Автор: Жуков Ю.
Теги: советский союз космонавтика достижения науки издательство советская россия история отечества новый мир поколения
Год: 1966
Текст
ИЗДАТЕЛЬСТВО
•Советская
россия*
МОСКВА•1966
KB*" I**.'!!.. ....
ЮРИЙ ЖУНОВ
люди
ЗОх
годов
32 С
Ж 86
Художник
С. ТЕЛИНГАТЕР
КРУТЫЕ СТУПЕНИ
В
этой книге речь пойдет о людях тридцатых
• • • • • годов, о той далекой теперь эпохе, когда
эти люди закладывали основы нашего нынешнего образа
жпзпи, когда мы были еще очень бедны деньгами, но уже
необычайно богаты душой, когда пыль столбом стояла над
пашей землей, и у первых, вырытых лопатами огромных
котлованов новостроек скрипели оси тысяч телег, когда
кулаки еще стреляли пз обрезов в организаторов колхозов,
ио первые тракторы уже распахивали межи, — речь пойдет
о СТАНОВЛЕНИИ НОВОГО МИРА.
Этот рассказ о людях тридцатых годов будет обращен
К ПОКОЛЕНИЮ СЕДЬМОГО ДЕСЯТИЛЕТИЯ НАШЕГО
ВЕКА, которое знает о том, что было тридцать лет назад,
лишь ио книгам и по рассказам отцов и дедов,— он будет
5
обращен к поколению, для которого репсы в космос и ки-
бернетика стали такими же привычными, самими собой
подразумевающимися приметами времени, какими для нас
в те дальние годы были полеты в Арктику и первые совет-
ские станки под названием ДИП, что значило — «Догнать
и перегнать».
И прежде чем отправиться в путь, чтобы познакомить-
ся с теми, кто неимоверным трудом своим заложил фунда-
мент для всего того, что народ возвел за эти десятилетия,
прежде чем оглянуться назад, воскрешая в памяти
уже подернутый дымкой времени, но неизменно яркий, не-
меркнущий облик этих людей,— хочется на минутку за-
держаться здесь, на перевале века, с которого в равной
мере хорошо видны и путь, уже пройденный нами, и путь
грядущих свершений, уходящий к двухтысячному году.
Чтобы лучше понять подвиг поколения тридцатых годов,
надо взглянуть на него именно с этих высот.
Вот почему мне хочется начать свою книгу с того не-
забываемого апрельского дня тысяча девятьсот шестьдесят
первого года, когда мир с облегчением перевел дыхание:
ОН наконец был дома! Он — это первый в мире человек,
вырвавшийся, словно болид, в ледяные черные дали кос-
моса: Юрий Гагарин. У кого не замирало от волнения
сердце в те минуты, когда мы прислушивались к сообще-
ниям радио об этом невероятном полете: как-то он там,
сердечный? И как он доберется домой? Добрался, вернул-
ся, вдохнул аромат полевых цветов, напился после доро-
ги горячего чая и спел песню с друзьями. Недаром сказал
поэт, что с песнею кончается все лучшее на свете...
Мы помним, что было дальше: полет Германа Титова,
многодневные спаренные полеты четырех водителей кос-
мических кораблей «Восток» Андрияна Николаева и Пав-
ла Поповича, Валерия Быковского и Валентины Терешко-
вой — первой в мире женщины-космонавтки и, наконец,
6
рейс могучей «космической каравеллы» — нового корабля
«Восход», па борту которого находилось сразу трое: Вла-
димир Комаров, Константин Феоктистов и Борис Его-
ров — летчик, ученый и врач.
Когда же эта книга была уже сдана в типографию и
наборщики набрали ее, пришло новое, поистине потря-
сающее известие, заставившее нас переверстать книгу:
18 марта 1965 года с аэродрома Байконур умчались
в космос на корабле «Восход-2» летчики-космонавты Па-
вел Беляев и Алексей Леонов, и тут произошло почти
неслыханное, о чем мы когда-то читали лишь в фантасти-
ческих романах: когда космический корабль с непостижи-
мой быстротой проносился на небывалой высоте над Чер-
ным морем, одетый в скафандр Алексей Леонов отворил
дверь и шагнул в черную бездну космоса. Долгих двадцать
минут он пробыл в безвоздушном пространстве, в том чис-
ле десять в отрыве от корабля, если не считать тонкого
фала, с помощью которого он поддерживал связь с коман-
диром, а через него — с землей.
Весь мир видел па экранах телевизоров, как это про-
исходило. И так же как первый в мире разведчик космоса
Юрий Гагарин в апреле 1961 года доказал, что в безвоз-
душном пространстве можно летать на запущенном раке-
той корабле, так одиннадцатый космонавт Алексей Леонов
продемонстрировал, что человек, двигаясь с непостижимой
быстротой в космосе, может оставлять корабль, выходить
в таинственное ничто Вселенной и даже работать там,
сооружая на лету межпланетные станции...
Так люди мало-помалу начали обживать околопланет-
ное пространство. Но не зря же заметил, провожая «Во-
сток-4» вдогонку за «Востоком-3», Теоретик космонавтики:
«Пока осваивается только ближний космос; впереди —
действительно дальние дороги — дороги к звездам».
Что же это было — чудо? Нет — труд, труд, труд и
7
труд, как хорошо сказал Павел Попович, прощаясь с друзь-
ями перед четырехдневкой командировкой в звездный мир
в августе тысяча девятьсот шестьдесят второго года. Груп-
повые полеты советских космических кораблей — это
подъем еще на одну крутую ступень познания Вселенной.
И как всегда, когда сделан новый важный шаг вперед,
человека тянет оглянуться назад...
Все началось с мечты. Многие не понимали мечтателей.
Но мечта жила, она увлекала молодых, даровитых конст-
рукторов, окрыляла их, вооружала перспективой. Может
быть, это покажется удивительным, но уже в 1922 году
молодой поэт Маяковский сумел ярко и образно рассказать
о том, что тридцать девять лет спустя увидит Юрий Гага-
рин из иллюминатора космического корабля:
— Разгибаюсь. Завинчиваюсь еще. Мира половина —
кругленькая такая — подо мной, океанами с полушария
стекая. Издали совершенно вид апельсиний; только тот
желтый, а этот синий... Тут уже начинаются дела так на-
зываемые небесные. Звезды огромнеют, потому — ближе.
Туманна земля... Выше! Тишь. И лишь просторы, мирам
открытые странствовать...
Молодой Маяковский слушает в своем фантастическом
полете в КОСМОС, как земля «шумами дальними ухо лп-
жет».
— Москва: «Всем! Всем! Всем! Да здравствует
Коммунистическая партия! Пролетарии всех стран, соеди-
няйтесь! Эй!». Чикаго. «Всем! Всем! Всем! Джимми
Долларе предлагает партию откормленнейших свиней!..».
Это написано в самый трудный год, когда было не
до путешествий к звездам, и сам поэт с горькой усмешкой
замечал: «...Что космос? Космос далеко-с, мусью-с!» Он
относил свою мечту к двадцать первому веку. Но в холод-
ных, плохо оборудованных рабочих комнатах уже упорно
8
работали ученые, чтобы люди на сто лет раньше взвились
в космическую даль и увидели, что наша планета действи-
тельно голубая.
Мы часто и справедливо вспоминаем о творческом под-
виге гениального предтечи наших первооткрывателей кос-
моса Циолковского, часто и справедливо поминаем добрым
словом молодых энтузиастов, сотворивших в тридцатых
годах nepiByro советскую ракету. Но было бы правильно
сказать и о других: о тех, кто закладывал в те же годы
первые домны «Магнитки»; кто, ломая неумелыми от не-
опытности руками незнакомые станки, осваивал новое
для нас поточное производство; кто в суровых условиях
тех лет в лабораториях Ленинграда, Москвы и Харькова
раскрывал тайны полупроводников, раскалывал ядро ато-
ма, изобретал «глаз, покоряющий пространство»,— слово
«телевидение» тогда еще не вошло в быт.
Не следует забывать, что Страна Советов, невзирая
на огромные трудности, создала к 1933 году комбинат
из семнадцати физико-технических институтов, в которых
работало до двух тысяч физиков. И в те самые дни, когда
начался первый штурм подступов к ближнему космосу,
в том же 1933 году, в Ленинграде работала мировая кон-
ференция ученых, изучавших строение атома: советские
ученые, среди которых были Курчатов и Скобельцын, рас-
сказывали зарубежным коллегам, и среди них — Фредери-
ку Жолио-Кюри и Франсиску Перрэну, о своих открытиям.
Ученые встречались в скромном поселке Сосновке
под Ленинградом, где, как писала тогда «Комсомольская
правда», «мохнатая коза по имени Валя и лениво прича-
ливающий трамвай вежливо уступают еще друг другу уз-
кие улицы». Но эта Сосновка уже продолжала свою био-
графию, как еще незнаемая «страна рекордных чисел и
измерений», где коллектив талантливых советских ученых
готовил великие свершения, которые через несколько де-
9
сятилетий должны были потрясти мир. Уже тогда совет-
ские газеты пестрели заголовками:
ДОРОГА В МИКРОКОСМОС
ЧТО ТАКОЁ"НЕЙТРОН
Путь к ядру...
Повторяю: шел только 1933 год.
Руководитель комбината физико-технических институ-
тов академик А. Ф. Иоффе писал 29 сентября 1933 года,
объясняя причины творческих успехов советских физиче-
ских наук: «Нет больше изоляции науки от жизни, нет
замкнутой касты ученых. Широкой струей новая советская
молодежь идет в институты. Ее энтузиазм — частичка эн-
тузиазма великого строительства, идущего под руковод-
ством Коммунистической партии... Освоив технику Запада,
мы, ученые, инженеры, рабочие, перестроим ее в более
совершенную технику социализма. Догнать, перегнать и
глубоко революционизировать технику Запада — вот зада-
ча ближайших десятилетий. Физике на этом поприще при-
надлежит решающая роль».
И вот теперь, три десятилетия спустя, я достаю из
дальнего ящика письменного стола свои старые репортер-
ские блокноты. В них записи о проводах и встречах героев
тех лет. Техника тридцатых годов теперь кажется кустар-
ной в сравнении с исполинскими космическими корабля-
ми наших дней. Но и тогда наши пилоты ставили рекорд
за рекордом: они летали дальше всех и выше всех. И кор-
респонденты зарубежных газет, провожавшие вместе с
нами советских пилотов в их удивительные полеты,
выстукивали на пишущих машинках тут же, на летном
поле, те же слова, которыми они начинали свои корреспон-
денции из Москвы в шестидесятых годах:
10
СЕНСАЦИЯ
НЕПОСТИЖИМЫЙ УСПЕХ
Сюрприз русских
И я с волнением читаю в своем старом блокноте торопли-
вые заметки, сделанные в ночь на 17 июня 1937 года:
«С утра все были в Москве... Чкалов, Байдуков, Бе-
ляков вернулись вечером. Все решено: летят на рассвете!
20 час. 10 мин. Сиделка в белом халате у дверей. Док-
тор умоляет не шуметь. На аэродроме заправляют само-
леты горючим. Машину — длиннокрылый АНТ-25 —
взвешивают дважды: перед заливкой баков и после за-
ливки. Тихий вечер. Небо чистое, безоблачное, очень си-
нее. Где-то далеко играет оркестр... Под контролем
врача Белостоцкого грузят в самолет продукты. По
мешку на каждый день полета. Плюс к этому аварий-
ный паек на месяц. Расчет — 4000 калорий в день.
01 час. Приехал начальник штаба перелета Чекалов. Ра-
диоипструктор узла связи Наркомата Обороны Ковалев-
ский рапортует: «Экипаж АНТ-25 мною подготовлен
по радиоприему и радиопередаче. Умеет пользоваться
международным кодом. По приему достигли скорости
60 знаков в минуту. Передают на ключе со скоростью
55—60 знаков в минуту. Проверку проводил неоднократ-
но, в классе и в контрольных полетах».
01 час 40 минут. Летчики проснулись. Слышен голос
Чкалова.— Спали? — Все в порядке.’ Утренний туалет.
Завтрак...
03 часа. Рассвет. Алая длиннокрылая машина на горке.
Темно-зеленый лес по краям летного поля. Щебечут про-
снувшиеся птицы. Инженер-конструктор Стоман все
еще суетится возле самолета... Чкалов в меховых унтах,
11
свитере и кепке беседует с комдивом Залевским. Жадно
курит: впереди двое суток полета, наверное, без курева...
Чуть было не забыли,—несут бутыль одеколона, надо
же умываться в пути! Приехали к самолету Байдуков и
Беляков. У самолета — Туполев. Крепко обнимаются
с Чкаловым. Идут последние минуты на Земле. Чека-
лов: «Все готово? Можно давать воздух?»
3 часа 44 минуты. Мотор запустился ровно.
3 часа 55 минут. Красная ракета. (Все готово к полету).
Стартер — старший лейтенант Якушин.
4 часа. Белая ракета. Взлет. Солнце... Командарм Алкс-
нис: «Хорошо, очень хорошо оторвался...»
Этот полет длился 63 часа 25 минут. Летчики проле-
тели без посадки от Москвы до Порглэнда — расстояние
свыше десяти тысяч километров. Всего?..— разочарованно
спросит иной юноша, уже привыкший к тому, что в наше
время космонавты летают со скоростью 28 тысяч километ-
ров в час. Да, всего около десяти тысяч километров. Но
по тем временам Это было непостижимо: одним взма-
хом крыльев связать Москву с Соединенными Штатами
через Северный полюс. Не лишне вспомнить, что преды-
дущий перелет из Москвы в Нью-Йорк, совершенный на
самолете АНТ-4 Шестаковым осенью 1929 года, длился
56 дней!
А вскоре по трассе, проложенной Чкаловым через по-
люс, ушли Громов, Юмашев и Данилин. Они пролетели
еще дальше, до самой американо-мексиканской границы,
побив мировые рекорды как по прямой, так и по ломаной
линии.
В своем старом блокноте я читаю записи, сделанные
14 июля 1937 года в помещении Центрального телеграфа,
куда пришли работники штаба перелета, чтобы связаться
с Громовым:
12
«15 часов 10 минут. Стол застлан картами. Командарм
Халепский в белом кителе. Комдив Аксенов. Чекалов.
Перед ними — большой глобус. Беспрерывно звонит те-
лефон. Включено радио. Полковник Псурцев таскает
из аппаратной телеграммы. У всех довольные лица: ми-
ровой рекорд дальности уже побит. Но сколько Громов
еще пролетит?
15 час. 15 мин. Халепский: «Связи с Нью-Йорком опять
пет?»... Радиограммы о ходе перелета лежат в сером
скоросшивателе. Переводчик торопливо переводит де-
пеши иностранных агентств. Мелькнула строка: «Прой-
дена 35-я параллель...»
Но связи с Нью-Йорком все еще нет. Проходим
вслед за Халепским в аппаратную. Белокурая девушка
в наушниках нервно мнет кончик телеграфной ленты:
очень плохая слышимость (она принимает телеграммы
на слух и отстукивает текст). Над аппаратом горит
красная лампочка.
15 часов 50 минут. Какая-то широковещательная стан-
ция САСШ сообщает, что она готовится провести транс-
ляцию с места посадки. Но где сядет Громов? Ассошпэй-
тед Пресс сообщило, что в И час. 40 мин. по Гринвичу
(14 час. 40 мин. по московскому) слышали, как Дани-
лин запросил погоду у Лос-Анжелоса...
17 часов. Связь с Нью-Йорком восстановлена. Принята
телеграмма от советского посла в Вашингтоне Уманско-
го: «Широковещательная станция Нью-Йорка объявила
о посадке АНТ-25, якобы произведенной в районе Сан-
Диэго... Проверяем».
17 час. 15 мин. Чекалов, Аксенов стоят у аппарата теле-
графистки. Чекалов читает вполголоса какую-то те-
леграмму. Сразу же оба убегают к Халепскому.
17 час. 25 мин. Халепский диктует прямо на аппарат:
«Нью-Йорк. Розову. Срочно свяжитесь по телефопу
13
с Сан-Диэго, узнайте точно, где Громов». Попытка свя-
заться с Сан-Диэго из Москвы не удается.
18 час. 22 мин. Нью-йоркское радио опровергает свое
прежнее сообщение. Громов прошел мимо Сан-Диэго,
идет дальше на юг: «Двадцать минут назад самолет еще
летел вдоль западного берега США, южнее Лос-Анжело-
са. Направление — к мексиканской границе».
18 час. 45 мин. Удалось связаться по телефону с Сиэт-
тлем. Оттуда Вартанян подтвердил, что Громов час то-
му назад прошел Лос-Аижелос, направляясь на юг.
19 час. 40 мин. Молния от Уманского: «Радиостанция
Сан-Диэго сообщает, что самолет сел благополучно у са-
мой мексиканской границы на каком-то вспомогательном
аэродроме. Спешу связаться с Громовым по телефону.
Радуемся безгранично». Халепский: «Вот это да!..» Убе-
гает докладывать по телефону правительству.
20 часов. Мы снова в кабинете Халепского. Доставлен
пакет из ЦК ВКП(б) — для передачи Громову: привет-
ствие от партии и правительства. Халепский торопит
телефонистку,— во что бы то ни стало добиться разгово-
ра с Громовым! Подмигивает: «Скажи им, что на их
земле сели наши герои-летчики, один из них — самый
красивый во всей стране. Так быстрей соединят!..»
21 час. 45 мин. Связаться из Москвы с Громовым не
удается: самолет сел в глухом районе, близ безвестного
Сан-Джасинто. Но вот посыпались телеграммы...
Посольство в Вашингтоне передает рапорт партии
и правительству, принятый там от летчиков по телефо-
ну: «Докладываем, что побили два мировых рекорда
на беспосадочный полет — по прямой и по ломаной. Гро-
мов, Юмашев, Данилин».
И тут же, следом, подробности: «Самолет сел в трех
милях к западу от Сан-Джасинто на лугу. Сел благопо-
лучно. Местные военно-вооруженные силы САСШ не-
14
медленно приняли меры к обеспечению летчиков всем
необходимым и взяли на себя охрану самолета. Только
что говорил с начальником ВВС генералом Вестовером.
Он обещал дать указания о всестороннем содействии.
Помощник начальника местной аэродромной службы
Гаррис сообщил мне по телефону, что посадка, несмотря
на отсутствие оборудованного летного поля, была, по
словам очевидцев, блестящей. Самочувствие и настрое-
ние экипажа не оставляет желать лучшего. Сейчас лет-
чики обсуждают с американскими властями вопрос о до-
ставке самолета на ближайший аэродром в Марчфилде.
Стража охраняет самолет от собравшейся вокруг боль-
шой толпы энтузиастов; они приветствуют летчиков и
уже успели получить от них уйму автографов. Сан-Джа-
синто — маленький курорт с населением 1500 человек.
Марчфилд — один из крупнейших военных аэродромов
на западе страны. Адрес летчиков: «Марчфилд, Кали-
форния, САСШ. Уманский»...
Это — полеты вдаль. А вот полеты ввысь: человек уже
приглядывается к космосу, но сначала ему надо узнать,
что творится в стратосфере. И 30 сентября 1933 года туда
взвиваются на гигантском стратостате «СССР» Георгий
Прокофьев, Эрнст Бирнбаум и Константин Годунов. Пом-
нится, как вся Москва в то утро ходила с поднятыми к не-
бу головами: ослепительно белый шар долго висел над сто-
лицей, пока его не стало легонько относить к Коломне.
Голоса стратонавтов, передаваемые из их кабины по радио,
звучали из репродукторов, и это воспринималось всеми
как великое чудо.
Первые советские стратонавты поднялись на высоту
19 000 метров —блистательное достижение по тем време-
нам! Вот как описывал финиш полета на страницах «Прав-
ды» покойный Федор Панферов, которому посчастливилось
в то время оказаться в Коломне:
15
Еще издали стало заметно, как белый мяч начал расти. Он на-
чал расти непомерно быстро, точно раздуваясь на ходу. Он рос,
ширился, и вот уже завиднелись его очертания. Потом он пошел
па снижение еще быстрее, будто падая. Он пронесся над коломен-
ским заводом и опустился где-то за Москвой-рекой на луговин-
ной долине.
Мировой рекорд, и вдруг задержка на переправе...
Чуть в стороне, вниз по реке, растянулся понтонный мост. Он
сумрачно, неприветливо посматривает носами лодок и колеблется,
двигается то вперед, то назад... Он разведен... И чтобы свести его,
понадобится суток двое... А прямо — паром. Но к парому надо ле-
тать на аэроплане: к парому — крутой спуск и грязь по колено.
Вон кто-то примчался на машине из Москвы, решил на пароме пе-
реправиться на ту сторону через реку, в луговинную долину, где
приземлился стратостат. И увяз. Люди тащат машину из грязи.
Безнадежное дело. Люди сами вязнут в грязи, калечат лошадей.
И это не первый день. Говорят, этак они переправляются с самого
зачатия древнего града Коломны.
Доберись-ка вот тут до приземленного стратостата: хоть вплавь
кидайся...
И вот — встреча. Стратонавт Прокофьев идет впереди. За ним
следует толпа людей. А он идет впереди, ковыляя по сырым луго-
вицам белыми, высокими бурками. Он сутуловатый и утомленный.
А на него со всех сторон налетают гости — иностранные коррес-
понденты.
— На какую высоту вы забрались? — спрашивает один
— Мы уже оповестили: девятнадцать километров.
— Ого. Вы побили рекорд Пикара.
— Мы не рекордсмены,— еле заметно морщась, отвечает
тов. Прокофьев.
Корреспондент осекся и тут же вынырнул наперед:
— А что вы там кушали?
— Кушали,— сухо бросает т. Прокофьев.
— А все-таки что?
16
— Это неинтересно.— Прокофьев начинает шагать быстрее.
— Пить хотелось ли? — не отстает гость.
— Еще бы: температура была тридцать градусов.
— А что кушали? Что кушали? — не унимаясь, налетает кор-
респондент уже на второго участника полета тов. Бирнбаума.
— Виноград ели... апельсины ели,— отвечает тот.— Довольны?
Иностранный корреспондент быстро записывает.
— Скажи-ка! Эй, товарищ Прокофьев! Скажи-ка, чем еще по-
радуешь нашу республику,— вдруг вмешивается старый коломенский
рабочий. Он, наверное, спрашивает больше для того, чтобы загово-
рить с Прокофьевым, чтобы хорошенько разглядеть его, чтобы потом
вернуться на завод и рассказать: «Вот какие у нас молодцы заве'
лись: трахнули на девятнадцать километров в небо. Вот птички».
Но к нему-то и прилип тов. Прокофьев:
— Чем порадовать? Задача наша выполнена, товарищ. И мы
имеем возможность радоваться теперь, ибо наши теоретические рас-
четы оправдались, проверились практикой. Мы теперь при первом
же приказе можем немедленно совершить второй полет. Вот этим
и порадуем.
— А мы вас кинулись за веревки тянуть. Схватились,
да и не удержали. Схватить бы да и посадить вас прямо на завод-
ской двор. В гости, мол, к нам прилетели из поднебесья, ну,
и не отпустим теперь. Да вишь ты,— сокрушенно заканчивает ра-
бочий,— не удержали...
— Хорошо сделали, что не удержали. А то была бы авария,—
хлопает по плечу рабочего Прокофьев и шагает дальше, па ветхий
мостик через Москву-реку. — Замечательно было то, что мы
с Землей по радио говорили* Это хорошо. Летишь и с Землей
говоришь.
— И мы вас слыхали,— вырывается из толпы.— Слыхали
и видали. Ну, еще бы не глядеть на вас... Чай, на вас нынче весь
мир глядел...
И люди, шагая за Прокофьевым, смеются, смеются задорно, сча-
стливо, принимая героев страны, завоевателей стратосферы.
17
— А какая красота оттуда открывается! — поднимает кверху
руку Прокофьев.— Заглядишься... Да нам некогда было... Ну,
об этом как-нибудь потом расскажу,— отмахнулся он...
Мир ставил памятники ученым мужам, писателям, поэтам, ху-
дожникам, скульпторам, общественно-политическим деятелям,—
заключил Федор Панферов.— Пора поставить памятник летчику —
человеческой дерзости.
Проходит всего четыре месяца, и на старте новый стра-
тостат— «Осоавиахим-1». На этот раз поднимаются, штур-
муя ледяные выси, ветераны гражданской войны Павел
Федосеенко и Андрей Басенко, а с ними — многообещаю-
щий молодой ученый комсомолец Илья Усыскин.
Они подарили работавшему тогда XVII съезду партии
большевиков новый мировой рекорд: 22 тысячи метров!
Илья Усыскин с помощью сконструированной им камеры
для изучения космических лучей собрал и вписал в бор-
товой журнал бесценные сведения, которые помогли потом
Леонову открыть дверь во Вселенную. Стратонавты не-
сколько часов провели на этой рекордной высоте, ведя
интенсивные наблюдения. «Небо черно-синее»,— записал
Басенко: На борту герметической гондолы все было в по-
рядке. Но неизведанная стратосфера нанесла злой удар
смельчакам: за время пребывания на высоте стратостат
сильно нагрелся, и значительная доля газа покинула обо-
лочку; подъемная сила аппарата сильно сократилась, а
балласта, сбрасыванием которого можно было бы задер-
жать спуск, было уже недостаточно. И когда солнце начало
клонить к закату, быстро охладевший и съежившийся
стратостат камнем пошел вниз. Связь со стратонавтами
была утрачена. Москву охватила тревога.
Я хорошо запомнил эту ночь, насыщенную тяжелым
ощущением надвигающейся беды. Мы, корреспонденты,
устремившиеся вдогонку за стратостатом, улетевшим
18
на восток, тщетно пытались разузнать хоть что-либо о его
судьбе. После долгих и безрезультатных блужданий по не-
мощеным пыльным проселкам мы остановились в каком-то
совхозе и оттуда без конца звонили по всем телефонам, но-
мера которых были записаны в наших записных книжках.
Отовсюду нам вежливо отвечали: «Нет, пока ничего неиз-
вестно...» «Нет, больше не звоните. Если будут новости, мы
вас известим»... И даже у самого опытного из нас, прошед-
шего огонь, воду и медные трубы, репортера «Правды»
Л. Хвата, опустились руки. Мы молча сидели на скамьях,
предчувствуя, что стряслось что-то страшное. Далеко
за полночь в совхоз сообщили из Москвы: «Корреспонден-
ты могут быть свободны. Пусть возвращаются в свои ре-
дакции».
Мы мчались на своих дребезжащих автомашинах
во весь опор. В старой типографии на Тверской улице, где
печатались «Правда» и «Комсомольская правда», перевер-
стывались полосы газет. Встретивший меня заведующий
отделом информации «Комсомолки» всезнающий Ефим
Бабушкин, прочитав в моих глазах немой вопрос, коротко
сказал глухим от волнения голосом: «Все трое... Нашли
в Мордовии...»
Да, стратостат упал в Мордовской автономной области.
В кабине рядом с мертвыми телами трех героев лежал
бортовой журнал, который они вели до последнего дыха-
ния. Прыгающие рваные строчки гласили:
г>Время 16.66- Идем вниз... шего--- Расход от.-- оста гр0.
мадная- Солнце -/б ч- ? м- ясно светит- !~ондолу.-- Нрасоту
неба... Земли... этом..^ Hega... стратостата.. # се^я...
Время 16 ч, 13>5М'"
Это был конец.
Второго февраля 1934 года партия и народ хоронили
на Красной площади трех людей, которые повторили ле-
19
гендарный подвиг Икара, отдавшего жизнь в полете
к Солнцу. Весь XVII съезд стоял, словно в почетном ка-
рауле, у стен Кремля, воздавал должное героям. Вся пар-
тия прощалась с ними. Весь народ провожал их. И Михаил
Кольцов писал в «Правде», обращаясь к потомкам:
Не всегда чувствуешь долговечность страниц и строк, которые
пишешь. Но сегодня — о, да! Сегодня пишется для истории. И се-
годня не требуется для этого ни тонких утверждений, пи блиста-
тельных красот языка. Надо быть лишь хроникером, простым рас-
сказчиком того, что видишь и слышишь. Прочти, будущий человек,
тот, кто, может быть, через сто лет заглянет сюда, в пожелтевшие
листы старой «Правды» времен второй пятилетки. Прочти и перепиши
для своего труда, для своей истории построения бесклассовой жизни.
Москва была изумительно хороша в мягкие зимние дни февраля
тридцать четвертого года. Еще далеко не были воздвигнуты все ве-
ликолепные, величественные здания, которыми украсилась первая
столица коммунизма. Они стояли частью в лесах, частью в грудах
строительного материала. И все же изумительно красива была Мо-
сква в снеговом своем убранстве, бурлящая потоками людей и пят-
нами красных знамен. Уже громадные колонны собрались па старой
Красной площади, а в Кремлевском дворце еще заседал партийный
съезд, и китаец говорил с трибуны. Потом китаец прервал свою
речь, съезд вышел на улицу, из кремлевских ворот, молча стал
на площади.
Несколько минут прошло — негромко заиграл оркестр, и сквозь
неподвижное море люден, знамен, венков прошла небольшая группа
с маленькими урнами в руках... Прах трех молодых людей, молодых и
отважных исследователей неизведанного мирового пространства.
Еще три дня назад имена троих знали только в тесной товари-
щеской среде. Позавчера эти имена узнал весь мир. Узнал в блеске
потрясающего триумфа, как смелых победителей стратосферы, как
отважных счастливцев, прорвавшихся от земной поверхности на не-
бывалую в истории нашей планеты высоту.
20
У Алексея Толстого, в его фантастическом романе «Аэлита»
красноармеец Гусев летит на Марс и там воюет за Советскую рес-
публику. Десять лет не прошло со времени появления красивой
сказки Толстого, и миллионы советских радиослушателей услышали
не в сказке, а наяву звонкий голос красного командира Федосеенко,
рапортовавшего партийному съезду из холодных хрустальных кос-
мических высот: «Штурмуем двадцатый километр!» Еще день про-
шел, и в безоблачную радость победы ворвался трагизм. Миллион-
ные толпы, празднуя триумф трех летчиков, скорбят об их гибели.
Славная победа, славная, почетная смерть.
Это была эпоха, когда наша планета еще казалась не-
объятной. Советские люди завершали тысячелетний труд
человечества по раскрытию ее тайн. Комсомольцы пели
тогда: «Мы все познаем, найдем и откроем — холодный по-
люс и свод голубой...» А двое пионеров «Трехгорки» обес-
покоенно телеграфировали Папанину, Ширшову, Кренке-
лю, Федорову, только что поднявшимся на крутую
ледяную ступень Северного полюса, чтобы стереть послед-
ние белые пятна с карты земли: «Оставьте нам хотя б
одно пятно...»
Наивные, хорошие ребята! Они и не подозревали, что
впереди еще великое множество белых пятен на карте Все-
ленной, исследование которых останется и на их долю и
на долю их младших братишек. В том числе и на долю
Андрияна Николаева, которому шел всего пятый годок,
когда неподалеку от родного села рухнули с неба три со-
ветских Икара, чье дело ему было суждено продолжить.
Сейчас американские специалисты терзаются поиска-
ми ответа на проклятый вопрос: «Почему не мы?..»
«Дитя космического века по имени Каролина,— писала
«Нью-Йорк геральд трибюн», намекая на дочь покойного
президента,— взволнованное, но так, же явно обеспокоен-
ное новостью, серьезно спросила своего отца: «Почему рус-
21
ские могут сделать это, а мы не можем?» Разумеется, бы-
стрый ответ на это гласил бы, что у Советского Союза
имеются более крупные и более мощные ускорители, чем
у Соединенных Штатов. Но в действительности ответ не
так прост».
Да, ответ не так прост, и редактор «Нью-Йорк геральд
трибюн» скорее задохнется от удушья, нежели выговорит
его. Да и не только он. Председатель комиссии палаты
представителей по космическим проблемам заявил, как бы
оправдываясь, что США делают для освоения космоса
«все, что можно сделать за деньги». За деньги! Но именно
в этом корень всех бед ожиревшей страны Джимми Дол-
ларса, которого Маяковский так едко высмеял в 1922 году.
Подвиги, открытия, великие свершения достигаются не
ради денег, а ради идей. За деньги можно купить «партию
откормленнейших свиней», но не порыв души и сердца!
Федосеенко, Басенко и Усыскин, эти доблестные пред-
шественники наших «небесных братьев», прокладывающих
путь к звездам, знали, на какой страшный риск они идут,
поднимаясь к границам космоса на своем утлом стратоста-
те. Они приняли смерть, не дрогнув, гордые сознанием то-
го, что внесли все же свой вклад в развитие социалисти-
ческой науки. Это было сделано во имя великой идеи.
На американском рынке много товаров, и любой из них
можно купить за деньги. Воротилы капиталистического
мира кичатся тем, что пока еще витрины их магазинов вы-
глядят привлекательнее наших. Они все еще меряют чело-
веческое счастье куцой меркой личного материального бла-
гополучия. Не далее как 13 августа 1963 года парижская
газета «Комба» повторила этот заученный урок: «Хрупкое
человеческое счастье предусматривает прежде всего мате-
риальный комфорт, которым жертвуют в Советском Союзе
во имя подобных завоеваний».
Те, кто пишет, и те, кто подсказывает такой тезис,
22
делают это скрипя сердце: они знают, что из года в год и
«материальный комфорт» в Советском Союзе стано-
вится все более ощутимым, хотя мы и не делаем
из него культа. Советский человек любит нарядно одеться
и съесть вкусный обед. Но разве ради этого он проявлял
и проявляет готовность «сердце отдать временам на раз-
рыв»? Нет, он делает это во имя высоких целей, завещан-
ных ему Лениным!
А во имя чего будет проявлять самопожертвование че-
ловек, лишенный высоких идеалов? Во имя «мистики
комфорта», как выражается та же «Комба»? Во имя лиш-
ней тысячи долларов? Нет, на этом коне далеко не уедешь!
И недаром писала 13 августа 1962 года «Нью-Йорк тайме»:
«Двойной запуск советских космических кораблей вызвал
уныние в Вашингтоне...» Только такая забубенная голо-
вушка, как Трумэн, мог позволить себе с веселым наигры-
шем заявить, что он поздравит Николаева и Поповича
лишь в том случае, «если все это правда». А потерявший
честь корреспондент «Нью-Йорк тайме» Осмундсен, под-
певая своему экс-президенту, нацарапал: «Русские не до-
казали, что в космическом корабле действительно нахо-
дится майор Николаев». Ссылаясь на американских «экс-
пертов», он авторитетно разъяснил, что Советский Союз-де
мог заснять фильм о майоре Андрияне Николаеве на Зем-
ле и передать его по телевидению.
Что возьмешь с таких потерявших стыд и совесть лю-
дей? Они следуют стандартам привычного им образа жиз-
ни: отрицай начисто все, что тебе не по нутру! Заявил же
американский генерал Уокер 6 августа 1962 года, что
гигантская битва на берегах Волги в 1942 году представля-
ла собой лишь «гигантский блеф, организованный Сове-
тами, чтобы повлиять на американское общественное мне-
ние». «Эта битва,—сказал генерал Уокер,— ограничилась
тремя атаками немецких войск против осажденного
23
города. Никогда вокруг Сталинграда не находилось свыше
30 000 немецких солдат...»
Правда, когда американские генералы остаются наеди-
не друг с другом, они рассуждают более трезво. Не пото-
му ли они предприняли попытки поставить радиоактивный
барраж на космических путях? Писала же, ликуя, осведом-
ленная западногерманская газета «Ди вельт» 20 июня
1962 года, комментируя американский ядерный взрыв
в космосе: «Даже если бы русские захотели, они не смогли
бы сейчас послать на орбиту Земли космонавта... Амери-
канские атомные испытания закрыли на задвижку дверь,
которая ведет Кремль в космос». Ну что ж, советские кос-
монавты сбили эту задвижку и проложили дорогу в обход
американской радиоактивной западни!
Буквально с первой до последней минуты первого
группового полета советских космических кораблей черные
силы за океаном молили своего бога, чтобы он помешал
его успеху. 14 августа 1962 года газета «Нью-Йорк ге-
ральд трибюн» многозначительно писала в статье под
заголовком:
СПУСК-ЭТО СЛОЖНОЕ ДЕЛО
Видимо, человек, который
побил рекорд по выносливости
в космических полетах, майор
Андриян Николаев, бывший ле-
соруб, должен вернуться пер-
вым. Орбита «Востока-3» опу-
стилась с тех пор, как он был
запущен в субботу... Николаев
медленно, ио заметно па-
дает!?!) к земле. Если он не
начнет сдерживать свое паде-
ние, его может ждать беда.
Внешняя оболочка его корабля
весом в пять тонн будет
все больше и больше раска-
ляться, пока он окончатель-
но не превратится во вращаю-
щуюся печь, которая затем ис-
парится вместе со своим пас-
сажиром».
О, как хотелось бы хозяевам «Нью-Йорк геральд гри-
бной», чтобы все произошло именно так, как это красочно
изобразил их наемный сочинитель Стюарт Лури! Они дей-
24
ствительно были бы рады заживо поджарить советского»
космонавта. Но сие от них нисколечко не зависело: как
говорится, видит око, да зуб неймет...
Здравомыслящие американцы отдавали себе отчет в том,
что слишком откровенные высказывания тех, кто жаждал
гибели советских космонавтов, лишь компрометируют
американцев в глазах мирового общественного мнения.
На злопыхателей цыкнули, и они примолкли.
13 августа 1962 года президент США Кеннеди публично»
признал, что США отстают от Советского Союза в освое-
нии космоса и что они обеспокоены этим. Это признание
с тех пор пришлось им повторить трижды: в 1963 году,
когда в космосе побывали Быковский и Терешкова,
в 1964-м, когда взвился корабль «Восход» с Комаровым,
Феоктистовым и Егоровым на борту, и в 1965-м, когда
Беляев и Леонов открыли дверь в космос.
Круты ступени, ведущие человечество ввысь, к позна-
нию сокровенных глубин Вселенной. Всего восемьдесят
лет тому назад в своей смертной камере русский народо-
волец Кибальчич набросал вдохновенный план создания
ракетного двигателя, способного преодолеть страшную си-
лу земного притяжения. На смену ему пришел великий
провидец Циолковский со своими проектами звездоплава-
ния, и уже при жизни его первые советские стратонавты
предприняли разведку подступов к безвоздушному про-
странству. Еще четверть века, и наши соотечественники
освоили первые маршруты в космосе, а на Луне уже ле-
жат в ожидании первых гостей с Земли вымпелы, достав-
ленные туда советской же ракетой...
В начале тридцатых годов группа старых ученых, сфор-
мировавшихся еще при царском строе, опубликовала свое»
взволнованное и искреннее письмо, обращенное ко всем
ученым мира, ко всем работникам науки и техники: «Мно-
25
гие из нас, разделяя кастовые предрассудки духовной ари-
стократии, рассматривали пролетариат как грядущих гун-
нов, разрушителей культуры и цивилизации. История
доказала как раз обратное: капитализм уничтожает куль-
туру,— ее спасает и развивает пролетариат, класс герои-
ческий, способный на огромные жертвы, класс творческий,
созидающий, организующий».
Поднимаясь со ступени на ступень прогресса, Совет-
ский Союз достиг таких захватывающих дух высот, кото-
рые оказались недоступны Западу, вчера еще кичившему-
ся своей старой цивилизацией. Чистый воздух этих высот,
«грозою разреженный двух революций», как писал Мая-
ковский, поразительно благоприятен для самых смелых и
дерзких творческих поисков. Этого живительного воздуха
не хватает тем, кто вынужден вести свой научный труд
в удушливом старом мире доллара.
И вот именно для того чтобы лучше постигнуть то ве-
ликое чудо, которое свершил наш народ, стремительно
поднявшийся на эти высоты, молодым людям наших дней
надо поближе познакомиться с теми, кто, будучи их свер-
стниками, тридцать лет назад месил ногами глину первых
больших новостроек, закладывал основы принципиально
новой, нигде и никогда в мире не испытанной и не испробо-
ванной экономической системы, вел смелый поиск в науке
и технике, не сдаваясь ни перед какими трудностями.
Героев тридцатых годов часто называли романтиками,
энтузиастами. Ну что ж, это очень хорошие, точные слова,
отлично передающие дух того времени. Меньше всего эти
люди думали о спокойствии, о комфорте, о выгоде. То, что
делали они, неизменно казалось им самым увлекательным,
самым интересным занятием на земле.
Я не хочу наводить на эпоху нашей молодости «хресто-
матийный глянец». Нет, было всякое: и радостное, и тра-
гическое, и веселое, и неизмеримо тяжкое. И были всякие
26
люди: безусые энтузиасты, о которых любил писать стихи
Джек Алтаузен, сам оставшийся непоколебимым энтузиа-
стом до своего смертного часа, который он принял
на войне, и были людишки так себе, и даже просто дрян-
ные люди. Помните, Маяковский так и писал: «А теперь
поговорим о дряни». Выражались и хлеще. Я сам, помнит-
ся, счел возможным однажды в «Комсомольской правде»
озаглавить свою статью так, как нынче это уже не при-
нято,— «Сволочь»,— до того чьи-то подлые деяния разо-
злили в те времена молодого горячего автора.
Но в целом это было подлинно романтическое, упои-
тельное время. Люди собственными руками создавали то,,
что раньше казалось только мечтой, убеждались на де-
ле, что эти планы-мечты — вполне реальная вещь. И но-
вое слово «наше» заменяло тысячелетнее «мое»...
Пуск каждого нового предприятия превращался в на-
стоящий семейный праздник для всех, выход на демонст-
рацию приносил большую радость, и не было тут ни ма-
лейшей доли будничности, ни грана официальности. Каж-
дая победа была поистине завоевана собственными руками,
взята с бою приступом, штурмом, подчас выстрадана, и
в ней люди видели живое подтверждение реальности своих,
казавшихся многим невероятными, замыслов и планов.
Вот почему любое из кажущихся ныне самыми буднич-
ными и привычными событий — выпуск нового станка,
окончание строительства завода, освоение нового техно-
логического процесса — в те годы воспринималось всеми
как большое торжество.
Вспоминается такая деталь. В те далекие годы среди
прочих заводов столицы делал свои первые шаги по пути
технического прогресса и Московский электроламповый
завод. Наша «Комсомольская правда», как и электролам-
повый завод, тогда находилась на территории Бауманского
района, и ее старые работники хорошо помнят, как тяже-
27.
ло давались эти первые шаги: все начиналось по существу
от нуля — не было ни современной техники, ни опыта, ни
квалифицированных кадров. Но на заводе царил такой
творческий подъем, все люди работали с такой энергией,
что планы перевыполнялись вдвое, и каждый успех празд-
новался всем районом, всей Москвой как победа.
Одной из таких побед в 1931 году было освоение произ-
водства первых советских электроламп мощностью
1000 ватт. Это считалось необычайным достижением, и
первые тысячеваттные лампы советского производства
были установлены на крыше здания ГУМа, их батареи ос-
ветили Мавзолей В. И. Ленина, и все мы ходили на Крас-
ную площадь любоваться сиянием новых ламп, казавших-
ся нам необычайно мощными. Ну вот, а сейчас, когда эта
книжка выходит в свет, Московский электроламповый
завод изготовляет уже лампы «Сириус» в 300 000 ватт,
освещающие площадь до 100 гектаров. И все-таки память
о первой тысячеваттной лампе, родившейся в Москве
в 1931 году, еще живет в сердцах бауманцев.
А вспомните историю первых советских тракторов!
На одной из фотовкладок в этой книге вы увидите три
очень похожих снимка: с конвейера волгоградского завода
имени Дзержинского сходит трактор № 1, потом трактор
№5000 и наконец, трактор № 100 000. В наше время эти
цифры никого не удивят, а иной молодой читатель даже
пожмет плечами: что за идея — праздновать, скажем, спуск
с конвейера пятитысячного трактора? А тогда, на заре три-
дцатых годов, такое событие воспринималось как историче-
ское и давалось оно ценой напряжения всех сил. Ведь это
было начало поточного производства в нашей стране.
Внимательнее вглядитесь в лицо водителя, сидящего
за рулем трактора № 5000! Это тоже один из самых ти-
пичных представителей поколения тридцатых годов —
Саша Косарев, наш комсомольский вожак. За иятитысяч-
28
ный трактор боролся не только весь заводской коллектив,
но и вся наша молодежь, весь комсомол, и место вожака
было здесь.
Выпуск трактора № 5000 стал не только делом чести
рабочих завода имени Дзержинского, но и делом между-
народного престижа Советского Союза. Как хорошо сказал
тогда на митинге ударник большого конвейера Чернов:
«Дзержинцы с радостью затыкают глотку мировой бур-
жуазии советским трактором «Интернационал». Это наш
ответ всем недругам, кто ведет за рубежом разнузданную
пропаганду, кто пишет: «Красные завод построили, а
пустить его в ход не смогут».
И вот наступил этот момент, так хорошо описанный
покойным писателем-правдистом Яковом Ильиным в сво-
ей незаслуженно забытой книге «Большой конвейер»:
...Трактор уже был в предпоследнем гнезде. Секретарь комсомола
(Саша Косарев.— Ю. Ж.) стоял сбоку взволнованный; у него сразу
появился вид азартного, задетого за живое мастерового; проходив-
шие мимо него девушки шепотом спрашивали у соседей: «Это кото-
рый же секретарь, вот этот маленький?» И, оглядывая его —
в спецовке и голубой майке,— они не то разочарованно, не то
одобрительно говорили: «Этот наш».
Да, он действительно был «наш», и когда с него слетал налет
официалыцины, когда он оставался самим собой, вся эта его «на-
шесть» и простота ясно проступали. Вот он стоял такой, как он
есть,— невысокий и плотный, взволнованный только одним: как
бы свести трактор, ни на кого не наехав, как бы правильно
«включить скорость»...
Когда секретарь сел к рулю, по толпе прошел шорох — его узнали
комсомольцы. И имя его, передаваемое из уст в уста, обежало толпу.
Неожиданно цех смолк — ощущение внезапно наступившей ти-
шины, в которой явственно слышался треск мотора, как бы сковало
29
толпу. Стало тихо, как в непогоду, перед грозой, все притаилось,
и тут упал возглас, упал, как первая капля, упал, и за ним после-
довали тысячи других возгласов. Секретарь комсомола слышал их
отдаленно, вернее — видел их по движениям губ. Мотор шумел,
и он все силы, все напряжение мускулов вложил в то, чтобы, про-
ведя трактор по настилу пола — четыре-пять шагов,— сразу оста-
новить его. Он дернул другой рычаг, и трактор остановился. Отирая
лоб, секретарь размазал на нем пыль, грязь и пот. Утираясь плат-
ком, поданным кем-то из толпы, он оглянулся и увидел, как все
эти висящие, стоящие, покачивающиеся, сдерживаемые цепью лю-
дей, эти сотни голов, русых, коричневых, черных, сотни глаз, ра-
достных и возбужденных, сотни улыбок, рук, щек, лбов менялись,
будто с них стирали губкой одно выражение и из-под него просту-
пало другое.
Это новое выражение было выражением торжества по-
беды, завоеванной в упорной, драматической, порой от-
чаянной борьбе против дикой отсталости, невежества, ни-
щеты. И все было воплощено в этом простом, пока еще
неказистом на вид, выкрашенном красной краской колес-
ном тракторе марки «Интернационал» № 5000. И было
это рано утром 28 мая 1931 года.
Вот о чем напоминает нам только одна эта фотогра-
фия, одно из тысяч свидетельств духа и характера тех па-
мятных лет.
Удивительная все-таки была эта эпоха, — начнешь
вспоминать о ее волнующих событиях, и вот уже они
сами тебя подхватывают и несут, словно реки, и трудно
остановиться. Передо мной еще один рабочий блокнот,
уцелевший от той далекой поры, и хочется снова при-
вести выдержки из него, хотя я и опасаюсь, что частые
цитаты из старых записей начинают приедаться ны-
нешнему молодому читателю, для которого пуск нового
предприятия — такое же само собой подразумевающееся
30
действие, как восход солнца или гудок, зовущий на рабо-
ту. Но я все же прошу еще минуточку внимания — дело
® том, что речь идет о пуске предприятия не совсем обыч-
ного: в строй вступала первая очередь Московского мет-
рополитена, казавшаяся тогда нам бесконечно длинной —
подземная линия от Крымской площади до Сокольников,
с ответвлением от библиотеки имени Ленина до Смолен-
ской площади.
Эту подземную дорогу строила вся Москва, и то, что
увидели мы в памятный день 6 февраля 1935 года, не
могло не потрясти нас: под землей вдруг выросли пери-
данные мраморные дворцы. В наше время строителей тех
лет иной раз критикуют за так называемые «излишества»:
зачем столько мрамора и гранита, зачем было обшивать
сиденья вагонов импортной кожей, зачем прибегали к
сложной архитектуре? Но право же, что касается Москов-
ского метро, подлинные излишества были сотворены
позднее, особенно в первые годы после войны. Первая же
очередь, светлая и яркая, блиставшая дорогим, это верно,
но стойким мрамором, залитая светом, наполненная всегда
свежим воздухом, поразила всех нас, как зримое, вещное,
весомое воплощение того, о чем мечталось в то трудное
время.
«Так и будет при коммунизме!» — удовлетворенно
говорили люди, и это было очень-очень важно.
И вот репортаж о пуске этой первой линии Москов-
ского метро редакция «Комсомольской правды» поручила
в числе других сотрудников и мне. Надо вам сказать, пуск
проходил весьма торжественно: первые составы Москов-
ского метрополитена были отданы в распоряжение засе-
давшего тогда в Кремле VII съезда Советов СССР, деле-
гаты которого решили сами поглядеть, что это такое, а
потом рассказать об увиденном своим избирателям
по всей стране.
31
Вы можете себе представить, какой радостью было для
молодого журналиста в такой момент получить пропуск
на весь день, позволявший ездить в метро в любом на-
правлении — сколько твоей душеньке угодно! И вот пере-
до мной этот старый-престарый блокнот, исписанный
вдоль и поперек:
Станция «Охотный ряд». Серо-голубой мрамор. Але-
бастровые светильники, похожие на древне-греческие
чаши. Они еще не просохли, и над светильниками ви-
тает пар; похоже, будто в чашах жгут благовония, как
в античном храме.
Дежурные по станции — Карнов, Дроздов. Аккурат-
но примеряют форменные фуражки.
Связь еще не отлажена:
— «Охотный ряд» слушает!..—Карнов берет труб-
ку, это «Площадь Дзержинского» спрашивает, когда
отойдет поезд от «Охотного ряда». («Охотный ряд» —
«Площадь Дзержинского» — 1,5 километра подземного
пути!) Плохо слышат друг друга. — Препятствий
нет?.. Какие работы?.. В пределах станции... А перегон
свободен?..
Первое расписание. Прибытие поезда со станции
«Крымская площадь»: И час. 17 мин. Отправление
на «Сокольники»: И час. 19 мин. Прибытие из «Соколь-
ников»: 12 час. 30 мин., отправление: 12 час. 32 мин.
Но автоматическая сигнализация все еще до конца
не отлажена, а первый поезд «Литер «А» уже отходит
с «Кропоткинской». С ним едут делегаты съезда Сове-
тов,—они сели в поезд на станции «Крымская площадь»...
Дежурный Карнов, немного волнуясь, предупреждает
своего коллегу со станции «Площадь Дзержинского»:
— Приготовьтесь! Поезд будем пропускать по теле-
фонному соглашению — по правильному пути.
32
Мы часто и справедливо вспоминаем о творческом подвиге гениального предшест
венника наших первооткрывателей космоса Циолковского...
Техника 30-х годов теперь кажется кустарной в сравнении с космическими
кораблями. Но и' тогда наши пилоты летали дальше всех и выше всех.
Полет Чкалова, Байдукова и Белякова длился 63 часа 25 минут без посадки;
расстояние — свыше десяти тысяч километров.
А вскоре по трассе, проложенной Чкаловым через полюс, ушли Г ромов, Юмашев
и Данилин. Они пролетели еще дальше, побив мировые рекорды...
Поднимаясь к границам космоса на своем утлом
стратостате, П. Федосеенко, А. Васенко и И. Усыс-
кин знали, на какой страшный риск идут. Это
было сделано во имя великой идеи. И они отдали
свою жизнь за идею.
.-•Освоив технику Запада, мы, ученые, инженеры, рабочие, перестроим ее в более
совершенную технику социализма..."—писал 29 сентября 1938 года руководитель
комбината физико-технических институтов А. Ф. Иоффе.
Это они — Папанин, Ширшов, Кренкель, Федоров — поднялись на крутую ледяную
ступень Северного полюса, чтобы стереть последние .белые пятна” с карты Земли.
Полеты в Арктику и первые советские станки ДИП—«Догнать и перегнать*—в
^0-е годы были такими же приметами времени, как в 60-е годы — рейсы в космос
и кибернетика.
Читайте, завидуйте
Я — гражданин
Советского Союза.
В. МАЯКОВСКИЙ
Никогда еще страна не строила
так много, так быстро и так
скоро.
.Смычка великого стального пу-
ти обеспечит развитие Казах-
стана*— с такими лозунгами
работали люди на строитель-
стве Турксиба.
И вот он — первый поезд.
Каждая победа — будь то строительство Магнитки или пуск прокатного стана
на Кузнецкстрое — была поистине завоевана собственными руками, взята с бою
приступом, штурмом, подчас выстрадана...
Выпуск нового станка, окончание строительства агрегата, завода, освоение нового
технологического процесса в те годы воспринимались как большое торжество.
Среди хаоса перекопанной земли, среди приземистых бараков, где теснились
люди, поднимались н небу величественные сооружения — крупнейшие и современ-
нейшие по тем временам заводы.
Здесь, в этих пустынных в ту пору местах, началось строительство Днепрогэса —
первой в нашей стране крупной гидроэлектростанции — тогда она была крупнейшей
в мире. А на нижнем снимке вы видите знаменитых в те годы бетонщиков,
строивших плотину на Днепре. Ими руководила неутомимая Женя Романько
(крайняя справа).
В те годы мы любили публиковать такие снимни, убедительно показывающие
мощь наших новых металлургических гигантов, каких не знала старая Россия.
И он быстро выписывает документ водителю первого
поезда:
МОСКОВСКИЙ МЕТРОПОЛИТЕН, СТАНЦИЯ «ОХОТНЫЙ РЯД»
РАЗРЕШЕНИЕ № 6
Разрешаю поезду № ,,Литер,, А" отправиться со станции
,,Охотный ряд" при закрытом выходном семафоре и следо-
вать до станции ,,Площадь Дзержинского" вне зависимости
от показаний проездных семафоров...
Из туннеля уже слышится нарастающий железный
гул. Звучит сирена. И вот мы впервые видим подземный
поезд, о котором так долго мечтали: четыре желто-олив-
ковых вагона, залитые белым светом хрустальных лам-
пионов; за широкими окнами — веселые, смеющиеся фи-
зиономии первых пассажиров — строителей метро и их
гостей, делегатов съезда Советов.
Поезд стоит всего две минуты. И сколько разных ве-
щей должен успеть узнать и записать за эти две минуты
корреспондент! В своем старом блокноте я читаю:
Поезд — строго по графику. Ведет машинист-наставник
А. С. Трофимов. Начальник поезда — Л. Караваев. Ин-
женер Прохоров — от завода: «Вагоны прошли 1500 ки-
лометров. Результат испытаний — отлично». Получена
благодарность.
Сидоров — председатель колхоза, его фамилия —
на Доске почета Московской области. Член ВЦИК.
«Впечатление? Потрясающее! Станция — величайшая
культура. Автоматические двери в вагонах — безопас-
ность человека. Не поездка, а отдых! Все удобства...»
Свисток, поехали... На ходу корреспондент, охвачен-
ный общим непередаваемо праздничным настроением
(в вагонах уже поют!), вместе со всеми разглядывает
33
станции, поражается, но тут же снова хватается за ка-
рандаш и записывает, записывает...
День пролетел, как одно мгновение. Глянул на часы —
батюшки! — уже полночь. А в метро по-прежнему светло,
как днем, и по-прежнему людно и шумно, по-прежнему
все веселы и бодры. Не успеет одна группа гостей закон-
чить поездку в метро, как другая уже ждет своей очереди.
В своем блокноте я читаю торопливые записи:
Впечатления делегатов.
С. Косиор: «Радуется сердце, когда видишь такие
сооружения. Привет и поздравления комсомольцам стан-
ции, которые вложили в эту стройку так много сил и
энергии!»
Фокина — галошница с «Красного богатыря»: «На весь
выходной приходи и катайся! Надо же такое при-
думать... Сама своим глазам не верю. Я-то сюда как
попала? У нас билет дали одной пожилой, а она его мне:
«Ты,— говорит,— помоложе, езжай, погляди, не пода-
вит ли часом людей эта подземная чугунка, там ведь
темно. Так вот я и оказалась тут».
Толкачева — работница фабрики из Павлова-Посада:
«Чего только люди не набрешут! У нас такое говорили:
скоро-де вся Москва провалится, тюннели какие-то роют,
будто людям мало места стало по земле ходить, так уж
надо под земь лезть. А я бабам отвечаю: «А вы туннели
под Курским вокзалом видали, когда с перрона в город
выходите, с поезда?» — «Ну, видали». — «Так не про-
валивается же вокзал?..» — «Ну, и что ж,— гово-
рят,— то вокзал, а то город. Простоит Москва года
три, а потом непременно провалится». На том и
упорствуют...»
Герасимова — ткачиха фабрики имени Октябрьской
революции Раменского района: «А я вернусь, соберу де-
-34
тишек в нашем детском саду, все расскажу...»
Молоков — Герой Советского Союза, летчик, спасав-
ший экипаж «Челюскина», затонувшего во льдах Арк-
тики: «Был я в Лондонском метро, с нашим не срав-
нить. Там духота, грязь, — противно становится на ду-
ше, когда туда опускаешься. А здесь — радость»,— «А
что приятнее — в воздухе летать или здесь, под зем-
лей?» Усмехается: «И там и здесь — полет!»
Лихачев — директор Московского автозавода: «Заяв-
ляю со всей ответственностью — это лучший из пяти
метрополитенов, которые я видел в поездках за грани-
цей. Надо создать фильм «Метрострой», — снять каж-
дую деталь этого величественного сооружения и пока-
зать повсюду, чтобы все увидели, как замечательно
умеют строить большевики».
Емельян Ярославский: «Вы из «Комсомолки»? Ну что
ж, найдите все самые красочные эпитеты, и я соглашусь
с любым: сильнейшее, ярчайшее, великолепнейшее,
изумительнейшее впечатление. Горжусь тем, что тут
есть капелька и моего труда — как-никак, участвовал
в субботниках. Кажется, совсем недавно мы тут копали
землю, возили ее на тачках. И вот сегодня уже мчится
подземный поезд, а я никак не могу узнать места, где
работал. Вот это большевистские темпы. А насчет за-
граничных метро Молоков и Лихачев правы. Бывал я и
в Лондонском, и в Парижском, и в Берлинском метро —
никакого сравнения с нашим!
Вот так и ездили мы от станции к станции первой
очереди Московского метро до глубокой ночи, в шуме, га-
ме, веселых разговорах был уже потерян счет времени, и
никто не думал, что мы попросту пользуемся удобным,
современным видом городского транспорта, а было эго
похоже на удивительный и ни на что не похожий карна-
35
вал в сказочных мраморных дворцах. И только поздно
вечером, когда люди, все же притомились и, крепко дер-
жась за поручни, начали на дальних перегонах поклевы-
вать носами, прижатый в толпе рядом со мной молодой
писатель Илья Ильф вдруг тихо засмеялся и сказал, об-
ращаясь к неразлучному другу своему Евгению Петрову:
«Ага, вот теперь-то и начинается настоящая подземка,—
сейчас люди начнут ценить не только красоту, но и ско-
рость передвижения».
Я вспомнил здесь об этом необыкновенном, хлопот-
ном и волнующем дне не только чтобы объяснить, как
родился у нас непонятный многим иностранцам «культ
советского метро», над которым до сих пор подтрунивают
некоторые, но и потому, что эти сценки, схваченные
на лету, отражают в себе неповторимое своеобразие эпо-
хи. Ночные субботники под музыку военных оркестров
на строительстве Харьковского тракторного и танцы, спо-
собствовавшие уплотнению бетона в котлованах Днепро-
строя, выезды красных обозов на первый ранний колхоз-
ный сев с бубенцами и лентами в гривах коней — все это
штрихи, детали, без которых современнику трудно пред-
ставить то время.
Никогда еще страна не строила так много, так быстро
и так споро. Было много бед, аварий, катастроф — иные
по вине вредителей, иные просто по неумению,— была
уйма трудностей, но было и много яркого, праздничного;
как сказал мне в тот вечер пуска метро Емельян Ярос-
лавский: «Найдите все самые красочные эпитеты, и я
соглашусь с любым». Помнится, только в одном — тре-
тьем по счету — году пятилетки мы строили сразу 518 за-
водов и создавали 1040 машинно-тракторных станций.
По нынешним временам — цифры не ахти какие. Но в ту
пору это было нечто столь грандиозное, столь величест-
венное, что даже наши молодые, легко принимающие са-
36
мые необычайные и невероятные масштабы умы не без
труда представляли себе во всем величии объем работ.
И буквально каждый день повторялось то, о чем напомни-
ли мне записи в старом блокноте от 6 февраля 1935 года:
народ весело праздновал свои очередные победы.
Сейчас мы строим много больше и много лучше, чем
тогда, и пуск новых предприятий отмечается на строи-
тельных площадках так же радостно. Но строек этих
столько, что просто физически невозможно уследить
за всеми. Иногда ненароком, на ходу узнаешь, что где-то
в Сибири, в Казахстане, на Волге, на Украине, всту-
пил в строй уже не какой-нибудь там один завод или ком-
бинат, а целый промышленный район величайшего значе-
ния, и обо всем этом — всего лишь несколько строк
в «Правде», а не серия специальных номеров, как это
бывало когда-то при пуске большого завода.
В этом — признак большого экономического здоровья
нашего времени. И все же перелистаешь иной раз страни-
цы газет тридцатых годов, и тронет душу хорошая грусть:
уж больно красиво горели костры молодой романтики, от-
мечавшие на картах первых пятилеток главные точки при-
ложения молодой силы нашего общества.
Не без колебаний и не без долгих раздумий я взялся
за работу над этой книгой, отложив в сторону другие, бо-
лее близкие дела: много ли в сущности успел повидать
в ту пору рядовой корреспондент «Комсомольской прав-
ды», которого газетная судьба повела в обход таких важ-
нейших строек первых пятилеток, как Магнитострой, Куз-
нецкстрой, Днепрострой и другие, чьи имена вошли в ис-
торию нашего времени? Может ли он только на основе
того, что видел и пережил в те годы в Донбассе, на строй-
ке Харьковского тракторного, в цехах первого в Совет-
ском Союзе Горьковского автозавода, на Урале и в Ком-
сомольске-на-Амуре дать читателям хотя бы некоторое
37
представление о людйх тридцатых годов, шедших вперед
по крутым ступеням своего времени?
В конце концов я все же решил: надо попробовать
это сделать. Ведь если каждый из нас, современников
этой героической эпохи, расскажет о том, что он увидел
и запомнил, находясь на своем боевом посту, то в целом
такие рассказы помогут писателям, которые наверняка
много раз будут обращаться к тридцатым годам двадца-
того века, обрести богатый документальный материал.
Окончательно я утвердился в этой мысли в тот день,
когда мы засели обдумывать план книги с замечательным
художником-книжником С. Телингатером, который еще
три с лишним десятилетия назад отлично, с большой вы-
думкой и темпераментом оформлял первые книги о людях
тридцатых годов. Именно его неистощимой энергии и изо-
бретательности мы с вами, читатель, обязаны тем, что мно-
гое, о чем не смог рассказать автор, воспроизведено здесь
в подобранных им фотоматериалах, сила и убедительность
которых способны затмить любой текст.
Пусть же эта скромная книжка послужит, как говорит-
ся, первой ласточкой, которая возвестит о выходе в свет но-
вых и новых книг, всесторонне освещающих жизнь, борьбу и
быт людей, которые называли себя ударниками пятилеток.
Люди тридцатых годов, их труд, их подвиги, их думы
и чаяния заслуживают того, чтобы молодой читатель по-
ближе познакомился с ними. Встречи с ними помогут
современному молодому человеку нагляднее увидеть, как
свершилось великое «русское чудо», о котором не так
давно рассказали всему миру в своем интересном фильме
наши друзья из Германской Демократической Республики
супруги Торндайк, и чему можно поучиться у тех, кто
свершил это чудо.
РАССКАЗ О МОЛОДЫХ ГАЗЕТЧИКАХ1
::Ш
• • ел тысяча девятьсот двадцать девятый
• *<>••• год — счастливая и неповторимая по-
ра нашего журналистского детства. Детства?.. Любой из
нас обиделся бы тогда, если бы ему это сказали. Конечно,
все мы считали себя уже опытными газетчиками, прора-
ботав год-два в «Луганской правде». Но, в сущности го-
воря, были ужасающе неопытны.
Журналистов с дореволюционным стажем среди нас
не было. Почти все мы пришли в газету с заводов и
из деревни. Учиться приходилось на ходу, и корректоры
укоризненно вздыхали, обводя красным карандашом ор-
фографические ошибки в наших рукописях,— машини-
сток в редакции не хватало, и каракули молодых газет-
чиков шли прямо к наборщикам. И все же, при всем том, я
41
уверен, мы приносили нашему редактору не так уж
много огорчений: неопытность компенсировалась порывом
юности.
Редактором у нас был коммунист с подпольным ста-
жем — бывший слесарь, сын одесского грузчика Михаил
Давыдович Гарин. Мы смотрели на него с почтением, как
на старого революционера, — ведь он вступил в партию
еще до Октябрьской революции, а в годы гражданской
войны работал на нелегальном положении в тылу у бе-
лых: в Одессе сотрудничал в подпольной газете «Комму-
нист», в Екатеринославе был членом Губревкома. После
этого он успел окончить коммунистический университет
имени Свердлова, поработать на партийной работе, стать
заведующим партийным отделом всеукраинской газеты
«Коммунист». В наших глазах Гарин, которого все мы
глубоко уважали, был глубоко пожилым человеком, хотя
по нынешним временам его сочли бы чуть ли не юношей:
ему не было тогда и тридцати лет. Среди двадцатилетних
сотрудников редактор, конечно, держался солидно, хотя
в его черных глубоких глазах, бывало, нет-нет да и за-
играет такая же веселая, шалая искорка, как и у всех
остальных.
Любая творческая инициатива редактором нашим не-
медленно приветствовалась и поддерживалась, даже если
она носила фантастический характер, — в этом случае ре-
дактор брал на себя труд деликатно помочь своим молодым
сотрудникам потихоньку спуститься с небес на землю, и
притом так, чтобы они сами этого не заметили. В редакции
царила атмосфера подлинной творческой свободы, и
силенок хватало на многое: и на то, чтобы выпускать
ежедневную газету «Луганская правда», выходившую
в то время на восьми страницах, да еще вдобавок газету
для крестьян — «Червона Луганщина» и научно-популяр-
ный журнал «Новый Донбасс», и на то, чтобы писать
42
Редакция газеты «Луганская правда», 1929 год.
рассказы, повести, стихи и поэмы и печатать их в сбор-
никах нашего литературного объединения «Забой», где
безраздельно властвовал умами наш ровесник черноволо-
сый комсомолец Борис Горбатов (его первый роман
«Ячейка» в то время был одной из самых популярных
книг в стране), и на' то, чтобы руководить кружками по
ликвидации неграмотности и самим учиться в вечерних
школах,— при всей своей самоуверенности, столь свойст-
венной юности, мы понимали, что знаний у нас маловато.
В тесных каморках нашей редакции всегда ctojCt дым
коромыслом: наш международник Якобсон строчил пере-
довую статью, подвергая разгрому Лигу Наций, только
что отклонившую советский план разоружения,— «Женев-
ские гробокопатели окончательно себя разоблачили. Аме-
риканский империализм показал свои когти»; замести-
тель редактора Альхимович надрывно кричал в телефон,
тщетно пытаясь связаться с отдаленным сельсоветом, куда
43
отбыла на санях выездная редакция в лице чубатого
энергичного юноши Бориса Новицкого; Гриша Калюж-
ный распечатывал десятки конвертов с только что
прибывшими письмами. рабкоров; очеркист Аксененко
делился впечатлениями от концерта скрипача Мирона
Полякина, заехавшего на гастроли в Луганск; заведую-
щий канцелярией Видес возбужденно рассказывал, как
накрыли жуликов участники только что проведенного
рейда по магазинам «Ермака» — так назывался тогда
сокращенно единый рабочий миоголавочный кооператив.
В углу седеющий сухопарый Иван Хворов, сменивший по-
прище педагогики на беспокойное ремесло репортера, не-
возмутимо выводил каллиграфическим почерком,— о, как
любили его за этот почерк наборщики!— городскую хро-
нику и происшествия. От стола к столу робко ходил, пред-
лагая послушать новые стихи, четырнадцатилетний поэт,
сын популярного в городе фотографа, Мпша Матусовский.
Просматривая теперь, тридцать с лишним лет спустя,
страницы «Луганской правды», живо представляешь себе
ту атмосферу, которой мы с наслаждением дышали во всю
полноту своих легких. Аншлаги кричат:
СИЛЬНЕЙ БЕЙ ОБУШКОМ, ШАХТЕР!
ГЛУБЖЕ ВГРЫЗАЙСЯ В ПЛАСТЫ, ВРУБОВКА!
Страна требует больше „черного
хлеба11 для нашей промышленности!
НЕ ПОЙДЕМ НА ПОКЛОН К КАПИТАЛУ!
САМИ ДАДИМ МИЛЛИОНЫ СТРАНЕ!
Рабочие бригады проверяют: не говорим ли мы впустую?
68 000 предложений внесли рабочие Луганщины во время
смотра производственных совещаний. Как реализуется этот
вклад в дело социалистического строительства? Требуем от-
чета у хозяйственников и профсоюзников!
44
ВЫБИРАЙ: КОЛОКОЛА ИЛИ ТЕЛЕФОН И РАДИО?
МЕДИ НЕТ НА ПРОВОДА - МЫ ДОБУДЕМ ЕЕ НА КОЛОКОЛЬНЯХ!..
Луганск — сравнительно небольшой, зеленый и вместе
с тем пыльный городок. В самом центре стоит окружен-
ный толстыми стенами, похожими на крепостные бастио-
ны, патронный завод, сооруженный еще при Екатерине
Второй. Некоторые цехи его похожи на музеи техники во-
семнадцатого века. Поодаль, за тихой речкой Луганкой,—
большой современный завод, построенный в девятисотых
годах немецким капиталистом Гартманом. Теперь заводу
присвоено имя Октябрьской революции, но многие на воп-
рос: «Где работаешь?» по привычке отвечают: «У Гарт-
мана». И всюду еще пестрит эта добавка «бывший», ведь
после революции прошло всего одиннадцать с лишним
лет: пивоваренный завод — «бывший Прусского», Крас-
ную площадь чаще зовут «бывшей Соборной», и даже
паршивый деревянный мостик через Луганку называется
«бывший Эстеровича».
Завод «бывший Гартмана» — одна из славных крепо-
стей революции. Здесь в 1905 году были созданы рабочие
боевые дружины, здесь действовала сильная подпольная
большевистская организация, здесь ковалось оружие для
героической обороны города от белогвардейцев, отсюда
был начат знаменитый поход на соединение с участника-
ми обороны Царицына. И все мы гордились тем, что наш
земляк Клим Ворошилов, сам работавший когда-то сле-
сарем у Гартмана, по поручению Президиума ЦИК СССР
недавно вручил городу орден Красного Знамени за его
заслуги в революции и гражданской войне.
Вдоль обсаженных акациями и тополями улиц теснят-
ся выбеленные известкой одноэтажные дома. По булыж-
ным мостовым грохочут телеги ломовых извозчиков, взды-
мая тучи пыли. На страницах газеты мы ведем долгую
45
дискуссию с начальником городской пожарной команды,
уговаривая его использовать свои бочки для поливки улиц,
но тот в конце концов отвечает нам категорическим от-
казом, заявляя, что даже если бы он вывел на поливку
улиц весь свой пожарный обоз, то и в этом случае ниче-
го не вышло бы: бочек мало! Поэтому мы продолжаем
глотать пыль в ожидании, когда проведут водопровод
хотя бы вдоль главных улиц и можно будет обеспечить
их поливку.
Нас радует сооружение каждого нового здания. Мас-
штабы городского строительства пока еще мизерны, но и
то немногое, что делается, преображает Луганск. Вот что
пишет наш неутомимый собиратель городской хроники
И. Хворов в своем очерке, лирически озаглавленном
ТАМ, ГДЕ БЫЛИ ПУСТЫРИ
1924 год... Луганск —
сплошная руина. Начиная от
вокзала до конца улицы Лени-
на — разрушенные, полураз-
валившиеся здания уныло
смотрят оконными впадинами,
нагоняя жуть на запоздавших
прохожих.
1929 год... Три огромных
плеши среди запыленных до-
мов Вокзальной улицы заросли
новыми зданиями. Вот не-
сколько странной архитектуры
здание хлебозавода. Немного
дальше — трехэтажный Дом
Красной Армии, ближе к го-
роду, еще в лесах, но уже поч-
ти готовый дом строительного
кооператива «Красный коопе-
ратор».
Еще недавно против горсо-
вета назойливо раздражала
взоры прохожих вывеска «Уп-
равление местного святейшего
синода» над небольшим доми-
ком, куда входили люди в
длинных рясах, писавшие ви-
тиеватые послания к пастве.
Вихрь лет и удары кирок сме-
ли этот островок фанатизма,
очистив место для громадного
трехэтажного дома жилищной
кооперации «Рабочий быт».
Против базара по улице
Карла Маркса огромный остов
дома бывш. Попова, служив-
ший приютом для беспризор-
ных, хулиганов и проституток,
в мае 1928 года превращен в
фундаментальный склад ЕРМК.
46
На базаре высятся два огром-
ных дома — дворец рабочего
строительного кооператива
«Красный паровозник», по Са-
довой — Дом строителей, в Ка-
менном броде — новое здание
семилетки.
Совсем ке тот Луганск, что
был пять лет тому назад. Ему
еще далеко до благоустроенно-
го культурного города, но он
быстро идет вперед, ширится,
растет...
В центре стоит Народный дом — главный культурный
очаг города. На его сцене выступают приезжающие
на гастроли артисты столичных театров и знаменитые
музыканты. Рядом два стареньких кинотеатра — «Красный
маяк» и «Свет и знание», но их по привычке называют
по-старому: «Эрмитаж» и «Палас». Иногда там идут не-
плохие советские фильмы молодых, но уже известных
всему миру режиссеров Эйзенштейна, Пудовкина и дру-
гих, а чаще импортные кинокартины сомнительного каче-
ства, и мы публикуем в их адрес гневную филиппику
на страницах нашей газеты:
АМЕРИКАНСКАЯ ХАЛТУРА НА РАБОЧЕМ ЭКРАНЕ
Один из буржуазных теат-
ральных критиков однажды
выразился: «Взаимоотношения
артистов с публикой определя-
ются кассой». К сожалению,
многие наши работники кино-
проката до сих пор руководст-
вуются этим правилом. На ра-
бочих и сельских экранах все
еще показывают американские
картины, содержание которых
обычно таково: герой, являю-
щийся олицетворением всех
буржуазных «добродетелей», и
уголовный преступник на про-
тяжении нескольких серий го-
нятся друг за другом, причем
то нападают на поезд, то то-
нут, несколько раз разбивают
ДРУГ ДРУГУ скулы, борются
с водопадами, зверями. В фи-
нале — неизменный поцелуй
героя и героини.
Несмотря на всю безыдей-
ность и пошлость этих картин,
наши культурники усиленно
их демонстрируют, преследуя
одну цель — потрафить вкусу
обывателя-мещанина и как
можно больше «заработать».
Обычно во всех клубах кар-
тины показывают без рефера-
тов и диспутов... «Открутят»
картину, подсчитают в кассе
47
деньги, с прихода скинут рас-
ход и, глядя на остающуюся
прибыль, приятно ухмыляясь,
говорят: «Хорошо подзаработа-
ли». При этом зрителя не
спрашивают, понравилась или
не понравилась картина...
Не лучше ли было бы, если
бы наши культработники вме-
сто показа сцен борьбы из-за
дамских ножек давали на ра-
бочих и крестьянских экранах
художественные фильмы рево-
люционной героики и романти-
ки? Надо напомнить всем этим
культурникам с торгашескими
замашками, что Ильич, говоря
о великом воспитательном зна-
чении кино, имел в виду, ко-
нечно, не организацию развле-
чений для лавочников, а вос-
питание рабочих и крестьян.
Больше культуры в наши ки-
нотеатры!
Раньше город рос хаотично, постепенно сливаясь
с пригородными деревнями. И сейчас еще некоторые рай-
оны — Каменный Брод, Новый Свет, Красные Мельни-
цы — больше напоминают деревни, чем городские квар-
талы. Там живет больше крестьян, чем рабочих, а многие
рабочие имеют свое хозяйство. Но постепенно городское
влияние усиливается и на окраинах, и мы страшно гор-
димся тем, что, например, в Каменном Броде благодаря
газете удается добиться открытия красного уголка, а
в Гусиновке строится рабочий клуб.
Город вместе со всей страной переживает переломный
момент — завершается эпоха нэпа, начинается эпоха пер-
вых пятилеток. Нелегко дается этот перелом, на нашем
пути — уйма трудностей.
В Луганском округе еще насчитывается шестьдесят две
тысячи неграмотных. При газете открыт штаб борьбы с не-
грамотностью под руководством нашего редактора. На за-
водах не хватает специалистов, которым можно было бы
полностью доверять. Будущие инженеры-коммунисты по-
ка учатся на рабфаках, а буржуазные специалисты —
«спецы», как их называют в просторечии,— скептически
смотрят на все, что происходит вокруг. Некоторые из них
даже участвуют в антисоветских заговорах — в городе
48
Шахты только что закончился нашумевший процесс по де-
лу крупных специалистов, умышленно вредивших разви-
тию промышленности. Все острее разгорается классовая
борьба. Пестрят заголовки:
Церковный староста тяжело ранил бедняка-активиста
Покушение на убийство
рабкора Цынева
КУЛАК БОНДАРЕНКО РАНИЛ
РАБОЧЕГО ШТЕРСТРОЯ ДЕРКАЧЕВА
УБИТ ЗАМЕСТИТЕЛЬ ПРЕДСЕДАТЁШЕЛЬСОВЕТА ИВАНОВКИ САВИН
Живется нелегко. На биржах труда Луганского округа
зарегистрировано 6800 безработных. Мы даем в газете
полосу под аншлагом: «Безработным — наше внимание и
заботы. Очистить биржи труда от чуждого элемента. Ра-
ционализировать аппарат, создать курсы по переквалифи-
кации безработных». Введены карточки на хлеб. Мы печа-
таем заметку: «Необходимые меры: норма для иждивен-
цев рабочих сокращается до 300 граммов в сутки. Это даст
возможность сэкономить 26 тысяч пудов муки. Ее не
хватает».
Кое-кто вздыхает: «Дожили!», «Куда спешить с инду-
стриализацией?», «Зачем организуют колхозы?». Но рабо-
чие, народ верят партии, которая зовет их идти вперед
быстрым шагом, преодолевая все трудности. Генеральная
линия: к социализму! Практический путь ее осуществле-
ния — индустриализация, коллективизация. Только что
закончено составление первого пятилетнего плана. Но раз-
работанные партией и одобренные народом грандиозные
планы встречают сопротивление, и притом не только
со стороны открытых классовых врагов, но и в некоторых
советских и даже партийных кругах.
49
Сопротивление Троцкого и его сторонников, утверж-
дающих, что социализм вообще невозможно построить
в одной стране, сломлено, и сам Троцкий выслан за грани-
цу. Начата борьба с правым уклоном — правые сомне-
ваются в реальности планов, разработанных партией, они
боятся развивать наступление на капиталистические эле-
менты, еще живущие в нашей стране и активно сопротив-
ляющиеся Советской власти. Правые утверждают, что
кулачество еще может «врасти в социализм», они опасают-
ся разлития колхозов и совхозов, не веря в их возмож-
ности.
Лучшим' аргументом в борьбе против врагов генераль-
ной линии партии служат реальные успехи народного
хозяйства. И наша маленькая газета вслед за «Правдой»,
«Комсомольской правдой», украинским «Комушстом» по-
свящает свои страницы почти полностью вопросам разви-
тия промышленности и сельского хозяйства.
Когда теперь, тридцать шесть лет спустя, я пере-
листываю страницы «Луганской правды», особенно бро-
сается в глаза, до какой степени активно в те годы
каждый практический шаг в борьбе за социализм связы-
вался с политикой, с задачами развития мирового рабоче-
го движения. Уже в те годы рабочие, терпя лишения,
жертвуя куском насущного хлеба во имя большой цели,
поставленной партией, постоянно интересовались: «Ну,
а как там на Западе? Как на Востоке?» И наша газета
вместе с другими в меру своих сил старалась ответить
на этот вопрос.
В передовой статье от 1 мая 1929 года «На штурм!»
я читаю: «Загорается революционным подъемом Восток
(Индия, Китай). Поднимают знамя восстаний африкан-
ские рабы (Конго). Бурлит национальное движение
в Египте, Сирии». Понадобились десятилетия, чтобы эта
освободительная борьба увенчалась успехом, но то, во что
50
мы страстно верили тогда и чего желали всем сердцем,
свершилось.
А вот страница под аншлагом «В будущих боях мы
станем рядом». Это «Луганская правда» организует пе-
реписку шахтеров Луганщины с горняками Англии. Неве-
домо какими путями,— я сейчас этого уже не помню,—
нам удалось связаться с англичанами, и мы публикуем
письмо шахтера Патрика Нортона; его адрес: Тенисон
стрит, Сатон-менор, Сен Элене, Лейне, Англия. Для вя-
щей убедительности печатаем фотографию одной из улиц
этого шахтерского поселка, присланную нам Нортоном.
Он подробно описывает свою жизнь:
«Я живу в угольном районе, но здесь имеются и круп-
ные стекольные и бутылочные заводы, на которых заня-
ты многие тысячи рабочих. Сам я работаю в шахте по но-
чам — от 10 часов вечера до 6 с половиной утра.
Зарплата взрослого горняка подвержена незначитель-
ным колебаниям и в среднем равна одному шиллингу
в час. Мальчик, кончающий школу в четырнадцать лет
и начинающий работать на шахте, получает около трех
пенсов в час. Этот заработок постепенно повышается, и
когда юноше исполняется 21 год, он получает столько,
сколько взрослый рабочий.
Нужно сказать, что широкие массы английских горня-
ков чрезвычайно благодарны за ту поддержку, которую
им великодушно предоставили советские товарищи во вре-
мя великой забастовки горняков в 1926 году. Мы все оце-
ниваем то благородство, с которым нам была предостав-
лена эта столь великодушная помощь в то время, когда
мы бедствовали и терпели лишения. С тех пор многие
шахты совершенно закрылись вследствие перепроизводст-
ва. Многие шахты работают только полдня.
Между тем прожиточный минумум поднялся теперь
51
по сравнению с довоенным временем в полтора раза. Квар-
тирная плата страшно высока. Одежда, съестные припасы
тоже вздорожали. Более или менее приличный костюм
стоит 70—100 шиллингов, пара ботинок хорошего качест-
ва — 18 — 25 шиллингов, хорошая рубашка — 10 шиллин-
гов. На рынках есть и дешевые товары, но все это очень
скоро рвется. Мебель, домашняя утварь также очень
дороги, и люди вынуждены покупать их в кредит. Только
благодаря этой системе кредита тысячи рабочих могут
теперь жить в Англии...
Хотелось бы услышать от вас, дорогие товарищи, как
вы живете. Мы получаем столько противоречивых сообще-
ний о жизни в СССР, что приходим в полнейшее замеша-
тельство, и я думаю, что наши власти к этому стремятся...»
Мы помещаем текст ответного письма, которое послали
Нортону рабочие Марченко, Павловский, Гулакова, Пет-
ренко, Савченко, Захрилик, Решетник и Доронин из Ка-
диевки. Они подробно описывают свою работу, жизнь
и быт:
«Наступает пора отпусков, многие рабочие едут на ку-
рорты. Все мы пользуемся ежегодным двухнедельным
отпуском при обычной работе, либо месячным — на труд-
ной работе, причем отпуск оплачивается по среднему
заработку за год.
Лучших рабочих мы через профессиональные органи-
зации выдвигаем на общественную и хозяйственную рабо-
ту. Наш управляющий, например, несколько лет назад
был рядовым рабочим. То же можно сказать и об осталь-
ных управляющих, директорах и ответственных работни-
ках Кадиевки.
В нашем городе всего 35 000 жителей, из них пятна-
дцать тысяч работает в шахтах. При каждой шахте есть
52
библиотека, красные уголки для рабочих. Есть в Кади-
евке три небольших парка и хороший сад, принадлежав-
ший до революции директору Кадиевских рудников. Там
мог тогда отдыхать только господин директор. А теперь
в этом саду летом проводят время после работы рабочие.
На спортивной площадке рабочие играют в футбол. Не-
давно здесь состоялся матч с французской футбольной
командой, приезжавшей к нам.
Сейчас мы готовимся к Первому мая. У нас устраивают-
ся вечера воспоминаний о том, как праздновался этот день
в царской России. Мы организуем экскурсии рабочей мо-
лодежи и взрослых рабочих в крупные города, чтобы люди
воочию убеждались в размахе нашей стройки и росте на-
шей культуры. Железные дороги у нас в руках пролетар-
ского государства. Поэтому рабочим, едущим в экскурсию,
дают билеты с 50-процентной скидкой.
Дорогой товарищ, просим тебя написать нам, как вы
отпразднуете 1 Мая, написать еще больше о своей жизни.
Спрашивайте все, что вас интересует. Мы будем отвечать
без задержки...»
Мы стараемся оформлять свою газету ярко, броско.
Не скрою: наш идеал в эти дни — милая нам всем «Ком-
сомольская правда». Мы еще не знали тогда, что вскоре
ее наградят только что учрежденным орденом Ленина и
это будет орден Ленина № 1. Авторитет «Комсомолки»
и без этого был для нас безразделен, тем более что рабо-
тали там наши ровесники, и молодого энтузиазма и изо-
бретательности у них хоть отбавляй.
Получив свежий номер «Комсомольской правды», мой
шеф, заведующий промышленным отделом, розовощекий
Павлик Есельсон, немедленно хватается за него и, покру-
чивая смолисто-черный чуб, начинает что-то черкать, де-
лать выписки своей хитроумной вязью, сводящей с ума
53
В шахте им. Володарского. Крайний справа — корреспондент
«Луганской правды» Ю. Жуков.
наборщиков. Наиболее удачные аншлаги, особенно те, ко-
торые составлены Владимиром Маяковским, он деклами-
рует вслух, а наш секретарь редакции Марьясов, злато-
кудрый молодой человек, приехавший к нам вместе с Га-
риным из Харькова, повторяет, покачивая головой: «Вот
работают! Вот работают! А мы?» И это грозное «А мы?»
повергает весь коллектив, сгрудившийся в тесном кабине-
тике, в состояние лихорадочной активности. Летят в кор-
зину ранее подготовленные макеты газетных страниц,
яростно перечеркиваются уже четырежды переделанные
аншлаги — все выбрасывается, и работа начинается сна-
чала.
Кончается зто тем, что в дверях появляется мрачная
фигура усатого метранпажа, который в глубине души
рассматривает все наши искания как вредную блажь,
предпочитая дореволюционную верстку «колбаской». Он
54
изрекает стереотипный упрек: «Ну так как же, гражда-
не,— начнем газету выпускать или в РКИ писать на вас
жалобу прикажете?». Тогда вся компания, захватив с со-
бой макеты и рукописи, устремляется бегом в типографию,
находящуюся в соседнем доме, и работа продолжается
уже у талера, на котором идет верстка...
Но все это, конечно, было далеко не главным. Я приво-
жу лишь некоторые детали, дающие представление о том,
как делалась газета в то время. Сутью нашей жизни была
работа в массах, в народе, на заводах, рудниках, в селах.
«Луганская правда» шла непроторенными путями,
на ощупь, как и все газеты того времени, пытаясь найти
новые формы деятельности, отвечающие духу времени.
Уже в 1928 году мы провели нашумевшую в то время
стодневную «перекличку рудников» — рабочие и инжене-
ры шахт в течение трех месяцев обменивались опытом
«Бракодел из чугуноли-
тейного цеха завода «Октя-
брьской революции». Ли-
стовка выездной редакции
«Луганской правды».
В. п. В1ГОВСЬКИИ
55
Бракоробн з навуноли-
варного зав. „ЖРИ
Праворуч тов. Шул!мов
л!воруч тов. Воскобойников
«Бракоделы из чугуноли-
тейного цеха завода Ок-
тябрьской революции». Ли-
стовка выездной редакции
«Луганской правды».
на страницах газеты. Мы сами без конца путешествовали
по рудникам, помогая организовать эту перекличку. Кста-
ти сказать, автомашины и асфальтовые дороги в Донбассе
в то время были большой редкостью, и мы кочевали
на дрожках по немыслимо ухабистым проселкам. Но сколь-
ко радости было, когда вдруг кто-то говорил: «Смотри-ка,
газетчики приехали. Ну, сейчас они запустят ежа». И уж
подлинным праздником для всех нас было опубликование
50
похвального обзора в «Правде» к итогам организованной
нами переклички.
Наш опыт был замечен в Центральном Комитете пар-
тии,— о нем с одобрением говорили на пленуме ЦК, «Лу-
ганскую правду» поставили в пример всем газетам. (Кста-
ти, это обстоятельство имело для нас и оборотную сторо-
ну: нашего редактора Михаила Гарина выдвинули па
работу в агитпроп ЦК КП (б) У1, и мы лишились своего
наставника. Гарина заменил луганский партийный работ-
ник — добрейший Е. П. Орлов, бывший учитель, а потом
солдат Красной Армии; назначенный редактором газеты,
он, вероятно, почувствовал себя среди нас, юнцов, в при-
вычной для себя роли директора школы).
Потом мы прослышали об опыте наших коллег из Тве-
ри — они организовали смотр производства, и нам эта идея
очень понравилась. Один за другим мы провели смотр
использования рабочей силы и врубовых машин, смотр
производственных совещаний и еще несколько смотров.
Но чувствовалось, что всего этого уже мало. Надо бы-
ло найти какую-то большую, поистине великую идею,
1 В дни, когда эта книжка уже набиралась, мы встретились
с М. Д. Гариным в редакции «Правды». Сложный и трудный жиз-
ненный путь выпал на его долю. После того как мы расстались
в Луганске, он был директором всеукраинского телеграфного агент-
ства Ратау, членом редколлегии газеты «Коммунист», потом за-
ведовал отделом партийной жизни в «Правде», был редактором
белорусской республиканской газеты «Звезда». А в конце тридца-
тых годов, невинно оклеветанный, попал в тюрьму и провел в за-
ключении долгих восемнадцать лет. Эти годы могли бы послужить
темой для отдельной книги. Сейчас же скажу только, что все эти
страшные, поистине нечеловеческие испытания не сломили наше-
го редактора. Вернувшись после XX съезда партии из ссылки,
полностью реабилитированный морально, но сильно подорванный
физически, он попросил ЦК партии дать ему работу по силам и
уехал в Смоленск — корреспондентом «Известий». Там он живет
и работает и сейчас.
57
которая могла бы воспламенить буквально все умы. Все
чувствовали, что в эпоху пятилеток мы должны будем жить
совсем по-новому, в ином темпе, в иных, более сложных
условиях. Становилось ясно: придется работать еще упор-
нее, придется искать и находить какие-то новые, пока еще
не известные возможности увеличения производительно-
сти труда, лучшего использования машин. Более того, надо
было найти средство, которое воодушевило бы, окрылило
народ, дало ему силы для преодоления неизбежных труд-
ностей.
И вот именно в этот момент и была опубликована ны-
не знаменитая работа В. И. Ленина «Как организовать
соревнование», написанная им в январе 1918 года. Ею бук-
вально зачитывались всюду. Стало ясно: вот то, чего все
ждали! И наша газета вслед за «Комсомольской правдой»,
с которой мы к этому времени уже вступили в активное со-
трудничество, взялась за дело.
Как раз в те дни на всю страну прозвучал призыв
XVI Всесоюзной партийной конференции — одобрив
проект пятилетнего плана, она призывала рабочих и
крестьян развернуть трудовое соревнование во имя выпол-
нения и перевыполнения этого плана:
«В 1920 году на IX съезде партии было принято
постановление о трудовом соревновании, идею кото-
рого Ленин неразрывно связывал с делом строитель-
ства социализма.
Товарищи рабочие и трудящиеся крестьяне!
Для преодоления трудностей социалистического
строительства, для развертывания дальнейшего на-
ступления на капиталистические элементы в городе
и деревне, Для выполнения пятилетнего плана — ор-
ганизуйте соревнование во всех областях строитель-
ства, организуйте соревнование заводов, фабрик,
58
шахт, железных дорог, совхозов, колхозов, советских
учреждений, школ и больниц.
Организуйте соревнование за снижение себестои-
мости, за повышение производительности труда,
за укрепление труддисциплины, эа расширение по-
севных площадей, за поднятие урожайности, за во-
влечение крестьянства в колхозы и кооперацию,
за упрощение государственного аппарата и укрепле-
ние его связи с массами, за улучшение работы куль-
турно-бытовых учреждений, обслуживающих массы
трудящихся.
Развернувшееся в этом году по почину ленинско-
го комсомола и печати социалистическое соревнова-
ние все более превращается в мощное массовое дви-
жение... Соревнование, пробуждая творческую энер-
гию и инициативу масс, должно стать постоянным
методом вовлечения трудящихся в социалистическое
строительство».
Соревнование начало развиваться бурно, инициатива
в те памятные дни повсюду била ключом, и мы, газетчики,
метались из одного конца округа в другой, едва поспевая
за развитием событий. Помнится, мне довелось побывать
тогда на двух, далеко не первоклассных в техническом
отношении предприятиях — шахте имени Володарского
в Ровенецком районе и руднике «Парижская коммуна».
Случалось так, что инициаторами соревнования в те дни
зачастую выступали отнюдь не самые крупные заводы
и фабрики. Всесоюзную славу, к примеру, приобрел тогда
коллектив ничем не знаменитой до этого московской фаб-
рики «Геофизика». Дело было в людях — там, где ленин-
ское слово о соревновании упало на наиболее благоприят-
ную почву, сразу же все закипало...
Шахта имени Володарского и рудник «Парижская
59
коммуна» тоже не были ничем примечательны, и их успе-
хи не могли, конечно, сами по себе иметь решающего зна-
чения в борьбе за увеличение добычи угля. Но политиче-
ское, я бы сказал даже — психологическое, значение
побед, достигнутых рабочими этих небольших шахт, было
огромно. Читая о них, работники находившихся «в проры-
ве», как тогда было принято говорить, крупных механи-
зированных шахт чувствовали себя уязвленными: «Как же
так? «Мышеловки» впереди, а мы отстаем?» И горячая
волна соревнования перебрасывалась туда...
Мы старались всячески пропагандировать опыт пере-
довиков.
Товарищи из «Комсомольской правды» помогли нам
организовать поездку делегации гремевшей на всю стра-
ну «Геофизики» на рудник «Парижская коммуна». Встре-
чи. горячие беседы, митинги: передовики встречаются
с передовиками!
Рабочие «Геофизики» заявляют: «Нас послали наши
товарищи, чтобы мы посмотрели и проверили, как вы ра-
ботаете, как выполняете директивы партии и правительст-
ва об укреплении Донбасса — базы индустриализации на-
шей страны». Они спускаются под землю, ползают
по лавам — угольные пласты здесь тощи,— и шахтеры
рубят уголь обушком полулежа. Некоторые москвичи сами
пробуют рубить уголь. Приходят к выводу, что работа
обушком — дело нелегкое, и проникаются большим уваже-
нием к горнякам.
Рудник «Парижская коммуна» становится все более
популярным в Донбассе. А тут подходит торжественная
дата: 18 марта — день памяти Парижской коммуны.
Рождается новый замысел: рабочие прославленного руд-
ника обращаются ко всем горнякам с призывом провести
в честь героев Парижской коммуны воскресник.
Горячо поддерживая эту идею, мы срочно выпускаем
60
специальный номер, посвященный коммунарам. Среди
наших авторов — даже один из немногих, остававшихся
тогда в живых, героев коммуны Густап Инар; он находил-
ся в то время в Москве, и мы как-то ухитрились с ним
связаться. Перерыв все книги в городской библиотеке,
наши ребята раздобыли волнующие документы и иллюст-
рации, повествующие о коммуне, и мы публикуем их под
аншлагом: «Шапки долой! Мы будем говорить о жертвах
Парижской коммуны». Наш специальный номер подкреп-
ляет идею шахтеров...
По всему Луганскому округу горняки поднимаются
на воскресник. Страшная выога была в этот день. Она за-
метала эстакады и валила с ног плохо одетых и неважно
накормленных людей, и, несмотря на это, девяносто про-
центов горняков вышли на работу. А ведь обычно в та-
кую погоду даже в урочное время треть людей оставалась
в казармах. Воскресник дал два с половиной миллиона
пудов угля, да-да, в то время — не забывайте этого —
уголь еще вешали на пуды! И мы вместе с шахтерами
рудника «Парижская коммуна» страшно гордились этим.
Это был уже второй воскресник — первый проходил
в феврале, в честь годовщины свержения самодержавия.
Впереди еще один — посвященный Первому мая. В наши
дни такая практика была бы осуждена, ее, вероятно, на-
звали бы штурмовщиной. Но в то время слово штурм
звучало иначе — люди произносили его с гордостью; рабо-
чий класс действительно штурмовал рубеж за рубежом,
не считаясь с трудностями и жертвуя многим.
Запомнилась любопытная деталь. Народный Комисса-
риат труда вынес постановление — оплатить участникам
воскресника их труд в двойном размере, как сверхурочную
работу. И что тут поднялось! Со всех шахт посыпались
протесты: «Мы, рабочие шахты № 1—2 Анненского рудни-
ка, зная хозяйственные затруднения страны и всемерно
61
помогая ускорению темпа индустриализации, выносим
свой горняцкий протест против распоряжения Народного
комиссариата труда. Мы не хотим получать вдвойне
за социалистический воскресник»; «Мы, горняки шах-
ты № 10 имени Артема, выражаем свое возмущение по-
становлением Наркомтруда. Мы вышли на воскресник,
чтобы помочь своей стране, а не для того, чтобы зашибить
лишний рубль. Считаем, что своим постановлением Нар-
комтруд умаляет значение трудового подъема шахтерских
масс». И люди отказывались брать деньги, хотя жилось
в то время очень трудно.
Работали тогда с каким-то невероятным подъемом —
шли на завод, на шахту, как на праздник. Радовались
каждой лишней тысяче пудов угля, каждой новой врубо-
вой машине, каждому новому вагону. Знали наизусть
цифры добычи угля, выплавки металла, производства ма-
шин. С чтения сводок, публиковавших эти цифры, начи-
нали свой день десятки миллионов людей в стране. Это
было так же привычно, как тринадцать лет спустя чтение
сводок Информбюро о положении дел на фронте.
Три воскресника дали в общей сложности шесть с по-
ловиной миллионов пудов угля. Благодаря этому Луган-
щина перевыполнила квартальный план и вышла на пер-
вое место в Донбассе. Особенно успешно поработали
луганские шахтеры в апреле: они обещали перевыполнить
план на десять процентов, а перевыполнили на шестна-
дцать!
Вот в эти кипучие дни и произошли те неожиданные
события, ради которых я, собственно говоря, и пишу эти
строки. Помнится, нас неожиданно вызвал к себе редак-
тор. Он только что пришел из окружкома партии и, ви-
димо, очень спешил, поднимаясь по крутой лестнице,—
у него еще не прошла одышка.
62.
— Товарищи,— сказал он, вытирая лоб платком,— то-
варищи... Горняков приглашают на Первое мая в Москву!
— В Москву?— мы так и обмерли.
— Да, в Москву! Вот телеграмма... Она подписана
Марией Ильиничной Ульяновой. «Московский комитет
ВКП (б), Московский городской совет профсоюзов, Мос-
совет, ВСНХ, ЦК Союза горняков и редакция «Правды»
приглашают сто пятьдесят рабочих и представителей шахт
и рудников Донбасса, достигших заметных,—вы слышите:
заметных!—подчеркнул редактор,— результатов в прове-
дении в жизнь решений ЦК ВКП (б) о Донбассе, на май-
ские дни в гости к московским пролетариям — рассказать
о своей жизни, работе и посмотреть на жизнь московских
рабочих и работниц...» Рудникам Луганщины предостав-
ляется пятьдесят одно место. Сборный пункт — Харьков,
27 апреля. Оттуда — выезд в Москву. Говорят, что делега-
цию примут руководящие деятели нашей партии и пра-
вительства, но это пока неофициально...
Мы бросились обнимать редактора. Отбиваясь от нас,
он сердито сказал:
— Тише вы, мальчишки! Это еще не все. Я договорил-
ся вот о чем. Поскольку «Луганская правда» внесла неко-
торую лепту в те заметные результаты, которых добились
горняки Луганщины, нам разрешено в виде исключения
послать с делегацией в Москву двух человек. Поедут
Есельсон и Жуков...
Мы переглянулись с Павлом и покраснели. Честно
говоря, обоим до смерти хотелось попасть в Москву, но
все же было неловко перед редактором и друзьями: почему
мы, а не они?
— А вы?— без дипломатии брякнул Павел.
— Ну, я-то в Москве уже бывал,— небрежным тоном
заметил редактор, хотя по всему было видно, что ему не-
дешево стойло столь великодушное решение.— Соревно-
63
ваннам занимается промышленный отдел, промышленный
отдел и поедет. И никаких разговоров! Марш по местам!..
Так был решен этот вопрос. Мы начали считать дни и
часы до отъезда.
Делегация формировалась тщательно. На рудниках
выбирали самых лучших, самых достойных рабочих. Это
были, как правило, кадровые шахтеры, начавшие свой
трудный путь еще в прошлом веке, сами строившие шах-
ты, в которых им суждено было работать, участвовавшие
в революции девятьсот пятого года, в Октябрьской револю-
ции, в гражданской войне, в восстановлении шахт. Сле-
дует помнить, что тогда шел всего лишь двенадцатый год
Советской власти.
Каждый из этих шахтеров мог бы, руководствуясь
лишь собственной биографией, прочесть полный курс лек-
ций по истории революционной борьбы в России. Это были
классические фигуры российского пролетариата — о госу-
дарственных делах Советской державы они толковали за-
просто, как хозяева, а уж что касается производственных
дел, то тут они были настоящими профессорами. На своих
производственных совещаниях эти шахтеры иной раз так
отделывали иного хозяйственника, невзирая на чин и
звание, что он долго помнил выволочку.
Общение с ними вызывало у нас, мальчишек, чувство
некоторой робости, смешанной с восхищением. И конечно
же, они со своими бородами и~ усами казались нам бес-
конечно старыми по возрасту людьми, хотя большинству
из них не было еще и пятидесяти — ведь свою производ-
ственную карьеру они начинали в девяностых годах
XIX века подростками.
Так выглядел номер «Правды», в котором впервые бы-
ла опубликована в начале 1929 года статья В. И. Ле-
нина «Как организовать соревнование», написанная
им в январе 1918 года.
64
правда г
ё т И; tHFW*A« I AW I а
-ЗНАМЯ МИЛЛ
Как организовать copesHoaaHMi?
26 апреля луганская делегация, представлявшая во-
семьдесят одну тысячу горнорабочих, собралась в Народ-
ном доме и приняла торжественную декларацию, в кото-
рой говорилось: «Мы, горняки, постараемся вместе с мо-
сковскими пролетариями догнать и перегнать капитали-
стические страны. С твердой верой в победу социализма,
с непоколебимой энергией, преодолевая трудности, мы,
горняки и инженерно-технический персонал, при братской
поддержке пролетариев красной столицы и всего рабочего
класса выполним историческую задачу, возложенную
на нас. В годы пятилетки на донецких полях родится
новый индустриальный Донбасс, который оставит позади
технику угольных районов капиталистических стран».
Назавтра мы уже в Харькове. В помещении Всеукра-
инского комитета союза горняков луганскую делегацию
встречает веселый общительный председатель этого коми-
тета — старый большевик Смирнов. Происходит встреча
с делегациями остальных округов Донбасса. Луганчане,
как и обычно,— самые инициативные из всех: они торо-
пятся распространить новую декларацию. «Луганская де-
легация,— говорится в этом документе,— от имени восьми-
десяти тысяч шахтеров, инженеров и техников вносит
предложение — заключить договор на социалистическое
соревнование между всеми округами Донбасса... Донбасс
уже сейчас превзошел довоенный уровень производства:
он добыл в прошлом году на шесть миллионов тонн угля
больше, чем добывал до мировой войны, но по нынешним
временам этого мало — бурно развивающейся промышлен-
ности -угля не хватает. Поэтому надо сделать все, чтобы
обеспечить еще более высокие темпы реконструкции и
разлития Донбасса».
По рукам ходит проект договора, предварительно об-
сужденный и одобренный на собраниях шахтеров Луган-
ского округа:
66
«Подписывая перед лицом всей страны социалистический
договор, 180 тысяч шахтеров Донбасса обязываются:
1. Выполнить в текущем хозяйственном году задание в об-
ласти добычи угля с превышением на 10 процентов.
2. Увеличить производительность труда на 17 процентов.
3. Увеличить производительность врубовых машин на
30 процентов.
4. Уменьшить себестоимость угля на 7 процентов.
5. Улучшить качество угля, уменьшив его зольность до
минимума и увеличив отход плиты на антрацитовых рудниках
до 40 процентов.
6. Совершенно ликвидировать прогулы по неуважитель-
ным причинам, а также разгильдяйство на производстве,
оставление работы раньше назначенного времени, непроиз-
водительную затрату рабочего времени, невыполнение распо-
ряжений администрации и т. д.
7. Подымая производительность труда, категорически до-
биваться того, чтобы штаты на шахтах Донбасса не превы-
шали размеров, предусмотренных в промфинплане.
8. Ликвидировать технические неполадки, объявив через
производственные совещания и РНК решительную войну всем
недочетам, расстраивающим работу шахт».
Горняки внимательно читают и перечитывают этот-
проект, вполголоса переговариваются друг с другом, бро-
сая взгляды в сторону луганской делегации. Идея кажет-
ся им интересной, но кое-кто недовольно покрякивает:
опять черти луганчане опередили других! Впрочем, в кон-
це концов не так уж важно, кто первым сказал «а»... Раз-
даются аплодисменты. Единогласно постановляют поддер-
жать почин луганских горняков, принять проект договора,
за основу и обсудить его на всех рудниках.
67
Седобородый забойщик Тутов с сорокалетним стажем,
старейшина нашей объединенной, делегации, строго гово-
рит: «Главное — дело. Что его писать, если не выполнять?
Ты так запиши, чтобы на практике сделать!»
Павел Есельсон сияет: он немало поработал, помогая
луганской делегации подготовить декларацию и проект
договора. Его труды не пропали даром...
И вот мы уже едем в Москву. В распоряжении нашей
делегации — три пассажирских вагона. Это обычные жест-
кие вагоны той поры, не разделенные на купе. Но шахте-
рам они нравятся — чем-то напоминают привычные гор-
няцкие казармы, тогда их еще не называли общежитиями.
В таком вагоне легче познакомиться друг с другом. Лежа
на полках в три яруса, делегаты под равномерный стук
колес ведут разговор о добыче угля, о жизни, о том, как
было раньше, как теперь и что будет дальше.
Иногда разгорается спор, голоса повышаются, и тогда
уже весь вагон участвует в беседе. Постепенно беседа
настраивается на мирный лад — старики рассказывают
шахтерские анекдоты, разные страшные истории о приви-
дениях, которые якобы живут в заброшенных штреках,
веселые приключения, какие с кем-либо когда бы то ни
было случались. Но всякий раз снова и снова возвращают-
ся к теме о Москве, о том, что там предстоит увидеть,
с кем удастся встретиться и что следует сказать при
встрече.
Сердитый отбойщик Демьяненко уже в который раз
грозится дойти до Клима Ворошилова, чтобы пожаловать-
•ся на администрацию шахты имени Шварца, которая ни-
как не наведет порядка на складах,— антрацит некуда
складывать, а если бы на складах был порядок, знаешь
как добычу увеличили бы! Старик Тутов, расчесывая ко-
стяным гребешком седые волосы и расправляя белую до-
мотканую рубаху, пересчитывает свои нагрузки: он теперь
68
и член шахткома, и председатель комиссии по охране
труда, и в поселковом Совете работает, и еще, и еще...
Не слишком ли много для шестидесятилетнего беспартий-
ного шахтера? Но опять же, если общество требует, как
не послужить ему...
Забойщик с шахты «Мария» Худин, проработавший
уже 37 лет, везет бережно закутанное в платок письмо —
это подписанное 1613 рабочими послание к москвичам.
Имя шахты «Мария» недавно обошло все газеты: там
произошла страшная катастрофа, погибло много людей.
Было расследование, виновных наказали. Рабочие восста-
новили шахту и, сняв траурные повязки, которые они но-
сили все эти дни, снова берутся за работу. В своем письме
они заверяют москвичей, что приложат все усилия, чтобы
наверстать упущенное из-за катастрофы и выполнить
план. 26 апреля шахта уже дала уголь...
В свете вечерних фонарей мелькают вывески железно-
дорожных станций: Белгород... Ржава... Курск... Быстро
мчит наш поезд новый зеленый паровоз серии «С», на ост-
рой груди которого сверкает начищенная до блеска огром-
ная медная пятиконечная звезда. На ветру хлопает влаж-
ными складками красный флаг.
Спали в эту ночь мало — все волновались в ожидании
встречи с Москвой. И вот уже с треском и грохотом поезд
влетает в пригороды столицы. Внизу мелькают оживлен-
ные улицы, звенят трамваи, катят взад и вперед автомо-
били. Стоп! Мы на Курском вокзале. И тут происходит
такое, чего никто из делегатов не предполагал: оказывает-
ся, их ждет торжественная встреча. Играет оркестр. Са-
лютует военный почетный караул. Встречающие выстрои-
лись на перроне шпалерами. Шахтеры идут между ними,
смущенно раскланиваясь в обе стороны. Гремят аплоди-
сменты. Выходим на площадь — батюшки!—все черным-
69
черно от народа: шахтеров встречают пять тысяч человек.
Всюду знамена, приветственные плакаты. Мы с Павлом
хватаемся за блокноты и спешим записать: «Привет шах-
терам Донбасса от горняков Подмосковья», «Привет от хи-
миков Москвы», «Привет горнякам от транспортников»,
«...от металлистов», «...от печатников».
Начинается митинг. Выступают с речами представите-
ли Московского комитета партии, МГСПС, Московского
Совета, ЦК Союза горняков, редакции «Правды»: «Мы
рады видеть горняков Донбасса в красной столице Москве.
В вашем лице 1900 000 членов московских профсоюзов
приветствуют героический советский Донбасс»... «Сейчас
В Москве заседает 16-я Всесоюзная партийная конферен-
ция. Она утвердила пятилетний план нашего социалисти-
ческого строительства. По этому плану Донбасс за пять
лет должен почти удвоить добычу угля. Большая ответст-
венность ложится на вас. Но мы знаем, что шахтеры не
подкачают...»
Я смотрю на наших московских коллег, которые тоже
усердно строчат в блокнотах. У них модные фотоаппара-
ты-«зеркалки», о которых пока мы можем только мечтать,
одеты они по последней журналистской моде: широкие
клетчатые кепки, пиджаки спортивного покроя из ковер-
кота, брюки галифе и ослепительно желтые краги,— слов-
но все они собрались на урок верховой езды. А в общем,
видать, такие же простые молодые ребята, как и мы. Рве-
ния у них хоть отбавляй. Один даже влез на фонарный
столб, чтобы оттуда все лучше видеть и слышать.
Но вот подходит время отвечать на приветствия. Кто
возьмет слово? Смирнов легонько подталкивает старика
Тутова. Тот разглаживает бороду и выходит вперед. Гре-
мит «ура». Входя в роль оратора, Тутов поднимает руку:
— Верьте, други, Донбасс не подкачает! Это уж будь-
те покорны... Вот взять хотя бы меня... Сорок два года
70
работаю, не отходя от производства. Мы отбили свои
шахты у капиталистов, отстояли их с винтовкой в руках
от белых гадов, восстановили шахты после гражданки вот
этими самыми руками,— он поднимает над головой свои
большие кулачищи с въевшимися в кожу навеки крупин-
ками угля.— И мы не допустим, чтобы сейчас из-за Дон-
басса задерживалось строительство социализма. Уголь
будет! Слышите — будет!..
Что делается на площади! Мы еще никогда в жизни
не видели и не слышали такой овации. Взволнованный,
немного разгоряченный Тутов сходит с трибуны. Руки
у него дрожат. «Что же это получается?— тихо говорит
он.— Вот какая история выходит... Верно говорили — пе-
ред Москвой отчет держать будем»...
А нас уже торопят — в путь, в путь! Шахтеры строят-
ся в ряды. Впереди — знамя Всеукраинского комитета
горняков. Под аплодисменты москвичей мы идем колонной
по Земляному валу, мимо Красных ворот, которые пока
еще стоят на своем месте, мимо Сухаревой башни, еще не
снесенной, и поворачиваем к центру.
С любопытством оглядываюсь по сторонам: последний
раз я шел по этим неровным булыжным мостовым восемь
лет назад, летом 1921 года. В памяти остались неимовер-
ная толкучка у Сухаревки, запыленные пустые .витрины
Мясницкой, очереди у булочных, солдатские патрули, без-
людье словно вымерших,—а может быть, и впрямь вымер-
ших?—переулков, яркие плакаты агитпунктов. Теперь
лицо города было другим. У Сухаревой башни царил
чинный порядок. Звенели трамваи, катили, подпрыгивая
на ухабах, курносые красно-желтые автобусы английской
марки «Лейланд» и смешные приплюснутые такси «Рено»
французского производства. Цокали копытами лошади —
тысячи лошадей,— взад и вперед мчались извозчики.
Витрины были старательно вымыты и сверкали. Над
71
ними красовались большие железные вывески частных
торговых домов — нэп ведь еще не кончился — и государ-
ственных трестов. Новых зданий почти не было, но все же
Москва выглядела иной,— не той, что до революции, и не
той, что в 1921 году. А сейчас ей предстояло снова сменить
свое лицо: страна поднималась в новый большой поход,
и уже было ясно, что предстоит пережить много не только
радостного, но и горького: опять карточки, опять ограни-
чения, работа, работа, работа, без оглядки на часы...
Но впереди была видна великая цель, во имя которой надо
было пойти на это, и шахтеры с улыбкой глядели на рос-
кошную кондитерскую, у дверей которой стоял хозяин,
мрачно глядевший исподлобья на нашу колонну. Павел
с озорством продекламировал: «Ешь апельсины, рябчиков
жуй, день твой последний приходит, буржуй». Буржуй
покосился .в нашу сторону, раскрыл было рот, но сплюнул,
махнул рукой и вернулся в кондитерскую, хлопнув зер-
кальной дверью.
В колонне шепоток: «Идем к Ильичу». Люди подтяги-
ваются, лица становятся серьезными, немного торжествен-
ными. Пять лет прошло с того памятного вечера, когда
внезапные и зловещие протяжные заводские гудки раз-
несли весть о смерти В. И. Ленина, но до сих пор кажется,
что это было вчера.
Мы идем молча, невольно прибавляя шаг. И вот уже
Красная площадь, покрытая щербатой брусчатой мосто-
вой. Она все такая же, какой запомнилась в 1921 году:
высокие кирпичные стены Кремля, еще хранящие следы
артиллерийского обстрела в дни октябрьских боев, золо-
тые орлы на шпилях башен — до них еще не дошли ру-
ки,— обшарпанный многоглавый собор Василия Блажен-
ного, зловещая каменная чаша Лобного места и памятник
Минину и Пожарскому. Но мы сейчас даже не замечаем
всего этого — наши взоры устремлены к большому дере-
72
винному сооружению необычной формы, выросшему
у Кремлевской стены. Мы знаем по фотографиям каждую
его деталь, и вместе с тем встреча с ним несказанно вол-
нует. Это временная ленинская гробница — гранитный
мавзолей еще не построен.
Мы пересекаем площадь наискось. Весенний ветер
развевает наше знамя. Скорее, скорее!.. У входа — двое
часовых. Они замерли — не шелохнутся. И наши сердца
замерли. Сейчас, сейчас... Деревянные ступеньки ведут
куда-то вниз. Крутой поворот влево. Снова вниз. Стены
и потолок обиты клеенкой. По бокам — электрические пе-
чи. Опять площадка. Снова поворот — вправо и вниз.
И вдруг перед нами — спящий Ильич в своем френче
защитного цвета.
Красный, абажур сверху льет теплый свет. Тишина.
Мы идем в затылок друг другу, осторожно переступая,
на цыпочках. Ильич действительно как живой. Ощущение
до боли натуральное,— вот-вот он откроет глаза и строго
спросит: «Как я сюда попал?..» Высокий чистый лоб ве-
ликого мыслителя — как много дум пронеслось в мозгу
этого человека, дум, превращенных в дела, потрясшие
мир. А сейчас он лежит здесь, отдыхает, и кажется: еще
немного, и вернется в строй.
Пять лет мы живем без него. И в то же время — с ним.
Разве не он только что — вчера еще — надоумил нас пу-
стить в ход великую, пружиной свитую, силу соревнова-
ния? Неважно, что статья его была написана еще тогда,
когда мы были детьми,— звучит она так, словно составле-
на с полным учетом особенностей сегодняшнего дня. Он
знал, предвидел, как будет складываться история,— в этом
сила настоящего гения,— и именно поэтому его работы
дают нам ответ на все насущные вопросы...
Хочется долго-долго стоять и смотреть в это такое
знакомое и в то же время такое новое лицо. Но сзади
73
деликатно и настойчиво подталкивают — каждому хочется
побыстрее встать лицом к лицу с Ильичем. Мы покидаем
его временный, деревянный дом и медленно поднима-
емся по ступенькам. Старик Тутов смахивает слезу: «Ка-
кого человека не уберегли! Подумать только — он же
на шесть лет моложе меня...»
Мы спускаемся к Зарядью.— в распоряжение делегации
предоставлена старинная, но удобная Староварваринская
гостиница. Луганчане занимают четвертый этаж. Простор-
ные уютные номера, всюду положены свежие журналы,
газеты. В «Правде» мы читаем: «Рабочие московских
предприятий нарасхват приглашают делегатов Донбасса».
А вот резолюции митингов, состоявшихся по случаю при-
езда горняцкой делегации... Рабочие завода АМО — буду-
щего завода имени Лихачева — пишут:
«Мы будем рады встретиться на Красной площади с вами,
чьи руки дают нам уголь. У нас с вами одна цель — строи-
тельство социализма. У нас один враг — хищный капиталисти-
ческий мир. У нас общие недостатки и болезни — прогул,
брак, простой, небрежное отношение к оборудованию, бюро-
кратизм. Вы к концу пятилетки должны увеличить продукцию
более чем вдвое. Мы к концу пятилетки должны выпускать
вместо 1200 автомашин 25 000. Эти задачи весьма нелегки,
но они выполнимы при единодушной пролетарской решимости
преодолеть свои недостатки. Наши силы крепнут. Растет же-
лезная воля уничтожить все преграды на пути н осуществле-
нию нашей общей цели. Да здравствует 1 Мая! Да здравст-
вует вождь всемирного пролетариата — III Коммунистический
Интернационал!..».
Так начинается незабываемая московская педеля.
Я не буду сейчас описывать ее день за днем. Скажу
только, что за семь дней горняки побывали на автозаводе
74
AMO, на Электрозаводе, на заводе «Динамо», на тормоз-
ном заводе, на текстильной фабрике имени Фрунзе,
на кондитерской фабрике «Красный Октябрь», на фабрике
«Красный богатырь», в Образцовой типографии и, конеч-
но же, на знаменитой «Геофизике», рабочие которой не
преминули подарить своим старым друзьям — шахтерам
«Парижской коммуны» — микроскоп с надписью: «Проле-
тарии Донбасса! Ставьте свои недостатки под этот микро-
скоп». Шахтеры приняли участие в специальном заседа-
нии Президиума ЦК Союза горняков совместно с правле-
нием Главгортопа, в работе пленума МГСПС, побывали
в Министерстве иностранных дел, в ВСНХ, где их принял
тов. Куйбышев. Наконец, они посетили своего земляка —
Народного комиссара обороны Клима Ворошилова и были
приняты в ЦК ВКП (б), где с ними беседовал Сталин.
Павел и я старались поспеть на все встречи и строчили
в своих блокнотах до полного онемения пальцев, а по но-
чам сочиняли подробнейшие корреспонденции в «Луган-
скую правду». Мы, конечно, были убеждены в том, что
они имеют исключительное значение, но — увы!—у нас
не было денег на посылку телеграмм, поэтому мы, скрепя
сердце, слали свои отчеты почтой, и публикация их растя-
нулась на целый месяц.
Одной из первых московских встреч было заседание
во Дворце труда — огромном тяжеловесном здании на бе-
регу Москвы-рски. Здесь шахтеров принимали руководи-
тели ЦК профсоюза горняков, Главгортопа и Народного
комиссариата труда. Шахтеры, как это было принято то-
гда, потребовали от руководителей отчета, а выслушав их,
сами говорили до поздней ночи. Нисколько не смущаясь
присутствием больших начальников, наши старики раз-
говорились, как на производственном совещании где-ни-
будь у себя на шахте. Они ставили и большие и малые
вопросы, начиная с надоевшей проблемы переоборудова-
75
ния поверхностных устройств шахт, всякий раз выходив-
ших из строя во время, метелей, и кончая тревожившим
всех вопросом о продовольственном снабжении.
Помнится, рабочий с Луганщины Крысин атаковал
начальство: «Работаем хорошо, да работали бы еще лучше,
если бы не головотяпство со снабжением. Куда это годит-
ся? В Таганроге — за 30 верст от нас — рыбаки-частники
возами возят на базар рыбу из Азовского моря, а к нам
сушеную рыбешку с Ледовитого океана доставляют. И не
хватает той рыбешки! Разве это не головотяпство?».
Но лучше всех выступил старый енакиевский горняк
Аксенов. Он долго слушал страстные прения по техниче-
ским проблемам, потом встал и сказал: «Вот что, товарищи,
я вам скажу. Три войны существуют на свете. Войну
гражданскую мы покончили. С войной империалистиче-
ской, когда нападут на нас капиталисты, справится наша
смена. А вот в умственной войне должны мы сами побе-
дить...»
«Война умственная» — это была война за овладение
командными высотами в производстве, война за овладение
техническими знаниями. Шахтер должен был научиться
всерьез командовать сложной машиной современного про-
изводства, должен был перенять у старых специалистов
сложную науку хозяйствования. Это было непременным
условием успеха пятилетки, и мы написали тогда в своем
отчете: «По тому, как сосредоточенно критиковали работу
Главгортопа, Наркомтруда и ЦК Союза горняков старые
шахтеры, по тому, как внимательно толковали они о каж-
дой мелочи, о каждой неполадке, можно судить, что шах-
тер, одержавший победу на фронтах гражданской войны,
выйдет и из «умственной войны» победителем».
Очень интересно прошла встреча с рабочими «Дина-
мо», состоявшаяся в самый канун 1 Мая. Встречал шахте-
ров секретарь, партийной ячейки тов. Киселев вместе
76
с председателем производственной комиссии. Они пригла-
сили гостей в красный уголок, чтобы дать им подробный
отчет о работе завода. На стене висела картина:
В. И. Ленин делает доклад на собрании рабочих «Ди-
намо». Это собрание все еще было свежо в памяти ра-
бочих.
Секретарь партийной ячейки начал так:
— За спиной у динамовцев большое революционное
прошлое. Наша партийная организация существует уже
четверть века. В революционных выступлениях, стачках,
забастовках рабочие завода всегда задавали тон в Москве.
Теперь стремимся не отстать в мирном строительстве...
Тов. Киселев рассказывал о том, какие новые машины
сооружает завод, каких успехов достигли динамовцы, ка-
кие трудности преодолели. Шахтеры внимательно слушали,
кое-что записывали. Но вот секретарь ячейки закончил
свой рассказ и вежливо спросил: «Может быть, какие-ни-
будь вопросы будут, товарищи?» Тут-то шахтеры и пока-
зали, как они понимают пролетарскую взаимопроверку,
которая тогда была в большом ходу в Донбассе. Вопросы
посыпались градом:
— Как у вас с дисциплиной?
— Сколько прогулов?
—. Каков процент брака?
— Как работают производственные совещания?
— Себестоимость, себестоимость не забудьте! На сколь-
ко процентов снизили?
— Как с гласностью соревнования?
Так вдруг началась обстоятельная проверка. Шахтеры
нащупывали слабые места динамовцев. Оказалось, себе-
стоимость у них пока была снижена всего на полтора
процента. Гости потребовали ответа: что предпринимает
партийная организация для того, чтобы выйти из проры-
ва? Их не удовлетворяли ответы общего характера, они
77
требовали обстоятельных, полных данных, с цифрами и
расчетами. Секретарю ячейки пришлось вызвать на по-
мощь специалистов. Чувствовалось, что в «умственную
войну», о которой говорил енакиевский горняк Аксенов,
шахтеры включаются всерьез.
И только после того как на все вопросы были даны
ответы, гости согласились начать экскурсию. Им показы-
вали первые советские автокары — новинку, только что
освоенную динамовцами, новые заграничные станки, ка-
ких еще нет ни на одном советском заводе. Шахтеры
одобрительно кивали головами, но тут же наставительно
говорили: «Многое вам дают, много с вас и спросить надо».
Так проходили эти встречи — деловая работа, тщатель-
ная взаимопроверка, никакой парадности. Тем же деловым
духом были проникнуты и встречи с работниками народ-
ных комиссариатов (говоря по-современному,— мини-
стерств).
