудно было
уследить за мыслями. Припомнился дальний уездный
городок, куда бы ехал теперь с несказанной охотой,
где бы ж елал быть в настоящую пору и полжизни бы
отдал за то; где будут долго и искренно плакать над
горькой участью, предложенной негостеприимной, д а­
леко не родной и не родственной морской губой Белого
моря. И вдруг вслед затем промелькнул большой город:
вспомнились золотые главы, узкие улицы, площади с
фонтанами, бульвары с густо поросшими аллеями, м а­
ленький садик во дворе между четырьмя большими
155

домами, th e atru m anatom icum с крылечком, несколь­
ко лиц, хорошо знакомых издавна, с которыми бы не
расстался вовеки. Опять новые виды: ж елезная дорога,
толпа мужиков кругом; незнакомый красивый город,
высокие дома, чудно обставленные гранитные берега
реки, еще что-то... длинный Архангельск и семожий
запор в Умбе, и опять что-то еще более неясное и не­
определенное... седой старик в Порьегубе, угощающий
густым, как пиво, чаем и окаменелыми баранками; овца
в Варзуге, бегающая в круги бесконечно долго, бес­
конечно много, словно сумасшедшая, под окнами моей
квартиры.
«Крючок от сети в бок попал — не ослобонится», —
вспоминается объяснение хозяина, как-будто сейчас
выговоренное и как-будто звуки слов этих еще не за ­
стыли в воздухе...
Так ж е бессознательно смешными показались на
этот раз и эти слова, как смешны были и другие слу­
чаи, пришедшие вслед за тем на память, но зачем и с
какой стати? Объяснить я себе этого уж е окончательно
не мог. Чувствовалось только, что как-будто на душе
с этой минуты сделалось и светлее, и приятнее. Я уж е
смел закурить сигару, смел опять вылезть вон и сесть
на будку, смел опять смотреть на волны даже, как, ка­
залось, безбоязненно, хотя и не безнаказанно. Бойкая
волна круто разорвалась о накренившийся бок нашего
карбаса, вырвала сигару из рук и унесла ее в море. Об­
ливши меня щедро брызгами, волна плеснула на грудь
и в лица гребцов и заставила одного из них нарушить
его упорно сдерживаемое, сосредоточенное молчание.
—
Ишь, леш ая, плескается! — успел он однозвучно
выговорить и опять замолчал.
Молчание это продолжало томить и возмущать ду­
шевный покой по-прежнему. По-прежнему проходи­
ли в голове новые воспоминания, быстро погоняя одно
другое; припоминалось многое иное, уже новое. Но одна
мысль о том, что мы, во всяком случае, едем по морю,
156

которое имеет здесь сто сажен глубины, опережала все
прочие и сделала свое дело. Опять пробовал и не мог я
заснуть, видя, что передний берег все еще залит тума­
ном, все еще тускло отдает надеждой на скорое плава­
ние между островами, где и ветер будет ходить тише,
где самые волны значительно мельче, где, может быть,
выровняется даж е и такая поверхность, которую чутьчуть только рябит и которую тем легче может осилить
своей острой грудью наша скорлупка — карбас. Захо­
телось чаю, теплой комнаты, захотелось быть на берегу
так сильно и неодолимо, как не хотелось ничего и ни­
когда в жизни. Не ж елал бы выходить из будки в дру­
гой раз, чтобы, не видя воочию опасности, спокойнее
выждать благополучный и, пожалуй, уж и неблагопо­
лучный исход ее, если того требует судьба и житейская
случайность. Набежит волна, подхватит наш карбас,
явится ей немедленно другая волна на подмогу: разо­
бьют они сообща неплотно шитое суденко наше, разло­
мят его на две, на три, на четыре части, увлечет нас соб­
ственная наша тяж есть на этих осколках судна, между
теми ж е осколками, на самое дно, где и холодно, где и
темно и где, наконец, верная смерть — всегда мрач­
ный, хладнокровный, безнадежный, неумолимый враг!
Плыть от врага этого — не уплывешь: самый ближний
берег чуть виден, и волны ходят такие крутые и высо­
кие, с какими могут бороться одни только суда, затем
выстроенные, на то приспособленные целыми веками
не одним десятком умов.
Лучше, если бы стихал ветер, лучше, если бы нес он
скорее между островами в реку, к твердому берегу, где
и изба теплая и чай горячий. Можно приготовить не­
дурно удобо съедомый обед; можно говорить спокойнее
и словоохотливее, можно делать все, что захочешь: пи­
сать, ходить, лежать, не боясь смерти, не думая о ней.
И кажется, не выехать бы из деревни до той поры, пока
совершенно не уходился бы ветер, не улеглось бы море,
и весь остальной путь предпочел бы проехать лучше
157

греблей, чем на парусах, лучш е между островами и го­
раздо медленнее, чем теперь по страшному взводню, на
самом крепком северо-восточном ветре, который был
для нас полнейший фордевинд.
— Слушай, Васька, на берег приедем, нос и уши об­
рублю тебе непременно: верь ты моему слову нелест­
ному! Что зеваешь-то, окаянный, неумытая душа! Рочи
шкот-от, леший! — кричал кормщик гребцу-лопарю и
как будто уж е заметно более спокойным голосом.
Он был так щедр на слова, что, казалось, в душе его
затихла буря: да и была ли она? Он как будто не сердит­
ся уж е на свое ремесло, а с любовью, крепко налегши
на руль и внимательно устремивши взгляд свой вперед
на дальний берег, что-то высматривает и, хотя молча,
справляет свою обязанность. С ним, казалось мне, уж е
можно было заговорить и не рассердить его.
— Что уж, не страшно теперь: доедем?
— Чего страшно? Чего доедем? Известно доедем!..
Сидел бы, твоя милость, под будкой, а то, на будке-то
сидя, мешаешь, заслоняешь, не видно! — отвечал он
резко, но опять-таки спокойнее и не с сердцов.
Он снова замолчал, крепко налег на руль: и то по­
вернет его вправо, то отдаст немного назад и опять
двигает головой по сторонам, что-то сосредоточенно­
внимательно высматривает.
Вот он кричит на помощников:
— Отдай, Гришка, кливера, рулю тяжело, скорей,
проклятый! Ишь ведь вы, с Васькой-то одного гнезда
воры. Ужо вот я вас!.. Шевелись!.. Набежит бойчее вол­
на, опружит... Рулю тяжело: руки-то у меня не камен­
ные, жильные, чай, саднеют уж!.. Ну, живей, стрелья
бы вам в спину обоим!..
Каж ется мне, невольно ухватившемуся за его мысль,
что слова эти были справедливы, и брань сыпалась по
заслугам. Как будто нарочно медленно, не живо бра­
лись гребцы за свое дело, как будто бы мертвым узлом
крепили они шкот и другие снасти, и вот, того и гляди,
158

вырвется бечева из рук, начнет хлестаться на воде. Н а­
бежит в это время волна, не умеющая медлить и пере­
жидать ленивого. Но кормщик молчал: стало быть, все
хорошо. Мысль об опасности пропала окончательно;
даж е весело смотреть, как одна волна, набегая слева
страшной горой на самый карбас, готовая залить его,
ломалась подле борта, словно нагибалась тут и про­
ходила под судном на правую сторону уж е неопасной,
уж е побежденной, а потому и покорной. Новая, такая
ж е высокая, такая ж е страшная, точно также, с тем ж е
шумом вздымалась налево от нас, такж е опускалась и
проходила под карбас, легонько покачнувши его и от­
давая свою пену назад, на новые волны, которых пости­
гала та ж е участь. Весело было смотреть в это время
на всю эту игру расходившегося взводня, весело было
встречать все другие, новые волны и следить за ними
на другой стороне за карбасом, который продолжал
тянуть за собою светящийся, свободный от пены след
все больше и дальше. Вдали, в крайней дали, едва до­
сягаемой взглядом, неугомонные волны заметали этот
след, уничтожали его навсегда как лишний, бесполез­
ный и обидный признак победы утлого суденка-щепки,
но выстроенного для борьбы этой и победы человеком и
для человека.
М ежду тем ветер, надувши наши паруса, продол­
ж ал крепчать. Судно рассекало, резало волны и бы­
стро бежало вперед. Скоро оно успело подтянуть к нам
острова, скоро бросило некоторые из них позади. Взводень оказался между островами этими, действительно,
слабее и рыдал только там, где оставался свободный
проход для ветра, свободный выход в море. Наконец,
и последние острова остались назади, мы ехали рекой
Ковдой между избами. Слышался давно знакомый шум
порогов, который как будто на этот раз разносился еще
сильнее, резче и даже музыкальнее. Но вот уже карбас
наш привязан: мы на берегу и в теплой комнате. П ере­
до мной кормщик держит руки, все окровавленные, все
159

имевшие поразительно-неприятный, отталкивающий
вид, и просит на водку гривенник для косушки, просто­
сердечно давая этому гривеннику огромное значение
десяти рублей серебром.
— А ведь страшно было ехать? — заметил я ему.
— Чего страшного: этак ли еще бывает? — отвечал
он прежним своим равнодушным голосом и с прежним
невозмутимым спокойствием.
— Ну да, однако, и с нами хорошо было?
— Хорошо-то, хорошо!.. Страшно было! Два раза
чуть не опружило, а все вот эти черти!
Он указал на улыбавшихся гребцов.
— Что ж е ты с ними сделаешь?
— А что с ними сделать? Дал ты нам деньги — пой­
дем, выпьем вместе за твое здоровье. Да надо же будет
и нам переждать здесь: ветер-от теперь противняк на
Терский берег...
— А я могу ехать дальше?
— Отчего не ехать? Можешь. А лучше бы, кабы и ты
переждал: неровен ведь час!..
Двое суток тянул потом крепкий северо-восток и
держ ал меня в селе Ковде, не пуская с места. Каждый
раз, как ни пошлешь посмотреть на море, приносился
один ответ:
— Пыль, пыль, страшенная пыль в море. Вода, что
бересто, словно мылом налита.
— Спас тебя Бог на этот раз, нечего в другой раз
смерти пытать. Коршик-от у тебя был золотой человек,
этаких-то по всему поморью только три и есть и всех
по именам знают: малого ребенка спроси об Иване А р­
хипове. С этим человеком можно горе горевать. Другой
на таком взводнишше, да на таком крутом ветре, пож а­
луй, безотменно бы пустил тебя рыбу ловить. Пей-ко
вот чай-то, прошу покорно!
Прежний знакомый хозяин квартиры с шахматным
полом, с мурманским голубком под потолком и с пти­
цей дивной, говорящей человеческим голосом, усердно
кланяясь, поил меня чаем со сливками. Общелкивая в
160

то ж е время маленькими кусочками крупно наколотый
сахар и хитро поставив, московским обычаем, блюдеч­
ко с чаем на распяленных рогулькой пальцах правой
руки, растабарывал:
—
Нет ничего обиднее смерти этой выжидать среди
моря, когда вот баба какая на ту пору прилучится. Сам
ты о себе на ту пору думаешь мало, все попечение о ж и ­
тии своем откладываешь, только молитвы набираешь,
чтобы больше их было. А бабы — нет: бабы смущают.
Сердце у тебя окаменеет, перед собой только и видишь
воду да карбас: а они вой поднимают, под сердечушки
свои хватаются, словно они выпрыгнуть у них хотят!
Опять ж е бабы эти — дери их горой! — причитания
свои надрывные, что на могилах сказываюсь, начнут
разводить: в лес бы бежал! В чувство приводят, памя­
тью твоей руководствуюсь. Иногда, слышь, до смехов
доходит дело, развеселяюсь... Одна, как теперь вижу
и помню, до того добралась: «Батюшко-де, слышь,
Никола-угодник, помоги, если сможешь!»
На другой день после этого разговора я уж е уехал
в обратный путь вдоль Карельского берега и на пятые
сутки скучного прибрежного плавания был опять в
Кеми, на поморском берегу Белого моря.

ГЛАВА II

ПОМОРСКИЙ БЕРЕГ, ИЛИ
СОБСТВЕННО ПОМОРЬЕ20
1. Город Кемь его история. — Занятия кемлян и жемчужная ловля. —
Шкиперское училище. — 2. Разоренная обитель. Копыловская вера. —
Чашники. — Кто такой Копылов. — Вещественные следы Топозерского
скита. — Дикая и пустынная река. — Пороги на р. Кеми. — Дорога на Топозеро. — Громадное озеро. — Скитское островное селение. — Внешний
вид и внутренний быт скита. — Церковные службы в нем. — Влияние его
на окрестных жителей. — Большаки. — Женщины. — Иван Демидыч. —
Его мнения и рассказы. — Разоренные скиты. — Их государственное
значение и последствия разрушений. — 3. Беломорские суда. — Внеш­
ний вид города Кеми. — Лепостров. — Туземные богачи — судохозяева. — Строители судов и обряды, соблюдаемые при судостроении. —
161

Беломорские суда: ладья, раныиина, с чердаками, шняка, кочмар, раз­
ные виды карбасов. — Мелкие речные суда: барки, полубарки, каюки,
обласы, завозни, разные виды плотов, покинутые кочки. — 4. Бело­
морская торговля: история ее и настоящее состояние по сношению
поморов с Норвегией. — Путь из Кеми в Онегу. — Село Шуя. — Село
Сорока. — 5. Сельдяной промысел: полярные переселения этой рыбы;
подробности ловли сельдей по всем прибрежьям, но преимущественно
в деревне Сороке. — Порядок лова. — Общинный лов. — Деревни Су­
хая и Вирьма. — 6. Сумский посад: его история; занятия жителей. —
Обжа. — Таможня. — Соловецкие богомольцы; путь их из Петербурга
по переволокам между Онежским озером и посадом Сумой. — Здешний
раскол. — Пертозерский скит. — Карташова. — Ее влияние. — Харак­
теристика поморов присловьями. — 7. От Сумы до Онеги: — Железные
ворота. — Село Колежма. — Нервные болезни. — Раздевульно. — Размужичье. — Трудный путь до села Нюхчи. — Предание о посещении
этого села Петром Великим и история пребывания Петра в северном
краю России, предшествовавшего посещению Нюхчи. — Народные
предания о дальнейшем пути Петра Великого вплоть до Повенца. —
Ямы. — Раскольничья хлеб-соль. — Петр на крестинах. Он ж е на ра­
ботах. Повенецкий Петр. — Случаи в дороге. — Дальнейший путь мой
из Нюхчи; Унежма. — Верховая езда. — Села: Кушерека, Малошуйка, Ворзогоры. — Крестьянская свадьба. — Могилки. — Разлучение с
повязкой. — Здоров. — Дружки и Дружок (Вежливой). — Катанья. —
Честны. — Здарье. — Баянник. — Коробье. — Полюбовная гостьба. —
Дорога в Онегу. — Последнее свидание с этим городом и конечный путь,
возвращение мое в Архангельск. — Образчик нравов.

1. КЕМЬ

Кемь по всей справедливости почитается центром
промышленной деятельности всего Поморского края.
Капиталисты этого города строят лучшие и в большем
против других количестве морские суда, отправляя
их и на дальше промыслы за треской на Мурманский
берег, и за морским зверем на Новую Землю и Колгу­
ев; они ж е первыми ездили и на дальний Шпицберген;
они же ведут деятельную, с годами усиливающуюся
торговлю с Норвегией. О ставляя до приличного случая
объяснение значения этого города в ряду всех других
поморских селений и всю силу нравственного влияния
его на домашний и общественный быт всех соседних
ему обитателей, считаю главным проследить теперь за
162

историческими судьбами города, чтобы потом перейти
к главным проявлениям деятельности ж ителей его: су­
достроению и заграничной торговле.
В архиве кемской ратуш и сохранилась рукопись,
начатая по приказу олонецкого наместнического прав­
ления в 1787 году и продолженная до 30-х годов ны­
нешнего столетия. Она назы вается так: «История о
новоучрежденном городе Кеми, состоящем Олонецкой
губернии, в Петрозаводском ведении, при пределах Б е­
лого моря, Северного океана, на реке Кеми». История
эта начинается так: «От сотворения мира в лето 7084
(1579) и 7098 (1590) оная Кемская волость от шведов
дважды была воюема. Храмы Божий и обывательские
домы выжжены, жители побиты, иные в полон взяты, а
другие разбежались. По населении, лета 7099, июня, по
грамоте царя и великого князя Феодора Иоанновича,
Кемская волость отдана Соловецкого монастыря игу­
мену Иакову с братиею. Того ж е лета, августа 2 дня, по
таковой ж е царя и великого князя грамоте, велено ему,
игумену, с братиею хрестьян судом и расправою ведать
Соловецкого монастыря властям, или кому оне прика­
жут». Этим и ограничиваются все сведения о первона­
чальном заселении города. То ж е самое подтверждает и
соловецкий летописец. В XV веке, по свидетельству его,
Кемь называлась уж е волостью и принадлежала име­
нитой посаднице М арфе Борецкой. М арфа, в 1450 году,
подарила эту волость вместе с другими Соловецкому
монастырю. После падения новгородского веча, Кемь
сделалась государевой собственностью и была ею до
царя Феодора. Больше соловецкий летописец уж е не
говорит ничего, хотя, по всему вероятию, можно пред­
положить, что и Кемь, как и посад Сума, первоначально
населена была кареляками, и Кемь была такая бедная
карельская деревушка, как и финская Suoma — Сума.
В Кеми до сих еще пор хранятся на языке туземцев ста­
ринные карельские названия частей города, хотя каре­
лы русским новгородским населением и отодвинуты
163

вверх по р. Кеми на 18 верст (до деревни Подужемья).
Слобода, расположенная на северном берегу реки, до
настоящего времени зовется мапдера (по-карельски
«твердая, матерая земля»); городской погост называет­
ся гайжа\ часть города на южном берегу — корга. Гайжу
можно назвать главной частью города, потому что здесь
находится соборная церковь, казенные и общественные
здания. Это большой остров, образованный двумя рука­
вами реки. Против этого острова (к востоку) находится
другой, меньшей величины, называемый Лепостровом,
отделенный небольшим проливцем Пудас. Здесь нахо­
дится деревянная церковь и полуразрушенная, догни­
вающая свой долгий век, деревянная башня — один из
остатков некогда бывшего здесь острога.
Острог этот, как пишет соловецкий летописец, по­
строен в 7165 году (1657) по грамоте царя и великого кня­
зя Алексея Михайловича (для караула воинских лю­
дей) на счет монастырских сумм. Он был двухэтажный,
назывался городком, имел по углам башни и два ряда
бойниц, 12 железных пушек, 14 пищалей затинных, 63
мушкета, 30 бердышей, 118 копий, 9 рогов, 2 знамени,
3 барабана, 1 алебарду, 3 значка, 90 ядер, свинцу 9 пу­
дов 27 фунт., и две бочки пороху. Построенный исклю­
чительно для защиты от набегов «немецких людей»,
острог, однако, не успел исполнить своего назначения:
немцы не приходили. Городок спокойно догнивал свой
век до указа Екатерины II, когда Кемь отведена была от
монастыря. Боевые снаряды остались, однако, за ним.
До того времени в Кеми на особом подворье, до сих пор
еще сохранившем всю оригинальность своей архитек­
туры, жили соловецкие старцы, сбирая на монастырь
волостные доходы с рыбных ловищ и кречатьих садбищ. Двор этот, по примеру других и по царским указам,
был обелен, т. е. освобожден от всех тех поборов, какими
обложены были все другие обывательские дома. Ког­
да состоялись духовные штаты, подворье продолжало
оставаться в ведении монастыря до 1808 года. Тогда оно
продано было тамошнему купцу Дружинину.
164

«В 1714 и 1715 годах, по указам его царского вели­
чества Петра Алексеевича, — продолжается выш еу­
помянутая история , — для укомплектования морско­
го флота, набрано в матросы поголовно людей годных,
крепких и здоровых, господином лубенахтом и кавале­
ром Синявиным да лейб-гвардии капитан-лейтенантом
Румянцевым (отцом задунайского героя). Из Кемского
города взято с полным мундиром 44 человека, которых
указом его величества велено в предбудущие наборы с
прочими губерниями уравнить зачетами: оставшихся
ж е от взяты х в матросы сирот, престарелых родителей,
жен и малолетних детей воспитывать того городка об­
ществом». Набор этот — Синявшина — до сих еще пор
памятен народу, до сих еще пор ж ивет в памяти его, как
дальние муки и разбои каянских немцев и литовских
людей. Выбраны были лучшие люди; волости заметно
упадали, не имея уже крепких, здоровых рук для про­
мысла; Синявин до сих еще пор для помора — второй
Мамай, второй Бирон. Еще далеко до него, в 1702 году,
Кемь отпускала работных людей для проложения до­
роги от села Нюхчи на Повенец, по которой Петр вез
сухим путем свои яхты.
«В 1749 и 1763 годах бывшими великими вешными
наводнениями в проходе Кеми-реки вешнего льда у го­
родка, с летней и с западной сторон, стены льдом и во­
дою сломало и унесло в море, такж е и обывательских
домов и анбаров по низким местам состоящим, много
сломало и унесло. В 1764 году по указу ея величества
государыни императрицы Екатерины Алексеевны
оный Кемский город из вотчины Соловецкого монасты­
ря под ведомство государственной коллегии экономии
присланным от архангелогородской губернской кан­
целярии поручиком Матвеем Какушкиным отведен и
управляем был, как прочие духовные вотчины, архан­
гелогородскими экономическими казначеями. 1785 года,
мая в 16-й день по именному государыни императрицы
Екатерины II указу, данному правящ ему должность
165

олонецкого и архангельского генерал-губернатора, го­
сподину генерал-поручику Тутолмину, велено преде­
лы Олонецкого наместничества распространить до Б е­
лого моря и Кемский городок переименовать городом; а
того ж е 1785 г., августа 22 дня, прибывшим нарочно его
превосходительством господином статским советником
олонецким губернатором Гаврилою Романовичем Дер­
жавиным, с церковного надлежащею церемониею, от­
крыть».
Дальнейшие сведения, сообщаемые «Историею»,
состоят в том, что в 1787 году в городе открыты были
присутственные места; в 1796 году освящена церковь
во имя Ж ивоначальные Троицы (кладбищенская);
1802 году город присоединен к Архангельской губер­
нии; в 1811 году позволено ж ителям вывезти 2000 чет­
вертей хлеба в Норвегию для вымена на рыбу и при­
возить последнюю в Россию беспошлинно; 1820 году
разреш ено взимать за употребляемый на суда лес (для
рыбных промыслов) попенные деньги (а не футовые)
и дозволено снова увезти в Норвегию 6000 четвертей
муки и выменять ее на рыбу. В 1822 году открыты уезд­
ное училище и больница; в 1825 году закрыты городо­
вой магистрат и градская дума; оставлена одна ратуша.
Того ж е года пожар испепелил 72 обывательских дома,
гостиный двор и часовню, из которой крест вынесен в
соборную церковь за правый клирос. В пособие обыва­
телям правительство выдало 20 000 дерев без платеж а
попенных денег и 10 000 руб. асс. заимообразно без про­
центов на 10 лет. В 1826 году, от сильных жаров и сухих
погод распространились на городском выгоне пожары,
так что пламя было близко города, особенно к кладби­
щенской церкви; дождь, начавшийся с 15 августа, по­
тушил пожары; потеря оказалась только в траве и сене,
хотя в то ж е время и значительная.
Соборная церковь города, с главным храмом во имя
Успения и приделами Зосимы и Савватия (левым) и
Николая Чудотворца (правым), построена в 1714 году.
П оразительная по своей ветхости, церковь эта имеет
166

расположение в форме креста, края которого образу­
ются главным храмом, приделами и папертью. В окнах
ее до сих еще пор видится слюда. В самой церкви за ­
мечательны два креста с вырезными изображениями
молитв, а на одном из них — с резным изображением
Спасителя и вида св. града Иерусалима внизу. Некото­
рые относят работу этих крестов ко временам М арфыпосадницы, при которой будто бы поставлены и другие
три креста бывшего соловецкого подворья, невдалеке
от соборного храма. Сходная архитектурой церковь
на Лепострове во имя Иоанна Предтечи построена в
1782 году. Кладбищенская в мой приезд обводилась за­
бором, но все три церкви находятся в запущенном, по­
луразруш енном состоянии, с ветхими ставнями у окон,
обращенных к северной стороне, с плесенью по кры ­
шам, с желтизной по всем стенам. Причина тому, как
известно, заклю чается в том, что большая часть ж ите­
лей города держится раскола.
В Кеми существовало когда-то шкиперское училище
и потом снова заведенное. С особенным удовольстви­
ем вспоминали толковые и грамотные отцы семейств
об этом благодетельном учреждении. До тех еще пор
лучшими мореходами считались те из поморов, кото­
рые слушали курсы. Кемляне и сумляне не теряли на­
дежды иметь снова у себя это училище, и готовы были
обнадеживать возможность существования его, даж е и
при существовании таких курсов в Архангельске.
«Это (шкиперское) училище, — говорит г-н Рейнеке в одном месте своего “Гидрографического описания
северного берега России”, — учреждением своим (в
1842 г.) обязано министру финансов, графу Канкрину.
Оно доступно всем поморцам от 15 и до 20 лет, знающим
грамоту; преимущественно же принимаются те, кото­
рые обучались в уездном или приходском училище и,
следовательно, знают начала арифметики. Первые два
года ученики содержались собственным иждивением и
ходили в класс только для слушания уроков; впослед­
ствии для облегчения бедных крестьян соседственных
167

деревень, правительство приняло на себя и полное со­
держание учеников в числе до 20 человек». Они жили
в особенном доме, получали от казны пищу и одежду.
Предметами курса были: Закон Божий, арифметика,
геометрия, навигация и астрономия (без теоретических
подробностей), практические правила кораблестрое­
ния и кораблевождения, гражданские законы по отно­
шению их к торговому мореплаванию. Приморская гео­
графия и съемка берегов преподавались практически в
форме бесед. Курс наук продолжался два года; учение
начиналось 1 октября, кончалось 1 мая; на него употре­
блялось ежедневно по четыре часа. Летом ученики хо­
дили в море на собственной шхуне; другие отпускались
для домашних работ. Кончившие курс получали атте­
статы (но без всяких условных преимуществ) и возвра­
щались в свое первобытное сословие, чтобы улучш ит ь
мореходство , промыслы и торговлю своих семейств.
Некоторые из учеников в с.-петербургском училище
торгового мореплавания умели выдержать экзамен на
звание коммерческого шкипера; некоторые ходили на
русских коммерческих судах матросами; некоторые
поступили на службу на иностранные корабли ...
Герб города изображает щит, в верхней части кото­
рого находится губернский герб, а в нижней, в голубом
поле, венок из жемчуга. Это последнее обстоятельство
немаловажно и не потеряло своего значения и до сих
пор. В порожистой, быстрой и местами черезвычайно
мелкой реке Кеми попадаются ж емчужные раковины,
хотя лов их и не составляет исключительного занятия
всех жителей, но даж е и одного какого-нибудь семей­
ства. Ж емчуг этот ловят от безделья досужие люди и
не всегда для продажи, потому что здешний жемчуг не
высокой доброты и попадается в реке в незначитель­
ном количестве. Иногда целый день терпеливые люди
роются в воде и достают много — горсть, чаще тричетыре зернышка. Ловля эта обыкновенно производит­
ся следующим простым способом. Искатели садятся на
168

бревенчатый плот небольшой, с отверстием в середине,
заставленным трубой. Больш ая часть трубы этой на­
ходится в воде. Один, по берегу, тянет плотик, другой
смотрит через трубу в воду. Заметив подле камня рако­
вину, имеющую сходство с жемчужной (обыкновенно
при ясной солнечной погоде, когда животное открывает
раковину), наблюдатель опускает через трубу длин­
ный шест с щипчиками или крючком на одном конце
его. Раковина смыкается и тогда ее удобно бывает при­
нять на щипчики. Разломивши раковину, счастливец,
нашедший зернышко, обязан немедленно положить его
за щ еку для той цели, чтобы это зернышко — отложе­
ние болезненного процесса улитки (как объяснялось
обыкновенно зарождение жемчуга) — через прикосно­
вение со слюной, делалось из мягкого постепенно твер­
дым, до состояния настоящего жемчуга (обыкновенно
через 6 часов, как замечают). Точно такж е (замечают
поморы) жемчуг водится во всех реках, куда любит в
избытке заходить семга, и что между этой породой рыб
и слизняков существует какая-то темная, загадочная,
трудно объяснимая симпатия. Ловится жемчуг и в д ру­
гих поморских реках и кроме Кеми, как, например, в
Ж емчужной губе, около Княжей, губы, около Колы. Но
и кемляне, как и все остальные поморы, не дают этой
отрасли промыслов особенной доли участия и внима­
ния, кладя всю жизнь, находя всю цель существования
исключительно в рыбных и звериных промыслах, в су­
достроении и торговле.

2. РАЗОРЕННАЯ ОБИТЕЛЬ

— Ты какой веры? — при случае, спросишь иного
помора и нередко получишь ответа:
— Копыловской.
— Какая ж е это неслыханная вера и что это за не­
ведомый раскольничий толк?
169

— Вера-то у них одна с нами, да согласие не одно, —
уклончиво отыгрываются одни из вопрошаемых, осто­
рожные и недоверчивые.
— Он своим иконам молится, из своей посудины ест
и пьет, — серьезно поясняли те из словоохотливых по­
моров, которые принимают в свои дома священников и
сами ходят в церковь.
— Он в кабак со своей чашкой ходит, — толку­
ет полицейский солдат Михеев, стараясь изобразить
кривым глазом насмешливую улыбку. — Сначала со­
блюдает себя: свою чаш ку достает из-за пазухи, ее и
подставляет, а когда подвыпил, то уж не разбирает:
тянет из артельной, не взирает, что она теперь и позахватана.
Более обстоятельных объяснений я уж е и не слыхи­
вал и, к полному удивлению, именно от тех людей, ко­
торые находились во всегдашних сношениях с исповед­
никами «копыловской» веры. Подозревалось затаенное
нежелание выдавать своих, потребовавшее большой
осторожности в расспросах; оставалось рассчитывать
на благоприятные случаи в будущем. Ясным казалось
такж е и то обстоятельство, что поморы, за недосугом и
за своими делами, не привыкли заглядывать в чужую
душ у и копаться в чужой совести, вообще заниматься
обидным и щекотливым для других делом.
— Всякая Бож ья птица по-своему Господа славит,
как умеет.
— Видимое дело, не стесняет того человека держ ать
всегда при себе за пазухой или в кармане свою чаш ­
ку — пускай и носит.
Очень редко, и то больше от чиновных людей, дово­
дилось слышать обидчивые сетования на ту брезгли­
вость, с какой относятся староверы к православным
именно в подобных приемах. На первых порах и самому
лично случалось испытывать то ж е обидное и неприят­
ное чувство досады, видя себя каким-то отщепенцем.
— Посудите сами, ведь они нас просто-таки считают
погаными, — толковал мне исправник. — Мне доводи­
170

лось одолжаться стаканами: он морщится, упирается,
не дает. Прикрикнешь — уступить, да на твоих ж е гла­
зах возьмет из рук тот стакан и разобьет о камень. Ему
уж е такая посуда не годится. Он не жалеет, хоть и пом­
нит, что стекло в здешних местах — товар редкий и до­
рогой. У богатых мужиков на тот конец держится в осо­
бом поставце уж е особенная, которая и носит свое имя
«миршоны». У бедных из такой посуды и люди пьют, и
собаки лакают. Кажется, ее никогда и не моют.
Этот обычай, в самом деле, докучлив в Поморье, где
смешанно сидят рядом православные со староверами,
обменявшись насмешливыми прозвищами, как отли­
чиями двух отдельных лагерей. Одни — миршные или
миршоные, другие — чашники, т. е. поганые и чистые.
Последние с застарелым закалом и с закоренелыми
убеждениями.
Один из таких толковал мне:
— Уж скоро изойдет вторая сотня лет, как вера-то
сблудила.
Вот почему в Поморье необходимо было опознавать­
ся, чтобы не попадаться впросак, и поневоле прибегать к
таким, по-видимому, странным вопросам, каков в среде
коренных русских людей вопрос о том, какой он веры.
Оказывается, что есть еще какая-то копыловская. Чем
еще эта вера может огорчать заезж его человека?
В одном селении, в отводной квартире, хозяйка по
моем входе тотчас задернула пеленой иконы. В другой
и другая, явившись с ручной кадильницей, так густо
начадила дешевым ладаном, что пришлось выбираться
вон на вольный воздух. Расторопный, умный и начи­
танный Егор Старков, хозяин моей шхуны, на которой
я переправлялся по Белому морю из Онеги в Кемь, спу­
скаясь в каюту молиться, просил меня на то время не
курить. Увидя мою стеариновую свечку, похвалил ее:
— Хорошо бы ее теперь к образам поставить, —
вишь ведь какая она толстая. Почем фунт-от экиих
свеч? Какой белый, чудный свет для Бога!
171

На объяснение мое, что в России в больших городах
нет этого обычая, он с сердцем и с нескрываемой доса­
дой резко заявил:
— Погаси ее, сделай милость: пущай не мешает
мне!
М ежду тем Егор человек бывалый, тертый калач, в
Норвегу ходил, с тамошними «нехристями» давно уж е
ведет всякие дела. Однако и он то и дело проявляет
странности в характере, в приемах и убеждении. Все,
бывало, ждем какой-нибудь выходки. М ежду прочим,
почти ко всякому резко выдающемуся случаю у него
находилось книжное изречение.
— Завтра 15 июля, — говорит он, — Св. равноапо­
стольного кн. Владимира, во Св. крещении Василия, и
т. д.
Оказалось, что он почти все святцы знает наизусть.
Не диковина в тех местах среди староверов встречать
начетчиков. Очевидно, Егор был из таковых: не копыловский ли?
Я его об этом решился спросить и получил резкий
ответ:
— Нету такой веры. Дураки тебе такой ответ держ а­
ли. Есть такой в Кеми богач Копылов. Вот я тебя прово­
жу, куда тебе идти указано в город, а сам к нему зайду!
Дураки про такую веру сказывают, а ее и не бывало.
Он ушел наверх, словно бы даж е рассердился.
Спустившись в каюту обедать и, видимо, пообмякши
в сытом настроении духа, сам Егор начал разговор:
— О Копылове ты даве меня спрашивал, — тако
дело обсказывать буду. Ладился я судно строить. Сме­
кал я такой счет, что по нашим местам судно вгонит ста
в четыре с половиной, а в Норвегу сведу, там за него
дадут тысячу, а то, по временам судя, и полторы могу
получить. Как быть, как стать? Места в Норвеге без­
лесные, а из Онеги всего лесу не вывезешь: сходно бы
деньги в тако дело пустить. Нам, с дураком-братом, по­
сле батюшки-покойничка скопленных осталось ста три
172

рублев. Видишь, полутораста не хватает. Как быть, как
стать? Поищи-ка по деревне-то, по нашей по Сороке, та­
кого капитала. И кто поверит мне, ледащему, неимуще­
му? Я к Копылову. На знати он у нас по всему Поморью.
Одно слово — богач. Горд и ругателен. Как примет? По
человеку он прием делает, а как он меня понимает —
того я не ведаю. Слыхал, что он по взгляду смекает и по
разговору разбирает людей. А знает он про всякого по
Поморью-то. Да, впрочем, и сам вот ты теперь видишь,
много ли народу живет в наших украинах. Где река по­
крупнее пала в море, там и деревня; на мелкой речушке
и жительства нет никакого. Ищи его дальше, обходи то
место. А встал на горку и все дома сосчитал — немного
их. Про всякого слышим, всякого скажем наперечет: и
как он, и что он. А Копылов про иного слышит и знает
до потроху, презирается: таково ему дело предуставлено. Бывает, что воззрится и уж наскрозь видит. З а ­
робел я от таких слухов про него, однако приотворил
дверь-то, просунулся, встал у притолки, очи перекстил
и начала положил, как устав наш велит. Накинулся
он на меня, изругал: молод, говорит, в Норвегу торго­
вать ходить: рому тутошнего пить захотел, с трубкой
баловаться начнешь. Я ему клятвы сказываю, а он того
пуще обиды говорит. Н асказал столько-то, что я запуж ался даже: привел меня, мол, леший в такой тупичок,
в уголок, что и выходу мне нету. Он и на улицу со мной
вышел и там все пытал махаться руками и зыкать на
меня, невзирая, что народ по улице ходит и все въявь
слышит. М аял-маял, да и молвил на ушко: «Через три
дня заходи».
—
И что ж бы ты думал? Дал, ведь. Сколько я спро­
сил, столько он от щедрот своих и выложил! Сказать он
мне не сказал, а я сердцем своим понял так: вот-де тебе,
бери на здоровье, разживайся. И выложил бумажками.
В осенях, после Воздвижения Честного и Ж ивотворя­
щего Креста Господня, я ему тот забор отдал полностью
золотом. Так он сам мне и приказал золотом наменять
173

и золотыми заплатить ему. Я было серебром подсме­
нил малую толику, так он ругался опять, да на тот раз
полегче. А я теперь новую шхуну сладил, именем по­
койничка, старшего брата, назвал, досками нагрузил
да вот по третье лето туда дерева вожу. Ш хуну свою
не продаю, хоть и были на нее охотники, да я треской
там нагружаюсь и в обратну ту треску сухую сюда,
либо в город (Архангельск) вожу продавать. Вот тебе
Копылов! Каков он таков есть человек на сем свете, вот
тебе — смекай!
В самом городе Кеми, в месте жительства этого и з­
вестного в Поморье и интересного человека, получил о
нем такие сведения. Сообщал добрейший и обязатель­
нейший человек, городничий Осип Яковлевич:
—
Не думаете ли вы познакомиться с ним? Не сове­
тую. От него что-либо интересное для вас и для печати
слышать — все равно, что перед любой нашей скалой
стоять и ждать от нее слова. С полною откровенностью
должен я вам признаться в том, что он первым изве­
стил меня о вашем приезде, случайно встретившись на
улице. «Пали, — говорит, — слухи, что из Питера боль­
шой начальник наезж ает какую-то проверку делать».
Принял я его слова за обычные у них, у раскольников,
вести. Все они кого-то ждут, чего-то опасаются. Вестя­
ми этими они любят пробавляться всласть, но цены
большой сообщениям их я привык не давать. Мимо
ушей пропустил и это известие. Уже через три недели
после того разговора привезла почта указ губернского
правления, предписывающий оказывать вам возмож­
ное и законное содействие при исполнении поручения,
возложенного на вас морским министерством по воле
генерал-адмирала. Да я и сам вчера слышал, как он изза косяка, хоронясь и прищуриваясь, всматривался,
любопытничал, как пробирались вы мимо его дома из
карбаса. Приметы, знать, ваши распознавал, чтобы об­
ходить потом и не натолкнуться ненароком.
Таким образом, вопрос мой на первых шагах решен
был разом в отрицательном смысле.
174

— Что же, в самом деле, представляет собой этот
Копылов?
— Прежде всего, Копылов он, должно быть, потому,
что родители его на дровешках сюда зимой въехали,
а теперь он сам может ездить в каретах. Отец благо­
чинный толкует по-своему: поставить на копыл — поздешнему значит расстроить что-нибудь, поставить
вверх дном. Смутьян он (говорит батюшка): помутил
церковь, многих православных отвел. По-моему, он
большак, как привычно говорить здесь21. Он, так ска­
зать, комиссионер, и казначей, и блюститель федосеевщины здешних мест. Большой человек по влиянию
и богатый по средствам. А где его корень и в чем его
сила — за справками надо ехать в Москву. Сказать я
вам сам ничего не могу, потому что ничего не знаю, а
показать кое-что желаю с удовольствием.
Осип Яковлевич вынес ко мне несколько церковных
книг, страшно закопченных, засаленных и захватан­
ных, большей частью аляповато и самоделкой оправ­
ленных в кожу. Все больше псалтыри, печатные и пи­
санные (и довольно плохо). На одной псалтыри надпись:
«Сия богодухновенная книга, глаголема псалтырь бла­
женного пророка Давида царя, раба Бож ия Илариона,
писанная с древней псалтыри; аз многогрешный И ларион писал своей рукой». В печатной псалтыри бумага
в некоторых местах повыхватана и исчезнувшие стро­
ки подклеены бумажными заплатками с починкой слов
пером в неискусной руке. Еще псалтырь писанная, но
переплет ее так улощен грязью с рук и воском со све­
чей, что книга даж е скользила в руках.
— Все это конфисковано в Топозерском скиту, —
объясняет Осип Яковлевич. — В этом ящике все это и
хранится при описи и в таком виде получено мной от
предместника моего.
Вот и опять вещественные следы неизвестного, но
благочестивого и толико богомольного старца Иларио­
на: более других замазанная книга молитв, ирмосов,
175

седален, праздничных тропарей и кондаков, им ж е на­
писанная. Евангелие, принадлежащ ее тому же рабу
Божию Илариону, но печатное, с вырванным в начале
листком и без обозначения даты. Маленькие тетрад­
ки (я насчитал их до 11) с повестями о славе небесной
и радости праведных вечной выписаны из Великого
Зерцала; выписки из Четьи, слово о разбойнице и по­
весть чудна о некоем старце; выписка из соловецкого и
других монастырских уставов о пище, поклонах и Ве­
ликом посте; житие преподобного отца нашего Марка
Афинийского, бывшего в горе Фраческой сущия обонпол Ефиопии; месяцеслов всего лета (писанный весьма
красиво), с обозначением на полях имен умерших скит­
ников до 1774 года и пр.
Все это следы созерцательной жизни в полном уе­
динении и к совершенном удалении от живых мест,
молчаливо-красноречива я повесть исчезнувшей с
лица земли раскольничьей обители. В ней невидимые
и неведомые жили старцы, неутомимо-богомольные
по старинным образцам сподвижники и трудолюби­
вые списатели Божественных откровений и отеческих
наставлений, как жить и молиться и веровать себе в
усладу, другим на потребу. Все это та драгоценность,
которая оберегалась как непокупная редкость, добытая
великими усилиями одного человека, выделявшегося
от прочих очевидной добродетелью и поразительным
досужеством. Вот и створчатый деревянный образ, по­
чернелый и закоптелый до такой степени, что с трудом
распознаешь в бурых просветах на совершенно черном
фоне признаки Распятия слева и Воскресения справа.
Может быть, ему он и молился, и, несомненно, со всеусердием. И второе сокровище из скудного скарба не­
известного Илариона, которому он такж е усердно по­
клонялся и с верой притекал: створчатый ж е медный
образок с изображениями «св. Филиппа, Николая и
прочих семи». Эти образа хранятся в холщовом мешоч­
ке (должно быть, старец их прятал, но не ухоронил) и
176

тут ж е очки-клещи уж е в качестве диковинки очень
давней работы, несколько раз починенной и так неис­
кусно, что и очки эти каж утся такж е самоделкой.
Таковы ничтожные по числу и по наружным каче­
ствам следы некогда процветавшей и большой обители
Топозерской, славной по всему русскому староверче­
скому миру. В настоящем случае для нас это, пожалуй,
лоскуток той канвы, по которой еще можно отчасти вос­
становить прежний рисунок, не прибегая к помощи Ко­
пылова и не выпуская, однако, его самого из вида, как
ближайшего свидетеля интересных прежних событий,
поучительных для настоящего и для будущих времен.
* * *

И з тех в полном смысле мертвых и глубоких тру­
щоб, которые в новейших учебниках географии носят
название Страны великих озер, взялась одна река,
редко упоминаемая в тех ж е учебниках, но достойная
особенного внимания. Во-первых, она не так ничтожна
по величине своей, потому что протекает 400 верст; вовторых, со своими притоками она образует огромную
водную систему, усиливая течением пять более или
менее значительных озер и несколько маленьких, ко­
торые она прорезает; в-третьих, глубина ее восходит в
нередких случаях свыше 12 сажен, а ширина до целой
версты, особенно в тех местах, где ей удается выби­
ваться из скал на широкий простор влажных, мокрых
и болотистых низин. Угрюмо нависшие над призрач­
ными водами утесы и скалы делают реку Кемь дикою
и пустынной, но, по Батюшкову, прелестной и в ди­
кости своей, совершенно йота в йоту отвечающей той
стране, которая соседит с ней и воспета поэтом. Близ
самых финляндских границ берет эта почтенная река
Кемь свое начало из озера Гогарина, в прямое свиде­
тельство этим последним именем о том, что русские
люди издавна спознали реку и бывали на ее верховьях.
177

Здесь в Кемь впадает очень порожистая речка ШомбоКурья, образующая несколько довольно значительных
озер и между ними Костяное. Это не соединяется ни с
каким озером, но от него в 3/4версты к северу леж ит озе­
ро Поньгама, а к западу от последнего, в одной версте,
громадное среди прочих северных озер Архангельской
губернии Топозеро. Разлеглось оно, как безбрежное
море, в низменных болотистых берегах в длину на 90
верст и в ширину (в самом широком месте) на 40 верст22.
Живописца видами своими оно не соблазнит: озеро это
не чета соседнему Ковдозеру, которое все усыпано зе­
леными островами, покрытыми рощами и иногда в кон­
траст и для разнообразия ландш афта — голыми и без­
жизненными скалами. Приглядевшись к нему, русские
люди поспешили приладить то ж е присловье, каковое
приспособлено было ранее знаменитому в истории рас­
кола Выгозеру: «Сколько дней в году, столько на Ковдозере островов».
Все эти озера, расположившись гораздо выше бе­
регов Белого моря, пустили в него быстро бегущие
реки, — те естественные пути для входа и выхода лю­
дям, забредшим сюда по случайностям быта и ж итей­
ским нуждам и велениям. Из Топозера оказались две
таких дороги в живые и обжившиеся страны Поморья:
по реке Кеми на городок Кемь, который хотя и зачислен
в уездные, но не больше хорошего села, и по р. Поньге — в приморскую деревуш ку Поньгаму, совсем уж е
маленькую и очень бедную. (Из Ковдозера река Кня­
ж ая приводит в приморское селение этого уж е послед­
него имени и в село Ковду.) Конечно, все эти пути — не
дороги даж е и в Архангельской губернии, прославив­
шейся своей бездорожицей. Они береговыми кривыми
линиями — только указатели таких троп, по которым
обязательно надо колесить и делать мучительные, бес­
конечные обходы, но со временем и при нечеловеческом
терпении попадать в желаемый места, хотя бы на то же
Топозеро. Окрестности его обросли хорошим лесом и на
178

самых берегах попадаются сосновые участки сплошь
годных для построек деревьев. Если на болотах леса
представляют собой малорослый и корявый дровяник,
то на сухих местах по общему для всего севера закону
сосны вырастают крепкими, мелкослойными. По числу
слоев древесины иным деревьям часто насчитывается
100— 120 лет: растут они медленно на мелкой почве, со­
стоящей из перегноя, песка, глины, мхов и супеси, но
зато вырастают не спеша, в долгий срок, до того, что в
старых постройках их не берет топор, разбрасы вая не
щепу, а лишь одни искры. При трехсаженной вышине
они бывают 8, 9 и более вершков — товаром вполне хо­
довым и настоящим. Ему-то и служ ат главным образом
как прямые пути эти реки, бегущие в море, — пути,
такж е мало надежные и обеспечивающие. Плотов по­
рожистые реки не допускают, требуют сплавов бревен
вроссыпь, но р. Кемь и таких не щадит. На ней девять
злодеев-порогов, которые тянутся по 6 и 7 верст (Белый
и Кривой) и иные обладают такой силой падения, что,
несмотря на какие-нибудь 60 саж ен длины, как Юш, и
не больше версты, как в Подужемье (близ г. Кеми), ло­
мают крепкие бревна в щепы выстающими тут из воды
резаками — скалами и бойцами — каменьями. На са­
мых коротких из них спускаться в лодке нельзя. Только
в самом городе на морском пороге (200 саж. длины) бой­
кие, шаловливые и сытые певуньи-женки выучились
бороться с пучиной. Но это уж е артисты-акробаты. Они
с малых лет навыкают смелости и ловкости, которые их
и прославили во всем Поморье. На верхних порогах, не­
смотря на искусство лоцманов, почти ежегодно гибнет
много кареляков (говорят, иногда человек по десяти и
больше).
Такими-то труднодосягаемыми путями с едва одо­
лимыми препятствиями обеспечилось топозерское
ж ительство староверов, едва ли не самое отдаленное
изо всех мест в Великороссе, куда устремлялись го­
нимые за веру. Во всяком случае, оно было из давних
179

и происхождением своим обязано многолюдному общежительству выгорецкому, которое, как известно, осво­
бодил от ударов своей тяж елой руки даж е сам Петр
Первый.
Предание приписывает основание Топозерского скита какому-то боярину, сбежавшему во времена
стрелецких смут из Москвы, и указы вает на деревню
Княжую, назвавшуюся так по имени какого-то князя,
поселившегося здесь для того, чтобы молиться старым
крестом по старинным книгам и пред древнейшими
иконами. Будто бы этот самый князь подкупил свящ ен­
ника московской церкви Св. Анастасии на Неглинной
речке близ Кузнецкого моста (давно не существующей)
продать старинный иконостас и показать следовате­
лям, что те иконы по воле Божьей погорели. Сам И лья
Алексеевич Ковылин, прославивший Преображенское
кладбище, наезж ал сюда в Поморье для обучения, как
жить и молиться, однако сам из поморских ключей брал
воду своим черпаком и привез с собой многое множество
тех икон. Он рассказывал здесь и хвастал, что те иконы
взяты им из нижнего тябла Успенского собора, но тем не
менее топозерскую часовню этим приношением он обо­
гатил, возвеличил и прославил. Н аезж ал сюда и позд­
нейший заместитель его, не менее его оказавший услуг
федосеевщине вообще и Преображенскому кладбищу в
особенности, настоятель Семен Кузьмич, после того как
выкупился из сельского общества казенных крестьян
Владимирской губернии от преследования тамошне­
го архиерея и приписался в мещане г. Костромы. Эти
сильные умом и характером наместники-попечители
не боялись трудностей пути, чтобы полюбоваться на
такую пустынную обитель, которая совсем удалена от
всяческих соблазнов и предоставлена одним лишь тру­
дам и богомыслию.
Уныло, неутешительно для воображения и нела­
сково для глаз, привыкших к городским благолепиям,
разлилось это безбрежное озеро Топо на каменистом
180

и песчанистом ложе. Извилистые берега его и зреза­
ны заливами так, что последние каж утся отдельными
озерами и были бы таковыми, если бы узкие проливы
не сливали их с водной громадой главного озера. В л а­
биринте рукавов можно заблудиться и умереть мучи­
тельной голодной смертью. Без проводника здесь нель­
зя обойтись и можно принять за рукав и залив устье
р. Кизи, которая впадает в озеро, протекши целых 80
верст, и исток р. Воньги, направляющейся отсюда в Б е­
лое море, и опять затеряться и не выбраться. Островов
на Топозере немного, и те каменные, покрытые мало­
рослым хвойным лесом, через что, естественно, уны­
лость места удваивается. Где-где выглянет по берегу
маленькая деревуш ка карелов (и таких на целом озере
всего десяток) да промысловая избушка, непокрытая
кровлей, с дырой вместо окна, закоптелая и с каменкой
вместо печи, как молчаливый признак близости селе­
ния и один из намеков на житейское хозяйство. Таких
избушек для временного пристанища, но необитаемых,
очень много. Около одной из них ды рявая лодка и про­
водник для доставки на тот остров, на котором располо­
ж ился интересный скит. От берега сулят до него вглубь
озера 12 верст, но лодка ползет пять часов, а остров все
еще далеконек. На пути выплывает кое-какой малень­
кий болотистый островок, до того топкий, что далеко
по нему не уйдешь и нигде не присядешь, а отдохнуть
надо — и проводник умаялся греблей, и седок измучил­
ся ожиданием первой половины пути.
—
Вот здесь и будет половина, — подсказывает к а­
рел, хорошо обучившийся говорить по-русски и при­
ученный креститься большим староверским крестом,
как почти все они.
Однако бывалый проезжий этому свидетельству не
доверяет, помня поморскую поговорку, что «карель­
ский верстень — поезжай целый день».
Не доверяя, проезжий переспрашивает и догадливо
замечает:
181

— Вот здесь-то ваша баба, должно быть, и веревку
оборвала, и клюку, которой версты мерила, бросила и
рукой махнула: быть-де так.
Карел старается весело улыбнуться на замечание,
но снова наводит на лицо серьезное выражение при от­
вете в утешение:
— Задняя половина больше, передняя половина «го­
разд поменьше».
Опять вода кругом, отдающая той холодноватой
сыростью, которая забирается под рубашку, но зато,
по крайней мере, вода эта прозрачная и чистая и на
вкус очень приятная. В ней великое множество всякой
рыбы, тех, впрочем, сортов, которые не в почете у по­
моров, пристрастивш ихся к треске и палтусу и объеда­
ющихся вкусной семгой и сельдями. Здесь вместо семги
лох (да и то редко). Всего больше в Топозере ряпусов,
плотвы или сорог, харьюсов, кумжи (крупной желтова­
той форели), ершей, сигов, окуней, язей, щук, налимов
(последних двух архангельские поморы зовут особыми
именами: щуку — штука, налима — менек). Весла лод­
чонки спугивают уток. На заднем островке из-под ног
вышмыгивали кулички. И здалека несся крик лебедей и
вздымалась, паря над водой, их белая, как снег, тучка.
Наконец, и скитский остров оказался весь на виду
и как бы длинной стеной разгородил все озеро: длины
в нем от 4 до 5 верст, ширины до 2. Почву его хвалят,
называют хорошей. Видна сильная лесная раститель­
ность с особенным исключением для можжевельника,
достигающего здесь до двух аршин роста. Хвастают­
ся такж е жители обилием малины и особенно морош­
ки; брусникой покрыты все откосы возвышенных мест.
Рассказываю т про белых и красных лисиц, про злую
речную прожору выдру. А вот там по дороге, где шумит
и ломает бревна в реке Кеми порог Кривой и где иду­
щ ая из моря молодая семга встречается с перезимовав­
шим лохом (и ловится во множестве), почему-то любят
держ аться медведи и олени.
182

Мало-помалу при встречных видах ослабевает
предвзятый страх от пустынного и скудного житья.
Он сменяется чувством теплого довольства, испыты­
ваемым иззябшим и оголодавшим путником во всяком
жилом месте, где пахнет и дымом, и навозом и ож ида­
ются ободрительные звуки человеческого голоса. Даже
собачий лай, всегда докучливый, на этот раз не бес­
покоит, но, дополняя картину, даж е несколько радует.
Собаки — обычной северной породы: большого роста,
с острой мордой, торчащими ушами, обычно кроткие и
терпеливые и, конечно, чуткие и сильные, — один на
один не боится она схватиться с волком и вести крова­
вую борьбу.
Еще больше радуют успехи человеческого труда,
который такж е и здесь обязательно вступил в битву
и повел ее на жизнь и смерть со враждебными силами
негостеприимной природы. На скитском острове зе­
ленеют луга и пересекают их перелески, но не видать
полей: суровость климата и холодная почва с этой сто­
роны победили, заставив положить оружие. Довольно
бывает одного мороза, чтоб уничтожить все надежды
хлебопашцев: попробуют — и бросят. Вернее и надеж ­
нее оказывается покупной и пожертвованный хлеб.
Тем не менее разведены огородцы, где возделывают с
порядочным успехом морковь, репу, брюкву и карто­
фель (хотя и выходит он мелким), но отбились от рук:
огурцы, горох и капуста, которые никогда не достигают
полной зрелости даж е в городе Кеми. Затем известно,
что там, где завелись бабы, появилась и домашняя пти­
ца, где мужики — там и домашний скот. Нацарапывают
горбушей траву по перелескам и речным бережкам —
и кормят, а овца привычна есть и осиновый лист. Уму­
дрил Господь отшельников разумом и пособил приду­
мать подспорье к корму: олений мох, болотный хвощ и
осиновые ветки. Мох берется рослый, старый и чистый,
т. е. без примеси опавших листьев и разного сора. За
ним плавают на лодках и ищут в боровых местах воз­
вышенные и сухие площадки. Он тут и сидит, сильно
183

переплетенным, но слабо прикрепленным к земле ко­
решками, отчего легко отделяется железной лопаткой.
Эта работа — «вздымать мох» — бабьего досужества:
отобрать и повернуть корнями вверх, чтобы пристав­
ш ая к корням земля просохла. Дня через два встрях­
нуть моховые кучи вилами — и готово. Такой мох если
и от дождей намокнет, то снова просыхает в прежнем
соку и неутраченной силе. По первому зимнему пути
свозят этот корм в амбары, возов до 20— 30 каждый.
Когда надо задавать скоту корм, перемешают мох с се­
ном и заварят горячей водой. Выходит такое кушанье,
которое ест всякая скотина охотно и даж е отъедается,
а коровы дают жирное молоко, конечно, не без запаха
моха. Лет через семь оголенная моховая площадь снова
покрывается этим питательным и спасительным рас­
тением. Хвощ болотный, скошенный даж е с мест, по­
крытых водой, и сгребенный для просушки на сухих
местах, скот употребляет довольно охотно, осиновые
ж е листья овцы предпочитают даж е сену хорошего ка­
чества.
Сверх этих даров природы, топозерским отшельни­
кам помогали расселившиеся по берегам в древнейшие
времена обездоленные карелы, привычные на свою
беду к хлебу и готовые и з-за него одного работать при
бесхлебье. Да и в счастливые времена они нанимают­
ся за 40—50 копеек в неделю. Здесь для молитвенных
старцев еще новый довольный повод и причина для про­
хладного жития, в котором самый неодолимый враг —
докучное время; его надо убивать и с ним сраж аться в
ту ж е силу, как и с самой природой.
И з-за высоких бревенчатых стен забора, построен­
ных нарочно для того, чтобы скит во всем походил на
монастырскую обитель, поднимает три главы большая
часовня, подобная церкви. Подле нее отдельно стоит вы­
сокая колокольня, а кругом раскиданы в полном беспо­
рядке братские кельи с запертыми тесовыми воротами
и открытыми у окон ставнями, которые, однако, вопре­
184

ки поморскому обычаю, не размалеваны. Среди прочих
изб, величаемых неподходящим именем келий, возвы­
ш ается изба большака в два этаж а, или, по местному
говору, в два жила: нижнее жило про себя, верхнее про
почетных гостей и важных собеседований. Этой избе
любой помор позавидовал бы: такие там бывают только
у богатых, хотя бы даже у того ж е Копылова, у Сави­
на в Керети, у Филатова в Ковде. Здесь те ж е голубки
из лучинок — досужество умелых скитников, прикре­
пленные к потолку ради украшения, те ж е крашенные
в ш ахматы полы, от которых неприятно рябит в глазах;
покрытые клеенками столы; в богатых и больших окла­
дах иконы как главнейшее украшение, на которое ста­
рательно обращено исключительное внимание. Нет та­
кого количества зеркал и стенных часов разных сортов,
до которых неизменно охотливы все богачи поморы.
Нет картин светского содержания, вроде рассуждения
холостого о женитьбе, но зато есть картины с надписанием о том, что сосуды с водой всегда надо покрывать,
иначе в них вселяется бес; объяснение лестовок; дьявол
смущает молящегося федосеевца к «маханию рукою»;
притча о том, как богач звал на пир, и отчего «они» не
пришли. Есть изображение воздушных мытарств Св.
Феодоры, человеческие возрасты, грехи и добродетели.
Наконец, в исключение перед всеми поморскими бога­
чами, украшающими свои парадные комнаты картина­
ми, занесенными офенями, здесь висят портреты всех
бывших поморских большаков — настоятелей. Все эти
портреты висят без рамок, все писаны масляными кр а­
сками и, конечно, все непохожи. Затем тот ж е посудный
навесный шкапчик, который у всех светских поморов
задергивается тафтичкой, а здесь он в открытую и на
чистоту. Посуда помечена особыми нарезками, кото­
рые обозначают три сорта ее: чистую — для настоящих
федосеевцев, почтенных, но сердитых, необщительных
и довольно грубоватых старичков и болтливых стару­
шек; новоженскую — для недавно присоединившихся,
185

не прошедших всего искуса, не вникших во все правила
согласа, и для тех из православных, которые не курят
и не нюхают, и миршону или поганую посуду — на всю
прочую братию и на вся христианы.
Вбольшаковой избе сверх всего прочего опытный
глаз способен заметить кое-где в полах люки для спу­
ска в нижний этаж, заметное множество чуланчиков,
перегородок и дверей, расположенных таким образом,
что представляют целый лабиринт, из которого незна­
комцу трудно выбраться. Им, этим тайникам, чердач­
кам, чуланчикам и жилым подпольям, такж е нередко
связанным между собой под землей, дают недоброе
толкование: их зовут вертепами разврата и притонами
бродяг. Для отвода глаз и для успокоения подозрений,
имеется про всякого подозрительного приезжего ласка
до приторности, радушие до докучливости и, наконец,
пряник, очень большой и всюду неизбежный медовый
пряник из тех самых, которые нарочно пекутся и при­
возятся из Архангельска. Эти пряники, говорят, того
же рисунка и величины, в каковом виде некогда подно­
сился, по преданию, выгорецкими раскольниками само­
му царю Петру Алексеевичу. И еще в подарок заезжим
людям неизменный и обязательный шелковый поясок, в
палец шириной, с молитвой, вытканной белыми руками
девушек-старочек. Они присылаются сюда для обучения
грамоте и рукодельям и нередко за содеянное увлечение
в наказание, чтобы очиститься и возродиться от живо­
го греха. Конечно, для сильных и властных сверх всего,
то самое приношение, которое сохранило здесь древнее
имя «мзды», основанное на открытом и твердом убеж ­
дении, что не для чего различать людей и опасаться от
иного недовольного и бранчливого отказа от денежного
приношения: «В восьмой тысяче лет толку не встанет».
Подноси, значит, первому, лишь только вспадет на ум
сомнение, что он из опасных и влиятельных.
Все в скиту предусмотрено и предуставлено: м уж ­
чины, если не спят и не едят, занимаются чтением и пе­
186

репиской книг, для чего у грамотных две чернильницы,
из которых одна непременно с киноварью. Женщины
все за рукодельем: обшивают и починяют. Все из ж ар ­
ко натопленных и душных келий, степенной чередой, с
ленивой перевалкой засидевш ихся и ожиревших в без­
работное время суровой осени и долгой зимы, ежеднев­
но ходят в часовню. Она дощатою переборкой, немного
выше человеческого роста, разделена на две полови­
ны: правую — мужскую и левую — женскую. Здесь-то
строгие большаки, помогая коротать досадное время в
пустынном уединении, держ ат на ногах свою паству: на
утрени — шесть часов, на часах — два часа и на вечер­
не с правилом — три часа.
Такие длинные церковные службы являю тся на вы­
ручку в скуке и на некоторую усладу отшельнической
жизни для тех, кто ощущает в себе силы и тоскует по
воле и безделью. Затем крепительный после часовен­
ного утомления, что называется, в растяж ку, — сон, ко­
торый так и слывет в Поморье под названием «скитско­
го». «Пришел сюда этот сон из семи сел, а с ним пришла
и лень из семи деревень».
Приглядевшиеся к топозерским работам прямотаки уверяли в том, что и работают скитские не столь­
ко для дела, сколько с целью убить время. Работа их
медленная, хуже поденщины; всякое дело они нарочно
затягивают. Помогают длинные переходы и переезды к
месту работ, оттого расстояния им становятся нипочем,
потому что, собственно, спешить некуда, да никто и не
ждет. Дальние переезды и все равно переходы стано­
вятся для них даж е некоторого рода удовольствием:
идешь — не работаешь. Исключительное положение
на острове уединенного озера вынудило к самоделкам
и оттого мебель самой грубой топорной работы не по­
тому, собственно, что нет мастеров и инструментов (все
привезут), а именно от неохоты приложить свои спо­
собности вместе, где за труды не платят и даж е некому
похвалить. Еда скитская тоже особенная, т. е. частая и
187

всякий раз протяженная. Хотя вообще северные люди,
как все жители холодных стран, едят много, скитские
и из этого занятия сделали работу, убивающую вре­
мя, и удовольствие приятного и легкого труда. Именно
тот и скитский труд, который легок: кошельки вязать,
полууставом писать, перекоряться, перебраниваться,
голубков клеить, бураки расписывать, сплетни разво­
дить, ревновать, винцо испивать, по меткой послови­
це, «жить в скитах в тех ж е суетах». Кстати здесь же
выучивались пению духовных стихов и старинных бо­
гатырских былин старые старики и молодые бабы (от
одной из них, выселившейся в деревню Поньгаму, я их
несколько слышал и все записал). Впрочем, такой уж е и
народ сюда подбирался с обязательным сильным пере­
весом женского пола над мужским, как явление общее
и резко выдающееся не только в федосеевщине, но и во
всем старообрядстве. На этот случай такая и поговорка
сложена: «Муж ревнив, поп глумлив, свекор сердит —
пойду в скит, пойду по вере». По вере идти — то же, что
«переправиться в староверы» — предпочитают стари­
ки лет за 50, преимущественно вдовы и засидевшийся
девки, лет после 30, и затем по пословице: «Живут по
вере, а пьют по полумере».
При наружном благочинии, в несомненном доволь­
стве на всем готовом и при внутреннем душевном, без­
мятежном спокойствии процветал Топозерский скит в
особенности в 30-х годах нынешнего столетия. Процве­
тал он, именно, благодаря богатой московской федосе­
евщине, высоко расценившей его значение и услуги в
гонительное время 30, 40 и 50-х годов. Москва взяла его
под свою защ иту и прислушивалась ко всем его нуж ­
дам, и побаивалась недовольного ропота, и не скупи­
лась никакими денежными жертвами и разными при­
ношениями. Дорогого стоил этот болотистый островок
и этот деревянный скиток не для кармана только, но
более для души. Недаром же, когда почуялись первые
призраки надвигавшейся бури-урагана, преображен­
188

ский настоятель Семен Кузмин реш ился послать сюда
на три года своего лучшего друга, правую руку и тако­
го «твердого адаманта» веры, каковым был московский
мещанин Наум Васильев. Митрополит Ф иларет пору­
чал увещ евать его избранному ученому священнику,
законоучителю кадетского корпуса, и не имел успеха.
Не даром тот ж е Семен Кузмин поддерживал и Копы­
лова. Он приставил его страж ем Топозерской обители
как раз на перепутье. На самом прямом повороте в ту
надежную хоронушку сидел он, одаренный большим
умом, ловкостью и изворотливостью, и притом пользо­
вался большим значением и влиянием не в одной лишь
Кеми.
* * *

— Я видел у него этого московского гостя, — расска­
зывал мне ж итель Сумского посада Демидов.
Этот Демидов известен был в это время, как самый
искусный строитель судов, охотно и разумно, между
прочим, поделившийся со мной многими интересовав­
шими меня сведениями по специальной задаче морско­
го министерства. Рассказывали про него, что он раз не
только удивил всех, но и насмешил в то же время. З ак а­
зали ему судно: он на снегу палкой наметил чертеж, по
нему сбил лекалы и построил судно не хуж е прежних.
Ходило оно в то лето уж е на пятой воде, как вы раж а­
ются там, т. е. пятый год. По вере Демидов был строго
православным.
— Пришел я к нему поговорить... не о вере. Зачем
про то? Он твердо знал, что меня не спихнешь. Пришел
я к нему подряжаться строить ладью. Не хотел он ш ху­
ны ладить, не глядя, что Савинов другую себе шхуну
заказал. «Св. отцы, — говорил, — ходили на ладьях, а
не на шхунах. Зачем же я буду поганиться?» Вошел я к
нему и на образа его не молился — знаю, что не любит,
да еще и зарычит. Крутенек он! А московский гость тут
189

и сидит и не глядит на меня, словно смекнул, что мы уж
про него слышали, да молчим о том, так как это совсем
не наше дело. А Копылов так-то круто повернул ко мне,
да и загадал загадку.
Демидов переменил тон, в котором послышалась и
сдержанность: не болтнуть бы чего неладного, и опасливость: не проговориться бы в чужое суждение до гре­
ха. По улыбке его было видно и по самому тону слышно,
что поделиться ему хочется, потому что загадка само­
му очень нравится и каж ется ему, что умно она сказана.
Вероятно, решивши про себя, что меня больше занима­
ет то, как суда строят да рыбу ловят, а его рассказ бу­
дет по приятельству мимолетным, он продолжал:
— Так-то круто он ко мне повернулся и таково-то
истово спрашивает:
— Как лучше в шашки играть, скажи-ко: в поддавки
или на прямую?
— В поддавки, мол, скучновато.
— Ан, весело! — отвечает, да и ногой притопнул и
слова те самые выкрикнул.
— Кому, мол, как.
— А у нас, вишь, уговор, такой, что у него с первого
хода дамка и стоит на большой дороге.
— Ну, уж это что ж е за игра, — говорю ему, — надо
бросить.
На эти слова мои, слышу, гость его хихикнул до­
вольно громко.
— Да как бросить-то? Ведь все тебя обступили, все
на тебя бельма вылупили и вопят: «Продолжай!» И в
бока толкают, и в спину тычут. Иной раз, может, он и
впрямь зазевается, поддаст, а я и фукнул. Взял ш аш ку
ту, да и забоялся — ой, не к добру! Он со злым умыслом
поддал, в такое место запереть хочет, что и ходу не бу­
дет. В краску тебя ударит, за ушами загорит. А играть
надо — велит.
На эти слова гость его опять прихихикнул.
— В поддавки, Иван Демидыч, тем хорошо, что на
190

большой соблазн навести можно. Он начнет жадничать,
веселиться, выхвастываться, заторопится — глядь, и
зазевался, а я и поймал и игру выиграл: оно мне и хоро­
шо. Все меня похваляют и благодарят. Так-то!
Он говорил, а я все думал, к чему его такие речи? Да
уж, когда вышел от него да ш апку надел, тогда уж до­
гадался. Настало, знать, время смирения, чтобы пуще
хорониться и поглядывать и не зевать. Нет у них, чест­
ной господин, настоящей такой прямой речи, все как-то
в околесную. Водит он, водит тебя всякими притчами,
так что иной раз обидно станет. Брось, мол, обиняком,
говори прямиком. Почему и зачем, как ваша милость
думаете?
— От привычки скрывать свои мысли, как пресле­
дуемые и напуганные. Известно, что у них даж е язы к
особый придуман на образец того, как говорят ваши
«торгованы-вязниковцы ».
— Напуганы они точно что вдосталь. Вот и Копылов
не таков был до беды своей, знавал ведь я его и в ран­
нюю пору.
— Добрее бывал? Не прижимал, не бранился?
— Ж иловат-то он и допреж был: в денежке жаден.
Грехов по нашему крестьянству довольно-таки он на­
брался и перепачкался в них. У тесните ль он и в ту пору
был. Я не про то... После той беды он редко стал из дому
выходить, словно бы в себя уш ел и затворился там. Вы­
ходит когда на улицу, так, кажись, затем только, чтобы
побрехать, как собака, поругаться с кем ни доведется
и кто первым на глаза вскинется. В разговорах на глаз
так и норовит ударить тебя под сердце обидным словом.
Перевернуло его.
— А какая беда?
— На ученого попа наскочил.
— Привели его к нему или сам пришел?
— Добро бы так, ан нет: самого нанесло, доброхот­
но. Человек он гордый. Об себе полагал всегда доволь­
но много: и цены-де такой нет, чего я стою. Верно тут,
191

однако, то, что он точно был начетлив и собачлив по
ихним спорам, — всем про то было ведомо... А он и
вздумал пойти к ученому попу собой хвастать. «Может
быть, — говорил, — я что и неправильно думаю, так пу­
скай он мне докажет. Я послушаю». Приехал он обратно
из города-то, как палками избитый. Однако на первых
порах сгоряча сам рассказывал про свою беду — гнев
свой изливал и себя утешал. И я слыхивал от него. Те­
перь уж он об этом не рассказывает, да и вообще на
речи-то туговат сделался, неохотлив. Глядит теперь,
волком на всякого с той самой неладной поры.
Откровенность моего словоохотливого собеседни­
ка доставила мне возможность услышать и запомнить
этот рассказ о копыловской беде в том самом виде, как
от него самого был получен.
—
Велел он меня допустить. Хоромы богатые. О дея­
ние на нем шелковое, сплошь голубое, а в рукавах белая
подкладка. Голова и борода расчесанные. Я ему обсказался, зачем пришел издалека и чего хочу. Он на меня
воззрился и говорит таково-то мягко: «Поди-ка ты от
меня прочь, да куда-нибудь подальше с глаз. Я с тобой о
таком высоком предмете и говорить-то за стыд постав­
ляю. Уместится ли под твоею нечесаною, косматой го­
ловой такой премудрости, какая от веков заповедана?»
Я было ему из Писаний про примеры совопросников,
с которыми вступали в прения и разговаривали. Его в
краску кинуло. Заговорил крикливо: «Так нешто и мне
с тобой теперь заниматься прениями? Ты вон как на
меня косо глядишь и сердито. Я, конечно, тебя не боюсь.
А приходи ты лучше ко мне на задний двор: там у меня
привязан на цепи к стойлу бодливый бык стоит. Я его
велю выпустить — попробуй с ним пободаться: чей лоб
крепче?»
Я ему опять вставил свое слово: осмелел я на такие
обиды. А он в ответ: «Знаю ведь очень хорошо. Слышал,
слышал про то, что в вашем потребнике алую-то строч­
ку великий человек читал и одобрил. Да это мне ни к
192

чему. Разве книга та богодухновенная, угодником на­
писана?»
Тут уж я и уста замкнул, говорить с ним перестал.
Собрался я уходить, а он не отстает и глазами свер­
кнул:
— Чего ведь вы там на лесной-то воле да в темных
кутах своих не надумаете! Поди, знай, что никого-то на
всем белом свете нету лучш е вас. Затворяй-ка дверь-то
поплотнее.
Через день-другой пришли за мной на фатеру, в зя ­
ли и посадили. Посидел я довольно-таки. Вздумали
и порешили, что я ничего такого согрубительного, за
что наказуют, не говорил. Выпустили меня. Однако ни
бороды, ни волос не стригли — стало быть, начистоту
простили».
Демидов толковал мне потом:
— Я полагаю, что с того времени он не только в на­
ших местах в славу вошел, но стали его знать и поми­
нать в самой Москве. И впрямь, как твоя милость вы ­
молвил: стал он человеком напуганным, да — и надо
правду говорить — ушибленным. Пошел Копылов кру­
тить, огороды городить: куда вернет — там и улочка,
куда махнет — с переулочком. Скаж у прямо: из Мо­
сквы ему посылали большие деньги: он грош на Топозеро, пятак себе за сапог. На грошах у него чуть не города
вырастать стали, а он молчит да свое долбит: дятел —
птица упрямая и осторожливая. Копылова не видать,
не слыхать, а все дела он один делает. Везде он поспел:
прибылых проводил, настоятелю деньги свез, властей
ублаготворил, тебя подсмотрел; отписал в Москву о
том о сем, оттуда получил вести и повести, да честные
денежки. А ухо у него, как у лисы: торчит оно, насто­
рожено, прислушивается. Не по нашим местам этот че­
ловек. Лучше, как бы взяли его совсем на Москву и не
спущали бы его оттуда...
Пошел Демидов на откровенность, развернулся,
ударился в подробности.
193

К этому времени Демидов относит самую лучшую
пору процветания Топозерского монастыря, когда в нем
подвешены были красные звоны; появились редкост­
ные иконы (одна, по его словам, стоила больше тысячи
рублей); приметно прибавилось народу на жительстве.
Стали там свои иконы пописывать и завели ими тор­
говлю вдобавок к тем рукописным книгам и вышитым
пояскам, которыми издревле снабжалось Поморье все
оттуда же. Та паутина, которую плел искусник, сидя
на Преображенском кладбище в Москве, и которой до­
статочно твердо обмотал он все разбросанные федосеевские общины, более крепкой нитью своей зацепилась
за островок на Топозере.
В Тверской губернии, в Весьегонском уезде, кре­
постные крестьяне завели моленную. Помещик, гене­
рал Маврин, на это рассердился, вздумал преследо­
вать, начал круто теснить своих мужиков. Они добро­
хотно часовню свою уничтожили, но сами взяли да и
разбежались всей деревней и прямо ушли на Топозеро,
где, конечно, их любовно приняли и обогрели.
Сюда из больших городов северной России так ж е
уверенно шли все те из ревностных федосеевцев, ко­
торым опасно было оставаться в родных местах. Для
облегчения путешествия к тому времени сокращен был
путь от г. Кеми до скита на целых двести верст: кривые
дороги, указываемые течением реки с притоками, были
обойдены, тропы облажены. Кое-где гатями и мостами
улучшены были дороги для верховых вьюков и настав­
лены приметы для санного пути на снежное время. До­
рога ж е до Кеми по северным губерниям, по Волге на
Мологу и далее была надежно обеспечена весьма скры­
тыми переходами по селениям и общинам единомыш­
ленников. Добирались до Кеми без всяких паспортов и
снабжались из Москвы таковыми лишь более дорогие и
важные для секты люди, увлеченные надеждой спасе­
ния во святой пустынной жизни, искренние ревнители.
Брели следом за этими и все те, которые рассчитывали
194

обеспечиться совершенной свободой от всяких податей
и полной независимостью от властей. Поговаривали и
так, что сюда ж е из Москвы прятали и тех, которые
тверж е были в вере, да нечисты в делах, совершили
что-нибудь несодеянное, за что строго наказывают по
закону.
По мере увеличения населения, а с ним и некоторых
стеснительных неудобств в общежитии, явилась на­
добность, как и во всяких других больших монастырях,
в отдельных поселениях, настоящих скитах. Кучками в
3—5 избушек стали выселяться с глухого озера на при­
волье берегов самого моря и на его мало-мальски под­
ходящие острова. Старинным знакомым способом вы­
селков стали распространяться селения в виде займищ
на новях и починками на давно покинутых, но неког­
да возделанных пустошах. При московских пособиях
дряхлеющий север России начал приметно оживать и,
несомненно, увеличиваться населением. По всем при­
знакам ясно было, что это дело не остановится — даль­
ше пойдет.
Как устраивались скитами на Ковдозере, на Вожмозере, так не побоялись построиться кельями и на бо­
лее видных местах. По реке Ковде выбрались к дерев­
не Гридиной (близ Керети) и основали здесь пустынь
Иванькову. Те, которые выходили с Топозера по реке
Кеми, обстроились скитком близ города Кеми и назва­
ли это место Мягригой. На море, на луде (каменистом
небольшом острове), назв. Великой, такж е указывали
мне место бывшего ж илья пустынников. М ежду Соро­
кой и Кемью на острове Палтам Корга стояла извест­
ная гробница утонувшей девицы при маленькой дере­
вянной часовне, и гробница некогда покрывалась тремя
шелковыми пеленами с наметами на них серебряными
большими крестами и т. п.
Во время переезда на шхуне Егор Старков то и дело
рассказывает про святые места и указывает их воо­
чию.
195

Егор, указы вая и рассказывая, заключил свою речь,
по известной привычке своей к вычитанным книжным
изречениям:
— Тако да просветится свет их пред человеки и да
видят добрые дела их.
На одном из островов, называемом Кильяками, сто­
ит такж е пустынька и в ней при часовне ж ивет 30 ста­
рушек.
— Ходят их нанимать на акафисты, соглашают чи­
тать канон за единоумершего. Когда нанимают церков­
ные (т. е. православные), они так и уговариваются: «Мы
будем у вас читать, только с тем, чтобы вы сами на то
время не молились. Не то мы перестанем и уйдем». Со­
глашаются. И хняя молитва очень доходлива, — про­
должал объяснять Егор.
— Вот сколько я насказал тебе, а многих обителей и
сам еще не знаю.
И вздохнул:
— Процвела есть пустыня, яко крин Господень, —
промолвил он, по своему привычному обычаю.
— Кто ж е эти старцы, выселившиеся из Топозера:
те ли, которых за древностью лет надо было снимать с
хлебов долой, или уж самые опытные и искусные в де­
лах веры и поучений, пригодные и полезные на непо­
чатых местах?
За Егора объяснил мне уж е Демидов:
— Всяко бывает. Однако в последние годы стали по­
являться такие люди в таких местах, где допреж не
водились: много народу перестало ходить в церковь в
Ш ижне, в Сороке, в Ш уе и у нас в Сумах. А про стару­
шек, которых я знаю, могу сказать, что все они круто
просоленные. Хозяйственные дела вести всякими бого­
мольными способами — нет их лучше, мужикам ихним
за ними далеко не поспеть. Все они — начетчицы. Во­
дятся между ними такие, что умеют руду заговаривать
Божественными и мирскими заговорами. Знают робят
повивать. Плачеи на могилки от них хорошие наймаются. Как завидят карбас, так сейчас становятся на мо­
196

литву и гудят разными голосами, точно тюлени на за ­
лежках... У нас, в Поморье, давненько-таки замечается
такой обычай. Спросишь иного: какой, мол, ты по вере?
«Православный, — скажет, — а вот состарюсь — при­
му старую веру». Пойдет к этим — макушку на голо­
ве выстрижет, чтобы благодати сверху вольней было
входить в его потупелую голову. Вот и знакомца твоего
керетского, Савина, недавно тоже в скит на Топозере
возили, и там его перекрестили и перемазали. Топозерский скит натворил по этой части больших смут и много
грехов на душу принял. Мужиков все еще возят туда,
а вот эти самые старушки помаленьку да поохотке исповедывают и перекрещивают все наше бабье государ­
ство. До «гонительного-то» времени росли эти скиты
как грибы. Далеко ли до Выговецких-то пустынь? От
Сороки рукой подать и путь прямой.
— Ими оживлялись пустыня и заброшенные стра­
ны, заселялись такие острова, которые всем казались
ненужными и неудобными, — заметил я.
— Хорошо и так сказать. Если говорить по-твоему,
то и впрямь выйдет на то, что ж или иные там порато
догадливые. Дорогу ту ко спасению ходили с запасом от
доброхотных подаяний. Ограждались от скуки пустын­
ного ж ития здоровыми женками. Они им помогали по­
клоны считать. Надо разговаривать и по-другому. З а ­
чем они робят топили? Зачем не поднимали их на ноги,
не учили их грамоте, хоть бы и по своей? Все ведь это
по нашим местам едино-единственно, а он проклятым
делом — за ножки, да в воду. Исправник-от к ним ког­
да приедет, чем пуж ал их, когда деньги хотел собрать?
«Бросьте-ка, — говорит, — неводок: мне вашей рыбки
захотелось, не попадется ли кумжа, хороша она ва­
реная с хреном; я люблю ее». Они ему в ноги, начнут
плакаться, затрусят: неровен час, ребеночка сети вы­
тащат...
— Ведь, это ты, Демидыч, с чужих слов! По Рос­
сии обо всяком ските подобное ж е рассказывают. Как
197

же понимать теперь: люди ли богомольные живут там
или волки лютые и свои чрева едят? Мне поньгамская
старуха рассказывала совсем мимоходом, что она, ког­
да родила в Топозере на мху сына, то его возрастила
и потом круглый год кормила учителя. И з-за хлебов
одного года он паренька выучил и Псалтыри, и часо­
слову. Я этого мальчика своими глазами видел. В Мо­
скве новорожденных своих федосеевские бабы и девки
подкидывали на Преображенское кладбище и для них
имелся там особый приют, называемый «детской па­
латой». Чтобы не переполнялась она, закуплены были
чиновники казенного воспитательного дома: дети на
казенный счет вырастали и возвращались родителям.
Об этом хорошо знали и доносили по начальству те чи­
новники, которые приставлены были тайно следить за
делами московских федосеевцев. Умерших ребят так­
же принимали на кладбище, завертывали в миткаль и
хоронили. Бывали часто и такие случаи, что зачисля­
ли живых подкидышей в списки умерших, к сведению
полицейского начальства, именно с той самой целью,
чтобы скрыть их в какой-нибудь из единомышленных
общин в Москве или отправить в надежные руки в де­
ревню. Попавшие в воспитательный дом не выпуска­
лись из виду, и, когда потребовали оттуда возвратив­
шихся на Преображенское кладбище, настоятели при­
думали хитрую уловку. Так, между прочим, на первой
Мещанской известно было большое заведение одного
федосееца для изделия лакированных кож. Он забрал
к себе с разреш ения опекунского совета пятьдесят вос­
питанников из приемышей кладбища, кормил их, обу­
чал своему мастерству: это и законом дозволялось...
Эти слова мои перебил и озадачил собеседник мой
необыкновенно энергически высказанным замечанием.
Он при этом встал со скамьи, оперся обеими руками о
крашеный шахматами круглый стол на одной фигурной
толстой ножке (обычный в лучших поморских избах).
Оперся он о стол, словно вызывал меня на кулачный
198

бой, и выпрямил спину. Я как теперь вижу эту еще не­
знакомую мне и непривычную позу всегда сдержанно­
спокойного и выдержанно-рассудительного человека.
— Я тебе верю: вот истинный Христос! Всем словам
твоим верю. От своих слов отрекаюсь. Одни эти дела их
и смущали мою душеньку. Я пытал узнать правду, да в
наших забвённых местах спросить было не у кого. Спа­
сибо тебе большое! Теперь виж у ее, всю правду вижу.
Он поклонился низко и, понизив тон, заговорил уж е
поспокойнее:
— Спрошу я тебя в упор, как того хочется мне. Ска­
жи теперь по-божески, в такую ж е силу, как я с тобою
доселе говорил, всю подноготную правду скажи: за что
их всех разорили? Копылов от них только нажился,
черт с ним. Я об нем не думаю, его не жалею. Таких зло­
деев, что пьют крестьянскую кровь, по нашим местам
на каждое селенье приходится по одному... хочешь со­
считаю? За что за одного виноватого все прочие разо­
рились? Вот о чем я всех спрашиваю. Брак они отмета­
ли, это верно. Так ведь и на Топозере, по слухам, раздор
был, проявились новожены, без бабы соскучились: дайде мне такую, чтоб я ее одну только и знал. Стали и там
поговаривать: женивш иеся не согрешают, брак чист,
ложе нескверно и неблазненно. Да и впрямь, прости Ты
меня, Господи! Почему те ихние бабы — невесты Х ри­
стовы в прекрасные ризы облачаются, какие-то све­
тильники куют, а моя верная жена — Сатанина свинопасица до самые смерти? С мужем ж ивет так, якобы на
руки и ноги узы ж елезные надевает? Писано это у них в
ихних книгах, сам я читал. Да ведь мало ли что сказать
и написать можно? Покажи дела!..
А я опять к своему ж е вернусь... Зачем их разори­
ли? Давай теперь считать и смекать. Первое — устро­
или они жительство, как быть тому надобно. Ведь,
Топозерский-то скит был втрое больше самого города
Кеми. Второе сказать — огородцы развели. Похвали­
ли их за то! Подати они не платят: так и все монастыри
199

на одинаковом положении. Ну, да ладно. Этим дай по­
веленье платить и не вели числиться монастырскими.
Пускай себе куфтырьки для дому носят, ничему не ме­
шает, а подати плати. Беглых они в чулан прячут и в
подпольях держ ат — сосчитай сколько, выведи и на­
кажи. И з книг царский титул вырывают — вот тут ты
и прикрикни во весь голос и притопни ногой, и так на­
кажи, чтобы искры из глаз посыпались! Н акажи так-то
да и напредки большим кулаком пригрози, чтобы не по­
вадились, ах, мол, вы, Сатаниновы внуки, чертовы бра­
тья, погибельные сыны адского титана преисподнего.
— Н акажи виноватых, зачем всех разорять? — про­
должал Демидов допытываться уж е совершенно спо­
койным тоном.
Последний, несмотря на свою вопросительную ф ор­
му, не вызывал, однако, на ответы. Да, собственно, и не
были они ему ж елательны именно потому, что вопросы
заранее решены им домашними средствами и без чу­
жой помощи. Он, просто сказать, разговаривал потому,
что опять впал в повествовательный спокойный тон.
— Довелось мне прошлого зимой, на Николу (в
1857 г.), быть в Шунге на ярмарке: свою треску прода­
вал и белку пособрал, песцы были — привез. Послышал
я там про недавнее выговское разоренье. Любопытен я с
самых малых лет: хочу знать про все разное не для дру­
гих — для себя одного. Хотя и не по пути прямому было,
да ведь и крюк небольшой: завернул туда посмотреть,
что это такое за разоренье бывает, не видывал. Поре­
шил я ехать в Сюземки, так ли, не так ли, а ехать.
П риехал туда, и что я там увидел?
Сюземками (на вопрос мой объяснил Демидыч) по
нашим местам так звали те пустынные места за то, что
там стоят дремучие леса сплошь, чертово место, одно
слово — сюземка. Церковь печатями запечатана и окна
закрыты ставнями, а к ним тоже красные печати при­
ложены. «Можно и дома молиться, — подумал я, — з а ­
твори клеть и там помолись: Господь вездесущ, увидит
200

и услышит». Колокольня превысокая стоит, а колокола
сняты с нее. Пролеты с просветом таково-то уныло гля­
дят. И тяж ко мне стало на душе. Зачем так? Чем звоны
виноваты? Ну, да пущай в другом месте сзывают эти
колокола на молитву, где бывает нечем (слыхал я, что
где-то там, за Двиной, лычный колокол висит, лыками
оплетен). Избы заперты и запечатаны — точно кладби­
ще. Заглянул я на настоящее, а там стоят кресты поло­
маны, кои повалены. А было то место свято, я это давно
знал: тысячи народу сходились туда поклоняться гро­
бам: братьев Денисовых, Данилы Викулыча, и сестри­
цы Денисовых Соломониды23, и их тетки. От нас туда
ходило великое число всякого народу. Заборы в скиту
где сломали, где повалили. Поглядел я — и словно пеш ­
ней мне под сердце ударило! Вход на кладбище заперт
и запечатан, под забором его сидят остатные стари­
цы — завидели меня и плачут. Взглянул я на них, да и
сам заревел и стегнул по лошадке, чтобы кому-нибудь
на глаза не попасться. Были те жительства обширные
и прекрасные. В одной Лексе жило до 700 сестер. Обе
обители царя Петра хорошо помнят. Он их простил, и
все цари миловали, и теперь ни с чего такое разоренье!..
Оправятся ли?
Я суж у по нашим ближним местам, глядя на Топозерье! — поспешил ответить на свой же вопрос Деми­
дов. — Про Выгозеро после слыхать было, что на том
месте, где монастырь стоял, поселили сто душ м уж и­
ков. Вывели их откуда-то и з-за Питера (из Псковской
губ.) и сказывали, что сам барин отступился от них:
вор на воре и плут на плуте. Им бы хозяйство ладить,
а они и на своих-то местах были гуляки да пьяницы;
они и остаточных старцев поразогнали. Как пришли,
так бабу и убили. Стали их разбирать, да целую поло­
вину и угнали в Сибирь. М алая толика прицепилась к
месту, да и те непутные. Правильно ли начальство по­
ступило? Когда делались самовольные попытки, тоже
обходилось не без греха, хоть бы и у топозерских. Выго­
нять ветхих старух негодящих на море, на луды пустые
201

(молодых при себе оставляли), построят им избы (не­
дорогого стоят), дадут харча много, чтобы ели досыта
(Москва на это денежки присылала, из Питера даянья
шли и мукой, и всяким житом, и прочим таким делом).
Да какие же это селения? Пословица впрям говорит:
«Бабьи города недолго стоят». Цинга по нашим местам
гуляет и воюет; на тех местах только одни косточки
забелеются. Топозерские знали и другую пословицу:
«Без баб-де города не живут». Так и действовали. А вот
теперь их вдосталь разорили... Что ж станется? Горо­
да ведь годами строятся. Взять к примеру нашу Суму.
Старики-покойнички сказывали про «сенявшину».
Прислал царь Петр злого генерала Сенявина солдат
на войну набирать и город Питер строить. И натворил
этот человек то у нас, что доселе не выходит в народе
из памяти. Всех распугал. Стали прятаться: кои в леса
забежали, те там и погибли. Н ахватал самых молодень­
ких, крепеньких — всех забрал, никого не оставил ни
на племя, ни на семя. Было до него в нашем посаде 600
душ, стало 250. С тех пор вот нам и не поправиться, а
ведь сколько годов прошло! Дошел вот теперь черед до
Топозера. Как он строился? Кто-то скиток завел. Стали
к нему пристраиваться втихомолочку, не торопясь, ис­
подволь. Рубят избу — прислушиваются не шибко ли
топор звенит?..
—
Слыхал, твоя милость, про Великопоженский
скит? — спросил Демидов, круто оборвавши нить рас­
сказа.
Намек этот указы вал на свежее событие, как раз
случившееся в то время и, несмотря на свою малость,
довольно громкое: оно быстро облетело молвой весь
Архангельский край. Дело было самое простое, которое
при других обстоятельствах прошло бы совершенно
незамеченным. Около Печоры давно уж е существовал
этот скит. За глазами, за непроходимой тайболой скит
в этом краю (который на Мезени называется «отда­
ленной») незаметно превратился в настоящее селение,
202

людное и широко разбросанное. Палате государствен­
ных имуществ сделалось совестно называть его скитом
и она поспешила переименовать его в деревню.
— За что такая милость там, а здесь вот одни только
разорения? Не слыхал, твоя милость, за что?
На прямой вопрос, выговоренный в том тоне, что
требовался ответ, подкрепляющий или разрешающий
сомнение или незнание, я не мог сказать ничего, кро­
ме сообщения общих положений, которыми в то время
руководились при преследовании раскола. У Демидова
оказались свои аргументы, представленные с оговор­
кой, что говорит он по слухам.
— Прислан был в Соловки из Москвы на смирение
и обращение некоторый человек, по прозвищу Гнусин,
за большое его озлобление и за писания. Толковал он
как-то неладно Апокалипсис и разные такие хульные
тетрадки писал. Продолжал тот Гнусин делать то же
самое и в Соловках. Того мало что ругательно писал, а
еще и картинки в насмешку хорошо мог рисовать. В Со­
ловецком он и помер. В то время в Топозере настояте­
лем был Томилин. Он съездил в монастырь, выпросил
тело, перевез морем и похоронил у себя в скиту. Бол­
тают, что-де у архимандрита Досифея он и писания те,
и картинки купил. У него за великие деньги перекупил
их какой-то московский купец и свез в Москву. Там
прознали и схапали, а на Топозеро грозу пустили: на
полное разрушение. Освятили часовню на православ­
ную церковь, попа приставили. Ж ителям велели вы­
бираться. Кто хочет, оставайся, а прочие все вон иди.
Старики ушли, не похотели оставаться.
— А если захочет Москва, — перебил я собеседника
своего, в свою очередь, вопросом, — восстанет ли топозерское жительство?
— Вот ты мне очи просветил. Прямо скажу: восста­
нет. Они живущи, а Москва сильна. Вот как они ж ивущи. Выходило им, как и всем, общее положение: вы сла­
ны были те, у которых паспортов не оказалось. Старым
203

доживать дозволено, а принимать прибылых нельзя.
Н ельзя вновь строиться и старые избы чинить. Годов с
десяток тому будет приехали из Питера посмотреть: и
заплаточек много наложено, и прибылые есть. Рассер­
дились тогда и сделали тот великий и разгром. Стало
теперь после них селение, как настоящий соловецкий
скит: десятка людей не сосчитаешь. Три монахини по­
ехали прямо в Москву жаловаться. Вскоре туда игуме­
нью вызвали. Знакомая она мне была, звали Анфисой.
Сановитая такая, из себя дородная, плотная, даром что
было ей пять десятков лет с хвостиком. Ростом высока,
пущай, как и все наши бабы, да уж больно гладка была,
еще не обрюзгла: на Москве, поди, очень понравилась.
Пока не обойдется, бывало, важной такой глядит. Кро­
ме благочестивых разговоров, других никаких не зна­
ет. С глаз — хитрая, в словах — увертливая. А разгостится, да опознается — любила гостить, — такая-то
ли добрая да развеселая. И поговорить любила, и ш ут­
ку подкинет такую, что и молодой разбитной женке не
сделать. Эта Москву обойдет. Эта там не заблудится, да
еще и других прочих с собой на свою дорогу проведет,
Топозеру не погибать ж е стать и з-за одного Гнусина!
— Чем пленяли? — отвечал Демидыч на вопрос. —
Я должен теперь говорить по всей истинной правде...
Заговорил он шепотом:
— В Сюземки кто в кой час ни попадал бывало, всег­
да у них молятся, все где-то служба часовенная идет и
днем и ночью: то заутреня, то часы, а то и всенощная,
обедни, вечерни, молебны, панихиды — раздолье бо­
гомольному человеку. Вот это надо понимать, в самую
глубь дела проникать.
Переменивши тон голоса на такой, каким обыкно­
венно говорят тайны (хотя даж е нас никто в это время
не слушал), Демидов сообщил:
— Начинают и на Топозеро помаленьку стягиваться
(слышал я про то от верных людей). Из нашего селения
и из Кеми кое-кто ушел уж туда. С Ковдозера ожида­
204

ют. Ведь, зачем Наум-то Васильев у Копылова сидел?
Он собирал рассеянное стадо и новые деньги привозил
на покинутое гнездо. Как можно потерять Москве такое
место? Ведь оно насиженное, укромное! Поди-ко, знай,
доберись до него: глаза выколешь себе, все тело пере­
царапаешь, ноги повывихнешь. Да и богата ж е эта са­
мая Москва! По этим ж е самым Топозерам и нам всем
это видно. Надо так думать и говорить: не пустяш ная
какая ни на есть забота житейская, а великое дело — о
вере! Уж если человек по вере пошел и около нее на­
чал устраиваться, то он и впрямь, как дятел: и упрям,
и чуток! День и ночь он крепким носом долбит, а голова
у него не болит.
Я твою милость больше и спрашивать не стану, сам
отвечать могу. Топозеру большим городом не быть, а
маленький сколотят.
Припомнились эти слова и все сейчас рассказанное,
когда случайно попалось мне на глаза в газетах досто­
верное известие самовидца:
«Деревянный высокий забор обвалился. Ворота и
ставни у многих домов заколочены. Много огородов со­
вершенно заросли. Ж илых изб я насчитал двенадцать,
и между ними видел большую в два этажа: сказали мне,
что тут живет большак. М ежду жилыми домами р аз­
ведены маленькие огороды, засеянные репою, луком и
картофелем. В ж ильях — около 20 мужчин и женщин:
мужчины сидят за чтением и перепиской рукописей,
женщины — за рукоделием...»

3. БЕЛОМОРСКИЕ СУДА

Город Кемь внешним видом своим столько ж е похож
на всякое другое беломорское селение, обусловленное
простым значением деревни или села, сколько в то же
время не похож ни на один из других уездных городов
России. Начиная с того, что в городе этом встречает
205

всякого приезжего невыносимый, докучливый шум
речных порогов, как и всюду по берегам Белого моря.
Кемь, в свою очередь, поставлена в такое ж е исключи­
тельное и незавидное положение, что разбросалась в
поразительном беспорядке по гранитным скалам, кото­
рые в пяти-ш ести местах слились в сплошные груды,
как будто горы. Цепляясь по уступам этих гранитных
гор неправильной линией без симметрии, идут одни за
другими, одни над другими зеленые, желтые, серые
домики и дома этого города. Н езначительная часть их
полукругом, как будто в некотором порядке, как бы
подобием набережной красивого приморского города
(особенно при виде издали, при въезде в город с моря),
обогнули широкий, круглый ковш реки, где она слилась
двумя своими рукавами. С одного из этих рукавов с ш у­
мом и брызгами несется по крупным камням огромная
масса воды, трудно победимая силой весел, силой че­
ловека и паруса, крепко надутого сильным и крутым
ветром. Там, где масса воды этой не кипит уж е котлом,
а зияет огромной пучиной, выбитой временем и водой,
как бы в упор стремлению водопада, выплывает невы­
сокая гранитная скала со старинной церковью, с более
древней башней уж е разрушенного или рухнувшего от
времени острога, городка.
Это Лепостров — ячейка первоначального поселе­
ния, защищенного деревянным острогом, который в
конце прошлого века уж е был в развалинах. Продолжая
замечательно спокойное течение свое дальше, река об­
рамляется теми ж е гранитными скалами, по которым
тянется изгородь, вешала с сетями направо и рассыпал­
ся такой же беспорядочный ряд строений налево, в сто­
рону города. В дальнем конце своем, до которого видно
такое множество углов, труб и кровель, ряд домов этих,
названный карельским именем мандеры , зам ы кает­
ся деревянной кладбищенской церковью с крестами и
гранитными камнями и плитами кругом. На таких же
неправильно очерченных, неправильно разметанных
206

кругом камнях и плитах выстроилась соборная цер­
ковь, встала отдельно от нее соборная колокольня, не­
избежно каменное казначейство, еще несколько домов,
пожалуй, относительно, и красивых, но похожих на
дома деревенские или сельские, но ни огородца подле,
ни кусточка зелени, кроме зелени ивняка, да дальнего
соснового бора, ни лошади подле или даж е где-нибудь
и вдали. Если в Онеге есть еще хоть одна улица, по ко­
торой можно ездить, то по Кеми окончательно по летам
ездить невозможно. Два утлых, наскоро плетенных
моста, перекинутых через узкие рукава реки, служ ат
только для прохода пешеходов, заблудившейся или, по
обыкновению, оставленной без призора бодливой коро­
вы, всегда огромной, всегда желтой собаки, которая по
зимам возит воду и воеводу, дрова и его челядинцев.
Взойдешь на гору, взбереш ься на колокольню —
моря не увидишь, море затянули спопутные взору
мысы извилистой, коленчатой реки, закрыли избы, со­
сновый перелесок, недавно построенные против непри­
ятеля батареи, бараки подле. Видишь неровные, про­
гнившие крыши домов с кадушками и швабрами в них
на случай пожара. Видишь опять прихотливые изгибы
реки; видишь кемскую женку всю в красном с веслом
на плече, идущую к карбасу; видишь этот карбас, ко­
торый качается на воде подле берега, и парусок другой
вдали. Слышишь снова вой порогов или еще более не­
сносный вой своры собак, бегающих по загородным го­
рам. Там дальше тускнеет что-то в тумане: может быть,
тот ж е бор, может быть, те ж е серовато-красные мас­
сы гранита. А там опять-таки слышишь человеческие
голоса, как-то не гармонирующие со всей наглазной
обстановкой, как-будто чужие здесь, хотя под ногами
и раскинулся широко один из лучших, самый богатый
капиталами город Архангельской губернии.
Спустишься вниз по уступам скал, имеющих в не­
которых местах вид и форму решительной лестницы,
словно рубила ее рука человеческая, но и тут все-таки
207

ничего не встречаешь нового: слышатся те ж е пороги,
видится тот ж е широкий и глубокий ковш среди горо­
да, среди самой реки. По берегу этого ковша навалены
грудами, поленницами доски и бревна. И з-за них, по
временам, вырываются болезненный взвизг пилы, го­
лоса людей, звон топора, плашмя попавшего на сучек.
Здесь городская доморощенная верф ь и, говорят, хотя
и маленькая, но черезвычайно удобная. На этом месте,
с этого берега, в этот ковш реки Кеми ежегодно спуска­
юсь по одному, по два, нередко по три и по четыре круп­
ных морских судна, назначаемых для дальних морских
плаваний. Подрядчиками работ этих бывают, конечно,
богатые капиталисты города; производителями, работ­
никами — карелы из деревни Подужемья, расположен­
ной в 17 верстах выше города, на той ж е реке Кеми. Вся
нехитрая и несложная история этого дела обыкновенно
обряж ается и ведется простым путем.
Вот как про все это рассказывают.
Давно уж е кемские богачи нажили свои капиталы
и пустили об этом славу на всю ближнюю и дальнюю
окольность. Правда, что слава эта на устах правдивых
людей не всегда добрая, и кемские капиталы, как гово­
рят, нажиты не весьма честным путем, а потому и наше
дело — сказывать всю сущую правду, как она расска­
зывается. Давно, еще до времен Петра Великого, в глу­
хих непроходимых карельских болотах, вблизи боль­
ших рыбных озер, особенно ж е около Топозера, рас­
селились первые раскольники своими скитами. Я уж е
рассказал, что такое представлял собой Топозерский
скит. П режде в этот скит бежал, говорят, из Сибири
клейменый и не один десяток раз прогнанный сквозь
строй и сосланный на поселенье солдат, всякий, кто мог
понадеяться на личную смелость и не побояться второ­
го, всегда более горшего, наказания. Пробираясь Х ри­
стовым именем, обнадеженные сердобольем доброго
русского народа, который давно уж е приучил себя ви­
деть во всяком беглом если не мученика, то непременно
208

уже страдальца, достойного и куска хлеба, и теплого
приюта, — беглые, со званием и прозвищем «несчаст­
ненькие», большей частью спокойно достигали карель­
ских болот. Здесь первый спопутный скит приглашал
их к себе и благословлял на вечную, спокойнуй жизнь,
обеспеченную дальностью места, непроходною глушью
за зыбучими болотами, за высмотренными и зачурованными тропинками. Сюда целое столетие не достигал
полицейский надзор, и карельские и выгорецкие скиты
ежегодно населялись целыми десятками беглецов, рев­
нующих о древлецерковном благочестии. О пять-таки
целое столетие эти беглецы-скитники были предме­
том бдительного надзора тех из богатых раскольников,
которые заручались уменьем и смелостью в столицах.
Богачи эти не скупились на милостыню и не десятка­
ми, а сотнями и тысячами рублей посылали ее сюда на
помощь гонимой, угнетенной о Христе братии. Хорошо
зная о крайней удаленности архангельских поморских
скитов, о трудно проходимых путях туда, наконец, о
крайней скудости средств к жизни, столичные рас­
кольники обыкновенно адресовали свою милостыню на
имя тех из своих единомышленников, которые жили в
Кеми, ближе к почте и ближе к скитам. Комиссионеры
эти, сначала обладавшие только одним секретом скоро
и верно находить скиты, впоследствии научились дру­
гому: не обходить и себя в дележе, конечно, с большей
выгодой и с большим барышом. Легко и в короткое вре­
мя они успели убедить скитников, что скорее хлеб, мясо
и другие съестные припасы, скорее одежда и предметы
домашнего хозяйства, чем деньги — неприложимый в
глухих и безлюдных местах материал, — нужны для
ревнующих о древлецерковном благочестии и спасе­
нии души; что, наконец, деньги эти, как игрушка, как
забава, важны для них в небольшом числе, и то почти
для того только, чтобы не сидеть без них, не разучить­
ся распознавать одну монету от другой. Дело это было
улажено при помощи тех ж е денег, которыми покупа­
лись хитрые из скитников и скитниц, имевших право
209

голоса и силу нравственного влияния на всех осталь­
ных. Кемские раскольники-комиссионеры продолжа­
ли по-прежнему получать из обеих столиц, из бога­
тых и торговых городов значительные суммы, заку ­
пали все нужное для скитов, часть денег приберегали
для себя, а самую меньшую и ничтожную отсылали в
скиты. Скрытные и хитрые, но верные в слове, по па­
триархальным, еще неиспорченным понятиям о чест­
ности, карелы носили, за ничтожную плату, на своих
крепких плечах громоздкие тяж ести и под рубахой на
груди доверенные им скитские деньги. С каждым меся­
цем между тем богатели кемские комиссионеры и раз
(редко два раза) в году сами приходили в скиты, чтобы
свести счеты, втридорога поставить цену на доставлен­
ные предметы, приносили с собой много водки и вина,
чтобы этим умирволить настоятелей и настоятельницматушек. С неделю пировали они здесь, бражничали и,
таким образом, успевали располагать скитян снова в
свою пользу на весь будущий и на все другие, следую­
щие за ним годы. Так велось дело до уничтожения ски­
тов. Значительные капиталы перешли, таким образом,
в пять-ш есть кемских домов и способствовали тому, что
все эти дома повели на основные несчастные капиталы
новые дела, хотя уж е и другого рода. Много морских
судов большого и меньшого размера находятся теперь
в собственности кемских раскольников. Редкий из них
не строит еще по одному каждогодно на место обвет­
шавшего. Дело это идет таким побытом.
Богач-хозяин, задумавший выстроить судно, зар у ­
чается лесом, нарубленным по берегам и протокам реки
Кеми. Для рангоута и досками на большие суда зап а­
сается он или на онежских лесопильных заводах, или
привозит их на своем ж е судне из Архангельска, затем,
что ближний лес, дряблый и мелкий, негоден для судо­
строения. Освобожденный указом 1820 года от плате­
ж а футовых денег и обязанный только при постройке
платить единовременно попенные деньги, хозяин спе­
210

шит заручиться мастером. Для этого, как сказано уже,
ходить не далеко: в семнадцати верстах выше города,
в деревне Подужьеме, ж ивут карелы, которые всему
Архангельскому краю известны, как лучшие масте­
ра крупных морских судов, не имеющих никакого по­
рока. Мастеров этих возят в самые отдаленные места
прибрежьев: дорожат ими и керечане, и варзуж ане, и
мезенцы, и летнесторонние, и соловецкие, и горожане
(архангельцы). Работа их в чести и славе и у архангель­
ских англичан и немцев. Кемский судохозяин никогда
уж е не обойдет ближнего соседа, с которым ежегодно,
в день Спаса Преображенья (6 августа), в том ж е Подужемье ведет он хлеб-соль и беседу, и разводит веселый,
длинный праздник и столованье. Напротив, богатый
кемлянин выберет и заговорит себе мастера лучшего:
к празднику Спаса мастера бывают все дома. Заказчик,
пожалуй, и переждет один год, а пожалуй и два, если
у этого лучшего мастера есть уж е на руках заговорен­
ная работа. Вот отчего кемские суда лучше построй­
кой, красивее глядят своей внешностью, чем все другие
суда, принадлежащ ие другим деревням и нередко вы­
строенные доморощенными, деревенскими мастерами,
не подужемскими карелами. Кемское судно узнается
в море издали, угадывается поморами безошибочно;
иной сказывает даж е при этом имя хозяина, а нередко
и имя мастера.
— Ладейку задумал построить, — сказывает кем ля­
нин в избе мастера, являясь туда с поклоном, приветом
и приносом заграничного крепкого рому или коньяку.
— Сказывали — слышал.
— Возьмешься ли?
— Для ча не взяться — могим! — отвечает мастер.
— Да свободен ли ты?
— Сказываем — слово, так стало — не врем. Сам
знаешь!
— Как тебя не знать, весь свет тебя знает. Весь свет
с тобой рад дело вести: это перед тобой, что перед Спа­
сом! Откушай-ко!
211

Откупоривается бутылка, расходуется вино, идут
разные сторонние разговоры, которым как ни завязы ­
ваться, как ни метаться вбок, да по сторонам: с М урмана на город, из города в Москву и Питер, а сесть на одно,
опять на той ж е задуманной ладейке: в ней и заказчику
барыш, и мастеру польза и выгода; для того и другого
вожделенные, верные деньги: одному раньше, другому
несколько позже. Начавши другую бутылку, и зак аз­
чик и мастер под веселый шумок говорят о цене, спорят
и шумят, не изобижая друг друга; ладят, как умеют и
смеют, стягивают, как могут накидки и скидки. Опять
пьют и шумят, и опять-таки добираются до искомой,
исходной середины, на которой и заказчику, и масте­
ру становится безобидно и неубыточно. Сойдутся они
на этой средней цене непременно: не в первый раз вер­
шат они дело. Ни заказчик не отпустит без конечного
ответа хорошего мастера, ни мастер не бросит богатого,
честного хозяина. Спорить — вольно браниться — грех,
говорить поговорка. Как ни шуметь, как ни выговари­
вать своего я и своих барышей — заказчику не пойти из
избы, мастеру не пустить его из дверей на город. Так во
всех случаях, во всех сделках между своими и ближни­
ми. Темен человек дальний; свой ближний известен со
всей придурью, со всеми изгибами простого, нехитрого
сердца.
— Ну, так, что ли, дело наше, по тому идет? — спро­
сит еще раз заказчик.
— Так и не инак, по тому по самому, — ответит в по­
следний раз мастер.
— Ну, ударим по рукам, поцелуемся и станем Богу
молиться.
— Ладно, по рукам и за Бога — по обычаю.
Сговорившиеся хватаются за полы, обнимаются, мо­
лятся на тябло: и кемский, и подужемец — старым дониконовским крестом.
— Когда приходить-то? — спросит последний уж е у
дверей избы своей.
212

— Да когда удосужишься, когда зима станет; доски
пилеными привез, кокоры обтесали инвалидные сол­
даты на задельные дни — все готово. Скорее придешь,
лучш е будет.
Подужемец не замедлит. Сборы его не велики; подма­
стерье его — свой человек, правая рука, — от него не от­
ходит и часто живет с ним в той ж е избе, если не рядом.
Сидит кемский хозяин рано поутру в своей светлой,
поразительно чистой избе за крашеным столом, накры­
тым чистым рядном-скатерёткой. Перед ним на столе
леж ит толстая книга в кожаном переплете времен Ми­
хаила Феодоровича раскрытою. Он только что пере­
крестил очи и, положив начала, сел попитаться от
словесного млека и умственного кладезя , чтобы потом
напиться чаю из немиршоной чашки своей, купленной
им за морем, в Норвегии. Чем-то мудрым, внушающим
уважение, если не страх, глядит его чистое лицо, опу­
шенное большой седой бородой и такими ж е волосами
на лбу, подстриженными, по старому обычаю, в скоб­
ку; смело и сурово глядят его умные, бойкие глаза изпод медных очков-клешней, захватывающих его нос до
страдательного вида и состояния. Он вслух, для себя,
гнусливо читает житие святого настоящего дня, и, мо­
ж ет быть, прочтет это житие до конечного аминя, но
в двери стучатся с молитвой: «Господи Исусе Христе,
Боже наш, помилуй нас!» Слышится в молитве этой
женский голос одного из домочадцев; старик отдает
аминь. Входит жена, а за нею мастер-подужемец, на
другой ж е день, по совершении сделки и подряда.
— Ну, вот и свет в очи, а только что об тебе думал,
да и попризабылся было! Ладно же, прошу покорно со
мною чаю кушать. Неси, девка, рому заветного; стря­
пай, девка, обед праздничный. На этот день распоясать­
ся хочу — запой сделать, коли со старости лет выдер­
ж у это да не крякну! Гости пока, почестной гость! На
завтра думу будем думать и об деле смекать, а сегодня
в молитвослове показано разреш ение вина и елея. Так
и станется!
213

На другой день рано утром и хозяин, и мастер уж е
на месте работы и именно там, где река Кемь, сливаясь
двумя своими рукавами, образовала широкий ковш. На
берегу этого ковша строят кемляне суда свои, но пре­
имущественно большого размера ладьи, шхуны, раньшины, боты. Для мелких судов отводятся другие ме­
ста, как для карбасов, так и для лодок, но постоянных
эллингов нет нигде по всему Поморью. При постройке
крупных, как и при постройке мелких, приемы одни и
те же.
Давно и положительно известно, что ладейные ма­
стера не знают ни чертежей, ни планов, и руководству­
ются при строении судов только навыком и каким-то
архитектурным чутьем, которое, как кажется, надо счи­
тать прирожденной особенностью карельского народа.
В то ж е время остальные приемы при деле установле­
ны дедовскими и прадедовскими обычаями, преданием
и наглядным наставлением. Точно так ж е положитель­
но известно и то, что архитектура беломорских судов
однообразна и точно такая ж е и теперь, какая была,
говоря поморским ж е выражением, при царе Капыле,
когда грибы воевали с опенками, или, лучше, когда еще
правила Поморьем М арфа-посадница. Таковы ладьи,
таковы кочмары, таковы шняки и раныпины. Для всех
этих судов чертежей и планов не существует. Только
шхуны, в последнее время введенный в употребление,
начали строить по чертежам, аляповато, бестолково,
доморощенным способом начерченным. Правда, что
ладьи, имевшие прежде всего форму нелепого ящика,
поморы стали делать острее, но все еще по-прежнему
оправдывали плоскодонность своих судов тем, что на
них удобнее входить в мелкие приморские реки и за­
топлять эти суда на зиму у самой деревни, прямо под
глазами, или становить их на городки перед окнами. Но
в то ж е время (и отчасти справедливо), и даж е те помо­
ры, которые уж е начали вместо ладей строить шхуны,
объясняли существование на водах моря еще довольно
214

значительного числа ладей тем, что построение их сто­
ит деш евле (рублей на 100 серебром), хотя в то же вре­
мя на ладью и требуется, для ее тяж елы х, неудобных
парусов и снастей, рабочих больше (по крайней мере,
пять человек), чем на шхуну (три и даж е два рабочих).
Этим ладьям, почтенным древностью, а не морскими
качествами, еще в 1618 году дана была такая оценка
свидетелем спуска ладьи в Архангельске англичани­
ном Традескантом. 30 работников заняты были этим де­
лом при помощи ганшпугов. «Рабочие, — говорит он, —
подняли такой крик, что можно было подумать — не
поссорились ли жители меж ду собою» — и утверж дает
при этом, что он с пятью англичанами успел бы более в
этом деле.
Точно так же, как бывало прежде, мастер намечал
на полу мелом, на песке палкой чертеж судна и выме­
ривал тут ж е его размеры. Ш ирину клал вершками пя­
тью или шестью шире трети длины, половина ширины
будет высота трюма. На ж ерди намечал рубежки (за­
метки) и по этим рубежкам этой ж е жердью все время
намечал шпангоуты, называя их по-своему боранами
(носовым и кормовым). Отвесы или перпендикуляры и
на чертеж клал по глазу, без циркуля, и точно так ж е
своим именем скул называл боковые части перпенди­
куляра, его прямые углы. Кончивши чертеж, мастер
обыкновенно сбивал лекалы, если строится ладья, и
считал это дело лишним, дорогим и для хозяина, если
строилась шняка или ранынина. Сбивши лекалы, ма­
стер приступал прямо и не обинуясь к работе, делал
поддон — основание судна, его скелет; обшивал его
снаружи и внутри досками; ставил три мачты, если л а ­
дья назначалась для дальних морских плаваний, и две,
если она приспособлялась для богомольцев, идущих в
Соловецкий монастырь.
В одну зим у при не слиш ком усиленной и уско­
ренной работе л ад ья бы вала готова со всеми своими
мелочными подробностями: с неизбеж ной помпой, с
215

казенной — каютой, с приказеньем — люком, местом
спуска в каюту, с палубой, с козовами, прикрепленны­
ми на бушприте, с двумя печами, если ладья мурман­
ская, и с одной, если ей суждено ходить только в А рхан­
гельск. Судно это имеет длины 40—80 футов, ширины
12—25 футов, в грузу способно сидеть от 6 до 9 футов и
грузу этого способно поднять, смотря по величине и р аз­
мерам, от 5 до 12 ООО пудов. Правда, что большая часть
настоящих ладей не берет уж е свыше 3000 пудов, но
все-таки строятся еще ладьи и больших размеров. Суд­
но это все из соснового леса, креплено железом (един­
ственные суда с таким креплением); обшивные доски
его креплены в малых ладьях в наборе, в больших — в
гладь деревянными гвоздями и сшиты мягкими дре­
весными корнями — вичъю. Перекладины или брусья
(бимс), на которые настилается палуба, называются перешва ; подкладки из тонких досок, какими выстилают
внутри низ судна, чтобы не подмок груз, зовутся под шоварьем. Ладейные мачты — однодеревные, бушприт
короткий; на фок и грот-мачтах по прямому парусу с
реей; на бизань-мачте — косой парус с гиком и гафелем;
прямые паруса держ атся на ветре во всю свою ширину
для одинаковых размеров паруса вверху и внизу рас­
поркой, называемой обыкновенно чеплиной. Сверх того
при ладье такж е употребляется бот, называемый па­
возкам , и, наконец, повсюдная и неизменная бочка для
пресной воды, называемая подвозок. Шпангоут ладьи и
всех других судов зовется общим именем — упруг.
Таково в устройстве и подробностях своих самое
крупное из всех беломорских судов — ладья, которое
непременно должно быть готово в новом своем виде к
спуску до половодья. Сильная разливом и нередко за ­
ливающая городские строения река Кемь в половодье
способна для этого спуска. Самый спуск ее на воду
требует от строителей, по исконному прадедовскому
обычаю, некоторой торжественности, некоторого рода
гласности, для целого селения.
216

Лед вынесло из реки в океан, река в полной залив­
ной воде, на крайнем дохе, на крайнем рубеже, с кото­
рого она пойдет убывать. К тому же, полая вода эта сто­
ит на приливке — стало быть, обещает благополучный
момент для спуска.
Момент этот предусмотрен, и час для спуска назна­
чен.
Еще с вечера, накануне дня, назначенного для спу­
ска ладьи, мальчишки-подростки обегали все дома и
деревни и повестили хозяев приговором:
—
Дядя Еремей! Дядюшка Пантелей на первую
выть (после завтрака) звал тебя на ладейке опуш ать­
ся — пожалуй-ко!
Мальчишка, скороговоркой произнесши эти слова,
убегал из избы, и званный охотно приходил на другой
день раньше часа спуска и видел широкое, чреватое
днище ладьи во всем его неприглядном безобразии, еще
на городках, на берегу, но без снастей, по обыкновению,
без мачт.
Виделась только крыша казенки, толстый, тяж елы й
руль и свежая, щедро просмоленная конопатка. Все
деревенские или городские гости, знакомые и благоприятели хозяина, влезают на палубу и ж дут молит­
вы. Придет священник с крестом и чтением молебна —
раскольник ли хозяин или нет. Прочтется последняя
молитва, дрогнет сердце хозяина, дрогнет и сердце м а­
стера, возбуждены и прочие зрители-гости.
Мастер с помощником спускаются вниз и с крестным
знамением подрубают разом с уханьем и вздохами два
бревна, поддерживающ ие корму ладьи. Судно качнет­
ся раз и два и, наклонившись несколько набок, ползет
по двум другим бревнам, положенным параллель­
но килю, прямо в воду. Рявкнет свое заветное «Ура!»
весь народ на палубе раз, другой, третий — и ладья
уж е на воде оселась благополучно: не умереть в тот
год хозяину, не потерпеть большого несчастья ни ему,
ни всем соседям его, спустившимся на новом судне на
217

вешнюю воду. Хозяина целуют, поздравляют, кланя­
ются в пояс. Честят лестными приговорами мастера, и
во все это время ни хозяева, ни гости не надевают шапок
до той поры, пока судостроитель-богач не пригласит их
всех в свою избу на почетный пир, на пьяное и весело­
шумливое угощение. Несется потом неладная песня,
бестолковый говор, и долго затем во всю ночь бродят
по улицам шатающиеся из стороны в сторону тени, ко­
торые или скроются в воротах собственного дома или
под углом первой спопутной клети, подле первого по­
павшегося бревна, как это бывает везде, во всех углах
широкого русского царства.
«Зимою суда обыкновенно замерзаю т в реке, — го­
ворит г. Верещагин в одном месте своих “Очерков А р­
хангельской губернии”, — но чтоб весной, при выходе
льда их не унесло и не изломало, то их поднимают на
городки или костры коротких бревен, опирающихся на
дно реки, так что ладьи стоят на этих городках выше
поверхности льда. Для лучшего равновесия ее протя­
гивают канат, которого один конец привязан к вершине
грот-мачты, а другой закреплен к берегу. Для спуска
ладьи подкладывают под киль ее перпендикулярно
бревна и тянут судно, заставляя его сделать прыжок
с городков в воду. Совершив такой скачек, ладья, как
будто в ужасе, долго качается с боку на бок и разм а­
хивает своими мачтами. Разумеется, такие спуски не
бывают торжественны и на ладье, таким образом спу­
скаемой, нет никого, кроме ребят, — народа в высшей
степени неустрашимого, которые громким смехом и зъ ­
являю т свое удовольствие, когда ладья, совершая свой
прыжок, зачерпывает воду своим бортом24».
На этих ладьях поморы или возят купленный в А р­
хангельске хлеб в Норвегию, или к промышленникам
на Мурманский берег, или совершают прибрежные
плавания на Терский берег за семгой, на Карельский за
сельдями, на Новую Землю за моржами, на Колгуев за
птичьим пухом, в Онегу за досками, в тот же А рхан­
218

гельск с треской и палтусиной и в Соловецкий мона­
стырь с богомольцами.
Во всех этих плаваниях поморы ходят по вере, по
старым приметам, замеченными или самими, или пе­
реданным от отцов или бывалых соседей. Большей
частью ладьи держ атся бережья, вблизи берегов, и в
крайнем случае, при необходимости пускаться в глубь
моря, руководствуются компасиками — по их — мат ­
ками, — покупаемыми обыкновенно за четвертак, пол­
тинник на архангельском рынке. У некоторых хозяев,
более толковых и сметливых, встречаются на случай
порчи одного два и три запасных. У некоторых ведутся
такж е записные книжки о времени перевалов (поворо­
тах курса), о коргах и опасных мелях, о более удобных
и безопасных становищах и пр. Но и в этом случае все
поморы руководствуются памятью, поразительно з а ­
мечательной сметкой и толком, и почти всегда верными
приметами.
Второе (по величине судна) место, после ладьи,
должно принадлеж ать раньшиие. Первообраз этого
судна — ш няка, по величине несколько меньш ая пред­
ыдущей. Ш няка обыкновенно ш ьется теми ж е древес­
ными корнями — вичью (по местному названию) из
ш ироких досок в наборе длиной от 4 до 5 сажен, ш и­
риной немного больше сажени, с плоским, как и ладьи,
дном, с острыми носом и кормой. Ш няка оставляется
открытой. На нее ставят одну мачту посредине; на
мачте употребляется еще до сих пор один прямой п а­
рус. Обыкновенно ж е ш няка ходит на веслах (шести).
Судном этим управляю т четыре человека: кормщик,
тяглец, наживочник и весельщик, т. е. все те рабочие,
которые необходимы для осмотра мурманского яруса
с треской и палтусиной. Ш няка способна поднять 500
пуд. грузу и в это время сидит в воде около 2 У2 ф у ­
тов. Перегородками судно это разделяется на «черда­
ки»: «собачий», где спит наживочник, «рыбный» (или
«рыбная кладь»), куда грузят свежую, снятую с ярусов
219

рыбу и тут ж е солят. Третий чердак величается осо­
бым званием «кормовой заборницы», ибо ею владеет
почетное лицо — кормщик. Перегородка наз. ушницей
и выделенное одно из них отделение носит имя кары.
Здесь за низкой перегородкой по правому борту на пол­
ке хранится наживка и ею наживляют уды; здесь же
связывают в тюки крючные веревки и укладывают вы­
тянутый из моря ярус. За карой еще отделение — «гре­
бень», в котором складываются тюки, и отсюда пере­
дают их для наживления в кару. У самого носу шняки
заборница или каютка для весельщика и тяглеца. Не
различают, однако, этой собственности и не признают
специальности назначения, когда задается хорошая
стряска. Рыбой нагружают сначала кормовой чердак,
потом носовой, а затем валят и в носовую заборницу, в
крайних случаях и в самую кару. Вот почему на вопрос:
«Много ли уловили?» — отвечают: «Пол носовой клади
заняли»: стало быть им «слава Богу», а прочим выехав­
шим в тот же богатый океан завидно.
— Ишь, вы какие счастливые!..
Тяжелое, плохо лавирующее судно это, самым на­
званием своим (Sneke — ф елука норвежская) напо­
минающее времена доисторические, употребляется
исключительно почти для мурманских промыслов.
Потому-то шняки и строятся обыкновенно в Коле, где
они и покупаются промышленниками. На зиму шняки
оставляются в становищах под надзором лопарей25, но
редко пускают их в дальние плавания, хотя бы, напри­
мер, в тот ж е Архангельск с мурманскими промыслами.
Для этой цели нередко (к крайнему сожалению) и при­
том менее запасливые, и достаточные хозяева на ту же
ш няку набивают пашвы (числом 3— 5) — фальшборты,
ставят еще другую (неопускную же) мачту, не накла­
дывают палубы, но над серединой судна делают вы­
пуклую крышу. Ш няки эти, больше только бортом, и,
стало быть, способные поднимать более значительный
груз, называются рапьшипами по той причине, что
220

они привозят первые — ранние — промыслы в Архан­
гельск (следующие привозят на ладьях). Раньшины эти
по большей части строятся в тех ж е деревнях и против
тех ж е окон, а не на эллингах, как ладьи, как шняки и
как все другие беломорские суда. Некоторое сходство в
оснастке и в назначении с той же раныииной составля­
ешь кочмар — палубное ж е судно, несколько, впрочем,
большее, с двумя неопускными мачтами и употребляе­
мое такж е для перевозки рыбы, назначенной в прода­
жу. Однако судно это сделалось замечательной редко­
стью, вытесненное из употребления, вероятно, ш хуна­
ми. П режде строились они в Колежме, Шуе, Ш ижне и
Сороке — деревнях Поморского берега.
Там же, откуда выходят в Поморье лучшие ладей­
ные мастера, т. е. в кемской деревуш ке Подужемье,
строятся и самые употребительные, самые важные
для ближних прибрежных плаваний, мелкие бело­
морские суда — карбасы. Ш ьются карбасы (крупные
суда, «строятся») точно таким же образом, как шняки,
но меньше последних (длиной 18— 25 футов и шириной
менее У4 длины); в воде сидят на фут. На карбасах этих
обыкновенно от 1 до 10 одноручных весел и два шпринтовные паруса; шпангоут карбасный зовется опругой.
На веслах карбасы легки на ходу и, лавируя весьма
недурно, в то ж е время заметно валки; пустозерские
карбасы, с прямой кормой, пускаются в море с грузом,
которого они поднимают до 200 пудов. Тот ж е карбас,
только несколько пошире и покороче описанных, упо­
требляется для промысла тюленей на льду и, в таком
случае, принимает новое название весновального26.
Этот род карбасов, как уж е сказано, приспособляется
к тому, чтобы быть удобно влачимым по льду, а для
этого вдоль киля приделываю тся два полоза, назы ­
ваемые креньями. Так делается на Терском берегу; на
М езени ж е приш ивается один крен и по обеим сторо­
нам его, на четверть один от другого, по четыре бру­
ска. Впрочем, мезенцы Зимнего и Мезенского берегов
221

весновальные карбасы заменяют особого устройства
лодками -осинками. Лодки эти выдалбливаются в Березинке (вверх по р. Мезени), но обшиваются еловыми
досками (в два набоя) уж е на месте, самими хозяева­
ми промысла. Для того чтобы не попортилась осина,
внутрь лодки кладут так называемые опруги, обстро­
ганные палки (пальца в два толщиной), которые и при­
шивают потом стяжками. К килю приделан один крен и
по обеим сторонам его по одному бруску; длина осинки
ЗУ2саж. и чуть не одна сажень ширины. Такие осинки
идут на устинские промыслы; на Кеды пускают осинки
поменьше; до 21/2сажен длиной и около 2 аршин ш ири­
ной. Такого рода осинки или челноки с более плоским
дном и сколоченные из досок или просто выдолбленные
из цельного бревна без нашвов (фальшбортов) назы ва­
ются уж е стружок. Суда эти годятся только на побоч­
ных реках и небольших озерах, они способны держ ать
только двух человек.
Вот таким образом все самые мелкие видоизменения
карбаса. Самые крупные из карбасов с каютой на корме
и двумя ж е шпринтовными парусами носят название
двинских , но чаще холмогорских , хотя, в то ж е вре­
мя, строятся почти исключительно близ села Емецкого
(вверх по Двине, в 114 верстах от Холмогор); в селениях
Хаврогорском (за 8 верст) и Прилуцком (за 5) делаются
по большей части по заказу (редко на волю), и потому
называются на месте отделки городскими. Они, как и
все крупные беломорские суда, строятся из сосны ка­
зенных лесов, вырубленных по билетам, и имеют вну­
треннюю обшивку, называемую телгас, но без палубы.
Он поднимает от 600 до 1000 пудов грузу, состоящего
из камня, извести и лесу, адресованных в Архангельск.
Для отливания воды на судах этих становится помпа; та
же помпа идет и на ладью, и на раньшину. На шняке и на
карбасах подужемских для той ж е цели употребляют
водоотливный ковш, называемый плицей. На шняках,
как сказано, употребляют прямой парус; те же прямые
222

паруса держ атся еще и при карбасах, но только уж е
исключительно на Терском берегу, где существование
их объясняют большей легкостью обращения, чем с ко­
сыми парусами. Зато на всех остальных берегах Белого
моря косые паруса заменили безобразные, опасные и
тяж елы е прямые паруса. Прямой парус шняки всегда с
подзором: двумя веревочками внизу и в средине пару­
са. Эти веревочки привязываю тся к мачте и тогда ветер
держ ится в парусе и легче и больше. Рифы карбасных
парусов на язы ке промышленников превратились в
рефы («подрони парус и возьми в рефы» — общее вы­
ражение). На ш няках деревянные упоры для весел,
сделанные из больших березовых сучьев, называются
ключи (веревки для весел — оключина); на ш няках эти
ж е ключи называются кочетье. Точно так же, как ска­
мейка для сидения гребцов (на шняке) зовется бабка ,
и нашестью — такж е скамейка на карбасе; но в обо­
их судах для того, чтобы упираться гребцам ногами и
облегчать процесс гребли, приделывают поперек кар ­
баса шест, называемый балкой. Верхний угол паруса
называется тайкой ; шест, упирающийся в парус для
расш ирения его, называется буглииным шестом: буглинями (булинами) называются веревочки паруса,
которые служ ат тому, чтобы при помощи их парус не
рябил и самое судно лучше бы шло при крутом ветре.
На карбасах, назначаемых для почты и проезжающих,
устраивается род кибитки, временного навеса про­
тив дождя и непогодей, и это место зовется гуйной. На
Мезени этот ж е болок, или верх, называется буйном и
имеет кол в середине, утверждаю щ ейся в веревку, ко­
торая притягивается от кормы к носу. Оно называется
там шелемкой , а в Поморье шелешень. На раныпинах и
кочмарах существует особое место, где кладут особые
толстые доски, густо покрытые землею или песком и
называемые алаж. Тут разводят огонь и варят пищу.
В этом все особенности самых мелких подробностей
беломорских судов. Чтобы проследить все измене­
ния названий и одним разом кончить описание судов,
223

встречаемых в северном краю России, начнем с более
крупных, хотя они по большей части строятся вне гу­
бернии. Таковы барки, полубарки, каюки, обласы, за возни и другие. Барки и полубарки встречаются лишь
на Двине, по которой идут они из Вологодской губер­
нии (из рек Юга, Сухоны и Вычегды) с паклей, льня­
ным семенем, овсом и другою «сыпью» к архангельско­
му порту. Полубарка имеет 8— 12 саж. длины, ЗУ2—5У2
саж. ширины и до 1У2саж. глубины по борту. Судно это,
без палубы, как всякое другое грузовое, но с отлогой
крышей на два ската, поднимает до 1000 пудов (печор­
ские полубарки, или собственно пермские, несут от 2 до
3 тысяч пудов). Там ж е на Печоре можно встретить и
каюки чердынских (пермских) купцов27. На той ж е Дви­
не, у того ж е Архангельска ежегодно и в значительном
числе можно встретить в высшей степени оригиналь­
ные плоскодонные, широкие лодки с низкими бортами
на средине. Суда эти называются завознями и наверху
обоих штевней имеют развалисты е кокорки, которые
образуют выемки для завозного каната; употребляют­
ся, стало быть, для завозов при барках. На некоторых
из них становятся каюты и в таком случае эти завозни,
ходящие на веслах медленно, черепашьим ходом, при­
возят обыкновенно хозяев барок к Архангельску и не
отводятся обратно, а продаются на месте или для ма­
лых пристаней, или идут на паромы для перевозки че­
рез неширокие реки больших и громоздких тяж естей
(телег с лошадьми и пр.). На той ж е Двине изредка мож­
но видеть и обласы, поднимающие груза от 100 до 150
пудов (длиной 4 саж., шириной У2 арш.); приходят они
или из р. Вычегды или из р. Пинеги, где они и строятся
как грузовые суда. Наконец, на той ж е Двине являю тся
паузки (длиной около 8 саж., шириной 3 саж., глубиной
на саду более сажени; грузу несут более 1000 пудов),
ш ит ики (небольшие ладьи, поднимающие тоже до ты ­
сячи пудов грузу) и поездники (собственно поездные
224

карбаса), длинные, низкие и узкие лодки, но не гру­
зовые, а промысловые суда, употребляемые на ловле
речной рыбы.
Кроме этих судов28 по Двине ходят разного вида и
наименования плоты. Таковы ведило или видило — пло­
ты из тонких бревен с перилами по краям, на которых
привозят к архангельскому порту смолу; плит ки —
плоты в один или два ряда бревен; на них привозят к
Архангельску ту ж е смолу, песок, нередко даж е хлеб;
гонки — несколько плотов строевого леса, связанных
между собой по два или по одному в ряд. Для этой цели
два плота соединяются меж у собой счалками, т. е. ело­
выми шестами, длиной около сажени, толщиной верш ­
ка в два. Сшивины — еловые ж ерди (около 3 саженей
длиной, около вершка толщиной) кладутся поверх и
поперек ряда бревен и затем прикрепляются вичью к
каждому бревну отдельно. Таким образом, эти счалки и
сшивины, образуя плот, составляют гонку.
На всех этих разного рода плотах и барках употре­
бляется большое весло в виде лопаты, называемое греб­
ком. Вместо руля на подставке — девке — утверж дает­
ся верхний конец попоены , весьма большого весла —
правила, накладываемая на каждой оконечности барки
и паузка. В некоторых случаях попоено называется
потесью — это огромное еловое весло около 10 саж е­
ней длиной, с весьма широкой лопастью. Такж е точно
и потеси кладутся на обоих концах барок с перевесом в
воду, и такж е теш утся из цельного дерева.
Из судов с правильной оснасткой, выстроенных по
верным чертежам, безопасных в море и употребле­
ние которых обусловлено законами науки и примером
Европы, в Белом море, кроме иностранных кораблей,
теперь довольно уж е часто видятся ш хуны и шлюпы.
Ш хуны строятся поморами Кемского и Карельского
берегов и употребляются исключительно для торгов­
ли с Норвегией; некоторые и редкие возят из Архан­
гельска богомольцев в Соловецкий монастырь. Шлюпы
225

попадаются в редком числе и выходят опять-таки из
Кеми и опять-таки употребляются для торговых пла­
ваний в Архангельск и Норвегию. Для тех ж е торговых
целей на взморье Двины ходят лихт еры — палубные,
плоскодонные (по причине замечательного мелководья
бара) суда с тремя мачтами. Они подвозят достальной
груз из Архангельска на купеческие корабли, но ред­
ко пускаются в самое море. Кроме того, существовали
на Двине гальясы , но теперь об них и самый слух про­
пал, как и о кочах. М ежду тем эти суда, палубные, об
одной мачте, сыграли немаловажную роль при заселе­
нии края и вообще в его бытовой истории. Их строила
казна с большой охотой для таких, например, дальних
плаваний, которые предпринимались для походов в Си­
бирь, — для исследования прохода в р. Обь и Енисей (и
не безуспешно). Х аживали они на Новую Землю, побы­
вали и в Обской губе. Вайгачским проливом и Карским
морем, они доходили до устья р. Мутной. После пятид­
невного плавания по этой реке и по двум попутным
озерам доходили до двухверстного волока. Здесь их
перетаскивали в озеро Зеленое и из него по реке прямо
в Обскую губу. Когда бунтовал Соловецкий монастырь
против новоисправленных книг, на этих кочах сплыли
туда из Архангельска стрельцы.
Обращаясь снова к собственно беломорским судам,
которые и строятся в Поморье, и принадлежат помо­
рам, мы все-таки должны повторить то, что крайняя,
выходящая из размеров (обусловленных наукой кора­
бельной архитектуры) плоскодонность судов помор­
ских зависит не столько от мелководья поморских рек,
сколько от какой-то упорно-закоренелой привязанно­
сти к старине. Архангельские поморы сметливы и, видя
лучш ее против того, что есть у них, принимают новиз­
ну легко и скоро. Доказательство тому — более десятка
шхун, принадлежащих частным лицам и в то же время
закоренелым раскольникам, и, наконец, общее ж ел а­
ние всего Поморья завести собственные пароходы, о ко­
226

торых они имели лишь смутные понятия. В мое время
(да и прежде) во всем Архангельском краю существо­
вали только три парохода, из которых два небольших:
один — онежской лесной компании, буксирует суда —
романовки, нагруженные бревнами и досками, и не хо­
дит в море; другой — купца Бранта, такж е ограничива­
ет небогатую свою деятельность на водах реки Двины
и перестал ходить в море, раз испытав несчастье по
малой величине своей на плаваниях с богомольцами в
Соловецкий монастырь. Его заливало морское волне­
ние, он с трудом ладил с крепкими морскими ветрами.
Третий пароход принадлежит казне — как говорят, т я ­
желый, неудобный, давней постройки, — с трудом пра­
вит работы при архангельском порте и употребляется
почти исключительно для буксировки. Теперь настало
то время, когда пароходы взяли свое право и бороздят
воды Двины и Печоры и самого Белого моря во всех его
направлениях.

