Автор: Буассье Г.
Теги: древний и античный мир всемирная история история древнего рима
ISBN: 5-86467-002-2
Год: 1993
Текст
ГАСТОН БУАССЬЕ
Собрание сочинений
в 10-ти томах
Под редакцией
профессора
Э. Д. ФРОЛОВА
Издательство
ИВАНОВ И ЛЕЩИНСКИЙ
Санкт-Петербург
1993
GASTON BOISSIER
L'OPPOSITION
SOUS LES CESARS
ГАСТОН БУАССЬЕ
Собрание сочинений
ТОМ 2
ОППОЗИЦИЯ
ПРИ ЦЕЗАРЯХ
Перевод с французского
В. Я. ЯКОВЛЕВА
Издательство
ИВАНОВ И ЛЕЩИНСКИЙ
Санкт-Петербург
1993
Редакционная коллегия издательства
доктор ист. наук, профессор
Б. Н. КОММИСАРОВ
кандидат ист. наук, профессор
Ю. П. МАЛИНИН
доктор ист. наук, профессор
Э. Д. ФРОЛОВ
( председатель)
Оформление
И. Н. КОШАРОВСКОГО
Преимущественные права по распространению
настоящего издания предоставлены
муниципальному предприятию
«НАЛИТЕЙНОМ»
191104 Санкт-Петербург,
' Литейный пр. 61
Тел. (812) 275-3874
R 0503010000—002
5М8(03)-93
ISBN 5-86467-002-2 (т. 2)
ISBN 5-86467-011-1
© Предисловие, редактирование,
приложение. Э. Д. Фролов, 1993
© Перевод статьи Р. Питона.
О. А. Кузнецова, 1993
© Оформление. И. Н. Кошаровский, 1993
ПРЕДИСЛОВИЕ
РЕДАКТОРА
Во второй том издаваемого нынче
в России собрания сочинений Гастона Буассье входит монография
Оппозиция при Цезарях, впервые опубликованная в 1875 г. Книга
эта естественно примыкает к более раннему труду Буассье Ци-
церон и его друзья, положившему прочное основание научной и
литературной славе его автора (1865 г.). В книге о Цицероне
Буассье, искусно используя различные литературные и докумен-
тальные материалы, в том числе в особенности богатое собрание
7
ПРЕДИСЛОВИЕ РЕДАКТОРА
писем великого римского оратора, дал замечательную по яркости
и полноте характеристику римского общества в эпоху крушения
республиканского строя и рождения империи (I в. до н. э.),
нарисовал отчетливые запоминающиеся портреты как последних
защитников республики Цицерона, Целия и Марка Юния Брута,
так и ее могильщиков Цезаря и Октавиана Августа. В книге об
оппозиции при цезарях рассматривается следующий период, время
первых наследственных императоров — преемников Августа, ког-
да новый авторитарный режим достаточно уже укоренился, но,
зажав общество в тиски нового порядка, мог вызывать недоволь-
ство в тех кругах, которые еще не порвали полностью с тради-
ционными республиканскими убеждениями и настроениями.
«Римская империя, — пишет Буассье, — имела несчастье под-
чиняться такому режиму, который не терпит противоречий». В
этом заключалась причина глубокой общественной коллизии, а
вместе с тем и подлинная трагедия новой власти. Ибо, продолжает
французский историк, «стремиться к подавлению всякой оппози-
ции было безумием, запрет на слово порождал лишь большее чис-
ло недовольных: кто в начале посмеивался, тот становился затем
мятежником. Всякий удар, нанесенный императором, вызывал
лишь злобу в душе его подданных. Эта ненависть, обостренная
стыдом и страхом, долго скрываемая и делавшаяся еще ожесточен-
нее от такого лицемерия, в конце концов прорывалась иногда в
открытом возмущении, но чаще всего в темной мести. Из девяти
императоров, от Цезаря до Веспасиана, восемь погибло насильст-
венной смертью...».
Оппозиционные настроения, а временами и яркие вспышки не-
довольства, были, таким образом, неотъемлемой частью римской
общественной жизни в век Империи. Но от кого, собственно, исхо-
дила оппозиция? Буассье дает на это исчерпывающий и убедитель-
ный ответ. Тщательно исследуя ситуацию в римском мире, он ус-
танавливает, что ни армия, ни провинции, ни муниципии не были
очагами недовольства, ибо они только выиграли от установления
нового порядка. Оппозиция исходила из самого столичного города
Рима, от его питавшегося республиканскими традициями светского
общества. Опираясь на произведения тогдашней римской литера-
туры, на свидетельства Овидия, Сенеки, Петрония, Лукана, Таци-
ГАСТОН БУАССЬЕ
Том 2
8
ПРЕДИСЛОВИЕ РЕДАКТОРА
та и Ювенала, подвергая их вдумчивому историческому анализу,
Буассье показывает истинный характер оппозиции римской обще-
ственной элиты императорскому режиму: она была более салон-
ной, чем социально-политической, проявлялась не столько в дей-
ствиях, сколько в высказываниях и литературе, и стремилась не к
ликвидации императорской власти в принципе, а, самое большее,
к замене одного властителя, откровенно жестокого и дурного, дру-
гим, более либеральным. Прекрасно отдавая себе отчет в ограни-
ченности такой оппозиции, Буассье, однако, не отказывает ей в
известном значении: своими высказываниями и жестами она до не-
которой степени вынуждала императоров к сдержанности и тем
содействовала обузданию деспотизма и смягчению нравов.
Книга Буассье не просто интересна — она удивительно совре-
менна и актуальна. Для людей нашего времени, знающих о траги-
ческих перипетиях новейшей истории, будут интересны проводи-
мые в труде французского историка сопоставления террористиче-
ской политики римских императоров династии Юлиев-Клавдиев и
якобинского террора времени Великой Французской революции.
К этим сопоставлениям русский читатель легко сможет добавить
впечатления от собственной, российской истории XX века.
Труд Буассье публикуется в переводе В. Я. Яковлева, выпол-
ненном и опубликованном еще в дореволюционное время (1915г.).
Перевод этот для настоящего издания был внимательно проверен
и основательно переработан. К основному тексту, как и в первом
томе, добавлены необходимые приложения: объяснительные ком-
ментарии, словарь античных терминов, список сокращений и из-
бранная библиография источников и трудов по истории Римской
империи в I в. н. э. Кроме того, редакция сочла полезным допол-
нить том русским переводом великолепной статьи о Буассье, при-
надлежащей перу французского филолога Рене Пишона (опубли-
кована в журнале Revue de deux mondes, t. 46, 1908): в ней
читатель найдет тонкую оценку личности, ученых занятий и
литературной манеры, а также общественной деятельности Гастона
Буассье, одного из самых блестящих представителей французской
историко-филологической науки прошлого века.
Э. Д. Фролов
оппозиция
ПРИ ЦЕЗАРЯХ
ГЛАВА
I
ГДЕ БЫЛИ
НЕДОВОЛЬНЫЕ?
Никогда не существовало прави-
тельства, которое удовлетворяло бы всех и каждого. Всякое пра-
вительство может быть заранее уверено в том, что оно породит
и недовольство, но не всякое умеет с этим примириться. Одни
правительства раздражаются оппозицией и прибегают к суровым
мерам, чтобы избавиться от нее. Другие, более предусмотритель-
ные, не мешают возникновению оппозиции и, сознавая всю труд-
ность борьбы, уживаются с нею. Англичане служат в этом от-
ГЛАВА
I
13
ОППОЗИЦИЯ ПРИ ЦЕЗАРЯХ
ношении лучшим образцом: они не только терпят оппозицию, но
и пользуются ею: она не стоит здесь вне закона и не пропитывается
благодаря этому разрушительным духом, как в других странах,
но введена в само правительство как необходимое звено в колесном
механизме, заинтересованная таким путем в правильном ходе го-
сударственной машины.
Римская империя имела несчастье подчиняться такому режи-
му, который не терпит противоречий. Он уже по самой природе
был предрасположен к этому. Республиканские формы здесь при-
крывали собою вполне абсолютную власть, а потому весь режим
страдал двойственностью и неопределенностью, что и должно бы-
ло сделать его весьма подозрительным. Он страшился мятежей и
принимал против них меры предосторожности. Великие республи-
канские названия, сохраненные из робкой осмотрительности, —
эти консулы, этот сенат, которым предоставили одну тень власти,
чтобы заверить, будто ничего не изменилось, — постоянно воскре-
шали перед его взором опасное прошлое.
Императорская власть всегда страшилась, как бы и этот при-
зрак свободы не был принят за чистую монету; ее ужасал каждый
голос, который раздавался против нее. Поэтому она и прилагала
невероятные усилия, чтобы весь мир принудить к молчанию. Она
не только мешала говорить сенату, она вводила своих агентов и в
частные дома. Она проскальзывала в частные собрания, прячась за
дверями или в толще стен, и не знала жалости, если улавливала
мало-мальски свободное слово под семейным ли кровом или в дру-
жеском излиянии. Карая тех, кто уже жаловался, она поражала и
тех, кто мог жаловаться: предполагая, что люди доблестные или
богатые, знатные лица, славные военачальники, если еще и не бы-
ли скрытыми врагами, то не замедлят сделаться таковыми, она
возможно скорее отделывалась от них, чтобы помешать им в этом.
Однако эти предосторожности были напрасны. Стремиться к по-
давлению всякой оппозиции было безумием; запрет на слово по-
рождал лишь большее число недовольных: кто вначале посмеивал-
ся, тот становился затем мятежником. Всякий удар, нанесенный
императором, вызывал лишь злобу в душе его подданных. Эта не-
нависть, обостренная стыдом и страхом, долго скрываемая и де-
ГАСТОН БУАССЬЕ
Том 2
14
ГДЕ БЫЛИ НЕДОВОЛЬНЫЕ?
давшаяся еще ожесточеннее от такого лицемерия, в конце концов,
прорывалась иногда в открытом возмущении, но чаще всего в тем-
ной мести. Из девяти императоров, от Цезаря до Веспасиана, во-
семь погибли насильственной смертью, и нет уверенности, что
своей смертью умер и девятый, — таков блестящий результат без-
удержных репрессий 1.
Итак, в самые тяжкие времена империи оппозиция все же су-
ществовала — оппозиция осторожная, вынужденная говорить ти-
хо, хотя ее нельзя было заставить молчать, которая старательно
пряталась, лишь только момент не благоприятствовал ей. Расстоя-
ние, отделяющее нас от той эпохи, часто не дает нам возможности
даже проследить ее: мы не только не знаем, чем она была, мы не
можем даже указать, где она могла быть. Прежде чем судить о ней,
нужно попытаться отыскать ее. Примемся же бодро за поиски; ес-
ли нужно, обойдем всю империю от ее пределов до центра, от гра-
ниц до столицы. Как бы ни старалась эта оппозиция укрыться от
наших взоров, в конце концов мы все же уловим ее и определим.
I
Римская армия. — Положение солдат во времена империи. —
Лагерная жизнь. — Характер военной дисциплины. — Всевозможные
услуги, оказанные империи войском. — Солдаты были довольны
своей судьбой и преданы императору.
Армия была расположена на границах империи, в отдаленных
и не вполне еще замиренных провинциях. Каковы же шансы встре-
тить здесь недовольных? Чтобы ответить на этот вопрос, нам необ-
ходимо познакомиться с положением, какое занимали солдаты в
империи: отсюда мы увидим, довольны ли они были этим положе-
•* нием и как относились к своему начальству.
Старые традиции в Риме крепче всего держались в армии. Это
не значит, что армия при императорах осталась совершенно такою
же, какой была во времена республики. Август учредил постоян-
ное войско; эта реформа коренным образом изменила дух войска.
Оно состоит теперь из солдат по ремеслу, а не из граждан; но
старинные обычаи все же удержались в войске, насколько это по-
глав а
I
15
ОППОЗИЦИЯ ПРИ ЦЕЗАРЯХ
зволяли изменившиеся обстоятельства. Переход от старого поряд-
ка к новому совершился в армии без потрясений: ветераны Цезаря
стали первыми солдатами Октавия; они могли передать своим
младшим товарищам дисциплину старого времени, и правительст-
во прилагало большие усилия, чтобы сохранить в армии этот запас
опытности. Легионы не были, подобно нашим полкам, распределе-
ны по главным городам империи. Их не заставляли поддерживать
внутреннее спокойствие страны, потому что в этом не было надоб-
ности: по словам Иосифа Флавия2, ни в одном из 500 городов
Азии не было гарнизона, а всю Галлию, более обширную, чем ны-
нешняя Франция, держали в повиновении всего 1200 солдат*. Это
позволило императорам сократить армию. При Августе на действи-
тельной службе состояло только 250 000 солдат, составлявших ли-
нейную армию, и приблизительно столько же числилось во вспо-
могательном корпусе: 500 000 человек-цифра далеко не большая,
если учесть огромное протяжение границ, которые приходилось
оберегать. Но и этого количества не мог выдержать римский бюд-
жет, в котором не было предусмотрено подобное увеличение рас-
ходов. В Риме, как и в других местах, постоянные войска были
тяжким бременем для государства. Содержание войск требовало
специальных источников, и пришлось учредить особую военную
казну (aerarium militare), которая наполнялась с большим тру-
дом. Отсюда произошли те финансовые затруднения, которые не
раз омрачали блестящее правление Августа **.
Итак, легионы были расположены вдоль границ империи и
жили там всегда лагерем. Обыкновенно они не перемещались так
часто, как в наше время. Раз их назначили куда-нибудь, они ос-
тавались там подолгу; если же какая-нибудь серьезная война при-
зывала их в другое место, то по окончании ее они снова возвра-
щались на прежние квартиры, поэтому их местопребывание
получило название постоянного лагеря (castra stativa), в отличие
от тех временных укреплений, которые во время походов они воз-
* De bello Judaico II, 16.
** О легионах Августа см. Mommsen Th. Res gestae divi Augusti. Berlin, 1865,
стр. 44 и 49.
ГАСТОН БУАССЬЕ
Том 2
16
ГДЕ БЫЛИ НЕДОВОЛЬНЫЕ?
двигали каждый вечер для ночлега и с рассветом покидали. Вокруг
этих постоянных лагерей стали издавна селиться маркитанты, по-
ставщики и ремесленники, приходившие из соседних областей.
Вначале они строили скромные жилища, которые назывались па-
латками или бараками легиона (canabae legionis)\ затем, когда
эти бараки разрастались, им давали нечто вроде муниципального
устройства: какой-нибудь отставной унтер-офицер становился во
главе магистратуры, а ветераны или разбогатевшие торговцы со-
ставляли совет десятников (декурионов). Новый муниципий ма-
ло-помалу разрастался, и нередко кончалось тем, что из него воз-
никал большой город. Таково происхождение многих даже
крупных городов в пограничных провинциях империи, как Апу-
лум (Карлсбург) в Дакии, Петовион (Петтау) в Паннонии и Тро-
езмис (Иглица) в Мёзии *3.
Счастливый случай сберег нам остатки одного такого постоян-
ного лагеря, служившего местожительством легиона. Эти остатки
были найдены не в нашей старой Европе, где слишком много было
всякого рода переворотов и где самые развалины, по выражению
поэта, гибнут очень быстро, — найдены они были в африканской
глуши, где люди не помогают времени разрушать памятники ста-
рины. Город Ламбез (Lambaese) служил до времен Диоклетиана
стоянкой одного римского легиона (III Augusta), который должен
был защищать Нумидию от вторжения мавров4. Площадь, кото-
рую занимал этот легион в течение нескольких веков, еще до сих
пор легко определить, и Леону Ренье не трудно было ее исследо-
вать и описать **. Лагерь отдален от города гласисом в один кило-
метр и образует собой прямоугольник в 500 метров длиной и 450
шириной, окруженный валом в 4 метра вышиной. Этот вал имеет
расположенные на некотором расстоянии друг от друга башни и
* Леон Ренье (Renier) указывает, что некоторые из городов, обязанных сво-
им возникновением castra stativa, никогда не носили другого имени, кроме имени
самого легиона, около которого они образовались. Таковы города Leon в Испании
и Kaerleon в Англии, имена которых заключают слово legio. (См. доклад Ренье о
надписях города Троезмиса в отчетах Academic des inscriptions, 4 и 18 авг. 1865 г.).
** См. также Etude sur le camp et la rille de Lambese Г. Вильманса (G.
Wilmanns), который Тедена (Thedenat) перевел и поместил в Bulletin des antiquites
africaines.
ГЛАВА
I
17
ОППОЗИЦИЯ ПРИ ЦЕЗАРЯХ
прорезывается в четырех местах воротами. В середине куча разва-
лин обозначает место praetorium'z, то есть жилища легата пропре-
торского ранга, который командовал легионом. По всей вероятно-
сти, это жилище было устроено с некоторою роскошью, так как
среди развалин находят остатки скульптурных украшений, венков,
императорских орлов, статуй Победы. От всех четырех ворот идут
дороги, сделанные из широких каменных плит, и в некоторых ме-
стах на них возвышаются триумфальные арки. В двух километрах
отсюда находятся следы другого лагеря, меньше размером и проще
обстановкой. Некоторые полагают, что этот лагерь занимали вспо-
могательные войска: так как они должны были пополнять легион,
то, естественно, должны были помещаться поблизости*.
Надписи, которых немало около Ламбеза и в других местах,
позволяют нам составить себе некоторое понятие о том, как жилось
в римском лагере. Оказывается, что жизнь там была очень дея-
тельная. Все свободное время, которое оставалось от военных уп-
ражнений, употреблялось на другие работы: солдаты прокладыва-
ли дороги, исправляли водопроводы, рыли каналы, строили мосты
и даже воздвигали храмы и разного рода памятники. Заваливать
солдат работой — обычное правило лучших генералов, и Тацит
замечает, что солдаты всегда бунтовали, когда им нечего было де-
лать 5. В то же время им позволялось иногда оживлять развлече-
ниями свою суровую жизнь — ведь известный отдых был им необ-
ходим. С тех пор как войска стали постоянными, военная служба
сделалась карьерой, а не случайным занятием. Солдаты должны
были прослужить 25 лет в легионах, но иногда они оставались в
них гораздо дольше. Некоторые императоры, например Тиберий,
никак не могли решиться распустить их; они набирали из них от-
ряды ветеранов и удерживали их на службе еще много лет после
выслуги срока. Следовательно, вся их жизнь проходила под зна-
менами; они вступали в лагерь в цветущем возрасте, 18-20 лет, а
выходили оттуда уже стариками. Неудивительно поэтому, что они
старались устроить себе там сносное житье и какие-нибудь развле-
* Бильмане думает, что это более старый лагерь, где располагался легион до
постройки нового.
ГАСТОН БУАССЬЕ
Том 2
18
ГДЕ БЫЛИ НЕДОВОЛЬНЫЕ?
чения. Офицеры и унтер-офицеры образовывали общества, ко-
торые имели свою кассу и в самом лагере устраивали помещение
для собраний *. Что же касается солдат, то они пользовались вся-
кого рода удовольствиями в барачных поселках (canabae), кото-
рые они, несомненно, посещали очень охотно. Провинциалам, на-
бранным во вспомогательные войска, позволялось брать с собой
жен или жениться во время службы. Первоначально легионеры не
пользовались этой привилегией, но в поселках толпилось всегда
самое разношерстное население; там были женщины, с которыми
солдаты завязывали прочные отношения и по выходе в отставку
узаконивали эти отношения браком. Во времена республики стро-
гие полководцы смотрели косо на такие связи. Так, Сципион Эми-
лиан в бытность свою в Испании выгнал всех женщин, посе-
лившихся возле лагеря; по сведениям историков их было больше
двух тысяч6. При императорах стали на это смотреть снисходи-
тельнее. Во-первых, солдатам разрешено было жениться, затем
Септимий Север позволил им даже иметь при себе своих жен или
наложниц7. С этого времени лагерь стал, по мнению Вильманса,
только официальным местом, куда являлись на службу, все ос-
тальное время проводя в семье, которая жила в соседнем городе **.
Солдаты одного лагеря были почти все земляками, так как легион
обыкновенно набирался из населения той местности, где он стоял.
Из 50 унтер-офицеров, которые ставили памятник императору в
ламбезийском лагере, только трое родом не из Африки. «Нужна
была большая сила сплоченности в римском государстве, — гово-
рит Леон Ренье, — чтобы при подобных обстоятельствах так долго
не произошло явного разрыва между провинциями и метропо-
лией». Обыкновенно, римлянин или нумидиец, раз попавши в ле-
гион, быстро забывал свою родину и помнил только, что он солдат.
* Примеры таких обществ имеются в надписях Ламбеза, собранных Л.
Ренье. См. также Corp. insc. lat., VIII, 2554, 2557.
** «Положение легионеров, — прибавляет Бильмане, — после декрета Севе-
ра стало совершенно походить на положение туземной милиции во французском
Алжире на границе с Тунисом. Спаги живут близ укрепленного лагеря в своих
палатках или скорее в хижинах, образующих дуары или деревни; они живут там с
женами, детьми и скотом, являясь в форт только на время ученья».
ГЛАВА
I
19
ОППОЗИЦИЯ ПРИ ЦЕЗАРЯХ
Лагерь становился для них отечеством; они проводили там добрую
половину своей жизни, и, в конце концов, там же сосредоточива-
лось все дорогое для их сердца. Почти все солдаты там женились.
Некоторые, поступая на службу, женились на дочерях своих това-
рищей, выходивших в отставку. Дети их, воспитанные в боевой
обстановке, обыкновенно тоже шли в солдаты. Вероятно, были
семьи, которые служили императорам в целом ряде поколений от
отца к сыну. Среди людей, которые были таким образом связаны
между собой узами родства и товарищества, которые жили вместе
и в стороне от остального мира, старые традиции, конечно, могли
легче удержаться; вот почему в империи, составленной из самых
разнородных элементов и подверженной самым разнообразным
влияниям, военный дух изменялся меньше всего остального.
Нужно обратиться к традициям прошлого, которые никогда не
забывались в римском войске, чтобы объяснить себе характер рим-
ской дисциплины. «Самая прочная связь между солдатами — это
религия», — говорит Сенека*8. Война была священным делом и
сопровождалась религиозными обрядами, особенно в древние вре-
мена, когда сражались за свою семью и за своих богов. Была
особая коллегия жрецов, так называемых фециалов, на обязанно-
сти которых лежало начинать и заканчивать войну. Консул был
столько же жрецом, сколько и военачальником; перед его палаткой
стоял жертвенник, где он каждое утро молился за свои войска.
Знамена считались полковыми божествами, propria legionum
numina**t и перед ними возжигались курения. Полководец, совер-
шавший ауспиции за все войско, считался как бы представителем
богов; его приказаниям повиновались как выражению божествен-
ной воли. Эти традиции религиозного почитания до самого послед-
него времени сохранялись в тех чувствах, которые войска питали
к императору — их верховному главнокомандующему. В предан-
ности ему есть своего рода благоговение, и, несомненно, здесь бы-
ло гораздо больше искренности, чем в официальном обоготворении
* Epist., 95, 35: «primum militiae vinculum est religio».
** Tac., Ann., II, 17. Corp. insc. lat., Ill, 6224: «Dis militaribus, Genio, Virtuti,
Aquilae sanctae, signisque legionis 1».
ГАСТОН БУАССЬЕ
Том 2
20
ГДЕ БЫЛИ НЕДОВОЛЬНЫЕ?
умершего или здравствующего императора, в поклонении его ста-
туям, как священным изображениям, и в признании его семьи «бо-
жественным домом».
Это не значит, что в римской армии никогда не было возмуще-
ний, но бунтовали обыкновенно не против императора *: солдаты
добивались только каких-нибудь послаблений в служебной дис-
циплине или требовали отставки нелюбимого центуриона. Центу-
рионов обыкновенно ненавидели и давали им самые бранные проз-
вища**. Так как при служебных повышениях они переходили из
одного легиона в другой, то часто случалось, что они должны были
командовать солдатами, которым были совершенно чужды. Дур-
ные обычаи, установившиеся в лагерях, еще более делали ненави-
стными центурионов. Слабым или разбогатевшим солдатам позво-
лялось откупаться у своих начальников от обязательных работ;
смотрели сквозь пальцы и на то, как за деньги освобождались от
наказаний. Эти поблажки порождали много злоупотреблений, и
понятно, что жадные центурионы старались без конца увеличивать
наказания и работы, чтобы таким путем умножить свои доходы.
Когда зло доходило до крайности, солдаты не выдерживали и воз-
мущались. Тацит рассказывает об одном из таких бунтов, который
вспыхнул при восшествии на престол Тиберия в войсках, стоявших
на Рейне и в Паннонии; в его рассказе мы находим некоторые
подробности, которые приводят нас в изумление. Нас крайне удив-
ляет, что с войсками вступают в переговоры, что им позволяют
высказать свои жалобы и послать делегатов к императору. Эти
уступки и послабления кажутся нам несовместимыми с тем, что
нам известно о римской дисциплине; не следует забывать, однако,
что, как ни сурова была эта дисциплина, в ней было гораздо мень-
ше формализма и жесткости, чем в нашей современной армии. Там
повиновение достигалось не принуждением, а принималось добро-
вольно, потому что солдаты сознавали его необходимость. Иногда
* Конечно, здесь говорится только о цезарях, то есть о первом веке империи.
Позднее, в особенности начиная с Северов, войска и возводили, и свергали импера-
торов.
** Тас., Ann., I, 23 и 32.
ГЛАВА
I
21
ОППОЗИЦИЯ ПРИ ЦЕЗАРЯХ
они же первые старались подавить мятеж, который возникал в их
среде, и бывали тогда безжалостны: после одного из таких мяте-
жей, в котором все принимали участие, они сами просили как ми-
лости, чтобы казнили каждого десятого. Поставленные лицом к
лицу с постоянной опасностью, избежать которой можно было
только подчинением, солдаты готовы были отказаться от некото-
рой части своей независимости, но вовсе не думали отдавать ее
целиком. И хотя их держали строго, им все-таки предоставлялось
иногда право собираться и совещаться. В особенности они требова-
ли, чтобы к ним относились с известным вниманием. В самое луч-
шее время республики один полководец, обращаясь к ним, позво-
лил себе употребить выражение, подходившее только к рабам; и
солдаты решили тогда проиграть сражение, лишь бы не доставить
ему триумфа*. Они сочли себя оскорбленными, когда во времена
империи Клавдий передал им однажды приказание через одного из
самых влиятельных вольноотпущенников, и не задумались осви-
стать того любимца своего повелителя, перед которым пресмыкал-
ся сенат**. Они безропотно исполняли приказания своих началь-
ников, но вместе с тем им было приятно знать их намерения,
предводители же, когда это было возможно, охотно посвящали их
в свои планы. Это доверие и внимание, которые им оказывали,
тоже было традицией республиканской эпохи. В прежние времена
солдат в своей палатке не переставал быть гражданином; военная
и гражданская жизнь не были так строго разграничены, как во
времена империи: лагерь и форум часто сливались друг с другом,
и консул обращался к легионам так же, как он обратился бы к
народу с высоты государственной трибуны. В императорское вре-
мя в лагере еще сохранялась трибуна, и императоры считали одной
из главных своих прерогатив говорить с войсками. На барельефах
Траяновой колонны в нескольких местах изображен император,
окруженный знаменами и говорящий с солдатами, которые, види-
мо, восторженно прислушиваются к его словам 9. В одном из лам-
* Т. Liv., IV, 49.
** Dio Cass., LX, 19.
ГАСТОН БУАССЬЕ
Том 2
22
ГДЕ БЫЛИ НЕДОВОЛЬНЫЕ?
безийских лагерей найден отрывок из большой надписи, которая
содержит речь Адриана к своим солдатам 10; он восхваляет быстро-
ту и точность, с которыми они выполнили свои упражнения. «Ра-
бота, — говорит он, — которая бы потребовала несколько дней у
других, окончена вами в один день. Получив приказ возвести тол-
стую стену, наподобие стен постоянных лагерей, вы выстроили ее
так быстро, как будто бы она была сложена из кусков дерна, кото-
рые легки, ровны, удобно переносятся и, будучи все одинаковой
формы, могут быть легко прилажены друг к другу, тогда как кам-
ни, над которыми вам пришлось работать, тяжелы, массивны, не-
ровны и неудобны в кладке. Вы выкопали ров в твердой неподат-
ливой почве и своим трудом сгладили и уровняли землю. Потом,
когда начальство одобрило вашу работу, вы с изумительной быст-
ротой вернулись в лагерь, наскоро пообедали и, схватив оружие, с
громкими криками погнались за всадниками, которые были высла-
ны вперед, и привели их с собой. Я благодарю моего легата, ваше-
го предводителя, за прекрасное обучение этим маневрам, которые
являются совершенным подобием сражений, и за то, что он довел
вас в этих маневрах до такой степени совершенства, что вы вполне
заслуживаете моих похвал» *. Этот ораторский приказ по войскам,
из которого мы привели только часть, очень любопытен: мы видим
из него, как внимательно и заботливо относились к солдатам и как
развит был вкус к красноречию в римской армии.
Итак, армия была школой повиновения, но не рабства, поэто-
му она и дала лучших деятелей империи. Мы говорим не только о
великих полководцах, которые задержали натиск германцев и пар-
фян и при самых ничтожных государях поддерживали честь рим-
ского оружия: в таких людях не было недостатка в Риме даже
тогда, когда в нем уже нельзя было встретить людей с граждански-
ми доблестями. Рим одерживал победы даже в последние минуты
своего существования; еще в те времена, когда управление внут-
ренними делами приходилось поручать Руфинам и Евтропиям, для
военных дел находились еще Стилихоны и Аэции 11. За предводи*
* Renier, Insc. de 1’Alg., 5; Corp. insc. lat., VIII, 2532.
ГЛАВА
I
23
ОППОЗИЦИЯ ПРИ ЦЕЗАРЯХ
телями шли далее трибуны легионов, префекты когорт, все при-
выкшие к порядку, к дисциплине, честные и толковые люди; в
случае нужды они становились надежными администраторами. Во-
енное и гражданское ведомства, как было уже сказано, стояли тог-
да гораздо ближе друг к другу, чем в наше время, поэтому можно
было легко переходить из одного в другое: военным поручали про-
изводство народной переписи или сбор податей в провинциях. Ес-
ли какой-нибудь город, пострадавший от нерадения своих магист-
ратов, просил самого императора восстановить порядок в делах,
тот посылал туда в качестве куратора какого-нибудь старого цен-
туриона, человека прямого и строго честного, который в несколько
месяцев исправлял то, что в несколько лет напортили недобро-
совестные и небрежные умники. Армия продолжала оказывать им-
перии эту великую услугу — снабжать ее прекрасными граж-
данами. Во вспомогательных войсках служило еще много
провинциалов, которые до времени Каракаллы не имели прав
гражданства12. Обыкновенно они приобретали эти права при так
называемой почетной отставке (honesta missio). Имена всех по-
лучивших такую отставку вырезывались в Риме на Капитолин или
в храме Августа 13. Каждый солдат, получивший эту милость, за-
ставлял переписать на медную дощечку относящийся к нему де-
крет и переслать его по своему адресу. Некоторые из этих таблиц
найдены. Все они написаны по одной форме: император дарует
солдатам, которые прослужили ему двадцать пять лет и более и
получили почетную отставку, права гражданства для них самих и
их детей. Равным образом им даруется и connubium, то есть право
римского брака с их прежними или, если они были холостяками, с
их будущими женами. Затем следует имя того солдата, который
хотел иметь свидетельство о своих новых правах, и имена семи
свидетелей, удостоверяющих подлинность документа*. Это было
воистину благом для империи — пополняться таким путем новыми
гражданами: они приносили с собой здоровые привычки лагерной
жизни, между тем как отпуск на волю рабов постоянно вводил в
* См. коллекцию этих военных дипломов в Corpus incs. lat., Ill, стр. 843 и
следующие.
ГАСТОН БУАССЬЕ
Том 2
24
ГДЕ БЫЛИ НЕДОВОЛЬНЫЕ?
город такие элементы, которые прививали ему все пороки рабства.
Получив отставку, солдаты легионов, равно как и вспомогатель-
ных когорт, имели обыкновение воздвигать около своего бывшего
лагеря какой-нибудь религиозный памятник; обычно его сопро-
вождали почтительными выражениями в адрес императора и по-
священием бессмертным богам или богу-покровителю когорты и
легиона, в котором они служили и который был для них как бы
отечеством и семьей. Это было последним актом их военной жиз-
ни, затем они разъезжались; впрочем, многие не в состоянии были
расстаться с теми знаменами, под которыми прошли их лучшие
годы, а потому они селились в лагерных поселках (сапаЬае) или
где-нибудь по соседству. Другие возвращались на родину; там их
всегда принимали очень радушно и старались, обыкновенно, пору-
чить лучшие муниципальные должности: таким образом они разно-
сили по всей империи традиции, воспринятые в армии.
Из всего сказанного следует, что вообще солдаты должны бы-
ли быть довольны своей участью. Они были привязаны к стране,
в которой жили, к роте, в которую они были записаны, к легиону,
всю прошлую историю которого они знали и с которым им было
так тяжело расстаться. В особенности же они были привязаны к
римскому отечеству, за которое они проливали свою кровь. Во
вспомогательных отрядах рейнской и дунайской армий встреча-
лись галлы, реты, мёзийцы 14, потомки тех, которые некогда так
мужественно сопротивлялись Цезарю и Августу; они плохо гово-
рили и еще хуже писали по-латыни, но тем не менее с гордостью
называли себя римлянами, когда им приходилось сражаться с ба-
тавами и свевами 1д. Наконец, они были привязаны и к императо-
ру, изображение которого они носили на своих знаменах и имя
которого радостно выкрикивали после победы. Они уважали и лю-
били своих государей, которые часто совсем не заслуживали этой
привязанности, и со времен Тиберия до смерти Нерона не было в
войске ни одного восстания против императоров. Привыкнув ви-
деть спасение только в единстве командования, они не понимали
другой власти, кроме единодержавия; отечество воплощалось для
них в имени императора. Когда мы видим, что столько простых
солдат воздвигают скромные памятники в честь императора, от
ГЛАВА
I
25
ОППОЗИЦИЯ ПРИ ЦЕЗАРЯХ
которого они ничего не ждут и который даже не будет знать об
этом, то можем ли мы сомневаться, что их преданность вполне
искренна? Итак, не в войске надо искать систематической оппози-
ции империи.
II
Провинции. — Они лучше управлялись во времена
империи, чем во времена республики. — Меры Августа
для ограничения губернаторской власти. — Процветание провинций
в первом веке по Р. X. — Провинции в общем довольны
правлением императоров.
Может быть, мы найдем эту оппозицию в провинциях? С пер-
вого взгляда это кажется очень вероятным: провинции были за-
воеванными странами, естественно предположить поэтому, что они
не могли забыть о завоевании и ненавидели своих покорителей.
Положение римских провинций охотно представляют печальным и
жалким: думают, что завоеватели их притесняли, казна разоряла
налогами, проконсулы безжалостно терзали. Однако все это сущая
фантазия: наоборот, все доказывает, по-видимому, что провинции
были тогда богаты и довольны; в наше время такого мнения дер-
жатся самые беспристрастные ученые*. Противники этого мнения
могут опереться только на'один довод: они не могут согласиться,
чтобы из ненавистного для них политического строя могло выйти
что-нибудь хорошее. Несомненно, многие стороны его не заслужи-
Ваддингтон, например, в результате своих отличных исследований об
азиатских провинциях пришел к тому выводу, что римские земли в продолжение
двух первых веков после битвы при Акциуме16 были в цветущем состоянии.
«Материальный достаток, — говорит он, — господствовал везде, чего раньше не
было. Борьба мелких владетелей и городов между собою стала невозможной, и
война была отодвинута к границам; торговля и промышленность процветали; до-
ступ к общественным должностям, даже самым высоким, все более открывался
провинциалам и, наконец, при Каракалле римское гражданство было распростра-
нено на всех свободных жителей империи. Эта система при Антонинах достигла
совершенства, и правление их было вообще эпохой мира и процветания для всего
цивилизованного мира. После них начался упадок, но потребовалось все же немало
ударов и переворотов, чтобы разрушить налаженную административную машину,
которую создал просвещенный деспотизм Августа» (Waddington, Fastes des
provinces asiatiques, 18).
ГАСТОН БУАССЬЕ
Том 2
26
ГДЕ БЫЛИ НЕДОВОЛЬНЫЕ?
вают симпатии; но какое бы отвращение он ни возбуждал, вспом-
ним, что он продержался пять веков, а чтобы понять, как мог он
просуществовать так долго, необходимо допустить, что при многих
своих недостатках он имел и достоинства. Самое главное из этих
достоинств несомненно состояло в хорошем управлении провинци-
ями. Последние были за это признательны императорскому прави-
тельству и оставались ему верными до конца — ведь и погибла-то
империя не от внутренних смут. Ювенал в одной из своих блестя-
щих декламаций предсказывал ей, правда, такой конец*, но пред-
сказание не оправдалось: чтобы разрушить империю, понадоби-
лось нашествие варваров. Народы, подчиненные ее владычеству,
не только не встретили варваров, как своих освободителей, но все-
ми силами с ними боролись и, только отчаявшись, были отторгну-
ты от Рима и империи. Можно ли понять такую верность, если
поверить, будто провинции были недовольны императорским прав-
лением?
Вполне естественно, что империя считала долгом хорошо уп-
равлять провинциями: к этому обязывал ее самый принцип.
Республиканская аристократия Рима, покупавшая себе почетные
должности ценой безумных трат, разумеется, должна была найти
где-нибудь средства на покрытие этих расходов. Она скоро бы
разорилась, если бы не могла поправить свои дела в провинции.
Таким образом, обогащаться за счет провинции было для нее не-
обходимостью; обогащаться же можно было путем грабежа. Про-
консулы могли обирать провинцию без всякого страха: по воз-
вращении они отвечали за свои действия только перед своими
же сотоварищами, и обыкновенно призванные судить их дейст-
вовали некогда в провинции нисколько не лучше. И делалось все
это без всякого зазрения совести: ведь провинции были завоеваны
так еще недавно; еще памятно было, что население их долгое
время было врагом, что их покорение стоило многих усилий и
крови. С провинциалами обращались как с побежденными, отно-
сительно которых все было позволено и которые обязаны были
* Juv., VIII, 124: «spoliatis arma supersunt» 17.
ГЛАВА
I
27
ОППОЗИЦИЯ ПРИ ЦЕЗАРЯХ
все переносить. Обстоятельства коренным образом изменились по-
сле возникновения империи. Когда власть перешла в руки одного
человека, последний имел прямой интерес защитить провинции
от вымогательств правителей. Это было теперь его собственное
добро, а потому тот, кто позволял себе грабить его подданных,
обкрадывал его самого. Заботясь о провинциях, император больше
думал о себе, чем о них; понятно, что он не мог позволить при-
надлежавшим ему деньгам попадать в чужой карман. Правда, ему
ничто не мешало проделывать то, что он запрещал другим, и в
случае нужды свободно пользоваться имуществом провинциалов.
На первый взгляд кажется, что для управляемых результат был
один и тот же, что они ничего не выиграли, переменив лихоимство
проконсулов на вымогательство императоров. Однако это не так:
уже и то много значило, что теперь приходилось удовлетворять
только одного господина, а не многих. Во времена республики
проконсулы менялись ежегодно. Каждый год наезжал в провин-
цию новый правитель со свежим аппетитом, и каждый был тем
ненасытнее, чем меньше времени было у него для насыщения.
Единый же властелин, рассчитывая на продолжительную власть,
не так торопился все обобрать сразу; как бы прожорлив он ни
был, все же и при самом малом благоразумии он не мог не понять,
что надо хоть что-нибудь приберечь и на завтра. Таково общее
правило, что собственник бережет землю, между тем как арен-
датор ее истощает.
Империя имела еще и другую причину беречь провинции. В
самом взгляде на них с течением времени произошла в Риме зна-
чительная перемена. По мере того как мстительная память о завое-
вании все дальше отодвигалась в прошлое, а завоеванные страны
все более становились римскими по привычкам и нравам, притес-
нять их становилось все более неловко. Разница в положении Рима
и провинций стала сглаживаться с тех пор, как надменная аристок-
ратия, так долго управлявшая миром, нашла себе господина. Те-
перь все обязаны были повиноваться; государь всем предписывал
одинаковый закон. Перед этой неограниченной властью, которая
одинаково возвышалась над всеми, начали исчезать старинные не-
равенства. Абсолютная власть по самой природе своей — великая
ГАСТОН БУАССЬЕ
Том 2
28
ГДЕ БЫЛИ НЕДОВОЛЬНЫЕ?
нивелирующая сила; она во всех хочет видеть только подданных,
и с высоты своего положения она охотно не различает никого.
Один красноречивый памфлетист во времена Людовика XIV гово-
рил: «В современном государстве все представляет народ; королев-
ская власть поднялась так высоко, что все различия исчезли, все
лучи погасли, потому что с той высоты, на которую вознесся мо-
нарх, все смертные кажутся только прахом у ног его». Государ-
ственные учреждения Августа привели к таким же результатам:
благодаря им весь мир объединился в повиновении; и можно ска-
зать, что если общий уровень, установленный повсюду давлением
императорской власти, отнял у Рима много его привилегий и могу-
щества, то он же поднял значительно благосостояние провинций.
Известно, что в 726 г. 18 управление провинциями Август раз-
делил между собою и сенатом, которому были отданы наиболее
спокойные провинции, именно те, которые не нуждались в защите
легионов, остальные же перешли к Августу. Императорские про-
винции управлялись легатами, находившимися в полной зависимо-
сти от государя и обязанными только ему давать отчет; сенатские
провинции также не ускользнули из-под влияния Августа; можно
сказать, что в действительности проконсулы находились в его ру-
ках так же, как и легаты.
Его ревнивая власть не только тщательно за ними следила и
строго наказывала в случае проступков, но старалась даже отнять
у них самую возможность делать зло. Во все время республики
проконсулы были всемогущи. Как бы ни назывался правитель про-
винции, претором или проконсулом, имел ли он девять или двенад-
цать ликторов, власть его была неограниченна. Когда, помолив-
шись на Капитолии, он уезжал, покрытый военным плащом,
провожаемый друзьями и родственниками до ворот Рима, он со-
всем не был похож на республиканского сановника, а скорее на
царя, который ехал управлять государством. В его руках сосредо-
точивалась военная и гражданская власть, он командовал легиона-
ми, чинил суд, распоряжался финансами, издавал и применял за-
коны. Так как завоевание только что совершилось, а ненависть
побежденных не успела еще остыть, то Рим считал необходимым
вооружить своих правителей на случай возможных восстаний и
ГЛАВА
I
29
ОППОЗИЦИЯ ПРИ ЦЕЗАРЯХ
дать им средства усмирять их. Обстоятельства несколько измени-
лись во времена империи; римское владычество было признано
всем миром. Теперь уже не было надобности для его защиты сосре-
доточивать всю власть в одних руках, поэтому насколько возмож-
но ее стали разделять между несколькими лицами. Только в импе-
раторских провинциях наместник имел под своим начальством и
войска; в сенатских же провинциях за проконсулом осталась толь-
ко гражданская власть; заведывание финансами в тех и других
было поручено особым чиновникам, назначавшимся самим импера-
тором и обязанным отдавать ему отчет в своих действиях. В то же
время, чтобы отнять у правителей всякий предлог к самоличным
распоряжениям, установлена была почта, которая в несколько
дней передавала волю императора на край света. С тех пор ни один
чиновник в важных делах не имел права действовать, не спросясь
императора. Таким образом была распылена та совокупность раз-
нообразных полномочий, которая при республике сосредоточива-
лась в одном лице и которая это лицо делала столь грозным. Ли-
шенная большей части своей прежней силы, подчиненная строгому
контролю, зорко наблюдаемая и публично караемая власть намест-
ника не могла уже так тяжело отражаться на провинциях, как
прежде.
Но можно ли утверждать, что со времен Августа не появ-
лялось больше бесчестных людей? Конечно, нет. Плиний Млад-
ший 19 рассказывает о двух наместниках, из которых один
продавал приказы об изгнании, совершенно как министры
Людовика XV20, а другой писал своей возлюбленной: «Радостно
спешу к тебе с сорока миллионами сестерциев; чтобы добыть их, я
продал половину Бетики» * ** 21. Сенека рассказывает, что один про-
консул Азии, Мессала Волез, велел однажды обезглавить сразу
триста человек и потом гордо расхаживал между валявшимися
трупами, восклицая: «Вот истинно царский поступок!» " Стало
быть, еще были Верресы и в императорское время, только их стало
меньше22. Особенно бросается в глаза одно различие между ста-
* Plin., Epist., II, И и III, 9.
** Sen., De ira. II, 5.
ГАСТОН БУАССЬЕ
Том 2
30
ГДЕ БЫЛИ НЕДОВОЛЬНЫЕ?
рым и новым порядком: прежде соблазн был так велик, ответст-
венность так ничтожна, общественное мнение так снисходительно,
что даже самые порядочные люди, как, например, Брут, не заду-
мываясь, позволяли себе в провинции всевозможные лихоимства23;
во времена же империи часто случалось наоборот: люди, развра-
щенные и порочные в Риме, становились честными, деятельными,
бескорыстными, как только их посылали в провинцию, и управля-
ли ею безукоризненно. Например, сластолюбивый Петроний, про-
званный законодателем вкуса и образцом изящества, который ни о
чем не думал, по-видимому, кроме удовольствий, который создал
целую науку утонченнейших наслаждений и даже в смерти искал
сладострастия, — этот самый Петроний, по словам Тацита, в своем
управлении Вифинией «показал себя необыкновенно деятельным и
был совершенно на высоте своего положения» * **24. То же самое
можно сказать про Отойа, поверенного и участника во всех безоб-
разиях Нерона, давшего накануне убийства Агриппины большой
обед двору, чтобы скрыть приготовления к преступлению, — этот
Отон «управлял Лузитанией в течение десяти лет с замечательным
благоразумием и бескорыстием» **25. Даже Вителлий, оказавший-
ся таким отвратительным императором, раньше был превосходным
наместником в Африке *** 26. Надо прибавить, что вести себя иначе
было в то время довольно затруднительно. Императоры, как хоро-
шие, так и дурные, зорко смотрели за провинциями. Тиберий и
Домициан были в этом отношении не менее усердны, чем Август и
Траян. По словам одного достоверного историка, Домициан так
строго наказывал виновных чиновников, «что никогда те не были
честнее и справедливее, как в его царствование» ****.
Этот бдительный и строгий надзор должен был значительно
сократить злоупотребления; хотя нельзя сказать, конечно, чтобы
он их совсем уничтожил. Совершалось еще немало насилий, осо-
бенно во вновь завоеванных областях, находившихся еще на воен-
* Тас.,Лпп., XVI, 18.
** Suet., Otho, 3.
*** Suet., Vitell., 5.
Suet., Domit., 8.
ГЛАВА
I
31
ОППОЗИЦИЯ ПРИ ЦЕЗАРЯХ
ном положении и предоставленных солдатскому хозяйничанью.
Так именно случилось с Британией: известно, что войска Клавдия
храбро завоевали ее и потом немилосердно разграбили. Речь, ко-
торую Тацит влагает в уста британского вождя Галгака27, пред-
ставляет самый горячий протест против так называемого «римско-
го мира», который писатели империи обыкновенно рисуют в таких
заманчивых красках. На основании этой речи можно было бы бес-
поворотно осудить императорскую администрацию, если бы сам
Тацит в других местах не оказался гораздо более снисходитель-
ным. Он сам возражает против обвинений Галгака и оправдывает
своих соотечественников в речи, которую он влагает в уста Цериа-
ла28. Императорский легат напоминает только что побежденным
жителям Трира о том плачевном состоянии, в каком римляне за-
стали Галлию, «истерзанную раздорами, истощенную внутренними
усобицами», призвавшую на помощь иноземцев. Рим не разрушил
ничего, что заслуживало жизни, он всюду прекратил беспорядок и
безначалие. Победители наложили на побежденных только такие
стеснения, которые были необходимы для поддержания мира; они
приняли побежденных в свои войска, лучшим из них они открыли
доступ в ряды своей аристократии; вскоре должно наступить вре-
мя, когда всех их Рим примет в среду своих граждан. Рим всюду
охраняет покой, безопасность, благосостояние; без него все снова
превратилось бы в тот хаос смут и борьбы, от которого он избавил
мир. «Если бы Рим когда-нибудь был побежден, — да сохранят
нас боги от такого бедствия! — что увидела бы земля, как не все-
общую войну народов! Восемь веков удачи и благоразумия создали
это грандиозное здание; тот, кто попытается его разрушить, сам
погибнет под его развалинами» *. По-видимому, Тацит ясно пред-
видел ту ужасающую анархию, которая должна была последовать
за падением империи.
Итак, изучение императорских учреждений и чтение римских
историков привело нас к тому выводу, что провинции были вообще
гораздо счастливее при империи, чем во времена республики; но
существуют еще более несомненные свидетельства об их процвета-
* Тас., Hist., IV, 74.
ГАСТОН БУАССЬЕ
Том 2
32
ГДЕ БЫЛИ НЕДОВОЛЬНЫЕ?
нии. Мы говорим о тех чудесных развалинах, которыми полны
Франция, Испания, Африка и Азия. Путешественники встречают
там на каждом шагу, даже в самых жалких местечках, остатки
храмов, театров, дворцов, бань, мостов, больших дорог, водопро-
водов, возбуждающих в нас сильное удивление. Почти все эти па-
мятники относятся к первым векам империи и дают нам понятие о
былом процветании этих провинций. Никогда еще мир не был если
не счастливее, то богаче: трудно допустить, чтобы города, которые
нашли достаточно средств для сооружения всех этих великолеп-
ных построек, могли быть так разорены и ограблены римскими
проконсулами, как это обыкновенно утверждают. Нам трудно от-
нестись серьезно к словам Ювенала, который говорит, что во вре-
мена Адриана, когда именно строились эти дорогие памятники, на-
селение было истощено, а побежденные народы были до такой
степени обобраны, что с них больше нечего было взять*. Гораздо
больше правды и беспристрастия в картине, которую рисует ритор
Аристид около половины II века29. «Вся земля, — говорит он, —
облачилась в праздничное одеяние; она сбросила свое старое бое-
вое убранство и грезит только о роскоши, украшениях и всякого
рода удовольствиях. Старинные распри между городами прекрати-
лись: теперь они соперничают друг с другом только в великолепии
и пышности, каждый стремится быть красивее своего соседа. Все
они полны гимнасиями, фонтанами, пропилеями, храмами, мастер-
скими и школами; кажется, словно мир выздоровел после продол-
жительной болезни. Благодеяния римского управления так равно-
мерно распределены, что нельзя даже сказать, на чью долю
выпадает больше. Все города осыпаны ими, все сияют красотой и
блеском и вся земля разукрашена, точно громадный сад» **.
Конечно, это говорит ритор, и можно было бы подумать, что,
верный своим привычкам, он преувеличивает и декламирует, если
бы мы не имели официального документа, который вполне под-
* Juv., VIII, 108.
** Л. Фридлендер, у которого заимствована эта цитата, в своей Картине рим-
ских нравов от Августа до Антонинов дает весьма любопытные доказательства
такого процветания провинций во времена империи. См. 3-й том французского пе-
ревода, в особенности кн. IX, гл. 1.
ГЛАВА
I
33
ОППОЗИЦИЯ ПРИ ЦЕЗАРЯХ
тверждает его слова: это переписка Плиния с Траяном в то время,
когда Плиний был правителем Вифинии30. Здесь мы видим, что
все города Вифинии наперерыв стараются украситься. Жители
Прусы хотели построить бани, «великолепие которых соответство-
вало бы красоте города и блеску эпохи»; жители Синопы провели
воду с расстояния более чем за 20 километров от города. В Нико-
медии водопровод стоил около семи миллионов франков, и, рань-
ше чем он был окончен, затеяли строить другой и даже хотели
начать третий. В Никее строили в одно и то же время театр, на
который затратили уже два миллиона, и громадное здание гимна-
сия, которое наверху должно было быть украшено таким высоким
портиком, что стены в семь метров толщиной казались недостаточ-
но прочными, чтобы выдержать его. В этих тратах было, конечно,
много излишеств, вкус же к роскоши со временем мог подорвать
средства городов; но во всяком случае он доказывает, как богата
была в данный момент империя. Все источники согласны в этом, и
письма Плиния подкрепляют свидетельства надписей. Эти письма
показывают также, с каким неутомимым рвением некоторые импе-
раторы заботились о хорошем управлении провинциями. Ничто не
ускользает от внимания Траяна: он получает сведения обо всем.
Его интересуют дела, касающиеся самых мелких городков; он хо-
чет знать их нужды и справляется о состоянии их финансов; он
приказывает докладывать о всех жалобах населения и следит даже
за судебными процессами. Правители провинций спрашивают его
о самых ничтожных, на наш взгляд, делах, и он дает им свои ре-
шения с такой быстротой и благоразумием, что вызывает у нас
удивление. Эта бдительная администрация императоров всюду
обеспечила общественную безопасность. В продолжение целого
столетия, за исключением разве отдаленных границ, во всей импе-
рии царствовал мир. Благодаря этому продолжительному спокой-
ствию, завершилось слияние различных народностей, входивших
в состав империи. Самые замкнутые национальности начали усту-
пать римскому влиянию. Целые народы добровольно отказывались
от своего наречия и перенимали язык победителей; кельтское и
пуническое наречия сохранились только в глухих деревушках31,
между тем как в городах всюду водворился латинский язык и
ГАСТОН БУАССЬЕ
Том 2
34
ГДЕ БЫЛИ НЕДОВОЛЬНЫЕ?
вскоре сделался языком всей Западной Европы. Никогда еще не
была так близка к осуществлению мечта философов о всемирной
империи, обнимающей все человечество. Это было, во всяком
случае, величественное зрелище, способное поразить просвещенно-
го наблюдателя. Плутарх32 называл Рим «святым и добродетель-
ным божеством» и благодарил его за объединение всех народов.
«Рим, — говорил он, — подобен неподвижному якорю, на кото-
ром держатся судьбы человечества среди колеблющего их вихря»*.
Таким образом, даже легкомысленная и насмешливая Греция, упо-
енная собственными достоинствами и презиравшая остальные на-
роды, даже она гордилась своим новым отечеством, которое хотя
и было навязано ей путем завоевания, но с которым примирили ее
несомненные выгоды. Повсюду наслаждались драгоценным пре-
имуществом мира и безопасности, столь мало известным в прежние
времена, и население было признательно той власти, которая обес-
печила ему пользование этими благами.
III
Муниципии. — Общий характер римской
администрации. — Внутреннее управление муниципиями. —
Свобода выборов. — Обязанности должностных лиц. — Процветание
муниципиев при цезарях. — Чем привлекали в те времена муници-
пальные должности? — Муниципии ничего не потеряли от
падения республики и охотно мирились с империей.
Не следует ограничиваться все же общими местами; войдем в
некоторые подробности, чтобы яснее представить себе, как управ-
ляли императоры государством и какие чувства питало к ним на-
селение. Ничто не введет нас лучше в эту область, как беглый
очерк управления и жизни римского муниципия в первом веке.
Обычные представления на этот счет далеко нельзя назвать
вполне правильными. Когда говорят о римской администрации
времен империи, у всех тотчас встает перед глазами картина тяго-
стного деспотизма и подавляющей централизации. Но такое пред-
ставление равнозначно смешению разных местностей и разных
* Plut., De fort. Roman., 316.
ГЛАВА
I
35
ОППОЗИЦИЯ ПРИ ЦЕЗАРЯХ
эпох: деспотизм существовал только в Риме, а централизация на-
ступила гораздо позднее. Когда Рим покорил весь тогдашний мир,
он вовсе не так жестоко обращался с побежденными, как обычно
предполагают. Беспощадный во время борьбы, он становился
опять снисходительным после победы, если только ему не угрожа-
ло это никакой опасностью. Римляне были слишком тонкими по-
литиками, чтобы прибегать к бесполезным жестокостям. Обыкно-
венно они требовали от покоренных народов лишь таких жертв,
которые были необходимы для упрочения завоевания. Они не ка-
сались ни туземных обычаев, ни религии; они щадили их нацио-
нальную гордость — это последнее утешение побежденных; отно-
сились с уважением к их историческим воспоминаниям. «Чтите
минувшую славу, — пишет Плиний одному правителю провин-
ции, — и ту старину, которая делает людей почтенными, а города
священными. Всегда учитывайте древность, великие подвиги, даже
исторические легенды. Никогда не оскорбляйте ничьего достоинст-
ва, чувства свободы и даже тщеславия» *. Римское владычество не
было, следовательно, таким мелочным, какшм часто бывает господ-
ство чужеземцев. Римляне очень хорошо понимали, что нельзя уп-
равлять целым миром против его воли, поэтому они старались за-
ставить признать свой авторитет, как можно меньше давая его
чувствовать; никогда римляне ничего не разрушали ради страсти к
разрушению и никогда не уничтожали того, что могло быть сохра-
нено без всякой опасности. Всюду подавляя национальную само-
стоятельность, Рим везде, где было возможно, поддерживал мест-
ное самоуправление, а за него-то больше всего и держались
покоренные народы. Мы думаем поэтому, что многие из них, у
которых национальные связи не были особенно прочны, почти не
заметили покорения. Даже в странах, поставленных в худшее по-
ложение, города продолжали управляться сами собой, с тем един-
ственным ограничением, что их решения и сметы расходов на об-
щественные постройки и празднества должны были утверждаться
римским наместником — это почти такие же права, какими поль-
зуются современные французские общины, — многие же города
* Plin., Epist., VIII, 24.
ГАСТОН БУАССЬЕ
Том 2
36
ГДЕ БЫЛИ НЕДОВОЛЬНЫЕ?
были освобождены даже и от такого надзора. Их называли воль-
ными городами, и они действительно были таковыми. При самом
завоевании давление Рима сказалось в них только передачей вла-
сти в руки аристократии; по собственному опыту он недоверчиво
относился к неустойчивому народному правлению*, но, совершив
этот переворот, он предоставлял городам управляться, как им за-
благорассудится .
Итак, Риму совершенно нельзя приписать ребяческой страсти
все регламентировать и все разрушать ради того только, чтобы все
перестраивать сызнова и отвергать все, что не было заведено им
самим. Его нисколько не раздражало существование в Афинах ар-
хонтов, в Неаполе демархов, в Карфагене суффетов; Сицилии он
предоставил руководиться законами Гиерона, Египтом он управ-
лял по уставам Птолемеев 33. Он вовсе не хотел навязать миру од-
нообразного устройства и не пытался насильственно объединить
различные народности. Правда, это объединение со временем про-
изошло, но нетрудно доказать, что оно совершилось без всякого
принуждения, что к этому объединению побежденные народы
стремились гораздо больше, чем победители, что оно было не
столько делом правительства, сколько делом самого народа. Раз-
личные народы очень скоро почувствовали такое влечение к рим-
скому гражданству, что некоторые из них обратились за противо-
действием этому влечению к помощи самих римлян. Германцы,
инсубры, гельветы и другие варварские племена Галлии в догово-
рах с римлянами ставили условие, чтобы никому из них не давали
прав римского гражданства, даже если они сами будут об этом
просить**, — настолько они сознавали, что не в силах устоять
против этого соблазна! Однако эти предосторожности оказались
напрасными: мы видим, как всюду покоренные племена с удиви-
тельною легкостью бросают свои национальные обычаи и отрека-
ются от своих законов.
* Еще Цицерон полагал, что городам в провинции лучше всего управляться
аристократией: cut civitates optimatium consiliis administrentur* (Ad Quint., I, 1,
25).
** Cic., Pro Balbo, 14.
ГЛАВА
‘ I
37
ОППОЗИЦИЯ ПРИ ЦЕЗАРЯХ
Таким образом, в империи устанавливается мало-помалу неко-
торое единообразие; как мы видели, оно было результатом не пра-
вительственного давления, а добровольного стремления народов.
Напротив, Рим одно время пытался даже противодействовать этим
стремлениям. Национальная гордость его оскорблялась теми урод-
ливыми подражаниями, с помощью которых побежденные думали
сравняться с победителем. Так, например, вместо того, чтобы на-
вязывать всем употребление латинского языка, римляне на первых
порах смотрели на него, как на привилегию, которой они награж-
дали только некоторые народы, запрещая пользование им недостой-
ным по их мнению*. Позднее, когда силою вещей эти различия
потеряли всякий смысл, когда всюду подражали римским порядкам
и весь Запад говорил на латинском языке, переписка Плиния с
Траяном показывает, как добрые государи не только не стремились
расширять свою власть за счет местных вольностей, но всячески
оберегали своеобразные законы и привилегии каждого города.
Итак, не по вине одних римлян установилось тогда в империи
известное единообразие; оно зачастую подготовлялось помимо них
и часто даже вопреки их воле. Первые императоры старались вве-
сти единство только там, где оно было действительно необходимо
для существования столь великой нации. Они сосредоточивали в
своих руках управление государственными делами и командование
войсками; они оставляли за собой право чеканить монету с изобра-
жением цезаря, требовали, чтобы меры и вес проверялись римски-
ми эдилами по образцам, хранившимся на Капитолии; они запре-
щали враждующим между собой соседним городам разрешать
ссоры насилием, как это было прежде; они сами разбирали эти
распри и выносили окончательный приговор. Что же касается
внутреннего управления, то они вмешивались сюда лишь в том
случае, когда это было необходимо в интересах общественного спо-
койствия.
Нельзя сказать, конечно, чтобы все города пользовались оди-
наковыми правами. Надзор за городами со стороны центрального
* Т. Liv., XL, 42: «Cumanis ео anno petentibus permissum ut publice latine
loquerentur et praeconibus latine vendendi jus esset».
ГАСТОН БУАССЬЕ
Том 2
38
ГДЕ БЫЛИ НЕДОВОЛЬНЫЕ?
правительства или его уполномоченного, пропретора или прокон-
сула, был тем строже, чем дальше они отстояли от столицы или
от Италии и чем меньше прав получили они в момент завоевания
или после присоединения; но почти все муниципии, колонии, воль-
ные, союзные и покоренные города управлялись по своим собст-
венным законам, сами избирали своих магистратов, сами заведы-
вали городскими делами. Можно сказать, по-видимому, что мир
редко пользовался такой муниципальной независимостью, как во
времена деспотизма цезарей, столь тяжело отзывавшегося на жи-
телях Рима.
Посмотрим теперь, как управлялись города, пользовавшиеся
правами гражданства, то есть колонии и муниципии. Городские
дела обсуждались и решались сенатом, состоявшим из определен-
ного числа членов, которые назывались декурионами. В состав се-
ната входили самые влиятельные лица города; они имели почти те
же полномочия, как и римский сенат, от которого муниципальный
сенат перенял имя, стараясь перенять также и его величие. Испол-
нительная власть находилась в руках небольшого числа ежегодно
сменявшихся магистратов. В колонии Помпеи, которая нам извест-
на лучше других, важнейшими чиновниками были так называемые
duumviri jure dicundo. Само название указывает на обязанности
этих лиц: их было двое, как и римских консулов, подобно послед-
ним они председательствовали в сенате и чинили суд. За ду-
умвирами следовали два эдила, на которых было возложено на-
блюдение за рынками, поддержание общественных памятников,
полицейский надзор за улицами и площадями. Еще ниже эдилов
во многих городах было по два квестора, которые заведовали го-
родскими доходами и наблюдали за расходами. Таков был обыч-
ный состав городских магистратов, менявшихся ежегодно. Были
еще и другие, которые избирались время от времени для некото-
рых чрезвычайных случаев. Так, каждые пять лет в империи про-
изводилась всеобщая перепись населения. Это был торжественный
акт, сопровождавшийся религиозными обрядами и роскошными
празднествами. В Риме перепись производилась самим императо-
ром, который считал себя преемником республиканских цензоров.
В провинциях не создавали в этом случае особой должности, так
ГЛАВА
I
39
ОППОЗИЦИЯ ПРИ ЦЕЗАРЯХ
как муниципальная администрация вообще не любила увеличивать
число своих чиновников; эту важную операцию поручали здесь
очередным дуумвирам, которые, выполняя тогда новую обязан-
ность, получали и новое имя. Для обозначения того чрезвычайного
полномочия, которым они облекались раз в пятилетие, к их обыч-
ному титулу прибавляли слово quinquennalis. Попасть в число ма-
гистратов-квинквенналов было не малой честью. Обязанности их
заключались не только в переписи граждан: подобно римским цен-
зорам, они должны были составлять еще и список сенаторов. Они
вносили в него видных лиц города, которых находили наиболее
достойными этой чести, сообразуясь с требуемыми законом усло-
виями. Эти требования нам уже известны: чтобы попасть в декури-
оны, нужно было достигнуть известного возраста — именно трид-
цати лет при Юлии Цезаре, двадцати пяти — со времен Августа.
Позднее стали требовать известного имущественного ценза, высота
которого колебалась, смотря по значению города: в Комо, на-
пример, надо было иметь только 100 000 сестерциев (20 000 фран-
ков) *34. Из кандидатов безусловно исключались банкроты, лица,
осужденные за преступления, считавшиеся опозоренными, или за-
нимавшиеся предосудительными профессиями, например те, кто
были комедиантами или обучали гладиаторов. Что же касается
торговцев живым товаром (проститутками), уличных разносчиков
и прислуги при похоронных процессиях, то их можно было пред-
лагать только при условии отказа от их занятий. Составив список,
квинквенналы вырезали его на медной доске и вывешивали на фо-
руме на видном месте, чтобы всякий мог с ним ознакомиться. Эта
таблица называлась куриальной таблицей, album curiae. Случай
сохранил нам один такой список города Канузия 35; из этого списка
видно, кто входил в состав сената этого городка. В начале табли-
цы, впереди имен декурионов, стоят несколько именитых особ, ко-
торые носят титул покровителей или защитников города (patroni
civitatis). Такие лица в каждом муниципии были двоякого рода.
Одни были прежние магистраты, с честью прошедшие муници-
пальную служебную карьеру; они несколько раз побывали в дуум-
* Plin., Epist., I, 19.
ГАСТОН БУАССЬЕ
Том 2
40
ГДЕ БЫЛИ НЕДОВОЛЬНЫЕ?
вирах или квинквенналах и заслужили в этом звании признатель-
ность своих сограждан. Так как дальнейшего продвижения по
службе город уже не мог им предоставить, то он давал самое боль-
шее, что мог: почетное звание патрона, которое делало их безус-
ловно первыми лицами в городе. Другой разряд патронов стоял
вдалеке от городского управления: он состоял из влиятельных
особ, близких к императору и могущих при случае оказать городу
важные услуги. Они должны были защищать интересы города пе-
ред центральной властью, когда ему угрожала какая-нибудь опас-
ность. В воздаяние за эти ожидаемые или оказанные услуги город
осыпал их почестями. Постановление об избрании таких патронов
всегда составлялось в самых лестных выражениях, а для вручения
его отправлялась особая торжественная депутация, самое же по-
становление вырезалось на чем-либо и выставлялось у дверей пат-
рона*. После патронов таблица Канузия перечисляет действитель-
ных декурионов по степени их значения; оканчивается она
именами нескольких молодых людей (praetextati), сыновей влия-
тельных фамилий, которым дозволялось присутствовать на заседа-
ниях сената, чтобы приобрести навык в делах к тому времени, ког-
да они по возрасту могли бы принять в них участие. Это были
кандидаты на декурионские вакансии. В Канузии двадцать пять
человек были удостоены этой чести.
Особенно замечателен в муниципальном устройстве был спо-
соб избрания дуумвиров, эдилов и квесторов. Многие думают, что
со времен Тиберия народные собрания были уничтожены в про-
винциях, так же как и в Риме, и что избрание муниципальных
магистратов было предоставлено декурионам, подобно тому как в
Риме избрание должностных лиц принадлежало сенату и импера-
тору. Надо признать, что такое предположение весьма правдопо-
добно и вполне соответствует нашим представлениям об империи.
* В Риме нашли на медных пластинках постановление маленького города
Ферента об избрании Помпония Басса в патроны (Orelli, 784) 36. Этот экземпляр
был, вероятно, помещен на доме Басса. Впрочем, эти patroni не всегда были знат-
ными особами. Большие города выбирали их из сенаторов или консуляров; мень-
шие довольствовались военными трибунами или еще того ниже. Известны примеры,
когда эту честь оказывали женщинам и детям.
ГЛАВА
I
41
ОППОЗИЦИЯ ПРИ ЦЕЗАРЯХ
Но тем не менее оно оказалось ложным и должно быть отвергнуто
после находки знаменитых таблиц в Салпенсе и Малаге*37. Эти
таблицы заключают в себе законы, дарованные обоим названным
муниципиям императором Домицианом; трудно допустить, чтобы
эти законы были составлены специально для них; нужно предпо-
ложить скорее, что те же порядки действовали и во многих других
муниципиях. Упомянутые таблицы не оставляют никакого сомне-
ния в том, как избирались городские магистраты. Один из дуумви-
ров председательствовал на выборах. Кандидаты должны были за-
писываться заранее, и если их оказывалось меньше, чем вакансий,
то дуумвир пополнял список по своему усмотрению самыми имени-
тыми гражданами. Голоса подавались по куриям закрытой балло-
тировкой. Все жители принимали участие в голосовании, даже
чужестранцы, лишь бы они были римскими гражданами. В назна-
ченный день каждая курия сходилась в месте своих собраний и
приступала к выборам. Для обеспечения их правильности прини-
мались самые мелочные предосторожности. «Около урны каждой
курии, — говорил закон, — должны находиться для наблюдения
за выборами и счета голосов три гражданина данного муниципия,
но только из другой трибы. Каждый из них должен предваритель-
но присягнуть, что будет действовать по совести и вести точный
счет всем голосам. Кандидатам также необходимо разрешить при-
сылать от себя людей для наблюдения за различными урнами; и
все эти лица, как назначенные властью, так и присланные кан-
дидатами, могут голосовать в той курии, где они находятся, и го-
лос их должен иметь такое же значение, как если бы он был подан
в курии, к которой они действительно принадлежат». Эти предо-
сторожности показывают, что население было отлично знакомо с
практикой всеобщего голосования. Далее закон определяет со все-
ми подробностями, как подсчитывать голоса в каждой трибе и кого
следует считать избранным, если несколько кандидатов получили
одинаковое количество голосов. Закон обязывает, наконец, из-
бранного кандидата представить достаточные гарантии ответствен-
* См. Corp. insc. lat., II, 1963, и новые таблицы, открытые в Осуне и опуб-
ликованные в Ephemeris epigraphica, II, 3. Жиро (Giraud) дал перевод и коммента-
рий этих новых таблиц в Journal des Savants, 1874.
ГАСТОН БУАССЬЕ
Том 2
42
ГДЕ БЫЛИ НЕДОВОЛЬНЫЕ?
ности за городские суммы, которыми он будет распоряжаться, и
присягнуть перед собравшимся народом «именем Юпитера, боже-
ственного Августа, божественного Клавдия, божественного Веспа-
сиана, божественного Тита, гением императора Домициана и пена-
тами, что он будет исполнять все, что ему предписывают законы
города, и никогда не нарушит их предписания». По произнесении
этой присяги, его торжественно провозглашают магистратом му-
ниципия.
Так в правление Домициана жители муниципиев сами выбира-
ли свои власти. Та самая сцена народных собраний и комициев,
которые в Риме стали уже далеким воспоминанием, за несколько
верст от римских стен была живою действительностью. Лестно бы-
ло состоять магистратом хотя бы и безвестного городка, так как
выбор являлся свободным волеизъявлением местного населения.
Поэты напрасно выражались с таким презрением о нищих прето-
рах в Фундах или оборванных эдилах в Улубрах * 38: в конце кон-
цов, гораздо почетнее было быть выбранным своими сограждана-
ми, чем заслужить милость такого императора, как, например,
Тиберий или Нерон. Вот почему так добивались магистратур в му-
ниципиях. Честолюбие разгоралось и завязывалась ожесточенная
борьба. Римляне, склонные к насмешке, называли эти избиратель-
ные сцены бурями в стакане воды (fluctus in simpulo)**. Но и
действительно это были бури. Иногда в дело замешивался подкуп,
и партии до такой степени раздражались, что за невозможностью
соглашения им приходилось обращаться к императору с просьбой
назначить магистрата, которого они не могли избрать сами.
В Помпеях сохранились очень любопытные следы этой из-
бирательной горячки. За отсутствием газет, где можно было бы
выдвигать своих кандидатов и нападать на враждебных, рекомен-
дации и порицания запросто писались на стенах. Этот обычай
был до такой степени распространен, что в некоторых местах до-
мовладельцы старались оградить белизну своих домов от пачкотни
избирательными афишами. «Прошу, — заявляли они, — ничего
* Ног., Sat., I, 5, 34; Juv., X, 102.
** Cic., De leg., Ill, 16.
ГЛАВА
I
43
ОППОЗИЦИЯ ПРИ ЦЕЗАРЯХ
здесь не писать». «Горе тому кандидату, имя которого будет на-
писано на этой стене! Пусть он провалится на выборах!» *. До-
мовладельцы Помпей были как будто покладистее**, потому что
здесь очень много нашлось таких стенных афиш, и с каждым
днем открываются все новые. Форма их довольно однообразна:
обыкновенно какая-нибудь корпорация или отдельное лицо реко-
мендуют своего избранника вниманию избирателей. Иногда прось-
ба высказывается в скромных выражениях: «Прошу вас избрать
эдилом А. Веттия Фирма; этого хочет Феликс». «Торговцы фрук-
тами желают иметь дуумвиром Голкония Приска». Иногда, на-
против, мы встречаем решительный тон людей, считающих себя
влиятельными и уверенных, что их пример увлечет многих: «Фирм
голосует за Марка Голкония», «Рыбаки выбирают Попидия Ру-
фа». Не забывают тут упомянуть и о достоинствах рекомендуемого
кандидата. Его сторонники всегда утверждают, что это человек
выдающийся, честный, достойный той должности, которой доби-
вается, что он рожден для блага страны и так далее. «Мы на-
зываем, — говорит Сенека, — всех кандидатов честными людь-
ми». Таков был обычай, и эти пристрастные характеристики
никого не могли обмануть. В Помпеях чуть не у каждого есть
свой избранник, которого он и указывает. Есть свой кандидат у
пирожников, у поваров, у'садовников, у торговцев соленьями, у
земледельцев, у погонщиков мулов, шерстобитов и, что еще уди-
вительнее, у игроков в мяч и гладиаторов. Есть также особый
кандидат у школьных учителей, профессия которых не всегда ог-
раждает их от промахов и орфографических ошибок***. Наконец,
есть свой кандидат и у женщин, которые присоединяются к мужь-
ям или к сыновьям, а иногда решаются и лично от себя назвать
имя своего кандидата, зачастую весьма решительным тоном:
* Orelli, 6976.
** Однако были и в Помпеях люди, которых выводила из себя страсть писать
на стенах; один из них выразил свое недовольство таким двустишием:
Admirer, о paries, te non cecidisse minis
Qui tot scriptorum taedia sustieneas
(Corp. insc. lat., IV, 1904) 39.
*** Corp. insc. lat., IV, 698: «Valentinus cum discentes suos rogat» 40.
ГАСТОН БУАССЬЕ
Том 2
44
ГДЕ БЫЛИ НЕДОВОЛЬНЫЕ?
«Hilario ciim sua rogat», «Sema cum pueris cupit», «Fortunata
cupit», «Amimula facit», и т. п.41 Очевидно, женщины в Помпеях
не имели права голоса, так же как и гладиаторы; тем не менее
у них были свои кандидаты и они позволяли себе рекомендовать
их законным избирателям* * ***.
Если в Помпеях и других местах так настойчиво добивались
муниципальных должностей, то отнюдь не из-за выгод. Ни один
магистрат не получал жалованья, наоборот, они сами платили, что-
бы быть избранными. Разница в этом отношении между тем време-
нем и нашим очень ясно отражается в значении, которое имело
слово гонорар тогда и теперь. В наше время гонорар означает жа-
лованье, которое платится за общественную службу; тогда оно
обозначало сумму денег, которую всякий избранный должен был
заплатить за честь своего избрания, honoraria surnma. Эта сумма,
величина которой изменялась смотря по значительности города”,
была еще самою незначительною частью расходов, связанных с
получением магистратского места. К получившему голоса сограж-
дан предъявлялись и другого рода требования. Не слишком бога-
тые люди в самых мелких муниципиях угощали своих избирателей
подогретым вином и пирогами. С утра до ночи бедный люд мог
питаться на счет своего эдила и дуумвира. «Друг, — читаем мы в
одной надписи, — требуй пирогов и вина, тебе будут давать до
шестого часа. Пеняй на себя, если запоздаешь» Конечно, с де-
курионами обращались лучше, чем с простым народом. Их пригла-
шали на публичный обед и доставляли случай населению погля-
деть на них во время парадного стола. Иногда эту щедрость
распространяли и на весь народ; по окончании же обеда раздавали
* Генцен (Henzen) полагает, что эти избирательные афиши писались не
столько по прямому желанию граждан, сколько по желанию самих кандидатов,
которые надеялись подогреть этим путем усердие избирателей. Судя по тому, как
составлены эти афиши, можно было подумать, что все они принадлежат одной руке.
Несомненно были избирательные каллиграфы, которые в подходящий момент пред-
лагали свои услуги всем кандидатам. См. Corp. insc. lat., IV, стр. 10.
*’ В маленьком африканском городке Каламе гонорарная сумма за высшие
должности была, по-видимому, 3000 сестерциев (600 франков).
*** Orelli, 7083: «mulsum, crustula, municeps, petenti in sextam tibi dividentffr
horam. De te tardior aut piger querere».
ГЛАВА
I
45
ОППОЗИЦИЯ ПРИ ЦЕЗАРЯХ
всем присутствующим деньги: каждый получал сообразно тому по-
ложению, которое он занимал в городе. Декурионам давали по 20
сестерциев (4 франка), членам разных религиозных и коммерче-
ских ассоциаций (augustales, mercuriales) по 10 сестерциев (2
франка), а всем остальным гражданам по 8 сестерциев (1 франк
60 сантимов) * ** *** ****. Но больше всего народ дорожил разного рода иг-
рами, которые приходилось оплачивать магистратам. Нужно было
устраивать скачки, борьбу атлетов, бой гладиаторов или, наконец,
все эти зрелища вместе. Во время выборов словно первым долгом
богатого человека считалось тогда разоряться на угощение и раз-
влечение своих сограждан.
Однако подобная щедрость была еще недостаточна, если кан-
дидат хотел затмить своих соперников и вполне ублаготворить из-
бирателей. Помимо праздников и пиршеств народ требовал также
более серьезных и прочных благодеяний: обыкновенно магистрат
предпринимал на свой счет общественные работы. Иногда он стро-
ил или исправлял дороги на протяжении нескольких миль; если
при этом дороги замащивались новым камнем, а не мусором от
старых развалившихся построек, то он специально упоминал о
данном факте **. Иногда магистрат проводил воду в свой муници-
пий, устраивал водоемы на улицах и площадях и даже, за некото-
рую плату, проводил трубы в частные дома ***. Чаще всего он при-
нимался за постройку или реставрацию какого-нибудь памятника;
самые лучшие памятники, открытые в Помпеях, например, храмы
Фортуны и Исиды, портики и театр, были созданием частных лиц.
Одна надпись в Остии 42 сообщает, что такой-то магистрат кроме
публичных угощений, денежных раздач и всевозможных зрелищ
за свой счет замостил длинную улицу, выстроил или поправил
пять храмов, воздвигну л на рынке одно из тех небольших зданьиц,
где помещали официальные эталоны веса, а на форуме — мрамор-
ную трибуну "**.
* Orelli, 3858.
** Orelli, 3316: «silicibus е montibus excisis non e dirutis monumentis».
*** Orelli, 5326.
**** Orelli, 3882.
ГАСТОН БУАССЬЕ
Том 2
46
ГДЕ БЫЛИ НЕДОВОЛЬНЫЕ?
Вероятно, и в остальных муниципиях империи делалось то же,
что в Остии и Помпеях; всюду считалось долгом чести для богатых
граждан украшать город, избравший их в магистраты. Большая
часть памятников, красовавшихся тогда в провинциях и до сих пор
еще удивляющих своими развалинами, были воздвигнуты именно
таким образом и ничего не стоили как государству, так и муници-
пиям. Императоры всеми силами поощряли эту щедрость. Римляне
всегда любили пышность: вкус ко всякому внешнему блеску со-
ставлял их характерную черту; императорское правительство до-
рожило этой наклонностью еще больше, нежели республика, бла-
годаря обычному пристрастию монархических правительств к
пышности и блеску. Законами строго преследовалась покупка ста-
рых зданий на слом и употребление в дело этого материала. С
редким пылом преследуя такую, по тогдашнему выражению,
позорную и кровавую торговлю (foedum, cruentuni genus
negatiationis), эти законы стремятся не только к охране памятни-
ков старины: их основная задача — удалить с глаз развалины, ко-
торые могли бы недоброхотов навести на мысль, будто империя не
пребывает в полном благоденствии. Эти ревниво оберегаемые зако-
ном памятники лучше всего могли свидетельствовать о всеобщем
благоденствии *; вот почему законы охраняли их с таким усердием.
Всякий раз, когда империя оправлялась после гражданских смут,
нарушавших общественную безопасность, первым делом нового
государя было исправление зданий, пострадавших в смутное вре-
мя, и сооружение новых. Так поступали Август, Веспасиан и Нер-
ва43; последний даже произнес речь, очень понравившуюся Пли-
нию, где он старался побудить всех к щедрости, и сам первый
подал пример **. Богатые люди подражали государю; они усердно
пользовались этим разорительным, но верным средством, чтобы
завоевать расположение сограждан и милость императора. Так ма-
ло-помалу вся империя покрылась роскошными памятниками.
Внушаемое ими удивление еще более возрастает, если вспомнить,
что общественной казне они, конечно, ничего не стоили, а воздвиг-
Orelli, 315: «monumenta quibus felicitas orbis terrarum splendet».