Особенно врезался в память визит в Народный комис-
сариат иностранных дел. Разбившись на десятки, сто
пятьдесят горняков разошлись по отделам, чтобы позна-
комиться с Их работой. Помнится, наша «десятка» попала
в Дальневосточный отдел. Нас встретил заведующий от-
делом Бенедикт Игнатьевич Козловский. Его имя мы хоро-
шо знали из газет — год назад, находясь на волоске от
гибели, он отбивался в Шанхае от белогвардейцев.
Дело было так. Сотрудники советского консульства в
Шанхае готовились провести торжественный вечер в честь
10-летия Октябрьской революции, — генеральный консул
СССР Козловский должен был сделать доклад, потом
участники Октябрьской революции и гражданской войны
намеревались выступить с воспоминаниями, в заключение,
предполагалось показать фильм «Декабристы». Консуль-
ство было празднично иллюминировано. Вместе с сотруд-
никами на вечер пришли их жены и дети. К ним присоеди-
78
лились моряки с советского судна «Индигирка», стоявшего
в Шанхае.
И вдруг... с улицы донеслись нестройные хриплые
крики, пение царского гимна, и сразу же зазвенели стек-
ла. Огромная толпа белогвардейских эмигрантов, пройдя
беспрепятственно колонной по улицам так называемого
«международного сеттльмента», все еще находившегося
под контролем колонизаторов, устремилась в атаку на кон-
сульство.
Козловский сразу же понял, в чем дело. Это не могло
быть инициативой самих белогвардейцев, — они отлично
знали, что любые манифестации на территории сеттль-
мента были запрещены еще 20 мая 1925 года. И если они
осмелились пойти открыто штурмовать советское консуль-
ство с развернутыми царскими флагами и с пением «Боже,
царя храни», то сделано это было, конечно, по указке
самих «хозяев» незаконно захваченного колонизаторами
куска китайской земли. •
Как и следовало ожидать, полиции сеттльмента, кото-
рая обычно мозолила всем глаза своим присутствием у
дверей консульства, на месте не оказалось,— никто и не
подумал остановить толпу. Значит, предстояла серьезная
схватка.
Генеральный консул быстро отдал распоряжения:
«Женщины и дети, — на второй этаж! Мужчины к выхо-
ду, и будь, что будет — умрем, но бандитов на советскую
территорию не впустим». Вот как описывал потом в «Из-
вестиях» события этого памятного вечера покойный
Д. Заславский, работавший в то время собственным
корреспондентом этой газеты в Шанхае:
На асфальте мостовой здесь
нельзя найти камней. Тол-
па несла их с собой, и не
только камни, а гайки, болты
и железные штанги. Какой-то
старый почтовик нес увеси-
стую железную печать Юрьев-
ского почтового отделения с
7ft
царским орлом, которой он и
запустил в окно консульства.
В нападении было использо-
вано не только это «холодное»
оружие,— в кучках, в толпе
находились и люди, вооружен-
ные револьверами...
Я видел, узнал ее — это
была старая знакомая, погром-
ная толпа. Те же лица, те же
приемы: активное ядро в не-
сколько десятков хулиганов и
грабителей, за ними много со-
тен трусливых, вороватых
обывателей, которые идут на
погром потому, что он «дозво-
лен начальством».
Штурм начался сразу по
команде...
Толпа бросилась штурмом в
главные двери. Охрана не
стреляла, пока толпа била
стекла, оставаясь снаружи.
Необходима была железная
выдержка, и эту выдержку
защитники консульства обна-
ружили. Бездействие властей
подстрекало толпу на второй
акт задуманной английскими
хозяевами драмы: «разгром»
совконсульства, возможно сож-
жение его, кровавую расправу
с консульскими работниками.
Не подлежит сомнению, что
все находившиеся в здании
были бы перебиты. Женщин и
детей ждала бы участь всех
жертв погромов...
Два раза врывалась озве-
ревшая толпа и два раза она
была выброшена за двери.
Пальба шла с обеих сторон.
С погромщиками удалось бы
покончить скорее, если бы все
работники консульства были
вооружены. Подавляющее
большинство готовилось к
схватке голыми руками. Мат-
росы с «Индигирки», пришед-
шие на праздник, требовали
оружия, но его не было. Сов-
консульство ведь не крепость!
Сорок минут продолжалась
война на улице, сплошь заня-
той консульствами разных
держав, перед мировым оте-
лем «Астор-хауз», в центре
Шанхая, сорок минут отсутст-
вовала полиция. ...Стойкий и
вооруженный отпор — этого
не ожидали погромщики.
Полиция появилась только
тогда, когда на улице перед
консульством уже лежало во-
семь раненых белогвардей-
цев — пушечное мясо англий-
ского империализма в его
борьбе с СССР...
Таким встретили мы деся-
тую годовщину Октября на
чужбине, в подлинном капи-
талистическом окружении.
Ну вот, а теперь Бенедикт Игнатьевич в Москве, на от-
ветственном посту в Народном комиссариате иностранных
дел и, сидя в тесном кругу шахтеров, отчитывал-
80
ся перед ними в своей работе. Вопросы сыпались градом:
как обстоят дела в Японии? Не грозит ли нам война на
Востоке? Что предпринимается, чтобы защитить советских
граждан в Китае от новых посягательств милитаристов?
И еще: зная о том, что Козловский сам недавно был
в Китае, горняки просят его рассказать, как живет и бо-
рется китайский пролетариат. Советский дипломат охотно
отвечает на все вопросы.
Потом в небольшом уютном клубе сотрудников Нар-
коминдела происходит встреча всего состава делегации
с руководящими работниками комиссариата. Шахтеры
делятся своими впечатлениями от бесед с заведующими
отделами. Их речи звучат взволнованно — чувствуется,
что сложные международные дела каждому из них бере-
дят сердце.
Вагонщик Сахаров из Шахтинского округа запальчиво
восклицает:
— Нам надоели постоянные нападки империалистов.
Не давайте спуску этим бандитам! Мы не разучились еще
стрелять и, если надо будет, поднимемся все как один...
— Ну, это ты, брат, того...— сердито прерывает его
старик Тутов.— Из тебя дипломата, видать, не получит-
ся... Вы его, товарищи, не слушайте. Конечно, где надо
пугнуть — пугните, но, в общем, насчет стрельбы и проче-
го — ни к чему. Нам мир нужен, понятно?..
Вспыхивает смех. Сахаров краснеет:
— Так я ведь тоже за мир!
— Ну, тогда договорились...
Шахтерам отвечает рабочий Тихонов, который недав-
но был выдвинут на работу в Наркоминдел. Он рассказы-
вает: за пять лет в Наркоминдел пришло от станка
семнадцать человек. Четырнадцать из них уже занимают
ответственные посты — девять работают за границей, в том
числе один — секретарем полпредства, двое — вице-консу-
81
лами, пятеро — секретарями. Те, кто остались в централь-
ном аппарате, тоже занимают важные должности. Шахте-
ры одобрительно кивают головами1.
Эта «ревизия» Наркоминдела шахтерами произвела
на нас большое впечатление, и в тот же вечер я написал
для «Луганской правды» очерк, который начинался так:
С РЕВИЗИЕЙ У
Говорят, что Лондон — сто-
лица Великобритании — очень
часто погружается в глубокий
туман, который застилает сия-
ние солнца и обращает день
в ночь, обвивая город плотным
саваном. Как должны быть
благодарны такому туману
люди из большого серого особ-
няка, бережно оберегаемого
холеными сытыми полисмена-
ми! Ведь этот особняк — «Фо-
рин офис», как зовут там ми-
нистерство иностранных дел,—
хранит в себе уйму некраси-
вых секретов, о которых не
должна знать ни одна душа из
непосвященных, не должен
знать ни один человек из дым-
ных заводских предместий, ко-
торым доступ в этот особняк
ДИПЛОМАТОВ
наглухо закрыт. В Москве ту-
маны редки, москвичи любят
солнце, а бояться света им не
приходится. И люди в большом
доме на площади Воровского,
где стеклянные таблички опо-
вещают прохожих, что здесь
находится Народный комисса-
риат иностранных дел, не бес-
покоятся о том, как бы упря-
тать нити своей политики ку-
да-нибудь в укромный уголок.
Беспокоятся они об ином: о
том, как бы пошире разъяс-
нить сущность этой политики,
как бы почаще советоваться с
людьми из дымных заводских
цехов. И вот сегодня в Народ-
ном комиссариате по иностран-
ным делам очередная «реви-
зия» — по его лестницам под-
1 Эта книга была уже сдана в набор, как вдруг у меня на сто-
ле зазвонил телефон: «Говорит Козловский... Хочу сказать вам,
что я только что прочел в «Знамени» отрывок из вашей работы
о 30-х годах и вдруг наткнулся на описание нашей встречи с шах-
терами Донбасса в Наркоминделе, которая состоялась тридцать
пять лет тому назад. Да-да, тот самый Козловский... Как видите,
жив, здоров и продолжаю работать. Теперь я на научной работе,
в библиотеке имени Ленина.
82
нимаются шахтеры, покинув- торым они доверили управле-
шие свои забои, чтобы позна- ние внешней политикой...
комиться с работой людей, ко-
В жизни бывает всякое, и автор этого очерка не мот
тогда, конечно, предполагать, что ему когда-нибудь при-
дется своими глазами увидеть в Лондоне «большой серый
особняк», о существовании которого он знал только по кни-
гам, и даже бывать в его стенах...
Подошел наконец и день Первого мая. Мы по-прежне-
му пребывали в приподнятом настроении. Оно еще повы-
силось, когда мы узнали, что шахтеры как почетные
гости приглашены на трибуну Мавзолея и будут нахо-
диться рядом с делегатами только что закончившейся
XVI Всесоюзной конференции ВКП (б). Павел и я почти
не спали в эту ночь, считая часы, оставшиеся до утра:
как и все участники ноездки, мы впервые в жизни полу-
чили пропуска на первомайский парад и демонстрацию
на Красной площади.
Вот что написал я в этот день в «Луганскую правду»:
Ночью гудела Москва. Гу-
дела, как колоссальный пче-
линый улей перед вылетом
роя. На Красной площади, ку-
паясь в свете прожекторов, ра-
ботала с лихорадочной спеш-
кой целая армия садовников,
получивших твердый наказ: к
утру насадить у Мавзолея ог-
ромный цветник и пальмы.
У стен Василия Блаженного,
рядом с Лобным местом хлопо-
тали механики. Они устанав-
ливали на пьедестале цельно-
металлический самолет АНТ-9,
последнюю новинку нашей тех-
нической мысли, детище спо-
собного инженера А. Н. Тупо-
лева из Центрального аэро-
гидродинамического института.
На Тверской, на Арбате, в
Столешниковом, на далеких
окраинах — всюду кипело дви-
жение, всюду спешно заканчи-
вали подготовку к майскому
дню. Дом союзов горел зелено-
вато-розовым пламенем иллю-
минации, по всей Москве пе-
рекликались огромные светя-
щиеся лозунги. По Китай-горо-
ду разносился бас сорока гром-
коговорителей, установленных
для передачи праздничных ло-
зунгов и речей.
83
Так было вечером...
А утром перед горняками,
которые выстроились как по-
четные гости па трибунах у
Мавзолея, развернулась неза-
бываемая картина парада
Красной Армии. Шел дождь,
упрямый, надоедливый, об-
ложной дождь. Но никто не
обращал на него внимания. Все
были поглощены тем, что бы-
ло перед ними. Чу! Полки,
блистающие выправкой и об-
мундированием, на мгновение
пришли в движение и замерли.
Большие часы Спасской башни
бьют девять. Из ворот Кремля
выезжает на великолепном
гнедом скакуне наш земляк
Клим Ворошилов. В центре
площади, перед Мавзолеем, он
встречается с командующим
парадом. Приняв его рапорт,
принимающий парад Нарком-
военмор начинает объезд вы-
строенных частей. Он привет-
ствует их с праздником, и вся-
кий раз в ответ раздается
мощное «ура». Но вот уже
нарком возвращается к Мавзо-
лею и поднимается на трибуну.
Минута молчания, и все сорок
громкоговорителей Китай-горо-
да четко произносят приветст-
венную речь т. Ворошилова...
Мы внимательно прислуши-
ваемся к знакомому голосу на-
шего земляка, различая ма-
лейшие оттенки его мягкого
украинского произношения.
Чудесная все-таки штука ра-
дио! Еще совсем недавно вы-
ступать оратору на митинге
было мучительным делом: ему
приходилось надрывать голосо-
вые связки, и все-таки его
слышал только тот, кто стоял
поблизости от трибуны. А те-
перь — Ворошилов говорит, не
повышая голоса, а речь его
слышна по всему Китай-горо-
ду. Мы все еще не можем свык-
нуться с этим техническим чу-
дом — радио пока еще новинка
для нас, хотя уже и в Луган-
ске заработала радиовещатель-
ная станция, перед микрофо-
ном которой мы выступаем с
обзорами своей газеты, рас-
сказами, очерками и стихами.
Наркомвоенмор говорит спо-
койно и уверенно, и то, что он
сообщает, нам радостно слы-
шать: «Промышленность СССР
обогнала довоенный уровень.
Сельское хозяйство подтяги-
вается к нему. Пятилетка, ко-
торая отныне должна стать ка-
техизисом для всякого созна-
тельного рабочего, для всякого
бедняка и крестьянина, преду-
сматривает наряду с мирным
строительством индустрии гро-
мадный подъем и социалисти-
ческое преобразование сель-
ского хозяйства. К концу пя-
тилетки СССР должен стать в
технико-экономическом отно-
шении на одно из первых мест
в мире. Но для этого необхбди-
84
мо, чтобы вес трудящиеся го-
рели единым желанием, еди-
ным стремлением, единой во-
лей к строительству нового,
социалистического общества...»
Я гляжу на старика Тутова.
Лицо его напряжено, губы ше-
велятся. Он беззвучно повто-
ряет, утвердительно кивая го-
ловой: «...единым желанием,
...единым стремлением, ...еди-
ной волей...»
Парады и демонстрации в то время длились много
дольше, чем в шестидесятые годы. Стоя на Красной пло-
щади, мы провели почти весь день — с девяти утра до че-
тырех часов дня. Но никто не пожаловался на уста-
лость— все было внове, все захватывало и волновало.
Прежде всего нас потряс военный парад. Мы еще пре-
красно помнили парады первых послевоенных лет — шли
плохо одетые солдаты с винтовками, скакали кавалеристы,
с грохотом проезжали запряженные лошадьми пушки
времен русско-японской войны, шестидюймовая гаубица
выглядела как самое грозное оружие. Эта армия. была
сильна своим боевым духом, верой в правоту нашего дела,
но техника ее, естественно, была слаба. А теперь мы уви-
дели, что и в этом отношении наступает перелом: перед
нами была обновленная Красная Армия, поднявшаяся
на уровень современных военно-технических требований.
Парад начался в девять часов сорок пять минут утра.
По традиции, первыми прошли курсанты Военной акаде-
мии, новой Воздушной академии, пехотных курсов. Потом
пошла пехота. В тусклом свете туманного утра мерцали
стальные каски, ручные пулеметы, которые несли напере-
вес бойцы. На каждый взвод — ручной пулемет! Прошли
краснофлотцы; за ними — военные летчики в новой, еще
непривычной для нас форме: красивые синие френчи,
рубахи с черными галстуками; за ними — вооруженные
комсомольцы, гражданские части Осоавиахима, санитарки
в белых, красных, голубых косынках. В половине один-
надцатого по площади с грохотом прошла конная артил-
85
лерпя, потом лавой пронеслись кавалеристы с обнажен-
ными клинками. Мчатся запряженные тройками тачанки
с пулеметами — грозное оружие гражданской войны. Все
это — привычное, знакомое. Но вот и нечто совершенно
новое...
Сквозь разрывы в облаках выскакивают и низко-низко
проносятся над площадью эскадрильи военных самолетов.
То была пора детства нашей авиации, но для своего вре-
мени эти боевые машины были хороши. Давно ли мы
проводили сбор средств на первые советские эскадрильи—
«Наш ответ Чемберлену», «Ультиматум», «Ответ Керзо-
ну»— и провожали нашего друга рабкора Гришу Фило-
ненко в школу летчиков? А теперь советская авиация
становится реальной военной силой.
Катят по площади самокатчики на велосипедах. За ни-
ми — мотоциклисты. Прошли с рычанием двенадцать
броневиков, потом новейшие автомобили советского про-
изводства НАМИ, вооруженные пулеметами. Опять бро-
невики... Зенитная артиллерия... Какие-то странные
машины с широкими раструбами, вытянутыми к небу.
Что это такое? Нам объясняют: звукоуловители. Эти
машины выслеживают приближение вражеских самолетов
(до изобретения радара еще далеко).
Одиннадцать часов. Парад продолжается. Теперь на-
чинается самая интересная его часть: на площади появ-
ляются танкн. Впервые они прошли по Красной площади
еще в годы гражданской войны, и на них глядел с этого
же самого места Ленин. Но то были трофейные танки,
отбитые у интервентов красноармейцами. Теперь же про-
ходят наши собственные танковые части, вооруженные
отечественной техникой: «механическая кавалерия» — тан-
кетки, вооруженные пулеметами, за ними огромные гу-
сеничные машины величиной с дом. Их здесь несколько
десятков.
86
Наконец, снова движутся мотоциклы, а за ними — ко-
лонна автомобилей, в них сидят красноармейцы, одетые
в кожаные костюмы. Это самая последняя новинка: совет-
ские мотомеханизированные части.
В половине двенадцатого начинается наконец де-
монстрация. На площадь одновременно вступают шесть
колонн: Красная Пресня, Замоскворечье, Сокольники,
Симоновка, Хамовники, Бауманский район. Впереди —
колонны рабочих с винтовками и противогазами. Время
суровое, и в колоннах не видно цветов, с которыми будут
выходить на демонстрации москвичи тридцать лет спустя.
Зато политических карикатур хоть отбавляй. Больше
всего достается Троцкому: он ведет сейчас ожесточенную
антисоветскую кампанию на страницах зарубежной бур-
жуазной печати, и москвичи выражают свое возмущение.
Звучат песни, гремят приветствия:
ЗА ЕДИНСТВО ПАРТИИ НА ПРИНЦИПИАЛЬНОЙ ОСНОВЕ!
ДА ЗДРАВСТВУЕТ МЕЖДУНАРОДНЫЙ РАБОЧИЙ КЛАСС!
ДА ЗДРАВСТВУЕТ СОЦИАЛИСТИЧЕСКОЕ СТРОИТЕЛЬСТВО!
ЗА ИНДУСТРИАЛИЗАЦИЮ!
ЗА ГЕНЕРАЛЬНУЮ ЛИНИЮ ПАРТИИ!
ДА ЗДРАВСТВУЕТ СМЫЧКА ГОРОДА И ДЕРЕВНИ!
ДОЛОЙ ТРОЦКИЗМ!
ДОЛОЙ ПРАВЫХ И ПРИМИРЕНЦЕВ!
Мы вместе с другими кричим, аплодируем, поем.
И только в четыре часа дня, когда последняя колонна де-
монстрантов проходит по площади, шахтеры, потягиваясь
и зябко потирая руки, усталые, но довольные, направ-
ляются к себе в гостиницу. По пути останавливаемся по-
глядеть на трехпропеллерный АНТ-9, установленный
на постаменте у храма Василия Блаженного. Пройдет
87
немного дней, и полет этой машины по Европе привлечет
к себе внимание всего мира и прославит ее конструктора.
А сейчас мы любуемся чистотой ее необычных линий, сме-
лостью и величием конструкторского замысла, поражающе-
го даже людей, не сведущих в авиационной технике.
— Вот это да, вот это машина! Знай наших! — с гор-
достью говорит старый шахтер, ласково прикасаясь к гоф-
рированному алюминиевому крылу самолета.
Вечером нас приглашают в Колонный зал Дома союзов.
Этот дом гордо возвышается над россыпью мелких лавчо-
нок Охотного ряда, где частники торгуют всяческой
снедью. Прямо посреди улицы, напротив Дома союзов,
торчит часовенка, там теплятся восковые ' свечи — идет
страстная неделя, попы готовят верующих к пасхе, празд-
нование которой начнется четвертого мая. А на фронтоне
Дома союзов сверкает огнями лозунг: «Пролетарии всех
стран, соединяйтесь!» В широко распахнутые двери вли-
вается толпой народ: серые кепки, алые платочки, тол-
стовки, кожаные куртки, юнгштурмовки комсомольцев —
сшитые из солдатской ткани гимнастерки, перехваченные
ремнями портупей.
Мы впервые в Колонном зале, и он, конечно, пора-
жает нас своим великолепием: хрустальные люстры, свер-
кающие колонны, большие алые полотнища с первомай-
скими лозунгами п, конечно, обязательные тогда в тор-
жественных случаях пальмы в зеленых бочках.
На встречу с московскими пролетариями здесь собра-
лись участники всех рабочих делегаций, приглашенных
в Москву. Идет перекличка — излюбленная в то время
форма гласности социалистического соревнования. Речи
ораторов передаются по радио на весь Советский Союз.
Первым выступает уральский рабочий Колесников:
«Слушайте, москвичи! Уральцы нас послали не только
88
за тем, чтобы укрепить смычку с вами, но и для того, что-
бы договориться о дружной работе по укреплению совет-
ского хозяйства. Нам нужна единая трудовая революцион-
ная дисциплина. Без нее мы не дадим стране столько угля
и металла, сколько она ждет от нас. Давайте вместе бо-
роться за дисциплину!»
Потом на трибуну поднимается один из членов нашей
делегации — забойщик Скляренко. Его слушают с особым
вниманием: у всех в памяти недавнее суровое письмо
московских и ленинградских рабочих шахтерам Донбасса,
в котором они призывали горняков дать решительный от-
пор лодырям и разгильдяям. Забойщик Скляренко говорит
о том, что сделано с тех пор. Рудники Луганщины уже
перевыполняют план, остальные подтягиваются к уровню
плана. «Горняки Донбасса не сложат рук до полной побе-
ды,— говорит, волнуясь, Скляренко,— ни взрывы, ни об-
валы не остановят нас...»
Выступает представитель Днепростроя Викторов:
«Днепрогэс» будет сдана правительству в срок, и ее
строительство обойдется не дороже установленных смет».
Вслед за ним берут слово посланец рабочих Татарии Ниг-
матулин, делегатка тверских ткачих Завьялова, предста-
вители рабочих Калуги, Рязани, Украины. С огромным
вниманием все слушают речь старого большевика, члена
ЦК ВКП(б) Емельяна Ярославского.
Поздней ночью мы выходим на праздничные улицы
Москвы. Дождь кончился. Всюду толпы веселых людей.
На мостовой пляшут «Барыню». Кто-то играет на гармо-
ни. Кто-то запевает: «Мы раздуем пожар мировой, церк-
ви и тюрьмы сравняем с землей...» С другого конца Охот-
ного ряда откликаются: «По морям, по волнам, нынче
здесь, завтра там...» И вдруг все перекрывает лихая, озор-
ная песня: «Эх, сыпь, Семеновна, подсыпай, Семеновна!» —
и люди опять пускаются в пляс. Хорошее настроение
89
в Москве в эти весенние дни двадцать девятого года —
первого года первой пятилетки...
День второго мая мы проводим без всяких забот, как
обычные экскурсанты: посещаем Музей Революции, идем
в Зоологический сад, вечером отправляемся в театры:
в Большом идет балет «Красный мак», в Художественном —
«Блокада», у Мейерхольда — «Командарм 2», в театре
Революции— «Инга». Многие идут в цирк, соблазнившись
сногсшибательной рекламой: «Водяная феерия — спек-
такль «Гуляй-поле». В роли Махно — клоун и прыгун
Виталий Лазаренко. Участвуют 500 человек, 60 лошадей,
конница и артиллерия, пловцы, хор и балет».
Наутро — снова за работу: посещения московских
предприятий, деловые встречи. Запомнился визит в ре-
дакцию «Правды». Здесь всесторонне обсуждается вопрос
о том, как лучше организовать Вседонецкое совещание
горняков. Снова извлечен из папок проект предложенного
луганчанами договора на соревнование. Правдисты одоб-
ряют нашу идею. Они советуют, однако, предварительно
ознакомить с проектом всех рабочих Донбасса и органи-
зовать дело так, чтобы каждый из них, ставя овою подпись,
взял на себя какое-то, хотя бы небольшое, но конкретное
обязательство.
Делегации подписывают протокол — они обязуются по
возвращении домой провести обсуждение на всех шахт-
ных производственных совещаниях, на собраниях в ка-
зармах (общежитиях), на собраниях по сменам, на техни-
ческих совещаниях, одним словом, организовать дело так,
чтобы проект договора прочел и подписал каждый горняк.
Если рабочий неграмотен, ему прочтут текст активисты.
Должны быть разработаны конкретные обязательства для
каждой шахты, для каждого производственного участка.
После этого, 10 июня, в Горловке соберется Вседонецкая
90
производственная конференция, где и будет окончательно
оформлено подписание договора.
Довольные и радостные, сбегаем мы по крутым лестни-
цам редакции «Правды». Павел на ходу импровизирует
план действий: кому куда поехать, какие выступления ор-
ганизовать, кого из видных деятелей Донбасса попросить
выступить в «Луганской правде».
Председатель Всеукраинского комитета союза горня-
ков Смирнов озабоченно глядит на часы: как бы не опоз-
дать в Народный комиссариат обороны — ведь нас ждет
сегодня встреча с наркомом! О ней предупредили еще
вчера — делегатам было предложено заранее подготовить
вопросы.
Мы быстро шагаем по Страстному бульвару к Арбату,
оттуда поворачиваем налево, к старинному особняку
с колоннами. Торопливо поднимаемся по лестнице в про-
сторный зал, так хорошо знакомый по картине Бродского
«Заседание Реввоенсовета», репродукции с которой висели
тогда во всех клубах и красных уголках. Едва успеваем
занять места вокруг длинного зеленого стола, как большие
стенные часы отбивают два удара и в дверях показы-
вается коренастая фигура наркома. Его виски чуть-чуть
серебрятся, но широкое открытое лицо пышет здоровьем.
Нарком одет в скромную гимнастерку с синими кавале-
рийскими петлицами — память о службе в Первой Кон-
ной армии — без всяких знаков различия.
— Все такой же! — шепчет мне один из шахтеров.
Да, он все такой же. В памяти всплывают первые встречи
с нашим земляком, достигшим столь ответственного по-
ста,— он приезжал в Луганск еще тогда, когда командовал
Северокавказским военным округом, а мы, каменноброд-
ские мальчишки, во весь дух бегали за его стареньким
трофейным автомобилем времен гражданской войны.
Ворошилов выступал с речами на митингах, ходил в го-
91
сти к рабочим, с которыми работал на заводе у Гартмана,
а потом участвовал в гражданской войне.
— Здорово, земляки,— говорит нарком, улыбаясь, и
даже тот, кто с непривычки оробел, войдя в эти хоромы,
почувствовал себя как дома. Не теряя времени, Вороши-
лов предлагает задавать вопросы. Вопросов, конечно, мно-
го, и, отвечая на них, наркому приходится делать целый
доклад о жизни, учебе и строительстве Красной Армии.
— Насколько мы боеспособны? — переспрашивает Во-
рошилов и разводит руками: — Нападать враги будут не
только на армию, нападать они будут на нас с вами,
на всех рабочих и крестьян, на наш народ. И наша бое-
способность в первую очередь зависит от того, насколько
крепок, насколько здоров дух рабочего класса, насколько
сильны мы с вами...
— Будьте уверены, Климент Ефремович, на этот раз
на Пески не пойдем! — кричит с места кто-то, очевидно,
проделавший вместе с Ворошиловым тернистый путь лу-
ганских рабочих отрядов, отступавших в трудную пору
гражданской войны под натиском вчетверо сильнейших
белогвардейских и немецких войск в Пески — под Цари-
цыном.
— Загадывать не будем,— серьезно отвечает Вороши-
лов.— На войне всякое бывает. Но уж если мы с вами
тогда в Песках лицом в грязь не ударили, то я верю, что
и в будущей войне победа будет нашей. Повторяю: все
решает боевой дух народа! Если же капиталистам не
удастся развязать войну на протяжении ближайшей пяти-
летки, то мы еще сильнее укрепим нашу мощь...
Кто-то простодушно спрашивает:
— А когда же все-таки будет война?
Ворошилов говорит, что он не берется ответить на этот
вопрос — не хочет выступать в роли пророка. Но, во вся-
ком случае, на протяжении ближайших двух лет войны,
92
по его мнению, не будет. Капиталисты сейчас находятся
в таком положении, что им очень трудно начать войну
с Советским Союзом — у них велики внутренние противо-
речия. Но военная угроза сохраняется. Сейчас еще трудно
сказать, какие именно капиталистические страны нападут
на нас, но дело идет к тому, что они все же нападут. И мы
должны будем выйти из этого боя победителями. Дол-
жны!..
Шахтеры внимательно слушают. Нарком обороны до-
кладывает им о тех мерах, которые партия и правитель-
ство принимают для повышения боеспособности армии и
прежде всего для укрепления кадров командного состава.
Уже в 1923 году лучшие бойцы, прошедшие суровую шко-
лу гражданской войны, были посланы в школы красных
командиров, а лучшие командиры — в военную академию.
Сейчас из сорока тысяч красных командиров только
7,5 процента — старые офицеры, это люди проверенные,
прошедшие школу гражданской войны, преданные Совет-
скому государству. Почти половина командиров — комму-
нисты, 4,5 процента — комсомольцы. А ведь в 1920 году
только десять процентов командиров были коммунистами.
Кто-то спрашивает о быте Красной Армии, о том, как
проводится просветительная работа. Нарком усмехается:
— Что же это вы мне такой вопрос задаете? Наоборот,
я у вас должен был бы спросить: а как живут бойцы в ва-
шей дивизии Донбасса? Как же вы, товарищи, шефствуете
над своей дивизией, если у нас в Москве по таким вопро-
сам справляетесь?.. Плохо у нас с шефством дела обстоят!
Не везде еще помогают Красной Армии так, как это нуж-
но. А помогать надо, надо улучшать быт наших бойцов...
Еще вопрос: есть ли оппозиции в армии? Нарком твер-
до заявляет: никакой оппозиции нет, армия в политиче-
ском отношении вполне здорова, нет уклонов ни вправо,
ни влево.
93
Много вопросов задают делегаты. Спрашивают, как
обстоит дело в армии с изобретательством, какие меры
предпринимаются для охраны заводов и рудников от воз-
можных налетов вражеских самолетов, и о многом другом.
Наконец нарком деликатно напоминает, что у него
есть еще другие дела. «Ну что же, мы понимаем, — прими-
рительно говорят шахтеры.— Давай, иди. Всего тебе хоро-
шего!». Гости покидают наконец зал Реввоенсовета.
Но рабочий день еще не кончен. Нам сообщают, что
делегацию шахтеров ждет В. В. Куйбышев. И вот мы
встречаемся в просторном зале заседаний ВСНХ с чело-
веком, которому доверено руководство всей экономикой
страны. Мы видимся с ним впервые. В спокойном взоре
этого статного светлоглазого человека чувствуется боль-
шая внутренняя сила. Одет он в простую полувоенную
гимнастерку. Куйбышев приветливо здоровается с гостя-
ми за руку, усаживает их вокруг большого стола, потом,
откинув назад густые непокорные волосы, садится сам
и предлагает начать беседу.
Мы хорошо знаем его как одного из виднейших пар-
тийных деятелей. Этот могучий сибиряк — коммунисте
1904 года. Он много раз сидел в царских тюрьмах, бежал
оттуда, его снова арестовывали, он снова бежал и брался
за нелегальную партийную работу. В годы гражданской
войны, тесно сотрудничая с Фрунзе, Куйбышев участво-
вал как член военных советов фронтов в решающих опе-
рациях. В мае 1921 года, по предложению Ленина, его
назначили членом президиума ВСНХ и начальником Глав-
электро. Это он строил первые советские электростан-
ции — Шатуру, Волхов, Каширу... Пять лет спустя, после
смерти Дзержинского, Куйбышев был назначен предсе-'
дателем ВСНХ. Он руководил составлением плана пяти-
летки, и естественно, что шахтеры хотят из первых рук
94
узнать подробности грандиозного плана, о котором только
что прочли в газетах.
— Валериан Владимирович! Скажите нам, что даст пя-
тилетка?
— И что на нашу долю достанется?
Куйбышев улыбается: пятилетка — его любимая тема,
всего десять дней назад он докладывал о ней XVI Все-
союзной конференции ВКП(б). И не спеша, точно профес-
сор, читающий лекцию, он рассказывает о небывалом еще
в истории замысле: на протяжении каких-нибудь пяти
лет совершить такой бросок вперед, который даст Совет-
скому Союзу возможность выйти из отсталых стран
в передовые.
Имеется в виду, что за пять лет мы добьемся того,
что русскими капиталистами было сделано за сорок,—
увеличим объем промышленной продукции на сто семь-
десят процентов, то есть в два и три четверти раза по
сравнению с 1927/28 хозяйственным годом. Будут построе-
ны новые крупнейшие заводы, оборудованные по послед-
нему слову техники. Закончится сооружение Днепрогэса.
Будет продолжено строительство металлургического заво-
да у Магнитной горы, на Южном Урале, будет строиться
такой же завод в Кузнецке. Закончится строительство
тракторного завода имени Дзержинского на Волге. По-ви-
димому, будут сооружены еще два таких же завода — на
Украине и на Урале. Возле Свердловска будет создан
мощный завод тяжелых станков. В Нижнем Новгороде
скоро начнут возводить автомобильный завод-гигант, ко-
торый будет выпускать сто тысяч автомашин в год. Будут
построены заводы шарикоподшипников на Сукином боло-
те, что на окраине Москвы, турбинный завод в Харькове
и многие другие.
— А уголь?..
— По углю,— говорит Куйбышев,— мы с пятого места
95
в мире перейдем иа четвертое, впереди нас будут только
Северо-Американские Соединенные Штаты, Англия и
Германия. Но потом и их мы обгоним. Вам придется хоро-
шо поработать, чтобы этого добиться.
Куйбышев называет цифры, которые нам кажутся не-
вероятно большими: выплавка чугуна в конце пятилетки
достигнет 10 миллионов тонн в год, добыча угля возрастет
с 35 до 75 миллионов тонн, добыча нефти — с И до 22 мил-
лионов тонн. К концу пятилетки мы будем иметь в стране
150 тысяч тракторов, из них свыше восьмидесяти тысяч —
советского производства. Тридцать лет спустя эти цифры
будут казаться небольшими, но сейчас от них дух захва-
тывает.
— Многие не верили, а кое-кто и сейчас не верит, что
взятые нами темпы реальны,— говорит Куйбышев.— Ког-
да по нашему поручению экономист Струмилин несколько
лет назад сделал первую прикидку динамики развития
промышленности из расчета на пять лет, многие специа-
листы замахали руками: это немыслимо! А он, в сущности
говоря, предлагал весьма умеренные цифры: в 1926—27 го-
ду увеличить производство на семнадцать процентов, в
1927—28 — на тринадцать и девять десятых, а в конце
пятилетнего периода — на восемь процентов в год. Теперь
мы видим, что следует планировать гораздо смелее. В са-
мом деле, в 1926—27 годах мы увеличили выпуск продук-
ции не на семнадцать, а на девятнадцать процентов, в
1927—28 годах — не на двенадцать процентов, как это было
предусмотрено планом, а на двадцать девять процентов.
В этом году, я думаю, мы увеличим производство еще про-
центов на двадцать, это будет, как вы знаете, первый год
пятилетки. Конечно, добиваться таких темпов — дело не-
легкое, мы должны будем пойти на некоторые жертвы,
потуже затянуть пояса, но у нас с вами нет другого выхо-
да. Надо спешить, такое сейчас международное положение.
96
А это первенец советского поточного машиностроения, построенный по последнему
слову техники той поры,— тракторный завод на берегу Волги.
Внимательнее вглядитесь в лицо водителя, сидящего за рулем трактора № 5000.
Это один из типичных представителей поколения 30-х годов — Саша Косарев,
комсомольский вожак. За пятитысячный трактор боролся не только весь заводской
коллектив, но и вся наша молодежь, весь комсомол, и место вожака было здесь.
С конвейера Волгоградского завода им. Дзержинского сходит трактор № 1.
потом трактор № 5000 и, наконец, трактор № 100 000.
Сбылась мечта В. И. Ленина о 100 тысячах первоклассных тракторов...
1
а
S
Это первые советские грузовики, сошедшие с конвейера.
i
А это первый гусеничный трактор, сошедший с конвейера Челябинского завода,
вступившего в строй в 1934 году.
Прежде чем под землей Москвы вырастали невиданные мраморные дворцы метро-
политена, над землей появлялись вот такие вышки-скважины.
Трудное было время — не хватало средств, не хватало рабочих и специалистов,
не хватало строительных материалов. Но уже тогда, в ранние тридцатые годы,
рядом с новыми заводами вырастали кварталы современных жилых домов. На этом
снимке вы видите поселок Усачевка, выросший в Москве, — дома эти сохранились
до сих пор.
Та же картина повсюду, где идет стройка. Здесь вы видите уголок города
Днепродзержинска на Украине. Он был славен тогда стройкой комсомольской
домны № 7. И здесь же, неподалеку вырастали новые жилые дома. А на пе-
реднем плане — крытые соломой старые хижины, в которых жили рабочие еще
до революции.
Вся страна была в пути — шло великое переселение людей.
На вагонах ветер рвал полотнища: .На Магнитострой!*, .Даешь Тихий океан!*,
.Едем на лесозаготовки".
На строительство Урало-Нуэбасса прибывала огромная активная комсомоль-
ская рать.
_ ВЫ1ННЕ НИ£ЕЯ
Й$А.‘
?-V6 ?»;*«<! ' ^0 /о
ГрШЙ ^Hflet/ино
OT^S<1JH% фэппл БР>имАчи.7
' J7n7 4d
’л.ВН'М _ °’ JK
I
. |]p(WU В, <Ш ъе р, с.)г\«/
льрицч б^Мь’.Щ*^ — чУ<' '°
^-рхУР’Ч'Ь O~<f)56Jkci Г
Н Wf .[ св^б й ' г/ л О/
wifpn 'bfruw 70 4.'
' onwr^nft nvBkfiH ' .
В те годы на всех заводах велась борьба за овладение командными высотами
в производстве, за овладение техническими знаниями. Первым и необходимым
условием этого была самая жестокая дисциплина.
Ни одного прогула! Ни одного процента брака!
Эти вопросы были главными на рабочих собраниях, проходивших в цехах.
Это Дуся Виноградова, знатная ткачиха, как тогда было принято говорить.
Всюду рос трудовой энтузиазм. Каждый стремился делать как можно больше
। и как можно лучше.
; Одновременная работа на нескольких станках — это движение охватило все —•—
предприятия.
А это прогремевший на всю страну лучший ударник Донбасса Никита Изотов.
Первый комсомолец, награжденный ор-
деном Ленина — А. Болотов, слесарь-
механик Ленинградского оптического
завода.
Комсомольцы усаживались за учебники. Создавались технические кружки и
.школы техминимума".
i
Шахтеры понимающе кивают головами.
Куйбышев с оттенком гордости в голосе говорит о том,
что ни одна страна в мире, даже Северо-Американские
Соединенные Штаты, которые развивались в промышлен-
ном отношении быстрее всех, не достигали таких темпов,
какими идет вперед наша страна.
— Вот цифры... САСШ за десятилетие 1850—60 годов
имели темпы роста, в среднем, 8,7 процента, за десятиле-
тие 1860—70 годов — 8 процентов, затем — по десятиле-
тиям соответственно — 5,8 процента, 4,9 процента, 4 про-
цента. А сейчас у них дело клонится к кризису. У нас
производство идет вверх, у них — книзу. Наиболее умные
американские промышленники, Форд к примеру, понима-
ют, что в этих условиях им надо идти на сотрудничество
с нами. Мы готовы дать им заказы на оборудование —
пусть подзаработают, зато мы еще быстрее пойдем вперед...
Председатель ВСНХ снова и снова напоминает, что
выполнение пятилетнего плана будет делом нелегким —
придется пройти через большие трудности, тем более что
одновременно со строительством основ социалистической
промышленности нужно будет осуществить коренное пре-
образование деревни, перевести сельское хозяйство также
на социалистические рельсы. Иначе поступить нельзя —
кулаки, последний класс эксплуататоров, сохраняющийся
в нашей стране, противостоят нам в борьбе за социализм.
Если мы их не сметем, то они чем дальше, тем сильнее
будут вредить нам. С другой стороны, раздробленная сель-
ская экономика — двадцать семь миллионов мелких
крестьянских хозяйств! — не в состоянии обеспечить стра-
ну продовольствием, а промышленность сырьем. Вот ког-
да мы заменим этот океан частнособственнических ячеек
мощными социалистическими колхозами и совхозами, тог-
да будет совсем другое дело, тогда мы вздохнем свободнее.
А пока придется переживать трудности.
97
— Это нас не пугает,— серьезно говорит старик Ту-
тов.— Бывали времена и похуже: в двадцать первом году
с голоду пухли, а шахты восстанавливали. Все стерпим,
если так нужно будет. Назад дороги у нас нету, только
вперед.
— Правильно! — восклицает Куйбышев, и его ясные
глаза загораются лучистым светом.— Мы знаем, что ра-
бочий класс нас не подведет. Скажу вам откровенно, пер-
вое полугодие у многих из нас вызывало тревогу: произ-
водство-отставало от плана, а рост заработной платы
превышал план, себестоимость продукции была выше
заданной. Но вот развернулось соревнование, и дела
пошли гораздо лучше. Все сейчас подчиняется одной це-
ли — лучше работать, больше производить, дешевле изго-
товлять. Появляется бережное отношение к машинам.
В этом, я сказал бы, проявляется особое, хозяйское чув-
ство пролетария, ставшего участником государственной
власти. Чувство это воспитывается под влиянием сорев-
нования.
— Это нас Ленин своей статьей надоумил,— откли-
кается Тутов,— ведь это он соревнование задумал. И до че-
го же вовремя его статья вышла...
.Шахтеры рассказывают Куйбышеву о том, что решено
заключить Вседонецкий договор на социалистическое со-
ревнование, о том, как они будут готовиться к этому.
Он одобряет эту идею, интересуется деталями, дает сове-
ты. Мы расстаемся с ним, окрыленные грандиозными
планами, о которых он нам так просто, ясно и убедительно
рассказал...
И еще одна встреча: в день отъезда из Москвы, чет-
вертого мая, нас принимает в здании ЦК ВКП(б) на Ста-
рой площади генеральный секретарь Центрального Коми-
тета партии И. В. Сталин.
.98:
Эта заключительная встреча обставлена некоторыми
ограничениями: получено указание прессу не допускать.
Мы с Павлом с пылом доказывали председателю Всеукра-
инского союза комитета горняков Смирнову, что для нас-де
должно быть сделано исключение, что «Луганской правде»,
которая организует соревнование шахт, совершенно необ-
ходимо быть представленной на этой встрече, что мы су-
меем, если это понадобится, сохранить в полной ?айне то,
что не будет подлежать оглашению, и вообще ни строчки
не напишем и так далее. Смирнов долго колебался, потом,
видимо, ему стало по-человечески жаль двух журнали-
стов-мальчишек, которые так убиваются, и он, махнув;
рукой, вздохнул: «Ладно, черт с вами, беру на себя...
Пойдете. Только уговор — никаких карандашей и блокно-
тов, и сидите позади всех, чтоб вас там и не видно, й не
слышно было...»
И вот мы вместе с делегатами идем по тесной улочке
за еще не снесенной толстой кирпичной стеной Китай-
города. Улочка почему-то называется Старой площадью,
видимо, здесь в незапамятные времена и впрямь была ка-
кая-то площадь. У входа стоит Смирнов и считает по го-
ловам входящих делегатов. Увидев нас двоих, он заговор-
щически подмигивает и легонько стукает нас по спине.
Прошли! С замирающими сердцами поднимаемся куда-то
вверх и втискиваемся в двери просторного кабинета.
Из боковой двери вразвалку выходит Сталин. Он не-
высокого роста, худощав, черноволос, темные глаза под
густыми бровями с интересом всматриваются в лица го-
стей. Разглаживая усы, Сталин глуховатым голосом здо-
ровается с пришедшими и начинает медленно обходить
шахтеров, пожимая каждому руку и расспрашивая, кто
откуда. Что мы скажем, если очередь дойдет до нас?
Смирнов несколько смущен. Но все обходится благополуч-
но — до нас очередь не дошла. Сталин приглашает гостей
99.
садиться, возвращается к небольшому столу, садится сам,
проводит пальцем за воротником своего темно-зеленого
френча, закуривает трубку и спрашивает:
— Ну, о чем будем говорить?
— О жизни,— отвечает кто-то.— О жизни и о работе...
Разговор идет по широкому кругу, начиная с тех-
нических проблем пятилетки и кончая вопросом о том,
будет ли война. Сталин слушает внимательно и запи-
сывает в лежащий перед ним блокнот, что говорят гор-
няки.
Луганчанин Крысин возвращается к волнующей мно-
гих проблеме, которую он уже ставил на встрече с руково-
дителями Главгортопа и ЦК профсоюза горняков: почему
в магазинах стало не хватать продовольствия. Сталин кла-
дет карандаш, встает и начинает говорить о том, что
в вопросе о продовольственных трудностях надо различать
несколько сторон. Есть причины технического характера,
они устранимы, хотя и для этого потребуется некоторое
время. Одно дело, когда снабжение находилось главным
образом в руках частных торговцев — каждый из них сам
заботился о закупке и хранении продовольствия, он на-
живался на этом и стремился как-то выкрутиться и удов-
летворить спрос покупателей. Другое дело, когда снабже-
ние целиком переходит в руки государства и нам надо
обеспечивать плановый учет и распределение. Требуется
строительство складов, баз, холодильников. Требуется со-
здание развернутой торговой сети для распределения про-
довольствия. Требуется подбор и обучение необходимых
кадров. На все это нужны средства и, главное, время.
Как же быть? Оставить снабжение в руках частного
капитала в ожидании, пока наша государственная сеть
распределения станет идеальной, и таким образом дать
возможность капиталистическим элементам укреплять
свои позиции, в то время как мы начинаем строить социа-
100
лизм, или же ускорить вытеснение капиталистических эле-
ментов, на ходу усовершенствуя и улучшая соответствую-
щий государственный механизм?
По-видимому, разумнее второе — нам не следует по-
творствовать капиталистам, которые ненавидят нас лютой
классовой злобой и только и думают о том, как бы всадить
нам нож в спину.
Но есть причины и более глубокого, органического ха-
рактера, и здесь мы уже вплотную подходим к области
классовых отношений.
Хлеб, мясо, масло — все продовольствие дает нам де-
ревня. А кто пока еще является крупнейшей экономиче-
ской силой в деревне? Частный производитель и прежде
всего кулак. Какой процент населения сейчас охвачен
в Донбассе колхозами?
— У нас на Луганщине — девять процентов...
— А какой процент земли у колхозов?
— Шесть процентов...
Выходит, что девяносто четыре процента земли ос-
тается у частных хозяев. И значительная часть ее, притом
наилучшая,— в руках у кулака. Кулак понимает, что со-
циализм для него — смерть. И совершенно ясно, что он
всеми своими силами, до последнего издыхания будет со-
противляться нам, вредить, стрелять из-за угла из обреза.
Как же можно ожидать, что он будет кормить строителей
социализма? Нет, он предпочтет закопать хлеб в землю
и зарезать лошадей и коров, лишь бы уморить нас голо-
дом. Вот в Казахстане был такой случай: выступал наш
агитатор, два часа убеждал держателей хлеба сдать его
для снабжения страны, а кулак выступил с трубкой ворту
и ответил ему: «А ты попляши, парень, тогда я тебе дам
пуда два хлеба...»
— У нас кулаки хлеб в могилы на кладбище закапы-
вают,— отзывается Крысин.
101
— Ив коммунистов стреляют,— добавляет Тутов.
А может ли вообще мелкое крестьянское хозяйство
дать стране столько продовольствия, сколько нужно стра-
не? Ленин предупреждал: мелким хозяйством из нужды
не выйти. Значит, надо ускорить коллективизацию, строи-
тельство совхозов, вооружить колхозы и совхозы тракто-
рами, сельскохозяйственными машинами, научить колхоз-
ников вести хозяйство современными методами, поднять
урожайность, и тогда будет вволю и хлеба, и мяса, и масла.
И все эти задачи не разрешишь, пока не сломаешь хребет
кулачеству...
Сталин сделал решительный жест рукой, и в глазах его
зажегся недобрый огонек. Он помолчал, потом с холодной
усмешкой сказал:
— Но вот находятся еще люди, которые не решаются
на эту коренную перестройку сельского хозяйства. Пу-
гают их и взятые партией темпы индустриализации. Они
не понимают, что у нас нет другого выхода: либо мы це-
ной борьбы, жертв и усилий быстро возьмем этот подъем,
либо нас сомнут капиталисты, и тогда — поминай как пас
звали. Это мелкобуржуазный уклон в нашей партии, пра-
вый уклон, как мы его называем...
Шахтеры уже слыхали о правом уклоне, о нем часто
пишут в газетах, особенно после апрельского Пленума
ЦК ВКП (б), но как-то безымянно. Они знают, что правый
уклон осужден XVI Всесоюзной партийной конференцией.
Но лидеры этого правого уклона пока еще не названы,
вероятно, Центральный Комитет еще ожидает, что они
пересмотрят свои ошибочные позиции, осудят их и вернут-
ся на позиции генеральной линии... И вот кто-то из гор-
няков простодушно спрашивает:
— Товарищ Сталин, вот мы знаем: троцкисты — это,
стало быть, те, что поддерживают мистера Троцкого. А вот
правые — это как понимать? Как их зовут?..
102
Сталин улыбается. Раскуривая погасшую трубку, он
всматривается в насторожившиеся лица своих слушате-
лей, потом уклончиво говорит:
— Придет время, мы подробнее поговорим на эту тему.
Два с половиной часа продолжалась беседа. Как
потом было сказано в официальном сообщении, «тов. Ста-
лин ответил на ряд поставленных ему вопросов, касавших-
ся международного положения, пятилетки, вопроса о пра-
вой опасности и примиренчества, о социалистическом
соревновании, вопросов сельского хозяйства (колхозы и
совхозы, поднятие урожайности, новый закон о сельско-
хозяйственном налоге), а также вопросов положения Дон-
басса и материально-бытовых и культурных сторон жизни
рабочих Донбасса. По окончании беседы делегация дала
обещание выполнить полностью задачи, поставленные пе-
ред горняками Советской властью в плане пятилетнего
строительства».
Я часто вспоминал потом об этой необычной и поисти-
не неожиданной для молодого журналиста из провинции
встрече со Сталиным. Трудно выносить категорическое
суждение о том или ином событии три с лишним десяти-
летия спустя, но одно можно считать несомненным:
Сталин, крайне редко встречавшийся с рядовыми людьми,
которых он впоследствии назвал таким холодным словом —
«винтики», на этот раз придал встрече с рабочими Донбас-
са определенное значение. Недаром он вел разговор
в таком дружественном и заинтересованном тоне,— когда
старик Тутов начал первым прощаться, напомнив, что
«уезжаем мы сегодня вечером и надо еще поспеть вещич-
ки собрать», Сталин, улыбнувшись, заметил: «Ну что вы,
товарищи, куда вам спешить? Посидите еще...»
Что это было? Искренняя заинтересованность в обще-
нии с «людьми снизу»? Политический ход? Стремление
создать в народе представление о любящем отце? Но так
103
его тогда еще не называли. Нет, думается, что истина была
в другом: ничто не оставалось на свете неизменным, в том
числе и сам Сталин. Мы встретились с ним в тот памят-
ный период, когда он вместе с другими руководителями
партии, руководствуясь решениями партийных съездов,
твердо проводил единственно правильный для данной эпо-
хи генеральный курс индустриализации и коллективиза-
ции, автивно боролся против троцкистов и правых. Народ
видел успехи этой борьбы, и популярность Сталина возра-
стала, тем более что в партии и в стране продолжали дей-
ствовать ленинские демократические принципы.
Могли ли мы в тот вечер, возвращаясь со Старой пло-
щади в свою гостиницу, веселые, радостные, оживленные,
хоть на мгновение представить себе, как резко изменится
этот человек уже в самые ближайшие годы и как много
горя принесут нам всем эти перемены? Но обо всем этом
пойдет речь дальше, а пока пусть останется в этой главе
все, как было,— все, что мы увидели и пережили в Москве
в ту богатую событиями и впечатлениями неделю.
Быстро мелькают последние часы пребывания в Моск-
ве, и вот уже снова Курский вокзал, флаги, плакаты, тол-
па ставших нам близкими москвичей, речи, объятия, и мы
мчимся в поезде на юг. Павел и я продолжаем свою рабо-
ту: торопимся собрать интервью у делегатов — каковы их
впечатления от поездки в Москву.
Ритмично стучат колеса. Батон залит ровным электри-
ческим светом. Мы уже начинаем привыкать к нему, хотя
еще совсем недавно пассажирские поезда освещались
стеариновыми свечами. Усталые, но довольные шахтеры
тихо переговариваются между собой, делятся впечатле-
ниями от встреч, показывают друг другу гостинцы, куп-
ленные в Москве для родных, советуются, как и что надо
будет сделать по возвращении домой.
Через несколько часов — Харьков. Там делегаты четы-
рех округов Донбасса распрощаются и разъедутся по сво-
им шахтам. Впечатлений от встреч в Москве хватит
на сотни докладов и бесед. Зарядка получена надолго.
Этой поездкой положено начало новому большому этапу
в истории Донбасса, да и только ли Донбасса?
Мы с Павлом без конца перелистываем распухшие
блокноты, успевшие истрепаться, вносим туда новые и но-
вые записи, пометки, уточнения, припоминая разные де-
тали этой интересной недели. Перед нами как бы распах-
нулись двери в широкий, большой мир. И мы теперь
совсем по-другому смотрим на все то, что было сделано
нами в пору нашего журналистского детства. Отныне
предстоит делать вещи, еще более глубокие и серьезные,
нежели те, какими занималась наша газета до сих пор.
Стремительно надвигается романтическая и жестокая,
красочная и суровая эпоха пятилеток, и нам вместе вот
с этими горняками, чьими спутниками посчастливилось
быть, предстоит стать солдатами великого похода к вер-
шинам новой желанной жизни, о которой мы пока знаем
лишь по книгам, но которой мы дождемся и добьемся.
НЕПРЕМЕННО ДОБЬЕМСЯ!
СТРОИТЕЛИ
НОВОГО
МИРА
СОВЕТСКИЙ ХАРАКТЕР
* * ^^^^дни говорят: «Как быстро мчится время».
• • • • • Другие жалуются: «Удивительно медлен-
но плетутся годы». Но я не встречал ни одного человека,
который остался бы безучастным перед неожиданно от-
крывшейся ему картиной того, чему он был свидетелем
двадцать, тридцать, сорок лёт тому назад.
Время скрадывает детали, гасит в памяти многое из то-
го, что когда-то казалось привычным. Одна сумма впе-
чатлений вытесняет другую, более поздние наслоения пе-
рекрывают ранние представления, и невольно начинает
казаться: то, что тебя окружает сейчас, было таким и вче-
ра, и позавчера, и, может быть, даже всегда — и эти
широкие московские улицы, и современные троллейбусы,
с легким шелестом бегущие по асфальту, и ароматное ды-
109
Фотоплакат тридцатых годов: «Даешь пятилетку в четыре года!»
хание сирени на бульварах, и вот эти нарядно одетые
девушки, с любопытством разглядывающие витрины боль-
шого универсального магазина на Красной площади, и
лес кранов на стройках, с помощью которых невероятно
быстро монтируются дома из готовых бетонных деталей.
Но вдруг вы случайно попадаете на просмотр старых
документальных киносъемок Москвы 1932 года, и сквозь
все эти образы привычной нам реальности шестидесятых
годов вдруг пробиваются совсем иные, лежавшие в памяти
под спудом картины: узкая извилистая булыжная улица
Горького,— впрочем, даже еще не имени Горького, а Твер-
ская; скрипучие и дребезжащие трамваи, обвешанные
гроздьями лохматых и небритых парней и девушек в
«футболках», — тогда легче всего было купить именно эту
вытканную из бумажной нити трикотажную рубашку с от-
ложным воротником и с короткими рукавами,— или в ста-
рых военных гимнастерках; доживающие последние дни
заколоченные лавчонки Охотного ряда, в которых давно
уже перестали торговать снедью; первые большие ново-
стройки на окраинах города, где трудится великое мно-
жество людей, но почти не видно машин... И вот вы сразу
же говорите себе: ведь это день и ночь — какой огромный
путь остался позади!
Все это, конечно, чисто внешние детали, но и они
говорят о многом. Что же сказать о том внутренне.м про-
грессе в жизни человека, который пока что не удается
зафиксировать ни на кинопленке, ни на пластинке, ни
на магнитной пленке, но который в сотни, в тысячи раз
разительнее характеризует наш бурно меняющийся мир?
Каждому времени — свои заботы. В конце пятидесятых
годов двадцатого века в Советской стране возникла, на-
пример, такая проблема: как лучше организовать обуче-
ние молодежи? Что сделать для того, чтобы юноши и де-
вушки, оканчивающие среднюю школу, не только прекрас-
111
но знали Шекспира и Маяковского, не только отлично
разбирались бы в теориях физики и математики, но и
умели бы своими руками сооружать дома и делать станки,
пахать землю и растить хлеб?
В начале тридцатых годов такой проблемы еще не
существовало. Тогда решались совсем другие жизненно
неотложные вопросы: как быстрее и лучше обучить
азбуке современной техники миллионы людей, только что
научившихся читать и писать в кружках ликбеза; как
в условиях все еще тяжкой бедности и отсталости быстрее
соорудить самые современные в мире предприятия; как
быстрее поставить на ноги молодые колхозы. Советский
Союз лишь начинал становиться страной металлической,
страной автомобилизации, страной тракторизации, как
тогда говорили.
Дело это было нелегкое, особенно в условиях тех лет,
но люди были абсолютно убеждены в необходимости того,
что они делали, и твердо верили в свой завтрашний день.
Поэтому, хотя им и жилось очень трудно, они не хныкали,
работали страстно и самозабвенно, проявляя какую-то
спартанскую отреченность от мирской корысти и бурно
взрываясь при виде того, что иная обывательская душа
такую корысть проявляет.
В своих очерках, обильно печатавшихся в те годы,
мы, комсомольские журналисты, несовершенными еще ли-
тературными средствами запечатлели людей тридцатых
годов такими, какими они были. И молодым читателям
шестидесятых годов, возможно, будет интересно взглянуть
на своих сверстников, которые жили и работали тогда,
когда их еще не было на свете. Взглянуть на них — моло-
дых, сильных духом и ершистых, веселых, когда дела идут
хорошо, и невероятно злых, когда дело портится, еще не
очень развитых и культурных, но жадно набрасывающих-
ся на каждую новую книгу и не пропускающих ни одного
112
нового фильма, прилежно посещающих кружки «обяза-
тельного технического минимума» и мечтающих о выс-
шей школе...
Присмотритесь к ним — и вы увидите, что это та же
самая советская молодежь, какой она была и в двадца-
тых, и в тридцатых, и в сороковых, и в пятидесятых, и
в шестидесятых годах!
Меняются времена, меняются обстоятельства, меняет-
ся обстановка, но замечательный советский характер ос-
тается неизменным. И если читатель второй половины
двадцатого века найдет знакомые себе черты в портретах
рядовых людей тридцатых годов, с которыми свела автора
судьба в ту пору, он будет обрадован.
„ЖЕЛЕЗНЫЙ ПРОРАБ"
Строительство
Харьковского тракторного
завода,
1930 год
* * дважды зимним вечером 1953 года на столе
• • • • • у меня зазвонил телефон. Чей-то глухо-
ватый голос сказал: «Салют, дружище! Бьюсь об заклад,
что ты не представляешь себе, кто с тобой говорит...»
Догадаться действительно было трудно, тем более что
одновременно звонили другие телефоны и вокруг шла
обычная для вечерних часов редакции суматоха — на стол
ложились сырые оттиски полос «Правды», пачки послед-
них телеграмм из-за границы, кто-то требовал выкроить
пятьдесят строк для сообщения о падении очередного пра-
вительства в одной из стран...
«Не догадываешься?..» Нет, я никак не мог догадаться.
«Ну, хорошо. «Железный прораб» — это тебе ничего не
говорит?» «Железный прораб»!.. Неужели?.. «Привет тебе,
114
дружище!» И сразу вся сутолока редакционного кабинета
откатилась куда-то далеко-далеко, и перед глазами пред-
стало широкое поле за окраиной Харькова: железные фер-
мы строящихся цехов, дощатые бараки, в одном из кото-
рых приютилась выездная редакция молодежной газеты,
духовой оркестр, играющий ночью под дождем, и молодые
парни и девчата, таскающие на носилках щебень и цемент,
и плечистый седой человек, командующий среди этого
шума и гама необычно рискованным подъемом какой-то
мачты...
С тех пор прошло... Сколько же? Ну да, без малого
четверть века. «Железный прораб?» Мельников? Он еще
в строю? Да нет же, наверное, давно на пенсии! Я слышу
хрипловатый хохот на другом конце телефонного прово-
да— Мельников догадался о причине моего замешатель-
ства: «Представь себе — работаю. Да-да, ставил конструк-
ции МГУ на Ленинских горах. Это чуточку повыше на-
шей теплоэлектроцентрали на ХТЗ. Помнишь ее?.. В об-
щем, все в порядке. Переезжаю дальше, на новую стройку.
Не буду тебя отрывать от работы. Пока, дружище...»
И прежде чем я успел опомниться, в трубке что-то
щелкнуло, раздались гудки, и судьба снова разлучила
очеркиста со своим героем. Мне так и не удалось разыскать
его, говорили, что он действительно переехал на новую
стройку, но адреса никто не знал. И рука невольно по-
тянулась к старым запыленным папкам — там я нашел
свой очерк о «железном прорабе», напечатанный без мало-
го двадцать пять лет назад.
Сейчас многое в нем выглядит наивно и вычурно.
Тогда мы, молодые советские журналисты, писали о са-
мых будничных вещах с небывалым пафосом, приподни-
мались на цыпочки и старались «остранить» свои персо-
нажи — был в большом ходу у литераторов этот мудрый
глагол. Но факты, о которых мы повествовали в то время,
115
продолжают жить в истории и с годами не стареют. В них
живая романтика неповторимой эпохи первой пятилетки.
Вот почему я позволяю себе воспроизвести здесь старый
очерк о «железном прорабе»...
«Два бронепоезда мчались стремглав. За задраенными наглухо
люками броневых башен несли вахту оглушенные бессонницей
и канонадой матросы-коммунисты. Позади остался взорванный мост.
Впереди бродила смерть — там люди в смушковых шапках гарце-
вали на сытых конях, готовя динамитные шашки, распевали
«Яблочко» и между делом пытали захваченного вчера в плен ко-
миссара.
Два матросских бронепоезда прорывались на север. Под Ново-
Красным путь им преградили взрывы, и махновцы завязали с ма-
тросами бой. Этот бой оказался для них роковым — матросы
не только отбили приступ бандитов, но и прогнали их далеко в степь.
В опустевшем селе моряки подобрали окровавленного босого ко-
миссара, которого махновцы не успели добить. В подкладке изор-
ванного рыжего френча они нашли плотную тряпочку, на которой
расплылись фиолетовые буквы — это был партбилет, выданный
в дни террора оккупантов подпольным комитетом Российской Ком-
мунистической партии (большевиков) Одессы.
Комиссара повезли на север, чтобы потом отправить в Брянск.
В Брянске босому комиссару выписали ордер на онучи и пару
ботинок. Но во всем городе не нашлось ни одной пары обуви, кото-
рую этот искалеченный человек мог бы натянуть на свои распух-
шие ноги.
Тогда расторопный интендант снял с запыленной витрины дав-
но закрытого магазина аршинные полуботинки — всемирно извест-
ную рекламу фабрики «Скороход». Раненому вместо онуч выдали
простыню, он обмотал ею свои опухшие ноги и с величайшей ра-
достью всунул их в эти аршинные полуботинки, которые подвязал
телефонным проводом.
В тот же вечер этот большой, неуклюжий с виду человек, по-
116
шатываясь, побрел на вокзал, волоча по земле удивительную свою
обувь. Из Брянска он выехал в Москву, чтобы оттуда двинуть
на Колчака...
Это — предыстория.
А история начинается так...
— Одна!
— Три!
— Одна...
— Три, черт вам на рога!
Спор был долгим и упорным. Лука и Тихонов были знатоками
такелажного дела. Но они хотели,настоять на своем: ставить вдень
только одну ферму, а не три, как этого требовал прораб Мельни-
ков. Однако тот умел настоять на своем.
Вот почему в этот хмурый осенний день, когда в воздухе ви-
села густая мгла — не то туман, не то дождь,— на лесах строив-
шегося ремонтного цеха появилась большая, с виду неуклюжая
фигура упрямого прораба. Лука и Тихонов стушевались.
Внизу, задрав головы, столпились зеваки. Прораб сказал:
— Вот что. Вы рвачи. Сегодня я сам поставлю три фермы.
И если вы завтра опять поставите только одну, я опозорю вас
на весь Тракторострой! Уходите...
Вечером над зданием ремонтного цеха прибавились три массив-
ные железные фермы. Наутро Лука и Тихонов вышли на работу
без препирательств. Три фермы в день — эта норма была закрепле-
на. Это сделал прораб Мельников, тот самый человек, который
за одиннадцать лет до этого брел улицами Брянска в аршинных
полуботинках «Скороход».
Конечно, можно было бы подробно рассказать о том, как уста-
новка ферм была закончена за несколько дней до срока. Можно бы-
ло бы написать и о той чудесной находчивости, которая была
проявлена на укладке арматуры при бетонировке колонн механо-
сборочного цеха. Можно было бы рассказать, как «железный прораб»
организовал ударную бригаду из вчерашних лодырей и прогульщи-
ков, на которых все махнули рукой как на безнадежных людей,
117
а они стали героями. Но все это — не главное. Главное пришло
потом, когда начались метели и надо было ставить кузнечный цех.
Отряду Мельникова было дано отчаянно трудное задание. Зане-
сенные снегом строительные площадки были безлюдны. Степные
ветры завывали над дощатым бараком, где хранились инструмент
и проекты. Кровь застывала в жилах при одной мысли о том, что
сейчас надо будет взяться голыми руками за железо.
Людям, впервые пришедшим на стройку, становилось страшно
и хотелось отсидеться в бараке. Но об этом не могло быть и речи.
Надо было, цепко ухватившись за обледеневшую колонну, караб-
каться по ней куда-то вверх, на высоту пятиэтажного дома. Лед
надо было сбивать молотком, надо было рубить его и пробираться
все выше, чтобы там, в поднебесье, крепить ветровые связи.
Ветровых связей не хватало — поставку их задерживал Гор-
ловский завод. Но медлить было нельзя, и потому приходилось от-
чаянно рисковать: двадцатипятиметровые колонны связывали обыч-
ными стальными тросами, чтобы хоть как-нибудь закрепить гигант-
ский костяк завтрашнего цеха.
Огромные колонны жутко скрипели под ударами порывистого
ветра, холод щекотал спины боязливым людям, которым начинало
казаться, что они заблудились в фантастическом стальном лесу.
Ученые-перестраховщики, вооружившись техническими спра-
вочниками, кричали, что «безграмотный матрос» губит цех, что
ставить колонны так, как ставит он, невозможно — они рухнут.
Но трусливых людей не послушали. Комсомол двинул на уча-
сток Мельникова свои лучшие бригады. Правда, комсомольцы
не знали, что такое строп и чем майна отличается от виры. Но они
знали, что кузницу надо построить в срок, и поэтому стали таке-
лажниками. Во главе с «железным прорабом» они пошли в метель,
в зиму, в морозы, в штормы. Штормы в ту злую зиму не сти-
хали...
И вот однажды случилась суматошная, страшная история.
Была ночь. И пурга. Черная пурга, какая бывает ночью. «Же-
лезный прораб» в стальном лесу обледенелых колонн раскинул не-
118
большую юрту, настлал пол из горбылей, поставил железную печур-
ку и жил там. Он засыпал на четыре часа в сутки, когда ноги
отказывались ступать.
Большой человек спал, не раздеваясь. В багряных отсветах
раскаленной печурки поблескивала его заиндевевшая шапка. Гла-
за глубоко запали в орбитах, и лоб пересекли морщины.
— Товарищ Мельников!
Человек на дощатом полу вздрогнул.
— Товарищ Мельников, люди отказываются работать...
Мельников вскочил:
— В чем дело?
— Боятся... Шторм крепчает. Быть беде...
— Спокойно! — И, глубоко надвинув кошачью шапку на свою
большую голову, Мельников выскочил за двери.
Шторм действительно усиливался. Прожекторы, которые «желез-
ный прораб» натащил на свой участок со всей стройки, рубили хо-
лодными лучами сверкающие рои снега. Двадцатиметровые колон-
ны со зловещим скрипом раскачивались в ночи. Опутанные десят-
ками тросов, они напоминали мачты гигантского корабля, который
ныряет с волны на волну. Где-то наверху сдала важная ветровая
связь...
Решение родилось в голове мгновенно: надо подняться по подъ-
емной стреле на двадцать пять метров, оттуда, цепляясь за трос,
спуститься пониже, ухватиться за колонну на высоте четырехэтаж-
ного дома, поймать и закрепить оборванную связь. Если этого
не сделать, все может рухнуть. Но как взобраться туда в этакий
шторм? И кто рискнет?..
Медлить нельзя. Сорвавшаяся ветровая связь с точностью маят-
ника своими ударами отсчитывает секунды. И вдруг ни с того
ни с сего в памяти оживает ясное, как полдень, воспоминание.
1898 год. «Кирасунда», греческий парусник, где подросток Мель-
ников работает юнгой. Хитрое сплетение снастей... Черт побери!
Да ведь эта же ветровая связь — ни дать ни взять настоящая бом-
брам-рея, а в просторечии моряков торгового флота — баба-фига.
119
А ну-ка, вперед, юнга!.. И в тот же миг «железный прораб» рва-
нулся ввысь по переплетениям подъемной стрелы...
Светало. Шторм обессилел в неравной борьбе с упрямыми людь-
ми. Они отогнали его прочь от стройки — в степь, в безвестность,
за горизонт.
Так вот и шли дни за днями и ночи за ночами в ту метельную
зиму. Фронт работ на стройке кузнечного цеха напоминал военный
фронт. «Железный прораб» в эту пору нередко вспоминал еще
одну страницу своей бурной жизни. Зима тысяча девятьсот два-
дцать второго года. Атаман Пепеляев ледовым походом через порт
Аян, что на Охотском море, ведет банду к Якутску, мечтая поднять
там восстание и оттуда броситься на юг, чтобы отрезать Дальний
Восток от РСФСР. Красный командир Мельников спешит туда до-
бровольцем, он возглавляет интернациональную сотню, куда входят
тунгусы, русские и якуты. Завязываются жестокие бои. Поставлена
задача: умереть, но не пропустить банду Пепеляева...
И теперь, восемь лет спустя, седеющий прораб Мельников слы-
шит в выкриках метели, запутавшейся в стальных переплетениях
колонн, голос своего друга пулеметчика, который там, за Полярным
кругом, у стойбища Сасыл Сысын, нашел смерть. Отбиваясь от на-
севших на него белогвардейцев, пулеметчик до последнего мгнове-
ния вел огонь из-за баррикады, сложенной из обледеневших тел
павших в бою однополчан. Быть может, он и отбился бы, но неве-
роятный полярный холод сковал его верный «максим». Тогда пу-
леметчик, охваченный страстью боя, припал губами к оружию,
чтобы согреть его своим последним дыханием. Когда красноармейцы,
перейдя в контратаку, отбили баррикаду, они нашли засыпанного
снегом пулеметчика, обнявшего мертвый пулемет. Его нельзя было
оторвать от «максима», и их так и похоронили вдвоем, вырубив
топорами могилу в промерзшей тундре...
Пневматические молотки на стройке кузнечного цеха продол-
жали орлиный клекот замерзшего в тундре пулемета. Ставшие зна-
менитыми на всю страну бригады Колокольцева, Мисягина и Мару-
сина продолжали кладку бетона. Тогда еще не умели вести бетон-
120
Так выглядел «железный
прораб» в 1930 году.
ные работы без тепляков. Требовался подогрев, а пара не хватало.
Бетон замерзал, и бетонщики, спасая свое детище, бросались
в критические минуты на него, стремясь отогреть застывающую
массу своим человеческим теплом...
Так шли месяцы, тяжело и уверенно ступая в своих аршинных
скороходовских сапогах.
Удивительный «ледниковый период» отгремел штормами и штур-
мами. Теперь на строительной площадке Тракторостроя нет больше
пустошей. Стальной костяк кузнечного цеха уже одет в кирпич.
В сборочном цехе закреплен последний фонарь. В литейном уста-
121
новлена последняя колонна. Надо думать уже о другом: о пуске
завода, о первом тракторе. Сегодня чисто выбритый, хорошо одетый
Мельников, похожий на профессора, справляет свой первый выход-
ной день.
Он в хорошем настроении. Но ему все время чего-то не хва-
тает — не привык он ходить бед дела и не знает, что полагается
делать в выходной день. Поэтому он заходит в гости в постройкой,
в комсомольский комитет, в редакцию газеты «Темп», приветствует
всех и немножко мешает людям работать. Когда Мельников, при-
гнувшись, входит в дверь, невольно кажется, что в комнате по-
явился железный экскаватор.
Внезапно Мельников становится серьезным. Нахмурившись, он
на мгновение стихает и проделывает какие-то странные манипуля-
ции огромным красным карандашом — тонкие карандаши Мельников
не уважает: они мгновенно ломаются у него в руках. Потом вдруг
он грохочет, что в Америке — вычитал! — во время проектирования
больших строек в смету заранее включают на каждый миллион ка-
питаловложений определенную сумму расходов на похороны жертв
от несчастных случаев. И, тыкая пальцем в свои расчеты, он
с воодушевлением говорит, что Америка ему не пример, что у него
за все время, не упал с лесов пи один пролетарий и что он еще
утрет нос этим американцам на все сто процентов...
Почему же у «железного прораба» сегодня выходной день?
Очень просто: вчера он забил последнюю заклепку в фермы но-
вого тракторного завода, а завтра уезжает в Донбасс, на новую
строительную площадку, чтобы там, в степи, где веют суровые до-
нецкие ветры, поднять стальные каркасы гигантских цехов нового
машиностроительного завода.
Завтра он снова на целый год забудет о выходных днях и по-
ложит в чемодан свой новый костюм и чудесную фетровую шляпу,
чтобы сменить их на старую кожанку и кошачью шапку, в которой
он обуздывал метели, поднимал мостовые фермы, спал, не
раздеваясь, в самодельной юрте и организовывал мировые ре-
корды.
122
Завтра Мельников едет в Донбасс. Счастливого пути, «желез-
ный прораб»!
Харьков, апрель 1931 года.
Я уверен, что многое из того, что написано здесь, вызо-
вет удивление, а быть может, и усмешку у молодого совет-
ского строителя, если эти строки попадут ему на глаза,—
методы, которыми в тридцатых годах мы строили свои
первые заводы, покажутся ему ужасно старомодными;
в век сборного бетона и мощных подъемных кранов,
в век механизации и стандартных конструкций то, что
было подвигом четверть века назад, решается как простая
арифметическая задача.
Но тем важнее, мне кажется, напомнить молодому
поколению шестидесятых годов о том, какой ценой дава-.
пись их отцам те поразительные темпы, с помощью ко-
торых первая пятилетка была выполнена в четыре
года...
Мне очень хотелось еще раз встретиться с «железным
прорабом», чтобы подробнее расспросить его о том, как
сложилась его дальнейшая судьба. На стройке универси-
тета ему, конечно, уже не требовалось разбивать юрту
посреди стальных колонн и самому карабкаться в пургу
по стальным тросам, спасая конструкции,— изменились
времена, изменились и методы строительства, романтика
штурма уступила место инженерному расчету. Но душа,
темперамент советских строителей остались те же, и это
одухотворяет их творчество.
Где же ты, Мельников? Как найти тебя? Я часто ломал
себе голову над этим вопросом. И вдруг герой моего старо-
го очерка снова дал знать о себе. Шесть лет спустя после
неожиданного телефонного звонка, который так взволно-
вал меня, в кабинет ко мне вошла растерянная секретар-
123
ша и сказала: «Там какой-то человек с чемоданом... Как-то
странно говорит: доложите, что приехал — как это он
выразился?.. Да — «железный прораб»... Говорит, что вы
поймете...»
Я пулей вылетел из-за стола. Дверь открылась, и
передо мной предстал он самый—«железный прораб»,
Дмитрий Афанасьевич Мельников. Годы удивительно по-
щадили его. И хотя ему теперь никак не могло быть
менее семидесяти лет, он держался молодцом — строй-
ный, широкоплечий, с густой белоснежной копной отбро-
шенных назад волос. В его ясных глазах, как и прежде
с огромным и жадным любопытством глядящих на мир,
сверкали какие-то мальчишеские искорки. И опять, как
двадцать восемь лет тому назад, когда мы виделись с ним
в последний раз, возникло ощущение, что в комнате по-
явился железный экскаватор,— он все заполнил собой,
текущие дела были отодвинуты на задний план, телефоны
сразу же отключились, на мой стол лег ладно сколочен-
ный чемоданчик, откинулась крышка, и я замер — передо
мной лежала целая груда бережно сохраненных «желез-
ным прорабом» бумаг и фотографий, от которых повеяло
ароматом далекой юности, незабываемой поры штурмовых
ночей первой пятилетки.
Мельников уже грохотал:
— Так сколько же мы не виделись? Без малого три-
дцать лет... Да-да, тридцать лет! Это же немалое время,
курица его задери. А помню — ты тогда совсем молодым
комсомольцем был, в комитете комсомола мы разговари-
вали. Вот твой «Удар», только помялся немного. Я ведь
все со стройки на стройку переезжал, трудно было сбе-
речь... Давно собирался встретиться с тобой, рассказать,
что было потом, да все откладывал, некогда было. А теперь
вот вышел в отставку — самое время заняться розысками
старых друзей...
124
И я, не веря своим глазам, разглядываю ветхие, от-
печатанные плохой краской листовки — плод наших бес-
сонных штурмовых комсомольских ночей:
«60 дней осталось до окончания завода. Не ослаблять
темпов! Монтажники железных конструкций под руко-
водством «железного прораба» тов. Мельникова выпол-
нили свой встречный план: монтаж формовочной закончен
к 1 Мая, на И дней раньше срока».
Вспоминается, как печаталась вот эта самая листовка.
Первомайскую демонстрацию открывала колонна строите-
лей литейного цеха, получившая это почетное право по-
тому, что апрельский план ими был выполнен на 119 про-
центов. И мы, погрузив свою ветхую ручную печатную
машину на грузовик, ехали с ней в составе колонны,
на ходу печатали вот эту листовку и разбрасывали ее
с машины: пусть все знают, чем отличились строи-
тели!..
«Железный прораб» дружески хлопнул меня по плечу,
и я пошатнулся,— он так и не научился соразмерять силу
своих жестов.
— Ты же знаешь, что я не нарочно,— смущенно изви-
нился он.— Вот, помнится, когда я пришел на фронт,—
а это была целая история, ведь меня не хотели брать
по старости возраста! — подошел к генералу, рапортую
по всей форме. А ом мне — руку; «Здравствуй, дед-мо-
роз». Тут я ему пальцы маленько прижал. Он руку вырвал,
трясет: «Ты что же, черт, борцом был?» Я ни жив ни
мертв, смекаю, что сказать. И выкрутился: «Так точно,
товарищ генерал! Всю жизнь был борцом за дело партии».
Он засмеялся, и я рад, а то у меня уже по коже холодок
пошел: ну, как откажется взять на фронт? Взял!..
Только тут я замечаю, что на груди у моего гостя два
ряда орденских ленточек. И долго он воевал? От Москвы
до сердца Германии.
125
Когда люди встречаются после тридцатилетней раз-
луки, первый разговор неизбежно идет сумбурно, хочется
рассказать и о том, и о другом — не сразу вспомнишь, что
важнее.
Заговорили о строительстве Харьковского тракторного
завода, вспомнили об Одессе, откуда Мельников приехал
в Харьков. И вот уже он роется в чемодане и достает тет-
радь.
— Вот я описал мое непосредственное участие в Ок-
тябрьской революции. Это материал такой, который никто
не может повторить, потому что тех, кто был со мной, уже
нет в живых. У меня теперь свободного времени много,
квартира хорошая, все есть, пенсию получаю приличную,
не пью, не курю. Вот и сижу над бумагой, вспоминаю все
как было, может быть, нашим внукам пригодится. Я как-
никак в партии уже сорок третий год, и у меня чистая
карточка — без взысканий — и совесть чистая перед людь-
ми. А свое первое политическое образование я получил
в румынской тюрьме в Галаце, у потемкинцев... Не пом-
ню, рассказывал ли я тебе — я ведь в школе с детства
не учился. Отец мой — он грузчиком в Измаиле был —
помер в 1898 году, а мать была прачкой в городской боль-
нице, и осталась на ее плечах семейка в двенадцать душ.
Из нас только старший брат городское училище окончил,
а меня, когда мне стукнуло десять лет, сдали юнгой на па-
русник. Так я и пошел по матросской линии. Исполни-
лось двенадцать лет — мать паспорт для меня схлопотала,
можно и на заграничные линии...
Дело молодое, приучили меня матросы пить. Вот и
отстал я от своего судна в Галаце и пошел в тюрьму на
пятнадцать суток. А там в камере русские, потемкинцы.
Всполошились: что такое, почему мальчишка погибает?
Пока мое дело разбиралось, они мне политграмоту и
прочитали. В стыд вогнали — деваться некуда. С тех пор
126
я и бросил пить. Обо всем не расскажешь, что было потом,
только встреча с потемкинцами — это поворотная точка
в моей жизни. Сам неграмотный был. Так что я делал?
Возил из-за границы нелегальную литературу и давал ее
грамотному другу. Он читает, а я и другие, такие же ло-
пухи, как я, сидим и слушаем...
Я четырнадцать лет плавал, раз двадцать Гибралтар
проходил, плавало наше судно на линии Санкт-Петер-
бург — Одесса, потом Одесса — Александрия. И везде
в заграничных портах были у наших моряков нелегаль-
ные явки к политическим. Так что к февралю семна-
дцатого года я, хотя и неграмотный, был уже абсолют-
но готов к тому, чтобы определить себя.
Перелистываю тетрадь, исписанную размашистым угло-
ватым почерком.
«Февральские дни революции 1917 года застали меня
на судостроительном заводе Русского общества пароход-
ства и торговли. В это время на заводе была создана пар-
тийная организация. В феврале я вступил в ее ряды и
стал активно работать...» И дальше — рассказ за расска-
зом о далеких днях, бесхитростные и наивные, но идущие
от самого сердца.
«Всюду митинги, собрания и просто агитация по квар-
тирам. Грамотных людей у нас было мало, а потребность
в ораторах большая — для отпора эсерам, кадетам, мень-
шевикам и группам вроде украинских националистов. Сам
я не умел выступать, но принимал активное участие в от-
поре нашим политическим врагам. Наши ораторы говори-
ли, взобравшись на ящик. А всякая шпана мешала им, и
в такие моменты я оказывал хорошую помощь: сила
у меня была подходящая, и, если надо, я мог кулаком
заткнуть рот провокатору. Это была борьба за большевист-
скую речь, за большевистское слово...»
127
«Железный прораб» сконфуженно усмехается:
— Сколько я мучился, пока писал! Я ведь не писатель,
а строитель, И потом — я ведь с памяти писал, а не с ма-
териала. Вот... Трудно!
Перелистываю еще несколько страниц. Вот описание
памятных январских боев 1918 года за освобождение Одес-
сы от гайдамаков. Мельников тогда был в рядах Красной
гвардии. Вот страницы, посвященные периоду оккупации
Одессы французскими войсками. Вот красочный рассказ
о распространении коммунистических листовок среди
французских солдат. Вот сочные картины панического
бегства белогвардейцев из Одессы.
— Я так думаю,— тихо говорит мой седоволосый со-
беседник.— Ну сколько мне еще осталось жить? Ну, пять,
десять лет... Вымирает понемногу наша старая гвардия.
И если мы не оставим после себя хоть каких-нибудь не-
мудрящих записок, никто за нас этого уже не сделает.
И люди нам этой лености не простят. Вот я и сижу над
своими тетрадками, скриплю карандашом, а он, прокля-
тый, все время ломается...
Мельников проводит рукой по лицу и резко меняет
тему разговора, ворчливо сдерживая себя:
— Стар, стар становлюсь! Разболтался тут о древних
временах, а тебе работать надо... Буду коротко, как в те-
леграмме, говорить. Вот смотри,— он вытащил из своего
чемодана новую пачку документов и фотографий,— Это
я на реконструкции Луганского паровозного завода, пом-
нишь, меня туда из Харькова послали. А это в Макеевке.
Посмотри на карточку — это я чищу... Что? Не понял?
Ну, чистку провожу, меня тогда назначили председателем
комиссии по чистке партийной организации. А это мой
инженерный документ... Да ведь ты не знаешь, я кончил
Высшие академические курсы при Промакадемии. Это
было в особнячке против Института физкультуры. Собра-
128
Одновременно co строительством основ социалистической промышленности нача-
лось коренное преобразование деревни. По всей стране организовывались колхозы.
Началась ожесточенная борьба с кулаками, последним классом эксплуататоров,
сохранившимся в стране.
t
Шла массовая запись в колхозы. В них охотно вступали бедняки, за ними шли
и середняки. Вглядитесь в эти улыбающиеся лица! Эти снимки — тот, что
в'верху, и тот, что справа — лучше любых описаний передают настроение людей, —•
вступивших в колхоз,— они записывались в него с большой надеждой.
А на этом снимке вы видите красноречивую сценку, отразившую трудную пору
классовой борьбы: кулаки, отказываясь сдавать хлеб государству, предпочитали
зарывать его в землю. Ну что ж, колхозники сумели найти тайник...
Трудовой энтузиазм рос в деревне, нан и в городе. В колхозном селе появлялись
первые машины. И это было торжественным событием. Поглядеть на тракторы
собиралась вся деревня.
Первый выезд на тракторе в поле... Это событие неизменно выливалось в волную-
щий праздник.
Первая борозда, проложенная трактором на колхозном поле,—-с наним волнением
вел тракторист свою машину!
Лучшим бригадирам машинно-тракторных станций вручалось переходящее Крас-
ное знамя.
.Красный обоз'... Колхозники везут хлеб нового урожая на элеватор.
А вскоре в деревню пришли первое радио и первая электрическая лампочка —
.лампочка Ильича*.
Слово „колхоз" вошло во все языки народов СССР.
В начале 30-х годов обучение грамоте миллионов людей было неотложной
проблемой.
Всюду создавались нружни ликбеза, где обучались грамоте люди всех возрастов.
В школы ликбеза шли даже матери с малыми детьми, если ребятишек не с кем
было оставить дома,— так сильна была жажда знания. А освоив грамоту, они
сразу же брались за овладение азбукой современной науки.
Первые пятилетки вооружили нашу армию современной, отличной по тем временам
военной техникой. И мы радостно приветствовали свои войска, проходившие па-
радом по Красной площади в дни 1 мая и 7 ноября.
Зорко охраняли пограничники дальние рубежи, проявляя чудеса отваги и доблести.
ли нас, практиков, и учили два года, А потом я опять
на стройку пошел...
Где только не довелось поработать на своем веку «же-
лезному прорабу»! Если бы я не был так хорошо знаком
с ним, если бы не пришлось мне своими глазами понаблю-
дать за ним в работе и в жизни, я сам, наверно, сказал бы:
да не может быть, видно, автор приукрашивает — собрал
воедино десяток разных биографий и строит на них образ
положительного героя. Чего тут только нет — от встреч
с потемкинцами до участия в строительстве первой в мире
атомной электростанции, от боев с генералом Пепеляевым
до военного похода Москва — Штеттин. Разве может все
это уместиться в одну человеческую жизнь?..
Представьте себе, оказывается, может! Всюду он успел,
этот «железный прораб»: и на строительство знаменитого
листопрокатного стана в Запорожье, и на разработку тор-
фа в Баровичах, и на монтаж Большого Устинского моста
в Москве, и на строительство курорта Цхалтубо, и на со-
оружение Дворца Советов, что начали было мы стро-
ить в Москве, да так и не успели закончить — война по-
мешала. А потом ему же, Мельникову, в первые годы
довелось демонтировать фермы Дворца Советов — по-
надобилась сталь на восстановление мостов, взорванных
гитлеровцами.
И опять-таки ему же пришлось строить мосты из этих
самых ферм, прокладывая путь Советской Армии па Бер-
лин. Это уже особая история, и ее одной хватило бы
на целый роман. Но хотя мой рассказ и так растянулся, я
не могу умолчать о том, как «железный прораб» попал
на фронт — ему уже тогда перевалило далеко за пятьде-
сят лет, а в этом возрасте людей не призывали...
Вот лежит передо мной пачка поистине удивительных
бумаг, обереженная в том же объемистом мельниковском
129
чемодане. Я приведу их здесь полностью и без всяких
комментариев.
Первая бумага датирована 22 апреля 1940 года. На-
писал ее сам «железный прораб».
НАРОДНОМУ КОМИССАРУ ОБОРОНЫ СССР
ТОВАРИЩУ К. Е. ВОРОШИЛОВУ
От члена партии с 1917 года,
партбилет N- 3348191,
Мельникова Дмитрия
Афанасьевича
ЗАЯВЛЕНИЕ
Я, бывший десятник Красной гвардии, принимал учас-
тие во всех баррикадных выступлениях по захвату
власти Советами в Одессе. В 1922 году добровольно
поехал на ликвидацию генерала Пепеляева под Якут-
ском. Я хорошо знаю производство металлоконструк-
ций; строительство мостов. Знаю, нан бывший морян,
такелажное дело. Чувствую, что в будущих боях с
капитализмом смогу быть полезным бойцом, чувствую,
что у меня сил и энергии хватит, в этой области
у меня порох еще не подмочен. Но я считаю, что н
войне в современных условиях я не совсем подготов-
лен, а международная обстановка, по моему мнению,
такова, что надо быть готовым н обороне Отечества.
Поэтому я очень прошу Вас, товарищ Ворошилов,
принять меня сейчас на военную службу, поучить меня
военному делу и подготовить политически, а я прило-
жу все силы, чтобы воспринять и стать полноценным
бойцом для будущих бите. Многие говорят мне, что
теперь достаточно молодежи, а мы, старики, уже свое
дело сделали. Но это неверно тан рассуждать. Мы,
старики, ное-чему можем поучиться у молодежи, но у
130
нас самих есть очень много такого, в чем нуждается
наша революционная молодежь. Прошу не отказать в
моей просьбе принять меня е армию и дать мне под-
готовку военного бойца.
С номмунистичесним приветом
Мельников.
К этому поразительному человеческому документу
аккуратно приколот выцветший, истрепанный по краям,
но бережно подклеенный документ,— видать, не раз раз-
глядывал его с веселой, озорной искоркой в глазах «же-
лезный прораб» в военные годы, когда довелось-таки ему
вновь надеть на себя серую солдатскую шинель. Дошло
его письмо до канцелярии Московского военного округа,
а оттуда пришла вежливая, лаконичная и ясная бумага:
Мельникову Дмитрию Афанасьевичу.
Политуправление МВО сообщает, что Вам в зачис-
лении в кадры РИМА отказано по возрасту.
Все было совершенно правильно и логично: говоря
по чести, трудно было бы рассчитывать в 1940 году, что
в армию вдруг призовут седого старика. Но жизнь идет
своими неисповедимыми путями, и хотя 22 июня 1941 го-
да «железному прорабу», сразу же метнувшемуся в рай-
военкомат с просьбой взять его добровольцем на фронт,
опять было отказано — по той же причине, из-за преклон-
ного возраста,— пришел-таки час, когда он настоял на сво-
ем. Было это уже в мае 1942 года. Вот третий документ
из той же пачки:
131
МОСКОВСКИЙ ГОРОДСКОЙ ВОЕННЫЙ КОМИССАРИАТ
ПРЕДПИСАНИЕ
Технику без звания т. Мельникову Д. А.
С получением сего предлагаем Вам отбыть е распоря-
жение начальнина отдела надров Главного управления
восстановительных работ по адресу Красные ворота.
Основание: заявление о призыве.
И наконец, еще один документ — служебная характе-
ристика, выданная И октября 1945 года командиром
4-й железнодорожной бригады генерал-майором Киричен-
ко демобилизовавшемуся в тот день инженеру-механику,
старшему технику-лейтенанту Дмитрию Афанасьевичу
Мельникову:
,,...Старший техник-лейтенант Мельников Д. А.
показал себя хорошим специалистом по монтажным
работам...
Тов. Мельникову свойственны смелость, решитель-
ность и беспрерывное совершенствование техничесних
приемов монтажных работ. В момент, когда для
осуществления сложных работ не было опытных рабо-
чих, он сам становился рабочим и продолжал выпол-
нять эти работы, одновременно обучал личный состав
и создавал из бойцов квалифицированных монтажнинов...
Дисциплинирован, Морально устойчив. Политически
развит. Делу партии и социалистической Родине пре-
дан, Среди личного состава пользуется деловым авто-
ритетом, В боевой обстановке находчив и изобрета-
телен.
За проявленное мужество, геройство и самоотвер-
женность при восстановлении железнодорожных мо-
132
стое старший технин-лейтв кант Мельников награжден
орденами Отечественной войны / и И степеней, орде-
ном Нрасной Звезды, медалью ,,3а боевые заслуги" и
медалью ,,3а оборону Москвы",
Мой друг грохочет, заливаясь своим раскатистым сме-
хом, сотрясавшим без малого тридцать лет тому назад
конструкции Харьковского тракторостроя.
— Вот хвалят за изобретательность! А ведь там как
было? Хочешь не хочешь, станешь новатором: фронт!
Раздумывать некогда. Или ты выиграл или проиграл —
ведь круглые сутки под обстрелом...
Вдруг на лицо его набегает тень.
— Был такой случай: мы за сто один час построили
железнодорожный мост длиной триста восемьдесят шесть
метров. Тогда мне еще орден дали... А чего нам это
стоило! Потом подсчитали: на каждый погонный метр
по четыре с половиной убитых. Как я сам уцелел — до сих
пор удивляюсь. Это было под Остроленкой, на реке Нарве.
Страшной силы там были бои. А обстановка такая: на од-
ном берегу наши, на другом — немцы, а мы, строители,
посредине строим мост. На реке лед. В нем пятнадцать
тысяч мин. И под огнем все время. В этих условиях нельзя
не проявить,— как это они там пишут? Да — «совершен-
ствование технических приемов монтажных работ»...
«Железный прораб» примолк, склонив свою седую го-
лову. За дверью заливались телефоны. Прислушавшись
к ним, Мельников вдруг заторопился.
— Что же это я разболтался, как старая баба, а тебе
работать... Нет, нет, не уговаривай, я понимаю. Только вот
о чем я хотел спросить: не знаешь ли ты, к кому мне
обратиться насчет туристской путевки в страны народной
демократии? Говорят, сейчас можно на своей машине
ехать за границу. Так вот мне хотелось бы, так сказать,
133
проехаться по следам нашего батальона. Прихвачу с со-
бой свою старуху, и айда. Пусть посмотрит, куда мы до-
шли. Может, где-нибудь еще и стоят мои мосты, а?.. Хотя
вряд ли, небось все времянки давно заменили.
Но тут, приметив тень сомнения в моих глазах, «желез-
ный прораб» опять загремел:
— Ты что?.. Думаешь, если мне семьдесят второй го-
док пошел, так, стало быть, сиди на печи? Нет, я сам
себя проверил прошлым летом: посадил старуху в свою
«Победу», сам за баранку, и айда на Кавказ. Проехали мы
с ней всю Военно-Грузинскую дорогу, потом поднялись
на Сурамскпй перевал, выехали на Батуми, оттуда бере-
гом на север. И повсюду купался. Так мы шесть тысяч
километров и проехали. Вернулись — крепче молодых.
А врачи писали в курортных карточках: показан отдых
только под Москвой. Вот какой получается разрыв между
теорией и практикой! Ну, я пойду...
«Железный прораб» собрал в чемодан свои рукописи
и документы, захлопнул его и осторожно, стараясь не
причинить боли, пожал мне руку.
...Через несколько дней мне сообщили, что персональ-
ный пенсионер Мельников Д. А. со своей женой укатил
на «Победе» в туристскую поездку по Польше и Чехосло-
вакии...
И вот снова скрестились наши пути, на этот раз опять-
таки неожиданным образом, можно сказать, на междуна-
родной арене.
Осенью 1961 года приехал в Советский Союз француз-
ский писатель Морис Дрюон, читатели знают его по ро-
манам, переведенным на русский язык, и по фильму
«Сильные мира сего». Это пытливый, ищущий человек, он
не привык судить о вещах по рассказам других и пред-
почитает все пощупать своими руками.
134
Мы встречались с ним неоднократно в Париже в тс
годы, когда «холодная война» была в разгаре и империа-
листы сколачивали свой Атлантический блок. В то время
многие интеллигенты западной школы под влиянием враж-
дебной пропаганды отшатнулись от нас. Дрюон, напротив,
именно в те дни вдруг проявил большой интерес к Совет-
скому Союзу. К удивлению многих своих друзей, он
внезапно направился в Москву на сугубо специальную
экономическую конференцию о перспективах торговли
Востока и Запада. И хотя в Москве тогда ему понрави-
лось далеко не все, и он откровенно говорил об этом,—
Дрюон вернулся в Париж убежденным сторонником идеи
мирного сосуществования.
Мне было вдвойне приятно свидеться с этим энергич-
ным и деловым человеком десять лет спустя, когда произо-
шло столько перемен, и убедиться, что он по-прежнему
остается тем же, каким стал после,первой поездки в Моск-
ву. Дрюон, как всегда, был полон творческих планов, но
больше всего его занимала мысль о большом романе, по-
священном России.
— Я знаю, заранее знаю, что вы мне сейчас скаже-
те,— энергично заговорил он, не давая мне раскрыть
рта.— Вы скажете, что это будет клюква,— он произнес
слово «клюква» по-русски.— И вы будете правы, если
выскажете такое опасение: одно дело — писать о жизни
своего народа, а другое — залезать в душу иностранцам,
у которых совсем иная психология, иной образ жизни,
иное мышление. Прежде чем замахнуться на такую тему,
надо не только понять тот народ, о котором ты хочешь
писать,— а это в конце концов не так уж трудно, если ты
честный человек,— но научиться смотреть на жизнь глаза-
ми этого народа, думать так, как думает он, жить, как
живет он, и все это даже в том случае, если сам ты
во многом с ним пе согласен. Сложно?.. Конечно, сложно.
135
Трудно?.. Дьявольски трудно. Но самое противное в ми-
ре — это делать простые и легкие вещи. И вот я здесь.
Мой старый парижский знакомый был гостем совет-
ских писателей. Его трогало их теплое радушие, он даже
был немного смущен их традиционным гостеприимством.
Ему было интересно все: и посещение театров, и поездка
в Ясную Поляну, и дружеские беседы на международные
темы, и экскурсии в колхозы и на заводы. Но всего этого
ему было мало, он хотел поглубже забраться в советскую
действительность и посмотреть на нее не глазами радушно
принимаемого гостя, а как-то по-другому, по-свойски, что
ли... И он пришел ко мне за советом.
— Побывайте у «железного прораба»,— сказал я.— Вы
писали о железном короле, а теперь увидите железного
рабочего человека.
— Прораб? Что такое прораб? — живо откликнулся
мой собеседник. *
Объяснить это было не очень легко. Но стоило Дрюону
узнать, что речь идет о человеке со столь емкой биогра-
фией, в которую уместились и встречи с потемкинцами,
и революция, и две войны, и эпоха первых пятилеток, и
строительство первой в мире атомной электростанции, как
он вскочил и потребовал, чтобы его немедленно отвезли
к «железному королю нашего времени».
И вот они встретились в скромной квартирке в Новых
Черемушках — французский писатель, живо интересую-
щийся рождением нового мира, и русский рабочий чело-
век, своими руками творивший этот новый мир. Они бесе-
довали несколько часов. Их беседа была описана, хотя и
очень бегло, в «Литературной газете» в сентябре 1961 го-
да, и мне не хотелось бы повторяться, пересказывать этот
разговор столь различных по духу, философии и воспита-
нию, но в равной мере заинтересованных этим неожидан-
ным знакомством людей. Скажу лишь, что Дмитрий Афа-
136
насьевич Мельников прочел своему гостю великолепный
курс политической науки, объяснив ему на примере соб»
ственной биографии, как и почему Советская социалисти-
ческая держава стала самой могущественной и просве-
щенной в мире.
— Вот что меня интересует...— задумчиво сказал в кон-
це этой беседы Дрюон.— Сколько, по вашему мнению,
«железных прорабов» есть сейчас в Советском Союзе?
А Дмитрий Афанасьевич, мягко улыбнувшись, сказал:
— Да думаю, миллионов пятьдесят наберется...
В этот вечер Дрюона ждали на званый ужин в Союзе
писателей. Он приехал туда с опозданием на целый час
и, предвидя недовольство хозяев, с порога сказал:
— Дорогие друзья! Вы, наверное, уже прокляли рас-
сеянного французского нахала, который так безбожно на-
рушает протокол. Но поверьте, друзья, я не жалею о том,
что навлек на себя вашу законную обиду. Я потерял хо-
рошую застольную беседу, но зато нашел героя книги,
которую мне хотелось бы написать. Это живой строитель но-
вого мира, ваш «железный прораб». Поэтому позвольте мне
быть эгоистом до конца и попросить вас отменить наме-
ченные раньше встречи — завтра я выезжаю по маршруту
Харьков — Одесса, чтобы пройти по следам товарища
Мельникова...
Немного погодя Дмитрий Афанасьевич показал мне
полученные им письма от своих друзей с Харьковского
тракторного завода и из Одессы, они подробно описывали
свои встречи с французом, который разыскал их, допра-
шивая во всех деталях, как жил и боролся за новую
жизнь «железный прораб». А еще некоторое время спустя
пришло письмо из Парижа — Морис Дрюон благодарил
за оказанную ему помощь. Он все еще жил под впечатле-
нием знакомства с «железным гигантом», как назвал он
Мельникова.
137
А этот «железный гигант» продолжал жить жизнью
простого советского человека, лишь изредка сетуя на то,
что его все чаще подводит усталое сердце. Вот письмо,
которое он прислал мне недавно:
«... Хочу коротко отчитаться, как я провел навигацию
этого года. Она прошла у меня по намеченному плану.
Два месяца я провел на даче у хороших моих друзей
в районе Кратова. Сидеть без дела — грех для советского
человека, и за эти два месяца дача омолодилась на два-
дцать пять лет, и хозяева даже стеснялись, говорили, что
это для меня не отдых, а я им отвечал, что труд — зто
омоложение человека.
Чувствовал я себя неплохо и в свободное время еще
подготовил к новым дальним плаваниям свою автомашину
«Победа». Между прочим, поставил на «Победу» сам, без
посторонней помощи, совершенно новый, из магазина,
мотор.
Итак, девятого августа, хорошо вооружившись всем
необходимым, двинулись мы вдвоем с супругой Натальей
Николаевной на Киев через города: Малый Ярославец,
Юхнов, Рославль, Кричев, Гомель, Чернигов. Из Киева
мы взяли курс на Львов через города: Житомир, Новго-
род-Волынский, Ровно, Дубно, Броды.
Из Львова мы поехали по туристскому маршруту
на Ужгород и объездили так все Карпаты, насчитав 773
километра. Увидели мы там много прелестей, но дороги
в Карпатах узкие, а съехать в лес отдохнуть трудно.
По этим маршрутам лучше пройти с вещевым мешком
за плечами — куда хочешь, туда и свернешь. Но нам
ходить пешком., любоваться природой уже как-то не с ру-
ки: мы уже вот какие — нам вдвоем исполнилось 136 лет
от роду...
А еще хочу сообщить, что я теперь принимаю актив-
138
ное участие в описании истории 1-го судоремонтного за-
вода Министерства морского транспорта в Одесском порту.
Это бывший завод Русского общества пароходства и тор-
говли — РОПИТ, на котором я работал в котельном цехе
с 1912 года.
В этом году исполняется нашему заводу 60 лет, и вот
решили написать его историю, и я им дал большой мате-
риал. Я ездил в Одессу, и у меня были встречи с рабочими
по цехам, где я проводил беседы.
Как видите, я стараюсь быть все тем же «железным
прорабом». Но вот моя беда: говорить я научился, а пи-
сать — так для меня, честное слово, легче тысячу тонн
металлоконструкций смонтировать ручным способом, чем
одну страничку написать. Как вспомнишь, сколько пере-
жито за 74 года, не знаешь даже, с чего начать — с кон-
ца, с середины или с начала. А такие люди, как я, живые
свидетели жизни и борьбы нашей партии и народа, и
могли бы много рассказать полезного для молодежи. Как
же тут быть?
Я не собираюсь стать писателем, но я хочу быть хо-
рошим помощником у писателя. У меня ведь память креп-
кая.
Но вот что обидно: годы уходят, и память постепенно
теряет свою силу и может притупиться, об этом страшно
даже подумать.
И вот что я хочу сказать. Я принимал участие в строи-
тельстве университета на Ленинских горах. С тех пор
в нем, наверное, обучилось уже немало людей, которые
стали журналистами и писателями. Так вот бы мне под-
бросили на помощь одного из них, ну хотя бы самого
слабого. А я уж постарался бы помочь ему разобраться
в вире и майне. И он написал бы то, что надо для души
человеческой, используя мои нехитрые рассказы и за-
писи...»
139
Я перечитал неско.щЖо раз это письмо «железного про-
раба», за ласковой и вместе с тем грустной усмешкой
которого угадывалась законная обида на многих ленивых
и нелюбопытных литераторов наших, пренебрегающих
черновой кропотливой работой со своими замечательными
современниками, и вот какая мысль пришла на ум: не
пора ди нам наконец возродить ценнейший горьковский
почин — запись рассказов «бывалых людей»? Что может
быть полезнее и поучительнее для молодых писателей,
чем встречи с такими людьми, как «железный прораб»
Дмитрий Мельников?
Весной тысяча девятьсот шестьдесят третьего года
на эту тему завязался прямой и откровенный разговор
на пленуме Союза советских писателей, и имя «железного
прораба» снова появилось на страницах газет. Немного
погодя на столе у меня опять зазвонил телефон, и я услы-
шал знакомый глуховатый голос: «Салют, дружище!
Есть хорошие новости... Да-да, как ты догадался? Нашли,
нашли писателя! Будет книга... Издает «Молодая гвар-
дия». Сегодня договор подписали...»
Я уверен, что это будет интересная книга!
ИНЖЕНЕРЫ
Город Горький, автозавод,
январь 1932 года
п
роизводство, техника — вот что было глав-
ной темой наших газет той поры, глав-
ным предметом забот и интересов журналистов, и чи-
татель начинал свое ежедневное знакомство с миром но-
востей с того, что пробегал помещенные на первых поло-
сах колонки цифр: а сколько тысяч тонн угля дал вчера
Донбасс? Сколько тракторов сошло с конвейера завода
имени Дзержинского? Сколько вагонов подали под погруз-
ку железнодорожники?
Все внимание приковано к этим, волнующим каждого,
цифрам: газеты ежедневно сообщают, как сработал вчера
каждый крупнейший завод — их пока не так много! — где
достигнут успех, где обозначился прорыв.
Редакция «Комсомольской правды», где я работаю
141
в эти годы, обросла большим количеством штабов, создан-
ных на общественных началах. Главный из них — это
штаб содействия строительству Урало-Кузбасса, и его
председатель — не кто иной, как Валериан Куйбышев,
занимающий ныне пост руководителя Госплана. Невзирая
на всю свою занятость, он находит время, чтобы регуляр-
но бывать у нас в редакции и проводить заседания своего
молодежного штаба.
Этому штабу подчинялись бескрайние цепочки комсо-
мольских постов содействия Урало-Кузбассу, они действо-
вали всюду, где выполнялись заказы для строительства
гигантских предприятий этого небывалого промышленного
и экономического комплекса, на всех железных дорогах
и реках, по которым перевозилось оборудование для него,
во всех проектных институтах и учреждениях, связанных
с Урало-Кузбассом. Вся эта огромная активная комсо-
мольская рать орудовала с невероятным революционным
пылом и энтузиазмом, и мы любили тогда цитировать
строки Маяковского, посвященные строителям Кузнецка:
Я знаю —
город
будет,
Я знаю —
саду
цвесть,
Когда
такие люди
в стране
Советской
есть!
Был еще у нас действовавший невероятно активно под
руководством комсомольца-инженера М. Черненко штаб
142
содействия развитию новой техники, в котором горячо
обсуждались казавшиеся многим тогда фантастическими
проблемы развития телевидения, полупроводников, ис-
пользования пластических масс, преобразования энергии
ветра и морского прибоя в электроэнергию, высвобожде-
ния энергии атома и многие другие.
Был, наконец, и такой, уж совершенно необычный
штаб —по истреблению сорняков, активно наступавших
на плохо засеянные и плохо ухоженные первые колхозные
поля и огороды. О гербицидах тогда еще никто не мог и
мечтать, и единственным оружием в борьбе с сорняками
были борона да мотыга, к активному использованию ко-
торых неустанно звал наш горячий комсомолец Яша Ле-
вин, щеголявший в старенькой косоворотке и огромной
украинской соломенной шляпе.
Газета делала много нужных и интересных дел, ее
заслуженно хвалили наш «всесоюзный староста» Михаил
Иванович Калинин и Алексей Максимович Горький,
называвший тогда «Комсомолку» самой живой и инициа-
тивной из всех газет. Это был молодой, энергичный кол-
лектив. Наш редактор Володя Бубекин и заведовавший
главным по тем временам — промышленным — отделом
Мирон Перелыптейн, пользуясь постоянной дружествен-
ной и заинтересованной поддержкой секретаря ЦК комсо-
мола Александра Косарева, организовали множество инте-
ресных и полезных газетных кампаний.
Но чем дальше развивалось выполнение пятилетнего
плана, чем ближе подходило дело к освоению построенных
в небывало сжатые сроки производственных предприятий,
тем яснее становилось, что главной трудностью, перед ко-
торой побледнеет все пережитое, будет овладение новой,
никому еще толком не знакомой техникой.
Комсомольцы поспешно усаживались за учебники.
Создавались технические кружки, школы техминимума.
143
Часть молодых инженеров была спешно командирова-
на за границу для работы на современных заводах —
они должны были на практике познать новое для них
дело.
Вопрос об изучении техники остро встал и перед нами,
газетчиками: нельзя было дальше всерьез разрабатывать
на страницах газеты проблемы техники и экономики, огра-
ничиваясь «шапочным знакомством» с ними. И мы вместе
со всеми комсомольцами-производственниками взялись
за учебу, как это ни трудно было делать в сутолоке редак-
ционных дней и ночей.
Так и я, учась урывками, по вечерам, закончил Москов-
ский автотракторный институт имени Ломоносова и вместе
со своим выпуском направился в морозную январскую
ночь 1932 года в Нижний Новгород, ныне Горький, йа
только что введенный в строй автозавод, строительству
которого мы посвятили столько ярких газетных полос.
Хотелось не со стороны, а как бы изнутри — глазами
участника, а не наблюдателя — взглянуть на сложней-
ший, подчас даже мучительный процесс освоения совер-
шенно нового для нас непривычного поточного производ-
ства.
Вот этим трудным дням и был посвящен приводимый
ниже очерк «Инженеры», написанный мной по свежим
следам увиденного в жизни. Сочинен он довольно неуклю-
же и в то же время вычурно, однако в нем еще слышно
дыхание времени, и мне не хотелось бы ничего ни добав-
лять, ни убавлять — пусть читатель увидит и автора и его
героев такими, какими они были тридцать с лишним лет
тому назад.
Кое-кто из молодых, привыкших к гораздо более спо-
койным и естественным путям освоения новых производств
в шестидесятые годы, может быть, поморщится: все это,
наверное, преувеличено. Нет, дорогие товарищи, все обсто-
144'
яло именно так, как здесь описано. Люди тридцатых годов
шли, так сказать, по целине, не владея опытом освоения
сложнейшей техники, закупленной за рубежом. Лишь не-
многим, как я уже сказал, довелось поучиться на иност-
ранных заводах, да и то в короткие сроки. Не много по-
могли и иностранные специалисты, приглашенные на
работу к нам. Конечно, встречались среди них и честные
люди, искренне стремившиеся помочь, часть из них
осталась с нами навсегда, но таких было мало. А были
и такие, которые приехали лишь за «длинным долла-
ром» и меньше всего думали о том, чтобы чему-то нас
научить.
Я никогда не забуду, как мучились мы, бессильные
устранить брак на мощном прессе, штамповавшем детали
автомобильной рамы. Усталые, голодные, озябшие, злые,
рабочие и инженеры хлопотали у пресса, забыв счет часам
рабочего времени. А рядом, разложив на шкафчике ап-
петитные консервы, сливочное масло и мягкий белый хлеб,
двое американских специалистов в кожаных куртках,
подбитых цигейкой, закусывали и со снисходительным
пренебрежением говорили:
— Бросьте, господа, все равно ничего у вас не полу-
чится. Вы не умеете варить сталь нужного качества. И во-
обще, зачем вы все это придумали? Было бы лучше, ес-
ли бы вы на эти деньги купили у нас не машины, а мясо,
масло и муку. Тогда и вы были бы сыты, и у нас не было
бы хлопот...
Строгие правила запрещали нам вступать в полемику
по политическим вопросам с иностранными специалиста-
ми, и мы промолчали. Ответили им не словами — делом:
брак был все-таки устранен.
И сколько таких случаев приходит сейчас на
память...
Но вернемся к старому очерку.
145
Леопольд. Двинский, он же Дитя Фортуны, он же Гусак,—
в некотором роде феномен. Он принадлежит к той редкостной поро-
де бойких людей, которые совершенно незаменимы в железнодорож-
ном вагоне, на банкете, во время массовки, на пляже. Мудрено ли,
что в нашем общежитии, где ежеминутно гаснул свет и бушевали
ветры, врывавшиеся в выбитые окна, Гусак иногда оказывался ис-
тинным кладом?
В суровую январскую ночь 1932 года весь выпуск нашего ин-
ститута отбыл из Москвы на один из крупнейших заводов на пери-
ферии, где в муках рождалось советское поточное производство.
Доблестный Гусак, волей-неволей перекочевавший с нами на за-
вод, довольно старательно исполнял свою роль «души общества».
И вот, два года спустя, я услышал знакомый баритон на одном
из московских вернисажей. Насквозь заграничный мужчина с ап-
ломбом плел своим спутницам нечто об импрессионизме, безбожно
путая Ван-Гога с Гогеном.
Завидев меня, Гусак широко раскрыл объятия. В три минуты
он изложил мне историю своих блистательных подвигов на заводе,
осудил «провинцию» и с дрожью в голосе рассказал, что пути на-
ших друзей по институту бесславно оборвались: они, по его сло-
вам, навеки застряли на заводе и опустились.
Последнее сообщение меня взволновало. Новость эта была
просто невероятна. Но... Здесь я вспомнил складной железный ста-
канчик Адама и бутылку с ликером, которая частенько появлялась
на столе общежития в последние дни моего пребывания в заводском
городке, и подумал: «А вдруг и в самом деле?»
Мы расстались с Двинским холодно, не прощаясь. Через день
я выехал из Москвы...
В стуже и ветрах начинается тысяча девятьсот тридцать вто-
рой год.
Кутаясь в пальто, мы дни и ночи просиживаем над большими
чертежными досками, склеенными наспех из фанеры. Наша группа
конструирует приспособления для станков.
Мобилизованы все учебники и конспекты, вывезенные из Моск-
146
вы, мобилизован весь опыт, накопленный за нашу недолгую жизнь,
и все-таки раз в пятидневку наступает «стыдный день».
В этот день дряхлый консультант перебирает, брюзжа, наши
кальки. Несколько замечаний, и проект приспособления, который
казался нам верхом совершенства, летит в корзину. Опустошив сто-
лы, консультант кутает свою лысину в шерстяной платок и бредет
в нетопленую гостиницу.
В зале воцаряется уныние. Лишь беззаботный Гусак щебечет
с переводчицей, рассматривая для вида картинки каталога.
Наконец с места поднимается «Отец». Самый солидный из всех,
литейщик с десятилетним стажем, он пользуется среди нас неогра-
ниченным авторитетом.
— Муфлоны! Айда...
Муфлон, как известно,— горный баран. Ходкое словцо, пущен-
ное Адамом еще в институте, постепенно приобрело право граждан-
ства как постоянная кличка членов нашей группы. II все «муфло-
ны», за исключением Гусака, крадутся к выходу, безропотно под-
чиняясь вожаку.
И вот мы уже в великолепном музее машин, как иронически
прозвал кто-то наш механосборочный цех. «Отец» ведет нас
от станка к станку. Адам с яростной энергией снимает с амери-
канских приспособлений один эскиз за другим. Майборода,
издревле обожающий «сотки», с восторгом орудует микрометром и
калибрами.
Около нежнейших заграничных автоматов, заключенных под
стеклянные колпаки, мы ходим на цыпочках. Мы боимся дышать
на их полированные детали, помня, что изменение температуры
воздуха на три градуса расстраивает действие этих механизмов.
Наша затаенная мечта — заговорить на «ты» с этими блестя-
щими иностранцами, научиться управлять ими. Но как трудно до-
биться этого тем, у которых нет за душой почти ничего, кроме
школьных конспектов и природной смекалки!
В январе мы вместе со всем заводом заболели «чугунной ли-
хорадкой». Проклятый чугун становился самой ходкой темой на за-
147
воде. О нем с ненавистью и болью говорили в столовых, на техниче-
ских совещаниях, в клубах и даже в бане.
Черные и страшные литейщики перестали оправдываться. Они
сами отлично понимали: конвейер остановлен именно потому, что
литейная серого чугуна не в состоянии отлить ни одного маховика
без брака. Сплюснутый, изъеденный раковинами чугунный круг —
это было все, что литейщики пока что могли дать заводу.
До сих пор сборка задерживалась из-за того, что литейная пе
могла освоить производство поршневых колец. Тогда кольца купили
за границей, откуда тысячи этих легких, изящных деталей доста-
вили к нам на самолетах. Но разве маховики на самолете привезешь!
И вот конвейер замер. В литейный цех устремились многочис-
ленные делегации. Они атаковали замученного бессонницей небри-
того начальника плавильного отделения. На столе начальника
лежали его студенческие конспекты по технологии металлов. Де-
легаты подступали к нему и требовали маховик. Что мог ответить
им этот инженер, окончивший технологический институт два года
назад? Он обещал отлить маховик завтра и еще раз приказывал со-
ставить шихту по новому рецепту. И снова роковой чугунный круг,
остывая, покрывался тифозной сыпью мелких раковин.
Шихту меняли всю ночь. Утром разъяренный начальник скрыл-
ся из цеха, убегая от собственного позора. Он шел без шапки,
не видя дороги, не думая ни о чем. Шел, как заведенный автомат.
Через много часов инженер остановился и оглянулся вокруг. Его
куртка была усыпана инеем. Уши горели от мороза. Он стоял по ко-
лено в снегу. Вокруг шумел лес. Падали сумерки.
Начальник болезненно поморщился, стараясь вспомнить пре-
рванную мысль. Потом он присел на корточки и что-то зачертил
пальцем на снегу.
— А почему бы не применить способ Вагнера?! — неожиданно
воскликнул он, как бы полемизируя с неведомым противником,
и громко аукнул: надо было искать выход из леса.
Когда начальник вышел из леса на дорогу, ведущую к заводу,
он в нерешительности остановился, всматриваясь в звездное небо.
148
Подумав, он свернул в сторону, на тропу, которая вела к поселку.
В эту ночь начальник плавильного отделения впервые за много
дней спал раздевшись. Подле него на стуле лежал листок, исписан-
ный формулами.
...Утро в цехе началось руганью. Сгрудившись у вагранки, где
было теплее, мастера жаловались друг другу на холод в нетопленом
общежитии и на начальника, который, видать, не умеет работать.
Потом жалобщики умолкли. Встреченный язвительными смеш-
ками, к вагранке подошел начальник. Стараясь не слышать ядови-
тых шуточек, он подозвал к себе мастеров и вполне официальным
тоном отдал приказ о новом изменении технологии. Через несколько
часов на заводе зазвенели все телефоны. Директор, начальники це-
хов, мастера приподнимались с места и переспрашивали:
— Девять? Вы не ошиблись? Вероятно, девяносто!..
Но ошибки не было: из всей партии маховиков, еще теплых,
не успевших остыть, было забраковано всего девять процентов.
Наши проекты были забыты. Мы мчались в литейный цех, что-
бы посмотреть на эти заколдованные маховики и пожать руку то-
варищу, который нашел-таки нужное «петушиное слово» и разга-
дал еще одну мудрейшую загадку.
За окном чернеет ночь. В цехе смолкает последний мотор. Лишь
у конвейера толпятся люди — сборка машин задерживается из-за
нехватки деталей.
Уходить домой не хочется. Но сторожа косятся на нас столь
подозрительно, что мы, скрепя сердце, поворачиваем к выходу.
Усталые и злые, мы бредем из цеха, злословя о заданиях, в кото-
рых не можем разобраться, не зная толком производства, и о том,
что нам давно пора бы перейти из конструкторского бюро в цех
и поработать там, пока не научимся понимать душу той новой,
незнакомой техники, с которой нас столкнула жизнь.
Нудный разговор обрывается лишь на лестнице четырехэтаж-
ного общежития, где нас ожидает совсем непредвиденное событие.
Из комнаты, где обитают «болты» —другая часть нашей группы,—
149
выскакивает раздетый и босой Гусак. В руках у него на длинном
хвосте болтается жирная крыса. Вслед ему несется дикий хохот.
Гусак — страстный лакомка. Отличаясь особым умением уст-
раиваться в жизни, он имеет добытые неведомо каким образом по-
стоянные пропуска во все закрытые распределители, какие суще-
ствуют на площадке. Однако при всей своей светскости он никогда
не угощает друзей, будучи от природы жадным человеком, за что
и прозван Гусаком. Чтобы укрыть от нескромных взоров свои слад-
кие богатства, Гусак прячет их в кровать и ест по ночам, когда все
засыпают. И вот все это кончилось тем, что к нему под одеяло по-
вадились крысы...
Хохот наконец умолкает. Адам присаживается на ящик, заме-
няющий стул, и вытаскивает из кармана свой складной стаканчик.
Появляется бутылка ликера.
— За здоровье крысоубийцы!..
Стаканчик путешествует по кругу до тех пор, пока «муфлоны»
и «болты» не перестают ощущать ледяной сквозняк, который веет
из разбитого окна. В полночь «муфлоны» засыпают под ворохом
пальто и шинелей.
Что ожидает их завтра?..
И вот я снова в знакомых местах. За эти два года кочковатые
проселки уступили место асфальтовым шоссе. Траншеи, пересекав-
шие территорию завода, сравнялись с землей. Цветут астры. Все
это прекрасно, но не разительно: то же превращение произошло
на сотнях заводов. Гораздо более интересные новости ожидали меня
за порогом заводской проходной.
Гигантский стеклянный корпус гудел тысячами моторов. Де-
сятки конвейеров несли колеса, валы. Автоматы обрабатывали од-
новременно десятки деталей, и вся технология потока, схему кото-
рого мы раньше представляли себе лишь по книгам и чертежам,
была в движении, в грохоте, в дыму и пламени.
По большому конвейеру ползли большие скелеты машин, обра-
ставшие осями, колесами, кузовами. У конца железной длинной
150
ленты машины оживали, давали гудок и мягко съезжали с конвейе-
ра. Здесь-то я и услышал знакомый спор:
— Тут же люфт на две десятки больше! Вы понимаете — две
десятки. Как же я могу ее пропустить?..
Сомнений не могло быть. Я протиснулся в круг спорящих и уви-
дел Майбороду, который отчаянно спорил с мастером. Завидев меня,
он ухватился за мой рукав, как будто бы мы расстались только
вчера.
— Вот, пусть представитель печати скажет! Могу я пропускать
брак или нет?..
Когда скандал немного утих, мне удалось выяснить, что страст-
ный любитель точности нашел наконец свое призвание: он — стар-
ший инспектор технического контроля на сборке машин. Я немного
смутился и откровенно признался Майбороде в своих сомнениях,
навеянных мрачным сообщением Гусака. Услышав имя Гусака, ин-
спектор начал тормошить меня, расспрашивая его адрес. Я уди-
вился:
— В чем дело? Что случилось?
Но в этот момент инспектора вновь окружила толпа спорящих
людей, и я ничего не смог от него добиться, кроме того, что узнал
адрес его новой квартиры.
Остальных «муфлонов» и «болтов» я также разыскал без осо-
бого труда. Мрачные прогнозы Гусака не оправдались. Об Адаме от-
зывались как о способнейшем конструкторе приспособлений. «Отец»
стал старшим техническим инспектором одного из важнейших це-
хов. Солидный не по летам предводитель «болтов» Кригер руководил
ответственнейшими участками проектирования новой машины.
Другой «болт» — Борисов,— посвятивший себя конструктор-
ской работе по новым автомобильным кузовам, водил меня по экспе-
риментальному цеху. Этот цех, на универсальных станках которого
некогда изготовлялись простейшие детали, нужные производству,
сильно изменился. В тесной загородке толпились, наступая друг
другу на крылья, щеголеватые «плимуты», «доджи», «нэши»,
«форды», около них возились инженеры. В стороне собирали какие-
151
то моторы. Поблескивал лаками новенький автомобиль с закрытым
кузовом, на радиаторе которого красовался изящный фирменный
знак завода.