4. БЕЛОМОРСКАЯ ТОРГОВЛЯ

Выселившись на берег Белого моря исключительно
для морских промыслов, поморы-новгородцы на пер­
вых порах поставлены были во враждебное положение
с соседними норвежцами, записанными в летописях под
именем каинских немцев. Но кроме взаимных, враждеб­
ных столкновений, иных отношений между соседями не
было: новгородские дружины плавали на норвежские
берега Северного океана и доходили даже до крепости
Вардэгуза, но с вооруженной рукой, и, в свою очередь,
получали возмездие. О мирных торговых отношениях
не могло быть и помину: всякий отстаивал свой участок
земли, всякий старался обусловить свое политическое
существование, еще довольно шаткое, значительно не­
определенное. Поморы, отданные под защиту, покро­
вительство и ведение Соловецкого монастыря, строили
227

остроги, содержали на общественный счет в острогах
этих присылаемых из Москвы стрельцов с пушками,
пищалями и пороховым зельем, мирно занимались
рыбными и звериными промыслами, сбывая их, и то
изредка, в один Архангельск, известный еще тогда
под именем Порта Св. Николая. Сюда еще во време­
на Ивана Грозного (в 1553 г.) по ошибке и случайности,
заш ел на кораблях Ричард Ченслер, названный двин­
ским летописцем Рыцертом, послом англянского коро­
ля Эдварда. Ченслер искал прохода в Индию, но нашел
ласковый прием при дворе Иоанна Грозного и получил
позволение на торговлю. В 1557 году в Лондоне учреди­
лось общество с целью основания этой торговли, а в 1569
году королева Елизавета заклю чила уж е формальный
торговый трактат. Ф ранцузские и голландские кораб­
ли не замедлили явиться с товарами, англичане вскоре
успели овладеть монополией двинской торговли и до­
вели дело до того, что царь Феодор Иоаннович в 1584
году приказал заложить близ устья Двины новый го­
род — Архангельск, за удаленностью от моря города
Холмогор. Торговля Архангельска усиливалась, город
увеличивался народонаселением, число приходящих
кораблей возрастало, а с тем вместе неизбежно усили­
лась и промышленная деятельность всего поморского
края, который уж е не беспокоили немцы. Царь Федор
Иванович и потом Борис Годунов ослабили монополию
англичан, дозволив приход всем иноземцам (с 1604 г.
стали ходить гамбургские корабли), а царь Алексей
Михайлович даж е вовсе запретил англичанам торгов­
лю. Монополистами сделались голландцы с одной сто­
роны и русские гости московские, костромские, галицкие, вологодские, ярославские и казанские — с другой.
Поморцы пользовались ничтожными выгодами. Таким
образом, шло дело до времен Великого Петра.
Из Москвы, — говорит г. Пушкарев, автор «Описа­
ния Архангельской губернии», — везли в Архангельск
товары зимой до Вологды, откуда по Сухоне и Двине
228

сплавляли их на судах. В июле приходили в Архан­
гельск иностранные корабли, и торговля продолжалась
до сентября. Это время называли ярмаркою. В октябре
иностранные корабли отходили от архангельского пор­
та. Главными отвозными товарами были: паюсная икра
(доставляемая из Астрахани), меха и звериные ш куры
(отпускалось до 600 сороков соболей, до 350 ООО белок,
до 16 ООО лисиц, до 20 ООО кошек), юфть, пенька, лен,
холст, поташ, смола, деготь, сало, мыло, щетина, рого­
жи (до 400 000 штук), слюда, рыбий клей, лес и пр. Ста­
ло быть, собственно поморских не было. Иностранные
привозные товары были разнообразны, состоя из зо­
лота, серебра, драгоценных каменьев, посуды, мебели,
галантерейных вещей, сукон, бархатов, парчи, ш елко­
вых тканей, колониальных произведений, аптекарских
материалов, экипажей, сахару, лимонов, испанских и
французских вин и пр. Провоз от Москвы до Вологды
стоил 4 коп. с пуда, а с Вологды водою 15 коп. с пуда. За
все привозные товары платилось с цены по 6 процентов
пошлины. Если иноземец вез их сам в Москву, взыски­
вались еще 10 процентов и в московской таможне особо
6 процентов. С вывозимых товаров, если они менялись
на привозные, ничего не взыскивали, но, если отпуска­
лись без вымена, брали такж е 6 процентов.
Петр I после первой поездки своей в Архангельск
дарованием многих льгот, уменьшением пошлин, по­
велением возить товары на казенных кораблях, успел
усилить беломорскую торговлю до того, что число еж е­
годно приходивших кораблей возросло до 150, а сумма
пошлин до 150 000 р. Но основание Петербурга и ж е­
лание усилить значение нового города заставили Петра
сначала ограничить (2/3 товаров должны идти в новую
столицу и только У3 в Архангельск), а потом и совер­
шенно ослабить архангельскую торговлю. Указом 1722
года запрещено отпускать русские товары за море и по­
зволено привозить в Архангельск только то количество
товаров, какое необходимо для местного потребления.
Уничтожая одной рукой, Петр Великий в то ж е время
229

созидал другой. В 1703 году, он дозволил Ш афирову
и Меншикову учредить компанию для усиления рыб­
ных, звериных и китовых промыслов по Мурманскому
берегу океана и по всем беломорским прибрежьям, и
для этой цели выписывал из Голландии мастеров. Од­
нако компания не оправдала надежд великого царя:
дела велись неправильно мастерами, недобросовестно
руководили им и ближние царские доверенные. Петр,
уничтожив в 1721 году компанию, дозволил заводить
подобные частным лицам. Дело нисколько не попра­
вилось. Первым основал компанию купец Евреинов, в
1722 году, но не имел успеха, как и иностранец Гарцин
(в 1723 г.). Царь дозволил свободу промыслов без ис­
ключительных компаний и в этом деле, как и в деле
кораблестроения, нашел исполнителя в том ж е умном
холмогорце Баженине. Баженин в год смерти любив­
шего его монарха посылал для промыслов три судна с
голландскими мастерами, но тоже без значительного
успеха. Точно так ж е шло дело и в последующие цар­
ствования. При Елизавете промыслы подчинялись мо­
нополии графа Ш увалова до 1768 года. В этот год все
монополии уничтожились. С 1803 по 1813 год — десять
лет — существовала Беломорская компания, которая
такж е не принесла особенной пользы. Естественно, что
при такой обстановке и условиях самая торговля помо­
ров, помимо архангельской монополии, не могла сущ е­
ствовать самостоятельно, идти вперед, иметь что-либо
характеристическое, самобытно русское. И теперь,
когда вся торговля архангельского порта находится ис­
ключительно в руках монополистов-немцев и англичан,
поморы довольствуются незначительным паем в загра­
ничной торговле — паем, добытым с боя. Вся поморская
заграничная торговля производится только с четырь­
мя маленькими норвежскими крепостями: Гаммерфестом, Вардэгузом, Вадзэ и Тромсеном, но и торговля
эта большей частью меновая, и та почти вся находится
в руках местных деревенских монополистов. Дела об­
230

щины, дела артели и обоюдных соглашений здесь нет.
Торговлю эту начинает тот, у кого есть значительный
капитал (пожалуй, даж е хоть и нажитый от столич­
ных раскольников) и есть крупное морское судно, осо­
бенно шхуна или гальот. Значение этой торговли много
усиливает Мурманский берег и спопутные берега, на
которых производятся сальные промыслы. Кемское
судно, обрядившись с весны, обирает на месте улова
рыбу, сало за полцены на Карельском, Терском и М ур­
манском берегах и с этим грузом идет в первую попав­
шуюся навстречу норвежскую крепостцу и, конечно,
преимущественно в ту из них, в которой оно уж е успе­
ло завести знакомство и начать дела. Здесь оно сбывает
товар свой и выменивает соль (беспошлинно), шкуры,
треску (если попадается сходнее мурманской), запаса­
ется винами, преимущественно крепкими, коньяком,
ромом и ликером (по-поморски — литерою ), накупает
фаянсовых чашек и всего, что находит дешевле домаш­
него, и благополучно, умеючи, проскользает со всей
этой контрабандой и неконтрабандой мимо океанских
и морских бурь, мимо норвежских и русских таможен­
ных досмотрщиков.
Н ачало торговли этой должно относить к 1811 году,
когда кемлянам императорским указом для поправле­
ния бедственного состояния города дозволено вывезть
2000 четвертей хлеба в Норвегию для вымена на рыбу,
беспошлинно. В 1820 году указ этот повторился. Кемляне променяли на ту ж е рыбу 6000 четвертей такж е
беспошлинно. Вероятно, эти сношения, всегда мирные
и направленные к обоюдной пользе, послужили к бо­
лее частому и близкому сношению наших поморцев
с поморами норвежскими. Окончательно скрепились
они с той поры, когда дозволен привоз заграничной
соли беспошлинно, в виде поощрения рыбной про­
мышленности. Только, каж ется, пока в этом отноше­
нии и имеет еще некоторое значение для поморского
края Норвегия, не говоря о сильном, заметном при
231

первом взгляде нравственном влиянии, о котором мы
должны говорить после.
Точно так ж е по вере и старым приметам и при тех
ж е плохих компасах ходят наши поморы и океаном в
Норвегию, как ходят они по своему родному Белому
морю. Не много получают там выгод, не много привоз­
ят и сведений. Все сведения их ограничиваются при
рассказах, тем, что Омарфист (Гаммерфест) как бы
и город, но хуж е Кеми; что в губе его есть медный з а ­
вод, на котором работают беглые русские солдаты; что
губа эта до того велика, что в ней могут установиться
все беломорские суда, и большие и малые, что когда
океан гудет — вода в гавани рябит только; что Варгаев
(Вардэгуз) — крепость: комендант живет, пушки сто­
ят, солдаты видны, что там и сям по-нашему лавка, поихнему крам; что, наконец, города больно плохи, дома
деревянные, но на каменном фундаменте.
—
Ж ивут норвеги весело, — прибавляют другие. —
Только и дела у них, что гостьбу гостить, да пуншты с
хорошим своим ромом пить. До страсти любят! Всякий
ходит со своей трубочкой; всякий, почитай, табак ку­
рит. Разговоров больших не ведут, а больше в молчан­
ку играют. Зато уж и спать люты, особо купечество:
во вторую выть к иному придешь, по-нашему бы обе­
дать пора, а он еще в постельке своей прохлаждается,
да кофеек в этих ж е постельках, не встаючи, попивает.
Хозяюшка ему и кофеек-от этот припасает, она ему и
обед стряпает, а он, знай, леж ит чуть не по три выти
(3/4суток); для того и перины на мягком да теплом гага­
чьем пуху делают и гагачьим ж е одеяльцем накрыва­
ются. Счастливый народ! На пути с земляком своим а ли
и с нашим братом встречаются — шапочки не снимет, а
привет свой сказывает: «Тузи так!» (tusend tack). Опять
же по праздникам гопку (hopska) свою охочи плясать,
да нехорошо больно, не весело: словно в ступку толкут,
от одного места далеко не отходят, ровно боятся, чтоб
не занял их кто. Не весело, не по-нашему!
232

Финмана в городах ихних попадаются — дрянь на­
род. Одни по бочке водки в день выпивают — зельное
пьянство! На ногах носят упаки с сеном. Народ мелкий,
гнилой. Листовой табак жуют; за пазухой всегда водку
держат; говорят по-норвежски, богаты оленями, про­
мыслами никакими не занимаются. Спят на березовых
вениках. Любят дарить и отдариваться — вот только и
есть в них хорошего!..
— А народ эти норвеги, — рассказывали третьи, —
народ обстоятельный, любят на аккурат да на чест­
ность всякое дело. Вот пришел ты к нему и сказываеш ь
ему по-ихнему:
— Куфман! Кюфт, мол, планка! Купи доски, али бо:
кюфт фиш ка — рыбу тоись. Надо ему — он тебе сейчас
ответа дает.
О есть кю фт — надо, мол. А то: кайниге кюфт; али
бо: икикю фт — ступай-де к другому, не надо. Ну, да
ладно, постой! Надо норвегу товар твой, покупать
хочет, «о есть кюфт» сказал, то сейчас замолчит не­
много и опять спросит: «Ват прейс?» Цена-де какая?
Тут хочешь деньги, на деньги сказывай. Больше же,
правда, на мену идет: «ват вара фор юр» — товар на
товар по-нашему: ф иш ку берем — треску, значит,
сальт — соль, торфиш — сухую треску, рофиш ь — сы­
рую, сальтфиш — соленую, искинвари — меха берем,
реш нинвари — лисиц покупаем. Сторгуемся — норвег
сейчас русси принципал — хозяин, значит, и руш манов — работников по-нашему, сейчас в свой крам ве­
дет — в лавку. В лавке он этой всякое угощение хоро­
шее дает ромом, винами, литерой. Тут уж не стоит за
доброе свое; худо, коли ты стрекача дашь. Норвег на
святое слово твое верит, ему и задатку не надо. А коли
уговорился ты с ним да стал около другого куфмана
ладиться взять барыша побольше — держись: сейчас
засудят. П реж де головы рубили, теперь перестали
и не вешают. П реж де ты с ним на ином каком язы ке
не говори, опричь ихнего: изловчайся, как сможешь.
Нонче и они стали простираться на наш язык; иные
233

так и больно ж е бойко сыплют — выучились. Прежде,
слышь, из дому к ним едешь и окликают они тебя посвоему: «Куры фра?» — куда-де идешь? Гамерфеш,
мол, Тромсеп, Васен, да с тем и мимо. А ноне и шельму
пошлют и другое какое ни есть слово совсем наше и со­
всем по-нашему. Верно, так!..
К этим сведениям о норвежской торговле можно
присоединить еще то, что самым выгодным продуктом
для этой торговли в безлесной Норвегии служ ат доски.
За брусочки, стоящие в казне в Онеге по 1 1/2 коп. ш ту­
ка, т. е. 1 1/2 руб. сер. сотня, норвежские купцы давали
рублей 20 сер. (конечно, товаром больше); за ф ут до­
ски — 3 ш килина , так что за доску, стоящую в Онеге 10
коп. сер., получали около 2 руб. асс. и всего 1 руб. 60 коп.
асс. чистого барыша, за очисткой переправочных рас­
ходов. Такж е хорошо идет в продаже щипаная пакля,
на приготовление которой поморы употребляют досу­
жее, свободное время самих переездов в Норвегию29.
Все закупленное или вымененное таким образом в
Норвегии торговцы-поморы обыкновенно продают по
пути в становищах Мурманского берега, преимущ е­
ственно ж е вина и соль. Этими обстоятельствами осо­
бенно пользуются хозяева покрутов. Они, обирая по
пути первую рыбу, везут и продают ее в Норвегии,
здесь закупаю т соль и вино. Соль пускают в оборот на
собственное дело осола поздней рыбы; вином забирают
в кабалу своих покрутчиков на следующие годы. Ф ар­
форовую посуду везут для похвальбы и чванства в де­
ревню, за стеклами в шкапиках.
М ежду злоупотреблениями, зависящими прямо от
тех ж е поморов, торгующих с Норвегией, сами про­
мышленники ставят шалости, тех из своей братии, для
которых честность не всегда дорогая, первая и главная
доблесть торговца. Рассказываю т три не особенно по­
хвальных случая. Одни поморы, продавая доски англи­
чанину в Гаммерфесте (который-де кстати умел еще
недурно говорить по-русски), к своим доскам для пу­
234

щего счета приложили украденные у того ж е хозяина
его доски, да еще попросили денег и угощения! Двое
других поморов у этого ж е англичанина украли пустой
анкерок и продали ему за свой собственный; украли в
другой раз и во второй раз сбыли с рук благополучно;
на третий попались: хозяин узнал свой анкерок, отдал
им деньги и в третий раз и с простосердечным приве­
том: «Спасибо, хоть мою ж е штуку, да мне ж е прода­
ют!» Зато другой помор поплатился 400 руб. асс. за то,
что пьяный велел рабочим своим валить балласт прямо
с судна в порт. Вдобавок к денежному ш трафу, вино­
вного продержали еще целые сутки под арестом. Одно­
му норвежцу захотелось попробовать хваленого рус­
ского кваса. Для этой цели он обратился к первым по­
павшимся русским промышленникам. Те выговорили
себе два пуда муки, потом припросили один пуд после.
Из этих трех пудов, истративши всего, может быть, не
больше десяти фунтов, они сварили два анкерка квасу,
который еще вдобавок, по всему вероятию, и не понра­
вился норвежцу. Поморы, как известно, в домашнем
хозяйстве живут за женами и все-таки пьют отврати­
тельный квас, да и тот весьма редко.
Торговлей с Норвегией, помимо дальних мурман­
ских и новоземельских промыслов, занимаются кроме
кемлян и все другие поморы Поморского берега Бело­
го моря, каковы жители селений Шуи, Сороки, Сумы и
некоторых других.
* * *

На том же карбасе, тем ж е путем прибрежного пла­
вания (7 верст рекой Кемью и 30 — открытым морем)
достиг я до первого за Кемью селения Поморского бе­
рега — Шуи. Не много интересного и своеобразного
представляет и это село, правда, значительно людное,
с лучшими, более красивыми строениями, чем все те,
которые виделись на берегах Карельском и Терском.
235

В Ш уе встречается уж е не один на все селение, но не­
сколько богачей-монополистов, имеющих, как сказы ­
вали, может быть, только наполовину меньшие капита­
лы против кемских богачей. Легче ли от этого трудовым
рабочим и недостаточным шуянам — решить не трудно,
тем более, что и богачи села Шуи, по всем наглазным
приметам, положительно ни в чем не разнятся от всех
других достаточных мужиков Поморья. То ж е стремле­
ние к роскоши, проявляющееся в фарфоровых чашках,
чайниках, несметном множестве картин по стенам, в
нескольких стенных часах, разного рода и вида с ку­
кушками и без кукушек. К акая-то крепкая самоуверен­
ность в личных достоинствах и развязность в движ е­
ниях, хотя в то ж е время и своеобразная развязность,
которая высказывается в протягиваньи руки первым,
в смелом движении сесть на стул без приглашения и
т. п. Богатые поморы, как и шуяне, в этом отношении
находятся в переходном состоянии, отдаляющем их от
простого рабочего крестьянина и приближающем не­
сколько к значению богатеющего купца. Не так бедно и
не таким угнетением смотрит быт и тех шуян, которые,
не наживши еще собственных капиталов, пока всецело
находятся в руках богатых соседей. Даже и у бедных
на первых порах можно заметить некоторое стремле­
ние к роскоши и комфорту. На ж енах и дочерях их —
ситцевые сарафаны ярких цветов ежедневные. Гребцы
мои, девки, сверх платья надевали нарукавники — род
курточки или теплые рукава, сшитые между собой те­
семками. Нарукавники эти предохраняли руки от про­
студы в то время, когда девки-гребцы положили весла,
наладили парус и от безделья принимались или за еду,
или за сплетни. Стремление к роскоши и какому-то
даж е тщеславию доходит здесь до того, что туеса (бу­
раки) и лукошки по всему Поморью не природных цве­
тов, а обычно выкрашены масляными красками с изо­
бражением различных цветков и предметов.
Ш уйская церковь великомученицы Параскевы су­
ществует около 300 лет и, неподновляемая лет 50, при­
236

ходит к конечному разрушению. Выстроенная в форме
осмиконечного креста в довольно значительных р а з­
мерах, она может до известной степени указы вать на
давнюю достаточность ж ителей Ш уерецкой волости.
Внутри этой церкви находится резное изображение
мученицы с венцом на голове, украшенным жемчугом,
и крестом в руке с частицами мощей. Изображение
это, как говорят, относится к первому заселению это­
го места деревней. Другая церковь, во имя Св. Николая
Чудотворца, успевшая такж е значительно обветшать,
построена при императрице Елизавете Петровне, 1753
года. Во всех церквах этих большая часть окон до сих
пор еще слюдяная. На обклейку внутренних стен их
шуйское невежество истребило все старинные бумаги,
между которыми, как говорили, попадались и свитки,
и была одна смешная (как выразился мой рассказчик)
расписка одного шуянина другому, в которой заимода­
вец пишет должнику, что если он не отдаст ему денег к
сроку, то ему будет стыдно.
На другой день, рано утром, бойкий западный ветер
успел в час времени разогнать все сбиравшиеся на небе
темени — облака и, начавши бойко, вскоре смолкнул,
давая, таким образом, возможность пуститься далее.
К тому ж е на тот час начиналась полная вода (послед­
нее время прилива). Я отправился.
Полная вода дала нам возможность выбраться в море
через мель, засыпавшую устье реки Шуи, по обыкнове­
нию, шумливой и порожистой, и загороженной в двух
местах семожьими заборами. Бойкий запад пронес нас
между спопутными островами черезвычайно скоро и
еще более оттого, что ветер этот не распускает в Б е­
лом море волнения. Только за последним наволоком и
уж е в открытом море мы нашли довольно значитель­
ной силы взводень, распущенный побережником (NW),
сменившим запад. Ветер этот был нам попутным. Н а­
чиналась ночь, которая могла бы отдавать даж е теме­
нью в это время года (были первые числа августа), но по
237

небу гулял месяц. Он то серебрил воду, то, скрываясь
за встречным облаком, обливал бродившие волны мра­
ком, густым мраком, который на этот раз делал морской
взводень страшным на вид, способным не на ш утку на­
пугать воображение.
Ровно двенадцать часов плыли мы эти 35 верст рас­
стояния, от Шуи до следующего поморского селения, то
под мрачным обаянием темноты и высоких волн мор­
ского взводня, то под чарующим обаянием лунного све­
та, серебрившего хребты волн, беливших хребты даль­
него берегового гранита. Над ним расстилался в непро­
глядном мраке темный лес.
Передо мной селение Сорока, густо населенное, р аз­
бросанное на значительном пространстве, с церковью,
с красивыми, выкрытыми тесом и покрашенными кра­
ской домами, которые могли бы сделать честь даж е го­
роду Кеми.
Селение Сорока известно по всему северу красави­
цами, каких, действительно, трудно сыскать в других
местах русских губерний. Сороцкие девушки и ж ен­
щины — красавицы почти все без исключения. Еще
громче, настойчивее и докучливее визж ат пороги (их
здесь вместо одного уж е два). Прямо перед деревней
расстилается широкая губа, и з-за дальнего берега ко­
торой чуть-чуть чернеют дома ближнего (в 4 или 5 вер.)
селения Ш изни и серебрится на лунном свете крест
его деревянной церкви. В губу эту, мелкую (при отливе
пройти нельзя) — Сороцкую — заходит такое несмет­
ное количество сельдей, что, по словам туземцев, вода
густеет, как песок или каша: ш апку кинь на воду — не
потонет, палку воткни туда — не упадет, а только вер­
тится...
Село оказалось на острове, образованном рукавом
р. Выги, носящим имя Сороки и имеющим в окруж ­
ности до 3 верст. Стоящая на берегу рукава часовня
означает место, где был погребен скончавшийся здесь
преподобный Зосима, мощи которого перенесены были
238

потом в сооруженный им Соловецкий монастырь. На
эту деревню выходит прямой и естественный путь по
порожистому Выгу из олонецких стран для богомоль­
цев. Другой приток этой реки, Ш ижня, в четыре версты
длиной, вышедший на 9 верст выше Сороки и впадаю­
щий прямо в море, наметил место деревуш ки этого ж е
названия и такж е устроившейся на острову до 20 верст
в окружности, и такж е с церковью, по неизменному
обычаю Поморья, во имя Николы.

5. СЕЛЬДЯНОЙ ПРОМЫСЕЛ

Арктические льды и приполюсные страны почита­
ются коренным месторождением сельдей. Здесь мечет­
ся ими икра, здесь икра эта оплодотворяется и здесь ж е
родятся несчетные мириады существ сельдяного рода
(Clupea harengus). Под вечными стоячими ледяными
полями, может быть, так ж е древними, как самая веч­
ность, вырастает на самом дне, неизмеримо глубоком и
от веков зачурованном, все поколение сельдяного рода,
каж ды й паюс икры которого, по словам естествоиспы­
тателей, содержит до 10 ООО яичек и, стало быть, то ж е
число отдельных существ. Все это несчетное множе­
ство сущ еств этих в первые дни по рождении спокой­
но в тиши морской пучины, в стороне от лютых врагов
своих, вы растает в нежную, крупную, белую рыбу.
Вслед за тем, следуя неизменному закону природы,
весной вся эта масса народивш ихся сельдей подни­
мается с океанского дна на поверхность и начинает
отдельными отрядами, семьями, рунами совершать
свои полярные переселения. П ереселения эти совер­
шаются один раз в год, как один раз в год производит­
ся и самое нарождение всей сельдяной массы океана.
Сельди идут всегда к югу, идут всегда тесными, плот­
ными рунами под руководством и предводительством
королька. Инстинкт этого вожатого ведет все стадо в
239

те места, где уже, может быть, раз был этот королек и
нашел безопасные и тихие заводи, которые так дороги
и любезны рыбам с первого момента их рождения.
«Поход сей, — говорит один из первых писавших
о сельдях — А. И. Фомин, — представляет человече­
скому взору огромное, величественное и преузорочное
зрелищ е лицами тьмочисленных разнородных живот­
ных действующего естества. Зрители с высочайших
корабельных мачт не могут вооруженным оптически­
ми пособиями оком достигнуть пределов пространства
сребровидным сельдяным блеском покрытой поверх­
ности моря. Они описывают сие пространство не ина­
че, как пространство десятков миль, густотой сельдей
наполненное. Сие стадо, во-первых, окруж ается и со
сторон перемеш ивается макрелями, сайдой, пикшуями, тресками, семгами, палтусами и многих других
родов плотоядными, одна другую теснящими и сверх
поверхности моря обнаруживающимися рыбами. Оная
окружная черта рыб знатной широты полосу состав­
ляет. Но к умножению пространства смешиваются с
нею по окружности звери водноземные: нерпы, серка,
тюлени, тевяки и прочие, а сих стесняют звери рыбо­
видные: дельфины, белуги, акулы, финрыба, косатки,
кашалоты и другие из родов китовых. Оные огромные
чудовища в смятение приводятся от собственных их
мучителей, толпами их преследующих пильщиков, палашников, единорогов и тому подобных. При таковом
смятении водной стихии, увеличивают представле­
ние сего зрелищ а со стороны атмосферы тучи морских
птиц, весь сельдяной поход покрывающих. Они, плавая
по воздуху и на воде или ходя по густоте сих рыб, бес­
престанно их пожирают и между тем разногласным
своим криком, провозглашают торжественность сего
похода. Сверх сего множества видимых в воздухе птиц,
сгущается оный водяными столпами, кои киты из отду­
шин своих беспрестанно выпрыскивают до знатной вы­
соты, делают сей воздух по причине раздробления сих
240

огромных водометов и преломления в них солнечных
лучей радужно блестящим и дымящимся, а совокупно
от усиленного шипения и обратного сих водоизвержений на поверхность моря падения — буйно шумящим.
Стенание китов, нестерпимым терзанием от их мучи­
телей им причиняемое, подобное подземному, томно­
му, но весьма слышимому реву, тако ж звуки ударе­
ния хвостов о поверхность моря, сими животными от
остервенения производимые, представляют сии шумы
странными и воздух в колебание приводящими. Сей
величественный сельдяной поход, каковым его вообра­
зить возможно, представляет, напротив того, странный
театр поглощения, пожрения30 и мучения, на котором
несметным множеством и более всех сельди истребля­
ются».
Количество истребляемых в походе сельдей попол­
няется новыми рунами: сельди продолжают метать
икру и во время похода так, что все-таки еще несмет­
ное количество сельдей укрывается от преследования
морского зверя в тихих, мелких губах нашего Мурман­
ского берега, Канинской и Новой Земли, в Обской губе,
по прибрежьям северной и западной части Норвегии,
островов Гренландии, Исландии, по северным оконеч­
ностям Северной Америки, у островов Оркадских и
около берегов Великобритании. Отсюда, направляясь
дальше, сельдяные руны испытывают превращения:
проходя Атлантическим океаном и Гибралтарским
проливом, они, истомляясь долгим и дальним путем,
израстаются, уменьшаются в теле, изменяются во вку­
се. В северных заливах Средиземного моря сельдь уж е
является в виде сардинки , в Балтийском море в виде
пилъчары. Такой ж е точно род измельчившейся сельди
проходит в Печору под именем зелъди, сельги31 и в реке
Ус делается решительно похожим на итальянскую сар­
динку. Точно тем ж е превращениям подвергается и та
сельдь, которая проходит из океана, через горло, в наше
Белое море. Величина рыбы уменьшается до У3 отно­
сительно полярной гренландской и даж е мурманской:
241

белое мясо становится заметно красноватым. Один род
беломорской сельди крупнее, другой несколько мельче
и называется галадья (cl. sardina), третий — значитель­
но уж е мельче последней (cl. sprattus). Тысяча штук
первого рода, пойманных вблизи океана, весит сначала
7 и потом постепенно, ближе к зиме, доходит до 5; вто­
рой сорт — галадья (сороцкая ) идет от 21/2пудов до 1х/2в
последние месяцы улова (на пуд приходится сороцкой
сельди 500— 750 штук).
Мурманские промышленники начинают ловить
сельдь в конце июля и только через месяц (в конце ав­
густа), а чаще и в сентябре появляется сельдь в Белом
море на зимовке и опять-таки под предводительством
тех ж е корольков. Несчастный случай погибели ко­
ролька делается гибелью всего руна: сельди тогда рас­
сыпаются на мелкие отряды; редко, счастливым случа­
ем попадают они в заливы и губы, чаще прибиваются на
открытые морским ветрам берега. Здесь разбиваются
они напором волн о гранитные камни и выметывают­
ся грудами на прибрежья. Осенью 1777 года был такой
случай на отмелях Абрамовой Пахты, в семи верстах
от города Колы, когда стадо сельдей обсохло в колено
вышиной и выкинуто было потом на берег. Весной при­
нуждены были для предотвращения заразы сносить их
дальше, в тундру.
Из лучш ей породы сельдей, собственно полярной,
названной нашими зауреей , ловится незначительное
количество, и притом лов этот не составляет особенной
отрасли промысла. Когда в Кольскую губу навалило
несметное руно, коляне черпали сельдей ведрами. На
Мурманском берегу рыбу эту ловят для тресковой на­
живки и частью на уху для дневного пропитания, и то
только для того, чтобы семожья и тресковая с палтусиной уха (щерба — по туземному) не набила, что на­
зывается, оскомины. То ж е самое можно сказать и про
Новую Землю, и про печорское устье; а у Канинского
полуострова ее даж е и ловить некому. Сельдь легко
242

здесь делается добычей морского зверя, который зато
и приходит сюда в заметно большом количестве.
Таким образом, исключительный улов сельдей про­
изводится только в Белом море. Делом этим заняты все
приморские селения, поместившиеся вблизи мелких,
защищенных от морских ветров губ. Ловят сельдей: Со­
ловецкий монастырь, деревни Кандалакша (крупные
сельди), Ковда (средней величины), Княжая, Кереть,
Гридино (самые крупные), село Покровское, Онежской
губы Сорока и соседние с ней деревни. Ж ители Карель­
ского берега или вообще прибрежьев Кандалакшской
губы для ловли сельди выбирают преимущественно
летнее время, когда рыба еще способна метать икру, и
когда потому бывает суха и тоща. К осени выловленная
рыба засаливается и по первому зимнему пути сбыва­
ется в продажу. Мерзлой рыба идет только с К арель­
ского берега и все по той причине, что у жителей его
есть большая возможность сбывать в селении Шунге
(Повенецкого уезда Олонецкой губ.). До 100 ООО пудов
этой рыбы сбывают они в этом селении и на архангель­
ском рынке. На Терском берегу за значительным уло­
вом семги к ловле сельдей не кладут ни малейшего ста­
рания. Ж ители онежского села Покровского, вы лавли­
вая до 15 ООО пудов, продают их мерзлыми по соседним
уездам и деревням, но никогда почти не засаливают их;
здешние сельди не уступают в доброте сороцким. Тако­
вы же точно и сельди двинских устий Зимнего и Л ет­
него берегов. Здесь они составляют самый меньший и
притом самый ничтожный предмет внимания, хотя на
архангельский рынок зимой несколько сот возов явл я­
ются с мерзлыми сельдями почти исключительно из
этих мест.
Во всяком случае, главными местами улова этой
рыбы надо почитать Поньгаму (селение Карельско­
го берега), Соловецкий монастырь и деревню Сороку
(главнее всех).
243

Вылавливаемая в Поньгаме сельдь самая крупная из
беломорских родов этой рыбы и составляет один из луч­
ших сортов ее. На семь пудов весу поньгамской сельди
идет только тысяча штук; в осень вылавливается ее до
6000 пудов. Отсюда возят сельдей мерзлыми на Шунгскую ярмарку (6 декабря) и редко на Благовещенскую
(25 марта) по той причине, что оттепели часто захваты ­
вают возы на дороге, а иногда и на рынке. Коптить их не
умеют, солить начали в последнее время, но неудачно, и
на архангельском рынке как поньгамские, так и гридинские сельди считаются одними из худших сортов. В гу­
бах островов Соловецкого монастыря попадается галядья и вылавливается в таком огромном количестве, что
по летам дает монастырю возможность кормить ухой и
жареными рыбами людное население обители и огром­
ное количество посещающих ее богомольцев. Для этой
цели каждое утро выметываются невода. Монастырь в
то ж е время сельдей этих засаливает до 5000 пудов, ко­
торые и сбывает в Архангельске; другая часть засола
остается на монастырское потребление. Так как засол
этот совершается с большей опрятностий и вниманием,
то соловецкие сельди почитаются самыми лучшими из
всех беломорских (особенно выловленные в Троицком
заливе Анзерского острова). Правда, что рыба эта при
изобилии корма32 у берегов островов Соловецких дела­
ется жирной и даж е светлеет телом. В таком случае сороцкие должны быть предпочитаемы им, хотя в то ж е
время засол их отвратительно дурен. К аж дая тысяча
этих сельдей весит только два пуда, потому сороцкая
сельдь — самая мелкая, но зато и самая вкусная: уха из
нее легко может спорить с прославленной стерляжьей.
Не отличаясь особенною белизной тела, рыба здеш няя
имеет сладкое и твердое мясо, способное по приметам
знатоков дела держ ать в себе засол долгое время и,
стало быть, не скоро портиться. По несчастью, и отсюда
такж е идет рыба более в мороженом и талом состоянии
и сравнительно в ничтожном числе осоленною. Коптить
244

ее здесь такж е не умеют, и здеш няя сельдь (как и всего
Беломорья) коптится не на местах добычи, а в других
городах, и нередко других губерний (как, например,
Вологодская).
Преимущественный сбыт сороцких сельдей — как
уж е и сказано — производится в мороженом их виде,
и притом не на вес или на счет, а возами (двухмесяч­
ный улов, как говорят, доходит от 30 до 40 тысяч возов;
в каждом возе полагают до 15 ООО ш тук рыбы). С возами
этими приезжаю т сюда в осеннее время торгаши из гу­
берний Олонецкой и Вологодской, а нередко и ближай­
шие карелы. Часть сбывается на Шунгской ярмарке и
все количество сороцкой сельди идет большей полови­
ной в Петербург. Сами сорочане в торговле сельдями
участвуют редко. Коптят сороцких сельдей обыкновен­
но жители села Кубенского Вологодской губернии.
Вот в каком небрежении находится этот род про­
мысла, и вот как рассказывался мне один случай, само­
видцем события, сорочанином же:
— К нашему мужику карел на возу за сельдями
приехал. Спросил: есть ли? Есть-де карбас полон, с
верхом. Стали спорить, торговаться. Поладили. Купил
карел весь карбас за один рубль медью.
— Бери же, смотри, все! — приговорил хозяин.
— Ладно, все возьму: тебе не оставлю небось!..
— Стал карел складывать рыбу бережненько, хозя­
ин стоит — дожидается; нет, нет да и припугнет кареляка, чтобы поскорее дело делал, не медлил: некогда-де.
Навалил кареляк рыбы полон воз, так что уж и класть
стало некуда. А в карбасе леж ит еще много.
Стоит хозяин, сторожит, покрикивает:
— Всю бери, мне не надо!
— Да, вишь, мне некуда: тебе дарю!
— С подареньем-то твоим тебе ж е и подавиться.
Куда мне твоя рыба? Бери знай. Мне с ней куда девать­
ся некуда. Экой дряни у нас много. Ты бы еще песку,
вон, морского подарил мне.
245

Стал карел опять куда ни попало прятать и попря­
тал кое-что, да мало.
— Нет, — говорит, — не могу: лучше-де, слышь,
тебе оставлю!
Взялся наш хозяин за строгость да за палку.
— Ты, — говорит, — купил всю — всю и бери, хоть
подавись!
Пригрозил эдак, поругался, сам стал пихать, да уми­
нает боками и смеется: стало, на смех кареляку делал!
Поладили так-то. Всей рыбы не убралось; однако, от­
пустил кареляка и домой пришел, и спать на ночь лег.
На первом забытье слышит стучит кто-то в оконцо, з а ­
зывается.
Высунул бороду в оконце, смотрит — кареляк сто­
ит.
— Что, брат, карелушко?
— Лошадка не смогла, пала. Емандую (не знаю), от­
чего пала.
— Тяж ело стало — воз нагрузил, много рыбы купил.
Не алчбил бы больно-то! Ну да ладно, посбросай с возато побольше — бери мою лошаденку. Пошутил ведь с
тобой. Будет время, приведешь лошадку...
С тем и расстались. А кареляк не привел лошадку,
да и в деревню нашу с той поры и глаз не кажет, мо­
шенник.
В Сороцкую губу из веков уж е является один род
сельдей — галадья , и при этом замечают, что ее нет
уж е ни в Троицкой губе Соловецкого монастыря, ни
в Гридине; точно так же, как анзерские и гридинские
никогда не мешаются с породами кандалакшскими и
покровской. Всякая сельдь, по выходе из океана, от­
ыскивает и всегда находит свое место, если только не
признавать возможности и необходимости превращ е­
ния породы от более или менее дальнего путешествия
и свойства пищи. Сельдяные руны приходят к Сороке
в более значительном числе обыкновенно в осенние ме­
сяцы, начиная с сентября и оканчивая серединой ноя­
246

бря, или лучш е тем временем, когда губа покрывается
льдом. Следует заметить, что первый лов сельди во­
обще в Белом море (подледный) — егорьевский (около
23 апреля) — дает рыбу с поспелой икрой и молоками,
но мелкую. За этой следует залеж ная сельдь около
половины мая, и главным образом в Кандалакшской
губе (это такж е егорьевская сельдь, лишь по вымете икры). В начале июня идет ивановская — крупная
(от 80 до 120 шт. на пуд) с икрой и молоками (к Ивано­
ву дню 24 июня). Самая ж ирная осенняя сельдь лишь
около Успеньева дня появляется в водах Белого моря.
Лов в Сороке — истинный праздник: старый и малый
в это время на воде (особенно в первые недели); кипит
там изумительная деятельность: простые саки и сачки
пускают в дело, невода едва не рвутся от множества
рыбы. Крик и шум, смех и брань делают из этого зрели­
ща, как говорят, решительную ярмарку с тем ж е гулом,
с той ж е неуловимой бестолковщиной, затеянной, повидимому, без особенной видимой цели, но как будто в
то ж е время и для какого-то важного, великого дела. И з
базарного крика зачастую раздается веселый и гром­
кий смех: это, наверное, заставляю т неудачных ловцов
в ш утку целовать «гурей» — столб, сложенный из ди­
ких камней один на другой для обозначения того места,
где промышляли (таких много встречается по всем бе­
ломорским побережьям).
В большей части случаев и в другие времена, как
здесь, в Сороке, так и во всех других местах улова этой
рыбы, употребляются в дело самые простые снаряды.
Ловят неводами, ловят и мережками, теми ж е самы­
ми мережками, о которых я уж е имел случай говорить
прежде при описании ловли семги. В обыкновенном сороцком неводе для сельди длина обоих крыльев (боков)
от 10 до 20 саженей, ширина 2 У2сажени, глубина мати­
цы, или нижнего мешка, от ЗУ2 до 4У2саженей.
С неводом этим обыкновенно ездят следующим об­
разом, как в Сороке, так точно и в Ш ижне, и в Сухом
247

Наволоке, и на Выгострове, и повыше деревни Сороки
по р. Выг. Едут два карбаса, нередко лодки с шестью
человеками (по три на каждой), для обоих карбасов
один большой невод. К неводу с обоих концов привязы ­
вается, саженей в 50 длиной, довольно гибкая веревка
из вицы в мизинец толщиной и называемая ужище; к
нему привязываются верхняя и нижняя тетивы (верев­
ки) сети. Невод держ ится на дне нижним концом своим
при помощи камней, заш итых в бересту и называемых
кибасами; на поверхности воды невод держ ится плутивами — деревянными тоненькими дощечками с ды­
рочкой. Глубина невода, «хобот», высотой бывает от 3
до 5 саженей, длиной от 90 до 100 саженей. Он плетет­
ся из толстых ниток, потому что он часто служит и для
семги. На Соловецких островах для сельдей плетутся
особые сети из тоненьких ниток, приносимых обыкно­
венно в монастырь богомолками. Невод из таких ниток
ставится у берега на прикрепах, а иногда выбрасывает­
ся и наездом с карбасов, как и везде по Поморью. Если
ж е глубина моря будет значительнее и между сетью и
поверхностью воды останется пространство, то обык­
новенно торчаюш в этих местах веслами, пугают рыбу.
Стоящий на носу шестом нащупывает скопившееся
в одном месте руно сельдей, а иногда обходится и без
этого, догадываясь о присутствии руна по особенному
резкому шуму, производимому рыбами в воде.
Наплывши таким образом на стадо, распускают не­
вод и оба карбаса, разъехавш ись в разные стороны,
растягивают таким образом сеть. Один карбас берет за
ужищ е или шоранец невода. Когда невод распустится
окончательно, остальные свободные руки бьют по воде
палкой, чтобы загнать рыбу в невод, иначе она все вре­
мя будет стоять , т. е. тянуться по направлению, при­
нятому передними рядами. Процесс этот совершается
возможно скорее, потому что рыба, заслышавши шум,
начинает метаться из стороны в сторону, взад и вперед,
беситься. Затем оба карбаса опять съезжаю тся вместе,
248

вынимают невод и черпают рыбу саками прямо в суд­
но. Редко попадается невод полным (особенно на Су­
хом Наволоке и Выгострове), но полный нередко дает
грузу на 12 карбасов, а в каж дый помещается до 10 ООО
сельдей. Выловленная таким образом обществом цело­
го селения рыба делится обыкновенно на десять (хотя
в работе только шесть) человек: владельцам карбасов
идет по три пая, работникам только по одному.
На Терском берегу такой ж е общинный лов сельди
обставляется очень старыми правилами такого поряд­
ка. Ж ители четырех селений: Умбы, Кузы, Сальницы
и Оленицы в день Нового года собираются в село Умбу
и там разбиваются на три «четверти», т. е. отдела. Кто
представляет четверть (по одному от каждой), те мечут
жребий по участкам, какой достанется четверти из все­
го морского побережья, протяжением в 50 верст. К аж ­
дая четверть в свою очередь разделяется на «дружи­
ны» или партии числом десять. К аж дая такая дружина
опять мечет жеребьи уж е о распределении между со­
бой мест лова, называемых «тонями». Порядок поль­
зования тонями ежегодно меняется круговым чередом
подряд, как говорят там, — «околицей».
М ережи и другие сети для рыбы, преимуществен­
но по зимам, когда их проваривают обычным путем
(смотри «Лов семги»), обыкновенно опускают в салмах,
верст за 30 от селения Сороки, в открытом море. Сна­
сти бросают в стрежь (глубину). При этом соблюдают
некоторые приметы, добытые опытом долгих и многих
лет. Так, сети запускаются в полнолуние (рыба особен­
но любит идти в это время) и при морском отливе (когда
зимний лед, оседая от убыли воды, гонит рыбу из мел­
ководных мест в более глубокие). Замечают такж е (и,
говорят, весьма справедливо), что при последней чет­
верти луны рыба почти вовсе не идет в сети, и полагают
при этом, что она на то время уходит в заветерь , т. е. в
ту сторону, откуда скоро должен подуть свежий мор­
ской ветер. Благоприятными ветрами для зимнего хода
249

сельди, как и вообще для прихода всех других пород бе­
ломорских рыб, считают поморы: запад (W), летний (S)
и шалоник (SW). Враждебными, производящими бури
и прогоняющими рыбу в голомя считают: веток (О), по­
луношник (NO) и побережник (NW).
Если прибавить ко всему уж е сказанному то, что
небрежность соления33 в невымытых сельдянках34,
протухших, плохо сколоченных, легко выпускающих
рассол вон, скудным количеством соли (редко ливер­
пульской и испанской, большей частью собственной,
грязной, несоленой поморской), то придется повторять
то ж е самое, что говорено много раз всеми, следивши­
ми за этим делом. Говорят, уж е и для него настало луч­
шее время; говорят, и он испытает преобразования, как
и все, что творится в Архангельском крае по старым,
уродливым, закоренелым и закоснелым понятиям и
обычаям. Голландские сельди все-таки остаются пока
лучшими, но лучшими единственно от правильного,
честного засола, тогда как беломорские сельди в сыром
виде ничем не уступают им, но даже, как говорят, и да­
леко превосходят. Таковы, например, соловецкие, сороцкие и гридинские сельди.
—
Ты, батюшко, коли тебе наши сороцкие сельди
вкусом своим хуж е архимандричьих, соловецких, по­
казались, знай: там перво-наперво с молитвой засол
творят, а у нас со всякой непотребной бранью. Опять
ж е там боченочки-то особенные, к ним и старания боль­
ше кладут, потому их мало, потому им и в Питер путь
лежит: рыбу лавровым листом обкладывают. А наших
ведь много, за всеми не поспеешь, за всеми не углядишь:
некогда. Да и глядеть-то нечего, чего глядеть? Съедят,
ей-богу, съедят, да еще прихвалят. Так дело не одну уж
сотню лет живет. Ты спроси-ко, где хочешь, про Сороку
нашу. А — скаж ут — у них сельдей много, у них сель­
ди самые наилучшие. И смотри! Беспременно: самые
наилучшие — слово-то это упомянут. Нет, видно, дело
это не нам с тобой править. Так пущай оно и будет, как
250

было при покойничках наших. С тем и прощай, ваше
благородие, счастливого тебе пути!
Этими словами провожал меня старик-хозяин по
пути в карбас, который должен был вести меня до Су­
хого Наволока или Сухонаволоцкой станции. Перед
этой деревушкой морская губа до того мелка, что вес­
ла доставали до дна и карбас наш, садясь раз до десяти
на мель, едва-едва дотащился до селения. Вот простая,
видимая причина, почему селению этому дал народ не­
хитрое прозвание Сухого. Сухое оказалось маленькой
деревушкой в 50 дворов со ста жителями, которые все
почти ушли на то время на Мурманский берег. Лаяли
огромные ж елты е собаки, попались таможенные сол­
даты, их будка и сарай, и — что приятно порадовало
после всего, что привелось встретить на недавно по­
кинутых прибрежьях моря, — это огороды с капустой
и даж е картофелем. Кроме того, здесь можно было до­
стать морошку, уж е поспевшую и потому рыхлицу, и
молоко, не отдававшее противным сельдяным запахом.
Не заезж ая в селение Вирьму (с 80 домами и 180
жителями), мы на новом карбасе кое-как по прибылой
воде пробрались обратно Сухой губой. Под бойким ш алоником (с пылью, как говорят здесь) обогнули ближ ­
ний наволок направо, на полных парусах пронеслись
17 верст открытым морем, забрались в реку Суму. ЗУ2
версты привелось потом плыть нам рекой от того места,
где стояла тогда одинокая, еще не срытая батарея, под­
ле нее старая часовня и еще два-три каких-то старых
сарая.
Река гнулась на всех этих трех верстах прихотли­
выми извилинами: скрывался (таился по-туземному)
один наволок, выползал другой, третий, четвертый
и т. д. Берега вытягивались по обеим сторонам круто­
неприветливо. Кое-где по ним торчали разные стоги
сена. Попадался на глаза дряблый еловый и сосновый
лес, как будто заблудивш аяся, попавшая не на свое
место березка. Вот сверкнул впереди крест сумской
251

церкви сквозь полумрак, застилавший уж е перед нами
дневной свет на ночь. В 9 часов вечера я был уж е в
Суме — посаде, одном из древних по всему Поморскому
берегу, некогда игравшему более значительную роль и
имевшему большее значение, чем Кемский острог, хотя
и Сума называлась в старину Сумским острогом. Сума
и теперь не потеряла своего значения, даж е нравствен­
ного влияния на соседнее Поморье, хотя значение это
стало слабее значения города Кеми.

6. СУМСКИЙ ПОСАД

Та ж е неясность и недостаточность исторических
данных о времени первого заселения места, занимае­
мого теперь посадом, встречается и здесь, как неиз­
вестно то ж е самое и о первоначальном заселении го­
рода Кеми. На этот раз, еще до некоторой степени с
большей вероятностью можно положить, что здесь
жило сначала финское племя (Suomalaiset), давшее
свое имя селению. Народное предание говорит, что
новгородцы, селившиеся по прибрежьям Белого моря,
заняли место несколько выше по реке от нынешнего
селения, и именно в так называемом Загорье, в числе
десятка домов. Здесь теперь стоит деревянный крест.
В 1450 году селение это, наряду со всеми другими со­
седними с ним, принадлежало уж е посаднице Великого
Новгорода Марфе Борецкой, которая именно в этом году
подарила его Соловецкому монастырю. Из летописца
соловецкого видно, что в приход преподобного Зосимы
в Новгород к архиепископу Ф еофилу с жалобой на на­
сельников боярских и слуг вельмож и помещиков земли
карельской, преподобному Зосиме посадница М арфа
Борецкая пожаловала для созидавшейся в то время
обители Св. Спаса деревню Суму с четырьмя обжами (в
каждой обже приходилось два лука, а в нем считалось
252 кв. сажени; из трех обжей образовывалась мера
252

одной сохи и 67 вытей; в Ш енкурском уезде обжей на­
зывается такое пространство земли, какое работник с
лошадью может вспахать в течение одного дня).
Ц арская грамота 1555 года утвердила Суму за Со­
ловецким монастырем навсегда. Монастырь посылал
сюда своих старцев творить суд и расправу и взимать
повинности. На помощь старцам сумский мир давал вы­
борных, которые отправляли собственно полицейские
обязанности.
Дальнейш ая судьба посада во всем сходна с судьбой
города Кеми. Точно такж е шведы, литовцы и русскиеизменники нападали на Суму. Ш веды по зимам делали
частые набеги, значительно усилившиеся в исходе XVI
столетия. В предупреждение этого зла Соловецкий мо­
настырь вынужденным нашелся и здесь, как и в Кеми,
построить острог (после чего Сума стала называться
Сумским острогом). О строении этого острога, одно­
временного с сооружением соловецкой стены, в мона­
стырских дозорных книгах 1586 года сохранилось сле­
дующее известие: «В волости Суме на погосте постав­
лен острог косой, через замет в борозды, и в остроге
стоит 6 башен рубленых; под четырьмя башнями подклеты теплые, а под пятою башнею поварня. А в остро­
ге храм Николе Чудотворцу да двор монастырский, а
на дворе пять житниц, да за вороты две житницы, да
у башенных ворот изба с клетью и с сенями; а ж ивут в
ней острожные сторожи. Да в том ж е остроге поставле­
но для осадного времени крестьянских теплых подклетов, а вверху клетки, комнаты в два этаж а построен­
ные, да 13 житниц». Тогда же, как был построен острог,
монастырь обеспечен был 100 и 130 человеками стрель­
цов, набранных из монастырских крестьян. Дети этих
стрельцов считались уж е присяжными в своих обязан­
ностях. Половинная часть этих стрельцов находились
на береговых укреплениях, а в том числе и в Сумском
остроге. В осадное время они обязаны были «на карау­
лах ближних и отъезж их стояти, и в осадное время рвы
253

копати, и тарасы рубити, и туры плести, и чеснок (ча­
стокол) ставити, и всякия градския крепости ладити, и
запасы из-за города всякие в город носить, и на немец­
кий рубеж для вестей ходить, и с вестьми к государю,
к Москве, и по городам к государевым воеводам ездить
и ходить, и города государевым изменникам не сдати, и
ни в чем государю не изменити». В 1590 году в Суму, для
предотвращения нападений шведов, опустошивших
все почти селения Карельского берега, прибыл воевода
Ст. Бор. Колтовской, который, разоривши, в свою оче­
редь, три селения шведские, целый год простоял потом
здесь и открытого нападения не дождался. Нападение
это уж е последовало в 1592 году. Финляндцы под на­
чальством шведских королевских воевод Мавруса Лавpuna да Гавнуса Иверстипа опустошили все Поморье,
истребили хлебные магазины, соляные варницы, весь
скот, опустошили рыбные тони, многих крестьян взя ­
ли в плен, ограбили и сожгли церкви, сожгли вместе с
церквами и самые селения, ближние к Суме, наконец,
подступили и к этому острогу. Сумские стрельцы при
помощи крестьян успели упорно удерж аться в засаде
и даж е сделали вылазку. Произошел жестокий бой, по
словам соловецкого летописца, немцы были обращены в
бегство, воевода их был убит и много было взято в плен.
Царь Федор Иоаннович на случай осадного времени
приказал игумену Иакову заготовить в Сумском остро­
ге 500 четвертей ржаной муки. В 1611 году Сума еще
раз видела в стенах своих московские войска, явивш и­
еся для отпора нападений тех ж е шведов, но этот раз
был уж е последний. Ш веды с той поры успокоились.
В 1613— 15 годах Поморье опустошали черкасы и рус­
ские изменники под именем литовских людей. После
неудачного нападения на Холмогоры, подступили они
и к Сумскому острогу. Однако острог снова выдерж ал
и эту осаду и притом с малым числом ратных людей,
почти единственно при одной помощи своих обывате­
лей. В 1691 году острог снова укреплялся против ш ве­
дов, но напрасно.
254

Мирно повела свой век эта волость до тех дальних
времен, когда (в 1764 г.) она с прочими поморскими се­
лениями отдана была ведению коллегии экономии. За
монастырем оставлено было только подворье его, дере­
вянное, со скотным двором и с четырьмя сенокосными
лугами. Подворье это числится за монастырем и там до
сих пор еще ж ивут два монаха. Двор этот прежде, про­
тив нынешнего, был обширнее по той причине, что а р ­
химандриты соловецкие имели обыкновение вы езж ать
сюда на зиму. В 1792 году для этой цели архимандрит
Иероним построил новые службы, но в 1793 году на под­
ворье жительство уничтожено и все движимое имущ е­
ство архимандритов вывезено в монастырь, ненужное
продано. Скотный двор вывезен на остров Заяцкий, на
котором он находится и в настоящее время. При подво­
рье остался только огород, возделываемый монахами,
которые, кроме того, обязаны наблюдать за сбором до­
брохотных подаяний. Каменная церковь Успения, при­
надлеж авш ая некогда к подворью, теперь стала теплым
собором и стоит недалеко от холодного Никольского с
двумя этажами. В нижнем этаж е последней сущ еству­
ет часовня, где почивают под спудом мощи схимонаха
Елисея, постриженика соловецкого.
Сумский острог в мое время сохранялся в зам еча­
тельно целом виде; рухнули только крыши некоторых
башен, обвалились крыши стен; но заметны были еще
бойницы и окна, целые стены, даж е некоторые рвы, об­
ходившие крепость некогда с трех сторон, но поросшие
травой и едва приметные. С четырех сторон этого остро­
га или города (по-туземному), на крутом и высоком ко­
согоре, видны были из-под стены деревянные крепкие
ворота, ведущие к реке на пристань. По свежим сведе­
ниям, в настоящее время все эти остатки исчезли.
Из других преданий старины сохранились в памя­
ти сум лян только два: о том, что Меншиков припи­
сал было Сумский острог вместе с Кемью и Керетью к
255

олонецким Алексеевским железным заводам35; но что
государь, по жалобе архимандрита Фирса, возвратил
все это в прежнее монастырское владение. Вторым па­
мятным для сумлян событием остались так назы вае­
мые сенявинские наборы (в 1714 и 1715 гг.). По этому
преданию, ж ители сзывались в церковь указы читать и
слуш ать и потом выбирать миром народ в солдаты, что
таким образом схвачено было народу много (кемские
прознали это и успели разбежаться). Этому событию
вместе с несчастным случаем в двинских устьях, где
потонуло 20 сумских мальчиков, старожилы сумские
приписывают уменьшение народонаселения своего по­
сада от 600 душ прежних до 250 душ настоящего вре­
мени.
Точно так же, как в Кеми, и здесь в 1826 году от силь­
ных жаров и сухих погод, распространились на посад­
ских выгонах сильные пожары, испепелившие церкви,
которые впоследствии перенесены были на нынеш­
нее свое место — на гору правой стороны реки Сумы,
внутрь старинного острога. Точно так ж е пожары эти
потушены были сильными дождями, начавшимися с 15
августа того ж е года.
В 1806 году, согласно желанию и просьбе сумских
крестьян, они переписаны в мещане, с дарованием им
соответствующих прав и присвоением Сумской воло­
сти названия посада.
В 1830 году посад Сума избавился от холеры, кото­
рая брала свои жертвы по одну сторону его за 70 верст
в деревне Нюхче и по другую за 30 верст в селении Су­
хом36.
В памяти жителей сохранились старинные назва­
ния частей селения. Весь посад поэтому делится на
низовье, ту часть его, которая начинается от взморья.
От низовья следовал жемчужный ряд до средины се­
ления, т. е. до того места, где теперь выстроен мост, ве­
дущий в заречную половину селения. Средина селения
называлась собственно посадом : и труновой ряд , или
256

верховье, — та часть посада, в которой выстроились
беднейшие обыватели. Она идет дальше по восточному
берегу за город, где начинается уж е тундра, на которой
растет мелкий сосновый и березовый лес и течет река
Сума с прекрутыми каменистыми берегами, неширо­
кая, местами довольно глубокая, кроткая течением, с
иловатым дном. Другая половина посада Сумы по ту
сторону (левую) реки, та, где сущ ествует острог и воз­
вышаются церкви, называется нагорьем, набережное
нагорье — зарецкая сторона, дальше кислая губа и, на­
конец, опять дальше на выезде — слобода.
В таком густо застроенном до тесноты виде являет­
ся Сума и со стороны реки, и с окрестных лесистых гор.
Отчасти только видоизменяют это: деревянный, р а з­
рушающийся острог с каменной и деревянной ж е церк­
вами, мост через реку, множество судов, наполняющих
ее на всем верстовом течении внутри посада. С неболь­
шим на полверсту идут строения посадские от реки в
гору и к темным лесам, невдалеке сливающимся с л е­
сами морского прибрежья. Обезлюдевшим наполовину
населением своим представляется село это летом, ког­
да оставляют его жители для дальних мурманских сно­
шений с Норвегией. П режде сумляне занимались хле­
бопашеством (к которому вновь обратили их англичане,
не пускавшие в море за промыслами). Прежде в Суме
было только одно поле, а в мою бытность насчитыва­
лось уж е за десяток, и те были вспаханы именно только
во время англо-французской эскадры по Белому морю.
Ячмень родится хорошо, рожь принимается недурно;
растут такж е капуста, морковь, репа и картофель на
многих огородах. Прежде ловили рыбу в значитель­
ном числе (теперь промыслом этим занимаются только
женщины и то для себя), теперь ж е все это оставлено
для дальних, выгоднейших промыслов. По сказке Со­
ловецкого монастыря иеромонаха Илии, в 1715 году, в
Сумском остроге, Кемском городке и в принадлежащих
к ним деревнях было монастырских и крестьянских 36,
257

на пустых 19 варниц; в выварке соли было по 100 тысяч
пудов. Сбыт этой соли производился в Повенец и Оло­
нец, ценой от 3 до 5 алтын пуд. От промыслов десятая
часть поступала в монастырь, а пошлина от продажи
в таможню37. Деньги эти шли на жалованье стрельцам,
на их амуницию и пушки. В 1713 г., по той ж е сказке,
в Сумском остроге было 343 двора с принадлежащими
к ним заведениями для соляных, рыбных и сальных
промыслов, теперь домов считается здесь только 214.
Некоторые из этого числа жителей умеют плотничать,
шить сапоги, есть портные и кузнецы, хотя и плохие;
некоторая и притом довольно значительная часть ж и ­
вет исключительно мирским подаянием.
Сумские дома точно так же, как и все поморские,
двухэтажные: у бедных в один этаж и в таком случае
с неизменными волоковыми окнами. Но как в том, так и
в другом случае у каждого дома крытый двор, на кото­
рый ведут ворота, и над каждыми воротами непременно
крест или икона. Внутреннее расположение избы такж е
одинаковое со всеми поморскими избами и такж е ста­
ринное: неизбежная печь, рядом полати и грядки , или
воронцы. Подле печи сбоку посудный ш каф — блюдник;
в правом от входа, переднем углу, — божница; против
среднего окна — стол; подпечки красятся синей и крас­
ной краской; двери и рамы так же, простенки снаружи
обмазывают обыкновенно охрой. Над дверями и окнами
в избе и горницах, назначенных для гостей, написана
мелом, а иногда масляными красками или чернилами
на бумажках молитва: «Христос с нами уставися вчера
и днесь, той ж е и во веки».
Со второй половины июня до последних чисел ав­
густа ж изнь в Сумском посаде идет скромным, тихим,
размеренным чередом: женщины ткут холст, бучат и
белят его. Затем поспевает морошка, обираемая всем
женским населением посада; с морошкой приходит и
страдная пора сенокоса, для которого являю тся сюда из
дальних деревень своих карелы; женщины занимают­
258

ся только уборкой уж е готового накошенного сена. При
этом замечают, что карелы первым условием при найме
на страду требуют каши и по возможности пшенной.
Впрочем каш а пользуется высоким почетом на
всем архангельском севере. Если у кого сегодня (гово­
рят) «каша» — значит, надо понимать так, что тот хо­
зяин ж елает отжинаться и приглаш ает для этой цели
добровольных рабочих не за плату, а за угощение.
В Холмогорском уезде знают и помнят всероссийскую
«крестильную кашу» и за нее кладут копейки «бабке
на кашу». По Онеге невеста после бани и «красованья»
(когда надевает повязку и при этом похлопывает) идет
в подполье и ест там «золотую кашу», т. е. непременно
яшную. Н азываю т каш ей даж е и такие куш анья, кото­
рые совсем на нее не похожи: горячий из ржаной муки
киселек с молоком и маслом — водяная каша; густо з а ­
варенное ячменное тесто, съедаемое такж е с молоком
или маслом — каш а-повариха. К арелы не отстают во
вкусе и питают к этому кушанью выдающ ееся почте­
ние наравне с русскими и с некоторыми добавления­
ми. Так, например, у них на свадьбах, когда приведут
молодую, пообедают и надо снимать с нее платок, —
берут на лож ку каши и до трех раз подносят ее мо­
лодым, чтобы они вкусили уж е на этот раз не столько
любимого всеми, сколько символического обрядового
кушанья.
И зредка и только отчасти видоизменяют скромную,
тихую жизнь посада летом отправления богомольцев в
Соловецкий монастырь.
Богомольцы идут на Сумский посад целыми сотня­
ми с повенецкой дороги. Путь этот (на 179 верст) идет
для них, после Онежского озера и за городом Повенцом,
вверх по берегу реки Повенчанки, десять верст по хо­
рошей конной дороге. Богомольцы обыкновенно идут
пешком, хотя в каждой деревне можно достать лош а­
дей и за умеренную плату. За десять верст от Повенца
богомольцы садятся на карбасы и едут 4 версты рекой
259

(по причине непроходимых сторонних болот); из реки
въезж аю т в Волозеро (15 верст) и от северного края по­
следнего, опять берегом через гору, на пять верст по по­
рядочной дороге до селения Масельги. Отсюда по озеру
и реке, одноименным с селением, совершается на 10
верст снова карбасная переправа до деревни Телейкиной и затем 40 верст вниз по реке Телейкиной, до Выгострова и 20 верст этим озером до деревни Койкенцы.
От этой деревни до дер. Вореньжи на 30 верст идет к
Сумозеру волоком хорошая конная дорога. Сумозером
до Сумозерской деревни (15 верст) вновь идут бого­
мольцы на карбасах до входа в реку Суму (текущую на
35-верстном пространстве из этого озера в море). Даль­
ше, на 10 верст до деревни Лапиной, идут вдоль реки ее
берегом и в Лапиной садятся на 10 верст, в предпослед­
ний раз до Соловков, в карбасы и, наконец, в последний
раз идут еще 10 верст до посада38 по едва проходимой,
вязкой болотистой дороге, которую могут преодолевать
только крепко привычные и искусившиеся в частой
ходьбе ноги. Но и весь путь этот пролегает местами
дикими, малонаселенными, по голому, бесприветному
граниту, выстилающему берега рек и озер, густо по­
крытых в то ж е время жалким сосновым лесом. Боль­
ш ая часть сухопутных дорог пролегла болотами, а су­
хими местами только по кряж ам гор, но и сухими толь­
ко при продолжительных солнечных погодах. Для езды
на лошадях в телегах тряских и неудобных дороги эти
едва сносны. В реках встречаются большие, беспокой­
ные, с трудом одолеваемые пороги. Прежде, говорят,
этим путем возили из Петрозаводска в Архангельский
порт балласт, пушки, ядра, но, вероятно, зимой.
В Суме все богомольцы нуждаются непременно в
бане, в двухсуточном отдыхе, чтобы потом сесть или
на соловецкую монастырскую ладью, или на суда Сум­
ского посада. Богомольцы прежде отправления служ ат
обыкновенно молебны у мощей Св. Елисея и делают
вклады в церковь и в круж ку соловецкого двора. Это
260

последние обычаи перед отъездом в монастырь, кото­
рый находится от сумского посада в 100 верстах. Осо­
бенно много является богомольцев в мае и июне, и не­
значительное количество после 20 числа этого месяца
и во весь июль; в августе они уж е положительно не
показываются. Прибывшие в посад повенецкими сой­
мами, богомольцы обыкновенно вывозятся в карбасах
на взморье, по причине небольших, так называемых
верхних порожков реки Сумы. На взморье этом имели
обыкновение останавливаться ладьи и монастырские
соловецкие, и посадские; едущие на раньшинах, кар­
басах и нередко ш няках садились в самом посаде, по­
тому что речная вода подпускает суда эти даже к мо­
сту посада. Монастырь брал за провоз в одну сторону
с каждого пассажира по 30 коп. сер., и в оба конца на
обратную — 50 коп. сер. Сумляне берут обыкновенно
несколько дороже.
Большими кучками идут эти богомольцы к своему
судну, загорелые от жгучего и в здешних местах лет­
него солнца, с неизбежными котомками за плечами.
Под котомками привязаны сапоги или новые лыковые
лапти, в котомках праздничное, лучш ее платье: не­
рваные и незаплатанные армяки, может быть, даж е и
синие сибирки, лапти на ногах уж е непременно измоча­
ленные долгим путем, каковой для иных идет из стран
благословенного малороссийского края. Правда, боль­
ш ая часть этих богомольцев бредет из соседних Пе­
тербургской губерний; большей частью убитые с виду,
неразговорчивые и вообще какие-то неладные пскови­
чи; бойкие, с размашистыми манерами подстоличные
торговцы; нередко купцы целыми семьями, с неизбеж ­
ными самоварами, больше созерцательные и молчали­
вые, чем разговорчивые. Правда, что эти редко ходят,
чаще ездят на лошадях, хотя и немного выгадывают
на тряских и уродливых повенецких дорогах. Больш ая
же часть странников приходит в Суму пешком и поч­
ти на 3/4состоит из женщин, пугливых, охающих, почти
261

всегда творящих изустную молитву, большей частью
старух. В толпах этих не редкость те полунагие, мол­
чаливые, вытянувшиеся в высокий, болезненный рост
дурачки-блаженники, к которым питает особенное со­
чувствие весь православный люд русской земли.
Вся толпа богомольцев на пути по посаду Суме тво­
рит крестные поклоны перед всяким спонутным кре­
стом, которых так много стоит на перекрестках и пере­
путьях селения (больше, чем во всех других поморских
селениях), и, наконец, садится на ладьи. Паруса еще
валяются по палубе, пассажиры собрались уж е все.
Судно готово к отправлению, ж дут только исправле­
ния старинного обычая.
Один из работников обращается к хозяину ладьи:
— Хозяин, благослови путь!
— Святые отцы благословляют, — отвечает хозяин.
— Праведные Бога молят, — прибавляет к этому
другой работник, обыкновенно, кормщик.
Все вслед за этим молятся в сторону, обращенную к
Соловецкому монастырю. Потом вытаскивается якорь
и судно, сделавши поворот по солнцу, отправляется в
путь, полусуточный даж е при посредственном, уме­
ренном поветерье.
Ж ители посада Сумы твердо стоят в православии,
несмотря на то, что ближняя Сорока и все деревни по
направлению к Кеми, самая Кемь и деревни по К арель­
скому берегу почти все и давно уж е держ атся раскола.
Правда, что и в Суму прокралось старообрядство, но
крепится преимущественно между женским населени­
ем посада. М ежду мужчинами мало раскольников и по
мере приближения к городу Онеге число старообряд­
цев постепенно уменьшается и нет уже их в последнем
городе и по всем берегам Онежскому и Летнему, и мало
их по Двине.
Раскол в Сумском посаде получил начало в 30-х го­
дах нынешнего столетия от родственной связи одного из
сумских семейств с раскольничьим семейством дерев­
262

ни Сороки. Сильное влияние богатого сумского семей­
ства на бедный класс жителей посада послужило пер­
вым основанием для распространения старообрядских
понятий и убеждений. Вскоре после того в деревуш ку
Пертозеро (за 15 верст от посада) приехала на ж итель­
ство вдова прапорщика Анна Карташ ева с сыном и до­
черью, из С.-Петербурга. Карташ ева была закоренелая
раскольница, и мало-помалу тотчас ж е по прибытии на
новое место она под строгим видом благочестия и в духе
подвижничества стала собирать около себя раскольни­
чью пустыню и вскоре успела образовать таким образом
до десяти келий. Под именем матушки-наставницы о
душевном спасении, Карташ ева в зимнее время вы ез­
ж ала для проповедания гонимой веры в деревни Ш иж ню, Сороку, чаще всего в ближайший Сумский посад.
Успевши возбудить к себе общее доверие старческим
видом, степенным и внушающим уважение, необык­
новенно правильными чертами лица, осмысленными
добрыми, голубыми глазами, Карташ ева действовала
на женщин и даж е мужчин необыкновенной начитан­
ностью. Знавш ие ее уверяют, что старица в догматах
веры была до того убедительна, что возраж ать ей было
трудно, а спорить невозможно. Такими убеждениями
и личным примером строгой, безукоризненной жизни
Карташ ева успела подействовать на многих из сумлянок, каковых немедленно ж е по изъявлении ими согла­
сия перекрещ ивала (она была филипповского толка, не
признающего других расколов и называющего своих
адептов христианами и староверами , а всех право­
славных — никоновцами, никовшиной , щепотниками). Карташ ева умерла на шестидесятом году в Пертозере, завещ авш и дело своей родной дочери Анфисе.
Эта сумела такж е твердо и при той ж е всеобщей любви
народа идти по стопам матери. Доказательством тому,
насколько Анфиса возобладала народным доверием,
может служить ответ одного из раскольников сумско­
му священнику.
263

—
Що тобе, бацько, со мной толковать: я целовек
темный, ницего не знаю. Спрашивай матуш ку Анфису,
она про ефто знает и тобе скажет. Куды хошь со мной,
хошь в турму сади, а уж от веры матушки Анфисы я не
отопрусь.
В том ж е крепком убеждении, что «что котора вера
гонима , та и права», стоят до сих пор и сумские рас­
кольники, как и все другие на всем пространстве рус­
ского царства.
В 1849 году раскольничий Пертозерский скит был
уничтожен, обитатели его выселены на места преж не­
го их жительства, скиты срыты и сравнены с землей,
но дело Анфисы и ее матери до сих еще пор продолжа­
ется (женщины придерживаю тся старой веры, почти
все без исключения, а мужчины почти на У3 всего по­
садского населения). Зимой, при проезде крестьян Оло­
нецкой губернии и других мест мимо Сумского острога
в деревню Ш ижню и Сороку за сельдями и сухой тре­
ской старообрядцы стараются внушать им в вечерних
беседах, на ночлеге истины исповедуемых ими догма­
тов. Домохозяин, если грамотен и особенно по вере (т. е.
старообрядец), старается заводить разговор о вере, а во
время ужина или обеда прочесть им что-либо из ста­
ринных книг. Книги эти они тщательно прячут от опас­
ного глаза и в таком количестве, как бы и в каком-либо
раскольничьем ските.
Все остальные сведения, сообщенные мне в посаде
Суме: что и здесь точно так ж е строят крупные морские
суда; что отсюда, наравне с кемскими, ходили когда-то
на Шпицберген; ходят изредка на Новую Землю; что
лет 40 пролегал туда путь и что первым возобновил его
здешний мещанин Еремин, лет тому 30 назад. Большей
частью и почти поголовно сумляне ходят для тресковых
промыслов на Мурман, но здесь блюдется обычай да­
вать деньги вперед за весь покрут только сильно нуж ­
дающемуся работнику, а залиш ек вследствие удачных
промыслов уже после, зимой. Тот год (1856) был гибелен
‘2 64

для мурманских промышленников по сильному разви­
тию там цинги: многие из них, заболевши, до конца про­
мыслов возвращались домой и здесь обыкновенно по­
правлялись при помощи моченой морошки и деятель­
ной жизни при постоянном движении. Рассказывают,
что во время посещения англо-французским флотом
Белого моря промыслы были кинуты на берегу, а сами
хозяева с деньгами пробирались уж е горой, т. е. бере­
гом, через Лапландскую тундру, пешком и на оленях.
Некоторые хозяева пускали на риск свои шхуны в Нор­
вегию мимо Сосновца (станции наших недавних врагов),
но старались пробираться ночью, держась поговорки:
«Путь-дорога честна не сном, а заботой». В старину,
рассказывали старожилы, на берега моря за морскими
зверями выходили жители дальней Новгородской гу­
бернии, но это уж е лет 100 оставлено ими.
На Мурман сумляне выходят лет такж е 100 назад
и больше (с Норвегией ведут торг не дальше 50 лет).
Промышляют сумляне по тем ж е правилам и при тех
приемах и условиях, как и все другие поморы, обык­
новенно в трех становищах: Гаврилове, Тириберихе и
в Вайдогубе. Отправляются они туда такж е в начале
марта, прямо на Колу. Из Сумы до Кандалакши едут
на лошадях, а от Кандалакши до Колы на оленях. Весь
путь совершают в две или три недели (стоил он им от
4 до 5 руб. сер.). По приходе в Колу при первой возмож­
ности отправляются на ш няках в становища, в готовые
станы (избушки); в каждой помещается от 12 до 16 че­
ловек, а в крайнем случае и до 30. В реке Вороньей, в
3 верстах от Гаврилова становища, где в огромном чис­
ле ведется тресковая наживка (рыбки песчанка и мой­
ва), сумляне сходятся со всеми поморами и своими зем ­
ляками из других становищ. С мурманских промыслов
сумляне возвращаются домой, после 20-х чисел авгу­
ста, заметно напитанные чванством, заметно окреп­
шие в силах и пополневшие, «быки быками: шея, что
полено, лицо разнесет, словно месяц», по выражению
самих ж е поморов. Днем производится выгрузка судов,
265

а поздно вечером бывает прогулка по посаду молодых
парней с девками при веселых хороводных и посиделковых песнях.
Зимние занятия сумлян немногосложны: они или
ходят на губы для ловли наваг (самые лучшие и круп­
ные ловятся в нескольких верстах от посада к Кунуручью), или возят на лошадях дрова, ездят подводами
от торговцев рыбой и возят проезжающих по делам
службы или по делам торговли. В праздничные дни по
зимам сумляне спят после обеда, у дну ют по старому
прадедовскому обычаю, и после уднованья бродят тол­
пами по улицам и толкуют обо всем, что взбредет на ум.
При этом случае сумляне имеют привычку, не выслу­
шав рассказа или слов одного, перекричать друг друга
и кто больше кричит, тот почитается самым толковым.
У женского пола есть общая привычка, войдя в избу,
перекреститься и, помотав потом головой и кивнув хо­
зяевам, тот час же, не выждав приглашения, с поспеш­
ностью сесть на лавку. Этот обычай, как говорят, блю­
дется из давней старины.
Из остальных моих бесед с посадскими можно было
узнать только то, что между сумскими бабами бывали
такие, которые кормщиками хаж ивали на Терский бе­
рег; что они ж елали бы иметь маяки на зимних горах к
Мезени, где места опасные, течение необыкновенно бы­
строе; что точно так ж е ж елали бы лучшего устройства
пути на Повенец, находя в этом обстоятельстве спра­
ведливую возможность усиления торговых предприя­
тий и легкого обогащения края и видя трудность только
в устройстве горного пути, потому что спопутные озера
все глубоки и способны к переправам. Теперь, как и з­
вестно, мечты их осуществились: прекрасная почтовая
дорога устроена. По этому пути, как уж е сказано, тор­
гующие сумляне и ближние поморы отправляли свою
рыбу и отчасти сало и меха на шунгские ярмарки (с 7 по
15 января и с 25 марта по 2 апреля). За товарами сум­
ляне предварительно ходят на малых ладьях к Терско­
266

му берегу, в реки Умбу и Варзугу и даж е до Поноя. На
всем этом пути они скупают осенний промысел семги, и
почти только один этот продукт (из покупных) везут на
Шунгу, если не считать сухой трески мурманского уло­
ва. Те ж е сумляне и те ж е промыслы отправляют такж е
и в Архангельск, и через Онегу в Каргополь (по р. Оне­
ге на карбасах, поднимающих до 200 пудов), в б или 8
дней; но большей частью это отправляется зимой. Сум­
ские ладьи на пути в Архангельск, чтобы нагрузиться
мукой, досками, веревками, смолой и другими товара­
ми, пригодными для Норвегии. Замечают, что сумляне
в торговых оборотах деятельнее и опытнее прочих по­
моров.
«Сума не купит ума — сама продает» — говорит
местное присловье и подкрепление общего мнения со­
седей, — равняло их со всеми остальными лишь одно
общее для всех этих ж ителей Белого моря прозвище
«красные голенища», за то, что обычно носят они са­
модельные простые сапоги бахилы (с круглыми носка­
ми и без ранта). Их не чернят, сшитые из нерпичьей
кожи, они в самом деле отшибают красноватым цве­
том даже, если оглядеть помора издали. Эти ж е самые
бахилы (наз. по р. Пинеге бафилами), столь неуклюжи
и некрасивы, что сами обратились в ругательное про­
звище, приспособленное горожанами к деревенским
жителям. Обутые в привозные из Москвы и с Вологды
настоящие сапоги (с каблуком и соковой подошвой),
глядя на длинные, четверти на две выше колена бахи­
лы поморов, горожане посмеиваются прозвищем «бахилье». За поморами сущ ествует еще нелестное про­
звище «воры», но в этом случае следует помнить, что
наши присловья вообще злоупотребляют этим словом,
и к тому ж е оно применяется скорее в старинном, чем в
нынешнем смысле, и что попалось оно на язы к в данном
случае лишь вследствие соблазна созвучием. Конечно,
находчивость и изворотливость полуголодных и быва­
лых поморов, не свободная при подходящих случаях
267

от плутовства и вороватости, составляет совершенно
противоположное качество простодушию доверчивых
и ненаходчивых ж ителей захолустьев, хотя бы даж е
вроде приречных (конечно, исключая подвинских), и во
всяком случае удаленных от больших дорог и частых
сношений с новыми и прибылыми.

7. ОТ СУМЫ ДО ОНЕГИ

Морем, суженным множеством луд, между которы­
ми самые большие и метко названные М едвежьи Голо­
вы, плыли мы от Сумы по направлению к следующему
поморскому селению Колежме. Виделись нам на про­
тяжении пути этого на берегу и наволоках две избы на
трехверстном расстоянии одна от другой — соляные
варницы; мучительно долго и с крайней опасностью пе­
ретаскивали мы свой карбас между грудами огромных
камней, словно нарочно наваленных поперек попутного
морского залива. Место это, прозванное железными во­
ротами , ежеминутно грозило опасностью из каждого
острия огромных камней, замечательно обточенных
морским волнением, и нам и нашему карбасу, который
теперь оказался окончательно утлым, ненадежным, ни­
чтожным суденком. Кое-как после многих криков, р у ­
гательств и почти нечеловеческих усилий, пробрались
мы через узенький проход, или собственно ворота, сде­
ланные более усилиями рук человеческих, чем течени­
ем моря. И вырвавшись на вольную воду, мы выиграли
не во многом: ветер тянул как-то вяло, вода стояла ма­
лая в часы отлива. Не доезж ая трех верст до селения,
мы сели на мель и дожидались, пока сполнялась вода,
которой поверхность мало-помалу, из желтоватой до
того времени, становилась все чернее и чернее. Прибы­
лая вода успела поднять несколько карбас, но позволи­
ла ему идти опять-таки не дальше версты расстояния:
мы опять сели на мель. Три часа стояли мы на преж ­
268

ней мели (хорошо еще что сумские девки нашлись в это
время насказать мне много песен), немногим меньше
привелось бы нам стоять и на этой, дожидаясь полой
воды. Наконец, после мучительного ширканья карба­
сом о корги узкой речонки Колежмы и особенно после
утомительнейшего, неприятнейшего пешего хождения
(под сильным дождем вдобавок) через две версты от
карбаса, где по голым щельям, где по избитым и ста­
рым мосткам из бревешек и палок, я попал, наконец, в
вожделенное селение Колежму.
Село это разбросано в поразительном беспорядке
и, вероятно, оттого, что первоначальные жители пред­
почитали близость моря удобству местоположения.
Местность вплотную изрыта огромными скалами, не­
правильно раскиданными, отделяющими один дом от
другого на заметно большие расстояния. Оба ряда до­
мов идут по обеим сторонам речонки, на противопо­
ложной стороне которой видится церковь, мелькают
флюгарки, вытянутые в прямое, колебательное поло­
жение, слышится ужасный свист ветра. Кормщик при­
носит немного радостей:
—
Дождь перестал, а в море пыль стоит: обождать
надо!
М ежду тем в Колежме положительно делать нечего.
Промыслы колежомов сходны с сумскими: та ж е пере­
купка у сорочан сельдей, за которыми приезжаю т сюда
зимой из Вологодской губернии; та ж е осенняя ловля
наваг на уды (рублей на 50— 60 на каждое семейство).
Судов здесь не строят, на лето уходят на Мурман: все,
по обыкновению, точно так ж е ведется и здесь, как и во
всяком другом селении Поморского берега.
От скуки смотришь в окно и видишь, что перестал
дождь, ливший много и долго, выглянуло солнце, но и
это увидело не много хорошего: ту ж е порожистую ре­
чонку, те же серые дома и бабу, которая, ухвативши не­
ловко ребенка, выскочила, словно угорелая, из избы на
улицу, обежала кругом клетушки, стоящие, по обыкно­
вению, подле реки, раз, другой и третий. Баба задевала
269

за каждый угол, за каждым углом что-то выпевала
болезненно-слабым голосом, словно совершала какоето таинство, словно творила какой-то тайный, неведо­
мый обряд. Из лепетания ее удается поймать только
несколько бессвязных слов: «Ушли детки в богатые
клетки». Ребенок все время молчит, словно спит, словно
перепуган нечаянностью и крутыми порывами матери
так, что не может прийти в сознание и заплакать. Мать
продолжает бегать с ним кругом другой клети, стоящей
рядом с первой. На зрелищ е это собираются мальчиш­
ки, подходит колежом, отнимает у бабы ребенка с сло­
вами:
— Дай-ко сюда мне ребенка-то!
— Ребенок не котенок! — отвечает баба, но отдает
его и сама бежит на другой конец селения.
Ребятишки и несколько праздных баб следуют за
ней. В мою комнату входит кормщик с поразительно­
спокойным видом и такж е хладнокровно отвечает на
вопрос мой: «Что это такое делалось перед окнами?»
— А вишь, полоумная, на ребенке бес-от зло свое
вымещает — порчена... Этак-то вот дня по два дурит, а
затем и ничего — опять живет.
Что за причина болезни в этих странах, где так мало
поводов к нервным болезням! Несчастный вид поло­
умной женщины, поразившей сразу общим тягостным
впечатлением, не выходил у меня из головы и требовал
справок. Настоящих собрать не удалось, но приблизи­
тельно объяснила повитушка-старуха, которая осма­
тривала ребенка, нашла его уродом, всплеснула руками
и, разумеется, не задумалась вскрикнуть во все горло и
тогда ж е объявить всем окружающим до самой рож е­
ницы включительно. У последней, конечно, со стыда и
испуга, бросилось молоко в голову.
— Чем прегрешила, за что Божье наказание?
— Ведь у тебя, кормилка, робенок-от «распетушье»:
страшное дело!
270

Страшное дело для матери с косвенным отношени­
ем неудачных и несчастных родов (по суеверным при­
метам) ко всему селению, где это случилось, для меня
стало ясным, когда объяснилось, что родилось дитя
«ни мальчик ни девочка». Здесь уж е этой уродливости
рождения придумалось новое слово на замену общего
русского названия «двуснастным, двусбриным, двупо­
лым» и на отмену длинного нескладного и непонятного
чужого слова «гермафродит», составленного по грече­
ской мифологии. Здесь домашним способом обходятся
проще и удовлетворительно. Ребенка и потом взрослого
парня, сохраняющего в чертах лица и характера неж ­
ную женственность с девичьими ухватками называют
«девуля» и «раздевулье»: парень застенчив, на всякое
слово краснеет, стыдится того, чего мужчинам не сле­
дует, равнодушен к девкам и с ребятами не сходится!
Другая женщина его не только заткнет за пояс, но и
перехвастает. Она говорит мужским грубым голосом,
в ухватках каж ется богатырем. Ей бы кнут в руки, да
на лошадь. Рукавиц с руки не снимает, любит обувать
мужские сапоги и надевать мужичью ш апку — это
«размужичье». Таких смелых, вольных и грубых баб
много в Коле, но зато там про себя делают и отличие:
все-де бабы, как люди, а незамужние, вышедшие из
л е т — «залетные», как говорят в П оморье,— грубе­
ют, утрачивая женские свойства и размужичиваю тся, усваивая все мужские привычки и приемы и даж е
предпочитают всегда одеваться мужчинами. В некото­
рых случаях — и не без основания — подозреваются и
в этих женщинах «распетушья». Если и вырастет р а з­
девулье в большого мужчину и даж е женится, он всетаки останется «бабьяком», «бабеней». Точно так ж е
размуж ичье до крайнего возраста на старости «мужлан
и бородуля», потому что у иных и бородка обозначает­
ся, и на губах усы пробиваются с юношеских лет, чтобы
так уж е все знали и видели. Кстати сказать, счастли­
вый ребенок, уродившийся со схожими поместными
чертами и свойствами отца и матери, «балованное
271

чадушко», на богатом архангельском язы ке назы вает­
ся «сумясок» — две полосы мяса, согласная и обещая
много хорошего помесь двоякой природы, благодатная
и удачная смесь. Вообще должно заметить, что, распо­
ряж аясь с успехом союзами «раз» и «со», коренная на­
родная речь обогатилась не только красивыми словами,
но и образно-понятными и внушительными.
Размыш ление мое прервал тот кормщик, который
поразил меня равнодушием к участи колежомской
порченой женщины. Он оповестил:
—
Карбас готов, ваше благородие. Ветру выпало
много, да он нам унос до Нюхчи.
Недолго собирался я в дорогу и через час был уж е
вне порожистой реки Колежмы, в открытом море, бере­
га которого и здесь бросают от себя далеко в море пес­
чаные бугристые отпрядыши. До селения несло нас от­
лично, благодаря прямому попутному западу, который,
однако, успел развести огромный взводень с пеной, ва­
лившей прочь от нашего большого карбаса. В 5 */ часов
мы успели пробежать все 50-верстное пространство.
На двух наволоках показались лошади ровно через
шесть недель после того, как мне привелось видеть их
в последний раз. При входе в реку Нюхчу торчит без­
дна кольев, из которых иные с перекладинами. Это те
ж е семожьи заколы с неводами; на некоторых висела
оставш аяся от прилива осока, другие шесты уродливо
и бесцельно поднимались кверху. На одном наволоке
торчали избенки: в них такж е ж ивут таможенные сол­
даты...
Карбас наш по причине множества порогов и край­
него мелководья речонки (село Нюхча завалилось на
8 верст внутрь земли от моря) должен был остановить­
ся за 4 версты до селения. Версты эти привелось одоле­
вать пешком и с такими трудностями, о которых даж е
нельзя было составить и гадательного представления.
Все воспоминания сходятся в одном, память способ­
на удерж ать только немногое: кочки по всему пути,
272

между ними калужины — глубокие ямы с грязной во­
дой, которые надо было обходить стороной и с крайним
умением и опасностью. Ямы эти глубоки, грязь едкая и
крепкая, тундряная грязь; грязь эта всюду и грязь по
колено. Если бы не высокие туземные бахилы из нер­
пичьей кожи, достигающие далеко выше колен, одо­
леть бы ее было нельзя и привелось бы просто лечь тут
в изнеможении, лишенным последних сил, потерявши
последнюю каплю терпения. Едва-едва не случилось
этого и со мной. Помнятся темный лес, изгороди: через
них надо было перелезать, чтобы опять попасть в грязь
по колена; помнятся камни — об них я разбил себе нос;
ручей без мосточков, черная рыхло-сырая после дож ­
дей тундра, иней по полям, засеянным ячменем, тем­
ная, хотя и звездная ночь, узенькая тропинка во ржи,
серебристый крест, чуть видный вдали из-за рж и и
леса, и, наконец, плавание к деревне в огромном кар­
басе, который занимал собой чуть не половину реки,
наполненной камнями и мелями. Вот, наконец, и самая
деревня в то время, когда я успел промочить себе ноги,
почувствовать лихорадочное состояние во всем орга­
низме, утомиться, выбиться из всех сил. Их хватило
на то только, чтобы завалиться спать и спать долго и
добросовестно-крепко до следующего утра. Но послед­
ствия вчерашнего странствия по адской дороге сказы ­
вались еще три дня потом...
Следующее утро осветило передо мной толпы наро­
да, шедшие в церковь (был праздник Успения), освети­
ло и самую церковь поразительно оригинальной архи­
тектуры, выстроенную на высокой скале и тем ж е ма­
стером, который строил и Кольский собор. В здешней
церкви четыре придела: Никольский, Богоявленский,
папы римского Климента (особенно чтимого поморами)
и Св. Троицы. Построена она в 1771 году, освящена в
1774. Две, бывшие прежде нее и на другом месте, сго­
рели. Внутренность существующей церкви довольно
богата; староверов здесь заметно меньше, но все-таки
273

существуют. В реке выстроен забор для семги с дву­
мя маленькими вершами, которые называются здесь
рюшками ; вершина их зовется чупой. В них попада­
ет рыбы мало, и ее больше ловят поездами осенью. По
веснам заходит сюда мелкая сельдь, которую такж е
ловят и продают в Онеге и за Онегу; берут ее карелы,
и потом вялят, сушат и солят для себя. Сельдей в воло­
сти Владыченской меняют на хлеб и редко продают на
деньги. Вологжане скупают и навагу мерзлой, называя
ее менькамщ наваги приходит много, а равно и корюх и у которая весной носит название наросной (вырос­
шей из молодых выводков, она ж е и корюшка (osmerus
eperlanus). Ее ловят в те ж е рюшки. Кроме этих про­
мыслов нюхотские бьют в лесах рябков (рябчиков) и
прочую дичь, хотя и в малом количестве.
В 1590 году царь Федор Иванович подарил Нюхчу
Соловецкому монастырю; в 1764-м она вместе с други­
ми монастырскими волостями отошла в ведение колле­
гии экономии.
Здесь все те сведения, которыми можно было вос­
пользоваться в селе Нюхче. В селе два раза в год быва­
ют крестные ходы из селения к часовне, построенной
у Св. Озера и Св. Горы, совершаемые, как говорит пре­
дание в воспоминание избавления селения от Панька.
Предание об этом Паньке и вообще о паныцине — вре­
мени набегов на поморские селения литовских людей
и русских изменников — в памяти народа сливаются с
преданиями о главной исторической достопамятности
села Нюхчи — посещении Петром Великим, который
вел отсюда две яхты по нарочно устроенной для этой
цели дороге. От дороги этой, известной в народе под
именем царской и государевой, до сих еще пор сохра­
нились остатки. Та часть ее, которая ведет от села к Св.
Горе и Св. Озеру, ежегодно поправляется и поддержи­
вается по той причине, что здесь совершаются церков­
ные крестные ходы в день Троицы и Покрова. Дальше
на всем своем протяжении, дорога эта значительно
274

погнила и потерялась в болотинах и грудах гниюще­
го валежника. Только, говорят, около Пулозера (в 45
верстах от Нюхчи) сохранился курган и подле него до
сих пор валяется огромный дубовый кряжище-столб,
стоявший, вероятно, на кургане, где сохранилась еще
огромная яма.
Вот что записано в «Церковном памятнике села Нюх­
чи» об этом путешествии Петра Великого: «В 1702 году
проходил Петр с сыном своим Алексеем и синклитом в
Нюхчу с моря. Свиты его кроме начальников, ближай­
ших бояр, духовных особ и чиновных людей было 4000
человек. Царь пристал из Архангельска через пролив
океана на 13 кораблях под горою Рислуды, а на малых
судах пристал к Вар дегоре; корабли изволил отпустить
в Архангельск. От пристани царь шел в Нюхчу и и з­
волил посетить село; отсюда пошел в Повенец мхами,
лесами и болотами 160 вер., по которым были деланы
мосты Соловецкого монастыря крестьянами. По этой
дороге людьми протащены две яхты до Повенца, от ко­
торого его величество озером Онегою на судах поплыл в
пределы Великого Новгорода и пришел к городу Ореш ­
ку, что ныне именуется Шлиссельбург».
А вот что рассказывает о тех ж е событиях народное
предание.
—
Были на нашу сторонку многие Божеские попу­
щения и разные беды: приходили к нам грабить скот,
воровать девок и маленьких ребятенков папы. Всякий
панок, у которого были рабы свои, крестьяне бы — понашему, волен был творить всякий разбой и грабитель­
ство. Эдакий-то один пришел и к нашему селению в
старые времена. Тоже богатый был панок и силу боль­
шую имел: много народу водил за собой (а сказывал мне
все это старик дедушка, а дедуш ке-то другой сказы ­
вал, а этому-то другому было восемь десятков лет: тот
дело это сам видел). Грабил этот панок все деревушки
поблизости: надумал сотворить тоже и с нашим селом
и силу распределил, и спать лег. Поутру проснулся,
275

диво видит: бьют его воины всяк своего брата. Бьют они
и рубятся и на смерть друг друга кладут: потемнились
люди неведомой силой и помотались все в озеро, кото­
рое и прозвали с той поры «святым»; и гору подле тоже
«святой» прозвали, затем, что спасение свое тут село
наше получило.
Увидел панок народу побитие и, не ведаючи при­
чины тому, взмолился Богу со слезами и крепким по­
каянием, и таким обещанием: «Помилуешь меня, Го­
споди — веру православную приму и разбойничать
и убивать крещеные души во веки не буду!» Господь
устроил по его желанию: простил спокаявшегося, дал
ему ж изнь и силу. Пришел панок этот в село наше, от
священника православного благословение и крещение
принял и стал простым крестьянином: стал землю па­
хать, на промысла в море ездить, скоро научился с вол­
ной правиться и стал распрехорошим кормщиком —
всем, слышь, на зависть.
Вот и идет, слушай, царский указ в Архангельский
город: будет-де царь скоро — приготовьтесь. Едет-де он
морем, так шестнадцать человек ему лочиев (лоцманов)
надо. Ж дут царя день, ж дут и другой, хотят его лик государский видеть: от дворца его не отходят ни днем, ни
ночью. Смотрят, на балкон вышел кто-то. Лоцмана пали
на землю, поклонение ему совершили и леж ат и слы­
шат: «Встаньте-де, православные, не царь я, а генерал
Щепотев. Петр Алексеевич сзади едет и скоро будет.
Велел он вам свою милость сказывать: выбрать-де вам
изо всех из шестнадцати самых наилучших, как сами
присудите». Выбрали четырех, пришли к Щепотеву.
Выберите-де из этих самого лучшего! Он будет у царя
коршиком, а все другие ему будут помогать и повино­
ваться». Выбрали все в один голос Антипа Панова, того
самого, что под наше селение с войной приходил и свя­
тую веру приял.
Царь на это время приехал и сам и сейчас на корабль
пришел, Антипа Панова за руку взял и вымолвил: «На
276

тебя полагаюсь — не потопи». Панов пал в ноги, по­
божился, прослезился: поехали. И пала им на дороге
зельная буря. Царь велел всем прибодриться, а Панову
ладиться к берегу; а берег был подле Унских Рогов —
самого страшного места на всем нашем море. Ладился
Панов умеючи, да отшибала волна: не скоро и дело спо­
рилось. Царю показалось это в обиду, не вытерпел он,
хотел сам править, да не пустил Панов: «Садись, царь,
на свое место: не твое это дело, сам справлюсь!» Повер­
нул сам руль как-то ладно, да и врезался, в самую губу
врезался, ни за един камешек не задел, да и царя спас.
Тут царь деньги на церковь оставил, и церковь постро­
или после (ветха она теперь стала, не служат). Стал
царь спрашивать Панова, чем наградить его; пал Панов
в ноги, от всего отказался: «Ничего-де не надо!» Дарил
царь кафтан свой, и от того Панов отказывался. «Ну, го­
ворит: теперь не твое дело — бери!» Снял с себя кафтан
и всю одежду такую, что вся золотом горела, и надел на
Панова, и ш ляпу свою, надел на него; только с кафтана
пуговицы срезал, затем, слышь, золотые это пуговицы
срезал, что херувимы, вишь, на них были39. И взял он
Панова с собой и в дорогу; в Соловецкий монастырь и в
Нюхчу привез, и на Повенец повел за собой.
А в Нюхче нашей царь остановился под лудой К ре­
стовой (такая невысокая, в версте от Пономаревой).
У Вардегоры сделана была царская пристань для ко­
раблей; лес теперь разнесло, остался один колодезь, да
по двум каменным грудам еще можно признать это ме­
сто. Они-де и песочком были прежде обсыпаны. Теперь
вода все это замыла и унесла40. В нашу Нюхчу пришел
царь со своим любимцем Щепотевым, погулял по ней,
показал народу свои царские очи. Деревню похвалил:
«Как-де не быть деревне богатой — государево село!»
Ж ил он у нас сутки целые в том месте, где теперь стоит
наша церковь, а прежде стояли две соловецкие кельи.
Для царевича был припасен другой дом, крестьянский
на другой стороне, супротив царского дома. На другие
277

сутки царь отправился по реке нашей прямой к доро­
ге, а строили эту дорогу целый год всеми волостями
соловецкими; из разных сторон народ пригнан был, не­
сколько тысяч. Дорога эта так и покатит вдоль по реке,
подле берега, верст на 14. Тут поворот называется, и
курган был накладен с печь ростом, на самом кряж у да
на бережку (и теперь его знать, хоть и стал он помень­
ше). Тут царь опросил: нет ли-де, да не знают ли, где бы
можно водою проехать? Сказали, что нету.
На ту пору под яхтами царскими стали подгибаться,
а инде и совсем обваливаться мосты. Доложились царю,
что не ловко-де ехать, никак не мочно, нудно-де очень
(а ехал он на своих конях, на кораблях привел коней
этих из Архангельска). Велел царь на берлины поста­
вить — лесины такие сделали вроде лы ж бы, али на­
ших креньев. Так и потащили царские тележ ки и яхты
эти дальше к Пулозеру, где курган высокий, знать, те­
перь и кряж ищ е дубовое. Пулозеро (40 верст от Нюхчи)
оставил царь в стороне, вправе, и в деревню не заходил,
а приехал в деревню Колосьозеро. Тут он перешел мо­
стом через речку, а затем волоком верст тридцать шел
диким таким лесом и опять ж е по мосту (по настилке).
В лесу-то этом и доселева еще полосу, просеку такую,
сажени в три в ширину, заприметишь, хоть мосты и
заросли травой шибко. Из Колосьозера шел царь в де­
ревню Вожмосову41, оттуда уж плыл по Выгозеру и по
Выгу-реке на деревню Телейкину, через речки Муром
да Мягкозерскую. Оттуда опять по мосту, по болотам,
да по лесам, на сорок верст до Повенца-города. Гати по
дороге и до сей поры в примету. Прошел он, сказывают,
всю эту дорогу (160 верст) в десять дней. А затем, тол­
куют, Онежским озером шел, да рекой Свирью в Л а­
дожское. На озере этом он город42 взял и положил под
ним, сказывают, много народу. Щ епотев попрекал его
за это: «Зачем, ты, царь, много народу положил? Лучше
бы, слышь, пушку навел: и город бы взял скорее, да и
народу бы потратил меньше!»
278

У нас тут по дороге-то по этой, одно место за при­
мету, верстах в 16 отсюда, зовется гора Щепотина —
и вот почему. Щепотин этот изобидел чем-то царского
коршика Антипа Панова: щипал его, слышь, все сзади;
подсмеивался. В обиду, знать, показалось, что тот об
руку с царем идет на щепотинском месте. Панов изоби­
делся. Царь успокоивал было его, мирил обоих. Панов
на своем стоял: требовал закону и челобитную подал.
Царь принял и решил Щепотина высечь. И высекли его
подле этой горы, что сейчас зовется Щепотиной. Ска­
зывают еще, что когда царь был в Соловках — оставил
ящик денег с наказом открыть его и тратить деньги тог­
да только, когда монастырь обеднеет.
П ередавая рассказ этот, я старался возможно вер­
нее держ аться подлинных слов рассказчика, нюхоцкого
крестьянина Ф. Г. Поташева, происходящего по прямой
линии (женской) от Панова. Подробности рассказа этого
казались мне тем более интересными, что о переправе
яхт и путешествии Петра Великого известно не много
по короткими отрывочным сведениям, которые можно
найти у Рейнеке столько же, сколько у Пушкарева, и
у последнего столько же, сколько у лучшего и добро­
совестнейшего монографа Архангельской губернии,
Молчанова. Если из рассказа этого откинуть все те ме­
ста, которые подлежат еще некоторому сомнению, как,
например, о наказании Щепотина за такую ничтож­
ную, темную вину, то все остальное каж ется достой­
ным вероятия, сколько по простоте рассказа и неслож­
ности событий, столько ж е и по тому обстоятельству,
что времена Петра Великого не далеки и не могли еще
быть затемнены народным вымыслом и баснословием.
В рассказе нюхоцкого старика может показаться бас­
нословным только предание о Паньке, и то в подробно­
стях. Голиков же, назвавший кормщиком Петра именно
этого Панова, а не соловецкого ладейного перевозчика
Антипа Тимофеева (уроженца Сумского острога)43, как
бы и следовало, был отчасти справедлив, тем более что
279

он мог записывать самое свежее, самое живое предание
и притом от самовидцев события (сохранилось ж е это
предание в том виде и до настоящего времени, до 1856
года!). Устрялов, в своей «Истории Петра Великого», го­
лословно отверг это предание и не мог догадаться о том,
откуда взялась у Голикова такая ошибка (см. «Историю
Петра Великого», Спб., 1858, т. II, примеч. 44).
Архангельский народ мог увлечься особенной любо­
вью к своему собрату и земляку, одаренному царскими
милостями, и настолько, чтобы по созвучию имен про­
извести его путем баснословия от заморского князя.
Это в духе народных преданий всех веков и народов.
Потому-то все эти предания достойны внимательной
строгой критической проверки, а не бездоказательных
опровержений. Панов ли, другой ли кто ездил с Пе­
тром в Белое море, но этот ж е кормщик мог провожать
царя на Повенец, и все-таки есть вероятие предполо­
жить, что мог об нем царь вспомнить и взыскать своей
милостью еще один раз. Правда, что народ перепутал
и соединил оба события в один год, тогда как несчаст­
ный случай подле Унских Рогов произошел в 1693 году,
а яхты переправлялись уж е в 1703 году, как сказано.
Но и перепутал народ события эти опять-таки, как нам
кажется, для того кормщика, в лице которого он хочет
видеть один из идеалов своих мореходцев, который
сумел приложить доморощенные мореходные способ­
ности ко спасению великого царя от верной гибели и в
самую критическую минуту жизни.
Спасенный Петр целых три дня после того ж ил в
ближайшем к Унским Рогам Пертоминском монастыре,
пел и читал в церкви, обедал с монахами, своими рука­
ми соорудил огромный деревянный крест (хранящийся
теперь в Архангельском соборе), собственными руками
вырезал на нем голландскими и русскими буквами сло­
ва.
Обращаемся к событиям третьего посещения А р­
хангельского края Петром Великим, в 1702 году, за ко­
280

торым следовало взятие Нотебурга (древнего Орешка,
теперь Ш лиссельбурга) и крепости Ниеншанца, стояв­
шей при впадении Невы в Балтийское море.
В начале лета 1702 года (30 мая) Петр I приехал в
Холмогоры. Здесь слушал литургию, пробыл 1У2часа у
архиепископа и отплыл вместе с царевичем Алексеем,
Меншиковым, многочисленной свитой и 4000 войска на
дощаниках в Архангельск. Пониже р. Уймы встретил
его воевода Ржевский с пушечной и ружейной паль­
бой.
Прибывши в Архангельск, Петр приказал строить
Новодвинскую крепость 30 мая, в праздник Св. Трои­
цы, слуш ал литургию, совершаемую архиепископом,
и сам пел с певчими. На другой день плавал на взятом
(24 июня 1697 г.) шведском фрегате в Вавчугу и спустил
там с Баженинской верфи два фрегата: «Курьер» и «Св.
Дух». Вернувшись в Архангельск, царь присутствовал
при освящении церкви Св. апостолов Петра и Павла в
новопостроенной городской крепости, 29 июня. Церковь
украш ена была знаменами и флагами и одарена от царя
ризами, книгами, сосудами и пр. По выходе из церкви
царю салютовали из пушек. Он, долго стоя на балконе,
наслаж дался звуками пальбы и радовался ей. О тпра­
вившись в собственный дворец на Моисеевом острове,
царь угощал здесь сановников обедом. Для народа вы­
ставлены были бочки с ренским и простым винами и
пивом. 6 августа царь выехал в Соловки и 10 августа со
всей свитой и войском был уж е там.
Царь прибыл сюда на 13 судах. Царская флотилия
за противным ветром должна была остановиться, не
доходя до монастыря, между островами Анзерским и
Муксалмами. Здесь до сих пор еще приметны остатки
тех трех городков, или, лучше, больших куч диких кам­
ней (гурьев ), которые царь приказал, придерживаясь
местного обычая, навалить в память посещения этого
места. 10 августа флот остановился у Заяцкого остро­
ва, возвестив монастырской братии пушечной пальбой
281

о прибытии государя. Вскоре на небольшом боте при­
был в монастырь и сам Петр Великий вечером и был
встречен в воротах архимандритом Фирсом, еще пре­
жде отъезда царя извещенным через стольника, кня­
зя Ю. Ф. Шаховского. Архимандрита царь ж аловал к
руке и принял икону соловецких чудотворцев, хлеб и
рыбу. Осмотревши затем монастырские стены, церкви,
раку преподобных, ризницу и оружейную палату и по­
сле всего отужинав в келье архимандрита, отправился
царь к ночи на корабль. На другой день он снова при­
ехал в монастырь с царевичем Алексеем, слушал ли­
тургию, трапезовал с приближенными своими вместе
с братией44, вторично посетил ризницу, оружейную и
тюремные места, был такж е у архимандрита, но про­
вел ночь опять на корабле. 12 и 14 августа Петр Вели­
кий снова приезж ал на остров и в это время верхом на
лошади успел с подробностью осмотреть монастырские
стены, окрестности, кирпичный завод. Возвратясь, он
рассматривал монастырские грамоты и тогда ж е при­
казал архимандриту Ф ирсу носить мантию со скриж а­
лями (поматами), а ж езл иметь с шишками и яблоками,
на что в тот же день и последовал царский указ. 15 ав­
густа архимандрит в присутствии царя служил уж е со
всеми вновь дарованными преимуществами. Царь сто­
ял на клиросе и пел с певчими. Повелевши на острове
Заяцком построить церковь во имя Андрея Первозван­
ного, царь и здесь также, около того места, где стоял его
флот, приказал навалить в два ряда из булыжника гу­
рий, едва приметный теперь.
«16 августа, — говорит архимандрит Досифей, — го­
сударь, отправив молебствие, со всеми кораблями от­
плыл к пристани нюхоцкого соловецкого усолья, куда,
по долгу благодарности за оказанные милости45, после­
довал и соловецкий архимандрит Фирс с некоторыми
иеромонахами из братии. Они поднесли великому пу­
тешественнику икону угодников соловецких, а во флот
доставили довольно провизии, что и принято от них с
282

живейшим чувством благодарности. Напоследок, быв
угощены на адмиральском корабле, получили мило­
стивый отпуск. Вскоре за сим великий государь, сошед
с кораблей и отправив флот обратно к Архангельскому
порту, благоизволил путешествовать со всем войском
через Нюхоцкую волость по новопроложенной мона­
стырскими крестьянами мостовой дороге к озеру Оне­
ге, на Повенецкий погост, лесами, мхами и болотами,
на расстояние 160 верст. Экипаж государев со свитой и
две яхты с пушками провождены сею ж е дорогой мона­
стырскими крестьянами за довольную плату. В после­
дующее время, по сему новопроложенному тракту на
содержание Соловецкого монастыря крестьян учреж ­
дены были почтовые станции от Нюхчи к Повенцу на
120, а зимним — на 80 верст».
* * *

16
августа оставил я Нюхчу, но начал дальнейший
свой путь под теми же неблагоприятными впечатле­
ниями, с какими въ езж ал в это селение два дня тому
назад. Карбас наш сел на мель у морских порогов, до
которых в первый путь не могли даж е доехать. Нужно
было дожидать прибылую воду, но пережидать при­
велось ее на мошках и неисчетном множестве комаров,
усыпавших берега. Солнце светило во всей своей силе;
в воздухе было тепло. Оставалось припомнить все об­
стоятельства, весь труд, с каким пробирался наш кар ­
бас от самого селения между порогами и грудами на­
валенных камней, при помощи сильных рук гребцовдевок, выходивших на берег или входивших по колена
в воду. Оставалось в то ж е время созерцать пастуха и
коров, пасшихся на противоположном берегу речонки,
и опять-таки серую избушку, которая на этот раз была
уж е не промысловая, не разволочная, а пастушья, что
так замечательно редко попадается во всем Поморье,
где скот гуляет без призора. Все это могло бы унести
283

воображение далеко-далеко, в несравненно лучшие, в
настоящие благодатные места и нарисовать более род­
ные и светлые картины, если бы все эти образы на тот
раз не разгоняло новое чувство с иными проявлениями:
этот путь от Нюхчи до Унежмы был последним карбасным путем, так сильно утомившим и опротивевшим в
течение слишком двух долгих месяцев. С Унежмы на­
чинался иной путь и новый способ переправы, мной еще
ни разу в жизни не изведанный и предполагавшийся
лучшим.
Помню, когда, к неописанному моему счастью, прош иркал наш карбас своей матицей — килем, для меня
в последний раз по коргам и стал на мель, я нетерпе­
ливо бросился вперед по мелководью оставшегося до
берега моря вброд. Помню, что с трудом я осилил гра­
нитную крутую вараку, выступавшую мне навстречу и
до того времени закрывавш ую от нас селение. Помню,
что, наконец, осилил я щелья, переполз через все дру­
гие спопутные, перепрыгнул через все каменья и скалы
и, освободившись от этих препон, бежал, бегом беж ал в
селение. Я не замечал, не хотел замечать, что небо з а ­
дернулось тучами и сыпало крупным, хотя и редким
дождем; я видел только одно — вожделенное селение
Унежму — маленькое с небольшой церковью, которая,
скорее, часовня, чем церковь. Я ничего в этот раз не
знал, что со мной будет дальше: так ли будет дурно или
еще хуже. Я хотел знать и знал только одно, что меня
не посадят уж е в мучительный карбас и не стеснят буд­
кой и капризами моря. Я хорошо знал и, признаюсь, как
дитя радовался тому, что привезший меня карбас пой­
дет отсюда назад в бесприветную Нюхчу, и что, если я
захочу сам, меня не повезут до Воргозор прямым ближ ­
ним путем, но путь этот опять-таки идет морем, опятьтаки в карбасе. Нет, лучш е возьму дальнейший, более
поучительный путь и в первый раз в жизни попробую
ехать верхом во что бы то ни стало, чем сяду опять в до­
кучливый карбас.
284

— Давай, брат, мне лошадей!
— Готовы, — отвечал староста, — вещи на тележ куодноколочку положу и сам сяду, а то тебе марко будет и
неловко сидеть: грязью закидает, да и коротка таратаечка: еле чемодан-от твой уложился.
— А вот и тебе конек. Не обессудь, коли праховой
такой, да не ладный: сена-то ведь у нас не больно ж е
много живет, а овсеца-то они у нас с роду не видят.
Мы ехали дальше. Я мчал во всю прыть, насколь­
ко позволяли делать то скудные силы клячи и чудная,
ровная дорога куйпогой, т. е. по песку, гладко обмытому
и укатанному, до подобия паркета, недавно отбывшей
водой. Виделись лишь калужины с водой, еще не про­
сохшей и застоявш ейся в ямах. Виделся песок, несмет­
ное множество белых червей, выползавших из-под это­
го песку на его поверхность; кое-где кучки плавника —
щенок, наметанных грудами морем; выяснился лес,
черневший по берегу, речонка, выливавш аяся из этого
леса, дальние селения впереди, из которых одно было
самое дальнее — Ворзогоры. Назади едва поспевала
за мною одноколка с чемоданом и ящиком. Я ощутил
крайнее неудобство моего седла, кажется, деланного с
тою преимущественно целью, чтобы терзать все, что
до него касается: стремена рваные, высоко поднятые
и неспособные опускаться ниже. Я мчал себе, мчал во
всю немногую силу своей лошаденки, пугливой и в то
ж е время к полному счастью, послушной. Как бы то ни
было, но только в четыре часа с небольшим я успел сде­
лать на коне своем тридцать верст перегону до села Кушереки. Вспоминались мне уж е здесь таможенные сол­
даты, бродившие по улице Унежмы, бабы, ребятишки,
мужики, рассказы моего ямщика о том, что здешний
народ весь уходит на Мурман; что дома иногда строят
они суда и даж е ладьи, промышляют мелких сельдей
и наваг на продольники; что попадают такж е сиги, что
хлебом пользуются они отчасти из следующего по пути
селения Нименги. Вспоминаются при этом кресты, так­
же, по обыкновению поморских берегов, расставленные
285

и по улицам покинутой Унежмы. Видится, как живой,
один из таких крестов под навесом, утвержденным на
двух столбах. Вспоминаются бабы на полях, подсекав­
шие траву, перевертывая коротенькую косу -горбушу с
одной стороны на другую. Вспоминаются почему-то и
зачем-то картины, развешенные по стенам станционной
квартиры: «Диоген с бочкой и Александр Македонский
пред ним в шлеме»; «Крестьянин и Разбойник» (басня);
«К атаману алжирских разбойников представляют бе­
жавш ую пленницу»; «Жена вавилонская, Апокалипсис
глава седьмая-на-десять»; «Дмитрий Донской»; «О бо­
гаче, дающем пир, и почему они не пришли» и пр.
Ожидают новые впечатления, требуют внимания
новые серьезные данные: перед окнами расстилается
новое селение — Кушерека, людное, одно из больших
и красивых сел Поморского берега. Село это строит ма­
лые суда (ладьи весьма редко). За три версты до селе­
ния по унежемской дороге, в трех сараях варят соль.
Село имеет церковь, не так древнюю и вместе с тем не
оригинальной архитектуры, имеет реку Кушу, мелкую,
но бочажистую (ямистую) и порожистую. Народ ходит
на Мурман: обрадовавшись уходу англичан, на этот раз
уш ел туда почти весь. Ловится семга в заборы, в те же
мережки, называемые здесь уж е вершами ; попадают
корюха, камбала; кумжа (форель) ловят сетями; ловят
такж е по озерам мелкую рыбу для домашнего потре­
бления и по зимам удят наваг для продажи. О зерная
рыба и здесь не в чести, ни щуки, ни меньки (налимы),
ни прочая мелкая: избалованные морскими рыбами,
хвастливые поморы сложили даж е такую поговорку:
«Карельска рыба не рыба, лонски сиги не сиги» или с
таким изменением: «Карельски сиги не рыба, деревенска рожь не хлебы».
От того места, откуда с унежемской дороги виде­
лась церковь Ворзогорского села, до этого последнего,
к Онеге прямым путем, можно считать верст 20, между
тем как мне придется совершать теперь до него 53 вер­
286

сты, не считая 9 верст крюку, который надобно сделать
в сторону от почтовой дороги, до села Нименги.
Дугой вытянулся весь этот берег до Ворзогор и ви­
ден почти ясно и с лесом, и с чернеющими домами двух­
трех спопутных деревушек. Выясняются впереди этого
леса и этих деревуш ек морские пески, гладко укатан­
ные и далеко уходящие в море; на них свободно и без­
боязненно сидят крикливые чайки, внимательно, хотя
и бесцельно, устремившие свои зоркие взгляды в даль
шумливого, вечно плещущегося моря. Искал я и здесь
старинных бумаг и не нашел, как не нашел их в Унеме,
как не нашел и в следующем за Кушерекой селении —
Малошуйке.
От Куш ереки до Малошуйки считают почтовым
трактом 15 верст. Дорога идет сначала горой, потом
спускается в ложбину, как будто в овраг какой-то. Под­
кова лошади не звенит о придорожный гранит и не вре­
зывается в рыхлую тундру или летучий песок. Влево
видится узкая полоса моря, как говорят, на 8 верст ото­
шедшего в сторону. Еще некоторое время чернеет Куш ерека своими строениями, отливает крест ее церкви,
и все это пропадает по мере того, как мы спускались в
ложбину. Тут шумит бойкая, по обыкновению, говор­
ливая речка; через речку перекинут мост, наполовину
расш атавш ийся и наполовину погнивший. Пришли на
память в эту пору предостережения кушерецкого ям ­
щика, который подвел ко мне лошадь с таким огово­
ром:
— Конек маленький, а не обидит тебя: нарочно тако­
го про твою милость выбрал.
Оставалось, конечно, поблагодарить, что я и сделал.
— Только ты под уздцы его не дергай — на дыбы
становится, сбрасывает. Не щекоти опять ж е — задом
брыкает. Не хлещи — замотает головой, замотает, не
усидишь, хоть какой будь привышный. По весне-то его
гад (змея) укусил46.
— Так ты бы попользовал его.
287

— Попользовал: травы парили.
— Какие же?
— Голубенькие такие бывают цветочки...
— Словно бы колокольчики! — добавил другой му­
жик.
— А ты бы, Никифорошко, канфарой примочил, —
вступился третий.
— А ладно, — отвечал Никифорушко, — есть
канфара-то; разносчики, вишь, у нас в деревне-то ж и ­
вут: есть, чай, у них. Ладно, ну!
Лошадка, вопреки предостережениям, оказалась
бойкою, не брыкливой и не тряской, так что я успел
даж е приладиться ехать на ней вскачь, особенно после
того, как дорога из ложбины потянулась в гору. Тяну­
лась дорога эта по косогорью, каж ется, две-три версты.
Скакал мой конек, для которого достаточно было одного
только взвизга, легкого удара поводьем, и вынес меня
на гребень горы, на котором только что могла уместить­
ся одна дорога, так узок и обрывист был этот гребень.
Узеньким, хотя и замечательно гладким рубежком шла
по этому гребню почтовая тропа, достаточная, впрочем,
для того, чтобы пропускать верхового и потом однокол­
ку такж е с верховым. Одноколка, с трудом поспевая за
мной, плелась себе вперед, не задевая ни за придорож­
ные пни, ни за сучья.
Мы продолжали между тем подниматься все выше
и выше. Казалось, и конца не будет этой горе и этому
гребню, и уведут они нас высоко-высоко и покажут
дальнее море, ржавое болото и т. п. Но вот впереди нас,
на спопутном холмике, показался крест под навесом,
рядом с ним другой. Гора здесь как будто надломилась
и пошла вперед отлого вниз, заметно не круто, какимито террасами, приступками. Но ехать дальше было не­
возможно. Я, как прикованный, остановился на одном
месте и, по-видимому, самом высоком месте горы и до­
роги — на половине станции, как предупреждал ямщик
раньше. Ямщик говорил еще что-то и долго и много, но
288

я уж е не слуш ал его: я был всецело охвачен чарующей
прелестью всего, что леж ало теперь перед глазами.
Высокие березы и сосны, не дряблые, но ветвистые,
с бойкой крупной зеленью, провожавшие нас на гору,
здесь раздвинулись, несколько поредели и как будто
именно для того, чтобы во всей прелести и цельности
открыть чудные окрестный картины. Пусть отвечают
они сами за себя, очаровывая отвыкшие от подобных
картин глаза, забывшие об них на однообразии преж ­
них поморских видов.
Влево от дороги по всему отклону горы рассыпалась
густая березовая роща, ож ивлявш ая тяжелы й, густой
цвет хвойных деревьев, приметных только при внима­
тельном осмотре. Роща эта сплошной, непрогляднойстеной обступила зеркальное озеро, темное от густой
тени, наброшенной на него, темное оттого, что ушло
оно далеко вниз, разлилось под самой горой, полное и
рыбы, и картинной прелести, гладкое, невозмущаемое,
кажется, ни одной волной. Солнце, разливавш ее всю­
ду кругом богатый свет, не проникало туда ни одним
лучом, не нарушало царствовавшего там мрака. Мрак
этот сливался с тенью берега, густой прибрежной рощи
и расстилался по всему протяжению рощи, поднимав­
шейся на берег озера, так ж е в гору. Видно было, как
постепенно склонялась она на дальнейшем протяж е­
нии, редела заметно, переходила в кустарник, пропа­
дала в этом кустарнике. Пропадал и этот кустарник в
спопутном песке. Песок тянулся не много, на него уж е
плескалось, набегало волнами своими море, у самого
почти горизонта, далеко-далеко.
Узкой полосой, черной и такж е зеркальной, виде­
лось это море. Словно озеро, тянулось оно дальше впра­
во и влево на неоглядную даль, которую уж е не мог про­
никнуть самый зоркий глаз. Ничего не видать было на
этой дали, кроме песка и моря, ничего не слыхать было
оттуда: далеко отошла вся эта картина в сторону, так
чудно заверш аемая у подножия горы нашей тенистой
289

рощей и зеркальным темным озером. Направо, по горе,
тянулся тот ж е густой, беспросветный лес, и уж е не­
долго: на наших же глазах быстро обрывался этот лес и
не переходил уж е в кустарник, а прямо в топкое р ж а­
вое болото.
Бесприютная, мертвенная краснота этого болота,
богатого морошкой, кочками, больно била в глаза, как
нечто противоречащее со всем виденным прежде. Как
разбитые стекла, как светлые пятна, отсвечивали и ис­
крились на солнце, и играли бойкими отблесками эти
ямы болота, которые по местам разбросались по нему
бесцельно и бесприветно, и снова мертвенная рж авчи­
на убивала всякую жизнь, всякое случайное пополз­
новение к этой жизни. Я оторвал глаза от этой смерти
направо, Я не хотел сравнивать ее с жизнью, изобили­
ем, царствовавшим в той ж е роще, в озере, наконец, в
том ж е дальнем море. Я уж е боялся встретиться с без­
жизненностью болота в другой раз, переносил взор на
дорогу и здесь встречал смелую, нетеснимую ничем,
свободную жизнь: кружились мириады пестрых, р аз­
ноцветных бабочек, словно не боялись они, что попали
как будто не в свое место, что не дальше, как за версту,
расстилалось бесконечное, тысячеверстное карельское
болото.
Здесь так же, как и везде по всему беломорскому
побережью, берега обнажены и северные ветры ис­
требляют всякую растительность. Но стоит отойти не­
много верст — попадаются деревья. Зато, лишь только
высокий берег защ ищ ает почву с севера — является
растительность, какой вовсе нельзя ожидать, судя по
географической широте. В начале весны, когда начи­
нает цвести черемуха — первое дерево, приветствую­
щее своими белыми кистями наступление лета в нашем
климате, — аконит в полном развитии цветов. Природа
истощает последние силы свои, решительно разоряет­
ся, чтобы несколько оживить и украсить эти мертвые
страны. В Петербурге аконит цветет почти к осени, на
290

Белом море он к лету в рост человека. М ежду дере­
вьями глядели голубенькие цветочки, среди них как
будто запутался заблудившийся василек, отдавали
своим свежим, нежным запахом анютины глазки; еще
какие-то не архангельские цветы; тут же виделась отзревавш ая, с пожелтелыми листьями морошка; выпол­
зал из-под гнувшейся хвои и листвы здоровый, сочный
масляник, весь облитый, словно маслом, и, может быть,
на наших же глазах проточивший свою голову на свет
Божий; виделись, наконец, белые грибы, красноголо­
вые боровики, виделось много... рисовалась, одним сло­
вом, иная жизнь, царствующая только вдали, там, где
у народа одна забота — поле, одно попечение — лес и
покосы, и жнива, и которой здесь как будто лишнее, не
свое, не заслуженное место.
Здешний народ отвык, даж е незнаком с такими ме­
стами и мог бы обойтись без них: только значение празд­
ничного зрелищ а для отдыха и некоторого успокоения
может иметь для них вся эта местность, от которой глаз
бы не отрывал, к которой бы вернулся не один десяток
раз. Столько в ней было прелести, столько в ней было
чего-то, что унесло в дальние, знакомые места, обхва­
тило самыми свежими воспоминаниями о давно поки­
нутых местах для иной жизни, для иных обязанностей:
в них уж е не много поэзии и нет очарования!
— Что загляделся долго, али уж хорошо больно?
Ямщик, стоявший все время, поехал вперед, я бес­
сознательно повиновался ему.
— Гора, вишь, здесь — самое высокое место, так и
берет глаз-от далеко — оттого это. Малошуйские бабы
за грибами сюда ходят: много грибов по горе-то этой
живет; попадаются и белые: сушат, во щах едят по по­
стам. Морошку-то больше мочат, а то и так едят, — го­
ворил мой ямщик во все то время, когда исчезала от нас
часовня, стушевались все эти чудные виды.
Я еще долго не отрывался от них, несколько раз под­
нимался снова наверх к часовне и всякий раз встречал
от ямщика наставления:
291

—
Пора, ваше благородие, на место: стемнеет, хуж е
будет. Дорога за Малошуйкой самая такая неладная,
что и нет ее хуж е нигде. Полно, будет!
Ровная, как доска, дорога сбежала с горы, повернула
в кустарник, бежала между дряблыми болотными де­
ревьями, выбежала на берег реки, вела этим берегом, но
впечатления, навеянные мне чудными нагорными ви­
дами, преследовали меня, восставая, как живые. Опять
вспоминался Приволжский край, и опять воспоминания
эти в воображении не теряли своего места, но приходи­
ли с новой силой, с новыми подробностями. Расстилав­
шиеся поля, ржаные и яровые, и теперь перед глазами.
Попадались бабы с серпами на плечах, подбиравшими
на жниве пучки захваченных в руку колосьев.
Но вот опять болото раскинулось по дороге; по бо­
лоту пошла гать, размы тая дождями, с грязными вы­
боинами, с погнившими и оголившими сучья бревнами.
Все-таки я был счастлив, несказанно доволен, как ни
разу во всех летних переездах по прибрежьям свое­
образного, но утомительного Белого моря. Оно пока­
ж ется мне еще раза два-три, но издали, на последнее
прощание и уж е около самого Архангельска.
Село Малошуйка большое, раскиданное по двум бе­
регам довольно широкой речонки. Встречает оно меня
большими домами, деревянной, еще не старой церко­
вью. Оставшиеся дома ж ители его рассказали о том,
что село это некогда, до штатов, приписано было к Кожеозерскому монастырю (существующему еще до сих
пор вверх по р. Онеге); что они стреляют птиц и день­
гами от продажи их оплачивают государственные по­
винности. Бьют и морских зверей, ловят и рыбу, но в
незначительном количестве. Большей частью они по
летам такж е выбираются на Мурман и строят суда, но
немного. Отлучаются и в Питер для черных работ, на
которые укаж ет случайность и личный произвол хозя­
ев. Прежде занимались в селе Малошуйском хлебопа­
292

шеством, но теперь производится это в меньших р аз­
мерах, оттого-де, что земля неблагодарна, а вероятнее,
оттого, что сманили богатые соседи — океан и море.
По церковному «Памятнику» видно, что церковь
Сретения освящена в 1600 году по благословению нов­
городского митрополита Евфимия, а другая церковь
(холодная), Николая Чудотворца, сооружена в 1700
году. Обе церкви эти существуют и в настоящее время,
и обе заново обиты тесом. Ж ители здешние еще дер­
ж атся православия, и только незадолго до моего при­
езда вывезены отсюда в Онегу два раскольника, явив­
шиеся было сюда проповедовать старый закон и ис­
поведание. Рассказывают еще, как бы в дополнение ко
всем этим сведениям, что у самого почти селения есть
небольшой, саженей в 50 высотой, осыпавшийся кур­
ган, который сохраняет еще новое предание о набегах
паньков (литовских людей) и тяжелом времени панъщины. Сюда будто бы малошуйский народ, проведав
о скором набеге неприятеля, спрятал свои богатства в
трех цренах (котлах): в одном положено было золото, в
другом серебро, в третьем медь. «Црены» эти покрыты
были сырыми кожами, засыпаны землей, образовав­
шей этот холм, или челпан — по здешнему говору, и
зачурованы крепким заговором. Никто не может взять
этого клада (пробовали несколько раз, разрывали гору).
Откроется клад и скаж ется — выйдет наруж у — тогда,
когда явятся сюда семь Иванов, все семь Иванычей, все
одного отца дети. Узнают об этом московские купцы —
придут и раскопают...
Предание об этих паньках не пропадает и дальше, и
еще раз встречается при имени следующего за Малошуйкой селения Ворзогор, которое будто бы называлось
прежде Ворогоры и по той причине, что первое заселе­
ние этого места начато ворами, теми ж е паньками, осно­
вавшими здесь свой главный притон. Поселившись на
высокой горе, паньки эти — воры — прямо из селения
293

могли видеть все идущие по р, Онеге и по Белому морю
суда, всякого едущего по нименгской и малошуйской
дорогам. Предание это присовокупляет далее еще то,
что ворзогорские воры грабили окрестности и потом,
когда приписаны были к Нименге, селению, брошенно­
му в сторону от почтовой дороги, на реке того же имени,
занятому вываркой соли в одном чрене и заселенному,
как говорит то ж е предание, еще во времена Иоанна
Грозного.
Рассказываю т также, что в Малошуйке ж ивал не­
когда богатырь Ауров, который-де, что сено косил, по­
бивал дубиной нападавших на селение паньков с бер­
дышами, которые были-де, как грабли, по форме своей
и внешнему виду.
За Нименгой в болотах (рассказывали другие) лет
тому восемьдесят назад семь беглых образовали было
селение, относительно людное и большое. Один случай,
причиной которого было поползновение к свальному
греху одного из поселенцев — и именно убийство за
то виновного пешней, впотьмах в сенях — уничтожил
дело поселенцев в самом начале. По случаю убийства
этого наехал суд и разогнал всех поселенцев; теперь
уж е нет селения, а обитатели его спокойно перебрались
в соседние, оженились там и незаметно пропали в массе
защищенных законом обитателей.
В Малошуйке свадьба: крестный отец — по старин­
ному новгородскому обычаю, которому следовала, мо­
ж ет быть, и М арфа-посадница, выходя зам уж за Исака
Борецкого, — крестный отец (или брюдга, т. е. крестная
мать) сходил сватом, вызвал невестина отца в сени (не­
пременно в сени), сговорился с ним, услав весть о на­
мерении в невестину избу. Разнесли эту весть бабы по
деревне.
—
Находит на дело! — защ ебетала и невестина, и
женихова бабья родня.
Надо ладить жениховой родне подарки: будущему
свекру — ситцевую рубаху, холщовые порты, буду­
294

щей свекрови — штоф на сороку, которую сладит она
в виде копыта и положит в сундук, если заразилась от
молодых девок городской модой. Ей ж е припасает неве­
ста красной холстины на сорочку, которую по Белому
морю рубахой не называют. Золовкам пойдет штофное
очелье к девичьей повязке; деверьям — по ситцевой
рубахе, да вместо стариковых портов по ивановскому
платку с цветочками, либо с городочками. Женихов
отец или сам жених дают невестину отцу деньги «на
подъем», т. е. на вино.
Если злые люди свадьбы не расхинят (не расстроят),
если не уверят в том, что невеста «кросен разставить
не толкует» (т. е. не умеет ничего делать), — быть пред­
ставлению сложному и многотрудному.
Заж егш и свечу и помолившись иконам, начинают
пить малое рукобитье: дело кончено, по рукам ударе­
но и малое рукобитье выпито. Теперь за большим стоит
дело. Ходит невестин отец по знакомым, всякого просит,
молитствуется: «Господи Иисусе Христе, Сыне Божий!
Иван Михалыч, загости ко мне хлеба-соли кушать, на
винну чарку». Невеста с девушками идут в свою бесе­
ду, которая называется «заплачкой». Она прощается
поочередно с каждой подругой. Ж ених посылает двух
парней с угощениями. С ними приходит и невестина
крестная мать, с почолком или повязкой с двумя рога­
ми, вышитой на серебре кемским жемчугом, которую и
надевают на невесту. Теперь, само собою разумеется,
надо плакать. Невеста плачет и вычитывает — стиховодничает, подруги подголосничают, помогают стихи
водить — такие:
Не во саду-то я, бедная, обсидвласе,
Но на сад-то я, бедна, оглядвласе,
Не на травку-муравку зеленую,
Не на всяки цветочки лазоревы.
Не вода надо мной разливается,
Не огонь надо мной разгорается:
Разгорается мое зяблое сердце ретивое,
295

Разливаются мои горькия слезы горячия
По блеклому лицу — не румяному.
Что за чудо — за диво великое,
Прежде этыя поры — прежде времени
Сидела я глупа косата голубушка
В собранной своей тихой беседы смиренныя
Не бывала крестовая ласкова матушка
Со хорошей-то моей дорогой воли вольныя.
Уж послушайте, милыя подружки любовныя,
Не расплетайте моей русой косы красовитыя,
Два востраго ножа, два булатнаго,
Обрежьте свои белыя опальныя рученьки, —

поет невеста так потому, что в это время расплетаю т
ей косу торопливо и скоро: скоро по той причине, что
та девуш ка, которая вы плетет из кос ленту раньше,
берет себе эту ленту47. Окончание песни обязывает не­
весту на новый обряд. Она «давает добров», т. е. при
каждом стихе ударяет правым кулаком в левую л а ­
донь и кланяется в пояс. После нескольких таких по­
клонов падает она в ноги тому, кому давает добров и,
поднявшись с полу, обнимает. Д авая добров крестной
матери, спраш ивает (с подголосницами): «По чьему
входишь повеленью ды (sic) благословленью, — со
слова ли, с досаду ли ласкотников — ж еланных роди­
телей, не от своего ль ума, да от разума?» Ответ з а ­
клю чается в самой песне. Невесту накрывают платком
и уводят из избы с песней:
Послушайте, мои милыя подруженьки любовныя!
Пойдемте вон со тихия беседы смиренныя:
Пришли скорые послы, да незастенчивые.

Идя по улице, поют о надежде заступы милых, л а­
сковых братьецов: «Сполна-де пекет красное солныш­
ко угревное, во родительском доме — теплом витом
гнездышке сидят они вкупе во собрании, весь-то род
племя ближонное. Топерь слава Тебе Боже — Господи!
Не бедная ды не обидная».
296

Если у невесты умерли братья либо на чужой сто­
роне на петербургских лесных дворах, либо погибли на
море, невеста споет на улице добавок:
Собралися бы сокопилися
Из славных-то петербургских городов
Со печальняго синя солона моря.

Если братья умерли дома, надо прибавить так:
Со окат со горы со Микольския48.

М ежду тем кончилась улица, пришли к лестнице.
На лестницу эту вызывают родную мать для встречи,
без матери «не несут ножки резвые во часту во ступенчату лисвёнку, как севодня до посеводнешному». Ког­
да выйдет мать со тонким-то звучным со голосом, со
умильной-то со горазной со причетью, стихи поют ей
спасибо.
Приходят в сени — опять заплачка:
Становись, моя поневольная млада головушка,
Середь новых-то сеней переных.

В сенях снимают с головы плат с новой заплачкой:
Теперь скину свои очи ясныя,
Оведу кругом новы сени переныя, —
На которой стены ограды белокаменныя
Стоят чудные Спасы многомилостивые.

И молитва:
Помолиться было сизой косатой голубушке
Богу Спасу, Пресвятой Богородицы, —
Придучись со пути — со дорожки широкия.

Затем невеста здоровается с сенями (конечно, сти­
хами же):
297

Вы здорово, новы сени переныя,
Кругом светлыя окошка косесчатыя,
Кругом белыя брусовыя лавочки.

Потом зовет она подруг в дом, приговаривает к дому
и себе, садясь на лавку в песьнём (печном) углу; потом
опять стиховная молитва ко Господу и Пресвятой Бого­
родице и Николе-угоднику:
Свет Сударь Микола многомилосливой!
Попусти тонкой молодой незвучен голос.
Случилось слыхать сизой косатой голубушке
От чужих-то от младых от ясных от соколов
Через три губы синя солона моря
Есть мощи-ты среди синя солона моря.
На зеленом-то высоком на острове
Стоит Божья церковь преосвященая.
Благословите же, Соловецкие преподобные
чудотворцы многомилосливые,
Попустить тонкий молодой незвучен голос
По родительскому теплому витому гнездушку.

Попускает невеста звучен голос к родителями как
бы опомнившись, что забыла спросить и благословиться
у них: «Чей дом, того воля довольная волюшка». Затем
плач о своей воле: «Прости, вольная волюшка! Оставайтеся все шуточки-глумочки у родителей в дому. Про­
шла теперь, волюшка, у красных солнушков. Пошла я
повыступила во женско печально, житье подначально.
Не своя теперь воля-волюшка: день пройдет, даваючи,
другой слова дожидаючись; третий похоячись (т. е. наряжаючись): вот и вся неделька семиденная прошла —
прокатилася. Приношу благодареньице, что дрочили
(ласкали) да нежили, крутили (наряжали) да ладили».
Вставши с лавки из печного угла, она идет давать отцу
«здоров». «Здоров» этот подлиннее всех и поскладнее:
Расшанитесь-ко, народ, люди добрые,
Чужи белые хороши лебедочки, —
Дайте несомножечко пути-дорожки широкия
Со одну добовую мостовиночку:
298

Пройти-проплыть сизой носатой голубушке
На родительский дом тепло витое гнездушко
Перед белые столы перед дубовые.
Могу ли усмотреть, дитя бедное,
Сквозь туман горьки слезы горячия, —
На которой белой брусовой на лавочке
Пекет красное солнце угревное,
Сидят мои желанные сердечны родители
Пропивают меня, сизу косату голубушку,
Во зладейку-неволю великую.
Послушай-ко, желанный родитель-батюшко,
За каку вину-опалу великую
Отдал да обневолил во злодвйку-неволюшку?
Разве не трудница была, не работница,
Не верная слуга все изменная:
Изменяла ль тебе красное солнце угревное,
У всякаго зелья — работы тяжелыя?
Не берея была красным наливным ягодкам,
Не ловея была свежия рыбы трепущия?
Разве укорять тебя стала, упрекать
При толпах тебя — при артелях великих,
При славных царевых при кабаках?
Лучше найми меня в казачихи-нахлебницы,
Возьми собину счетную — золотую казну,
Заплати-ко чужим ясным-то соколам
За проторы убытки великие,
За довольное хмельно зелено вино.

С тарик в начале песни сидит задумчивый, и так
как стихи водятся самым заунывным голосом, то и
нет того отца, у которого не растопила бы эта зап лач ­
ка сердце и который бы не ры дал на всю избу. П лач
становится общим. Невеста, которой уж е надорвали
нервы до того времени, плачет исподтишка. К ланя­
ясь в ноги, она с трудом поднимется, обоймет отцову
шею да и скатится головой на плечо. Р едкая из не­
вест допевает стихи благодарственные сначала отцу,
потом матери, братьям и всем семейным по тому ж е
порядку, в каком пиш ут письма родным с чуж ой
стороны. Б лагодарят за невесту подруги ее и за то,
что давали много вольной воли, дозволяли «ходитьгулять по гульбам-прохладам, по тихим полуночным
299

вечеринкам; наделяли покрутой-покрасой великой,
что дивовался народ — люди добрые, завидовали ми­
лые по дружки-лебедушки».
Когда выберутся из избы гости, невеста одевает де­
вушек — одну барином, другую барыней. Барина в си­
ний кафтан, барыню в хорошую шубейку и платок. Эти
двое идут к жениху с песнями и отдают ему честь по­
клоном от невесты. Посланных сажают за стол и пот­
чуют вином или водкой. Редкая из них не выпьет при
этом двух-трех рюмок, стараясь вернуться к невесте
пошатываясь, как бы пьяной. По дворам проказят: у
холостых ребят опрокидывают на дворах костры дров,
загораживают дорогу в ворота дровнями, санями и пр.,
что попадет под руку. Выбирают, разумеется, те дворы,
где понужнее и поприятнее. Чащ е ж е всего затаскива­
ют дровни на реку и запихивают в прорубь.
Возвратившись к невесте, начинают гулять: зауныв­
ные песни сменяют на веселые. Захвативш ись в круг
руками, вертятся, притоптывают и поют такую песню:
Бражка ты, бражка моя,
Да и-и-их-и!
Дорога бражка поссучена была
На ручью-то бражка ссученая,
На полатях рассоложенная.
Да на эту бражку нету питухов,
Нет удалых добрых молодцев.
Я посля мужа в честном пиру была,
Со боярами состольничала.
Супротиву холостова сидела,
Супротиву на скамеечке.
Уж я пьяна я не пьяная была,
Я кокошничек в руках несла,
Подзатыльничек под поясом.

И пошла крутить гульба до упаду. Некоторые де­
вушки остаются ночевать у невесты.
Утром приходят от жениха друж ки — два холостые
парня — будить невесту, которую подруги стараю т­
ся спрятать как можно дальш е49. Прячутся и сами под
300

одеяла, шубы, солому, кафтаны, укрывая лицо для того,
чтобы друж ки дольше не могли признать, где спит не­
веста. К этой путанице друж кам не один раз доведется
понапрасну прочесть молитву и поднять с постели не
ту, которую следует. Того, кто показал невесту, д руж ­
ки благодарят калачами50. Будят невесту такой молит­
вой: «Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, княгиня
первобрачна (имярек), встань, убудись, от крепкого сна
прохватись: белый свет спорыдаитсе, заря размыкаетсе; на улице собаки лают, ребята играют, по боярским
домам соловьи свищут, по крестьянским домам петухи
поют, печи топятся».
Скинув одеяло, невеста начинает стиховодничать.
В стихах вы раж ает сетование, что вот будила родная
матушка, а сегодня убужают чуж и молодые ясны со­
колы. У всех были перины пуховые, тепло одеяло со­
болиное. У ней, у невесты, вместо перины три ряда се­
рых валючих камушков, одеялом была белая льдина
холодная. Во сне она видела, что под светлым окошком
косесчатым стоит тихое приглубое озеро: в нем плава­
ют серые водоплавные утушки: у них подобрано легкое
крылье утиное; у одной этой крылушко распущено. Эти
утушки — подружки любовные: у них зачесаны мла­
дые буйны головы. Только у ней одной распущены тон­
кие вольные волосы.
А потому зовут мать чесать голову, просят найти ее
хороший частозубчатый гребешок, вплести семишел­
ковые ленточки. Когда мать вычешет голову, получает
песенную благодарность с сожалением, что не заплела
косы и не вплела в нее ленточек.
Посылает невеста сестру за водой на реку — обмыть
горьки слезы горячия, намыть радости-веселья велико­
го, но с наказом: первую струю пропустить вниз по слав­
ной Дунай-реке и другую туда же, а из третьей струи
зачерпнуть водицы ключевые. Первой струей умывает­
ся разлучница зладейка-неволя; другой чужи-дальни
не сердечные, а богоданные (жениховые) родители.
301

С третьей струи у частой ступенчатой лесенки надо поплеснуть воды студеные: пусть вырастет чащ а-рощ а
непроходимая, чтобы нельзя было ни пройти, ни проехати разлучникам злодеям великим.
После этого стиха невеста умывается водой, а под­
руги пекут блины, которыми угощают друж ек и под­
шучивают: всей оравой стянут с ног сапоги, нальют в
них воды или накладут снегу и куда-нибудь запрячут.
За сапоги берут выкуп калачами. Сама невеста при­
шьет друж кам на плечи по ленте: большому на правое,
малому на левое; дает каждому по белой опояске. Затем
молится Богу, предварительно попросив стиховным
плачем заж ечь свечу у иконы:
«Помолиться было Богу Спасу, Пресвятой Богороди­
це за Ц аря Государя Великого за М атушку Царицу Го­
сударыню. Им дай, Господи, здравия-здоровья, долгого
веку протяжного; жить после меня, с маленькими середечными детушками, со всей силой-армией. Теперь
помолиться за ласкотнова родите ля-батюшку, за мать,
за братьев, сестер и всех домашних, за всех подруг и за
себя самое, чтобы жить во зладейке-неволе великой».
По окончании молитвы — отцу «добров» тот самый,
что отдан был и на рукобитье. Затем приготовляется
в баненку парную мыльную, но просит отца жаловать
идти впереди себя; за ним мать, подруг и всех соседей,
величая по имени. По выходе из бани невесту накры­
вают платком: «Спасибо тебе, парная мыльная банька,
на храненьи да на береженьи. Уж раскатить бы тебя с
верхнего бревешка до нижнего, да пусть моются в тебе
ласкотники желанные родители: глупая моя младая
буйна головушка (не надо мне ж елать этого)».
Затем невеста просит у отца лошадей погулять по
Дунай-реке быстрой, покрасоваться во честном по­
хвальном девочесьви, во ангельском чину — во архан­
гельском — проститься со славной гладкой горочкой, со
хорошей новошатровой колоколенкой.
Катаются на трех лошадях в санях до полудня, пока
невеста не объедет всей той родни своей, где прежде
302

гащивала. Везде «делает добров» кто был добр — тем
стиховодничает, кто не ласков был — те вправе на этот
раз выкорить при всем честном народе. Не успеет объ­
ездить все избы, останавливается и дает добров на ули­
це. У женихова дома друж ки выносят водку и потчуют
ею подруг и самую невесту. К возвратившейся домой
невесте приезжаю т гости честные: крестная мать ж е­
нихова, сестры его и тетки. Невеста встречает их при­
ветствием на улице, саж ает за стол и просит мать свою
расставливать столы белодубовы, разверты вать ска­
терти бельчатые, саж ать гостей милых-небывалых.
По отъезде «чесных» невеста надевает на себя хоро­
шее платье и повязки. Повязками ударяет по воздуху,
хлопает (эта называется «невеста красуется») и прина­
ряж ается во покруты-покрасы великие. Затем благо­
дарит она за них отца и братьев. По окончании красованья она садится под образом, обвешанным полотенцем,
шитым по концам красной бумагой. У образа горит вос­
ковая свеча. Садится невеста за байник, т. е. за стол, на­
крытый скатертью с хлебом-солью. Приглашает отца
и мать ко белупшеничному байничку. Подходит отец
и, помолившись Богу, дарит ситцу на сарафан или на
рукава (на стан), судя по состоянию. Подходят и дарят
все, кто пил вино на рукобитье. Получивши подарок, не­
веста обнимает каждого по нескольку раз. Подарки эти,
делаемые женихом и его товарищами, называются об­
щим именем вздарья, приноса, задарья и здарья (много
названий — значит, обычай повсеместный). Здарья от
невесты жениховым родителям и родственникам выго­
вариваются заранее, при сватовстве. Недача считается
оскорблением и может расстроить налаженную свадь­
бу. Бедная невеста — жених поможет. Ничего она не
принесет — от свекрови невестке всегдашние покоры
и нередкие гонения.
С невестой конец, теперь за женихом дело.
Благословившись у родителей, он едет с большим
дружкой звать свою родню в пояс (на свадьбу), т. е.
303

идти с поезжанами за невестой. По улицам едет без
шапки и за большое удовольствие считает пригласить
«к себе в законный брак» встречного, когда родня его,
т. е. поезжане — соберутся, они пойдут впереди, за
ними «тысяцкий» (который сватал невесту) с иконой в
руках; наконец, жених и сватьи (крестная мать и тет­
ки). Для встречи их в сенях у невесты заж ж ены у св.
икон восковые свечи, почему поезд и останавливается
здесь для богомоленья. Стихи в избе прекращ аю тся и
девки захватываю тся кругом невесты так, чтобы ей не
видно было, когда зайдут гости в избу. Дружки с вели­
ким трудом заталкиваю т кучу девушек в задний угол,
и выхватывают у них невесту. Ее уводят в горницу или
в подъизбицу снаряж ать к венцу. В это время жених
уж е сидит с поезжанами за столом против невестина
образа. Изба полна народа: пришли смотреть жениха.
Это смотренье , когда едва можно повернуться в избе, к
тому ж е наносят еще досок, настановят скамеек, чтобы
всем и все было видно. Сидят «сморены» на воронцах,
на печи, на полатях, наваливаются на стол, который то
и дело поскрипывает. В некоторых избах в предупре­
ждение порчи обивают печи досками, чтобы не проло­
мали. Дружки, как ни стараются, ничего в таких делах
не успевают: гости требовательны и настойчивы, ж е­
лая посмотреть невесту, которую для этой цели саж а­
ют иногда за стол напоказ. Девки поют уже свадебные
песни. Особенно злобятся на свата, как и везде на всей
Руси святой и стародавней:
Да тебе, свату большему
Да изменщику девочьему (такому-то),
На ступень ступить — нога сломить,
На другой ступить —друга сломить.
На третьей — голова свернуть.
Того мало свату большему
Да изменщику девочьему:
На печи спать под шубою,
Под тремя полушубками,
Под четырема тулупама, —
304

Да трясло б тебе повытрясло,
Да сквозь печь провалитисе,
В мясных щах оваритисе.
Того мало свату большему
Да изменщику девочьему:
С хором бы тя о борону
Да с горы бы тя о каменье,
Без попа без покаенья,
Без духовнаго батюшка
Не ходил бы, не сватался,
Стариков не обманывал
Да старух не подговаривал,
Не хвалил, не надхваливал
Чужи дальныя стороны
Да подгорския слободы.
Она горем насеяна
Да слезами поливана.