** Plin., Epist., X, 24.
ГЛАВА
I
47
ОППОЗИЦИЯ ПРИ ЦЕЗАРЯХ
нуты частными лицами. За большими городами тянулись жалкие
местечки: соседние с Вероной или Нимом деревушки старались
воспроизводить у себя их памятники, точно так же, как и Верона
и Ним копировали памятники Рима. Везде строили театры, храмы,
водопроводы. Одна надпись сообщает нам про маленький горо-
дишко, затерявшийся среди Апеннин, имя которого не попадается
ни у одного древнего или современного географа, что он поправил
одновременно цементную кладку своих стен, храм и портик *. Тай-
на поражающего нас великолепия заключается именно в том, что
всякий принимал здесь участие: вся тяжесть расходов на полезные
работы и дорогие постройки не ложилась исключительно на госу-
дарство или общину, так как большую часть этих расходов брали
на себя частные лица. Последние тратили свои громадные состоя-
ния, чтобы оставить прочную память о своем общественном служе-
нии; каждый старался превзойти других, и это соревнование шло
на общую пользу.
Все эти громадные траты муниципальных магистратов не всег-
да обезоруживали, однако, недовольных избирателей. Среди
граждан, которых так усердно кормили и развлекали, для которых
строили великолепные здания, всегда находились ворчуны. Щед-
роты какого-нибудь эдила' или дуумвира они подвергали невыгод-
ному сравнению с расходами их предшественников. Сколько бы ни
тратились на них, они всегда находили, что вино и пироги могли
бы быть вкуснее, гладиаторов больше, а здания великолепнее.
Этих людей нельзя было удовлетворить даже собственным разоре-
нием и они нисколько не стеснялись высказывать свое недовольст-
во. В Улубрах найдена надпись, которая заключает в себе имя
одного магистрата, а рядом с ним другой рукой высечены слова:
«это мошенник» **. В сатире Петрония есть очень забавное изобра-
жение одного из таких критиков маленького городка. Портрет на-
писан с натуры и до сего времени не утратил своей жизненности.
Это один из тех людей, которые во всех своих несчастьях обвиня-
* Orelli, 3270.
" Orelli. 4942.
ГАСТОН БУАССЬЕ
Том 2
48
ГДЕ БЫЛИ НЕДОВОЛЬНЫЕ?
ют власть. Если дорог хлеб, если трудно живется, если чересчур
сухо или, наоборот, чересчур сыро, — во всем виноваты эдил или
дуумвир: они в стачке с торговцами, они покровительствуют скуп-
щикам, они пренебрегают молитвами и процессиями, — словом,
это воры или безбожники. «Чтоб эдилам нашим пусто было, —
выражается гость Тримальхиона 44 на своем простонародном язы-
ке, — они, видно, с хлебопеками заодно: рука, знаешь, руку моет!
Бедный люд воет, а у тех брюханов что день, то сатурналии! Эх,
были б живы те львы, кого застал я здесь, как из Азии пришел!
То-то была жизнь... Помню Сафиния, у Старых ворот жил... В
курии примется за кого, так уж правду режет, да начистоту, без
фигур разных. И как вел дела на форуме — его издали слышно
бывало: глотка что твоя труба!... Ты поклон, он ниже, каждого по
имени приветит, точно свой брат! Вот и было тогда хлеба как гря-
зи: на грош купишь — вдвоем не слопаешь. А нынче на тот же
грош отвесят тебе вот такую фитюльку: и глянуть не на что. Ох-
хо-хо! Что день, то хуже... А все почему? Потому что эдил у нас
гроша ломаного не стоит: ему бы кошель набить потуже, а мы
околевай. Сидит себе дома, посмеивается: в сутки награбит боль-
ше, чем иному родитель по себе оставит. Да, уж я знаю, откуда у
тебя тысяча-то денариев завелась. Не будь мы хуже скопцов, мы б
тебе спесь посбили. Только уж и народ нынче: дома — лев, а чуть
за порог — лиса. Так и у меня: последнее тряпье проел, а постоит
эта голодуха, так и домишко продавать придется» *45.
К счастью, недовольные не составляли большинства. Обыкно-
венно город дорожил щедротами своих магистратов, и надписи го-
ворят нам, что он высказывал им свою признательность в очень
сильных выражениях. За вкусные обеды и зрелища горожане пла-
тили почетом и лестью. Пока щедрый магистрат был жив, его осы-
пали похвалами; по смерти ему устраивали общественные похоро-
ны, при которых сжигали часто до десяти фунтов благовоний, а
семье его отводили на краю дороги несколько футов городской
земли для надгробного памятника. Иногда город шел дальше в
* Petron., Sat., 44.
ГЛАВА
I
49
ОППОЗИЦИЯ ПРИ ЦЕЗАРЯХ
своей благодарности. После какой-нибудь выдающейся щедрости
со стороны дуумвира или квинквеннала, декурионы собирались в
храме и постановляли в честь благотворителя воздвигнуть конную
статую; в то же время народ собирался на форуме и решал поста-
вить пешую статую *. Это двойное голосование сопровождалось ги-
перболическими похвалами, постановления же составлялись в тор-
жественном и высокопарном стиле, каким в курии маленького
городка умели говорить нисколько не хуже, чем в римском сенате.
И в этом случае опять страдал кошелек того же несчастного маги-
страта. Обычай требовал, чтобы он оставался щедрым до конца:
польщенный честью, которую ему оказывали, он обязан был изба-
вить своих сограждан от издержек: honore contentus, impensam
remisit — так гласила формула. Это значит, что он сам расплачи-
вался за обе статуи и таким образом прославлял себя за свой соб-
ственный счет; далее, в день открытия статуй, он не мог не дать
общественного обеда и великолепного праздника декурионам и па-
роду. Таким образом, не истративши ни копейки, население могло
выразить свою глубокую благодарность и тем самым приобретало
право на новую щедрость своего магистрата.
Но почему же в таком случае, можем мы спросить, так упорно
добивались этих разорительных почестей? Действительно, мы с
трудом поймем это, если упустим из виду ту привязанность, кото-
рую чувствовали к своим маленьким городкам их уроженцы, нику-
да из них не выезжавшие. В те времена, когда сношения между
людьми были затруднены и кругозор уже, чувства не разбрасыва-
лись так, как теперь, и естественно, что на долю родной местности
их оставалось больше. Если стоики называли себя гражданами все-
го мира, то они приходили к этому путем чисто философской абс-
тракции; мы же все стали космополитами без всяких усилий, бла-
годаря легкости путешествий и быстроте сообщений, связывающих
все народы между собою. Жизнь наша чрезвычайно широко рас-
кинулась. Мы оставляем часть ее в тех странах, по которым путе-
шествуем; естественно, что таким образом отнимается нечто у той
* Orelli, 3856.
ГАСТОН БУАССЬЕ
Том 2
50
ГДЕ БЫЛИ НЕДОВОЛЬНЫЕ?
страны, где мы родились. Когда много читаешь и видишь, неволь-
но сравниваешь, а ничто так не портит наслаждения, которое ис-
пытываешь, и места, в котором живешь, как мысль о воображае-
мых удовольствиях и память о виденных странах. В древности,
когда люди охотнее сидели на месте, все воспоминания и привязан-
ности сосредоточивались на одном городе. Его любили тем горя-
чее, что больше нечего было любить. Даже те, которых честолюбие
заставляло покидать его и искать счастья в Риме, не забывали его.
Цицерон, будучи уже сенатором и бывшим консулом, с нежной
заботливостью занимался делами маленького городка, откуда была
родом его семья. К концу своей жизни он говорил своему другу
Аттику, указывая на Арпин46: «Вот настоящая родина моя и моего
брата. Здесь родились мы в старинной семье; здесь наши домаш-
ние боги и кости наших предков. Видишь этот дом: его построил
мой отец, и в нем он жил, занимаясь литературой. На этом самом
месте прежде стоял другой, поменьше и попроще, вроде дома Ку-
рия у сабинян47, мой дед жил в нем, когда я родился. Вот почему
всякий раз, когда я побываю снова в этих местах, в глубине моей
души просыпаются какие-то тайные чувства, которые делают эти
места для меня милее всех прочих» *. Еще сильнее привязывался
человек к своему родному городу — как бы он ни был мал и ни-
чтожен, — если он никогда не покидал его и если все честолюбие
не шло дальше скромных муниципальных должностей. Ему лестно
было пользоваться почетом и популярностью в своем городке, при-
обрести здесь громкое имя было великим счастьем. Жители Рима
охотно посмеивались над магистратами маленьких городков и их
важной осанкой; но и сами они не меньше гордились, когда в ка-
честве консулов они шли по улицам в претексте и латиклаве. Даже
простой севир (sevir) коллегии августалов, то есть нечто вроде
председателя благотворительного общества, считал себя важной
особой, когда он выступал в белой одежде, а перед ним шел его
ликтор **. Желание быть в первых рядах, стоять выше других, ко-
* De leg., II, 1.
** Petron., Sat., 65.
ГЛАВА
I
51
ОППОЗИЦИЯ ПРИ ЦЕЗАРЯХ
торое так ярко сказывалось в больших городах, едва ли было еще
не сильнее в маленьких. Так как здесь все лучше знают друг друга,
то отличия дают более осязательные поводы к удовольствию. С
наслаждением властью связывается еще приятная уверенность, что
возбуждаешь кругом чувство зависти. Правда, это удовлетворение
обходилось недешево; известно, однако, что тщеславие не скупит-
ся на траты.
Впрочем, не одно тщеславие влекло к городским должно-
стям — они доставляли и более серьезные выгоды. Для честолюб-
цев, мечтавших о блестящей карьере, эти должности были первою
ступенью к дальнейшим почестям. Сделаться первым в своем горо-
де было равносильно некоторому значению и в государстве. Ничто
не мешало сыновьям дуумвиров маленького городка, где бы они ни
родились, питать самые широкие надежды. Кого честолюбие и та-
ланты побуждали идти дальше отцов, тот мог испытать свое
счастье и нередко достигал поставленной цели. Он быстро двигал-
ся по службе в легионах, в особенности, если принадлежал к ста-
ринному и уважаемому роду. Если он был расторопен и смышлен,
то мог дослужиться до звания военного трибуна. Отсюда же пря-
мая дорога к гражданской или финансовой службе: он становился
прокуратором Цезаря или поступал в провинциальную админист-
рацию. Таким путем Ноний Бальб, заполнивший Геркуланум сво-
ими надписями, а улицы статуями48, поднялся позднее до управ-
ления Критом и Киренаикой49. Счастливцы достигали иногда и
консульства — таков, например, Агрикола, который был родом из
колонии Фрежюс50; были даже и императоры из провинциалов,
например, испанец Траян и африканец Север.
Итак, положение муниципиев в первом веке было цветущим;
в общем они ничего не потеряли с водворением империи. Правами,
которые императоры отняли у римского народа, население про-
винций совсем не пользовалось и раньше. Римским гражданам,
жившим в Помпеях, легко было примириться с упразднением на-
родных собраний на Марсовом поле, так как по дальности рас-
стояния они все равно не принимали в них участия. Древний мир
совершенно не имел понятия о народном представительстве, при
котором верховною властью, через своих выборных, пользовалось
ГАСТОН БУАССЬЕ
Том 2
52
ГДЕ БЫЛИ НЕДОВОЛЬНЫЕ?
население и столицы, и более чем скромного поселка* **. Таких
сложных форм тогда еще не знали. Поэтому жители города Рима,
которые одни могли принимать участие в верховном управлении,
утверждать законы, выбирать должностных лиц, одни и потерпели
от тирании цезарей. Республика не сумела заинтересовать про-
винциалов в центральном управлении, — естественно, что они до-
вольно равнодушно отнеслись к ее падению. Так как империя со-
хранила за ними муниципальное самоуправление и избрание
местных магистратов, то они едва заметили перемену в государ-
ственном строе; точнее, эта перемена была для них заметна лишь
по тем выгодам, которыми она для них сопровождалась. При но-
вом правительстве они стали меньше страдать от политических
смут, питали большую уверенность в завтрашнем дне, а безопас-
ность дала им богатство. Вот почему во всех этих статуях и хра-
мах, которые повсюду воздвигались в честь живых или усопших
императоров, было меньше лести, чем это принято думать. В им-
ператорах чтили сильную власть, которая заставила умолкнуть
вражду партий и дала возможность каждому в своем углу мирно
пользоваться своей свободой и своим достатком. В провинциях
всем императорам оказывали одинаковые почести, потому что ими
оказывались всем одинаковые услуги. В сущности, и дурные го-
судари также точно охраняли общественный мир, как и хорошие.
Захолустный городок в Галлии или Испании нисколько не страдал
от их безумств: до него едва ли доходил и слух о них *’; он знал
только ту попечительную власть, под защитой которой он мирно
пользовался своими муниципальными вольностями, и отнюдь не
желал ее свержения.
* Август как будто думал установить всюду нечто вроде представительного
строя. Светоний сообщает, что он дозволил декурионам италийских городов присы-
лать в Рим свои голоса запечатанными. Открывать их должны были в день народ-
ных собраний и учитывать при выборах (Suet, Аид., 46), но воспользовались ли
декурионы своим правом — неизвестно.
** Когда Филон отправился к Калигуле послом от Иудеи, там еще не слыша-
ли о жестокостях Тиберия и правление его считали таким же счастливым, как и
правление Августа (Philon, Legat., 9). «Добрые государи, — говорит Тацит, —
оказывают благодеяние всему миру, дурные же делают зло, главным образом, око-
ло себя» (Hist., IV, 74).
ГЛАВА
I
53
ОППОЗИЦИЯ ПРИ ЦЕЗАРЯХ
IV
Рим. — Как римляне отнеслись
к водворению империи? — Начало правления Августа. —
Возникновение оппозиции.
Итак, мы видели, что ни в войсках, ни в провинциях, ни в
муниципиях не было систематической оппозиции против империи.
С первого взгляда кажется, что ее не было и в столице. Если дер-
жаться на некотором расстоянии и только издали прислушиваться
к раздающимся в Риме голосам, то до нас долетит лишь общий гул
похвал. Всем императорам, и любимым и ненавистным, воздаются
неизменно одни и те же почести. Сенат изощряется в усилиях при-
думать в честь их какую-нибудь новую лесть; коллегии жрецов
поминают императора, каков бы он ни был, во всех своих мо-
литвах; когда он в отъезде, всюду воздвигаются алтари Фортуне
возвращения; стоит ему заболеть, как со всех сторон возносятся
моления Сильвану или Эскулапу51. В цирке, в театре народ при-
ветствует его бурными восклицаниями; самые именитые граждане
взбираются на скаты Палатина, чтобы приветствовать его при про-
буждении. Всюду ему воздвигают статуи, триумфальные арки, его
именем обозначают месяцы, на монетах выбивают изображения
всеобщего благоденствия. Знаменитые поэты осыпают его самыми
преувеличенными похвалами. Вергилий, еще при жизни причис-
ляя Августа к созвездиям, заявляет, что Скорпион посторонился,
чтобы дать место новому светилу. Лукан советует Нерону, когда
он станет божеством, поместиться как раз посредине неба: ведь
если он слишком надавит на одну сторону небесного свода, ось
мира согнется под тяжестью такого великого государя и мировое
равновесие нарушится. Марциал вполне серьезно задает себе воп-
рос, пользовался ли Рим когда-нибудь большей свободой и славой,
чем при Домициане52. Словом, если судить только по этому офи-
циальному энтузиазму, весь мир наслаждается счастьем, и кажет-
ся, что среди всеобщего довольства не может быть места никакой
жалобе.
Одно время этот энтузиазм был вполне искренним. Едва ли
можно отрицать, что в первые блестящие годы, последовавшие
ГАСТОН БУАССЬЕ
Том 2
54
ГДЕ БЫЛИ НЕДОВОЛЬНЫЕ?
за победой при Акциуме, империей был доволен не только рим-
ский народ, содействовавший ее водворению, но даже и аристок-
ратия, сперва боровшаяся с ней. Все эти знатные господа, очертя
голову взявшиеся за оружие, в сущности, гораздо более дорожили,
по словам Катона, своими рыбными садками, чем судьбой респуб-
лики53; вся эта молодежь, воображавшая, подобно французским
эмигрантам времени великой революции, что в лагере Помпея она
пробудет только одно лето, а к осени вернется домой есть тус-
куланские фиги54, в действительности же заброшенная военной
грозой на долгие годы далеко от родины и от привычных увесе-
лений, — вся эта молодежь была от души признательна человеку,
который позволил ей спокойно вернуться домой и возвратил ее
дворцы на Целии и Квиринале э5, ее вилле в Пренесте и Тибуре 56,
ее любимые зрелища в театре и цирке, прогулки под портиками,
вечерние гулянья на Марсовом поле и блестящие весенние празд-
нества в Байях57. Всех охватил порыв благодарности и восхи-
щения перед молодым государем, который водворил мир после
многих лет смуты. «Это божество, — твердили все вслед за Вер-
гилием, — каждый месяц нужно приносить ему новую жертву».
Благодаря этому благодетельному божеству, освободившему граж-
дан от их обязанностей, оставалось думать только об удовольст-
виях и покое. Как часто бывает после переворотов, угрожавших
существованию общества, люди неудержимо отдавались удоволь-
ствиям и жадно упивались теми житейскими благами, которых
так долго они были лишены. Можно утверждать, таким образом,
что общество, любимым поэтом которого был Овидий и для ко-
торого он написал Искусство любви 58, всецело наслаждалось на-
стоящей минутой, не жалея о прошлом и от всей души благодаря
человека, вернувшего ему эти удовольствия.
Однако всеобщее довольство продолжалось недолго. Удоволь-
ствие, в конце концов, приедается, мир наскучивает, и ничто так
не утомляет, как долгий покой. По мере того как все больше забы-
вались бури междуусобных войн, уменьшалась и благодарность к
державному избавителю. Новое поколение, родившееся после бит-
вы при Филиппах59 и не видавшее проскрипций, находило уже
меньше прелести в общественном спокойствии, которым привыкло 55
ГЛАВА
I
55
ОППОЗИЦИЯ ПРИ ЦЕЗАРЯХ
пользоваться. Эти остроумные люди, успокоившись от страхов,
снова вернулись к своим естественным наклонностям — к злоязы-
чию и фрондерству, к тому недостатку, от которого они никогда не
избавились. Империя застала общество в момент самого широкого
умственного развития, когда литература и искусство находились в
полном расцвете, — эти условия не особенно благоприятствовали
водворению абсолютной власти. Чтобы безропотно примириться с
нею, чтобы одобрять все ее распоряжения, чтобы подчиняться ее
произволу, нужно совершенно отказаться от собственного сужде-
ния, а эта добродетель плохо дается просвещенному уму. Ничто
так не благоприятствует деспотизму, как невежество; напротив,
литературные занятия развивают независимость мысли; а чем бо-
лее развит ум, тем он становится подвижнее, требовательнее и не
легко поддастся чужому руководству. К тому же Август старел; он
пережил немало семейных неприятностей, потерял своих детей и
не всегда его оружие сопровождала победа; престиж первых лет
царствования мало-помалу исчез. Восторги приелись, теперь при-
нялись критиковать и жаловаться. Что эти осуждения производи-
ли известное впечатление на общественное мнение, доказывают по-
пытки правительства заглушить их. Август, который до сих пор не
обращал никакого внимания на толки, теперь уже не был располо-
жен терпеть их: очевидно, он заметил, как они влияют на публику.
В тот день, когда он счел нужным принять строгие меры против
недовольных, родилась и оппозиция; он пытался, по крайней мере,
задержать ее дальнейший рост; он издал суровый закон против
клеветнических памфлетов, он отправлял в ссылку писателей и
жег их книги *. Эти строгости, хотя и оказавшиеся бессильными,
необходимо отметить. Они точно обозначают момент, когда в
изящном римском обществе поднялась оппозиция цезарям, не пре-
кращавшаяся до тех пор, пока не прекратилось и их господство.
Dio Cass., LV, 10; Sen., Controv., V, пред.
ГЛАВА
II
ОППОЗИЦИЯ
СВЕТСКИХ
ЛЮДЕЙ
I
Цезаризм. — Современники в принципе
не считают его деспотическим режимом. — Каким образом он
зачастую становился таковым. — Цезаризм скорее плохо ограничен, чем
неограничен. — Опасности от отсутствия определенных границ власти. —
Оппозиция причастна к недостаткам правительства. — Она не
выражалась открыто и не вылилась ни в какую
политическую организацию.
Зная, что недовольные были
только в Риме, постараемся узнать, чего они хотели, что порицали,
каким путем и в какой форме выражали свои жалобы и по-
желания. Поэтому вспомним сначала, какова была природа
императорской власти: характер власти цезарей уяснит нам и
характер оппозиции.
Точно определить понятие, называемое цезаризмом, не так
легко, как можно думать. Слово это весьма распространено, оно
ГЛАВА
II
57
ОППОЗИЦИЯ ПРИ ЦЕЗАРЯХ
ежеминутно раздается при политических столкновениях в Европе,
но правильного понятия о нем, по-видимому, не существует. Цеза-
ризм обыкновенно представляют себе разновидностью демократи-
ческого деспотизма, то есть такое абсолютное правительство, где
именем народа правит один человек, считающий себя его пред-
ставителем и избранником. Это определение справедливо лишь от-
части. Вне всякого сомнения, Юлий Цезарь был любимцем и за-
щитником римской демократии. Он охотно выставлял себя
продолжателем дела Гракхов1, он любил говорить, когда ему по-
надобился предлог для нашествия на Италию: «Я прихожу освобо-
дить римский народ от партии, которая его угнетает» *. Если бы он
успел возвести прочное здание, то, по всей вероятности, он искал
бы для него опоры во всеобщем голосовании и в народной симпа-
тии; но его ловкий племянник, который сделался истинным осно-
вателем империи 2, избрал другую систему. Он вскоре пристал к
аристократии и заявил о намерении продолжать ее политику **. Он
расточал ей милости и знаки внимания. Завоевать симпатии держа-
щегося в стороне сановника ему казалось важной победой; так, он
умолял однажды Пизона, чтобы тот удостоил принять предлагае-
мое ему консульство***3. Он подчеркивал, что управляет только
через сенат и для него****; рн хотел быть только первым из сена-
торов (princeps)\ уже один этот титул, которым его величали, ука-
зывает, какой характер старался Август придать своей власти. Его
преемник, Тиберий, был аристократ по рождению и по духу, по-
следний из Аппиев Клавдиев, в котором ожила вся гордость этого
необузданного рода*****. Простой народ отталкивал его; он даже
не брал на себя труда забавлять его, как делал Август, и очень
небрежно относился к публичным играм. Ему внушали глубокое
отвращение все эти толпы людей, простертые ниц вдоль дорог Ита-
* Caes., De bello civ., I, 22.
** Эта претензия сказывается в заботах Августа о возвращении силы всем
древним учреждениям, в покровительстве официальному культу, в запрещении рас-
пространять звание римского гражданина (Dio Cass., LVI, 33) и пр.
*** Тас., Ann., II, 34.
**** Это особенно заметно в Анкирском памятнике, где так часто повторяется
название сената и где цезарь как будто исполняет только его приказания 4.
***** Тас., Ann., I, 4: «vetere atque insita Claudiae familiae superbia».
ГАСТОН БУАССЬЕ
Том 2
58
ОППОЗИЦИЯ СВЕТСКИХ ЛЮДЕЙ
лии в ожидании его проезда, и он эдиктом приказал жителям му-
ниципиев оставаться дома, когда он путешествует *. Именно при
нем народ был лишен всякого участия в управлении: несмотря на
всегдашнюю податливость народа, у него отнимают право назначе-
ния магистратов, чтобы вручить его сенаторам. Новые императоры
уже не требуют от народа при своем восшествии на престол санк-
ции своей власти, хотя никто бы не подумал отказать им, — от-
ныне лишь сенату принадлежит обязанность придавать законную
форму провозглашению тех, кто достигал престола кознями или
насилием. Следовательно, было бы не точно сказать, что импера-
торы управляли именем народа, и называть цезаризм демократиче-
ской тиранией, как это обыкновенно делают.
Цезаризм был скорее монархическим правлением, скрывав-
шимся под республиканскими формами. Это смешение двух раз-
личных принципов было выдумано Августом, и он так гордился
своим делом, что постарался указать, с какого именно момента ве-
дет начало этот режим. «В шестое и седьмое мое консульство, —
говорит он, — подавив междоусобную войну при помощи неогра-
ниченной власти, вверенной мне с общего согласия, я передал го-
сударство из своих рук во власть сената и римского народа» **.
Однако эти слова отнюдь не следует понимать буквально. Здесь
речь идет уже не о том старом правлении, разрушенном Цезарем и
Октавианом, которое будто бы в 726 году от основания Рима 5 сно-
ва возродилось; сохранена была только его видимость, но Август
хотел, чтобы эта видимость, по крайней мере, пользовалась уваже-
нием. Он не требовал для себя никакой чрезвычайной власти; ***
он упорно отказывался от диктатуры или от пожизненного кон-
сульства и бранил народ, который однажды в театре назвал его
господином****. Но и не нося этого имени, он все же был таковым;
титулы, от которых он отказывался, нисколько не увеличили бы
его силы. Хотя, казалось, ничего не изменилось, в действительно-
* Тас., Ann., IV, 67.
Mon. Ancyr., 34: «In consulatu sexto et septimo postquam bella civilia
extinxeram, per consensum universorum potitus rerum omnium, rempubiicam ex mea
potestate in senatus populique romani arbitrium transtuli».
*** Mommsen Th. Res gestae divi Augusti. Berlin, 1865, стр. 100 и сл.
**** Suet., Aug., 53.
ГЛАВА
II
59
ОППОЗИЦИЯ ПРИ ЦЕЗАРЯХ
сти ничто не осталось по-прежнему. Сохранив прежних магистра-
тов, государь оставил им лишь тень власти, а всю фактическую ее
силу взял себе *. Еще существовали народные трибуны, но трибун-
скую власть государь заставил передать ему. Сенат назначал пра-
вителей в подчиненные ему провинции, но государь наблюдал за
чиновниками сената, как за своими собственными. Он набирал
войска и командовал ими, он решал вопросы войны и мира, он был
свободен от обязанности повиноваться законам, которые стесняли
его исключительную власть, наконец, он имел «право во всех де-
лах, частных и общественных, человеческих и божественных, де-
лать все, что считал полезным в интересах государства» **. Вот
каким образом Август «передал государство из своих рук во власть
сената и римского народа». Только льстецы или глупцы могли об-
манываться внешностью и утверждать, что он возродил прежний
образ правления ***. Другие хорошо знали, как назвать этот новый
режим, и вместе с Тацитом говорили, что империя, несмотря на
свои республиканские формы, в сущности есть не что иное, как
монархия, haud alia re romana quam si unus imperitet"**.
Однако это не была по существу и абсолютная монархия. Она
могла стать таковою и действительно часто становилась ею, но в
принципе она не должна была быть абсолютной. Таково мнение
Тацита и всех лучших умов-того времени. «Не следует смешивать
принципата с деспотизмом» — говорит Плиний *****. Теперь нам
очень трудно их разделить, и римская империя кажется нам одним
из наиболее законченных типов деспотического правления. Мы
почти не понимаем, как те, которые видели империю вблизи и
страдали от нее, могли судить о ней иначе, чем мы. Нам кажется
* Тас., Ann., Ill, 60: «sed Tiberius vim principatus sibi firmans imaginem an-
tiquitatis senatui praebebat»; и в другом месте (II, 55): «cuncta legum et
magistratuum munia in se trahens».
** Таково содержание Lex regia: «utique quaecumque ex. usu reipublicae
majestate divinarum humanarum publicarum privatarumque rerum esse censebit ei
agere facere ius potestasque sit».
*** Как это делал Веллей Патеркул, когда он говорил: «prisca ilia et antiqua
reipublicae forma revocata», II, 80.
**** Ann., IV, 33.
***** Paneg., 45. См. также Tac., Ann., I, 9: «non regno neque dictatura sed
principum nomine costitutam rempublicam».
ГАСТОН БУАССЬЕ
Том 2
60
ОППОЗИЦИЯ СВЕТСКИХ ЛЮДЕЙ
весьма странным, что Тацит заставляет говорить Гальбу6 после
правлений Тиберия и Нерона, будто «римляне не могут выносить
ни полной свободы, ни полного рабства» *. Мы не менее удивлены,
когда Дион Кассий говорит, что общение Калигулы с маленькими
восточными деспотами, находившимися тогда в Риме, производило
неприятное впечатление, «так как боялись, чтобы он не научился
от них быть тираном» ** ***. Нужно ли ему было учиться быть тира-
ном и не достаточно ли было для этого следовать примеру Тибе-
рия? Но римляне под тиранией, а иногда и под деспотией, пони-
мали такое правление, где нет других законов, кроме капризов
господина; где все преступления становятся не только возможны-
ми, но и дозволенными, раз этого хочет владыка; где обычно явле-
ние, что государи «разрушают города, убивают своих братьев, жен
и родителей» Конечно, Рим был знаком с этими преступления-
ми: императоры нс раз позволяли их себе, империя же их терпела;
но если их терпели, то одновременно и осуждали; они оскорбляли
общественное мнение, которое в душе их ненавидело и ожидало
возможности гласно заклеймить их. Самоотверженное рабство не-
которых народов Востока, отданных в добычу причудам деспотов,
которые могли все себе позволить, не встречая противодействия и
не возбуждая ропота, — вот что Тацит называл «полным рабст-
вом»; ему казалось, что Рим никогда не падал так низко. Таким
образом, наряду с тиранией цезарей, которая порой была так не-
выносима, римляне видели другую, еще более тяжелую и грубую,
где не было уже ни закона, ни общественного мнения, где насилия,
которым римляне подвергались при дурных государях и которые
они считали явлениями преходящими, были обычным и нормаль-
ным порядком вещей. Это именно делало римлян несколько более
снисходительными к тому режиму, под которым они имели несча-
стье жить; этим же надо объяснить, что они скорее готовы были
считать режим цезарей свободным образом правления **** или, в
* Hist., I, 16.
** LIX, 24.
*** Тас., Hist., V, 8: «urbium eversiones, fratrum, conjugum, parentum neces,
alia solita regibus ausi».
**** Сенека после правления Тиберия еще называет Рим liberacivitas (De ben.,
II, 12).
ГЛАВА
II
61
ОППОЗИЦИЯ ПРИ ЦЕЗАРЯХ
крайнем случае, ограниченной монархией, тогда как мы, не колеб-
лясь, относим его к разряду деспотических.
Империя могла бы, конечно, стать и ограниченной монархией.
В противовес цезарю оставалось еще достаточно живых сил, чтобы
поставить его в известные границы. Магистраты, которые не все
были назначаемы им и которые помогали ему в управлении импе-
рией, сенат, авторитет которого был древнее его собственного, об-
щественное мнение, проницательное и насмешливое, традиции,
обычаи, воспоминания о славном прошлом, требующие к себе ува-
жения по своей давности, — все это могло сложиться в определен-
ные ограничения, могло служить уздой широкой власти цезаря и
умерять ее излишества. К несчастью, эти границы были крайне
неопределенны. Насколько административные реформы Августа
были ясны и точны, настолько его политические новшества были
расплывчаты. И в один прекрасный день империя проскользнула
в республику, как метко выразился Сенека* ** ***, а утвердившись в
ней, империя не была достаточно предусмотрительна, чтобы точно
определить, что она намеревалась взять себе и что ей угодно было
оставить старым владельцам. Прежние магистраты, которые были
оставлены, не знали уже, до каких пределов простиралась их ком-
петенция ”. Если власть императора не была совсем не ограничена,
то, по меньшей мере, она была плохо ограничена: отсюда и все зло.
В Анкирском памятнике Август утверждает, что у него реальной
власти не больше, чем у прочих должностных лиц, свое же превос-
ходство над ними он приписывает лишь авторитету и нравст-
венному влиянию (dignitas)*". С внешней стороны это может
показаться мелочью, в действительности это было все. Плохо раз-
граниченная и неопределенная власть, ставшая еще более мощной
благодаря своей неясности, парализовала все остальное. Сенат,
всегда чувствуя ее над собой, не осмеливался ничего предприми-
* De clem., I, 4: <se induit reipublicae Caesar».
** Так, когда император взял себе трибунскую власть, не было издано ника-
кого закона для точного обозначения того объема власти, какой остался еще дейст-
вительным трибунам. Вот почему они и не смели ничего предпринимать. Плиний
Младший очень хвалит себя за то, что «будучи трибуном, он приписывал себе не-
которое значение». Другие полагали, что они ничего не значат, и были правы
(Plin., Epist., I, 23).
*** Мои. Ancyr., 34.
ГАСТОН БУАССЬЕ
Том 2
62
ОППОЗИЦИЯ СВЕТСКИХ ЛЮДЕЙ
мать или действовал только урывками, когда случайно более или
менее свободный голос встряхивал на миг общий сервилизм * ** ***. Са-
ми государи не были свободны от беспокойства, которое они при-
чиняли другим: вынужденные сохранять подобие свободы, чтобы
следовать раз принятой системе, они вечно боялись, как бы этой
системе не поверили всерьез**. Отсюда ясно, что они не могли
иметь той спокойной уверенности, какую в благоустроенном госу-
дарстве дает монарху сознание своих прав. Эти чередования наси-
лий и лицемерия, замечаемые в их поведении, обнаруживают не
уверенную в себе власть, в точности не знающую своих границ.
Нерон был прав, говоря, что его предшественники не сознавали
ясно, что им позволено***. Таким образом, подданные и власти-
тель, боясь друг друга, жили между собою в состоянии взаимного
недоверия и обоюдного страха. Здесь источник несчастий, пости-
гавших Рим в течение веков. Верховная власть, нс уверенная в
самой себе и всего пугающаяся, по необходимости становилась же-
стокой, ибо ничто так не толкает к зверству, как страх. Это было,
говоря словами Боссюэ7, одно из тех правительств, которые по
складу своему производят дурных государей, и естественно, что
оно произвело их больше, чем какое-либо другое.
Этому неспокойному и не уверенному в себе деспотизму соот-
ветствовала и оппозиция, расплывчатая, скрытая, более суетливая,
чем деятельная, лишенная содержания и беспринципная. Она не
велась правильно и открыто; она не исходила от какой-нибудь по-
литической организации, от сената или от народа. С народом,
правду сказать, и не считались со времен Юлия Цезаря. Народ при
Августе хотя и оставался еще довольно беспокойным, но его бун-
тарские вспышки не добивались уже ни прав, ни их увеличения;
Дион сообщает, напротив, что в один прекрасный день народ
взбунтовался, чтобы принудить Августа принять диктатуру****.
Такие легко успокаиваемые возмущения были не безвыгодны для
* Тас., Ann., XIV, 49: «libertas Tliraseae servitium aliorum rupit».
** Именно таким путем видимость свободы всегда обращалась во вред самой
свободе: «quanto majore libertatis imagine tegebantur, tanto eruptura ad infensius
servitium», Tac., Ann., I, 81.
*** Suet., Nero, 37.
**** Dio Cass., LIV, 1.
ГЛАВА
II
63
ОППОЗИЦИЯ ПРИ ЦЕЗАРЯХ
империи: они пугали миролюбивых людей и более тесно привязы-
вали их к государю, который брал на себя труд умиротворения
уличной толпы. При Тиберии назначение магистратов было предо-
ставлено сенату. Народ здесь так легко уступил, что несколько лет
спустя, когда Калигула захотел вновь созвать комиции, никто не
явился для подачи голосов, и пришлось возвратиться к тому, что
сделал Тиберий. С этих пор народ приходит в раздражение лишь
тогда, когда дорожает хлеб или игры устраиваются слишком ре-
дко. Он не заявляет более притязаний на свободу, но, когда дело
касается его развлечений, он становится неподатлив. Народ жела-
ет, чтобы его увеселяли и позволяет себе быть разборчивым в до-
ставляемых ему развлечениях. В театре он иногда бывает еще тре-
бователен и упрям; это единственное место, где он осмеливается
быть свободным. Здесь народ не всегда считает себя обязанным
льстить цезарю и не церемонится освистать гладиатора или возни-
цу, хотя бы и любимцев цезаря. В общем императоры обращаются
с народом очень снисходительно: они терпят его шалости и уступа-
ют ему, когда это возможно. Однажды народ рассердился на Ти-
берия: прекрасная статуя Лисиппа8, украшение общественных
бань, была убрана оттуда и заперта во дворце. И Тиберий, несмот-
ря на свою враждебность к черни, поспешил возвратить статую*.
Народу даже предоставлялось порой открыто высказываться, и
так как он не внушал ни подозрений, ни опасений, то его и не
наказывали за свободу речей. Калигула, любивший наряжаться
богом и выставлять себя на поклонение набожных людей рядом с
Юпитером в одной из ниш Капитолия, заметив однажды смеявше-
гося галла, спросил его, какое впечатление он производит на него.
«Впечатление большого глупца», — отвечал галл **. Его слова бы-
ли пропущены мимо ушей: это был сапожник, а чтобы возбудить
опасение, нужно было происходить из хорошего рода ***. Впрочем,
хорошо было известно, что, несмотря на мимолетные вспышки,
народ охотно мирился с империей. Он помогал ее возникновению,
* Plin., Hist, nat., XXXIV, 8 (19).
** Dio Cass., LIX, 26.
*** Тацит рассказывает о важном лице, только потому избежавшем жестокости
Нерона, что он был не из старинной знати {Ann., XIV, 47).
ГАСТОН БУАССЬЕ
Том 2
64
ОППОЗИЦИЯ СВЕТСКИХ ЛЮДЕЙ
он извлекал из нее значительную выгоду, и императорам нечего
было отыскивать здесь недовольных.
Сенат больше всего пугал императоров. Он еще сохранял
часть своего престижа, и глаза всей империи были обращены на
него. Что еще более придавало ему весу в общественном мнении,
так это те знаки почтения, которые усердно расточали ему сами
императоры. Август и Тиберий осыпали его милостями: они стара-
лись казаться лишь слугами сената. Поэтому и большинство совре-
менников, издали наблюдавших за положением вещей и судивших
на основании одной внешности, считали сенат в действительности
всемогущим; он был для них, по словам Отона9, глава и честь
империи*. Видя такое уважение к сенату, императоры стали боять-
ся его, а так как они могли давить его безнаказанно, то его и не
щадили. Их гнев падал всегда на сенат, и их тирания находила
себе жертвы только между сенаторами. Эти несчастные, всегда
чувствуя себя обреченными, проводили свою жизнь в постоянном
страхе. Так один сенатор даже умер от страха в самом сенате, ус-
лышав несколько слов от Тиберия. От таких запуганных людей
нельзя было ожидать открытого сопротивления. И действительно,
сенат ни разу не воспротивился воле императора. Его члены обыч-
но соперничали между собою в лести. «Ни один самый обыкновен-
ный, самый ничтожный вопрос не обсуждался, — говорит Плиний
Младший**, — без того, чтобы каждый сенатор, призванный
высказать свое мнение, не делал бы хвалебного отступления в сто-
рону цезаря. Шла ли речь об увеличении числа гладиаторов или
учреждении ремесленной школы, мы, словно речь шла о состояв-
шемся расширении пределов империи, вотировали триумфальные
арки изумительной величины и надписи, которым не хватало места
на фронтонах храмов».
Но как только император умирал, сенат подымал голову: он
опрокидывал его статуи, предавал проклятию его память, чтоб ото-
мстить за долгое рабство. Новый государь, считая лестным для
себя поругание предшественника, не препятствовал в этом сенату.
Тогда сенаторы иногда шли дальше: в горячке мщения они прини-
* Тас., Hist., I, 84.
** Plin., Рапед., 54.
ГЛАВА
II
65
ОППОЗИЦИЯ ПРИ ЦЕЗАРЯХ
мались за любимцев умершего цезаря; они присваивали себе право
преследовать и судить их. Поощряемые честными гражданами, ко-
торые одобряли такое пробуждение силы, сенаторы как будто хо-
тели восстановить свой прежний авторитет*; но новый император
обыкновенно не имел охоты поощрять подобные действия и сразу
же давал понять это. Обыкновенно одним своим словом он охлаж-
дал весь этот пыл. Сенат по своей привычке повиновался первому
знаку свыше и, безропотно подчиняясь, вновь начинал трепетать и
раболепствовать.
II
Оппозиция в Риме. — Пиры. —
Кружки. — О чем разговаривали в римском большом свете. —
Различные приемы, к каким прибегала оппозиция,
смотря по времени.
И все же именно между этими робкими магистратами и испу-
ганными вельможами было больше всего недовольных. В сенате
они расточали императору лесть и соперничали между собою в ни-
зостях, но говорили иное, когда они думали, что их не слышат.
Надписи и медали нам сохранили воспоминание о тех лживых ти-
тулах, которыми они осыпали даже самых дурных государей; ин-
* После смерти Тиберия они уничтожили его завещание, подобно тому как
Парижский парламент отменил завещание Людовика XIV (Dio Cass., LIX, 1). Ког-
да стало известно, что Нерон покончил с собой, по городу рассыпались люди, ук-
расившие себя фригийскими шапочками (pileus) в знак освобождения Рима. Сенат,
набравшись смелости, тем более что новый государь отсутствовал, поспешил вер--
нуть себе одну из старинных привилегий, отнятых у него империей: он приказал
отчеканить золотую и серебряную монеты (ему оставлена была только медная). До
нас дошло несколько таких монет, и с первого взгляда они кажутся весьма смелы-
ми. Некоторые из них имеют надпись Libertas р. г. restitute и изображение pileus
между двумя кинжалами; они вполне походят на те монеты, которые выпустил Брут
после убийства Цезаря. Отсюда некоторые исследователи заключают, что сенат пы-
тался в этот момент восстановить республику (см. статью герцога де Блака [de
Blacas] в Revue de numismatique, 1862, стр. 197-234). Но это слишком смелый
вывод. Не надо забывать, что сенат признал Гальбу без всяких затруднений. Ре-
спубликанскому же девизу на имперских монетах не следует придавать больше зна-
чения, чем французским пятифранковым монетам 1804 г., на которых значится:
Republique francaise — Napoleon empereur. Серьезнее, быть может, думал тогда о
возвращении римлянам республики знаменитый полководец Вергиний Руф; но и он
не замедлил подчиниться Гальбе (Mommsen, Der letzte Kampf der romischen
Republik Hermes, 1878, стр. 90 и сл.).
ГАСТОН БУАССЬЕ
Том 2
66
ОППОЗИЦИЯ СВЕТСКИХ ЛЮДЕЙ
тересно бы узнать, что они говорили про них, когда не боялись
быть искренними. К несчастью, это не легко: недовольные, ста-
раясь укрыться от полиции государя, скрываются также и от на;
шего любопытства. Они так тщательно прятались, чтобы свободно
высказать свои мысли, что мы теперь не только лишены возмож-
ности их подслушать, но и не знаем даже, где их найти. Мы только
что осмотрели всю империю, ища недовольных, и убедились, что
их можно было встретить только в Риме; теперь мы снова должны
пуститься в путь и обойти самый Рим, чтобы открыть их здесь.
К счастью, для руководства в наших поисках имеется важное
указание, данное нам Тиберием; этот подозрительный и зоркий го-
сударь, конечно, должен был знать, где скрываются его враги. Та-
цит передает его слова: «Я знаю, что раздаются жалобы на пирах
и в кружках (in conviviis et in circulis)» *. Эти два слова иногда
встречаются в таком же сочетании и у других римских писателей.
Цицерон говорит нам, что во время первого триумвирата, когда
союз демократии с солдатами вручил власть нескольким честолюб-
цам, площадь онемела и честные люди осмеливались говорить
только «в кружках и на пирах» **. Он возмущен этим: столь роб-
кая оппозиция не удовлетворяет его. Он знает, как она бессильна:
«она может укусить, но не растерзать» ***. Он сожалеет о том вре-
мени, когда дела открыто обсуждались на форуме, когда добрые
граждане, вместо того чтобы вздыхать при запертых дверях, всхо-
дили на трибуну и всенародно указывали врагов республики, как
он и сам сделал это в отношении Катилины и Антония 10. Но силь-
ные взрывы гнева были уже не ко двору при начинающемся режи-
ме. Теперь надо было быть скромнее, осторожнее, и давать волю
своему дурному настроению можно было только в среде близких
друзей, воздержанных на язык, а не делиться им со всем светом.
Что же это за пиры и кружки, где себе позволяли так нападать
на Тиберия? Нет надобности останавливаться на пирах; известно,
какое место занимали в жизни римлян всех чинов и состояний та-
кие собрания друзей и знакомых и как часты они сделались. Се-
* Тас., Ann., Ill, 54.
** Ad. Att., II, 18.
*** Pro Balbo, 28: «in conviviis rodunt, in circulis vellicant, non illo inimico, sed
hoc maledico dente carpunt*.
ГЛАВА
II
67
ОППОЗИЦИЯ ПРИ ЦЕЗАРЯХ
мейные годовщины, религиозные праздники, потребность в совме-
стном обсуждении общих дел для членов одной и той же корпора-
ции или просто желание внести больше радости в свое существова-
ние — все это крайне умножило подобные собрания во времена
империи. Люди развитые искали здесь преимущественно удоволь-
ствий свободно побеседовать с друзьями * **. В этих пестрых и беско-
нечных беседах политика, надо думать, не была забыта. После обе-
да, когда пир поднимал настроение сотрапезников и развязывал им
языки, политические разговоры, которые здесь возникали, не всег-
да были благоприятны для императорского правительства. Именно
на одном из подобных пиров претор Антистий прочел оскорбитель-
ные для Нерона стихи, за которые и был осужден на изгнание ”.
Труднее понять, что подразумевалось под словом «кружки».
Чтобы составить себе о них точное понятие, вспомним сначала при-
вычки древних народов: в странах благодатного климата нет обы-
чая запираться на целый день дома; напротив, люди охотно поки-
дают свой дом и проводят день на открытом воздухе. Римские
жители, когда они не были ни в театре, ни в цирке, прогуливались
и снова ждали тех постоянных зрелищ, которые вечный город в
изобилии доставлял любопытным всех стран. Они ходили по ули-
цам, останавливались на перекрестках, устав, присаживались на
скамьях и сиденьях, которыми были окружены площади. Такие-то
группы праздных людей, сошедшихся посмотреть или поболтать
вместе, и назывались кружками (circuli)*** **** *****. Кружки образовы-
вались главным образом на Марсовом поле и на форуме вокруг
шарлатанов, которые сбывали здесь свои лекарства*”*, вокруг
дрессировщиков ученых или редких животных.............и около гимна-
стов”*”*. Порой несчастный поэт, огорченный отсутствием чита-
* Cic., De senect., 13.
** Тас., Лип., XIV, 48.
*** То, что древние называли stationes и sessiunculae, или группы сидящих
людей, очень походило на эти circuli. Здесь занимались также политикой, и Плиний
Младший говорит, что кандидаты на общественные должности искали тут поддер-
жки (Epist., II, 9, 5).
**** Отсюда и название их circulatores.
***** Петроний говорит, что там показывали и ученых свиней (Sat., 47).
.....Martial., X, 62.
ГАСТОН БУАССЬЕ
Том 2
68
ОППОЗИЦИЯ СВЕТСКИХ ЛЮДЕЙ
телей, пользовался этими случайными сборищами, чтобы деклами-
ровать свои стихи присутствующим*. Часто кружки собирались
также для того только, чтобы послушать разглагольствования од-
ного из тех говорунов, «которые, напуская на себя важность, вы-
ставлялись осведомленными политиками. В Риме было много та-
ких личностей, и в серьезных обстоятельствах, в моменты общего
беспокойства и ожидания, когда людей разбирает сильное нетерпе-
ние услышать то, чего они боятся, эти болтуны пользовались боль-
шим кредитом. Выслушав их, каждый высказывал свое мнение.
Здесь важно раздавались похвалы и порицания военачальникам,
составлялись планы походов **, обсуждались мирные договоры. К
концу республики и в первые времена империи эти уличные по-
литики сходились у подножия ораторской трибуны, почему они и
были прозваны subrostrani*** ****. Эта среда распространяла и злове-
щие слухи, приводившие в ужас римлян ****. Возникал слух, будто
парфяне завладели Арменией или германцы перешли Рейн, — и
толпа, слушавшая эти тревожные новости, не всегда щадила импе-
ратора и его слуг, которые-де не приняли достаточно эффективных
мер для защиты границ. Поэтому императоры, в конце концов,
приказывали следить за этими дерзкими говорунами. Они посыла-
ли на эти сборища переодетых солдат, которые доносили своим
начальникам, что слышали.
Подобные разговоры на открытом воздухе могли быть подслу-
шаны шпионами цезаря и становились небезопасны. Кто не хотел
рисковать своею головою, тот не должен был там и высказываться.
Осторожные люди пускались в откровенность лишь в таком обще-
стве, где они считали себя в безопасности. Впрочем, и у них не
было недостатка в удобных случаях для разговоров. Нет никакого
сомнения, что в Риме тогда существовало уже нечто аналогичное
* Martial., II, 86.
** Т. Liv., XLIV, 22: «in omnibus circulis atque etiam (si diis placet) in
conviviis sunt qui exercitus in Macedonian! ducant, etc.».
*** Cic., Ad. fam., VIII, 1.
**** Hor., Sat., II, 6, 50: «Frigidus a rostris manat per compita rumor». Привычка
образовывать на площадях такие circuli, где обсуждались общественные и частные
дела, сохранилась в Риме до последних времен империи. См. Amm. Marc., XXVIII,
4, 29.
ГЛАВА
II
69
ОППОЗИЦИЯ ПРИ ЦЕЗАРЯХ
тому, что мы называем светом, то есть соединение людей, чаще
всего чуждых друг другу, различных по происхождению и по со-
стоянию, у которых нет ни общих дел, ни общих интересов и ко-
торые, собираясь, ищут только удовольствия от взаимного обще-
ния. В наше время свет особенно отличается тем, что в нем
женщины свободно общаются с мужчинами; то же самое наблюда-
лось часто и в Риме. Женщинам не запрещали появляться за сто-
лом, если даже собирались посторонние семье люди; Корнелий Не-
пот говорит, что никто не удивлялся, если римлянин, отправляясь
в гости на обед, брал с собой и жену, что очень шокировало бы
греков *. Таким образом, стол был поводом для светских собраний,
но можно утверждать, что таковые происходили и в другое время,
хотя воспоминание об этом и не дошло отчетливо до нас. Мы по-
лагаем даже, что уже в первом веке привычка совместной жизни
породила ту вежливость в отношениях между обоими полами, ко-
торая была до тех пор довольно чужда древним обществам и кото-
рая напоминает порой нравы семнадцатого века во Франции. Мар-
циал так рисует портрет современного ему щеголя: «Щеголь — это
человек, у которого волосы разделены правильно расчесанным
пробором, от которого всегда пахнет духами, который постоянно
напевает сквозь зубы египетские и испанские песни, умеет в такт
размахивать своими руками, на которых выщипаны волосы, весь
день вертится у стульев дам, вечно рассказывает им что-то на ухо,
знает все городские сплетни, назовет вам имя женщины, в которую
такой-то влюблен, укажет частого посетителя таких-то кружков,
наизусть перечислит всю родословную Гирпина» **11. Нам кажет-
ся, что этот щеголь мало чем отличается от маркизов Мольера: как
и последние, он имеет привычку «вертеться у стульев дам». В Риме
были люди, которые многого достигали подобным постоянством.
Тацит рассказывает об одном консуле, большом умнице и страш-
ном насмешнике, обязанном своею политическою карьерою благо-
склонности дам ***.
* Corn. Nepos, Praef., 8.
** III, 63.
*** Тас., Ann., V, 2. В светском же обществе, где было много женщин, Луторий
Приск, римский всадник, прочел стихи, за которые поплатился своей жизнью
(Тас., Ann., Ill, 49).
ГАСТОН БУАССЬЕ
Том 2
70
ОППОЗИЦИЯ СВЕТСКИХ ЛЮДЕЙ
Когда сходились одни мужчины, то спорили и рассуждали; в
присутствии же дам поддерживался более легкий разговор. Сенека
превосходно описал такую светскую болтовню, где касаются всех
предметов и не исчерпывают ни одного, где так легко переходят от
одной темы к другой *. В час-другой беседа этих остроумных лю-
дей, должно быть, не мало путешествовала. Все много говорили,
конечно, о себе и о других. Привычка жить в обществе развивает
вкус к самонаблюдению, к глубокому изучению страстей и харак-
теров. В огромном городе, который мог вместить весь мир, как
говорит Лукан**, где ежедневно шла ожесточенная битва из-за
власти и богатства, светским наблюдателям нравов было достаточ-
но предметов для изучения. Они подхватывали пикантные анекдо-
ты об известных личностях, а вечером рассказывали их своим
друзьям. Много говорилось, должно быть, и о литературе. Рим-
ский большой свет любил искусства и культивировал их: большин-
ство были ораторами по службе и поэтами в минуту досуга. В те
времена пышно расцвела салонная поэзия, которая до нас нс до-
шла и, пожалуй, не заслуживала долговечности, но которая в свое
время восхищала элегантное общество. Как во времена аббата Де-
лили 12, так и тогда воспевалась игра в кости или в шахматы, рыб-
ная ловля и плавание, танцы и музыка, искусство хорошо устроить
пир и принять гостей***. Однако, какое бы удовольствие ни до-
ставляло чтение подобных стихотворений, в конце концов, они
должны были приесться, и нужно было искать новых предметов
для разговора, чтобы поддержать интерес беседы; таким образом,
когда исчерпывались литературная болтовня и злословие, сама со-
бой на сцену выступала политика.
Вполне естественно, что такая политика носила довольно
фрондирующий характер: умные люди, особенно боявшиеся ка-
заться простаками, не могли серьезно относиться к тем комедиям,
которые разыгрывались в сенате. Сдержанные и насмешливые на-
блюдатели, мало расположенные к энтузиазму, улыбаясь слушали
непомерную лесть, которая расточалась цезарю, апофеоз же мерт-
* Epist., 64, 2.
** Phars., I, 512: «generis, coeat si turba, capacem humani».
*** Ovid., Trist., IT, 470.
ГЛАВА
II
71
ОППОЗИЦИЯ ПРИ ЦЕЗАРЯХ
вого или живого императора, безусловно, не встречал у них горя-
чей веры. Свет развивает наклонность к иронии: умение тонко по-
смеяться над соседом считается здесь весьма почтенным качеством,
и надо думать, что это качество ценилось еще более, когда соседом
являлся император. Конечно, это была крайне опасная игра; на-
смешки, метившие так высоко, могли и дорого стоить; но опас-
ность не всегда заставляла отказываться от шутки, когда она счи-
талась остроумной и находила одобрение. «Я не могу жалеть
людей, — говорил Сенека-отец, — которые рискуют скорее поте-
рять голову, чем красное словцо» *. В легкомысленном и веселом
римском обществе остроты ценились больше человеческой жизни.
Желали хоть таким способом вознаградить себя за гнет, испытан-
ный в сенате, где поневоле приходилось делать приятное лицо пе-
ред друзьями цезаря и громко одобрять все похвалы, которыми его
осыпали льстецы. Сенаторы выходили оттуда всегда недовольные
друг другом и сами собой, с жаждою излить гнев, накопившийся в
сердце. Вот почему, как только сходились несколько друзей, уве-
ренных друг в друге, так сейчас же начинался свободный разго-
вор. В этих тайных беседах сообщались, главным образом, такие
новости, «которых нельзя было ни говорить, ни слушать без опа-
ски» **. В те времена Рим был полон такими разносчиками ново-
стей, ремесло которых ныне вытеснено газетами и телеграфом. Мы
знаем, какую роль играли они в кружках, но еще больше их было
в светских собраниях. Они знали все, что говорилось в войсках,
что думали в провинциях; обо всем, что происходило, они давали
самые точные сведения. Если умирало какое-нибудь видное лицо,
они рассказывали все обстоятельства его смерти, ничтоже сумня-
шеся называли того, кто действовал при этом кинжалом или ядом.
Всевозможные злостные слухи никогда в таком количестве не хо-
дили по Риму, как с той поры, когда людям запрещено было го-
ворить: prohibiti sermones, ideoque plures ***. Власти, хватая рас-
пространителей этих слухов, придавали им только больше
* Controv., 3, 12: «Horum non possum misereri, qui tanti putant caput potius
quam dictum perdere».
** Sen., De tranq. animi, 12.
“* Tac., Hist., Ill, 54.
ГАСТОН БУАССЬЕ
Том 2
72
ОППОЗИЦИЯ СВЕТСКИХ ЛЮДЕЙ
достоверности. Такова уж наша природа, что мы неохотно верим
тому, что говорится открыто, и слепо допускаем то, что нам шеп-
чут на ухо. Таким образом, все меры, принимавшиеся правитель-
ством, обращались против него же. Все становилось известно, все-
му верили, всему хотели найти причины, наибольшим же доверием
пользовались далеко не самые правдивые объяснения: чтобы заста-
вить себя слушать, надо было всем происшествиям подыскать са-
мое необыкновенное и изысканное объяснение.
Эта оппозиция принимала весьма различные формы и прино-
равливалась к обстоятельствам. В зависимости от момента, она то
всплывала на поверхность, то пряталась в тень; но смелая или
робкая, явная или тайная, она никогда не умирала: именно эти
изворотливость и устойчивость составляли ее силу. То вдруг она
смело заявляла о себе памфлетом: обыкновенно памфлету прида-
валась форма сатирического завещания какой-нибудь важной осо-
бы, где мертвые свободно высказывали все, что думали о живых.
То ходили по рукам едкие стихи, которые говорились не иначе как
на ухо; пройдя же все слои этого недовольного общества, они
вдруг оказывались написанными неизвестной рукой на стене фору-
ма. «Тиберий пренебрегает вином, — говорилось там, — так как
он чувствует жажду крови; он так пьет теперь кровь, как некогда
пил вино» *. Если подобная смелость была слишком опасной, то
оппозиция прибегала к ядовитым намекам, весьма прозрачным для
острого ума. Когда даже такие намеки стали вызывать преследова-
ния и наказания, приходилось довольствоваться двумя-тремя сло-
вами, украдкой сказанными при встречах. А когда нельзя было
уже и говорить, то выработалось искусство молчать так, чтобы
видны были скрытые мысли; таким путем даже самое молчание
стало неблагонадежным: occulta vox aut suspicax silentium**. Та-
кова была оппозиция во времена империи.
* Suet., Tib., 59.
** Тас., Ann., Ill, 3.
ГЛАВА
II
73
ОППОЗИЦИЯ ПРИ ЦЕЗАРЯХ
III
Что до нас дошло от оппозиции в Риме. —
Памфлеты. — Литература намеков. — Публичные чтения. —
Политика в трагедиях Сенеки. — Тайные беседы и как
мы можем знать, о чем там говорилось.
Как ни скромна, как ни скрытна была оппозиция, она не вся
погибла целиком, оставив нам достаточно своих следов, чтобы про-
следить ее во всех степенях. Правда, мы не имеем тех памфлетов,
которые в смелую минуту оппозиция распространяла в публике.
Это были злободневные произведения, о которых Тацит говорит,
что их жадно читали, пока была какая-нибудь опасность их доста-
вать; когда же всякий мог иметь их, они предавались забвению *.
Но историки сохранили нам несколько эпиграмм, направленных
против цезарей **; в числе их есть довольно остроумные, и все они
очень резки. Императоры вначале старались пренебрегать этими
нападками; Август писал Тиберию, принимавшему их близко к
сердцу: «Остерегайся, дорогой Тиберий, уступать пылкости своего
возраста и не негодуй на распускаемые обо мне злые сплетни: до-
статочно и того, что нам не могут сделать зла» ***. Сам Тиберий,
став императором, отвечал тем, которые побуждали его преследо-
вать злые языки, что «в свободном государстве всякий должен
пользоваться свободой думать и говорить, как ему угодно» ****. Но
эта умеренность вскоре испарилась: при том же Тиберии авторы
едких стихов, если только их можно было найти, подвергались
жестоким наказаниям — одних свергали с Капитолия *****, других
душили в тюрьме ****••
Когда недовольные не решались нападать открыто, когда ста-
ло крайне опасным делом распространять стихи или памфлеты,
* Тас., Ann., XIV, 50.
** Они собраны в диссертации Бернштейна (Bernstein) под заглавием: Versus
ludicri in Romanorum Caesares. Halle, 1810.
*** Suet., Aug., 51.
**** Suet., Tib., 28.
....Dio Cass., LVII, 22.
.....Tac., Ann., VI, 39.
ГАСТОН БУАССЬЕ
Том 2
74
ОППОЗИЦИЯ СВЕТСКИХ ЛЮДЕЙ
тогда они выбирали, как мы видели, окольный путь. В старых и
новых произведениях они выискивали сходства с современностью;
они указывали их друг другу и, аплодируя им, еще более подчер-
кивали их. Такой способ фрондировать против правительства был
менее опасен и довольно легок. Всегда можно придать желатель-
ный смысл тому, что читаешь или слышишь, и открыть в любом
произведении такие намеки, в которых автор совершенно непови-
нен. Одушевляемый ненавистью и сдерживаемый страхом ум всю-
ду находил скрытый смысл. Достаточно было появиться на сцене
актеру с неверной походкой, с трясущейся головой, а хору петь
при этом: «Вот старый дурак возвращается с поля», как весь театр
покатывался со смеху: в нем узнавали императора Гальбу*. Но
независимо от таких случайных намеков было много и умышлен-
ных, на которые автор рассчитывал для успеха своего произведе-
ния. Конечно, такая смелость могла дорого стоить; но чем не риск-
нет писатель ради аплодисментов! И действительно, в это время
появилось множество произведений, полных подвохов, двусмыс-
ленностей, общих мыслей, могущих получить частное значение,
сентенций и афоризмов, в которых, под видом поучения человече-
скому роду, говорилась истина в адрес цезаря. Эта литература на-
меков обращалась преимущественно к светскому кругу, и полем ее
действия служили в особенности декламационные залы.
Публичные чтения были введены в моду Поллионом около се-
редины царствования Августа13. Они быстро достигли успеха, ко-
торый не трудно объяснить, если вспомнить занятия и вкусы лю-
дей той эпохи. Литература пользовалась тогда большой любовью,
и, если верить Горацию, почти всякий хотел быть писателем**.
Обыкновенно никто не хранил про себя своих произведений; каж-
дый был о своем писательстве столь высокого мнения, что счел бы
преступлением не познакомить с ним публику. К несчастью, в
древности книги не расходились так быстро и так легко, как те-
перь. Книги знаменитых писателей распространялись скоро и ши-
роко; остальным же грозила опасность остаться в тени. А чтобы
избежать этой печальной участи и каким-нибудь образом дать
* Suet., Galba, 13.
** Epist., И, 1, 107 и сл.
ГЛАВА
II
75
ОППОЗИЦИЯ ПРИ ЦЕЗАРЯХ
знать о себе, авторы ввели моду читать свои произведения публич-
но: это было средство спасти их от угрожавшего им забвения. Если
писатель был беден, он шел туда, где собиралась толпа: на форум,
в портики, в общественные бани; он останавливал прохожих, что-
бы продекламировать свои стихи, рискуя, что его освищут или
побьют камнями, если аудитория окажется не расположенной слу-
шать его. Если же писатель был человек богатый, он приглашал к
обеду своих клиентов и друзей, любезно принимал их и, пользуясь
их благодарностью, заставлял гостей слушать и восхищаться. Го-
раций рассказывает забавную историю об ужасном заимодавце, ко-
торый созывал своих неоплатных должников в срок платежа, что-
бы прочесть им свои скучнейшие произведения; и надо было или
аплодировать ему, или уплатить долг. Несчастные «вытягивали
шеи», как обреченные жертвы, и аплодировали, чтобы заслужить
отсрочку* **. Поллион не был ни настолько беден, чтобы бегать по
общественным местам, ни настолько глуп, чтобы довольствоваться
аплодисментами из снисхождения. Он очень старался тем не менее
об известности своих трагедий и историй. Этот тщеславный чело-
век, помогавший Цезарю и Октавию занять первое место в госу-
дарстве, лично не довольствовался вторым местом и искал в лите-
ратуре того положения и значения, в котором отказала ему
политика. Ему-то и пришла в голову мысль выбрать залу в своем
доме, устроить ее в виде тедтра, то есть с партером и галереями, и
по билетам приглашать к слушанию своих произведений тех лиц,
которых он знал или которым он хотел быть известен. Многие
последовали его примеру, и, таким образом, скоро в Риме появи-
лась мода посещать декламационные залы, особенно в апреле и в
августе ".
Легко представить себе, какие чувства овладевали посетителя-
ми этих литературных празднеств. Слушатели и чтецы принадле-
жали обыкновенно к лучшему обществу, поэтому они разделяли
все симпатии и антипатии большого света. Можно предполагать,
что в общем оппозиционный дух преобладал на этих публичных
* Ног., Sat., I, 3, 88.
** Plin., Epist., I, 3: «toto mense aprili nullus fere dies quo non recitaret
aliquis». Juv., Ill, 9: <et augusto recitantes mense poetas».
ГАСТОН БУАССЬЕ
Том 2
76
ОППОЗИЦИЯ СВЕТСКИХ ЛЮДЕЙ
чтениях. Если и была возможность высказаться, то именно здесь,
где после смерти Домициана Титиний Капитон читал историю его
жертв. Всякий считал своею обязанностью прийти его послушать.
«Казалось, — говорит Плиний, — что присутствуешь при над-
гробном слове этим несчастным людям, похороны которых нельзя
было почтить» * **. При дурных цезарях здесь господствовала, ко-
нечно, большая сдержанность, но и тогда находили возможность
высказаться. В самую мрачную эпоху царствования Нерона поэт
Куриаций Матерн осмелился прочитать трагедию, полную непри-
ятных для императора намеков **. При Веспасиане он продолжал
свою маленькую войну посредством эпиграмм. Он прочел однаж-
ды своего Катона, «где забывал о себе, — говорит Тацит, — ду-
мая лишь о своем герое». Конечно, смелые выходки поэта встреча-
ли себе полное одобрение у слушателей: на следующий день в
Риме только и было разговоров, что об его смелости и об опасно-
стях, которые она могла на него навлечь ***.
Трагедии Куриация Матерна потеряны, но у нас есть трагедии
Сенеки, которые могут нам дать представление о том, что позволя-
ли себе говорить писатели в декламационных залах. Конечно, тра-
гедии Сенеки весьма посредственны: если их оценивать как теат-
ральные пьесы и сравнить с произведениями Софокла и Эврипида,
то нельзя не отнестись к ним очень сурово. Но следует помнить,
что они были написаны не для сцены, что автор предназначал их
только для публичных чтений. Это тип салонных трагедий, к ко-
торым нельзя относиться так же, как к сценической трагедии. Та-
кой род пьес может казаться ошибочным и плохим, может даже
вызвать суровое осуждение; однако салонная трагедия представля-
ет особый род литературы, который подчинен другим правилам,
имеет свою специальную публику и должен иметь известные недо-
статки, чтобы ей нравиться. Сенека, дороживший успехом, созна-
тельно шел по такому пути. У него одна только забота: польстить
вкусу своих слушателей. А он знает, что слушателей можно заин-
* Plin., Epist., VIII, 12.
** Тас., Dial, de orat., И. Мы здесь читаем: imperante Nerone, согласно по-
правке Л. Мюллера, вместо in Nerone.
*** Тас. Dial., 2
ГЛАВА
II
77
ОППОЗИЦИЯ ПРИ ЦЕЗАРЯХ
тересовать только рассказом об их времени и о них самих; он так
и поступает без долгих размышлений: по некоторым его выраже-
ниям можно догадаться, что он сам заранее уведомляет своих слу-
шателей, что настоящее занимает его более, чем прошлое, и что его
взоры всегда обращены на Рим, хотя он говорит об Аргосе или
Фивах *. Вот почему политические намеки так часто попадаются в
его трагедиях.
В руках авторов было отличное средство вплетать такие наме-
ки в свои трагедии, не возбуждая особенного подозрения власти.
Между персонажами древней римской трагедии был один, с кото-
рым авторы обыкновенно не стеснялись, — это тиран, которого
всегда представляли несправедливым, вспыльчивым, грозно пове-
левающим своими трепещущими подданными **. Он должен был
возбуждать ненависть, совершенно так же, как предатель в наших
мелодрамах. Когда он, надутый спесью, появлялся на сцене, когда
он произносил свои высокопарные фразы, откинувши назад голо-
ву ***, вся толпа во времена республики чувствовала себя счастли-
вою, что над нею нет царя. Тиран сохранился в трагедии и при
императорах, авторы же продолжали относиться к нему с антипа-
тией, -~ это стало традицией. Цезари с грехом пополам могли не
принимать на свой счет всех дерзостей, которые им говорились,
так как было признано, что «принципат и тирания не одно и то
же». Но Сенека как будто не хочет вводить в обман своих слу-
шателей. Он сам старается подчеркнуть, что, бичуя это смешное
лицо трагедии, он своими насмешками метит значительно выше.
Вот несколько из афоризмов, которые он охотнее всего влагает в
уста тирану: «Только добродушные владыки убивают одним уда-
ром: в моем царстве смерть есть милость, которую нужно вымали-
вать» ****. — «Тот, кто убивает слишком скоро, не умеет быть ти-
раном» *****. Это изречение Тиберия; он отвечал однажды своей
* Можем ли мы сомневаться в этом, когда в середине своего Фиеста он
говорит нам о фасциях и произносит имя Quirites? 14
** Cic., Pro Rab. ,11.
*** Sen., Epist., 80, 7: «in scena latus incedit, et haec resupinus dicit».
**** Thyestes, 247.
***** Here, fur., 511. См. также: Phaenissae, 100; Troad, 1175; Med., 19 и 1018;
Адат., 994.
ГАСТОН БУАССЬЕ
Том 2
78
ОППОЗИЦИЯ СВЕТСКИХ ЛЮДЕЙ
жертве, просившей у него смерти: «Разве мы уже примирились?»*.
Ясно, что под видом тирана здесь надо разуметь императора, и
если всмотреться внимательнее, то мы повсюду встретим то же са-
мое. Не требовалось большой проницательности, чтобы понять, к
кому относился следующий великодушный совет: «Вы, сидящие на
престоле, воздерживайтесь от пролития крови» **. Некоторые вы-
ражения этих трагедий кажутся даже прямыми намеками на осо-
бенное положение Сенеки и на бессилие его наставить своего уче-
ника на добрый путь. «Я знаю, — говорит он, — что гордые уши
цезарей не любят слушать истину; их высокомерие не желает, что-
бы им напоминали о добродетели» ***. В другом месте он как будто
сожалеет о тех неприятных уступках, которые ему пришлось де-
лать Нерону в бытность свою у власти и которые так огорчили всех
честных людей: «Кто поставил себя в зависимость от цезарей, —
говорит он, — тот должен отказаться от всякой справедливости,
изгнать из своего сердца всякое честное чувство: кто сколько-
нибудь дорожит честью, тот плохой им слуга» ****. Тому, кто спро-
сил бы его, как такой наставник, как он, мог воспитать такого
ученика, как Нерон, Сенека мог ответить: «Если бы никто не вос-
питывал в цезарях вероломства и преступления, этому научил бы
их трон» *****. Так, самые общие мысли и афоризмы, которые с
первого взгляда кажутся избитыми местами, приобретают частный
смысл и становятся живыми, если за комментариями обратиться к
истории самого Сенеки. Любовь к скромному положению, которою
он наделяет своих действующих лиц, ужас перед высокою ролью,
сожаление о больших уступках соблазнам богатства и власти —
все это Сенека прочувствовал как только впал в немилость. Так,
он сам говорит устами Фиеста: «Верьте мне, избыток соблазняет
нас лишь обманчивою внешностью, и глупец тот, кто боится бед-
ности. Пока я был могуч, я не переставал трепетать. Теперь я сча-
* Suet., Tib., 61. Он сказал также про Карвилия, который покончил с собой
в тюрьме: «Карвилий улизнул от меня».
** Here. fur. ,747.
*** Hippol., 135.
**** Hippol., 428.
***** Thyestes, 313.
ГЛАВА
II
79
ОППОЗИЦИЯ ПРИ ЦЕЗАРЯХ
стлив, не возбуждая ни в ком ни ревности, ни страха. Преступле-
ние не ищет бедняка в хижине. Там можно безопасно сесть за
скромную трапезу, тогда как из золотого кубка можешь выпить яд.
Я говорю вам то, что пришлось испытать самому» *. Передают, что
он действительно сам испытал нечто подобное. Нерон хотел отра-
вить Сенеку через одного из своих вольноотпущенников, и только
обычная умеренность спасла его. С тех пор, чтобы избежать подо-
бной опасности, он питался одними дикими плодами и утолял свою
жажду проточной водой**.
Его трагедии еще более интересны по той причине, что он
беспокоится не только о себе, но заботится о других столько же,
сколько о себе. Чувство опасности заставляет его думать о своих
товарищах по несчастью, он старается поддержать и укрепить их.
Он напоминает им, что «тот, кто сохраняет силу духа, не может
быть несчастным» ***. Да разве у них нет и верного средства, чтобы
избавиться от столь сурового гнета: «Всякий, — говорит он, — мо-
жет отнять у нас жизнь, но никто не может отнять у нас смерти ****.
Тот, кто умеет умирать, никогда не будет рабом» ****** Он утешает
их, показывая, что сколь ни печально положение подданных, по-
ложение тирана еще хуже. Он не может скрыться от всюду уст-
ремленных на него глаз: «его дворец прозрачен и позволяет за-
метить все его недостатки» **“**. У него нет друзей, он не должен
рассчитывать на чью-либо преданность: «верность никогда не пе-
реступает порога дворца» "***" Тиран знает, какие опасности ему
угрожают, и проводит жизнь в постоянном трепете. «Кто управ-
ляет железным скипетром, тот трепещет перед теми, которых он
заставляет трепетать, — страх возвращается к тому, кто его вну-
шает» ********* Конечно, этот человек, к которому возвращается
*Thyestes, 446.
"Тас., Ann., XV, 45.
*"Herc. fur., 464.
""Phaen., 152.
*"**Herc. fur., 426.
"""Again., 148.
******* Again., 285.
.......Oedip, 705.
ГАСТОН БУАССЬЕ
Том 2
80
ОППОЗИЦИЯ СВЕТСКИХ ЛЮДЕЙ
страх, который он заставляет испытывать других, не кто иной,
как император; невозможно в этом сомневаться, читая следующие
стихи: «Кто по своей прихоти раздает короны, перед кем дрожа-
щие народы склоняют колена, кто одним мановением головы обе-
зоруживает мидян, индийцев и даков, страшных для парфян, тот
сам не избавлен от беспокойства на своем троне; он содрогается,
думая о капризах судьбы и внезапных ударах рока, опрокидыва-
ющих царства» *. Так ясно объяснившись со своей аудиторией,
Сенека позволяет себе обратиться к тирану со следующими сло-
вами: «Вы, которым владыка земли и морей вручил ужасное право
над жизнью и смертью всех людей, оставьте этот гордый и не-
приступный вид. Участь, которою вы грозите своим подданным,
испытать вы можете сами. Вы повелеваете другими, но и над вами
там есть повелитель, который распоряжается вашей судьбой» **.
Высшая власть потому столь хрупка и ненадежна, что тиран уве-
рен в ненависти к нему. «Есть две веши, которые неразделимы:
ненависть и трон» ***. Как может устоять он против возбуждаемого
им недовольства; в один прекрасный день он должен от него по-
гибнуть, в особенности, если он злоупотребляет своей властью.
Поэт предсказывает ему это неизбежное падение **** *****, и не только
предсказывает, но желает и зовет его; он старается дать и оружие
в руки недовольных, заранее оправдывая удар кинжала, который
освободит Рим и весь мир от гнусного цезаря. «Нельзя, — говорит
он, — принести Юпитеру более приятной жертвы, чем несправед-
ливого владыку!»..... Вот что говорилось, вот чему аплодировали
в декламационных залах, в нескольких шагах от Палатинского
холма, вот что повторялось и комментировалось врагами цезаря,
что составляло на следующий день предмет разговора во всем Ри-
ме. Конечно, трудно понять, как можно было так смело и свободно
* Thyestes, 600.
** Ясно, что Сенека намекает здесь на одно из случившихся при нем пораже-
ний парфян. Не идет ли тут речь о победах Корбулона? 15
*** Phocn., 655.
**** Med., 196: «iniqua numquam regna perpetuo manet».
***** Here, fur., 923.
ГЛАВА
II
81
ОППОЗИЦИЯ ПРИ ЦЕЗАРЯХ
говорить при Нероне *, если бы мы не знали, сколь неопределенно
и нерешительно по своей природе было императорское правитель-
ство; оно было то терпимым, то беспощадным, позволяя в одном
месте то, что запрещалось в другом, наказывая одного за то, что
сходило с рук другому.
Обычно говорили не так громко, желая избежать всякого рис-
ка. Гласно высказывали свои мысли только смельчаки — осталь-
ные доверялись лишь нескольким друзьям. С первого взгляда ка-
жется невозможным, чтобы до нас дошло что-нибудь из тех
секретных разговоров. Однако и они не совсем потеряны для нас,
римские историки зачастую приводят их. Они собирали подобные
разговоры из уст современников и уделяли им важное место в сво-
их повествованиях. Тацит, Светоний, даже Дион полны подобны-
ми разговорами. Отсюда возникали все противоречивые слухи,
среди которых сами эти историки с трудом разбираются, все не-
доброжелательные комментарии на каждое действие цезаря, не-
правдоподобные рассказы, странные обвинения, которые им при-
ходится сразу же опровергать. Таким образом, они сохранили нам
кое-что от этой робкой оппозиции, которая держалась в тени и
говорила только полусловами; читая этих авторов, мы можем оце-
нить ее по достоинству.
Заметно прежде всего, что чем более оппозиция пряталась, тем
она была беспощаднее. Ничто не укрывалось от недоброжелатель-
ства этих людей; они были тем смелее в душе, чем сдержаннее
обязаны были быть на глазах. Они никогда ничем не были доволь-
ны. Им случалось нападать на отличные мероприятия, значение
которых они не хотели понять. Все служило поводом для злобной
насмешки. Тиберий в первые годы не мог сделать ничего, чему не
придали бы дурного смысла: его порицали за то, что он оставался
в Риме во время возмущения легионов в Германии**; правда, его
порицали бы еще более, если бы он покинул Рим. На него серди-
* Очень возможно, что большинство трагедий Сенеки было сочинено и чита-
но после его опалы и незадолго до смерти. Тацит говорит, будто его обвиняли за то,
что он чаще писал стихи с тех пор, как Нерон увлекся поэзией (Ann., XIV, 52); это
обвинение основательно лишь в том случае, если Сенека писал для сцены, как
Нерон.
** Тас., Ann., I, 46.
ГАСТОН БУАССЬЕ
Том 2
82
ОППОЗИЦИЯ СВЕТСКИХ ЛЮДЕЙ
лись за то, что он избегал гладиаторских зрелищ *: эту ненависть
к народным празднествам считали доказательством его мрачного и
угрюмого характера. Но в то же время его сыну Друзу не могли
простить, что он находил в них слишком много удовольствия.
Осуждали его ненасытное тщеславие, когда он принимал предла-
гаемые ему почести, и называли высокомерным, если он отвергал
их. Когда Тиберий запретил воздвигнуть себе храм в Испании и
отказался принимать всерьез свою божественность, — мудрость,
за которую потомство обязано ему благодарностью, — говорили,
что это низкая душа: «Великие люди, — изрекали критики, —
жаждут великих наград, а кто пренебрегает славой, тот пренебре-
гает и доблестью» **. Однажды, после разлива Тибра, опустошив-
шего все низменные кварталы в Риме, возникла мысль предупре-
дить повторение подобных бедствий, давши другой сток озерам и
речкам, переполнявшим реку. Нашлись люди, осуждавшие и эту
меру. Они говорили, что «природа мудро предусмотрела нужды
смертных» и что «стремление ее насиловать и исправлять есть пре-
ступление»; они доходили до утверждения, что Тибр был бы уни-
жен, если уменьшить массу его вод, «и что он вознегодовал бы,
если бы его заставили течь с меньшею славой» ***. Конечно, все это
довольно странные рассуждения, и обитатели Beлабра16, без со-
мнения, находили, что оградить их дома лучше, чем сохранить
славу Тибра; но надо было всюду нападать и везде находить пово-
ды для жалоб. Такова была единственная мысль большинства не-
довольных из большого света.
* Тас., Ann., I, 76.
** Тас., Лип., IV, 38.
*** Тас., Ann., I, 79.
ГЛАВА
II
83
ОППОЗИЦИЯ ПРИ ЦЕЗАРЯХ
IV
Чего хотела оппозиция. — Почему ее считали
республиканской. — Оппозиция в школах. — Оппозиция
философов.*— Сенека. — Тразея. — Политика воздержания. —
Почему философы были недовольны.
Римская оппозиция, как мы только что ее описали, была ме-
лочна, придирчива и раздражающе действовала на представителей
власти. Понятно, что она часто выводила из себя императоров; но
представляла ли она для них действительную опасность? Чтобы
оправдать их насилия против нее, следовало бы этот вопрос ре-
шить утвердительно. Это и пытались в действительности сделать
те политики, которые в наше время берутся за реабилитацию рим-
ской империи. Они утверждают, что цезари были вовлечены в же-
стокую борьбу с аристократией, что, беспрестанно вызываемые ею
и опасаясь за свое существование и за свою власть, они наносили
ей удары лишь в самозащите и не могли щадить ее, не губя себя.
В таком изображении все эти недовольные являются открытыми и
систематическими противниками императорского режима, принци-
пиальными республиканцами*, стремившимися разрушить новый
порядок вещей и восстановить тот, который был опрокинут Цеза-
рем и Октавианом.
В пользу этого мнения говорит, по-видимому, то обстоятельст-
во, что тогда все с большой симпатией отзывались о республике.
Ее имя у всех на языке, ее герои упоминаются при каждом удоб-
ном случае. Нам трудно допустить с первого взгляда, чтобы в та-
ких похвалах прошлому не было известного сожаления о нем; нам
кажется, что нельзя было быть другом Катона 17, не будучи врагом
империи. Не следует забывать, однако, что если отнести к заговор-
щикам всех прославляющих прошлое, то в первые ряды бунтовщи-
ков надо поставить самих цезарей. Никто больше их не злоупот-
реблял воспоминаниями о славном прошлом; далекие от того,
чтобы считать эти воспоминания протестами против своей власти,
* Этим словом можно обозначить сторонников предшествовавшего империи
порядка, что не будет анахронизмом. Тацит именно в этом смысле употребляет
слово respublica: «quotusquisque reliquus, qui rempublicam vidisset» (Ann., I, 3).