— Это третий по счету,— сказал Борисов.— Ты помнишь га-
зетные заметки о том, что наш завод разработал новую конструкцию
машины? Ее фотография обошла всю печать. А сейчас от того ва-
рианта машины не осталось и следа: после испытаний она была
разобрана по винтику. Нам пришлось поработать на совесть! И вот
третий, значительно усовершенствованный вариант...
Щегольской, закрытый автомобиль, изготовленный с огромным
трудом в этом экспериментальном цехе, проходил дорожные испы-
тания. Он уже исколесил немалый путь. И после каждой поездки
к нему подходили конструкторы. Они ощупывали свои агрегаты,
проверяли переключение скоростей, изучали каждую деталь маши-
ны. В чертежах возникали новые конструкции.
Наконец опытные образцы модели были испытаны. Сейчас
экспериментальный цех приступает к строительству эталона, той
неприкосновенной машины, которая будет покоиться как святыня,
к ней обратятся технологи, когда машину поставят на поток.
В обеденный перерыв мы бродим по заводу с Кригером. Он рас-
сказывает мне о том, какими будут новые грузовые машины — гру-
зовик, самосвал, тягач, автобус, цистерна, фургон...
— Мы пока еще очень неважные конструкторы, Юрий,— гово-
рит, вздыхая, Кригер.— Но ты помнишь, как мы блуждали в деб-
рях фордовских чертежей? Думали ли мы тогда, что так быстро
придет время, когда нам придется что-то создавать самим?..
Еще бы не помнить! Разве можно забыть морозную ночь, когда
мы в нетопленом клубе с тоской смотрели рекламный фордовский
фильм? На тусклом экране заманчиво мелькали движущиеся ленты
американских конвейеров, в воздухе мчались увлекаемые цепями
детали, и дюжие негры, ловко ворочая тяжеленные блоки, пропу-
скали их один за другим. А мы... Что могли мы сделать тогда,
не зная ни одного секрета этой сложной механики?
— Ну вот, а сейчас ты видишь наш новый закрытый легковой
152
автомобиль. Он, понятно, далек еще от идеала, но ведь это своя,
наша, собственная машина! Здесь каждая деталь и каждый болтик
осмыслены, продуманы, сконструированы нами самими. Ты пойми
гордость нашего советского конструктора! Вот мой чертеж, на нем
изображена пока не существующая деталь, которая идет к техноло-
гам. Они определяют базу обработки этой детали, подбирают ин-
струмент, заказывают станки, приспособления. И вот уже моя де-
таль путешествует из кузницы в механический цех, из механиче-
ского — в термический, а оттуда — на сборку... Ведь это творчество!
Ты понимаешь, творчество, а не жалкое копирование, с которого
мы начинали два года назад...
Вечером старший инспектор сборки давал банкет в честь встре-
чи старых друзей. В его уютной квартирке собрались почти все
«муфлоны». На столе был все тот же неизменный ликер, но склад-
ной железный стаканчик Адама уже давно исчез.
Когда были произнесены все полагающиеся тосты, наступила
неловкая пауза. Легко было заметить, что «муфлоны» немного
скучают в этой непривычно торжественной обстановке.
Впрочем, довольно скоро паузу нарушил сам хозяин,
вспомнивший, что ему нужно сговориться с «Отцом» о некоторых
общих установках в организации приемки моторов. И сразу же за-
стольные речи приобрели характер технической дискуссии. «Муфло-
ны» разом заспорили о машине, о потребителях, высказывая недю-
жинное знание дела.
Беседа затягивалась. Наговорившись вдоволь, друзья стали те-
ребить меня, расспрашивая о московских новостях.
Мы толковали о только что вышедшем романе Всеволода Ива-
нова «Приключения факира», о том, как будет выглядеть строя-
щаяся в Охотном ряду гостиница «Москва», о новых постановках
вахтанговцев, о Клаузевице, трудами которого так увлекается
«Отец», о новостях планерного спорта, в котором Адам делает пер-
вые успехи,— не далее как накануне он впервые оторвался
от земли.
153
Тут же выяснилось, что учеба на планере — лишь один не-
большой эпизод из обширной программы обучения специалистов
летному делу; в заводском аэроклубе регулярно занимаются кружки
парашютистов. Сейчас специалисты заканчивают сбор денег на при-
обретение своего собственного самолета Р-5.
Неутомимый «туземец» завода инженер-экономист Илюша
Ашавский, обитающий на площадке со дня основания первых бара-
ков стройки, сообщил мне интереснейшие подробности о новых де-
лах, которые затевает инженерно-техническая секция: о марксист-
ско-ленинском университете для специалистов, о литературных
диспутах по поводу «Большого конвейера» Ильина, о новом клубе
инженеров и техников, стройка которого скоро будет закончена,
невзирая на сопротивление бюрократов. Каким успехом пользовались
на заводе лекции о будущих стратопланах! Как блестяще прошел
диспут о «Скутаревском» Леонида Леонова! С каким интересом бе-
рутся за работу жены специалистов, которые решили включиться
в общественную жизнь завода!..
Ашавский готов поставить тысячу восклицательных знаков, опи-
сывая работу инженерно-технической секции. Но тут же он при-
знает ее все еще недостаточной и с неменьшей пылкостью обру-
шивается на пассивность некоторых инженеров, костит последними
словами халтурную заезжую оперу, жалуется на медленные темпы
организации культурной работы среди специалистов...
Потом Майборода описывал свою поездку по маршруту Горь-
кий — Москва — Харьков — Москва на собственном — да-да, на соб-
ственном! — автомобиле. Инспектор совсем неплохо провел свой
отпуск!..
Приближался день моего отъезда. Чтобы наглядно продемонст-
рировать качества своих машин, «муфлоны» взялись доставить
меня к вокзалу на «собственном автотранспорте» Майбороды.
Машина действительно вела себя безупречно. Мы обменивались
впечатлениями о заводе, о его будущем, об экспериментальных ра-
ботах. И вдруг я вспомнил блистательного Гусака, который хвастал-
ся тем, что именно он наладил работу экспериментального цеха.
154
Я толкнул «Отца»:
— А где же наше незабвенное Дитя Фортуны?..
«Муфлоны» захохотали.
— Тысяча и одна ночь! Во-первых, стащил чужое изобретение.
Во-вторых, арапничал сверх всяких возможностей. Выдавал себя
за мирового специалиста, а на деле со счетной линейкой не мог
управиться. Ну, натурально, выставили с волчьим билетом. И что
же? Вдруг мы узнаем, что в Москве создается бюро по расширению
одного завода. Мы тоже расширяемся. Ну-с... Надо обменяться опы-
том, не так ли? Едет наш инженер Зеленин. Отыскивает бюро и гла-
зам не верит: на дверях кабинета — знакомая фамилия. Зеленин
в кабинет. Парень он горячий. Схватил Гусака за рукав, как за-
кричит: «Граждане, кого здесь держите?!» Ну, форменный скандал.
Понятное дело, Гусака вышибли...
Дальше его следы терялись. Однако, как я убедился в этом
на московском вернисаже, он где-то процветает по-прежнему.
Майборода быстро затормозил. Перед нами сверкал огнями Мо-
сковский вокзал. Мы прибыли ровно за две минуты до отхода поез-
да, так как условились об этом на заводе.
Когда я начал готовить книгу к печати, в голову при-
шла мысль узнать, каковы же судьбы героев этого очерка,
какой путь прошли они за минувшие четверть века. Сде-
лать это оказалось нетрудно, — достаточно было позвонить
по телефону в конструкторский отдел завода имени Ли-
хачева: руководил этим отделом тот самый Кригер, о
котором выше шла речь. Только теперь его не называли ни
«болтом», ни Толей, а был он уже давно Анатолием Мав-
рикиевичем, весьма солидным специалистом, дважды
лауреатом Государственных премий, главным конструкто-
ром завода и руководителем кафедры.
В телефонной трубке я услышал знакомый голос:
— Буду в семнадцать сорок пять...
И ровно в 17 часов 45 минут у двери моей квартиры
155
раздался звонок, и я увидел знакомое лицо, почти не тро-
нутое временем, вот только волосы у Анатолия Кригера
изрядно побелели. Он сохранял свою завидную спортив-
ную выправку, и вся повадка его осталась прежней. Бу-
дучи человеком дела до мозга костей, Кригер захватил с
собой кожаную папку, набитую фотографиями автомоби-
лей, создаваемых конструкторским коллективом завода,
и сразу же пошел разговор о грузоподъемности новых ма-
шин, о новых моторах, задних мостах, коробках скоростей,
как будто мы расстались только вчера и продолжаем
беседу, начатую накануне. Только машины совсем не те,
какими мы занимались тридцать два года тому назад.
— Вот это ЗИЛ-130, уже началась его конвейерная
сборка. Грузоподъемность — пять с половиной тонн. С при-
цепом грузоподъемность будет почти десять тонн. А это —
наше завтра: опытные образцы испытываются, но в мас-
совое производство он войдет году в 1967. Будет везти
восемь тонн, а с прицепом — пятнадцать...
Конструктор Анатолий Кригер за эти три десятилетия
прошел долгий, долгий путь. Уже в 1935 году — через два
года после того как мы расстались,— он, двадцатишести-
летний инженер, укатил в Соединенные Штаты, «к старику
Форду», представляя конструкторский отдел Горьковского
автозавода. Тогда завод переходил с производства первых
наших моделей — ГАЗ-А и ГАЗ-АА — на новые, в том
числе на производство первого советского закрытого легко-
вого автомобиля,— помните выносливую «эмку», которая
так выручала нас на трудных фронтовых дорогах? И вот
за океан отправилась группа автозаводцев под руковод-
ством опытного инженера Леопольда Альфонсовича Мерт-
ца — там были начальник цеха моторов Кучумов, начальник
цеха шасси Гисин — молодой инженер, уже побывавший
ранее у Форда,— Козьмин, Гвоздович, Баранов, Лапшин,
Карклин и другие. Им были даны большие права, и Кри-
156
гер, например, от имени конструкторского отдела иногда
на месте принимал решения, от которых зависели будущий
технологический процесс и закупка импортного оборудо-
вания.
А было ему, повторяю, всего двадцать шесть лет.
В войну он получил свою первую Государственную
премию — за участие в конструировании танка, после
войны, в 1947 году,— вторую за новый грузовик ГАЗ-51,
отличную по тем временам машину. А вскоре после этого
его послали работать в Кутаиси, на новый автомобиль-
ный завод главным конструктором, потом назначили
в Москву...
Шли своими дорогами и остальные мои друзья. Не-
утомимый шумный Майборода, начавший три десятилетия
тому назад свой путь старшим контролером на главном
конвейере, потом работал начальником отдела техниче-
ского контроля завода, затем — главным инженером, был
назначен директором Минского автозавода, стал замести-
телем министра, потом — заместителем председателя Со-
вета народного хозяйства Белоруссии, а сейчас работает
в Москве, в СНХ СССР заместителем начальника отдела
автотракторной промышленности; руководит же этим от-
делом Кучумов, тот самый, что в наше время заведовал
цехом мотора на Горьковском автозаводе и ездил на выуч-
ку к Форду.
Борисов нынче руководит лабораторией двигателей
в научно-исследовательском институте автомобильного
транспорта. Белкин является одним из участников созда-
ния кузовов «Москвича» на Московском заводе мало-
литражных автомобилей, а Подольский — занят конструк-
цией грузовиков на Ульяновском автозаводе. Наш друг
Ашавский уже на пенсии. Он остался там же, в Горь-
ком, ведет большую общественную работу. Ну, а Гусак,
он же Дитя Фортуны? — спросите вы. Вот уж — чего не
157
знаю, того не знаю, след его затерялся, никто не смог мне
ничего сказать о нем толком. Ходят слухи, однако, что он
по-прежнему кочует где-то по канцеляриям в поисках
легкой жизни, но она ему не дается...
Терпеливый и мудрый учитель нашей шумной и бес-
покойной группы Андрей Александрович Липгарт, руко-
водивший в тридцатых годах и позднее конструкторским
отделом Горьковского автозавода,— светлая голова, та-
лантливейший специалист,— по-прежнему остался в строю,
но теперь уже не на производстве, а на научной работе.
Заслуженный деятель науки и техники, лауреат Государ-
ственных премий, доктор технических наук, профессор, он
трудится в научно-исследовательском институте.
Но в жизни группы, как и в жизни всего поколения
тридцатых годов, были и горестные, трагические страницы.
Трое из нас погибли от жестоких и бессмысленных пре-
следований в годы культа личности Сталина: «Адам», как
мы звали Адаменко, «Отец», как именовали между собой
Александрова, и даже тишайший Сеня Приступ, не спо-
собный обидеть и мухи. Александров и Приступ погибли
в тюрьме, а Адаменко сам наложил на себя руки, когда
от него потребовали, чтобы он оклеветал своих товарищей.
Все. трое — талантливые харьковские рабочие, сумев-
шие без отрыва от производства стать инженерами, пода-
вали большие надежды, и быть бы им отличными коман-
дирами в промышленности, если бы с ними не случилось
то, что случилось...
Кригер, в сущности, уцелел чудом. Отец его, способ-
ный и честнейший инженер, работавший на Краматорском
машиностроительном заводе, погиб в ссылке, куда попал
уже пожилым человеком, больным астмой. Сейчас он, как
и другие, посмертно реабилитирован. Каково было Анато-
лию, когда, вернувшись из Соединенных Штатов, он узнал,
что отец в тюрьме!
158
Буквально на волоске от катастрофы оказался Кригер
в первый год войны: патриотизм его поставили под сомне-
ние из-за фамилии. Он должен был доказать свое не
немецкое происхождение, иначе высылка в двадцать че-
тыре часа. Кригер протянул допрашивавшему его с при-
страстием человеку советский паспорт, в котором было
написано: русский. Паспорт полетел обратно через стол:
«Что вы нам суете? Вы дайте нам документы царского
времени, когда вы родились!». К счастью, мать Анатолия
Кригера — Николаева — сохранила метрику и свой деви-
ческий документ, где значилось, что она православная.
Это решило судьбу человека, который был по-настоящему
предан Родине и партии и вновь доказал это, активно
участвуя в те грозные военные дни в создании и поста-
новке на конвейерное производство нескольких наших
танков, успешно громивших гитлеровцев.
Так вопреки всему трагическому, что тащил за собой
период культа личности, поколение тридцатых годов со-
хранило веру в идеалы, во имя которых жило и боролось,
верность партии и Родине; оно было глубоко убеждено,
что страшные и несправедливые преследования прекра-
тятся, недоразумения рассеются, а виновные будут нака-
заны, оно ставило общее выше личного и, когда приходи-
лось очень туго и больно, продолжало работать, крепко
сжав зубы.
Теперь все это уже позади. Тем лучше работается,
живется, дышится сейчас людям, увидевшим, что вера и
верность их были не напрасны.
ИВАН
Донбасс, Горловка*
шахта «Комсомолец»!
31 декабря 1932 года
* * конце тысяча девятьсот тридцать второго
• • • • • года я работал в выездной редакции
«Комсомольской правды» в Донбассе. Наш вагон стоял на
запасном пути шахты Горловка № 1, богатой хорошими
традициями. С утра до вечера в вагоне кипела бурная
жизнь.
К нам часто заходил плечистый богатырь Никита Изо-
тов — знаменитый в те времена забойщик, чьи трудовые
рекорды гремели по всей стране. Мы помогали ему орга-
низовать первую в Донбассе школу молодых горняков,
осваивавших его методы.
Заглядывали к нам вечерами «на огонек» и седые
ветераны, охотно рассказывавшие нам волнующие истории
о шахтерском восстании против царя в 1905 году.
160
Здесь же, в тесных купе вагона, разрабатывались
планы комсомольских рейдов «легкой кавалерии» — мо-
лодежь изобличала бюрократов, жуликов, воров.
Примостившись у краешка узкого стола, строчил своп
стихи любимый шахтерский поэт Беспощадный, еще в два-
дцатых годах вдохновенно возвестивший приближение
«железного века», когда «на всю шахту один человек
будет, словно шутя, коногонить». Он уже настал, этот
железный век,— врубовая машина и отбойный молоток
быстро вытесняли дедовский обушок, конвейер и элект-
ровоз заменяли саночника и коногона. И теперь Бес-
пощадный радостно писал о том, как меняется жизнь
шахтера.
Работалось нам весело, работа спорилась, все, что.
называется, горело под руками. За что только не брались
комсомольские журналисты, дружно действовавшие под
бдительным оком своей руководительницы коммунистки
Эстровой! Помнится, когда в вагон-редакцию поступила
жалоба на плохую работу Дворца культуры, мы вдруг
переквалифицировались в затейников и, захватив на одну
ночь в свои руки этот дворец, организовали собственными'
силами отчетно-показательную встречу Нового года. И что
же, — получилось! Рабочие потом поминали добрым сло-
вом изобретательных москвичей. Молодость всегда спасает
положение...
Так вот, в один из этих шумных декабрьских дней
1932 года я и познакомился на шахте «Комсомолец», что
неподалеку от Горловки, с интересным человеком — Ива-
ном Безукладным, которому и посвятил свой очерк, при-
веденный ниже.
Я ничего не слыхал с тех пор о судьбе приглянувше-
гося мне тогда молодого человека, так удачно нашедшего
свое место в жизни и столь хорошо наметившего даль-
нейший путь. Я был бы признателен, если бы кто-либо
161
из читателей этой книги, кому случалось встречаться
с Иваном Безукладным, написал мне о нем.
В шахткоме стоял невыразимый грохот. В тесной комнатке
председателя не закрывались двери; красные, взволнованные, сви-
детели толпились вокруг стола и все разом громко разговаривали,
тыча пальцами в растерянного и бледного мужчину.
Потом немного стихло, и человек в рыжем полушубке, выругав-
шись в крест и в боженят, ткнул пальцем в стол:
— Факт налицо. Вот: наел. Краешек уже наел, подлец! Бессты-
жая твоя морда. Куда глаза прячешь?..
Факт был действительно налицо. Посредине стола стояла глубо-
кая тарелка, доверху наполненная кусками вареного мяса. Лежав-
ший рядом с тарелкой акт, набросанный карандашом, свидетельст-
вовал, что данные три порции действительно были незаконно
взяты фельдшером санитарного надзора с кухни забойщицкой
столовой и что это есть обман и обкрадывание рабочего класса,
и такая история — не в первый раз.
— В три горла жрешь, грабитель? Пользуешься?
Человек в рыжем полушубке от боли и обиды не владел собой
и зло грубил. Он задыхался от гнева и презрения к этому воришке,
которого только что поймал, как хозяин, и приволок сюда вместе
с тарелкой из столовой.
И только тогда, когда прибежавший на крики председатель
месткома «Медсантруд» увел оскандалившегося фельдшера, обещая
сегодня же разобрать дело о его злоупотреблении, он успокоился и,
вздохнув, коротко представился:
— Техпроп. Интересуетесь кружками?..
Оказалось, что приезжий, которому столь необычным образом
представился руководитель технической пропаганды, интересовал-
ся не только кружками. Он интересовался жизнью, и это обстоя-
тельство несколько смутило техпропа: зачем? Об этом ведь уже
писала «Кочегарка», ну и хватит...
Другое дело — поговорить о технической станции. Здесь, в этих
•162
двух комнатках, с боем отвоеванных у заведующего клубом, есть
что посмотреть! И есть о чем поговорить. Есть о чем потолковать
и в нарядной, где выстроились «технические столы», на которых
лежат разобранные отбойные молотки: монтер дежурит у столов
и втолковывает каждому, как обращаться с молотком и как нахо-
дить причину отказа.
Можно поговорить и о семи кружках, в которых уже сейчас
учится около двухсот человек, и о шести стационарных школах
по техминимуму, которые с 1 января 1933 года начнут свою рабо-
ту. Можно поговорить о многих других интересных делах, затеянных
этим суматошным и горячим молодым человеком. Но нам хочется
сегодня говорить о нем самом, и он вынужден с этим согласиться.
Есть даты, звонкие, как колокол. Таким днем было 1 октября
1928 года, когда земному шару сообщили о начале первой пяти-
летки. Иван Безукладный помнит этот день еще и по иной причине:
он стал тогда шахтером. Свою чернорабочую девятнадцатую осень
Иван проводил во дворе химического завода. К тому времени он уже
успел походить у дробилки, послужить в пожарной команде и, на-
конец, побыть дворовым на химзаводе. Иван успел широко раскрыть
свои глаза на мир и не только вглядеться в жизнь, но даже войти
в комсомол. И вот теперь его услали в шахту. Услали с первым
комсомольским угольным призывом 1928 года.
Так Иван стал шахтером, и его белобрысая круглая физиономия
в один миг почернела от угольной пыли. Из забоя Иван вылез на-
стоящим негром, но был горд и счастлив: его первый учитель, раз-
битной забойщик Стружкин, сказал, что из него может получиться
толк.
Было два страстных желания: рубить уголь и читать. Эту
страсть к работе и книге пробудил еще завод, где состоялось пер-
вое знакомство с жизнью, и еще в родном Муравле родилась мечта
о квалификации.
И вот, запахнувшись в рваный пиджачок, Иван бежит через
дорогу в тесную комнатку, заваленную грудами печатной бумаги,
163.
и настороженно втягивает незнакомый острый запах, который они
издают:
— Нельзя ли газетку, дорогой товарищ?
Так совершается знакомство ученика забойщика Ивана Безу-
кладного с газетным экспедитором Кочашкиным, который становится
его вторым учителем после Стружкина и открывает перед ним
окно в жизнь.
«Добрый день!
Ванъ! Сколько мы уже с тобой не держим ни-
какой переписки? Не знаю, где ты работаешь, как
живешь. Я сейчас уже учусь в Москве в институте
общественных наук. Много в жизни нового.
Вот я не знаю, как ты: учишься или не учишься.
Член ли ты партии — не знаю. Я думаю, что на-
пишешь письмо и опишешь все. 18 декабря я уже бу-
ду за учебой. Опиши, какие перемены в жизни. Жду
ответа.
С братским приветом
П. И. Безукладный».
На губах у Ивана позабыта улыбка. Он рассеянно мнет это
письмецо и думает о жизни. Нелегкую загадку загадал браток!
Опиши, какие перемены в жизни. А подумал ли он, что для такого
объемистого письма никакой Наркомпочтель конверта не придумает?
Вот так разводит жизнь людей. Одного она посылает в забой,
другого — на кафедру, а третьего — на трактор. Потом она берет
этих людей и начинает трепать и чистить, давая каждому свой
смысл жизни.
Иван опять вспоминает Муравль. Он видит своего отца — ра-
неного шахтера Илью Безукладного, который только что вернулся
с фронта и гладит оставшейся у него единственной рукой вихра-
.стые чубы своих несмышленых детишек.
Потом на память приходят острозубая зеленая лента с блестя-
164
щими медными патронами, красный флаг и винтовка у тятьки
за спиной. Потом сверкают чьи-то погоны, и навсегда запоминается
кровавый казачий лампас. Испуганный Ванюшка мечется по двору
и громко ревет, не понимая, почему так тихо лежит отец, на обна-
женной спине которого вздуваются рубцы от нагаек...
...Мимо, мимо! Есть вещи, о которых невыносимо трудно вспо-
минать... И вот опять тихо в Муравле. Мачеха уходит от троих
постылых стервецов, потом. умирает старик опекун, и уже самим
детишкам надо полоть свой единственный огород. Тогда они наде-
вают за плечи мешки с сухарями и расходятся в разные стороны.
А теперь на столе у Ивана — письмо. Что же ответить брату?
Можно написать о том, как вдвоем со Стружкиным готовили
в подарок съезду комсомола эшелон угля сверх плана. Это же дей-
ствительно был момент! Стружкин, помнишь ли ты, как направлял
первые удары Ивана? Помнишь, как срывался тогда его обушок и
как тяжело давались первые уроки? Слушай, Стружкин! Ведь эта
наука оказалась совсем уже не такой трудной — твой ученик
на четвертый день дал свою норму. И вот уже Иван приходит
к Стружкину, как к другу. Он совещается с ним по одному важ-
нейшему вопросу и сам берется за карандаш, чтобы что-то склады-
вать и умножать, потому что Кочашкин его уже немного обучил и
этой премудрости.
Потом Стружкин с Безукладным выходят на наряд и ищут сек-
ретаря:
— В январе будет наш комсомольский съезд. Обещаний люди
надавали много. Ну, а мы решили просто: сядем на пару в уступ
и рубанем. Словом, даем к девятому съезду эшелон угля безо всякой
платы.
Эшелон — это звучит громко. Это значит сорок тысяч пудов
угля. Вдвоем?.. Немного сомнительно! Но Стружкин и Безукладный
упорствуют: дадим! У них впереди полтора месяца, и они умеют
взвешивать свое слово.
В выходной день молодые забойщики лезут в уступ. Черный
град барабанит по обаполам. К дучкам падают из-под ручных обуш-
165
ков шестьдесят тонн угля — первый взнос на текущий счет эшело-
на. Проходит месяц, и эшелон стоит на рельсах, готовый к отправке
в Москву.
...Да, можно написать об эшелоне. Но как умолчать в таком
случае о врубовой машине? Как умолчать об этом невероятном вре-
мени, когда нужно было забыть о дневном свете и о сне, когда вся
жизнь ограничивалась этой узкой щелью, повернутой почти верти-
кально, когда ни о чем больше не думалось, кроме как об этой про-
пасти, по отвесной стенке которой надо было заставить ползать
машину?
Иван вернулся с курсов, побывав в Щербиновке и на Артеме.
Здесь он впервые познакомился с врубовкой и узнал, как она ра-
ботает. Вместе с Фаддеевым он дрессировал эту большую железную
машину, как щенка. Они заставляли ее становиться на дыбы и
ползти по канату, натянутому струной. Врубовка скрежетала, словно
от злости. Ее подшипники стонали от непривычки к работе на кру-
том падении. Но Иван был упрям и смекалист. И врубовая машина
подчинилась.
Девять месяцев управлял машиной Иван. Он держал при себе
подручных: Будника, Клипацкого, Скрынника, Голева. Подручные
стали механиками, а Иван уехал наконец учиться на партийные
курсы, потому что к этому времени он уже носил в боковом кармане
кандидатскую карточку и изучил Устав ВКП(б).
А может быть, рассказать, как это случилось? Ведь это же
самое главное, и в этом вся жизнь, все ее естество и вся душа.
Ведь ежели начать с эшелона или врубовки, то все же останется
непонятным, откуда все это и почему. Надо, наверное, рассказать,
как и почему Иван, этот горячий и взбалмошный парень, стал луч-
шим забойщиком, потом лучшим машинистом, вступил в партию и
был избран парторгом. Ну, конечно же, надо написать не просто
о. пятилетке, рубежи которой знаменуют начало и нынешний этап
его существования (как много мудреных слов, однако, живет уже
в белобрысой голове у Ивана!). Надо написать о причинах.
166
Здесь в памяти вновь встает январский вечер. Двадцатилетний
Иван идет по улице в поношенном пиджачке, с тетрадкой под мыш-
кой, дыханием своим согревая окоченевшие пальцы. Он вспоминает,
что бюро комсомола поручило ему провести учет порожняка в по-
рядке подготовки к смотру, и с грустью думает о том, как туго
пока дается ему математика, хотя с умножением и делением дело
продвинулось — будь уверен!
Да, на первый взгляд это было мелочью: прикрепили комсо-
мольца к учителю. Но вот вырастает на глазах у всех ученик за-
бойщика Ванюшка, превращается в Ивана Безукладного, и тогда
становится очевидным весь глубочайший смысл этого решения
ячейки.
Иван Безукладный приходит в общежитие, которое на втором
году пятилетки перестает наконец именоваться казармой. Он достает
из своей тумбочки аккуратно завернутую в бумагу первую в своей
жизни книгу «Октябрьская революция на территории Артемовского
округа» и шевелит губами, соединяя буквы и слоги. Потом он пи-
шет в тетрадке: именительный — кто, что; родительный — кого,
чего; дательный — кому, чему,— и попутно вспоминает, кто такие
империалисты.
Так начиналась эта тропа Ивана Безукладного, который уже
в третьем, решающем, году пятилетки был уважаемым забойщиком.
И вошедшие вдруг в обиход новые ходкие слова «соревнование» и
«ударник» прозвучали так, будто они были сказаны именно по ад-
ресу нашего Ивана и его славной забойщицкой бригады, которая
сражалась на пласту «мазурки».
Это был коварный участок, капризная и злая «мазурка»! Но
разве Безукладный или Огружкин были из трусливого десятка?
А Бакулин, Извеков, Бессарабов, Краков, Глоба? И вот эта прокля-
тая в прошлом «мазурка» загремела на всю шахту, и коногоны
не успевали подавать порожняк.
Ну, а в конце концов надо было бы написать брату и о сегод-
няшнем дне. Ванюшка-то ведь стал техпропом! Это произошло
в четвертом, завершающем, году пятилетки. Забойщика Ивана Без-
167
укладного провожали на курорт в санаторий. Он на день замеш-
кался с железнодорожным билетом. А утром второго дня за ним
прислали на дом курьера и сказали, что отпуск отменяется, потому
что с сегодняшнего дня Иван больше не забойщик, а помощник
заведующего шахтой.
Такая-то жизнь, браток! Ты видишь, что твой Ванюшка неда-
ром стоптал свои сапоги. Чувствуешь, ячейка не напрасно водила
за руку к учителю этого неграмотного деревенского парнишку. По-
нимаешь, как много успела организация в воспитании твоего бра-
тишки, которого пятилетка вывела из темной, глиняной хаты
Муравля в широкий и просторный мир?
Человек в рыжем полушубке осторожно открывает дверцу
сарая.
— Трусь, трусь, трусь!.. Хитрые животные!..
Ушастые жирные кролики встают на задние лапки, умильно
прядут ушами. На лице у Ивана написана нежность. Он на минуту
забывает о неприятном столкновении с проворовавшимся фельдше-
ром и с чисто ребяческим воодушевлением ведет разговор о том, как
надо водиться с этими капризными существами.
С видом знатока рассказывает Иван об устройстве вольер, о том,
как отзывается на здоровье кроликов сквозняк и что значит быть
хозяином кроличьего стада.
Человек входит в дом. Он сбрасывает с себя полушубок и мох-
натую кепку, и тогда у его гостя, которого он привел к себе домой,
не остается никаких сомнений насчет возраста этого солидного тех-
пропа, кроликоведа и отца семейства — в глазах у него сверкают
мальчишеские огоньки.
Иван мечтает о Промакадемии. На его столике разместились
«История партии», «Угольные рудники Северной Америки, Велико-
британии и перспективы механизации производства на рудниках
Донбасса», «Настоящее и прошлое Земли», «Механическая подзем-
ная погрузка в механических рудниках», учебник физики, практи-
ческий курс математики и многое другое. А отдельно лежат восем-
168
надцать томов Ленина, и Иван просит передать в Москву, что он
обижен на Госиздат за плохую доставку собрания Сочинений.
Он жадный к знаниям человек, этот Иван Безукладный! Ему
мало приобретенного, и он тоскует по огромному богатству знаний,
накопленных на земле, но еще не освоенных им. Он говорит о том,
как трудно жить в наше время без серьезной технической подго-
товки. А через пару минут с гордостью демонстрирует копию нового
печатного труда И. И. Безукладного, изданного Артемуглем.
Да-да! Настоящий труд в три печатных листа, написанный
Иваном с помощью двух студентов и одного маркшейдера.
Книга называется «Технический минимум».
Шестнадцать пунктов содержит каждая глава. Это простой,
всем понятный практический минимум знаний для каждого шах-
тера, работающего на участке.
Иван собирал стариков, беседовал с опытными забойщиками,
мобилизовал опыт специалистов, и вот уже готовый труд лежит
на столе у издателя. Наркомтяжпром приветствует молодого вы-
думщика, а рудоуправление и трест по очереди премируют его
за драгоценную инициативу...
Есть дни, звучные, как колокол. Таким первым днем было
1 октября 1928 года, когда земному шару сообщили о начале пя-
тилетки, а чернорабочий Банька узнал, что ему придется стать
шахтером.
Второй такой звонкий день наступил сегодня в 12 часов ночи,
когда одна шестая земного шара и техпроп Иван Безукладный
вступили во вторую свою пятилетку.
МАСТЕРА ЗВЕЗДНОГО ЦЕХА
Пулково,
февраль 1934 года
: Е„ ..............................................
• • • ® • пятилеток — несколько непривычная и
неожиданная для журналиста, ушедшего с головой в неот-
ложные производственные дела,— встреча с астрономами.
Я сейчас уже не помню, что привело меня в феврале
1934 года в этот тихий «поселок звездочетов» на Пулков-
ских высотах; во всяком случае в своем пристрастии к
сугубо земным делам, непосредственно связанным с борь-
бой за выполнение пятилетних планов, мы, молодые жур-
налисты, меньше всего думали о такой науке, как астро-
номия. Она представлялась нам бесконечно далекой
от практики.
Возможно, поездка в Пулково была связана с подго-
товкой какой-либо юбилейной даты,— ведь именно здесь,
170
где теперь хлопотали у своих телескопов астрономы, были
разгромлены в свое время белогвардейцы, рвавшиеся к ре-
волюционному Питеру...
Но так или иначе корреспондент «Комсомольской
правды» оказался у мастеров звездного цеха и был жесто-
ко угнетен сознанием собственного невежества, узнав, что
эти мастера заняты отнюдь не какими-то отдаленными
от жизни смутными проблемами, а сугубо практическими
задачами, от решения которых зависит множество самых
будничных рабочих дел. Он был поражен и заинтересован
напряженным и самоотверженным трудом этих людей и,
как сумел, написал об этом.
Конечно, в то далекое время ни автор, ни даже его
герои не могли даже вообразить, что через какую-нибудь
четверть века роль астрономии в делах человеческих уве-
личится в невероятной пропорции, что средства и возмож-
ности, предоставленные в распоряжение этой науки, воз-
растут в поистине астрономических пропорциях, что астро-
номы примут самое активное участие в штурме космоса
человеком, что их деятельность приобретет важнейшее
государственное значение. Ни автор, ни его герои не могли
вообразить и того, что через какие-нибудь восемь лет
здесь, по Пулковским высотам, снова пройдет передний
край войны и что все эти чудесные корпуса превратятся
в руины, а потом заново будут отстроены — лучше преж-
него. Даже точнейшая астрономическая Служба времени
бессильна заранее предупредить человека о том, что его
ждет завтра и послезавтра!
Тем приятнее автору сейчас, с вершины шестидесятых
годов, когда мастера звездного цеха играют столь почет-
ную роль в жизни нашего общества, вернуться к этой дав-
ней страничке из их жизни. Ведь она напомнит о том, что
даже в то далекое время, когда у нас было столь много
самых неотложных земных забот, звездная служба в на-
171
шей стране на удивление заморским гостям была постав-
лена отлично!
Человека будят в полночь. Поеживаясь от холода, он отдерги-
вает занавеску и озабоченно оглядывает небо взором мастера,
осматривающего цех за пять минут до гудка.
Горизонт чист. Все в порядке. Человек кутается в кожаное паль-
то, напяливает шапку и уходит из дому, чтобы лечь на пол в холод-
ном, совершенно неотапливаемом каземате странной конструкции и
застыть до утра в неудобной позе под тридцатидюймовым дулом
гигантской трубы.
Этого человека зовут Франц Францевич Ренц. Он сед и худо-
щав. 14 января 1934 года ученый скромно праздновал свой юбилей:
полвека научной деятельности. Теперь он продолжает свою работу,
торопясь закончить очередную инвентаризацию вверенного ему хо-
зяйства.
Хозяйство это не совсем обычно. Оно состоит из звезд. Францу
Францевичу подчинены фундаментальные и опорные светила. Он
караулит каждое их движение: его звезды вколочены в небо, точно
контрольные гвоздики, и все остальные светила определяются
по ним. Но эти гвоздики тоже движутся, ибо Вселенная не терпит
покоя. И седой старик из ночи в ночь сторожит свое многотысячное
звездное стадо, внося мельчайшие поправки в каталог. Пятое изда-
ние этого каталога с нетерпением ждут в кабинетах Гринвича,
на горе Вильсона в Калифорнии, в обсерватории Нанкина, в Пот-
сдаме и на острове Ява. Пулковская марка в мире фундаментальных
звездных каталогов — самая авторитетная.
Старый профессор лежит на холодном полу. Его пальцы стынут
на металлических винтиках инструмента. Но мысли ученого ви-
тают далеко отсюда.
Его взор останавливается на Волосах Вероники, которые мы
видим сейчас такими, какими они были 320 лет назад, ибо только
сию минуту достигает Земли луч света, отправившийся оттуда
в 1614 году.
172
Профессор всматривается в холодные огни Геркулеса — созвез-
дия, к которому, по мнению ученых, мчится с умопомрачительной
скоростью вся наша солнечная система.
Он силится проникнуть в тайны далеких звездных облаков и
туманностей, свет которых едва доходит до нашей Земли, затерян-
ной, точно пылинка, в океане Вселенной, за двести тысяч лет.
Здесь, в этом безмолвном каземате, крыша которого, чуть-чуть
поскрипывая, движется по кругу со скоростью вращения земного
шара вокруг своей оси, время измеряется вечностью, и поэтому
секунда и столетие тут играют одинаково важную роль.
Четыре тысячи лет народы земли изучают небо, собирая
по крупинке сведения о движении звездных миров, законы которых
до конца еще не разгаданы. Но каждое поколение астрономов
оставляет сотни и тысячи новых исследований, умножая знания
человечества, упорно ищущего ключ к законам небесной механики.
Впрочем, горизонт уже светлеет. Созвездия все быстрее раство-
ряются в розоватом тумане рассвета. Профессор протирает онемев-
шие руки и отходит от инструмента, дуло которого за ночь описало
несколько кривых. В тетрадке — отрывочные записи, на ленте
хронографа — заметки, на расшифровку которых надо будет затра-
тить долгие часы.
Дверь бесшумно отворяется. На пороге возникает немного
сгорбленная фигура ученого секретаря:
— С добрым утром, профессор! Не забыли? Сегодня местком.
Подумайте об обязательствах!
Профессор отвечает на приветствие. Он перелистывает смятую
тетрадку и вырывает заранее заготовленный листок:
«В порядке социалистического соревнования обязуюсь вычис-
лить сверх плана Бессалевый коэффициент для 1334 звезд...»
И вот этот листок лежит в куче других обязательств на столе
в кабинете у директора обсерватории, под портретами великих
мужей звездной науки. Профессор Тихов обязуется сделать два
доклада на научных съездах; заместитель директора по научной
части Днепровский заканчивает сравнение каталога склонений
:17з
1930 года с другими каталогами и проводит дискуссию; Перепелкин
и Дейч досрочно заканчивают исследование собственных движений
звезд и представляют рукопись. /
И вся торжественная романтика вечной автономной науки
как-то сразу исчезает. Обитатели вращающихся казематов, которых
мы в предрассветном сумраке могли принять за таинственных жре-
цов, оказываются простыми советскими людьми, добрейшими и
общительными. Они обидятся на вас, если вы напомните анекдот
о профессоре, защищавшем подушкой телескоп от революции. Уче-
ный секретарь обсерватории Комендантов сообщит вам о том, что
в Пулкове есть свои партийная и комсомольская ячейки и что ком-
сомолец Амбарцумян, который недавно был аспирантом, сейчас уже
сам стал профессором астрофизики.
Итак, наружность этого древнего городка обманчива. Что из того,
что зданиям Пулкова сто лет, а большой пассажный инструмент,
у которого полвека провел профессор Ренц, сооружен еще в 1839 го-
ду? Этот полюс абсолютной тишины, куда не доходит ни звука
из внешнего мира, куда вход для посторонних абсолютно запрещен,
как выясняется, вовсе не таков, каким он кажется на первый
взгляд. У пулковских астрономов есть промфинплан. Среди научных
работников — 60 процентов ударников, а астрометрический и
астрофизический секторы активно соревнуются между собой.
Мудрено ли, что высокоавторитетная американская гостья Фэд
из Гарварда долго не могла прийти в состояние душевного равнове-
сия после посещения Пулковских высот?
— Мой бог! — повторяла американская гостья.— Мой бог!
Почему мы так мало знаем о вашей работе? Ведь это замечательные
исследования...
Европейские коллеги мисс Фэд знают о пулковских авторитетах
много больше, и не случайно при последнем дележе звездного неба
пулковским астрономам достался самый лакомый и почетный ку-
сочек — Полярная шапка, которую надо было заснять и исследо-
вать для составления нового международного каталога звезд.
Это была нелегкая работа. Зонный астрограф, специально для
174
\
этой цели приобретенный за границей, не знал отдыха; для того
чтобы взять на учет все звезды Полярной шапки, надо было сде-
лать около трехсот точнейших фотоснимков звездного неба, разби-
тогр на мельчайшие квадратики. На каждой пластинке помещается
двести-триста звезд, и для всякой из них надо было определить
точный адрес на небесном поле, именуемый на ученом языке коор-
динатами.
Три года астрометристы Пулкова работали над этой «шапкой».
А сейчас эта работа близится к концу, и, перечисляя свои дости-
жения к XVII партсъезду, пулковцы ставят ее на одно из первых
мест.
Совсем недавно у астрономов было еще одно примечательное
событие: за границу отправили два ящика звезд для нового между-
народного каталога, который явится огромным вкладом в астроно-
мию. В этих ящиках собраны данные о всех звездах отрезка мери-
дианного круга шириной в 15 градусов, и точные их адреса войдут
в мировой каталог.
В лабораториях, в наблюдательных вышках, на квартирах и
даже в «кукушке», где живет холостая молодежь,— всюду столы
завалены рукописями, испещренными мириадами цифр сложнейших
вычислений, определяющих пути звездных миров и состав небесных
светил.
Здесь решаются судьбы многих прикладных наук, имеющих
огромное практическое значение: отсюда ведут свой путь партии
мастеров геодезии, планирующие земли, отсюда исходят карты
звездного неба, по которым ориентируются в море корабли, в воз-
духе — самолеты, на суше — исследователи, блуждающие в непро-
ходимой тайге. И наконец, здесь же обитает время.
Служба времени — это сложнейшая наука. В мире не сущест-
вует точных часов, ибо техника человека не в состоянии добиться
абсолютной точности. Самое верное время — это то, которое опре-
деляет астроном по звездам и математическим вычислениям. Это
время по проводам передается в Палату мер и весов, на Московский
центральный телеграф, к пушке Петропавловской крепости, которая
175
стреляет ровно в полдень, и в Министерство путей сообщения, чьи
поезда повинуются указке пулковского астронома. /
Мы заканчиваем обход столетних зданий. В круглом зале, иод
полом которого в абсолютном спокойствии каменного подвала хра-
нятся самые точные в СССР астрономические часы, нас обступают
портреты гениальных мастеров небесной механики — от Коперника
до наших дней.
Здесь Джордано Бруно, которого инквизиторы сожгли на костре
как еретика за то, что он защищал теорию вращения Земли вокруг
Солнца.
Здесь Галилей, которого иезуиты под страхом смерти заставили
отречься от этой теории.
Здесь один из лучших директоров Пулковской обсерватории
Бредихин, который в начале этого века вынужден был за собст-
венные деньги покупать астрограф, чтобы фотографировать звезды.
Какой самоотверженный и мрачный, трудный и геройский путь!
И вот мы подходим к новым портретам, замыкающим галерею.
Лучший специалист теоретической астрономии академик Белополь-
ский, мировой знаток небесных адресов профессор Ренц увековече-
ны в шеренге славы при жизни. Они увенчивают своими работами
дела науки, история которой исчисляется тысячелетиями, но кото-
рая по-настоящему лишь только вступает на порог познания.
И самая молодая звезда, звезда восходящего класса, озаряет
ослепительным пламенем дорогу советских астрономов в завтрашний
день. Ибо уже к своему столетнему юбилею, который обсерватория
будет праздновать в 1939 году, Пулково придет как заново обору-
дованный научно-исследовательский институт: государство отпу-
скает семь миллионов рублей на реконструкцию обсерватории.
Эти новые огромные корпуса с многочисленными лабораториями
и научными кабинетами возникнут на высотах, где пятнадцать лет
назад разыгралась решающая битва между металлистами Петро-
града и солдатами Юденича.
Сегодня на этих высотах шумят гигантские ели. Далеко внизу
под обрывом фыркает синий автобус, только что прикативший
176
ns города. Ровное шоссе упирается прямо в горизонт, туда, где
жАлтеет золоченый шпиль Адмиралтейства и дымят трубы «Элек-
тросилы».
(Это оттуда движутся десятки комсомольцев, молодых интелли-
гентов, рабочих, идущих в подручные к старейшим патриархам
звездной науки, чтобы стать ее мастерами.
Так астрономия — наука о законах и движении звезд — всту-
пает в свой золотой век.
I
Тридцать лет спустя я послал этот очерк известному
советскому астроному нового поколения — Алле Масевич.
Она работает над еще более увлекательными и значитель-
ными проблемами, нежели те, что находились в поле
зрения «мастеров звездного цеха» тридцатых годов. Я ин-
тересовался, как сложились судьбы ученых, с которыми
так неожиданно столкнула судьба молодого журналиста
«Комсомольской правды» в студеную зиму тысяча девять-
сот тридцать четвертого года.
Алла Масевич, доктор физико-математических наук,
заместитель председателя Астрономического совета Ака-
демии наук СССР, посвятила свою жизнь исследованию
проблем, связанных с освоением космоса человеком. И в то
же время она активно участвует в общественной жизни,
в частности в движении борцов за мир. Часто приходится
ей летать в далекие страны на различные международные
конференции, семинары, симпозиумы. Мы, случалось,
встречались с ней в Париже, во Флоренции и многих
других дальних городах.
Помнится, осенью 1962 года, когда разразился кризис
в Карибском море и в воздухе запахло атомной грозой, мы
оказались вместе в американском городе Андовере, не-
подалеку от Бостона, где проходила встреча советских и
американских общественных деятелей. Время было труд-
ное, напряженное, кое-’кому из наших заокеанских коллег
177
начинало казаться, что почти все потеряно, но дискуссия
продолжалась. И Алла Масевич вместе с академиками
Евгением Федоровым и Исааком Минцем, профессором
Рубинштейном, писателем Борисом Полевым и другими
участниками встречи спокойно и решительно настаивала
на продолжении дискуссии о путях борьбы за мир, веря
в то, что выход из создавшейся в районе Карибского моря
ситуации должен быть найден и будет найден. А в редкие
свободные часы, когда, выйдя поздно вечером на свежий
воздух, мы любовались висящими в черном небе по-южно-
му яркими, какими-то мохнатыми звездами, Алла Масевич
экзаменовала нас по астрономии и шутливо укоряла в сла-
бом знании этого мира. Вот какая это «астрономша», как
она сама шутливо себя именует.
Приходится ли удивляться, что мое письмо не застало
Аллу Масевич дома,— она снова была за границей, на оче-
редной международной встрече астрономов,— и ответ ее
я получил уже тогда, когда эта книга сдавалась в набор.
С присущей ей обстоятельностью энергичная «астроном-
ша» тщательно исправила некоторые технические неточ-
ности (сразу же вспомнились уроки по астрономии, пре-
поданные нам в Андовере) и кратко сообщила, какова
была дальнейшая судьба «мастеров звездного цеха», о ко-
торых я писал в феврале 1934 года.
Престарелый ученый Франц Францевич Ренц оставался
на своем посту до последнего дня: когда война вдруг
подкатилась к Пулкову, он находился там, со всеми своими
инструментами и трудами. Умер он в 1942 году.
Профессор Тихов, участвовавший в социалистическом
соревновании «мастеров звездного цеха», стал знаменитым
ученым — специалистом по астроботанике. Он скончался
в преклонном возрасте в 1960 году в Алма-Ате, где руко-
водил исследованиями по изучению растительного мира
на Марсе.
178
\ А. П. Дейч, тридцать лет тому назад досрочно закон-
чивший вместе со своим коллегой Перепелкиным исследо-
вания собственных движений звезд, тоже стал крупней-
шим исследователем в этой области. Сейчас он доктор
физико-математических наук, руководитель отдела фото-
графической астрометрии Пулковской обсерватории.
Что касается Е. А. Амбарцумяна, которого мне пред-
ставили в те далекие годы как способного научного
работника — комсомольца, то каждый интеллигентный
человек знает, что сейчас он уважаемый всеми ученый,
президент Академии наук Армянской ССР и президент
Международного Астрономического союза.
Но вот, оказывается, даже тихий «звездный цех», где
так уединенно жили и трудились мирные астрономы, не
избежал общей трагической участи: и на него обрушились
в горьком тысяча девятьсот тридцать седьмом году не-
обоснованные репрессии. Ученый секретарь Пулковской
обсерватории Комендантов, заместитель директора по на-
учной части Днепровской и астроном Перепелкин были
арестованы, без объяснений брошены в тюрьму и там
погибли. Все трое, конечно, посмертно реабилитированы...
Имена их знают астрономы нового поколения, о них
вспоминают и теперь с большим уважением,— эти люди
заслужили его.
ИНТЕЛЛИГЕНТЫ
Ленинград
февраль, 11935 год
::р
• ® IH ечь идет не об инженерах, не о писателях,
• • • • • не об архитекторах, не о врачах и не об
учителях. И вообще не о той или иной интеллектуальной
специальности или профессии, хотя в жизни как-то сло-
жилось так, что когда произносят слово «интеллигент», то
при этом подразумевается человек, занимающийся умст-
венным, а не физическим трудом.
Раньше было даже принято писать в анкетах. «Про-
исхождение: рабочее. Профессия: работник умственного
труда». Эти графы как бы молчаливо разъединя-
лись.
Ну что ж, весь мир прекрасно знает, что из недр ра-
бочего класса вышли знаменитые инженеры, художники,
певцы и математики; этот процесс выдвижения и роста
180
в\ Советской стране понятен и достаточно популярен —
он у всех на виду.
| Но вот мы узнавали, например, в 1935 году, что сле-
сарь Горьковского автозавода Чичулин скопил библиотеку
из ; 1500 книг и увлекается классиками. Что коломенский
слесарь Фарнавский каждую пятидневку приезжает в
Москву, чтобы сходить в театр. Что автоматчик «Ша-
рикоподшипника» Климкович увлекается астрономией и
сам мастерит приборы для наблюдения за звездными
мирами.
Что это — закономерность или исключение? Быть мо-
жет, все эти Чичулины, Фарнавские, Климковичи — люди
особо одаренные? Быть может, их путь к высокой куль-
туре — путь особенно сильной личности, возвышающейся
над своей средой? Как протекает процесс воспитания этих
людей и насколько он типичен?
В поисках ответа на эти вопросы я и отправился в
феврале 1935 года в Ленинград. Вот что написал я тогда
в «Комсомольской правде»:
Есть в Ленинграде интереснейший, но малоизвестный завод —
оптико-механический. Он занимается деликатным производством
киноаппаратов, биноклей, разнообразных линз, объективов, слож-
ных оптических приборов, изготовление которых иногда длится
по нескольку лет. В обработке этих изделий нужны особая точ-
ность и аккуратность, особенно высокая культура труда.
Именно поэтому умные руководители завода создали все усло-
вия для того, чтобы воспитать из каждого рабочего достойного
хозяина такой сложной техники.
Невзирая на большие финансовые затруднения, рядом с основ-
ными цехами на заводском дворе был сооружен новый, необычай-
ный корпус: внизу — фабрика-кухня, наверху — библиотека, зри-
тельный зал на полторы тысячи человек, тщательно отделанные
комнаты отдыха, комнаты для работы кружков.
181
Обеденный перерыв — час. Обед в новой фабрике-кухне про-
должается пятнадцать минут. Рабочий, привыкший к тому, ’й’о
в старой грязной столовке приходилось целый час толкаться в оче-
редях, с приятным изумлением узнает, что у него впереди сорок
пять свободных минут. В этот момент его приглашают подняться
по устланной коврами лестнице в комнаты отдыха.
Поначалу парень, одетый в грязную спецовку, краснеет и кон-
фузится. В цехе он как-то не замечал свою замасленную тужурку,
ведь исстари заведено: идешь в цех — надевай самое рваное и
грязное платье. Но вот его тужурка оставила грязное пятно на бело-
снежном чехле дивана. Этому парню никто не сделает замечания
(директор дал категорическое указание обслуживающему персона-
лу — молча менять чехлы, как только они будут испачканы). Но
ведь ему самому станет неловко до глубины души, и завтра он при-
дет на работу в чистом костюме.
Но все это, конечно, чисто внешние детали, имеющие лишь
косвенное отношение к нашей теме.
Гораздо интереснее и важнее та оживленная деятельность, кото-
рая кипит в зрительном зале.
Там известный ленинградский профессор Музалевский читает
краткую лекцию о творчестве Шуберта. Вслед за ним выступают
солисты филармонии, которые исполняют отрывки из наиболее
ярких произведений этого классика. Концерт-лекция Музалевско-
го — часть большого цикла «Инструментально-вокальная музыка
от XVIII до XX века», который вот уже полгода слушает в час пе-
рерыва постоянная аудитория «культкомбината» — так назван этот
дворец рабочих оптического завода.
Завтрашний «тематический полдень» будет посвящен литера-
турному циклу, затем следует цикл новостей техники, цикл театра,
«эстрадно-танцевальный полдень», «полдень самодеятельности»
и т. д.
Вы скажете: «И все это за полчаса?» Да, за полчаса. Но ведь
эти полчаса повторяются в одной и той же несменяемой аудитории
и складываются в дни, недели, месяцы!
182
Добавьте к этому такие солидные «приложения», как вечерние
концерты заслуженного коллектива республики — симфонического
оркестра Ленинградской академической филармонии под управле-
нием Фрица Штидри и Альберта Коутса.
Добавьте к этому школу среднего образования, которая за-
нимается по вечерам здесь же в культкомбинате, она охватывает
пятьсот человек.
Добавьте к этому вечернюю рабочую консерваторию с классами
пения, рояля и скрипки, ею руководят лучшие профессора Ленин-
градской филармонии.
Добавьте к этому совпартшколу, филиал машиностроительного
института повышения квалификации инженеров и техников, школу
начального образования, выросшую из кружков ликбеза, шахматно-
шашечный клуб, производственно-технические курсы, школу тан-
цев, в которой обучается 120 человек, три самодеятельных орке-
стра, хор, кружок музтеафельетона, драматический и литературный
кружки.
Вы представляете теперь, какую могучую силу являет собой
это учреждение, скромно именуемое культкомбинатом?
И вот по устланной коврами лестнице поднимается молоденький
механик Голещанов. Разбитной парнишка, незаменимый на вечерин-
ках знаток фокстротов, любитель побренчать на пианино, повадился
ходить к замечательному концертному роялю.
Как-то вечером к нему подошел один из руководителей культ-
комбината и пригласил его выступить на конкурсе самодеятельно-
сти. Голещанов согласился. На вечере самодеятельности за столом
жюри сидели профессора филармонии. Искусная игра Голещанова
заставила их внимательно прислушаться. Когда он закончил, они
зааплодировали и велели механику явиться в филармонию.
Назавтра смущенный механик приоткрыл двери в обширную
аудиторию. Фриц Штидри, Оссовский, руководители филармонии,
столпившиеся вокруг прекрасного рояля, вежливо расступились,
уступая дорогу двадцатитрехлетнему пареньку.
183
Голещанов робко сел к инструменту и заиграл что-то совсем
новое, что не было записано в нотах. Что было дальше, механик
плохо помнит. Ему пожимали руки, пророчили интересное будущее,
говорили, что он обязан учиться, и здесь же заявили, что он при-
крепляется для учебы к профессору Щедрину.
Так механик Голещанов начал усердно заниматься, овладевая
искусством музыкального творчества. Для того чтобы облегчить
учебу, руководители завода дали ему пять дополнительных выход-
ных дней в месяц.
...Самородок! — скажете вы. Да, самородок. Но как много уси-
лий должны были приложить неутомимые старатели культуры для
того, чтобы найти этот талант. Как много усилий нужно было за-
тратить, чтобы молодой, немного легкомысленный парнишка сначала
заинтересовался «обеденными» концертами, потом подсел к инст-
рументу, потом увлекся своими собственными вариациями, потом
стал композитором...
А ведь история Голещанова — это лишь маленький эпизод
в истории культкомбината!
Вот степенный Скиммель — спокойный рабочий и страстный
любитель музыки, в сорок пять лет принятый в члены Союза со-
ветских композиторов.
Вот интересный квартет: первая скрипка — иностранный рабо-
чий Лемке, вторая скрипка — подсобный рабочий Сеглип, альт —
мастер Скиммель, виолончель — рабочий механического цеха Гав-
рилов.
Руководители культкомбината решили проверить, насколько
возросли знания, как увеличились запросы их питомцев. С этой
целью они организовали концерты по заявкам слушателей.
И вот уже карманы работников комбината переполнены запис-
ками, которые им суют и на концертах, и в столовой, и в цехе. Эти
записки говорят о широкой музыкальной осведомленности их авто-
ров. Указаны не только названия любимых произведений и имена
композиторов, рекомендованы даже желательные исполнители.
184
Что наиболее интересно, наиболее поучительно во всем этом?
Раньше молодой рабочий, только что пришедший на завод и
пожелавший «выйти в люди», обычно планировал свою биографию
так: станок — рабфак — институт; фабзавучник — мастер — тех-
ник.
Еще на многих предприятиях поточного производства среди
молодежи так называемых «застойных профессий» встречаются
унылые настроения: «Не всем же становиться инженерами! Инже-
нером станет один из ста, а что же делать остальным девяносто
девяти?..»
И вот опыт оптического завода тем-то и ценен, что он дает
ответ' на этот жгучий вопрос. Голещанов, Скиммель, Сеглин и сотни
других поняли: для того чтобы жить полнокровной, занимательной,
культурной жизнью, вовсе не обязательно менять станок на кон-
торку мастера.
Молодые воспитанники культкомбината не ограничивают свой
умственный труд штудированием учебника металлообработки и
чтением газет. Нет, многие из них уже читают художественную ли-
тературу, регулярно следят за новостями науки, искусства. Многие
из них приобщаются к активной творческой работе. На заводе есть
не только свои композиторы, в цехах можно найти литераторов,
художников, рационализаторов, технологов — всесторонне разви-
тых людей, которые, работая у станка, активно участвуют в самых
разнообразных отраслях кипучей заводской жизни.
Так постепенно устраняются противоположности между умст-
венным и физическим трудом. Именно в этом основной итог двух-
годичной деятельности комбината, этого «цеха культуры», как
именует его директор завода.
Нам могут сказать:
— Позвольте, это исключение! Оптический завод, тем более
ленинградский, не типичен для нашей промышленности. Как же
можно на основании этого примера делать какие-либо обобщения?
Мы далеки от радужных иллюзий. Бесспорно, многие заводские
185
работники могут только завидовать успехам оптико-механического
завода (при этом они, добавим в скобках, должны пенять лишь
на самих себя, ибо кто поверит, что такие заводы, как «Шарико-
подшипник» или Московский автозавод, обладают меньшими воз-
можностями, чем работники оптического завода).
Больше того, мы охотно признаем, что было бы вредно идеали-
зировать положение на самом оптическом заводе. Конечно, здесь
работает немало людей, которые до сих пор не проявляют никакого
интереса ни к музыке, ни к литературе, ни к живописи. Не так уж
прост и легок процесс приобщения к культуре людей, которые
год-два назад впервые вошли в цех.
Но ведь совершенно очевидно и то, что блестящие достижения
оптического завода являются прямым отражением определенных
глубинных процессов, происходящих в недрах рабочей молодежи,—
процессов, которые здесь были ускорены образцовой работой культ-
комбината.
Лучшее доказательство — предновогодняя анкета «Комсомоль-
ской правды», проведенная в конце 1934 года среди 427 рабочих
пяти крупнейших заводов СССР. Напомним некоторые цифры:
из 427 рабочих 226 имеют свои личные библиотеки, 150 посе-
щают оперу, 136 бывают в музеях; почти каждый из них учится
в вечерних учебных заведениях. А ведь никто не будет утверждать,
что на этих пяти заводах («Электросила», Горьковский автозавод,
«Красное Сормово», «Шарикоподшипник», Коломенский машино-
строительный) культурно-массовая работа поставлена так же хо-
рошо, как на оптическом. Ведь на некоторых из них даже нет соб-
ственных заводских клубов.
Тем не менее молодежь и здесь упорно тянется к культуре, ищет
всяческие пути к тому, чтобы овладеть ею. Сормовичи ездят
в Москву и Ленинград осматривать музеи и художественные гале-
реи. Коломенские рабочие регулярно посещают московские театры.
В свободные часы молодежь увлекается чтением, музыкой, пением,
рисованием и т. д.
Молодежь любит читать книги Горького, Пушкина, Толстого,
186
Гоголя, Золя, Гюго, Бальзака. Один из ее любимых поэтов — Гейне,
великий Гейне, который всем сердцем ненавидел лицемерие и хан-
жество буржуазии, но в то же время сомневался в созидательных
способностях пролетариев, боясь, что своими грубыми руками они
«беспощадно разобьют все мраморные статуи красоты», разрушат
все те «фантастические игрушки искусства», которые так любил
поэт, погубят его стихи.
Гейне ошибся.
Победоносный пролетариат не только сохранил все «мраморные
статуи красоты», но и умножает великое наследство гениев чело-
вечества. Он воспитывает миллионы культурнейших людей, кото-
рые, не кичась своей образованностью, скромно работают станоч-
никами, мастерами советской техники, советской промышленности.
НЕОБЫЧНАЯ КОМАНДИРОВКА
Ленинград —•
Саудовская Аравия,
1935 год.
::Л........................................
• • • • • канала, бушует метель.
В небольшой комнатке инженера телефонного завода
«Красная заря» В. П. Шитова тепло и уютно. Молодой
хозяин с увлечением рассказывает об опытах с деревен-
ской автоматической телефонной станцией, о новых экс-
периментальных работах лаборатории...
Мимоходом кто-то из нас отпустил комплимент хо-
зяину — он на диво хорошо загорел, сохранил смуглый
цвет лица до января:
— Где это ты так поджарился, в Сахаре, что ли?
— Нет, немного восточнее... на Аравийском полу-
острове... Я ведь недавно из командировки.
Мы затормошили инженера, требуя, чтобы он немед-
188
ленно рассказал об этой не совсем обычной командировке.
Он долго отнекивался, но потом согласился:
— Что ж, придется повторить еще раз вечер воспо-
минаний. Только, чур, не перебивать: разговор долгий...
И вот что рассказал мне инженер Шитов, — запись
беседы с ним сохранилась в моих бумагах:
Жарким майским утром греческий пароход бросил якорь
в порту итальянской колонии Эритреи-Массауа. Прогремела лебедка,
на горячий песок легли ящики с маркой «СССР» — груз, который
я вез с собой из Ленинграда. Здесь предстояла пересадка на па-
роход местной линии, который обслуживает побережье Красного
моря.
Вместе со мной ехали полпред СССР в Саудовской Аравии и
его жена.
Пыльный, унылый городишко Массауа нас нисколько не инте-
ресовал.
Мы пили лимонад со льдом, принимали горячий душ, чтобы хоть
сколько-нибудь ослабить влияние тропической жары, и считали дни
и часы, оставшиеся до прибытия парохода. Наконец грязный, дрях-
лый пароходик местной линии принял нас на борт и поплелся
по Красному морю на юг, лениво разбрызгивая теплую жижу пере-
гретой солнцем воды.
В каютах было душно и сыро. На палубе палил сумасшедший
зной. Как обрадовались мы, когда на исходе второго дня нашего
плавания на горизонте показались постройки Джидды!
Встретили нас в Джидде с большим вниманием. Два года назад
Советское правительство в знак дружественных отношений с Сау-
довской Аравией подарило правительству этой страны небольшую
АТС. Эта станция лежала здесь упакованной в ящиках: никто не
знал, как ее смонтировать. И вот Наркомтяжпром по просьбе пра-
вительства Саудовской Аравии командировал меня в Джидду
смонтировать эту станцию и обучить местных работников, как
работать на ней. С собой я вез необходимые запасные части,
189
провода и аппараты на случай, если за эти годы здесь что-либо
испортилось.
Путешествие наше, как выяснилось, еще не закончилось. Нам
предстояло еще совершить автомобильный пробег в высокогорный
городок Таиф, где жил король. Этот путь не представлял бы ника-
ких затруднений, если бы не одно неожиданное препятствие —
наше безбожие.
Дело в том, что дорога в Таиф пролегает через знаменитую
Мекку — священный город мусульман всего мира. Людям, не испо-
ведующим религию Магомета, въезд в Мекку строжайше воспрещен.
Поэтому нам предстояло с величайшими предосторожностями объ-
ехать Мекку вокруг, по верблюжьим тропам.
Перспектива не из приятных, если вспомнить, что весь этот
район представляет собой скалистую местность с глубокими ущелья-
ми и крутыми горами. Однако другого исхода не было... После дол-
гих блужданий по диким тропам — порой нам казалось, что им не
будет конца,— мы повстречали бедуина-проводника, высланного
нам навстречу из Таифа. Всадник поравнялся с нами, приветство-
вал гостей и указал путь к шоссе. Мекка осталась позади. Вскоре
мы услышали где-то впереди шум автомобильных моторов. А еще
через мгновение из-за поворота показались машины с какими-то
знатными людьми.
Оказывается, нас встречали секретарь короля и директор почт
и телеграфов — полноправный властелин нескольких допотопных
эриксоновских ручных аппаратов и гальванических батарей, остав-
шихся в Аравии со времен владычества турецкого султана.
Обмен любезностями и поклонами, и нас впускают в Таиф —
эту упрятанную высоко в горах королевскую резиденцию. Кстати
сказать, въезд европейцам сюда также строжайше воспрещен, и
для нас было сделано из ряда вон выходящее исключение.
Живописный Таиф, раскинувшийся высоко в горах, утопает
в зелени садов. Его украшают особняки королевской знати, мини-
стров, богатых купцов. Но здесь же рядом чернеют развалины де-
сятков зданий, разрушенных еще во время мировой войны и до сих
190
пор не восстановленных. В них ютится городская беднота: водоно-
сы, носильщики, разносящие с рынка продукты, рабочие.
Здесь нам предстояло провести четыре долгих месяца...
10 июня мы совершили торжественную процедуру сдачи обо-
рудования правительственной комиссии. Преисполненные сознанием
важности этого исторического момента, директор почт и телеграфов
и его помощник благоговейно рассматривали каждую деталь, кото-
рую я вынимал из почерневших ящиков, отправленных нашим заво-
дом два года тому назад.
Пока выяснялся вопрос о том, где именно будет установлена
первая в Аравии АТС, я собрал и отрегулировал станцию в одной
из комнат предоставленного нам дома, чтобы сразу же начать обу-
чение будущих телефонистов. Как только об этом узнали в Таифе,
ко мне началось настоящее паломничество. Знатные люди восхи-
щенно осматривали механизмы и осторожно осведомлялись о том,
кого и как я буду учить. Каждому из них было бы лестно видеть
своих детей в роли королевских телефонистов.
Одним из первых ко мне был прислан на обучение сын дирек-
тора почт и телеграфов. Вслед за ним явился брат помощника
директора — Мухамед Фарраш, который раньше был менялой на
базаре.
Моим ученикам приходилось прерывать занятия, чтобы совер-
шать религиозные церемонии: как истым мусульманам им
полагалось регулярно воздавать молитвы аллаху; по пятницам мы
не работали вовсе. Но занимались мои ученики очень охотно, про-
являя большую смышленость. Когда кончалась лекция, она засы-
пали меня вопросами, стараясь вникнуть в каждую мелочь...
Через несколько дней полпред сообщил мне, что нас приглашают
во дворец.
В назначенный день мы оделись в лучшие костюмы и нацепи-
ли большие платки, укрепив их на голове специальными жгутами:
этикет требует, чтобы гости являлись к королевскому двору в на-
циональных арабских головных уборах.
Новенький форд образца 1934 года быстро примчал нас в ре-
191
зиденцию короля — большой каменный дом, расположенный в ки-
лометре от Таифа. Когда-то в этом доме жил турецкий губернатор,
впоследствии изгнанный непокорными арабскими племенами.
Церемониал приема был тщательно, до мелочей, продуман. Все
автомобили с гостями прибыли ко дворцу одновременно. У дверей
выстроился почетный караул. Гостей встречали и отводили на за-
ранее приготовленные места.
Как только гости расселись, вошел король, сопровождаемый
вооруженной охраной. Все встали и начали здороваться с ним.
Затем мы уселись за стол, и нам подали зеленый чай в крошеч-
ных чашечках. Началась протокольная беседа. Потом наступило
чинное молчание, продолжавшееся несколько минут. Пауза кончи-
лась, король поднялся и направился куда-то наверх. За ним, все
в том же порядке, последовали остальные. Оказывается, вся преды-
дущая церемония была лишь прелюдией к приему: наверху, в об-
ширном зале, стоял огромный подковообразный стол, на котором
дымились одиннадцать жирных бараньих туш, горы плова, издава-
ли аромат какие-то сладости, фрукты...
Королевский банкет продолжался час.
После этого мы по очереди подошли к большому умывальнику,
совершили омовение рук и в том же порядке спустились вниз,
в приемную. Нам опять подали крохотные чашки с зеленым напит-
ком. Слуги принесли вазы с благовонными маслами и горн с куря-
щимся ладаном. Каждый натер руки маслом и осушил их в души-
стых испарениях ладана.
Зал наполнился благоуханием. Все поднялись с мест и, попро-
щавшись с хозяином, отблагодарили его за прием.
Король ускакал на охоту. И тогда во дворце закипела работа.
Двенадцать дней я вместе со своими учениками монтировал станцию,
тянул провода, устанавливал аппараты. Наконец все было готово.
Когда король вернулся с охоты, мы его уже ждали во дворце,
чтобы сообщить о сюрпризе. Обрадованный, он поблагодарил нас
и прошел в свои покои. Наш полпред снял трубку телефона и набрал
помер королевского кабинета. Король, услышав звонок, поднял
192
трубку. Полпред сообщил королю, что станция передается в эксплу-
атацию, и поздравил его. Король приветствовал полпреда и попросил
его передать благодарность Советскому правительству.
Моя командировка близилась к концу.
Станция работала безукоризненно.
Мои высокопоставленные воспитанники успешно закапчивали
курс автоматики. Оставалось произвести конкурсный экзамен, что-
бы из десяти кандидатов отобрать двух будущих телефонистов
и распрощаться с Таифом.
Экзамен был обставлен весьма торжественно.
Я подготовил шестьдесят вопросов, касающихся монтажа, схем
и т. д. В правительственную экзаменационную комиссию вошли
я, наш полпред и директор почт и телеграфов.
Ученики, волнуясь, отвечали па вопросы, чертили схемы,
устраняли искусственные повреждения в сети. Лучше всех отвечали
Мухамед Фарраш и Ахмет Фадак.
Король еще раз поблагодарил Советское правительство за вни-
мание и заботливость и вручил мне подарки: часы и арабский ко-
стюм.
Незадолго до моего отъезда разыгрался один любопытный инци-
дент.
Ко мне явились работники министерства почт и телеграфов
и с таинственным видом сообщили, что в Мекке вот уже несколько
лет лежит в разобранном виде еще одна автоматическая станция,
купленная у фирмы «Симменс и Гальске».
— Ну и что же? — спросил я.
Гости немного замялись и начали рассказывать длинную историю
о том, как долго они искали мастера, который смог бы эту станцию
смонтировать. Я уже упоминал, что в Мекку — эту столицу исла-
ма — пускают только правоверных мусульман, поэтому монтерам
фирмы «Симменс и Гальске» въезд туда был заказан.
Министерство долго и безуспешно искало специалиста, который
мог бы удовлетворить требованиям, предъявляемым к посетителям
священного города. Нашелся лишь один немец, согласившийся ради
193
хорошего гонорара принять мусульманство, но он заломил за свое
вероотступничество такую цену, что у директора почт и телеграфов
дух захватило.
Я все еще не понимал, чего же хотят мои гости от меня. Тогда
они замялись еще больше и наконец напрямик предложили мне
за солидное вознаграждение принять мусульманство и поехать
в Мекку смонтировать телефонную станцию.
Я вежливо отказался. Гости с явным разочарованием простились
и ушли...
Через несколько дней я был в Джидде и уже знакомым путем
поехал в Массауа, где очень удачно попал' на итальянский пароход,
доставивший меня в Европу...
— Ну вот, пожалуй, и все, — сказал Шитов и на ми-
нуту задумался. — А что касается самой станции, то я
только вчера справлялся в заводоуправлении. Наш пол-
пред пишет, что она работает отлично. Что ж, марка
известная: «Made in USSR». Эта фирма никогда не под-
качает!..
Мы рассмеялись и задвигали стульями, прощаясь с
хозяином: был первый час, и надо было спешить к трам-
ваю.
За окном, над каменным ложем канала, все так же
бушевала метель...
семейный альбом
г. Балахна,
декабрь 1935 годе
м
не хочется завершить этот беглый обзор
встреч на перекрестках первых пяти-
леток с героями тех дней, столь разными по характеру и
по возрасту и столь похожими друг на друга по самой сутп
жизни и помыслов своих, воспоминанием о знакомстве
с одной из древних рабочих династий, которыми всегда
был так горд и так силен наш народ.
Я имею в виду знаменитую в тридцатых годах династию
мастеров производства бумаги, драгоценнейшего товара,
в котором мы так нуждались в эпоху, когда Россия села
за парту и взяла в руки карандаш, чтобы учиться,— ди-
настию Прониных.
Эта фамилия наряду с другими прогремела на всю
страну летом 1935 года, когда в Кремле было созвано Все- '
195
союзное совещание передовых рабочих, отличившихся
в борьбе за освоение новой техники. Людям постарше все
еще хорошо памятны имена шахтера Стаханова, который
однажды вырубил за смену 102 тонны угля, превысив
обычную норму в четырнадцать раз, горьковского кузнеца
Бусыгина, текстильщиц Дуси и Маруси Виноградовых,
трактористки Паши Ангелиной и многих других, чьи
успехи были высоко оценены партией и народом и чьи
речи прозвучали тогда с кремлевской трибуны как страст-
ный призыв ко всем советским людям перейти в новое
наступление на производственном фронте.
Ну вот тогда именно прославилась и династия Прони-
ных, которая была представлена на совещании в Кремле
сразу несколькими поколениями, одинаково отличивши-
мися на производстве. И надо же было случиться, что я
встретился с ними много раньше, когда слава еще не
осенила Прониных.
Обо всем этом я и написал немного погодя в «Ком-
сомольской правде» вот что:
Мы встретились случайно в узком проезде, где столпился де-
сяток автомобилей, нетерпеливо рычавших на светофор. Где я видел
пассажиров вот этой нарядной машины? Они были чем-то очень по-
хожи друг на друга, хотя разница в летах стирала сходство. Ко-
нечно, родственники! Но где я с ними встречался?
Светофор дружески подмигнул зеленым огоньком, и мы разъе-
хались в разные стороны, прежде чем память подсказала адрес
забытой встречи.
И только наутро, когда принесли газеты, публиковавшие
широкие отчеты о совещании стахановцев, я вспомнил этот
адрес.
Иван Константинович! Вы произнесли на этом совещании за-
мечательную речь. И как я мог забыть нашу встречу у берегов ка-
призной Ляли!..
196
...Дальний лесной поселок Северного Урала встает в памяти,
озаренный багровым, изменчивым светом. Глухая ночь бежит от
пылающей электростанции — заревом объято все небо.
Измученные мокрые люди мечутся вокруг пожарища, укрощая
огонь.
Пожар сейчас будет потушен, электростанцию восстановят,
и бумажная фабрика будет работать. Но кто назовет причину этих
загадочных событий: несколько пожаров один за другим, бесчислен-
ные аварии, поломки машин?
Усталый технорук в обледеневшем тулупе молча разводит рука-
ми. Его глаза полуприкрыты. В этом узком, вытянутом лице,
отороченном, точно мехом, рыжей шевелюрой, есть что-то хитрое.
Впрочем, может быть, это от бессонницы?
...Между тем дела на фабрике идут все хуже. Машины каприз-
ничают. Бумага беспрерывно рвется. Что происходит? Мы многое
бы отдали за разгадку этих капризов. Но нас, кучку неопытных лю-
дей — молодых рабочих и комсомольских газетчиков, прибывших
в Новую Лялю с вагоном-редакцией, окружает какая-то глухая
стена.
Тут-то и появились на фабрике гости из Кондрова. Степен-
ные старики — один чуть пониже и посолиднее, другой немного по-
выше и потоньше — не спеша обошли цехи. Они шли молча и ничего
не записывали. Но сопровождавший их технорук почему-то поблед-
нел и все время нервно поглаживал свою рыжую бородку. Его
физиономия как-то сразу осунулась, когда старший из кондровских
гостей, еще не знавший технорука, простодушно спросил о нем
кого-то из спутников:
— А это что за лиса?..
Черт возьми, а ведь и впрямь в этом лице было что-то лисье?
Вечером оба старика надели спецодежду, подошли к машине и на-
чали ее мыть.
В утренней листовке «Комсомольская правда» на Новолялинском
бумажном комбинате» мы напечатали сообщение:
197
«Прибыли сеточники Кондровской фабрики, командированные
к нам для налаживания производства кабельной бумаги, И. К. Про-
нин и Н. Ф. Баранов. Публикуем беседу с ними...»
Дальше следовал настоящий обвинительный акт. Старая лиса
не ошиблась, пронюхав в кондровцах своих противников! Иван Кон-
стантинович накануне весь вечер выкладывал нам свои наблюдения,
и с каждой минутой мы все явственнее нащупывали причины про-
валов на фабрике.
Наутро закончив очистку запущенной машины, кондровцы
долго беседовали с молодыми рабочими. Потом они водили их к бас-
сейну, где пенилась молочно-белая древесная масса, показывали еле
заметные царапины на чулке машины, трогали сукна, проверяя их
ворс, что-то долго растолковывали молодому белобрысому сушиль-
щику, который регулирует температуру больших барабанов, напол-
ненных горячим паром.
А ночью в бумажном зале разразилась гроза: расставив своих
людей по всей линии, старики еще раз проверили машину и пустили
ее на полный ход.
Гремящий бумажный поток рванулся из-под горячих барабанов
сплошной бесконечной лентой. Рабочие у тамбура не успевали ме-
нять катушки.
В конце смены к старикам подошел технорук с опухшими
от бессонницы глазами и, криво улыбаясь, галантно поздравил их
с победой.
Мы вышли из цеха и тихо побрели по уличке таежного поселка.
Довольный успехом, Иван Константинович все же проворчал:
— Дали девять тонн, и ладно. Так это же газетная! А вот что
нам кабельная бумага скажет?..
Он немного помолчал, вдыхая полной грудью свежий воздух,
наполненный ароматом хвои. И вдруг без всякой видимой связи
заговорил о чем-то совершенно ином:
— Отписывает мне Павлушка — вот у них на Балахне работа
настоящая. Не машина — завод! За смену, говорит, тонн сорок от-
даст. А ведь тоже, как здесь, маялись, секреты отгадывали...
198
И старик расплылся в улыбке:
— Ну что ж, Павлушка нашей крови...
Мы сильно устали в ту ночь, и я так и не понял, о каком Пав-
лушке идет речь и почему старик с такой нежностью говорит
об его удивительной машине.
Теперь все ясно. Старшего пассажира той нарядной машины,
с которой мы повстречались у светофора, зовут Иван Константино-
вич. Фамилия — Пронин. Профессия — сеточник. Стаж — 58 лет.
Младший... Не об этом ли Павлушке шла речь в то полузабытое
апрельское утро?
...Тщедушный дачный поезд, кряхтя и задыхаясь, ползет к пер-
рону станции Правдинск.
Над павильоном вокзала — большой плакат: «Привет стаханов-
цам-пронинцам». Соседи радушно поясняют, что это приветствие
адресовано слету стахановцев бумажной промышленности, который
на днях собирался в этих краях.
— Вам Павлика Пронина? Они в ночной смене, а их родитель
как будто уже уехавши. Павлик вам все расскажет...
И снова мы стоим у берега бурной бумажной реки. Этот поток
много шире, быстрее и полноводнее того, с которым мы расстались
два года назад. Здесь работают иные, мощные, машины. И люди
иные, хотя... Вот этот высокий молодой человек, уверенно направ-
ляющий бег бумажного потока, своими манерами, повадками и даже
лицом чертовски напоминает седого мастера, чудесно излечившего
больную машину Новой Ляли.
— Вспоминал, говорите? — лицо молодого сеточника озаряется
улыбкой.— Да... у нас с родителем, можно сказать, нерушимая
дружба. Весь род наш пронинский таков — один за одного, как
за себя, а за отца — втрое. Как же иначе?.. Отец-то — он нам...
Тут Павел запнулся, подыскивая подходящее слово. Такого сло-
ва не было, и он, чтобы собеседнику было понятнее, начал с самого
начала — с рассказа о грязной, обшарпанной избенке, где копоши-
лись восемь голодных детишек и плакала усталая стареющая мать.
199
Где-то в стороне стояли низенькие грязные здания Кондровской бу-
мажной фабрики. Там отец с утра до ночи делал бумагу. Шестилет-
ний Павлик деловито выполнял свои семейные обязанности: нянчил
младших и таскал на фабрику обед родителю: горшок пустых шей
и краюху черного хлеба.
Маленький и неуклюжий, он путался в больших мамкиных бо-
тинках. Мимо него мчалась белая лента бумаги. Обливаясь потом,
метались полуголые люди: у машины было нестерпимо жарко. Это
мрачное зрелище пугало мальчика.
Но Прониным на роду написано быть бумажниками. И отец упор-
но приучал мальчишку к этой специальности. Он водил его вокруг
машины, поглаживая по голове шершавой рукой:
— Приглядывайся, Павел, приглядывайся.
И тут же нарочито прикрикивал на старшего сына, который
довольно ловко орудовал у прессов: ему четырнадцать лет, уже
большой, и он сам зарабатывает свой хлеб.
Но вот Григорий стал сушильщиком. Петр заменил его у прес-
сов, а Павлик помогает отцу сшивать сетку и в свободное время
присматривается к тому, что делает Петр. По вечерам отец собирает
всех троих и долго наставляет их, рассказывая о тонкостях бумаж-
ного дела...
— Наставник наш — вот кто он такой! — восклицает Павлик,
отыскав наконец подходящее слово. И тут же рассказывает, как
всю жизнь отец воспитывает своих сынов, навсегда сохранив за со-
бою права учителя.
Он придирчиво контролирует работу Гришки и Петьки — воз-
мужалых отцов семейств,— хотя они давно уже сами управляют
своими машинами. Улучив минуту, заходит в литейный цех к мень-
шому сыну, Алеше, и подозрительно смотрит на его опоки. И в кого
он удался такой? Все по благородному бумажному делу пошли,
а этот землю копает...
Старик вздыхает и, преодолевая сомнения, на всякий случай
прикрикивает:
— Работай, работай! Пронины не любят лодырей...
200
А вечером он садится за стол и пишет строгим стариков-
ским почерком письмо Павлушке, уехавшему семь лет назад
па Балахну:
«Здравствуй, мой сын Павел с супругой Нюрой и доч-
ками Римой и Г алей. Пишет тебе твой отец и шлет свое
родительское благословение. Слыхали мы здесь, в Конд-
ровке, про донецких шахтеров, которым теперь везде почет
и уважение. И рассудил я сегодня так. Если стахановец
уголь роет и такую цифру выработал, то как же мы, бу-
мажники, не можем этого постигнуть? Я все это продумал
и постановил. Как отец, вам приказываю: работайте так,
чтобы весь мой род был передовым. Там на шахтах пускай
будут стахановцы, а у нас на фабриках, чтобы были про-
нинцы. Таков мой отцовский приказ. С тем и вызываю
тебя, Павел, а также Григория и Петра на соревнова-
ние...»
— Ну, тут все закрутилось! — восклицает вдруг Павел.— Ста-
рик один рекорд поставит, Гришка его перекроет — он с ним на од-
ной машине работает,— а я свой рекорд ставлю. Так и держим
связь по телеграфу: кто кого сегодня обставит.
За моей машиной им, конечно, не угнаться: моя 350 метров
в минуту дает. Но зато они бумагу мировую делают. Мы ведь рабо-
таем только газетную, а они любую состряпают: хочешь кабельную,
хочешь картографическую... Так отцово слово и сбылось. Как по-
шли за ним все сеточники, как пошли, так и имя появилось — про-
нинцы!
Поставил-таки на своем наш старик.
...В эту пору все чаще стал собираться семейный совет. Снача-
ла встретились в Балахне по случаю всесоюзного слета пронинцев,
о котором втайне мечтал старик, сочиняя послание к сыну. Потом
вся семья собралась в кабинете у секретаря ЦК ВКП(б) Андреева:
пронинцев пригласили в Москву на празднование Октябрьской ре-
201
волюции, и они ходили в гости к членам правительства и секретарям
Центрального Комитета партии. Отец степенно доложил секретарю
ЦК о том, что он уже перекрыл плановую мощность машины в пол-
тора раза, а сын его Гришка перегнал родителя. Гришка смущенно
погладил лысину и вежливо напомнил о том, что он тоже работает
по бумажному делу не один десяток лет.
И наконец, последняя встреча... Эта встреча для всех Прониных
была совершенно неожиданной. Павел до сих пор не может спокой-
но вспоминать о том дне, когда его вдруг вызвали на аэродром. Ведь
никто из Прониных никогда к авиации касательства не имел, и Па-
вел страшно удивился этому приглашению. Его удивление утрои-
лось, когда ему предложили сесть в самолет. Самолет был двух-
местный, а пассажиров, не считая летчика, было трое.
Пронина втиснули куда-то в хвост, двое остальных — директор
комбината и главный инженер — стали на коленях, держась за борт
машины, и самолет с трудом оторвался от земли. Пронин ухватился
за какой-то мешок и цепко держался за него, пока самолет не кос-
нулся колесами другого аэродрома. Посреди поля из белых камней
была выложена надпись: «Москва». Через час Павел обнялся с отцом
и братом Григорием, а еще через час они уже были в Большом
Кремлевском дворце.
Сюда-то и спешила нарядная машина, с которой мы повстре-
чались у светофора в первый день Всесоюзного совещания стаха-
новцев.
Вечером мы были в гостях у Павла Ивановича В новой своей
квартире он познакомил нас со своими крохотными, шустрыми
дочками. Старшая, Римма, подскакивая на одной ножке, упорно
требовала от отца, чтобы он сделал ей хорошую бумагу для
рисования.
Павел лениво отбивался от дочери:
— Пойми ты, глупая, я же газетчик. Ты деда проси, пускай
сделает...
Павел придвинул газету. На первой ее странице был напечатан
202
знакомый портрет седоусого старика — в этот день печать сообщала
о награждении инициаторов стахановского движения.
Портрет вышел отлично. Иван Константинович глядел на нас
со страницы газеты, как живой. Краска ровно легла на гладкий
газетный лист. Любуясь работой типографа, Павел пощупал газету
каким-то особым профессиональным жестом. Что-то угадывая, он
гордо улыбнулся:
— А бумажка-то с моей машины! Наша бумажка, пронинская...
И он бережно вложил газету в пухлый семейный альбом.
Без малого тридцать лет прошло с тех пор, как я
познакомился с Прониными. И вот, готовя эту книгу к пе-
чати, решил запросить и Кондрово и Балахну: помнят ли
там Прониных? Как сложилась их судьба в эти годы?
Сохранилась ли память о делах этой рабочей династии?
И выжил ли кто-либо из них в минувшие трудные
годы?
Представьте себе, живет слава Прониных, продолжает
свою жизнь рабочая семья, хотя и нет уже в живых
многих из них, в том числе и самого патриарха этой
династии Ивана Константиновича — он умер вскоре после
победы над гитлеровцами, в 1946 году. Мужественно пере-
нес он многие горести, которые обрушила на него война:
в 1942 году погибли на фронте двое сыновей — Григорий
и Петр,— с которыми он когда-то соревновался в Кондро-
ве по выпуску бумаги, а в 1944 году — и третий сын,
Алексей, тот самый, что предпочел профессии бумажника
литейное дело.
Умер после войны и Николай Федорович Баранов —
друг Ивана Константиновича, вдвоем с которым они лик-
видировали когда-то отставание бумажного комбината
в Новой Ляле.
Дедовские традиции сейчас продолжают в Кондрове
уже внуки.
203
Зима 1942 г.
Только что отбитая у фашистов полуразрушен-
ная Кондровская бумажная фабрика. В цехе
температура как на улице. Один из старейших
работников фабрики, мастер Николай Федоро-
вич Варанов и двое других рабочих немедленно
приступили к восстановлению цеха. Художник
С. Телиигатер, корреспондент фронтовой газеты,
оказавшийся свидетелем этих героических дел,
запечатлел их па рисунке.
204
Александр Григорьевич Пронин — заместитель началь-
ника бумажного цеха, он же член партийного комитета
Кондровского бумажного комбината. А его двоюродный
брат Валентин Петрович пошел и дальше по партийной
линии: работает в партийном комитете Кондровской про-
мышленной зоны. Павел Иванович Пронин, обосновавший-
ся с давних времен на Балахне, все еще жив и здоров. Вот
что написал мне о нем секретарь парткома Балахнинского
целлюлозно-бумажного комбината имени Дзержинского
И. И. Симдянкин:
«Мы с удовольствием отвечаем на вашу просьбу рас-
сказать о том, как сложилась судьба П. И. Пронина с тех
пор, как вы описали жизнь и победы его трудовой семьи
в тридцатых годах. Замечательный производственник,
хороший организатор, один из старейших бумажников
нашей страны, Павел Иванович Пронин по-прежнему жи-
вет и здравствует среди нас.
До 1939 года он, как и прежде, работал сеточником
бумагоделательной машины. В 1939 году его послали
учиться в промакадемию имени Ломоносова в Архангельск,
но окончить ее ему не. удалось, так как началась война
с белофиннами.
В конце 1939 года товарищ Пронин, как необходимый
нам специалист, был возвращен на комбинат и был выдви-
нут на должность начальника смены бумажного цеха.
Больше, мы уже никуда его не отпускали, и он так и про-
работал с нами вплоть до мая 1963 года, когда нам при-
шлось проводить его на пенсию.
Павел Иванович всегда пользовался среди нас боль-
шим авторитетом, и еще. в 1938 году мы его избрали
депутатом Верховного Совета РСФСР. Так он и был депу-
татом до 1945 года. В настоящее время Павел Иванович,
хотя он теперь уже пенсионер и к тому же. страстный
205
рыбак, все же ни на один день связи с производством не
теряет. Обязательно находит время побывать на произ-
водстве, поговорить со своими товарищами, помочь им со-
ветом.
И весь наш коллектив гордится таким хорошим чело-
веком, который всю жизнь поддерживает славу своей
рабочей династии».
Такова последняя запись, которой я с удовольствием
завершаю семейный альбом Прониных.
НЕОКОНЧЕННАЯ ПОВЕСТЬ
О
сенью тысяча девятьсот шестьдесят третье-
го года случилось мне прочесть интерес-
ные рассуждения одного литератора о героизме. Отклика-
ясь на все еще длившуюся в иных писательских кругах
дискуссию о дегероизации (ну и словечко же господь по-
слал, натощак ц не выговоришь!), он размышлял о том,
чем определяется поведение молодого советского человека
в век кибернетики и автоматики и как он относится к та-
ким, кажущимся иным старомодными, понятиям, как
подвиг, идеал, высокие цели. В поисках ответа на эти воп-
росы автор статьи даже подслушал разговор двух влюблен-
ных рабочих — молодой человек в комбинезоне был суров
и молчалив, а «ее величество королева труда в облике бе-
тонщицы» — лирична и разговорчива, но ей как-то стесни-
209
тельно было выговаривать слово «идеал», и она стыдливо
заменяла его более будничным термином — «пример».
Будучи человеком наблюдательным и честным, литера-
тор пришел к выводу, что героизм все же продолжает
бытовать в нашей жизни, ибо в нем-то и есть самая суть
и смысл ее, но сам характер его как будто бы изменился:
все стало будничным в век кибернетики и автоматики, и
нет нужды в чем-либо чрезвычайном, выдающемся, когда
людям приходилось бы, надрываясь и жертвуя собой, со-
вершать нечто удивительное. «Никакого героизма у нас
нет, идем по графику...— говорили литератору на строй-
ке.— Работаем, технику безопасности соблюдаем, план вы-
полняем, качество даем». И еще слышал он такие рассуж-
дения: «Трезвый человек всегда будет считать, что ге-
роизм — штука редкая и часто даже нежелательная.
Большая часть героических дел совершается вынужденно,
поневоле. Может ли целая жизнь состоять из героизма?
Никогда!»
Литератор не соглашался с этим, продолжал раздумы-
вать о героизме и вдруг пришел к выводу, что, ища само-
родок, он небрежно пропускает между пальцами золото-
носный песок, не замечая будничного, ровного, напряжен-
ного и в то же время, быть может, внешне ничем не
примечательного честного труда людей. Вероятно, этот
автор во многом прав, но мне почему-то подумалось, что
зря он отказался от поисков самородков — их много лежит
вокруг нас, надо только внимательно присмотреться.
А случается в жизни и так, что самородки эти находишь
целыми гнездами, и какое же это огромное богатство!
Вот прочел я это, и опять потянуло меня, невзирая на
всю занятость срочными текущими делами, к старым, уже
потускневшим записям тридцатилетней давности. Вспом-
нилось, как посчастливилось однажды напасть на велико-
лепнейшую золотую жилу и своими глазами повидать
210
людей, у которых, вопреки проникнутым скептицизмом ло-
гическим построениям иных сторонников дегероизации, —
черт бы побрал это трудное словечко, — «целая жизнь
состояла из героизма», Притом свои героические деяния
эти люди совершали отнюдь не «вынужденно» и не «поне-
воле», а просто потому, что даже не представляли себе,
как можно действовать иначе. Было это в географической
точке, которую уже тогда называли городом Комсомоль-
ском-на-Амуре, хотя, по правде сказать, никакого города
тогда и в помине не было, а была тайга, было несколько
кварталов деревянных брусчатых домов, было множество
землянок и палаток и были тысячи людей, не стеснявших-
ся произносить слова «подвиг», «идеал», «геройство».
Конечно, и в наши дни наряду с благополучнейшими
и преуспевающими стройками и предприятиями, где все
идет строго по графику, где никто не нуждается в чрезвы-
чайных усилиях, где ровной струйкой течет золотоносный
песок «простой человеческой работы», находится великое
множество таких, говоря казенным языком, «объектов»,
где без подвига не обойдешься, где самопожертвование
является жизненной необходимостью и нормой человече-
ского поведения. И это вовсе не «позорные случаи», как
выразился в пылу полемики один из собеседников нашего
литератора, искавшего след героизма на современной
стройке. Но в те далекие времена, о которых я хочу пове-
сти речь, кибернетика и автоматика могли жить лишь
в мечтах, и даже самые трудные задачи, какие запросто
выполняет теперь машина, тогда приходилось решать за
счет напряжения всех физических и моральных сил че-
ловека. Люди мечтали о красивом будущем, о городе-саде,
о дворцах культуры, верили, что это будущее удастся за-
воевать, и ради этого шли на жертвы. А пока что вокруг
была грязь, топь, голодуха, лютый холодище, порой не-
разбериха, а главное — неумение, неопытность.
211
Сижу вот сейчас за столом и перебираю документы,
вывезенные в ту давнюю пору из Комсомольска. Редакция
«Комсомольской правды» поручила двум молодым сотруд-
никам — Р. Кронгауз и мне — написать документальную
повесть о начале города, да так и не удалось нам довести
ее до конца, а почему, я скажу об этом позднее. И вот что
было бытом, жизнью тогда:
«Отчет о работе интернациональной бригады Андрианова.
Бригада была создана во время передвижения команды северо-
кавказцев в Комсомольск на пароходе «Профинтерн» 25 мая
1932 года. Было подано 150 заявлений, но мы оставили только
21 человека и выбрали бригадира — эта доля пришлась на меня.
Мы были 21 национальности. Первое время, работая на корчев-
ке, мы пользовались такой же технологией, как все остальные:
делали подрубку корней, потом вагами и веревками валили де-
рево. Но эта техника не давала высокой производительности, и
мы стали поступать так. Шесть сильных ребят вместе со мной
стали арканом набрасывать веревку на вершину дерева, а если
веревка не попадала на необходимую нам вершину, то мы под-
девали ее заготовленной нами двенадцатиметровой рогулей. По-
том все брались за веревку — самые невысокие хватали конец,
а кто повыше, те поближе к дереву, с тем расчетом, чтобы
из физической силы не пропало ничего, и по команде «раз-два»
начинали тянуть, не расходуя дорогое время на подрубку кор-
ней. Дерево, сгибаясь в дугу, начинало поднимать рвущимися
корнями почву и постепенно падало с огромным валом земли.
Тогда второе звено, из шести человек, бралось отделять ветви и
корни от ствола. Третье звено стояло на растаскивании отпилен-
ных ветвей и корнем. Работая таким методом, прозванным «на-
хальным», мы достигли 400 процентов нормы против 150 про-
центов по старому способу».
«Решение совещания комсоргов совместно с членами бюро
ячеек в отношении оздоровления больных комсомольцев в крат-
чайший срок. 1. Поставить задачей к 1 июня оздоровить и вы-
вести из больницы всех больных цингой. 2. Ячейкам вести
систематический учет больных, находящихся в бараках, оказы-
вая им конкретную помощь в их выздоравливании и неся пол-
212
ную ответственность за их состояние. 3. Пионерской организации
под личную ответственность т. Малахова организовать система-
тический сбор и доставку больным черемши и дикого лука.
4. 18 мая организовать массовую вылазку комсомольцев и пио-
неров в лес за клюквой».
«Характеристика. Пазухин Павел Степанович, год рождения
1911, образование пять классов, комсомолец. Прибыл по моби-
лизации ЦК ВЛКСМ из Ленинграда в числе первых партий. Вы-
сококвалифицированный плотник, но пока еще нет леса, чтобы
строить бараки, и пока не осушена площадка, он, всегда задорный
и веселый, несмотря на исключительные трудности, работал
по пояс в холодной леденящей воде, корчевал пни, подтаскивал
на плечах тяжелые бревна. Когда началось широким фронтом
промышленное строительство, тов. Пазухин во главе ветеранов-
комсомольцев, находившихся на разных работах, мобилизуется
комсомольской организацией на строительство литейного цеха и
кузницы. Тов. Пазухин, выполняя со своей бригадой производст-
венное задание на 180—200 процентов, досрочно закончил этот
объект. Когда вступили в строй первые цехи, тов. Пазухин с не-
обычайным рвением начал осваивать новую специальность и
через восемь месяцев приобрел квалификацию токаря 5 разряда».
Передо мной затрепанный желтый скоросшиватель.
В нем грубые, ломкие, исписанные карандашами листы
бумаги — протоколы опроса комсомольским комитетом
дезертиров, задержанных молодежным патрулем:
«Дело беглецов со строительства».
1. Бортовой, рождения 1913 года, с Северного Кавказа. «Бе-
жал и снова убегу, работать не буду». Решение: «Отдать под
общественный суд, исключить из комсомола, выгнать со стройки».
2. Гринченко, рождения 1913 года, из Краснодарского края.
«Доработался на вязке шалашей до того, что силы и здоровье
потерял и упал духом». До работы прогулов не было. Заключе-
ние врача: «Если питание улучшится, то. ноги пухнуть переста-
нут». Решение: «Простить, послать на 4-й участок, по возмож-
ности улучшить условия».
213
3. Новохатсний, рождения 1912 года, мобилизован с 4 курса
рабфака при Ростовском институте путей сообщения. «Очень из-
мучился, работать не было сил, сбежал». Раскаивается и хочет
опубликовать в «Амурском ударнике» письмо с разоблачением
себя. Решение: «Простить, рекомендовать плотником в крепкую
бригаду».
«Записки, поданные на собраниях строителей директорам
новостроен Комсомольска-на-Амуре.
«Можно ли перевезти сюда из Москвы мать и вообще всю
семью, так как я желаю быть постоянным жителем Комсо-
мольска?».
«Тов. Каттель, ответьте, пожалуйста: что через город Ком-
сомольск будет проведена железная дорога?»
«Когда будут открыты в наших условиях рабфак, техникум
или хотя бы курсы? »
«Будет ли оборудовано звуковое кино и когда?»
214
«Почему мы должны тратить золото на покупку оборудова-
ния за границей, как то: 1) краны, 2) катера, 3) буксиры и
прочее? Прошу ответить»...
215
Это все — подлинные документы, как говорит поэт,
«тут ни убавить, ни прибавить». Читаешь их, перечиты-
ваешь, и как-то горько становится: да почему же, черт по-
бери, у нас так мало написано и рассказано об этих людях.
216
Конечно, еще живут романы, написанные в те годы, в
том числе и «Мужество» В. Кетлинской, впервые расска-
завшей миру о том, как создавался Комсомольск. Но
рядом с ними хорошо было бы иметь на полке и докумен-
тальные книги о тех, чьи деяния стали первоосновой для
творчества писателей, чтобы и дети и внуки наши знали
не только собирательные образы, созданные литераторами,
но и парней и девушек с конкретным именем и фамили-
ей, которые жили и работали там-то и там-то и сделали
то-то п то-то. Право же, они заслужили того, чтобы люди
вспомнили их добрым словом и через пятьдесят и через
сто лет.
Время мчится быстро — и это тривиальная, но, увы,
весьма реальная фраза, и многих, многих из тех, кто
своими руками расчищал площадку для строительства
Комсомольска, используя придуманный Андриановым «на-
хальный» метод корчевки, давно уже нет в живых. Многое
сгладилось в памяти, многое пока еще просматривается
сквозь дымку десятилетий, но уже в очень расплывчатой
форме. Но то, что было записано тогда же и сохранено,
живет по-прежнему, и подобно тому как художник береж-
но реставрирует старую картину дюйм за дюймом, так и
литератор может восстановить для людей шестидесятых
годов облик своих сверстников, которые много сделали для
будущего...
Впервые в Комсомольск-на-Амуре я направился осенью
тысяча девятьсот тридцать шестого года с выездной редак-
цией «Комсомольской правды», которую возглавлял В. Ма-
лев. До Хабаровска мы доехали, помнится, поездом за
девять суток, но дальше... Дальше встретилось неожидан-
ное препятствие: на Амуре начался ледостав, пароходы
уже не ходили, а железнодорожной связи с Комсомоль-
ском еще не было. Что же делать?
На помощь молодым журналистам пришли военные
217
власти: они предоставили в наше распоряжение звено от-
крытых двухместных боевых самолетов. Нас одели в мехо-
вые комбинезоны, и военные пилоты помчали выездную
редакцию в город, который тогда уже слыл легендарным.
Комсомольск открылся нам в пятом часу пополудни. Среди
глухой тайги и пустынных болот на берегу стынущего
Амура мы увидели огромные корпуса строящихся заводов,
сотни приземистых серых бараков, похожих сверху на раз-
бросанные по земле спичечные коробки, алевшие по сне-
гу штабеля кирпича, вытащенные на берег баржи. По шос-
се бежали десятки автомобилей.
Нас радушно встретил секретарь горкома комсомола
Исаак Минкин — молодой черноволосый и черноглазый па-
рень в полувоенном костюме, подчеркнуто аккуратный и
исполнительный во всем — ив больших делах, и в мелочах.
Это был типичный представитель первого поколения, вы-
росшего и оформившегося уже при Советской власти: пио-
нер с 1922 года, комсомолец с 1924, коммунист с 1929... С че-
тырнадцати лет он работал на кожевенном заводе в Росто-
ве, проявил себя как способный, энергичный организатор,
был избран секретарем комсомольского комитета, потом
секретарем райкома, потом секретарем Ростовского горкома.
В 1931 году Исаак Минкин держал свой первый боль-
шой политический экзамен: комсомол взял шефство над
строительством знаменитого в ту пору «Ростсельмаша».
Туда было направлено две тысячи комсомольцев-добро-
вольцев, и секретарь горкома дневал и ночевал на стройке.
Как член бюро Северо-Кавказского крайкома, он часто ез-
дил в деревню, участвовал в суровой классовой борьбе
с кулачеством, сопротивлявшимся коллективизации.
Год спустя пришла телеграмма из ЦК комсомола: надо
отобрать двести лучших из лучших комсомольцев на строй-
ку нового города на Амуре. Нужны только парни, здоро-
218
Афиша выездной редакции «Комсомольской правды», при-
бывшей в Комсомольск в ноябре 1936 года.
вые, сильные, крепкие духом: в тайге будет дьявольски
трудно работать. В Ростове в ту пору было восемнадцать
тысяч комсомольцев, из них — десять тысяч юношей,
остальные — девушки. Ехать на Дальний Восток захотела
тысяча парней — каждый десятый комсомолец подал заяв-
ление. Минкин с трудом отобрал из них двести: ведь все
были как на подбор, отличные ребята. Думал ли секретарь
горкома тогда, что пройдет совсем немного времени, и он
снова встретится с ними — на этот раз на берегу Амура?
Минкина вызвали в ЦК. Принимал его секретарь Цен-
трального Комитета Косарев: «Понимаешь, какое дело,—
сказал он,— Решили тебя послать на Дальний Восток, се-
кретарем горкома комсомола во Владивосток. Большие там
предстоят дела. Не сдрейфишь? Учти: посылаем на Даль-
ний Восток самых достойных,— гордись этим». И, похлопав
Минкина по плечу, сказал: «В случае чего — пиши мне»...
Во Владивостоке Минкин проработал два года. Это бы-
219
ло интересное время: создавался Тихоокеанский флот, и
комсомол шефствовал над ним, что означало не только
моральную поддержку, но и реальную помощь строителям
флота. Комсомольские активисты с понятной гордостью но-
сили военно-морскую форму, подаренную им подшеф-
ными.
А забыть ли ударную работу комсомольцев в торговом
порту, где надо было в кратчайший срок разгружать паро-
ходы, доставлявшие на Дальний Восток хлеб из черномор-
ских портов? Своих океанских судов у нас тогда почти не
было, приходилось фрахтовать иностранные, и, чтобы сэко-
номить валюту, надо было производить выгрузку как мож-
но быстрее. Комсомол создал тогда свою «комсомольскую
дивизию» грузчиков, и Минкин стал ее комиссаром. Круг-
лые сутки на причалах звенели молодые голоса: «Вира!»,
«Майна!» — и ребята таскали на спине тяжелые мешки
с зерном.
А комсомольские мобилизации на ловлю крабов и рыбы
у берегов Камчатки? Каждый сезон в море на шесть-семь
месяцев уходили 1200 комсомольцев Владивостока. На
каждом рыболовецком судне работала своя комсомольская
организация. Когда же корабли возвращались во Владиво-
сток, их ждала поистине триумфальная встреча...
И вот в 1934 году Минкину опять довелось переменить
место жительства: его послали в Комсомольск-на-Амуре, где
еще не было горкома комсомола, работали только комсо-
мольские организации строек, подчиненные далекому
от них крайкому. Минкин подготовил первую городскую
комсомольскую конференцию, где и был избран горком.
Комсомольцам пришелся по сердцу этот молодой энергич-
ный парень, и они единодушно доверили ему руководство
своей городской организацией. К тому же многие активи-
сты Комсомольска отлично знали его по прежней работе
в Ростове. Ведь это он посылал их сюда...
220
ВДОНСОММЬСКАЯ ПРАВДА Орган Центрального и Московского комитетов ВЛКСМ В КОМСОМОЛЬСКЕ НА АМУРЕ НОЯБРЬ 23 ПОНЕДЕЛЬНАВ юав год М 61
П0-Б0Е80МУ ОЕГШЗШТЬ ПЕРЕВЫБОРЫ
23 ноября
Половина и о мел моль c »ro I
оргапвзлцнн городи Комсо-
мольски работает ни строи-
тельстве ]20. Восемьдесят
семь комсомольски! групп
обе дяаяют пои комсомоль-
цев
Сейчас организация
ВЛКСМ строительства под
водит итоги пыполвепрю ре
шеви0 Х-го Съезда ВЛКСМ,
переизбирает групп<>ргов. ва-
нечАет новые пчавы работы
Несмотря на то. что к каж
Лоо ОрГпннэвция прикреллев
член комитета, но все же было
несколько срывов собраний
В некоторы! группа! собра
НИМ были ПЛОкО лодготонле
вы, группорГ11 ПЛОХО ГОТОВЯ)
ся Ъ отчетам Партийные «р.
гавизвторм яс считают своим
долгом помогать труп
портам в присутствовать ва
Комсомольске! собрания! Во
мв'оги! nexai парторги
стоять в стороне от перевы
боров
2в в Зо ноября отчетно
Скучно было ио отчете
Группорг то-
карной группы
цеха М 8. Про-
стит очень пло-
хо ру во водил
группой. Соб-
рания прохо
лили неинтере-
сно, плохо было
постав, гена вос-
питательная ра-
бота
На отчетном групп овны
собрании Простит снуя
ними общими фразами
рассказы вал о роботе груп-
пы. выдумывал ив ходу
целый ряд объектив-
ных причин бездеятель-
ности.
Группа переизбрала
группорга Простит и ныб-
ралв нового группорга
стахановца н хорошего)
комс'мо юцп- пбщестпевни
кк топ Лбрлмоип. I
Ф. Ли Ди в. ]
Собрание прошло
интересно
Яа групповом собрании
комсомольской группы пер-
вого цех в присутствовали
все комсомольцы. Груп-
порт Куренное хорошо
подготовился д отчету.
Он интересно рассказав о
работе группы иллюстри-
руя свой доклад на при-
мерах работы и учебы
свопа комсомольпе«
Все присутствующие с
большим интересом обсуж-
дали недостатки работы
своей группы. вносили
ценные предложен ид по
организации учебы, быта,
проведении пых од них двей
и т. д
На соорпиии выступило
8 комсомольцев.
и- сур--
перевыбордые собранна бу-
дут проходить в 14 та орга
ннзьцпях Пока подготовка
к этим си бра вя ям вдет оло-|3вци11 цехв JM II уже двв
хо. Нв в ojjfloB группе пе раза срывались групповые
вышло стенгазеты, не видно | комсомольские
мв одного лозунга, Вет даже
об’ввлениО о собрания!
Бюро горкома ВЛКСМ
пр на нал о юд перевыборов
неудовлетворительями Это
обязывпе? Вашу оргаввэа-
цню веиедлеиио венравдть
положевве. Групворгм дола
иы приттв нв перевыборы с
под гото алев вы мв отчетами
Проведем перевыборы об— Дииарева, который не толь-
юечпово. ко ае Ш1МСГ КОМСОМОЛЬСЯОЙ
СРЫВАЮТСЯ СОБРАНИЯ
оргннпзашш организовать
собрание, но и несмотря
В КОМСОМОЛЬСКОЙ ОрГПЙП-
cqGjklhiih.
12-го ноября сороолось
собрание, потому что пло-
хо подготовились комсорг
Белов и прикрепленный
от комитета.
Второе собрание 20-го
ионбря было сорвано т]»е-
угольником цехе.
Странным, кажется, и от-
ношение пврторга цехв
Димрев—• бы паи обоВаутс»
на просьбу комсорга Бело-
ва не присутствовал НВ на
одном на собраний.
л. Фнявв-
Такую листовку издавала в Комсомольске выездная редакция
«Комсомольской правды».
221
За МАССОВОЕ ФИЗКУЛЬТУРНОЕ ДВИЖЕНИЕ
РАБОТАТЬ, А НЕ ХНЫКАТЬ!
ФИЗКУЛЬТУРА В ЦИФРАХ
НАШ ПЛАН
ПО bw-
ройлмсйиА
‘ирии тн
ичиювали грушу ло вегяой
В Комгсмо
puwu.iu
гапбу Диета tn ле* ми (.об
(ТО
Пр ставать руппе voacepoe.
Фнгчулытенмяи р£яоп1но мЬгтр»ментального qua
ПРИСТУПИЛИ К ДЕЛУ
вечтаре Гвпер» г« >гчо» груп-
па готовится вш-пупить в по
КОММЕНТАРИИ ИЗЛИШНИ
о.in dpytu*
спорта
в группу бо» трое
Mwtu е товарищей, впервые
и»'явившие меличие ванн
соаер«ан.<а oirara
6.109 руб
|р->ибретсн>1с спор
Si ОТ7 руб.
Jl I 16 руб
няе вести лруагчп. обучать
ч-гамччОй Ьгч сись Л«1 бело
(Jnp-’cu tu рабочие. что ямин
бете л обучить И уто учли
Иоаютгв селпле физчу гьтур
•срепили ч группам новиычч
КвмнскнВ
КОГДА ЖЕ БУДЕМ ПРЫГАТЬ?
12.611
„ПО ВИНЕ ХОЗЯЙСТВЕННИКОВ”
44.000 руС
11 000 руо.
27 000 руб
Н всего лишь 6.000 рублей удйлеео ив приобретение
публикуем пись-
мо листрултор»
фиатультуры Голодубо
•а. Вот иатлялмый при-
по 900 рублей и
ботов я ветру г торе ойу
в* Никита Прошли мм
О1И«-
М ГОРОДЕ
U1OW КУЧНО?
v МЬ 1 '1 11 •' ' I
— ГКГ1ГМУ I* CAMWo НЁЧЕРОИ ИЛ И Г4:Ю-»С
— rVHFJWV wi,j »tv WHIM ГАМЦЕНДП.,
~ few, ® w« we Msnt! »i* л МП Sj w
“S мы Ш й -вд»за фмядй.Ш^чь «я*,.
ДАВАЙТЕ ПРОВЕДЕМ
’ ПРИЗЫВ ЗАТЕЙНИКОВ!
W* Г* вииив'иив «ж I дажде’ -'
в пнпяже в аж ииц&‘
Пуиьбтангт эта ол»мш«м повседневной
куй работы сзйодйтв-
коляжтмив!
ПУСТЬ В КАЖДОМ БАРАКЕ.
В КАЖДОЙ ОБЩЕЖИТИИ '
БЬЕТ КЛЮЧЕЙ ВЕСЕЛЬЕ!
О , е.« ........ ----
Плакат выездной редакции «Комсомольской правды», напечатанный
в Комсомольске в ноябре 1936 года.
ПОКОНЧИМ С НЕРЯШЛИВОСТЬЮ
ПОДТЯГИВАЙТЕ ОТСТАЮЩИХ
Карми из камины К 2
tlo грязи не уступают
место ноынвте .V I яшь-
Вы комнаты 5* Э. Па гряз-
ной пату о&лякпгя различ-
ные вг-шн. дежурных по
вомватб пет. старший ве
оиб]«н. Койки »• заправ-
ляются, гтены |4Lijiiiron»niJ
разноцветными каранда-
шами. на «тате в 0е< перед-
не емлеии кружки и мпг-
кн. на батареям лежат
Концвти М S светш и
лристоркы. В Ней жипут
катодов рабочие Старше,
Лодлегнон, Проклпа, Ален-
степ, Максимов и Чепур-
КОВ. Лиц ДО ГЯХ пор ЯП
кого нг йм-твалн на сорев-
•лпалие.
ГДЕ ГОТОВИТЬ I На столе валяются
УРОКИ?
Кортежная игра и вы
ливни вывелись не тадьяо
о общежитии Л5 I. но и в
хЛийлнгпш у столовой
ь^ 13. Из живущих 37 че-
ловек начали учиться в
сред Ней впигомольской
толе.
Пехватпет в общежи-
тии столов II табуреток,
^чатимся негде готовить
j-poxit. Появ они зандма-
Вггся па вреватях
Салваврствв.
объедки
После собранна жилыюь
Capala .V I жители ком
ваты .4 1 не сделали для
себя вьиюдов. В простор-
вой гоетлой вомвате жи-
вут несколько человек. У
них до сих пор валяются
на позу сну ран, под кро-
ватями фуражки, па стуль-
ях грязные «осы и щетин.
KpoiiBTH не заправляются.
WTU ИРШ шчио
Вчера прел ваввомв К.
Поировсвпй провел в об-
шежитвн матодык рвТЮчих
первую громкую читку
газет. Желавших Послу-
шать нашлось пчевк ино-
го. :|лгаоыу нужно выде-
лить аеседчнюв аяг ре-
гулярлыв читок. А на клу-
W в Мщелития нужно
по&вй, журналы. Абгорые
с большим удовоЧьстацём
буду читаться молодыми
рабочими
пооведалт. оставляются
объедай и лужи воды
Медово м завдоины
ВДОШ1
Свявмагссия в обтеши-
там у столовой 13 пока
1еще не избрана. Обпвиво-
1тн сакнадзора выполняет
Вещественный ивструктер
*ов Горев 13-го ноября
Сильны выберут санкомис-
цмю м уставоаят постояв-
Завтра я общежитии
Проводится проверяя мл-
TBUii кроватей
CUJUU ч>иижи I
В общежитии, ' оторое
находится • складе, имеет-
ся три патефона, две
балалайки. дне гитары и
две гармошки. 16-го нояб-
ря будет оргшпяоваи
муаыплъяый кружок.
Клубу им: Баранова
нужно этому, кружку по-
мочь струнами. На яектго-
рыж музыкальных инстру-
ментах пехватает струя и
негде их достать
ЗАГЛЯНИТЕ
В ПОСЕЛОК
Рабочее пторото поселка
живут грязно. П особенно-
сти неприглядно а обще-
ЯИ1Л1Я* холостяков. Клуб
от второго посслва очень
делено, в краевого утоляв
нет. Жильцам вечерами
негде валлеггивно- ляй-
ратьсл почитать Газеты,
журналы, поиграть в шаш-
ни и шваматы
4В выходные дни люди
стоят в очередях я млгазн
ве за водкой, вечерами
врнчвт пьяпые. дерутгл и
играют г> карты.
Пинто ве придет посмо-
треть на жизнь второго
поселка из представителей
партийной И вомсомать-
ской организации или шл
завкома, • ведь в поселке
можно организовать враг,
иый утолок, библиотеку и
Так мы начали «Поход
за чистоту».
Радушно встретивший нас Исаак Минкин терпеть ие
мог зря тратить время, он тут же разработал план действий
для выездной редакции, прибывшей в помощь комсомоль-
ской организации города.
Выяснилось, что журналистам придется освоить уйму
дополнительных специальностей: немедленно стать мас-
совиками, организаторами хорового пения, руководителя-
ми вечеров самодеятельности, лекторами. Здесь мало было
агитировать, надо было действовать. И мы действовали —
кто как мог. Помнится, наш неунывающий литсотрудник
Леонид Коробов, лишь незадолго до этого дсмобилизовав-
224
ТАМ ГДЕ БЫЛА ГРЯЗЬ
Нашу номиату иалят
Ыы ларам* • оЛютжвтав
М । вааала еореваоааква
Пвгто ао ап>го ва д.!мал аал
улуошеане* ивльв Ду нале,
что а общежвеа* М I ласа
аяго марты* Судом жать
сло1и ае* арена
Мы аваала а ТОГО. ан
«Аелал* аСаярр, Тоомсвлв
фотографа* На волу у Вас
была сплошмав траль. по»
рад * о выла. аа а сана жиль-
цы аабылв а частоте.
Бы* ааеат распорядок
Дежурстк В теперь стадо ва
асе* по зругоиу Пм часты*,
(ргыти >апраи*ам по Оиеа
аому Ыы очааь следив ы
частотой V вас ав аве а
ару гм 1 инватаа. а жсторыв
отавы прае«де*ы а п-рлаоа.
а по полу гридь Вемрама у
Вмв вроаодятсл читав гыат
в воллевтаваов певав васев
Старше! иакатм N 10
К. Наалаода*.
повиты
Соревнование но лучшую
зкинвту нашло «ивой от-
лик в 10-я квартале.
>Ачас все иомиоты при-
зрены. ипектт нультуриый
ип. Во всем аЛшемитии
не увидишь лк иолу охур-
а«в. пени укрг—гяы пор-
гр<-1вии вождей. Койки
аккуратно заправлены. В
конингаж JM |Ь и 13 нв
крояатлх надеты чехлы, i
ЯШ Р.П ы
Во mi-огнх ноылагах ла
этв'Яфкаж подвнЛись ЦИН-
ГИ. Этин отличаются ком*
латы М 4 и 16.
В аоынвте JM 15 выпу-
шена первая стенгазете, в
комнкта -V 8. в потерей
будет вену голов, алнеоо
побелен* и вымыта. С 23
ноября в ней начнут аа-
ииматьсл два группы ова-
лы малограмотных.
I Шавов
ВКЛЮЧИЛИСЬ ОТСТАЮЩИЕ
Вчера о нас выл папе
чвтан материал в листов
ке .Комсомольской прав
ды* Рабкор нас у прем л
в нежелании соревновать-
ся ла лучшую ко многу.
Живущие в комнате Л* I.
айшежитии Лй I (десятый
квартал) B-iei<a включи-
лись в соревнование .Жиль-
цы шьюг ла кровати чех
лы. покрасили панели,
печали ежедневно назна-
чаться дежурные
Активно участвую! в
еоревеокпнни жильцы Пи
скунов. Пулы рев. Л мшу пин
и другие Писку кое дос
тал известь, краски, еде
лал тумбочку. а галерку
Все верится за тп. что-вы
онкота из самой отсталой
в общежитии преврати-
лась в аЛрицовую. Зато-
ните к пам пгечогрегь.
квв в пешиате становится
чиста
п.
Выездная редакция
уделяла много вни-
мания показу дейст-
венности своих вы-
ступлений.
ПИ ШИШКОВ УЧТИТЕ Рабочие живущие в ком- пе те .4 “ .Юнн .4 35 В (IO-M ВВ!рТН.ТГ| ВЫЗВАЛИ Hi от mum nmni Парен! почив а довг N аь едали* жильцы аовнатм Что думает Якушев?
N 1. ГД «ааут володые ре бочас тт Савельев. Зырпвов. К ЯОму М .10 прикрал лена бригада тцггпрп крепленного Якушева. Но до сих пер бригада яе ра- ботает. Собран ик и бесе- ды по проводятся, стете зет ко выводит. В ломе часто ввблюдоются пьянки и дрмн. Санитарное со- стояние дома ил рук еон плохое. Жильцы ко сле- дят вв чистотой в кори- дорах. Много общежитий п до-
еомввту М «. Жильцы КОМКОГЫ М 7 лклн слово, что мк ком вата будет об- разцовой в доив. Эго ЯК- Ле учесть гоп. Иехорпшко- ву. который выпивает Иомотделу нужно помочь лому М 35. До си* пер этот дом освещается тма- ио ваечкамн. Орушвааоа. гив. Почта а* асах аомваты орвобретекм уже обив, по» ютим а* паве эавмесв. аве бввы дежурства вальцов, поклершаваетса частот* Сореаповкваа превращает трезвые вара*л. аула отреш- ив вило ао!та. а оЛра>цо*пе по чистоте овщеввтиа молп- лыа рабочее. чар.
Не знаем Комсомолец Фертиков (дом М 35 io-й апартял! роботвгт уже шило ыегн- 1Ш а ко гель вой 1Т1цго|Н|.т- яв. Зв это время и комео- ЫЛ.ТЫ1ПИ и котельную КОЧ- комсорга сорт ни разу не ппавзи- валгя. Фертиков ко зияет своего комсорга. Комитету Коыгаыила н<щч указать мов включились в сорев- нпввине. в ивш дом помп пе внлючплся. Думяят-лн тпв Якушев когда ннбудь начать работу? 0. Гун.
кочго|И-у котельной где его место. Сакжв. 0 а. редактор 0- Мана*.
шийся с Черноморского флота и еще щеголявший в буш-
лате, начал проведение конкурса на самый чистый барак
с того, что вооружился ведром, тряпкой, засучил рукава и
сам осуществил опытно-показательную мойку полов. II
сразу же его авторитет у лесорубов, живших в этом бара-
ке, поднялся на недосягаемую высоту.
А по ночам, пока в местной типографии, помещавшейся
в ветхом бараке, печатался очередной номер нашей ли-
стовки, мы собирались на стеклянной веранде домика, где
находился горком комсомола. Эта веранда, служившая нам
жильем, была в шутку прозвана лабораторией термостати-
225
г?$*м>>ли ы исочжь
О О • О Р я г
HAWH ПВ<»1-Т111)
ММОНЧИН С ГРЯЗЬЮ!
©гаисонмьсимпмадп
Эти плакаты, кото-
рые наш молодой ху-
дожник Коновалов
резал на линолеуме,
пользовались боль-
шим успехом в Ком-
сомольске.
НЕКУЛЬТУРНОСТЬ-^
ВРАГ ТВОИ
ЗА ЧИСТОЕ, КУЛЬТУРНОЕ СОЦИАЛИСТИЧЕСКОЕ
ОБЩЕЖИТИЕ
ЗА ПЕРВЕНСТВО В СОРЕВНОВАНИИ!
ческих испытаний: уже ударили тридцатиградусные моро-
зы, и хотя две железные печурки раскалялись быстро, под-
нимали «до нормы» температуру, она катастрофически
падала, едва сгорало последнее полено. Но это никого не
смущало. Наша веранда всегда была переполнена гостями.
«Первостроители», как называли комсомольцев, работав-
ших здесь с самого основания города, охотно приходили
к нам в гости, и рассказы их были настолько волнующи,
что мы забывали обо всем на свете, исписывая блокнот
за блокнотом.
В Москву мы вернулись глубокой зимой. Рассказы
226
о виденном и слышанном вызвали в нашей молодой и ки-
пучей редакции огромный интерес. Вспомнив, что в июле
1937 года Комсомольску исполнится пять лет, наш энер-
гичный редактор Володя Бубекин поспешил отправить
Р. Кронгауз и меня снова в Комсомольск, чтобы собрать
материалы для документальной повести «Начало горо-
да» — она должна была стать подарком редакции юбиля-
рам. Так мы опять оказались в этом городе, среди героев
повести, которую нам предстояло написать. И какой увле-
кательной она могла стать!
Поистине здесь не было нужды в поисках интриги, за-
нимательности — все то, что само шло в руки, было на-
столько ярко, интересно, неповторимо, что надо было
лишь, не мудрствуя лукаво, изложить услышанное на бу-
маге. Перед нами постепенно развертывалась картина эпи-
ческого плана. И вот как хотелось нам начать книгу,
о которой мы тогда мечтали...