Каждый стих вдобавок поется по два раза. Песни
стихают: перед столом появляется невеста в лучшем
наряде, закры тая платком, с двумя своими сватьями.
Поклонившись три раза поезжанам, она начинает об­
носить вином каждого, за что кладут ей в чарку какуюнибудь монету, либо орехи, либо пряники. Когда дой­
дет очередь до жениха, то он сам уж е подносит невесте
красной водки до трех раз (она не соглашается). После
этой церемонии он подает ей на подносе покрывало
(большой платок), мыло, в которое натыкано на ребро
грошей, за мылом — гребень, зеркало, потом большой
пряник. Встает друж ка большой и говорит невесте:
—
Господи Иисусе Христе, Сыне Божий! Княгиня
первобрачная у столов была, молодого князя видела,
подарочки приняла: мыльце, гребешок, зеркальце, п ря­
ничек: мыльцем умойся, гребешком зачешись, в зер ­
кальце посмотрись, пряничком закуси. У нашего князя
(имярек) горка низенька, водка близенько, ходи хоро­
шенько. Сяж у грезь под матицу весь, худые порядки
оставляй дома у матки, а хорошие с собой забирай.
Молодой дружка выступает, подает девушкам на под­
носе калачи за песни. Жених дает прихожим мужикам
305

денег на водку: эти подарки принимают за совет ухо­
дить вон из избы. В избе стало просторно.
Невесту снова накрывают платком и заводят за стол
к жениху. Здесь невестин отец благословляет обоих три
раза той самой иконой, которая была на стене, и пере­
дает ее тысяцкому. Все встают с лавок, молятся Богу и
идут к венцу в церковь. Ж ених ведет невесту за пла­
ток, а рожники (братья) под руки. Впереди идут д руж ­
ки, побрякивая колокольчиками, поезжане поют песни.
Подруги за невестой в церковь не ходят.
Во время венчания в трапезе раздаю т народу сва­
дебные пироги. Один не делится — это каравай баенник за то, что с ним долго возятся: делают чистым, бес­
примесным ржаным, зашивают накануне девишника в
скатерть с двумя пшеничными калачами, деревянной
столовой чашкой, солонкой с солью и двумя не бывши­
ми в деле ложками. Заш иваю т баенник в бане (оттого
и прозвание), когда невеста, выпарившись, отдыхает, а
распивают наутро после венца, после второй бани обо­
их молодых. В церкви, во время венчания, он леж ит у
крылоса, как запоздалый, но живой свидетель давно
отжившей языческой старины. После венца одевают
(крутят) невесту в бабий повойник (венчалась она в
повязке девичьей) и она с молодым, благословившись
у священника, идет в дом жениха. В сенях встречает
новобрачных свекор хлебом и солью, т. е. решетом, в
которое насыпано жито (ячмень) и на него положены
хлеб и соль. Решетом свекор три раза обводит вокруг
наклоненных голов молодых и передает своей жене для
того же. От матери берет молодой и передает молодухе,
которая несет хлеб-соль в дом и кладет на стол. В избе
после обыкновенного моления молодые с тысяцким
садятся за столы. Свекор раскры вает лицо молодой и
здоровается с ней51, за ним все семейные и поезжане с
плеча на плечо, приговаривая: «Здорово ли под венцом
стояли?» Дружки подносят по рюмке водки поезжанам,
и эти уходят. Молодые ужинают одни без поезжан. Им
306

обеденный стол после, когда отдохнут до ружников,
т. е. тех, которые привезут от отца и матери приданое:
сундуки и перины, называемые общим именем коробье.
Так и было — коробки из луба, а теперь — сундуки, в
которых копили и рядили коробью: одежду, портну,
разное прищеголье, платённо, придано, скруту и круту. Припомним, кстати, что в древних новгородских
летописях крута поминается такж е в смысле разных
необходимых в приданом женских украшений. «Кру­
тить невесту» и сейчас значит то же, что заготовлять
ей приданое.
После ужина молодые идут спать в клеть, где неве­
ста расстегивает у жениха кафтан и снимает сапоги, в
которых положено несколько серебряных монет. При
этом молодой пользуется случаем выманить поцелуй,
не спуская с ног сапогов. В силе ноги у жениха возмож­
ность сорвать таких поцелуев десятки. Затем молодой
валится на кровать лицом к стене и не поворачивается
до тех пор, пока молодая не поклонится и не проговорит
вслух такой молитвы: «Господи Иисусе Христе, Сыне
Божий! Такой-то (имярек) пусти ночевать».
На другой день дружки зовут родню молодого на
обед, а родню молодой созывают рожники опять с мо­
литвой и просьбой «загостить пожаловать хлеба-соли
кушать, молодой смотреть». За обедом, когда дружки
обносят водкой, молодая каждого гостя чествует по­
клоном в пояс. После этой церемонии раздает дары,
выраженные при сватовстве, и опять по рюмке водки.
Опорожнивший рюмку возвращ ает ее с деньгами по
тому ж е порядку и закону, как и на смотренье. Затем
подают куш анья и за каждым из них чествуют гостей
сперва дружки, потом жених и прочие домашние, на­
зывая каждого по имени и отчеству: «Поешь-покушай,
гостей почёствуй».
Кончают всю свадебную церемонно блинами. Они
бывают у родителей молодой через несколько дней по­
сле красного стола, называемого здесь «полюбовная
307

гостьба». На эти блины зовет свою родню сам молодой.
На блинах порядок все тот же, лишь не бывает даров и
молодая не носит чарок, но ее все-таки заставляю т бес­
престанно целоваться с молодым мужем. После блинов
молодой выдают приданое, каковое и несут к ней на дом
бывшие на свадьбе подруги.
Затем и всему делу конец, да как и везде — «прида­
но в сундуке, а урод на руке».
Таким побытом справляются свадьбы по всему бе­
ломорскому берегу от г. Онеги до самого города Кеми.
В Кеми делают не во многом по другому, да и в посаде
Сумах так же. В Сумах тоже никогда не бывает сва­
деб летом, потому что, как указано в своем месте, все
мужчины уходят на море или на дальний Мурманский
берег океана. На богатую свадьбу собирают девушек до
30, иногда всех, что есть в селении, исключая, может
быть, тех, которые сами не любят ходить на свадьбы.
В Сумах эти девушки, в то время когда молодой ходит
с молодухой с визитами по гостям, остаются у когонибудь у родителей и прощаются там. Там ж е вместо
лент друж ки получают от невесты полотенца, которые
и повязывают через плечо, как кавалерские ленты. Там
ж е баенников (хлеба-соли) бывает два: один женихов,
другой невестин. Их зашивают в салфетку, из верхней
корочки в середине вырезают кружок и в ямку кладут
головку чеснока и щепоть жита, и потом все это при­
крывают вырезанной круглой корочкой как примету
симпатическую и стародавнюю. В Сумах сохранилась
сверх прочих заплачек еще одна перед воротами роди­
тельского дома, когда невеста возвратится из церкви от
молебна. Прощается невеста с рекой, с полями и луга­
ми, со всеми соседями: «Не поминаейте окольны поряд­
ны соседушки, не помните ни злом, да и ни лихом меня,
младу голубушку». У некоторых суеверных невест ве­
дется обычай против лихого духа обтыкать подол сара­
фана булавками (в посадах и городах) или обматывать­
ся под платьем рыболовной сеткой (в деревнях). Косу у
308

невесты к смотринам расплетает сестра, либо, когда ее
нет, люба подруга. С распущенной косой ходит невеста
до повойника, когда последний наденут после венца, то
расчесывают волосы вновь и заплетают их на две косы
непременно либо мать крестная, либо та женщина, у
которой нет детей. В Ш уе сохранился еще обычай у не­
вест до венца ходить гостить по честным гостьбищам
для подарков: крестные отцы дают платки и ситец на
сорочки; от богатых идут деньги, от бедных просто куделя (вычесаный лен) и пр. Впрочем, те же голосованья
слышатся, те ж е обряды водятся и в удаленных от Л ет­
него и Терского береов странах двинских, мезенских
и печорских: все одна стародавняя Новгородчина (см.
дальше ст. «Тайбола», «Печорский князь» и др.).
* * *

Таковы видимые порядки обрядовые. Теперь о тех,
которые скрыты от посторонних, произведены домаш­
ним образом, т. е. о брачном договоре, по сведениям, з а ­
имствованным из превосходного труда г-жи А лексан­
дры Ефименко («Обычное право», Москва, 1884 г.).
Сватья толкует свое в интересах уполномочившей
стороны, родители, привычно слуш ая в пол-уха, глав­
ным образом ожидают существенных предложений,
так как дочь в семье работница, имеющая свою нрав­
ственную и материальную цену.
Иногда сват сумеет мастерски расценить работника,
желающего получить поддержку в хозяйстве в жене и
никогда не постеснится похвалить выше облака ходя­
чего. Один краснобай похвастал таким образом о бед­
ном и заурядном женихе:
—
Хватись — чего у него нету! Хлеба старого пол­
житницы, четыре скотины на воду ходят, два теленка
на сене, пятигодовалый бык на корму; конь тоже хо­
роший, одиннадцать овец и деньги водятся, домик ни­
чего — живет (т. е. порядочный). А хоть из платья-то!
309

Шуб белых, сукманин, каф тан у парня, рубаха дорого­
го кумачу, тяж елы е штаны, пояс из дорогого прядева
шленской шерсти и кисти какие наведены. Не то что
кисти, да и концы, — те у пояса разве на два вершка...
да что на два, — чуть не на три вышиты золотом! С ря­
дится, просто золотой, все бы на него глядел. Ну, да что
говорить: парень ходит на сплавку, гроша не промота­
ет, не пьяница, а осенью-то ходит в лес: у него в лесу на­
сторожено сорок петлей, да тридцать кулем — сколько
он переловит зайцев! Есть руж ье и собака — стреляет
белку. Собака у него, говорят, хороша: я чул, у старо­
вера Митрохи целковый давали за собаку ту. И морд
плести мастер и рыб ловить в озерах — щук. Да есть,
ты сам слыхал и т. д.
Таким художественным, мастерским образом пере­
дана рекомендация о женихе заурядном и бедном, про­
изводящем привычные и общие всем работы и притом в
самых скромных размерах. Вся задача свата заклю ча­
лась в том, чтобы подействовать на ум, чувства и волю
родителей. Со стороны последних следуют вопросы
материального характера: свадебных расходах и по­
дарках, даж е о количестве гостей, а самое главное для
обеих сторон: какая кладка, и каково приданое, и какие
задатки, и каких размеров неустойки и т. п.
Кладка деньгами дается женихом невесте на изго­
товление приданого и тогда о последнем уж е не быва­
ет речи. Подарки взаимные между сговорившимися и
подарки родственникам имеют силу задатков. Условия
эти совершаются словесно и держ атся на честном сло­
ве, но в грамотном населении архангельского Поморья
существуют еще письменные договоры на бумаге «сговорные письма», продолжение допетровских «рядных
записей». В них такж е определяется день венчания,
залог или неустойка в предотвращении попятного от­
каза, перечисляется приданое. Ж ених, принимаемый
в дом, ограничивается правами по отношению к иму­
ществу тестя, ставятся условия, обеспечивающие де­
310

тей, если невеста выходит зам уж «детной» вдовой, и
т. д. Неустойку определяют деньгами только богатые,
но залог на случай расстройки сватовства обязательно
возвращ ается полностью и в нередких случаях даж е
с наддачей неустоек. Впрочем, залог отцу невесты да­
ется лишь в местностях края, где существует прида­
ное. Здесь и в этих случаях обычай подарков получил
большое развитие и при необходимости возвращ ения
их происходят недоразумения, доходящие до решения
волостными судами. Иски начинают в этих случаях
или отцы жен, или сами они, если брак расторгается
смертью мужа! Меньше требований, если умер муж,
и, наоборот они бывают гораздо значительнее в пользу
жениной стороны.
Заключенный брак с обрядами и юридическими
условиями считается нерушимым: «женитьба есть, а
разженитьбы нет»; худой поп обвенчает и хорошему
не развенчать. Даже бывает и так в Поморском крае,
придерживающемся беспоповщины: жениха и неве­
сту благословят родители; брачующиеся кладут друг
другу руки со словами: «Желаю тебя в жену», «Желаю
тебя в м ужа моего», целуются, кладут начало перед ро­
дителями, а если их нет — перед пятью свидетелями и
затем новобрачную крутят (сменяют девичий головной
убор на бабий), пируют и закрепляю т союз тем ж е по­
рядком навеки нерушимо. Если «расходка» (развод) со­
верш ится по обоюдному согласию сторон, то уж е сюда
никто не мешается; если ж е муж прогонит жену, или
она сама убежит — недовольных разбирает суд: он или
восстановляет сожительство или закрепляет своим
признанием расходку.
Замечаю т при этом, что в более цивилизованном
Поморье отношения к женщинам и женам мягкие, л а ­
сковые, основанные в некоторых случаях (например,
в правах наследства при незаконном, т. е. невенчаном
сожительстве) на очень гонких, гуманных правилах.
На Печоре отношения к женщинам совсем другие:
311

в Усть-Цыльме, например, самым откровенным обра­
зом рядятся о цене невесты и поступают здесь, как при
всякой купле и продаже: бьют друг друга по рукам, з а ­
пивают, передают, как лошадь на недоуздке, из полы
в полу и т. д. В малых семьях (каково большинство в
Поморье) хотя женщине приводится работать больше,
но зато и нравственная цена ее выше; она по необходи­
мости должна сбросить с себя отупение и апатию. Зато
быть снохой (а особенно при этом вдовой) в большой се­
мье — нет более тяж елой доли для крестьянки. Из ма­
лой семьи муж почти никогда не гонит жену, так как без
нее решительно не может обойтись; в большой семье ро­
дители мужа считают вправе бить невестку, не давать
ей есть и даж е прогонять от мужа, вон из дома. Малые
семьи здесь происходят вследствие частых семейных
разделов: неурожай затрудняет добывание средств
к пропитанию, надо семье работать каждой на себя, и
союз большой семьи распадается всего чаще весной,
когда нет хлеба и стало быть тяж ело кормить стариков
и чуж их детей. Труд по причине его исключительной
тяж ести поставлен здесь на замечательно высокую
ступень. Мы имели уж е случай убедиться (в рассказах
о промыслах на Новой Земле), как заботливо обставле­
на целостность морской добычи. Достаточно поставить
подле сложенных вещей колышек или письменную за ­
метку, чтобы всякий понял, что они не брошены или об­
ронены случайно, а оставлены нарочно для сохранения.
Кому из проезжих приведется взять по дороге из чу­
жого сена охапку на корм лошади, тот всегда положит
в зарод деньги по цене сена. Оставленная лодка, пой­
манная оторвавшаяся сеть тоже неприкосновенны, как
и добыча. Уважение к чужому труду доведено даж е до
такой тонкости, что ценится рабочее время, бесполез­
но потраченное по чужой вине и для других и оплачи­
вается виновным как бы употребленное по найму в его
пользу. Таковы дни, потраченные на отыскание укра­
денного, за труд при перекосе травы, помятой скотом.
312

Запахался в чужой участок, засеял чужое поле — уро­
жай получай весь себе, но за землю заплати кортомные
деньги или отдай весь урожай, но получи с обиженного
семена и плату за работу. Нарубил по ошибке дров в чу­
жом лесу — вези их домой, так как прилагал труд, но
хозяину заплати по приговору суда и т. п.
Подобное трудовое начало применяется и в семьях к
женщинам. Исключая повсеместный нерушимый закон
о приданом, которое безраздельно принадлежит жене,
принесшей его в дом, — собственностью последних при­
знается такж е и все заработанное в доме: всякий посто­
ронний заработок обращается в женину пользу. Если
вдова ж ила с мужем долгое время, значит, накоплено
имущество совместно и в нем она является полноправ­
ной наследницей, и не только она законная сожитель­
ница, но и незаконная. «Сестра при братьях не вотчинница», — выговорила старинная поговорка, но если она
работала на них, будучи вдовой долгое время, суд от­
дает ей наследство. «Мы нигде не видели, — говорит
изучавш ая эти отношения в среде крестьянской г-ж а
А. Ефименко, — более идеально развитого уважения к
трудовой собственности, чем на нашем глухом севере.
Одним словом, трудовой принцип красной нитью про­
ходит через все наследственные отношения крестьян,
поскольку они определяются обычным правом». В кре­
стьянских судах интересы слабой стороны, т. е. ж енщ и­
ны, более принимаются во внимание. Крестьянский суд,
руководясь своими обычными понятиями о справед­
ливости, относится к женщине мягче, чем закон. М уж
требовал от жены имущества ее — приданого: платья
и заработанных денег — и при этом выхвалялся, что он
ее «в пол втопчет, и при живности ее более никакого со­
гласия делать не будет, кроме побоев». За все это суд
волостной приговорил мужа к наказанию розгами.
В Малошуйке я сел опять верхом на лошадь и на
этот раз решительно на клячу, для которой собствен­
ное право и личный каприз были выше всего осталь­
ного. Тяжело ступала она своими уродливыми ногами
313

в липкую болотную грязь, размытую крепким осенним
дождем, лившим целые сутки. Липила эта грязь всего
меня с головы до ног; к тому ж е дорога шла безутеш ­
ными, бесприветными местностями. По сторонам т я ­
нулось как будто поле, стояло много стогов, как будто
сена; торчали миллионы колышков, к которым, вероят­
но, такж е приставлены будут копенки сена или лучш е
болотной осоки. Ш умел кое-где народ, подбиравший
траву коротенькими своими косами-горбушами; лаяли
собаки; валялись перед теплинами ребятенки; заполза­
ли некоторые из них в наскоро плетенные шалаши. Все
казалось как будто так же, как и в благодатных местах
Приволжья, но только при внешнем взгляде: частности
изменяли этому случайному впечатлению и не оправ­
дывали его.
Вилась прихотливыми изгибами речка в стороне от
дороги, но с совершенно голыми берегами, без ивняка,
без другого леса, хотя и с теми ж е мертвенными водо­
рослями; беспредельно тянулось вдаль опять ржавое,
безжизненное болото. Только некоторой жизнью от­
дает передняя гора, по которой разостлался ячмень
и выяснилось на вершине ее село Ворзогоры. Поле не
безбрежно уходило в даль, а такж е, в свою очередь,
охвачено было мертвенным болотом, да едва ли и само
в то ж е время не было болотом, хотя и со скудной, ж е­
стокой травой. Дорога все время тянулась гатью; гать
пересеклась рушившимся мостом, перекинутым через
речонку. Лошадь не слушалась, боялась моста, не уме­
ла ладить с выбоинами гати; хотелось ей идти по болоту
стороной — зачем, для чего? Она норовиласъ , брыкала
задними ногами, свалила меня в грязь раз, и другой, и
третий. Я взял другую из телеги, но выгадал немногое:
раскормленная болотным сеном, которое скорее р аз­
дувает, чем питает желудок, лошадь эта представляла
решительное подобие бочки, неловкой, почти невоз­
можной для сидения. Какого-нибудь седла взять было
негде. Кое-как добрались мы до перевоза через р. Ни314

менгу с грязными, расплывшимися берегами, по ко­
торым ходить человеку в дождливую погоду едва ли
возможно. На перевозе стоит таможенный солдат, не
здешний уроженец.
—
Поломало ж е ваше благородие напорядках. Изво­
лите видеть, проклятые места здесь: таких я нигде не
видал, всю Хохляндию с полком произошел. Вот в Си­
бирь посылают, а зачем? Пошли сюда — намается хуж е
ада кромешного. Здесь, я доложу вам, только и жить бы
надо морскому зверю: смотрите, какой народ — мелко­
та: в гарнизу не годится. А оттого гниет народ: яшный
хлеб ест, приварок какой в честь почитает. У них, вот
изволите видеть, и лето и зиму на санях ездят. Запо­
ют они теперь песню, такую длинную, что целый день
тянут и на другой день еще допевать оставят, ей-богу!
Совсем, выходит по-нашему, кромешные места здеш ­
ние — вот что. Извините меня, ваше благородие, на та­
ком крутом слове!
Но, как известно, летом на санях здешние ж ители
возят только сено к стогам в полях, а такой длинной пес­
ни, чтобы тянулась целый день и на другой день оста­
валась, мне не мог сообщить никто из здешних. Видимо,
солдат был озлоблен и скучал здесь по дальней родине,
которая отошла от него далеко-далеко (солдат был из
Нижнего). Случайность и житейские обстоятельства
завели его сюда, в крайнюю даль России, — случай­
ность, может быть, и возвратит его на родную сторону.
Через час я уж е был в Ворзогорах, ж ители кото­
рого считаются лучшими судостроителями. Они стро­
ят и романовки для лесной компании, строят и ладьи
для своих промыслов. Ловят такж е ворзужане сельдей
и мелкую морскую рыбу переметами и бреднями, при
тех ж е приемах и обычаях, как и всюду в Поморье. Село
делится на два: в обоих свои церкви, в одном даж е две,
из которых одна новенькая, красивая с виду и богатая
внутри.
Каменисто-песчаными и высокими горами шел от­
сюда путь в Онегу. По сторонам расстилался ячмень,
315

наполовину в то время (23 августа) уж е выжатый. Спу­
стившись с горы, дорога пошла в лес — настоящий лес,
с высокими, не всегда дряблыми деревьями, с проси­
нью по сторонам, со сплошной лесной стеной, сквозь
которую прямо, каж ется, нет и проезду. Правда, что
в некоторых местах лес этот идет сплошным бором и
усыпан грибами и ягодами, но зато в других местах, и
очень часто, стоят редко расставленные деревья, и изза них уж е выглядывает ржавое болото. Такое ж е боло­
то широко идет направо, но без всяких деревьев, словно
недавно высохшее и затянутое уж е зыбуном дно озера.
Из леса дорога вышла на берег моря и тянулась по той
прибрежной няше, которая уже, не заливаемая мор­
ским приливом, успела покрыться какой-то красной
травой без цветов, без деревьев, и все-таки была грязь,
наполовину смешанная с песком и всякой гнилью. Едва
держ ала грязь эта ноги лошади, едва заметно вы деля­
лось на ней полотно дороги какой-то расплывшей чернетью. Чернеть эта опять ушла в лес и сопровождала
дорогу этим лесом, такж е густым и высоким, верст на
пять-ш есть вперед. После лесу дорога шла дощатыми
широкими мостками Поньгамского завода Онежской
лесной компании. Но я не мог понять ее удобств, не мог
оценить всей ее прелести, сравнительно с прежней до­
рогой, размытой дождями, изуродованной до послед­
него нельзя выбоинами и ухабами. Едва дотащился я
до карбаса. Он должен был перевезти меня на другую
сторону реки, в город. Едва поднялся я на отлогий го­
родской берег и с трудом дотащился до отводной квар­
тиры, той ж е самой, которая принадлежала мне до от­
правления в Поморье. Путешествие верхом возымело
всю силу своих последствий.
—
Изломало ж е тебя, моего батюшку, пуще всякойто напасти да болести, — говорила мне старушка, хо­
зяйка отводной квартиры. — Непривышное, гляжу,
дело-то тебе это, непривышное! Ишь, даж е ходить не
можешь: тяжело, чай, что беремя тащишь, а ноги-то,
316

поди, что свинцом налиты. Ну да вот, ладно, постой: в
баню сходишь, как рукой снимет, отойдешь...
— Словно тебя ветром шатало, словно я на диво на
какое глядел на тебя, как даве с реки пробирался; на­
силу выдерж ал на старости лет — не засмеялся, — го­
ворил мне опять старый знакомый, семидесятилетний
старик, ежедневно навещавший прежде и пришедший
теперь поздравить с приездом.
— Тебе смешно, старик, а мне не до шуток!
— Ну да как не смешно? Суди ты сам. Этак-то ведь
редко которому выпадает. Пущай вон наши чиновники,
тем это дело привышное: смотри-ко, иной как на коне-то
отдирает. А ты поди и седёлушком-то своим не запасся.
Ну да ладно — дело теперь все это прошлое, останное, с
тем оно такое и будет вовеки. Сломал ж е ты таки пути­
ну большую, как еще живот-от твой выдержал, ведь вы
все породы-то какой жидкой, словно мочальные. Ж ил у
нас чиновник — измотался совсем по нашим дорогам, в
перевод попросился: перевели, слава богу! Тем только,
слышь, и поправили. А ты, на-ко поди: путину такую
отляпал, что и наши привышные-то поморы такой не
делают. На-ко: три тысячи верст обработал! Поди вот
ты тут с тобой и разговаривай!.. Чай, опять завтра в об­
ратную потянешься?
— Нет, старик, поживу у вас со неделю, отдохну.
— Отдохни, кормилец, отдохни: переведи дух!
Телеги-то почтовые — тоже небольшая находка: обла­
мывают ж е вашего брата и они...
Неделю потом оправлялся я в Онеге, в старой зна­
комой Онеге, все такой же: с той ж е одной проезжей
улицей, недостроенным собором, закиданной камнями
рекой, с той же, наконец, говоруньей, до бесконечности
доброй, простодушной хозяйкой-старухой. Точно так
ж е оказалось неизменным давно слыханное присловье,
что «во всей Онеге нет телеги», — неизменное до сего
дня. Здесь же именно и создалось и. может быть, прове­
рено воочию народное предание, что будто бы воеводу
317

летом на санях возили по городу, пользуясь мокрыми,
глинистыми и скользкими болотинами, и здесь мож­
но уразуметь, что некогда (и не так давно) необходимо
было «на рогах» (домашних коров) онучки сушить.
Все старое, давно знакомое, забытое только на вре­
мя, восставало передо мной и на всем остальном пути
до города Архангельска. В Красной Горе разбитная
хозяйка почтовой станции встречает приветом, повидимому, добродушным и искренним, и пораж ает во­
просом:
— Не ты ли, баринушко, остатоцьку оставил?
— Какую, бабушка?
— А ложецку серебряную.
Ложечка эта оказалась действительно моей, но об
ней я забыл и думать, и вспомнил и узнал ее только те­
перь, через три месяца.
ВСю зьме не было уж е видно ни архангельских
шляп, ни архангельских шляпок и зонтиков, принадле­
жавш их в первый мой проезд морским купальщ икам и
купальщицам.
— Все уехали, давно уехали, — говорили мне
здесь. — После другие приезж али и те уехали. Видишь,
ведь ты больно долго ездил, далеко забирался.
От Тобор до Рикосихи была хуж е дорога, вся разм ы ­
тая дождями, вся грязная по ступицу колес почтовой
телеги. В Рикосихе пропали уж е те мириады комаров,
которые на первый проезд слепили глаза и буквально
не давали покоя и отдыха. С Двины несло уж е сыро­
стью, осенней сыростью; не слыхать было пения пта­
шек, свободно и громко распевавших прежде. С дере­
вьев кое-где валился лист. В залив реки Двины вели
соловецкую ладью на зимовку, как сказывали гребцы.
Двина у города засыпана была разного вида и наимено­
ваний судами. Самый Архангельск представлял более
оживленную картину, чем тогда, как оставлял я этот
город для Поморья. У городской пристани, на судах и
на городском базаре толпилась едва ли не половина
318

всего Беломорья: по крайней мере, мурманские про­
мышленники были все тут. Начинался сентябрь: шли
первые числа его. Приближалось 14-е число — время
Маргаритинской ярмарки: стало быть, я приехал в А р­
хангельск в самую лучшую пору его промышленной и
торговой деятельности.

ГЛАВА III

ТАЙБОЛА
Первые впечатления пути. — Кушни и кушники. — Волки. — Медве­
ди. — Комары.

Декабрь 1856 года нашел меня уж е на реке М езене и притом в самом дальнем южном краю ее, там, где
она готова перейти в другую губернию — Вологод­
скую. Семисотверстная Тайбола, закиданная глубоки­
ми снегами, леж ала еще передо мной, рисуясь подчас
в воображении, как темная ночь без просвета, со всей
своею мрачной и непривлекательной обстановкой. Все
советовали запастись медным и жестяным чайниками,
копченой и жареной провизией, хлебом и терпением.
За первыми не стояло дело. Надо было вооружиться
последним.
Зима этого года начиналась как-то вяло: по целым
суткам валили крупные хлопья снега, но все это, не
скрепляемое достаточно крепкими морозами, лож и­
лось на плохо промерзшую землю рыхлой, глубокой,
в рост человека массой. Дороги не устанавливались
долго. Не было бы, кажется, и пути на Печору, если бы
не прошли оттуда обозы с мерзлой рыбой на ярмарку в
Пинегу. Обозы эти оставили за собою узенькую доро­
гу с глубокими выбоинами, ухабами и широкими рас­
катами. Прихотливо извиваясь, прошла эта дорога по
Тайболе между высокими вековыми соснами, елями и
лиственницей. Этой-то дорогой приходилось ехать и
319

мне в длинной, узенькой (только одному сидеть) кибит­
ке, предложенной любезной предупредительностью
доброго человека в Архангельске, испытавшего на себе
все невзгоды дальних дорог в губернии. Как теперь слы­
шу роковое известие, сказанное мне как-то вскользь и
равнодушным тоном в селении Вожгорах, что дальше
уж е нет деревень вплоть до первого села в Печоре —
Усть-Цыльмы.
— Тайбола пойдет тебе теперь ста на четыре верст,
вплоть до самой отдалены , — добавляли ямщики.
— Пугает меня эта ваш а Тайбола!
— А вот поезжай: увидишь — нам скажешь! — от­
вечал бойкий староста с насмешливым видом и тоном.
— Кибиточку-то ты ладную обрядил! — добавил он
потом.
— А то что же?
— То-то, мол, хороша: легкая такая!
Он в доказательство своих слов откинул ее в сторо­
ну, как самые легонькие, маленькие ребячьи саночки.
— Ходка уж порато, дядя Кузьма, сама бежит! —
прибавил от себя привезший меня ямщик.
— У нас ведь места здесь, надо бы тебе сказать, про­
клятые: коли сани с отводами, так и не проедешь, —
продолжал свое ямской староста.
— Ты гляди-ко, дядя Кузьма, в нутро-то: ишь он как
его олешками знатно уколотил — тепло ему будет!
— Это ты, твоя милость, ладно надумал, а то, ишь,
холода, кажись, вовсе надумали встать. Не хватили бы
только тебя, паря, хивуса на дороге-то?
— Это что же еще такое: хивуса?
— Хивуса эти, вишь... по-иному бы тебе молвить:
падь экая, рянда, чидега — все вместе.
— Курево — сказывай, дядя Кузьма!
— Замятель, тоись, — говорил третий.
— Все вместе, все вместе: снег тебе сверху идет —
одно это. Опять другое: ветер метет тебе снизу и с бо­
ков, свет закидают. Ничего тебе не видно и ехать нель­
320

зя: лошади столбняком так и встанут, бревном ты их не
спихнешь с места, не токма плетью. Самое такое пога­
ное дело!
Староста урывисто махнул рукой.
— По трунде (тундре) вон совсем засыпает... Эдакто, слышь, ономнясь пустозеров двое ехали — пореши­
ло, замело насмерть! — прибавил старый ямщик.
— Что ж е вы меня пугаете? Ведь ездят ж е другие!
— Да, это точно, что ездят: вишь, недавно ведь этих
лошадей выставлять стали здесь, а то ведь сменных у
нас допреж не было: больно ж е чиновники жаловались
в ту пору, скучали... Садись, ваше благородие, ничего:
страшен гром, да милостив Бог, ничего — проедешь,
чай!
Поехали. Тройка хохлатых, измученных лошаденок,
сбитых десятским с разных дворов и потому невыезженных, метнулась в разные стороны, сбилась с доро­
ги в сугроб, опрокинула кибитку набок. Кибитка была,
правда, тепла, но неудобна для того, чтобы в таком
крайнем случае выбраться из нее. Наконец, и это неу­
добство было устранено: трое мужиков поставили ее на
копылья, ухватившись за один бок. Я вылез, но ушел в
снег по плечи; наконец, и оттуда вылез и опять сидел в
кибитке по-прежнему, созерцая впереди себя длинно­
го, как шест, ямщика, взгромоздившегося на переднюю
лошадь. Он ежеминутно дергал руками и прискакивал
на крестце ее. Все пошло своим чередом: лошади не ме­
тались в сторону и не могли этого делать, потому что мы
въехали в лес, на лесную тропинку. Огромные лапчатые
ели и сосны, засыпанные снегом, ветвями своими мета­
лись в лицо; ямщик задевал головой за сук, раскачивал
ветви и подвозил меня с кибиткой под этот сук как раз
в то время, когда валилась оттуда огромная охапка гу­
стого, пушистого снега. Один только, стало быть, ямщик
с передней лошадью был в барышах. Пробовали снег
вытряхивать из саней — нашли бесполезным: ямщик
валил на первой ж е версте новые охапки. Советовал я
321

ему смотреть вперед и быть осторожным — не помогло:
он всегда забывал этот совет, но, если и сторонился, то
по какой-то случайности, не вовремя. Опрокинуться мы
не могли: обступивший нас со всех сторон дряблые, вы­
росшие на болоте деревья, подхватывая с одного бока,
бросали на противоположный пень, там, где лесная до­
рога изломана была рытвинами и ухабами. Не меньше
радостей приносили и новые виды, когда мы выбира­
лись из леса на широкую снежную поляну. Здесь не
было деревьев и, стало быть, приводилось чаще опро­
кидываться: повалится кибитка набок, зарывшись до
половины в снег, и протащ ится таким образом вперед
до той поры, пока не услышит форейтор-ямщ ик зады ­
хающегося голоса из кибитки, вопиющего о пощаде и
помощи. Соскочит он с лошади, кое-как поставит опять
сани на копылья и в сотый раз удивится причине такого
злоключения, промолвив:
— Со всеми, почесть, начальниками вот эдак-то!
— Да вы по-дурацки ездите: вместо облучка, сади­
тесь на переднюю лошадь. Нигде ведь так-то не ездят!
— Все так бают, да вот поди ты...
— Садись на облучок!
— Несвычно: лошади опять замотаются. Ну, ин ладно!
Чтобы угодить седоку, он и примостится, пожалуй,
на облучок, но ненадолго. Лишь только успеешь немно­
го вздремнуть и раскроешь глаза, смотришь — он снова
сидит на передней лошади и по-прежнему дергает ру­
ками и прискакивает.
— Ты, ямщик, хоть бы песню запел.
Махнет он рукой, обратившись назад — и ответ его
на запрос весь тут.
Примешься от скуки версты считать и, по крайним
соображениям, по количеству употребленного на езду
времени и по пространству, должно быть, далеко за по­
ловину и скоро должна появиться станция, на которую
обещали 25 верст. Спросишь ямщика об этом.
322

— Да вот озерко проедем, в лес втянемся, так тут ке­
дры стоят. От них считаем половину-то.
— Так какие ж е вы 25 верст кладете на станцию?
— Это точно, что не ладно кладем. Да, вишь, ведь
наши версты-то какие: мерила их баба клюкой.
Но и станция здеш няя не находка: эта низенькая
избенка-кушня, полуразваливш аяся, черная снаружи,
с двумя маленькими дырами вместо окон, из которых
лезет не пар, а горький дым. Я попробовал пролезть в
одну кушню через низенькую дверку и закаялся: боль­
но резали глаза вплотную наполнявшие ее дым и смрад
и захватывали дыхание. В четверть часа времени с тр у ­
дом можно было разглядеть все вопиющее убожество
ее, всю голую, горькую бедность ее обитателя-кушника,
оборванного, с загноившимися глазами, сугорбого ста­
рика, с черным, неумытым лицом, как у кузнеца или
угольщика, с крайне недовольным и каким-то плакси­
вым видом. Кушник и здесь не преминул попросить по­
даянья в одинаковом тоне и одними и теми ж е словами,
как и все другие на дальнем протяжении Тайболы.
— Не сойдется ли что от твоей милости на бед­
ность?
— Скучно тебе жить здесь, старик, одному, без то­
варищей?
— Пошто скучно? Не скучно! Немощный ведь я: в
миру не гожусь, нешто делать-то мне!..
— А давно ты ушел из мира?
— Давно. Почитай, порато ж е давно. Дальние-то
кушни на лето снимают: уходят кушники-то по домам,
а я круглый год живу здесь.
— И не боишься?
— Чего бояться-то?.. Нету, не боюсь...
— А лесовиков, водяных?
— Кричат ж е по лесу-то, а ко мне не ходят: оборонял
Бог. Молитвой ведь я их!.. Медведи, вон, по летам ж и ­
вут, те балуют, шибко балуют.
— Что ж е они с тобой делают?
323

— Да всяко. Об угол чешутся: расшатывают углыто, тоже опять дверь припирают...
— Как ж е это?
— А хворосту да бревен натаскает к двери-то, тем и
запирает. И не выйдешь.
— Ты бы оборонялся.
— Чем обороняться-то стану? Р уж ья у меня нет,
прячусь вон на подволоку — вся моя тут и оборона. По­
дурит дурак, знаю: пошалит у тебя в избе-то, поломает
все, да с тем и уйдет: милует Бог!
— Зверьков, чай, ловишь тоже?
— Это бывает: горностаев ловлю, тоже псецы (пес­
цы) приходят, лисицы...
— Чем ж е ты кормишься, старик, ешь что?
— А то и ем, что с проезжих сойдет: дают тоже. Л е­
том в наших местах больно хорошо!
— Чем же, старичок?
— Да ягод уж очень много всяких растет ну и ешь...
Промышленники, что за лесным зверем ходят, хлебуш ­
ка дают: ем по праздникам!
— А не ошибаешься, в какой день праздник, в кото­
рый будень?
— Бывает ж е и эдак, ошибаюсь!
— Кто ямщики у вас, старик?
— А земские выставляют на зиму с Мезени. Летомто, вишь, здесь лошадями нету езды: реками плавятся,
в карбасах. Есть, бают, пешие переволоки, да неболь­
шие.
— Ч ья ж е у тебя кушня, своя?
— Нету, мирская; я, коли поломается что, то поправ­
лять должон. Опять ж е уход за ней мой.
— Какой ж е уход и какая поправка?
— Правда, что нету, да и не спрашивают. Пошутил
ономнясь земский начальник один, что стены-де не
скоблишь,: да сам ж е и отшутился, не путал же больното: «Эдак-то-де лучше, коли стена коптится: изба-де
меньше гниет, а ты-де, старик, не пужайся». Такой до­
брый!..
324

Готовы между тем лошади и затем новые испыта­
ния от кушни до кушни, которые похожи одна на дру­
гую, как две капли воды: с такими ж е бедными убиты­
ми одиночеством кушниками, между которыми только
ближе к Печоре стали попадаться зыряне, умеющие
по-русски только выпросить подаяние, и затем молча­
ливые на все расспросы. Говорили ямщики, что они и
по-зырянски-то толковать разучились.
— Туги ж е на разговор-от стали! Приедешь это к ним
на зиму, мнут они тебе, мнут язы к-то свой, чеш утсячешутся, а не приберут тебе ладного слова: сам уж сме­
каешь. Шибко ж е дичают за лето, что и наши русские,
отвыкают...
— А все-таки добрые, ласковые по-прежнему?
— Добрые, больно добрые, что дети: ни они тебя об­
ругают когда, ни на твою брань огрызнутся: порато до­
брые — это что гневить Бога!
Ночью как-то вой волков разбудил меня и обдал все­
го холодным потом.
— Гони, ямщик, скорее: погибаем!
Ответа не было. Казалось, ямщик дремал себе безза­
ботно и так крепко, что не слыхал зловещего, леденя­
щего душ у воя. Лошади бежали труском.
— Гони лошадей: волки воют!
— А пущай их!
— Съедят, чудак, в клочья разорвут. Гони скорей,
если дорога тебе жизнь! Опомнись — не спи!
— Не к нам бегут, к лесу!..
Вой усиливался, но становился заметно глуше. Сло­
ва ямщ ика оказались правдоподобными; боязнь не по­
зволяла мне высунуться из кибитки и посмотреть по
направлению к лесу и волчьему вою, чтобы убедиться
в его показании. Я нашелся: ударил кнутом коренную,
та брыкнула задними ногами и опять пошла прежней
ровной побежкой, как бы согласная с мнением и убеж ­
дениями ямщика. Этот равнодушно обернулся назад и
еще при большем хладнокровии (поразительном и до­
садном) отнесся ко мне с таким вопросом:
325

— Нешто у вас они страшны, там... в Расее-то?
— В клочья рвут, до смерти рвут; голодные ведь
они!
— Наши сытые, наши не рвут!..
Он опять замолчал.
— Гони ж е братец, не спи: мне еще жизнь не надо­
ела.
— Да ты не бойся! Что больно испужался? Наши
волки человека опасаются, стреляем ведь: они от тебя
бегут, а не ты... Оленей вот они режут: это водится за
ними, за проклятыми, и много оленя режут!..
Он опять помолчал, но не дремал.
— Оленя они потому режут, что он смирен, нет у
него противу волка защ иты никакой, разве что в ногах.
Так, слышь, подкарауливает серый черт — на цыпоч­
ках подкрадывается и режет. А то бы человека?! Со­
рок годов живу, не слыхивал, чтобы этого, никогда...
Девоньку вон с братишком на трунде (тундре) комары
заели — это было. Комаров у нас по летам живет несо­
светимо много: деться некуда.
— Знаю, сам испытал!
— Ну вот, девонька-то, вишь, за ягодами, за морош­
кой ходила; те и напали на нее, комары-то. Она братиш ­
ку на колени взяла: его и то и отмахивала бы, так самоето кусали. Выбились из сил, так и изошлись. Нашли дня
через два: парнишко-то у ней на коленочках, сама она
на кочке сидит — оба мертвые. Господи!
Ямщик глубоко вздохнул, но в прежнем показании
своем был справедлив: вой волков стих мало-помалу
и затих совсем, когда мы съехали со снежной поля­
ны, оказавш ейся, по словам ямщика, замерзш им и
закиданным снегом озером, в лес, по обыкновению,
поразительный своей тишиной и мрачным видом. Вы­
глянувш ая из облаков луна позволила разглядеть по
указанию ямщ ика дремавшую на придорожном сучке
птицу, которая оказалась глухарем, по здеш нему —
чухарем.
326

— У нас, вишь, и птица не пуглива, не токмя...
— Тебе бояться нечего — ты привык. Теперь и я по­
храбрее буду.
— Медведей ты бойся: эти ломают, так и те теперь
в берлогах спят. Летом они хрустят ж е по Тайболе, так
мы сюда и глаз не кажем на ту пору. Бить их в наших
местах — не бьют...
— Отчего ж е не бьют?
— А как его досягнешь! Тайбола-то ишь какая дол­
гая да широкая; на низ-то она к тундре подошла, а
вверх так ей, сказывают, и конца там нет.
— Хороший, кажется, лес по ней вырос?
— Какой хороший! С виду — так пожалуй, а то
нет — дряблый лес: на болотинах растет, где ему хо­
рошим быть; пущай вон по сухо дол ьям который подни­
мается — ничего, живет, матерой есть. А много ли тебе
суходольев? Все, гляди, мшина, да болотина, да зыбь,
что человека в иных местах не держит. Озер опять на­
сыпано по тундре-то по этой и невесть кое число; и ж и ­
вут крепко ж е большие, верст по тридцати бывают.
— И рыбы в них, чай, много?
— Где ж е без рыбы? Известно, много рыбы: щук,
окуней, лещей. Да не ловят, разве которое озерко к
кушне подошло, так кушники берут ж е про свое удо­
вольствие, а то нет, чтобы...
— И птицы ведь много?
— Много, и — несветимая сила! — много!
— И ее не бьют?
— Где ж е всю-то перебьешь? Да и кому бить-то? Вон
там, по Мезени, кладут путики52 и много ж е этих путиков и у Печоры живет, да где ее всю перебьешь? Вот,
видел даве чухаря? Сидит и глазом не двинет, словно
человека-то он и не видал, словно человек-от ему и не
страшен...
Послышался лай собаки, тот радостный привет, ко­
торый бесконечно отраден и дорог во всех тех случаях,
когда утомляеш ься долгим и скучным путем и ждешь
327

не дождеш ься теплого угла, хотя бы, пожалуй, курного
и грязного.
На лай этот отозвался и ямщик, обратясь ко мне с
замечанием:
— Вон, собаки наши чуткие какие: за версту слышат.
С виду ты им ломаного гроша не дашь: хохлатенькая
такая да маленькая: да и все тут... Ан-нет!.. На охоте за
птицей ли, за зверем ли — золотой человек!
— Привыкли, братец! Ж ивут на лесу, около зверей,
да с толковыми охотниками, вот и выучились!
— Оно, пожалуй, что и от этого!
Лай собаки и на этот раз не обманул нас: впереди
уж е чернела, как большая серая куча, кушня, до по­
ловины в снегу, вся целиком закоптевш ая с кушником
у дверей, который опять-таки, по обыкновению, подо­
шел попросить на бедность и, взявш и свое, ушел в избу.
Изба на этот раз оказалась хорошей: в ней можно было
напиться чаю и не задохнуться от дыма.
— Отчего, старик, у тебя в кушне-то не чадно?
— Чадво ж е живет, как топить начнешь. Теперь,
вишь, скутал (закрыл), так, надо быть, оттого.
Коротенький декабрьский день с двумя часами све­
та и часом бледного просвета, на утре и в сумерки, при­
ходил к концу. Вскоре выплыла луна... Вспоминаются
еще две кушни, слышались брань и крики ямщиков и
робкий голос кушника, просившего хлеб. Я просыпался
и опять засыпал до новых криков на сбившуюся с доро­
ги переднюю лошадь и требований прогонов, на водку
и пр. Это была последняя, третья, ночь моего путеш е­
ствия по Тайболе.
Проснувшись на рассвете, я уж е видел перед собой
верстах в трех от нас, огромное, раскиданное селение с
двумя церквами и перед ним большую снежную поля­
ну. Мы спустились под гору.
— Ямщик, рекой, каж ется, едем?
— Печорой.
— А впереди Усть-Цыльма?
328

— Она самая и есть.
Много зародилось в эту минуту мыслей в голове моей;
трудно было собрать их воедино в то время. Правда, не­
много было между ними ласкающих и живительных.
Холодом каким-то захолонуло сердце и немного отрад­
ного виделось в этом настоящем; все ж е будущее каза­
лось смутным и неизвестным. Вот, думалось мне, тот
отдаленный, благословенный сильно расхваленный все­
ми Печорский край, богатый, по общему мнению, всеми
дарами природы, но еще непочатый и неразработанный.
Чем-то порадует он меня, одного из тех многих, кому
предлагается он как предмет изысканий, и кому знаком­
ство с ним достается так дорого и так трудно и зимой,
и летом? Будут ли и здесь такж е словоохотны печорцы,
как были предупредительно-искренни ко мне дальние
жители дальнего Терского берега Белого моря, или так­
ж е подозрительно, недружелюбно будут смотреть на
всякий спрос мой и дело, как досталось мне испытать это
в другом поморье — Кемском и Онежском?..

ГЛАВА IV

ПЕЧОРСКИЙ КНЯЗЬ
Ехать ли на Печору? — Предупредительные слухи и советы. — Летний
путь на Печору. — Рассказ М. Ф. Истомина. — Дорожный случай. —
Путь по р. Цыльме. — Сведения о князе. — Замечательная личность
князя Е. О. Палавандова. — Его помощь и содействие. — Его рассказы о
А. А. Марлинском (Бестужеве), А. С. Пушкине и А. С. Грибоедове. — При­
чина появления князя на Печоре. — Тифлисский заговор. — Грузинские
царевичи и Додаев. — Суд и приговор. — Добрейший лесничий. — Его от­
ношение к Печорским лесам. — Бесконечные споры устьцылемов. — Ма­
рья Савельевна. — Усть-цылемский священник. — Услуги князя акаде­
мику Кастрену и слобожанам. — Его нравственное значение и влияние.

Ехать ли дальше, на Печору? Стоит ли вновь ри­
сковать временем и здоровьем в виду того, что работа
ограничена сроком и суровая зима, видимо, обещает
встречу с лютыми полярными морозами?
329

Эти досадные вопросы тотчас же и напросились
вновь, как только раскинулась по гористому берегу во­
обще весьма картинной реки Мезени деревня Вожгоры.
Отсюда прямо-таки и начинается зимняя дорога в эту
страну, называемую у местных неученых географов
«Отдаленной» и на самом деле представляющую собой
край совершенно отделенный от прочих архангельских.
Он ж ивет самобытной жизнью, находится в зависимо­
сти от Пермского края по торговле и от камского Сарапулского края по хлебному продовольствию; с А рхан­
гельском он имеет сношения лишь на короткое время
зимой, — летом почти совершенно недоступен. Десятки
лет серьезно толкуют о том, чтобы отделить его в са­
мостоятельный, независимый от Мезени уезд, оставив
почему-то за Архангельской губернией.
Начинать исследования приходится, стало быть,
снова и по другим приемам, с обязательными неудача­
ми при торопливых работах, когда приходится брать не
то, что хочется, а то, что дадут Христа ради, на бедность.
Не очутиться бы и здесь в том ж е безвыходном и обид­
ном положении непрошеного гостя, как нередко дово­
дилось испытывать в раскольничьем Поморье. Первое
же спопутное селение на Печоре, Усть-Цыльма, насе­
лено староверами и притом точно такими же, которые
не едят из чужой чашки, в открытую спорят о правоте
своей веры и в ревизских сказках из 1260 душ мужского
пола записали У5часть (250 чел.) незаконнорожденны­
ми. Въедешь каким-то оглашенным — выедешь несо­
лоно хлебавшим. Не с той ноги коренная лошадь тронет
с места или ямщик с левой стороны взберется на козлы,
косой заяц перебежит дорогу — и снова покажется, что
все сговорились молчать и столпились тесной стеной,
чтобы заслонить самые редкостные, любопытные и по­
учительные виды.
Подсказывают знающие:
—
Печорцы добрее, хлебосольнее, проще и откро­
веннее. Они даж е до того простодушны, что купца Ви330

may, ездившего с управляющим палатой государствен­
ных имуществ Пащенкой, приняли за большого чело­
века из самого Питера. Когда узнали и увидели, что он
отлично бегает на лыжах, еще больше укрепились в
своем предположении, сказавши себе и другим, что в
Питере больших людей учат бегать на лы ж ах и ламбах.
«Где купцу сделать экое дело!» При отправлении за ­
езж их в обратную, народ собрался толпами, обступил
их. Один пьяный кричал всем встать на колени. Когда
лошади тронулись, вся толпа побежала через Печору
и сдуру кричала «Ура!». Долго потом не могли разуве­
рить народ в очевидной ошибке.
Советуют тамошние:
—
Непременно надо съездить, воспользовавшись
случаем, когда зима сковала болота, настлала по тун­
драм прямые дороги во все желаемые стороны. Край,
богатый дарами природы, непочатыми и даж е неис­
следованными, крайне любопытный и совершенно не­
известный. Очень редко кто его посещает иначе, как по
скучным казенным поручениям и служебным обязан­
ностям. В 1838 году приехали, 26 ноября, по просьбе са­
мих печорцев, следователи, большие чиновники, кото­
рые на Печоре не бывали от начала мира.
Губернаторы там не бывают вовсе, и если который
соберется навестить, то летом, в досужее время, ездит
на Вологду и на Пермь, оттуда на г. Чердынь, делая гро­
мадную околесицу на большие сотни верст. Посвидение
архиерея составило эпоху и вызвало легенды, которые
живы до сих пор. Незначительные и пустые, самые
обыкновенные случаи приняты за события черезвычайной важности и крупного значения. Их хорошо пом­
нят и непременно сообщают.
Приходится выслушивать от многих целый подроб­
ный рассказ о поездке епископа холмогорского Георгия
в 1831 году, отправившегося не столько по доброй охоте
для обозрения запечорских приходов, сколько по пред­
писанию синода, озабоченного в то время ревностным
331

миссионерством среди самоедов при содействии архи­
мандрита Сийского монастыря Вениамина Смирнова (с
1825 по 1830 год).
У одной избушки-кушни для перемены лошадей
остановился преосвященный со своей свитой. Около
повозки суетятся дьяконы, хлопочут певчие. Архиерей
не вы лезает из повозки и торопит запрягать лошадей.
Ему докладывают о проезде старушки, которая везет
будущего семинариста поставить под архипастырское
благословение и привычно спрашивает:
— Умеешь ли ты петь?
— Умею, да худо.
— Ну, спой что-нибудь, хоть «Святый Боже».
М альчик молчит и заставляет повторить приказа­
ние, но снова продолжает упорно отмалчиваться, тем
более что большие и малые певчие окружили печор­
ского дикаря и пощипывают.
Георгий, видя замеш ательство совершенно оробев­
шего ребенка, милостиво и благосклонно говорит с до­
бродушной улыбкой:
— Экий упрямец! Ужо в семинарии выучат.
Эта самая семинария, разреш ая ученикам родом с
Печоры отпуск на летнее вакационное время, вы нуж ­
дена была дозволять его не иначе, как на целые полугода, и то раз или два во все время полного курса учения.
Чтобы добраться туда обычным, самым употребитель­
ным летним путем, по которому до сих пор еще таска­
ют почту, надо истратить целый месяц и испытать це­
лый месяц десятки препятствий и сотни приключений.
Второй летний путь с нижней Мезени от села Большие
Нисогоры (с устья мезенской Пижмы, по этой реке до
трехверстного волока в Пижму печорскую и опять в
Цыльму) еще хуж е и затруднительнее (а потому редко
посещается).
Посещение Печоры летом — подвиг; поездка туда
зимой — обыкновенное дело переезда по такому трак­
ту, на котором выставлены обывательские лошади. Нет
332

станционных домов, где бы можно было отдохнуть, но
зато есть избушки, обитаемые задичалыми зырянами
и захудалыми стариками с Мезени. Можно здесь пере­
пачкаться сажей с головы до ног, но, во всяком случае,
обогреть окоченелые конечности. Для прохожих людей
эти кушни снабжаются на общественный счет бражном
т. е. съестными припасами, хлебом, солью и соленой
рыбой в ведерках.
Так успокаивали и уговаривали меня, рисуя кон­
трастом летний путь на ту ж е хваленую и неизвестную
реку.
Говорили:
—
Надо пользоваться случаем, чтобы не упрекать
себя потом во всю жизнь. Послушайте-ка, как достига­
ют до этой страны летом.
Легким способом на пинежских карбасах, которые
всегда готовы к услугам на Архангельской пристани,
как обратные, проплывем Двиной и рекой Пинегой до
того волока, который предоставил свое нарицатель­
ное имя самому городку (название города Волоком —
народное название, по реке Пинеге — официальное и
книжное). Собственно пинежский волок, как водораз­
дел, невелик: маленькую лодчонку — долбленую одно­
деревку — можно купить за грош и донести на руках
до быстрого небольшого ручейка, который превращ а­
ется на второй день в настоящую реку Кулой, а на тре­
тий и последний день пути в необыкновенно широкую
реку при самом устье. Стрелой мчится здесь лодка со­
вершенно в противоположном направлении от прямого
пути на Печору и решительно в сторону от нее — прямо
на север. В селе Долгощелье лодку надо бросить: при­
водится выходить в открытое море, огибать берег до
устья реки Мезени и подвергаться случайностям. По
Мезени полагается плавания всего 35 верст до устья
реки Пезы, известной всем по своему знаменитому во­
локу, второму на пути.
На этом водоразделе рек, текущ их в Белое море, от
впадающих в Печору и, стало быть, непосредственно в
333

Ледовитый океан, действительно волокут, а не возят.
Здесь народное суеверие силится несколько веков под­
служиться практическим целям, хотя и бесплодно. На
могилу богатыря, разбойника Туголукого, всякий про­
езж ий и прохожий обязан бросить щепу, ветку, камень,
но доселе не набросали мало-мальски сносной гати: на
этом болотистом перешейке вырос лишь небольшой
холмик, аршина два вышины и сажень в диаметре. Во­
лок тянется 15— 20 верст (по прямой линии всего семь)
и из Пезы добираются до него по реке Рочуге. Самый
ж е пезский волок осиливается при помощи лошадей с
ямщиками. Наполовину едем озерами, соединенными
притоками, и в одном лишь месте попадается сухой
еловый бор. Весь пригорок оброс мохом и усыпан игла­
ми хвои так, что нога скользит, как на паркете. Редко
расставлены деревья, как в чищеной роще. Сидя на них,
посвистывают рябчики; убил одного, другой испугался,
но далеко не улетел, а сел тут ж е на соседнем дереве.
Тетерева и пеструхи качаются прямо над головами,
безбоязненно поглядывая на прохожих в том положе­
нии, которое говорит о равнодушии птицы: либо глупа
она, либо глуха, а может быть, то и другое исправно.
В первом случае она доказывает, насколько дика самая
местность, редко посещаемая для встреч и взаимного
общения людей с их разговорами и перебранками. Во
втором она оправдывает свое название, придуманное
птице этой в остальной России (на всем севере, как и з­
вестно, глухаря называют чухарем).
На пезском волоке лодки втаскиваем на сани, на­
стоящие сани на полозьях. Полозья и оглобли — один
кусок дерева. На конце полозьев четыре копылища по
два на каждой стороне. Наверху копылища перетянуты
сучками; на связке леж ат доски. Тут ж е подле избушки
стоит и каток или ось с двумя колесами, весьма непра­
вильными, сплошными кругами. На эти волоки (сани)
больше десяти пудов не кладут. С ними волочемся мы
по мокрой болотистой грязи и ослизлой траве, чтобы
334

воочию не утрачивала буквального значения историче­
ская поговорка, что и летом на санях воеводу возим. Раз
отпряжем лошадей и плывем из одного озера в другое
протоками на лодке, а в другой раз ведем лошадей по
худо намеченной и едва протоптанной тропе, и тащ им­
ся так-то до речки Чирки. Здесь опять стоит и дожида­
ется нас другая казенная избушка на курьих ножках и
об одном окошке — задымленная и прокопченная на­
сквозь кушня. Других дорог нет и единственная обяза­
тельно должна привести сюда. Из бору дорожка вышла
прямо в болото, на котором была когда-то гать, а через
ручеек мостик. Все это погнило, а с тем вместе исчез­
ли и последние следы пути. Сбиться с него, выйдя из
живой цепи опытных провожатых, и зайти за края того
кольца, где еще может быть действительным и сильным
человеческий голос при помощи лесного эха, — значит,
заблудиться и погибнуть.
—
Я ехал с бабушкой домой в Ижму, — рассказывал
Мих. Фед. Истомин, много и с полным успехом порабо­
тавший с пользой для родного края, заслуживающий
благодарности и ожидающий справедливо оценки как
один из видных деятелей отечественной местной пе­
чати. — У бабушки моей сверх необходимого барахла
(всякого скарба и носильного платья) был еще ящ и­
чек, в который она наклала всякой ненужной дряни,
лоскутков и тряпья. Ямщики даром нас не везут через
волок: просят 20 рублей асс., а денег у нас нет. Что тут
делать? Надо хитрить. Я завел речь о пороховых заво­
дах, сказал, что много их сгорело и порох сильно вздо­
рожал, даж е и нет его в продаже: самой казне недоста­
ет пороху. М ужики заахали, а это мне и нужно было.
Дело в том, что я вез фунта три пороху. «Вот, — сказал
я, — много ли тут, а я заплатил 30 р., да и то едва-едва
достал через людей». Мужики взмолились: «Дай нам
сколько-нибудь!» Предложил его ямщикам — они и со­
гласились везти нас. Над бабушкиным ящиком заломались. У меня с ней вышел спор. Я хочу, всю эту дрянь
335

бросить, а бабке жалко. Тогда я взял ящик и бросил его
в речку. Она рассердилась, не молвила ни слова и ис­
чезла в лесу. Я подумал, что она пойдет через волок,
и сам потянулся им следом за другими. Мы пришли к
Чирке, а бабушки там нет. Решили, что она либо пошла
стороной, либо заблудилась, либо с намерением не вы­
ходит из лесу, чтобы дать внуку урок. Однако ж датьпождать, а старухи все нет. Я влезал на высокие ели,
смотрел кругом, кликал — не было ответа, только эхо
гудело в лесу. Стемнело. Мы так и положили, что стару­
ха заблудилась. Может, она явится утром. Не то наме­
ревались поискать. Ямщикам надо было ехать обратно,
но они остались с нами ночевать. Памятна мне была эта
ночь! Холодно, сыро: как ни стараеш ься укутаться, сы­
рость и ветер берут свое, а печь в избе нетоплена, окна
повыбиты. Я не мог сомкнуть глаз: чего-чего не переду­
мал! Ж аль было бабушку, и я горевал ужасно.
Напросился незваным покойный муж ее и дед мой,
священник Иоанн Истомин, погибший на этом самом
месте из виду и на глазах этой ж е самой бабушки в
1806 году, в Троицын день. Печальный фантастический
образ его так и восстал передо мной и не давал во всю
ночь сомкнуть глаз. Не его ли тень вызвала и мою ста­
руху, или она сама услыш ала его голос и пошла на ми­
лые забытые звуки? Вот как дело было. Епархиальному
архиерею сделали донос на деда, будто бы он вместе с
некоторыми крестьянами ходил на медведя. Не знаю,
справедлив ли был этот донос, но не могу и не сомне­
ваться. По преданию, дед был человеком общительным,
откровенным, веселого характера и мог быть за панибрата с зырянами. К тому ж е он был одарен необыкно­
венной силой, которая могла во всякое время, особенно
под хмельком, соблазнить его потягаться с медведем.
Как бы то ни было, но преосвященный потребовал его
к ответу и по тому суровому времени и бесконтроль­
ной деспотической власти мог, дознавшись вины и не
слуш ая никаких представленных оправданий, обрить
336

ему полголовы и полбороды. Так уж е и случилось это
с одним его предместником, забежавшим, со страху,
после такой резолюции, в скиты раскольников Топозера. Для деда на ту пору стояло время летнее, но путь
был трудный. Когда бабушка уговорила мужа взять ее
с собой, он не прекословил. Отправившись, тянулись
бечевой, ехали на шестах по Цыльме, реке быстрой и
порожистой. Спускаться с порогов опасно и трудно, а
подниматься еще труднее и опаснее. Греблей нет воз­
можности не только подвигаться вперед, но и держ ать­
ся против быстрин. Такое плавание возможно лишь
тамошним бывалым пловцам. С ними вошли наши пут­
ники в реку Чирку, мелкую, каменистую и быструю, а
по ней через 25 верст добрались и до пезского волока.
День был ясный и теплый. Чирка сверкала и прыгала
по каменьям. Пробежит она в одном направлении са­
жен пятьдесят, много сто, и своротит в сторону. Доплы­
ли путники до порога Кременцы. Разлился он почти на
версту: отыскала вода меж грудами каменьев проходец
и несется с ужасной быстротой. Спуститься по такому
сливу опасно: того и гляди наскочит лодка на камень и
быстерь окружит и зальет ее. Вот около этого-то места
вдруг дед мой приподнялся в лодке и стал прислуши­
ваться. В лице его произошла перемена: вступила кровь
и глаза засверкали. Он долго и чутко прислушивался к
чему-то. Потом тихонько сказал жене, что ему из лесу
слышится отдаленный звон, ясно доносятся даже зву ­
ки нескольких колоколов. Моя бабушка сомнительно
покачала головой: откуда мог быть слышен колоколь­
ный звон, когда кругом на двести верст совершенно
мертвая пустыня? Но дед стоял на своем. Велел он ям ­
щикам пристать к берегу. Выходит дед на гору, ухо­
дит в лес, сказав бабушке, что проведает, где звонят, и
тотчас воротится. Ж дут час, ж дут другой, ж дут целый
день — опального дедушки нет как нет. Пошли искать
в лес в разные стороны. Искали недели две, тужили,
но не нашли никакого следа. Только нашли его шляпу:
337

висит на сучке. Вернулись, наконец, домой, хоть и
страшно стало: станут спрашивать, куда дели деда. Из
Ижмы тотчас ж е отправлена была партия для поисков,
но и она возвратилась без успеха: старик исчез без вся­
кого следа. Только впоследствии ижемские богомоль­
цы, ходившие в Соловецкий монастырь, рассказывали,
будто они видели его там в числе схимников. Узнавали
ж е его по бородавке на лбу и пр., другие будто бы даж е
разговаривали с ним. Все это не имеет признаков досто­
верности. Один Бог знает, что случилось с дедушкой!
«Вот теперь, видимо, дошел черед до бабаушки», —
подумал я. Заныло у меня сердце. Л еж у не сплю, сдумаю и вскочу с места: сильно боюсь я того, что вот-вот
и мне, в свою очередь, послышится роковой колоколь­
ный звон. Что-то похожее уж и мерещилось, да наста­
ло утро. Все проснулись и решили разойтись по лесу
искать старуху. Мои спутники, ямщики, разумеется,
боялись ответственности: как страшно придралась бы
к ним земская полиция, боже упаси! Бродили в лесу до
полудня, но тщетно. Я был в отчаянии, прочие в тревоге.
Наконец, под вечер явилась наша старушка, еле жива,
в грязи, в лохмотьях, в крови. Все обрадовались, что
еще жива. Пошли расспросы: что и как? Она рассказа­
ла, что пошла сначала по дороге, потом — около озера,
где тропинка едва заметна, и сбилась с пути. Побрела
она целиком по болотам, по лесу, шла целый день до
позднего вечера. Когда уж совсем выбилась из сил, то
села под дерево, перекрестилась и стала ж дать смерти:
думала, что съедят ее звери, как и покойного мужа. Но­
чью слышала вблизи вой волков и рев медведей. Н аста­
ло утро, она опять пошла куда глаза глядят, питалась
ягодами, рвала малину, ела красную и черную сморо­
дину, собирала морошку и сцыху (гонобобель). Около
полудня заслыш ала голоса. На них-то и потянулась она
прямо болотами и непроходимой чащей. Сучья исхле­
стали все лицо в кровь, изорвали платье в клочья. Вот и
добралась до нас. Тут и вся история!..
338

Добытая нашими усилиями и медвежьим терпени­
ем, река Чирка — не речка, а ярый поток, сплошной
клокочущий порог, усеянный каменьями. М ежду ними
лодка мчится стрелой и выносится в Цыльму, такж е
не широкую, такж е порожистую, но более степенную
и сравнительно смирную. Порогов на ней множество, и
иные из них весьма опасны. Страшно, однако, то обсто­
ятельство, что от последней деревни по Пезе до дерев­
ни Носовой на Цыльме, на расстоянии почти 300 верст,
нет селений. Рыбы в Цыльме пропасть, да некому ее ло­
вить. И зредка где-нибудь на берегу встретится жилье,
и то не селение, а какой-нибудь одинокий крестьянский
дом, по большей части раскольничий: в двух углах об­
раза; перед восточным углом — налой, на нем старо­
печатная Псалтырь; тут ж е писаные святцы, поучения
Златоуста, кожаные лестовки. Рожь сеют редко — сби­
вает мороз, ж итная (ячменная) мука своя, ржаную по­
купают. Ж ивут больше промыслом рыбы. Одна хозяйка
подшутила: «Вот мы каковы: роду мы большого, кореня
толстова, отпить-отъесть не у кого!» Цыльма чем бли­
ж е к устью, тем глубже; порогов нет; берега становятся
ниже; скот попадается все больше комолый (безрогий).
Исчезают леса и заменяются пожнями... Плыли мы по
Цыльме без малого неделю, до села Усть-Цыльмы, но
тут уж е своя сторона. Оставалось до Ижмы только сто
верст — рукой подать!
* * *

В самом деле, решил и я, в свою очередь, про себя,
после тех пространств, которые удалось сделать пре­
жде, что значат 230—250 верст, конечно, неизвестно
каких: старинных ли семисотных или нынешних пятисотных, вернее, вымеренных пословичною бабьею
клюкой? Конечно, после свежих опытов не в расстоя­
нии заклю чается дело, и даж е не в той тысяче верст,
которые объявятся на самой Печоре и сделаются сверх
339

сыта обязательными там. Лишь бы не сыграть в пустую,
оставшись одиноким и беспомощным. Не очутиться бы
там в том глупо-комическом положении, которое наи­
вно рисует безграмотное либретто бессмертной оперы
Глинки, при буквальном смысле арии: «В поле чистое
гляжу, вдоль по реке очи вожу»? Забираться ли в та­
кую глухую даль?
Этот страшный вопрос неотступно преследовал, не­
смотря даж е на то, что со всех сторон и всюду уверяли
в одном:
— Там — князь, вы прямо к нему! Добрейший он че­
ловек!
— Князь у них в царево место, надо так говорить побожьему, — объявляли мезенцы.
— Что князь велит, то все и сделают! — говорили
еще в Архангельске.
Такими советами напутствовали меня от самого А р­
хангельска на всей счетной тысяче верст.
Ч ерез два дня на третий я был уж е на этой Печоре,
в селе Усть-Цыльме (когда, наконец, решился пустить­
ся в Отдалену, хотя она и не входила вовсе в казенную
программу командировки). В отводной избе, жарко на­
топленной, очумелый, заспавш ийся старик, слезая с
печи и спускаясь по приступам, ворчал на большуху:
— Ишь, как нажарила сдуру, ребро за ребро задева­
ет, столь тяжко!
— Чай ведь он намерзал четверы сутки, — отвеча­
ла она, ссылаясь на меня, когда я уж е успел развязать
свой чемоданчик, оттаять замерзш ие в походной черниленке чернила и развернуть странички своего днев­
ника, чтобы вписать в него на память эти первые при­
ветствия печорцев слово в слово.
Тем временем старик успел испить квасу, потянуть­
ся, очухаться, обчесаться. Он пришел в себя и загово­
рил:
— Ты, чай, до князя приехал? Куда больше, не к
кому!.. — И позевнул.
340

— Мимо нашего князя никому не проехать! — вме­
шалась хозяйка.
— Добрый он у нас, такой добрый, что лучше нам и
не надо! — подкреплял старик.
— Пошто не добрый! Не нажить нам другого тако­
го! — поддакнула толстая, вся в пестрых ситцах, большуха.
— Этот человек, — толковал дед, — долго будет на
людских памятях! С богатыми он богатый, с нужными
(бедными) нужный.
— Он у нас, батюшка, — продолжала словоохотно
болтать хозяйка, — захворал онагдысь. И так его круто
свернуло, что днями леж ит и горит. Неделями уж мы
стали считать, а он все, свет наш, что бревнушко леж ит
и не шелохнется. Сдумали мы, что он, знать, помирать
собрался, не отойти ему. Кое-какие из баб тых саван
ему стали шить. Всполохнулись мы тогда все. Все село
на ноги поднялось. Страху все дались, как бы и впрямь
он не помер. Что мы тогда без него?
— Бабы совет такой промеж себя собрали и положи­
ли лечить его, — перебил, улыбаясь, старик. — Скажико теперь сама, как вы лечили его?
— Да ведь и вылечили же, — молитвы читали!
С нашего-то дела, с того самого дня, ему и отпустило.
Разды ш ался он, почал в себя приходить и вздынулся.
Здоров ведь теперь. Была у него огнёва (горячка или
нынешний тиф), от которой люди в себя не приходят
и помирают в забытье. Об стену она не бьет, а держит
плашмя и все нутро огнем выжигает. Одиннадцать се­
стер у этой болести, она двенадцатая: лихоманка, трясуха, гнетуха, ломовая, маяльница...
— Они что сдумали-то, бабы-то... — перебил снова
дед. — Сколько вас было?
— Десятка два набралось.
— Вот всем-то этим суемом они принесли уш ат хо­
лодной воды полнехонький. Подкрались к князиной
341

кровати сзади, да и окатили его: весь уш ат вылили,
сколь он ни велик был. Так весь и бухнули на князеньку нашего.
— Пять баб волокли, да еще две подхватывали и
опрокидывали, — подтвердила большуха.
— Это она правду говорит, что стал с того дня князь
поправляться, с этой самой со глупости-то с бабьей. Не
то они болесть ту напугали, не то сама она ихней затеи
испужалась — Богу ведомо! Однако вышло из князя
все зло коренье. Сгило оно и пропало: чист стал!..
Вот, теперь ты, хозяйка, рассказывай, как это вам в
голову вошло снадобье такое. Ну, да ладно, я сам рас­
скажу... На суеме бабы стояли и такой совет держали.
Всем бы князь святой человек: одно поганит его. За это
самое, видно, Бог рассердился и наказует этакой приткой. Не истовым крестом князь молится, а Никоновой
щепотью, которой и табак в нос пихает. Дай, освятим!
П ерекрестить его надо, может-де он по своей-то зем ­
ле и обливанец еще. Стали по требнику начитывать, со
своими молитвами в горницу вошли. И когда из уш ата
ухнули, эти самые молитвы читали наголос. Поди р аз­
говори их теперь, что он стал не ихней веры! Теперь,
говорят, вовсе он наш стал, как бы и совсем прирожден­
ный. Господа, однако, смеются князю, да и он таковото кротко на их слова отсмеивается. В церковь он, попрежнему, ходит, так это, вишь (толкуют бабы), для на­
чальства, страха ради иудейска. Ничем их не спятишь с
того, что забрали в голову.
Вот и добрые признаки в этой добродушной откро­
венности, обращенной ко мне, без всякого с моей сто­
роны вызова, хотя бы даж е случай этот и был уж е мне
известен в Архангельске, и сам князь подтвердил его.
Действительно, женщины силком ворвались к нему,
сбивши с ног слугу и заранее подговоривши в свой за ­
говор княжескую кухарку. Операция решена была
полным консилиумом всего усть-цылемского бабьего
царства (женщин, сказать мимоходом, по всему А рхан­
342

гельскому краю, включительно до маленьких девочек,
зовут женками, на Печоре ж е господствует общерус­
ское слово «бабы»).
Весело глянулось на другой день на Божий свет,
хотя последний на то время (в декабре) обозначался
лишь сумерками: знать, и лошади принимали узенькую
дорожную кибитку мою с правой ноги, и заяц не перебе­
гал дороги, и ямщик не садился на козлы, а громоздил­
ся на переднюю лошадь, так как мы принуждены были
всю дорогу ехать гусем. Дорога шла, так называемой
Верхнею Тайбо л ой — обширными сплошными лесами,
исконной глушью, где на огромном просторе местами
залегли болота, замерзающие поздно, лишь на лютых
морозах, местами разлились озера, казавшиеся на то
время снежными полянами. Там, где дорога вступала в
еловые и сосновые леса, среди которых располагались
красивые и стройные лиственницы (иногда сплошными
рощами, но чаще вкрапленными в борах отдельными на­
саждениями или кущами), дорога имела подобие совер­
шенного корыта. Его выколотили земские лошади копы­
тами, и оно давало собой все-таки, скорее, тропу, чем до­
рогу. Она самыми причудливыми коленами извивалась
между гигантского роста деревьями, среди которых ли­
ственницы имели до первых сучьев по 7 сажень в выши­
ну. Дорога леж ала гладким полотном лишь там, где по­
падались калтусы — не слишком вязкие болота, отчасти
покрытые водой даже среди лета, и веретеи — чистые
площадки, не заросшие деревьями или кустарниками.
Охотно, с добрыми надеждами шел я на свидание с кня­
зем, вспоминая прошлые дни неудач и приемы богачами
и влиятельными людьми в Поморье. Бывало, всегда вы­
ходило как-то так, что на первых шагах в новом селе­
нии я попадал прямо на шахматные полы верхнего эта­
ж а этих богачей, а не в иную, победнее, избу. Кормщик,
управлявший рулем почтового карбаса и заменявший,
таким образом, ямщика, передавал меня следующему
с очевидным наказом — проводить в такое место, куда
343

приказано где-то и кем-то, оставшимся назади и неве­
домым. Такова, значит, сила подорожной показенной
надобности, с прибавкой печатного указа губернско­
го правления. При входе в дом тотчас ж е начинается
угощение. Богач в Ковде, Матвей Иванович Клемен­
тьев, хлопотливо суетится около самовара самолично.
Возвращаясь в комнату, низко кланяется и усердно
старается угостить каменными баранками, пряника­
ми, гнилыми орехами. Видимо, любит он принять за ­
езж их гостей (думалось мне), но на поверку оказалось,
что он человек замечательной скаредности и зараж ен
язвой стяж ания новых прибытков в наибольшей сте­
пени сравнительно с прочими. Прижимист он и непо­
датлив; ни на какие уступки не ходит и чужими бедами
не возмущается. Он даж е прославился тем, что охотно
откупал бедняков от рекрутства и затем забирал их
к себе в кабалу, заставляя работать на себя за 50 руб.
асс. в год, при своей одежде. При этом он требовал еще
перекрещ иванья и обязывал купить для питья особую
чашку и держ ать ее всегда при себе. Словно эта вера —
его личный каприз и придурь, из-за которой бедняки
должны гнуться в три погибели, молиться затребован­
ным старым крестом. Где-нибудь за глазами они всетаки пускают в обе ноздри табачный дым и чокаются в
кабаках артельными ш каликами и стаканчиками. Этот
Клементьев так и ходил за мной, чтоб я не пошел смо­
треть хотя бы невинный забор, устроенный для ловли
семги. Прислушивался он к моим разговорам и рас­
спросам, предупреждал своими ответами те вопросы,
которые обращал я к рабочим-промышленникам. Он
так и не выпустил меня из плена, буквально не спуская
со своих глаз. Савин в Керети повыступил совершенно
в такой позе, в какой в знаменитой картине правдивого
Федотова «Сватанье майора» представлен отец неве­
сты: вырядился в непривычную долгополую нарядную
сибирку и даж е нижнюю пуговку еще не успел застег­
нуть. Как будто бы Савин заробел: «Есть чему, объяс­
344

няют, — он свеженький федосеевец, еще не обсох от
второго крещения, которое совершилось над ним там, в
карельских скитах, кажется, на Топозере». П онуждал­
ся я в сельском начальстве для помощи: Савин послал
за ним своего парня. Пришедшая власть поклонилась
сначала ему, хорошо разумея, что позван приезжим
человеком, с которым еще не виделся. На предлагае­
мые вопросы, он, собираясь отвечать, сначала читал в
глазах богача раболепно, покорным и робким взглядом,
отыскивая решение:
— Как повелит говорить твоя милость? Не про­
враться бы, не прогневить тебя, нужного человека: с
тобой век изживать, а налетов-то этих ездит довольно,
на всякого не угодишь.
В одном случае при таком ж е замешательстве в отве­
тах Савин не вы держа л-таки и заметил оробевшему:
— Говори же, братец, что знаеш ь и как дело по­
нимаешь, ты это должон!.. Что ты на меня-то пялиш ь
глаза?
Игра на этот раз велась уж е до того открыто, что
мне становилось не столько досадно и обидно, сколько
смешно. Чего тут, в самом деле, скрывать на этом сему­
жьем заборе, на этой ловле сетью — гарвой? Знай бол­
тай: сколько запущено нершей, как зовется продольное
колье и как поперечное, когда ставят гарву и зачем ее
не принимают на Терском берегу, чем она там неудоб­
на? Сказывай, знай! Чего, жалко? Экие секреты!
Оказалось, однако, что без разреш ения Савина сель­
ская власть на полное исполнение моих просьб была не
властна. Богач, за раскол, не будучи ни старшиной, ни
головой, оказался потом настоящим начальником. На
подножном корме, выращенном и приготовленном бед­
няками, а в том числе и этим, избранным в начальство
за бессилие, он отпаивал, откармливал и опускал до
колен свое чужеядное пузо. На этом самом Карельском
берегу, бывало, то и дело лезут поморы с жалобами на
притеснения: «большой начальник ездит».
345

Поморы вообще не прочь попечалиться на горькую
долю, но жалобы строят на общих невзгодах, завися­
щих от местных причин: от агличана, приходившего
разорять берега во время Крымской войны, от суро­
вого предательского климата, от норвегов, без спросу
вылавливающих на наших берегах треску, и т. п. Зато
поморы Карельского берега вдвое, вчетверо докучли­
вее жалобами против прочих соседей и так, что самые
просьбы их перестали уж е давать темы для расспросов
и служить путеводной нитью при исследованиях быта
и нравов; просьбы и жалобы были слишком личными,
в тесных рамках единичного интереса. Просто-таки
жмут их и надавливают богатые монополисты, каждого
по-своему и всех заодно. Брошенное письмо валялось
в коробе с древними рукописями, принесенными напо­
каз. Пожелав познакомиться с письменным стилем по­
моров, я развернул письмо и прочитал: «М. Г. Иван Ан­
дреевич! Ж елаю вам здравствовать! С наступающим
летом поздравляем. Сим вас прошу покорно сходить к
Ивану Сущихину и получить по моему регестру денег
три рубля. Если не отдаст, то нажми. Скажи ему, что я
буду просить станового, чтобы он выслал его ко мне, и
вы попросите Н азара Васильича моим словом: нельзя
ли его выслать ко мне для расчета? Если вам не отдаст,
меня уведомить. Проситель А. Тукачев. Прошу меня об
обстоятельствах уведомить. Писать про себя нечего, а
пишем ради вести, что нагрузились сухой рыбой и идем
в Архангельск». В другом месте лезет ко мне проситель
с такой просьбой:
—
Мир на море отпустил, а становой держит. И би­
лет от головы и от писаря есть; в кармане лежит. Пали
слухи, что на Мурмане рыбы не выгребешь, а рук мало.
Повели, как мне быть?
Избитые песни, надоскучившие и измучившие сво­
им режущ им уши и надрывающим сердце тоном, не­
прошеными снова пришли на память, когда я шел зна­
комиться с князем. Кого в нем встречу?
346

* * *

Вот и сам печорский князь налицо, когда я в бес­
порядочно раскиданном, но очень большом селе УстьЦыльме, на площадке против церкви, нашел двухэтаж ­
ный дом, один из лучших и выделяющихся в слободе.
Дом этот казенный, предназначенный для квартиры
лесничего, в должности которого и состоял в то время
этот столь всем известный, любимый и расхваленный
человек. В Пинеге, на Никольской ярмарке от всякого
печорца в числе первых опросов требовался ответ: «Все
ли по здорову князь поживает?» Всякий хорошо знал,
что ни один ижемец не проезж ал мимо без того, чтобы
не повидаться с князем, не поклониться ему, лишь бы
только леж ал этим людям путь через Усть-Цыльму.
Передо мной стоял небольшого роста, живой и под­
вижный старичок (ему было лет под 60) в беличьем
архалучке — бабий любимец и кумир. Он приветливо,
очень мягко и ласково улыбается мне черными глазами.
Над густыми усами ярко выделялся круглый восточ­
ный нос грузинского типа. Это и был тот самый князь
Евсевий Осипович Палавандов, к которому обращают­
ся теперь мои запоздалые воспоминания.
Он сейчас ж е и обогрел меня теплым приветом. Ска­
зал, что поджидал со дня на день и кое-что успел уж е
приготовить из того материала, который может приго­
диться для знакомства с краем: песельницу хорошую
разыскал, знает такую женщину, которая свадебные
порядки умеет вести, и уж е подговорил ее рассказы ­
вать, когда я приеду. Теперь ж дет лишь прямых у каза­
ний, что еще надобно для моего дела и чем еще может
помочь.
Едва мы успели обговориться и поосмотреться, как
Евсевий Осипович поспешил сообщить мне то, что по
званию моему, прописанному в подорожной, казалось
для меня близким и интересным и что в том или дру­
гом виде сохранилось в запасах его памяти. Ж ивя в
347

Тифлисе, он слыхал про Марлинского, знавал Гри­
боедова, лично видал А. С. Пушкина. Сам был он тогда
очень молодым юношей с ограниченным, как грузин и
тифлисский житель, наблюдательным кругозором. По­
следующая судьба и суровая жизнь могли лишь рассе­
ять и малые запасы сведений, изношенных в течение
тех трех десятков лет, которые протекли со времени
любопытных тифлисских встреч. Конечно, он мог со­
общить уж е немногое, лишь кое-что более резко за ­
печатленное. Отдавшись благодарным воспоминаниям
о добром князе, я не могу замолчать его рассказы, как
своеобразные, рассказы очевидца. Я занес их в днев­
ник, так сказать, по горячим следам. Записал я тотчас
же, как представилась свободная минута по выезде из
Усть-Цыльмы на север Печоры в Пустозерск и далее, на
печорском Мыцком острове, в деревуш ке Хавринской,
представляющей собой недавний выселок из слободы.
Это был один из тех, на которые охотливы устьцылемцы, населявшие малыми починками, превративш ими­
ся потом в небольшие деревеньки, все более или менее
значительные и подходящие притоки Печоры. В Х ав­
ринской всего два дома, да два таких ж е остались на­
зади в некотором расстоянии. В выселках Уст-Цыльмы
засевают ж ита (ячменя) пудов по десяти на душу, да
по пуду ржи, но держ атся на своих местах больше про­
мыслом — давят петлями рябчиков, ловят рыбу.
—
Ж ивем все больше рыбкой, не сами себя кормим,
Бог нас кормит. Когда у нас пола мокра, так и брюхо
сыто.
Иные в щ ельях (каменные кручи, отсечины на реч­
ных берегах, от которых и большая часть названий
тамошних селений) ломают брусяной камень и эти то­
чильные брусья продают чердынцам по 15— 20 коп. за
пуд. Бруса в щелье много, лишь бы покупали.
О Марлинском (А. А. Бестужеве) князь Палавандов
передавал мне известную легенду, сложившуюся на
Кавказе и облетевшую всю Россию, когда имя романи348

ста повсюду гремело и он был любимцем всей читаю­
щей публики.
— Ж ивя в Тифлисе, числился Марлинский рядо­
вым, но не служил. Все его любили. Постоянно ходил
он в венгерке; ж ил вместе с сумасшедшим братом. Ему
разреш ено было писать и печатать, но не иначе, как
под псевдонимом Марлинского. По настоянию какогото негодяя-полковника, Паскевич вскоре услал его на
Кавказ в горы, в действующие войска. По самым вер­
ным слухам, там полюбили его мирные черкесы, и трое
из них дали возможность собраться и проводили в горы.
Что там с ним сталось, — в Тифлисе не было известно.
Всех яснее запечатлелся в памяти Евг. Осип., конеч­
но, образ нашего великого поэта.
— Наша грузинская аристократия любила блеск и
пышность. Ради удовольствий готова была разориться
(что и случалось при князе Воронцове). Роскошничала,
сломя голову, невоздержно, с увлечением. При этом не
только не лишена была чванства, но считала за честь
кичиться княжескими титулами. Ведь и в самом деле
многие роды вели свое происхождение прямо-таки от
царей Вахтанга V и Георгия. Внуков последнего, отдав­
шегося России со всею страной в 1800 году, особенно
ласкали и баловали. Попасть в княжеские дома нелегко
было, разве уж тот человек был близок по родству или
другим связям с главнокомандующим. Можете вооб­
разить себе, какой роскошный пир приготовили в Т иф ­
лисе в честь нового наместника, графа Паскевича! За
почетным обедом, между прочим, для парада прислу­
живали сыновья самых родовитых фамилий в качестве
пажей. Так как и я числился в таких же, то такж е при­
сутствовал тут.
Я был поражен и не могу забыть испытанного мною
изумления: резко бросилось мне в глаза на этом обе­
де лицо одного молодого человека, — я его как сейчас
вижу перед собою в подробностях. Он показался мне
с растрепанной головой, непричесанным, долгоносым.
349

Он был во ф раке и белом жилете. Последний был ис­
пачкан так, что мне показалось, что он нюхал табак
(князь Палавандов особенно настаивал на этом предпо­
ложении). Он за стол не садился, закусывал на ходу. То
подойдет к графу, то обратится к графине, скаж ет им
что-нибудь на ухо — те засмеются, а графиня просто
прыскала со смеха. Эти штуки составляли потом пред­
мет толков и разговоров во всех аристократических
кружках: откуда взялся он, в каком звании состоит и
кто он такой, смелый, веселый, безбоязненный? Все это
казалось тем более поразительным и загадочным, что
даж е генерал-адъютанты, состоявшие при кавказской
армии, выбирали время и добрый час, чтобы ходить
к главнокомандующему с докладами, и опрашивали
адъютантов о том, в каком духе на этот раз находит­
ся Паскевич. А тут — помилуйте! — какой-то господин
безнаказанно заигрывает с этим зверем и даж е смешит
его. Когда узнали, что он русский поэт, начали смотреть
на него, по нашему обычаю, с большей снисходительно­
стью. Готовы были отдать ему должное почтение, как
отмеченному Божьим перстом, если бы только могли
примириться с теми странностями и шалостями, какие
ежедневно производил он, ни на кого и ни на что не об­
ращ ая внимания.
Всего больше любил он армянский базар — торго­
вую улицу, узенькую, грязную и шумную. Узка она до
того, что то и дело скрипучие арбы сцепляются с вьюка­
ми на верблюдах. Из одного дома в противоположный,
стоящий по другую сторону улицы, протянуты веревки
и на них просушивается белье. Улица ревет в откры­
тую: лавки и мастерские все настежь. Чуть не на самом
тротуаре ж арят шашлыки, готовят кебабы, на глазах
всех проходящих открыто бреют татарам головы, чи­
нят штаны, вышивают шелками по сукну. Отсюда шли
о Пушкине самые поражающие вести: там видели его,
как он шел обнявшись с татарином, в другом месте он
переносил открыто целую стопку чурехов; на Эриван350

скую площадь выходил в шинели, накинутой прямо на
ночное белье, покупал груши и тут же, в открытую и не
стесняясь никем, поедал их.
Из Тифлиса езж ал он и подолгу гащивал в полковой
квартире Раевского, откуда привозили подобные ж е
вести: генерал принимает подчиненных в мундирах,
вытянутыми в струнку, а из соседней комнаты в ноч­
ном белье пробирается этот странный человек, которо­
го по всем правам обязаны почитать. А он вот этого-то
самого от наших грузин и не хочет, несмотря на то, что
все хорошо знали, что он народный поэт. Не вяж ет­
ся представление: не к таким видам привыкли. Наши
поэты степеннее и важнее самых ученых. Поэт должен
сидеть больше дома и, придя в гости, молчать: он обя­
зан ценить каждое слово на вес золота, и на площадях
и на ветер речи свои не выпускать. Каждое его изрече­
ние непременно должно вы раж ать собой практическое
правило, и чем лучше и красивее та форма, в которую
оно облекается, тем поэт почетнее и уважения к нему
больше. Надо это видеть у мусульман, например у пер­
сов, особенно по большим праздникам, когда целой ком­
панией являю тся к почетным людям с обязательным
поздравлением все эти улемы и муллы. С непривычки
подумаешь, что это рассажены статуи или языческие
боги с поджатыми ногами — до того они степенны и не­
подвижны. Кажется, не волнуют их подставленные под
нос подарки, не смущают сладкие и лакомые угоще­
ния. Если ж новый гость войдет в это время, они, повидимому, и на него не обращают никакого внимания.
Ни один не изменит себе предательской чертой на лице
в сосредоточенности помыслов даж е и тогда, когда по­
несет под мышками и в руках предложенные ему по­
дарки. А тут — помилуйте! — совсем наоборот: пере­
бегает с места на место, минуты не посидит на одном,
смешит и смеется, якш ается на базарах с грязным р а­
бочим муштаидом и только что не прыгает в чехарду с
уличными мальчишками. Пушкин в то время пробыл
351

в Тифлисе в общей сложности дней всего лишь одну не­
делю, а заставил говорить о себе и покачивать много­
думно головами не один год потом. Это я очень хорошо
помню.
Кстати князь вспомнил такж е и эпиграмму на ка­
питана Борозду и, полагая ее неизвестной, повторил с
комментариями, рисующими личность, с той поры всем
известную.
Совсем другое впечатление произвел тезка Пушки­
на, А. С. Грибоедов, бывший в Тифлисе гораздо больше,
но раньше его.
—
Я, — говорил князь, — как теперь вижу его боль­
шие выкатившиеся глаза и умные беседы, которыми
он очень очаровывал, будучи радушно принят во всех
лучших домах. Он — секретарь персидской миссии;
он недавно исполнил поручение — переселял армян в
Россию; он — чиновник по дипломатической части при
великом Ермолове, — чего еще больше? Когда аресто­
вали Рылеева, в его бумагах нашли письма Грибоедо­
ва. Ночью тайно схватили его и увезли в Петербург.
Он успел оправдаться и вернулся назад с рассказами.
Шепотом толковали о том, что в Петропавловской кре­
пости сидел он, отделенный дощатой перегородкой,
рядом с тем евреем, который держ ал по подряду почту
для сношений южного общества соединенных славян с
северным петербургским тайным обществом. Еврей до
того явно трусил, что неистовые порывы его оробелого
духа не только были слышны, но и надоели соседу. Он
стал высказывать всем свое твердое намерение напи­
сать комедию «Жид в тюрьме». Исполнил ли?
Перед близкими людьми Грибоедов шутливо оправ­
дал свою невинность и непричастность к заговору тем,
что написал «Горе от ума» с прозрачными намеками,
которые не умели-де понять, а в Чацком могли бы заподозреть любого либерала из вернувшихся из-за гра­
ницы молодых гвардейцев того времени. Весьма скоро
выучившись по-персидски, Аббас-Мирза (умер 1833 г.),
352

знаменитый тем, что оставил по себе 26 дочерей и 24
сына, такж е и тем, что бесплодно и безнадежно старал­
ся водворить в Персии европейское образование, полу­
чил за последнее стремление от Грибоедова похваль­
ные стихи, написанные на чистом фарсицком наречии и
наградил его орденом Льва и Солнца53. По возвращении
в Тифлис, Алекс. Серг. выпросил у Паскевича позво­
ление жениться. Ему, на счастье, досталась красавица
Чавчавадзе, за которую раньше сватался племянник
Ермолова, но суровый и строгий генерал не любил, что­
бы в боевой армии его находились женатые офицеры,
а потому не позволил и расстроил брак. Вот почему и
уцелела для Грибоедова эта красавица, Нина Алексан­
дровна, которую он и увез с собой в Тегеран, отправив­
шись туда посланником и на смерть. Сестра его ж елала
иметь землю с могилы брата, и я ее в мешочке вручил
ей в Москве, через которую провожали меня в ссылку,
в финляндские батальоны.
Евс. Ос. Палавандов действительно был в опале и
ссылке, обвиненный за участие в заговоре, о котором
собственно весьма мало известно, но организация ко­
торого не лишена интереса. Сам участник не любил об
этом рассказывать (о чем меня раньше предупреждали
все). Не вспоминал он и не сетовал даж е на то суровое
время, которое привелось ему провести в исправитель­
ных финляндских батальонах, отличавшихся не только
строгостью, но и жестокостью в обращении с жертвами
дисциплинарных взысканий. Мне еще в Архангельске
объясняли:
—
Незлобивый, добрейший человек вычеркнул из
своей ссыльной жизни эти годы и постарался забыть о
них, так что, если когда неосторожно доводилось кос­
нуться этого вопроса, он вздрогнет, вскочит с места,
начнет ходить из угла в угол и впадет в такую меланхо­
лию, что его уж е и не расшевелишь целый день. Ни сло­
ва против, ни обличительного звука, как будто ничего
этого не бывало и никакой Финляндии не существует, а
353

есть вот прямо перед глазами облюбленная им Печора
и застилающ аяся в памяти милая, родная, роскошная и
цветущ ая Грузия.
—
Мне доводилось, — рассказывал мне сам Евс.
Ос., — во время прогулок по полям прилечь от устало­
сти на траве, где посуше. Я всматривался пристально в
цветки и находил даже мелкие розы, едва поднявшиеся
от земли, но распустившиеся. Видел я другие цветки,
которые напомнили мне родину. Здесь они не поднима­
ют головок над травой и, скрываясь в ней, ни для кого
не видны, а потому и считаются несуществующими или
несоответствующими климату и почве. На другой день
я приходил на те ж е места, ложился, высматривал те
цветы, и уже не находил их: они цвели не вчерашние
лишь сутки, а может быть, всего-то несколько часов.
Я был счастлив, что уловил эти мгновения. И на Печо­
ре светит то ж е солнце, что и над Грузией... Напрасно
здешнюю природу зовут мачехой, несправедливо весь
край считают забытым и обиженным Богом! — толко­
вал князь с убеждающей настойчивостью.
Он убеждал, конечно, не без увлечения теперь, на
старости, и в этой бедной и далекой стране, куда приве­
ли его другие увлечения давно мелькнувшей молодости,
которою ему так и не довелось вполне насладиться.
* * *

12 сентября 1801 года манифест объявлял всенарод­
но:
«Не для приращения сил, не для корысти, не для
расширения пределов и так уж е обширнейшей в свете
империи приемлем мы на себя бремя управления цар­
ства Грузинского; единое достоинство, единая честь и
человечество налагают на нас священный долг, вняв
молению страждущих, в отвращение скорбей, учре­
дить в Грузии правление, которое бы могло утвердить
правосудие, личную и имущественную безопасность и
дать каждому защ иту закона».
354

Таков был ответ императора Александра I, вызван­
ный посольством больного и бессильного последнего
грузинского царя Георгия (в числе членов посольства
был и дядя Евсевия Осиповича, князь Елеазар П алавандов). Не было никакой мысли овладеть Грузией,
предполагалась одна лишь поддержка страны, в ко­
торой все материальные и внутренние производи­
тельные силы были подточены внутреннею анархией
и расш атаны беспрерывными нападениями внешних
врагов. Казалось, беспримерная по странностям, не­
ожиданностям и запутанности история Грузии должна
была изменить свое течение в благоприятную сторону
в мирном и осмысленном направлении. Простой на­
род единодушно вы раж ал ж елание вступить в русское
подданство и избавиться навсегда от гнета корыстолю­
бивых царевичей и расточительных цариц, доказывая
то очевидными знаками доверия и расположения к но­
вым правителям. Случилось не то, на что имели полное
основание рассчитывать.
Царевич Александр убежал в Персию искать там
помощи: ему хотелось сделаться царем и в то ж е время
он не ж елал ссориться с русскими. Прочие царевичи,
привыкшие соблюдать более свою, чем государствен­
ную пользу, двуличили не только перед русскими пра­
вителями, но и перед своими клевретами. К 1800 году
всех царевичей, цариц, царевен и их детей насчитыва­
лось 73 человека. Царицы (Дарья и Мария), представ­
лявш ие крупные силы, руководили всеми смутами и
интригами, и одна из них дошла до коварного убийства
русского генерала Лазарева. Прирожденные многочис­
ленные князья разделились на две партии: одни, ж ив­
шие безграничным насилием и грабительствами, как
Манавские, ездили на гору каждый день, поджидая
и высматривая царевича Александра с многочислен­
ным войском, злонамеренно подговаривали лезгин к
нападениям, чтобы показать народу бессилие русской
355

защиты, и возмущали Кахетию. Другие князья, владев­
шие деревнями и имевшие свои доходы, были довольны
и жили смирно.
На беду, русские правители оказались не на высоте
своего достоинства. Князь Цицианов в 1803 году застал
уж е весьма печальные следы управления, игравшего
прямо в руку недовольным князьям и к возбуждению
всеми средствами враждебных чувств к России и рус­
скому владычеству. Коваленский с компанией восполь­
зовался данным уполномочием и предоставленной ему
властью лишь для того, чтоб обогатить себя и солидно
обеспечить клевретов и родственников. Он захваты ­
вал без разбора и земельные грузинские имущества, и
казенные деньги. Он обирал и победоносные войска, и
мятежных князей. Замечательно, что и с удалением его
от власти он оставался действующим лицом по части
злоупотреблений, и кн. Цицианов не мог помешать ему.
Милости, обещанные манифестом, не были выпол­
нены. Князья, участвовавшие в присоединении Гру­
зии и в случае неудачи обязанные нести свои головы
на плаху, остались не только не награжденными, но
даж е лишились их отличий и доходов, которыми до тех
пор пользовались. Многие же из явных врагов России
были награждены или отличиями, или большим ж ало­
ваньем. В числе обиженных и недовольных очутился
и род князей Палавандовых, игравших значительную
роль в истории присоединения Грузии и в большинстве
членов преданных России. В их среде, недовольной и, в
самом деле, обойденной и обиженной, вырастал и вос­
питывался наш Евсевий Осипович.
Он видел, что вместо обещанной манифестом при­
бавки князьям чести их лишили даж е пропитания, со­
образного титулам и услугам. Он слышал, что велено
возвысить честь церквей и епископов на его родине, до­
ныне отличающейся усердием к храмам и богомолениям, а вместо того у духовенства отобраны все вотчины и
крестьяне. Обещали не требовать с крестьян податей в
356

течение 12 лет, но и это не сбылось. Рассказывалось про
необычайные выходки, злобные глумления, смешанные
с полнейшим презрением к человеческому достоинству,
со стороны наездных и навозных людей. Злоупотребле­
ния корыстных чиновников послужили главной причи­
ной тому, что недоброжелательство к русскому прави­
тельству из высших слоев населения начало переходить
в низшие сословия, в среду самого тихого и спокойного
народа, каковым по справедливости считаются до сих
пор обитатели счастливой Грузии.
Пока молодой князь Е. О. Палавандов получал обыч­
ное высшее воспитание — ловко сидеть на коне, стре­
лять в цель на всем скаку, владеть саблей, успел даж е
несколько лет прожить в Константинополе (для изуче­
ния арабского языка), — в судьбах его родины не прои­
зошло перемен к лучшему.
К концу 20-х годов прошлого столетия царевичи и
все грузинское царское семейство были перевезены
в Россию, где предоставлены были им возможные по­
чести и вознаграждения. Но многие «вместо должной
признательности за благодетельное спасение их самих
и отечества их от явной гибели питали скрытную злобу
или мечтательные надежды, породившие, наконец, по­
вод и к видам преступным». Так было сказано в судеб­
ном акте о событиях 1831 года. Из него, между прочим,
видно, что молодые грузины, цвет юношества края, по­
лучавшие образование в Петербурге, по воскресным и
праздничным дням ходили к князю Дмитрию и другим
царевичам «отдавать им почесть», навещали их. У Дми­
трия явилась мысль к восстановлению самобытности
отечества. С другой стороны, князь Окропир (из царе­
вичей же), живший в Москве, задумал (по свидетель­
ству этого ж е акта) то ж е самое без всякого, однако, со­
отношения к замыслу Дмитрия.
До 1829 года не было видно никаких действий. В этом
году Окропир, воспользовавшись разрешением, полу­
ченным в Москве, отправился к кавказским водам и по
357

окончании курса лечения неожиданно отправился в
Грузию. Здесь он сблизился, главным образом, с Орбелиани, сыном царевны Ф еклы (дочери царя Ираклия),
с артиллерийским офицером Элизбаром Эристовым
и учителем Додаевым. Они составили правила «тай­
ного дружества», цель которого состояла в том, чтобы
внушать молодым грузинам любовь к отечеству и Б а­
гратионам (о возвращении их рода на грузинский пре­
стол), просить священников молиться о последних, на­
поминать грузинам их прежнее бытье, вольный доступ
к царям и скорую каждому расправу, не изменять на­
родным нравам и обычаям, не говорить о намерениях
своих никогда втроем, даж е при родных братьях и пр.
Для восстановления грузинского царства (по данным
того ж е акта) предполагалось произвести народное
возмущение, овладеть в Тифлисе главными местами,
заградить путь через Дарьяльское ущелье, образовать
регулярное народное войско, подчиненное избранным
начальникам, и продолжать действия против русских
не массами, но шайкой. Расчет на успех основывал­
ся на вспыхнувшем в то время польском восстании и,
вследствие того, на разъединении русских военных
сил. Как только пришло об этом известие, заговорщики
перезнакомились между собой и соединились в обще­
ство в начале июня 1830 года. Кн. Эристов, более других
пылкий и настроенный и действовавший энергично с
кн. Орбелиани, соединился с учителем Додаевым и ие­
ромонахом Филадельфом. Орбелиани открыл свой за ­
мысел Евсею Ос. Палавандову, «деятельно, однако, не
участвовавшему».
Додаев для успеха дела начал издавать газету, но
выпустил лишь 6 листов в 1831 году. Остальные заго­
ворщики вошли в сношение с беглым царевичем А лек­
сандром, которому Орбелиани приходился родным
племянником. Царевича звали прибыть в Кахетию для
начальствования над войском в видах изгнания рус­
ских из Грузии. Царевич за старостью лет отказался.
358

Племянница его, дочь брата Юлона, красавица Тама­
ра Юлоновна, старш ая сестра Дмитрия, заместив его в
Тифлисе, сделалась центром заговора. Молодежь увле­
клась ею до самозабвения.
При совещаниях с ней положили подговорить к со­
участию офицеров сборного учебного батальона. При
слухах о неприязненных намерениях персиян втор­
гнуться в Грузию и о продолжительности польского
восстания произошло некоторое волнение в умах и бес­
покойство в Тифлисе. Когда Варш ава пала и известие о
том дошло до Тифлиса, заговор «если не прекратился,
то ослаб; общество приняло некоторый вид литератур­
ного». По прибытии некоторых сообщников из П етер­
бурга, заговор снова устроился, чему благоприятство­
вала отправка кавказских военных сил в Дагестан про­
тив Казымуллы.
Заговорщики начали распространять неблагопри­
ятные слухи и почасту сходиться у Орбелиани и у Палавандова, жившего в квартире брата (Николая Осип.),
гражданского губернатора, во время отсутствия по­
следнего для ревизии губернии. Рассчитывали сделать
нападение на казну, арсенал и магазины, подговорить
ссыльных поляков (которых было до 3 тыс.) и разж ало­
ванных нижних чинов (каковых числилось в то время
будто бы 8 тыс.). Княжна Тамара сначала было струси­
ла, но потом согласилась на бунт и даж е на личное в нем
участие. Ж дали съезда дворян на выборы, и в особен­
ности генерал-майора кн. Чавчавадзе, который тотчас
по приезде в Тифлис и поспешил отклонить намерения
молодежи и убедил оставить пустые замыслы.
Произведены были аресты, и барон Розен назначил
военный суд. Император Николай I, видя бесплодность
и полную несостоятельность заговора, до некоторой
степени раздутого следователями, милостиво смягчил
приговор суда и меру взысканий, проектированных са­
мим бар. Розеном. Южную кровь более порывистых и
пылких надеялись охладить северным климатом. Так
359

Элизбара Эристова увезли в один из архангельских
гарнизонных батальонов, учителя Додаева определили
в службу нижним канцелярским служителем в одной
из северных губерний до отличия выслугой, не прежде,
однако ж, десяти лет. Иных отправили в Пермь, других
в Вятку.
Изо всех подсудимых 59 получили наказания, огра­
ниченные ссылками на ж итье под присмотром в даль­
ние русские гарнизоны, города и крепости. М ежду про­
чими, царевичей Окропира и Дмитрия приказано вы­
слать: первого — в Кострому, второго — в Смоленск;
княжну Тамару Юлоновну — в Симбирск, Ф еклу И ра­
клиевну — в Калугу, а отставленного от службы колл,
регистр, князя Евсея Палавандова, не подвергая суду
и не лиш ая дворянства, повелено определить унтерофицером в один из полков, расположенных в Ф ин­
ляндии. Всем воспрещен въезд в Грузию на всю жизнь.
Остальные из прикосновенных к делу, в количестве
78 человек, освобождены были от всякого взыскания.
Кн. Палавандов в 1834 году предстал пред новыми
начальствами с аттестацией барона Розена такого рода:
«Прежнее поведение его весьма предосудительное, ибо
два раза он бежал в Турцию и горы; нравственность его
очень неблагонадежная. Вообще, по своему уму, хитро­
сти, пронырству и бесправию, он человек для здешнего
края решительно вредный и опасный».
Ссыльный князь оказался полезным для другого
края, где постарался начисто исправить свою репута­
цию и загладить свои вины и увлечения молодости, за ­
менив мечтательные порывы практическими стремле­
ниями и действиями.
По освобождении от солдатской лямки, князь был
произведен в благородный чин прапорщика, не только
дозволявший по регламенту жениться и нюхать табак
не из артельной, а из собственной табакерки, но и от­
крывающий дороги во все стороны. Для Палавандова,
однако, оказалась одна — не ближе Архангельска, а по
360

прибытии сюда — не дальше Печоры. Не ученый лес­
ничий туда понадобился, а открылось просто свободное
место, предназначавшееся в то время обычно офицерам
и вопреки всяким ожиданиям очень покойное. Туда П алавандова и направили и старались о нем забыть, как
забыли и о самой Печоре. Под его наблюдением и по­
печением очутилось, таким образом, целое государство
европейское по количеству квадратных верст, весь П е­
чорский край, находящийся в пределах Архангельской
губернии. На севере — моховая пустыня, без меры в
ширину и без конца в длину, совершенно безлесная.
—
Не смейтесь! — вразум лял меня сам лесничий
с обычным ему примирительным взглядом на вещи и
пристрастием к стране, гостеприимно его приютив­
шей. — Ж ивет и пустыня. Кажется, все в ней мертво,
уныло и убийственно-однообразно. Смерть, дескать,
повсюдная смерть! Стелется один ерник да мох, а з а ­
бывают, что их сопровождает вереск, кое-какие злаки,
а по болотным местам не оберешься морошки. На самом
сухом бесплодном песке вырастают грибы и рядом с
ними самое красивейшее формами земное растение —
мох и лишаи. Я не прощу за насмешку и резкое обвине­
ние — и укаж у прямо на любимицу модных кабинетов,
многоствольную кустарную карельскую березу. Ведь
и лиственница растет... Корява, правда, малоросла:
не выше 1 1/ 2 сажени, не шире трех вершков в отрубе,
а ведь это есть то самое благородное дерево, которое
идет на корабли, которое здесь, в окрестностях УстьЦыльмы, доходит до 7 саж. и семи — девяти вершков
в отрубе (до нижних сучьев). Мы видим это дерево
сплошными рощами, чего в России давно не видать.
Этими рощами опушены наши реки и речки. О сосне и
елях я уж е и говорить не стану: добротность и красота
их доказанные.
Добрейший лесничий, в самом деле, увлекался. И в­
няк, покрывающий иловатые берега, вместо того чтобы
предохранять их от обнажений летучего песка, свой­
ственного внутренним местностям тундр, настолько
361

бессилен, что вовсе не делает ему предопределенного:
Пустозерск засыпан песком чуть не по самые трубы,
Усть-Цыльма тоже страдает от него и уж е успела пере­
сесть на другое место. По бесплодности и малой глуби­
не почвы, состоящей из сухого белого и красного песка,
древесина деревьев вообще плохих качеств. Листвен­
ница дупловата и с другими внутренними пороками, и
по большей части перестойная. Лесные участки, имею­
щие мелкую почву, особенно мокроватую, буквально
загромождены валежником. Буреломы и ветровалы
увлекли за собой и здоровые приспевающие деревья,
и молодняк. Они не только засорили местность, но и
заградили путь вывозки дальнейших лесов, и без того
уже в изобилии заваленных колодами. Тут нет ни в ъ ез­
да, ни проезда. О возможности надлежащего надзора
и говорить трудно, особенно при той лесной страже,
которая называлась конными объездчиками и больше
спала на себя, чем работала на казну.
Сверх того, следы лесных пожаров бросаются в гла­
за даж е мимоезжим путникам. В самых глухих чащ ах
торчат обугленные остатки большемерных деревьев
и только немного мест, где случайно или по сырости
грунта леса уцелели от огня. Больш ая компания лес­
ного торга (Крузенштерна) бросила здесь безнадежно
капиталы. Настоящий ученый лесничий (г. Боровский)
пришел в отчаяние при виде этих лесов, где сотни са­
мых отборных бревен, вырубленных для сплава на вы­
бор, как корабельные, валяю тся без призора и сгнили
до самой сердцевины. По самой Печоре эти самые ли­
ственницы, редко стройные, а более уродливые, вырос­
ли на песчаных, довольно высоких буграх. Эти бугры
окружаю т какое-нибудь озерко или глубокую рытвину
и издали каж утся укреплениями с башнями.
В таких-то лесах и при подобных условиях приве­
лось быть блюстителем и хранителем добрейшему и
мягкому человеку Е. О. Палавандову.
362

Что ему тут делать и как тут быть?
Он надел архалучек и отдался на волю Божию и
людское произволение.
Идем раз мы с ним вдвоем по улице — навстречу
нам парень. Выправивши с груди из-под малицы руку
в рукав, он снял с головы пыжицу с длинными ушами и
поклонился. Князь пригрозил ему пальцем.
— Хорош мужик — разоритель! Куда мне тебя
определить за твою вину?
Тот, остановившись, учащенно кланяется, встряхи­
вая волосами.
— Гулял я по лесу, вижу: леж ит дерево лиственни­
цы, великан-дерево, — объясняет князь, обратившись
ко мне. — За такое дерево в Петербурге морское мини­
стерство шестьсот рублей платит, за границей дадут
далеко больше тысячи. Стал доискиваться, допраши­
ваться: кто рубил? Прямо на тебя, друг, и указали. Р ас­
сказывай, как было дело?
Встречный парень не замедлил:
— Поехал я с Матюшкой рыбу острогой колоть, изладились пообедать и увидали эту самую лесину: сколь,
мол, она хороша! А М атюшка-то и говорит: А что, паря,
матицы для новой избы ладны будут? Побежали в лод­
ку за топорами и повалили.
— А не стонало дерево-то, не плакалось, не прида­
вило вас? Вам ж аль его было? Что ж е не вывезли-то
его, зачем гнить его бросили?
— Силушки нашей не хватило, трем лошадям в упор.
Перли, перли, все плечи изодрали, не поддается.
Заговорил и князь-лесничий:
— Вот он теперь гнить начнет, мохом обрастет, —
кабы ты об него запнулся да нос себе в кровь разбил!..
Вот и толкуйте с ним! Охраняйте леса от таких озорни­
ков, — говорил он мне, а потом ему: — Пойдешь к ба­
тюшке, покайся на духу: своровал ведь, да еще и так,
что ни себе самому, ни дворовому псу.
363

«Не изловчишься, не наладишься», — ж аловался он
мне как-то раз после обеда, в котором обычно сменя­
лись оленьи свежие язы ки вкусными оленьими губами
с хреном и самой вкусной рыбой в свете пеледью (salmo
corregonus, толстая, горбатая спина, тупое рыло, ко­
ническая голова, весом до 7 фунтов) сиговой породы.
С ними чередовались осетрина из Оби, привозимая изза Камня ижемцами, и чир (из породы лососков, salmo
nasus, сизая спина, горбатый нос, мелкая чешуя, весом
5— 10 фун.) местного нароста.
Князь любил поесть вкусно, хотя и умеренно: ему
несли все лучш ее и любимое им. Никому не продадут,
если он не откажется. Не купит князь — «возьми в по­
дарок, сделай милость, Христа ради, из почтения, за
великую твою доброту».
— Вот как трудно исправлять должность, — про­
должал объяснять добрейший и кротчайший чело­
век. — По верховьям печорских притоков мешаются с
елью кедровые деревья, а по самой Печоре их бывает
еще больше. В урожайные годы шишек так много, что
начинают не только все грызть орехи, а и на сторону
продавать. Сбор — бабье дело. Они вот этакого остолопа
возьмут с собой, и он, чтоб угодить бабам и понравить­
ся, возьмет да и срубит благородное дерево. Они, мо­
крохвостые, сядут да и обирают шишки, как морошку
рвут. Соберу их, чтоб избранить и застращ ать, а иная
воструха на мои слова и на глазах вынет из кармана
орешки и щ елкает, назвать-то плод не умеют — зовут
гнидами, — а щелкают, как настоящие белки, в глазах
рябит. И здесь плюнешь и отойдешь прочь.
— Не баловство это, — объяснял ответно князь, — а
такой неискоренимый обычай, закон какой-то повсе­
местный. Никакими наказаниями не наладишь. Надо в
котлах новых людей вываривать, а старые и наличные
все на один покрой и никуда не годятся. Рыбаку нуж ­
но щербу (уху) сварить, охотнику на рябах по путикам
обогреться: разведут костер и ни один еще из них огня
364

не тушил. Леса горят во всех сторонах, и летним вре­
менем только о пожарах и слышишь. Сгорают огром­
ные площади, конечно, безнаказанно, за неимением
средств и рук для тушения. Либо сам пожар переста­
нет от какого-либо случая, либо набежит огонь на реку,
домчится до озера, заберется в гнилое и мокрое болото
и не совладает с ним — потухнет.
Выбрал я из охотников самого мудрого, степенного
человека. Глубоко я его уваж ал за рассудительность,
за солидные и чистые дела, толковал с ним очень дол­
го. Я ему про то, что эти уголья им ж е на голову, — он
вникал и поддакивал. Я уж и успокоился, что нашел
рассудительного человека: сейчас мы с ним правила
начнем сочинять и писать и пошлем их в палату, а то
в министерство. Стали сводить к концу, он и говорит:
«Напрасно, князь, пишешь!» Как же, мол, так? «Да т у ­
шить огонь, — говорит, — самое пустое дело и труд не
в прибыль: Печорский край никогда не может совер­
шенно выгореть». Сказал он это, да еще ногой притоп­
нул; значит, у них скреплено и мирская печать при­
ложена.
Разреш ивш и для себя эту статью таким положи­
тельным и безапелляционным способом, Евс. Осипо­
вич обратил свои заботы и внимание в другую сторону.
Кстати, от него и не требовали особенных должностных
услуг. У него даж е виц-мундир с зеленым воротником
залеж ался. Управляющий палатой, навестивший его,
почувствовал особенную жалость к тем очевидным
страданиям, которые испытывал князь, надевши ф ор­
му и наглухо затянувшись: мундир оказался до того
узким, что начал по швам потрескиваться. Постановле­
но было тогда ж е совсем не обращаться к форме никог­
да и быть за всяко просто, в архалучке грузинского по­
кроя. Князь отбывал ссылку — надо сострадать ему и не
беспокоить на месте, обязавшем его совершенно чужим
делом. Он успел просиять личными добродетелями; они
все и прикрыли, сделав его личность неприкосновен­
ной, от которой нечего требовать, а следует ожидать, на
365

что она, будучи светлой и безупречной, сама соизволит.
Да и печорцы, кажется, порешили так:
— Леса, стало быть, охранять не стоит, не уберечь их
тебе и не оглядеть всю их целину. А вот охрани ты нас,
немощных и беззащитных темных людей, в забвенной
сторонушке. Поучи, дай совет, как жить да избывать
всякие беды, которые, как крупа с неба, не переставая,
сыплются. К кому же прилепиться? Кому же поведать
печали и у кого искать защ иты и доброго совета?
Зато советам князя охотно следуют самые грубые и
несговорчивые люди; решением его все спорщики всег­
да оставались довольными.
— Батюшка ты наш, — выпевала своим певучим
печорским голосом, неблагозвучно растягивая слова,
молодая бабенка, при мне, без доклада, прямо ввалив­
ш аяся в горницу.
— И не проси, не пойду, — сразу и решительно отве­
чал ей князь, знавший всех в слободе не только в лицо,
но й с изнанки. — Слышал, что родила, сказывали.
Она ему в ноги и поползла по полу. Он даж е вспых­
нул.
— Я покрещу, а ты перемажеш ь да наново пере­
крестишь. Вот тебе (и сунул что-то, конечно, деньги) —
и ступай: кумом меня не считай и не зови при наших
встречах.
— Церковных всех перекрестил, — объяснял мне
хозяин отводной квартиры.
— Родом-то он дальный, сказывали, из какой-то
теплой, неверной страны, а веры-то русской сызмаль­
ства, — рассказывал хозяин, твердо уверенный в том,
что и здесь надо подразумевать привилегию, как некое
чудо, доставшуюся в особое исключение перед прочи­
ми для их излюбленного человека.
— И всякого парнишку по имени помнит, — добав­
лял он. — На улице встретит — по голове гладит, даст
пряник, либо калачик. По большим праздникам оде­
366

ляет деньгами и малых ребят, и все кумовство. Какие
получает деньги, все изводит. У него отказу нет. Ска­
жеш ь ему просьбу, он так и зашевелится. Хочется ему
по-твоему сделать, больно хочется: по всему видать, да
видать, у самого на тот час нету. Благодарности не лю­
бит, не примает от тебя, разворчится и не покажется.
Я видел самоеда, который на улице в глубоком сне­
гу повалился благодарить за то, что князь отбил от
обидчика-зырянина добрым советом двух его важенок
(оленей), которых отобрал лиходей за пастьбу на тун­
дре, никому не принадлежащей и до сих пор неудобной
к межеванию. Олени этого самоеда просто пристали к
стаду зырянина, и молодые охотно и долго держались
на одном мху, за одним пастухом, с третьегодним при­
плодом, и тем провинились вместе с хозяином-самоедом
перед зырянином.
На благодарный поклон князь рассердился и даж е
ворчал, говоря мне внушительным тоном:
—
Глупый-с, очень-с глупый народ, самый
несчастный-с!..
Вежливая придаточная частица речи, конечно, не
была у него дурной привычкой гостинодворских при­
казчиков галантерейного обхождения. Не чувствова­
лось в ней и признаков условной, отталкивающей веж ­
ливости, и тем менее она обличала собой насмешливость
приема больших и влиятельных, желающ их уязвить,
нагнести, наглумиться над маленьким и подчиненным,
чтобы он чувствовал весь яд перемены обычного тона
на поддельно-вежливый. Подозревалась здесь благо­
приобретенная под батальонными пинками и палками
простая прикраса обыденной речи ненужным и холод­
ным привеском. Вошла она теперь в обычай, с которым
и нельзя уж е ему расстаться по привычке.
Словно он вымещал своими искренними чувствами
сострадания и участия — спроста, по-христиански —
за все то, чем обижали его и что перенес он про себя при
367

старой системе казарменного воспитания и батальон­
ной службы. Во всяком случае, он совершенно погру­
зился в интересы Печорского края на всем протяж е­
нии его в пределах Архангельской губернии, пользу­
ясь всеобщей любовью. Впрочем, более близкие к нему
и тонкие наблюдатели замечали, что у него леж ало
сердце больше на сторону устьцылемцев не по ближ ­
нему соседству, а вследствие экономических условий
их быта (всем было известно, что он бедным слобожа­
нам всегда помогает в покупке дорогого хлеба). Архан­
гельскую Печору, как известно, поделили между со­
бою низовики-пустозеры с верховыми — ижемскими
зырянами. Первые — владельцы богатых рыбных ловель и оленьих пастбищ; вторые — владельцы оленей
и богачи от замши, мехов и перепродажи соли и хлеба.
Устьцылемцы, очутившись между двух огней, понесли
печальную бытовую участь с очевидными признаками
бездолья и бедности. Последняя вынудила их и на вы­
селки по притокам Печоры и породила давнюю непри­
миримую и нескрываемую враж ду с теми и другими,
особенно с пустозерами, и указала князю беспокойную
роль миротворца, ходатая и хлопотуна.
Выселками устьцылемцы не выгадали: попали из
огня в полымя. Ж ивущие на притоках находятся в са­
мом жалком положении, не многим лучшем самоедов,
в конец обездоленных ижемскими зырянами. Из пяти­
летних урожаев дает Бог один подходящий, когда сни­
мут дозревший хлеб сами. Иные из-за куля бурлачат
на Печоре все лето. М ежду тем заступничество князя
уважалось и ценилось в Архангельске: оно лечило вре­
менные язвы и починяло случайные прорехи. Самое
большое затруднение представляла размежевка озер,
черезвычайно рыбных, из которых в течение зимы на­
лавливается не одна тысяча пудов. В одном только слу­
чае удалось князю помирить соседей тем, чтобы они на­
ловленную рыбу: щук, чиров, сигов и нельму (coregonus
leucichtus, сигов породы, от 3 до 30 фунт.) сваливали в
368

одну кучу и потом делили по равным частям между
всеми участниками. Ловцы послушались и потом к аж ­
дый год ходили благодарить князя, что приставил го­
лову к плечам. Искреннее участие его все-таки ничего
не могло сделать с вековечной укоренившейся враждой
устьцылемцев с низовиками.
—
Ну, вот-с, покажите господину — он свежий, он
лучш е нас может рассудить, — говорил князь, устьцылемским старикам, явившимся с какой-то книгой.
То была старинная, скрепленная дьяком выписка
из писцовой книги, где в самом деле указаны были
собственностью устьцылемцев те острова, шары и ви­
ски, которые оттягали у них пустозеры. Оказалось,
что князь давно уж е возился с этим документом, более
чем двухсотлетней давности, простодушно уверенный
в его законности и святости. Возбудит он пререкания,
вызовет перекоры, начнет мирить и соглашать. Спор­
щики как будто и порадуются, и князь для них стано­
вится уздой даж е в щекотливом экономическом случае
поземельного владения. Спорщики и в самом деле по­
мирятся на словах до первой ссоры и драки на межах.
Опять они идут к князю судиться, а он снова не скучает
с ними толковать про белого бычка. Никак не управят­
ся они все вместе при добром согласии с этой писцовой
книгой! И мной остались, конечно, они все недовольны.
Остался доволен лишь я сам лично тем, что по этой ста­
ринной выписке довелось мне пополнить свой словарик
местными названиями живых урочищ. Названия эти из
XVII века остались нерушимыми до настоящего вре­
мени, но свойственными лишь этому Печорскому краю.
Так, например, виска — это пролив из реки в озеро
или между озерами (отсюда и название многих печор­
ских деревень), а шар — пролив между реками и м еж ­
ду островами в море и рукав той ж е реки, огибающий
остров, летом высыхающий. Курья — заливец из шара,
заходящий кутом версты на 2—4 и опять входящий в
шар, — это ш ара шар. У острова бывает хвост и голова.
369

Старуха — не только заветш алая баба, но и покинутое
русло, где, однако, воды столько, что можно плавать, а
пристав — не только тот чин, который оберегает стан —
становой пристав, — но и тот кол, которым, с охрани­
тельными же целями, припирают дверь от блудливой
скотины, когда уходят на страду. Вот и холуй — назва­
ние, сохранившееся за великорусским селом, где пишут
иконы (во Владимирской губ.), и утративш ее там перво­
начальное значение. Здесь, на Печоре, оно убереглось,
оставшись за тем возвышенным побережным местом,
куда река течением своим привыкла наносить бугор из
щепы, всякого хвороста, цельных деревов и песку. Вот
и россоха — каждое из устий, на какие делятся иные
реки при слиянии, — словом, все те урочища, которые
принимались за границы (и, к сожалению, далеко не
все (печорские) попали в прекрасный и обстоятельно
составленный труд г. Подвысоцкого: «Словарь област­
ного архангельского наречия ». Спб., 1885 г.).
— Вот-с, расскажите господину, М арья Савельев­
на, что знаете, — серьезно и допросливо говорил князь
(этим он отвечал на вопрос мой о результатах безвы­
годного и тяжелого ж итья устьцылемцев, обращаясь
к приглашенной им гостье, себе на выручку, мне — на
помощь).
Чопорная и полагающая себя умной и действительно
знающ ая обычаи и всякие обряды своих слобожан, Ма­
рья Савельевна начала рассказывать. Князь уклонился
от очного свидетельства по очевидному неумению или
нежеланию говорить о людях худо и произносить тем
паче огульные им обвинения.
— Наши слобожане, — истово выпевала рассказчи­
ца (в конце речи возвыш ая голос и вообще произнося
хуже, чем пустозер), — не очень отягощают себя пьян­
ством, однако же, не дадут своей части испортиться в
бочке, но и чужое-то не квасят.
Князь улыбается и поощрительно настаивает:
— Говорите-с дальше: хорошо начали.
370

— Болезнь кроме горячки и оспы бывает порча или
отрава, которая единственно происходит от злых лю­
дей по ненависти и дотуль доходит, что и смерть полу­
чают в скором времени...
— Дальше, государыня моя, дальше! — продолжал
настаивать князь и даж е ногой притоптывал, словно
наслаждался певучестью речи почтенной старушки, и
выбивал такт, когда она по местной привычке к концу
ф разы возвышала голос.
— Училище? Заводилось училище, но по новым кни­
гам, а потому и не было принято желающими училища
по старым книгам для образованности.
Князь потирает руки и улыбается.
Затем шел рассказ о пище, об одежде, о жилищах.
Князь настаивал, как будто хотел, чтобы старуха выло­
жила все разом, и снова в такт покачивал головой, когда
мне приходилось выслушивать и записывать на память.
Старуха, между прочим, выпевала:
— Но всегда, если не на сарафане, то по рубашке
надет пояс, по старообрядскому поверью, и потерять,
либо подарить, либо забыть надеть этот пояс — значит,
накликать на себя несчастье...
Князь погнал рассказ дальше и догнал его до конца.
Старуш ка напевала:
— И в ее тому подобное, хлебопашество, скотовод­
ство, рыбна ловля и зверина, и жительство, и язы к —
все русьские и никаких нет особенностей разных. И есть
хотя маленькие ошибочки, но выразить невозможно.
— А вырази! Ты ведь умная и ученая, — перебил
князь.
Но она уже, видимо, устала и выкладывала послед­
ние остаточки.
— Такж е и памятников, и болванов, и никаких по­
четных богов и богинь не водится. Хоша и есть какиенибудь басни старинные, таперича все оставили. А чи­
тают какие-нибудь изданные разные книжки, примерно
371

аглицкого милорда Францы ля Виньцыана, Еруслана,
Бубу (Бову?) и другие прочие. А более не взыщ ите —
скольки знала, стольки и сказала.
Вот и эта патриотка своих мест застилает и зам еты ­
вает, плетет и нижет, а за занавеску держится и не вы­
пускает ее из рук. Где нужно и когда вздумается, возь­
мет и задернет, невзирая на то, что тут-то и открыва­
ются самые любопытные виды. Тем не менее свадебный
обряд дозволила она мне записать полнотой. Песенки на
голос спела, избы в подробности описала и проделала
все это беззастенчиво, самым обстоятельным образом,
конечно, из уважения и угождения князю, при явном
расчете на его камертон и на выбор сюжетов. Р азум е­
ется, кое-где схитрила, местами умолчала, в другом
переврала, затребовала новой поверки и справок в ис­
полнение печорской ж е пословицы: «Чужая сторона,
блудясь, спознавать».
На одно особенно не поскупились печорцы, — имен­
но в жалобах на врагов своих ижемцев не пожалели
красок, чтоб обрисовать отношения к тундре, т. е. к са­
моедам и к приращению того бродячего капитала, ко­
торый в виде оленьих стад гуляет беспредельно на про­
сторе этой самой тундры.
Я еще не добрался до слободы Усть-Цыльмы, как
уж е успели забежать к князю раньше меня уехавшие
с Печорской ярмарки два ижемские богача: М еркул
Исакович из Мохчи и Николай Васильевич из Сезябы,
с которыми я успел там раньше познакомиться. Они
долго выспрашивали у князя, как им поступать со мной
и какие держ ать ответы, как меня понимать и за кого
принимать. Прием там сделан был самый радушный,
но отличавшийся самой досадной и обидной замкнуто­
стью, дававшей одно лишь подозрение, что ижемские
дела в самом деле нечисты и «тундра грехом леж ит у
них на совести».
По неизменному и испытанно-полезному обычаю, я
и в Усть-Цыльме поспешил познакомиться с местным
372

молодым священником. Он, между прочим, поразил
меня знанием священных текстов, которыми охотно
пользовался, вставляя в свою речь во все время бесед
наших. По его объяснениям, это знание замечено было
и его духовным начальством еще в семинарии, и ког­
да он окончил курс и открылось здесь вакантное место,
архиерей Антоний избрал его, признав способным к
миссионерской деятельности среди жителей отдален­
ного края и в раскольничьей слободе.
Интересно было его мнение о князе:
— Господь благовоизволил ему. Оттого и блажен,
что он избранник по хотению своему, его ж е и прия.
— В чем тайна? — отвечал мне о. Павел на прямой
вопрос мой, — Грядущего не изжинает. Каждый идет к
нему и всякого приемлет. Как сказал Златоуст в слове
на утреню святые Пасхи? Аще приидет и в девятый час
и того милует, и того целует, и овому дарствует, и тому
дарует, — говорил о. Павел быстро, и остановился. —
Впрочем, я всеконечно спутался: один ведь раз в годуто читаем, — говорил он в свое оправдание, — и затем
продолжал: — Остерегайтесь называть его деяния сла­
бостью к сплетням и всезнание от скуки и праздненного
ж ития — нет! Не сон его по годам стал реденьким, а по
великой любви и благодати он заботлив и любвеобилен.
С первыми петухами он всегда на ногах. И привычка
сделана. Докажу примерами.
Ж ивет здешний мужик с достатками такими, что
может леж ать на печи сколько угодно. У него застоится
кровь — начнет стрелять в спину, поясница застрадает.
Идет к князю жаловаться. Советует князь в баню схо­
дить. Да он уж и сходил, и отпустило ему, а все-таки
лезет. «Зачем?» — вопрошаю. А вот, чтобы сказать
домашним: у князя был, как принимал, как потчивал.
«Вот, братец ты мой, пришел я к нему, вышел это он ко
мне: здравствуй, говорит, руку подал и т. д.». Но о сем
довольно беседовать.
373

Замечательно, что на Печоре подача руки вовсе не
считается особым знаком внимания и почета. Кто из
приезжаю щ их новых людей сам не догадается это сде­
лать, тому печорец первым поспешит сунуть свою мо­
золистую руку. Этого нет в Поморье, кроме богачей, на
Печоре такой обычай заведен князем и стал всеобщим
и похвальным. Каждый тотчас ж е торопится вытащить
руку из широкого рукава малицы и просунуть ее в на­
ружный просов под заскорузлой и торчащей вбок ру­
кавицей, пришитой одним боком к рукавам малицы.
—
Продолжаю уподобление, — говорить отец П а­
вел, — представляю второй пример. У бабы овечку
волки зарезали: отчитывать бы ей по своему требни­
ку, а она такж е идет к князю. Однако не за деньгами
его, чтобы купил, а затем, чтобы поскучать перед ним
и поплакаться ему: «Бойкенькая была; два раза волну
снимала и чердынцам на деньги продала». Он ее слу­
шает, головой качает и языком причмокивает: того ей и
нужно, и больше ничего. Слышит и видит она, что он ее
жалеет. Тайна сия велика есть. Баба довольна, да ведь
и соседки не дадут ей покоя, непременно скажут: «Что
скулишь-то? Посоветуйся с князем». Она побывала, по­
говорила с ним — овца-то у ней словно бы и отыскалась.
Велика эта тайна, повторяю, не обинуясь.
Всматривался я в его деяния: идет он весьма порану
гулять по слободе, палкой от собак отбивается, и на все
имеет прозорливость. Увидит неисправность, постучит
в окно палкой и вызовет кого возжелает. Сделает на­
ставление, учит каждого, как поступать, чтобы всем
было хорошо и любительно.
Любопытствовал я о церковном различии, так как он
грузин, — никаких мне отмен он не указал. Обнаружи­
вал явственно рачение к молитве и рвение ко св. х р а­
му. Плащаницу сам любит выносить из алтаря и храма.
К разногласию с раскольниками довольно хладнокро­
вен, как бы не взирая. Вот вы отсутствовали на богоявленской вечерне с водоосвящением (я был на пути в
374

Ижму), жаль, что не посвидетельствовали, какое бе­
совское игрище, языческое идолослужение уготовляют
шумно и дико на час освящения воды заблудшие сло­
божане. Верхом на лошадях они скачут по дворам в от­
крытые ворота. В руках у них метлы и палки: суют их
и бьют ими сплеча во всяком углу на дворе и в клевах
по воздушному пространству. Это они изгоняют бесов­
скую силу, ибо, по учению их потребников, токмо в один
этот час и возможно делание таковое, и имеет вероятие
восконечного изгнания нечистых духов.
По закоренелому своему обычаю раскола предмест­
нику моему от суеверов этих было весьма худо и небез­
опасно. Озорничали при встречах, словами, оскорбляя
духовный сан, и, кто знает, может, усугубляли это и
действиями. Князь их смирил и, можно сказать, возло­
ж ил на них узду равнодушия. Заключительно скажу:
следствия сокровенной тайны, видимые лицом к лицу,
неисчислимы.
— Не боитесь вы, что они произведут князя при
жизни во святые? — спросил я.
— Подобные примеры в ж итиях святых усматрива­
ются. Указываются таковые праведники. Впрочем, воз­
ложим хранение на уста до благовремения.
— Ну, вот и слава богу: теперь вы все сами лично
видели! — сердечно приветствовал меня князь по воз­
вращении из «Ижемцы», не пожелавший прежде по­
делиться своими наблюдениями и выводами над этим
живым и самым жгучим вопросом печорской страны.
— Теперь от себя прибавлю, — говорил князь. —
Спаивают: всю тундру со всеми стадами на вино вы­
меняли: за чарку — шкурка. Долгами так опутали, что
водворили полное крепостное право. Однако не все...
Это только худшие из них так делают. Прочие все, как
люди — хорошие люди. Сами видели — набожные, хле­
босольные, предприимчивые, бережливые и — поверь­
те мне! — с хорошей нравственностью. Все это есть и у
пустозеров. Нет только этой скаредности, стремления
375

к наживе, излишней заботы о своих пользах. Вместо
них, видели, любят пустозеры ж ить просторно, пола­
комиться и других угостить. Бабы щеголяют.
Князь пошел на откровенность:
—
Устьцылемцы замкнуты в себе, негостеприимны,
чуждаю тся людей, да и ленивы, а бабы только и умеют
вязать чулки да перчатки. Зато нет аккуратнее в рас­
чете с долгами. Без чердынцев они погибли бы...
Свидание это было последним на тот третий раз, ког­
да снова приходилось проезж ать мимо Усть-Цыльмы, в
полное подкрепление той истины, что мимо князя ни­
как не пройдешь, куда бы в самом деле ни сунуться: на
юг или на север. Не мне первому оказывал он всевоз­
можные услуги и помощь. В одном случае его жизни
довелось ему быть даже спасителем от серьезной опас­
ности молодого ученого Кострена, изучавшего здесь
родственные языки его финляндской родины. Суевер­
ные устьцылемцы по какой-то странной огласке сочли
его за колдуна. Другие признали его за поджигателя,
третьи уверились в том, что он лекарь, отравляющий
колодцы. На беду сам Кострен имел привычку гулять
ночью. Дело обсуждалось в волостном правлении —
именно в том смысле, что им делать с чародеем. Два
раза уж е останавливали ученого на дороге, но князь
не велел этого делать и умел разъяснить, что за дикая
птица этот приезжий. В одном доме тряслись половые
доски, на которых между прочим стоял ушат с водой.
По забавному случаю свалилась с печи малица, рас­
сыпалась вязка дров, заколыхалась вода в ушате. «Тут
наверное засел черт, и посадил-то его этот самый наез­
жий чародей!» — порешили печорцы. Надо было дога­
даться проделать опыты над трясучим полом при всех
и видеть, как у суеверных зачесались затылки, но не
исчезли с лиц косые взгляды на финляндского колдуна.
Поверить не совсем поверили, но разошлись добром и
по согласию.
376

По-прежнему я нашел здесь на обратном пути со
стороны Евсевия Осиповича предупредительную з а ­
ботливость. Он прислал ко мне с моржовыми клыками
и посками и мамонтовыми рогами продавца по ценам,
установленным чердынцами: клыки подешевле, рога
подороже, поски даром, курьеза ради, с приобще­
нием о них архангельского анекдота (неудобного для
печатного рассказа). Принесли в подарок курьезные
каменные ядра с уверением, что они отваливаются от
какой-то горы в тундре, именно, в этой поразительно­
правильной обточенной форме шаров. Оказалось, что
князь заботливо относится ко всевозможным произве­
дениям края, лежащ им в неизвестности и еще не имею­
щим сбыта в значении продажного товара. Он пытливо
допытывается у всякого заезжего о возможности при­
менения известного сырого продукта. Он как приехал
сюда, так и завел огород: насаж ал свеклы, редьки, мор­
кови, гороху и, между прочим, картофеля. Дело небы­
валое и невиданное в слободе: крестьяне посмеивались.
На картофель искоса поглядывали, прослышавши, что
та овощ недобрая и в старых книгах проклятая. С кня­
зем принимались спорить, возраж али ему:
— Что нам из картофеля, да и кто добрый человек
будет ее есть? Коли уж сеять, так лучше ж е репу.
Князь высеял картофель в поле (осенила его благо­
дать) — уродился порядочным. Сеятель и насадитель
переупрямил: теперь картофель и овощи стали выру­
чать голодную страну и огородничество оказалось важ ­
нее хлебопашества. Благодетель выписал свежих семян
и раздарил охотникам. На следующий год они пришли
и поклонились князю до самой земли. В одном князь не
был счастлив: не сладил с бабами, настаивая на том, что­
бы они покупали у чердынцев лен и ткали бы холсты.
— Не умеем, матери не учили нас ни ткать, ни
прясть, — упрямо отвечали ему с привычным при­
певом.
377

Добродетельный человек не уставал: он уж е успел
дать ход гагачьим шейкам, покупаемым теперь на Пинежской ярмарке для выделки из них очень оригиналь­
ных, прочных и красивых, дамских муфт. Сам он из них
сшил себе пестрый широчайший плащ, непромокае­
мый и отличавшийся, сверх того, еще тем, что сизые с
отливом, испещренные беленькими бородками в таких
же квадратах шкуры эти от дождя и снега становились
еще красивее и сизее. Ш ила плащ самоедка, по обык­
новению, оленьими жилами на вековую прочность,
принявши за выкройку широчайший капюшон княж е­
ской шинели военного покроя. Мне плащ понравился,
и я мимоходом его похвалил. Когда я сел в сани, чтобы
ехать по льду Печоры в обратную, князь прислал слугу
с мешком, принятым мной, как последний и обычный
знак гостеприимства. Мне думалось, что добрейший
человек позаботился снабдить меня съестной прови­
зией на время четырехдневного переезда по голодной
Тайболе с курными и неприступными избушкамикушнями. На реке Мезени в мешке оказался тот самый
плащ, который практически служил на Печоре князю,
а для меня лично являлся лишь редкостной вещицей на
память и для подарков.
На тот раз снова цельно выяснилась маленькая
фигурка большого человека в полном величии той и з­
ящной простоты, которая так гармонировала и при­
шлась по мерке с изумительной патриархальной про­
стотой нравов жителей Печоры. В их глазах, в самом
деле, князь оказался и образцово-набожным челове­
ком, соответственно племенному характеру, как гру­
зин, и святым, безгреховным человеком — по личным
свойствам. Он заслуж ил черезвычайное почтение еще
при жизни, которое, несомненно, должно перейти за
пределы его подневольного временного пребывания
на далекой реке и перенесется на его могилу. Неволь­
но припомнились мне: и могила Киприана в окрестно­
стях той же Усть-Цыльмы, пострадавшего в XVII веке
378

за приверженность к расколу, и сомнительное место
погребения знаменитого Аввакума с четырьмя това­
рищами, сожженными живьем в Пустозерске. Песком
с их могил лечатся от сердитых недугов и ходят сюда
для поклонения. Если жива и действительна их память,
то, по некоторому сходству участи, не откажет в том ж е
благодарное печорское население неподкупному охра­
нителю их прав, заступнику за их интересы и, несо­
мненно, добрейшему человеку. Выяснился передо мной
и тот разительный контраст, который оказался между
этим победителем душ и сердец и теми поморскими
благодетелями, которые подвели под свою тяж елую
руку беззащитную бедность страхом отказа в помощи,
денежной кабалой, требованием перемены веры и сме­
ны обычаев, перекрещиванием, насилованием совести
и другими недобрыми делами.
На этот раз опять предстала передо мной эта вы­
сокая в нравственном смысле личность, скромными,
неслышными способами получившая широкую и з­
вестность. Прошлой весной одно из влиятельных лиц,
отправлявш ееся на Печору с важными поручениями
и обратившееся ко мне за сведениями, упомянуло об
Евсевии Осиповиче Палавандове и пожалело, что уж е
не может воспользоваться его услугами и благотворной
помощью.
Когда последние для меня оканчивались досадным
сроком поездки и надо было благодарить и прощаться,
я реш ился задать князю тот вопрос, который он иску­
сно сдерживал до сих пор, — вопрос, невольно напро­
сившийся в последние минуты свидания:
—
Когда ж е вы, князь, соберетесь, наконец, оставить
Печору и решитесь переменить худш ее на лучшее?
Известно было, что не один раз ему предлагали на
выбор любое место лесничего во внутренней России,
даж е в теплой Малороссии, только не за Кавказом, но
он упорно отказывался.
379

—
Зачем? — отвечал Евс. Ос. и мне вопросом, как,
вероятно, делал и при формальных запросах служеб­
ного начальства. — Печора дала мне все, что не дала
бы и родина. Здешний прелестный климат на старости
лет закалил меня таким здоровьем, что могу даж е от­
бавить другим желающим. Таких людей, как здесь, мне
уж е нигде не найти. Нет, не могу вам сказать: до свида­
ния — прощайте навсегда, до возможной встречи там,
на небесах, в будущей жизни. Ведь, я верующий!.. Для
меня уж е давно и бесповоротно сложились все мои ж е­
лания надвое; либо на родину — в Грузию, в Тифлис,
либо здесь — на Печоре, в Усть-Цыльме, продолжать
ж ить и здесь ж е умереть.
В Усть-Цыльме, на церковной горушке, действи­
тельно насыпана могила князя рядком с теми многими,
для которых он посвятил все слишком двадцать по­
следних лет своей безупречной и небесследной ж и з­
ни. На старом церковище остался небольшой холм: все
размыло и унесло напором реки. Новое место настолько
уж е надежно и прочно, как самая память о незабвенном
благодетеле забытого и заброшенного края.