ГАСТОН БУАССЬЕ
Том 2
84
ОППОЗИЦИЯ СВЕТСКИХ ЛЮДЕЙ
они первые их вызывают и прославляют. Это было следствием ис-
кусной политики Августа. Цезарь низверг республику; Август
хотел прослыть восстановителем ее: он считал себя ее продолжате-
лем и наследником. С этого момента уже не было противополож-
ности между ним и героями республики: он попросту расположил-
ся в их компании и воспользовался их славой для того, чтобы
возвысить свою. Если он и не говорил открыто, что Цезарь был
неправ в своей борьбе с Помпеем 18, то он предоставил высказать
это своим историкам и поэтам*. Весь светский круг вокруг него
принадлежал к партии Помпея, и он не сердился на это. Кто хотел
польстить ему, например, Проперций 19, тот без зазрения совести
извращал историю, представляя битву при Акциуме реваншем за
Фарсал**20. Дошло до того, что один из членов императорского
дома, будущий император Клавдий, которого сделали историком,
потому что не знали, что с ним делать, написал однажды произве-
дение в защиту Цицерона против наветов Галла***21. Итак, боль-
шое заблуждение думать, будто все те, которые с таким почтением
отзывались о людях и порядках прежнего времени, сожалели о
прежнем правительстве и будто хвалить республику можно было
только республиканцам.
Конечно, мы не хотим утверждать, что в то время не было
истинных республиканцев, но мы думаем, что они были редки ****.
Скорее всего их можно было найти в школах. Юношеству препо-
давали только одно искусство — красноречие, а именно красноре-
чие более чем что-либо иное потеряло от гибели республики. Крас-
норечию нужна свобода, даже некоторая крайность в этом
направлении ему не повредит. «Великое красноречие, — говорит
Тацит, — подобно пламени: ему нужен материал для питания,
* Вергилий разумеет, по-видимому, именно это, когда просит Цезаря первым
положить оружие (Aen., VI, 36). Тит Ливий размышлял над вопросом: не состав-
ляло ли рождение Цезаря несчастье для Рима?
** Propert., Ill, 2, 35.
*** Suet., Claud., 41.
**** Это отчетливо выражает Тацит сжатым описанием состояния умов и мне-
ний в момент смерти Августа. Он говорит, что несколько человек сожалели о поте-
рянной свободе, но таких было мало и жалобы их остались без результата: «pauci
bona libertatis incassum disserere» (Ann., I, 4).
ГЛАВА
II
85
ОППОЗИЦИЯ ПРИ ЦЕЗАРЯХ
движение для возбуждения; оно блещет, только когда горит» *.
Среди бурь народного правления великий оратор может достиг-
нуть всего. Счастливый поворот судьбы возносит его к власти и
разом дает ему славу и богатство. Эти случайности были редки при
новом правительстве: красноречие играло здесь незначительную
роль. Вот почему те, которые жаждали подобных приключений,
которые торопились выдвинуться, горячие натуры, пылкие темпе-
раменты, порожденные конвульсиями гражданской борьбы, кото-
рых стеснял порядок и правильность императорского режима, лю-
ди, подобные Лабиену и Кассию Северу22, горько сожалели о
республике и громко высказывали это. Насколько их мнения вы-
делялись из робкой оппозиции большого света, показывает то об-
стоятельство, что в общем их там ненавидели. Они открыто восста-
вали против этого элегантного общества, которое возмущалось
смелостью их слов, цинизмом их поведения и почти одобряло им-
ператоров за их суровость к таким лицам; но последние имели
большое влияние в школах. Знаменитые ораторы на форуме, они
не пренебрегали и теми упражнениями, при помощи которых ри-
торы обучали своих учеников и которые назывались декламация-
ми. Они одновременно вносили туда блестящие качества своего
красноречия и смелость своих мнений. Рассказывают, что Лабиен
декламировал однажды на один излюбленный риторами сюжет;
дело шло об аферистах, которые подбирали брошенных детей и
калечили их, чтобы сделать из них прибыльных нищих. Все ора-
торы обыкновенно с жалостью относились к жертвам — Лабиен
осмелился встать на сторону палача. Он защищал его, ссылаясь на
пример цезарей и вельмож, которые отнюдь не больше заслужива-
ли уважения человечества, запихивая рабов в свои дома и калеча
их для служения своим прихотям, и «которые, не будучи сами
людьми, хотят и другим помешать стать ими» **; справедливо ли
наказывать какого-нибудь жалкого преступника, если такие извер-
ги избегали правосудия? Подобное горячее красноречие прельща-
ло молодых людей. Лабиен и Кассий Север были в моде у школь-
* Тас., Dial, de orat.f 36: «Magna eloquentia, sicut flamma, materia alitur, et
motibus excitatur, et urendo clarescit».
** Sen., Controv., 33.
ГАСТОН БУАССЬЕ
Том 2
86
ОППОЗИЦИЯ СВЕТСКИХ ЛЮДЕЙ
ников. Не только подражали их манере говорить, но и политиче-
ское настроение их находило сочувствие. Обычные у риторов темы
сохранялись еще от прежнего времени: здесь много говорилось о
тиране, лице с гиперболичной злобою, которому приписывались
всякого рода злодейства. С каким удовольствием его отделывали
здесь! И как счастлив был весь класс, «целым хором убивая тира-
на», как выражается Ювенал*. Современная история также про-
никала в школу: и здесь трактовались сюжеты из событий ближай-
шего прошлого. С царствования Августа жизнь и смерть Цицерона
стали темой для декламаций учеников и учителей. Так, предпола-
галось, что в последние свои минуты он рассуждает с друзьями о
том, должен ли он умолять Антония о прощении и сжечь свои
филиппики23. Это был удобный случай, чтобы поговорить о про-
скрипциях, и никто не отказывал себе в удовольствии заклеймить
мимоходом «кровавый торг, где назначалась цена за смерть граж-
дан». Антония, конечно, ругали больше всех других триумвиров:
он уже не мог защищаться, его уже не было; но и других не щади-
ли. Здесь не хотели верить той официальной лжи, что Октавиан
употребил все усилия, чтобы вырвать Цицерона у своего коллеги;
великому оратору говорили, что ему надо умереть, что ему не от
кого ждать помощи, что он ненавистен одному из триумвиров и
стеснителен для другого, что его смерть освобождает одного — от
врага, а другого — от угрызения совести**. Можно думать, каки-
ми аплодисментами награждались подобные смелые речи!
Итак, в школах были еще республиканцы; особенно учителя
должны были сожалеть о прошлом, так как они более всех поте-
ряли при новом строе; энтузиазм учеников не вознаграждал их за
утраченные успехи на форуме. Это сожаление было вполне есте-
ственно, и его не трудно понять, если бегло взглянуть на то, что
осталось от всего риторского красноречия. Сколько потерянных
сил! Сколько ума и таланта затрачено без пользы! Какая тонкость
наблюдения! Что за сила мысли! Но, увы, в тот момент, когда
римское красноречие достигло высшей точки своего развития, ког-
да ему открывались все пути, империя внезапно заперла его в шко-
* Juv., VII, 151: «quum perimit saevos classis numerosa tyrannos».
** Sen., Suas., 6: «si cui ex triumviris non es invisus, gravis es».
ГЛАВА
II
87
ОППОЗИЦИЯ ПРИ ЦЕЗАРЯХ
лу! Какой оратор вышел бы, например, из Порция Латрона, по-
пробуй он свои силы в борьбе, достойной его таланта! Сенека го-
ворит, что в его речах были прекрасные порывы рядом с неожи-
данными слабостями*; если ему случалось быть ниже своего
таланта, если порой он как будто небрежничал, не происходило
ли это оттого, что он в душе сознавал всю бесплодность своего
искусства, думая о том, чего он мог бы достигнуть в другие вре-
мена? Его соперник Альбуций Сил обильно пересыпал свои речи
вульгарными словцами, чтобы не показаться исключительным ма-
стером стиля**. Его отталкивало риторское ремесло, которому он
служил с такою славой. Поэтому он и не скрывал своих сожалений
о той форме правления, которая позволила бы ему стать полити-
ческим оратором. Однажды, когда он защищал дело в Милане,
слушателям хотели помешать ему аплодировать; он обернулся тог-
да к статуе Брута и назвал его опорой и защитником законов и
свободы ***24. Если такие серьезные и положительные люди, как
учителя, часто бывали республиканцами, то тем более ученики
должны были стать таковыми. Но, вероятно, пыл молодого чув-
ства удерживался ненадолго. Вступив в действительную жизнь,
эти молодые люди забывали свои прежние мнения. Некоторые из
тех, которые в школе всех горячей убивали тирана, которые энер-
гично советовали Цицерону лучше умереть, чем опозорить себя,
шли по кратчайшей дороге и, стремясь быстрее выдвинуться, де-
лались доносчиками. Более честные становились благоразумными
из чувства самосохранения и не отказывались несколькими льсти-
выми выражениями заплатить за свою безопасность; в конечном
же счете все мирились с принципом существующего режима; все
единогласно признавали, что обширное пространство империи,
разнообразие составляющих ее народов, напирающие на ее грани-
цы враги — все это требовало для большей силы власти ее средо-
точия и отдачи в руки одного человека.
Вот почему ораторы не были опасны для цезарей; философы
были в их глазах подозрительнее — они казались им истинными
* Sen., Controv., I, praef.
** Controv., VII, praef.
*** Suet., De rhet., 6.
ГАСТОН БУАССЬЕ
Том 2
88
ОППОЗИЦИЯ СВЕТСКИХ ЛЮДЕЙ
врагами империи. Начиная с Тиберия было организовано пресле-
дование философов, которое продолжалось без перерыва до Анто-
нинов. Философы часто терпели гонения поодиночке, но иногда
подвергались и массовым преследованиям: при Нероне, Веспасиа-
не, Домициане все они изгонялись из Рима и из Италии.
Чем же заслужили они эти строгости? Их считали недоволь-
ными новым строем и приверженцами старого. Их обвиняли в под-
ражании таким отчаянным республиканцам, как Туберон, Фаво-
ний, Брут2э. Доносчики говорили о стоиках: «Это секта, которая
никогда не порождала ничего, кроме интриганов и бунтовщиков» *.
Такое мнение было широко распространено даже среди умеренных
кругов общества, так что Сенека почувствовал необходимость вос-
стать против него. Он сделал это в знаменитом письме, где старался
доказать, что у цезарей нет более верных и преданных подданных,
чем философы. «Из путешественников, — говорил он, — которые
плавают по тихому морю, больше всего выигрывают от спокойствия
воды и больше чувствуют себя обязанными Нептуну те, кто пере-
возит самые лучшие товары»; таким же образом общественное спо-
койствие наиболее драгоценно для тех, кто пользуется им, чтобы
достигнуть мудрости. А так как философы лучше всех других поль-
зуются спокойствием, то они умеют и лучше оценить его благодея-
ние и чувствуют больше благодарности к тому, кто дает его **. Не-
сомненно, что лично Сенека отнюдь не республиканец; во многих
местах своих сочинений он излагает свое политическое кредо, ко-
торое не оставляет никакого сомнения в его убеждениях. Монархия
при справедливом царе казалась ему лучшим из правительств***;
он не думал, чтобы можно было вернуться к древней республикан-
ской форме правления, раз были потеряны древние нравы ****; он
несколько раз повторяет, что считает императорскую власть необ-
ходимой для блага Рима: «Если бы случай нам позволил свергнуть
это иго и если бы мы не согласились вновь возложить его на свою
голову, то удивительное единство и обширное здание нашей импе-
* Тас., Ann., XVI, 23.
** Epist., 73.
*** De benef., II, 20: «cum optimus status civitatis sub rege justo sit».
**** Там же.
ГЛАВА
II
89
ОППОЗИЦИЯ ПРИ ЦЕЗАРЯХ
рии рассыпались бы на куски. Когда Рим перестанет повиноваться,
он перестанет и повелевать» * **. Правда, что имя Катона не сходит с
языка Сенеки; это могло бы дать повод заподозрить его, что он
симпатизирует тому делу, которому Катон так благородно служил;
но надо заметить, что обычные похвалы, которые Сенека расточает
Катону, не такого свойства, чтобы его компрометировать. Он видит
в нем только одного философа и порицает в Катоне патриота и
республиканца; он находит, что своим вмешательством в обще-
ственные дела Катон унизил себя. «Что тебе делать, — говорит он
ему, — в этой свалке? Дело идет уже не о свободе: она давно по-
теряна. Теперь решается вопрос, которому из двух соперников бу-
дет принадлежать республика; что тебе до этого спора? Ни одна из
сторон не достойна тебя» ". Исправленный таким образом Катон,
чтобы стать мудрецом, перестает быть гражданином, он парит
слишком высоко над человечеством, чтобы заниматься нашими мел-
кими дрязгами, он совершенно утратил интерес к политическим
делам, он ие мог более затмевать цезарей и хвалить его можно было
без опасения прослыть бунтовщиком ***.
Чувства Сенеки разделялись, вероятно, большинством тог-
дашних философов. Самый знаменитый из них, благородный Тра-
зея, также не кажется нам решительным врагом империи. Мы
обыкновенно представляем себе его строгим человеком, фрондером
сурового нрава; это был, напротив, светский человек, дом которого
посещался мужчинами и женщинами из хорошего круга. Тразея
очень любил театр, и на своей родине, в Падуе, он появился од-
нажды на сцене в трагическом костюме, что сильно скандализиро-
вало бы древних римлян ****. По словам Плиния, он был необык-
новенно мягкий человек и не желал строгости даже по отношению
к величайшим преступникам. «Кто слишком ненавидит пороки, —
говорил он часто, — тот не любит людей» ***". И свою оппозицию
* De clem., I, 4.
** Epist., 14.
*** Что можно было хвалить Катона, не будучи мятежником, это доказывает
Петроний, который без всяких колебаний прославляет его в самых высоких выра-
жениях в своей поэме De bello civili.
**** Тас., Ann., XVI, 21.
****’ Plin., Epist., VIII, 22.
ГАСТОН БУАССЬЕ
Том 2
90
ОППОЗИЦИЯ СВЕТСКИХ ЛЮДЕЙ
Тразея проводил очень скромно и с большим тактом. Он не был
прямолинеен и резок. Если он считал нужным поднять голос в
сенате против какой-нибудь нежелательной меры, то начинал с
восхваления императора, которого он, не колеблясь, называл пре-
восходным государем, egregius princeps, хотя этот превосходный
государь был Нерон *; да и такие выходки он редко позволял себе
и больше любил протестовать одним молчанием. Когда Нерон пел,
он не засыпал, как это случилось однажды с Веспасианом, едва не
заплатившим жизнью за такую невежливость; он даже аплодиро-
вал в удачных местах, только его энтузиазм находили слишком
умеренным. Когда в сенате разыгрывались странные комедии, а
растерянные сенаторы, опьяняя самих себя криками одобрения, в
конце концов, доходили до какого-то исступления лести, Тразея
был холоднее своих коллег, но и он подавал голос вместе с осталь-
ными**. Он умышленно вполне высказывался лишь тогда, когда
дело шло о малозначительных вопросах, к которым, по его мне-
нию, император был равнодушен***; такая выдержанная осторож-
ность долго предохраняла его от гнева государя. Припомним, что
хотя Тразея слыл честнейшим человеком империи, он стал все же
одной из последних жертв Нерона.
Оппозиция философов не носила, следовательно, крамольного
характера, как это утверждали доносчики. Единственный повод,
который давали философы для упреков в том, что они находятся
в заговоре и конспирации, был тот, что в одинаковых случаях они
вели себя одинаково: когда они видели, что честный человек не
может уже появляться в сенате, они решали или не приходить вов-
се, или же, если приходили, то молчали. «Они требовали для себя
единственной, самой умеренной свободы ничего не говорить» ****;
но именно этого им и не хотели разрешить. Когда нельзя было
уличить философов в открытом заговоре, их обвиняли в том, что
они стакнулись воздерживаться. В таких границах, нам кажется,
обвинение было справедливо, и почти все философы, по-видимо-
* Тас., Лин., XIV, 48.
** Тас., Ann., XIV, 12: «silentio vel brevi assensu priores adulationes
transmitter solitus».
*** Тас.,Лнн., XII, 49.
**** Sen., Oedip, 523: «Tacere liceat: nulla libertas minor a rege pctitur».
ГЛАВА
II
91
ОППОЗИЦИЯ ПРИ ЦЕЗАРЯХ
му, его заслуживали. На закате своей жизни Сенека советовал Лу-
цилию удалиться от дел *. В то же время он наполнял свои траге-
дии тирадами о прелести заурядности, о счастии жить «вдали от
скользких вершин власти» и умереть «стариком плебеем» **. Когда
ему показалось, что настало время самому удалиться от дел, как
он советовал другим, он просил на это соизволение государя, что-
бы его решение не было дурно истолковано. Сенека предложил
возвратить Нерону все имения, которые получил от него, и просил
позволения удалиться от двора ***. Нерон отказал ему в этом. Око-
ло того же времени Тразея, который не захотел поздравить импе-
ратора со смертью его матери, а также воздать божеские почести
Поппее26, совершенно перестал принимать участие в обществен-
ных делах. Стараясь не быть замешанным в мероприятиях, кото-
рые он считал преступными, но не желая все-таки явиться бунтов-
щиком, нападая на них открыто, он удалился из сената и в течение
трех лет не показывался там. Этим воспользовались доносчики,
чтобы погубить его. Они рассказывали Нерону, что в провинциях
и в войсках читаются Официальные ведомости Рима, куда заноси-
лись постановления сената и имена голосовавших сенаторов27, со
специальной целью узнать, «чего Тразея не захотел сделать» ****.
Нерон обратился к сенаторам с жалобой на тех, кто не исполняет
своих обязанностей и личным примером поощряет беспечность
других; в результате Тразея, как «дезертир общего дела», был
приговорен к смерти. Вот крайний предел, наибольшая смелость
оппозиции, которая так дорого стоила философам! Она не осмели-
валась выливаться^в определенных и прямых действиях и никогда
не шла дальше молчания и воздержания. Такое поведение может
объяснить ненависть к ним дурных государей, но оно, конечно, не
в силах оправдать их жестоких мер.
Сила оппозиции не только была преувеличена, но и самый
принцип ее не был понят. Несомненно, они не любили дурных
* Epist., 19 и сл.
** Sen., Thyest, 390.
*** Тас., Aww., XIV, 53.
**** Тас., Aww., XVI, 22: «Diurna populi romani per provincias, per exercitus,
curatius leguntur ut noscatur quid Thrasea non fecerit».
ГАСТОН БУАССЬЕ
Том 2
92
ОППОЗИЦИЯ СВЕТСКИХ ЛЮДЕЙ
цезарей, чему нельзя удивляться и чего нельзя им ставить в вину;
но они ненавидели пороки цезарей, а не власть их. Эта власть
действительно нисколько их не стесняла, и они охотно мирились с
нею. Почти все эти мудрецы делали вид, будто они с презрением
смотрят на суету земных дел, и обсуждать подробности правления
казалось им низким ремеслом. Они проповедовали также, что дух
может и должен отрешаться от плоти, что он сам создает свою
судьбу и свое счастье, что случаи жизни не имеют влияния на него,
что дух может быть счастливым в нищете и мучениях, свободным
в оковах. Таким образом, режим, при котором они жили, мало их
интересовал, и самые отважные из них желали даже, чтобы он был
суровым и тем самым позволил бы им упражнять свою доброде-
тель, как набожный человек желает страданий и бедности, которые
помогли бы ему скорее достигнуть небес. Следовательно, оппози-
ция философов против цезарей была не столько политическая по
своему принципу, сколько моральная. Они более всего ценили со-
блюдение простых правил честности, и в императоре они порицали
больше человека, чем властителя. Они ставили ему в вину излише-
ство празднеств, изобилие еды, пышность, распутство, бесчеловеч-
ность, или, лучше сказать, они включили его в ту анафему, кото-
рую они произносили над всеми своими современниками; но
обыкновенно они дальше не шли, и, если бы имели счастье видеть
на Палатинском холме честного и умеренного цезаря (каким был
впоследствии Марк Аврелий, добрый супруг и нежный отец, по-
глощенный своими обязанностями, педант в исполнении их, охот-
но убегающий от толпы, чтобы углубиться в самого себя), они бы
вполне помирились с ним и ничего больше не желали *. Итак, фи-
лософы не были заговорщиками, какими их выставляли доносчи-
ки; можно даже утверждать, что некоторое равнодушие, которое
они рекомендовали по отношению к внешним вещам, наклонность
искать полного удовлетворения в душе и пренебрегать всем осталь-
ным — все это было на руку установившемуся режиму и делало их
* Мы не хотим сказать, что Марк Аврелий мог обезоружить тех, которые
специализировались на недовольстве всем. И в его правление были лица, которые
продолжали жаловаться. Его историк замечает по этому поводу, что нет такого
государя, как бы хорош он ни был, которого пощадило бы злословие. Hist. Аид.,
Marc. Anton, 15.
ГЛАВА
II
93
ОППОЗИЦИЯ ПРИ ЦЕЗАРЯХ
мирными подданными. Но если такая оппозиция не угрожала им-
перии, то она была очень неприятна цезарю. Она принимала фор-
му поучения, а ничто так не выводит из терпения людей с высоким
положением, как выслушивание поучений. Они неохотно перено-
сят подобные выговоры и не любят непрошенных наставников.
Когда Нерон возвращался к себе в костюме возницы или коме-
дианта, когда он шел ночью домой после какой-нибудь драки, что
было одним из любимейших его удовольствий, он приходил, ко-
нечно, в ярость, если ему встречался кто-нибудь из этих людей с
бледным цветом лица, с серьезной осанкой, в строгой одежде, ко-
торые как будто для того и попадались ему на пути, чтобы напо-
минать о его обязанностях *. Он и питал действительно смертель-
ную ненависть к философам; его нетрудно было убедить в том, что
они глубокие конспираторы, что они всегда подготовляют испод-
тишка какое-нибудь великое предприятие и, будучи заклятыми
врагами империи, работают над восстановлением старого порядка.
Эти упреки были несерьезны: что бы ни утверждали доносчи-
ки, оппозиция в общем не имела ни таких далеких видов, ни таких
установившихся принципов. Когда государи видели ловких и ре-
шительных заговорщиков в светских людях, виновных в несколь-
ких остротах, они делали им слишком много чести. Кто действи-
тельно был в заговоре, тот, конечно, остерегался чем-нибудь
выдать себя; другие высказывались без умысла, случайно, чтобы
дать выход своей злобе. У них не было выработанного плана, они
не пытались сговориться, не составляли партии. Самые решитель-
ные из недовольных страстно желали избавиться от здравствующе-
го цезаря, но в общем их мысль не шла дальше. У них больше
ненависти было к человеку, нежели к режиму, они хотели не пере-
мены правления, но смены повелителя. Итак, между недовольны-
ми в Риме могли встречаться единичные республиканцы, но мы не
допускаем, чтобы во времена империи существовала республикан-
ская партия.
Тас., Ann., XVI, 22: «rigidi et tristes, quo tibi lasciviam exprobrent».
ГЛАВА
III
ССЫЛКА
ОВИДИЯ
Мы видели, что Август к концу
своего правления изменил политику относительно тех, которые
осмеливались быть недовольными им и высказывали это. Он
долгое время показывал, что презирает их нападки, теперь же
начал сурово наказывать их и, по-видимому, не намерен был
терпеть больше уже никакой оппозиции. Именно в этот-то момент
поэт Овидий был изгнан из Рима и сослан на край света. Эта
ссылка является одним из самых любопытных и темных событий
ГЛАВА
III
95
ОППОЗИЦИЯ ПРИ ЦЕЗАРЯХ
эпохи Августа. О причине ссылки остается лишь гадать: импе-
раторский эдикт, который водворил поэта в дикие страны Понта
Эвксинского, ставил ему в вину только издание поэмы Ars amandi;
но в Риме всякий знал, что безнравственность его произведений
не была единственным мотивом изгнания поэта. Говорили, что
Овидий совершил более серьезный поступок и лично против им-
ператора; об этом говорили, но говорили шепотом, и ни один
писатель древности не открывает нам, какого рода был этот по-
ступок. Единственный документ, по которому мы можем судить
о нем, это произведения самого Овидия; нам кажется, они могут
дать в этом отношении достаточные указания. Поэмы, написанные
Овидием во время его пребывания в Риме, позволяют нам оценить
официальный мотив его ссылки; то, что он написал позднее,
поможет открыть нам ее тайную причину. Надо исследовать тот
и другой периоды творчества Овидия, если мы хотим разрешить
эту историческую загадку.
1
Счастливая юность Овидия. — Он очарован
своим веком. — Его современники благоволят к нему. — Amores. —
zlr.s* amandi. — Какие упреки вызывало это произведение. —
Ответ Овидия на эти упреки
Никогда, думается нам, не было человека более счастливого,
чем Овидий до своей ссылки. В течение пятидесяти лет жизнь была
к нему гораздо ласковее, чем она обыкновенно бывает к поэтам.
Гораций и Вергилий, его великие предшественники, не были так
постоянно удачливы, а быть может, и не пользовались таким безус-
ловным успехом. Овидию не нужно было, подобно им, бороться с
суровою нуждою; он был из тех людей, которые, благодаря своему
происхождению и состоянию, находят готовое место в свете, как
только они в нем появляются. Его семья носила уважаемое имя и
занимала видное положение; его отец был человек со средствами и
старался сохранить их. В молодости Овидий жаловался на эту по-
следнюю черту в характере отца, ограничивавшую его вольности *,
* Am., I, 3, 10.
ГАСТОН БУАССЬЕ
Том 2
96
ССЫЛКА ОВИДИЯ
но впоследствии он даже воспользовался ею. Сам он при всех сво-
их безумствах никогда не был расточителен. Мы знаем, что за лю-
бовь он охотнее платил красивыми стихами, нежели чистыми день-
гами; таким образом, для своего существования Овидию не было
нужды состоять на жаловании у какого-нибудь покровителя, по-
добно большинству своих собратьев. Его слава началась с ранних
лет. Он был знаменит еще учеником, и память об его патетических
импровизациях долго сохранялась среди риторов *. В двадцать лет
он читал свои стихи в многолюдных собраниях. Гораций и Тибулл,
Вергилий и Проперций еще были живы; Рим, все внимание которо-
го занимали эти великие гении, был вправе игнорировать или же
равнодушно относиться к новичкам; несмотря на это, римский свет
внимательно прислушивается к молодому поэту и до конца не пере-
стает выражать ему одобрение. «Мне посчастливилось, — говорит
нам Овидий, — приобрести при жизни ту славу, которая обыкно-
венно выпадает на долю лишь мертвецов» **.
Счастье поэта завершалось его полным довольством и самим
собою, и окружающими. У него был не такой характер, чтобы ви-
деть в жизни одни дурные стороны. Обычно, если поэтам недоста-
ет действительных несчастий, они создают себе воображаемые. В
большинстве случаев настоящее им не нравится; они живут охот-
нее в прошедшем или в будущем, и эти экскурсии доставляют им
тысячу причин для жалоб на все окружающее. Овидий, напротив,
любил свое время и чувствовал, что он создан именно для него.
«Пусть другие, — говорит он, — сожалеют о древних временах; я
почитаю себя счастливым, что родился в этом веке: он мне пришел-
ся по вкусу» ***. Даже в тех местах, где он старается восхвалять
древнюю доблесть, чтобы показаться человеком серьезным и по-
нравиться императору, он находит средства проявить свои подлин-
ные чувства. После красивой тирады, где он прославляет то счаст-
ливое время, когда консулов брали от плуга, когда спали на
соломе с вязанкой сена под головой, он спешит исподтишка приба-
* Sen., Control)., 10.
** Trist., IV, 10, 121.
*** Ars am., Ill, 121.
ГЛАВА
III
97
ОППОЗИЦИЯ ПРИ ЦЕЗАРЯХ
вить: «Хотя мы и хвалим старых людей, но живем, как люди со-
временные» *. Слова эти были вполне справедливы.
Кто так полон и так увлечен своим временем, тот не любит
покидать его, Тот всегда носит с собою воспоминание о нем и сооб-
щает его характер всем другим эпохам. Именно так поступал Ови-
дий, что и отличает его от других писателей его века. Воображение
Вергилия охотнее уносилось в далекие и первобытные века, где он
и помещал своих героев. По-видимому, из них особенно по душе
ему пришелся образ доброго царя Эвандра, настоящего царя золо-
того века, который гуляет под единственной охраной двух собак и
просыпается в своей хижине под пение птиц. Тит Ливий говорил в
одном из знаменитых своих пассажей, что когда он рассказывает
про древность, то и душа его делается древнею. Овидий поступает
наоборот: он- приближает древность к себе, вместо того чтобы са-
мому уйти в нее; он смотрит на нее сквозь призму своего времени
и дает ей свою окраску. Его обычный метод состоит в модерниза-
ции. Этот прием приобретает особую прелесть и потому еще, что
поэт пользуется им без всякого усилия, с какой-то наивностью: он
описывает прошлое так, как он его видит. Такой характер присущ
уже первым его произведениям: молодые женщины или девушки,
которых он заставляет говорить в своих Героидах, — все совре-
менницы Августа, светские.особы, остроумные и хорошо воспитан-
ные, лишенные всякой античной простоты. Они постоянно заняты
тем, что пишут письма своим мужьям или любовникам; они ожи-
дают и получают от них ответы, что предполагает довольно ожив-
ленные письменные сношения между всеми частями света; послан-
цы проникают даже на пустынный остров Наксос, где покинутая
Ариадна утешается, сочиняя трогательное послание к тому, кто
только что ее покинул 1. Все мелочи носят тот же самый характер.
Герои Троянской войны, возвратившись домой, рассказывают за
вином о своих подвигах совсем как римские легионеры. Парис —
это щеголь, который тут же за столом Менелая и в его присутствии
признается в своей любви Елене, соблюдая все приемы, которые
позднее будут описаны в Искусстве любви 2. Елена, неравнодуш-
ная к красоте фригийца 3, очень смущена его вопросом и не знает,
* Fast., I, 225: «Laudamus veteres, sed nostris utiinur annis».
ГАСТОН БУАССЬЕ
Том 2
98
ССЫЛКА ОВИДИЯ
что на него ответить. Это первое любовное письмо, которое она
пишет; она завидует счастью женщин, у которых имеется больше
опыта, чем у нее: felices quibus usus adest *. Мы видим, как далеко
ушел Овидий от Гомера, и неудивительно, что благоговейные по-
клонники древности жаловались, что поэт профанирует ее; но что-
бы понять произведения последнего, нужно читать их так, как он
их писал, а не требовать от него того, чего он не хотел давать.
Овидий не из числа тех строгих художников, которые стремятся
проникнуть в шедевры древности и почтительно их воспроизво-
дить. Он все время только заигрывает с прошлым; он говорит о
нем с улыбкой на устах. Овидия вполне справедливо сравнивали с
его соотечественником, Ариосто4; у обоих одна манера обращаться
с воспоминаниями и древними легендами. Оба любят рассказывать
их, но оба просто извлекают из этих рассказов только веселое; они
держатся на середине между иронией и серьезностью. В этом их
главная оригинальность и причина их громкого успеха. Вергилий
говорит, что в его время мифология износилась; Овидий обновил
ее, но в то же время и извратил ее характер, почему все, читавшие
его стихи, удивлялись, какую новую прелесть он умел придать ста-
рым рассказам: его герои неожиданно становились вновь живыми
и молодыми, приспосабливались к обычаям, взглядам и образу
жизни читателей, без колебания провозгласивших Овидия первым
поэтом своего времени.
Безусловно, такая оценка преувеличена, но, по крайней мере,
она была вполне искренна. Современное Овидию общество узнава-
ло себя в его произведениях, а превознося их, хвалило и себя.
Никто лучше его не изобразил это общество. Чтобы понять его во
второй половине царствования Августа, нужно читать Овидия.
Изучение римского общества по произведениям этого поэта ясно
показывает нам, насколько оно не похоже на его обычные фанта-
стические изображения. В большинстве случаев к нему относятся
с жалостью, так как оно потеряло свою свободу. Эта потеря, не-
сомненно, велика, но общество переносило ее довольно легко. Так
как оно видело лишь последние несчастные битвы ради защиты
свободы или ее уничтожения, то можно сказать, что римское обще-
* Heroid., XVII, 145.
ГЛАВА
III
99
ОППОЗИЦИЯ ПРИ ЦЕЗАРЯХ
ство страдало из-за свободы, не зная ее. Оно никогда о ней не
сожалело. Это общество целиком принадлежало настоящему; по-
добно Овидию, оно не переживало тревожных воспоминаний, ко-
торые всегда вносят некоторую горечь в удовольствия текущие.
Место общественных дел, которыми римляне перестали занимать-
ся, заняли другие предметы развлечения, более для них приятные.
Интерес к жизни переместился. Он уже не сосредоточивался, как
некогда, на завоевании политического влияния, на управлении
партиями и народными страстями; теперь люди стремились бли-
стать в благовоспитанном обществе, распространять в нем славу о
своем уме или молву о своих похождениях. Это был праздный мир
занятых людей, in otio negotiosi; тысячи важных пустяков, состав-
ляющих светскую жизнь, отнимали у них досуг и не давали време-
ни сожалеть о гражданской деятельности, которую они утратили.
Вот какое представление о современниках Овидия складывается у
нас при чтении его произведений. Мы не осмелимся безусловно
утверждать, что это была счастливая эпоха: счастье, в самом об-
щем значении этого слова, содержит в себе и то серьезное удоволь-
ствие, которое испытывает человек, сознавая господином самого
себя и управляя своей судьбою; тогда же все находились в полной
зависимости от одного человека; но эта эпоха была, по крайней
мере, совершенно довольна.своей судьбой. Никогда в другое время
так широко не пользовались всеми доступными благами и не дума-
ли так мало о тех благах, которых лишились.
Понятно, такое общество вполне подходило Овидию и он счи-
тал за счастье жить в нем: никто лучше него не был приспособлен
к современным ему приятностям. Что такой человек пользовался
громким успехом, что он долго жил одною жизнью с людьми сво-
его века и своего положения, — это можно заранее предположить,
даже если бы он скрыл от нас свои симпатии, которые, напротив,
он старательно подчеркивал. Его Amores содержат историю его
юности, откуда видно, по всем приключениям, о которых он рас-
сказывает, что свою юность он провел весьма легкомысленно.
Правда, позднее, в ссылке, он старался смягчить дурное впечатле-
ние от своих первых произведений. Его письма к императору и к
друзьям полны запирательств. Он хотел бы уверить нас, что его
нравы были лучше его произведений, что «если муза его была лег-
ГАСТОН БУАССЬЕ
Том 2
100
ССЫЛКА ОВИДИЯ
комысленна, то, по крайней мере, жизнь его была чиста» *. И в
самом деле очень возможно, что во всех его рассказах много выду-
манного и просто ложного. Его стихи не вытекают прямо из серд-
ца, как, например, у Катулла5; в его элегиях нет невольных и
порывистых признаний, которые носили бы печать правдивости.
Овидий представляется нам скорее человеком с распутным вообра-
жением, и в его вольных похождениях голова, кажется, играла
большую роль, чем сердце. Его болезненный темперамент, его сла-
бое здоровье не позволяли больших излишеств. Он сам говорит,
что был бледен и почти никогда не пил вина**. Когда Овидий
воспевает свою любовь, то любовные раны его всегда оказываются
легкими; они не могут заставить его забыть, что он поэт. Любовник
не затирает художника, который только и думает, как бы из всего
того, что он делает или видит, извлечь выгоду для своей поэзии.
Итак, он мог преувеличивать свои чувства; он украшал действи-
тельность, чтобы сделать ее более достойною внимания читателей;
но, несмотря на его утверждения, далеко не все было им выдумано.
Коринна — создание не одного только рассудка, и в описании ее
развлечений есть нечто большее, чем поэтические мечты и фик-
ции 6. Овидий сам сознается в этом в минуту откровенности. В тот
момент, когда он пытается защитить свою молодость, у него про-
скальзывают слова: «Мое сердце тогда было нежно, чувствительно
к стрелам любви, оно воспламенялось от малейшей искры» ***. Это
признание стоит заметить. Овидий не обманывает нас, когда в сво-
их Amores говорит прекрасным стихом, что он влюблялся во всех
женщин: «У меня нет силы управлять собою; я подобен кораблю,
который уносят быстрые волны. Мое сердце не ограничивается
предпочтительным влечением к тем или иным красавицам, оно на-
ходит сотни причин любить их всех»; затем он перечисляет, как
Дон Жуан, всех тех, которые ему нравятся****. Допустим, что в
его признаниях есть доля преувеличения и фатовства, тем не менее
основа их справедлива. На этой основе Овидий свободно вышивал
* Trist., II, 354.
** Pont., I, 10, 30.
'** Trist., IV, 10, 65.
"Am. II, 4, 7.
ГЛАВА
III
101
ОППОЗИЦИЯ ПРИ ЦЕЗАРЯХ
узоры. Свои приключения он проводит по всем ступеням, обыч-
ным при подобного рода чувстве, чтобы иметь удовольствие опи-
сать их: он пользуется случаем, чтобы описать любовь ревнивую,
любовь счастливую, любовь обманутую; но этот случай доставляла
ему его собственная биография, поэтому те, кто искал в его элеги-
ях поводов к нападкам на его юность, делали это не без основания.
Позволяя себе таким образом изменять и украшать действи-
тельность, поэт вносит иногда некоторую неопределенность в свои
картины. Так, например, мы не можем ясно различить, в какой
свет он нас вводит. Такая неопределенность очень важна, и мы
увидим позднее, что ею жестоко воспользовались против самого
поэта. Какого сорта женщины принимали участие в тех веселых
собраниях, которые он сам описывает? Главное, кто эта Коринна,
его первая возлюбленная? Все, что мы знаем о ней. — это то, что
имя Коринны ей не принадлежало: поэт выдумал его, чтобы
скрыть ее настоящее имя *. Если он боялся ее скомпрометировать,
ясно, что репутация ее заслуживала пощады. Следовательно, она
была не из тех женщин, которые ищут приключений и шума. В
противном случае она бы захотела быть названной, потому что сти-
хи великого поэта ввели бы ее в моду **. Но принадлежала ли она
к хорошему обществу? Этому можно поверить, судя по описанию
Овидием'того, у кого он ее отнял: он называет его ее мужем, vir
suus. «Так сильно охранялась эта женщина, оберегаемая мужем,
бдительным'слугою и крепкой дверью; сколько врагов надо было
победить!» *** Если предположить даже, что название «муж» скры-
вает здесь другое, менее почетное имя, нужно все же признать, что
завоевание Коринны было делом трудным, что она была не из тех,
кто достается всем. Правда, вникая в некоторые детали, которые
Овидий сообщает о ней, мы находим ее весьма податливой и само-
го легкого нрава; но в конечном итоге она не хуже Делии у Тибул-
ла и Цинтии у Проперция, а мы знаем, что обе они были светские
дамы, последняя носила даже почтенное имя. Тем не менее мы
* Trist., IV, 10, 60.
** И в самом деле, Овидий рассказывает, что одна из таких женщин, пользу-
ясь этой неопределенностью, всюду говорила, что Коринна — это она сама (Ат.,
II, 17, 29).
*** Ат., II, 12, 3.
ГАСТОН БУАССЬЕ
Том 2
102
ССЫЛКА ОВИДИЯ
предпочитаем думать, несмотря на все эти доводы, что Коринну
следует причислить, как выражается Гораций, ко второму классу
или, как у нас говорят, к дамам полусвета. Овидий очень горячо
защищается от обвинения, что он любил замужних женщин. «Нет
никого, — говорит он, — даже из простого народа, который по
моей вине мог бы сомневаться в законности своих детей» *. Это
было одно из величайших преступлений для римлян; оно осужда-
лось общественным мнением так же, как и законом. В свою оче-
редь к любви куртизанок относились весьма терпимо. Плавт, кото-
рый иногда старается быть моралистом, говорит: «Только бы не
заходить в чужие владения; ничто не мешает идти по большой до-
роге» 7. Вот почему Овидий, так сильно занимавший общество
своей рассеянной жизнью, хотя и признавал, что все в Риме гово-
рили о нем, но смело прибавлял, что дурные слухи его не каса-
лись. Ведь связь с Коринной и с подобными ей не была из числа
тех, которые создают дурную славу.
Надо сознаться, что эта неопределенность, от которой весьма .
трудно избавиться, читая Amores, не особенно благоприятна для
общества того времени. Если трудно определить, какой именно
класс общества хотел вывести Овидий, то происходит это потому,
что различные классы часто сливались друг с другом. Картины
легких нравов, нарисованные поэтом, почти одинаково соответст-
вовали всем классам. Он сам переходит от одного к другому без
всякого предупреждения и с большой легкостью, которая доказы-
вает отсутствие между разными слоями общества глубокого разли-
чия. Когда он говорит нам, что в Риме только и занимаются, что
удовольствиями, что Венера царствует в городе, основанном ее сы-
ном 8, что нет добродетельных женщин кроме тех, у кого никто не
просил ничего, casta est quam пето rogavit**, то он как будто
говорит здесь за всех и не делает никаких исключений. Относи-
тельно одной из его элегий мы совершенно не можем сомневаться:
она обращена именно к людям женатым, и, к ущербу для нравст-
венности, она вместе с тем одна из самых приятных и легких во
всем сборнике. Это та самая элегия, где он советует слишком стро-
* Trist., II, 351-352.
** Am., I, 8, 42.
ГЛАВА
III
103
ОППОЗИЦИЯ ПРИ ЦЕЗАРЯХ
гим мужьям быть доверчивее к своим женам и не увеличивать бес-
полезных предосторожностей. Мы еще понимаем поэта, когда он
говорит: «Как бы тщательно вы ни охраняли все остальное, вы не
властны над душой. Когда все замки крепко заперты, любовник
остается в сердце» *. Или еще: «Мы особенно желаем того, в чем
нам стараются отказать. Бдительная охрана привлекает воров. Ма-
ло кто любит доступные удовольствия. Есть женщины, которые
нравятся не столько своей красотой, сколько любовью их мужей.
Видя влюбленность мужей, в женах предполагают неизмеримую
прелесть». Но что следует дальше, то поистине поразительно: «Тот
не умеет жить, кто сердится, если у его жены есть любовники; тот
не знает римских нравов. Если ты умен, закрой глаза, охлади свое
возбужденное лицо, забудь суровые права мужей. Сохраняй дру-
зей, которыми ты обязан своей жене, и она тебя не оставит. Ты
обяжешь таким образом очень многих, нисколько не вредя себе; ты
будешь иметь готовое место на всех празднествах молодежи и уви-
дишь свой дом полным подарков, которые тебе ровно ничего не
стоят». За эти нескромные шутки Овидий многим поплатился!
Искусство любви, написанное позднее и послужившее одною
из причин ссылки поэта, не оставляет места таким неопределен-
ностям, как Amores. По крайней мере, Овидий высказывает здесь
очень ясно, для кого написана его книга. «Удалитесь отсюда, кто
носит легкие повязки, знак целомудрия, и кого длинное платье
покрывает до пят! Я пою любовь, не вызывающую скандала, и
дозволенные радости» **. Итак, он обращается к тем женщинам
легкого поведения, в большинстве случаев вольноотпущенницам,
которые были тогда так многочисленны и пользовались таким зна-
чением. Рим сильно привлекал их к себе во все времена. Уже
Плавт говорил в эпоху пунических войн: «Здесь куртизанок боль-
ше, чем мух в жаркую погоду». Еще хуже стало во времена Ав-
густа, особенно благодаря громадным празднествам, которые при-
влекали столько*любопытных, что, по выражению Овидия, город
и мир сливались воедино, orbis in urbe fuit***. Эти женщины,
* Am., Ill, 4.
** Ars am., I, 31.
*** Ars am., I, 174.
ГАСТОН БУАССЬЕ
Том 2
104
ССЫЛКА ОВИДИЯ
если верить поэту, были очень ловкие искусницы. Они не только
говорили на греческом и латинском языках, которые поделили
между собой тогдашний мир, не только умели танцевать и петь,
но также и жеманно говорить, грациозно ходить, смеяться и пла-
кать: все это были таланты, которыми они умели вовремя поль-
зоваться. Они имели все недостатки, обычные у подобных жен-
щин, а кроме того и другие, свойственные тогдашнему времени;
так, например, они были очень суеверны. Восточные религии, ко-
торые начинали приобретать уже большое значение, не имели бо-
лее горячих последователей. Они принимали участие в праздниках
Великой Матери, они всем сердцем оплакивали Адониса, посеща-
ли храм Исиды, назначали там даже свидания и набожно пости-
лись в субботний день9; заболевая, они за знахаркой посылали
раньше, чем за врачом. Понятно, что верность не была в числе
их добродетелей. Овидий, не доверявший женской добродетели,
полагает, что рано или поздно ни одна женщина не может устоять
и что победа над ними есть лишь дело терпения. «Уверь себя, —
говорит он, — что ты должен победить, и ты победишь» * **. Он ут-
верждает, что даже Пенелопа начинала уже поддаваться и муж
ее возвратился вовремя 10. Правда, она потратила двадцать лет на
то, чтобы сдаться; конечно, это прекрасный пример, но ему не
будут подражать те, к кому обращается Ars amandi. Нужно ли
прибавлять, что эти женщины были также и очень жадны. Поэт
горько плачется, что их уже не трогают прекрасные стихи. Самому
Гомеру, если бы он предложил одну Илиаду, указали бы на дверь.
«Мы поистине живем в золотой век, — весело заявляет Ови-
дий, — с помощью золота можно достигнуть почестей и добиться
любви» ". И на самом деле этому легкомысленному обществу нуж-
но было много денег, чтобы удовлетворить все свои разорительные
капризы, чтобы оплатить те прекрасные материи, «блестящие кра-
ски которых подобны весенним цветам»***, или те богатые и ис-
кусные прически, которые продавались близ храма Геркулеса Му-
* Ars am., 1, 269.
** Ars am., II, 277.
*** Ars am., III, 185.
ГЛАВА
III
105
ОППОЗИЦИЯ ПРИ ЦЕЗАРЯХ
сагета (в Риме был тогда рынок волос) *, чтобы привлекать к себе
взоры и затмевать соперниц на вечерних прогулках по форуму
или под портиками Октавии и Помпея11, на поездках вместе с
целым Римом на празднество Дианы к берегам озера Неми 12 на
лично управляемой колеснице, или когда в августе месяце веселые
компании шли гулять на пляж в Байях 13, где, по словам Сенеки,
«назначали себе свидание все пороки». '
Вот для каких женщин написана поэма Овидия. Что же
касается мужчин, то она имеет в виду молодых римских щеголей'
особенно тех, которые очень любили удовольствия, но у которых
не хватало средств оплачивать их. «Я пою для бедных, — говорит
поэт, — я сам был беден, когда был влюблен» **. У богатых есть
верное средство нравиться. Искусство любви для них очень
просто: им нужно только изучить другое искусство, искусство не
быть обманутыми, а оно не из легких. Остальные должны заме-
стить ловкостью недостающее им богатство. Овидий учит их див-
ным уловкам. Если они ничего ие могут принести, они тем не менее
должны обещать. «Обещания ничего не стоят, и самый бедный мо-
жет быть ими богат. Заставь думать, что ты вот-вот готов дать то,
что ты не дашь никогда. Именно так владелец бесплодного поля
всегда поддается обманчивой надежде на будущий урожай; так,
рассчитывая отыграться, игрок продолжает проигрывать: заманчи-
вая надежда на удачу снова тянет к игре его жадные руки. Вся
задача — это достигнуть однажды своего, ничего не затратив, а
чтобы не потерять плода первых милостей, тебе окажут и но-
вые»***. С наибольшей выгодой богатые подарки заменяет предуп-
редительность, но тут надо уже идти на все. Овидий требует чудес
терпения и смирения. Нужно уступать всем требованиям любимой
женщины, нужно повиноваться ее приказаниям, защищать ее мне-
ния, смеяться лишь только она улыбнется, плакать, когда она пла-
чет, проигрывать, когда играешь с ней, подставлять кресло, как
только она захочет сесть, «снимать обувь с ее нежной ноги и на-
девать ее», и даже держать зеркало, когда она занимается своим
* Ars am., III, 168.
** Ars am., II, 165.
*** Ars am., I, 445.
ГАСТОН БУАССЬЕ
Том 2
106
ССЫЛКА ОВИДИЯ
туалетом*. Если эта обязанность претит тебе, не забывай, чтобы
придать себе мужества, что Геркулес исполнял ее раньше тебя 14.
Но это еще не все, поэт требует большего. Перенося все фантазии
предмета своей любви, нужно закрывать глаза на его неверности.
Нужно научиться переносить соперника. Жертва велика, Овидий
предвидит, что она многого стоит, и даже сознается, что сам он
никогда не мог с этим примириться. За такой недостаток он сми-
ренно обвиняет себя и надеется излечить от него своих учеников **.
Мужья, куда ни шло, еще имеют право сердиться; но в том свете,
куда поэт вводит нас, где один каприз создает любовные связи,
гнев смешон, и Овйдий пользуется случаем напомнить еще раз, что
даваемые им наставления не предназначены для женатых. «Я сви-
детельствую еще раз, что здесь дело идет только о дозволенных
законом удовольствиях. Моя легкая муза остерегается шутить с
честными женщинами» ***.
Несмотря на все предосторожности, Ars amend i доставила ему
больше вреда, чем Amores. Пока он довольствовался рассказами о
своих любовных похождениях, его не трогали. Тибулл и Пропер-
ций, которые были у всех в руках, приучили к подобным повест-
вованиям; но хладнокровно, с обдуманным намерением обращать
свои поступки в наставления, создавать теорию той легкомыслен-
ной жизни, которую он вел, стремиться преподать ее другим и
собирать учеников — это было уже слишком. Овидий говорит
нам, что на него сильно нападали. Он задумал даже обезоружить
своих врагов как бы отречением от своей книги; он опубликовал
то, что назвал Средствами от любви. К несчастью, добродетель
ему не удавалась. Средства от любви скучное произведение, ко-
торое не могло уничтожить зла, произведенного Ars amandi, и ни-
кого не удовлетворило.
Против Овидия были восстановлены не только какие-нибудь
мрачные и суровые люди; его врагом была целая партия, всегда
очень сильная в Риме, а именно, партия ревнителей древних обы-
чаев и нравов. Она имела достаточно причин быть недовольной
* Ars am., I, 211.
** Ars am., II, 539.
*** Ars am., II, 597.
ГЛАВА
III
107
ОППОЗИЦИЯ ПРИ ЦЕЗАРЯХ
поэтом. Он оскорблял ее своим поведением не меньше, чем своими
произведениями. Его происхождение предназначало его к обще-
ственным должностям, и сперва он хотел, по-видимому, избрать
эту дорогу. Он с честью выполнял те должности, с которых начи-
нали свою карьеру молодые люди из хорошей семьи; но его рвение
быстро остыло. В тот момент, когда он мог войти в сенат, его чес-
толюбие вдруг погасло и он сразу отдался частной жизни. Как
всякий другой, он мог бы стать претором или консулом, но он
захотел быть только поэтом. Теперь мы не видим в этом особенно
дикого поступка, но тогда питавшимся старыми традициями людям
казалось, что отречение от общественных должностей есть измена
отечеству. Подобные измены были не редки в эту эпоху, когда
политическая жизнь уже утратила свою привлекательность; но те,
кто осмеливался совершать их, остерегались хвалиться этим. Ови-
дий, напротив, на все нападки резко отвечал: «Почему вы обвиня-
ете меня в том, что я провожу мою жизнь, ничего не делая, и
называете меня ленивым, когда я сочиняю стихи? Почему вы бра-
ните меня за то, что я во цвете лет не посещаю пыльного лагеря,
пренебрегаю изучением законов с их пустословием, отказываюсь
проституировать свой голос в скучных состязаниях на форуме?
Работа, которой вы требуете от меня, принадлежит к числу тех,
которые разрушаются смертью, я же ищу бессмертной славы. Я
хочу, чтобы мое имя воспевалось всегда и во всей вселенной» * ** ***.
Этот гордый ответ не мог умиротворить врагов, они должны были
сердиться еще сильнее, когда он в шутку сравнивал влюбленных с
солдатами (militat omnis amans)*', когда утверждал, что его лю-
бовные истории должны быть ему зачтены за военные походы, что
всем бранным подвигам он предпочитает завоевание Коринны.
«Увенчайте же главу мою, лавры триумфа! Я победитель: Коринна
в моих объятьях. Я опрокинул не какие-нибудь жалкие стены и
преодолел не только узкие рвы, я стал властелином женщины!»
Теперь мы смеемся над этими шутками, но тогда многие ими
возмущались или делали вид, что возмущаются. Ревнители про-
* Am., I, 15.
** Am., I, 9, 1.
*** Am., II, 12.
ГАСТОН БУАССЬЕ
Том 2
108
ССЫЛКА ОВИДИЯ
шлого, проповедники морали, которыми Рим всегда изобиловал,
делали вид, что они разгневаны. Им легко давались прекрасные
тирады об опасностях, которые книги Овидия представляли для
добродетели. Когда поэт пытался защищаться, напоминая, для ко-
го были написаны Amores и в особенности Ars amandi, ему проти-
вопоставляли немало веских доводов. Уверен ли он, что его книги
всегда будут попадать по адресу? И сам он, так тонко описавший
привлекательность запретного плода, разве не знает, какое удо-
вольствие доставляет узнать что-нибудь, чего нам не хотят сооб-
щать? Написать на заголовке произведения: «Удалитесь отсюда,
кто носит легкие повязки, знак целомудрия», не значит ли это вну-
шить некоторым из них желание приблизиться? А если они подда-
дутся искушению, если в тени или тайком они пробегут эти преле-
стные стихи, не для них написанные, не найдут ли они там уроков,
которыми могут воспользоваться? Способ обмануть мужа весьма
похож на способ обмануть любовника, и, когда, благодаря ловко-
сти преподавателя, усвоено это опасное искусство, трудно проти-
востоять желанию использовать его. Овидий хорошо знал, что его
будут читать все: «молодая девушка, которая краснея смотрит на
того, кого она любит, юноша, сердце которого трепещет неведо-
мым ему чувством, узнают в его произведениях, какое ощущение
их волнует» * **; и в минуты искренности он не был недоволен этим.
Овидий знал, что страстные картины, которыми были полны его
стихи, смутят душу многих из его читателей. «Наша любовь, —
говорил он Коринне, — породила любовь у многих» **. Его враги
только на это и указывали. Таким образом, у них было некоторое
основание находить опасными его произведения; но они заходили
слишком далеко, обвиняя его в том, что он развратил своих совре-
менников. Это значило придавать его стихам слишком много зна-
чения. Овидий основательно возражал им, что он следовал скорее
за своим временем, чем направлял его, что все общество было по-
лно такими искушениями и кто хочет погубить себя, тот найдет
всюду случай; ему достаточно было для этого указать на гулянья,
где выставлялось столько продажных красавиц, на цирки, где ску-
* Am., II, 1, 7.
** Am., III, И, 19.
ГЛАВА
III
109
ОППОЗИЦИЯ ПРИ ЦЕЗАРЯХ
чивались люди всякого пола и состояния, на театры, где, как и
ныне, мужья были всегда жалкими и осмеянными, а любовники
всегда уверенными в благосклонности своих возлюбленных и в ап-
лодисментах публики, на храмы, где лучшие художники изобра-
жали любовные похождения богов, что должно было сообщить по-
клонникам сильную охоту подражать им. Справедливо ли среди
всех этих опасностей так вопить о дурном влиянии, какое могли
иметь несколько легких стихов? И самые эти стихи, столь поноси-
мые, были ли они так преступны, как позорные мимы, разыгры-
вавшиеся на сцене под покровительством власти, как непристой-
ные романы, которые свободно продавались у всех книготорговцев
и выдавались читателям во всех библиотеках государства? * Все
эти доводы были справедливы, но им не хотели внимать. Обществу
всегда нужно взвалить на кого-нибудь ответственность за свои не-
достатки. Чем больше оно чувствует раскаяние, тем более склонно
оно искать виновного, который бы вместо него понес наказание, и
когда общество его основательно накажет, оно дарует самому себе
прощение и возрадуется своей невинности.
II
Овидий старается рыть серьезнее. — Его отношения
к Августу. — Почему Август не любил его. — Первая Юлия. —
Вероятная причина ссылки Овидия.
Овидию было около сорока лет, когда он писал Искусство
любви. Это было то время, когда его муза становилась солиднее, а
жизнь — серьезнее. Кто сильно любит свет и его удовольствия,
для того переход от молодости к зрелому возрасту — всегда тяже-
лый кризис. Эта перемена тем тягостнее, чем она обычно бывает
резче. Следуя прелестному выражению поэта, годы проходят без
шума, tacitis senescimus annis **; человек замечает, что он старится
лишь тогда, когда старость уже наступила. И тогда уже поздно
изменять свой образ жизни, отказываться от своих вкусов. Чело-
* Мы резюмируем здесь приводимые Овидием в защиту Ars amandi доводы,
изложенные в элегии к Августу, которая составляет вторую книгу его Тристий.
** Fast., VI, 771.
ГАСТОН БУАССЬЕ
Том 2
110
ССЫЛКА ОВИДИЯ
век трудно расстается с ними и пытается даже сохранить их. Кто
слишком поздно расстается с молодостью, тот в наказание не умеет
примириться со старостью.
Овидий, по крайней мере, пытался примириться со своим воз-
растом. После Ars amandi он переменил тон и хотел обратиться к
более серьезным темам. Уже не первый раз он пробовал это сде-
лать. Так как он ни перед чем не останавливался, когда был молод,
то его соблазнила слава Гомера. Он рассказывает, что принялся за
эпическую поэму о войне богов и гигантов; величие сюжета приво-
дило его в восторг и он был полон рвения. К несчастью, рассерди-
лась Коринна: она хотела одна владеть своим поэтом и не соглаша-
лась поделиться им даже с богами. «Так как я говорил только о
бурях, о громах, которые мечет Юпитер, защищая небо, то моя
возлюбленная выгнала меня, — вот почему я так скоро забросил
Юпитера и его громы» * **. Когда прошло владычество Коринны, он,
естественно, возвратился к мифологическим поэмам, к которым у
него всегда была решительная склонность. Однако его обращение
не было так полно, как он думал: изменив сюжеты, он не изменил
метода, да и о перемене сюжетов можно говорить лишь относитель-
но. Когда поэт с такою грустью прощался с Венерой в четвертой
книге Фастов и просил у нее извинения за то, что он ее покидает,
Венера могла бы успокоить его: он не переставал быть ей верным.
Что бы он ни предпринимал, старые привычки господствуют над
ним, верным «певцом легкой любви» ". Если он вводит нас на
Олимп, то разве только для того, чтобы рассказывать нам тамош-
ние скандальные истории. Его усилия стать солиднее ему удаются
плохо, и он походит на доброго бога Сильвана, большого волоки-
ту, про которого он сам нам рассказывает, что тот всегда был не-
сколько моложе своего возраста***.
В то время как Овидий силился перейти к более значительным
произведениям, он старался иначе устроить и свою жизнь. Он от-
нюдь не стал честолюбивее; он достаточно знал себя, чтобы не
стремиться к политической роли; но, по мере того как ему прихо-
* Am., II, 1, 15.
** Trist., Ill, 3, 73: «tenerorum lusor amorum».
*** Metam., XIV, 639: «Silvanusque suis semper juvenilior annis».
ГЛАВА
HI
111
ОППОЗИЦИЯ ПРИ ЦЕЗАРЯХ
дилось отказываться от удовольствий, он все больше развивал свой
вкус к размышлению. В молодости он жил больше с поэтами и с
писателями — к старости он сближается со знатными лицами.
Здесь перемена была в действительности еще меньше, чем это ка-
жется. В новом обществе, куда он вошел, он занял почти то же
место, что и в прежнем. При изучении причины его ссылки легко
видеть, что и для знатных господ он остался поэтом Ars amandi и
Amores. Он принимал участие главным образом только в их раз-
влечениях и был для них не столько другом, своим присутствием
доставляющим честь, сколько приятелем и поверенным их легких
приключений. Позднее он горько оплакивал свои блестящие связи,
которые способствовали его гибели. «Верьте мне, — писал он из
страны скифов, — жить в неизвестности — значит жить счастли-
во» *, но, живя в Риме, он говорил другое. Его всюду хорошо при-
нимали благодаря его таланту и приятному уму. Литературная сла-
ва ввела его в тот свет, куда по своему происхождению, хотя и
высокому, он не мог бы проникнуть; он был здесь предметом самой
лестной предупредительности; здесь он встречал соблазны, кото-
рые были непреодолимы вследствие его природной склонности к
роскоши. Когда эти важные господа в свободную минуту удостаи-
вали написать несколько стихов, они были счастливы прочесть их
Овидию и в свою очередь с благодарностью принимали стихи, ко-
торые поэту заблагорассудилось написать в их честь. В числе тех,
к которым он обращался в своих элегиях, находятся Мессала, Гре-
ции, Помпей, Котта, Фабий Максим, самые высокие имена во всей
империи1э.
Но эти блестящие связи его не удовлетворяли. Унаследовав
репутацию Горация и Вергилия, он хотел бы занять то близкое к
императору положение, которое занимали его предшественники, и
всем казалось, что оно должно было ему принадлежать. Август
принял на себя роль покровителя современной ему литературы; в
его политику входило привлекать к себе всех тех, кто мог влиять
на общественное мнение. На этом основании он естественно дол-
жен был бы привязать к себе поэта, стихи которого распевал весь
Рим. Однако он, по-видимому, никогда не приближал к себе Ови-
• Trist., Ill, 4, 25.
ГАСТОН БУАССЬЕ
Том 2
112
ССЫЛКА ОВИДИЯ
дия. Если бы Август как-нибудь отличил Овидия, последний не
преминул бы заявить об этом, но он молчит. Трудно как будто
объяснить, почему Август, так симпатизировавший искусствам, си-
стематически отдалял от себя столь крупного поэта; нужно, одна-
ко, поискать оснований для этого.
Отметим прежде всего, что если отношения между поэтом и
государем никогда не достигали большой близости, то в этом не
вина поэта. Он делал всяческие попытки и ничего не упускал, что-
бы привлечь к себе благосклонность императора. Надо признать,
однако, что первые его произведения сдержаннее и менее льстивы,
чем позднейшие. В его Amoves едва два-три раза упоминается об
Августе; он был в том возрасте, когда ищут более расположения
Коринны, чем императора. Мы находим здесь даже смелую выход-
ку, которая не обратила на себя внимания, но кажется весьма уди-
вительной для такого робкого человека. Он говорит про Галла,
одну из жертв Августа 16. Уже одно упоминание этого имени, не-
приятного для императора, который заставил вычеркнуть его из
Георгии, было дерзостью. Но Овидий идет дальше: он решается
намекнуть, что Галл был не виновен, что его ложно обвинили* **.
Зная Овидия, нельзя не удивиться подобной смелости; но такая
независимость с его стороны продержалась недолго. Начиная с Ars
amandi тон меняется; с этих пор у Овидия заметно желание стать
официальным поэтом империи. Это было в тот момент, когда мо-
лодой Гай, сын Агриппы и Юлии, усыновленный Августом, от-
правлялся в поход на Восток, откуда ему не суждено было вер-
нуться 17.Поэт предсказывает ему всевозможный успех и
триумфальное возвращение. Он набожно просит у Марса, отца
римлян, и у цезаря, отца молодого принца, оказать ему свое боже-
ственное покровительство, «так как из них двух один уже бог,
другой будет им впоследствии» ". Такова была прелюдия к чудо-
вищной лести Метаморфоз и Фастов.
Необходимо поговорить несколько об этой льстивости, так от-
талкивающей нас при чтении последних произведений Овидия.
Единственным извинением ему может быть то, что в данном случае
* Am., III, 63.
** Ars am., I, 203.
ГЛАВА
III
ИЗ
ОППОЗИЦИЯ ПРИ ЦЕЗАРЯХ '
он следовал только примеру других. Все современные ему писате-
ли говорят тем же языком, что и он. Можно подумать, что они
были крайне поражены событиями, происходившими на их глазах:
твердой охраной общественного спокойствия, бдительной заботой
о том, чтобы империю уважали на всех границах, преклонением
перед ее могуществом со стороны неведомых, варварских народов.
В конечном счете, это была великая эпоха; люди справедливые и
великодушные, которые не ставили себе в заслугу казаться вечно
недовольными и «печаловаться об общественном благе», могли
найти много оснований для похвалы. Почему только во всех этих
похвалах столько угодничества? *. Откуда эти преувеличения, ко-
торые даже истине придают лживую внешность? II как могли Ав-
густа восхвалять так же, как Нерона и Домициана? Некоторые
всю вину хотели бы взвалить на самого Августа; мы думаем, что
по всей справедливости большую часть ее нужно отнести на счет
самой эпохи. Очевидно, это общество, которое кажется нам таким
.блестящим, имело в основе что-то низкое; оно созрело для деспо-
тизма, когда он явился. Это доказывается тем, что оно с удоволь-
ствием встретило его и удивительно быстро к нему приспособи-
лось. Через несколько месяцев после битвы при Филиппах 18, в то
время как солдаты Октавия грабили Италию, Вергилий, который
был обязан ему некоторыми милостями, восклицает: «Да, это бог,
и кровь агнца будет часто орошать его жертвенники!» Какой пре-
дупредительный апофеоз на другой день после проскрипций! Та-
ким образом можно сказать, что империя была уже подготовлена
в умах раньше Августа. С первого же момента общество стреми-
лось вручить ему власть так же ревностно, как он горячо желал
получить ее. Впоследствии сенат всегда предлагал ему больше по-
честей, чем он хотел; однажды народ даже возмутился, чтобы при-
нудить его к диктаторству. Надо предоставить каждому причитаю-
щуюся ему долю ответственности; не только империя создавала
тогдашнее общество, но и общество создавало империю. Август да-
леко не был единственным виновником той моральной слабости
* Мы исключаем прекрасные стихи Горация в его вступлении к посланию
Августу. Так сын вольноотпущенника в самой лести сумел лучше других сохранить
свое достоинство.
ГАСТОН БУАССЬЕ
Том 2
114
ССЫЛКА ОВИДИЯ
характеров, которая в конце концов испугала его самого. По-види-
мому, всеобщая трусость, забвение собственного достоинства, бес-
помощность общества должны были увеличивать прочность вла-
сти, но все это ужаснуло его. Конечно, цезарь не любил
честолюбцев, но он понимал, что империя погибнет, если все будут
избегать общественных должностей, и принял меры, чтобы воспре-
пятствовать такому дезертирству. Несомненно, ему приятна была
общая склонность к удовольствиям: абсолютная власть всегда от
этого выигрывает. Но он увидел, наконец, что страна, где удоволь-
ствия являются самым важным занятием, не может дать более ни
граждан, ни солдат. После поражения Вара19, когда он пытался
набрать новую армию, никто не захотел отправляться в поход:
пришлось ему набирать ветеранов и вольноотпущенников *. Прав-
да, что Август не возвратил обществу утраченной энергии. Он не
имел для его исцеления сколь-нибудь действенных средств. Един-
ственным целесообразным лекарством могло быть возвращение
ему самоуправления, но это было то единственное средство, кото-
рого он не мог применить. Вот почему и попытки Августа рефор-
мировать общество оказались безуспешными; а так как сам он об-
ходился с ним кротко, то оказался для него, пожалуй, менее
полезен, чем дурные государи, которые следовали за ним. Деспо-
тизм жестокий иногда лучше деспотизма гуманного и умеренного.
Благосостояние вызывает духовное ослабление, а избыток страда-
ний возрождает; таким образом, можно сказать в общем, что Тибе-
рий и Нерон сделали более Августа для развития силы характеров.
Итак, Август не был вполне доволен своею эпохой, хотя во
многом он должен был пенять на самого себя. В этом его первое
разногласие с Овидием, который не перестает восхвалять свой век.
Взгляды Августа на способы исцеления общества были еще более
далеки от поэта. Император хотел возродить в тот развращенный
век вкус к античным добродетелям. Слишком резко вызывать ве-
ликие воспоминания прошлого было, может быть, несколько опас-
но для его власти; но он думал, что еще опаснее дать им оконча-
тельно погибнуть. Когда он говорил в сенате или на площади, он
>го и дело обращался к обычаям предков. Чтобы побудить римлян
* Dio Cass., LVI, 23.
ГЛАВА
III
115
ОППОЗИЦИЯ ПРИ ЦЕЗАРЯХ
вступать в брак или быть умеренными в издержках, Август прика-
зывал публично читать речь Метелла о необходимости продолже-
ния рода (de prole augend а) или речь Рутилия об умеренности в
постройках (de modo aedificiorum)™. Возможно, что Овидий
слегка подтрунивал над этой старой моралью, тогда как Август
всячески старался показать, как сильно он ею восхищается.
Восхваляя старое время, Август побуждал своих современни-
ков возвратиться к старым нравам. Такое средство ему казалось
подходящим, чтобы придать им больше энергии и упорядочить их
семейную жизнь. Он хотел таким образом возвратить римскому
обществу, ослабленному двумя упадочными веками и пятьюде-
сятью годами междоусобной войны, простоту, уважение к религии,
любовь к семье — словом, все те добродетели, которые дают спо-
койствие в настоящем и уверенность в будущем. К несчастью, до-
бродетель не вводится приказом и административных мер недоста-
точно, чтобы сделать народ честным. Вскоре и сам Август
убедился в этом. Если он и мог радоваться когда-нибудь удаче
своих моральных реформ, то громкие скандалы вскоре доказали
ему, что он жестоко ошибался. Этот государь, которому его поэт
Гораций говорил: «Прелюбодеяние не марает больше семейств,
нравы и законы восторжествовали над грязным пороком» *, к кон-
цу своей жизни должен был наказывать прелюбодеяние в своем
собственном доме.
Похождения его дочери Юлии были одним из самых больших
несчастий Августа. Он дал ей весьма тщательное воспитание. Она
пряла шерсть, как римлянка древних времен; Август не носил дру-
гой одежды, кроме сотканной ему женой и дочерью; но такие пре-
досторожности Юлию не сделали Лукрецией21; Светоний и Се-
нека рассказали нам, до чего она дошла. Несмотря на их
свидетельства, которые трудно опровергнуть, Виланд (Wieland) в
умной и горячей статье пытался защитить ее. Он напоминает, что
Юлия была женщина умная, кроткая и приветливая и что народ
обожал ее. Он искусно группирует все причины, которые объясня-
ют и смягчают ее ошибки. Несомненно, в извинениях ее поведению
* Carm., IV, 5.
ГАСТОН БУАССЬЕ
Том 2
116
ССЫЛКА ОВИДИЯ
нет недостатка. Под одним кровом с нею жил ловкий и ожесточен-
ный враг, ее мачеха Ливия, которая не только ничего не делала,
чтобы защитить свою падчерицу, но, вероятно, сама же содейство-
вала ее гибели, чтобы не иметь соперницы в сердце Августа. Юлию
выдавали замуж последовательно за всех кандидатов на импера-
торский престол. Она переходила безмолвно от одного к другому
с такою быстротою, что ей трудно было отличать своих мужей от
своих любовников. Странный способ приучать молодую женщину
уважать брак и внушать ей целомудренность! Двое последних, за
которых ее выдали замуж, были уже женаты, но их заставили раз-
вестись, чтобы освободить ей место22. Таким образом, ей выпал
печальный рок, вступая в новый дом, вытеснять оттуда любимую
женщину, которой муж волей-неволей должен был пожертвовать.
Она видела, как ее новый супруг плачет при воспоминании о той,
которую она заменила. Отсюда вытекали, конечно, холодность и
взаимное отвращение. Юлия чувствовала, что ее брали только по-
тому, что она приносила с собою в приданое империю; поэтому-то
она и искала вне дома таких связей, где бы могло играть какую-
нибудь роль и сердце. Она находила их в среде той изящной и
развратной молодежи, которой она охотно окружала себя. Список
ее любовников очень длинен. Здесь, наряду с несколькими красно-
речивыми греками, встречались имена Гракха, Сципиона, Аппия
Клавдия — все великие имена республики, ставшие будуарными
героями; главное место занимал Юлий Антоний, единственный по-
щаженный сын триумвира23; он жил на Палатине, в доме убийцы
своего семейства, пользовался его милостями, тайком читал здесь
произведения Цицерона, ради развлечения писал мифологические
поэмы, может быть, иногда думал и о своем отце, который чуть не
сделался господином над миром, и о своих братьях, которых Ав-
густ предательски убил. Как же дочь Августа полюбила сына Ан-
тония? Это неизвестно; мы знаем только, что обоим им доставляло
удовольствие бравировать общественным мнением: в то время как
добродетель была официально предписана, они дошли до неверо-
ятных пределов бесстыдства, избрав форум или государственную
трибуну сценой своих ночных оргий, словно в утомлении распут-
ством они нуждались в возбуждающем воздействии опасности, что-
бы воодушевиться и вновь набраться сил.
ГЛАВА
III
117
ОППОЗИЦИЯ ПРИ ЦЕЗАРЯХ
«Август, — говорит Виланд, — любил свою единственную
дочь так, как мог любить подобный ему человек, то есть он любил
в ней самого себя». Такая привязанность была недостаточна, одна-
ко, чтобы сделать его снисходительным. Его гнев разразился с
ужасающей силой. Он сделал сенат и весь мир поверенными своего
несчастья. Он велел убить или изгнать сообщников Юлии, кото-
рую сослал на остров, куда никто не мог заглянуть без его прика-
зания. Напрасно народ неоднократно просил о помиловании; Ав-
густ был непреклонен и перед своей смертью еще раз проклял дочь
в своем завещании. Такой страшный гнев остается непонятным,
если допустить, что он был вызван одной любовью к добродетели;
но у Августа были и другие основания сердиться на свою дочь. Он
жестоко карал в ней скорее неудачу своей политики, чем оскорб-
ление нравственности. Какое несчастье для него, какая горькая
досада чувствовать себя побежденным в той борьбе, которую он
предпринял против современных нравов, видеть на отпрыске своей
семьи всю тщетность усилий, быть вынужденным признаться пред
целым миром, что его льстецы и его поэты слишком поторопились
воспеть его победу! Такая жестокая неудача поразила в самое сер-
дце государя, избалованного успехом. Вот что сделало его неумо-
лимым. Отец, возможно, и простил бы, но верховный повелитель
мстил за себя.
Юлия имела и других сообщников, помимо тех, которые были
наказаны; Август хорошо знал это. Такими сообщниками были все
те, которые посещали портики и театры, все светские люди, у ко-
торых, по выражению Тацита, развращенность считалась призна-
ком хорошего тона и последним словом моды, corrumpere et
corrumpi saeculum vocant*, — словом, все изнеженное общество,
снисходительные правила которого проникли и на Палатинский
холм. Как должен был негодовать император, видя, что это обще-
ство не дало себя победить и воочию доказало ему, что оно сильнее
его! Но так как ему невозможно было справиться со всеми, так как
общество по своему объему не могло стать объектом его мести, то,
естественно, он больше всего сердился на того, кто служил самым
блестящим его представителем и в ком это общество охотно узна-
* Germ., 18.
ГАСТОН БУАССЬЕ
Том 2
118
ССЫЛКА ОВИДИЯ
вало себя. Вот почему Овидий должен был особенно ему не нра-
виться. Если Август чувствовал потребность найти виновного для
наказания и свалить на кого-нибудь общую вину, то гнев его дол-
жен был главным образом упасть на того, кто столько раз прослав-
лял нравы своего времени. Кто знает, не установилось ли с этого
момента в его уме тайной связи между его домашними несчастьями
и стихами поэта? Тем более что произошло неприятное совпаде-
ние: Ars amandi была опубликована в год ссылки Юлии. Это была
простая случайность; уроки Овидия не оказали никакого влияния
на поведение молодой женщины; она следовала его правилам го-
раздо ранее, чем они были написаны; но понятно, что такое совпа-
дение поразило Августа. Сам успех подобного произведения мог
показаться оскорблением отцовского горя, в глазах же императора
он являлся даже угрозой обществу*. Мы убеждены, что Август
никогда не забывал этого, однако он скрыл свое недовольство. Ars
amandi сперва не подвергалась никакому преследованию. Когда
император председательствовал при производстве ценза, он оста-
вил поэту его всадническое кольцо; вполне вероятно, что хотя им-
ператор и сердился на поэта за его стихи и втайне обвинял его
отчасти за распутство современников, он удовольствовался бы рас-
поряжением держать Овидия вдали от себя; но здесь произошло
новое событие, которое напомнило ему старые проступки поэта и
вызвало наказание.
Мы подошли, наконец, к тому таинственному происшествию,
которое вызвало гнев Августа. Как уже сказано, судить о нем мы
можем только по свидетельству самого Овидия; но и он говорит
очень мало. В его время всем была известна истина, что избавляло
поэта от рассказов. Он избегает даже, по возможности, намекать
на происшедшее. Малейшее слово, вырвавшееся у него, он резко
останавливает и, словно напуганный своею смелостью, говорит:
Этот успех был очень велик. Имя Овидия, конечно, стало одним из наибо-
лее популярных в римском свете. В одной из его поэм Трагедия бранит автора за
то, что он покинул ее, что с появлением Amores его стихи распеваются на пирах,
что их пишут на стенах у перекрестков (Am., Ill, 1, 17); и действительно, стихи
Овидия часто находят теперь в Помпеях начерченными или вырезанными на стенах
домов. После Ars amandi его слава должна была еще более возрасти. «Он, — гово-
рит ритор Сенека, — наполнил весь мир своим Ars amandi и своими любовными
изречениями» (Excerpta controv., 7).
ГЛАВА
III
119
ОППОЗИЦИЯ ПРИ ЦЕЗАРЯХ
«Молчи, язык; не надо более ничего прибавлять. Почему не могу
я похоронить это печальное воспоминание вместе со своим пеп-
лом?»* А так как современники поэта, конечно, по тем же мотивам
были не менее скрытны, то у нас нет точного указания ни от него,
ни от других о причинах его ссылки.
Это молчание истории дает полный простор воображению; от-
сутствие достоверных фактов породило множество гипотез. Мы не
будем разбирать каждую из них; это скучный и бесполезный труд.
Все они в общем основываются на следующих словах поэта: «Зачем
я видел то, что не следовало? Зачем я сделал свой взор соучастни-
ком проступка? ** Я наказан за то, что был свидетелем преступле-
ния, не зная этого; я виновен лишь в том, что имел глаза» ***. Что
же за преступление мог он видеть? Одни склоняются к мысли, что
он подсмотрел какую-нибудь государственную тайну; это предпо-
ложение весьма неопределенно и вместе с тем мало вероятно. Суро-
во наказать Овидия, изгнать его в такое место, откуда он мог сно-
ситься с Римом, было плохим средством обеспечить его молчание.
Равным образом ничто не дает права предполагать, что он был на-
казан за выдачу этой тайны. Овидий всюду говорит, что он виноват
тем, что видел, а не тем, что говорил. Другие вообразили, что он
нескромно подсмотрел, как Ливия купается; но тогда забывают
слова самого Овидия, когда он говорит, что был свидетелем пре-
ступления, а ведь купаться не есть преступление. Большинство де-
ржится того мнения, что он случайно присутствовал при каком-ни-
будь дурном поступке Августа, возможно, при любовных
сношениях с собственной дочерью. Это мнение, которое защищал
Вольтер, опирается на мало серьезный авторитет, а именно на Ка-
лигулу. Этому императору недостаточно было того, что он проис-
ходил от Августа по своей бабушке Юлии; в своем странном тще-
славии он притязал на происхождение от Августа с обеих сторон.
Он приходил в негодование при мысли, что его предком был пле-
бей Агриппа, солдат-выскочка, и находил гораздо более почетным
для своего рода то предположение, что мать его обязана своим про-
* Pont., И, 2, 61.
** Trist., II, 103.
*** Trist., Ill, 5, 49.
ГАСТОН БУАССЬЕ
Том 2
120
ССЫЛКА ОВИДИЯ
исхождением кровосмешению 24. Но бред сумасшедшего не может
служить доказательством; Август совершил достаточно скверных
поступков, чтобы порицать его, не навязывая ему воображаемых.
Впрочем, если допустить даже, что он виновен, — а нет никакого
основания так думать, — то нельзя было бы установить какую-ли-
бо связь между подобным происшествием и ссылкой Овидия: ведь
поэт был изгнан из Рима спустя уже десять лет после удаления
Юлии, когда она жила в строгом заточении и вдали от взоров отца.
Мало того, всякому понятно, что если бы дело шло о дурном по-
ступке Августа, то поэт не говорил бы о нем или старался бы его
смягчить. Овидий же, напротив, характеризует его очень сурово;
он называет его преступлением. Если он так свободно говорит об
этом преступлении, то ясно, что оно было совершено не Августом,
а против него; речь идет о проступке, которого Август был жерт-
вой, а не действующим лицом, и который причинил ему глубокое
горе. «Я не хочу снова бередить твои раны, — говорит ему поэт, —
они уже достаточно причинили тебе боль один раз» *.
Эти слова наводят нас на след истины: глубокое горе, которое
испытал Август — все историки согласны в этом, — было вызвано
преступным поведением принцесс его дома, потому что оно оскор-
бляло в нем правителя и отца. Отсюда возможно, что Овидий на-
мекает на какое-нибудь приключение в таком роде и что та рана,
которую он не хочет бередить в душе императора, есть воспомина-
ние о бесчестии его дома. Правда, здесь речь не может идти о
распутствах первой Юлии, уже десять лет удаленной из Рима; но
это не единственный скандал во дворце реформатора обществен-
ных нравов. Несмотря на устрашающий пример, который он дал,
повторялись те же самые проступки и приходилось прибегать к тем
же наказаниям. Август должен был покарать свою внучку, вторую
Юлию, которая шла по стопам своей матери. Ее обвинили в пре-
любодействе с молодым человеком из знатного рода, Силаном, и
водворили в один из городов Италии, где она прожила еще двад-
цать лет. Здесь и время, когда ее преступление было открыто и
наказано, точно совпадает со ссылкой Овидия. Не позволяет ли
это совпадение предположить, что Овидий был замешан в любов-
* Trist., II, 209.
ГЛАВА
III
121
ОППОЗИЦИЯ ПРИ ЦЕЗАРЯХ
ные сношения Юлии и Силана, что мы имеем здесь истинную при-
чину гнева Августа против него?
Если сделать такое допущение, то все становится понятным.
Те несколько слов, которые поэт обронил в свое оправдание, при-
обретают свой подлинный смысл; он намекает, каким путем ока-
зался он впутан в отношения Юлии и Силана и какую роль он
играл тут; соберем же тщательно все данные и попытаемся по воз-
можности осветить эту темную историю.