Начало города
Холодный, суровый тысяча девятьсот тридцать второй
год начинался тревожно. На полях Маньчжурии
гремела канонада — японские дивизии с боями шли к со-
ветской границе. В Берлине маршировали колонны лю-
дей, одетых в коричневые рубашки, и их вожак Гитлер
кричал, что великой Германии нужна Украина. Только
недавно закончился процесс Промпартии. В деревнях за-
горались колхозные амбары — кулачество сопротивлялось
коллективизации. У дверей ЗРК — так назывались в то
время закрытые рабочие кооперативы — стояли огромные
очереди. Поезда шли медленно, опаздывая на сутки. На
вокзалах жили тысячи людей, кочевавших с одной строй-
ки на другую.
Где-то на Урале уже разжигали новые домны.
В Сталинграде и Харькове пришли в движение конвейеры
227
тракторных заводов. В Запорожье монтировали турбины
Днепростроя. В Нижнем Новгороде «комсомольская ди-
визия» заканчивала стройку автомобильного завода. Но
здесь, близ берега Тихого океана, пока еще было удиви-
тельно тихо — только сейчас, этой зимой сюда докатыва-
лось эхо тридцатого года.
В феврале из Москвы приехал видный военный дея-
тель Ян Гамарник — было решено создать на Амуре новый
промышленный центр. Надо было решить, в каком месте
его строить, а Гамарнику, как говорится, и карты в руки:
ведь он с 1923 по 1928 год работал на Дальнем Востоке —
сначала председателем ревкома, а потом секретарем
крайкома партии. Шел спор: работники Дальневосточного
края предлагали строительную площадку в селе Воронеж-
ском близ Хабаровска, а Москва не соглашалась, требова-
ла найти место подальше от границы. И вот семнадцатого
февраля по льду Амура к далекому и никому тогда не из-
вестному селению Пермскому устремилась на машинах
сквозь непроницаемую мглу метели целая экспедиция:
Гамарник вместе с флагманом Муклевичем и секретарем
крайкома партии Бергавиновым спешил познакомиться
с местом, которому было суждено в самое ближайшее вре-
мя стать плацдармом большой стройки. Там их уже ждал
командующий Амурской флотилией Исаков.
Добирались с трудом. Мощный «кадиллак» буксовал
в снегу. Путь преграждали торосы. Наконец, окончательно
застряли в сугробах. Переночевали в деревенской пзбе
на полу, и наутро, когда метель утихла, вызвали из Хаба-
ровска самолет, чтобы продолжить путь на север. Трехмо-
торный воздушный корабль довез членов комиссии до кро-
хотного таежного поселка, прилепившегося на высоком
бугре над Амуром.
— Ну что ж,— сказал Гамарник после того как Исаков
показал будущую строительную площадку,— место вполне
228
подходящее. Сюда, как говорится, сам черт не доскачет.—
И он спросил, улыбнувшись в обледенелую бороду:—Ка-
кое ныне число? Девятнадцатое февраля? Лет через сто
его отметят, наверно, как историческую дату,— небось тут
будет стоять город с населением тысяч этак на двести...
Члены комиссии вернулись в самолет. Он сделал два
круга над Пермским — Гамарник хотел еще раз взглянуть
на площадку — и взял курс на юг. Четвертого апреля Ха-
баровский телеграф принял телеграмму Серго Орджони-
кидзе: окончательно решено, что вариант Воронежской
площадки отпадает; надо строить в районе Пермского; иное
решение исключено; пора начинать работу.
А с запада уже шли эшелоны с комсомольцами, коман-
дированными на стройку. Эшелоны шли долго — десятки
дней. Один из них был заполнен исключительно украин-
скими комсомольцами. Ехали организациями: вагон киев-
лян, вагон одесситов, вагон запорожцев... В пути выпуска-
ли стенные газеты, играли в шахматы, читали лекции,
стирали белье. Поезд подолгу стоял на узловых станциях,
и комсомольцы старались осмотреть все, что только уда-
валось. Некоторые отставали от эшелона, а потом догоня-
ли его с курьерским. Такие происшествия сурово осужда-
лись, и виновных ругали на общевагонных собраниях.
Иван Сидоренко, в те годы знаменитый на всю страну
бетонщик, любил путешествовать. Запасливый и аккурат-
ный, он хранил при себе комплект любопытнейшей газе-
ты, редакция которой ежедневно меняла свой адрес. В за-
головке первого номера значилось «Балтийское море».
Второй номер вышел с новым адресом: «Кильский канал».
На третьем было напечатано: «Па-де-Кале — Ла-Манш»,
на четвертом: «Кадикский залив (Испания)». Газета на-
зывалась «Второй рейс» и кочевала вместе со своими чи-
тателями — ударниками советских заводов и строек —
229
на борту теплохода «Украина» вокруг Европы, они побы-
вали в Берлине, Лондоне, Неаполе, Стамбуле.
Сидоренко получил путевку в это плавание в награду
за свою ударную работу на строительстве Харьковского
тракторного завода. Он поставил там мировой рекорд по
укладке бетона, и помогал ему в этом не менее знамени-
тый «железный прораб» Мельников.
Потом со строительства Харьковского тракторного Си-
доренко вместе со своими неразлучными дружками-брига-
дирами Зозулей и Козыревым — перебрался на Днепро-
строй, а теперь вот ехал на Дальний Восток.
Когда с неба моросил дождь и обитатели вагона задви-
гали двери теплушек, Сидоренко, которому наскучило
обозревать сибирские равнины, доставал из чемодана свои
листки, и комсомольцы собирались вокруг печи послушать
его. Все с огромным любопытством, а иные и с завистью
всматривались в лицо бригадира. Этот смуглый паренек
выглядел не таким уж героем — пухлые, почти детские
щеки выдавали его юный возраст,— и вот, поди ж ты,— как
успел прославиться! Все газеты печатали его портреты...
Сидоренко откашливался.
Дневник экскурсии.
21 августа. До 12 часов ночи любовались освещенными
берегами Италии. В 6 часов 30 минут причалили к бере-
гу. Встречает советская колония. Фашистская портовая
милиция карабкается на трап. До 4 часов утра штаб раз-
рабатывает план пребывания в Генуе.
22 августа. В 10 часов утра часть ударников усаживает-
ся в автобус и едет осматривать город, другая часть,
в специально поданном трамвае, едет осматривать ар-
тиллерийский завод «Ансальдо».
23 августа. После завтрака все ударники и часть свобод-
230
ной от вахты команды вместе с советской колонией от-
правляются специальным поездом в Раппало. Здесь,
на международном курорте, буржуазная публика рази-
нула рты при виде советских ударников.
24 августа. В 6 часов разъехались — частью в Милан, ча-
стью в Турин, на предприятия концерна «Фиат»...
Потом бригадир торжествеино читал, запинаясь и пу-
таясь, какие-то непонятные слова и тут же переводил:
«Дате ми манджаре — дайте мне покушать; кванте опе-
раи личенциато дуранте квесто мезе да квесте оф ичи-
на — сколько рабочих уволено за последний месяц с этого
предприятия; кванте коста квеста роба — сколько стоит
эта вещь; ио сон мембро де ла бригада — я член брига-
ды...»
— Ио сон мембро де ла бригада....— повторил вдруг
Николай Крикун — приятель Сидоренко, худенький пар-
нишка, с которым они вместе росли в тихом украинском
городке Орехове, потом разъехались по разным стройкам
и вдруг снова встретились в этом эшелоне.— Мембро де
ла бригада... Наша бригада будет ударная, да? Я слышал
вчера от начальника эшелона,— только не болтайте, хлоп-
цы,— будто мы будем строить на море какой-то судост-
роительный завод. И вот когда тот завод закончим, тогда
построим огромный корабль и поедем на нем вокруг света.
Будет здорово, а? Поедем в Индию, на Цейлон, вокруг
Африки. И будем тоже издавать газету — «Третий рейс»...
Нет, лучше назовем ее «Комсомольский рейс»...
Поезд вздрогнул и остановился, лязгнув буферами, Си-
доренко приоткрыл дверь теплушки и отстранился от ще-
ли — в нее били холодные брызги докучливого дождя. По
мокрому дощатому перрону бегали люди с ведрами и
жестяными чайниками. Толпа промокших комсомольцев
окружила какую-то старуху, цепко державшую в своих
231
руках крохотную черную булочку. Ей совали пачки денег,
а она все еще не решалась назвать цену своему сокровищу
и испуганно отстраняла руки комсомольцев.
Крикун вздохнул и все же продолжал:
— И вот приезжаем мы, Ваня, в теплые страны. Светит
солнце, и всем нам жарко. В порту стоят сто, нет, тысяча
кораблей. А наш корабль, такой белый, с голубыми труба-
ми, самый большой и самый красивый. На мачте у него
красный вымпел. Все выбегают и кричат нам «ура»...
Ваня язвительно перебил:
— И тут ты проснулся...
В вагоне засмеялись. Крикун обиженно отвернулся и
замолчал.
Немного погодя, он встал и сказал куда-то в простран-
ство:
— Не знаю как кто, а я на первый корабль попаду.
Хоть матросом, хоть коком, а обязательно попаду.
...Поезд шел все дальше на восток. С каждым днем ста-
новилось холоднее. Запасливые днепростроевцы натянули
новые сапоги, приобретенные перед отъездом, и закута-
лись в теплые одеяла. Беспечные одесситы, выехавшие
из родного города в летних костюмах, отчаянно мерзли и
проклинали сырой климат Востока.
За Байкалом начались первые ссоры. Одесский слесарь
Владимир Крячко читал вслух отрывки из своей поэмы
«Триполье» и поговаривал, что в таком неуютном климате
у него может исчезнуть поэтический дар. Его могли моби-
лизовать, но никто не вправе убивать в нем таланта. Ле-
жавший рядом с Крячко его друг, краснощекий котельщик
Михаил Ильин, язвительно острил насчет того, что терпе-
ние и выносливость не принадлежат к числу добродетелей
поэтов.
Киевский инструментальщик Даттон, подняв воротник
232
модного осеннего пальто, угрюмо и раздражительно оуо-
нил, что незачем ехать в это де-ве-ка. К его разговорам
внимательно прислушивался один тихий плечистый паре-
нек с лукавыми глазами, запавшими глубоко под бровями.
Паренек этот за всю дорогу не проронил ни слова, и все
как-то не замечали его. Но однажды, когда Датюк оратор-
ствовал особенно яростно, он встал, натянул на голову свой
старенький картуз, взял деревянный сундучок и, дождав-
шись остановки, вылез из вагона. Пробежав вдоль состава,
паренек поставил сундучок в углу и сел на него.
Кто-то спросил:
— Откуда ты, хлопец?
Он степенно ответил:
— Макаренки мы. С «Арсенала». Плотники...
В другом эшелоне ехали ростовские комсомольцы, пу-
тевки которых были подписаны Минкиным. Заместителем
коменданта эшелона по политической части был молодой
осетин Хазбулат Зангиев, недавно демобилизовавшийся
с Черноморского флота. Черноволосый, кареглазый моря-
чок, щеголявший в своей краснофлотской форме, был весе-
лым парнем, отличным спортсменом, человеком неистощи-
мой выдумки. Несмотря на то что Хазбулат был не в ладах
с русским языком, это не помешало ему сразу найти кон-
такт с ребятами. Вокруг Зангиева немедленно образовался
кружок таких же, как он, энергичных парней, помогавших
поддержать в коллективе хорошее настроение и соблю-
дать дисциплину в лучшем виде. Это были ростовчане Па-
вел Швец, Миша Дурнев, Андрианов и другие.
По вечерам, когда начинало смеркаться и ребят подчас
охватывала какая-то неясная грусть, Зангиев вдруг при-
нимался читать стихи своего любимого поэта Коста Хета-
гурова. «Тише, тише! Слушайте Косту!»—говорили ком-
сомольцы. И вот так неожиданно имя Коста, переиначен-
ное на более привычное русскому слуху Костя, прилипло
233
к Зангиеву, — его самого начали авать Костей, а на-
стоящее имя — Хазбулат — было забыто...
Кончился март. Начался апрель. Скоро уже месяц, как
тронулись на восток эшелоны, а конца пути все не было
видно. Разговоры в вагонах утихли. Перестали петь. Но
головы комсомольцев по-прежнему торчали из люков
теплушек, их любопытные глаза не уставали глядеть на
большой, просторный мир.
,,Колумб“
открывает новый мир
На тридцать пятые сутки ребята увидели Амур. Ши-
роченную реку переезжали по какому-то необыкно-
венному мосту длиной в несколько километров. Потом
поезд остановился. Это была станция Хабаровск. Пришли
начальники и сказали: дальше поезд не пойдет.
Эшелон разгрузили.
С вокзала перебрались на пристань. Пришел пароход
под названием «Колумб». Большой двухэтажный пароход
с высокой, тонкой дымовой трубой и огромным гребным
колесом за кормой. Михаил Ильин авторитетно разъяснил,
что это корабль американского типа,— такие плавают по
реке Миссисипи, об этом писали в журнале «Вокруг све-
та». Датюк пожимал плечами и, сплевывая за борт, гово-
рил, что все это один обман и что в тайге пароходов не
будет — там плавают только на лодках. Макаренко, огля-
нувшись по сторонам, спустился в трюм, чтобы поскорее
занять место на нарах.
Было холодно и сыро. Над Амуром стлался промозглый
туман. По воде плыли льдины. «Колумб» шел в кильватер
«Коминтерну». Там, на капитанском мостике, стоял высо-
кий, худой, сгорбленный человек, с длинной редкой бород-
кой. Одетый в короткую куртку, он зябко тер руками и
234
поднимал к глазам болтавшийся у него на шее бинокль,
точно пытаясь этим ускорить приближение к цели.
Макеевский комсомолец Хандурин тронул за рукав
Макаренко:
— Видишь вон того длинного?.. Начальник наш... Кат-
тель.
Пароходы едва двигались, часто останавливаясь у кром-
ки льдов, которые медленно сползали вниз по течению.
Иногда льды окружали «Колумба». Тогда трещала обшив-
ка, и ребята бросались к бортам смотреть, как на волнах
прыгают свежие крашеные щепки. Капитан нервничал,
ругался и кричал: «Задний ход!» Но «Коминтерн», шед-
ший флагманом, пробирался сквозь льды вперед, и «Ко-
лумб» следовал за ним.
Вечерами, когда туман рассеивался и солнце золотило
далекие горные хребты, еще покрытые снегом, на парохо-
дах пели. Черноглазый москвич Сергей Шефтелевич, оде-
тый в военную гимнастерку, собирал на корме «Коминтер-
на» группу комсомольцев и затягивал слабым своим те-
норком песню собственного сочинения:
Кругом сопок обошли
На Амуре встали...
Комсомольцы обнимали друг друга за плечи и все
вместе громко рубили:
Эй, эй, их-ха-ха,
На Амуре встали...
Потом снова заливался Шефтелевич:
На востоке можно жить,
Есть что строить, соорудить.
И опять хор отрубал:
Эй, эй, их-ха-ха,
Есть что строить, соорудить...
Начальник глядел с мостика на корму в бинокль и по-
ощрительно кричал:
235
— А ну, наддай, наддай, комсомольцы!..
Утром на пятый день плавания пароходы протяжно
загудели. С крутого берега залаяли собаки. Тридцать бре-
венчатых изб стояли на косогоре. За ними шумели голые,
еще лишенные листвы березы.
— Лево на борт!..
Капитаны вели пароходы к берегу. Это был конец пути.
Комсомольцы сошли по сходням и выстроились у воды.
Чемоданы лежали рядом. Надо было успеть до вечера
разгрузить пароходы и соорудить жилье на ночлег. Бригад
еще не было. Цехов, участков не было. Были города: Мо-
сква, Одесса, Ростов, Горький. Названия городов писали
на полотнищах, розданных комсомольцам. Эти полотнища
распяливали на кольях, и получались палатки. Земля под
ними была мокрая и холодная. К вечеру после разгрузки
и митинга киевлянин Макаренко влез в палатку с над-
писью «Макеевка». Его приняли как своего. В этой па-
латке было больше порядка, чем в киевской: запасливый
Федин привез с собой топор, и теперь макеевцы смастери-
ли нары из молодого березняка.
В плохо натянутой палатке киевлян было грязно. Ее
насквозь продувало ветром. Датюк, подняв воротник, кри-
чал, что он не даст никому издеваться над живым челове-
ком. Одесситы ругались между собой. Одни говорили, что
надо немедленно возвращаться обратно, другие протесто-
вали: надо подождать и посмотреть, что из этого выйдет.
Нижегородский колхозник Алексей Смородов, приехав-
ший на Дальний Восток с площадки Автостроя, развел
у своей палатки костер и грел руки у огня. Рядом вспых-
нул еще один огонек. Потом еще один. Скоро над Амуром
горели уже десятки костров. Их багровые отсветы падали
на притихшую деревню. Выли голодные псы. Где-то внизу,
в темноте, бурлили волны Амура, и со звоном сталкива-
лись льдины.
236
...Строительство начиналось в муках. Нужен был ин-
струмент — его не хватало, на всей стройке с трудом на-
собирали двадцать три топора и тринадцать пил. Нужны
были сапоги — вместо них прислали бутсы. Нужен был
хлеб — в селе не было пекарни, и за пятью тоннами пече-
ного хлеба пришлось угнать в Хабаровск мощный пароход
«Карпенко». С некоторым недоумением поглядывали люди
на лозунг, вывешенный на фасаде деревянной церкви.
Лозунг призывал окончить стройку к 1 января 1933 года.
Говорили, что тайгу надо взять приступом, штурмом. Для
этого Каттель и просил ЦК мобилизовать комсомольцев.
Но ведь и штурм нуждается в подготовке. Тайгу нельзя
выкорчевать, если нет топоров. А пароход «Профинтерн»,
причаливший к Пермскому семнадцатого мая, привез
полные трюмы унитазов и водопроводных труб для бу-
дущего города, но ни одного топора...
И все же штурм начинался. Босые, искусанные кома-
рами комсомольцы шли в тайгу, закутав лица марлей,
чтобы не так сильно разъедала мошкара.
Молодой осетин Хазбулат Зангиев, — он же Костя, —
оказался мастером на все руки. Чем только не пришлось
ему заниматься! То лазил по чердакам старых изб,
выявляя «свободную жилую площадь», то устраивал в
церкви столовую, то ходил с комиссией раскулачивать
богатеев Романовых, которые держали в кабале всю дерев-
ню, то бродил по тайге, собирая у комсомольцев учет-
ные карточки,— такое у него было комсомольское пору-
чение.
Наконец ему дали первое производственное задание:
надо было создавать механическую мастерскую. Задание
срочное, ведь до сих пор площадка оставалась без электри-
ческого освещения, без кузницы, без слесарной. Но как же
организовать мастерскую без помещения, без инструмента,
без материалов?
237
Прежде всего Костя создал «цех» — так он назвал боль-
шой сарай, купленный администрацией у какого-то рыба-
ка; жителей села переселяли в деревню Киселевку. Потом
среди бочек и ящиков, сваленных на берегу, он разыскал
шестнадцать слесарных тисков и части токарного станка.
Когда слесарная мастерская была организована и зарабо-
тала, Костя начал устраивать кузпю. Это было еще слож-
нее — из Хабаровска не доставили никакого оборудования.
Но без кузницы жить нельзя. И главный механик строго
сказал Зангиеву: «Я вас, комсомольцев, знаю. Если захо-
тите, из-под земли достанете. Делай, что хочешь, но чтобы
через пять дней кузница была».
Зангиева осенило: не может быть, чтобы в деревне не
было кузнеца! И точно, к вечеру кузнец был найден. Но
он уже ликвидировал свое хозяйство и теперь укладывал
свой нехитрый скарб в сундук, готовясь к отъезду вместе
со всеми жителями села; оставаться работать на стройке
он не хотел. Костя выпросил все же у него старый рваный
мех, который явно ни на что не годился. Ночью, сидя у
костра, он уныло разглядывал кожаные лохмотья. Рядом
с ним полулежал нижегородский молотобоец, работавший
на корчевке леса, — он услыхал, что организуется кузница,
и предложил Косте свои услуги.
Ну как, выйдет что-нибудь, Кузьма? — спрэсил
Костя.
Кузьма подтянул поближе лохмотья, поковырялся в нид
и, сплюнув в костер, сказал:
— Была бы кожа, залатать можно.— А где ее взять? —
Вот то-то и главное, что негде...
Костя взглянул на свои новые флотские сапоги, кото-
рыми так гордился, тяжело вздохнул, стащил их с ног и
отрезал голенища. Повертев в руках опорки, надел их
на ноги, а голенища протянул ошеломленному Кузьме:
— Как, хватит?
238
МЕРОПРИЯТИЯ
ПО МАССОВО ПРОИЗВОДСТВЕННОЙ РАБОТЕ ЯЧЕЕК ВЛКСМ Д.П.С.
Решением Партийного комитета от 2I/IX-32 г. ОТМЕЧЕНО
что иессово-Проиэводствевнея работа за истекшие 2 месяца пос-
тавлена не достеточко, что основным вопросом мело уделяли
внимания как-то Соцсоревнованием и ударничеством только по
9-ти комсомольский ячейкам охвачено на 73% по Самозакреп-
лению пс темпе ячейкам на 67% Хозрасчетом охвачено всего
12-ть боигад.нет точного учета ивфективнссти труда no Соц-
соревнованию и ударничеству, а также и в хозрасчетных Ориге-
нах, не разверичте массовая рабств по борьбе с прогулами и
симулянтами /в Сентябре который поднялся процент/ .
Бюро Райского комитете ВЛКСМ считает правильным
решением Партийного комитета по работе Мессово-Производст-
веной, и считает необходимо довести до каждого комсомольце,
каждого молодого рабочего о решениях Парткоме с таким рас-
четом, что—бы с завтрашнего дня он знал за что и на ка-
кую работу ему приналеч лабы выйти с хорошими показателя-
ми в этой работе.
Районыи комитет ВЛКСМ намечает в дальнейшем развернуть Боль-
авьитскую работу по охвату Соцсоревнованием и ударничеством
ставя сеое целью и задачей не одного комсомольца «е ударнике
не участвующего в Соцсоревновании.
учитывая важность нашей стройки, всем ячейкам зЛКСМ необхо-
димо развернуть широкую раз"яснительную работу по самозакреплению
комсомольцев за стройкой, дабы ко дню 15-ой годовщине
ОКТЯБРЬСКОЙ РЕВОЛЮЦИИ и IO-ть ЛЕТ СОВЕТСКОЙ ВЛАСТИ не
ДАЛЬНЕМ ВОСТОКЕ рапортовать ПАРТКОМ о достижениях и зт.Л
рвботе.
Комсомольским ячейкам необходимо ловятся перед адм/' истре-
Цией и профсоюзом о скорейшей возможности перевода удар
ные бригады на Хозрасчет, проводя сейчас-же подготовите ь-
вую работу среди комсомольцев, детально обсудив и разъяснив
каждому рабочему о сущности хозрасчете, не допуская фс. мального
перевода бригвд на тиковой.
В дни исторических праздников 15-ть лет и iP-гь лет развер-
нуть работу по втягиванию ноьых ударников и ударных бригад
их имени.
Массово-Производственный отдел также ставит перед
комсомольской ячейкой вопрос о развоооте большой работы по
борьбе с прогульшикеми и симулянтеми, над злоечмы,’ устпг-иван
показательные товарищеские суды, выдачи Зарплаты из черных
кесс, посылка писем иа место его вахождеяия, вывешивание на
черных доскех в световых кертинах, обвешивая в достаточном
количестве лозунгами, планетами над’местом его работ.., осигэле
бараке также создать обшественсе мнение bokpj” зооьэ.. с прогулами
проводя в бригаде группе достаточное рез"нсн₽-ие и вынесении
общественного воздействия не того или инсге тона| .
Таким образом если все наши силы всю нашу энергию приложить к
неуклонному выполнению, то мы ко дню великого праздника 15-ой
годовшие ОКТЯБРЬСКОЙ РЕВОЛЮЦИИ И Il-ть лет СОВЕТСКОЙ ВЛАСТИ не
ДАЛЬНЕМ ВОСТОКЕ сумеем РАПОРТОВАТЬ ПАРТИЙНЫЙ КОМИТЕТ о достигнутых
нами достижениям в Массово Производственной работе.
ЗАВ.МАССОВО-ПРОИЗВОДСТВЕННЫМ ОТДЕЛОМ РАЙОНОГО
КОМИТЕТА ВЛКСМ "ДАЛЬПРОМСТРОЯ* /КОЦЮБА/
Один из подлинных документов тех дальних дней.
— Попробуем...
Мех был отремонтирован. А вскоре добыли и наковаль-
ню. Ее попросту стащили с баржи «Клара Цеткин», где
она лежала без дела. Довольный Костя отрапортовал:
«Индустрия растет! Первый горячий цех пущен на два
дня раньше срока».
...Лева Качаев, веселый парень с вечно смеющимпся
ореховыми глазами, щеголявший в лыковых лаптях, ком-
плектовал бригады на лесосплав. Он обходил палатки и
узнавал, у кого есть сапоги. Потом выстраивал владель-
цев сапог в одну шеренгу и объявлял им, что теперь они
сплавщики. С первой же партией ушел на сплав нижегоро-
дец Смородов.
Одесский котельщик Ильин ходил на корчевку. Его
туфли давно уже расползлись, и он подвязывал подметки
проволокой. Мокрый и грязный, вечером Ильин валился
на землю и тут же засыпал. Одежда высыхала на нем. По
утрам он ругался со своим другом Крячко, который гово-
рил, что поэзия и грубый физический труд несовместимы.
Крячко отказывался пойти на корчевку — боялся потерять
вдохновение, которое ему требовалось для поэмы. Ильин
спорил с поэтом семнадцать дней, а на восемнадцатый мол-
ча свернул свой соломенный матрац и переселился в па-
латку к днепропетровцам.
Вскоре люди начали убегать. Одним из первых исчез
киевлянин Датюк, потом ушла группа комсомольцев — ее
увел в тайгу какой-то подозрительный старик, взявший
за это с них большие деньги. В одном сарае создался «гуль-
ком» — полулегальный «гулевой комитет», который орга-
низовал целую группу прогульщиков в сто двадцать чело-
век. Этот «комитет» подделывал талоны на обед и кормил
всю ораву. Кроме того, он создал бригады для ловли рыбы
и сбора ягод. Лозунг у «гулькома» был такой: «От работы
240
кони дохнут». Здесь же, в сарае, подделывались пропуска
на пароход, — обладатель такого пропуска мог уехать
из Комсомольска. За фальшивый пропуск брали от ста до
двухсот рублей.
Группа молодых ребят разработала совершенно фанта-
стический план; купить лодку, спуститься в ней вниз по те-
чению, переплыть Татарский пролив, добраться до Саха-
лина и оттуда на пароходе уехать домой. Украинец Голо-
ванев, худой, угловатый паренек, поздно ночью, когда все
уже спали, вынул свой комсомольский билет и вписал
в него пароль— «Сахалин». Потом он пошел к знакомому
рыбаку, с которым все уже было договорено, отдал ему
деньги и получил ключ от лодки. Все было готово. Голова-
нев вернулся в свинарник, в котором жила его бригада.
Оставалось забрать вещи и уйти. Но он медлил, понурив-
шись, стоял у входа. На земле спали, раскинув руки, мок-
рые, грязные комсомольцы. Вместе с ними Голованев
мечтал о том, как будет выстроен город в тайге, вместе
с ними корчевал пни. И вот сейчас он предаст их...
Голованев покраснел и вышел из свинарника, не взяв
вещей.
Он отыскал приятеля, с которым собирался бежать,
сунул ему тысячу двести рублей, скопленные на дорогу,
и пробормотал:
— Возьми. Пригодятся. А я останусь. Понимаешь, не
могу...
— Трус!..
Приятель выругался, сплюнул, но деньги взял. Наутро
он исчез.
Восемнадцатилетний розовощекий комсомолец Кусков
был угнетен кличкой Пупсик, которую ему дали за весьма
малый рост. Кличка ему казалась ужасно обидной, и хоте-
лось во что бы то ни стало доказать, что он настоящий
мужчина. Но как это сделать? Он связался с компанией
241
забулдыг и картежников, наивно думая, что такое общение
придаст ему солидность, хотя, по правде говоря, повадки
этих парней были ему глубоко противны. Сам он играть
в карты не любил и избрал себе роль кассира при самом
отчаянном «боге» — Жорке Коновалове. Коновалов играл
умело. Довольно быстро в кассе у него оказалось ни мало,
ни много двадцать тысяч рублей. В один из вечеров взвол-
нованный Пупсик вручил своему шефу тщательно подсчи-
танный и перевязанный бечевкой капитал. Шеф, не глядя,
сунул сверток в карман и благосклонно потрепал кассира
по щеке:
— Пупочка! Слушай, что я тебе скажу. Поедем со мной
в Европу.
Кусков вспыхнул и, потупившись, соврал:
— Денег нет!
— Пустяк! Я тебя обеспечу по гроб жизни.
Кусков покраснел еще больше и сказал правду:
— Я комсомолец, Жора, ты знаешь...
— Малютка, тебя же верно прозвали Пупсиком! Слу-
шай сюда. Я свой билет кидаю в Амур. В Европе мы де-
сять раз вступим в комсомол, если захотим.
Оскорбленный комсомолец хотел тут же уйти, но ему
жаль было одним ударом разрушать созданную с таким
трудом славу «своего в доску» парня. И он возразил, думая
убедить собеседника:
— Жора, но здесь ведь тоже работать надо.
«Бог» пожал плечами:
— Ты идиот. В Москве ты будешь работать в столяр-
ной мастерской — ты же столяр! — а здесь ты корчуешь
паршивую березу. Что тебе надо?
— Но мы и здесь столярную мастерскую построим. Бу-
ду работать на новом заводе.
— Милый, ты же сдохнешь до того самого времени, из
тебя суперфосфат получится...
242
Теперь уже Кусков разъярился. Он отошел на шаг
от «бога», поднял лицо и четко сказал:
— Ты не комсомолец, Жорка, ты шкура. А я дал слово
Фрунзенскому райкому, что построю завод. Понял?..
«Бог» презрительно усмехнулся:
— Скажите, какой принципиальный! Его, дурака, спа-
сти хотели, а он сам в петлю лезет. Катись отсюда...
Коновалов скрылся вместе с целой группой строи-
телей.
Пупсик записался добровольцем в патруль по борьбе
с азартными играми, организованный комитетом комсо-
мола.
Комитет жил жаркой жизнью. Знаменитый украинский
бетонщик Сидоренко, строивший Харьковский тракторный
и Днепрострой, московский техник Шефтелевич и ростов-
ские комсомольцы Зангиев и Андрианов собирали прогуль-
щиков и до хрипоты ругались с ними. Конфисковывали
карты и финские ножи. Организовывали политучебу в ша-
лашах, собирали детей приехавших на стройку вербован-
ных рабочих, чтобы создать пионерский отряд, устраива-
ли штурмы, походы, эстафеты, подсчитывали кубометры
леса, земли, сочиняли воззвания и организовывали почин-
ку обуви.
Киевлянин Макаренко похудел, глаза его ушли еще
глубже, ремень застегивался на последнюю дырочку. Он
теперь уже не стеснялся подать голос на собрании, столк-
нуть с дороги парня, который пробовал посмеяться над не-
уклюжим плотником. Пупспк прилежно рубил лес и страш-
но гордился тем, что выполнял норму.
В эти дни получил свое боевое крещение нижего-
родский колхозник Смородов. На сплаве образовался затор:
бревна полезли друг на друга, уперлись в дно, в берега
горной реки и образовали плотину. Сплав замер. Вода
243
Листовка выездной
редакции «Комсо-
мольской правды»,
посвященная работе
с детьми города юно-
сти.
в реке поднималась. Грозили ужасные последствия. Никто
не знал, что надо делать. Тогда этот тихий парень из ниже-
городской деревни взял топор и пошел по бревнам. Он
нырнул в воду, выбил затор, и вся груда толстых скольз-
ких бревен рухнула на него.
Смородов должен был погибнуть, это было неизбежно,
и он догадывался об этом, когда шел сюда. Но каким-то
чудом Смородов уцелел. Избитого бревнами, но живого,
комсомольца выбросило на берег. Сплав продолжался нор-
мально.
В лесу заговорили о храбром сплавщике.
244
Лева Качаев истрепал свои лапти и ходил босиком. Он
рыскал по берегу Амура, где лежали в хаотическом беспо-
рядке грузы, выброшенные с пароходов, отыскивал соло-
менные маты, палатки, бутсы. Потом, вернувшись в свой
темный чулан, гордо именуемый «отделом кадров», распре-
делял все это. Тут же он составлял планы подготовки ра-
бочей силы, рассылал по участкам бригады прибывающих
комсомольцев, разучивал «Левый марш» Маяковского и
готовил план грандиозного спортивного похода в тайгу.
В грудах ящиков и мешков, сваленных на берегу, мож-
но было найти самые неожиданные вещи. Среди кирпичей,
консервных банок и тюков мануфактуры одесский комсо-
молец Ильин отыскал печатную машину и кассы со шриф-
том. Потом он встретил медлительного и совершенно не-
возмутимого мужчину, который однажды явился на берег
и начал вытирать разбросанные части типографской
машины тряпочкой, как будто бы они лежали не на песча-
ной косе, а где-нибудь в цехе. Оказывается, это был пе-
чатник, сопровождавший машину. Наборщика привезти
не догадались. Но невозмутимый печатник сказал, что все
устроится. Машину и кассы перетащили в амбар. Здесь же
поставили стол, сколоченный из неструганых досок, и та-
буретку. Надо было делать газету.
Редактором стал Маловечкин. Он никогда не видел,
как верстают газету. Ильин раза два был в одесской типо-
графии, поэтому его назначили выпускающим. Потом в ам-
бар пришли Эрлих, Андрианов, Тарлинский. Это была уже
редакция. Печатник наклеил буквы на окошечках касс, и
вся редакция раскладывала шрифт.
Набирать было труднее. Это удавалось одному печат-
нику, но работал он крайне медленно: за целый день на-
брал всего один столбец. Вздохнув, печатник отложил вер-
статку в сторону и ушел на берег: не может быть все-таки,
245
«Орден черепахи», которым в те времена
«награждали» выездные редакции «Ком-
сомольской правды» отстающих.
чтобы среди тысяч рабочих, приехавших в Комсомольск
с разных концов страны, не нашлось ни одного наборщика!
И он действительно привел в амбар какого-то человека.
Наборщик Васькин соскучился по верстатке: корчевать
пни было совсем не весело. К утру первый номер газеты
был готов. Его набирали при свете керосиновой лампы и
печатали, вращая колесо машины руками. На первой стра-
нице «Амурского ударника» была напечатана статья ди-
ректора строительства Кателя:
«Сегодня день нашей первой победы на строительстве
амурского гиганта. Сегодня мы выпускаем первый номер
нашей газеты...»
В амбаре было душно. Пахло вяленой рыбой и портян-
ками. Редакция спала на полу, подкладывая под головы
тюки газетной бумаги. Ранним утром все уходили в лес за
материалом.
Котельщик Ильин стал Михаилом Горном. Он писал
яростные разоблачительные фельетоны: «С благословения
246
головотяпов и премудрых пескарей, вроде тов. Плет-
нева, готовая часть крольчатника превращена в обще-
житие. Надо со всей беспощадностью ударить по тем,
кто смеет наплевательски относиться к кролику, свинье и
корове».
Крохотная газетка, напечатанная серой краской
на ломкой грубой бумаге, кричала о штурмах, раздавала
ордена «медведя», «головотяпа», «черепахи», «шляпы»,
рогожные знамена, клеймила позором прогульщиков, пе-
чатала сводки о количестве выстроенных шалашей, вы-
ловленной рыбы и собранных ягод.
Продуктов не хватало. Надо было организовывать
крольчатники, ходить в тайгу на охоту, собирать грибы.
Бригада Храневского в выходной день собрала одиннад-
цать килограммов смородины и голубицы. Никто не съел
ни ягодки — все было сдано в столовую № 1. Андрианов
уехал в Николаевск-на-Амуре закупать рыболовную снасть.
«Амурский ударник» темпераментно писал: «Кета ждет
своих ударников и энтузиастов. Дело чести комсомольских
ячеек, профсоюза, каждой рабочей бригады — снабдить
свою столовую свежей рыбой!»
Города еще не было. Не было даже бараков. Но здесь,
на берегу, в шалашах и землянках, уже жили тысячи лю-
дей. Нужно было создавать почту, больницу, школу, пекар-
ню, баню. В лесу заложили фундамент будущего кино, а
пока что полотно натягивали между двумя березами, и
по вечерам комсомольцы, отмахиваясь от надоедливых ко-
маров, смотрели фильмы стоя. Почта ютилась в сарайчике.
В углу лежала груда писем и телеграмм. У дверей стоял
длинный хвост. Люди по очереди рылись в куче истрепан-
ных, засаленных конвертов и находили свои.
«Амурский ударник» зло писал: «Ввиду того, что почта
не обеспечила аккуратную доставку «Амурского ударника»
подписчикам, редакция расторгла соглашение с почтой и
247
проводит доставку газеты своими силами». Теперь Михаил
Горн, отправляясь в лес, нес, кроме блокнота, пачку газет.
А штурмы все продолжались. В глубине леса вот уже
несколько месяцев строили и перестраивали крохотный
лесозавод на две лесопильных рамы. Пуск его был боль-
шим событием. Вечером усталый комсомолец Сергей Клоч-
ков, которому пришлось в эти дни работать совсем без от-
дыха, записал в своем дневнике:1
«Лесозавод был уже давно готов, надо было подво-
зить лес, заготовленный в Силенском озере, но не было
на чем его возить. Тогда мою бригаду перебрасывают
на постройку узкоколейки и дают срок полтора дня,
чтобы уже во второй половине второго дня торжествен-
но пропустить первое бревно.
Мы заканчиваем ветку, а около ворот завода уже
была готова маленькая трибуна, а на крыше развевался
во все стороны гордый красный флаг. Мы стояли с ло-
патами, топорами и мотыгами и смотрели на свисток,
который блестел над крышей. Сначала появился пар,
потом послышался гудок — сначала тихий, потом силь-
нее, сильнее и сильнее.
Ребята почему-то заплакали. А Каттель подошел к
трибуне и начал говорить речь. Он тоже сильно волно-
вался. Речей было много, и очередь дошла до меня. Но
я малость оробел и, когда поднялся на трибуну, сказал
только несколько слов, хотя не ораторских, но радо-
стных.
После митинга на глазах у присутствующих было
распилено первое бревно, а отнесенные от рамы доски
признаны первосортным материалом. Так мы впервые
кончили работу не по солнцу, а по гудку.
1 Эта цитата, как и все остальные, приведенные здесь, до-
кументальна.
248
А вечером в столовой № 1 дали премии. Мы с ра-
достью шли домой, спотыкаясь на каждом шагу и уда-
ряясь о стенки амбаров, так как у восьми человек из
десяти моих ударников была куриная слепота...»
Куриная слепота поражала людей внезапно. Человек
шел по лесу и вдруг переставал видеть. Он садился на кор-
точки и растерянно шарил руками по земле, отыскивая
дорогу. К этому привыкли. Ослепших людей бережно от-
водили в палатки. Вскоре они снова прозревали.
Эта странная болезнь пугала людей. Здесь, в тайге, все
было ново и страшно. В пушистых мхах прятались змеи.
Бригада Смородова за один день убила сто тридцать змей.
В шалашах звенели какие-то особенные большие красные
комары, искавшие убежище от солнца и дождя. В середине
лета начались страшные ливни. Они пробивали бересту,
укрывавшую шалаши, и размывали глиняную обмазку,
обрушивая ее на спящих. Вздыбился Амур, поднявшись
сразу на семь метров.
В сентябре стало холодно. Этот месяц был объявлен
месяцем штурма. И хотя на стройке по-прежнему не было
должного порядка, по-прежнему не хватало инструмента
и материалов, штурм дал огромные результаты.
Седьмого ноября «Амурский ударник» опубликовал
«Социалистический рапорт»:
«Тайга в короткий срок изменила свое лицо. На берегу
Амура выстроен рабочий городок из пятидесяти бараков,
обеспечены жильем шесть тысяч рабочих, ИТР и служа-
щих. Работают лесозавод, механический комбинат, пост-
роены склады...»
Правда, это совсем не то, о чем мечтали весной. Тогда
говорили: «К осени мы построим цехи и начнем монтаж».
Всем было ясно, что предстоит тяжелая зимовка. Опять
усилилось дезертирство. Оставались те, кто, несмотря ни
249
на что, верили в будущий завод. Окончательно разбивались
старые землячества, рвались старые дружеские связи, воз-
никали новые отношения. Киевлянина Макаренко макеевцы
избрали своим бригадиром: их прежний бригадир сбежал.
Стал бригадиром и Смородов. Теперь он ходил в галифе
и пиджаке, щегольски перекинув за спину конец полосато-
го шелкового кашне, и в нем было трудно узнать вчераш-
него деревенского парня. Изменился и Пупсик. Ему дове-
ряли теперь сложную работу. Он часто брился, носил но-
вую прическу, чубчиком, и считал себя вполне взрослым
человеком.
Так создавался коллектив, которому суждено было
стать опорой стройки. Этот коллектив постепенно умень-
шался в своем числе, но зато резко возрастало его каче-
ство: каждый человек в нем стоил четверых. В этом все
убедились восьмого ноября, когда на стройку обрушилось
еще одно стихийное бедствие.
В это утро Макаренко проснулся поздно: не нужно бы-
ло идти на работу — праздник! Вчера должна была со-
стояться демонстрация. Первая демонстрация в городе
Комсомольске... Но ее отменили: бушевала такая бешеная
цурга, что ветер сбивал людей с ног. Бараки занесло чуть
ли не вровень с крышами.
В шкафчике, который сделал для себя Макаренко, был
бережно уложен праздничный паек: кусок вареного мяса,
немного варенья в жестяной кружке и литр спирта. Ма-
каренко повертел в руке бутылку, потом отставил ее в сто-
рону, съел варенье и взялся за книгу.
В коридоре кто-то громко застучал сапогами, обивая
снег.
— Войдите!
На пороге показалась знакомая фигура. Плотный чело-
век среднего роста был одет в кожанку, занесенную сне-
250
гом. Воротник подвязан платком, шапка надвинута низко
на лоб. Краснолицый гость с седыми висками яростно ды-
шал на замерзшие очки, щурясь близорукими глазами.
Макаренко, волнуясь, вскочил:
— Массиондз!
И тут же поправился:
— Товарищ начальник!
Гость добродушно откликнулся:
— Ну, какие же сегодня начальники! Сегодня празд-
ник.
Начальника второго участка Массиондза, бывшего
строителя «Магнитки», Героя труда, комсомольцы любили.
Он дни и ночи проводил среди рабочих. В трудные дни,
когда на стройке не хватало продуктов, он подходил к по-
ходной кухне, отстранял повара и сам брался за разливную
ложку. Строго поблескивая очками, Массиондз разливал
драгоценное варево по тарелкам, распределяя его в стро-
гом соответствии с выработкой едоков. Ударник, свалив-
ший сегодня больше деревьев, чем другие, получал тарел-
ку, налитую до краев густым супом. Лодырю, который
полдня просидел на пеньке, Массиондз наливал половину
тарелки.
Начальник участка гордился тем, что он знает каждого
из тысячи пятисот комсомольцев, работавших у него.
И участок все время шел впереди — переходящее Красное
знамя стройки постоянно хранилось в маленьком клубе
(клубом именовалась одна из комнатушек барака).
— Ну, как живем, Макаренко? Отдохнули ребята?..
Массиондз зашел проведать комсомольцев и заодно рас-
сказать о планах дальнейшей работы: предстоял трудный
зимний сезон, и надо было поднять дух комсомольцев.
Говорили обо всем понемногу. Потом зашла речь о ле-
доходе. Казалось, ледоход на Амуре никогда не кончится.
Эта быстрая река несла метровые льдины, громоздила их
251
друг на друга и никак не могла остановиться. Массиондз
помрачнел:
— Как бы нам этот ледоход не наделал неприятностей.
Лес-то в Силенку с Амура увести не успели!
Вечером все пошли в клуб на торжественное заседание.
Плотники оделись в праздничные костюмы, тщательно
причесались, побрились. Массиондза в клубе еще не было.
Пора было начинать. И вдруг дверь с треском распахну-
лась. В клуб ворвались рев и свист снежной бури. На по-
роге стоял засыпанный снегом Массиондз. Он хрипло
крикнул:
— Лес!.. Немедленно спасать лес!
Все сразу поняли: лед разрушил запань, которая защи-
щала огромный запас леса, с таким трудом заготовленный
для стройки. Если лес уйдет, наступит катастрофа. Строи-
тельство зимой придется свернуть.
Точно вихрь поднял комсомольцев. Застегивая на ходу
пальто, проваливаясь по колено в снег, бежали они через
всю площадку к берегу реки.
Массиондз едва поспевал за ними. Он невольно любо-
вался своими бригадирами. Макаренко, Смородов — все,
кто полгода тому назад впервые прибыли на этот пустын-
ный берег, сегодня выглядел совсем по-иному, чем тогда.
Раньше это были тихие, пожалуй, даже застенчивые лю-
ди. Сейчас они стали боевыми командирами. Они что-то
на бегу решали, командовали, хотя еще никому до кон-
ца не было ясно, что именно нужно сделать, чтобы
спасти лес.
У берега люди на мгновение замерли. Амур кипел, тя-
жело вздымая маслянистые волны. Пар валил стол-
бом — мороз был бессилен сковать могучую быструю реку,
и она упрямо несла гигантские льдины к океану. Пурга
бесновалась и выла, сбрасывая в бездонные воды тысячи
тонн снега. Но самое страшное было здесь, у берега. Ог-
252
ромпые ледяные торосы раздробили плоты и вошли в за-
пань. Тросы натянулись и дрожали. Еще мгновение, и все
полетит к черту. Несколько десятков бревен уже оторва-
лись от плотов и умчались вниз по течению, прыгая
по волнам, точно спички, брошенные в ручей.
Люди замерли на мгновение, не больше. Тут же они
решительно бросились в ледяную воду, как были — в празд-
ничных костюмах, в новеньких ботинках, в шелковых ру-
башках. Они цепляли бревна баграми, выкатывали их на
руках, отпихивали льдины, балансируя на обмерзающих
скользких плотах. Макаренко подавал своей бригаде коман-
ды, бросаясь от одного плота к другому, помогал слабым,
следил, чтобы никто не оступился и не попал под лед.
На пригорке стоял бочонок спирта. Фыркали грузовики.
Промокших, обмерзших комсомольцев тут же растирали
спиртом, укладывали в грузовики, и шоферы быстро, во
весь дух, рассекая сугробы, везли их к баракам.
Лес спасли. Плоты завезли в Силенское озеро. Стройка
была обеспечена лесом. Наутро в мерзлой земле похоро-
нили комсомольца Левченко: он поскользнулся на бревне
и упал в воду, стиснутые льдами плоты сомкнулись над
его головою. Когда друзья Левченко нечеловеческими уси-
лиями разжали бревна, он был уже мертв...
Трудная зима
В феврале объявили «поход за бревном обороны». На
стройке, окруженной лесами, опять не хватало
леса. Комсомольцы пошли по льду через Амур на сопку
Пивань. В одной из колонн шел сияющий Кусков. Еще
вчера он был самым несчастливым человеком в Комсо-
мольске: его, окончившего всего четыре класса сельской
Школы, выдвинули работать в контору, и он тосковал за
253
письменным столом. Сегодня он объявил себя доброволь-
цем «похода за бревном обороны» и гордо шел на Пивань.
В лесу Кусков чувствовал себя значительно свободней,
чем в конторе.
Как и следовало ожидать, он работал образцово. Это
было очень радостно. Но вскоре у него начали болеть дес-
ны. Они побелели и распухли. Почерневшие зубы шата-
лись. Потом ноги стали такими слабыми, точно их сделали
из ваты. Все время хотелось спать. Москвич Шефтелевич,
командовавший на лесозаготовках бригадой главной кон-
торы, отлично понимал, в чем дело: цинга косила людей,
как солому. Надо было спасать комсомольцев...
Для этого требовались витамины. Требовались свежие
овощи. Но о них можно было только мечтать. Кроме со-
леной рыбы и пшена, на стройке не было ничего. Картошка
ценилась на вес металла. Крестьяне продавали ее из-под
полы по пятнадцать рублей за штуку. Заведующий спец-
отделом Шабанов купил за двести рублей жалкую горстку
мерзлых ободранных картофелин и спрятал их в несгорае-
мом шкафу,— больные цингой давили эти драгоценные
картофелины и мутным соком натирали опухшие десны.
Где было взять витамины в этой глуши, за четыреста
километров от железной дороги? Кто-то придумал перво-
бытное лекарство. В котел с водой бросали хвою и моло-
дые ветки кедровника. Их вываривали. В столовой пахло
свежим таежным запахом. Каждому, кто приходил обедать
в столовую, протягивали большую кружку горького зеле-
новатого настоя. Это был своеобразный пропуск: кто не
выпьет настой, тому не дадут обедать. Некоторые отпле-
вывались, пытались украдкой вылить противную жидкость
в снег. Но Кускову хотелось жить, и он жадно глотал теп-
лую горькую жижу. Это помогло. Зубы перестали шатать-
ся, и молодой пильщик весело бегал по утоптанной снего-
вой дорожке. Мир был прекрасен, и Кусков никогда не
254
УДОСТОВЕРЕНИЕ
Ь;
Вадано тоэ.СИДОРЕНКО ИД. в том, что о*
командируется в г-ХАБАРОВСК от Комитета ВЛКСМ
"ДАЛЪШ’ОМСТРОЯ’. для проверки нарядов у .?
КраАпотрайсоюаа, Крайона4а, Кравиоопфа.-по '• >'- v-
овоеврвмеиной отгрузив продуктов .-питаниями для . .
организации коыооиоаьожжх постов по проверка
нарядов по отгрузке продуктов пктЖикя-» чем ‘ \:
удостове^вхо*^
21/Л1-ЗЗг/^рв^ар>;К-та ВЛКСМ »
*> у,л,
/Лмг-мя^'^Л'--' ” >.•'
! ' ‘ 1 ' " • .. -
.о
В
Комитет комсомола хлопотал о продуктах...
был так счастлив, как теперь, когда почувствовал силу
в ногах.
Злой, похудевший фельетонист Михаил Горн, он же
одесский котельщик Ильин, бродил по стройке со своим
грязным, истрепанным блокнотом. Он был здоровее дру-
гих, и цинга его пощадила. Но даже этот крепыш чувст-
вовал себя отвратительно. Его друг, сохранявший силы
для поэмы о Триполье, куда-то исчез. Сейчас было не до
стихов.
Тусклым вечером в середине февраля 1933 года ребята
собрались в комитете. Иван Сидоренко пришел мрачный:
тяжело заболел его друг Зозуля. Цинга и тиф схватили его
одновременно. Только что Сидоренко выдержал тяжелый
разговор с больничным врачом. Тот ему говорил; «Ну что
255
сделать, Ваня? Вот уже двести шестнадцать больных ле-
жат. Даем им по одной сырой картофелине в день. Нужны
витамины! А у нас на всю больницу — двадцать кило кар-
тошки...»
Они подошли к постели Зозули. Тяжелого, широкопле-
чего украинца крепко держали за руки два санитара.
Больной метался в огненном тифозном бреду. Он резко
приподнимался, вырывал руку, дрался, но стать на опух-
шие ноги не мог. Цинга не позволила бы ему сделать ни
шагу. Растерянно глядел на друга Сидоренко. Он еще пом-
нил, как этот веселый и шумный здоровяк на удивление
всей бригаде съедал подряд девять обедов, состязаясь
с другим таким же богатырем с Харьковского тракторно-
го — Козыревым.
— Здесь его трудно будет поднять,— удрученно прого-
ворил врач,— такому, сам понимаешь, одному надо два
кило картошки в день! Где же взять ее?
Сидоренко уходил из больницы в отчаянии. Начина-
лась суровейшая для стройки пора. На улицах все чаще
появлялись согбенные фигуры па костылях: людям отка-
зывались служить ноги. Тяжело постукивая деревяшками
костылей, с трудом выползал из своей палатки бригадир
плотников Андрей Гоменюк. Он твердо знал: ложиться
нельзя! Бригада ждет. Каждый день нужно дать ей рабо-
ту на постройке бараков. Но в конце концов цинга свалила
и Андрея. Недавно он сам ездил в Хабаровск хлопотать
о продуктах, кое-что с невероятными трудностями доста-
вил на грузовиках по льду, но разве так обеспечишь пита-
ние многотысячного коллектива стройки? Надо ждать на-
вигации...
Что делать? Члены комитета сидели задумавшись. Не-
обходимо начать вывоз больных в Хабаровск. Кому пору-
чить это тяжелое и хлопотное дело? Зимой нелегко до-
браться до Хабаровска по торосистому льду Амура. Все
256
знали, с каким трудом ездил туда комсомолец Спирин,
пятнадцать дней тянулся его путь, прерываемый пургой,
заносами, бездорожьем. Фунт хлеба приходилось растяги-
вать на три дня. Семь дней сидел он в каком-то лесном
шалаше, спасаясь от снежной вьюги. Когда же на пятна-
дцатые сутки Спирин приехал наконец в Хабаровск, он...
не смог выйти из машины: правая нога была сведена су-
дорогой и полуобморожена. Его шатало, и перед глазами
вспыхивали какие-то красно-лиловые пятна.
И все-таки Спирин добрался... Но как везти больных,
ослабевших, истощенных людей?
— Пойдет Крикун! — вдруг решительно заявил Зан-
гиев.— Колька обязательно справится!
Крикуна нашли в сарае, на дверях которого было на-
писано мелом: «Осоавиахим». Он бережно вынимал из
ящиков малокалиберные винтовки, противогазы, плака-
ты — все, что удалось Спирину привезти на грузовике
из Хабаровска для участников организованных комсомоль-
цами курсов Общества содействия обороне, авиации и
химии. Крикун был большим любителем оружия. Он вся-
чески старался в свои восемнадцать лет обрести энергич-
ный и суровый воинственный облик. Портупея на нем
скрипела. Приятно пахла кожей кобура. Каждое утро Кри-
кун упражнялся в стрельбе. Он добился звания инструк-
тора и теперь готовился преподавать на курсах.
— Коля, в комитет! — позвал его Сидоренко.
В комитете уже был доктор. Комсомольцы решили ор-
ганизовать чрезвычайную пятерку по вывозке больных
цингой. Рейсы надо было начинать немедленно, пока Амур
еще покрыт толстым льдом. Больных накопилось очень мно-
го. Крикуну и доктору поручили отобрать первую партию
Ваня Сидоренко побежал доставать полушубок для Зо-
зули. Доктор просил ребят уговорить ехать и Андрея Го-
менюка, для него была заготовлена курортная путевка.
257
Около шалаша, где жила бригада Андрея, горел костер.
Ребята кипятили ему чай, грели молоко, купленное за бе-
шеные деньги у крестьян, и какие-то подмерзшие, дико-
винные в ту пору булочки. Андрей лежал пластом. У него
очень болела грудь, крошились зубы. Он даже начал гово-
рить с каким-то странным свистом, и слова с шипящими
буквами звучали смешно, как у ребенка. По вечерам
друзья растирали его какой-то, прописанной врачом,
мазью. Ранним утром беспомощного Андрея вытаскивали
на соломенном мате на солнце греться. Но ему становилось
все хуже и хуже, у него уже выпало восемь зубов.
И все-таки он отказался уезжать: «Помирать, так около
вас,— говорил Андрей, упрямо качая своей белобрысой
головой.— И пусть дают эту путевку кому-нибудь друго-
му».
Так он и не уехал.
А тут на беду, пока Крикун отвозил тяжелобольных
в Хабаровск, стало худо и Ване Сидоренко. Врач осмотрел
его кровоточащие десны, ощупал отекшие ноги, подумал и
сказал:
— Слушай, Ваня. Тебе еще надо много работать. Ты
этого хочешь?
— Хочу,— ошеломленно ответил Сидоренко. — Что
это вы?
— Уйди в лес, Ваня! — горячо сказал доктор.— Ну,
хоть на десяток дней. Ищи мерзлую клюкву, бей дикого
зверя, пей теплую кровь. Спасение только в этом! Возьми
с собой Женю Ремпеля. И ему пора. Вернетесь — будете
работать, как новые. Не откладывайте этого, Ваня!
Вечером в комитете был разговор. Ребята настаивали
на том, чтобы Сидоренко и Ремпель ушли в тайгу. На сле-
дующий день вышли провожать «майн-ридов», как их
успел прозвать Костя Зангиев.
258
Огромному двадцатилетнему детине Ремпелю с трудом
выискали валенки.
— Ну, не ноги, а лыжи! — хохотал Ваня, когда его
спутнику всей артелью натягивали валенки невероятного
размера.
На маленьких нартах уложили складные трубы, ма-
ленькую железную печку, брезентовую палатку, мешок
сухарей, флягу спирта, запас спичек, чая. Сидоренко и
Ремпель взяли с собой охотничьи ружья.
Возвращались с проводов молча. Костя Зангиев беспо-
коился за Женю Ремпеля: белокурый статный украинец,
он никому не жаловался на свои недуги, но доктор расска-
зал Косте, что цинга уже крепко задела парня, покрыла
черными пятнами и отеками его атлетическое, крупное
тело.
— Придут ли обратно? — волновался Зангиев. Ребята
помолчали.— Придут! Не могут не прийти!—решительно
заключил он,— Выживут!..
И Сидоренко с Ремпелем выжили, как ни трудно им
пришлось.
Вот как сам Сидоренко рассказывал мне три года спу-
стя, когда мы встретились с ним в Комсомольске, удиви-
тельную историю своего «таежного лечения».
— Так вот, насчет цинги... Вы уже слыхали, что здесь
делалось в ту зиму. У нас не хватало овощей, не было
кислот. Больных увозили в Хабаровск по амурскому льду
на грузовиках. Но ведь всех не вывезешь! Брали тех, кто
совсем не мог ходить, а мы с Женей Ремпелем еще кое-
как передвигались...
Сидоренко сделал паузу. На веранде у нас было тихо.
В печке потрескивали дрова. За окном выл ветер. Мы от-
лично представили себе в эту минуту, какой рискован-
ной была эта затея —уйти лечиться в лес... Глухая, непро-
ходимая тайга, которая до сих пор держит Комсомольск
259
в цепком кольце, страшна своей неприступностью даже
для здорового человека. Видимо, положение в то время
было действительно критическим, если врач вынужден был
дать такой совет...
— В общем, выбора у нас не было,— продолжал наш
собеседник, тряхнув курчавой головой.— Очереди на эва-
куацию не дождешься, а на площадке мы просто погибли
бы. Решили идти... Проводили нас ребята хорошо. Все да-
ли с собой, что только смогли собрать, даже подарили
обшитые мехом нанайские лыжи, чтобы легче было нам
двигаться. Сами понимаете, идти было трудно: ноги
пухлые, точно их из ваты сделали, из десен кровь идет.
Но мы идем. Идем и стараемся не останавливаться: хоте-
лось сразу забраться поглубже в тайгу, где зверья больше.
На ночь палатку даже не раскладывали, ночевали прямо
у костра.
Так шли мы восемь дней. Отошли километров за сто
вверх по течению Силенки, и вот спускаемся мы с сопки
и видим замерзшее болото, а на нем какие-то красные пят-
на. Присмотрелись: клюква! Обрадовались: вот они, вита-
мины! Значит, тут и быть нашему лагерю. Нарвали мы
этой клюквы, пожевали, отдохнули немного. Кругом мерт-
вая тишина. Так и прозвали мы это болото «Мертвым».
Потом поставили палатку, забросали ее сверху снегом,
внутри поставили свою разборную печурку, развели огонь.
Не совсем удобно, но тепло.
Живем так несколько дней. Жуем клюкву, заедаем су-
харями, пьем воду из талого снега. Стало нам чуточку лег-
че. Но помним совет доктора: «Кровь вам нужна, без нее
не выздоровеете». Стали вылезать из палатки на охоту.
Ремпель подстрелил несколько белок. Ободрали их, на-
чали жевать, потом бросили, мясо жесткое, противное,
с души воротит.
Ищем настоящего зверя, а он от нас все уходит. Прав-
260
да, однажды утром у палатки мы увидели след рыси —>
у нее такая продолговатая когтистая лапа,— но найти эту
рысь нам так и не удалось. Измучились мы, исхудали,
а удачи все нет. И вдруг пришло к нам так неожиданно
счастье, что мы сразу даже и не разобрались, что это та-
кое: то ли удача, то ли смерть нам обоим...
Сидоренко говорил скупо, не вдаваясь в детали, но фак-
ты были настолько сильны и ярки, что мы легко предста-
вили себе, как все случилось.
Был вечер, поздний вечер. Молодые охотники ушли
далеко от палатки, перевалив через несколько сопок. Но и
здесь они не встретили зверя.
На землю уже падали сумерки. Под сенью высоких со-
сен быстро темнело. Сидоренко и Ремпель медленно пле-
лись обратно, разглядывая свои следы. Шел реденький
снег. И вдруг Ремпель вскрикнул и как-то грузно осел.
Сидоренко побледнел и схватил его за руку. Что случи-
лось? Оказывается, снег припорошил тонкий ледок, затя-
нувший бурный незамерзший ручей, и Ремпель провалился
по пояс.
Неудачливые охотники развели костер. Ремпель стал
угрюмо сушить свой промокший валенок. У него не было
таежного опыта, и вся история кончилась тем, что у ва-
ленка выгорела подошва.
Тем временем в лесу стемнело еще больше. Пока
охотники возились у костра, снег запорошил их следы.
Где палатка? Куда теперь идти?..
— Сказать по правде, жутко нам стало,— медленно
говорил Сидоренко.— Все же стараемся духом не падать.
Разделились и пошли в разные стороны: кто первым най-
дет палатку, тот подаст сигнал выстрелом. Вот тут и при-
валило нам наше неожиданное счастье...
Ремпель в сумерках заметил кабаргу. Дикая коза пуг-
ливо оглянулась на человека, вздрогнула и прыгнула в сто-
261
рону. Ремпель схватил свой дробовик и выстрелил
в кабаргу. Раненая коза пошла прямо на Сидоренко. Тот
не растерялся и доконал ее пулей. И вот...
— Подбегаю я к ней, вытаскиваю нож и — по горлу,
а другой рукой кружку подставляю. Подходит, хромая,
Ремпель. Сели мы около кабарги на снег, пьем кровь из
кружки. Соленая она, теплая, пить противно, но что поде-
лаешь, если нужно!
Потащили мы кабаргу за собой. Долго искали палатку,
а потом как-то спустились со скалы в долину и вдруг ви-
дим: вот она, совсем рядом. Обрадовались до безумия!
Забрались в палатку, развели огонь и до утра провозились
у своей печурки: снимали шкуру с кабарги, вырезали поч-
ки, сырыми их ели, мясо жарили...
Прожили мы на этом болоте две недели. Природа свое
взяла. Окрепли, поправились. Под конец, когда сухари
у нас все вышли, решили вернуться в Комсомольск. И что
же вы думаете? Ребята нас сразу и не узнали. Они уж
начали было опасаться, что мы погибли, а мы вернулись
здоровыми и веселыми. Притащили с собой целый ворох
беличьих шкурок, мороженое мясо.
Врач, осмотрев Сидоренко и Ремпеля, остался доволен.
Открыв лежавшую на столе толстую книгу, он прочел
им небольшой отрывок: «Эту болезнь знавал еще Гиппо-
крат. На кораблях дальнего плавания, в войсках во време-
на продолжительных походов, в осажденных городах, в ла-
герях пленных она была обычной гостьей. Триста лет ее
описывали историки и путешественники. Еще в 1671 го-
ду француз Бенет заметил: «В Норвегии и других странах
севера люди, заболевшие цингой, отправляются в леса,
чтобы пользоваться там ягодами, и не возвращаются отту-
да, цока болезнь их не уменьшится...»
— Вот так и я лечил вас, мои таежные курортники,—
сказал, улыбнувшись, доктор.
262
За это время Крикун уже отвез по льду первую партию
больных в Хабаровск. Он благополучно доставил их в
город, устроил в больницы, а некоторым добыл путевки
на курорты. Крикун не знал еще, что освободившийся ба-
рак больницы в Комсомольске заняли новые цинготные.
Всех увезти в Хабаровск было невозможно. А на месте ле-
чить их становилось трудней и трудней. Те, которые еще
не слегли, носили в кармане в газетной бумажке заветный
кусочек чесноку, его привезли из Хабаровска. Несколько
раз в день драгоценную дольку вынимали и натирали ею
опухшие десны.
Надо было любыми способами продержаться до лета,
а оно было еще далеко.
Однажды в комитет комсомола вызвали нескольких
молодых слесарей:
— Ребята, поезжайте в деревню Болонь, там нужно
к севу подремонтировать сельскохозяйственный инвен-
тарь. Познакомитесь с комсомольцами Болони, расскаже-
те им о наших делах. Может быть, они нам чем-нибудь
помогут...
Через некоторое время стройка радостно встречала го-
стей: болонские комсомольцы везли для больных рабочих
свежую, пойманную в проруби рыбу.
В эти же дни в тихий морозный вечер вниз по Амуру
ушла лыжная экспедиция. Румяный Лева Качаев летел
по искрящемуся плотному снегу впереди всех. За ним —
Рудольф Шидловский, на спине у которого висели рюкзак
и взятая напрокат у девушек гитара. Следом — Мордаков,
Нутрецов... Всего шло на северо-восток десять комсомоль-
цев. Они тащили в своих сумках газеты, книги, тысячу тет-
радей.
Около часа ночи подошли к стойбищу нанайцев Бель-
го. Многоголосая стая псов учуяла экспедицию еще издали.
Леву Качаева окружило беснующееся собачье кольцо. Уп-
263
ряжные и сторожевые, лохматые, остроухие ярые псы
сгрудились стенкой, не давая проходу. Неуклюже передви-
гая ногами, Качаев отражал эту атаку лыжными палками.
Деревня спала. Наконец ребята достучались к комсомоль-
цу Самару. Он тепло встретил ночных гостей. Угостил юко-
лой, квашеной капустой. Замерзшие и усталые, комсомоль-
цы выпили ведро чаю. Утром начали знакомиться с жите-
лями стойбища.
— Батика-фу,— весело здоровался Качаев, заходя
в дом охотника.
И первой ему отвечала бабушка с трубкой: «Батика-
фу». Самым последним неразборчиво лепетал крошечный
ее внучек: «Батика-фу»...
Днем Лева и Рудольф созвали сход, рассказали охотни-
кам и рыболовам о новом большом городе, строящемся
на амурском берегу. Потом устроили в школе вечер. Лева
читал «Левый марш». Рудольф простуженным голосом спел
романсы Глинки. Мордаков скинул лыжный костюм и,
оставшись в трусиках и майке, ловко сделал стойку. Нут-
рецов с чувством спел «Заводы, вставайте!». Нанайцам
концерт понравился. Они не хотели уходить. Тогда Лева,
отчаянно напрягая память, начал выкрикивать стихи
о спартакиаде. Спев все романсы, Рудольф перешел на ча-
стушки. Мордаков выгибался мостом и ходил на руках.
Нанайцы смеялись, им понравились приезжие гости.
Увидев, что, как говорится, контакте аудиторией уста-
новлен, Лева прекратил концерт и серьезно заговорил: «До-
рогие товарищи! На берегу Амура мы строим город юности.
Мы не боимся никаких трудностей. Но нам не хватает сы-
рого мяса и овощей. Наши товарищи начали болеть и уми-
рать. Приезжайте к нам, помогите. Мы заплатим вам шир-
потребом».
Нанайцы сочувственно закивали головами — они не
знали, что в селении Пермском стряслась такая беда. И
264
назавтра туда потянулись подводы, груженные свежим
продовольствием. А лыжный патруль Левы Канаева уже
умчался дальше. Вслед им нанайцы кричали: «Падам-де
радику! Паду-ману!» (До свидания! Счастливый путь!»).
Ребята начали свыкаться с лыжами. В день делали ки-
лометров по сорок. Отовсюду к стройке начинали двигать-
ся подводы, груженные мясом, рыбой, квашеной капустой.
Конечно, этого было мало, чтобы прокормить всех больных
строителей, ио врачи были рады и тому, что удалось со-
брать.
Два рейда провел патруль Левы Качаева. В первый раз
они прошли двести двадцать пять километров, во второй —
четыреста семьдесят пять.
По следам комсомольской экспедиции колхоз «Славян-
ка» отправил больным строителям мясо и черемшу. Дру-
гой колхоз отвез стройке молоко и несколько тонн толстых
увеститых сазанов. Все это было нужно позарез: продо-
вольственное положение на стройке ухудшалось. Снежпые
заносы задерживали муку, отправленную из Хабаровска,
тридцать грузовиков безнадежно застряли где-то далеко,
застигнутые свирепой пургой. И многие бригады приноси-
ли в эти дни в редакцию «Амурского ударника» собствен-
норучно заполненные заявления такого рода:
Мы требуем ввиду создавшегося бездорожья и невоз-
можности своевременной забросни продунтов временно со-
нратить нормы выдачи печеного хлеба,,. Больше пролвтар-
сной сознательности! Мы понимаем, что это трудности
временного порядна,
АСТАХОВ, БУ БЛИН, ВОЙН, РУДОМЕТНИН и др.
Возвращаясь из последнего похода, Лева и Рудольф
встретили на льду целый караван грузовиков. Это Коля
Крикун отправился с больными в очередной рейс. Стояли
265
последние зимние холода. Морозный воздух был по-особеи-
ному густ и плотен. Побелели телеграфные провода
на пригорке. Белый иней затянул все иголочки хвойных
деревьев. Лыжники шли невесело, приплясывая, ежеми-
нутно затевая, чтобы согреться, борьбу, оттирая подмер-
зающие щеки. Они немного устали. Хотелось домой,
к огоньку, к друзьям. Навстречу им медленно двигался
цинготный караван. Шоферы заботливо и тщательно обхо-
дили холмистые бугры, ледяные торосы капризной реки.
Крикун выбежал навстречу лыжникам.
— Опять везешь? — спросил его Лева.
— В третий раз уже,— угрюмо ответил Николай.—
Тут Жук и Званцев лежат. Плохи очень.
«Да и сам-то ты не так уж хорош»,— с тоской подумал
Лева, оглядев осунувшееся Колькино лицо, на котором
лихорадочно горели яркие глаза.— Может, помочь что на-
до? — сказал он вслух.
Ребята подошли к машинам. Измученные цингой, опух-
шие люди, закутанные в полушубки и одеяла, лежали не-
движимо. Пожелтевшие лица были неузнаваемы.
— Ну, вот на эту сопку, за сучьями! — скомандовал
Качаев.— Разжигаем костры. Надо согреть больных!
Несколько часов провели у костров. Больных напоили
чаем, обогрели. Коля рассказывал ребятам об итогах пер-
вого зачета в политкружках («Сам Зангиев сел на мель,
когда спросили насчет итогов пленума ИККИ!»), об инте-
ресных краеведческих разведках в поисках стройматериа-
лов...
— А вы знаете, броненосец держится уже четыре дня!
На борту раненых нет. Все здоровы,— вдруг сказал Коля,
и черные большие глаза его заблестели еще ярче.
Ребята посмотрели на него с недоумением. Какой бро-
неносец, где? Они уже около месяца ничего не читали,
кроме своего «Левого марша» да «Баллады о юноше Мар-
266
ко». И Крикун с увлечением рассказал им о новом «Потем-
кине» голландского флота», о героическом восстании на
броненосце у берегов Суматры. Ребята на стройке очень
волновались за судьбу экипажа. С горячим сочувствием
читали о том, что волнения перекинулись на крейсер
«Ява», возглавлявший флотилию, призванную подавить
восстание.
Даже в эти горячие дни Колька находил время, чтобы
сбегать вечером к Ильину в редакцию и принести ребятам
свежие известия: что там слышно с «Де Цевен Провин-
сиен» — так назывался мятежный броненосец.
Пора было двигаться дальше, хоть ребятам и не хоте-
лось обрывать этот интересный разговор. Но засиживать-
ся им тоже было нельзя. Ведь лыжники шли в свитерах,
без шуб. Грузовики снова поползли черной вереницей
по ледяной тропе. Крикун вскочил на последний, скрылся
за дверью шоферской кабины. А перед ребятами скоро за-
брезжили огоньки Комсомольска.
— Очень сдал Крикун,— вдруг высказал вслух Лова
мучившую всех мысль.— Похудел так, словно гложет его
что-то! Как бы не свалился по дороге. Нужно будет пре-
дупредить ребят в комитете. Что они, сами не заметили,
что ли?
В комитете, оказывается, тоже заметили. Но сам Кри-
кун и виду не подавал, что едва держится, как всегда, был
по-военному подтянут, бодр. По-прежнему скрипела
на нем блестящая портупея. Молодцевато сидела юнгштур-
мовка. Он постоянно находил время бриться и стирать
бельге подворотнички к своей гимнастерке.
На советы беречь здоровье Крикун не обращал ника-
кого внимания. Он знал одно: ходить он может, а товари-
щи, больные цингой, не могут — и работал из последних
сил. Вот почему этот рейс в Хабаровск оказался для него
роковым. Вернувшись на стройку, он свалился и встать
267
уже не смог. Врачи поставили диагноз: цинга и тиф одно-
временно — точь-в-точь как было у Зозули, которого Кри-
кун одним из первых отвез в Хабаровск.
Болезнь развивалась бурно, организм был страшно ос-
лаблен, и через несколько месяцев Николая Крикуна не
стало...
Хоронили его хмурым сырым утром, в выходной день.
С Амура дул резкий, пронизывающий до костей ветер.
С неба лил дождь. Небольшой легкий гроб, обитый красной
материей, несли, сменяясь, лучшие друзья Николая. Клад-
бище было далеко — в пяти километрах от стройки, в гу-
стом лесу.
У открытой могилы комсомольцы дали салют из ружей.
На могиле поставили невысокий столбик под двускатной
крышей и вырезали перочинным ножом: «Николай Нико-
лаевич Крикун. Погиб смертью отважных за дело рабочего
класса». И когда все уже было кончено, комсомольцы дол-
го еще стояли, понурившись, у могилы, уходить домой ни-
кому не хотелось, и только поздней ночью, усталые, они
вернулись в поселок...
Право положить
первый камень
Но вернемся к тем критическим весенним дням, когда
Крикун еще был жив,— страшная, бесконечная,
невыносимая зима, принесшая людям столько горя и
несчастий, наконец пришла к своему концу. Лед на Амуре
потемнел и растрескался. Поверх него пошли потоки
ржавой, застоявшейся в озерах воды. Снег сошел, и на
склонах сопок робко пробивались первые весенние травы.
Однажды ночью до бараков донесся далекий треск. Все
268
повеселели: Амур расправляет плечи! Еще немного,
и лед уйдет к океану. Но положение на стройке остава-
лось критическим. Паек еще уменьшили. Было досадно:
где-то там, в Хабаровске, лежат сотни тонн муки, адресо-
ванные Комсомольску, а тут-
Макаренко собрал бригаду и строго сказал:
— Мы приехали сюда строить корабли, и мы их по-
строим. Правильно? Поэтому мы будем строить бараки.
А тот, кто будет работать лучше всех, тот пойдет на строй-
ку завода. Мы будем соревноваться со Смородовым.
Из задних рядов кто-то насмешливо крикнул:
— Хватит! Пусть нас сначала накормят!
Макаренко тихо, но твердо произнес:
— Кто считает, что он наработался, пусть катится
к чертовой матери, а мы до конца отсюда не уйдем. По-
нятно?..
В этот день хлеба не дали совсем. В столовых варили
пшенную кашу.
На стройке начиналось соревнование за право участво-
вать в закладке нового большого завода.
Алексей Смородов как-то вытянулся и изменился в ли-
це. То ли он еще больше похудел, то ли возмужал, но стал
совсем иным, подвижным, энергичным, бойким. Дни и но-
чи пропадал он на своем участке, весь осыпанный опил-
ками и стружками. Из всех карманов его стеганой ватной
куртки торчали инструменты, чертежи, бумаги. Бригадир
ударной бригады плотников уверенно шел к первому ме-
сту, и Макаренко озабоченно глядел на своего соперника.
Правда, и Макаренко работал хорошо, но молодой брига-
дир Алексей Смородов, выросший как-то сразу, неожидан-
но для всех, легко опережал его. В газете все чаще писали
о Смородове, о смородовцах, о смородовских методах. Чу-
дом выживший украинский комсомолец Андрей Гоменюк
шептал, шамкая беззубым ртом:
269
— Ну ino ж ты скажешь? От это работа. Шо ж ты
скажешь?..
Стройка продолжала жить. На второй общегородской
конференции комсомола весной 1933 года выступавший
с отчетом Иван Сидоренко — он был тогда уже секретарем
комитета комсомола — говорил (я цитирую протокол):
«Полуторатысячный отряд краснознаменного комсомола,
мобилизованный на штурм вековечной тайги, в трудной,
неосвоенной обстановке, борясь с нытиками и трусами и
преодолевая косность и трудности, шел непобедимо впе-
ред. И на сегодняшний день там, где были пустыри, уже
имеется освоенная площадка строительства. Этим комсо-
мол завоевал право нанести на карту Дальневосточного
края свой новый социалистический город, которому будет
присвоено имя — Комсомольск!»
Сидоренко приводил правдивые, беспощадные и в то
же время мужественные цифры, показывавшие, какой
трудной была эта зима: дезертировал 561 человек, уехало
по болезни 329, осталось 1554, из них 847 ударников.
1362 комсомольца дали обязательство не покидать стройку
до конца пятилетки. Численность комсомольского актива
выросла вдвое. Политучебой охвачено 1144 комсомольца и
202 человека, не состоящих в рядах комсомола. На строй-
ке созданы и работают — вечерняя совпартшкола, комвуз,
семинары пропагандистов, семинар групоргов, курсы се-
кретарей ячеек, организован театр рабочей молодежи, ра-
диостудия. Проводится борьба с вошью. В кружках осоа-
виахима обучено 278 стрелков первого класса, создано три
пионерских отряда, взяты на учет и обучаются 283 негра-
мотных.
В папке с материалами второй общегородской конфе-
ренции комсомола я нашел тогда еще один документ, ко-
торый, казалось бы, не имел никакого отношения к ней,
быть может, он попал туда чисто случайно. Это был рису-
270
нок, сделанный неумелой рукой самоучки. На нем изобра-
жена корчевка тайги: один юноша валил дерево, двое
других поддевали ломом корни. На заднем плане — четвер-
тый парень глушит ломом медведя. Где-то вдали, словно
мираж мечты, на фоне восходящего солнца — трубы пока
еще не существующих заводов и самолет в небе. Подпись
гласила: «Рисовал Лапшин». Но было в этом неумелом
наивном рисунке нечто такое, точно передающее дух вре-
мени, что я подумал: Сидоренко правильно поступил, при-
ложив его к своему отчету...
А комсомольская организация тем временем уже раз-
вертывала соревнование за право закладки первого камня
будущего города. Вот лежит передо мной «Социалистиче-
ская путевка на право кладки первого камня», отпечатан-
ная по всем правилам в типографии «Амурского ударни-
ка» в апреле 1933 года. Она открывается словами:
«Пролетарии всех стран, соединяйтесь!», и в ней сказало:
«Тебе партия и правительство доверили один из ответствен-
ных участков социалистического строительства. На тебя возло-
жена почетная задача — в глухой тайге, на окраине нашего
социалистического Отечества, под руководством партии построить
индустриальный гигант и дать стране новый промышленный
центр Дальнего Востока.
Будь же достоин и оправдай возложенное на тебя, повышай
производительность труда, снижай себестоимость, дерись за пе-
ревыполнение планов, подтягивай отстающих, дай образцы своего
труда. Научи всех рабочих работать по-ударному.
Лучшие из вас, пришедшие с эстафетой к финишу с лучшими
показателями, положат первый камень в фундамент нашего ги-
ганта.
«Дерись за это право!»
И далее каждый должен был записать в этой путевке
свои личные обязательства.
271
Пролетарии всех стран. соедиваВтеоь!
ОРГАНИЗУЕМ ПЕРВОМАЙСКУЮ ПРОМЫШЛЕННУЮ
— ЭСТАФЕТУ -------------
„Производственный план есть жи-
вая и практическая деятельность мил-
лионов людей.
Реальность нашего производствен-
ного планаэто миллионы трудящихся,
творящие новую жизнь"
СОЦИАЛИСТИЧЕСКАЯ ПУТЕВКА
НА ПРАВО КЛАДКИ ПЕРВОГО КАМНЯ ФУНДАМЕНТА
ПЕРВЫХ ПРОМЫШЛЕННЫХ КОРПУСОВ АСЗ
(БРИГАДЕ, РАБОЧЕМУ, ИТР, СЛУЖАЩЕМУ)
Выдано тов........................._.....
бригада, участок, отдел _.
выполняемая работа
самозакрепился или нет....
участвовал ли в соцсоревновании ...
Начальник строительства КАПЕЛЬ
Секретарь парткома ПЛЕХАНОВ
Председатель постройкома 1ЦЕГОЦКИЙ
ДВК г.. Комсомольск яа Амуре, 193} г. апрель м-Ц
Так выглядел этот документ эпохи...
БРИГАДА, ПРИШЕДШАЯ ПЕРВАЯ К ФИНИШУ И ДАВШАЯ ЛУЧШИЕ
показатели перевыполнения обязательств
—=—-------- П О Л У Ч А Е Т
1. Право на закладку первого камня в фунда-
мент промышленного строительства
2. Заносится в полном составе в красную
книгу социалистических побед.
8. Каждый член бригады получает ударную гра
моту героя 2 ой пятилетки.
4. 4-ре костюма, 2-ве кожаных тужурки, 10-тг
пар хромовых ботинок, три пары белья на каждого.
2-ва места на курорт. 2 места бесплатною посе-
щения кино, клуба, библиотечку для бригады н;>
сумму 100 руб.
ВТОРАЯ БРИГАДА,
перевыполнившая пл ан получает:
1. Грамоту ударника, два костюма, 4-ре пары
хромовых ботинок, одну пару белья на каждого,
одно место на курорт и одно место бесплатного посе
щенвд кино, клуба.
ТРЕТЬЯ ПРЕМИЯ
Получает 3-я бригада 2-ва костюма, одну пару хро>
новых ботинок, 5-ть пар белья, одно место на курорт
Хозрасчетная бригада или перешедшая на хоз-
расчет получает на 25 проц, больше.
Начальник строительства КАПЕЛЬ.
Секретарь парткома ПЛЕХАНОВ.
Председатель постройке'-'- ЩЕГОЦКИЙ
Бригада, победившая в соревновании, получала: право
на закладку первого камня в фундамент промышленной
стройки; право быть занесенной в полном составе в Крас-
ную книгу социалистических побед; каждому члену брига-
ды полагалась ударная грамота героя пятилетки; бригаде
причиталось получить четыре костюма, две кожаные ту-
журки, десять пар хромовых ботинок, три пары белья
на каждого, две путевки на курорт, два постоянных места
в кино и библиотеку...
Так вот и подошел погожий день двенадцатого июня
1933 года, с которого ведет нынче отсчет своих юбилей-
ных дат город Комсомольск-на-Амуре. И право на участие
в закладке, как и следовало ожидать, завоевала упорной
борьбой бригада нижегородца Алексея Смородова. Мака-
ренко скрепя сердце признал себя побежденным.
День был солнечный, жаркий. За околицей Пермского
подсыхало кочковатое болото — тайга здесь была уже вы-
рублена, и только кочки да пни напоминали об адских
трудностях прошлого лета. Сопки щедро украсились оран-
жевыми, синими, голубыми, желтыми коврами цветов.
Свинцовый Амур все так же стремительно мчался
к океану. День выдался на редкость тихим. Поодаль от
берега стояли прибывшие по случаю закладки города при-
земистые грозные боевые корабли серо-стального цвета,
и толпа ребятишек, визжа от радости, считала праздничные
разноцветные флаги, вывешенные на реях. Флагов оказа-
лось очень много, и сосчитать их было трудно. Потом
оказалось, что здесь было очень много интересного и кро-
ме флагов. Например, пушки кораблей или краснофлотцы,
замершие у кормовых флагов. От любопытства сгорали не
только дети, но и взрослые, на обрыве собрались сотни
людей.
Вскоре на палубе самого красивого корабля появилась
274
группа людей в военных и штатских костюмах. Самым глав-
ным среди них был человек в белом кителе. Вскоре все сели
в катер и помчались к берегу. Человек в белом кителе лег-
кой походкой прошел мимо ребят, погладил кого-то по го-
лове и стал карабкаться на крутой обрыв. За ним шли
остальные. Толпы людей повалили куда-то в сторону от
берега, на расчищенную от пней площадку. Там уже были
вырыты огромные ямы — готовились к закладке фундамен-
тов первых цехов.
С трибуны говорили речи. Комсомольцы плотным коль-
цом стояли вокруг. Смородов старался делать безразлич-
ное лицо, но это ему не удавалось: он, черт возьми, все-
таки добился своего! Его бригада победила в соревнова-
нии, и сегодня именно он подпишет акт закладки
огромного завода в тайге. Акт этот будет замурован
на вечные времена в фундаменте заводского цеха. Мака-
ренко выглядел немного сконфуженным, но в конце кон-
цов и у него были неплохие итоги: его бригада получила
вторую премию.
Председатель сказал:
— Слово имеет командарм Особой товарищ Блюхер...
Михаил Гори, он же Ильин, хотел что-то записать
в блокнот, но тут же выронил карандаш и громко заапло-
дировал, широко улыбаясь своим крупным, по-детски при-
пухлым ртом.
Человек в белом кителе прйщурил свои добрые глаза,
подошел к барьеру. Ильину так и не удалось записать его
речь: все время разглядывал командарма, о встрече с ко-
торым мечтал еще в Одессе. Но он и так отлично запом-
нил, о чем шла речь.
Командарм был строгим и прямым человеком. Он при-
ехал сюда не для того, чтобы говорить комплименты ком-
сомольцам. Очень хорошо, что строители сделали так мно-
го — они заставили тайгу отступить и теперь начинают на-
275
На строительство Комсомольска.
конец строить завод. Армия поможет строителям, но еще
не все готово к развертыванию капитальных работ. На
стройке до сих пор много беспорядка, лишней толчеи, не-
организованности.
Блюхер обвел глазами лица комсомольцев и запросто,
душевно спросил их:
— Ну так как же, дадите в срок завод?
И тысячи людей подняли руки, замахали фуражками и
закричали:
— Дадим!..
В этот миг было забыто все: и холодные печи в шала-
шах, и дрянные обеды из походных кухонь, и ледяная ку-
пель в Силенском озере, и цинга, и голодная ночь на бере-
гу в ожидании парохода, который привез вместо хлеба
деревянные колеса. Сбывалось то, о чем думали, говорили,
276
КРАЙНИЙ
СРОК
Лпстовка выездной редакции «Ком-
сомольской правды», обращенная к
строителям железной дороги Воло-
чаевка — Комсомольск (1936 год).
l«J ДЕКАБРЯ
К it ом у дню все
строительные работы
НАДО ЗАКОНЧИТЬ!
спорили, мечтали вот уже второй год — кончался хаос,
начиналась настоящая стройка. Вот здесь вырастут огром-
ные цехи завода. А когда закончится его строительство,
теперешние плотники станут токарями, землекопы — фре-
зеровщиками, бетонщики — инженерами-конструкторами...
— Дадим!..
Смородов кричал изо всех сил, победоносно глядя
па Макаренко. Тот весело говорил ему что-то, но в общем
крике разобрать его слова было невозможно, и Смородов
на всякий случай согласно кивал головой. Михаил Горн
хлопал по плечу Гоменюка и орал ему на ухо:
— Командарм-то у пас мировой, а? Хороший коман-
дарм...
277
ЗДТЕЙНИН, ГОТОВЬСЯ!
Гитаристы, настройте инструменты!
Плясуны, разучите новые танцы!
Певцы, разверните ноты!
7 ДЕКАБРЯ в 8 час. вечера в клубе им. 16-летия
Октябрьской революции состоится
ОБЩЕГОРОДСКАЯ
ОЛИМПИАДА
САМОДЕЯТЕЛЬНОСТИ,
на иогорой вудут подведены первые итога потыва >ате*нинов
ШИРЕ РАШЕРТЫВАЙТЕ САМО ДЕЯТЕЛЬНОСТЬ!
птгт, в каждом оьшжатаа в иаждм доит миапвт Bfttna.
Афиша выездной редакции «Комсомольской правды», обращенная
к жителям Комсомольска
фюМСОМОЛЬСКАЯ ПРАВДА
ПЕРВОМУ
ПАССАЖИРУ
ПЕРВОГО
ПОЕЗДА
ХАБАРОВСК
КОМСОМОЛЬСК
НОЯБРЬ
19 3 6
г
'-'троптелы-твс дороги шло
we только днем, нп и ночью
При свете костров и факелов
прокладывались п тенге—кило-
метр ла километром — новые
пути Когда не жватало людей
для подноски костылей — совет-
ские женщины, жены руконо-
дмтелей строительства, по своей
доброй воле явились на уклад-
ку и стали разносить костьми
строителями Они не юте л и
быть а стороне от стройки
аи. в дружном контакте
оутеармейцее, вольнонаемным
сотрудников, командиров и чж
жен—шла укладке последним
километров пути к юному го-
роду Комсомольск на - Амуре
Так, благодаря втому контакту,
рождались в зимник ночам не-
превзойденные рекорды уклад*
км- 7 километров в сутки
О
дни исторического 8-го
чрезвычайного Сезда Советов
Союза ССР, на последним кило-
метра! у Комсомольска легли
последние рельсы. Чекисты-про-
ложили путь в тайге к новому
городу, они построили прекрас
ную дорогу счастья для гея.
кто никогда не был счастлив
Семафор открыт!
Полным ходом
мчись первый поезд
в город юности Ком-
сомольск-на-Амуре!
,.ол. I» »-«7«> Т.р.» ИМ
В*гв»-рея««в** .Копсов ор«ады* ДВ
Памятка выездной редакции «Комсомольской правды», изданная
для пассажиров первого поезда, прибывшего в Комсомольск.
Гоменюк улыбался и шамкал:
— Шороший...
— Черт беззубый! Скорее вставляй новые челюсти.
На сорок лет моложе станешь...
Крики утихли. С трибуны читали акт о закладке заво-
да, отпечатанный на какой-то особой плотной бумаге. По-
том Смородову дали вечную ручку и сказали:
— Подписывай!
Смородов давно готовился к этому моменту, а вот сей-
час разволновался, и капли пота выступили у него на носу.
Но он быстро овладел собой и четко вывел свою фамилию.
Акт свернули в трубку, закупорили в металлический ци-
линдр и отдали командарму. Блюхер улыбнулся и легко,
по-военному, спрыгнул в котлован.
— Дело будет сделано! — крикнул он оттуда, подняв
голову кверху, и положил первый кирпич будущего за-
вода...
Стройка начиналась. Пусть с опозданием на год, пусть
с ошибками и неудачами, но все же начиналась. Теперь
никто уже не говорил о том, что завод удастся построить
за полгода. Предстояли годы, долгие годы работы. Пред-
стояли новые тяжкие испытания. В будущем Каттелю
придется уйти со стройки. Придется уйти и Викторову, ко-
торый явится ему на смену, а после него — и другим. При-
дется испытать еще немало поражений. Но город в тайге
будет построен, и комсомольцы, которые в холодную май-
скую ночь 1932 года развели первые костры у полотняных
палаток, станут его лучшими гражданами...
ПОЧЕМУ ЖЕ МЫ НЕ НАПИСАЛИ
СВОЮ КНИГУ?
т
ак вот какое поразительное гнездо золотых
® ® ® ® самородков попало в руки двум моло-
дым журналистам «Комсомольской правды» в ту далекую
пору. Было о чем рассказать, было чем порадовать читате-
лей. Почему же тогда мы с Р. Кронгауз не довели до кон-
ца работу над книгой о том, как начинался город Комсо-
мольск, оборвав на полуслове публикацию своих очерков
в журнале «Знамя»? Тут пришло время показать, как го-
ворится, оборотную сторону медали и более обстоятельно
рассказать тем читателям, что помоложе, какие порази-
тельные и горькие неожиданности принес нам всем тыся-
ча девятьсот тридцать седьмой год, к которому относятся
наши встречи с героями, чьи дела мы собирались описы-
вать. Все это разразилось так внезапно и неожиданно...
281
Тысяча девятьсот тридцать седьмой год... Мы встречали
его с молодым озорством в типографии, только что сверстав
праздничный номер ^Комсомольской правды». Он откры-
вался передовой статьей, в которой было сказано:
«Мы вступаем в наш новый
год с ощущением счастья здо-
ровых людей, живущих и раз-
вивающихся в здоровых усло-
виях, созданных для нас, мо-
лодежи, старшими поколения-
ми революционных борцов,
большевистской партией».
И наш комсомольский генеральный секретарь Саша Ко-
сарев писал в этом же номере:
«Советская молодежь мо-
жет представлять свое буду-
щее, тем более ближайшее, не
в виде каких-либо смутных
догадок и туманных предполо-
жений. Советская молодежь
может представлять свое буду-
щее не только как желаемое,
а как неизменно грядущее,
осязаемое уже сегодня, ибо
она творит это будущее своим
трудом вместе со всем наро-
дом... Будущее советской мо-
лодежи уже сейчас, в честном
труде, складывается ее рука-
ми, и поэтому она вольна его
определять и достигать... Со-
ветской молодежи можно поже-
лать еще больше сил, здоро-
вья, героизма, смелости, весе-
лья...»
В этом новогоднем номере газеты мы описывали успехи
«лидера советских сталеваров» комсомольца Макара Ма-
лая; комсомольца-шахматиста М. Ботвинника, только что
завоевавшего победу на Ноттингемском международном
турнире и получившего орден «Знак Почета»; комсомолки-
трактористки Паши Ковардак, обработавшей за год своим
ЧТЗ 2865 гектаров; молодых пилотов Чкалова, Байдукова
и Белякова, установивших в 1936 году мировой рекорд
дальности на самолете Туполева АНТ-25; сына лучшего
пастуха Кабардино-Балкарии пионера Барасби Хамгокова,
вырастившего отличного коня и победившего искуснейших
джигитов на скачках; комсомольца Семена Бойченко, быв-
282
шего краснофлотца, установившего мировой рекорд по
плаванию; пограничников дальневосточной заставы, кото-
рой командовал капитан Агеев,— они в жестоком нерав-
ном бою отбросили японских нарушителей границы...
Второй пятилетний план, намеченный партией и пра-
вительством, успешно выполнялся. Народный комиссар
тяжелой промышленности Серго Орджоникидзе доклады-
вал ЦК ВКП(б), что годовые производственные задания
по всей тяжелой промышленности, включая и оборонную,
выполнены досрочно — 14 декабря 1936 года. О перевыпол-
нении планов докладывали и нарком пищевой промышлен-
ности А. Микоян, и нарком легкой промышленности И. Лю-
бимов. Мытищинский завод построил вагоны для закон-
чившейся второй очереди Московского метрополитена.
Завершалось строительство канала Волга — Москва.
На Шаболовке строился телевизионный центр, и мы с гор-
достью писали, что он будет не хуже телевизионной стан-
ции, начавшей действовать в Нью-Йорке:
«Передаваемые изображения
будут размером почтовой от-
крытки, и их смогут смотреть
одновременно пятнадцать-два-
дцать человек. Центр строится
с таким расчетом, чтобы пере-
даваемые изображения своей
четкостью ничем не отлича-
лись от высокохудожественных
фильмов».
И еще одно событие вызвало у нас неожиданную ра-
дость: в последнюю минуту старого года был получен из
ТАСС Указ о присвоении звания Героя Советского Союза
группе летчиков и танкистов Рабоче-Крестьянской Крас-
ной Армии за образцовое выполнение специальных и труд-
нейших заданий. Лишь много лет спустя было обнародо-
вано, что эти герои сражались в испанском небе и на ис-
панской земле, действуя в рядах интернациональных
бригад, выполнявших свой братский долг. Но уже в те дни
мы своими молодыми душами чуяли, понимали, что есть
283
прямая связь между этим указом и напечатанными здесь
же рядом скупыми военными сводками из Мадрида о смер-
тельных боях с фашистами. И трудно найти слова, чтобы
описать ту ночь у талеров типографии, где заканчивалась
верстка номера «Комсомольской правды» от первого янва-
ря тысяча девятьсот тридцать седьмого года.
В полночь, чокаясь по традиции вместо бокалов свин-
цовыми марзанами,— есть такая типографская деталь, при-
меняемая при верстке газеты,— мы бессчетное количество
раз поздравляли друг друга с хорошими вестями и повто-
ряли: «С Новым годом, с новым счастьем». И было совер-
шенно невозможно хоть на минуту предположить тогда,
что тысяча девятьсот тридцать седьмой год принесет не-
счастье, горе и даже смерть многим из тех, чьи подписи
были отлиты в еще теплом металле нашего новогоднего
номера, что год этот будет во многом трагическим для нас,
для народа, для страны и что эта трагедия будет связана
с именем того самого человека, которого мы буквально
боготворили, любили, как родного отца. Ведь все наши
успехи мы связывали с его именем. Мы говорили: сталин-
ские пятилетки, сталинская конституция, сталинский ком-
сомол. И мы были убеждены, что это так и есть. Тем
горше, непонятнее и страшнее было для нас многое, что
принес новый год...
Не прошло и двух месяцев, как мы, потрясенные, проч-
ли сообщение о смерти Серго Орджоникидзе. Его хоронили
торжественно, на Красной площади, и сам Сталин вложил
в кремлевскую стену урну с его прахом. Мы вдвоем с Илю-
шей Бачелисом, ныне покойным, описывали эти похороны
в «Комсомольской правде», и в память навек врезались
все детали этого печального дня. Имя Орджоникидзе было
присвоено трем городам. Мы были уверены, что Сталин
искренне и глубоко переживал кончину своего друга. Мог-
284
ли ли мы думать тогда, что это была не неизбежная смерть
от тяжелой болезни, перед которой бессильны врачи,
а смерть от пули — самоубийство в знак протеста против
травли и унижения, которым начал подвергать лучших
людей партии и государства тот самый человек, который
теперь со скорбным видом хоронил Серго?
Конечно, мы видели, понимали, что начинает творить-
ся неладное: вдруг ни с того ни с сего людям, которых все
знали как преданных и честных работников, предъявлялись
чудовищные обвинения, их называли врагами народа. Мы
знали, что враги народа существуют, что есть вражеские
диверсанты, вредители, достаточно было вспомнить хотя
бы недавний процесс «Промпартии».
Быть может, думалось, мы ошибались, допустили бес-
печность, были не в состоянии разглядеть хитрую маски-
ровку врагов. Тем хуже для нас... Но все же в иных слу-
чаях становилось ясно, что речь идет о неправдоподобных,
невероятных обвинениях, и вот что мы писали в эти дни
в передовой статье «Комсомольской правды», озаглавлен-
ной «Не опошлять революционную бдительность!»
«Для комсомольского руко-
водителя, как и для каждого
комсомольца, нет ничего опас-
нее идиотской болезни — бес-
печности, в результате которой
революционная бдительность—
важнейшее качество большеви-
ков — притупляется или ста-
новится предметом очередных
кампаний.
Однако ничего общего с ре-
волюционной бдительностью не
имеет безответственное пове-
дение тех незадачливых акти-
вистов, которые готовы за лю-
бой проступок объявить комсо-
мольца чуть ли не врагом на-
рода. Эти активисты опошляют
лозунг о революционной бди-
тельности...»
И вдруг, словно гром среди ясного неба, прозвучал го-
лос самого уважаемого нами человека, который резко и
в категорической форме сказал партии и всему народу,
что мы все еще плохо боремся с врагами народа, что эти
285
враги проникли повсюду и что их надо травить и уничто-
жать, как бешеных собак. До сих пор помню, как потрясло
нас всех это неожиданное, небывало резкое выступление.
Мы с Р. Кронгауз уже были на пути в Комсомольск,
остановились на несколько дней в Хабаровске. Настроение
было отличное — дела шли хорошо, каждый день прино-
сил известия о новых успехах. В крайкоме комсомола
нам только что рассказали о том, что письмо дальневосточ-
ницы Валентины Хетагуровой, призвавшей девушек ехать
в Приморье, вызвало настоящую лавину заявлений, только
за один день было получено со всех концов страны тысяча
двести писем, и пришлось мобилизовать двадцать пять
комсомольцев, чтобы их разобрать. Всего было зарегистри-
ровано уже пять тысяч добровольцев.
Я вышел на площадь. Стоял ясный морозный мартов-
ский день. Выутюженный полозьями саней, снег нестер-
пимо блестел. Люди спешили по своим делам. Вдруг из ре-
продукторов раздались мелодичные сигналы московского
радио, и знакомый голос диктора, всегда читавшего наибо-
лее важные сообщения, торжественно, с расстановкой про-
изнес: «Передаем... доклад... товарища Сталина... о недо-
статках партийной работы... и мерах ликвидации... троцки-
стских... и иных... двурушников».
Я остановился как вкопанный. Остановились и другие
люди. Должно быть, случилось что-то очень важное и
грозное — Сталин выступал крайне редко, а тут еще такая
тема... Это был доклад на февральско-мартовском Плену-
ме, который открылся через несколько дней после смерти
Серго Орджоникидзе. Что же сказал Сталин? А вот что:
«Товарищи!
Из докладов и прений по ним, заслушанных на Пле-
нуме, видно, что мы имеем здесь дело со следующими
тремя основными фактами.
286
Во-первых, вредительская и диверсионно-шпион-
ская работа агентов иностранных государств, в числе
которых довольно активную роль играли троцкисты,
задела в той или иной степени все или почти все наши
организации, как хозяйственные, так и администра-
тивные и партийные.
Во-вторых, агенты иностранных государств, в том
числе троцкисты, проникли не только в низовые орга-
низации, но и на некоторые ответственные посты.
В-третьих, некоторые наши руководящие товарищи
как в центре, так и на местах не только не сумели раз-
глядеть настоящее лицо этих вредителей, диверсантов,
шпионов и убийц, но оказались до того беспечными,
благодушными и наивными, что нередко сами содейст-
вовали продвижению агентов иностранных государств
на те или иные ответственные посты...»
Кровь бросилась мне в лицо. Это было столь неожидан-
но, столь поразительно... Как могло это произойти? Как
получилось, что агенты иностранных государств проникли
ВО ВСЕ ИЛИ ПОЧТИ ВСЕ наши организации, в том
числе и партийные? Невероятно, немыслимо! Но это гово-
рил сам Сталин, и я стал с удвоенным вниманием вслу-
шиваться. Диктор продолжал тем же размеренным, тор-
жественным тоном читать сталинскую речь. В ней гово-
рилось, что деятельность шпионов и диверсантов
приобретает огромное развитие во всем мире — Франция
и Англия кишат, как выразился Сталин, немецкими шпио-
нами и диверсантами, а в Германии, в свою очередь под-
визаются англо-французские шпионы и диверсанты, Аме-
рика кишит японскими шпионами и диверсантами, а Япо-
ния — американскими. Спрашивается, продолжал он,
почему буржуазные государства должны относиться к Со-
ветскому социалистическому государству более мягко и
287
более добрососедски, чем к однотипным буржуазным госу-
дарствам? Почему, снова спрашивал Сталин, они должны
засылать в тылы Советского Союза меньше шпионов, вре-
дителей, диверсантов и убийц, чем засылают их в тылы род-
ственных им буржуазных государств? Откуда вы это взя-
ли? — опять спрашивал Сталин, обращаясь к безымянным
оппонентам. Не вернее ли будет, с точки зрения марксиз-
ма, предположить, что в тылы Советского Союза буржуаз-
ные государства должны засылать вдвое и втрое больше
вредителей, шпионов, диверсантов и убийц, чем в тылы
любого буржуазного государства?
Обвиняя Центральный Комитет, партию, народ в недо-
пустимой беспечности, которая, по его словам, явилась те-
невой стороной достигнутых успехов, Сталин формулиро-
вал новую для нас и совершенно неожиданную теорию
о том, что по мере упрочения позиций социализма, даль-
нейшего продвижения Советского государства вперед
классовая борьба в стране будет все более и более обост-
ряться. Он подчеркивал, что нынешних вредителей и ди-
версантов надо искать по преимуществу среди людей пар-
тийных, с партийным билетом в кармане, «стало быть,
формально не чужих». «Их сила, — говорил он, — состоит
в том, что партийный билет дает им политическое доверие
и открывает им доступ во все наши учреждения и органи-
зации».
Сказанное Сталиным глубоко взволновало всех, кто вы-
слушал его неожиданную речь. Мы привыкли верить каж-
дому слову этого человека, авторитет его был непререкаем:
раз он так сказал, значит, так обстоит дело в действитель-
ности, значит, мы допустили непростительное ротозейство,
которое дорого может обойтись государству.
И всякий раз, когда сообщалось о разоблачении еще од-
ного видного деятеля, еще одной группы лиц, которые до
этого были известны как честные работники, мы невольно
288
поражались, но говорили себе: до чего же ловко маски-
руется враг, как умело проникает он всюду. Становилось
обидно и больно: как же так получилось, что на двадца-
том году существования Советской власти все, да,— Сталин
так и говорил,— именно ВСЕ наши учреждения и органи-
зации кишат предателями, продавшимися иностранным
разведкам? Когда же речь заходила об арестах людей, ко-
торых мы сами прекрасно знали и которых никак не мог-
ли представить себе в роли шпиона или диверсанта, мы
говорили себе: это, наверное, ошибка, там разберутся, и
справедливость будет восстановлена. Действительно, не-
которые арестованные вскоре оказывались на свободе, и
это лишь подтверждало такие догадки. Но проходило не-
сколько месяцев, иногда год, два, и вдруг людей, полно-
стью реабилитированных, арестовывали снова...
Только много лет спустя мы узнали всю правду
об этих трагических годах.
В Комсомольске-на-Амуре события развертывались так
же, как и всюду. Вдруг исчезал работник, пользовавшийся
большим авторитетом и заслуженной популярностью. По-
том сообщалось, что он оказался врагом народа. Начи-
налось разбирательство: кто с ним дружил, кто был зна-
ком. Этих людей немедленно обвиняли в потере политиче-
ской бдительности, на них самих ложилась тяжелая тень
подозрений. Потом исчезали и они, и тогда искали, кто
был знаком с ними, и те в свою очередь попадали под по-
дозрение.
Так получилось, что к моменту, когда мы, закончив
сбор материалов, сели за работу над книгой, многие, с кем
мы встречались, были объявлены либо врагами народа, ли-
бо их пособниками. Командарм Гамарник, выбиравший ме-
сто для строительной площадки Комсомольска, застрелил-
ся. Маршал Блюхер, закладывавший первый камень, был
расстрелян. Угодила в тюрьму большая группа строителей.
289
Был арестован даже скромный плотник Андрей Гоме-
нюк, тот самый, что отказался лечь в больницу, когда его
сразила цинга.
Тем временем град репрессий обрушился и на ЦК ком-
сомола, и на «Комсомольскую правду». Был арестован Ко-
сарев. Увезли в тюрьму Володю Бубекина, а вслед за
ним — многих сотрудников редакции. Опубликованные
нами главы книги немедленно были поставлены под подо-
зрение. «Вы прославляете политически сомнительных лю-
дей, — строго говорили нам, — вы протаскиваете восхвале-
ние врагов народа!». Так, рассказ о героях Комсомольска
остался оборванным на полуслове, а вскоре и его авторам
пришлось покинуть редакцию.
Прошло некоторое время, шторм немного приутих, и
мы вдруг получили из Комсомольска от нашего верного
друга Льва Качаева длиннейшее письмо, написанное мель-
чайшим почерком на папиросной бумаге. Он рассказывал
о том, что произошло в Комсомольске после нашего отъез-
да, что пришлось пережить ему самому и его друзьям. Три
месяца с перерывами писал он это письмо, писал в очень
трудные и даже трагические для пего дни: рядом, в колы-
бели, медленно угасал его больной ребенок. И все же какая
глубокая внутренняя сила, какая неистребимая вера и же-
лезная верность жили в нем, несмотря ни на что, напере-
кор всему!
Я сохранил этот драгоценный человеческий документ.
И хотя он очень длинен, мне хочется привести его цели-
ком, не меняя в нем ни одного слова, ни единой запятой.
Со страниц письма глядит на вас волевое, мужественное
лицо представителя того самого поколения, о котором мо-
лодой поэт Николай Тихонов писал: «Гвозди бы делать из
этих людей,— крепче не было б в мире гвоздей».
Так вот читайте...
290
ДАЛЬНЕВОСТОЧНЫЙ КРАЙ. Г.
КОМСОМОЛЬСК-НА-АМУРЕ,
23 сентября 1939 г.
«Среди миров, мерцания светил
Одной звезды я повторяю имя.
Не потому, что я ее любил,
А потому, что мне темно
с другими.
Но если мне на сердце тяжело,
Я у нее одной ищу ответа.
Не потому, что от нее светло,
А потому, что с ней не надо
света...
Дорогие писатели!
Как бы мне хотелось этим «мелкошрифтовым» почер-
ком написать вам много, много, а еще бы лучше с глазу
на глаз говорить Вам целые вечера о днях и годах, про-
шедших после вашего отъезда. О годах с большими пере-
живаниями, пока не восторжествовала правда.
Может быть, я буду очень многословен, но вы меня
простите, я искупаю свое «выдержанное молчание» и буду
описывать факты своей жизни так, как они прошли за эти
два с гаком года:
1937 г.
Покончив с празднованием пятилетия после завершаю-
щего банкета 18.V1 вместе с гостями из ЦК ВЛКСМ,
меня послали решением горкома работать в редакцию
«Сталинский Комсомольск», где я был до 28.V1I зав. ком-
сомольским отделом, когда как раз проходила отчетно-вы-
борная кампания в комсомоле, и мне пришлось много
291
испортить бумаги в своих страданиях: только что нача-
лись разоблачения, и наши организации начинали вплот-
ную «заниматься бдительностью».
Вернувшись снова на работу в УКС (Управление ка-
питального строительства), я через несколько дней был
призван в Армию для прохождения сборов в одной из тан-
ковых частей.
Там за 2,5 месяца я изучил и освоил танковое дело и
получил право командовать танковым взводом. Уже туда
пришли сигналы о снятии и исключении Минкина и о раз-
гоне всего актива из горкома. Когда я вернулся в Комсо-
мольск, началась тряска, причем прежде меня была исклю-
чена Нина, как жена, не сигнализировавшая своевременно
организации о связи мужа с «врагом народа»...
Ну не сердитесь, что перехожу писать карандашом —
чернила плывут и к тому же не совсем хороши.
Так вот, значит, месяц спустя после исключения Нины,
выперли из комсомола и меня, а в январе 38 года восста-
новили снова.
На производственной работе все это не отразилось,—
даже вдруг вечера стали свободнее, когда я оказался
на время вне комсомола, но в душе лежала тягота и
неприятность, я чувствовал явную несправедливость. Зная,
что это явление временное, я не аппелировал, как это
сделала Нина, которую восстановили в комсомоле на ме-
сяц позже меня.
1938 г.
Производственная работа продолжалась до сентября
в УКС — я был по-прежнему техником по жилстроитель-
ству, и так мне хорошо работалось, как вдруг сразу дирек-
ция меня выдвигает на пост начальника стройучастка.
Мне поручают строительство девяти бараков на террито-
рии больничного поселка, и вот я начал вкалывать. С за-
292
данием справился, хотя и было трудно — поздней осенью
и зимой пришлось строить, но все девять бараков выстро-
ил, вместе с котельной и центральным отоплением.
В мае проводил Нину в отпуск вместе с Геннадием
(старший сын),— она уехала на курорт в Симеиз, но, не
успев далеко отъехать, сообщила о своей беременности
третьим, ну и, конечно, весь ее отдых и лечение пошла
насмарку. А Светлана, прозванная «Мокридой» (помните,
она родилась, когда вы были у нас в Комсомольске), была
отвезена мною к теще в Хабаровск и жила там, пока я не
перевез сюда весь тещин дом. Переезд прошел благо-
получно, только в суматохе посадки на пароход утонул
петух, выпрыгнувший за борт.
Вернувшись из Симеиза, Нина 15.XII подарила нам
еще одного сына, системы Качаева, по имени Владимир, а
по кличке Володка,— это неграмотный комендант дома,
выдавая какую-то справку, записал, что Качаев «имеет из
детей Володку рождения № 1938 год».
Тем временем Комсомольск отпраздновал 6-летие,
праздник прошел бледно, хотя я трудился много — в эти
дни празднования сделал 16 докладов об истории города.
В горкоме в то время вновь работал Шанауров, вокруг
которого стал собираться актив «стариков», разогнанных
в прошлом году. Но вдруг после празднования Комсомольск
посетил какой-то деляга из ЦК ВЛКСМ, именовавший
себя инструктором, и в несколько дней по его мановению
вновь всех нас исключили из комсомола. Он приезжал
29. VI. 38 г. Слышал я потом стороною, что за время его
пребывания на Дальнем Востоке 200 комсомольцев рас-
стались со своими билетами, и он, торжествующий, вер-
нулся в Москву с докладом об успешно проведенной рабо-
те по очищению рядов комсомола.
После этого я ушел в тень, и в общественных местах,
кроме театра и кино, не появлялся. Нине в этот раз ни-
293
каких обвинений не предъявили, и она продолжала работу
в комсомоле.
Так шел 1938 год...
1939 г.
С февраля работаю главным архитектором завода, ру-
ковожу целым отделом и к 22 годовщине Октябрьской ре-
волюции даже был премирован 1000 руб. с объявлением
благодарности в приказе за хорошее выполнение октябрь-
ского плана.
Завод крепко держит переходящее знамя горкома
ВЛКСМ.
В начале года меня трижды вызывали в горком, на-
стаивая, чтобы я написал заявление с просьбой о вос-
становлении в комсомоле, но я все ждал, пока сама
организация восстановит справедливость. И вот 8.VI.39 г.
секретарь комитета ВЛКСМ завода, или, как он теперь
называется, комсорг ЦК ВЛКСМ, т. Непомнящий затащил
меня на заседание: бюро горкома, и там после 3—4-минут-
ного обсуждения единогласно постановили выдать мне
новый билет. А месяц спустя, 2.VII, к нам, пришел в гос-
ти вернувшийся в Комсомольск виновник всех событий
Исаак Минкин, после довольно продолжительной отсидки.
Гоменюк вышел на свободу несколько раньше. Исаак пос-
ле небольшого отдыха жил у Гришанова и восстанавливал
свои силы под наблюдением врача Шершнева, друга Ни-
колая Гаврина, который тоже пропадал все вечера и
свободные дни в доме Гришановых, потом Минкин выехал
в Хабаровск, а оттуда в Москву и потом в Ростов...
Продолжаю свое письмо после большого перерыва —
сегодня уже 11 декабря.
Так вот, когда в июне праздновали седьмую годовщину
города, снова в программе многих торжественных вечеров
.294
стоял «Доклад Главного архитектора завода №... комсо-
мольца Льва Качаева, прибывшего на стройку по мобили-
зации ЦК ВЛКСМ 1932 г.», и вновь я ораторствовал, даже
на общегородском заседании в клубе имени Баранова
предоставили слово мне и Сафонову, вернувшемуся
в прошлом году из Америки,— сейчас он начальник одно-
го из цехов завода...
Трудно стало писать: то приходится Вовку на руки
брать — он больной,— то Светлана попросит воды — она
тоже лежит больная, у нее корь. Но о них ниже, а пока
продолжаю.
Так вот, значит, комсомольское положение в нашем
городе вам теперь хорошо известно, а теперь хочу сооб-
щить важную новость, касающуюся меня лично: я готов-
люсь к вступлению в кандидаты ВКП(б). Все говорят, что
давно пора, парню уже 30 лет стукнет 20 февраля, а он все
еще в комсомольцах ходит.
А еще есть и такая новость: меня выдвинули канди-
датом в депутаты городского Совета по 87 избирательному
округу, и вот я вчера в редакции давал интервью. После
24.XI1, возможно, вам представится возможность меня
поздравить с началом новой для меня государственной
деятельности.
Жаль все же, что из числа старых комсомольцев вы-
двинуто очень мало кандидатов: Степан Лебедев — он
теперь помощник начальника транспортного цеха, Черняв-
ский Борис — агент по поручениям директора. завода,
Кочетков Михаил Иванович — заместитель председателя
горсовета, Анисимова Мария — секретарь горсовета, Ко-
лесниченко Григорий Иванович — зам. главного механика,
Зайцев — что был секретарем на стройке машиностроитель-
ного завода, сейчас он в ГК ВЛКСМ, Манифасов — шофер
горздрава, Афанасьев — директор Гастронома — вот пока,
пожалуй, и все.
295
Теперь напишу о некоторых ребятах, с которыми вы
встречались:
1. Шефпгелевич—покинул Хабаровск в прошлом году
и учится в Москве, если не ошибаюсь, в Академии народ-
ного хозяйства. Писем от него не имею, адрес не знаю.
Если найдете, — привет от меня и семьи.
2. Тарлинский Михаил—до лета работал началь-
ником гаража, но не сработался с Иваном Ткачевым, кото-
рый является начальником цеха, и был приказом дирек-
тора завода снят с работы за невыполнение распоряжений
и т д., после чего он сразу же уехал в отпуск. Теперь
вернулся и, кажется, намеревается поступить работать
в отдел снабжения, начальником которого сейчас Иван
Волгин.
3. Карпущенко Анатолий— начальник Хабаров-
ского представительства завода.
4. Смородов — теперь работает разметчиком у
нас на заводе-..
Продолжаю письмо опять после перерыва — сегодня
уже 21 декабря. Хочу теперь рассказать о том, что у нас
воскресла работа по организации музея города — создана
инициативная группа из 11 человек. Даю слово опубли-
кованной заметке в «Сталинском Комсомольске» 14.ХП.39
№ 287 (2141)!
СОВЕЩАНИЕ
ИНИЦИАТИВНОЙ ГРУППЫ ПО СОЗДАНИЮ ГОРОДСКОГО
МУЗЕЯ
Состоялось первое организа-
ционное заседание инициатив-
ной группы по созданию му-
зея, созванное городским ко-
митетом партии.
Секретарь горкома ВКП(б)
тов. Мельник в своем вступи-
тельном слове поставил перед
членами инициативной группы
ряд конкретных задач, обеспе-
чивающих создание музея в
городе Комсомольске.
296
Члены инициативной груп-
пы тт. Качаев, Воронин и дру-
гие в своих выступлениях ука-
зали на необходимость создания
вокруг инициативной группы
многочисленного актива из
первых строителей.
После обмена мнениями
принято решение собрать для
музея материалы, имеющиеся
в личном пользовании комсо-
мольчан. Организовать выстав-
ку, посвященную VIII годов-
щине строительства города
юности — Комсомольска.
В этих целях решено прове-
сти в ближайшие дни встречу
первых строителей города по
вопросу создания музея и груп-
повые встречи у них на квар-
тирах.
Решено сейчас же присту-
пить к составлению тематиче-
ского плана.
Большое внимание на сове-
щании было уделено вопросу
строительства здания музея.
Принято решение — в 1940
году закончить составление
проекта. Ходатайствовать пе-
ред Оргкомитетом Президиума
Верховного Совета РСФСР по
Хабаровскому краю об отпуске
средств по бюджету 1940 года
на строительство музея.
Каждый член инициативной
группы получил конкретный
участок работы. Архитектору
судостроительного завода тов.
Качаеву поручена организация
работы по строительству му-
зея. Художникам Сандлеру и
Цивилеву — составление эски-
за выставки, художественное
оформление картинами и ма-
кетами.
Большую роль в организа-
ции музея призвана сыграть
паша печать. Необходимо систе-
матически популяризировать
лучших активистов создания
музея в печати и по радио.
Как видите, дело начинает развертываться, а поэтому
к вам убедительная просьба, как от члена этой «истори-
ческой группы»,— прислать весь имеющийся материал
о городе для музея, представляющий кое-какую ценность.
Полагаю, что нам могут пригодиться ваши рукописи и вос-
поминания «стариков», собранные в свое время вами в го-
роде.
Что сейчас уже сделано? Пока еще немного: директор
и его секретарша приступили к инвентаризации, или,
проще говоря, к регистрации поступающих материалов.
Я передал им весь свой архив документов: газеты, фото-
221
графии. Летом Сандлер и Витухновская объехали стой-
бища и закупили там для музея много нанайской одежды
и утвари (больше всего шапок).
Горячо поддерживает нас горком партии. Плохо пока
с помещением; временно помещаемся в бараке детской тех-
нической станции. Но теперь, кажется, договорились
об отводе комнаты во вновь отстроенном кирпичном зда-
нии Судостроительного техникума. Кроме того, горсовет
хочет передать музею дом на набережной, где помещался
горкомхоз, но этот дом, как и все другие на берегу реки,
подлежит сносу. Набережная уже расширяется, и несколь-
ко домов уже снесено. Вот из этих соображений нам и не
хочется туда забираться; остановились на помещении
в техникуме, где директором т. У тин.
Ну, пожалуй, надо закругляться,— достаточно написал
для первого раза, и вы утомитесь, читая. Осталось рас-
сказать о семейных делах.
Вот сейчас пишу и наблюдаю за больным Володькой,—
он очень плох, лежит уже девятый день с воспалением
легких, а кризиса еще не было. Дежурю, чтобы в случае
чего бежать за врачом.
Все лето ребята были больные — то грипп, то ангина,
рожа, скарлатина, корь, воспаление легких. Геннадий
45 дней лежал в больнице завода в скарлатинном отделе-
нии, а выйдя оттуда, через два дня свалился с корью,
после чего заразились, конечно, и Светлана с Вовкой. Вов-
ке тогда было сделано переливание крови, и он перенес
корь легко. Но теперь он очень серьезно лежит с воспале-
нием легких.
Чем это кончится? Туман. Врач, Зоя Константиновна
Наседкина, не утешает.
Продолжаю это бесконечное письмо еще сутки спустя.
Сегодня 22 декабря, десятый день болезни Вовки. Дело
298
не улучшается. Сегодня Зоя даже заставила доставать
кислородную подушку. Завтра утром еще, очевидно,
зайдет Владимир Любимович Пендрие, который сейчас
заведует отделением горболъницы,— с завода он был уво-
лен в начале 38 года — по национальности, в период боль-
шого перегиба.
В отпуск я должен был поехать в 1940 г., так как за все
эти годы отдыхал только раз — в 1936 году, но Нина
с Геннадием, как я уже писал, ездила в отпуск в 1938 го-
ду летом, и теперь она поддерживает Зою, которая агити-
рует нас ехать в 41 году вместе, чтобы лето провести у них
на Украине.
Пишите.
Мой адрес: Хабаровский край, гор. Комсомольск-на-
Амуре, Красногвардейская, 5, кв. 21.
Лев Алексеевич Качаев.
Крепко жму ваши лапы.
П. С. Пишу и все не могу кончить.
Ребята... Судьба нашего Володи решилась вчера. Под-
робности трудно описывать, но его уже нет. Он теперь
заснул навсегда, и завтра должны его хоронить. Все».
Вот такие это были люди.
Обратите внимание: Лев Качаев не хлопотал о пере-
смотре несправедливого решения, не жаловался, он просто
продолжал работать, стиснув зубы от непереносимой боли
незаслуженной обиды. Он был уверен: ошибку исправят,
партия, комсомол разберутся. И как ни сложна была об-
становка в то время, как ни свирепствовали перестрахов-
щики, правда восторжествовала дважды, на протяжении
двух лет. И все это время Качаев ни на минуту не терял
уверенности, верности, веры.
Даже в те дни, когда у него был отнят комсомольский
билет и над ним нависло тяжелое несправедливое подо-
290
зрение, он продолжал действовать с той же самоотвержен-
ностью, с тем же творческим напряжением, какие были
для него привычными нормами жизни. Именно таким лю-
дям мы .обязаны тем, что в шестидесятых годах нашего
века было названо «Русским чудом».
Льву Качаеву так и не удалось уйти в отпуск, да, по
правде сказать, он и стеснялся сделать это. Поездка на ку-
рорт казалась ему недозволительной роскошью: время тре-
вожное, предгрозовое — нет, надо работать, а не ездить
отдыхать. А потом пришла война, и уж тут, конечно,
было не до курортов. Лева, самозабвенно работая на оборо-
ну, буквально горел, как свеча, сил становилось все мень-
ше и меньше. Пришла победа — тут, казалось бы, можно
позволить себе и подлечиться, но Качаев, узнав, что в При-
балтике начинается восстановление судостроительного за-
вода, разрушенного гитлеровцами, улетел туда вместе
с группой инженеров из Комсомольска. Это было его по-
следнее путешествие.
В 1948 году он умер и был с почетом похоронен в го-
роде Таллине, далеко от родного Комсомольска.
Его товарищи, как и он, остались до конца верны
той идее, которая в тысяча девятьсот тридцать втором го-
ду привела их в чащобу тайги и помогла, одолев нечело-
веческие трудности, воздвигнуть здесь, на берегу Амура,
первоклассный промышленный центр, сыгравший нема-
ловажную роль в завоевании победы в Отечественной
войне. Многие из них и сейчас живут и работают в Ком-
сомольске, в том числе и неутомимый доктор Пендрие,
тот самый, о котором коротко упомянул в своем письме
Лева Качаев: «С завода он был уволен в начале 38 года —
по национальности, в период большого перегиба». А знае-
те, что это за человек? О нем бы роман можно было на-
писать! Он приехал с комсомольцами на стройку пожилым
человеком, отдавшим медицине четверть века. Приехал
300
из Харькова — работал там в хирургической клинике. За
плечами у него были две войны: первую мировую он про-
вел на переднем крае, руководя медицинской службой
полка, заработал там орден Анны II степени, Станислава
III степени, Анны III степени и Владимира IV степени;
потом был на гражданской войне, участвовал в разгроме
Врангеля, в боях с махновцами. И вот теперь — новый
фронт: тайга, борьба с цингой, тифом, энцефалитом, обмо-
раживаниями. Поехал Пендрие сюда по своей охоте, до-
бровольцем. Это он тогда придумал — лечить от цинги на-
стоем из хвои. Спас тысячи людей.