ГЛАВА V

УСТЬ-ЦЫЛЬМА
История заселения этого места. — Мой хозяин и раскольники. — Преда­
ния. — Рассказы о ловли семги. — Очереди и общины. — Суда-каюки. —
Поплавня. — Чердынцы. — Быт устьцылемцев. — Свадьбы. — Расколь­
ницы. — Легкие нравы.

Существование Усть-Цыльмы как селения не восхо­
дит дальше времен Грозного. По двум сохранившимся
грамотам его видно, что основателем слободки Цылемской, при впадении р. Цыльмы в Печору, был новгоро­
дец Ивашка Дмитриев Ластка, которому и дан «на об­
рок на Печоре на Усть-Цыльме лес черный» с правом
380

«на том месте людей называти, ж ити и копити на госу­
даря слободу, а оброку ему платити в государеву казну
на год по кречету или по соколу, а не будет кречета или
сокола, ино за кречета или сокола оброку рубль»; на том
основании, «что по тем речкам лес-дичь и пашен, и по­
косов, и рыбных ловищь исстари нет ничьих и от людей
далече, верст за пятьсот и больше. А кто у того И ваш ­
ку, — говорит грамота дальше, — в слободе приезжих
людей учнет жить сильно, а ему не явился, и он с того
емлет про мыты на великого князя рубль московский»
и пр. Богатство края: рыбные ловища и кречатьи, и со­
кольи садбища (по словам грамоты), и лес-дичь (не по­
чатый) — породило Ластке противников: кеврольцев,
чакольцев и мезенцев, из которых некоторые знакомы
уж е были с Печорой и ее богатством прежде — «ловили
рыбные ловли наездом», как говорит вторая грамота в
другом месте. Эти придумали хитрость, хотя и весьма
неловкую: они задерж али Ластку на пути в Москву у
себя на Пинеге, отправив вперед своих приспешников
ходатайствовать у царя об новой грамоте для себя ис­
ключительно. В марте посланные явились в Москве с
челобитьем и сказом «про Ивана про Ластку, что его
без вести нет» и что они готовы дать оброк за два года
вперед по три рубли на год. В апреле приехал и Ластка,
и к прежнему оброку надбавил еще рубль против про­
тивников своих. Решено было тем, что Печора осталась
за Ласткою, «потому что (как сказано в грамоте) нас те
кеврольцы, и чакольцы, и мезенцы Вахрамейко Яков­
лев с товарищи оболгали, что Ивашки Ластки без вести
нет, а давати ему оброку царю и великому князю на год
в нашу казну по четыре рубли московских». На оборо­
те подпись Грозного и следует приписка, из которой
видно, что пинежане на новый оброк Ластки наложи­
ли еще свой рубль, но Ластка и тут не уступил: Печо­
ра осталась-таки за ним за шесть рублей оброку в год.
Это и засвидетельствовано скрепой такого знаменитого
381

окольничего, каким был друг Грозного-царя, Алексей
Федорович Адашев.
«Ластка затем лес-дичь расчищал и в слободку лю­
дей призывал, и церковь Николы Чудотворца в той
слободке поставил, в 1547 г., и попа устроил, как ему у
тоя церкви можно прожити!»
Все это происходило в 1555 году. Через девять лет, в
1564 году, в Усть-Цыльме считалось уж е 14 дворов и в
«них людей 19 человек, по Якимову письму Романова».
В 1575 году «по Васильеву письму Агалина да подьяче­
го Степана Соболева в ново прибыло (перед прежним)
два двора, а людей в них прибыло 4 человека», а при
них «церковь с трапезою Никола Чудотворец на пого­
сте и при ней черный поп Андреян... А се угодья УстьЦылемския волости жильцов, по реке Печоре рыбные
ловли и тони и речки и сторонния, которые устья па­
дут в реку Печору... и всего 14 тонь да 6 речек. А ловят
на всех на тех тонях красную рыбу семгу, а в речках
ловят белую да бобры бьют54 всею Усть-Цылемскою
волостью жильцы. А владеют они волостные люди во
всяких угодьях двумя долями, а третьего долею во всех
угодьях владеют тутошные слободчики Иванко Л аст­
ка... Да в той ж е Цылемской слободке хлебные пашен­
ки позади дворов их в капустных огородишках их ж е
новые розчисти всей волости пашенки пять четей и они
те пашенки в иной год пашут, а в иной и не пашут, по­
тому что морозом убивает; да их новые розчисти, а на
тех розчистях косят они сено. А давали они преж сего
царю и великому князю в казну с тое пашенки и сенных
покосов по тому, как было преж сего, по рублю москов­
скому на год. А разводити им тот оброк промеж себя са­
мим по своей пашне и по сенным покосам, кто сколько
пашет». В начале нынешнего столетия домов считалось
в Усть-Цыльме уж е 120, а ж ителей 417 душ; церквей 2,
обе деревянные, из которых одна, построенная в 1752
году, обветшала, другая, новая, построена в 1853 году.
По преданию, обе церкви и дома жителей были ближе
382

к Печоре, но случился пожар, — и первая церковь, про­
существовав около 200 лет, сгорела вместе с деревней.
Хотели ставить храм на старом месте, но образ Спаса,
принесенный сюда Ласткой и товарищем его Власом,
сам собой переходил на новое место. После несколь­
ких попыток возвратить на старое место, принуждены
были остановиться на избранном им самим, новом ме­
сте. Скоро и все поселение перешло сюда, а старое р аз­
мыло и унесло напором Печоры, — остался на память
небольшой холм. Новая церковь построена точно такж е
с соблюдением того архитектурного приема, который
затребован самой жизнью и указан прежними обы­
чаями. Окна в церкви и на паперти прорублены толь­
ко с южной стороны; с северной, откуда налетают злые
студеные силы, оставлено небольшое, всего не больше
четверти, квадратное оконце. Явленная икона угодника
Николы (вершков шести длины) украш ена серебряной
ризой со стразами: всякий, плывущий сверху, молится
здесь и жертвует.
Вот все, что можно было узнать про прошедшее и
отчасти настоящее Усть-Цыльмы по древним памятни­
кам, актам и книгам, а в настоящем... Так называемая
отводная квартира — комната, оклеенная, к удивле­
нию, обоями, хотя и дешевенькими и старенькими, вро­
де тех, какими оклеиваются станционные комнаты в
дальней России, на больших трактах. Крашеный стол с
побелевшей доской, выскобленный хлопотуньей хозяй­
кой по излишней чистоплотности, кровать двуспальная
с ситцевыми занавесками: по всем признакам, квартира
передо мной, только что опростанная хозяевами. В углу
печь огромная и на этот раз до того натопленная, что в
комнате было невыносимо душно. Передо мной сам хо­
зяин, успевший уж е расспросить меня: кто я, зачем и
откуда.
Все дома усть-цылемские плохо срублены, неис­
кусно слажены и потому большей частью холодны, и в
морозы требуют усиленной топки дешевыми дровами.
383

К тому ж е избы эти переполнены черными таракана­
ми, прусаками.
— Да теперь на них лекарство придумано, — объ­
ясняет хозяин, — растворим окно, остудим печи, двери
распахнем, сами к суседам переберемся — выморажи­
ваем дня два-три. В досельные годы, при Грозном-царе,
когда этот черный таракан на Руси появился, не знали
что с ним делать, — боялись. В одном месте пол дерев­
ни, сказывают, сожгли от них. В другом целую деревню
спалили, чтобы зверя этого истребить.
Пригласил я хозяина чаю напиться — не отказался,
но, взявш и чаш ку и перекрестившись, оговорился:
— У нас эдакие вот есть, что с тобой из одной чашки
не станут пить и есть...
— Отчего же?
— Вера, значит, такая. И в кабак идет со своей чаш ­
кой. Не люблю я этого!..
— Сам-то ты старовер?
— Старой веры, что таиться, старой веры! Да я толь­
ко старым крестом крещусь — истинным, значит, да в
церковь не хожу, по батюшкину по завету, а то ничего.
У нас, почесть, все так, все селение.
— Какого же вы толка?
— Да ты нешто по этому делу приехал? Так я к тебе
такого человека приведу: он тебе все скажет, а я гово­
рить не умею. Пойдем теперь, я те селение наше пока­
жу, да и от собак обороню. Много ж е их у нас в селенье:
по осеням-то нас волки обижают, забегают с Печоры,
так противу них!..
Пошли. Перед глазами ряд домов без порядка и сим­
метрии: один нахально выступил вперед и сузил улицу,
другой робко спрятался за него, закрывшись каким-то
сараем и обернувшись главным фасом своим совсем
задом к соседу. Дома эти все двухэтажные: у верхнего
приделаны балконы, у окон ставни расписанные, р аз­
малеванные по всей прихоти доморощенных вкуса и во­
ображения; у каждого на крыше по шесту с флюгаркой,
384

которую часто заменяет простая крашенинная тряпка,
голик, палка. Все дома, при общем взгляде, на них, как
будто сейчас сползли с соседней горы и наперерыв друг
перед другом стараются быть поближе к реке Печоре.
Печора привольно раскинулась перед селением вер­
сты на полторы в ширину. Ш ли мы долго, и селению,
кажется, конца нет.
— Длинна ж е ваша Усть-Цыльма! — обратился я к
проводнику-хозяину.
— Ж ивет-таки. Семь верст из конца-то в конец счи­
таем. Пустырей уж очень много при болотах, вишь, вы­
строились, проталинки такие по сю пору видны. Вон,
гляди, какой пустырь!
Перед нами площадка, в одном конце которой, на
пригорке, новая церковь, справа недурное (сравнитель­
но) здание с надписью «Сельская расправа», подле —
кабак. У кабака куча народу, обратившегося в нашу
сторону с изумленными и недоумевающими лицами.
Один отошел в нашу сторону, хозяин приотстал.
До слуха моего донеслось следующее:
— Начальник?
— Начальник.
— Какой?
— Большой, из самого из Петенбурха.
— По нас?
— Кажись...
Еще несколько слов, которых уж е нельзя было рас­
слышать.
На обратном пути к дому, весь народ, стоявший у ка­
бака, значительно увеличившийся в количестве (сколь­
ко мог я это заметить), снял шапки. Хозяин опять от­
стал, пославши вдогонку за мной парнишку, вероятно,
с прежней целью — отгонять от меня собак, и пришел в
мою комнату, уж е час спустя, с поклоном, умоляющим
видом и вопросом:
— Не вытолкаешь ты меня в шею?
385

— Чего ты это, бог с тобой! Милости прошу, садись,
потолкуем!
— Я не за тем...
— Что ж тебе угодно?
— Да угодно, твою милость, значит, утрудить прось­
бой...
— Какой же? Садись и рассказывай!
Хозяин продолжает еж иться и кланяться:
— Я не за себя, выходит...
— За кого же?
— Мир тебя видеть ж елает: выборных прислал. Не
прогонишь ты их? В избе ждут...
— Проси их, что им надо?
Хозяин опрометью бросился за дверь и явился с це­
лой толпой мужиков, из которых только одна полови­
на могла уместиться в комнате; другие установились в
избе. Из толпы выходит один, видимо, самый бойкий,
кланяется низко в пояс и, встряхнувши седой головой,
спрашивает:
— Из Петенбурха ваш а милость?
— Да. Что ж тебе угодно?
— По каким по таким по делам изволишь?
— Посмотреть, как вы рыбку ловите, судёнки стро­
ите.
— А не по духовным? — послышался вопрос от дру­
гого.
— Нет, решительно нет.
— А мы думали — по духовным: у нас, вишь, тут дело
есть такое немудрое... — продолжал опять первый.
— Церковь, вишь, благословенную построить хоте­
ли, — поддержал его второй голос.
— Так, вишь, ни то, ни ее — уж и не знаем, как дело­
то это понимать? Яви Божескую милость, прими прошеньеце!
Весь народ — и передние, и задние — повалился в
ноги. История принимала крутой оборот, неожидан­
386

ный, неприложимый ко всему тому, чего я от них хотел
и чего мог ожидать.
— Я, братцы, не за тем послан. Просите тех, от кого
это прямо зависит: мое тут дело сторона!
Просители опять поклонились, на лицах их можно
было прочитать какое-то недоверие к моему ответу.
Первым вывел меня из этого неловкого положения тот,
который начал говорить со мной и которого они, повидимому, выбрали своим адвокатом:
— Ну, прости нашу глупость мужицкую, что бес­
покойство тебе причинили. Не гневайся!..
Задние уж е полезли из дверей, но выборный оста­
вался.
— Мы ведь темный народ, известно. Думали, что ты
вправду такой!..
Он, наконец, поклонился и вышел. В избе уж е на­
чался базарный шум, который становился все громче и
громче. Немного спустя, дверь опять отворилась. Явил­
ся седой старик опять с поклоном:
— Говорить с тобой послали...
— Об чем же?
— О том говорить послали, что тебе самому-то надо.
Сказывай! Зачем, даве сказывал, послали-то тебя? Я не
вслушался...
— Посмотреть, как вы суда строите, как вы рыбку
ловите...
— Суда строим? Да судов-то мы ведь не строим ни­
каких, нет у нас заводу экого с искони бе. Карбасишки
вон шьем маленькие, про домашную потребу. Болыпието суда из Мезени приводим. Пониже-то, вон в Городке
(Пустозерске), в редкую когда строят же и большие, да
мало... Каюки55 чердынцы приводят, так и те там ввер­
ху делают, у них же... Пущаем их с рыбкой, кому надо.
А рыбку-то мы больше семушку (семгу) да сижков (си­
гов) промышляем. Велишь, что ли, сказать, как рыбкуто промышляем, али не надо?.. Может ты так про рыбуто спрашивал?..
387

— Сделай милость, будь так добр!
— Осенью ведь это больше, потому семушка — рыб­
ка такая прихотливая, забавная, сказать бы тебе надо.
Любит она, матушка, ветры, бури, чтоб вода-то, как в
котле, кипела. Знает ли она, что человеку-то эта погода
не люба и сидит-де всякий крещеный в ту пору дома,
али бо другое что; по мне, кажись, вернее то: Господь
ее Бог сотворил уж такой, что ей бы все с волной, да с
порогами бороться, силой своей действовать... Христос
ее ведает в том. Только она все против воды идет на
устречу, а ведь Печорушка-то наша больно ж е бойка,
быстро бежит. Навага, сиг, пеледь опять — эти идут
больше в ясную погоду, когда солнышко светит, а се­
мушка — нет! Как, выходит, поднялись бури, так мы за
ней и выезж аем — прости, Бог, грехам нашим! Пущаем
поплавню 56 — сеть такая большая, как есть река ш и­
риной. Этой больше ловим всем селеньем, а то и нево­
дами: теми, почитай, меньше одначе. Что выловим, то
на мир и разложим и продадим чердынцам, которые на
каючках-то приходят к нам. Этим вот и подати оплачи­
ваем государевы. Ты так и записывай, где у тебя там...
Ловим очередями, кому жеребий укажет, а то поре­
шим суточно. Сперва вы езж ает первая лодка и вывозит
поплавню на самую середину реки. То место приметно
всем, и потому зовется тоней. Здесь конец сети бросят
с буйком (бочоночек такой заведен у нас, ино — он ж е и
матафан, зовут и так). Парни торопятся, скорей бы вы­
кидать сеть, а конец ее в руках держат. Версты с три
плывут по теченью, по тоне-то, а там и начинают за ­
бирать в лодку и сети, и рыбу с ними. Затем — вторая
очередь наступает. Просто ж е дело-то это, я так думаю
и писать тебе нечего. Где у тя книжка-та?
То ж е общинное право является в силе и дальше на
устьях Печоры, где такж е все участвуют в ловле, не ис­
ключая вдов и сирот. Тони погодно переходят в пользо­
вание от одной деревни к другой, и каж дая деревня, в
свою очередь, имеет хорошую и худую тоню. Одни дей­
388

ствуют капиталом, другие — трудом. Ж елающие про­
дают свои паи или участки в паях.
— Что ж е дальше с рыбой?
— Солим. Правда, леж ит ж е она у нас сутки, двое и,
пожалуй, и трое в воде, мокнет, значит...
— Зачем ж е так? ведь этак вся истощает: она дряб­
нет телом, делается хуже, вон как и по Белому морю.
— Это правда, что дрябнет, тоже вон и чердынцы
сказывают.
— И солите-то, вероятно, скупо.
— Не больно ж е щедро: и на это указывают все...
— Зачем же дело, отчего не делаете лучше?
— Да уж делать видно так, как заведено исстари.
Вот поди ты, отчего бы и не делать-то лучше, право!
Ишь ведь мы народ какой, глупый, право? Захотел ты
от нас, от дураков: как, знать, рождены, так и заморо­
жены, право!..
— Чем ж е еще-то живете вы?
— Да как чем — вон скотинку держим и много
скотинки-то этой держим. Бьем ее — мясо продаем са­
моедам. Любят ведь они мясо-то и сырьем жрут. Так,
пар тебе идет от нее, кровь течет с нее, а ему-то тут, не­
христю, и скус, и глазенки-то его махонькие все радо­
стью этой наливаются. Это ведь не русское племя. Вон
посмотри ты их: ж ивут они по тундре-то и по деревне у
нас ходят, кто за милостыней, кто в работниках живет;
бабы... те шьют и таково ловко шьют — поискать тебе
на белом свете!
— Олени-то есть у вас?
— Самая малость. Только про свой обиход. Во всем
селении не найдешь половины противу того, что вон у
ижемца у другого и не больно богатого. Олени-то все
у них, вся тундра у них, всех самоедов ограбили эти
ижемцы. Зыряне ведь они, не наши!.. Бедное ведь наше
селение, больно бедное: босоты да наготы изувешены
шесты. Смотри: дома все погнили да рушатся, а попра­
вить нечем. Вон и теперь дело с пустозерами не можем
389

порешить: загребли Печорушку всю, почесть; выселки
свои понаделали чуть не под самым у нас носом. Тако
дело!.. Не похлопочешь ли ты, ваше сиятельство, яви
милость Божескую! Плательщ ики бы были до гробовой
доски!..
Старик поднялся со скамьи и повалился в ноги.
— Не нравится мне, старик, низкопоклонство ваше.
Зачем оно?
— И, батюшка, с поклону голова не сломится! Будь
ты-то только милостив, а мы за этим не стоим!..
— Вы, старик, все-таки меня не за того принимаете,
за кого надобно, ошибаетесь...
— Ну, прости, прости, разумник! Не буду просить,
ни о чем не буду просить, разве... не кури вот, корми­
лец, при мне: больно уж оченно перхота долит!
— Изволь, для тебя и за твою словоохотливость...
— Ну да, ладно, постой, о чем бишь ты даве спраш и­
вал? Еще-то тебя зачем послали?
— Да вот за тем еще, чтоб посмотреть, как живете?
— Живем-то? Да больно ж е нужно живем. Сторона,
вишь, самая украйная; чай, тебе и доехать до нас много
ж е времени хватило?
Я сказал.
— Больно бедно живем — это что и толковать! П ре­
жде получше жили, а вот теперь какую тебе чердынцы
цену за семгу дадут, то и ладно, ту и берешь с крестом
да с молитвой. На все ведь нам надо деньги; все ведь
мы покупаем: вон и постели — ш куры оленьи, надо бы
сказать тебе, и те покупаем, чего бы хуже! У ижемцев
экого добра столь, что хоть волость-то всю укутывай —
хватит. Они и оденутся, они и денежки в кованый сун­
дук положат — богаты! Бедней-то нас ты на всей Пе­
чоре не сыщешь. Не многим, чем самоеды-то, богаче
живем...
— Зачем ж е народу так много у кабака стоит?
— Пьют у нас — это правда, что пьют, да не боль­
но ж е шибко. А у кабака стоит кто: не всякий же и за
390

питьем пришел; гляди на половину — так постоять со­
брались да покалякать. Где больше-то делать этак в
другом месте? А тут тебе весь мир, весь деревенский
толк. Малицы наши теплы и к морозу мы свычны, озяб
который, в кабак зайдет погреться: под руками благо!
По праздникам пьют и шибко гуляют — что хитрить?
Наши пьяницы, хоть и не очень отягощают себя пьян­
ством, однако не дадут своей доле испортиться в под­
вальной бочке, да и чужое-то, пожалуй, не квасят.
Я ведь тебе всю правду... Что ж е еще-то ты смотреть у
нас станешь?
— Песни буду слушать да записывать, не попадется
ли хорошая?
— На поседки, стало, пойдешь к девкам? Это ты
дело! У нас это все любят, никто не обойдет селения на­
шего. Затем и слава такая пущена, чай, ты и на Мезени
про то слышал? У нас это одно не ладно: в старину, ска­
зывают, благочестнее было, да и на моей памяти смир­
нее. Теперь измотался народ, изсвободился. А может,
так и надо.
Не сказал ли я тебе, ваша милость, обидного чего
этим словом самим? Прости! Я ведь опять, сглупа. Пошто ж е эти тебе песни-то?
— Необходимы также, очень пригодятся мне!
— Да пошто ж и ехать тебе в этакую даль? По мне,
кажись, ехал ты напрасно: у вас там, в Рассее, лучше,
красивее, бают, наших песни эти. Не надо бы...
— Это не главное.
— То-то. Еще что тебе надо?
— Посмотреть, как свадьбы справляют.
— Это можно. Почему ж е опять и не посмотреть тебе,
как свадьбы справляют? У нас ведь это все по старине,
по самой стародавней.
— Вот это-то и хорошо: это для меня еще более лю­
бопытно.
— Ну, врешь, ваше благородие! Ты это не по себе...
ты это меня, старика, приголубить хочешь: видишь,
391

что стар я, да старым крестом помолился, да разговоры
тебе разговариваю, ты это меня поласкать... Я тебе не
верю! Сказывай дальше!..
— Другие у вас обычаи, каких нет в других местах,
приехал посмотреть...
— Да ведь этих-то нет у нас, совсем нет, хоть и не
ходи и не выпытывай! Мы живем, надо тебе сказать
всю правду, так, как нам начальство велит, от себя мы
ничего... ни-ни, ничевохонько...
Старик при этом мотал головой, шевелил ногами,
руками махал; приподнялся со скамьи и, наклонивши
голову к плечу, с умоляющим, льстивым выражением
лица, примолвил:
— Батюшка! Ваша сиятельная особа, Христов чело­
век! Позволь я к тебе давешных-то мужиков приведу,
хоть не всех... Сделай милость, за благодарностью тебе
мы не постоим!..
Словам этим скорее можно было, пожалуй, смеяться,
чем сердиться на них. Во всяком случае, от старика не
было никакой уж е возможности добиться чего-нибудь
более толкового, идущего к делу. Он начал отвечать
как-то урывчиво, невпопад, от большей части вопросов
отказывался крайним неведением, несмелостью, тупо­
стью и неразумием. Старик, видимо, хитрил и оконча­
тельно не доверял мне, что особенно ясно высказывал
при прощаньи со мной:
— Прости, — говорил он, — пошли тебе Господи ве­
чер сей без греха сотворити!
— А ты, кормилец, ангельская твоя душа, — приба­
вил он потом, немного помолчав и подумавши, — меня
не тронешь? Не тронешь за то, что тебе наговорил: мо­
жет, какую глупость, не ведаючи, вывалил. Памятьюто уж больно слаб стал. Многое и не хотел бы ска­
зать — сказывается! Прости ты меня старика-дурака
досельнего. В гроб бы мне уж е надо, вот что! Прости,
твое благополучие!
392

Суровость климата, а вследствие того скудость по­
чвы, которая способна произращ ать только один яч ­
мень, всегда не дозревающий, плохого качества и в
малом количестве, наконец (и это главнее всего) —
близость моря, отвлекают устьцылемца от домашних
работ и приучивают его к странствиям в дальнюю сто­
рону. Большую часть весны и лета они, как и все при­
морские жители, проводят на море: или около устья
Печоры, или даж е на Новой Земле. Осень, самое рыб­
ное время для Печорского края, призывает устьцылемцов к дому или лучш е к родной реке. Только зима — и
это особенное счастье, исключительное право для них,
сравнительно с другими приморскими жителями А р­
хангельской губернии — находит их дома. Но в это
время устьцылемцу уж е положительно делать нечего,
если не накопилось (и лишь у самых богатых из них)
излишнего количества рыбы для продажи. Дальние по­
ездки на места сбыта: на Пинежскую и Усть-Важскую
ярмарки отнимают, правда, у них большую часть глу­
хой зимней поры, не принося существенных выгод.
Рыба, сравнительно с Пустозерской волостью, добы­
вается в усть-цылемских участках по Печоре в значи­
тельно меньшем количестве. Лов и сбыт добытого лес­
ного зверя (лисиц, выдр, песцов — псецов по местному
выговору, — горностаев, белок) такж е сравнительно,
ничтожен. Оленеводство, по словам старожилов, обо­
гатившее наружно слободу, теперь в решительном
упадке, по причине сильного соперничества Ижемской
волости (Ижемцы).
Вот почему сильно развивш аяся в последнее время в
этой волости страсть выселяться на другие места, даж е
за Уральский хребет, на Обь (за Сибирский камень, по
их выражению), причем значительное количество устьцылемцев в наймах у богатых ижемцев и пустозеров.
Больш ая часть промыслов идет на вымен хлеба и дру­
гих необходимых для домашнего обихода предметов,
привозимых издавна усть-сысольскими торговцами, а
393

в последнее время сильно набившими руку в коммер­
ческих операциях ижемскими крестьянами. Мелкий
рогатый скот, по большей части комолый, давнишний
предмет внимания устьцылемцев, дает, правда, срав­
нительно значительное количество сала и масла, но и
эти продукты находят более выгодный сбыт только в
руках наезжаю щ их купцов и торгашей. Выставляют,
правда, устьцылемцы всякому проезжему и захож ему
гостю не туземные лакомства: кедровые орехи, пш е­
ничные баранки, известные у них под названием ка­
лачиков, вяземские пряники (во имя исконного обычая
гостеприимства); пьют даж е чай не с медом, а с саха­
ром, но и за этой щепетильной роскошью можно усмо­
треть внимательным взглядом самую неприглядную и
вопиющую бедность, всю в лохмотьях и заплатах. Дома
все до единого расш атало бурными ветрами со сторо­
ны моря и огромной Большеземельской тундры, всеми
пургами, хивусами, замятелями, куревом и размыло
проливными весенними и осенними дождями. Нет, по
словам достоверных свидетелей и умных старожилов
не из деревенского сословия, ни одного слобожанина, на
которого можно было бы указать как на достаточного,
не говоря — богатого. Повсюдная бедность, вопиющая
бедность! М ежду тем нет ни одного селения, исключая
толковой Ижмы, в котором была бы сильнее развита
грамотность, как в Усть-Цыльме. Здесь, естественно,
как и во всех других местах России, надо искать при­
чину в расколе, сильно развитом по всей волости57. Как
непреложный факт, за истинность которого можно ру­
чаться, известно, что все архангельские раскольники
грамотны. Такова и Усть-Цылемская волость. И вот
почему становится понятным известное всем ученым
исследователям отечественной старины богатство
здесь старинных памятников письменности в актах,
отдельных монографиях, старопечатных книгах, гра­
мотах и других бумагах. Они свято хранятся здесь на
тяблах, в чуланах и крепких сундуках за замком не как
394

вещи, имеющие ценность, как нечто старое, переж ив­
шее много столетий, но как материал для поучения и
чтения назидательного, усладительного, душ еполез­
ного. Пишущему эти строки удалось видеть свежие,
недавние копии, целыми томами большого формата,
со старопечатных книг и целые сборники книги, кото­
рые поразительны по той разносторонней пытливости
и любознательности, с какими старались записывать
печорские грамотеи все, что могло интересовать их и
на сколько позволяли то делать небогатые относитель­
но средства. Достоверно однако ж е и то, что здесь з а ­
водилось училище, но устьцылемцы не приняли его по
той причине, что в нем обещали учить по новым, а не
по старым книгам, и опять обратились к своим доморо­
щенным грамотницам-бабам, по обыкновению, преста­
релым сиротам, вдовам или засидевшимся до поздней
поры девкам.
Такова вся жизнь устьцылемца, не сложная по обык­
новению, как и вообще жизнь всякого простого русского
человека, по тем сведениям, которые насильно удалось
мне собрать в не долгое пребывание в Усть-Цыльме.
Родится он в бане под присмотром и на глазах досу­
жей приспешницы родильного дела бабки-повитушки;
пять суток выдерживают его в банной духоте и тепло­
те, часто обмывая. Роженица тоже моется и тоже до
истечения пяти суток выйти из бани не смеет. В избе,
на шестые сутки, новорожденному дается имя ставле­
ной девкой или стариком, по старопечатному требнику
и при благословении дониконовским крестом. Дальше
стараются всеми мерами уберечь дитя от недоброго
взгляда и неладного оговора чужим человеком: в про­
тивном случае вспрыскивают его через уголь холодной
водой до судорожного состояния во всем молодом, неж ­
ном теле. Потом целых полгода пеленают его усердно
и крепко, чтобы не выросло дитя уродом, и не каж ут
ему сильного печного света, чтобы не косило оно потом
во всю жизнь глазами. Годовалых кладут на закорки
395

подростков, сестренки или братишки, и дают право вы­
ходить на улицу дышать свежим воздухом и развивать
на неоглядных полянах, обступивших кругом селение,
молодое зрение, которое во взрослом состоянии приго­
дится при стрелянии дичи и лесных зверьков прямо в
мордочку. На вольном просторе и при неудерживаемой
ничем свободе, ребенок развивается в куче соседних
ребятишек-сверстников дальше во все время, до тех
пор, когда он делается полным парнем-женихом. Сми­
рен он от рождения — его бьют и делают подневольным
мучеником всех детских капризов; боек он — ему пер­
вый скок в чехарду, ему переднее место во всех играх.
Везде он — из главных зачинщиков, а потому чаще бит
отцом своим, и чужими, и сельским начальством. С ран­
него возраста, лет с 3 или 4, он уж е в лодке, на воде, с
веслом в руке на детских шалостях, а вскоре и в серьез­
ных работах, где требуется от него ответ нешуточный.
Его посылают по ягоды за Печору и туда ж е стеречь и
считать пасущуюся скотину. Он уж е сидит на лошади,
как большой, уж е умеет при ветре справиться с пару­
сом и не опружиться, за отсутствием отца на промыс­
лы, помогает бабам дрова колоть, печь затоплять и во
всех домашних работах — умелый человек и большое
толковое подспорье. Вот он и на рыбных промыслах по­
бывал, и в тундре ходил за оленями, и ими умеет пра­
вить, и знает весь обиход при этом (хотя бы то было и не
слишком трудное дело, по-видимому). Он уж е большой
подросток и в поседках на Святках, и в супрядках в
Филипповом посту видит не простую ребячью забаву, а
что-то побольше и посерьезнее, и потому не пропустит
приглянувшуюся ему девку без щипков и щекоток.
«Вот, — толкуют бабы, — еще полный жених заводит­
ся». Девки и его в счет кладут во всех затеях: будет
ли то артельная прогулка за ягодами в дальний лес или
посиделка с хухольниками (ряжеными), когда любят
в избах гасить лучину и выгонять лишний народ вон
396

на улицу. Парень замечен невестами и одной особенно
преследуется на всех встречах и перекрестках. И сам
не прочь на ответ и привет и сует выбранной суженой
горсть медовых пряников, кедровых орехов, перемиги­
вается часто и многозначительно. Р аз платок подарил:
узнали бабы об этом и решили, что парень скоро засвататься должен — и не обманулись. Ж ених дождался
только, когда прошли Святки и когда минуло ему сем­
надцать лет — срок, установленный местным обычаем,
и послал сваху, накануне перемолвившись с суженой
за банями. За согласием не стоит дело: родители неве­
сты знают, что дочь ненадежный товар, залеж ится —
с цены спадет, а парни по деревне все равны, ни один
не лучш е другого, все на одну колодку деланы. Знают
они это и велят жениху нести запрос (от 10 до 15 руб.
сер. деньгами), по очень старинному обычаю, «деньги на
стол, так и невеста за стол». Пьют запой на женихов же
счет и с женихом вместе, который знаком с кабаком еще
с юных лет (13 и много с 14). Таковы усть-цылемские
обычаи! На смотринах этих творят и рукобитье, и на­
значают день свадьбы, но не откладывают его на дол­
гий срок. Промысловый народ, весь без исключения, не
любит разводить пиры, по обычаю приволжских губер­
ний, особенно устьцылемцы, у которых всякий грош на
счету и решительно нет ни одного лишнего. На другой
же день, рано утром, выбираются дружки из тех ребят,
у которых есть синие кафтаны: у женихова на правом
плече нашивают ленты, у невестина друж ка — на ле­
вом: оба в тот ж е день ходят сзывать по домам родных
и знакомых на завтрашнюю свадьбу.
В день свадьбы, поутру, собираются у жениха все
родственники, садятся за стол и ставят свадебный ка­
равай и пирог. Затем выпьют по два стакана пива и по
два стакана вина, молятся иконам и едут за невестой,
жених рядом с крестным (он же и тысяцкий, обязанныйплатить половину свадебных издержек), дальше сватья,
а там остальные жениховы поезжане. Женихова пара,
397

а подчас тройка гремит тремя-четырьмя колокольца­
ми. По приезде к невестину дому все идут с крестом и
образом на крыльцо в таком порядке: впереди дружки,
за ними жених и тысяцкий, дальше сватья и, наконец,
поезжане. Дверь заперта. Женихов друж ка колотится
с молитвой: «Господи Исусе Христе, Сыне Божий!» до
трех раз. За дверью отдают «аминь». Следуют вопросы
из избы, делаемые кем-нибудь из родственников неве­
сты, большей частью братом, и ответы брата жениха, в
таком порядке.
— Что вы за люди?
— Мы люди Божьи, да государевы.
— Зачем пришли?
— По ваше сулено, по свое богосужено.
— Какой земли?
— Российской.
— Какого царя?
— Белого.
— Как его зовут и прозывают?
— Александр Александрович Романов.
— Деточки?
— Николай, Георгий, Ксения, Михаил, Ольга.
— Где столица?
— В Питинбурги.
— Которой вы веры?
— Самой истинной, православной.
— Не по новой?
— По старой.
— Какой вы губернии?
— Архангельской.
— Какого уезда?
— Мезенского.
— Волости и селения?
— Усть-Цылемского.
Дальше следуют вопросы: как зовут жениха, отца
его, мать, братьев, сватьев, дружек, поезжан. Разгово­
398

ры идут добрых полчаса. Наконец, их впускают в избу,
сажают за стол по порядку и обносят вином и пивом,
а за неимением последнего — квасом. Затем невесту,
окончательно наряженную к венцу58, с накинутым че­
рез голову платком на лицо, выводят к жениху и пере­
дают ему из полы в полу конец накинутого ей на голову
платка. Ж ених саж ает ее рядом с собой за стол. Не­
много посидевши, встают; отец невестин спрашивает
жениха: «Будешь ли кормить-поить, одевать-обувать
и женой почитать?» По ответе «буду», начинается со­
вершение обряда бракосочетания по старым книгам и
старым обычаям, затем пир и угощение. Первыми рюм­
ками обносят молодые и, подслащая, по обычаю, горечь
вина поцелуями, получают от гостей деньги: 10, 15, 20,
25, 30 и иногда 50 коп. сер. М ужчины при этом целуют
молодую, а женщины молодого. Угостивши гостей, мо­
лодых уводят в дальнюю комнату и пир, в собственном
смысле, затевают уж е на другой день в доме молодого и
продолжают на третий в доме молодой.
Ж ивут ли молодые согласно и честно? Хотя это дело
домашнее и потому, как говорится, темное, но ответ на
этот вопрос может дать смысл большей части песен,
правда, неутешительный по отношение к нравствен­
ности усть-цылемских слобожан и слобожанок, тем бо­
лее, что в иных местах пишущему эти строки таких пе­
сен находить не удавалось. Из 12 песен с подобным со­
держанием выбираем три с менее резкими выходками
против супружества. В одной из них заключительные
слова, обращенные к отцу, такого содержания:
Не давай меня, батюшка, замуж,
Со тем своим мужем гулять нейду,
Про тово свово мужа постелю постелю:
В три ряда каменья накладу,
Во четвертый ряд крапивы настелю.
Со каменьица бока его болят,
Со крапивы бока спрыщевали.

399

Во второй молодец обращается к жене своей с таки­
ми словами:
Ты пустила сухоту
По моему по животу,
Рассеяла печаль
По моим ясным очам,
Заставила ходить по ночам —
Приневолила любить
Чужу мужнюю жену.
Что чужа мужна жена —
То разлапушка моя.
Что своя мужна жена —
Осока да мурава,
В поле горькая трава,
Бела репьица росла,
Без цветочиков цвела.

И вот, наконец, третья, вся целиком:
Поиграйте вы, девушки,
Повеселитесь, голубушки,
Во всю волю у батюшки,
Что во неге у матушки,
Во прокладе у братьецев!
Неравно замуж выйдется,
Неровен черт навернется,
Неровен накачается:
Либо старое уродливое,
Либо молодо спесивое,
Либо в ровню упрямчивое.
У меня младой старый муж
Поперек постели лежит,
Во супор со мной речь говорит,
Раздевать, разувати велит,
Балахон с плеч стягивати
И оборы разматывати.
Что не та в поле ягода цвела,
Не того отца дочерь была,
Не тою была у матушки,
Чтобы мне старика разувать:
У меня руки белые —
У него ноги грязные;
На руках злаченые перстни;
Что мои руки загрязнятся,
400

Перстенечки поломаются.
Я пойду млада во торг торговать,
По обычаю, товару купить:
Я за камушек три денежки дала,
За цепочку целый алтын —
Навяжу стару на ворот,
Я спущу стара на воду,
Я сама войду на гору.
Посмотрю на стара старика
Каково старый плавает:
Се рука, се нога вверху,
Се буйна голова ко дну.
Да как взмолится старый муж:
«Уж ты душка, женушка моя!
Перейми старика из воды,
Уж я рад на тебя работать:
По три утра сырой ржи молоть,
По три утра не завтракати,
По четыре не обедывати,
Уж я рад годовалые житники есть,
Трое денную кашу хлебать».

В четвертой песне, между прочим, девушка, заявив­
ш ая молодцу о том, что она его любит, на вопрос его:
«Искренно ли?» — отвечает:
Я по совести скажу:
одного тебя люблю,
Я по правде-то скажу:
семерых с тобой люблю.

Все остальные песни, собранные в Усть-Цыльме
и распеваемые обыкновенно девушками на вечерин­
ках, не свидетельствуют о примерной чистоте нравов:
шесть из них, более типичных, решительно не годятся
для печати.
Когда М арья Савельевна толковала при князе о нра­
вах, про пояса отказалась рассказывать.
—
Да ведь про бабьи-то пояса сам князь лучше меня
знает, — круто оборвала свою речь рассказчица и под­
мигнула.
Евсевий Осипович на это замечание благодушно
усмехнулся, расхаж ивая по комнате и отмахиваясь
401

руками. Весь секрет этого южного человека, не замо­
роженного севером, оказался в яве налицо. Старуха не
щадила его, хотя он продолжал шутливо прицыкивать
на нее и поднимал палец молчания.
— Да ведь некрасивы, неопрятны, малы ростом, го­
ворят нехорошо ваши девицы, — заметил я, чтобы вы­
ручить князя. — Редко попадается порядочное лицо и
бойкая разговорщица.
— Красавиц ищут там, в Поморье, ваше благородие,
или как вас звать, — отвечала она. — Наши молодень­
кие бабенки, да и незамужние девочки не крепко поясато завязывают. Надо об этом доподлинно спрашивать
у ижемцев: они нашу сестру очень испортили. — Ну,
а денежки у них водятся. Кому при этом удержаться?
Вера нашим не претит и даж е одобряет — в этом надо
сознаться по-божески.
От болезней здесь умирают мало. Большей частью
пристигает смерть на промыслах: в селении попадает­
ся очень много стариков, из которых многие сказывали,
что им уж е за седьмой, а иные, что и за восьмой деся­
ток лет перевалило. Вообще печорские долголетия за ­
мечательны. В деревне Куе в устьях Печоры известны
были старики Корепановы (муж и жена), пробывшие в
сожительстве 70 лет, а у старухи в то же время жива
еще была мать, пешком навещ авш ая дочь из деревни
Никитц. При этом они высоки ростом и 70-летние ста­
рики еще продолжают промышлять на Новой Земле.
Заплативш и известную, постановленную взаимными
договорами дань кому следует, устьцылемцы хоронят
своих покойников ночью. Воют по их душенькам так­
ж е невыносимо-раздражительным напевом и такж е
поминают его кутьей в 3-й, 20-й, сороковой день, че­
рез год и так дальше, ежегодно в день смерти и в роди­
тельскую — Дмитриеву — субботу, чтобы успокоилась
его душенька, если только не кривил он ею при жизни
в торгах с самоедами. Эти по страсти к вину пьяными
готовы продать за кубок (полштоф) водки целого оленя,
402

пожалуй, чернобурую лисицу и даж е весь свой годовой
промысел, если у покупщика не дрожит рука и если ку ­
лак его здоровее кулака продавца-самоеда.
В последнее время сильно распространилась между
устьцылемцами болезнь сифилитическая59, переш ед­
ш ая от самоедов, где почти все поголовно от колыбели
зараж ены ею. Средств к лечению нет никаких, и пото­
му она в тех местах всегда почти смертельна. О таком
грустном ф акте я попечалился старику, навещавшему
меня ежедневно и пившему со мною чай, но из своей
чашки.
— Что ж е делать? — отвечал он. — Божье, знать, на
то попущение за грехи восьмой тысячи60.
— А по мне, ты там как хочешь и что ни толкуй, ста­
рик, а тут виною раскол ваш...
— Ты что ж е это: может думаешь, что мы свальному
греху причастны?
— Ну уж это без всякого сомнения: к вам вон из
Ижмы, что в свой дом, наезж аю т тамошние богачи.
— Ты мне об этом не сказывай, про ижемчей ты
мне не сказывай! Это наши супостаты, супротивники:
мы с ними из старины во вражде, и дирались, крепконакрепко дирались прежде, до смертного побития ди­
рались. Теперь вот только нешто поулаживаемся про­
меж себя-то, миримся кое-как. Да и то нет: ижемцы на­
зло славу эту на наше пускают такую и соблазняют...
— Да ведь против этого, старик, есть пословицы хо­
рошие, чай, сам знаешь?
— Ты это дело говоришь! Правда ж е твоя, как перед
Богом. Ты постой-ко, постой ты! Я вот тебе...
Старик, сделавши многозначительное и важное вы­
ражение на лице, наклонился к самому моему уху и
прошептал следующее:
— Поезжай, слышь-ты, в Пустозерский Городок;
там лучше. Там по Боге... Народ целомудренный. Там
нет этого, что вон и в Ижме. И в Ижме этого нет! Одна
только волостка-то наша и задалась такой праховой,
будь ей пусто!..
403

Пустозерск давно манил меня в свою глушь и даль
близким положением к океану и как городок, сохра­
няющий в обычаях много старины честной и неиспор­
ченной, и населенный добрым народом, сколько мог я
судить по общим слухам. Наконец, любопытен он как
самое первое заселение новгородцев в Двинской земле,
сколько можно верить в этом народным преданиям и
некоторым намекам, разбросанным в исторических до­
кументах.
27 декабря 1856 года я был уж е там.

ГЛАВА VI

ПУСТОЗЕРСК
Первые впечатления пути. — Городок летом. — Пустое озеро. — Преда­
ния об исторических ссыльных: Аввакуме, А. С. Матвееве, В. В. Голицы­
не, князе Щербатове. — Отводная квартира. — Дома пустозеров. — Не­
погоды. — Рассказы о Новой Земле. — Китоловный промысел. — Котляна. — Правила ее. — Лов омулей. — Занятия жителей. — Самоеды

К Городку (так Пустозерск до сих еще известен
между ближними и дальними соседями, другого ему
имени нет) подъезж ал я ровно в полдень. Солнце, не
выходившее еще в тот месяц (декабрь) на горизонт,
давало, впрочем, от дальней зари настолько свету, при
обильном подспорье необыкновенно-поразительной бе­
лизны снегов, что Пустозерск виден был верст за де­
сять. Обстоятельству этому способствовало еще и то
главное, что Городок леж ит на открытом ровном месте,
и лес, казавш ийся только издали лесом, на самом деле
был приземистый кустарник — сланка (ивняк, почти
наполовину с можжевельником), не свыше полутора
аршина в вышину. Виделись церковь, крыши домов,
после двухсуточного созерцания снегу да снегу, да того
ж е убогого леса, в котором залегала узенькая, почти
тропа, полоса дороги. Мы то и дело цеплялись санями
за сучья, то и дело отряхивались, помахивая мордами,
404

хохлатые лошаденки наши от валившегося на них сне­
га Мы выехали на озеро Пустое, давшее свое имя се­
лению — Пустое потому, что нет на том полуострове,
где оно выстроилось, ничего, кроме бугров, да моху, да
кое-где несчастного мелкого кустарника; кругом л е­
ж ит мертвая тундряная степь. Кругом мелкие озера,
местами песчаные, довольно высокие бугры. Кое-где
они окружают какое-нибудь небольшое озерко или
глубокую рытвинку и издали кажущ ихся укрепления­
ми с башнями странной формы. На них едва держ атся
корнями малорослые деревья. Северные ветры нанес­
ли сюда песок с берегов Печоры, нарыли глубокие ямы
и подкопались под корни чахлых полярных растений.
Городок расположился на довольно приметной возвы­
шенности Городецкого озера, шириной около 700 саж е­
ней. С северо-запада он засыпан песками, другая поло­
вина — болото и целые озера грязи. Через них между
домами устроены еще со времени воеводства, дере­
вянные мостики. Таков летний вид Пустозерска, по со­
общениям, кто видел этот Городок в ту пору года. Уве­
ряют они, что от церкви на озеро вид очень красив, но
селение одолели пески, которые до половины занесли
кладбищенскую Георгиевскую церковь. Бури разры ­
вают могилы и обнажают гробы. Весной Печора делает
Городок островом, чему помогает и его семиверстное
озеро, обильное рыбой.
Выехали мы на это озеро, закованное толстым
льдом — и Городок открылся весь целиком: маленький,
уединенный, пустынный.
Как теперь, виж у его серенькие избы, и з-за которых
глядела одинокая деревянная церковь с колокольней.
Весь он уютно сбился в кучу и словно только что вче­
ра сломан острог — неправильный четвероугольник с
заостренными наверху толстыми и высокими бревна­
ми, как будто для того, чтобы селение все оставалось
теперь на виду и на потеху ветров и вьюг, набегающих
сюда с океана, и неоглядных снежных полей, величина
405

которых еще более усиливает пустынность и однообра­
зие видов. Напросилась мысль о том, что это крайний и
самый дальний предел моих странствий, что это одно
из последних русских селений на севере, и еще сильнее
сжала сердце та мысль непрошеная, что недаром здесь
такая пустынность и бесприветная даль, когда Горо­
док этот со времен самой отдаленной старины русской
служил местом ссылки многим боярским фамилиям,
подпавшим опале царской. Словно как сейчас выгово­
ренное, вспоминается мне зловещее замечание моего
ямщика, указывающего кнутовищем на правый берег
озера (называемого Городецким).
— Вон наволок-от этот (мыс) виселичным зовут!
— За что ж е так? — выговорилось мною как-то не­
вольно.
— Карачеев, сказывают, вешали в старину: виселицы-де тут такие стояли. Приведут, слышь, карачея-то,
которого поймают, да и повесят тут. Нападали, вишь,
они!.. А перевешали их гораздо больше тысячи!
Это народное предание имеет смысл исторической
истины. Карачейские — жившие у Карского моря (лу­
коморья, по Нестору) и реки Кары — самоеды в на­
чале прошлого столетия нападали на город большими
партиями (в 1719, 1730, 1731 и 1746 гг.). Они недоволь­
ны были наложенным на них и неведомым до той поры
ясаком и за то угоняли оленей, убивали противившихся
и только что не производили пожаров. Архангелогородский обер-комендант, генерал-майор Ганзер, послал
туда роту команды с поручиком Фрязиным, к которой
присоединены были туземные крестьяне и самоеды.
Выстроен был острог. Учреждена постоянная команда
(она так уж и не выводилась оттуда, и солдаты посте­
пенно вымерли один за другим до последнего). Карачеи
мало-помалу успокоились и перестали производить
нападения, когда уже, впрочем, перевешано их было
свыше тысячи, насколько в этом можно верить народ­
ному преданию. Оно уж е изрядно затуманено баснями.
406

Так, между прочим, рассказывают, что они до того злы,
что даж е на пирах с сырым мясом убивают друг дру­
га, что их не берет ни пуля, ни нож; пуля отскакивает,
как от камня, а стрелы вонзаются в них, словно в дере­
во. Иные стойбища их можно видеть только издали, а
подойдешь ближе — они скрываются, уходят в землю.
Подобное когда-то, впрочем, сказывали древние новго­
родцы, приходившие сюда еще в X I-м веке.
—
А вон туда, влеве-то, — перебил мои мысли ям ­
щик, — за лесом площадочка есть такая. Крест на ней
стоит, народ ходит молиться: Аввакумов-де. А самого
его сожгли в Городке на площади. Сделали сруб такой
из дров. Протопопа поставили в сруб и троих еще с ним
товарищей61. А протопоп-то предсказал это раньше,
что быть-де мне во огни. И распорядок такой сделал:
свои книги раздал. Перед смертью к нему прилетал
голубь. Из Москвы гонец прибегал и царскую милость
привозил. Народ пустозерский и стрельцы, которые
приставлены были, советовали бежать, да Аввакум не
согласился, милости не принял, советов не послушал:
велел себя жечь. Встал он в сруб. Народ собрался, на­
чал молитвы творить, шапки снял... дрова подожгли —
замолчали все: протопоп говорить зачал и крест сло­
ж ил старинный — истинный, значит: «Вот-де будете
этим крестом молиться — вовеки не погибнете, сначала
худо будет, а в последних родах обрящете спасение, а
оставите крест — городок ваш погибнет, песком зане­
сет, а погибнет городок — настанет и свету кончина».
Двое тут — как огонь хватил уж их — крикнули, так
А ввакум-от наклонился, да и сказал им что-то такое,
хорошее же, надо быть (старики, вишь, наши не пом­
нят). Так и сгорели. Когда сруб рухнул, увидели на озе­
ре лошадь скачет — приехал гонец, прощение привез,
да опоздал. Стали пепел собирать, чтоб в реку бросить,
так только и нашли от этих двух кости, и, надо быть,
тех, которые струсили и крикнули. Старухи видели, что
как-де сруб-от рухнул, два голубя, не то лебеди снега
407

белее, взвились оттуда и улетели в небо... душеньки-то
это, стало быть, ихние. На том теперь месте по летам
песочек такой, знать, как стоял сруб, белый-пребелый
песочек, знать, и все год от году его больше да больше.
Зап реж на этом месте крест стоял, в мезенских скитах
делан и решеточкой, сказывают, был огорожен. К этому
кресту у кого зубы болят прикладывали щеки — про­
ходило; начальство сожгло решетку, а крест велели за
город вынести, вон туда, влево-то!..
Он опять указал в противоположную, левую сторо­
ну от Пустозерска.
Впоследствии я был на том месте, в 5 верстах от Го­
родка, и видел целую группу крестов, но креста Ав­
вакумова проводник мой выделить и указать не мог:
«Знаю т-де его немногие старики, да указывать им на­
чальство строго воспретило».
— А еще каких преданий не сохранилось ли?
— Да вон у старичка у одного в Городке-то крест
деревянный — этак в четверть — хранится: сам-де,
сказывают, Аввакум его сделал и Богу ему молился...
А то другого чего нет, да и не слышно. Содержали-то
его больно же, сказывают, строго; на то, слышь, народ к
ним такой уж приставлен был. Изморили-де совсем.
«А хлеба нам дают по полутору фунту на сутки (пи­
сал царю Алексею товарищ Аввакума по заточению
распопа Лазарь) да квасу нужное дают: ей-ей! — и псом
больши сего пометают, а соли не дают, а одежишки нет
же: ходим срамно и наго».
«Нынешнего 167 году (1659) в Великий пост на пер­
вой неделе, — пишет Аввакум (этот первый и самый
энергический распространитель раскола) в послании
своем к царю Алексею Михайловичу из пустозерской
темницы, — в понедельник хлеба не ядох, такожде и во
вторник, и в среду не ядох, еще ж е в четверг не ядоша пребых; в пятом ж е — преж е часов начал келейное
правило, псалмы Давидовы пети, и прииде на мя озноба
зело люта и на печи зубы разбило с дрожи, мне ж е и
408

леж ащ у на печи умом моим глаголюще псалмы, понеже
от Бога дана Псалтырь из уст глаголати мне. Прости,
государь, за невежество мое: от дрожи тоя нападе на
меня мыт и толико изнемог, яко отчаявшумися и ж и з­
ни сея. Уже всех дней издесят не ядш у ми и больши, и
леж ащ у ми на одре моем и зазираю щ е себе яковые и
великие дни правила не имею, но токмо но четкам мо­
литвы считаю... Тогда нападе на мя печаль и зело отяготихся от кручины и размыш лях в себе: что се бысть?
Яко древле еретиков так не ругали, яко ж е меня ныне:
волосы и бороду остригли, и прокляли, и в темнице з а ­
творили. И в полнощи всенощное чтущ у ми наизуст
Св. Евангелие утренне над ледником, на соломке стоя в
одной рубашке и без пояса в день Вознесения Господня
и проч...» «А меня, — пишет он в другом послании к пустозерам, — в Даурскую землю сослали от Москвы, чаю,
тысящей будет с двадцать за Сибирь, и волоча впредь
и взад двенадцать лет и паки к Москвы вытащили, яко
непотребного мертвеца зело употчивали палками по бо­
кам и кнутом по спине шестьдесят два удара, а о прочих
муках по тонку неколи писать. Всяко на хребте моем
делаш а грешницы. Егда ж е выехал на Русь: на старые
цепи и беды попал. Видите, яко аз есмь наг, Аввакумпротопоп и в земли посажен. Ж ена ж е моя протопопица
Анастасия с детьми в земли ж е сидит...»
От воспоминаний об Аввакуме62 прямой переход к
другому историческому ссыльному, следовавшему за
ним в Пустозерск — боярину Артамону Сергеевичу
Матвееву. Этот «ближний боярин царския печати и го­
сударственных посольских дел сберегатель» ехал уж е
на Верхотурье воеводой по указу царя Федора, как в
Казани настиг его дьяк Горохов, описал все его имение,
объявив, что он лишен боярской чести за сообщество со
злыми духами, за противозаконное обогащение, за по­
сягательство на жизнь царя через посредство аптекар­
ской палаты и осужден на заточение. Тот ж е дьяк при­
вез его в Пустозерск. Здесь томился он, как известно,
409

около 7 лет (с 1676 по 1682 г.) и, между прочим, писал
следующее: «Жители в Пустозерском гладом тают и
умирают, а купят здесь четверик московской меры по
13 алтын по 2 деньги, а их будет пуд; и пустозерских
жителей всегдашняя пища борщ да и того в Пустозер­
ском нет, а привозят с Ижмы; и такая нужда в сей стра­
не повсюду, на Турье, Усть-Цыльме и в Пустозерском
остроге. Ей-ей! Службу Божию отправляют на рж аных
просфорах, и та мука мало лучш е невеянной муки, и —
ей-ей! — не постыдился бы я — свидетель мне Господь
Бог! — именем Его ходить и просить милостыню, да ни­
кто не подаст и не может подать ради нужды... Избенка
дана мне, а другая червю моему сынишку — ей-ей! —
обе без печи, и во всю зиму рук и ног не отогрели, а иные
дни мало что не замерзаем, а от угару безпрестанно
умирали; а в подклетнике запасенко мой и рухлядишка,
а в другом сироты мои да караульщ ики стерегут меня,
чтобы не убежал (!). А дрова нам дают, пишут, сажен,
а дают сажен малую сеченых дров, в аршин отрубки,
избу трижды вытопить, а не такую сажен, что в Москве
плахами кладут и меряют саженью... Прежде, сказы ­
вают, рыбы здесь был достаток и на продажу было, а
ныне не токмо на продажу, но с самой весны по июль
до сытости сами никто не ел, таем гладом; а хлеб при­
везли, мука что отруби, и той не продают, оставляют в
зиму, в самой голод продать, взять хотят дороже».
С М атвеевым были в ссылке: сын его Андрей (впо­
следствии граф и двинский воевода), при сыне учи­
тель Поборский — польский ш ляхтич, добровольно
согласившийся на заточение с воспитанником, 30 че­
ловек слуг, священник Василий Чернцов. Приставом
был человек благородных правил, назначенный пустозерским воеводой, стольник Таврило Яковлевич
Тухачевский. Недавно сущ ествовала на краю Городка
и в сторону к устью Печоры избенка, на которую у ка­
зы вали старожилы как на ж илищ е М атвеева, а потом
Голицына.
410

Нынешнее состояние Пустозерска значительно л уч­
ше, конечно, вследствие сильно развивш ихся коммер­
ческих предприятий на Печоре: ижемцы и устьцылемцы везут сюда дрова, устьсысольцы хлеб в достаточ­
ном количестве настолько, что даж е дальние нередко
пользуются избытком его. Пустозеры едят даже ш а­
нежки — праздничное лакомство только достаточных
архангельцев.
«За безмерным удалением того Пустозерского остро­
га и за безвестием земледельчества, — писал впослед­
ствии сын А. С. Матвеева, — коего никакого нет и об нем
не знают, и всякого чина люди, числом всего со сто дво­
ров, питаются с Вычегды-реки, из Яренска и из Перми,
на малых каючках однажды в год, весной, привозным
хлебом, и пуд муки меньше рубля не купят, а питаются
житами, в мясоеды — птицами, а в посты — из Печо­
ры рыбой». Положение заключенных доходило иногда
до такого плачевного состояния, что у них у всех было
только три сухарям пристав Тухачевский уделял им из
своего запаса половину, несмотря на то, что и сам он
получал только шесть пудов ржаной муки. В 1682 году
Матвеев был переведен в Мезень и, наконец, возвра­
щен в Москву, а в Пустозерск прислан был его враг —
любимец Софии князь Василий Васильевич Голицын
с семейством, ровно через девять лет, в 1691 году. На
содержание Голицыных отпускалось по 13 алтын и по
2 деньги на день. Двадцать лет пробыл здесь Голицын,
имея несчастье видеть старшего сына своего помешав­
шимся от тоски и крайнего горя; а в 1710 году он пере­
веден был в Пинегу, где, в 1714 году, умер и похоронен
в Красногорском монастыре. Отсюда писал он: «Мучаем
живот свой и скитаемся Христовым именем; всякою по­
требою обнищали и последние рубашки с себя проели.
И помереть будет нам томною и голодною смертью».
Воспоминаний о Голицыне в народе не слышно ни­
каких (хотя и осталась об нем память в церкви Св. Ни­
колая, именно домовый его образ), равно как и о князе
411

Семеоне Щ ербатове и его жене Пелагии, которые по­
ложили в церковь Евангелие печати 1675 года, подпи­
санное рукой князя в 1727 году. Голицын в Красногор­
ском монастыре оставил Пролог с собственноручной
надписью, створчатое зеркало, украшенное кругом
фольгой и позолоченными орлами, две шитые иконы на
плащаницы, сделанные весьма изящно. Все народные
предания ограничиваются тем, что князь любил ходить
из Пинеги для прогулок по направлению к монастырю,
что гулял в соседней роще, что в Пинеге держ ал своих
лошадей и раздавал крестьянам для приплоду, и учил
девуш ек петь московские песни. (См. ниже: «Поездка
по р. Пинеге».)
Мы въехали между тем в Городок. Перед нами длин­
ное разваливш ееся здание с выбитыми стеклами, вы­
сокой, старинной двускатной крышей — видно, очень
старинное. Я спросил знатока-ямщ ика:
— Что это такое?
— Теперь ничего: никто, вишь, не живет, давно
уж...
— Да сказывают старики, что тут, вишь, солдаты
жили, что против карачеев-то были присланы, когда
острог-от здесь был построен.
— Внизу-то тут тюрьма, слышь, была! — продолжал
толковать мой ямщик, когда мы выехали из ряда домов
на площадку, или лучше пустырь, редко и бестолково
обставленный домами.
— В тюрьме этой, — говорил ямщик, — старики ска­
зывают, цепь была с ошейником железным, так раз, на
стариковой памяти, поп с попадьей повздорили, поп-от
ее и посадил, слышь, туда. Померла с голоду, о том-де и
дело в церкви хранится.
Весело глядела в глаза отведенная мне здесь квар­
тира: комната чистенькая, хотя и уютная, стол накрыт
скатертью; образа в стеклянной раме и между ними
много в серебряной оправе. Поданный самовар был вы­
чищен, чашки с блюдечками и без отшибенных краев.
412

Хозяин явился в синей, довольно чистенькой сибирке;
вообще, действительно и на первый взгляд, все несрав­
ненно лучше, чем в недавно оставленной Усть-Цыльме.
Самые дома, видные из окна, глядят веселее и краси­
вее, ставни некоторых прихотливо расписаны разно­
цветными арабесками; балясины у неизбежных бал­
конов поражают вычурностью и все на месте, а не рас­
шатались и не повывалились, как в Усть-Цыльме. Но и
здесь, как и везде по Печоре, в домах понаделано много
окон, вероятно, для большего света в тусклые и дол­
гие осенние дни. И здесь на избах, так же как и везде,
трубы деревянные, такж е испещренные прихотливы­
ми вырезками и коньками. У богатых домов на верхних
маленьких балконцах прилеплены модели судов, гру­
бо, топорно, но черезвычайно верно сделанные. Дере­
вянная церковь подновлена и поправлена; недалеко от
нее рубится сруб для новой.
Вот все, что представилось мне при первом взгляде
на Городок, приветливее глянувший на меня в настоя­
щем своем виде, как бы в контраст всему прочувство­
ванному при воспоминаниях об его прошлом. Н абежав­
шие было грустные мысли при начале знакомства с П устозерском подкуплены современным видом его и еще
больше радушием и приветливостью хозяина, который
принес две тарелки: одну с баранками, называемыми
здесь калачиками, а другую с кедровыми орехами, на­
зываемыми меледой.
—
Отведай, богоданный гость, покушай нашего ба­
ловства на доброе на твое на здоровье — не погнушай­
ся! — приговаривал он мне.
Следовали неизбежные вопросы: кто я, зачем, от­
куда — вопросы, от которых не привелось мне ни разу
отделаться ни в одном из нескольких сотен виденных
мною селений в течение долгого годичного срока. От хо­
зяина привелось узнать, что Пустозерск, на его памя­
ти, был гораздо больше, чем он есть теперь: что вообще
нонче стали времена тугие и потому и от них начали
413

такж е часто выселяться ближе к океану и, стало быть,
к промыслу, образуя там деревуш ки дворов в 5—6 и
больше; что они все православные и что во всей волости
нет ни одного раскольника, хотя они по большей части
и держ атся старого креста, но, исповедавшись, всегда и
ежегодно приобщаются Св. Тайн у православного свя­
щенника. Сказывали, что в Городке не растет ничего из
овощей, и потому они, жители его, решительно ничего
не садят и не сеют; что здесь и по летам иногда, особен­
но при северных ветрах, бывают такие холода, что при­
ходится по зимнему кутаться в мех, надевать малицу;
что ж ивут больше торгом рыбы на Пинежской ярм ар­
ке, а все необходимое для жизни закупают на каюках у
чердынцев; что скота они держ ат гораздо меньше, чем
устьцылемцы, но рыбы у них вылавливается несрав­
ненно больше, и что у них такж е нет ни одного мастера,
ни кузнеца, ни плотника, и все эти работы правят им
верховики — захожие люди с верху Печоры.
Здесь то ж е любопытство — от безделья, и то ж е
неудержимое желание просить о чем-нибудь заезжего
начальника — по страсти, что приводилось встречать
много раз и прежде везде: и около Колы, и около Кеми
и Онеги, и на Мезени, и в Пинеге, и в Холмогорах. Так
точно и в Пустозерске: в тот ж е день я уж е был лич­
но знаком с большей половиной его населения: все они
перебывали у меня.
Страшно холоден был в Пустозерке первый день но­
вого года; термометр священника — несомненно, ф ал ь­
шивил — показывал 34 градуса; ветру, правда, не было,
но весь воздух как будто распалился морозом и застыл
вселеденящим слоем; с трудом можно было собирать
дыхание и, казалось, того и гляди, брызнет кровь из
носа и глаз. По крайней мере все части тела, которым
суждено было находиться под влиянием внешнего воз­
духа незакрытыми теплым мехом, мгновенно зябли до
едко-щиплющей боли и как будто все внешние покро­
вы готовы были распухнуть и разорваться. На улице
414

не видать ни одной души; видимо, и привычные пустозеры предпочитали запереться в дому после того, как
сбегали (буквально) в церковь, слышались со двора ре­
шительные выстрелы из руж ья, урывистые и громкие,
хотя, правда, и не частые. Трещ али углы в моей комна­
те и даж е в одной оконнице, выходящей на улицу, лоп­
нуло стекло — обстоятельство, заставивш ее моих собе­
седников — четырех мужичков-пустозеров — сделать
такого рода замечание:
— Крепко теперь накрепко распалился мороз, а от­
чего? Оттого он, мороз этот, распалился, что Городок
наш на яру стоит: нет нам противу морозу этого ни­
какой защиты. У нас и летом ветерок подул, то и на­
девай малицу, а зимой так хватает и рвет, что ды х­
нуть не можно. Опять отчего? Лесу кругом нас нету.
Старики-то, вишь, выстроились для моря, потому оно
близко, и для Печоры — потому хорошо: рыбная река,
а об лесу у них и заботы не было. Видел ведь твоя ми­
лость, проезжаючи-то, какой у нас такой лес растет?
Ёра, мелкая ёра, самая такая мелкая, что выше арш и­
на и дерева не видим. Издали-то, пожалуй, ёрник-то
наш и большим лесом кажет, а на самом деле он у нас и
топливо-то худое. Мы ведь батюшко, избенки рубим из
чужого лесу — из дальнего; лес-от строевой к нам, как
диковинку заморскую, словно бы чай, али осетринурыбу, из чужи, сверху возят. Вот почему, по нашему
по глупому разуму, и мороз пуще бывает, чем в другом
коем месте, хотя бы взять ту ж е Усть-Цыльму. У нас и
замятели, коли нашлет Господь, не как в другом месте.
Ты вот видишь наши дома?
— Вижу: все двухэтажные, красивые такие, высо­
кие и теплые, видно, что богато вы живете...
— Нет, ты постой, зачем богато? Не больно же мы
богато живем: это опосля я тебя. Ты вот молвил: двуетажные — это, тоись, в два жила. Отчего? Оттого в
два жила и оттого у нас ставни, что ину пору крепкие
хивуса живут: нагребают они тебе снегу сажени на две
415

и больше, пожалуй, до самых-то вон до балконцев, что
кругом дома обходят. Ты, пожалуй, с незнати со сво­
ей, и скажешь такое глупое: у них-де балконцы эти
для красы настроены да так, чай, и в книжечку свою
запишешь. Ан, подожди! Послушай и меня дурака,
что я тебе молвлю: прибежит, видишь, ветер с окияна
на снежные наши Палестины, начнет дурить, сметать
снег охапками да погонять его все дальше да больше, да
поддувать все крепче да круче, ну... и наше селение на
пути встренет. В нашем селении запрету ему нет — и з­
вестно: вали с какой стороны хочешь, запоров не сде­
лали, да и нельзя. Он и валит до самых балконцев, и
оконницы начнет расш атывать и стекла все, пожалуй,
поломает; а мы запремся кругом ставнями, и засовы за ­
крепим, и огонь разведем. Гуляй-де, знай, по улице, а
нас-де не трогай: мы, мол, тебя, баловника, давно зна­
ем; ты хоть три дня тут себе благуй, а мы посидим, по­
беседуем промеж себя, переждем тебя — изволь, мол,
потешаться досыта! Моя, мол, изба с краю, ничего не
знаю: вот ведь мы как!..
Рассказчик приподнялся с места, видимо, доволь­
ный своим повествованием, которое на устах осталь­
ных собеседников-слушателей такж е развело улыбку.
— Ты так хорошо, старик, рассказываеш ь, что даж е
хвалиться этим можешь: с тобой все бы сидел и все бы
тебя слушал?
— Да это пущай и соседи толкуют: ты-де все со свои­
ми толкованьями к начальникам ходишь, словно ты-де
у нас на должности на такой состоишь. А ведь мне что?
Пущай толкуют! Я разве худо сказываю-то? Недоброе,
мол, что ли я начальникам сказываю, хоть бы и твоей
милости?
— Спасибо, я очень тебе благодарен. Ты для меня
золотой человек, неоцененный, умный и толковый та­
кой...
— Ну, да пущай и не больно ж е я умный человек —
это ведь ты такой! А я самый неумный человек. Вот я
416

какой дурак есть, и мир это знает, слушай: по пяти лет
кряду обряжал я покруты на М атку (Новую Землю) за
моржами: за салом, значит; по десяти работников имел,
раза три по два судна пускал, а что добыл, что вы ру­
чил, с чем сижу? Избенка у меня, почитай хуж е всех;
сам я не то, чтобы человек путный, а так — неладный
какой-то, а все отчего? Оттого это все, что по все разы,
что ни ездил, промысла все в море оставлял.
— Отчего же?
— Да так, стало быть, Господу угодно: разбивало,
до единого все разбивало: сам-от насилу ноги уносил.
Ну и будет бы, с первым ж е бы разом будет, а я — на
пятый поехал. Опять растрепало, все до последней
щепы растрепало. Гордым, стало быть, Бог противится.
Деньжонки-то какие от батюшки от покойничка оста­
вались — все уложил в этот промысел. Опосля тоже по
старой вере ко мне, соседи ссуж али кое место, а тут и
верить перестали: тебе-де все не рука, твой-де покрут,
что решето, хоть, мол, жизнь свою туда клади, — все
толку не будет никакого. Ну и сел, и сижу вот...
— Ведь это, старик, пожалуй, и ладно, пожалуй, и
так?
— Нет, не надо бы так-то, ох больно бы не надо так-то!
Он мотнул головой, глубоко вздохнул и опустил го­
лову.
— Как ж е по-твоему, старик?
— Опять бы надо на М атку ехать.
— Да ведь несчастья тебя преследуют?
— Пущай их преследуют, а на М атку больно хочет­
ся: привык уж очень, поправиться можно.
— Ну так что же, поезжай покрутчиком.
— Это мне-то?
Старик приподнялся и продолжал запальчиво:
— Это, чтобы работать-то на других, спать на себя.
Нет, ты, ваше благородие, человек в этом деле, как я
вижу, темный, больно несведущий. Ты это оставь про
себя! Знаеш ь ли, что мне помеха, и крепкая помеха?
417

— Думаю, денег не достает.
— Есть, да мало, надо еще два года ждать, поку­
да накопится — вот оно что! Ты считай: надо ехать
туда недель на двенадцать, коли не больше, и сколь­
ко ни бери народу, а на каждого человека клади знай:
7 пудов муки оржаной и яшной, пуда полтора житной
крупы да толокна, да столько ж е трески соленой. Без
нее наш брат, пожалуй, и на оленину пойдет — мы не
мурманские — ее клади; да пуда полтора солонины,
да по десяти фунтов — опять-таки на рыло — масла
коровьего, столько ж е постного: без него сам знаешь,
какая ж е каша живет. Опять по праздникам колобок
надо съесть, али бо там шаньгу — ведь не каторжные
же! Клади опять-таки, значить, на человека: один уш ат
кислого молока али творогу — это все едино, полтора
фунта гороху на постные дни: ну, клади уж фунт меду
красного: без киселя в постный день не проживешь,
как ни мудри. Опять ж е на всю артель клади беспре­
менно — как Бог свят — без того у нас и толк не стоит, и
жить нельзя просто-напросто: бочку моченой морошки
надо взять, как крест на груди; без морошки цинга одолит насмерть. Смерть на Матке не человечья, ведь без
покаянья мрут, потому там нет попа и никакого другого
человека не найдешь.
— Это я давно знаю.
— Так знай, пожалуй, и еще, что всякому покрутчику надо оленину дать на постель да овчинное одея­
ло. Божьи ведь люди, душеньки-то в них тоже Х ри­
стовы, от ребра Адамова! Пущай одежду — лапоть,
по-нашему — они свою приносят: без того, известно,
нельзя. Ну, а вот далыие-то тут тебе и пойдет: снасти,
руж ья, порох, сети — самое-то все дорогое неподходя­
щее. А на одном-то судне надо посылать, по-крайности,
человек 8, алибо 10, да еще и судно-то промысли, обряди
его по-морскому: путь от нас дальний, хоть, пожалуй,
и ближе других; а и при непопутных ветрах почесть, в
неделю только угодишь успеть. Так вот ты размысли да
418

и подумай: дело-то оно и выйдет куда большое, самое
купецкое, да и купца-то богатого! Оттого у нас большие
дела и ведут все ижемские зыряне — богатый народ,
а у наших богачей и остается кроха малая, и ходят все
в складчину, норовят как бы на одну артель трем хо­
зяевам угодить. Тут уж по мне дело не большое, а так...
прогулка. Дома-то, мол, покатаюсь, посмотрю-де, мно­
го ли на Матке зверя какого, да что, мол, там ижемцы
поделывают. Посмотрю-де и вернусь домой пальцы со­
сать, в потолок плевать да рассказывать ребятишкам
сказку про белого бычка. Да еще и вернуться-то сподо­
бит ли Бог? А то часто головой-то своей да прямо в омут
на века вечные. Вот оно что! И... провались это непут­
ное дело совсем!..
Старик расходился так, что на все остальные рас­
спросы отвечал одно:
— Спрашивай вон этих, больше знают; а мне таково
неладно: не глядел бы на свет-от Божий! Спрашивай
вон самых-то умных...
— Да ты что это больно на нас нападаешь? — счел за
нужное спросить другой старик-собеседник. Но ответа
не дождался.
— Не ты садил, не тебе и обирать: вот как по-нашему.
Сказывает он тебе, твоя милость, что малыми делами
заниматься не может, а спроси ты его: с большего ли
он и тогда начинал? У него, вишь, морж — второе дело:
мне бы, говорит, денег да китов ловить, из кита-де я 30,
а и, на худой-де конец, 25 бочек сала-то выгоню; а морж
и большой-от дает-де много пуд десять, а то гляди, и
всего восемь. Вот ведь он у нас блажной какой! Стану,
говорит, китов ловить: ведь ловили-де старики и богат­
ство после себя оставляли; он и мастеров указывает.
Спроси ты его: каких, мол, ты таких — что китов-то,
ловили — сказываешь?
— Мало ли было! Ловили ж е Бал дин Харитон, Ш ухобов Иван, онежская ладья была63...
419

— Да ладно ли, полно, ловили-то? Сам ведь ска­
зывал, что за моржами ж е после пускались. Нет, ты и
охотников-то на это дело не заманишь, никто с тобой не
пойдет на экого зверя. Ошутил ты, крещеной человек,
китом этим, когда, слышь, никакая снасть его не удер­
жит: все-де, слышь, как ниточку, рвет! Ты его только,
почтенный, послушай! (Воззвание относилось ко мне.)
Расскажи-ко лучше гостеньку-то нашему, как ты тинки — клыки это моржовые по-нашему — скупать хотел
да в Норвегу возить; как ты пухом-то гагачьим хотел
торговать: ты вот что расскажи!
Но старик от всех вопросов продолжал отделывать­
ся молчанием, давая волю сопернику.
— Он ведь у нас до поры до времени и хорош был,
рассудительный такой, а теперь все в книжке читает:
так оттого ли, а ли от другого — блажить начал. Мы было
и на глум его приняли, что полоумного, так ин скаж ет и
такое умное слово в иную пору, что всем на диво. Дурит
ведь, осерчал уж очень с промыслов-то неладных: по
мне, это вот отчего! Так ли я говорю?
Но тот продолжал молчать по-прежнему. Соперник
его не отставал:
— У нас, почтенный, вот как уж е исстари заведено:
коли ты пошел на лесную — так и лови песцов, горно­
стаев, лисиц, зайцев, выдру, бобра — этот тоже захо­
дит из-за Камня (Уральского хребта), хоть и не частый
гость. Сомутился на речную , так наша Печора и на этот
конец река толковая: семги много — говорить про то
нечего; сигов не оберешься; опять ж е омули64, пеледи
по озерам — много ж е озер-то этих по тундре живет —
чиры ростятся, отменная рыба такая, что вкуснее, сла­
ще ее и на свете нету такой. Сказываю на то тебе, что уж
принялся ты за один промысел — другим не займуйся:
так старики вели, так и мы ведем, что вот не пришли
сюда на Печору в лета незапамятные, по стариковым
толкам, из Новагорода. Опять же, если и на Матку себе
пошла полоса, то и там смекай надвое или натрое. М ат­
420

ка богата, недаром ее Маткой зовут, за всем там не уго­
нишься. Сала хочешь — на то тебе там моржи залеж ки
раскидывают, ошкуй (белый медведь) выстает, заяц
морской попадается — это тебе побережной промы­
сел. За горным пойдешь — дикого оленя много прыгает,
гуси, да гагары, да утки линять прилетают, что и счесть
нельзя — палками колотим. Пух собирай, пожалуй, по­
битую птицу соли, из разбойного зверя сало топи. Рабо­
ты там всякой довольно: пущай вот чванливой сосед-то
наш, бахвал-от, рыло воротит, ему ведь боярской рабо­
ты надо. Мы ведь, твоя милость, дураки, скоты — надо
бы тебе молвить. У нас угодил кто раз-пяток на М атку
сбегать в покрученниках, на шестой ты так то к нему
не ходи, а поприслушивайся, да с голыми-то руками и
не подступай к нему; смотри — беспременно в хозяева
надумал. Ты около него с поклоном да приговором, а он
тебе спину кажет, и ногами, и руками машет, что бод­
ливый бык, а ли бо пьющая баба; ты ему кол на голове
теши, а он тебе два ставит. Да этак-то он всю весну и
ломается, что курица ростится — смех нали возьмет,
на его дурость глядя. С тем и уходишь. Николин день
подойдет на ту пору — бежать пора на Матку: и, полно,
мол, дуралей ты экой, дура, мол, с печи, какой, мол, то
есть человек без денег да без веры: тряпица, мол, ты
рваная! Послушай-де ты, умной, милой ты человек,
дай-ко, мол, я обойду тебя да поцелую, не Сатана мол я,
не бес какой! И обоймешь его, пожалуй, домой уйдешь
опять да уж с толком: либо в кормщики пошел, либо в
полууженщики. Так-то толковые делают, а и этому да­
вали денег (за этим мы не стоим про своих: помогаем
тоже) и покрученникам за него сказывали, что человек,
мол, надежной, поручиться можем; да нет — знать, не­
счастье сроду ему. А уж тут по старой по вере нашей
дома сидеть надо: либо море потопит, либо ошкуй сло­
мает. Седьмой год — нехороший год — обходи его, и на
печи тебе пролежать не грех. Это верно!
421

Каждое судно, отправляющееся за промыслами на
Новую Землю, имеет свою артель, называемую котляной. Котляна имеет название плотной, когда паевщики идут от себя, а не по найму от хозяев. В каждой
котляне, снаряженной хозяином, бывает от 8 до 20 че­
ловек. Главный из них назы вается кормщ ик , второй
за ним — полукормщик , третий — полуужепщик , все
остальные — простые работники: покрутчики, покручениики. Каждый из них имеет при разделе промысла
свою часть, пай, называемый ужным. На хозяина по
ужнам идет обыкновенно две трети всего промысла;
кормщик из остальной трети добытого получает про­
тив простого покрутчика в 4, 5, 6 и даж е 7 раз больше;
полукормщик — против всего этого половину; полууженщик — половину против последнего; покрученник
по взаимному договору с хозяином получает против
прежних меньше иногда наполовину, а иногда и того
меньше. Взаимные и полюбовные условия на честное
слово здесь занимают первое и главное место, так что
высказанное нами не всегда должно принимать за по­
стоянное правило и закон.
Затем известно, что, как только попали разные ар ­
тели на Новую Землю, так и народилось там новое го­
сударство со своими законами, которые еще не так дав­
но были целы и действительны. Если артель признали
«плотною», то, значит, установили правилом барыши
делить поровну между всеми, кто работал; не получит
пая остававшийся на судне в это время по своей воле,
зато получит его тот, кто оставлен на судне с общего со­
гласия. Больной человек получает пай не со всей котляны, а только с того судна, на котором пришел. Пай
умершего отдают наследникам, на том ж е основании.
Потом вернувшиеся с добычи обязаны беречь судно
замешкавшихся; если судно разобьется, снасть с него
вывозят бесплатно. Когда суда промышляют заодно,
да их разнесет в разные стороны без раздела, делят по
возвращении все, что до разлуки один перед другим
422

имел лишнего. Ежели за добычей разъехались в р аз­
ные стороны, но одни не нашли звериной наледицы и
вернулись без добычи, — неудачливые получают долю
от тех, которым посчастливилось. При этом делят так,
что на карбас или лодку с меньшим количеством лю­
дей уделяют с людных карбасов, чтобы уравновесить.
В силу такого закона, когда перепадет на чью-нибудь
руку случайная вольная работа, плату за нее тот обя­
зан отдать в артель на всех. Один попробовал сделать
на стороне и получил совет нанимателя не сказывать
и не отдавать артели, он подумал-подумал да вечером
того ж е дня и признался кормщику. Этому кормщику
все рядовые товарищи обязаны во всем повиноваться
и ни в чем воли с него не снимать; в потребном случае
вольны подавать совет, только учтиво и вежливо. Кто
его избранит или ударит, или не станет слушаться,
прочие рядовые дают кормщику помощь.
Когда несколько судов сошлись в одной бухте да не
установили котляны, все равно: один другому мешать
не смеет. Никто не обманет ложными вестями; каждый
поступает честно. Честь — первое на язы ке слово, да
и первая добродетель в сердце. Впрочем, неизвестно­
му за честного человека никогда и не составить артели.
Когда многие карбасы съедутся к одной наледице, т. е.
тому месту, где леж ат и спят, ворчат и ревут морские
звери, например, моржи, тогда одна лодка другой по­
дает знак. Если другая ответила, значит, котляна уста­
новилась; не нужно ни маклера, ни судьи. Что ни до­
будут — все делят вместе. Такая котляна называется
«смашною». Нет смашной котляны — когда не подано
знаку, тогда одним до других дела не иметь, помехи не
чинить, в бочки не барабанить и через это нежелающих
не привлекать.
Кто поколет залеж ку, а его отнесет, когда уж е у зве­
рей отсечены головы, — никто трогать того не смеет:
«Всяк, кто исколол зверя, всегда на то место прийти
желает», — объяснялись промышленники.
423

Можно брать только «плавник» (убитого или око­
левшего зверя) и то, когда он плавает дальше версты
от места звериной бойни. Могут брать и ту добычу, ко­
торая не вмещается на судне, и ей придется валяться и
гнить на берегу — все по тем ж е соображениям.
Но и без котляны — в море прежде договору, котляные правила святы и нерушимы. Если потерпевшие
неудачу подали знак мимо идущим судам, — они не­
пременно приворачивают, собирают людей, вывозят их
без всякой платы и кормят безденежно. Не было при­
мера, чтобы в таких случаях входили в ряду, а тем паче
заклю чали бы письменные договоры. Принятых с р аз­
битого судна людей стараются поместить на то судно,
где меньше людей. Принятые так называемые неволь­
ные люди едят свои запасы, пока им хватит, затем по­
ступают на чужие, за что должны помогать повозчику
промышлять, но участка себе не требовать, хотя бы им
и последовала сдача на случившиеся суда. Встречные
суда обязаны их принимать, если только увидят, что
другие успели уж е подержать и прокормить их: вся­
кому свои запасы дороги. Промыслы их повозчик волен
брать и не брать, как захочет, но снасти обязан выве­
сти безоговорочно. Снасти — покупное дело, а потому
драгоценное: если кто найдет плавающим разбитое и
брошенное судно, тот берет себе его бесплатно и обязан
только возвратить снасти; если ж е возьмет промысел,
а снасти оставит, то из промышленного идет ему лишь
У4часть.
— А ведь Городок-от наш больно древний! — толко­
вал мне прежний старик-говорун.
— Знаю, старик. Построен он был новгородцами
для того, чтобы дань сбирать с самоедов, и обнесен был
острогом. А самоеды эти назывались ясашными...
— Это так, твоя милость, и по книгам значится. Ч и­
тал тоже и я грешный!
— Был здесь в старину воевода, и ему дана была
канцелярия.
424

— Так и в народе молва идет, так! Бумаги из этой
канцелярии хранились у нас в управе, да, вишь, сгоре­
ла управа-то, и бумаги эти все погорели. А знаешь ли,
твое благородие, какая такая святая вещь у нас есть?
— Может быть, крест Аввакума? Знаю.
— Это что! А то есть у нас тут... у одного у мужика
по соседству, образ чудотворный, небольшой, верш ка в
два, на доске, и писание хорошо сохранилось. Сказы­
вают, образ тот принесен из Новгорода, при Грозномцаре, когда вот селению-то нашему начало сказывают.
Это первый-де Христов лик в нашем краю! Мы ему мо­
лебны служим65.
Рассказчик при последних словах перекрестился.
На улице слышались в это время громкие, но какието нескладно-бестолковые песни. По улице пронеслось
много оленей с саночками, на которых валялось по два,
по три самоеда. Рассказчик разреш ил недоумение:
— Самоед гуляет. Им ведь, нехристям, все равно, не
разбирают: пост ли, праздник ли, вон и теперь под вос­
кресенье пришло — налопались.
— А любят они и у вас так ж е пить, как в УстьЦыльме?
— Да что им делать-то? Известно, пьющий народ
сроду. У них и ребятенки вместо молока вино пьют, и
яньки (женки) пьют, все пьют...
— Зачем ж е они в Городок ваш попали?
— Ясак привезли, так уж, кстати, в кабак-от... У нас
ихний старшина живет. Теперь они в чумы свои поеха­
ли; чумами-то, вишь, они недалеко разложились, ска­
зывают, верст и десятка не будет.
Под нашими окнами остановились двое саней, по­
слыш ался вскоре громкий ожесточенный спор на том
неприятном гортанно-шипящем языке, который только
и можно услышать от самоедов. Смотрю, один самоедик
наскочил на другого, ударил его в лицо и окровавил,
третий разнимал их и тоже получил на свой пай от за ­
бияки с десяток плюх.
425

Это обстоятельство вызвало замечание одного из
моих гостей:
— Поделом, не суйся! Гляди, ваше благородие, це­
ловаться теперь станут и опять олешков повернут к ка­
баку. Гляди!
Действительно, самоеды обнялись все трое вместе и
поочередно целовались, крепко стукаясь в то ж е время
лбами.
— А ведь смирный ж е они народ, как видно.
— Смирный, добрый такой!.. Смирный, только вот
во хмелю-то бурливы, привязываются, задирают. А и
крикнешь на них, пригрозишь кулаком, не пепужаю тся, еще пуще лезут. А трезвые, что и олешки же, смир­
ны.
Ш ум на улице затих. Самоед с подбитым глазом л е­
ж ал уж е на чунке (санках); двое других куда-то про­
пали, но не совсем: отворилась дверь в мою комнату
и оба они явились на пороге и повалились в ноги раз,
другой и третий. Один так и не вставал, как лег. Дру­
гой выступил — настоящий самоед: приземистый, ко­
ренастый, с реденькой, крайне реденькой бородкой,
с необыкновенно-смуглыми, хохлатыми волосами.
Узенькие глаза его неприятно выглядывали из-под
жиденьких ресниц; широкий неправильный нос как-то
удивительно не шел к его скуластому, смуглому лицу.
К тому же, пьяный самоед глядел настоящим разбой­
ником.
— Что тебе, брат, надо?
— Прости! — мог я понять.
— В чем дело?
— Дело.
— Какое же?
— Ясак тяжело!
— Проси не меня об этом!
— Старшину проси, — добавил кто-то из гостей
моих, — ступай-ко, ступай!
— Ну-ну, ладно, ладно! Прости!
426

— Прощай!
— Ступай-ко, ступай, не студи! — продолжал хо­
зяин.
— Ко всем вот этак лезут, отогнать не можно: к
начальнику-де надо. Просьбы подают и завсегда пьяны­
ми. Сердятся же начальники-то. А тоже ведь вот войнато была, спрашивали мы их: пойдете, мол? А пошто-де
нас не обрядят: стрельнули бы дородно!..
— Говорят ж е они и по-русски?
— Стали ж е нонче и на это простираться; мало ко­
торый не говорит, разве уж самые дальние... У нас ведь
тоже ихний переводчик живет, дьячок. В Городе66 обу­
чали его, так мать приехала, выкрала; опять отвезли —
она опять выкрала, да померла теперь. Этого ты от нас и
не распознаешь: говорит спорко и из себя бел, скуловат
разве, да глаза узенькие. Только пьет, больно ж е круто
пьет... А в службе церковной — сокровище: все знает и
голосистый такой. Пьет тоже зря, ничего не разбирая,
что и другие! Самый пустой человек!..
— На ясак-то они жалуются: стало быть, тяжел?
Все мои гости насмешливо улыбнулись. Один вывел
меня из недоумения.
— Всего рублик-от серебром наберется ли, гляди. Да
и то смекай: в год из того числа 2У2 коп. на оспу идет,
на священника сколько-то копеек, на дьячка на этого
опять — с души. Вот их и весь ясак! В старину они его
песцами платили, теперь отменено это: на деньги выкладено. Т яж ел бы ясак-от был, не стали бы так-то
пить.
— Что ж е они крещеные?
— Есть тоже церковь походная, шатровая, вон в
Тельвисочной деревне деревянную для них — всег­
дашнюю, значит, строят теперь.
— А любят они Богу молиться?
— Мало же. Да и придут когда, всю службу не вы­
стаивают, не могут: либо вон выходят, либо возьмут, да
427

и лягут на пол. В чумах-то, что ли, они привыкли все
леж ать да лежать, али бо что... кто их знает! А то не го­
разды они стоять, не свычны: в избу к нам заходят, так
и саж ай скорей, а то ляж ет, беспременно ляжет. Тепла
опять они не любят, наших изб не любят: так и норовят
скорей бы выйти. Вон старшина ихний ж ивет у нас на
селе, так в избе не спит, а все в сенях, и все больше по
улице ходит и избу дня по три не топит. Так уж е при­
выкли! Совсем ведь они глупый народ!
— Чем ж е особенно?
— Спроси ты, сколько ему лет, любого спроси — не
знает...
— Вон, гляди, твое благородие, олешков никак при­
вели тебе. С Богом! — перебил речь рассказчика хозя­
ин мой.
В этот день я решился ехать в одно из самых даль­
них печорских селений — село Кую. Там предстояла
интересная беседа с одним из старых и опытных ходо­
ков на Новую Землю.
— Он тебе все по порядку расскажет, — говорили
собеседники, провожая меня к чунке, — бывалый ведь!
Разведет он тебе речь, только слушай! С тобой-то ему
не с первым толковать уж!
— Попотчуй его водочкой — распояшется. Говорун
ведь он у нас, краснобай, что в целой волости нашей
другого такого не сыщешь.
— С Богом, счастливый тебе путь-дорога!

Ч а с т ь III

ГЛАВА I

НОВОЗЕМЕЛЬСКИЕ МОРЖОВЫЕ ПРОМЫСЛЫ
(РАССКАЗЫ СТАРИКОВ)
Негостеприимство Новой Земли. — Промышленники, зазимовавшие
там. — Моя поездка к океану. — Северное сияние. — Ледяные поля. —
Ледяные горы. — Падуны. — Стамики. — Опасность от них. — Горелые
чады. — Исторический очерк посещений Новой Земли. — Подробности
промысла моржей (разбойного). — Характер животных. — Нападения
на промышленников. — Заколки. — Полубарки. — Общие впечатления
от видов на Новой Земле (по Беру). — Белый медведь, его нравы, образ
жизни и способы ловли. — Звери на Новой Земле.

— В неладное ты время-то пожаловал, честной го­
сподин, в наши украйние Палестины, — говорил куйский собеседник на другой день по приезде моем в это
из самых ближних к печорскому устью селение Кую. —
Приехать бы тебе по весне!..
— Отчего же, Антипа Прокофьич?
— Удрали бы мы с тобой знатную штуку. Взяли бы
мы, уж куда бы ни шло, лодку большую, людей бы под­
говорили, снасти бы опять взяли... Да с Божьим бы, со
святым благословением, худого слова не молвя, про­
толкались бы туда, на Новую Землю, сами посмотреть,
какая она такая есть: та ли несхожая дрянь, как тебе
про нее натолковали.
— Зачем ж е теперь стоит дело, Антипа Прокофьич?
— Да теперь ты меня хоть золотом озолоти, не пое­
ду. П ервая голова у меня на плечах и шкура невороченная — надо тебе так говорить.
— Льдов-то уж что ли около нее бродячих много?..
— А так тебе много, что в пыль изотрут суденко твое,
будь оно хоть самое крупное: ладья бы тебе а ли шхуна.
И никоими ты человеческими силами от льдин от этих
не оборонишься. Ходят они такие большие, что и глазом
429

не окинешь: иная каж ет верст на десять длиннику, а
бывают-де и больше того. Треску, да визгу, да всякого
шуму от них! Словно свет-то Божий проставляется, и
Антихрист грядет во облацех небесных со звуком труб­
ным.
Этак-то вот мне надумалось лет тому тридцать на­
зад! — продолжал мой старик, подвигаясь со стулом. —
Упромышляли мы зверя на Матке всю весну, все лето
и осени прихватили. А зверя в тот год выстало несосве­
тимая сила, так и леж ал по берегу-то плашмя, что по­
ленья. Отстать, кинуть бы — моченьки не хватает: что
ни утро, то и подмывает тебя: и сегодня ступай, колиде его, руби его! Пороху было вдосталь, в залишке. Со­
седи домой побежали, наказали мы им, чтоб прислали
другое судно — побольше; подождем, мол, здесь. Авось,
мол, зима-то позамедлит, недаром-де зверя идет к нам
все пуще да пуще. «Не надо бы зиме ранней быть», —
мерекаем себе, да так вот и ждем неделю, другую и
третью. Надо бы судну прийти, потому ветра все с бе­
регу горные падают, а по ветру с Печоры до Матки на
парусах всего три дня ходу: так завсегда! А тут, гля­
дим, уж и на четвертую неделю четвертый день пошел:
потосковали опять, попечалились друг дружке. Защ е­
мило наши сердечушки-то туж е да туже. В сумнение,
в боязнь впали: не бывать, мол, нам эту зиму дома, не
нашли, знать, наши судна. Дело худое! Помолился я
Богу и на пятые сутки и пошел, по своему по обычаю,
на море глядеть: покажется парусок — наше судно бе­
жит. Иду это я к морю и думаю, многое разное думаю,
о чем бы и не след на ту пору вспоминать, домой, мол,
приеду, жена встренет, ребятенки заластятся, соседи с
разговорами придут, вина выставлю, пить станем, пес­
ни запоем... Думаю все это, идучи к морю, а самому и
невдомек, что ветер не вечерошной тянет. Подставил я
ему щеку, встоком сказался, — ветром тем непутным,
что из самой-то голомяни от веков тянет. Так у меня на
ту пору ноженки и подкосились, словно поджилки меня
430

кто поленом урезал: присел-нали. Одначе, оправился,
дальше пошел и море увидал, да белое такое, вон что
оленья постель белая. Кругом белое море, а воды на
нем ни слезинки, ни капельки: все лед, кругом торосья.
И визж ат это они, и стонут, не слыхивал так! Анти­
христ, мол, идет с сонмищем со своим, а кой, мол, тут
тебе черт! — ладья деревенская на выручку... Пришел к
своим в избу, да и взвыл, рассказал им все; только по бе­
драм ударили, да головушку понурили. Теперь-де жди
до весны горних-то ветров, а как-никак — зимовать,
видно, надо. Помолились мы Богу крепко-накрепко, да
и зазимовали!..
Старик, опустив голову, смолкнул.
— Наступило, стало быть, для вас самое трудное
время! — подсказал я, чтобы подзадорить старика на
продолжение рассказа его, и не ошибся. Старик про­
должал прежним тоном:
— Самая трудная была та пора! Такая, сказать тебе
надо, пора наступила, что еле до весны дожили. Одна­
че, троих горемычных товарищей похоронили там.
— Ты старик, расскажи, пожалуйста, по порядку.
— Порядки тебе эти — вот какие будут... не соску­
чился бы ты?
— Сделай милость, рассказывай! Весьма обяжешь.
Рассказчик начал не прямо, но предварительно
огляделся кругом избы, наполненной в то время слу­
ш ателями и столько ж е зрителями, являвшимися, по
обыкновению, на всякий приезд мой в любое из печор­
ских селений, и промолвил:
— Из лишних-то кто есть, ушли бы. Вы, бабы!..
Ступайте-ко вон, не мешайте мне! Вели, ваше высоко­
родие!
— По мне, зачем ж е их гнать? Пускай слушают: не
помешают.
— Воют ведь они. Что вот не рассказываю, голосами
воют без удержу.
Сталось по желанию старика, заинтересовавшего
нас еще более такою торжественностью вступления.
431

—
Затерло вот этак нас льдами, затянуло кругом,
что ни входу, ни выходу. Справа и слева — Божие про­
изволение; сверху и снизу — Его святая милость. Хо­
чешь ты — в снег зарывайся, хочешь — в избе сиди да
надейся. А ведь избы наши известно: сверху мочит, с
боков дует, снизу всего тебя насквозь до последнего су­
ставчика сыростью пробирает, потому избы эти строе­
ны и невесть в кою пору и невесть из чего. Всю, вон, эту
дрянь-то, что и море не держ ит в себе и что плавиком
зовем по-нашему, мы в строенье пускали: все эти брев­
на, кряжи, щепу разную, что ухватит волна на одном
берегу, а выкинет на другой, да промочит ее всю до
сердцевины, да прогноит до слез. Теперь ведь только
из привозного-то лесу строить начали, а в те време­
на, что выбросит море, то и наше. В такой-то вот избе
и мы сказки сказывали, в кулаки дули, с ноги на ногу
переступаючи, да думали: «Вот, кабы, Господь снегу
накидал к нам побольше, хорошо бы было». И за этим
не стояло дело: на Кузьминки (к 1 ноября) наметало его
такую пропасть за ночь, что потом целый день отгреба­
лись. В избе теплее стало, и пол промерз: не в тумане
сидели, по крайности и ношник не трещал, не брызгал.
Так, гляди, иная беда навязалась, а запреж ь того, по­
глядишь бывало, как это оно тебе постоит на небе-то
красным таким да большим-пребольшим, так, к приме­
ру, на полчаса по времени, да и спрячется. А тут тебе и
выглядывать перестало — скука взяла! Чайки улетели,
утки потом, моржи пропали, ни реву, ни свисту — еще
того хуж е пришло, хоть сам себе в ногти свищи! Один
ошкуй пугать приходил да воровать, что упромыслили
мы: стали стрелять по нем, убили троих. Мясо собакам
пригодилось. Четвертого поранили — думаем, скаж ет
другим, что деремся-де — не ходили бы; так, ин, еще
пришли: один совсем в избу лез и собаку одну изло­
мал — угодили под сердце, нам ж е достался. На Веденьев день и дня знать не стало, все едино, что ночь, не
432

светлей ее; ошкуй перестал ходить, в снег зары лся го­
лодом жить до весны. «Ладно, мол, свояк, надумал ты
этак-то: теперь горем меньше стало!» А до того начнут
эти ошкуи в ногти свистать один за другим: таково над­
рывно и боязко. Перестали свистать — легче стало, и
в ушах, и на сердце не тягостно. Зато уж опять больно
темень-то одолела: ничего не распознаешь. Решили так,
что коли-де в одной плошке ношник сгорит — день про­
шел, в другом ношнике порешилось сало — ночь про­
шла: и досчитались мы, вот эдак-то, по нашему счету,
до Рождества Христова. Да не на радость, знать, досчи­
тались: не было у нас из еды ни синь-пороха: рыбы ка­
кой по осени-то наловили — всю поели; птицы было —
до Филипповок-то прозапасли, так и той нету, да опять
же и грех мясо в пост есть: на том свете и водицы не
дадут напиться. Наступило Рождество, а нам и разго­
веться нечем. День-то сидели — горевали, песни, было,
на утеху свою, к вечеру-то запели, так на голодное-то
брюхо голос не потёк. Бросили!
Был с нами молодец один — Тимохой звали (помер
уж) — ушел, не сказавши слова. День пропадал, вер­
нулся радостный такой, шутит: «Хотите, — говорит, —
помирать, так сказывайте: могилы-де вырыл». — «Да
как же, мол, Тимофеюшко, ты могилы-то вырыл, когда
землю теперь и огнем не прошибешь?» — «А я, — го­
ворит, — в снегу вырыл могилы-то». — «Да мы, мол,
не медведи, — смеемся ему. — Ты, мол, дело-то ска­
зывай». — «А какое-де вам дело сказывать: есть, мол,
хотите?» — «Ну да как, мол, Тимофеюшко, не хотеть;
посмотри ты на нас: осунулись. Опять ж е целый день
тошнит, знобит, не согреемся. Во рту горечь такая,
словно смолу ели. Опять ж е десны припухать стали,
а морошку, сам-де знаешь, еще к Николину дню всю
поели». И теперь вижу все это (хоть и тридцать годов
прошло): ухмыляется нам шутник, опять заш утил, из
избы вышел да принес нам... Принес-то он нам оленя
дикого, теплый еще. Стали мы кровь пить, мясо так и
433

не ж арили — сырым ели. И ничего сладко таково! И на­
елись скоро. Пить захотелось — натаяли снегу, напи­
лись. К вечеру голова разболелась, тошнота долить на­
чинала, не выдержали... А Тимоша наш все шутит, ему
все смешки да забавы. Допрежь этого с ним не бывало,
что ни знали его: думчивый был такой, неприветный.
Согрешил я на ту пору, подумал: перед горем, мол, ты,
Тимофеюшко, раскудахтался. Ему-то я о том не сказал,
а ребятам-таки попечаловался. «Так, — говорили, — со
большой со тоски дурит, да опять ж е и вера наша, что
коли-де цинги ты боишься, больше смейся, больше бе­
гай, шевелись: не пристанет она». Вот и Тимофеюшко
наш дурил еще день, да и смолкнул. День молчит, дру­
гой молчит, на третий к вечеру слег. Слег, что бревно
слег, святая душа, богоданный товарищ... милый чело­
век! У нас и сердечушки защемило: так-то вот, мол, все
мы под Господом! Упаси, мол, ты его, Святая Богороди­
ца! И стало нам таково тошно!..
Старик, смолкнув, прослезился и теперь так ж е точ­
но, как, может быть, плакал он и при прежних своих
рассказах об этом событии, вызывая на то ж е сердо­
больных баб-слушательниц. С трудом он оправился по­
том и продолжал рассказ свой:
—
Лежит наш Тимофеюшко на нарах, леж ит — оха­
ет. Кто из нас ни подойдет, опросит: что, мол, ты, друже? «Ослаб!» — сказывает. Ослаб да ослаб, охать стал
пуще, по ночам вопит блажным матом. Мы опять к нему :
не надо ли, мол, тебе чего? «Ничего, — говорит, — не
надо!» Да и дать было нечего. «А вот, — говорит, — во
рту горечь». И плюнул, чернетью такой плюнул, словно
из трубы из печной. И десны показал — пальца в два
раздуло десны те. Дотронулись мы до них пальцем, — а
из них кровь пошла. Стали оглядывать: бледный такой
лежит, синие щеки и осунулись, под глазами синяки в
пятак медный. Ноги загноились, и смердит, больно смер­
дит, — головы даже болеть у нас почали. Глядим, этак
после Крещения, у него руда пошла из носу и изо рту,
434

стало его так сшибать, что вот закроет глаза и леж ит
без памяти, словно мертвый. Опомнится, опять оклик­
нем: не надо ли, мол, чего? (все себя-то да и его надува­
ли). «Вот, — говорит, — что надо: коли живы будете, без
меня... да домой сбежите, родительское свое благосло­
вение навеки нерушимое посылаю всем, и ругать, мол,
себя не велел...» Стал он тут наказывать про родных так
слезно, голосом дрожит, самого так и ведет... судорга!..
Головушкой-то своей победной покачивает. Мы тоже
за ним: невтерпеж уж стало — ревем! И не было тут ни
единого человека, чтобы у которого слез не текло! Боль­
но уж печально было смотреть, как душ а-то человечья
тяготится. Глядим опять: закатил наш Тимоша глаза
свои, да с тем мы его и видели! Помер несчастным де­
лом. Григорий молитву читал, я обмыл его; собча моги­
лу выкопали в снегу на другой уж день. Весна, смекаем,
придет, да отойдет мать сыра земля — туда спрячем.
Так и сделали. И все наш Тимофеюшко опосля кончины
своей нам мерещился, душеньки наши томил, словно
камень тяж елы й на все накладывал. И теперь вот... уж
очень обидно вспоминать про его, про кончину! От слез
не удержишься, хоть и стыдно бы старику!..
Ты позволь, ваше высокородие, отдохну я маленько:
дух переведу! — перебил свою речь рассказчик этим
запросом.
Старик после того молчал долго, до того долго, что
заставил даж е вмешаться в нашу беседу стороннему
слушателю. Тот говорил:
— Ты бы рассказал, дядя Антипа, его милости, что
дальше с вами было, хорошо тоже было! Послушай-ко,
честной господин.
Запрощ ик привздохнул, старик не упрямился:
— Хорошего, надо бы говорить тебе, мало ж е было.
Хорошего тут все, что еще троих товарищов потеряли:
двое от той ж е от цинги истаяли, хоть и олешков лови­
ли, теплую кровь пили; опять же и в песнях, и в плясках
недостачи не было — бегали, сугробы раскапывали; зря
435

ради дела гору обледенили водой — катались с нее и
саночки такие сколотили. Всего было! Третий товарищ,
по очереди, за пищей ходил: с ружьем то ись за оленя­
ми, да и не возвратился. Надо бы медведю съесть, так
на ту пору хивус пал такой, что всю нашу избушку за ­
валил сажени на три глуби. Заблудился, стало, да и за ­
мерз. Нашли после далеко, верст за десять, что кисель:
совсем загнил. Тоже слезы были, могилку копали боль­
шую, да и всех в одну и положили, и крестом осенили
деревянным. И теперь крест-от этот знать. Вот, что ни
бываю на Матке, у креста у этого завсегда по праздни­
кам молитвы пою, какие знаю. Очень ведь уж печаль­
на, твоя милость, жисть-то наша промысловая: бабам,
кажись бы, в этом деле и толку не было. С одних бы с
гореваньев повымерли!
— Позвольте, ваше сиятельство, водочки выпить, с
твоего позволения. Грешу с юных лет, да и рассказы ­
вать вольнее станет! — опять такж е неожиданно пере­
бил свою речь рассказчик.
Ж елание его было немедленно исполнено. Но старик
все еще молчал, как будто припоминая что-то, и опять
на столько ж е долго, что заставил прежнего запрощика
подзадорить себя новым советом.
— Ты расскажи, дядя Антипа, что вы на
Благовещеньев-то день делали: занятно!
Последнее слово относилось ко мне.
— Я тебе по порядку лучше, как было! — начал ста­
рик. — На Афанасья (8 января), так, надо быть, по на­
шему счету, первой мы свет увидели: заря занялась,
мы и ношник погасили, так эдак на часок места. На
Оксинью-полузимницу (24 января), глядим, и солныш­
ко на горах заиграло: хоть и не видать еще было его, а
поиграло-таки с час места. Смотрим, на Стретьев день
(2 февраля), оно, батюшка, красное солнышко, во всейто во своей красоте из-за гор-то и выглянуло. И так мы
ему все обрадовались: заплясали, целоваться начали,
ей-богу!.. Отец, мол, ты наш родной, при тебе теперь не
436

скучно будет, радость ты, мол, наша! Так это все ему,
что человеку, мы и обсказывали в очи, ей-богу!.. Словно
одурели все, зиму-то, что медведи вылежавши.
Прошли на ту пору Евдокеи (1 марта), прошли, по
нашему счету, и Сорок Мучеников (9 марта): показа­
лись по снегу проталинки, мягкие места по тундре-то
отходить стали. Около Благовещенья заприметили, что
мох закудрявился — отошел, значит. Ну, думаем, Бо­
ж ья благодать осеняет. Ошкуй проснулся; прошел вда­
леке мимо нас в море, где уж на то время полыньи стали
заприметны. Наступил, значит, и велик день — Благо­
вещенье, большой у Господа праздник; сказано: на этот
день и птица гнезда не вьет, а по-нашему на тот день
и работать нельзя. Вышли мы потому из избы, стали к
востоку, да и запели церковные стихиры, какие знали.
Пели мы, пока солнышко на виду было; часа, надо быть,
три пели, всю всенощну и из обедни, что знали — все
перепели, и таково согласно, что мне, поди, и не сделать
теперь так-то. Как теперь помню: голосами закручива­
ем, выводим, ино протянем. — ну, одно слово, дьячки,
да и все тут!
Некоторые из слуш ателей засмеялись. Рассказчик
мой объяснил это:
— Вот как про Благовещеньев день ни припом­
ню, всегда им любо, как-де я дьячком пел. — Смешно,
вишь!
— Смешно и есть!.. Безголосому-то!.. — послышался
голос из толпы посетителей, и другой:
— Досказывай, знай, дальше!
— Рассказывать-то теперь легко, — говорил ста­
рик, — а тогда больно ж е маетно было. День за день, все
в одиночестве: очень тяж ело было, не до смешков при­
ходилось!..
— Надо тебе рассказывать теперь вот что! — про­
должал старик мой, немного подумав. — С Марьи (пер­
вых чисел апреля месяца) во весь тот месяц земли от­
таяло много. Мороз, почитай, гулял в кою пору, да ведь
437

уж в наших местах без того не моги думать, нельзя...
Так уж от веков! К Егорьеву дню (23 апреля) озерки
отошли и ручьи с гор побежали, на вёшнего Николу
много уж было их. А снег там во все ведь лето виден;
как он там от сотворенья-то мира лег, там и лежит, надо
быть. Об этом и разговаривать больше не будем. На Ф е­
досью (20 мая) два гуся прилетели и гагара. Покричали
они, погоготали час, другой, третий, и улетели. Дня два
потом не видать их было: никого не видать. Передовые,
мол, знать, были эти, повестить нас прилетали да осмо­
треться: хитра ведь птица-то! На третий день слышим:
крик да крик, стадо за стадом: и гуси, и гагары эти, утки
опять, лебеди, чайки разные; и клуши, и моевна, и си­
зые тулупаны, и пятушки — все прилетели. Ну... со той
поры в пище нам недостачи не было. На этот счет было
уж очень хорошо. Опять ж е крепкие ветры лед понес­
ли в голомя. Губы прибережные прочищаться начали
около Петра Афонского (в первых числах июня); щ а­
вель показался, на горах цветы какие есть: зверобой
(чернобыльник), травка мелконькая такая зазеленела.
Лето пришло, и сердце отошло. Слава мол, богу! Хоть
другого чего и мало растет на Матке, ничего больше не
будет — на иной ёрке, эдак в пол-аршина вышиной, по­
жалуй, почки распустятся, да в лист им не перейти до
скончания века. А все же, мол, лето пришло: тундры,
каменный берег, озера, речонки все оголились. Стало
море, заместо льду, плавик выкидывать: где щепоч­
ку, где бревешко. Моржи, зайцы морские, нерпа, бе­
луги выставать стали... Петров день на дворе, — скоро
быть нашим промышленникам. А как стал день заместо
ночи, да крепче пришлось тосковать нам, со дня на день
дожидаючись. Смотрим: парусок-от осенний по лету
уж по этому и забелелся, да и не один, а пять... шесть...
семь... да и больше. Ну, радостей тут — известное уж
дело! — много было всяких. Тут опять слезы, да уж не
такие, не прежние: эти ведь лучше, слаще!..
438

Вот тебе и все! — заверш ил свою речь старик, при­
поднявшись с места с сияющим, веселым лицом, на ко­
тором легко можно было читать всю историю дальней­
шей встречи с родными, дорогими людьми. — Мы ведь
уж нонче не зимуем, а как вот Успеньев день на дворе,
так и норовим с летней-то бежать к домам. Дома луч­
ше! — добавил рассказчик.
— Где ж е вы наступившее лето взяли? — спросил я
его, чтобы вывести на новую откровенность.
— Да соблазнились харчами-то: на Матке летова­
ли, — отвечал он как-то неохотно.
— Что ж е делали?
— У промышляли.
— А как? Это ты не рассказывал.
— Ты, ваше благородие, вот что: дай мне отдохнуть
и рюмку водочки! Завтра я забегу к тебе наутре и всю
правду истинную, как умею, расскажу. Теперь ты по­
езж ай на устье, посмотри: скоро полая пойдет (отлив
начнется) — заж ивет вода. Любопытно!
В этот день я, действительно, реш ился ехать посмо­
треть на широкую Печору в зимнее время. Олени были
готовы. Мы вышли на улицу.
Стоят олени, по обыкновению, понурив головки и
положив ветвистые рога свои на спину, и, по обыкно­
вению, стоят подле них легонькие санки на высоких
копыльях, по-туземному — чупки. Здесь так же, как и
на Мезени, упряж ь оленья веревочная, привязанная к
чуркам и потом к самым саням. Здесь такж е кожаная
лямка, обходящая вокруг шеи животного и заменяю ­
щ ая в этом случае хомут, называется подер ; и такж е
между ногами, от шеи к чуркам, пропущена кожаная
ж е лямка, называемая сса. У левого крайнего оленя сса
эта подлиннее других, и потому олень этот передовой и
главный , по той причине, что к голове его привязана ме­
тьте — единственная, длинная вожжа для всей чет­
верни. И знаю: дернет, соберет вож ж у эту до половины
в руку проводник на всем бегу оленей, все они повер­
нут в сторону и остановятся. Знаю: будет проводник во
439

время езды, подергивать и похлопывать этой метыне
по боку передового с одной стороны и с другой, будет
пинать оленей в зад длинным березовым шестом своим,
хареем , кончающимся на одном конце костяной, из ма­
монтового рога, шишечкой. Разница перед мезенскими
обычаями здесь состояла только в том, что дощ атая на­
стилка сверху чунки покрыта была не оленьей шкурой
(по туземному — постелей ), а шкурой белого медведя,
и вместо мезенского гогоканья и олелельканья здесь
понудительные крики на оленей слышались: «Кысакыса!» Во всем ж е остальном поразительное сходство:
те ж е пугающие, опрокидывающиеся назад чунки и не
совсем сваливающие вниз потому только, что спереди
сдерживает санки в колебательном (дрожательном) со­
стоянии оленья упряж ь, а сзади острые концы дугоо­
бразных нижних полозьев чунки, легкой на ходу и уди­
вительно приспособленной к несильным, хотя и бойким
на бегу маленьким оленям. Наконец, и здесь те ж е пред­
остережения провожавшего меня доброго, гостеприим­
ного и словоохотливого люда вроде следующих:
— Тут в чунке-то, под мехом, ременные петелки
такие есть, так держ аться надо: тогда и на кочках не
опружит тебя.
— А кочек-то этих по пути тебе теперь много бу­
дет: держ ись только! Дорог-то ведь у нас из веков не
проложено: челком (целиком) ездим, как олешки на­
думают.
— Ног-то ты не клади на чунку: сшибет, пожалуй,
да опять ж е и малица-то сверху колен полезет — озяб­
нешь. Спусти их лучше да поглядывай, а то, вишь,
ноги-то у тебя длинные — задевать за кочки станут, да
и опять ж е не сшибло бы.
— Озябать станешь, рукава-то у малицы спусти, да
и рожу-то всю под мех спрячь, коли дыханье захваты ­
вать станет. Ишь, ведь какой холодище завязался, а
там у окияна еще лютей!..
440

Едва ли против какого холоду не устоит тяж елая,
неловкая, безобразная, но страшно теплая самоедская
одежда, получившая право гражданства и у русских
туземцев. Без этой одежды нет возможности ездить
по нашему холодному Северу, и волей-неволей вся­
кий должен надевать на ноги сначала меховые чул­
ки (шерстью к телу и длиной выше колен) из оленьей
шкуры, называемые липт ы, потом пимы — род сапогов, красиво сшитых из разношерстных (шерстью наружу) лент меховых (камусов), снятых с оленьих ног и
разукраш енных по местам разноцветными лоскутка­
ми сукон, и, наконец, при крепких морозах сверх всего
этого калоши — тоборы, топаки , по-самоедскому на­
званию, полуголени — по-русскому. Распашные шине­
ли, шубы здесь такж е не имеют никакого смысла и не­
обходимо заменяются малицей — меховым, шерстью к
телу (из оленя же) мешком, у которого снизу широкое
отверстие — полы, отороченные меховой разнош ерст­
ной ж е лентой — пяндой, а сверху узенькое отверстие,
в которое с трудом пролезает голова и которое имеет
меховой воротник. Теплая, с полы надеваемая, а потому
и похожая на стихарь, малица во время сильных вьюг и
морозов неудовлетворительна. Она покрывается сови­
ком — такой ж е малицей, но с тем главным отличием,
что у совика к воротнику пришит меховой ж е колпак
(куколь — по-туземному) и притом совик надевается
шерстью наружу. Куколь его не исключает, впрочем,
употребления теплой шапки, которая ш ьется колпа­
ком с длинными ушами (также пестро изукраш енны­
ми) из ш куры молодых оленей — пыжиков. В таком
бесконечно-теплом наряде можно было ехать не только
к океану но, пожалуй, даж е и на Новую Землю, и при­
том в какой угодно холод.
До того места, которое мы назначили целью поездки,
на этот раз было верст сорок, т. е. ровно на три доха для
бойко и вприскочку бежавших оленей. Дох или дух этот
состоял в том, что проводник мой, сидевший на облучке
441

слева, собирал в руку вож ж у — метыне — до полови­
ны длины ее: передовой олень дергал вправо и увлекал
за собой всех остальных четырех, которые мгновенно
останавливались, как вкопанные. Они тяж ело и поры­
висто дышали, пуская пар клубом, жадно схватывали
мягкий пух с лежавшего под ногами их снега, опять
усиленно собирали воздух в течение каких-нибудь де­
сяти минут. Провожатый мой выводил их вперед, вы­
равнивал шестом своим, бежал сначала несколько впе­
ред вприпрыжку, затем мгновенно вскакивал на облу­
чок. Олени, положив свои ветвистые рога картинно на
спину, снова пускались своей легонькой рысистой по­
бежкой дальше, до нового, после малого, большого доха.
Эти 20 верст ехали мы меньше часу времени, тем более
что (как говорил проводник) запряж ены были важенки
(самки), более легкие на ходу и реж е пускаемые в езду,
чем работящие быки (взрослые самцы-олени).
Мы уж е близки к цели: дали последний, самый боль­
шой, дох оленям и едем после него довольно долго. Вон
вдали шевелится весь тот снег, который казался до того
неподвижно растянутым полотном. Ш евелится он на
всем неоглядном пространстве, раскинутом впереди до
бесконечности. До ушей долетает сначала глухой гул и
потом, по мере приближения к зажившему морю, вы­
деляются из этого шума отдельные звуки: то как будто
неистово щ елкает что-то, то раздается невыносимый
визг и треск, то как-будто раскатистый всплеск какогото громадного морского чудовища. Далеко разносистые,
попеременно сменяющие один другой, резкие звуки
продолжают увлекать внимание. Белая сплошная даль
засерела. Видятся отдельные льдины, неподвижная
окраина берега, темные полосы воды и кругом безлю­
дье и дичь, которая как будто тоже приготовилась смо­
треть и слушать. Страшна, казалась, эта мрачная даль,
хотя и была она полна ж изни дикой, своеобычной.
Мы остановились. Проводник мой оговаривается при
этом:
442

—
Ну, уж дальше ехать нельзя: дальше небо доска­
ми заколочено и колокольчики не звонят...
Дальше, как известно, целые ледяные острова, увен­
чанные до облаков поднимающимися ледяными ж е ска­
лами в 400 и больше футов высотой и в 100 и более миль
в окружности. Целую вечность бродят они с одного кон­
ца Ледовитого моря до другого — американского, пере­
нося на своих хребтах моржей, тюленей и ужившегося
с полярным холодом и тепло одетого ошкуя. С ужасным
громом разламываются эти ледяные исполины, рас­
сыпаясь мелкой пылью, которая пенит и бурлит воду
иногда на пятиверстном расстоянии. Чудные картины
являют они в иную пору — картины, напоминающие
изумрудные дворцы волшебных сказок, когда заж гут­
ся и заиграют от лучей солнца все эти ледяные арки,
столбы, конусы, и в каждой капельке которых играет
оно всеми семью роскошными цветами радуги.
Это — «ледяные поля», нарождающиеся в край­
ней океанской дали и приплывающие оттуда величи­
ной иногда в несколько верст, толщиной аршина в три.
В движении своем они повинуются ветру, а с другой
стороны — морскому течению. При такой совокупности
двух сил бродят они быстрее всех, предостерегая о сво­
ей близости и величайшей опасности яркой белизной.
Надвигаются они неприметно и неожиданно, как ноч­
ные воры, и затем встречное судно либо перерезаю т и
опрокидывают на себя, либо проламывают бок, пускают
ко дну и наваливаются всей своей громадой с той т яж е­
стью, померить которую не достанет человеческих сил.
Удастся судну убежать от одного чудовища, навстречу,
вблизи и подле прилезло другое: в океане и Белом море
таких бродячих (всегда врассыпную) полей несчетное
множество. Имея под водой значительную покатость,
они опасны, как черпак. Проплывая мимо прибреж­
ных ледяных припаев, эти поля ломают их, вскидывая
огромные обломки на свои хребты, где они становятся
443

стоймя горами, и очень быстро: вода, зачерпнутая вме­
сте с ними, не успевает стекать и льется с них потока­
ми. В это время не дремлет стоящий наготове ловкий
кузнец — мороз в 40—45°, который приковывает за ­
хваченное черпаком в прихотливые фигуры. Не успев­
шие сбежать потоки и водопад он искусно обращает в
сосульки, в прихотливые сталактиты: то в виде небы­
валого чудовища, чудовищной птицы, страшной, но
красивой. Иногда льдины скучиваются и громоздятся
так прихотливо, что представляю тся волшебными го­
родами. И так как в громадах океана все громадно, то и
ледяные горы доходят высотой до 60 сажен; когда они
руш атся в морскую бездну, то родятся пучины с круго­
вым водоворотом, и морское волнение, следующее за ­
тем, дает себя знать далеко от места гибели этих гор.
Разруш аю тся ледяные поля от встречных течений, из
которых одно производится случайным ветром, дру­
гое — вечное от вечного движения вод. Тогда страш ­
ные ледяные массы вертятся решительно, как мель­
ничные жернова, а будучи надломлены и потрясены,
поля эти черпают краями своими массу воды и, пере­
кидывая ее через себя, производят могучие водопады.
Они не перестают появляться и в то время, когда гора
сядет на мель, а случайность морского волнения пока­
тит через нее свои волны. Этих обмелевших полей, наз.
по-архангельски «стамухами» и «стамиками», в устьях
мелеющей Печоры очень много.
Стамикам в форме огромных ледяных бродячих
востроов выходят навстречу и неравный бой так наз.
падуны (они ж е падежи, отпадыми) — то же ледяные
горы, но высотой не больше восьми саженей, зато по­
груженные в воду корнями своими до 50 саженей. П а­
дуны приходят из своих мест рождения, по всему ве­
роятию, из громадных сибирских рек, во всяком случае
они, несомненно, отпадыми, оторвавшиеся от крутых
речных берегов, от гор и возвышенностей. Насколько
опасны сверкающие белизной, пленительный н аруж ­
444

ным видом, но коварные в деле ледяные поля стамухи,
настолько менее опасны эти падуны-горы, хотя они и
страшнее видом и, главное, ужасающим шумом и тре­
ском. Как будто засела там ж ивая артиллерия и палит
из пушек и одновременно из мелкого ружья. То почует­
ся живой базар: и гудит он, и галдит. Это либо свищет
ветер, влетающий порывами в промежутки льдин и
ломающий звонкие, как стекло, сосульки, либо трещ ат
самые горы и их выступы под нажимом клещей такого
богатыря, как полярный мороз. От этого и не так страш ­
на встреча судов с падунами, которые и в темное и в ту ­
манное время дают знать о себе за несколько верст, и
при этом обыкновенно движутся очень медленно, так
как глубоко погружены в воду и подчиняются лишь
местным течениям, который сильны на поверхности, но
слабы на глубине. Запоздалое или зазевавш ееся судно
успеет повернуться, переставить паруса и уйти прочь,
а пожалуй, и пройти мимо под самой стенкой крикли­
вого и хвастливого падуна. Наваливаясь на поля, падунные горы руш атся на встречных, исчезают сами, но
образуют из полей-стамух падуны-горы с ужасающим
треском и громом.
Все это пришло на память и на соблазн воображе­
ния в то время, когда припаи широкого, как самое море,
устья Печоры зажили, вероятно, под влиянием силы
прилива или отлива. Хотя эти припаи тянутся от бе­
регов в глубь ровным полем, иногда верст на 15 и 20,
но они не знают покоя: их обрывают ледяные поля, их
обламывают порывистые и крепкие ветры. Все эти со­
ображения успокаивают рассудок, силятся обуздать
воображение, но живые картины, разыгравш иеся во
всю мощь, не позволяют опомниться и сладить с собой,
сладить с невольно навеянным и неизведанным ощ у­
щением страха. Непривычно уху и глазу, не усвоено с
детства.
Шум и бестолковый гул, несущийся со стороны моря,
начинают заметно стихать. По-прежнему, обгоняя один
445

другой, носятся в воображении дальние родные виды и
картины, бог весть чем и зачем вызванные на эту пору,
как будто в контраст настоящему зрелищу: и любящая
родная семья, и искренний, дружеский, дорогой кру­
жок семьи приятельской, отделенные теперь двухты ­
сячным бесприветным пространством. И еще дороже
и ценнее каж ется все дорогое наболевшему сердцу, и
еще благотворнее, живее и нагляднее рисуется мир­
ная, сосредоточенная в круж ке и обусловленная обыч­
ной колеей жизнь, знакомая и родная с детства. А тут
о бок ж ивет расходившееся море, но живет какой-то
бесцельной, по-видимому, непонятной жизнью, заклю ­
ченное в тесных рамках замерш ей и уж е окончательно
бесследно вымершей природы.
Ж ивут еще олени и ж ивет проводник — подневоль­
ные мученики капризов чужого произвола. Олени, вы ­
пряженные, пробивают копытцами намерзший снег,
инстинктивно отыскивая под ним лакомую и един­
ственную пищу свою — сочный и сытный белый мох.
Проводник, сосредоточенно-молчаливый, обрубает то­
пором ветвистый рог у одного оленя и вызывает этим
меня на вопрос:
— Зачем ты это делаешь?
— Да, вишь, мешают: заплетает! — отвечает он р ез­
ко и сердито.
— А лучше бы, по-моему, так оставил: красивей.
— И что красивей — знамо, красивей, да вишь ме­
шают: с другими сплетаются, опять ж е ерку задевают
по дороге.
— Сами ведь они на зиму-то сбивают их! — про­
должал рассуждать проводник, как будто награж дая
себя за долгое, часовое молчание во все то время, когда
кормились привезшие нас на это мертвенное безлюдье
олени.
Отрубленные рога брошены подле дороги. О кру­
ж аю щ ая нас бесприветная среда продолжает тяготить
своим безлюдьем по-прежнему. Печора заметно успо­
446

каивается: отлив кончился, разломанный лед далеко
отнесло в даль, прибрежье мрачно чернеет от наступа­
ющих сумерек, которые казались бы глубокой, черной,
волчьей ночью, если бы поразительная белизна снега
не бросала от себя просвета на все видимое простран­
ство. Чуть-чуть мерещился вдали огонек ближнего к
нам выселка в две избы. Олени наши отдохнули, прово­
дник удовлетворил своему желанию оставить одного из
них без правого рога. Мы поехали назад.
Мороз крепчал и становился едва выносимым: то
щипнет он лицо и заставит спрятать его под куколь со­
вика, то пропустит холодную струю под теплый мех
малицы и пробежит мелкими струйками по всему телу.
Но ни малейшего ветра. К тому ж е и самый воздух как
будто застыл сплошной ледяной массой — и страшно,
и холодно. По-прежнему сосредоточенно-молчаливо,
поталкивая друг друга в бок, бегут олени в неоглядную
даль, расстилающуюся перед ними, и по-прежнему
беспрестанно толкает проводник хареем то того в бок,
зад или ногу, то другого, третьего и четвертого. На по­
дорожной кочке тряхнет сильно и свалит в рыхлый,
мягкий снег. Проводник при этом посоветует спустить
ноги вниз и крепче держ аться за ременную петельку, и
ничего не скажет, когда вывалит нас обоих, когда ляж ет
чунка наша набок и спутается веревочная упряжь.
Справа и слева, спереди и сзади, опять залегает не­
оглядная снежная степь, на этот раз затененная доволь­
но сильным мраком, который в одно мгновение покрыл
все пространство, доступное зрению, и, словно густой
темный флер, опустился на окольность. Вдруг мрак
этот исчез, началось какое-то новое, сначала смутно
понимаемое впечатление, потом как будто когда-то
изведанное: весь снег со сторон мгновенно покрылся
сильно багровым, как будто занялось пожарное зарево,
кровяным светом. Не прошло каких-нибудь пяти мгно­
вений — все это слетело, снег продолжал светиться
своим матово-белым светом.
447

Недолго, думалось мне, будет он белеться: вот обо­
льет всю окольность лазуревым, зеленым, фиолетовым,
всеми цветами красивой радуги, вот заиграют топазы,
яхонты, изумруды...
Рисуются уж е дворцы в настроенном под общий
лад воображении, как в волшебных сказках, пожалуй,
даже, как в театральных «Армидах», «Фаустах»...
— Сполох играет! — давно уж е и несколько раз по­
вторял между тем проводник. Я инстинктивно обер­
нулся назад, к северной стороне неба, но там уж е преж ­
ний мрак, кромешный мрак, словно мрачное дождевое,
ненастное облако залегло и ширилось на всю четверть
круга видимого горизонта, как бы нарочно заслоняя от
нас так сильно нахваленное и так давно выжидаемое
северное сияние. Как бы нарочно для него целых две
недели не было ни пург, ни хивусов, ни замятелей и
стоял леденящ ий холод по всем окрестностям Пустозерска — обстоятельство, как известно, необходимое
для того, чтобы играл сполох, т. е. был бы виден во всех
полярных прибрежьях.
Где ж е лучш е (думалось мне) видеть его, как не
здесь, у океана, в безбрежной степи, в каких-нибудь
400—450 верстах от страшной Новой Земли? И вот, как
будто назло, темное облако заслонило его теперь. Ста­
новилось, не шутя, и обидно и досадно.
Я покручинился ямщику, но тот отвечал успокои­
тельно:
— Теперь непременно взыграет, благо начал: вот
олешкам стану дох давать — гляди, сколько хочешь!
— Вон тебе, любуйся! — прибавил он потом и еще
что-то, и много чего-то...
Я уж е всего этого ничего не слышал: я был при­
кован глазами к чудному, невиданному зрелищу, от­
крывшемуся теперь из темного облака. Оно мгновенно
разорвалось и мгновенно ж е засияло ослепительными
цветами, целым морем цветов, которые переливались
из одного в другой и, как будто искры, сыпались бес­
448

конечно сверху, искры снизу, с боков... Ничего не р аз­
берешь, ничего не сообразишь для одного цельного впе­
чатления — все мешается и путается. В глазах рябит и
становится больно. Дашь глазам отдыхать на стороне,
но там встречают они прежний мрак, обрамляющий
чудное, невиданное зрелище. Обращаешься опять к
нему, но уж там явились новые виды. Как будто огром­
ная, всемирная кузница пущена теперь в ход; и толь­
ко не видишь рабочих, не слышишь молотов за даль­
ностью, близорукостью. Видишь один громадный горн,
бегающие в нем искры — и все это горит таким ярким
светом, какой едва ли придется видеть в другом из чуд­
ных зрелищ чудной природы, кроме северного сияния,
проживи хоть и более тридцати, пятидесяти лет. Так
думалось мне на ту пору и невольно шли на память бес­
сознательно выученные в детстве, теперь, при нагляд­
ном сравнении, поразительно верные стихи Ломоносо­
ва, который знаком был с красотой явлений полярного
неба в ранней юности:
Лице свое скрывает день,
Поля покрыла мрачна ночь,
Взошла на горы черна тень, —
Лучи от нас склонились прочь.
Открылась бездна, звезд полна:
Звездам числа нет, бездне — дна.
С полночных стран встает заря:
Не солнце ль ставит там свой трон?
Не льдисты ль мещут огнь моря?
Се хладный пламень нас покрыл,
Се в нощь на землю день вступил!
О вы, которых быстрый зрак
Пронзает в книгу вечных прав,
Скажите, что вас так мятет,
Что зыблет ясный нощью луч;
Что тонкий пламень в твердь разит?
Как молния без грозных туч,
Стремится от земли в зенит?
Как может быть, чтоб мерзлый пар
Среди зимы рождал пожар?