Легко представить себе, как завязались те отношения, которые
погубили поэта. «Это мои стихи, — говорит он, — привели к то-
му, что, на мою голову, мужчины и женщины искали знакомства
со мною» *. Понятно, что Силан и Юлия в пылу взаимной страсти
захотели поближе сойтись с автором Amores и Ars amandi. Такое
желание со стороны внучки императора было равнозначно при-
казанию. Овидий охотно повиновался и, несомненно, радовался
этой связи, приближавшей его к императору; но как он мог не
предусмотреть опасности, которую могло навлечь на него такое
знакомство? Каким образом ссылка первой Юлии, смерть Анто-
ния, все эти страшные воспоминания, которые не могли быть за-
быты, не научили его держаться настороже? Он сам понимает
всю странность своего неблагоразумия и пытается объяснить нам
его. «Моим первым проступком, — говорит он, — было заблуж-
дение»**, и это слово всегда повторяется в его.стихах. Овидий,
несомненно, хочет сказать, что вначале он заблуждался относи-
тельно характера склонности Юлии к Силану и считал ее менее
преступной, чем она была на самом деле. Сознаемся, что нам
очень трудно поверить ему на слово. Можно ли допустить, чтобы
человек, столь проницательный в подобного рода интригах, на-
писавший их теорию и знакомый с их практикой, позволил себя
провести людям, которые, зная его снисходительность, не имели
причины скрываться от него? Напрасно для большей убедитель-
ности он обвиняет свое простодушие и неоднократно повторяет,
* Trist., II, 5:
Carmina fecerunt, ut me cognoscere veilent,
Omine non fausto, femina virque, mea.
** Trist., IV, 4, 39: «Prius offuit error».
ГАСТОН БУАССЬЕ
Том 2
122
ССЫЛКА ОВИДИЯ
что он был глупцом * **: есть люди, которые никогда не заставят
верить своей наивности. Даже если предположить, что он ошибся
вначале, его заблуждение не могло бы тянуться долго. Когда оно
прошло, когда он понял, в какие отношения замешан, решился
ли он изменить свое поведение? «Мой второй проступок, — го-
ворит он, — заключается в том, что я был робок» ", а это должно
означать, на наш взгляд, что он не смел говорить; он ничего не
сказал ни молодым людям, чтобы вернуть их к долгу, ни импе-
ратору, чтобы открыть ему их преступление. Он боялся и не без
причины. Его положение было крайне опасно. Молчание погубило
его, но он мог погибнуть, если бы и заговорил. Да и сам он в
это время был уже запутан. Его предупредительность, быть может,
вначале и не была преступной, но незаметно она стала таковой.
В подобном ежедневном общении одна слабость влечет за собою
другую, и они так сплетаются, что трудно бывает сказать, в какой
именно момент началось преступление. «Ты простил бы мне, —
говорит он, — если б ты знал всю последовательность и сцепление
моих несчастий» ***. Можно более или менее догадываться, какого
рода услуги мог оказывать Овидий. Он был, несомненно, одним
из поверенных в любви, которых охотно вводят в самые интимные
отношения, чтоб время от времени нарушить tete-a-tete, когда оно
становится в тягость. Никто лучше этого поэта и остряка не умел
внести веселье в беседу и оживить праздник любви. Надо думать,
что он зашел в своей обязательности довольно далеко, потому
что сам чувствует п • юбность оправдать ее. Он признает, что
его поведение было достойно порицания, но спешит прибавить,
что, по крайней мере, он никогда не извлекал из него никакой
выгоды****. Похождения, в которые он так легкомысленно впу-
* Trist., I, 5, 42: «... hanc merui simplicitate fugam»; III, 6, 35: «...
stultitiamque meum crimen debere vocari».
** Trist., IV, 4,-39; Pont., II, 2, 17: «Nil nisi non sapiens possum timidusque
vocari».
Trist., IV, 4, 37:
Hanc quoque qua perii culpam scelus esse negabis,
Si tanti series sit tibi nota mali.
**** Trist., Ill, 6, 33:
Nil igitur referam, nisi me peccasse, sed illo
Praemia peccato nulla petita mihi.
ГЛАВА
III
123
ОППОЗИЦИЯ ПРИ ЦЕЗАРЯХ
тался, кончились весьма печально. Оба любовника, увлеченные
страстью, забыли благоразумие. Случилась, вероятно, какая-ни-
будь оргия, более бешеная, более шумная, чем другие; может быть,
на трибуне и на форуме произошла сцена, сходная с той, которая
вызвала наказание первой Юлии. Овидий, на свое несчастье, при-
сутствовал здесь. Если полагаться на его уверения, он ничего за-
ранее не знал, он даже не подозревал о том, что должно было
произойти*. Он не принимал прямого участия в празднестве и
был только свидетелем его. Подобно Актеону, он видел**; это
было его единственным преступлением, которое оказалось вполне
достаточным, чтобы его погубить25.
О деле заговорили. В Риме, по словам Тацита, все становилось
известным и обо всем судачили ***. Кто-нибудь из свидетелей про-
говорился; Овидий, который оказался одним из наиболее извест-
ных лиц, был всего более и скомпрометирован. Возможно, что ос-
тальные обвинили его, чтобы оправдать себя. «Нужно ли мне, —
говорит он, — напоминать о преступлении моих товарищей и
слуг?» **** Фабий Максим, один из его покровителей, узнал о со-
бытии вместе с другими. Он попробовал вызвать Овидия на при-
знание и дал ему понять, какой опасности он подвергается. «Я
робко признавался, — говорит поэт, — или пытался отрицать, и
подобно снегу, который тает под влажным дыханием западного
ветра, слезы невольно текли по моему испуганному лицу» *****. В
конце концов узнал и Август, а узнав, тотчас же покарал винов-
ных. Достойно внимания то, что более всех был наказан Овидий,
виновный менее других. Юлия не покинула Италию. Силан мог
остаться даже в Риме; он удалился добровольно, хорошо понимая,
что после такого громкого дела ему нельзя более оставаться в при-
сутствии оскорбленного им государя. Овидий был сослан на край
света. Такое сугубое наказание объясняется только прежней непри-
язнью императора. Обыкновенно утверждают, что происшествие с
Trist., II, 107: поэт говорит здесь о casus и fortuna.
** Trist., II, 105.
*** Ann., II, 27: «in civitate omnium gnara et nihil reticente».
**** Trist., IV, 10, 101.
***** Pont., II, 4, 90.
ГАСТОН БУАССЬЕ
Том 2
124
ССЫЛКА ОВИДИЯ
Юлией было единственным мотивом наказания Овидия, поэма же
Ars amandi была лишь предлогом к нему; мы думаем, напротив,
что его стихотворения были настоящею причиною, а все остальное
лишь поводом *. Мы говорили уже, что Август, вероятно, обвинял
поэта в душе за всеобщую распущенность и перелагал на него об-
щую вину. То, что его утверждало, по-видимому, в этой мысли, —
это постоянное присутствие Овидия в его домашних несчастьях:
косвенно через Ars amandi в преступлении первой Юлии, а более
непосредственно в истории со второй. Август сердился на поэта за
все распутство, которое он должен был наказывать. Его сердце
было полно сдерживаемого и скрытного злопамятства; последний
скандал переполнил чашу. Вот почему Овидий был строже нака-
зан, нежели другие; он заплатил и за себя и за все общество. Гнев
Августа был настолько силен, что не стеснялся никакими сообра-
жениями справедливости или законности **. И ненавистный поэт,
личный враг императора за то, что он причинил столько вреда его
политике и внес дух разврата в его семью, распространив его сна-
чала в обществе, был безжалостно сослан в маленький городок на
берегу Понта Эвксинского 26.
III
Отъезд Овидия в изгнание. — Первая книга
Тристий. — Жизнь Овидия в Томах. — Его послания к жене. — Мольбы
к Августу. — Последние годы Овидия. — Его смерть.
В одной из своих элегий, где ярко сказалось отчаяние Овидия,
он рассказал нам, как провел свою последнюю ночь в Риме. Ниче-
го не было готово к отъезду, хотя Август дал время приготовиться
к нему. Дочь поэта нельзя было уведомить заранее, и она не могла
привести к нему внуков. Его дом был почти пуст; два или три
друга едва отважились прийти пожать руку. Ничто так не порази-
ло его, ничто так не подействовало, как эта покинутость всеми. Он
* Такое мнение поддерживает и Адольф Шмидт (Schmidt) в своем сочинении
Geschichte der Denk — und Glaubensfreiheit.
** Овидий утверждает, что в Риме не было закона против безнравственных
произведений и что их никогда не наказывали. «Я ничего не сделал запрещенного
законом», — говорит он (Pont., II, 9, 71).
ГЛАВА
III
125
ОППОЗИЦИЯ ПРИ ЦЕЗАРЯХ
до сих пор никогда не испытывал неудачи и потому не знал, что
«пока человек счастлив, он насчитывает много друзей, но при пер-
вом же облачке он остается одиноким» *. Несчастье заставило его
сделать это открытие. Но вот уже должно было взойти солнце —
пора было ехать. Дом огласился слезами рабов и вольноотпущен-
ников; «этот день походил на похороны» **. Овидий оторвался,
наконец, от огорченных домочадцев и устремился в путь, бросив
последний взгляд на тот город, где он был так счастлив и где ос-
тавлял, ему казалось, часть самого себя. Мы увидим, что он оста-
вил там одновременно свое счастье и свой талант.
В декабре месяце, в период бурь, Овидий переплыл Адриати-
ческое море. Его плавание было небезопасно; буря отбросила его к
берегам Италии, которую он, казалось, не мог покинуть. На другом
корабле, Минерве, который принял его в Коринфе, он миновал
Кикладские острова и поплыл вдоль берегов Малой Азии. Эти стра-
ны были ему знакомы. Несколько лет тому назад в обществе своего
друга Макра, такого же поэта, как и он 27, он проехал по Греции и
пересек Ионийское море, чтобы посетить место действия Илиады.
Эти воспоминания о счастливом времени сделали его путешествие
еще печальнее; чтобы утешиться, он писал. «Стихи, которые вы
прочтете, — говорил он своим друзьям, — я пишу не в моих садах,
сладко растянувшись для отдыха на своей постели, как я делал
обыкновенно; я пишу среди бурь, при свете ненастного неба, и
волны гневного моря ударяются в таблички, на которых я пишу»***.
В таких условиях была составлена первая книга Тристий.
Эту книгу, когда она дошла до Рима, не все одобрили. Неко-
торые из друзей Овидия порицали его за то, что он написал ее. Это
были, вероятно, те самые люди, которые отсутствовали в доме по-
эта при его отъезде. С тех пор как он удалился и не мог их комп-
рометировать, они великодушно давали ему добрые советы; они
заботились главным образом о его достоинстве и, так как нет ни-
чего величественнее молчания, то хотели убедить Овидия, что он
должен молчать. Бедный поэт отвечал им, что трудно удерживать
* Trist., I, 9, 5.
" Trist., I, 3, 22.
*** Trist., I, И, 37.
ГАСТОН БУАССЬЕ
Том 2
126
ССЫЛКА ОВИДИЯ
слезы, когда страдаешь, и что слезами хоть немного можно облег-
чить душу. У поэта не было другого облегчения в его горе, как
беседовать о нем с друзьями и с публикой. Ведь известно, говорил
он, что все несчастные поют. «Раб, возделывающий землю с око-
вами на ногах, смягчает своими песнями тяжесть работы. Бурлак
поет, когда, склонившись над мокрым песком, тянет свою барку
против течения. Поет также и матрос, мерно притягивая гибкие
весла к своей груди и в такт ударяя по волнам. Когда усталый
пастух опирается на свою палку или садится на скалу, он услаж-
дает свое стадо звуками деревенской свирели. Служанка поет за
пряжей и таким образом легче заканчивает свой урок» *. Овидий
высказывается здесь не сполна, у него было и другое более важное
основание постоянно посылать в Рим новые стихи: он боялся быть
забытым. Он хорошо знал легкомыслие светской жизни; ему было
известно, что кто постоянно занят настоящим, тому некогда вспо-
минать прошлое; несчастные не нравятся тем людям, которые не
хотят, чтобы их отвлекали от удовольствий, они спешат забыть об
их существовании, чтоб избавиться от сожалений. Этого Овидий и
хотел избежать во что бы то ни стало; вот почему он и писал по-
стоянно, чтобы напомнить о себе забывчивому уму светского кру-
га. Его письма, адресованные самым верным из его друзей, тотчас
же предавались гласности. Он хотел всеми средствами повернуть
общественное мнение в свою пользу; но общественное мнение, дис-
циплинированное полувековым рабством, оставалось равнодуш-
ным. Римляне стали уже народом, о котором Ювенал впоследст-
вии сказал: «Он обожает успех и ненавидит изгнанников» **.
Овидий не заблуждался относительно достоинства своих по-
следних произведений. Он хорошо знал, что по природе он был
поэтом радости, что его муза не имела звуков для выражения стра-
даний. Слеза выбивала из колеи его элегический стих, такой весе-
лый, игривый и скачущий; Овидию случается улыбнуться по при-
вычке и пошутить некстати. Не раз помимо воли поэта, быть
может, помимо его сознания, в конце полного отчаяния пентаметра
у него проскользнет острота. Читателя особенно приводит в нетер-
* Trist. t IV, 1.
** Juv., X, 73: «Sequitur fortunam ut semper, et odit damnatos».
ГЛАВА
III
127
ОППОЗИЦИЯ ПРИ ЦЕЗАРЯХ
пение злоупотребление мифологией в стихах последнего периода.
Все напоминает Овидию сказания; он кстати и некстати приводит
их всюду. Можно ли поверить, например, тому, что при виде за-
мерзшего Геллеспонта, среди печали, причиняемой поэту таким
зрелищем, ему тотчас же придет в голову, что для Леандра это был
бы прекрасный случай прийти на свидание к Геро и не утонуть? 28
Мифологические воспоминания осаждают его мысль; он не может
противостоять им и всегда портит нам выражение своих реальных
несчастий, сравнивая их с воображаемыми. Такие плохие отступ-
ления огорчают нас, а не удивляют. В конечном счете Овидий
только светский и салонный поэт, а в аристократических кругах,
где всякий старается выделиться из толпы, где наибольший упрек,
какой только можно сделать, это упрек в вульгарности, создается
особый язык, которым там все любят пользоваться. Во времена
Людовика XIV29 в салонах выработался целый словарь галантных
выражений и, чтобы показать себя светским человеком, нужно бы-
ло пользоваться им. В эпоху Августа таким языком воспитанных
людей была мифология. Никто не говорил на этом языке остроум-
нее Овидия; но он так привык употреблять его, что уже не мог от
него освободиться; как в семнадцатом столетии галантность запол-
няет у величайших писателей даже те места, где хотелось бы слы-
шать только голос истинной страсти, так точно и у авторов времен
Августа, в особенности у Овидия, часто случается, что мифология
распространяет атмосферу педантизма там, где должно бы гово-
рить одно страдание.
После долгого и опасного путешествия Овидий прибыл в го-
род, где ему суждено было жить и умереть. Поэт описал его нам в
самых мрачных красках. Хотя он ко всему готовился, но действи-
тельность превзошла его опасения. Этот город, называвшийся То-
мы или Томис (теперь Кюстендже)*, был расположен на берегу
* В настоящее время уже не может быть сомнения о подлинном местополо-
жении Том. Надписи, найденные в Кюстендже, некоторые из которых были списа-
ны французскими офицерами во время Крымской войны 30, ясно свидетельствуют,
что этот город заменил древнюю столицу Понта. Можно познакомиться с этим воп-
росом в интересном сочинении доктора Аллара (Allard), озаглавленном La Bulgarie
orient ale. Все найденные там надписи собраны и объяснены Леоном Ренье. См.
также Corp. insc. lat., Ill, 753.
ГАСТОН БУАССЬЕ
Том 2
128
ССЫЛКА ОВИДИЯ
Черного моря, на некотором расстоянии от Дуная. Он представлял
собою древнюю греческую колонию, населенную большею частью
осевшими там сарматами31. Приехав сюда, Овидий почувствовал,
как сердце его сжимается. Он был убежден, что ни одна страна
столь резко не отличается от той, которую он с неутешной го-
рестью покинул; здесь пейзаж мрачен и климат суров. Теперь мы
не так категоричны и умеем ценить красоту самых различных ме-
стностей. Величие дикой природы нас трогает по меньшей мере так
же, как нарядность природы цивилизованной. Путешественники,
глядя из Кюстендже на степи Добруджи, не могут надивиться ве-
личию этих безлюдных равнин и их подавляющему однообразию;
Овидий был поражен только их пустынным видом. «Ты не увидел
бы ничего, — говорит он, — кроме оголенной земли без тени, без
зелени» *. Там не знают ни весны, ни осени, там не видно ни жат-
вы, ни сбора винограда, там никогда не слышно пения птиц. Поле,
где не заметно йи деревьев, ни домов, составляет как будто про-
должение моря. Смотришь ли на Понт Эвксинский или на твердую
землю, вечно перед тобой бесконечная, голая, волнистая равнина.
Какое грустное зрелище для глаз, привыкших к грациозной и раз-
нообразной природе Италии и к тени римских вилл!
Впрочем, Овидий высказывает много и других упреков месту
своего изгнания. Томы были недавно завоеваны римлянами, кото-
рые не успели еще умиротворить этот город. Нравы остались жес-
токие, споры легко переходили в битвы, и суды заканчивались
ударами мечей. В самом виде города было что-то странное и страш-
ное. Как случается в варварских странах, женщины работали там
больше мужчин; их повсюду можно было видеть, как они мололи
зерно или несли на головах кувшины. По улицам и площадям ча-
сто проезжали верхом сарматы и геты 32. У них были грубые голо-
са, дикие лица, бороды и длинные волосы. Они носили в руках
луки, у пояса ножи и очень часто ими пользовались. Нет ничего
суровее здешнего климата. Поэт рассказывает нам, что ветер дует
там с такою силой, что опрокидывает стены. Зима же продолжи-
тельна и сурова. Снег, едва знакомый итальянцу, здесь месяцами
покрывает землю. Ручьи и море скованы льдом, и телеги переез-
* Trist., Ill, 10, 75.
ГЛАВА
III
129
ОППОЗИЦИЯ ПРИ ЦЕЗАРЯХ
жают в это время через реки. Вино замерзает в боченках; чтобы
угостить им сотрапезников, нужно разбивать его ударами топора.
Жители не выходят иначе, как закутанные в шкуры животных,
которые совсем покрывают их: едва можно разглядеть их лица и
покрытую ледяными сосульками бороду. «Таково местопребыва-
ние поэта легкой любви. Таковы люди, которых он принужден ви-
деть и слышать» *. Те, что живут по ту сторону Дуная, еще страш-
нее. Что за соседи эти сарматы, бессы33, геты, которые никого не
боятся и на всех наводят страх! В Риме любят говорить, что мир
покорен, что все народы трепещут перед римскими легионами.
Овидий во время своей ссылки хорошо узнал цену этим иллюзиям
национального тщеславия. Рядом с ним живут варвары, которые
не повинуются претору и смеются над легатом. Дунай — более на-
дежная защита против них, чем страх, внушаемый римлянами; но
когда Дунай замерзает, ничто более не сдерживает их; они делают
набеги отдельными шайками, уводя людей и стада, какие удается
захватить. «Их кони быстры, как птицы», их оружие без промаха.
Они пускают отравленные стрелы, которые приводят в дрожь
Овидия всякий раз, как он думает о них, а думать приходилось
часто. Единственное средство не попасться им в руки — сидеть до-
ма и запереться на целую зиму. Иногда же не отдельные всадники,
а целые племена переходят реку и принимаются за осаду города.
Тогда нужно брать оружие и бежать на стены. Несчастный поэт,
избегавший военной службы в молодости, принужден сражаться в
старости. Нападения часто бывают серьезные, и стрелы варваров,
эти знаменитые отравленные стрелы, падают на середину улиц.
Однажды Овидий поднял одну из них, чтобы послать своим рим-
ским друзьям: у него не было для них другого подарка, это един-
ственный продукт страны гетов **.
Эти опасности, окружавшие поэта в Томах, объясняют те от-
чаянные усилия, которые он делал, чтобы выбраться отсюда. Он
обращается по очереди ко всем своим друзьям, утомляет их своими
просьбами, умоляя добиться от божественного мужа ***, которого
* Trist., V, 7, 21.
** Pont., Ill, 8.
*** Trist., I, 3, 37.
ГАСТОН БУАССЬЕ
Том 2
130
ССЫЛКА ОВИДИЯ
он оскорбил, не полного помилования, — он не смеет на это рас-
считывать, — но смягчения своего изгнания. Он вначале пишет
им, не называя имен, из боязни их скомпрометировать; затем, в
нетерпеливом ожидании он становится менее робким и более на-
стойчивым; он обращается к ним поименно, чтобы тем более свя-
зать их со своим делом; он надеется, что при прямом обращении
они не посмеют отказать ему в своей поддержке, что общественное
мнение будет тяготеть над ними и заставит их предпринять что-ни-
будь в его пользу.
В числе лиц, которых он умоляет о помощи, первое место за-
нимает его жена, ибо поэт Ars amandi, любовник Коринны, был
женат. Это крайне удивляет нас, и мы с трудом представляем себе
Овидия в законном брачном союзе. И те не менее он был женат три
раза. Развод разлучил его с первыми двумя женами, о которых он
говорит мало хорошего и которые, в свою очередь, тоже могли
многое поставить ему в упрек. Последняя была в родстве с очень
знатными родами и в личной дружбе с императрицей Ливией34.
Овидий женился на ней, когда старался утвердиться в официаль-
ном мире и добиться близости к Августу: это был брак по расчету.
Очень возможно, что Овидий всегда внимательно относился к осо-
бе с такими важными родственными связями, но совершенно неиз-
вестно, была ли она ему столь же приятна, сколько могла быть
полезна; до того момента, как он впал в немилость, она не занима-
ет никакого места в его стихотворениях; это дает нам повод думать,
что она не занимала места и в его сердце. Но затаенное до сих пор
нежное чувство к жене проявляется, в тот момент, когда Овидий
покидает Рим. Оно выступает тогда с поражающей силой. Если
верить ему, то при своем отъезде он более всего жалел свою жену.
«Ты отсутствуешь, но я говорю с тобою; мой голос призывает толь-
ко твое имя; ни одного дня, ни одной ночи, не проходит без того,
чтобы я не думал о тебе» *. Он решительно становится примерным
супругом. Перемена эта была крайне внезапна, ее ничто не пред-
указывало; однако многие критики считали ее искренной. Есть да-
же такие, которые до глубины души были тронуты тем, что подоб-
* Trist., Ill, 3, 15.
ГЛАВА
III
131
ОППОЗИЦИЯ ПРИ ЦЕЗАРЯХ
ная привязанность была столь жестоко разбита. Признаемся, что
мы меньше склонны к таким сожалениям; на наш взгляд, эта вне-
запная страсть не вполне естественна. Похвалы Овидия по адресу
своей супруги далеко не бескорыстны. Если он щедро обещает ей
бессмертие, как уже обещал его Коринне, то под условием, что она
употребит все усилия, чтоб вызволить его из Том. Отсюда можно
подозревать, в конце концов, что эти возвышенные чувства отно-
сятся скорее к влиятельной особе, чем к нежно любимой женщине.
Когда Овидий говорит с ней, он, по-видимому, не сомневается в ее
преданности; но он менее в ней уверен, когда пишет другим: «Ко-
нечно, — говорит он Руфу, — моя жена очень расположена ко мне
сама по себе; но когда ты советуешь ей, она ведет себя еще луч-
ше»*. Это, надо признать, очень скромное доверие. Дело доходило
до того, что при виде ее тщетных усилий, он не скрывал от нее
своего недовольства: «Ты хочешь, чтобы я сказал тебе, что ты дол-
жна делать? Спроси это у самой себя: ты легко найдешь ответ,
если захочешь его найти. Я часто хвалил тебя в своих стихах; мо-
жет быть, впоследствии усомнятся; заслуживаешь ли ты этих по-
хвал. Остерегайся, чтобы зависть не имела права сказать: эта жен-
щина ничего не хотела сделать для спасения своего мужа» **. Мы
знаем, что несчастье делает людей несправедливыми, однако го-
речь и постоянство этих жалоб позволяют думать, что они могли
иметь основание. Близость к Ливии не способствовала самоотвер-
женности и вполне возможно, что жена Овидия, воспитанная в
подобной школе, думала больше о том, чтобы сохранить свое вли-
яние, чем о защите своего мужа.
Понятно, что все эти мольбы Овидия к жене и к своим могу-
щественным друзьям ничтожны в сравнении с теми, которые он
обращает к Августу. Он льстил ему до низости еще до того, как
очутился в немилости; когда же его постигло несчастье, он потерял
всякий стыд. Мало того, что он ставит Августа выше всех героев
древности; он ему без всяких обиняков приносит в жертву всех
богов Олимпа. Если он сравнивает его с Юпитером, то для того
только, чтобы сейчас же добавить, что Юпитер — бог воображае-
* Pont., П, 11, 13.
** Pont., Ill, 1, passim.
ГАСТОН БУАССЬЕ
Том 2
132
ССЫЛКА ОВИДИЯ
мый, тогда как Август — бог видимый*. Тот день, когда его друг
Котта прислал ему изображение императора и его семьи, был празд-
ником для этого бедного дома в Томах. Поэт не может наглядеться.
Он строит для него часовню; он набожно обращается к нему с
молитвой. «Моя голова скатится с моих плеч, — говорит он, —
глаза мои выйдут из своих орбит, прежде чем я допущу, чтобы вы,
дорогие божества, были вырваны у меня. Вы пристань и алтарь в
моем несчастье. Если гет придет убить меня, он найдет вас прижа-
тыми к моей груди» **. Мы видим здесь уже исступление лести. У
него бывает, однако, лесть искуснее и тоньше. Можно ли было
подумать, что из всех добродетелей Августа он наиболее охотно
будет прославлять его милосердие и доброту. Все поразившие его
несчастья не мешают сказать ему, «что нет ничего на свете более
кроткого, чем цезарь» ***. Никогда Овидий не жалуется Августу,
что он с ним слишком сурово поступил. Вместо упреков за свою
ссылку, он благодарит его за оставление ему жизни. «Я опасался
всего, — говорит он Августу, — потому что я все заслужи л; но твой
гнев был меньше моего проступка» ****. Именно так в восточных
монархиях жертва, согласно этикету, просит извинения у палача.
Как бы снисходительно ни относиться к Овидию, учитывая
его огромное несчастье, такая льстивость нас отталкивает. Его уп-
рекали за это уже в то время, но он с обезоруживающею откровен-
ностью отвечал: «Скажи, если хочешь, что у меня чувства женщи-
ны; я сознаюсь, что моя душа слаба в несчастьи»... Он винит в
этом свою природу: «Я родился для покоя и досуга, я питал ужас
к серьезным делам, я не знал труда». Справедливее, быть может,
винить образ жизни, который он вел до сих пор. В светской жизни
есть что-то изнеживающее: она может увеличить достоинства по-
средственности, но человек выдающийся теряет в ней время и си-
лы. Ежедневное общение с людьми придает характерам блеск и
лоск, но отнимает у них долю крепости. С душой происходит то
Trist., IV, 4, 20.
Pont., II, 8, 65.
Trist., V, 2, 38.
Trist., V, 2, 59.
Pont., I, 3, 31.
ГЛАВА
III
133
ОППОЗИЦИЯ ПРИ ЦЕЗАРЯХ
же, что и с телом: непринужденность походки и грация телодвиже-
ний и поз достигаются лишь в ущерб крепости и обретение гибко-
сти идет обыкновенно рука об руку с нервным истощением. Ста-
рый Варрон, который был простым крестьянином и неучем,
мужественно перенес несчастье: «В каком бы месте ты ни был, —
говорил он тем, кто страшился изгнания, — не всюду ли та же
самая природа?» Напротив, Цицерон, Овидий и Сенека, образо-
ванные люди, привыкшие посещать изящное общество, когда им
пришлось покинуть Рим, проводили время в стенаниях. Светская
жизнь, помимо истинных потребностей, создает массу потребно-
стей воображаемых, а с последними происходит то же, что и с
безрассудными привязанностями: они завладевают сердцем силь-
нее других и человек уже не имеет силы расстаться с ними. Так и
Овидий наиболее остро чувствовал лишение света и его удовольст-
вий. Его мысль никогда не расстается с блестящими собраниями,
душой которых он был; он думает о публичных чтениях, где его
стихи встречались шумными алодисментами; с берегов Понта Эвк-
синского он словно видит «эти храмы, мраморные театры, порти-
ки, газоны Марсова поля и прекрасные общественные сады, где
прогуливается молодежь» *. Когда наступало время какого-нибудь
праздника, он издали следит за всеми его эпизодами, словно он
действительно присутствует там. «Теперь садятся на лошадей; вот
час, когда происходят состязания в мирных битвах. Бросают мяч
или диск. Открывается театр и каждый страстно аплодирует своим
любимым актерам». Когда поэт отсылает в Рим одну из своих
книг, он пускается в путь вместе с ней, и его воображение сопро-
вождает ее. Какое счастье для него увидеть еще раз эти незабвен-
ные места! Вот Форум, Священная дорога, храм Весты, вот дверь,
украшенная дубовым венком; Овидию она хорошо известна, это
дверь на Палатин. Он проникает или, вернее, проскальзывает ту-
да, он пресмыкается там в мольбах, чтобы обезоружить «страшное
божество, могущество которого он лично испытал» **. По возвра-
щении из таких воображаемых путешествий, где на одно мгновенье
* Pont., I, 8, 35.
•• Trist., Ill, 1.
ГАСТОН БУАССЬЕ
Том 2
134
ССЫЛКА ОВИДИЯ
поэт мог увидеть всю пышность жизни и весь блеск цивилизации,
понятно, каким пустынным и жалким казался ему бедный скиф-
ский город. Тогда мужество окончательно покидало его, и он в
отчаянии говорил: «У меня нет другой отрады, кроме плача» *.
Овидий провел целых восемь лет в Томах. У него было время
выучить местный язык, и, так как это был неисправимый поэт, он
стал сочинять сарматские стихи. Жители при всем своем варварст-
ве были польщены, приобретя такого великого писателя, и осы-
пали его отличиями. Сенат и народ города Том ** освободили его
от всяких повинностей, соседние города последовали этому приме-
ру ***. Ему присудили даже лавровый венок, но он говорил, что с
сожалением принял его. Конечно, он думал о других, более шум-
ных триумфах, которых был лишен. Годы текли, и ничто не могло
излечить это разбитое сердце; до конца он устремлял свои взоры
на город, «который со своих семи холмов смотрит на поверженный
у ног его мир» ****. Он никогда не отчаивался снова увидеть его.
Неудачи, которые он перенес, не мешали ему надеяться. Он утвер-
ждает, что одно время его друг, Фабий Максим, смягчил было
Августа; но Фабий, став жертвой придворной интриги, вынужден
был покончить с собой. Август же пережил его лишь на короткое
время. Овидий поспешил воздвигнуть храм богу, который только
что умер, и воздать ему хвалу в поэме на гетском языке; затем,
покончив с обязательствами перед усопшим императором, он обра-
тился к новому и возобновил свои моленья. Но ведь он знал Тибе-
рия и должен был понять, чего можно ожидать от его милосердия.
Вот почему в его последних стихах попадаются иногда отзвуки
какой-то мрачной, необычной для него покорности. «Простите
мне, мои друзья, если слишком надеялся на вас; это ошибка, от
которой я, наконец, хочу избавиться... Я пришел в страну гетов, я
должен в ней умереть, моя судьба должна завершиться, как нача-
лась. Пусть цепляются за надежду те, которых не всегда она обма-
* Trist., Ill, 2, 19.
** Таким громким именем названы муниципальные сановники города Томы в
одной надписи времен Адриана.
Pont., Ill, 9, 100 и 14, 104.
, J, 5, gg
ГЛАВА
III
135
ОППОЗИЦИЯ ПРИ ЦЕЗАРЯХ
нывала. Когда же надежда утрачена, лучше всего уметь во время
отчаяться и думать, что ты раз навсегда безвозвратно погиб. Есть
раны, которые растравляются от стараний лечить их, — лучше уж
их не трогать. Меньше страданий быть сразу поглощенным волна-
ми, чем утомлять их бессильною рукою» *. Но это только отдель-
ные проблески; в глубине души поэт упорно надеялся и после не-
которых минут отчаянья снова принимался молить и льстить, как
будто жестокая и презрительная душа Тиберия могла быть доступ-
на мольбе и лести. Он был занят просмотром своей поэмы Фасты,
чтоб ввести в нее несколько намеков на новое царствование и не-
сколько похвал старому, когда смерть застигла его на пятьдесят
девятом году жизни.
Ссылка Овидия и связанные с ней эпизоды принадлежат
столько же политической истории Рима, сколько и литературной.
Они освещают нам закат того царствования, победоносное начало
которого приветствовали Гораций и Вергилий. Они показывают
нам, как государь, который до тех пор умеренно пользовался
своею властью, наконец, огорченный плохим успехом своих ре-
форм и раздосадованный неожиданным сопротивлением, которое
он встретил, стал безжалостен ко всем тем, кого он считал вдохно-
вителем этого сопротивления; увлеченный своим гневом, он отрек-
ся от искусного и великодушного образа действия, какого до сих
пор держался; долгое время ставя себе в заслугу уважение к сво-
боде устного и письменного слова, он кончил тем, что присуждал
писателей к ссылке, а книги к сожжению; таким образом, по сви-
детельству Диона, он стал в тягость римлянам, которые раньше
так им восхищались, и мир почувствовал облегчение, когда он
умер. Последние годы Августа, как и Людовика XIV, показывают
нам, как трудно абсолютной власти быть сдержанной и мягкой;
этим и пользуется время для созидания уже иных порядков. Изу-
чая произведения Овидия, мы понимаем, как, несмотря на внеш-
ний блеск правления Августа, могла зародится тогда глухая оппо-
зиция, которая при всей славе императора выводила его из себя и
которая гораздо сильнее раздражала его преемников.
• Pont., Ill, 7.
ГЛАВА
IV
доносчики
В силу закона lex majestatis им-
ператоры преследовали тех, кого подозревали в недовольстве;
они отыскивали и наказывали их при помощи доносчиков Нам
важно узнать поэтому, что за люди были эти доносчики: надо
знать, каково было их происхождение, к каким приемам прибегали
они в своих обвинениях и какие ужасные последствия для тог-
дашнего общества имело доверие, приобретенное ими во время
цезарей.
ГЛАВА
IV
137
ОППОЗИЦИЯ ПРИ ЦЕЗАРЯХ
Римская империя вполне естественно произошла из респуб-
лики. Большая часть учреждений, которые мы считаем созданием
императоров, древнее последних; но заимствуя их из прошлого,
императоры постарались извратить их смысл: когда-то служа га-
рантами свободы, они стали теперь орудиями деспотизма. Так бы-
ло и с доносчиками. Это зловещее имя в наших глазах характе-
ризует тиранию императоров; однако доносчики существовали и
при республике, в тех границах, в каких они терпимы в свободной
стране. Известно, что римляне не знали той должности, которую
занимает ныне министр внутренних дел, у них не было спе-
циальных магистратов, которые бы открывали и преследовали го-
сударственные преступления. Забота об этом была возложена на
обыкновенных должностных лиц, а за их недостатком все граж-
дане имели право брать ее на себя. Таким правом пользовались
в Риме очень охотно, особенно в моменты смут. Жизнь поли-
тических деятелей проходила тогда в нападении и самозащите:
Катон был сорок четыре раза обвиняемым и гораздо чаще обви-
нителем2. Девяноста лет от роду он появился на форуме, чтобы
донести народу на Сервия Гальбу, который вопреки договорам
вырезал целое племя лузитанов; но роль обвинителей, по-види-
мому, больше нравилась молодежи. Честолюбцы, чувствовавшие
в себе талант и стремившиеся к его обнаружению, находили в
доносе удобное средство быстро выдвинуться: они выбирали ко-
го-нибудь из самых значительных лиц противной партии с наи-
более сомнительной репутацией и привлекали его к народному
суду. Если им удавалось вызвать большой скандал, общее вни-
мание было обращено на них: это считалось блестящим приемом
вступить в общественную жизнь; Цезарь и Целий дебютировали
именно таким образом 3. Однако к концу республики благородные
умы начали стыдиться подобного способа извлекать выгоду из
вреда для другого. Патриотизм ослабевал, древние традиции за-
менились новым духом, и выше всех добродетелей античного вре-
мени стали считать ту милую черту, которая состояла из благо-
родства души и возвышенного ума и которой философы дали имя
гуманности. Цицерон, начавший карьеру с обвинения Берреса4,
заявлял в своих последних произведениях, что «ему кажется бес-
ГАСТОН БУАССЬЕ
Том 2
138
доносчики
человечным употреблять на погибель людей искусство, созданное
природой для их спасения» *.
Законодательство как будто предвидело такую совестливость
и прибегло к весьма действенному средству, чтобы погубить ее в
зародыше. Те, кто становился виновником чьего-нибудь осужде-
ния, получали четверть имущества обвиненного: отсюда, говорят,
произошло название quadruplatores. Так как адвокатам было за-
прещено тогда брать деньги, то оказалось, что прибыльнее было
обвинять, чем защищать, и люди, желавшие быстро обогатиться,
естественно, из доноса сделали ремесло; но такое ремесло было
гораздо более выгодно, чем почетно: те, кто из него извлекал доход,
далеко не пользовались уважением. «Я не хочу сделаться профес-
сиональным доносчиком, — говорит один парасит у Плавта5, —
мне не подобает безнаказанно вырывать у людей имущество, я не
люблю тех, кто поступает так» ". Он считает более благородным
следовать примеру своего отца и всех своих предков, «которые,
подобно крысам, всегда ели чужой хлеб». Не с большей симпатией
говорит о профессиональных обвинителях и Гораций там, где он
описывает двух знаменитых обвинителей своего времени, «голос
которых, — как он говорит, — охрип от злословия». И только по-
следний штрих несколько говорит в их пользу: «Они гуляют со
своими документами под мышкой и беседуют между собою об ужа-
сах, ожидающих жуликов» ’** ***.
Обвинители во времена империи ужасали только честных лю-
дей. Такая перемена в их роли, по-видимому, уже чувствовалась,
так как им дали новое имя: около времени Августа первый раз
встречается название доносчика. Они были тогда очень заняты. Не
говоря о нарушениях старых законов, новые законы доставляли
им массу работы. Так, Август принял строгие меры против тех, кто
не хотел вступать в брак. По его внушению доносчики проникали
в семьи и выглядывали, все ли здесь в порядке, действительны ли
те браки, которые заключались ради внешнего подчинения воле
* De off., II, 14. О всех этих вопросах, которые здесь только указываются,
см. Laboulaye, Essai sur les lois criminelles des Romains.
** Persa, 1, 2, 10.
*** Sat., I, 4, 65.
ГЛАВА
IV
139
ОППОЗИЦИЯ ПРИ ЦЕЗАРЯХ
императора. Такая домашняя инквизиция оказалась большим злом
в ту эпоху, и Тацит справедливо говорит, что после страданий от
болезни наступили страдания от лекарства*; но, как и прежде, с
наибольшею выгодой доносчики эксплуатировали политические
преступления. Те из них, которые чувствовали себя созданными
для первых ролей, имели возможность достигнуть их легко и быст-
ро; вместо того, чтобы терять время на преследование толпы коры-
стных адвокатов или упорных холостяков, они обвиняли перед се-
натом врагов Цезаря на основании закона об оскорблении величия
(lex majestatis).
Это знаменитый закон, на который падает известная доля от-
ветственности за преступления империи, относится также к респуб-
ликанскому времени. Он карал смертью всякого, «кто будет ули-
чен в том, что вредил величию и достоинству римского народа».
Эта неопределенная формула имела то преимущество, что при
каждом политическом кризисе позволяла победившей партии пре-
следовать всех своих противников. Отсюда побежденная партия
обыкновенно проклинала ее, но в случае победы сейчас же ею
пользовалась. В особенности полно использовал ее Сулла6, кото-
рый путем ловкого толкования закона нашел средство распростра-
нить его как на слова, так и на действия**. Империя с внешней
стороны ничего не изменила в законе об оскорблении величия;
текст его остался тот же, но результаты получились совершенно
иные. Император был поставлен всюду на место народа: он вос-
пользовался этим, чтобы оградить себя и свое величие законами,
защищавшими величие и безопасность республики. Ясны и послед-
ствия такой подстановки. Отвлеченные понятия обычно менее тре-
бовательны, нежели личности: когда государство означало всех,
оно не чувствовало необходимости так часто прибегать к своей за-
щите и к наказаниям; когда же оно отождествилось с одним чело-
* Тас., Ann., Ill, 25: «utque antehac flagitiis, ita tunc legibus laborabatur».
** Cic., Ad fam., Ill, 11, 2: «verum tamen est majestas (ut Sulla voluit) ne in
quemvis impune declamare liceret*. Другое место у Цицерона показывает, что уже
при республике можно было при некотором попустительстве дать закону об оскор-
блении величия такое применение, которое возмущает нас в императорскую эпоху
Un Verrem, IV, 41).
ГАСТОН БУАССЬЕ
Том 2
140
доносчики
веком, все начало страшить его. Прибавим, что этот человек имел
особенные свойства, а почести, какие ему оказывали, вознесли его
на самую вершину. Он был облечен властью трибуна и потому был
лицом священным, он считался божеством при жизни и оконча-
тельно становился таковым по смерти: политический проступок ос-
ложнялся религиозным чувством, а оппозиция становилась кощун-
ством. Перед живым или мертвым императором нужно было
находиться в состоянии вечного обожания; повиновение должно
было принять характер культа, и, как во всяком культе, малейшая
рассеянность, малейшая ошибка ставились в вину. Случалось, что
людей преследовали и осуждали за то, что они брали имя Августа
в свидетели при ложной клятве, побили раба или переменили
одежду перед изображением императора. Таковы были крайние
результаты закона об оскорблении величия.
Этот закон, как видно отсюда, давал немало работы доносчи-
кам; их задача сводилась просто к тому, чтобы извлечь из этого
закона все, что только в нем содержалось. Любопытно узнать, в
какое время и каким путем они достигали этого.
I
Когда появляются доносчики. — Август и процесс
Корнелия Галла. — Доносчики во времена Тиберия. — Как нужно
судить об этом государе. — Его управление и характер. —
Ответственны ли доносчики за его жестокости.
Доносчики, если верить Тациту, начали свою деятельность
только в эпоху Тиберия; он тщательно устанавливает дату и назы-
вает то лицо, которому он приписывает первенство: «Криспин, —
говорит он, — первый принялся за это ремесло, которое благодаря
несчастным временам и человеческому бесстыдству приобрело по-
зднее большое влияние. Бедный, темный интриган, Криспин пона-
чалу играл на жестокости цезаря косвенными путями, пользуясь
секретными записками; вскоре он стал нападать на самых видных
людей; пользуясь доверием одного и ненавистный остальным, он
показал пример, который его подражатели, ставшие богатыми и
страшными из бедняков и презренных личностей, обратили на по-
ГЛАВА
IV
141
ОППОЗИЦИЯ ПРИ ЦЕЗАРЯХ
гибель других, а в конечном счете и самих себя» *. Это утвержде-
ние не совсем точно; подобного рода доносы так же стары, как
империя, и существовали уже при Августе, как доказывает смерть
Корнелия Галла. Эту историю стоит рассказать. Галл был богатый
провинциал, давно, еще во время гражданской войны поселивший-
ся в Риме и создавший себе громкую репутацию роскошью жизни
и тонкостью ума. Он посещал лучшее общество, покровительство-
вал литераторам и сам сочинял любовные стихи, несколько манер-
ные, но очень милые. В то же время этот человек удовольствия
умел быть и человеком дела; он храбро сражался за Октавия.
Именно ему после битвы при Акциуме было поручено преследо-
вать Антония, которого он и довел до самоубийства. В награду
Галл получил в управление Египет, где, исполняя трудную долж-
ность, проявил большие способности; но оказанные им услуги не
спасли его от немилости. Довольно трудно установить, в чем он
провинился; по всей вероятности, он был опьянен своей великой
удачей; Египет во все времена был страною рабов; от времен фа-
раонов там существовал обычай обоготворять повелителя, каков
бы он ни был. Пришедшие затем греки по существу нисколько не
изменили этой угодливости; они удовольствовались сообщением
этой лести более пикантной формы, что делало ее еще опаснее для
того, кто был ее объектам. Всеобщая лесть вскружила голову и
Галлу: он заставлял себе приписывать честь за все благие дейст-
вия, что было непростительным преступлением в глазах подозри-
тельного монарха; он позволял воздвигать себе статуи и вырезать
свое имя на пирамидах; по секрету, считая себя окруженным толь-
ко друзьями, он в интимной беседе проронил какие-то неосторож-
ные слова. Между его собеседниками оказался предатель. Импера-
тор был уведомлен; Галл был отозван из Египта и получил
приказание не показываться более во дворце; все накинулись на
него, сенат проявил особое рвение, расследовал дело и осудил не-
счастного на изгнание. Галл в отчаянии убил себя. Август, которо-
го не было тогда в Риме, когда узнал о его смерти, сделал вид,
будто оплакивает своего друга и сожалеет, что к нему отнеслись
* Ann., I, 74.
ГАСТОН БУАССЬЕ
Том 2
142
доносчики
слишком строго; это не помешало ему все же сердечно благодарить
сенат, «который так горячо отозвался на нанесенные ему оскорбле-
ния» *. — Вот первое представление комедии, которая разыгрыва-
лась в продолжении всей империи; тут уже участвуют все персона-
жи, имеются все эпизоды: предательство друга, усердие и низость
судей, лживая умеренность повелителя. Тиберию не оставалось
выдумывать ничего нового, и честь открытия должна принадле-
жать Августу.
Необходимо оговориться все же, что в правление Августа по-
добные сцены были довольно редки; напротив, после него они про-
исходят очень часто. Зная Тиберия, легко понять, почему донос
стал при нем постоянным явлением и одним из главных средств
управления. Никогда ни один государь не боялся так уронить себя,
как Тиберий. Он не действовал по возможности сам и пользовался
своей властью только исподтишка. Не желая открыто принимать
участие в акциях, порожденных его местью, он нуждался в донос-
чиках, чтобы донимать своих врагов и привлекать их к суду сена-
та; таким образом, доносчики были необходимым элементом в этом
лицемерном правлении. Если не он первый пустил их в дело, то,
по крайней мере, при нем вполне отчетливо обнаружилось, какие
услуги они могут оказать цезарю, который пожелает распоряжать-
ся жизнью и состоянием всех своих подданных, не выдавая при
этом себя. Пользуясь службой доносчиков, Тиберий угнетал рим-
лян самой жестокой тиранией, какую они когда-либо испытали.
Однако мы встречаемся здесь с серьезными возражениями.
Вполне ли справедливо только что высказанное нами суждение?
Тиберий ли пользовался доносчиками, или доносчики привели в
заблуждение и увлекли Тиберия? Кому в самом деле принадлежал
почин начавшихся тогда обвинений? На кого должна пасть ответ-
ственность за пролитую кровь? Все эти как будто исчерпанные
вопросы были вновь подняты в наши дни и вызвали самые разно-
образные ответы. Тиберий нашел смелых апологетов, которые без
колебаний винят за его преступления тех людей, которые служили
ему орудиями и даже были его несчастными жертвами. Еще недавно
* Suet., Аид., 66.
ГЛАВА
IV
143
ОППОЗИЦИЯ ПРИ ЦЕЗАРЯХ
в Германии ученые-историки пытались доказать нам, что о Тиберии
составилось дурное представление и что надо, наконец, вернуть ему
наше уважение *. Эта задача не из легких, и защищающие Тиберия
исследователи впадают часто в противоречия. Не входя во все под-
робности этой полемики, окинем быстрым взглядом тот путь, на
котором можно примирить Тиберия с общественным мнением и вы-
яснить ту роль, какую приписывают доносчикам апологеты цезаря.
Те, кто желает внушить нам уважение к Тиберию, начинают
всегда с восхваления его внешней политики. Надо признать, что
это похвала заслуженная. Сам Тацит соглашается, что в его прав-
ление в мире царило спокойствие, империя процветала и пользова-
лась уважением. Ему было пятьдесят шесть лет, когда он насле-
довал Августу: в таком возрасте люди уже не увлекаются
блестящими случайностями войны. Отдаленные авантюры не при-
влекали его; империя казалась ему достаточно обширной; он до-
вольствовался защитой ее, не заботясь о расширении. С чужими
народами он вел искусную и осторожную политику: он остерегался
их раздражать, старался разъединить их между собой и для ослаб-
ления их больше рассчитывал на свои интриги, чем на легионы.
Относительно провинций Тацит говорит, что Тиберий обыкновен-
но выбирал честных управителей и зорко следил за ними. Мы уже
доказали, что провинции чувствовали себя при новом режиме луч-
ше, нежели об этом думают, что они пережили без особенных по-
трясений не только правление Тиберия, но и времена Калигулы и
Нерона. К счастью, империя тогда еще не была так централизова-
на, как позднее, и административная независимость муниципиев не
давала много простора имперскому правительству. При самых дур-
* См. особенно Ad. Stahr, Tiberius. Эта книга, входящая в серию этюдов о
римской древности (Bilder aus dem Alterthume), появилась в Берлине в 1863 г. Она
была предметом горячего спора в немецкой и английской прессе. Эдуард Паш
(Pasch) взялся за ее опровержение (Zur Kritik der Geschichte des Kaisers Tiberius,
Altenburg 1866). Нас очень удивляет, что Штар, который прилагает много стара-
ний, чтобы найти себе в литературе предшественников, благосклонно относящихся
к Тиберию, забыл упомянуть о диссертации Дюрюи (Duruy, De Tiberio
imperatore), которую тот в 1853 г. защитил в Париже на факультете словесности и
которая вызвала тоже большие споры. Почти все аргументы Штара уже обсуждены
и указаны в этой диссертации; только заключения Дюрюи далеко не так радикаль-
ны, как у Штара. Он защищает администрацию Тиберия, но не доходит, подобно
Штару, до утверждения, что Тиберий — симпатичная личность.
ГАСТОН БУАССЬЕ
Том 2
144
доносчики
ных цезарях, как и при самых хороших, декурионы продолжали
управлять делами общины, народ избирал должностных лиц, ду-
умвиры чинили суд, народные ассоциации собирались на свои бан-
кеты и празднества. Дни проходили среди мирной агитации и
лишь издали слышались бури, приводившие в трепет Рим *.
Если в общем нет разногласий относительно внешней политики
Тиберия и его управления в провинциях, то поведение его в отно-
шении сената и римской аристократии дает больше места для раз-
ногласий; но в особенности эти разноречия сказываются тогда, ког-
да дело доходит до оценки Тиберия как человека, когда стремятся
понять его странный и сложный характер. Однако есть достоверные
факты, признать которые вынуждены все: начало его царствования
было счастливо, конец — ужасен. Какая причина столь крутой пе-
ремены? Как совершился этот переход? Вот о чем идет спор. Объ-
яснение, которое дает Тацит, весьма просто. Тиберий по природе
был зол, говорит он, но, пока рядом с ним были соперники, которые
могли воспользоваться его ошибками, пока он хоть кого-нибудь
боялся или почитал, он обуздывал свою натуру. Но, когда он ос-
вободился от Германика и его семьи, от Ливии, от Сеяна7., тогда
он решился быть самим собою и показал себя таким, каким он был
на самом деле. Подлинный Тиберий таков, следовательно, каким
мы знаем его в последние годы. Именно это и отрицают новейшие
критики. Тацит, говорят они, плохой психолог, он плохо знает че-
ловеческую природу: до шестидесяти лет невозможно носить личи-
ны ** ***. Каким чудом искусства можно скрываться так долго? Какая
бездна глупости заставляет человека распуститься так поздно? Для
этих лиц настоящий Тиберий — это Тиберий первых лет; люди и
обстоятельства заставили его измениться, но, в сущности, это была
добрая и благородная натура (eine gute und edle Natur)*".
* Однако императорская тирания имела своих жертв и в провинциях. Свето-
ний говорит, что Тиберий под самыми пустяшными предлогами конфисковал состо-
яния богатейших жителей Галлии, Испании, Сирии и Греции (Suet., Tib., 49).
Нерон велел убить шестерых землевладельцев, которые владели половиной Афри-
ки (Plin., Hist, nat., XVIII, 6).
** Паш приводит, однако, пример Сикста V, который дождался почти такого
же возраста, чтобы проявить свой подлинный характер 8.
*** Stahr, Tiberius, стр. 164.
ГЛАВА
IV
145
ОППОЗИЦИЯ ПРИ ЦЕЗАРЯХ
Вот этого как раз и нельзя предположить: достаточно знать,
каким Тиберий стал в конце, чтобы понять, чем он был в начале.
Никто не может доказать, что «добрая и благородная натура» мо-
жет дойти до таких ужасов. Какому бы влиянию событий и людей
ни подвергался Тиберий, жестокие инстинкты, которые открылись
в нем в конце жизни, существовали и вначале; история молодости
доказывает, что время от времени он и тогда приоткрывал свое
подлинное лицо. Конечно, мы отнюдь не можем смешивать его с
теми цезарями, которые следовали за ним. Тиберий не был сума-
сшедшим, как Калигула, слабоумным, как Клавдий, или манья-
ком, как Нерон. Его рассудок остался твердым среди величайших
эксцессов, но сердце его было всегда дурным. Он вырос среди ин-
триг двора, где его не любили, окруженный тайными и явными
врагами; его положение было одновременно высоким и подчинен-
ным; ему льстили одни, его унижали другие; не имея другой под-
держки, кроме матери, он стыдился того, что обязан ей своим вы-
соким положением; опасаясь стать кому-нибудь поперек дороги, он
вынужден был следить за своими словами, своими жестами и
взглядами, скрывать свои самые законные стремления п даже свои
таланты. Понятно, что он сохранил на всю свою жизнь неизлечи-
мое недоверие к людям и неискоренимую потребность лицемерить.
Когда он достиг власти, его сердце было исполнено злопамятства
и жажды мести, храня воспоминания об испытанных унижениях и
страхе; и тем не менее он продолжал окружать себя жалкими пре-
досторожностями, боясь дневного света, ни одному затруднению
не противодействуя открыто, повсюду видя врагов, которых пре-
следовал низкою и темною местью. Ни его достоинства, ни его
пороки не приобрели никакого величия от того высокого положе-
ния, которого он достиг случайно и после столь долгого ожидания.
Он всегда оставался выскочкой на троне и имел такой вид, будто
на нем он не чувствует себя дома. У него были и хорошие качества,
но в силу роковой странности его недостатки делали их бесполез-
ными. Все современники говорят нам, что он был холоден и мра-
чен, tristissimus hominum. Его откровенность имела в себе что-то
жестокое, а его вежливость походила на скрытность. Если ему
приходила фантазия быть великодушным, что случалось редко, он
ГАСТОН БУАССЬЕ
Том 2
146
доносчики
давал милости нехотя и своим благодеянием только обижал. Он
имел способность делать скверно самые лучшие вещи *. Его нена-
видели еще раньше, чем он заслужил это. Из сочиненных тогда
сатирических стихов, которые его так огорчали, видно, что еще с
первых лет его царствования окружающие предчувствовали в нем
Тиберия последних лет.
Мы думаем, таким образом, что Тиберий уже родился злым,
но мы признаем, что высокое положение окончательно испортило
его. «Он был сильно потрясен и изменен властью», — говорит Та-
цит **. Вообще деспотизм одинаково опасен и для того, кто пользу-
ется им и кто ему повинуется, но нигде он не имел таких грустных
результатов для подданных и для повелителя, как в Риме. Мы
указывали выше, почему этот режим породил больше дурных го-
сударей, чем всякий другой. И Тиберий также поддался его влия-
нию; он становился хуже, старея в привычках и делах своей неоп-
ределенной власти. Не следует, однако, думать, что один
императорский сан ответствен за его преступления и сделал его тем
извергом, каким он стал под конец. В каждом человеке есть как бы
скрытые силы, направленные к добру и к злу, которые в обыден-
ной жизни часто остаются под спудом. Напрасно говорят, что их
создают чрезвычайные обстоятельства, — они их только раскры-
вают. Сколько чудной самоотверженности, но и сколько диких ин-
стинктов вывела на свет французская революция! Сколько таких
людей создали себе ужасную славу, которые не поднялись бы вы-
ше известной посредственности в пороках, если бы великое потря-
сение не пробудило в них всего того, что дремало в глубине их
природы! Может ли это быть причиной их оправдания? Нужно ли
их преступления приписывать событиям? Мы думаем, наоборот,
что вполне законно судить об их природе по их поступкам, и мы
вправе сказать, что они и в действительности были злы, если могли
стать таковыми.
* Sen., De ben., II, 7 и 8.
** Ann., VI, 48: <vi dominationis convulsus et mutatus». Тацит точно отмечает
ход этой перемены в Тиберии. Он указывает момент, когда Тиберий решительно
стал портиться (Ann., IV, 1), а именно, когда он стал жаден к чужому добру (IV.,
20) и когда пристрастился к самому постыдному распутству (VIt 1).
ГЛАВА
IV
147
ОППОЗИЦИЯ ПРИ ЦЕЗАРЯХ
Мы только комментируем здесь объяснение темного и слож-
ного характера Тиберия, данное Тацитом, и думаем, что оно пра-
вильно. Если же Тацит действительно ошибся, если .нужно при-
знать, напротив, что Тиберий имел «прекрасную и благородную
натуру», то как понять, что он мог испортиться? Чтобы сделать
вероятной такую перемену, указывают на доносчиков. Нам гово-
рят, что Тиберий уступил дурным влияниям, что он доверчиво
слушался тех, в интересах которых было сделать его таким же
злым, как они сами, и воспользоваться его жестокостью. Именно
эти профессиональные обвинители, эти тихие льстецы, эти бездар-
ные честолюбцы, окружившие его, вроде Сеяна и Макрона9, на-
силовали его природное великодушие и толкали его к строгостям,
которые были ему противны. Один из последних историков Ти-
берия, Штар, идет еще дальше: он хочет сделать ответственными
за его жестокость тех, кто были ее жертвами. Постоянно вынуждая
его к репрессиям, они в конце концов сделали черствым его серд-
це. Людская жалость до сих пор заблуждалась; Штар направляет
ее на истинный путь. Не следует более жалеть Сабина, Кремуция
Корда или Агриппину 10, нужно пожалеть бедного Тиберия, кото-
рый вынужден так часто насиловать свою природную доброту и
который делается кровожадным помимо своей воли! Можно поду-
мать, что герой Штара передал ему свою подозрительность: исто-
рик также видит повсюду заговоры и злоумышления. Он не хочет
найти невинных среди тех, кто был наказан Тиберием; он доверяет
в данном случае свидетельству тех презренных личностей, которые
их осуждали. Пусть Тацит говорит, что хочет, но дети Германика
были в заговорё. Не зря принуждали к самоубийству Нерона, а
Друза заперли в комнате дворца, где тот умер с голоду, съевши
даже шерсть своих матрацев11. Агриппина была надеждой недо-
вольных и центром интриг: она была слишком высокомерна на
словах и имела слишком гордое сердце для подданной. Тиберий
хорошо делал, что не доверял ей. Конечно, с нею обошлись не-
сколько грубо, и центурион, который вел ее в тюрьму, не должен
был, избивая ее, выбивать ей глаз; но так как она, в конечном
итоге потеряв друзей и детей, в отчаянии хотела смерти, то вполне
справедливо было позволить ей умереть. Малого недостает, чтобы
ГАСТОН БУАССЬЕ
Том 2
148
доносчики
Штар, подобно сенату, пришел к мысли возблагодарить импера-
тора за то, что он не велел все же задушить и бросить на месте
казни внучку Августа.
Воистину удивительны те сторонники Тиберия, которые, вы-
сказав сожаление по поводу преступлений его последних лет, на-
ходят тем не менее средства обратить их ему же во славу. Они
хотели бы убедить нас, что Тиберий возненавидел род человече-
ский только потому, что слишком любил его вначале. Та мрачная
меланхолия, в которую он впал и результаты которой были столь
ужасны, служит, по их мнению, доказательством его тонкой ду-
шевной организации. Разве не нужно обладать нежной и чувст-
вительной душой, говорят они, чтоб так сильно отозваться на по-
стигшие ее неудачи? Сколько ран получила она! Сколько она
должна была выстрадать и как истекать кровью, чтобы дойти до
таких ужасных жестокостей! Затем следуют тщательные перечис-
ления всех оснований, которые заставили этого друга человечества
кончить ненавистью к людям: угрожавшие ему заговоры, опасно-
сти, среди которых он провел всю свою жизнь, измена его близ-
ких, одиночество, в котором он угасал. Эти картины могут быть
очень патетичны, но сомнительно, чтобы они вызвали в нас жа-
лость к Тиберию. Не следует забывать, что злоумышления, о ко-
торых нам говорят, существовали большею частью лишь в сооб-
щениях доносчиков, относительно же тех, которые действительно
существовали, разве мы не знаем, что их организовывали и воз-
буждали агенты-провокаторы цезаря, чтобы дать ему возможность
разделаться с теми, которых он хотел доконать? Если Тиберий
состарился на Каприне кой скале 12 среди своих грамматиков и
миньонов, если он в своп последние минуты видел вокруг себя
равнодушные или враждебные лица, то на кого он мог пожало-
ваться? Не сам ли он лишил себя этих последних утешений семьи
и дружбы? Раз известно, как умерли его друзья и родственники *,
поистине странно желание тронуть нас его одиночеством!
* Светоний сообщает, что Тиберий выбрал двадцать сенаторов из тех, кото-
рые были ему особенно преданы, чтобы составить нечто вроде ближнего совета.
Спустя несколько лет их оставалось лишь двое или трое: он отправил к праотцам
всех остальных (Tib., 55).
ГЛАВА
IV
149
ОППОЗИЦИЯ ПРИ ЦЕЗАРЯХ
Нельзя не выразить крайнего удивления при виде всех этих
потуг и тщетного остроумия для реабилитации Тиберия. Спра-
шивается, чем могла вызвать к себе такие симпатии столь оттал-
кивающая, по нашему мнению, личность? Одно ли только удо-
вольствие разойтись с общим мнением и стать выше общих мест
вульгарной морали заставило некоторых выдающихся ученых за-
щищать Тиберия? Боялись ли они показаться наивными или про-
стоватыми, принимая установленное веками суждение? Мы склон-
ны думать, что то высокомерное презрение, которое Тиберий
проявлял к людям, поразило воображение некоторых исследова-
телей, принявших это презрение за величие. Большинство людей
создано так, что ими можно повелевать, только унижая их, —
оказываемое им презрение вызывает больше удивления, чем не-
нависти. Цезарь и Наполеон, которые так ловко умели поль-
зоваться людьми, презирали их и не скрывали этого; в глазах
многих людей это составляет часть их величия, которое отнюдь
не страдает, однако, от наличия доверия или уважения к людям.
В одном можно согласиться с поклонниками Тиберия: надо при-
знать, что он сам признавал низость своих преступлений и порою
краснел за них. Вот что отличает его от преемников, и только
это обстоятельство может расположить нас к некоторой снисхо-
дительности. В глубине его извращенной натуры оставалось из-
вестное чувство порядочности, которое он подавлял, не разрушая
его, и которое иногда бурно возмущалось. Презирая других, он
по крайней мере был в то же время настолько справедлив, что
презирал и самого себя. Такое душевное беспокойство, такие при-
падки угрызений совести вызывали в нем неуверенность и стран-
ные противоречия, замечаемые в его жизни: потребность быть об-
манутым и ненависть к лести, боязнь свободы и отвращение к
рабской услужливости, полное разочарование во всем и любовь
к полному уединению, страх вновь увидеть Рим и сенат, презрение
к другим и себе, наконец, глубокая тоска, которая до конца жизни
терзала его. Тацит говорит, следуя Платону, что «если бы вскрыть
сердце тиранов, то мы увидели бы, что оно иссечено ударами и
ранами, делами жестокости, разврата, несправедливости, которые
на душе оставляют такие же следы, какие на теле производит
ГАСТОН БУАССЬЕ
Том 2
150
доносчики
кнут палача» *; но Платон и Тацит идут слишком далеко: есть
тираны, которые не знают таких мучений, и потому справедливо
поставить Тиберия, который страдал, несколько выше Калигулы
и Нерона, которые не испытывали ничего подобного.
Что Тиберий стыдился своих поступков, доказывается его по-
требностью сваливать вину за них на других. Он очень хотел вве-
сти в заблуждение общественное мнение и заставить думать, что он
не причастен к кровавым событиям, происходившим в Риме. С
внешней стороны он принимал в них возможно меньшее участие:
его жертвы преследовались всегда доносчиками, а осуждал их се-
нат. Цезарь оставлял за собой лучшую роль: он делал вид, что
подписывает постановленный приговор лишь с величайшим сожа-
лением, он как бы порицал строгость судей и порой смягчал нака-
зание. Что касается доносчиков, то ему случалось иногда наказы-
вать также и их, показывая этим, что они не всегда действовали по
его наущению. Все отлично знали тогда, что это была комедия.
Какова же невероятная простота нынешних поклонников Тиберия,
если они серьезно относятся к этой комедии. Такое заблуждение
забавно видеть у людей, которые как раз стремятся не попасть
впросак. Тиберий, каким мы его сейчас изобразили, не принадле-
жит к числу тех государей, которых можно увлечь или направить:
в его царствование ничего не происходило помимо его воли — до-
носчики и сенат, хотя цезарь порой от них и отрекался, были лишь
его послушными орудиями. Сенат не волен был оправдывать обви-
няемого: это доказывается тем, что Тиберий гневался, когда сенату
случалось их освобождать, он порицал сенат за строгость, но не
позволял ему быть снисходительным. Если он и наказывал иногда
доносчиков, то гораздо чаще он награждал их: он удостаивал их
похвал и милостей, предоставляя им деньги их жертв и государст-
венные должности; доносчики были, по выражению Сенеки, люби-
мые собаки, которых он кормил человеческим мясом **. Однажды,
* Ann., VI, 6.
** Cons, ad Marc., 22, 5. В другом месте {De ben., Ill, 26) Сенека описывает
манию обвинения, которая была истинным бичом той эпохи: «excipiebatur ebriorum
sermo, simplicitas jocantium, nihil erat tutum, omnis saeviendi placebat occasio, nec
jam reorum exspectabatur eventus, cum esset unus». Совершенно то же самое говорит
и Тацит {Ann., VI, 7).
ГЛАВА
IV
151
ОППОЗИЦИЯ ПРИ ЦЕЗАРЯХ
когда зашла речь о том, чтобы уменьшить вознаграждение за их
услуги, Тиберий отвечал с необычною для него горячностью и от-
кровенностью, что тогда погибнет республика, что лучше разом
уничтожить все законы, чем посягнуть на стражей, наблюдающих
за их исполнением*. Конечно, мы не хотим уменьшать отвраще-
ния, которое вызывает в нас позорное рвение доносчиков и низкая
покорность сената; но чем более рабские свойства обнаруживали
эти люди, тем меньше можно было ожидать от них чего-либо, кро-
ме рабского исполнения воли господина: цезаря так боялись, ему
так слепо повиновались, что одно его слово могло бы их остано-
вить. Привыкши стеречь его волю, они поспешили бы сделаться
милостивыми, подозревай они в нем малейшую склонность к мило-
сердию; они были жестоки, потому что знали, что Тиберий не зна-
ет жалости. Действуя так, как они действовали, они исполняли его
прямые приказы или его тайные желания, и ответственность за все
преступления справедливо падает на того, от кого исходили при-
казания и внушения.
Мы сочли необходимым остановиться подольше на характери-
стике этого цезаря, больше всех пользовавшегося доносчиками.
Они продолжали существовать, безусловно, и после него, но стали
менее необходимы, правители чаще обходились без их услуг. По-
следующие императоры больше верили в свою власть, они были
больше убеждены в повиновении. При каждом новом преступле-
нии, которое они совершали, терпеливость общества убеждала их,
что они могут идти еще дальше. Приняв поздравления по поводу
смерти матери и виднейших граждан от войска, сената и провин-
ций, Нерон с гордостью говорил, что его предшественники не зна-
ли, до каких границ простирается их власть. Поэтому он не всегда
считал нужным стесняться законными формами. Когда он захотел
отделаться от Суллы и Рубеллия Плавта, этих двух великих имен,
которые его пугали, он не тратил времени на подыскивание обви-
нения: он только послал солдат, которые, найдя Плавта в его гим-
насии, а Суллу за столом, отрубили им головы 13. Для такого рода
экзекуций можно обойтись без обвинителей и без судей: достаточ-
* Тас., Ann., IV, 30.
ГАСТОН БУАССЬЕ
Том 2
152
доносчики
но одного центуриона. Но иногда пользовались еще и доносчика-
ми, чтобы проявленное насилие не показалось злоупотреблением;
так, например, когда надо было избавиться от таких уважаемых
личностей, как Соран или Тразея 14, им оказывали честь и предо-
ставляли умереть по всем правилам. Их обвиняли публично и даже
допускали до защиты, хотя они уже заранее были осуждены. Та-
ким образом, доносчики существовали еще во времена Калигулы,
Клавдия и Нерона, достигая богатства и славы; но особенно много
было их при Домициане; они словно вернули себе тогда прежнее
доверие и значение. Этот государь также был педантичным и при-
дирчивым тираном; он усердно читал мемуары Тиберия * и старал-
ся походить на него: подобно Тиберию, он осыпал ласками тех,
кого хотел умертвить; подобно ему, он хотел казаться педантом
законности, знал законы и заставлял строго их исполнять; он хо-
тел прослыть строгим цезарем, и ему принадлежит та слава, что
при нем были зарыты в землю заживо несколько весталок. Его
правление было временем благодатным для доносчиков; к счастью,
его преемники были слишком честны, чтобы ими пользоваться.
Почти целое столетие составляя язву Рима, они потеряли свой кре-
дит при Антонинах.
II
Почему было столько доносчиков во времена
империи. — Воспитание юношества. — Вознаграждение
доносчиков. — Что вынуждало людей становиться обвинителями. —
Домиций Афр. — Регул. — Наказание доносчиков.
Огромное число доносчиков поражает нас еще больше, чем
продолжительный период их значения. Сколь бы худое мнение мы
ни составили об императорской эпохе, все же остается вопрос, по-
чему столько выдающихся по своему рождению или таланту людей
* От этих мемуаров остался лишь один отрывок, цитированный Светонием
(Tib., 61), в котором Тиберий говорит, что «он велел убить Сеяна, так как открыл
его преступные замыслы против семейства Германика». Но Друз, второй сын Гер-
маника, был убит после смерти Сеяна и по повелению Тиберия. Эта явная ложь
позволяет судить, как Тиберий рассказывал историю своей жизни.
ГЛАВА
IV
153
ОППОЗИЦИЯ ПРИ ЦЕЗАРЯХ
могло стремиться без зазрения совести к столь постыдному ремес-
лу? Всякий раз, когда любое влиятельное лицо попадало в неми-
лость у императора, обвинители бросались на него со всех сторон;
они оспаривают друг у друга право его преследовать, они делят его
имущество, каждый из них выдумывает какое-нибудь особое пре-
ступление, чтобы только доставить себе повод для выступления.
Так, на Скрибония Либона, одну из первых жертв Тиберия, сразу
напали четыре доносчика, но в то же время, несмотря на все моль-
бы, он не мог найти ни одного защитника.
Мы не сомневаемся, что главную причину такого изобилия до-
носчиков следует искать в системе воспитания юношества. Хотя
политический и социальный строй Рима изменился, воспитание ос-
талось почти то же самое, как и во времена республики. Эта непос-
ледовательность была далеко не единичной. Люди вообще любят
воспоминания своего детства и склонны думать, что тогда все было
лучше; это приводит к тому, что какая-нибудь старая система вос-
питания под покровительством такого почтения и пиетета пережи-
вает режим, для которого она была создана. В эпоху республики,
когда красноречие открывало путь к должностям, главное занятие
молодежи состояло в его изучении; во времена империи красноре-
чию продолжали обучать, хотя значение слова значительно умень-
шилось. Никогда не было так много учителей ораторского искус-
ства, как при Августе, хотя именно он заставил умолкнуть
политическое красноречие; мы имеем доказательства, что ученики
стекались к учителям со всех концов света. Ежегодно из таких
школ выходила толпа молодых людей, полных веры в самих себя,
опьяненных похвалами своих учителей и аплодисментами своих
товарищей, мечтавших о высокой роли республиканских ораторов,
речами которых их заставляли восхищаться. Сколько разочарова-
ний их ожидало! Они находили прежде всего немой форум. Им
приходилось запираться в залы суда, появляться перед скучающи-
ми и торопливыми судьями, которые заранее определили продол-
жительность дебатов; вместо того чтобы заниматься судьбой госу-
дарства, они должны были довольствоваться, как говорили,
обсуждением вопросов о водосточных трубах и пограничных сте-
нах. Какое разочарование для людей, воображение которых было
ГАСТОН БУАССЬЕ
Том 2
154
доносчики
еще полно речами против Каталины!15 Да и само положение ора-
тора в случае успеха было связано с опасностью. Всякое превос-
ходство беспокоило императора. Калигула хотел умертвить Сенеку
за то, что он хорошо говорил в его присутствии. К счастью, одна
из любовниц императора, которая, без сомнения, имела некоторые
основания покровительствовать молодому философу, убедила Ка-
лигулу, что Сенека очень болен и потому не стоит труда убивать
его. Тогда разрешалось быть только посредственностью: талант
считался таким же непростительным преступлением, как и до-
блесть; добиться же прощения можно было только одним спосо-
бом — отдать свой талант в распоряжение цезаря. Таким путем
люди и становились доносчиками и обвиняли других, чтобы самим
избежать обвинения.
Обыкновенно молодые люди легко приходили к подобному ре-
шению и быстро приспосабливались к своей роли, что точно также
было результатом их воспитания. Риторы не занимались нравст-
венным воспитанием и выработкой характеров своих слушате-
лей — вся задача их заключалась в том, чтобы научить красно го-
ворить. Ученик одинаково учился как защищать виновных, так и
спасать невинных; все темы безразлично подвергались обсужде-
нию, и ценилось только преодоление трудностей; отсюда чем со-
мнительнее было дело, тем больше славы доставляло взять на себя
его защиту. Ученики покидали своих учителей, приобретя способ-
ность говорить на все сюжеты, и в глубине души отдавали пред-
почтение наиболее скабрезным, потому что здесь они могли вовсю
блеснуть своим талантом. Очень вероятно, что тогда, как и теперь,
веяния жизни проникали в школу, и, изучив достаточно Цицерона,
ученики обращались к современным ораторам. А известные орато-
ры в ту эпоху тоже были доносчиками. Им одним принадлежало
слово; обвиняемый уже не брал на себя труд защищаться. Таким
образом, искусство, восхищавшее увлеченных красноречием моло-
дых людей, было искусством доносчиков; юноши страстно читали
их речи, запоминали и повторяли лучшие места, удивлялись сме-
лым выходкам и ловким инсинуациям. Весьма возможно, что учи-
теля, покидая область классического искусства и удостаивая своим
вниманием современность, выбирали именно эти примеры. Даже
ГЛАВА
IV
155
ОППОЗИЦИЯ ПРИ ЦЕЗАРЯХ
сам Квинтилиан, такой благоразумный и сдержанный, иногда
предлагал своим ученикам довольно странные образцы 16. Один из
наиболее уважаемых им ораторов, Юлий Африканский, был по-
слан Галлией, чтобы поздравить Нерона со смертью его матери;
конечно, оратор должен был держаться официальной басни, будто
Агриппина, уличенная в злых умыслах против своего сына, убила
себя, а Нерон не может утешиться после ее смерти. «Цезарь, —
говорил он ему, — твоя провинция Галлия просит тебя мужествен-
но перенести свое счастье» *. Квинтилиан упоен этой фразой, он
подчеркивает все, что она заключает в себе острого и непредвиден-
ного: мужественно перенести свое счастье! Этого вовсе даже не
ожидаешь, как говорит Филаминта у Мольера17. Сенека был не
менее остроумен в письме, которое он от имени Нерона написал
сенату по тому же поводу. «Я до сих пор не верю, что спасен, —
говорил он от лица цезаря, — и не осмеливаюсь радоваться»
(salvum те esse adhuc пес credo, пес gaudeo)**. Эта изысканная,
хорошо обдуманная фраза является, конечно, одним из худших
поступков Сенеки — трудно понять, как у него тогда хватило со-
вести написать ее. Квинтилиан видит здесь только риторическую
фигуру и без всякого дурного умысла цитирует ее своим ученикам,
не подозревая страшной опасности для них подобных образцов;
возможно, следовательно, что такое воспитание давало ловких ад-
вокатов, но, наверное, оно не вырабатывало честных людей.
Итак, прививая ученикам вкус к ораторским ухищрениям, не
обращая внимания на предмет, к которому они относились, близко
знакомя их еще в школах с красноречием доносчиков, учителя об-
легчали им возможность подражать позднее поведению доносчи-
ков. Другие, более серьезные причины заставили их окончательно
вступить на этот путь. Прежде всего, кто отказался бы от него,
тому грозила опасность: отец Агриколы был убит за то, что не
повиновался приказанию Калигулы обвинять Силана ***18. Побу-
дительным мотивом была затем и выгода, связанная с деятельно-
* Quint., VIII, 5, 15.
** Quint., VIII, 5, 18.
*** Тас., Agric., 4.
ГАСТОН БУАССЬЕ
Том 2
156
доносчики
стью доносчика. Закон требовал, чтобы доносчик получал четверть
всего имущества осужденного; но эту долю часто увеличивали, ког-
да жертвой являлся человек видный, значительный: после осужде-
ния Тразеи и Сорана главные обвинители получили по пяти мил-
лионов сестерциев (1 миллион франков); таким позорным путем
быстро создавались огромные состояния. Эприй Марцелл и Вибий
Крисп заработали этим ремеслом 300 миллионов сестерциев (60
миллионов франков) 19. Услуги доносчиков оплачивались не толь-
ко деньгами, им доставались еще и государственные должности.
После каждого громкого процесса распределялись должности пре-
торов и эдилов. Эти почтенные республиканские должности сдела-
лись наградой за постыдную услужливость. Ничто, по словам Та-
цита, не возмущало так порядочных людей, как то, что доносчики
«кичатся званиями жрецов и консулов, словно добычей, снятой с
врага» *. В конце правления Тиберия консульства нельзя уже было
достигнуть иначе, как погубив какого-нибудь врага цезаря. Такова
была и при Домициане кратчайшая дорога к высоким званиям. «Я
предпочел, — говорит Плиний, — избрать самый дальний путь».
Но обыкновенно молодые люди спешили возможно скорее достиг-
нуть цели и потому предпочитали идти напрямик.
Таким путем во времена Тиберия, доносчики выходили из всех
слоев этого развращенного общества. «Все одержимы какой-то ма-
нией обвинения, — говорит Сенека, — которая истощила Рим го-
раздо более, чем любая гражданская война» **. Все те, кто претер-
пел какую-нибудь неудачу или обиду; все те, кто боролся за то,
чтобы иметь под ногами твердую почву или затушевать позорное
прошлое; все те, кто находил, что общество не предоставило им
достаточно хорошего места; все беспокойные, честолюбивые, недо-
вольные — все спешили воспользоваться случаем поправить до-
носами свои дела или отмстить за себя. Какое могучее орудие в
руках зависти и злобы! Какое, единственное в своем роде, средство
благополучно выйти из всякого скверного положения! Какой-ни-
будь вольноотпущенник разорил своего господина в его отсутст-
* Hist., I, 2.
** Debenef., Ill, 26.
ГЛАВА
IV
157
ОППОЗИЦИЯ ПРИ ЦЕЗАРЯХ
вие, и он обвинял его, чтобы избавиться от обязанности дать отчет.
Если какой-нибудь жулик уличен проконсулом в преступных дея-
ниях где-нибудь в глуши провинции, его в цепях привозят в Рим,
но он высоко держит голову: у него месть готова — он обвинит
проконсула*. Вот молодой провинциал приезжает из дому с пус-
тым карманом, но с головой, набитой планами обогащения; здесь
он приходит в отчаяние, видя, что все места заняты, все теснятся.
А зачем ему терять силы на борьбу с нищетой? Разве не достаточно
обвинить кого-нибудь из влиятельных лиц, и он в один день станет
знаменитостью? Нигде нет более резких контрастов, как в толпе
доносчиков, которую описывает нам Тацит: все классы и обще-
ственные сословия имеют там своих представителей. Рядом с тол-
пой мелких людишек, рабов, вольноотпущенников, солдат, школь-
ных учителей, встречаются несколько имен древней знати,
какой-нибудь Долабелла, Скавр и даже Катон **. Есть доносчики
робкие, стыдящиеся самих себя, например, Силий Италик, кото-
рый в молодости, быть может, из страха кого-то обвинил и в тече-
ние всей остальной жизни старался заставить забыть свою вину *** ****.
Есть, напротив, доносчики наглые, циники, которым нравится бра-
вировать общественным мнением, которые заставляют краснеть по-
рядочных людей и гордятся этим, которые хвалятся своими подви-
гами и требуют за них себе славы. Кто-то говорил однажды в
присутствии Метия Кара о несчастном Сенеционе и воспользовал-
ся случаем, чтобы лишний раз оскорбить его память; Кар, винов-
ник осуждения, сказал ему: «Не задевай моих мертвецов»
Есть доносчики из подонков, которые первоначально занимались
самыми жалкими ремеслами, а достигнув богатства и могущества,
все еще сохраняют какой-то отпечаток своего происхождения, вро-
де Ватиния, которого Тацит называет одним из чудовищных по-
рождений Неронова двора....... Он был когда-то сапожником,
* Тас., Лип., XVI, 10.