За что же его уволили в тридцать восьмом году?
«По национальности». А национальность у Пендрие была
такая: отец французского происхождения — отсюда и эта
мудреная, непривычная на слух фамилия, а мать — казач-
ка. Чуть было не объявили врагом народа, шпионом и ди-
версантом! Еще бы: из французов — раз, служил в цар-
ской армии офицером, хоть и медицинской службы, и да-
же регалии имел — два... К счастью, обошлось. Сам
Владимир Любимович отнесся к этому философски. «На
переднем крае всякое бывает»,— сказал он своим друзьям,
когда его вернули в больницу, и снова приступил к рабо-
те. Теперь у него орден Трудового Красного Знамени,
значок первого строителя Комсомольска, звание заслу-
женного врача республики, а в музее города помещен его
бюст.
Еще более тяжкие и несправедливые горести перене-
сли другие герои нашего рассказа. Пожалуй, наиболее
бурным и драматическим, хотя и молниеносно кратким,
было внезапное и страшное событие, ворвавшееся в жизнь
Кости Зангиева.
Надо вам сказать, что событие это стряслось уже
не в Комсомольске, а в Свердловске,— Зангиев, работав-
301
ший в 1937 году инструктором горкома партии Комсо-
мольска, был послан туда на учебу. Его направили учить-
ся в Свердловский филиал промышленной академии;
на весь город была дана всего одна путевка, и ее надо
былр дать самому достойному. Вот и дали ее Зангиеву.
Косте учеба в академии пришлась по душе. Его ок-
ружали интереснейшие люди, прославившиеся на всю
страну. Рядом с ним сидел, например, знаменитый донец-
кий шахтер Никита Изотов, фотографии которого он ча-
сто видел в газетах. Правда, учиться было довольно труд-
но: не хватало знаний, и Костя просиживал за книгами
ночи напролет. Он был уверен, что в конце концов одо-
леет ученую премудрость,— на стройке справлялись с го-
раздо более тяжкими трудностями. В общем, настроение
у Кости было отличное.
И вдруг он получает от Вани Сидоренко странное
письмо: «Костя, почитай, кто ты такой. Советую тебе
уехать куда-нибудь подальше». К письму была приложена
вырезка из газеты — в отчете о собрании комсомольского
актива сообщалось, что Хазбулату Зангиеву выражено
политическое недоверие и он выведен из состава пленума
горкома комсомола.
Зангиев не знал, что происходит в Комсомольске и по-
чему его друг Ваня Сидоренко, мужественно предупре-
дивший об опасности, не мог написать ничего больше:
ведь там уже шли массовые аресты. «Что за чепуха! —
подумал рассердившийся Зангиев.— За что недоверие?
В чем меня можно упрекнуть? Вывели из состава горко-
ма комсомола, но в составе горкома партии я остаюсь по-
прежнему. Нет. это какая-то ерунда...»
И вдруг зимней ночью 1937 года к общежитию пром-
академии подъехал автомобиль, в двери комнаты, где жил
Зангиев, постучали, и вошли трое неизвестных. Один из
них немедленно повернул ключ в двери.
302
— В чем дело? — спросил Костя.
— Тише, тише, — ответили ему. — Вот ордер на твой
арест.
— Арест? За что?
— Там разберутся.
И незнакомцы на глазах у окаменевшего от неожи-
данности Зангиева начали переворачивать все вверх
дном они что-то искали, но ничего интересного им не
нашли.
— Поехали!
Зангиева провезли прямо к следователю. Он хмуро
поглядел на арестованного и начал допрос: кто такой Хаз-
булат Зангиев, кто его родственники, друзья, знакомые.
Костя отвечал почти механически, все еще отказываясь
понимать, что произошло. И вдруг его словно хлестнуло
бичом:
— Кто из твоих дружков враги народа?
— Никто! Все они честные люди...
— Брось врать! Расскажи лучше по совести о своих ор-
ганизационных связях с этими вредителями. Иначе бу-
дет хуже!
— Среди моих друзей нет вредителей!
— Ах, так! Встать, мерзавец! Ты будешь говорить
о своих преступлениях или нет?
Костю охватило холодное бешенство, и он спокойно
сказал, глядя в глаза рассвирепевшему следователю:
— Хорошо. Если тебе интересно, я расскажу о пре-
ступлении, которое я совершил единственный раз в жизни.
Когда я был ребенком, я стянул из курятника соседки
восемь яиц, чтобы сменять их на игрушку. Отец, узнав об
этом, отлупил меня, и с тех пор я никаких преступлений
не совершал...
— Мерзавец, ты смеешься надо мной? Стать к стенке!..
И следователь, ловко ухватив Костю за нос, с силой
303
начал бить его головой об стенку. У Кости потемнело
в глазах.
— За что?
— Сам знаешь за что, предатель! Ты у меня загово-
ришь! Ты знаешь, где находишься?
— Нет, что-то это совсем не похоже на то, что я думал
об органах, созданных для борьбы с врагом...
Следователь схватил со стола тяжелое пресс-папье и
ударом наотмашь выбил Косте передние зубы. Кровь хлы-
нула изо рта на грудь. Вне себя от боли, обиды и ярости
Костя схватил стоявший рядом дубовый стул и обрушил
его на голову своего мучителя. Тот рухнул как подкошен-
ный. А Костя, распахнув дверь и оттолкнув ошеломленного
часового, помчался по длинному коридору с криком «Спа-
сите!». И вдруг...
Вдруг произошла редчайшая и поистине невероятная
спасительная случайность,— я ни за что не поверил бы
этому, если бы мне не рассказал о ней четверть века
спустя сам Зангиев: когда он мчался, не разбирая пути,
по незнакомому коридору, а вслед ему неслись крики
«Держи, держи!», его схватили в объятия мягкие друже-
ственные руки:
— Костя, дорогой! Что с тобой! Как ты сюда по-
пал?..
Это был его товарищ, инструктор ЦК партии, не раз
приезжавший в Комсомольск в трудные годы стройки и
знавший Зангиева, как самого себя. Теперь он был послан
с комиссией Центрального Комитета в Свердловск рассле-
довать факты страшных злоупотреблений властью, допу-
щенных в ту пору,— ответственность за них возлагали
тогда на Ежова.
— Спасай! — прохрипел Костя.
— Он напал на следователя! — крикнул кто-то, гнав-
шийся за Костей.
304
— Подождите, разберемся,— холодно сказал инструктор
ЦК. Он вызвал врача, который остановил кровотечение
у Зангиева, сам отвез его домой, сорвал пломбу с двери
Костиной комнаты и сказал:
— Ничего не бойся. Это какая-то ошибка. Мы разбе-
ремся...
На третий день Костя выехал в Комсомольск. Там шло
собрание партийного актива. Костя потребовал слова и
сказал:
— В газетах написано, что мне отказано в политиче-
ском доверии. Вот я, стою перед вами. Вы знаете меня.
Если я враг, судите меня. Но вы знаете, что это неправда.
Так реабилитируйте же меня...
В зале стояла звенящая тишина. Потом потребовал
слова Павел Швец, который делил с Костей пополам все
горести и радости с первых дней стройки. Он сказал все,
что думал, о тех, кто ни за что ни про что оклеветал
Зангиева, придравшись к тому, что когда-то он получил
пособие на лечение от директора стройки Ивана Жданова,
арестованного в 1937 году.
Потом взял слово Баруздин. Говорили и другие. Воп-
рос был ясен.
Приступили к голосованию! «Кто за то, чтобы снять
с Зангиева предъявленные ему обвинения?» Решение было
принято единогласно.
Вернувшись в Свердловск, Зангиев вручил решение
партийного актива руководству академии.
Товарищи по учебе встретили его участливо—они
догадывались, что произошло. Никита Изотов дружески
усмехнулся:
— Что же это ты лекции пропускаешь?
— Да понимаешь, зубы болели. У дантиста лечился...
Учеба продолжалась.
305
А вот у Исаака Минкина история была подлиннее и
потруднее. Ему тоже «отказали в политическом доверии»,
когда вдруг ни за что ни про что был арестован Петр
Листовский, замечательный человек и хороший руководи-
тель комсомола Дальневосточного края; он был весьма по-
пулярен среди комсомольцев тридцатых годов, как первый
секретарь крайкома, закончивший без отрыва от работы
аэроклуб и самостоятельно водивший самолет. Был аре-
стован и секретарь Хабаровского обкома комсомола Шиш-
кин. Минкин дружил с ними обоими, и на него сразу же
легло тяжким грузом зловещее, свинцовое подозрение. По-
ложение усугубилось, когда волна арестов захлестнула
Комсомольск: в тюрьму были брошены многие руководя-
щие деятели стройки, а с ними и секретарь городского ко-
митета партии Наговицын.
Арестован Минкин был в Ростове,— он вернулся ту-
да после того, как его сняли с поста секретаря горкома
комсомола, и снова стал работать на родном кожевенном
заводе.
В то время в Комсомольске и начались те мрачные дни,
о которых писал мне потом Лева Качаев: за связь е «вра-
гом народа Минкиным» были исключены из комсомола
лучшие из лучших молодых строителей. Арестовали Мин-
кина вопреки тому, что Ростовская партийная организа-
ция, внимательно разобравшаяся в его «деле», сняла с не-
го все обвинения,— добился этого член партколлегии Па-
вел Афанасьевич Лотчак, три месяца занимавшийся раз-
бором «дела».
Минкин, как Зангиев, как и многие-многие другие,
искренне недоумевал, когда ему был предъявлен ордер
на арест. «Это какая-то нелепая ошибка!» — воскликнул
он. И каково же было его удивление, возмущение, негодо-
вание: в тюрьме он увидел десятки таких же, как он, чест-
ных, ни в чем не повинных людей. Там томился секретарь
306
Ростовского горкома комсомола Полетаев, там были и мно-
гие другие его знакомые и друзья.
Вскоре Минкина отправили по этапу в Комсомольск.
Два месяца его таскали по пересыльным тюрьмам — побы-
вал он и в Москве, и в Свердловске, и в Новосибирске, и
в Иркутске, и в Чите, и в Хабаровске. Видел много ком-
мунистов, которые стали жертвами необоснованных пре-
следований. Одни заключенные ехали к месту ссылки, дру-
гие возвращались для нового разбирательства их дел,—
время от времени честные работники следственных орга-
нов, как это ни было трудно и опасно для них самих,
добивались пересмотра «дел» невинных жертв.
— И вот что интересно,— говорил мне Минкин.— Поч-
ти никто из тех, кого я встречал, не утратил своего
партийного духа. Они все рассуждали как коммунисты
и твердо верили, что этот кошмар будет развеян, что они
стали жертвами провокации...
Многое познал за эти месяцы Минкин, и, когда его
привезли, наконец, в Комсомольск и подвергли допросу
в том же стиле, в каком в Свердловске допрашивали Зан-
гиева, это не явилось для него неожиданностью. Он заранее
подготовился ко всему и решил стойко держаться до кон-
ца, как и положено комсомольцу и коммунисту.
Было тяжко, порой невыносимо. От Минкина требова-
ли, чтобы он во что бы то ни стало признал себя виновным
в организации террористической и диверсионной деятель-
ности в Комсомольске. Ничего не добившись, организато-
ры этой чудовищной процедуры бросили упрямого комсо-
мольского работника в карцер и продержали там семна-
дцать суток, вытаскивая его оттуда каждую ночь на новый
допрос. Когда не помогло и это, на Мипкина махнули ру-
кой и отнесли его на носилках в карцер. Там оказались
почти все знакомые: инженер-строитель Гришаенко; ста-
рый большевик, начальник второго строительного участка
307
Кожушнер1, гигант двухметрового роста, которого все ком-
сомольцы с любовью звали «Дядя Миша»; инженер теп-
лоэлектроцентрали Прохоров и многие другие. В дру-
гой камере лежал пластом Андрей Гоменюк, объявив-
ший голодовку в знак протеста против необоснованного
ареста.
1 После того как главы из этой книги были опубликованы
в «Литературной газете», я получил письма от сына и дочери Ми-
хаила Кожушнера, которые живут и работают в Одессе. Они сооб-
щили, что их отец, эмигрировавший из России задолго до револю-
ции, работавший в Египте и участвовавший в национально-осво-
бодительной борьбе против английских колонизаторов в 1919 году,
вернулсн затем на родину и здесь вступил в партию. В Комсо-
мольске он работал самоотверженно, как и все строители. И когда
его арестовали как «английского шпиона», это вызвало всеобщее
удивление и возмущение. «Если Кожушнер враг, то тогда и я
враг,— сказал на собрании Алексей Смородов,— тогда арестуйте
и менн». Восемь месяцев спустя Кожушнер был освобожден и реа-
билитирован. После этого он переехал с семьей в Одессу. В первые
же дни войны Кожушнер, которому исполнилось 52 года, ушел
добровольцем на фронт. Воевал под Одессой, потом под Севастопо-
лем. В своем последнем письме, которое в семье хранится как ре-
ликвия, Кожушнер, получивший офицерское звание, писал: «Сего-
дня 26 июня 1942 года. Город-герой вдохновляет на борьбу. Беру
винтовку и иду как рндовой». Там он и погиб. Жена Кожушнера,
Берта, его ровесница, делила с ним все горести и радости жизни
и борьбы. Как и муж, она в пнтидесятидвухлетнем возрасте ушла
добровольцем на фронт и всю войну проработала в госпитале,—
умерла она в 1947 году. Сын Кожушнера Альберт погиб при оборо-
не полуострова Ханко 3 декабри 1941 года, второй сын, Илья, всю
войну провел на фронте и остался жив, сейчас работает в Одессе.
Там же работает и дочь Кожушнера Мира.
308
Так шел месяц за месяцем. Люди, пытавшиеся всеми
средствами вырвать у Минкина признание в преступлени-
ях, которых он не совершал, ничего не добились. Наконец
в июле 1939 года его «дело» прекратили, и он был осво-
божден. Несколько раньше вышел на свободу Гоменюк.
Друзья встретили их радостно. Минкина поселили у себя
на квартире Гришанов и Езерницкая — молодые строители
города, подружившиеся здесь, в Комсомольске, и теперь
жившие дружной семьей.
В тесной квартирке теперь невозможно было про-
толкнуться — все время она битком набита: комсомольцы
приходили проведать своего бывшего секретаря горкома,
медленно приходившего в себя после пережитого. Люди
толпились даже на улице, у входа в дом.
Через две недели Минкина послали лечиться и отды-
хать. На вокзале он вдруг ощутил в кармане тяжесть: там
лежала пачка денег — две тысячи рублей. «Ребята, зачем
это? — запротестовал Минкин.— Кто положил?» — «Ниче-
го, Исаак, не обращай внимания. Пригодятся». — «Кто по-
ложил?» — «А кто его знает». Ребята смеялись. Провожали
Минкина в путь-дорогу триста человек.
В декабре 1939 года Минкин уже участвовал в работе
Пленума ЦК комсомола — его перевели из кандидатов
в члены ЦК. Теперь он работал на железнодорожном
транспорте, выполняя задания Центрального Комитета
комсомола. Там и застала его война, но это уже другая
история, о которой тоже можно рассказывать очень долго,
и об этом, быть может, следовало бы написать отдельно,—
получилась бы увлекательная книга.
А пока что мне хотелось бы в заключение этого
повествования о безрадостных, горьких событиях, столь
внезапно обрушившихся на нас во второй половине
тридцатых годов, привлечь внимание читателей к одно-
му важному обстоятельству, которое почему-то далеко
309
не всегда отмечают люди, пишущие сейчас о тех
временах.
По-разному сложились судьбы людей, ставших жертва-
ми этих событий: жизнь одних трагически оборвалась —
они пали жертвой чудовищных наветов; другие были об-
речены на долгие годы мучительной ссылки, хотя за ними
не было никакой вины; но бывало и так, что уже тогда,
в те же самые трудные годы безвинно схваченные люди
возвращались на свободу и вновь получали свои партий-
ные и комсомольские билеты, их добрые имена полностью
реабилитировались и они занимали свои места в строю.
Так было с Минкиным, так было с Гоменюком, так было
с Кожушнером, так было с Зангиевым. Так было и со мно-
гими другими.
Что это? Случай? Слепая удача? Нет. То, что произо-
шло с этими людьми, лишь подтверждает ту истину, кото-
рую всеми силами пытаются извратить наши политические
противники за рубежом: как ни тяжки были последствия
явления, вошедшего в историю под именем культа
личности Сталина, даже в ту трудную пору, вопреки все-
му, что делалось извергами вроде Ежова и Берия, кото-
рых Сталин так приблизил к себе,— наша советская жизнь
шла своим чередом, наша советская система оставалась
советской системой, наша партия оставалась нашей
партией.
Вспомните, как и почему вышел на свободу Зангиев,
над которым, казалось бы, нависла смертельная угроза
в момент, когда он смело поднял руку на истязавшего его
следователя! Он был освобожден и полностью реабилити-
рован потому, что этого категорически потребовал комму-
нист, облеченный полномочиями Центрального Комитета
партии.
Вспомните, как вышел на свободу Минкин,— ему не
только вернули его комсомольский билет, он был тогда же,
310
после освобождения из тюрьмы, в декабре 1939 года пере-
веден из кандидатов в члены Центрального Комитета ком-
сомола и вернулся к активной политической деятель-
ности.
Конечно, историй с таким исходом было меньше, чем
других, трагических. Согласен. Но иначе и быть не могло
в ту трудную пору, тем более, что люди еще не знали всей
горькой правды о том, как и почему происходили события,
казавшиеся иной раз необъяснимыми.
И если, вопреки всему сказанному, и Минкин, и Зан-
гиев, и Кожушнер, и Гоменюк, и Качаев, и многие другие
герои этого повествования были реабилитированы и смог-
ли вернуться к работе и борьбе за наше правое дело уже
в те годы, то этому есть только одно объяснение: их спасли
честные коммунисты, честные советские люди, бесстрашно
выполнявшие свой долг наперекор тому, что нес с собой
культ личности.
ТРИДЦАТЬ ЛЕТ СПУСТЯ
Л етом тысяча девятьсот шестьдесят пятого
года жители Комсомольска-на-Амуре
тридцать третью годовщину своего горо-
только, без малого треть века прошла
началась эта поразительная стройка! Ком-
стали дедушками, у них пошли внуки.
отпраздновали
да,— подумать
с тех пор, как
сомольцы уже
А город все строится, все растет. Дымят гигантские за-
воды — «Амурсталь», «Амурлитмаш», завод подъемно-
транспортного оборудования, нефтеперерабатывающий,
завод «Металлист», бесчисленные фабрики — их продук-
ция идет во все концы страны и даже за границу.
Когда-то делегаты комсомольской конференции,
собравшейся в тайге, спрашивали начальника стройки,
можно ли будет тут учиться, откроют ли когда-нибудь в го-
312
роде звуковое кино. Теперь здесь политехнический и пе-
дагогический институты, две музыкальные и одна художе-
ственная школы, три техникума, медицинское училище и
множество других учебных заведений. В Комсомольске
есть также театр, двадцать пять киноустановок, телеви-
зионный центр, показывающий фильмы собственного про-
изводства, спектакли и хронику последних известий.
Большим стал город. А рядом растут два его спутника —
Амурск и Солнечный,— им тоже суждено стать настоящи-
ми городами.
...Работая над этими главами книги, я перелистал
недавние номера «Дальневосточного Комсомольска» (по-
томок «Амурского ударника», родившегося в памятные
холодные ночи весны 1932 года). Теперь это большая
газета. Она печатается в современной типографии, у нее
есть солидная редакция: свои очеркисты, международ-
ники, фельетонисты. «Дальневосточный Комсомольск»
пишет о том, как идет предоктябрьское соревнование, как
развертывается политическая учеба, какие недостатки
еще не изжиты в «службе быта», как предприятия гото-
вятся к зиме, как проходят спортивные соревнования.
Никакой экзотики — все1 как в любом другом советском
городе. Может быть, тут и вел нынче свой разговор
о героизме и дегероизации литератор, чья статья натолк-
нула меня на мысль вернуться к теме о первых строителях
Комсомольска? В самом деле, и здесь могли бы теперь
сказать: «Героизма у нас нет, все идет по графику. Золо-
тоносный песок повседневного труда, и никаких само-
родков». Как знать, как знать...
Заглянул в объявления — тоже все тихо и гладко:
сегодня по телевидению будет передаваться комментарий
«Мир за неделю», в кинотеатрах идут советские, француз-
ские и индийские фильмы, заводу подъемно-транспортно-
го оборудования требуются инженер-электрик, сварщики,
313
токари, управление трамвая (батюшки, оказывается,
в Комсомольске есть и трамвай!) ищет кондукторов и сле-
сарей, кто-то меняет двухкомнатную квартиру в благоуст-
роенном доме на первом этаже на трехкомнатную — невы-
ше третьего этажа,— если у вас есть желание поменяться,
звоните по телефону 25-70, это на проспекте Мира, в доме
34, квартира 108...
Видите, какие дела! А я перевернул страницу и вспом-
нил: палатки на берегу, шумящая тайга, кочковатое,
лесное болото, на котором как-то заблудился Костя Занги-
ев, отправившийся выбирать площадку для строительства
первой лесопилки. Кто знает, не на месте ли того лесного
болота стоит сейчас этот благоустроенный дом № 34, бе-
зымянный жилец которого хочет сменять свою двухком-
натную квартиру на трехкомнатную?..
Действительно, в наше время люди живут и работают
по-друтому, не так, как в тридцатые годы. Зачем корче-
вать «нахальным» способом, когда есть электропилы,
тракторы, бульдозеры? Зачем строить шалаши и бараки,
когда под рукой есть первоклассный завод сборного желе-
зобетона? Зачем отправляться на субботник в тайгу
за клюквой, когда в любой аптеке продаются витамины?
И все-таки нельзя не видеть, что дух, стиль, идеи первых
строителей живы в делах их сыновей и внуков... Вот я
гляжу, не отрываясь, на помещенную в газете фотогра-
фию: «На снимке нашего корреспондента Мих. Кузнецо-
ва — один из первых строителей города Василий Петрович
Шарапов и его сын Владимир». Седой интеллигент присел
на незаконченной кирпичной кладке, а рядом — молодой
парень с таким же высоким открытым лбом и такой же
непокорной шевелюрой.
Подумаешь — Василий Петрович! Да его же звали
Васькой, и было ему каких-нибудь девятнадцать лет, ког-
да его послали по комсомольской путевке сюда из Моск-
314
вы. Послали, и поехал, оставил мать и невесту — раз надо
ехать, значит, надо! Через два года ему дали отпуск, и он
съездил в Москву и уговорил невесту, работавшую в од-
ном из столичных институтов, перебраться в Комсомольск.
По правде сказать, Василий малость покривил душой, по-
обещав, что условия жизни будут, пожалуй, не хуже, чем
в Москве: ведь это ударная стройка! А дальше было вот
что — я цитирую газету «Дальневосточный Комсомольск»:
...С парохода сходили мол-
ча, с тревогой. Аня в испуге
смотрела на «город», и на гла-
за ее навертывались слезы.
Василий обнял жену, поцело-
вал. Молча постояли у Ава-
рийной горки. Нет, у нее и
мысли не было, что такую
«квартиру» обещали ей в Мо-
скве. Она поняла: Вася не мог
покинуть место, где похороне-
ны его боевые товарищи, по-
гибшие в схватке с тайгой.
Их, молодоженов, поселили
в сарайчике вместе с холостя-
ками.
Вскоре Василий почему-то
стал задерживаться на работе.
Аню начинали мучить подо-
зрения. Однажды она, рыдая,
не заметила, как вошел Васи-
лий. Схватив Аню в охапку, он
понес ее на улицу. Опомни-
лась не сразу.
— Ну, как? — спросил он.
Оказывается, пока Аня тай-
ком плакала, Василий готовил
ей сюрприз — строил дом. Он
сдержал слово, данное в Моск-
ве: они стали жить не то что
в квартире — в собственном
доме. Пусть этот «дом», упи-
равшийся в подножие Аварий-
ной горки, был сбит из не-
скольких досок и глины, но он
давал крышу над головой. Под
этой крышей родились Влади-
мир и Геннадий — город рос,
приобретал законных наслед-
ников.
Только спустя четыре года
они переселились в первый ба-
рак, что и поныне стоит на
проспекте Мира.
С этого, собственно, и начи-
нается большая биография го-
рода, неразрывно связанная с
именем Василия Петровича
Шарапова.
Нет, он не архитектор, воп-
лощающий замыслы в проек-
ты, удачное осуществление ко-
торых нередко приносит авто-
ру бессмертную славу. Просто
он своими руками строил дом
за домом, воздвигая город. Про-
ходя мимо педагогического ин-
ститута, Василий Петрович за-
медляет шаг, чтобы лишний
раз взглянуть на свое детище.
315
Это массивное здание в не-
сколько необычном стиле — и
своеобразный памятник перво-
строителям, и дар молодому по-
колению. Раньше тут разме-
щалась первая в Комсомольске
школа, где учились его сы-
новья, а теперь дочь сдает
здесь экзамены в институт.
Кстати, школу № 17, которую
кончила Галина, тоже строил
Василий Петрович, да еще по
своему собственному проекту.
Это была его дипломная работа
в строительном техникуме. Не-
легко далась учеба: из 35
строителей-практиков, по ини-
циативе которых был основан
техникум, дотянули до конца
только 13. Да и сам он, имея
двадцатилетний трудовой стаж,
недолго выдержал бы, если б
не жена: стоило ей напомнить
о тридцатых годах — муж под-
бирал с полу брошенные им
в сердцах книги.
Лишь в 1951 году, уже от-
цом большого семейства, Васи-
лий Петрович окончил техни-
кум, построив в память об этом
семнадцатую школу, что вошла
в архитектурный ансамбль
улицы Красногвардейской.
С больницей X» 7, тоже
воздвигнутой его руками, у
Василия Петровича связаны
менее приятные воспоминания:
он был ее первым «новосе-
лом». А совсем недавно ему
здесь сделали сложную опера-
цию. Стало быть, пригодилась
больница.
А как же сыновья?
Всего на шесть лет позже
отца Владимир окончил техни-
кум. Отслужил в армии. Ра-
ботает мастером в стройуправ-
лении X» 859, где отец сейчас
заместителем начальника. Это
он закладывал 140-квартир-
ный дом — самый большой в
городе. Владимир — член ко-
митета ВЛКСМ треста, был на
краевой комсомольской конфе-
ренции. Его цель — окончить
политехнический институт и,
конечно, застроить пустыри
между поселками и городом.
Младший сын, Геннадий, то-
же недавно из армии. Работает
слесарем-сборщиком на заводе
«Амурлитмаш», кстати, тоже
сооруженном при участии Ва-
силия Петровича. Трудится он,
как и Владимир, по-отцовски,
чувствуя себя хозяином го-
рода. Так биография семьи
Шараповых крепко-накрепко
сплелась с биографией горо-
да...»
Тут, собственно говоря, и следовало бы поставить точ-
ку, если бы... если бы этому не помешали сами герои мое-
го рассказа. Дело в том, что осенью тысяча девятьсот
шестьдесят третьего года, когда ряд глав из него был опуб-
316
линован в «Литературной газете», со всех концов страны
хлынул поток интереснейших откликов от строителей
Комсомольска,— они спешили продолжить этот рассказ,
уточнить отдельные детали, сообщить о том, как сложи-
лись события за долгие годы, которые ушли со времени
нашего первого знакомства.
Вдруг позвонил мне по телефону домой не кто иной,
как Каттель — тот самый Каттель, который прибыл в па-
мятное холодное утро 1932 года на борту парохода «Ко-
лумб» в село Пермское как первый начальник строитель-
ства. Представьте себе, жив, здоров и продолжает рабо-
тать в Москве в одном из проектных институтов. Позвонил
один из первых руководителей комсомольской организа-
ции стройки Шефтелевич,— тоже жив, здоров и работает
в Москве; отлично воевал с гитлеровцами, дослужился
до звания полковника.
Несколько дней спустя получаю письмо из Ростова
от Минкина, который в тридцатых годах работал секрета-
рем горкома комсомола в Комсомольске,— помните, как
он был несправедливо оклеветан и арестован, причем
за «связи» с ним исключили из комсомола множество
строителей города, в том числе и замечательного Леву
Качаева? Ну вот, сейчас Минкин в своем родном городе
Ростове работает начальником железнодорожной станции
Ростов-Товарная. На железнодорожном транспорте он
провел всю войну, был награжден орденом Красной Звез-
ды и многими медалями. После войны начал учиться
заочно в железнодорожном техникуме и окончил его
с отличием. Потом поступил в заочный финансово-эконо-
мический институт и окончил его также с отличием. Тем
временем подросли дети — сыну Владимиру, родившемуся
в Комсомольске, уже 29 лет, дочери — 23. У бывшего сек-
ретаря горкома комсомола двое внуков — от сына и от до-
чери. Владимир уже кандидат химических наук, доцент
317
Ростовского университета, увлечен своей научной ра-
ботой...
И сразу же письма хлынули потоком — трогательные,
волнующие своей искренностью и непосредственностью.
«Песок и самородки» я прочитал,— деловито писал
из города Фрунзе читатель «Литературной газеты» Сели-
верстов.— Автор написал неплохо в том смысле, что полу-
чилось понятно, просто и интересно. Но он упустил важ-
ную деталь. Когда он описывал, какие песни пели
комсомольцы в пути на пароходе и на месте, по прибытии
в тайгу, то не упомянул очень важную песню, припев
которой я хорошо запомнил. Пели мы тогда вот что:
«Построим, построим мы скоро
На месте таежных болот
Советской республики город,
А в городе новый завод».
Так что, если возможно, то вы эту песню добавьте в книгу,
потому что песня оправдала себя — город на месте тайги
построен».
«Вас приветствует одна из тех песчинок, что была
занесена тридцать лет назад на берег Амура, —• отклика-
лась Мария Самойловна Левит. — Спасибо, что напомнили
о судьбе замечательного человека Левы Качаева. Я могу
вам прислать фотографии Левы и его многих друзей,
строивших наш чудный город. Все они по-прежнему мо-
лоды, хотя по семейному положению уже деды...»
«Я один из комсомольчан, теперь по специальности
газетчик, — откликался Борис Яковлевич Тимофеев.— Жи-
ву в Новосибирске, работаю в заводской многотиражке.
С вами мы познакомились осенью 1938 года в дни ро-
зысков и спасения самолета Валентины Гризодубовой, а
в феврале 1939 года я появился у вас в редакции «Комсо-
мольской правды» — приехал защищать свое доброе имя.
318
Работники редакции, в том числе Семен Нариньяни, Ми-
хаил Котов, Всеволод Иорданский, приняли самое горячее
участие в моей судьбе — по их совету я написал письмо,
и оно было напечатано под заголовком «Карьера клевет-
ников». Почти два года клеветники пытались «сделать»
из меня врага народа и японского шпиона, но «Комсо-
мольская правда» спасла мое доброе имя, я вернулся
в Комсомольск и прожил там до 1952 года — всего пят-
надцать лет я отдал этому изумительному городу. На столе
у меня лежит рукопись, которая может дополнить и про-
должить ваш рассказ,— это книга воспоминаний, над
которой работаю уже почти год. Правда, дело подвигается
довольно медленно, но я его обязательно доведу до конца,
хотя это и трудновато: возраст уже не очень бодрый, пере-
валило за пятьдесят, здоровье тоже неважное. Не подумай-
те только, что я скулю и недоволен жизнью. Хотя жизнь
никогда меня не баловала и чаще, чем нужно, заставляла
глотать горькие пилюли, но радости в ней было куда
больше, чем огорчений. Даже в самые тяжелые годы меня
не покидала вера в торжество справедливости, и это не
все. Я знал очень мужественных и очень честных людей,
которые приходили ко мне на помощь в трудный-час. Уди-
вительно большая жизнь выпала на долю нашего поколе-
ния! Она дала возможность так много увидеть и понять.
Теперь надо суметь рассказать об увиденном и пережитом
новому поколению, идущему нам на смену...»
Но самые интересные и обстоятельные письма, как и
следовало ожидать, я получил от героев этого повествова-
ния — Михаила Ильина, того самого, который когда-то
писал в «Амурском ударнике» лихие фельетоны и репор-
тажи под псевдонимом Михаил Горн, и от Кости — он же
Хазбулат! — Зангиота. От них прибыли не письма, нет, —
целые посылки, наполненные фотографиями, вырезками
319
из газет, объемистыми записями, которые сами по себе
могли бы стать увлекательными книгами. И я не могу
отказать себе в удовольствии поделиться с читателем этим
неожиданным драгоценным даром.
Вот передо мной написанные аккуратнейшим почер-
ком инженера записи Михаила Ильина. Во-первых, он
размышляет на тему о том, в каком большом долгу перед
людьми тридцатых годов наша литература. Ему очень
хотелось бы, чтобы какой-нибудь писатель создал наконец
достойное этих людей произведение о строителях Комсо-
мольска, равное по силе ну хотя бы «Звездным часам
человечества» Цвейга. «Ведь Комсомольск,— пишет он,—
это действительно звездные часы нового человечества, и
подлинно художественный, правдивый рассказ о тех, кто
его создал, и о том, как его создавали, был бы очень нуж-
ным напоминанием нынешней молодежи о том, что у нее
имеются не только права, но и обязанности».
Во-вторых, будучи человеком дела, мой друг не огра-
ничивается общим пожеланием, но спешит внести свой
собственный вклад в создание новых «Звездных часов чело-
вечества» и шлет огромное количество своих записей,
фотографий, документов в расчете на то, что все это может
пригодиться писателю, который взялся бы за такое важное
и нужное дело. Среди них — поистине уникальный ману-
скрипт: летопись первых недель и месяцев строительства,
которую репортер «Амурского ударника» Михаил Горн
вел день за днем со скрупулезной точностью. Мы вос-
производим этот документ здесь, на отдельной вкладке.
Художник С. Телингатер иллюстрировал эту летопись ред-
чайшими фотографиями той поры, и у нас получилась
как бы книжка в книжке. «За точность дат ручаюсь,—
пишет Ильин. — Буду очень рад, если мои записи добавят
хотя бы лишний штрих к повести».
В-третьих, Ильин излагает в том же деловом и лако-
320
ПАМЯТНЫЕ ДАТЫ
Летопись первых месяцев
строительства Комсомольска
составил один из строителей
Михаил Ильин
1932 г.
10 марта.
Из Ростова-на-Дону выехали на Дальний
Восток мобилизованные комсомольцы Се-
верного Кавказа (650 чел.).
Прибыли в Хабаровск 40 инженерно-тех-
нических работников треста „Дальпром-
строй".
24 марта.
Из Ленинграда выехали на Дальний Восток
(стройку № 126) мобилизованные комсо-
мольцы Северо-Запада (400 чел.).
26 марта.
В 8 часов вечера из Москвы выехала на
Дальний Восток первая группа мобилизо-
ванных комсомольцев.
16 апреля.
В с. Пермское началось строительство
первого рубленого дома.
10 мая.
Прибыли утром в с. Пермское первые паро-
ходы ,,Коминтерн" и „Колумб". Субботник
по разгрузке их. На берегу Амура разбито
100 палаток. Вечером по окончании раз-
грузки состоялся митинг. Отправлена пер-
вая группа комсомольцев на молевой сплав
леса по р. Силинке (40 чел.) Бригадир —
Алексей Смородов.
Одна из первых улиц
в Комсомольске-на-Амуре.
Первые самодельные дома.
12 мая.
Закончено распределение прибывших ком-
сомольцев по участкам и работам. Уста-
новлены первые пищеварные котлы в сто-
ловой № 1 (бывшая часовня). Начались
регулярные занятия в управлении „Даль-
промстроя".
16 мая.
Организована милиция из двух человек.
18 мая.
Сложена первая печь для выпечки хлеба
в хлебопекарне на Набережной.
27 мая.
Начала работать на Набережной первая
механическая мастерская.
1 июня.
Начали работать сапожная и швейная мас-
терские.
Общая численность рабочих и служащих
„Дальпромстроя" достигла 4500 человек.
3 июня.
>,Энергострой“ заложил первый барак.
10 июня.
Начата прокладка дороги от Аварийной
горы к столовой № 3. На работу вста-
ла интернациональная бригада Григория
Андрианова.
17 июня.
Упал набок каркас больницы.
1 июля.
Объявлен декадник чистоты.
Вышел первый номер печатной газеты
„Амурский ударник".
4 июля.
Состоялся на 2-м участке первый слет
рабноров. Открыта постоянная аэросвязь
с. Пермское—г. Хабаровск. Утром „при-
землился" на воду первый самолет с поч-
той.
6 июля.
Состоялась первая комсомольская конфе-
ренция ДПС. На конференции выступил
с речью о культуре писатель А. А. Фа-
деев.
23 июля.
Объявлен денадник улучшения обществен-
ного питания.
24 июля.
Началось строительство дома-коммуны.
б августа.
Отъезд в Хабаровск 32 физкультурников
„Дальпромстроя" на 2-ю краевую спарта-
киаду.
18 сентября.
По инициативе комсомольской ячейки на 2-м
участке создана черная касса для прогуль-
щиков.
В субботнике на пригородном хозяйстве при-
няли участие 550 человек. Раскорчевано
10 гектаров.
4 октября.
Открытое письмо рабочих и ИТР Пивани
ко всем строителям ДПС — объявить октябрь
штурмовым месяцем на лесозаготовках и
дать 15 тысяч кубометров деловой древесины.
Общий улов осенней кеты составил 150 тонн
вместо намеченных планом 120.
19 октября.
Организовано Пермское отделение милиции-
20 октября.
С 20 октября по б ноября объявлен двух-
недельник мобилизации средств.
28 октября.
Ударники механического комбината создали
цех ширпотреба и организовали двухдневник
по сбору утиля.
1 ноября.
Приказ № 251 по ДПС об открытии Перм-
ского вечернего строительного техникума.
7 ноября.
Открытие кинотеатра „Ударник". Вышвл
125-й номер стенной газеты 2-го участка
.За ударную стройку.
Один из первых теплоходов,
прибывших с комсомольцами
в Пермское.
Первый лесозавод.
Первый клуб.
I
ид нового барачного поселка
13 ноября.
Открытие комвуза и строительного техни-
кума.
23 ноября.
Постановление Далькрайкома ВКП(б): в со-
ответствии с решением ЦК ВКП(б) с. Перм-
ское переименовано в город Комсомольск-
на-Амуре, а Нижне-Тамбовский р-н — в Ком-
сомольский.
30 ноября.
С 25 по 30 ноября не выходила газета
„Амурский ударник". Типография выпуска-
ла срочно учебную брошюру для пропаган-
дистов и слушателей политшкол „Два ми-
ра— две системы", на которую был занят
весь шрифт.
1 декабря.
Заложена прачечная.
В столярном цехе начата установка обору-
дования.
3 декабря.
Закончена постройка магазина ЗРК (закры-
того рабочего кооператива).
На берегу Амура вступила в эксплуатацию
баня.
4 декабря.
В кинотеатре „Ударник" райком ВЛКСМ
созвал слет ударников второй пятилетки.
10 декабря.
С 10 декабря по 1 января 1933 года прово-
дится конкурс на лучший барак.
Окончена постройка больницы.
24 декабря.
Первый зимний колхозный базар.
В кинотеатре „Ударник" в 15 часов откры-
лась первая партийная конференция ДПС.
26 декабря.
Вступила в эксплуатацию баня на 2-м уча-
стке (берег Силинского озера) с пропуск*,
ной способностью 100 человек в день.
1933 г,
10 января.
Открылась лыжная станция на 5-й линии
в шалаше № 18.
12 января.
Состоялась первая конференция физкуль-
турников стройки.
16 марта.
Комитет ВЛКСМ ДПС послал в помощь
колхозам района шефскую бригаду по ре-
монту инвентаря к весеннему севу. В ответ
комсомольцы Болони доставили на строй-
площадки свежую рыбу для больных цингой.
18 марта.
Первая комсомольская вылазка на разведку
местных стройматериалов.
Объявлен санитарный поход по очистке
стройплощадки.
Новый клуб в Комсомольске.
Летнее кафе-кондитерская—
одно из первых в городе.
Универмаг в заводском
поселке Комсомольска.
Дом старых комсомольцев.
j__»*.
Первые детские ясли.
Ровесник города—в 1937 г. ему
исполнилось 5 лет.
26 марта.
Решение штаба по проведению санитарного
субботника: бараку № 10 за хорошее со-
стояние присуждено Красное знамя, бараку
№ 30 за безобразное—.орден свиньи.*
4 апреля.
На стройплощадку прибыл красный обоз
колхозников (41 штука саней), доставивший
с Пивани 80 кубометров леса.
б апреля.
Слет ударников стройни. Начало промышлен-
ной эстафеты за право закладки первого
камня в фундамент первого промышленного
корпуса.
Рабочие Госсантехстроя уложили 2 кило-
метра наземных труб временного водопро-
вода.
8 апреля.
Сдана в эксплуатацию одна линия времен-
ного водопровода — от бани 2-го участка
до лесозавода.
12 июня.
Закладка первого (корпусного) цеха судо-
строительного завода.
Вечер смычкн краснофлотцев Амурской во-
енной флотилии с комсомольцами стройки.
17 июня.
Заработала первая бетономешалка у кор-
пусного цеха.
1 июля.
Начат монтаж оборудования второй ВЭС.
14 августа.
Начата прокладка зимнего водопровода.
24 августа.
Массовый сбор ягод.
8 сентября.
Бригада экскаваторщиков закончила сборку
первого экскаватора.
12 сентября.
Началась массовая реализация „трудового
займа Промстроя".
Субботник по оборудованию колхозного ба-
зара на берегу Амура.
13 сентября.
Награжден .орденом шляпы* треугольник
Жилстроя, не обеспечивший выполнение пла-
на.
20 ноября.
С нынешнего дня редакция газеты ,,Амур-
ский ударник" организовала в кинотеатре
перед началом сеанса устную передачу те-
леграмм РОСТА.
29 декабря.
Прачечная принимает в стирку белье —
до 500 штук в день.
На строительство прибыли писатель А. А.
Фадеев и кинорежиссер А. Довженко.
1934 г.
1 1 января.
Объявлен конкурс на лучшую столовую.
16 февраля.
С 15 февраля по 1 апреля объявлен конкурс
на лучшую школу.
6 апреля
Общепостроечный субботник по выкатке ле-
са из канала. Вытащено 2529 бревен. На
доме почты объявление: „Сегодня почта за-
крыта— все на субботнике".
7 июня.
Комсомольцы во внеурочное время строят
стадион.
12 июня.
Состоялась закладка завода № 126.
Вышел литературный сборник „Комсо-
мольск"
22 июня.
Утром забетонирован первый башмак глав-
ного здания ТЭЦ.
4 июля.
Начато строительство водной станции.
6 июля.
Открытие дома отдыха на правом берегу
Амура.
8 июля.
Открытие первого пионерского лагеря.
А. СМОРОДОВ.
К. ЗАНГИЕВ.
1 сентября.
Начало строительства Комсомольского по-
селка.'
6 ноября.
Открытие ресторана „Деловой клуб" на Ава-
рийном поселке.
22 ноября.
В 12 часов дня вышла в первый рейс по
маршруту Комсомольск — Хабаровск автоко-
лонна.
28 ноября.
В клубе на Брусчатке проведена конферен-
ция о творчестве Салтыкова-Щедрина.
1 декабря.
Начало занятий в вечерней спортшколе.
В. ШАРАПОВ С СЫНОМ.
яичном стиле свои замечания в связи с прочитанным
в «Литературной газете»:
«1. Никто из писавших о начале строительства Ком-
сомолъска-на-Амуре не обратил внимания на соотношение
численности, если так можно выразиться, юношей и де-
вушек в первом отряде строителей: юношей было около
шести тысяч, а девушек только тридцать. И никто почему-
то не отметил, что в той труднейшей обстановке у нас
существовало поистине рыцарское — в лучшем понимании
слова «рыцарство»! — отношение к женщине. Ни в 1932,
ни в 1933 году на стройке не было случаев распутства
или поножовщины. Наши юноши, помогая девушкам, сами
выполняли женскую работу — были прачками, кухарками,
медсестрами, нянями в больнице и т. п. Зато когда воз-
никала любовь, это было настоящее, крепкое чувство, и
первые семьи, возникшие тогда, просуществовали не толь-
ко до серебряных свадеб, но и дольше (например, семья
Леонида Лебедева — Марии Дорошевой). Желательно,
чтобы писатели когда-нибудь написали об этом.
2. Михаил Кусков, ныне работающий на заводе имени
Ленинского комсомола (том самом, который был заложен
первым), теперь солидный человек, и он несколько обидел-
ся на вас за то, что вы пишете, как его называли Пупси-
ком, и т. д. Если можно, уточните, что сам он никогда не
участвовал в картежных играх. (Охотно уточняю. Ю. Ж.)
3. Алексей Смородов ныне живет в Амурской области
и работает, по последним данным, в гор. Благовещенске,
в облисполкоме.
4. Андрей Гоменюк за это время переменил много спе-
циальностей: был шофером, заведовал столовой, а сейчас
опять работает по строительной части.
5. О репрессиях в период культа личности Сталина
многое мог бы рассказать бывший первый наш секретарь
321
комитета комсомола Сергей Поликарпов. Он и его тогдаш-
ний заместитель Михаил Эрлих приезжали к нам на
празднование тридцатилетия города в 1962 году. Сообщаю
вам их адреса...
6. Первый строитель Комсомольска Жариков стал док-
тором философских наук.
7. Первому строителю Игнату Хоменко, участнику
Отечественной войны, посмертно присвоено звание Героя
Советского Союза.
8. Г од назад в Комсомольске был основан совет перво-
строителей города, объединяющий около 350 бывших ком-
сомольцев, прибывших сюда по мобилизациям 1932 и 1933
годов. Я избран председателем этого совета.
9. Чтобы у вас возникло зрительное представление
о сегодняшнем Комсомольске, посылаю 42 фотографии,
принадлежащие в большинстве своем объективу бывшего
фотокорреспондента «Дальневосточного Комсомольска», а
ныне фотолаборанта нашего завода. Это первая, но не
последняя посылка,— снимков наберется на целый альбом.
10. Если необходимо, любые материалы буду высылать
регулярно...»
Только после этого исполнительный Михаил Горн по-
зволил себе перейти к рассказу о себе самом, о том, где же
он, что он, как он, ведь мы не слыхали друг о друге доб-
рых три десятка лет! Но и тут он предпочел начать не
с себя — с завода:
«Работаю начальником лаборатории экономических ис-
следований (есть такая у нас на зависть москвичам!) на
заводе «Амурлитмаш». Завод расположен в пятнадцати
километрах от центра города, за поселком Дземги, почти
у самых сопок левого берега Амура. Начатый стройкой
еще в 1939 году, он был в годы войны заброшен и влачил
322
жалкое существование до 1956 года, когда был превращен
в завод литейного машиностроения. Теперь это один из ве-
дущих заводов по производству литейных машин — дает
свыше двадцати процентов от общего выпуска их в нашей
стране.
Землеприготовительные, формовочные и очистные ма-
шины, с маркой «Амурлитмаша» хорошо известны не толь-
ко в Советском Союзе, но и за границей, в частности
в Объединенной Арабской Республике и Индии, где они
довольно успешно выдерживают конкуренцию американ-
ских и западногерманских фирм.
Наши машины, выпущенные за пять лет семилетки,
освободили в отечественной промышленности от тяжелого
и малопроизводительного ручного труда свыше полутора-
ста тысяч рабочих.
На завод «Амурлитмаш» я был переведен по решению
горкома партии летом 1956 года и застал здесь самую
начальную стадию освоения новой продукции...»
Это все — о заводе. Но вот наконец Михаил Ильин
вспоминает о себе:
«Времени свободного, как всегда, не хватает, домой
возвращаюсь не раньше восьми вечера, и в пору вносить
рационализаторское предложение об увеличении продол-
жительности суток. Семья у меня такая: жена — Алек-
сандра Васильевна, женщина очень эмоциональная,
из оренбургских казачек, познакомились мы на Урале
в 1940 году, с тех пор и везем семейный воз; потомки
наши: Владимир — двадцати трех лет, Валерий —
семнадцати и Михаил — шестнадцати. Старший работает
мастером на заводе имени Ленинского комсомола, млад-
шие учатся в техникуме. Чести стать дедушкой пока не
удостоился...
32Я
Теперь хочу объяснить, почему я совершил острый
зигзаг, уйдя из журналистики в технику. Надо вам ска-
зать, что в 1940 году я осуществил свою заветную мечту —
стал студентом Коммунистического института журнали-
стики имени Маяковского в Свердловске (там, в Сверд-
ловске, и скрестились наши жизненные пути с Алек-
сандрой Васильевной...). Учился успешно. Думал по окон-
чании института пойти подучиться еще в Высшую дипло-
матическую школу и стать настоящим международни-
ком — вот как!
По тут грянула война. Уже 1 июля 1941 года меня
зачислили на курсы офицеров общевойсковой разведки,
хотя во время службы в армии в Даурии в 1934—1936 го-
дах я уже стал командиром танкового взвода. В декабре
в составе 126-й отдельной стрелковой бригады морской
пехоты, укомплектованной тихоокеанцами, вступил в пер-
вый бой с немцами под Старой Руссой на Северо-Запад-
ном фронте. Потом воевал на Западном, Третьем Бело-
русском, Пе.рвом Дальневосточном фронтах. Участвовал
в освобождении Вязьмы и Смоленска, Белоруссии и Лит-
вы, вторгался в Восточную Пруссию, штурмовал прус-
ские города, в том числе и Кенигсберг, прорывал долго-
временную японскую оборону на Приханкайском на-
правлении.
Все это даром не прошло. Осенью 1942 года был ранен
в ногу, а летом 1945 года контужен на знаменитой высоте
Верблюд, откуда мы вышибали японцев.
В итоге с войны вернулся капитаном с чувством удов-
летворения и гордости завоеванной победой, но с сильно
расстроенной нервной системой и основательно подорван-
ным здоровьем. Поэтому врачи «противопоказали» мне
журналистику. Так я спустился с Олимпа на грешную
землю — десять лет проработал на заводе имени Ленин-
ского комсомола заместителем начальника планово-произ-
324
водственного отдела, потом начал трудиться здесь, на
«Амурлитмаше». На заводской работе, где все же нет
таких темпов, как в газете, я немного оправился. О слу-
чившемся, конечно, жалею, но не в такой мере, чтобы
проклинать судьбу-злодейку. В конце концов дерзкие
мечтания юности все же становятся явью: книгу о Ком-
сомольске писать буду, хотя и не один, а в составе боль-
шого авторского коллектива, созданного горкомом партии.
Ориентировочный срок наш — 1967 год, тридцатипятиле-
тие города...»
Да, журналистская жилка все-таки живет в этом не-
угомонном человеке, и я верю, что он еще напишет отлич-
ные произведения о Комсомольске! Вот почитайте, как
может он писать. Это выдержки из фронтового дневника,
присланные им:
5 августа 1942 года. Над вершинами высоких сосен и
осин — голубое августовское небо. После ночи, освещен-
ной огнями ракет и наполненной грохотом канонады,
это — минуты затишья, солнечного тепла, мирного шеле-
ста листьев. В такие минуты вспоминается прошлое: ок-
но с геранью, улица, поросшая травой, за городом поля,
синеющие васильками...
4 сентября 1942 года. Мы лежим в траве возле старого
разрушенного блиндажа. Говорим о будущем, о любви.
Я сорвал крупную ромашку и, обрывая белые лепестки,
как в дни юности, гадаю...
5 октября 1942 года. Скоро мне исполнится 30 лет. На
заре моей жизни гремели пушки гражданской войны. Са-
мое яркое воспоминание детства: по тихим улицам род-
ного города, поросшим муравой и подорожником,
идут на Деникина полки молодой Красной Армии. А те-
перь вновь гремят пушки, и уже я сам солдат...
325
13 декабря 1942 года. Нашу землянку затопило. Мы вы-
черпали из нее двести котелков воды. Оттаявшая зем-
ля во входной траншее осыпалась. Стал не «вход»,
а «влаз»...
1 января 1943 года. Не за праздничным столом, а на ноч-
ном марше встретил я Новый год. Огни карнавала нам
заменили зарницы от разрывов бомб и вспышки ракет.
Мы шли по дороге под обстрелом. Один снаряд упал
близко. Двое убиты, трое ранены...
24 октября 1943 года. Работаю по четырнадцать часов
в сутки. Из всех радостей мне доступны только две: га-
зеты и письма.
Когда приходят последние вести со всех фронтов,
мы раскрываем карту и отмечаем населенные пункты,
освобождаемые нашими войсками...
7 января 1945 года. Вокруг чужая ночь. Мертвый свет
ракет вырывает из темноты развалины их города. Если
на берегах Полы, Ловати и Редьи я порой переставал ве-
рить в милость судьбы, то теперь не сомневаюсь, что
останусь жив. А сколько моих товарищей никогда уже
не увидят тех мест, откуда провожали их на фронт. Три
года мы тяжело и упрямо поднимались на крутую гору
победы. Теперь мы у ее вершины...»
Да, у этого человека есть о чем рассказать, и он сумеет
рассказать о пережитом. Пожелаем же Михаилу Горну
больших авторских удач!
А вот огромное писание совсем в другом стиле, но
точно в таком же духе. Костя Зангиев никогда не претен-
довал на журналистику, но от глубины чувств сочинил
такое же обширное послание, сопроводив его целой кучей
документов: писем от своих друзей, разных справок и
газетных вырезок. След Зангиева отыскался в Ташкенте,
а почему — об этом я скажу немного ниже. Перелистываю
326
я присланный им лирический архив, и передо мной яв-
ственно встает смелое, открытое лицо этого горячего, очень
доброго демобилизованного морячка, осетина по происхож-
дению, который не так уже гладко владеет русским язы-
ком, но вкладывает душу и сердце в каждое свое комсо-
мольское слово и пользуется за это величайшей популяр-
ностью па стройке.
Это он, Костя Зангиев, держал речь на самом первом
митинге, когда комсомольцы только что сошли с борта
«Колумба» на грязный и топкий берег Амура и стояли,
поеживаясь, на холодном влажном ветру.
Вот как записал ее тогда первостроитель города Алек-
сандр Грачев,— теперь он воспроизвел эту речь в своем
романе «Первая просека»:
«Л/ы скоро будем самый богатый страна в мире. Ста-
линградский и Харьковский заводы построили? Построили!
Днепрострой построили? Построили! Челябинский трак-
торный строим? Строим! А Магнитострой, а Хибиногорск!
А почему? А потому, что наш большевистский партия ска-
зал народу: надо строить, чтобы богато жить и чтобы врагу
по зубам дать, если полезет воевать. А мы зачем приехал
за десять тысяч километров? Чтобы тоже строить! Туг
некоторый пугает: вот придет стадо медведей и нас со-
жрот. Прилетит комар и мошка — тоже сожрот. Сожрот,
сожрот!.. А мы кто вам — ишак или козявка? Не пугайте
нас, пожалуйста, некоторый граждане! Мы обязательно не
уедем, пока не построим город. Какие хочешь трудности
выдержим, раз партия так сказала комсомолу. Ура, това-
рищи!..»
Сколько аплодисментов, сколько веселого смеха вызва-
ла эта задиристая, озорная речь Кости Зангиева, особенно
327
когда он, изобразив зверскую физиономию и поднеся
ко рту скрюченные пальцы, стал показывать, как медведи
и мошки жрут людей. Он был мастером на такие мими-
ческие сценки и мог развеселить людей в самые невеселые
минуты.
И вот теперь этот самый веселый и никогда не уны-
вающий Костя Зангиев, он же Хазбулат, прочитав главы
так хорошо знакомой ему истории первых лет строитель-
ства Комсомольска, расстроился до слез.
«Совершенно случайно,— пишет он,— попала мне
в руки «Литературная газета» за 23 ноября. Купил я ее
в киоске, встал в очередь за апельсинами и стал читать,
коротая время. И вдруг вижу — тут написано про Ивана
Сидоренко и про всех нас. Я тут же незаметно для себя
покинул очередь, прислонился к стенке и начал вчиты-
ваться.
Юрий, ты не представляешь себе, подумать только на-
до,— я заплакал, и тут одна пожилая женщина посмотре-
ла на меня и говорит: «Зачем плачете, вам тоже достанет-
ся апельсинов, сегодня их много привезли, нужно только
постоять». А я об апельсинах вообще забыл, их-то я,
конечно, купил, но газету положил в боковой карман и,
придя домой, еще раз прочел. И сразу вспомнилось все
пережитое, и вспомнилась наша комсомольская дружба,
к которой так хорошо подходят слова Н. В. Гоголя, сказан-
ные в повести «Тарас Бульба» про то, что бывали и
в других землях товарищи, но таких, как в Русской земле,
не было таких товарищей.
Крепко сроднил нас труд на стройке Комсомольска, и
действительно хорошим примером для современной
молодежи можно поставить и Ваню Сидоренко, и Николая
Макаренко, и Лешу Смородова, и Леву Качаева, и Нико-
лая Крикуна, и Михаила Дурнева, и Петра Кривоносова,
328
и Михаила Шурайда, и малыша Кускова (Пупсика), и
Николая Слету, и Марию Дорошеву, и Дусю Сидоренко,
и Марию Анисимову.
Вот пишу сейчас и так живо себе представляю все, что
мы переживали, и даже свои проделки, за которые так
недолюбливал меня тогда наш начальник Каттель, он все
грозился мне: «Жаль, что ты не попался мне на глаза,
когда такую штуку устраивал, я б тебя в амбар запер, и
не стыдно бы тебе было, члену оргбюро комитета, перед
комсомольцами?»
Откровенно говоря, я его тогда побаивался, он у нас
царь и бог был, но ведь мои проделки выручали стройку,
их бы, по-настоящему, надо было считать за трудовые под-
виги. Я имею в виду, например, коротко упомянутую тобой
историю, как мы уворовали с баржи «Клара Цеткин»
наковальню для нашей первой кузницы — там она лежала,
никому не нужная, а у нас без наковальни вся работа
стояла.
Вспоминаю сейчас, и самому смешно, а члены комитета
делали вид, что они ничего не знают. Ты, наверное, пом-
нишь их? Секретарем оргкомитета был Сергей Поликар-
пов, но он на первый пароход не поспел, временно мне
пришлось его заменять, потому мне и довелось быть тем
смешным оратором на первом митинге, который Грачев
описал в «Первой просеке». Мишка Тарлинский мне потом
проходу не давал, передразнивая мою речь про медведей
и комаров. Были еще в комитете Сергей Шефтелевич,
Иван Сидоренко, заменивший меня вскоре, бригадир-ин-
тернационалист Андрианов — в общем, все они перед Кат-
телем прикрывали мои проделки.
Сейчас можно припомнить много таких интересных
историй. Например, о том, как мне пришлось стащить
у Каттеля с квартиры из-под письменного стола драгоцен-
ный для нас, монтажников электростанции, кусок олова.
329
Я за тем оловом летал во Владивосток на самолете, но дали
нам кусок весом всего в три килограмма. Каттель полови-
ну отдал нам, а вторую спрятал под стол. «Это,— гово-
рит,— для нас все равно, что золотой самородок». Но нам
олова не хватило, и работа стояла. Что было делать? При-
шлось пойти на риск...
А история о том, как я ездил за портянками в Хаба-
ровск, к самому маршалу Блюхеру? Эти портянки нам
были нужны до зарезу. Помнишь, нам прислали целую
баржу лаптей, а носить их было не с чем, требовались
онучи. Ну и казус же получился тогда с этими портянками!
Я добрался до маршала, и у нас был большой разговор.
Не пойму я одного — как он меня тогда не прогнал за на-
хальство; но это был замечательный человек, и он понял,
почему я такой назойливый. После нашего разговора
секретарь обкома комсомола Петя Листовский провел
в Хабаровске настоящий аврал по сбору портянок — были
мобилизованы все секретари комитетов комсомола порто-
вых и складских организаций; заведующие магазинами
и складами буквально трепетали. В общем, Комсомольск
был немедленно снабжен портянками из самых разных
сортов материи, всех цветов радуги, а маршал Блюхер,
приехавший потом к нам по делам, выступил на собрании
комсомольского актива и, улыбаясь, сказал: «Хорошо, что
Костя Зангиев пока не очень хорошо владеет русским
языком, не то мне пришлось бы очень жарко»...
Среди бумаг, присланных Зангиевым, я нашел обрывок
«Комсомольской правды» с его заметкой «Отзовись,
друзья», опубликованной несколько лет тому назад, на-
кануне двадцатипятилетия Комсомольска-на-Амуре. В этой
заметке он пояснял, почему не вернулся в родной город
после войны, которую он, как и большинство его сверстни-
ков, провел на фронте с первого до последнего дня:
330
«Уезжая на фронт, я обе-
щал вернуться обратно к себе
в Комсомольск, который стал
для меня второй родиной. Но
слова не сдержал: в боях с фа-
шистами был тяжело ранен и
контужен. Сейчас здоровье не
позволяет мне вернуться на
Дальний Восток. Но куда бы
ни забрасывала меня судьба,
везде старался я оправдать до-
верие своих земляков. За уча-
стие в Великой Отечественной
войне имею шесть правитель-
ственных наград. Звание —
капитан. Рядом с боевыми ор-
денами гордо ношу я значок
«Почетный строитель города
Комсомольска - на - Амуре»
№ 28».
И тут же — письма от друзей, полученные в ответ на
эту весточку в «Комсомольской правде». Вот одно из них,
присланное первостроителем Федором Куликовым. Это
длиннейший увлекательный рассказ:
«Костя, дорогой! Прихожу я сегодня на работу и вижу,
как мой заместитель бегает по коридору редакции, разма-
хивает газетой и кричит: «Костя нашелся, Костя, тот
самый товарищ, о котором нам рассказывал Куликов!»
Я сразу догадался, что речь идет о тебе. Совсем недавно
в связи с подготовкой к юбилею Комсомольска я вспоми-
нал о друзьях, и в том числе о тебе я говорил в прошедшем
времени: «Хороший был парень, да вот пропал без вести,
наверное, фашисты зам,учили...» Но как из песни слова
не выкинешь, так и твоего имени не вычеркнешь из исто-
рии нашего города. О твоих делах тут помнят, о них рас-
сказывают молодежи экскурсоводы в городском музее, там
есть твои фотографии, вырезка из «Амурского ударника»,
о тебе вспоминают твои друзья в своих выступлениях
перед молодыми строителями. Как видишь, Костя, попал
ты в герои, влип в историю города, и ничем твоего имени
не выскоблишь...
Теперь отвечу на некоторые твои вопросы. Ты спраши-
ваешь, как у нас идут дела, каковы перемены в нашей
жизни.
331
Многие ребята (опять я пишу—«ребята»! У этих
«ребят» дети уже институты окончили и работают вместе
с ними, но друг для друга они по-прежнему, по-комсо-
мольски, «ребята») живут в тех же домах, какие они сами
соорудили, работают на заводах, которые сами возводили,
смотрят фильмы и спектакли в кино и театрах, являющих-
ся творением их рук.
Они, конечно, изменились — время свое берет,— изме-
нились не только внешне, переменилось, если можно так
сказать, их трудовое положение. Тот, кто корчевал тайгу,
например Гриша Андрианов, стал отличным знатоком по-
лиграфической техники, работает механиком в городской
типографии. Тот, кто был курьером, например Михаил
Кусков, является руководителем одного из ответственных
участков на заводе, который ты строил. Столяр Петр Кри-
воносов, пятидесятилетие которого недавно отмечала об-
щественность города, закончил без отрыва от производства
техникум и работает на своем заводе так же добросовестно,
как всегда.
А Вася Якуба? Этот дьявол,— строитель до мозга кос-
тей? Чего только он не строил в Комсомольске! Начал
с простого дела — копал землю, заготавливал речной амур-
ский песок, гравий, ломал камень, делал кирпич. А кончил
знаешь чем? Начальником крупного строительства! Он
соорудил в Комсомольске вторую мощную теплоэлектро-
централь. Дать бы Васе высшее образование — до руково-
дителя совнархоза дорос бы! Если бы ты его сейчас увидел,
ты бы сказал, что этого человека время не берет — столько
в нем задора и энергии, хотя он уже поседел. Встретил я
его как-то на собрании партийного актива: «Как,— спра-
шиваю,— живешь?» — «Все воюем!» И это не фраза —
как начал он воевать против рутинеров и перестраховщи-
ков четверть века назад, так и воюет. «Какие успехи?» —
спрашиваю. «Пока синяки и шишки, очередной выговор
332
получил,— весело отвечает он.— Не беда, выговор снимут,
а дело сделано...»
Оказывается, Вася затеял на свой страх и риск строи-
тельство тепличного комбината на отходах тепла от ТЭЦ.
Средств на это никто не отпускал. Его начали ругать за
нарушение финансовой дисциплины. Но уж если Вася за
что-либо взялся — не отступит. Поехал в Москву, добрался
до самого министра, тот внял, отпустил средства и мате-
риалы. И вот тепличный комбинат существует, на двух
тысячах квадратных метров и зимой и летом растут огур-
цы, помидоры, лук, петрушка; столовые города получили
к Первому мая сотни килограммов свежих овощей. Вот он
какой, Вася Якуба!..
Хочу еще сказать тебе, что Комсомольск стал настоя-
щей кузницей кадров. Наших первостроителей можно
встретить буквально повсюду — на Камчатке, Сахалине,
в Магадане, Владивостоке, Благовещенске. Даже в Москве
и Ленинграде! Вышли из нашей среды и дипломаты, и ге-
нералы, и партийные работники, и ученые, и писатели, и
газетчики. Вот и я сменил лом землекопа на перо журна-
листа. В 1949 году мне посчастливилось попасть в Выс-
шую партийную школу, там я учился три года на одном
курсе с нашим знаменитым земляком, бывшим мотористом
катера Далъпромстроя Алексеем Маресьевым, Героем Со-
ветского Союза. Ты, конечно, его помнишь. Учился он
упорно, терпеливо, кончил Высшую партийную школу —
подался в Академию общественных наук, закончил и ее
успешно, как и положено настоящему человеку.
Годом раньше нас закончила Высшую партийную шко-
лу комсомольчанка Аня Медведева. Помнишь, она рабо-
тала столяром на лесозаводе, потом была на комсомольской
работе с Андреем Шанауровым и Исааком Минкиным?
На год позже меня поступил в Высшую партийную школу
бывший секретарь комсомола Далъпромстроя Вася Рома-
333
нов, он был потом в Комсомольске секретарем горкома
партии...
Было уже пора закругляться, как вдруг почтальон при-
нес письмо из Рязани, от Николая Поваренкина. Надеюсь,
не забыл ты его, черта лысого,— он работает сейчас кор-
респондентом «Известий», но думы его все о нашем городе,
где он потерял буйные кудри свои. Прислал мне большой
цикл стихов «Из дневника строителя». В его воображении
город живет все таким же, каким он видел его много лет
назад. Тайга, пень, гнус, болото, мари — это непременные
слова, без которых и стихов-то у него не получится. Читаю
его и думаю, что до самого гроба он будет воспевать кипу-
чую юность и будет вечно молодым.
Вот на этом пока и закончу. Очень прошу тебя, Костя,
откликнуться. Крепко жму твою руку...»
Глубоко растроган был этим и многими другими полу-
ченными письмами Костя Зангиев, сберег их все и вот
прислал теперь мне как коллективный отчет первостроите-
лей о честно прожитых годах. А чтобы никто не подумал,
что сам он в «Ташкенте — городе хлебном» успокоился,
притих, пригревшись на солнышке, прислал также —
по всей форме, за подписями и печатями — кучу справок
и характеристик с каждого места работы.
«Товарищ Зангиев Хазбулат Начеевич поступил в службу
энергохозяйства ташкентского трамвая и 14 февраля 1948 го-
да по знаниям электрика сдал экзамен на звание ответствен-
ного дежурного ртутно-преобразовательной подстанции.
За период работы дежурным проявил себя нан один из способ-
ных и талантливых работников, добросовестно относился к по-
рученному делу и обязанностям. Не имел аварий и простоев.
Является хорошим производственным товарищем, делится
знаниями с другими работниками нан в области техники, тан
и в области общественно-политической».
334
«Члену КПСС с 1931 года, дорогому товарищу Хазбулату
Начеевичу Зангиеву. В знаменательный день 40-летия Вели-
кой Октябрьской социалистической революции партийная ор-
ганизация монтажного управления поздравляет Вас с празд-
ником, отмечает, что за период Вашей трудовой деятельности
Вы проявили себя как скромный и энергичный работник, пре-
данный делу нашей великой Коммунистической партии, пре-
данный нашей Родине. Партийная организация желает Вам
многих лет здоровья, счастья и дальнейших успехов».
«Приказ по Узбенгидроэнергострою № 405 от 29 ноября
1963 года. Работники автобазы № 11 треста, не считаясь
с личным временем, борясь за выполнение плана, показали
отличные результаты в работе по строительству Бурджирсной
плотины. Приказываю: ...§ 2. Тов. Зангиеву X. Н.— предста-
вителю автобазы Ns 11 — за умелую и действенную органи-
зацию работы автотранспорта объявить благодарность с зане-
сением в трудовую книжку».
«Могу сказать одно,— скупо приписал Костя Зангисв
к пачке этих немногословных, но говорящих о многом до-
кументов,— дух и свежесть старого комсомольца у меня
пока что не выветрились. Где бы я ни был, всегда старался
оправдать доверие, которое мне оказывалось...»
Вот так и воюют на разных фронтах жизни первострои-
тели Комсомольска, и много, я думаю, интересных книг
напишут наши писатели об их путях-дорогах. Но больше
всего, пожалуй, заслужил любви и внимания один из са-
мых замечательных людей, посвятивших себя строитель-
ству этого города,— Ваня Сидоренко, о делах которого
в меру сил и возможностей своих пытался я рассказать
в этих главах. Теперь его друзья прислали мне много
поистине волнующих писем и документов, показывающих,
что с тех пор, когда мы в последний раз виделись с ним
335
в Комсомольске, этот человек вырос в настоящего героя
нашего времени, жизнь которого должна войти во все
хрестоматии для юношества.
И как не привести здесь эту подборку строгих и выра-
зительных по документальности фактов, относящихся к
последнему периоду жизни этого человека, имя которого
недавно было присвоено 11-й школе Комсомольска-на-
Амуре и одной из улиц этого города.
Из записок Ивана Сидоренко, хра-
нящихся в музее города Комсомоль-
ска (записи сделаны в 1936 году)
«Брожу, брожу по тайге, думаю, восхищаюсь просто-
рами родной земли. Сколько у нее еще загадочного, не-
изведанного! Страшны эти места — глухие урочища,
распадки... Тайга может многое дать людям, но и доро-
го берет за это. Здесь не нужны слабые духом люди, ко-
рыстные и бесчестные. Пусть придут в эти места смелые
и сильные, пусть придут с открытым сердцем, с верой
в то, что полюбят этот прекрасный Дальневосточный
край».
„Меня это возмущает.
«В Центральный Комитет ВКП(б) (копия в партком
строительства металлургического завода) от члена
ВКП(б) Сидоренко И.
Работая на строительстве Амурского металлургиче-
ского завода в течение шести месяцев, я не знаю, когда
и в какой срок мы должны построить завод. И знает ли
кто-либо эти сроки? А ведь сроки — основной стержень
336
мобилизации масс на выполнение плана. Мне же изве-
стно, что эти планы не выполняются, хотя завод строит-
ся давно.
С этим письмом я обращаюсь к вам, товарищи, пото-
му что в период работы комиссии ГУМПа, которая изу-
чала отставание строительства, я, беседуя с председате-
лем комиссии Ивановым, задал вопрос: «Почему Амур-
ский металлургический завод, по-моему, исключительно
нужный для Дальнего Востока, и в частности для Комсо-
мольска, строится уже три года, а сроков окончания
строительства, хотя бы по очередям, не имеет? Ведь за-
тяжки омертвляют капиталы!» На это Иванов ответил
мне: «Чего вы суете нос не в свое дело? Эти вопросы
решает товарищ Сталин. Прежде чем строить, нужно все
взвесить — и внешнюю, и внутреннюю обстановку. Здесь
же, на Дальнем Востоке, это особенно надо учитывать.
Мы не имеем права строить завод, чтобы его потом при-
шлось взорвать».
Это подлинные слова Иванова. И вот, вдумываясь
в этот ответ, я спрашиваю себя: «Почему я, простой ком-
мунист, строитель, не должен жить перспективой завода,
родного города, страны?» И вообще в Комсомольске ме-
ня интересуют не только сроки строительства завода, а
каждое сооружение, каждый дом, так как мне пришлось
начинать Комсомольск с корчевки тайги, с первого дня.
И еще. Неужели через двадцать лет после победы
Советской власти нет уверенности, что трудящиеся Сою-
за смогут защитить этот завод, как и всю Страну Сове-
тов?
Меня, прожившего в Комсомольске шесть лет, ра-
ботавшего здесь по колено в воде, перенесшего цингу,
голод, глубоко волнует судьба города, который построен
в глухой тайге. Я горжусь, что и мой труд вложен в этот
город. Я горжусь победой большевистской партии, счаст-
337
лив, что являюсь ее членом. Вот почему не дает покоя
мысль: неужели труды наши могут пропасть даром?
Поэтому считаю, что о сроках строительства заводов
и городов у нас должны думать все трудящиеся. Меня
возмущает затяжка строительства металлургического за-
вода. И неясен ответ председателя комиссии ГУМПа
Иванова.
Возможно, я ошибаюсь, но опыт, приобретенный
мной на строительстве ХТЗ и Днепрогэса, подсказывает,
что строить на Дальнем Востоке надо быстрее и надо
работать стахановскими методами труда.
18 ноября 1938 года».
Его пять писем
Иван Сидоренко одним из первых
ушел в армию, как только грянула
война, доблестно воевал и геройски по-
гиб в битве на Волге. И вот что писал
он своим близким тогда:
1. «Здравствуйте, мои дорогие Дуся, мамаша, детки
Коля, Юра, Петя, Вася! Наконец-то у меня есть новости.
Скоро я уезжаю на фронт! Скорей бы настал этот час.
Знаю, Дуся, ты поймешь мою радость. Знаю, что трудно,
горько придется тебе одной с детишками. Верю, одна-
ко же, что ты все вынесешь.
Дуся, ты пишешь, что хочешь приехать ко мне и по-
казать сына Василия. Конечно, Василька я посмотреть
очень хочу,— не видел его, не поцеловал ни разу. Но му-
чить тебя и его не имею права. Ехать по такому холоду
до Хабаровска! А потом тебе пешком идти километров
тридцать.
Встретимся, когда кончится война. А если придется
в борьбе с врагом погибнуть, то расскажешь Васильку,
каким был его отец. Это не просьба, а наказ мой тебе,
338
Дуся: расскажи детям обо всем, что мы пережили с тобой.
Пусть они не думают, что жизнь подобна прогулке по кра-
сивому бульвару. Целую всех. Ваш Иван.
14 февраля 1942 года, Хабаровск».
2. «Здравствуй, Дуся! Наконец-то я уехал на фронт.
На всем пути нас горячо встречало и провожало населе-
ние. Особенно ребятишки. Такие же, как у нас с тобой,
Дуся. Даже такие, как Петя, и те машут ручонками и
цветы бросают.
Береги себя и ребят. Целую тебя, мамашу, Юру, Нолю,
а Петушка дважды. Целую Василия.
В следующем письме вышлю фото Васильку. Пусть
сыну будет память об отце».
(Без даты).
3. «Дуся, здравствуй! В общем, мы деремся здорово,
по-дальневосточному. Фашисты чувствуют наши удары.
Только самолетов маловато, а фашисты нас бомбят, но это
и не так страшно.
Пишу эти строки под гул артиллерии и разрывы фа-
шистских мин, лежу в окопе, зарывшись в землю, а зна-
чит — в безопасности. Но скоро атака, к которой я готовлю
гранаты. Ношу их в сумке, в карманах и сплю на них.
Верю, они меня выручат.
До свидания, ваш Иван».
(Без даты).
4. «Здравствуйте, мои дорогие Дуся, мамаша, детки! Ду-
ся, опиши, как прошел праздник пуска «Амурстали».
Пусть тебе расскажет Миша Некалов, а еще лучше, если
он сам хоть в маленькой записочке сообщит.
Привет мамаше, ребяткам — Коле, Юре, Петушку, Ва-
се. Послал вам фотокарточку. Отвечай на мои письма
обязательно. Сообщай, как здоровье мамы, Юры.
До свидания.
1942 год».
339
5. «Здравствуйте, Дуся, мамаша, Коля, Юра, Петя, Ва-
ся! Это письмо пишу вам под разрывами снарядов и свин-
цовым дождем пулеметов и автоматов, но, несмотря на это,
я жив и здоров, почти не ранен, хотя все время нахожусь
на передовой и бью фашистов.
Особенно был большой бой 3 августа, в котором я
лично из снайперской винтовки убил десять фашистов.
Возможно, об этом вы прочтете в сводке Информбюро.
Возможно также, вы получите извещение, что я убит
5 августа, но не верьте, так как я был окружен и упал
под пулеметным огнем фашистов и в часть попал только
на второй день, когда меня уже занесли в списки убитых.
Как видите, я воскрес.
Вот и все. До свидания, мои дорогие.
8 августа 1942 года».
Это было последнее письмо. За ним вскоре пришла-таки
«похоронная». Второй раз Ваня уже не воскрес...
Таким вот и кончил свой путь Иван Сидоренко — та-
ким самым, каким впервые я увидел его за двенадцать лет
до этого на лесах строительства Харьковского тракторного
завода. Он командовал тогда «Первым комсомольским
сквозным батальоном красногвардейцев пятилетки», ставя
один за другим мировые рекорды по укладке железобето-
на: 501, 669, 801, 937 замесов за смену, и это при условии,
что научно обоснованная теоретическая возможность никак
не должна была превысить цифру «501». А вот Ваня Сидо-
ренко взял и добрался до 937 замесов. Построили завод
до срока, и он весело, по-ребячьи, воскликнул, обращаясь
к друзьям: «Какой завод, а? Не завод, а лялечка...»
Могли ли мы думать тогда, что через двенадцать лет
этот красавец завод будет лежать в дымящихся руинах,
а его строитель Ваня Сидоренко падет мертвым, защищая
грудью своей второй тракторный гигант, которым мы тоже
140
И. Д. Сидоренко.
Вот и это долгожданное фото. На нас смот-
рит своими яркими ясными глазами лейтенант
действующей армии — в петлицах «кубики»,
через плечо затянута новехонькая кавалерий-
ская портупея, в такой любил щеголять друг
Вани — покойный Николай Крикун. Лейтенант
Сидоренко готов к бою, он уже в бою, и нпкто
не знает, как мало осталось жить этому храбрей-
шему и честнейшему человеку, строителю и вои-
ну, комсомольцу и коммунисту, отцу четырех
детей, которых придется растить без отца его
неутешной подруге Дусе и которых она выра-
стит замечательными молодцами — один к од-
ному.
тогда безмерно гордились,— завод имени Дзержинского
на Волге-реке?
То было адски тяжелое время, гнулась и трещала даже
сталь, но бывший командир батальона красногвардейцев
пятилетки, которому довелось командовать батальоном
красноармейцев, до конца сохранял присутствие духа и
веру в победу. Он твердо считал, что фашисты будут
биты, иначе и родиться на свет не стоило бы.
И вот прошло еще два десятилетия, и в Комсомольске-
на-Амуре гордой поступью идет по улице имени Ивана
Сидоренко вся его семья: поседевшая Евдокия Петровна
Сидоренко, памятная нам по стройке Дуся, а с нею четыре
молодых богатыря-красавца, кровь с молоком, румянец
во всю щеку, курчавые черные чубы, как у отца — Нико-
лай, бывший матрос, а ныне слесарь, готовящийся к защи-
те диплома на вечернем отделении политехникума;
Юрий — технолог завода; Петр — мастер завода — и са-
мый младший — слесарь Василек, тот, которого не успел
поцеловать покойный отец. У Николая уже своя семья,
растет сынишка Ваня, названный так в честь покойного
деда-комсомольца. Всех сумела вынянчить в лихую годину,
вырастить без отца, поставить на ноги, обучить наша
скромница Дуся, станочница второго деревообделочного
комбината, награжденная пять лет назад орденом Ленина.
И представьте себе, до сих пор не хочет оставлять работу,
отказывается переходить на давно уже заслуженную
пенсию. Не только ордена давать — памятники при жизни
полагалось бы ставить таким матерям!
«А если придется в борьбе с врагом погибнуть, то
расскажешь Васильку, каким был его отец. Это не прось-
ба, а наказ мой тебе, Дуся,— писал Ваня Сидоренко перед
уходом на фронт.— Расскажи детям обо всем, что мы пере-
жили с тобой. Пусть они не думают, что жизнь подобна
прогулке по красивому бульвару...»
342
Нет, они этого не думают, Ваня. Дуся правильно их
воспитала. И, раздумывая над судьбами этой семьи, типич-
ной семьи первостроителей, я невольно подумал, что исто-
рия ее как бы вобрала в себя всю живую сущность того
подвига, который был совершен в 1932 году комсомоль-
ским десантом в дремучей тайге и продолжен, словно
эстафета, вплоть до нынешних дней, когда дописываются
эти строки.
Многих мы потеряли на этом пути. Нет с нами Ивана
Сидоренко. Где-то там же, на Волге, погпб в бою и Мака-
ренко, тот самый, что так упорно соревновался со Сморо-
довым за право закладки первого камня, помните, он
занял тогда второе место... Умер Лева Качаев. Ушли
из жизни многие другие герои нашего повествования.
Но растет, крепнет, раздается в плечах, набирается ума
и опыта второе поколение строителей Комсомольска, про-
должая большое дело, начатое отцами.
Помните, как в своем письме Лева Качаев рассказы-
вал о злоключениях сына, крохотного Геннадия, который
в трудное лето 1939 года переболел подряд скарлатиной
и корью и едва выжил? Теперь его зовут уже Геннадий
Львович, и он работает технологом на заводе, выросшем
на месте тех болот, по кочкам которых когда-то прыгал
отец, веселый и неутомимый комсомолец, обутый в лапти.
Там же работает и его мама, Нина Тимофеевна Боровиц-
кая, она — начальник административно-хозяйственного от-
дела, а в свободные часы нянчит внука, названного Левой,
в честь деда. Сестра Геннадия, Светлана, успела закончить
институт, работает в Ленинграде. Судьба этой семьи, по-
жалуй, типична для первостроителей...
А город все раздается вширь, тесня тайгу. Вокруг него
рождаются новые стройки, поселки, города, и планы строи-
телей год от года становятся все грандиознее. И, пожалуй,
глубоко был прав сын Вани Сидоренко Василек, когда
343
записал в своем дневнике, обращаясь к отцу, которого так
и не довелось ему повидать:
«Прости меня, папа, но то, что сделано было на Даль-
нем Востоке тобой и твоими друзьями, всего лишь капля
в море. Иногда мне кажется, что настоящие работы здесь
еще и не начинались. Был я в Солнечном, Амурске —
в новых городах, о которых ты только мечтать мог, ко-
торые появились на карте благодаря Комсомольску.
Смотрел, и, честное слово, дух захватывало. А дальше...
Дальше нетронутая тайга, а в тайге геологи. Открывая
месторождения, они тут же дают названия будущим го-
родам. Обязательно вырастут здесь эти города! Лунный,
Красивый, Фестивальный, Спутник, Восток-2. И вот
разбирают меня сомнения: учиться или где-нибудь на
строительстве Лунного работать? Хочется быть и там,
и там... А пока живу и тружусь в родном Комсомольске.
Не хвастая скажу, что работаю неплохо, тебе не при-
шлось бы за меня краснеть».
Так и решается спор о песке и самородках. Неслыхан-
но богата сокровищами человеческого духа наша страна,
и чудеснейшее это занятие — искать и находить в ее
золотоносном песке замечательные полновесные самородки
хороших человеческих дел!
Комсомольск-на-Амуре — Москва,
1936—1964 годы»
СТРАНА В ПУТИ
ВСЕГДА В ДВИЖЕНИИ
* * ^^сть в профессии журналиста одна ни с чем
• • • • • не сравнимая привлекательнейшая чер-
та: возможность видеть мир. Если ты не страдаешь не-
излечимым недугом души — безразличием к жизни,
если тебе по сердцу пушкинское «влеченье к пе-
ремене мест», если тебя не связывают пути рутины,— ты
всегда сумеешь до дна использовать преимущества этой
профессии.
Что может быть интереснее такой судьбы: всегда
в движении, всегда среди людей, всегда в гуще событий,
всегда все видишь, всегда все знаешь... Журналисты
тридцатых годов, как и их старшие, а потом и младшие
братья, были вечными непоседами. Путешествия в ту по-
ру были отнюдь не комфортабельны: самолеты летали лишь
347
„Добейтесь того, чтобы все лучшее,
что есть в колхозе, было сделано рунами
комсомольцев и молодежи. Лучшие сеял-
ки-консомольсние. Л чшие кожршни иа
селе комсомольские. Лучшие тракторы-
комсомольсние. Все это вам по силам".
Листовка одной из выездных редакций «Комсомольской правды»,
по немногим трассам, поезда шли медленно, вечно опаз-
дывали, подчас уступая дорогу товарным составам с гру-
зами первостепенной важности; на узловых станциях
люди иногда жили неделями, ожидая посадки. И все-таки
каждый корреспондент мечтал об очередной командировке.
Вся страна была в пути — шло великое переселение
людей, чуть ли не каждый день проходила запись добро-
вольцев на новые места, проводились партийные и ком-
сомольские мобилизации: в колхозы, на стройки, в уголь-
ную промышленность, на учебу, на рыбные промыслы,
на освоение Дальнего Севера. Ехали двадцатипятитысяч-
ники — им предстояло стать руководителями колхозов;
ехали пятитысячники — они должны были учиться в ву-
зах; ехали десятитысячники — этим суждено было стать
забойщиками в шахтах Донбасса. На вагонах ветер рвал
полотнища: «На Магнитострой!», «Даешь Тихий океан!»,
«Едем на лесозаготовки»...
В теплушках дымили походные кухни; из опущенных
до отказа окон пассажирских вагонов клубился дым ма-
хорки; слышались песни о моряке, который «красив сам
собою», и о паровозе, который летит вперед,— остановка
только в коммуне. Звенел смех, кто-то вздыхал, кто-то
348
жалобно всхлипывал во сне. Понятие оседлости как-то по-
блекло, стало призрачным — люди теперь были легки
на подъем, иные даже чересчур. В быт вошло новое сло-
вечко— «летун»: так называли тех, кто слишком часто
менял место работы, и общественные организации вели
напряженную борьбу за то, чтобы люди надолго закреп-
лялись, на стройке, на промысле, на заводе.
Достать билет на поезд в те годы было серьезной про-
блемой, и путешествие само по себе не сулило ничего
привлекательного. И все же поездки по стране, пришед-
шей в движение и стремительно набиравшей скорость,
настолько волновали и увлекали, что более интересного
занятия придумать было невозможно.
Недавно я прочел воспоминания старого правдиста
Бориса Галина,— тоже завзятого любителя путешествий,—
о нашем замечательном сверстнике, писателе и журнали-
сте Борисе Горбатове: «Он постоянно находился в боевой
корреспондентской готовности. Это как у летчиков: го-
товность номер один. Специальный корреспондент! Это
значит: в один прекрасный день, а чаще всего ночной га-
зетной порой редактор подведет его к карте СССР и, най-
дя на ней нужную точку, коротко бросит: «Магнитка!»
«Любопытно», — скороговоркой произносил в таких слу-
чаях Горбатов, слегка посмеиваясь и волнуясь. Редакто-
ру не приходилось уговаривать своего спецкора. Горба-
тов — летел. На Магнитку. В Донбасс. На золотые прииски.
В Арктику. В Кузбасс. Какая жажда все видеть, вое по-
смотреть своими глазами — ведь это так нужно знать
моему поколению, моему народу! И он едет на Урал —
«Я помню первый дымок над первой домной Магнитки»,—
потом на Днепрострой, затем опять на Урал, в Соликамск,
потом — далеко на север, на золотые прииски... Писал же
он в «Моем поколении», в книге, окрашенной алым цве-
том юности: «Большое любопытство мучает меня»...»
349
Как это типично для литераторов 30-х годов! Большое
любопытство мучило их, и они все время были в пути, все
время в движении. Где только не доводилось мне встре-
чаться, к примеру, с тем же Борисом Галиным, — мы по-
знакомились с ним на лесах харьковского Тракторостроя,
потом вместе бродили по вздыбленным стройками улицам
Москвы, потом встречались на Уралмаше в Свердловске,
в Донбассе и во многих, многих других местах.
Нигде люди не сближаются так быстро, как в пути,
и дорожные беседы представляли собой необычайное бо-
гатство для внимательного и общительного журналиста.
Сбегает, бывало, на остановке со своим жестяным чайни-
ком за кипяточком правдист Колосов, примостится среди
попутчиков в сутолоке переполненного купе, поделится
с ними небогатыми своими припасами, и вот уже потекла
долгая нескончаемая беседа. А потом читатели «Правды»
читают очерки Колосова и поражаются: до чего же хоро-
шо знает этот человек народные думы!
Немало пришлось попутешествовать в те годы и нам,
молодым журналистам «Комсомольской правды». В кори-
дорах редакции то и дело появлялись небритые, заросшие
щетиной, с дороги усталые, но веселые парни и девушки
в измятых шинелях и пальто — наши разъездные коррес-
понденты. Соберутся где-нибудь в утолке, усядутся на
скрипучем диванчике, и пойдут бесконечные разговоры о
том, кто что повидал, с какими удивительными людьми
встретился, в каких невероятных переделках побывал.
Довелось и мне в те годы повидать нашу страну в дви-
жении. Очерки, помещенные в этом разделе, были напе-
чатаны в тридцатых годах в журнале, который так и на-
зывался — «Наша страна». Теперь этот журнал, делавший
большое и полезное дело, уже мало кто помнит, а в те
годы он был популярен. Редактировал его на склоне
своих лет старый большевик Феликс Кон, сохранивший
350
до самых последних дней неистребимый, острый интерес
к жизни и вкус к хорошей пропаганде наших достижений.
Именно ему я был обязан тем, что получил возмож-
ность поездить по дальним дорогам нашей страны и уви-
деть своими глазами великие преобразования того вре-
мени.
Я привожу здесь и эти очерки такими, какими они вы-
лились на бумаге в те дни,— пусть до читателя дойдет без
изменений дух эпохи, которой они принадлежат. Лишь кое-
где я вставляю отрывки из своих старых дорожных дневни-
ков — там, где требуется уточнить некоторые детали этих
дальних странствий. Конечно же, картины той поры мно-
го беднее того, что предстает взору внимательного путе-
шественника теперь, в шестидесятых годах, когда выходит
в свет эта книга. Производственные показатели, которые
охарактеризованы в этих очерках как рекордные, могут
вызвать лишь снисходительную улыбку у современного
специалиста. Широко шагает наша страна, и с каждым
десятилетием все более разительны перемены.
И все-таки то, что видели и пережили мы в тридцатых
годах, чему радовались и чем гордились, было для своей
эпохи великим, рекордным, неповторимым. Вот почему
я не оснащаю текст параллелями и сравнениями с сего-
дняшним днем Пройдет время, напишут книгу и о людях
шестидесятых годов, и тогда снова нынешние гордые, ре-
кордные, замечательные показатели побледнеют в сравне-
нии с тем, чем будет гордиться народ на рубеже XXI века.
В этом постоянном движении, смене рубежей и заклю-
чается смысл нашей жизни и радость ее.
РУССКАЯ ЗЕМЛЯ
Вам нужно проездиться по России.
Вы знали ее назад тому десять лет:
это теперь недостаточно. В десять лет
внутри России столько совершается со-
бытий, сколько в другом государстве
не совершится в полвека...
Ч. В. ГОГОЛЬ
• У
ж так повелось у нас: если хочет человек
• • ® • • проехаться по советской земле, он
устремляется либо на юг — к берегам теплого моря, либо
на Горный Алтай, либо в красочные среднеазиатские
республики, либо к подножию холодного Кукисвумчор-
ра — на Кольский полуостров, либо в овеянные дыханием
героики дальневосточные края. А много ли гостей жалует
на исконные русские земли: рязанскую, тульскую, там-
бовскую, орловскую, воронежскую?
Иной любитель экзотики поморщится: «Что тут инте-
ресного? Пашни и немного заводов...». И, припоминая
полузабытые страницы учебника географии, добавит:
«Чернозем, суховей, мелеющие реки...»
Нет, мы все еще плохо знаем земли Центральной Рос-
352
М АГИИТН*
АВВАКУМОВ
молодой талантливый художник
из Асбеста, маленького ураль-
ского города, приехал на Маг-
нитку в августе 1930 года.
Преображенный пейзаж еще не-
давно безлюдной степи предстал
перед ним во всем его могущест-
ве. Великая стройка захватила
художника.
Он рисовал стройные силуэты
мартеновских труб, тяжеловес-
ные домны. Его карандаш запе-
чатлел черты героев первой пя-
тилетки.
Преклонением перед неутоми-
мостью сердец и рук своих со-
временников дышат эти листы.
Позже их назовут графической
летописью Магнитостроя.
На Магнитке отточился дар
Аввакумова — художника-пуб-
лициста, пылкого и глубокого
рисовальщика.
В январе 1932 года „Комсо-
мольская правда" посвятила
страницу документам Магнито-
строя, и на ней заняли свое ме-
сто романтические образы Авва-
кумова. С тех пор он стал ху-
дожником „Комсомолки". Вего
изображении читатели видели
взлет первых стратостатов и
подъем затонувших кораблей,
людей колхозной нови и первые
станции метро. Своими гневны-
ми памфлетами он клеймил фа-
шизм.
В дни Великой Отечественной
войны Николай Аввакумов про-
шел с фронтовой газетой путь
армии. В листовках, выходящих
на передовой, печатались его
линогравюры, создающие образы
скромных и бесстрашных тру-
жеников войны.
Николай Михайлович Авваку-
мов погиб в 1945 году, вернув-
шись с фронта смертельно боль-
ным. Жизнь его оборвалась в
расцвете творческих сил, он
умер тридцати семи лет.
•
На этой вкладке мы воспро-
изводим картины Магнитки 1932
года — такие, какими их уви-
дел и запечатлел художник-
комсомолец.
-Магнитогорск. Домна № 1
Такелажник Петунии...
Он пришел к магнитогорским домнам
с Волгоградского тракторного.
Домна № 1 в дни штурма.
Номсомолка-активистка.
Магнитогорский коксохимический комбина
Магнитогорск. Домна № 2.
Трубы мартеновского цеха.
Ковши жидного чугуна на путях доменного цеха.
сии! Итак, решено: еду в Центральную Россию, еду в Во-
ронеж...
Из дорожного дневника.
20 декабря 1938 года. Злой декабрь. После долгой от-
тепели— минус 23 градуса, и ни снежинки. Павелецкий
вокзал — все проходы завалены спящими: вторые сутки
подряд отменяются поезда на Астрахань и Уральск,—
морозы дезорганизовали транспорт...
Скорый № 1 подают с опозданием. Визжа, катятся
по стылым рельсам промерзшие вагоны. В холодном ку-
пе — профессор с затрепанными листками конспекта
о Пелопонесской войне; его знают все проводницы и бу-
фетчицы, он регулярно ездит в Воронеж читать лекции,
разрываясь между двумя университетами. Усталый же-
лезнодорожный начальник из НКПС с восьмиугольны-
ми знаками различия в петлицах хриплым, сорванным
голосом, вероятно, в тысячу первый раз, объясняет рас-
терянной даме с грудой чемоданов, обвязанных верев-
ками, почему поезда разучились ходить вовремя,— не
то уголь плохой, не то не хватает квалифицированных
кочегаров, не то мороз действительно рекордный — в об-
щем, все происходит из-за паровозов.
Поезд долго и осторожно ползет среди черных, бес-
снежных, лишь слегка подернутых инеем полей. Эта
зимняя чернота навевает уныние. За Каширой пока еще
однопутный участок магистрали Москва — Донбасс;
отсутствие второй колеи не упрощает дело — поезда
встречаются здесь, подобно хрестоматийным козлам,
сталкивающимся на жердочке, лежащей над пропа-
стью; усталые диспетчеры решают, кого же из них про-
пустить в первую очередь, а кому придется опаздывать
еще больше.
Полчаса стоим у зеленого дощатого барака с надпи-
353
сью «Песковатка», окруженного голыми деревьями с пу-
стыми галочьими гнездами. Вокруг несколько домишек.
Безлюдно. Только большой желтый пес уныло бродит
по перрону, неодобрительно косясь на черные, пустын-
ные, холодные поля.
Едем дальше. Перелески, голая осина, чахлая береза,
жиденький ельник, заледеневшие мочажины. Буераки,
овраги, заросшие лесом. Чем ближе к Воронежу, тем
круче увалы. Но вот и город — мелькнули где-то глубоко
внизу под насыпью домики окраины, городской парк,
парашютная вышка, и вот уже мы подкатываем с гро-
хотом к голубенькому чистенькому вокзалу...
Поздний зимний рассвет скупо озаряет широкие, прямые, как
стрела, проспекты. Мелькая разноцветными огнями, мчатся трам-
ваи. По мерзлому асфальту шуршат лимузины. Еще не погасли
электрические огни, и свет их спорит с розовой зарей.
В этот ранний час особенно интересно наблюдать жизнь
350-летнего города, раскинувшегося над обрывистыми берегами
некогда полноводной реки Воронеж, где царь Петр I создавал когда-
то первый русский военный флот.
Предутренняя тишина нарушена звонким смехом, веселыми
шутками. Десятки тысяч людей спешат к проходным больших новых
заводов: многие цехи их еще окружены строительными лесами.
Уже зажегся свет в аудиториях университета. Промчался гру-
зовик с тюками свежих газет, только что сошедших с валов рота-
ционной машины издательства «Коммуна». На широкой площади
сгружают с автомобилей множество молодых елок: сейчас откроется
новогодний базар.
Заря разгорается. Уже ясно можно различить строгие линии но-
вых красивых зданий, которые теснятся вдоль проспектов. Вот ги-
гантский Дом книги, рядом с ним Дом связи. Широким полукругом
выступает на площадь огромный семиэтажный домина, запросто
354
именуемый здесь «утюжком», — средоточие различных учреждений
и торговых организаций. Целые улицы застроены новыми жилыми
зданиями. Я вспоминаю заметку, промелькнувшую в газетах:
«За истекший период Воронеж значительно изменил свое лицо. В те-
чение 8—10 лет в городе построено и сдано в эксплуатацию пол-
миллиона квадратных метров жилой площади. В дореволюционном
Воронеже вся жилая площадь не превышала этой цифры».
Два матовых фонаря освещают подъезд гостиницы «Бристоль».
Пора подумать и о номере.
— Товарищ портье, какие номера вы можете предложить?
На меня брошен недоумевающий, негодующий взор:
— Номера? Номеров, гражданин, не бывает. У нас сто сорок
участников олимпиады. Неужели не слышите?
Где-то наверху действительно уже гремит баян, и хор, невзирая
на ранний час, репетирует песни. По лестнице быстро сбегают кол-
хозницы в нарядных платьях.
Портье укоризненно смотрит на меня и строго предупреждает:
— А после олимпиады слет табаководов и совещание животно-
водов...
Я начинаю понимать, что в Воронеже номер гостиницы достать
не легче, чем в Москве...
В девять часов утра у меня назначено свидание с депутатом
Верховного Совета РСФСР профессором А. Л. Дубянским, воронежским
старожилом и патриотом. Говорят, профессор вот уже тридцать лет
изучает недра центральных русских земель и знает их содержи-
мое не хуже, чем оглавление собственной книги.
Переполненный трамвай мчится в дальний рейс за город. Уже
промелькнули Дом Красной Армии, здания Музея изящных искусств
и Музея Революции. Позади остался памятник Петру I. Петр стоит,
опершись рукой на якорь, и указывает путь вперед — к далекому
Черному морю. Левее — крупнейший железнодорожный узел. За ним
огромный стадион «Динамо». Стройная колоннада увенчана надпи-
сью: «Парк культуры и отдыха». И вот уже трамвай мчится степью,
потом бежит мимо каких-то садов, опушенных инеем.
355
— Сельскохозяйственный институт! — объявляет наконец кон-
дуктор.
В молодом парке раскинулись стройные голубые здания.
Огромный кабинет профессора Дубянского буквально заполнен
коллекциями камней, образчиками разных пород и грунтов. Несколь-
ко научных сотрудников работают с микроскопами. Но сам про-
фессор — пожилой коренастый человек в темно-серой рабочей
куртке — сейчас занят делом, далеким от научной работы: у стола
сидят девочка и просительница, которая ее привела. Девочку надо
устроить в детский дом. К профессору пришли как к депутату,
за помощью.
Здесь же, на рабочем столе, обширная переписка с избирате-
лями.
Закончив беседу с посетительницей, профессор откладывает
в сторону роговые очки и сразу приступает к делу:
— Итак, вас интересуют богатства наших земель. Справед-
ливость требует подчеркнуть, что еще не так давно нам, геологам,
приходилось здесь переживать немало мытарств. Общепринятая
теория о природной бедности недр черноземной полосы исключала
интерес к ее недрам. Мы вначале вынуждены были почти без вся-
ких средств провести ряд исследовательских работ, чтобы доказать
порочность такой теории. Но все это уже в прошлом. Теперь мы
знаем наши недра настолько хорошо, что можем, не выезжая в по-
ле, дать для любой точки области, указанной на карте, геологиче-
ский и гидрогеологический прогноз...
Профессор широкими мазками набрасывал картину богатств этой
земли, скрытых под чудесным покровом самого мощного чернозема.
Оказывается, в недрах Воронежской области геологи нашли желез-
ную руду. В пределы области заходит восточная окраина гранди-
озной Курской магнитной аномалии. Найдены богатые запасы
огнеупорной глины, каолина, мела, охры, известняков. Здесь есть и
фосфориты, и граниты, и каменный уголь, и горючие сланцы. У Ли-
пецка из земли вытекают ценные минеральные воды — там устроен
курорт. Но одной из интереснейших находок профессора Дубянского,
356
бесспорно, был вулканический пепел, лежащий слоем до двух с по-
ловиной метров толщины.
Откуда этот пепел здесь, на среднерусской равнине, где нет
ни одного вулкана?
— Объяснение такой, на первый взгляд парадоксальной, на-
ходки может быть только следующим,— говорит профессор.— Этот
пепел был извергнут в отдаленные геологические эпохи Эльбрусом
и Казбеком. Сильные ветры несли над безлюдной землей целые тучи
мельчайшего вулканического пепла, и он оседал, как снег, на ши-
роких просторах Европейской равнины. Залежи пепла надо искать
не только здесь, но и на Украине, в Донбассе, в Ростовской области.
Наша промышленность поблагодарит геологов за это открытие:
вулканические пеплы могут сослужить неплохую службу в цемент-
ной промышленности — у них прекрасные свойства.
Профессор встал и прошелся по комнате.
— Вот вам еще одно убедительное свидетельство единения нау-
ки и практики, родившееся на нашей советской земле,— сказал он,
показывая на свои коллекции.— Знаете ли вы, сколько стоили бы
эти коллекции, если бы мы добывали их своими исследовательскими
партиями? Их цена — тридцать пять миллионов рублей! А получи-
ли мы их буквально даром — либо попутно с работами различных
производственных организаций, либо с помощью наших разведчи-
ков-добровольцев.
Таких разведчиков у профессора сотни. Он то и дело получает
из колхозов посылки с образцами грунтов и горных пород: колхоз-
ники спрашивают, не содержат ли посылаемые ими образцы полез-
ных минералов, просят совета, где лучше искать воду, где пра-
вильнее будет заложить буровую скважину. Как-то профессор
получил письмо даже из далекого Улан-Удэ. Занесенный туда судь-
бой воронежец писал А. А. Дубянскому:
«В 1936 году я нашел на ферме маслосовхоза «Красный Ок-
тябрь» (Воронцовский район Воронежской области) странный ме-
талл, когда копали силосную яму. Образец я послал в Воронеж
для исследования, но потом меня командировали в Бурят-Монголию,
357
и результатов я не узнал. Поинтересуйтесь, профессор, этой наход-
кой...»'
Профессор немедленно отыскал затерянный образец. Особенной
ценности находка не представляла, однако А. А. Дубянский тотчас
написал своему корреспонденту подробное письмо, поблагодарил его
и проинструктировал, какие минералы могут встретиться в Забай-
калье и как их искать.
— Ну, вот, пожалуй, и все, — закончил профессор. — Прости-
те, но мне нужно спешить на лекцию.
Он собрал бумаги, попрощался и быстрой походкой ушел в ау-
диторию.
В старинном красивом дворце — ныне Музее краеведения, —
который, по преданию, строил знаменитый зодчий Кваренги, висит
рельефная карта. На широком просторе советской земли едва за-
метен замысловатый контур Воронежской области. Но по масштабу
Западной Европы это территория целого государства с населением,
вдвое большим, чем в Норвегии.
Огромная волнистая равнина, изрезанная долинами рек и овра-
гами, привольно раскинулась в самом центре Европейской России.
Ее пересекает гордый Дон. Медленно стекаются к нему притоки,
носящие лирические имена: Тихая Сосна, Девица, Осередь, Воронеж,
который звали в старину Великой Вороной. Когда-то на холмах этой
равнины и в долинах рек шумели густые леса. На степных просто-
рах шуршали ковыли, и стаи непуганых птиц кружились над ними.
Кочевники, нападавшие на города Древней Руси, наводили ужас
на землепашцев, и воронежские степи оставались пустыми. Путе-
шественник Игнатий, отважившийся посетить среднее течение Дона
в 1398 году, тоскливо писал:
«Бысть же сие путное шествие наше печально и унынливо, бя-
ше бо пустыня зело всюду... Нигде бо видети человека, точию пу-
стыня велия, и зверие во множестве: козы, лоси, вольцы, лисицы,
медведи, бобры...»
Шли века, менялось лицо воронежской равнины: вырубались
358
дремучие леса, распахивались целинные степи, вырастали города
и села, — но выглядел этот край по-прежнему тоскливо и мрачно...
За сводчатым окном архива давно уже синеет ночь: скупо це-
дит свет мигающая электрическая лампочка: Воронеж все еще ост-
ро чувствует недостаток электроэнергии. Стол завален старинными
книгами в кожаных переплетах и документами, от которых исходит
горьковатый запах столетней пыли.
Можно было бы без конца цитировать убедительнейшие истори-
ческие документы, приводить новые и новые данные о далеком
мрачном прошлом воронежской земли. Акты о купле и продаже лю-
дей, свидетельства о вымирании крестьянских семей, документы
о гибели талантливых воронежских поэтов Кольцова и Никитина,
которых убила варварская купеческая среда, донесения царских
жандармов, усмирявших голодные бунты... Какую рабскую эпоху пе-
режил Воронеж вместе со всей Россией!
Я перелистал комплект газеты «Воронежский телеграф» за мно-
гие годы. Ничто не менялось десятилетиями в этом городе, забытом
богом и людьми.
Вот заметки, относящиеся к 1890 году:
«Мы уже сообщали, какой
опасности подвергаются жите-
ли Воронежа от массы собак,
блуждающих по городу. Подоб-
ному же риску не менее под-
вержена и публика, гуляющая
в городском саду. Надо вме-
нить в обязанность сторожу,
если таковой есть, следить
строго за невыпуском собак».
«Нас просят довести до све-
дения о следующем обстоя-
тельстве: водовозы, доставля-
ющие воду жителям местности,
расположенной близ Митрофа-
новского моста, черпают воду
в свои бочки близ моста, меж-
ду тем как тут же на сваях
моста происходит мытье белья
и возле этого же места купают
лошадей. Таким образом, вода,
омывающая грязное белье и
лошадей, попадает в бочку во-
довоза и идет для питья жите-
лей. Желательно было бы, что-
бы это сообщение не прошло
бесследно».
«Смертность в детском воз-
расте достигла в последние го-
ды угрожающих размеров. Мы
живем среди настоящего мора
детей. Число смертей в детском
возрасте превышает число рож-
дений. Это привело к безотрад-
359
ному общественному явлению:
естественного прироста населе-
ния в Воронеже нет. Смерт-
ность других возрастов так же
велика».
«Обывателям Воронежа хо-
рошо известна картина, пред-
ставляемая городом в весеннее
и летнее время. Едва только
установятся теплые дни, как
по улицам начинает двигаться
непрерывный ток пыльного
воздуха, мешающий дышать и
смотреть. Улицы, площади,
дворы покрыты сплошь тол-
стым слоем навоза, других не-
чистот и отбросов. Ретирады
переполнены, помойные ямы
тоже. Мастерские: столярные,
сапожные, портняжные —
представляют собой грязные,
сырые, зловонные помещения.
К тому же они служат и для
ночлега. Большинство тракти-
ров имеют гнилой, удушливый
воздух. Бани так зловонны,
что нужно обратить на их со-
стояние особое внимание: не
имея стоков и колодцев, они
хранят в своих подпольях
большой запас отвратительной
гнилостной жидкости. Войдя
со свободного воздуха, нет воз-
можности оставаться в поме-
щении бань и нескольких се-
кунд — чувствуется тошнота и
головокружение».
А вот что писал «Воронежский телеграф» уже за несколько лет
до революции в статье с эпическим заголовком «Итоги 1914 года».
«В 1914 году обыватель хо-
дил растерянный, обнаруживал
все признаки перехода в со-
стояние, близкое к полной ут-
рате человеческого образа.
Одинаково — как в уездах, так
и в Воронеже — господствова-
ли пьянство и азарт. Назна-
чавшееся празднование столе-
тия со дня рождения украин-
ского поэта Т. Г. Шевченко не
состоялось из-за запрещения
вывесить портреты писателя в
городском доме, где предпола-
галось празднество. Лекция
Григория Петрова на тему
«Красота спасает мир» также
не состоялась из-за последо-
вавшего запрещения. Торговое
сословие, сбросившее с себя
длиннополые сюртуки и одев-
шееся в смокинги и визитки,
мало чем подвинулось внутрен-
не и нисколько не боится того,
что и теперь оно именуется ал-
тынниками. Клубы являлись
местом, куда люди стекались
для карточной игры, веселого
времяпрепровождения, закан-
чивавшегося иногда драками.
Город по-прежнему с наступле-
нием вечеров, а летом даже
засветло, утопал в волнах воз-
духа, зараженного ассенизаци-
360
«иными обозами. По-прежнему
над городом носилась пыль, за-
ставлявшая жителей стонать.
Высказывать какие-либо на-
дежды на улучшение нашей
городской жизни в будущем не
приходится... Только лет через
40—50, когда вырастет моло-
дое поколение, появятся и на-
стоящие общественные деяте-
ли, и водопровод, и мосто-
вые».
И все-таки недаром даже в самые глухие крепостнические годы
Гоголь, настоятельно рекомендуя своему другу «проездиться
по России», подчеркивал, что «в десять лет внутри России столько
совершается событий, сколько в другом государстве не совершается
за полвека»,— именно там, в глубине России, вызревали грозные
события, которые должны были раз и навсегда покончить с тем
страшным, смердящим образом жизни, который столь спокойно и
невозмутимо описывал из десятилетия в десятилетие «Воронеж-
ский телеграф».
Недаром боролись на Воронежской земле народовольцы, недаром
уже в 1893—1897 годах здесь были созданы первые социал-
демократические кружки, недаром в те годы в Борисоглебске и
Козлове грянули первые массовые забастовки, а 1 мая 1897 года
уже пятьдесят тысяч человек вышли на демонстрацию. И пошло,
и пошло полыхать пламя революционных битв до самого памятного
здесь дня — 30 октября 1917 года (по старому стилю) в Воронеже
был осуществлен революционный переворот, и вот лежит передо
мной старенький пожелтевший плакатик: «Вся власть;перешла в ру-
ки Советов». И это было началом новой главы истории...,
Новое движение жизни определяет нашу эпоху, новые понятия
и представления ее характеризуют. Когда-нибудь историки подробно
изучат вопрос о том, как зарождалось это новое движение жизни.
И тогда большим подспорьем для них явятся архивные материалы
о том, как начиналась перестройка жизни Воронежской губернии
после того, как на ее земле были разгромлены банды Мамонтова
и Шкуро.
Ломкие желтые листы «Воронежской коммуны» — интересней-
шие документы эпохи.
361
Это было 24 октября 1919 года, когда конный корпус Буден-
ного разгромил под Воронежем банды Шкуро и погнал их к югу.
Губревком в этот день опубликовал приказ № 1:
«Ныне, 24 оитября 1919 года, город занят ирасными
геройскими войсками. Воронеж снова вошел в семью советских
городов, и снова восстанавливается Советская власть. Красные
войска, заняв город и преследуя противника, нанося ему ре-
шительный и окончательный удар, обеспечивают полную воз-
можность красному Воронежу приступить к революционному
строительству и установлению нормальной жизни».
И губревком своей неистощимой энергией и железной волей
сумел воодушевить голодный, окоченевший от холода Воронеж.
Архивы сохранили десятки документов того периода. Вот ра-
ботники лесозаготовок переводятся на военное положение, чтобы
быстрее преодолеть кризис топлива. Вот проводится мобилизация
лошадей для фронта. На учет взяты все тепловые двигатели и
электромашины. Беспощадно искореняется спекуляция. Комендант
Воронежского укрепленного района К. С. Еремеев обращается к кре-
стьянам с воззванием: «Везите хлеб городу! За каждый пуд хлеба
вам будет выдано, кроме твердой цены, по два фунта соли. Кроме
того, сверх этой премии, за каждый воз хлеба, привезенный в Во-
ронеж, будет выдано по два фунта колесной мази». Проведено
изъятие бесхозяйственного имущества со складов. Осуществлена
регистрация оружия. Организована борьба с пожарами. Подготов-
лены к пуску предприятия...
И вот прошли годы.
Свыше пяти тысяч колхозов возделывают сейчас, в 1938 году,
поля былого «оскудевающего центра». По сравнению с дореволю-
ционным уровнем воронежская деревня сеет в полтора раза больше
пшеницы, почти вдвое больше картофеля, впятеро больше сахарной
свеклы, в одиннадцать раз больше махорки.
На территории типично аграрной в прошлом Воронежской области
362
сейчас работают восемьсот десять крупных предприятий. Продукция
воронежской промышленности, по сравнению с дореволюционным
уровнем, выросла в шестнадцать раз. Здесь льют чугун и делают
масло, изготовляют синтетический каучук и добывают кислород,
делают радиоаппаратуру и приготовляют бекон. Из Воронежской
области теперь вывозят не только хлеб и сахар, но и сложнейшие
машины, трубы, дизели, огнеупоры. Электроцентрали Воронежской
области дают больше энергии, чем все электростанции Дании, вме-
сте взятые. А ведь каких-нибудь двадцать лет назад почти весь
Воронеж освещался керосином.
Я побывал на Воронежском заводе искусственного каучука —
он родной брат таких же самых заводов, сооруженных совсем не-
давно в Ярославле и Ефремове. Молодой инженер водил меня
по цехам и с увлечением рассказывал о том, как воплотилась на-
конец в жизнь давнишняя мечта гениального русского ученого
С. В. Лебедева, который с 1900 года бился над проблемой изго-
товления искусственного каучука. В 1928 году, приняв участие
в конкурсе ВСНХ на лучшую работу по синтезу каучука, он пред-
ложил наконец наилучшую по тем временам схему: синтез из эти-
лового спирта! Уже в апреле 1930 года было начато проектирова-
ние опытного завода, в середине декабря того же года начался
пусковой период, а пятнадцатого февраля 1931 года этот малень-
кий опытный заводик-лаборатория выдал первые двести килограм-
мов искусственного каучука. И через какие-нибудь пять месяцев
началось строительство уже трех мощных комбинатов по схеме
Лебедева...
Я хожу из цеха в цех, силясь проникнуть в таинства превра-
щений, происходящих вот в этих огромных, наглухо закрытых
агрегатах, где безмолвно происходит поразительный процесс самых
неожиданных, казалось бы, и невероятных изменений вещества:
в ворота завода въезжает состав цистерн, наполненных спиртом,
который здесь ясе, в Воронежской области, на одном сахарном за-
воде получают из патоки, а потом вдруг эта жидкость, пройдя
по бесчисленным агрегатам, превращается в липкую стекловидную
363
массу зеленовато-желтого цвета, а эта масса в свою очередь ста-
новится точным подобием резины, из которой можно делать такие
же точно автомобильные покрышки, какие изготовляются из им-
портного естественного каучука.
А химики уже думают о следующих шагах: им жалко спирта,
они ищут, как бы научиться делать каучук из иных видов исход-
ного сырья. Ведь теоретически уже доказано, что искусственный
каучук можно получить и из нефти, и из естественного газа, и из
каменноугольной смолы, и из коксового газа, и из карбида каль-
ция, и из многих-многих вещей.
Я слушаю эти объяснения и думаю о том, как ненасытны, как
жадны в лучшем значении этого слова наши специалисты. Дав-
но ли этого великолепного завода вовсе не было на свете, и здесь,
на берегу реки, стояло лишь несколько палаток, занесенных сне-
гом,— в них жили комсомольцы, приехавшие строить завод —
точь-в-точь как в Комсомольске-на-Амуре. Тогда процесс, предло-
женный С. В. Лебедевым, казался сказкой, мечтой, верхом совер-
шенства. Но вот завод построили, освоили, и неукротимая, нетер-
пеливая творческая мысль ученых снова в полете, снова в поиске,
и, может быть, завтра уже то, что вчера нам казалось верхом
совершенства, будет слыть синонимом отсталости, архаизма,
в строй будут введены новые, неизмеримо более совершенные тех-
нологические схемы, но и они в свою очередь начнут немедленно
устаревать,— такова уж природа современного развития техники:
все время вперед, и ни на минуту не позволяй себе почить
на лаврах...
За окном я вижу огромное стылое поле. В морозной дымке
за рекой прорезается силуэт древнего Воронежа. А здесь, куда ни
глянь, первозданный хаос новостроек — разрытые канавы, растущие
корпуса новых и новых заводов. Дымит всеми своими трубами мощная
теплоэлектроцентраль. Грузовики бесконечной чередой ковыляют
по ухабам временных дорог. Вырастают поселки жилых домов —
скоро здесь поселятся многие тысячи рабочих, которые будут рабо-
тать на новых заводах. Видимо, не за горами то время, когда здесь,
364
за рекой разрастется новый Воронеж, такой, о котором не смели
и мечтать репортеры «Воронежского телеграфа».
Интересно бы заглянуть сюда в сороковых, пятидесятых, ше-
стидесятых годах... Сколько нового внесут они в жизнь этого центра
России! Но уже сейчас перемен столько, что прямо-таки дух захва-
тывает и легкие распирает от гордости...
Из дорожного дневника.
23 декабря. Еду на станцию Графская, в знаменитый во-
ронежский бобровый заповедник. Пригородный тихий
поезд. Крохотный вокзальчик в лесу. Какой неожидан-
ный, интересный контраст с шумным миром новостроек
Воронежа, в который я только что окунулся! Эта ма-
ленькая передышка, право же, не помешает...
Неширокая лесная дорога вьется между высокими соснами.
Длинные голубые тени ложатся на снег, испещренный заячьими
следами. Впереди из чащи осинника выглядывает купол древнего
Томшинского монастыря, основанного еще в 1615 году на берегу
лесной реки Усманка. Над рекой роились несметные полчища ко-
маров и мошек, монахов била лихорадка,— этот лесной монастырь
служил местом ссылки для провинившихся церковников. Теперь
за старыми монастырскими стенами обитают новые жители: тут
разместилась первая в СССР опытная ферма по разведению бобров.
Заведует этой необычной фермой молодой ученый Леонид Сергеевич
Лавров.
— Хотите поглядеть на наших питомцев?
Мы поднимаемся на деревянную вышку. У самой реки вытянулся
целый поселок маленьких зеленых домиков с двускатными крыша-
ми. К каждому такому дому примыкает небольшой дворик, огоро-
женный решеткой, которая захватывает часть реки.
— Сейчас они выйдут купаться. Посмотрите туда, налево...
Из крайнего домика выкатился потешный комочек черного меха,
он покатился к реке, волоча за собой плоский голый хвост.
365
— Давайте пройдем вниз, — предложил Леонид Сергеевич.
Мы подошли поближе к бобрам. Несколько зверьков, вышедших
на прогулку, с упоением сгрызали своими длинными оранжевыми
резцами кору с осиновых веток, заботливо положенных в вольеры.
— Как видите, у нас не очень много забот о продовольственном
снабжении наших воспитанников, — усмехается мой спутник, —
несколько веток осины, березы, тальника, несколько морковок,
малость свеклы, овса и отрубей — вот и все.
Мы прошлись мимо домиков, заглядывая в вольеры. Бобры, уже
привыкшие к людям, подпускали нас совсем близко. Великолепные
черные экземпляры — наиболее ценные представители этого вида
животных.
В одной из вольер мы увидели коричневую самку, несколько
отличавшуюся от других.
— Это заморская гостья, — пояснил Лавров, — опа из Америки.
Впрочем, «американцы» неплохо освоились в наших условиях.
Самка эта уже в 1936 году принесла нам целую пятерку бобрят
сразу. Устроились бобры в наших домиках не хуже, чем в тех,
которые они строят для себя на воле...
Заведующий фермой поднял крышку одного из домиков. Внизу
заворочался, недовольно сопя, маленький толстый зверек. Лавров
взял его в руки.
— Этому красавцу семь месяцев от роду.
Бобр недовольно болтал в воздухе задними лапами, на которых
ясно видны были перепонки, как у водоплавающей птицы. На пе-
редних лапах шевелились пальцы с когтями. Плоский, как лопата,
чешуйчатый хвост свисал к земле.
— Бобр пользуется своим хвостом, как рулем, а иногда — как
кормовым веслом при плавании, — сказал Лавров.
В своем домике семимесячный бобр уже навел полнейший по-
рядок: все щели были тщательно заткнуты сеном и замазаны
грязью.
Опытная ферма по разведению бобров существует уже шесть
лет. Бобры, выловленные в заповеднике, долго тосковали по свободе,
366
пытались сами строить свои домики и заготавливать запасы про-
дуктов, но потом постепенно привыкли к новой обстановке. Сейчас
они уже размножаются в неволе. На ферме — полсотни бобров.
— Но это — не основное наше богатство, — сказал Лавров. —
Давайте пройдемся вдоль Усманки, там вы увидите более интерес-
ные вещи.
Мы спустились на лед и пошли вдоль извилистой реки, зарос-
шей желтыми, сухими камышами. Над берегами склонились разве-
систые деревья.
— Обратите внимание на эту ольху. Вы видите входы? —
спросил мой спутник.
Под раскидистым деревом виднелись полузанесенные снегом
норы. Оказывается, это были входы г жилище семьи бобров. Сей-
час бобры наглухо заделали их. У них открыт лишь один вход,
ведущий прямо под лед реки. Неподалеку от жилища бобров
на земле лежали десятки сваленных наземь осин, аккуратно над-
грызанных па высоте 20—25 сантиметров от земли. Заготовляя
«продукты», бобры аккуратно обгрызли с осин кору, отделили все
ветки и утащили их под воду. Из-подо льда торчали макушки
ветвей.
— Вот так живет в нашем заповеднике около тысячи бобров.
Немного дальше вы могли бы увидеть и домики, которые строят
для себя наши питомцы. Домики двухэтажные. Конечно, было бы
неправильно думать, что эти постройки сооружены по всем прави-
лам архитектуры. Однако бобры чувствуют себя в них вполне
удобно. В каждом жилище обитает семья: отец, мать, дети, родив-
шиеся в этом году и в прошлом году. Когда бобру исполняется два
года, отец выгоняет его из своего жилья, и двухлетний зверь строит
для себя новый домик...
Поздним вечером мы возвращались в старинный монастырь.
Только что прибыла из лесу бригада охотников: в заповеднике
размножились хищники, и восемь стрелков заняты истреблением
волков и лис, уничтожающих ценных зверей. Ведь сейчас в запо-
веднике разводят не только бобров: здесь насчитывается уже семь-
367
десят благородных оленей, восемьдесят енотов. В лесных зарослях
прячутся скунсы, американская и европейская норки, черно-сереб-
ристая лиса, куница, горностай, выхухоль, множество белок.
Охотники приволокли из лесу богатые трофеи — старого мате-
рого волка, несколько лис. Опытный препаратор уже приступил
к работе, аккуратно снимая шкуры с убитых зверей.
На протяжении столетий в лесах Воронежской области хищни-
чески истребляли зверя. Давно канули в вечность те времена, ког-
да путешественник Игнатий дивился изобилию бобров, медведей,
лосей и коз. Когда-то бобр был единицей разменной монеты Древ-
ней Руси, но потом его почти полностью истребили. Сейчас в запо-
веднике бережно восстанавливается богатейший животный мир
Центральной России...
Из дорожного дневника.
28 декабря. Вот я и снова в дороге: направляюсь
в Добринский район, где находится отличный колхоз
имени Ильича, который удостоился редкой судьбы: он
будет показан в наступающем году на всемирной вы-
ставке в Нью-Йорке. Хочется своими глазами взглянуть
на него — таких колхозов пока у нас, к сожалению,
очень мало. Тем важнее рассказать об этом примере.
Добринский район как будто бы и не так уж дале-
ко, но добираться туда безлошадному корреспонденту
ой как нелегко: еду до станции Грязи, там будет пере-
садка. Как-то она пройдет?..
Поезд Воронеж — Грязи — местного следования; ско-
ванные стужей коротенькие зеленые вагончики набиты
людьми до отказа. Мои попутчики — воронежский ко-
оператор, бухгалтер из банка, колхозники, возвращаю-
щиеся со слета передовиков табаководства, ветеринар
из Рамони, зоотехник областного земельного управления
Серафима Шер, энергичная, крупная женщина, едущая
проверять состояние племенных ферм в колхозах.