Там спорит жирна мгла с водой
449

Иль солнечны лучи блестят,
Склонясь сквозь воздух к нам густой;
Иль тучны х гор вер хи горят,

Иль в море дуть престал зефир

И гладки волны бьют в эфир ?67

— На Матке, сказывают старики наши, больно
страшно сполохи играют, да и то по деревням порато
ж е сильнее. В иную зиму все небо горит, столбы ходят
да сталкиваются промеж себя, словно солдаты дерут­
ся, а упадут — таково красиво станет! Эдак чаще! А что
видишь теперь — так редко же, все больше каж ут за ­
рей дальной. Самые страшные в большой холод живут,
и тогда словно светопредставление, и привычны мы
нашим делом, а крепко пугаемся. На Матке-то, слышь,
старики сказывают, трещ ит даж е сполох-от, словно из
руж ей щелкает. Страшно, очень уж страшно! — рас­
суж дал мой проводник на пути нашем в село Кую.
— Не так долят нас сполохи по зимам — это любо­
пытно, с этим весело, — как вот по летам на Матке,
когда эти проклятые горелые чады 68 завяжутся. Просто
сказать тебе, в сырую землю ложись и гробовой доской
накрывайся! — говорил мне тоже в куйской избе, на
другой день по возвращении туда, мой вчерашний сло­
воохотливый собеседник, старик Антипа Прокофьич.
Явился он, по обыкновению, веселым таким, по обык­
новению, подал мне руку, охотно сел, похвалил меня за
поездку, находя, впрочем, в ней больше храбрости и
решительности с моей стороны, чем чего-либо другого.
Выпил чашку-другую чаю, закурил сигару (бывалый,
начитанный, но не раскольник, помор; для забавы, не
прочь потешить себя этим зельем, выросшим, по их
мнению, из головы евангельской блудницы) и продол­
ж ал обещанные рассказы о моржовом промысле на Но­
вой Земле в таком порядке.
Считаем не лишним предварительно и коротко про­
следить исторические судьбы искони негостеприимной
Новой Земли. После трех неудачных экспедиций Вил­
450

лоуби (в 1553 г.), Барроу (в 1554 г.) и Пета с Д ж акма­
ном (в 1580 г.), видевших Новую Землю только издали,
первым вступил на ее берега, в 1609 году, англичанин
ж е Гудзон, за год до того нашедший остров Ш пицбер­
ген. Гудзон видел только западный берег ее, но Вуд,
отправившийся в 1676 году и едва не погибший там,
успел исследовать горы и дал об этом полярном Эль­
дорадо кое-какие более положительные и достоверные
сведения, чем все прежние предшественники его. Гол­
ландцы были немногим счастливее англичан, лучш е
воспользовались только материальными средствами,
предложенными им богатством морского зверя на Но­
вой Земле (один только Баренц в 1594 году сделал не­
что для географии, осмотревши тот ж е западный берег
и пробравшись до северной оконечности острова); тако­
вы экспедиции Нидерландских генеральных штатов в
1595,1596 (того ж е Баренца), 1609 и др. годах: все ловили
зверя, птицу, собирали пух — и только. С тою ж е целью
ездили туда русские поморы, но, естественно, гораздо
раньше голландцев и англичан, особенно, если принять
в соображение то, что в XVI веке Россия отправляла за
границу рыбьи зубы (моржовые клыки) и белых медве­
дей. В 1768-м и следующем году явился на Новой Земле
с ученой целью первый из русских штурманов — Р оз­
мыслов, описавший часть восточного берега и Маточкин
Шар. В 1807-м штурман Поспелов, а в 1819-м лейтенант
Л азарев описали юго-западную часть острова; капитан
Литке (с 1821 по 1824 г.) — подробно весь западный бе­
рег, а подпоручик Пахтусов (с августа 1832 по ноябрь
1833 г.) описал и восточный берег, до того времени счи­
тавшийся почти не доступным. 1834 году он продолжал
опись северной части восточного берега вместе с пра­
порщиком Циволькой. В 1837 г. Циволька опять был на
Новой Земле, командуя судном экспедиции, отправлен­
ной Академией наук под начальством академика Бэра,
но безвременно погиб в следующем году, провожая но­
вую экспедицию, снаряженную правительством для
451

описи северо-восточного и особенно западного берегов.
Это была последняя ученая экспедиция, хотя ежегод­
но с той поры предпринимаются богатыми поморами
новые экспедиции, но с прямой коммерческой целью,
без всякой другой. Больш ая часть судов, являющ ихся
на Новой Земле, принадлежит предприимчивым кемлянам — прибрежным ж ителям дальнего Белого моря.
Затем охотнее являлись здесь мезенцы, в последнее
время уступившие свое место более предприимчивым
и ближайшим к Новой Земле ж ителям — ижемцам и
пустозерам. Ж ители Усть-Цылемской волости явл я­
ются там только в качестве наемных работников — покручеников. Хозяева, кроме ижемцев, бывают из Пустозерской волости и из селений: Оксина, Тельвиски,
Никитц, самого Городка и Куй.
— Побежишь по весне на Матку, известно, сейчас
думаешь: пронесет-де тебя туда и обратно благопо­
лучно — без большого барыша не вернешься. Такое уж
сокровище земля эта! Прибежишь, ну, уж известно,
сейчас Богу помолишься и сейчас озираться, все ли тут
ладно: становище на полуденную ли сторону смотрит,
изба есть ли. А есть изба — известно, всю ее оглядишь:
где промыло ее, расш атало за зиму-то — планочку
приделаешь, окно мохом заткнеш ь — и пойдет она тебе
в услугу на все лето. Там уже, известно, купеческих об­
рядов своих не соблюдаешь: все благо. И не умоешься в
который день, Богу забудешь помолиться, выспишься,
где приткнет тебя усталость — все с рук сходит, все во
душенное удовольствие. Надо быть, человек уж таким
сотворен, что, куды ты его не сунь, везде найдется свое
дело править. Так, по мне! Не знаю, что твоя милость на
это скажет?
— Ну, так вот и ладно! — продолжал он потом, по­
сле моего ответа, все тем же полушутливым, полувеселым тоном. — Вот как там это мы все около себя-то
обставим, как быть надо богатому хозяину — сейчас
сети смотришь: которая для нерпы, для рыбы — голь­
452

цов. Опять ж е носки точить начинаем: это для моржей.
Я тебе так и сказывать стану про них, как велел69. Ви­
дал ты моржа живого?
— Где ж е мне его видеть, старик?
— И то, парень, негде. На картинке-то вон он у тебя
похож же. Большой же ведь он у нас живет; косатки
только поменьше-то, а то все эти белуги, нерпы там,
зайцы, лысуны — все помельче его. Одно тебе ска­
зать: ж иру из него пудов по 15, по 20 вытапливаем, из
большого-то. В продаже его, со всем и с тинками (клы­
ками) и с харавиной (шкурой), рублей в 50 на серебро
считай. Вон он какой! Даром, что некрасивой да неуклюжой: рыжий весь70 и сверху перепонка такая, сеткой, с
волосами ж е — алаперой зовем (с битого снимаем ее,
и легко таково!), головища большая, на морде щетины
насажены, что усы у кота. Ш ея толстая, словно бревно
проглотил. В плечах широкой, да грудастой такой —
богатырь, что вон в сказках рассказывают. Вот эдакоето чертово чудище еще страшнее кажет, как ты ему в
морду взглянешь: глаза (маленькие пущай), так все и
налились кровью, словно бы вон от пьянства у которого
лихого человека. А не видит, ничего-таки не видит гла­
зами этими: слепой, значит! Нос-то у него небольшой
и кверху вздернут, и воду в ноздрях держит и высоко
выбрасывает, а погляди-ко, какой он на нос-то лютой,
коли по ветру пойдешь! Так уж и норовим подходит,
когда ветер от него тянет. Да, пущай, об этом после! На
груди у него катары, словно две ноги, коротенькие да
толстые лапы перепончатые, на них острые когти. Изо
рта-то к ним идут тинки — ими он и страшен нам. Вон
он какой! Недаром морским чудищем прозывают.
Ходят они от веков стадами — юровами такими, ко­
жами зовем, — и все чащ е там, где духу человечьего
меньше. На Колгуев, к примеру, самоедские семьи на
житье в недавнюю пору выехали — и зверя туда нынче
меньше ходит. У нас на устье, на Тиманском берегу, где
жилья наставилось много, не слыхать моржа, разве уж
453

который блудящий, когда все его юрово перебито, да и
то редко. Ходят они больше на Матку, и ходят по весне,
на полой воде (тогда и добывать его трудно); по летам
бьют его в воде; проедают на ту пору кожу ему ковшаки — червяки такие в конец перста: столь толсты! Тог­
да лезет он на берег костливой — чесаться. Л еж ат до
грозы: грянул гром — не любят, сейчас побросаются в
воду. По осеням морж на льдины идет и ложится казак
с казачихой кучиться, париться — детенышей выво­
дить, значит. Маленького моржа зовем абрамкой: этому
и году еще нет; годовалого — кырчига. Эти моржовые
детки ласковы и тоже, матерей своих вымет, промеж
себя стараются ладить артели, по-нашему — юрова. Да
зовут, однако, и «юро» — по простоте, для смеху в ре­
чах.
Душину морж в ту пору, когда кучится, пускает та­
кую, что нос зажимай да и беги на край света; больно
смердят, потому и леж ат они друг на дружке, — сказы ­
вают все в одно слово, — больше четырех недель: ви­
дали ж е наши! На ту пору, мы вот по духу-то и узнаём,
где они там по берегу-то залеж ку свою сделали — это к
осени. А летом известно: выстал он из воды, ухватился
за берег, али-бо за край льдины тинками, приподнялся,
выполз на берег — и ляж ет тут, у самой воды, и спит.
Другой выстанет рядом — тоже ляж ет, третий опять,
четвертый... Выстал который, да видит, что другой з а ­
лег уж тут: он не поглядит, в другое место не пойдет,
а возьмет тинками, да и отодвинет, и сам ляж ет на его
место: столько ленивы. Эдак-то накладут они такую
залеж ку, что который первый-от выстал, версты за
две уж от берега очутится. Это в хорошие годы! Спит
морж крепко, шибко крепко, потому знает, что сторож
(у них тоже, что у гусей, всегда сторож) своих не вы­
даст: услышит дух человечий — сейчас своим голосом
скажет: «Близко-де, ребята, спасайся!» Тут только
бульканья считай: почнут опрокидываться ко дну. З а ­
тем ближе к краю и спать ложатся. Не спят когда, от
454

безделья потехи затевают: возятся, колют друг д руж ­
ку тинками, играют, — и нет того тинка, на котором бы
зарубок не было понаделано, всегда этого много. Спит
ли, не спит ли морж — ревет бычачьим голосом — у
него это первое дело, без того не бывает. Все воет, все
ревет: вот, и по тому опять узнаем, по реву-то по этому,
где они наледицу сделали, где их много, значит. А за ­
слышали дух ихний, али-бо рев, а особливо когда ве­
тер от них, тут уж мы, известно, не даем маху: тут-то
нам и праздник великой, и веселье. Успеешь лопатинку на себя — какая под руку попадется — надеть, да и
на обнаряд, не думая, не гадая долго. Спихнем лодочку
стрельпую 71 на воду прихватим с собой кут ило 72, моржовку безотменно73 и поплывем ко льдине ли, к бере­
гу, где только учуем зверя: все то равно. Ездим больше
двое: один гребет взад от себя, чтобы меньше шумела
вода, не будила бы зверя. Я завсегда стою с кутилом на­
готове, потому люблю забаву эту. Тут приглядка пер­
вое: весельщик умей тебя так к зверю подвести, чтобы
весь он леж ал перед тобой, как на блюде, всего бы его
тебе было видно. Подъехали, например, обманули сто­
рожа (этот, известно, все караулит: опустил эдак голо­
ву, думаешь — дремлет, смотришь — опять поднял ее и
опять слушает). К самому зверю подъехали, вижу я его:
спит, скорчившись, по своему обычаю. Знаю, что кути­
лом так-то его не возьмешь: проскользнет какой хошь
острый носок между морщинами. Кожа его — известная
кожа: толще ее и на свете-то есть ли? Промахнуться —
стыд, по-моему: пусть промахивается малый ребенок, а
не наш брат. Я вон на веку-то своем на руку за вторую
сотню разбойных-то моржей считаю. Вот потому, как
ты подъехал, буди моржа, крикни шибче, сколько мочи
хватит, как на лошадь: тпру, мол, тпру! А у кого губы
толстые и не может он эдак-то, тот вопит «тару-тару».
Крику этого он не любит, сейчас испужается, вздрог­
нет, проснется, спрямит, значит, складки на теле — тут
ты только, что глазом мигай, принимай моржа: бросай
455

ему в заш еек74 спицу! Зверь сейчас труса праздновать:
наутек! Тут метальщик успевай трос выкидывать с ба­
клажкой весь в ту сторону, куда морж упал. Весельщик умей вовремя отскочить, отгрести лодку, а то упа­
дет зверь в суденко — добра мало. Морж и смирен на
берегу-то, пожалуй, и спать охочий, и человеческого
духу боится, а встретится с тобой с глазу наглаз, ува­
ж ения не дает большого: сейчас в драку. Он тебя под
лапу сгребет да в воду утащит, либо тинками прошибет
лодку — всех в море пустит. С ним умеючи надо, пото­
му раненый он гневен, раненый он, что бешеный, буян.
Сунется в воду и опять кверху лезет, затем, что рассол
ему разъедает рану, а баклаж ка свое творит: далеко в
глубь не пускает. Он смекнет это, и сейчас начнет ба­
клаж ку тинками бить, да как обручей-то вплотную на­
саживаем на ней, так ничего он тут и не делает, только
досыта тешится. Вот и все! А выстанет он из воды, даст
д уху , тут ты опять не зевай, бери его на затин. А на затин взять, надо тебе говорить, — дело большое, это дело
не всякий сможет, сноровка великая требуется. Первое
тебе — умей вовремя из лодки на берег али на льдину
выскочить; второе опять — умей пешню крепко упи­
рать и угоди поскорей обмотать на нее трос; третье —
от тебя большой силы в этом обряде требуется. Ну уж и
о другом ни о чем не думай и на тот час не робей! Суме­
ешь пешню упереть вовремя — зверь не уйдет от тебя;
кинуться не кинется, редко ж е это бывает, а выставать
станет чаще, чего и надо! Походит-походит в воде коле­
сом, да все в крути, и выстанет, потому трос задерж ит
его на глубине, а уж там, известно, упереться ему не во
что, силой тут ничего не сделаешь. Выстал зверь, ты
опять держ и ухо востро: наматывай, знай, трос на пеш ­
ню больше, лучше, ближе к концу и к зверю. Он в воду
ушел, а ты на пешню налег, да и придерж ал ее крепче.
Он опять выстал, а ты еще круче навернул троса. А до­
берешься до баклажки, — зверю идти некуда: в воду не
пускает его затин, да опять ж е он и натомился, креп­
456

ко изустал. Тут ему стреляй в заш еек, там у него кость
тоньше (на висках ее не пробьешь; расплющится пуля,
а толку не будет). Не угодишь пулей — зверя лютее не
бывает: он и ревет на ту пору зычно, что уши ломит, на
льдину лезет, пугает тебя всяким делом, пока ты его не
уложишь вовсе. Тогда его бери на каток (ворот) и кати
на льдину, что сальную бочку: тут твоя сила нужна и
ничего уж е больше! Свежуем (пластаем) мы их всегда
на льдинах тут же...
Морж редко делает нападения, по словам поморов,
и если бывали подобные случаи, то они исключитель­
но производились молодыми, неопытными зверями.
«С нами, — толковали поморы, — тоже не находка
моржу вести дело — моржовка не промахивается».
И все-таки рассказывают при этом один особенно по­
разительный случай. Морж (из молодых), раненый, но,
по несчастью, не принятый на затин, бросился на про­
мышленника и, ухвативши его под правую ласту, увлек
с собой в воду. Долго они не показывались, и именно до
тёх пор, пока зверь не заблагорассудил, выставши в
другой раз, бросить промышленника из-под ласты; по
счастью, тот попал на берег, хотя с вывихнутыми рукой
и ногой. На другой год он опять явился на Новую Землю
за моржами, но, говорят, состоял уж е в веселыциках.
Другой случай с канинским самоедом поразителен бо­
лее плачевным исходом: ранивши моржа, самоед брал
его в затин не на пешню, а обмотал трос, по личному
капризу, около себя и, не имея силы упереться ногами
в прибрежные камни, был увлечен зверем в глубину.
Вытащили его уже, естественно, мертвым. Когда зверь
тащ ил его в воду, случившийся тут же другой самоед
хотел ухватиться за товарища, помочь ему, но несчаст­
ный, увлекшись работой и, видимо, рассчитывавший на
безраздельную будущую прибыль, закричал на друго­
го, чтобы тот не трогал его, не мешал ему — прибав­
ляли ко всему этому печорские рассказчики. Третий
характеристический случай нападений моржа на про­
мышленника, рассказанный мне самим участником,
457

кончился, по счастью, удачно. Он состоял в том, что ра­
неный морж вскочил в карбас и, не сообразивши дела
и, по-видимому, сам испугавшись редкому порыву лич­
ной храбрости, сидел, поводя своими кровавыми глаза­
ми то на одного промышленника, то на другого; сидел
долго, давши, таким образом, возможность одному из
своих противников осторожно вытащить из-под боку
руж ье — моржовку, которой и убил смельчака-зверя
наповал тут ж е в лодке без всяких затинов и прочего.
До победы промышленнику довелось, конечно, досы­
та намучиться и напугаться при виде прямо на глазах
черной головы, широкой вздутой морды, кровяных
выпученных глаз, сверкающих клыков, которые как
длинные усы спадают на грудь и столь могучи, что рвут
с морского дна длинные стебли водорослей и прокла­
дывают себе путь сквозь льды и скалы. На морде тор­
чат волосы толщиной в соломинку. Кто поручится, что
этот урод — ни вол, ни конь, ни кит, — сдуру не взду­
мает драться, либо топить. Странный дикий рев, слыш ­
ный на часовом расстоянии, достаточно убеждает, что
зверь не из смирных, а из сердитых. Четвертый морж,
мгновенно вскочивши в карбас, до того перепугал про­
мышленников, что все они повыскакивали в воду и
ухватились руками за борта; погибли бы они, если б хо­
зяин судна не нашелся преж де всех других. Он ударил
зверя пешней и этим заставил его выскочить обратно
из карбаса в воду.
—
Не страшен тот морж, у которого тинки вместе
идут, — страшнее тот, у которого тинки врозь пошли
(продолжал потом рассказчик, как бы отвечая на мою
мысль). Этого и зовем мы разбойником. Страшно с ним
глаз на глаз сходиться, когда он леж ит перед тобой, и
пешню свою держиш ь ты еще в руках наготове, а вса­
дил ее на берег, выскочил, тогда с сердца, что гора сва­
лится, словно из бани вышел. Так — на затине. А то
берем мы их еще на заколках1Ь. «На заколках бывает
звериная поколка». Это уж очень любопытно бывает:
458

тут, словно под пьяную руку, в плясе ходишь. Пом­
нишь только одно, что тебе весело, сердце твое от радо­
сти надрывается — ничего другого не видишь и знать
не хочешь: одного зверя дубиной пришибешь, другого.
Третьему зверю в заш еек спицой угодишь, четвертого
угодишь! Один потом с перепуга заторопился, через
голову перекувырнулся; другой тоже пополз на ката­
рах своих, да не смог, толкает неуклюжей тушей своей
боковых и передних. И ты ревешь блажным матом —
сколько силы хватит, — пугаешь их, и они со страху
воют и оборониться от тебя не смогут, не сдогадаются.
И смешно, и приятно! Эдак-то вот, в добрый час, пол­
заколки и наколешь целой-то своей артелью. Кровища
их ручьями течет. Остальные сами лезут на смерть.
Станешь после счет им подводить — оно и благовидно.
Водки-то уж после того на радостях-то великих и не
жалееш ь: пьешь ее, когда есть, в великом числе. С эда­
кой работой хоть бы век вековать! Это ведь совсем не
то, что вон, когда не успеешь выскочить на затин, да по­
тащ ит тебя зверь-от и с карбасом, да почнет вертеть,
да мотать из угла в угол, из стороны в сторону. Лад­
но, коли коршик сумеет подладиться к зверю, или ты
успеешь догадаться да буек к оборе-то привязать (буек
этот после покажет, где зверь возится), да в добрый час
скинуть его в воду. А то бывало и так (да и зачастую!),
что и заматывал зверь, таскивал карбас-от ко дну. Так
и складывали промышленники наши свои буйные голо­
вушки, безучастные сердечушки. Бабы после, сколько
ни реви на погостах, тут ни в чем не помогут. Так-то!..76
—
Вот тебе все, почесь, и про Матку! Не сказал, од­
нако, что живет там еще ошкуй, да тому всех лучше.
Полежит на солнышке, в воду сходит за рыбкой, мор­
жовые залеж и заприметит — сейчас на обман сзади
ползет к ним и норовит всадить свои когти в загривок.
Бесится морж, а везет, да стонет: везет и в воду, везет
и опять на берег, коли не усноровит ошкуй переломить
его до воды поперек. Силен ошкуй, крепко силен, на то и
459

ноги коротки, и вся сила его в ногах этих, а нападать на
человека не охотник, разве уж глаз на глаз по нечаян­
ности сойдемся. Бьем мы их мало, хоть и хорошее сало
они дают. Старики-покойнички сказывали, что один из
наших молодцев заприметил, что из его ямы на стано­
вище повадился ошкуй топленое моржовое сало пить.
А черт-от этот может выпить пудов десять сала за один
раз, недели на две вперед про запас. Молодец устерег,
запалил его насмерть, подкатил бочку, да и вычерпал
в нее из медвежьего брюха все ворованное сало, — те­
пленькое еще было оно. Всех-де насмешил. Впрочем, у
нас ж ивет такая поговорка: «Дай бог промышлять мор­
ж а на берегу, а ошкуя на воде». Тако правило это для
каждого умного и не горячего человека! После Успе­
ньева дня к Рождеству Богородицы мы домой бежим, а
там уж известно, и сказывать не стану!..
Так заключил свой рассказ куйский собеседник про
разбойные промыслы — разбойные потому, что и сам
промышленник, отправляющийся на Новую Землю, из
глубокой старины зовется разбойным человеком. Р азбойну свою, состоящую кроме главного продукта— сала,
из клыков и шкуры, — продают поморы, по обыкнове­
нию, в то время года, которое издавна русский народ
богато обставил еженедельными торгами, ярмарками,
базарами. Зимой свозят они промысла свои на близкие
торги: кемские промышленники в Шунгу (Олонец, губ.
Повенец. уезда), мезенцы и печорцы в Пинегу на Ни­
кольскую ярмарку, на Вагу, в селение Кривое (Яренск.
уезда Вологодской губ.), но большая часть идет в руки
чердынцев, приезжающ их сюда обыкновенно по летам.
Ж ители пермского городка Чердыни и его уезда яв ­
ляются на Печору в каюках и полубарках. Полубарка —
грузовое судно с отлогой крышей на два ската, длиной
8— 12 саженей, шириной ЗУ2—5У2; глубиной по борту до
1У3саженей. Грузу поднимают она от 2 до 3 тысяч пу­
дов. Каюки длины одинаковой с полубарками, шириной
от 3—4У2саженей, с каютой в корме; вершина носа з а ­
460

гибается внутрь судна. Грузу подымают от 7 до 9 ты ­
сяч пудов. Чердынцы на возвратном пути своем домой
по Малой Печоре встречают пороги (числом до трех), а
при соединении ее с Большою — заструги (песчаные
отмели), и потому разгруж аю т суда свои до половины
на повозки , находящиеся наготове у пристаней Подчерья (в 700 верст, от Пустозерска) и близ Усть-Ш угоры
(в 750 верст, оттуда же). Пристают у Якшинской при­
стани уж е в Чердынском уезде. Чердынцы привозят в
этих судах хлеб в виде муки ржаной, крупчатки, круп,
гороху, солоду и товары: простые белые холсты, кра­
шенину, синие пестряди, довольно значительную часть
чаю (печорцы до него страстные охотники, как самое­
ды до вина), русский сахар, ситцы, сукна, бумажные и
шелковые платки, косы, ножи, железные гвозди и часть
свинца. Являясь около 15 июня в селе Ижме, они в сере­
дине лета выплывают в устье Печоры и заходят от него
морем за 15—20 в губу, где пустозеры ловят семгу. Рыба
эта, как и звериное сало, покупается таким образом на
месте на наличные деньги, но чердынцы предпочитают
свои товары отдавать в долг, за которым и являю тся в
другой раз уж е зимой. Каюки чердынские — малень­
кие походные лавки — пристают там, где заранее к аж ­
дому определено место: одному в Тельвиске, другому
в Куе, третьему — в Никитцах. Товары отпускают на
веру, да и покупатели берут, не справляясь о цене, ко­
торая скаж ется после летних промыслов. Да с нуждой
и закабаленным должником разговор короток: «Не по
карману тебе цены, заплати старый долг, а рыбы твоей
нам не надо, у других прочих нагрузимся». Идет за сем­
гу и хлеб, и соль, и столь ж е важный товар, каково пря­
дево или пенька на канаты и сети. С чердынцами ста­
ли ездить за легкой добычей и устьсысольцы, которые
немногим получше: торгуют очень искусно и не вредят
только друг другу, не сбивая цен.
Через руки кемских и мезенских промышленников
моржовые продукты идут на иностранных кораблях за
461

границу: ворванное сало в большем числе, кожа в мень­
шем, но как отличный материал для подкаретных рем­
ней, на гужи к хомутам (туземцы употребляют ремни
эти в оленьей упряжи, для тросов при ловле того ж е
моржа). Мелкое зубье идет на костяные поделки вро­
де запонок, пуговиц и тому подобного. Клыки, или тинки, не многим уступая слоновой или мамонтовой кости,
расходятся по окрестным холмогорским деревням, и з­
давна известным в России своими костяными изделия­
ми. Тинки эти, отличаясь от мамонтовых сужелтью в
сердцевине, весят обыкновенно (в паре) до 20 фунтов,
и только уж от самых огромных моржей получаются
тинки весом на один пуд в паре клыков.
В заключение, нелишним считаем прибавить, что
Новая Земля, представляя богатые материалы для
пользования ее сокровищами, до сих пор еще находится
во враждебном отношении к своим соседям. Причиной
тому одни полагают негостеприимство ее берегов, на
которых гниющие морские травы (особенно тура, мор­
ской горошек) производят вредные испарения, разви­
вающие цингу. В тот самый год (1857), когда я собирал
эти сведения и выслушивал рассказы туземцев, летом
после моего отъезда на Новую Землю ижемцы отряди­
ли пресловутую партию в 28 человек на трех лодках.
Ушли весной, осенью вернулись только шестеро: все
остальные в середине лета один за другим пухли и по­
мирали черной смертью (от цинги). Уцелели шестеро
оттого, что умудрились поймать диких оленей и пили
теплую кровь. Спасшиеся от смерти привезли домой
всякого зверя и птицы на 1500 руб., по 250 руб. на бра­
та, да страшный процент двадцати двух неповинных
смертей, когда и без того на Печоре не тесно. Вот по­
чему Новую Землю стараются избегать. Другие видят
в значительно ослабевавшем желании поморов извле­
кать выгоды из Новой Земли ту причину, что предпри­
имчивые хозяева упали духом при частых неудачах
соседей (особенно в последнее время). Третьи, наконец,
462

оправдывают этот грустный ф акт тем, что между всег­
да смелыми и толковыми поморскими кормщиками нет
людей, хорошо, безусловно, хорошо, знакомых с нау­
кой кораблевождения. Как бы ни были правдоподобны
эти частности, все-таки, в общем, должно согласить­
ся с тем, что промысловые артели обряжаются из рук
вон бестолково: хозяин как монополист видит в своих
покрученниках простое орудие для своей личной при­
были, не принимая (и, к несчастью, не столько не умея,
сколько не ж елая понимать) ни его высокочеловече­
ского достоинства, ни его требований, как разумного
существа. Сырой избой, утлым судном, наполовину
порченой провизией, рваной одеждой, скудным возна­
граждением за труд обставляется безжалостным моно­
полистом всякий покрут, снаряженный им на Новую
Землю за моржами. Вот, каж ется, почему обратилась
теперь большая часть печорцев и мезенцев к родным
рекам, богатым семгой и другой ценной рыбой и почему
почти только одни самоеды крут ят ся на новоземельские промысла, — самоеды, несознающие еще своего
нравственного человеческого достоинства и злоумыш ­
ленно хитрыми своими соседями поддерживаемые в
животном, невежественном коснении. Из дальнего кем­
ского поморья идет сюда крайняя, рваная, беззащ итная
бедность, у которой нет иной веры, как веры в случай,
и надежды, всегда кроткой посланницы небес, хотя в
этом случае не всегда оправдывающейся.
Вот что рассказывает об этой земле очевидец (ака­
демик Бер): «Неизъяснимая грусть овладевает душою
всякого человека, даж е грубого матроса, при взгляде
на эти обнаженные, безмолвные, безжизненные обла­
сти, где нет ни дерева, ни кустарника, ни даж е высокой
травы. Сердце сжимается, но в этом грустном чувстве
есть что-то великое, торжественное. Ступайте в среди­
ну Новой Земли: перед вами с одной стороны разлива­
ется вдалеке безграничное море, а с другой — стелется
463

на необъятное пространство пустыня, которая ож и­
дает еще жизни и жителей. Мне казалось, что наста­
ло первое утро сотворения мира, и юная земля, только
что отделивш аяся от вод, не успела еще одеться в свои
пестрые и зеленые ткани и ожидала прибытия жизни.
Но всмотритесь ближе. Здесь уж е есть что-то похожее
на жизнь, на движение. Вот вдали шевелится одино­
кий зверек, по воздуху изредка пронесется чайка, или
пробежит по земле пеструшка. Да этого мало, чтобы
оживить картину. Нет шуму, нет настоящего движ е­
ния жизни, в особенности если посетите Новую Землю
в то время, когда стада гусей, уронив у озер свои перья,
улетят отсюда. Повсюду глубокое безмолвие. Птиц в
этой земле очень мало, и они безгласны; даж е насеко­
мое ж уж ж анием своим не напомнит вам о себе. Только
по ночам слышен иногда крик полярной лисицы. Даже в
долгие ясные дни напрасно вы станете прислуш ивать­
ся: ни одного звука — повсюду могильная тишина. Вся
природа как бы в онемении. Смотря на кустарники, мы
привыкли видеть их колеблющиеся листья и слышать
их шелест. В Новой Земле растение прильнуло к почве
так, что и дуновение ветра не досягает его. Оно совер­
шенно неподвижно, как театральные декорации. Вы не
отыщете на нем даж е насекомого. Нам попался только
ж ук chrysomela, кажется, нового вида. Но кто бы поду­
мал, в летние дни в местах, согретых солнцем, вы ино­
гда увидите трудолюбивую пчелу! Она едва ж уж ж ит,
как у нас в сырое время. Мух и комаров здесь поболее,
но их с трудом должно отыскивать. Они едва летают,
едва живут. Не опасайтесь их докучливости: здешний
комар потерял даж е инстинкт, увлекающий его к чело­
веческой крови, которой нет и в заводе на его полярной
родине.
Западный берег Новой Земли, который один только
и известен, к которому исключительно пристают ж и ­
вые люди, посещающие ее именно с запада, западный
берег окружен множеством утесов, или торчащих над
464

поверхностью моря, или скрытых под водой. Ю жный
берег низменный: на берегах Нехватовой реки, текущей
в Костином Ш аре — длинная равнина, но и она обстав­
лена грядами скал, в две тысячи футов вышины. Далее
к северу горы становятся и еще выше, тянутся семейно
рядами и редко имеют острые вершины. К северу они
постепенно понижаются. В долинах, примыкающих к
берегу, уж е вечные ледники. Вдоль покатостей тянут­
ся щ елья — невысокие, из сплошного ш ифера, возвы­
шенности, покрытые такж е вечными снегами, которые
тают и бегут ручьями во время короткого лета. Почти
утвердительно можно сказать, что новоземельские
горы — продолжение гор Уральских: есть и каменный
уголь, и слоится такж е серый, без примеси камня и з­
вестняк. Разница состоит лишь в том, что на громадах
скал не видно ни тундр, — ни сухих, ни влажных. Горы
эти настолько ж е голы, как и те, которые идут под во­
дой между Вайгачем и Новой Землей и, как стена, за ­
держивают лед, плывущий к западу от Карского моря.
Это место промышленники издревле называют непро­
ходимым.
Новоземельские низменности представляют такие
места, где вязнет нога: сюда от недавнего разлож ения
скал налилась вязкая черноватая глина, да к тому же
снежная и дождевая вода беспрестанно стекая с пока­
тостей, издавна образовала наплывы, покрытые ред­
ким мохом. Самовидцы, ходившие по этой земле, гово­
рят, что, хотя ноги путника на этой грязи и могут про­
мокнуть, но идти можно смело: твердый грунт леж ит
тотчас. Зато глаз не встречает мест, покрытых сплош­
ною зеленью или даж е густым мохом. Как исключение
выдалось одно место, покрытое травой погуще других
и прозванное промышленниками гусиной землей (тут
линяют полевые гуси), но и здесь обманом зрения рису­
ется обширное поле: за зеленеющие поля глаз сплошь
и рядом спешит принять бедную осоку, иногда просто
каменья, даж е и не зеленого цвета. Ш керц и известь,
465

скоро расслаиваясь, даж е и не умеют удерж ать на себе
никаких наростов, да и порфир, менее уступчивый вы­
ветриванию, обложен лишаями, похожими на струпья
и потому каж ется как бы обрызганным разноцветными
пятнами.
Отсутствие всякой растительности составляет глав­
ную черту Новой Земли. Хотя и встречаются изредка
нежные цветы, облитые живой краской, но они очень
низки и едва показываются из земли. Им от веков не
удалось еще утучнить родимую почву так, чтобы дать
место новым и свежим потомкам. Незабудки расстила­
ются кое-где пестрым ковром, но зато на большинстве
других растений — сухие листья, прозябшие за не­
сколько лет. Новоземельские растения — прозябения с
весьма короткой и быстрой жизнью, которая ускоряет­
ся черезвычайно длинными днями и в продолжение не­
скольких недель нескрывающимся солнцем. Все-таки,
несмотря на это, здешние растения и позже всходят и
медленнее развиваются. Во всяком ж е случае расти­
тельное царство Новой Земли поддерживается принос­
ными дарами соседней земли. Гостеприимство им неза­
видное: счастлив тот гость, который укрепился корнем в
щ елях почвы, высохшей летом и надтреснувшей на ты ­
сячи многоугольников. Эти части успевают выразиться
пестрой смесью: подле одного цветка садится другой,
совершенно разнородный. Даже мох не обильно рассы­
пает здесь семена свои. Вечный снег и от него черезвы чайный холод по окрестностям одинаково повсеместен,
будет ли он в извилинах, обращенных к северу или к
югу. Только отдельные возвышенности освобождаются
от снегу, когда обогреваются солнцем со всех сторон. На
три ф ута в землю слоится уж е чистый лед, который,
по всему вероятию, помнит время мироздания, леж ит
многие тысячи лет. Вся растительная жизнь на Новой
Земле сдавлена между верхним слоем почвы и низмен­
ным слоем воздуха: оттого растения мало поднимаются
над земной поверхностью и не глубоко уходят внутрь.
466

Самое убийственное впечатление производит здесь
то, что во время ходьбы, сколько вы ни удваиваете ш а­
гов, предметы остаются на том ж е расстоянии. Нет ни
жилища, ни деревца, по чему можно бы судить об от­
далении. Здесь от ясности и прозрачности воздуха все
каж ется близким, но в то ж е время все в одном и том
ж е отдалении. В ясные дни воздух почти бесцветен: на
ослепительно-белых горных вершинах местами про­
резаю тся черные скалы, но в воздухе ни малейшего
цветного отлива. Экспедиция, отправленная королем
датским Фридрихом II в Гренландию в виду ее берегов
воротилась назад, не исполнив назначения, увлеченная
оптическим обманом этим: ветер надул паруса, судно
летело, как птица, но берег стоял все в том ж е отдале­
нии.
И з зверей на Новой Земле самый могучий из всех,
деспот северных стран с гигантской силой и бесстрашно
свободный — белый медведь, очень похожий на нашего
косолапого Мишку Топтыгина. Белый лишь вытянут в
длину больше нашего плясуна на 7— 9 футов. На жадно
вытянутой шее насажена голова, которая немного напо­
минает овцу и под острым, выбегающим вперед носом,
представляет пасть, отступающую назад. Эта пасть
усажена зубами, маленькое ухо хоть и срезано, но слы­
шит издалека, как кошачье. Рев похож на сиплый вопль,
но иногда переходит в неистовый вой, столь дикий, что,
может быть, подобного и не найти в царстве животных.
Ш ерсть на нем совершенно белая, серебряная, жестка,
как щетина, и вырастает на мездре, толщиной в лубок:
шубы из нее не сошьешь, но подстилать под ноги вместо
ковра очень годится, потому что черезвычайно прочна.
У стариков серебряная ш ерстка желтеет. Белый мед­
ведь весь покрыт мехом: голы только кончик носа, края
губ. У него здоровые когти и темное кольцо вокруг глаз.
В такой шубе этот зверь, ш утя, ходит навстречу леде­
нящим морозам: где, по-видимому, все живое должно
исчезать, — белый мишка жив и бодр. На Новой Земле
467

он даж е зимует и притом в местах самых морозных,
именно в горах стран, которые стоят далеко на севе­
ре. Он даж е выводит детенышей около Рождества, так
что во время беременности самки температура бывает
ниже нуля градусов и полярная ночь занимает более
половины этого времени.
Бьют его очень мало, больше за то, что пугает и опа­
сен тем, что соблюдает на льдах и в безлесье скверную
привычку лесного родича: гнуть людей и животных по­
перек и переламывать. Глуп еще тем, что ходит на огонь
и в промысловые избы лезет непрошеным гостем. Бро­
дяга он настоящий и, во всяком случае, непоседливее
своего лесного брата: белый медведь ж ивет во всех ме­
стах Ледовитого моря. Его видели в 86 верстах от твер­
дой земли. Он останавливается на островах, плавает на
льдах; нагуленный жир делает его одним из лучш их
пловцов на свете. Он ныряет меж ду льдинами, ш атает­
ся по каменистым берегам и лазит по ледяным горам,
как лесной его брат по деревьям за пчелами. На ледя­
ных горах белому медведю поживиться нечем, но на л е­
дяных полях, а особенно на низменностях необитаемых
островов, для него готова пища сытая и обильная. Где
леж ат моржи, тюлени и другие сальные морские зве­
ри, туда ошкуй или белый медведь ходит охотно под
ветром. Особенно хорошо он видит и чутко нанюхива­
ет. Он может поддерживать свою жизнь не иначе, как
только непрестанным трудом: зам ерзлая вода служ ит
плотом, на котором он спускается в море; в незам ерз­
шей воде он находит пищу. Как деспот северных стран,
он ненавидит всех и считает всякого своей добычей и
собственностью, бросается даж е на те сальные бочки
(весом иные до 80 пудов), которые называются мор­
жами. Морж бесится, ревет от боли, но везет медведя
в воду, вывозит опять на берег, если не успеет ошкуй
изломать его до воды. Обессилевшего зверя медведь
съедает, но не брезгует и трупом своего брата. Зимой
и летом ему житье всех лучше: всегда готова пища, —
468

трупов убитых и брошенных зверей он первый гость и
лакомка. Нет пищи или сыт — он полежит на солныш­
ке, погреется, сходит в воду за рыбой. Когда гольцы
идут, он встанет поперек реки, и свое тело, как невод,
распустит. Когда сыт, тогда любит свистеть в когти и
тем наводит большой страх на промышленников, а так
как ошкуи любят ходить стадами, то свисту такого бы­
вает довольно во всю зиму. Спать он не ложится, спяч­
ки не знает: вся жизнь его проходит среди одной вечной
зимы. На человека нападает только в тех случаях, ког­
да сходится по нечаянности глаз на глаз. Тогда и бьют
его из моржовок или принимают на рогатины.
Вообще он зверь очень сильный и особенно велика
эта сила в коротких ногах, на которых он каж ется не­
уклюжим; не большой мастер ходить по земле (ходит
прыжками). Вообще на белого медведя не слыхать круп­
ных жалоб от наших русских охотников. Для людей он
соблазнителен нагулом очень нежного и хорошего сала,
которое не воняет. Матери, завидев людей, защищают
медвежат и не убегают прочь. Медведи сыты и от охо­
ты за тюленями; сядет он у расщелины льдины, куда
нырнул тюлень, и сторожит: не двинется, не ш евель­
нется, словно замер, как настоящ ая охотничья собака.
Но лишь завидел, что тюлень стал опять выставать,
чтобы набрать в свои легкие свежего воздуха, — мед­
ведь растянулся во всю длину, передние лапы сложил
кольцом. Лишь только зверек из воды, железный ошей­
ник готов и с такой пружиной, которая не соскакивает.
В бою с глазу на глаз медведь смешон и малоопытен:
идут двое, один хочет направить удар в один бок, мед­
ведь старается ухватиться лапами за этот бок, остав­
ляя другой без защиты. Идет один и твердо держ ит
копье, подстрекая медведя к нападению, сам охотник
прикидывается трусом и указы вает ту сторону, в ко­
торую намерен бежать. Медведь оставляет свое место,
охотник тотчас займет его: зверь старается опять за­
нять покинутое место и спихнуть охотника, но здесь-то
469

его и встретит копье, которым стараются попадать в
бок, под левую лопатку.
В соседях с медведями бегают по Новой Земле белые
и голубые песцы. Ш курки голубых в большом почете и
в хорошей цене. Водятся еще лисицы и волки, но зверей
этих ловят мало: некогда. После Успеньева дня надо
поторапливаться: зима ходит там быстрыми шагами.
Н амерзший тонкий лед, по-тамошнему — «налыс», на­
липает по берегам так рано, что на обратном пути с про­
мысла трудно бывает сквозь него проталкиваться.
Много еще на Новой Земле пеструшки (полевой
мыши), но мало волков и лисиц. Все животное богат­
ство в морских волнах. И з птиц на берегу белая сова,
которая здесь и зимует, подорожник, водяная курочка,
сокол; летние гости: полевые гуси, ледяная утка, м узы ­
кальный лебедь, но и тех неизмеримо больше на остро­
ве Колгуеве: на Новой Земле им почти нечем питаться.
Ужасная страна, страш ная уж е тем, что здесь предел
всепобеждающей человеческой силе: здесь победитель
природы едва ли в силах надежно укрепить ногу.

ГЛАВА И

СЕЛО ИЖМА
Общий вид селения и характер зырян по личным наблюдениям. — Раз­
ные способы ловли мелкой рыбы. — Быт зырян, домашний и обществен­
ный. — Река Ижма. — Первые выходцы и родоначальники. — Старин­
ные бумаги. — Огородничество. — Национальный промысел зырян. —
Борщееды. — Бекованье.

—
Поедешь ты в И жму — увидишь там храмы Божии каменными и во всем благолепии: угощать тебя бу­
дут по-купецки; станут тебе сказывать, что в Бога ве­
руют, не слушай: врут! Тундра у них грехом на совести
давно лежит. Смотри, не поддавайся ж е этим зырянам:
плут-народ!..
470

Подобное предостережение и, пожалуй, наставле­
ние, сказанное мне за неделю назад добрым рассказчи­
ком моим в Пустозерске, пришло мне на память именно
в то время, когда передо мной открылась вся И жемская
волость77, крайняя (по Печоре) в Архангельской губер­
нии, со всеми своими наглазными мелочными подроб­
ностями. Не хотелось верить предостережениям этим
на первых шагах и при первом взгляде, тем еще более,
что действительность уверяла в противном. Правда,
впрочем, то, что поразительными казались огромные
каменные церкви с громким звоном, с громким, соглас­
ным пением на два клироса, со звонкими голосами дья­
конов, с иконостасами, изукрашенными сверху донизу
образами в серебряных, позолоченных ризах, щедро
облитых богатым светом, и с духовенством в глазето­
вых облачениях. Так везде, во всех селах Ижемской
волости: в Сизябе, Мохче, в самой Ижме, и как нигде
в других местах Архангельской губернии, исключая
только самого губернского города, древних Холмогор
и трех-четы рех еще неупраздненных монастырей (не
считая здесь необыкновенно богатого Соловецкого).
И жемские церкви все до одной вплотную были набиты
народом, молившимся не старым крестом. Слышались
в толпах этих и удушливый старческий кашель, и неу­
гомонный плач и визг грудных малюток, и подчас звон­
кие, нескромные вскрики подростков. Виделись и те,
и другие, и третьи: мужчины на правой стороне, ж ен­
щины на левой, без исключений, по старому русскому
обычаю. М ежду тем в большей половине архангельских
сел и даж е городов, духовенство исправляет службы в
пустых, холодных, со сквозным ветром церквах, едва
не на ржаных просфорах, в полуистлевших ризах, при
свете четырех-пяти ж елты х восковых свечей на всю
церковь, при разбитом голосе дьячка, звучащем еще
печальнее при такой печальной обстановке. Не так, да­
леко не так в богатых церквах Ижемской волости, где
дома духовенства — лучшие дома в целом селении, где
471

церкви реш ительно-таки несравненно богаче, чем в
самом Архангельске. Где ж е справедливость в словах
честно изжившего век, воспитанного в безыскусной,
патриархальной простоте и уважаемого всеми соседя­
ми моего дальнего приятеля:
—
Станут они тебе сказывать, что в Бога веруют, не
слушай: врут!
Первые моменты знакомства с Ижмой решительно
не говорят этого, напротив, наглазной обстановкой до­
казывают совершенно противное. А между тем второе
показание старика оказывается справедливым. Радуш ­
но встречает меня хозяин отводной квартиры, не по­
зволяет пить моего чаю и, не шутя, ворчит на это пред­
ложение мое, и чуть не бранится. Тащит он, суетясь,
как угорелый, снизу несколько тарелок: с баранками, с
изюмом, с пряниками, с кедровыми орехами-меледой,
откуда ни берет бутылку хересу, графин водки, и все
это просит потреблять вместе, валить в кучу. Наливает
густого, как пиво, дешевого чаю, просит сахар класть
в стакан и как только возможно больше — не жалеть;
обещает принести сливок и приносит такие густые, о
которых редко где имеют понятие в другом месте гу­
бернии, кроме Холмогор; божится, что обшарит завтра
всю волость, чтобы достать лимону; обещает того, дру­
гого, всего... Н еужели и после этого должно давать веру
словам моего пустозерского приятеля? Нет, что-нибудь
далеко не так!
Следующий день исключительно покушается р аз­
бить все оставшиеся сомнения, если не разбивает их
окончательно: с утра являю тся один за другим седые,
почтенные старики просить отведать их хлеба-соли и
потом встречают на крыльце и суетятся приветливо
и, видимо, чистосердечно. Не зная, чем занять гостя,
потчуют меледой, горсть которой, без сноровки и при­
вычки, в полчаса не общелкаешь. Не зная, чем чество­
вать, ставят на стол осетрину — диковинку своего края,
вывозимую из дальней Сибири, с Оби, вареные оленьи
472

языки, оленьи губы, удивительно вкусные, редкие свои
блюда, и квас, как лакомство, заменяющее здесь неве­
домое пиво. Семгой как дешевой рыбой они даж е и не
угощают и, оправдываясь, толкуют:
—
Непроваренная она не здорова, свеж ая скоро
приедается.
По этой причине везде по Печоре для ухи (поихнему — щербы) реж ут на мелкие куски и варят. По­
том вываливают куски на лоток, солят и остуживают.
В уху прибавят несколько горстей муки и снова варят.
«Нарочно по твоего высокоблагородия на вечор
олень колотлы, отведуй: оченно нам отлично буде», —
приговаривают зыряне при этом бойким русским го­
ворком, хотя и с неверным выговором слов и с невер­
ными ударениями на них, делающими речь ижемцев
похожею на цыганский говор дальней России. Самый
язы к зырянский, более, впрочем, приятный в устах
женщин, чем мужчин, бьет ухо богатством неприятно­
гортанных и шипящих звуков. За стол с нами женщины
не садятся, приносят только с низкими поклонами блю­
да и сейчас удаляются, не примолвив ни единого слова.
Собеседники мои не пускают родного моего язы ка в ис­
ключительное употребление, при задаваемых вопро­
сах, обращаясь к сотрапезникам на зырянском языке.
Пусть ж е они как-то подозрительно переглядываются
и выпрашивают друг у друга ответов на эти запросы,
обращенные исключительно к их житью-бытью, к оле­
неводству. Я готов на этот раз объяснить все это про
свой обиход так: гортанность их язы ка тем, что он от­
расль чудского; отсутствие женщин — старым веко­
вым обычаем (доселе соблюдаемым) видеть в женщине
исключительно рабыню, а не человека; страсть к род­
ному язы ку — прирожденным правом всех народов.
Можно бы объяснить и переглядки, и косые взгляды,
и их недоверчивость к вопросам, и их нежелание пря­
мо и словоохотливее отвечать на них — тем, что зы ря­
не большую часть года проводят в среде соплеменных
473

семей и не привыкли к новым свежим людям. Пожалуй,
даже, наконец, объясню это себе просто привычкой, ро­
довой народной особенностью. Но, несмотря на все это,
ответы оказались многознаменательнее и важнее, чем
казались на первых порах. В этом деле, как и во многих
других подобных, помог мне случай. Оставалось потом
выследить его по горячим следам.
Дело происходило вот как.
Беседовали мы о разных мелочах вшестером и ре­
зультатом беседы нашей было: для них — то, что вы­
пили два самовара болыних-преболыних и общелка­
ли большую, глубокую тарелку, насыпанную верхом
кедровыми орехами; для меня — несколько скудных,
впрочем, сведений, которые почти все заключались в
следующем. Река Ижма обставилась высокими берега­
ми, обрамленными людными зырянскими селениями,
рощами лиственничных деревьев и богатыми сочной
травой пастбищами и сенокосами. Все это, взятое вме­
сте, поражает картинностью видов не только заезж их,
но и привычных туземцев в летнюю и весеннюю пору.
Немногое теряли эти приглядные виды и зимой, на мой
взгляд, давно уж е отвыкший ото всех поразительных
картин на архангельских равнинах.
Вообще реку Ижму хвалят за красоту прибережьев
и сердито бранят ее характер. Все красивые и доволь­
но высокие берега (конечно, и здесь по закону приро­
ды правые) заняты селениями, которые и любуются на
низменности левого берега, с раскинутыми по местам
лугами. Зато самая река крайне мелководна, хотя и на­
считывают у нее до 30 притоков: косы нередко во всю
реку, беспрерывно либо камни — бойцы и одинцы, либо
каменистые переборы и отмели. То и дело видны «зако­
лы» из часто набитых кольев иногда до половины реки
для лова рыбы мордами. О бечевнике до сих пор никто
не подумал, а кто выдумает тянуть лямкой лодку, тому
по берегу налита липкая грязь, накидан валежник, и
предстоят крутизны, покрытые лесом. Тем не менее в
474

селениях избы с трубами и большими окнами, внутри
очень опрятные.
Рыба, попадающаяся в Ижме, довольно мелкая, и
насчитывают ее до 12 сортов. Семга заходит редко и са­
мая вода речная отличается тяж елы м вкусом, по при­
чине значительного раствора нефти — обстоятельство,
заставляю щ ее предпочитать речной воде колодезную.
При ловле рыбы (исключительно в печорских участках и
на озерах по тундре) до сих пор соблюдается старинный
обычай на всех тонях: для всякого человека-путника
варить щербу из свежей, сейчас пойманной рыбы, и не
скупиться отпустить и с ним рыбы в надежде на буду­
щий обильный улов. Рыбу ловят обыкновенным уста­
новившимся способом, общим всем приморским мест­
ностям. Речные способы мелкой рыбной ловли извест­
ны в трех видах. 1-й способ: поездом поездовать —два
рыбака плывут в особых лодках не в дальнем друг от
друга расстоянии, насколько позволит то сделать дли­
на сети. Сеть эту без матицы (мешка) держ ат за тети­
ву, погружая подводную часть ее, при пособии шестов,
которые и держ ат в руках (иногда употребляют грузева — каменные якоря — кибаса). Плывут обыкновенно
вниз по течению: первая попавш аяся рыба толкает в
сеть и потрясает палки. Осторожно рыбаки съезж аю т­
ся вместе и вынимают сеть. 2-й способ: лучом лучит ь .
Лучат темной осенней ночью и для этого на носу лод­
ки укрепляю т кол (накозье) аршина в полтора, на нем
козу — реш етку железную с торчащими кверху зу ­
бами, между которыми кладут куски просушенных и
просмоленных комлей и пней, и зажигают их. На носу
же, у огня, становится рыбак с острогой (в 2У2саж. дли­
ной). Он высматривает спящую рыбу и дает знак осто­
рожно гребущему товарищу остановиться, сам в то ж е
время пронзает щук, налимов и другую речную рыбу.
3-й способ: неводом, как и в Усть-Цыльме, как и в Кем­
ском поморье, как и во всех остальных местах огром­
ной России, где только водится какая-либо рыба, —
475

способ один и тот же. Можно отметить одну любопыт­
ную особенность — оригинальный прием, подмеченный
на берегах Северной Двины, именно — в Холмогорском
и Ш енкурском уездах. Там, приступая к подледной
рыбной ловле, разрезаю т хлеб на «шахмачи», т. е. куски.
Их бросают в невод и волокут его по льду на некотором
пространстве. Затем все участники артели (обыкно­
венно от 20 до 30 человек) садятся вокруг невода и съе­
дают шахмачи, воображая в них первую добычу лова.
Только после этого обряда решаются приступить к р а­
боте и приступают тотчас же: наблюдает старик, наз.
еровшик; долбари пробивают проруби, вилочник (он
ж е и рельщик) гонит под лед ж ердь с веревками или
тетивой, и лямошники тянут этими веревками сеть под
водой. Замечательно, что эти рыбаки, как сумочникиторговцы, нищие, мазурики, коновалы и пр., говорят
между собой на искусственном языке: у них невод —
румага, заяц — лесной барашек, изба — теплуха, озе­
ро — луж а, ворона — курица, сорока — векша и пр.
Первую выловленную на выбор самую большую прода­
ют на свечу в церковь. Еровшик бьет вичью за пересол
ухи, за ссору, краж у и за нарушение условного языка.
При подледной продалбливают долбари — обыкновен­
но четыре проруби: круглые три все в ряд, а четвертая
четырехугольная. Эта называется приволокой. Сюда
вытаскивают сеть, которую успеют из одной прору­
би в другую пронорить, т. е. провести «походню» или
веревку (привязанную к неводу либо перемету, либо
поплави). Поплавью (плавной сетью), шириной в 2— 3
сажени, длиной до 150 и более, ловят, между прочим,
в Северной Двине верст на сто от устья в сторону Холмогор семгу с последних чисел июля до конца сентября.
Ловить стараются по ночам, так как семга, завидя поплавь днем при свете, старается проплывать под нею.
Эта-то семга — двина — и появляется в обеих столи­
цах: в Петербурге в дорогих фруктовых магазинах и в
Москве в лучших трактирах первой и ранней, как л а­
476

комство, очень вкусное при малом засоле и очень до­
рогое по причине спешной доставки.
Судов здесь строят мало, довольствуясь рубкой мел­
ких, вроде карбасов, лодок и челноков, закупая круп­
ные или в Мезени, или заказы вая их в дальней Кеми.
Наконец, если ко всему этому прибавить то, что здесь
на домах (кстати сказать, хотя и двухэтажных, но со­
держимых довольно грязно, сравнительно с П устозерском) по потолкам и под полами не насыпают земли на
том основании, что будто бы строения скорее гниют, и
что здесь балконы и ставни не составляют особенной
необходимости против вьюг и метелей, как по Печо­
ре, — то опять-таки, наконец, во всем этом едва ли был
не весь результат начатой нами беседы...
Ижемцы мои заметно скрытничают, как будто чегото опасаются, частенько переглядываются, вдруг кру­
то переменяют разговор совсем неожиданно, и преиму­
щественно в тех местах, где он принимает более ожив­
ленный характер.
«Нет, что-нибудь да не так!» — думалось при этом
мне, избалованному, может быть, словоохотливостью
и откровенностью недавно покинутых добрых пустозеров. Слова одного из тамошних: «Хитрый зыряне на­
род, ты смотри, не поддавайся им» — восставали, как
живые, по-прежнему.
«Хитрый народ вся эта “иж ем ца”!» — так обычно
называют всех зырян, присоседившихся своими селе­
ниями к русским печорцам, гораздо позднее поселение
последних на устье р. Цыльмы. При этом собиратель­
ное имя, обращенное в собственное, с удержанием на
последнем слоге, обязательно склоняется грамматиче­
ски, с неизбежным печорским причокиваньем, говорят:
«у ижемчей», в «Ижемчах» и т. п. Это слово совершенно
вытеснило название зырян и на этот раз основатель­
но в том смысле, что ижемцы на коренных зырян те­
перь мало похожи. Народное присловье, обозвавшее
их «борщеедами», насмешкой этой не отделяет от
477

Усть-Цылемов: и эти в стране, где плохо прививает­
ся огородничество, вместо капусты квасят и запасают
впрок на зиму дикорастущие на лугах деделюшки или
деделю (она ж е борщ, пучёк, по ботанике — heradeum
borealis).
Попробовал я обратиться с вопросом о том, сущ е­
ствуют ли между зырянами какие-нибудь предания
об их далеком прошлом, но получил в ответ немногое:
что в чудских могилах при устье Ижмы с Печорой, в
горе находили, лет тому 20 назад, монеты, что попада­
ются там ж е мамонтовые рога (кости), хоть и редко; что
есть-де крест по пути в Сизябу, на могиле Киприяна,
одного из друзей Аввакума, сосланного сюда за раскол
и которому отрубили здесь голову за то ж е самое; что
в селении Усть-Ижмы есть поганый курган , на месте
которого в досельную страну был чудский город; что,
раскапывая курган, нашли там копье...
Спросил я об истории и причинах выселения их, по
преданиям, в дальнюю страну, из стран пермских —
центра заселений зырян, по крайней мере, в то время,
когда застали их на этом месте история и Евангелие,
но собеседники мои как-то уж особенно дико перегля­
нулись и замолчали, все до единого, еще сосредото­
ченнее и упорнее. Пришлось остаться на этот раз при
тех ж е немногих сведениях: что грабежи и обиды ка­
заков, ходивших через места их прежних селений у
истоков Ижмы, в Яренском уезде Вологодской губер­
нии, с верхотурской казной в Москву, заставили их
всем населением выбраться на благодарную, хотя и
дальнюю местность устья той ж е реки; что население
Ижмы увеличилось впоследствии выходцами из ближ ­
ней Усть-Цыльмы, значительно населенной и сильной
уж е в то время своими материальными средствами; к
зырянину, выселившемуся сюда из Яренского уезда,
из деревни Глотовой, присоседились братья Чупровы из Усть-Цыльмы и с собой распространили право,
данное грамотой Грозного Ластке, распространили на
478

эту местность. Собственно ж е на ижемских зырян вы­
слана была владетельная грамота царями Михаилом и
Алексеем (в 1627 и 1649 гг.). Грамоты эти пропали. Взял
чиновник губернатора и увез в город (Архангельск). Се­
лились здесь и самоеды, теперь утративш ие свою на­
родность и свой родовой тип под влиянием зырянского,
который только некоторою смуглостью лица (и ничем
другим, внешним) отличается от славянского. Здесь
пролегала сибирская дорога при царях и Великия и
М алыя и Белы я России самодержцах...
Старинные бумаги, уцелевшие в церквах и правле­
нии от пожаров и крайнего невежества хранителей и
попавшие в мои руки, говорят тоже немногое: одна по­
велевала давать только сотнику стрелецкому гребца и
не давать того ж е простым стрельцам города А рхан­
гельска, идущим в Пустозерский остров, на том осно­
вании, что «они сами под собою грести могут». Вторая
указом (7196 г.) царя и великого князя Федора А лек­
сеевича повелевалось уничтожение тарханных грамот
на сальные промыслы в пользу Троицкого-Сергиева
монастыря, доходы с которых от этого года должны
были обращаться уж е в государеву казну. Третья —
указом (7205 г.) царя Петра Алексеевича делалась
память голове и цаловальникам таможенного и кру­
жечного двора, чтобы они при недостатке в холмогор­
ском вине прикупили бы «где пристойно самою малою
ценою без передачи». В четвертом свитке (длиной 4 У2
сажени) подробно означаются правила таможенного
сбора с проезжающих в Сибирь и обратно из Сибири
русских и тамошних купцов (в Ижме была таможенная
застава), указывается на некоторые злоупотребления,
бывшие при этом деле, и приказывается вести книги.
В пятом свитке, самом древнем из имеющихся у меня,
по времени, содержится указ царя Алексея М ихайло­
вича (7186), которым велено было ижемцам везти лес
и строить четыре острога для ссыльных в Пустозерск
исторических раскольников: протопопа муромского
479

Аввакума, симбирского Никифора, распопы Л азаря
и старца Епифания. Из старинных ж е бумаг, сохра­
нившихся в церковном архиве, более замечательной,
сравнительно с другими, можно считать указ (1760 г.)
архиепископа холмогорского и важеского Варсонофия,
которым приказывалось разы скать попа, провинивше­
гося в том, что он за пуд трески покрыл одного расколь­
ника, освободивши его от исповеди и Св. Причастия.
Архиерей приказал обрить ему за это полголовы и по­
слать в Архангельский монастырь на вечную работу, с
тем опять-таки, чтобы по прибытии его на место обрить
ему там остальные полголовы и полбороды. Как видно
по розыску, священник, испугавшись подобного реш е­
ния, бежал и, как думают, в топозерские раскольничьи
скиты. Вот все сохранившиеся в Ижме старинные бу­
маги!..
После двух неудачных попыток, наконец, обратился
я к своим собеседникам с вопросом о тундре и, не допы­
тываясь прав их на владение ею, произвел, однако же,
заметное волнение. Они заговорили скоро, поминутно
искоса взглядывая на меня теми недоверчивыми, по­
дозрительными глазами, какими встречают всякого
нежданного и незнакомого человека, явившегося вра­
сплох посреди закулисных, семейных занятий, при­
нявших форму давнишней законности и обыкновенно
скрываемых от чужого глаза. Смущается и попавший не
вовремя. Так было и с нами. Ижемцы долго еще толко­
вали на своем наречии, которое для меня уж е не могло
быть не понятным. Смысл его казался уж е достаточно
подозрительным для того, чтобы, сообразив дело, при­
помнить преследовавшее меня до тех пор предостере­
жение пустозерского старика, что «тундра у ижемцов
давно тяж елы м грехом леж ит на совести».
Крайне сомнительными показались на ту пору и з а ­
искивающие ласки, и угощения, и уклончивость в от­
ветах: ижемцы объявились мне не столько хитрыми,
по занятиям и предостережениям хорошо знавших их,
480

сколько простодушными и неумелыми до конца устоять
в этом, все-таки замечательном проявлении развитого
человека, а не полудикаря, полуоседлого зырянина, ка­
ковы проявления хитрости. Собеседники мои говорили
немного и вдруг смолкли все, как бы выжидая реш и­
тельного удара с моей стороны, раз уж е на веку своем
испытавши злоключение подобного рода и с той поры
привыкши видеть во всяком новом лице своего врага
непримиримого и заклятого. Некоторые оправдывают
этим их скрытность, сильное поползновение к обману.
Что ж е до меня, то сцена эта имела наталкивающие,
побудительные значение и смысл. Всем, что довелось
узнать об этом деле впоследствии, поспешу поделиться
с читателями в следующей статье.
Теперь ж е считаю обязанностью своей досказать об
ижемцах все, что привелось узнать в весьма недолго­
временное пребывание между ними.
Волость Ижемская, значительно разбогатевш ая в
недавнее время, имела еще в начале нынешнего столе­
тия одну деревянную церковь (а именно в селе Ижме),
теперь имеет там три богатых каменных церкви, и еще
четыре села. Во всяком случае, эти обстоятельства,
свидетельствуя о достатке крестьян, несомненно, ука­
зывают таким богатством на присутствие в характере
ж ителей волости предприимчивости, толковости, на­
ходчивости, изворотливости — одним словом, всего,
что характеризует коммерческого человека, будь он
даж е и дальний печорец, удаленный от главных цен­
тров русской торговой деятельности. В последние де­
сятилетия видели малицу ижемца и в Москве, и на
Нижегородской ярмарке, и в костромском Галиче: я в­
ляется он здесь как представитель оптовой продажи
скупленных на родине мехов и там ж е выделанных
звериных шкур и лосин. Не гнушается ижемец и ме­
лочной торговлей в меньших разм ерах по соседним пе­
чорским селениям; они доставляют туда все необходи­
мое в деревенском быту и сбывают это с поразительной
481

честностью и добросовестностью, нанесшими в послед­
ние годы значительный ущерб давнишней торговле
пермских чердынцев. По всем вероятиям и наглазным
приемам, с какими повели дело ижемские зыряне,
можно наверное предсказать, что в недолгом времени
Печора более не увидит чердынских каюков. Они уж е и
в последние два года значительно уменьшились в числе
и в количестве привозимых ими товаров. Вот что гово­
рят голые факты.
Следивши далее за присущими особенностями в
характере ижемца, помимо его скрытности и подозри­
тельности, невольно приходишь к не менее зам ечатель­
ной особенности его. Это безусловная вера старым пре­
даниям в быту домашнем и общественном, и в слепом
повиновении их подробностям без оглядки, без даль­
них размышлений и строгого анализа по требованиям
века и по неизбежной встрече и знакомству с жизнью
столичной и больших торговых городов. До сих еще
пор ижемцы, свято соблюдая в большей или меньшей
степени затворничество женского пола, не пуская жен
и дочерей своих на глаза всякого гостя (кроме крайне
почетных), сохранили всю целомудренную чистоту
нравов. Сравнительно с соседней Усть-Цыльмой (ко­
торая в этом случае значительное подспорье), И жма в
этом отношении поразительна во всем Архангельском
крае, составляя удивительное, замечательное исклю­
чение. Сохраняя от старины некоторые игры и заба­
вы: летом на лугах беганья взапуски, зимой катанья с
гор, ижемцы установили и твердо хранят обычай, по­
зволяющий эти удовольствия девушкам отдельно от
молодцов. Только оглашенные женихи имеют еще не­
которое право (и то весьма редко) играть публично с
невестами. И здесь, сговорившись с девушкой, жених
не видит ее до самого дня свадьбы; та оплакивает свою
волю и в роковой день является, закры тая фатой или
платом. В этот плат заверты вается ломоть, отрезанный
от свадебного благословенного каравая. Ломоть этот
482

съедается потом молодыми до брачного стола, в кото­
ром они не имеют права участвовать, ограничиваясь
только потчеваньем гостей, между которыми всегда до­
рогой и счастливый тот, который явился в Ижму с ч уж ­
бины: поэтому всегда стараю тся высматривать в тол­
пе свадебных зрителей кого-нибудь из устьцылемов и
пустозеров. Зырянка, сделавшись женой, становится
с той поры и рабыней: если помощницей ее в трудных
черновых работах бывают по большей части самоедки
и бедные устьцылемки, то все-таки уход за ребятами
поглощает у нее большую часть жизни. Зыряне, как из­
вестно, плодятся изумительно, от достаточной ли ж и з­
ни или от постоянного почти пребывания отцов в среде
семейств — решить это положительным образом нель­
зя. Но, чтобы нагляднее убедиться в том, стоит только
обратить внимание на деревенские улицы в солнечный
день и на церкви в большие праздники: все они до по­
ловины наполнены ребятишками.
М ежду другими остатками старины следует обра­
тить внимание на обычай зырян в день Богоявления,
после освящения воды, кататься с криком и возможно
быстрее на лошадях и оленях кругом селения Ижмы и
по улицам его. Этим, как говорят, прогоняют они злого
духа, побежденного святым церковным обрядом.
Огородничество у ижемцев, в исключение с прочи­
ми печорцами, довольно развито: садят капусту, редь­
ку, репу и лук и часть овощей имеют возможность даж е
пускать в продажу печорским жителям вплоть до Колвинского погоста. Когда по северной России затевались
Картофельные бунты, ижемцы съездили за семенами,
и посадили его в своих огородах, и раздали своим род­
ственникам.
Замечательно такж е то, что в язы ке зырян недавно
явилось слово «грабить» всецело с русского языка, до
тех пор не вызывавш ее необходимости. Как известно,
ижемцы десять лет тому назад не употребляли замков,
заменяя их удобно деревянными задвижками, и то ис­
ключительно для блудливой рогатой скотины. Теперь и
483

между ними стали появляться воры, по-своему хитрые.
Так раз являю тся к богатому муж ику двое из соседей
просить чего-то в продажу. Разговорились. Как будто на
зло им является другой (не участник дела) просить пи­
мов. Хозяин посылает ж ену свою поискать на чердаке
лишних, и та вместо пимов ухватилась за ноги в пимах.
Мошенник зарылся там в малицы, надеясь обобрать все
в то время, когда его соучастник будет растабарывать с
хозяином. Впрочем, в последнее время некоторые по­
пытки злых людей неоднократно венчались успехами.
Вообще старожилы ж алую тся уж е на порчу нравов и
начавшееся пренебрежение к коренным обычаям: на
повсеместно распространившееся, особенно между
молодым поколением, курение табака, на излишнее
употребление вина и водки до буйного опьянелого со­
стояния, на частое посещение ими усть-цылемских
раскольниц. Указывают даж е на некоторых из своего
женского населения с крайним недовольством и пре­
зрением. Все-таки по-прежнему в большие праздники
ходят они по родным угощаться чаем и обедом. Тещи
потчуют зятьев своих сметаной, намечая в чашке пред­
варительно по три раза крест ложкой. По-старинному,
богачи, снабжая деньгами взаймы своих бедных едино­
племенников, заговаривают у них честное слово не ска­
зывать о том никому на том соображении, что бедняк
знает богатого, и без повестки, с нуждой своей придет
к нему. Обвесившись зеркалами и картинами, вы кра­
сивши полы свои краской и обив стены московскими
обоями, зыряне все-таки бросают куда ни попало скор­
лупу орехов и сигарные окурки, предпочитают снять с
блюда приглянувшийся жирный кусок прямо пальца­
ми, хотя и давно уже высмотрено ими и приложено к
делу употребление ножей и вилок. По-прежнему же
они около Николина дня (6 декабря) сгоняют к селению
своему оленей, бьют их из ружей, полагая в том потеху
и истинное свое наслаждение. По прежнему и истин­
ному обычаю они привязывают к церковной ограде тех
484

оленей, которых жертвую т на увеличение церковного
благолепия. Пожертвованные олени, лошади, бараны и
телята при окончании службы продаются церковным
старостой желающим, а вырученные деньги поступают
в церковную круж ку или на украшение храма, или на
пособие церковникам. Богомольный зырянин всегда го­
тов приставить свечу к домашней иконе, хотя бы и не
было особенного побудительного к тому случая, приго­
варивая: «Авось Бог мне и простит какой грех!» и всег­
да готовь нарезаться вином до омертвения сил во вся­
кий праздник и даж е далеко до обедни. Если некоторые
в украшении храмов зырянами видят простое тщ есла­
вие, оправдываемое только слишком дальней, заиски­
вающей целью, все же в ижемцах раз навсегда должно
признать положительную честность, патриархально
соблюдаемую во всех коммерческих предприятиях.
Давши слово, зырянин верен ему до гробовой доски.
Этот общий слух основан на множестве повсеместных
фактов.
Слепая приверженность к старине, с другой сто­
роны, породила (как и естественно) меж ду зырянами
ту простодушную простоту, которая по народному
присловью хуж е воровства и по общим законам при­
роды служ ит на горе и подчас на несчастье самого
простодушного простака. Так, зыряне, любя принять
и угостить гостя, сами, в свою очередь, сильно любят
угощения, полагая в том свое благополучие, и видят
уваж ение к своей личности во всяком поклоне сторон­
него человека, хотя бы человек этот и делал то пред­
намеренно, с заискивающ ей целью. Тут зырянин з а ­
бывает все стороннее, все свои выгоды и сделки и чтит
гостеприимство, как гостеприимство, и забывает (если
только не прощает) долг в 6000 р. асс. (как и сделал один
из ижемцев), за то только, что при первом пробуждении
его в доме должника, были ему готовы лошади, чтобы
ехать на завтрак, потом на обед и на вечернее угоще­
ние, всегда обильное, сытное и жирное, и готов даж е, в
485

простоте сердца, прихвастнуть (вернувшись домой без
денег, но с подарками) тем почетом, который получил
он от толковых и истинно уж е хитрых должников сво­
их. Зато скуп он до крайности и кремнем смотрит на все,
что зарыто и заперто в его больших кованых сундуках.
Таковы, по крайней мере, ижемские зыряне старого
закала! Они умеют бражничать, умеют и копейку з а ­
шибать. Одних замшевых заводов у них насчитывается
до 30. Никакой статьей произведений печорского края
они не брезгуют. Птица, рыба, оленьи шкуры, рога,
языки, сало оленье и говяжье, масло коровье, песцы,
лисицы, куницы, выдры, моржовая и мамонтовая кость
(рога), пух и перья, гагарьи шейки и пр., — все в руках
ижемских зырян, этой смеси коренных зы рян с людьми
русской крови новгородского происхождения. С това­
ром своим они везде поспевают: и на Никольскую я р ­
марку в Пинеге, и на Маргаритинскую в Архангельске,
и на Евдокиевскую в Ш енкурске, в Кострому и Галич,
в Москву и Нижний. Неизвестно, что выработает себе и
чем заявится новое поколение, но пусть оно будет так
ж е стойко в данном на честь слове; пусть будет так ж е
изворотливо в коммерческих предприятиях и не гну­
ш ается мелочными из них сначала, пусть будет так
ж е патриархально, единодушно и взаимно помогать
друг другу; меньше пьет вина, которое положительно
гибельно для всякого неразвитого человека, тем более
полудикого инородца (самоеды спились окончательно!).
Пожелаем, наконец, чтобы меньше обижали они этих
самоедов, т. е. совсем перестали вы езж ать с бочками
хлебного вина в тундру.
Впрочем, как известно, громадное большинство зы ­
рян не только ижемских, но и всех остальных печор­
ских — коренные, так сказать, природные звероловы,
уходящие на промысел даж е в зауральские леса с бы­
валым вожаком и в артелях человек до десяти. Берут
в лесах все, что попадется: всякого зверя и птицу, но
в барышах насчитывают больше всего белку, или век­
486

шу (sciurus vulgaris), кочующую несметными стаями
по сосновым лесам и кедровым рощам. Когда она «те­
чет», т. е. обещает улов, это видят зыряне и по урожаю
еловых шишек и по птице клесту (loxia curvirostra — у
нее скрещенный клюв). Эта птица — вожак беличьих
артелей, а потому, как только она появится, зырянские
артели спешат выбрать своего вожака и такж е идут в
сосновые леса месяца на три. Вожака за почет не об­
ременяют никакой поклажей: всю ее раскладывают по
артельным нартам. В них сухари, сушеные пироги с
крупой, мука, крупа, сало, а главное — порох, свинец
и запасные руж ья — всего на каждого пудов до 12. На
лы ж ах и ламбах везут они на себе длинные легкие на­
рты по крутым спускам гор, по глубоким сугробам. Для
того на них зипуны немного ниже колен с меховыми ру­
кавами и рукавицами и старые рваные малицы на тот
случай, когда придется переменить белье из той пары,
которая взята с собой. Привалы делаются дня через два
или три, а здесь и еда: для себя — любимые блины на
сале и сушеные пироги, истертые в кашу, которая зо­
вется «рогожой» (такова и с виду), для собак — беличье
мясо. С удачного промысла иной приносит до 500 бели­
чьих шкурок, а хороший стрелок при счастье убьет в
один день до 20 штук.
Утром, говорят они, как выйдеш ь ин — ничего,
холодновато. Ну, а как завидел белку, одну да д р у ­
гую — начнеш ь поскорее ходить, и станет ж арко, как
в огне.
По кряжам, т. е. по сортам, ценятся в торговле бе­
личьи шкурки «и дошлая» (хорошо выцветшая) белка
«зырянка» полагается в лучших сортах и покупается
кармолами на пинежской и краснослободской ярм ар­
ках подороже прочих сортов. В «зырянках» пушистый
хвост белки опытных стрелков не обманывает. К сож а­
лению только необходимо сказать, что за истреблением
лесов и там начали старики опускать головы и погова­
ривать: «Где куница ж ила, там теперь и белки не най­
дешь».
487

Г Л А В А III

ТУНДРА
Физический вид ее и нравственное значение по отношению к промыс­
лам. — Веретви. — Горностаи. — Куница. — Песцы. — Зайцы. — Орудия
ловли лесного зверя: черканы, ставки, приводы. — Пеструшка-мышь. —
Дикие олени и олени домашние.

Начинаясь у прибрежных песков реки Мезени и в
дряблых, но еще высоких и густых кустарниках, об­
рамляющих лесистые берега этой реки, повыше горо­
да Мезени, тундра78, названная по имени этих реки и
города, бесприветной пустыней, тянется до берегов
дальней Печоры. Слишком тысяча верст легла на этом
безлюдье и пятьсот верст прошли от тех мест, где на­
чинается безграничная равнина Ледовитого моря, з а ­
кованного в гранитные берега до тех дремучих лесов,
которыми обросли южные половины уездов Мезенско­
го и Пинежского, и которые известны под именем тайбол — нижней и верхней. Начинаясь на севере голым
морским гранитом, тундра потянулась к югу огромным
болотом со всеми его характеристическими особенно­
стями: почти сплошным зыбуном, местами ржавым из
избытка железных руд, местами белым от огромного
количества растущего на нем ягеля (белого оленьего
моха). Кое-где мелькают по зыбуну этому те чернеипы — по-туземному, те водные источники — попросту,
которые всегда любят обставлять себя (по общим зако­
нам природы) целыми рощами деревьев, хотя бы даж е
и скудными и приземистыми, как на этот раз. Реки эти,
речонки, ручьи, огромные озера и простые палтусы
(болота, покрытые сверху водой) образовались преи­
мущественно на тех местах, где тундра — эта черная
грязь, наполовину с песком и сгнившими корнями водо­
рослей, насквозь прохваченная обильной влагой — не
могла держ ать в себе воду, а тем более произращ ать на
поверхности своей что-нибудь живое и прозябающее.
488

Там, где влаж ная тундра как бы истощается в своих си­
лах и перестает обильно выделять из себя воду, явл я­
ются кочки, как бы остатки старых древесных пней на
значительном пространстве, по летам вплотную почти
усыпанном кустами сочной и крупной морошки, водя­
нистой вороницы и только в южных частях тундры —
малиной. Кочки эти — веретеи — единственные почти
сухие места по всей тундре, еще способные держ ать
ногу человека и волка, хотя тоже не имеют в себе на­
столько питательных соков, чтобы произращ ать чтонибудь красивее и выше сланки — этого уродливого,
коленчатого, вьющегося плющом можжевельника, в У4
аршина вышиной. На всем этом пустынном простран­
стве право исключительного господства и жизни при­
надлеж ит только волку да оленю, да мелким лесным
зверям. Человек здесь временный гость, и то по зимам.
Летом, когда от ж арких солнечных лучей отойдет
тундра, растаяв на 3/4 аршина в глубину, и покроется
даж е кое-где зеленью, являю тся целые облака комаров
и оводов, преимущественно там, где сверкает на солнце
зелень и где нет вблизи прохлады, выделяемой глубо­
кими озерами и прозрачными реками тундры. С при­
ближением мрачной, богатой густыми туманами осени
все это исчезает без следа. Верхний слой тундряных
болот, оттаявший в летние месяцы, начинает застывать
и в конце января становится сплошной ледяной мас­
сой, способной держ ать на поверхности своей глубокие
ослепительной белизны снега. Одни только самые ж ид­
кие и самые зыбкие болота не замерзаю т во всю зиму,
продолжая выделять обильные пары сероводородного
газа. И таких много по тундре. Вся она с января уже
скована в одну плотную ледяную массу, представляя
такую ж е огромную равнину, как летом, но на этот
раз снежную и, стало быть, еще более бесприветную,
более мертвенную, хотя и значительно чаще посещае­
мую человеком. Правда, что (почти через всю зиму) в
редкую неделю не беспокоят снега тундры сильные
489

погоды разного рода: падь — пушной, крупный, хло­
пьями снег, застилающий свет Божий; попосуха — ког­
да один только ветер распоряж ается уж е наметанной
падью, готовым снегом, перенося его огромными охап­
ками с одного места на другое и с этого на третье, чет­
вертое и т. д.; хивус — исключительная особенность
полярных и приморских стран — та же обильная падь,
но при сильных ветрах и заметелях , когда валит снег
сверху и несет его с боков и снизу; рянда — тот ж е гу­
стой снег, но падающий при теплой погоде в мокром со­
стоянии; чидеги — весьма мелкие, но частые дожди при
густом тумане и преимущественно при горных ветрах,
и т. д. Зато в другое время, когда не поднимается этих
погод и страшные, полярные холода затягиваются на­
долго, стоят неделю, другую и больше, невозмущаемые
ветрами, — в северной стороне неба играют красивые
светлые сполохи (северные сияния). При свете их и
луны, почти полмесяца гуляющей по звездному небу,
творится иная жизнь, своеобразная, но полная интере­
са и практического значения для временных посетите­
лей тундры. Это время особенно дорого и для самоеда,
из веков хозяина тундры, и для русских, недавних вы­
селенцев на те места ее, где прошла рыбная река своим
устьем и где встречается гранит, к которому прицепля­
ет мезенец свою утлую избенку.
В это время, и особенно в начале зимы, начинается
периодическое переселение лесного зверя, как гово­
рят, из стран зауральских, и значительное передви­
жение тех лесных зверей (горных — по туземному на­
званию), которые выбрали себе тундру местом посто­
янного пребывания. Огромными вереницами в тесных
рядах, бегут под предводительством своего королька
горностаи (mustella erm inea) — эти своего рода по кро­
вожадности крысы, превративш иеся из бурого летнего
в поразительно белого и уродливо-длинного зверька,
с черным, мягко-пушистым хвостиком. В различных,
бесконечно прихотливых изгибах и полосах по снежной
490

тундре намечают они следы своими круглыми лапка­
ми, заостренными крошечными пятью ноготками. Б е­
гут они, серебрясь на солнышке шкурками, в прямом
направлении на север, где предполагают найти себе
любимую свою мясную и рыбную пищу в остатках от
трапезы блудливого волка, жадной лисицы и зловещ е­
го ворона. Обезнадеженные скудостью пищи в придо­
рожных местах Большеземельской тундры, горностаи
разбивают огромную массу свою: по Мезенской тундре
они уж е рассыпаются отдельными, небольшими отря­
дами и все-таки бегут под предводительством одного
вожака, опытного и наделенного от природы большим
инстинктом. Посчастливит им судьба — они, с первы­
ми признаками весны, поспешат возвратиться опять
на старые места; изменят вожаку его инстинкт и опыт­
ность — они делаются добычей пастей. Всегда голод­
ные, всегда бегающие по тундре для приискания пищи,
горностаи охотно хватают всякий кусочек рыбы и мяса,
хоть бы кусочки эти и были приманкой, положенной на
насторожку (дощечку) кулемки (особого снаряда с та­
ким механизмом, что насторожка соединяется с другой
дощечкой — гнетом). Наступит вожак на насторожку,
чтобы достать кусочек, верхний гнет опускается и тяж е­
стью своей придавливает головку зверька. Все другие из
ватаги горностаев, без предводителя, некоторое время
бегут кучей и потом рассыпаются в одиночку, когда уже
легче гибнут они или от тех же кулемок, которых такое
несметное количество привязано к лесинкам по всем
тундрам (и собственно Мезенской, и Тиманской, и Канинской), или делаются добычей кровожадной лисицы.
Одновременно с горностаями является в тундре и
редкая гостья — куница (mustellf m artes, лесная ж ел ­
то душка, лучший сорт). Вырывая себе нору, зверек ле­
жит там, уркает (говоря местным выражением) и как
будто выжидает чуткой собаки, которая указала бы хо­
зяину это место. Приходит зверопромышленник, сгре­
бает снег с указанного собакой места, прислушивается
491

к урканью и затем начинает стучать, выпугивает зверя
из норы. Куница выскакивает, но немедленно ж е по­
падает в сети, заранее расставленные кругом роковой
норы ее. Не то бывает с песцами — аборигенами тун­
дры, — в огромном количестве населяющими ее и со­
ставляющими главный предмет звериных промыслов.
Песец (псец , по-туземному выговору), как бы выро­
дивш аяся собака (canis lagopus), ледовитая лиса, с си­
поватым, густым голосом, похож на лисицу: с таким ж е
пушистым хвостом, но с более тупым рылом и с меньши­
ми и кругловатыми ушами, чем у последней. Вырывая
себе норы со множеством выходов, песцы, называемые
«вешняками», в апреле уходят туда щениться и тер я­
ют в это время всю свою белую шерсть. Щенки их, на­
зываемые «копанцами», в апреле «норниками», потом
в июне подрастают, хотя еще отец и мать их остаются
по-прежнему безобразно голыми. В августе являю тся и
отец, и мать, и сами щенки-норники уж е «крестоватиками» — с серой спиной, пересеченной крестообразно
серыми ж е полосами на загривке, идущими над ло­
патки. В октябре, на короткое время, крестоватики
превращ аются в голубцов-чалков одноцветно-серых
(дымчатых); затем в ноябре называются «педопесоквпробель», и только около Николина дня (в декабре)
являю тся они настоящими песцами (рослопесцами) с
совершенно уж е белой шерстью на всю зиму. До того
песец все еще был «недопесок», не дошлый, не поспелый, «недолис». Голубые песцы вообще редкость в при­
роде и потому особенно дороги; в Мезенской тундре они
не попадаются, а ж ивут почти исключительно на Новой
Земле, равно как и на Колгуеве; относятся и белые пес­
цы на льдах, на которые они набегают. Голубые песцы
подвержены тем же изменениям в шерсти, с той только
разницей, что они голубеют по всем частям тела, когда
спина еще остается серой. Академик Лепехин, разби­
рая сходство песца с лисицей, говорит, между прочим,
следующее: «Я держ ал песца с лисицами в одном ам­
492

баре; лисицы между собой вязалися; напротив того, с
песцом никакого союза приметить не мог».
Сверкая на солнышке белой шерсткой и резко отли­
вая ее от окрестного снега, бойко бежит песец за добы­
чей один, редко вдвоем; пушистый хвост его заметает
след. На всем пути не попалось ему ни одной кулемки,
ни одной западни: видно, добежать ему до озера и вы­
тащить оттуда рыбу на лапке. Видно, и опять ему при­
дется бежать тем же путем не один раз вперед и об­
ратно. Поднявши голову, песец продолжает бежать все
вперед. Повертывая по временам головой и обнюхивая
окрестный воздух, зверек настораживает круглые свои
уши, дрожит весь и вдруг припадает к снегу. Видно, до­
несла струя воздуха до чуткого носа его незнакомый,
враждебный запах человека. Зоркие глаза его тоже не
обманывают: из лесу показался мезенец верхом на ло­
шади и с ружьем. Зверек не верит близости несчастья,
не возвращ ается назад, а, приподнявшись, продолжает
бежать прежним путем все вперед, по-прежнему свер­
кая на солнышке серебристой, соблазнительной ш кур­
кой. Человек между тем, зная обычаи зверька, стара­
ется его облукавить: всякий раз, когда бегущий зверек
оглянется, он повертывает лошадь в сторону и какбудто едет мимо. Зверек простодушно верит человеку,
начинает бежать заметно тише, как бы старается отдо­
хнуть и, наконец, совсем припадает на снег и не вста­
ет во все время, пока враг его делает на лошади круги
все больше и больше, все ближе и ближе, на расстоя­
ние ружейного выстрела. Песец продолжает сидеть на
одном месте, зорко выслеж ивая за кругами лошади, не
сводя своих черненьких глаз с рокового места, и, нако­
нец, окончательно прикурнет головкой в снег, закроет
мордочку своими лапками, когда заприметит ружейное
дуло: как будто потерявшись окончательно в надеждах,
он не находит иного спасения и другого исходу. Пуля,
пускаемая всегда верной и опытной рукой, попадает
прямо в голову и подкидывает зверька в предсмертных
493

судорогах на месте и перебрасывает с одной стороны на
другую. Неподвижно распускается тогда его пушистый
хвост по снегу, обагренному теплой красной кровью.
Здесь песец в явной и почти равной борьбе с че­
ловеком, который в то ж е время живится на его счет
и другими путями, по большей части в тех случаях,
когда зверь еще не вытравлен из норы. Обыкновенно,
услышавши то ж е урканье, приставляют к норке кап­
каны — железные западни, в которых зверь ломает
лапу, но уж е не вытаскивает ее назад; такж е ставятся
черканы — доска с дырой, в которую мог бы пролезть
песец; по бокам дыры — захабы (планки), сделанные
для того, чтобы в них входила лопатка. К лопатке этой
приделывается тетива от креневого (деревянного) лука,
помещаемого обыкновенно внизу доски или собственно
черкана. Зверь, выходя из норы, обыкновенно должен
просунуть голову в отверстие черкана и в то ж е время
наступает на лук, который спускает тетиву, а затем и
прикрепленную к нему лопатку на отверстие: таким об­
разом лопатка эта придавливает шею, середину туло­
вища, зад зверя. Черканы теперь оставляют, заменяя
их по большей части капканами, на том основании, как
говорят поморы, «что иные-де черканы по неделе ж и ­
вут, а зверь лукавит, не лезет: хитер стал, хоть и смел
от природы». Раз облукавленный и уцелевший, зверь
охочь поддаваться ловушкам. В черканах песцам сж и­
мается голова или схватывается середина туловища.
Наконец ставят кулемяки — бревно на двух кольях,
падающее и давящ ее с той разницей, что песцовые де­
лаются ящиком, чтобы сохранить попавшегося зверя
от его ж е собрата — песца, который может прийти сюда
и съесть несчастного без дальних опасений.
Зайцев, которых так много по тундре, ловят обыкно­
венно на петлю, сделанную из белых тонких, но креп­
ких ниток. Петлю эту вешают на приподнятый очап и
наставляют его на тропе, которую прокладывают зай­
цы. Днем зверь убегает назад, при виде петли, зато но­
494

чью всегда попадает в нее. При этом очап поднимается
вместе с зайцем и таким образом давит его до смерти.
Случается, конечно, нередко, что иные зайцы срыва­
ются и убегают вместе с гнилой петлей.
Теми ж е снарядами, как песцов, ловят и лисиц (canis
vulpes, она ж е хвостунья), которые тоже выкапыва­
ют себе норы и с тою ж е целью, чтобы кидать там щ е­
нят. Лисица мечет их обыкновенно слепыми и уходит
из норы за пищей, оставляя щ енят своих на произвол
судьбы. Большей частью удел их таков: позднею вес­
ною отыскивают эти норы промышленники по чутью
собак или по личным приметам; нору разламывают ш е­
стами или, заты кая палками все отверстия ее, выкури­
вают потом дымом сначала самок-матерей и крючьями
уж е вытаскивают потом самых щенят, лисьих или пес­
цовых. Способ выкуривания особенно вреден потому,
как известно, что ни песец, ни лисица в окуренную нору
раньше десяти лет не вернутся — обстоятельство, за­
ставляющее их уходить дальше из Мезенской тундры.
Вытащенным щенятам (иногда штук по 12 из одной
норы) надламывают одну ногу и воспитывают их потом
в избах, сначала на молоке, потом на кусках оленьего
мяса или рыбы. Нередко они околевают от чаду и духо­
ты, нередко перегрызают друг другу горло, чтобы осво­
бодиться из плена, нередко убегают, и с переломленной
ногой, в лес, улучив первый благоприятствующий слу­
чай. Большей частью доживают они до той поры, когда
хозяину придет пора пустить их в дело (обыкновенно
в октябре). Тогда, строго наблюдавший за ними до той
поры хозяин, обыкновенно наступает ногой на сердце
каждой лисицы поочередно и имеет затем непопорчен­
ную мягкую пуш нину , которую легко может сбыть за
хорошую цену на пинежской ярмарке галицким куп­
цам. Любя в полдень леж ать в норе, лисица охотница
бегать по снегу в лунную ночь и тогда обыкновенно вы­
слеживается охотниками на лыжах. Мягок еще остав­
ленный зверем след, он недалеко: пробираясь от лесинки
495

к лесинке, осторожно ступая, лисица не любит бегать
скоро, особенно если и охотник у ней под ветром, т. е.
не доносится до ее чутья его вражий запах. Лисица тог­
да подпускает охотника к себе на ружейный выстрел.
В некоторых случаях охотники прибегают к хитрости:
они пищат по-мышиному, легко ворочают зверя назад,
и таким образом завлекаю т его на верную погибель.
Неизбегающая от ружейного выстрела, изредка по­
падающаяся в капкан, лисица трудно дается и на отра­
ву, и на ставки. Ставка — огромное полено, в которое
врезываю тся два ствола ружейных (дулами врозь) та­
ким образом, что имеют один кремневый курок. Курок
этот при насторожке приподнимается и слегка удер­
ж ивается на пружинке, к которой привязана веревоч­
ка. М алейшее поддергиванье веревочки спускает ку­
рок. К веревочке этой, проведенной на сторону, против
дул, иногда саженей на 5 длиной, привязывают наж ив­
ку: кусочек сала, мяса и пр. обыкновенно на оленьей ко­
сточке. Ставка эта зары вается в снег; дула от сырости
накрываются тряпкой. Зверь хватает наживку, дергает
веревочку и, спустивши курок, таким образом, сам вон­
зает в себя пулю из которого-нибудь дула (в медведя
и волка попадают обе). Не всякий зверь пропадает от
ставки, как уверяли меня многие, особенно хитрит в
этом плутоватая лисица: она часто оберет все разбро­
санные кусочки, которыми замаскировывают главный
кусок наживки, и ни в каком случае до нее не дотро­
нется. Часто находят курок спущенным, оба дула без
зарядов, но не видят убитого зверя. И тут плутни ли­
сицы: она выгребет осторожно глубокую яму подле на­
живки, ложится в яму возможно уютнее, срывает лап­
кой роковой кусок и стреляет из ставки поверх себя, на
ветер. Но охотник и это предусмотрел, и в этом случае
является победителем: он кругом наживки разм аты ва­
ет и привязывает к ней под снегом сетки, какие плетут
для птиц-куроптелей. Лисица путается в них и дела­
ется уж е добычей с цельной шкурой. Известна такж е
496

хитрость лисицы в этом случае, когда она прячет, за ­
маскировывает свои следы следами, заранее проло­
женными зайцем, как уж е окончательно безопасными.
Но и здесь зверолов не дается в обман: он осторожно
и терпеливо поднимает снег, подкладывает туда кап­
кан и немилосердно сердится и бранится потом, если
в капкан этот попадается не лисица, а другой заяц. На
ставку такж е охотно идет и бестолковая россомаха, но
ее, как и белок, стреляют больше из пищалей и дробовок. Все эти способы исключительно пригодны для од­
них волков. Медведь гнушается и не признает ни одной
из ловушек: с легкостью щепы ломает он все кулемки,
капканы, ставки, черканы, идет только на руж ье — на
очную, благородную ставку и на не всегда верную по­
гибель. Волк — из веков хищный, вечно голодный,
вечно бродящий попарно и в стаях, всегда хитрый и
предусмотрительный, с неизбежным своим раздираю ­
щим душ у воем, всегдашний неприятель смирных и
беззащ итных — и здесь, в тундре, является врагом и
ненавистным страшилищем для оленей. Стада волков
этих вырезаю т иногда довольно значительные косяки
в оленьих стадах, иногда истребляя за одну ночь все
достояние какого-нибудь бедняка-самоеда. Носясь по
тундре широкими прыжками (большей частью в не­
больших стаях), волки нападают на оленя сзади, про­
грызают ему горло и потом съедают его всего, оставляя
одни только кости. Не находя оленей по пути или напу­
ганные выстрелами бдительного сторожа их, самоеда,
волк охотно хватает отраву.
Отрава, или, по-туземному, привада , состоит обык­
новенно из сулемы или цилибухи, растертой на терпуге.
Цилибуха смешивается с оленьим мясом, нарубленным
кусками, или с кусками ворванного сала, с целью отши­
бить характеристический запах растения. При нама­
зывании приманки соблюдают непременным условием
то, чтобы она была покрыта именно тем веществом, ко­
торое любят звери в тот год. По понятию и приметам
497

звероловов, тундряные звери в один год предпочитают
ворвань, в другой любят рыбу, в третий — мясо, падаль
и т. д. Замечают также, что отрава из цилибухи исклю­
чительно действует только на тех животных, которые
родятся слепыми. Приманка в форме колобков (счетом
ш тук до сорока) складывается в оленью брюшину и,
завязанная оленьими ж е жилами и замороженная, за ­
рывается в снег где-нибудь у кустарника, к которому
отраву эту и привязывают веревкой. При этом зам еча­
ют, что за отраву хватаются большей частью молодые
волки и околевают потом не дальш е ста сажен от роко­
вого места. Старые волки не только не едят ее, но даже
предостерегают и молодых, почасту ложась на то место
(хитрая лисица объедает отраву эту только сверху и
тотчас ж е отбегает, помахивая головой и фыркая). Зато
старые волки делаются добычей другой приманки —
сулемы, обернутой обыкновенно в воск, которому дают,
по старому обыкновению, форму бочоночка и который
намазывают по поверхности кровью, ворванным салом,
опять-таки для того же, чтобы скрыть недавнее присут­
ствие человеческой руки на этом месте. Иногда — и то
самые смелые из охотников — прибегают к более про­
стому средству истребления волков. Выбравши то вре­
мя, когда ветер несет к лесу, промышленники бросают
эти привады (обыкновенно в этом случае падаль) око­
ло своих избенок-караулок и с заряженными руж ьями
ж дут появления зверей. Сначала являются лисицы:
эти едят и дерутся, перехватывая друг у друга куски
из лап и даж е прямо из зубов. Немедленно приходят
волки: эти едят жадно, но едят дружелюбнее лисиц.
Иногда на подобного рода приманку приходит столько
зверей, что количество убитых в один вечер награж да­
ет охотников за половину зимнего промысла, требую­
щего во всяком случае огромного терпения, не бескрай­
него, конечно, уменья и ловкой предусмотрительности.
Любой из тундряных зверей нелегко дается в руки: тот
же волк, который любит жировать (жить) в норе, как
498

песцы, лисицы и куницы, строго блюдет за своей норой
и ни за что не заявит этого места врагу-человеку. Если
оленье стадо случайно подойдет к его берлоге, волк не
спрячется в нее, а спокойно отойдет в сторону и уйдет,
пожалуй, далеко оттуда к другому стаду и там начнет
промышлять все-таки для того же, чтобы не узнали
норы его.
В некоторые годы все эти звери — горностаи, пес­
цы, лисицы и даж е волки — т екут за пестрой и белой
мышью-пеструшкой. Эти серовато-желтые с пятнами
животные отличаются от мышей-полевок длинными
когтями и короткими формами, круглой головой, рас­
щепленным до носа рылом, скрытыми в густой шерсти
ушами. М аленькие глаза смотрят пронзительно и злоб­
но: им, как жертвам, нужна осторожность и уменье вы ­
смотреть прилежащ ие пути, хотя бы они и ходили гро­
мадными толпами, которые при движении мышей этих
каж утся беспредельными. Тогда все нипочем: ни озера,
ни реки (пловцы они замечательные), ни горы, ни про­
пасти (акробаты они цепкие), — безбоязненно проходят
они и селениями и городами, равнодушно подставляя
ж ертвы и под лошадиные копыта, и на клюв хищной
птицы, и на крепкие зубы куниц и лисиц. Внезапно по­
являю тся опустошительные набеги этой самой плодо­
витой и самой вредной из мышей, и такж е внезапно
ж е исчезают. Тундра архангельская на время пустеет,
и постоянные ее пушные ж ители начинают голодать,
до новых переселений. Переселения эти, случающие­
ся обыкновенно раз в четыре года и всегда всем почти
количеством наличного зверя, опустошают, однако,
тундру на время. Через два-три месяца она снова на­
полняется вновь прибегающими зверями, а нередко и
старыми, вернувшимися, и снова манит звероловов на
промысел и на верный и богатый барыш.
Когда-то по тундре водились огромные стада диких
оленей, наделенных от природы способностью никогда
не делаться ручными и домашними и отличающихся
499

от последних только более быстрым бегом и прирож ­
денною ненавистью к ним. Теперь большая часть стад
диких оленей ушла в самые глухие, безлюдные места,
каковы окрестности северной оконечности Уральского
Камня, даль Канинского полуострова, острова Вайгач,
Колгуев и Новая Земля. Там они уж е безопасно могут
прыгать по девственным гранитным скалам, не боясь,
что самоед пришлет к их дикому стаду, как бывало,
домашнего оленя, с напутанными на рога петлями и
веревками, с которым бы им привелось драться, зап у­
таться рогами в веревках и, стало быть, поддаться хи­
трости и погибнуть. Теперь тундра сделалась почти ис­
ключительным, необходимым и единственным в то ж е
время местом жительства для домашних оленей, боль­
ш ая часть стад которых принадлежит ижемским зы р я­
нам, потом ж ителям Пустозерской волости, мезенцам,
меньшая — устьцылемцам, и самая малая, сравнитель­
но ничтожная, — самим самоедам (имеющим, впрочем,
вековечные права на исключительное обладание тун­
дрой).
Бесполезная по виду и ничтожная сама по себе,
растительность тундряных болот — ягель или про­
ще — белый олений мох (lichen rangiferinus) — один и
исключительно обусловливает всю важность значения
тундры для этих небольших животных, с тонкими, ко­
роткими ногами, с хвостом, находящимся в зачаточном
состоянии, с ветвистыми рогами — именно этих кра­
сивых оленей, которых причисляют обыкновенно к по­
роде лапландских. Ни одно животное, как давно и по­
ложительно известно, не приносит столько существен­
ной пользы и не служит большим подспорьем в жизни
северных людей, как это, и ни одно в то ж е время не
нуждается настолько мало в личных услугах и уходе
за ним человека, как олень самоедской и лапландской
тундры (cervus tarandus). Олени представляют одну из
самых прекрасных пород, не только между жвачными,
но и вообще между млекопитающими: в них стройные
500

формы соединены с силой. Тонкие ноги жилисты и при­
способлены к продолжительному бегу и к добыванию
пищи из-под оледенелого снега. Туловище обладает
превосходными качествами для упряжи. Это приземи­
стое тело, укрепленное на коренастых ногах, уподобля­
ет оленя верблюду полярных стран. Не замечательный
ростом и легкостью форм, этот верблюд арктических
стран так ж е быстро бегает по снегу, как тот по пескам,
щ елкая звучно при каждом шаге широкими копытами,
которые раздвигаются. Темная густая шерсть на шее,
образующая гриву, характеризует его, как обитателя
снежных и морозных стран. Звучной побежкой рысцой
бежит он по снежным равнинам тундры, как молния
мчится по крутым склонам: быстрота его вообще и зу ­
мительна, но он скоро устает.
Человеку он не обязан положительно ничем: так ж е
свободно и на вольном просторе родится он через 40 не­
дель по зачатии теленком, где-нибудь на лесной окраи­
не, когда весенний снег начнет таять, и так ж е с пер­
вых ж е недель по рождении (обыкновенно на четвер­
той) вместе с молоком матери становится необходимым
для него лакомый мох ягель. Три, впрочем, первых
дня новорожденный неповоротлив, но через неделю
уж е так быстр на бегу, что поймать его невозможно.
Мать всегда при нем и криком, топаньем передними
ногами предупреж дает его о близости врага; ее пыжик
тотчас припадает к траве или заваливается за высо­
кие тундряные кочки. Родись теленок раньше весны,
ему не прошибить молодым и еще несильным копытом
того толстого слоя льда, который хранит под собой этот
мох; но природа идет за него: тающий снег оголяет мхи,
и олень-теленок легко через лето делается пыжиком ;
через полгода — пеблюем ; потом, через год — хорой ,
если он самец, и сырицей , если самка. Отелившаяся,
в свою очередь, сырица начинает быть важенкой, а
самец-хора — лоншакдм (от лонской, прошлогодний,
т. е. перегодовалый). Так ж е точно, как кладеной лоншак
501

зовется после того быком и употребляется для езды,
важенка, лишенная от природы способности телиться,
зовется хапторка и яловая , если она и рожала, да год
после того не обходится79. Летом (в июне и июле) взрос­
лые олени обыкновенно линяют и делаются к осени или
серыми, или белыми, или коричневыми. В августе они
скоблят свои рога, в октябре их сшибают и остаются
комолыми во всю зиму до весны, когда опять нараста­
ют рога в виде сосудистого нароста, покрытого множе­
ством бородавок, который потом припухает и вздува­
ется, вследствие отложения внутри костяного начала,
выходящего в виде рогов, покрытых кожицей, нежной,
очень раздражительной и наполненной кровью (сосу­
дистый нарост этот некоторые считают тонким гастро­
номическим кушаньем.) Олень скучает во все это вре­
мя: укрывается в тени и влаге, поникает головой, боясь
ежеминутно разбередить свои старые рога. Ч ерез де­
вять недель по рождении, рога молодого оленя оконча­
тельно готовы, кожица остается еще на них, но обтира­
ется потом животными о деревья. Рога эти у молодых
бывают белые, у оленей среднего возраста — бурые, а у
стариков — совершенно черные; на третий год у оленя
на рогах шесть концов, на четвертый — восемь (по че­
тыре на каждом), на пятый — десять и т. д.
Робкие по виду, терпеливые до последней степени,
олени, сильно свыкшиеся с холодами полярной страны,
в короткое лето на три только месяца посещающие тун­
дру, терпят муки, равняющиеся трем годам возможных
для них страданий: будь эта поездка аргишом с кладью,
с седоками, долгие ожидания хозяев где-нибудь у две­
рей сельского кабака, без пищи иногда по целым сут­
кам; будь это, наконец, даж е зимние пурги, силой своей
сшибающие оленей с ног и слепящие им глаза — все это
ничего перед теми страданиями, которые испытывают
олени по летам. Мириады комаров, покрывающих в то
время тундру, оводы особой породы (oestrus tarandi),
проедающие кожу животного и оставляющие под ней
502

свои яички, которые превращ аются потом и там ж е в
насекомое, заставляю т оленей с храпом бегать круга­
ми до истощения сил или спасаться в ближних реках
или озерах, которые они легко переплывают. Олень
заходит туда по самую шею и стоит тут иногда по це­
лым суткам, и это единственное спасение их. Человекухозяину опять-таки решительно нет никакого дела до
того: пусть ноют и гноятся у оленей копыта после голо­
ледицы, — бьет в голову, когда она, после вымочивших
ее дождей, зам ерзает от мгновенно-закрутившихся
холодов; пусть прибегают и реж ут оленьи стада медве­
ди и волки — человек-сторож покрутит головой, опять
пересчитает стадо, опять не досчитается, но помочь ни
в том, ни в другом случае не может. С этими обоими
врагами олень старается расправиться сам. Медведя он
бодает рогами, волка бьет копытом так, что тот пада­
ет оглушенным, но совершенно бессилен с оводом. Этот
кладет на спину яйцо, из которого выползает личинка,
внедряющ аяся в шкуру. Здесь олень питает ее, претер­
певая ужасные муки, затем, чтобы на свою ж е голову
воспитать куколку, из которой снова вылетает молодой
враг на все будущее лето. Здесь для него человек не
только бесполезен, но и совершенно бессилен. Виноват
он в другом: не выдумал мер устранять ту повсемест­
ную распространенность повальных болезней всякого
рода и особенно сибирской язвы, которая, проходя из
конца в конец тундры, словно вихрем валит с ног все
стада оленьи, и уж е не поднимает их вовеки. Целыми
десятками лет приготовляется потом новое население
для тундры, через пятнадцать лет достигающее толь­
ко половинного количества против прежнего, несмо­
тря на то, что олени замечательно плодовиты. Когда-то
богачом между хозяевами оленьих стад считался тот,
у которого было 4— 6 тысяч оленей, теперь, после по­
следнего сильного падежа, самый богатый ижемец
имеет их только 2000 и самый бедный самоед-оленевод
только 10 штук, имев прежде до 80 штук. Каждый
503

битый олень со шкурою и мясом в продаже круглым
счетом стоил до б руб. сер. Промышленные ижемцы
продают отдельно: вкусные жирные языки (по 20 коп.
сер. пара), рога (по 30 коп. пуд), сало в нетопленом виде
(по 2 руб. пуд), постели — ш куры животного, замшей,
в выделанном виде (от 1 руб. 50 коп. до 2 руб. 20 коп. за
штуку) и в сыром виде (по 25—40 коп. за шкуру), камусину — ш куру с ног, идущую на рукавицы, продают
такж е особо, равно как ш ерсть оленью, выстриженную
в пушном состоянии, и мясо в мерзлом виде (от 75— 80
коп. за пуд). Мягкие ш курки пыжиков идут на шапки,
шестимесячных неблюев на малицы (и это самые проч­
ные и потому дорогие — до 15 руб. сер. штука). Малицы
ж е из постелей взрослых оленей от 3 руб. сер. не вос­
ходят свыше 10 р. за ш туку (та ж е цена и совикам).
С судьбами этих животных, как известно, издав­
на уж е тесными и неразрывными связями соединена
судьба целого племени, теперь значительно уменьшив­
шегося в численности своей, но все еще младенчествующего в патриархальной грубости нравов это —

САМОЕДЫ

При этом имени, как живая, перед глазами восстает
теперь в моем воображении ж алкая фигура приземи­
стого, низенького самоедина, с лицом, обезображенным
оспой и украшенным снизу реденькой бороденкой, пло­
хо выросшей, сверху черными волосами, торчащими
копной. При входе в дверь моей комнаты, он обеими ру­
ками быстро схватил с головы своей шапку — пыжицу
с длинными ушами, разукрашенными по местам разно­
цветными сукнами, и повалился в ноги. Тяжело припод­
нявшись, он промычал, искоса взглядывая на меня:
— Чум ехать, ну!..
Он махнул при этом правой рукой с шапкой в сторо­
ну окна, уставившись потом глазами в землю.
504

Это был мой проводник, присланный самоедским
старшиной — истинный тип, годный для фотографии,
как лучший образчик самоедского облика.
— Водки хочешь? — спросил я его.
— Ладно!
Самоед при этом слове, покрутивши плечами и з а ­
сучив рукава, сделал три шага вперед.
Он выпил. Я предложил ему закусить тарелку с сем­
гой, но самоедин презрительно махнул рукой, отвер­
нулся и обтерся потом подолом своей малицы. Чтобы не
заставить его дожидаться меня на морозе, крепко з а ­
крутившем в то утро, я предложил ему первую попав­
шуюся под руку сигару. Самоедин, откусивши порядоч­
ный кусок, спрятал его за щеку, а остальную половину
сигары утащ ил в рукав. Я остановил его советом:
— Курить это надо. Не ешь — скверно!
— Сожру, хорош... порато.
— Едят ведь едят, ваше благородие! Ты его не з а ­
май! — объяснял откуда ни взявш ийся хозяин, который
покровительственно похлопал самоеда при этих словах
по голове и потом продолжал: — Им этот табак пуще
водки. Привозим ж е мы им в чумы-то дергачу этого; за
ручную горсть песца отдают. Ты смотри, Васька, наде­
вай шапку-то, — сегодня шибко холодно: за язы к хва­
тает!..
Замечание это относилось к самоеду, и ко мне дру­
гое:
— Завсегда без шапки: какой ни жги их мороз, разве
уж когда ветром крепко шибать станет, надевают ее.
— Крестивой ты? — спросил я самоеда.
Вместо ответа самоед запустил руку под малицу и с
большим трудом просунул из-под бороденки и ворот­
ника малицы медный надломленный крест. Словесный
ответ за него держ ал опять-таки хозяин, все тем ж е по­
кровительственным тоном:
— Крестивые они, все крестивые: любого спроси —
крест покажет, а чтобы эта вера... — Хозяин, не кончив
505

речи и покрутив головой, обратился к самоедину: — Ты,
Васька, ступай к оленям: не запутались бы. Начальник
сейчас выйдет! Веры этой нет у них, — продолжал он
вполголоса после того, как самоед захлопнул за собой
дверь, — вон ихний бачко, пожалуй, сказывает, что на
Колгуеве-де двадцать семей окрестил, а что проку?
Окрестить самоеда легко. В церкву они не загляды ва­
ют, а и пригонят которого: на пол ляжет. Детей крестят
молочников, а гляди, лет в десять, а то и позднее; жену
берут зря, что полюбовницу, и никаких таких обрядов
при этом не делают, и про законы около этого дела не
слыхать. Заплатит жених за жену, что спросит отец,
оленями ли, песцами ли, али-бо деньгами, да и живет,
Бога не ведая. И если возьмет он одну жену, тем не до­
вольствуется: гляди, другую присмотрел, и ту к себе
тянет. Иньки-то, известно, дерутся же промежду собой:
одна, значит, над другой старшей хочет быть, а ему ни­
чего! Не его дело. Вера их — известная вера: обшарь-ко
хорошенько, запусти ему руки за пазуху, так вот — не
стоять мне на этом месте! — божка, чурочку такую деревянненькую, безотменно вытащишь. Он и сечет его,
коли что не по желанию его сделается; он ему и кусо­
чек оленьего мяса в рыло тычет, коли что благополучно
сойдет, а нет, так и бросит, другого сделает, с другим
уж водится. Спросишь: крестивой, мол, ты? «Крестивой!» — скажет, а божок в кармане.
—
Какую ты веру от них захотел, когда вон они пес­
цов едят? Поезжай — сам увидишь!
Мы отправились. Опять снежные поляны раскину­
лись со всех сторон: скакали впереди саночек наших
олешки, понурив головки; олёлёлькал на них прово­
дник, и приходилось мне прятать свое лицо под совик,
поворачиваясь спиной к северу, откуда тянуло невыно­
симым морозом при полном безветрии. Совик скользил
по малице и малица по пимам, оставляя колени неиз­
бежному влиянию мороза. Дали мы первый маленький
506

дох оленям и в конце второго выехали из кустарника на
новую поляну. Вся она на этот раз уж е была подернута
густыми сумерками, но в трех разных местах ее мель­
кали огоньки: один, словно теплина, которую расклады­
вают волжские пастухи на ночнине, два других пуска­
ли пламя и дым, густой, стоявший неподвижным стол­
бом. Увлекли меня эти приветливые огоньки в дальнее
прошлое: на этот раз хотелось видеть стреноженных
лошадей, глухо побрякивающих в ночной тишине ко­
локольцами; хотелось слышать хлопанье плети, свист
живого человека, крик коростеля, засевшего глубоко в
траве. Уже едва не чуялся свежий, живительный, здо­
ровый запах только что скошенной травы. В светлых
образах восставало все это в воображении, как родное,
никогда и никем незабываемое, как контраст, наконец,
всему тому, что развернулось теперь перед глазами в
действительных образах, — далеко не таких. Кругом —
олени. По всей поляне разбрелись они, и белая поляна
превратилась почти в сплошную серую: один постуки­
вает то правой, то левой передними ногами в снег, пере­
стает на время, наклоняется, как будто обнюхивает ме­
сто, и опять начинает стучать копытами, сменяя одно
другим, и стучит долго, настойчиво. Другой олень стоит
неподвижно на одном месте, как будто врос в него, ут­
кнувшись мордой в черную тундру; несколько других
оленей бегают в круги; двое дерутся рогами. Над всем
этим глубокое, невозмутимое ничем молчание.
Как копны, как стоги снега, уединенно стоят поодаль
конусообразные чумы — цель поездки. Входим в бли­
жайший, или, лучше, пролезаем в него через узенькое
и низенькое отверстие и дальше лезть уж е не можем:
прямо, посередине чума, разлож ены горящие дрова,
над ними кипит котелочек, клокочет вода. Дым свобод­
но лезет в отверстие наверху, и все-таки этого дыму
остается в чуме в таком избытке, что дым ест глаза и
затрудняет подняться на ноги. Садишься на корточки
507

именно затем, чтобы прекратить слезы и что-нибудь
видеть и не достояться до головной боли и угара. При
свете довольно сильно разгоревшихся дров видишь из­
умленные, недоумевающие лица: одно, сколько можно
судить по ребенку на груди, принадлежит иньке , мо­
ж ет быть, жене хозяина чума, другое — ему самому,
потому что все остальные моложавы, хотя уж е с по­
разительными задатками на то, что через пять-ш есть
лет и они решительно, капля в каплю, будут походить
на отца или, все равно, на мать. В чуме тепло, сколько
можно судить об этом по тому, что у мальчишек на ру­
башках расстегнуты вороты, и видны голые, смуглые
груди. Самоед-хозяин струж ет ножом мерзлую рыбу
и, видимо, с наслаждением ест эти стружки. Инька,
покормивши ребенка, садится с иглой и сшивает оле­
ньими жилами одну оленью постель с другой: видимо,
приготовляет совик или малицу. Ребятишки, тоже как
будто освоившись с новым лицом, продолжают делать
свое: один скоблить оленью постель, другой мастерить
какую-то игрушку. Все это творится в глубоком, сосре­
доточенном молчании.
Осмотришься кругом: закоптелые и значительно по­
держанные пюки, те же оленьи постели, леж ат на ше­
стах (по-самоедски умах), сближающихся к верхнему от­
верстию. Оттуда по временам как будто дунет кто-то, и
чум вслед за тем вплотную наполнится дымом, который
слепит глаза и мешает производить дальнейший обзор
жилища. Вырвется этот дым на волю, и опять все ста­
рые виды: инька шьет, муж ее стругает рыбу; над котлом
в дыму и на деревянной решетке коптится или вялится
мясо, может быть, песцевина (мясо песца), может быть,
лисицовина или, наконец, даже оленина. По временам
мясо это пускает от себя неприятный, одуряющий запах,
и, того гляди, не усидишь дольше в чуме на этом ковре,
плетенном из тростника ёрки, подле этих лат , или дере­
вянных досок, которыми огорожен со всех сторон огонь.
508

В чумах богатых самоедов есть еще одно отделение,
называемое синикуй , противоположное входу; здесь
некрещеные помещают своих божков, крещеные веш а­
ют св. иконы. Синикуй завеш ивается оленьей шкурой,
которая и поднимается в то время, когда в чуме сдела­
ется уж е невыносимо чадно. Вход в чум оставляется
при постановке всегда под ветром. Разбивают чумы,
естественно, там, где по близости нет других чумов, и
для того, чтобы олени с оленями не сходились и не пу­
тались между собой.
— Давно ли вы стоите здесь? — спросил я самоеда,
чтобы о чем-нибудь заговорить с ним.
— Вчера, — отвечал он урывисто, по обыкновению,
и по обыкновению ж е потупил глаза.
— А когда снимаетесь?
— А вон!
Самоед тряхнул головой и, не ответив ничего боль­
ше, медленно приподнялся с места, отбросил рыбу
в сторону и, накинувши на себя малицу, вышел вон.
Я стал прислушиваться: глухо раздавался вдали лай
собачонок по разным местам на поляне, мать-самоедка
и ребятенки стали спешно подбирать подручное, укла­
дывая потом все это в коробки, плетушки, мешки. Я по­
спешил вылезть на воздух. Навстречу попадается са­
моед, останавливается и всматривается в меня, тоже
как будто недоумевая и удивляясь.
— Что так рано снимаетесь? — спрашиваю я его,
ж елая хоть этим вопросом вывести его из недоумения.
Самоед улыбается, однако находится на ответ:
— Олешка мох съел... велит дальше!..
С этими словами ловко бросает он петлю на рога на­
бежавшего на нас оленя. Этот испуганно останавлива­
ется и дрожит всем телом. Самоед привязы вает его к
чуму, ловит другого, третьего.
М ежду тем три хохлатых собачонки продолжают
обегать с удушливым лаем вокруг стада, останавли­
ваясь перед теми оленями, которые, не слушаясь лая,
509

еще щиплют мох. Собаки лают на них долго и много, на­
конец, и этих спугивают с места и их обращают в бег­
ство на настроженный аркан хозяев. Вскоре много уж е
оленей стояли привязанными к чумам; остальные сби­
ты собачонками в неподвижную и послушную кучу. От­
кинутые от чумов санки стоят уж е наготове, нагружен­
ные кое-каким мелким скарбом, снесенным иньками;
на остальные из них складываются затем нюки, поднючья (те ж е оленьи шкуры, которые в чуме заменяют
нижнюю настилку). На третьи санки кладут шесты, на
четвертые садятся ребятенки, по одному и по два, на
шестые мать с грудным ребенком, на седьмые бросают
хохлатых собачонок, сделавших свое дело и прикорнув­
ших, на восьмые, передние, садится сам хозяин чума
и — аргиш готов. Едет он на другое место, где больше
моху, еще не вытравленного, и где так ж е оставит по­
сле себя тундру взбитой и такой же почернелой, как
и эту, которая леж ит теперь перед глазами моими во
всем пустынном однообразии. Скрипит вдалеке аргиш
и чернеет еще некоторое время перед глазами моими.
Наступивший мрак, усиленный длинной тенью придо­
рожного леса, закры вает все это, а быстрота бегущих
оленей уносит от слуха и скрип санок, и урывистые
вскрики путников. На новом месте, верст за 50 отсюда,
разобьют в полчаса эти ж е чумы самоеды и опять по­
стоят на нем два, много три дня, как бы исключительно
для того, чтобы перебраться на иные места.
Вот почему самоеды всегда зависят от прихоти сво­
их оленей, которым нужна свеж ая пища, новые места,
и становятся чумами там, где указы вает инстинкт
этих животных. Вот почему и самая жизнь самоеда тес­
но сливается с проявлением животного существования
тех же самых оленей. Поставлены они в необходимость
отыскивать себе пищу там, где она есть — и самоеды
плетутся за ними туда же, как верные слуги. Этим
оправдывается и кочевая жизнь этого инородческого
племени северной России и вся немногосложность в
510

обычаях и внешних обрядовых проявлениях домашней
жизни. Около оленей за людей отвечает собака, которая
и здесь, в тундре, — дорогой и неизменный друг чело­
века, и самоеды ее ценят высоко: за лучшую дают два,
три и даж е четыре оленя. На тысячу оленей достаточно
трех таких сторожей да столько ж е и людей — работ­
ников, нанимаемых на год за пять и шесть оленей при
готовой пище и одежде.
Х валят и тундру:
—
Иногда едешь целый день, — олень копыта не з а ­
мочит. По тем местам белый, черный и красный мох.
Где белая головка травы (болотный пух), словно снег
лежит: там мокро, там болото — туда не ходи. Озера —
глубоки: спускали на дно веревку во 100 сажен, а дна
не достали. Озера — все рыбные: одним неводом вы­
тащишь не на один день, и еще половину бросишь, —
соли нет. Годом родится морошка, — ее весело собирать
и запасать. Птица всякая есть, какая только бывает на
свете. На четверке оленей, без остановки, зимой можно
сделать верст до 50, и еще за десять верст по дыму чут­
ким носом узнают, чей там чум, заколол ли приятель
оленя на угощенье, и есть ли у него водка в запасе: без
пиров и гостей бы, что ж е и за жизнь? Сами работать
не привыкли, да и зачем, когда для стада есть собаки, а
для дома в чуме жены и дочери, иные и живут только
одним шитьем.
Самоед, как известно, — плохой семьянин. В зяв­
ши себе жену непременно из чужого рода80, хотя бы и
сестру жены своего брата, самоед живет с ней как бы
только для того, чтобы не остаться холостым, и невы­
носимо бьет ее, если заметит неверность, и преспокой­
но отвязы вает и уводит оленя от саней своего соперни­
ка. Ж ену покупает он за несколько песцов, лисиц или
оленей, при посредстве эву (свата), который является в
чум отца невесты с деревянным крюком от котла и не вы­
пускает орудие это из рук до тех пор, пока будущий тесть
не изъявит своего согласия. Оба соблюдают при этом
511

возможно глубокое молчание, стараясь объясняться од­
ними знаками. Отец невесты кивает головой на предло­
жение свата, который тотчас же передает ему бирку для
того, чтобы тот нарезал на ней то число зарубок, сколько
хочет он взять за дочь свою животных. Сват срезывает
из них, сколько покажется ему лишних. Условливаются
о дне размена выкупа и являются в невестин чум арте­
лью и здесь угощаются сырым оленьим мясом и уходят,
оставляя в чуме только жениха и невесту. В полночь ж е­
них уезж ает домой и является опять к чуму невесты уже
в назначенный день свадьбы. Но чум заперт, свадебный
поезд даром не пускают: требуют подарков, а потому и
обмениваются ими. Потом обводят невесту с ее прида­
ным и жениха с его выкупным три раза кругом невести­
на чума, а затем, три ж е раза, кругом женихова. В этом
весь свадебный церемониал у некрещеных самоедов! Не
оборвется ничего в оленьей упряж и во время этих объ­
ездов — супружеская жизнь молодых должна идти во
взаимном согласии и верности.
Сделавшись женой и приготовляясь быть матерью,
самоедка считается всем соплеменным ей населением
тундры нечистой и сквернит своим прикосновением все,
до чего ни дотронется. Переступит она через веревку,
через оленью упряжь — муж поколотит ее, приругает
и тотчас же поспешит окурить вереском ту вещь, чтобы
сделать ее опять годной для употребления. В последние
недели перед родами самый чум сквернит роженица:
бедный самоедин старается не быть в нем, особенно в по­
следние дни перед разрешением иньки; богатый спешит
выстроить для нее особый чум и называет его сямаймядыко (поганый чум). Здесь при помощи другой опыт­
ной иньки — повитушки, самоедка делается матерью
при соблюдении некоторых суеверных обычаев. Если
роды трудны, бабка заключает, что причиной тому из­
мена супружеской верности кого-либо из супругов, и
потому настойчиво требует признания с обеих сторон.
Новорожденного обмывают теплой водой и кладут за­
512

кутанным в олений мех в лубковую колыбель, на дно
которой засыпаются мелко истертые древесные гни­
лушки и опилки. После того бабка очищает чум и людей
от предполагаемой скверны водой, в которой сварена
березовая губка. Через восемь недель роженица, оку­
ренная оленьим салом, имеет уж е право разделять с
мужем скудную трапезу и почитается чистой до нача­
ла новой беременности. Ребенок родится, почти всегда и
без исключения, с наследственными болезнями и через
несколько недель после появления на свет уж е покры­
вается злокачественными сыпями и язвами, между ко­
торыми опытный глаз может различить и сифилитиче­
ские, чесоточные и, наконец, оспенные, большей частью
все вместе, потому-то собственно и называются все эти
болезни нырком , мирскими, как будто без них уж е и
нельзя появляться самоеду на свет Божий!
Не всегда при рождении, большей частью через год
и больше, дают новорожденному имя, по первому по­
павшемуся на глаза предмету. Назовут его Пайга, если
в этот день выловится много рыбы пеледи; Мюс, если
он родится во время езды аргишем; назовут Тенеко ,
если много попадается в капканы, по тундре, лисиц;
Сармиком, если попадутся волки; Тагана , если ребенок
окажется слишком хворым. Недавно умер Немза , на­
званный так потому, что он родился как раз в то время,
когда явился в том чуме академик Кастрен — немец ,
изучавший, по поручению гельсингфорского универ­
ситета, наречия чудского племени. Замечательно, что и
у крещеных по два имени: одно старое, а другое новое.
Так точно случалось спрашивать многих: один сказы ­
вался Николаем Ханалисовым, а у самоедов известен
был под именем Ягро; друг был записан Васильем Суд­
ковым, а обзывался соплеменниками Майдна и т. д. Са­
моедский старшина, снабжавший меня в Пустозерске
оленями, был некрещеный и потому носил одно только
имя самоедское, не имея русского. Он был записан при
клейме своем так: Хыла Маленбаев Явулевич.
513

Не особенно крепким здоровьем пользуется само­
едское племя и во всю остальную жизнь, посреди мел­
ких тундряных промыслов: горных за лесным зверем,
рыбой и птицами, и морских — в покрутах, по найму
от богатых соседей зырян и русских. Страдая, почти
поголовно, глазными болезнями, от сильных ветров,
разгуливающих по тундре, от едкого дыма чумов и от
грязной жизни, самоеды в то ж е время не избегают и
цинги (для них всегда смертельной), и болотных злока­
чественных лихорадок.
Лишенные всякой помощи, исключительно полагаю­
щиеся во всех житейских невзгодах на кудесников сво­
их, тадибеев, прибегая в суеверном страхе и при болез­
нях к их шарлатанству, самоеды мрут, не достигая 50
лет жизни. Ревизские сказки, составленные посильно
верно, указываю т на грустные результаты : в последние
83 года вымерла половина почти всего самоедского на­
селения тундры. Обстоятельство это почти прямо ука­
зывает на то, что оседлые племена, следуя еще неиз­
веданным историческим законам, в недальние десятки
лет уничтожат это кочующее племя, поработив его сво­
ему влиянию. Уже в настоящее время можно указать
на несколько селений, в которых воочию совершаются
эти поучительные преобразования. На р. Колве, при
впадении ее в Усу (приток Печоры), выстроилось уж е
порядочное селение (изб в 20) при тамошней церкви, и
самоеды, ж ивя в них оседло, охотно ж енятся на зы рян­
ках: и в облике, и в характере значительно теряют свой
врожденный самоедский оттенок. На р. Пёше, в пустозерской деревне Тельвисочной, совершается почти то
же, хотя несколько и в меньших размерах. В Ижемской
волости, где самоеды крещены все поголовно, они сде­
лались решительными зырянами: забыли родной язы к
свой, бреют усы и стригутся в кружок. Больш ая часть
пустозерских самоедов бойко говорит по-русски и не­
редко заходит в церкви, как бы в наглазное оправдание
давно сложившегося про них русского присловья: «И в
самоедах не без людей».
514

Все эти обстоятельства, вместе взяты е (особенно
принимая при этом в расчет и значительную смерт­
ность) обещают, во всяком случае, уж е недолгое исто­
рическое будущее самоедскому племени. Также, мо­
ж ет быть, переломают шесты, прорвут в целом месте
чума нюки и вынесут в это отверстие и последнего не­
крещеного мертвеца-самоеда, и такж е положат с ним
в гроб ложки, чашки, харей, санки надломленными, и
также, может быть, убьют на его могиле оленя и съе­
дят его тут же, в сырых, еще дымящихся теплой кро­
вью кусках, — и в тот еще раз, когда останется только
маленькая горсть самоедов-язычников (как делает это
в настоящее время еще большая половина мезенских
самоедов).
Окончательному обращению их в христианство мно­
го препятствуют, по общим слухам, зыряне, которые
уверяю т их, что коль скоро они окрестятся, то неизбеж­
но подвергнутся рекрутской повинности. Тогда-де не
посмотрят на их дряблое телосложение, ни на привыч­
ку и неумение жить в неволе: в теплой избе, пожалуй,
даж е в казарме, а не на оглядных тундряных степях.
Вообще, зыряне имеют сильное влияние на самоедов и,
в этом последнем случае, много способствуют поддер­
жанию в своих неоплатных работниках по тундре их
старых верований и суеверных обычаев.
Не зная песни, не приучившись находить в ней
какое-либо иное значение, кроме бессвязного, бессмыс­
ленного мурлыканья себе под нос от скуки и с приме­
ра соседних русских, самоеды не хранят (почти вовсе)
и преданий о прошедших временах. Ведутся между
ними еще кое-где два предания о недавней борьбе их
с своими соплеменниками Карачеями. По одному из
этих преданий, болыиеземельские самоеды стреляли
во врагов своих через каменное окно или, лучше, про­
ход в Уральских горах, до того узкий, что при проезде
через него посылается передовой повестить впереди,
чтобы едущие с той стороны переждали: двум рядом
515

проехать уже нельзя. Другое предание говорит, что
самоеды в сообществе сибирских остяков отправились
на войну с Карачеями, оставив жен своих у какого-то
озера, которое зовется теперь Невод-озеро (в переводе
с самоедского). Долго не возвращ ались самоеды назад:
жены съели все запасы хлеба, ели птиц, стали есть мы­
шей. М ужья все не являются: приходится умирать с го­
лоду и тем более постыдной смертью, что есть горшок,
да нет ложки, есть невод, да нет лодки. Одна самоедка
ухитрилась, привязав к одному концу невода ковш, ко­
торый и был отнесен ветром к дальнему берегу. Стали
вытаскивать — невод оказался полон рыбы.
Во всем самоед — раб старины, как и всякое другое
неразвитое племя. До сих еще пор боится он злых на­
ветов тадебциев — духов, которые ничего неспособны
делать, кроме зла. До сих еще пор безусловно верят тадибеям, тем избранным, святым людям, которые одни
только способны умилостивлять всю злую воздушную
силу. Во всех неожиданных и тяж елы х испытаниях и
невзгодах самоеды, по-старому, прибегают к помощи
тадибея, всегда самого плутоватого и самого толково­
го изо всего племени, большей частью старика и даж е
во многих случаях старухи. Захочется тадибею вы­
пить водки и напиться пьяным, он придумывает для
самоеда какую-нибудь смертельную болезнь. Самоед
простодушно верит, позволяет делать над собою все­
возможные истязания и не стоит за последним песцом,
чтоб добыть кудеснику вина. Такж е точно и сам от себя
самоед зовет тадибея и на роды иньки, и заклинать ве­
тры, и лечить от действительно гнетущих его болезней.
Во всех случаях является тадибей обманщиком, лов­
ко пользующимся простодушием земляков, и во вся­
ком случае готов бить кудес свой и не перед своими,
лишь бы только напоили его за то пьяным или дали ему
столько ж е денег на выпивку.
Я был личным свидетелем его проделок и потому
спешу передать обряд битья кудес (самбадавы — по516

самоедски) так, как он представился моему внима­
нию.
Тадибей наш явился приглашенным именно с той це­
лью, чтобы показать внешний обряд битья кудес, и по­
тому, смекнувши, вероятно, о том, что будет иметь дело
с неверующими, пришел немного навеселе, заручив­
шись, естественно, не одной чаркой водки для вящего
вдохновения. Как теперь, вижу его в хохлатой шапке
из меха россомахи, с наличником, из-под которого вы­
глядывало его красное, лоснящееся, скуластое лицо, с
плутовато-бегающими глазами. Встретив его нечаян­
но и в сумерки где-нибудь в лесу, не на ш утку можно
бы было перепугаться и отвести взор подальше от его
неприветливого и действительно странного взгляда.
Неудивительно, что он заставляет дрожать самоедов,
прибегающих к его помощи и, сверх того, уверенных в
том, что тадибей ж ивет запанибрата с злыми духами и
к служению им приготовляется долгим навыком, ж ивя
лет по десяти за Уральским Камнем в науке у остяцких
гааманов.
Тадибей и в наш чум пришел такж е увешанным бу­
бенчиками по швам малицы, с оловянными бляхами
по спине и плечам. Бляхи эти ш иркали и шумели при
каждом движении. Кроме бубенчиков, одежда его опу­
тана была суконными лентами разнообразных цветов,
как редко, пожалуй, украш ает свою пеструю паницю
иная щеголиха-самоедка. Тадибей не изменил заучен­
ной важности приемов, сухо и величаво раскланявшись
на все четыре угла чума, по которому разместилась вся
наша неверующая компания. Истинным, опытным ар ­
тистом и знатоком дела, словно не раз уж е дававший
концерты при огромном собрании столичного люда, ка­
зался мне и на ту пору этот полудикарь, полуизувер,
полуплут, стоявший некоторое время неподвижно. Не
шелохнулась ни одна из его блях, не ширкнул нескром­
но ни один из бубенчиков, но в лице его можно было про­
читать плутоватую улыбку, предательское подергиванье левого глаза. Еще мгновение — и кудесник дергал
517

уж е над головой своим пензером81 раз, два и три... Он
присел, закрывш и лицо руками. Поднявшись в другой
раз, он выхватил из-за пазухи деревянную колотушку,
обвитую оленьей шкурой, и начал колотить ею в бубен
сначала тихо, потом все учащеннее, так что рука его
уж е ловко прыгала по инструменту, как рука опыт­
ного барабанщика по барабану. Он то присядет, дико
взвизгнув, то опять начнет сильно колотить, причем
пензер издает глухие, неприятно тупые звуки. Вдруг
он закричал лихорадочным голосом, пуская целый по­
ток разных непонятных слов на том гортанном и подчас
носовом языке, который одинаково неприятен и в устах
мужчины, и в устах женщины из самоедов.
Двое из проводников наших, самоедов, при первых
звуках его крика выползли из чума; нам самим ста­
новились неприятны эти звуки и кривлянья, которы­
ми сопровождал кудесник обильный поток своих слов.
Верных четверть часа кричал он и бесновался таким
образом, вертясь на одной ноге с пензером над головой
и уж е реж е постукивая в него колотушкой. Наконец,
он упал в изнеможении на пол. Судороги подергива­
ли его несколько мгновений, он как будто усиленно
всхлипывал, и не успели мы броситься к нему, чтобы
поднять его, тадибей был уж е на ногах и ш арил что-то
за пазухой.
Не успел я выследить и за этими движениями его,
как один из наших вырвал из рук кудесника нож, при­
молвив:
—
Ногами ты дрягай, сколько хочешь, а уж рукам
баловать не дам воли! Это ты опять-таки затеял не
дело. Ну, тебя!.. Знаем мы вашего брата, видали уж не
единый раз. Теперь, брат, ты нас не надуешь — ш а­
лишь! — продолжал ворчать проводник мой во все
время, пока отдыхал кудесник, видимо, пораженный
неожиданностью перерыва в обдуманных и заученных
издавна обрядах.
Л еж а на полу, он поднимает то одну ногу, то другую,
повернется на левый бок и потом медленно передви­
518

нется и ляж ет на спину. По лицу его струится обиль­
ный пот. Узенькие глаза подернулись какой-то влагой.
Он тяж ело дышал. Немного погодя он сел, мутно обводя
кругом всего чума глазами, и как будто ж дал чего-то
таинственного. Рассыльный, выхвативший из рук тадибея нож, и здесь его не оставил:
— Вставай-ко, брат, ей-богу, вставай! Не пужай ты
меня. Боюсь я их, ваше благородие! — обратился он ко
мне, как бы с оправданием. — Знаете, пугают. Ножомто своим вот так и тычут около сердца. В один бок его
в брюхо всунет, из другого вытащит. Вставай, братсамоедушко, вставай!
Кудесник послуш ался-таки его, но не был тверд на
ногах и стоял перед нами, понурив голову, и весь дро­
жал.
— Умаялся, — объяснил рассыльный. — Не легкое,
вишь, дело-то, не легкое!
— Воды не хочешь ли? — обратился он к нему и, по­
лучив согласие, напоил его водой.
Тадибей, оправившись, обратился к нам с вопросом,
высказанным слабым, удушливым голосом, но доволь­
но понятно русской речью, из которой видно было, что
он хотел показать еще один кудес, употребляемый при
заклинании ветров. Но и здесь суетливый рассыльный
предупредил нас:
— Не надо, тадибеюшко, не надо, Христос с тобой.
Знаем: сядешь ведь к жаровне, начнешь по уголькам
стучать палочкой, мычать, да хухукать, да раскачи­
ваться во все стороны, да носом-то в уголья норовить —
не надо! Не глядите, ваше высокородие! Отдохни, тади­
беюшко!.. На, вот, прими кубок вина да денег три цалковых... Это тебе за потеху.
Мы уж е не слыхали последних слов, поспешив вы­
йти на свежий воздух. Рассыльный догнал нас уж е на
дороге и встретил замечанием:
— Смерть боюсь кудес этих, а глядеть люблю! Ж илы
все тебе тянет, кровь носом просится, а не ушел бы из
чума-то до утра, все бы глядел да пугался...
519

— Зачем ты нож-то у него вырвал?
— А зареж ется, гляди. Этак-то уж было на Индеге в
тундре. Один экой-то пырнул себе в брюхо, да и с места
не встал. Знаем уж мы это! В свидетели потом придется
идти: ты ж е в ответе пуще других будешь. Скажут, за ­
чем не остановил. Так вот поглядеть, без всего, без это­
го, любопытно!..
— С нечистой ведь они силой знаются пуще кол­
дунов наших — оттого ведь у них это. Самоеды вон и
нечистую-то силу эту видят: белые-де такие, что снег
белые, и все-то, слышь, в палец, а пугают: языками
дразнятся. Да вот как бы дело-то теперешнее не ночью
было, рассказал бы я тебе больше противу того...
Тем и заключил свои толки рассыльный, но и на дру­
гой день, вопреки обещанию, рассказал немногое: что
самоеды-де божков своих называют хегами и ставят
их у неводов и звериных норок; что есть-де еще сядеи ,
которых они на горах оставляют; что этих они секут,
когда провинятся в чем, но что хег боятся, потому-де,
что хегов тадибей освящает; что с самоедом можно пить
водку, сколько хочешь, но что только надо спешить са­
мому напиваться скорей, да и уходить из чума, а то
опьянеет самоед прежде — драться полезет, лицо пе­
ченкой сделает; что самоед в драках этих силен на ру­
ках, а на ногах некрепок. Вот и все те сведения, какими
мог я поживиться от бойкого рассыльного, который всетаки любит больше глазеть, чем замечать и понимать
высмотренное, по обычаю всех неграмотных муж ич­
ков русских. От других уж е (и многих) привелось мне
узнать впоследствии о том главном значении, какое
имеют зыряне по отношению к тундре и к самоедам.
Вот как сложилось все это немногосложное дело.
Толковые, сметливые зыряне, давно имея множе­
ство случаев вглядываться в характер своих тупова­
тых соседей, пришли к весьма положительным и вер­
ным заключениям, что самоеды, из веков обреченные
на борьбу с природой и множеством препятствий, по­
520

ставляемых ею для достижения ими прямой цели, тр у ­
долюбивы. Особенно видят они это по тому, что редкий
из них когда-либо сидит без работы. Знают зыряне,
что трудолюбивые и терпеливые самоеды в то же вре­
мя верны, по простоте сердца, данному слову: умирал
обещавший — за него являлся брат, другой какой-либо
родственник, взявш ийся при смертном одре исполнить
его обещание (это факты и даж е недавние); что само­
ед, если и захочет схитрить в чем, то легко ловится и
в этом. Так, например, он ни за что не возьмется по­
клясться на голове ошкуя, в простоте сердца уверен­
ный, что медведь этот съест его за обман на первом ж е
дальнем морском промысле. Но, главное, и что особенно
зыряне приняли к сведению и на чем преимущественно
основали они дальнейшие планы к исключительному
обладанию тундрой — это непомерная страсть всего
самоедского племени к спиртным напиткам.
Зы ряне много не задумывались и, сговорившись раз
между собой, привели дело в исполнение. Сколотивши
кое-как достаточную сумму денег (помогать друг другу,
из числа своих единоплеменников, у них до сих пор —
святое коренное правило), они покупали обыкновенно
бочку спирта. Ее везли в тундру, преимущественно в те
места, где разбивалось больше чумов, и, стало быть, где
больше предполагалось добытого промысла.
Со льстивой речью, почетным поклоном, с добрыми
пожеланиями всякого благополучия, па все четыре ве­
т ра , входил зырянин в чум самоеда, преимущественно
богатого. Самоед располагался в его пользу, саж ает по­
ближе к огоньку, спраш ивает согласия заколоть оленя,
чтоб угостить потом дорогого гостя парной печенкой,
еще дымящимся сердцем животного. Зырянин благо­
дарит и предупреждает своим угощением: без дальних
разговоров тащ ит из рукава кубок (полуштоф) спирта,
щедро разбавленного водой. Самоед давно уж е знаком
с этим напитком, любит его, считает необходимостью
и ежедневно бы пил его помногу, если бы только взять
521

было где: кабаки все — по селениям, которые далеко
ушли от чумов, ехать туда далеко, да и некогда: лесной
зверь ежедневно лезет в пасти, кулёмки, сети, капканы
и черканы. Самоед готов уж е сам купить, но зырянин
ж елает сначала поподчевать даром, а потом уже потол­
ковать о цене.
Пьют. У самоеда глаза искрятся, сердце облива­
ет маслом: любо ему, что зырянин и иньку подчует, и
подростку-сыну подносит вина — и те пьют охотно, по
давней привычке. Самоед, пожалуй, рад и тому, что зы ­
рянин пьет всех меньше (им ж е больше достанется) и
глаз не спускает с рукава гостя: не вылезет ли оттуда
еще кубок водки на пущую его радость и веселье. Но
кубка не видать. Зырянин самодовольно улыбается и
выжидает своей поры. Самоед не замедлит сказаться.
—
Изволь, принесу и еще кубок, да только этот бу­
дет денег стоить! — отвечает зырянин на запрос со­
беседника, по-самоедски, конечно, иначе у них бы не
состоялось беседы (тогда самоеды не умели еще гово­
рить по-зырянски, да и зыряне, знающие только один
свой язык, не ездили еще в тундру). Приносилось вино.
У самоеда нет денег, а есть лисица, только вчера задав­
ленная. Зырянин и этим не гнушается; осматривает ли­
сицу: нога была переломлена, кормилась дома и вся в
ость ушла, пушистая такая, — десяти штофов стоит: за
полуштоф взять, пожалуй, можно. Самоед не стоит за
этим: зверь не сегодня-завтра другой набежит, много
его таскается по тундре, а вино может уехать в другие
чумы и тогда его не догонишь, пожалуй. Распивается и
этот кубок, самоед уж е подчует зырянина, свою иньку
и сына. На третьем полуштофе самоед раскутился: на­
поил даж е маленьких, разбранил зырянина за то, что
тот мало пьет; требует еще водки: зырянин объявляет,
что вся. Самоед не верит, говорит, что не стоит за пуш ­
ниной, была бы водка. Зырянин выговаривает чернобу­
рую лисицу, трех песцов, пару оленей живых и — если
не дрогнет рука, не треснет язык! — ш куру медведя, да
522

уж (кстати) и сани, на которых бы можно было свезти
вымененное. Он получает все это охотно, тем более что
не упираются ни отец, ни мать, ни дети: они ж е помога­
ют все это положить на новые сани и привязать поплот­
нее, чтобы что-нибудь не свалилось.
Зырянин далеко уезж ает к другим чумам. Самоедин
просыпается поутру, вспоминает вчерашнее и ж алеет
только об одном, что не купил еще кубок вина про з а ­
пас, на похмелье.
В других чумах с зырянином ни хуже, ни лучше: са­
моедское племя — что один человек, с одним обыком
(давно уж е это все знают и не спорят). В дальних чумах
другие такж е готовы все до единого менять шкуры до­
бытого зверя и живых оленей на кубки сомнительно­
го достоинства вина, хотя, впрочем, и не потерявшего
способность туманить глаза и совсем отнимать скудные
остатки соображения. Ч ерез неделю, много через две,
ижемец таким образом возвращ ается в свою волость с
пустой бочкой, но не с одними санками и не порожними.
Вместо восьми оленей, привезш их бочку, приводит он
домой десять, двадцать, тридцать и более.
Успех одного соблазнил и многих других. Из ред­
кой деревни по волости не поехали таким образом тричетыре дома, даж е с ребятишками на подмогу, и редко­
му зырянину случится быть битым от догадливого са­
моеда. Многие стали возить туда и другие товары кроме
вина, но все приезж али обыкновенно домой с большими
барышами. Все незаметно богатели82: в какие-нибудь
два десятка лет те же зыряне, которые нанимались в
работу к богатым пустозерам, сами теперь сделались
хозяевами. Случился, наконец, и более крутой поворот:
богатые самоеды, державш ие стада штук до тысячи,
пошли в пастухи к этим ж е стадам по найму от новых
хозяев — ижемцев и благодарили еще, хвалили хозяев
своих за то, что они не погнушались их скудостью и не
пустили их на едому, а взяли в кабалу. Установившийся
между печорцами термин «жить или сидеть на едоме»
523

относительно самоедов означает то же, что в остальной
России побираться Христовым именем, т. е. жить мир­
ским подаянием, милостыней. Самоеды или на чунках,
забравш и всех ребятишек, идут на зиму к городам, пре­
имущественно к Архангельску, Мезени, Пинеге и даж е
к Холмогорам, или нанимаются к пустозерам в дома.
Самоедки, давнишние испытанные мастерицы шить,
работают и з-за одного прокормления всякую одежду
по готовым выкройкам. Ребятишки тоже помогают в
этом матери или бродят по избам и собирают остатки
от стола достаточных крестьян Усть-Цыльмы, Пустозерска и деревень богатой Ижемской волости. Говорят,
таким образом сидят на едоме до ста семейств, пришед­
ших в крайность самоедов.
Мало-помалу богатели таким образом ижемцы в
ущерб самоедам, увлекая в такой ж е промысел и даль­
них пустозёров. Некоторые из соблазнившихся лег­
костью барыша и простодушием самоедов прибегли к
постыдному, более крутому средству: они просто ста­
ли воровски в темные ночи уводить оленей из стад и,
выучившись ловко вы травлять старые клейма, накла­
дывали новые, свои. Правда, что в настоящее время
строго запрещено зырянам и русским возить в тундру
вино, ловить в озерах рыбу, строго следят за кабалой
и на базарах за фальшивой монетой, которой самое­
ды привыкли бояться, не выучившись распознавать.
Правда, что молодое поколение зырян негодует ис­
кренно на прежние нечестивые порядки отцов и дедов,
но все-таки самоеды ловятся и на фальш ивые деньги,
и на фальш ивое вино, хотя и значительно реж е против
прежнего.
Нечистые дела соседей до некоторой степени пробу­
дили в самоедах чувство самосознания и даже мщения,
как это доказано недавними примерами. Один самоед
уже запродал крестоватиков и лисиц за условное ко­
личество хлеба одному из пустозеров и пил заручную,
но пустозер, напившись раньше, заснул. Самоед не по­
524

терял ни сознания, ни присутствия духа настолько, что
с деньгами и запроданными крестовиками ушел и сбыл
добытых им песцов другому хозяину на другой ж е день,
а на третий «провалился в т ундру , где его и с собаками
теперь уж е не сыщешь», как выразился мне сам обма­
нутый. Другой случай, удививший весь туземный край,
совершился за несколько дней до моего приезда. Один
ижемец жил в оленях на тундре и преспокойно ковырял
ложки или чашки в то время, когда двое самоедов пооче­
редно отгоняли от него стада оленей. Когда уже таким
образом отогнали они половину, зырянин заметил это,
заметил и обоих грабителей-самоедов. Воры, не думая
долго, бросились на пастуха и, чтобы он не кричал, на­
били ему в рот несколько горстей моху. По счастью, все
это видел находившийся вблизи другой пастух-ижемец:
он побежал на помощь. Один самоед выстрелил в него, но
не попал. При мне же (в Мезени) самоед отвязал оленей
от санок пустозера, ехавшего под хмельком с мерзлой
рыбой на пинежскую ярмарку.
Если теперь не поддаются самоеды обману русских
полицейских чиновников (как бывало прежде), кото­
рые, вместо того чтобы сбирать ясак с головы оленя,
брали ту же, назначенную правительством, сумму с
копыта, зато они до сих еще пор не знают настоящей
суммы подати, особенно дальние. Русские и здесь при­
думали средство поживиться: они за известную плату
самоедскому старшине берутся собирать ясак с самых
дальних и, приезж ая в отдаленные чумы, получают не
рубль узаконенный, а два, два с полтиной, смотря по
тому, сколько захочется взять с этой суммы процентов
за проезд туда и хлопоты при этом.
Все-таки во всех самоедских племенах, еще до сих
пор при полном безверии пропасть суеверий и при­
том самых фанатических. Правда, что они уж е не ве­
рят святости тадибеев, в том случае, чтобы от них,
по-прежним преданиям, могла отскакивать пуля, осо­
бенно после того как попытал это один мезенец и по­
ложил кудесника на смерть одной пулей. Зато все-таки
525

считают злым знаком, если во время жертвопринош е­
ния попадает на платье капля крови. Не верит самоед
такж е счастью на седьмой неделе и считают седьмую
зарю при болезнях роковой. Он непременно сож жет те
санки, на которых когда-либо случайно родила инька,
и заколет тех оленей и отдаст мясо их собакам. У тех
санок, на которых возит идолов своих и которые пуска­
ет вперед аргиша, самоед непременно сделает семь ко­
пыльев и нарубит семь рубежков на полозьях. Остров
Вайгач и на нем гору Уэсако считает жилищем само­
го невидимого Нумы, ни за что не ляж ет спать в одном
чуме с крещеным и пр., и пр.
Дикий остров Вайгач, до сих пор посещаемый про­
мышленниками, имеет на мысу Болванском глубокую,
скалистую пещеру с двумя отверстиями: широким к
морю, узким к вершине утеса. Здесь стоял идол Весак с
семью лицами, которому приписывали гул ветра в пе­
щере и которого обставляли самоеды множеством дру­
гих болванов. Все эти идолы были сожжены миссией,
снаряженной для крещ ения самоедов, под председа­
тельством архимандрита Сийского монастыря Вениа­
мина, в 1827 году. Отец Вениамин, между прочим, со­
общает любопытные сведения о том, что крещеные им
самоеды Большеземельской тундры «наперерыв обе­
гали друг друга, чтобы прежде других позвонить в ко­
локола, что им доставляло величайшее удовольствие».
Вениамин обратил к православию 3303 человека, пере­
вел на самоедский язы к Новый Завет и составил грам­
матику и лексикон.
Можно еще многое сказать о суевериях самоедов,
если бы в то ж е время соседние русские, при всей своей
набожности, были бы менее их суеверны83.
До сих еще пор самоеды в простоте сердца щеголяют
ременными поясами (ни), пестрыми ситцевыми малич­
ными рубашками, разноцветными суконными лоскут­
ками, песцовой опушкой на женских паницах, не подо­
зревая, что давно уж е висит над ними громовое облако,
526

и тундра, укрепленная за ними, может быть, целым
тысячелетием, перейдет в руки самых злых врагов, ко­
торых они по простоте своей считают теперь лучшими
друзьями.
* * *

3 ф евраля (1857 г.) я был уж е в Холмогорах. П ере­
до мною мелькали старенькие домишки этого самого
древнего города в Архангельской губернии. Под окна­
ми моими бродили рослые коровы, заугольпики п р я­
тались по домам, не видать было на улице ни одного
человека.
Р аза два являлись ко мне до того костянники, при­
носившие свои безделушки, сделанные из моржовой
и мамонтовой кости. Хмурилось небо, заволакиваемое
снежными темными облаками; хмурился, казалось, и
самый город, бедный, старый, как будто обезлюдевший.
В тот день я намеревался оставить Холмогоры, а с ними
и весь Архангельский край, с которым успел свыкнуть­
ся в течение года, сделавши по нем более четырех ты ­
сяч верст. Передо мной леж ала дальняя дорога в не ме­
нее интересные страны прибрежьев озер: Ладожского
и Онежского. Не вдаваясь и не загадывая о будущем,
я против воли увлекся воспоминаниями о недавно по­
кинутых краях.
Припоминалась богатая жизнь поморов, обставив­
шихся зеркалами, картинами, и, рядом с ними, ды рявая
бедность карелов и лопарей, почасту без куска хлеба, с
одним сухоедением. Восставала и ж изнь ижемских зы ­
рян, тоже с зеркалами, чаем и картинами, и опять-таки
о бок с нею кочеванье полудиких самоедов, в лохмо­
тьях, по чужой прихоти, по чужому произволу, на бесприветных полянах тундры. К какой, думалось мне,
прямой положительной цели ведет их судьба в этих
кочевьях? Чем кончится эта затеянная не на ш утку
527

борьба, это столкновение более развитого народа с по­
лудиким, патриархально-недальновидным, беспечным
племенем? Кончится ли это горячей стычкой, ожесто­
ченной с обеих сторон, или кротко и мирно (как и надо
ожидать) войдут самоедские племена для слияния в
другие, соседние им, и исчезнут посреди их навсегда и
без следа, как и сделалось уж е с пермскими вогулами?
Или...
— Дай денег куска для хлеба куска! — шепелявил в
дверях моей холмогорской квартиры маленький самоеденок и бойко глядел мне в глаза; двое других прята­
лись за мать. Мать выступала вперед, низко кланялась
и говорила то же. Вся семья в лохмотьях, между кото­
рыми даж е трудно высмотреть характеристические
особенности костюма; у одного мальчика плечо голое;
у другого прорывается малица на груди. Крайняя, во­
пиющая бедность!
— Где ж ваш отец?
— На кабак пошла.
— Откуда ж е он денег взял на вино?
— Мы давал.
— А сама-то ты, пьешь?
— Пью.
— И эти деньги пропьешь?
— На муж отдам, хлеба купим, олень кормим... эти
деньги не пьем.
— А муж-то их в кабак унесет?
— Унесет!
Все ответы самоедка дает таким спокойным тоном
голоса, как будто отвечает на вопросы: ест ли она, спит
ли, просит ли милостыню.
Такж е вчетвером, с теми ж е оборванными ребятиш ­
ками, из которых одного, закутанного в мех, везли на
маленьких саночках другие два мальчика, промель­
кнула передо мною самоедка под окнами крайней избы,
на другом конце города, когда я вы езж ал из него на Пе­
тербургскую дорогу. Мелькнули еще потом три-четыре
528

таких пестрых группы с такими ж е ребятенками, при
тех ж е саночках и вымаливающими под окнами мило­
стыню шепелявыми, звонкими голосами. Все это вскоре
сменилось белым снежным, безлюдным полем, лесом
вдали, ямщиком прямо перед глазами, почтовыми ло­
шадьми с разбитыми ногами, с неизбежным колоколь­
чиком под дугой.
Долго еще потом преследовали меня подробности
последнего свидания с представителями самоедского
племени: инька, вымаливающая куски хлеба и молоко
для ребятиш ек и оленей и отдающая деньги мужу; муж
пропивающий эти деньги в кабаке, из которого вы тал­
кивают его потом на мороз. Крепко выспится, привыч­
ным делом, самоед на снегу, придет в чум, больно при­
бьет иньку, прибьет ребятишек, оберет деньги (если они
есть) и опять полезет пропивать их в пользу откупа, ни
на малейшую для себя: снова инька начнет стучаться
по подоконьям... И так во всю зиму, до той поры, когда
начнет таять снег, и придет самоедам пора убираться в
дальнюю тундру и не показываться в городе до первого
снега и морозов.