** Ann., IV, 68.
*** Plin., Epist., Ill, 7, 3.
**** Plin., Epist., I, 5, 3.
**** Ann., XV, 34.
ГАСТОН БУАССЬЕ
Том 2
158
доносчики
карьерой же обязан был своему шутовству и физическому уродст-
ву. Введенный в знатные дома, чтобы служить посмешищем, он
притиснулся к цезарю посредством клеветы и в конце концов за-
ставил плакать тех, кого раньше смешил. Есть, наконец, доносчи-
ки-щеголи, которые кичатся воспитанностью и хорошими манера-
ми, грациозно требуя чьей-нибудь смерти. Один из таких франтов,
•одетый по последней моде, появился однажды перед сенатом с
улыбкой на губах: он пришел обвинять своего отца! *
В этой пестрой толпе выделяется несколько фигур. Именно в
числе доносчиков Тиберия находился величайший римский оратор
того времени, Домиций Афр, родом из колонии в Ниме. Он при-
надлежал к той группе краснобаев, ловких адвокатов, подобно
Монтану или Юлию Африканскому, которых Галлия посылала в
Рим к концу правления Августа и в царствование Тиберия, в то
время как другие, подобно Сенеке и Порцию Латрону, приходили
туда из Испании. Домицию сначала пришлось туго: он долгое вре-
мя оставался беден и неизвестен, хотя не был разборчив в средст-
вах обогащения и употреблял все усилия, чтобы достичь поставлен-
ной цели. К сорока годам, однако, он сделался уже претором, но
был твердо убежден, что его репутация не соответствует его талан-
ту; ему нужна была какая-нибудь громкая история, чтобы при-
влечь к себе внимание общества. Терять ему было нечего, и он стал
доносчиком, а желая для эффектного дебюта совершить что-ни-
будь крупное, он рассудительно выбрал свою жертву. Зная, какую
ненависть питал Тиберий ко всем, кто был связан с семейством Гер-
маника, он, чтобы вполне угодить ему, обвинил Клавдию Пульхру,
родственницу и ближайшую подругу Агриппины. Он укорял ее в
беспорядочной жизни, в преступной связи с Фурнием, в злодеяни-
ях и в чарах против государя. Дело получило широкую огласку.
Все понимали, что нападением на Клавдию хотели нанести удар ее
другу и что таким образом завязывается ссора между Агриппиной
и Тиберием. Весь город внимательно следил за битвой; Афр, зная,
что от одного этого удара зависит его репутация и богатство, пре-
взошел самого себя: никогда он не говорил так красноречиво.
* Ann., IV, 28.
ГЛАВА
IV
159
ОППОЗИЦИЯ ПРИ ЦЕЗАРЯХ
«Здесь, — говорил Тацит, — как будто развернулся его гений».
Тиберий, не склонный к комплиментам, удостоил его похвалы, а в
Риме только и разговоров было что о нем*; таким образом Афр
сразу достиг богатства и славы. Правда, несколько лет спустя ему
пришлось дорого заплатить за этот триумф. Калигула не мог лю-
бить человека, который с таким блеском выступил врагом его мате-
ри. Афр, отлично сознавая это, пытался было обезоружить его ле-
стью; но лесть не всегда сближала с таким прихотливым тираном,
как Калигула; случалось, что он принимал за оскорбление даже и
комплименты. Афр воздвигну л ему статую с надписью, в которой
упоминалось, что в двадцать семь лет Калигула был вторично кон-
сулом. Императору очень не понравилась такая похвала; он сделал
вид, будто бы видит в ней обидный намек на свою молодость и
напоминание о законе, который запрещал быть консулом в столь
юном возрасте. Чтобы наказать льстеца, цезарь обратился в сенат с
прекрасной речью, которую он долго готовил, так как и сам кичил-
ся своим ораторским талантом; он приложил все усилия, чтобы
одержать верх над первым оратором своего времени. Афр погубил
бы себя, вздумай защищаться: этого он не сделал, конечно. Про-
стершись у ног цезаря, как бы сраженный его красноречием, он
объявил, что ему не так страшно могущество императора, как его
талант; затем он повторил д подробностях только что прослушан-
ную речь, комментируя ее, чтобы подчеркнуть ее красоты. Калигу-
ла, восхищенный, что его по достоинству оценил такой отличный
судья, возвратил ему свою дружбу **. Как умный человек, Афр хо-
рошо понимал, что он должен все-таки заставить позабыть свой
дебют, что утвердить свое блестящее положение он может только
средствами, противоположными тем, какими он приобрел его. Об-
винитель честных людей, он неоднократно употреблял свой талант
и на защиту их. В особенности знаменита его речь в защиту Доми-
циллы. Это была жена осужденного за политическое преступление;
в то время, когда закон запрещал оплакивать своих близких, она
осмелилась похоронить своего мужа. Она была обвинена своими
* Тас., Ann., IV, 52 и 66.
** Dio Cass., LIX, 19.
ГАСТОН БУАССЬЕ
Том 2
160
доносчики
сыновьями; ее брат и друзья, по-видимому, также были против нее.
Афр, защищая ее дело перед государем, не вел его так, как вел бы
Катон; он остерегался говорить резко и негодовать, не провозгла-
шал энергичных требований во имя человечности; он скорее ста-
рался разжалобить судей. Квинтилиан с похвалой цитирует то
место этой защитительной речи, где, обращаясь к обвинителям
Домициллы, Афр говорит: «Несчастная не знает в своем замеша-
тельстве, что позволено женщине, что повелевается жене. Я пред-
полагаю, что в своем беспокойстве она встречает вас и спрашивает
вас — тебя, своего брата, вас, своих друзей, — что вы ей посовету-
ете?» * Этот отрывок показывает нам, что Афр, по-видимому, был
еще более ловким адвокатом, чем великим оратором. Его талант
отражал его характер: он удивлял ловкостью своих речей так же,
как ловкостью своего поведения. Таким путем, завязывая хорошие
отношения со всеми партиями, доказывая свою преданность цеза-
рю доносами, попутно умиротворяя порядочных людей проблес-
ками независимости, Афр сумел избежать опасностей, связанных
тогда со славой и богатством. Он благополучно пережил самую
опасную эпоху империи: составив свою репутацию при дворе Тибе-
рия, он умер от старости при Нероне **.
Афр был классик. Своим медленным и веским произношени-
ем, своими благозвучными фразами, в которые он умышленно
вставлял по временам несколько слов, нарушавших ритм, чтобы
затушевать их искусственность, он напоминает Полл иона или Мес-
салу, лучших учеников Цицерона. Существовала тогда и другая
школа, более живая, потому что она была моложе и более соответ-
ствовала характеру времени. Она всячески старалась освободиться
от традиций древнего красноречия: ей не нравилась та полнота в
развитии темы, которая приводила в восторг современников Цице-
рона; длинные периоды она заменяла короткими, как бы разруб-
ленными фразами, умеренный блеск красок — смелыми и жестки-
ми тонами; вместо равномерного и спокойного темпа речи здесь
* Quint., IX, 2, 20.
** Впрочем, мы не точны, приписывая его смерть преклонному возрасту: хотя
Афр действительно был тогда очень стар, но св. Иероним сообщает, что умер он от
несварения желудка.
ГЛАВА
IV
161
ОППОЗИЦИЯ ПРИ ЦЕЗАРЯХ
было что-то порывистое и резкое. Опрокинуть все границы различ-
ных родов речи, вводить при всяком удобном случае поэзию в про-
зу, злоупотреблять патетическими местами, усилить энергию до
последней крайности, не давать ни минуты покоя уму, постоянно
ослеплять и возбуждать его неожиданностью мыслей и блесками
стиля — вот главные черты этого нового красноречия. Оно воз-
никло к концу царствования Августа в качестве реакции со сторо-
ны подавленных и недовольных. Первоначальное развитие оно
получило в устах старых республиканцев, например Кассия Севе-
ра и Лабиена, людей со стремительным темпераментом, которые с
первого же дня довели до крайности новый род красноречия; оно
своими вспышками было чуждо холодной, показной стороне импе-
рии. Такое красноречие оказалось весьма удобным и для доносчи-
ков. Трудно себе представить, как бы они требовали голов честных
людей фразами Цицерона. Напротив, новая манера говорить, бо-
лее грубая и неправильная, свойственные ей энергия мысли и рез-
кость стиля как будто созданы были нарочно для них, поэтому
обыкновенно доносчики принадлежат к новой школе. Фульциний
Трион, один из первых доносчиков, был ее последователем, и Ти-
берий, который, подобно Афру, был классиком, почувствовал себя
обязанным напомнить ему, «чтобы он остерегался ошибок слишком
пылкого красноречия» *. То же было и с Регул ом. Однажды он
болтал с Плинием и подсмеивался над его ораторскими предосто-
рожностями, над его длинными изложениями, словом, над всеми
подновленными цицероновскими длиннотами. «Я же, — сказал
он, — наскакиваю на тему и душу ее за горло» **. Это не трудно
себе представить, ведь такой именно способ нападения и подходит
доносчикам! Все это «корыстное и кровавое» красноречие*** до-
носчиков потеряно, и, нам кажется, утрата его заслуживает неко-
торого сожаления. У этих бесчестных людей было много таланта;
это были не только ловкие говоруны, изощренные с юности и зна-
комые со всеми тайнами своего искусства; часто настоящая страсть
* Тас., Ann., Ill, 19.
** Plin., Epist., I, 20, 14.
*** Тас., De orat., 11: «lucrosa et sanguinans eloquential.
ГАСТОН БУАССЬЕ
Том 2
162
доносчики
должна была одушевлять их речи. Они обвиняли не только с
целью наживы: у них была и страшная жажда мести, которая тре-
бовала удовлетворения. Все люди нравственные, все люди с име-
нем — они знали это — презирали их и были личными врагами;
преследуя их, доносчики удовлетворяли свою ненависть так же,
как служили ненависти цезаря; нам думается, что чувство всеоб-
щего к ним презрения, злоба против того общества, с которым они
открыто вступали в борьбу, желание авансом отмстить за негодо-
вание, которое они предвидели, — все это должно было сообщать
иногда дикую силу их слову.
Регул, о котором было уже упомянуто, хорошо нам известен
из переписки Плиния. Он был одним из знаменитых доносчиков в
эпоху Нерона и Домициана, как Афр в эпоху Тиберия. Регул был
знатного происхождения, но его отец, разорившийся и проскриби-
рованный, оставил детям своим только громкое имя, что в те вре-
мена было опасным наследством. Сын твердо решил выбраться из
бедности. К большому негодованию своих собратьев, людей знат-
ных, он сделался доносчиком, а чтобы заглушить дурную славу,
он не нашел лучшего средства, как нагонять страх на всех, кто
решился бы его порицать. О молодости Регул а сохранились самые
ужасные воспоминания. Он советовал будто бы Нерону не утом-
ляться, убивая людей одного за другим, так как одним словом он
может уничтожить весь сенат. Рассказывали, что после смерти
Гальбы он заплатил убийцам Пизона, которого ненавидел, велел
принести себе его голову и впился в нее зубами *. Его непреклонная
воля составляла его силу. Он захотел сделаться оратором; природа
не приготовила его к этому: она дала ему болезненное телосложе-
ние, слабый голос, затрудненную речь, плохую фантазию и слабую
память. О нем говорили, переворачивая знаменитое изречение Ка-
тона, что он бесчестный человек, который не умеет говорить.
Однако он так настойчиво работал над устранением своих недостат-
ков, что в конце концов многие находили его красноречивым. Он
хотел разбогатеть и, незнакомый с колебаниями, уже заранее оп-
ределил сумму своего состояния в 60 миллионов сестерциев (12
* Тас., Hist., IV, 42.
ГЛАВА
IV
163
ОППОЗИЦИЯ ПРИ ЦЕЗАРЯХ
млн. франков). Сумма изрядная, конечно, но у него имелось не-
сколько источников, откуда можно было добыть ее. С ремеслом
доносчика он соединял другое, в котором считался не меньшим
мастером: он ловко добивался завещаний в свою пользу. Этому
доходному занятию отдавались тогда многие. С тех пор как люди
стали избегать брака, чтобы избегнуть семейных неудобств, боль-
шие состояния холостяков доставались наиболее ловким и поэтому
соблазняли многих алчных искателей. Из всех таких охотников за
чужими наследствами Регул был самый смелый и оборотистый. Он
шел на все и ни перед чем не останавливался. Плиний рассказывает
на этот счет несколько острых анекдотов. Тяжко заболела, напри-
мер, вдова того Пизона, которого погубил Регул; у последнего хва-
тило все же смелости пойти к ней, усесться рядом с ее постелью,
рассказать ей, как он приносил жертвы и советовался с гадателем
о ее здоровье, что ответы благоприятны и опа наверняка выздоро-
веет. Бедная женщина, обрадованная последней надеждой, спешит
завещать такому нежному другу часть своего имения. Веллей Блез
на своем смертном одре хочет сделать новое завещание. Регул, рас-
считывая, что он не будет в нем забыт, бежит за докторами и умо-
ляет их на несколько часов продлить жизнь несчастного. Лишь
только завещание было подписано, он меняет тон: «Зачем, — гово-
рит он докторам, — вы заставляете его так долго страдать? Дайте
ему спокойно умереть, если не можете возвратить жизни». Такой
ловкий бесстыдник не мог не сколотить быстро состояния. Когда
оно достигло заранее намеченной цифры, ему стало казаться, что
он был слишком скромен, что он не может довольствоваться столь
малым. Регул рассчитывал идти в этом отношении дальше и рас-
сказал Плинию, будто однажды, во время жертвоприношения, боги
открыли ему известными знамениями, что он удвоит свое состояние.
Но всего удивительнее его крайнее честолюбие. Хотя он ничего не
сделал, чтобы заслужить уважение людей, он все-таки хотел быть
уважаемым; он достиг этого, пугая своим влиянием тех, кто не был
поражен его богатством. Он был столь же тщеславен, как и скуп.
Когда он потерял сына, ему показалось мало наполнить Рим зна-
ками своего горя, слишком уже шумного, чтобы его можно было
счесть искренним; он хотел, чтобы и в Италии и в провинциях
ГАСТОН БУАССЬЕ
Том 2
164
доносчики
оплакивали его потерю. Он сочинил в честь сына похвальное сло-
во — похвалу ребенку! — и добился, чтобы в каждом городе эта
его речь была прочитана народу тем из декурионов, у которого
окажется лучший голос. Его тщеславие высмеивали, но спешили
его удовлетворить. Все знали и терпеть не могли Регула: ведь нель-
зя было забыть совершенные им преступления и известно было, что
он жаден, жесток, суеверен, взбалмошен, нахален при удаче и трус-
лив в опасности, — одним словом, его называли «самым злым из
двуногих», и тем не менее каждое утро его прихожая была полна.
Плиний негодовал, что в самую дурную погоду люди шли в гости
к Регулу в его прекрасные сады близ берега Тибра, на краю города;
Плиний готов был думать, что Регул нарочно поселился так далеко,
чтобы привести в бешенство своих посетителей. Величайшей побе-
дой Регула было то, что до самого царствования Траяна ему ока-
зывались такие знаки общего уважения *.
Не все доносчики, однако, были так счастливы, а милости,
которыми их осыпали свыше, сменялись порою резкой противопо-
ложностью. Даже при тех цезарях, которые ими усердно пользова-
лись, им часто доводилось становиться жертвами дурного обраще-
ния. Тиберий имел обыкновение время от времени освобождаться
от них посредством изгнания или смерти. Вот еще один довод,
который апологеты Тиберия приводят в доказательство того, что
он не был солидарен с доносчиками; но это соображение не выдер-
живает критики. Те доносчики, которых преследовал Тиберий, бы-
ли обыкновенно люди сытые и усталые, на службу которых он уже
не рассчитывал больше; он хорошо знал, что, составив се*бе состо-
яние, они нападали далеко не с прежним пылом; они остывали и
делались осторожнее, как только у них появлялся риск потерь **.
Тогда император наказывал их под каким-нибудь предлогом, дости-
гая этим двойной выгоды: он отделывался от бесполезных, обреме-
нительных людей и несколько удовлетворял общественное мнение.
* Все эти подробности о Регуле, его красноречии и богатстве заимствованы
из писем Плиния (см. особенно II, 20 и IV, 2).
** Тас., Ann., IV, 36: «ut quis districtior accusator velut sacrosanctus erat; leves,
ignobiles poenis afficiebantur». Там же, 71: «scelerum ministros ut perverti ab aliis
dolebat, ita plerumque satiatus, et oblatis in eamdem operam recentibus, veteres et
praegraves afflixit».
ГЛАВА
IV
165
ОППОЗИЦИЯ ПРИ ЦЕЗАРЯХ
Доносчики подвергались, однако, весьма серьезной опасности
в моменты реакции, следовавшие за смертью дурных цезарей. Воз-
вращались изгнанники, исполненные непримиримой злобы, кото-
рую питала ссылка; семьи убитых, движимые благоговейными вос-
поминаниями о погибших родных, а также и нищетою, которую им
приходилось испытывать, требовали мщения. Доносчики трепета-
ли и прятались; столь дерзкие еще накануне, они вдруг делались
смиренными и льстивыми. Они старались втихомолку найти своих
врагов и смягчить их. При восшествии на престол Веспасиана в
сенате происходили резкие сцены, напоминающие собой сцены в
Конвенте после Термидора20. Говорили о том, чтобы привлечь к
ответственности всех, кто себя скомпрометировал в прошлые цар-
ствования; хотели, чтобы ни один виновный не избежал наказания,
требовали списки из императорского дворца, чтобы узнать имена
тех, кто предлагал свои услуги в качестве доносчика. Каждый ма-
гистрат, каждый сенатор должен был дать в свою очередь клятву,
«что он не способствовал никакому действию, которое могло по-
вредить чьей-нибудь безопасности, что он никогда не извлекал ни
выгоды, ни почестей из несчастья гражданина» *. Когда выступали
те, кто был небезупречен, их преследовали криками и угрожающи-
ми жестами. Одни из таких обвиняемых опускали голову или об-
виняли своих сообщников; другие смело защищались, напоминая,
как проконсулы во время террора 21, что если они виноваты, то все
причастны к их преступлению. «Мы обвиняли, — говорил один из
них, — но вы осуждали». К счастью для доносчиков и их сообщ-
ников, этот гнев продолжался недолго. Новый государь скоро ос-
танавливал преследования и, таким образом, месть за все испытан-
ные несправедливости и поругания, которую терпеливо ждали
столько лет, продолжалась лишь несколько дней. Однако после
Домициана общественное мнение было настойчивее: оно потребо-
вало репрессий, оно хотело жертв. Для наказания доносчиков бы-
ла изобретена новая казнь: их сажали на корабли без кормчих и
пускали в открытое море. «Какое зрелище! — говорил Плиний,
который не мог забыть, что он сам из-за них едва не погиб. —
* Тас., Hist., IV, 41.
ГАСТОН БУАССЬЕ
Том 2
166
доносчики
Целый флот доносчиков, отданный на полный произвол ветров,
принужденный подставлять свои паруса буре, лететь по воле беше-
ных волн на все утесы, куда только им угодно было их забросить!
Какое удовольствие было видеть, как при выходе из гавани все эти
корабли разлетелись во все стороны и как сладко было благода-
рить на этом самом берегу государя, который, соединяя правосу-
дие с милосердием, земную месть поручал морским богам!» *
Но даже и в эту эпоху удовлетворение, данное честным лю-
дям, было далеко не полным. Наказанные тогда доносчики не при-
надлежали ни к самым известным, ни к самым виновным. Дело
ограничилось наказанием самых ничтожных, занимавшихся своим
ремеслом только в низших слоях общества, словом, тех, кто, взяв-
шись слишком поздно за это прибыльное занятие, еще не имел
времени разбогатеть, когда его вдруг запретили. Они поплатились
за всех остальных. Что же касается тех, кто, подобно Регулу, уже
разбогател и занимал общественные должности, приобретя себе по-
кровителей и людей, им обязанных, то они сохранили свои богат-
ства, а в некоторых случаях и влияние. Однажды за столом у Нер-
вы находилось несколько друзей государя и между ними
Вейентон, человек с плохой репутацией и скомпрометировавший
себя при Нероне; зашел разговор о знаменитом доносчике тех вре-
мен Мессалине, который умер за несколько лет до того. Рассказы-
вали о его преступлениях, и так как никто не был заинтересован в
его защите, то все горячо на него нападали. Честный Нерва в по-
рыве прекрасного негодования воскликнул: «Как вы думаете, что
бы с ним случилось, если бы он жил еще?» Один из сотрапезни-
ков, который мог свободно говорить, ответил: «Он обедал бы с
нами» **.
* Plin., Рапед., 35.
** Plin., Epist., IV, 22, 6.
ГЛАВА
IV
167
ОППОЗИЦИЯ ПРИ ЦЕЗАРЯХ
III
Влияние доносчиков на частную жизнь. —Доносы рабов. —
Опасность людских сношений. — Что сталось с общественной жизнью? —
Государственный деятель в правление Клавдия. — Как Сенека рисует жизнь
того времени. — Всеобщий страх. — Самоубийства. — Презрение
к жизни. — Римская империя и французская революция.
После всего рассказанного нами о доносчиках, легко предста-
вить себе, как повлияли они на общество того времени. А влияние
их было столь же широким, как и глубоким. Деспотизм цезарей
был тяжел именно тем, что касался не только общественной, но и
частной жизни: он проникал в семейные дома и находил там в лице
рабов множество преданных агентов. Никогда правительство не
пользовалось более осведомленной полицией. Раб в античной семье
занимал гораздо более важное место, чем теперь наши слуги: мы
их всегда считаем чужими, и они, имея свободную личную жизнь,
меньше проникают в нашу. Сверх всех связей и дружеских отно-
шений, у нас теперь складывается замкнутый, интимный круг, куда
входят только близкие нам люди. В те времена раб допускался даже
в этот тесный круг. Господин ничего не делал без раба, и в доме не
было тайн, ему неизвестных. Раб иногда сохранял их, но часто
готов был их продать. После того как Август нашел способ обходить
древний закон, запрещавший принимать на суде заявления раба,
последний всегда мог отомстить своему господину доносом, лишь
только он давал ему повод к недовольству. Если раб случайно ока-
зывался менее склонным к предательству, то существовало верное
средство заглушить угрызения его совести: если по доносу раба
господин подвергался осуждению, то раб получал восьмую часть
его имущества и свободу. Таким образом, рабу стоило сказать лишь
слово, чтобы в один день получить то, чего другие, при особом
счастье, могли достичь ценою всей жизни, исполненной лишений и
горестей. Какой соблазн быть свободным и вместе с тем богатым!
И нечего удивляться тому, что множество рабов поддавались тако-
му соблазну; удивительно скорее то, что некоторые устояли против
него. Итак, даже у себя дома каждый был окружен врагами. Надо
было постоянно остерегаться любопытных ушей и нескромных
глаз. Любовь к роскоши, увеличивая число слуг, наполняла дома
ГАСТОН БУАССЬЕ
Том 2
168
доносчики
шпионами. Привратники, охранявшие все входы, швейцары, дво-
рецкие, — одним словом, вся масса лакеев, исполнявших службу
по дому, только и делала, что всюду следила за своим господином,
даже в самых секретных покоях. Повара, певцы, мимы, музыкан-
ты, всякого рода артисты, существовавшие для удовольствия и раз-
влечения, сделались причиной опасности и тревоги. Недостаточно
было молчать при них, чтобы избежать их злословия. Разве они не
могли выдумать того, чего не слыхали? И разве можно было быть
уверенным, что им не поверят на слово? Приходилось льстить им,
ласкать их, добиваться их расположения. Условия жизни измени-
лись: те, что прежде трепетали, теперь внушали страх. Господа
находились постоянно под страхом и старались предотвратить по-
следствия гнева своих рабов. Самые жестокие мучения в те времена
вызывались именно тем, что нельзя было найти покоя и безопасно-
сти даже в своем доме, потому что дома грозили те же опасности,
как и повсюду в других местах; только с постоянным трепетом
можно было отдаваться своим душевным наклонностям, которые
позволили бы отдохнуть от всех неудач; нельзя было найти ни
одного местечка в целом мире, ни одного момента в жизни, где бы
можно было освободиться от тирании цезарей.
Если доносительство в такой мере проникало даже в семью, то
с тем большим основанием его следовало остерегаться в тех свет-
ских собраниях, где со времен Августа образованные римляне ис-
кали занятий для своей праздности. Вместе с утверждением импе-
рии такие собрания получали все большее значение, утрата же
свободы содействовала их развитию. К несчастью, то живое удо-
вольствие, которое они доставляли римскому обществу, было от-
равлено доносчиками. Последние подслушивали интимные беседы
и умели вложить в них компрометирующий смысл; они ловили за
столом всякое слово в те моменты, когда сотрапезники становятся
уже не ответственны за свои выражения. Благодаря доносчикам все
темы для разговора становились опасными. Так как политика была
запрещена, то обыкновенно беседовали о литературе; но и литера-
тура стала вскоре подозрительной. В царствование Тиберия и фи-
лософия, и история, и поэзия имели своих жертв. Август весьма
неблагоразумно поощрял литературу: даже если держать ее в ежо-
ГЛАВА
IV
169
ОППОЗИЦИЯ ПРИ ЦЕЗАРЯХ
вых рукавицах, ей присуща тем не менее известная независимость
мысли. Тиберий не повторял подобной ошибки. Единственным про-
изведением того времени, заслужившим его одобрение, был разго-
вор между шампиньоном, жаворонком, устрицей и дроздом, кото-
рые, должно быть, оспаривали друг у друга первенство. Тиберий
велел выдать 200 000 сестерциев (40 000 франков) автору этого
шедевра. Такая литература не пугала его *. Плиний Старший, стра-
давший манией писательства, был в большом затруднении при Не-
роне, когда нельзя было ничего писать, не компрометируя себя. Он
отважился сочинить лишь трактат о сомнительных выражениях ре-
чи **, но еще под вопросом, долго ли эта невинная грамматическая
книжка могла бы избежать проницательности доносчиков. Если же
нельзя было говорить без опаски даже о литературе, то о чем же
было говорить? Рассказывать события обыденной жизни было так-
же небезопасно. Сколько людей казнили за неосторожный рассказ
о приснившемся сне или о совете с гадателем! Подобные мрачные
воспоминания нарушали прелесть беседы. В том обществе, которое
не смело действовать, особенно любили болтать; но и это стало
крайне опасным занятием. Интимные разговоры приятны лишь тог-
да, когда собеседники вполне откровенны, чего здесь более не могло
уже быть. «Никогда, — говорит Тацит, — в Риме не царила такая
тревога и такой ужас. Люди трепещут в присутствии самых близких
родственников, не смеют подойти друг к другу и заговорить; уши
знакомого или незнакомца всегда подозрительны. Даже немые, не-
одушевленные предметы внушают страх. Взгляды беспокойно
скользят по стенам и комнатам» ***. Такие меры предосторожности
были более чем основательны: ведь случилось же, что трое сенато-
ров забрались в дом одного предателя и здесь, между потолком и
крышей, приникнув ухом к дырам и щелям, подслушивали разго-
вор Сабина, чтобы повторить его Тиберию!
Излишне говорить, во что обратили доносчики общественную
жизнь. Каковы могут быть заседания сената с тех пор, когда каж-
* Suet., Tib., 43.
** Plin., Epist., Ill, 5, 5.
“** Тас., Ann., IV, 69.
ГАСТОН БУАССЬЕ
Том 2
170
доносчики
дое слово неизменно сообщалось императору, когда все знали, что
эти отчеты рисковали пропитаться ядом по пути от Рима до Кап-
ри? Естественно, что сенатские дебаты стали непрерывными состя-
заниями в лести. Всякий хотел отгадать мнение государя и явиться
самым энергичным его защитником. Особенно же старались явно
не противоречить императору. Калигула, привычки которого изве-
стны, спросил однажды у Пассиена Криспа, состоит ли он в лю-
бовной связи со своей сестрой. Крисп, не желая подать вида, что
он порицает поведение своего повелителя, отвечал: «Пока нет» *.
Чтобы наверняка заслужить расположение цезаря, нужно было от-
казаться от своих чувств, от своих дружеских связей, нужно было
научиться говорить против своей совести и своего сердца. Нужно
было казаться всегда веселым, сколь бы основательны ни были
причины для печали, скрывать полученные обиды и как будто не
замечать того зла, которое причинил государь. «Единственное
средство состариться при дворе цезарей, — говорил один из посто-
янных посетителей Палатинского дворца, — заключается в том,
чтобы благодарить, принимая оскорбления» **. Калигула приказал
умертвить сына одного богатого римского всадника, завидуя его
уменью нарядно и хорошо одеваться. Вечером он пригласил к обе-
ду отца. Несчастный отправился, и его лицо совершенно не выда-
вало его страданий. Он дал умастить себя благовониями, надел
венок, весело ел и пил за здоровье государя. «Хочешь знать, поче-
му? — говорит Сенека. — У него был другой сын» ***. При Неро-
не было открыто новое преступление: уже не слово, а молчание
считалось преступным. Если кто отсутствовал в сенате, когда там
шла речь о каких-нибудь почестях императору, если кто не пока-
зывался во дворце, когда императора поздравляют со смертью его
матери или жены, это являлось проступком, достойным смерти.
Только в таком поведении и заключалась оппозиция Тразеи ****; он
поплатился за нее жизнью. У других не было и этой смелости.
* Schol. Juven., 4, 81.
** Sen., De ira, II, 33.
*** Sen., De ira, II, 33.
Тас.,Лля., XVI, 22.
ГЛАВА
IV
171
ОППОЗИЦИЯ ПРИ ЦЕЗАРЯХ
Всякий стремился проявить как можно больше пыла, когда дело
шло о славе императора. О великих деяниях его говорили не ина-
че, как с энтузиазмом; люди изощряли свое воображение, чтобы на
каждый день изобрести какую-нибудь новую лесть. Тиберий по
крайней мере был настолько умен, что отказывался от смешных
почестей, которые ему предлагали. Сенат постановил назвать его
именем один из месяцев года, как уже было и раньше при двух его
предшественниках22. «Как же вы поступите, — ответил он, —
когда дойдете до тринадцатого цезаря» *. Но после него Калигула,
Нерон и в особенности Домициан были менее скромны.
Чтобы представить все те низости, до которых должен был
доходить в то время человек с положением, чтобы сохранить только
право на жизнь, достаточно собрать вместе те черты, которыми
современные историки характеризуют Вителлия, отца будущего
императора23. Это был человек знатного происхождения и очень
богатый; начал он свою карьеру блестящим образом. Будучи наме-
стником Сирии при весьма трудных обстоятельствах, он принудил
парфянского царя просить у него свидания и заставил склониться
перед римскими орлами 24. Но Вителлий испытал то, что случалось
обыкновенно в то время со всеми выдающимися людьми: они оста-
вались честными и порядочными, пока служба удерживала их в
провинции, столичная же ^атмосфера развращала их. Возвратив-
шись в Рим при Калигуле, который серьезно верил в свою божест-
венность, Вителлий подал первый пример божеского почитания им-
ператора. Он обращался к Калигуле не иначе как закрывши лицо
и простираясь ниц. Его влияние при Клавдии усилилось; он стал
одним из любимцев императора, добившись этого положения ценой
угодничества и низкопоклонства. Клавдием управляли жена и воль-
ноотпущенники; Вителлий пользовался всеми средствами, чтобы
только снискать их расположение 2г>. Он поставил золотые статуи
Нарцисса и Палланта среди домашних богов своей семьи и совер-
шал перед ними священные обряды. Что касается Мессалины, то,
получив от нее в знак особенной милости ее туфлю, он всегда носил
ее благоговейно между туникой и тогой, а время от времени выни-
* Dio Cass., LVII, 18.
ГАСТОН БУАССЬЕ
Том 2
172
доносчики
мал и целовал. До такой лести еще никто не додумался; очевидно,
Вителлий обладал особою изобретательностью в этом отношении,
он был miri in adulando ingenii *. Впрочем, он оказывал императ-
рице и более осязательные услуги. Когда она захотела погубить
Валерия Азиатика, чтобы завладеть его садами, она подстроила так,
что он был призван на суд консулов, которыми тогда были Клавдий
и Вителлий. Тацит описал нам эту невероятную сцену, которая
прекрасно годилась бы для комедии, если бы ее развязкой не была
смерть достойного человека **. Азиатик защищался так мужествен-
но, что волнение охватило всех присутствующих; сама Мессалина
должна была выйти, чтобы скрыть слезы; она мимоходом едва ус-
пела наклониться к Вителлию и вся в слезах шепнула ему на ухо,
чтобы ое не дал ускользнуть обвиняемому. Когда пришла очередь
Вителлию высказывать свое мнение, он осыпал Валерия Азиатика
похвалами, напомнил его заслуги перед государством, сердечно го-
ворил о тесной искренней дружбе между ними обоими, старался не
упустить ничего, что могло бы вызвать к нему сострадание, и в
заключение сказал, что Валерию нужно предоставить самом}7 выбор
смерти. Клавдий согласился, что ему следует оказать эту ми-
лость ***, и несчастный, восхваляемый и оплакиваемый всеми, от-
крыл себе вены. Блестящее положение Вителлия при дворе Клав-
дия, которое он все более укреплял угодничеством, не лишено было
все же своих неудобств, и требовалось немало ловкости, чтобы
уметь вовремя вывернуться из трудных обстоятельств. Смерть Мес-
салины была одним из таких испытаний, заставивших его пустить
в ход всю свою изворотливость. Он возвращался вместе с Клавдием
в его носилках из Остии, когда императору сообщили о неверности
его супруги. Момент был критический. Клавдий, по-видимому, ко-
лебался: то размягчался при воспоминании о детях, то приходил в
* Когда закончились празднества секулярных игр, происходивших один раз
в столетие, Вителлий говорил Клавдию: «Делай их почаще (Saepe Facias)!» Совет
был благосклонно принят. «Нет самой чудовищной лести, — говорит Ювенал, —
которую не могла бы принять власть, равняющаяся с богами». Все указанные под-
робности взяты у Светония в его Жизнеописании Вителлия.
** Ann., XI, 3.
' *** Так выражается и Тацит: «secuta sunt Claudii verba in eamdem clementiam».
ГЛАВА
IV
173
ОППОЗИЦИЯ ПРИ ЦЕЗАРЯХ
ярость от измены жены; но всем было известно, что гнев Клавдия
непродолжителен и что одно слово Мессалины может все перевер-
нуть. Поэтому было одинаково опасно и обвинять ее и защищать.
Вителлий держал себя чрезвычайно сдержанно. Он принял вид
человека, который ни о чем не знает, или, если уж ему приходилось
что-нибудь сказать, он ограничивался восклицаниями: О, какое
преступление! О, какое злодейство! «Тщетно, — говорил Тацит, —
Нарцисс всячески вызывал его объяснить эти загадочные возгласы
и открыто высказать свое мнение, но так и не добился ничего дру-
гого, кроме двусмысленных ответов, которые можно было при же-
лании толковать как угодно» *. Прежде чем стать на ту или другую
сторону, Вителлий выжидал, пока выяснится положение. Но как
только он вполне убедился, что дело Мессалины было окончательно
проиграно, он перестал ее щадить. Он тотчас же перешел на
сторону той, которая ее заменила, и без зазрения совести помог
новой фаворитке отделаться от друзей и любимцев павшей импе-
ратрицы26. И тем не менее произошло нечто невероятное. Этому
угодливому, преданному, на все готовому царедворцу, с такими
усилиями добившемуся благорасположения императора и не отсту-
павшему ни перед каким позорным делом, лишь бы удержать свое
положение, — даже и этому человеку не удалось избегнуть доноса.
Его обвиняли в стремлении к императорской власти, а Клавдий был
настолько подозрителен, что не задумался бы казнить и своего луч-
шего друга, не вмешайся здесь Агриппина. Когда Вителлий умер,
прослуживши три раза цензором и три раза консулом, сенат поста-
новил оказать ему чрезвычайные почести. Ему воздвигли статую
на форуме со следующей надписью: «Он был неизменно предан
государю, pietatis immobilis erga principem». Вот эпитафия, похо-
жая на эпиграмму. В течение долгой карьеры Вителлия государи
и их фавориты сменялись много раз, только преданность Вителлия
к каждому из них поочередно оставалась неизменной.
Понятно, что такое раболепство возбуждает негодование. Но
нельзя всю вину валить на одних и оправдывать тех, кто к рабо-
лепству вынуждал. Римская знать, оказавшаяся такой ничтожной,
* Ann., XI, 34.
ГАСТОН БУАССЬЕ
Том 2
174
доносчики
в действительности заслуживает скорее сожаления, чем порица-
ния; и не удивительно, что Тацит, который вообще не скрывает ее
слабостей, не может без глубокого волнения рассказывать о ее бед-
ствиях. Когда человек носил знаменитое имя или оказал важные
услуги государству, то как бы он ни унижался пред императором,
все-таки в глазах Тацита он был очень велик. Были семьи, в кото-
рых насильственная смерть сделалась обычным явлением: напри-
мер, в роде Пизонов иначе не умирали. В таких обреченных семь-
ях все молодые люди могли быть уверены, что ни один из них не
доживет до зрелого возраста. Если ввиду такой ужасающей перс-
пективы не у всех хватало мужества идти ей навстречу, то не яв-
ляются ли здесь действительными виновниками те, кто постоянно
грозил этой перспективой? Доносчики ответственны не только за
те преступления, которые были совершены благодаря их доносам,
но и за все те низости и подлости, с помощью которых старались
предупредить их доносы.
Лучше всего знакомит нас с этой эпохой Сенека. Тацит и Пли-
ний писали уже при Траяне, когда эти годы отошли в область вос-
поминаний; Сенека же жил в самый разгар кризиса и в последние
годы своей жизни очень хорошо знал, что сделается жертвой этого
безвременья. Он не принадлежал к числу тех мыслителей, которые
удаляются от своих современников, отрываются от своей страны и
всецело предаются отвлеченным размышлениям; напротив, он
больше чем кто-нибудь отдавался течению своего века. Его произ-
ведения отражают в себе все тревоги современности; в основе его
идей, самых отвлеченных, не трудно заметить влияние тех событий,
которые были пережиты им; его стоицизм, такой суровый с виду,
на самом деле только превращает в правило то, что требовалось
условиями текущего момента. Если его философия кажется черес-
чур жесткой и исключительной, то ведь она и предназначалась не
для обычной житейской обстановки. Он сам говорит, что его фи-
лософия должна была «внушить мужество унывающим». Критиче-
ские времена требовали, конечно, и сильных противоядий. Из пи-
сем Сенеки сразу видно, что люди, к которым он пишет, всегда
находятся под страхом какой-нибудь грозной беды. «Вообразите
себе, — говорит Паскаль в одной из лучших своих “Мыслей”, —
ГЛАВА
IV
175
ОППОЗИЦИЯ ПРИ ЦЕЗАРЯХ
несколько человек в цепях, осужденных на смерть, некоторых из
них каждый день умерщвляют на глазах у прочих, а те, которые
остаются, в смерти других видят свою будущую судьбу и, смотря
° 27
друг на друга, с жалостью и отчаянием ждут своей очереди» .
Почти в тех же словах описывает Сенека положение своих совре-
менников; только опасность, которой они страшатся, в отличие от
обрисованной у Паскаля, не есть одно из тех бедствий, которые
присущи человеческой природе и к которым человек волей-неволей
должен привыкать, — это опасность исключительная, противоесте-
ственная и тем более невыносимая, что ее могло бы и не существо-
вать. У людей, которые жили под тираническим управлением це-
зарей, «топор висел над головами и сердце их постоянно трепетало
в ожидании смерти, palpitantibus praecordiis vivitur». Есе их при-
водит в ужас. «Подобно путешественникам по неведомым странам,
они озираются по сторонам и оборачиваются при малейшем шуме».
Опп мучаются пе только собственными несчастьями, но и чужими,
потому что видят в них зловещее предостережение. Когда раздается
«один из тех громовых ударов, которые потрясают все окружаю-
щее», они лишаются сна. «Свиста пращи достаточно, чтобы рспуг-
нуть птиц; так же и мы дрожим при одном слухе о катастрофах,
хотя и не испытываем их ударов» * * Как же быть, чтобы избегнуть
той участи, которую всегда можно предвидеть? Сенека не рекомен-
дует открытого сопротивления: он не сочувствует заговорам и тай-
ным обществам. Ведь одно время он сам управлял империей и до
конца жизни продолжал требовать повиновения той власти, пред-
ставителем которой он некогда служил. «Самое тяжелое иго менее
тяготит тех, которые ему подчиняются, чем тех, которые против
него протестуют. Единственное облегчение в великих бедствиях —
терпеливо сносить то, что нельзя устранить» **. Значит, нужно ис-
кусными приемами стараться отвлечь от себя гнев государя, подоб-
но тому, «как на море надо избегать бури», жить как можно тише,
не привлекать к себе всеобщего внимания, не слишком выдаваться
ни своими талантами, ни даже своими добродетелями. «Юлий Гре-
* Sen., Epist., 74, 3 и 4.
* De ira, III, 15, 3.
ГАСТОН БУАССЬЕ
Том 2
176
доносчики
цин был убит по приказанию Калигулы за то, что он был более
порядочным человеком, чем это допускается при тиране» *. В осо-
бенности нужно остерегаться политического честолюбия: честолю-
бие порождает врагов, а враг легко становится обвинителем. Лучше
всего жить уединенно, вдали от двора, «этой мрачной тюрьмы ра-
бов» **, отдавая свой досуг мирным и усердным занятиям. Вот по-
чему Сенека так горячо советует всем друзьям уединение. Но и
удаляться следует осторожно и незаметно для других: «ведь, если
кто открыто от вас бежит, это значит, что он вас осуждает» ***.
Нехорошо также быть богатым. «Не соблазняйте воров надеждою
на богатую поживу. Редко у кого есть охота проливать кровь из-за
одного удовольствия; гораздо больше жадных, чем жестоких
людей, и люди вредят друг другу скорее из расчета, чем из нена-
висти» ****. Кто очень богат, тот должен уметь при случае пожерт-
вовать частью своего состояния, «подобно тому как бросают в море
товары, чтобы облегчить судно во время бури». Но если приняты
все эти предосторожности, можно ли хоть тогда, по крайней мере,
быть уверенным в своей безопасности? «Я и за это не могу пору-
читься, — говорит Сенека, — как нельзя поручиться, что человек,
который бережется, всегда будет здоров» *****.
Как же быть тогда? Предусмотреть всевозможные бедствия и
приготовиться к ним, оторваться, как можно скорее, от всех тех
благ, которые у нас могут быть отняты. Каждого могут изгнать из
страны, лишить имущества, послать умирать голодной смертью на
какой-нибудь скале, подобно Кассию Северу, или сгноить в тюрь-
ме, как Азиния Галла. Стало быть, надо научиться быть равнодуш-
ным к ссылке, тюрьме и нищете. «Я буду нищим, — но ведь таков
удел большинства. Я буду изгнан, — но разве я не могу считать
родиной место своего изгнания? Меня закуют в железо, — так что
же: разве теперь я свободен? Да и сама природа разве не прикова-
‘ De ben., II, 21, 5.
De ira, III, 16, 3.
*** Epist., 14, 8.
**** Epist., 14, 15.
Epist., 14, 9.
ГЛАВА
IV
177
ОППОЗИЦИЯ ПРИ ЦЕЗАРЯХ
ла меня к этому телу, которое гнетет меня?» Вот как надо убеж-
дать себя, чтобы несчастья не застигли врасплох и не казались
такими страшными. Но недостаточно только говорить это, необхо-
димо и душой и телом заранее свыкнуться с несчастьями. У Сенеки
все предусмотрено: его «мудрец» должен становиться бедняком
хоть на несколько дней в году. Пусть он уединится где-нибудь в
своих обширных палатах; находясь среди роскошной мебели,
пусть он спит на голых досках, пусть питается черствым и заплес-
невелым хлебом среди множества тонких блюд, которые обыкно-
венно подают за его столом, — и, когда он победоносно выдержит
эти испытания, «он будет гораздо спокойнее наслаждаться богатст-
вом, потому что будет знать, что может без особенных страданий
переносить и бедность» *. Но это еще не все. Мало приучиться к
мысли об изгнании и нищете. Тот, кто внушает страх, не доволь-
ствуется этими наказаниями: когда он раздражен, он отнимает са-
мую жизнь. Судья не имел права быть снисходительным, когда
подсудимого обвиняли в оскорблении величия — обвинении, кото-
рое обыкновенно присоединялось к другим. Преступление не мог-
ло быть легким, раз замешано имя цезаря. Сенека это хорошо по-
нимал, поэтому и философия его в значительной части есть не что
иное, как приготовление к смерти. Он не только учит мужественно
ожидать ее, но в некоторых случаях советует даже ее предупреж-
дать. Самоубийство, по его мнению, есть лучшее средство против
всех зол империи — это как бы противоядие против тирании. Че-
ловеческое достоинство, поруганное цезарями, ничем, кажется
ему, не может быть восстановлено, кроме добровольной смерти.
Она дает возможность человеку одинокому, как бы он ни был слаб
и беспомощен, высоко держать голову перед владыкой мира. Она
дает ему силы в этой борьбе с безграничной властью, внушая до-
брую мысль, что он всегда может с жизнью расстаться; он уже не
считает себя бесправным рабом, так как у него остается свобода
умереть. Надо видеть, с какой страшной энергией Сенека защища-
ет это право на смерть, единственное, которое деспотизм оставил
римлянам. «Есть люди, — говорит он, — которые слывут мудре-
* Epist., 18.
ГАСТОН БУАССЬЕ
Том 2
178
доносчики
цами и утверждают, что человек не имеет права посягать на собст-
венную жизнь, что самоубийство есть преступление, что нужно
ждать часа, назначенного природой. Те, кто это говорит, не заме-
чают, что они закрывают перед нами единственный путь, который
позволяет нам чувствовать себя свободными. Предвечный закон не
мог оказать человеку большего благодеяния, чем открыв ему один
путь войти в жизнь и несколько, чтобы выйти из нее» *. В другом
месте он выражается еще сильнее: «Куда ни взглянешь, везде ты
найдешь конец своим мученьям. Видишь ли ты эту пропасть? Это
путь к свободе. Видишь ли это море, реку, этот колодезь? На дне
их скрывается свобода. Видишь ли ты это низенькое, нескладное
и голое деревцо? На нем висит свобода» **.
Вся история того времени может служить комментарием к этим
словам. Никогда люди не умирали так легко и мужественно. И не
только такие знаменитые люди, как Сенека и Тразея, давали вы-
сокие примеры смерти в свои последние минуты. Подобные люди
знали, что на них обращены взоры всех, и они старались умереть
с достоинством; но сколько других людей, менее известных, быв-
ших менее на виду, менее других связанных своим прошлым и не
так заботившихся о славе своего имени, обнаружили тем не менее
такую же твердость! Юлий Кан в ожидании палача играл в шах-
маты, и когда тот пришел за ним, он спокойно пересчитал фигуры
и сказал своему партнеру: «Не вздумай хвастаться после моей смер-
ти, что ты обыграл меня». Потом, обращаясь к палачу, он прибавил:
«Беру тебя в свидетели, что перевес в игре на моей стороне» ***.
Обычно приговоренные к смерти и не дожидались палача. При
первом слухе о том, что какой-нибудь доносчик оговорил их перед
сенатом, и даже раньше — как только они узнавали, что император
ими недоволен, — эти несчастные запирались у себя и вскрывали
себе вены. Такая поспешность давала им немало преимуществ: об-
виненные избегали всех мытарств судебного процесса, исход кото-
рого был несомненен; они рассчитывали таким путем сохранить
• Epi t., 70, 14.
** De ira, III, 15.
*** Sen., De tranq. animi, 14, 7.
ГЛАВА
IV
179
ОППОЗИЦИЯ ПРИ ЦЕЗАРЯХ
хоть часть своего состояния для детей: ведь чем меньше было ра-
боты доносчикам, тем меньше им платили; наконец, их не зарывали
вместе с преступниками, но они могли быть погребены родными.
Эти причины были вполне достаточны, конечно, чтобы поторопить-
ся. Вибулен Агриппа после долгих ожиданий заметил, что дело его
принимает дурной оборот и тут же в заседании сената принял яд;
но судьи нашли, что это было слишком поздно и его уже фактически
мертвого поторопились задушить, чтобы иметь предлог отнять все
его имущество*. Такой способ предупреждать приговор суда не
всегда нравился императору. Вначале Тиберий как будто был при-
знателен тем, которые добровольно покорялись своей участи, осво-
бождая его от затруднений и неприязни, вызываемых казнью; но
позднее, когда жестокость его возрасла соответственно удовлетво-
рению, которое она ему доставляла, он переменил свой взгляд. «Он
ускользнул от меня», — сказал Тиберий про одного из тех, которые
поспешили умереть. Когда Луций Вет, узнав о своем приговоре,
немедленно покончил с собой вместе со своей тещей и дочерью, то
Нерон разгневался и велел продолжать судебный процесс. Когда
же их осудили и приговорили к казни по всем правилам, он вели-
кодушно разрешил им выбрать род смерти по своему желанию**.
А между тем они уже за несколько дней перед тем были похо-
ронены. Это презрение к'жизни, эта способность быстро прими-
ряться со своей участью и решительно предупреждать ее нравились
Сенеке и заставляли его гордиться своим временем. «Посмотри на
наш век, — говорит он, — который мы осуждаем за изнеженность
и трусость: во всех сословиях, во всех классах и во всяких воз-
растах найдутся люди, которые без колебаний прибегали к смерти,
чтоб избавиться от бедствий» ***. Тацит менее доволен. Сердце его
сжимается «при виде этой рабской покорности и массы крови, про-
литой в мирное время»; он заявляет, что совершенно не одобряет
самоубийц, «так смиренно покорных своей судьбе» ****.
* Тас., Ann., XVI, 11.
** Тас., Ann., VI, 40.
*** Epist., 24, 11.
**** Тас., Ann., XVI, 16.
ГАСТОН БУАССЬЕ
Том 2
180
доносчики
И осуждает он их так сурово, несомненно, по той же причине,
которая толкает некоторых выражать порицание малодушию
жертв террора во время великой революции. Неоспоримо, что
осужденный, столь беспрекословно принимающий свой приговор,
как будто признает тем самым его справедливость; он поощряет
своего убийцу к новым убийствам надеждою на безнаказанность и
не дает зародиться общественному состраданию. Большее сопро-
тивление, быть может, имело бы тогда двойной результат: власть
стала бы сдержаннее, а толпа — более симпатизирующей жертвам.
В настоящем исследовании нам уже неоднократно случалось
по поводу Римской империи вспоминать о французской револю-
ции. Эти две эпохи во многом аналогичны, и их часто сравнивали
между собою. На память приходит прекрасная страница в «Старом
кордельере», где Камилл Демулен пользуется Тацитом в качестве
комментария к закону о благонадежности28. Действительно, подо-
зреваемые были и во времена империи, когда проскрипции также
прикрывались именем общественного блага, а некоторые туманные
постановления сената, где под видом уважения к законным фор-
мам скрывалось самое бесстыдное насилие над всеми правами за-
щиты, заставляют вспоминать об образе действий революционного
трибунала. Эти два деспотических режима, исходившие из столь
противоположных принципов, часто приводили к одним и тем же
результатам. Им отнюдь не пристало обмениваться неистовыми по-
преками, как это делают их адепты. Оба они начали с подавления
свободы; оба вызвали в людях одинаковое презрение к жизни и
развили в своих представителях опьянение кровью и манию убий-
ства; оба привели к террору. Некоторые рассказы Тацита или Све-
тония оставляют в душе впечатление, весьма близкое к впечатле-
нию от самых мрачных сцен революции. Разве царствование
Тиберия, например, не имело своих сентябрьских дней29, когда
после смерти Сеяна ему наскучило видеть переполненные тюрьмы
и он сразу опорожнил их, приказав убить всех, кто был в них
заперт. «Земля была покрыта трупами: тела людей всех полов,
всех возрастов, знатных и неизвестных, валялись поодиночке и
кучами. Родственники, друзья лишены были возможности не толь-
ко приблизиться к ним и оросить их слезами, но даже и смотреть
ГЛАВА
IV
181
ОППОЗИЦИЯ ПРИ ЦЕЗАРЯХ
на них слишком долго. Расставленные вокруг солдаты, с подозре-
нием следя за их скорбью, сопровождали даже разложившиеся
трупы, когда их тащили в Тибр. Здесь они плавали по воде или
приставали к берегу, всеми покинутые; никто не смел не только
сжигать их, но даже прикасаться к ним. Страх разрушал всякую
связь между людьми, и чем ужаснее становилась тирания, тем бо-
лее притуплялось сострадание» *. Сходство двух названных эпох
довершается тем, что все эти избиения производились в эпоху вы-
сокой цивилизации, когда нравы казались в высшей степени мяг-
кими, когда разум гордился своей просвещенностью. Входя в раз-
рушенные дома Помпей, встречая там остатки богатой меблировки,
мрамор, бронзу, живопись, мозаику — всю ту изысканную рос-
кошь, которая свидетельствует об изнеженном и утонченном вкусе,
невольно вспоминается восемнадцатый век в истории Франции,
когда ум достиг такого развития, когда привычки были так изящ-
ны, а жизнь так элегантна. Эти два общества гордились собой; они
хвалились своим просвещением; они пренебрегали прошлым и вы-
сокомерно наслаждались настоящим; мудрецы возвещали, что вар-
варство древних веков побеждено окончательно, что можно безгра-
нично доверять добрым инстинктам человека, потому что природа
сама собою влечет его к добру. С поразительным блеском и повсе-
местным успехом они провозглашали принцип братства людей, из
которого должен вытекать долг для человека уважать человека:
homo res sacra homini**. Как быстро забылись эти благородные
мысли! Какие жестокие разочарования сменили гордость настоя-
щим и надежду на будущее! Какие ужасные и непредвиденные со-
бытия в ту и в другую эпоху доказали, что не следует слишком
надеяться на человека, что под элегантной видимостью часто дрем-
лет варварство и что немногого достаточно, чтобы выступили на
поверхности те донные слои грязи и крови, которые только при-
крываются цивилизацией, но не уничтожаются до конца.
* Тас., Ann., VI, 19.
** Sen., Epist., 95, 33.
ГЛАВА
V
БЫТОВОЙ
РОМАН
ПРИ НЕРОНЕ
Чтобы понять оппозицию цезарям
римского большого света, нам весьма полезно было бы иметь ка-
кое-нибудь из тех произведений, в которых недовольные открыто
или замаскированно выражали свое плохое настроение. К несча-
стью, памфлеты, как произведения текущего дня, интересуют толь-
ко современников и часто не переживают их. Некоторые думают,
однако, что до нас дошел один из памфлетов той эпохи. Сатири-
кон Петрония, по мнению многих критиков, содержит горькие на-
гл АВ А
V
183
ОППОЗИЦИЯ ПРИ ЦЕЗАРЯХ
смешки над двором Нерона, в нем хотят найти всевозможные хит-
рые намеки на императора и его любимцев. Постараемся узнать,
насколько справедливо это мнение, всмотримся пристальнее в это
любопытное произведение, которое бросает столько света на обще-
ство императорской эпохи, зададим себе вопрос, с каким намере-
нием оно было написано и действительно ли имело то политическое
значение, какое ему некоторыми приписывается.
I
Жизнь и смерть Т. Петроння. — Он ли автор Сатирикона. —
Роман в древности. — Разбор романа Петроння.
Трудно в настоящее время говорить о Петронии и нельзя зани-
маться им и его книгой, предварительно не извинившись перед чи-
тателем. В семнадцатом веке такая застенчивость была неизвестна;
его тогда читали в лучшем обществе и свободно говорили о нем.
Его книга была обычным предметом изучения Великого Конде:
Сент-Эвремон ставил его выше всех латинских писателей, а Расин
на пороге выхода своего из Пор-Рояля частенько цитировал его в
своих письмах *. «Теперь принято, — говорил один из переводчи-
ков Сатирикона, — и в особенности между образованными людь-
ми, увлекаться Петронием и знать лучшие места из него». Он ут-
верждает даже, что перевел его, только уступая просьбам дам,
жаждавших прочитать автора, которого им так расхваливали.
Предлагать дамам восхищаться Петронием, конечно, дело весьма
рискованное, но не следует также слишком поддаваться отвраще-
нию, которое он внушает. Если его ни в каком случае нельзя на-
звать моральным писателем, тем не менее он весьма поучителен;
античность не оставила нам более любопытной книги. Отказываясь
ее читать, мы лишились бы богатого источника сведений и справок.
К несчастью, произведение Петрония дошло до нас в очень
жалком виде. Более трех четвертей его для нас потеряно*, а то,
* Как нам сообщают рукописи, сохранившиеся отрывки принадлежат четыр-
надцатой и пятнадцатой книгам. Следовательно, утрачено тринадцать книг, помимо
тех, которые следовали за пятнадцатой и число которых нам совершенно неизвестно
(см. Bucheler, предисловие, VI).
ГАСТОН БУАССЬЕ
Том 2
184
БЫТОВОЙ РОМАН ПРИ НЕРОНЕ
что осталось, дает повод ко всевозможным спорам. Мы не знаем в
точности его заглавия: название Сатирикон, под которым оно из-
вестно, по-видимому, не подлинно, и весьма вероятно, что в древ-
ности его называли более простым и общим именем Сатира*.
Много спорили также о времени его появления. Нибур относил его
к эпохе Александра Севера2; некоторые критики отодвигают его
даже ко времени Константина, тогда как другие временем его по-
явления считают царствование Августа: таким образом получается
колебание в три столетия. В настоящее время все согласны, что оно
создано при Нероне, на что указывает как манера, в которой оно
написано, так и заключающиеся в нем исторические намеки. Видя,
как автор полемизирует с Луканом и подражает Сенеке, нельзя
сомневаться, что он был их современником. Относительно же име-
ни автора вообще нет места никакому сомнению: рукописи и рим-
ские грамматики называют его Petronius Arbiter.
Это имя тотчас же вызывает в нашем уме одно лицо, которое
играло видную роль при Нероне и о смерти которого рассказывает
Тацит. Тит Петроний 3 принадлежал к числу тех распутных людей,
которых в Риме было тогда великое множество и которые день
посвящали сну, а ночь обязанностям и удовольствиям жизни**.
«Другие, — говорит Тацит, — добиваются репутации трудом, этот
же достиг ее изнеженностью. Он выделялся в толпе обыкновенных
расточителей, которые умеют только прожигать свое состояние; его
считали знатоком чувственных удовольствий. Самая беззаботность
и непринужденность его поступков и слов придавали им характер
простоты и сообщали новую прелесть» ***. Однако этот изнеженный
человек умел в случае надобности проявлять деятельность и тру-
* Под таким заглавием (Satira) опубликовал отрывки из Петрония Бюхелер
(Bucheler). Его издание, вышедшее в Берлине в 1862 г., безусловно лучшее. Мы
;м пользовались здесь наравне с прекрасной работой Штудера (Studer) в
Rheinisches Museum, т. II, стр. 72, который возобновил изучение Петрония.
** Модные прожигатели жизни ввели тогда в обычай превращать день в ночь.
Сенека остроумно высмеивает подобных людей, которые, «не покидая родины, на-
ходят возможность стать антиподами своих сограждан и открывают глаза, отяже-
левшие от ночных излишеств, только тогда, когда все остальные идут спать»
{Epist., 122).
*** Тас., Лип., XVI, 18.
ГЛАВА
V
185
ОППОЗИЦИЯ ПРИ ЦЕЗАРЯХ
долюбие. «Проконсулом в Вифинии, а позднее и консулом он об-
наружил много выдержки и стоял на высоте своих обязанностей».
После такого напряжения он добровольно вернулся к праздной чув-
ственной жизни. Нерон чувствовал влечение к этому изобретатель-
ному уму, который создал искусство наслаждения. Петроний при-
обрел такое влияние при легкомысленном дворе императора, что
получил репутацию законодателя хорошего вкуса (arbiter
elegantiae). Отсюда, быть может, и происходило его прозвище.
Император начал советоваться с ним о своих празднествах, ему
казались приятными только те развлечения, которые одобрял Пет-
роний. Подобная милость начала затмевать Тигеллина4. Этот фа-
ворит добился расположения императора одной только лестью его
страстям и держался лишь своей податливостью; поэтому он испу-
гался соперника и решил погубить его, что не представляло боль-
шого труда при таком боязливом и жестоком государе, особенно в
дни после большого заговора, который чуть было не удался. Пет-
роний, конечно, не был заговорщиком; но у такого общительного
человека, с таким обширным кругом друзей, безусловно должны
были найтись какие-нибудь компрометирующие знакомства. Одно
из таких знакомств и было ему вменено в преступление. На него
указали, как на друга одного из только что казненных заговорщи-
ков. Один подкупленный раб сыграл роль доносчика; остальные
слуги его были брошены в тюрьму; по принятому обычаю судьи
сочли своей обязанностью осудить Петрония, не выслушав его.
Нерон находился тогда в Кампании. Петроний отправился бы-
ло в дорогу, чтобы следовать за двором, но должен был остано-
виться в Кумах, получив приказание ожидать здесь решения своей
участи; но именно этого он менее всего и хотел: колебание между
страхом и надеждой, которое могло тянуться неопределенное вре-
мя, было не в его характере. Петроний решил положить ему конец
и умереть. Он быстро сделал последние распоряжения и, несмотря
на свою изнеженность, оказался в этот критический момент более
решительным, чем многие из тех, которые строгою жизнью приоб-
рели себе репутацию твердых людей. Большинство осужденных
вменяли себе в обязанность наполнять свои завещания лестью и,
чтобы обеспечить своей семье часть состояния, завещали остальное
ГАСТОН БУАССЬЕ
Том 2
186
БЫТОВОЙ РОМАН ПРИ НЕРОНЕ
императору или его друзьям. Петроний, напротив, всячески ста-
рался сделать неприятность Нерону: он приказал разбить драго-
ценную вазу, стоившую ему 300 000 сестерциев, чтобы она не по-
пала в руки императору, прихоти которого ему были известны.
Кроме того, он нашел в себе достаточно свободного духа, чтобы
сочинить послание, которое за его печатью должно было быть пе-
редано государю; здесь, с поименным перечнем развратных юно-
шей и распутных женщин*, он описывал тайные похождения
Нерона, чудовищные ухищрения, посредством которых этот трид-
цатилетний старик пытался оживить свою усталую чувственность.
Удовлетворив таким путем свое желание мести, Петроний предус-
мотрительно сломал свой перстень, чтобы он не мог послужить
впоследствии поводом к новым казням **, а затем приготовился к
смерти.
Смерть Петрония, бесспорно, является одной из самых приме-
чательных между теми, о которых нам повествует Тацит; она со-
вершенно не похожа на все другие. В эпоху Нерона было много
эпикурейцев по поведению, но не по принципу; в особенности при
приближении последней минуты эпикурейская философия основа-
тельно забывалась5. В тяжелой беде люди чувствовали потреб-
ность опереться на более устойчивую доктрину, чтобы придать се-
бе мужества. Эпикуреизм может помочь жить, но опыт показал,
что его недостаточно для смерти. Скрибоний Либон, одна из пер-
вых жертв Тиберия, желая умереть так, как он жил, возымел на-
мерение насладиться в последний день роскошным столом, «но он
нашел только, — говорит Тацит, — последнюю пытку в том, что
* Sub nominibus exoletorum feminarumque. Часто предлогу sub придают зна-
чение сит, которое он действительно иногда имеет, и толкуют эти слова таким
образом, что Петроний поведал Нерону о его похождениях с присовокуплением
имен мужчин и женщин, принимавших в них участие. Это могло бы служить
объяснением, почему он запечатал свое послание, прежде чем отправить его импе-
ратору.
** Именно это средство было употреблено незадолго перед тем, чтобы смерть
одного невинного повлекла за собой гибель других: в завещании отца Лукана, Ан-
нея Мелы, осужденного на смерть, была вставлена позднее одна компрометирую-
щая фраза; завещание после того было вновь запечатано, чтобы придать обвинению
видимость правдоподобия. Этого-то и хотел избежать Петроний, сломав свой пер-
стень (Тас., Ann., XVI, 19).
ГЛАВА
V
187
ОППОЗИЦИЯ ПРИ ЦЕЗАРЯХ
должно было служить ему последнею радостью» *. Когда убеди-
лись, что подобный способ расставания с жизнью отнюдь не до-
ставляет радости, то начали прибегать к другому: обычно обраща-
лись к помощи какого-нибудь мудреца и принимались за изучение
надежд на будущую жизнь. Юлий Кан шел на казнь в сопровож-
дении своего философа (prosequebatur еит philosophus suits**).
Сенека диктовал секретарю свои последние правила добродетели,
в то время как его кровь вместе с жизнью вытекала из вен; Тразея
слушал киника Деметрия, беседовавшего с ним о бессмертии, и,
чувствуя близкий конец, весь под впечатлением от этих благород-
ных наставлений, взывал к Юпитеру Освободителю6. Один только
Петроний сумел умереть безукоризненным эпикурейцем. «Он не
хотел резко оборвать свою жизнь. Он открыл себе вены, снова их
перевязал, затем опять открыл, разговаривая при этом со своими
друзьями и слушая их речи; но в его словах не было ничего серь-
езного, никакого показного мужества, а со стороны друзей тоже
никаких размышлений о бессмертии души, никаких философских
изречений. Он хотел слышать лишь шутливые песни и легкие сти-
хи. Он наградил нескольких рабов, других велел наказать. Он сел
за стол, затем лег спать, чтобы его вынужденная смерть казалась
естественною» ***. Такой способ покончить с жизнью вызывал жи-
вейшее удивление у всех эпикурейцев семнадцатого века. «Или я
ошибаюсь, — говорит Сент-Эвремон, — или это самая прекрасная
смерть во всей древности. В смерти Катона я нахожу огорчение и
даже гнев. Отчаяние в делах республики, потеря свободы, нена-
висть к Цезарю много способствовали его решимости, и я не знаю,
не дошла ли его дикая натура до настоящего бешенства, когда он
распорол свои внутренности. Сократ умер поистине мудрецом, от-
носившимся к смерти довольно равнодушно; однако и он старался
убедить себя в существовании будущей жизни, хсСгя и не преуспел
в этом; он неустанно, хотя и не слишком проникновенно, рассуж-
дал об этом в тюрьме со своими друзьями, и, в конце концов,
* Тас., Ann., II, 31.
** Sen., De tranq. aniini, 14, 9.
*** Тас., Ann, XVI, 19.
ГАСТОН БУАССЬЕ
Том 2
188
БЫТОВОЙ РОМАН ПРИ НЕРОНЕ
смерть для него была фактом значительным. Один Петроний ввел
в свою смерть изнеженность и беспечность. Ни один поступок, ни
одно слово, ни одна подробность не обнаруживает смятения уми-
рающего; для него воистину умереть значило только перестать
жить» *.
Принадлежит ли Сатирикон перу этого остроумного вельмо-
жи, этого бывшего консула-эпикурейца, который после рассеянной
жизни сумел умереть так спокойно и даже равнодушно? Ничто не
принуждает к такому заключению, но все говорит в пользу этого
предположения. Послание, по словам Тацита, отправленное им
Нерону, чтобы показать цезарю, что он знает тайны его распутст-
ва, доказывает, по-видимому, что Петроний обладал некоторым
навыком к подобным сочинениям. Качества, которые историк при-
писывает ему, особенно «непринужденность, развязность, види-
мость простоты, которые придавали новую прелесть его словам»,
замечаются более всего и в Сатириконе. В данном случае можно
сказать, что книга соответствует человеку, а потому вполне естест-
венно допустить, вместе с большинством критиков, что автор ее п
есть именно любимец Нерона.
От автора перейдем к произведению. Чтобы правильно судить
о нем, надо отказаться от современных мнений и припомнить, что
римляне не требовали у своих романистов того, чего мы требуем от
наших. Прежде всего они были значительно мс нее строги по отно-
шению к нравственности и пристойности. В наше время почти все
читают романы и никто не удивится, увидав их в руках самых
серьезных людей; Принцесса Клевская задумана в обществе серь-
езного Ларошфуко7. Понятно, что роман, в свою очередь, старает-
ся быть достойным этого приема, становясь приличным и нравст-
венным. В Риме, особенно в первое время, к роману относились не
так благосклонно, а так как ему отказывали в уважении, то он и
сам мало уважал себя. По-видимому, роман считался пригодным
только для минутного развлечения праздных людей; а пока про-
должались древние традиции, праздные бездельники считались
плохими гражданами, которые отлынивают от первой обязанно-
* Saint-Evremond, Jugement sur Seneque, Plutarque et Petrone.
ГЛАВА
V
1'89
ОППОЗИЦИЯ ПРИ ЦЕЗАРЯХ
сти — службы стране. Жизнь настоящего римлянина была так за-
полнена правильными и мелочными занятиями, что он не мог те-
рять времени. Те, которые находили досуг читать романы, которые
таким образом осмеливались ставить себя выше законов и тради-
ций, были обыкновенно люди недостойные особенного уважения,
поэтому и романы, которые нравились обычно таким людям, были
не из лучших. У греков существовали всевозможные романы; даже
философия и история измышляли их в большом количестве ради
примера и поучения *. Но подобные романы, по-видимому, не име-
ли особенного успеха в Риме; здесь предпочитали рассказы о лю-
бовных приключениях. В Греции существовали весьма известные
произведения этого сорта, называвшиеся милетскими баснями, по
имени их родины; это были коротенькие и живые рассказы, остро-
умные в подробностях, полные соблазнительных картин, замаски-
рованных отчасти надлежащим слогом. Сказки Лафонтена могут
дать нам о них некоторое представление **8. Серьезные римляне
отзывались очень дурно о таких произведениях, остальные же с
увлечением их читали, а со временем число этих читателей весьма
значительно возросло. Передают, например, что один из офице-
ров, отправившихся с Крассом в поход против парфян9, наполнил
ими целый сундук***. Мы знаем из Овидия, что они имелись в
римских публичных библиотеках, и, несомненно, на такие книги
существовал наибольший спрос****. Усердные и постоянные чита-
тели их не имели намерения поучаться, они хотели лишь позаба-
виться, а чтобы удовлетворить их в этом отношении, надо было ни
перед чем не останавливаться. Таким образом, непристойность и
безнравственность стали, так сказать, законом в этой области ли-
тературы. Ни один романист не остался чужд этому течению, и
даже сам Апулей, задавшись благою целью написать благочести-
вый, теологический роман, должен был ввести в него приключения
* Эти романы перечислены и разобраны у Шассана (Chassang) в его Histoire
du roman dans I'antiquite.
** Сказка О кадке, где Лафонтен подражает Апулею, считается заимствован-
ною последним из милетских басен.
*** Plut., Crassus, 32.
**** Ovid., Trist., II, 420.
ГАСТОН БУАССЬЕ
Том 2
190
БЫТОВОЙ РОМАН ПРИ НЕРОНЕ
весьма легкого свойства, чтобы удовлетворить своих читателей 10.
Следовательно, кто открывал одну из охарактеризованных нами
книг, тот должен был знать, чего он может ожидать, а потому их
непристойность казалась, по крайней мере, уменьшенной, посколь-
ку она не была неожиданностью. К тому же не следует забывать,
что как бы далеко ни заходил латинский автор, он имел свое оп-
равдание в примере греческого автора, которому он подражал и
который обычно заходил еще дальше. Мы говорим теперь, что
римляне «оскорбляют приличие»; римляне же говорили то же са-
мое о греках и были совершенно правы *.
У нас роман вошел в область серьезной литературы и должен
был подчиниться здесь всем правилам, которым подчинены осталь-
ные виды литературы. От него требуют правильности, последова-
тельности, связности. В древности ему придавали меньше значения
и оставляли больше свободы. От него не требовалось также и вер-
ного описания характеров и страстей, чего в нем ищут теперь. Во-
обще, точные описания обыденной жизни не были во вкусе тогдаш-
них читателей. Греческая комедия стала вводить их лишь тогда,
когда из нее была изгнана политика, и, по общему мнению, цен-
ность ее вследствие этого сильно понизилась.
Такое настроение публики и критики позволяло авторам не
стесняться в изображении общества и жизни. Раз назначение рома-
на состояло в том, чтобы доставлять удовольствие воображению,
казалось вполне естественным предоставить в нем широкий про-
стор фантазии. Фон, конечно, брался из действительной жизни, но
на этом фоне романист мог свободно вышивать свои фантастиче-
ские узоры. Характеры доводились до шаржа, если подобные пре-
увеличения могли позабавить публику; самые необычайные проис-
шествия перемешивались с верными картинами жизни, и никого не
смущало, если течение рассказа прерывалось теми вставными эпи-
зодами, которыми так восхищались у Аристофана 11.
Вот что разрешалось обыкновенно романистам и чего следует
ожидать также и от Петрония: писатель этот еще менее нравстве-
нен, чем другие, и не стремится особенно к святости рассказа. Чи-
• Quint., VIII, 3, 39.
ГЛАВА
V'
191
ОППОЗИЦИЯ ПРИ ЦЕЗАРЯХ
татель, привыкший к современным романам, найдет, без сомнения,
что события, составляющие роман Петрония, не связаны между
собою достаточно прочной интригой и что он не потрудился между
отдельными частями создать правильное соотношение. Рассказ то
становится торопливым, то совсем останавливается. В одном месте
автор едва намечает последовательность событий, в другом он с
удовольствием развертывает бесконечную картину, которая дол-
жна понравиться читателям: таким образом, пир Тримальхиона,
который, в сущности, составляет лишь вставной эпизод, принял
невероятные размеры. Вопреки правилам искусства, к концу рас-
сказа вводятся новые действующие лица, которые тотчас же захва-
тывают первые роли*. Особенно же поражает то, что все произ-
ведение состоит из разнородных частей, об установлении связи
между которыми, по-видимому, никто не заботится. Здесь попада-
ются маленькие сказочки, заимствованные от греков и весьма сла-
бо связанные с остальным содержанием; некоторые стихотворения
были сочинены по совершенно другому случаю; встречаются нрав-
ственные сентенции в устах развратников и очень серьезные речи
среди самых шутовских приключений. Здесь перемешаны все тона
и все стили, что, собственно, объясняет и оправдывает имя, данное
автором своему произведению: слово «сатира» у римлян первона-
чально обозначало лишь сМесь.
Понятно, как трудно дать верную оценку подобной книге, осо-
бенно когда от нее остался лишь отрывок, да и тот все время пре-
рывается пробелами. Чтобы дать о ней общее представление, до-
статочно сказать, что она повествует о бродяжнической жизни
нескольких искателей приключений. Из романов нового времени
наиболее близко к этому произведению подходит Жиль Блаз\ но
герой Лесажа, как бы он ни был беззастенчив, все же является
образцом добродетели в сравнении с героями Петрония 12. Послед-
ние в большинстве случаев вольноотпущенники, то есть то, что
было худшего в римском обществе. Эти люди во время своего раб-
ства привыкли ко всевозможным низостям с целью заслужить рас-
* Эвмолп, появляющийся лишь в четырнадцатой книге, разом становится
одним из главных действующих лиц романа.
ГАСТОН БУАССЬЕ
Том 2
192
БЫТОВОЙ РОМАН ПРИ НЕРОНЕ
положение своих господ. Свобода нисколько их не изменяла: дея-
тельные, ловкие, способные (глупые обыкновенно оставались ра-
бами), достойные занять первенствующее место по своему разви-
тию, они часто оттеснялись на последнее предрассудками и
нищетой. Им давали образование без нравственного воспитания;
они были бедны, имея все пороки богатых. Лишенные других
средств к жизни, кроме своей изворотливости, они не уважали за-
конов, которым они обязаны были своим прежним тяжелым суще-
ствованием; принужденные жить на счет других и без труда при-
мирившись с этим, они по своему положению были удивительно
приспособлены к роли искателей приключений. Именно к такому
сорту людей принадлежат герои Петроння. Главный из них, Эн-
колпий, сам рассказывает свою историю; этот негодяй убил, обок-
рал, обесчестил жену своего друга и, по-видимому, не особенно
терзается угрызениями совести. В тот момент, где начинаются со-
хранившиеся отрывки, он странствует по свету со своим миньоном,
в сопровождении товарища, который не чище его, а вскоре к их
компании присоединяется еще голодный поэт; они путешествуют
вместе по чудной Кампании, населенной изнеженными греками, и
жизнь для них течет привольно; они заботятся разве только об
удовольствиях, и череда событий быстро меняется для этой весе-
лой компании. То они обворовывают кого-нибудь, то кто-нибудь
их обворовывает, но чаще надувая других, чем попадая впросак,
они шатаются по подозрительным местам, посещают музеи, смуща-
ют школьников в портиках или прячутся в каком-нибудь темном
притоне. Когда у них остается «только одна монета в два асса,
чтобы купить немного простого гороха»*, они навязываются на
обед к какому-нибудь расточительному выскочке, который собира-
ет за своим столом и незнакомых ему людей. После такого роскош-
ного пира они бродят всю ночь по темным улицам, спотыкаясь о
каждый камень, и наконец, возвращаются в свою лачугу, вся ме-
бель которой состоит из одной постели. У них происходят стычки
с полицией, они ссорятся с хозяином, который боится, что они
выедут не заплативши денег, и бросают ему в голову подсвечники.
* Sat., 14.
ГЛАВА
V
193-
ОППОЗИЦИЯ ПРИ ЦЕЗАРЯХ
Мы видим, как они сваливаются под стол после обеда, как за ними
гонятся увядшие красавицы, «близ которых они становятся холод-
нее галльской зимы» *, как они в свою очередь бегают за молодыми
женщинами, как оспаривают друг у друга или поочередно делят
благорасположение сопутствующего им миньона. Судьба не всегда
им благоприятствует: один из них хочет даже повеситься после
одной любовной неудачи; другой, в припадке сильнейшего отчая-
ния, пробует зарезаться бритвой, которая оказывается, однако, од-
ной из тех деревянных бритв, какими пользуются цирульники при
обучении новичков. Но в общем они философски переносят свои
неудачи; они редко теряют мужество и ловко умеют выпутаться из
всевозможных скверных положений.
Претерпев кораблекрушение, где они чуть не погибают, вы-
брошенные почти голыми на берег, они пускаются на самую отча-
янную авантюру. Они встречают крестьянина, который объясняет
им, что они находятся вблизи Кротона, одного из древнейших го-
родов Италии. В ответ на вопрос: каковы обычаи местных жите-
лей, крестьянин отвечает: «Мои друзья, если вы честные купцы,
то бегите отсюда или ищите других средств к жизни, кроме тор-
говли; но если вы принадлежите к образованному свету, где умеют
лгать и обманывать, то идите смело, ваш успех обеспечен. Да будет
вам известно, что в этом городе о литературе совсем не заботятся,
смеются над красноречием, а честь и добросовестность не встретят
здесь ни награды, ни уважения. Все население разделено на два
класса: надуваемых и надувателей. Здесь никто не устраивает себе
семьи и не воспитывает детей, потому что тот, кто имеет несчастие
иметь законных наследников, может быть уверен, что его никогда
не пригласят на пиршество или на праздник: он не пользуется ни-
какими радостями жизни и обречен на постыдную неизвестность;
напротив, люди холостые и не имеющие близких родственников,
осыпаны почестями; они считаются бесспорно лучшими офицера-
ми, самыми храбрыми и добродетельными людьми. Город, в кото-
рый вам предстоит войти, совершенно похож на страну, опусто-
шенную чумой, где видны одни трупы, которые пожираются, и
* Sat., 19: «frigidior hieme gallica factus».
ГАСТОН БУАССЬЕ
Том 2
194
БЫТОВОЙ РОМАН ПРИ НЕРОНЕ
вороны, которые их пожирают» *. Вот яркое изображение той охо-
ты за завещаниями, которая во времена империи для многих лов-
ких людей была единственным ремеслом и приносила им такой
богатый доход. Это ремесло здесь изображено так же, как у всех
остальных сатириков того времени. Ясно, что при этом живом опи-
сании Петроний думал более о Риме, нежели о Кротоне. Для Эн-
колпия и его друзей случай весьма подходящий, и они не преми-
нули им воспользоваться. Они задумали надуть надувателей,
пожить на счет тех жадных пройдох, которые только и мечтают,
как бы обогатиться на чужой счет. План составлен был быстро:
старый поэт Эвмолп сойдет за африканского Креза, обладателя
огромных поместий в Нумидии **13; его только что посетило непоп-
равимое и ужасное несчастие: он потерял своего последнего сына,
подававшего большие надежды, и решился покинуть страну, кото-
рая будила в нем печальные воспоминания; буря на пути разбила
корабль и выбросила его на берег Италии. В этом крушении он
потерял 20 миллионов сестерциев, но у него еще оставалось около
300 миллионов в долгах и в поместьях «и достаточное количество
рабов, чтобы осадить и взять Карфаген, если бы он этого поже-
лал». Его слуги уже находятся в пути и должны скоро прибыть
сюда и привести денег больше, чем он потерял; в ожидании же их
прибытия он кашляет, стонет, не прикасается как будто ни к одно-
му из предлагаемых ему кушаний, говорит о близком конце и каж-
дый месяц изменяет свое завещание. Эта хитрость имеет полный
успех. Искатели наследств, чуя богатую добычу, увиваются вокруг
старика и предоставляют свои кошельки в полное его распоряже-
ние. Можно себе представить, какими горстями наши приятели
черпали отсюда. Ежедневно они предаются новым удовольствиям;
счастье не перестает улыбаться им. Важные дамы и миловидные
прислужницы относятся к ним весьма предупредительно; матери
оспаривают друг у друга честь представить им своих детей; одним
словом, все стараются наперебой заслужить их расположение. Эв-
* Sat., 116.
** Плиний сообщает, что половина Африки во времена Нерона принадлежала
шести собственникам {Hist, nat., XVIII, 6).
ГЛАВА
V
195
ОППОЗИЦИЯ ПРИ ЦЕЗАРЯХ
молп, забавляющийся этой игрой, выдумывает самые туманные за-
вещания; он для потехи всячески искушает жадность своих наслед-
ников, но их ничем уже не отобьешь. «Я хочу, — говорит он, —
чтобы мои наследники получили все причитающееся им после моей
смерти лишь после того, как они разрежут на куски мое тело и
съедят его перед всем пародом» *. Это условие тяжелое, но Эвмолп
приводит много веских доводов в его защиту: он ссылается на ис-
торию и кстати припоминает здесь Сагунт и Нуманцию 14. «Мы
знаем, — прибавляет он, — что у некоторых народов закон требу-
ет, чтобы покойники съедались родственниками; последние часто
упрекали поэтому больных, туго расстававшихся с жизнью, что их
мясо станет очень уж плохим... Не бойтесь нисколько за свой же-
лудок: он покорится вашим желаниям, когда вы покажете ему те
громадные богатства, которые вознаградят его за час неприятно-
сти. Закройте только глаза и представьте себе, что вы едите не
человеческое мясо, а миллион сестерциев. Кроме того, я не наме-
рен запрещать вам приготовить меня под каким угодно соусом.