.368
Жиденький свет лампочки с трудом пробивается
сквозь густой табачный дым. Идет пестрый разговор
о Сочи; об абортах конематок; об Эмиле Золя; о преле-
стях Рамони — чудесный бор, сады; о премьерах воро-
нежских театров; о том, как трудно получить в библио-
теке «Американскую трагедию» Драйзера — надо ждать
очереди несколько месяцев; о том, что ветеринарный
врач получает столько же, сколько заведующий ларь-
ком,— 400 рублей; о дешевизне жизни в Репьевском
районе, что за сорок километров от железной дороги.
Поезд бредет медленно, ухитряясь до Грязей опоз-
дать на час, а всего-то езды два с половиной часа. В Гря-
зях узнаем, что все расписание поездов пошло к чертям,
и мы оказываемся на мели; придется потратить целые
сутки на ожидание. Время заполняется чаепитием,
шахматами, хождением в справочное бюро и рассказами
добродушного ветеринара из Алешковского района о ло-
шадях. Так я узнаю, что орловский рысак нынче назы-
вается русским, что битюги почти исчезли и вместо
них теперь першероны — крупные кони с коротким
туловищем, толстой шеей и сильными ногами, способ-
ные возить полторы тонны груза, что самая страшная
лошадиная болезнь — это инфекционная анемия, пора-
жающая сердечно-сосудистую систему со смертельным
исходом, и т. д. Тем временем другой мой спутник —
унылый бухгалтер с обмороженными ушами, заядлый
и невероятно самодовольный игрок — становится чем-
пионом вокзала Грязи по шахматам.
Наконец ночью путешествие возобновляется. Мы по-
падаем в какой-то уже совершенно доисторический поезд
из дряхлых вагончиков с крутой полукруглой крышей
и узенькими окошками, едва освещенными стеариновы-
ми свечами. Поезд движется со скоростью пешехода, по-
долгу пыхтя и отдуваясь на полустанках.
369
Наконец к четырем часам утра подползаем к Доб-
рянке. Яркие звезды. Сильнейший мороз. Глухая темь.
Холодный вокзал с керосиновым фонарем. Какие-то раз-
бросанные домишки. Ищу пристанище. «Дом колхозни-
ка» — «Местов нет!» В трех тесных комнатах вповалку
спят делегаты комсомольской конференции. Улечься
физически невозможно. Дремлю до утра на стуле.
Но все это не важно. Я уже у цели. Сейчас буду
в колхозе Ильича!..
Удивительная все-таки выдалась в этом году зима! Термометр
показывает тридцать градусов мороза, дует холодный, обжигающий
ветер, а наш лимузин опять мчится по черной земле, лишенной
снежного покрова. Все еще не выпало ни снежинки. До самого гори-
зонта тянется однообразная мрачная равнина.
Эх, побывать бы в этих местах весной! Я невольно вспоминаю
увлекательное описание воронежских степей в работе академика
Келлера «Пешком и в телеге по черноземному краю». Пройдет не-
сколько месяцев, и эта унылая равнина станет неузнаваемой. Бо-
гатый чернозем покроется благоуханным ковром. Навстречу теп-
лому майскому солнцу потянутся сон-трава, шалфей, вероника.
Раскроются душистые мотыльки фиалок, голубые звездочки не-
забудок. Горицвет и лисохвост, гусиный лук и ковыль, — как
разнообразна и интересна весенняя флора воронежской степи!
А потом уж расцветут колокольчики, выбросит стрелку потешный
заячий овес, и полынь наполнит воздух своим горьковатым
ароматом...
Но пока что дорога вьется унылой и молчаливой, глубоко про-
мерзшей степью. Лишь изредка мелькнут крытые соломой избы,
и снова тянутся широкие поля.
Навстречу нам катятся телеги: колхозники едут в Добринку —
на базар.
Мой спутник, молодой зоотехник, говорит, что в колхозе Ильи-
ча уже полным ходом идет подготовка экспонатов к Всемирной
370
выставке. Художник Иогансон написал для этой выставки панно,
отображающее жизнь и быт колхоза.
— Вы увидите там немало интересного, — говорит он.
Впереди уже виднеются крупные постройки колхоза. Два ветро-
двигателя качают воду для большого колхозного хозяйства. Видны
обширные постройки колхозных ферм, новые дома колхозников,
построенные в этом году. За ними — большой фруктовый сад. Ря-
дом — колхозный ипподром для кровных рысаков, которых здесь
выращивают.
Гостеприимный животновод колхоза с гордостью ведет нас
к длинной конюшне. Над дверями скульптурное изображение кон-
ской головы и надпись: «Племенная конеферма колхоза имени
Ильича».
— У нас такая заповедь, — говорит животновод, — скот в кол-
хозе должен быть только чистых кровей. Вот посмотрите наши фер-
мы, увидите, что мы кое-чего добились.
И вот уже мне показывают свиней до 450 килограммов весом.
Ферма белых английских свиней принесла колхозу в этом неблаго-
приятном году доход свыше 100 тысяч рублей. На молочнотоварной
ферме я видел симментальских породистых коров, которые дали
в условиях засушливого года в среднем по 2400 литров молока.
Большой доход дает колхозу ферма породистых овец рамбулье.
Рачительные хозяева организовали при колхозе свой сыроварен-
ный завод, свой маслозавод, свою колбасную фабрику, свою мельни-
цу. Все эти предприятия дают большой дополнительный доход.
Сооружена своя электростанция. Подготовлено все для электрифика-
ции ферм: будут организованы электродойка, автоматическая подго-
товка кормов, механическая подача корма к стойлам по подвесным
путям и много других интересных новшеств.
Я понимаю, конечно, что все это редкие, исключительные пока-
затели, — недаром колхоз Ильича будет участвовать во Всемирной
выставке. Таких хозяйств у нас пока еще, увы, совсем немного.
И все же очень приятно глядеть на все это, мечтая о том времени,
когда наши колхозы наконец встанут на ноги и станут такими же,
371
как этот, а быть может, и еще лучше. Сколько лет пройдет, пока мы
добьемся таких результатов? Я не специалист и не хочу загадывать.
Скажу лишь по чести и совести: хотелось бы, чтобы это время при-
шло быстрее...
Долго бродили мы по колхозу, знакомясь с его успехами. Кол-
хозники с гордостью показывали свой новый удобный родильный
дом, свои новые жилые дома, новую большую баню.
Поздним вечером мы сидели на квартире у одного из ветеранов
артели Михаила Ивановича Алейничева в большом восьмиквартирном
доме — теперь здесь строятся по-городскому — и толковали о кол-
хозной жизни, о ее буднях, о докучливых затруднениях, которые
мешают жить лучше, интереснее. В колхозе скучновато: до сих пор
плохо работает клуб, нет библиотеки. Молодежь тоскует, рвется в го-
род — там жизнь интереснее. Очень страдают колхозники от недостат-
ка леса: не из чего строить хозяйственные постройки, печи прихо-
дится топить соломой.
Но вот заходит речь о прошлых временах, и я, отложив в сто-
рону блокнот и позабыв записывать, слушаю, широко раскрыв глаза,
такое, что интереснее, волнительнее любого романа. История жизни
Михаила Ивановича сама просится в роман, на плечах таких-то вот
людей и поднялась наша революция, именно такие выстояли в граж-
данской войне, а теперь строят колхозы. Их еще много среди нас,
и если бы собрать и записать их рассказы, ничем их не приукра-
шивая и не расцвечивая, сложилась бы самая увлекательная и убе-
дительная история нашего времени.
Много, ой много горюшка хлебнул этот воронежский мужик
на своем веку. Был он родом из безземельных, безлошадных, искал
лучшей доли и в отхожем промысле, и в городе. 1905 год застал
его рабочим железнодорожных мастерских в Ростове-на-Дону. Там
он принял участие в восстании, дрался с казаками. После пораже-
ния революции искал спасения в родном селе, но голодная воро-
нежская деревня была для него хуже мачехи. Пришла мировая вой-
на — забрали в солдаты. Попал в плен к австрийцам — три с поло-
виной года батрачил в Тироле. В 1918 году вернулся на родину
372
и сразу примкнул к большевикам, о которых сохранил добрую па-
мять еще по девятьсот пятому году...
Бедные мужики доверяли Алейничеву, даже избрали его комис-
саром Сафоновской области. И тут стала разгораться гражданская
война, пришлось снова браться за винтовку. Помнится Михаилу
Ивановичу, как подловили его бандиты, избили, водили даже на рас-
стрел, смерти избежал он чудом — свои спасли. Отлежал два меся-
ца в больнице и ушел в Красную Армию, служил кавалеристом под
командованием знаменитого усатого комбрига Оки Городовикова,
легендарно храброго калмыка. Воевал под Киевом, Винницей, Льво-
вом и во многих других местах. А кончилась гражданская война —
демобилизовался в Умани и снова домой, к своей разбитой, открытой
всем ветрам хате.
Семья большая, шестеро детей, самому старшему — Алешке че-
тырнадцать лет, все босые, раздетые. Сам еле жив. Куда податься?
Стали бедняки ладить товарищество по совместной обработке земли,
потом артель. Кулаки лютовали, идешь по деревне — летят в спину
кирпичи. Последние фруктовые деревца под окнами вырубали — так
велика была ненависть. Но Советская власть в обиду бедняков не да-
вала. В тысяча девятьсот двадцать пятом году Совет постановил
отдать им старую помещичью усадьбу — пусть соберутся вместе
и ладят хозяйство по-новому, коллективно.
Съезжались бедняки туда со всего уезда, желающих было много,
да вот справы мужицкой почти ни у кого не было. Коней привели
только трое — Юшков, Беликов да Алейничев. Откуда у Михаила
Ивановича взялся конь? А это когда еще из австрийского плена
вернулся, дали ему с барской конюшни лошадь,— помещик-то сам
сбежал... Еще была у артели одна свинья. Вот, пожалуй, и все кол-
хозное животноводство.
Трудно, очень трудно пришлось организаторам артели. Но труд
этот даром не пропал,— смотрите, люди, как изменилась жизнь в кол-
хозе имени Ильича! Да взять хотя бы и семью Алейничева. Живет
она в достатке, все дети при деле — работают либо учатся. Старший
Алексей стал кузнецом в колхозной кузне, готовится стать шофе-
373
ром. Сын Сергей отбывает службу в Красной Армии. Две дочери —
Елена и Анисья — вышли замуж, живут и работают тут же, в кол-
хозе. Дочь Александра — невеста на выданье. А за нею теперь еще
трое сыновей подрастают, младшенькому всего три года.
Соберется в воскресный день за праздничным столом в новом
доме вся семья, придут родственники, ветераны колхозной артели,
те, что уже десять лет ведут хозяйство сообща, и пойдут разговоры
о том, что было, что есть и что будет. Мужик скуп на похвалы,
не любит хвастаться, особенно если при чужом человеке, — всегда
лучше пожаловаться, сказать, чего не хватает, в чем прижимка
вышла, чтобы попросить облегчения. И все ж таки как вспомнится,
что пришлось пережить и чего достигли в колхозе, как-то пропадает
желание жаловаться, — грех душу гневить...
Да, полезно проехаться по России! И не только в далеких уди-
вительных и экзотических ее краях, но и здесь, в самом центре рус-
ской земли, под старым Воронежем, открываешь такие поразитель-
ные уголки, что радостно и тепло становится на сердце, когда ви-
дишь все это.
Широко шагает поднявшаяся в дальний поход Россия, идет
вперед без привалов, без устали, и многое еще доведется нам
увидеть здесь на своем веку такого, что не раз поразит весь мир.
УТРО КОЛХИДЫ
* * Н I И Из дорожного дневника.
® И марта 1939 года. Еду на юг— в дале-
• • • • • вкую Колхиду,— рассказы Паустовского
о ней равно распаляют мое воображение. А пока что
поезд стоит на такой знакомой станции Горловка в Дон-
бассе. Маленький вокзальчик лимонного цвета, матовые
шарики фонарей, пути, забитые до отказа поездами с кир-
пичом, углем, железным ломом. Ярко-голубое небо. Яр-
ко-белый снег. Его рубят деревянными лопатами заку-
танные в платки бабы, и сверкающие глыбы плавятся на
солнце, как куски рафинада. Мокро и весело.
В распахнутую настежь дверь вагона врывается ост-
рый, пахнущий весной ветер, и сырой, бледный, похо-
жий почему-то па только обритого деда-мороза учитель,
едущий лечиться в Сочи, жалобно говорит, глотая мод-
375
ное лекарство кальцекс: «У меня предрасположенность
к гриппу, а здесь организуется сквозняк». На учителя
иронически глядит краснощекий дядя в синем кителе
с якорными пуговицами, возвращающийся из Москвы
в Сухумский порт: «А вы зайдите в аптеку — вот тут
рядом, вагон номер пять».— «Я уже запасся!» — «Да
нет, здесь особое лекарство,— двести граммов, и как ру-
кой снимет». Выразительный жест моряка дошел нако-
нец до учителя, и он упавшим голосом сказал: «Что вы,
это меня убьет...»
Поезд трогается. Моряк, поучавший учителя, начи-
нает рассказывать, как недавно приходил в Сухуми
за грузом табака немецкий пароход со знаком свастики
на трубе, как долго его команда не могла пришварто-
ваться, а наша «Грузия» тем временем лихо подошла
впритирку к причалу и из всех рупоров назло соседям
дала песенку «Три танкиста — три веселых друга». В
эти дни как раз в Сухуми показывали фильм «Профес-
сор Мамлок», о зверствах гитлеровцев, и пришлось
вызвать бойцов из погранотряда, чтобы уберечь от не-
приятностей пароход со свастикой на трубе...
Попутчики — меланхоличный борттехник авиа-
ции в широченных галифе, степенная бабушка в черной
кофте навыпуск, синем переднике, белом очинке и са-
погах, двое солдат и дама в лисьей горжетке, с ребен-
ком на руках — внимательно слушают этот рассказ. То,
что происходит в Германии, всех очень тревожит и вол-
нует. Что будет дальше? По всему чувствуется, что
назревает что-то очень грозное, и, возможно, надо гото-
виться к самому худшему. Это понимают многие, и мне
хорошо понятны чувства, которые вызвал у жителей Су-
хуми пароход с изображением свастики на трубе...»
Учитель тем временем берется за газеты. Вижу кра-
ем глаза, что он читает в «Известиях» пространный
376
очерк, автор которого спешит порадовать читателей
сообщением о том, что он посетил Волгострой. Оторвав-
шись от газеты, учитель вдруг спросил, как бы проверяя
себя:
— Вздымать... Есть такое слово в русском языке?
Будучи знаком с «торжественным комплектом» Оста-
па Бендера, я выразительно подтвердил наличие такого
слова, высоко котирующегося в изобретенном героем
«Золотого теленка» «незаменимом пособии для сочине-
ния юбилейных статей, табельных фельетонов, а также
парадных стихотворений, од и тропарей».
— Так точно. Еще есть — взметать и взвивать.
Учитель опасливо покрутил головой:
— Это все из древнеславянского. Вот начнешь
иногда читать и удивишься: как это авторы умудряются
так закручивать?..
Я взял у него «Известия». Требовательный читатель,
к счастью, не дошел до описания заседания колхозной
партгруппы:
«— Ну как тут можно молчать, как не высказать
восхищения перед открывающимися перспективами
хозяйственного и культурного подъема родной страны!
— Одиннадцать тысяч новых железнодорожных пу-
тей, Василий Иванович!
— Шестьсот пятьдесят тысяч специалистов, Татьяна
Васильевна!
— Телевидение! Ах, мать честная...»
Что было бы с моим спутником, если бы он добрался
до этих строк?..
И марта. Медленный фиолетовый рассвет. Бледный ме-
сяц плавает в легком тумане. Всю ночь какой-то востор-
женный патриот Черноморского побережья бубнил над
ухом: «Великолепные места! Кругом дачи, эвкалиптус
377
растет — эфиромасличное растение. Едешь на автобусе
до Сухуми — двенадцать остановок, и везде рестораны —
курортное снабжение. Прямо сказать, дачные места».
Поезд останавливается в Туапсе. В бухте колышатся
огни нефтевозов. Слышно, как ворочается в бессоннице
море. В тихом здании вокзальчика неразборчиво хри-
пит страдающий неизлечимым катаром горла репродук-
тор радио. И вот уже Сочи. Ослепительное солнце, осле-
пительная лазурь, ослепительная зелень пальм. Наше
железнодорожное путешествие кончено. Теперь остается
узнать на практике, как выглядят двенадцать авто-
бусных остановок до Сухуми, а оттуда добраться парохо-
дом в Поти. На этом закончится мое путешествие и
начнется наконец работа...
Вот уже несколько дней я живу в Колхиде, в ее столице Поти.
Стоят ветреные мартовские дни. Тихий черноморский городок, со-
всем не похожий на своих соседей — веселых и нарядных баловней
солнца, — встречает гостей неприветливо. Потемневшие от сырости
дома здесь подняты на высокие кирпичные столбы. В широких ка-
навах стоит без движения подозрительно густая зеленая влага.
Темно-коричневые воды быстрой реки, рассекающей город, несутся
вровень с высоко обвалованными берегами, готовые вырваться
из тесного ложа и хлынуть в притихшие улицы. Резкий и порыви-
стый восточный ветер гнет кроны вековых платанов. Тучи ползут
против ветра — косматые, черные.
В гостинице «Колхида» я снял двуспальный двадцатирублевый
номер. Под потолком тускло мигает одинокая лампочка. Пальто
приходится класть на кровать — ни одного гвоздя. Всюду пахнет
неистребимой сыростью и почему-то керосином. Столовая выглядит
необычно: за желтым канцелярским столом сидят три скучных че-
ловека в пальто и синих картузах; двое дуют в деревянные трубы,
третий, зевая, отчаянно стучит в большой красный барабан. Потом
все трое сосредоточенно принимаются за харчо. За одним из столов,
378
украшенных бумажными розами, воткнутыми в бутылку, пируют
четверо бородатых приятелей в брезентовых рубахах. Один из них,
обращаясь ко всем посетителям, непрестанно повторяет, сокрушенно
разводя руками:
— Смотрите на них! Ведь они работники. Рабочие люди, но пья-
ницы. Все пропили. А ведь они хорошие работники. Хорошие работ-
ники, но пьяницы...
И остальные трое согласно кивают головами, выражая полную
солидарность с оратором.
Мне грустно, что первое знакомство с Колхидой, страной золото-
го руна, оказывается столь прозаическим, но я, сохраняя свой неист-
ребимый оптимизм, уверен в том, что вот-вот, с минуты на минуту
где-то за углом откроется волшебное царство романтики, поглядеть
которое я приехал. И журналистское чутье меня не обманывает.
У берега реки я нахожу старую, полуразвалившуюся башню.
На позеленевшей от сырости мраморной доске с трудом читаю:
15 ИЮЛЯ 1828 ГОДА ПОСЛЕ ШЕСТИДНЕВ-
НОЙ КАНОНАДЫ ТУРЕЦКАЯ КРЕПОСТЬ
ПОТИ СДАЛАСЬ РУССКИМ ВОЙСКАМ.
ДОСТАЛИСЬ В РУКИ ПОБЕДИТЕЛЕЙ 44
ОРУДИЯ, 13 ЗНАМЕН, 2 ПОГРЕБА, НАПОЛ-
НЕННЫЕ ПОРОХОМ И СНАРЯДАМИ, И ВЕСЬ
ГАРНИЗОН...
Я раскрыл записную книжку и достал карандаш. Вдруг рез-
кий порыв ветра рванул листки, и тяжелые капли дождя звонко
застучали по железной крыше башни.
— Ты сошел с ума, кацо! Или ты не местный?..
Я поднял голову. На меня сердито смотрел из окна полураз-
рушенной крепости-башни седоусый грузин. Он показывал на чер-
ные тучи и что-то говорил еще, но свист ветра и грохот сорванных
с крыш железных листов заглушали его слова. На землю обруши-
лись тяжелые потоки воды.
379
Я бросился в башню. Гремящие старые ступени вели куда-то
вверх. В просторной камере среди обломков старинных глиняных
сосудов, кремневых ружей и пожелтевших человеческих черепов
сидел за старинным письменным столом сердитый хозяин башни.
Он покачал головой, предложил стул и укоризненно сказал:
— Ну, что бы ты сейчас делал, кацо?
Непроницаемая пелена дождя закрыла город. Стало темно. Стек-
ла тихо звенели под ударами дождевых струй. В старой башне бы-
ло тихо и тепло. Ее хозяин что-то чертил в своей тетради, искоса
поглядывая на меня. Потом он сказал:
— Писать про Колхиду будешь. Материал собираешь. Давай
знакомиться: Виссарион Гоголишвили, учитель и охотник. Я тебе
помогу...
Прошел час, второй, третий. Дождь лил, казалось, бесконечно,
но теперь он был мне глубоко безразличен: мой новый знакомый ока-
зался словоохотливым собеседником и, как я успел заметить, обла-
дал уже немалым опытом общения с корреспондентами,— он знал,
что интересует нашего брата.
— Охотнику приходится бывать в таких местах, куда даже
дьявол не заглянет. И вот лет сорок пять назад мальчишке Бесо
из захолустного селения Сенаки довелось найти в болоте странную
вещь...— медленно и с достоинством начал Виссарион Гоголишвили.
Я взялся за блокнот. Под шум дождя рождалась любопытная
история.
Страшны и угрюмы были тогда эти места. От самого Кутаиси
и до Черного моря земля была залита водой и покрыта зловонными
болотами. Мириады комаров сторожили вход во влажные джунгли,
и даже куры в редких мингрельских селениях жестоко страдали
от малярии. Ученые звали эту землю «terra incognita» — «нераз-
веданная земля».
Но разве есть в мире сила, способная остановить мингрела, вла-
деющего добрым ружьем и верной собакой, если он напал на след
кабана или оленя? И отчаянный Бесо из Сенаки пробирался все
дальше в джунгли в поисках дикого зверя.
380
По ночам молодой охотник разводил в глухих дебрях костер. Он
выбирал для этого место посуше на пригорках. И вот однажды, ме-
шая угли в костре, Бесо заметил нечто странное: в глубине очага
краснели черепки битой посуды. Откуда они здесь? Какому чудаку
пришло в голову тащиться в джунгли с кувшином? Бесо начал ко-
вырять землю глубже. Что такое? Казалось, будто все грузины
от Кодори до Кобулети таскали на эту чертову гору свою битую по-
суду — столько черепков находил Бесо. Находка удивила и испугала
его. Он поспешил убраться с подозрительной горки.
Но и на соседних холмах в землю были закопаны груды битой
посуды. Это было уже совсем странно...
Молодой охотник не был знаком с расчетами гидрологов. Он
не знал, что здесь выпадает почти два метра осадков в год и что
средний уровень почвенных вод совпадает с уровнем поверхности
земли. Но ему было достаточно простой житейской мудрости: если
сто девяносто дней в году идет дождь, то как успеют реки вынести
всю воду в море? Эта тонкая и плоская, как лист бумаги, земля
отравлена гнилью стоячих болот, и только безысходная нищета
и безземелье загоняют сюда людей. Их поселения редки и мелки.
Но откуда же тогда берутся эти странные черепки на холмах,
затерявшихся в джунглях? Что за нечистая сила пировала в этих
дебрях? Прошло много лет, пока Бесо узнал, что представляли собой
найденные им глиняные обломки; охотник стал учителем, учитель
познакомился с археологами, и вот...
— ...Что ясе мы сидим тут? Пойдем, пойдем, посмотришь, что
мы откопали!
И седоусый хозяин древней башни повел меня в соседние ком-
наты. У входа красовалась надпись, любовно выведенная от руки:
«Музей города Поти. Археологическое отделение».
Находки действительно были очень интересны. Когда Бесо
в первый раз привел советских ученых в джунгли и показал им
холмы, они ахнули от удивления. Перед ними был загадочный мерт-
вый город, утонувший в болотах много тысяч лет назад. Заросший
буком и дубом, круглый холм был обнесен широким рвом и валом.
381
На глубине одного метра археологи откопали аккуратную каменную
кладку в форме правильного круга. Возле камней лежали груды брон-
зовых наконечников стрел, топоров, обломки украшений, орнаменти-
рованная керамика. Таких орнаментов не находили еще ни разу. Что
за люди жили в этом городе, поглощенном болотами?
Ученые осторожно сняли камни и снова углубились в землю.
Вскоре они увидели почерневший от времени и обуглившийся де-
ревянный сруб. По краю холма, опять-таки в форме круга, шла
деревянная стена. В нишах лежали кремневые ножи, каменные
скребки, костяные долота, обглоданные кости убитой дичи. Значит,
это поселение существовало тысячи лет; сначала в нем жил че-
ловек каменного века, а потом человек бронзового века...
— Я нашел шестьсот таких холмов, — сказал Виссарион Го-
голишвили.
У старого охотника много друзей от Сурама до Черного моря.
Они помогают ему. Со всех сторон летят к нему письма. Вот прия-
тель из Абашского района пишет: «Приезжай, друг, при перекопке
земли нашли какие-то чудные плиты...»
Бесо выезжает к другу и находит на берегу реки Абаши ме-
деплавильную мастерскую бронзового века. Оттуда вывезли в му-
зей около ста двадцати килограммов чистой литой меди.
В селении Чхоро-Цху друзья Гоголишвили отыскали во дворе
колхозника Миха Шелия три тысячелетние урны, наполненные
жжеными человеческими костями. Быть может, это древнейшая
из человеческих кремаций? И из Академии наук летят к Бесо за-
просы: пришлите все материалы об этой находке!
В центре комнатки стоит ярко-оранжевый саркофаг, кропотли-
во собранный из обломков, найденных на холме Наруджа. Акку-
ратной горкой лежат каменные ядра, которыми римляне громили
своих противников. Ярко сияет золотая монета с изображением ма-
кедонского царя...
Значит, на этих мертвых, гнилых землях когда-то кипела
жизнь! Кто знает, быть может, аргонавты, спешившие в Колхиду
за золотым руном, видели ее совсем иной?..
382
...Геологи склонны считать эту страну совсем молодой. Еще
в четвертичную эпоху на этом месте был морской залив, и волны
прибоя лизали подножие гурийских скал.
Могучие горные реки сбрасывали в залив миллиарды тонн ила
и песка, высоко в горах бурно таяли огромные ледники.
Море сопротивлялось. Оно выбрасывало обратно песок, и у бе-
регов вырастали длинные косы. Между песчаными косами и бере-
говыми скалами рождались мелководные лагуны, которые посте-
пенно заносило илом.
Дожившее до наших дней огромное озеро Палеостом, отрезан-
ное от моря крохотной полоской земли,— одна из таких лагун,
отвоеванных Рионом. Это озеро ждет та же судьба — рано или
поздно оно затянется илом и исчезнет с карт.
Древнюю башню, в которой живет Бесо Гоголишвили, турец-
кий султан Мурад построил на берегу моря. Прошло четыре столе-
тия, и эта башня оказалась в нескольких километрах от воды.
У устья Риона море отступает в среднем на пять метров в год.
И кто знает, как далеко уйдет в море новая земля?..
Но горные реки, нанесшие в морской залив миллиарды тонн
песка и плодороднейшего ила, не смогли поднять новую землю вы-
соко над морем, — она легла вровень с ним. И когда заработали
таинственные подземные силы, постепенно опускающие восточный
берег Черного моря, новая земля начала медленно понижаться. Мо-
жет быть, именно тогда люди покинули эти таинственные холмы,
затерянные в болотах?
...За окнами древней башни посветлело. Журчание воды утихло.
Виссарион Гоголишвили распахнул окно, и в комнату ворвался све-
жий, влажный ветер, напоенный смолистым ароматом эвкалипта.
В тенистом саду шумели старые чинары. У огромного Дома культуры
с широким стеклянным куполом собирались люди — скоро должен
был начаться дневной спектакль.
— Вот видишь, дождь сжалился над тобой! — сказал, улы-
баясь, хранитель древностей. — Я не надоел тебе своими сказками?
383
Ведь в Колхиду едут чаще за лимонами, чем за черепками! Ну,
а лимоны не по моей части. Поищи их в Чаладиди. Но раньше
обязательно познакомься с КОМСом. Тогда остальное будет по-
нятно...
КОМС — это странное имя расшифровывается весьма просто:
Колхидская опытная мелиоративная станция.
...В зеленых зарослях белеет маленький уютный домик. Совсем
по-домашнему открывается скрипучая садовая калитка, веселенькие,
аккуратные дорожки бегут по густому парку. На крылечке пускает
пар начищенный медный самовар. Добродушный молодой человек
спускается с выкрашенного яркой краской крыльца.
— Простите, здесь находится КОМС?
— Он самый.
— Вы здесь работаете?
— Так точно. Директор станции Паписов Рубен Иванович.
И молодой человек протягивает руку. Оказывается, в этом до-
мике работает одна молодежь.
— Старый Бесо, очевидно, много вам уже рассказал о наших
мокрых землях. После этого вам, вероятно, не совсем ясно, стоит
ли с этими землями возиться? Давайте пройдемся с вами сначала
по нашему парку,— вы увидите, так сказать, завтрашний день Кол-
хиды. Запомните только одну цифру: годовая сумма температур
в Колхиде равна 4000—4500 градусов. Этого вполне достаточно
для самых капризных субтропических культур. А земля наша — это
клад. И если ее вылечить от болотной лихорадки, то...
Мы углубились в тенистый парк. Его пересекали вдоль и попе-
рек уже ставшие привычными канавы с зеленой водой. И почва все
та же — невзрачная на вид, раскисшая, желтовато-бурая. Ка-
кая же сила подняла от земли этот роскошный парк? Мы прохо-
дили вечнозелеными апельсиновыми и лимонными рощами, рассмат-
ривали узловатое бумажное дерево, любовались могучими тридцати-
летними стволами чудесного тюльпанного дерева, из которого изго-
товляют лучшие пропеллеры.
384
Потом мы вошли в аллею, обсаженную высокими могучими
деревьями, лишенными пока листвы.
— Осторожно! — предупредил мой спутник.— Здесь совсем не-
трудно сломать ноги...
II он указал на странные деревянные обрубки, торчавшие
из земли.
— Это не такая простая штука, как вам кажется,— пояснил
Паписов,— Называется это дерево болотным кипарисом. Оно растет
очень быстро и поэтому высоко ценится. Стена болотных кипари-
сов — прекрасное прикрытие для нежных лимонных садов. Но бо-
лотные кипарисы отличаются одним неудобством: в мокрой почве
им не хватает воздуха, и вот они выбрасывают, где им заблаго-
рассудится, воздушные корни...
И впрямь, вся аллея была утыкана какими-то странными стол-
бами, покрытыми корой.
— Ну, а теперь познакомимся с лесопарком. Там есть вещи
поинтереснее,— сказал мой спутник.— Вы еще ближе увидите на-
стоящую Колхиду, 1952 года, когда вступят в полное плодоношение
все плантации и посевы первой очереди осушения.
...Ветер далеко унес рваные тучи. Жаркое солнце щедро дарит
тепло молодому лесопарку. Термометр показывает плюс 21 градус.
Невольно приходит в голову: а в Москве сейчас снег и метель.
Старший специалист лесопарка Виталий Павлович Попов ведет
нас по нарядным аллеям. Виталия Попова прозвали «старшей
нянькой эвкалиптов» — это он выращивал первые гектары чудес-
ного австралийского дерева.
Аллеи лесопарка вечно зелены. Нарядные камфарные лавры
пахнут так сильно, будто где-то здесь расположился целый склад
камфары. Приятный смолистый аромат распространяют мохнатые
лапы вечнозеленых японских криптомерий. Шарообразные кроны
широколиственной мушмалы украсились гроздьями плодовых за-
вязей. Ее цветы отцвели в ноябре, и в мае садовники снимут
с ветвей душистые плоды. Нескончаемыми рядами тянутся хруп-
кие молодые деревья, лишенные листвы. Но какую огромную цеп-
385
ность представляют эти уроженцы субтропиков Восточной Азии —
скромные, неприхотливые тунги! Тунговые плоды дают масло,
из которого изготовляется наилучший лак для окраски деревянных
подводных частей кораблей, самолетов и т. д.
— А вот это растение — мечта парикмахера,— улыбаясь,
сказал Попов, показывая рукой на странного вида дерево,— оно
дает небезызвестное мыло шампунь. Так и называется — мыльное
дерево. Природа придумывает самые хитроумные вещи,— продол-
жал Попов.— Вот полюбуйтесь — сальное дерево... Одну минут-
ку...— Он порылся в карманах, вытащил какую-то потемневшую
скорлупку, разломил ее и высыпал на ладонь несколько крупных
зерен, похожих на вишневые косточки. Достаточно было сдавить
пальцами эти зерна, чтобы из них выступил жир.— Это плоды
сального дерева. Из них изготовляют великолепный стеарин...
Неподалеку от сальных деревьев мы увидели рощицу итальян-
ского инжира, который дает два урожая плодов в год. Потом нам
показали карандашное дерево, его древесина — лучшая для изго-
товления карандашей; китайское лаковое дерево; чудесный кустар-
ник фейхоа, дающий изумительные плоды, похожие по виду на сли-
ву, а по запаху — на землянику, и множество других интересных
растений.
— Ну, а теперь познакомимся с эвкалиптами,— сказал Попов
и начал рассказывать долгую историю своих любимых питомцев.
Еще не так давно об эвкалиптах у нас почти пе было слышно.
Правда, в школьных учебниках географии неизменно сообщалось,
что где-то в Австралии растут деревья невероятной вышины и тол-
щины и что там однажды устроили бал на пне срубленного дерева.
Но смогут ли эвкалипты расти на нашей земле? Этот вопрос долго
оставался без ответа. Лишь в ботанических садах в виде диковины
высаживали это редкое дерево.
Когда началось осушение колхидских болот, потребовалось вы-
яснить, какие деревья и как смогут расти на осушенных землях.
Тогда на этом опытном клочке земли посадили самые разнообразные
растения. Между прочим, Попов в 1933 году привез из Чаквы при-
386
глянувшиеся ему тридцать саженцев эвкалиптов. Крохотные расте-
ния оказались невероятно жадными к жизни. За год они вытянулись
почти на метр.
И вдруг специалисту Попову было поручено вырастить полмил-
лиона этих деревьев. Никто не знал, как это сделать. Консультанты
из Института влажных субтропиков советовали растить эвкалипты
в теплицах, а потом высаживать рассаду в грунт.
Попов послушался совета. В теплице взошла забавная красная
трава с крохотными зелеными листочками. С трудом можно было
представить себе, что через несколько лет каждая травинка превра-
тится в огромное вечнозеленое дерево. Но травка росла не по дням,
а по часам. Вот уже обозначился стебель, листы удлинились, приоб-
ретая знакомую оливковую окраску.
Рабочие осторожно перенесли подрастающую рассаду в грунт.
Но знойное майское солнце встретило ее неласково. Градусник, вот-
кнутый в сухую, потрескавшуюся землю, показывал невероятную
температуру — плюс 55 градусов. Вода, политая на землю, шипела
и булькала. Стебли эвкалипта варились в этой адской кухне. Вдоба-
вок ко всему на них обрушилась прожорливая медведка.
Взволнованный Попов выкопал искалеченные саженцы и пере-
нес их обратно в теплицу. Ночью жизнелюбивые растения подняли
головки и снова потянулись вверх со сказочной быстротой. Эвкалип-
ты были на время спасены, но что делать дальше? Не век же их
держать в теплице!
Парк рос на клочке земли, отвоеванном у болота несколько лет
назад. Там, за высоким земляным валом, у широкого озера Палео-
стом, по-прежнему простиралась гнилая пустыня. Измученный бес-
сонницей, изнервничавшийся Попов бродил по дамбе, разговаривая
с самим собой и неприязненно поглядывая на болото. Вдруг он оста-
новился, потрясенный внезапной догадкой:
— Мох! Самый обыкновенный болотный мох, сфагнум!..
В тот же день Попов объявил, что он ручается за высадку эвка-
липтов. Он осторожно вынул из ящика молодой эвкалипт вместе
с землей, висящей на его корнях. Обычно рыхлая земля быстро осы-
387
палась с корней, и эвкалипт очень болезненно переносил знакомст-
во с новым грунтом. Теперь Попов бережно окутывал комок земли,
висящий на корнях эвкалипта, пеленой мха. Спеленутые мхом сажен-
цы он оставил еще на три недели в теплице, чтобы эвкалипты
привыкли к новой среде. Только после этого Попов вынес эвкалипты
в открытый грунт.
Результаты ошеломили лесоводов: все до одного саженцы приви-
лись. Болотный мох сберег их корни от разрушения и сохранил для
них достаточный резерв влаги.
Так началось «массовое производство» эвкалиптов. И вот уже
сейчас, в марте 1939 года, в Колхиде насчитывается миллион этих
деревьев. В этом году Попов вырастит еще 2 480 000 саженцев,
а к весне 1940 года опять даст два миллиона эвкалиптов.
— Теперь уже нет никаких загадок. Работа идет, как на любом
предприятии,— говорил Попов,— есть экономия, снижение себе-
стоимости, нормы, ударные методы: полагается из одного кило семян
выращивать десять тысяч эвкалиптов, мы же даем пятнадцать ты-
сяч. Будете в Москве на сельскохозяйственной выставке — увидите
наших питомцев. Мы уже отправили их туда в больших кадках...
Попов показал нам рощу «взрослых» эвкалиптов. Им всего
по три-четыре года от роду. Но это уже большие ветвистые деревья:
эвкалипт вырастает на два метра в год.
Это действительно удивительное дерево. Десятилетний эвкалипт
дает в двадцать раз больше древесины, чем дуб того же возраста.
Его древесина прочна и упруга. Она почти не подвержена гниению —
ее пропитывает чудесное смолистое масло. Наконец, быстро расту-
щий эвкалипт поглощает уйму воды, действуя, подобно насосу...
— Этим деревом одновременно интересуются и врачи, и парфю-
меры, и кондитеры,— с увлечением говорил Попов.— Есть разные
породы эвкалиптов. Виминалис дает отличный скипидар. Глобулус
и майденн богаты маслом «олеум эвкалипти», которое применяется
в медицине. Вы слышите запах лимона? Это тоже эвкалипт, он так
и называется — лимонный. Его листва содержит ценное эфирное
масло. Наконец, кора эвкалипта богата, дубильными веществами. Вот
388
видите, какое это богатство! За двадцать лет мы вырастим здесь
могучие эвкалиптовые леса.
Мы тепло распрощались...
Из дорожнего дневника.
14 марта. Сегодня еду в глубь Колхиды, в район Чала-
диди — поглядеть, как идет война с болотами.
Шесть часов утра. Темно. Всю ночь моросил мел-
кий холодный дождь. Город пока безлюден. Улицы не
освещены. Асфальт приводит движущегося на ощупь
пешехода к темному вокзалу,— там идет ремонт.
В темноте слышен плеск воды — это бессонный Рион
мчится к морю, вода идет вровень с берегом, и очень
трудно свыкнуться с мыслью, что здесь это нормальное
явление; все время кажется, будто я попал сюда в раз-
гар наводнения.
В помещении вокзала шумно. Почему-то много лю-
дей с венками — бумажными и вечнозелеными; видимо,
едут кого-то хоронить. У буфета с надписью «Периш-
ки» (очевидно, «Пирожки») очередь людей в бурках
и башлыках. Наконец из района порта подходит поезд,
встречаемый оглушительным звоном колокола. Еду
в стареньком вагончике, освещенном стеариновой све-
чой,— точь-в-точь таком же самом, в каком добирался
прошлой зимой из Грязей в Добринку.
Рассвело. За окном ужасающие пейзажи: мутная
желто-зеленая вода, кочки, корявые хилые деревца,
рыжая трава на пригорке, опять вода. Дорога идет по
раскисшей насыпи вдоль Риона. Видны только что про-
рытые каналы, рвы. Какого огромного труда стоит на-
ступление на эту топь!..
Коротая время, читаю прелюбопытнейшую книгу
профессора Н. К. Срединского «Очерк растительности
Рионского бассейна», изданную шестьдесят семь лет
389
тому назад. Вот что он рассказывает,— я выписываю
одно из его образных описаний:
«В ясный день при приближении с моря к берегам
Кутаисской губернии открывается огромная низмен-
ность, которая с трех сторон упирается в значительные
возвышенности, отходящие от Главного Кавказского
хребта и от Аджаро-Ахалцыхской горной массы.
По этой низменности тихо текут вышедшие из своих
горных теснин речки Кодор, Ингур, Хоби, Риоп. При-
морская полоса материка состоит здесь из черного песка
и достигает высоты не более пяти или шести футов.
В тех местах, где она подвержена постоянному прибою
волн моря, нет никакой растительности. Но зато не-
сколько шагов выше местность усажена целой стеной
из деревьев и кустарников.
За этой естественной древесной и кустарниковой
стеной, выросшей на сухой песчаной почве, следуют
необозримые болота, покрывающие значительную часть
низменности. Здесь нет ни дорог, ни хороших тропинок,
и если люди живут и сообщаются между собой, то это
делается по берегам Риона и других значительных
речек. Редкий смельчак мингрелец пройдет даже одну
версту среди знакомой ему местности вне тропинки.
Из одного обзора карты видно, что среди болот этой
части Колхидской низменности весьма мало существует
поселений. Неприхотливый житель этих мест теснится
на незначительно возвышенных местах среди болота.
Он ведет постоянную борьбу с водой. Едва только на-
станет весна и польются значительные дожди в горах,
как речки выступят из берегов и затопят большие про-
странства суши. Незначительные клочки земли, заса-
женные кукурузой или виноградом, то и дело, что мок-
нут, внезапно покрытые водой, да и самой сакле грозит
вода...»
Д90
Шестьдесят семь лет прошло с тех пор, как русский
исследователь написал эти грустные строки, и до са-
мого последнего времени ничто не менялось в судьбе
Колхиды, которая некогда так волновала умы древних,
как некий благословенный край, прозванный страной
золотого руна. И только сейчас, в годы пятилеток, при-
шел час коренной переделки и этих земель, которые мо-
гут и должны вернуться к жизни.
Сейчас я увижу своими собственными глазами, как
происходит это приобщение Колхиды к XX веку...
Поезд тихо подходит к станции Чаладиди. Небольшое каменное
здание вокзала стоит в глухом болотистом лесу. Тишина. Безлюдье.
Но первое впечатление обманчиво. Стоит перейти железнодорожные
пути, и взору откроется широкое шоссе, по бокам которого уже
выросли новые дома, окруженные плантациями. Отсюда я начал
путешествие по гигантской новостройке, раскинувшейся на тысячи
гектаров.
Дома стоят поодаль друг от друга, поставленные на сваях.
Скрипят журавли колодцев — хозяйки черпают воду. Во дворах
на грядках — саженцы мандаринов. Тянутся к небу молодые эвка-
липты. Мальчишка гонит по дороге буйвола. Кричит взобравшийся
на забор петух.
Так начинается здесь жизнь.
Шоссе приводит к берегам реки Корати. Река доживает послед-
ние дни: ее воды перехватил могучий магистральный канал, и не се-
годня-завтра русло реки засыплют землей.
На берегу канала стоят чисто выбеленные бараки. Маленький
садик. Среди зеленых мексиканских пальм — большой бюст Ленина.
Электрические фонари. На столбе подвешен обломок рельса — он за-
меняет колокол. Это вместо гудка. Услышав звон рельса, люди соби-
раются к конторе,— они в резиновых сапогах, брезентовых куртках;
в руках лопаты. Фыркает грузовик. Люди рассаживаются на ска-
мьях, слышен разноязычный говор: здесь русские, грузины, украин-
391
цы. Еще минута, и люди уезжают к месту работ — рыть каналы,
корчевать пни.
И вот уже час школьников — ребятишки со связками книг и те-
традей в руках пробираются по обочинам шоссе в школу. Бойко, тор-
гует магазин. Седой -почтальон в синем кителе с серебряными пуго-
вицами разносит письма. Обычный рабочий поселок, каких тысячи
всюду! И как будто угадывая мои мысли, технорук Чаладидского
участка, худой, замученный малярией человек, говорит:
— Вам, конечно, все кажется нормальным. Станция, шоссе,
по бокам дома. Цитрусы растут... Жаль, что вы не побывали у нас
лет пять назад! Знаете, как мы сюда добирались? Лесозаготовители
проложили в лесу узкоколейку на сваях. Свайная железная доро-
га — зрелище весьма редкое! И вот сюда мы добирались по шпалам.
Поскользнешься — верная грязевая ванна. А на болоте плавала зем-
лечерпалка «Совгрузия», расширявшая русло реки Цива. К земле-
черпалке прицепили плавучий дом. В нем жили рабочие. Тут же
была и столовая и клуб. Так вот и работали. А теперь что ж? Теперь
все значительно проще. Вы на меня не смотрите: моя малярия —
это память об изыскательных работах. А вот в прошлом году у нас
до самого августа не было ни одного комара.
Да, борьба с тропическими топями — нелегкое дело. Три раза
строили шоссе от станции Чаладиди к реке Корати, и три раза на-
чисто смывал его Рион. Много раз Рион и Хоби прорывали дамбы
и соединяли свои воды над уже готовыми плантациями лимонов,
мандаринов, рами, фейхоа, инжира. «Плохое впечатление остава-
лось»,— скупо говорит руководитель опытного участка Юстин Пав-
лович Сичинава, седеющий грузин с живым подвижным лицом. Он
вспоминает, как трактор ЧТЗ застревал так, что его невозможно бы-
ло вытащить. И все-таки работу не бросали,— снова и снова начи-
нали рытье каналов, дренаж, строительство дорог. А пока что са-
женцы от самой станции носили на руках. Хлеб тоже носили
на спине, все грузы доставляли на себе, с трудом пробираясь через
раскисшие хляби.
Старожилы-охотники смеялись: «Мы только волков здесь гоня-
392
ли. Местные князья всегда считали эти места гиблыми. Пропадете!»
Но строители каждый раз упрямо начинали все снова, и вот уже
первые плантации дают урожай. Здесь подрастают лимоны, манда-
рины, тунг, фейхоа. В 1939 году Колхидстрой сдает под освоение
девять тысяч гектаров великолепной плодородной земли, которую
уже никогда не затопят воды Риона. К концу третьей пятилетки
у болот будут отвоеваны 44 500 га.
...Мы отправляемся в путь. Легкий ГАЗ промчит нас по всему
осушаемому району — от Корати до Хоби и от Хоби до Поти.
Широкие шоссейные дороги, поднятые на высоких насыпях, пе-
ресекают вдоль и поперек залитую дождями страну. Угрюмые за-
росли ольхи все еще глушат плодоносную почву.
Лишь кое-где унылое однообразие ольшаника нарушено приме-
сью вербы, инжира или дикого фигового дерева. Весь этот лес пе-
реплетен колючими гирляндами лиан, которые способны задушить
в своих объятиях любое дерево. Они опутывают свою жертву от ос-
нования до макушки, сплетаются друг с другом и спускаются вниз,
образуя огромные кудри, под тяжестью которых трещат самые тол-
стые ветви.
В этом болотистом лесу всегда темно, прохладно и душно. На сы-
рой почве видны следы шакалов, диких коз и кабанов. В воде бла-
женствует привезенный из Аргентины и прекрасно акклиматизиро-
вавшийся здесь зверек — нутрия. Ищет поживу выдра. В заросших
кувшинкой озерах водятся крупные сазаны. По вечерам в лесу
бесшумно шмыгают летучие мыши, и тысячи светящихся жуков
зажигают свои фонарики.
Пройдет еще немного времени, и эти джунгли уступят место
культурным садам и полям. Уже сейчас они постепенно отступают
в глубь болотистых низменностей Колхиды,— туда, где совсем нет
стока, и только кольматаж сможет решить проблему осушения.
Кольматаж — это парадоксальный способ осушения. Землю осу-
шают... водой: в период половодья на осушаемый участок выпуска-
ют мутные воды Риона, и плодоносный ил оседает на дно. Посвет-
левшие воды тихо вытекают через шлюзы. За десять лет уровень
393
земли в некоторых местах близ озера Палестом уже поднялся на пол-
тора-два метра.
Здесь же, где земля лежит чуть-чуть повыше уровня моря, глу-
бокие каналы уже выносят к морю зловонную стоячую воду, и сухой
восточный ветер сушит заросшую травами землю.
Днем и ночью слышится тихое журчанье вод. Они бегут по ка-
налам, оттуда переливаются в глубокие коллекторы, из коллекторов
желтовато-зеленая жижа вытекает в магистральные каналы, которые
сбрасывают ее в море.
В глухих дебрях мы встречаем ветхие свайные постройки, похо-
жие на те, какие доводилось видеть за двенадцать тысяч километ-
ров отсюда, в нанайских стойбищах Нижнего Амура. Еще недавно
бешеный Рион по нескольку раз в год отрезал жителей джунглей
от мира, и они отсиживались на сваях, пока сойдет половодье.
Это была трудная беспросветная жизнь. Люди вели беспрерыв-
ную борьбу с водой. Они пытались отгородиться от нее жалкими
земляными валами, но реки разрушали их. Они пробовали разводить
виноградники, но плантации погибали под водой. И только неприхот-
ливая кукуруза выдерживала все испытания. Ее стебли упрямо тор-
чали из-под грязной воды, и владельцы крохотных полей приезжали
за урожаем на лодках. Но сейчас рядом с ветхими, изъеденными
сыростью домами уже возникли заботливо возделанные гряды, и мо-
лодые лимоны греют на солнце свои плотные зеленые листья. Вдоль
канав теснятся стройные эвкалипты, жадно пьющие воду своими
ненасытными корнями.
За поворотом шоссе чавкает экскаватор, прорывающий новый
канал. Слышатся глухие взрывы — проклятую цепкую ольху кор-
чуют динамитом, расчищая место для эвкалиптов. В этом году толь-
ко в районе Чаладиди — Корати посадят па двухстах сорока гекта-
рах эвкалиптовую рощу.
...Легкий ГАЗ мчится все дальше, к синим гурийским горам. Сле-
ва тянутся все те же неприглядные болотистые джунгли. Но что
это за строения мелькнули справа?
394
Широкая равнина очищена от леса. Чернеют вспаханные поля.
Видны плантации молодых мандариновых деревьев. Мы въезжаем
в большую деревню, в которой нет ни одного старого дома. Все до-
мики сколочены из добротного светлого леса, крыты ярко-красной
черепицей. Особняком стоит большой гараж, у которого фыркают
автомобили. Аллея пальм ведет в глубь поселка. Вот школа, ясли,
детский сад, пекарня.
— Колхоз переселенцев,— говорит мой спутник,— а вот и пред-
седатель... Менаши! Привет тебе, Менаши...
Автомобиль останавливается. Мы знакомимся с суровым рыже-
усым человеком, закутанным в теплый башлык. Он страдает от не-
привычной сырости,— в горах, откуда переселились колхозники, не
бывает таких дождей. Но лучше мокрая земля, чем сухие камни!
На скалах не легко вырастить даже кукурузу. А здесь — воткни
в землю палку, и та зацветет.
Наркомзем построил для переселенцев сто шестьдесят восемь до-
мов. Каждый колхозник получил отдельный дом из двух комнат
с верандой, сарай для скота, усадьбу и полгектара земли. Ему дали
саженцы мандарина, лимона, грейпфрута. За все это он будет пла-
тить потом, когда окрепнет колхозное хозяйство.
В новых домах уже разместились сто тридцать семей. Они спу-
стились с гор совсем недавно — в 1937 году. Им трудно приспосо-
биться к новой, непривычной обстановке. И все-таки колхоз успел
настолько прославиться успешным разведением эвкалиптов, что ему
предоставляют место на Всесоюзной сельскохозяйственной выставке.
Жители гор уже знают толк в цитрусах — почти у каждого дома
зеленеют несколько десятков деревьев мандарина, а колхозная план-
тация цитрусов, уже заняла три гектара. В этом году колхозники
посадят двести пятьдесят тысяч эвкалиптов. Нежные цитрусовые
сады получат надежную защиту от ветра...
Дальше, дальше! Наш автомобиль мчится от селения к селению,
от одного строительного участка к другому. Вот еще один пересе-
ленческий колхоз. Вдоль шоссе тянется длинная череда новеньких
домиков с балконами на бетонных сваях. За ними — джунгли.
395
Но кое-где чащоба уже вырублена, выкорчевана, и там растут ман-
дарины и лимоны, окруженные, словно стражей, эвкалиптами.
С фермы доносится мычание коров. Пыхтит лесопилка. Этот колхоз
называется «Патара Поти» («Маленький Поти»), Ого двадцать
восемь семейств мингрел переселились сюда из далеких горных райо-
нов весной 1938 года. За несколько летних месяцев они успели вы-
корчевать на сорока пяти гектарах лес, посадить на очищенной зем-
ле кукурузу и мандарины и заработать на трудодень по 4,4 кило-
грамма кукурузы и по 5 рублей 56 копеек деньгами.
Но вот и «Патара Поти» остался позади. Теперь мы мчимся
по самому берегу Риона, но реки не видим — она упрятана за вы-
сокими валами. Насыщенные илом воды колхидских рек на протя-
жении многих веков намыли для себя высокие ложа. Дамбы мешают
Риону сбросить свои воды в прибрежные леса и болота, как это он
делал встарь.
Мы подъезжаем к великолепному новому железнодорожному
мосту. Он воздвигнут над... ровным полем. Лишь вдали за мостом
светлеет полоска воды. Здесь что-то рыли. Выкопаны какие-то ог-
ромные ямы. Но под мостом осталась полоска суши, которая отде-
ляет Рион от искусственного канала.
— Рионсброс,— коротко бросает шофер, осторожно лавируя
между глубокими ухабами.
Рионсброс... Так вот она, эта огромная новостройка с неудобо-
произносимым именем! Инженеры придумали остроумный способ
избавления Поти от капризов Риона: здесь путь бешеной реке пре-
градит плотина; Рион покорно нырнет под этот мост, ринется по го-
товому ложу к морю и вольет в него свои воды. Плотина пропустит
к городу ровно столько воды, сколько ему потребуется,—
не больше.
Дорога входит в город, опоясанный садами. Апельсины и ли-
моны зеленеют во всех дворах. Даже здесь, в самом городе, орга-
низованы колхозы цитрусоводов. Я видел' саженцы мандаринов
в самых неожиданных местах — и во дворе пуговичной фабрики,
и у подножия высокого маяка — весь город увлечен цитрусами.
396
Солнце катится к черте горизонта. В вышине розовеют легкие
перламутровые облака. Порывы сухого восточного ветра быстро
сушат опоенную вчерашним ливнем землю. И вот уже над морем
зажигаются огни портовых маяков, и тихий вечер проходит ши-
рокими улицами города, по которым струится чудесный аромат
эвкалиптов...
...Вечером я забрел еще раз к развалинам древней турецкой
башни, чтобы проститься с добрым старым Бесо. В оконце обвитой
плющом башенки горел свет. Виссарион Гоголишвили трудился над
альбомом древностей. Он тщательно зарисовывал свои находки,
чтобы переслать их изображения в Академию наук.
Увидев меня, он положил карандаш и спросил:
— Все посмотрел, кацо? В Москву едешь?
Я ответил утвердительно.
Старик помолчал, а потом сказал:
— Хороший город Москва. Там мой знакомый живет. Может,
слышал? Константин Паустовский. Он про Колхиду книжку напи-
сал... Хорошая книжка. Помнишь охотника Гулию? Гулия — это я,
Гоголишвили...
Старик вдруг насупился:
— Но скажи, зачем он написал, что Гулия продал ружье и
собаку, когда пошел в топографы? Как может охотник продать
собаку?
И он позвал:
— Джек! Джек!
За стеной что-то заскребло. Дверь распахнулась под ударом
когтистой лапы, и в кабинет важно вошел рослый пойнтер.
— Скажи ему, Джек, что охотник не может продать собаку.
А ружье? Посмотри эту трехстволку! Как можно ее продать?
Трехстволка действительно была великолепна. Вдохновившись
воспоминаниями, Бесо горячо говорил:
— Когда Паустовский писал свою книжку, старый Бесо только
начинал разбираться в археологии. Если ты увидишь его в Москве,
397
обязательно скажи, что историю про Гулию надо дописать. Скажи
ему, что Гулия теперь член Международной ассоциации по изуче-
нию четвертичного периода и ездит в Ленинград на пленумы.
А насчет ружья и собаки надо вычеркнуть. Честное слово, надо
вычеркнуть, кацо Паустовский!
Старый охотник замолчал. Мы стояли у раскрытого окна и
слушали ночь. Влажный ветер шуршал листвой молодых эвкалип-
тов. Из порта доносился далекий лязг лебедок. Заревела сирена,
и на мокрый асфальт легли лучи автомобильных фар. Сонно бор-
мотал охрипший от сырости громкоговоритель. Колхида бодрствовала
в ожидании утра.
Когда эта глава была напечатана в 1964 году в журнале
«Знамя», я получил из Поти письмо от местного старожила
С. А. Мапдрыко. Он сообщил, что Виссарион Гоголишвили
скончался года два тому назад, дожив до глубокой старо-
сти. До последних дней своих он работал без устали над
историей родного края, организовывал экскурсии по Кол-
хиде, увлекательно рассказывал своим слушателям исто-
рию Фазиса — города, 2000 лет назад стоявшего на месте
Поти, и других древнейших поселений.
«Да, хороший человек был Виссарион Гоголишвили,—
писал С. А. Мандрыко,— хорошо вы сделали, что теплым
словом помянули его. А Поти сейчас Вы не узнаете. Город
вырос, благоустроился, здесь работает много новых произ-
водственных предприятий. Порт стал современным, меха-
низированным. В Чаладиди — Корати теперь Вам не
пришлось бы уже ехать в стареньком вагончике, освещен-
ном стеариновой свечой,— вы умчались бы туда на элект-
ропоезде «Стрела», в ярко освещенном электричеством
комфортабельном вагоне.
398
В окрестностях Поти разрослись цитрусовые сады.
А вот эвкалиптам не повезло. Мало их стало. В сурову.о
зиму 1950 года большинство их вымерзло, да и ветры не
давали им расти: высота их огромная, а корни в боло-
тистой почве слабо держались. Сильные ветры их валили.
Малярии в Поти и в окрестностях давно и в помине
нет.
В номерах гостиницы «Колхида» вешалки для одежды
уже есть, спрашивал, проверял. «Ресторан с музыкой» при
гостинице «Колхида» работает по-прежнему, но вид у него
более современный...»
Я с удовольствием добавляю к своему старому очерку
эти новые детали.
АМУР
В той великой реке Амуре всякой
рыбы много против Волги. А в градах
и улесах луги великие и пашни есть,
а лесы по той великой реке Амуре
темные, большие, соболя и всякого зве-
ря много. А в земле злато и серебро
виднеется... Куда река Лена годится
против реки Амура!.. ।
ИЗ ДОНЕСЕНИЯ ПЕРВЫХ РУС-
СКИХ КАЗАКОВ, ПОБЫВАВШИЙ
НА АМУРЕ В XVII ВЕКЕ.
т
1 ысячи лет бушуют темные волны Амура среди
• • • • • скалистых отрогов Большого Хингана, катятся
по широким долинам среднего течения, штурмуют каменные щеки
Малого Хингана и, приняв желтые воды Сунгари и Уссури, уходят
на север, чтобы там раствориться в холодной соленой пучине моря.
Но до сих пор не нашел Амур своей постоянной, надежной дороги
к океану, до сих пор он все еще меняет свое русло, намывает но-
вые острова и размывает старые, путается среди бесчисленных
проток и вдруг выходит из берегов и разливается на десятки ки-
лометров, уничтожая все на своем пути.
Первые переселенцы, прибывшие на Амур в середине прошлого
века, пугались незнакомой реки, такой непохожей на привычные
и обжитые Волгу, Днепр, Оку, Каму. Им казался удивительным и
странным бурный Амур с его четырьмя паводками в год, самый
400
сильный из которых бывает не весной, а в сентябре. Их пугала
стремительность этой полноводной реки, по дну которой в паводок
катится метровый слой водорослей, корья, сучьев, трав, снесенных
с лугов. Их удивляло невиданное обилие воды,— как ни широк,
как ни глубок, как ни быстр Амур, он не в силах донести всю
свою воду до океана, он захлебывается и сбрасывает ее, как тяже-
лую ношу, в озера, соединенные с руслом реки протоками.
Но стоило людям приглядеться повнимательнее к этой удиви-
тельной реке, приноровиться к- ней,— и они познавали мудрость
Амура, доходящую до расточительности, его изобилие, его радушие.
Амур не терпит слабых и беспомощных. Но сильным и волевым
людям, которые не боятся трудностей капризного дальневосточного
климата, богатого дождями, славящегося трескучими морозами зи-
мой и знойным солнцем летом, Амур открывает свои богатства.
В глухой тайге, среди буреломов и угрюмых камней, человек
находит столько золота, что слава хваленого Клондайка тускнеет
в его глазах.
Закинув невод в воды Амура, человек достает так много от-
борной рыбы, что каждый раз этот улов кажется ему баснословной
удачей.
Человек видит, наконец, что зерно, посеянное на жирной, не
тронутой плугом черной земле Приамурья, дает неслыханный уро-
жай.
И тогда он начинает понимать восторг своих предков, которые
триста лет назад, пробившись ценой величайших лишений к бере-
гам великой водной магистрали, воскликнули:
— Куда река Лена годится против реки Амура!..
В нашей стране, протянувшейся почти через весь материк,
трудно поразить воображение большими цифрами. Но даже нам,
жителям ее, привычным к огромным просторам, амурские масшта-
бы кажутся необычными. Площадь бассейна Амура составляет
свыше двух миллионов квадратных километров! Чтоб объездить
на пароходе Амур и его притоки, потребовалось бы несколько ме-
401
сяцев. Главная же водная магистраль растянулась более чем натри
тысячи километров — от Сретенска на Шилке до Николаевска-на-
Амуре.
Давайте же попробуем совершить путешествие по ней!
Из дорожного дневника.
10 июня 1939 года. Древний Сретенск, город, основан-
ный лихими забайкальскими казаками в XVII веке,—
исходный пункт нашей сложной, извилистой трассы.
Здесь кончается рельсовый путь и начинается большая
амурская магистраль.
В бурные мутные воды стремительно скатывающей-
ся с высоких гор Шилки глядятся невысокие бревенча-
тые дома. Пыльные улицы сбегают к реке. Долго Сре-
тенск оставался глухой деревней, хоть и звали его го-
родом. Что-то деревенское до сих пор сохранилось в его
облике, но все-таки и сюда проникло веяние нового.
Огромные, неуклюжие мощные катки Сретенской
машинно-дорожной станции гладят дорогу, связываю-
щую город с таежными золотыми приисками. Дымит
кирпичный завод. Разносится ритмичный шум со ста-
пелей судоверфи. На улицах видны группы молодежи —
это студенты педагогического училища. Мчатся с вок-
зала колхозные грузовики — из Воронежской области
приехали переселенцы.
Но не будем задерживаться в Сретенске,— нам пред-
стоит еще очень далекое путешествие. Пароход «Сергей
Лазо» уже закончил погрузку, и пестрая толпа пасса-
жиров заполнила палубу. Здесь и таежные охотники,
и искатели золота, и колхозницы, возвращающиеся
с курсов птицеводов, организованных при районной
колхозной школе, и работники какой-то научной экспе-
диции.
Прогудел последний гудок, захлюпали колеса, и
402
быстрая Шилка, подхватив пароход, понесла его вниз
по течению...
Седой старожил Иван Иванович Костриков,— в прош-
лом судовой механик, едущий куда-то по делам,—
рассказывает любопытные вещи о той далекой поре,
когда железная дорога, ведущая к Приморью, еще не
была достроена и водный путь оставался единственным
надежным путем сообщения. По Амуру и Шилке сно-
вали тогда сотни пароходиков и барж, собранных и
сколоченных на скорую руку. Машины, а часто и кор-
пуса, чаще всего провозили кружным океанским путем
из Европы.
С востока на запад везли рыбу, меха, намытое ста-
рателями на Зее, Селемдже, Аргуни золото, чай,— для
перевозки чая строились специальные баржи, их так
и называли — «чайницы». С запада на восток сплавляли
строительные материалы, зерно, муку, мануфактуру.
Ехали рабочие, переселенцы. Еще был страшный груз:
арестанты. Их везли в наглухо запертых баржах из
Сретенска через Николаевск на дальний Сахалин, где
была устроена каторга.
В те времена шла на Амуре отчаянная конкуренция
пароходств. Самые богатые были компании Опарина,
Алексеева, Буянова. О согласовании расписаний никто
не думал, забота была одна: как бы у конкурента пас-
сажиров переманить, и часто пароходы мчались ря-
дом — кто быстрее. А у пристаней в Сретеиске выве-
шивали завлекательные надписи: «Каждому пассажиру
бесплатно сайка и полфунта колбасы», «Даем на каж-
дый билет премию: бутылку пива и фунт колбасы».
Но если хозяину парохода нет расчета совершать
рейс, если в трюмах недогруз или пассажиров мало,—
горе путешественнику: на добрых две недели может за-
держаться отправление, и тогда хоть плачь...
403
Целые сутки плывет пароход по Шилке, лавируя меж камней
и мелей, преодолевая перекаты, часто останавливаясь у поселков,
затерянных в лесных дебрях.
Словно в каменном коридоре течет Шилка, сжатая отрогами
Яблонового хребта. Угрюмые пейзажи открываются по сторонам.
Угловатые, растрескавшиеся скалы сжимают реку. Лепятся по бе-
регам чахлые, обгоревшие лиственницы и березы, вдоль падей
тянутся гнилые таежные болота — мари. С глухим рокотом и злым
ворчанием прокладывают путь к реке многочисленные притоки,
такие же быстрые и неукротимые, как сама Шилка.
Этот нелюдимый пейзаж порой нагоняет тоску. И невольно
вспоминаются первые плавания русских ученых, которые проник-
ли на Амур еще в ту пору, когда не была составлена даже при-
близительная карта реки. Каково было плыть по бурной и кап-
ризной Шилке исследователю Мааку, который спускался с группой
смельчаков к низовьям Амура на деревянном плоту? Никому не
было дела до ученого, задумавшего широкое обследование края.
И только промышленник Соловьев отвалил Мааку полпуда золота
с тем, чтобы исследователь обозначил его имя как ревнителя науки
на титульном листе своего ученого труда...
Шилкино... Усть-Кара... Горбица. Через всю Сибирь шли сюда
когда-то колодники, осужденные на каторжные работы. Не было
страшнее каторжной тюрьмы, чем карийская!..
Еще быстрее стало течение. Шилка круто поворачивает на юг
и кипит, клокочет, прижимаясь к скалам. Потом она разбивается
на протоки, образуя небольшие островки. За ними, правее, уже
поблескивают воды родной сестры Шилки — такой же быстрой
горной реки Аргуни, скатившейся со склонов Большого Хингана.
Здесь, у скалы, венчающей гребень лесистых гор, и начинается
Амур, родившийся при слиянии Шилки с Аргунью.
Вначале не отличить Амура от Шилки — та же ширина, то же
бурное течение, те же скалы по берегам. Но постепенно течение
становится более спокойным, левый берег понижается, горы отсту-
пают, и только над правым берегом по-прежнему нависают крутые
404
скалы. Кое-где река разбивается на протоки. Желтеют песчаные
и галечные косы. По берегам зеленеют густые леса, чередующиеся
с лугами и полями, среди них разбросаны амурские станицы.
Теперь Амур уже не так стремителен и своенравен, как там,
у Стрелки, где сплетаются струи Шилки и Аргуни. Он как бы
остепенился. В его движении уже чувствуется огромная мощь. Оги-
бая скалы, отыскивая более легкий путь, Амур стремится все
дальше на восток, словно сберегая свои силы для преодоления
преград на пути к морю,— там, за Зеей и Буреей, где с севера
на юг тянутся горные цепи Малого Хингана.
Уже четверо суток миновало с тех пор, как пароход покинул
Сретенск. Но Амур нисколько не наскучил путникам. То откроются
вдруг необозримые дали зеленых лугов и пашен. То оступится
в реку крутой утес, рассеченный глубокими трещинами. То вста-
нут из воды какие-то красные камни, похожие на руины древнего
замка с зубчатыми башнями и стенами. С шумом сбегают к Амуру
из падей серебристые ручьи. Там зеленые лиственницы теснятся
на склонах гор вперемешку с нарядными березами. А то вдруг
расстелется по сопке сплошным ковром ароматный богульник.
Но вот, наконец, мы прощаемся с горами, которые на протя-
жении сотен километров провожали Амур. Горы расступились и
отошли далеко на юг и на север, уступив место широкой приамур-
ской равнине. Все чаще встречаются острова, все шире раздаются
протоки.
На советском берегу теперь чаще встречаются селения. К го-
ризонту уходят возделанные поля. По дорогам бегут грузовики.
Виднеются строения машинно-тракторных станций. То и дело
встречаются пароходы с длинными и широкими баржами на букси-
ре, катера, моторные лодки. Мы вступаем в пределы житницы
Дальнего Востока — привольную и богатую Приамурскую равнину.
Пароход прибывает в Благовещенск. Здесь Амур принимает
в свое русло прозрачные коричневые воды холодной Зеи — полно-
405
водной, судоходной реки, пришедшей с северо-запада, из таежных
и гористых дебрей северного Забайкалья. «Сергей Лазо» заканчи-
вает свой рейс — дальше можно плыть на более солидном паро-
ходе.
Благовещенск — сравнительно молодой город. Он основан лишь
в 60-х годах прошлого века, и путешественник С. Максимов,
вскоре после того побывавший в этих местях, характеризовал их
крайне нелестно: «Немного надо уменья и красок, чтобы описать
внешний вид нового амурского города Благовещенска... Это пока
только казарма, наскоро построенная, холодная, со сквозным вет-
ром, с капелью с потолков и крыш». Таким он запомнился и мне
по 1918—1919 годам, когда я жил в этих местах.
Сейчас, в 1939 году, этот город, картинно раскинувшийся
на длинном мысу между Амуром и Зеей,— областной центр.
На его предприятиях сооружают и ремонтируют речные пароходы,
производят машины, изготовляют спички, варят пиво, делают биск-
виты, мелют муку. В городе много учебных заведений. Есть и собст-
венный постоянный театр, на его сцене идут «Коварство и любовь»,
«Бесприданница», «Варвары».
Среди областных учреждений примечателен трест «Амурзолото».
Золото — это важнейшая отрасль хозяйства Амура. Быстрые горные
реки, неведомые таежные ключи и подземные жилы таят в себе
несметные богатства. Еще до революции в верховьях притоков
Амура добывали одну тридцатую мировой добычи золота и около
трети добычи России. И это невзирая на жалкую кустарную систему
золотого промысла!
В наши дни добыча драгоценного металла на Амуре организо-
вана по последнему слову техники. На приисках, которые растут,
словно грибы, в самых глухих углах таежной чащи, горят элек-
трические огни, пыхтят экскаваторы, роют мерзлую почву канаво-
копатели, методически работают гигантские драги. А рядом с про-
мыслами вырастают поселки. Строятся школы, больницы, клубы,
кинотеатры. К поселкам подводятся дороги. По дорогам в тайгу
устремляются новые отряды людей; одни отыскивают уголь и руды,
406
другие охотятся на дикого зверя, третьи рубят лес для стройки,
четвертые корчуют пни и засевают первые пашни в тайге...
Деловито и скромно живет Благовещенск, один из тысячи со-
ветских городов. Необычно только его географическое положение:
всего несколько сот метров отделяют Благовещенск от чужой зем-
ли. На той стороне Амура стоит маньчжурский город Сахалян, и
даже невооруженным глазом можно рассмотреть разгуливающих
по берегу низкорослых японских офицеров и флаги с изображе-
нием восходящего солнца.
Вот почему в Благовещенске больше, чем в каком-либо другом
городе Дальнего Востока, чувствуется настороженность и подтяну-
тость — непременные качества пограничника...
Свыше тысячи километров водного пути разделяют Благове-
щенск и краевой центр Хабаровск. Двое с половиной суток спу-
скается вниз по течению пароход. Но время пролетает незаметно,—
трудно найти слова и сравнения, чтобы передать все своеобразие
и очарование этого этапа путешествия.
Повернув почти прямо на юг, Амур пересекает пятидесятую
параллель. И чем дальше, тем больше ощущается близость Уссу-
рийского края, воспетого Пржевальским и Арсеньевым,— края,
где тигр охотится за северным оленем, а субтропическое пробковое
дерево растет рядом с сосной.
Пока Амур течет среди привольных степей и полей, только
невысокие кустарники изредка разнообразят пейзаж. Но уже у Кон-
стантиновки, в нескольких часах езды от Благовещенска, на остро-
ве можно собирать дикий виноград, вызревающий за педолгое, но
жаркое лето.
Равнинные луга и склоны невысоких холмов густо заросли
невиданно яркими цветами — голубыми, розовыми, белыми, сини-
ми. Пышные нежные лилии, незатейливые маки, стройные ирисы
теснят друг друга. А чуть подальше к югу отсюда, на болотах
у озера Ханка, расцветают удивительные цветы, которые сделали
бы честь любой европейской оранжерее,— гигантские розоватые
407
чаши нелюмбии — выходца из далекой Бенгалии. Знатоки утверж-
дают, что цветы нелюмбии по своей величине и красоте уступают
лишь гвианской виктории.
Но вот левый берег расступается, и в спокойный, безмятежный
пейзаж приамурских степей врывается злая, всклокоченная горная
река Бурея.
Долгие годы Бурея оставалась безвестной рекой: труден подъем
вверх, против бурного течения, и гораздо проще было осваивать
привольные равнины Приамурья. Казаки говорили, что Бурея —
река лесная, что в реке этой водится много рыбы, а в прибрежных
лесах орочоны промышляют чудесных соболей. Но толком богатств
этой труднодоступной реки никто не знал.
И только теперь, в тридцатые годы, советские ученые открыли
на берегах Бурей огромные природные богатства, которые сулят
этому глухому, вчера еще совершенно безлюдному району богатей-
шие перспективы. Здесь найден прекрасный коксующийся камен-
ный уголь.
Неподалеку на склонах Малого Хингана открыты большие за-
лежи железа. Буреинский уголь и малохинганская железная руда
станут когда-нибудь опорой металлургии Дальнего Востока. Уже
сейчас на берегах Бурей и ее притоков Ургала, Тырмы и других
возникают первые рабочие поселки, прокладываются шоссе, закла-
дываются штольни.
Упорно работает человеческая мысль — как заставить скупую,
вечно мерзлую землю берегов Бурей давать овощи, зелень, фрук-
ты? И вот в тайге, на расчищенных от пней склонах сопок выра-
стают первые огороды, плантации и сады.
Из дорожного дневника.
20 июня. На все Приамурье славится сад шестидесяти-
летнего мичуринца Помпея Михайловича Комиссаро-
ва из поселка Бурея, затерянного среди лесов и болот.
В 1929 году Помпей Михайлович посадил у себя во дво-
ре шесть яблонь и с огромным трудом выходил их,
408
приучив нежные деревца к капризному буреинокому
климату. Теперь же у домика Комиссарова разросся
большой фруктовый сад. Ветви яблони «боровинка»
гнутся под тяжестью плодов, каждый из которых ве-
сит не меньше 300 граммов; груша «лукашовка» дает
плоды весом по 260 граммов. Прекрасный урожай дают
слива и вишня, малина и крыжовник, смородина и ви-
ноград.
Недавно старый садовод раскорчевал на южном
склоне одной из ближних сопок два с половиной гектара
и устроил там питомник для колхозов. Нынешней
весной колхозники взяли в молодом питомнике 300 са-
женцев сливы, 50 корней вишни, 2500 кустов малины,
5000 кустиков клубники, несколько тысяч молодых
бальзамических тополей.
Но устье Бурей уже осталось далеко позади. Ее воды раство-
рились в могучем амурском потоке, который стал от этого еще
шире, солиднее. Он плавно и привольно течет среди низменных бе-
регов, разбиваясь на протоки, огибая зеленые острова. Впереди
на горизонте уже синеет зубчатая гряда Малого Хингана — там,
среди крутых скалистых берегов, Амур преодолевает главную пре-
граду на пути к морю.
Ночью пароход минует большие селения Калинино, Иннокенть-
евку, Касаткино. Первые же лучи солнца озаряют резко изменив-
шийся пейзаж: кончились степи, которые на протяжении добрых
пятисот километров провожали Амур, и снова по сторонам реки
встают гигантские скалы.
Вот на равнинах правого берега вырастает высокая, угловатая
горная цепь. Она подошла вплотную к берегу. На густо затянутых
зеленью утесах лишь кое-где видны серо-пепельные гольцы. Ле-
вый берег пока еще сохраняет низменный характер, только Амур
чуть подался к северу. И вдруг, разбившись на отдельные цепи
и мелкие песчанистые отроги, Хинган всем фронтом надвигается
409
на реку, с юга и севера. Хребет его выходит прямо на берег и об-
рывается в воду крутой скалой. Наискось среди густой зелени
на левом берегу раскинулось живописное селение. К селению
вплотную примыкает второй отрог. Это — ворота Хингана. Пойман-
ный в ловушку, зажатый в каменные тиски, Амур делает крутой
поворот к северу, но и там путь ему преграждает гигантская ка-
менная стена. Тогда Амур еще более круто поворачивает на юг
и начинает яростно пробивать себе путь в тесном скалистом
ущелье.
Вид реки совершенно меняется. Она стала заметно уже и глуб-
же, течение убыстряется. С глухим стоном и ворчанием могучий
пленник Хингана точит, грызет стены своей каменной тюрьмы, пы-
таясь выбраться на волю. Это знаменитые амурские «щеки» —
самый живописный и грозный участок на всем пути.
Мы находимся на широте Днепропетровской области. Но климат
этих мест не может пойти ни в какое сравнение с европейским
югом. Здесь ранняя и мягкая весна, жаркое лето с буйными дож-
дями и грозами, светлая и сухая осень и удивительная снежная зи-
ма с сорокаградусными морозами, ослепительным солнцем и ярким
синим небом.
Все слабое и хилое, что есть в природе, не выносит такого рез-
кого чередования стихий. Но все здоровое и сильное закаляется
в этом климате, крепнет и быстро растет.
Среди безлюдных скал Хингана до сих пор можно встретить
уссурийских тигров, которые облюбовывают для своего жилья самые
угрюмые и неприступные уголки. В пихтовых лесах бродят чер-
ные с белой грудью гималайские медведи-исполины. В ветвях ги-
гантских кедров прячутся белки. В густых зарослях дикого
винограда, крадучись, пробегает соболь...
Горные цепи спускаются к Амуру уступами. Иногда они
раступаются, образуя глубокие обрывистые ущелья, по дну которых
струятся реки и ручьи.
Голые скалистые вершины далеких гор окутаны голубоватой
дымкой. Ниже ярко зеленеют густые леса. Склоны падей сплошь
410
заросли пестрыми, необыкновенно яркими цветами. У самой воды
буйно цветут ослепительно-белая черемуха, ярко-розовый шипов-
ник, пышный рододендрон.
Ложе Амура становится все уже и уже. Пароход плывет в глу-
боком ущелье с отвесными стенами. Лишь изредка горы немного
расступаются, оставляя отлогие покатости, покрытые густым лесом.
Но вскоре они снова сближаются, сдавливают реку и заставляют ее
круто изгибаться то к северу, то к югу в поисках выхода.
Десять часов плывет пароход без единой остановки. Только
под вечер левобережные отроги Малого Хингана сворачивают к се-
веру, а вскоре обрываются и скалы правого берега. Длинный ка-
менный коридор остается позади, и Амур снова широко разливает-
ся по равнине. Пароход отдает якорь у станицы Екатерино-Ни-
кольской, раскинувшейся на высоком и крутом берегу.
Мы в пределах Биробиджана. До недавного времени этот
огромный плодороднейший край оставался глухой лесной пусты-
ней — по переписи 1926 года здесь было зарегистрировано лишь
27 300 жителей.
Весной 1927 года сюда прибыла научно-исследовательская
экспедиция. Она увидела край, заросший лесом. Тысячи гектаров
были заняты одним лишь корейским кедром, орехи которого по ве-
личине вдвое больше сибирских. Они дают чудесное столовое
масло, не уступающее прованскому. Урожай кедровых орехов обе-
щал дать 5000 тонн масла в год. Сок кедра содержит ценный
терпентин, а хвоя — эфирное масло.
Кора биробиджанской пихты богата замечательным бальза-
мом, необходимым в парфюмерии, .-медицине и в оптической про-
мышленности. Здесь можно было добывать десятки тонн такого
бальзама. Ведь раньше мы платили канадским купцам по двадцать
рублей золотом за каждый килограмм этого вещества!
Среди бархатных деревьев, маньчжурских орехов, амурских
лип, аянских елей и черных берез лежат раскинувшиеся на мно-
гие тысячи километров заросли дикорастущих фруктовых деревьев
411
и ягодных кустарников. Здесь растут уссурийская груша, япон-
ская слива, сибирская яблоня, малина. Если расчистить эти за-
росли, удалить сорняки, посторонние деревья и скрестить зимо-
стойкие сорта с сортами Кавказа и Крыма,— тайга превратится
в цветущий сад.
На полях, уже отвоеванных у тайги старожилами, прекрасно
родятся рис, соя, табак, лен. Под жарким солнцем зреют далее
арбузы и помидоры. Урожаи хлебов даже при самых примитивных
приемах обработки земли были отличные. Можно ли было желать
лучшего для переселенцев? И когда вести о богатствах Приамурья
дошли до перенаселенных районов запада, десятки тысяч людей
устремились на новые земли.
Переселенцы съезжались к подножию высокой сопки Тихонь-
кой, где был раскинут огромный палаточный лагерь, превратив-
шийся впоследствии в большой благоустроенный город Биробид-
жан. Здесь, у костров, формировались первые отряды людей,
которые уходили в тайгу, чтобы основывать новые селения, про-
кладывать дороги, корчевать пни, засевать поля и насаждать сады.
С тех пор прошло каких-нибудь десять-двенадцать лет. Нелег-
ко далось переселенцам освоение новых земель. Люди жестоко
страдали от проливных дождей, от страшного гнуса, безжалостно
жалившего людей, изнемогали от усталости, взрывая упрямую
тайгу динамитом. Но затраченные труды окупились с лихвой.
Переселенческие колхозы, носящие восторженные названия —
«Утро нашей жизни», «Третий Красный Интернационал»,— окреп-
ли, стали на ноги.
Появились колхозы-миллионеры. Выросли мастера сельского
хозяйства, удостоившиеся учавщя во Всесоюзной сельскохозяйст-
венной выставке. Среди кедровых лесов раскинулись терпентин-
ные плантации, выросли лесохимический и маслобойно-жировой
комбинаты. По всему Дальнему Востоку расходятся из Биробиджа-
на мебель, чемоданы, скипидар, уксус, колесная мазь, пастила,
игрушки, трикотаж, перчатки, сработанные переселенцами на но-
вых предприятиях.
412
Геологи же сулят Биробиджану грандиозные перспективы: по-
мимо железа Малого Хингана, здесь найдены уголь, торф. Золотые
прииски уже сейчас дают немало драгоценного металла. А мрамор
Биробиджана прекрасно знаком москвичам — им украшены лучшие
станции метрополитена...
Пароход подходит к устью самого могучего притока Амура —
пришедшей с дальнего юга Сунгари. Ее желтовато-белые воды,
прогретые жарким солнцем, сливаясь с темными водами Амура,
долго не смешиваются с ними и тянутся вдоль правого берега
резко ограниченной светло-желтой лентой.
От устья Сунгари Амур круто поворачивает на север. Но рез-
ких климатических перемен незаметно,— на сотню километров
сказывается влияние теплых вод, принесенных могучей Сунгари
с благодатного юга.
Река становится еще шире, еще разбросаннее,— такой она
и останется до самого моря. Поднимешься в воздух на са-
молете и увидишь удивительную картину: текут параллельно
друг другу десятки рек, вьются среди сотен островов, сливаются
и расходятся вновь, растекаются веером по широкой равнине меж
горных цепей.
«Посмотришь направо,— писал в прошлом веке путешествен-
ник Максимов, потрясенный этим зрелищем,— остров вышел,
и кругом этого острова обходит вторая протока далеко-далеко;
может быть, к тем самым горам, которые затянуты дымкой и си-
невой. Посмотришь налево — то же самое. Острова выплывают
впереди, плавают позади; островам этим конца не видать...»
В этом сложном лабиринте проток не сразу различишь устье
мощной и быстрой Уссури, проложившей границу между Китаем
и советским Дальним Востоком. Уссури — большая судоходная
река, она течет с юга на север. От устья Уссури и дальше до са-
мого моря оба берега Амура принадлежат СССР.
Первый советский город, стоящий на правом берегу Амура,—
Хабаровск — сердце Дальнего Востока, его столица.
413
В Хабаровск пароход прибывает к вечеру. Нельзя забыть не-
передаваемое ощущение, которое возникает, когда за крутым пово-
ротом на высоком обрывистом берегу после долгого путешествия
по диким безлюдным местам взорам вдруг открывается большой
советский город.
Солнце село, но его отблески еще не угасли на вершинах да-
леких гор. Раззолоченные облака клубятся над широкой рекой,
по которой гуляют крупные, точно морские, волны. Тоненькой
цепочкой протянулся через широчайшую реку железнодорожный
мост. По мосту ползет поезд, кажущийся издалека гусеницей. А вот
из-под железных ферм выплывает грозный приземистый корабль,
окрашенный в серый цвет. Из башен глядят мощные дальнобойные
орудия. Ветер колеблет сигнальные флаги — флагман эскадры пе-
редает приказания идущим в кильватере кораблям Амурской
Краснознаменной флотилии. С резкими криками вьются над вол-
нами белокрылые чайки.
На высоком берегу в городе, опоясанном зеленью садов и пар-
ков, уже зажигаются первые огни. В сгущающихся сумерках
смутно белеют большие новые здания, раскинувшиеся на горе.
Где-то на берегу гудят автомобили. Звучит музыка.
В большом и шумном речном порту Хабаровска и днем и ночью
царит оживление. Швартуется экспресс нижнеамурской линии —
красавец теплоход «Сергей Киров». Принимает грузы «Маяков-
ский». Уводит баржи в Дземги старенький, вошедший в историю
пароход «Колумб». Это он доставил восемь лет назад в село Перм-
ское первый отряд молодых строителей, основавших Комсомольск.
Здесь, в Хабаровске, начинается большая нижнеамурская ма-
гистраль, связывающая столицу края с бесчисленными новострой-
ками, раскинувшимися по берегам Амура, Охотского и Японского
морей и на острове Сахалине.
Весь Дальний Восток — сплошная новостройка. Трудно даже
перечислить все стройки Приамурья. Еще труднее их описать. Но
достаточно полное представление о подлинно гигантских масштабах
этого строительства можно получить, побывав в Комсомольске,
414
этом городе-новостройке. По дальневосточным масштабам до него
рукой подать — всего сутки езды на пароходе.
Из дорожнего дневника.
27 июля. Мы плывем на большом двухтрубном паро-
ходе «Ильич», построенном еще в 1894 году в Бель-
гии,— его доставили океаном в разобранном виде и по-
том собрали в Софийске. Тогда он назывался «Джон
Конкерриль» и принадлежал Амурскому обществу па-
роходства и торговли. С тех пор пароход пережил мно-
го передряг — попадал под обстрел в годы гражданской
войны, тонул, получив пробоину в 1926 году, но бель-
гийские кораблестроители в XIX веке работали солид-
но, и пароход все еще весьма бодро хлопает по воде
широкими красными плицами своих колес, без устали
перевозя людей и грузы между Благовещенском и
Николаевском-на-Амуре.
Амур сегодня бесподобен. Вода стоит нынче высоко,
вровень с берегами, и кое-где она уже пошла поверху
и залила необъятные пространства. Напоминая о бы-
лых границах реки, кое-где из-под воды торчат макуш-
ки ив. Над нами высокое голубое небо, по сторонам
желтая, вспененная река, вдали изменчивые берега —
то песчаные россыпи, то зеленые сопки, то синеватые
скалы. На волнах покачиваются унесенные откуда-то
черные бревна, сучья, стоги сена. Над рекой реют белые
чайки.
Пассажиров мало—«Ильич» идет срочным, вне-
очередным рейсом. В кают-компании, присев в растре-
скавшееся зеленое кожаное кресло, пережившее много
превратностей, какой-то пассажир пробует извлечь
«Чижика-пыжика» из пожелтевших, облупившихся
клавишей тоже видавшего виды рояля фирмы
«Беккер». На него глядят с укоризной две фарфоровые
415
физкультурницы, стоящие на шкафчике в стиле девяти-
сотых годов.
Мимо зеркальных окон кают-компании прошла
семья нанайцев, едущих куда-то по своим делам: две
женщины одеты в национальные одежды, расшитые
красными и золотыми узорами. С ними мужчина в со-
временном костюме, но брюки от «Москвошвея» все же
аккуратно заправлены в длинные домотканые чулки,
изящно вышитые красными, черными и белыми узо-
рами.
В середине дня причалили к берегу у Елабуги — ти-
хой деревни из серых бревенчатых избушек, разбросан-
ных как попало па гористом берегу. Нас встречала
лодка, в которой отправлялись в какое-то дальнее пу-
тешествие шестеро ребятишек с собакой. Они привет-
ливо махали нам руками и салютовали выстрелом из
охотничьего ружья.
В Елабуге стояли долго — грузили дрова. Грузили
допотопным способом — вероятно, точно так же, как
это делалось и в XIX веке: матросы бегали по сходням
с вязанками поленьев за спиной и с грохотом бросали
их на железную палубу через плечо. Тем временем
лирически настроенные пассажиры бродили по отко-
сам, сплошь залитым сиреневой и лиловой краской —
буйно цветут большие крупные цветы, которыми так
богато Приамурье.
Я забрался в капитанскую рубку и веду вот ужо
который час интереснейшую беседу со старым амурским
волком Макаром Алексеевичем Горбиком, который пла-
вает на этой реке с 1907 года,— его рассказов хватило
бы на целую книгу...
Макар Алексеевич начал свою флотскую карьеру
еще на заре века военным балтийским моряком — слу-
жил на учебном судне водолазной партии с грозным
416
именем «Опричник» сначала рядовым матросом, потом
подшкипером. В 1907 году был послан с первым эшело-
ном русских военных моряков на Ам,ур — здесь начи-
нали формировать речную военную флотилию. Кано-
нерские лодки монтировали на Шилке — в Кокуе, не-
подалеку от Срепенска.
Потом пришла демобилизация. Макар Горбик остал-
ся на Амуре, поступил в речное училище Министерст-
ва путей сообщения. Учился три года и уясе в 1911 году
начал плавать сначала помощником капитана, а потом
и капитаном на «Туземце», затем на «Нерчинске», на
«Благовещенске», на «Владимире» и многих других
судах, которые нынче всеми позабыты.
Пережить на Амуре пришлось многое — тут и граж-
данскую войну провел, и весь восстановительный пе-
риод, тут и тонул, и спасался, и других спасал. Труд-
ная, коварная река Амур, и аильные нервы нужны,
чтобы водить по ней корабли. Большая ответственность,
особенно если вести доверено такой крупный корабль,
как «Ильич». По регистру на нем 246 пассажирских
мест, а вот пришлось же в конце прошлой навигации
последним рейсом везти из Николаевска 1350 пассажи-
ров — они ждали там морского парохода, а он не зашел.
Не зимовать же им! Вот и взял всех...
Макар Алексеевич Горбик — один из лучших знато-
ков Амура. В его каюте бережно сохраняется старый-
престарый номер газеты «Амурская правда» 1923 года,
где напечатана посвященная ему статья, которая так
и была названа: «Знаток Амура». И фотография здесь
же — бравый, молодой еще капитан с усами, в мундире.
Давно это было! Рядом со статьей я читаю объявле-
ния, характерные для тех далеких дней: «Товарищест-
во «Вера» поздравляет своих уважаемых покупателей
с праздником святой Пасхи и шлет им наилучшие по-
417
желания»; «К сведению комсомольцев 1-го района:
в воскресенье 8 апреля 1923 года в помещении губко-
ма РКП (б) общее собрание; начало в 1 час дня, явка
без опозданий»; «Ко всем рабочим и служащим горо-
да Благовещенска — в связи с предстоящими выборами
8 апреля состоится митинг с докладами на темы: 1. Со-
веты как форма пролетарской диктатуры; 2. Кого вы-
бирать?»...
Уже десятую навигацию Макар Алексеевич плавает
на «Ильиче», на его памяти сменилось четырнадцать
начальников пароходства, а он все остается на своем
Посту, и пароход сохраняется в полной исправности, и
план перевыполняется, хоть подчас бывает и труднова-
то. Плавает старый капитан с охотой и об отставке ire
помышляет — интересно глядеть, как у тебя на глазах
меняется край, как вырастают на берегах Амура новые
города, как растут люди. По реке пошли новые паро-
ходы, теплоходы, о каких купцы Опарин и Алексеев
и мечтать не могли. Нет, что ни говори,— интересное
это дело нынче — плавать по Амуру!..
Но погрузка дров наконец закончилась. Пора даль-
ше в путь.
Мы продолжаем свое плавание. Наш солидный двухтрубный
пароход тяжело ныряет в пенистых коричневых волнах. Обходим
невидимые подводные мели и скалы, огибаем бесчисленные зеле-
ные острова, отлогие мысы, заросшие цветами, крутые скалы, оде-
тые мхом.
Вдоль берега, где волнение слабее, снуют катера, парусники,
байдарки, рыбачьи лодки.
Теперь река течет почти прямо на север — на востоке путь
к морю преградил могучий Сихотэ-Алинь.
На берегах все чаще встречаются стойбища кочевников —
рыболовов и охотников. Поднятые па высоких сваях хижины ос-
418
тавляют странное впечатление — словно они перенесены в наш век
из далекой доисторической эпохи. Но вот рядом со свайными по-
стройками белеет солидный, срубленный из добротных бревен дом.
Вдоль берега протянулась полоска возделанной земли. Смуглоли-
цый пастух гонит стадо коров на луг. Это колхоз нанайцев, пе-
решедших к оседлому образу жизни.
Неширокие протоки расходятся в стороны — туда, где поблес-
кивает серебристая гладь приамурских озер. В этих огромных
бассейнах природа создала естественные рыборазводные станции:
на залитых половодьем травянистых берегах озер находят обиль-
ную пищу мальки сазана, верхогляда, толстолоба...
В сумерках, которые окрасили все в чудесный голубовато-
фиолетовый тон, мы приблизились к крутой скале, поросшей ле-
сом. За ней упряталась группа домиков. С берега доносятся про-
тяжные хоровые песни — деревня гуляет. Это Малмыж. Он лежит
на берегу красивого залива, опоясанного каменистыми сопками.
Здесь Амур дьявольски широк, и, когда мы отваливаем от берега и,
разворачиваясь, выходим из бухты, кажется, будто мы идем в море.
Впереди мерцает огонек, окруженный светлым розовым облач-
ком на бархатном фиолетовом фоне. Мы постепенно приближаемся
к нему и начинаем различать в темноте однопалубный пароход,
который яростно швыряет в него тучи искр. «Ильич» легко обго-
няет слабосильного попутчика и ободряет его четырьмя короткими
гудками.
У Малмыжа мы миновали мыс Серебряный, с именем которого
связано несколько поэтических легенд. Там прямо на поверхность
выходит жила мышьякового колчедана. Творческое воображение
нанайцев, которые принимали серебристую руду за драгоценный
металл, населило этот мыс злыми духами, стерегущими несметные
богатства.
Но подлинные сокровища мыса Серебряного — не здесь, а ря-
дом, там, где протока Сий входит в широкое, как море, озеро Бо-
лонь. Это озеро буквально кишит крупной и жирной амурской
рыбой. Исследователи утверждают, что в иные годы сюда заходят
419
на кормежку миллионы толстолобиков, верхоглядов, желтощеков,
сазанов, осетров. А сколько миллиардов мальков выводится здесь
из икринок?
Мне приходилось летать над Болонью в 1936 году на самоле-
те. Ни с чем не сравнимое, захватывающее зрелище открывается
сверху. На многие километры тянется спокойная голубая гладь.
Там и сям разбросаны черные скалистые островки. Сквозь дымку
поблескивают серебряные нити бесчисленных ручьев и речек,
впадающих в озеро.
Уже близок суровый север Приамурья с угрюмыми пейзажа-
ми, где сосна и ель вытесняют всех своих южных собратьев.
Но здесь, на берегах Болони, склоны мыса Серебряного еще по-
крыты чудесными рощами, в которых могучие липы растут впе-
ремешку с ветвистыми ильмами и пробковыми деревьями. Дикая
яблоня протягивает к небу свои узловатые ветви, отбирая сол-
нечный свет у кустов сирени, а сучковатый приземистый дуб тес-
нит орешник. Дикий виноград обвивает стройные ели, и лимонник
воюет с пихтой.
В чудесные осенние дни, когда лес одевается в свой последний
праздничный убор, ребятишки прибрежных колхозов выносят
из лесу корзины, наполненные грибами, гроздьями кислого, но при-
ятного на вкус винограда, мелкими лесными яблоками, сладкой го-
лубикой.
А на озере в эту пору разгар рыбной ловли. Ловкие и опытные
рыбаки-нанайцы в своих легких оморочках, сшитых из бересты,
бесшумно скользят по тихим заводям, безошибочно отыскивая до-
бычу. Едва заметная струйка на гладком зеркале озера — след
рыбы, которая спешит из океана в верховья горных ручьев, чтобы
там положить свою икру и умереть. Разошлись по реке круги —
значит, верхогляд поймал какое-то насекомое, неосторожно при-
близившееся к поверхности воды. Всплыли пузыри воздуха — это
сазан выкопал из ила лакомого червя.
Наконец рыбак поражает настигнутую им рыбу одним ударом
своей остроги. Легкая оморочка быстро наполняется грудами живого,
420
трепещущего серебра. Это сазаны. Каждая из рыб весит десять-две-
надцать килограммов.
Когда же с низовьев поднимаются косяки кеты, идущей ме-
тать икру,— даже медведи превращаются в рыболовов. Они вы-
ходят к уединенным таежным речкам, куда валом валит упрямая
кета, и лапой таскают на берег одну рыбину за другой. Зарывая
улов в землю, медведь устраивает склады лакомой еды.
Светает. Мы ведем на мостике тихий разговор с капитаном на-
шего парохода — старым моряком, плавающим по Амуру уже более
тридцати лет. Он охотно вспоминает об иных временах, порядках
и нравах, которые некогда царили в этих водах.
— Кто ездил тогда по реке? Купцы. Скупщики рыбы. Кулаки —
кто побогаче. Хищники-золотоискатели. Офицеры. Пассажиров было
немного. Ведь переселенцев и рабочих возили большей частью на бар-
жах... А однажды пришлось пережить случай, который век не забу-
дешь.
Мы шли в Николаевск. На буксире тянули три баржи: две с мерт-
вым грузом, одна с человечьим — каторжане. Везли их на «Ру-
салке» па Сахалин. И вот налетает на нас жестокий шторм. Хотел
я повернуть “к берегу, отстояться, но жандармы гонят вперед. «Ру-
салку» подхватила трехметровая волна и бросила ее вверх дном.
Я поседел в ту минуту: ведь семьдесят человек, и все они за решет-
ками. Не спасся ни один...
Капитан, нервно сломал ветку богульника и швырнул за борт.
— Трудно без волнения вспоминать об этом. Царизм превра-
тил весь наш край в тюрьму, в каторгу. Он сделал все, чтобы
человек возненавидел эти сопки, это небо, Амур. Но разве можно
ненавидеть такой край?..
Пароход «Ильич» дал протяжный гудок, приветствуя встреч-
ное судно, пароход «Карл Маркс», который, ныряя в высоких
волнах, спешил на юг. С его кормы доносилась протяжная волж-
ская песня. Чья-то рука махнула нам на прощанье белым плат-
ком, и звонкий девичий смех послышался над рекой.
421
— Из Комсомольска,— тихо сказал капитан.
Небо поголубело. Силуэты далеких горных хребтов, казалось,
ожили, похожие на гигантских допотопных ящеров. Первые блики
солнца золотили их снежные вершины. С берега доносился дурма-
нящий запах цветущей черемухи. Далеко вокруг, насколько мож-
но было окинуть взором, все казалось пустынным.
И вдруг где-то вдали зажглись костры, спорившие с восходом
солнца. Множество костров. Их дрожащие огни цепочкой вытя-
нулись вдоль берега.
Это были огни Комсомольска. Трудно поверить своим глазам,
когда в этих таежных дебрях, среди каменистых сопок, на бере-
гу широчайшего водного потока вдруг заблестят десятки тысяч ог-
ней, освещающих улицы, покажутся яркие «глаза» прожекторов
строек, цветные фонарики судов, стоящих на рейде. Кажется, вот
они, рядом. Но пароход все идет и идет, а путь еще не кончен...
— Порт Комсомольск...— повторил капитан.— Дочка у меня
здесь работает. На машиностроительном...
Нам, водникам,— продолжает капитан,— плавающим у этих
берегов по тридцать-сорок лет, больше чем кому-либо другому, вид-
ны перемены, происшедшие в крае. Вот Софиевка — была она
заурядная деревня. Не каждый капитан бросал около нее якорь. Но
сейчас это город! А нанайское стойбище Дземги? В нем прежде было
всего тридцать фанз. Теперь здесь первоклассный завод, поселок...
Это пригород Комсомольска. У деревеньки Пермской, на месте кото-
рой расположен этот город, мы никогда не останавливали раньше
пароходов. Только изредка посадишь, бывало, двух пассажиров,
обычно кулаков Кузнецовых, которые ездили из Пермской в Ха-
баровск торговать пушниной. И все. Нынче же...
Капитан взял под козырек и перешел на мостик.
— Лево руля!..
Пароход вздрогнул, вспенивая волны, и повернул к берегу.
Перед нами была уже набережная. Пыхтел смешной коротенький
буксир с длинной не по росту трубой. Где-то на берегу просвистел
паровоз. По набережной проносились автомобили. В предутренней
422
дымке рисовались силуэты каких-то зданий, строек. На вершинах
высоких мачт еще светились красные сигнальные огни. Загремели
якорные цепи, плеснули весла шлюпок, и прожектор осветил сходни,
перекинутые на берег.
Да, это наш старый знакомый, город Комсомольск — город, ко-
торому нет и десяти лет от роду. Последний раз я был там около
трех лет назад... Но в этих краях все изменяется так быстро!
Поубавилось в городе пней и ям, меньше стало пустырей. Новые
улицы и проспекты легли на месте заболоченных бросовых зе-
мель. Заводы, которые три года назад еще были окружены строи-
тельными лесами, теперь работают полным ходом. А у подножия
сопок среди лесов раскинулась новая строительная площадка ог-
ромных размеров — Амурстальстрой.
Через час «Ильич» уходит дальше на север.
Все шире и грандиознее становятся масштабы, и горные цепи
по берегам поднялись так высоко, что чудится, будто их вершины,
посеребренные снегом, уперлись в самое небо, и густые леса, обсту-
пившие Амур, глядят как-то величественнее, и волны гуляют по Аму-
ру какие-то особенные — тяжелые, маслянистые, увенчанные бело-
пенными гребнями, словно не по реке мы едем, а по морю.
Море и впрямь уже недалеко. Глубины здесь такие, что впору
морским кораблям; ветры — точно морские штормы, воздух по-
морскому свеж.
Пароход минует город Софийск и селение Мариинское. Отсюда
отходит протока к знаменитому озеру Кизи, которое глубоко вдается
вправо, вытягиваясь навстречу морской бухте Де-Кастри. Кажется,
будто в этом месте Амур сделал последнюю попытку прорваться па
восток к океану. Но горы снова преградили ему путь, и Амур повернул
опять к северу, чтобы сбросить свою тяжелую ношу в Татарский
пролив близ Николаевска-на-Амуре.
Сюда, к последнему городу на великой амурской магистрали, мы
добираемся к вечеру в последний день плавания. Справа чернеют си-
луэты угрюмых гор, прижавшихся к реке. Потом на середину реки
423
выползает какой-то бесконечно длинный остров, и наконец из-за
острова поднимается зарево электрических огней.
Николаевск... Его зовут городом рыбы и золота — здесь центр
рыбной и золотой промышленности Нижнего Амура. Но это также
город нефти — отсюда уходят на юг караваны с сахалинской неф-
тью, перегруженной на баржи с океанских нефтевозов. Это также
город северного земледелия — энтузиасты-агрономы доказали, что
даже в суровом климате Нижнего Амура, где льды держатся до ию-
ня, можно выращивать капусту и картофель.
Николаевск на восемьдесят лет старше своего собрата — Ком-
сомольска. Но по-настоящему он начал жить тогда же, когда родился
Комсомольск,— до этого город в устье Амура оставался серой уны-
лой деревней. И теперь патриоты Николаевска делают все, чтобы
и их город приобрел достойный, культурный вид. Комсомольцы об-
саживают улицы деревьями, оборудуют спортивные площадки. Уже
есть в городе свой парк культуры и отдыха, есть свой стадион «Ди-
намо». Есть в Николаевске и свои заводы и фабрики, имеются учеб-
ные заведения. *
...Но пароход наш уже подходит к берегу. Грохочет брашпиль,
скрежещет якорная цепь, и низкий гудок, разносящийся далеко над
амурским лиманом, возвещает об окончании путешествия.
Дальше речные пароходы не идут. Отсюда открыт путь лишь
мощным морским кораблям. Впереди Татарский пролив, Охотское
и Японское моря. Впереди — Тихий океан, гостеприимно прини-
мающий воды Амура...
МЕСЯЦ В АРМЕНИИ
10
Из дорожного дневника
сентября 1939 года. Итак, я в Армении.
Часы на розовой башне ереванского
почтамта только что пробили полдень. В сухом горячем
воздухе ослепительно сияет солнце, и глядеть па мир
можно лишь сквозь прищуренные веки. Туристы, пря-
чась от жары под ветвями чинар, поглядывают на вели-
колепный неправдоподобный Арарат, который дразнит
их прохладой своей гигантской снежной шапки, похо-
жей на сахарную голову, но ни малейшего дуновения
ветерка не шлет городу.
Впрочем, сам город, расположенный у сороковой па-
раллели, давно уже свыкся с жарой и как будто не за-
мечает ее. Жизнь идет своим чередом — кипучая, пест-
425
рая, противоречивая. Темнолицые загорелые каменщики
высекают на аккуратно распиленных плитах розового
туфа тонкие узоры. Флегматичный седобородый старик
в курчавой папахе едет верхом на маленьком тонконо-
гом ослике, навьюченном вдобавок четырьмя огромными
глиняными кувшинами с кислым молоком. Ослик упря-
мится, и старик равнодушно подгоняет его остро отто-
ченной палочкой. Мягко шелестят по асфальту шины
комфортабельных лимузинов. Посреди шумной улицы,
рядом с трамвайными рельсами, растянулись голые
ребятишки,— они только что выкупались в рыжей воде
оросительного канала и теперь блаженствуют, под-
ставляя солнцу смуглые спины. А у ворот университет-
ского городка, где стоит памятник герою революции
комсомольцу Гукасяну, бредет навстречу студентам
толпа пестро одетых кочевников-курдов, спустившихся
с гор. Звенят серебряные монеты головных уборов,
алеют парчовые наряды, черноволосые женщины испод-
лобья глядят на незнакомых людей, на шумные про-
спекты, где новые многоэтажные дома чередуются
с маленькими невзрачными хижинами.
Мне предстоит прожить в этой стране целый месяц.
Смешавшись с группой туристов, я не спеша пройду
по ее дорогам, чтобы лучше присмотреться к ней и к ее
людям, таким интересным, деятельным и энергичным,
к ее городам, одновременно древним и молодым, к ее
стройкам, колхозам, к ее новой жизни.
Этот город семь столетий прозябал в нищете, оставаясь боль-
шой грязной деревней. Слово «Эривань» было синонимом самой
глухой провинции. Но что останется от Эривани через десяток лет?
Ни одна из этих темных лачуг с плоскими крышами, гнездящихся
еще между новыми домами Еревана, не получит амнистии. Их унич-
тожат все до одной, как уничтожили там, где теперь вытянулся
426
широкий новый проспект — две шеренги многоэтажных домов из
вулканического туфа.
В нашем лагере, живописно прилепившемся к крутой горе, за-
росшей садами, собрались самые разные люди. Хлопотливые харь-
ковские учительницы с раннего утра тормошили экскурсовода, тре-
буя, чтобы он показал им новые школы. Ленинградские врачи —
муж и жена,— прошедшие вместе с десятилетним сыном пешком
весь Зангезур, сегодня собирались в высокогорный лагерь на по-
тухшем вулкане Алагез. Студенты из Куйбышева хотели съездить
в Канакер на строительство гидростанции, а текстильщицы из Ле-
нинакана, впервые покинувшие родной город, решили осмотреть
Ереван. Но поступило предложение, заинтересовавшее всех,— от-
правиться с утра в геологический музей. Один из старейших иссле-
дователей Закавказья — видный армянский геолог — согласился
показать нам богатую коллекцию филиала Академии наук и рас-
сказать о происхождении необыкновенных гор и ущелий этой страны.
На высокой деревянной веранде Института геологии нас ждал
коренастый бритоголовый старик, не по летам подвижный и энер-
гичный. Ованес Карапетян уже оставил государственную службу и
перешел на персональную пенсию, но продолжает вести большую
работу. Старый геолог радушно пригласил нас в тесные комнатки,
в которых размещены коллекции камней. Это богатое собрание,
накопленное им за тридцать пять лет работы, сейчас значительно
пополнено новыми образцами. Тем не менее геолог, влюбленный
в коллекции, по-прежнему ворчит и бранится, если пришедшие ему
на смену молодые научные сотрудники вынут хоть один камень,
чтобы заменить его новым.
— Поймите, — сердито говорит он,— поймите, что это то же
самое, что вырвать из книги страницу. Как вы будете читать книгу,
из которой вырваны листы? А ведь язык камней очень лаконичен.
Не видя одного, вы не поймете, что хочет вам сказать другой...
Признаться, мы были не очень сильны в этом языке. Но ста-
рый геолог был неплохим переводчиком. Книгу камней Армении он
знал наизусть.
427
— Как видите, наша страна еще совсем молода. Посмотрите
на эти вулканические бомбы! Неправда ли, они действительно по-
хожи на каменные ядра? — Ованес Карапетян любовно погладил
круглый красноватый камень, обожженный огнем вулкана, и про-
должал, переходя от одного стенда к другому.— А вот обсидиан —
вулканическое стекло. Пемза. Туфы. Базальты. С точки зрения гео-
логии — совсем недавно, а с вашей точки зрения — очень давно
почти вся Армения была залита чудовищным потоком расплавлен-
ной каменной массы. Этот поток остыл и превратился во все то,
что вы здесь видите...
Армянские исследователи собрали образцы изумительно краси-
вых вулканических пород: золотые кристаллы пирита лежат рядом
с кусками розовой яшмы и зеленого малахита. Аккуратно выпилен-
ные кубики туфа и пемзы, тщательно отшлифованные плиты мра-
мора и других камней всех цветов напоминали гигантскую палитру
художника. В Армении можно строить дворцы, как в сказках,—
всех цветов радуги. Из глянцевитых глыб обсидиана, которые по-
казал нам геолог, делают прекрасное стекло. В невзрачных серых
камнях разведчики открыли молибден. Из золотистых кусков халь-
копирита металлурги в городе Алаверди извлекают медь. Химики
нашли применение даже известняку — уже построен гигантский
комбинат, который будет превращать его в искусственный каучук.
— Году в тысяча девятьсот двадцать четвертом,— сказал ста-
рый геолог, закончив перечисление длинного списка руд, найденных
в Армении,— писательница Мариэтта Шагинян написала о нашей
республике книгу под названием «В стране коньяка и хлопка».
У нас действительно делают превосходный коньяк. И хлопок у нас
растет неплохой. Но теперь такое название устарело. Сейчас мы
живем в стране меди, каучука, молибдена, текстиля, торфа, химии,
электричества. Да, да, Армения — это прежде всего страна электри-
чества! А вот помню в 1895 году...
И исследователь погрузился в воспоминания о далеких време-
нах, когда Армения была совсем другой страной.
Мы покидали музей уже под вечер. Со снежных вершин Алагеза
428
струился холодный воздух, медленно растекаясь по дну ереванской
котловины. Вдоль проспектов журчали потоки горной воды. Мы шли
мимо многоэтажных розовых, голубых, оранжевых, черных домов,
украшенных резьбой по камню. Могучие буйволы, легкокрылые
голуби, тяжелые грозди винограда и плоды граната, высеченные
из туфа, венчали капители стройных колонн. Величественные арка-
ды и остроугольные портики новых домов придавали городу роман-
тический колорит.
Трамвай бежит мимо шумного восточного базара, мимо нового
вокзала, мимо высоких новых домов. Мы проезжаем промышленный
район. Мелькают вывески заводов, фабрик. За городом, посреди
поля, трамвай останавливается. Шуршат колосья спелых хлебов.
Журчит вода в арыках. На грядах огородов лежат тугие кочаны
капусты. Зеленеет сочная ботва свеклы. И вдруг посреди этого
мирного деревенского пейзажа мы видим мощный завод. Дымят
гигантские грушевидные печи. Высятся корпуса больших светлых
цехов. Приторно сладкий запах ацетилена подавляет аромат полей.
Слышен неумолчный гул стройки.
Комбинат синтетического каучука почти готов. Пройдет немного
времени, и многочисленные умные аппараты и машины, подчи-
няясь воле инженеров и рабочих, совершат чудо: из простого грубого
армянского известняка, нахичеванской соли и тквибульского угля
они будут изготовлять искусственный каучук, сухой лед, лаки,
гашеную известь, каустическую соду, соляную кислоту и многое
другое.
Заместитель главного инженера показывает нам уже действую-
щие цехи комбината. Здесь происходит первая встреча известняка
с углем. Вся земля покрыта легкой белой известковой пылью. Пыль
носится в воздухе, скрипит на зубах, порошит глаза, забивается
в уши и ноздри. С грохотом разгружаются вагонетки, доставив-
шие известняк с железнодорожной ветки. Механический подъемник
подхватывает камни и тащит к гигантским дымящимся печам.
Инженер вел нас мимо жарких печей, механических подъемни-
ков, дробилок, конвейеров. В целой батарее печей известняк пре-
429
вращался в обожженную известь. В соседнем цехе работали колос-
сальные агрегаты; каждый из них вооружен тремя чудовищными
электродами, весящими по двенадцать тонн каждый. В цехе было
нестерпимо жарко. Чтобы отнять у извести атомы кислорода и сое-
динить кальций с углеродом, ее смешивают с размельченным кок-
сом. Кокс, сгорая, похищает у извести атомы кислорода, соединяет-
ся с известью, и на дне печи остается жидкий карбид кальция.
Время от времени рабочие пробивают летку, и огненная жидкость,
рассыпая искры, вытекает в ковш — точь-в-точь как чугун
из домны. Остывая, карбид превращается в невзрачную на вид
хрупкую пористую массу.
— До каучука еще очень далеко,— сказал инженер, подбра-
сывая на ладони обломок остывшего карбида.— Этот серый каму-
шек много раз изменит свое естество, пока мы получим упругую
мягкую массу. Вы знаете, на что будет похож наш каучук? Вы,
вероятно, видали на стволах сливы капли смолы; вот такая темно-
коричневая масса и появится на свет, когда мы откроем аппараты
в последнем из наших цехов...
На обочине тихой улицы Алаверди, среди стареньких облу-
пившихся домишек лежат груды строительного мусора. В них де-
ловито роются куры. Из-за угла доносится звон молотков. Камено-
тесы терпеливо и упорно обрабатывают неподатливые глыбы серого
гранита, привезенного из далекого Бамбакского ущелья. Здесь,
в тихом углу Еревана, где десять лет назад кончалась городская
черта, завершается строительство одного из крупнейших сооруже-
ний Армении — театра оперы и балета. Этот театр строится по про-
екту покойного зодчего Таманяна, который украсил город многими
красивыми зданиями. Сейчас работами руководит его сын — Геор-
гий Таманян. На стройке еще не сняты леса. Многое еще не-
доделано, но уже сейчас это гигантское овальное здание отдаленно
напоминает своими благородными формами римский Колизей. Ши-
рокие лестницы ведут к пяти парадным входам. Облицованные
гранитом стены придают зданию строгий и величественный вид.
430
Лавируя среди лесов, мы проникаем в один из залов театра.
Длинные ряды чертежных столов. Обстановка пока не похожая
на театральную.
У одного из столов на высоком некрашеном табурете сидит бе-
локурый молодой человек в рубашке с засученными рукавами. Он
чинит карандаш и о чем-то разговаривает с соседом.
— Вы не скажете, товарищ, где нам найти руководителя про-
ектной мастерской Георгия Таманяна?
— А это я,— просто сказал молодой человек и вдруг почему-
то покраснел. _
Георгий Таманян оказался в высшей степени скромным чело-
веком. Он очень неохотно говорил о своей работе, а отца упорно
называл академиком архитектуры Таманяном, стараясь держаться
на почтительном расстоянии от его славы:
— Академик архитектуры Таманян является автором проектов
целого ряда зданий в Москве, Ленинграде, Ереване и других горо-
дах,—говорил он.—С приходом Советской власти академик при-
нялся разрабатывать широчайшие творческие планы. Он мечтал
о больших архитектурных комплексах. Один из них уже осущест-
влен больше чем наполовину. Вы, вероятно, видели университет-
ский городок? Крупнейшие его произведения — Дом правительства,
который сейчас достраивается в центре города, и вот этот театр...
Георгий Таманян отложил карандаш и повел нас в зрительный
зал. На пороге огромного помещения мы в восхищении остановились.
Перед нами был классический амфитеатр, вмещающий полторы
тысячи зрителей. Он сооружен просто и с достоинством, без крик-
ливой роскоши. Потолок украшен национальным армянским орна-
ментом.
На сцене специалисты торопились закончить монтаж сложного
механического оборудования. Десятки людей собирали механизмы,
устанавливали прожекторы, заканчивали сооружение вращающейся
сцены. Но громадная сценическая коробка казалась пустой.
Впрочем, сценой это гигантское помещение можно называть
только условно. Талантливый архитектор поставил перед собой и
431
решил очень сложную задачу. На этой площадке будут устраи-
ваться физкультурные праздники, карнавалы, народные гулянья.
«Гулянья? Но позвольте, ведь это все-таки театр», — возра-
зите вы. Возразите потому, что ^вы не видали второй половины
этого здания и уже забыли, что оно имеет овальную форму. А там,
за сценой, остается его вторая и к тому же большая часть — от-
крытый амфитеатр, рассчитанный еще на две тысячи мест. Строгая
и мощная колоннада будет держать над этим амфитеатром плоскую
бетонную крышу. Поднимутся оба железных занавеса, сцена от-
кроется сразу для двух залов, театр превратится в гигантский
стадион, и три с половиной тысячи граждан Еревана одновременно
примут участие в празднестве...
Какой большой творческой фантазией надо было обладать, что-
бы задумать такой проект тринадцать лет назад, когда Еревана
еще не было, а была Эривань со своими кривыми улицами и под-
слеповатыми, угрюмыми домишками!
Словно угадывая наши мысли, сын автора проекта сказал:
— Театр был задуман лишь как часть большого городка
искусств. Здесь Таманян хотел соорудить концертные залы, кар-
тинную галерею, консерваторию, театральную школу, училище
изобразительных искусств. Тогда, в 1926 году, это, конечно, каза-
лось утопией. Но сейчас, между прочим, я уже работаю над про-
ектом консерватории. Она действительно станет здесь, рядом
с театром. Уже идут разговоры и о постройке большого музея.
В конце концов мы создадим ансамбль, о котором думал академик
архитектуры Таманян...
— Вы побывали в Гярни и Гегарде?
— Неужели вы до сих пор не посетили Гярни и Гегард?
Такие вопросы нам задавали буквально на каждом шагу. До сих
пор эти названия древних армянских селений ничего нам не гово-
рили. Однако их повторяли так часто и так настойчиво, что нам
уже и в самом деле казалось неудобным быть в Ереване и не посе-
тить Гярни и Гегард.
432
И вот наконец мы отправляемся в эти загадочные места, так
малоизвестные москвичам. Наш автомобиль, рыча и звякая, караб-
кается по горам. Мы ‘едем по желтым, оранжевым, коричневым
каменным пластам. Нигде ни травинки — луга давно выгорели.
Только у речек и арыков земля прикрыта густой темной зеленью.
Здесь у воды лепятся деревни.
После полутора часов езды мы оказываемся у большой темно-
розовой горы. Она почти обнажена, и лишь редкие деревья цеп-
ляются корнями за выступы скал. В долине журчат обильные по-
токи воды, зеленеют табачные плантации, трещит трактор, приво-
дящий в движение молотилку.
Пейзаж современный и сугубо обыденный! Но стоит перешаг-
нуть через ледяной, кристально прозрачный ручей и углубиться
в аллею высоких тенистых деревьев, как сразу же повеет глубокой
древностью. Груды потрескавшихся тесаных камней заросли тра-
вой. Чудом держится на расшатанных камнях старая арка. Обломки
древних стен свидетельствуют о том, что здесь высились когда-то
грозная крепость и загородный дворец армяно-парфянского царя
Трдата.
Девятнадцать столетий назад здесь, у слияния двух горных
рек, прорывших глубочайшие каньоны, римские мастера сооруди-
ли языческий храм. Тяжелый фундамент, пол, массивные каменные
лестницы и остатки стен, сложенных из огромных базальтовых
плит, устояли до наших дней. Прекрасные колонны с резными ка-
пителями и каменная кровля, украшенная ювелирной резьбой, рух-
нули много веков назад.
Эта катастрофа случилась очень давно. Среди обломков храма
растут вековые деревья. Камни кое-где поросли мхом. Но базальт
великолепно сопротивляется времени. И он донес до нас живое
дыхание давно умершей культуры. Вырезанные руками искусных
мастеров, виноградные листья и плоды выглядят так, будто скульп-
тор недавно закончил свою работу. Надолго запоминаются высечен-
ные из базальта головы львов. Живые злые глаза со сверлящими
зрачками, оскаленные клыки, прижатые от ярости уши,— не ве-
433
рится, что это сделали люди, умершие около двух тысяч лет тому
назад.
Через час мы двинулись дальше. Говорили, что Гегард нахо-
дится очень близко от Гярни, но мы ехали такой ужасной дорогой,
что время тянулось бесконечно долго. Поэтому все обрадовались,
когда машина, свернув в глубокое ущелье, остановилась. Это был
Гегард.
Мы осмотрелись вокруг. Тесное ущелье, богато орошенное во-
дой, заросло ветвистыми ореховыми деревьями. Высоко над нами
торчали причудливые голые скалы, напоминавшие то зубчатые
башни средневековых замков, то фигуры людей, то гигантских ока-
меневших птиц. В каменных стенах ущелья чернели многочислен-
ные пещеры.
Я ожидал и здесь найти руины: ведь древний монастырь,
который мы приехали осмотреть, существует уже восемь столетий.
Но за каменной оградой мы нашли не развалины, а прекрасно со-
хранившееся здание, сложенное из огромных тесаных камней.
Издали это здание кажется немного примитивным, аскетически
упрощенным. Но стоит взглянуть на игривый барельеф над входом
в церковь, изображающий двух веселых зверей, и это впечатление
рассеивается. Древние армянские мастера, украшая свои храмы,
меньше всего думали о евангельских сюжетах. Изобилие плодов
земных, плотская радость жизни — вот что вдохновляло искусных
каменщиков и ваятелей, которые оставили нам свое чудесное на-
следство. Любуясь резьбой старинных мастеров, я невольно вспом-
нил Таманяна и его чудесные дома-дворцы. Вот что питало его
творческое воображение! Жизнерадостные мотивы армянского на-
родного искусства, которые были совсем не ко двору постной
христианской церкви, дождались наконец своей поры.
Мы долго бродили по залам храма, восхищаясь чудесной гар-
монией его сводов, удивительным каменным куполом, вырезанным
в виде лепестков гигантского цветка, его колоннами, каждая из ко-
торых имеет свой неповторимый рисунок. Но когда мы вошли
в маленькую незаметную дверь в стене притвора, все виденное
434
нами до этого поблекло. Это был один из знаменитых пещерных
храмов Гегарда.
Талантливый архитектор XIII века Галдзак вырубил внутри горы
церковь. Под высеченным куполом красуется изящная резьба
по камню. В центре купола проделано отверстие; оттуда льется
свет; он озаряет глубокие ниши, увенчанные каменным кружевом,
пересекающиеся арки сводов и струйку пробивающейся в камен-
ном полу воды, которой армяне поклонялись еще задолго до хри-
стианства. Несколько тысяч лет подряд здесь старейшины родов
приносили жертвы божеству воды...
В притворе соседнего пещерного храма высечен наивный ро-
довой герб князей Прошьянов: круторогий бык держит в зубах
тяжелую цепь, к которой прикованы два льва, похожие на сытых,
добродушных котят. Между львами скульптор поместил орла с рас-
простертыми крыльями. В когтях у него ягненок. На фасаде алтаря
изображен горный козел с веткой во рту.
Неведомые мастера щедро украсили каждый камень изображе-
ниями плодов и замысловатым восточным узором. Они работали
исключительно точно. Один из храмов высечен в скале над другим.
Их разделяет тонкий — всего лишь в несколько сантиметров —
пласт.
В Ереван мы вернулись поздним вечером. Теперь уже мы сами
спрашивали всех приезжающих туристов:
— Вы побывали в Гярни и Гегарде?
— Как жаль, что вы еще не были в Гегарде и Гярни!
Из дорожного дневника.
16 сентября. Только пятидневку провели мы в Ереване,
а казалось, будто целую вечность живем в этом розовом
городе. Старательные экскурсоводы уже показали нам
и прохладные подвалы коньячного завода «Арарат», п
знаменитые столбчатые базальты в ущелье бурной Зан-
ги, похожие на шеренгу наполеоновских гвардейцев
в медвежьих киверах, и прекрасный музей изобрази-
ла
тельных искусств. Мы гуляли в богатых фруктовых са-
дах и виноградниках, выросших на голом месте, читали
только что переведенные на русский язык главы тысяче-
летней народной поэмы «Давид Сасунский», посещали
ателье художников и скульпторов, готовящихся к празд-
нованию юбилея этого замечательного древнего эпоса.