ГЛАВА IV

ОСТРОВ КОЛГУЕВ
Слухи о нем. — Настоящее его значение и физический вид. — Промыслы
птиц: гусей, гагар, уток. — История заселения острова. — Самоедские
семьи на Колгуеве. — Выселки в необитаемые места. — Староверы. —
Шпицберген. — Грумаландская песня.

—
По три дня молебны я совершал, накануне отъез­
да Св. Тайн Господних приобщился, а когда с семей­
ством прощался и благословлял его своим греховным
благословением, в душе такое стеснение и сомнение
возродилось, что даж е готов был отказаться навеки от
исполнения долга. Но, сочтя все сие попущением духа
529

тьмы греховные и помолясь в сиротеющей семье своей
молитвой на путь шествующим и с коленопреклонени­
ем в последний раз, заплакал я, горько заплакал, как
младый юнец, и отправился. Пять дней мы боролись с
морской стихией, преодолевая ее напор и волнение, и
на шестые сутки — Богу поспешествующу! — узрели,
наконец, вожделенный берег острова Колгуева. З а все
страдания, о коих считаю за благо промолчать, возна­
градил себя тем святым делом, на которое уготован и
освящен: съ езж ая с пустынного Колгуева, не оставил я
на нем ни единого из живущ их там самоедских семейств
неокрещенным, во Христа Спасителя неверующим.
Вот что слышал я про Колгуев с одной стороны, и с
другой от промышленников:
— Остров этот не страшней Матки (Новой Земли).
Страшно только для непривычного человека проехать
полтораста верст полым (открытым) морем. Если про­
мышленнику брезговать Колгуевым, так не за чем было
ему и на свет Божий родиться.
На печи леж а, кроме пролежней, мало чего другого
нажить можно, а с морем игру затееш ь — умеючи да
опасливо — внакладе не будешь. Нам, поморам, в мор­
ских плаваньях не учиться стать. Мало того что малый
ребенок умеет веслом владеть, баба, самая баба — уж
чего бы, кажись, человека хуже?! — а и та, что белуга,
что нерпа, — лихая в море. Смело давай ей руль в лапу
и спать ложись, не выдаст: не опружит и слезинки тебе
единой не покажет...
Вот что рассказывали потом другие и третьи:
— Об одном тебе, твоя милость, тосковать надо, что
ходят теперь там льды да торосья — не проступишься;
а приехал бы по лету, мы бы с тобой и разговоров дол­
гих не имели: взяли бы тебя в охапку, по рукам, по но­
гам вязкой (веревкой) связали, положили бы в карбас и
крупного бы суденка не брали. Колгуев этот все равно,
что дом наш родной; полтораста этих верст мы бы на
попутничке и в сутки бы обработали. Ты бы леж ал да во
530

сне хваленую свою родину видел; мы бы паруса ладили
да песенки бы свои задвенные попевали. Никому бы это
в обиду! Верь ты Богу! Слушай-ко!
—
Видал ты, как ж уравли да гуси летят по поднебе­
сью? Ноги вытянут взад, кры лья распустят, носы вы тя­
нут, загогочут. Артель свою на многие пары разобьют,
вперед толкового вожака пустят и — помни! — безотменно одного вожака вперед пустят и полетят. Знай ты
это: весной эти гуси летят к северу, они летят на наше
море, на острова наши, а пуще на Колгуев. По осени го­
гочут в небе — стало, от нашей ловитвы остаточные, в
теплые страны уходить хотят. А там к весне опять при­
летят к нам с новой силой своей, с первачками — вы­
водками. Нашему брату то и на руку. Вот почему мы
очень больно любим Колгуев: нам он пуще Моржовца,
Вайгача, да и Матки самой, потому ближе, да и повад­
ливее.
К показаниям мезенцев можно прибавить еще то
в особенности существенное и едва ли не главное, что
остров Колгуев можно считать более гостеприимным
и удобным к заселению, чем два других принадлеж а­
щих России океанских острова: Новая Земля и Вайгач.
Тоже самое говорят и факты: Новая Земля, доступная
только летом, весной и осенью пагубна для промыш­
ленников своим скорбутом, от которого тает не одна
жертва, и притом ежегодно; ни теплая оленья кровь, ни
моченая морошка, ни постоянная деятельность и дви­
жение не спасают летняков84 от смерти. Таков и Вай­
гач, отделенный от матерой земли пятиверстным про­
ливом (Югорским Шаром), остров более длинный, чем
широкий, утесистый, низменный, окруженный бесчис­
ленным множеством рифов, корг, но богатый пушным
зверем и перелетной птицей — древнее святое место
язычников-самоедов. Правда, что и Колгуев долгое вре­
мя носил незаслуженное имя негостеприимного и такж е
пагубного для заселения острова, но позднейшие ф ак ­
ты решительно говорят противное. Правда, что 85 лет
531

тому назад Бармин, архангельский купец-раскольник,
выселил на собственное иждивение на остров Колгуев
сорок человек мужчин и женщин, желавш их основать
там скит, но все переселенцы эти вымерли в один год
(спаслось только четверо). Справедливо такж е и то, что
раскольники эти большей частью были люди преста­
релые и принадлежали к строгой аскетической секте,
допускавшей из набожности в некоторые установлен­
ные ими месяцы прием пищи только один раз в неде­
лю. Академик Озерецковский, сопутник Лепехина в
его ученом путешествии по северным берегам России,
в 1772 году встретил на реке Снопе (впадающей в оке­
ан на Канинском берегу) двух из барминских прозели­
тов, до того зараженных уж е (до переселения еще на
Колгуев) скорбутом, что «вонь из их ртов оттолкнула
меня к дверям избы, — как пишет автор, — лица их
были пребледные, крепости в теле никакой не находи­
лось, и я с сожалением смотрел, что бедные люди пы­
лают суеверием и на Ледовитом море». И потом далее:
«Я представлял голодным раскольникам нюхальный
табак, уверяя их, что он очищает грудь от мокрот, про­
изводя частое откашливание, но убеждения мои были
тщетны и отвергнуты тем, что табак родился от блуд­
ной женщины, что доказывали книгой, писанной в лист
полууставом, где прегрубо была изображена женщина
и представлен табак, из нее выходящий».
Переселения в леса Печоры и Вычегды вообще для
гонимых за раскол не были редкостью, и доказатель­
ства тому прямые — в распространении старой веры
между русскими печорцами. Ни один раз звероловы
находили неизвестные никому небольшие общины. По­
падалась под ноги им едва приметная тропа и приво­
дила в чащ у кустарников, на берег речки, а здесь стоит
изба и в ней ж ивут неведомые люди, которые говорят
по-русски, принимают ласково, угощают радушно и
за все это просят клятвы никому об них не рассказы ­
вать. На Печоре расскаж ут такой случай. На том кана­
532

ле (наз. Екатерининским), который соединяет Печору с
Волгой, у унтер-офицера пропала дочка. Пошла она в
лес по ягоды гулять и исчезла. Искали ту пропажу по
болотам, по лесам, по мелким частым пескам и нашли
ее в той избе, на которую натолкнулись лесные про­
мышленники. Дело огласилось. Земское начальство пу­
стилось в поиски по замеченной тропинке: избу нашли,
беглых поймали, а девица сгинула — пропала. Узнали
еще, что отшельники жили в изобилии, сеяли хлеб, са­
дили огород, имели скот и, видимо, находились в обще­
нии с другими общинами.
На Колгуеве ж ивут более ста самоедов, лет пятьдесять назад тому выселившихся сюда или на правах
оленных пастухов по найму от мезенских богачей, или,
наконец, по доброй воле (хотя это, впрочем, и меньшая
часть). Переселенцы эти прекратили всякое сношение
с материком и уж е успели значительно обсемениться.
Посещавшие остров береговые ж ители видели там и
грудных детей, и подростков, не замечая в них никаких
проявлений особенных болезней (кроме свойственных
всему самоедскому племени оспы и сифилиса). На себе
самих они не испытывали ни малейшего признака всег­
да ненавистной и всегда погибельной цинги, но даже,
вернувшись домой к осени, неизбежно встречали тако­
го рода приветствие:
—
Разнесло тебя, сват, раздробило; уж и впрямь
сказать, тебе одно надобно: либо с Мурмана тебя при­
несло, либо с Колгуева. Хорош островок — дай ему, Го­
споди, многие годы!..
Все благоприятно на нем: высокое, скалистое поло­
жение острова, пять значительных по величине рек с
пресной водой (Великая, Пушная, Кривая, Васькина
и Гусиная), такж е несколько пресных озер близ сере­
дины острова и самая середина эта, значительно под­
нятая над окрайными берегами, стало быть, обуслов­
ливающ ая постоянно передвижение воздуха морски­
ми ветрами, отсутствие значительных по высоте скал,
533

громоздящихся на других островах плотными стенами,
допускающими частый застой воздуха, который з а ­
раж ается там летней порой зловредными испарения­
ми гниющей морской туры (морского гороха); наконец,
сильное течение океана прямо направляющееся мимо
этого острова на Новую Землю. Все эти видимые при­
чины обусловливают возможность существования на
острове Колгуеве жителей. Правда, впрочем, и то, что
не удивят, не обессилят привычного самоеда никакие
физические невзгоды и лишения, если ж е он из веков
сумел приноровиться к своему дымному чуму. В нем,
леж а перед разложенным в середине костром, нагрева­
ет он один бок и в то ж е время студит другой: полежит
и повернется.
Мезенские промышленники, одинаково привычные
и к чистой, теплой деревенской избе, и к самоедскому
чуму, ж ивут на Колгуеве только летом. Правда, что и
для них, как и для самоедов, по колгуевской тундре,
растет несметное множество морошки и настоит тяж е­
лый труд, требующий напряж ения физических сил и
усидчивой работы. Во всяком случае, Колгуев — весь­
ма гостеприимный, далеко непогибельный в ряду дру­
гих островов нашего Северного Ледовитого океана.
Если самоедские семьи удерживаю т на Колгуеве
богатство оленьего моха, выстилающего все покатости
острова, и, стало быть, легкую возможность прокарм­
ливать оленьи стада, вывезенные сюда из мезенской
тундры, — то мезенских промышленников влечет Кол­
гуев богатством перелетной птицы, в несметном коли­
честве наполняющей его.
—
Если бы вся-то округа наша приехала сюда и все
бы суда свои, и крупные, и мелкие, привела с собой, то
и того бы на всех хватило. Таково обилие птицы всякой
на острове этом! — говорили мне все мезенские поморы
в один голос и как будто сговорившись.
Ездим на Колгуев артелью, ездим и в одиночку, как
кого Бог надоумит. На то у всякого свой царь в голове,
это известно, — рассказывали мезенцы.
534

Лодку обряжаем мы на ту пору не с большим зап а­
сом, меньше новоземельского, потому на Колгуеве са­
моед живет, и плохой у них тот человек, который оленя
поскупится для гостя зарезать — заедят все другие.
К тому ж е у нас с ними таков уговор и обычай, чтобы
каж дая артель по бочке соленых гусей на харчи самое­
да при отъезде домой беспременно отдавала. Так уж и
ведем с коих пор.
Ну, вот, едем мы, значит, на Колгуев греблей, либо
бежим паруском — как кого Господь взыщет. Слушай:
море тебе либо тишью да гладью отдает, либо вольненькой, легонькой морянкой в бока поталкивает, а не то и
всем взоднишшом мотает, словно со зла да на смех.
Слушай опять: нашему брату это горе: лихая поте­
ха, без нее нельзя, мы уж е с ней свычны от той поры,
как на дыбках стояли, а без матери и пищи насущной
промышлять могли. Едем мы на Колгуев день, едем
другой, — а чего Боже сохрани! — и третий, особо, если
в гребле идешь от самого матерого берега: небо тебе
сверху, небо с боков, да море — наше поле. Ничего не
видать кругом, словно и свет-то тут весь к исходу по­
дошел, словно и конец его там и нет тебе дальше ника­
кого спасенья. От скуки хлебца потреплешь, семушки
поешь, коли есть она у тебя, да не забыл ты ее прихва­
тить с собой. Ладно! Поешь, значит, насытишь свою
утробушку богоданную, перекрестиш ься раз-другойтретий, ребят чередных в веслах оставишь, сам на бо­
ковушку ляжеш ь, соснешь, сколько сил твоих хватит:
хорошо ж е ведь это, благодатно на ту пору бывает. Верь
ты в этом слову моему нелживому! Скуки мы тут ника­
кой не замечаем и вспомнить-то об ней и в ум не прихо­
дит. Право, так. Ладно, ну, слушай ж е дальше.
Едем опять, позевываем, разговор — какой наклюет­
ся — ведем, в лихой час и песню рявкнем всей-то арте­
лью, ведем и ее сколько опять-таки нашей силы хвата­
ет. Бывает ж е и эдак: что пред тобой грех-от этот таить!
535

Едем, едем: Колгуев запримечаем, словно камень какой
вдалеке, — радуемся. А камень этот в неделю только и
обегаем вокруг на лыжах; верст ж е ста три с полови­
ной легко тут, большой остров, из самых больших — в
этом и спору быть не можно. Едем мы опять-таки, стало
быть, все ближе да ближе; речонки его, что в море вы­
бежали, камни поодиночке, чум какой — все видим, все
богатство его великое видим, все до пустяка последне­
го: тальничек его — лес дремучий, что от земли под­
нялся на пол-аршина, — да и зачах навеки вечные, не
пошел выше; морошку видим, что во все лето созреть
иным годом не успевает; самоедскую рожу видим. Стой,
значит, братцы, приехали: молись Богу, да и ступай к
знакомому самоеду оленя свежить, водкой поить крестивого. И тут опять-таки хорошо, вальяжно бывает!
Не наскучил ли?
Круто оборванная речь требовала поощрения:
— Весело начал, скуки не жду. Продолжай, пож а­
луйста!
— Не опять ли с начала, как в сказке про белого
быка, что наши старухи на печи рассказывают. Ну, ин
быть по-твоему: поведу с конца. Слушай и не мешай ты
мне, коли я распоясался. Таков уж человек от бытия
своего, с самого с рождения. Нам ведь у моря горевать
нечего. «Не унывай!» — и в Писании сказано.
— Вот и приехали, и выпили крепко-накрепко, и
поплясали, пожалуй: ведь без того и дела не начнешь.
Выпей, опять-таки сказано, выпей, морской человек,
только не пьянствуй: в пьянстве зло, а не в выпивке.
Так и мы: выпить выпьем, а дело смекаем.
На ту пору... (стану я говорить, уж откашлявшись)
на Колгуев птица прилетела вся и ведет безустанный
крик. В Соловецком от чаек такого не бывает! Разгово­
ру да крику дает она на ту пору много, только привы ч­
ному человеку и выносить: тут и гусь гогочет крепче
всех; тут и гагка своим горлышком звонит, словно в
стеклушки; тут и утка — олейка (anas rutilia), чёрнеты
536

(нырок — fuligula cristata и f. glacialis) сычит, словно
пьяный мужик с перепою. И чайку слышишь, и всех
слышишь и безотменно всему этому крику поратошибко радуешься. Так ведь и надо. Дай ж е я опять от­
кашляюсь!..
Слушай опять, коли нравится: известно уж, на всем
нам на этом веселье одно остается: кому руж ье проду­
вать, кому в продутое заряд всыпать, а кому и правое
око к прицелу да и в лютого врага-супостата. Май ме­
сяц, июнь опять, берем мы эту птицу таким побытом
на стрельну, на гнездах. Кто горазд стрелять — много
берет, кто послабее — ликуй Исайя... А впрочем, всем
благополучно, внакладе никто не останется. Убитую мы
птицу в кучи складываем, леж ит она, матушка, тухнет,
коли дожди льют, а не то и сама подпревает. Нам это
ничего, потому на больно-то хорошее не поважены, —
едим и таких всласть да прихваливаем! Нам к душинето этой, после мурманской трески да гридинских сель­
дей, не привыкать ж е стать. Ну вот: полежат у нас на­
битые гуси, подождут своего череду, когда мы стрелять
поустанем или порох под исход пойдет — мы их посо­
лим, в бочки сложим. Новинку станем отведывать, за
уши тоже дерем друг друга с приговором: все как быть,
по христианскому по обычаю...
Ведай ж е дальше вот что: перед Прокофьевым днем
(в начале июля) гуси — яловики (бездетные) линять на­
чинают, на самый Прокофьев день (8 июля) у них глухая
лень бывает. Лённый гусь летать уж е не может: пера
на нем мало, пух словно выщипал кто. Сидит тот гусь
словно обиженный, и молвы лиш ается, и сидит прикурнувши, прячется и от человека таится, словно стыдно
ему наготы-то своей, как бы и наш брат православный
человек без малицы — решительное подобие! Вот как
сел этот лённый гусь на малых озерах, да пустил боль­
шое в запас, чтобы ходить туда за пищей денной, —
мы порох прячем далеко, о руж ьях и не вспоминаем,
537

а беремся вместо них за сети. Тут уж не работа, а Мас­
леница, и дело вот какого толку и приноровки.
— На всех тех переходах из малых озер в большое,
где гусь ходить любит, мы распутываем сети свои,
крыльями далеко по сторонам, в середине — у малых
озер — воротца оставляем для входу птицы. У воротец,
из тундры, делаем въездец такой: к озеру покатый, в
середине круга крутой-прекрутой, чтобы не мог гусь
драла дать назад, коли попал он, по нашему велению, в
матищу сети. Сделаем мы все это (а дело и часа време­
ни не займет) — спускаем собак, сами шумим да лаем,
чтобы знал гусь, что ему из малого озера в большое вы­
ходить надо. Тут наш брат сноровку знай: не потянул
бы передовик-гусь в гору, помимо сети твоей. Потянул
один — за ним и все побегут (таков уж у них досельный
обычай!). А побежали гуси в гору, ты за ними и на оле­
нях не угонишься: круто (шибко) бегут. От собак бегут
они в воду, от человека в воду — это тоже примета: так
и знаем, а потому и творим дело с опасом, не борзяся и
малым ребятам не подобясь. А попал один гусь в ворот­
ца, за ним и другой, и сотый побежит. Тут только пры­
гай за ними да лови в охапку, да отвертывай головки.
А это уж малого ребенка рукоделие — легкая забава,
безобидная!..
— А не побегут в воротца?
— Да на это человеку и хитрость дана, для этого че­
ловек и бородой опушается — по мне, это так, да и эдак,
пожалуй, что вот есть и такие хитрые серые гуси — гу­
менниками мы их зовем, — что хитрей зверя трудно
найти, не токма какую глупую, слабую птицу. Любит
гусь этот таиться — не скоро ты его отыщешь. Да и от­
ыщешь, дело вести с ним не мутовку лизать.
Мы хитрую эту птицу, на лодках выезжаючи, на се­
редину озера с опасом с великим сгоняем, да и тут он
тебе козлы ставит: человека он видит, человека он за
врага знает и творит с ним всякую кознь. В середину
озера он нейдет, на этот раз кучевой артели до смер­
538

ти боится. Мы и собак держим на этот час на привязи,
чтобы не лаяли, не пугали, и веслами легонько гребем,
не токма разговор, и дух-от, пожалуй, в себя вбираем.
А гусь все свою жизнь бережет, все опасается, все огля­
дывается, все не тянет в круг. Один и на берег выйдет,
пожалуй: и все оглядывается, все человечью-то нашу
хитрость ни в грош не ставит, надсмехается. А побеги
он, побеги Христа ради! Все за ним, все за ним!.. Хоть
побожиться.
Рассказчик привскочил с места, махал руками, уча­
щенно крестился и, не говоря уж е ничего дальше, кру­
тил только пальцами и кистью правой руки, показывая,
вероятно, движением этим тот счастливый момент гу­
синой ловли, когда они, стянув сети, чтобы не пускать
своих живых пленников обратно в воду, начнут вертеть
им злополучные головки. Долго рассказчик не мог со­
браться с силами, продолжая крутить уж е под конец
обеими руками, головой и плечами, возбуждая этими
движениями неудержимый общий смех.
— Гусь-клотсот (белолобый, anser albifrons) дурак,
у того и голова-то, коли не коровья с дурости с его, так
я уж и не знаю чья! — выговорил, наконец, рассказчик
забавно прерванного им рассказа.
— Гусь-клокот, — говорил он потом, — башковитостью-то своей разве только с одной казаркой спорить
может (черный гусь, он ж е и «немок» — anser torguatas).
Эта сударыня такая несосветимая неумытная дура, что
сама в наши промысловые избы заходит; да на смех мы
и сами ее туда загоняем когда, от большого безделья.
От слепоты ли это она дурит, с большого ли перепуга,
человека-то ли она больно любит, или уж от рождения
у ней на это такая слабость — сказать не могу!..
Рассказчик опять перевел дух, тем более что по­
следние слова свои говорил он так бойко и скоро, что с
трудом можно было уследить за ним даж е со стеногра­
фом.
539

—
И вот! — продолжал он, охорашиваясь и несколь­
ко с торжественным видом, высоко поднявши голо­
ву. — И вот, ваше высокое благородие, не торговый ты
человек, мой гостенек дорогой! Вывозим мы с Колгуева
острова гусей этих самых, по общей сметке, сказывают
сто тысяч штук. А могли бы и больше — ну, да это лад­
но! Об этом я тебе и вспоминать больше не стану, а по­
веду тебе речь свою к концу и на пущую докуку о том,
что на наш Колгуев еще груманские гаги прилетают, и
зовем мы их турпанами (oedima nigra, нырок, синьга).
Это не то тебе утка морская (каумбах), не то настоя­
щ ая гагка, а прилетает ее на Колгуев несметное тоже
число. Садятся они больше на летней (южной) стороне,
на мелях Кривачьих или Тонких Кошках (корги-то эти
и море, почесть, никогда не топит, не заливает водой).
Сидят они тут, не кричат в кругах, а выгонишь их в гору
к сетям — бегут недолго, сейчас отдохнуть сядут, по­
тому больно жирны и пахнут. Тут их не стреляй, а то
все в растеку ударятся, а гони опять: безотменно в сети
попадут, ингодь тысяч пять, а не то и все пятнадцать
за один раз. Щ ипать их только трудно бывает после:
твердо, туго, докучливо, опять-таки оттого, что крепко
жирны85. Чем больше лодок пущаем в ход, тем и удачи
больше имеем. Тут вся хитрость подогнать их к бере­
гу, не пускать в голомя. А затем угодишь собрать их в
табун и погонишь. Бегут они, с боку на бок перевали­
ваясь, боковые покруж атся около середних да и уста­
нут, и эти сядут. А там только отделяй в кучи шестами
по участкам, да и гони потом в какую сеть пожелаешь.
Идут охотно без разговоров, словно человек из бани вы­
шел, да крепко запарился, да на печь полез спать после
того и разговору держ ать никакого не может. Верь ты и
в этом моей совести, как своей: врать мне не из чего! Б е­
рем мы с гагар и гагки (она ж е и гавка и даж е гагун, —
som ateria molissima) этой опять подать яйцами. Яйца
кладут они на воду на мелкое место, на холмушки, на
540

травничек. Тут и собираем и едим в отменное свое удо­
вольствие. Гагар мы, пущай, и не бьем, потому гагара
крепко рыбой пахнет.
С гагарами уж самоед расправляется86. Это уж их­
нее дело. С тем и будет! — кончил речь свою рассказ­
чик, закруглив ее, по обыкновению всех своих зем ля­
ков, долгим и низким поклоном.
— Что ж е затем еще есть у тебя?
— А затем и их щиплем и их солим, что и гусей же.
Ш тук по сто, по полутораста в одну бочку прячем.
С тем и в торговлю пускаем, а дальш е тебе и сказы ­
вать нечего!..
Дальше сказать можно еще то, что дурной, скудный
посол, хотя и хорошей заграничной солью, а главное
при этом — неопрятность и крайняя небрежность и
неуменье, делает из этих жирных и вкусных гусей та­
кой скверный продукт, который и разит неприятным
запахом псины, и на вкус отвратителен для всякого не­
привычного человека. Не в особенном почете колгуевские гуси и у туземцев, хотя и считаются праздничным
блюдом. Богатые ижемцы, например, даж е не едят их,
а в Архангельске те ж е гуси, свезенные на мезенских
ладьях для продажи, раскупаются только бедным, не­
прихотливым соломбальским и кузнечевским населе­
нием города, по самой дешевой, почти баснословной
цене (по 6 и по 7 коп. сер. за шт.). Причину всего этого
надо искать в том давно установившемся и, по несча­
стью, еще справедливом до сих пор мнении, что и помор
архангельский так же, как и всякий другой русский че­
ловек, на трех сваях стоит: авось, небось да как-нибудь;
хотя тот и другие давно и хорошо знают, что знайка бе­
жит, незнайка лежит, что во всяком деле почин дорог.
Архангельцы стали же в последнее время высылать в
столицы и хорошую рыбу, и хорошо просоленных сель­
дей.
М ежду тем Колгуев и кроме птицы богат очень мно­
гим. Мезенцы ограничиваются почти исключительно
541

добычей гусей, морских уток и гаги, пух которой по осе­
ням убеляет все южные склоны островных холмов. Печорцы промышляют тут песцов и волков, имеют здесь
часть оленей; остальные промысла предоставляются
уменью и толку самоедов. Эти стреляют по берегам нер­
пу, которая любит понежиться одинаково и на льдине,
как и на шероховатом, оголяемом в морской отлив кам­
не, и моржей, морских зайцев (phoca barbata, с более
длинной и густой шерстью, чем у нерпы), которые, хотя
и редко, но выстают и здесь такж е, как и на Новой Зем ­
ле. Неводят самоеды и жирных, всегда прибыльных
белуг, хотя большая часть этого корыстного, сального
зверя ускользает от рук и угребает потом и к полюсу на
свободу, и в Белое море, в более опытные и навыкнув­
шие в деле руки. Рыба, изобильно населяющая остров­
ные реки и озера, как, например, гольцы, сиги, омули
и кумж а (форели), вылавливается исключительно для
местного употребления и, во всяком случае, во всякое
время способна обусловливать в известной степени и
существование переселенцев, и возможность дальней­
шего посещения этого острова береговыми соседями
его. Дикий лук и щавель, клюква и морошка, топливо,
в избытке выбрасываемое морем на островские берега,
служ ат немалым подспорьем ко всему выш есказан­
ному, чтобы окончательно увериться в возможности
дальнейшего заселения Колгуева. Ошкуй (белый мед­
ведь) часто, правда, бродит по острову и творит свои
неладные медвежьи штуки, но против него найдется
и горячая пуля, и меткий выстрел, и верный взгляд.
Дикие олени в свежем их виде дают вкусную и здоро­
вую пищу. Множество песцов и лисиц, издавна сделав­
шихся уж е аборигенами здешних, хотя и пустынных,
но здоровых климатом мест, могут служить целью не­
безвыгодной и нетрудной ловли. Впрочем, все-таки на
Колгуев приезж ает немного: не более 50—60 промыш­
ленников, но и тем одних гусей удается вывозить штук
542

до 100 тысяч, да от 70 до 100 пудов гусиного и утиного
пуху, пудов 50 мелкого перья, ш тук до 400 лебяж ьих
шкурок.
Кривая река и Гусиная давно уж е известны мезенцам, как довольно удобные становища для судов; а губа
Промой, далеко врезавш аяся узким рукавом своим в
остров, такж е давно уж е служ ит безопасным рейдом
для самых крупных беломорских судов, каковы ладьи
и шхуны.
Ж дет ли остров Колгуев, для того чтобы приносить
собой большие выгоды туземному краю, честно з а ­
думанной, умно поведенной кампании, или его такж е
постигнет такая ж е плачевная участь, какую несет от
русских промышленников богатый, хотя и дальний
Шпицберген, — решить не беремся. Во всяком случае,
по всем слухам, по общему мнению и по личным сооб­
ражениям, Колгуев далеко не того стоит, во что суме­
ли оценить его до настоящего времени все знающие и
посещавшие его. Ж аль, если какая-нибудь предпри­
имчивая и понимающая дело компания не удержит мезенцев от береговых промыслов, которые успели уж е
приучить их к лени и к какой-то апатии, особенно если
принять в соображение слобожан (жителей города Ме­
зени) и соседей их к югу по реке Мезени. Пример на
глазах: богатый Шпицберген (Грумант, по архангель­
скому наречию) брошен русскими в добычу голландцев
и норвежцев, которые выбивают там и китов, и огром­
ные юрова (стада) моржей, и белуг, и других крупных и
мелких зверей. Крайняя ли отдаленность этого острова
(более 600 верст от берега), нездоровый ли климат его,
несчастные ли попытки туземцев, из которых самая по­
следняя огласилась на всю Россию неслыханным в тех
местах кровавым преступлением87 — причиной этому,
но, во всяком случае, Шпицберген уж е не посещается
русскими промышленниками. Словно путь к нему зачурован и заказан вперед на неисчетные годы.
543

Только песня одна, нехитро сложенная, хотя всетаки оригинальная сама по себе, может быть, будет хо­
дить в народе, а может быть, и забудется так же скоро,
как забыли поморы путь на давно знакомый им Грумант. Случайно попалась песня эта в мои руки от одного
из мезенских стариков. Спешу привести ее здесь все­
цело, со всем ее нехитрым, доморощенным складом и
смыслом.
Уж ты, хмель, ты, хмель кабацкой,
Простота наша бурлацка;
Я с тобою, хмель, спознался,
От родителей отстал,
От родителей отстал —
Чужу сторону спознал.
Мы друг с другом сговорились
И на Грумант покрутились:
Контракты заключили
И задатки получили.
Прощай, летние гулянки,
Под горою стоят барки!
Мы гуляли день и два,
Прогулялись до нага.
Деньги все мы прогуляли;
Наши головы болят,
Поправиться хотят.
Мы оправиться хотели,
Но у коршика спросились;
Коршик воли не дает,
Нас всех на ладью ведет.
Якоря на борт сдыма ли,
Паруса мы подымали,
Во поход мы направлялись,
Со Архангельском прощались:
Прощай, город Архангельск!
Прощай, матушка Двина!
Прощай, бражницы-квасницы
И пирожны мастерицы!
Прощай, рынок и базар!
Никого нам здесь не жаль.
Уж мы крепость88 проходили,
До брамвахты доходили.
На брамвахте прописались,
В Б ел о-м ор е вы ступали.

Бело-море проходили,
544

В океан-море вступили;
Океан-море прошли
До Варгаева89 дошли.
Мы на гору выезжали,
Крепка рому закупали;
Мы до пьяна напивались,
Друг со дружкой подрались.
Уж мы на ладью пришли,
Со Варгаева пошли.
Прощай, город Варгаус,
Нам попало рому в ус!
Прощай, бирка с крутиками,
Село красно со песками!
До Норт-Капа мы дошли
Оттуда в голомя пошли;
До Медведя90 доходили,
И Медведь мы проходили:
Волыни льды вдали белеют
И моржи на льдах краснеют.
Заецы91 на льдах лежат,
Нерпы92 на ладью глядят.
Во льды мы заходили
И между льдами мы пошли.
Еще Груманта не видно,
А временятся Соколы93.
Мы ко Груманту пришли
Становища не нашли, —
Призадумались немного;
Тут сказал нам коршик строго:
«Ну, ребята, не робей,
Вылезай на марса-рей:
И смотрите хорошенько!
Что мне помнится маленько:
Э-там будто становье,
Старопрежно зимовье!»
«Ты правду нам сказал!»
Марсовой тут закричал
И рукою указал:
«Мандолина против нас,
И в заворот зайдем сейчас94.
В заворот мы заходили,
В становье ладью вводили,
Чтоб зимой тут ей стоять,
Нам об ней не горевать.
Тут на гору95 собирались,
Мы с привалом поздравлялись;
В становой избе сходились,
545

Крестом Богу помолились;
Друг на друга мы взглянули
Тяжеленько воздохнули!
«Ну, ребята, не тужить!
Надо здесь зиму прожить.
Поживем, попромышляем,
Зверей разных постреляем!
Скоро темная зима
Промину ется сама;
Там наступит весна-красна, —
Нам тужить теперь напрасно».
И, бросивши заботу,
Принялись мы за работу:
Станову избу исправить,
Полки, печку приналадить,
От погод обороняться
И теплее согреваться.
А разволочные96 избушки
Строить, будто как игрушки,
Научились мы тотчас.
Поздравляю теперь вас!
По избушкам потянулись,
Друг со другом распростились,
И давай здесь зимовать,
Промышлять, зверей смекать97.
По избушкам жить опасно,
Не пришла бы смерть напрасно.
Мы кулемки98 становили:
Псечей черных наловили, —
А оленей диких славно
Мы стреляли преисправно.
Белый ошкуй господин —
Он к нам часто подходил
Дикарино мясо кушать
И у нас в избах послушать,
Что мы говорим.
А мы пулю в бок дадим,
Да и спицами99 в конец
Заколаем, наконец.
Медведь белый там сердит,
Своей лапой нам грозит
И шататься не велит.
Там без спицы мы не ходим:
Часто ошкуя находим.
Темну пору проживали,
Николи не горевали;
Как светлее стали дни,
546

С разволочных потянулись,
В станову избу пришли —
Всех товарищей нашли.
Как Великой пост пришел —
Слух до всех до нас дошел,
Как моржи кричат, гремят,
Собираться нам велят.
Карбаса мы направляли
И моржов мы промышляли
По расплавам и по льдам,
По заливам, по губам
И по крутым берегам.
И моржов мы не боимся
И стрелять их не стыдимся.
Мы их ружьями стреляли.
И носками принимали,
И их спицами кололи.
И вязали за тинки100.
Промышляли мы довольно,
И поехали на ладью;
Ладью мы нагрузили
И отправились мы в ход,
С Грумантом прощались:
Прощай, батюшка ты Грумант!
Кабы больше не бывать
Ты Грумант — батюшка страшен:
Весь горами овышон,
Кругом льдами окружен.
На тебе нам жить опасно —
Не пришла бы смерть напрасно.

Приводя эту длинную, наивную по своей форме пес­
ню, мне все-таки каж ется, что и сквозь простые, нехи­
трые слова ее и подражательный размер (веселого и
скорого напева) можно видеть горькие слезы скучного
одиночества — бог весть в каком месте, решительно на
краю света, те горькие слезы, которые доводится ис­
пытывать только на море, когда на волоску висишь от
смерти, когда, забывая все остальное, видишь и бере­
жеш ь только одного себя. Нет для берегового человека
лучших поговорок, как: «Хвали море, а сидя на бере­
гу — с моря жди горя, а от воды беды». И все-таки, от­
того, что «дальше моря, меньше горя...»
547

ГЛАВА V

БЕРЕСТЯНАЯ КНИГА
Береста, собственно верхний светлый слой, наруж ­
ная оболочка березовой коры, имеет, как известно,
огромное приложение к практической жизни простого
русского человека. Она представляет легкий, подруч­
ный и удивительно пригодный материал под названи­
ем: скалы — для растопок печей, теплин — на паст­
бищах, овинов — по осеням, на исподнюю покрышку
кровель вместо леса, под тес на обертку комлей столбов
для охраны от гнилья и пр. Береста, с другой стороны,
служит дешевым и удобным материалом для разных
поделок, необходимых в домашнем быту. Если следо­
вать строго систематическому порядку постепенности
в описании всех практических применений этого про­
дукта, имя которого стоит в заголовке этой статьи, то,
как на первообраз этого применения, можно указать
на те самоделки-ковшички, которых так много плавает
во всех придорожных ключах для услуги утомленно­
го летним зноем путника, не всегда запасливого, хотя
подчас и сметливого. Второй вид применения бересты,
естественно, тот сосуд, который так пригоден и в даль­
них странствиях на богомолья, и в ближних на страды
и годовые праздники, и в котором пригодно держится
в деревнях и сотовый мед, и густая, вкусная брага, в
котором, наконец, привозятся в столицу национальные
лакомства, будет ли это уральская икра, или лучший
вятский (сарапульский) мед, или даж е каргопольские
соленые рыжики и ярославские грузди. Сосуд этот зо­
вется бураком в средней и южной части России, и ту­
есом — по всему северу и по всему сибирскому краю.
Ступанцы — те ж е лапти, только не липовые (не лы ­
ковые) и не веревочные шептуны, служащ ие простому
народу вместо туфель — всегда целыми рядами видны
в любой крестьянской избе под печными приступками
548

подле голбца, плетены всегда из лент бересты. Ступанцы эти, как туфли, надевает и баба, идущ ая из избы
загонять в загороды коровушек и овечек, и мужик, ко­
торому надо проведать коней, наколоть дров, накачать
воды из визгливого колодца. Берестяные ж е плетуш ­
ки — саватейки, содержащие внутри себя всю необ­
ходимую подручную лопать (одежду и белье), торчат
сзади, на спинах всех тех странников — калик перехо­
жих, которых можно видеть значительными толпами и
по Троицкой дороге за Москвой, и в уродливых ладьях
на Белом море между Архангельском и Соловками. Они
ж е торчат и за плечами бродяг, толпами идущих из Си­
бири в Россию, с каторжной неволи на лесное и степное
приволье. Из той ж е бересты сшивают тунгусы конски­
ми волосами свои летние юрты — урусы. По Ветлуге (в
Костромской губернии) береста породила новую и до­
вольно значительную отрасль промышленности: там из
бересты гнут круглые табакерки-тавлинки, которые с
фольгою по бокам и ремешком на крышке обошли всю
Россию, удовлетворяя прихотливому вкусу небогатых
нюхальщиков. Один из умерших уж е в настоящее вре­
мя мастеров своего дела, в первых годах настоящего
столетия, в одном из дальних и глухих мест нашей Рос­
сии, делал для себя и по просьбе коротких знакомых
целые картины и портреты, вы резая и оттискивая их
рельефом на той ж е бересте101. На этом, по-видимому,
и должна остановиться всякая иная попытка к усо­
вершенствованию и дальнейшему приложению такого
грубого, но прочного материала, какова береста. Но мне
удалось в мезенских тундрах найти новую редкость,
указывающую на то, что береста может служить ма­
териалом для составления целых книг, и если не вовсе
может заменить бумагу, то во всяком случае и легко, и
удобно служит заменой ее в крайних случаях при ощ у­
тительном недостатке.
Ж ивущ ие в тундре (в оленях — говоря местным вы­
ражением) по целым годам удалены бывают от людей
549

и всякого с ними сообщения за непроходимыми бо­
лотами летом, глубокими и непроезжими снегами —
зимой. Скитаясь по воле и капризам оленей с одного
места на другое, ж ивущ ие в тундрах (даже и русские)
привыкают к однообразной ж изни и разнообразят ее
только охотой с ружьем, с неводами, с капканами и пр.
Но бывает и так, что судьба и обстоятельства загоня­
ют в тундру и тех из русских, которые привозят с со­
бой грамотность, так значительно развитую в тамош ­
нем краю, забы вая часто бумагу. И зредка (раз в год,
в два) наезжаю щ ие из Городка (Пустозерска) по пути
на пинежскую Никольскую ярмарку, привозят с собой
только чай, кофе и сахар; предметам письменности
тут нет места. М ежду тем темные осенние и зимние
ночи с коротеньким просветом способны нагонять и
на привычного человека тоску и скуку, которые были
бы безвыходны, если бы и здесь не явились на помощь
грамотность и умение писать. И з пережженной бере­
зовой корки делается клейкая саж а, которая, будучи
разведена на воде, дает довольно сносные чернила,
по крайней мере, такие, которые способны оставить
очень приметный след по себе, если и обтираются по
верхнему слою. Орлы и дикие гуси, которых много по
тундре и которым трудно улететь от меткого вы стре­
ла привычных охотников, дают хорошие перья. А вот
и подручная, всегда удобно обдирающаяся по слоям
береста, которую можно и перегнуть в страницы, и на
которой можно писать и скоро, и, пожалуй, четко102.
Беру отрывок из путевых заметок, и именно то ме­
сто, где вписались подробности приобретения этой ред­
кости:
«...Едва только аргиш 103 наш успел остановиться,
олени повернулись в левую сторону и стали, как вко­
панные. На крыльце высокого, по обыкновению, двух­
этажного дома показался человек, окладистая седая
борода которого, резко отличаясь от серого воротни­
ка оленьей малицы, бросилась в глаза прежде всего и
550

необлыжно свидетельствовала о том, что борода эта
принадлежала самому хозяину. По обыкновению, вы­
сокий и широкоплечий, старик этот не представлял,
по-видимому, ничего особенного: та ж е приветливая,
полунасмешливая улыбка, свидетельствующая о том,
что старик рад нежданному гостю, та же суетливость и
предупредительность в услугах, с какими поспешил он
отряхнуть прежде всего снег с совика и с какой он, на­
конец, отворил дверь в свою чистую гостиную комнату,
приговаривая:
— Просим покорно, просим покорно! Не ждал, не
чаял — не обидься на нащей скудости. Милости про­
сим, богоданный гость!
Все, одним словом, по обыкновению, предвещало и
впереди тот ж е неподкупно-радушный прием, с каким
встречает русский человек всякое новое лицо — не­
жданного, потому, стало быть, еще более дорогого го­
стя.
Старик и в комнате продолжал суетиться: продол­
ж ал стаскивать совик, советовал поскорее сбросить с
ног пимы и липты104, тащ ил за рукава малицу, вы тре­
бовал снизу старшего сына, такого ж е рослого и плечи­
стого богатыря, и велел ему весь этот тяжелый, неудоб­
ный, но зато страшно теплый самоедский наряд снести
на печь и высушить.
— Чай, не свычно ж е твоей милости экую лопать-то
на себе носить, тяжело, поди?
— Ничего, старичок, попривык!
— Тепла ведь, больно тепла, что баня! Озябли эдак
руки-то — спустил рукава, да и прячь их куда хочешь:
под мехом-то им и не зябко. Затем и рукава под мыш­
ками мешком, пошире делают. Мы вон малицу эту и по
летам, почесть, не скидаем — все в ней.
— Н адевать-то уж очень трудно, видишь, с полы
надо, как стихарь. Распашные лучш е по мне, а то чуть
не задыхаешься!
551

— Да уж надевать, знамо, привычку надо: мы так,
вон, просунем голову — и был таков! У вас ведь там, в
Рассее-то, все, слышишь, распашные.
— Все распашные: тулупы, полушубки, шубы, ш и­
нели, пальто.
— В наших местах они не годятся: не устоят! У нас
тянут ину пору такие холода, что нали руду носом гонит,
а дышим, так все под ту ж е малицу, весь в нее прячеш ь­
ся и с носом, и с глазами: такие страшные холода стоят!
А вот ведь без оленьего-то меху, что ты поделаешь?
— Теплый мех, старичок, очень теплый и мягкий та­
кой, а, пожалуй, и не слишком тяжелый.
— Одно, вишь, в нем не хорошо: мокра не терпит:
промочил ты его в коем месте, так и норови скорее вы­
сушить, а то подопреет мездра, и всю шерсть выпустит:
не клеит, стало, не держит! Ну, и дух дает тоже...
— Ш евелись же, ребятки, шевелись — давай само­
вар поскорее! — прикрикнул он на своих сыновей, из
которых трое были налицо и тоже пришли посмотреть
и поклониться новому, незнакомому человеку.
Явился самовар, против обыкновения довольно чи­
стый и, по обыкновению, большой — ведра в полтора.
Старик, предоставив старш ему сыну распоряж аться
чаем, сам скрылся и пришел уж е в синей суконной си­
бирке, по-праздничному, и с бутылкой вина в руках.
— С холодку-то, ваше благородие, ромцу не хочешь
ли? Способит. Из Норвеги возят наши поморы. Хорошее
вино, не хваставшись молвить: из Слободы в редкую
чиновники наезжаю т — хвалят.
Два сына явились между тем с тарелками, на кото­
рых насыпаны были общие поморскому краю угоще­
ния: на одной медовые пряники, на другой кедровые
орехи, на третьей баранки.
Начались потчиванья, раза по два, по три, почти че­
рез каждые пять минут.
— Спасибо, будет! В зял уж: будет с меня!
— Бери, ваше благородие, не скупись: добра экого у
нас много; у чердынцов, почесть, возами покупаем на
552

целый год. Орешки-то, вон, эти на бездельи очень за ­
бавны. Дела-то ину пору нет, скламши-то руки сидеть
несвычно: возьмешь, вон, этих орешков — щ елкаеш ь
их помаленьку, ан словно и дело делаешь, а время и
идет тебе не в примету. Прекрасная забава!
Началось угощение чаем, густым, как пиво; но ста­
рик не с того начал:
— Садись, ваше благородие, вон, под образа-то, сде­
лай милость!
— Спасибо, старик, все ведь равно: мне ловко и
здесь!
— Нет уж, сделай милость, садись в передний угол,
не обидь!
— Не хлопочи, старик, и здесь такж е хорошо: ста­
кан есть куда поставить...
— Нет, да уж ты не обессудь нашу глупость: садись
в большое место — гость ведь... У нас, твоя милость, та­
ков уж из веков обычай, коли и поп туда засел, да не­
жданный гость пришел на ту пору — мы и попа выдви­
нем. Нежданный гость — почестей гость! Да что это я
твою милость не спрошу, как тебя величать-то? Благо­
родный ты или высокоблагородный?
— Все равно, старик, как хочешь.
— Нет уж, коли есть разнота это, пошто не понашему?
— Имя ведь есть у меня, а то зачем нам чиниться:
в гостях ведь я у тебя, не следственные допросы отби­
раю?
— Да ведь, как кому? Новой (иной) вон и обижается,
коли не чином его взвеличаеш ь — оговаривают. Так уж
и зовем всех высокоблагородными — и не обижаются.
Как ж е имячко-то твое святое?
— Сергей, старичок!
— Слышь, Мишутка, поищи-ко там у меня в акаф и­
стах акафист Сергию Радонежскому, да положь там к
божнице! — обратился он к одному из сыновей и потом
ко мне:
553

— Ужо на молитву к ночи встану: прочитаю. Его,
стало, святыми молитвами мне Бог ноне гостя послал,
он вымолил...
— Когда именинник-то бываешь: по лету а ли по осе­
ни? Родился-то на этот день али пораньше? Тропарь...
постой тропарь-то ему как! Да: “И же добродетелей
подвижник, яко истинный воин Христа Бога”... знаю.
Да великий был постник, великий подвижник и воин
по Бозе: еще был в чреве матерне три раза проглаго­
лал в церкви, по рождении в пятки и среды не вкуш ал
матернего молока в знак великого своего постничества,
от мира бегал и в пустыне водворихся, чаях Бога спа­
сающего от малодушия и бури житейские, — продол­
жал, как бы про себя, рассуждать старик подтверждая
то мнение, которое составилось о нем и в ближних и
дальних местах печорского края. Говорили, что ста­
рик читает много и знает много, что такого книжника
не найти нигде во всем Архангельском краю, что он
самый сведущий из той семьи стариков, почти вымер­
шей в настоящее время, которая, состоя при Соловец­
ком монастыре, в обязанности штатных служителей,
знала церковный устав лучш е монахов, образовывала
клиросный хор. К опытности этого старика обращался
первый архимандрит, составивший певческий хор из
монашествующей братии, до того не участвовавшей на
клиросе. Но главное, что особенно могло влечь к беседе
со стариком, это именно то, что он знал много о старине
Архангельского края, тщательно собирал и берег как
зеницу ока старину эту и в памятниках письменности:
в старинных грамотах, сказаниях, книгах — и был об­
ладателем единственной библиографической диковин­
ки, о которой ходили какие-то смутные слухи. Старик
показывал ее только коротким и близким землякам,
но прятал от всякого незнакомого, чужого глаза. Все
предвозвестия были, вообще, неблагоприятны. Лич­
ной опыт был тоже не на стороне успеха в настоящем
деле: архангельский люд уж е осмотренной западной
части губернии доказал на деле какую-то замкнутость
554

и поразительную скрытность в сообщении пустейших
даж е сведений о своем житье-бытье. На все вопросы у
всех был один ответ: “Страна наша самая украйная, у
край моря сидим; люди мы темные, дураки, грамоте и
маракует кто, так и то через пень в колоду; рыбку вон
сетями разными промышляем; тоже опять суденушки
строим, а то мы люди темные, какие уж мы люди — са­
мые заброшенные; никакого начальства большого не
видим, рыбку вот ловим, суденушки строим...”
Со стариками-кремнями было еще труднее водить
дело: спросить о старине и прямо начать говорить о
деле — испортить дело навсегда: он окончательно за­
прется и станет на одном, что он “человек темный и ве­
сти дело с большим начальством несвычный; старины
придерживается по привычке только, а не со злого ка­
кого умысла”.
Повсеместный ли раскол, частые ли разыскания бе­
глых из Сибири в местах беломорских со всеми небла­
гоприятными, запугивающими острасками со стороны
неопытных следователей, причиной всей этой скрыт­
ности — решить трудно. Можно положительно и навер­
ное сказать одно только, что и будущему собирателю
всяческих сведений предстоит такая же неутеш итель­
ная и обидная трудность, с какой боролся и пишущий
эти строки. Одна надежда, единственная возможность
услышать кое-что, найти что-нибудь — случайность
и крайнее уменье, приноровка к делу. Легче объехать
всю почти непроходимую Архангельскую губернию в
полгода и в летнюю пору, чем собирать все народные
редкости, которыми давно и справедливо славится этот
дальний, сплошь почти и без исключения грамотный и
толковый край».
С этими ж е неблагоприятными и неутешительны­
ми мыслями и предположениями сидел и я в избе ме­
зенского старика, удивленный и его начитанностью и
редким патриархальным порядком, который ввел он
в семье своей, напоминавшей всецело добрую, но уж е
отжившую свои века, старинную допетровскую жизнь
555

нашего обновляющегося отечества. Особенно поражало
непривычный глаз отсутствие женского пола, чего ни­
где нельзя встретить, хоть бы привелось объехать всю
Россию из конца в конец, заглядывая даж е дальше, в
глухие закоулки ее.
— Р азве вы, старик, ж ивете без женщин?
Старик спохватился, как-будто испугался чего-то:
— Нет, мы не такие, как нам можно без женщин?
Ж ивем мы по христианскому закону. Ты так и пиши.
А то пошто без женщин, как можно без женщин?
— Да куда ж е я буду писать-то, старик?
— Ну, да кто тебя знает, куда? Известно, уж туда,
куда тебе надо. Затем ведь ты, чай, и ко мне?..
— Ты меня, кажется, старик, не за того принял?
— Нешто ты не из земских? Может, из молодых.
А каков-таков ты есть — мы и не видывали, да и не чут­
ко, чтобы там на Слободе-то новые были какие. Дали бы
знать, коли бы были: есть такие благодетели... Ты не
обессудь наш глупый мужичий разум: сказываем то,
что на ум идет, по простоте ведь.
— Каков ж е таков ты-то, ваше сиятельство, не в
обиду тебе вопрос этот?
Я сказал. Старик придакнул, ребята, сыновья его,
насторожили уши.
— Так пошто же это тебя послали-то сюда, сказы ­
ваешь?
— Смотреть вот, как вы живете здесь, чем промыш­
ляете...
— Как живем? Да вот по Богу живем-то; христиан­
ских душ не губим: ты в наших местах и не услышишь
этого, хоть все объезжай. Каков вот свет-от Божий сто­
ит, на токма убивства, воровства-то, ваше сиятельство,
не слыхать, да и не услышишь. В Бога веруем, Троицу
святую почитаем и в Сыне и в Духе, в триех ипоста­
сях — все по христианскому закону, как глаголали
Св. Отцы и пророки. А промышляем-то? Да все рыбку
промышляем-то, потому — море близко. Хлебушка у
нас не дает Бог; ячмень — вот туда пониже сеют, да и
556

тот больно плох — одно, выходит, звание. Лес тоже у
нас опять жидок, ни на какую поделку не способен; карбасишки шьем, пожалуй...
— Вот затем-то я и приехал, чтобы посмотреть, как
вы рыбу ловите, и карбаса шьете.
— Так! Рыбу-то, вишь, мы ловим сетями такими,
неводами зовутся... Семгу, навагу, сельдь редко попа­
дает тоже. В озерах — по тундре-то нашей много ж е
озер этих живет — щук ловим, окуней, лещей опять...
А карбаса вичью шьем, — это такое коренье бывает, —
вичье.
Старик, видимо, уклонялся от разговоров и дальше
во весь день твердил только одно, что сторона их украйная, места бедные, еле концы с концами сводят, что все
зависит от моря, даст Бог рыбы, даст Бог и хлеб — исти­
ны, давно уж е известный в мельчайших своих подроб­
ностях. Ими, и почти слово в слово, начинались все мои
прежние беседы с поморами: со стариком не ушли мы и
на пядень дальше. Даже известие, что снаряжаю т так­
ж е артели за морским зверем на Новую Землю, было
для меня вовсе не новостью. От главного, необходимого
предмета разговора мы ушли далеко. Старик как будто
смекнул уж е о цели настоящего моего посещения и как
будто старался забыть разговор, вводя подчас совсем
постороннее и не идущее к делу.
Р аз я попробовал:
— Слыхал я, старик, что ты человек толковый, гра­
мотный, разные старинные бумаги собираешь?
Старик отвечал на это решительно:
— Пошто ж е это ты взвеличал-то меня, не ведаючи?
— Многие сказывали, и все в одно слово.
— Ну, пущай их сказывают: зла я отродясь никому
не делывал, все по Божьему закону, не изобижал нико­
го. Я не лучше ж е других, коли не всех еще хуже. Что
я? Перст есмь, я не человек, поношение человеков и
унижение людей...
— Вот ведь ты и самолюбив ж е еще, старик, хваста­
ешься.
557

— Пошто хвастаюсь? Не хвастаюсь. Ты вот прихва­
лил на первых порах, а теперь и обзывать. А что этих
бумаг старинных — так их у меня и в заводе не было.
Нету таких, совсем нету!..
— А про акафисты-то сказывал.
— Ну, да вот еще псалтырь новопечатная есть.
Принесите-тко, ребятки, показать его сиятельству. Н а­
чальник наезж ал позапрошлый год — видел и ничего не
молвил. Держи, говорит, эту можно. А то какие-такие
старинные бумаги, нету таких...
— Ты, старик, не думай худа какого!
— Пошто думать? Христианская, чай, в тебе душ ато, да вон и сказываеш ь еще, что не земской. А каких
таких тебе старинных, досельных бумаг надо — не
знаю, да и нету их у меня. Нету ведь ребятишки, чего
его милость спрашивает?
Сыновья подтвердили, молча кивнув головами.
— Ведь я, старик, не отнимать приехал: есть да по­
каж еш ь — спасибо, а нет — так ведь не драться ж е
стану.
— Да это точно, что не драться ж е станешь. Да ведь
чего нет, так и не покажешь. Так ли?
— Худа ведь по мне в том нет, старик, что ты дер­
жишь старинные грамоты в свитках, сказания, лечеб­
ники... По мне это тебе еще делает честь, как человеку
толковому и любознательному.
— Вот, ты опять начал! Знамо, худа тут нету, да и
добра большого не вижу.
— Добро уж е в том, что ты знаешь больше другого.
— Да, это точно, что я, мол, как будто бы-де и книж ­
ник какой. Это точно. А все же ума поди не прибудет,
коли не дал Бог при рождении...
— Ведь, правишь ж е ты семьей, сыновей вы рас­
тил...
— Детей-то народить не хитрая штука: и набитые
дураки слышь, умеют!
— А в почтении их к себе держишь?
558

— Да это ведь батюшки еще покойничка наука: не
сам ж е ведь я придумывал — по-готовому ведь! И как
ж е сыну теперича кровному почтение отцу не оказы ­
вать? На то я их поил-кормил. Ж исти своей, может, по­
ловину в них положил, заботился о них. Да отец родной
сына убить за непослушание может, и суд не тронет...
— Они ведь тебя и слушают, повинуются, чай!
— Этим что гневить Бога: все в послушании и любви,
мирно живем, по всей, выходит, правде Божией.
Старик, видимо, попал на живую струну, говорил
долго и много. Рассказал он всю биографию и отцов­
скую, и свою собственную, и каждого сына порознь.
— Ну, да ладно, постой-ко ужо! Слышь-ко, ребятки,
тащ и-ко сундук-от, что с книгами, правой-от.
Такое выгодное для меня, хотя и далеко непред­
виденное заключение произошло, по всему вероятию,
от внутреннего довольства старика, успокоившегося в
своей семье, ступающей каждый шаг по его приказу и
указанию.
В сундуке оказалось много старых печатных книг:
брюсов календарь, несколько других позднейших, до
десятка печатных монографий — ж ития святых, мо­
сковского издания, так называемых петушков, пись­
мовников Курганова и т. п., занесенных и сюда, веро­
ятно, владимирскими ходебщиками — офенями. Но
все это было не то, чего мне хотелось. Благодарность и
осторожность требовали с моей стороны еще большей и
едва ли не самой нужной в настоящую минуту скром­
ности.
Сундук был отнесен нетронутым — обстоятельство,
видимо, расположившее старика окончательно в мою
пользу. Он велел принести другой сундук со старопе­
чатными, но и отсюда выбрать было положительно не­
чего: то были старопечатные требники, Псалтыри, Ми­
неи — вообще книги более или менее известные. И этот
сундук унесен таким, как был. Старик окончательно
повеселел и ожил.
559

— Ну, постой же, — говорил он, — коли ты такой до
старины падкий, покажу я тебе книжку, какой ты, чай,
и не видывал. Принесите-ко, ребятки, берестяночку-то
голубушку. Пусть полюбуется: эдакие ведь, все сказы ­
вают, на редкость и в наших местах.
Ее-то мне и было надо — книгу, писанную полууста­
вом на бересте, так тонко и удачно содранной и собран­
ной, сшитой по четверкам, что принесенная редкость
смотрела решительной книгой. Разница только та, что
листы берестяные склеивались между собой, но отди­
рались один от другого и легко, и без всякого ущерба.
Писаное разбиралось так ж е удобно, как и писанное на
бумаге, буквы не растекались, а стояли ровно, одна под­
ле другой: иная бумага хуж е выделяет буквы, и толь­
ко один недостаток — береста разодралась, от частого
употребления в мозолистых руках поморских чтецов,
по тем местам, где находились в бересте прожилки.
Книжка была кое-как, доморощенным способом, пере­
плетена в простые, берестяные же, доски и даж е болта­
лась подле веревочная петелька вместо закрепки, а на
одной доске торчал деревянный гвоздичек для той ж е
цели. Старик весело улыбнулся на мой восторг и впил­
ся в меня взором.
— Батюшка еще покойничек выдумал, — говорил
он, — ж ития разные вписывал и другое прочее, что
полюбится да придет ему по нраву, и я от себя писал.
Таково-то легко: почесть, что не хуже бумаги. Перо
только помягче надо...
— Сколько же, по твоему счету, времени этой книге?
— Да вот мне восьмой десяток на выходе, а я, что
не живу, помню ее, но все такую же. Батюшко-то, надо
быть, до рожденья моего писать ее начал. Уж такой был
старик книжный да любопытный!.. Царство ему Небес­
ное! Такой грамотей, что тебе архиерей иной! Псалтырь
всю да Евангелие, глаза зажмурив, на память валял!
А там эти великопостные службы — нипочем. Смея­
560

лись даже, бывало: тебе, говорят, что царю Василию,
хоть сам Ш емяка глаза-то выколи — любого попа за ­
гоняешь, и глаз-де не надо. Во какой был!
— Хороша твоя княжна, старик, очень хороша.
— Любопытна?
— Да так любопытна, что я у тебя и купил бы ее
охотно, денег бы не пожалел.
— Книжка-то, вишь, не продажная: отцово наследие.
А деньги пошто не ж алеть? Деньги нужное дело, без
них нельзя. Тебе ведь поди, много еще ездить надо...
— Да уж не пожалел бы!
— По-нашему: береги денежки смолоду — на старо­
сти слюбятся, как во вкус войдешь. А ведь тратить их,
тоже не учиться нам стать: с крылышками ведь они.
Я вон и ребятам своим тоже кажиной день твержу.
— Уступи, старик, по гроб обяжешь.
— Нет уж я тебе лучш е рыбинки какой ни на есть
на дорогу дам, поважнее будет: вишь у нас места ка­
кие, кроме снегу, ста на три верст ничего не найдешь —
снежные Палестины!
— Я тебе за рыбу-то деньги заплачу и за книжку
тоже...
— Опять-таки, зачем мне твои деньги? Береги их, у
меня свои есть, своих много денег. Чай, и на Слободе об
этом говоруны-то тамошние сказывали, что у старика
денег много, да скуп, мол, старик: задатков не дает, да
и промысла-де старик перестал обряжать, все по одной
скупости. На чужой ведь роток не накинешь платок. По
мне, мели, Емеля, твоя неделя, а меня не убудет, мое
при мне и останется. А твоих мне денег и даром не надо:
твои деньги не даровые, чай, тоже...
— Я не стою об них, не пожалею.
— Мне с тебя, с заезжего человека, брать деньги —
грех: на том свете покоя за это не дадут. Скажут: стя­
жатель, мытарь и фарисей, кощей семижильный — вот
что скажут. Рыбку Бог дает даром, бери сколько смо­
жеш ь — даром я и делиться ей должон с тем, у кого нет.
561

А пошто я с гостя-то стану брать? Гость — посланец
Божий, милость его за какое твое доброе дело...
— Да ведь рыбу-то ловишь же, хлопочешь, тру­
дишься!
— Чего трудишься-то? Рыбка сама идет... Рыбка
для гостей не продажная; ты ведь съешь ее, продавать
в чужие руки не станешь. На доброе здоровье она тебе
пойдет, и меня добрым словом помянешь. Нет, рыба моя
тебе непродажная и книжка тоже непродажная — на­
следие!.. И на что она тебе?
— Покажу таким, которые в этом толк знают, пользу
найдут. У тебя так ж е заглохнет и никто ничего не уви­
дит и не узнает. Тебе-то тут пользы уж положительно
нет никакой.
— Мне какая польза? Это точно. Да что в ней и
смотреть-то будут. Ничего такого в ней запретного нет.
— Да и не надо.
— Так пошто просишь ты ее?
— Показать как доказательство, что захочет рус­
ский человек писать — и без бумаги найдет средство,
если уж е крепко шевелится в нем это желание.
— Так вот, вишь, книга-то непродажная. Еще, чего
доброго, ты за мной ж е пришлешь после да в тюрьму,
либо в какое другое место и посадишь...
— За твое-то одолжение, за твое доброе дело?
— Оно, правда твоя, что не за что. Да, вишь, ведь
вы, чиновники, народ такой — не в обиду тебе молвить.
Это начнешь-то сперва, как бы и ладно мягко распи­
сываешь, а как выжилишь все, так и начнешь гнуть, и
жестко покажется... Ты меня извини на глупом моем
слове. Люди мы простые, пряники едим неписаные,
да и свету-то, почитай, только в свое окошко и видим.
Книжка опять-таки, стало быть, выходит, непродаж­
ная. Ты и не проси по-пустому, не замай меня — лучш е
мы с тобой по знати, так, миром да согласием... Возьми
сколько ж елаеш ь отступного, а меня ты не засуди, ре­
бята тоже, жена, детки: есть кому старика пожалеть.
Взвоют ведь, больно взвоют, ух как взвоют!..
562

Старик крутил головой, сыновья вышли из горницы.
Мне становилось тяж ело и безысходно, слезы подсту­
пали к сердцу и... прекращаю, впрочем, описание даль­
нейшего и скаж у в коротких словах, что старик согла­
сился, наконец, уступить мне книгу уж е на третий день
по моем приезде. Старик уносил книгу с собой, никак не
реш аясь оставить при мне. Видимо, бывал недоволен,
когда я принимался ее рассматривать, брал из рук и сам
ее оглядывал. Всякий раз надо было усиленно просить
его, чтобы он опять ее принес снизу. Согласился ж е он
отдать после долгих и многих хлопот, и то уж е доста­
точно подстрекнутый сыновьями, из которых одному
почему-то особенно хотелось угодить мне.
— Отдай, батюшко: вишь, ведь ему больно хочется,
что мучишь-то?
— Отдай... отдай! — рассуж дал старик. — Ну, отдай
ты сам! Что меня учишь? Не знаю, что ли?
— Да я бы, брат, давно отдал, кабы моя была! Вишь,
он затем и приехал!..
— Пошто затем приехал? В гости ко мне приехал. Не
надо говорить так, обижать не надо... отдай!.. Ну, отдай
сам. Так ин, вишь, у тебя-то нет, нет у тебя-то, а я от­
дай! Что мне отдавать-то?..
— Деньги возьми, старик! Не даром ж е ведь. Я д а­
ром ни за что не возьму!
— Деньги возьми! — ворчал старик. — Сколько ж е
ты дашь?
— Я не оценщик: спроси, сколько тебе самому луч­
шим покажется. Я торговаться не стану, если только не
превысит моих наличных.
— Сколько ж е у тебя наличных?
— А это мое дело!
— Знаю, что твое дело. Книжке-то, вишь, цены нет,
дорогая книжка!.. Что с тебя взять?..
Старик долго еще продолжал толковать все в том
ж е роде и высказывался почти теми ж е словами. Часто
563

накидывался и ворчал на сына, как будто досадуя на
его вмешательство, и, наконец, мы с ним порешили.
Четверня оленей, запряж енных в те ж е высокие
чунки, давно уж е ожидала меня у крыльца. Скуластый,
истый монгол, самоед-работник стоял уж е наготове с
длинным шестом-хореем. Еще несколько других чунок
с шестами и оленьими ш курами для походной палат­
ки — чума — на безлюдной и неоглядной снежной сте­
пи такж е были готовы. Оставалось садиться и ехать с
прежним гиком, похожим, впрочем, более на откаш ли­
вания и заменяющим бойкие ямщицкие выкрики даль­
ней России. Ехали прямо, без дороги, через пни и коч­
ки, по звездам и подчас по ветру, заметающему свой
след на снежных сугробах. С моей стороны требовалось
только, чтоб крепче держ аться за ременные петельки,
прикрепленные к чунке и смотреть, чтобы опять не по­
тянуло совик и малицу к коленям и выше: тогда до чума
пришлось бы не согреться и без причины сердиться и
на самоедский наряд, без которого нельзя обойтись в
тех местах, и на неудобную чунку, на которую нельзя
положить ног и расположиться так, как в благодатной
кибитке, и, наконец, на полярный холод, и даже, пож а­
луй, на себя самого.
ГЛАВА VI

ПОЕЗДКА ПО РЕКЕ МЕЗЕНИ
Подробности пути. — Рассказы ямщика о разных видах зимних по­
год. — Лесная драма. — Икота и стрелье. — Дело о колдунах. — Юрома. — Предание о разбойниках. — Иов праведный. — Пашко. — Село
Ущелье. — Предание о чуди. — Чучепала. — Характер русского насе­
ления. — О свадьбах.

В декабре 1856 года я был на реке Мезени. 12-го чис­
ла этого месяца я оставил бедный, с великой нуждой
влачащий свое обыденное существование город Ме­
зень, чтобы направиться вверх но реке, уделившей свое
564

негромкое имя этому городу. Путь мне леж ал в даль­
ние печорские страны. Дорога тянулась по берегу реки
мимо множества деревушек, которые рассадились так
часто, как бы и на людной Волге. Близость моря, бога­
того барышным, сальным морским зверем, под рукой
широкая, многоводная, обильная семгой река, вся об­
росшая по берегам густыми, первозданными лесами,
где так много и дичи, и красного зверя, а дальше бес­
предельная тундра с роскошной пастьбой для оленей,
неисчислимыми стадами горностаев, песцов и зай ­
цев — обусловили по берегам реки Мезени это много­
людство населения, сгруппировавшегося по преиму­
ществу в низовых частях реки. Здесь деревни и села
так часты, что не успеешь проехать пяти-ш ести верст,
как, глядишь, уж е и рассыпалась перед тобой черная
группа изб, всегда приглядных по внешности, всегда
двухэтажных — по неизменному обычаю целой губер­
нии. В любую из них взойти любо: чисто прибрана боль­
ш ая изба с полатями и огромной печью, хотя эта изба и
про себя держится, хотя тут и ребятишки водятся, хотя
тут возится и хозяин со своими рыболовными и други­
ми снастями, и хозяйка со своими домашними прибо­
рами. Правда, что и здесь полати устроены так низко,
что об них неосторожный и недогадливый гость может
стукнуться лбом. И здесь духота и спершийся воздух
бывают едва выносимы; и здесь двери, ведущие в сени,
не отопрешь, если не имеешь долгой привычки к тому;
и здесь визг грудных ребят и крики телят, запертых в
подъизбице, в соединении с криком кур, которым легко
расшуметься, да трудно уняться. Все это легко может
выгнать проезжего вон из избы. Для этого у мезенцев
есть особый покой — гостиная горница, всегда стара­
тельно вытопленная, с кроватью за ситцевым пологом,
со столом, лавками и стенами, тщательно вымытыми
и выскобленными. У редкого нет самовара, фаянсовой
посуды, ножей, вилок, и у каждого — полный угол Бо­
жьего милосердия.
565

Хорошо везут проезжего человека сытые, легкие
на бегу мезенки (хотя некогда известная порода лош а­
дей этих теперь уж е измельчала и заметно пропадает).
Разговорчив и словоохотлив и сам мезенец — хозяин
этих лошадок, подрядившийся за казенную цену свез­
ти седока верст за тридцать к своему побратиму и благоприятелю, у которого ведутся такие ж е сытые, бой­
кие лошадки.
Особенно помнится мне один из этих ямщиков, под­
рядивш ийся со мной на вторую станцию от города. Б ы ­
стрее других снарядил он тройку и с бойкими приго­
ворами (против общего обыкновения) уселся на козлы,
я — в теплую, обитую оленьим мехом, кибитку.
В кибитке тепло и покойно. По сторонам необыкно­
венно тихо. Занимались сумерки: снежные поляны по
сторонам отливали менее резким светом, выплывавший
месяц собирал свои силы, чтобы осветить нам дальнюю
дорогу, хотя и мертвенным, но уж е привычным и те­
перь легко выносимым блеском. При такой обстановке
легко как-то сосредоточиваются мысли на одном пред­
мете, хорошо, много и долго думается и редко хочется
спать. Бог весть о чем думалось мне на ту пору, но, повидимому, думалось долго потому, что с козел послы­
ш ался запрос:
— Чудак ты, прямой чудак, ваше благородие! Едешь
ты с ямщиком пятую версту, а его и ни о чем не спро­
сишь...
— Отучился: все вы какие-то неразговорчивые. Про­
бовал я не один раз и закаялся, ответу не получал.
— От иного ты точно не получишь, особо от казенных
ямщиков, которые с почтой ездят. Это точно по тому по
самому, что казенный ямщик всю свою жизнь в тоске
проводит. Ему всякий спрос от проезжающего колом в
горле становится, всякий проезжий казенному ямщ ику
надоел. А иной до разговоров охотлив, речист!
— А ты из каких?
566

— Да за кого почтешь, потому как мы всякому от­
вет умеем отыскать. Отыщем, может, и тебе. Спроси-ко
меня, о чем хочешь!
— Ну, да вот теперь ночь-то светлая...
— Светлая оттого, что месяц светит и небесьев (об­
лаков) нету. А вон, видишь, к месяцу-то маленькое об­
лачко придвигается.
— Вижу: сиротливо оно такое, словно оторванное, и
негустое...
— Ведаешь ли ты-то, каку облачко это силу в себе
имеет?
— Кто его знает!..
— А я знаю: сила в нем велия. Облачко это пургу не­
сет, мятель зачнется. Потому как оно клочьями, оттого
в нем и ветер засел. Вона гляди-ко сколько их прице­
пилось!
Действительно, цепляясь одно за другое, тянулась
уж е целая длинная вереница жидких, млечного вида
облаков из дальней мглы горизонта по направлению к
нам — чего мы до той поры не замечали. Откуда в зя ­
лись мгновенно облака эти — понять было невозмож­
но: небо до того времени отливало поразительно чистой
бирюзой.
— Берутся они Бог весть откуда и собираются и ни
весть как скоро, — объяснял ямщик. — Вот теперича
мы с тобой и столько верст вперед не заберем, что еха­
ли, гляди, какая страш ная замятель поднимется. А по­
тому эта замятель поднимется, что облаков-то уж этих
очень много притянулось! Знай это!
Оправдались слова ямщика. За последней деревуш ­
кой, глянувшей на нас множеством огней по сторонам,
направо, налево и прямо, и обдавшей нас дымом и той
замечательной теплотой, в которой слышится присут­
ствие домовитого русского люда, теплотой растворен­
ной и запахом ржаного хлеба, и запахом горелого масла
или сала, дымом лучины и прочего — за этой деревуш ­
кой, в лиственничном глухом лесу, при самом въезде
567

в него, нам слышались первые признаки приближав­
шейся бури.
Небо по-прежнему отливало своей светлой, веселой
бирюзой и только кое-где прорезывались на нем вы тя­
нутые кучки млечных ветряных облаков, но лес вдали
начинал гудеть. Над нами уж е визж али раскачавшиеся
верхуш ки высоких столетних сосен и лиственниц. По
местам из лесу вырывалась бойкая и сильная струя ве­
тра, бросавшая в нас клочья рыхлого снега. Чем дальше
в лес, тем сильнее визж али верхуш ки впереди и точно
такж е позади нашей кибитки и лошадей. Немного по­
годя, по лесу разносился уж е сплошной гул, в котором
по временам можно было различать уж е скрип и треск.
Ветер поразительно быстро крепчал в своих порывах и
силе. Лишь только мы въехали и спустились с довольно
крутого, высокого берега в реку, там на всем ее простран­
стве зги не видать было, и лошади начинали уходить в
снег по колена. С трудом нащупывали они наезженную
дорогу, по счастью, обставленную догадливыми мезенцами вешками. С горы несся гул, который на вольном
просторе реки превращ ался в пронзительный назойли­
вый свист. Лошади с трудом ступали вперед в тех ме­
стах, где на берегу выгибалась лощина, река ли то или
простой овраг. Там ветер метался по рыхлому снегу с
каким-то шипением. Огни соседней деревни сиротливо
прятались от нас: то мелькнут все разом, то все разом
исчезнут в беспредельной, незримой неизвестности. Из
лесу, который потянулся берегом, за деревней слыш ал­
ся уж е оглушительный треск, — может быть валились
старые, одряхлевшие деревья, случайно пощаженные
прежней бурей. В час времени пурга расходилась так,
как будто бы она уже крепчает не первые сутки.
—
Сказывал ведь я, сказывал ей-богу, сказывал
тебе, что наши бури круты живут. Это замятель, пур­
га, а то хивуса, те еще озорнее живут, ей-богу, озорнее
живут, те подолгу, те не скоро укладаются. Это ниче­
568

го: эта замятель. Пошалит вот ночь одну, да и отстанет,
ей-богу, отстанет. Потому она в одну ночь отстанет, что
много силы вначале кладет. А кладет она, не ж алеет
свою силу — ее и не хватает. Ладно ли тут тебе, под
болоком-то (под кибиткой)?
— Не знаю, как тебе, а мне ладно, хорошо.
— Ну, и слава богу. И мне ладно — привышны. У нас
нет ведь той недели, чтобы не эдак-то, нету. А мне ни­
чего, я и уши подвязывать не стану.
— Не надуло бы, а то стрелять начнет — в неделю
не уймешь.
— Ничего, нам это привышно, ей-богу, привышно.
А я ушей завязы вать не стану!
Однако, как ни божился, как ни уверял меня ямщик,
по торопливости его речи, по рукам, которые ни мину­
ты не оставались покойными и подергивали вожжами,
видно было, что он и погодой тяготился, и зябнуть начи­
нал. Последнее проверялось простым наблюдением над
его плечами, которыми время от времени он передерги­
вал. Видимо, он хотел казаться терпеливым и привыч­
ным. Ветер, действительно, сдавал крепким холодом.
Он распоряжался, по-видимому, готовым материалом,
не нуждаясь в новом и свежем.
— Ветер-от снизу метет?
— Снизу, проклятый, снизу!
— Я люблю в эдакую погоду ездить: мне это потеха.
— Что хорошего-то, что?
— Много хорошего в голову лезет: все такое отрад­
ное припоминается, легко и сладко думается.
— Нечего думать, ничего не думается; ей-богу, ни­
чего не думается. Очи слепит.
— Памятью много видишь.
— И память знобит, всего тебя знобит.
— Да ведь это на козлах только у тебя...
— Все едино. Бог всем равен, и силу такую дает ров­
ную. Ты меня этим не обманывай!
— Садись сюда ко мне, здесь теплее будет.
569

— А ты-то куда же?
— А я на козлы сяду.
— Ну, врешь, ей-богу, врешь, не сядешь. Потому
твое дело боярское, где тебе — не усидишь. А нет, вот
лучше, знаешь ли что?
— В первую деревуш ку к знакомому тебе человеку
заехать.
— Вот из твоих бы уст да Богу в уши: отгадал.
— И заедем, зачем стоит дело?
— И ей-богу заедем, к тетуш ке Маремьяне заедем.
Она баба ладная: у ней и яйца есть, и яичницей тебе
ублаготворит.
— Так с тем и ладно: сворачивай!
— А вот постой: деревуш ка-то ихняя помеледится.
Скоро помеледилась и деревуш ка своими огнями,
словно искорками, ближе, ближе. Лошади лениво тяну­
лись вперед, но, приближаясь к деревне и взобравшись
на гору, инстинктивно почуяв ночлег, ускорили бег, по­
матывая гривами, густо запушенными снегом.
— Тпру!
Изба тетушки М аремьяны чернела перед нами, бро­
сая красный яркий свет из окна, рисуя его четы рех­
угольным пятном на снегу подле нашей кибитки. Ям­
щик подошел стучаться. Слышу голоса, целый разго­
вор между ямщиком и бабой. До меня долетают только
немногие слова:
— Чего нельзя? — говорил мой ямщик.
— Приступило: мутит! — слышался голос старухи.
— Али опять с ней...
— Нанесло, родименький мой, к непогоде, знать,
нанесло-то.
— А ты бы ее к отцу-то Андрею: отчитывает...
— Возила, не помог...
— Ну, прости! Ладно, коли нельзя.
— Не взыщи, родименький, прости!.. Постучись к
Матвею-то — пустит!..
— К Матвею и поедем!
570

М ежду тем из избы вырывались время от време­
ни какие-то дикие крики, подхватываемые ветром и
потому отрывочные. В них слышались то лай собаки,
то плач грудного ребенка, то густой хриплый бас, то
глубокие-глубокие вздохи, сопровождаемые судорож­
ной, сильной икотой. Неприятное положение слушаю­
щего усиливала еще более и сдержанная тишина кру­
гом, и темнота ночи, и нечаянность этого явления. Рисо­
вались неведомые и невидимые страдания и многое из
того, что так тяж ело и безвыходно ложится на душу.
Ямщик повернул лошадей, сел на козлы, оттуда
снова послышался его голос, довольно покойный уж е и
сдержанный:
— Девка у ней в избе-то, девка-икотница.
— Отчего же?
— А сто бесов у ней животы гложут, оттого сказы ва­
ют и выкрикивает.
— Да не от другого ли отчего?
— А и не меня спроси — тоже скажут. Весь народ на
том решил... И батюшка утверж дает: так это, «так это
и по Писанью, слышь».
Вот и изба дяди Матвея. Суетится он прибрать с
полу сети, радостно, весело приговаривает: «Милости
просим». Заж игает сальную свечку и ставит на стол,
передвигает стол этот с одного места на другое; цыка­
ет на крикливых ребятишек. Одного, самого маленько­
го, ползавшего по полу медведкой, посадил на полати
и пригрозил ему пальцем. Бабу услал за водой, налил
самовар, и застучал чашками, вытирая их рукавом р у ­
бахи.
Вошел в избу и ямщик мой на ту пору, помолился
Богу, разболокся и сел в задний угол, почесывая з а ­
тылок, плечи и спину и позевывая с криком и краткой
молитвой.
Уже самовар шипит на столе, чай готов. Хозяева
уселись в стороне в сосредоточенном молчании; ребятенки с полатей внимательно следят за движениями на
571

столе и подле. Воспоминания об икотнице выплывают
снова всецело и возбуждают во мне самый живой, без­
отлагательный интерес. Я хотел уж е завести о ней р аз­
говор, но ямщик предупредил меня:
— А что, дядя Матвей, Анютка-то М аремьянина
опять вопит?
— Вопит, слышь, — отвечал дядя Матвей.
— А что, как у них дело-то?
— Да ничего.
— Чего она-то?
— Видел: все по-старому, все по-стародавнему —
вопит.
— А он-то?
— Да ничуть, ничем ничего.
— В солдаты, слышь, отдавать хотели.
— Ничуть ничего. Увезли, слышь, на город, а что
сталось? Не доведомо.
— Станового, сказывают, мирить просили. Чего
становой-от?
— Просить-то просили, да ничего и он не сделал.
Призывал, слышь, уговаривал, батюшку попа выво­
зили, и тот пытал — ничем ничего не вышло. При них,
слышь, в комнате-то завопила, ругательски ругалась.
Только-то и было!
— Ну, а Борька-то?
— А Борька-то, что собака, все при ней, что вар при­
стал — не отстает.
— Б ез него-то почитай, сказывают, ей хуж е бы
было.
— Дурну бы беспременно какую ни на есть сделала
над собой, — вступилась хозяйка. — Уж ножа бы не ми­
нуло дело.
— Ну, ножа — не ножа, тетушка: взяла-то уж ты
больно круто. До ножа-то, толкуют, не доходило ж е николи.
— Доходило, родимый, доходило, и не единова.
572

— Да отчего ж е это у ней, хозяева, что причиной-то
послужило?
— Да порчена, почтенный, порчена.
— Давно ли?
— С год уж, ваше благородье, будет.
— Кем же?
— А Христос ведает: надо быть, какой такой злой
человек портит.
— Когда ж е она больше выкрикивает?
— Да вот, когда в церкве со Святыми Дарами выхо­
дят — тогда кричит, шибко тогда кричит, и хоть не ви­
дит она этого, не слышит, а уж взопит, начнет ее ломать
да мутить. Молитву-то, слышь, когда читают над ней,
она, слышь, и не ругается, не корит никого. А без того
ину пору так расходится, что из избы вон беги: приби­
рает такие слова, что и в кабаках не услышишь и дру­
гой хмельной да блажной человек с одури-то с пьяной
не вывалит. На ту пору ломает ее и коробит — трем му­
жикам удерж ать впору.
— А часто ли случается с ней этак-то?
— Да вот по воскресеньям за обедней навсегда. Опять
ж е и в будни, когда завопит, так и знай: где-нибудь в
селах по соседству обедни поют, али-бо какую требу
правят. Духу она табашного не любит. Ходят вон наши
ребята на город (в Архангельск), берут эту проклятую
повадку в трубки-то курить. Дымят тоже окаянные,
что трубы наши непрочищенные. Ревет она тут шибко,
да недолго...
— А еще когда?
— Да вот не сказывай при ней горя-то — тогда по це­
лым суткам ревет без уйму.
— Какого ж е горя?
— А спрашивай об этом большака самого, М атвеято: он у нас лютый на разговор-от. Молчалив — дока, а
распояш ется — наслушаешься...
Дядя Матвей при последних словах самодовольно
рассмеялся: явный признак, что он в духе и рассказать
не прочь.
573

Вот что он мне поведал:
— В наших местах икота эта не в диво: у нас, по­
читай, чуть ли не каж дая баба икотница; всем это из
веков. Анюткино дело особо. Это дело не спуста. Тут я,
как своим разумом ни раскидывал, ничего не вышло, ни
чем ничего не придумал...
Надо тебе рассказывать наперед вот что: как в на­
шем крестьянстве нет этого, чтобы женихи невест вы­
крадывали, а сходятся и ж ивут по родительскому ука­
занию, то ты и не волен брать того, чего тебе брать не
указано и нельзя.
— Да ты что-то не то начал, не так сказываешь, —
перебил я его. — Не служил ли ты в выборных?
— Было это дело, было: шесть лет головой сидел,
а сказываю я тебе все это к тому, что и Петрушка, и
Анютка, и Борька — враги себе были и супостаты, а
мира не слушались. Стариковым указам тоже не по­
виновались, а сказывали наказ свой — вот это отчего.
Дело шло вот как: Петрунька с Анной-то сошлись, при­
глянулись друг друж ке на Святках там, что ли, слюби­
лись. Петрунька ей гостинцы стал носить; она без него
и в хоровод не выступает. Так у них дело и шло все
хорошенько, и не один день, не неделю. На беду было
тут Борька в ихнее дело ввязался: к Анютке ж е любовь
свою возымел. Это опять-таки ничего: девке же лучше,
коли два парня любят; один другому не мешают: я, го­
ворит, беру свое, ты — твое. И коли-де не в прибыли,
так и не в убыли. Идет у них дело так миром: не бьют­
ся, драк больших не бывает, друг на друга с жалобой не
ходят, хоть и крепко поругаются когда промеж себя. Да
уж, знать, это дело такое: коли два одну тягу тянут —
без ссоры, без брани нельзя тут. Девка клонит к одному,
клонит и к другому — как и быть надо по-бабьему. И з­
вестно, в бабьем деле первое — слабость, и опять-таки
мнение такое, что вы-де там как хотите, так промеж
себя и ведайтесь, а мое-де дело девье, за кем-нибудь за
одним замужем быть: на двух-де м ужьях и поп-батько
574

не повенчает. А коли-де замуж ем не быть мне, так и на
свет, мол, Божий незачем было нарождаться. Так это!
Берет Анютка подарок от одного, да и от другого рыла
не воротит. Мил-де мил и ты, моя пташечка, пригож-де,
мол и ты, моя душечка. Вот-де одному мой поцелуй, а
вот-де и другому. Плут ж е была девка — что говорить!
Любились они так-то долго, любились да и спохвати­
лись, что-де на народ идет все дело это: не больно ж е
красиво выходит. Послушать толков соседских — хо­
рошего мало сказывают; в лица посмотрят — смеются
все. Стало все это им в примету, стали они и об венцах
подумывать.
Родители, известно, на все на это дело сквозь ладонь
смотрели, стало ничего не видали, потому как нынче не
тем уж свет живет. В старину, слышь, бери ты ту дев­
ку, которую родитель укаж ет, сам выбирать и думать
не смей. Родители на тот случай и обычай такой имели,
что коли много детей, так по мере силы-возможности
с каждым во всей своей деревне породниться. Оттогото вот у нас везде поди плохой тот сосед, коли свояком,
либо сватом не доводится. Так в старину. А ноне: бери
ты ту девку, которая по вкусу придет, полюбится, была
бы только работная да здоровая. А которая наша орж ануха неработная, которая нездоровая, когда в воле ро­
дительской все вырастают. Потому-то вот у нас теперь
и свадьбы глаже и дела все эти идут инако: поженят­
ся — меньше печалуются, меньше промеж себя доса­
ды держат. Право так! Слушай ж е теперь, какое у них
дело потом вышло, самое такое нехорошее дело вышло,
что и сказать не можно. Слушай ж е все про нашу про
икотницу.
Перво-наперво пришел к Анютке Петруха и сказы ­
вает:
—
Я, — говорит, — не какой злой человек; честь
твою, свою и Бога знаю — пойдем под родительское
благословение.
575

— Ладно, — сказывает она ему. — Ты мне не проти­
вен, а люблю-де я тебя, как подобает невесте.
С тем и разошлись. Про все про это проведал Борь­
ка, тоже к Анютке пришел и тоже ей сказывать стал.
Анютка и ему сказ такой ж е сделала, что и Петрухе:
— Проси-де и ты благословения родительского.
Борька скажи об этом ребятам, скажи и супротив­
нику своему. Полаялись они, посчитались на ту пору
крупно, однако до драки не дошло дело.
Петрунька опять к Анютке:
— Ты, — говорит, — что это такое надумала, нелад­
ная такая, неумытая!
— А ничего, — говорит прорва-девка, — я такого
худого не надумывала. Что-де ты на меня накинулсято, из каких корыстей?
— Да не я ли, — говорит Петруха-то, — первый тво­
его согласия просил, не я ли-де первый за твое девиче­
ство заступиться хотел?
— Ты, — говорит Анютка-то, — ты, противу этого и
слова сказать не смею.
— А не я любить тебя стал прежде всех? Борька-то
на тебя еще и не взглядывал. На то время, что ты ему,
что попова пегая кобыла — все было едино.
— И противу этого, — сказывает Анютка, — ничего
супротивного такого молвить не смею.
— Да с чего же, — говорит, — ты взбеленилась, что
обоим нам одно сказывала, а?
И пристал: к одному слову десяток привязывал, вос­
пылал духом, потому обижен был.
Анютка собралась с силой, оправилась да и ответ­
ствует:
— Мне-де, Петр Иваныч, что ваша любовь, что Борькина все в один скус, потому как мы — девушки и нам
не замужем жить не приводится.
— Да ведь обоих-то и поп не повенчает, да и мы не
сживем: без кровавого пролития тут делу не быть —
сама рассуди!
576

— Рассудить, — говорит она, — я этого не могу, по­
тому как невеста должна больше плакать и потом мужа
слуш аться и быть ему верной до гробовой до доски.
А вы, говорит, если ж елаете меня получить оба, так и
рассудите своим советом.
— Да, дура, — говорит, — не опять же ругаться!
— Отчего-де и не поругаться, коли у вас, сказывают,
уж было дело такое.
— Не драться ж е на смех всем, на свое горе.
— А уж это как, — говорит, — вы сами рассудите.
Я опять-таки одно говорить навсегда должна, что как
люблю тебя, так и Борьку в одну силу.
— Да, черт, — говорит, — нельзя ведь этак-то. Не
бывает ни с кем!
— Это, — говорит ему Анютка, — я рассуждать не
могу, потому как сердцем своим чувствую.
— Да, дьявол, — говорит, — в сердце-то у тебя ж ер ­
нов скипелся, квашня вскисла, лешая! Ладно-де, нишкни ужо!
Пригрозил ей, значит, да с тем и ушел, а Борька при­
шел.
— Помири ты нас, — сказывает.
— Да мне, — говорит Борька-то, — с Петрухой и
встретиться опасно, потому, когда он об этом деле з а ­
говорит, не сумею ответ дать. Он речист, противу него
нету у нас такого ни единого.
— А черт, — говорит она-то, — велел вам раныне-то
промеж себя не столковаться. А то на-ко к какому кон­
цу привели.
— Я, — говорит Борька, — говорить не больно лют,
сама знаешь: прибрать эдакое подходящее не могу,
сейчас к сердцу кровь подольет. И не то-де мне на ту
пору на П етруху сердце рвется, не то-де по тебе обли­
вается. Сердит я на ту пору на Петруху, крепко сердит,
хуж е он мне врага лютого, и к тебе-то бы поластился, и
нет мне радости пуще тебя. Ты так вся в очью и лезешь,
словно ластишься.
577

Топнула, слышь, на него, девка-то на парня-то, топ­
нула потому, как он очень смиреной был:
— Ведайтесь вы, слышь, сам про себя. А я-де обиды
такой долго выносить не стану. За третьего-де пойду, и
за самого-де за уродливого.
Тянется у них опять дело это долго, и стали ходить
по деревне нехорошие слухи. П етруха-то к колдуну хо­
дил, а Борьку-де от Анютки водой не отольешь, все у
ней сидит, либо за ней, что тень мотается. И гармонию
для ее прохлаждения на слободе купил.
Стали наши земляки призадумываться да на свое
мерекать, надумывались на то, что дело крепко на ху­
дое пошло, миру это дело самое судить надо. Сговори­
лись, как бы эдак у кабака хоть бы сказки рассказы ­
вать, старшину и писаря на ту сходку залучили. Ребят
не было: позвали. Пришли.
— Так, мол, и так, братцы!
— Знаем-де.
— Девки наши в сумление приходят, стыдятся.
— И это-де знаем.
— Метнули бы вы жребий, что ли: кому вынется, тот
оженится.
Петруха таково на нас косо поглядел и таково-то
усмехнулся криво, что обидно нам всем стадо: так вот
все мы и переглянулись. А Борька — ничего.
— Ладно, говорит, давай, Петруха, метнем жребий!
— А ты, — говорит ему Петруха, — в город-от ез­
дил, другой головы не купил про запас.
— Нету, — сказывает Борька-то.
Смешно нам всем на слова эти стало.
— Так купи, — говорит, — купи.
Смолчал Борька. И мы молчим: что дальше будет, а
дело, мол, хорошее, надо быть, будет. Так все и молчим,
да ладно. Впору писарь догадался и молвил:
— А что-де ты, Петруха, скажешь, когда мы-де тебя
засудим?
578

— А засуди, — говорит, — ты ведь — чу! — затем и
приставлен.
Да зубаст ж е и писарь-от:
— Я, — говорит, — могу сделать такое, что тебя на
кобыле поженят.
— И это, слышь, ты можешь, потому ты такой уж у
нас.
— Так помни-де, слышь!
— И беспременно попомню, когда-де и на кобыле-то
этой и помирать стану, попомню. Благодарю, слышь,
покорно на ласковом на твоем слове.
И поклонился, низко поклонился, в пояс писарю-то
П етруха поклонился. Молчим мы все, потому как уж
всем очень жутко стало: и П етруху-то как ровно бы
жаль. А Борька, что малый ребенок, стоит да ухм ы ля­
ется. Что писарь ни скажет, то его и начнет подерги­
вать, словно он гоготать хочет.
Ладно, ну, толковали долго они промеж себя, и мы
думали долго — что гуси на Колгуеве! — куда-де ветер
потянет, туда и мы пойдем. Не сдавался Петруха, как
его не стращ ал писарь и все-то законом своим. Да тут у
нас старичок был, ветхой такой (на прошлой неделе по­
мер): кому какой совет надо — все к нему; у всех, стало
быть, на почете. Он вступился.
— Полно, говорит, вам беду по пальцам мотать, го­
ворили бы дело, коли около него охаживаете. Вот что,
братцы!
— Чего, мол, дедушка Калистрат, — миром-то ему
все так разом, — сказывай-ка, мол, сказывай! Человекот, мол, ты Божий, роженой уж такой — послушаем:
эдак кажись лучш е будет!
Стал он говорить:
— Девку постегать надо покрепче...
Да Петруха перебил:
— А кто, — говорит, — первый кинется, я-де его но­
жом. И кто-де совет-от такой подаст, я и его...
579

Смолчал дедушка, слова не вымолвил, только за ­
кашлялся. Долго ждали, а он и опять начал:
— Вся беда от девки идет, вся беда от нее. Сама дев­
ка злу корень. В ней либо бес засел, либо так дурит. Вот
ты коли оленя в поле выпустишь да дашь ему там по­
дольше пожить — он одичает, в руки не дается, и ты его
не поймаешь. Не поймаешь его потому, что он от твоей
руки отстал, дух-от твой позабыл, и есть ему на диком
олене поблажка. Дикий олень затем, вишь, и дикий, что
один он там в тундре-то, никто его не поучит. А хоть бы
и девку взял: девка что? В девке уж баба от рожденья
от ее сидит. Норов-от этот, что ни на кривой оглобле, ни
на свинье не объедешь, сидит уж в девке...
Мы было посмеяться, да нет, глядим, словно бы и
ладно. А Борька захохотал: Борьке это спуста показа­
лось. Петруха стоит не шелохнется, глаза в землю, что
бык, и уши, словно бы от стариковых-то слов, прядать
начали: очень, стало быть, слушает.
Калистрат свое:
— У девки только одно разное с бабой: ей бы толь­
ко почету и пуще почету от всякого, хоть сам черт
тут будь, ей все равно. Они вон и до хороводов люты,
и на поседках они развеселые такие, а все оттого, что
и тут, и там подарков ждут, орехов да пряников. А на
их пустоту это и ладно, им тут и душевное ликование.
А гляди, пройдут веселья, они словно в воду опущены
и хвост поджали. Вот и любуются они все зауряд, по­
тому это для малых ребят занятно, мурашки по сердцу
сыплют. А привяжется супротивник — еще того пуще,
еще любей. Вон хоть бы Петрухино дело...
— Да ведь она мне, дедушко Калистрат, пуще всех
(Петруха-то!). Я, ведь, уж ее давно знаю, прежде всех.
— У меня, — дедушко-то ему, — у меня, слышь, ж е­
ребеночек был: сам выпаивал, сам выхаж ивал да вы­
глаживал, раз по десятку на день ходил к нему. Стал
он и жеребцом, сел я на него: объеду, думаю. Сшиб ведь
окаянный, сбрыкнул меня.
580

Борька на слова на эти расхохотался вслух, чуть
нам и всем от того невесело стало; хоть и не пора бы,
не время. Петруха стоит, упершись, словно его в землю
вкопал кто.
Старик подводил все, подводил и подвел к тому, что
как-никак, а Анютку постегать надо было. Так уж вы­
шло.
Как услыхал слова-то эти Петруха, рыдал даже, за ­
ревел быком, да и со сходки опрометью: думали, за но­
жом побежал.
— Нет, слышь (старик-от) душ у свою заложу, а он
такого дела не сделает.
Да и сказал-то он так, словно сам Петруха это самое
вымолвил.
Девку-то мы постегали. Я уж про это и сказывать не
стану, нехорошо...
— Больно девку-то постегали, больно ж е они ее по­
стегали, — вступилась в это время хозяйка, до той поры
молчавшая.
— А ты бы не разговаривала, потому как мы это от
тебя слыхивали не один раз. Нам речи твои не на но­
вях.
— Да не смолчишь ведь, воля твоя! Не смолчишь.
На-тко что выдумали, не надо бы этак-то...
— А ты вот ужо молчи: палатский управляющий
наехать к нам хочет, я тебя в губернаторы к нему по­
прошу. Ладно ли так-то?
Х озяйка замолчала.
М уж продолжал:
— Ты, ваше благородие, наших баб об этом деле не
спрашивай. У них ведь свое. Пошто, слышь, на ихний
суд дела этого не клали. Пытали ж е они судачить. А все
опять-таки от самой от девки. Первое вопила она креп­
ко в правлении, а жалоб из ее слов никаких на ту пору
признать нельзя было: словно она одеревенела. Собра­
лись к ней опосля того наши бабы в избу (как ведь им
сорокам-щебетухам не собраться!). Кои улещ ать стали,
581

кои взвыли, потому женская слеза море, а потом баба и
разобрать ведь не может, которая беда своя у ней, ко­
торая чужая. Распустили наши бабы нюни свои, а того
не знают, что Анютке-то все это и крепко на руку. П ри­
шла, слышь, в избу: молчит, трепаная такая, волосья не
прибирает и сидит под образами, и в большом, выходит,
месте. Бабы ей свое ведут:
— Что-де, родненькая наша, больно тебе?
Молчит.
— Которые стегали-то?
Молчит.
— Ну да, слышь, ладно, пущай бы-де уж заместо
тебя Петруху-то, али-б-де Борьку положили.
— Так она, родной наш, головонькой на эти слова по­
крутила, а молвить чего — не молвила! — опять всту­
пилась хозяйка. — Лукерья (баба у нас такая есть) на
эти на слова такое здумала, что, мол, писаря бы... Так
ухмыльнулась и веселее словно бы стала.
— А вон, — говорит, — ребятам от этого не легче бу­
дет, обоим им это самое в обиду. Потому ты, Аннушка, за
них ведь, за обоих. А их дело мужское — надрываньямто твоим они веры...
И на это на все она никакого обсказу не делала.
— Христос, над тобой, а ты ратуй, ратуй во имя Го­
сподне. Кто ведь правее, над тем эдакое чаще бывает.
На слова на эти в горлышке у ней, у сердобольной,
ино крякнуло что, и грудь ходуном почала ходить, а
сама молчит.
— Известно уж, обидно все это, — мы-то. — Обидно
это самое потому, как на стеганую девку худая слава
ложится, всякий попрекнуть ее потом может, а ребята
озорные. Да и опять ж е наши мужики одумаются опо­
сля — сами ж алеть станут тебя. Помни ты наше слово!
Опять она головушкой помотала и так-то круто и
долго. А все неладная эдакая, молчит, все молчит, буд­
то слушает. Мы опять:
582

— Больно это нехорошо. Неладно в деревне жить по­
сле сечева, после этого распроклятого. На самих бы на
большаках стряслось все это.
Она опять ухмыльнулась.
— Ты, Аннушка, наплюй, коли сможешь. Ha-ко, ме­
сто какое — девку сечь задумали! Это и бабе-то так
нейдет, да и не бывает. Девонька-то у нас разумная
была, сама бы могла рассудить, которое так, которое
нету. Свой бы суд себе смогла дать. Верно это слово?
Вот тут насилу-то на эти на слова она заревела (ну,
мол, слава богу!). Заревела она, что дождем прысну­
ло, долго ревела (мы уж и не подговаривали ничего).
Головонькой-то своей безучастной то в угол ударит, то
ее на стол-от положит, а на нас не глядит. Руки свои ло­
мать почала, а слов никаких не дает. Зло-нали нас всех
взяло: чего, мол, она речам-то нашим веры не дает, чтоб
ей пусто было! Нас ведь, мол, не старшина к ней подо­
слал, али-бо не волостной писарь. Мы, мол, от своего
ведь сердоболья все это, по своей охоте. Поревела это
она, поревела, да и молвила:
— Ладно, ладно!
— Да ладно и есть! — вступился хозяин. — Мол­
чи ж е теперь, слезай с колокольни. Я сам сказывать
буду.
— Вот очень хорошо. К ночи-то приходил к ней Петруха, а затем и пропал, уш ел от нас, а далеко ли — не­
ведомо. Да я твоему благородию лучше покороче ска­
зывать стану. Петруха вернулся, а пришел пачпорт
выправить: в Питер наладился, на лесные дворы, и с
Борькой, одначе, не простился. Вот с той ли (не упомню)
поры, как Петруха-то простился с ней, али с сечева-то
с нашего...
— Да на первую ноченьку ведь она взвыла-то по­
сле сечева, что это ты, словно забыл? П етруха-то к ней
с порчей-то и приходил, затем и приходил — это уж е
свято.
583

—
Вот с тое с самой поры, — продолжал хозяин, не
обращая внимания на замечание бабы, — Анютка выкрикать почала, и выкрикает она, сказывают бабы, и на
мир, и на писаря, а больше все, слышь, на свою девью
красоту, да на Петруху. Борька у ней так живмя и ж и ­
вет, очень его выкрики-то ее занимают. Помянет когда
икотой его-то имя, хохочет: любо. Не знаем, что будет.
А посватается Борька, да коли Петруха письмо отпи­
шет: быть делу, быть свадьбе и нам пировать на ней.
Ведь Борька-то мне родным приходится: племянник
внучатный по родной по тетке по своей.
А икоты этой, ваше благородие, в наших местах до­
вольно! — заключил свою речь хозяин.
Действительно, болезнь эта, местно называемая
икотой, частная и повсеместная во всем том краю. Ико­
той страдает верная четверть всего женского населе­
ния по правую сторону от реки Северной Двины. Даль­
ше к западу от Двины болезнь эта пропадает и в Кем­
ском поморье является под новой формой (несколько
слабее) и под новым названием (стрелье, щипота). Это
прострел, усов, ветреное, колика, вызывающая крики
и требующая заклинаний для выхода ее из больного
человека «на уклад, на ж елезо и на масло». «Тянись —
не ломись и не рвись, всегда ныне, и присно, и во веки
веков, аминь».
Икота обыкновенно начинается под тем ж е видом,
под каким является и простое спазматическое сокра­
щение грудобрюшной преграды (диафрагмы); начи­
наются громкие крики, затем истерический плач или
смех, в некоторых случаях общее параличное состоя­
ние и обморок, сопровождаемый всеобщей слабостью,
острой болью в груди и голове. У некоторых припадки
эти продолжаются часа полтора-два, у других, преиму­
щественно у старух, часто по несколько часов (5, 6 и 7).
Икота иногда (и даж е в нередких случаях) переходит
и на мужчин, и тогда тому человеку усваивается имя
миряка , а женщине — кликуши, икотницы. Туземный
584

люд приписывает причину этой болезни, естественно,
злому духу, и некоторые — порче лихого человека.
Так думают все страждущ ие, которые особенно ча­
сты по Пинежскому уезду, по преимуществу около го­
рода Пинеги. Недаром туземный народ между другими
остроумными прозвищами и остротами над соседями
дал пинежанам прозвание икотников. М ежду тем во
всяком случае причина болезни этой требует строгого
научного обследования, требует очистки медицинской
критики от всей той массы народных суеверий, на­
плывших на болезнь в течение долгих веков. И звест­
но, что оба уезда (Мезенский и Пинежский) наполнены
гнилыми болотами. Пишущему эти строки довелось на
реке Кулое, верстах в 20 от города Пинеги, на расстоя­
нии четырех верст, слышать и едва выносить крепкий
сероводородный газ при 20 градусах мороза в воздухе,
и видеть некоторые места болота непромерзшими и от­
дававшими свежим белесоватым паром. М ежду тем в
некоторых деревнях икота повсеместна, носит хрони­
ческую форму. В других, и часто ближайших, она про­
падает вовсе. По преимуществу болезнь эта присуща
женскому полу. В пинежском уездном суде сохранился
судебный акт, содержанием которого спешу поделить­
ся с читателями.
Крестьянин Пильегорской волости Михайло Петров
Чухарев (19 лет от роду) портил икотой свою двоюрод­
ную сестру Офимью Александрову Лобанову. «И ту
сестру, — сказано в прошении, — теперь злой дух му­
чит». Чухарев на допросе показал, что «учил его тому
той ж е волости крестьянин Федор Григорьев Крапивин,
который, — сказано в показании Чухарева, — в пья­
ном виде вызвал меня из того питейного дому на улицу,
советовал: “Не хочет ли научиться на народ пускать
боли, под названием икота?” Я по молодости своих лет
и глупости изъявил согласие. После чего учил меня
значущимся в особом листе обстоятельствам таковое
зло производить и впоследствии времени до нынешнего
585

хотя совесть меня мучила и сам терзался, но сделать
такого вредного для народу случая боялся».
Вот как учил колдовству М ихаила Чухарева Федор
Крапивин: «При самом начале действия снять с шеи
крест, положить в сапоги под пятку, подержать полсутки, говорить слова: “Отрекаюсь Бога и животворя­
щего Его креста, отдаю себя в руки дьяволам”. Ш еп­
тать в соль, упоминая имя человека, коему зло намерен
сделать, не иначе, во-первых, как родственницы; упо­
минать слова: “Пристаньте сему человеку скорби под
названием икоты, трясите и мучьте (назвать имя чело­
века) до скончания ж изни”. После, вынувши из сапога
крест, повесить на стену. В то время будут дьяволы у
тебя. Помешкав сутки, переменить по обыкновенному
наперед (т. е. надеть крест), тогда дьяволы от тебя отой­
дут, а будут мучить того, на кого сие учинишь. Соль ж е
столовую бросить на дорогу или в другое место, коим
тот человек ходит. С данным мне от Крапивина не­
известным кусочком, менее горошины, похожим на
липучую, черную серу, с приговором: “Как будет со­
хнуть соль сия, так сохни и тот человек, кому такое зло
учинишь; отступите от меня, дьяволы, а приступите к
нему”. И невдолге сходить ту соль разрыть и сказать:
“Поди дьявольщина от меня прочь!” И таким образом
накануне прошедшего Богоявления Господня двоюрод­
ной сестре своей, крестьянской женке Офимье А лек­
сандровой Лобановой, такое зло учинил, которую злой
дух мучит. После же сего действия, через один день,
при начале сну, пришли ко мне в огненном платье три
нечистые духа, из коих один сказал: “Я пойду, куда ты
послал”. А двое требовали тоже должностей. Чего испу­
гавшись, призывая имя Божие, и оным отогнал от себя и
более не видал. И после оных, когда, будучи в глубоком
сне, видал прихожего неизвестного мне старика в чер­
ном платье, седая борода, отговаривал меня от такого
зла уклониться, обратиться к Богу, просить прощения,
586

отчего пробудясь, призывал Бога к избавлению от вра­
гов и теперь от Его милосердия не отрекаюсь».
На допросах Крапивин показал, что у исповеди был
в прошлом году, а у причастия когда был — не упом­
нил (обыкновение, не редкое между мезенцами, вообще
склонными к расколу). Сотский Кузьма Любимов по­
казал, что Крапивин «человек сумнительный». Старо­
ста от женщин слыхал, что Крапивин накладывает бо­
лесть под именем икоты; какой-то Иван Попов — что
болезнь на женский пол напускает. Семен Макаров на­
слышался от многих людей, «между разговорами, что
он на женский пол налагает под названием икоты бо­
лезни, каковою болезнию и жена моя страждет». Сама
Лобанова показывает, что «болезнь икота у ней сначала
в горле стояла, а потом опустилась пониже, открылось
кричание и икание, и ж атье у сердца, а в рассуждении
оную получила действительно от брата двоюродного,
Чухарева», и за то будто бы, что она не дала ему по­
носить для праздника куш ака каламинкового. Другие
бабы (всего 16, все икотницы) сознаются в том, что у
причастия не бывают оттого, что болезнь не терпит.
Одна показывает, что получила две болезни и одна осо­
бенно мучит и «при всем мучении употребляет при бо­
лезни сей скверно-матерные слова». Но кто напустил
болезнь — обе эти бабы не знают. Чухарев в кабаке го­
ворит сидельцу следующее: «Дядюшка! Сегодняшнего
числа Иванова Попова дочь Анна бранит, будто я на­
пускаю икоты на людей, и похвалилась, что и сама меня
попомнит».
Далее следует решение суда: «Чухарева наказать
кнутом, дав, по крепкому в корпусе сложению, трид­
цать пять ударов, и по наказании отдать церковному
публичному покаянию, что и предоставить духовному
начальству. Касательно до Крапивина, то как Ч уха­
рев уличить его не мог ничем, а верить ему, Чухареву,
одному не можно, и за справедливое признать нельзя.
587

И упоминаемый Крапивин ни с допросов, ему учинен­
ных, ниже на очной ставке, данной ему с Чухаревым
при священническом увещании, признания не учинил,
то в рассуждении сего, яко невинного, учинить от суда
свободным, и по-настоящему, теперь нужному для по­
севу хлеба времени и домашних крестьянских работ,
препроводить его в свое селение, а Чухарева содержать
под караулом». Дело решено мая 17-го 1815 года.
* * *

Начиналось утро самой ранней порой, когда я оста­
вил новых приятелей своих и интересную кликушу.
В воздухе разлита была та теплынь, которая неизбежно
следует за всякой крутой вьюгой. Здесь на М езени-реке
в теплоте этой чуялись еще вдобавок та живительная
свежесть и легкость, которые последуют в благодат­
ное лето после благодатного дождичка, в благодатных
странах дальнего Приволжья. И что за прелесть, что
за картинность прибрежных видов, разбросанных щ е­
дрой рукой по крутым берегам Мезени! Широкой белой
поляной отделяет река цепь одних видов от других, им
противоположных. И что за разнообразие в мельчай­
ших подробностях картин этих! Не утомляет глаз на
этот раз ни неизбежное однообразие лесов, ни докуч­
ные пихты, ни досадные сосны. А как хороши должны
быть эти рощи лиственниц, бесконечно и неисчислимо
засевших по берегу, когда они все свежо и весело за ­
зеленеют весной, когда и мезенец не посмеет попирать
своими безобразными велкими санями родной широкой
и богатой реки своей. Глядишь по сторонам — и не на­
глядишься: на сердце весело, и находишь отраду и зи­
мой и в глухом, дальнем краю Архангельском.
— А что, ямщик, весело ехать-то, хорошо!..
— Не больно же...
— Да полно, так ли?
— Дорогу-то уж очень перемело, лошадям тягостно.
— Так, чудак, неужели мороз-от лучше?
588

— Безотменно лучше: подобрало бы, выгладило бы.
А то, гляди, какая пушнина лежит, что пух: хуж е пе­
ску.
— Да зато тихо...
— Тихо — не лихо, да езда лиха — сказывает посло­
вица, так-то...
— Веселей сидится, веселей думается...
— Весело сидеть на всяком месте, которое не жмет
да не колет.
— Ну, а думается?
— А думается, потому и думается, каково на сердце.
Ладно там, не скребет — и хорошо, а не...
— Ну, будет; дальше не надо...
Этот ямщик оказался резонером, как и все прежние,
недавние; видно, все уж они таковы. К счастью, вот и
смена, и новый ямщик, и новое место: людная деревня,
рассыпавш аяся по крутому и высокому берегу. И з-за
домов видится деревянная церковь. Стало быть, село.
— Как зовется?
— Юрома.
Поднимается на очень крутую гору с великим тру­
дом, чуть не скатываясь вниз и навзничь. Перед нами,
на самом юру, чистенький, чуть ли не новенький домик
священника. Вот он и сам перед нами с гостеприимным
приветом и ласковым, отогревающим словом и делом.
— Вам надо посмотреть нашу диковинку, — говорит
мне отец Михаил и ведет в церковь.
Церковь старинной постройки (по церковному па­
мятнику 1867 года), довольно большая, из поразитель­
но толстых бревен и оригинальной архитектуры.
— По народному преданию (рассказывает отец Ми­
хаил), церковь строил богатырь (по-здешнему батырь)
именем Пашко. Будто бы своими руками, на собствен­
ных плечах, валил он эти громады одна на другую, один,
без посторонней помощи. Силы он был необъятной, а
чтобы судить об ней наглядно — он оставил народу на
память деревянную модель руки своей.
589

— Вот она! — говорил он мне в церковном притворе.
Громадный кусок дерева, длиной в высокий рост че­
ловека, обточенный с одной стороны в подобие руки че­
ловеческой. Рука сжата в кулак и кулак этот шириной
своей равняется четырем, если не пяти головам взрос­
лого человека. По запястьям и вдоль всего локтя и сги­
ба нарезаны орнаменты на манер балясин и, вероятно,
рука эта предназначалась для колонн, подпирающих
потолок. Вероятно, поскучал изобретательный, хитрый
на выдумки строитель наделать таких рук до десятка
и заменил их простыми, едва отесанными, но зато бо­
лее благонадежными столбами, которыми подпирается
потолок в настоящее время. А рука так и осталась без
употребления в углу церковном, и благодарная память
народа к строителю не позволила загнить руке этой вне
церкви. Богатырь ли это был или скромный и несиль­
ный мужичок-строитель, может быть, с Пинеги (Лам­
поженская церковь, в 3 верстах от города, во всем по­
добна Юромской) — решить невозможно. М ежду тем
предание о богатыре Пашко все-таки ж ивет в народе и
вот что о нем рассказывают.
Пашко, уроженец соседней с юромской деревни (до
сих пор называющейся именем богатыря — Пашкиной),
раз пахал землю на берегу реки, в то время, когда по
реке плыли семь человек разбойников. У разбойников
было крепкое темное слово. Сказывали они это слово
на ветер, нес это темное слово ветер на заказанное ме­
сто — и стала у богатыря лошадь, как вкопанная, и не
шла по полосе дальше вперед. Не стерпел силач Пашко
такой обиды, а замка от заговору — темный человек —
не знает. Надо донять злых людей хитростью и своей
помощью. Посылает он своего работника по берегу на­
следить разбойников, куда они придут, где остановят­
ся, и только бы на одно место сели: на воде они сильны,
не одолишь. Разбойники свернули в реку Пёзу — так
работник и сказывает.
Рассказывают такж е и другое, что Пашко не сробел,
когда встала его лошадь, он послал и свое запретное
590

слово, и лодка разбойничья встала и с места не тро­
нулась. Да атаман был толков, знал замок и сказывал:
«Братцы! Есть кто-то сильней меня, побежим!» И по­
бежали. Заш ел Пашко по пути за товарищем Тропою,
таким же, как и он, силачом и от его деревни105, и с ним
вместе повернул на лес. Нагнал Пашко разбойников на
реке Пёзе (приток Печоры). Разбойники наладились
кашу варить, да видит атаман кровь в каше, пугается
крепко и товарищам сказывает: беда-де на вороту, —
скоро тот, кто сильнее нас, сюда будет! И не успел слов
этих всех вымолвить, явился сам Пашко: одного р аз­
бойника убил, и другого, и всех до седьмого. Остался
один атаман: бегает он кругом дерева и истреливает
Пашко все дерево в щепы, и не может попасть в атам а­
на. Накладывает на лук последнюю стрелу и крестит ее
крестом святым. Валится от этой честной стрелы враг
его и супостат навеки вечные.
До сих еще пор старожилы показывают на пезском
волоку (предполагаемом соединении реки Мезени с
Печорой) то дерево, которое изщ епал своими стрелами
богатырь Пашко, и до сих еще пор всякий проезжий че­
ловек считает неизменным и безотлагательным долгом
бросить охапку хворосту на проклятое, окаянное место
могилы убитого атамана. Там уж е образовался огром­
ный курган. А за Пашко осталось навеки вечные от это­
го дела прозванье Ту голу кого106.
Преданьем о разбойниках, и притом не слиш­
ком дальним по времени, встречает и следующая
деревушка-станция. Разбойники тех мест напали на
богача и, вынуждая у него денег, его самого палили
снизу на каленой заслонке и обсыпали сверху горящи­
ми листьями веников. Не добившись толку, они плотно
заперли, заколотили и зажгли дом богача, полагая ему
смерть от задушения. На счастье, мимо бежала стару­
ха. Она слышала крики, сама, в свою очередь, перепу­
галась и закричала, и таким образом собрала соседей,
которые и успели переловить извергов. Все они против
591

села Юромы, на другом берегу реки Мезени, в дере­
вушке, были биты кнутом, прочим в страх и поучение.
Новое предание о разбойниках слышится еще в по­
вести о житии Иова Праведного, мощи которого х ра­
нятся в селе Ущелье (в 8 вер. от деревни Березника).
Здесь на крутом картинном мысу, или щ елье107, Иов
основал в 1614 году, по грамоте Новгородского митро­
полита Исидора от 1609 года, монастырь (потом — пу­
стынь, и с 1838 г. — приход).
В 1628 году, когда вся братия была на сенокосе, в мо­
настыре оставался один Иов. Разбойники требовали у
него денег, и, получивши отказ, «огнем жгоша его и в
неистовом изступлеши своем вервиею влачаху его по
земли, яко изсохшему от поста телу его, всему и зъ я з­
вленному быти и членам телеси его оторгатися от тако­
вого лютаго мучения. Последи ж е разбойницы, немило­
сердно отсекши честную его главу, отидоша» — сказано
в рукописном житии праведного. В ущельской церкви
сохранилась кокора, на которой он был убит и которая
облита была кровью (кокора эта теперь вся обгрызе­
на, потому что щепы от нее, по народной вере, взяты е
в рот, успокоивают зубную боль). Указывают такж е и
место убиения Иова за селом, под горой, на мосту, ко­
торого теперь уж е нет, потому что ручей, отделявший
церковь от села, уж е пересох. Овраг, ведущий из селе­
ния на отдельную, высокую и крутую церковную (не­
когда монастырскую) гору, глубиной в 12 саженей. Гора
обросла густым лиственничным лесом, и з-за которого в
просеках открываются редкие по красоте своей виды на
дальний берег с людной деревней Березником и опятьтаки с густыми лиственничными рощами.
С селением Койносом пропадают предания о р аз­
бойниках, которые, по всему вероятию, были беглые
литовские люди и русские изменники, пользовавшиеся
Смутным временем, рассыпавшиеся мелкими шайками
по всему лицу русской земли и пробиравшиеся к бога­
тым Соловкам и торговому Архангельску.
592

Взамен преданий о разбойниках выступают вперед
более древнейшие предания о чуди — аборигенах всего
северного края России, о той чуди белоглазой, имя кото­
рой слышится и по реке Онеге, и по реке Пинеге. Здесь
в некоторых местах пугают словом «чудь» капризных и
плаксивых ребятишек. По реке Мезени показывают во
множестве вещи, с общим названием чудских: кольца,
выкопанные из земли монеты и пр. Я видел в деревне
Березнике серебряные серьги затейливой, хотя и ал я ­
поватой работы, носившие тоже название чудских. Мо­
ж ет быть (и по большому вероятию), они несравненно
позднейшей работы и идут по наследству из рода в род,
может быть, они просто-напросто новгородского дела
и, может быть, даж е времен самых первых заселений
Мезенского и вообще всего Двинского края. Предания
о чуди все-таки здесь еще живы и повсеместны. Более
типическое предание удалось мне услышать в деревне
Чучепале, самое имя которой, по этому преданию, про­
исходит от чуди, и вот по какому поводу.
Повыше деревни (хотя и самая деревня стоит на до­
вольно возвышенном месте), по берегу реки Мезени, на
высокой горе в лиственничных рощах, стоял некогда
город, населенный чудью. Новгородцы, расселяясь по
реке, выбрали и соседнее предгорье, как место удоб­
ное и картинное. Первые годы соседи жили в мире, да
строптива была чудь и не угадала новгородской чести ,
не подладилась под новгородскую душу. Задумали
люди свободные, люди торговые и корыстные избыть
лихих белоглазых соседей и для этого дождались зимы
морозной и крепкой. Прямо против городка чудского,
на реке Мезени прорубили они лед поперек всей реки
и сделали таким путем широкую полынью. Погнали
они чудь из города в ту сторону, где леж ала эта полы­
нья: провалилась вся чуть от мала до велика, потону­
ла. Стало то место реки называться кровяным плесом
(называется оно этим именем и до этого дня) и прослы­
ла деревуш ка новгородская Чудьпалой за тем, что по­
следняя чудь пала .
593

По иному преданию, распространенному в других
местах Архангельской и в некоторых соседних губер­
ниях, чудь в землю ушла, под землей пропала, живьем
закопалась. Сделала она это: по одним — оттого, что
испугалась Ермака, по другим — оттого, что увидела
белую березу, внезапно появившуюся и означавшую
владычество Белого царя.
На высокой горе, где предполагался чудский город,
указываю т на высокий курган, как на последний оста­
ток, на последнюю памятку о погибшем народе, корен­
ное имя которого стерлось теперь с лица земли, остав­
шись только в отростках: карелах, лопарях, зырянах,
вотяках, чухонцах, в мордве и пр. Досужие люди раска­
пывали в том месте курган, но ничего, однако, не наш ­
ли там. Такой ж е клад, схороненный «чудями», ищут
между вековыми соснами даж е на Печоре, там где впа­
ла в нее с левой стороны речка Крестовка (в 90 верстах
ниже Усть-Цыльмы), где выровнялся высокий берег,
называемый «крестовским материком». И здесь до сих
пор еще ничего не нашли.
Деревня Чучепала леж ит от села Койноса в 14 вер­
стах. А вот и Койнос — людное село, но бедная церковь,
деревянная, в некоторых местах заплатанная, холод­
ная и в службах по зимам едва выносимая. Бедны все
примезенские церкви, но беднее койноской нет другой.
Священнические ризы — тлен, иконы с почернелыми,
едва приметными ликами. Все глядит поразительной
ветхостью и скорым, неизбежным разрушением.
— Отчего ж е это, отец Евграф? — спрашивал я у
священника.
— По всей Мезени народ склонен к расколу и еле
держится и только около коренных обрядов. В цер­
ковь почти совсем не ходит и если является, то только
ради угождения палатскому начальству, раз в году на
исповедь. У причастия никто не бывает. Ж дут только
решительного человека, чтобы впасть в неизлечимый
594

и неисправимый раскол, как устьцылемцы на Печоре,
кемляне и сумляне в Поморье.
— Кто ж е ими руководит?
— Есть у них толковники, начитанные и зубастые,
в спорах неуступчивые. В тундре скиты настроены, где
целыми артелями блюдут о древлецерковном благоче­
стии, по их словам, но в самом деле купаются в прелю­
бодеянии и угождениях плотской и мирской жизни.
— А ваши-то прихожане нравственны?
— На поседках по зимам, не боясь ничьего глазу, му­
жики обнимают баб и огни гасят... На Масленице, когда
с гор катаются, девки среди бела дня сажают к себе р е­
бят на колени и катают их вниз на салазках... В хорово­
дах девки всегда крепко нарумянены, да и вообще этот
обычай румяниться и белиться повсеместен, особенно с
Азополя... Поп к ним со своей нуждой не ходи: либо ни­
чего не дадут, либо сдерут такую цену, что после в два
месяца не сберешься духом: разбойники!..
— А любят они старинку, держ атся ли ее?
— Да в этом одном все и спасение-то свое видят.
Х уже свадеб их я ничего не видывал. Перед обрядом
свадебным ведется обычай кормить молодую горячими
масляными блинами. Блинами этими она оделяет под­
руг, бросая в них как ни попало и не обращая внимания
на то: пачкает ли она их новые нарядные платья или
нет. Для них это все равно: было бы только приложе­
но усердие да соблюдешь обычай. После самого обря­
да бракосочетания, жених держ ит свою голову высоко
и вообще гордо за тем, чтобы не первым поцеловать
молодую. Та кое-как с великим трудом и то на цыпоч­
ках, достает мужнино лицо и чмокает, но тотчас ж е и
начнет голосить, притворствуя: «Насрамил ты меня,
набесчестил-погубил ты мою девью красоту!» На па­
перти крутят ей повойник: она при этом обряде упира­
ется, лягается, кричит, не дается, но обычай и сила бе­
рут свое. В сани мужнины она в повойнике садится уж е
охотно и радостно.
595

— Когда приведут молодую от венца к муж у в
избу — она закрыта. Отец молодого поднимает пла­
ток — молодая не дается. Ее хлопают затем ковригой
хлеба по лбу и сулят денег, жита, нарядов. Она ни на
что не соглашается. «Ну вот же, — говорит отец, — даю
тебе сына своего». Тогда она и ф ату открывает. До сих
еще времен существует обычай красть невест без ведо­
ма родителей, по любви. И бывает тут иногда неспро­
ста, не по одному виду, а хуже: одному жениху отморо­
зили руки, заставив его простоять битых семь часов на
тридцатиградусном морозе у дверей его богосуженой,
но не суленой. Только это несчастье и случай и умило­
стивили отца и мать невесты, а парню-то она порато —
горазно полюбилась.
— А чем ж е живет народ по преимуществу?
— Деревянную посуду приготовляет: чашки, ков­
ши, прялки, ложки, блюдечки, и очень красиво, и очень
много, так много, что вывозят даж е на Пинегу. Неко­
торая часть из народа уходит на морские промыслы и
большая половина занята ловлей лесного зверя и пти­
цы. Для птицы они прокладывают тропы и зовут эти
тропы — путиками. Идут эти путики одного хозяина
вдоль нашей безграничной тайболы на великие десят­
ки верст.
— Простоты в них, доброты предполагать надо мно­
го: живут в старине, любят дом и семью — там всегда
хорошо. Столицы, фабрики и людные города уничто­
жают добродушие народа, портят их нравственно.
— В нашем народе и доброта, и простота — все это
есть, но портит их раскол и старые заповеди. А есть и
между ними уроды.
— Какого ж е рода?
— А вот вы поедете на Печору, встретите отца Ни­
колая. Его об этом спросите!..
— Я вам непространно повествовать буду, — гово­
рил мне отец Николай, — вкратце изложу вам предмет
предлагаемой вами беседы. Ехал я к приходу летним
596

путем, по рекам — в лодке, по переволокам — образом
апостольского хождения: в стороне доводилось неодно­
кратно и рев лесных обитателей из звериного рода слы­
шать на страх, и пение пернатых на услаждение... Да,
нет таки, я вам лучше коротенько. Похвалю вам обычай
оставлять для путешествующих, но заблудших стран­
ников бражно (хлеб, соль и рыбу), которое обретали мы
в каждой лесной избе и почасту в избытке. Но заблуди­
лись, потребили все запасное свое и начали уж е изны­
вать тяжким гладом. На видимое счастье наше, напали
на охотника с реки Мезени, избыточествовавшего з а ­
пасом своим. Просили поделиться — отказал: для себя,
сказывал, припасал, а на странников наткнуться не по­
лагал, дескать, никакие надежды. И сам ел при нас. Ду­
мал я, раскольник то был, а стал молиться — истинный
крест Христов на перстах своих изобразил. Сказал ж е
нам, однако, что по близости старообрядский скит есть.
Содрогнулась в нем душа, по-видимому, и временно от­
стал от него дух тьмы. Пришли к скитникам. Скитники
жили в достатке и моим нарядом не побрезговали: при­
няли, насытили и молитвословия не воспретили. Отдо­
хнул я с семьею, сном подкрепился. Приступили с про­
шением ко мне: «Прочитай нам, батько, правило: мы
помолимся!» — «Да ведь я по своему требнику стану:
по вашему дерзать не могу!» — ответствовал. «Нам, —
говорит, — все равно, была бы молитва твоя угодна и
не с сердца срывалась». И молитвословил я своим гре­
ховным молением и возносил умиленные мольбы ко
Всевышнему, да приобщит сих заблудших овец к стаду
Христову избранных и от веков возлюбленных.
И не столь они злы, как говоря, и не обрядами они
тяготятся и по ним разделение свое от нас чинят, —
прибавил потом отец Николай. — Тут, полагаю, причи­
ну более важную и более знаменательную...
—
Да ведь это, батюшко, давно уж е известно. Мы об
этом потолкуем с вами когда-нибудь после, на досуге.
597

ГЛ А В А VII

ПОЕЗДКА ПО РЕКЕ ПИНЕГЕ
Город Пинега. — Красногорский монастырь. — Предания о князе
В. В. Голицыне. — Веркольский монастырь. — Икота. — Село Кевроль. — Путики для лесной птицы.