Никакая говядина не нравится без приправы. Искусство повара и
состоит в том, чтобы придать ей другой вкус; только изменяя ее
природу, можно сделать ее приятной для желудка, который иначе
не смог бы ее вынести». Этими, пожалуй, слишком сильными шут-
ками в духе Аристофана и'Рабле15, кончаются дошедшие до нас
отрывки. Продолжение утрачено, и мы не знаем, чем оканчивалось
это приключение; можно предполагать только, что окончиться оно
должно было весело и что наши пройдохи-приятели сумели вывер-
нуться без всякого для себя ущерба.
* Sat., 141.
ГАСТОН БУАССЬЕ
Том 2
196
БЫТОВОЙ РОМАН ПРИ НЕРОНЕ
II
Литературные взгляды Петрония. — Его
ненависть к декламаторам. — Его нападки на Лукана. —
Намерения Лукана при сочинении Фарсалии. — Его отвращение
к чудесному и мифологическому. — Поэма Петрония
О гражданской войне.
Интерес романа Петрония заключается не столько в щекотли-
вости интриги или в изяществе стиля, сколько в отголосках гой
эпохи, когда он был написан. В нем живы следы современных ему
литературных споров. Горячий приверженец литературы, автор
любит трактовать о вопросах, которые тогда обсуждались. А стра-
стный тон его показывает, что эти вопросы задевали Петрония за
живое. Любопытнее всего то, что он всюду является консерватором
и классиком. Как только речь заходит о литературе, этот кутила-
насмешник начинает говорить тоном сурового цензора. В резких
выражениях он бранит свой век и защищает здоровые традиции
против современных вольностей.
В том виде, в каком мы имеем теперь произведение Петрония,
оно начинается спором именно такого рода. Герой романа, Эпкол-
пий, слушает одного из тех риторов, которым со времен Августа
было поручено преподавать молодым людям красноречие. Они де-
кламировали перед молодежью вымышленные судебные речи, ста-
раясь ослепить глупцов блеском выражений и изысканностью мыс-
лей. Выслушав декламацию, Энколпий уводит ритора под портик,
который окружал школу, и напрямик высказывает ему свое мне-
ние. Петроний не любил декламаторов и подтверждает свою анти-
патию столь вескими доводами, что тридцать лет спустя их снова
повторяет Тацит, не прибавив им большей убедительности. Петро-
ний упрекает декламаторов в том, что они выбирают смешные и
невероятные сюжеты, которые не имеют ровно никакого отноше-
ния к действительной жизни и не подготавливают молодых людей
к ведению настоящих дел, «так что на форуме они имеют такой
вид, словно прибыли в совершенно неведомый им мир». Он
порицает риторов и за то, что они приучают своих учеников
пренерегать целым ради подробностей, развивая один только вкус
к закругленным периодам, ласкающим слух, или к острым
ГЛАВА
V
197
ОППОЗИЦИЯ ПРИ ЦЕЗАРЯХ
выражениям, возбуждающе действующим на разум. «При таком
воспитании, — говорит он, — также трудно развить хороший
вкус, как не может благоухать тот, кто слишком часто бегает на
кухню»; он заключает отсюда, что посылать молодого человека в
школу — лучшее средство сделать из него дурака. Ритор и не ду-
мает защищаться против этих резких выпадов; он отвечает только,
что учителя волей-неволей должны уступать требованиям учени-
ков и их родителей, а вздумай они воспротивиться, их школы ра-
зом бы опустели. Весь этот спор вполне разумен; странно слышать,
однако, с каким жаром Петроний берет сторону «великого, цело-
мудренного красноречия», с какой энергией он утверждает в своих
стихах, что, «кто отдался суровому искусству, у кого душа обра-
щена к великому, тот должен с самого начала подчинить свое по-
ведение законам суровой честности»; эти прекрасные правила не-
сколько удивляют нас в устах такого писателя и на страницах
такой книги.
И в другом месте Петроний точно также является защитником
классических традиций и древних обычаев, нападая на Лукана за
его отступления от них. Эта полемика носит крайне резкий харак-
тер; чувствуется, что в ней принимают участие столько же самолю-
бие, сколько и принципы. Это весьма любопытный и мало извест-
ный эпизод в истории литературы; думаем, что читатель позволит
нам остановиться на нем.
Лукан, как известно, уже ребенком обнаружил свои блестя-
щие способности, а при выходе из школы он был уже знаменит.
Сын богатого интенданта и племянник министра, он пользовался
благосклонностью императора, слывя за образцового поэта и про-
заика; он получал призы на общественных играх, вызывал апло-
дисменты, когда выступал в декламационных залах, и уже в двад-
цать лет мог считаться модным писателем и любимцем высшего
света. Его развитое самолюбие было весьма чувствительно к салон-
ным успехам. Однако они его не удовлетворяли. Он сознавал, мо-
жет быть, что воспоминания об этих успехах не будут продолжи-
тельны, и счел нужным отправиться на поиски более прочной
славы. Возможно, равным образом, что он понимал несовершенст-
во и узость вкусов тех светских людей, несмотря на щедрые похва-
ГАСТОН БУАССЬЕ
Том 2
198
БЫТОВОЙ РОМАН ПРИ НЕРОНЕ
лы, которыми они его награждали. Есть общества, которые недо-
статочно любят литературу, но есть и такие, которые можно уп-
рекнуть за чрезмерную любовь к ней. Лукан и Петроний жили в
таком обществе, где любовь к поэзии и к искусствам доходила до
мании. Со времен Августа появилась мода писать. «Ученые или
невежды, — говорил мудрый Гораций, — все мы наудачу пишем
стихи»*. В таком преувеличении есть опасность. Когда все, осо-
бенно в высшем свете, до такой степени увлечены литературой,
тогда начинается нарочитая утонченность; ударяются в крайности,
теряя простоту, естественность и ту непосредственность, которая
захватывает нас целиком в восхищении перед прекрасным. По-
длинная оригинальность, оригинальность идей, утрачивает уже
свою настоящую цену; остается только восприимчивость к изящно-
му, наигранному и манерному. Когда все берутся за литературное
мастерство, то и ценить в литературе начинают только ремеслен-
ные качества. Единственно, что может увлечь этих знатоков, этих
лакомок до мелочей и оттенков, этих усталых и пресыщенных лю-
дей — это обилие подробностей, преодоление трудностей, отдель-
ные удачные выражения; в их глазах сущность исчезает перед
прелестью формы. Содержание становится лишь предлогом и
предпочтение отдается в большинстве случаев таким произведени-
ям, где можно было бы проявить мастерство и тонкость отделки,
которая и вызывает еще только удовольствие. В такие эпохи обыч-
но процветает описательная и дидактическая поэзия. Без конца
описывается восход и закат солнца, сочиняются поэмы о птицах и
рыбах, воспевается охота и рыбная ловля, в стихах излагается ис-
кусство наряжаться или запутанная сложность шахматной игры.
Особенно же все упиваются мифологией, и в избытке появляются
Тесеиды, Персеиды, Гераклеидьг, смело берутся за переделку Или-
ады и Одиссеи и без конца рассказывается все та же Троянская
война ради удовольствия рассказать ее иначе и ввести какие-ни-
будь вариации в избитое содержание поэмы 16.
Вначале Лукан не отставал от других и совершенно подчинил-
ся господствовавшему тогда вкусу. Первым своим успехом он обя-
* Ног., Epist., II, 1, 117.
ГЛАВА
V
199
ОППОЗИЦИЯ ПРИ ЦЕЗАРЯХ
зан‘мифологии, но верен ей не остался. Написав свою Илиаду и
однажды сымпровизировав Орфея при громком одобрении пуб-
лики 17, он круто повернул и обратился к римской истории, решив
изобразить в поэме близкие его времени события. Конечно,
предприятие это не отличалось новизной; и раньше было много
поэтов, изображавших в стихах современные события. Не успели
победить Верцингеторикса, как уже в Риме воспевалась Арверн-
ская война 18; а в одной библиотеке в Геркулануме нашли отрывок
сочинения, посвященного победе при Акциуме, по всем вероятиям
написанного тотчас же после смерти Клеопатры 19. Но эти поэмы с
римскими сюжетами в большинстве случаев были лишь подража-
ниями греческим. Еще Энний переделывал Гомера, чтобы его сло-
вами описать Пунические войны20; такая смесь вошла в обычай;
все эпопеи неизменно излагались по образцу Одиссеи или Илиады,
независимо от того, были ли они написаны на римский или грече-
ский сюжет. Лукан не одобрял эти приемы: он находил, что совре-
менники Цезаря должны быть изображены такими, какими они
были в действительности, с их чувствами, обычаями, с их своеоб-
разными взглядами и поступками, и что для их изображения не
следует копировать героев Гомера; он решил, рассказывая рим-
скую историю, оставаться во всем римлянином.
Быть может, в силу его характера и той среды, в которой
он вращался, ему было легче, чем всякому другому, порвать с
древними традициями. Род Сенек ни в чем не придерживался
прошлого; умственный взор его членов был всецело обращен к
будущему. Новшества не пугали этих смелых мыслителей: уро-
женцы далекой провинции, они были чужды предрассудков, в
которых воспитывалась римская аристократия 21. Лукан выражал-
ся очень непочтительно об «этой знаменитой старине, восхищав-
шейся только собою» *, и был весьма склонен урезывать похвалы,
которые она сама себе расточала. Описав огромные земляные со-
оружения, построенные Цезарем с целью запереть Помпея в Дир-
рахии22, он с торжествующим видом восклицает: «Пусть теперь
Phars., IV, 654: «Famosa vetustas miratrixque sui>.
ГАСТОН БУАССЬЕ
Том 2
200
БЫТОВОЙ РОМАН ПРИ НЕРОНЕ
восхваляют троянские стены и утверждают, что они созданы бо-
гами» *. Все эти мысли и чувства привели Лукана к убеждению,
что до поэзии можно добраться и помимо путей, указанных Го-
мером, что ее смело можно искать в правде и в истории. Ради
правды он не пожертвовал ни точными описаниями, ни техниче-
скими подробностями, которым, казалось бы, не место в поэме:
он выписывает номера легионов, находившихся в деле**, пере-
считывает этапы, ими пройденные***. Силий Италик предпола-
гает, что в битве при Каннах военачальники перебранивались,
как герои Гомера, а Ганнибал и Сципион вступали в рукопашную,
как Гектор и Ахилл23. В поэме Лукана уже нет таких смешных
анахронизмов; тут солдаты сражаются с копьем (pilum) в руках,
употребляют в дело баллисты и катапульты, приближаются к ук-
репленным местам лишь под прикрытием ивовых плетней или соб-
ственных щитов: так именно и сражались во времена Цезаря. Лу-
кан хотел написать чисто римское сочинение; в этом именно и
заключается особенный интерес и оригинальность его поэмы. Луч-
шими местами в ней можно считать те, где он ближе всего под-
ходит к исторической правде, когда, например, он набрасывает
портреты главных действующих лиц, когда он заставляет их го-
ворить прекрасные речи, когда он несколькими штрихами рисует
целую эпоху, и эти картины были так хороши, что они вдохнов-
ляли Тацита. Благодаря именно такому его пристрастию к изо-
бражению лишь действительной жизни, Лукан, несмотря на свои
большие недостатки, стоял выше всех авторов тех сладких эпопей,
которыми восхищались его современники. Одним из этих авторов,
и, может быть, лучшим из всех, — изящным и остроумным Ста-
цием овладевает какое-то уныние и страх в тот момент, когда он
заканчивал Фиваиду2^. Страшась за участь своей поэмы, он счи-
тает необходимым напомнить публике, сколько времени он упот-
ребил на ее отделку и какой успех она имела, прежде чем целиком
* VI, 48.
** VII, 217: «Cornus tibi сига sinistri, Lentule, cum prima, quae tunc fuit optima
bello, et quarta legione datur».
*** V, 374: «Brundusium decimis jubet hinc attingere castris».
ГЛАВА
V
201
ОППОЗИЦИЯ ПРИ ЦЕЗАРЯХ
предстала перед нею. «Молодежь знает наизусть многие стихи
этой поэмы; Рим счастлив, когда ему приходится аплодировать
поэту, удостоившему публику чести прочесть перед ней какой-
нибудь отрывок из поэмы; сам император пожелал ознакомиться
с нею». Однако все эти предварительные триумфы не успокаивают
его; он боится за будущее, боится, как бы потомство не отказалось
утвердить приговор его современников, и страстно молит свою
поэму, чтобы она пережила его, vive precor! Но его мольбы ока-
зались бесполезны: Фиваида не могла долго жить, по крайней
мере, тою широкою, популярною жизнью, какую поэт желает для
своих стихов. Это искусственное, ученое произведение, полное
любопытных воспоминаний и ловких заимствований, в крайнем
случае могло приводить в восторг лишь несколько любителей.
Фарсалия же, наоборот, богатая воспоминаниями о великой эпохе,
повествовала о событиях, отголоски которых еще всюду чувство-
вались; она говорила о лицах, имена которых еще продолжали
возбуждать в одних удивление, в других — ненависть. Поддер-
живаемая этими пламенными страстями, поэма могла сохраниться
в памяти людей, и автор ее имел право предсказывать с уверен-
ностью, что она не погибнет:
Pharsalia nostra
Vivet, et a nullo tejiebris damnabitur aevo. *
Самое радикальное и неожиданное новшество, введенное Лу-
каном, — это отказ от всего чудесного в духе Гомера. Он счел не-
обходимым совершенно исключить сверхъестественное из своего
творчества, во избежание всяких несообразностей. Какую роль
могли играть древние, наивные божества, поставленные рядом с
такими неверующими, как Цезарь и Цицерон? Можно ли было
представить себе, что Минерва и Венера явятся людям, которые
смеялись над ними, или что в войнах, в которых решающими фак-
торами являлись политика и честолюбие, люди будут сообразовы-
ваться с волей Марса и Аполлона? Да и сам Лукан, так же как и
Сенека, не чувствовал никакого уважения к старому Олимпу и не
* IX, 985.
ГАСТОН БУАССЬЕ
Том 2
202
БЫТОВОЙ РОМАН ПРИ НЕРОНЕ
пропускал случая подшутить над ним *. Ему было бы трудно заста-
вить говорить и действовать богов, в которых, как все знали, он не
верил; поэтому он решил совсем обойтись без них, и таким образом
в первый раз появилась эпопея, в которой Марс и Паллада не
принимают участия в сражениях, а Юпитер и Юнона не смущают
небес своими ссорами.
По-видимому, это-то более всего и поразило и скандализовало
сторонников древних обычаев. Они так свыклись с гомеровскими
богами как с действующими лицами эпической поэзии, что не мог-
ли представить ее себе без них. Смелость молодого поэта и удив-
ляла и возмущала: очевидно, он осуждал всех своих предшествен-
ников, ибо отважился поступать иначе, чем они. Петроний,
разделявший эти чувства, взялся быть судьей над новатором. Он
ввел в свой роман действующим лицом старого поэта Эвмолпа,
который должен был защищать здравые традиции. Этот поэт очень
гневается на тщеславных молодых людей, «которые воображают,
что стоит сложить несколько стихов, чтобы иметь право взобраться
на Геликон25; испугавшись трудностей красноречия, они ищут
приюта в поэзии, как в тихой пристани, куда каждый может вой-
ти». Они очень ошибаются, предполагая, что писать стихи легко.
Первое необходимое условие для успеха — иметь ум, «до краев
наполненный литературой» **. Уже в этом сказалось разногласие
Петрония с Луканом: последний — молодой автор, претендовав-
ший на гениальность — относился с таким же нерасположением к
литературным познаниям, как и его дядя Сенека, дурно отзывав-
шийся о всякого рода учености. Петроний требует также, чтобы
поэт всегда выражался изящно, не употребляя обыденных просто-
народных выражений, а главное — чтобы он не считал верхом ис-
кусства, когда ему удается напасть на какую-нибудь блестящую
Случается иногда, что этот религиозный скептицизм Лукана выражается в
форме не слишком удачной. Корнелия, на глазах которой только что умер Помпей,
восклицает: «Я последую за тобой и в преисподнюю, если таковая существует» (IX,
101) 26. Нужно сознаться, что подобное сомнение в данном случае звучит весьма
странно.
” Sat, 118: «Neque concipere aut edere partum mens potest nisi ingenti flumine
litterarum inundata».
ГЛАВА
V
203
ОППОЗИЦИЯ ПРИ ЦЕЗАРЯХ
мысль, выделяющуюся из общего фона речи, пе sententiae
emineant extra corpus orationis expressae, Здесь Петроний, несом-
ненно, говорит о Лукане, указывая на его главнейший недостаток;
но далее он намекает на него еще яснее: «Тот, кто взялся воспевать
междоусобную войну, — говорит он, — не должен рассказывать
все так, как было; историку это удастся лучше, чем ему. Поэт дол-
жен проникать своим рассказом в самую гущу событий, усложняя
их вмешательством богов и не считая за грех прибегать к вымыслу,
чтобы в его поэме было видно скорее увлечение души, потерявшей
самоообладание, нежели точность свидетеля перед судом» *.
Петроний не ограничивается общими идеями, и чтобы оконча-
тельно смутить Лукана, он возымел остроумную мысль переделать
его поэму; он хочет ему доказать, что его поэма была бы несрав-
ненно лучше, будь она написана по правилам старой школы. Что-
бы доказать это возможно полнее, он следует шаг за шагом за ав-
тором, которого намеревается исправить. В маленькой поэме в 295
стихов он резюмирует первые книги Фарсалии, единственные, ко-
торые были известны при Нероне, и подражает им; он не берет на
себя труд изобретать что-нибудь новое, свое и довольствуется до-
бавлением кое-где мифологии. Изобразив положение Рима в эпоху
Цезаря, гораздо неопределеннее и исторически менее верно, чем
делает Лукан во вступлении к Фарсалии, Петроний спешит ввести
богов. Между Неаполем и Поццуоли, на вулканической равнине,
где у Вергилия находятся ворота в ад, среди изборожденной почвы
появляется Плутон, «с почерневшим от костров лицом, с белой от
пепла бородой», и поверяет свои огорчения Фортуне. Он сильно
гневается на римлян, всячески злоупотребляющих своими победа-
ми: по-видимому, они намереваются прорыть землю до самого ос-
нования ради добычи камня и мрамора, из которых они строят
дворцы. Если они будут так вести дело дальше, то придет день,
когда доступ к подземным жилищам будет открыт и солнце про-
никнет до самого местопребывания Манов 27. Надо предупредить
эту опасность и отмстить за такое оскорбление. Плутон требует,
* «Potius furentis animi vaticinatio appareat quam religiosae orationis sub
testibus tides».
ГАСТОН БУАССЬЕ
Том 2
204
БЫТОВОЙ РОМАН ПРИ НЕРОНЕ
чтобы Фортуна помогла ему наказать дерзких; из любви к переме-
нам она охотно соглашается, и оба отправляются общими силами
разрушать римское могущество. Петроний был, конечно, очень до-
волен, придумав эту сцену, однако она вовсе не была до такой
степени необходима: зная честолюбие обоих жаждущих власти со-
перников, Цезаря и Помпея, можно догадаться, не прибегая к за-
говору богов, что они должны были дойти до роковой схватки.
Итак, нас предупреждают, что Цезарь идет на Рим по внушению
Плутона. Подобно Лукану, Петроний описывает, как по мере при-
ближения Цезаря, ужас овладевает испуганными гражданами, но
и здесь к захватывающим картинам Фарсалии он находит нужным
добавить вмешательство богов. Он рассказывает, как Мир, Вер-
ность и Согласие покидают землю, — прием не новый, — а на их
место являются чудовища из ада; боги сходят с небес, чтобы при-
нять участие в людских битвах: Венера, Минерва и Марс на сто-
роне Цезаря; Аполлон, Диана, Меркурий и Геркулес покровитель-
ствуют Помпею. Богиня раздора Дискордия, которую поэт
старается изобразить самым ужасным страшилищем, мечется меж
двух враждебных лагерей. Древние представляли ее с ожерельем
из змей на шее; Петроний прибавляет к этому запекшуюся на устах
кровь, слезы на глазах, язык, выделяющий яд, и страшные, почер-
невшие от ржавчины зубы. Взобравшись на вершину Апеннинов,
откуда она может бросать свои факелы во все стороны, богиня
вражды призывает Италию и весь мир к оружию. Этою картиной
заканчивается поэма Петрония.
В этой поэме есть, конечно, прекрасные стихи, но если срав-
нить ее с Фарсалией, которую автор хотел превзойти, то сравнение
будет не в ее пользу. Намерение Петрония проучить Лукана не
удалось: его поэма производит впечатление, совершенно противо-
положное тому, что он имел в виду. Он хотел доказать, что эпос
не может обойтись без чудесного, но элемент чудесного, введенный
им в произведение Лукана, оказывается совершенно бесполезным:
он ничего не объясняет и все понятно без него. Плутону не к чему
было подстрекать Цезаря, чтобы он бросился на Помпея; Дискор-
дии не к чему было зажигать своими факелами сердца, и без того
уже пылавшие ненавистью; римляне сами по себе могли трепетать
ГЛАВА
V
205
ОППОЗИЦИЯ ПРИ ЦЕЗАРЯХ
при приближении победителя, и для этого Фуриям не было надоб-
ности подыматься из ада и пугать их: им достаточно было вспом-
нить о Марии и о проскрипциях 28. Таким образом, нагромождение
мифологии не прибавляет поэме красоты, и ни один недостаток
этим не устраняется. В общем Петроний пишет почти так же, как
и Лукан; в его поэме есть и изысканность, и эффектные словечки,
и остроумие некстати, и блестящие мысли, «которые выделяются
из общего фона речи». Все это были общие недостатки того време-
ни. Петроний мог осуждать за них соперника, но сам он, когда
писал, не мог их избежать. Сколько бы он ни бранил свой век,
однако, отрешиться от него он не был в состоянии: из прошлого,
которым он восхищался, он воспроизвел лишь несколько пустых
форм. Читая Лукана, видишь ясно, насколько он был прав, не
желая портить впечатление от древних поэм неискусным подража-
нием и выискивая новые пути; но также легко понять, как такая
попытка с его стороны должна была приводить в негодование кри-
тиков и ученых. Составив себе известное представление об эпиче-
ской поэзии, они отказывались признавать за эпос Фарсалию, про-
тиворечившую этому представлению. Петроний видел в Лукане
только историка, Квинтилиан причислял его скорее к ораторам, но
оба единогласно исключали его из числа поэтов. Читатели же не
обращали никакого внимания на их мнение; критика ученых не
мешала им раскупать Фарсалию, читать ее и восхищаться ею.
Марциал в одной из своих эпиграмм заставляет говорить Лукана:
«Есть люди, которые утверждают, будто я не поэт, но книгопрода-
вец, торгующий моей книгой, этого мнения не разделяет» *.
* Mart., XIV, 194:
«Sunt quidam qui me dicunt non esse poetam,
Sed qui me vendit bibliopola putat».
ГАСТОН БУАССЬЕ
Том 2
206
БЫТОВОЙ РОМАН ПРИ НЕРОНЕ
III
Не хотел ли Петроний угодить Нерону, нападая на Лукана. —
Пир Тримальхиона. — Нет ли тут каких-нибудь намеков на Нерона. —
Изображение народной жизни у Петрония. — Какое удовольствие оно должно
было доставить Нерону. — Сатирикон написан для высшего света и двора. —
Он возник в то время, когда Петроний был любимцем Нерона,
и, видимо, создан ему в угоду. — Сенека и Петроний.
Когда видишь, как строго Петроний относился к Лукану, то
невольно рождается мысль, не имел ли он желания угодить этим
Нерону? Дело в том, что император, который был сначала в дру-
жеских отношениях с Луканом, в конце концов стал завидовать
ему. Нерон так страстно любил поэзию, что не мог выносить сопер-
ников, и потому Лукан, имевший громадный успех в этой области,
стал его смертельным врагом. Кроме того у него была и специальная
причина не любить Лукана: к профессиональной зависти присое-
динялась противоположность школ. До Нерона все цезари желали
считаться непогрешимыми в своих литературных мнениях. Они бы-
ли классиками, консерваторами, сторонниками древних писателей
и старых правил. Даже полоумный Калигула остро насмехался над
Сенекой и над его новшествами. Нерон также придерживался ста-
рой школы и древних принципов. Мифология приводила его в во-
сторг, и Стаций был бы его идеалом, если бы он знал его. То не-
многое, что нам осталось от стихов Нерона, свидетельствует о
пристрастии их автора к изящному слогу, к тонкости и грации в
поэзии. Он больше всего хотел бы действовать на слух читателя
приятной гармонией стиха; с большим искусством подбирает он
слова, и, судя по тому, как он их противопоставляет одно другому
или сближает их, видно, как тщательно он обрабатывал свои произ-
ведения *. Марциал в одной эпиграмме восхваляет «ученые стихот-
ворения Нерона» **; но вместе с тем это школьные, академические
стихи, обнаруживающие в авторе начитанный ум и большую дозу
* Таковы его стихи о Тигре:
«Quique pererratam subductus Persida Tigris
Deserit, et longo terrarum tractus hiatu
Reddit quaesitas jam non quaerentibus undas» 29.
** Mart., VIII, 70, 8.
ГЛАВА
V
207
ОППОЗИЦИЯ ПРИ ЦЕЗАРЯХ
педантизма. Понятно, что при таком взгляде на поэзию и при таких
симпатиях Нерона его шокировали резкие выражения Лукана, его
негармоничный, грубый стих; нападая на Фарсалию, Петроний мог
наверняка рассчитывать, что этим он удовлетворит чувство личной
неприязни и польстит литературным вкусам императора.
Но действительно ли он стремился к этому? Можно ли утвер-
ждать, что он написал свою книгу с определенной целью доставить
удовольствие государю и позабавить двор? Попытке! отгадать на-
мерения автора может показаться слишком смелой, если взвесить,
какое расстояние разделяет нас от его эпохи; мы думаем, однако,
что внимательное исследование некоторых сцен Сатирикона и
изучение некоторых действующих лиц могут нам дать указание на
истинное положение вещей.
Из всех действующих лиц Петроний, быть может, с наиболь-
шей охотой занимается Тримальхионом: действительно, в совре-
менном ему обществе трудно было бы встретить что-либо более
интересное и любопытное, чем тип вольноотпущенника, разбогатев-
шего, но оставшегося таким же неотесанным и грубым. После бы-
строго перехода от крайней нищеты к богатству он безумными
тратами вознаграждает себя за те лишения, которые ему пришлось
вынести. Рисуя портрет-шарж, Петроний хотел нам дать понятие о
том, какие несметные богатства, какие громадные состояния могли
накапливать в его время бывшие рабы. Тримальхион обладает та-
кими обширными поместьями, «что коршун утомляется, облетая
их» *. У него целая армия слуг, большинство которых никогда не
видало своего господина. Он ничего не покупает: его поля достав-
ляют ему все, что ему нужно. Он издает нечто вроде газеты, которая
редактируется наподобие официального римского Монитора 30. Он
заставляет читать ее во время обеда, чтобы наслаждаться сознанием
своего богатства. Вот страничка этой газеты, по которой можно
судить и об остальных. «В 7-й день перед августовскими календами
в Кумском поместье, принадлежащем Тримальхиону, родилось 30
мальчиков и 40 девочек. Снято с гумна и заперто в сарае 500 000
модиев пшеницы; в стойлах собрано 500 рабочих волов. В тот же
* Пир у Тримальхиона занимает у Петрония главы с XXVIII по LXXIX.
ГАСТОН БУАССЬЕ
Том 2
208
БЫТОВОЙ РОМАН ПРИ НЕРОНЕ
день раб Митридат был распят на кресте за кощунственные слова
о своем господине. В тот же день заперто в сундук 10 миллионов
сестерциев за невозможностью их на что-либо употребить. В тот же
день в Помпеянских садах произошел пожар, перешедший от заго-
ревшегося дома фермера». — Здесь Тримальхион прерывает чте-
ние: он сердится; эти Помпеянские сады для него миф: они куплены
на его деньги без его ведома; отныне он требует, чтобы в шестиме-
сячный срок ему сообщали о покупаемых им поместьях. — Газета
продолжает разбирать донесения начальников различных отделов;
здесь есть все — даже смесь и скандальные рассказы: передается,
как раб-приказчик отказался от женитьбы с вольноотпущенницей,
застав ее с банщиком; сообщается, что дворовые слуги собрались в
судебную палату, чтобы выслушать и осудить управляющего, ви-
новного в каком-то проступке. Таким образом, Тримальхион дей-
ствительно владеет целым царством и живет в своих владениях
царем. Его окружающие подражают ему во всем: они дерзки с чу-
жими и жестоки со своими слугами. Сами рабы, часто подвергаю-
щиеся жестокому обращению со стороны своего господина, в свою
очередь владеют рабами, которых и тиранят, мстя за себя. Петро-
ний описывает одного из них, который собирается казнить своего
слугу. Все умоляют его о помиловании, но он долго заставляет себя
просить. «Из-за этого мошенника, — говорит он, — у меня украли
платье, подаренное мне одним из моих клиентов ко дню моего рож-
дения. Меня сердит не так эта пропажа, как небрежность раба; хотя
одежда была пурпурная, но уже раз побывала в стирке. Впрочем,
коли вы уж так просите, то я его прощу». Из окружающих Три-
мальхиона одна лишь жена его, Фортуната, не могла свыкнуться
со своим новым положением. «Она загребает золото лопатой» и
все-таки среди этой роскоши она осталась все той же мелочной
хозяйкой. Она вечно в движении и поминутно встает из-за стола,
чтобы присмотреть за всем и за всеми. «Разве вы ее не знаете? —
говорит муж, который сам слишком хорошо ее знает. — Она не
выпьет глотка воды, прежде чем не спрячет столовое серебро и не
разделит между рабами остатки кушанья». Что касается самого
Тримальхиона, то он стал большим барином или, по крайней мере,
старается им быть. Он усвоил себе вкусы большого света и хочет
ГЛАВА
V
209
ОППОЗИЦИЯ ПРИ ЦЕЗАРЯХ
казаться другом литературы и науки. «Кто может сказать, что он
невежда? У него в доме две библиотеки». Он рассуждает об астро-
логии и на основании научных данных силится доказать, что ора-
торы и повара должны были рождаться под одним созвездием. Он
позволяет себе приводить исторические цитаты, хотя и не всегда
удачно ими пользуется: Ганнибала, например, относит к Троянской
войне, — тем не менее сотрапезники его весьма очарованы его
познаниями. Сенека ввел мораль в моду, и вот Тримальхион мора-
лизирует вкривь и вкось, а чтобы приглашенные им на обед не
забывали о бренности жизни, он велит принести в столовую чело-
веческий скелет. Он ставит себе в особую заслугу свою любовь к
искусствам и делает вид, будто увлекается музыкой так, что рабы
прислуживают у него под звуки инструментов и в такт разрезают
мясо. Однако в минуту откровенности он признается, что из всех
артистов ему доставляют удовольствие лишь канатные плясуны и
трубачи. Главная его забота — поражать людей своим великолепи-
ем. Для того чтобы за столом у него сидело много народу, он
набирает гостей с улицы, не зная, кто они. Царящая в его доме
роскошь ослепляет, утомляет этих людей, а он не знает, что только
выдумать, чтобы еще более поразить их: каждая перемена кушаний
есть новый шедевр изобретательности, сюрпризы следуют за сюр-
призами и требуют объяснений. Но среди всего этого великолепия
нет-нет да и проглянет прежний раб и выскочка. Угощая до отвалу
своих гостей, он в то же время оскорбляет их. «Пейте это столетнее
фалернское вино, — говорит он, — вчера я не велел его подавать,
хотя у меня обедали гости почище вас». В конце концов вино раз-
горячает все головы и гости, не сдерживаясь более и не стесняясь
ничем, ведут себя непристойно. Один из друзей хозяина, шутя,
схватил Фортунату за ногу, так что она во весь рост повалилась на
кровать. Тримальхион, взбешенный упреками жены, швыряет ей в
голову стакан; подымается такой шум, что местные стражники, во-
образив, что в доме пожар, выламывают двери и бросаются в зал
с топорами и с водой, чтобы тушить огонь.
Вот в нескольких словах описание обеда Тримальхиона, зани-
мающее больше трети всей книги Петрония. Почему автор придает
такое значение этому рассказу и почему ему захотелось так подроб-
ГАСТОН БУАССЬЕ
Том 2
210
БЫТОВОЙ РОМАН ПРИ НЕРОНЕ
но расписать этот эпизод? Правда ли, что, изображая смешного
вольноотпущенника, Петроний хотел посмеяться над императором,
как утверждали некоторые критики? Мы думаем, что он скорее
хотел ему понравиться. Надо помнить, что Нерон был большой
аристократ, последний отпрыск Клавдиев и Юлиев, что он гордил-
ся своим происхождением и своими предками. Он всегда вращался
в высшем свете. Мать его Агриппина и жена Поппея отличались
большим умом и благородством манер; не было собеседника более
остроумного, чем министр его, Сенека. Само собою разумеется, что
в изящном обществе, окружавшем императора, жестоко насмеха-
лись над тщеславными выскочками, желавшими усвоить манеры
высшего света. Так как состояние не может всего дать, то эти вы-
скочки редко достигали полного успеха. Особенное значение при-
давали тогда искусству устраивать обеды; это была такая сложная
задача, что Варрон, в назидание своим современникам, написал о
нем целое сочинение31. «Порядочный человек» в Риме познавался
по тому, как он обращался со своими гостями и с какой заботливо-
стью соблюдал все самые мелочные обычаи, с течением времени
ставшие законами. Разбогатевшие рабы не всегда уважали эти за-
коны, и совершаемые ими ошибки не ускользали от внимания тех,
кого унижала их дерзкая роскошь. Подмечать эти ошибки достав-
ляло многим большое удовольствие, и никто не считал грехом сме-
яться над ними. Еще Гораций забавлял Мецената, рассказывая ему
о промахах Насидиена32; а Петроний развлекал Нерона, описывая
сумасшедшую выходку Тримальхиона. В том и другом случае на-
мерения авторов сходны и результаты получались одинаковые. Не
следует также забывать, что Нерон терпеть не мог своего приемного
отца и нисколько не старался это скрывать, а все, созданное этим
глупым государем, служило Нерону предметом насмешки. Извест-
но, что царствование Клавдия было эпохой господства вольноотпу-
щенников и что они управляли императором и империей. Неогра-
ниченная власть, предоставленная им Клавдием, не располагала
Нерона в их пользу; Нерон был беспощаден к бывшим фаворитам
своего отца. И если бы нам приходилось искать модель, с которой
Петроний списал своего Тримальхиона, мы могли бы с достоверно-
стью сказать, что он изобразил в его лице известного Палланта,
ГЛАВА
V
211
ОППОЗИЦИЯ ПРИ ЦЕЗАРЯХ
любовника Агриппины, любимого слугу Клавдия, — Палланта,
приобретшего неимоверные богатства и повергшего к своим ногам
сенат и всю империю. Высокомерие этого бывшего раба дошло до
того, ч*го он уже не хотел разговаривать со своими вольнооотпу-
щенниками; однажды, когда его обвиняли в каком-то заговоре с
ними, он возразил, «что он никогда не отдает приказаний в своем
доме иначе, как взглядом и жестами; если же необходимы более
подробные объяснения, то он пишет их, чтобы не осквернять своего
языка» *. Хотя Нерон и был ему обязан всем, он его терпеть не мог:
он преследовал его самыми жестокими насмешками и в конце кон-
цов отделался от него при помощи яда. Конечно, Нерону было
приятно, когда поднимали на смех этого выскочку или ему подо-
бных. Рисуя смешную фигуру Тримальхиона, Петроний был уве-
рен, что его сочинение придется императору по вкусу.
Он знал также, что Нерону, несмотря на его аристократизм,
доставят удовольствие и портреты простых грубых личностей, и
народные сцены, тщательно списанные с натуры. Эта сторона, не-
сомненно, одна из самых любопытных во всей книге. Автор открыто
вводит нас в самый низкий круг римской черни. Он рисует нам
форум вечером, когда продаются краденые вещи. Вот тут-то и про-
исходит схватка одного из его героев с поваренками из харчевни.
Герой этот особенно старается отделаться «от старой, кривой меге-
ры, у которой голова покрыта грязной тряпкой, а ноги обуты в
разрозненные башмаки». На поднятый шум является участковый
надзиратель (procurator insulae), громовым голосом наводящий
трепет на пьяниц; он произносит длинную речь, обильно уснащен-
ную простонародным говором. Воспроизводя разговоры этих бед-
няков, Петроний с удивительным искусством передает их шутки,
их философствования. Шаг за шагом следит он за всеми изворотами
их бесконечных пересудов. Сначала речь идет о товарище, которого
они только что потеряли. «Какой славный малый! — говорит один
их них (только что умерший всегда оказывается славным ма-
лым). — Мне кажется, будто я еще вчера разговаривал с ним, буд-
то я все еще с ним беседую. Несчастные мы люди! Что мы такое?..
* Тас., Лии., XIII, 23.
ГАСТОН БУАССЬЕ
Том 2
212
БЫТОВОЙ РОМАН ПРИ НЕРОНЕ
Мехи, наполненные ветром; даже у мух жизнь прочнее, чем у нас.
Его врачи уморили... Но ему все-таки не на что жаловаться, похо-
роны ему устроили отличные: хорошие носилки, великолепный по-
кров. Перед смертью он успел отпустить на волю нескольких рабов,
и они дружно оплакивали его на похоронах. Зато мне кажется, что
жена его никак не может выдавить слез из своих глаз. А ведь он
облагодетельствовал ее! Что вы хотите? Женщины всегда женщи-
ны, в них есть что-то общее с хищными птицами; остерегайтесь
делать им добро — это все равно, что лить воду в колодец». Другой
не так похвально отзывается о покойнике: он находит, что тот не
гнушался никаким ремеслом, что он был жаден, что он монету
вытащил бы зубами из грязи. Третий оставляет в покое умершего
и жалуется на всех и на все. Он в самом пессимистическом настро-
ении и горько оплакивает прошлое. Прежде и хлеб был не так
дорог, и чиновники были честнее, и боги сговорчивее. «Во время
засухи молодые девушки ходили по улицам в длинных платьях,
босые, с распущенными волосами и чистые душою, вознося молит-
вы Юпитеру; и дождь тотчас лил как из ведра на процессию, и все
присутствующие возвращались домой мокрые, как крысы. Теперь
боги и шагу не сделают для нас; мы ни во что не верим, а поля
наши от этого страдают». Сосед его более расположен мириться с
настоящим, он находит, что бедствия не так уж велики. Жалуются
всюду, и у других может быть больше причин для жалоб. «Если
отправитесь в соседние государства, — говорит он, — то вам пока-
жется, что у нас по улицам свиньи гуляют жареные». Особенно
публичные игры, к которым он чувствует большое пристрастие,
заставляют его весело смотреть на жизнь. Как раз в это время идут
приготовления к великолепным зрелищам. Должны выступить гла-
диаторы, уж они пощады друг другу не дадут; затем будут проис-
ходить битвы карликов, потом женщина будет управлять колесни-
цей на арене. Особенное любопытство возбуждает появление
управляющего некоего Гликона. Этот управляющий «был пойман
на месте преступления в тот момент, когда он доставлял кое-какие
развлечения любовнице своего господина»; последний обрек его на
растерзание зверям и хочет доставить народу это зрелище. Конеч-
но, это будет весьма приятное развлечение, но наш собеседник на-
гл АВ А
V
213
ОППОЗИЦИЯ ПРИ ЦЕЗАРЯХ
ходит, что оно будет не полное: ему бы хотелось видеть такую же
казнь над женщиной. «В конце концов, какое преступление совер-
шил этот раб? Он сделал то, в чем не волен был отказать. Но та,
которая принудила его к этому, больше него заслуживает того,
чтобы поплясать у быка на рогах». Таково мнение очень многих;
поэтому в день представления, наверное, произойдет стычка между
любителями амурных приключений и ревнивыми мужьями.
Вот какие беседы вели эти добрые люди за стаканом вина.
Самое интересное в них то, что Петроний заставляет их говорить
настоящим простонародным языком того времени. Благодаря ему
мы имеем точный образец того, как говорили в первом веке на
извилистых улицах Субурры33. Мелкие торговцы, ремесленники,
вольноотпущенники, которых он выводит, мало заботятся о грам-
матике. Они смешивают роды и без стеснения говорят: vinus,
coelus и vasus (вместо vinum, coelum, vasa) 34. Они удлиняют или
сокращают слова, создают, по своему усмотрению, благозвучные
или варварские, заменяют одни гласные другими и отважно произ-
носят «Эфигения» вместо «Ифигения» и «бублиотека» вместо
«библиотека».
Такое рвение точно воспроизвести народный язык не должно
вводить нас в заблуждение: мы ни в коем случае не должны из
этого делать вывод, что пред нами народный писатель и что он
сочинил свою книгу для римской черни, — это была бы большая
ошибка. Известно, что поэты, особенно те, которые вышли из ни-
зших слоев общества, редко воспевают ту среду, к которой они
принадлежат. Этот факт удивляет многих, но он объясняется
очень просто. Разве кто-нибудь видит свой идеал вблизи себя? Тот
воображаемый мир, который вдохновляет поэтов и который каж-
дый из нас создает себе по своему желанию и по своей фантазии,
мало похож на действительную жизнь. Он не восхищал бы нас,
если бы напоминал нам все то, что мы видим каждый день; чтобы
почувствовать всю его прелесть, мы должны отдалиться от того, к
чему мы привыкли, и представить себе те радости, которых мы еще
не изведали. Бедняки совершенно естественно видят свой идеаль-
ный мир в сфере выше себя; напротив, те, богатство которых не
может более уже расти вверх, достигнув вершины, «жаждут спу-
ГАСТОН БУАССЬЕ
Том 2
214
БЫТОВОЙ РОМАН ПРИ НЕРОНЕ
ститься вниз»: в XVII веке, когда пастухи мечтали сделаться прин-
цами, иные принцы проводили свое время, разыгрывая из себя
пастушков. Потребность искать развлечения вне своей обычной
среды свойственна всем временам, но она становится настоятельнее
для высших классов, когда все удовольствия исчерпаны, когда
злоупотребление и пресыщение богатством возбуждают к нему от-
вращение. Чтобы избавиться от снедающей их скуки, богачи вы-
нуждены тогда спускаться вниз, в тот низший мир, соприкасаться
с которым до того времени им не позволяла гордость, и здесь ис-
кать новых зрелищ и неизведанных ощущений. Вот именно до та-
кой крайности, вследствие всяких излишеств, дошла римская ари-
стократия первого века. Когда Мессалина выходила вечером из
своего дворца, «в сопровождении одной служанки, украсив голову
фальшивыми белокурыми волосами», чтобы шататься по позор-
ным притонам Тусской улицы* *35, ее толкали на это не только
страсть к разврату, которую она могла свободно удовлетворять и
на Палатинском холме, сколько бесстыжее любопытство. Та же
страсть заставляла Нерона, переодетого рабом, бродить ночью по
римским улицам, как какому-нибудь развратнику или вору, заде-
вать мужчин и женщин, подсаживаться к столам в кабаках и впу-
тываться в скверные истории, часто кончавшиеся всеобщей пота-
совкой**. Во время празднеств, устраиваемых им для приятелей,
любимым его развлечением было расставлять самых важных рим-
ских дам, одетых продавщицами и кабатчицами, у дверей приго-
товленных для этих случаев лавок и злачных мест, чтобы они за-
зывали к себе прохожих ***. Нам легче понять Сатирикон, имея в
виду эти празднества. Он служил тем же потребностям обществен-
ных верхов, доставлял удовольствие их извращенным и порочным
вкусам. Петроний желал понравиться императору и его друзьям,
изображая низшие классы, в которые они любили по временам
спускаться, чтобы отдохнуть от своей среды и контрастом разбу-
дить свое потухшее любопытство и притупившуюся чувственность.
• Juv., VI, 120.
* Suet., Nero, 26.
• Тас., Ляп., XV, 37.
ГЛАВА
V
215
ОППОЗИЦИЯ ПРИ ЦЕЗАРЯХ
По всему видно, что автор писал для высшего света, к которо-
му сам принадлежал, хотя и описывал с большим удовольствием
низшее общество. Изощренные острословы и вельможи XVII сто-
летия, охотно следовавшие тому же примеру, не ошибались, при-
числяя Петрония к своему кругу. Больше всего его выдает слегка
иронический тон, которым пропитана вся его книга. Петроний ре-
дко прибегает к громким крикам и к брани, так нравившимся де-
кламаторам вроде Ювенала; он тонко издевается, пустив какое-ни-
будь крылатое словечко, не подчеркивая и не крича; но его
ирония, при всей ее тонкости, не щадит ничего. Все, что в Риме
чтилось по привычке или по чувству долга, трактуется им в шут-
ливом тоне. Герои его романа не проявляют большого доверия к
чиновникам и к законам и весьма склонны думать, что для выиг-
рыша своего дела в суде нужно прежде всего подкупить судью * **.
Мало доверяют они и полиции: они так же боятся ночью встретить-
ся со стражей, как и с ворами ". Из прелестного рассказа об эфес-
ской матроне 36 явствует, что они не особенно высоко ставят жен-
скую верность: по их мнению, всякую безутешную вдову можно
очень скоро утешить. Нисколько не стесняясь, подшучивают они и
над религией: одна набожная крестьянка не без улыбки говорит,
что «у них в деревне так много богов, что там легче встретиться с
богом, чем с человеком», и она на коленях умоляет не разглашать
секрета тех непостижимых таинств, «которые если и известны, так
не больше как одной тысяче людей» ***. В этом романе, столь мало
нравственном по существу, постоянно идет речь о нравственности:
в нем нередко встречаются страницы, как будто заимствованные из
посланий Сенеки****; но эти философские размышления часто
приводятся так некстати, что, очевидно, автор относится к ним
тоже шутя. И случается, что такие нравственные сентенции тут же
опровергаются самым резким образом. Тримальхиона внезапно
* Sat., 14.
** Sat., 15.
"* Sat., 17.
**** Например, размышления по поводу смерти Лихаса (Sat., 115) во многом
походят на мысли Сенеки о смерти Корнелия Сенециона (Epist., 101).
ГАСТОН БУАССЬЕ
Том 2
216
БЫТОВОЙ РОМАН ПРИ НЕРОНЕ
трогает судьба рабов; тогда это считалось хорошим тоном. «Ведь
они люди, — говорит он, — и вскормлены тем же молоком, что и
мы» *. Но это, однако, не мешает ему несколько позднее пригро-
зить одному из своих слуг, что он живьем сожжет его за какую-то
ничтожную провинность **.
Выдает автора, как светского человека, и его манера писать.
Добросовестно воспроизводя народные выражения со всеми их ми-
лыми погрешностями, наш романист, когда повествует от своего
имени, говорит столь тонким, изысканным языком, что Юст Лип-
сий сказал по этому поводу: «Никто никогда не писал непристой-
ностей таким чистым языком (auctor purissimae impuritatis)»31.
Стиль Петрония становится особенно гибким и колоритным, когда
заходит речь о женщинах и любви. Во всей латинской литературе
нет ничего грациознее рассказа о приключениях Полиена и Цир-
38
цеи , но в этой грации есть известная доля манерности и жеман-
ности. Чувствуется влияние светского общества, заметна привыч-
ка, свойственная умным людям в их постоянном стремлении
изощрять свои мысли и выражать нежные чувства в остроумной
форме. «Особенность Петрония, — говорит Септ-Эвремон, — со-
стоит в том, что, за исключением нескольких од Горация, Петро-
ний, быть может, единственный писатель во всей древности, умев-
ший говорить на галантные темы». Это действительно являлось
новизной, и Сент-Эвремон прав, говоря, что Вергилий, например,
«вовсе не галантен»: он изображал страсть во всей ее правде и си-
ле; Петроний же рисует ее ослабленною и как бы истощенною от
привычки жизни в обществе и в силу светских условностей. Его
влюбленные парочки так умеют владеть собой, что блещут остро-
умием даже в самые нежные моменты: они выражаются с тем оттен-
ком преувеличения, который нельзя себе представить иначе, как в
сопровождении улыбки, и который, таким образом, звучит легкой
иронией. Когда Полиен видит Цирцею в первый раз, он ослеплен
ее красотой, что не мешает ему, однако, описать ее во всех подроб-
* Sat., 71: «et send homines sunt et eumdem lactem biberunt». Видно, что
Петроний не заставляет Тримальхиона говорить безукоризненным языком.
** Sat., 78.
ГЛАВА
V
217
ОППОЗИЦИЯ ПРИ ЦЕЗАРЯХ
ностях. «Нет слов, — говорит он, — которые могли бы передать в
точности всю ее красоту. Волнистые от природы волосы ее падали
крупными кольцами на плечи. Маленький лоб * обрамлялся прядя-
ми, которые она сзади зачесывала вверх. Глаза блестели, как звез-
ды в безлунную ночь; ноздри были слегка выгнуты, и ее грациоз-
ное маленькое личико напоминало лицо Дианы, каким его
изобразил Пракситель39. Что сказать о ее подбородке, о ее шее, о
ее руках, о белизне ее ног, просвечивавшей сквозь золотые полоски
ее обуви и затмевавшей паросский мрамор?» **40 Оправившись не-
сколько от своего удивления и восторга, Полиен приближается к
деве и произносит следующие изысканные слова, которые и Расин
охотно повторил бы, обращаясь к представительницам прекрасного
пола: «Именем твоей красоты заклинаю тебя, не отвергай чужест-
ранца, прими его в число твоих обожателей, и он будет верным
рабом твоей красоты» ***. Надо думать, что именно таким остроум-
ным и жеманным языком говорили в обществе Поппеи.
Выводы, к которым нас привело исследование Сатирикона,
вероятно удивят многих. Древние критики не так судили о произ-
ведении Петрония, как мы, и высказывали о нем иное мнение. Их
привел в заблуждение рассказ Тацита, который нельзя забыть. У
них из головы не выходила та сатира, которую Петроний написал
своей рукой в последние минуты жизни, чтобы отомстить импера-
тору, осудившему его на смерть. Не следовало, конечно, отожде-
ствлять ее с романом: нам остались от него длинные отрывки; он
не мог быть написан в один день; но критики увлекались мыслью,
что роман и сатира, принадлежа одному и тому же писателю, были
составлены в одном и том же духе и что в обоих сочинениях «автор
* Нодо (Nodot), один из переводчиков Петрония, замечает по этому поводу,
что малый размер лба считался древними за признак красоты и даже умственного
развития. Далее он прибавляет: «Если прислушаться к голосу современников, мож-
но подумать, что теперь держатся уже иного мнения; тем не менее люди с развитым
вкусом думают по-прежнему. Я из любопытства опросил по этому поводу неко-
торых из наиболее красивых, остроумных и галантных женщин высшего света
Франции, и все они уверяли меня, что иметь большой лоб — довольно крупный
недостаток >.
** Sat., 126.
*** Sat., 127: «ego per formam tuam te rogo, ne fastidias hominem peregrinum
inter cultores admittere; invenies religiosum, si te adorari permiseris*.
ГАСТОН БУАССЬЕ
Том 2
218
БЫТОВОЙ РОМАН ПРИ НЕРОНЕ
хотел описать распутства Нерона, и император был главным объ-
ектом его насмешки». По нашему мнению, от такого воззрения сле-
дует отказаться. Сатирикон написан не в оппозиционном духе;
нельзя предположить, как думает Сент-Эвремон, что, «замаскиро-
вав свою цель ловким распределением ролей между действующими
лицами, Петроний, тем не менее, описывает здесь разные дерзкие
поступки императора и обычную беспорядочность его жизни».
Изображенные автором лица, над которыми все издеваются, вовсе
не император и не его друзья, но скорее люди, не пользовавшиеся
расположением Нерона, над которыми насмехались его окружаю-
щие. Петроний написал свою книгу не «в период скрытого недо-
вольства», но в ту эпоху, когда он был в милости. Она не имела
целью доставить удовлетворение злобному чувству салонных поли-
тиканов, исподтишка передававших друг другу и жадно глотавших
подпольные сочинения: она была написана для того, чтобы ее чи-
тали при дворе, в кругу умных развратников и элегантных кутил,
окружавших Нерона и Поппею; своим произведением Петроний
имел в виду, так же как вольноотпущенник Парис, «разбудить у
государя вкус к наслаждению» *41.
Не следует, однако, идти слишком далеко и сгущать краски.
Эти умные господа так гибки, ловки и изворотливы, так умеют
применяться к свету и к жизни вообще, что им удается избегать
крайностей, и они искусно сглаживают всякие шероховатости и
часто соединяют противоположности. Таким образом, Петроний
умел льстить и в то же время сохранять некоторую независимость.
Было бы, без сомнения, несправедливо смешивать его с такими
лицами, как Парис, Ватиний, Тигеллин, с заурядными злодеями,
готовыми все сделать и все стерпеть, которыми, по словам Тацита,
двор Нерона был переполнен более, чем все другие. Твердость,
проявленная Петронием в момент смерти, выделяет его из этой
толпы, и даже сам Сатирикон, если прочесть его внимательно,
дает нам более лестное понятие об авторе. Замечательно, что даже
в тех местах, где он хочет угодить императору, он ни на минуту не
перестает иронизировать. Выведенный им противник Лукана, пе-
* Тас., Ann., XIII, 20: «solitus luxus principis intendere>.
ГЛАВА
V
219
ОППОЗИЦИЯ ПРИ ЦЕЗАРЯХ
ределывающий Фарсалию, изображен смешным поэтом, в которо-
го ребятишки бросают камни при появлении его на улице; он так
занят кропанием стихов на корабле во время бури, что не замечает
грозящей ему опасности и встречает ругательствами тех, кто пре-
рывает его занятие, чтобы спасти его. Не со злым ли умыслом
выставил он столь ничтожную личность там, где могло быть задето
самолюбие императора? Можно подумать, что Петроний сам ста-
рается внушить нам недоверие к своей лести, желая дать понять,
что его услужливость не так безусловна и безгранична, как у дру-
гих. Это намерение, правда, робкое и замаскированное, просвечи-
вает не столько в том, что он говорит, сколько в том, о чем он
умалчивает. Он тонко расхваливает некоторые таланты Нерона,
которыми последний так гордился, между тем как о других не го-
ворит ни слова. В этом романе, затрагивающем всех и все, ни разу
не упоминается о театре, нет ни малейшего намека на известную
манию императора появляться на сцене и получать венки в награду
за свое пение в лирических драмах.
Такое умалчивание достойно удивления. Нерон ничем так не
гордился, как своими триумфами в качестве музыканта и певца.
Придворные хорошо знали это и беспрестанно приносили жертвы
богам, моля их «о сохранении его божественного голоса». Когда,
после некоторого колебания/ поощряемый окружавшими его при-
служниками, Нерон отважился выступить в одном из театров, это
составило событие в Риме. Не все отнеслись сурово к этой его
затее: общественное мнение разделилось, и даже в самой образо-
ванной части общества Нерон встретил сочувствие. Недавно най-
денная небольшая поэма того времени * рисует нам императора на
одном из таких торжественных представлений, в полном театраль-
ном костюме, поющим на сцене свои Троянские песни. «Таков был
Феб, — говорит поэт, — когда, радуясь смерти страшного змея,
он славил свою победу, ударяя смычком по своей искусной ли-
ре»42. Затем он прибавляет: «Дочери Пиера, взмахните крылами и
* Это две эклоги, которые были найдены несколько лет тому назад в библи-
отеке Эйнзидельского монастыря (в Германии). Они напечатаны в Anthologia
latina, изданной Ризе (Riese), под номерами 725 и 726.
ГАСТОН БУАССЬЕ
Том 2
220
БЫТОВОЙ РОМАН ПРИ НЕРОНЕ
как можно скорее летите к нам; здесь отныне возвышается Гели-
кон; здесь вы найдете своего Аполлона. И ты, священный град
Троя, гордись своим разорением и с гордостью покажи это стихо-
творение родине Агамемнона. Твои несчастья, наконец, получили
возмездие. Возрадуйтесь, руины Троп, и благодарите свою печаль-
ную судьбу, — вот потомок троянцев возрождает вас из пепла!» 43
Может быть скажут, что это не более как поэтическая лесть; изве-
стно, что Марциал и Стаций расточали похвалы цезарям, наименее
того достойным; но между теми, которые снисходительно от-
неслись к страсти императора к театру, были и очень серьезные
люди. В начале его царствования Сенека написал стихи, в которых
Аполлон говорит о семнадцати летнем императоре: «Он похож на
меня лицом и красотой; своим пением и голосом он сравнялся со
мною» *. Такие неосторожные похвалы могли поощрять Нерона в
его нелепых выходках; само собою разумеется, что он вовсе не
имел в виду держать про себя свои таланты, которыми друзья его
так восторгались, а стремился доставить ими наслаждение всему
свету. Приняв такое решение, он выступил на сцене в сопровожде-
нии двух своих министров, Сенеки и Бурра44, для того, чтобы
публика в актере узнала императора, и требовал, чтобы они пода-
вали зрителям знак к аплодисментам. Тацит рассказывает, что
Бурр аплодировал, не переставая вздыхать (maerens Burrhus ас
laudans)'*, но это был старый солдат, из которого никогда не мог
выйти порядочный придворный; Сенека, надо думать, аплодиро-
вал с большей охотой. Что касается греков, всегда толпившихся на
этих представлениях, то они относились с таким уважением ко
всем делам и людям, связанным с театром, что их не могло удивить
появление императора на сцене***; поэтому, слушая его, они так
шумно, с таким энтузиазмом выражали свой восторг, что Нерон
* Ludus de morte Caesaris, 4,1.
**Ann., XIV, 15.
*** В развалинах одного маленького городка Малой Азии нашли декрет мест-
ного населения в честь чужеземных послов, выступавших публично в качестве пев-
цов под аккомпанимент кифары. То, что считалось похвальным для послов, не
могло вызывать особых порицаний и для государя (Waddington, Inscriptions de
I'Asie Mineure, №81).
ГЛАВА
V
221
ОППОЗИЦИЯ ПРИ ЦЕЗАРЯХ
провозгласил их самыми тонкими знатоками в мире и наиболее
достойными слушать и судить его. Возмущались лишь старые рим-
ляне, упорно остававшиеся верными традициям прошлого; они
были слишком высокого мнения об авторитете верховной власти,
презирали комедиантов и выше всех добродетелей ставили соблю-
дение внешнего декорума. То, что нам прежде всего кажется смеш-
ным, они считали великим бесчестием, и Ювенал является точным
истолкователем их чувств, с большей суровостью упрекая Нерона
за то, что тот показался на сцене, чем за убийство матери. Среди
таких разноречивых мнений на чью сторону становился Петроний?
Он этого не высказывает, по крайней мере в той части своей книги,
что дошла до нас и где он так много говорит обо всем прочем. Все
же, если в романе, написанном с целью доставить удовольствие
государю и «разбудить в нем жажду наслаждения», Петроний ни
единым словом не обмолвился о его безумной страсти к театру, то
надо полагать, что он не одобрял ее. Это молчание, конечно, явля-
ется весьма робким протестом, но и его достаточно, чтобы Петро-
ний показал нам себя в лучшем свете. Среди целого хора всеобщих
похвал и молчание уже составляет некоторую заслугу; и мы без
особого риска можем отсюда заключить, что этот умный человек
сохранял известное достоинство в своих отношениях с таким
страшным, требовательны^ и подозрительным повелителем, каким
был Нерон, что, будучи фаворитом императора, он не соглашался
поощрять все его капризы без разбора и, наконец, что он не боялся
смерти, чтобы показать себя более стойким и гордым, чем все те,
которые вместе с ним служили и льстили.
Все сказанное выше приводит нас к убеждению, что книга
Петрония не была прямой сатирой на двор Нерона; но, быть мо-
жет, и помимо воли автора она дает нам самое невыгодное пред-
ставление об императоре и его друзьях. При чтении Петрония
складывается крайне печальное мнение о том обществе, с которого
он рисовал свои картины и которому хотел нравиться. Сатири-
кон — сочинение такого рода, что о нем невозможно дать полное
понятие читателю, сколько-нибудь уважающему себя. За исключе-
нием цитированных нами фраз или рассказанных вкратце эпизо-
дов, остальное не поддается разбору. Как излагать сцены, где ав-
ГАСТОН БУАССЬЕ
Том 2
• 222
БЫТОВОЙ РОМАН ПРИ НЕРОНЕ
тор с удовольствием описывает все то, что обыкновенно принято
скрывать, где безнравственность как бы приправлена и подчеркну-
та изяществом, где самые противоестественные страсти выражены
таким живым и естественным тоном? Очевидно, тот мир, где все
это могли говорить и слушать без стеснения, не был похож на наш
мир. Мы не станем утверждать, конечно, что во времена Нерона
все жили так, как Энколпий и Аскилт; весьма вероятно, что тогда,
так же, как и теперь, романисты были более склонны описывать
нечто выходящее из ряда вон, нежели заурядные, обыденные яв-
ления; но, если нравы, описываемые Петронием, и не охватывали
всего тогдашнего общества, все же это общество развлекалось чте-
нием его рассказов, что дает нам повод судить, каким нездоровым
любопытством и развращенным воображением оно обладало.
Это был кульминационный пункт римской безнравственности:
по словам Тацита, уже при Веспасиане начинают жить проще, и
нравы устанавливаются более порядочные. Но и среди такой раз-
вращенности были еще честные люди; мы не должны забывать, что
в то время, когда Петроний сочинял свой непристойный роман,
Сенека писал свои прекрасные философские труды, так что рядом
с болезнью было и лекарство. Эта эпоха, когда так странно добро-
детель переплеталась с пороком, великие теории — с мелкими
страстями, тонко обдуманная мораль — с низкой безнравственно-
стью, невольно наводит на мысль о французском обществе XVIII
века. И здесь случалось, что люди «видели добро, а делали зло»,
и легкость нравов шла рука об руку со строгостью принципов.
Какое легкомыслие и вместе с тем как много серьезного! Какая
разница между возвышенными идеями, которыми в своих беседах
обменивались светские люди, и цинизмом их выражений! Сколько
падений, сколько скандальных эпизодов в собраниях, где'слово
“добродетель” не сходило с языка! Какое противоречие между
правилами, проповедуемыми великими писателями, поучающими
своих современников, и их поведением. И тем не менее, это об-
щество, порой кажущееся нам таким пустым и развращенным, в
сущности было, может быть, более нравственным, поскольку в нем
уже развились чувство справедливости и сознание человеческих
прав, чем предшествовавшее ему, считавшееся таким строгим. То
ГЛАВА
V
223
ОППОЗИЦИЯ ПРИ ЦЕЗАРЯХ
же самое можно сказать и о римском мире II века; при всех ошиб-
ках и преступлениях, которые мы и не думаем оправдывать, не-
смотря на то, что практика часто противоречила теориям, общество
того времени подвигалось вперед, подготавливая лучший социаль-
ный строй. Видна уже забота о том, как бы сгладить прежние не-
справедливости, которых в предыдущие века не замечали, как бы
облегчить участь раба, улучшить положение женщины, помочь
бедным, лучше воспитывать детей. Стремление это было столь
сильным, что даже самые плохие императоры не могли противо-
стоять бурно несущемуся потоку. Начиная с царствования Августа
и до Константина, законодательство с каждым днем становится че-
ловечнее и справедливее. Тиберий, Нерон, Домициан издают пре-
восходные законы, вошедшие в кодексы христианских государей.
Нравственный прогресс является неизбежной необходимостью,
коль скоро он свершается даже при помощи таких недостойных
орудий. Мы можем правильно судить об этой эпохе лишь при ус-
ловии — отмечать не только все дурное, но и все хорошее, что в
ней встречается, и прислушиваться к противоречивым голосам, го-
ворящим нам о ее пороках и добродетелях. Не забудем, что это —
время Петрония и Сенеки. Из этих двух Сенека, конечно, имеет
большее значение: ему принадлежит будущность, и мир пойдет по
тому пути, который он избрал. Но не надо пренебрегать и Петро-
нием: зная, какое положение он занимал при императоре и с каким
намерением он писал, зная, что Сатирикон был любимым чтением
Нерона и его друзей, мы должны обращать больше внимания на
легкие рассказы,'в нем содержащиеся. Из них мы узнаем тысячи
любопытных подробностей, о которых история не удостаивает го-
ворить. При помощи их мы проникаем в самые темные уголки дан-
ной эпохи, которые она неохотно открывает последующим поколе-
ниям, но которые так интересно узнать, когда сама эта эпоха
отошла в прошлое. Одним словом, из романа Петрония можно из-
влечь такую же пользу, как и из романов Дидро и Кребийона,
которые вносят последний штрих в наши представления об обще-
стве восемнадцатого столетия.
ГЛАВА
VI
ОППОЗИЦИОННЫЕ
ПИСАТЕЛИ
В общем литература времен им-
перии благосклонно относилась к цезарям. Особенно поэты, ко-
торые обыкновенно помимо щедрот монарха не имели средств к
существованию, не скупились на лесть. В своих похвалах госу-
дарю они не знали меры. Им ничего не стоило пожертвовать
всем прошлым во славу императора и повергнуть почтенных героев
республики к ногам Нерона или Домициана. Точно так же не
умели себя сдерживать и историки вроде Веллея Патеркула или
ГЛАВА
VI
225
ОППОЗИЦИЯ ПРИ ЦЕЗАРЯХ
Валерия Максима1, и даже Сенека, самый популярный из фи-
лософов того времени, хотя порой и нападает на цезарей, всецело
стоит на стороне цезаризма. Были, однако, недовольные и в
литературе: три величайшие писателя этого времени, Лукан, Тацит
и Ювенал, по всей справедливости считаются врагами импера-
торов. От их произведений, несомненно, получается впечатление,
неблагоприятное для империи; но не все трое в одинаковой степени
враждебны ей, и оппозиция одного существенно отличается от
оппозиции другого. Мы постараемся установить относительно каж-
дого из них, до какого предела простиралась его оппозиция,
каково было ее происхождение, какой она носила характер и
что мы можем из нее узнать о настроении современников автора.
I
Лукан. — Отличительные черты
первых книг Фарсалии. — Ссора Лукана с Нероном. —
Особенности его последних книг. — Заговор.
Известно, что Лукан не принадлежал к республиканской
семье: он достиг совершеннолетия, когда дядя его, Сенека, воспи-
тавший Нерона, помогал своему государю править империей; отец
его, Анней Мела, был «прокуратором», то есть интендантом импе-
ратора, и на этой службе по финансовой части он нажил себе боль-
шое состояние. Сам Лукан заканчивал свое образование в Афинах,
когда Нерон вызвал его в Рим и включил в число своих друзей.
Уж не хотел ли он сделать его своим доверенным лицом или, быть
может, намеревался давать ему на исправление свои стихи, писать
которые у него была мания *.
Нерон только что умертвил свою мать и отныне, считая себя
свободным от всяких тревог, без удержу отдавался своим фантази-
ям: правил колесницами в цирке, пел в театрах, устраивал для
народа постыдные праздники, на которых находили себе удовлет-
ворение все развратные вкусы. Само собою разумеется, что Лукан
* Тас., Ann., XIV, 16: «carminum quoque studium affectavit, contractis quibus
aliqua pangendi facultas.»
ГАСТОН БУАССЬЕ
Том 2
226
ОППОЗИЦИОННЫЕ ПИСАТЕЛИ
принимал участие во всех этих развлечениях. Какое зрелище и
какая опасность для двадцатилетнего юноши, наделенного от при-
роды пылким воображением, слабым сердцем и неуравновешен-
ным умом! Мы имеем основание предполагать, что он не устоял
против окружающих его соблазнов. Когда Нерон задумал ввести в
Риме греческие игры (Neronia), состоявшие в состязаниях в пении
и в ораторском искусстве, Лукан записался в число состязающих-
ся; он выступил в театре Помпея2, где оспаривал приз хвалебной
поэмой в честь императора *. В награду он был назначен авгуром и
квестором, еще не достигнув требуемого возраста; когда он в каче-
стве квестора устроил игры, то, говорят, народ встретил его таки-
ми аплодисментами, какими некогда встречали Вергилия.
В это-то время он и начал писать Фарсалию. Выбор такого
сюжета казался очень странным со стороны фаворита императора,
и в этом факте хотели подметить оттенок оппозиции. На первый
взгляд, едва ли в те времена могли допустить, чтобы писатели ка-
сались таких опасных воспоминаний, и лишь враг императора ре-
шился бы описывать кровавые столкновения, положившие начало
империи. Но это заблуждение: в действительности обо всем этом
говорилось свободнее, чем мы думаем. Риторы пользовались этими
событиями, как темами для декламационных упражнений своих
учеников; историки повествовали о них; поэты со времен Августа
воспевали их в своих стихах, и никто не находил в этом ничего
предосудительного. Всёпримиряющее время охладило жгучие вос-
поминания о страстной борьбе. Сам Калигула велел переиздать
считавшееся столь опасным во времена Тиберия сочинение Крему-
ция Корда, где Брут и Кассий названы последними римлянами3.
Таким образом можно было рассказывать о борьбе Помпея и Цеза-
ря, не навлекая на себя подозрения в неблагонадежности, и даже
при дворе императора не считали непростительной смелостью вы-
бор такого сюжета для эпической поэмы. Еще однйм доказательст-
вом служит тот факт, что Фарсалия была посвящена Нерону, —
поэт желал, чтобы она появилась на свет под покровительством
* См. жизнеописания Лукана у Рейффершейда (Refferscheid, Suetoni
reliquiae., стр. 50 и 76) и диссертацию Генте (Genthe, De Lucani vita et scriptis,
Berlin, 1859).
ГЛАВА
VI
227
ОППОЗИЦИЯ ПРИ ЦЕЗАРЯХ
монарха. Эпопея Лукана, в конце концов послужившая для про-
славления республики, начинается скандальной похвалой импера-
тору. Горько оплакав междоусобную войну, Лукан вдруг спохва-
тывается и торжественно провозглашает: мы должны даже быть ей
благодарными, потому что она подготовила восшествие на престол
Нерона. «Все преступления, — говорит он, — все бедствия мы
приветствуем, если они так щедро вознаграждены». ЗатеАм он со-
чиняет императору апофеоз и заранее воспевает его, как божество.
Он описывает, как Нерон возносится на небо, когда его задача на
земле окончена, как небеса ликуют, принимая его в свое лоно, а
боги ухаживают за своим новым коллегой, стараясь перещеголять
друг друга в предупредительности, чтобы угодить ему, как они
уступают ему свои прерогативы и позволяют выбрать на Олимпе
место и занятия по своему вкусу *. Эта смехотворная лесть, за ко-
торую так осуждали Лукана, свидетельствует о том, как он доро-
жил в то время милостями своего повелителя. Он был настолько
осторожен, конечно, что не стал бы воспевать гражданскую войну,
если бы думал, что это могло задеть императора и его друзей. Сле-
довательно, избранный им сюжет сам по себе не внушал подозре-
ния и не компрометировал автора, взявшегося за его обработку.
Но надо и то сказать, что, трактуя такой сюжет, очень легко
было скомпрометировать самого себя. Самый предмет подавал мас-
су поводов к злостным намекам и сближениям; ничего не стоило
все эти воспоминания обратить в эпиграммы и, будто бы рассказы-
вая о прошлом, критиковать настоящее. Лукан и не отказал себе в
этом удовольствий во второй части своего сочинения. Первые три
книги, именно те, что были посвящены Нерону и благосклонно им
приняты — ему, несомненно, прочли их вслух, — отличаются от
остальных, и, вероятно, они не содержали ничего, что могло бы не
понравиться императору.
Действительно, объясняя в предисловии к Фарсалии цель и
направление своего труда, Лукан ни единым словом не высказыва-
ет своего недовольства или малейшего сожаления о гибели респуб-
лики. Автор не упрекает Цезаря за ее ниспровержение и не хвалит
* Phars., I, 23 и 59.
ГАСТОН БУАССЬЕ
Том 2
228
ОППОЗИЦИОННЫЕ ПИСАТЕЛИ
Помпея за ее защиту. Описывая прежнее правление, он не изъяв-
ляет желания, чтобы оно было сохранено. Сильными штрихами
рисует он все его злоупотребления: «беспрестанно нарушаемые за-
коныА состязающихся в несправедливости консулов и трибунов,
приобретаемые за деньги высокие назначения и их подноготную —
низкие домогательства, эту общественную язву, когда на Марсо-
вом поле возобновлялась ежегодно торговля должностями» *. На-
род, так плохо пользующийся своей свободой, заслуживает того,
чтобы ее лишиться, и даже нельзя желать, чтобы он сохранил ее,
нельзя сердиться на того, кто ее отнимет. Таким образом, поначалу
Лукан показывает незаинтересованное отношение к политическим
вопросам; самое дело, послужившее поводом для столкновения
враждующих сторон, для него в сущности безразлично. Он в пер-
вых книгах вовсе не приверженец Цезаря, как утверждали некото-
рые **, по он и не на стороне Помпея. Он не хочет высказаться, к
которому из соперников чувствует симпатию. Портреты их, нари-
сованные им во вступлении к поэме, вовсе не приукрашены. Он
восхищается деятельным характером Цезаря, но не его деятельно-
стью, направленною лишь к разрушению: так молния с грохотом
вырывается из тучи и сеет обломки на своем пути ***. Слабые сто-
роны Помпея изображены также беспристрастно: в то время как
Цезарь окончательно завоевывает Галлию, никчемный Помпей ос-
тается в Риме в неблагодарной роли полицейского, возбуждая про-
тив себя сильную ненависть и умаляя свой престиж слишкохМ час-
тым появлением среди народа. Чуть ли не накануне того дня, когда
война должна была решить судьбу империи, «он разучивается вла-
деть военным ремеслом». Он уверен, что его любят, потому что он
окружен льстецами; он считает себя могущественным, потому что
чернь рукоплещет ему при его появлении в театре, «но это уже не
более, как тень великого имени». Так нелестно отзывается Лукан
об обоих соперниках. Замечательно, однако, что он не хочетчре-
* Phars., I, 180.
** Bernhardy, Grundriss der Roemischen litteratur, стр. 487: «anfangs als
Caesarianer».
*** Phars., I, 150: «gaudensque viam fecisse ruina.»
ГЛАВА
VI
229
ОППОЗИЦИЯ ПРИ ЦЕЗАРЯХ
шить, на чьей стороне справедливость: Quis justius induit arma?
Scire nefas*. Он старается не брать ничьей стороны, или, вернее,
он противник и той и другой. Он вменяет им в преступление то,
что «они доставили миру зрелище могущественного народа, обра-
щающего меч против своих же сынов, зрелище яростно сражаю-
щихся братских армий». Таким образом, в начале своего сочине-
ния Лукан возмущается не лишением свободы, а междоусобной
войной. Поэт не делает различия между обеими партиями, негодо-
вание его обрушивается на обе «яростно сражающиеся братские
армии», и он считает их обеих одинаково преступными.
Эти чувства испытывает не один Лукан; со времен Августа их
разделяли и император, и его двор. Хотя Август всем был обязан
Цезарю, он не хотел, чтобы его считали его ярым приверженцем.
Ему казалось, что, осуждая и победителей, и побежденных, он ста-
вит свою власть выше партий и вне всяких революций. Он был
революционером, когда добивался императорской власти, и стал
консерватором, чтобы ее сохранить: такой тактики всегда придер-
живаются властолюбцы, когда успех им уже обеспечен. Междоу-
собная война помогла Августу завоевать трон; но он не желал,
чтобы другие подражали ему, — он боялся, чтобы его пример не
обратился против него самого, и поэтому в принципе осуждал меж-
доусобную войну. Он не запрещал своим друзьям порицать про-
шлое, чтобы упрочить настоящее. Он позволил поэту Горацию тор-
жественно объявить, что третий триумвират, в котором он
участвовал вместе с Лепидом и Антонием4, был гибельным для
республики**; он не был в претензии к Вергилию за то, что он
низверг в преисподнюю «солдат, принимавших участие в братоу-
бийственных войнах» ***, то есть тех, которые умерли за Августа
при Филиппах. Он, конечно, одобрил бы Лукана, если б слышал,
как тот обращался к обеим армиям: «Что за ярость, о граждане,
что за безумная страсть к сражению! Зачем так неистово проливать
римскую кровь на глазах у неприятелей? Вместо того, чтобы ста-
* I, 126.
** Carm., II, 1 и 3: gravesque principium amicitias.
*** Aen., VI, 603.
ГАСТОН БУАССЬЕ
Том 2
230
ОППОЗИЦИОННЫЕ ПИСАТЕЛИ
раться отнять у гордого Вавилона трофеи Италии, когда тень
Красса еще бродит без погребения и неотмщенная 5, вы тешитесь
борьбой, которая никогда не доставит вам триумфа» *. Вот что ду-
мали или, по крайней мере, говорили в окружении государя. Про-
клиная междоусобные войны, осуждая во имя патриотизма одина-
ково обе партии, Лукан вполне усвоил точку зрения официальных
сфер и императора.
Правда, его якобы беспристрастное отношение к обоим сопер-
никам быстро меняется, и с первой же книги Фарсалии он как
будто склоняется в пользу Помпея. Он представляет, как в тот
момент, когда Цезарь подходит к берегу Рубикона, лежащего на
границе его владений, Отечество является ему и говорит его сол-
датам: «Остановитесь, если вы уважаете законы, если вы еще счи-
таете себя гражданами» **. Но так как они не внемлют этому голо-
су, то, стало быть, они просто бунтовщики. Когда, взяв Аримин и
обратив в бегство войска своего соперника, Цезарь вступает в Рим,
который он не видал в течение десяти лет, это огорчает поэта, и он
выражает свои чувства в следующих прекрасных стихах: «Боги
Олимпа! Если бы он возвращался в свое отечество, победив лишь
племена Галлии и Севера, какое это было бы для него празднество!
Какими рукоплесканиями и с каким торжеством его встретили бы
граждане! Всего этого он лишился, одержав несколько лишних по-
бед» ***. Таким образом, он осуждает эти победы и даже считает их
преступлениями. Помпей, вынужденный после поражения поки-
нуть Италию, кажется ему более заслуживающим симпатии, неже-
ли его победоносный противник. «Он уходит с женой и детьми,
весь свой дом он ведет в битву; он так же велик, как и прежде;
целые нации сопровождают его в изгнание» ****. Из этих слов явс-
твует, на чьей стороне симпатии Лукана; он только что заявил,
«что нельзя знать, кто из них прав», и вот уже открыто объявляет
себя сторонником Помпея. Такой внезапный поворот не поразил и
* Phars., I, 8.
** I, 190.
••• III, 73.
**** II, 730.
ГЛАВА
VI
231
ОППОЗИЦИЯ ПРИ ЦЕЗАРЯХ
не шокировал современников. Общественное мнение высказалось
давно: оно стояло за Помпея и не скрывало своих симпатий, что,
по-видимому, мало огорчало императоров; они не считали себя
обязанными стараться изгладить в гражданах воспоминания о
Помпее или защищать славу Цезаря. Август держался той полити-
ки, чтобы его отнюдь не считали последователем его предшествен-
ника. Цезарь уничтожил республику. Август хотел прослыть ее
восстановителем. Он постоянно восхвалял прошлое, протягивал
руку побежденным в Фарсальской битве и, как бы в знак прими-
рения с ними, позволял им довольно свободно обращаться со сво-
им победителем. Эти побежденные составляли в Риме тот большой
свет, который в конце концов создавал общественное мнение; их
настроение скоро стало настроением всего образованного обще-
ства. Даже в официальных кругах или старались ничего не гово-
рить о Цезаре, или говорили о нем дурно. Дело дошло до того, что
великий диктатор оказался уже недостойным считаться предком
государя; его имени нет в надписях, в которых Нерон так напы-
щенно перечисляет своих предков *. Даже при дворе императоров
осуждалось то дело, за которое боролся Цезарь; наоборот, дело
Помпея без колебания называют правым и такие два друга импе-
рии, как Сенека и Квинтилиан**. Лукан мог не стесняясь выска-
зываться в том же духе: йастроение общественного мнения было
таково, что даже в поэме, посвященной преемнику Цезаря, разре-
шалось строго осуждать последнего, и можно с уверенностью ска-
зать, что, несмотря на пристрастие поэта к Помпею, в первых трех
книгах Фарсалии нет ничего, что заставило бы усомниться в вер-
ноподданнических чувствах автора,
В остальной части поэмы тон меняется, и верноподданный ста-
новится ярым противником. Дело в том, что в промежутке между
началом и концом поэмы поэт поссорился с императором. Полити-
* См. Orelli, 728, 732 и 5407. Перечень предков Нерона во всех этих офици-
альных надписях останавливается всегда на Августе.
** Sen., De .prov., Ill, 14: «toto terrarum orbe (Cato) pro causa bona tam
pertinaciter quam infeliciter militat». Quint., XII, 1, 16: «neque spe, neque metu
declinatus animus (Ciceronis) quominus optimis se partibus, id est reipublicae,
jungeret» 6.
ГАСТОН БУАССЬЕ
Том 2
232
ОППОЗИЦИОННЫЕ ПИСАТЕЛИ
ка не играла никакой роли в их ссоре: их размолвка была следст-
вием уязвленного самолюбия императора-поэта. Когда, окончив
свои первые три книги, Лукан ознакомил с ними публику, то не
трудно себе представить, как они были встречены. Он выбрал са-
мое верное средство, чтоб привести в восторг своих современни-
ков: он нравился им и своими достоинствами и своими недостатка-
ми. Читатели восхищались не только прекрасными, полными
энергии стихами, той по сути римской поэзией, которая так выде-
лялась среди пресной мифологической стряпни подражателей
Проперция и Овидия, но также и гиперболичностью, силою и
утонченным остроумием, введенными в моду новой школой. Успех
Лукана был столь шумный, что Нерон стал ему завидовать. Гово-
рят, когда он однажды присутствовал на чтении Фарсалии, — это
был сплошной триумф, — император, не дождавшись конца, под
предлогом подышать свежим воздухом, внезапно вышел из зала*;
он не мог вынести аплодисментов, которыми осыпали молодого
поэта. Оскорбленный такой невежливой выходкой, Лукан ото-
мстил насмешками. Он пародировал стихи императора, нападал на
его друзей, даже его самого преследовал дерзкими шутками, от
которых слушателям становилось жутко. Зная его, Нерон сумел
выбрать для него самое чувствительное наказание: он ответил на
его насмешки лишь тем, что запретил ему на будущее время что-
либо читать и издавать. Нельзя было придумать более жестокой
пытки для человека, привыкшего возбуждать восторг. Цицерон го-
ворит, что невысказанная острота жжет рот; еще больше огорчения
доставляют поэту стихи, которые не могут увидеть свет. Лукан
продолжал писать тайком; за неимением других поклонников, он
восхищается сам собою, но чем больше ему нравятся собственные
стихи, тем более его мучит сознание, что они никому, кроме него,
не известны. Он говорит, что его произведение не погибнет, не-
смотря на все усилия противников его уничтожить. «Моя Фарса-
лия будет жить, она не обречена на забвение», — говорил он с
победоносным видом **. Однако, молодой человек, так дорожив-
* Reifferscheid, Suet, reliq., стр. 50: «nulla nisi refrigerandi sui causa.»