Пора было отправляться в путь. Впереди ожидало зна-
комство со страной, такой же интересной и многообраз-
ной, как и ее столица.
Через час мы уже сидели в раскаленном солнцем
железнодорожном вагоне. Два маленьких паровозика,
прозванных «овечками», с трудом тащили тяжелый со-
став вдоль государственной границы по краю выжжен-
ной растрескавшейся равнины. Даже на дне глубоких
оврагов лежали сухие камни,— вся влага до последней
капли давно уже ушла в подземные тайники. На верши-
нах Арарата и Алагеза искрился тающий снег.
Все живое попряталось в невеселые каменные хижи-
ны равнинных деревень и, изнывая, ждало сумерек.
И только пограничники в широкополых шляпах с крас-
ными звездами спокойно прохаживались по перронам
пустынных степных станций.
Через два часа пути у железнодорожной насыпи
тускло блеснула вода и повеяло свежестью. Далеко
к горизонту тянулись аккуратные каналы. Струйки во-
ды бежали по бороздам полей, и хлопковые кусты кива-
ли чашечками розовых цветков. Молодые лозы вино-
градников жадно тянулись к небу. В кронах персиковых
деревьев желтели крупные плоды.
— Что делает вода!— удивлялись туристы, глядя
на зеленые сады, такие необычные здесь, среди камней
и обломков лавы.
— Это наш совхоз,— вдруг сказал с мягким акцен-
том голубоглазый белокурый парень в кожаной фураж-
436
ке,— совхоз номер три Армконсервтреста. Тысяча сто
двадцать пять гектаров садов. Вы увидите наши экспо-
наты в Москве на Всесоюзной сельскохозяйственной
выставке...
В Ленинакане, красивом городе, лежащем у самой
турецкой границы, мы простились с Алагезом. Солнце
уже садилось, и зубчатая снежная вершина высокой
горы была окрашена в нежные розовые тона. Невольно
пришли на память брюсовские стихи:
А против Арарата, слева,
В снегах алея, Алагяз,
Короной венчанная дева,
Со старика не сводит глаз.
Тащившие наш поезд слабосильные «овечки» оста-
лись в Ленинакане. Впереди пыхтит мощный паровоз.
Чем дальше от Еревана, тем круче подъем. Горы, раз-
давшиеся, чтобы дать место Араратской долине, теперь
вновь сходятся, становясь все выше.
Наконец, когда кажется, что впереди уже нет ника-
ких путей, паровоз ныряет в длинный тоннель, и через
несколько минут мы оказываемся по ту сторону трудно-
го Джаджурского перевала. Набирая скорость, поезд
катится под уклон, вдоль быстрой и шумной горной
реки. Сразу становится прохладней.
Вот уже и Кировакан, живописно разбросившийся
в долине город-сад, остался позади. Наступает ночь.
Небо искрится звездами. Ровный холодный свет луны
освещает мохнатые горы. Совсем рядом шумит горный
поток Памбак.
Зигзаги железнодорожного полотна делают движе-
ние поезда похожим на цирковой аттракцион. Большой
неуклюжий локомотив, жалобно взвизгивая и сопя, то
осторожно сползает с крутого уклона, косясь фонаря-
ми на глубокую пропасть, то набирает скорость, то тор-
437
мозит и медленно втягивает состав в очередной тон-
нель.
Природа сделала все, чтобы преградить человеку
путь. Она залила землю лавой, потом прорыла в вулка-
нических породах глубокие ущелья с обрывистыми,
почти отвесными склонами, пустила по дну бешеные
водяные каскады, завалила все подступы гигантскими
обломками туфа и базальта. Но человек расчистил
ущелья, вырубил в отвесных склонах над рекой дорогу,
просверлил тоннели. И вот уже среди диких гор мчатся
поезда.
Кажется, будто эти места глухи и безлюдны. Но это
впечатление обманчиво. По склонам гор шагают мачты
высоковольтной линии электропередачи, которая несет
энергию Дзорагэса Кироваканскому химическому комби-
нату. В ущелье добывают гранит, плиты которого мы
видели на стройке оперного театра в Ереване. У Джад-
жура геологи разведывают каменноугольные месторож-
дения. Впереди мы увидим медные рудники, гидроэлек-
тростанцию, меднолитейный и меднокупоросный заводы,
карьеры, где добывают чудесный строительный ка-
мень — трахит.
Около полуночи поезд спустился с горы и снова
оказался на берегу шумного Памбака. В тесном ущелье
горели электрические огни. По перрону маленькой
станции шагали заспанные пассажиры.
— Колагеран,— сказал кто-то из туристов, вскиды-
вая рюкзак за плечи.— Приехали!..
На рассвете пас разбудил дождь. В тусклом предутреннем свете
мы разглядели, что туристский лагерь, где нам пришлось заноче-
вать, раскинулся почти на самом дне глубокого ущелья.
По узкой тропинке, протоптанной вьючными лошадьми, мы
должны были выбраться на высокогорное плато, в селение, нося-
438
щее с недавних пор название Туманян. Это родина прославленного
армянского поэта Ованеса Туманяна.
Пробравшись сквозь заросли орешника, минуем небольшие
рощи, обходим замшелые, разбитые трещинами скалы. Горизонт
с каждым шагом становится все шире. Вот уже видно слияние двух
бурных рек — Памбака и Дзорагет. На склоне горы стоит малень-
кое здание — это гидростанция Дзорагэс.
Еще несколько десятков метров вверх, и мы — на краю ровно-
го горного плато. Желтеют поля спелой пшеницы. Живописно раз-
бросаны крытые красной черепицей домики богатых армянских
деревень. Кажется, будто мы перенеслись в равнинные степи Ку-
бани. Но вот отчетливо виден край этой равнины,— как ножом,
рассечена она чудовищным каньоном.
Селение Туманян приютилось у самого края этой щели. Оно
не похоже на мрачные каменные поселки Южной Армении: здесь
высокие красные крыши, балконы, широкие окна, сады и клумбы
перед домами.
В самом центре села, неподалеку от строящейся школы-деся-
тилетки еще сохранилась мрачная, темная землянка. Ее кровля,
заросшая травой, едва поднимается над землей. Единственное окно
в потолке скупо озаряет грязную сырую яму.
— Что это такое?
— Здесь родился Ованес Туманян,— ответил строгий седой
колхозник.
Рядом с землянкой среди садов и огородов мы увидели дряхлый
домик поэта. Поднявшись по скрипучей деревянной лестнице
на второй этаж, туристы вошли в музей, организованный тут не-
давно, когда праздновалось семидесятилетие со дня рождения по-
койного Туманяна.
На степах развешаны фотографии поэта, его друзей, любимых
писателей. Вот книги Ованеса Туманяна, изданные на армянском,
русском, грузинском, азербайджанском языках. В тесной комнате
собраны вещи, которыми пользовался поэт в молодости,— деревян-
ная кровать, некрашеный, кое-как сколоченный стол, два старень-
439
ких стула, простая фаянсовая чашка. С большого портрета на нас
смотрят умные, грустные глаза поэта.
Какой убежденностью и верой надо было обладать, чтобы в то
тяжелое время сказать:
В одеждах пламенных придет заря грядущих дней,
И будут сонмы светлых душ, как блеск'ее лучей.
И жизни радостной лучи улыбкой озарят
Верхи до неба вставших гор, священный Арарат...
Когда эти пророческие слова сбылись, автор — уже старик —
первым из армянских писателей протянул руку большевикам и
приветствовал Советы.
Осмотрев музей, мы зашли в соседний дом. Там живет 88-лет-
ний дядя поэта, некогда обучавший своего талантливого племянни-
ка азбуке. Глубокий старик рассказал, как учился Ованес Туманян.
Знание азбуки в те времена было высшим пределом образованно-
сти в Дсехе.
Когда мы выходили, я заметил на закопченной двери надпись,
сделанную мелом: а2 — в2=(а—в) (а + в).
В хижине, где когда-то и знание азбуки было роскошью, кто-то
изучал алгебру.
Мы долго бродили по горному плато, прежде чем спуститься об-
ратно в ущелье. Экскурсовод показал нам и величественные руи-
ны храма седьмого века, и богатые поля колхоза имени Шаумяна,
и даже часовню... Святой Вороны. По наивному преданию, эта воро-
на спасла строителей древнего монастыря. Она бросилась в котел
с кипящим супом; так как ворона в Армении считалась нечистой
птицей, то суп вылили и обнаружили на дне котла змею. Оказывает-
ся, она вползла туда, чтобы отравить строителей монастыря своим
ядом.
Вот какие страсти-мордасти сочиняли монахи!..
На обратном пути мы попали под жестокий ливень и укрылись
в доме правления колхоза. Казалось, что дождю не будет конца. Мы
коротали время за беседой с председателем правления, не отличав-
шимся особой словоохотливостью.
440
— Большое у вас хозяйство?
— Угу..
— Земли хватает?
— Тысяча триста шестьдесят гектаров...
— И скот есть?
— Есть.
— Много?
— На молочной ферме двести восемнадцать коров да сто семь
телят почти все швейцарской породы. Еще триста пятьдесят шесть
быков — это рабочий скот; сто лошадей, пятьсот шестьдесят
овец-мериносов и двести сорок баранов.
Председатель колхоза пощелкал костяшками счетов и опять
замолчал.
Постепенно удалось выяснить, что, кроме посевов и ферм,
у колхоза есть еще сорок гектаров садов, что он имеет два трак-
тора и две жатвенные машины. Колхозники соорудили электри-
фицированную лесопилку, мельницу, селекционную станцию, боль-
ницу, амбулаторию, аптеку. Уже заказано оборудование для
электродойки. Прокладывается водопровод. Ставят новый
трансформатор: колхозники хотят, чтобы каждый дом был освещен
электричеством. Строится баня. Решено построить клуб; пока он
помещается в бывшей церкви. Полторы тысячи детей колхозников
учатся в школах.
Наконец дождь утих. Над зелеными садами повисла яркая ра-
дуга. Солнце окрасило облака в золото и пурпур. Мы простились
с колхозниками и начали спускаться вниз, осторожно ступая
по мокрым камням.
Сегодня решено побывать па медеплавильном заводе в городе
Алаверди. Для этого надо было бы проехать несколько станций
по железной дороге. Но проливные дожди размыли полотно, и мы
смогли добраться только до тихой станции Санаин. Дальше надо
было идти пешком.
Туристы сошли на мокрый песок, недружелюбно глянули
441
на хмурое, слезящееся небо и зашагали по шпалам. Но вынужден-
ная прогулка сверх ожиданий оказалась очень интересной.
На протяжении полутора часов мы брели по берегу шумного
Девбет-Чая.
Мутная река, раздувшаяся от дождя, лениво течет по камням.
Ее обступают мохнатые толстые . деревья. Переполненные арыки
несут обильную воду табачным и виноградным плантациям, раски-
нувшимся па каменных террасах. На серых, голубых, розовых
скалах лепятся сосны, как будто сошедшие с итальянских
пейзажей.
Через полтора часа впереди показалось легкое голубоватое об-
лачко. Еще несколько крутых поворотов, и перед нами город
из сиреневых камней, расположенный у подножия крутой зубчатой
горы. Это Алаверди — старый промышленный центр. Но только
теперь он становится настоящим городом. Мы увидели новый Дом
культуры, замечательные детские ясли — великолепный особняк
из розового камня. Строятся целые кварталы новых домов. На скло-
не горы проложены асфальтированные улицы. Но тут же на кам-
нях все еще ютятся жалкие землянки, а вместо моста над быстрым
ручьем лежат шесть железных балок, по которым жители переби-
раются с берега на берег, балансируя, словно канатоходцы...
Мы отправились на медеплавильный завод. Молоденький прак-
тикант, гордый порученной ему ролью экскурсовода, повел турист-
скую группу по цехам.
— Халькопирит,— сказал он, показывая зеленоватые камни
с золотистыми крапинками.— В этой руде химически соединены
медь, железо и сера. Нам надо забрать отсюда только медь. Сделать
это не так просто...
И он начал излагать сложную схему технологического процес-
са. То поднимаясь на площадки жарких печей, то опускаясь вниз,
мы осмотрели весь завод и увидели, как зеленоватые камни пре-
вратились сначала в густой оранжевый сироп — расплавленный
штейн — и как затем этот штейн превратился в жидкую медь.
Сейчас над печами строится механизированная галерея; здесь
442
машины заменят каталей, которые до сих пор загружают печи ру-
дой, коксом и известняком вручную.
До последнего времени от руды на заводе брали только медь.
Другие полезные элементы ее оставались неиспользованными. Те-
перь же в Алаверди возникает целый комбинат, на котором руда
будет использоваться полностью. У реки уже стоит завод, изготов-
ляющий медный купорос, а рядом с медеплавильными печами вы-
росло здание сернокислотного завода. Серную кислоту будут здесь
делать из газов, которые до сих пор без пользы уносились к небу.
В Колагеран мы вернулись поздним вечером. У всех туристов
подозрительно оттопыривались карманы — каждый вез на память
красивые золотистые кусочки халькопирита.
Вот уже несколько дней мы живем в белых палатках на узком
каменном мысу, который далеко вдается в широкое синее озеро,
похожее на море.
В холодном разреженном воздухе сияет ослепительно яркое
солнце. Его лучи бессильны растопить снега на вершинах голых
скалистых хребтов. Ни деревца, ни кустика нет на суровых бере-
гах огромного озера. И все-таки оно невыразимо прекрасно.
Это прославленный Севан — самое большое из высокогорных
и самое высокогорное из больших озер. Оно сверкает в каменной
чаше, как невиданный драгоценный камень.
Днем мы блаженствуем на пляжах, восхваляя ласковое горное
солнце и свежий воздух Севана. Но вечером со снежных гор на-
двигается холод, поднимается ветер, волны с шумом швыряют
на берег мелкую гальку. Тогда любители севанского горного солнца
мрачно кутаются в шерстяные одеяла.
Тем не менее никто из нас не раскаивается в том, что остался
на несколько дней у синего, прозрачного озера. Пожалуй, это самые
интересные дни нашего путешествия. Мы многое успели повидать.
Гостеприимные рыбаки показали нам, как идет лов знаменитой се-
ванской форели, которую армяне с уважением зовут «ишхан», что
значит «князь». «Князей» доставляют к берегу в специальных
443
лодках, средняя часть которых заполнена водой. Отсюда форель
на грузовиках везут на аэродром, чтобы дальше отправить на са-
молетах.
Маленький пароходик «Микоян» доставил пас к берегам обры-
вистого каменного острова. Между крутыми голыми скалами пря-
чутся небольшие уютные пляжи. На северном, более отлогом берегу
острова, среди старых ветвистых ив виднеются постройки дома от-
дыха. Крутая тропа ведет вверх, к суровым черным зданиям мо-
настыря, построенным в IX веке.
Среди зарослей шиповника, красных маков и мохнатого горно-
го укропа стоят два квадратных храма, сложенных из крупных,
грубо отесанных кусков камня. Зеленые и оранжевые лишаи раз-
рисовали их причудливыми узорами. В сумрачных залах покину-
тых церквей царит торжественная тишина, которую нарушает
лишь щебет ласточек, вьющих гнезда в расщелинах дряхлых стен.
Эти древние храмы видели и иные времена, когда остров Севан
был твердыней, зажатой в кольце завоевателей. Монастырь, стояв-
ший на этой крохотной каменной скале, был крепостью. На дне
Севана лежат сотни скелетов: летом в этих синих водах сталкива-
лись и тонули суда военных флотилий, а зимой, когда часть Сева-
на замерзала, на льду происходили кровавые побоища.
К чудесному голубому бассейну, такому неожиданному в этой
каменной пустыне, устремлялись тысячи людей, ищущих спасения
от жажды и голода. Но первое впечатление было обманчиво. Жить
у синего озера было не так уж легко. Привыкшие к жаркому
солнцу жители долин страдали от зимних холодов. Снега губили
виноградные лозы, принесенные снизу. Хлеба созревали поздно.
На этой высоте вода не могла принести и десятой доли тех благ,
которые она могла бы дать внизу на равнинах, где люди тщетно
молили драконов воды — вишапов — о ниспослании влаги с неба.
И только сейчас человек сумел использовать это огромное богат-
ство.
О Севанстрое написано немало. Многим известна остроумная
идея армянского крестьянина Манасеряна, предложившего выпус-
444
тить воды Севана на бесплодные сухие поля Армении. Однако
за последний год на стройке гигантского каскада, который не
только оросит девяносто тысяч гектаров полей, но и будет
двигать турбины восьми гидроэлектростанций, произошло немало
перемен.
Мы побывали на строительстве Озерной электростанции —
первой станции каскада. На берегу неглубокой бухты, которая
исчезнет, как только уровень в озере опустится на несколько метров,
стоит русская деревня Еленовка, основанная в прошлом веке моло-
канами. Сейчас эта деревня переименована в город Севан. Городско-
го вида Севан пока не приобрел: все те же избы, крытые черепицей
либо соломой, те же деревенские лавки, то же пыльное шоссе,
по бокам которого вытянулись дома. Но стоит пройти на край де-
ревни, и вы сразу же увидите перемены. Дома здесь больше и лучше.
Пыхтят автомобили. Там, где вышедшая из озера тихая Занга лениво
пробирается сквозь заросли камышей, высятся желтые горы разры-
той земли. Рядом стоит огромная землечерпалка.
Здесь в строительной сутолоке мы повстречались с одним
из участников разработки генеральной схемы каскада. Он с энту-
зиазмом рассказывал нам об этом плане, чертя прутиком схемы
на земле: «Это озеро. Вот здесь город Севан, здесь остров. Здесь
Мартуни — самый отдаленный угол озера. Теперь посмотрите, ка-
ким оно станет...» Инженер начертил внутри продолговатого кон-
тура небольшую неправильную окружность. Точка, изображающая
остров, осталась за ее пределами..
— Итак, монастырь окажется на берегу,— продолжал инже-
нер.— Озеро, как вам известно, делится на две части — Большой
Севан и Малый Севан. С Большим Севаном вам придется простить-
ся. Малый Севан останется, но берега опустятся на пятьдесят пять
метров, и его зеркало тоже уменьшится. За полвека озеро отдает
нам примерно пятьдесят миллиардов кубометров воды.
Кто-то из туристов воскликнул:
— Но ведь это варварство! Вы губите такое чудесное озеро
из-за каких-то пятидесяти миллиардов кубических метров воды.
445
А что вы будете делать со своими гидростанциями через полвека?
Продадите их на слом?..
Инженер улыбнулся.
— Я ожидал этого вопроса. Все обязательно спрашивают, что
будет дальше. Учтите, что приход воды из двадцати трех притоков
Севана не уменьшится. А расход на испарение мы сокращаем
на шестьсот миллионов кубических метров в год. Стало быть, эти
шестьсот миллионов кубических метров мы можем без всякого
ущерба для сокращенного озера забрать себе. Объем озера больше
уменьшаться не будет, а наши гидростанции получат нормальное
питание водой. В этом-то и заключается гениальное зерно идеи,
которую предложил старик Манасерян...
Со смешанным чувством расстались мы с этим инженером.
С одной стороны, нас прельщала дерзость описанного им творче-
ского замысла, оригинальность схемы, широкий масштаб намечен-
ных преобразований природы. С другой стороны, сердце щемила
какая-то смутная тревога: все ли сбудется так, как задумано? Вы-
пустить воды из этого великолепного высокогорного озера — дело
нехитрое, а вот как сохранить его, хотя бы и в более скромных
размерах? Ведь наверняка во всеобщем и вечном круговороте сил
природы Севан играет важную роль, и те шестьсот миллионов ку-
бических литров воды, которые испаряются с его поверхности еже-
годно, тоже участвуют в этом круговороте. Чем же они будут за-
менены?
Трудно было расстаться с чудесным озером. Хотелось любо-
ваться до бесконечности неповторимыми оттенками высокого неба,
прозрачными глубокими водами, суровыми берегами. Но сроки на-
шего путешествия кончались. Пора было проститься с Севаном.
Автобус в последний раз промчал нас мимо строящейся электро-
станции. Голубой лоскут озера в последний раз мелькнул позади,
и мы покатили вниз под гору, держа курс на Ереван, где замыка-
лось кольцо нашего маршрута.
5
СОЛДАТЫ
РЕВОЛЮЦИИ
РЯДОМ С ИСТОРИЕИ
® ® ридцать лет назад мы часто встречались
• • • • • с теми, кто непосредственно участвовал
в революции и сражался на фронтах гражданской
войны. Вое это было где-то еще рядом — Октябрь и
Перекопская битва, сражение под Царицыном и волочаев-
ские дни, и даже революция 1905 года казалась совсем
близкой: мы встречались с теми, кто ее творил, не па тор-
жественных заседаниях и не при посещении музеев, а на
бурных производственных совещаниях, где дым стоял ко-
ромыслом, в первых туннелях московского метро, на ново-
стройках, у пышащих огнем домен.
Эти люди были еще не стары, им было некогда зани-
маться воспоминаниями, разве что напомнят кое о чем со-
беседнику, так сказать, в воспитательных целях, как это
449
делал иногда уже знакомый читателям «железный про-
раб» — Дмитрий Мельников. Но эти рассказы нужны бы-
ли нам, молодым,— мы воспринимали их так же, как вос-
принимает сейчас, вероятно, молодежь шестидесятых го-
дов рассказы участников Великой Отечественной войны.
Для людей старшего поколения события этой войны — ча-
стица жизни, нечто совершенно неотъемлемое, для моло-
дого поколения — это романтика далекой и волнующей
эпохи.
И, перечитывая сейчас свои записи бесед с участника-
ми гражданской войны, сделанные тридцать лет назад, я
явственно вспоминаю этих людей и их подчас удивленную
реакцию на наши пылкие расспросы: а что же во всем
этом, собственно, особенного? Ну, было и было... И тогда
я лучше понимаю значение таких же по своему духу бесед,
какие ведет в наши дни молодежь с ветеранами битв под
Москвой и на беретах Волги, на Курской дуге и под стена-
ми Ленинграда, на подступах к Кенигсбергу и в Берлине
в 1941—1945 годах.
Проходят десятилетия, одно поколение солдат револю-
ции приходит на смену другому, и преемственность их
традиций играет немалую роль в воспитании тех, на чью
долю выпадает завидная участь — вступить в третье тыся-
челетие нашей эры под знаменем коммунизма.
Вот почему я счел необходимым включить в книгу
записи о встречах молодого советского журналиста тридца-
тых годов с героями гражданской войны, опубликованные
в тот период на страницах «Комсомольской правды».
ИСТОРИЯ одной сабельной раны
:Б
ронепоезд, отоитый у белых 30 января 1920 го-
• • • • • да, получил имя «Памяти бесстрашного военкома
Озолина». Военком был убит в этот день под хутором Поздеев; он
шесть раз водил свою дивизию в контратаку, сдерживая натиск
сводных корпусов Мамонтова, Шкуро, Улагая, Павлова и Покровского.
Его геройскую смерть видели Буденный и Ворошилов, лично ру-
ководившие боевыми операциями. При всем желании они не в силах
были помочь военкому: он ускакал далеко вперед и был отрезан
от своих.
Когда комиссара окружили офицеры, желавшие взять его живым,
он разрядил в них маузер и наган. Последнюю пулю он оставил для
себя, но револьвер дал осечку. Тогда военком выхватил шашку
и дрался с офицерами до последнего вздоха, пока не свалился на снег,
получив сабельный удар по голове. Рядом с ним лежал залитый кро-
• 451
вью кавалерист в разодранном плаще — последний из двенадцати
ординарцев военкома.
Казачий офицер с разбегу остановил захрапевшего коня. Пря-
мо на него из тумана вышел осторожной походкой слепого огром-
ный человек в красноармейской шинели. Офицер спешился и при-
целился. Один за другим прогремели пять выстрелов. Стрелок
нервничал: после первого же промаха большой призрак в красно-
армейской шинели помчался к нему зигзагами.
Магазин карабина опустел. Стрелок дрожащей рукой ухватил-
ся за свой офицерский патронташ. Шнурки спутались. Перед са-
мым лицом мелькнул большой окровавленный кулак...
...Человек в красноармейской шинели задушил офицера и, по-
шатываясь, поднялся со снега. Он посмотрел вокруг себя непони-
мающим взором, вскочил в седло и поскакал в хутор.
В крайней хате тускло мерцал огонек. Всадник постучался.
Дряхлый старик вскрикнул и прижался к стене. Необычный гость
рухнул на лавку и пробормотал, впадая в бред:
— Старик, свяжи голову. У меня вылезли мозги и сейчас че-
реп развалится...
Испуганный старик промыл глубокую рану и перевязал голову
раненому чистым полотняным мешком. Гость впал в забытье, по-
том, часа через два, открыл глаза, отдышался и попросил пить.
Потом потребовал ножницы и остриг усы. Липкую и влажную ши-
нель старик сам бросил в печь. Гость, пошатываясь, встал и дви-
нулся к двери, но у порога снова упал, лишившись чувств.
Очнулся он на соломе под скамьей в той же самой избе. Перед
ним стояли двенадцать строевых казаков. Один допрашивал хо-
зяина.
Старик растерянно плакал. Бородатые станичники спорили:
одни предлагали немедленно отправить раненого бродягу к праот-
цам, другие хотели отвести его к есаулу, третьи предлагали оста-
вить здесь, чтобы он помер христианской смертью.
Дело кончилось тем, что казаки вытянули раненого из-под лавки
452
и освидетельствовали его рану. Убедившись в том, что рана доста-
точно серьезна, они обмыли ее и перевязали чистым бинтом.
— Нехай на том свете за нас заступится...
К вечеру встревоженный старик растолкал впавшего в забытье
гостя и сообщил ему: командир белой бригады отдал приказ — всех
раненых и больных, какие есть по дворам, тащить в школу.
Оказывается, на хуторе валялось немало умирающих казаков
корпуса Шкуро, брошенных белым командованием. Командир каза-
чьей части, снова занявшей хутор, не интересовался судьбой этих
людей, но он боялся заразы. И вот теперь раненых и больных всех
подряд сваливали, как дрова, в холодные, неотапливаемые классы
школы. Там им, оставленным без всякого присмотра, суждено было
умереть.
К ужасу старика, странный гость потребовал немедленно отвести
его в школу. Он с трудом поднялся на крыльцо большого мрачного
дома и начал потихоньку обходить загаженные классы. В одном
из них мерцал забытый кем-то ночник. На полу метались в бреду
казаки. Один из них лежал недвижно. Человек с сабельной раной
на голове склонился над ним. Лоб был холоден. Пульс не бился. Че-
ловек сунул руку в карман мертвецу и облегченно вздохнул: в руке
у него был документ казака.
Он торопливо стянул с мертвеца одежду, поднял голый труп
на руки и, озираясь по сторонам, понес к дверям. Зарыв его в сне-
гу, человек вернулся. Он схватил гимнастерку, но тут же выро-
нил ее из рук: даже в сумраке было видно, что одежда мертвеца
кишела паразитами.
— Тиф!..
Раздумывать было некогда. Человек сгребал паразитов щепкой,
яростно топтал ногами, жег на огоньке светильника, но их было
слишком много... Тогда он вынес одежду и сапоги мертвеца на улицу
и закопал в снег. Вернувшись, человек упал на солому и вновь ли-
шился чувств.
Сколько времени прошло? Неделя? Месяц? Год?
Раненый находит себя вновь на снегу: он стоит у колодца и льет
453
себе на голову холодную воду из ведра. Он силится вспомнить,
что произошло с ним после того, как он зарыл в снегу одежду мерт-
веца, и не может.
К нему бежит, боязливо оглядываясь, знакомый старик. Он
машет руками и шепчет:
— Опять ты, батюшка, буянишь! Увидят — нас обоих
к стенке...
Старик ведет раненого на крыльцо школы, в классах которой
остается все меньше живых людей, и тот видит подобие звериной
норы, устроенной в соломе чьими-то заботливыми руками. Старик
делится с гостем корками, собранными по дворам. Потом сообщает,
что к нему в избу поставили на постой двух ординарцев из штаба.
Ординарцы говорили, будто скоро предвидится отступление.
Гость схватил старика за руку:
— Узнай у них пароль. И потом... Нет, погоди минутку...
Он приподнялся с соломы, прислушался, выглянул в окно и,
шатаясь, вышел. Через минуту он внес занесенные снегом растоп-
танные казачьи сапоги:
— Возьми, сменяй хоть на дырявые, но широкие валенки.
И сало,— разве не видишь, что ноги почернели?..
Он потрогал пальцем свои опухшие ступни и закусил губу
от боли.
Старик исполнил требование. Его питомец два дня мазал ноги
салом и учился ходить в широких, растоптанных сапогах. А еще
через день он потребовал от своего гостеприимного хозяина, что-
бы тот украл для него лошадь. Испуганный старик сначала отка-
зывался, но потом где-то отыскал отбившегося от обоза коня:
на хуторе уже началась паника — прошел слух о приближении
красных.
Требовательный гость разрыл снег и извлек костюм тифозного
казака. Облачившись в него, он встал, вложил в карман припря-
танный в печке казачий документ и, крепко обняв старика, расце-
ловался с ним.
В этот вечер на хуторе было много разговоров о каком-то го-
454
ловцрезе из корпуса Шкуро, который вихрем с непотребными ру-
гательствами промчался мимо штаба бригады. Он крыл на чем
свет стоит белое командование, бросающее на произвол судьбы
своих солдат, попавших в беду.
Говорили, что это был казак из тифозной школы, который ка-
ким-то чудом выздоровел и поехал искать свою часть.
Проскакав несколько километров, широкоплечий всадник в па-
пахе с белой лентой свернул в балку и притаился в кустарнике.
Его острое зрение обнаружило впереди какие-то движущиеся
точки.
Белых разъездов не могло быть там: казак твердо знал, что
начавшие отступление белые стянули свои заставы к самому ху-
тору.
Догадка оказалась справедливой. По шоссе шел на рысях бу-
денновский кавалерийский разъезд.
Всадник выждал, пока разъезд пройдет вперед, торопливо сор-
вал погоны и швырнул наземь папаху с белой лентой. Выбросив
чужой документ, он повернул коня и выехал на шоссе. Через час
караульные в остроконечных шлемах привели его в штаб полка,
и широкоплечий казак обнялся с командиром. Еще через полчаса он
лежал, морщась от боли, на столе, и врач полкового госпиталя
осматривал глубокую, еще не зажившую сабельную рану.
— Ваше дело дрянь, дорогой товарищ! Нужна немедленная хи-
рургическая помощь. Нужно везти вас в Ростов...
В Ростов! Но как добраться туда, за двести километров, когда
началась распутица и только сильные кубанские волы могли бы
вытянуть повозку из жирной черноземной грязи?
Врач беспомощно пожал плечами и подтвердил свое заключе-
ние: всякое промедление грозит величайшей опасностью для жиз-
ни. Посоветовавшись с товарищами, командир полка распорядился
предоставить раненому запряжку волов и провожатых.
Обоз остановился у берега реки. Где-то по ту сторону послы-
шались гудки паровозов. Близка железнодорожная станция. Бли-
зок конец долгого и утомительного странствования. Но провожа-
455
тые беспомощно топтались на берегу: река вздулась, лед лопнул,
и начинался ледоход. Переправы не было. Сколько времени надо
ждать, пока начнет ходить перевоз?..
Вниз спустился высокий человек с забинтованной головой,
аа которую была надета разрезанная ножом старая шапка. Он
.мрачно посмотрел на грязные льдины, громоздившиеся на реке,
•и спросил:
— Что же вы решаете?
Начальник конвоя смущенно бросил:
— Обождем день-два...
Человек с забинтованной головой приподнял шапку,— сквозь
бинт проступала кровь.
— Обождать, говоришь? А это видишь?..
Наступила неловкая пауза. Человек с забинтованной головой
молча стоял у арбы, рассеянно поглаживая рукой длинную
жердь. Вдруг он оживился, что-то сообразив, выхватил жердь
из арбы и зашагал, покачиваясь, вниз. Прежде чем провожатые
•опомнились, он был уже на льду. Перепрыгивая с одной льдины
.на другую, он уходил все дальше от берега.
Кто-то громко вздохнул и перекрестился:
— Вечная ему память...
Но смельчак оказался на редкость ловким человеком. Он от-
’чаянно боролся со льдами, ловко орудуя своей жердью. Времена-
ми льдины скрывали его от взоров обозников. Но вскоре он появ-
лялся снова на гребне ледохода.
Через час отважный путник выбрался на противоположный
‘берег и упал на землю, изможденный нечеловеческой борьбой
со стихией...
...В кабинете у члена реввоенсовета Первой Конной армии то-
варища Щаденко шло совещание. К нему никого не впускали.
Но какой-то бородатый оборванец в рыжей свитке, подпоясанной
веревкой, упорно не хотел признавать никаких порядков и ло-
мился в двери кабинета. Он с силой распахнул дверь.
456
Щаденко недоумевающе поднял брови. Оборванец вытянулся
по-военному и негромко отрапортовал:
— Военком 11-й кавалерийской дивизии Озолин прибыл в ва-
ше распоряжение!
Все вздрогнули.
— Что такое? — привстал Щаденко.— Кто вы такой? По ка-
кому праву вы вошли в кабинет без доклада и называете себя
именем погибшего героя?..
Оборванец сорвал шапку с забинтованной головы и, швырнув
ее на пол, крикнул:
— Щаденко! Это же я, я... Неужели не узнаешь?..
Сомнений больше не было. Голос могучего латыша можно бы-
ло бы узнать в тысячной толпе. Комиссары обнялись и заплакали.
Бронепоезду памяти Озолина было присвоено новое название —
имени Озолина.
Эту удивительную историю рассказал мне не кто иной,
как сам Озолин в феврале 1935 года в Москве, где он ра-
ботал комиссаром Академии связи имени Подбельского.
Человек богатырского сложения и завидного здоровья, он
чувствовал себя отличнейшим образом, и только глубокий
шрам, прошедший по черепу, напоминал о перипетиях,
выпавших на его долю в памятную зиму 1920 года.
Жить бы этому богатырю и жить, если бы не разрази-
лась над ним новая, на этот раз неминучая беда: оклевета-
ли его, как и многих других талантливых командиров
Красной Армии, подлые люди, делавшие себе на этом
карьеру в мрачную пору культа личности Сталина, и Озо-
лина не стало...
ПАТРИОТЫ
п
евуче скрипит почерневшая от времени
______ калитка. Звенят ведра у древнего колод-
ца, неизменно хранящего столь страшную в былом тайну
бабушки Александы Васильевны. И наш веселый седоусый
спутник Паранич, гремя замысловатой щеколдой, добро-
душно журит хозяина,— секрет его «архиерейских» запо-
ров он не может разгадать вот уже двадцать восемь лет.
Высокий, чуть сгорбившийся хозяин ведет нас в свою уют-
ную горницу, видавшую на своем веку много радостных и
трагических событий.
Его супруга хлопочет около нас. Она ворчливо корит «ста-
рого идола» Паранича, не предупредившего ее о приходе
гостей — чем же их теперь потчевать?
Не отвечая на упреки, хлопотливый спутник спешит нас по-
знакомить:
— Никита Кузьмич Козлов и его семейство — Александра
Васильевна, Иван Никитич, Василий Никитич и прочая, и
прочая...
В аккуратном, чистеньком зале хозяин начинает долгий раз-
говор о жизни, запись которого, сделанную в ноябре 1934 го-
458
да в городе Луганске, я и предлагаю сейчас вниманию
читателя.
НИКИТА КУЗЬМИЧ: Так вы спрашиваете меня, почему и как
я стал патриотом? Что ж! Этот вопрос, пожалуй, стоит того, что-
бы поразмыслить часок над историей поводыря слепых из села
Огарево. Тот поводырь, изволите видеть, сорок лет ухлопал на по-
иски родины. А отыскал он ее тогда, когда стукнуло ему без ма-
лого полвека...
Но Параничу надо спешить на завод; он возится с обкаткой
нового локомотива. Не начать ли поэтому сразу с восем-
надцатого года?
Многие тогда недопонимали. Что же это? В шестнадцатом мы
бастовали,— боролись за прекращение войны с немцами. Вот эти-
ми руками я прятал по шкафчикам Циммервальдский манифест.
Лучших ребят угнали за все это на каторгу. А теперь, извольте
видеть, большевики приходят с каторги и сами зовут воевать про-
тив немцев!
Как же так?
Но ведь немцы уже взяли Киев! Немцы идут на Харьков! Гет-
ман продал им Украину, чтобы задушить революцию...
И вот на базар выезжает наш слесарь Клим Ворошилов,
а с ним еще пятьсот сорок молодцов,— среди них мой любезный
сынок Ванюшка.
Едут, как на свадьбу. Лошадь под Климом вся в бумажных
цветах, вышитые полотенца колышутся. А народу кругом — ты-
сячи. Одни с берданками, другие с хлебом-солью, третьи с бом-
бами...
Помитинговали и — на вокзал. А там скандал. Крики. Озор-
ные наши ребята с собой меньшевистских коноводов приволокли,
в вагон их тащат, а те упираются:
— Спасите!
Клим подошел.
— В чем дело?
— Для компании! Помнишь, они кричали: «война до победы»?
Вот пусть и отведают свинцового пайка в окопах!
459
Клим велел отпустить. На вокзале — песни, крики, бла-
гословения. Старухи сыновей крестят, о победе большевиков мо-
лятся.
Тут гудок. Трогается наш бронепоезд на Конотоп,— только мы
нашего Ивана и видели...
ИВАН НИКИТИЧ: Вы думаете, это и вправду бронепоезд был?
Так, выражаясь фигурально,— одна иллюзия бревенчатая. Но дра-
лись мы отчаянно, хотя немцы были вдесятеро нас сильнее.
Однако немец день ото дня тоже все злее становится. Насе-
дает по всему фронту. Мы не сдаемся. Вдруг мчится из Конотопа
настоящий германский броневик. Что делать? Нацелился наш фей-
ерверкер из единственной пушчонки — бац! Подбили германский
паровоз. Но уже поздно: немцы подкатили совсем близко. Стреля-
ют они метко. Не успели мы оглянуться — летит наша пушчонка
под откос, площадка завалена трупами.
Мы не сдаемся, хоть снаряды ложатся вокруг один к другому.
Вдруг страшный взрыв. Рассеивается дым. Пулеметчик Латун ле-
жит без головы. Командир весь окровавлен мозгами Латуна — ему
прямо в лицо угодили. Вспыхивают вагоны со снарядами. Колес-
ниченко кидается в огонь, хватает снаряды, швыряет под откос.
Но уже поздно. Половина команды мертва, немцы обходят
со всех сторон. Началась паника. Все бегут. Неужели все кончено?
Но вот бежит командир, платком вытирает кровь.
— Луганчане, смир-р-но! Слушай мою команду!..
Луганчане замерли. А еще через мгновение мы снова ринулись
вперед — не оставлять же немцам наш бронепоезд!
Сняли с разбитых площадок пулеметы, забрали снаряжение,
подобрали раненых, убитых и с боем отошли. С этого-то и начался
наш знаменитый боевой отход на восток...
НИКИТА КУЗЬМИЧ: Слышим мы — пушки гремят под Родако-
вом. А жили мы, как на фронте: весь народ воевал! Идешь на за-
вод — винтовка за плечами. Стал к станку — винтовку рядом
поставил. Идешь с завода — прямо в караульный обход: мы с Дона
ждали гостей — там уже Каледин кашу заваривал...
460
Звонят из Родакова: «Отступаем на Лихую, очищайте город».
Отходят с вокзала один за одним пятьдесят восемь эшелонов.
Едут паровозники, едут шахтеры, едут патронщики, едут бабы
со швейными машинками, с корытами.
Забегаю я в хату, ставлю ружье у порога.
— Собери мне, мать, узелок... Давай попрощаемся навеки!..
АЛЕКСАНДРА ВАСИЛЬЕВНА: Замерла я вся в тот час. Сейчас
вспомянуть — и то страх берет. Старший сын с броневиком укатил,
теперь этот, прости господи, старый дурак воевать собрался.
А на полу под тряпьем семеро лежат — мал мала меньше. Как
взреву я белугой! Старик потемнел в лице да только шепотом:
— Тише, тише — разбудишь!..
А выстрелы все ближе, под самый город подкатываются.
— Что же будет с нами, Никита Кузьмич?
— Терпи, мать, слезами не поможешь...— Ссутулился он весь
и — в двери.
Я к плите. Схватила яичницу,— для него готовила,— взяла
соточку водки, бегу за стариком. Сунула ему узелок, плачу по-
среди улицы, а за Каменным Бродом уже немцы скачут...
ПАРАНИЧ: Десять тысяч луганцев брели на Царицын. Можете
себе представить, через Дон пробиваться пришлось. Дорожка та
сплошь кровью залита. Дорожка знакомая! Еще в семнадцатом го-
ду луганские хлопцы под станцией Глубокой с кадетами
воевали.
И вот подходят луганцы к Царицыну, развертывают фронт.
Полгода под Царицыном бои идут — не сдается наша десятая ар-
мия. Воюют красногвардейцы здесь, а все думки дома: что-то там
белые творят?
И вот, можете себе представить, в одно прекрасное утро встре-
чают наши хлопцы на царицынском вокзале Козлиху с дитенком.
Чтоб ты провалилась! Откуда такое наваждение?
— Где тут мой Никита? Хочу его хоть живого, хоть мертвого
увидеть...
Ах, чтоб тебе! Веду старуху через город...
461
АЛЕКСАНДРА ВАСИЛЬЕВНА: И смех и горе! Стою я перед
ним, держу Анютку на руках,— он или не он? Борода длинная,
сам страшный... Подхожу поближе,— батюшки-светы, жив мой
рябенький! По рябинкам Никиту признала.
Побыла я с ним пару деньков, рассказала про германское вла-
дычество, про то, как они облаву делали, как я оружие в коло-
дезь прятала, как с Анюткой фронт переходила,— и обратно до до-
му: там ведь семеро моих галчат кушать просят!..
ВАСИЛИИ НИКИТИЧ: Ну, это, положим, еще неизвестно, кто
галчонок! Я в те поры уже бомбы отцовы прятал...
АЛЕКСАНДРА ВАСИЛЬЕВНА: Ишь ты, какой прыткий! Забыл,
как я тебя из Красной гвардии вызволяла?.. Это уже через год
было, когда белых из Луганска выгнали. Пришел с походом из Ца-
рицына и наш старик.
Под Луганском тогда полгода бой шел — мы в окопы и воду,
и патроны таскали.
Вижу, не сидится нашему Ваське. Приходит как-то домой:
— Я, мать, в рассыльные поступил...— А сам глаза прячет.
Ладно, думаю, узнаю, какие-такие рассыльные!
Иду утром прямо в штаб:
— Мало вам старика с Ванькой — Ваську забираете?..
Те справились по справкам — есть такой. Вызывают раба бо-
жьего. Идет хмурый, щупленький. А винтовка по полу волочится.
Они ему шумят:
— Мы тебя выпишем, мать не велит.
А он как загорится:
— Не твоего ума дело, мать! Не ты меня в Красную гвардию
записывала, не тебе и выписывать. Не отдам винтовку, и все тут!..
Командиры сидят, улыбаются. Поглядела я на всех, вздохнула —
будь что будет! Проживу как-нибудь с шестью галчатами — двум
смертям не бывать. А белые придут — капут все едино.
НИКИТА КУЗЬМИЧ: Вот так и воевало все наше семейство.
Да что семейство? Весь Луганск поднялся, когда на заводах гудки
заревели: скакал из-за Дона Шкуро со своими «волчьими стаями».
462
Под Острой Могилой трупы покосом лежали. Степь запеклась кро-
вью...
Вспоминаешь все это нынче как сквозь туман. Окопы бурья-
ном заросли, дома горелые разобрали. Над Острой Могилой само-
леты кружат — там наши молодые ребята с паровозного завода
летать учатся. И мы, старики, веселей ходим...
ПАРАНИЧ: А помнишь, Никита, как Луганску боевой орден
Красного Знамени дали? На Новом Свете, у Троицкой церкви, мы
тот орден принимали. Его Клим Ворошилов привез.
Можете себе представить,— как поднял он его над площадью,
засверкало золото, читает постановление:
— «За исключительные боевые заслуги, за самоотверженную
защиту города, за героизм и бесстрашие город Красный Луганск
решением ЦИК СССР награжден орденом боевого Красного Зна-
мени...»
Музыка, можете себе представить, знамена колышутся, наро-
ду — туча, не протиснешься, а бабы почему-то плачут...
АЛЕКСАНДРА ВАСИЛЬЕВНА: Ну, и беспонятный же ты, ста-
рик! Как это — почему? От радости же! Я сама разревелась, так
ведь это слезы легкие. Да, помнится, и у вас обоих глаза были
мокрые...
НИКИТА КУЗЬМИЧ: А я сейчас вспоминаю, как в Москву де-
легатом на шестнадцатый партсъезд ездил. Большие дела довелось
нам на том съезде решать! Вот где моя седая голова еще раз по-
настоящему поняла, какое великое счастье нам выпало в восем-
надцатом...
Кто я был до этого? Безродный пес — ему родиться и сдохнуть
при чужой конуре. Отца-то у меня плетьми на помещичьей конюш-
не засекли. А сам я побирался с малолетства, слепых водил, как
вам уже сказывал. Распалился за отца — сжег восемнадцать
скирд у помещика, набил морду сотскому — айда искать правды.
А правды все не было. Из Баку выгнали меня — работы не бы-
ло. На пароходе «Князь Барятинский» чуть не задохнулся в ко-
чегарке. Из Алчевска меня, как шелудивого щенка, вывезли го-
463
родовые и выбросили на полустанке. В Мариуполе в меня стре-
ляли...
И вот не стало у меня ни веры, ни царя, ни отечества,—
голый я человек на голой земле. А тут манифесты клеят: «Мы,
Александр III, божьею милостью император всероссийский...»
Гонят новобранцев в казармы. Мой год подошел! Что делать?
В казарму идти, пьяного государя защищать? Нет, шалишь, Саша!
Подался я под персидскую границу — в плавни, в камыши. Есть
в тех плавнях такое местечко — называется Божий Промысел.
Рыбачил там лет пять, пока давность не вышла.
А в девятьсот третьем году причалил я к твердому берегу —
привела меня судьба на Луганский паровозный завод, познакомила
с большевиками.
Вот так-то! Ну, а теперь — что ж? Годы идут. Опять горячее
время приспело,— строится наш Луганск: там новая больница,
там завод, там каланча. Сыны, дочери подрастают. Старший в Ком-
академии, второй — секретарь райкома партии на Урале, третий
в колхозе, четвертый в армию собирается. Одна дочь на заводе,
две замужем, четвертая учится.
И мы со старухой не без дела. Работы — вагон! Сейчас утиль-
цех налаживаю.
ПАРАНИЧ: Вот красная девица, можете себе представить! Чт»
же ты, Кузьмич, стесняешься? Так и скажи: наградил ВУЦИК
званием Героя труда. В грамоте, можете себе представить, так и за-
писано: сорок шесть лет беспрерывного труда на производстве плюс
пятьдесят тысяч экономии в год от рационализаторских предложений
в утильцехе...
НИКИТА КУЗЬМИЧ: ...А тут еще призыв. Я ведь член призыв-
ной комиссии. Вчера вот поволноваться пришлось.
Я уже сказал вам — пришел черед и нашему Сашке в армию
собираться. Самый он младший у нас хлопец. Давно о флоте меч-
тает.
Но вот беда, здоровьем не вышел Ходил он в семилетку. Ви-
дит: около школы драка. Кинулся р „знимать — его ножом меле
464
ребер и полоснули. С тех пор и страдает. Но так, душою, парень —
кремень! Ну, подходит Сашкин день. Сижу я за столом, смотрю
документы, допрашиваю новобранцев — откуда кто родом, а сам
волнуюсь. Тут кричат:
— Козлов Александр Никитич!
Насупился я, будто дело не мое. Отсел в сторонку. Ходят вра-
чи около моего Сашки, головами качают. Тут уж я не выдержал
и прямо к командиру: так, мол, и так! Три сына свое отслужили, как
же четвертого обойти? Но врачи стоят на своем: во флот не под-
ходит! Пришлось отправить его в больницу на испытание.
Что ж! Не возьмут во флот — в пограничные войска опреде-
лю: обещали мое ходатайство удовлетворить. Быть же такого
не может, чтобы кто из Козловых от Красной Армии отрешился!..
МЛАДШИЕ БРАТЬЯ ПАВЛА КОРЧАГИНА
* • • • • мире шли шумные дискуссии о патрио-
тической теме. Кое-кто пытался под флагом борьбы за
«подлинное», «настоящее» искусство отвести писателей от
патриотической темы, очернить то, что уже создано, и про-
тивопоставить произведениям о героях нашей эпохи уход
в обыденщину.
Любители будничной серости выступали как самые
рьяные поборники реализма. «Помилуйте,— говорили
они,— как может богатырь Василий Буслаев,— речь шла
о только что вышедшем на экран фильме «Александр
Невский»,— бить оглоблей врагов в железных латах? Его
же могут сразить мечом!» Или: «Где вы видели в наше
время рыцарей без страха и упрека? Наши люди, слава
466
богу,— не безрассудные, они зря на риск не пойдут. И хо-
тя Горький когда-то славил «безумство храбрых», нынче
это надо признать устаревшим».
Внешне все эти рассуждения казались как будто убеди-
тельными. В самом деле, мы видели наших героев рядом
с собой, запросто встречались с ними, беседовали, шутили.
«Гранита грань и бронзы звон» звучали фальшиво рядом
с этими скромными людьми. И вот те из писателей, кото-
рые не сумели разглядеть под этой скромной внешностью
героический характер советских людей, ушли от патрио-
тической темы, повернулись к ней спиной и... начали ко-
паться на задворках жизни.
Советский читатель той поры недружелюбно встретил
такие произведения. Зато книги, в которых жили настоя-
щие герои — сильные, благородные люди,— пользовались
все возрастающей популярностью и выдержали проверку
временем.
Именно в ту пору, в тридцатые годы, вошел в советскую
литературу человеческий характер, сразу полюбившийся
юношеству. Нашелся писатель, не побоявшийся создать
поистине идеальный образ молодого человека своей эпохи,
у которого стали учиться миллионы его сверстников.
Речь идет о Павле Корчагине, бессмертном герое Ни-
колая Островского. Сила этого правдивого образа была в
том, что каждый молодой человек увидел в нем частицу
собственного «я»... Корчагин не жалел себя. Он готов
был жертвовать собой во имя счастья Родины, во имя буду-
щего. Он готов был пойти на самый трудный, самый рис-
кованный подвиг, если это диктовалось революционной це-
лесообразностью.
Николай Островский не выдумал своего героя. Он пи-
сал его с натуры, вкладывая в образ Корчагина всю душу.
Веселый молодой кочегар, сменивший кочергу и лопату
на саблю и револьвер и промчавшийся со своим эскадро-
467
ном от Умани до Львова, Павел Корчагин жил и боролся,
как любой боец Первой Конной армии.
Достаточно было сравнить сочинение Островского с
тем, что сотворила сама жизнь, чтобы убедиться в правди-
вости и силе его героического образа.
Я процитирую здесь лишь два документа той эпохи.
Это приказы о награждении рядовых бойцов Первой Кон-
ной, написанные наспех, быть может, под пулями, на пере-
довой линии фронта.
«ГРИШКО... При встрече с белогвардейцами в районе
Рубченно — Гайворон — Белневна, где действовала третья
навбригада 14-й навдивизии, ворвался на автоброневине в ко-
лонну противника численностью в три полка, которые в па-
нине бежали... При преследовании противника машина испор-
тилась, и под огнем неприятеля повреждения были устранены
и продолжено преследование...»
«ГРИГОРЬЕВ... 11 июня 1920 года при обнаружении бро-
неавтомобилей противника, которые обстреливали пулеметным
огнем наши цепи, первый бросился к автомобилям, у которых
стояло до 60 пехотинцев противника, ворвался в середину и
в упор стрелял из нагана, навел панику на противника, кото-
рый бросился в панике бежать в лес. Чем и дал возможность
первому эскадрону захватить трофеи и пленных...»
Это рядовые, будничные случаи. Они не описаны в ли-
тературе, не воспеты в стихах. О них сказано в нескольких
строчках приказа — и все. В Первой Конной армии уважа-
ли и ценили храбрых людей. Но там не считали чем-то
необычайным или невозможным такие вещи, когда один
водитель на стареньком броневике разгоняет три полка
вражеской пехоты или боец, вооруженный лишь наганом,
бросается на вражескую часть и... выходит из этой схват-
468
ки победителем. Бойцы и командиры Первой Конной, в ря-
дах которой сражался Павел Корчагин, не щадили себя,
когда борьба шла за счастье народа.
Мы, молодые люди тридцатых годов, понимали, что
героизм Корчагиных — не пустая лихость и не брави-
рование собственной доблестью. Если надо было во имя
жизни миллионов отдать собственную жизнь, Корчаги-
ны решались на это, не дрогнув. Но они, как никто
другой, любили жизнь и боролись за нее. Именно за это
полюбила образ героя, созданного Николаем Островским,
молодежь.
Кое-кто из критиков тех лет, так усердно ратовавших
за «чистое искусство», недолюбливал Павла Корчагина.
Под предлогом борьбы за «подлинную литературу», «вы-
сокие эстетические требования» снобы от литературы по-
ходя, бочком пытались оттеснить читателя от любимой
книги.
Итог дискуссиям о патриотической теме и о герое под-
вела жизнь. Еще чадили на страницах некоторых журна-
лов чахлые светильники «чистого искусства», когда ровес-
ники и младшие братья Павла Корчагина, идя по стопам лю-
бимого героя, проявили новые чудеса отваги и доблести.
Мне хочется рассказать здесь о встречах с ними на даль-
нем пограничном рубеже, где в ту пору начались военные
стычки,— в предвидении близкой мировой войны японские
милитаристы вели разведку боем, тревожа наши заставы.
...Это было в октябре 1937 года. Вот уже несколько дней мы
жили на самом краешке советской земли. Синий вагон с потем-
невшим серебряным титулом «Комсомольской правды» стоял, упи-
раясь своими буферами в перемычку тупика. Наша выездная ре-
дакция приехала к дальневосточным пограничникам.
На фронтоне небольшого дощатого домика прибита старенькая
вывеска: «Гродеково». Уже давно пора было бы сменить ее,—
469
к чему нам хранить память о царском генерале от инфантерии
Н. И. Гродекове, который когда-то, на рубеже XIX и XX веков, про-
был несколько лет приамурским генерал-губернатором? Но все
как-то не доходят до этого руки,— у нынешних жителей края
по горло всяких важных дел, вот так и живет этот маленький по-
граничный городок под чужим, генеральским именем.
Сам по себе городок ничем особым не знаменит. Это обычный
«районный центр», как принято у нас именовать такие селения.
Здесь районные учреждения, школа, несколько клубов, почта
и телеграф, маленькая электростанция, небольшой лесопильный
завод, железнодорожная станция. Прямые и широкие улицы, в точ-
ности похожие на улицы остальных станиц уссурийского казачье-
го войска, кое-где заросли мелкой травкой, которой угощаются
стаи жирных гусей. Толпа мальчишек запускает змея; змей, к вя-
щему огорчению босоногих конструкторов, вдруг никнет и запу-
тывается в телефонных проводах. Изредка по улице прошуршит
своими толстыми шинами вездесущий ГАЗ. Гремят трактора, та-
скающие лес на какую-то стройку.
Мирная, тихая жизнь, какой живут сотни тысяч таких се-
лений! Но вот в тихой улочке вспыхивает знакомая певучая ме-
лодия. Четко отбивая шаг, проходит колонна людей в зеленых
фуражках. На плечах у них винтовки и ручные пулеметы. Зад-
няя шеренга несет продырявленные мишени. Откуда-то со стороны
доносится пулеметная дробь,— видимо, там идут учебные стрель-
бы. Разбрасывая комья засохшей грязи, проносится по улице
всадник с шашкой и полевой сумкой. На столбе наклеен ветхий,
поблекший листок — правила поведения гражданского населения
по химической и воздушной тревоге.
Нет, жизнь здесь совсем не так тиха и мирна, как кажется!..
Наша выездная редакция уже приступила к работе. В поход-
ной типографии возится у реалов старый метранпаж дядя Миша,
недавно отметивший пятидесятилетний юбилей своей типограф-
ской деятельности. В вагон гурьбой идут военкоры, поэты, кол-
хозники. Почтальон таскает целыми пачками письма и теле-
470
граммы. Беспрерывно звонит телефон — с далеких застав, за сот-
ни километров, через леса и горы передают нам о том, как сегодня
прошли стрельбы и сколько тонн картофеля выкопано с гектара
самодеятельного огорода. На рассвете к нам является мотоцик-
лист. Он забирает аккуратно свернутые в трубочки листовки
и отправляется в очередной рейс; ему предстоит нелегкая рабо-
та — за день он должен исколесить сотни две километров, проби-
раясь лесными тропами, топкими болотами, долинами горных
ручьев, через которые мотоцикл надо будет тащить на руках.
И как бы там ни было, к вечеру нашу листовку прочтут на са-
мых отдаленных заставах. Нам беспрерывно передают по телефону
материалы. Диктуют наши сотрудники:
— Говорю с заставы Н. Сегодня проведены контрольные
стрельбы. Эта застава стоит буквально в нескольких метрах
от границы. Поэтому здесь бойцы считают своим долгом стрелять
только отлично. Первым на линию огня лег сам начальник. Свои-
ми тремя выстрелами он поразил три мишени. За ним стрелял
командир отделения Матвиенко: три выстрела — три мишени.
Потом к лейтенанту, запыхавшись, подбежал повар: «Товарищ
лейтенант, дозвольте мне стрелять вне очереди, у меня суп мо-
жет перекипеть». Разрешение дано. Повар торопливо тремя вы-
стрелами сбивает три мишени, сэкономив десять секунд против
нормы, и мчится к своему котлу доваривать суп.
Телефонист соединяет наш вагон с другой заставой:
— Алло, алло... Ребята! Передайте дяде Мише, что его пе-
рочинный ножик приказал долго жить. Да, да,— перочинный
ножик, говорю.
Выясняется, что наш работник, попав на заставу, которой
командует товарищ Бубенышев, решил довольно своеобразным
способом испытать меткость стрельбы пограничников. Он вотк-
нул позаимствованный вчера у дяди Миши перочинный ножик
лезвием в пень и попросил начальника заставы сбить его с ди-
станции пятьдесят метров. Начальник заставы галантно выполнил
эту просьбу.
471
— Одно лезвие осталось... Лезвие, говорю! Завтра вечером при-
везу...
— Кончили? Вас просят с заставы «М».
Оттуда сообщают, что наш третий сотрудник только что виделся
с Карацупой, знаменитым знатоком собачьих душ. Карацупа сделал
своего Индуса лучшей ищейкой на границе. Этот Индус помог ему
задержать уже около двухсот нарушителей границы — шпионов, _
контрабандистов и диверсантов. У одних только контрабандистов,
задержанных Карацупой, отобрано товаров и денег на общую сумму
сто тысяч рублей. Карацупа обещает написать для нашей листовки
очерк об Индусе.
Заметки, телефонограммы выправлены и сданы в набор. При
свете мигающих электрических ламп дядя Миша и Паша, наши
неутомимые наборщики, начинают набирать заметки. В тесном ко-
ридорчике вагона, заменяющем приемную, уже слышны голоса но-
вых гостей. Огни нашего вагона привлекают десятки посетителей.
Сегодня у нас особенно интересные гости. Мы пригласили ге-
роев нашумевшего пограничного боя 30 октября 1935 года, воспо-
минания о котором все еще живы в памяти.
— Разрешите войти?..
В салон входят двое орденоносцев: начальник заставы имени
Котельникова лейтенант Черных и лейтенант Кабаков. В эти го-
рячие дни оба они очень заняты. Спать и то не приходится вдо-
воль. Однако оба лейтенанта подтянуты, чисто выбриты, на их ли-
цах не видно усталости.
В петлицах у Кабакова пока алеют три угольника — он еще
не получил присвоенной ему офицерской формы. На днях прибыл
приказ о том, что младшему командиру Кабакову, который заоч-
но подготовился к экзамену на лейтенанта, уже присвоено это
звание.
Николай Кабаков, как и все пограничники, немногословен. Мы
знаем, что это он вынес с поля боя на своих плечах смертельно
раненного Валентина Котельникова, знаем, что он в этом бою от-
472
лично организовал огонь своего отделения, что он взялся обучить
военному делу Петра Котельникова, прибывшего на смену погиб-
шему брату, и сделал его отличным бойцом, что... Перечислишь
ли все? Но этот скромный, молчаливый человек предпочитает слу-
шать других и только изредка вставляет свои замечания.
— Мое отделение шло вот отсюда,— показывает он каранда-
шом на схеме, которую изобразил Черных.— Конечно, жарко было.
Лейтенант Черных более разговорчив. Пользуясь своей схемой,
пн подробно описывает знаменитый бой и рассказывает о том, как
остроумно вдвоем с пулеметчиком Малютиным вывернулся из труд-
нейшего положения. Бой развертывался в труднейшей местности.
Сопки, лес, густая, высокая трава... Пулеметчик Малютин — призе-
мистый, коренастый парнишка. Трава его закрывает с головой. Как
вести огонь? А японцы наседают...
— Я крикнул Малютину: «Стой!» И... поставил пулемет ему
на спину. Малютин нагнул голову, и я открыл огонь. Вот так,
с его спины, через голову, и пришлось израсходовать три диска
патронов. А Малютин стоит, сбрасывает с шеи горячие гильзы
и кричит: «Шпарьте, товарищ командир, я еще долго могу так
стоять...»
Поздно ночью нам опять звонят по телефону. Звонит лейте-
нант: орденоносец Карацупа выполнил свое обещание, и вот нам
передают по телефону его очерк об Индусе. Лейтенант вежливо
предупредил:
— Может быть, там стиль не тот, так вы уж как-нибудь под-
правьте...
Впрочем, это предупреждение оказалось напрасным. Я не знаю,
•писал ли свой очерк Карацупа сам или ему помогал лейтенант,
но получилось хорошо.
Карацупа начинал свой очерк в привычном стиле официально-
го донесения:
— «Я получил задачу — прикрыть вероятные пути движения
нарушителей границы перед пограничным городом С. Выйдя с заста-
вы в три часа ночи вместе со своим другом, сторожевой собакой
473
Индусом, командиром отделения Быкуновым и красноармейцем Ши-
ловым, я отправился к месту, указанному в задании...»
У телефона на том конце провода умолкли и, видимо, о чем-то
советуются. Очевидно, там вызывало некоторое сомнение то обстоя-
тельство, что этими двумя фразами официальное вступление исчер-
пывалось и дальше шло совсем вольное изложение.
— «Вдруг мой Индус остановился. Он сбежал вниз, к берегу
реки, усиленно прислушался и, нервно вздрагивая, заторопил нас.
Впереди смутно вырисовывались контуры острова, у которого про-
ходила граница,— остров принадлежит нам. Неожиданно я услышал
с острова слабый шорох. Медлить было нельзя...»
Лейтенант, продолжавший диктовать очерк, вдруг опасливо
спросил:
— Мы не слишком растягиваем?
— Нет, нет, что вы...
— Хорошо... «Медлить было нельзя, но как добраться до ост-
рова? Я заметил у самого берега ветхую лодку, наполовину затоп-
ленную водой. Ждать, избирать другие методы форсирования реки
было некогда. Мы решили плыть. Индус, получив приказание занять
место в лодке, предостерегающе посмотрел на меня, неохотно виль-
нув хвостом, и прыгнул. Вслед за ним в полузатопленную лодку
спрыгнули я и красноармеец Шилов. Командир отделения Быкунов
был оставлен мною на берегу для наблюдения за островом и тылом
нашей территории».
Со вкусом продиктовав эту военную формулировку, лейтенант по-
чувствовал себя увереннее и уже без запинок продолжал:
— «Мы оттолкнулись от берега. Лодка погрузилась в воду вро-
вень с краями бортов и медленно поползла по течению. Но как
только мы попали на середину, река нас подхватила и стремитель-
но понесла вниз. Лишь благодаря самообладанию и искусному уп-
равлению лодкой мы кое-как добрались до острова, по колено про-
мокнув в воде.
Индус молниеносно выпрыгнул из лодки, отряхнулся и сразу
же забегал по острову, тщательно обыскивая его. После короткого
474
поиска Индус обнаружил под деревом... двух бродячих маньчжур-
ских собак. Ласково повиливая хвостами, четвероногие «наруши-
тели» приближались к Индусу. Но Индус быстро предупредил их,
свирепо огрызнувшись. Чужие собаки поджали хвосты. Я поспешил
к Индусу и, стараясь не нарушать тишины, отогнал собак на чу-
жую территорию за реку.
Дальнейшие поиски на острове ничего не обнаружили.
Мы решили перебраться на лодке обратно через реку. Погру-
, зившись в нее, мы так же легко, как и раньше, скользнули по во-
де. Но... как только мы добрались до середины, лодка начала то-
нуть, и мы с обмундированием и оружием оказались в воде.
Индус, как только лодка пошла ко дну, легко пошел вплавь
и быстро перебрался на берег. Оттуда он беспокойно наблюдал,
как мы барахтались в реке. Плыть было трудно. Шинель быстро
промокла, вода набралась в сапоги и неудержимо тянула вниз.
Выбиваясь из последних сил, я кое-как снял один сапог, но и это
не помогло. Я чувствовал, что начинаю тонуть. Один раз я уже
хлебнул воды. Тогда я тихо позвал: «Индус, ко мне!» И что же?
Индус бросился в воду и стрелой понесся ко мне. Когда я почув-
ствовал, что уже теряю сознание, он ухватил меня за плечо и сра-
зу же рывками потянул к берегу. Я помогал ему слабыми движе-
ниями рук. Вскоре я почувствовал, что мои ноги коснулись дна.
Я встал на грунт и хотел прогнать Индуса, чтобы он шел на по-
мощь Шилову, но он так крепко меня держал, что мне стоило
большого труда уговорить его отпустить меня. Поняв задание, Ин-
дус стремительно бросился обратно в реку — к Шилову, который
едва держался на поверхности реки, ухватившись за весло. •
Индус взял зубами весло и с помощью подоспевшего Быкунова
вытащил на берег красноармейца. Но и после этого он не успокоил-
ся. Он опять побежал к реке. Как я его ни звал, он ни за что
не хотел вернуться. Лишь через пятнадцать минут он подошел
ко мне, мокрый и взъерошенный. В зубах он держал мой шлем,
извлеченный им из воды. Отыскать этот шлем , было нелегко — те-
475
чение успело отнести его довольно далеко от места нашего вы-
нужденного купания.
Только теперь, окончив свою работу, Индус сел рядом со мной
и незаметно лизнул меня в лицо, как бы радуясь благополучному
исходу событий. Но отдых был непродолжительным. Верный пес
тотчас повел меня дальше по берегу реки. Пройдя около двух ки-
лометров и не обнаружив ничего подозрительного, мы направились
обратно к заставе...»
Лейтенант закончил передачу. Мы отблагодарили его и заня-
лись версткой очередного номера листовки. Когда мы заканчивали
работу, на востоке уже брезжил рассвет. Под окном вагона фыркал
мотоцикл, ожидавший очередной почты. В коридоре бряцал шпора-
ми дневальный кавалерист — в полном вооружении, при шашке
и револьвере, он доставлял нам по утрам аппетитный завтрак
из гарнизонной столовой.
Так шел день за днем. Осень вступила в свои права. Природа
увядала. По ночам иней серебрил поникшие стебли цветов. Лег-
кий ветерок слегка шевелил ветви деревьев, и в глубокой тишине
слышалось шуршание омертвелых листьев, покорно падавших
на землю. Чистый и прозрачный воздух благоухал непередаваемы-
ми терпкими запахами поздней осени. Далеко над городом возни-
кали и медленно таяли первые дымки печей, затопленных рачи-
тельными домохозяйками.
Пора было вытаскивать из потайных люков, остроумно вделан-
ных в пол вагона, зимнюю одежду, которую припас еще в августе
заботливый комендант. Однако мы медлили с этим, избалованные
затянувшейся солнечной осенью Приморья.
В один из вечеров, когда мы заканчивали сдачу в набор оче-
редной листовки, раздался телефонный звонок от полковника:
«Через полчаса будьте' готовы к поездке; оденьтесь потеплее,—
на перевале вас может основательно пробрать...»
Наконец-то! Я уже давно мечтал об этом путешествии: еду
в дебри Уссурийского края, в долину Сианхэ, где несет свою
476
службу всем известный пограничник — капитан Агеев, герой
знаменитого боя 30 января 1936 года: с горсткой бойцов он
отбил наступление нескольких японских рот, вторгшихся на нашу
землю.
Попасть к нему было не так просто, следовало ждать оказию.
И вот удобный случай представился — октябрьской ночью со стан-
ции Гродеково на заставу отправлялся маленький полугрузови-
чок,— такие машины тогда называли американским термином
«пикап»,— к Агееву ехали два проверяющих заставы офицера —
майор Евсеев и старший лейтенант Дальский.
Дорога живописными петлями уходила в горы. Озаренный лун-
ным светом ландшафт менялся с каждым километром: пологие
безлесные холмы остались позади, нас обступили крутые камени-
стые склоны, заросшие лесом. Это край безмолвия,— немноголюд-
ные поселки здесь разбросаны далеко друг от друга.
Нам предстояло провести в ящике машины около трех часов,
и мы коротали время, беседуя на самые разнообразные темы. Спут-
ники мои, к счастью, оказались словоохотливыми людьми, и время
текло незаметно. Старший лейтенант Дальский, завзятый охотник,
с восторгом рассказывал о том, что здешние места буквально ки-
шат дичью и зверем.
— В прошлом году на заставу Сианхэ явился медведь. Куда
бы вы думали? Прямо на стрельбище! Готовая живая цель... А ко-
зы? Когда начинается ход козы, ее можно бить из ручного пуле-
мета. Идут огромными стадами... Да что там козы! Однажды ка-
питан Агеев набил целый сарай тушами диких кабанов. А сколько
раз мы били на стрельбищах фазанов!
Опоясанный охотничьим патронташем, старший лейтенант для
вящей убедительности потряс ружьем:
— Вот увидите, завтра на обед нам подадут фазана, убитого
этим самым инструментом.
Майор Евсеев вежливо, хотя и несколько уклончиво, отклик-
нулся:
— Фазан — отличное блюдо.
477
Не вступая в дискуссию по поводу того, можно ли бить коз
из ручного пулемета, он подтвердил, что уссурийская тайга дей-
ствительно очень богата зверем.
Мы помолчали. «Пикап», замедлив ход, тяжело карабкался
на горный перевал. Стало заметно холоднее. Луна стояла в зените,
и короткие черные тени сосен отвесно падали на землю. В синих
прозрачных сумерках смутно рисовались контуры огромных скал.
Где-то глубоко внизу шелестели сухие стебли высоких трав. Ветер
гнал перед собою серебряные волны увядших, но еще крепких ме-
телок камыша, и чудилось, будто там, в широкой пади, плещет ка-
кое-то фантастическое море. Низко-низко над камышом лениво
ползли разорванные клочья ночного тумана.
Закутавшись плотнее, мы невольно залюбовались этим вели-
чественным зрелищем. Дальский сказал:
— Ну, как не любить такую красоту?.. Нет, кто прожил
здесь хотя бы год, того уже не сманишь отсюда! Вот хотя бы тот
же Агеев... Впрочем, нет: об Агееве нельзя говорить так, на ходу.
Об Агееве нужно целую ночь рассказывать, и то всего не перего-
ворить. Вот о ком бы вам книжку написать! Хотя нет, не напи-
шете...
— Почему же? — полюбопытствовал я.
Дальский усмехнулся:
— А вы попробуйте из него хоть слово о себе вытянуть! Эго
же не человек, а копилка какая-то. Да что говорить! Через час
вы сами с ним увидитесь. А какая жизнь у человека!
Мы разговорились о людях границы. Командиры упрекали на-
ших писателей, до сих пор не воспользовавшихся благодарнейши-
ми темами, которые сами даются в руки. Здесь не нужно ни вы-
мысла, ни сюжетной разработки,— бери карандаш, записывай, по-
лучится готовый роман.
Я возразил:
— Но ведь вы сами говорите, что пограничники не любят
рассказывать о себе! Вот и Агеев... Вы сами говорите, что из него
клещами тащить надо каждое слово.
478
Мой собеседник задумался. Потом встрепенулся:
— А знаете что: я вам помогу. Многое о нем мне вели-
колепно известно, кое-что мы у него выудим. А вы потом напи-
шете.
Я охотно согласился. Неписаный договор был заключен.
Через час где-то внизу забелели постройки. «Пикап» быстро
мчался извилистой горной дорогой под уклон. Дорога спускалась
в глубокую котловину, похожую на гигантскую чашу. На дне ее
стояли два продолговатых здания. Смутно чернели какие-то сараи.
Майор обронил:
— Застава...
И вот уже мы наслаждаемся теплом жарко натопленного барака.
Гостеприимный начальник заставы, старый «пограничный волк»
Колесников, пять лет прослуживший на Памире, потчует нас горя-
чим чаем из больших жестяных кружек. Здесь же, рядом с нами,
высокий, широкоплечий парень с угольниками в петлицах стара-
тельно растолковывает группе бойцов, как проходит дорога из
Мадрида в Валенсию. Ему приходится нелегко: перед ним лишь
карта полушарий, масштабы которой, понятно, плохо подходят
для решения такой задачи. К тому же некоторые молодые бойцы,
недавно пришедшие на службу, еще слабо разбираются в географии
и частенько тычут негнущимися пальцами то в Атлантику, то
в Сахару.
Видя это, майор подсел к кружку бойцов и принялся что-то
чертить и рассказывать. Тем временем я подошел к стене и начал
списывать в блокнот строгую лаконичную запись, аккуратно вы-
веденную чьей-то заботливой рукой:
«Пусть помнят японские хищники, что погранични-
ки не пощадят тех, кто посмеет нарушить хотя бы одну
пядь нашей родной земли. 30 января 1936 года в 14 ча-
сов 30 минут две роты японских солдат нарушили
советскую границу на полтора километра в районе пади
479
Мещеряковой. Несмотря на численное их превосходст-
во, наши малочисленные наряды нанесли налетчикам
сокрушительный контрудар. Потеряв 31 человека уби-
тыми, 23 ранеными и 24 обмороженными, налетчики
бежали за пределы советской земли. С нашей стороны
в бою смертью храбрых пали пять бойцов...»
Дальский тронул меня за рукав:
— Агеев живет рядом. Пока нам приготовят койки, мы можем
зайти к нему.
Мы постучали в тонкую дощатую дверь.
— Войдите! — откликнулся мужской голос, и дверь открылась.
На пороге небольшой комнатки, в которой с трудом умещались
кровать, стол и четыре стула, стоял тот, о котором рассказывают
столько легенд. Признаться, я представлял Агеева совсем иным.
В его внешности не было ничего героического, ничего подчеркну-
того, рассчитанного на внешний эффект. Невысокий, светловоло-
сый человек. Правильные черты лица. Большие голубые глаза,
немного припухшие от бессонницы. Одет в обычную зеленую гим-
настерку с серебряной звездочкой на рукаве. Держится скромно,
даже несколько застенчиво. Такой же человек, как сотни тысяч
других.
Пока хозяйка дома, выскользнувшая на кухню, готовит чай,
мы начинаем разговор издалека. Беседуем о границе, о Москве,
о японцах, об охоте. Капитан показывает на стену. Роскошная
шкура гималайского медведя заняла половину крохотной комнаты.
На ней разместилась огромная коллекция дареного оружия. Но ка-
питан говорит не об этих подарках. Нет, он грустит:
— Вы знаете, сейчас охотиться некогда, работы по горло.
А ведь у нас здесь знаменитая охота! Вот Дальский знает...
Дальский соглашается и подмигивает мне, показывая на рос-
кошный серебряный клинок, помещенный в центре коллекции. Я
подхожу поближе. На клинке выгравирована надпись: «Рубите
по-агеевски».
480
— Это за тридцатое января.
Агеев укоризненно смотрит на Дальского, сухо роняет «да»
и снова говорит об охоте.
— Несколько дней тому назад боец Тимохин шел в наряд. На-
встречу — огромный изюбр. Вскинул винтовку — и заставе готов
подарок. Завтра, если хотите, покажу вам рога. Они в кладовой
у нас сушатся. А вчера красноармеец Чиж козулю убил. Ну да
коз у нас здесь тьма!..
Дальскому, страстному охотнику, хочется самому поддержать
этот разговор. Но он помнит наше условие и пытается свернуть бе-
седу на тему о границе:
— Москвичи интересуются, как ты здесь воюешь.
Агеев поводит бровью:
— А что здесь особенного? Воюем, и все...
И он спешит пригласить нас к столу, вежливо поясняя, что соло-
вья-де баснями не кормят и что долг хозяина — угостить уставших
с дороги путников. Потом, после ужина, сославшись на то, что по-
слезавтра контрольные стрельбы, капитан сухо говорит, что ему
надо посоветоваться с Дальским, как лучше подготовить стрельби-
ще, и командиры начинают толковать на узко специальные темы.
Интервью, выходит, не состоялось...
Когда мы с Дальским вышли из барака, застава уже спала.
Луна висела низко над синими мохнатыми сопками. Было так ти-
хо, как бывает лишь в этих таежных местах. Дальский был явно
не в духе:
— Подумаешь, святая скромница! Другой бы на его,месте
говорил до утра. А ведь есть, есть у человека о чем рассказать...-
Мы тихо шли по тропинке,. с наслаждением вдыхая чудесный
лесной воздух. Где-то рядом журчал веселый ручей.
— А знаете что? — Дальский остановился.— Придется- все-
таки мне за него говорить. Конечно, это не то, что его собственный
рассказ, но потом уж вам легче будет вытянуть из него остальное.
Мы уселись на камне около горного ручья. Началась долгая
беседа.
481
Судьба Агеева определилась 27 мая 1920 года; впоследствии сам
капитан подтвердил, что именно эта дата особенно хорошо запом-
нилась ему. В тот день утром восемнадцатилетний юноша из го-
рода Орла, мобилизованный на фронт как член профсоюза (были
в те годы и такие мобилизации), прошел первое серьезное испы-
тание.
Полк, в котором служил молодой боец, стоял у Ново-
Алексеевки, преграждая путь генералу, шедшему из Крыма. С юга
от Чонгара ползли мутные слухи. Говорили, что этот генерал,
по фамилии Врангель, очень силен, что войск у него видимо-неви-
димо, что у него много пушек, а кроме того, есть еще какие-то
особо страшные машины под названием танки.
Основные силы Красной Армии в те дни были прикованы
к польскому фронту. И здесь, в Ново-Алексеевке, командир полка
почувствовал себя несколько неуверенно. 26 февраля он вызвал
к себе Агеева, служившего конным разведчиком, и сказал ему:
— Вот донесение. Свези его в штаб бригады и скажи там —
пусть шлют сюда, в окопы, всех, кто есть у них в тылу: пи-
сарей, ординарцев, артистов,— всех! Приходит такой момент...
Стройный безусый боец, совсем еще подросток, стоял навытяж-
ку, незаметно разглаживая кончиками пальцев складки синих га-
лифе, заправленных в ярко-желтые сапоги,— он был по-детски
влюблен в военную форму. Но больше всего он гордился гранатой,
болтавшейся у него на поясе. Никогда не расставался боец с ней,
считая ее самой дорогой своей вещью. В боях, в которых ему до-
велось участвовать, Агеев еще ни разу не попытался пустить ее
в ход,— жалко было расставаться с таким внушительным
и серьезным предметом, который полагается сохранять на самый
крайний и трудный случай.
— Приходит такой момент...— Командир полка махнул ру-
кой: — Ступай!
Агеев быстро оседлал коня, спрятал за пазуху конверт с до-
несением и вскочил в седло. Минуту спустя он был уже далеко.
И вдруг на шоссе разведчик видит отряд всадников. Откуда здесь
482
кавалерия? Агеев осаживает коня. От колонны отрывается не-
сколько всадников.
— Откуда?
Разведчика осенила странная догадка. Он вздыбил коня и за-
орал, чтобы выиграть время:
— Свой!..
Хлопнули выстрелы. Слава богу, мимо! Агеев, прижимая к гру-
ди донесение, поскакал в сторону. За спиной слышался топот ко-
пыт. Гремели залпы. Куда ни сунься — всюду фигуры всадников.
Тогда разведчик повернул на юг. Он скакал галопом, и преследова-
тели понемногу отставали. Но теперь все чаще в воздухе пели
пули. Конь, начал спотыкаться.
В трехстах метрах от Ново-Алексеевки загнанный конь свалил-
ся и придавил разведчику ногу. С трудом выбравшись из-под трупа
лошади, Агеев побежал, прихрамывая, к штабу:
— Товарищ командир полка, в тылу у нас кавалерия против-
ника! Пробиться в штаб бригады не удалось.
— Знаю. Иди в окопы. Здесь делать больше нечего.
Агеев оглянулся вокруг. В штабе было тихо, как в могиле.
Все комнаты опустели. Люди ушли на позиции. Надежд на под-
крепление больше не было. Перед рассветом загремела адская
артиллерийская пальба, и густые цепи белых пошли в атаку.
Полк яростно отбивался. Но Врангель бросал новые и новые
части. В окопах полка оставалось все меньше людей. И вдруг отку-
да-то донесся странный шум. Агеев взглянул налево: по полю
ползли большие, неуклюжие железные ящики. Из окопов выскаки-
вали и бежали, отстреливаясь, бойцы.
— Левый фланг отступает...
Танки подходили все ближе.
— Ни с места, товарищи!..
Агеев увидал комиссара:
— Мы пробьемся!
Вокруг бушевал смертоносный огонь. Танки подошли к окопу,
перевалили через него и медленна поползли дальше, давя людей.
483
По железной дороге с юга подошел бронепоезд, который довершал
уничтожение полка. Но полк еще держался.
— За мной, товарищи!
Сбившись кучкой вокруг комиссара, оставшиеся в живых бой-
цы и командиры пробивались на север. Они отстреливались из вин-
товок, швыряли гранатами в наседавшую на них кавалерию, отби-
вали штыками пехоту.
Так было до тех пор, пока у бойцов оставались патроны. Когда
патронов не стало и остатки полка были окружены со всех сторон,
началось самое жуткое: небольшая группа чудом уцелевших людей
взрывала себя ручными гранатами. Агеев тоже хотел последовать
примеру друзей. Он уже сорвал с пояса свою любимую неприкосно-
венную гранату, но в какую-то долю секунды передумал и изо всех
сил метнул ее в группу белых всадников.
В этот момент сбоку на него насел кавалерист на огромном се-
ром коне. Агееву теперь уже нечем было защищаться. Он зажмурил
глаза и начал читать молитву. (Когда мы беседовали потом с капи-
таном, он подтвердил этот факт: «Что ж, мальчишка был, такое
жалобное настроение появилось в этот момент; зажмурил глаза и
вижу, как я, мертвый, в гробу лежу, а старики мои плачут...»)
Что было дальше, Агеев забыл. Он очнулся ночью в куче окро-
вавленных трупов. Медленно ощупал голову, ноги — к удивлению,
все цело. Только саднило плечо, оно припухло и посинело: удар
шашки белогвардейца был неточен, он пришелся плашмя, а лошадь
лишь сбила, но не растоптала бойца. Так произошла удивительная,
счастливейшая случайность — на долю Агеева выпал один шанс
из тысячи.
Медленно приходя в себя, Агеев пополз по полю. Мучила жаж-
да. Измученный боец снял с одного из мертвецов флягу. В ней
булькала теплая вода. Выпил. Стало немного легче. Встал и пошел,
шатаясь, к деревне, сторонясь дорог: там громыхали врангелевские
обозы, стремительно продвигавшиеся на север.
Куда деваться?
Измученный, усталый, боец решился еще раз поставить жизнь
484
на карту: надо идти в село, хотя оно и занято белыми. Иного вы-
хода нет.
Постучал в крайнее окно.
— Кто?
— Товарищи...
Испуганный голос виновато прошептал:
— Нельзя. Зарубят...
Ставня захлопнулась.
Что делать? Стучать в соседнюю избу, еще раз пытать счастья?
А если там стоят на постое белые? Будь что будет...
— Товарищи...
Из двери выглянула испуганная женщина. Увидев истерзанно-
го красноармейца, она всплеснула руками:
— Ой, лишенько! Що це? Чоловика мого нема... Нема дома
никого.
Она смотрела на Агеева, как загипнотизированная.
— Оце... оце, може, й мий Василю також...
И она, решившись, втащила бойца в хату.
Вечером пришел хозяин. Он участливо посмотрел на Агеева и,
не говоря ни слова, повел его в сени:
— Тут.
Агеев спрятался под грудой мешков. Это было как нельзя бо-
лее вовремя: в двери уже стучали белые постояльцы, требовавшие
молока и мяса.
Ночью хозяин пришел в сени:
— Слушай, что я тебе скажу. Здесь ходит слишком много
людей. Тебя найдут. Иди огородами за село. Там есть глиняные
ямы: спрячешься, переждешь.
Ночью молодой красноармеец выходит из села, он добирается
до заброшенной глиняной ямы и видит, что из норы торчит челове-
ческая нога. Кто здесь? Из норы доносится такой же встревоженный
голос: «А ты кто?» Два грязных, измученных человека сидят рядом,
боясь назвать свои имена. Только с рассветом, когда в сумраке у обоих
обозначились звезды на рваных фуражках, они обняли друг друга.
485
День, ночь. Еще день, еще ночь... Что будет? Обессилевшие
люди ночью слизывают с глины капли росы. И вдруг над головами
раздается долгожданный орудийный гром. Где-то барабанит пуле-
мет. Глухое, далекое ура. Наконец-то!.. Наконец-то!..
Газеты напечатали в оперативных сводках:
|«Наши части произвели удачный налет в расположение вран-
гелевсиих войсн. Захвачены трофеи...»
В один из госпиталей привезли измученного бойца по фамилии
Агеев. Говорили, что он присоединился к красным частям во время
этого лихого налета. Говорили, что он чудом уцелел от верной
гибели.
Вернувшись в строй, боец Агеев как-то изменился. Он сразу
повзрослел, стал серьезнее. Меньше теперь заботился о лихой воен-
ной внешности, но зато много думал над тактикой боя, хотя самое
слово «тактика» еще много лет оставалось для него неизвестным.
Командиры говорили о нем:
— Смелый человек! Способный разведчик! Из него будет толк.
Ему бы школу хорошую пройти.
Но в школу попасть все не удавалось. Сама судьба ему приго-
товила другую школу.
Второе испытание на долю Агеева выпало летом 1921 года.
В пустынных украинских степях тогда еще кружили банды
Махно. Небольшой отряд, к которому принадлежал кавалерист
Агеев, охранял сахарный завод. Двадцать семь бойцов было в этом
отряде. Как-то на завод сообщили: Махно где-то здесь поблизости.
Его можно ждать в любую минуту.
Бойцы спят, не раздеваясь, держат винтовки при себе, усилены
караулы. Всем ясно: если явится Махно, надо драться до послед-
него,— помощи ждать не от кого.
Однажды утром стряпуха, варившая обед во дворе, тревожно
закричала:
486
— Хлопцы, солдаты едут!..
Далеко на шоссе клубилась пыль. Сомнений быть не могло.
На рысях к заводу приближалась колонна кавалерии Махно. Впо-
следствии стало известно, что в этой колонне было восемьсот сабель
и восемнадцать пулеметов. Двадцать семь бойцов не хотели сда-
ваться без боя. Они открыли огонь из своих винтовок. Но что могут
поделать двадцать семь против восьмисот? Махновцы ворвались
во двор, и началось кровавое побоище. Когда большинство красных
бойцов было изрублено, Агеев, отстреливаясь, прорвался сквозь
кольцо бандитов. За ним устремилась погоня. Резвый молодой бе-
гун ускользнул от неповоротливых всадников, которые замешкались
у ограды. Он вскочил в старую, дряхлую баню, захлопнул дверь,
рванул половицу и юркнул вниз, накрывшись доской.
Через полминуты над головой загремели шаги. Отчаянно руга-
ясь, бандиты корили друг друга за то, что упустили этого красного.
Решив, что беглец выпрыгнул в окно, они прекратили поиски.
В подполье смутно доходили далекие звуки: скрипели повозки,
ржали лошади. Что-то спугнуло бандитов, и они спешили покинуть
сахарный завод.
Когда все стихло, Агеев вышел во двор. Стояла гнетущая ти-
шина. У порога казармы лежал, раскинув руки, мертвый боец —
один из лучших друзей Агеева. Рядом лежал изрубленный коман-
дир. Дверь была обрызгана кровью. Агеев толкнул ее. За ней лежа-
ло еще несколько трупов. Агеев был один. Один среди мертвецов.
Судьба еще раз сохранила ему жизнь.
Молодой кавалерист поймал коня, понуро бродившего по двору,
и сломя голову поскакал в город с донесением о страшном событии
на сахарном заводе.
А некоторое время спустя приходит третье испытание. Снова
боец Агеев охраняет сахарный завод и снова подходят к заводу
махновские банды. Вечером начальник малочисленного отряда вы-
водит Агеева на пустынную дорогу. Он обнимает его и говорит:
— Агеев, я на тебя надеюсь. Если они подойдут, стреляй. Но
смотри только своих не обстреляй: к нам спешит помощь из Бого-
487
духова — кавалерия идет. Так что огонь открывай не сразу, чтобы
потом лишней крови не было.
Начальник нахмурился и повторил, стараясь скрыть волнение:
— Я на тебя надеюсь, Агеев.
Боец понимающе кивнул.
Темнота упала неожиданно, как это всегда бывает на юге.
Смутные отражения ярких звезд дрожали в черных водах пруда.
Мрачно шумели старые вербы соседнего кладбища, кресты которого
едва заметно белели. Агееву стало не по себе. Одиночество угнетало.
А тут как на беду прилетел сыч. Он плакал над кладбищем, и мо-
лодой боец невольно вспоминал старинные поверья, по которым
крик сыча предвещает смерть. Глупая чертовщина! Агеев пробовал
иронизировать над собственными страхами, но ничего не получа-
лось. Он плотнее надвинул на голову шлем, взял винтовку напере-
вес и медленно начал ходить вдоль дороги, пытаясь отогнать на-
вязчивую мысль о смерти.
Перед утром откуда-то издалека донесся слабый, тревожный
звук: то ли подкова зазвенела о камень, то ли лязгнула шашка,
ударяясь о железо. Молодой разведчик приник ухом к земле. Со-
мнений не было: слышался знакомый далекий гул — мягкой степной
дорогой двигался большой отряд конницы.
Но чья это конница? «Огонь открывай не сразу, чтобы потом
лишней крови не было...» У Агеева учащенно забилось сердце.
К счастью, на востоке забрезжил рассвет. Разведчик напряженно
всматривался вдаль. Вот он, отряд! По дороге шла на рысях боль-
шая часть. Катились пулеметные тачанки, сзади тянулись обозы.
Кто же это? Все ближе, ближе...
В полумраке Агеев ясно различал красные повязки на рукавах
у всадников, красные ленты на шапках, красные ленты, вплетенные
в гривы коней.
Ну, конечно, это богодуховцы! Это долгожданное подкрепление.
Но... почему их так много? И зачем регулярной части такой боль-
шой обоз? Агеев вскинул винтовку. Но он еще колебался. Где-то
далеко в обозе взвизгнула гармонь: «...Будем рыбу кормить ком-
488
мунистами...» Агеев нажал курок. Ехавший впереди колонны тол-
стый всадник покачнулся и сполз с седла. Группа всадников при-
шпорила коней и ураганом вырвалась вперед. Агеев, лежа на шоссе,
продолжал стрелять. Бежать было бы бесполезно, его уже окру-
жили.
— Красная собака!
— Коммунист?
На шею разведчика накинули петлю и, не останавливаясь,
поскакали дальше. Полузадушенный Агеев крепко держался рука-
ми за веревку. Его волокли до самого завода. К счастью, на дороге
лежала густая, мягкая пыль, и он уцелел.
Ожесточенная стрельба раздавалась левее. Там шел бой с за-
щитниками завода. Отряд, захвативший Агеева, предпочел сразу же
заняться грабежом, не ожидая окончания боя. Бандит, к седлу
которого был привязан Агеев, снял аркан:
— Нагибай голову, рубать буду!..
Он торопливо выхватил шашку, завистливо оглянувшись
на своих друзей, которые уже тащили из склада мануфактуру.
Все кончено?.. Нет, опять случилось нечто такое, чего уже
действительно никто не мог предвидеть. Оказывается, бандиты
забрались в конюшню, где стоял самый свирепый жеребец-произ-
водитель, не подпускавший к себе ни одного человека,— даже овес
ему спускали через окошко в ведре на веревке. И вот ничего не
подозревавшие бандиты попытались оседлать этого жеребца. Взбе-
шенный конь отбросил их и стрелой вылетел из конюшни. Он, как
дьявол, вертелся во дворе, лягал, топтал и кусал бандитов. Захло-
пали выстрелы.
Испуганный палач опустил шашку и метнулся в сторону. Агеев
бросился бежать. Началась беспорядочная стрельба. Пули запели
совсем близко. У берега пруда беглец споткнулся и рухнул плашмя
в воду.
— Готов...
Бандиты для очистки совести выпустили несколько зарядов
в воду и поспешили обратно, делить награбленное. Но Агеев был
489
жив. Он проплыл под водой, вынырнул в камышах и напряженно
прислушивался к удаляющейся перестрелке.
В усадьбе все еще шла беспорядочная стрельба. Жалобно ржали
кони, отчаянно кудахтали куры, мычали коровы.
Агеев несколько часов просидел в камышах. Изредка высокие
стебли вздрагивали, и на воду падали срезанные шальными пулями
красивые серебристые метелки. К вечеру стрельба утихла, и поси-
невший от холода боец вылез на дряхлый плот, на котором обычно
бабы полоскали белье. В усадьбе было тихо.
На дороге показалась какая-то старуха. Агеев тихо позвал:
— Бабуся!
— Ой боже ж мой! Цур меня, цур, водяной!..
Старуха заковыляла в сторону, крестясь и причитая. Агеев,
разозлившись, заорал:
— Стой, ведьма, стрелять буду!
Старуха рухнула на землю, не переставая креститься.
— Какой я водяной, не видишь?.. Я боец Красной Армии! Где
Махно?
Оказывается, махновцы ушли вперед, они вели бой с отрядом
красных. Но с минуты на минуту их ждали обратно. Агеев бро-
сился в казарму к рабочим. Его быстро переодели в рабочее платье,
дали ему коня, и он поскакал к Богодухову. Через несколько часов
приведенный им отряд разгромил банду...
Дальский заканчивал свой рассказ. На землю упал иней. У на-
ших ног все так же весело журчал ручей, и. крохотные льдинки,
принесенные с гор, со звоном бились о камни. Лейтенант нагнулся
к темным водам ручья и, напрягая зрение, что-то разглядывал там.
Он помолчал и с усмешкой сказал:
— Родись Алексей на полвека раньше — его, наверное, про-
звали бы заговоренным! Везет ему чертовски. Про таких в старину
говорили; пуля его не берет. А если вдуматься — что ж... Ничего
сверхъестественного тут нет, понятно. Тут,— как бы это получше
сказать,— тут получается вот что: верит человек в себя. Верит и
490
знает: вот здесь будет точка, конец, а здесь, за какую-то долю
секунды до этой точки, здесь — жизнь. Человек доверяет своей
отваге. И отвага у него не безрассудная, не залихватская, нет!
Это расчет, холодный, трезвый расчет сил. Он знает, когда надо
идти напролом, когда надо сманеврировать. Вот тридцатого ян-
варя, например: постороннему человеку, может быть, дико пока-
залось бы, как это командир с горсточкой бойцов пошел против
двух рот? Говорят, японские эксперты потом прямо говорили:
Агеев пошел против правил тактики. Если бы он действовал по пра-
вилам, ему полагалось бы отойти и занять оборону до прибытия
подкреплений. А он пошел в контратаку. Почему? Потому что взве-
сил силы и подсчитал: у них две роты, но люди эти, во-первых,
подневольные — из-под палки идут, идеи у них нет никакой за ду-
шой — это главное; а во-вторых, и такую вещь учесть надо: у них
люди тяжелые, неповоротливые в своих меховых шубах, зябкие
люди, мороза боятся. А наши люди? Что говорить! Вы знаете на-
ших людей. Ну вот, он подсчитал и пошел в бой. Пошел — и побе-
дил! Нет, Агеев — это такой человек... Ну, да вы с ним еще
потолкуете, узнаете поближе.— Дальский выпрямился.— На се-
годня хватит. Заболтались мы с вами. Завтра ведь рано вставать.
Спокойной ночи!
Мы пожали друг другу руки и осторожно, стараясь не шуметь,
вошли в казарму. Все крепко спали. Над дверью мерцал ноч-
ник. В полумраке чернела пирамида винтовок с примкнутыми
штыками и сабель, лезвия которых были наполовину вынуты из
ножен. Часть коек не была занята — их хозяева в тайге стерегли
границу.
— Поднимайсь!
Я вскакиваю с койки. За окном еще темно,— время все ближе
к зиме, и солнце с каждым днем дольше и дольше мешкает с вос-
ходом. Казарма уже наполнена гомоном, смехом, шутками. Захватив
мыло и полотенце, бойцы выбегают во двор: пока не выпал снег,
умывальник им заменяет ручей с отличной ледяной водой.
491
На востоке уже занялась заря. Звезды блекнут. У коновязи
идет утренняя суета. Бойцы чистят коней, задают им корм. Застава
начинает свой трудовой день.
После завтрака мы выходим на стрельбище. Ветер треплет
красные флажки. Далеко впереди белеют мишени. Четкий ветерок
шевелит желтые стебли убитых заморозками трав. Сейчас начнутся
учебные стрельбы. Высокий широкоплечий юноша с угольниками
в петлицах, который вчера показывал бойцам дорогу из Мадрида
в Валенсию, ведет свое отделение на огневой рубеж. Он подходит
к майору.
— Товарищ майор! Отделение младшего командира Шаповало-
ва прибыло на стрельбы!
Майор прикладывает руку к козырьку:
— Можете приступать к занятиям.
Видно, что люди волнуются: сегодня на стрельбах много «по-
сторонних» людей. Дальский замечает это. Он подходит к бойцам,
шутит с ними, подбадривает:
— Что же это выходит? Японцев били без промаха, а тут вол-
нуетесь? Разве мишень страшнее японца? Ну, как сегодня стрель-
нем?
— Хорошо стрельнем...
— Вот тебе и на! Как же это так? Никуда не годится! Стрель-
нуть надо на «отлично», правда, Мухин?
Высокий, загорелый боец, волнующийся больше всех, улы-
бается, кивает головой.
— Так точно, на «отлично»!
— Ну вот, это дело... Можете приготовиться. Шаповалов!
Шаповалов раздает патроны. Агеев, пришедший на стрельбище,
чтобы посмотреть, какие результаты покажет застава, немного
нервничает: что, если бойцы Колесникова будут стрелять лучше,
чем бойцы того подразделения, которым командует он? Глядя
на Шаповалова, он негромко говорит мне:
— Орденоносец. Участвовал в бою тридцатого января. У него
прекрасные люди, сейчас увидите...
492
На линию огня выходят два коренастых бойца.
— Лежа, три патрона заряжай...
Сухо щелкают затворы.
— Огонь!
Командиры нажимают кнопки секундомеров. В воздухе гремят
шесть выстрелов. Падают шесть мишеней.
Молодцеватый пограничник четко рапортует:
— Боец Бессонов поразил три мишени...
— Отлично. Восемнадцать секунд.
Агеев, любуясь бойцом, замечает:
— Орденоносец. Участвовал в бою тридцатого января.
— Боец Тимохин поразил три мишени.
— Отлично. Двадцать одна секунда.
Агеев снова комментирует:
— Это он позавчера изюбра выбил. Вот черти! Колесников
наверняка меня обставит с такими стрелками.
На линии огня Мухин. Он делает вид, что вполне спокоен, но
спешит... и поражает только одну мишень из трех.
— Как же это так, Мухин? Обещал «отлично», а что дал?
Мухин краснеет до ушей и смотрит в землю:
— Боец Мухин поразил одну мишень...
— Придется перестрелять, Мухин. Вы же отлично стреляете! Но
учтите, что вашу отметку мы уже изменить не сможем. Зачем вы
волновались?
— Есть перестрелять!
Мухин, успокоившись, вновь ложится на землю, удобнее при-
страивает винтовку и поражает все три мишени.
— Ну вот, это работа! Всегда так стреляйте, Мухин!
Отделение заканчивает стрельбы с результатом 4,4. Колесни-
ков хмурится: он не удовлетворен своим итогом. Сейчас начнут
учебные стрельбы агеевцы. Агеев уже ускакал на свое стрельбище.
Мы видим издали, как он суетится на поле. Полы шинели разве-
ваются на ветру. Зеленая кубанка сбита на затылок. Капитан горя-
чо жестикулирует, отдавая какие-то распоряжения.
493
Мы перебираемся туда же. Широкая падь, заросшая высокой
травой, таит в себе уйму неожиданностей. Вон там, у горелого пня,
может неожиданно появиться пулемет «противника». Здесь, под
елью, могут возникнуть силуэты вражеских снайперов. Правда, и
пулемет и снайперы — фанерные, но это дела не меняет; и млад-
ший командир Бибиков, заботливо проинструктированный капита-
ном, принимает все меры, чтобы решить боевую задачу с наимень-
шими потерями. На шлемах у бойцов привязаны охапки сухой
травы. Выбран наиболее безопасный маршрут движения. Каждый
боец получил точное указание.
Свисток... Березюк и Балашов ползут в дозор. Впереди из-за
кочки высовываются два фанерных солдата. Противник обнаружен.
Один выстрел, другой... Обе мишени сбиты, и все отделение ползет
вперед, разбившись на группы. Агеев, немного нервничая, бежит
за бойцами.
Теперь пришел черед Колесникову волноваться. Он ревниво
следит за своим другом. За чьим подразделением останется первен-
ство?..
Все чаще гремят выстрелы. Капитан облегченно вздыхает:
снайпер Егоров с одного выстрела сбил пулемет «противника».
Боец Середа снимает одну за другой труднейшие мишени. Но вот
на правом фланге что-то не ладится у пулеметчика. Задерживается
перебежка. Правда, атака близится к концу; уже ясно, что отделе-
нию обеспечена хорошая оценка: ведь оно поразило двадцатью
восемью патронами тринадцать целей! Но капитан мрачнеет: оцен-
ка «хорошо» — не агеевская оценка, и он после отбоя говорит
Бибикову:
— Сегодня вечером займемся тактикой, а завтра с утра про-
верим еще раз. Нельзя так плохо стрелять!..
Со стрельбища капитан спешит на плац. У него сегодня масса
хлопот. Надо проверить физическую подготовку бойцов, организо-
вать очередные стрельбы командиров, заняться десятком других
дел. Колесников тоже занят по горло. Дальский и Евсеев ушли
по своим служебным делам, и я в одиночестве брожу по заросшему
494
мелким кустарником двору. Солнце поднялось уже высоко. Припе-
кает. На узком плацу сверкают ослепительные клинки. Солнечные
лучи играют в зеркале стали, и кажется, будто на эту лесную поля-
ну падает фантастический золотой дождь.
— Эх, нечисто работают! — неожиданно вздыхает кто-то рядом
со мной.— Ну, да ничего! Агеев их выучит.
Я оглядываюсь. Прислонившись к борту машины, стоит невы-
сокий белобрысый паренек в черных шоферских крагах. К зеленой
гимнастерке у него привинчен орден Красного Знамени. Его лицо
мне до странности знакомо — я где-то видел эту улыбающуюся,
добродушную физиономию. Кто это? Ах, да!..
— Товарищ Лебедев, вы?
— Я...
Ну, конечно же, это его портрет я видел в альбоме отряда.
Теперь все понятно. Тоже участник боя тридцатого января, агеев-
ский ученик...
С плаца долетает отрывистая агеевская команда:
— Отставить! Смотреть, как я буду работать.
— Раз... Два...
Мы любуемся легкой пружинной фигурой капитана. Он делает
выпад вперед, и полы его кавалерийской шинели, как крылья,
складываются сзади. Клинок играет в его руке, легко описывая
кривые.
— Делаем вместе! Раз...
Клинки единым взмахом выброшены вперед.
Лебедев влюбленно глядит на командира.
— Этот выучит... Эх, если бы мне с ним! Не пришлось дослу-
жить в его подразделении — японцы не дали...
Я слышал мельком, что Лебедеву пришлось покинуть кавале-
рию и перейти из-за ранения на работу в гараж. Сейчас у нас
обоих было достаточно свободного времени, и я попросил его рас-
сказать подробнее эту историю. Лебедев согласился. Мы уселись
на подножку автомобиля и, поглядывая на плац, начали беседу.
Мой собеседник был недоволен своей судьбой:
495
— Что машина? Механика — она и есть механика. А конь —
он живой. С ним душу отвести можно! И жизнь у меня теперь
не та. Спокойная жизнь. Извозчичья! А разве к этому я готовился?
Видать, у меня судьба такая несчастливая: оставила она меня без
друзей. И все за один год... Вы про Котельникова слыхали? Ну вот!
Это мой учитель был. Он меня в школе младших командиров учил.
Выучил и повел одиннадцатого октября в бой. Ученик-то остался
невредим, а учителя на носилках принесли. Погиб мой учитель.
А тридцатого января японцы убили Блекотова — это был мой луч-
ший друг: здесь, на заставе, служили вместе...
Шофер уронил голову на руки, но тут же выпрямился и де-
ланно усмехнулся:
— Вот видите, плохой я рассказчик. Сразу все спутал. Давайте
лучше я вам по порядку весь день опишу, как он есть у меня
в памяти.
...Это был последний день учебы. Назавтра молодые бойцы
должны были принимать присягу. Поэтому младший командир Ле-
бедев особенно прилежно занимался со своими бойцами. Начался
мертвый час. Все было тихо и мирно. И вдруг где-то далеко в го-
рах раздался гулкий удар. Эхо повторило его.
— Граната...
Лебедев вскочил на ноги.
Откуда-то донесся голос Агеева:
— Поднять заставу!
— В ружье...
Вся застава пришла в движение. Звякнули винтовки, снятые
с пирамиды, зашуршали в руках гранаты, взятые из шкафа, люди
седлали коней, катили пулеметы. Агеев уже гарцевал на коне:
— По коням!..
И кони распластались в галопе. Пригнувшись к холкам лоша-
дей, пограничники мчались широкой падью на звуки боя. Где-то
там впереди гремели разрывы гранат, тарахтели пулеметы, стучали
выстрелы винтовок. Первый удар приняла на себя застава Сианхэ.
На нее наседали две японские роты. Надо было спешить. И всад-
496
ники Агеева мчались во весь опор, перескакивая через предатель-
ские горные ручьи, проваливаясь в снег, продираясь сквозь зарос-
ли кустарника, ветви которого больно хлестали по лицам.
Был сильный мороз. Но никто не чувствовал его. Над отрядом
плыло облако пара — люди и лошади взмокли от бешеной скачки.
В чаще бурелома крохотный агеевский отряд спешился и бро-
сился вперед навстречу огромной колонне людей в зеленых шине-
лях и больших меховых шапках с цветными кокардами. На краю
опушки залегли и открыли огонь.
Пограничники стреляли, как всегда, не часто, но метко. Япон-
ские солдаты кричали «банзай», а в атаку не шли, хотя их было
гораздо больше, чем пограничников. Но они и не уходили. Наобо-
рот, они укреплялись на нашей земле. Этого нельзя было допустить,
и Агеев с горстью бойцов сам пошел в атаку...
Я вспомнил слова Дальского об особенности агеевского героиз-
ма. Расчет! Да, здесь нужен был молниеносный расчет...
Лебедев продолжал свой рассказ.
...Это был жестокий неравный бой. Здоровенный, широкоплечий
Полковниченко, которого уже трижды настигали японские пули,
изорвавшие ему шинель и расщепившие ножны, упорно дрался
с японцами. Агеева окружили, он яростно отбивался.
На землю свалился смертельно раненный Кузнецов. Был ра-
нен Агеев. Японская пуля вышибла глаз Полковниченко, но он,
весь залитый кровью, упорно продолжал драться. Упал убитый
японцем Грачев. А бой все длился и длился...
Снежная поляна была забрызгана горячей кровью, и на сугробах
образовались страшные розовые проталины. Японские солдаты неук-
люже отбегали назад, проваливаясь в снег. Десятки людей в шине-
лях чужого покроя, с красными поперечными погончиками
на плечах недвижно лежали, уткнувшись лицом в землю.
К вечеру японцы были изгнаны за черту границы...
Капитан уже закончил занятия по кавалерийской подготовке и
теперь показывал бойцам, как надо прыгать через «кобылу». Про-
497
долговатый обрубок дерева, обшитый кожей, стоял посередине пла-
ца. Легко разбежавшись, капитан по-юношески подпрыгивал и,
едва коснувшись пальцами «кобылы», перелетал через нее.
— Делай... раз!..
Молодые бойцы с непривычки падали, неуклюже топтались
перед снарядом, переползали через него на брюхе. Капитан вдум-
чиво растолковывал, показывал, рассказывал, видимо, увлекаясь
своей работой. Потом он отходил в сторону и смотрел, как выпол-
няют упражнения на снаряде младшие командиры. Он поправлял
их и снова отходил в сторону. Лебедев восхищенно следил за своим
бывшим начальником.
С плаца донеслась команда:
— Вольно! Разойдись!..
Капитан медленно шел ко мне. Он устал. По красному лицу
стекали струйки пота. Сняв кубанку, он вытирал голову платком.
— Ну, как? Неважно, правда? Тяжело с новыми людьми.
А! И ты здесь, Лебедев? Как жизнь?
Капитан крепко пожал руку шоферу.
— Друзья по несчастью. Вместе дрались, вместе ранены, вме-
сте лечились,— улыбнулся Агеев.— Теперь на этой лошадке ска-
чешь? Ну, что ж, ничего, лошадка исправная...
Капитан похлопал автомобиль по крылу.
У обеденного стола в комнате капитана все были в сборе. Жда-
ли нас. Мрачный Дальский сидел На кровати и меланхолически
бренчал на гитаре, тихо подвывая. В углу стояло охотничье ружье.
Я спросил:
— Ну, так как же? Сегодня на обед будут поданы фазаны?
Майор, как и вчера, уклончиво повторил:
— Фазан — отменное блюдо.
Дальский сорвал резкий аккорд:
— Конечно, отменное!.. Кому смех, а кому грех. Ушел он, пти-
чий сын. И как ушел!..
Оказывается, Дальскому сегодня не повезло. Над стрельбищем
498
после нашего ухода действительно взлетел фазан. Дальский выст-
релил. Фазан тяжело упал, но тут же вскочил и заковылял в высо-
кую траву: у него было перебито крыло. Фазаны бегают очень
проворно. И сколько лейтенант ни искал его, так и не нашел.
— Пропал заряд ни за копейку...
— Ну будет вам! — Агеев приглашает нас к столу.— Сегодня
как-нибудь обойдемся и без фазана.
За обедом разговор снова возвращается к границе; и Колесни-
ков, и Агеев — оба в хорошем настроении. В конце концов учебные
стрельбы дали совсем неплохие результаты, и, надо полагать,
на контрольных оба подразделения покажут себя с отличной сто-
роны. Колесников, спокойный, хладнокровный командир, сегодня
настроен несколько лирически. Он увлекательно рассказывает
о своих планах озеленения заставы.
Вот здесь за окном, где сейчас растет реденький кустарник, он
весной посадит фруктовые деревья. Растут же фрукты в деревнях
амурских старожилов, так почему же пограничники не могут лако-
миться своими грушами или абрикосами?
А там, у сарая, будет расти виноград. Да, да, настоящий ви-
ноград! Колесников выкопает кусты дикого винограда в тайге и
перетащит их на заставу. Ну, а потом их, вероятно, удастся куль-
тивировать.
— Ведь даже у нас, на Памире...
Колесников влюблен в «свой» Памир: в том суровом горном
краю он начинал пограничную службу. Семь лет назад он прибыл
на заставу рядовым бойцом — семнадцать суток не вылезал из сед-
ла, пока не добрался от железной дороги до места. Зимой же пере-
валы замело снегом, и молодой боец Колесников впервые узнал,
что значит быть вовсе отрезанным от мира в течение полугода.
Потом он узнал, что такое война,— во время борьбы с вожаком бас-
маческих банд Ибрагим-Беком. Потом демобилизация. Боец попро-
щался с друзьями и уехал верхом к железной дороге. Но в Ташкен-
те ему подали телеграмму: «Сойдите с поезда, вернитесь в отряд».
Когда Колесников вернулся в отряд, ему сказали:
499
— Мы слыхали, что вы без особой охоты уходили с заставы.
Не хотите ли вернуться на нее помощником начальника? Вы знае-
те заставу отлично, ваша характеристика безупречна...
Колесников снова оседлал коня. Через семнадцать дней он был
опять среди друзей. А вскоре ему пришлось принять командование
всей заставой.
Колесников обращается ко мне:
— Вы, корреспонденты, народ счастливый. Вас везде ветер
носит. Будете в Таджикистане, обязательно загляните в наш отряд.
Вот тогда вы поймете, что такое служба на Памире... Хотя, конеч-
но, и здесь интересно.
Дальский снимает со стены винтовку и идет к дверям, безна-
дежно махнув рукой:
— Пойду форель глушить. На ужин уха будет...
На заставе мертвый час. Все отдыхает и безмолвствует. Агеев,
занимая «гостей», выволакивает из стола огромный пакет с фото-
графиями, заменяющий семейный альбом.
Среди сотен самых различных снимков бросается в глаза один
старенький портрет. Молодой светловолосый парнишка с большим
непокорным чубом одет в потрепанную военную блузу старого об-
разца. Фуражка лихо сдвинута набекрень. К поясу без кобуры
привязан на бечевке огромный револьвер. Через плечо на ремне
подвешена шашка. Агеев смеется:
— Боец пограничной службы образца 1922 года, товарищ
Агеев. Так сказать, начало карьеры. Я ведь скоро буду праздновать
пятнадцатилетие своей службы на границе.
Сегодня Агеев более разговорчив, чем обычно. У него хорошее
настроение, и я пользуюсь этим, чтобы заполнить пробел в своих
записях. Агеев говорит сжато, почти конспективно, так, будто за-
полняет анкету.
— Тысяча девятьсот двадцать второй год. Война, сами знаете,
кончилась. Куда мне себя девать? Вам Дальский, верно, много
про меня наболтал. Не отнекивайтесь, я вижу. Так что вы знаете,
как мне гражданская война далась. После этого я огрубел как-то.
500
Вернуться в профсоюз — это у меня не вышло бы. Пошел на гра-
ницу, и вот с тех пор всю жизнь воюю.
Так вот про эту карточку. Это в Маяках снято, за Одессой,—
есть такое пограничное село. Там был наш штаб. А мы кордонами
стояли по двенадцати человек вдоль границы. Ловили контрабанду,
диверсантов били. Время, понятно, было беспокойное.
Вот так и жили. Здесь, на карточке, я еще прилично снят,—
одежды, обуви у нас не хватало, обносились мы совсем. Выходит,
бывало, кордон на поверку — все босиком, в выпотрошенных ват-
ных брюках. Срам!.. А как дрались? Что ж, и тогда дрались здо-
рово...
В самом деле, удивительно складывалась жизнь у этого чело-
века. Его друзья давно отвоевались, начали жить мирной жизнью,
а он все воюет и воюет. Зима 1922 года застает его в Тирасполе.
Он уже командует небольшим подразделением. Однажды через гра-
ницу переходит крупная банда, вооруженная пулеметами. Кулаки
присоединяются к этой банде и режут спящих по квартирам крас-
ноармейцев — казарм тогда еще не было и бойцы спали в хатах,
на полу, порой без всякой подстилки. Начинается стрельба. Начи-
нается бой. Банда разбита и уничтожена.
Идут годы. Военная служба Агеева продолжается.
Подходит 1933 год. Командир взвода Агеев — в Москве. Он
служит в кавалерийском полку, в одной из лучших наших частей.
Живет в прекрасной столичной квартире, бывает в театрах, ездит
в автобусе, ходит по асфальтовым тротуарам. И... дьявольски то-
мится этой спокойной жизнью. Несколько рапортов один за другим
поданы командованию: пустите на Дальний Восток! Там я нужнее...
И вот беспокойный кавалерийский командир прибывает в тай-
гу. В глухом лесу стоит барак. В нем нет даже керосиновой лампы.
Группа бойцов сидит у открытой дверцы жарко натопленной печи
и при свете углей читает старую газету, только что привезенную
с оказией из штаба отряда.
— Отлично! — говорит командир.— Вот это и называется
боевой обстановкой...
501
Он входит в отведенную ему клетушку. В правой руке у него
жестяной чайник с кипятком; локтем он придерживает краюху
хлеба и воблу. Левая рука инстинктивно шарит по стене у двери —
на этом Месте в Москве выключатель.
— Ах, да...
Командир ставит чайник на пол, кладет на газету рыбу и хлеб
и достает спички. Он растапливает печь. Мостится около нее, берет
конспект; надо подготовиться к завтрашнему уроку по тактике.
Потом на заставе появляются лампы и керосин. В казарме на-
веден порядок, улучшена работа столовой, начато строительство.
Полным ходом идут боевые занятия...
Агеев усмехается:
— Одним словом, я попал на свою линию. Ну, а потом было
тридцатое января. Это вы уже из газет знаете...
В дверь стучат:
— Товарищ капитан! Разрешите доложить!
Агеев выходит:
— Слушаю... Так, так... Седлать коней!
Капитан возвращается.
— Сейчас мы едем в очень важную поездку. Только что
из Гродеково привезли мемориальную доску, ее надо будет устано-
вить на памятнике, который стоит на месте боя тридцатого января.
Если хотите, можете сопровождать нас...
Как можно отказаться от такого приглашения? Капитан небреж-
ным, заученным движением пристегивает к поясу маузер, наки-
дывает бурку и выходит во двор.
— Сию минуту...
Он спешит в казарму. Я едва поспеваю за ним. Капитан под-
ходит к печи, которую он приказал затопить. Дверка раскалилась
от огня, печь нагрелась. Возле нее сидят несколько бойцов и
бреются.
Во дворе уже построился небольшой кавалерийский отряд.
Майор Евсеев едет вместе с нами. Он уже в седле.
502
— По коням! — гремит команда.
Последний солнечный луч скользит по бурке капитана. Он дает
шпоры коню, и отряд всадников трогается в глубь тайги.
Время уже позднее. Памятник стоит довольно далеко отсюда,
у самой границы. Путь к нему лежит через каменистые сопки и
болотистые пади. Но разве мог капитан отложить такую поездку?
Он едет на своем коне сосредоточенный, серьезный. Разговор как-то
не клеится.
Впереди нас скачет дозор с карабинами, снятыми с ремня и
положенными на луку седла. Сзади — группа арьергарда. Около
двух часов мы пробираемся по крутым склонам сопок, спускаемся
в низины падей, заросших серебристым камышом в рост всадника,
скачем через ручьи, пробираемся сквозь заросли орешника. Когда
отряд спешивается в чаще бурелома, над нами высоко сияет луна.
Ее ровный свет заливает небольшую полянку на склоне горы. Там,
за перевалом, в нескольких сотнях метров отсюда, кончается со-
ветская земля. Низко над рубежом склонились звезды Большой
Медведицы. Здесь граница капризным зигзагом выходит на север.
Вот и памятник! Строгий четырехгранник увенчан пятиконеч-
ной звездой. Оставив коней в глубине чащи у высокой черной бе-
резы, мы тихо выходим на склон горы.
Чехол с ручного пулемета снят. Бойцы держат винтовки напе-
ревес. Здесь можно ждать любых неприятностей: японцы крепко
помнят день тридцатого января, и им очень хотелось бы отомстить
за свое поражение.
Но сегодня вокруг нас царит абсолютная тишина.
Капитан оглядывает знакомые места и, показывая маузером,
задумчиво говорит:
— Вот здесь шли японцы. А мы ударили отсюда. Лежал снег
по грудь, и было двадцать пять градусов мороза...
Итак, две японские роты потеряли на этой поляне семьдесят
восемь человек убитыми, ранеными и обмороженными.
А мы? Лунный свет озаряет выгравированную на меди скупую
надпись:
503
Геройски погибли
бесстрашные сыны социалистической Родины:
БЛЕКОТОВ Даниил,
КУЗНЕЦОВ Иван,
ГРАЧЕВ Алексей,
СКИБИЦКИИ Прокопий.
Дорого заплатили японцы за эти четыре жизни! Но какие за-
мечательные эти жизни...
Капитан стоит у памятника, склонив голову.
Я вспоминаю записи, внесенные в историю отряда.
КУЗНЕЦОВ Иван... Лучший пулеметчик заставы, он ринулся в ру-
копашный бой, спасая Агеева, когда его окружили. Свалил троих
ударами приклада и спас жизнь командиру, но сам погиб, проко-
лотый японским штыком.
ГРАЧЕВ Алексей... Комсомолец, он обладал большой сметкой, и,
хотя его специальность (кузнец) была очень мирной, он отлично
владел всеми видами оружия. Увидев, как упал Кузнецов, он схва-
тил пулемет и стал поливать японцев свинцом. Несколько пуль
попало в него, но он все еще не выпускал пулемета из рук и упал,
заколотый японцем.
БЛЕКОТОВ Даниил... Комсомолец. Лучший младший командир от-
ряда,— о нем до сих пор неутешно скорбит его друг Лебедев. Бле-
котов в буквальном смысле этого слова отдал за Родину всю свою
кровь, каплю за каплей. Имея несколько ранений, он, обливаясь
кровью, продолжал драться: пограничников было слишком мало,
и он не считал себя вправе покинуть поле боя. Когда японцы от-
ступили через границу, Блекотов упал без дыхания на снег. Врачи
записали: «Умер от потери крови...»
Глухо стучат удары молотка. Медная доска прочно укреплена
на постаменте. Все готово, но отряд еще медлит, неохотно расста-
ваясь с этой поляной. Мы возвращаемся молча, и лишь цокот лоша-
диных копыт нарушает вековое молчание тайги.
ДОБРОВОЛЬЦЫ
нш
ел тысяча девятьсот тридцать восьмой
• •••••• год. В воздухе все сильнее пахло поро-
хом: надвигалась новая мировая война. Пушки гремели
и на востоке и на западе. Гитлер и Муссолини помогали
Франко убивать Испанскую Республику, империалисти-
ческая Япония пыталась осуществить стародавний хваст-
ливый замысел жестокого феодала Тойотоми Хидэйосп,
который говорил когда-то: «Я пойду за море и принесу
Китай, как циновку».
Людям моего поколения на всю жизнь запомнились
драматические военные сводки о боях под Мадридом и
о героической обороне Чапэя —рабочего района Шанхая,
о битве у Гвадалахары и о сражениях в долине Янцзы.
Душой, сердцем своим, мы были с теми, на кого обруши-
505
лись силы фашизма и войны. И хотя страна наша далеко
еще не была такой всемогущей, какой она стала в шести-
десятых годах XX века, сочувствие, помощь советских
людей жертвам агрессии были отнюдь не символически-
ми,— они не ограничивались митингами протеста с резо-
люциями солидарности. -
В те тревожные и драматичные дни нередко случалось,
что люди, имевшие друзей в армии, неожиданно обнару-
живали, что эти друзья куда-то исчезали, словно сквозь
землю проваливались. Долго не подавал о себе никаких
вестей и мой товарищ — веселый, никогда не унывающий
капитан Саня Грисенко, ростовский комсомолец первого
призыва. Он успел еще совсем мальчишкой участвовать
в походе на Врангеля; потом, уже в мирное время, принял
участие в «опытах по созданию комсомольского кинемато-
графа» в Ростове, затем перебрался в Ленинград и стал
работать на «Ленфильме». И вдруг вое круто и решающим
образом изменилось: его послали в военную авиацию. Был
он человеком завидной энергии и железного здоровья,
кому же, как не таким, как он, было строить подшефные
комсомолу военно-воздушные силы? Так из расторопного
ассистента режиссера вышел многообещающий летчик-
истребитель...
И вдруг Саня Грисенко появился в Москве с группой
своих товарищей по авиационной бригаде, носивших
в петлицах такие же, как у него, алые «шпалы». Потом
исчез также внезапно. А через несколько месяцев Саня
пришел к нам домой уже в форме полковника и с орденом
Красного Знамени на груди.
Где пропадали эти люди? И что с ними произошло?
По понятным причинам вслух на такие темы тогда не
говорили — до поры до времени многое приходилось дер-
жать в секрете. Но теперь то, что делали они, принадле-
жит истории, и памятники, воздвигнутые в далеком китай-
506
ском городе Ханькоу над могилами советских пилотов,
которым не суждено было вернуться на Родину, вырази-
тельно напоминают об этом. Советские летчики-доброволь-
цы со своими первоклассными самолетами пришли в труд-
ную минуту на помощь китайскому народу, вступив в борь-
бу с японской авиацией,— точно так же, как двумя годами
раньше их старшие товарищи-однополчане пришли на по-
мощь республиканской Испании.
Мой молодой друг был начинен увлекательнейшими ис-
ториями о виденном и пережитом. Рассказы человека, вне-
запно оказавшегося в самой гуще борьбы, многое добавля-
ли к тому, что мы знали из газет, и многое объясняли.
Мы просиживали с Саней Грисенко ночи напролет —
истории одна интереснее другой ложились на страницы
моего блокнота. Потом мы рылись в энциклопедиях, спра-
вочниках, книгах, старых журналах, стараясь как-то по-
полнить и подкрепить впечатления летчика-добровольца
необходимыми экономическими, статистическими — фак-
тическими данными. И тут нас охватило жгучее, беспо-
койное стремление: хотя бы каким-то эзоповским языком,
хотя бы в косвенной, иносказательной форме рассказать
советским людям о том, как там, далеко, над охваченным
огнем Китаем развертывается битва с силами войны, кото-
рые вот-вот — это чувствуется!—зажгут костры и на на-
ших рубежах. Ведь уже прогремела канонада у озера
Хасан, и не за горами была битва на берегах Халхин-
Гола, а потом и 22 июня 1941 года...