Почтовый колокольчик отболтал свои последние
трели, казенная кибитка обхлопала последние у х а­
бы и выбоины — перед нами ряд домов с городской
обстановкой и принадлежностями, перед нами весь
налицо маленький уездный городок Волок — по на­
родному прозванию, Пинега — по казенному. На этот
раз в нем ярмарка, назы ваем ая и в официальных бу­
магах, и на простом ходячем язы ке Никольской. Это
было 6 декабря.
Пинежская ярмарка, как и все собственно народные
ярмарки (называйте ее даж е базаром), ни в чем не р аз­
нится, ни в чем не отступает от множества подобных
народных сходок, разбросанных десятками тысяч по
всему лицу русского царства. Не имея официального
характера, необставленная казаками и жандармами,
она носит на себе все признаки старинных русских
мирских сходок. В ней все непринужденно и искрен­
но, все живет нараспашку, без дальнего спроса о том,
так ли это надо или иначе. Затронутая самым живым
интересом — интересом барыша (хотя бы в некоторых
случаях и копеечного), она шумит, как вообще шумит
русский человек, когда он очутится на полном просто­
ре, на широкой, собственной, нестесненной воле. Она
кричит потому, что кричит петухом и всякая барышная
копейка, по смыслу народного присловья. Далеко р аз­
носится ярмарочный гул затем, что гулу этому есть где
разгуляться по широким тундряным полянам, обсту­
пившим город. Прислуш аеш ься к гулу, и Бог весть что
почудится в этом гуле: и звон золотых в засаленных,
но крепко сшитых мошнах ижемских зырян, счастли598

во сбывших свои меха и пушнину в надежные и иску­
сные руки галицких купцов, и звон серебряных денег
в руках архангельских и вологодских краснорядцев,
продавших линючие и залеж авш иеся московские сит­
цы в руки холмогоров и печорских зырян (гуртом), и в
надежные руки соседних баб и девок. Слышится в на­
родном ярмарочном пинежском гуле и глухое побряки­
вание медяков — тяж елы х денег, доставшихся оборы­
шем, незавидным излишком на горькую долю самоедов,
явивш ихся сюда из-за тысячи верст, из дальних тундр
своих, целыми аргишами — вереницами оленьих санок,
нагруженных мерзлой и соленой рыбой: чирами, пелядами и семгой. Чуется в пинежском ярмарочном гуле
и безнадежный визг последней копейки, поставленной
ребром мужичком с той ж е Пинеги или с ближней Дви­
ны, из-под Холмогор, продавших какой-нибудь деся­
ток пар рябчиков или чухарей (глухарей).
Во всем остальном П инежская ярмарка опятьтаки, как капля воды на другую, похожа на все ярм ар­
ки и базары. Те ж е питейные дома, соблазнительнозастроившие все входы и выходы города, те ж е питей­
ные выставки под полотняным колоколом на бойких
местах, по случаю такого горячего и суетливого време­
ни (только три или четыре дня дышит своим разгаром
ярмарка в Пинеге). На ней услышишь в народном гуле
печальный крик мужичка, который воспользовался
людным сбором и, повесив свою лохматую шапку на
длинную палку, просит сказать православных: не ви­
дал ли кто выкраденной лошадки с такой-то приме­
той или такой-то сбежавшей коровы. Здесь легко вы­
слушать из общей свалки криков и возгласов редкий
плачевный звон вновь вылитого колокола, сбирающего
подаяние на подъем и благополучный подвес на коло­
кольню. И здесь — повелительные предостережения
едущих: «Поберегись», и здесь между серым народом
неизбежно толкаются поп с попадьей, приторговываю­
щиеся к кобылке или ситцам. Породистые девки, все в
599

красном, стоят, скрестив на плотных и высоких грудях
руки, тупо поглядывая на проходящих. Здесь опятьтаки наследишь и мелкие обманы торгаша, крупные
обманы крупного торговца. Не увидишь только ярм а­
рочных представлений в виде райков, балаганов с «пе­
трушками» и «шире-бери», потому что здесь к этому
непривычны. Все-таки заметиш ь сосредоточенную на
местных пунктах хлопотливость, охаживание и облаживание известных целей в крупном, гуртовом, широ­
ком размере. Это оптовая покупка мехов и дичи. Меха
пойдут в Москву, дичь в виде куропаток и рябчиков уй­
дет в Петербург, и только м ерзлая и соленая рыба — по
ближнему соседству. Незначительное (по сравнению
с прочими оборотами ярмарки) число костей и рогов
моржовых и мамонтовых, добытых на Новой Земле и на
Печоре, попадет в руки архангельских и холмогорских
костяников.
Ярмарка, вымирающая ночью до единого воза и че­
ловека, уж е с 6 декабря, положенного законным на­
чалом для нее, начинает терять все более и более ха­
рактеристический вид. Завтра опять наедут с ранних
утренних потемок возы из близких деревень, но уж е го­
раздо меньше, и собственно ярмарка, по общим слухам,
кончилась еще накануне, в сочельник. Перекупают и
скупают все привезенное еще до рассвета и по дворам.
Рыночной продажи и по мелочам положительно нет:
пару рябчиков, рыбу достать весьма трудно и почти
невозможно: все закуплено оптом и передано извозчи­
кам. С меня просили 50 коп. сер. за пару рябчиков, тех
самых рябчиков, которые, привезенные в Петербург,
на Сенной площади будут стоить 40 и 50 коп., все по
той причине, что ярмарка оптовая: не хочется р азв я­
зывать воз и путать партию считанного товара. Стало
быть, ярмарки в ее общепринятом значении в Пинеге
нет: это просто-напросто обусловленный обычаем срок
для отъезда продавцов к своим доверителям. Так идут
кожи, дичь, рыба печорская, мясо, звериные шкуры и
600

по рознице остаются гнилые лоскутья, выдаваемые за
ситцы, да пыжиковые изделия (шапки и рукавицы), да
крестьянские лошади, да мелкий хлам деревянный и
железный. На тот год (1856) все стоило дорого и значи­
тельно выше против прошлогоднего; на лесного зверя,
говорят, лов был плох, рыба тоже ловилась незначи­
тельно, а недавняя война влияла на возвышение цен и
на мясо, и на пищу, и на другие крестьянские продукты
и изделия.
Народ пьет горькую, но некрепкую водку и орет к ве­
черу песни. Расчетливые оптовые продавцы, ижемские
зыряне, начинают в теплых квартирах галицких куп­
цов свои торговые разговоры с чаю, до которого страш ­
ные охотники, и оканчивают сделки бутылками хоро­
шего хересу, привезенного архангельскими купцами
прямо с биржи и не фабрикованного. Ничем особенным
на сказался первый день ярмарки. В единственной го­
родской церкви, каменном соборе, освящали воду, зво­
нили в колокола, да и только! Да, народу пьяного было
очень много.
7-го числа меньше возов, расплата оптовых торгов­
цев по домам, изредка опоздалые, задержанные пур­
гой возы, плетущ иеся на оленях по улицам. Гуще на­
бито народу около продавцов красным товаром. В тол­
пах этих пестреют оленьи совики и малицы мезенцев
и реж е овчинные тулупы и полушубки верховников (с
Сев. Двины, из Шенкурска).
8-го числа ярмарки почти уж е нет, многие квартиры
опустели и весь городок, значительно обезлюдевший,
готов погрузиться в долгую спячку до 25 марта, когда
начнется снова базарный крик, но уж е значительно
не в той мере и силе. Этот крик последний в году: это
ярмарка, называемая Благовещенской, последняя для
Пинеги.
9-го числа я покинул этот город для Печоры и снова
еще раз встретился с ним на обратном пути оттуда че­
рез полтора месяца. Встреча эта была не радостна и не
601

могла уж е задерж ать меня надолго в городе, который
глядел уже на тот раз тоскливо, безлюдно, как глядит
и всякий другой архангельский городок, бедный сред­
ствами и скудный жителями.
До 1780 года Пинега была деревней Волоком и Боль­
шим Погостом: Волоком называлась она за тем, что
стоит на четырехверстном пространстве, отделяющем
реку Пинегу от Кулоя, через которое переволакивали
некогда на себе суда из одной реки в другую. Указом от
20 августа 1780 года, волость названа городом Пинегой
по реке, протекающей подле. В него и переведено было
и воеводское правление, переехал и сам воевода из го­
рода Кевроля (за 130 верст на реке ж е Пинеге). Кевроль
стала в свою очередь бедным селом под именем Воскре­
сенского Погоста, заменив прежнее название Пинеги, и
не выиграл многим и старый Большой Погост с новым
названием — Пинегой, хотя уж е здесь и давно сущ е­
ствовал широкий и бойкий торг, один раз в год, на Ни­
колу. В 1781 году императрица Екатерина II приказа­
ла отпустить из казны 8 тысяч рублей на построение в
новом городе каменной соборной церкви. В мой проезд
собор этот, перестроенный вновь, освящен был архан­
гельским и холмогорским архиереем.
Вот все, что можно сказать о Пинеге, не забывая того,
что вблизи этого города находится место, более зам еча­
тельное и интересное по своим историческим воспоми­
наниям, это Красногорский монастырь.
Монастырь этот леж ит в 10 верстах от города на вы­
сокой горе, носившей некогда название Черной. Путь
к монастырю леж ит мимо множества маленьких дере­
вушек, рассыпавшихся по реке Пинеге, не широкой, но
картинно-обставленной крутыми горами и засыпанной
высокими лесами и рощами. Крутая, с трудом одолимая
гора ведет в монастырь; на самой возвышенной точке
ее расположены каменные строения этой небольшой и
бедной обители, обнесенные деревянной стеной. Вид с
колокольни поразителен, восхитителен: лучше его не
602

найти во всей Архангельской губернии. Провожавший
меня монах, сказывавший, что отсюда видно верст за
пятьдесят, прибавил: «Сам владыко залюбовался!..»
Вот краткая история монастыря Красногорского,
как рассказал ее автор описания Архангельской гу­
бернии, священник Козьма Молчанов (Спб., 1813 г.).
«В лето 7111 (1603), в царство Бориса Феодоровича Го­
дунова, некто Воскресенской кеврольской церкви игу­
мен Варлаам, по некоторому явлению, ему бывшему,
возымел обещание находившийся у него образ Преев.
Богородицы Владимирской из Кеврола перенесть на
эту Черную гору и поставить на оной; к исполнению
которого предприятия получил и случай удобный, а
именно, бывшего на ту пору в Кевроле за своими де­
лами юрольского священника Мирона; почему оную
икону для отнесения на ту Черную гору и поручил по­
мянутому священнику. Ибо Ю рольская волость, где
священник сей жительствовал, леж ит близ той Черной
горы за одной рекой. Священник Мирон оную икону
принес и поставил на Черной горе, как приказано было
от игумена Варлаама, и потом близ той иконы водрузил
крест и около оного креста огородил досками; а потом
и там, по совету некоего монаха Ионы, близ оных мест,
во время Гришки Самозванца, от гонений польских и
литовских странствовавшего, и по увещанию прежде
упомянутого игумена Варлаама, принял монашество,
а наречен будучи Макарием, начал жительствовать
на этой горе. Напоследок сам отлучился в Москву бити
челом царю и великому князю Василию Иоанновичу
всея России о даче на той Черной горе под монастырь
места; а Иона, там оставшись, начал рубить лес и гото­
вить на церковное строение, и поставил себе келью на
упокоение близ показанного креста. Спустя несколько
времени возвратился из Москвы Макарий и привез от
царя и великого князя Василия Иоанновича всея Рос­
сии данную 7114 (1606) августа в 28 день грамоту, ко­
торою повелено Черную гору написать за ним, черным
603

попом Макарием. По поводу чего в следующую зиму
отправился оный М акарий в Новгород к преосвящен­
ному Исидору, митрополиту Новгородскому и Великолуцкому, церковных ради потреб и антиминса на освя­
щение церкви. Преосвященный Исидор, слышав, что не
было на Пинеге в близости иного монастыря, поставил
его игуменом и дал ему посох и настоятельную грамоту,
дабы на Черной горе устроить общее о Христе братство.
Таким образом игумен Макарий из Велико-Новгорода
возвратился в осеннее время, а монах Иона с прочими
трудниками между тем состроили церковь, которую
все с окрестными священниками и освятили соборне во
имя Похвалы Пресвятой Богородицы. В сем монасты­
ре имеется и другая чудотворная ж е икона, назы вае­
мая Грузинской , после пленения Грузии в 7130 (1621)
году персидским Аббас-Шахом, купленная у персиан
бывшим для торгу в Персии ярославского купца Гри­
гория Лыткина приставником Стефаном, сыном Л аза­
ревым, и потом им Лыткиным лета 7138 (1629) августа
в 22-й день при благоверном государе царе и великом
князе Михаиле Федоровиче и по благословение свя­
тейшего патриарха Ф иларета Никитича Московско­
го, при Киприане, митрополите Новгородском, и при
игумене Черногорского монастыря Макарии, в оный
Черногорский монастырь принесенная, в честь кото­
рой после того он, Лыткин, и церковь прекрасную воздвигнул. Сверх того обе чудотворные иконы, жемчугом
и дорогими каменьями украсив, дали в сей монастырь
много церковных утварей и поучительных 147 книг, с
которого времени и монастырь уж е стал именоваться
Красногорским. Вышеупомянутая церковь в Красно­
горском монастыре 7119 (1611) года сгорела, по сгорении которой за скудостью сперва пристроен был для
священнослужения алтарь к кельи, потом при д ер ж а­
ве блаженные памяти императора Петра I, по грамоте
Варнавы, архиепископа холмогорского, 1722 года июня
в 3-й день данной, заложена новая каменная церковь с
604

теплою трапезою; а в оной престол Преев. Богородицы
Владимирской, который и освящен, по грамоте архие­
пископа Варнавы, 1726 года ф евраля в 28-й день дан­
ной; а в большой холодной во имя Преев. Богородицы
Грузинской престол освящен в 1735 году, марта в 22-й
день при державе блаженные памяти императрицы
Анны Иоанновны Германом архиепископом. Тогда ж е
монастырь получил на постройку церкви жалованья
1000 рублей». Икону ежегодно приносят из монастыря
в Архангельск. Празднование ей установлено 22 авгу­
ста. В алтаре Богоматери та створчатая деревянная ки­
ота, в которой будто бы принесен был на Красную гору
образ Владимирской Богоматери из Кевроля.
Недаром же полюбился Красногорский монастырь и
сосланному в Пинегу князю Василию Васильевичу Го­
лицыну — любимцу царевны Софьи Алексеевны, не­
когда сильному своим государственным влиянием и не­
когда славному на всю Русь несметными богатствами.
Удаленный от дел сентября 9-го в 1689 году, он спер­
ва сослан был с женою и детьми в Каргополь, потом 5
марта 1691 года переведен на вечное житье в Пустозерский острог. Двадцать лет томился он в этой ссылке,
получая 13 алтын и 2 деньги (40 копеек) на содержание
в день с семейством своим. Имел несчастье потерять
здесь старшего сына, который помешался от тоски.
Осчастливленный некоторыми льготами, он переведен
в 1711 году в Пинегу, где, по народному преданию, по­
лучил из Москвы свой конский завод и бесплатно вы­
давал крестьянам на Мезень и Пинегу кровных кобыл
для улучш ения породы туземных лошадей. Говорят,
что это обстоятельство было главной причиной тому,
что мезенки сделались известной породой; говорят, что
у двух-трех богачей по Мезени до сих еще пор сохраня­
ются образцы чистой, беспримесной породы лошадей
княжеского завода.
Князь Голицын любил ходить из Пинеги в Красно­
горский монастырь, подолгу сидел в деревнях, смотрел
605

на хороводы и учил крестьянских девушек петь москов­
ские песни, которые, действительно, выдаются из ряда
туземных и слышатся только пока в одних этих восьми
деревнях, отделяющих город от монастыря. У казыва­
ют на рощу, расположенную под монастырской горой,
в которой, по народному преданию, особенно любил гу­
лять и любовался князь Голицын и на красивый мона­
стырь, и на живую ленту реки Пинеги, бегущую в при­
хотливых, светлых коленах, змейкой, далеко в беспре­
дельность, — туда, где, за вологодскими лесами, леж ит
каменная Москва, дворцы царей, терема кремлевские,
монастырь Новодевичий...
Роща эта, расположенная на длинном мыску (на­
волоке), образованном изгибом реки Пинеги, теперь
сделалась так редка, что служ ит только одним едва
приметным признаком некогда густой и, может быть,
расчищенной рощи. Тут, по монастырским книгам, по­
близости стояли в старину монастырские строения,
положенные по уставу вне монастыря. В 1713 году
В. В. Голицын скончался в Великопинеге. Тело его было
перевезено и погребено в монастыре Красногорском, по
духовному завещанию князя. Дети его возвратились в
Москву. Могилу князя, накрытую простым диким кам­
нем, показывают аршинах в двух от церкви против ал ­
таря. На мой проезд камень этот высоко засыпан был
снежным сугробом, те ж е сугробы окружали всю цер­
ковь; никто не прочистил ни тропинки, никто не обмел
самой гробницы. Монахи говорят, что надпись на камне
нельзя разобрать: лет уж е 10 ее смыли дожди и сне­
га. Вся память об некогда знаменитом князе осталась в
некоторых вещах, завещанных им, а может быть, и по­
даренных его детьми монастырю. Пролог, прописанный
по листам рукой самого князя, на доске имеет надпись:
«Сию книгу положил в дом Пресвятой Богородицы на
Красную гору князь Василий Васильевич Голицын».
Другие руки свидетельствуют, что «сия книга его ми­
лости и светлости». Тут ж е видны следы детских рук,
606

пробовавших почерк. Книга пожалована в 1714 году
В келье у настоятеля хранится шитый шелками образ
Богоматери с тропарем кругом. Точно такой ж е шитый
(изящно) шелками образ Распятия, по венцам прони­
занный жемчугом; такая ж е плащаница, с изображе­
нием снятия со креста, и воз духи хранятся в соборном
алтаре на стене. Все они, говорят, шиты руками царев­
ны Софьи Алексеевны. В алтаре ж е на стене висит ста­
ринное зеркало, довольно большое, створчатое, укра­
шенное по рамкам фольгой и позолоченными орлами,
чистой и изящной (по времени) отделки. Зеркало это,
по всему вероятию, принадлежало князю и подарено
ему, может быть, такж е царевной. В настоятельских
кельях и притом в страшном небрежении, без рамки, в
углу, сохранился почернелый от времени портрет царя
Алексея Михайловича, писанный масляными краска­
ми, хорошей работы — по всему вероятию, такж е соб­
ственность князя В. В. Голицына и, очень может быть,
подаренный ему сам им царем. В монастырском сенодике на вечное поминовение князей Голициных записаны
20 имен, внизу которых рукой самого князя вписано
его имя (род. 1643 г.), имя Евдокии (жены или дочери?),
князей М ихаила (младшего сына), и Алексея (старшего
сына, помешавшегося от тоски).
Таковы сведения, которые удалось собрать о знаме­
нитом ссыльном в самом монастыре Красногорском и
его окрестностях108. Некоторые из простонародья при­
бавляли, что-де князь крепко держ ался старинки и
был раскольник...
* * *

М ежду тем наступал последний месяц года, назна­
ченного мне сроком от морского министерства для об­
следования и изучения прибрежьев Белого моря. Вда­
ли предстояло еще много дела: часть Двины от города
607

Холмогор до монастыря Сийского, с которого дорога по­
ворачивает на петербургский тракт. Вся южная часть
уезда Пинежского должна была ускользнуть от моего
внимания и изучения — часть, которая представляла,
по-видимому и по общим слухам и уверениям, так мно­
го интересного. Там и село Кевроль, или иначе — Вос­
кресенский Погост, бывший воеводский город и село
Чакола-Древняя, — самые первые новгородские за ­
селения в том краю, там множество преданий о чуди
в большем числе и интересе, чем пойманный мною на
реке Мезени, как уверяли. Там, по уверению Молчанова
(автора описания Архангельской губернии), «крестья­
не понятливы, несколько корыстолюбивы, грубы и не­
обходительны», там, наконец, монастырь Веркольский
со своей стариной и богатствами старинной письменно­
сти. «Сей монастырь, — говорит священник К. Молча­
нов в своем описании, — состоит на своем содержании
на Пинеге-реке, вверх по той реке, от Пинеги города в
151 версте, в волости Веркольской. Начало свое восприял со времени явления мощей и ныне в оном монастыре
опочивающего святого и праведного Артемия верколъского чудотворца, который родился в лето 7040 (1532),
скончался 7052 (1544) года июля в 23-й день, на двадца­
том году от рождения своего. Обретенные мощи его 7085
(1577) года, в 33 год после преставления его, положены
были сперва в паперти у приходской веркольской церк­
ви Святого Николая Чудотворца; из паперти в предел
перенесены в 7091 (1583) году; потом, по свидетельствовании, по указу М акария, митрополита Новгородского,
и обретении оных подлинно нетленными, такж е по со­
чинении ему жития и службы, из предела поставле­
ны внутри той ж е церкви, в 7118 (1609) году декабря в
6-й день. После того мезенский и кеврольский воевода
Афанасий Пашков, получа скорое от Бога, при помощи
праведного Артемия, сыну своему в учинившейся т я ж ­
кой болезни облегчение, в знак своего за то благодаре­
ния, близ той Никольской церкви в 7152 (1446) году по­
608

строил своим иждивением прекрасный во имя велико­
мученика Артемия храм, и окрест оного ограду и кельи
для жительства монашествующих. Первый строитель
в новопостроенный монастырь определен Рафаил, а в
бельцах Родион Макарьин, при нем черный свящ ен­
ник Иона, которые, таким образом, не успели лишь со­
ставить в оном монастыре общежительства, как в лето
7147 (1639) июня в 24-й день оные храмы сгорели; по­
чему они над мощами Св. и прав. Артемия сотворили
часовню. Наконец, вскоре после того, от царя Алексея
Михайловича, по челобитью кеврольского земско­
го старосты Филиппа Козьмина Драчева с мирскими
людьми, прислана в Кевроль к воеводе грамота о по­
строении новой церкви, где обретены мощи чудотворца
Артемия, что они и исполнили. Лета 7157 (1648) ноября
в 14-й день, воевода Григорий Аничков и кеврольской
десятины заказчик священник Иоаким Васильевич,
диакон Дометиан и прочие духовного и мирского чина
люди, приехав в веркольскую волость и пришед в мо­
настырь, пели молебен, воду освятили и потом честные
мощи того святого, положа в новую раку, перенесли из
часовни в новопостроенную церковь Св. великомучени­
ка Артемия, и поставили честно на южной стороне...
Государского жалованья в сей монастырь было:
От царя и великого князя Алексея Михайловича
всея России в Кеврольской уезд, в монастырь Св. А р­
темия, веркольского чудотворца, строителю Родиону
М акарьину, да черному попу Ионе с братиею, по наш е­
му указу и по обещанию сестры нашей благоверной ца­
ревны и великой княжны Ирины Михайловны, послано
к вам в монастырь чудотворца Артемия веркольского
церковного строения: Евангелие напрестольное, крест
благословляющий, ризы и стихари, и иное церковное
строение с крестовым нашим дьяком Игнатьем Яковле­
вым; что церковного строения прислано, и тому послана
к вам роспись под сею нашею грамотою за дьячьею приписью, и как сия наша грамота придет, а крестовый наш
609

дьяк Игнатий Яковлев к вам приедет в монастырь, и вы
б у него церковное строение, по росписи, каково под сею
нашею грамотою, приняли все налицо, и велеть запи­
сать в книге именно, чтоб то наше церковное строение
во веки были неподвижно; а как то церковное строение
у крестового нашего дьяка Игнатия Яковлева примите,
и вы б о том к нам отписали; с ним ж е Игнатьем и его
отпустили, а на Москве отписку подать, и ему Игнатью
велели явиться и в приказе большого дворца боярину
и дворецкому князю Алексею Михайловичу Львову,
дьякам нашим Ивану Федорову, да Давиду Дерягину,
да Смирнову Богдану. Писал на Москве 7158 (1650) года
генваря в 26-й день».
По счастью, монастырь этот (единственный во всей
Архангельской губернии) случайно обошелся без
ссыльных и не видал мучений ж ертв своих. Даже и в то
время, когда сильно разгорался и судим был повсемест­
ный сильный раскол, здесь не было ни одного страдаль­
ца, которыми наполнены были все русские монастыри,
а по преимуществу архангельские.
Возвращ аться назад в любопытные страны медве­
жьего угла по рекам Кеврол и Чаколе для меня уж е
было поздно и некогда. С стесненным сердцем должен
был я сесть в Пинеге в кибитку для того, чтобы ехать на
Двину, в давно знакомые Холмогоры.
Глухой, девственный лес сменялся деревушкой, де­
ревуш ка прорезала лес и облагалась полянами. Стоя­
ла зимняя пора, — стало быть, все было однообразно.
Здесь возят как-то вяло; на многих станциях приходит­
ся сидеть подолгу. Самые деревуш ки глядят каким-то
бездольем и сиротливым видом, хотя широкая река и
не пропадает у нас из виду, преследует нас своими и з­
гибами на всем долгом пути, хотя в то же время и бли­
зимся мы к богатому Подвинскому краю.
— Чем вы промышляете? — спрашиваешь в каждом
селении, и в каждом селении получаешь один ответ.
— Да путики кладем, птицу ловим, зверя бьем по
этим путикам.
610

Путики — это лесные тропы, которыми испрорезаны
все тайболы, и верхняя и нижняя, все леса, которыми
заросла правая (от реки Северной Двины) и огромная
половина огромной Архангельской губернии.
Путик прокладывает себе всякий, которому при­
падет только охота к лесному промыслу, но в большом
количестве прокладывают их мезенцы, а особенно пинежане. У старательного и домовитого промышленника
таких путиков проложено до десятка, и редкий из них
не тянется на 40, на 50 верст; некоторые заводят свои
тропы и гораздо на большее пространство.
Путик этот прокладывается просто: идет мужичок
с топором, обрубает более бойкие и частые ветви, что­
бы не мешали они свободному проходу. В намеченных
(по приметам и исконному правилу) местах веш ает он
по ветвям силки для птиц, прилаж ивает у кореньев з а ­
падни для зверя. Каждый так наметался и так обык в
долгом опыте и приглядке к делу, что уже твердо пом­
нит и подробно знает свою тропу и ни за что не пере­
мешает свои путики с чужими. Верный исконному обы­
чаю и прирожденному чувству понимания чести и ува­
ж ения к чужой собственности, он и подумать не смеет
осматривать, а тем паче обирать чуж ие путики, хотя бы
они тысячу раз пересекли его путик. В местах, близких
к селению, каждому, естественно, мало заботы о том,
где бы отдохнуть и преклонить свою голову. У русского
человека кумовства до Москвы не перевешаешь. В ме­
стах, удаленных от селений, охотники часто по общему
сговору ладят промысловую избу (кушню), а то обхо­
дятся и с простым шалашом, особенно в раннее осен­
нее время. Охотник уже не думает о комфорте, мысль
о котором архангельскому промышленнику, наверное,
никогда не придет в голову.
В одной из деревень (кажется Кузомени), по пути от
Пинеги к Холмогорам, я напал на охотника, сединой з а ­
пушившегося на исконном лесном промысле. Не пошел
он на ту зиму затем, что крепко уж болезнь его стала
611

ломать, силу отняла. Разговорились мы с ним, и не сто­
роной, а прямо-таки подошли с ним к делу.
— Кто ж е повадливее, кто легче идет на добычу:
зверь или птица? — спрашивал я его.
— Да прямо сказать хитро, а пожалуй, и не сможешь
вдруг, — отвечал он мне.
— Ну, а как же, однако? Подумай-ка, пожалуйста!
— Известно уж одно: всякому своя жизнь дорога,
всякий ее блюдет и хоронит от недоброго конца: че­
ловек ли то, али птица. Однако, птица меньше об этом
смекает: птица только легче, скорей на утек, а то птица
проще, глупее (надо бы твоей милости так сказывать).
Зверь хитрей: у того обыку пуще, тот завсегда умнее
птицы.
— Отчего ж е это, как ты полагаешь?
— Да уж это Богу весть, как полагать-то...
— Однако, как ты сам-то думаешь об этом?
— Так, стало быть, сам Господь их сотворил. Его
святая воля на то, надо быть, была. Может, оттого
птица глупее, что перьями да пухом обросла, а зверь
шерстью. Может, оттого, что у зверя четыре ноги, а у
этих две только. Я уж не знаю, отчего это, не думывал.
Примечать-то раньше не догадался, а охотник бы я и
до этого. Да теперь уж стар стал, не смогу, и память-то
хлябать почала. А вот, постой-ко! Я лучше тебе особня­
ком об них, по порядку. Может, и сам смекнешь, али что
надумаешь — тогда легче.
— Сделай ж е милость!
— Вот возьмем на первую пору хотя бы белку (я ведь
с ружьем люблю; силки-то и ставил когда, так от нуж ­
ды от великой). Белка еловый лес любит, а пуще ли­
ственницу. Мало там станет пищи: она за нуждой своей
за великой и в сосняги потянется — делать-то нечего!
Это бывает после осенней Казанской, тогда на белку и
охота, потому она на ту пору выспела, пушистей стала,
серой стала. Тогда она отменно хороша, на зиму теплой
шубой запаслась: охотнику в лес надо. А для этого со­
612

бака да лыжи пригодны. Без лы ж по нашим по лесам,
где наворочено-те снегу, что пушнины, нельзя; без лы ж
ты дальше дому своего не уйдешь. А собака в этом деле,
что жена хорошая. И собака та хороша на белку, кото­
рая не выпустит зверя с глаз со своих: ее белка не боит­
ся, а, гляди, еще и не любит ли ее...
— Как так?
— Да замечал я вот что: собака лает — белка играть
начинает; собака пуще — зверь еще пуще резвится, с
ветки на ветку прыгает, а держ ится все на одном де­
реве. Другие дураки-охотники себя оказывают. Этого
белка не любит, она сейчас наутек и с глаз твоих сгинет.
Особенно не любит она человека, когда «по ели идет»...
— Это что ж е такое?
— А когда, значит, она из лиственных лесов в ело­
вые перейдет и в них ходит, а это бывает в Кузминки (в
начале ноября), тогда и охоту мы начинаем, сказывал
ведь я. У нас на все — надо тебе молвить — на все своя
примета есть, без того плохой ты охотник. Сказывать
ли тебе про приметы-то наши?
— Да хоть сам-то я и не охотник, а по мне это-то и
есть самое интересное, об этом-то мне и хотелось бы от
тебя слышать...
— Ну, так и слушай! Есть белка разная: есть белка
ходок, есть сидячая. Одна не любит ш ататься, другую
ничем не удержишь, она раньше других и леса меняет.
И всякая погода на нее свою силу имеет: холода сто­
ят — она такая резвая и бойкая, что и хорошая собака
ее не доймет глазом, не наследит. Дожди ей — пуще не­
воли; в дождь белка, что курица мокнет. Тогда она по­
кой любит, спит больше. Когда шибко ветрено — бел­
ка с дерева сходит, по земле прыгает; почует собачий
лай — прислушивается. От прыжков от ее смеху не
оберешься: очень забавно! А тут-то охотнику и хи­
трость нужна.
— Чем ж е бьете вы их?
613

— Да пулей, из винтовок четверти в три либо в че­
тыре длиной109...
— Ну, а про рябчиков-то?
— Да ладно! У птицы нет заветного места, не как
у зверя. Затем ей, надо думать, Господь Бог и крылья
дал, и пером одеял. С Евдокей к Благовещенью рябы
эти выбирают такое место в лесу, чтобы полянка али
лужок были близко.
— Всегда уж так?
— Нету, самки яйца кладут — так уходят в чащи по
этой по самой причине.
— Что ж е ты про них знаешь?
— Выведут самки детенышей — сейчас летят на ли­
ственницу к рекам, потому в лесах и местах таких бе­
рега есть, кустарники. Кислица есть, трава есть такая в
три листика, горькая (вероятно, трефоль). Это они едят.
В глухое лето самки самцов покидают: не надо, стало.
А вот поспеет брусника, так они опять вкупе, токовать
начинают, на свисток110 прислушливы, любят. Рябина
обсыпаться начнет — рябов не удержишь, не сидится
им, перелетают с места на место. В этих самых в лесах
рябиновых (а то и в березняках и в ольховниках), алибо близ воды какой (у ключей, у рек) они целыми ар ­
телями остаются на зиму: в снег зарываются. Там им
тепло! Да не будет ли рассказывать?
— А про охоту-то?
— Охоту с Успеньева дня начинаем, чтобы угодить
к Никольской (ярмарке) побольше, себе на барыш. Тог­
да, я сказывал, рябы кучатся, голоса подают. Сила их
иногда несосветимая: плодовиты шибко. Стреляем мы
их до Евдокей, потому на Благовещенску (ярмарку)
поспевать надо. Стреляем поутру рано и перед сол­
нечным закатом: тогда лучше. Такую примету имеем,
что поднимется стадо, прошумит таково сильно, дале­
ко не отлетает: тут ж е сядет поблизости. Это уж обы­
чай у них такой — верно слово! Выстрелами метим в
крайних: в середку стада попадешь — разлетятся и ни
614

весть куда и тогда уж на дерево не садятся, а в траву,
на землю. Здесь сто глаз и на заты лке имей — не сы­
щешь. В одиночку стрелять не охота, набалованы, да и
никак ты серенькую их ш курку от земли не распозна­
ешь. Опять ж е из винтовки ты не убьешь ни ту птицу,
что летает, ни ту, что бегает. Винтовка любит сидячую
птицу. Да вот, к примеру, поднялось их над твоей над
головой пар пять либо шесть, а убьешь одного ряба —
благодари Бога, это Его милость: Он тебе послал! Охот­
нику с рябами трудно, это и не я скаж у тебе.
— Отчего же, когда они стадами летают? Ведь это,
что за воробьями...
— А ты не серди меня: слушай, да потом и сказы ­
вай! С первого Спаса они по земле ходят, пищей зап а­
саются...
— Так что ж е из этого?
— А то из этого, что на дерево рябов посадить —
штука распрехитрая. Тут ты подкрадись так, что первонаперво сумей, чтобы он не слыхал тебя на хворосте, а
второе умей сделать так, чго у тебя на руках на твоих
шум вышел, подобие, как они сами шумят крыльями.
Да я тебе еще ш туку подведу, запрос задам.
— Сделай милость!
— Ты мне ряба зимой застрели. Застрелиш ь ли?
— Я не охотник. Стрелять не умею да и боюсь.
— Ну, так и Христос над тобой! Стало быть, слушай
последки мои, да и не мешай уж мне! По зимам-то ведь
вьюги, живут. Ты вот на Печору-то ездил, знаешь, что
это за пакость такая! Ты мне лет от них услыш ь-ка на
ту пору — так, стало быть, и не задорься, не ходи! Зато
благодать нам на этих рябов, когда небушко пасмурно,
да дождем сдает, а по летам, когда ягод много. Вот ког­
да занятно! И опять же, коли весна стояла холодная, да
подогнало дождливое лето — рябов не будет...
— Отчего же?
— Селетки все повымерли.
615

— Это что ж е такое?
— А молоденькие, выводки. Те ведь, где их насидят,
там на все лето и остаются, разве к реке ближней под­
винутся. А тут тебе и все: больше и не спрашивай, да и
сказывать нечего... Прощай. В Усть-Пинеге вспомнишь
про меня, мне икнется, а я тебя и помяну молитвой сво­
ей. Прощай же!
Вот и Усть-Пинега, большая деревня, счастливая
своим местоположением на устье двух больших рек,
Пинеги и Северной Двины, а потому и богатая, хорошо
обстроенная. Остается одна станция до Холмогор.
— А водятся ли у вас икотницы?
— Ничуть. Под Волоком (Пинегой) так, слышь, их
много живет. А заводился у нас миряк...
— Так что же?
— Перестал.
— Отчего ж е перестал?
— А исправник с окружным сговорились да и отсте­
гали.
— За что же?
— Стало, так надо было начальству...
— Отчего ж е он выкрикать-то стал, миряком-то сде­
лался?
— А некрутчины, сказывают, перепужался, надуть
захотел.
— Да ведь есть с чего и перепугаться?
— Известно, есть с чего. Страшно. У нас, слышь, пес­
ня про это сложена. Так без слез не единый человек не
сможет.
— Спой-ка ради Христа!
— Да так, спуста-то нельзя: на голос не поднимешь!
Надо было прибегнуть к хитрости. Сам я запел свою
песню. Ямщик ее, молча, выслушал; на второй подтя­
нул, к третьей пристал и в конце ее уж е заливался сме­
ло и весело.
— Распелись мы с тобой, на добро ли только? Не пе­
рестать ли лучше? Вот и Холмогоры!..
616

Г Л А В А VIII

ПОЕЗДКА ПО РЕКЕ ДВИНЕ
I. ДВИНСКИЕ УСТЬЯ И ОКРЕСТНЫЕ
С АРХАНГЕЛЬСКОМ СЕЛЕНИЯ
Никольский Карельский монастырь. — Ссыльный расстрига Федос
(Феодосий Яновский). — Предание о Марфе-посаднице. — Вечевой нов­
городский колокол. — Лапоминис. — Остров Марков. — Еще предание
о Петре Великом. — Новодвинская крепость. — Соломбала. — Наруж­
ный вид и характер населения. — Весенний карнавал. — Пригородные
жители.

Река Северная Двина при простом (даже поверх­
ностном) взгляде на карту Европейской России, при­
надлеж ит к числу самых больших рек и должна по
всему занимать важное место между всеми другими
реками. Так говорит географическое положение ее, так
говорят факты, к тому ж е приводят и исторические дан­
ные. Иначе и быть не могло. Двина должна быть глав­
ной между всеми реками севера Европейской России.
Соперницы ее в нравственном значении для края, как,
например, Печора, слишком удалена от всевозможных
пунктов деятельности и, проходя малонаселенными,
скудно одаренными природой местами, еще ж дет свое­
го будущего, может быть, и блистательного. Река Ме­
зень, обставленная теми ж е неблагоприятными, как и
Печора, условиями, идет из тех стран, где как будто бы
вымирает в огромных Вологодских лесах и зыбучих бо­
лотах всякая торговля и промышленная деятельность.
Онега, поставленная, сравнительно, в лучшее положе­
ние, засыпана множеством порогов, по местам неодоли­
мых, в большей части случаев враждебных для всяче­
ских сношений. Правда, что некоторым числом порогов
(в меньшей мере и в слабейшем качестве) снабжена и
Двина, но зато за ней уж е вековые права на то, чтобы
быть пока единственным и главным подспорьем для
всей беломорской торговли.
617

Образуясь (близ самого города Устюга) из двух зна­
чительных по величине рек: Сухоны и Юга, Двина уже
в самом начале течения своего является со всеми за ­
датками на право быть судоходной. Пробираясь лесами
и болотными низменностями в начале, Двина берет из
них весь водяной запас из ключей, маленьких речонок,
озер и речек, так что уж е у Красноборска она явл яет­
ся рекой значительной ширины и глубины. Далее на
пути своем по покатостям к северу, набираясь водной
массой из значительных притоков своих, каковы: Вага,
Емца, Сия, Пинега и др., Двина поразительно ш ирит­
ся, размывая рыхлые, тундристые берега свои. Но в то
ж е время, встречая на пути плотные глинистые хрящи,
река часто разбивается на множество рукавов, на ви­
ски, оставляя всегда один из них широким, глубоким и
главным. Особенно чаще начинают завязы ваться ру­
кава эти по соединении Двины с Пинегой, когда Двина,
под городом Холмогорами, имеет уж е до восьми рука­
вов. Далее, за Архангельском, она уже разбивается на
новые рукава и четырьмя (не считая побочных) глав­
ными устьями вливается в залив Белого моря, назван­
ный ее именем.
Триста верст кротко, тихо, величаво течет Север­
ная Двина по Архангельской губернии. Обставленная с
самого начала своего высокими и крутыми, глинистого
свойства, берегами, которые подчас засыпаны веко­
вым красным лесом, она за рекой Сией (верстах в 150
от устья) ведет с собой уже, по обыкновению всех рус­
ских рек, два различных берега; левый луговой и пото­
му низменный, правый продолжает быть гористым во
все время до последнего конца течения реки. Скупая на
картинные виды вначале, она окончательно тяготит од­
нообразием своих берегов на половине протяжения сво­
его к северу. Глинистые берега ее прорезаны оврагами
и щельями, которые страшны своею мрачной бесцель­
ностью и неизвестностью; рябит в глазах однообразие
цветов и томит безлюдье береговых окраин. Чащ е по­
618

падаются селения в верховьях и постепенно начинают
пропадать они по мере того, как река близится к устью.
Здесь, в одном месте, как будто судорожно спешит со­
средоточиться вся жизнь и все живое, чтобы потом на­
бросить на всю окрестность мрак и тяж есть безлюдья.
И это место — Архангельск.
До Архангельска с Двиною еще можно отчасти при­
мириться, зная, что участь безлюдья — участь общая
всему северному краю, но зато трудно приладиться и
предугадать все капризы, все нечаянности, какими бо­
гаты в весеннюю пору берега двинские. От них подчас
(и нередко) без всякого предупреждающего шуму от­
рывается огромная земляная глыба, подмытая водой,
просочившейся из окрестных болот. С шумом и бры з­
гами валится она в воду, засоряя прибрежья, обездо­
ливая стреж речной, и долго потом ходит на том месте
вода в круги, отшибая длинными и крутыми волнами,
и неизбежно гибнет в этом водовороте неосторожный
и недогадливый карбас. Вот, может быть, отчего Двина
не воспевается ни в одной из народных песен, не полу­
чила никакого ласкательного, хвалебного эпитета, ка­
кие любил придавать русский народ своим любимым
рекам, каковы: Дунай, Дон, Днепр, Буг и Волга. М ежду
тем Двине принадлежала почтенная и завидная роль в
истории нашего севера.
Обращаюсь прямо к устьям реки, предоставляя себе
право следить за прочим значением Северной Двины и
историческими судьбами ее потом.
Самое северное устье Двины — Березовское — р у ­
кав Березовский — шире других, глубже и потому
возможен для плавания больших кораблей. Он имеет
между спопутными островами (свыше десяти) ширину
от 3 верст до 250 саженей и два желоба, или стрежа, ко­
торые ведут к двум мелководным грядам. Гряды эти на
туземном язы ке называются барами , хотя бы песчаные
из них и можно было бы назвать застругами , приме­
няясь к туземному говору, а каменные из них — пере­
борами. Старый бар (100—400 саженей шириной) с
619

1776 года служит корабельным фарватером и на У4фута
мельче Нового, собственно Березовского бара, или про­
ще — Ляги. От березовского устья идет к северу ш и­
рокий, мелководный плёс — Сухое море, образованное
наносными песками рек Ката и Мудьюги и впадающее
в море узким проливом под именем Ж елезных Ворот.
С северной стороны их леж ит узкая песчаная коса Ни­
кольская, на ней башня. На острове Мудьюгском одино­
ко стоит с 1842 года маяк, при котором живут стороже­
вые лоцманы. На берегу его створные мачты показыва­
ют направление фарватера; в воде плавают бакены для
означения пределов его через мелководье и вколочены
шесты с голиками, на расстоянии меньше версты, на
крайне опасных мелях.
Влево от Березовского (под городом Архангельском)
отделяется Мурманский рукав Двины (от 170—500 са­
женей шириной), пропускающий только мелкие суда и
промысловые лодки за крайним своим мелководьем (от
6 до 40 футов). Сопровождаемый множеством отмелей,
Мурманский рукав выпускает из себя, в свою очередь,
обширный мелководный плёс, метко прозванный По­
ганым устьем , глубина которого доходит по местам
только до 5 футов.
Третий рукав, или устье Двины (Пудожемский),
идет от города на протяжении 45 верст, в ширине от
300 до 600 саженей, а на самом северном конце разли­
вается до 472 верст. Рукав этот пригоден только для са­
мых мелких судов (глубина 17 футов) и опасен ложным
фарватером — заманихой — и дальним мелководьем,
доходящим только до 2 футов: пообещает проход, за ­
манит, суда зайдут по неведению — и обманет: надо су­
дам повертываться назад, в обратную. Собственно все
двинские устья опасны сверх всего правильными при­
ливами во время разлива реки, называемого манихой.
Маниха случается за 3 У2часа до полной воды и продол­
ж ается не долее !/4часа. При отливе она не приметна;
период возвышения воды продолжается несколькими
620

минутами долее, чем понижение. У Соломбальского
адмиралтейства возвышение прилива до 23/4фута, без
пособия ветра. Неправильность такого морского прили­
ва сказывается тем, что следом за ним вода либо воз­
выш ается едва заметно, либо вовсе не поднимается, а
иногда даж е вершка на три понижается. Вода дрогнула
на убыль, значит «маниха палая»; затем «идет болыиица» — прибылая вода, которая правильно возвышается
до окончания прилива. Эта маниха «прибылая».
Последнее, четвертое, самое южное устье Николь­
ское — отделяется от Пудожемского рукава и идет на
запад между шестью островами, и течет висками (мел­
кими рукавами, тоже, что на Волге воложки, на Печоре
шары, по Двине и Вычегде полой), которые соединяют
его и реку Малокурью с устьем Пудожемским. Николь­
ским устьем проходят крупные морские суда (глубина
Никольского рукава доходит до 30 футов), и на баре, у
острова Ягры, до 8 футов в малую воду.
Таков географический вид устьев Северной Двины.
П редоставляя дальнейшие скудные подробности их
описания специалистам, спешу обратиться к берегам
этих устьев и поискать на них жизни, которой вообще
не похвалится ни одно из устьев больших русских рек,
всегда засыпанных песками, обездоленных раститель­
ностью и всеми признаками и задатками для живой,
сосредоточенной и упорной деятельности. Не похва­
лятся и двинские устья жизненной деятельностью,
прибрежного человека и многолюдством заселения и
едва ли не меньше всех они имеют на то право. Н еда­
ром народное присловье выделило мудрожанина, как
человека совсем не хорошего, от которого нельзя ж дать
ничего доброго: скудное житье в забытом Богом месте
выучило их изворотливости в делах, а на беду и рядом
с этим резко сказывающейся плутоватостью. Песчаны­
ми отмелями, косами, как бы временно выплывшими
из моря, чтобы вскоре затопиться снова водой, глядят
все острова двинских устьев в частях их, ближних к
621

морю. На некоторых нет вовсе никакой растительности,
на иных она вся выяснилась бедно и тускло в тщ едуш ­
ном ивняке и как бы затем, чтобы далее вовсе перейти в
мертвенную бесплодность неоглядного моря — Белого
моря.
Насколько развита здесь населенность — для этого
обращаюсь к последнему из устьев, к Никольскому.
В 4 У2верстах от Никольского бара и в 34 верстах от
Архангельска, у Никольского устья реки Двины одиноко
белеются стены бедного полуопустелого третьекласс­
ного монастыря Никольско-Карельского, достопамят­
ного тем, что сюда в 1553 году пристал англичанин Чэнслер, отыскивавший путь в Индию и нашедший у царя
Ивана Грозного гостеприимство и ласку и получивший
потом право на торговлю с Россией. Это был первый шаг
к основанию заграничной торговли России морским пу­
тем, через Белое море. Здесь-то, подле монастырских
стен, и существовала корабельная пристань иностран­
ных судов. И вот почему англичане долгое время и но­
вый порт свой, город Архангельск, называли портом
Св. Николая. С 1584 года обезлюдело место под мона­
стырем, со времени заведения нового, хотя и дальнего
порта. Безлюдьем глядит оно и теперь, и тоскливо смо­
трится на дальнее, беспредельное море, на пустынный
берег монастырский и на туманность противоположно­
го и, наконец, на бревенчатые, старые стены монастыря
Никольского. Веет от них дальней древностью. Камен­
ное строение монастырских церквей относится ко вре­
менам царя Алексея Михайловича (между 1664— 1673
гг.). Носятся в воспоминаниях грустные картины при
одном представлении о причинах основания стен этих
и самого монастыря.
Восстает из дальних веков увлекательный, но еще
неразгаданный образ М арфы Борецкой, посадницы
Великого Новгорода, которой повиновалась строптивая
республика, с которой считался небоязливый и очень
хитрый царь московский Иван Третий. Сильная нрав­
622

ственным значением своим среди свободного народа,
богатая земельными владениями, угодьями и деньга­
ми, владетельница многих вотчин, за смертью мужа,
независимо от сыновей, счастливая, наконец, семей­
ной любовью и сыновьями, М арфа — как говорит на­
родное предание — отправила двух из них, Антона и
Феликса, осмотреть свои поморские вотчины. Вотчины
эти, рассыпанные по всему западному берегу моря, не
были еще на тот раз подарены игумену Зосиме — осно­
вателю Соловецкой обители. Благополучно осмотрели
сыновья М арфы все дальние от Двины вотчины, осма­
тривали уж е ближние к Двине на Левом берегу моря
и, счастливые окончанием поручения, плыли уже на
Холмогоры к Никольскому устью. Случилась ли креп­
кая буря, вез ли их несведущий кормщик, обманул ли
плавателей фальш ивый прилив «маниха» — предание
молчит, но утверждает, что сыновья М арфы потонули
и потом уж е на двенадцатые сутки выброшены были
морскими волнами на берег. На том именно месте и по­
гребены были тела их, и тут ж е вскоре М арфа поручи­
ла построить монастырь с церковью во имя святителя
Николая, подле которых и находятся (на северной сто­
роне) гробницы потонувших.
М арфа, тоскуя о сыновьях, награждала между тем
монастырь вотчинами, подарила сенокосные луга, тони
и солеварницы и прислала от себя на то грамоту тако­
го содержания: «Во имя Отца и Сына и Святого Духа.
Се аз раба Божия М арфа, списа сие рукописание при
своем животе, поставила есми церьковь храм Святаго
Николы, в Корельском, на гробех детей своих Антона
да Ф еликса, а дала есми в дом святаго Николы куплю
мужа своего Фелиппа на Лавле-острове село, да в ко­
нечных два села, по М алокурье пожня и рыбные ловища, и по церковной стороне и до Кудмы, и вверх по
Кудму и до озера, а в Неноксы вместо засеки и полян­
ка, приказываю дом святого Николы господину своему
деверу Федору Григорьевичу и его детям и Леонтию
623

Аввакумовичу и зятю своему Афромею Васильевичу, а
на то Бог послух и отец мой духовный игумен Василий
Святаго Спаса; а кто се рукописание приступит или на­
рушит, а наши памяти залягут, сужуся с ним передав
Богом в день Страшнаго суда...»
Переходя от воспоминаний о судьбе несчастных сы­
новей М арфы, получаем при виде церкви Успения но­
вые тягостные впечатления. Здесь под храмом долгое
время существовала тюрьма и в ней заключались го­
сударственные преступники. Здесь страдал, лишенный
сана, новгородский архиепископ Феодосий Яновский
при Екатерине I, по расстрижении Федос.
Этот соперник и враг Ф еофана Прокоповича, з а ­
бравшего силу и прославившегося в силу громадного
влияния на церковные дела многочисленными заточе­
ниями личных врагов из духовных лиц в отдаленные
сибирские монастыри — Феодосий Яновский обвинен
был за дерзость против Екатерины I, за бранные слова
на дворцовый караул и пр. Действительно, он виновен
был в приверженности к лютеранству, неблагодарно­
сти к благодетелю своему Великому Петру, вы рази­
вшейся оскорблением при его погребении Екатерины, и
недружелюбием и хулой на всю его семью. Его полити­
ческие убеждения достаточно высказаны в выдуман­
ной им присяге. Глас народный клеймил его названием
еретика и ходили довольно справедливые слухи о том,
что он не только не советовал поклоняться иконам и
священным предметам, но и насмехался и кощунство­
вал: обдирал серебряные ризы с образов, выжигал с
драгоценных священных риз серебро для своего обо­
гащения и т. п. Когда его «обнажили» от архиерейского
сана и под именем чернеца-расстриги Федоса привели
на устья Двины, то поместили здесь так, что он прожил
в заточений только 7 месяцев и 11 дней. Его сначала по­
местили под ветхой деревянной церковью в нетопленом
и сыром подвале, двери которого были заколочены и
запечатаны губернатором архангельским «своею печа­
624

тью». Получал он только хлеб и воду; из платья остав­
лено только то, что на нем, да постель; денег ничего не
дано. Приобщать его заказано раз в год в Великий пост
не в церкви, конечно, а в тюрьме. Губернатор И змай­
лов, навестивший заточника через несколько времени,
отписывал в Петербург, что узник еще жив. Ему отве­
чали: «Когда придет крайняя нужда к смерти чернецу
Федосу», губернатору отпереть и распечатать двери,
духовнику причастить тут ж е в темничной келье; дверь
опять запереть и запечатать и хранить накрепко. По­
сланный сюда из Петербурга ревизор нашел, что у Ф е­
досовой кельи окно велико, — велели окошко закласть
кирпичом, так что новое имело У4аршина в длину и 1/2
аршина в ширину. Мост (т. е. половицы) из той кельи
были выбраны — и узник покинут на сырой и холодной
земле. Когда велено было перевести его из-под церкви
в новую тюрьму и последняя была готова, Федос уж е
не имел силы перейти в нее — его перенесли на руках.
Он успел проговорить при переносе: «Ни я чернец, ни
я мертвец. Где суд и милость?» Измайлов сказал ему
с сердцем, «дабы он лишнего не говорил, а просил бы у
Бога душе своей милости!» Потом спросил: не ж елает
ли он духовника? И на тот вопрос ничего он, Федос, не
сказал и глаз своих, как они у него закрыты были ками­
лавкою, не открыл. Сидел он и здесь «за тремя дверями
и замками и за печатьми» и у последних дверей постав­
лен караул — один часовой из гвардии, а другой из гар­
низонных с ружьем. Показалось, что и тут близко люди
ходят, — велели поискать такое место, чтобы не ходили
люди мимо и тут построить другую тюрьму, где сделать
печи и наслать деревянный пол, и печь топить с надво­
рья, «и устье печное, чтоб близ караула было». Это рас­
поряжение уж е опоздало. Губернатор получил от фендрика рапорт, что «оный Федос, по многому клику для
подания пищи, ответу не отдает и пищи не принимает».
Велено фендрику еще покричать в окно, как возможно
громче и ежели по многому крику ответа он не даст, то
625

на другой день тюрьму распечатав отпереть и его Федоса осмотреть. Фендрик покричал, отпер тюрьму, осмо­
трел, и 5 ф евраля с нарочным солдатом отписал в А р­
хангельск к губернатору, что «оный Федос умер». Тело
его похоронили при деревянной больничной церкви, где
хоронят монахов, но петербургская Тайная канцелярия
велела «учинить анатомию, из Федосова тела внутрен­
ности вынуть», а если искусных людей не обретается,
то положить тело в гроб, засмолить и отправить в П е­
тербург на почтовых лошадях от гвардии с урядником
и с двумя солдатами с подтверждением, яко бы едут с
некоторыми вещами. Указ о том последовал 20 ф евра­
ля, а 2 марта писано: «Мертвое тело не возить», но и на
этот раз опоздали. Кабинетский курьер встретил тело в
60 верстах от Каргополя, осмотрел его в деревне тайно,
наедине: «Не явится ли на том теле каких язв, и того не
явилось». 12 марта 1726 года тело похоронено в Кирил­
ловом Белозерском монастыре, как ближайшем. (См.
сочинение мое «Сибирь и каторга»).
На соборной колокольне (каменной, с часами) висит
колокол с двумя надписями, из которых первая гласит,
что «лета 7182 (1674), июля в 25-й день, вылит сей на­
батный колокол в Кремле городе у Спасских ворот, весу
150 пудов». Во второй надписи видно, что «7189 (1681)
года, марта в первый день по именному великого госу­
даря царя и великого князя Феодора Алексиевича, всея
Великия и М алыя и Белы я России Самодержца указу,
дан сей колокол к морю в Николаевский-Карельский
монастырь за государское многолетнее здравие и по его
государским родителям в вечное поминовение неотъ­
емлемо при игумене Арсении». Основываясь на первой
надписи (невырезной), народное предание говорит, что
этот колокол — знаменитый вечевой новгородский , ко­
торый был привезен Иоанном вместе с Марфой и дру­
гими знатными новгородцами в Москву. М арфа была
посажена в тюрьму, а вечевой колокол, который она
умела своевременно употреблять в дело и не употре­
626

бляла его предательски, был повешен у Спасских во­
рот и назывался набатным. Вскоре будто бы колокол
разбился или был разбит нарочно, а в 1674 году пере­
лит в новый со второю, приведенною выше надписью
(вырезною). Предание это может подлежать некоторо­
му сомнению, тем более что новгородская летопись не
упомянула (а может быть, и забыла упомянуть) о том,
что вечевой колокол перевезен был в Москву. Народ ж е
архангельский, получивший бытие и живший Новго­
родским именем, под новгородским влиянием и с нов­
городским духом, мог приписать Никольскому колоко­
лу это предание. Тем более можно это предположить,
что и предание об основании монастыря тесно связано
с именем Марфы. Некоторые скептики отвергают даж е
подлинность грамоты Марфы, выданной монастырю, и
почитают ее подложной, но неловкой подделкой коры­
столюбивых монахов.
В двинском летописце под 6927 (1419) годом упоми­
нается, что этот монастырь «мурмане (норвежцы и дат­
чане) пожгли и чернцов посекли». Церковь Сретения с
приделом Зосимы и Савватия Соловецких, построенная
в 1719 году на гробах усопших детей Марфы, сгорела и
вновь отстроена в 1735 году.
Таковы исторические данные о монастыре Николь­
ском Карельском, скудном в настоящее время числом
своей братии и постепенно приходящем в упадок. Б ед­
но глядит и соседняя с монастырем (к юго-востоку) не­
большая деревушка.
Не меньшим безлюдьем встречает всякого и другое
селение двинских устьев, расположенное близ истока
Березовского устья в 27 верстах от Архангельска —
Лапоминка. Зато селение это выстроилось при гавани,
которая почитается лучшим и даж е единственным ме­
стом для зимовки больших военных судов. По этой при­
чине здесь построены в 1821 году: новый дом и казармы
для караульного офицера и матросов, назначавшихся
к зимовавшим военным судам. Гавань эта устроена в
627

1734 году. «В 1805 году, — как говорит г. Рейнеке в своем
географическом описании Белого моря, — в остереж е­
ние от желтой горячки, свирепствовавшей в Испании,
устроен на острове Чижове карантин для приходящих
судов. В 1812 году действие карантина прекращено.
В 1815 строение это перенесено с болотистого острова
Чижова на материк к устью реки Лапы». «В свободное
от службы время, — говорит он ниже, — смотритель и
нижние чины занимаются охотою в лесах и рыболовною
ловлею». По берегу гавани расположены строения, а у
северного конца его устроены деревянные пристани.
По пути от Лапоминской гавани к Архангельску,
на песчаных, скудно покрытых чахлыми кустарника­
ми прибрежьях Березовского устья Двины, находится,
в 20 верстах от города, Новодвинская крепость, осно­
ванная Петром Великим в 1701 году. Сам государь при­
сутствовал при заложении этой крепости на Липском
острове и ж ил в домике, выстроенном на острове М ар­
кове. Остров Марков леж ит в нескольких саж енях от
крепостного берега. Проход между ним и крепостью
в начале прошлого столетия заграж дался цепью, и в
письменных видах, выдаваемых на пропуск кораблей,
писали коменданту, что дозволяется пропустить судно
по за Маркову острову. Впоследствии проход этот об­
мелел, особенно с 1747 года, и с того времени отменено
было это препятствие к замедлению судов, и значение
Новодвинской крепости как места охраны ослабело.
Правда, однако ж, что она в Крымскую войну вооружа­
лась некоторым числом батарей. Крепость имеет вид
квадрата, с четырьмя бастионами и одним равелином.
Вокруг вала фассебрея окружена водяным рвом, а на­
руж ная сторона главного бруствера, такж е эскарп и
контр-эскарп одеты тесаным плитным белым камнем.
Внутри крепости находятся несколько казарм для гар­
низона, дом для коменданта и церковь во имя апостолов
Петра и Павла. В церкви порядочная живопись на го­
лубой камке, утварь и ризы, подаренные Петром, и осо­
628

бенность, нигде в православных церквах не допускае­
мая: лавки, поделанные рядами, как в немецких кирках
(теперь их уж е нет). Строения все деревянные. К югу,
на пушечный выстрел, построено несколько домиков
для отставных женатых солдат и офицеров. Вне кре­
пости, в нескольких саж енях от нее, под деревянным
навесом хранится как святыня тот домик, в котором
ж ил преобразователь России на острове Маркове. От­
туда перенесен был домик этот с горы, когда лед двин­
ский начало спирать на мелководном проходе и остров
Марков сильно заливать водой. Дворец начал уж е з а ­
гнивать, но был при перенесении поправлен, несколько
подновлен и все-таки представляет уж е некоторый вид
заметного разрушения. Вскоре по построении Ново­
двинская крепость выдерж ала испытание от набега на
двинское Березовское устье шведов.
Вот что рассказывает об этом событии современник
его, архиепископ Афанасий, в своих записках:
«1701 года 24 июня, на двинское Березовское устье
пришли свейские ратные люди на четырех военных ко­
раблях, на двух фрегатах и одной яхте под английским
и голландским флагами, и стали в вечеру близ острова
Мудьюгского на якорях. Поутру на другой день капитан
мудьюгской заставы, полагая, что суда эти торговые,
приехал их осматривать с одним прапорщиком, писа­
рем, с 16 рядовыми, барабанщиком и двумя толмачами
из архангельских горожан. Солдаты были спрятаны.
Но когда вошли досмотрщики на суда, то принуждены
были сдаться военнопленными. Неприятели допросили
их о состоянии крепости, о проходе по Двине до города
и рассадили их всех порознь. Потом, за четыре часа до
ночи, неприятели отрядили фрегаты и яхту под теми ж е
флагами в Двину с провожатыми: монастырской служ ­
кой Иваном Рябовым, взятым у Сосновца, и перевод­
чиком Дмитрием Борисовым, захваченным в Мудьюге.
Не доходя крепости, они были встречены другим осмо­
тром, явившимся из крепости в числе 35 человек. Этих
629

встретили они тоже ласково и дружелюбно, приняли
их к фрегату, и с ними последовало бы то ж е самое, что
и с прежними, если бы один из стрельцов не дал знать
своему голове об опасности, заметив в пушечное окно
вооруженных людей. Отпихнувшись от фрегата, ново­
двинские стрельцы поплыли обратно, направив судно
так, чтобы поднявшимся бортом защ ищ аться от вы стре­
лов. Однако пятеро из них были убиты и шесть человек
ранены. Прочие, доплыв на судне к мели, вышли на бе­
рег и лесом пробрались в крепость. На неприятельском
судне в свою очередь убит был командир. Там пленные
сговорились между собой так, чтобы завести неприяте­
лей в прилук крепости на мель, что и исполнили, хотя
и не совсем удачно. Ф регат и яхта сели на мель, другой
фрегат, шедший сзади, остался на вольной воде. Вино­
вники неприятельского злоключения были умерщ вле­
ны; спасся один Рябов, притворившийся мертвым за
трупом своего товарища Борисова. С крепости между
тем началась пушечная стрельба; убито было несколь­
ко неприятельских и один стрелец из наших. У ф рега­
та, стоявшего на вольной воде, отбит был руль, люди с
обмелевших судов бросились туда на мелких лодках.
Из крепости посланы были стрельцы, которые и взош ­
ли на разбитый фрегат и яхту, а другие добрались до
них вброд. Здесь нашли они бочку патронов и, зар яж ая
руж ья, много пороху второпях рассыпали на палубе.
Фрегат пустился в бегство, но один пушкарь успел на­
править на убегающий фрегат пушку, которая была
прежде заряж ена неприятелями, и зарядил ее чинен­
ным ядром. От этого двойного заряда и от начиненного
ядра по выстрелу много посыпалось искр, от которых
взорвало порох, оторвало корму у фрегата, семь чело­
век убило до смерти и десятерых ранило. Неприятели
на остальном фрегате старались поспешно удалиться.
Приделав к нему руль от спопутного затопленного и за ­
брошенного промыслового судна, они вскоре достигли
своей цели и таким образом, вышли на взморье к про­
630

чим своим кораблям. «Сим кончилось неудачное их на
город покушение; однако, великое они после в Поморье
сделали разорение...»
В 1702 году 29 июня, в день тезоименитства своего,
Петр I присутствовал уж е при освящении крепостной
церкви. Освящение совершал архиепископ Афанасий.
Храм был украшен большими и маленькими знаме­
нами. Из окон и кровли были свешены разные знаме­
на и флаги. По окончании обряда и по выходе царя из
церкви, войска выпалили из ружей. Тогда загрохотали
и крепостные пушки. «Стоящий на церковном кры ль­
це государь слушал с несказанною радостью», — гово­
рит летописец, и потом прибавляет: «По сем великий
государь отправился на другую сторону через Двину в
шлюпках во свой дворец. В сей день, еще два дня тор­
жественные за собою ведущий, был стол у его величе­
ства всем знатным чиновникам и стрельба продолжа­
лась до самого вечера. Сего стола великолепие довольно
показывают сороковые бочки, пополам распиленные и
наливаемые ренским вином и простым, и пиво каждому
открытое».
На дальнейшем пути к Архангельску, по скучной
пустынной и однообразной дороге, находится при двин­
ском рукаве Маймаксе (в 7 верстах от города) верфь,
заведенная сначала архангельским купцом Прокофьем
Пругавиным (в 1766 г.) и приобретенная потом Б ран­
том111. Тут ж е поблизости паровой лесопильный завод
того ж е Бранта, заведенный им вместе с Классеном в
1822 году. Тут же, на правом берегу Маймаксы, был
прядильный завод купца Митрополова и складочные
сараи для хлеба. Все это с 1822 года запустело.
Довольно густым березником идет дорога на даль­
нейшем протяжении своем от Новодвинской крепости
и от речки Маймаксы по тому острову, который носит
общее название Соломбальского. На то время, когда
я совершал эту поездку, стоял сентябрь; лист на де­
ревьях начал уж е ж елтеть от крепких утренников,
631

посреди дня и к вечеру надолго устаивалась еще
ж ара — летняя жара. Мириады комаров, преследо­
вавшие нас на всем прежнем пути, не отставали и едва
ли не увеличились в своем докучливом, невыносимом
числе, когда мы проехали березняк и обнаружились
первые домики, как бы предместье следующего затем
адмиралтейского казенного селения Содомбалы. Глу­
бокие пески, тянувш иеся всю дорогу от крепости, на
этот раз были с трудом одолеваемы парой измученных
зноем лошадок. Песками этими засыпаемы были и все
улицы селения, расположенные в симметрическом по­
рядке и в замечательной прямизне. В такой же точно
прямизне и в таких ж е порядках тянутся эти улицы и
за предместьем селения, так называемым Березником.
Ряд двухэтажных домов, крытых и обшитых тесом,
идет по обеим сторонам. Дома каж утся на вид, пож а­
луй, и приглядными, если только может это делать
крайняя бедность и если только может это позволять
скромный достаток, приютившийся тут. Дома эти при­
надлеж ат тем матросикам, которые обязаны работать
в адмиралтействе и успели завестись хозяйством или
вследствие уменья зашибать и беречь копейку, или
вследствие брака и по наследству. Присутствие хозяев
нетрудно наследить тотчас же, обратив лишь внимание
на нижний этаж дома, заставленный горшками герани,
и з-за которой выглянет и запачканное личико ребен­
ка, и лоснящееся от безмятежной жизни и красное от
избной духоты лицо или хозяйки дома, или ее дочериневесты. Нередко пробежит туда и отец или муж, в па­
русиновой куртке и матросских чикчирах с казенных
работ в адмиралтействе на новые труды домашние для
поддержания семейства. Потому большая часть домов,
или даж е едва ли не все, обвешаны вывесками, кото­
рые гласят, что в нижнем этаж е дома живет сапожник,
башмачник, портной, столяр, слесарь, литограф, р ез­
чик печатей и костяных безделок и пр.
Соломбалу справедливо и безошибочно можно на­
звать мастерской Архангельска, который находит
632

здесь всевозможные роды ремесл, хотя представите­
ли их и не из лучших мастеров, хотя работа их всег­
да грубовата и не удовлетворит даж е и не слишком
взыскательному вкусу. Все это, конечно, зависит от
того, что соломбальские мастера, как и все казенные
по всему лицу русского царства, берутся за дело не по
призванию, а по воле начальства. Некоторой сносной
отчетливостью отделки отличаются только те предме­
ты ремесл, которые часты и обыденны в домашнем и
общественном быту, которые потребовали, стало быть,
навыка и частых занятий, как, например, сапожное,
столярное, башмачное и пр. Есть, пожалуй, и бриллиантщики, и часовые мастера, и мастера золотых и се­
ребряных изделий, но эти мастера — мастера-горе, по
народному выражению.
Вторые ж илья или этаж и соломбальских домов гля­
дят значительно наряднее и как бы говорят сами за
себя, что там поселился народ далеко не тех убеждений
и не того сорта, как те, которые заселили нижние эта­
ж и домов этих. Из верхних этаж ей услышишь и уны­
лые, словно надорванные звуки разбитых, деш евень­
ких клавикорд. Подчас вырвется оттуда и дребезжанье
гитары, и визг скрипки, которыми разбивают свою то­
ску и скуку или жены офицеров, успевших на долгой
службе обзавестись и большой семьей, и маленьким
хозяйством, или флотские, штурманские офицеры, з а ­
гнанные обязательствами службы на дальний Соломбальский остров к беломорскому флоту.
Вот почему Соломбала носит все признаки военного
городка. Где ни ступишь, куда ни пойдешь — непремен­
но встретишь или морского офицера, или матросика р а­
бочего экипажа. Выйдешь на рынок, обставленный на­
скоро сколоченными лавчонками, ларями и столиками,
и тут Соломбала не утрачивает своего характера. Тот
же отставной небритый матросик, та ж е бойкая щебе­
тунья, матросская женка — торговка; холостой матро­
сик или рабочий с иностранного судна, весь в синем, с
633

перепачканным и бог весть сколько времени немытым
лицом, рабочий с иностранного купеческого судна —
покупатели. Разные предметы носильного платья и
прочие «необходимые прихоти» (табак, мыло, черствый
пирог с палтусиной, окаменелые пряники и баранки) —
предметы продажи и купли, грошовый оборот торгов­
ли и копеечный процент прибыли в награду за днев­
ное страдание на ж аре и пыли, посреди бестолкового,
бесхарактерного базарного говора. Видишь подошвы,
подгорелый «товар» на голенища — предмет предпо­
чтительного интереса и заботы матросиков. Видишь
готовые полотняные рубахи и прочие принадлежности
несложного гардероба — вещи, до которых так падки
заезж ие корабельщики.
Соломбала не теряет своего военного характера и на
дальнейшем протяжении своем и за речкой Соломбалкой, рассекающей селение на две половины. Ч ерез реч­
ку перекинуто несколько мостов и для пешеходов и для
конной езды. Тянется в стороне бедный, как будто вы­
щипанный, садик, видится большая каменная церковь.
Но церковь носит название морского Преображенского
собора. Его помогали строить пленные из дванадесяти
язык, соорудившие ограду (самый храм праздновал
столетний юбилей в 1876 году). Против него тянутся две
огромных казармы для нижних чинов рабочего экипа­
жа, идут строения адмиралтейства и выставляет свою
мачту дом главного командира порта — дом, выстро­
енный по всем прихотям современного вкуса, изящно,
удобно и поместительно.
Соломбальское адмиралтейство отделяется от селе­
ния деревянным забором и такж е, как и селение, р аз­
резано на две части речками Соломбалкой и Курьей.
Малое, или лесное, адмиралтейство по берегу Дви­
ны укреплено сваями, но сваи эти почти уже сгнили и
представляют вид некоторого разрушения. Большое,
или старое адмиралтейство имеет берега поднятыми
деревянной набережной. Оно вмещало пять эллингов,
634

на которых до 1807 года строились военные корабли и
фрегаты. Северное или новое адмиралтейство с 4 эл­
лингами, на которых производилось строение военных
кораблей и фрегатов.
Как почва внутри адмиралтейства, так и внутри
всего Соломбальского селения образована из того бал­
ласта, которым грузятся иностранные корабли, в боль­
шей части случаев приходящие сюда за товарами, но
не с товарами. Насыпь эта успела уж е заполнить мно­
гие низменности, овраги и болотистые места в селе­
нии; она ж е значительно подняла и двинские берега.
Вот почему весьма важно то обстоятельство, что почва
Соломбалы образована из разнообразнейших пластов
берегов Немецкого моря. Обстоятельство это получает
еще большую важность по той причине, что Соломбала подвергается ежегодно, во время весеннего разли­
ва вод, значительной опасности. При вскрытии реки,
лед обыкновенно спирается на мелководьях двинских
устьев и там стоит долгое время. Вода на ту пору вы­
ступает из берегов и затопляет все Соломбальское се­
ление (поднимает водопольем — по местному выгово­
ру). На мой приезд лед вынесло скоро в море и вода в
Соломбале стояла невысоко, но вот что рассказывают
об этом явлении те, которым ежегодно приводится ис­
пытывать разливы весенних вод.
Взморье все уж е потонуло в воде, река вздулась и
хлынула из берегов с ужасным ревом вначале и с со­
средоточенным молчанием расплывается по улицам,
постепенно топит все и, размывши мостки, несет их по
улицам, которые на этот раз имеют вид каналов. Мень­
ше, чем в три-четыре часа, вода, скопляясь, поднима­
ет собой нижние ж илья соломбальских домов, доходит
до верхних. Х ватает она все забытое, попавшееся ей
на пути: кадку, зыбку ребенка, стул, стол, — и все это
несет, бьет в щепу о спопутные углы. Все население
выбирается на верхние этажи, на крыши, или разм е­
щ ается на карбасах и лодках, и с веселыми песнями, с
635

громким смехом ездит из улицы в улицу, из дома в дом.
Едет в тех карбасах и чиновник, и офицер на службу,
едет и праздная молодежь от крайнего безделья на пу­
щее веселье и удовольствие. Всем весело, всем отрадно;
не весело, может быть, тем только, у кого большая з а ­
блудивш аяся льдина выломила крышу, снесла утлую
хату, разбила угол, стекла, вышибла двери и пр., и пр.
Говорят, что картина соломбальского потопа полна ин­
тереса, забавных эпизодов, двусмысленных острот и
каламбуров. Рассказывают, что на этот раз в Соломбале происходит род разгульного, карнавального весе­
лья на манер Венеции, П арижа, Рима. По этой причи­
не каждый соломбальский дом обязан иметь наготове
лодку. На случай подобных нечаянностей, строились и
дома с особенной архитектурой: узкие с ф асада на ули­
цу, длинные во двор, они тесно пристраивались один
к другому и имели крытые дворы, так что с птичьего
полета крыши селений представляли сплошную мас­
су, неправильную, но оригинальную. На этих крыш ах
укрывали скот и другие принадлежности хозяйства —
обыкновение, теперь оставленное по той простой при­
чине, что такой сплошной ряд крыш усугублял свире­
пость пожаров, по счастью, однако, редких в Соломбале.
Теперь почти не увидишь сплошных крыш и часто по­
ставленных домов. Соломбала имеет уж е поразитель­
ное сходство со всеми пригородами больших городов,
хотя взять петербургские Пески, Выборгскую сторону,
московские Бутырки и пр.
Скучное и однообразное зимой, Соломбальское се­
ление сильно оживляется летом со времени открытия
навигации. Архангельск как будто вымирает на все это
время, уступая все свое Соломбале. Ш умная деятель­
ность здесь сосредоточивается, помимо рынка и рыноч­
ной площади, естественно, в гавани, которая тянется за
адмиралтейством и морскими казармами по направле­
нию к Маймаксе. Двина тут так глубока, что позволяет
иностранным купеческим кораблям становиться оберег
636

крутой и значительно приглубый. По берегу Двины т я ­
нется ряд домов приглядного вида. Это или купеческие
конторы с надписями office, или пакгаузы, или гости­
ницы, с названием taverne и с прибавлением, в боль­
шей части случаев, имени города, откуда являю тся в
Соломбальскую гавань пришельцы: London, M adride,
Brussel, Paris и пр. Здесь в любую пору летнего дня,
если только не побояться мириад комаров и песчаной
пыли, встретишь новые, своеобразные картины, хотя
в больших случаях одно и то же: важных каптэнов с
женами, разгуливающих под ручку по палубе или по
берегу, или шкиперов, задравш их ноги на крылья го­
родской пролетки. Увидишь страшных бульдогов,
привязанных на корабле, юнг-мальчишек с котлами и
чашками у нарочно устроенных на берегу закопченных
кухонь, асеев112 — рабочих матросов, болтающихся по
палубе. Услышишь, точно откашливания, монотонную
песню-припевок, которую целый день повторяют для
подспорья работе дрягилей шкивидоры русские и ко­
торой не место в печати.
Здесь, в этой ж е гавани, полной на ту пору и свое­
обычной жизни, однообразной только в целом, с трудом
уловимой в подробностях, увидишь подчас и кровопро­
литные сцены, без которых почему-то редко обходится
столкновение русской национальности с другими чу­
жеземными. На моих глазах одного извозчика травили
бульдогом, другого матросика избили до полусмерти
за какую-то резкую, крепкую насмешку над одним из
вспыльчивых и гордых асеев. Можно, пожалуй, зам е­
тить и другое, что способно отвратить и глаза, и на­
пугать воображение при самом терпеливом внимании.
Все-таки не надивишься довольно шумной и разумно­
сосредоточенной деятельности в гавани. Восстает ж и ­
вым образ Петра, опять-таки первого основателя загра­
ничной торговли в таком обширном и шумном размере,
и снова останавливаешься на воспоминаниях о нем.
Раз, говорит предание, он гулял на том месте,
где теперь селение, и увидел крестьян и крестьянок
637

окрестных деревень, жавш их рожь в окрестных полях.
Долго смотрел государь на работы и на разноцветные,
разнообразные группы жнецов и надумал дать им пир
тотчас и тут же, на открытом воздухе. Тогда ж е он от­
дал приказание об этом Меньшикову, который, однако,
отговаривался неимением столов и скамеек. Петр при­
казал снести с поля снопы. Из высоких велел сделать
столы и накрыть их скатертью, коротенькие и малень­
кие снопы употребить вместо стульев. Импровизиро­
ванный бал состоялся: было шумно и весело. Государь
был доволен выдумкой и пиром и в заключение пирш е­
ства сказал, обратившись к приближенным:
— Вот настоящий соломенный бал!
С этих слов государя будто бы и начинавшемуся впо­
следствии строиться на том месте селению дано было
имя, напоминавшее слова Петра, — имя Сдломбалы.
Исторически достоверно то, что начало заселения
Соломбалы современно началу архангелогородской ка­
зенной верфи, около 1700 года. На островах этих, близ
верфи, отводились места чиновникам и рабочим людям,
и таким образом, год от году, селение распространилось,
как свидетельствует о том г. Литке. Но такж е истори­
чески достоверно и то, что имя Соломбалы упоминает­
ся двинским летописцем еще в XVI веке, а имя реки и,
стало быть, самого селения, по корнесловию — чудское.
Вот почему мы имеем право сомневаться в справедли­
вости вышеприведенного народного предания, относя
его к сочинениям грамотеев позднейшего происхожде­
ния в виду того, что это уж е не первый опыт в объясне­
нии названий натяжками по соблазну созвучий.
Соломбальское селение, примыкая с одной стороны
к Двине, с другой к Маймаксе, с двух остальных сторон
омывается рекой Кузнечихой — рукавом Двины. П ря­
мо против адмиралтейства за рекой Двиной и за устьем
Кузнечихи всплывает остров Моисеев. На нем разведен
сад, носящий характер некоторой дикости, построена
беседка, но гулянья там не состоялись, за домовито­
638

стью ли архангельских ж ителей или по другой какойлибо причине — неизвестно. Прежде на этом острове,
укрепленном обрубами и каменьями, была казенная
ветряная мельница, на которой выпиливались нужные
для кораблестроения доски. Тут ж е стояла «светлица
о десяти красных окнах со стеклянными окончинами».
В ней-то и останавливался Петр I во время троекрат­
ных приездов своих в Архангельск.
От Моисеева острова, против самого адмиралтей­
ства, растянулась параллельно мель, оставившая глу­
бокий, быстрый, но тесный проток. Мель эта часто ме­
ш ает благоприятному спуску нового корабля из адми­
ралтейства.
Смотря из адмиралтейства, невольно увлечеш ь­
ся живописными разнообразными видами, которые
располагаются по ту сторону реки Двины. Вот, вы ры ­
ваясь из теснины Моисеева острова, Двина ш ирится
на трехверстном пространстве и чуть виднеются се­
лени я113 противоположного берега. Вдали теснит ш и­
рину реки новый остров, длинный и песчаный, и з-за
скудной, обманчивой зелени его вы ясняется и сере­
брится над нею крест Кег — островской церкви. Н але­
во потянулись здания длинного города Архангельска,
который в целом не лишен картинных, увлекатель­
ных подробностей: вон развалины немецкого гостино­
го двора, огромный завод Бранта, прихотливые дома
архангельских негоциантов. Б лиж е к ним белеется к а­
менное здание полубатальона военных кантонистов,
с которым соединяются теперь для меня и приятные,
и грустные воспоминания о том добром и честном ч е­
ловеке, которые так редки на земле и с трудом доста­
ются на долю странников, заброшенных на чужбину.
Ш лешь ему благодарный привет, и несешь горячую и
искреннюю слезу на его раннюю, скорбную могилу, и
ж елаеш ь ему вечной памяти, заслуж енной им чест­
ною жизнью и незлобными сердечными отношениями
к людям и ко всему в жизни...
639

Влеве стоит кузнецовская церковь и дальше, в сто­
роне от нее желтеют здания военно-сухопутного госпи­
таля. Опять чернеет масса вод в широком рукаве Дви­
ны — реке Кузнечихе. Виднеется мост, перекинутый из
Соломбалы на противоположный берег и сооружаемый
ежегодно на сваях при громкой и заветной, общей всей
России песне:
Чтой-то свая наша встала?
Закопорщика не стало.
Ой, ребята, собирайся:
За веревочку хватайся!
Ой, дубинушка, ухнем!
Ой, зеленая, сама пойдет —
Ухнем!

Перейдем по этому кузнечевскому мосту в А рхан­
гельск.
2. АРХАНГЕЛЬСК
Его история и настоящий характер города по личным наблюдениям. —
Первый руководитель и толковник. — Собор и исторический крест. —
Памятник Ломоносову. — Немецкий гостиный двор. — Немецкая слобо­
да. — История города. — Пребывание Петра I. — Царские торги. — Ино­
земный торг и его характер. — Упадок промыслов и торговли русских
людей. — Шаньги и анекдоты о них. — Ярмарка. — Ваганы. — Характе­
ристика подвинян народными прозвищами и присловьями.

Поздним зимним вечером подъезж ал я в первый
раз к Архангельску. Неприятности дальнего, с лишком
тысячеверстного пути возымели всю свою силу: чув­
ствовалась физическая истома, нравственная пустота,
болел весь состав тела, ныл, кажется, каждый мускул,
воображение наполняли какие-то мрачные, невеселые
образы. Тягостные впечатления принесли за собой про­
шлые сутки, ничего хорошего не сулили будущие. Так,
по крайней мере, казалось на то время, когда привелось
осиливать последние версты. Как будто вдвое-втрое
ленивее плелись почтовые лошади, как будто сильнее и
640

чаще обстукивала последние ухабы и выбоины нелад­
но кроенная, но крепко сш итая почтовая кибитка. Как
будто назло в этот раз и самое небо глядело сумрачнее,
затянутое сплошной грядой облаков: ни звездочки на
нем, ни искорки. Сверкнет своими невеселыми огнями
спопутная деревушка, обдаст она теплом своим и опять
непроглядная лесная чаща впереди и по бокам, и снова
ровная поляна, отдающая матовым, мертвенно-синим
снежным отливом. Волк бы взвыл, собака бы взлаяла,
хоть бы сторож, наконец, где-нибудь стукнул в доску
спросонья — повеселил бы изнывшую от сосредоточен­
ной тоски душу, оживил бы истомленное до крайних
пределов воображение.
Почти пластом, бездыханным трупом лежиш ь себе
в кибитке и думаешь думу: отсоветую я другу и недру­
гу одним разом, без ночевок, одолевать в дороге боль­
шие пространства; скверно: аппетиту лишаешься, сон
не берет. Скаж у я им: «Хорошо ездить на петербург­
ских тройках верст за 30, пожалуй, и за сорок; не дур­
но проехать и сто верст; но верст за сто уже утомляют;
еще и еще дальше они едва выносимы, а за пятьсот уж е
каж дая верста себя сказывает, каж дая верста ложится
на плечи тяж елы м гнетом, давит сердце, тяготит душу,
мертвит тело. Да и зачем такой риск, зачем такое само­
произвольное мученичество? Н еужели только затем,
чтобы разом бросить себя в дальний омут и уметь потом
выбираться оттуда? Неужели затем, чтобы разом ис­
пить горькую чашу, а не пить ее по каплям? Неужели и
опять-таки затем, чтобы слышать, как ямщик слезет в
последний раз с козел и подвяжет в первый раз на всем
пути от Петербурга, колокольчик?»
Колокольчик подвязывается затем, что начинает­
ся губернский город (уездные города, как известно, не
удостоены этой чести), а в нем конец странствиям и му­
чениям: в губернском городе есть гостиница с теплым
чаем, с кушаньями, есть и другие благодати...
—
Куда тебя везть? — спраш ивает между тем ям ­
щик мой под Архангельском.
641

— В гостиницу.
— А здесь нету гостиницы, нету ни единой.
— Вези на почтовую станцию.
— Да там не становятся: комнат нету.
— Что же мне делать?
— А вот толкнемся в трактир: может, пустят.
— Сделай милость!
Толкнулись в трактир: пустили. Отгородили в би­
льярдной один угол ширмами — сталась комната, и то
слава богу. Теперь я в новом городе, на новом месте, о
бок с новыми впечатлениями.
Начну дело с аза, по обычаю всех туристов, по обык­
новениям всех проезжих. Начну с вопросов у трактир­
щика. Вот он и сам передо мной: толстый такой, и как
будто готовый править свою должность, отвечать на
вопросы. Похвалю я ему родной город — он еще пуще
разговорится.
— Хорошенький ваш город, большой такой.
— А вот завтра посмотрите, а я вам его не похвалю.
Прикидывается, думаю. Подзадорю его иным путем.
— Городу вашему нельзя быть некрасивым, нельзя
быть небогатым: стоит близко от моря, большую тор­
говлю ведет, и заморскую, стало быть, и народ умный,
оборотливый, смышленый...
— Гордый! — добавляет хозяин и затем молчит.
Думаю: «Не разговорчив» — и опять начинаю:
— Таких городов у нас немного: Одесса, Астрахань,
Рига, Ревель...
— Петербург, — добавляет хозяин и опять молчит.
Думаю: «надоело ему со всяким проезжающим тол­
ковать одно и то же» — и говорю:
— Ложились бы вы, хозяин, спать: пора уж, что бес­
покоитесь?
— Нам это в привычку, а мы заезж ем у человеку
рады. С новым человеком как-то и говорить приятно.
«Льстит, — думаю, — как и всякий, кому до кого
какая нужда надлежит». Я попросил сесть — сел, по­
642

потчевал чаем — не отказался! Уставивши блюдечко
на ручных рогульках, смотрит мне в глаза и как будто
говорит своими: «Спрашивай, спрашивай, не бойсь: те­
перь отвечать тебе стану с большой охотой».
— Вы здешний?
— Родителями произведен в здешних местах, хо­
зяйство от них получил и сам тридцатый год оное в про­
тяжении произвожу, вот уж е тридцатый год...
— Стало быть, всех знаете?
— Последнего ребенка у самой задней соломбальской женки знаю, а в городе-то так и...
Хозяин поперхнулся чаем, и закаш лялся.
— Весело ж ивут здесь?
— Не могут. Больше у нас немец преизбыточествует...
— Ведь немцы повеселиться любят, этим их попре­
кнуть нельзя.
— Наши немцы особенные.
— Чем же, хозяинушко?
— Да, во-первых, народ все коммерческий, а вовторых, немец... надо быть так говорить...
Хозяин опять замялся.
— Наш немец, теперь это бы к примеру самое
взять — особенный.
— Все-таки я, хозяин, вас понять не могу.
— Немец так уж Господом Богом создается, чтобы
ему немцем быть и никаким другим человеком.
— Да, ведь это и русские так, и французы, и все...
А ккуратны они, что ли?
— Насчет окурату они первые — это точно. Русского
они духу не любят — это второе.
«Ну, слава богу! — думалось мне. — Разразился! К а­
ж ется сказал, наконец, что хотел».
— Как ж е они русского духа не любят?
— А первое: всю коммерцию отбили. В старину на­
ших кораблей от русских шло много за границу, а те­
перь ни одного, все от немецких контор. Второе: за
643

русского они свою дочь не отдадут ни за что: образ
сыму в поручительство. Третье: у них клуб свой, на­
шим дворянским брезгают, бывают там так только из
приличия — это третье. А зачем они — опять-таки ска­
ж у вам — русского духа не любят: из благодарности к
тому, что мы им и место отвели и все сделали.
— Да вы, хозяин, патриот большой.
— То ись как?
— Родину свою очень любите.
— Не скаж у этого, и хвастаться не стану тем, а что
немцев не люблю и веры в их хитрость не имею, так это
скаж у и вам, и флотскому офицеру вчерашнему сказы ­
вал, и приказным нашим сколько годов то ж е твержу.
А вы меня извините! Немец наш — народ хитряк. Вот
по гильдии положено столько товаров за границу пу­
щать, свыше нельзя, опять, немцу нельзя товар на ме­
стах по городам скупать. Не положено, что тут делать?
Немец тут и придумал ш туку свою, особенную, немец­
кую ш туку придумал. Он набрал из наших русских, тутошных, ближних столько, сколько ему надо, записал
их в гильдию и ступай торговать, товары скупать на его
немцево имя, а самому русскому прибыли, окромя того,
что купец-де стал и брюхо отращивать всякое право
имеет — другой вольготы нет. Загребай чужой ж ар
своими руками...
— Да правда ли это, хозяин?
— Вот поспрошайте — то ли увидите. Увидите здесь
то, к примеру, что все здесь немцы, что один человек:
и говорить они умеют по-нашему бойко, и к нашим,
которые капиталом посильнее или которые на полном
от всякого почете, они ласки свои приладят и в м акле­
ры его, на безответное, глупое место посадят, как пить
дадут. А то в браковщики, в старосты, другую какую
должность выберут: ты-де только своей торговли не за ­
води, а мы-де тебя своими крохами не обидим, с голоду
не уморим.
644

— Вы, хозяин, просто сердиты на немцев, они не та­
кие!
— Еще хуж е сказать не во гнев вашей милости. На­
род на лесть, на хитрость такой ловкий, что хоть ру­
кавицы на руки-то надевай — не ухватишь. Опять ж е
гордости в них — великая сила. Компанию только меж
себя и водят и завсегда впереди нашего города идут.
Русский, я вам говорю, человек никакой силы не имеет.
— Да отчего же? Я все-таки понять не могу.
— А вот посмотрите, как они это ведут. А по мое­
му понятию, надо быть так, что немец-народ один дух
в каждом человеке держ ать может, а по-моему арте­
ли их плотнее, благонадежнее бывают наших. Они это
безотменно лучш е наших делают. Ты к немцу хоть сто
русских приставь: он все немец будет.
— Вот это, хозяин, верно. Теперь я несколько по­
нимаю и даю себе слово проверить ваши слова своими
наблюдениями на деле. А теперь еще один вопрос: кто
составляет вторую половину жителей?
— Половина эта самая малая, половина эта — не по­
ловина. А это чиновники, народ заезж ий, все больше из
Петербурга; долго жить здесь не думает — на многое
и внимания своего обращать не хочет: «Мне, — гово­
рит, — что? Вы хоть все перегрызитесь, а меня не тро­
гайте, потому что уж е маленько и в престарелых летах;
да, признаться, служить у вас и не думаю долго. А меняде лучш е оставьте в покое, сделайте милость...»
— Да ведь есть же, я думаю, и свои здешние чинов­
ники, которые здесь родились, здесь и служат.
— Как же! Прибегали тоже приказные сказывать,
хвастаются, что свою-де родословную, слышь, книгу
завели и двоих-де уж записали. Теперь, мол, в чужих
губерниях нуждаться не станем. Да ведь эти, которые
здесь родятся, больше мелкота-народ. В них ведь силы
никакой, как и в пузыре мыльном. Опять ж е они эдак
любят...
645

Хозяин при этих словах сж ал кулак, давая тем
знать, что они взять взятку любят.
— И это ужасно любят...
Х озяин пощелкал себя по шее: пьют-де.
— Да ведь и ссыльные чиновники не все уезжаю т,
другие, чай, остаются здесь на вечное житье.
— Бывает, да редко. Ну, а те, известно, волейневолей в немецкую ж е ш айку поступить должны, по­
тому им и течение-то такое, что прямо в омут, а там
стоит мельница ладная такая, что другую сотню лет
стоит, молоть умеет первейшим сортом — русский-от
дух одним сором закидает и не прочихаешься. Да что
вам говорить много: город наш на немцах стоит, немца­
ми руководствуется. Не знаю вот только, на немцах ли
ему помирать-то придется... А не ж елаете ли вы поесть
чего?
Круто оборванная речь хозяина пришлась кстати.
Я согласился. Но что есть?
— У нас одна только рыба. Мясного употребляем
мало, да и теперь же пост Великий. Вот треска!
Попробовал — и не мог есть, как ни был голоден.
— Палтуса, стало, и не подавать! — решил хозя­
ин. — Палтус еще хуже. А вот селянка из свежей рыбы
двинской.
Селянка оказалась сноснее, но приятнее и отраднее
всего показался следующий за тем сон, крепкий, ж иви­
тельный, каким только и умеют пользоваться дорож­
ные и крепко истомленные трудной, ломовой работой
люди.
На другой день солнце осветило передо мною снача­
ла огромную торговую площадь с рыбными рядами, с
довольно большой толпой мужиков с возами дров, ко­
торые потянулись под гору к широкой Двине, засыпан­
ной на ту пору снегами и обставленной по местам дорог
вешками. Потом осветило солнце и самый город, по ко­
торому я ехал с одного конца на другой.
646

Видел я одну бесконечно длинную улицу с каменны­
ми и деревянными домами в начале: по некоторым ка­
зенные надписи, по другим частные, гласящие, что тут
магазин, тут лавка с тем-то и тем-то, и что принадле­
жит она купцу, носящему в большей части случаев не­
мецкую фамилию. Видел я бесконечно длинную улицу,
почти единственную улицу города, тянувшуюся вер­
сты четыре, а может быть, и пять верст, вблизи от на­
бережной, от берега Северной Двины по направлению
к Кузнечихе и соломбальскому портовому селению.
Видел я налево, за каменной оградой и рядом деревьев
(на то время оголенных и обсыпанных инеем), Троиц­
кий кафедральный собор, основанный 11 октября 1709
года и оконченный в 1765 году, двухэтажный, высокий,
величественный. Соборная церковь прежде была дере­
вянная, основанная в 1584 году, с пристройкой, сделан­
ной в 1664 году. Церковь два раза горела. Петр Великий
назначил для собора новое нынешнее место, а собор до
сих пор хранит о нем память, драгоценную по многим
отношениям. На правой соборной стене, под полукру­
глым балдахином, опирающимся на две колонны, х р а­
нится деревянный крест, сделанный руками Петра на
память спасения в Унских Рогах. Этот крест сосновый,
имеет 5 аршин в вышину и 4 аршина в ширину. Концы
его сделаны в виде полукружий с шариками на оконеч­
ностях. Крест от времени и долгого пребывания на от­
крытом воздухе потрескался и покрылся сизым цве­
том, но еще можно видеть резную надпись, сделанную
руками самого Петра:
Dat
K ruys т а
ken кар
tien P iter
van a ch.
S. t.
1694.
647

Император Александр I повелел перенести этот
крест в Архангельск из Пертоминского монастыря в
1805 году, как гласит надпись на доске, поддерживае­
мой ангелом. Другая доска (также поддерживаемая ан­
гелом) повествует о причине, побудившей Петра Вели­
кого соорудить этот крест и перенести его потом на соб­
ственных плечах до того места, на которое вступил он
после бури. В соборной ризнице память о Петре сохра­
няет риза зеленого бархата, сш итая из кафтана царя, и
два саккоса, пожалованные им Афанасию в 1702 году.
Видел я за собором городскую площадь, окруженную
соборами, церковью Архангела Михаила, построенной,
в 1769 году на месте бывшего Архангельского монасты­
ря, и церковью Воскресенской, столько ж е древней, как
старо само заселение города. На площади, около кото­
рой некогда сосредоточивались и первоначальное за ­
селение города, и первые торговые операции его, стоит
памятник. Не нужно было говорить — кому, но я всетаки спросил извозчика:
— Кому этот памятник?
— Тучи у Господа Бога отводил на небесах.
— А кто он таков был, где родился?
— Не знаю, колдун, надо быть, какой.
Вот новый урок соорудителям, сумевшим в лице Ло­
моносова изобразить римского гражданина в тоге, с ге­
нием у ног, а не простого мужика, с приличными, более
понятными и ясными атрибутами, или что-нибудь вро­
де этого. К тому ж е памятник мал, пропадает в массе
зданий и не пользуется ни хорошим видом, ни хорошим
местом.
Налево по пути объявилось полуразрушенное ка­
менное здание, которое извозчик называет монетным
двором (на самом деле это развалины немецкого гости­
ного двора) и говорит:
— Пытали ломать и подрядчик на кирпичи нашелся:
не осилили и подрядчик отказался. Известка так спе­
клась, что камни и лому не давались. Да и кирпичи —
648

тяж елина такая, что ноне таких и не делают. Пытались
каменщики печи из них складывать, так тоже, слышь,
отказались: все плечи-де обломали, одной рукой не
сдержишь и не перевернешь как бы надо, по-ихнему...
Некогда на этом здании было шесть башен (теперь
уцелело только две). Говорят, что подробности плана
этого гостиного двора, назначенного для складки то­
варов, составлены были рукой самого царя Алексея
М ихайловича и приведены в исполнение нарочно при­
сланными сюда из Москвы иноземными инженерами
Петром Марилисом и Вилимом Шарфом. П режде это
замечательное по старинной архитектуре здание тяну­
лось по реке на двести саженей и имело в ширину 60.
Теперь половина его сломана (с большими усилиями) и
невозможно разобрать ни места ворот, ни места верх­
них светлиц, где жили иноземные гости, ни галереи с
арками, которые служили для сообщения их с русски­
ми торговцами, ни среднего корпуса, куда сходились
для торга и мены и где стояла страж а, возбранявш ая
частые общения купцов русских с немецкими. Во вся­
ком случае, обширность дворов и прочность постройки
свидетельствуют наглядно о том, насколько обширен и
прибылен был древний торг, благотворно влиявший на
те северные города, которые теперь стоят захудалы ­
ми, как Великий Устюг, Вологда, Каргополь и даж е не­
счастная Чухлома, вызывающая нынешней скудостью
своей основательные насмешки.
Рядом с этим зданием по набережной Двины тянут­
ся иные развалины, которые собственно и были монет­
ным двором, составлявшим часть таможенного замка.
Кирпичи для обоих работаны были в Голландии и при­
везены сюда на кораблях. Общий вид развалин, в среде
других и с Двины, представляет увлекательную карти­
ну. Вблизи они веют стародавностью: седое время бук­
вально изгрызло окна, крышу, четверо ворот; кое-где
завязались по стенам, на крыш ах башен и в окнах, рас­
тения.
649

Площадь заклю чается гауптвахтой со стороны про­
спекта и старинным зданием думы к стороне Двины. От
гауптвахты пошла опять улица со сплошным рядом до­
мов, по большей части деревянных, чистеньких, опрят­
ных, в большей части случаев обшитых тесом и окра­
шенных всевозможных цветов красками. Это немец­
кая слобода, где ютится все коммерческое население
города. Влево, к Двине, красуется большая лю теран­
ская церковь Св. Екатерины, построенная в 1768 году;
далее — реформатская, выстроенная в 1803 году. Н а­
право и налево начинают свертывать с главной улицы
переулки, но те и другие идут недалеко: с одной сто­
роны обрывает их Двина, с другой пересекает второй
(но и последний) городской проспект, идущий парал­
лельно с первым. За этим вторым проспектом пойдет
уж е вязкое, тундряное болото, которому и конца нет на
дальней Карелии.
Обрамленная с двух сторон мостками, Немецкая
слобода в одном месте пересекается городским садом,
небольшим, чахлым, редко посещаемым; со многих
других сторон тянутся значительной величины пусты­
ри, за длинными безобразными заборами и без этих з а ­
боров. Пустыри эти — давние следы давнего пожара,
испепелившего большую половину Архангельска. Один
пустырь, как говорят, залег на месте театра. У каменно­
го здания полубатальона военных кантонистов оканчи­
вается Немецкая слобода, затем, что слева уж е тянется
река Кузнечиха, а по берегу ее и в глушь подгородно­
го болота — бедная слободка того ж е имени, населен­
ная потомками двух некогда бывших здесь гайдуцких
полков, переформированных потом в два гарнизонных
батальона. Утлые домишки, утлые мостки, узенькие,
запущенные улицы, пустынные огороды кругом — вот
главные и единственные характеристические призна­
ки этой бедной подгородной слободки.
Такую ж е бедность являет и другая подгородная
слобода, на совершенно противоположном краю длин­
650

ного и скучного Архангельска, при въезде из Холмогор.
Слободка эта носит название Архиерейской, затем, что
тут сущ ествует архиерейский дом, со времени пере­
несения епархии из Холмогор, подле Архангельского
монастыря.
Архангельским монастырем, собственно, и начина­
ется город Архангельск, получивший от монастыря и
свое имя в народных устах, хотя правительство и на­
звало его вначале (в 1584 г.) Новыми Холмогорами.
Город этот начинался собственно на средине настоя­
щего Архангельска, там, где леж ит теперь городская
площадь, на месте, называемом Пур-Наволок. Здесь
построена была деревянная крепость — острог в виде
продолговатого четырехугольника, о двух этаж ах, с
шестью башнями и старинными бойницами, или амбра­
зурами. С речной стороны он окружен был земляным
валом и палисадом, внутри разделен стенами на три
части: верхняя называлась русским гостиным двором,
в верхних палатах которого хранилось казенное вино;
нижняя часть острога, по Двине, носила имя немецкого
гостиного двора с портовой таможней. Средняя часть,
собственно крепость с бойницей и башнями, занимае­
ма была монастырем, который впоследствии переведен
был, после пожара в 1637 году, на нынешнее свое место
за городом, по указу царя М ихаила Феодоровича. Ме­
сто это носило название урочища Нячеры.
Первыми обитателями Новых Холмогор были р ат­
ные люди — стрельцы; через три года, в 1587 году,
учрежден был здесь посад. В нем жили деревенские
пахотные люди и небольшое число посадских, переве­
денных сюда из разных двинских деревень и посадов.
Им дарована была льгота на пять лет освобождением от
платеж а всех государственных податей, а после исте­
чения срока всякие раскладки позволено было делать
им самим. Тогда ж е много семей оставили Старые Холмогоры и поселились в Новых. В 1702 году сюда пере­
ведено было воеводское правление.
651

Монастырь Архангельский — один из древнейших
в России, судя по сохранившейся грамоте, выданной
от одного из новгородских архиепископов, Иоанна (там
было три: два в XII веке и один в XIV).
В грамоте года не означено. Вот ее содержание:
«Благослови архиепископ Новгородски Иоанн владыко у св. Михаила вседневную службу и благослови
игуменом Луку к св. Михаилу, и буди милость Бож ия и
святыя Софии и св. Михаила на посадниках двинских
и на двинских боярах, и на боярах новгородских, на
владычне наместнике, на купецком старосте и на всех
купцах новгородских и заволоцких, и на игуменах, и на
попех, и на всем причте церковном, и на соцком, и на
всех крестьянах, от Емцы и до моря, что есть потребо­
вали милости Божией св. М ихаилу вседневную службу
и вы, дети мои, потщитеся о милостыне к св. М ихаилу
и к игумену, и ко всему стаду. А ты игумен, с собором
и со стадом св. Михаила, Бога моли за всех крестьян, и
буди милость Божия, св. Софии и св. Михаила на всех
крестьянах и владычне благословете Иоанново». Место
первоначального Архангельского монастыря, картин­
ное и удобное для стоянки торговых кораблей, укрепля­
лось вначале на сваях и стойках, по причине топкости
тундристых мест. Тогда ж е проводились и каналы для
спуска воды. В монастыре церковь каменная, выстро­
енная в 1683 году. В нем ж е семинария, имевшая вна­
чале содержание от монастырей и церквей отсыпным
хлебом, а с 1784 года получившая штаты.
В Крестовой церкви нынешнего архиерейского дома
хранятся драгоценности, напоминающие собою снова
Петра Великого. Это карета, подаренная им архиепи­
скопу Афанасию, два флага, которые поднимались на
яхте царя во время поездки его в 1693 году к Поною и
Трем островам, и небольшие пушки, взяты е со ш вед­
ских кораблей в 1701 году во время нападения их на
Новодвинскую крепость.
652

Тут же, неподалеку от монастыря, новые воспоми­
нания о Петре. На месте, называемом Бык, он велел
построить хлебные магазины в 1700 году и сюда ж е
вскоре приказал перевести из Соломбальского адми­
ралтейства выстроенную одновременно корабельную
верфь. Вскоре здесь залож ены были два 54-пушечные
корабля. Встретились новые неудобства: быковская
верфь оставлена и переведена на старое место, но на
Быке стали строить потом купеческие суда и опятьтаки не долго: доки и эллинги сгнили теперь, не оста­
вив следа.
М ежду тем заботы Петра об усилении заграничной
торговли способствовали в то ж е время к разрастанию
и усилению города. Архангельск становился людным и
сильным по мере того, как далеко еще не наступило вре­
мя создания Петербурга. Еще до сих пор ходят народ­
ные предания о великом строителе русского государ­
ства, свидетельствующие о крайней его заботливости и
внимании. Обо многих из них я имел случай говорить
прежде. Приведу теперь остальное. «Рассказывают,
что государь целые дни проводил на городской бирже,
ходил по городу в платье голландского корабельщика,
часто гулял по реке Двине, входил во все подробности
жизни приходивших к городу торговцев, расспрашивал
их о будущих видах и планах: все замечал и на все об­
ращ ал внимание, даж е в малейших подробностях. Раз,
говорит предание, он осматривал все русские купече­
ские суда. По лодкам и баркам взошел на холмогорский
карбас, на котором тамошний крестьянин привез для
продажи горшки. Долго осматривал царь товар и тол­
ковал с крестьянином. Нечаянно подломилась доска;
Петр упал с кладки и разбил много горшков. Хозяин их
всплеснул руками, почесался и вымолвил:
— Вот-те и выручка!
Царь усмехнулся.
— А много ли было выручки?
— Да теперь немного, а было бы алтын на сорок.
Царь пожаловал ему червонец, промолвил:
653

— Торгуй и разж ивайся, а меня лихом не поминай!
Как велика была забота Петра об архангельских
торгах, видно из того, что он завел, по указаниям И ва­
на Ф еркедена, свои собственные, так называемые цар­
ские торги. Начались они с того, что Петр поручил ино­
странным купцам купить в Голландии на его счет тор­
говый корабль и привезти к будущему году сукно для
войска. Сукно это в следующем году было привезено и
под присмотром присяжного проводника отправлено в
Москву. В 1695 году государь писал к воеводе Апракси­
ну: «О корабле будет писать Ф ранц Тиммерман. Я ему
прикаж у по-прежнему для кораблей вывесть». Выве­
зены были мелкие ружья. В 1696 году было у А рхан­
гельска 20 иностранных кораблей, а в следующем году
привезены были поташ, смольчуга и табак для войска.
В 1700 году число иностранных кораблей возросло до
64, в 1702-м — до 149. В следующем году на счет го­
сударя привезены были: сера горючая, свинец, сукно,
которые тогда ж е под присмотром целовальников и
отвезены были в Москву, в 1705-м привезены для кон­
ницы седла и совершена огромная закупка хлеба, на­
значенного в Швецию, но приостановленная по случаю
военных действий. В 1707 году привезено было опять
сукно, а в следующем отправлены поташ и смольчуга
для продажи. В 1709 году привезена на государев счет
медь, а в 1714-м — снова сукно. Но в этом ж е году госу­
дарь усмотрел злоупотребления по казенной торговле
хлебом. Виновными оказались и сами купцы — русские
и иностранные, и архангельский губернатор Курбатов с
комиссионером царским Соловьевым. Главным предво­
дителем запрещенной торговли хлебом оказался ино­
земец Шмидт. Государь простил виновных, но отозвал
Соловьева из Голландии, а дела свои поручил инозем­
цу Любсу. Волковский, следователь нечистого дела, не
ехал по требованию царя в Москву, продолжая кончать
следствие, и за то подвергнут был царскому гневу и
казни: он был осужден и расстрелян по указу государя.
654

Любе впоследствии оказался такж е неверным интере­
сам Петра: он прибавлял расходы, убавлял приходы.
Об этом узнал царь в Голландии; узнал о гневе царя и
виновный, поспешивший тотчас ж е оставить Россию.
К тому ж е приготовилась и жена, но Петр приказал за ­
держ ать ее в Архангельске, и в 1720 году привезти ее в
Москву. У Любса оставалась единственная дочь: во имя
ее Любе поспешил просить государя о прощении вины
своей. Государь великодушно простил, но с условием,
чтобы он выдал дочь в замужество за сына придворного
врача Гофи, родом тоже голландца. Любе согласился, и
вина ему была окончательно прощена и забыта.
М ежду тем число приходивших кораблей то умень­
шалось в числе своем, то увеличивалось: в 1717 году
было их 146, в 1718 — 116. Отпуск смольчуги и поташа
был прекращ ен от казны и сделан свободным для все­
го купечества русских городов. Значительному осла­
блению привоза и отпуска естественно способствовала
возраставш ая торговля Петербурга.
О прежних допетровских торгах беломорских оста­
лось мало преданий, но в руках наших сохранилась
грамота, достаточно свидетельствующая о состоянии
торговли в то время. Нелишняя она и в настоящее вре­
мя по своему характеру, близкому к современному по­
ложению. Смысл ее может наглядно указать и на то,
поскольку торговля беломорская находится в руках
русских и поскольку в руках немцев теперь, когда со
времени этой бумаги проходит уж е вторая сотня лет.
У важая в грамоте этой ее историческую важность и
применимость к современности, приводим ее целиком в
том виде, в каком она сохранилась. Вот эта челобитная
царю государю и великому князю Алексею Михайлови­
чу всея Великия и Малыя и Белыя России самодержцу
от соцкого Прокофья Онфимова Городчикова и всех
посадских людей Архангельского города: «Жалоба,
государь, нам на торговых иноземцев голанских и амбурских и бременских земель: ж ивут они, иноземцы,
655

у Архангельского города с нами, сироты твоими посад­
скими людишками, в ряд, и поставились они, иноземцы,
своими восточными дворами на наши на тяглые места,
а на твои великого государя гостиные торговые дворы,
которые у Архангельскова города они, иноземцы, дво­
рами своими не ставились и тем своими выставочными
дворами они, иноземцы, тех земель нашу искони веч­
ную мирскую дорогу заперли, и скотишку нашему на
мирскую искони вечную дорогу от их дворов учинился
запор, и проходу скотишку нашему нет, и нам сиротам
твоим для дороги проходу нет, и прохожей мост они
разломали и разбросали, а числом у них, иноземцев,
выставочных дворов на наших тяглых местах у Архангельсково города восьмнадцать. А дворы, государь,
они иноземцы поставили с амбарами и с погребами, и
с выносными поварнями, мерою под двором по сороку
сажен и больше. Да с нами-ж, государь, сироты твоими
поставились в ряд иноземец Яков Романов Снип, возле
наши мясные лавки двумя амбары, да иноземец Вохрамей Иванов поставил за мясными нашими лавками по­
варню в речную сторону для ради топленья говяжьего
сала и кожного сушенья, и тем они, иноземцы, Яков да
Вохрамей наши мясные лавки заперли, а от Вахромее­
вы поварни нам, сиротам, со скотишком к мясным лав­
кам и проезду и проходу не стало, и тем запор учинили.
И тех, государь, земель иноземцы выставочные свои
дворы и анбары и погребы и поварни отдают в кортом
своей братьи торговым иноземцам и тем они, иноземцы,
корыстуютца. А мы, государь, сироты твои бедные лю­
дишки от тех выставочных дворов, и анбаров, и погре­
бов, и поварен в конец погибли, обнищали и одолжали
великими долги, что они, иноземцы, завладели нашими
тяглыми местами. А твоих, великого государя, податей
с нами сироты твоими с тех наших тяглых мест вряд
не платят, да они же, иноземцы , разъезжают по воло­
стям и покупают у волостных крестьян скот и рыбу
и всякой харч , и тем они , иноземцы , покупкою своею
656

нас, сирот твоих, изгоняют, а твою, великого госуда­
ря, теми отъезжими торги с волостными крестьяны
они, иноземцы, пошлину обводят и пошлины не пла­
т ят , а у насу сирот твоих, не покупают. А у нас, го­
сударь, сирот твоих, никаких больших торгов нет,
опричь мяса и рыбы и всякого харчу, и от того мы, си­
роты твои, от них, иноземцев, в конец погибли» и пр.
Доказательства упадка Архангельска и его окрест­
ных местностей окажутся налицо даж е если мы возь­
мем для примера занятия горожанок и работы окрест­
ных крестьянок. Где теперь те промыслы, которыми
эти женщины славились в конце прошлого и начале
нынешнего столетия? Горожанки ткали золотые и се­
ребряные позументы, вязали шелковые женские поя­
са, шерстяные, нитяные и бумажные чулки и колпаки,
ткали тонкие полотна и продавали на еженедельных
базарах. Если искать всего этого теперь, — не найти;
если пуститься в расспросы, — не избежать насме­
шек над простодушием. П режде весь край вокруг го­
рода Архангельска до Холмэгор, восточный, южный и
большая часть западного берега Белого моря — много­
людные раскольничьи скиты, заселенные острова и де­
ревни — наполнены были пряхами. Они перепрядали
мягкий шенкурский лен весьма тонко, ровно, гладко и
крепко, хотя и черезвычайно медленно по причине про­
стых одноручных пряслиц. Зимой из этой пряж и они
ткали полотна: парусину, равентух, меховину, верхо­
вья, пачесья, салфеточное, скатертное и самое тонкое
плотное и широкое полотно, не уступающее голланд­
скому. Последнее обстоятельство вынудило патриотанаблюдателя тех времен высказать следующие инте­
ресные соображения, обращая внимание правитель­
ства. Место для беления полотен — способное есть
город Архангельск, ибо оно совершенно сходствует с
Голландией: там приморский воздух, тот ж е и здесь;
там пресная вода перемешана с морской, та же и здесь;
657

там прилив и отлив водные, то ж е и здесь; там порт
многочисленных кораблей, то ж е здесь, там белят во
время стужи, а здесь хотя и горячий и Италии не усту­
пающей климат, «но довольно для беленья прохладен»,
и пр. Быстрое и основательное обогащение одной торго­
вой фирмы и известное всюду теперь грибановское по­
лотно достаточно свидетельствуют о том, что предпо­
ложения П. И. Челищ ева не были пустой мечтой, и что
он был человеком светлого ума, дельного образования и
благородного, независимого образа мыслей.
* * *

М ежду тем шли для меня дни за днями. Дни нако­
плялись в недели; мелькнуло этих недель шесть — про­
шел пост. Наступила Пасха. Замелькал мимо моих окон
архангельский люд с праздничными визитами; звони­
ли целую неделю колокола двенадцати архангельских
церквей; проснулось городское общество после долгого
великопостного застоя и задало себе два бала в обоих
клубах: благородном и немецком. Балы эти, из которых
один почему-то назывался семейным вечером, не име­
ли ничего типического, кроме этой бесхарактерной тол­
котни под звуки довольно сносного оркестра. Я все еще
продолжал возиться со своими книгами, с «Губернски­
ми ведомостями», все еще вел приготовительное книж ­
ное знакомство с губернией, путешествие по которой
ограничено было годичным сроком. Мало-помалу, хотя
и медленно, исподтишка начало подбираться и весен­
нее время, подмывая огромные сугробы снега, закидав­
шего улицы на значительную высоту. В городе ж дали
актеров, ждали севастопольцев, которые должны были
явиться предвозвестниками весны, и здесь столько
ж е живительной, как и повсюду на всем земном шаре.
Я успел уж е свыкнуться с треской, привык к пирогам
с палтусиной, попробовал шанежек. Со многими из ту­
земцев познакомился, много их успел полюбить и ис­
658

кренно, и сильно. Целые вечера проводились в живых
приятельских беседах. Было весело подчас, но не по­
койно от той тяготы, которую налагала неизбежная и
неотразимая обязанность дальнего странствия по при­
брежьям Белого моря.
Тем временем нельзя не остановиться здесь для не­
маловажных сообщений. Шанежка — архангельское
лакомство, род булки, с рыхлой внутренностью, с исподкой, поджаренной на масле и облитая сверху сметаной.
По преемству от первоначальных насельников Сибири
из этих северных местностей, шаньга распространи­
лась и в этой стране, сделавшись лакомым и любимым
кусом. Ее знают и ею потчуют во всех тех местах, где
лапти переселенца намечали начальные черные тро­
пы, по которым шла потом русская вера и укоренялся
православный обычай. Вкусная ш анежка составляет
исключительную привилегию архангельских жителей,
получивших за то от всех соседей прозвание шанежников. Рассказываю т по поводу ш анежек исторический
анекдот о Петре. В то время когда уж е основан был П е­
тербург и к тамошнему порту начали ходить иностран­
ные корабли, великий государь, встретив раз одного
голландского матроса, спросил его:
— Не правда ли, сюда лучш е приходить вам, чем в
Архангельск?
— Нет, ваше величество! — отвечал матрос.
— Как так, чем хуже?
— Да в Архангельске про нас всегда были готовы
оладьи.
— Если так, — отвечал Петр, — приходите завтра
во дворец: попотчую!
Царь исполнил слово, угостивши и одаривши гол­
ландских матросов.
Рассказывают и местный бытовой анекдот. Напекла
любящая жена строгому мужу этих самых шанежек, и
стала поджидать возвращ ения его с работы. Пришла
к ней в то время нежданная гостья — кума. Надо ее,
659

конечно, угощать, а кроме яшных оладышек ничего в
доме нет. Садись кума и ешь. Ела кума с охоткой, бу­
лочки пришлись по вкусу. Съела она целых восемь,
последнюю девятую «стыдливую» оставила. Гляделаглядела хозяйка куме своей в рот, махнула в отчаянии
обеими руками и вскрикнула:
— Доедай, кума, девятую -ту шанежку: мне, однако ,
от мужа битой быть.
Слова эти ушли в присловье, которым подсмеивают­
ся над архангельскими горожанами, а слово «однако»
тут очень кстати как любимое, которым часто пользу­
ются и часто злоупотребляют, вставляя некстати. По
одному этому слову можно признать архангельского
человека, которого в сердцах так и бранят все прозви­
щем «шаньга кисла». Они ж е и кровельщики, некогда
уходившие в промыслы даж е до самого Питера. Один
так-то заработался или загулялся — долго не возвра­
щался домой. Ж ена соскучилась ждать, и поехала по­
видаться. Дошла до Зимнего дворца, увидела на крыше
статую, одну из них приняла за мужа и закричала на
всю дворцовую площадь:
— Иваныч, слезь с кровли! Я к тебе приехала.
Слова эти разнеслись не только по архангельским
окрестностям, но и по всей Руси, как насмешка над са­
мым северным простодушным людом.
Пришла и весна мать-красна. Унесла Двина лед в
море, очистились улицы и от воды вначале, и от гря­
зи потом. Быстро зеленела трава: в сутки с небольшим
раскинулась она веселым зеленым ковром; скоро за ­
вязались и лопнули на деревьях почки. Приехали на
судах севастопольцы. Я был увлечен в общественную
жизнь (которая забила сильным веселым ключом), и на
время схвачен был ее водоворотом. Тянулись праздни­
ки за праздниками. Севастопольцам все были рады.
Наконец и это все миновало, и жизнь общественная
опять заключилась в свою обычную среду, потянулась
своей обыденной колеей. Многие из достаточных ж ите­
660

лей выбрались на дачи за город в соседние деревни: на
Кег-Остров, в Красное Село, в Сюзьму. Севастопольцы
принялись за работы в порте. Становилось душно. З а ­
кипела деятельность коммерческая в соломбальской
гавани. Архангельск, как бы сосредоточившись весь
там, начинал стихать и смолкнул совсем, когда я от­
правился в дальний путь по беломорским прибрежьям.
Многое я имел случай видеть там и слышать. Обо всем
этом я постепенно говорил прежде в надлежащ их ме­
стах.
В сентябре я вернулся обратно в Архангельск и не
узнал его. По городу реж е р азъ езж али каптэны, значи­
тельно опустела гавань и как будто в замену ее начи­
налась не менее шумная деятельность в самом городе,
для которого наступило время Воздвиженской ярм ар­
ки. Вся она сосредоточилась около городской приста­
ни, которой между городскими рядами предшествует
довольно большая площадь. Площадь эта на то время
служила рынком. Вся Двина пред нею вплотную поч­
ти установлена была беломорскими судами разных
величин и наименований: виднелись огромные и безоб­
разные ладьи, не менее безобразные, хотя и меньшого
калибра, раньшины; выделялись каюки, барки, полу­
барки, шняки, паузки, шитики; виделись плоты разных
видов и наименований; шныряли между ними легкие
карбасы и мелкие лодки. Шум и деятельность имели
характер огромного людного базара. Все эти суда при­
везли поморскую рыбу с дальних беломорских берегов
и Мурманского берега океана: треску, палтусину, сем­
гу, сельдей, сигов и другую. Все эти суда нагрузятся по­
том хлебом, солью, лесом. Архангельский люд, на поло­
вину своего количества, нашел здесь себе работу; даж е
бабы — по-здешнему женки — заняты выгодной по­
денной работой. Часть их занялась промывкой на пло­
тах крепко просоленной трески; часть расселась у на­
скоро сплоченных столиков и прилавков с подходящим
и идущим товаром: шерстяными чулками, перчатками,
сапогами, ситцем, носильным платьем в виде готовых
661

красных рубах, овчинных полушубков. М ежду товара­
ми этими реж е других бросается в глаза значительное
количество самодельных грубой работы компасов, име­
ющих на языке поморов название маток. Попадаются
книги, картины московского изделия героического и
юмористического смысла; бьет в глаза пропасть дере­
вянной посуды.
Народности спутались, расшумелись, занятые со­
средоточенно собственными интересами, но несколько
привычному взгляду можно отличить тут и рослого бо­
гатыря помора-кемлянина, сумлянина, раздобревших
на мурманской треске и чистой, неутомляющей работе,
и робкого с виду, менее разбитного и говорливого ж и ­
теля Терского берега. Подчас толкается тут на рынке,
и узкоглазый, коротенький, коренастый лопарь, и бой­
кий, юркий матросик, остряк гарнизонный солдатик,
и идет с развальцем шенкурский мужичок114 — ваган
кособрюхий водоослеб, с кривой подпояской, с огром­
ной ковригой хлеба за спиной и за одним плечом, с
вязкой лука за другим, с деревянной ложкой на манер
кокарды за ленточкой поярковой шляпы гребневиком.
М ежду другими поморами можно отличить и мезенцев,
прозванных сажоедами и чернотропами (за то, что у
них и избы обвесились, как бахромой, сажей, и доро­
ги и тропинки их от этой сажи черные, черна и обувь
их, всегда замаранная), и собственно поморов из-под
Кеми и Сумы, прозванных в свою очередь красными
голенищами за ту обувь, бахилы, которую они имеют
обыкновение шить из невыделанной тюленьей кожи.
Резко выделяется изо всех подвинский ж итель с виду
угрюмый, но в самом деле ласковый, склонный к сбли­
жениям, острый на язык, но в то ж е время хитрый и
пронырливый. Все это народ с издревле проторенной
и прямоезжей большой дороги из Москвы в чуж ие
страны, народ тертый и искусный. Из деревни Заливья (Холмогор. уезд.) являю тся сюда купора, выделы­
вающие бочки для идущего за границу хлеба. Из села
662

Емецкого — искусные строители больших лодок, на­
зываемых холмогорскими карбасами. Куростровцы —
круглые земляки знаменитого Ломоносова — издревле
гончары. Еще до Петра по Двине «не боги горшки обва­
ривали, а все те ж куростровцы» (у одного-то из них и
разбил царь Петр хрупкий товар, лазавш и по судам и
сорвавшись с кладки). Могут указать в этой рыночной
толпе и матигоров-чернотропов, осмеянных за то, что
занимаются кузнечеством и, конечно, пачкаются са­
жей и углем, но зато снабжают весь север теми р у ж ья­
ми, с которыми воюют на море и в лесах (эти ж е матигоры — воры за бывалый случай, теперь полузабытый:
«Богородицу украли, в огороде закопали»). В этой ж е
рыночной толпе выделяют бранью, укором и накриком «мудьюжанина» — ж ителя селения, лежащ его на
одном из четырех устьев Двины, при самом завороте
Зимнего берега, где поставлен маяк. Бесплодная зем ля
и удаление от прочих ж илы х мест выучили на большой
голодке пускаться во все тяж кие, изворачиваться и
плутовать. Всякий недобрый человек обзывается «мудьюжанином»: чего уж тут ж дать хорошего. Обругают
ховрогора «беспутным» — очень обидным для этого
придвинского ж ителя бранным словом, вынуждающим
ответную драку, и при этом расскаж ут бывалый слу­
чай. Когда-то они, переезж ая через Двину на карбасе,
опрокинулись. Многие утонули. Уцелевшие стали от­
ыскивать товарищей. Закиды вали сети и вытащ или 50
утопленников, а переправлялось их всего 40. При этом
ховрогоры будто бы старались уверять свидетелей и
клялись в том, что они многих спутников своих не до­
считываются. Словом сказать, о придвинских обитате­
лях ходит недобрая слава, именно по причине ж итья их
на большой старинной дороге. В особенности народные
присловья не хвалят тамошних женщин. Некогда про
все Подвинье сложена была целая обличительная пес­
ня. В цельном виде она не сохранилась, и от нее оста­
лись лишь осколки, которые и пошли в оборот в виде
663

присловий. Песня велась от самой Вологды и зацепила,
конечно, Холмогорский уезд. В нем сверх прочих более
шаловливых: «По девичникам ходить да кумачники
кроить — бутырчанки» (из деревни Бутырок), т. е. не
столько обряжать дом и хозяйство, сколько заботиться
о нарядах. «Сойтиться да побасить, по головушке по­
гладить — девки сорочински». «Из окна рожу продать,
табаком торговать — херполянченки» (из деревни Херполе). У девиц горчанок (дер. Горская) высокие покло­
ны — низкие поклоны» и т. д. На том ж е архангельском
рынке не редкость встретить привезшего кладь товрянина (из деревни Товры). Больш ая часть подвинцев ухо­
дят наживать копейку на дальних заработках, — товряне ж е уперлись на своем и уходом на чужую сторону
не соблазняются. Это породило у соседей насмешки над
ними — говорят: «Товряне дома углы подпирают, кну­
том деньги наживают», т. е. любят домашнее хозяйство
и в подспорье к нему занимаются извозом. Над ними,
может быть, и не насмехались бы, когда бы они были
от досужества своего сыты. Впрочем, и над собой эти
насмешники подтрунивают тем, что на чужую сторону
ходят «не деньги наживать, а лишь время провожать».
Так поют они и в одной из своих юмористических песен.
Прислушавшись к говору, трудно отличить поселенцев
одной местности от другой, тем более что говор имеет по
всему северному краю поразительное сродство и сход­
ство как коренной, беспримесный новгородский говор,
перенесенный через Уральские горы и распространив­
шийся по всей Сибири.
Веденская ярмарка пустила по городу тот непри­
ятный одуряющий запах, которым отдает треска, но у
бедного обитателя Кузнецовской и Архиерейской сло­
бодок за обедом — любимое, вкусное и лакомое блюдо.
Блюдо это при иной обстановке, приправляемое цель­
ным, нефабрикованным вином (которое, по словам зна­
токов, в редкость и для Петербурга) — блюдо тресковое
не пропадает и на столе богачей архангельских.
664

Снова обращаешься по поводу ярмарки к расспро­
сам старожил и слышишь от них, что:
— Веденская ярмарка — кроха и большая, а соломбальская гавань против нее — каравай большой. Б е­
рет тут деньгу богатый помор; кроха малая перепадет
и на долю его работника. Вся сила в большом капита­
ле: к нему скоро прирастает другой; а малый капитал
так весь и рассыпается в брызгах. Помору-работнику
надо купить подарок жене и ребятенкам, да и себя по­
баловать. А богачу покупать нечего: у него и так всего
вдоволь. Чаю, сахару и посуды он и в Норвеге купит и
ценой подешевле гораздо.
— Приносит ли пользу Веденская ярмарка город­
ским торговцам? — спрашиваю я.
— Да разве это торговля? — отвечают мне. — Тор­
говля эта с крохи на кроху мелкотой перебивается:
бабе от продажи на дырявое платьишко хватает, да и
с голоду не мрут. А детям, особенно девкам, много не
надо — тем и корабельщики надают. Об этих родители
не кладут своей заботы.
— Зачем ж е они трудятся, зачем торгуют, когда нет
в том прибыли?
— А уж это стих такой в городских наших, струя
такая ходит, ровно бы болезнь падучая. Как усидишь
дома, как не разложиш ь лавочки, когда и сосед то ж е
делает, и без гроша не гуляет, а кофей пьет, треску ест
со сметаной и картофелем. У нас в городе-то все торгов­
цы, и нет того человека, у которого бы поднялась про­
тив этого дела совесть. Торговлей не брезгают. Опять
ж е на рынке разговор всякий идет, драки бывают, а это,
на дырявый бабий язык, и ладно!
— А каков мужской пол из простого люда? — спра­
шиваю я.
— Да мещане все — хорошие работники и все при де­
ле. Пьянством и другим бесчинством попрекнуть нельзя.
Да и здешнего горожанина редко увидишь на улице...
— На улице все я вижу военный народ: солдат и ма­
тросов...
665

— Вот этих похвалить хорошим нельзя. Да вот луч­
ше расскаж у я вам недавний и смешной случай. Пошла
одна женка в торговую баню помыться, принесла с со­
бой ребенка, да забыла мыло. Ребенка положила она в
корзинку с бельем и пошла в ближнюю лавочку за мы­
лом. Купила мыла, вернулась назад. Хвать корзинки:
нет корзинки. Взломала руки свои бедная, взвыла неда­
ровым матом, а беде пособить надо. Не спит целую ночь,
думает в полицию подать объявление. В тот ж е вечер в
соломбальских казармах перекличка была. Вызывают
солдат по именам. В казарме тихо: только и слышно, с
разных сторон: «я» да «я»; да вдруг и раздался сторон­
ний голос: закричал под одной койкой ребенок. «Вора
выдала речь» — и сталась баба с ребенком, матрос с
леньками. Ребенок-от, стало быть, спал крепко во всю
дорогу, а ночь была темная на ту пору, осенняя.
— Ну, да уж этого объяснять не надо: и без того по­
нятно.
— Когда же к нам, на Мезень? А от нас и на Печору
пробраться вам будет любопытно! — говорили мне та­
мошние поморы.
— А вот поправлюсь от дороги, да путь встанет, з а ­
мерзнут тайболы! — отвечал я, и, наконец, дож далсятаки своего времени.
Грустно бывает расставаться с насиженным местом,
тяж ело покидать многих людей, с которыми успел и
сойтись, и смолвиться! П редчувствуя тягости дальнего
пути, не охотно садишься в кибитку, с трудом борешь­
ся с наплывом грустных впечатлений и волей-неволей
подчиняешься неизбежному закону обстоятельств и
гнету житейских случайностей.
То ж е сталось со мной и в конце октября 1856 года,
когда я оставлял Архангельск во второй раз. В феврале
следующего года я был неподалеку от него, в Холмогорах, в каких-нибудь семидесяти верстах, в девятичасо­
вом перегоне.
— Съездите в город? — спрашивали меня там.
666

— Может быть, — отвечал я вначале.
— А не мешало бы съездить! — напоминали потом.
— Едва ли пойду! — отвечал я на это потом по дол­
гом размышлении.
Не доставало для меня на тот раз того дорогого че­
ловека, которого рано похитила могила, и боялся уж е я
Архангельска, и говорил уже, наконец, всем одно:
— Нет, не поеду, ни за что не поеду...
В конце ф евраля я уж е оставлял Архангельский
край для Петербурга и, признаюсь, не ж алел об этом.

з. х о л м о г о р ы с ОКРЕСТНОСТЯМИ
История города. — Секретная слобода. — Преображенский собор. —
Голландская порода скота. — Костяника. — Посещение Петра Велико­
го. — История заточения брауншвейгского семейства. — Предания о Ло­
моносове и место его родины. — Лопаткин. — Село Вавчуга. — Баженин
и предания о Петре I. — Путь на Холмогоры. — Развалины крепости Ор­
леца. — Городок. — Упраздненные монастыри.

Три раза приводилось мне быть в этом городе. Б ез­
различно и смутно мелькнул он в первый проезд мой
сумерками из Петербурга в Архангельск, когда я был
истомлен и слишком тысячеверстным путем, и пятид­
невной сосредоточенной скукой.
Во второй проезд, когда уж е порядочно примелька­
лись в глазах сотни поморских селений и три других
города, когда привычка успела заковать воображение
и все помыслы в одну тоскливую и безразличную сре­
ду, когда можно было положительно сказать себе, что
хуж е виденного и до сих пор изведанного не будет —
Холмогоры показались мне и тогда беднейшим из са­
мых бедных городков нашего обширного и разнообраз­
ного русского царства.
Обязавши себя пристальнее вглядеться и короче по­
знакомиться с городом, я и после того пришел к тому
же заключению, что над Холмогорами леж ит роковая
667

судьба безлюдья и бедности. Видно, такова и его участь,
какова участь многих других древних городов России;
видно и здесь придется сказать себе: «Беда тому город­
ку, подле которого выстроится и расселится богатый и
торговый сосед со свежими силами, новыми взглядами
на вещи, с современным пониманием дела. Обезлюде­
ет и загниет древний городок и останется за ним ста­
рая честь, честное, неопозоренное, почтенное имя — и
только».
Такова точно и судьба Холмогор по отношению к
ним Архангельска.
Считаю первым долгом припомнить историю Хол­
могор и выяснить настоящую плачевную судьбу горо­
да — судьбу незаслуженную, но неизбежную, по смыс­
лу всех судеб исторических.
Строен ли он аборигенами северного края — бело­
глазой чудью или торговыми предприимчивыми нов­
городцами — за этим ходить далеко и безуспешно115.
Положительно известно, что места, на которых раски­
нулся город, издавна служили местом торжищ, сходок,
базаров для двинских купцов. Три деревни: Курцево,
Качковка и Падрокурья (именами этими называются и
теперь части города Холмогор) — служили именно эти­
ми местами для торжищ и не имели правительственно­
го значения: воеводы жили на Матигорах и Ухтострове.
Имени Холмогор еще не встречается и, вероятно, его
не было, по крайней мере, в XI веке. В этом веке по­
селились в трех деревнях заволоцкие купцы, прибыв­
шие сюда из великого и торгового Новгорода. Удобство
места при широкой и глубокой реке, прошедшей здесь
многими рукавами, могло соблазнить купцов с первого
взгляда и незачем было, по-видимому, искать из-за хо­
рошего лучшего. Тут ж е так близка была река Пинега
со своим устьем, Пинега, прошедшая через места, бога­
тые лесной птицей и пушным зверем. Мезень посылала
сюда свое сало, добытое из морского зверя, Печора —
меха и кость. На все это заявлял сильное требование
668

Новгород, все это шло из Новгорода в руки Ганзы, в з а ­
морские страны. Ш ла туда ж е унская и нёнокская мор­
ская соль, скупаемая на Двине вологжанами и устю ж а­
нами116.
Росла двинская торговля (преимущественно солью)117,
разрастались вместе с нею и торговые деревни. К ним
пристроились даж е три новых селения: слобода Глинки
и приходы Никольский и Ивановский. Ш ирясь строени­
ями, все шесть слобод пришли, наконец, в ближайшее
соседство, удерж али до некоторого времени самостоя­
тельность с именами посадов, но потом получили одно
имя Холмогор. К этому имени присоединилось название
города, и летописи начали уж е чащ е вспоминать об но­
вом городе и приводить в сказаниях его настоящее имя.
Много было толков о происхождении этого названия;
производили его от финского слова kolm — «три» (де­
ревни), но Крестинин понимал это проще. Он говорит:
«Город леж ит на острове. К западу от реки Оногры, в
расстоянии около двух верст, находится высокая гора
и на ней старинная и главная деревня Матигоры. К югу
за Курополкой, в расстоянии около пяти верст, по з а ­
падному рукаву Двины стоит на высокой горе деревня
Быстрокурья, против лугового Пальострова; высокая
Ровдина (Родионова) гора и того ж е имени деревня, об­
текаемая восточным рукавом Двины, составляет так­
ж е соседственное место к Холмогорам. Самый восточ­
ный берег Двины, где против Ровдиной горы находит­
ся знатная деревня Вавчуга, представляет не низкую
гору. Только прекрасные виды естества, без сомнения,
подали причину назвать описуемое здесь селение Хол могорами, речением, сложным из гор и холмов ».
В первый раз новгородская первая летопись упомя­
нула о городе под 6909 (1401) годом в следующих словах:
«Того ж е лета, на миру, на крестном целовании, князя
великого Василия повелением, А нфал Микитин да Ге­
расим Рострига с князя великого ратию наехал войною
669

за Волок и взял всю Двинскую землю на щит, без вести,
в самый Петров день, христиан посекли и повешали, а
животы их и товар поймал; а Ондрея Ивановича и посад­
ников двинских Есипа Филиповича и Наума Ивановича
изымаша. И Степан Иванович, брат его Михайло и Микита Головня, скопив около себе важан и сутнав Анфала
и Герасима, и бишася с ними на Колмогорах, и отъяш а у
них бояр новгородских Андрея, Есипа, Наума».
М ежду тем город, усиливаясь многолюдством, об­
страивался домами и церквами, но не богател капита­
лами даж е и в то время, когда поморы начали свозить
сюда морские промыслы, состоящие в рыбах, треске и
палтусине и в кожах морского зверя. Поморы вымени­
вали это на хлеб, привозимый из плодородных стран, с
реки Ваги и дальней Вятки. Но Холмогоры не богате­
ли. «Сие происходило, — справедливо думает Крестинин, — от того, что главные капиталы торгующих куп­
цов из Новгорода проистекали и туда ж е возвращались;
частию ж е потому, что монахи большими соляными
торгами монастырям знатную прибыль от сего товара
разделяли неощутительным образом с холмогорскими
купцами и своим перевесом приводили их в ослабление
нечувствительно. Монахи от избытков мирского богат­
ства украш али свои монастыри каменными зданиями и
великолепием, а холмогорцы не могли воздвигнуть ни
единой каменной церкви преж де XIII века».
К тому ж е вскоре быстро и сильно развилась тор­
говля при порте Святого Николая, где образовался у
монастыря Архангельского целый город, открытый в
1585 году воеводами Нащокиным и Волоховым. Ста­
ли туда приходить иностранные корабли. Холмогоры
потеряли с той поры всю свою материальную силу и
нравственное значение и вели свою историю в бедных,
незнаменательных и скудных чертах. Вот все истори­
ческие предания Холмогор в хронологическом порядке
и повременной постепенности.
670

В 1587 году прибыл сюда первый двинский воевода,
князь В. А. Звенигородский. Им расчислены и вновь по­
ложены сохи, с которых казна должна была собирать
свои доходы. До того времени правили Двинскою зем ­
лею наместники и тиуны, но как те, так и другие, вели
долгую систему несправедливостей, обид и притесне­
ний всякого рода, так что при управлении последнего
из наместников, Семена Микулинского-Апулкова, об­
наружилось, по свидетельству двинского летописца,
«что наместник оброк сбирал на себя, а дань государю.
Оброк этот (та ж е взятка) превосходил государствен­
ную подать». По писцовой книге 1623 года видно, что
всего денежного сбора было «тридцать девять рублев,
двадцать пять алтын, полторы деньги. На Рождество
Христово волостные старосты с предписанного числа
сох приносили наместнику полоть мяса, десять хлебов,
коробью овса, воз сена. На велик день (Св. Пасхи) — по­
лоть мяса, десять хлебов. На Петров день — одного ба­
рана и десять хлебов. Тиун получал против наместника
половиной меньше. Как те, так и другие, имели право
брать вместо припасов деньги. Наместников в порядке
правительственных распоряжений заменяли земские
головы и двинские судьи, товарищи земских голов, из­
бираемые из двинян голосами народа». Они, говорит
двинский летописец, судили на Холмогорах в верхней
и в нижней половине до воеводского приезду. При нем
начали на Холмогорах селиться англичане, строить
собственные дома, каких не видывал город: строили
амбары и учредили свою торговую контору. Тогда же
Холмогоры из посада переименованы были в город,
имевший уж е три (деревянных) церкви: Спасопреображенскую, Крестовоздвиженскую и Святого апостола
Иакова — брата Господня.
При воеводах исторические события записаны двин­
ским летописцем в таком порядке.
В 7116 (1608) году при воеводе И. В. Милюкове Гусе
двинский народ судил и осудил на смертную казнь как
671

врага отечества дьяка Илью Иванова сына Елчанина.
Дьяк этот при участии самого воеводы был неумолим
и крайне неумеренным в своем лихоимстве. Особен­
но обнаружилось это лихоимство в то время, когда он
реш ился всеми мерами препятствовать двинянам от­
правлять на морскую службу даточных (вольнонаем­
ных ратников), которые должны были противостоять
полякам и русским изменникам. Воевода во время на­
родного суда лишен был на три дня власти и содерж ал­
ся под крепкою стражею. Дьяк ж е лихоимец 10 января,
после трехдневного заключения в тюрьму, был осуж ­
ден и опущен с камнем на шее в реку Двину.
В 7121 (1613) году построен был деревянный острог
за Глинками, в нижней половине, на самом берегу Дви­
ны. Острог тогда же населен был стрельцами и в кон­
це года имел уж е случай счастливо противостоять на­
падению поляков и русских изменников, пришедших
сюда с Ваги (см. далее: «Сийский монастырь»). В 1621
году острог этот во время весеннего ледохода сломало и
потому вместо него выстроен был, между Курцевским
и Глинским посадами, новый острог. Оба посада эти в
1636 году потерпели опустошение от большого пожара,
причем сгорела Владимирская церковь...
В 7163 (1655) году переведены из города двинские
стрельцы, разделенные на два приказа, в Москву, а на
места их присланы смоленские и дубровские гайдуки
(460 человек). В следующем году на иждивение и тру­
дами двинских ж ителей выстроен был на острожном
месте деревянный город вместо палисадника с двойной
рубленой стеной, пустота в которой заполнена была
землею. В 1674 году в этом замке построена была пер­
вая каменная палата для воеводского заседания с дья­
ком во время суда и расправы.
В лето 7187 (1678) году по указу государя царя Ф е­
дора Алексеевича и по благословению верховных па­
стырей на Холмогорах, декабря 11-го дня, был пост
всенародный от утра даж е до вечера, соединенный с
672

церковной молитвой по великопостному уставу; тот ж е
пост был и на другой день, но только от утра до отпу­
ска литургии. А постилися все люди, не исключая м ла­
денцев, «за озлобление и скорбь от нашествия турско­
го султана». В мае следующего года привезены были
сюда и виновники двухдневного поста пленные татары
и турки в количестве 240 человек. Через два года они
были увезены обратно, кроме тех, которые успели уж е
в эти два года окреститься.
«В лето 7191 (1682), октября в 18 день, прибыл на
Холмогоры и принят с великой честью от всего народа
первый архиерей новоучрежденной епархии холмо­
горской и важеской, архиепископ Афанасий. Он рас­
положил епископию свою на городище, которое от сего
времени городком прозвано». Афанасий начал свое
правление тем, что выстроил каменные и новые дере­
вянные церкви, и в том числе застроил соборную, к а­
федральную во имя Спаса Преображения; огромностью
и великолепием — первую церковь по всей Двине. Она
была окончена в 6 лет слишком и освящена уж е в 1691
году. В 1688 году, августа 14-го дня, архиерей освятил
Успенскую церковь нового женского монастыря, в ко­
тором первой игуменьей поставлена мать А фанасия
«благословетем своего сына», добавляет летописец.
В 7197 (1688) году произведен в мирской избе урав­
нительный оклад для платеж а казенной подати с т я ­
глых домов девятью присяжными. Обложены были не­
которые в 2 алтынах, и затем от 6У2до 3 денег с пирогом;
сверх того нашлось 922 человека бездворников.
«В лето 7201 (1693), июля в 28-й день, около полудня
великий государь Петр Алексеевич прибыл к Холмогорам по ровдогорскому протоку на судах, вышел на
берег из дощаника перед стенами деревянного горо­
да, шествовал через сию крепость к соборной церкви в
карете. Перед церковию встретил его величество хол­
могорский архиерей с духовенством. Государь по со­
вершении в церкви краткой молитвы изволил обедать
673

с боярами, по прошению архиерея, в доме его епископ­
ском. Царь обнощевал на судах, а на другой день после
обеда у воеводы шествовал по Двине к городу А рхан­
гельскому. Как прибытие, так и отбытие его величества
препровождамо было на Холмогорах колокольным зво­
ном и стрельбою из 13 городовых пушек (привезенных
сюда еще в 1613 году из города Архангельского)».
«Холмогорское гражданство в почесть царю госу­
дарю, сверх хлеба и соли, подвело двух великорослых
быков. Почесть сия принята милостиво и быки отправ­
лены в Москву по царскому повелению».
«В лето 7202 (1694), в 17-й день июля, великий госу­
дарь царь Петр Алексеевич миновал Холмогоры, ш е­
ствуя к городу Архангельскому на судах по восточному
рукаву Двины реки (из села Вавчуги от Бажениных).
В 1702 году Петр Великий через Холмогоры с сыном
своим, великим князем Алексеем Петровичем, плыл на
мелких судах».
Таковы известия о пребывании Петра Великого в
городе Холмогорах. Народное предание сохранило еще
прозвание заугольников , которое будто бы дал великий
государь холмогорцам, видя, что они на первый приезд
его прятались по домам, а потом постепенно привыкали
к царским очам, начали выходить, но при приближении
царя снова прятались за углы, в калитки и оттуда уже
глядели на Петра.
—
Боялись они того, чтобы царь не взыскал с них, не
потребовал к ответу, потому что все ведь наши предки
были беглые новгородцы!
Так мне объяснил это событие старик-холмогорец,
подтвердивший это предание, но крепко обидевшийся,
однако, когда я его в ш утку назвал заугольником.
В 1698 году, на 10-е число октября, весь Глинский по­
сад города Холмогор опустошился большим пожаром,
начавшимся от двора Соловецкого монастыря. «Сей
пожар (прибавляет Крестинин в своем «Начертании»
истории города) достоин памяти не столько по великой
674

гибели имения ж ителей Глинского посада, сколько по­
тому, что сие несчастное приключение было поводом к
уменьшению граждан и к упадку всего Холмогорского
посада. До сего времени холмогорские купцы и ремес­
ленники во время ярмарки проживали в соседственном
городе Архангельском летнее время, а осенью возвра­
щались в домы с желаемыми прибытками от торговли,
но после сего пожара многие из холмогорских граждан
не захотели на месте погорелых своих домов строить
новые домы и начали поселяться в городе Архангель­
ском...»
Промежуток времени между началом и половиной
XVIII столетия для Холмогор не замечателен ни одним
из особенно важных событий. Но в 1744 году случилось
событие загадочное для туземцев, печальное по своим
последствиям и в самой сущности.
Вот что рассказывают об нем.
В 1744 году, 26 октября вечером, когда архиерей
Варсонофий в своей крестовой церкви служил вечер­
ню, является в алтарь дворцовый офицер с приказани­
ем, чтобы епископ немедленно очистил свой дом и вы е­
хал бы в другой. Варсонофий противился, указы вал на
краткость срока, на невозможность найти удобное по­
мещение в бедном городке; но пристав именем царским
приказал архиерею молчать и немедленно ж е присту­
пить к исполнению его требования. Варсонофий пере­
шел жить в деревянный дом за озером, построенный им
для лета. Старый, огромный дом архиерейский строен
был архиепископом Афанасием (на 6500 рублей, шесть
лет); служил с 1691 года, в течение всех пятидесяти лет,
жилищем холмогорских архиереев. В 1744 году взят он
был в казенное ведомство. Его огородили со всех сторон
длинным и высоким тыном с заостренными наверху
бревнами и плотно скрепленными между собой. Внутри
обширного двора построена была вскоре казарма, под­
ле ворот тогда ж е поставлена другая казарма.
Таинственность приготовлений и построек, совер­
шенных в изумительно короткий срок, наводила уж ас
675

на всех холмогорцев, но ничего нельзя было выведать.
На расспросы у приставников получались грубые со­
веты молчать, впредь не спрашивать, часто сильные
угрозы и в редких случаях — одно гробовое, упорное
молчание. День и ночь кругом зачурованного острога
ходила стража, не подпускавшая к мрачному зданию на
ружейный выстрел ни одного человека. Никогда не от­
пирались ворота, ведущие из острога к стороне Преоб­
раженского собора; по временам только скрипели они,
когда приезж ал в Холмогоры архангельский намест­
ник, и опять замыкались эти ворота на неизвестный
срок и время, когда через полсуток уезж ал наместник
назад. Строго запрещено было холмогорцам толковать
между собой об этом здании на домах. Зорко следила
страж а за всяким. Только украдкой успевали переда­
вать друг другу холмогорцы, что за высоким тыном з а ­
ключен какой-то секретный арестант. Но и это слово
брошено было на общее любопытство как-то случайно
каким-то солдатом и то под пьяную руку, в крайнюю
минуту сердечной откровенности.
Усилившаяся в городе дороговизна на съестные
припасы возбудила общее недовольство, которое сдер­
живалось всеми про себя. Не сдержал это один только
холмогорец, который раз реш ился высказаться главно­
му приставу, генералу.
Генерал велел смельчаку замолчать и пригрозил
даж е тем, «что может-де быть и хуж е и он может сде­
лать так, что завтра ж е ему совсем не дадут есть...»
Холмогорцы продолжали оставаться в неведении и
только безнаказанно могли видеть одно: что у старш е­
го генерала и у всех его помощников, офицеров, мун­
дир был с одним эполетом. Р аз какому-то счастливцу
удалось обмануть бдительность сторожей и сквозь
щель в частоколе острога увидеть высокого, худощ а­
вого старика с седыми волосами, в бархатном кафтане
со светлыми пуговицами, подле него женщину, всю в
черном, и четырех малюток. Старшие гуляли по роще,
676

примыкавшей к дому, младшие катались в шлюпке по
пруду, которым заканчивалось огороженное тыном ме­
сто. М ежду тем мог он различать двух мальчиков ма­
леньких и двух девочек-подростков. Гораздо позднее
какой-то солдат и тоже под пьяную руку, проболтался,
что маленьких не учат грамоте и никакому рукоделью,
и что-де это так и велено. Раз, и тоже случайно, узнали
холмогорцы, что двух барышень привозили в Матигоры
на Святках на крестьянские посиделки. Одни полагали
причиной такой льготы большой подкуп, другие поло­
жительно не верили, и все до единого в течение целых
т ридцати семи лет , не знали, кто были заключенные,
за что они привезены сюда и подвергнуты такому стро­
гому аресту?
В 1781 году вдруг неожиданно отворены были воро­
та, сломан острог, уж е заметно одряхлевш ий от вре­
мени, и в старом, опустелом архиерейском доме веле­
но было поместить вновь учрежденную мореходную
школу.
Тогда только холмогорцы узнали, что здесь была
заключена бывшая правительница государства, прин­
цесса Анна Леопольдовна с супругом своим принцем
Антоном-Ульрихом и детьми, но все-таки боялись еще
рассказывать и толковать между собой вслух.
Несчастные пленники привезены были сюда, как
известно, из Раненбурга. Вместе с Анной Леопольдов­
ной, кроме мужа, привезены были две малолетних до­
чери, принцессы. Здесь у заключенных родились еще
двое: в 1745 году принц Петр и в 1746 принц Алексей.
Здесь ж е в 1746 году от родов и тоски умерла принцес­
са Анна и здесь же, наконец, скончался в 1775 году и
принц Антон-Ульрих.
Рассказывают, что, когда мореходная школа пере­
ведена была в Архангельск и место это назначено было
в 1798 году для Успенского женского монастыря, нахо­
дившегося до того времени в трех верстах от города, и
677

когда рыли фундамент для соборного храма, землеко­
пы нашли гроб, в котором леж али чьи-то кости, заклю ­
ченные в бархатный кафтан. Некоторые приняли это
за кости Антона-Ульриха, другие предполагали в них
кости его камердинера или кого-либо из ближних при­
ставников, потому что и эти не выпускались за стены
таинственного здания и, вероятно, погребались такж е
внутри их.
В 1781 году по повелению императрицы Екатери­
ны II брауншвейгское семейство — сироты Анны Л е­
опольдовны — были освобождены. Тайно, ночью их
перевезли на приготовленную на Двине яхту. Яхта
привезла их к Новодвинской крепости (по другим све­
дениям, к Архангельску, в дом Крылова — единствен­
ный существовавший тогда каменный дом). В новом
месте заточения принцессы содержались такж е под
строгим секретом и крепким караулом, пока готовился
фрегат «Полярная звезда». На этот фрегат их и поса­
дили, такж е ночью, 30 июня 1781 года. Свидетели этого
события рассказывали, что одна из принцесс, словно
помешанная, дико блуж дала кругом глазами, а другая
вырвалась из рук, билась грудью о землю и не хотела
идти на фрегат. Когда все усилия ее оказались тщ ет­
ными, она схватила в руки горсть земли и, горько и
безутешно рыдая, безропотно уж е подчинилась судь­
бе. Ф регат «Полярная звезда» отвез принцесс в Данию,
в Берген, где, как говорят, старш ая умерла от тоски;
другая, младшая, переж ила всех своих родных и ум ер­
ла в глубокой старости в конце сороковых годов.
— За что же вы думаете сосланы они были сюда? —
спрашивал я рассказывавшего мне об этом событии
холмогорца.
— А они против царицы Анны Ивановны пошли.
Р аз государыня-то пригласила его, Антона, войска
осматривать. Антон и задумал умертвить государыню
и для этого приготовил убийц, расставил их подле мо­
ста, через который им надо было проезж ать к войскам.
Мост был на тот случай надломлен. Один из заговор­
678

щиков известил обо всем этом государыню. Та повеле­
ла расставить страж у по лесу, саж енях в пятидесяти
от моста, и «как-де белым махну, тогда вы и хватайте
заговорщиков». Так и сделано. Заговорщики все переиманы. Они ж е тут и на предводителя своего указали.
Когда их прислали к нам на Холмогоры, жили они у нас
бедно: все свои дорогие вещи, все свои бриллианты на
свои нужды продали; Антон послал два письма в Пи­
тер. Одно-де, слышь, не дошло, а в другом он писал та­
кое, что пущ ай-де я за свои грехи мучаюсь, по делам;
за что дети-то, мол, мои, неповинные младенцы, Богу
негрешные, страдают? Повели их помиловать. Царица
Елизавета взяла старшего сына (Иоанна Антоновича?!)
и указала ему быть при дворе, жить во дворце, как слов­
но бы царевичу. Он и жил, да раз заш алил что-то, ему
Разумовский князь и пригрозил пальцем. Вспыхнул.
Стал сердиться, да и вымолвил, что я-де царем буду, а
ты-де мне грозить не смеешь. Тот молвил государыне,
что вот-де змею подле себя отогреваете. Его и сослали в
Шлюшин-город, а там и убили...
— У нас тут, — говорили мне другие, — старуш ка
жила, Анна Ивановна (умерла в прошлом 1855 году), —
она была жена одного из приставников. У ней было
много вещей этих принцев (после смерти за бесценок
распродавали ее наследники). Скатерти были, салф ет­
ки, ножи, вилки, ложки с вензелями, булавка была с
орлами (в собор завещ ала на образ), оловянные тарел­
ки были с орлами же по краям.
— А вот тебе на память две пуговицы, с его, слышь,
кафтана спороты! — говорил мне в заключение мой
рассказчик-старик.
Пуговицы эти, сохранившиеся в моих руках, не
представляют ничего особенного: они медные, с чека­
ненными резными кружочками; на некоторых из этих
фигур сохранились как будто краски — зеленая и си­
няя. Чекан очень красив, и фигуры затейливы...
Ф регат «Полярная звезда», отвозивший холмо­
горских пленников, возвратился в Архангельск. Все
679

участники в этой экспедиции, разделявш ие плен бра­
уншвейгского семейства, были щедро награждены цар­
скими милостями. Матросы получили за городом земли
для обработки под хлеб, были освобождены от податей
и составили, таким образом, небольшое, но особое со­
словие вольных мореходцев. Потомки их в небольшом
уж е числе населяют и теперь так называемую Секрет­
ную (а иногда и Морскую) слободку, расположенную в
полуверсте за городом и в версте от Девичьего монасты­
ря. Но слобода эта приходит год от году в запустение и
разруш ение, а Девичий монастырь, стоящий на месте
заточения, усиливается числом инокинь и средствами
к дальнейшему безбедному существованию. В нем ка­
менная церковь во имя Успения, каменные кельи для
игуменьи и монахинь; ограда вокруг монастыря тоже
каменная. Церкви Зачатия Св. Анны, вошедшей в огра­
ду, удалившую от света семейство Анны Леопольдов­
ны, теперь уж е не существует.
Бантыш-Каменский, во II томе своего «Словаря до­
стопамятных людей русской земли», в биографии Иоси­
фа Ильицкого, архимандрита Полтавского монастыря,
сообщает следующее: он отправлен был императрицей
Екатериной II в 1794 году в Ю тландию к содержав­
шимся в городе Горсензе под датским присмотром не­
счастным детям правительницы Анны и Антона Уль­
риха герцога Брауншвейг-Люнебургского. Он застал в
живых только принца Петра и принцессу Екатерину,
родившуюся 15 июля 1741 года (принц Иоанн). А прин­
цесса Елизавета, умная, переписывавш аяся неодно­
кратно с императрицей, скончалась в Горсензе до при­
бытия Иосифа (1765 и 1782 гг.). «Принц Петр, по словам
архимандрита Иосифа, был крепкого и здорового сло­
жения, небольшого роста, имел важный вид, который
соединял, однако ж, с черезвычайной робостий и до
такой степени простирал оную, что прятался каждый
раз, когда узнавал о приезде к ним датского наследного
принца; великого труда стоило уговаривать его являть680

ся к Ф ридриху118; принцесса Екатерина лишилась слу­
ха в тот самый день, как брат ее Иоанн лиш ился пре­
стола; ее тогда уронили. Главное, единственное увесе­
ление их состояло в картах, и Иосиф принужден был
принимать участие в его невинной забаве. Серебряный
рубль с изображением младенца-императора — рубль,
которым черезвычайно дорожила принцесса Екатери­
на, — напоминал им о прошедшем величии. Они говори­
ли только по-русски, почему не могли сами объяснять­
ся с принцем. Смотря на них, Ф ридрих и супруга его
изъявляли сожаление; датский придворный ш тат на­
ходился в Горсензе безотлучно. Принц Петр скончался
на руках Иосифа (1798 г.), как истинный христианин, с
твердым упованием на Всемогущего, на 52 году от рож ­
дения; принцесса Екатерина переселилась в вечность
в 1807 году, по отъезде в Россию архимандрита Иоси­
фа. Четыре гробницы отраслей Иоанна, заключающие
бренные останки их, стоят на виду в горсензской лю­
теранской церкви». Сведения сии, сообщенные мне Ио­
сифом, черезвычайно любопытны для отечественной
истории. Тайна прошедших лет не может быть тайной
в наше время. Потеряв всю свою важность, сливает­
ся она с обыкновенными событиями и составляет, так
сказать, звено оных. Архимандрит Иосиф119 подарил
мне рисунок, изображающий первоначальное место
заключения детей правительницы Анны в Холмогорах — подарок драгоценный, как произведение руки
принцессы Екатерины, неучившейся рисовать, но за
всем тем искусно представившей свое уединенное убе­
жище. Дом, занимаемый ими, был довольно обширен,
о двух этажах; кроме высокой ограды, церкви, пруда
и нескольких рассаженных в разных местах деревьев,
ни что не увеселяло взора их.
Подле самого монастыря, в нескольких саж енях от
него, стоит с отдельною церковью 12 апостолов ста­
ринное и величавое своей древностью, напоминающее
архитектуру московского Успенского собора, здание
681