•* Phars., IX, 985.
ГЛАВА
VI
233
ОППОЗИЦИЯ ПРИ ЦЕЗАРЯХ
ший популярностью, не мог довольствоваться запоздалой славой.
Он не мог утешиться, лишившись аплодисментов и оваций слуша-
телей. Время еще более увеличивало страдания его уязвленного
самолюбия; поэтому, по мере того как поэма его подвигается, она
становится все злее и оскорбительнее. На каждом шагу встречают-
ся коварные намеки, жестокие издевательства над ненавистной
властью. Он насмехается над «выборами», этой тенью сохранив-
шейся будто бы у римлян прежней свободы *; он смеется над по-
стыдною лестью, которою осыпают императоров, забыв, что сам он
не раз подавал тому пример **; апофеоз императора, к которому
поэт так сочувственно относился в первых строках Фарсалии,
представляется ему кощунственной комедией с тех пор, как импе-
ратор стал его врагом *** **** *****. Понятно, что нет больше и речи о той
беспартийности, которою он кичился в начале своей поэмы. Он все
придирчивее относится к Цезарю: последний становится каким-то
маньяком, старается заслужить ненависть своих сограждан и был
бы очень недоволен, если бы они его любили**’*; он в бешенстве
без причины мечется из угла в угол и бросается во все стороны
«быстрей, чем тигрица во время родов»...; как истый дикарь, он
радуется, видя потоки крови, он счастлив, созерцая «горы свален-
ных в кучу мертвых тел и умирающих бойцов», и лишь трупный
запах может оторвать его от зрелища битвы......
Вот каким образом Лукан стал республиканцем: ненависть к
императору сделала его врагом империи; следует отметить, что он
в своей вражде гораздо откровеннее и энергичнее, чем все его со-
временники. Когда он доходит до Фарсальского поражения, он не
может более сдерживать свои чувства; гнев и горе внушают ему
лучшие стихи, какие он когда-либо написал. «Вот тогда-то, — го-
ворит он, — свобода покинула нас и более не возвращалась к нам.
• V, 398.
** V, 385.
*** VII, 456.
**** III, 82.
.....V, 405.
***** VII, 821.
ГАСТОН БУАССЬЕ
Том 2
234
ОППОЗИЦИОННЫЕ ПИСАТЕЛИ
Она укрылась по ту сторону Тигра и Рейна, она для нас потеряна,
она стала исключительным достоянием германцев и скифов, Ита-
лия не знает ее. О, как бы я хотел, чтобы она ее никогда не знала!
Рим, отчего ты не остался в рабстве с того дня, когда Ромул созвал
воров и приютил их у тебя, вплоть до Фарсальского бедствия? 7 Я
не могу простить обоих Брутов. Зачем мы так долго жили под по-
кровительством законов? Зачем у нас года обозначались именами
консулов? Арабы, персы и все другие народы Востока счастливее
нас: они никогда ничего не знали, кроме тирании. Из всех племен,
подвластных одному повелителю, мы в худшем положении, потому
что мы, рабы, краснеем за свое рабство!» *. Как это далеко от роб-
ких оппозиционных выпадов того времени! Ненависть к настояще-
му и сожаление о прошлом никогда еще в то время не выражались
с такой силой, и тем не менее эти горькие слова не облегчили серд-
ца поэта. Чувствуется, что он хотел бы перейти от слов к делу; он
постоянно взывает к Бруту как человек, избравший его своим иде-
алом и решившийся следовать его примеру. Когда Брут перед Фар-
сальской битвой покрывает свою голову шлемом и идет навстречу
смерти, поэт умоляет его пощадить себя. «Честь республики, луч-
шая надежда сената, последний носитель имени, славного между
всеми во все времена, не бросайся безрассудно в средину битвы» —
с чувством он взывает к нему. Время еще не настало; прежде чем
умереть, он должен принести великую жертву в ч£сть свободы * .
Вместе с Брутом становится отныне его героем и Катон — не тот
сухой философ и резонер, которого представляет себе Сенека, по
его мнению, индифферентно относившийся к делам своей родины,
но настоящий Катон, который убил себя, чтобы не пережить ре-
спублики. Он противопоставляет его цезарям, которым расточа-
лось столько лживой лести и которым с такою легкостью уделяется
место в небесах. Эти почести приличествуют одному Катону, жер-
тве Цезаря. «Вот настоящий отец отечества, — говорит он, — вот
тот, которого Рим сегодня или завтра, сделавшись свободным, ста-
нет причислять к богам (пипс, olim, factura deum)» ***.
* VII, 431
** VII, 588.
•** IX, 601.
ГЛАВА
VI
235
ОППОЗИЦИЯ ПРИ ЦЕЗАРЯХ
Когда он писал эти стихи — в конце своей поэмы и своей
жизни, — когда он назначал столь близкий срок освобождения
Рима, он, безусловно, знал, что в состоянии это исполнить. Быть
может, в это время уже составился тот крупный заговор, который
чуть было не освободил Рим от Нерона; быть может, Сцевин уже
точил в тиши кинжал, добытый им в храме Фортуны8. Говорят,
что Лукан был душою этого предприятия и что «он всем обещал
взять на себя первый удар тирану»*. Каков же был истинный
план этого нового Брута? Чего хотел этот страстный поклонник
старого государственного порядка, в столь прекрасных стихах оп-
лакивая его падение и торжественно заявляя, что «между цезарями
и свободой завязалась смертельная борьба»? *’ Воспользовавшись
первым удобным случаем, он мечтал, конечно, навсегда освобо-
дить Рим от цезарей и восстановить республику. Но все это было
пустое: заговорщики не были республиканцами. Тацит рассказы-
вает нам, как они осуждали преступления Нерона и оплакивали
близкое падение государства; но они не видели иного выхода из
столь бедственного положения, «кроме как избрать возможно ско-
рее такого человека, который исправил бы сложившееся бедст-
венное положение» ***. Двух-трех из них, быть может, мы имеем
право назвать врагами империи, остальные же не ладили только
с императором. После смерти Нерона они думали лишь о том,
чтобы на его место посадить другого государя. Итак, поэт-патриот,
самый яркий и, можно сказать, единственный республиканец вре-
мен империи, погиб за такое дело, которое стремилось продолжить
труд Августа, за то, чтобы Нерона заменить лишь Пизоном, то
есть игрока на кифаре поменять на трагического актера. Нельзя
ли заключить отсюда, что восстановить республику не были в со-
стоянии даже те, кто более всего о ней сокрушался?
* По крайней мере, такое заключение можно вывести из туманной фразы в
биографии Лукана, приписываемой Светонию (Reifferscheid, стр. 51): «usque ео
intemperans ut Caesaris caput proximo cuique jactaret.» Возможно, что следует чи-
тать: «se obtruncaturum jactaret».
•• Phars., VII, 695.
*** Tac., Ann., XV, 50: «deligendum qui fessis rebus succederet.»
ГАСТОН БУАССЬЕ
Том 2
236
ОППОЗИЦИОННЫЕ ПИСАТЕЛИ
II
Тацит. — Какие упреки предъявляют его произведениям. —
Его политические убеждения. — Противоположные тенденции, часто
доводившие его до противоречия с самим собой. — Какое представление
выносим мы о Таците на основании его книг.
Тацит считается решительным и систематическим противни-
ком империи еще более, чем Лукан, противоречия которого всяко-
му бросаются в глаза. Не потому ли это, что Тацит высказал суро-
вые мнения о Тиберии и Нероне? Но не он один так относится к
ним: другие писатели того времени отзывались о них не лучше. Ни
Светоний, бывший государственным секретарем, ни даже Дион
Кассий, безукоризненный чиновник, столь почтительный к вла-
стям, не дают более лестных характеристик этим императорам. По-
этому защитникам обоих государей пришлось бы доказывать, что
все писатели древности нарочно сговорились клеветать на них.
Правда, рассказ Тацита сильнее врезается в память, чем рассказы
других историков; вот почему, когда он говорит то же, что другие,
запоминаются только его слова; понятно, что его одного и делают
ответственным за худую славу императоров. Все те, кто реабили-
тирует императорский режшм и защищает его от будто бы возводи-
мой на него клеветы, считают Тацита своим главным и личным
противником исключительно потому, что поразительная яркость, с
какой он рисует злодеяния цезарей, попадает дальше его прямой
цели и возбуждает ненависть не только к цезарям, но и к самому
принципу цезаризма. Вот почему за последнее время так много
затрачено усилий на то, чтобы заподозрить достоверность Тацита
и подорвать его авторитет.
Из числа упреков, которые делают Тациту, иногда заслужен-
но, большая часть относится не к нему одному, а в одинаковой мере
ко всем античным историкам. Все они не больше Тацита пользуют-
ся официальными документами; в описании подробностей и мело-
чей они не соблюдают той щепетильной точности, которой мы тре-
буем теперь от тех, кто берется за рассказ о прошлых временах.
Древние были менее требовательны и их значительно легче было
удовлетворить. Так как история была для них прежде всего рито-
ГЛАВА
VI
237
ОППОЗИЦИЯ ПРИ ЦЕЗАРЯХ
рическим произведением (opus oratorium), то историку предостав-
лялось право в самой широкой мере пользоваться ораторскими
приемами. А тот, кто говорил на форуме или в сенате, не только
позволял себе размещать факты по своему произволу и освещать
их по своему усмотрению, но даже не стеснялся прибегать иногда к
легким передержкам, лишь бы удружить своим клиентам и повре-
дить противникам *. Искусству выдумок и удачного их применения
учили в риторских школах, и никто этому не удивлялся; честный
Квинтилиан охотно приводит примеры этих выдумок и ничего не
находит в них предосудительного, лишь бы они были остроумны и
правдоподобны **. Очевидно, ораторская практика не могла воспи-
тать в умах уважения к истине: это была плохая школа для истори-
ка, а между тем большинство историков древности вышли именно
из этой школы. Тацит считался одним из лучших знатоков красно-
речия *** ****, и ему было уже за сорок лет, когда он написал свое пер-
вое историческое сочинение Жизнь Агриколы; удивительно ли, что
он и позднее сохранил некоторые из привычек, приобретенных в
молодости? Не трудно найти поэтому в его исторических работах
черты оратора и даже ритора "**. Они не свободны от декламации
и риторики; автор стремится к эффекту, иногда умышленно сгуща-
ет краски, чтобы резче оттенить предмет, иногда ставит своих геро-
ев в слишком театральные позы, группирует факты по своему ус-
мотрению, лишь бы рассказ вышел более драматичным. Этими
недостатками он обязан своей прежней профессии и общему на-
правлению эпохи: он поддается им бессознательно, против воли, в
силу одной только привычки и заразительности примера. Отсюда
могли произойти некоторые неточности в подробностях; это надо
иметь в виду при пользовании его книгами, но не следует преуве-
личивать эти неточности, как это зачастую делают.
* Cic., De orat., II, 59: «causam mendatiunculis adspergere».
** Inst, orat., IV, 2, 88.
*** Плиний рассказывает, что дом Тацита был полон молодыми людьми, кото-
рых привлекала сюда репутация автора; они искали поучений в его примерах и
уроках.
**** См. особенно статью Моммзена о Таците и Клувии Руфе {Hermes, т. IV,
стр. 295).
ГАСТОН БУАССЬЕ
Том 2
238
ОППОЗИЦИОННЫЕ ПИСАТЕЛИ
Наряду с этими критическими, отчасти справедливыми указа-
ниями, Тациту предъявляются и более серьезные обвинения. Он
начал свой труд торжественным обещанием писать без гнева и при-
страстия (sine ira et studio)*; сохранить эту беспартийность ему
казалось легко выполнимым: императоры, историю которых он со-
бирался рассказывать, не имели к нему никакого отношения, у
него не было причин им льстить или о них злословить. Он обещал
в особенности воздерживаться от злобы, «которая может подку-
пить ложным сходством с независимостью» **. Думают, что Тацит
не сдержал своего обещания, и главной причиной, помешавшей
ему быть объективным, считают присущую ему страстность. Если
дело идет о возмущенном чувстве истинного гражданина, которое
одушевляет все его рассказы и мешает ему скрывать чувство со-
страдания к жертвам и негодования к палачам, то, конечно, мы
не намерены защищать его от этого обвинения. Долг историка вов-
се не обязывал его рассказывать хладнокровно о том, что он считал
безумством или преступлением. Что же касается упрека в полити-
ческой пристрастности, которая якобы мешала объективности его
суждений, то мы готовы утверждать, что ее вовсе нет в сочинениях
Тацита. Нам хорошо известно, что большинство думает иначе. Та-
цита считают обыкновенно фанатиком ***, ослепленным своими
предрассудками, человеком доктрины или партии, который раз-
деляет все партийные предубеждения и все продиктованные ими
злобные наветы, который настолько подчинился игу этих чувств,
что стал решительно неспособным трезво судить о людях и собы-
тиях. Посмотрим, насколько основательны эти обвинения, и такое
ли впечатление получается от его произведений.
Тацит неоднократно высказывает свои политические убежде-
ния, подчеркивая больше то, что он отрицает, нежели то, что он
признает. Прежде всего он, по-видимому, не чувствует особой
склонности к демократическому правлению. Народ слишком непо-
* Ann., I, 1.
** Hist., 1,1: «malignitati falsa species libertatis inest.».
*** Это выражение принадлежит Вольтеру, который говорит про Тацита, что
он «фанатик, брызжущий умом» (письмо г-же дю Деффан [di Deffant] от 30 июля
1768).
ГЛАВА
VI
239
ОППОЗИЦИЯ ПРИ ЦЕЗАРЯХ
стоянен; он не знает чего хочет: «он желает и в то же время боится
переворотов»*. Нельзя сказать также, чтобы он был сторонником
и аристократического строя. «Господство немногих, — говорит
он, — похоже на деспотизм государей» ”. Даже умеренное парла-
ментское правление, составленное из смешения других форм и яв-
лявшееся идеалом Полибия и Цицерона, не вполне удовлетворяет
Тацита. «Его гораздо легче похвалить, чем ввести, — говорит
он, — и легче ввести, чем надолго упрочить» ”*. Наконец, он не
разделяет и наивного энтузиазма своих современников к древней
республике: изучение истории показало ему, что этот золотой век
был полон смут и насилий. После Двенадцати таблиц не было
издано справедливых законов**** *****; вместе с эпохой завоеваний на-
чинается господство ненасытной алчности и необузданного тщесла-
вия. «Тогда возгорелись первые распри между народом и сенатом,
которые поднимали то мятежные трибуны, то слишком властолю-
бивые консулы. Город и форум служили ареной для первых вспы-
шек междоусобной войны» ”*”. Эти картины прошлого, конечно,
не показывают в авторе пристрастия к старине и желания восста-
новить ее. Остается единовластие — тип правления, который уже
около ста лет держался в Риме: Тацит признает его и ему подчи-
няется. Примириться с империей ему тем легче, что он видит в ней
не случайный режим, навязанный народу вследствие военной не-
удачи; империя ему представлялась неизбежным результатом со-
бытий и естественным последствием промахов, сделанных всеми
партиями. Рим не мог избежать империи; Тацит утверждает это в
начале своей Истории. Ему кажется, что после битвы при Акциу-
ме «утверждение единовластия стало одним из условий обществен-
ного спокойствия ***» ””**. в другом месте он дает понять, что народ
охотно принял новый порядок, потому что старый утомил его по-
* Ann., XV, 46: «novarum rerum cupiens pavidusque».
** Ann., VI, 42: «pauconim dominatio regiae libidini proprior est>.
*** Ann., IV, 33.
**** Ann., Ill, 27.
***** Hist., II, 38.
****** Hist., I, 1: «omnem potestatem ad unum conferri pacis interfuit».
ГАСТОН БУАССЬЕ
Том 2
240
ОППОЗИЦИОННЫЕ ПИСАТЕЛИ
стоянными раздорами *. Он согласен с Гальбой, что «огромное тело
империи требует для своего поддержания и равновесия направля-
ющей руки» ** ***. И он не только по здравому рассуждению прими-
ряется с империей, но даже, можно сказать, принимает этот режим
без сожаления и в этом отношении идет как будто значительно
дальше большинства своих друзей. Даже среди самых преданных
слуг империи должны были найтись такие, которые не могли с
легким сердцем забыть прошлое. Так, я подозреваю, например,
что Плиний, несмотря на всю свою привязанность к Траяну, не без
горечи вспоминал о блестящем периоде древнего красноречия и
великих успехах республиканских ораторов. Многое он дал бы,
чтобы жить в те времена, когда народом можно было править сло-
вом. Тацит, по-видимому, совсем не разделяет этих чувств; он по-
нимает, конечно, как много влияния утратил ораторский талант с
тех пор, как Август водворил спокойствие на форуме, но он знает
также, сколь много выиграли от этого общественная безопасность
и спокойствие. Он не завидует успеху, купленному ценой многих
тревог и опасностей. Он не сожалеет о времени, «когда народ, то
есть невежды, был всесилен». Он предпочитает иметь меньше сла-
вы, но зато больше спокойствия. «Так как нельзя, — говорит
он, — добиться сразу и громкой славы, и полного спокойствия, то
пусть уж каждый пользуется преимуществом своего времени, не
понося того века, к которому он не принадлежит» **’. Это чувства
мыслителя осторожного и охлажденного опытом, вступившего в
тот возраст, когда всего дороже становится покой. Называя Тацита
сторонником империи, мы отнюдь не хотим сказать, что он был из
тех пылких и ярых защитников цезаризма, которые считают вра-
гами отечества всех, не разделяющих их энтузиазма. По своему
настроению он принадлежал скорее к тем людям, которые пережи-
ли много бесплодных попыток и неудавшихся переворотов, поте-
ряли веру в возможность совершенного политического устройства
и решили удовольствоваться посредственным. Изучение истории и
* Ann., I, 1.
•* Hist., I, 16.
*** Orat., 41.
ГЛАВА
VI
241
ОППОЗИЦИЯ ПРИ ЦЕЗАРЯХ
житейский опыт разрушили в нем доверчивость и легковерие *; он
мало склонен предаваться иллюзиям относительно различных по-
литических форм, даже относительно той, которую предпочитает
другим. И тем не менее есть форма, которая в его глазах заслужи-
вает предпочтения, которую он считает наиболее подходящею для
своего времени, к которой он решается присоединиться: это имен-
но правительство цезарей.
Таковы, по крайней мере в теории, взгляды Тацита; он не раз
вполне определенно высказывал их, и у нас нет поводов сомневать-
ся в его искренности. Нужно оговориться, впрочем, что у него
встречаются суждения и отзывы, которые, по-видимому, не вполне
согласуются с изложенными принципами, и что этот верноподдан-
ный империи иной раз может показаться ее затаенным врагом. Эта
непоследовательность объясняется влиянием окружающей обста-
новки, предубеждениям которой он поддался в большей степени,
чем того хотел бы сам. Жизнь складывается обычно не по личному
желанию человека, который принадлежит также своему времени,
друзьям, окружающей среде. Самый независимый ум, несмотря на
все усилия остаться самим собой, все-таки поддается влиянию лю-
дей, с которыми он часто соприкасается; а это постороннее влияние
может стать в противоречие с его собственными убеждениями. Та-
цит не избежал этой тяжелой участи. Принадлежа по происхожде-
нию к молодой знати, он вращался, тем не менее, в высшем римском
кругу. Он посещал те оппозиционные кружки, где высмеивались
современные порядки и строго осуждались действия властей, где
было множество людей всем недовольных и не упускавших случая
побрюзжать. Конечно, Тацит не одобряет этой нетерпимой и при-
дирчивой оппозиции. Он обвиняет ее в легковерии и клевете** ***,
показывая, как она радуется общественным бедствиям и готова ри-
сковать гибелью империи, лишь бы избавиться от императора***.
* Вот почему он придает такое большое значение судьбе и случаю в людских
делах: «quanto plura revolvo, tanto magis ludibria rerum mortalium observantur*
(Ann., Ill, 18).
"Ann., Ill, 19: «alii quoquo modo audita pro compertis habent, alii vera in
contrarium vertunt».
*** Ann., Ill, 44.
ГАСТОН БУАССЬЕ
Том 2
242
ОППОЗИЦИОННЫЕ ПИСАТЕЛИ
И все-таки Тациту не всегда удается освободиться от влияния оп-
позиции. Одним из источников для истории первых цезарей были
у Тацита свидетельства оставшихся в живых современников; он их
расспрашивал и старается передать нам их воспоминания *. У этих
стариков он и подобрал разные сомнительные анекдоты, неосно-
вательные подозрения, злобные толки, которые постоянно цирку-
лировали среди недовольной знати. Правда, Тацит редко передает
эти слухи от своего имени; по большей части он просто излагает их
без всяких комментариев, предоставляя самому читателю разо-
браться в них; иногда он даже упоминает об этих слухах только
для того, чтобы опровергнуть их, но все-таки упоминает, — и эта
масса более чем смелых гипотез и злостных толкований в конце
концов невольно придает его повествованиям характер системати-
ческой злонамеренности, чуждой, по нашему мнению, его действи-
тельным мыслям **. Это недостаток угнетенного и подозрительного
общества, которое во всем склонно видеть дурные стороны и для
самых простых вещей отыскивать какие-то отдаленные и сокровен-
ные причины. Тацит это знает и осуждает, но таковы сила примера
и влияние среды, что он не всегда сам может отрешиться от этой
склонности.
К сожалению, в некоторых случаях он перенял также и пред-
рассудки своего времени. Известно, как сурово относился Тацит
к так называемым выскочкам; когда незнатный человек достигал
высокого положения, он не упускал случая попрекнуть его «по-
зорным происхождением» ***. Он не сочувствует неравным бракам
и считает общественным бедствием брак родственницы Августа с
внуком римского всадника ****. Он глубоко возмущен, что прин-
цесса взяла себе в любовники какого-то безвестного человека, ро-
* Ann., Ill, 16: «audivi ex senioribus».
** Карстен (Karsten) в статье De fide Taciti отметил множество мест, где
Тацит передает такие кривотолки и предположения.
*** Ann., II, 21: «dedecus natalium*. Это презрительное выражение Тацит упот-
ребляет по поводу Курция Руфа, который был якобы сыном гладиатора и стал
консулом. Тиберий был великодушнее, отвечая тем, кто осведомлялся о происхож-
дении Руфа, что «он сам себя родил».
**** Ann., VI, 27.
ГЛАВА
VI
243
ОППОЗИЦИЯ ПРИ ЦЕЗАРЯХ
дом из какого-то муниципия *. Она, быть может, показалась бы
ему не столь виновной, выбери она знатного вельможу. Конечно,
все это смешные мелочи, но есть у Тацита и более серьезные за-
блуждения, в которые вовлекла его податливость к мнениям ок-
ружающих людей, которые в большинстве случаев были упорными
приверженцами древних обычаев и принадлежали к числу слепых
консерваторов, желавших сохранить все без разбора. Все привыч-
ки старины им были дороги, а так как прежде всего должны были
естественно исчезнуть привычки самые худшие, то за них-то они
с особенным упорством и держались. Этих тупых и боязливых
людей всего легче можно было раздражить предложением какой-
бы то ни было, хотя бы самой полезной, реформы. Когда Клавдий
требовал, чтобы галлы были допущены в сенат и к занятию вы-
сших должностей, они пытались противодействовать этому под тем
предлогом, что предки галлов пятьсот лет тому назад чуть было
не захватили Капитолий **9. Когда возник вопрос о том, нужно
ли казнить пятьсот невинных рабов за то, что они провели ночь
под той же кровлей, где нашли тело их убитого господина, когда
народ воспротивился этой казни, а сенат не решался дать согласие,
тогда глава консервативной партии, юрисконсульт Кассий, добил-
ся постановления, чтобы все повиновались закону, хотя бы и за-
ведомо несправедливому У. «Предки наши, — сказал он по этому
поводу, — во всех отношениях были разумнее нас, и всякое но-
вовведение приводит только к ухудшению» ***. Тацит держался то-
го же мнения. Он охотно защищал некоторые злоупотребления
только потому, что они были освящены давностью, хотя, по здра-
вому смыслу, он и не мог их одобрять. Мы не всегда находим у
него ту возвышенность мысли и благородство души, благодаря ко-
торым Сенека сумел стать выше мнений толпы и во многих отно-
шениях опередить свою эпоху. Кровь гладиаторов, потоками ко-
торой наслаждался Друз11, для Тацита — просто холопская
* Ann., IV, 3.
** Ann., XI, 23.
***Апп., XIV, 43.
ГАСТОН БУАССЬЕ
Том 2
244
ОППОЗИЦИОННЫЕ ПИСАТЕЛИ
кровь, vilis sanguis*\ когда Тиберий высылает в Сардинию четыре
тысячи вольноотпущенников, обреченных там на верную смерть
от лихорадки, Тацит, по-видимому, соглашается с мнением, что
это небольшая потеря, vile damnum **. Когда Нерон вместо факе-
лов жег христиан для освещения своих празднеств, Тацита ни-
сколько не коробит это зрелище и он спокойно заявляет, что в
конечном счете они были виновны и заслужили самые жестокие
наказания, adversus sontes et novissima meritos ***. Так думала и
консервативная группа сената: Тацит только воспроизводит здесь
ее настроения.
Можно ли, однако, на этом основании видеть в Таците просто
ярого приверженца аристократической партии, который пишет под
ее внушением и служит ее мстительному чувству? Несомненно, он
принадлежал к этой партии и, как только что мы видели, часто
разделял ее предрассудки. Но нередко он и восстает против этих
предрассудков и борется с ними. Так, в великосветских кругах
было принято восхищаться только стариной; Тацит же иногда
предпочитает настоящее и открыто это высказывает ****. В этих же
кругах обыкновенно щеголяли узким и исключительным патрио-
тизмом, преклонявшимся только пред героями древнего Рима, а
Тацит позволяет себе восхищаться и великими иноземцами, даже
теми, которые задержали и пошатнули римское могущество; он на-
ходит, например, благородные и сильные выражения для похвал
Арминию и Карактаку 12. Ему приятно, конечно, если потомки с
честью носят имена своих великих предков, но он не считает своим
долгом скрывать присущие им недостатки. Он рассказывает, как
«высокопоставленные лица из самых почтенных фамилий, по при-
казанию Тиберия, унижаются до самого постыдного наушничест-
ва» *****. Может ли так выражаться человек, целиком отдавшийся
* Ann., I, 76.
” Ann., II, 85.
"'Ann., XV, 44.
**** Ann., II, 28: «dum vetera extollimus, praesentium incuriosi». См. также Ann.,
Ill, 55.
***** Ann., VI, 7. В другом месте он называет в числе доносчиков Порция Катона
(Ann., IV, 68).
ГЛАВА
VI
245
ОППОЗИЦИЯ ПРИ ЦЕЗАРЯХ
аристократической партии и, вследствие политических пристра-
стий, потерявший способность понимать и высказывать истину?
Где же видно, чтобы Тацит особенно выгораживал честь тех знат-
ных фамилий, с которыми он якобы тесно связан? Но, может
быть, он старался, по крайней мере, среди всех тяжких испытаний
представить этих вельмож в таком свете, чтобы сохранить им ува-
жение общества? Напротив, он изображает их людьми подобостра-
стными и трусливыми, старающимися превзойти друг друга в лес-
ти, готовыми на все низости ради спасения своей жизни; можно
сказать даже, что после описания жестокостей цезарей наиболее
удалось ему изображение раболепства сената: здесь энергичный
рассказ историка так и дышит острым чувством омерзения и гнева.
Итак, у Тацита встречаются две противоположные, постоянно
борющиеся между собой тенденции: он то уступает мнениям окру-
жающих, то противится им. Эта непоследовательность уже сама по
себе доказывает, что у него не было предвзятого намерения все
одобрять в них и что он вовсе не был, как утверждают некоторые,
человеком какой-то партии. На самом же деле он уступает им бес-
сознательно, а противодействует всегда умышленно. Чтобы хоро-
шенько узнать Тацита и судить о нем, необходимо выделить из
этих мимолетных противоречий и колебаний его подлинное лицо,
и нам кажется, что достигнуть этого не так уж трудно, если взяться
за чтение его произведений без предубеждения, но и без лишней
доверчивости. В этом случае мы вынесем из чтения Тацита совсем
не то впечатление, которое выносится обыкновенно; и прежде все-
го нас поразит та масса всякого рода общераспространенных за-
блуждений относительно характера и взглядов Тацита. Его счита-
ют убежденным республиканцем; между тем, он сам всегда
выдавал себя за верного сторонника империи. Он слывет за ярого
революционера, а мы только что видели, как он являлся иногда
самым робким консерватором. Нетерпимые к нему критики назы-
вают его памфлетистом, но более неудачного прозвища нельзя и
выдумать. Его История и Анналы отнюдь не походят не те эфе-
мерные брошюрки, которые живут злобой дня и вместе с ней исче-
зают; его труды не принадлежат и к тем анонимным безвестным
листкам, которые тайком проникают в публику и привлекают
ГАСТОН БУАССЬЕ
Том 2
246
ОППОЗИЦИОННЫЕ ПИСАТЕЛИ
именно своей таинственностью. Тацит свои произведения писал
свободно и открыто; их ожидали с нетерпением, с блеском появи-
лись они в свете, встретили общее признание и сразу были отнесе-
ны к классическим *. Они не только не повредили общественному
положению автора, но, напротив, можно с уверенностью сказать,
что они упрочили это положение: в числе самых усердных читате-
лей и самых горячих поклонников этих книг были сам император
и его двор. Тацита охотно представляют себе каким-то заговор-
щиком, «который взял на себя месть народов» **, который жил в
тихом одиночестве, невидимо подстерегая тирана, чтобы потом вы-
ставить его на поругание потомства. Это большая ошибка; напро-
тив, Тацит всегда занимал общественные должности, исполнял вы-
сшие государственные поручения и верно служил императорам,
даже самым жестоким. По-видимому, он лично руководился сове-
том, который влагает в уста одному из действующих лиц своей
Истории'. «Нужно желать добрых государей и терпеливо перено-
сить дурных» ***. Он был претором при Домициане и не видно,
чтобы он старался раздражать императора какими-нибудь беспо-
лезными выходками. Он был членом того робкого сената, содейст-
вием которого «плешивый Нерон» 13 пользовался для своих
зверств. Он принадлежал к числу тех, которых брали на заметку
за бледность и вздохи, когда на их суд выводили какую-нибудь
важную жертву. Он видел, как Гельвидия волокли в тюрьму, он
судил Сенециона и Рустика 14. Конечно, эти ужасные зрелища за-
ставляли его глубоко страдать, но, как бы то ни было, он в конце
концов перенес их; а так как он пережил Домициана, продолжая
быть в милости, то нужно заключить отсюда, что он решился по-
ступать так же, как и другие, и не отказывался воздавать импера-
* Plin., Epist., VIII, 33: «auguror, пес me fallit augurium, historias tuas
immortales futuras*. Моммзен заключил даже из одного письма Плиния, что успех
произведений его друга был даже несколько шумнее, чем ему было желательно.
Сравнивая себя с Тацитом, он охотно становился на второе место, но ему не нрави-
лось, что расстояние так сильно увеличивалось.
** Это выражение из известной статьи Шатобриана в Меркурии (Mercure),
которая вызвала гнев Наполеона 15.
*** Hist., IV, 8. Правда Тацит заставляет говорить здесь доносчика, но ту же
мысль он выразил в другом месте устами Цериала (Hist., IV, 74) 16.
ГЛАВА
VI
247
ОППОЗИЦИЯ ПРИ ЦЕЗАРЯХ
тору те почести, без которых нельзя было тогда сохранить ни сво-
его положения, ни даже жизни.
Из всех произведений Тацита Жизнь Агриколы лучше всего
показывает, насколько он во всех случаях держал сторону благо-
разумия и покорности. В последнее время часто задавались воп-
росом, какие цели он преследовал в этом произведении*. Есть ли
это подражание тем надгробным словам, которые произносились
на форуме, или же это просто биография вроде тех, что Ру стик
написал о Тразее, а Сенецион о Гельвидии? Мы думаем, что это
ни то, ни другое. Тацит описывал жизнь Агриколы с чисто поли-
тическими намерениями, и воспоминание о нем послужило исто-
рику только поводом излить свое настроение. После смерти До-
мициана произошло то, что обыкновенно происходит при бурных
реакциях. Жертвам низложенного порядка воздавалось поклоне-
ние **; между людьми, которые гордились теперь своей ненавистью
к старому порядку, одни были давнишними противниками его, а
другие только со вчерашнего дня; лица обеих категорий ожесто-
ченно оспаривали друг у друга общественную симпатию, но друж-
но осыпали ругательствами и стращали угрозами всех тех, кто слу-
жил тирану. Тацит находил, что это крайность; ему казалось
несправедливым такое отношение к людям, которые в самые труд-
ные времена старались пр возможности честно разрешить трудную
задачу жизни; несправедливо презрительно называть их трусами
только за то, что они помирились со зЙом, которого не могли ус-
транить. Агрикола, которого прославляет Тацит, был не только
его тестем, но И героем в его вкусе — терпеливым, умеренным,
врагом всякого задора и хвастовства, который «умел вовремя слу-
шаться и совмещать пользу с добродетелью» ***, не бросался на-
встречу опасностям и не навлекал на себя гнева императора, когда
* См. особенно статью Гюбнера (Hubner) в Hermes, т. I, стр. 438 и 439. Мы
уже высказывали мысль, что Агрикола был, вероятно, разновидностью политиче-
ского памфлета (Revue des Deux Mondes, от 15 января 1870). Этот взгляд был
развит позднее Гантреллем (Gantrelle) в Revue de I'instruction publique en Belgique,
от 1 мая 1870, и нам кажется, что вызванные этим мнением споры в Германии не
поколебали его.
** Plin., Epist., VIII, 12; см. также IX, 13.
*** Agric., 8: «peritus obsequi, eruditusque utilia honestis miscere.»
ГАСТОН БУАССЬЕ
Том 2
248
ОППОЗИЦИОННЫЕ ПИСАТЕЛИ
можно было избежать этого. Этот человек, деятельный и смелый
перед неприятелем, замолкал и хоронился в Риме, когда того тре-
бовали обстоятельства. Не раз он беспрекословно подчинялся тре-
бованиям Домициана: по возвращении из Британии он решился
поблагодарить императора за причиненную ему несправедливость,
чтобы не раздражить его еще больше, а перед смертью завещал
ему часть своего имущества, как своему лучшему другу, из страха,
чтобы тот не захватил всего. Тацит безусловно одобряет все дей-
ствия Агриколы и ставит его в качестве примера сторонникам ра-
дикальной оппозиции и смелого протеста, «Пусть знают, — го-
ворит он с полемической горячностью, — все радикалы и
поклонники всякой борьбы с властью, что и при дурных государях
могут быть великие люди, что умеренность и покорность при жиз-
ненной силе и прилежании столь же достойны славы, как и та
отвага, которая рискует без всякой пользы для государства и ищет
чести в громкой смерти» *. Трудно быть дальше от революционных
настроений.
Подобное же отвращение от всяких крайностей, безрассудств
и утопий настроило Тацита против философии. В этом случае он
снова расходится с мнениями высшего общества, в безусловной
преданности которому его обвиняют. Философия пользовалась
здесь большим почетом, и друг Тацита, Плиний, который не прочь
польстить людям, создающим общественное мнение, не упускает
случая высказать свое уважение философии. Тацит, наоборот, сто-
ронится ее и не скрывает своего недоверия. Он открыто заявляет,
что «не подобает римлянину и сенатору иметь чересчур сильное
пристрастие к ней», а занимающихся ею обвиняет в неумении со-
блюдать меру **; он находит, что громким именем философа без-
дельники часто прикрывают свою лень***. Самыми знаменитыми
* Agric., 42. Не без основания он вспоминает в другом месте, что все были
соучастниками жестокостей Домициана: «тох nostrae duxere Helvidium in carcerem
manus» и т. д. Таким образом, обвиняя самого себя, он оставляет за собой право
напомнить многим из тех, кто громче всех кричит против минувшего порядка, что
они терпеливо сносили его, пока он существовал.
** Agric., 4.
*** Hist., IV, 5.
ГЛАВА
VI
249
ОППОЗИЦИЯ ПРИ ЦЕЗАРЯХ
представителями в этой области он далеко не очарован. К Сенеке
он вообще относится довольно сурово. Даже Тразея не избегает его
упреков*; он весело потешается над добряком Музонием Руфом,
который имел неосторожность ораторствовать о мире перед двумя
войсками, готовыми к бою, и, чтобы спастись, вынужден был «по-
скорее прекратить эту несвоевременную мораль» **17. Ясно, что
Тацит принадлежал к числу людей, которые обвиняли философов
в том, что они вносят в политическую борьбу слишком много уп-
рямства и тщеславия. Что касается до его самого, то его стремле-
ния не так возвышенны, и роль, которую он хочет играть, значи-
тельно скромнее. «Попытаемся, — говорит он, — найти средний
путь между сопротивлением, которое само себя губит, и рабо-
лепством, которое себя позорит, путь, одинаково свободный и от
унижения и от опасности» ***. Удержаться на таком пути было
трудно при Домициане; это сделалось легче, когда, с появлением
Нервы, на трон вступила честность. Избрание Траяна довершило
все желания Тацита и отняло у него повод сожалеть о чем-либо в
прошлом или стремиться к чему-либо в будущем****. Востор-
женные излияния, которыми он приветствует «зарю счастливого
века» *****, доказывают, что он наконец дождался правления, кото-
рое мог предпочесть всем другим, и что при самых дурных импе-
раторах его желания и мечты не шли дальше того, чтобы на пре-
стол взошел хороший государь.
* Ann., XIV, 12: <sibi causam periculi fecit, ceteris initium libertatis non
praebuit».
** Hist., Ill, 81.
'"Ann., IV, 20.
**** Кажется, что Тацит видел гарантию благополучия Рима в том факте, что
императорская власть не стала вполне наследственной и что, обыкновенно, царст-
вующий император избирал себе преемника и усыновлял его. Он заставляет гово-
рить об этом Гальбу (Hist., I, 16). Того же мнения держится и Плиний (Рапед., 7
и 8). Несомненно, что из Антонинов единственным скверным государем был тот,
кто наследовал своему законному отцу, — сын Марка Аврелия Коммод.
***** Agric., 2: «beatissimi seculi ortu.»
ГАСТОН БУАССЬЕ
Том 2
250
ОППОЗИЦИОННЫЕ ПИСАТЕЛИ
III
Ювенал. — Трудность его характеристики. —
Что он сам рассказывает нам о своем положении и состоянии. —
Гнев на аристократию, дурно принявшую его. —
Ювенал — живописец маленьких людей.
Однако же именно в первые годы этого славного царствова-
ния, которое с таким энтузиазмом приветствует Тацит, в то самое
время, когда Рим наслаждался неизвестным ему до тех пор счасть-
ем находиться под управлением доброго и честного государя, — в
этот момент раздается раздраженный и запальчивый голос Ювена-
ла, с неслыханной резкостью обличающего своих современников и
старающегося уверить всех, что никогда еще человечество не было
до такой степени жалко и безнравственно, как именно в его время.
Ювенал является для нас загадкой. Если вспомнить, что он жил
при Траяне и Адриане, следовательно, поносил тот самый век, ко-
торый историки превозносили похвалами, то нелегко объяснить
желчность и понять его гнев. Почему Ювенал так явно противоре-
чит всем своим современникам? Кто прав: он или они? Кто же
вводит в заблуждение потомство, кто обманывает: история ли, ко-
торая видит так много хорошего в этой эпохе, или поэт, который
изобразил нам ее в таких отталкивающих картинах? Таков самый
важный из всех тех вопросов, которые возникают при чтении ла-
тинского сатирика. Конечно, интересно изучить Ювенала как пи-
сателя и поэта,, но еще более важно понять его как человека и
моралиста*. Все признают его талант, но его нравственный облик
вызывает сомнение, а правильность его суждений дает повод к раз-
ногласиям. Отсюда и первый вопрос, который приходит в голову
при чтении Ювенала: в какой степени можно ему доверять и имеет
ли он право подрывать все свидетельства истории? На этот вопрос
мы и попытаемся прежде всего ответить.
* См. интересные главы, посвященные Ювеналу у Низара (Nisard) в его
Etudes sur les poetes latins de la decadence. Никто не объяснил лучше этого автора
гения сатирика с его величием и слабостями: до Низара обычно довольствовались
несколькими туманными похвалами, он же, путем глубокого анализа, старается
определить, насколько искренен Ювенал в своих стихах и какова здесь доля декла-
мации.
ГЛАВА
VI
251
ОППОЗИЦИЯ ПРИ ЦЕЗАРЯХ
Всякий раз, когда человек присваивает себе право судить сво-
их современников, необходимо поступить с ним так, как поступают
со свидетелем на суде: чтобы определить, какую цену имеют его
показания, нужно узнать, каков он сам. Силе его обличений соот-
ветствует ли строгость его личного поведения? Не расположен ли
он по своему происхождению и имущественному положению к
строгим приговорам над современниками? Не мстит ли он им, при-
крываясь защитой нравственности и добродетели, за какие-нибудь
личные обиды? На большую часть вопросов у нас нет ответа. Био-
графия Ювенала очень мало известна. Самое крупное событие в
его жизни — изгнание, которому он подвергся за слишком резкий
тон своих сатир, — рассказывается в частностях совершенно раз-
лично, и даже неизвестно в точности, при каком императоре это
изгнание произошло. Если, восполняя молчание его биографов,
мы обратимся к самому автору, то едва ли удовлетворимся полу-
ченным результатом: Ювенал всячески избегает говорить о себе. А
между тем у латинских сатириков было в обычае выставлять себя
напоказ. Жизнь Луцилия, говорит Гораций, выступает в его про-
изведениях, как на картине * 18; сам' Гораций также занимает нас
часто своей особой, и нетрудно по его стихотворениям восстано-
вить всю историю его жизни. Ювенал скромнее или, может быть,
осторожнее их и редко показывает себя публике. Каков бы ни был
мотив этой сдержанности, она, во всяком случае, оказалась выгод-
ной для его славы. Редко случается, чтобы откровенное выставле-
ние сатириком своей личности не повредило впечатлению от его
проповеди; в самой безупречной жизни всегда найдутся слабые
стороны и недостатки, которые недоброжелательная молва готова
подхватить и преувеличить, ибо тот, кто требователен к другим,
естественно, и к себе вызывает строгое отношение. Всякий может
спросить, почему у сатирика так мало снисходительности к совре-
менникам, если он сам нуждается в ней, и по какому праву, будучи
сам не без греха, он беспощадно их бичует? Тщательно умалчивая
о себе, Ювенал избегнул всех этих упреков. Так как жизнь его
очень мало известна, то ничто не мешало почитателям его измыс-
* Hor.,5t/L, II, 1, 34.
ГАСТОН БУАССЬЕ
Том 2
252
ОППОЗИЦИОННЫЕ ПИСАТЕЛИ
лить такую биографию сатирика, которая вполне соответствовала
бы выражаемым им чувствам, и вообразить его себе не таким, ка-
ким он был, но каким он должен был быть. Таким образом, сама
таинственность способствовала его величию. Рука, выступившая
из мрака, чтобы бичевать преступное общество, стала казаться чем-
то необычайным и зловещим. Это был уже не обыкновенный сати-
рик, человек, слабости которого в значительной степени подры-
вают его авторитет, — это как будто сама сатира мстила за
поруганную нравственность и добродетель.
Необходимо тем не менее извлечь автора из мрака и, если воз-
можно, направить луч света на эту ускользающую от нас фигуру.
Хотя Ювенал и старался говорить о себе как можно меньше, однако
в его произведениях иногда проскальзывают случайные обмолвки,
которые необходимо все собрать; по ним мы узнаем прежде всего,
каково было его общественное положение и имущественное состо-
яние. От его биографов мы знаем, что он был родным или прием-
ным (alumnus) сыном одного богатого вольноотпущенника из Ак-
вина*19. Следовательно, вступая в жизнь, он должен был иметь
хорошие средства, а из его последних сатир, написанных в старо-
сти, можно заключить, что он не расточил состояния и под конец
жизни. По случаю возвращения одного из своих друзей, которого
он считал погибшим, Ювенал принес в жертву две овцы Минерве
и Юноне и теленка Юпиуеру. «Если бы я был богаче, — добавляет
он, — если бы мое состояние соответствовало моему чувству, я к
жертвеннику притащил бы жертву жирнее Гиспуллы, откормлен-
ного на Клитумнских пастбищах быка» **20. Однако жертвовать
овец и телят тоже чего-нибудь должно было стоить: далеко не каж-
дый был в состоянии это сделать. Марциал, например, был при-
нужден искать другого способа выразить свою благодарность бо-
гам. В другом месте Ювенал описывает обед, который он собирался
дать своим друзьям. Он подчеркивает, что обед будет далеко не
роскошен, и, пользуясь случаем, поднимает на смех безумные из-
* Различные биографии Ювенала собраны Отто Яном (Jahn) в его прекрас-
ном издании сатирика.
** XII, И.
ГЛАВА
VI
253
ОППОЗИЦИЯ ПРИ ЦЕЗАРЯХ
держки вельмож своего времени. Его меню, однако, не так уж тоще.
«Я не пошлю за провизией на рынок, — говорит он, — из окрест-
ностей Тибура доставят мне жирного козленка, который еще не
щипал травы, потом спаржу, затем только что снесенные, еще не
успевшие остынуть в сене яйца, и тех кур, которые их снесли,
наконец, виноград, сохраняемый целую зиму в том виде, в каком
он был на своей ветке, груши из Сигнии и Сирии и в тех же кор-
зинах душистые яблоки, не хуже пиценских» *21. Ясно, что это
далеко не спартанский обед; Гораций угощал своих друзей гораздо
проще. Нужно прибавить, что и прислуга соответствовала меню.
Конечно, мы не найдем у Ювенала таких дворецких, как у Три-
мальхиона, настоящих артистов своего дела, которые кушанья раз-
резают в такт и с жестами пантомима. Но у него все-таки есть
несколько рабов: «Оба мои служителя одеты одинаково, с корот-
кими и незавитыми волосами, причесаны специально для такого
торжественного случая. Один из них — сын моего пастуха, дру-
гой — сын погонщика волов; он вздыхает по своей матери, которой
давно не видал. Он нальет тебе вина из виноградников своей роди-
ны, с тех холмов, у подножья которых он когда-то играл; вино и
виночерпий с одной и той же почвы» ". Итак, у Ювенала есть
собственный пастух и погонщик волов; он выписывает козленка из
Тибура, — конечно, из какого-нибудь принадлежащего ему там по-
местья; вино у него из собственных виноградников. Следовательно,
ему не было нужды жить попрошайничеством, как большинству его
литературных собратьев; ему не приходилось делить печальную
участь, например, Рубрена Лаппы, который должен был заложить
свою пьесу Атрей, чтобы купить себе плащ, или Стация, который
умер бы с голода, если бы актер Парис не купил у него Агавы 22.
Но Ювенал все-таки не считал себя богатым и охотно причислял
себя к людям незажиточным (mediocres), к которым свет так строг.
Не сам ли он говорит, однако, что никто не бывает доволен своей
судьбой? В одном любопытном отрывке, где Ювенал восстает про-
тив людей ненасытных, он пытается установить границу, которой
* XI, 74.
• XI, 150.
ГАСТОН БУАССЬЕ
Том 2
254
ОППОЗИЦИОННЫЕ ПИСАТЕЛИ
не следует переступать благоразумному человеку в его стремлении
к наживе. Такой границей он считает совокупный доход трех всад-
ников, то есть 12 000 франков ренты * •*23. Это был довольно высокий
идеал: доход в 12 000 франков нельзя считать маленьким в том
обществе, в котором люди среднего достатка были исключением и
которое состояло только из миллионеров и нищих; можно было бы
удовольствоваться и меньшим, не переходя в разряд бедняков.
Итак, мы имеем основание думать, что, если Ювенал и не был так
богат, как желал бы, то есть не имел ренты в 12 000 франков,
которую он считал необходимой для того, чтобы жить достойно, то
все-таки он вовсе не бедствовал, и его отнюдь нельзя отнести к
числу людей, о которых он с грустью замечает: «Трудно достойному
человеку составить себе имя, когда у порога стоит нищета» ".
Окончательно убеждает нас в этом предположении то обстоя-
тельство, что по своем приезде в Рим из Аквина Ювенал не стал
затруднять себя выбором профессии, которая могла бы его прокор-
мить. Он всецело отдался своим наклонностям, остановив свой вы-
бор на напыщенном школьном красноречии, которое называлось
декламацией. Странный вкус для человека, который издали кажет-
ся нам таким серьезным умом! Добрую половину своей жизни он
декламировал, то есть созывал в известные дни письмами и объяв-
лениями всех римских образованных людей в нанятую им залу и
угощал их здесь выдуманными процессами, изобретая новые аргу-
менты на заезженные темы. Его биограф уверяет, что он деклами-
ровал ради собственного удовольствия (animi causa), но трудно
допустить, чтобы он предавался этому пустому занятию ради одного
только удовольствия подавать советы Сулле 24 или защищать лю-
дей, которые никогда не привлекались к суду. Очевидно, он хотел
познакомить с собой публику, надеясь добиться известности и за-
ставить говорить о себе в Риме. Достиг ли он поставленной цели?
Достиг ли он путем этих школьных упражнений репутации, соот-
ветствовавшей его таланту? Сомнительно. Правда, Марциал назы-
вает его где-то «красноречивым Ювеналом», но, может быть, это
• XIV, 322.
•* III, 164.
ГЛАВА
VI
255
ОППОЗИЦИЯ ПРИ ЦЕЗАРЯХ
лишь один из тех дружеских комплиментов, которым нельзя прида-
вать большого значения. Несомненно одно: имя его не упоминается
ни разу в переписке Плиния, которая освещает все литературное
движение эпохи * *. Позднее, бросив свою первоначальную профес-
сию, Ювенал вспоминал о ней не иначе, как с горечью. «И я то-
же, — говорит он, — протянул некогда руку к школьной линейке;
не хуже других я старался убедить Суллу вернуться к частной
жизни и отсыпаться, ни о чем не думая» **. Разве он стал бы так
насмехаться над временем, которое могло вызывать у него воспоми-
нания о первых успехах? Известно также, что Ювенал вообще пло-
хо относился к подвизавшимся с ним на том же поприще, но только
с большим успехом. Он не упускает случая посмеяться над Квинти-
лианом, мимоходом он задевает Исея, греческого декламатора, ко-
торый прогремел на весь Рим и которому Плиний посвятил одно
из своих писем. Это явное раздражение, эти язвительные слова,
которые беспрестанно вырываются у Ювенала по адресу деклама-
ции и декламаторов, по-видимому, свидетельствуют о несбывшихся
надеждах. Он начал жизнь неудачей и, естественно, озлобился про-
тив общества, которое не сумело оценить его по достоинству.
А между тем это общество тонко отличало выдающихся людей.
Ораторы, приобретшие известность в судебной или школьной
практике, всюду отлично принимались. Исей, о котором мы только
что упоминали, стоял на короткой ноге с самыми знатными вель-
можами, а из писем Плиния мы знаем, что простые философы не-
редко женились на женщинах очень высокого происхождения ***.
Ювеналу счастье не улыбнулось; нет никаких указаний на то, что-
бы ему удалось сблизиться с важными особами; по всей вероятно-
сти, он никогда не проникал дальше их передней. Нужно видеть,
как он завидует судьбе Вергилия, мелкого землевладельца из Ман-
* Моммзен доказал, что первая книга писем Плиния опубликована в 97 году,
до вступления на престол Траяна. По всей вероятности, Ювенал не написал еще
своих сатир, но ничто не мешало Плинию упомянуть его имя, если бы он просла-
вился своим красноречием. См. статью Моммзена Жизнь Плиния Младшего, пере-
веденную и опубликованную Морелем в Bibliotheque de ГEcole des hautes etudes.
" I, 15.
Epist., Ill, 11, 5.
ГАСТОН БУАССЬЕ
Том 2
256
ОППОЗИЦИОННЫЕ ПИСАТЕЛИ
туи, или Горация, сына раба, которые оба добились покровитель-
ства императора и стали чуть ли не интимными друзьями первого
министра! Ни в коем случае не следует принимать на веру, осно-
вываясь на репутации Ювенала, будто бы он пренебрегал этими
милостями; нельзя представлять его себе одним из тех недоволь-
ных гордецов, которые высокомерно уединяются и которых знат-
ные люди не беспокоят в их добровольном одиночестве, так как не
замечают у них желания гнуть спину. Одна пикантная нескром-
ность друга его, Марциала, разрушает подобные иллюзии. Всем
известен, конечно, странный обычай «милостыни» (sportula), ко-
торым кормилась значительная часть римского населения 25. Каж-
дый день, ранним утром бедные клиенты знатных домов выходили
из своих отдаленных кварталов, становились у дверей богатых лю-
дей и здесь ожидали их пробуждения. Каждый старался явиться
первым, чтобы показать свое усердие в исполнении обязанностей.
Они выстраивались в ряд вдоль стены, зимой коченели от холода,
летом задыхались от жары под тяжестью тоги, защищая свои места
от собак и прислуги, пока, наконец, двери раскрывались и всех их
поочереди пропускали в атриум. Проходя, они отвешивали поклон
хозяину дома, который отвечал им небрежным кивком, а затем
после тщательной проверки они получали от казначея по 10 сестер-
циев (2 франка), представлявших средство их пропитания. Немно-
гим известно, однако, что и Ювенал был одним из таких утренних
клиентов, осаждавших дома богачей. Сохранилось прелестное сти-
хотворение Марциала, в котором он, вернувшись, наконец, в свою
дорогую Испанию, описывает другу покой и счастье, которыми он
наслаждается, и восхваляет тот продолжительный сон, которым он
старается вознаградить себя теперь за тридцатилетнее недосыпа-
ние. «В эту самую минуту, ты, мой дорогой Ювенал, может быть,
бродишь без устали по шумной Субурре или по холму Дианы. В
тяжелой тоге, обливаясь потом, ты являешься к знатным господам
и изнемогаешь, взбираясь на склоны Большого и Малого Целиева
холма» *26. Ювеналу не приходилось, разумеется, протягивать ру-
ку за подаянием, как это делали другие. Его средства позволяли
* Epigr., XII, 18.
ГЛАВА
VI
257
ОППОЗИЦИЯ ПРИ ЦЕЗАРЯХ
ему обходиться без милостыни в 10 сестерциев, но он стремился,
вероятно, найти себе влиятельных покровителей; может быть, ему
хотелось каким-нибудь путем втереться в тот пышный свет, куда
он не мог иначе пробраться. Это желание и заставляло сатирика
мириться со скукой утренних визитов. Итак, Ювенал на самом
себе испытал все те унижения, которые он так часто описывает. Он
поднимался среди ночи, наскоро одевался, боясь, как бы не пре-
дупредили его другие, более усердные клиенты, полуодетый
отправлялся в путь, «бегом взбирался по ледяному скату Эсквили-
на 27, в то время как град хлестал ему в лицо и с его жалкого плаща
текли потоки весеннего ливня» *. Он выслушивал дерзости нахаль-
ных рабов, которыми полны были богатые дома, затем униженно
представал пред богачом, у которого голова еще не отрезвилась от
вчерашних удовольствий и который ограничивался тем, что устав-
лял на него свой надменный взгляд, не удостаивая даже шевель-
нуть губами.
Ut te respiciat clauso Veiento labello
("Чтоб на тебя Вейентон взглянул,
и рта не раскрывши)! **
В такие минуты, больной и раздраженный, проклиная Рим с
его дрязгами, Ювенал решал избавиться от унизительных обязан-
ностей и уезжал поправиться, как он говорил, в свой милый Ак-
вин. Маленький городок всячески старался получше принять его и
удержать у себя; безвестный декламатор в Риме становился здесь
важной особой, которой гордились его земляки. Из одной надписи
мы узнаем, что Ювеналу поручили высшую городскую должность
и что он согласился даже быть жрецом культа Веспасиана, что
немножко странно для такого скептика, каким был он***. Таким
образом, Ювенал мог жить у себя на родине в довольстве и почете,
но едва ли он мог там долго оставаться. В своей знаменитой сатире,
где он так живо описывает темные стороны столичной жизни, он
забыл упомянуть самое крупное из этих неудобств: кто однажды
* VII, 76.
** III, 185.
*** Mommsen, Insc. regni Neap., 4312.
ГАСТОН БУАССЬЕ
Том 2
258
ОППОЗИЦИОННЫЕ ПИСАТЕЛИ
познакомился с ними, тот уже не может обойтись без них; даже
если жизнь в большом городе не удовлетворяет, она привязывает
к себе, внушая отвращение ко всему другому. Столичный шум и
дрязги, лихорадочное движение, беспорядочная толкотня, сумато-
ха, заботы, неприятности, на что так горько жалуются люди, при-
нужденные все это выносить, на самом деле представляют своеоб-
разную и неотразимую прелесть, которая властно притягивает к
себе. Как бы горько ни приходилось иногда в большом городе, как
бы твердо ни решался человек из него уехать, в конце концов его
тянет туда опять, ему там хочется и жить, и умереть! Вот почему
и нашему ненавистнику Рима, мечтавшему о счастливой старости
где-нибудь в глуши, «с любимым заступом в руке, усердно возде-
лывая свой маленький клочок земли» *, очень скоро надоедала ти-
шина Аквина, и он спешил вернуться как раз в этот ненавистный
город, чтобы снова подвергаться здесь всем унижениям, ожидав-
шим бедняка у барского порога.
Итак, у римской аристократии Ювенал не встретил радушного
приема; он не занял среди нее того положения, какое занимал
при дворе Августа Гораций, с которым важные особы обращались
по-дружески, запросто приходили обедать в дни семейных празд-
неств, спрашивали его мнения по вопросам литературным и эти-
ческим и считали себя польщенными, если поэт посвящал им оду
или послание. Никаких следов подобной близости мы не найдем
в сатирах Ювенала, и в этом нет ничего удивительного. Чем боль-
ше падала политическая мощь римской знати, тем более она стала
чваниться теми мелкими отличиями, которые делали ее невыно-
симой. Мстя за унижения, которыми ее осыпали цезари, она в
свою очередь вымещала эти оскорбления на бедных людях; в сущ-
ности у неё оставалось только одно право — надменно обращаться
с низшими, и этим правом она злоупотребляла. Ничто не может
быть обиднее подобной надменности, особенно когда она исходит
от людей, которые не имеют в действительности никаких пре-
имуществ во власти перед оскорбляемыми. Когда высокомерие
опирается на действительную силу, оно кажется более уместным
* III, 228.
ГЛАВА
VI
259
ОППОЗИЦИЯ ПРИ ЦЕЗАРЯХ
и его легче переносить; никто не может, однако, примириться с
дерзостью аристократии, чванство которой равно ее бессилию.
Ювенал с большим раздражением говорит о римской знати. Его
восьмая сатира на первый взгляд кажется простым рассуждением
на моральную тему в духе Сенеки, но уже скоро чувствуется,
что в сердце автора проснулись старые обиды и вместо фило-
софских отвлеченностей звучит страстная и глубоко личная нота.
Этот моралист — не мыслитель, который на досуге бесстрастно
размышляет об общественных положениях, но человек, который
вынес на самом себе социальное неравенство и не может этого
забыть. Он на себе испытал надменность Латерана, возницы знат-
ного рода, который живет в своих конюшнях, «приносит охапку
сена и насыпает ячмень своим лошадям» *; он напоминает об этих
Лентулах и Гракхах, ставших шутами и гладиаторами; он слышал,
как молодой фат, гордившийся своими фамильными портретами,
обращается к беднякам: «Вы, жалкая голь, подонки нашей черни,
никто из вас не знает, из какой страны вышел его отец. А я —
я происхожу от Кекропса» 28. — «На здоровье, — отвечает ему са-
тирик, — величайся сколько влезет своим высоким происхожде-
нием! И все же только среди этой самой черни ты чаще всего
найдешь римлянина, который своей речью защитит на суде бла-
городного невежду; из этрй презренной толпы выходит юрист,
который умеет распутать загадки закона; из нее же набираются
наши молодые храбрые солдаты, отправляющиеся на берега Ев-
фрата или к батавам, чтобы там, подобно орлам, зорко смотреть
за покоренными народами. А ты — ты... потомок Кекропса и боль-
ше ничего. Ты напоминаешь мне Гермеса на подставке29; един-
ственное твое преимущество, что Гермес мраморный, а ты — ты
живой болван» **. Сколько затаенной злобы вскрывают эти слова,
и как чувствуется в них горечь, вызванная в поэте пренебрежением
к нему великосветского общества, куда его талант должен был
открыть ему доступ и где тем не менее перед ним захлопнули
дверь.
* VIII, 154.
** VIII, 44.
ГАСТОН БУАССЬЕ
Том 2
260
ОППОЗИЦИОННЫЕ ПИСАТЕЛИ
Отвергнутый хорошим обществом, Ювенал примкнул к дур-
ному. Он сам знакомит нас с некоторыми из тех лиц, у которых
он бывал: компания действительно очень странная для того, кто
главную свою задачу видел в проповеди добродетели. Не будем
говорить здесь о Марциале, хотя и он далеко не образец нравст-
венности, но дружба с ним одним еще ничего бы не говорила про-
тив Ювенала. Марциал был так остроумен, его разговор был так
увлекателен, в нем было так много огня и изящества, что ради
обаяния его таланта можно было легко простить ему его легко-
мысленное поведение и шаткость нравственных принципов. Мы
говорим здесь главным образом о тех, к которым Ювенал об-
ращается в своих сатирах; это вовсе не вымышленные лица и
Ювенал относится к ним, как к приятелям, с которыми постоянно
проводит время. Самый порядочный из них — это Умбриций,
нищий поэт, который, чтобы не умереть с голоду в Риме, пере-
брался в Кумы и всю движимость свою уложил в маленькую руч-
ную тележку*. Но что сказать об остальных друзьях Ювенала!
Один — искатель любовных приключений, известный развратник
(moechorum notissimus), которому не раз приходилось прятаться
в сундуке при неожиданном возвращении мужа **; другой — бес-
стыдный парасит, который за даровой обед готов терпеть всевоз-
можные оскорбления, который сносит ругань лакеев, насмешки
вольноотпущенников, грубость хозяина, лишь бы раздобыть лако-
мый кусок и отобедать получше, чем у себя на чердаке ***. Третий,
наконец, торгует самим собой и нисколько не стыдится своего по-
зорного ремесла****. Вот к каким людям обращается Ювенал со
своими моральными наставлениями и вот кого он, не стесняясь,
величает своими друзьями. Он даже не считает нужным скрывать
своих отношений с этими людьми, до такой степени эти отношения
кажутся ему естественными. Профессор Низар заметил, что в каж-
дом маленьком стихотворении Марциала, посвященном Ювеналу,
* Ш.
** VI, 43.
•** V.
***• IX.
ГЛАВА
VI
261
ОППОЗИЦИЯ ПРИ ЦЕЗАРЯХ
заключается какая-нибудь непристойность; очевидно, таков был
обычный тон беседы в этой компании и, по всей вероятности, от-
туда вынес Ювенал привычку к грубым шуткам и бесстыдным на-
мекам. Приглашая как-то на обед одного из лучших своих друзей,
он просит забыть его все домашние дрязги: «Забудь, — говорит
он ему, — об огорчении, которое доставляет тебе жена, когда она
вечерком возвращается домой с растрепанной прической, с разго-
ревшимся лицом, с красными ушами и в подозрительно измятом
платье» *. Странное остроумие! Надо сознаться, что едва ли отли-
чалось воспитанностью и интеллигентностью то общество, где воз-
можны были подобные шутки над другом без опасения его рас-
сердить.
И тем не менее в этом-то и заключается наиболее любопытная
особенность сатиры Ювенала: она вводит нас в такой круг обще-
ства, куда иначе мы не могли бы проникнуть. Это сатира мелкого
люда. Она знакомит нас с голодающими поэтами, профессорами
без слушателей, адвокатами без практики, промотавшимися купца-
ми — словом, со всеми теми, которые терпят нужду и живут слу-
чайностями, которые утром стоят у дверей богачей, а ночью иной
раз засыпают в кабачке сирофиникийца30, «рядом с матросами,
ворами, беглыми рабами, гробовщиками и нищенствующими жре-
цами Кибелы» **. Ювенал говорит за них: он взял на себя роль их
ходатая и защитника, он знает все их нужды и умеет их сильно и
правдиво описывать. Он постоянно вращается в кругу этих поэтов,
которые «пишут возвышенные стихи в жалкой лачуге» ***, риторов
и учителей грамматики, у которых оспаривают их ничтожное жа-
лованье, адвокатов, которые ждут успешного окончания дела, что-
бы иметь возможность пообедать, и которые «ревут, как кузнечные
мехи, в то время как с их уст струится ложь» ****. Он сам жил
среди этих бедных клиентов, которые утром заявляются к своим
патронам «в засаленной и драной тунике, в грязной тоге, в худой
• XI, 186.
** VIII, 174.
*** VII, 28.
*** VII, 110.
ГАСТОН БУАССЬЕ
Том 2
262
ОППОЗИЦИОННЫЕ ПИСАТЕЛИ
или грубо заплатанной обуви» *; он слышал, как они отвечали на
упрек в том, что они побираются подаянием богачей: «А что же нам
делать? Когда придет декабрь, что мы ответим своим голым пле-
чам, которые требуют одежды, или своим ногам, взывающим об
обуви? Разве мы можем им сказать: потерпите, пока не вернутся
стрекозы?» ** Повторяю, в этом и заключается главная оригиналь-
ность Ювенала. До него никто на латинском языке не решался
замолвить слово за этот обездоленный люд; если бы не он, жалобы
этих несчастных не дошли бы до нас. Историки обычно сокруша-
ются только о несчастиях выдающихся лиц; нужно быть сенатором
или всадником, чтобы удостоиться их сочувствия. Сострадание
Ювенала спускается гораздо ниже. Когда он описывает обществен-
ные бедствия, он всегда становится на точку зрения бедняков. Он
проникается всеми их предрассудками и передает их жалобы, он
на все смотрит их глазами и обрушивается в особенности на то зло,
от которого они страдают. В своей первой сатире, где с такой охо-
той он развертывает перед нами картину пороков своего времени,
Ювенал нападает на богатых не столько за то, что они растрачива-
ют свое состояние, сколько за то, что они растрачивают его только
на самих себя. Развратные, скупые, одинокие, они не хотят звать
компаньонов, чтобы те помогли им скорее разориться. «Так, стало
быть, — восклицает Ювенал, — не будет уже больше параситов,
nullus jam parasitus erit!» ***. Это восклицание словно исходит
прямо из сердца всех этих Неволов, Умбрициев, Требиев. Конеч-
но, нравственность не пострадает от того, что уничтожится это по-
стыдное ремесло; но что же будет с теми, которые этим ремеслом
кормились? Ювенал вошел в их положение и говорит от их имени.
Одно из весьма любопытных мест, в котором наиболее сильно
отразилось влияние его кружка, это именно то, где Ювенал так
яростно нападает на греков. С первого взгляда может показаться,
что здесь проявился самый горячий патриотизм. «Граждане, — го-
ворит он торжественным тоном, — я не в состоянии перенести,
* III, 148.
•* IX, 66.
'•* I, 139.
ГЛАВА
VI
263
ОППОЗИЦИЯ ПРИ ЦЕЗАРЯХ
чтобы Рим стал греческим городом» *. Так и кажется, что это слова
цензора Катона. И сколько критиков попалось на эту удочку! Они
приняли всерьез пафос Ювенала и вообразили себе его одним из
последних защитников национальной самобытности римлян. Это
величайшее заблуждение: подкладка раздражения Ювенала вовсе
не так возвышенна, как полагают; его гнев основывается просто на
соперничестве параситов. Старый римский клиент, привыкший
жить щедротами богачей, не может переварить одной мысли, что
его место займет иностранец. «Итак, он будет подписываться рань-
ше меня, займет за столом почетное место, этот пронырливый без-
дельник, занесенный к нам ветром вместе с фигами и черносливом!
Ни во что, стало быть, не ставится теперь, что человек с детства
дышал воздухом Авентинского холма и питался плодами сабин-
ской земли!»**31 Не правда ли, странный взрыв национальной
гордости? Можно подумать, что право льстить патрону и жить на
его счет является такою же привилегией, приобретаемой проис-
хождением или местом жительства, как право вотировать законы
и избирать консулов. В сущности, его возмущают вовсе не приемы,
которыми пользуются греки; он сам не прочь был бы их перенять,
если бы сумел. «Я мог бы льстить не хуже их, — говорит он, — но
они умеют вселять к ним веру» ***. Как теперь состязаться в угод-
ливости и раболепии с этцм ловким и пронырливым народом?
«Грек родится актером: если вы смеетесь, он будет смеяться еще
сильнее. Если патрон прослезится, он уже рыдает навзрыд, хотя и
не станет от этого печальнее. Если зимой вы скажете, что озябли,
он немедленно укутывается в меховой плащ. Если же вы говорите,
что вам жарко, у него с лица пот льет уже градом» ****. Римлянину
до такого искусства не дойти. Сколько бы он ни трудился, он все-
таки останется неповоротливым и неуклюжим: таков уж его при-
родный недостаток. В его разговорах мало остроумия; он ест слиш-
ком жадно; сколько бы он ни унижался, ему не избавиться от
* ш, 60.
** III, 81.
*** III, 92.
**** III, 100.
ГАСТОН БУАССЬЕ
Том 2
264
ОППОЗИЦИОННЫЕ ПИСАТЕЛИ
грубости и бесцеремонности, которые шокируют; он не сумеет вне-
сти в свою унизительную службу ни изящества, ни изобретатель-
ности. Поэтому, раз патрон отведал греческого мастерства, испро-
бовал, как тонко грек льстит его прихотям и как ловко
потворствует его вкусам, то ему уже трудно довольствоваться тя-
желовесным римским клиентом. «Борьба неравна между нами, —
с грустью замечает Ювенал, — у них слишком много преиму-
ществ» *. И хоть бы они позволяли бедному клиенту примоститься
на кончике стола и время от времени забавлять присутствующих
острым словцом, с «крепким запахом родной почвы», но нет, они
хотят завладеть целиком всем домом. «Римлянину нет более места
там, где царит какой-нибудь Протоген, Дифил или Гермарх. Они
терпеть не могут делиться, желая всецело завладеть патроном. До-
статочно одного их слова, и вся моя прежняя служба будет счи-
таться ни во что и придется убираться» **. И вот бедняга, выжитый
из барского дома, печально бредет к своему скудному столу, обли-
зываясь при воспоминании о вкусных блюдах, которых он лишил-
ся***. Таковы истинные причины раздражения против греков, и
Ювенал, который часто слышал, как римские клиенты охали по-
сле своего голодного обеда, правдиво передал нам их настроение.
Объединить все эти подробности было далеко не лишним. Они
осветили нам общественное положение Ювенала, а зная это поло-
жение, гораздо легче будет понять смысл его произведений. Из
всего сказанного мы заключаем, что, прежде чем стать знаменитым
поэтом, Ювенал считался одним из тех посредственных болтунов,
«которые потрясали своим красноречием мраморные залы Фрон-
тона» 32; далее мы узнаем, что он не был принят в большом свете,
как ни стремился, по-видимому, туда проникнуть; что он дружил
с весьма подозрительной компанией и проводил время с гуляками
и параситами, хотя и стоял гораздо выше их по своему состоянию
* III, 104.
** III, 118.
*** Так именно описывает в одной ателлане Помпоний горе парасита, которого
не пригласили на обед: «Si eum nemo vocat, revortit maestus ad maenam miser»
(Ribbeck, Fragm. comic., Pompon., 81)33.
ГЛАВА
VI
265
ОППОЗИЦИЯ ПРИ ЦЕЗАРЯХ
и по свойственной ему порядочности; одним словом, выражаясь
современным языком, это был неудачник и человек неудовлетво-
ренный. Эти данные, нужно сознаться, не могли сделать из него
уравновешенного поэта и беспристрастного сатирика.
IV
Почему Ювенал взялся за сатиру. — Следствия
переворота, низвергшего Домициана. — Неопределенность
политических убеждений Ювенала. — Резкие отзывы о прошлом. —
Его нападки на современников. — Нерасположение к среднему
классу и народу. — Он домогается императорских
щедрот для писателей.
Ювенал ни разу как следует не объяснил, почему он бросил
прозу и как ему пришла мысль взяться за стихи. Он туманно при-
писывает это неожиданное открытие своего призвания тому негодо-
ванию, которое вызвало в нем зрелище пороков и смешных сторон
современного общества. «Когда я вижу, как богатство наших пат-
рициев меркнет перед миллионами этого проходимца, который ког-
да-то во дни моей юности скрипел своей бритвой по моей бороде;
когда какой-нибудь египетский оборванец гордо несет на своих
плечах тирский пурпур34, — трудно не писать сатир... Нет сил
изобразить то бешенство, «которое во мне закипает и сушит меня,
когда я вижу, как какой-нибудь негодяй, обобравший своего пи-
томца, загромождает улицу толпой своих клиентов... Можно ли
при виде такого зрелища не остановиться тут же на перекрестке,
чтобы взять в руки свои таблички и внести в них все чудовищные
безобразия?» * Несомненно, раздражение Ювенала вполне закон-
но, но почему же оно явилось у него так поздно? Ему было около
сорока лет, когда он собрался написать свои первые сатиры. Нет ни
одной, — по крайней мере, в той форме, как они дошли до нас, —
которая бы восходила раньше времени Траяна. Неужели же при
Домициане не было развратников и воров, или тогда Ювенал еще
не надумал возмущаться ими? Надо предположить какие-нибудь
особые обстоятельства, задевшие его за живое и пробудившие его
* I, 55.
ГАСТОН БУАССЬЕ
Том 2
266
ОППОЗИЦИОННЫЕ ПИСАТЕЛИ
талант; иначе мы не поймем, почему он вдруг разгорячился в таком
возрасте, когда обыкновенно все сильные страсти улегаются, и по-
чему к сорока годам, когда умственные привычки людей оказыва-
ются сложившимися, он неожиданно переменил прозу на стихи.
Таким исключительным событием, несомненно, был тот вне-
запный переворот, который освободил империю от Домициана.
Редкие государи внушали такую ненависть, как Домициан, хотя на
первый взгляд он и не кажется хуже других; но для объяснения
этой усиленной ненависти нужно припомнить, что от Тиберия до
Нерона Рим, так сказать, не мог передохнуть; тирания длилась
беспрерывно, она даже перестала поражать и с нею все свыклись.
Воцарение Веспасиана изменило это настроение. Всем казалось,
что тяжкие времена империи навсегда прошли, на будущее смотре-
ли с надеждой. Снова начали привыкать к благосостоянию, к безо-
пасности, ко всем тем жизненным удобствам, которыми пользуют-
ся так естественно, что кажется уже невозможным лишиться их.
При Веспасиане и Тите никто и не думал, что времена Тиберия или
Нерона могут опять вернуться, а между тем в лице Домициана
соединились оба эти тирана; он как будто нарочно взял их за об-
разец и поставил себе целью им подражать. Такая тирания явилась
тем более невыносимой, чем она была неожиданнее. Домициана
ненавидели и за совершенные им злодейства и за разбитые надеж-
ды. Этою бешеною злобою только и можно объяснить тот безум-
ный восторг, который охватил всех при известии о его смерти;
можно судить об этом по письмам Плиния: «Везде, — говорит
он, — стоял смешанный гул восклицаний» *. Все те, у которых по-
гибли друзья или родственники, старались за них отомстить. До-
носчики трепетали; по вечерам они принимались разыскивать раз-
драженных ими людей и униженно заискивали перед ними, чтобы
их задобрить; но не так-то легко было добиться прощения. Моло-
дежь, вступившая в общественную жизнь по смерти Веспасиана,
верившая в свои силы и возлагавшая надежды на будущее, была в
течение целых пятнадцати лет деспотизма обречена на безмолвие и
бездеятельность; теперь она радовалась, что у ней развязаны, на-
* Epist., IX, 13: «incondite turbidoque clamore».
ГЛАВА
VI
267
ОППОЗИЦИЯ ПРИ ЦЕЗАРЯХ
конец, язык и руки, и готова была метать громы и молнии против
главных виновников прошлого. При таком пробуждении свободы,
история и ораторское искусство тоже оживились. Фанний писал
похвальное слово жертвам Нерона*, Капитон собирал своих дру-
зей и читал им биографии знаменитых людей, погубленных Доми-
цианом**35. Совершенно естественно, что и поэзия испытала на
себе действие этого всеобщего подъема. В своих первых сатирах
Ювенал говорит о смерти Домициана, как о недавнем событии: они
были написаны сразу же после переворота, избавившего Рим от
тирании, — в самые первые минуты общего возбуждения и толков,
которыми вознаграждали себя за пятнадцать лет молчания. Таким
образом, можно предположить, что ненависть к Домициану вну-
шила Ювеналу первые его стихотворения. Вероятно, у него были
и свои личные причины ненавидеть Домициана: многие думают,
что при Домициане и по его приказу Ювенал был сослан ***. По-
нятно, что всеобщее оживление, в связи с личною обидой, могло
привести в особенно возбужденное настроение эту страстную нату-
ру, так что самая пламенная прозаическая речь казалась уже слиш-
ком слабой для выражения кипевшего в душе негодования. В то же
самое время и под теми же впечатлениями Тацит выступал впервые
как историк, со своею биографией Агриколы. Судьба этих двух
великих писателей очень сходна: оба большую часть жизни прове-
ли в занятиях, не создавших им славы, оба были выведены на свой
настоящий путь одним и тем же политическим переворотом, оба в
одинаковом почти возрасте перешли к тому роду литературных
занятий, в котором они сразу проявили необыкновенное мастерст-
во и которое должно было их прославить.
Сатира Ювенала, возникшая из политического переворота, ес-
тественно, должна была носить политический характер. Действи-
* Plin., Epist., V, 5.
•• Plin., Epist., VIII, 12.
*** Так думает Фр. Германн (Hermann), который и выразил с большой убеди-
тельностью свое мнение в предисловии к своему изданию Ювенала в коллекции
Тейбнера. Много вероятнее, однако, что Ювенал был сослан лишь в конце своей
жизни, при императоре Адриане. См. предисловие Вейднера (Weidner, Juvenalis
sat., Leipzig, 1873).
ГАСТОН БУАССЬЕ
Том 2
268
ОППОЗИЦИОННЫЕ ПИСАТЕЛИ
тельно, она много трактует о событиях современной или недавней
жизни и свободно высказывает свое мнение о людях и событиях.
А между тем, если спросить себя, прочитавши Ювенала, к какой
партии он принадлежит и какой форме правления он отдает пред-
почтение, то ответ окажется довольно затруднителен. Очень легко
сказать, конечно, подобно Виктору Гюго, что в Ювенале жил «ста-
рый свободный дух отошедшей в вечность республики» (la vieille
ате libre des republiques mortes), но если попробовать это дока-
зать, то здесь-то и начнутся затруднения. Нет ни одной строчки
у Ювенала, из которой можно было бы с уверенностью заключить,
что он был республиканец. Чтобы иметь право утверждать это,
прибегают к самым натянутым соображениям. В одном месте, на-
пример, Ювенал жалуется, что патрон угощает своих гостей про-
кисшим и прогорклым вином, между тем как себе наливает пре-
красные вина из Альбы и Сетии, «те вина, которые пили
увенчанные цветами Гельвидий и Тразея на празднике в честь
обоих Брутов» * 36. — «Какие чудные стихи, — восклицает по это-
му поводу Лемэр, — и как ясно сквозит в них его любовь к свободе
и ненависть к тирании!» **. — «Да, это был римлянин старого за-
кала», — прибавляет при этом Видаль *** ****. В действительности, это
был просто-напросто насмешник, который не прочь был мимохо-
дом намекнуть, что и суровые республиканцы не отказывались
от хорошего вина; и, по правде, нужно очень много снисходи-
тельности, чтобы в подобной выходке видеть авторское profession
de foi”*\
Мы не придаем также большого значения и тем восхвалениям
прошлого, которые часто встречаются у Ювенала. Это было в обы-
чае того времени: у всех моралистов постоянно на языке сожале-
* V, 36.
** Lemaire, Juven. sat., I, стр. 306: «dulcissimi versus, qui summum libertatis
desiderium odiumque tyrannidis spirant!»
*** В его книге Juvenal et ses satires.
**** Необходимо помнить, что при дворе Траяна не считалось преступлением
чтить память героев республики. Плиний рассказывает, что Титиний Капитон от-
крыто держал у себя изображения Брута, Кассия и Катона, сочиняя в честь их
стихи (Epist., I, 17).
ГЛАВА
VI
269
ОППОЗИЦИЯ ПРИ ЦЕЗАРЯХ
ния о прошлом; даже сами императоры в своих указах цитировали
трогательные примеры Фабрициев и Цинциннатов, когда хотели
упрекнуть своих подданных в недостатке добродетели37. В таком
же смысле и Ювенал говорит о старой республике; он охотно вспо-
минает о тогдашних доблестях, восхищается чистотой нравов, про-
стотой обстановки и умеренностью в пище. Роскоши своего време-
ни, всем утонченностям комфорта и изящества он очень рад
противопоставить картину старинной семьи: полуодетых детей, ко-
торые копаются в пыли, усталого от дневных трудов мужа, кото-
рый набивает себе рот желудями где-нибудь в уголке, и около него
жену — такую же дикарку, как и он, — кормящую грудью своих
малюток. «О, Цинтия или Лесбия, как мало похожи вы на эту
древнюю матрону, — вы, которые затуманиваете блеск своих глаз
ради того, чтобы оплакать воробья» * 38. Ясно, что Ювенал смотрит
на прошлое скорее как моралист, чем как политик, и он сожалеет,
по-видимому, больше об античных добродетелях, чем о прежнем
государственном строе. О республиканском правлении он говорит
только один раз и с удивительным легкомыслием: «С тех пор, —
пишет он, — как мы не торгуем больше своими голосами», что зна-
чит: «с тех пор, как мы перестали быть свободными и выбирать
своих магистратов» **. Надо признаться, что эта насмешливая фра-
за вовсе не свидетельствует об особенно глубоком сожалении по
республике.