Я пошел посоветоваться к писателю Владимиру Став-
скому, который в то время редактировал журнал «Новый
мир». Он внимательно меня выслушал и сказал: «Ну что
же, молодой человек. А почему бы вашему другу не поза-
имствовать на некоторое время безобидный псевдоним?
Пусть он будет, к примеру, капитаном Ван Си, и пусть
рассказ идет от его имени. А мы от себя, от редакции, так
507
сказать, добавим, что вы литературно обработали и под-
готовили к печати перевод с китайской рукописи. Идет?»
Так и родились записки военного летчика «капитана
Ван Си» под названием «Крылья Китая», опубликованные
в 1939 году в журнале «Новый мир» и затем вышедшие
в свет отдельной книжкой. И вот сейчас, четверть века
спустя, я перелистываю эту старенькую потрепанную кни-
жицу, силясь распознать за наспех придуманными тогда
псевдонимами живых, веселых и дружных молодых ребят,
с которыми познакомил меня мой друг, вернувшийся
из Ханькоу. Записи наших бесед не сохранились,
память же человеческая — ненадежный инструмент. Вот
почему я решаюсь воспроизвести сейчас некоторые стра-
ницы из старой книжки, посвященные советским добро-
вольцам, которые первыми приняли бой с силами войны
на Дальнем Востоке. Эти страницы хранят еще аромат
непосредственного восприятия той суровой действитель-
ности — такой, какой ее увидел в бою мой друг. Я буду
очень признателен тем участникам описанных здесь воз-
душных битв, которые откликнутся, помогут раскрыть
псевдонимы и дополнят новыми фактами еще мало извест-
ную страницу истории.
Так вот что рассказывал мне четверть века назад
молодой летчик-истребитель капитан Грисенко, только что
вернувшийся из Ханькоу и выступивший на страницах
книги «Крылья Китая» под именем капитана Ван Си...
Мы летим на фронт
М ы летим на фронт, чтобы присоединиться к товарищам, кото-
рые уже ведут бои. Где-то там, на востоке, ждут нас, ждут
с огромным нетерпением. Японская авиация громит с воздуха мно-
гострадальные города и деревни Китая. До сих пор китайская авиа-
ция не могла противопоставить им почти ничего, и японцы бом-
508
били мирные города, точно на полигоне: сбросят бомбы, вернутся
за новым запасом и снова бомбят.
Да, вовремя подготовлен этот сюрприз агрессорам! До восем-
надцатого февраля тысяча девятьсот тридцать восьмого года они
и не предполагали, что в воздухе их могут ждать неприятности.
И когда японское командование предприняло очередной бомбарди-
ровочный рейд на Ханькоу, оно и не подозревало, чем это кончится.
Ведь у китайцев после осенних боев оставалось не так уж много
хороших самолетов. Кто мог встретить японцев? Десяток тихоход-
ных ХОК-3? Пяток устаревших «дугласов»? Любой летчик ска-
жет, что в наше время это мишени для зажигательных пуль, а не
боевые машины. Было бы самоубийством вступать на них в бой
с японскими скоростными истребителями И-96.
И вот, представьте себе, как раскрыли рты эти разбойники,
когда им прямо в лоб ударили десятки великолепнейших новехонь-
ких истребителей с зелеными крыльями! Дело было, как нам рас-
сказывали потом, на высоте трех тысяч пятисот — четырех тысяч
метров. Японцы, не дрогнув, приняли бой,— им еще не были изве-
стны досконально боевые качества наших машин и летчиков, они
надеялись на превосходство своих И-96. Вот и началась драка,
какой еще не видели в Азии.
Никогда еще японская авиация не получала такого сокруши-
тельного контрудара в воздухе, как в этот день. Японское коман-
дование послало в этот рейд тридцать восемь самолетов, а верну-
лись на базы только двадцать две машины. Одиннадцать самолетов
было сбито над Ханькоу, еще пять упали на землю где-то на обрат-
ном пути.
Мы потеряли четыре машины — два самолета были сбиты в воз-
духе, еще два приземлились с большими повреждениями.
Теперь наш черед принимать боевое крещение. Молодые пило-
ты страшно раздосадованы тем, что мы не поспели в Ханькоу
к восемнадцатому февраля и не приняли участия в такой выдаю-
щейся схватке. Мы, летчики постарше, дружески посмеиваемся
над ними: впереди еще много таких встреч...
509
Наш путь долог. С огромным интересом я приглядываюсь к ме-
стам, над которыми летать приходится впервые. Под крылом про-
ходят пустыни, горы, зеленые поля, изрезанные на мельчайшие
квадратики. Сверкают маленькие озера, искусственные водоемы,
прихотливо вьются реки. Изредка мы садимся на полевых аэродро-
мах и снова поднимаемся в воздух.
Наконец появляется широчайшая желтая лента, на которой
кое-где мелькают черные точки. Взгляд на карту, взгляд вниз. Все
ясно: мы летим над Янцзы, одной из величайших рек Азии. Вдоль
берегов — нескончаемая цепь городов и селений. Слева синеет
горный хребет, преграждающий путь теплым и влажным ветрам,
дующим с юга. Справа расстилаются плантации. Дальше к югу
начнутся горы, которые будут тянуться почти до самого моря.
Но вот впереди уже ясно виден город. Десятки тысяч зданий
лепятся друг к другу. Широкие реки делят эту необъятную груду
зданий на три части: Ханькоу, Учан и Ханьян. Завидев аэродром,
мы пошли на посадку. Поблизости я успел разглядеть огромный
парк и ипподром. Внизу толпился народ. Нам приветственно ма-
хали руками. Аэродром неплохой — сорок тысяч рабочих работали
десять дней, расширяя летное поле так, чтобы на нем могли са-
диться не только современные истребители, но и скоростные бом-
бардировщики.
Майор Ли Сян созвал командиров и провел разбор полета. Мы
получили хорошую оценку. В самом деле, это совсем неплохое на-
чало — групповой дальний перелет на истребителях.
Солнце уже близилось к закату. Признаться, все мы сильно
утомились за этот день, и каждый мечтал поскорее добраться
до постели. Нам предоставили огромный дребезжащий автобус, от-
служивший не один срок. Кряхтя и задыхаясь, он повлек нас через
весь город к общежитию летчиков, которое было расположено очень
далеко от аэродрома.
Я с любопытством рассматривал город, в котором довелось по-
бывать впервые. Наш автобус тащился по асфальтированным ули-
цам, застроенным пятиэтажными домами. Правда, по сторонам
510
главных магистралей тянулись грязные, кривые улички, но все же
здесь, в центре, мы видели благоустроенные кварталы с роскош-
ными магазинами, кинотеатрами, балконами, отелями.
Посреди улиц высились огромные цементные тумбы. На них
стояли полицейские в белых перчатках. Впрочем, белые перчатки
не мешали им прибегать к простейшим методам регулирования
уличного движения: когда внизу застревал со своей коляской рик-
ша, европейски одетый полицейский наклонялся и невозмутимо
лупил его по шее.
Автобус пересек территорию французской концессии. За пре-
делами этого сеттльмента мы увидели большой красивый дом
с красным флагом. Майор сказал, что в этом доме помещается
посольство СССР.
События последних месяцев сильно изменили облик парадных
магистралей Ханькоу. Рядом с хорошо одетым чиновником мы ви-
дели в центре города босого рабочего, вся одежда которого состояла
из стареньких трусиков. Гурьбой проходили солдаты. Много офи-
церов в рубашках с галстуками и трусах защитного цвета; на но-
гах у них ботинки и чулки до колен.
На стенах домов — сотни плакатов, нарисованных вручную.
Вот изображена пылающая деревня; женщины и дети в ужасе бе-
гут от озверелых японских захватчиков. Надпись: «Гражданин!
Защити безвинных от варваров. Вступай в ряды Народной армии».
Вот китайский солдат, поражающий штыком интервента...
Невдалеке, у огромной витрины, шумела толпа. Что это? Сопро-
вождающий нас представитель китайского командования разъяс-
нил: здесь находится карта театра военных действий. Сейчас там
вывешивают новую сводку, с фронта. Наверное, пришли хорошие
вести. И впрямь, через несколько минут откуда-то вырвалась целая
орава малышей газетчиков, ехавших на велосипедах. Они оглуши-
тельно кричали об успехах китайских войск под Уху и продавали
экстренный выпуск газеты, уместившийся на маленьком листке...
Чувствовалось, что население города переживает подъем. Тем
досаднее было видеть неуклюжую косность военного аппарата
511
Чан Кай-ши. Товарищи, прибывшие в Ханькоу раньше нас, уже
рассказали нам, как много времени уходит на различную канце-
лярскую переписку, сколько нервов и сил приходится тратить, что-
бы решить и согласовать простейший технический вопрос.
Старая армейская машина работает со скрипом. Видимо, в ней
еще немало и прямых японских агентов. У всех в памяти печаль-
ные декабрьские события, когда генерал Хань Фу-цюй испуганно
бежал, едва его войска повстречались с японцами. Столицу своей
провинции — Цзинань — он сдал без всякого сопротивления.
В этих условиях воевать нам будет нелегко. Но мы сделаем все,
чтобы выполнить свой долг...
...Наконец наш дряхлый рыдван дотащился к месту ночлега.
Мы вышли на тротуар и очутились перед красивым двухэтажным
особняком. На гранитной плите над входом была высечена надпись
почему-то по-английски: «Японский клуб». Забавно! Вот уж ни-
когда не думал, что мне придется воспользоваться услугами япон-
ского клуба. Мы гурьбой ввалились в особняк, огласив его залы
смехом и гамом.
Японские купцы и промышленники, обосновавшиеся еще
до войны в Ханькоу, как у себя дома, не поскупились на средства
и обставили свой клуб весьма шикарно,— сейчас, конечно, они
сбежали. Роскошные комнаты отдыха, прекрасная бильярдная, биб-
лиотека, ресторан,— наше временное жилище оказалось весьма
комфортабельным.
Мы неплохо поужинали, пользуясь отличным японским серви-
зом, и разошлись по предоставленным нам комнатам. Мне не спа-
лось, й я долго бродил по залам брошенного клуба. В библиотеке
шкафы оказались отпертыми. Заинтересовавшись, я начал пере-
листывать прекрасно переплетенные томики. Среди них было не-
сколько книг на английском языке. Вскоре, однако, мне пришлось
разочароваться. Видимо, посетители клуба не отличались изыскан-
ными вкусами, и книги были подобраны весьма странно.
В одной из этих книг подробно излагались правила поведения
на банкетах. Целая серия отлично исполненных фотографий пока-
512
зывала, как надо держать руки за обеденным столом, как пользо-
ваться ножом, вилкой, деревянными палочками и так далее. Другой
том содержал множество кулинарных рецептов. В третьей книге
подробно описывался театр будущих военных действий в Маньчжу-
рии — в предвидении войны против Советского Союза. Четвертый
том содержал в себе историю японо-русской войны. В ней я увидел
портрет бывшего русского царя полковника Романова.
Но вот в одном из массивных дорогих шкафов я нашел целое
сокровище: десятки прекрасно изданных томов содержали в себе
тщательно и солидно подобранные данные о Китае. Хозяева клуба,
видимо, считали себя уже хозяевами этой страны и вели строгий
учет богатствам, которые собирались грабить. Тщательно выпол-
ненные карты путей сообщения, фотографические снимки, маршру-
ты к самым отдаленным провинциям запада весьма недвусмысленно
говорили об истинных намерениях этих любителей географии
Китая.
Еще свежие зрительные впечатления от дальнего перелета
с запада на восток дополняли холодную бесстрастную речь схем и
фотографий, глядевших на меня со страниц этих книг. Да, сильно
разыгрался аппетит у японских захватчиков. Сейчас у них кру-
жится голова от первых военных успехов,— они продвинулись уже
довольно далеко в глубь Китая. Ну что ж, тем горше будет их
похмелье...
...Была уже глубокая ночь, когда, откинув полог, я с наслаж-
дением нырнул под белоснежную простыню и моментально уснул
крепким сном.
С рассветом мы были снова на аэродроме. Тщательно проверили
материальную часть, поработали с картами, проложили несколько
контрольных маршрутов, познакомились с летчиками из других
соединений.
Я, Чен Лу и Тин быстро сдружились с капитаном Ми Сяо, ко-
торый командовал эскадрильей скоростных бомбардировщиков.
Веселый, общительный капитан говорил, что на эти самолеты воз-
лагают большие надежды и что скоро ему представится возмож-
513
ность проверить на практике, как его молодые пилоты усвоили тех-
нику бомбометания.
Наш первомайский подарок
День двадцать девятого апреля начинался серо и буднично.
Погода была все же сносной для полетов, и мы дежурили на аэро-
дроме. Стрелки часов приближались к двенадцати, как вдруг
на вышке взвился красный флаг — знак предупреждения. К нам
спешил майор Ли Сян:
— Японские самолеты пересекли линию фронта. Идут три
роты бомбардировщиков — двадцать семь машин. Их сопровождают
около сорока истребителей. Держат курс на Ханькоу. Нам прика-
зано встретить их в воздухе...
И вот уже на вышке взвился черный флаг — сигнал, означаю-
щий: «все в воздух». Аэродром огласился ревом моторов. Крохотные
«зеленые дьяволы»,— так прозвал народ наши истребители,—
круто взмывали в небо прямо с места.
Мы действовали по заранее намеченному плану. Было решено
лететь несколькими группами. Часть самолетов забралась в самый
верхний «этаж» — на высоту в шесть тысяч пятьсот метров, дру-
гая поместилась этажом ниже — на высоте в шесть тысяч метров,
третья еще на пятьсот метров ниже. Всего было создано шесть яру-
сов, так, чтобы группы самолетов могли поддерживать друг друга,
обеспечивая тесное взаимодействие. Наша группа ходила на вы-
соте четырех тысяч пятисот метров. Командование ею было пору-
чено мне. Задача — действовать по бомбардировщикам.
Трудно описать то состояние духа, с которым ты поднимаешь-
ся в воздух, зная, что в ближайшие несколько минут вступишь
в бой. Казалось, что весь сливаешься воедино с машиной. Насту-
пило какое-то странное внешнее спокойствие, под которым таилось
невероятное напряжение всех сил.
Вот уже мы сделали круг в назначенной нам зоне. Я бросаю
взгляд на часы. По расчету времени японцы должны быть здесь:
514
И точно, подо мной, в восьмистах метрах ниже, идет рота япон-
ских бомбардировщиков — девять двухмоторных монопланов с круг-
лыми красными пятнами на крыльях — знак восходящего солнца.
Я узнаю их — это ТБ-96, новейшие японские самолеты. Ско-
рость этих бомбардировщиков — триста тридцать километров в час,
запас горючего — на двенадцать — пятнадцать часов полета, каж-
дый самолет несет около тонны бомб.
Все, что происходит дальше, измеряется буквально секундами.
Это делается во сто раз быстрее, чем можно рассказать. Но я по-
стараюсь все же описать свой первый воздушный бой возможно
подробнее, хотя в словесной передаче все это выглядит примерно
так же, как замедленный показ кино...
Японские летчики явно нервничают. Завидев нас, они спешат
сбросить бомбы над предместьем Ханькоу, не долетая до города,
и повернуть обратно. Помню, что. я заметил внизу у земли огонь
и черный столб дыма. Одновременно вблизи японских самолетов
возникли белые облачка разрывов — заговорила зенитная артилле-
рия. В этот момент мы уже стремительно пикировали на бомбар-
дировщиков. На всех шести «этажах» шла яростная драка.
Самолеты моей девятки, точно коршуны, упали с неба на де-
вятку ТБ-96. Мы шли сомкнутым строем, ведя огонь из всех своих
пулеметов.
С первого же группового удара ведущий японский бомбарди-
ровщик вспыхнул, как факел. Впоследствии выяснилось, что
на этой машине летел сам командующий японской бомбардировоч-
ной авиацией на центральном фронте. Он не воспользовался пара-
шютом, и от него уцелела лишь полевая сумка с документами.
Самолет японского командующего горел прекрасно, точно фанера,
политая бензином. Вот сквозь его фюзеляж я вижу землю, вот
фюзеляж совсем растаял, и пламя охватило правую плоскость, ко-
торая, кувыркаясь, летит к земле.
Тут же вспыхивает второй бомбардировщик...
Все происходит буквально в какие-то доли секунды, но картина:
эта никогда не сгладится в моем мозгу.
515
Потеряв командира, японские летчики теряют строй, рассы-
паются и устремляются на восток. Мы начинаем преследование, но
в этот момент я замечаю еще одну девятку «свежих» японских
бомбардировщиков. Быстрый взгляд влево и вправо. Справа идет
мой верный друг Чен Лу, слева — Тин. Два других звена ведут бой
поодаль. Трое против девяти? Ну что ж, другого выхода нет...
К счастью, вторая группа японских летчиков оказалась еще
менее стойкой, чем первая. Мы довольно долго гнались за ними,—
ушли за сто десять километров от Ханькоу. «Спокойно, Ван Си! —
сказал я себе.— Не надо зарываться, пора взять обратный курс,
может быть, там твое звено нужнее. Ведь вместе с бомбардировщи-
ками пришли истребители...»
Я даю своим друзьям сигнал, и мы круто поворачиваем обрат-
но. После двукратной схватки с бомбардировщиками чувствуется
усталость. Болит шея. Ведь даже в самый ответственный момент
боя приходится непрерывно вертеть головой, следя за обстановкой
вокруг, чтобы кто-нибудь из противников не оказался неожиданно
у тебя в хвосте.
Мы быстро приближаемся к Ханькоу. И вдруг я вижу неболь-
шой моноплан, не похожий на наши. У пего края крыльев подняты
кверху. Хвост окрашен в ярко-красный цвет. Сомнений нет. Передо
мной японский истребитель последней конструкции И-96.
Взгляд влево. Взгляд вправо. В двухстах метрах — еще один
японский истребитель. В стороне — метрах в ста пятидесяти —
идет Чен Лу. Тин ниже пас — у пего какие-то неполадки с мото-
ром. Значит, бой пока что принимаем вдвоем с Чен Лу. Но что это?
Японцы не хотят принимать бой два на два, они уходят на запад,
а гнаться за ними рискованно: запасы горючего подходят к концу.
Проходят три минуты. Впереди опять мелькнуло что-то крас-
ное. Ну, теперь я его не упущу! Совершив маневр, направляю свою
машину прямо в лоб японскому истребителю. Это соревнование
на крепость нервов. Две скоростные машины, бешено пожирая про-
странство, мчатся прямо друг на друга... Японец не выдержал и
отвалил в сторону. Тогда я, сделав разворот, пристроился к нему
516
в хвост и дал очередь из всех пулеметов. Серо-голубые струи —
следы трассирующих пуль — повисли в воздухе, как ленты сер-
пантина.
Я увидел, как в кабине краснохвостого самолета завертелась
черная фигурка. Японец нервничал,— уйти ему не удавалось,—
я поймал его на вираже. Еще мгновение, и я прошью И-96 на-
сквозь. Но перед тем как окончательно взять прицел, я еще раз
оглянулся по сторонам. Предосторожность оказалась не лишней:
справа я увидел целый скоп чужих трассирующих пуль.
Что это? А, черт возьми... Оказывается, за хвостом у меня вто-
рой японский истребитель, а у него в хвосте... Чен Лу! В воздухе
на какой-то миг образовалась карусель из четырех машин, охотив-
шихся друг за другом.
Японец, который гнался за мной, от нетерпения нажал гашетки
пулеметов раньше, чем прицелился, и весь залп его пропал впу-
стую, как и мой собственный, впрочем. Чен Лу дал ему очередь
в хвост и отвалил в сторону. Я принял молниеносное решение:
пусть Чен Лу атакует первого японца, а я сейчас займусь вторым.
И вот совершенно неожиданно для японцев я круто разворачиваюсь
и ударяю в лоб по моему преследователю. Японец полез вверх,
ввинчиваясь в небо. Я разгадал его маневр: он набирает высоту,
чтобы спикировать на меня.
Нет, не выйдет! Я поймаю тебя на вертикальном маневре...
Бросаю свой самолет тоже вверх и жму, что называется, до послед-
него. Решил бить только наверняка. Вот уже передо мной небосвод
закрыт темным пятном — я совсем рядом с японцем. Мотор ревет,
и вся машина сотрясается от напряжения. Сейчас я зависну в воз-
духе. Пора действовать! Жму на гашетки, и целый вихрь пуль
пронизывает краспохвостую машину.
Дело сделано... Японский самолет качнулся, свалился набок и
отвесно пошел книзу, окутанный черным дымом. Я перевел дух и
вытер рукавом лоб. Где Чен Лу? Он уже справился со вторым ист-
ребителем, и мы круто поворачиваем к аэродрому,— горючего у нас
еле-еле хватит, чтобы дотянуть до посадки.
517
На разборе итогов этого большого воздушного боя майор Ли Сян
сообщил весьма красноречивые цифры: всего к нам в гости пожа-
ловали двадцать семь японских бомбардировщиков в сопровождении
сорока истребителей; встречали их шестьдесят четыре наших истре-
бителя. Японцы потеряли двадцать два самолета, в том числе во-
семь бомбардировщиков ТБ-96; мы потеряли восемь машин, но
четверым летчикам удалось спастись с парашютами. Командование
высоко отозвалось о нашей работе.
В городском парке, расположенном поблизости от аэродрома,
готовилось грандиозное гулянье. Туда везли на грузовиках обломки
сбитых нами японских бомбардировщиков — срочно готовилась
выставка трофеев. Слышался треск хлопушек, гомон возбужденной
толпы.
Через несколько часов на банкете по случаю нашей победы
майор Ли Сян многозначительно сказал, поднимая бокал:
— Послезавтра Первое мая. Мне кажется, японцы получили
от нас совсем неплохой первомайский подарок...
Мы охраняем Наньчан
Вот уже несколько дней мы несем боевую службу в районе
Наньчана. Наша часть прикрывает своими крыльями этот крупный
стратегический центр. С севера к Наньчану подходит железная
дорога. Она упирается в небольшую речку, через которую пере-
брошен старинный каменный мост для пешеходов. По ту сторону
реки железная дорога продолжается. Если пассажиру надо про-
ехать, к примеру, из Цзюцзяна в Жуйчан, он доезжает до этой
реки, выходит из вагона, переходит через реку по каменному мо-
сту, опять садится в поезд и едет дальше. За долгие годы здесь так
й не собрались построить железнодорожный мост...
Печать большой нужды и отсталости лежит на всем облике го-
рода. В свободные часы мы вдвоем с Чен Лу бродим по кривым
переулкам, знакомясь с бытом жителей Наньчана. Рядом с недо-
строенным авиационным заводом журчат ручьи, орошающие рисо-
518
вые плантации, и у каждой глиняной фанзы — небольшое пшенич-
ное поле. Город, в котором свыше полумиллиона жителей, похож
на большую деревню. И хотя по улицам, вымощенным гладкими
широкими плитами, громыхают американские автомобили с ди-
зель-моторами, здесь же рядом на берегах ручьев сидят, покуривая
трубки, рыболовы. Между городскими зданиями зеленеют грядки
лука, капусты, редьки.
Как-то внезапно наступило лето. Как будто бы еще вчера мы
зябко кутались в одеяла, спасаясь от февральской стужи и сыро-
сти. А сегодня уже припекает майское солнце, мы едим сливы и
груши. Принимают нас всюду чрезвычайно радушно. Я никогда не
забуду встречи с седым крестьянином, живущим на окраине
Наньчана. Он живет очень бедно, все его состояние — крохотное
рисовое поле. Старик объяснял мне, что он сажает в землю руками
каждое зернышко в отдельности. Я мимоходом спросил, как богат
урожай. Старик сразу нагнулся и трясущимися руками вырвал
из земли целую пачку зеленых стеблей. Черт возьми! Мне стало
неловко. Я сел на корточки и быстро посадил стебли риса обратно.
Пораженный таким обращением, старик долго кланялся и благо-
дарил.
— Само небо прислало к нам вас, мои дорогие сыны. Еще
никогда мы не видели таких.солдат...
Работаем мы на аэродроме, построенном года полтора назад. Он
оборудован хорошо, мы располагаем всем, что требуется для обслу-
живания летных частей. Понятно, что японским бомбардировщи-
кам очень хотелось бы поковырять его своими бомбами. Однако мы
мешаем им осуществить это желание.
Вряд ли стоит подробно описывать каждую из наших встреч
с японскими летчиками. В конце концов они все похожи одна
на другую. Скажу лишь коротко, что за все это время японским
бомбардировщикам так и не удалось добраться до нашего аэродро-
ма. И вот японцы решили применить новую тактику...
В один из великолепных майских вечеров мы закончили свое
дежурство и собирались отправиться на ночлег. Солнце уже спря-
519
талось за горной цепью. Воздух был напоен ароматом душистых
трав. Звонко стрекотали цикады.
— А не прогуляться ли нам сегодня в парк? — мечтательно
сказал Чен Лу.
Сигнал боевой тревоги оборвал его на полуслове. К нам уже
мчался знакомый автомобиль майора.
— Внимание,— сказал Ли Сян.— К Наньчану идут шесть
японских бомбардировщиков в сопровождении шести истребителей.
— Что? Ночные гости?
— Точно,— кивнул майор.— Видимо, японцы полагают, что
мы с вами не владеем техникой ночных полетов. Кроме того, им
известно, что наш аэродром для ночных полетов не оборудован.
— Значит, в воздух?
Майор поднял руку:
— Не спешите. Мне вовсе не хочется рисковать материальной
частью,— ведь садиться придется в темноте, а при посадке на не-
освещенном аэродроме можно наломать немало дров. Лечу я сам и
со мной — командиры частей: японских истребителей шесть, зна-
чит, против них хватит четверых. Остальным приказываю рассре-
доточить машины на случай, если бомбы все-таки угодят в аэро-
дром...
Нетрудно понять, как у меня и у моих друзей испортилось
настроение. Но приказ есть приказ, и спустя минуту наши машины
начали с ревом расползаться в разные стороны, подальше одна
от другой. Небо уже окончательно потемнело.
Четыре машины, точно четыре снаряда, ударили в небо и
скрылись во мраке. Мы слышали далекий гул их моторов.
— Придут японцы или не придут?
Тин отрицательно покачал головой:
— Японцы не любят летать ночью. Наши посты наблюдения
ошиблись...
И вдруг в разрыве туч на синем фоне я увидел,— вернее, уга-
дал,— шесть черточек. Два звена японских бомбардировщиков. Они
готовят нам сюрприз. Ну что же, сейчас и они получат подарочек.
520
Японские летчики, не подозревая, что их ночью встретят в воз-
духе, шли совсем низко — в двух тысячах метров от земли.
«Бум-м-м!..»
Неподалеку от нас взвился язык пламени, и сразу же в ночном
воздухе близ японских самолетов возникло розоватое облачко. Это
ударила наша зенитка. Увидев по разрыву снаряда, где надо искать
японские самолеты, майор Ли Сян и трое его спутников камнем
ринулись вниз. Темноту прорезали снопы огненных лент, трасси-
рующие пули градом ударили по бомбардировщикам. Не ожидавшие
такой встречи, японские летчики наугад сбросили бомбы и пусти-
лись восвояси. Им удалось разрушить лишь одну глиняную фанзу,
в которой жил техник с аэродрома.
Наши истребители гнались за японцами. В ночном небе твори-
лось нечто невообразимое,— казалось, будто тысячи золотых мол-
ний прорезают темно-синий небосвод. Это был первый настоящий
ночной воздушный бой, какой мне довелось видеть в своей жизни.
Садились на аэродром наши командиры уже в полной темно-
те,— как они смогли приземлиться, я до сих пор не понимаю.
Во всяком случае, все четыре самолета остались целы и невре-
димы.
— Отогнали,— коротко сказал майор, снимая шлем.— Жаль,
что у нас нет прожекторов,— отправили бы всех голубчиков
к предкам...
Он помолчал, потом добавил:
— Поблагодарим же их за предупреждение. Теперь нам их за-
мысел ясен. Надо срочно готовиться к обороне аэродрома в ночное
время. Пока мы не будем располагать прожекторами, нам незачем
рисковать материальной частью. Теперь наш план действий будет
таков: днем мы здесь, а на ночь рассредоточиваем части на окре-
стных полевых аэродромах. Здесь оставляем лишь дежурные под-
разделения для встреч с гостями в воздухе...
И вот уже наша часть ночует в деревушке Коань, откуда
по утрам мы перелетаем на свой основной аэродром в Наньчан.
Это чудесный уголок. Столетние дубы оплетены зелеными ползу-
521
чими растениями. Тутовое дерево растет рядом со старыми ябло-
нями. Порхают большие южные бабочки. Жители деревушки встре-
тили нас как добрых гостей,— на аэродром притащили огромные
корзины с мандаринами, апельсинами, земляными орехами. Начали
петь для нас свои песни, исполнять народные танцы.
Мы перезнакомились со всеми крестьянами. Теперь и старые
и молодые встречали нас как старых знакомых, здороваясь с нами
по-европейски — за руку. Однажды вечером я устроил на нашем
полевом аэродроме нечто вроде авиационного праздника: организо-
вал катание крестьян на самолете, руля по летному полю. В кабине
одноместного истребителя тесновато, но все же я умудрился вти-
скивать туда с собой пассажира.
Первой осмелилась сесть в самолет тринадцатилетняя девочка.
Я надел на нее шлем и стал осторожно рулить по полю. Моя пас-
сажирка словно окаменела от волнения, а потом вдруг пришла
в бурный восторг. Когда же я закончил рулежку, она быстро, как
кошка, выкарабкалась из кабины и со всех ног бросилась к ожи-
давшей ее толпе, громко крича:
— Мистер хао (хороший)! Он покатал Ло Сян-сиу...
И девочка, оживленно жестикулируя, начала что-то рассказы-
вать своим односельчанам. Теперь от храбрецов не было отбоя.
Я покатал по полю солидного крестьянина лет тридцати пяти, ко-
торый все время норовил заглянуть под сиденье,— не сидит ли
там дух, движущий эту удивительную крылатую машину. Потом
я взял на борт пожилую женщину. Все это произвело на крестьян
совершенно неописуемое впечатление, и мы окончательно подру-
жились с ними.
И вот уже мне начинает казаться, что я долгие годы живу
в этой крохотной деревушке. Я знаю здесь каждый дом. Одноэтаж-
ные фанзы сложены из мелких необожженных кирпичей грязно-
серого цвета и покрыты такой же серой черепицей. Некоторые
дома — у тех, кто немного побогаче,— оштукатурены. В таких
домах есть окна, заклеенные бумагой. Фанзы победнее — вовсе без
окон,— свет туда проникает лишь через открытую дверь да через
522
дыру в потолке. Крыша вогнута — для того, чтобы во время дож-
дей вода стекала в водоем, устроенный посреди фанзы.
В один из вечеров меня пригласили в гости родители Ло Сян-
сиу — той самой девочки, которую я первой покатал по аэродрому.
Мы пошли вдвоем с моим товарищем Хо Син-цзе. Нас встретили
очень любезно и долго расспрашивали: сколько нам лет, есть ли
у нас жены и дети, сколько стоит одежда, в которую мы одеты.
Потом нас начали спрашивать, как мы воюем, кто сколько убил
японцев. Отвечая на вопросы, мы исподволь разглядывали обста-
новку фанзы.
В этом домике без окон царил вечный полумрак. Потолка не
было — крыша лежала прямо на стропилах. На этих стропилах
висели кирки, деревянная соха. Налево у стены — деревянный
стол, покрытый лаком. На столе — старинные чашки с синими
разводами. Справа в дальнем углу — квадратная кровать с балда-
хинчиком из ветхой, грубо раскрашенной материи. На голых досках
кровати — скатанные в трубку старенькие одеяла. По земляному
полу ползали детишки, забавлявшиеся с добродушной лохматой
собакой.
Но вот хозяева пригласили нас к столу. Откуда-то появились
тарелки с зелеными бобами, залитыми соусом с перцем и луком.
Потом нас угостили рыбой. Беседа за столом продолжалась. Хозяин
с достоинством сообщил нам, что он грамотен. Раздобыв баночку
туши и лист бумаги, он, хотя и с большим трудом, советуясь
с окружающими, написал свое имя и фамилию и вручил мне свой
автограф на память. Многие глядели на него с большим уважением
и завистью: лишь немногие умели здесь выводить кисточкой
иероглифы.
— Ну, а ты, Ло Сян-сиу, уже научилась писать?
Мой вопрос произвел впечатление величайшей бестактности.
Хозяин медленно и выразительно произнес:
— Но ведь она женщина!
— Вот именно! Женщина обязательно должна быть образо-
ванной...
523
Сразу завязался долгий и жаркий спор. Я терпеливо доказы-
вал, что теперь наступают новые времена, что уже сейчас в Хань-
коу, например, учат не только мальчиков, но и девочек, что необ-
разованному трудно жить. Чувствовалось, что мне мало верят.
Выручил Хо Син-цзе, у которого случайно в кармане завалялась
страничка из старого иллюстрированного журнала. Он показал
картинку: девочка пишет грифелем на доске. Ло Сян-сиу, зардев-
шись от восторга, выхватила этот листок и прижала его к груди.
Один деревенский грамотей вдруг медленно сказал:
— Ну что ж, можно попробовать, может быть, наши дети
чему-нибудь и научатся...
Через несколько дней, улучив свободное время в туманную, не-
летную погоду, Хо Син-цзе отправился с нашего аэродрома в Нань-
чане в город, накупил в магазине грифельных досок, карандашей,
книг и бумаги. Вечером, когда мы перелетели на ночлег в Коань,
он доставил на своем истребителе этот необычайный груз, и дере-
венский грамотей организовал нечто вроде кружка по ликвидации
неграмотности.
Чем это кончилось, я не знаю. Нас ждали срочные и неотлож-
ные дела, и мы вскоре расстались с этой гостеприимной дере-
вушкой.
Истребители над океаном
В один из теплых майских вечеров майор Ли Сян собрал коман-
диров частей и сообщил им о получении секретного приказа.
Командование поручало истребителям ответственнейшее и почетное
задание. В тот же вечер наши техники сели на поезд и уехали
на юг. Им было строжайше запрещено болтать о конечной цели
поездки. Нам предложили проверить материальную часть и быть
готовыми к дальнему рейсу.
Чен Лу, отличающийся большим любопытством, целую ночь
ворочался на постели и умоляюще шептал, толкая меня под бок:
— Не будь свиньей, Ван Си! Неужели ты мне не доверяешь?..
524
Я сделал вид, что не понимаю, о чем идет речь, и сердито от-
вечал:
— Летчик Чен Лу! Вы нарушаете воинскую дисциплину!
Приказываю вам спать до трех часов...
Ранним утром мы собрались на аэродроме. Солнце, едва отор-
вавшись от горизонта, щедро раскрашивало далекие горные хребты
в ярко-розовые тона. На густой зеленой траве искрились прозрач-
ные капли обильной росы. Огромные кучевые облака клубились
в небе, закрывая почти половину горизонта.
Летчикам не чуждо чувство любви к красотам природы. Однако
на этот раз каждый из нас дорого дал бы за то, чтобы сейчас
природа убрала эти небесные декорации и расчистила для нас весь
небосвод.
Майор Ли Сян озабоченно объезжал эскадрильи, проверял их
готовность к дальнему рейсу. Все самолеты были заправлены го-
рючим по самую пробку. Моторы опробованы, машины «в большом
порядке», как любил выражаться наш майор. Убедившись в боевой
готовности частей, майор созвал летный состав и спросил:
— Ну как, мальчики, хорошо позавтракали? Боюсь, что вам
сегодня придется как следует подтянуть пояса. Нам предстоит не-
мало потрудиться...
Затем майор скомандовал:
— Смирно! Начальники частей сейчас вам разъяснят задание.
Маршруты ими уже проложены. Сегодня вечером нам с вами надо
быть в Кантоне. Приличных посадочных площадок на этой трассе
маловато. Придется вспомнить школьный расчет на посадку у са-
мого «Т». Летим частями, друг за другом. Пока одна часть заправ-
ляется на посадочной площадке, другая охраняет ее в воздухе. По-
нятно? Командиры частей, ознакомьте летный состав с маршрутом.
Вольно! Разойтись...
Трудно описать восторг, с которым наши ребятки встретили
этот приказ. Чен Лу от радости нагнулся к земле и чуть было
не сделал свое излюбленное сальто, но потом опомнился и, покрас-
нев, поднялся, отряхивая песок с коленей:
525
— Я вас слушаю, капитан!..
. Признаться, и мне самому стоило больших трудов удержаться
в рамках официальной инструктивной беседы. Но долг превыше
всего, и я обстоятельно растолковывал своим летчикам каждую
деталь предстоящего полета по маршруту. Мои ребята слушали
меня с огромным волнением, и мне приятно было глядеть в их от-
крытые, храбрые лица.
Ровно в десять, как было обусловлено приказом, мы поднялись
в воздух и взяли курс на юг, с неприязнью поглядывая на густые
облака, клубившиеся в небе. Мы шли над широкой рекой, обра-
зующей отмели. Справа и слева высились горы, уходящие своими
вершинами в облака.
Я механически следил за маршрутом и время от времени пе-
ресчитывал машины, следовавшие за мной. Все в порядке. Наша
часть идет в строгом соответствии с графиком. Конечно, придется
трудновато, но приказ есть приказ, и не выполнять его — просто
немыслимо.
Кантон... Я никогда в жизни не видел его, но хорошо помню
по газетным статьям двадцатых годов этот город. Свободолюбивая
славная столица Южного Китая вошла в историю республики как
символ непримиримости народа к своим угнетателям.
Это здесь в 1894 году начало свою работу «Общество возрож-
дения Китая», основанное доктором Сун Ят-сеном. Это здесь много
лет спустя Сун Ят-сен создал независимое правительство для борь-
бы с реакционным Севером и объединения всего Китая. Это здесь
Сун Ят-сен организовал школу революционных командиров Вампу,
которые сцементировали армию народа. Это здесь, уже после смер-
ти Сун Ят-сена, начался знаменитый Северный поход против фео-
далов, угнетавших народ. Это здесь одиннадцать лет назад вспых-
нуло восстание рабочих, крестьян и солдат, основавших легендар-
ную Кантонскую коммуну, которая просуществовала всего три дня,
но прославилась навеки, как пример мужества и отваги. В декабрь-
ские дни 1927 года правительство рабочих, крестьян и солдат
Кантона провозгласило восьмичасовой рабочий день, рабочий конт-
526
роль над производством, национализацию крупных промышленных
предприятий, конфискацию банков, национализацию земли, унич-
тожение класса помещиков, организацию рабоче-крестьянской
армии...
Реакция задушила Кантонскую коммуну, но память о ней
не умрет.
Сейчас японская авиация с особой злобой обрушивает свои
удары на Кантон — колыбель национально-освободительного дви-
жения. Тем с большим энтузиазмом летим мы сейчас на юг, чтобы
у ворот великого свободолюбивого города нанести неожиданный
удар захватчикам, которые не ждут здесь такой встречи.
Мерно гудит мотор. Сердце моей маленькой зеленой птицы бьет-
ся без перебоев. Слева и справа летят мои друзья. Я вижу, как они
следят за мной, соразмеряя скорость машин. Все идет отлично. Мы
четко выдерживаем маршрут. Впереди уже вырисовываются кон-
туры небольшого города, обнесенного глиняной стеной. Это Цин-зу.
Здесь первая посадочная площадка на нашем пути.
Но что это за пятна на сочных зеленых полях вокруг города? Лу-
га устланы огромными разноцветными полотнищами. Может быть,
это какие-то сигналы? Нет, ни один код в мире не пользуется та-
кой комбинацией полотнищ и красок. Я с трудом отыскиваю сре-
ди этих полотен знакомый всем летчикам мира простой белый
знак «Т» и иду на посадку. Вслед за мной садятся остальные лет-
чики. Только здесь, на аэродроме, я узнаю, что за полотнища раз-
бросаны на лугах. Оказывается, местные жители ткут материю,
красят ее и сушат на солнце. Невинный кустарный промысел,
не имеющий ничего общего с военной сигнализацией...
Скорей за работу! Техников здесь нет. Нам самим придется
заправить свои машины горючим и поскорее убраться отсюда:
за нами идут новые эскадрильи. Чьи-то заботливые руки сложили
на краю аэродрома целые штабеля квадратных банок с бензином,
замаскированных сверху зеленью. Мы сами таскаем эти банки
к самолетам и поим своих зеленых птиц. Чен Лу остервенело во-
лочит на себе сразу несколько бидонов —- ему лень носить их
527
по одному. За ухом у него торчит свежий полевой цветок изуми-
тельно красивой окраски.
Заправка закончена в рекордный срок. Я устало оглядываюсь
по сторонам. Теплый ветерок тянет с поля медовый аромат неве-
домых нам, северянам, цветов. Облака, как и предсказывали си-
ноптики, быстро тают в синем небе. Густая сочная трава устилает
аэродром роскошным ковром. Хочется на миг прилечь на траву,
отдохнуть... Но нам надо спешить.
— По самолетам!..
Моторы оглашают аэродром бешеным ревом, и через минуту
толпа жителей Цин-зу, еще не успевших добежать из города на аэ-
родром, в изумлении закидывает головы кверху,— мы уже летим
высоко над землей. Стрелки компасов указывают путь на юг...
Солнце уже в зените. Оно стоит высоко над нами,— ведь мы
все ближе подходим к тропикам. Чувствуется небольшая усталость.
Я вспоминаю напутствие майора, который заботливо осведомлялся,
хорошо ли мы позавтракали, и начинаю шарить в кабине. Вот замеча-
тельно! Под сиденьем у меня сохранился мешочек груш, который
я вчера привез из Коани и забыл выгрузить на аэродроме. Достаю
великолепную ароматную грушу и с наслаждением грызу ее.
Справа от меня, как всегда, идет Чен Лу. Я подскальзываю
поближе к нему и торжествующе показываю ему левой рукой свое
богатство. Парень угрюмо качает головой. Бедняга! Он очень любит
покушать, и сейчас ему явно не по себе...
И снова взгляд вниз, взгляд на карту, взгляд на часы. Нам пора
садиться. Но где же аэродром? Нас предупреждали, что здесь не-
важная посадочная площадка. Однако здесь я вообще не вижу ни-
какого намека на аэродром! Наконец на крохотном клочке земли
я вижу аккуратно выложенный знак «Т». Признаться, на душе
у меня сразу заскребли кошки. Перед нами расстилалось рисовое
поле, залитое водой. За ним — небольшой кусочек сухой земли —
это и есть посадочная площадка. Но тут же, в конце крохотной
площадки, огромный вал, опоясывающий ее полукольцом. Притом
на этой площадке уже стоят самолеты, прилетевшие раньше нас.
528
Спокойно, Ван Си! Как ты поступишь сейчас? Надо выпуты-
ваться из этой неприятной истории. Бензин на исходе. Других по-
садочных площадок нет. Значит, надо садиться, и садиться так,
чтобы показать всем своим ребяткам, что эта посадка — пустяк.
Не рассчитаешь, уйдешь на второй круг — и сразу же испортишь
настроение всем остальным летчикам. Поломаешь машину —
опозоришься навек. Значит, надо садиться классически...
Я подвел свою машину к границе площадки на высоте полутора
метров, осторожно посадил ее и плавно, но энергично включил тор-
моза. Слева и справа, совсем рядом, мелькнули самолеты, сидящие
на земле. В самом конце площадки, когда перед глазами у меня
уже вырос земляной вал, машина дрогнула и остановилась. Облег-
ченно вздохнув, я отрулил в сторону, освобождая путь своим дру-
зьям. Сели в общем все благополучно, хотя Хо Син-цзе пришлось
сделать несколько кругов над аэродромом, прежде чем удалось
точно рассчитать «божественную» посадку.
Наскоро заправив баки, мы снова поднялись в воздух.
Солнце уже клонилось к закату. Мы ощутили резкую перемену
климата. Хотя наши машины шли на довольно большой высоте,
воздух был теплым и влажным. Под нами расстилалась холмистая
земля Южного Китая. Между горами, поросшими густым лесом,
тускло блестели залитые коричневой водой рисовые поля. По скло-
нам холмов поднимались уступами тщательно возделанные терра-
сы. По рекам плыли джонки. Чем дальше к югу, тем гуще населены
эти места. Местность становилась все более живописной.
Небо приобрело глубокий синий цвет. Низкое солнце расцвечи-
вало далекие перистые облака в кроваво-золотистые тона.
На последней посадочной площадке у всех, невзирая на большую
усталость, чувствовалось какое-то особенное возбуждение: нам пред-
стояло пересечь тропик Рака, который большинство из нас до этого
видело только на географических картах, где он обозначен черной
пунктирной линией.
Как определить это торжественное мгновение? Ведь на земле не
написано, что, дескать, именно здесь проходит тропик. Я обещал
529
своим друзьям с особенной тщательностью следить за маршрутом,
чтобы не пропустить тот миг, когда мы пересечем эту условную
линию.
И вот торжественная минута наступила. В лиловых сумерках
я увидел низенькие, густо поросшие зеленые сопочки. Можно
было различить железную дорогу, уходившую еще дальше на юг,
к Кантону. Есть тропик! Еще раз сверившись с картой, я качнул
крыльями своей машины, и мои ребятки подняли руки: понятно!
И хотя я сам отлично знал, что тропик Рака — это лишь условное
географическое понятие, на душе стало как-то особенно весело и ра-
достно. Длительные рейсы пробудили у многих из нас старую, знако-
мую с детства страсть к приключениям, и сейчас каждый чувствовал
себя по меньшей мере Колумбом...
На юге темнеет очень быстро-. Различить незнакомые места, отме-
ченные на карте, в густых сумерках было уже трудновато, и мы пом-
чались вдоль железной дороги, ведущей к Кантону. Многострадальная
дорога... Японцы бомбят ее ежедневно, пытаясь прервать связь Кан-
тона с Центральным Китаем. Говорят, что до 1 февраля японцы
сбросили на нее тысячу шестьсот бомб. Сейчас эта цифра значи-
тельно возросла. Но упорство китайских патриотов не знает границ.
На каждом перегоне дежурит ремонтная бригада. Она терпеливо
ждет, пока японские бомбовозы сделают свое грязное дело, и затем
сразу же начинает засыпать воронку от бомбы. Через час спе-
циальный поезд подвозит рельсы и шпалы. Бригада квалифициро-
ванных рабочих укладывает путь, и еще через три часа по восста-
новленному пути снова идут поезда...
Японцы несут огромные убытки в этой необычайной борьбе
бомбардировщиков и скромных китайских кули. Подсчитано, что каж-
дая воронка в насыпи железной дороги обходится японцам в двадцать
тысяч иен. Китайцы же тратят на то, чтобы ее засыпать, всего десять
долларов.
Сейчас, по расчету времени, нам должен открыться. Кантон.
Я с волнением жду этой минуты. Так и есть! Вот впереди виднеет-
ся какое-то легкое сияние. Вот из сумрака выступают созвездия
530
огней. Вот уже он весь перед нами, красивейший город Китая, рас-
кинувшийся в устье реки Жемчужной, на берегу Южно-Китайско-
го моря — самого западного из морей Тихого океана. Вот и сам
океан,— без конца и края раскинулась впереди величественная вод-
ная пустыня молочно-голубого цвета. Кажется, будто мириады
жемчужин, искрящихся в лунном свете, устлали этот простор.
Быть может, отсюда происходит поэтическое название реки — Жем-
чужная?
Гигантская река, разбившаяся на множество потоков, вьющихся
между островками, остается справа от нас. Слева — небольшие
извилистые морские заливы.
Но вот и аэродром. Мы идем на посадку и низко-низко пролетаем
над роскошными виллами. Еще мгновение — и колеса наших само-
летов касаются летного поля, заросшего густой сочной травой.
Рейс закончен. Усталые и радостные, мы выходим из машин.
Нас сразу опьяняют запахи тропических цветов. Где-то рядом
цветет магнолия. Левее целые заросли олеандров. Вот тунговое
дерево, кипарисы, пальмы. В воздухе порхают светлячки.
Нам предоставили одно из лучших помещений в городе. По до-
роге туда мы, несмотря на смертельную усталость, с огромным
интересом осматривали незнакомые улицы. Кантон сильно постра-
дал от зверских бомбардировок. Я видел четырехэтажный дом ев-
ропейского типа, разрезанный бомбой надвое. От него уцелела толь-
ко половина,— были видны квартиры с мебелью, с кухнями, с ван-
нами... Такие страшные руины можно встретить в самых различных
углах города. И все же, невзирая ни на что, Кантон живет своей
кипучей жизнью. Открыты магазины с ярко освещенными витри-
нами, работают кино и театры, по тротуарам снуют люди.
Наконец-то мы добрались до ночлега! Усталость настолько вели-
ка, что никому из нас не хочется есть. Мы сразу же валимся на кой-
ки, предусмотрительно подсовываем под себя концы кисейных
пологов, предохраняющих от укусов москитов, и крепко засыпаем.
Но отдых сразу же был прерван. Сквозь сон мы услышали рез-
кий вой сирен, знакомые глухие удары бомб. Вскочили с постелей.
531
Темно. Видимо, электричество погасло во всем городе. С улицы до-
носился вой смертельно перепуганных женщин и детей. На этот раз
мы были бессильны что-либо сделать. Ничего. Завтра сочтемся
сполна!
В два часа ночи меня кто-то осторожно тронул за плечо. Я
с трудом открыл глаза. Передо мной стоял одетый по всей форме,
туго затянутый ремнями майор Ли Сян.
— Поднимайте своих ребят. Через час вылет...
У подъезда фыркали автобусы. Через несколько минут мы
уже мчались по пустынным улицам города, которому пришлось
пережить тревожную ночь. Чуть брезжил рассвет. Напрягая зрение,
мы жадно рассматривали город, о котором каждый из нас так много
слышал.
Автобусы мчались по асфальтированным улицам, вдоль которых
тянулись зеленые насаждения, проезжали мимо красивых белых
зданий с колоннами. Кое-где путь преграждали груды битого кирпи-
ча — след ночного визита японцев. Шоферы замедляли ход и объ-
езжали обломки разрушенных зданий.
Мы уже на аэродроме. Майор, проверив готовность частей, отдает
боевой приказ. Восток окрасился багровым заревом. Несколько ми-
нут — и первый солнечный луч вспыхивает на горизонте.
— По самолетам!
Майор Ли Сян взлетает первым. Одна за другой уходят в воздух
группы истребителей. Перед нами поставлена сложная боевая задача:
на сухопутных машинах пройти около сорока километров над морем,
найти в океане небольшие островки, где японцы устроили свои аэро-
дромы, и уничтожить их бомбами и пулеметным огнем.
Кантон остается к северу от нас. Над морем клубится голубая
дымка. Где-то слева дремлет Гонконг — английская колония на ки-
тайской земле. Справа отчетливо виден город Макао — центр кро-
хотной португальской колонии на прибрежном островке того же
названия. В начале XVI века сюда прибыли корабли португальских
мореходов, обогнувших Африку. Это были первые европейские ко-
рабли, посетившие Китай. В 1557 году португальцам было разре-
532
шено поселиться и торговать в Макао. Постепенно португальцы
присвоили себе этот островок.
Мы немного отклоняемся влево от Макао. Берега Азиатского ма-
терика тают в утренней дымке. Мчимся над океаном. Там и сям
мелькают небольшие островки. Косые лучи утреннего солнца ярко
освещают водную гладь. Впереди уже виден остров, отмеченный
на наших картах. Это цель, к которой мы мчались за девятьсот
километров. Возле острова я вижу японский крейсер, из труб которо-
го подымается легкий дымок. Гм!.. Конечно, было бы неплохо сбро-
сить наши бомбы на его палубу, но мы бережем их для японского
аэродрома.
Сориентировавшись в обстановке, я захожу со стороны солнца,
чтобы японцы нас не заметили. Солнечные лучи слепят часовых,
а мы с бешеной скоростью пикируем на вражеский аэродром
с высоты четырех тысяч пятисот метров.
Четыре тысячи... три тысячи... две тысячи... Наконец альтиметр
показывает тысячу метров, и я дергаю за ручку, освобождаясь
от груза бомб. Вслед за мной шлют гостинцы японцам остальные лет-
чики. Бомбежка для истребителя — не совсем привычное занятие.
Нам сподручнее драться в воздухе и поражать врага своими пуле-
метами. Но и бомбежку мы провели не так уж плохо: набирая вы-
соту, я успел заметить, что внизу запылали постройки и склады.
Чтобы завершить начатый разгром аэродрома, мы обстреливаем
его пулеметным огнем. Под нами расстилалось поле, по которому
метались японцы. Кто мчался в автомобиле, кто спешил удрать
на велосипеде, кто попросту катался по земле, охваченный ис-
пугом. Некоторые летчики метались по аэродрому в одном белье,
выскочив из пылающей казармы. Мы камнем падали вниз с высоты
и на бреющем полете вели пулеметный обстрел.
На изрытом воронками поле, которое еще две минуты назад было
аэродромом, догорали обломки сооружений. Вдруг я увидел совсем
рядом со своей машиной разрывы снарядов зенитной артиллерии.
Ах, вот оно что! Артиллеристы японского крейсера пытаются на-
крыть мою машину зенитным огнем. Остальные самолеты уже
533
ушли в Кантон, я же слишком увлекся своей работой и сейчас
оказался в несколько затруднительном положении. Высота у меня
крохотная — триста метров. Разрывы зениток все ближе...
Я дал полный газ, перешел на бреющий полет и ловко нырнул
за сопку. Японцы были уверены, что моя машина сбита, и прекрати-
ли огонь. Тем временем я вышел к морю и стремительно помчался
к Кантону. Конечно, идти над морем на сухопутном истребителе,
имея под собой всего лишь несколько сотен метров, рискованно.
Но я был уверен в своей машине, как в самом себе, и полет закон-
чился вполне благополучно. Миновав Макао, я присоединился
к своим товарищам, которые радо.стно меня приветствовали. Ока-
зывается, когда над аэродромом начали рваться снаряды, ребята
меня потеряли и думали, что мой самолет сбит. Тем радостнее была
эта встреча!
На аэродроме было шумно. Тин, оживленно жестикулируя, рас-
сказывал о том, как он расплатился с японцами за бомбежку Канто-
на. Но закончить этот рассказ ему не удалось: майор Ли Сян,
только что вернувшийся с бомбежки второй японской базы
в океане, созвал нас и сообщил:
— Получен новый боевой приказ. Сегодня вечером мы долж-
ны быть в Наньчане, а завтра утром в Ханькоу. Как видите, под-
вижность и внезапность обеспечивают успех. Японская авиация
потеряла свои базы у ворот Кантона. У нас же никаких потерь.
Проверьте материальную часть. Вылет так же, как и вчера,—•
в десять часов.
Честно говоря, нам не хотелось так быстро покидать Кантон.
Мы пробыли здесь меньше суток, но город нам очень понравился,
и каждому хотелось поближе познакомиться с ним. Однако мы
понимали, что сейчас в Ханькоу наши самолеты нужнее, чем
здесь. Пока японцы опомнятся от сегодняшнего сюрприза, мы
успеем подготовить для них кое-что на Севере.
Чен Лу, возясь у машины, угрюмо насвистывал какой-то за-
унывный мотив. Закончив работу, он вылез из-под самолета
и мрачно сказал:
534
— А я-то, идиот, думал сегодня вечером сходить в кино. Вы
представляете себе, как эффектно звучит такая фраза в письме:
«Моя дорогая! Позавчера я смотрел в кантонском кино фильм
«В когтях у любви»... Какая возможность утеряна!..
...Вечером мы опустились на наньчанском аэродроме. Только
здесь я вспомнил, что за эти полтора суток мы лишь один раз
завтракали — вчера перед вылетом из Наньчана. На этот раз мы
не дожидались особых приглашений и гурьбой ввалились в сто-
ловую.
День рождения императора
М айор Ли Сян собрал яасна рассвете и вдруг лукаво сказал:
— Честь имею сообщить вам, что сегодня японский император
празднует свой день рождения...
Мы недоуменно уставились на своего командира. Он пояснил:
— В ознаменование этого высокоторжественного дня коман-
дование японской авиации решило преподнести его величеству
приятный подарок и уничтожить нас с вами...— Теперь стало
понятнее. — Короче говоря, сегодня надо ждать гостей, —
и майор, становясь серьезным, уже деловым тоном заключил: —
Приказываю еще раз самым тщательным образом проверить
материальную часть и быть в готовности номер один по само-
летам...
День выдался туманный и хмурый. Высокие горы были за-
крыты облаками. Над могучей Янцзы клубилась сероватая дым-
ка. Откровенно говоря, как-то не верилось, что в такую погоду
японская авиация рискнет предпринять крупную боевую опера-
цию. Но приказ есть приказ, и мы, проверив свои машины, усе-
лись в кабины. И что же? Не прошло и получаса, как на вышке
взвился красный флаг. Вот тебе и нелетная погода!..
К нам уже мчался на забрызганном грязью «фордике» майор
Ли Сян. Лицо его было серьезно и озабоченно. Он отрывисто сообщил
командирам частей:
535
— В шестидесяти километрах тридцать японских бомбарди-
ровщиков в сопровождении сорока истребителей. Приказываю
действовать согласно намеченному плану. В воздух!..
На вышке уже трепетал черный флаг. Через минуту я поднял
в воздух свою группу.
Как всегда перед боем, с предельной ясностью возникло в мыслях
существо задачи, четко сформулированной приказом:
—• Высота четыре тысячи метров. Цель — бомбардировщики.
Обеспечить взаимодействие с остальными группами...
Альтиметр показал четыре тысячи. Но что это значит? Японских
бомбардировщиков нет. Зато... что за черт... Это И-96. Откуда-то
из поднебесья прямо на нас валятся японские истребители. На этот
раз они раскрашены в пятна и полосы. Это камуфлированная рас-
краска — такой самолет труднее различить в воздухе. Камуфлиро-
ванные монопланы с изогнутыми кверху концами крыльев пикиру-
ют с огромной высоты.
Откуда они? Для меня это ясно. Японские истребители, конвои-
рующие бомбардировщики, прошли на большой высоте. Но там их
уже ждал майор Ли Сян со своей группой. И вот получившие хоро-
ший щелчок истребители валятся вниз, пытаясь выместить свою
злобу на нас.
Бомбардировщиков все еще нет. Принимаю мгновенное реше-
ние — вступить в бой с истребителями. Другого решения в данную
минуту быть не может. В тот же миг я беру ручку до отказа на себя,
и моя машина, как бешеная, взвивается на дыбы. Вслед за мной
лезут вверх навстречу японцам остальные летчики. Только одно
звено я оставляю ждать бомбардировщиков.
Но истребители, свалившиеся с высоты в шесть тысяч метров,
не проявляют никакого желания драться с нами. Они показывают
нам свои красные хвосты и удирают. Браво, майор! Значит, вы уже
показали им, что такое хорошая драка! Мы спешим туда же, в верх-
ний «этаж», чтобы принять участие в бою с остальными японскими
истребителями. Моторы ревут во всю мощь. Мгновение — и стрелка
альтиметра подпрыгивает, отсчитывая еще одну тысячу метров. Мы
536
поспели как раз вовремя: целая стая японских истребителей зашла
в хвост эскадрильи, которую вел майор.
«Тр-р-р-ах!..» Я нажимаю на все гашетки. Одновременно
со мной открывают огонь еще несколько летчиков, нащупавших
цели. Японцы отваливают в сторону,— они не ожидали нашего
появления. Мы мчимся дальше — в самую гущу драки.
На такой большой высоте нелегко вести воздушный бой. Од-
нако мы стараемся сделать все, что в наших силах. Люди, остав-
шиеся на земле, рассказывали потом, что они видели какой-то
комариный рой в воздухе. Этот рой постепенно вытягивался, мед-
ленно приближаясь к земле. Около ста истребителей кружилось
в воздухе, сцепившись друг с другом в смертельной схватке. Мы
прижимали японцев все ниже к земле.
Вот уже альтиметр показывает три тысячи метров. Рой рас-
падается на отдельные группы дерущихся самолетов. Воздух ис-
полосован дымными лентами трассирующих пуль. Давно уже по-
терян строгий групповой строй. Однако наши летчики все время
стремятся четко координировать свои действия и при первой же
возможности пристраиваются звеньями друг к другу.
Трудно вспомнить все подробности боя. Когда пытаешься
восстановить эту картину в уме, на память приходят лишь оглу-
шительный вой моторов, треск сотен пулеметов, падающие факе-
лами на землю горящие японские самолеты, головокружительный
пилотаж, выходящий за всякие рамки обычных, общепризнанных
фигур.
Помню, что в конце этого грандиозного воздушного сражения
я схватился один на один с японским пилотом. Очевидно, это был
очень опытный летчик. Мы дрались с ним бесконечно долго — око-
ло трех минут. Я последовательно прижимал его все ближе к зем-
ле, хотя он и пытался вырваться вверх.
В конце концов мы очутились в трехстах метрах от земли.
Упорство японца было сломлено. Он попытался броситься наутек,
но было уже поздно. Несколько пулеметных очередей с моей ма-
шины и с двух подоспевших сюда же истребителей нашей группы
537
сделали свое дело. Японский И-96 как-то вяло заколыхал крылья-
ми, клюнул носом и пошел прямо в землю.
Мы снова взмыли вверх, отыскивая японцев. Но воздух уже
был чист. Я не думал, что японцы так быстро примирятся со сво-
им разгромом, и ждал второй волны самолетов. Ведь бомбарди-
ровщики над Ханькоу так и не появились. Где они? Только потом я
узнал, что командование японской авиагруппы, встретив нас в воз-
духе, повернуло обратно и увело бомбардировщики назад.
На аэродроме уже выложили знак посадки, и вскоре мы спокойно
приземлились у самого «Т». Я быстро пересчитал машины своей
группы. Все сели благополучно, но Чен Лу отсутствовал. Что
с ним случилось? Я вначале сильно взволновался, но потом поду-
мал, что Чен.Лу сел где-нибудь на запасном аэродроме, и немного
успокоился.
На летном поле было шумно, как всегда после боя. Окруженный
толпой летчиков, майор Ли Сян сообщал о предварительных итогах
сражения. Японцы потеряли двенадцать истребителей и три бомбар-
дировщика, хотя бомбардировщики удрали, не приняв боя, их пере-
хватила другая группа наших истребителей.
Мы потеряли два самолета. Один из наших летчиков спрыгнул
с горящей машины с парашютом. Сейчас он делился с друзьями свои-
ми впечатлениями:
— Какие сволочи! Только я оторвался от машины, раскрыл па-
рашют, вдруг слышу — тррр... Это они шпарят по мне из пулеметов.
Спасибо нашим ребятам,— в самый разгар боя две наших машины
бросились ко мне на помощь. Они прогнали японцев и сопровождали
меня почти до земли. Если бы не они, японцы расстреляли бы меня
в два счета...
— Эй, Ван Си! Иди-ка сюда, посмотри, что здесь делается,—
меня звал Тин.
Я обернулся. Передо мной стояла истрепанная машина, которой,
видимо, пришлось вынести серьезные испытания в бою. Винт у нее
был изогнут. Подмоторная рама лопнула. Можно было только удив-
ляться, как летчик посадил такую машину на аэродром.
538
Хозяин этого истерзанного самолета — один из летчиков соседней
с нами эскадрильи — спокойно рассказывал о том, что ему приш-
лось сегодня проделать.
Когда была объявлена боевая тревога, его самолет находился
в ремонте — меняли мотор. Летчик пересел на другую машину.
У этой, как на беду, были неисправны пулеметы,— работал только
один. Но не оставаться же летчику в такой момент на земле!
Своим единственным пулеметом наш парень все же успел зажечь
вражеский истребитель. Японский летчик выбросился с парашютом.
Ободренный первым успехом, летчик погнался за вторым японцем,
который в панике бросился наутек. И тут, как на беду, отказал по-
следний пулемет.
Что делать? Парню чертовски не хотелось выпускать добычу.
И вот он, безоружный, гнал вооруженного до зубов японского летчи-
ка. Стоило тому атаковать нашего летчика, и ему нечем было бы от-
ветить. Но повергнутый в панику противник даже не пробовал за-
щищаться. Он на предельной скорости удирал к западу. Наши
машины быстроходнее японских, и летчик не отставал от японца.
— И вот поймите мое положение,— рассказывал нам хозяин
истерзанной машины,— как быть? Бросить его? Жалко. Стрелять?
Нечем. Тогда я решил посадить его на наш аэродром. Пристраи-
ваюсь сбоку, подхожу вплотную и грожу японцу кулаком. Он ис-
пуганно смотрит на меня. Я показываю ему рукой на наш аэрод-
ром. Он кивает головой, разворачивается. Я за ним. Ну, думаю,
теперь все в порядке. Но он в самый последний момент опомнился
и решил все-таки удрать. Ушел чуть ниже, потом вдруг развер-
нулся на сто восемьдесят градусов и проскочил подо мной. Я
вскипел. Снова подхожу к нему — слева и сзади. Он уходит вниз,
не замечая меня, и на низкой высоте, метров двести — двести пять-
десят над землей, мчится к линии фронта. Я опять жму на га-
шетки. Нет, пулеметы не действуют. Что же делать? Решаюсь
на последнее средство — протаранить его своей машиной. Будь
что будет — погибну сам, но его не выпущу. Догоняю его, целюсь
так, чтобы срубить винтом руль глубины. Вдруг вспомнил, что я
539
не отстегнулся от сиденья: как же я буду прыгать из машины,
если она разобьется о вражеский самолет? Отстал. Отстегнулся.
Приготовился к прыжку и снова догоняю японца. Подхожу ближе,
ближе, вот мы уже совсем рядом. Страшный удар. Вижу, как
в сторону отлетает элерон японской машины,— я ее ударил вин-
том по крылу. Мой самолет сразу затрясся, как бешеный. Неужели
рассыплется? Вижу, что японская машина потеряла управляемость.
Она переворачивается на спину и падает. Хочу прыгнуть с пара-
шютом. Но моя лошадка еще кое-как тянет, хотя мотор трясет
отчаянно. Жалко с ней расставаться. Убавил газ и кое-как добрал-
ся до аэродрома. Вот и...
— Ребята! — К нам бежал запыхавшийся доктор.— Ребята,—
только что позвонили по телефону, найден наш раненый летчик,
сейчас его доставят в госпиталь...
Раненый? Ну, конечно, это Чен Лу! Все остальные уже в сбо-
ре. Что же случилось с беднягой? Я быстро вскочил на седло мо-
тоцикла и помчался к госпиталю. У ворот встретил санитаров,
которые несли на легких бамбуковых носилках мокрого, перепач-
канного тиной и окровавленного Чен Лу.
Наш друг был в полном сознании. Когда его переодели и за-
бинтовали, он подозвал меня и с обычной усмешкой сказал:
— Первый случай в истории — летчик превращается в водо-
лаза!
— Что же произошло, Чен?
— Их трое, а я один. Вертелся, как дьявол. Одного сшиб.
Совсем было уже вырвался, но тут забарахлил мотор. Они этим
воспользовались. Несколько пулеметных очередей — и мне уже
становится жарко. Из бака хлещет бензин. Надо прыгать. Отцепил-
ся, выбросился. Японцы по мне из пулеметов. Чувствую — по но-
ге резнуло. Я парашют не раскрываю, иду с затяжкой. Так до трех
тысяч метров. Потом раскрыл. Опускаюсь. Кажется, все кончилось.
И вот еще приключение: несет меня в самый центр большущего
озера. Только этого мне и не хватало! На берегу рыбаки. Кричу
им, бросаю перчатки. Поймут или не поймут? Бац — в воду. Отце-
540
пил лямку, барахтаюсь. Мелко — метра полтора глубины.
Но на дне ил. Вязну, захлебываюсь, вдруг подплывает лодка. И что
же ты думаешь? Меня с лодки глушат веслом! Можешь себе пред-
ставить, как я рассвирепел в эту минуту! Чуть не утопил рыбака
вместе с лодкой. А тот услышал, что я ругаюсь по-китайски,
и сразу обалдел. Оказывается, рыбаки думали, что я японец, и хо-
тели тут же меня прикончить. Веселенькая была бы картинка!..
Чен Лу громко рассмеялся и вдруг утих, сморщившись от боли.
Я подозвал доктора. Тот понял меня без слов и убежденно
сказал:
— Можете не сомневаться. Ваш друг будет спасен. Он еще
посчитается с японцами за разбитую машину...
Из боя в бой
Жаркие летние дни. Печет солнце. Мы все стали черными как
негры. С утра до позднего вечера дежурим у самолетов, встречаем
японцев, снова и снова штурмуем вражеские аэродромы. Изредка
собираются тучи и льет тропический дождь, тогда полеты времен-
но прекращаются, и мы переводим дух.
Боевых встреч так много, что о каждой подробно рассказать
невозможно. И когда я вспоминаю об этих жарких днях лета
1938 года, передо мной встает рой вьющихся в воздухе истребите-
лей, похожих издалека на мошек, вспыхивают и тают белые раз-
рывы снарядов зенитной артиллерии, виснет паутина дымных
лент, оставленных в воздухе трассирующими пулями, а над всем
этим — синее бездонное небо и ослепительное солнце.
Когда-нибудь об этих днях обороны Уханя будут написаны ув-
лекательные книги,— хочется, чтобы это было так. Вспомнят, на-
верное, историки добрым словом и нас, летчиков,— им будет о чем
рассказать. Вот я перелистываю сейчас свою фронтовую записную
книжку, в которой скупо, чаще всего условными значками, отме-
чены наиболее выдающиеся события этих месяцев. Сейчас у меня
нет времени восстанавливать полную картину событий, в которых
541
довелось участвовать. Пусть же читатель, до которого, быть может,
дойдут эти строки, не сетует на летчика Ван Си за слишком беглое
описание увиденного и пережитого им. В этой главе я приведу
лишь сжатые заметки, которые мне так и не удалось из-за недо-
статка времени развить и обработать.
15 июня. На фронте жестокие бои. Японцы рвутся
в Ханькоу. Богатейший сельскохозяйственный район
мира, прозванный «спинным хребтом Китая» — долина
реки Янцзы,— превращен в поле битвы. После того как
попытки японцев пробиться к Ханькоу с севера — через
Чженчжоу — провалились, они все свои силы направили
в эту-долину. Дорогу им пробивает императорский флот.
Наша авиация беспощадно громит японские кораб-
ли. Они защищаются,— их прикрывает морская авиа-
ция, базирующаяся на авиаматках. Чуть ли не ежеднев-
но жестокие схватки в воздухе. Мало спим, мало сидим
на земле. Боевые тревоги чуть ли не ежечасны...
18 июня. Сегодня Ми Сяо рассказал интересную исто-
рию о том, как его эскадрилья бомбила японский аэро-
дром сквозь облака.
Дело было на Северном франте. Японская авиация
мешала нашим частям захватить очень важный пункт
на дороге Пекин—Ханькоу. Базировалась японская
авиация далеко за линией фронта. Наши бомбардиров-
щики встретили в пути сплошную облачность.
Облака понимались до двух тысяч метров. Цель
была закрыта. Как быть? Не возвращаться же домой
с бомбами, когда трудный и опасный путь к цели уже
преодолен!
Командир группы помнил, что в районе, где нахо-
дится аэродром, есть высокая гора, вершина которой
наверняка поднимается над облаками. Он повел само-
леты к этой горе.
542
Вое в порядке. Гора действительно гордо высилась
над пеленой облаков, точно остров в океане. Флагштур-
ман рассчитал расстояние, время и направление полета
от этой горы к аэродрому. Корабли легли на боевой
курс.
Это была нелегкая задача. Надо было пролететь над
облаками сто двадцать километров, не видя никаких
ориентиров, идеально выдержать прямую, точно рассчи-
тать время и вбросить бомбы на цель, которую не ви-
дишь. Если бы флагштурман ошибся на одну секунду,
бомбы отклонились бы от цели на восемьдесят пять
метров! Наши летчики должны были в течение двадца-
ти пяти минут выдерживать строго равномерную ско-
рость полета.
И вот самолеты подходят к цели. Секундомер флаг-
штурмана показывает расчетное время. От ведущего
самолета отделяются бомбы. Они проваливаются сквозь
белую пелену облаков.
Вслед за ведущим освобождаются от своего груза
остальные самолеты.
Попали или не попали? Куда упали бомбы? На этот
вопрос ответила японская зенитная артиллерия. Ми Сяо
увидел разрывы снарядов над облаками. Японцы стре-
ляли вслепую, силясь прогнать нашу авиацию. Но наши
летчики не ждали особых предупреждений. Сделав свое
дело, они развернулись и спокойно ушли домой.
Вечером было получено сообщение: на японском
аэродроме разрушено десять самолетов; уничтожено
двадцать танков, стоявших у здания штаба, здание
штаба разрушено; ранен японский генерал; японцы
переносят свою базу еще за сто километров в тыл.
24 июня. Сегодня японский флот вновь пытался про-
рваться через заграждения Магана. Наша артиллерия
отбила атаку кораблей. Японцы отступили.
543
27 июня. Только что прибыла весть, которая потрясла
всех нас. Погиб наш боевой товарищ Гун Лин-хо. Погиб
так, как погибают патриоты.
Это было у Аньцина. Два наших летчика приняли
бой с тремя японцами. Самолет Гун Лин-хо был повреж-
ден. Летчик мог спастись, выбросившись с парашютом.
Но он принял другое решение. Твердой рукой на-
правил свою машину вниз — прямо на палубу японского
военного корабля. Раздался страшный взрыв. Наш лет-
чик погиб, но зато крупный японский корабль сильно
поврежден и выведен из строя.
29 июня. Большая радость. Чен Лу вернулся в часть.
Он еще немного прихрамывает, но майор разрешил ему
Сесть в машину. Сейчас каждый летчик ценится на вес
золота.
30 июня. Весь Ухань снова говорит об авиации. Сразу
три блестящих операции.
Дело было все там же — в Аньцине. Японцы превра-
тили этот город в базу для наступления. Там аэродром,
стоянка судов, база пехоты. И вот в строжайшей тайне
готовится полет звена наших бомбардировщиков. Три
самолета сваливаются на Аньцин как снег на голову.
Японцы не ждали такой дерзости. На старте японского
аэродрома стоят пятнадцать новейших истребителей.
Наши штурманы хладнокровно освобождают самолеты
от бомб. Прямое попадание. Японские истребители унич-
тожены.
На следующий день наши бомбардировщики повто-
ряют дерзкий налет — уничтожено еще десять самоле-
тов, сожжены приангарные строения.
Наконец бомбардировщики отправляются в третий
рейс, и снова внезапность и смелость дают блестящие
результаты: разбито шесть японских самолетов, разру-
шены строения.
544
2 июля. Сегодня изучали трофей — японский истреби-
тель марки «96» (конструкция 1936 года). Машина
средних качеств. Это высотный скоростной моноплан.
Летает на высоте семи тысяч метров. Скорость —
четыреста километров в час. Мотор неважный — пятьсот
пятьдесят лошадиных сил. Вираж делает за пятнадцать,
секунд. Вооружение — два пулемета, стреляющих через
винт. Запас горючего — на четыре часа полета. Кабина
очень узкая и тесная. Летчик сидит сразу за мотором.
Прямо перед его глазами висит какая-то тряпка.
Любопытная деталь: японское командование не вы-
дает рядовым летчикам парашютов, боясь, что летчики
не захотят драться и будут выпрыгивать из самолетов.
4 июля. Вот один из типичных рабочих дней нашей
части...
Мы уже дважды поднимались .в воздух, встречая
японцев. Дважды они обращались в бегство, теряя по не-
скольку самолетов. На нашем аэродроме всего двадцать
истребителей. У японцев — в восемь-десять раз больше.
Они хотят взять нас измором — работают в две-три
смены. Мы же дежурим на аэродроме бессменно.
И вдруг .снова сигнал тревоги. Майор предупредил —
Через десять минут японцы опять будут здесь. Мы толь-
ко что закончили заправку бензиновых баков и пуле-
метных ящиков. На вышке уже трепетал черный флаг.
В воздух!..
Двенадцать наших самолетов взлетели и набрали
высоту в пять тысяч метров. Вдруг мы видим тридцать
шесть японских бомбардировщиков. Соотношение сил
не в нашу пользу. Но мы смело атакуем японцев. Они
наспех сбрасывают бомбы, не целясь, и бегут на запад,
оставляя на земле несколько разбитых и сожженных
машин.
Мы поворачиваем к аэродрому. И в этот самый миг
545
со стороны солнца на нас дождем валятся японские
И-96 — запоздавший конвой бомбардировщиков. Они
нападают на нас группами по пять-семь самолетов.
Четвертый бой за день! У нас ограниченный запас
горючего и патронов. И все-таки мы приняли и этот,
четвертый за день, бой.
На каждый наш самолет приходилось по три-четыре
японских. И из этого боя мы вышли победителями.
Но какое огромное напряжение сил и нервов испытал
каждый из нас!..
5 июля. Опубликована официальная сводка. За послед-
ние десять дней наша бомбардировочная авиация пото-
пила тридцать шесть японских кораблей, сорок катеров,
повредила двадцать три военных корабля. В воздухе
сбито двадцать три японских самолета.
6 июля. Страна торжественно отмечает годовщину борь-
бы с японскими захватчиками. Год тому назад смешан-
ная японская бригада генерала Кавабэ спровоцировала
вооруженное столкновение на станции Люкоуцзяо,
в районе Пекина. Уже целый год грохочут пушки и
льется кровь на полях Китая. Сотни тысяч людей уби-
ты, миллионы лишились крова и средств к существова-
нию. Япония бросила в наступление миллионную ар-
мию. И все-таки... война до сих пор не объявлена. Япон-
ские дипломаты заявляют, что никакой войны в Китае
нет, есть лишь «инциденты». Темен и страшен лицемер-
ный язык этой дипломатии!
8 июля. Сегодня снова большой день у бомбардировщи-
ков. Два налета на аэродромы — в Уху и Аньцине.Три
раза бомбили японские корабли на Янцзы. У Аньцина
один корабль затонул. У Матана на двух судах вспых-
нули пожары.
15 июля. Японцы пытались сегодня напасть на Хань-
коу с воздуха. К нам прилетали восемнадцать японских
546
бомбардировщиков и двенадцать истребителей. Встрети-
ли мы их, как обычно: один японский самолет сбит,
другой поврежден. Остальные бежали.
Наши бомбардировщики сегодня опять громили
японские корабли — выведено из строя еще пять судов.
17 июля. Наши самолеты летали над Шанхаем. Япон-
ские зенитчики тщетно пытались их подбить. Группа
бомбардировщиков сбрасывала листовки, адресованные
маньчжурским солдатам, насильно мобилизованным
японским командованием: «Китайцы не воюют с ки-
тайцами».
19 июля. Воздушный бой над Наньчаном. Сбито два
японских самолета.
20 июля. Наши бомбардировщики потопили еще две
японских канонерки.
24 июля. Наши самолеты опять летали над Шанхаем.
25 июля. Все эти дни было очень много работы. Поэтому
пришлось ограничиваться лишь самыми беглыми запи-
сями. Сегодня небольшая передышка. Мы бродим
по аэродрому, удим рыбу, рассказываем друг другу лет-
ные эпизоды, узнаем новости.
Бомбардировщики тоже сегодня отдыхают. Капитан
Ми Сяо опять рассказывал нам изумительные истории.
Недав(но наши бомбардировщики снова летали
в Аньцин — бомбить японский аэродром. Пагода была
отвратительная — туман, низкая облачность. Аэродром
закрыли облака. И вот командир группы принимает
решение — идти на реку, бомбить корабли.
Внизу сквозь дымку тумана .неясно рисовались кон-
туры .военных судов. Среди них один корабль необычной
формы. Судя по тому, как бешено залаяли японские
зенитки, корабль имел особенно большую ценность. Ока-
зывается, это была авиаматка с сорока самолетами
на борту.
547
Наши бомбардировщики спокойно шли к цели, хотя
навстречу им уже мчались японские истребители. Летчи-
ки рисковали жизнью, зная, что на этот раз удачная
бомбежка будет стоить целого месяца борьбы.
Один .наш самолет японцам удалось .сбить. Другие
получили немало пробоин. Зато авиаматка была выведе-
на из строя, а четыре других корабля пошли ко дну.
Другой рейс бомба|рдиро1вщиков был не менее уда-
чен.
Подкравшись к японским кораблям на большой
высоте, они отыскали окно в облаках и сбросили бомбы.
Ко дну пошла японская авиаматка с двадцатью самоле-
тами на борту и еще три больших корабля.
Вот так мы и жили, вот так и воевали в это жаркое лето —
день за днем, неделя за неделей, месяц за месяцем...
Мертвая петля
Уже несколько дней мы все находимся в состоянии глубокого
волнения. Где-то далеко, на северо-востоке, разыгрываются таин-
ственные события, о которых к нам доходят самые противоречивые
сведения. Японское радио трубит, будто Советский Союз начал вой-
ну против империи Восходящего Солнца. Но мы знаем цену этим
уткам и прекрасно понимаем, что речь идет об очередной провока-
ции штаба Квантунской армии.
Японские генералы давно вынашивают мысль о войне с Совет-
ским Союзом. Эту войну они считают неизбежной. Писал же Танака
в 1927 году:
«В программу нашего национального роста входит, по-видимо-
му, необходимость вновь скрестить мечи с Россией... Пока этот
скрытый риф не будет взорван, наше судно не сможет пойти быст-
ро вперед...»
Танака даже указывал адрес будущей войны. Он писал:
548
«Маньчжурия и Монголия являются Бельгией Дальнего Восто-
ка. Во время великой войны Бельгия превратилась в поле сраже-
ния. В наших войнах с Россией и США мы должны будем заста-
вить Маньчжурию и Монголию перенести все ужасы войны...»
Желая выдвинуться и отличиться, офицеры Квантунской
и Корейской армий Японии, расположенных на советской границе,
много раз провоцировали военные столкновения. Всякий раз япон-
ских солдат прогоняли обратно, и на этом все дело кончилось. Од-
нако уже сейчас отчетливо видно, что на этот раз у советской
границы происходят события крупного масштаба. И похоже на то,
что агрессоров снова бьют...
Хотя никто еще ничего толком не знает о том, что происходит
у советских границ, но в Ханькоу царит какое-то приподнятое
настроение.
Вчера вечером я с Чен Л«у был в кинотеатре — впервые за мно-
гие месяцы. Тесный зал был переполнен до отказа. В воздухе пла-
вали сизые облака дыма. Пахло чесноком и черемшой. Люди сиде-
ли на корточках и стояли. Но никто не замечал неудобств. Все
были поглощены событиями, развертывавшимися на экране.
Шел новый фильм «Люби твою родину». Еще недавно китай-
ским Голливудом был Шанхай. После эвакуации группа актеров,
сценаристов и режиссеров организовала на западе Китая общество
«Китайские фильмы», которое в невероятно трудных условиях
ставит патриотические кинокартины. Фильм «Люби твою роди-
ну» — одна из первых постановок этого общества.
На экране мелькали знакомые события. Начало войны. Китай-
ская семья. Отец — командир бригады — обнимает своего сына
и что-то ему говорит. На экране появляется надпись. Десятки доб-
ровольцев комментаторов читают вслух:
— Сэ Фын! Я хочу, чтобы ты был верен нашей стране. Знай,
что жизнь человека ограниченна, а жизнь народа вечна...
События развертываются. Вот уже командир бригады на фрон-
те. Идут бои. Китайская армия маневрирует. В это время японцы
захватывают город, в котором до войны жил командир. На экране
54»
та же квартира, в которой началось действие. Но теперь в ней
все перевернуто вверх дном. Пьяные японцы громят дом команди-
ра бригады. Они убивают его отца и жену. Мимо пулеметов ведут
на казнь толпу закованных в цепи китайцев.
Зрители с негодованием осуждают японцев. Стоящий рядом
с нами мальчишка громко кричит:
— Проклятые собаки!..
Люди забывают о том, что перед ними экран, и готовы в клочья
разодрать полотно, чтобы добраться до ненавистных японских ин-
тервентов.
Но вот перед нами опять командир бригады. Зал успокаивается
и начинает вслух выражать соболезнование герою. Командир
бригады держит в руках письмо. На глазах у него выступают сле-
зы. Но в боевой обстановке командир не имеет права на личные
переживания. Война требует от него исполнения долга... И коман-
дир бригады снова ведет свои полки в бой...
В зале бушует буря оваций.
После многих подвигов командир ранен. Но он собирает по-
следние силы и во главе своих солдат бросается в атаку. Японцы
не выдерживают натиска и бегут.
На экране появляется заключительная надпись:
— Товарищи! Пожертвуем жизнью в бою с японцами! Умрем,
но пусть живет Китай...
Громовые аплодисменты служат ответом на эти слова. Уже
зажглись тусклые лампочки и побелело полотно, уже открылись
двери, и контролеры настойчиво просят освободить зал для сле-
дующей партии зрителей, а люди все еще аплодируют и кричат
«хао»...
Мы вышли на улицу. Стояла душная августовская ночь. Чен
Лу тихо сказал:
— Ты знаешь, уж если помирать, то только так...
Я усмехнулся:
— Что ты вдруг заговорил о смерти? Не рано ли?
Но Чен Лу говорил вполне серьезно:
550
— Об этом всегда надо думать, Ван Си...
В общежитие вернулись не очень поздно. К нашему удивлению,
летчики уже лежали на своих койках. Зато в помещении техников
не было ни души. Значит, назавтра готовится что-то серьезное...
Хо Син-цзе еще не спал. Он подозвал нас и тихо сказал:
— Майор сообщил, что завтра утром надо ждать «гостей».
Техникам приказано до рассвета подготовить всю материальную
часть. Нам точно в два быть на аэродроме...
...И вот еще затемно мы собираемся на летном поле. В сторо-
не усталые техники заканчивают приготовление мощных бомбар-
дировщиков к полету. Ми Сяо со своими друзьями вполголоса
обсуждает боевое задание. Пока мы будем охранять свой аэро-
дром, они успеют наделать японцам немало неприятностей в их
тылу.
Техники выполнили приказ. На старт выведена длинная ше-
ренга истребителей. Среди них лишь семь первоклассных, просла-
вленных в боях машин,— короткокрылые зеленые бипланы. Осталь-
ные двадцать пять истребителей выглядят очень убого рядом
с этими красавцами. Это устарелые «шрайки», «дугласы», «хоки».
Но выбирать в данную минуту не из чего, и мы тщательно прове-
ряем боевую готовность своих машин.
Вдруг в предрассветной тишине звучно запела автомобильная
сирена, на шоссе вспыхнули фары, и на аэродром мягко вкатился
форд майора. Ли Сян спрыгнул на ходу с подножки и подошел
к нам юношески легкой походкой. Чувствовалось, что у него на
редкость хорошее расположение духа.
— Внимание, летчики! — громко крикнул он.— Зовите сюда
бомбардировщиков, техников, зовите всех! Есть хорошие новости.
От бомбовозов уже бежали люди. Запыхавшись, пилоты, оде-
тые в тяжелые меховые комбинезоны, нетерпеливо расспрашивали
нас: «О чем собирается говорить майор?» Ми Сяо, как всегда, вы-
глядел наиболее осведомленным человеком, но... молчать он умел
лучше всех. Вежливо улыбаясь, он пожимал плечами. Наконец,
когда все собрались, майор сказал:
551
— Я только что из авиационного комитета. Внесена полная
ясность. Могу сообщить совершенно официально: на северо-восто-
ке, близ залива Посьет, там, где сходятся границы СССР, Кореи
и Маньчжурии, идут военные действия...
Чен Лу пребольно ущипнул меня за руку и шепнул:
— А что я говорил?
Майор продолжал:
— Сведения, поступающие из Токио, конечно, искажают дей-
ствительность. Однако совершенно ясно, что там идут крупные бои.
Японцы стянули в этот район большие военные силы и вторглись
на территорию СССР, захватив высоты у малоизвестного озера Ха-
сан. Сейчас советские войска выбивают их обратно. Бои идут
на узком фронте. Участвуют в них несколько дивизий. Много ар-
тиллерии. Танки. Позавчера в бой вступила советская авиация...
По рядам выстроившихся летчиков и техников прокатился гул
одобрения. Майор продолжал:
— Советская авиация четыре раза бомбила японские позиции,
расчищая дорогу танкам и пехоте. Сейчас бои продолжаются. Судя
по сведениям, которыми мы располагаем, моральное состояние япон-
ских солдат резко снизилось. Надо полагать, что сегодня японское
командование попытается достигнуть успехов за наш счет, чтобы
хоть как-нибудь поднять авторитет своего оружия. Агитировать мне
вас незачем — я думаю, вы и сами поймете важность переживае-
мого нами момента.
Уже пылал восход. Звезды угасли. На старте ревели могучие
моторы бомбардировщиков. Один за другим серебристые корабли
уходили в небо, навстречу солнцу.
Мы остались на аэродроме поджидать японцев. За эти полгода
каждый из нас свыкся с боевой обстановкой и приобрел солидный
боевой опыт. Нервы огрубели, мы стали настоящими солдатами и
хладнокровно выполняли свой воинский долг. Кто из нас мог ду-
мать в феврале, что семь наших истребителей сумеют принять удар
тридцати японских машин и разгромить их в бою? А ведь недавно
нам пришлось проделать именно такую операцию.
552
Давно уже выветрился юношеский дух романтики, когда мы
с душевным трепетом ждали сигнала боевой тревоги. Но в этот
день мы все же чувствовали себя как-то необычно. Новости, кото-
рые сообщил нам майор, глубоко волновали каждого из нас. Весть
о том, что где-то на северо-востоке японцев сейчас громят совет-
ские летчики, вселяла желание проявить доблесть и здесь.
Солнце уже поднялось высоко над горизонтом. Было жарко. Мы
сидели на траве у самолетов. Разговор как-то не клеился. Хотелось
поскорее подняться в воздух. Даже игра в кости была забыта.
— Наконец-то! — воскликнул Хо Син-цзе, все утро не спус-
кавший глаз с вышки аэродромного здания. Мы обернулись и уви-
дели, что над вышкой трепетал красный флаг. К нам уже мчался
на машине майор:
— На Ухань идут семьдесят японских самолетов — бомбарди-
ровщиков и истребителей.
Семьдесят самолетов... Нам предстоял жесточайший неравный
бой. Однако мы поднялись в воздух без тени сомнения в сердцах.
Наша семерка взлетела первой. Взлетая, я успел заметить, как
суетились на улицах люди, услышавшие сигнал воздушной тре-
воги,— японцы подходили все ближе, а мирные жители Уханя уже
испытали весь ужас воздушных бомбардировок. Сейчас толпы лю-
дей устремлялись на берега озер, в поле, пытались прорваться
на неприкосновенную территорию французской концессии,— ее
интервенты не бомбили.
Южнее Ханькоу, над зелеными рисовыми плантациями,’ мы
заметили противника. Японские бомбардировщики шли поротно,
группами по девять самолетов. Целые стаи краснохвостых моно-
планов охраняли их.
Не задумываясь, я всей семеркой ударил в самую гущу япон-
ских истребителей. Бой начался на высоте пяти тысяч метров.
Я уже несколько раз описывал воздушные бои и поэтому на сей
раз упущу некоторые детали встречи в воздухе 3 августа. Скажу
только, что в этот день нам пришлось поработать так, как мы еще
никогда не работали.
553
Мы держались единственно возможной в этих невероятных
условиях тактики: летчики работали поближе друг к другу, чтобы
вести сосредоточенный огонь. Наши бипланы более маневренны,
чем И-96. Мы вертелись в воздухе, как черти, обгоняя японцев
на виражах и обрушивая на них смертоносные струи свинца.
В стороне от нас группа летчиков, летающих на устарелых
истребителях, как могла, сдерживала напор бомбардировщиков.
Многие из них шли на верную смерть, садясь в кабины старых,
плохо вооруженных самолетов. Уже несколько тихоходных «шрай-
ков» и «хоков» упали на землю, расстрелянные японскими пуле-
метчиками. Но задачу свою эта группа выполнила. Как потом я
узнал, к городу прорвались лишь восемнадцать бомбардировщиков,
да и те метались в воздухе, бросая бомбы наугад. Лишь две
бомбы попали в дальний угол аэродрома, не причинив никакого
вреда.
Наша семерка приняла на себя весь удар японских истреби-
телей и заслонила группу тихоходных машин. Мы буквально изне-
могали в этой неравной борьбе. Один из моих друзей — опытный
летчик, вынесший на себе всю тяжесть долгой воздушной войны,
уже был прострелен восемью пулями. Его самолет пылал. Послед-
ним усилием летчик вывалился из кабины и дернул за кольцо.
Но когда раскрытый белый купол бережно опустил его на землю,
он был уже мертв.
В воздухе остались шесть бипланов. Мы с удвоенной яростью
бросились на врага. Строй японских истребителей давно уже был
разбит. Часть из них уже повернула восвояси. Егце мгновенье —
и этот невероятный поединок закончится с честью для нас. И вот
в этот напряженный момент я увидел странное зрелище...
Чен Лу, который все время дрался бок о бок со мной, попал
под огонь целой стаи И-96. Он атаковал одного из них. И вдруг,
идя вверх на полном газу, Чен неожиданно сделал мертвую пет-
лю. Я не поверил своим глазам. Мертвая петля, как известно, в бою
абсолютно неприменима. Совершая эту фигуру, самолет теряет вы-
соту и скорость и становится жертвой противника. Что же заста-
554
вило опытного летчика подставить себя под пули в такую крити-
ческую минуту?
Биплан Чен Лу с грозным ревом падал вниз, завершая петлю.
Японцы опешили и метнулись в стороны, освобождая дорогу зага-
дочной машине. Чен, не меняя направления, снова задрал нос
своего самолета, с душераздирающим воплем машина опять полезла
вертикально вверх.
Я вздрогнул. Что задумал Чен Лу? Но тут на меня сразу ри-
нулись четверо японцев. Я ввязался в драку и на мгновенье поте-
рял Чена из виду.
Бой длился неслыханно долго — целых сорок минут. Я чувст-
вовал огромную усталость. В ушах стоял звон. Сильно болела
голова. Немного тошнило от бешеных перегрузок на маневре. Хо-
телось пить. И когда краснохвостые истребители повернули нако-
нец на восток, я испытал огромное облегчение. Хотел было отдать
ручку от себя и нырнуть вниз на посадку, как вдруг увидел нечто
такое, от чего похолодела кровь в жилах: уцелевшие от разгрома
японские истребители уже скрылись за горизонтом, наши самоле-
ты ушли вниз, а в синем бездонном небе все еще кружился оди-
нокий самолет Чен Лу, делавший одну петлю за другой.
Я дал полный газ и взмыл кверху, стараясь пристроиться
к самолету своего друга. На мгновенье моя машина подошла к нему
почти вплотную, наши крылья едва не коснулись. Я глянул в ка-
бину бешено мчавшегося биплана. В ней неподвижно сидел летчик,
опершись на спинку и глядя прямо перед собой. Ручка была
до отказа выбрана на себя. Ураганный ветер трепал конец шер-
стяного шарфа, обернутого вокруг шеи Чен Лу. Солнечные блики
играли в стеклах его новеньких щегольских очков.
Чен не обращал никакого внимания на все мои сигналы. Каза-
лось, он забыл о всем окружающем и глубоко сосредоточился
на выполнении трудного школьного задания. Петля... еще петля...
еще петля... еще петля...
Мне стало жутко. Отвалив вправо, я до отказа сунул ручку
вперед и с полным газом ринулся в бездну. Неужели у моего
555
храброго друга помутился разум? Ничем иным нельзя было объяс-
нить в высшей степени странное поведение Чен Лу. Помочь ему
я был бессилен.
У самой земли я привычным движением вывел машину из пике
и осторожно посадил ее на аэродром. У старта толпились люди.
Они с глубокой тревогой следили за маневрами Чена. Его мощ-
ный истребитель очень медленно терял высоту. Чен уже десятки
раз повторил петлю, и каждый раз эта фигура была точной копией
предыдущей.
Время тянулось неслыханно долго. Вот, наконец, истребитель
в тысяче метров над землей. Вот до земли остается пятьсот мет-
ров... Триста... Чен перешел все рамки дозволенного. Свою послед-
нюю петлю он начинает на высоте ста пятидесяти метров. Истре-
битель, точно смертельно раненная птица, взмывает на полкило-
метра кверху, поворачивается вверх колесами и с бешеным ревом
мчится почти отвесно вниз.
И тут совершается редчайший, поистине невероятный случай.
Я никогда не поверил бы этому, если бы не видел своими глазами,
как у самой земли самолет вышел из пике, на бешеной скорости
ударился колесами о землю, разбил винт, несколько метров про-
полз на брюхе и остановился.
Мы ринулись к самолету через полузатопленные рисовые поля,
утопая в грязи. Рядом с машиной уже собралась толпа крестьян.
Они стояли недвижно. Я рванулся к машине и окаменел. Передо
мной в совершенно целой кабине сидел мертвый Чей Лу. Пулемет-
ная очередь пригвоздила его к сиденью. На кожаной курточке
запеклись четыре струйки крови. Холодная рука сжимала ручку
управления, и ноги твердо держали педали. Даже смерть не заста-
вила летчика выпустить управление. Мертвый пилот довел свою
машину до земли.
Дни идут, напряженные, грозовые дни. Мы по-прежнему бро-
саемся из боя в бой. У нас осталось совсем мало машин, да и эти
сильно поистрепались с тех пор, как мы прилетели на них сюда
556
в феврале. Десятки заплат, закрашенных эмалитом, покрывают их
крылья. Но даже на этих потрепанных машинах мы бьем врага.
Огромное впечатление произвели на всех последние известия,
пришедшие с северо-востока. Как и следовало ожидать, события
у озера Хасан закончились разгромом агрессоров. Японцы отсту-
пили с захваченной ими советской сопки, понеся большие потери.
Говорят, что особенно сильное впечатление на них произвела в этих
боях советская авиация.
Ну что ж, постараемся и мы здесь, в районе Ханькоу, в полной
мере показать интервентам, на что способен летчик, который
знает, за что он воюет, с кем воюет, и который хорошо обучен своему
делу...
На этом, собственно говоря, и обрывался рассказ капи-
тана Ван Си, то бишь Сани Грисенко, записанный мной
с его слов .в тысяча девятьсот тридцать восьмом году. Мог
ли он предположить тогда, что война, опалившая его в то
жаркое лето, будет длиться еще очень долгие годы, что
исход ее будет предопределен в битве за далекий отсюда
германский город Берлин, а решен стремительным ударом
советских войск по Квантунской армии японского импера-
тора и что ему самому предстоит пережить еще многие
испытания, пока наступит рассвет Дня Победы?
Читатель, возможно, спросит: ну, а сам-то он, герой
этого рассказа, жив? И как сложилась его судьба? Жив
и здоров, дорогие товарищи, и, если хотите, вы можете
написать ему в его родной город Ростов, живет он там
на улице Горького, в доме номер восемьдесят два, в сорок
четвертой квартире.
Все, что он и его товарищи узнали и пережили в боях
над просторами Китая, весьма пригодилось им в дальней-
шем. Как я уже упомянул в самом начале, Грисенко уехал
на восток капитаном, а вернулся полковником и сразу стал
командиром авиационного полка. Поначалу было трудно-
557
вато оправляться с таким большим и сложным хозяйством,
но фронтовая выучка помогала. И не случайно в памятное
утро двадцать второго июня тысяча девятьсот сорок пер-
вого года 2-й истребительный полк полковника Александ-
ра Ивановича Грисенко оказался одной из немногих авиа-
ционных частей на юго-западе страны, которая не понесла
никаких потерь: полк был заблаговременно выведен с ос-
новной своей базы в лагеря и так хитро замаскирован,
что гитлеровские бомбардировщики его не разыскали.
Больше того, вопреки всем уставным нормам и прика-
зам, самолеты 2-го истребительного полка были снабжены
боекомплектом снарядов и патронов, и не успела авиация
Геринга подступиться к Киеву, как истребители Грисенко,
прикрывшие украинскую столицу своими крыльями,
встретили гитлеровцев ураганным огнем — точно так же,
как за два года до этого Саня сам встречал японских бом-
бардировщиков над долиной реки Янцзы.
А потом... потом было всякое: и радость побед, и горечь
поражений, и боевые ордена, и ранения, невозвратимые
утраты и блистательные находки. Мой друг дрался за Ки-
ев до последнего часа, когда к аэродрому уже начали про-
сачиваться немецкие автоматчики, а потом его летчики,
уложив техников в фюзеляжи своих самолетов, взлетели
и прорвались через широкую полосу окружения.
Он дрался потом за Харьков и Воронеж, снова за Харь-
ков, отступал с боями к Волге и там пережил самую
горькую неудачу за всю долгую свою военную карьеру:
в воздушном сражении под Сталинградом его сбили-таки
фашисты, и он потерял ногу. Но и после этого не угомо-
нился неукротимый истребитель: выйдя из госпиталя, до-
бился того, что ему разрешили летать с протезом. И про-
должал летать и драться, командуя сначала полком, потом
дивизией. Сражался он и над Яссами в Румынии и над
Киркинасом в Норвегии, над Вислой в Польше и над
558
Западной Двиной в Прибалтике. Дошел до Вены, дал вме-
сте с боевыми друзьями салют в честь победы, и уже по-
сле войны продолжал боевую службу — был заместителем
командира авиационного корпуса, начальником авиацион-
ной школы, где учил молодежь летать уже на могучих
реактивных истребителях, о которых сам не мог и мечтать
в свои молодые годы. И только после этого ушел на давно
заслуженный отдых...
Но я уже забежал далеко вперед — в пятидесятые и
шестидесятые годы, а мы условились в самом начале, что
в книге речь будет идти о тридцатых. Поэтому здесь я
умолкаю.
И ПУСТЬ НЕ БУДЕТ СКИДОК
НИКОМУ И НИКОГДА
И пусть, когда дело идет о жизни,—
а искусство — это есть жизнь, — не бу-
дет скидок ни на молодость, ни на ста-
рость, ни на заслуги и ордена, пусть не
будет скидок никому и никогда.
Сергей ДИКОВСКИЙ
В
ы знаете,— сказал мне задумчиво знако-
• • • • • мый журналист,— совсем недавно Сер-
гею Диковскому исполнилось бы пятьдесят лет. Если бы
он был жив, ему, наверное, дали бы в этот день орден,
а в «Литературной газете» написали, что он в расцвете
творческих сил и что его перо подарит нам еще много-
много книг.
Да, пожалуй, в наше время, когда в среде писателей
преобладают люди того возраста, который принято деликат-
но именовать зрелым, Диковский и сейчас считался бы
молодым. Тем более поразительно, что литературное на-
следие, оставленное им четверть века назад, хранит печать
подлинной зрелости и не ржавеет с годами. Книги Диков-
ского продолжают переиздаваться из года в год, и молодые
люди с увлечением читают их.
560
Сергей Диковский.
Четверть века... Да, да, уже четверть века прошло
с того злого дня, когда военный телеграф принес скупую,
горькую весть: во время боевой операции на Ухтинском
направлении погибли военные корреспонденты «Правды»
писатели Диковский и Левин.
Не раз,— увы,— с той поры приходили такие скорбные
известия с войны, и многие имена, дорогие и близкие
каждому из нас, довелось заключить в суровую траурную
рамку. Но эти жертвы принадлежали к числу самых пер-
вых; так в канун решающего боя уходят вперед разведчи-
ки и минеры,— они прокладывают путь войскам, готовя-
щимся к наступлению. Впереди колючая проволока, впе-
реди мины, волчьи ямы, впереди бодрствующий, не спуг-
нутый, еще сильный враг, и не так уж велики шансы
выжить у тех, что первыми покидают обжитый окоп,
уходя навстречу опасности. Тем большей признатель-
ностью платят остальные солдаты людям, идущим впере-
ди, и тем крепче помнят о них, если не суждено им
вернуться с боевого задания...
В памяти друзей Сергей Диковский остался тем же
молодым человеком, каким видели они его, провожая
в последнюю поездку: никакой внешней солидности, ху-
дощавое, смуглое, какое-то мальчишеское лицо, всегда
освещенное умной, немного иронической улыбкой, и чу-
десные, с хитрецою, проницательные и жадные до наблю-
дений глаза — глаза следопыта, который ни за что не
успокоится, пока не разузнает, не выведает все тонкости,
все подробности того, к чему прицепился его взор.
В сущности говоря, Диковский всю свою жизнь
был жадным до впечатлений, разведчиком и следопы-
том.
В 1938 году в своей коротенькой, на полстранички, ав-
тобиографии он написал:
562
Сын художника. Родился в Москве. Детство провел на Украине.
Половину жизни провел на колесах. Был курьером, хористом в опере,-
расклейщиком афиш, носильщиком на вокзале, библиотекарем, ком-
сомольским работником, репортером, фельетонистом, суперкарго, сту-
дентом во Владивостоке. Служил в ОКДВА (во время конфликта
на КВЖД). 16 лет путешествую на земле, в воздухе и по воде в по-
исках настоящей книги о настоящих людях. В качестве корреспон-
дента «Комсомольской правды» и «Правды» был в Мурманске,
в Кара-Кумах, на Камчатке, в Карелии, на Алтае, в горах Сихотэ-
Алиня, в странах Скандинавии, на Каспии, Балтике, Азовском и
Черном морях, но больше всего меня привлекает Дальний Восток —
край необжитой, просторный, где растут по соседству виноград, бе-
резы и ели, где работать трудно и радостно. На Дальний Восток
к рыбакам, угольщикам, лесорубам, охотникам, к отважным бойцам-
пограничникам ездил шесть раз и, вероятно, снова поеду...
В этих строчках весь Диковский — человек поразитель-
ной энергии и трудоспособности, готовый отправиться
на край света за новыми и новыми деталями, способными
сделать еще более яркими и убедительными образы тех
«настоящих людей», которые всегда были героями его
книг. Немало есть у нас непоседливых журналистов и
писателей, неутомимо путешествующих по белу свету
в поисках интересных людей и интересных событий,—
честь им и хвала. Но Диковский отличался от многих сво-
ей особой целеустремленностью и, я бы сказал, цепкостью
хватки. Куда бы он ни ехал, в какую бы обстановку ни
попал, с какими бы людьми ни повстречался,— Сергей
ко всему и ко всем подходил со своей особой мерой. Он
никогда не удовлетворялся беглым знакомством. Очень
редко вынимал из кармана блокнот. Был способен терпе-
ливо перебрать несколько десятков собеседников,— и при-
том отнюдь не как навязчивый интервьюер, а именно как
собеседник, приятный и занимательный,— пока не нападет
56.3
на настоящую крупицу золота, которая потом заблещет
теплым светом в очерке или рассказе. И чаще всего он
находил такие крупицы на своем любимом Дальнем Во-
стоке.
Вспоминается сейчас наша добрая «старая» «Комсо-
мольская правда» — задорный коллектив молодых людей,
составляющий ее редакцию в ту эпоху, когда Горький
назвал «Комсомолку» самым, живым и талантливым ор-
ганом нашей прессы — на тридцатилетних в этом коллек-
тиве глядели как на безнадежных стариков. Тесные кле-
тушки на третьем этаже старого дома в Малом Черкас-
ском переулке. Играющие под ногами, протертые чуть не на-
сквозь половицы. Вечно горящий световой плакат у входа
в крохотный зал: «Тише! Идет совещание», никто на этот
плакат не обращает внимания, и вокруг стоит постоянный
галдеж. Длинный, узкий коридор, прозванный почему-то
«улицей радости», и продавленный ветхий диван в углу,
оккупированный веселой компанией разъездных коррес-
пондентов,— Михаил Розенфельд только что закончил
какой-то дальний перелет, Николай Маркевич опять уез-
жает в Среднюю Азию, Сергей Диковский вернулся
из дальнего и длительного рейса по таежным погранич-
ным заставам. Сергей даже одет,в гимнастерку с зелеными
петлицами и явно гордится ею — ведь это подарок «от-
туда».
Вое трое молоды и веселы, и у каждого впереди еще
около десяти лет жизни — Диковскому суждено погибнуть
в снегах Финляндии, Маркевичу — во время воздушно-
десантной операции на северо-западе России, Розенфель-
ду — в боях под Харьковом. Все трое — жизнерадостные
и немного озорные. Розенфельд с увлечением рассказывает
о том удивительном зрелище, которое он обнаружил вчера
поздно вечером на «улице радости»: все сотрудники уже
ушли, и вдруг раздалось заунывное посвистывание: Ро-
564
зенфельд, задержавшийся случайно за работой, выглянул
в коридор и увидел, что наш седой ночной сторож, боль-
шой оригинал, который воем нам показывал свое удосто-
верение члена «Общества друзей кремации», наигрывает
на какой-то трубочке, а вокруг него полтора десятка со-
бравшихся на зов жирных крыс — их водится в нашем до-
ме великое множество еще с той поры, когда в его под-
валах помещались склады Китайгородских оптовых куп-
цов...
Диковский как будто бы внимательно слушает эту эк-
стравагантную историю, но по глазам его видно, что мыс-
ленно он далеко отсюда: Сергей весь поглощен предстоя-
щей ему большой и трудной работой.
— Как же мне назвать все это? — вдруг спрашивает
он.— Советуют так — «Стой! Кто идет?» Пожалуй, для
газеты это неплохо. Ну, а если из этого получится книж-
ка? Лучше взять самое спокойное и непритязательное на-
звание. Пусть это будет «Застава Н.». Не надо навязывать
книгу читателю. Уж если он возьмет ее даже в скромной
одежде,— значит, его по-настоящему заинтересует тема...
Диковский не скрывает, что очень доволен своей поезд-
кой. Он объехал десять застав и «самым основательным
образом» познакомился с тридцатью четырьмя командира-
ми, пока нашлись наконец застава и человек, которые ему
были нужны. Облюбовав приглянувшуюся ему «точку»,
Диковский обосновался на заставе .всерьез и надолго. Вы-
ходил с бойцами в наряды, участвовал в преследовании
нарушителей границы, внимательно наблюдал боевую
учебу. То, что он делал, казалось, далеко выходит за пре-
делы обязанностей корреспондента. Но именно таким пу-
тем, вживаясь в жизнь заставы, Диковский сумел отыскать
то, чего никогда не сыщет самый опытный литератор, если
ограничится беглым знакомством с людьми, о которых
собирается писать.
565
— Теперь могу со спокойным сердцем засесть за очер-
ки,— говорит он.— Мне не будет совестно перед погранич-
никами...
Так рождалась ставшая впоследствии широко извест-
ной серия очерков-рассказов «Застава Н.». Диковский
потом рассказывал, что ему почти не понадобились днев-
ники с записями, когда он писал свои очерки,— настолько
он сжился с их героями.
И так везде и всегда. Путешествовал ли Диковский
по пескам Кара-Кумов с участниками знаменитого авто-
пробега, отправлялся ли он на парусной яхте в поход во-
круг Скандинавии с ленинградскими спортсменами, ехал
ли к строителям Харьковского тракторного завода или
к золотоискателям Восточной Сибири,— он прежде всего
заботился о том, чтобы его не приняли за стандартного
«человека с блокнотом», который сначала запишет, потом
напишет. Сергей искал и находил общий язык с любым
человеком, незаметно вникая во все подробности его жиз-
ни. И когда он садился наконец писать, то прежде всего
тщательно отбирал лишь типичные, правдивые, жизненные
детали, а все наносное, случайное отбрасывал — даже если
среди этих случайных подробностей и были внешне эф-
фектные вещи.
С хорошим негодованием рассказывал Диковский о пи-
сателе, который, приехав в Восточную Сибирь на золотой
прииск, долго отыскивал старателя в плисовой рубахе
с кушаком, а не найдя такого, ударился в другую край-
ность: с восторгом написал, что на столе у шахтера-забой-
щика он видел томик Шекспира.
— Шахтер этот малограмотен,—говорил Диковский.—
Шекспира читал не он, а его сын — ученик десятилетки.
И писать следовало не о том, что старый забойщик якобы
читает Гамлета, а о том, что, несмотря на свою малогра-
мотность, этот старый рабочий сам пытается с помощью
566
сына сочинить книгу, в которой хочет рассказать об опы-
те, накопленном им на прииске, где он проработал десятки
лет.
Резко высмеивал Диковский литераторов, порхающих
с одного «объекта» на другой без мысли в голове, озабо-
ченных лишь тем, как бы погуще начинить свои записи
«цифрами и фактами» и забывающих о том, что глав-
ное — и в очерке, и в рассказе — идея, которую вкладыва-
ет автор. Если в произведении писателя нет идеи, его не
спасут ни бухгалтерские выкладки, ни цитаты, ни всяче-
ские словесные узоры вроде «отяжелевшего солнца», «смуг-
лых тел молодых яблонь» или «дымчатой паутины синей
мглы».
У самого Диковского идея всегда была главным, веду-
щим, животворящим началом, благодаря которому все то,
что он успел написать за свою недолгую жизнь, приобрело
поразительную жизненную упругость. Сколько книг, боль-
ших и малых, поблекло, состарилось, умерло за эти три-
дцать лет. А раскройте вы «Железную утку», «Патриотов»,
«Коменданта птичьего острова», перечитайте газетные
очерки и корреспонденции, щедро рассыпанные Диковским
по страницам «Комсомольской правды» и «Правды», и вам
в лицо пахнет бодрящей свежестью. Они сохраняют свою
молодость, и новое поколение знакомится с .ними, как
со своими ровесниками. Так еще раз оправдывается старая
истина: талантливое — вечно.
И чем глубже вникаешь в произведения, оставленные
нам этим по-настоящему талантливым человеком, тем яр-
че разгорается перед тобой основная идея, одухотворяю-
щая все, что написано им. Это идея служения Родине и
готовности защищать ее до последнего дыхания. Не слу-
чайно сам Диковский оказался на переднем крае фронта
в первые же часы первой битвы — он нетерпеливо рвался
туда, как прошедший боевую выучку обстрелянный солдат,
567
знающий свое место на поле боя. И когда в суровый зим-
ний вечер 1939 года, получив известие о гибели мужа,
Валентина Диковская, задыхаясь от. острого горя и слез,
в десятый раз рассказывала нам, его друзьям, как спешил
Сергей явиться к месту назначения, как, собравшись на-
скоро и даже не захватив валенок, бежал он за вагоном
тронувшегося поезда,— «а калошка-то спадывает...» —
добавляла она горестно, по-женски,— мы испытывали сме-
шанное чувство: было невыразимо горько сознавать, что
этого замечательного человека уже нет, но, с другой сторо-
ны, перед нами вырастал образ, которым нельзя было не
любоваться и не гордиться. Всей жизнью своей, а не толь-
ко книгами Диковский показал сверстникам величие идеи,
поборником которой он был.
Эта идея и сделала его тем большим писателем, каким
знаем его мы, каким знают его наши дети и каким будут
знать наши внуки. Его писательская биография началась
на поле боя в 1929 году, когда Особая далнне1восточная
армия дала отпор наемникам империалистов. Именно там
молодой сотрудник армейской газеты «Тревога» Диков-
ский впервые увидел зарево войны и понял всю остроту
и жизненную необходимость военно-патриотической темы
в литературе. Именно тогда и родились его первые, пусть
еще несовершенные рассказы «В осином гнезде», «Бой»,
«Когда умолкли пушки». И с той поры до последних дней
он не уставал развивать патриотическую тему в своих
произведениях — с каждым годом все ярче, все сильнее,
все с большей зрелостью.
Диковскому не довелось участвовать в великих битвах
1941 — 1945 годов. Он не дожил до Берлинского сражения.
Ему не пришлось побывать ни в Чаньчуне, ни в Северной
Корее, ни в Токио. Но перечитайте его повесть «Патрио-
ты», написанную еще до событий у озера Хасан, перечи-
тайте его рассказы о пограничниках, и вы увидите пре-
568
красное воплощение той чудесной силы предвидения, ко-
торую дает художнику лишь тесное общение с жизнью,
с людьми и непоколебимая вера в силу этих людей. Стра-
ницы, посвященные боевым столкновениям пограничников
с японскими провокаторами, в точности соответствуют
сотням и сотням боевых эпизодов. Его герои продолжали
и продолжают жить и действовать после смерти писателя,
потому что они перешли в его книги из самой жизни, а
из книг вернулись в жизнь.
Писатель непоколебимо верил в силы своих героев, и
он знал, каков будет исход той большой битвы, которая
рано или поздно должна была начаться у рубежей нашей
страны, и, в частности, у рубежей столь милого его сердцу
Приморья. Зная, что эта битва неминуема, он заблаговре-
менно пристально изучал страну, воинствующие руководи-
тели которой в то время зарились на советский Дальний
Восток. Сделать это было не так просто — Диковскому ни
разу в жизни не удалось побывать в Японии. И тем не
менее он настолько узнал эту страну и ее людей, хороших
и плохих, что самые опытные японоведы только разводили
руками: откуда у этого молодого человека такое глубокое
знание материала? Он изучал не только японский язык
и японскую литературу. Он знал быт Японии, ее нравы,
знал характеры людей, принадлежавших к различным
классам японского общества. И его рассказы о Японии
и японцах тридцатых годов, такие, как «Госпожа Слива»
или «Труба», сделали бы честь писателю, долгие годы про-
жившему в этой стране.
В повести «Патриоты» перекрещиваются судьбы двух
основных действующих лиц — советского пограничника
Коржа и японского солдата Сато. Они ровесники, оба
из крестьян, оба — люди труда, оба становятся солдатами
одновременно. Но какая огромная пропасть разделя-
ет их.
569
Андрей Корж — хозяин своей страны, веселый, чудес-
ный парень «из той славной породы людей, без которых
гармонь не играет, пиво не бродит и девчата не смеются».
В армию приходит с известной стройки: он знаменитый
бригадир маляров. К своим двадцати двум годам этот па-
рень «успел выкрасить четыре волжских моста, два тепло-
хода, фасад Дома союзов, шесть водных станций, решетку
зоосада и не меньше тысячи крыш». В этой коротенькой,
своеобразной авторской ремарке отражена эпоха, в которой
жили автор н его герои,— эпоха пятилеток.
А вот Сато, воспринимающий свое превращение в сол-
дата как переход из одного подневольного состояния в дру-
гое, еще более подневольное. Он привык к неволе сыз-
мальства — в детстве Сато боялся отца, потом боялся учи-
теля, потом боялся хозяина туковарни, теперь он боится
старших солдат и ефрейтора, который презрительно зовет
его «рыбьей головой». Но служба есть служба, и Сато
усердно выполняет .все приказы.
По образному выражению командира советской погра-
ничной заставы Дубаха, патриотизм японского солдата
был «вкопан в землю насильно, как столб». И когда в бою
сталкиваются люди этих двух миров,— победа, естествен-
но, остается не за теми, чья дисциплина покоится на жи-
вотном страхе, а за патриотами, сознателно выполняющи-
ми свой долг.
Повесть встретила теплый прием у читателей и крити-
ки. Но сам Диковский остался ею недоволен. Отправив-
шись в новую поездку на Дальний Восток, чтобы еще
ближе познакомиться со своими героями, он писал товари-
щу, который в рецензии на его книгу сделал несколько
критических замечаний:
«У меня были свои трезвые мысли насчет повести...
Многое казалось литературным, фальшивым, раздражало
570
голой утилитарностью и скудностью мыслей... Меня ни-
сколько не утешает, что повесть встречена хорошо. Будь
я моложе и простодушней, непременно стал бы добрым и
спокойным литературным мерином, но, к счастью, я очень
люблю Гоголя. Всегда, когда хочется взять аванс или
согласиться на что-нибудь бездумное, легкое, вспоминает-
ся строгий гоголевский «Портрет». Как это у него?..»
И Диковский процитировал мудрые и жесткие строки:
«Сначала художника бросали .в пот такие требова-
ния: все это нужно было сообразить, обдумать, а между
тем сроку давалось очень немного. Наконец, он добрал-
ся, в чем было дело, и уж не затруднялся нисколько.
Даже из двух, трех слов смекал вперед, кто чем хотел
изобразить себя. Кто хотел Марса, он в лицо совал Мар-
са; кто метил в Байрона, он давал ему Байроновское
положенье и поворот. Коринной ли, Ундиной, Аспазией
ли желали быть дамы, он с большой охотой соглашался
на все и прибавлял от себя уже всякому вдоволь благо-
образия, которое, как известно, нигде не подгадит, и
за что простят иногда художнику и самое несходство.
Скоро он уже сам начал дивиться чудной быстроте и
бойкости своей кисти. А писавшиеся, само собою разу-
меется, были в восторге, и провозглашали его гением».
— Вот повесть,— добавил Диковский,—которую нужно
глотать, как хину, после хвалебной рецензии!
Подвергнув критике казавшиеся ему недостаточно убе-
дительными образы «Патриотов», он заявил, что хочет
написать «книгу с характерами — такую, чтобы вырвалась
из-под пера, спрыгнула со стола и сама пошла по улице...
Такую книгу я написать обязан»,— подчеркнул он.
Сергей Диковский был чрезмерно строг к своей повести.
Ныне она прошла проверку временем. Книга «Патриоты»
571
действительно «спрыгнула со стола и сама пошла по ули-
це». Недавно один работник лесной промышленности, вер-
нувшийся из поездки по отдаленным участкам Сибири,
рассказывал мне, что повесть эта ходит по рукам в хижи-
нах лесорубов. Литературный критик А. Макаров был со-
вершенно прав, когда, пытаясь объяснить секрет успеха
«Патриотов», напомнил, что задача писателя, как говорил
сам Диковский, раскрывать «не физику, а химию дела»,
не просто эффектно изображать подвиг и проявившееся
в бою поведение своего героя — пограничника, а показы-
вать истоки героизма и становление воинского характера.
Эта книга — живая школа героики. Она многому на-
учила поколение, которому довелось принять на свои пле-
чи тяжкие годы второй мировой войны. Многому научилось
у героев Диковского и поколение, на чью долю выпало
восстанавливать все то, что было разрушено этой войной.
И сейчас многому учат эти герои добровольцев целины,
строителей великих гидростанций, следопытов тайги, мо-
лодых солдат, осваивающих новую военную технику, какой
и вообразить себе не могли Сергей Корж и его сверст-
ники...
Проявляя строгую взыскательность к себе, Диковский
с полным правом призывал всех писателей относиться
к своей работе с суровой, непримиримой требователь-
ностью. Его ровесники-литераторы до сих пор помнят не-
ожиданную, яркую и страстную речь этого молодого писате-
ля на нашем общемосковском собрании 20 апреля 1939 го-
да — речь, в которой он без всяких околичностей критико-
вал произведения ряда видных писателей, художников,
кинематографистов.
— О нашей работе, о ее светлых и теневых сторонах
нам следует говорить так же откровенно, беспощадно, сме-
ло, как говорили на съезде партии о хозяйственных и пар-
тийных делах,— сказал Диковский.
572
Это была суровая, прямая и резкая речь. И в то же
время каким глубоким оптимизмом, какой горячей верой
в творческие силы советской литературы была проникнута
она!
— У нас есть все для того, чтобы работать хорошо,—
заявил Диковский в заключение.— Мощный аппарат изда-
тельств, кино, театры, опософые выполнить самый дерз-
кий, самый смелый замысел автора. Есть миллионы дру-
зей-читателей, есть партия, направляющая нас крепкой и
заботливой рукой. И пусть, когда дело идет о жизни,— а
искусство — это есть жизнь,— не будет скидок ни на моло-
дость, ни на старость, ни на заслуги и ордена, пусть не
будет скидок никому и никогда.
Будем же почаще вспоминать, друзья, эти хорошие,
согретые нерушимой верой в творческие силы советского
человека слова! И пусть действительно не будет скидок
никому и никогда.
ОГЛАВЛЕНИЕ
а
КРУТЫЕ СТУПЕНИ 5
НАЧАЛО 39
Рассказ о молодых газетчиках 41
СТРОИТЕЛИ НОВОГО МИРА 107
Советский характер 109
«Железный прораб» Ц4
Инженеры 141
Иван 160
Мастера звездного цеха 170
Интеллигенты 180
Необычная командировка 188
Семейный альбом 195
ПЕСОК И САМОРОДКИ 207
Неоконченная повесть 209
Начало города 227
«Колумб» открывает новый мир 234
Трудная зима 253
Право положить первый камень 268
Почему же мы не написали свою
книгу? 281
Тридцать лет спустя 312
Его пять писем 338
СТРАНА В ПУТИ 345
Всегда в движении 347
Русская земля 352
Утро Колхиды 375
Амур 400
Месяц в Армении 425
СОЛДАТЫ РЕВОЛЮЦИИ 447
Рядом с историей 449
История одной сабельной раны 451
Патриоты 458
Младшие братья Павла Корчагина 466
Добровольцы 505
Мы летим на фронт 508
Наш первомайский подарок 514
Мы охраняем Наньчан 518
Истребители над океаном 524
День рождения императора 535
Из боя в бой 541
Мертвая петля 548
И пусть не будет скидок никому
и никогда 560
Георгий Александрович Жуков
ЛЮДИ 30-х ГОДОВ
Редактор А. Сконечная
Художественный редактор Н. Юсфина
Корректор Л. Жарковская
Сдано в набор 12/VIH-64 г. Подписано
к печати 13JX-65 г. Формат бум. 60х84Лб.
Физ. печ. л. 36,03. ±32 вкл. Усл. печ.
л. 40.0. Уч-изд л. 31,35. Изд. инд. ПХЛ-6.
Д08909. Тираж 100 000 экз. Цена 1 р. 38 к.
в перепл. с супером. Информ, письмо
от 26/VI-1965 г. Цепа 1 р. 46 к. в пер. № 6.
Издатепьство «Советская Россия».
Москва, проезд Сапунова, 13,'15.
Книжная фабрика № 1 Росглавполи-
графпрома Комитета по печати при
Совете Министров РСФСР, г. Электро-
сталь Московской области, Школьная, 25.
Заказ № 245.
ЮР1' й
ЖУК<’В