(холодного) Преображенского собора, в настоящее вре­
мя лишенное уж е своей кафедры. Храм этот некогда
почитался лучшим во всей губернии, но теперь он уж е
изменился во всей внутренности к худшему: позолота
местами сошла, местами почернела; живопись значи­
тельно стушевалась. Собор обдает и поражает с перво­
го взгляда особенной мрачностью в смеси с величием,
особенно, если сосредоточить свой взгляд на стенах
южной и северной стороны. Вдоль этих стен стоят гроб­
ницы, накрытые черными бархатными пеленами, под
которыми погребены в склепах тела бывших важеских
и холмогорских владык. Тут над каждой гробницей ви­
сели портреты усопших с их биографиями (за сыро­
стью портреты эти сняты). Тут можно было видеть и
умный лик первого архиепископа А фанасия — любим­
ца Петра, ревностного противника раскола при самом
его начале. Афанасий был без бороды, которую он имел
право, по преданию, брить после того случая, когда на
московском соборе наскочил на него Никита Пустосвят
и в ярости вырвал ему одну половину бороды, так что
последняя уж е не могла расти на прежнем месте, об­
разовавши шрам. Тут ж е рядом с Афанасием погребен
и преемник его кафедры — Рафаил, затем Варнава и
Герман, Аарон, строгий по делам управления, взы ска­
тельный Варсонофий, тот Варсонофий, который велел
одному священнику, взявш ему с раскольника взят­
ку — пуд трески, обрить полголовы и полбороды. З а ­
тем здесь же, в Преображенском соборе, похоронены
Иоасаф, который первым из архиереев переехал жить
в Архангельск, и Аполлос.
Из других церквей холмогорских нет ни одной, з а ­
мечательной древностью: теплая соборная во имя свя­
тых двунадесяти апостолов построена в 1761 году; тог­
да ж е выстроена и каменная глинская церковь о двух
апартаментах. Другие церкви: Введения во храм, ниж ­
непосадская Рождества Христова и кладбищенская за ­
паднокурская во имя Покрова Пресвятой Богородицы.
682

Из других остатков древности памятны были ж и те­
лям остатки крепостного вала со впадинами (вероятно,
амбразурами), но теперь их замыли дожди и весенние
разливы Курополки. Некогда вал этот одет был де­
ревянным срубом, который после сгорел, говорят, от
молнии. С трудом, но еще можно (по летам) наследить
остатки рва, окружавшего крепость...
Г-н Верещагин, автор «Очерков Архангельской гу­
бернии», находит, что дома Курцова и Глинок — самые
старинные, потому что в один этаж. Но это слабое дока­
зательство, тем более что под домами у них кладовые.
Он ж е сам ниже удивляется огромному количеству чу­
ланов, амбаров, кладовых, говоря: «Комнат всего две,
много — три, остальное пространство огромного дома
занято пустыми чуланами», пустыми оттого, прибав­
лю я от себя, что торговля Холмогор пала, а множе­
ство чуланов и кладовых надобилось тогда, когда про­
цветали в том краю заволоцкие торги. Правда, что до
сих еще пор дома, по старому завету и обычаю, стро­
ятся странно и неудобно: крылец нет и надобно много
уменья, чтобы из входа, сделанного прямо в стене, до­
браться до лестницы и не попасть либо в чулан, либо
в хлев. Хлевов и скотных дворов в Холмогорах оттого
много, что, как известно, главным промыслом здешних
ж ителей служит скотоводство и именно разведение ко­
ров голландской породы. В другом месте г-н Верещагин
черезвычайно справедливо замечает, «что холмогорцы
супце нелюдимы», и потом прибавляет: «Всякий дом
всегда заперт, и надобно долго стучать большим ж е ­
лезным кольцом, приделанным к воротам, чтоб войти
в него. Незнакомого не тотчас впустят: сперва расспро­
сят его через маленькое окно, кто он, откуда и зачем, и
потом уже, если нужно, отворят ему дверь». Показание
это бросается наблюдателю с первого взгляда и спра­
ведливость его продолжает преследовать во все время
пребывания в этом городе. Холмогорцы в этом отноше­
нии истые заугольпики.
683

Голландская порода рогатого скота прислана была
сюда еще Петром I, который в следующем ж е по при­
сылке году (1693) получил в подарок от города двух ве­
ликорослых быков. В 1819 году доставлено было сюда
по высочайшему повелению из Англии, еще 16 коров и
6 быков. Они не привились к туземным породам: скот
этот вскоре же исчез, как бы не выдержавши сопер­
ничества с голландским скотом, успевшим акклима­
тизироваться в особую породу, известную под общим
именем холмогорской. Порода эта отличается крупным
ростом и особенно славится своей молочностью: неко­
торые коровы дают от 2 до 3 ведер в сутки. Холмогор­
ский скот обыкновенно отправляется в продажу (в Пе­
тербург до 500 голов) живым; много мяса отправляется
в Англию; большая часть съедается корабельщиками
в Архангельском порту, так что в самым Холмогорах
мясо и дорого сравнительно, и иногда его труднее до­
стать, чем, например, дичь или рыбу. Разведению скота
в Холмогорах много способствуют сочные луга, окайм­
ляющие Холмогоры и соседние деревни. Особенно скот
резко бросается в глаза, сопоставленный с другими
поморскими породами. Приземистый, дряблый скот
стран поморских, воспитанный, на приморской траве
и соломе, подчас облитой особым пойлом из сельдя­
ных головок, в сравнении с массивным холмогорским,
не больше, как телята. Говорят, однако, что остальной
поморский скот выгодней и благодарней холмогорского
(особенно скот мезенский) для откармливания. У веря­
ют такж е, что порода холмогорского скота с десятками
лет заметно измельчала, но что, наконец, и в настоящее
время отхаживаются в иной год такие крупные живот­
ные, которые дивят даж е привычных знатоков.
Вторая причина известности во всей России, до­
ставшейся на долю Холмогор, имеет своим основани­
ем промысел костяными поделками, которые вытачи­
ваются по всем соседним с городом селам и деревням.
Преимущественно ж е развит этот промысел на М ати684

горах (по всей волости), в Ухтостровской волости, но в
самых Холмогорах он уж е оставлен, да и держ ался, как
говорят, недолго. Основателем этого промысла, по пре­
данию, почитается зять Ломоносова, Головин, научив­
шийся этому мастерству в Петербурге. Вернувшись на
родину, он завещ ал это мастерство своим землякам, из
которых Лопатин остался в предании как лучший зна­
ток своего дела. Он имел случай поднести свои изделия
в 1818 г. императору Александру I. В настоящее время
промысел костяными изделиями значительно распро­
странился. Некоторые костянники переселились даж е
в Архангельск. Требования на костяные поделки идут
часто с заграничных кораблей, куда изготовляются по
большей части из говяжьих костей ш катулки с арабе­
сками на крышке и по стенкам, подобранными разно­
цветной фольгой. Много поделок из тех ж е костей в виде
ножей, чайных ложек, вилок идут по крайне дешевым
ценам внутрь России. Предметы настольной, кабинет­
ной роскоши: ножи для разрезания печатных листов,
шахматы, фермуары, иконы, вырезаемые по киевским
и московским святцам, делаются большей частью по за ­
казам и по значительно дорогой цене. Цена эта заметно
спадает на предметы уж е готовые (по большей части
наперстки, игольники, игрушки, изображающие всегда
одну и ту ж е пару оленей, запряж енных в самоедские
санки). Все эти вещи (большие доходят до 25 руб. сер.)
на заказ стоят в высокой цене, но принесенный на дом,
особенно перед большими праздниками и перед ярм ар­
ками (когда костянникам преимущественно надобят­
ся деньги), отдаются ими почти за бесценок. Причина
того, надо полагать, во-первых, трудность сбыта в ком­
мерческие руки, и отчасти топорная аляповатость са­
мой работы. Некому доставить костянникам хорошие,
правильно начерченные рисунки (работают они боль­
шей частью на память, на мах или по рисункам, ими же
безобразно начерченным); некому показать костяные
685

безделки поразительно-изящной заграничной шоренбергской работы, в сравнении с которыми наши холмо­
горские не выдерживают никакой критики. М ежду тем
некоторые мастера по лучшим заграничным рисункам
умеют делать безукоризненные вещи (таков, например,
был Бобрецов на Матигорах), и между тем ни один из
них не грамотный, не умеющий рисовать, и все до еди­
ного прибегают еще к секретам (по одному, например,
приготовляют цепочки из бесконечно мелких колечек,
продетых одно в другое). Кость в сыром, невыделанном
виде холмогорские костянники покупают, обыкновен­
но, на двух пинежских ярмарках (Никольской и Благо­
вещенской), куда моржовые клыки и мамонтовые рога
привозят с дальней Печоры ижемские зыряне и само­
еды Большеземельской и Канинской тундр.
Три раза в год отправляются большие гурты ро­
гатого скота в Петербург; костяная работа занимает
не одну сотню рук; в городе есть два кожевенных за ­
вода: на улицах то и дело слышишь звон почтового
колокольчика; мимо Холмогор прошли два больших
главных русских тракта, а между тем город так беден.
Дома расш атались и погнили, узкие и кривые улицы,
вытянутые какими-то углами на пространстве двух­
трех верст, глядят печально и неприветливо; внутрен­
ность церквей потускнела от запустения, как будто и
от крайней скудости; мосты во многих местах рухнули;
с некоторых домов сорвало крыши, сорвало, наконец,
и стропильный остов. Окрестные деревни обстроены
втрое лучше; соседние сельские церкви не только не
уступают, но даж е в нередких случаях и превосходят
убранство церквей.
— Отчего это? — спраш ивал я у холмогорцев.
— Оттого, — отвечали мне, — что наши купцы все в
Архангельск выехали и сколько их нет там из русских
богатых — все были наши холмогоры. Двое из здешних
ладят и в будущем году отписаться туда же. Лови их!
А в деревнях соседних богачи попадаются оттого, что
686

либо дочка нашего богатели туда отцовские деньги уве­
ла, либо холмогор наш богатый с хорошей женой своей
приютился. Бывает и эдак! Ж ить-то ведь по здешнему
понятию, все едино в деревне ли, в городе...
— А отчего у вас так много кабаков? Такого порази­
тельно большого количества я встречал мало, не толь­
ко в вашей губернии, но далее и в очень многих других.
Кабаки эти чуть ли не на каждом перекрестке.
— Думаешь пьем много?
— Непременно.
— Нету, ей-богу, нету! Нам пить не на што. А каба­
ков этих много оттого, что у нас каждую неделю торги
живут: вся окольность съезж ается.
Б азар этот я видел. Он такой ж е людный, такой ж е
шумливый и разнообразный, как и везде в тех местах,
в которых ж ивет промысловый и толковый народ. Хол­
могорские торговцы, подперши шестом крышки сво­
их лавок, разложили красные товары: всякую мелочь
вроде платков, тесемок и лент; в них сильно нуждаются
соседние девки и бабы. Сюда ж е навезено было много
ж елеза из матигорских деревень, которые все почти
и по преимуществу заняты кузнечным мастерством.
Охотно разбиралась деревенскими и поморская рыба;
между сортами ее особенно резко давала знать о себе
любимая треска, отшибающая, по обыкновению, креп­
ким аммиакальным запахом. Много видно было посуды
деревянной и железной, много веревочной и кожаной
сбруи и очень много сортов кожи всякого рода, которая
преимущественно разбирается по мелочам вроде по­
дошв, голенищ, кнутов и пр.
Костянники в этот день ходили по домам в числе
четырех-пяти человек. М ежду изделиями их попада­
лись по большей части распятия и разного вида образа,
выточенные из моржовой кости, менее белой и плотной,
и из мамонтовой, отличающейся от всех прочих порази­
тельной белизной и млечностью цвета.
687

В полдень этого дня (четверга) по домам слышались
многие и долгие разговоры о соседних новостях. Дере­
венские родные навестили холмогорских хозяев и уго­
щаются сдобными тетерками на хорошем масле, булка­
ми, как архангельские ш анежки (род оладей), как при­
волжские жаворонки, составляющими здесь местную
характеристическую особенность. К вечеру на улице
раздавались долгие и громкие песни, слышался гульливый крик и шум. Ночью по временам разносились
усиленные крики, затевалась как будто драка, может
быть, с пролитием крови, с синяками по лицу и под ми­
китками... Холмогорский базар разнообразили только
пестрые самоедки с саночками, где в меховых тряпи­
цах завернуты были их безобразные ребятишки. Кучи
других ребят в рваных малицах сопровождали мате­
рей, вышедших сюда на едому.
— Весело ж е вы заверш или вчерашний базар! — за ­
метил я своему хозяину.
— А чем, батюшка, весело?
— Да у кабаков и шуму много было, и без драк не
обошлось дело. Это хоть бы и в Рыбинске...
— Ведь это не наши, ей-богу, не наши: это ведь чай
самоед, а то, может, и кузнецы с Матигор. Те ведь у нас
люты на выпивку-то, злы...
— Видел, что и вы по домам угощались сытно, много
и весело.
— А не будь гостю запаслив, будь ему рад — по по­
словице. Чайком мы вечор побаловались, а вина мало
ж е пили...
— Съестного, харчей много было наставлено.
— Да, ведь у нас родится хлеб-от, и хорошо родится,
лучш е архангельского. Мимо нас и пшено не обходит:
и им запасаемся. Нам ведь этот базарный четверг, что
праздничный день, что воскресенье. А ведь, по нашей
по холмогорской пословице: «Деревенская родня, что
зубная болесть». Ее унять надо, уваж ить ее надо. У ар ­
хангельских вон и рубль плачет, а у нас и копейка ска­
688

чет с того самого времени, как и город-от наш задвённой стал здесь...
— А скучно у вас, тоскливо, беден ваш город!
— У нас и на это пословица слажена: «Прожили век
за холщовой мех». Что станешь делать? Коли не мил
телом — не приробишься делом...
— А хорошо вы вчера торговали?
— Да ведь у нас, как и у всех: запросишь помосковски, так с большим барышом будешь, потому
наши деревенские в ситцах толку не знают. На чае так
вон ты их не надуешь. Спитого-то да высушенного не
подложишь им, сейчас вызнают: вон-де твой-от чай
плесень выдернула — такого не надо, а давай-де на­
стоящего московского.
— Стало быть, вы нечестно торговлю ведете, оттого
и не богатеете.
— Да ведь нам с тобой света Божьего не перестроить.
Очень трудно! А лучше так: чьей речкой плыть — той
и славой слыть... Как коровушка не дуйся — не быть
бычком.
— Поеду-ко я от вас на Вавчугу. Там, сказывают,
лучш е торговое-то дело стоит, честнее ведется.
— П оезжай с Богом, посмотри. Старик там больно
добрый ж ивет — угостит.
Мимо окон нашей избы пронеслись сани с двумя мо­
лодцами, перевязанными через плечо полотенцами; на
расписной дуге три колокольчика, на молодцах новые,
синие суконные сибирки.
— Свадьба! — заметил хозяин.
— А часто они у вас налаживаются?
— Да дома больше народ живет, на сторону мало хо­
дят: часто свадьбы бывают.
— Как ж е у вас этот обычай ведется?
— А опять-таки по пословице: «Выбирай корову по
рогам — девку по родам». Берут больше ровню, пото­
му всякий знает, что наказанным умом да приданым
животом немного наживешь. А женятся: богатому как
689

хочется, а бедному как можется. Чай, ведь так и везде.
А деньги да живот — так и баба живет. Затем живут
как смогут, потому опять, что всяк, ведь дом потолком
крыт...
— Нет ли у вас при этом каких обыкновений?
— А об этом надо тебе у женщин спрашивать. Это
уж ихное дело.
Бабы не сообщают ничего особенного против того,
как ведется свадебное дело и в Поморье, и на Мезени,
и на дальней Печоре, по старому исконному новгород­
скому обычаю.
— Нет ли других каких-либо обыкновений, при­
мет? — спрашивал я у женщин.
— Да насчет коровушек...
— Сказывайте, сделайте милость!
— А вот, если поднимется лед на реке в скоромный
день — коровы в этот год много молока давать станут;
скроется река в постный день — много будет рыбы, а
молока мало. Так это навсегда! Когда новую коровуш­
ку купим да в хлев приведем, завсегда приговор такой
держим: «Хозяинушко! Вот тебе скотинка — люби ее
да жалуй, пой-корми, рукавичкой гладь, на меня не
надейся!»120 Вот даве про свадьбы-то спрашивал —
слушай: коли попадет навстречу поезду воз с дрова­
ми — молодым счастья не будет. У кого в церкви сгорит
больше свечи, тот и помрет скорее; опять ж е кто всей
ногой на коврик встанет — одолят чирьи. Останутся
после венца молодые вдвоем: и кто первый говорить
начнет, тот и на всю жизнь большаком останется. Б ере­
менная баба не ругайся: дитя будет и злое, и совсем не­
хорошее. Коли хочешь, чтобы дети велись, не умирали,
в кумовья зови первого встречного... Ну, а далыпе-то,
там, чай, как и везде...
— А что, например?
— На мизинце пятнышко беленькое завелось — сча­
стье, на среднем — радость, на безымянном — несчастье,
на указательном — печаль, на большом — обновка.
690

— Ну, а дальше?
— Иголкой и булавкой или острым чем не дарись:
поссоришься. Нож купи хоть за копейку. В середине
нос чеш ется — о покойнике слышать, кончик чеш ет­
ся — водку пить.
— А разве вы пьете?
— Б ы вает, — добавил за рассказчицу хозяин, —
бывает да только не при лю дях, а в уголке где. Таков
уж обычай. А вот тебе и моя примета: чеш ется лоб у
меня — с кем-нибудь поздороваюсь; заты лок за ч е ­
ш ется, так либо прибьют, либо облают крепко. Это
верно! А вот тебе и еще случай со мной. Слуш ай-ко!
П отерял я лошадь, искал всяко — не нашел. Да
думал, продам-ко я ее в ш утку — найдется. Бывало,
слыхивал, эдак-то с другими не один раз, а десяток.
И молвил сыну: «Купи, мол, Климко, серка!» А что,
слышь, возьмеш ь? Да с тебя, мол, недорого: всего
пятак. И деньги ему велел найти и взял их. Н аутро
слышу, сказываю сь соседи: «Конь-де твой, Селифонтьич, ходит за оленником в Оногре» (место у нас есть
такое). Так вот ты об этом об деле как тут хошь, так
и думай!
— А вот я хочу, хозяин, на родину Ломоносова прое­
хать. Слыхал ли ты про него?
— Как не слыхать, знаем. Да ведь давно уж это,
очень давно было. Непамятно! Ты вот на Вавчугу-то
поедешь — мимо будет, остановись — спроведай!
Последние слова эти, не имеющие смысла, пришли
мне на память и не выходили из головы во все время,
пока мы осиливали переездом узкую, вытянутую в це­
лую версту и кривую улицу города Холмогор. Звучали
они, как бы сейчас вымолвленные, и тогда, как мы спу­
стились с крутого берега в ухабы рукава Двины — реки
Курополки, и раскинулись позади нас в картинном бес­
порядке по крутым горам и по предгориям старинные
Холмогоры. Переехали мы и Курополку и втянулись в
691

ивняк противоположного городу отлогого берега реки
этой.
— Вот и Куростров! — послышалось замечание ям ­
щика.
Замечание было излишне: я и без него уж е давно
знал, что это Куростров, что на острову, образован­
ном тремя рукавами Двины (Курополкой, Ровдогоркой
и Ухтостровкой), леж ат две казенные волости: Куростровская и Ровдогорская.
— Вот и Куростровская волость, смотри!
Вижу впереди множество деревушек, рассыпанных
в беспорядке и не в дальнем расстоянии одна от другой;
вижу между ними церкви, но это уже другое село —
Ровдогоры. Слышу снова запрос ямщика:
— В которую ж е тебя деревуш ку везть велишь?
— Да в Денисовку в Денисовку и ни в какую дру­
гую...
— Не знаю такой, да и нету такой — ведь, и даве так
докладывал.
— Да быть, братец ты мой, этого не может.
— А оттого и может, что мы здесь родились и не токмя тебе деревни эти, и хозяев-то почитай в кажинной
избе знаем в лицо и по имени. А деревни, какую сказы ­
ваешь, не слыхали...
— Может быть, иначе зовется...
— Поспрошаем, может, и правда твоя. Эй, ты! С вя­
той человек! К акая-такая есть у вас тут деревня Денисовка?
— А может — Болото; вон оно! — слышится ответ от
прохожего и снова разговоры ямщика:
— Болото так Болото, в Болото мы тебя и повезем,
так бы ты и сам сказывал. А то тут где их разберешь?
Вон, гляди, три двора, а либо и два только: гляди и де­
ревня это, и деревне этой свое звание. А сколько этих
деревень-то тут насыпано? Несосветимая сила! Всех не
вызнаешь...
Вот и Болото — деревуш ка в пять дворов.
692

— Да это ли, старичок, Денисовка-то?
— А была допреж Денисовка, звали так-то, звали.
Ноне, вишь, Болото стало.
— А в которой избе, на котором месте Ломоносов ро­
дился?
— Не знаю, родименькой, и не спрашивай: не знаю,
про какого ты про такого Ломоносова спрашиваешь. Не
чуть у нас эких, не чуть. Может, тебе костянника надо,
так вон на Матигорах Бобрецов живет, Калашников...
— Нет, этот ученый был и давно умер, в Питере
жил...
— Не слыхал. Убей ты меня — не слыхал!
— Звезды он все, дедушка, считал; на небе, как по
книге читал, все разумел, самый умный был человек,
самый ученый. Здесь родился, отсюда в Москву ушел.
— А ты спроси-ко на селе у дьячка: тот что-то, паря,
сказывал экое-то. Вот я теперя припомнил, сказывал
он что-то да я не помню вплотную-то. У нас ты тут в де­
ревне ни у кого не узнаешь. И разговору такого не было.
Поезжайте-тко! Вон село-то!
Поехали, приехали и — слава богу! — добились
кое-какого толку. Дом, в котором родился гений ма­
тематики, давно, давно рухнул и снесен. На его месте
выстроен другой, но и тот такж е рухнул и такж е, в
свою очередь, был снесен. Теперь, может быть, и стоит
какой-нибудь дом, а может быть, залег какой-нибудь
пустырек, без следа, без памяти, и никому до этого нет
дела. Нет, может быть, дела оттого, что далеко ездить
сюда тем, для которых дорого и перо, которым пи­
сал Ньютон, и чернильница, из которой брал чернила
Лейбниц, и полог кровати, за которым спал Вольтер
и пр., и пр. Один только дьячок да какой-то досужий
сельский старичок помнили об Ломоносове, интересо­
вались его именем и делами. Вот, что могли сообщить
они мне оба, общими силами, и вот, что можно было
слыш ать об нашем гениальном ученом в 1856 году не­
подалеку от его родины, в каких-нибудь двух верстах
693

от того места, где родился Василью Дорофееву его ге­
ниальный сын Михайло.
Василий Дорофеев был раскольник и, может быть, по
обычаю своих единоверцев, считающих первой обязан­
ностью иметь сына, разумеющего церковную печать,
отдал Михаила в науку. Учил его дьячок, живший на
селе, в 2 У2верстах от деревни. По свидетельству Степа­
на Кочнева, доставившего академику Озерецковскому
краткую записку (9 июля 1788 г.) о жизни Ломоносова,
учителем грамоты был той ж е волости крестьянин Иван
Шубной (отец Федота Ивановича Шубина, известного
впоследствии академика). «И обучился, — говорит да­
лее Кочнев, — в короткое время совершенно, охочь был
читать в церкви псалмы и каноны и, по здешнему обы­
чаю, ж ития святых, напечатанные в прологах, и в том
был проворен, а притом имел у себя природную глубо­
кую память. Когда какое житие или слово прочитает,
после пения рассказывал сидящим в трапезе старич­
кам сокращеннее, на словах обстоятельно». Василий
Дорофеев был мужик зажиточный, и в то время, когда
еще велся обычай в Куростровской волости обряжать
дальние покруты за треской и морским зверем на М ур­
манский берег океана, он был одним из трех хозяев, ри­
сковавших этим делом. Теперь промысел этот оставлен
всеми подвинскими жителями, и оставлен давно во имя
нового дела — хлебопашества, которым занимаются и
ж ители Курострова. Нестарый годами, крепкий силами
и духом, Василий Дорофеев вы езж ал и сам туда еж е­
годно, брал с собой и старшего, единственного сына,
обязывая его приучаться к делу с азбуки промысла,
с трудной и безотрадной должностью зуйка. Зуек ар ­
тельный (обыкновенно мальчик-подросток) обязан
оставаться на берегу: чистить посуду, носить воду, го­
товить кушанье, обивать сети, обирать рыбу и чистить
ее, обязан, одним словом, почти целые сутки быть на
ногах. Нередко случается так, что посланный за чемнибудь зуек долго не возвращ ается: его ищут и находят
694

где-нибудь на половине пути растянувшимся на земле:
он крепко спит. Сон схватил его вдруг, подкосил ноги и
положил плашмя на землю на том месте, где, что назы ­
вается, час приспел, и где уж е нет никакой возможно­
сти разбудить его до той поры, пока он не проснется сам
по себе и не придет в себя и в новые силы, истощенные
нередко двух и трехсуточным бодрствованием.
— Михайло Васильевич Дорофеев (рассказывали
мне) на Мурмане собирал из мальчишек артели и ходил
вместе с ними за морошкой: нагребет он этих ягод в обе
руки, да и опросит ребятишек: «Сколько-де ягод в к аж ­
дой горсти?» Никто ему ответа не сможет, а он даст и,
из ягодки в ягодку, верным счетом. Все дивились тому и
друг друж ке рассказывали: он-то сам в этом и хитрости
для себя никакой не полагал, да еще на других ребят
сердился, что-де они так не могут. Стал он проситься у
отца в Москву в науку: знать, М урман-от ему поперек
стоял в горле. Не пустили. Он и сбежал, один сбежал,
так и в ревизских сказках показан.
Далее Кочнев продолжает: «Как мать его умерла, то
отец его женился на другой жене, которая была, может
быть, причиной, побудившей оставить отца своего и ис­
кать себе счастья в других местах. Взял себе он пашпорт не явным образом, посредством управляющего
тогда в Холмогорах земские дела Ивана Васильевича
Милюкова, с которым, выпросив у соседа своего Фомы
Шубного китаечное полукафтанье и заимообразно три
рубля денег, не сказав своим домашним, ушел в путь
и дошел до Антониевасийского монастыря, был в оном
некоторое время, отправлял псаломническую долж ­
ность, залож ил тут мужику-емчанину взятое у Фомы
Шубного полукафтанье, которого после выкупить не
удалось, ушел потом в Москву...»
— На дороге он и фамилию себе новую придумал,
назвался Ломоносовым, — продолжал мой руководи­
тель. — Родных он своих не знал и не вспомнил о них.
695

Когда отец его утонул на рыбных промыслах в устьях
Двины и сам он был уж е в Питере в большой чести и
славе, выписал себе сестру с мужем. Сестра отдана
была на Матигоры за крестьянина. Сестру свою в Пи­
тере саж ал с собой рядом куда ни поедет: в санях ли, в
карете ли, а зятя становил на запятки. Сестра его этим
поскучала, да раз и выговорила: «Не прилика-де мне с
тобой рядом сидеть, когда муж мой на запятках стоит».
Послушался, стал и зятя саж ать с собою рядом... Вот и
все, что знаем.
— И только?
— Да зашибал, слышь, крепко: тем-де и помер. Чай,
сам знаешь, сам слыхал. Ну, да опять ж е до янарала до­
служился, янаралом был...
— Да ведь он не таким генералом был, как вы думае­
те. Он ведь звезды-то на груди не носил. Был он гене­
рал, да только с другой стороны, и звезду носил, да не
такую и не там, где обыкновенные, простые генералы
носят...
— Ну, да твоей милости это лучш е знать. А мы что
знали, то тебе и сказывали. Не погневайся!
Академик Озерецковский, совершавший путеш е­
ствие в северные страны с Лепехиным, товарищем по
службе и занятиям с М. В. Ломоносовым, в то время,
когда еще жив был последний, успел, кроме краткой
записки о жизни ученого сотоварища, составленной
Кочневым, найти первые стихи Ломоносова и указ им­
ператора Павла. По известию, сообщенному Озерецковскому стариком Гурьевым, земским Куростровской
волости, видно, что «за просрочку данного ему, Михаи­
лу Васильеву, 1730 года пашпорта и неявившегося на
срок, приказом тогдашнего ревизора Лермонтова пока­
зан он в бегах, того ради из подушного оклада и выклю­
чен. А платеж подушных денег за душу Михаила Ло­
моносова производился, по смерти отца его, со второй
741, до второй же 747 года половины из мирской общей
той Куростровской волости от крестьян суммы».
696

Далее в описании путеш ествия Лепехина следуют
стихи Ломоносова в московской академии за учинен­
ный им школьный проступок. Calculus dictus.
Услышали мухи
Медовые духи,
Прилетевши сели,
В радости запели.
Когда стали ясти,
Попали в напасти.
Увязали бо ноги.
«Ах!» — плачут убоги, —
Меду полизали,
А сами пропали.

Надпись учителя: Pulchre «Стихи на туясок».
В заключение своих сведений о роде Ломоносова,
Озерецковский приводит копию с указа императора
Павла I. Вот она.

«Указ нашему Сенату
В уважение памяти и полезных знаний знаменито­
го Санкт-Петербугской академии наук профессора,
статского советника Ломоносова, всемилостивейше
повелеваем рожденного от сестры его Головиной сына,
Архангельской губернии Холмогорского уезда Матигорской волости, крестьянина Петра, с детьми Ва­
силием, Иваном и с потомством их, исключа из по­
душного оклада, освободить от рекрутского набора.
Августа 22,1798. В Гатчине».
Земский Гурьев в своем известии, между прочим,
говорит следующее: «Побег Ломоносова означен в р е­
визионной сказке по прошествии срока, данного ему
в 1730 году пашпорта. А перепиской писца А фанасья
Файвозина 1686 года книги нашей Куростровской во­
лости по тогдашнем Ломоносовом роде никакого знания
отыскать не могут».
697

Не мог отыскать «никакого знания» о Ломоносове в
деревне Болоте и позднейший (1847 г.) посетитель ме­
ста его родины г-н Верещагин, автор «Очерков А рхан­
гельской губернии». Он говорит, что еще недавно сущ е­
ствовал родной дом Ломоносова, но давно в нем никто
не жил: время разруш ило этот дом и какой-то земляк
Ломоносова намеревался выстроить себе на этом месте
дом. Г-н Верещагин прибавляет далее: «Род Ломоно­
сова давно уж е здесь прекратился и никто из здешних
жителей не носит этой фамилии, как потомки знамени­
того предка. Есть, правда, в этой ж е деревне крестья­
нин Лопаткин, считающий себя в родстве с фамилией
Ломоносова, но соседи Лопаткина, бог знает почему,
лукаво посмеиваются, когда заговоришь с ними о сте­
пени этого родства.
—
Вишь, прибавляют они, Лопаткин продал какието бумаги ломоносовские одному чиновнику (П. П. Свиньину), так, может, потому и родня».
Лопаткин этот известен был, как лучш ий из ту ­
земных костянников, основатель этого рода промыс­
ла в том краю. Он имел случай поднести свои изделия
императору А лександру I, посетившему Холмогоры в
1819 году.
12 сентября 1826 года начальник главного штаба
генерал Дибич, по повелению императора Николая из
Москвы, потребовал от губернатора Миницкого сведе­
ния о крестьянине Иване Федорове Лопаткине: точно
ли он внук известного сочинителя Ломоносова, каково
его поведение, состояние и чем он занимается? Миницкий послал подробный генеалогический список, и
так аттестовал Лопаткина: «Поведения хорошего, к
землепашеству и скотоводству рачителен, а более за ­
нимается из костей разного рода токарной работой и
околачиванием вещей, каковому искусству приобучает
желающих, и работников для сего содержит». В заклю ­
чении Миницкий писал: «Если Лопаткин удостоился
всемилостивейшего благоволения государя императо­
698

ра, то лично изъяснял мне, что он не ж елает освобож­
дения от подушного оклада и рекрутской повинности и
осмеливается просить себе другой награды. Посему я
и имею честь со своей стороны ходатайствовать о на­
граждении его, Лопаткина, серебряной медалью на Ан­
нинской ленте. Матери ж е его М атрене Лопаткиной, по
известному скромному и честному ее поведению, и как
она была любимая племянница Ломоносова, а ныне на­
ходится при старости лет в бедности, то невозможно ли
пожаловать ей единовременно тысячу рублей». П ред­
ставление Миницкого было уважено: в январе 1827-го
«внуку известного сочинителя Ломоносова в поощре­
ние искусства резьбы его на кости пожалована шейная
медаль с надписью «За полезное», а матери его выдана
тысяча рублей. Известно, что со смертью Мих. Вас. род
его прекратился в мужской линии, так как ни он, ни его
брат сыновей не имели. Единственная его дочь, вышед­
ш ая зам уж за библиотекаря при императрице Екате­
рине И, имела только двух дочерей, Екатерину и Со­
фию, о судьбе которых сведений нет. Потомство ж е его
по женской линии от единственной его сестры Марии
продолжало развиваться на родине.
Скуден вид окрестностей деревни Денисовки: низ­
менный остров, едва не понимаемый в полую воду
разливом Двины; низенькие болотистые кочки, рас­
сыпанные между деревнями, которых так много на
Курострове; серые бревенчатые избы деревень этих;
кое-где незначительной высоты холмы, затянутые мо­
хом, болотины между этими холмами с просочившейся
грязной водой, прибрежья, со всех сторон затянутые
чахлым ивняком, из-за которого в одну сторону видны
Холмогоры со своими старинными церквами, давними
преданиями. Повсюду жизнь, закованная в размерен­
ную, однообразную среду, в одни помыслы о тяжкой
трудовой жизни на промыслах. Нет ничего в этой ж и з­
ни резко поэтического, нет ничего, могущего питать
душу и сердце.
699

И з-за того ж е ивняка с противоположной стороны
на горе открывается новый вид: вид села Вавчуги. Там
еще ж ивут свежими преданиями о Петре Великом, там
еще недавно был он, гостил не одни сутки у богатого,
умного владельца Вавчуги Баженина, которого любил
ласкать и жаловать великий император. Вот все, что
было перед глазами Ломоносова во время его безотрад­
ного, бедного впечатлениями и воспитанием детства!
Вот чем питался он в самую свежую, в самую впечат­
лительную пору своей честной жизни!..
Вот и сама Вавчуга на крутой горе, по трем уступам,
или террасам, которой Баженин выстроил свои владе­
ния. На нижней террасе, ближней к реке, существова­
ли его корабельные доки, теперь лесопильный завод.
Далее, на средней террасе выстроен его двухэтажный
дом, шитый тесом, большой и по образцу всех архан­
гельских изб, но только в заметно больших размерах
и большей чистоте. На самой верхней террасе, на вер­
шине Вавчужской горы, красуется сельская церковь
старинной постройки, с колокольни которой открыва­
ются чудные и разнообразные виды, как говорят, боль­
ше, чем на семьдесят верст. На эту колокольню входил
с Бажениным Петр Великий, три раза навещавший
Вавчугу. На этой колокольне, по народному преданию,
великий монарх звонил в колокола, тешил свою госу­
дареву милость. И с этой-то колокольни раз, указы вая
Баженину на дальние виды, на все огромное простран­
ство, расстилающееся по соседству и теряющ ееся в
бесконечной дали, Великий Петр говорил:
— Вот все, что, Осип Баженин, видишь ты (а глаз
досягал чуть не до самого Архангельска) здесь: все эти
деревни, все эти села, все земли и воды — все это твое.
Все это я жалую тебе моею царской милостьй!
— Много мне этого, — отвечал старик Баженин. —
Много мне твоего, государь, подарку. Я этого не стою.
Я уж и тем всем, что ты жаловал мне, много доволен. —
И поклонился царю в ноги.
700

— Немного, — отвечал ему Петр, — немного за твою
верную службу, за великий твой ум, за твою честную
Душ у.

Опять поклонился Баженин царю в ноги и опять бла­
годарил его за милость, примолвив:
— Подаришь мне все это — всех соседних мужичков
обидишь. Я сам мужик, и не след мне быть господином
себе подобных, таких же, как и я, мужичков. А я твоими
щедрыми милостями, великий государь, и так до скон­
чания века много взыскан и доволен.
Милости государя состояли в том, что Баженин по­
лучил сначала звание корабельного мастера, а потом
вместе с братом (Федором) назван именитым человеком
гостиной сотни, мог отправлять свои корабли за море с
разными товарами, имел право держ ать пушки и по­
рох, мог без всякой пошлины вывозить из-за моря все
материалы, нужные для кораблестроения, нанимать
шкиперов и рабочих всякого звания, не спрашивая со­
гласия местных властей. Все это Баженин получил за
то, что был одним из первых и лучш их ценителей начи­
наний Петра и был первым основателем и строителем
первого русского коммерческого флота. Все это совер­
шилось таким образом.
Давно когда-то, еще в XVI столетии, в селении Вавчуге построена была лесопильная мельница, принад­
леж авш ая некоему Ивану Попову. Один из наследни­
ков этого Попова в 1671 году, передал мельницу и всю
землю подле (занимавшую пространство в 5 сох) хол­
могорскому посадскому человеку Баженину. Баженин
завод перестроил «без заморских мастеров по немец­
кому образцу», успел выиграть дело, заведенное с ним
каким-то иноземцем Андреем Крафтом. Грамотой ца­
рей Иоанна и Петра Алексеевичей Вавчуга121 передана
братьям Бажениным в их полное и потомственное вла­
дение. В первое посещение свое Архангельска (1693 г.),
21 сентября, Петр I с Холмогор изволил, по словам про­
долж ателя двинского летописца (Иова, холмогорского
701

протопопа), с немногими шествовать в малом корабле
в Вавчугу для осмотрения пильной мельницы, и от­
туда выехать на Крылово, а оттоле шествовать сухим
путем». Место Вавчуги полюбилось царю и он внушил
Бажениным мысль основать здесь корабельную верфь.
В том ж е году Баженин начал строить корабль, за и з­
готовлением которого с сосредоточенным вниманием
следил Петр все время, пока ж ил в Москве. Весной сле­
дующего года (1694) готов был и спущен с вавчужской
верфи первый русский корабль с первым русским ком­
мерческим флагом — «Св. Петр», отправленный в Гол­
ландию с грузом русского железа. Баженин между тем
деятельно продолжал постройку военных и коммерче­
ских кораблей, гукоров и гальотов, так что в 1702 году
Петр, в третий и последний раз посетивший Двину, сам
спустил в Вавчуге два новых фрегата.
Народное предание рассказы вает при этом следую­
щее.
Баж енин ж дал царя с великим нетерпением, ко­
торое в конце возросло до такой степени, что старик
перестал ж дать в Вавчуге, — вы ехал к царю навстре­
чу. Ехал скоро, насколько сильно было в нем ж елание
поскорее лицезреть П етра и насколько быстро могли
везти ямщики, хорошо знавшие, что Баженин — друг
царя.
На одной из станций — именно в Ваймуге — Баж енину показалось, что ямщик не скоро впрягает лошадей и
таким образом как бы намеренно задерж ивает момент
свидания его с Петром. Баженин вспылил и ударил
ямщика в ухо, но так неловко, что попал в висок, и так
сильно, что ямщик тут ж е на месте упал и умер.
М ежду тем приехал Петр. С Бажениным отправился
он в Холмогоры и в Вавчугу. В Вавчуге пировал. С ъ ез­
дил в Архангельск и поехал назад в Петербург, Б а­
женин его провожает. В той ж е Ваймуге, где Баженин
убил ямщика, собрались мужики царю пожаловаться,
что зазнался-де Осип Баженин и никакого суда на него
702

не найдешь. Прямо сказать мужички не смели, а при­
думали сделать это дело так, что когда вышел царь из
избы к повозке, мужики стали переш ептываться про­
меж себя, потом громче и громче переговариваться:
— Баженин мужика убил. М ужика убил Баженин!
Услыхал Петр — улыбнулся. Остановился на одном
месте, да и опросил весь народ громким голосом:
— Ну так что ж из того, что Баженин мужика убил?
У мужиков и ноги к земле и язы к к гортани прилип­
ли, стоят и слушают:
— Это ничего, что Баженин мужика убил. Больно бы
худо было, кабы мужик убил Баженина.
У мужиков и ушки на макушке. Царь продолжал:
— Вас, мужиков, у меня много. Вот там под Москвой,
за Москвой еще больше, да на Казань народ потянул­
ся, к Петербургу подошел: много у меня мужиков. Вот
вас одних сколько собралось из одной деревни. Много у
меня вас, мужиков, а Баженин — один.
С тем царь и уехал.
В это ж е посещение Вавчуги, как говорят, царь пода­
рил Баженину медальон из кизиля с своим портретом,
вырезанным собственными руками. Медальон этот с
двумя царскими грамотами хранился у покойного вла­
детеля Вавчуги, гостеприимство и любезность которого
делали их доступными вниманию всякого проезжего.
По третьей грамоте Петра Алексеевича разреш алось
Бажениным строение кораблей и беспошлинная вы­
рубка 4000 дерев (2000 в Архангельске и 2000 в Карго­
поле).
Впоследствии, когда беломорская торговля упала и
уничтожены были все привилегии, какими пользовался
Баженин, дела их пришли в упадок. Предание указы ­
вает на какого-то Кочнева, бывшего у Бажениных при­
казчиком. Этот Кочнев будто бы злонамеренно вел дела
своих доверителей, обворовывал их и впоследствии сам
строил корабли и крупные суда на собственные, наво­
рованные деньги. Вавчужская верф ь потеряла свою
703

нравственную силу и значение. Но старый Баженин
до конца своей жизни не переставал пользоваться в
окольности всеобщим почетом и уважением. И до сих
еще пор живет в Холмогорах присловье: «Словно у
тебя Баженин в гостях!» — когда замечено будет, что в
комнате собралось много свечей, хотя бы то произошло
и случайно.
Впрочем, следует дополнить, что наружное почте­
ние, оказывавш ееся братьям Бажениным, было, скорее,
вынужденным и лицемерным, чем заслуженным. Так,
по крайней мере, следует думать о том самом Осипе
Андреевиче, о тяжелом и забалованном нраве которо­
го сохранилось рассказанное выше народное предание.
Замечательно, что оно подкрепляется и документаль­
ными данными, недавно отысканными в подвалах хол­
могорского Преображенского собора и опубликованны­
ми в печати в 1877 году. В одном из этих актов именно
этот самый Осип Баженин, владевший Вавчугой вместе
с родным братом Федором, назван был «самосильным,
самовольным и самосудным». Судя по судебному делу,
начатому тогдашним холмогорским архиереем Вар­
навой, Осип Баженин являл в себе ту двойственность
характера русского человека, которая особенно свой­
ственна была этому переходному времени борьбы ста­
рых народных порядков с новыми петровскими. Будучи
передовым человеком в делах, вызвавших одобрение
великого преобразователя России, Баженин оставался
человеком старых привычек и в семейной жизни по­
казавшим грубое самоуправство и безграничные наси­
лия. Избалованный удачами в общественной деятель­
ности, он был прихотлив в семейной жизни и не терпел
никаких препятствий своему нраву. Будучи женат два
раза, он уж е в преклонных летах домогался развода,
чтобы вступить в третий брак и, не получив архиерей­
ского разреш ения, повенчался со своей работницей.
Ж ена законная вступилась за свои права, и началось
любопытное дело, которое тянулось целых десять лет
704

(с 1713 по 1723 г.). Архиерей Варнава, приняв сторону
несправедливо обиженной, осторожными и настойчи­
выми действиями сумел осветить отношения супругов
и разъяснить характер самого Баженина, оказавшего­
ся виновным перед церковным и общественным судом.
Осип Баженин обвинял ж ену Прасковью, между
прочим, в волшебстве, имевшем будто бы вредные по­
следствия для его здоровья, назы вая ее волшебницей и
чародейкой: призывала знахарей, лила в умывальник
и в питье наговорную воду, сыпала какое-то неведо­
мое зелье, посещала какие-то подозрительные дома.
По допросам и следствии оказалось лишь то, что, з а ­
метив охлаждение мужа, старинная русская женщина
оказалась верной завещанным от предков преданиям,
в советах со знахарями и в невинных чарах искала воз­
можности возвратить любовь мужа. При этом и самые
чары были невинны и забавны. Главная состояла в том,
что чародей велел отыскать «первородного» человека,
сходить ему к ручью, который течет в Двину повыше
часовни Архангельского монастыря и зимой не м ерз­
нет, и взять из него воды. Над ней чародей говорил,
наклонясь, слова между прочим такие: «И спущаются
со Христом с небес тридевять ангелов золотоперых и
золотокрылых и с собой спущают тридевять луков и
тридевять стрел, и стреляли они сквозь семеры обла­
ка, и отстреливали они рабы Божией и уроки, и призоры. Как с гоголя вода катится, так бы катилась с тоя
рабы, с ясных очей, с бела тела и с ретива сердца, и век
по веку и отныне и до веку». И по той воде ножом чер­
тил. Ту воду гонимая жена пила и ею умывалась. По­
дозрение архиерея, выраженное вопросом: «Не через
образ ли перепускал, яко в сказках иных»? — такж е не
оправдалось допросами, а обиженная простодушно со­
зналась, что «пользы от воды никакой не было». М уж в
то ж е время прибегает к побоям, которые она терпели­
во и молчаливо переносит, заставляет прислугу не по­
читать и бранить ее, а в одной телогрейке в трескучий
705

мороз выгоняет из дому и отнимает все ее приданое;
она начинает жаловаться и предъявляет иск. Опираясь
на благоприятелей в губернской канцелярии, Баженин
при их помощи знает о ходе розысков, а надеясь на по­
кровителей в столице, вступает в решительную и от­
крытую борьбу с епископской властью, вынужденной
вмеш аться в семейные дела супругов. На разводе и
запнулась своеобычная воля Баженина.
Варнава указом вызвал мужа к очной ставке с ж е­
ной и потребовал работниц его, ж енку и девок к допро­
су. Осип ответил, что в духовный приказ он не будет, а
для допроса работниц его пусть приедет к нему в дом
судья, а преосвященному архиепископу велено дела
вершить, а не разыскивать. Чтобы положить конец ро­
зыску, он уехал в Каргопольский уезд Новгородской
губернии. Здесь позвали священника в церковь под ви­
дом служения молебна, а на самом деле — силой при­
нудили его венчать. «А после венчания, — показывает
священник, — я почал вечерню петь, а они все р азъ ех а­
лись». Баженин прибыл с новой женой в свою Вавчугу.
Варнава же, узнав, что «он брачился с рабынею своею
в неуказные святые дни после праздника Рождества
Христова до праздника святых Богоявлений», пред­
писал священнику Вавчужской церкви в дом к Осипу
и «соплетенной с ним жене» не ходить, мира и благо­
словения не давать, молитв церковных с верными их
не сподоблять и с ними не молиться, пока не придут в
покаяние. Кроме того, объявлено было всем окрестным
сельским пастырям и всем христианам об отлучении от
церкви. По всем церквам прибиты были листы с пропи­
санием беззаконий Баженина во всенародное известие.
Таким образом дело о разводе обратилось в розыск о
двоеженстве. Архиерей в своем решении опирался на
то, что «многим явился в народе соблазн и претыкание
и образ начатка злого дела», а потому требовал устра­
нения незаконной жены и выдачи приданого законной.
Осип Баженин послал к архиепископу письмо, вовсе
не имевшее характера челобитной, а напротив — по­
706

лемическое сочинение, в котором лесопромышленник
и кораблестроитель вступает в пререкания и ученый
спор по церковно-судебным вопросам с архиереем,
принадлежавшим к не последним проповедникам того
времени и во всяком случае получившим образование
в Киевской академии. Торговец гостиной сотни обра­
тился к представителю церковной власти даж е с уко­
ризнами и называл его то превосходительством, то вы ­
сочеством, а в конце сказал: «Не имей, мой государь,
опасения, а я истинно не опасен вашего гнева. Мы и
много знаем, да молчим до времени». Это полемиче­
ское произведение паче ж е пасквиль, по определению
Варнавы, занимает вместе с возражениями архиерея
не последнее место в письменности петровских времен,
но дело исправления Баженина оно не произвело и рас­
каяния не вызвало. Он по-прежнему ж ил в Вавчуге и не
ехал в город Холмогоры к покаянию, и не подчинился
церковному запрещению. В день Св. Пасхи он ходил в
церковь и угощал священников не только своего, но и
соседнего и, сказав последнему: «Ты, батько, в гости ко
мне на гору», угощал обоих обедом. В то ж е время Б аженин успел съездить два раза в Петербург для пода­
чи жалоб Сенату и для испрошения отсюда того, что не
благословлял местный владыка, а вернувшись, старал­
ся воспользоваться каждым удобным случаем, чтобы,
не подчиняясь Варнаве, войти в общение с церковью.
Этого ему не удавалось, а между тем ни из Сената не
присылалось никакого указа, ни из патриаршего при­
каза ответов на донесения архиепископа, благодаря
предстательству приближенных царя. Предлагалось
лишь склонять Баженина к добровольному покаянию,
что и старался всемерно достигнуть Варнава, команди­
руя протопопа Архангельского собора (Баженин имел
особый дом в Архангельске, где обычно и проживал по­
долгу). Строптивый и обнадеженный сильными властя­
ми с подкреплением раболепством местных чинов не
покорялся: он довел себя даж е до такого своевольства,
707

что во время самого архиерейского служения вошел в
собор, «кричал нелепо, и от народного возмущения и
пребывания грешника в церкви Божией начался мятеж
и едва невызвал останов л ение службы Божией». В ла­
дыка велел ему «выступить в преддверие», т. е. указал
ему место оглашенных. Это происходило в 1718 году и
только в 1723 году тяж кая предсмертная болезнь выну­
дила Баженина обратиться к архиерею с прошением о
помиловании и милостивом благословение. Последний
распорядился удостовериться архангельским свящ ен­
никам в нелицемерном и бесподложном покаянии и до­
пустить «яко немощна суща и при смерти» к исповеди
и приобщению Св. Тайн. Мирволившее ему архангель­
ское духовенство, знавшее и общественное его положе­
ние, дало самое благоприятное свидетельство; конечно,
между ними и во главе стояло и то лицо, которое, за
спиной Осипа, полемизировало со своим епархом. Б а­
женин не только сподобился примирению с церковью,
но и удостоился при многочисленных свидетелях, слы­
шавших раскаяние, соборования маслом, так как при­
ближался смертный час. 18 августа 1723 года он скон­
чался. Варнава разреш ил архангельскому протопопу
проводить тело до Вавчуги и совершить погребение
подле гробов родителей.
Род Бажениных, как и всех архангельских, про­
исходил из Великого Новгорода. Первым прибыл в
Холмогоры еще в XVI веке прадед Осипова отца Ан­
дрея — Симеон. Сын его Федор был игуменом А рхан­
гельского монастыря и послан в Сибирь для обращения
инородцев. Сын Федора, Кирилл, был дьяконом в Хол­
могорском Преображенском монастыре, обращенном
в 1639 годув собор, и «за изрядство голоса» был взят в
Москву в дом царского величества. Сын его Андрей был
сначала холмогорским, а потом архангельским купцом.
Женившись, он получил в приданое Вавчугу с лесо­
пильной мельницей, которая и досталась сыновьям его,
Осипу и Федору. Осип умер бездетным, но от Федора
708

пошло потомство, из которого последним в роде Б аж ениных был Никифор Степанович, скончавшийся в 1862
году, гостеприимством которого и воспользовался пи­
шущий эти строки. Впрочем, как уж е сказано, лесной
и корабельный промысел Бажениных прекратился еще
до смерти этого последнего в почтенном и столь знаме­
нитом роде.
Каменная церковь села Вавчуги была построе­
на в 1737 году племянником Осипа — Денисом — и до
1848 года считалась родовой Бажениных, а в том году
отписана в епархиальное ведомство, как обыкновенная
сельская.
Еще одни сутки виделись мне Холмогоры во всем
своем безотрадном разруш ении и ветхости — и виде­
лись уж е в последний раз. Я поехал в обратный путь
на петербургский тракт. Дорога шла берегом Двины.
Попадались людные и относительно богатые селения.
М елькали одна за другой почтовые станции, и они даж е
начинали напоминать о лучш их местах, чем те, кото­
рые доставались на мою долю в течение целого года.
И от них как-то отвык глаз и забылась их всегда одно­
образная, казенная обстановка со смотрителем в почта­
льонском сюртуке со светлыми пуговицами, с неизбеж ­
ным записыванием подорожной в толстую книгу, с не­
избежной жалобной книгой, припечатанной на шнурке
огромной печатью к столу. Пошли, по обыкновению,
мелькать по сторонам березки и на каждой версте пе­
стрые казенные столбы с цифрой направо, с цифрой
налево. И опять неизбежный станционный дом с пе­
чатными приказами в черных рамках за стеклом. Один
приказ не велит брать лишнее число лошадей против
того числа, какое прописано в подорожной; из другого
видно, что на такой-то версте мост, на такой-то сухие
ямы и овраги, на такой-то гать, которая в ненастное
осеннее и весеннее время неудобна для проезда. Все,
одним словом, так же, как и по всей длине почтовых до­
рог, искрестивших матушку-Россию вдоль и поперек
709

на бесконечные верстовые цифры. Разница та, что до­
рога идет вдоль Двины, но река эта засыпана снегом.
Здесь идут два тракта, и петербургский и московский
вместе, до Сийского монастыря, где они разделяются:
московский идет на село Емецкое, петербургский — на
монастырь и следующую за ним станцию Сийскую.
Не доезж ая до монастыря 60 с небольшим верст и в
30 верстах от Холмогор (между станциями Ракулой и
Копачевской), на самом берегу реки Двины, в двух вер­
стах от деревни Паниловской, видны до сих пор р азва­
лины Орлецкой крепости, как говорят (на мой проезд
они были засыпаны глубоким снегом). Видны будто бы
остатки каменной стены и вала, подле которого тянется
глубокий овраг, служивший некогда рвом.
Крепость эта имеет свою историю. Вот что расска­
зывает об этом новгородский (первый) летописец под
1342 годом:
«Того ж е лета Лука Варфломеев (сын новгородско­
го посадника), не послушав Новагорода и митрополича
благословения и владычня скопив с собою холопов сбоев
(удальцев бездомовных, большей частью боярских слуг)
и пойде за Волок на Двину, и постави городок Орлец и
скопив емьчан (прибрежных ж ителей реки Емцы —
притока Двины), и всю землю Заволотскую по Двине
вси погости на щит. В то ж е время сын его Онцифор от­
ходил на Вагу (дальний приток Северной Двины); Лука
ж е дву сту (слишком с 200 удальцев) выеха воевать и
убиша его заволочане и прииде весть в Новгород: Лука
убиен бысть. И возсташа черный люди на Ондрюшка,
на Федора, на посадника на Данилова, а тако ркуши:
яко те заслаш а на Луку убити — и пограбиша их домы
и села, а Федор и Ондрюшка побегоша к Копорью горо­
док, и тамо сидеша зиму всю и до великого говения. И в
то время прииде Онцифор и би челом Новугороду на
Федора и на Ондрюшка: те заслыш а моего отца убити.
И владыка и Новгород послаша архимандрита Есипа,
с бояры, в Копорью, по Федора и по Ондрюшка. И они
710

приехаш а и ркоша: не думали есмы на брата своего на
Луку, что его убити, ни засылали на него — и Онцифор
с М атфеем взвони вече у Святей Софии, а Федор и Ондрюшко другое съзвониша вече на Ярославле дворе.
И посла Онцифор с М атфеем владыку на вече, и не до­
ждавш и владыки с того веча и удариш а на Ярославль
двор. И яш а ту М атфеа Коску и сына его Игната всадиша в церковь, и Онцифор убеже с своими пособницы; то
ж е бысть в утре, а по обеде доспеша весь град, ся сто­
рона себе, и она себе. И владыка Васидий с наместни­
ком Борисом докончаша мир межи ими. И возвеличен
бысть крест, а дьявол посрамлен бысть».
Во второй и последний раз мелькает в истории имя
крепости Орлеца в 1398 году, когда Двинская земля по­
корилась царю московскому Василию III Дмитриевичу.
Такими подробностями обставляет это событие новго­
родский летописец.
После Пасхи на весне новгородцы говорили своему
владыке Иоанну:
— Не можем, господине отче, сего насилия терпети
от своего князя великого Василия Дмитриевича, что у
нас отнял у Святей Софии и у великого Новгорода при­
городы и волости, нашу отчизну и детину, но хотим поискати Святей Софии пригородов и волостей своей от­
чизны и детины.
И целовали на том крест святой действовать заеди­
но, как братья.
Били челом владыке о том ж е посадники: Тимофей
Ю рьевич, Юрий Дмитриевич и Василий Борисович с
боярами, детьми боярскими, жилыми людьми, детьми
купеческими и со всем войском:
— Благослови, господине отче, владыко! Или паки
изнайдем свою отчину, паки ли свои головы положим
за святую Софию и за своего господина за великий
Новгород.
Владыка благословил воевод и войско; новгородцы
простились с ними. На пути их за Волок на Двину к
711

крепости Орлецу встретили их недобрые вести, при­
несенные правителем архиерейских волостей И сай­
ей, который говорил, что московский боярин Андрей с
Иваном Никитиным и двинянами покорили Вель, на са­
мую Св. Пасху, и взяли с каждого человека окуп; что на
Двину приехал уже от великого князя к засаду князь
Федор Ростовский: что велено ему городок блюсти, су­
дить и брать пошлину со всех волостей новгородских, и
что двинские воеводы Иван и Конон с друзьями своими
разделили уж е новгородские волости и имения бояр на
части.
—
Братие! — говорили воеводы. Аще тако сдума л
господин наш князь великий с крестопреступники с
двинскими воеводами, лучши есть нам умрети за свя­
тую Софию, нежели в обиде быти от великого князя.
Затем отправили отряды на Белоозеро и покорили
все белозерские волости и пожгли их. Сожгли старый
городок белозерский и не сожгли всего потому только,
что взяли «60 рублев окупа, много полона и животов».
Потом покорили волости кубенские, город Вологду, со­
жгли город Устюг и только одни сутки не дошли до ко­
стромского Галича. Добычи много взяли с собой, много
побросали на месте, затем, что множества ее не могли
поместить на судах.
Из-под Устюга (через 4 недели) шли они по Двине
к городку Орлецу, где на то время заперся со своим
войском наместник московский, князь ростовский. Ч е­
тыре недели стояли новгородцы (в числе трех тысяч)
под этим городком, сделали засады, стреляли из них и,
наконец, заставили осажденных выйти из городка и с
плачем бить челом о помиловании.
«И воеводы новгородские и все вой, — по словам
летописца, — по своего господина по новогородско­
му слову челобитье прияш а двинян, а нелюбья им отдаша». Воевод Ивана и Конона с друзьями их взяли в
плен,одних казнили, а главных виновников (4 челове­
ка) заковали в цепи. С князя Федора Ростовского взяли
712

присуд и пошлины, которые успел он собрать, но самого
простили. С московских купцов взяли 300 рублей; 2000
рублей и 3000 лошадей с самих двинян «за их престу­
пление и за их вину».
«Сице бысть Божие милосердие, — заканчивает свое
сказание летописец, — столько прошед русской земли
и у столь твердого городка не бысть пакости в людях,
токмо у городка единого человека убиша детьского Л е­
вуш ку Федорова — посадника, а город разгребоша».
В том ж е уезде, близ Ш арапова и села Емецкого,
между озерами Задворским и Яфанским, возвыш ает­
ся естественная плоская возвышенность, в которой на­
считывают с версту длины, саженей 50 ширины и 5 в
вышину. Ее называет народ Городком, хотя, по всему
вероятию, здесь не было никакого жилого сооружения,
а возвышенностью этой пользовались в переважные
времена Новгородчины, устраивая здесь засеки, как в
месте, для этой военной цели очень удобном. Для этого
целиком рубили деревья и заваливали ими либо место
перед крепостью, либо дорогу. Вершины и сучья об­
ращ али наружу, с целью затруднить неприятельские
приступы.
Той ж е древностью преданий встречает и село Емецкое, богатое и в настоящее время и имевшее некогда
большое историческое значение, владевш ее некогда
двумя монастырями: Ивановским (женским) и Покров­
ским (мужским).
В 1603 году, во время набегов на двинские страны
литовских людей, холмогорские воеводы разломали
церкви и кельи женского Ивановского монастыря (ста­
риц перевели в мужской Покровский, оттуда, в свою
очередь, вывезли старцев в монастырь Спасский). Вме­
сто монастыря выстроен был острог, выкопан ров, по­
ставлен частокол (в 1760 году, когда выгорело все село
Емецкое, сгорел и острог, так что теперь нет и следа
его). Вот, что повествуется об этом событии в памятни­
ке монастыря Сийского.
713

«В Важской уезд набежали многие воры польские
и литовские люди, русские изменники из-под Москвы
и из иных многих русских городов и на Ваге и в Важском уезде многих людей мучили и побивали, животы
их грабили и никому проходу и проезду из города в го­
род не давали, и в Двинской уезд, в Емецкой стан, вы ез­
ж али и многих крестьян побивали и грабили, и хотели
идти к Холмогорам безвестно и двинян побити. Воево­
ды, стольник князь Петр Иванович Пронской и Моисей
Федорович Глебов, послали на Емецкое “ради осадного
времени” сотника стрелецкого Смирного Чертовского
да с ним Архангельского города стрельцов сто человек.
Они же, отправившись, на Емецком воров много поби­
ли из осады из дворов и три знамени у них отбили, и
два человека языков поймали и на Холмогоры привез­
ли, и на расспросе язы ки воеводе сказали, что на Ваге
воров тысяч до семи, и приходу их чают на Холмогоры
вскоре, потому что они не чают на Холмогорах остро­
гу. И того ж года, декабря к 8 числу, к вечеру, воры под
острог пришли. И из острога воевода и дьяк выслали
высылку: сотника стрелецкого Смирнова ж е Чертов­
ского и с ним холмогорских стрельцов и холмогорских
охотников, и воров встретили в Ерзовке; и воры хотели
их от острогу отлучить, начали на лошадях объезжать,
и сотник, видя то, с ратными людьми назад возвратил­
ся и в острог пришли здраво. И идучи в острог, посад за
перелогом против острогу сожгли и церковь Зосимы и
Савватия, зажгли для того, чтобы ворам близ острогу
не засесть и воры, стояв под острогом три дня, побежа­
ли назад на Вагу, а инии в низовские волости и в Помо­
рье, множество русских людей там жгли и мучили, гра­
били и побивали; у Архангельского ж е города не были,
а пробежали мимо».
Емцы (названные так по реке Емце, впадающей в
Двину поблизости) были одним из первых новгород­
ских заселений в этом краю. И теперь оно красуется
хорошей каменной церковью с поразительно высокой
714

колокольней в четыре яруса, и рядом красивых домов
своих: общим видом село неизмеримо лучше города
Холмогоров.
15 верст считают прямиком наперерез расстояния,
лежащего между двумя недавно разделившимися до­
рогами (московской и петербургской) от села Емецкого
до монастыря Сийского. Прямиком этим, для сокращ е­
ния пути и времени, привелось ехать и мне. Через пол­
тора часа времени по выезде из села передо мною беле­
лись уж е каменные стены и церкви, и весь монастырь
был на виду.

4. СИЙСКИЙ МОНАСТЫРЬ
История основания. — Преподобный Антоний. — Предания и история
заключения Филарета Никитича. — Обратный путь из Архангельской
губернии в С.-Петербург.

Вот краткая история этого монастыря.
У крестьянина деревни Киехты (в пределах двин­
ских и близ Студеного моря-океана), именем Никифо­
ра, родился сын Андрей. Родились у него и другие дети,
но благообразнее и даровитее Андрея не было, и потому
он, по словам пролога, «по времени вдан бывает в на­
учение книгам, яко ж е обычай имать детем... Потом ж е
научен бысть иконному художеству: и тако пребывая,
повинуяся во всем родителем своим; земледельчеству
ж е не внимаше, но паче прилеж аш е рукоделию». 25
лет остался он после родителей сиротой, ушел в Новго­
род и там пять лет работал на одного боярина. Здесь он
женился, но через год жена его умерла и вслед за нею
умер и господин, которому служил Андрей.
С этого времени Андрей ищет уединения и идет в
самые дальние и пустынные места на реку Кену, впа­
дающую в Онегу. Здесь в пустыне Пахомиевой, он на­
ходит временное успокоение. Напрасно предваряет его
Пахомий о многотрудности поприща, им избираемого.
715

«Скорбно место сие, — говорил он ему, — «братия здесь
непрестанно труждается: одни копают землю, другие
секут лес, иные возделывают нивы, никто не остает­
ся праздным». Андрей остается в монастыре, получа­
ет имя Антония, вскоре сан священника, но вскоре же
оставляет и этот монастырь, ища большего безмолвия
и уединения. Берет он с собой двух иноков, А лексан­
дра и Хоакима, и с ними приходит непроходимыми до­
толе дебрями и лесами до темного потока реки Емцы.
Здесь строят они церковь во имя Святого Николая и ке­
льи вокруг; к ним присоединяются еще четыре инока.
Семь лет подвизаются они в этом уединении, но мест­
ные жители, опасаясь, чтобы пустынники не отняли у
них земли, заявляю т свое недовольство, и преподобный
Антоний принужден искать новое место для пустынно­
жительства. На пути он встречает ж ителя Яминского
стана, именем Самуила, вышедшего на промысел на
Лешьи озера. Антоний спраш ивает его: «Не знает ли
какого-либо места, удобного для поселения иноков».
Самуил привел его на дальнее озеро, называемое Ми­
хайлово, в которое впадала река Сия. Река эта, прохо­
дя через многие озера, открывала живописные виды во
всей их первозданной, нетронутой дикости. Тут Анто­
ний водрузил крест, поставил потом часовню и хиж и­
ну для себя и братии. Дикие звери обитали в соседней
тундре и лесах, и никогда, от начала мира, не обитал
тут человек. Изредка приходили сюда окрестные ж и ­
тели для ловитвы, и потому преподобному привелось
переносить скорби от черезмерной скудости: часто не
было откуда взять хлеба. Б ратия не ослабевала, своими
руками очищая лес, копая землю и сооружая обитель.
Об этом сведал некто Василий Бебрь, сборщик пошлин
архиепископских Великого Новгорода, послал на мона­
стырь разбойников, но злое дело кончилось тем, что сам
же Василий пришел просить прощения у святого.
М ежду тем разнеслась молва об Антонии по окрест­
ным пределам: многие стали приходить к нему с пи­
716

щею, деньгами и обетом монашеским. Видя умножение
братии, Антоний послал к князю Василию Иоанновичу
двух иноков, Александра и Исайю, просить великого
князя повелеть им строить новое свое богомолье на пу­
стом месте в диком лесу, собирать братию и кругом па­
хать пашни. С разреш ения Василия Ивановича, Св. Ан­
тоний начал строить обширную деревянную церковь во
имя Св. Троицы, и сам написал для нее образ.
Однажды после утреннего пения, когда уж е все
вышли из церкви, загорелась она от свечи, забытой по­
номарем перед иконой. В монастыре тогда никого не
было: все разош лись по работам, оставались только не­
мощные и больные да служители, работавшие в повар­
не. Уже пламя высоко пылало в церкви, когда послали
известить о том преподобного. Старец был далеко и,
когда возвратился с братией, вся церковь была уж е
объята пламенем: ничего нельзя было вынести и спа­
сти. Церковь сгорела, остались кельи, и братия, видя
новую неудачу на новом месте, хотела разойдись. Боль­
шого труда стоило преподобному остановить их. Затем
Антоний начал строить более просторный храм во имя
Св. Троицы. Св. Антоний вскоре принял сан игуменский
и все-таки, будучи так крепок и здоров телом, что мог
трудиться за двух и за трех, не переставал работать
наряду с братией. Незнавший преподобного и видя его
распахивающим пашню или очищающим лес в убогой
власянице, не мог бы признать в нем игумена.
Опять-таки, избегая молвы и почестей и ища боль­
шого уединения, блаженный Антоний выбрал на свое
место инока Феогноста, а сам тайно от всех пошел вверх
по красивой реке Сие до озера Дудницы. Здесь был
прекрасный остров в трех верстах от обители. Кругом
было множество озер, через которые протекала река,
идущ ая в Двину. Здесь построил он хижину и часовню
с образом Николы. Но и этой пустынью не удовлетво­
рился Св. Антоний: он избрал новую, за пять верст от
первой, на озере Паду. Здесь, на месте, огражденном
717

горами, покрытыми темным, непроходимым лесом, он
поставил себе уединенную хижину, около которой бе­
лелись двенадцать берез. Устроил он себе небольшой
плот, с которого удил рыбу, и при этом обнажал себе
голову и плечи, отдавая их на съедение насекомым.
Два года провел в этих пустынях Антоний, и, когда
Феогност оставил игуменство, преподобный вернул­
ся снова в обитель. Когда он достиг глубокой старости
и стали его удручать многие болезни, частью от пре­
клонных лет, частью от напряженных подвигов, бра­
тия приступила к нему, прося дать настоятеля. Анто­
ний назначил им строителем инока Кирилла, а на свое
игуменское место Геласия, бывшего на то время ради
потреб монастырских у моря, на реке Золотице, и по
случаю бурных зимних непогодей не могшего возвра­
титься к преставлению святого старца. Старец написал
завещание, но уж е близок был к кончине. От долгого
поста плоть его прилипла к костям, так что почти не
было видно на нем тела и он заж иво казался мертвецом.
От многих коленопреклонений ноги его оцепенели, так
что сам он не мог уж е ходить и его под руки водили в
церковь. Сгорбился он от глубокой старости и, наконец,
приблизился к концу своего жития. Со слезами при­
ступила к нему братия, требуя поучения. Старец гово­
рил им много, обещал им, что, если будут иметь любовь
друг к другу, не оскудеет обитель и сам он будет духом
всегда с ними.
— Где погребсти тебя? — спрашивала его братия.
— Свяжите мне ноги, влеките в дебрь и там затопчи­
те в болоте мое грешное тело на съедете зверям и пти­
цам или бросьте в озеро.
В день воскресный, накануне исхода, приобщился
старец еще однажды Божественных Тайн и, когда уда­
ряли к утреннему пению на понедельник, велел обсту­
пившей его братии идти на славословие к утрени. Двух
только учеников (Андроника и Пахомия) оставил он
при себе и велел воскурить фимиам. Когда наступили
718

последние минуты, он и им велел удалиться, а сам, сотворя исходную молитву, сложил крестообразно руки
и отошел. Братия, возвратясь из церкви, нашли его уж е
мертвым и с плачем припали к телу его. Это было 7 де­
кабря 1557 года. Преподобный Антоний пришел на Сию
сорока двух лет, а тридцать семь провел здесь в под­
вижническом житии и нощениях.
Ж итие этого святого сочинено пострижеником оби­
тели иноком Ионой, а хранящ ееся в монастыре пере­
писано собственной рукой царевича и великого князя
Ивана Алексеевича, брата Петра Великого. Там ж е
хранится до сих пор Евангелие, писанное рукой само­
го Антония, с медными украш ениями по углам и се­
редине, грубой самодельной работы, и тут же, так на­
зываемое, Евангелие априкос. Евангелие это, писанное
четким красивым полууставом, с рисунками на каждой
странице, изображающими то, о чем на той странице
повествуется: притчи, события из жизни Христа и пр.,
изумляет многотрудностью и чистотой работы. Если
писал априкос один человек, то это дело должно было
занять целую долгую его жизнь. В алтаре соборного
храма хранится власяная риза преподобного.
В 1601 году привезен был сюда по приказанию царя
и великого князя московского Бориса Федоровича Го­
дунова ближайший родственник недавно умершего
царя Феодора Ивановича, боярин Федор Никитич Ро­
манов. Привезен был боярин, по народному преданию,
вечером. Благовестили к вечерне. Кибитка останови­
лась у соборного храма. Пристав боярина, Роман Дуров,
пришел в алтарь, оставив боярина Феодора у дверей.
Кончилась вечерня. Игумен Иона со всеми соборными
старцами вышел из алтаря и начал обряд постриже­
ния: к нему подвели привезенного боярина.
Боярин уведен был на паперть. Там сняли с него
обычные одежды, оставив в одной сорочке. Затем при­
вели его снова в церковь, без пояса, босого, с непокры­
той головой. Пелись антифоны, по окончании которых
719

боярина поставили перед святыми дверями, велели
ему творить три «метания» Спасову образу и затем
игумену.
Иона спрашивал по уставу:
— Что прииде, брате, припадая ко святому ж ер т­
веннику и ко святой дружине сей?
Боярин безмолвствовал. За него отвечал пристав Ро­
ман Дуров:
— Ж елаю жития постнического, святый отче!
— Воистину добро дело и блаженно избра, но аще
совершиши е, добрая убо дела трудом снискаются и
болезнию исправляются. Волею ли своего разума приходиши Господеви?
Боярин продолжал молчать.
— Ей, честный отче? — отвечал за него пристав.
— Еда от некие обеды или нужды?
— Ни, честный отче! — опять отвечал пристав.
— Отрицавши ли мира, и яж е в мире по заповеди
Господни? Имаши ли прибывати в монастыре и лоще­
нии даж е до последнего своего издыхания?
Боярин горько зары дал на вопросы эти, Ответы при
руководстве игумена доказывал за постригаемого тот
ж е пристав Роман Дуров по подсказам игумена.
— Ей-богу поспешествующу, честный отче!
— Имаши ли хранится в детстве и целомудрии и
благоговении! Сохраниши ли послушаше ко игумену и
ко всей яж е о Христе братии? Имаши ли терпети всяку
скорбь и тесноту иноческого ж ития Царства ради не­
бесного?
— Ей-богу поспешествующу, честный отче! — з а ­
верш ил ответами за боярина пристав его Роман Дуров.
Затем следовало оглашение малого образа (мантии),
говорилось краткое поучение, читались две молит­
вы. Новопостригаемый боярин продолжал рыдать не­
утешно. Но когда игумен, по уставу сказал ему: «Приими ножницы и даждь ми я», боярин не повиновался.
Многого труда стоило его потом успокоить. На него
720

после крестообразного пострижения надели нижнюю
одежду, положили параманд, надели пояс. Затем обули
в сандалии и, наконец, облекли в волосяную мантию со
словами:
— Брать наш, Ф иларет, приемлет мантию, обруче­
ние великого архангельского образа, одежду нетления
и чистоты во имя Отца и Сына и Святого Духа.
— Аминь! — отвечал за Ф иларета пристав.
С именем Ф иларета, новопоставленный старец от­
веден был в трапезу, не получал пищи во весь тот день
и после многих молитв за литургией следующего дня
приобщен был Святых Таин, как новый член Сийской
обители.
О дальнейшем пребывании в монастыре и о строго­
сти заключения можно судить по тому, что царь остал­
ся недоволен первым приставом Романом Дуровым и
прислал на место его другого пристава — Богдана Во­
ейкова. Этот обязан был доносить обо всем, что говорит
вновь постриженный боярин, не позволял никому гля­
деть на оглашенного изменника, ни ходить близ того
места, где он был заключен.
В Сийском монастыре до сих еще пор указывают
на келью под соборным храмом с одним окном в стене
и оконцем над дверями кельи (в 6 саженей длины, в 3
ширины и в 1 сажень высоты), в которой содержался
Ф иларет на первых порах заточения.
И вот что доносил о нем через год (от 25 ноября
1601 г.) пристав Богдан Воейков царю московскому:
«Твой государев изменник, старец Ф иларет Рома­
нов, мне, холопу твоему, в разговоре говорил: бояре-де
мне великие недруги, искали-де голов наших, а иныеде научили на нас говорити людей наших; а я-де сам
видал то не единожды. Да он ж е про твоих бояр про
всех говорил: не станет-де их с дело ни с которое; нетде у них разумново; один-де у них разумен Богдан
Вельский; к польским и ко всяким делам добре досуж...
Коли жену спомянет и дети, и он говорит: “Милые мои
721

детки маленьки, бедные осталися: кому их кормить и
поить? А жена моя бедная наудачу уж е жива ли? Чаю,
она где близко таково ж е замчена, где и слух не зайдет.
Мне уж е што надобно? Лихо на меня жена да дети; как
их вспомянешь, ино что рогатиной в сердце толкнет.
Много они мне мешают; дай Господи то слышать, чтобы
их ранее Бог прибрал; и аз бы тому обрадовался: а чаю,
и жена моя сама рада, чтоб им Бог дал смерть; а мне
бы уж е не мешали: я бы стал промышлять одною своею
душою”».
Монастырь был строго заперт от всех богомольцев и
никто не мог принести Ф иларету вести об его родных,
хотя вести эти в то время и могли быть не радостны.
Ж ену его Ксению Ивановну, такж е постриженную (с
именем Марфы), сослали в один из заонежских пого­
стов; мать ее, тещ у Ф иларета, Шатову, — в Чебоксар­
ский (Никольский) девичий монастырь; братьев: А лек­
сандра — в Усолье-Луду к Белому морю, Михаила — в
Ныробскую волость, в Великую Пермь, Ивана — в Пелым, Василья — в Яренск, зятя его, князя Черкасского
Бориса с шестилетним сыном Ф иларета Михаилом (бу­
дущем царем) — на Белоозеро и пр., и пр. Вотчины и по­
местья опальных раздали другим; дома и недвижимое
имение отобрали в казну. Один из братьев Ф иларета,
Василий (сосланный в Яренск), после многих мучений
от пристава Некрасова, и соединенный в Пелыме с бра­
том Иваном, скончался от долговременной болезни (15
ф евраля 1602). Михаила Никитича, отличавшегося до­
родством, ростом и необыкновенной силой, сторожа, по
преданию, уморили голодом. Александр Никитич умер
от горести и от скудости содержания. Иван, лишивший­
ся владения рукой и едва передвигавшийся от недугов
ноги, первый получил смягчение приговора: ему царь
1602 ггоду милостиво указал ехать в Уфу на службу,
оттуда в Нижний Новгород и, наконец, в Москву. За ним
оставлен был надзор, но уж е без имени злодея. Смягчен
был приговор и над Филаретом.
722

Вот какая грамота прислана была в монастырь из
Москвы от 22 марта 7113 (1605) года: «От царя и вели­
кого князя Бориса Федоровича всея России в Сийский
монастырь игумену Ионе. В нынешнем 7113 году марта
в 16-й день писал к нам Богдан Воейков, что ф евраляде в 7-й день сказывал ему старец Илинарх да старец
Леванид, ф евраля-де в 3-й день в ночи старец Ф иларет
его старца Илинарха лаял и с посохом к нему приска­
кивал и из кельи его выслал вон и в келью ему старцу
И линарху к себе и за собою ходити никуды не велел.
А ж ивет-де старец Ф иларет безчинством не по мона­
шескому чину: всегда смеется неведомо чему и говорит
про мирское житье, про птицы ловчие и про собаки, как
он в мире жил, а к старцам жесток, и старцы приходят
к нему, Богдану, на того старца Ф иларета всегда с ж а ­
лобою, что лает их и бить хочет. А говорит-де старцам
Ф иларет-старец: увидят они, каков он вперед будет.
А ныне-де и в Великий пост у отца духовного тот ста­
рец Ф иларет не был и к церкви, и к тебе на прощенье не
приходит, и на клиросе не стоит. А около-де монастыря
ограды у вас нет, а межь келий-де от всякой кельи из
монастыря к озеру из дровеников двери и крепостиде ни которые около монастыря нет, а ограду-де мо­
настырскую велели вы свезть на гумно и он-де Бог­
дан тебе и келарю говорил, чтобы вы около монастыря
ограду велели поставить и межь келий от дровеников
двери заделать и вы-де около монастыря ограды по­
ставите и дверей заделати не велите, и сторожу-де ты,
который стоит у ворот, ходити к нему и про прохожих
про всяких людей сказывати ему и детем боярским не
велишь. А преж де-де сего старец, приходя к нему, про
всяких прохожих людей сказывал, кто какой человек и
откуда пришел, и он потому к старцу Ф иларету и береженье держал. И о которых-де он о наших делах тебе
и келарю говорил и вы-де нашего наказу не слуш ае­
те и ставите ни во что, а сказываеш ь-де у себя наказ
свой и в монастырь приимаете всяких прохожих людей
723

иных городов. И как к тебе ся наша грамота придет и
ты б старцу Ф иларету велел ж ити с собою в келье, да
у него велел жити старцу Леваниду и к церкве старцу
Ф иларету велел ходить вместе с собою да за ним стар­
цу, и береженье к нему держ ал во всем, чтобы он был
у тебя в послушанье и ж ил бы по монастырскому чину
и не безчинствовал и о том бы еси ему говорил. Только
буде он не причащался святыни в нынешной пост и то
дело чуж е крестьянства и во всем бы ему рассматри­
вал, чтобы он ж ил во всем по иноческому обещанию, а
от дурни его унимал и разговаривал, а бесчестья бы ему
ни которого не делал. А на которого старца бьет челом
и ты б тому старцу жити у него не велел. С которых на­
ших делех учнет тебе Богдан говорить по нашему нака­
зу и ты бы и келарь о наших делах с ним советовали и
розни б у вас безлепачные ни в чем не было и в оплошку
бы нашего дела не ставили. А буде ограда около мона­
стыря худа и ты бы ограду велел поделати: без ограды
монастырю быти непригоже, и межь келий двери заделати. А которые люди учнут к тебе приходити, и ты бы
им велел приходити в переднюю келью, а старец бы в
ту пору был в комнате или в чулане. А незнаемых бы
еси людей к себе не пущал, и нигде бы старец Ф иларет
с прихожими людьми ни с кем не сходился, а о всем бы
еси береженье старца Ф иларета рассматривая его со­
ветовал с Богданом Воейковым, чтоб старец Ф иларет в
смуту не пришел и из монастыря бы не убежал, и ж ил
бы во всем смирно по монастырскому чину, а Богдану
бы еси Воейкову велел очистити келью подле себя, а
от нас о том Богдану писано ж. Велено ему о всем говорити и советовати с тобою, а однолично б у вас во всем
было бережно. А о чем к тебе в сей нашей грамоте пи­
сано, и то б у тебя было тайно. И учинится какая смута
в старце и не учнет ж ити по монастырскому чину, или
из монастыря уйдет, или какое лихо над собою учинит,
и то сделается твоим небрежешем и оплошкою. Да что
старец Ф иларет, будучи у тебя, учнет о чем разгова724

ривати, какие прилучные разговоры — и ты б о том от­
писывал к нам, а отписки велел отдавать в посольском
приказе дьяку нашему Афанасьо Власьеву».
По ходатайству ли зятя Романовых, Ивана Ивано­
вича Годунова, или движимый общей любовью и со­
чувствием народа к опальным, Борис начал снимать с
Романовых опалу. Княгине Черкасской, М арфе Никитишней, с невесткой, сестрой и детьми Федора Ники­
тича велел жить в вотчине Романовых, в селе Клине
(Юрьевского уезда). Здесь, лишенный отца и матери,
вырастал и будущий царь России Михаил Феодорович.
В 1605 г. Борис велел, наконец, посвятить Ф иларета в
иеромонахи и сделать архимандритом. В том ж е году,
но уж е новый царь, Лжедмитрий, вызвал Ф иларета
(после шестилетнего заточения) и дал ему сан митро­
полита Ростовского. «Его ж е тогда едва Священным со­
бором умолиша», — прибавляют хронографы.
Ф иларет соединился с женой и сыном: они посели­
лись в епархии Филаретовой, близ Костромы, в мона­
стыре Ипатьевском.
Сделавшись впоследствии патриархом всероссий­
ским, Ф иларет Никитич не забыл бедной Сийской обите­
ли. Он прислал сюда следующие подарки: 1) паникадило
большое о 24 рамах, 2) яйцо строфокамилово в 104 руб.
60 коп. (под паникадило), 3) ризу атласу золотого по
червчатой земле, 4) потир серебряный, 5) дискос, 6) три
блюда чеканных, 7) звезду резную и копье, 8) складни
на двух досках с окладом серебряным, 9) кисть для па­
никадила разных шелков с золотом, и 10) сто рублей
деньгами. К монастырю, по его ж е ходатайству, в разное
время приписано царем 3333 души крестьян. М ежду
многими приношениями, в монастыре находится Еван­
гелие, присланное в дар великим князем Константином
Николаевичем на память посещения монастыря в июне
1844 г. Евангелие это в серебряной оправе с финиф тя­
ными образами, украшенными стразами.
725

Вот последующие события в истории Сийского мо­
настыря в том виде и порядке, как они означены в мо­
настырской книге «Памятник».
7160 (1652) года 2-го мая митрополит Никон, проезжая
в Соловки за мощами Св. Филиппа, служил литургию.
В 1658 году монастырь сгорел и братия едва не р а з­
брелась по другим монастырям.
В 1692 году патриарш ий казначей, старец Паисий,
завещ ал монастырю Крест Господень, в коем кровь, и
власы, и риза Христова, честное и святое древо, много
мощей и четыре сундука, которые вскрыл в 1696 году
архиепископ Афанасий и нашел в них: Евангелие априкос (см. выше) и десять рукописных хронографов.
Далее в «Памятнике» следует ряд грамот. По одной
(от Владислава Жигимонтовича) дарована льгота не
платить пошлины с дощаников, которые ходят с Холмогор с солью к Вологде для монастырских хлебных
нужд. Ту же льготу повторил в 1613 году и царь Ми­
хаил Федорович. По грамоте 1621 года «монастырских
прежних грамот важеским головам рудить» не велено.
В 1644 году прислана грамота о невзимании пошлин с
продаваемой в Москве монастырской рыбы. В 1646 году
Алексей Михайлович дозволил беспошлинно прода­
вать монастырское сало и рыбу, и на те деньги поку­
пать хлебные и другие запасы. В 1657 году со старцев
не велено брать проезжих пошлин. В 1660 году присла­
на в монастырь послушная о дозволении написать в мо­
настыре св. иконы иконописцу Ф едору Усольцу. В 1662
году дозволено монастырю купить в Неноксе соляную
варницу. В 1672 году патриарх Иосиф указал игумену
Феодосию избрать попа и дьячка с Двины и послать их
на Новую Землю для богослужения.
* * *

27 января 1857 года я оставил монастырь Сийский.
28-го числа мелькнула мимо и осталась назади граница
Архангельской губернии, которую привелось и зъ ез­
726

дить почти вдоль и поперек и истратить на все это дол­
гое время целого года. Расстался я теперь с недавней
знакомой, расстался, может быть, навсегда, и грустно
бы, тосковать... Но на душе так весело, на сердце так
легко и приятно.
Разболтался я с ямщиком с последней архангель­
ской (Дениславской) станции и поведал ему тут ж е о
своей радости, без обиняков, прямо и откровенно...
— Вот слава богу, из Архангельской губернии вы­
брался. Целый год она меня мучила, целый год ни днем,
ни ночью не давала покоя.
— А зачем твоя милость туда ездила?
Я рассказал ему во всей подробности.
— Ну, стоило же, паря, для экого дела свои кости ло­
мать! Нечего же, гляжу, вам там в Питере-то, делать.
H a-ко место какое обвалял! Добро бы уж снаряды, лод­
ки и суда ты там смотрел — это стало, может, так надо.
Ну, а песни-то тебе на кой черт?
— Да мне, брат, иная песня пуще всяких судов, пуще
всех рыболовных снарядов.
— Ну, это ты врешь, смеешься!..
— Ей-богу!
— Да чего тебе в песне? Песню, известно, девка поет,
потому ей петь надо — работа спорится. Опять ж е наш
брат ямщик песню поет оттого, что пять-ш есть на голос
поднимет да вытянет — гляди, в мыслях-то его пере­
гон на станции и порешился. Тпру! Приехали, значит.
В кабаках песню поют потому, что там вино, а в нем
дух, сила... Опять ж е песню эту убогий человек, калика
перехожий поет, так тот на песни на эти деньги собира­
ет. Ему это и надо, а тебе-то пошто?
— Мне вот эти стариковские-то песни и краш е всех,
любопытнее.
— Ну, да это пущай такие поются, что все-либо про
духовное, либо про старину. В этой и сказку услы­
шишь и простоишь тут долго: это занятно. Ну, а пошто
727

их писать-то, пошто? Это мне невдомек. Ну, да ладно,
знать, ты господин, так у тебя и толк-от господской,
особенный. А что радошно тебе теперь назад ворочать­
ся, так это опять ж е уж у всех одно. И я вон уж е назад
поеду — в кабак безотменно заверну, коли твоя милость
побольше на водочку пожалует.
Просит на водочку и этот ямщик, и все другие. Су­
етливо, скоро и ловко впрягают они лошадей, и видно
поразвернула-таки их большая почтовая дорога с чи­
стой работой, не слежались их кости, и горошком вска­
кивают они на свое дело. Они и смотрят как-то весело,
и в речах бойчее, и на ответы находчивее и на жизнь,
судя по словам их, смотрят как-то равнодушнее и про­
стосердечнее, чем все те, с которыми привелось мне во­
диться во весь прошлый год.
С Дениславской станции начал народ покрепче при­
цокивать и меньше пускает в разговор слов непонятных
и новых. Под Каргополем тот ж е ямщик, восседающий
на козлах, та ж е баба, раздуваю щ ая угли в самоваре на
станции, нет-нет да и придзекнут по-новгородски, поволховски.
В последний раз и как бы последним приветом и напоминаньем сверкнула вдалеке справа своим порожи­
стым коленом давно знакомая Онега, незамерзаю щ ая
в этих местах во всю зиму. Тут уж е не далеко озеро
Лаче, из которого она берет начало, и далеко ее устье со
скучным городком Онегой, с пустынным и гранитным
Кий-островом и с выгоревшим Крестным монастырем
на нем...
Выясняются новые виды и новые места. Погуще и
подлиннее тянутся по дороге лесные переволоки; мень­
ше попадается рек, хотя больше озер, чаще и обшир­
нее деревушки. Как будто самый воздух не так уж е тя ­
ж ел для дыхания и холод словно умеряет свою ярость
и силу. Меньше снегу, меньше пустырей. Реж е кресты
на перекрестках, но больше раскольников и много но­
вого, много своего, олонецкого, и как будто, на первый
728

взгляд, лучшего. Может быть, оттого и лучшего, что все
это новое, невиданное и неслыханное.
Лучше самого губернского города Архангельского
края глядит первый по пути олонецкий город Карго­
поль. Обстроился он множеством больших, красивых
и богатых церквей, как бы Галич, как бы Ростов или
Углич (17 церквей, 2 монастыря) и ведет сильную и
бойкую торговлю мехами (преимущественно белкой)
и рыжиками. Но и здесь, в этом городе, воспоминания
о политических ссыльных продолжают преследовать:
вспоминается А. И. Шуйский, которого сослал сюда Го­
дунов и велел удавить, Болотников, атаман Федор Н а­
гиба и другие мятежники времен междуцарствия, ко­
торых здесь велено было тайно утопить.
Едешь из Каргополя и в летучих, наскоро сложенных
беседах слышишь про многое интересное впереди. Одни
советуют посетить водопад Кивач, воспетый Д ерж ави­
ным, именно теперь в зимнее время, когда он особенно
картинно-страшен и живописен. Другие говорят про
Чертов Нос на озере Онеге, где будто бы по прибреж­
ному граниту вырезаны изображения чертей когда-то,
в века незапамятные. Третьи обещают множество пре­
даний о Петре, построившем в здешнем краю завод, на­
званный его именем и возведенный потом на степень и
значение губернского города. По деревням начинаешь
уж е слышать предания о лесовиках, домовых и водя­
ных, обусловленных общим и метким прозванием нёжить. Многое новое, и интересное новое, манило впе­
реди: манила Карела, пугающая самую дальнюю Русь
своими колдовствами и крепкими чарами, которыми
занимаю тся они с незапамятных времен. Соблазняла
дальняя река Выг, корень раскола, сильный и толко­
вый корень, пустивший надежные и крепкие отпры­
ски по дальним и бесконечно многим местам нашего
огромного отечества. И нтересовала собой и скорая (в
марте) Ш унгская ярмарка, где бы еще раз привелось
встретиться с поморами, мерзлой рыбой и огромными
729

артелями слепых старцев, по целым неделям распе­
вающим старины, досельные исторические предания о
князьях новгородских, богатырях киевских, Грозном —
царе московском и о Петре Великом...
Но опять-таки истекал казенный год, назначенный
для путешествия: Петербург волей-неволей требовал в
свою суетливую, многотрудную и дорогую жизнь, тре­
бовал на ответ и отчет...
И вот мелькает мимо богатая и красивая Вытегра со
шлюзами и каналом, с памятником Петру Великому на
том месте, где он обдумывал план Мариинской системы
каналов. М елькает бедное, но людное Поле-Ладейное.
Ладейное потому, что здесь была когда-то знаменитая
во времена Петра Великого олонецкая верфь ладей­
ная и корабельная — верфь, из которой вышли первые
русские корабли под императорским флагом. Здесь
опять памятник Петру Великому, поставленный на том
месте, где был дворец его.
И опять-таки мелькает большая и приглядная Новая
Ладога со шлюзами же, с каналами, маленький Ш лис­
сельбург с такими ж е шлюзами... А вот за Ш лиссель­
бургом длинная цепь дач, заводов, фабрик, вот петер­
бургская Нева, Невский монастырь, Невский проспект
и вожделенный
КОНЕЦ ПУТЕШЕСТВИЮ.

ПРИМЕЧАНИЯ

1Около села Надвоицы добывалось когда-то золото, выламы­
валась также слюда, которая и была в свое время употребляема
для военных судов, строившихся в Архангельске.
2Ярус — рыболовная снасть для ловли трески и палтусины.
3 Автор был из ссыльных.
4 Удобные, закрытые от ветров океанские губы, по берегам
которых промышленники становятся станами в избушках.
5 Роить, свежить рыбу — чистить и приготовлять к посолу.
6Жерди на елуях — козлах.
7 Тряску трясти — осмотреть ярус и снять с него зацепив­
шуюся на крючьях рыбу.
8 При наряде покрута соблюдаются обыкновенно следующие
правила, везде общие для каждого поморского селения. Крутят­
ся в пай обыкновенно четверо: ксрмщик, тяглец, веселыцик и
наживочник. Последние трое называются рядовыми и отдаются
в полное распоряжение кормщика. От кормщика требуется вер­
ное знание местностей всего спопутного Белого моря, а тем бо­
лее океана и всех его становищ, уменье метать снасти (яруса) и
способы стряски, осола рыбы, знание воды, т. е. времени морских
приливов и отливов и, наконец, лучших мест для лова. Добытый
промысел делится на три части: две поступают в пользу хозяи­
на, крутившего народ, за его снасти и суда; остальная треть до­
бычи делится поровну между четырьмя работниками. Кормщик,
сверх того, получает на свой пай половой от хозяина, то есть еще
ровно половину того, что ему досталось из третьей части по раз­
делу, и сверх того награду, так называемый свершонок, от 50 и
до 5 руб. сер., смотря по способностям своим и по тому, как богат
был промысел. Это последнее обстоятельство зависит естествен­
но от расторопности самого кормщика и добросовестности в ра­
боте остальных троих его товарищей. Зуйки — мальчики — не
получают на свою долю ничего, кроме мелких, незначительных
подарков и возможность с малолетства приурочивать себя к
трудным и дальним работам на тресковых промыслах.
731

9 Вся дорога им от дому до цели похода стоит обыкновенно не
больше 9 целковых, далее, пожалуй, и со всеми непредвиденны­
ми расходами.
10 Эти норвежские местечки на языке поморов превратились
в Омарфист Васин и Варгаев.
11 См. дальше статью «Беломорские суда».
12 Описание ладьи вместе с прочими сделано также подробно
в статье «Беломорские суда» (см. дальше).
13 Финнманы — живут в трех торговых крепостцах: боль­
шом и малом Вадзэ, в Несби и в селениях при Варангском за­
ливе океана: Нявдеме, Пазе и Ровдиной. Образ жизни, одежда,
язык и нравы ничем почти не отличаются от русских лопарей,
но зато финнманы несравненно богаче последних количеством
голов рогатого скота и оленьих стад. Рыбная ловля и морские
промыслы значительно способствуют пополнению этого количе­
ства. Финнманы разделяются на горных (Fieldfinner) и морских
(Seefinner).
14 См. ниже статью: «Поездка на Печору» — «Самоеды».
15 Многие лопари приучились в последнее время к русским
кафтанам, при которых носят ныне и картузы с козырьком, по
летам.
16 Поной и Варзуга — две самые длинные речки Лапландско­
го полуострова — вытекают из высокого болота, лежащего во
внутренней части Лапландии. Внутренность эта мало обитаема.
17 Молодая семга называется тиндой ; она нарождается и вы­
растает выше порогов, мелка и безвкусна.
18 Веревок две: верхняя называется ихома — потоньше, ниж­
няя — гораздо толще — зовется пуденица.
19 Некоторое сходство с гольцами имеет рыба палья, вылав­
ливаемая в Онежском озере и в озерах Кольского полуострова.
20 Поморским берегом, или собственно Поморьем, на языке
туземцев, называется западная часть Онежского залива между
двумя уездными городами губернии: Онегой и Кемью. Дальше
поморы мезенские и терские обыкновенно зовут этот берег Кем­
ским. Мы следуем первоначальному названию этого берега по
той причине, что поморцами, поморами называются исключи­
тельно обитатели Кемского берега.
21 Известный обычай сохранять за каждым лицом уличную
насмешливую кличку в смысле приватного прозвища, более
употребительного, чем по отчеству и фамилии, распространен во
всей России, не исключая Сибири. В Архангельской губ. он изве­
стен под оригинальным названием «уличного устава», что и со­
ответствует прямо термину казенных бумаг, взятому из латин-

,

732

ского языка (privatus). Так же точно такие же вторые прозвища
сохраняются за селениями, помимо их официальных названий.
22 Вот его сравнительная величина с прочими самыми боль­
шими озерами в этом глухом и далеком северо-западном углу
Великороссии: Ковдозеро в длину 80, в ширину 40 верст; ла­
пландское Имандра в длину 80, в ширину 30 верст.
23 Основательницы женского монастыря на р. Лексе. От Дани­
лова мужского скита езды сюда 8 верст — по р. Выгу до слободы
Сергиевой, а от нее столько ж е верст по адской колесной дороге,
засыпанной крупным булыжником и пересеченной речками и
озерами почти на каждой версте.
24 Годы судов у поморов выражаются водами. Ладья, прожив­
шая три года, называется ладьей на четвертой воде.
25 Лопари вместо шняк на мурманских промыслах употре­
бляют так называемые тройники , управляемые тремя лопаря­
ми на шести одноручных веслах. Тройники бывают длиной от 3
до 4 саженей и строятся хозяевами обыкновенно около их летних
веж. Шняки стоят в Коле от 20 до 30 руб. серебром.
26 Еще строят так называемые торосные карбасы — неболь­
шие ладьи, на которых возили почту из Кеми к Соловкам. Суда
эти названы торосными потому, что они при легкости своей при­
способлены на ледяные торосы. Теперь они становятся заметной
редкостью по причине той опасности, которая сопровождает
всякую перевозку почты зимой по бродячим льдам между мона­
стырем и Кемью.
27 См. ниже: «Поездка на Печору».
28 На Двине есть еще двойки, но это не что иное, как двухве­
сельные лодки и плотпицы, т. е. деревянные плавучие пристани
для гребных судов.
29 Помор, сообщивший мне все эти сведения, знал больше сот­
ни норвежских слов и, между прочим, счет, который он понимал
так: 1 — ин, 2 — ту, 3 — фири, 4 — фире, 5 — фэм, 6 — сексе,
7 — сью, 8 — ота, 9 — ние, 10 — тие, 11 — ельве, 12 — толве, 13 —
фретин, 14 — фюртин, 15 — фэмтин, 16 — сестин, 17 — съюстин,
18 — аттин, 19 — нэтин, 20 — тювэ, 21 — тювэ-о-ин, 30 — тридеветь, 40 — фюртин, 50 — фемоти, 60 — сексати, 70 — съюати,
80 — атати, 90 — ниэти, 100 — гундер, 1000 — тюсин. Монеты
есть-де у них больше бумажные, золота не встречал, серебра
(спэнсин) довольно, хотя-де и своего счета: урта — 30 коп. сер.,
полурта — 15 коп. сер., половина спэнсина — вальковы. Бумаж­
ные деньги моему давнему ходоку и торговцу в Норвегии — чест­
ному и толковому кемскому промышленнику, попадались на гла­
за в 2V2 РУб-, в 5, в 25 руб., по сравнительной ценности с нашими
733

деньгами, считая эту ценность на серебро. Хотя в то время и
опять-таки торговля производится на мену — вара фор вара , го­
воря выражением искусившихся в познании норвежского языка
наших толковых поморов.
30 По свидетельству одного норвежского писателя, в желудке
выкинутой на берег косатки найдено более 600 тресок с многими
птицами и громадой не изгнивших еще сельдей. Такой же точно
случай недавно повторился в нашей Коле.
31 Печорская зельдь — не настоящая, впрочем, сельдь и хотя
посоленная подобится вкусом сельди, но далеко уступает в до­
стоинстве. Зельдь эту солят в Пустозерске, очищенной от вну­
тренностей. Вообще печорский народ потрохами рыбьими до­
рожит, потому что эти внутренности, вываренные в кипятке,
сверху дают отстой жира, заменяющего здесь масло, которое
вообще там редкость. Между тем воикса эта у печорских жи­
телей от привычки сделалась лакомой и вкусной приправой ко
всевозможным родам кушаньев. Кашу, как известно, печорцы по
милости чердынских купцов едят.
32 Кемские сельди, например, сухи и, вероятно, потому, что
там на дне моря в изобилии наметано так называемой няши (т. е.
илу).
33 Солят разрезанными в предварительно приготовленном
соленом рассоле. Резать стараются живыми. В Ковде, за недо­
статком соли раз вся сельдь протухла.
34 Каждая сельдянка заключает в себе с небольшим пуд (1 пуд
10— 12 и 15 фунтов) соленых сельдей.
35 В 1703 г. при основании Петрозаводска под именем Пе­
тровского завода, на крестьянах Сумского острога лежала по­
винность, обязывавшая отправлять там разные работы — с
1706 г. по сентябрь 1714 г., когда эта повинность заменена была
взиманием в казну 2000 руб. (не внесшие отбывали работу на
заводах).
36 Во время холеры 1848 г., с.-петербургский купец М. Г. Баш­
маков, уроженец Сумского посада, располагал на свой капитал
устроить в Сумском посаде богадельню и кладбищенскую цер­
ковь. Но холера, к счастью, была здесь не сильная. Башмаков,
однако, не переставал благодетельствовать месту своей родины.
Он выдавал на беднейших жителей ежегодно по 200 руб. сер., че­
рез свою сестру, жившую в посаде. Он же пожертвовал навсегда
10 000 р. асс. для содержания, процентами с капитала, приход­
ского училища, с учителем и законоучителем. Сумское общество
к этому капиталу прибавило от себя ежегодных 42 руб. 86 коп.
сер. и сверх того нанимает сторожа.
734

37 Нынешняя таможенная застава учреждена в 1834 году для
очистки пошлин с товаров, привозимых в Суму прямо из Нор­
вегии.
38 Зимний путь для товаров, отправляемых на шунгские яр­
марки (за 202 версты, два раза в год — в начале января или кон­
це декабря и в начале марта), несколько сокращенные (впрочем,
не больше 10 верст), и идет несколько иначе, хотя и предпочи­
тают ехать по льду, чем по тайболам и гранитным, оголенным
ветрами горам. В тех местах, где лед на порогах худ, делают
объезды берегом. От Повенца до Шунги (на 47 верст) едут сна­
чала 17 верст по р. Повенчак и потом на следующие 30 до села
через губу Онежского озера. В летнее время и в крайних случа­
ях необходимости сумляне отправляют товары свои из дерев­
ни Сороки по реке этого имени на малых карбасах до деревни
Выгострова. Отсюда по р. Выг (70 верст), на которой по причине
порогов (два больших — Зололец и Маточные) перетаскивают
кладь с великим трудом через низменные мыски саженей до 50
шириной. Тоже встречается и дальше у Войцкого падуна (где р.
Войца падает в Выг почти отвесно с высоты 3 саженей). Здесь из
мелких карбасов сороцких, поднимающих грузу не более 15 пу­
дов, перекладывают его на большие, поднимающее до 150 пудов.
Около устья р. Телейкиной этот путь сходится с богомольческим,
хотя и не слишком выгодно для провожающих кладь. Они у этой
деревни по причине мельницы, должны переносить товар свой
в другие карбасы, выставляемые выше плотины. Не доезжая 10
верст до города Повенца кладь везут уж е на телегах. Путь этот
первым совершил в 1822 г. кемский купец Дружинин, говорят,
в две недели, хотя теперь и тратят на него не более 5 дней, и, в
крайнем случае, при непогодах — 8. При этом надо заметить, что
цена за провоз в Повенец дороже, чем на обратный путь, который
по большей части совершается вниз по течению, стало быть, ско­
рее (в 4 дня) и сподручнее, легче. Не лишнее также упомянуть,
что архангельский купец Пашин сделал, в 1835 году, первую по­
пытку отправить беломорские промыслы прямо морем (кругом
Норвегии) в Петербург. Судно его со всеми рабочими погибло у
Вердена. Только нескольким кемским шхунам и ладьям удалось
попасть в столицу после.
39 По более достоверным письменным свидетельствам видно
что царь подарил кормщику свое мокрое платье, даже до рубаш­
ки, выдал 5 руб. на одежду, 25 руб. в награду и навсегда осво­
бодил от монастырских работ. О последующей судьбе Антипа
Панова народное предание повествует следующее: царь Петр,
подаривши Антипу свою шляпу, даровал ему вместе с ней право
735

бесплатно пить водку везде, во всех царевых кабаках, во всех
избах, где бы и кому бы ни показал он эту шляпу. Панов этим
лакомым правом не замедлил воспользоваться и неустанно зло­
употреблял им до такой степени, что, наконец, опился и умер от
запоев.
40Я был на этих местах и только по указаниям рассказчика
можно с трудом различить уцелевшие признаки царской при­
стани. Груды камней действительно могли быть навалены ру­
ками человеческими. Все рассказываемое здесь происходило в
1702 г.
41 Деревушка эта — собственно Важмо-салма — лежит у
проливца на юго-восточном углу Выгозера, в 27 верстах от Пулозера. Здесь царь подарил хозяину дома, в котором останавли­
вался, кафтан.
42 Орешек, названный им потом Шлиссельбургом — Ключомгородом, и крепость Нотебург при устье Невы.
43 Крестьянином Сумской веси назван он в Двинских запи­
сках и Антипом Тимофеевым в грамоте архиепископа Афанасия
к соловецкому архимандриту Фирсу от 18 июля 7202 (1694) г.
44 За трапезой царь заметил, что никогда так приятно и сытно
не ел, как здесь. «Это оттого, — отвечал архимандрит Фирс, —
что наша пища и питие приготовляются с благословением и окро­
плением святою водою» — как свидетельствует об этом случае
автор описания Соловецкого монастыря архимандрит Досифей.
45 Между этими милостями, архимандрит Досифей упомина­
ет о 200 пудах пороха, выданных монастырю из казенного заго­
товления в городе Архангельске. Монастырь тогда же препрово­
дил к царскому двору девять живых нерп.
46 Змей на всем западном берегу Белого моря очень много, но
зато лягушек нигде не видно, в особенности севернее Кеми.
47 В селе Шуе сохранился еще обряд разлучения с девичьей
повязкой. Невеста прикладывает ее к обеим щекам и кладет на
окошко, когда плачея-подголосница, девушка, которую обыкно­
венно сажают на стул, поет заплачку: «Брошу я за светло окош­
ко косящето, — пусть повырастет сад — винограды зеленые,
обрядится чужа дорога круглоскатна жемчужинка на сад — виноградье зеленое. Позабудем младу касатку-голубушку». Впро­
чем, у заплачек этих конца нет; так, например, в селе ж е Шуе
плачется невеста и о том, что матушка дернички сошила (вяза­
ные шерстяные нарукавники), — тепло в них было рыбу ловить.
48 На Никольской горе находится кладбище.
49 Архангельске дружки замечательны тем, что в числе своих
атрибутов они снабжаются колокольчиками. Их они не выпуска­
ют из рук и, куда бы ни пошли, равномерно побрякивают. Этих
736

дружек не следует смешивать с «дружком» (он же и «вежливый
клетник, знапич», у карелов — «подвашка»), который есть не
кто иной, как знахарь, охранитель свадеб от лихой порчи. Пе­
ред свадьбой он осмотрит все углы и пороги, пересчитает камни
в печах, положит на пороге замок, подует на скатерть брачного
стола, пошепчет над одеждой молодых и конской сбруей, даст
к шейному кресту подвески, «испортят злые люди, и от чирьев
не отвяжешься». Этот руководитель, оставшийся в наследство
от старинной Новгородчины, объясняет нам, почему в былинах
Древней Руси скоморохи, занимавшиеся также знахарством,
величаются людьми «вежливыми и очесливыми», как в песне о
новгородском госте Терентьище.
50 Беломорские калачи, глухие кулебячки, вроде московских
сгибней с солеными сельдями, из ржаного и пшеничного теста.
51 На реке Пинеге, далеко от Белого моря, при этом вводится
еще такой обычай: когда молодую закрытую приведут от венца и
отец женихов станет поднимать покрывало, — она не дается. Ее
хлопают по лбу ковригой и сулят денег, жита, нарядов. Она все
упирается. «Вот, — говорит отец, — дам тебе сына своего». Тогда
уж е невеста опускает фату.
52 Путики — это одно из тех зол, которое когда-либо должно
ж е получить свой конец. Путик — лесная тропа, иногда больше
50— 100 верст длиной, по которой расставлены силки, сетки, кулемки и другие смертоносные орудия для птиц и лесного зверя
(см. дальше).
53 Здесь в сообщении князя неточность: Грибоедов был на­
гражден этим орденом 2 степени за переселение армян из Пер­
сии в Россию.
54 Бобры теперь там замечательная редкость.
55 Каюк — грузовое судно, крытое двускатной крышей, снару­
жи высмоленное, длиной от 8 до 12, шириной от 3 до 5 саженей; в
корме — каюта; вершина носа загибается внутрь судна. Суда эти
ходят и против течения на парусах и бечевой (редко, впрочем); в
море не пускаются. Грузу поднимают они от 6 до 9 тысяч пудов.
56 Поплавня — крестообразно сделанный из палок попла­
вок, к которому привязывается длинная, до 200 саженей, во всю
ширину реки сеть и который оставляется на одном берегу реки.
Сеть эта, у которой наверху поплавки из бересты, а внизу кибаса — каменные якорьки — постепенно выметывается из лодки
к другому берегу и принимает вид вогнутой линии, подаваясь
вперед по течению. Когда вся сеть будет выброшена, тогда едут
с ней с версту по течению и потом медленно заворачиваются, вы­
бирая сеть в лодку. Рыба обыкновенно, проходя, вязнет в ячеях,
737

величина которых несколько меньше середины тела рыбы, бьет­
ся и тем дает знать о месте нахождения. Заметивши ее в воде, и
обыкновенно для того, чтобы она не выбилась и не ушла, достают
ее оттуда железным крючком, вонзая его в бок. С неводом та же
история, с той разницей, что неводом ловят в меньшем участке
реки, а не во всю ее ширину. При неводе успех ловли зависит
от того, чтобы возможно быстрее загребать, перегибая невод к
береговой стороне. Береговой конец — без поплавни, его держит
на берегу работник. Их требуется до пяти человек, чтобы могли
бороться с бурями: они высоко вздымают волны Печоры, а луч­
ший лов все-таки в ненастное ветряное время, в бурную, темную
ночь.
57 В Усть-Цыльме, между прочим, проявился местночтимый
святой. Зовут они его Иваном Постником, и на могилу его, вер­
стах в трех от селения, ходят в июле совершать панихиды. Здесь
под лиственницами стоит деревянный гроб отшельника, кото­
рый выходил из своего уединения в слободу, ходил по домам,
когда вздумает и всегда нечаянно, толковал подолгу и помногу.
Ни от кого не принимал за то никакого угощения, никаких подар­
ков и не сказывал, где живет. Однажды выследили его, но в то же
время видели, как он встал на коленки и остался недвижим. От
воззрения грешников скончался, и уж е над мертвым соорудили
гроб, который существовал в том ж е виде и в наше время.
58 Несколько слов о наряде устьцылемок. Девушки выпуска­
ют из-под платка, вышитого золотом, косу с гайтаном по спине;
по праздникам вместо гайтана вплетают яркие ленты. Сарафа­
ны праздничные от подбородка до подола спереди обшиты пуго­
вицами; колодки у башмаков на подошве проколочены гвоздями.
При повойниках (кокошниках-сороках остроугольных) употре­
бляют золоченые подзатыльники. Вместо гайтана на кресте, бо­
гатые девушки и женки по праздникам употребляют широкие
серебряные цепи, переходящие по наследству из рода в род и
тщательно хранимые. Лент в косы наплетают иногда аршин до
десяти. Серебряные перстни и меховые шубейки с куньей, ли­
сьей и беличьей опушкой еще в моде. Но всегда и у всех, если не
по сарафану, то по рубашке, надет пояс, и потерять, подарить
или забыть его, по староверскому поверью и обычаям, значит на­
кликать на себя всякого рода несчастья.
59 Из особенно распространенных болезней — икота у муж­
чин и у женщин в одинаковой мере. Против оспы и горячки нет
никаких средств.
60 По мнению старообрядцев, в нынешнюю — восьмую — ты­
сячу лет (от сотворения мира) непременно должно ожидать при­
шествия Антихриста, который-де уж е и народился.
738

61 Это были, как известно, кроме муромского протопопа Авва­
кума, симбирский Никифор, распопа Лазарь и старец Епифаний.
Аввакум до Пустозерска сослан был — как известно — в Мезень
с семейством; ему оставили сан протопопа, но запретили слу­
жить. Здесь он распространил свои мнения и отсюда писал гра­
мотки к друзьям своим в Москву, Боровск и другие города; нако­
нец, начал писать окружные послания и называть себя рабом и
посланником Иисуса Христа, протосингалом российской церкви.
В 1665 году его вывезли на Москву и после нового суда и различ­
ных мытарств прислали в Пустозерск. Семейство его, состоящее
из жены Настасьи Марковой и двух сыновей, сослано были в Ме­
зень и жило лет с тридцать. Старший сын Иван десять лет жил
дьячком у Богоявленской церкви в Окладниковой слободе: тем и
семью кормил. Когда князь Василий Вас. Голицын ехал в ссылку
в Пустозерецкий острог и жил в Мезени четыре года (ладья раз­
билась), он зазнал семью Аввакума и ходатайствовал для нее о
свободе в Москве у брата своего Бориса Алексеевича Голицына.
Ходатайство было уважено: Аввакумово семейство было осво­
бождено и возвратилось в Москву около 1680 г. В Москве они
купили собственный домик, благодаря пособию сочувствовав­
ших заслугам отца их и собственным их страданиям. Здесь сын
Аввакума Иван был заподозрен в расколе, судим и осужден. Его
приговорили сослать в заточение в Кириллов монастырь на Белоозеро, но Иван, будучи в с.-петербургской (Петропавловской)
крепости за караулом, умер 7 декабря 1720 г.
62 Для него, как и для его товарищей по заключению, постав­
лены были особые 4 острога, с избой внутри и с тыном крутом в
10 саженей квадратных величиной, как видно из царского указа,
присланного в Ижемскую слободку в 166 г. (1658). Приставом у
заключенных был стрелецкий сотник Федор Акишев.
Свободы Аввакуму с товарищами на все те четырнадцать
слишком лет, которые провели они здесь, было дано настолько,
что они могли писать к своим друзьям и единомышленникам до
рокового дня казни «огнесожжением в 1 день апреля и великой
пяток в 189 г. (1681)». Аввакум на досуге в особенности много по­
работал на этом поприще посланий и сочинений к убеждению
постоять за старую веру, пользуясь всякими случаями выста­
вить себя и товарищей за мучеников и даже чудотворцев. Тако­
вым является Федор — дьякон, у которого отрезанный в Москве
язык, здесь снова вырос и он получил «благодать ясноглаголания». Когда перехвачены были в Москве его самохвальные и
бранчивые послания и послан был в Пустозерск подполковник
Елагин, снова отрезанный язык и отсеченная правая рука стали
«целы и доброденственны».
739

Аввакум здесь, между прочим, написал свою автобиографию
в виде послания к своему духовнику иноку Епифанию — в выс­
шей степени любопытное сочинение, как по авторской откровен­
ности, так и по приемам изложения. Это один из выдающихся
памятников письменности XVII века, не имеющий себе равно­
сильных соперников по языку изложения. Все мертвые формы
книжного языка здесь заменены формами обиходного, и повесть,
веденная простым разговорным способом, драгоценным для из­
учающих сущность и тонкости родного слова. В этой повести,
впрочем, протопоп немного говорит о своем заточении, свиде­
тельствуя лишь о том, что полуголова Иван Елагин, приехавши
с Мезени, взял у них сказку, в которой сказано было: «Мы свя­
тых отец преданье держим неизменно, а палестинского патриар­
ха с товарищи еретическое соборище проклинаем». «И иное там
говорено многонько и Никону, заводчику ересем, досталось не­
большое место. По сем привели нас к плахе, и прочет, назад меня
отвели, не казня в темницу. Чли в законе: “Аввакума посадить в
землю в сруб и давать ему воды и хлеба”. И я супротив того плю­
нул и умереть хотел не ядши, и не ял дней с восемь и больше, да
братья паки ясть велели». В одном месте сам протопоп сознает­
ся, что написал к царю два послания «первое не велико, а другое
больше» (о них говорено выше): кое о чем говорил, сказал ему в
послании и богознамения некая показанная мне в темнице». Не
успел Аввакум упомянуть лишь о третьем роковом, решившем
его участь послании, посланном уже к царю Федору. Оно отли­
чается обыкновенным протопопу характером: смеси самоуни­
жения и самоуничтожения с заносчивостью и хвастливостью,
но превзошло прочие послания неприличной и дерзкой фами­
льярностью, доведенной до преступных крайностей. Он до кон­
ца остался верен себе в борьбе с противниками, не сдерживаясь
в обвинениях и открыто доходя до колких насмешек и грубых
ругательств. Обращаясь к боярам, Аввакум говорит: «Отступ­
никам до вас дела нет. Говорите Иоакиму-патриарху: престал
бы от римских законов. Дурно затеяли, право. Простой человек
Яким-от. Тайные тешиши, кои приехали из Рима (греки), те его
надувают аспидовым ядом. Прости, батюшко Якимушко, Спаси
Бог за квас, егда напоил мя». Обращаясь к царю, пишет: «А что
царь-государь, как бы мне дал волю, я бы их (врагов), что Илияпророк, всех перепластал в един день; не осквернил бы рук своих,
но и освятил, чаю...» Хотелось ему, чтобы новый царь уничтожил
новое церковное устройство и угрожает ему: «Бог судит между
мною и царем Алексеем. В муках он сидит, — слышал я от Спаса.
То ему за свою правду». Мера московского терпения переполни­
740

лась, и законное возмездие, по обычаям и приемам того времени,
закончилось пустозерским трагическим событием.
63 Китоловные промыслы, как уж е давно известно, произво­
дились преимущественно в западной части Северного океана в
1786-м и следующих годах около Шпицбергена. Петр Великий,
указом 1723 г., повелел устроить Кольское китоловство на счет
казны; при Екатерине I указ этот приведен был в исполнение:
в 1727— 1751 гг. три китоловных корабля под управлением гол­
ландцев, ежегодно выходили в море, но поймали только 4-х. Об­
виняли иностранцев в подкупе и, кажется, справедливо. Граф
А. Р. Воронцов пробовал деньгами своими оживить этот промы­
сел, но неудачно: 11 китов легко ранено, но ни одного не убито.
В 1805 г. Румянцев, министр коммерции, отправил корабль для
той же цели, но корабль этот был сожжен и взят каким-то крей­
сером под французским флагом при первом выходе своем в оке­
ан из Кольской бухты. Киты эти из породы кашалотов. На Новой
Земле также производилось китоловство голландцами (доказа­
тельства — салотопенные ямы, видные до сих пор). Неудачи в
подобном предприятии обыкновенно приписывают неловкости
промышленников, не получивших никакого навыка, и дурно вы­
кованным гарпунам, которые или ломались, или скользили и вы­
скакивали из добычи.
64 Омули (Salmo autumnalis) очень похожи на сига: голова
острая, нижняя челюсть длиннее, спина желобоватая: впро­
чем, вкуснее сига, разнится от последнего только по наружному
виду: клеек — чешуя — омулей мельче сиговой, на боках черные
точки; продаются солеными, но большей частью известны всем
мерзлыми, от 2 до 5 ф. весом. Сейчас выловленные дают пре­
восходную икру. Омули не речная рыба: они приходят в Печору
также из моря, большей частью в первых числах августа. Ловят
их сетями и поплавнями, какие употребляются в Усть-Цыльме
для семги, с той только разницей, что семожьи поплавки плетут­
ся из конопляных ниток, а омулевые из льняных, и потому эти
нитки (подвяз) потоньше. В омулевой поплавне ячеи шириной в
3 и 4 пальца, сложенных вместе. Для лова сигов употребляют так
называемые пущальницы (пуск ставушки) в 30 саженей провязи (длины) и 15 на саду (глубины); внизу хобота (мешка) при­
делывают каменницы (камни) на веревочках, наз. «катушница»
и «тряпичка» на расстоянии один от другого сажени на 1У2; на­
верху к тетиве (веревке) привязывают поплавки — берестяные
трубки, наз. торорушка. Пущальницы употребляют чаще по зи­
мам, опуская их в проруби и привешивая к шестам, положенным
поперек, только около Пустозерска. Летом ставят на отмелях на
741

кольях, вбитых в дно реки или озера. В других местах путцальниц я не встретил, да, говорят, и нет их.
65 Впоследствии лично удалось мне проверить сообщенные
стариком сведения: образ значительно потускнел от времени и
хотя хорошо видны были лики, но надписи разобрать не было
никакой возможности. Первое показание его о том, что старин­
ные бумаги все сгорели, также, к несчастью, оказалось спра­
ведливыми. Впрочем, Озерцковский, еще в 1773 году, уж е не
нашел их.
66 Некоторые города Архангельской губернии имеют тузем­
ные старинные названия: сам Архангельск повсюду называет­
ся просто Город, Пинега — Волок, Мезень — Большая Слобода,
Усть-Цыльма — Малая Слобода. Города Холмогоры и Шенкурс
до сих пор соседние жители зовут Посадом и в то ж е время этим
же именем называют, в виде собственного, многие села и дерев­
ни. Точно также неправильно зовут погостами те селения, кото­
рые давно уже стали селами, т. е. к церкви и домам причта при­
соседились вольные выселенцы, как, например, в селе Благове­
щенском, Шенкурского уезда, известном большой ярмаркой.
6711-я ода Ломоносова: «Вечернее размышление о Божием
величестве при случае великого северного сияния». Изд. Смирдина, том I, стр. 30.
68 Горелые чады (по-туземному названию) — одно из физи­
ческих явлений, случающихся на Новой Земле при ужасных
раскатах грома, сопровождаемых при этом горьким, удушли­
вым, густым дымом, чадами, покрывающими все прибрежья.
Бывают они, обыкновенно, при продолжительно-покойной лет­
ней погоде.
69 Ловля гольцов и ленной птицы: гусей, уток, гагар в боль­
шом количестве производится на острове Колгуеве (см. ниже:
«Остров Колгуев»).
70 В черном морже, водящемся в Карской губе, сала — не более
10 пудов; в сивом, живущем в Студеном море, несколько больше
черного. Но обе эти породы моржей на Новой Земле — редкие
гости. На Костином Шаре водятся моржи с особенно большими
клыками. Старики помнят и свидетельствуют, что когда-то мор­
жовое юрово забралось в Печору, вверх верст на 200.
71 Стрелъная — легонькая лодка, которую удобно могут не­
сти на плечах два человека; это едва не челнок по величине сво­
ей. Иногда при этом промысле употребляют и карбасы с нашвами или набойками (фалыы-бортами).
72 Носок, кутило, спица, — род копья, рогатины с довольно
значительной зазубриной (хвалят карельской работы). При этом
742

оружии необходимы также окованные железом березовые ду­
бины. К носку привязывается, обыкновенно, хвостик или трос —
длинный ремень саженей в 50 из моржовой же кожи. На другом
конце этого троса привязывается бочонок ведер в десять, назы­
ваемый баклажкой, набитый вплоть обручами, для того чтобы
зверь не мог разбить его своими клыками.
73 Большого калибра винтовки, необыкновенно тяжелые, сде­
ланные аляповато доморощенными способами в деревенских
кузницах и потом уже выверенные самими владельцами. Это
безобразное оружие в руках опытных поморских стрелков имеет
поразительно-дельное применение. Редкий заряд, как известно,
промышленник пускает мимо. В моржовку идут большие пули,
которых приготовляют из одного фунта только десять. Моржовки сильно отдают, но «сгоряча-де не слышим этого, — говорят
поморы, — пока не засаднит щеку. Да на это на все мы не взи­
раем...»
74 В зашейке у моржа отверстие величиною, говорят промыш­
ленники, в трехкопеечную медную монету. Сюда преимуще­
ственно и стараются угодить для того, чтобы успех был вернее.
Никогда не случалось, чтобы убивали моржа при этом до смерти;
прямая цель здесь — сильнее поранить его, а главная — иметь
на кутиле, т. е. почти в руках.
75 Заколки эти делаются всеми артелями съехавшихся на
Новую Землю промышленников, и большей частью летом и осе­
нью, когда звери на местах , т. е. когда они для совокупления
выползают на берег. Удача заколки и успешные результаты ее
зависят непременно от того, чтобы звери возможно дальше за­
ползали на берег. Иначе успех довольно сомнителен и на закол­
ке не может быть поколки. Точно так ж е не могут быть удачны
нападения на зверя поздней осенью, когда промышленники ри­
скуют встретить на возвратном пути к берегу намерзший тонкий
лед, по-здешнему нылас, между которым протолкаться с карба­
сом — нелегкое дело. Когда ж е моржи не спят наледицей, или
на местах, тогда принимают их на хитрость: выбирают льдину
ропачистую, т. е. высокую и негладкую, и за ее ропаками прячут­
ся в лодке. Лодку эту подводят к моржовой залежке так близко,
чтобы можно было через эту льдину стрелять из моржовок, не­
редко в упор.
76 К сожалению, положительные факты доказывают, что
редкий год на Новой Земле обходится без подобных злоклю­
чений...
77 На реке Ижме в 100 верстах к югу от Усть-Цыльмы в 0 от
Печоры в 62 от устья р. Ижмы.
743

78 Мезенская тундра называется Канинской на Канином по­
луострове, Тимайской между Чешской губой и Печорой и Большеземельской между Печорой и Уральским Камнем. Там, где бо­
лот нет и являются моховые пастбища, тундра называется уже
лаптою или гладью. Таковы в Тиманской тундре: Малая Земля
и Морская Лапта, в Большеземельской: Воронова Гладь и Колвинская Лапта.
79 Уродливость рождения теленка от теленка назыв. неудый.
80 Родов самоедских, как известно, шесть: 1) тыссыи (около
Пустозерска, самый многочисленный); за ним 2) логей (к с.-в. от
Печоры); 3) выучей (к в. от логей, ближе к Уральскому хребту); 4)
хатанзей ; 5) волей; 6) уанойта: Эти три последних рода живут
по большей части в работниках у ижемцев.
81Пёнзер, род решета, одна сторона которого вместе с бока­
ми обтянута шкурой убитого самим тадибеем оленьего теленка.
Другая сторона пензера открытая и внутри имеет посредине
перекладину, от которой идет к боку другая, служащая вместо
рукоятки. На обеих перекладинах вырезывается по семи идоль­
ских лиц. Шкуру для пензера тадибей собственноручно очищает
от жил и потом сушит ее на медленном, несильном огне. При этом
деле не должна находиться инька, как существо нечистое. Пал­
ка, которой колотит кудесник в пензер, называется ладу ранец.
Шапка, сшитая белью (нитками), а не оленьими жилами, по
обыкновению, и украшенная по местам пуговицами, медвежьи­
ми костями, иногда теми же оловянными бляхами, называется
сёвбопц. Колотушку-ладуранец тадибеи заменяют иногда зая­
чьей лапкой.
82 Г. В. Иславин, автор весьма замечательного сочинения о са­
моедах, между прочим, вычислил барыши ижемцев при мене с
самоедами следующим образом: за полпуда соли самоеды дают
или белого песца, или оленью постель, т. е. за 35 коп. сер. платят
1 руб.; или за пуд муки — 3 песца, т. е. за 85 коп. сер. — 3 руб. сер.;
или за три пуда масла по 7 коп. сер. фунт, берется 14 песцов, т. е.
за 8 р. 40 коп. сер. — 14 руб. сер. Эти цены как бы уже установ­
лены по таксе.
83 Замечательно, между прочим, то обстоятельство, что жи­
тели Городка (Пустозерска) дали обет не делать вечеринок по
зимам и посиделок на Святках в одну из самых морозных зим,
какие только когда-либо стояли в том краю. С той поры нет у них
ни хороводов по летам, ни ряженых на тех же Святках. Летние
холода — тоже величайшее горе: они влияют, между прочим, на
сбор ягод: черники, брусники и морошки, составляющих приме­
чательное подспорье в зимнем продовольствии: иные запасают
744

одной морошки до 40 пудов. В холодные лета мало ловится белой
рыбы, поздно приходится ставить тони и т. п. С роковой зимы и
самые праздники, называвшиеся сборными, приняли иной ха­
рактер. В условленный день сходятся все молиться Богу (как,
например, в Пустозерске день Параскевы Пятницы, так в Ви­
ске и Оксине в Николин день). Те, у кого есть знакомые, входят
в дом: пощелкают там орешков, напьются чаю, выпьют водочки,
пообедают и к вечеру, гости уже восвоясях.
84 Все отъезжающие из домов в дальние промыслы носят на­
звание летняков, потому что они дальше лета не промышляют,
и разбойными людьми, потому что промысел крупного мор­
ского зверя, как уже сказано издавна, слывет разбойным. Под
этим именем попадается он и в старинных актах, даже времен
Марфы-посадницы, Великого Новгорода.
85 Известно также, что знаменитый гагачий пух сбирается
нашими поморами в гнездах, которые и выстилает птица этой
пушниной. Гагачий пух имеет, впрочем, то неудобство, что худо
вычищенный, в излишке пропитанный жиром, он скоро скаты­
вается в плотный войлок. В иной год его добывали до 60 пудов.
86 Крикливая гагара (uria troile) замечательна еще тем, что
дает со спины и с брюха легкие, мягкие, теплые белые шкурки,
из которых туземцы делают меха для шубок, душегреек и сало­
пов. Из шеек гагар (сизых с белыми крапинками, расположенны­
ми четырехугольником в середине) делают также род птичьего
меха, употребляемого на шапки, муфты и т. п. Мех этот красив и
оригинален и сверх того на дожде и снегу непромокаемый, дела­
ется еще красивее, еще чище и сизее (см. также статью: «Печор­
ский князь»). Ее не следует смешивать с той гагаркой (вшивкой,
colybus anritus), которая слышна и видна на озерах близ Север­
ной Двины, с длинной шеей, рогастой головой и несоразмерными
с туловищем крыльями. Про нее рассказывают, что будто бы,
прилета^ ранней весной, когда на полях и лугах стоит еще вода,
она вьет гнездо на кусту и к нему привязывает его на свитой из
прошлогодней травы длинной веревке. Гнездо, конечно, плавает,
хотя и привязанным, и в него она кладет яйца. Когда вода сбудет,
гнездо опустится на сухую землю.
87 Происшествие это, со всеми своими ужасающими подроб­
ностями, своевременно объявлено было в «Морском сборнике»
(1853 г., т. IX, № 6) и потому повторять его теперь было бы со­
вершенно излишним.
88 Новодвинскую, расположенную в 17 верстах от города
Архангельска, на восточной стороне, близ березовского устья
р. Двины.
745

89 Вардегуз — небольшая норвежская крепостца.
90 Медведь-остров.
91 Конечно, морские (phoca leporina s. barbata).
92 Обыкновенный тюлень (phoca vitulina s. annellata).
93 Грумантские (шпицбергенские) горы. Бременятся — по
временам показываются еще тускло, как бы в тумане, по зави­
симости от преломления лучей в воздухе. Предметы отдаленные
приближаются, либо изменяют свой вид.
94 Эти последние строки, несмотря на всю наивность формы,
имеют тот многознаменательный смысл, что поморы, имеющие
плохие карты и матки (компасы), ездят большей частью по своей
вере (говоря их выражением), т. е. по приметам, на память, а ста­
ло быть, и всегда наугад. Так, по крайней мере, действуют они с
первого дня своего политического существования.
95 На берег.
96 Промысловые.
97 Искать и ловить.
98 Ловушки для мелкого зверя, как то: лисиц, песцов, куниц,
горностаев, выдр и пр.
99 Рогатина — копье, даже в иных случаях — род багра с
острием и зазубриной, или крюком ниже острия. Впрочем, багор
этот чаще носит название носка.
100 Клыки.
101 Автор этой статьи видел два портрета его работы, замеча­
тельные по чистоте, оригинальности отделки и по разительному
сходству: портреты фельдмаршалов Кутузова-ГоленищеваСмоленского и Барклая-де-Толли, вырезанные художником в
1820 г.
102 Считаю не лишним коротко проследить исторически и по­
степенно за совершенствованием материалов для письма. Ка­
мень — первый из них; таковы скрижали закона Моисея (за 2995
лет до P. X.); памятники египетские, индийские, мексиканские,
тмутараканские, оршинские и двинские; затем дерево — таковы
русские образы и кресты, законы Солона, римские tabulae (впо­
следствии вощеные ceratae, сегае); история Гезиода писана на
свинце. Сивиллы писали свои пророчества о судьбах народа на
пальмовых листах (у индийских браминов французский турист
Лавелле видел целую книгу пальмовых листьев). Сиракузские
судьи имена изгнанников писали на оливковых листах. При
Александре Македонском делается известен папирус — ниль­
ское растение biblos. Птоломей Филадельф, основывая Алек­
сандрийскую библиотеку, приказывал уже все книги писать на
папирусе и запретил вывоз его из Египта, когда Евмен, царь пер746

гамский, начал основывать в своей столице новую библиотеку —
соперницу Александрийской. Эвмен придумал новый материал
из звериных кож, выделанных по особому способу и получивших
название по столице царства — пергамент. Этот материал сде­
лался более употребительным и распространенным до тех пор,
пока не сделалась известна бумага, образцы которой впервые
были привезены в 1470 г. двумя испанцами с Востока (вероятно,
из Китая). Мексиканцы, извещая Монтезуму о прибытии испан­
цев, послали ему полотно, на котором в лицах, рисунками, было
изображено это происшествие. У греков существовал, хотя и не­
значительно распространенный, род бумаги из листов внутрен­
ней древесной коры и значительно сходен с charta bombicina —
род бумаги, приготовленной из хлопчатой бумаги. Шелковые и
бумажные ткани, слоновая и другая кость, рассматриваемые,
как материалы для письма, относятся уже к позднейшим време­
нам, когда значительно развилась письменность, когда уже че­
ловек не мог затрудняться в выборе материалов для этой цели.
В подобных попытках стали видеть только простые изобретения,
которые, делая честь сметливости и находчивости их изобрета­
телей, в деле письменности не произвели значительных улуч­
шений и переворотов. Сюда же мы относим и значение бересты.
Бумага получила полное и неотъемлемое, вполне заслуженное
ею право гражданства и повсеместного употребления.
103Аргиги — поезд в 5— 10 санок оленьих. Чунка — санки с
высокими копыльями и оленьей веревочной упряжью.
104 Пимы — сапоги, а липты — чулки из оленьего меха, преи­
мущественно из камусины или шкуры, снятой с оленьих ног.
105 До сих пор существует при проходе на пезский волок де­
ревня Тропины. Этому Тропе также, в свою очередь, народным
преданием приписывается построение церкви в селе Койносе (в
1657 г. по церковному памятнику). Койнос — на р. Мезени, в 140
вер. от Юромы и около 250 верст от Мезени.
106 Полагают, что имя Пашко происходит от уменьшительно­
го имени Павел, а Тропа — от Евтропий.
107 Щелье — мыс речной, с оврагом и крутизнами. Особенно
богата ими река Мезень и оттого на ней деревни и села: Долгощелье, Белощелье, Конещелье, Защелье, Палощелье, Устыцелье и пр.
108 Из описи, составленной по открытию Архангельской гу­
бернии в 1784 г. казенным зданиям, в посаде Кулое (Пинеж. уез.)
в 30 верстах от города показан дом князя В. В. Голицына. На этом
основании некоторые полагают, что он здесь и умер, а не в Великопоженском погосте.
747

109 Ствол винтовки до ЗУ2линий длины; кременные замки об
одном взводе с боевой пружиной, открытой наружу. Спуск курка
укрепляется на шпильки палочкой. На палочке этой (из дерева
или из оленьего рога) сделана зарубка. Отскочит зарубка — не­
медленный выстрел. Винтовки такого устройства покупаются
охотниками на пинежских ярмарках рублей за 6, за 8 серебром.
110 Свистки эти делаются из гусиного пера, налитого водой.
Орудие это употребляется промышленниками только в марте.
111 Из других корабельных верфей (теперь упраздненных) на­
ходились в соседстве с Архангельском еще две: 1-я, Гомовская,
или Фразерская, в 8 верстах от города, и 2-я, верфь Быковская
(в 5 верстах), принадлежавшая первому ее заводчику, архан­
гельскому купцу Никите Крылову и учрежденная в 1732 г.
112 Слово асей, как известно, происходит от английского
«I say» («послушай») слова, часто попадающегося в разгово­
ре иностранцев, которые, в свою очередь, русских, имеющих с
ними сношения, прозвали словом «слишты», от «слышь ты», так­
же нередкого в языке наших православных. Этим именем слиш­
ты обзывают они всех работников русских при нагрузке судов,
и другого названия не знают. Говорят: «найми мне два слишты»
(т. е. двух работников); «приведи десять слишты». «Кто подбил
глаз?» — «Асей» — «С кем напился?» — «С асеями», и пр.
113 Жители пригородных селений занимаются по большей ча­
сти работами на судах или по найму в конторах архангельских
негоциантов. Некоторые строят суда и занимаются всякой дру­
гой плотничьей работой. Не малая часть уходит в Петербург на
лесные дворы; остающаяся дома ловит рыбу, по преимуществу
семгу, в Двине, зверя и белугу в двинских устьях, на отмелых
местах. Женское население пригородных селений почти исклю­
чительно занято тканьем полотен, получивших некоторую из­
вестность и справедливую оценку даже по дальним местам Рос­
сии. Женщины эти толпами ходят по Архангельску и по гавани с
кусками своей клетчины. Лен для этих полотен они покупают (в
Архангельске, как известно, лен не родится), очищают сами, вы­
чесывают начисто над водой до тех пор, пока ни с одной мочки не
падает в воду ни кострики, ни пыли. Полотна эти тонкостью, бе­
лизной и шириной, не уступают привозным и не имеют, однако,
ни той плотности, ни той крепости. Здесь не лишним считаю упо­
мянуть о той страсти к коммерческим предприятиям, которая
так сильно развита во всем архангельском женском населении.
Доказательством тому — подгородные ткачихи, соломбальские
матроски и кузнечевские солдатки. Рыба треска, самодельные
748

компасы, бураки, ковши, старое тряпье, поношенная рухлядь —
все идет в оборот, и ничто долго не залеживается дома.
114 Жители Шенкурского уезда, называемые ваганами — по
реке Ваге, протекающей по уезду, и верховиками, исключитель­
но занимаются, как известно, полевыми работами (хлеб у них
родится хорошо) и работами лесными: сколачиванием плотов,
сидкою дегтя и пр. Промыслы их не входили в программу моих
занятий и потому я там быть не успел и по сроку, назначенному
для путешествия. В Архангельск являются шенкурцы на судах
в качестве рабочих и лоцманов, провожающих к порту вятский
хлеб и другие товары. За то, что они привычно ходят по городу
и на базаре кучками, толпой, не надеясь на свои единственные
силы и на личную находчивость и сметку, их прозвали «араушками», «араушкой» (бродят артелью, аравой). Впрочем, под этим
прозвищем известны в Вологодской губернии и те зыряне, ко­
торые толпами или аравами бредут на Двину наниматься для
сплавов судов с сыпью или хлебом в Архангельск.
115 По свидетельству Крестинина — автора «Начертания
истории города Холмогор» (Спб., 1790 г.), изд. Озерецковского —
«в 1738 г. ноября 26-го, в большом архангелогородском пожаре
городская ратуша сгорела с письменными древних лет холмо­
горскими делами».
116 По грамоте 1550 г., одни холмогорцы имели право скупать
соль на месте.
117 Крестинин говорит: «Не только холмогорцы, но и все заволоцкие монастыри соляным торгом обогащались и для того на
Холмогорах содержали монастырские домы, кладовые, амбары
и приказчиков-монахов». Вольная соляная торговля продолжа­
лась до начала XVIII в.
118Датская королева, как известно, была их родственница, и
по ее-то ходатайству Екатерина II освободила их из Холмогор.
119 Умер 20 сентября 1821 г. Он, по словам того же БантышКаменского, свободно объяснялся на латинском, французском и
немецком языках.
120 Мне раз привелось слышать разговор двух хозяек. Вот он
почти слово в слово:
—
У моей-то коровушки межеумолок. Запуск-от я ей дела­
ла две недели назад, стало новотел-то погодить надо: пущай
молочничек-то пососет подольше. У ней небольшой можеумолок — хорошая коровушка. Запуск-от всего две недели бывает
до телева. Придет новотел: кашки сварю, сенца ей на блюдцо
положу, овсеца дам, хлебца, стану молить коровушку.
О смысле слов этих догадаться нетрудно.
749

В другой раз, проходя по задворью и видя доившую бабу и
ее соседку, пришедшую к ней покалякать, я слышал привет по­
следней:
— Море тебе под буренушку!
Вот, кстати, несколько слов из словаря холмогорских коров­
ниц: недойка — молодая телка, вступающая в права и значение
коровы; одрань — старая, изнуренная, негодная скотина; не­
тель — ялова; черна — скотская чума; переходница — та телка,
которая четыре года не телилась; отъемыш — отнятый от мат­
ки теленок, его пускают на отпой и впоследствии замечают, что
мясо яловой коровы лучше, чем коровы стельной, и пр.
121
В двух верстах от Вавчуги лежит село Чухченема, Ни­
кольская церковь которого была некогда монастырем. Мона­
стырь этот приписан был к Троице-Сергиевой лавре (как видно
из грамоты Ионы, митрополита Сарского и Иодонского, 1619 г.).
То ж е должно сказать о Кривецком погосте (на левом берегу р.
Двины, при впадении р. Обокши) и о Моржегорском селе, стоя­
щем при впадении в Двину реки Моржовки. В последнем из них
находилась пустынь Николая Великорецкого, основанная царем
Федором Алексевичем, а в Кривецком погосте существовал при
Михаиле Феодоровиче, около 1619 г., монастырь Успенский.

С О ДЕРЖ А Н И Е
ГОД Н А СЕВЕРЕ
Часть I
Глава VI. КАРЕЛЬСКИЙ БЕРЕГ................................................................. 7
Глава VII. КОЛА..............................................................................................42
Глава VIII. МУРМАН.....................................................................................60
Часть II
Глава I. ТЕРСКИЙ БЕРЕГ БЕЛОГО МОРЯ............................................ 99
Глава II. ПОМОРСКИЙ БЕРЕГ, ИЛИ СОБСТВЕННО ПОМОРЬЕ.... 161

Кемь.......................................................................................................... 162
Разоренная обитель.............................................................................. 169
Беломорские суда..................................................................................205
Беломорская торговля......................................................................... 227
Сельдяной промысел............................................................................239
Сумский посад....................................................................................... 252
От Сумы до Онеги..................................................................................268
Глава III. ТАЙБОЛА....................................................................................319
Глава IV. ПЕЧОРСКИЙ КНЯЗЬ............................................................... 329
Глава V. УСТЬ-ЦЫЛЬМА.......................................................................... 380
Глава VI. ПУСТОЗЕРСК............................................................................ 404
Часть III
Глава I. НОВОЗЕМЕЛЬСКИЕ МОРЖОВЫЕ ПРОМЫСЛЫ............ 429
Глава II. СЕЛО ИЖМА................................................................................ 470
Глава III. ТУНДРА........................................................................................488
Глава TV. ОСТРОВ КОЛГУЕВ.................................................................... 529
Глава V. БЕРЕСТЯНАЯ КНИГА...............................................................548
Глава VI. ПОЕЗДКА ПО РЕКЕ МЕЗЕНИ............................................... 564
Глава VII. ПОЕЗДКА ПО РЕКЕ ПИНЕГЕ.............................................. 598
Глава VIII. ПОЕЗДКА ПО РЕКЕ ДВИНЕ
Двинские устья и окрестные с Архангельском селения............. 617
Архангельск............................................................................................640
Холмогоры с окрестностями............................................................... 667
Сийский монастырь.............................................................................. 715
ПРИМЕЧАНИЯ................................................................................................... 731

С ер гей В а си л ь ев и ч
М ак си м ов
Собрание сочинений в семи томах
т о м ЧЕТВЕРТЫЙ

Редактор А. Полбенникова
Художественный редактор А. Балашова
Технический редактор О. Стоскова
Корректор М. Сергеева
Компьютерная верстка С. Шулаев
Подписано в печать 10.02.10 г.
Формат 84 хЮв'/зг- Бумага офсетная.
Гарнитура «Журнальная». Печать офсетная.
Уел. печ. л. 39,48. Уч.-изд. л. 36,04.
Заказ № 0925730.

а

ЯПК

Книжный Клуб Книговек.
127206, Москва, Чуксин тупик, 9.
www.terra.su
Отпечатано в полном соответствии с качеством
предоставленного электронного оригинал-макета
в ОАО «Ярославский полиграфкомбинат»
150049, Ярославль, ул. Свободы, 97