Правда, если симпатии Ювенала не представляются достаточ-
но ясными, зато он совсем не скрывает своих антипатий. Известно,
как резко он отзывается о государях, управлявших Римом после
Августа. Нельзя ли в этом видеть надежный показатель его по-
литических мнений, и не в праве ли мы отсюда заключить, что
человек, так отрицательно относящийся к императорам, есть реши-
тельный враг империи? На первый взгляд такой вывод может по-
казаться вполне естественным. Государи одной и той же страны,
управлявшие во имя одного и того же принципа, кажется, должны
были представлять известную связь между собою, и нападать на
VI, 7.
X, 77.
ГАСТОН БУАССЬЕ
Том 2
270
ОППОЗИЦИОННЫЕ ПИСАТЕЛИ
предшественников значило бы косвенно порицать их правление во-
обще. По крайней мере, Наполеон так понимал солидарность меж-
ду государями: он принимал на свой счет похвалы, которые выска-
зывались о Карле Великом, и оскорблялся, если позволяли себе
дурно отзываться о Людовике XVI 39. Но цезари не были так ще-
петильны. Каждый из них был врагом своего предшественника и
часто разделывался с ним силой, чтобы поскорее занять его место.
Понятно, что у такого государя не было никакого интереса обере-
гать память предшественников, и нападениями на них скорее мож-
но было даже оказать ему услугу и доставить удовольствие. Со
времени Августа, не имевшего ничего против того, что придворный
льстец Овидий поставил его гораздо выше Юлия Цезаря *, у импе-
раторов вошло в обычай унижать других, чтобы самим возвысить-
ся на их счет. Иногда даже они сами брали на себя эту задачу, и
недавно в Тренто найден эдикт императора Клавдия, в котором он
очень непочтительно выражается о своем дяде Тиберии и племян-
нике Калигуле **. Этот пример показывает, что память цезарей не
считалась священной и что можно было порицать умершего импе-
ратора, не навлекая на себя неудовольствие живущего. Таким об-
разом, суровые отзывы Ювенала о прошлом вовсе не могли счи-
таться ни преступлением, ни даже простою неосторожностью: то
же самое могли позволить себе многие такие люди, которых нико-
им образом нельзя было заподозрить в республиканстве. Ювенал
осмелился задеть родоначальника императорской династии; но еще
раньше Сенека выражался о нем не менее резко: так, например, в
одном произведении, посвященном Нерону, он сказал, что мило-
сердие Августа есть не что иное, как утомленная жестокость***.
Ювенал не преминул посмеяться над обоготворением Клавдия: он
острил по поводу того средства, с помощью которого Агриппина
«спровадила его на тот свет», накормивши отличным кушаньем из
* Metam., XV, 745.
** См. Hermes, IV, стр. 99. Нерон точно также не отличался почтением к
своим предшественникам. Тацит говорит, что при назначении заведующих государ-
ственными доходами он порицал императоров, своих предшественников, сит
insectatione priorum principum (Ann., XV, 18).
*** De clem., 1,11.
ГЛАВА
VI
271
ОППОЗИЦИЯ ПРИ ЦЕЗАРЯХ
грибов, «после которого он уже больше не кушал ничего» * **. Но кто
же мог без смеха говорить об этом потешном божестве? Сенека
выражается еще менее почтительно в своей остроумной сатире, на-
писанной тотчас после смерти Клавдия, как раз в тот момент, ког-
да декрет сената возводил Клавдия в божеский ранг. Весьма веро-
ятно, что это прелестное произведение встретило хороший прием
на Палатине и что Агриппина и Нерон много смеялись при чтении
его40. Я не говорю уже об отношении Ювенала к Домициану: при
всей той беспощадности, с которой он отзывался о Домициане, ему
все-таки далеко в этом отношении до Плиния, а между тем «Пане-
гирик» последнего был официальною речью, и если Плиний, про-
износя ее в присутствии Траяна, не находил нужным сдерживать-
ся, то значит этим резкостям не придавали значения и не ставили
их в вину; очевидно высказывая об императорах после их смерти
то, что все думали при жизни, никто не рисковал прослыть врагом
существующего порядка.
Но не зашел ли Ювенал гораздо дальше? Можно ли сказать
про него, что он строг только к прошлому и что царствующий
император не подвергается от него тем ударам, которые он наносит
покойникам? Когда Ювенал нападает на римское общество, то ка-
кое именно общество он разумеет? ". Карает ли он современное
ему общество или идет вглубь, пуская свои стрелы в общество
времен Нерона и Домициана? Ответить на это затруднительно.
Ювенал этот пункт оставил в тумане и, по-видимому, намеренно.
Он предвидел, конечно, что сатиры его поднимут шумные толки
и боялся последствий; поэтому среди своих смелых речей он при-
нимал предосторожности и приготовлял себе на всякий случай ла-
зейку. Если бы современники его рассердились, что он их так по-
зорит, и, в особенности, если бы император, которого обыкновенно
делают ответственным за все пороки его времени, нашел, что кра-
ски слишком сгущены, то Ювенал мог бы им ответить, что все
это относится к другому времени и к обществу, уже не существу-
* VI, 622.
** См. суждения Боргези (Borghesi) в его Annotazioni a Giovenali (Сочине-
ния, т. V) Здесь он пытается установить точно время, когда жили те лица, о кото-
рых говорил Ювенал, и даты событий, на которые он намекает.
ГАСТОН БУАССЬЕ
Том 2
272
ОППОЗИЦИОННЫЕ ПИСАТЕЛИ
ющему. В своей первой сатире, которая была, очевидно, написана
в качестве предисловия к собранию его сочинений, он хочет уве-
рить нас, что упреки его относятся не к какому-нибудь определен-
ному времени, но вообще ко всему человечеству. «Все, что про-
исходит в мире с тех пор, как Девкалион бросал камни через
голову41, все страсти, которые волнуют людей: надежда, страх,
гнев, сладострастие, радость и тревога, — вот тот материал, из ко-
торого составилась моя маленькая книжка» * *•. Итак, мы предуп-
реждены, что дело идет о допотопных временах. Однако же Юве-
нал не особенно надеется убедить нас в этом; в конце той же
сатиры он сам признается, что не будет ходить так далеко за сю-
жетами. Теперь уже нет и речи о Девкалионе, автор объявляет
только, что будет нападать на умерших. «Я хочу попробовать, что
можно сказать о тех, чей прах покоится вдоль Фламиниевой или
Латинской дороги» 42. Но Ювенал плохо держал свое слово и не
раз задевал лиц, которые не улеглись еще в свои мраморные гроб-
ницы вдоль римских дорог. Любопытно, однако, на какие хитро-
сти он в таких случаях пускается, чтобы сбить с толку читателя.
В XIII сатире он перечисляет ужасающие злодейства, которые
каждый день совершаются в Риме: убийства, клятвопреступления,
поджоги, святотатства, отравления, отцеубийства. Несомненно,
что речь здесь идет о современном обществе — с таким жаром
можно описывать только события, которые совершаются пред гла-
зами. Но вдруг автор прибавляет: «Все то, что я рассказал, есть
лишь небольшая часть тех преступлений, о которых каждый день
докладывают Галлику» **. А мы знаем, что Галлик был префектом
города Рима при Домициане. Мы воображали, что Ювенал гово-
рит о своем времени, теперь эта маленькая фраза вносит поправку.
Современники Траяна и Адриана не могут жаловаться, вовсе не
о них идет речь: поэт разом перебросил нас за четверть века назад.
В сатире против знати уловка Ювенала еще прозрачнее. В самом
разгаре изложения он вдруг без всякой нужды прерывает свою
речь и заявляет: «Кого же я притягиваю к ответу в данную ми-
* I, 80.
*• XIII, 157.
ГЛАВА
VI
273
ОППОЗИЦИЯ ПРИ ЦЕЗАРЯХ
нуту? Хочу поговорить с тобой, Рубеллий Плавт» 43. Комментато-
ры становятся в тупик при этом неожиданном обращении и, по
своему обыкновению, за неспособностью объяснить пассаж огра-
ничиваются общими восторгами. Мне же этот прием напоминает
фразу простака Кризаля в Ученых женщинах Мольера: «Это я
тебе говорю, сестра»44.
Положение одинаковое: Кризаль, желая блеснуть и в то же
время побаиваясь жены, пытается уверить ее, что он обращается
только к Белизе. Ювенал также вдруг вспоминает, что важные
господа очень влиятельны и что опасно третировать их: вот почему
он и заблагорассудил выбрать себе более удобного и безопасного
собеседника. Так как Плавт умер полувеком раньше, то нечего
было бояться, что он рассердится, поэтому Ювенал и привлекает
его так смело к ответу. На самом деле он обращается, конечно, к
своим современникам и выражает недовольство своим временем.
Его стихи полны намеков на современность и сплошь да рядом в
них говорится о живых личностях *. Бичуемые им пороки он видит
или предполагает в окружающей его среде. Когда он спрашивает
«Можно ли найти век более преступный?», когда он говорит «По-
томство ничего не может прибавить к нашему растлению, бьюсь
об заклад, что наши потомки ничего не придумают нового: испор-
ченность дошла до крайнего предела и может стать только мень-
ше» **, — несомненно, Ювенал бранит именно свой век и считает
безнравственным именно то общество, среди которого живет. Если
он и не высказывает своего мнения о современных ему государях,
то только потому, что не решается на это; но по тону, которым
он осуждает их время и отзывается об их действиях, по намекам
и умолчаниям ясно видно, что он ставит их немногим выше их
предшественников.
Между этими императорами находился и Траян; очевидно, что
даже Траян не смягчил суровости Ювенала, и поэт совершенно
не разделял тех восторженных восклицаний, которыми, по выра-
* Боргези (Сочинения., т. V, стр. 509) указывает на некоторые из этих на-
меков.
** I, 147.
ГАСТОН БУАССЬЕ
Том 2
274
ОППОЗИЦИОННЫЕ ПИСАТЕЛИ
жению Тацита, все приветствовали зарю блаженного века. Само
собою разумеется, что Ювенал воздавал должное достоинствам
этого государя, но с некоторыми оговорками. Он едва ли был со-
гласен с Тацитом, что цезаризм заключил союз со свободой. На
самом деле, сущность императорского режима осталась неприкос-
новенной; власть по-прежнему сосредоточивалась в руках одного
человека, и, если он соглашался уступить сенату или консулам
некоторые полномочия, то на это была его добрая воля и каждую
минуту он мог взять свои уступки обратно. Жизнь продолжала
течь по прежнему руслу, только магистратам позволено было, по
выражению Плиния, отвести несколько ручейков к себе из этого
благодетельного источника (quidam ad nos quoque velut rivi ex
illo benignissimo fonte decurrunt)*. Подобные крохи власти удов-
летворяли Плиния, который вообще довольствовался немногим:
он, например, наивно заявлял, что просит у императора не самой
свободы, а только внешних признаков ее. Трудно осуждать Юве-
нала за то, что он оказался более требовательным. Он имел осно-
вания находить, что даже при Траяне свобода и безопасность граж-
дан не были достаточно обеспечены. Политический порядок
оставался прежний, только император переменился: народное бла-
гополучие продолжало зависеть от личности государя. Таким об-
разом, Ювенал имел право делать оговорки, говоря о Траяне. Но
он этим не ограничивается: он подчеркнуто воздерживается от ка-
кого бы то ни было выражения одобрения по адресу Траяна: это
уже становится несправедливым. Ювенал не хочет видеть никакой
разницы между правлением Траяна, конечно, далеким от совер-
шенства, но все же справедливым и оставившим хорошую память,
и правлением какого-нибудь Тиберия или Нерона. Иной раз даже
кажется, что Ювенал готов поставить век Тиберия и Нерона выше
Траяна. Так, он утверждает, например, что никогда провинции
так дурно не управлялись, как в его время, что им приходится
даже сожалеть о Верресе, что они бедны и разорены, и так как у
жителей отобрали все, кроме оружия, то они непременно когда-
нибудь восстанут против Рима. Все это преувеличения, осужден-
* Epist., Ill, 20.
ГЛАВА
VI
275
ОППОЗИЦИЯ ПРИ ЦЕЗАРЯХ
ные историей * **. Достаточно для опровержения их прочитать пере-
писку, которую вел с Траяном Плиний в то время, когда управлял
Вифинией. Там мы увидим, до чего доходила постоянная мелочная
заботливость императора о благе и безопасности своих владений.
Он интересуется всем, никакая мелочь не ускользает от его вни-
мания. Никогда прежде не было более деятельного и более добро-
совестного попечения о провинциях, никогда еще на Палатине не
относились так внимательно к римским областям. Можно ли пред-
полагать, чтобы проконсул, который всегда чувствовал на себе это
бдительное око, Мог так же свободно хищничать в провинции, как
это было во времена республики, когда его судили его же соуча-
стники в преступлении, а контролировали приятели, на все смот-
ревшие сквозь пальцы у других, чтобы их самих оставили в покое.
Переписка Плиния дает нам возможность узнать и полюбить этого
мужественного солдата, деятельность которого отличалась такою
твердостью и устойчивостью, такою справедливостью и здравым
смыслом, энергией и гуманностью. Вспомним только его ответ
Плинию на вопрос, нужно ли наказать одного молодого человека,
виновного в оскорблении статуи императора. «Я не намерен во-
зобновлять процессов по оскорблению величества, я не хочу вну-
шать к себе уважение страхом» ”. Как это далеко от того времени,
когда Домициан присудил, одну женщину к смерти за то, что она
позволила себе переодеться перед его изображением!
Подобное различие и в людях и в духе времени резко бросает-
ся в глаза. Каким же образом Ювенал не обратил на него внима-
ния? Почему ни одним намеком он не дал нам понять, что порядки
его времени гораздо лучше предыдущего? Предполагая, что он
* Правда, Аврелий Виктор утверждает {Epitome» 43, 21), будто Траян сна-
чала был крайне снисходителен к дурным наместникам и что лишь позднее, по
совету Плотина, он начал к ним относиться строже. Мы, вместе с де Лабержем (de
La Berge, Essai sur le regne de Trajan» стр. 121) полагаем, однако, что не следует
придавать значение словам этого посредственного хроникера. Можно допустить, в
крайнем случае, что после свержения Домициана управление империей несколько
расшаталось, но уже в 100 году, то есть через два года по восшествии на престол,
Траян возбудил дело против Мария Приска, и в это же время Плиний явно хвалит
императора за бдительный надзор за администрацией провинций (Рап.» 70).
** Plin., Epist.» X, 82.
ГАСТОН БУАССЬЕ
Том 2
276
ОППОЗИЦИОННЫЕ ПИСАТЕЛИ
был искренен, — а в этом мы не имеем оснований сомневаться, —
где искать источник его предубеждения? Есть ли это следствие
твердо установившихся и нетерпимых политических взглядов, ко-
торые настолько овладели умом Ювенала, что не позволяли ему
быть беспристрастным и справедливым? А если так, то каковы же
были эти взгляды? Можно ли думать, что он стоял за такой строй,
в котором народ принимал бы видное участие? На такого рода
предположение наводят те приведенные нами прекрасные строчки,
где он, чтобы унизить аристократов, превозносит плебеев, утверж-
дая, что в них настоящая сила и честь государства. Но можно ли
видеть в этом отрывке что-нибудь, кроме великолепной вспышки
негодования и вполне законного отпора оскорбленной гордости?
Действительно, требует ли Ювенал для этих столь презираемых
знатью бедняков более влиятельного положения в государстве?
Ожидал ли и стремился ли он к новому общественному устройст-
ву, в котором больше обращалось бы внимания на всех этих лю-
дей, обездоленных и по происхождению и по состоянию; желал ли
он возвращения им при этом строе политических прав? Трудно
этому поверить, когда видишь, с каким презрением — к сожале-
нию, вполне заслуженным — он отзывается в других местах о
простом народе. Это, по его словам, стадо потомков Рема (turba
Remi)*\ оно всегда на стороне сильного; оно преклоняется перед
успехом и отворачивается от изгнанников. Эта толпа обыкновенно
бежит за победителем и усердно топчет ногами поверженных вра-
гов императора; она потеряла всякий интерес к политической дея-
тельности и ей дела нет до свободы, лишь бы ее кормили и забав-
ляли, — ко всему остальному она равнодушна; от правителя она
требует только хлеба и зрелищ. После такого сурового приговора
трудно думать, чтобы Ювенал хлопотал о политических нравах
для столь опустившегося народа.
Но если не к народу, то, может быть, к мелкой буржуазии
Ювенал обращает свои взоры — к этому деловому и трудолюбиво-
му классу купцов и всякого рода ремесленников. Быть может, он
защищал интересы торговцев, вольноотпущенников или их потом-
* X, 72.
ГЛАВА
VI
277
ОППОЗИЦИЯ ПРИ ЦЕЗАРЯХ
ков, преобладавших в составе всех городов Римской империи и
державших в своих руках все богатство их? Может быть, за них
он мстил знатным господам, относившимся к ним с презрением, и
для них он требовал права участвовать в политических делах стра-
ны? Но здесь мы как раз наталкиваемся на самую резкую и стран-
ную непоследовательность у Ювенала: этот ярый противник знати,
оказывается, разделяет самые закоренелые ее предрассудки. По-
нятно, что в аристократическом обществе самым высшим принци-
пом считается косность. Те, которые занимают лучшие места, на-
ходят естественным, чтобы все оставалось на своем месте; они не
жалеют насмешек и оскорблений для тех, кто внезапно и быстро
возвышается, так как это нарушает установленный порядок и со-
здает им опасных соперников. По странному недоразумению, древ-
няя философия с удивительною податливостью сделалась орудием
аристократии и ее мнений. Под тем предлогом, что надо быть уме-
ренным в своих желаниях и довольствоваться немногим, она стала
высказываться против всякой деятельной борьбы за земные блага
и требовать, чтобы каждый сохранял за собой то общественное
положение, какое дала ему судьба. Это повторяют все древние
мудрецы, от жившего в бочке Диогена до обитавшего во дворце
Сенеки45. В свое время Гораций тоже проповедывал эти старые
правила, их без колебания принял и Ювенал. Он при всяком удоб-
ном случае порицает тех, которые стараются нажиться и, что всего
удивительнее, из всех способов обогащения он осуждает тот, кото-
рый нам представляется самым законным. Что может быть, кажет-
ся, дозволительнее, чем приобрести себе состояние путем торговли
с отдаленными странами, подвергая себя беспокойствам и рискуя
своей жизнью. Ювенал, напротив, так же, как и Гораций, не пони-
мает людей, которые «устроили себе жилище на корабле, подвер-
гаются постоянно качке то от северного, то от южного ветра, толь-
ко для того, чтобы привезти издалека какие-нибудь зловонные
товары», и величайшими безумцами кажутся ему те, которые «вве-
ряют свою судьбу нескольким доскам» *. Не выше ценит он и дру-
гие торговые предприятия, менее рискованные: в III сатире он вы-
* XIV, 289.
ГАСТОН БУАССЬЕ
Том 2
278
ОППОЗИЦИОННЫЕ ПИСАТЕЛИ
водит голодающего поэта, с важностью знатного барина насмехаю-
щегося над теми людьми, которые «берут на себя подряды по очи-
стке улиц и гаваней Рима или получают на откуп право похорон-
ных процессий и вывозки нечистот» *. Это презрение к торговле и
промышленности являлось наследием, которое оставила старинная
аристократия новому времени. Предрассудки часто переживают
породившее их общество, и никогда они так упорно не держатся,
как утративши всякий смысл. Они укореняются, неизвестно поче-
му, в такой среде, которая живет совершенно другими принципа-
ми, и разделяются такими людьми, которые по своему положению
и по взглядам, казалось, должны были бы быть от них свободны.
Не имеем ли мы подобного примера и в наше время, например, в
лице Лабрюйера, который состарился в своем подначальном поло-
жении не то друга, не то слуги в семействе Конде, столь сурово
относившегося к своим служителям; он точно также разделяет все
антипатии и всю вражду той аристократии, которая порою каза-
лась ему такою глупою и неприятною 46. Он заодно с ней судит о
финансистах, «этих грязных душонках, пропитанных нечистотою
и всецело отдавшихся наживе и барышу». Удачные финансовые
спекуляции всегда ему кажутся плутовством. Он краснеет от стыда
при виде неравных браков, когда дочери откупщиков входят в са-
мые знатные французские семьи, а все естественные повороты
фортуны, которыми умные награждаются за счет расточителей, ка-
жутся ему святотатством. «Если бы мертвецы вдруг ожили, — го-
ворит он, — если бы они снова увидели свои великие имена, свои
лучшие земли с их замками и древними постройками во владении
людей, отцы которых быть может были их фермерами, то какое
мнение составили бы они о нашем времени?» Но до их мнения нам
нет никакого дела и мы убеждены теперь, что богатство по праву
принадлежит самым предприимчивым, что оно вполне естественно
переходит от тех, кто не сумел его удержать, к тем, кто умеет его
приобретать, что замками и земельными угодьями должны владеть
те люди, которые, создавая свое богатство, создают вместе с тем и
государственное достояние. Не странно ли, что все это вызывает
• Ш, 32.
ГЛАВА
VI
279
ОППОЗИЦИЯ ПРИ ЦЕЗАРЯХ
негодование у такого плебея, как Лабрюйер. Равным образом нам
непонятно, почему Ювенал, сын вольноотпущенника, так нетерпи-
мо относится к тем людям, которые стараются разбогатеть.
Если бедняки, вроде Умбриция или Требия, не пожелают под-
вергать свою жизнь опасности в отдаленных торговых предприяти-
ях или вообще заниматься в Риме каким-либо доходным промыс-
лом, то чем будут они существовать? Им останется одно — по
утрам отправляться к богачам за спортулой или же после полудня
являться к портику Минуция47 за получением хлеба и масла, ко-
торые император выдает 200 000 римских бедняков; одним словом,
им придется жить подачками частных лиц или государства.
Ювенал легко примиряется с такого рода выходом. Всем тем
унизительным занятиям, которые, по его мнению, бесчестят чело-
века, он открыто предпочитает общественную или частную благо-
творительность; он вполне одобряет этих гордецов-нищих, кото-
рые, подобно Умбрицию, считают унижением взять на себя подряд
по очистке улиц и вывозке нечистот, предпочитая протягивать ру-
ку. Ему кажется вполне благоустроенным такое общество, где зна-
чительная часть граждан живет на счет других; главная же причи-
на, почему он сожалеет о прошлом, заключается в том, что тогда
богачи были гораздо щедрее. Счастливые были времена, когда да-
вали без счета, когда милостыня (sportula) лилась рекой, когда
клиентов всегда радушно принимали утром, а вечером часто сажа-
ли за хозяйский стол. Какие тузы были эти Котты, Пизоны, Лен-
тулы! «Славу щедрого благодетеля они ставили гораздо выше, чем
знатность происхождения или военные подвиги»! * Сенека достоин
уважения вовсе не за его прекрасные писания: нужно поклоняться
ему за то, «что он часто посылал подарки своим неимущим клиен-
там». Верный своим убеждениям, Ювенал и для литераторов не
видит никакого другого выхода, как найти себе покровителей сре-
ди вельмож. Так как вообще «возлюбленная муза одаряет больше
вдохновением, чем одеждой», то необходимо отыскать кого-ни-
будь, кто бы кормил и одевал. К сожалению, нет больше Мецена-
тов. «Где Прокулеи, где Фабии? Котты и Лентулы не имеют пре-
* V, 110.
ГАСТОН БУАССЬЕ
Том 2
280
ОППОЗИЦИОННЫЕ ПИСАТЕЛИ
емников» *. Литературе нечего ждать от богатых людей. Иные са-
ми вздумали сделаться поэтами и, когда вы им посвящаете какое-
нибудь произведение, то вместо того, чтобы поблагодарить вас, как
это принято, наличными деньгами, они спешат заплатить вам соб-
ственными стихами. Другие проматывают деньги на разоритель-
ные фантазии, строят виллы, портики, тратятся на модных курти-
занок или держат у себя прирученных львов, «как-будто льва
дешевле прокормить, чем поэта» **. Что же делать и к кому обра-
титься за помощью? Для Ювенала не существует сомнения: если
богачи скупятся, он смело протянет руку императору. «Импера-
тор, — говорит он, — теперь единственная надежда и опора лите-
ратуры» *** ****. По-видимому, такой шаг ничего не стоит Ювеналу;
незаметно, чтобы он пошел на это против воли. Напротив, когда
он побуждает молодых поэтов добиваться покровительства импе-
ратора, он впадает в торжественный тон. «Воспряньте духом, —
говорит он им, — цезарь смотрит на вас и ободряет вас, его царст-
венная доброта дожидает только случая обнаружиться» **’*.
Вот каков этот человек, который иногда кажется непримири-
мым врагом империи, в котором находят «старый свободный дух
отошедшей в вечность республики». А на самом деле он так же
мало заботится об империи, как и о республике. Те жалкие кли-
енты и голодные писатели, интересы которых он защищает, вовсе
не метили так высоко. Так как целью их мечтаний было жить щед-
ротами других, то самым совершенным обществом они признавали
такое, где подаяния сыпались в изобилии. Таков был их идеал,
да и Ювенал, если он и бывал неумолим к цезарям, то вовсе не
во имя какой-нибудь политической теории; его раздражение было
следствием не сложившейся политической системы, а просто жел-
чного характера. Этот человек был, как мы видели, обманут жиз-
нью и выбит из колеи; подобно многим людям, у которых надежды
разбиты, гордость оскорблена, он потерял чувство справедливо-
* VII, 94.
•* VII, 77.
*** VII, 1.
**** VII, 20.
ГЛАВА
VI
281
ОППОЗИЦИЯ ПРИ ЦЕЗАРЯХ
сти. Не будем воображать его себе принципиальным борцом за
народные интересы, систематическим и решительным противником
гнусных общественных порядков; он был скорее человеком тем-
перамента, чем доктрины, руководился скорее чувствами, чем
принципами; вот почему ни одна партия не может украсить себя
его именем, — разве лишь та, которая вечно остается недовольной.
V
Подведение итога и заключение. — Истинный
характер оппозиции при цезарях.
Только что сделанный нами беглый обзор главных оппозици-
онных писателей времен империи показывает, как далеки они бы-
ли от взаимного согласия. Сколько неопределенности и нереши-
тельности в их мнениях! Никогда нельзя узнать в точности, чего
они желают, потому ли, что не смеют этого высказать, или потому,
что сами не знают этого. Тот из них, который, по-видимому, более
всего сожалеет о старом порядке, когда переходит от слов к делу,
трудится не для того, чтобы его восстановить, а наговоривши
столько худого об империи, вступает в заговор, чтобы поставить
одного императора на месте другого. Вся оппозиция носит такой
же шаткий, неопределенный характер: как и ее представители, ве-
ликие писатели, она в большинстве случаев жалуется лишь для
того, чтобы жаловаться или отвести душу, не имея никакой поли-
тической системы или обдуманного намерения; она состоит гораздо
больше из недовольных, чем из заговорщиков.
Однако многие утверждали и утверждают противное: из
фрондеров делают глубоких политиков, ожесточенных врагов,
упорно работавших над разрушением империи. Это мнение сохра-
няет свою правдоподобность лишь потому, что его поддерживают
одновременно две противоположные партии, которые в своих суж-
дениях обыкновенно совершенно расходятся. Друзья республики,
чтобы найти себе предшественников и усилить свои ряды, стара-
лись установить, что все недовольные в императорскую эпоху раз-
деляли их убеждения, что они были такие же республиканцы и
имели явную или тайную цель восстановить то правительство, ко-
ГАСТОН БУАССЬЕ
Том 2
282
ОППОЗИЦИОННЫЕ ПИСАТЕЛИ
торое было разрушено цезарями. Мы думаем, что это большое за-
блуждение и вместе с тем большая неосторожность: сторонники
империи поспешили воспользоваться этим, чтобы оправдать жесто-
кости цезарей. «Если правда, — говорят они, — что Тиберий и его
преемники имели против себя заговорщиков, вооруженных против
их власти, мятежников, желавших ниспровергнуть существующий
строй (а в этом нельзя сомневаться, потому что их друзья и аполо-
геты сознаются в этом), то не удивительно, что они боролись так
сурово; они имели право и обязанность защищаться; они были
представителями порядка, власти, общественного спокойствия и
хорошо делали, охраняя все это от бунтовщиков. Между ними и
их противниками шла беспощадная борьба, а так как соперники не
могли прийти к соглашению, то они и принуждены были уничто-
жать друг друга». Этим аргументом охотнее всего пользуются в
настоящее время в Германии ради защиты империи.
Но легко опровергнуть это мнение, и нам кажется, что мы это
и сделали на предшествующих страницах. Мы показали, что прин-
ципиальных республиканцев было тогда не так много, как думают.
Прежде всего их вовсе не могло быть вне Рима. Провинции помни-
ли еще Берресов; да и что им было до того, кому принадлежала
власть — сенату или императору? Они одинаково не принимали в
ней никакого участия и при всех порядках должны были повино-
ваться законам, не ими установленным. Настроение войска было
не менее определенно: оно дало цезарям империю и низвергло рес-
публику. Оно не жалело о республике, и говорят, что Скрибониан,
возмутившийся против Клавдия, был покинут своими солдатами
потому, что его заподозрили в желании восстановить республику *.
В Риме, где господство цезарей чувствовалось тяжелее и воспоми-
нания о прошлом были более живучи, иногда и могли сожалеть о
том времени, когда народ и сенат сами решали свои дела. Итак, в
Риме естественно было больше республиканцев, чем где бы то ни
было, но и здесь они были редки. Народ привязался к своим пове-
лителям, которые усердно старались его кормить и веселить. В
среде высших классов, между образованными и богатыми людьми,
* Dio Cass., LX, 15.
ГЛАВА
VI
283
ОППОЗИЦИЯ ПРИ ЦЕЗАРЯХ
многие весьма охотно предались одним удовольствиям и покою: они
знали, что свобода, как говорит Сенека, не достается даром *, а так
как они не чувствовали в себе достаточно сил, чтобы заплатить за
свободу по ее стоимости, то они легко утешились в ее потере. Те
же, которые составляли заговоры против цезарей, руководились
нередко одним честолюбием и стремились только занять их место;
это были отнюдь не бескорыстные республиканцы, которые поста-
рались бы восстановить прежний образ правления**. Один, или
почти что один, трибун Херея, убивший Калигулу, думал возвра-
тить власть сенату и народу; но народа более не существовало; что
же касается сената, то он был более удивлен, чем обрадован тою
честью, которую ему хотели оказать. Известно, какой балаганщи-
ной окончилась эта кровавая трагедия: солдаты, рыскавшие по Па-
латинскому дворцу, чтобы найти какого-нибудь императора, на-
ткнулись на Клавдия, дрожавшего между двумя дверьми, схватили
его и провозгласили императором.
Правда, что даже те, которые не были в заговоре против своих
повелителей, не щадили их на словах. «Вы не поднимаете больше
вооруженных восстаний, — говорил им Тертуллиан, — но языки
ваши еще мятежны» ***. По-видимому, в римском светском кругу
сложился обычай и даже создалась потребность вечно быть недо-
вольными; все меры, принимаемые цезарем, берутся под подозре-
ние и во всем находят причины для жалоб или насмешек. Но так
как эта оппозиция никогда не переходила от слов к действиям и в
действительности была столь же робка, как и невоздержана, то
довольно легко было поднять ее на смех. Некоторые наши совре-
* Epist., 104, 34: non potest gratis constare libertas.
** Императоры хорошо это знали. Поэтому республиканские воспоминания не
страшили их. Им даже иногда доставляло как-будто удовольствие вызывать такие
воспоминания. Траян возобновил обращение древних монет с изображениями пред-
водителей аристократической партии: Суллы, Помпея и т. д. Между такими моне-
тами был и тот знаменитый денарий Gens Junia, на котором с одной стороны были
имя и изображение Свободы, а с другой — консул Брут и его ликторы. «Государь,
который разрешал возобновление таких республиканских воспоминаний, — гово-
рит де Витт (de Witte), — должен был иметь много уверенности в силе своего
правительства и в преданности своих подданных" (Revue de numismatique, 1865,
стр. 173).
*** Ad nat., 1, 17: «si non armis, saltern lingua semper rebelles estis».
ГАСТОН БУАССЬЕ
Том 2
284
ОППОЗИЦИОННЫЕ ПИСАТЕЛИ
менные историки не могли отказать себе в этом удовольствии. Но
даже и эта оппозиция оказала услуги, которых не следует забы-
вать. Без нее не существовало бы никакого протеста против страш-
ного произвола, который, не чувствуя нигде препятствий, был бы
еще более жесток. Какие бы преступления ни совершались, не за-
будем, что можно было совершить еще большие. Никакое учреж-
дение не имело достаточно силы, чтобы сопротивляться импера-
торской власти. Цезарей могло сдерживать только общественное
мнение, и достоверно известно, что оно неоднократно останавлива-
ло их. Тиберий считался с ним, и Нерон, после убийства своей
матери, оказал ему честь, проявив свой страх перед ним. И если,
несмотря на свою обычную податливость, общественное мнение ос-
меливалось иногда глухо роптать, то это случалось потому, что его
пробуждали из апатии эти робкие возражения и скромные насмеш-
ки светских людей. Та же самая оппозиция после смерти дурных
цезарей указывала их преемникам, как они должны были себя ве-
сти. Новых цезарей естественно избирали из числа тех, которые
среди общего раболепства держались немного более достойно. Сле-
довательно, они принимали участие в недовольстве светского об-
щества и знали все его обиды. «Ты жил, ты трепетал так же, как
мы, — говорил Плиний Траяну, — такова была тогда жизнь всех
честных людей. Ты по опыту знаешь, как ненавидят дурных цеза-
рей; ты помнишь еще, чего ты желал и что ты оплакивал вместе с
нами» *. Если верно, что воспоминания о жалобах и общественной
злобе вместе со страхом заслужить их утвердили Веспасиана, Тра-
яна и подобных им императоров в их честности, если они спасали
их иногда от опасности и соблазна безответственной власти, то
нужно признать, что и такая оппозиция, как бы ни была она ме-
лочна и бессильна, все же принесла сбою пользу.
Привычка этой оппозиции ничего не щадить, жаловаться и на-
смехаться по всякому поводу наводила на мысль, что она исходила
от непримиримых врагов, что она была против самого порядка. Ее
считали в той же степени глубокой и радикальной, в какой она
была придирчива и шумлива. В действительности недовольные не-
* Рапед., 44.
ГЛАВА
VI
285
ОППОЗИЦИЯ ПРИ ЦЕЗАРЯХ
навидели того или иного цезаря, но мирились с самим принципом
империи. Самые решительные ограничивались тем, что отыскива-
ли какого-нибудь члена императорской же фамилии, менее извест-
ного или более любимого, расхваливали его достоинства и пользо-
вались его именем, чтобы колоть глаза царствующему императору:
таким именно образом Друз и Германии приобрели свою популяр-
ность. Но надо признать, что самый выбор своих героев в Пала-
тинском дворце показывает, до какой степени сама оппозиция бы-
ла монархически настроена. Мы затрудняемся понять, каким
образом некоторые мечтатели могли приписать таким претенден-
там намерение восстановить республику. Надо много наивности,
чтобы предполагать это. Если бы счастливый случай вручил власть
в руки Германика или его отца, то они удержали бы ее. Конечно,
они лучше воспользовались бы ею, чем Тиберий; они были бы вни-
мательнее, чем он, к желаниям честных людей, но эти желания
были скромнее, чем обыкновенно думают. Цезарям не предлагали
сократить свою власть или с кем-нибудь разделить ее; напротив,
все хотели, чтобы они сохранили ее целиком для укрепления об-
щественного спокойствия. От них требовалось только, чтобы они
проявляли свою власть в более мягкой и гуманной форме, слушали
наставления мудрецов, побольше уважали права должностных
лиц, чаще совещались бы сенатом, внимательно относились бы к
общественному мнению, предоставили несколько большую свободу
слову и перу в том убеждении, что они становятся опасными лишь
тогда, когда их чересчур боятся, скромнее пользовались бы своею
безграничной силой, которую никто не хотел оспаривать, смягчали
бы внешние ее формы и не показывали бы ее беспредельности,
довольствуясь пониманием того, что на самом деле все зависит от
них одних, и не выставляя этого напоказ.
Вот скромные пожелания оппозиции, которую считали такой
мятежной, вот каков был в ее представлении идеальный образ
правления, к которому она мысленно стремилась в царствование
Тиберия или Нерона. И этот идеал не был беспочвенным мечтани-
ем: он осуществился при Антонинах.
ПРИЛОЖЕНИЯ
Рене Пишон
ЖИЗНЬ
И ТВОРЧЕСТВО
ГАСТОНА БУАССЬЕ
Гастон Буассье был одним из са-
мых верных сотрудников Ревю: он опубликовал здесь свою первую
статью о политическом завещании Августа 1 апреля 1863 года;
15 августа 1907 года наши читатели в последний раз увидели
его подпись под очерком об упразднении Академий в 1793 году;
за все это время не появилось, как нам кажется, ни одной книги
этого плодовитого писателя, первая публикация которой не была
бы отдана нам. Результаты постоянного и плодотворного сотруд-
289
ПРИЛОЖЕНИЯ
ничества в равной степени ощущали обе стороны. Если Буассье
поддерживал Ревю своей не знающей границ эрудицией и мно-
гогранным талантом, то взамен он получал нечто бесконечно по-
лезное для себя: читателей, способных понять и оценить его.
Распространение исторических знаний среди такой публики было
задачей, лучше всего отвечавшей его склонностям и его уму,
слишком быстрому, чтобы задерживаться на мелочах чистого на-
учного исследования, и слишком тонкому, чтобы опускаться до
банального популяризаторства. Конечно, читатели Ревю не были
единственной аудиторией, до которой хотел донести свои мысли
Буассье, но именно они, если можно так сказать, указывали ему
уровень, которого он должен был держаться, чтобы не потерять
связь с теми, кто не был ни профессионалом, ни невеждой, но
кто был «интеллигентным человеком» великого века. Это взаимное
приспособление автора и публики было главной причиной успеха
статей, а затем и книг Буассье. И после почти полувекового
общения кто-то обязательно должен был рассказать о нем в том
журнале, где он сам так часто выступал.
Впрочем, даже если бы не существовало между ним и нашими
читателями этой, в какой-то мере личной, связи, причины более
общего порядка побудили бы нас постараться оставить на этих
страницах память о нем. Буассье занимал во французской словес-
ности поистине исключительное место, благодаря не только препо-
давательской деятельности, к которой он хорошо приноровился,
но и качеству своего дарования — здравого и непринужденного;
дарования, вскормленного древностью, но без педантизма, даро-
вания сколь могучего, столь и приятного. К тому же он являл со-
бой образец очень своеобразной учености: чистой, осторожной и
остроумной — весьма, как нам кажется, французской. Наконец,
за время его педагогической деятельности (в лицее Карла Велико-
го, Французском коллеже и Нормальной школе) он стал свиде-
телем и участником формирования элиты нескольких поколений,
сменявших друг друга на протяжении почти пятидесяти лет. У не-
го было множество самых разных учеников. В своих учительских
воспоминаниях он находил имена как поэтов, философов, писате-
ГАСТОН БУАССЬЕ
Том 2
290
РЕНЕ ПИШОН. ЖИЗНЬ И ТВОРЧЕСТВО ГАСТОНА БУАССЬЕ
лей или политических деятелей, так и имена латинистов и архео-
логов, не считая тех, кого он забывал, но кто не мог забыть его,
ибо он был из числа тех людей, чей след не отпечатывается грубо,
но остается неизгладимым. Он сыграл, таким образом, большую
роль в истории образования, равно как и в истории литературы и
науки, и нам кажется важным определить направления и масшта-
бы его многообразной и в то же время целостной деятельности.
На страницах этого журнала мы постараемся просто и точно,
насколько это возможно, показать, как формировался этот ясный
и очаровательный ум, отметить основные направления его истори-
ческого творчества и последовать за ним всюду, куда заводила его
судьба
I
Буассье родился в 1823 году в Ниме, где он и провел всю
свою юность. Он навсегда сохранил к родному городу самую неж-
ную привязанность и каждый раз возвращался сюда с большой
радостью. Он принимал, ободрял и поддерживал тех, кого каждый
год Ним отправлял на поиски фортуны в Париж. А когда какой-
нибудь уроженец Нима оказывался в числе счастливых кандидатов
на университетском конкурсе, его сердце наполнялось гордостью
за земляка. Он часто очень красиво рассуждал о любви древних
к своим городам: он испытывал те же, хорошо понятные ему, чув-
ства. Ним был для него тем, чем Комо был для Плиния Младшего
или Цирта для Фронтона. Став парижанином, он не утерял связи
со своими корнями. Этот факт побуждает нас посвятить юности
Буассье несколько строк.
Родившись на Юге, Буассье был, безусловно, его настоящим
представителем, и из самых разных способов быть южанином при-
рода избрала для него наиболее интеллектуальный. К слову, южа-
* Мы в основном руководствовались сведениями, которые Буассье любезно
предоставлял своим слушателям в подробных беседах. В некоторых вопросах наши
воспоминания были уточнены зятем Буассье, Эдмоном Курбо, которому мы выра-
жаем здесь глубокую признательность.
291
ПРИЛОЖЕНИЯ
не славятся своим непреодолимым желанием раскрывать себя в
жестах и словах, выставлять напоказ свое громадное самолюбие.
И что же! Буассье, без сомнения, не был созерцателем и отшель-
ником. Он любил общество, и оно платило ему тем же. Он был
охотником поговорить, к тому же он знал, что говорит блестяще:
уж не сказали ли ему об этом глаза его слушетелей, таких внима-
тельных, таких увлеченных его разговорами в аллеях сада Вироф-
лэ или же его лекциями на кафедре Французского Коллежа. Ему
нравилось внушать уважение. Даже в последние годы жизни, ве-
личественно восседая в академическом кресле, со свежевыбриты-
ми, в обрамлении белоснежных бакенбардов, щеками, в зеленом
фраке, с красной орденской ленточкой, он с удовольствием ловил
на себе взгляды толпы, привлеченные его декоративной старостью.
При этом Буассье обладал наитончайшим чувством меры. Свет-
ский лев, сам искавший признания в салонах и гордившийся тем,
что искали признания у него, он без сожаления покидал их, чтобы
вернуться в рабочую тишину кабинета и вновь погрузиться в свою
науку. Неистощимый рассказчик, он всегда оставался хозяином
своего слова: среди стольких свободных дружеских бесед или сме-
лых анекдотов — ни одного безрассудного слова, ни одного легко-
мысленного отвлечения, и тем более ни одной банальной подроб-
ности: он испытывал отвращение к напыщенным речам. Что же
касается самолюбования, которое, казалось, было ему присуще, то
оно, далекое от какого-либо высокомерия или жеманства, грациоз-
но оживляемое его жизнерадостным добродушием, было единст-
венным средством заставить полюбить себя.
С другой стороны, он никогда не обманывался ни в людях,
ни в вещах, ни в своих собственных впечатлениях. Не то, чтобы
впечатлений ему недоставало, скорее наоборот. Очень непостоян-
ный, открытый посторонним влияниям, и этим походивший на
своих земляков, он легко познавал суть вещей и всем интересо-
вался. Его постоянно настороженное воображение быстро схва-
тывало представавшие ему явления. Малейшее событие, чтение,
прогулка, брошенное мимоходом слово, — все это рождало в нем
непрерывный поток* живых и быстрых мыслей. Быстрых, но не
ГАСТОН БУАССЬЕ
Том 2
292
РЕНЕ ПИШОН. ЖИЗНЬ И ТВОРЧЕСТВО ГАСТОН^ БУАССЬЕ
беспорядочных; живых, но не подавляющих. Ясность, свобода его
суждений были совершенными. В трудах, лучшими из которых
он наслаждался, в людях, умерших или здравствующих, к кото-
рым его больше всего влекло, в доктринах, с которыми он со-
глашался, и даже в его собственных идеях он умел с удивительной
проницательностью распознавать сильные и слабые стороны. Его
живое воображение и строгое критическое чувство создавали очень
редкое сочетание, которое должно было чудесно служить ему на
научном поприще, оберегая его в равной степени от двух проти-
воположных пороков: от стерильной холодности и от безрассуд-
ного энтузиазма.
От Юга он прежде всего унаследовал сильную жажду света.
Мы говорим не только о совершенной ясности его стиля, которую
столько восхваляли, что будет лишним напоминать об этом еще
раз. Но он во всем испытывал ужас перед мраком, и это тогда,
когда мрак привлекал многие умы, не ведающие страха. Немецкая
метафизика, норвежский символизм, славянский мистицизм — все
то, что называется «северными туманами», не трогало Буассье;
вероятно, он не отрицал величия этих явлений, но наверняка не
ощущал его. Там, где другие бывали приятно взволнованы поэзией
мистического и очарованием необъяснимого, Буассье чувствовал
себя очень неуютно. Он находил все это слишком мрачным и скры-
вался от этого в полной света литературе, античной или нашей, в
ее самом классическом виде. Он не находил удовольствия в за-
гадках, скрывающих мысль, ни, тем более, печалящих сердце: он
был далек от пессимизма декадентов. Он любил жизнь, действие,
радость. Его очень тонкая и изящная веселость, проявлявшаяся в
ответ на удары судьбы, бывала иногда достойна похвалы. У него,
как и у каждого, были разочарования и потери; но после несколь-
ких дней уныния он брал себя в руки, отыскивал различные при-
чины, которые делали существование желанным, вновь начинал
работать и улыбаться. Его прекрасное настроение, частью инстинк-
тивное, частью сознательное, а в остальном обусловленное мощ-
ным и уравновешенным темпераментом, проявлялось как необхо-
димое условие его деятельности.
293
ПРИЛОЖЕНИЯ
Юг, где Буассье берет свои корни, не только страна солнца,
но также страна по преимуществу латинского языка. И среди всех
городов старинной Нарбонны Ним выделяется тем, что в нем наи-
более живо сохранилось очень отдаленное прошлое нашего народа.
«Сегодня, — говорит Камилл Жюллиан, — за исключением Ри-
ма, в мире нет ни одного более романского города». Ним — это та
колыбель, которая лучшим образом соответствовала будущему
певцу римской античности: здесь он смог хорошо подготовиться к
ее пониманию, ибо он принадлежал к тому народу, на который в
течение многих веков накладывала свой отпечаток античность. Не
настаивая на малопонятном феномене передачи культуры по на-
следству, Камилл Жюллиан не мог удержаться от замечания, что
Буассье с детства находился в прямом контакте с римскими памят-
никами. Повсюду его взору открывался латинский гений: он мог
ощутить его в изяществе развалин храма Дианы, в гармоничных
пропорциях Квадратного Дома, в величии Арен, в твердыне Боль-
шой Башни или в Пон-дю-Гар, что за несколько лье отсюда. Какой
комментарий, какую иллюстрацию должны были давать юному чи-
тателю Вергилия или Тацита эти руины, встречавшиеся ему каж-
дый день в двух шагах от дома! Уже его детские прогулки ока-
зывались «археологическими». Если верно, что душа всегда
принимает образ, оставляемый первыми увиденными картинами,
то мы нисколько не сомневаемся в том, что призвание Буассье оп-
ределилось очень рано: без его ведома, уже с юных лет, он был
посвящен Риму.
В то же время, влияние на него оказывалось не только местом
рождения, но и той средой, из которой он вышел. Его семья при-
надлежала к той части общества, которая называлась «доброй бур-
жуазией» *. Он не однажды хорошо отзывался об этой социальной
категории людей. В речи, произнесенной в 1895 году по случаю
* Родители Буассье ощущали некоторое стеснение в средствах, и его юность
прошла в тяготах и труде, что не могло не закалить его. Более далекие предки
Буассье стояли во главе нимской буржуазии, за что некоторые из них поплатились
своей жизнью в 1793 году. Буассье подумывал иногда описать историю своих пред-
ков в контексте истории Нима.
ГАСТОН БУАССЬЕ
Том 2
294
РЕНЕ ПИШОН. ЖИЗНЬ И ТВОРЧЕСТВО ГАСТОНА БУАССЬЕ
столетия Нормальной школы, он не без гордости отметил, что
большая часть студентов этого учебного заведения вышла из сред-
него класса, который, как он говорил, был презираем знатью и
которому завидовали низшие слои, но который был трудолюбив и
здоров, то есть был настоящим резервом нации. В этом публичном
изъявлении нежных чувств слышалась личная признательность.
Буассье во всем был буржуа: как человек, он умел отдавать долж-
ное исторической роли великих семей и не противопоставлял на-
родным стремлениям никакой жесткой преграды; как историк, он
никогда не хулил патрицианских писателей, как и не пренебрегал
Ювеналом, поэтом из народа. Но он оставался верен привычкам,
унаследованным от своей семьи. Его правильная, простая и до-
стойная жизнь, без приключений, без бурь, наполненная домашни-
ми делами и профессиональными занятиями; его взгляды, умерен-
ные во всем, в равной степени лояльные и свободные, уважающие
традиции и принимающие нововведения; его точный, крепкий и
методичный ум; его воздержанный и тонкий вкус; и даже его
стиль, умеренный и сильный, одинаково далекий от аристократи-
ческих капризов и от плебейской дерзости, — все это было в нем
от буржуа и вело его на стезю лучших французских писателей.
Ведь, в самом деле, наши лучшие писатели, в ком прежде всего
узнается дух французской нации, все они — дети среднего класса,
заслуженно восхваляемого Буассье. Монтень, Буало, Расин, Ла-
фонтен, Вольтер, Мюссе, Сент-Бев — были буржуа как по складу
ума, так и по рождению. Буассье восхищался ими, как восхищался
и теми, кого можно было бы назвать римскими буржуа: Горацием,
сыном вольноотпущенника, Вергилием, сыном землевладельца,
Цицероном, всадником из маленького городка, — теми, кого он
воспринимал как равных.
Мы так долго говорили о первых полученных Буассье впечат-
лениях потому, что они были, как нам кажется, очень глубокими и
очень сильными. Что же касается собственно образования, то в
Нимском коллеже, где он учился, оно состояло из того, чему учи-
лись тогда все одаренные юноши. Он получил преимущественно
литературное образование, главной целью которого было достиже-
295
ПРИЛОЖЕНИЯ
ние логики в мысли и изысканности в выражениях, и чьим методом
была усердная практика в сочинениях и тщательных комментариях
греческих и латинских классиков. Он был благодарным сыном это-
го интеллектуального образования, и если позднее он приветство-
вал некоторые педагогические новшества, то никогда не позволял
себе ругать старые методы; он не считал, что его обделили знания-
ми, научив только размышлять и писать подобающим образом. К
тому же, наконец, один из нимских преподавателей, Жермэн, вы-
делявшийся из круга своих коллег, привил ему интерес к историче-
ским поискам, за что Буассье навсегда остался ему признателен.
В Сент-Барб, куда он затем отправился, его любимым учите-
лем стал Рэн, не один раз спасавший его от отчаянья при первых
неудачах. А в 1843 году Буассье поступил в Нормальную школу.
Здесь он обрел второй дом, которому был предан не менее, чем
родному городу. Он любил повторять, что обязан Школе всем и
что именно здесь он понял, в каком направлении и при помощи
каких методов ему следует работать. Он с лихвой выплатил свой
долг: ведущий лектор Школы в течение почти сорока лет, прези-
дент Ассоциации ее выпускников с 1883 года и до самой смерти,
защитник ее неприкосновенности и независимости, когда, каза-
лось, ей что-то угрожало, неослабный покровитель тех, кто обра-
щался к нему, ссылаясь на громкое имя Школы, — он возвращал
ей под'любым видом все то, что сам получил от нее. Поэтому нам
кажется необходимым исследовать влияние, оказанное на него
Школой. С 1843 по 1846 год Буассье жил в бывших зданиях Кол-
лежа дю Плесси, где в то время размещалась Школа. Ею руко-
водил Дюбуа, сильный и суровый публицист, с львиной головой,
с вычурным слогом, с либеральным и одновременно мистическим
мировоззрением, одна из самых оригинальных натур, которых да-
ла Университету Бретань. Вице-директором по словесности был
Вашро, чья патриархальная доброта трогала учеников так же глу-
боко, как метафизическая глубина их удивляла. Преподавателями
древних языков у Буассье были ученый-эллинист Картелье, Эр-
нест Аве, Эмиль Дешанель, занимавшийся тогда греческой литера-
турой, говоря об Аристофане с таким же вдохновением, как позже
ГАСТОН БУАССЬЕ
Том 2
296
РЕНЕ ПИШОН. ЖИЗНЬ И ТВОРЧЕСТВО ГАСТОНА БУАССЬЕ
будет говорить о Вольтере, ученые-латинисты Берже и Рэн. Фран-
цузская литература преподавалась Низаром, Жакине и Жерюзе,
грамматика — Эгжером, философия — Сэссе и Жюлем Симоном,
история — Филоном и Валлоном. Тут присутствовало, как мы ви-
дим, чрезвычайное разнообразие умов, очень полезное для интел-
лектуального становления только что прибывшего из провинции
молодого человека. Мы не знаем, кто из всех этих преподавателей
более всего способствовал формированию Буассье, но попытаемся
отгадать. Он всю свою жизнь не мог забыть восхитительного крас-
норечия Жюля Симона. Безусловно, он не мог остаться равнодуш-
ным ни к очарованию Дешанеля, ни к великолепным трудам Эг-
жера. Речи Низара, в которых было представлено столь строгое
литературное учение, не могли не укрепить в молодом Буассье
классический и чистый вкус, к которому он был склонен по своей
природе. Однако, вероятно, наиболее полезными для него были
уроки Аве, Берже и Жакине. Все трое, хотя и работали в разных
областях и обладали различными достоинствами, но в целом при-
меняли один метод, честный и точный. Комментарии к текстам не
были для них возможностью блеснуть своей виртуозностью или
высказать собственное мнение: они изучали сами тексты, анализи-
ровали их, аргументированно объясняли, искали в них душу авто-
ра или нравы того времени; коротко говоря, они видели в литера-
туре помощницу истории. Хотя они и делали это с меньшей
легкостью и изобретательностью, это уже походило на будущий
метод Буассье; для него в то время это было настоящим открыти-
ем. До сих пор, благодаря начальному образованию, у него преоб-
ладала склонность к словесности, интерес к истории зародился в
нем только в Нормальной школе.
Надо сказать, что студент Школы учится, не только посещая
лекции преподавателей, но и общаясь со своими товарищами.
Здесь Буассье познакомился с очень не похожими друг на друга
людьми. В списке его однокашников мы находим имена будущих
государственных деятелей (Шаппюи и Увре), хороших провин-
циальных эрудитов (Дени, Тивье, Дюшен), остроумных критиков
(Риго, Дельтур, Хатцфельд, Гандар, Жюль Жирар), изысканных
297
ПРИЛОЖЕНИЯ
поэтов (Кампо или Эжен Манюэль). Ежедневное общение со столь
разными друзьями, вне всякого сомнения, научило его более ши-
рокому и более снисходительному пониманию и людей, и явлений,
а их излюбленная игра в стремительный обмен мыслями до преде-
ла обострила его природное остроумие. Буассье и в любое другое
время сумел бы извлечь пользу из своего пребывания в Школе, но
тогда даже обстоятельства оказались на его стороне. В ту эпоху
Школа действительно была такой мирной, какой никогда не будет
после. Правительство Луи Филиппа благосклонно взирало на ее
деятельность; школьные администраторы царствовали с поистине
родительской кротостью; преподаватели, не находя полного согла-
сия, все же мирно уживались; их ученики не находили в полити-
ческих событиях ничего, что могло бы смутить их спокойствие.
Еще не было ни тех неистовых дискуссий, ни борьбы с совестью,
разразившихся после 1848 года, ни тем более формального и скры-
того притеснения, которое душило всякую мысль в первые годы
Второй Империи. Именно этим объясняется разница, которую
можно уловить между двумя поколениями, следовавшими друг за
другом. Те, чей юношеский восторг чрезмерно возбуждался по-
литическими баталиями или жестоким образом обуздывался ав-
торитарным режимом, — Абу, Сарсэ, Тэн, Шальмель-Лакур, Пре-
во-Парадоль — навсегда сохранили борцовские качества. Их
предшественники, достигшие зрелого возраста среди мира и свобо-
ды, не обладали этим несколько натянутым воинственным пылом.
У Буассье, в частности, мы не находим никаких следов сварливого
ума, а напротив, искреннее уважение к любому мнению. Прият-
ность характера, уравновешенность чувств без труда могли разви-
ваться в атмосфере той Школы, где он провел три года, ни разу не
став свидетелем каких бы то ни было потрясений.
По окончании Школы, пройдя соответствующий конкурс, он
был отправлен преподавателем в Ангулем, а затем, через год, в
Ним. Он вернулся в свой родной город с радостью, прожил там
десять лет и с удовольствием прожил бы там еще. Благодаря старым
семейным связям его хорошо приняли в обществе, оценили его педа-
гогическое рвение, легкость речи и очарование первых опублико-
ГАСТОН БУАССЬЕ
Том 2
298
РЕНЕ ПИШОН. ЖИЗНЬ И ТВОРЧЕСТВО ГАСТОНА БУАССЬЕ
ванных им работ, которые открыли ему двери в Академию дю Гара:
начальный этап пути, который должен был привести его во Дворец
Мазарини. Эти работы, милые и поверхностные импровизации, в
которых пока невозможно предугадать будущего исследователя Ци-
церона или римской религии, позволяют тем не менее разглядеть
характерные черты Буассье: интерес к писателям, даже второсте-
пенным, стремление не пренебрегать ничем, что могло бы открыть
нам любопытную страницу прошлого. В то же самое время он ра-
ботал над своими докторскими диссертациями, которые защитил в
1857 году и которые заслуживают более пристального внимания.
Латинская диссертация, посвященная его старому учителю Эр-
несту Аве, давала ответ на вопрос: Как Плавт, в своих комедиях,
переводил греческих поэтов? * Французская диссертация, посвя-
щенная Патэну, главному авторитету латинистов того времени
(позднее Буассье заменит его во Французской Академии), была
очерком о поэте Аттии и латинской трагедии вообще. Нельзя ска-
зать, что эти два небольших произведения были непревзойденны-
ми образцами научной мысли, но между тем они и по сей день
имеют настоящую ценность и, что особенно важно подчеркнуть —
они были новы для своего времени; в них уже обозначилась ори-
гинальность Буассье. Тогда как легко можно было получить док-
торскую степень, написав диссертацию о свободе, о бесконечном
или об эпической литературе на протяжении веков, Буассье, с от-
вагой настоящего авгура, бросался на темы, заслужившие репута-
цию сложных: от Аттия, как и от других римских трагиков, оста-
лись более чем редкие фрагменты, которые только что были
собраны Риббеком и вызывали длинные споры; что же касается
Плавта, то если его комедии, в отличие от вдохновлявших его гре-
ческих оригиналов, остались нетронутыми временем, все же работа
Буассье натыкалась на аналогичные трудности. Он оставил клас-
сическую литературу, которой в то время уделяло внимание аб-
солютное большинство ученых, чтобы погрузиться в архаическую
* Буассье задумывал сначала писать диссертацию о Ларивэ, и именно в связи
с Ларивэ он изучал Плавта. Но Плавт его удержал, и латинская литература,^олее
не отпустила его к французской.
299
ПРИЛОЖЕНИЯ
эпоху: его манили непроторенные дороги. Он говорил себе, что
секрет героических лет содержится в древних периодах, презирае-
мых прихотливыми исследователями. Наконец, в этих двух дис-
сертациях он выступил как историк, поставив вопрос: как траги-
ческие или комические сюжеты, заимствованные из иностранной
литературы, без ведома самих авторов изменяются в силу одного
лишь перехода в другую страну? Мы видим, что это была пробле-
ма национальности и среды, отношения между произведением ис-
кусства и общественным окружением. Объясняя Плавта и Аттия
современными им нравами, Буассье сделал то, что казалось не бо-
лее чем литературной оценкой, очерком исторической психологии.
Диссертации имели успех, что изменило его судьбу, хотя и не
так, как он мечтал. Он хотел поступить на один из факультетов в
провинции, желательно на Юге, и проработать там всю жизнь.
Конечно, там он был бы очень полезен: он, как его коллеги Тивье,
Кампо и Дюшен, стал бы великолепным преподавателем, осторож-
ным и превосходно образованным ученым, одним из тех, которые
в то время поддерживали в больших университетских городах вкус
к интеллектуальности и словесности. Dis aliter visum... * Министр
Рулан хотел видеть Буассье преподавателем риторики на кафедре
лицея Карла Великого, и врлей-неволей новоиспеченный доктор
стал парижанином. Ни он сам, ни те, кто его знал, не будут жалеть
об этом в дальнейшем: здесь, в более активной интеллектуальной
среде, его природные дарования нашли то достойное применение,
которое, быть может, никогда не воплотилось бы в однообразном
спокойствии Экса или Монпелье. У него хватило мудрости, и даже
мужества, не позволить себе отойти от научной работы из-за очень
тягостных и сознательно принятых на себя забот о так называемой
«высокой риторике». Именно тогда Академия надписей объявила
конкурс на лучшее описание жизни и трудов Варрона. Тема понра-
вилась ему, он написал работу, и сочинение это, получившее на-
граду в 1859 году, стало первым большим его трудом.
* «Богам было угодно иначе...» (лат.; пер. ред.).
ГАСТОН БУАССЬЕ
Том 2
300
Р£НЕ ПИШОН. ЖИЗНЬ И ТВОРЧЕСТВО ГАСТОНА БУАССЬЕ
В этой новой книге, как и в своих диссертациях, он проявил
настоящую смелость: он и на этот раз взялся за малоизвестного во
Франции автора. Варрон не может быть назван строго классиче-
ским писателем, с его неясными архаичными оборотами и стран-
ным стилем; автор был малоизвестен еще и потому, что дошел до
нас в очень разрозненных фрагментах и, может быть, стал еще
более непонятным в результате возвышенных дискуссий о нем уче-
ных по ту сторону Рейна. Буассье свободно преодолел трудности:
он прочитал все, что было собрано по этой теме в течение двух с
половиной веков, со времен Попма до Рич ля; он не побоялся взять-
ся за спорные вопросы; составил себе мнение о датировке разных
работ, об аттрибуции конкретных фрагментов. Коротко говоря, из
всех его работ, эта, вне всякого сомнения, «самая филологиче-
ская». Но это сочинение не является простым набором сведений.
Буассье не только представляет в нем с совершенно французской
ясностью выводы германских толкователей или те, к которым он
пришел сам, но и предпринимает попытку синтезировать их. «Ка-
жется, пришло время, — пишет он в своем Введении, — вос-
пользоваться этими детальными работами, собрать рассеянный
свет, чтобы достойно оценить сочинения Баррона и понять его лич-
ность». Действительно, в ряде глав, задуманных с размахом и тща-
тельно подкрепленных фактами, Варрон предстает перед глазами
читателей поэтом-сатириком, философом, грамматиком, теологом,
воспитателем, агрономом; во всех областях, где проявлялась его
необычайная активность, Буассье стремился открыть то, что, по
его мнению, было его отличительной чертой — сочетание вполне
греческой образованности с расчетливостью и насмешкой, которые
до сих пор господствуют в романской среде.
Таким образом, эта книга представляет собой биографию, на-
писанную в некотором роде живописно: из анализа, комментариев
и рассуждений вырисовывается портрет человека. Этот портрет, в
свою очередь, не оторван от окружающей его обстановки, но пока-
зан в связи с ней: и раздел о Божественных древностях и раздел
о Трактате о земледелии — это настоящие исследования, глубоко
проникающие в сущность верований и нравов общества времен Це-
301
ПРИЛОЖЕНИЯ
заря. В этих трудах отчетливо проглядывает основной метод Бу-
ассье — использовать малейшие крупицы знаний для того, чтобы
оживить образ человека или общества. Варрон предвосхищает и,
можно сказать, подготавливает будущие работы, сообщая автору
те данные, которые понадобятся ему позднее. Когда Буассье будет
писать очерк Цицерон и его друзья, он вспомнит многих людей и
события, о которых ничего не знал бы, если бы не Варрон] и в
Римской религии и в Падении язычества он часто будет прибегать
к помощи варроновской теологии. С нашей стороны не будет пре-
увеличением сказать, что в этом превосходном произведении уга-
дывается начало многих будущих книг Буассье.
Одновременно с признанием в научных кругах (благодаряВяр-
рону) Буассье прославился на педагогическом поприще в универ-
ситетском мире. Его профессорство составило одну из замечатель-
ных эпох в истории не только лицея Карла Великого, но и
Университета времен Второй Империи. Его риторика была самым
заметным предметом в Нормальной школе, и большое число моло-
дых людей, которые никогда впоследствии не имели к этому ис-
кусству никакого отношения, хранили в своей памяти блестящий
образ, оставленный, как они его называли, Гастоном Фебом. Мно-
гие из них с любовью прославляли своего учителя. Нам кажется,
что успех Буассье у студентов имел свои причины. Во-первых, он
открыл им такую науку, о которой они до того не имели ни малей-
шего представления, науку точную и конкретную, довольно отлич-
ную от того формального гуманизма, который исповедовали другие
преподаватели: ведь чаще всего их просто учили писать на латыни,
а Буассье показал своим ученикам то, чем была латинская древ-
ность, с ее реальной и сложной жизнью. Во-вторых, он заражал их
своей увлеченностью. Каким образом можно было остаться равно-
душным и пассивным с преподавателем, который был так сильно
влюблен в свой предмет? Его живой восторг мог разжечь огонь в
сотнях сердец, даже если сначала те были холодны как лед. И
конечно, он умело пользовался своим голосом. Этот голос он со-
хранил почти до последних дней своей жизни; нельзя сказать, что
он был очень благозвучным и нежным, или низким и волнующим,
ГАСТОН БУАССЬЕ
Том 2
302
РЕНЕ ПИШОН. ЖИЗНЬ И ТВОРЧЕСТВО ГАСТОНА БУАССЬЕ
как у Брюнетьера, но он был пронзительным, легким, радост-
ным — голосом, в котором чувствовалось солнце, так же, как и в
стиле, и в мысли Буассье. Это солнце не могло не покорить Париж.
Завоевание Парижа было быстрым. В 1861 году Буассье был
приглашен заместить Эрнеста Авэ во Французском коллеже *; в
1865 году, кроме того, он становится ведущим лектором в Нор-
мальной школе **; в том же году он опубликовал свой шедевр, ко-
торый поставил его выше остальных — книгу Цицерон и его
друзья. С этого момента участь его была предопределена: с этого
момента начался великолепный и славный этап зрелости.
II
В Нормальной школе Буассье преподавал до 1899 года, во
Французском коллеже — до 1906; его труды по латинской литера-
туре регулярно появлялись до 1905 года. Эти три вида деятельно-
сти никогда не прерывались; никогда он не испытывал ни малей-
шего затруднения с совмещением своих занятий. Он переходил от
одного к другому без усилий, везде оставаясь самим собой, ибо
всему он отдавался без остатка.
Это личное участие особенно чувствовалось на лекциях для
студентов Нормальной школы. Оно помогало ему выполнять то,
что специалисты считают делом не простым — каждый год он по-
вторял один и тот же курс. Это — опасный, смертельный в девяти
случаях из десяти, прием. Но курс Буассье никогда не был скуч-
ным, потому что его исследования не стояли на месте. Одни и те
же вещи казались ему интересными в сотый раз, как и в первый:
ведь неистощимый источник увлечения был в нем самом. И когда
мы говорим «одни и те же вещи», то имеем в виду не только эсте-
тические оценки или рассуждения о морали: его воодушевляли рав-
* Он пробыл там недолго, но позднее он вновь возвращается во Французский
коллеж как заместитель, а затем как преемник Сент-Бева на кафедре латинской
поэзии. (Авэ занимал кафедру красноречия.)
" Он начал как ведущий лектор по французскому языку, но через год занял-
ся латынью.
303
ПРИЛОЖЕНИЯ
ным образом и мелкие технические подробности. История мануск-
риптов Плавта или изданий Лукреция, благодаря воображению Бу-
ассье, становилась занимательной как роман. Этот «курс латинской
литературы» вмещал в себя всякого рода отступления по поводу
археологии, эпиграфики, права, грамматики, с громадным количе-
ством брошенных вскользь замечаний, очень ярких, каждое из ко-
торых могло бы быть поводом для специального исследования. Дей-
ствительно, сколько докторских диссертаций было написано по
следам этих отступлений! Неудивительно, что Буассье часто заим-
ствовал материал из работ молодых латинистов, что он с удоволь-
ствием писал статьи «по поводу новой книги»: ведь чаще всего
первую идею «новой книги» подавал он сам; и когда он извлекал
из нее основные мысли, то только возвращал свое.
Условия преподавания во Французском коллеже были не-
сколько иными. Одно из двух занятий, которые он проводил каж-
дую неделю, было посвящено объяснению текста, выносимого на
экзамен. Буассье не выбирал сам текста, но это его мало волновало:
все для него было хорошо, все годилось для исчерпывающего и
научного комментария, где каждая трудность бывала истолкована,
каждая историческая деталь освещена, каждая аллюзия уточнена,
и все это без малейшего педантизма. Другой курс был «большим
курсом», большим по размерам зала и стечению публики, так как
Буассье стремился избегать всего, что походило бы на показные
лекции. Он держал себя чопорно не более, чем Ренан. Он изливал-
ся в дружеских беседах, не повышая тона, не следя за своими фра-
зами, не заботясь о композиции. В лекции о Плавте, о Шатобриане
он свободно рассуждал о социализме и о русско-японской войне —
полная смесь личных признаний, анекдотов, причуд... Это было
неописуемо, очаровательно и, несмотря на кажущуюся небреж-
ность, очень основательно. Из этого причудливого разговора слу-
шатели все-таки составляли точное и живое представление о том
авторе, о котором шла речь. Далекому насколько это возможно от
конструктивной диалектики какого-нибудь Бурдалу или Брюнетье-
ра, Буассье тем не менее удавалось сказать то, что он хотел и то,
что нужно было сказать, и сделать это незабываемым.
ГАСТОН БУАССЬЕ
Том 2
304
РЕНЕ ПИШОН ЖИЗНЬ И ТВОРЧЕСТВО ГАСТОНА БУАССЬЕ
Когда импровизационный порыв утихал, он возвращался к ос-
новным идеям, появлявшимся во время лекций, отбирал их, при-
водил в порядок; и из этой переработки выходили обзорные
статьи, которые в свою очередь объединялись в более широкие
композиции — так рождалось большинство его произведений. Его
книги были естественным продолжением лекций, фиксировали их;
они содержат в себе его внутреннюю сущность для нас и для тех,
кто придет после. Когда пролистываешь эти книги одну за другой,
легко замечаешь нить, связывающую, по крайней мере, основные
их них; видишь, как Буассье совершенно естественно пришел к
их созданию. По переписке Цицерона он начал изучать римское
общество I века до нашей эры, к изучению которого его привело
чтение Баррона *. Он был хорошо знаком с идеями и нравами той
эпохи и захотел узнать, что сталось с этим обществом в последу-
ющие века: он исследовал как политические течения **, так и нрав-
ственные и религиозные идеалы Римской империи ***. Этот по-
следний очерк должен был оканчиваться вторым веком нашей эры,
но Буассье не смог остановиться на этом: религиозные преобра-
зования, которые происходили от Августа до Марка Аврелия, про-
должались вплоть до последних дней существования римского ми-
ра, а ему так хотелось досмотреть спектакль до конца! «В I веке
весь мир поднялся в религиозном и философском порыве, этот
мир еще держался и жил и, еще не зная Христа, уже встал на
путь христианства». Не была ли эта фраза, завершающая Римскую
религию, предвестницей того труда, который должен был появить-
ся позже и в котором Буассье описал проникновение христианства
в языческое общество? **** Затем, чувствуя, что некоторые из его
прежних утверждений нужно пересмотреть, чтобы исправить их
или защитить от появившихся нападок, он отважно возвращается
к некоторым темам, которые уже исследовал *****: быть может,
* Цицерон и его друзья, 1865 г.
** Оппозиция при Цезарях, 1875 г.
*** Римская религия от Августа до Антонинов, 1874 г.
**** Падение язычества, 1891 г.
***** Тацит, 1903 г. Заговор Катилины, 1905 г.
305
ПРИЛОЖЕНИЯ
сравнение таких трудов как Тацит и Оппозиция при цезарях или
Заговор Катилины и Цицерон и его друзья было бы самым верным
способом оценить его восхитительную честность историка, его ста-
рание уточнить или оттенить уже высказанное мнение, его стрем-
ление извлечь пользу из всех научных работ, выполненных во
Франции или Германии в течение тридцати — сорока последних
лет. Буассье отдыхал от своих лекций и научной работы во время
путешествий; но так как для него было невозможно, путешествуя,
не думать, не наблюдать, ревниво оберегать увиденное и проду-
манное, то его впечатления от путешествий превращались в до-
клады об открытиях и проблемах римской археологии, столь же
живописные, сколь и документальные *.
Сопоставление этих разных работ позволяет увидеть не только
их взаимную связь, но и прогресс, который состоит, как нам кажет-
ся, в появлении более сжатой и сильной композиции. Злые языки
не раз утверждали, что книгам Буассье не хватает связности, что
они — не что иное, как случайное собрание статей, искусственно
спаянных; и я не помню, кто сравнивал их с континентами, состоя-
щими из островов. Неплохо сказано, но правда ли это? Оставим в
стороне монографии Буассье Аттий и Варрон. Подобный упрек
был бы в некоторой степеци справедлив в отношении очерка Цице-
рон и его друзья, но к кому нужно адресовать его — к автору или
к сюжету? Возможно ли было связать воедино картину столь бур-
ной и размытой эпохи? Чтобы дать о ней точное представление,
надо было нарисовать, как и сделал это Буассье, избранные ее ча-
сти: лагерь Цезаря в Галлии, победителей и побежденных после
Фарсала, Целия и римскую молодежь, или Брута, или Октавиана,
и так далее. Хотя Римская религия и Оппозиция уже предлагают
читателю большее единство композиции. Римская религия ставила
замечательную цель — исследовать, как римское общество смогло
перейти, между Цезарем и Марком Аврелием, от дерзкого неверия
к почти мистической набожности. И если, чтобы решить этот воп-
Археологические прогулки, 1880 г. Новые археологические прогулки,
1886 г. Римская Африка, 1895 г.
ГАСТОН БУАССЬЕ
Том 2
306
РЕНЕ ПИШОН. ЖИЗНЬ И ТВОРЧЕСТВО ГАСТОНА БУАССЬЕ
рос, автор говорит о множестве вещей, на первый взгляд не связан-
ных между собой; если он сообщает нам о философии Сенеки и об
Аде Вергилия, о поведении женщин или рабов и об императорских
почестях или чужеземных культах, то все это в той или иной мере
прямо относится к исследуемой теме: ни одно религиозное движе-
ние не может быть оторвано от общества; существуют причины и
следствия одновременно политические, философские, моральные,
социальные, и эта сложность объясняет реалистический характер
работы. Оппозиция раскрывает более простую проблему отноше-
ний между Цезарем и аристократией, почти вся книга посвящена
этому вопросу; можно только сожалеть, что две главы более эпизо-
дично, чем следовало бы, повествуют* об изгнании Овидия и о ро-
мане Петрония. Несмотря на это, обе главы сами по себе очень
любопытны. Единство, почти полностью отсутствующее в Цицеро-
не и его друзьях, уже более заметное в Римской религии и в Оппо-
зиции, становится явным в Падении язычества: предмет исследо-
вания в этой книге очень четко очерчен; это анализ результатов
отношений между церковью и римским аристократическим миром;
и ни одна часть книги не может быть опущена. С этой точки зре-
ния, — и не только с этой точки зрения — Падение язычества ка-
жется нам шедевром Буассье.
Наконец, что еще поражает вас сразу после прочтения всех
этих книг, это то, что все вместе они образуют лучшую из историй
латинской литературы. Доказательства, которые мы могли бы при-
вести, были бы очень похожи на оглавление, но легко проверить,
что среди всех латинских поэтов и прозаиков не найдется ни одно-
го, кем не занимался бы Буассье, каждый раз схватывая суть их
характера или таланта. Единственные, кем он не то чтобы пре-
небрег, но может быть, менее всего интересовался, — это чистые
мыслители и чистые артисты, те, кто уходит в «башню из слоновой
кости», чтобы погрузиться в самосозерцание или страстно отдаться
искусству. Он мало говорил о Лукреции, его больше интересовали
своими эстетическими качествами Катулл или Проперций, у кото-
рых он находил сведения о нравах времени. Но ни «артисты», ни
«мыслители» не были многочисленны в латинской литературе: она
307
ПРИЛОЖЕНИЯ
вся повернута к действительности; ее самые прекрасные труды,
Энеида Вергилия или Анналы Тацита, всегда имели практическую
и социальную направленность. Тенденция Буассье ориентировать
историю литературы на историю политики и морали больше, чем
на историю философии или искусства, не встречала тех затрудне-
ний, которые могла бы иметь, если бы вместо Рима речь шла о
Греции или Германии. Напротив, существовала глубокая гармония
между автором и его предметом. Буассье больше всего любил ре-
альную жизнь, действенную, даже повседневную: никто другой не
мог лучше понять эту литературу, которая питается источниками,
берущими начало в окружающей действительности, и которую
нельзя этого лишить. Полная переписка Цицерона позволила ему
выполнить задачу, которую он взял на себя и которую можно было
бы определить следующим образом: реконструкция римской жиз-
ни при помощи литературы.
Последуем за ним шаг за шагом и прежде всего посмотрим,
каких тщательных документальных исследований стоили ему пси-
хологические портреты его героев. Кажется излишним отмечать его
старание пользоваться только неоспоримыми источниками: разве
это не добродетель каждого профессионального историка, не дол-
жна ли она быть естестественной? Но она, однако, не так естест-
венна, как хотелось бы думать; она не была такой особенно в то
время, когда Буассье начал писать и когда литературная критика,
даже если она обращалась к античности, не была свободна от ро-
мантической фантазии и смутной метафизики. Сколько слишком
поспешных выводов, сколько плохо мотивированных обобщений и
поверхностных суждений у какого-нибудь Вильмена, Ампера или
Низара! И с другой стороны, какое последствие может иметь ма-
лейшая подробность, слепо принимаемая или небрежно отбрасы-
ваемая, в столь далеких и мало знакомых материях! Несколько
примеров, выбранных случайно в творчестве Буассье, дадут почув-
ствовать их важность. Невозможно нарисовать картину эпохи Це-
заря без того, чтобы не обратить внимание на личность Брута; но
невозможно узнать его настоящий характер, не определив, был ли
он автором писем, которые ему приписывают, и особенно того зна-
ГАСТОН БУАССЬЕ
Том 2
308
РЕНЕ ПИШОН. ЖИЗНЬ И ТВОРЧЕСТВО ГАСТОНА БУАССЬЕ
менитого письма к Цицерону, так восхищавшего Фенелона, а на
самом деле столь декларативного; и, наконец, нельзя утверждать
что-либо по поводу подлинности этих писем, не изучив тщательно
все намеки на современные факты и все особенности языка. Что же
касается последнего анализа, надо погрузиться в темный лес хро-
нологии и стиля, чтобы иметь право высказать какое-либо мнение
о роли Брута. Кроме того, важно знать, согласно замечанию схо-
ласта, что некое полустишие из Энеиды воспроизводит дословно
формулу национального ритуала: приближения такого рода гово-
рят об описываемом явлении гораздо больше, чем самая распрек-
расная диссертация о патриотическом характере эпопеи Вергилия.
Наконец, представление о Ювенале будет зависеть от того, будем
ли мы рассматривать его сатиры как смелые нападки на современ-
ников, или же мы увидим, что некий человек, которого он высме-
ивал — это господин, умерший за пятьдесят лет до того. Буассье с
удовольствием смеялся над комментаторами Ювенала, которые вос-
хищались резкой бранью поэта, потому что не могли объяснить ее
природу: он стремился избежать малейшего подобного упрека на
свой собственный счет. Он вооружился всеми необходимыми для
определения подлинности средствами: датами, обстоятельствами,
выдержками из различных работ, которыми он пользовался, вплоть
до смысла каждого стиха, каждой фразы. Впрочем, он не один раз
доказывал, что мог бы и сам выполнять эту работу филолога. Не
говоря о его Варроне, его работы Изыскания о способе, которым
были опубликованы письма Цицерона, статьи о Коммодиане и Се-
дулиусе, различные заметки в Филологическом обозрении и в Жур-
нале ученых ставят вне всякого сомнения его способность исследо-
вать самые мелкие научные проблемы. Доказав свою компетенцию,
он получил право полагаться на результаты, полученные другими
"специалистами в тех работах, которые он сам не делал, но которые
был способен оценить, так как легко мог выполнить их сам. Время
напомнить сравнение Брюнетьера по поводу Тэна: «Требуется ли
от архитектора, чтобы он был и строителем? Конечно нет, но нуж-
но, чтЬбы при необходимости он смог стать им». Буассье положил
несколько камней своими собственными руками, и неплохо; что же
309
ПРИЛОЖЕНИЯ
касается остальных, то он принял их такими, какими ему их по-
ставляли, но это не значит, что они не были проверены на проч-
ность, и потому его здание остается таким крепким.
Он вводил в свои произведения не только литературный мате-
риал, и именно это, в его время, стало одной из счастливейших его
находок. В отличие от своих предшественников, Мориса Мейера
или Патэна, не менее добросовестных, чем он, и может быть более
сильных в филологии, но слишком связанных текстами, он при-
звал себе на помощь все смежные науки — эпиграфику, археоло-
гию, нумизматику, историю права. Польза, которую он извлек из
этого сотрудничества, обнаруживается на каждой странице его
трудов. Надгробные надписи говорят ему, какими были, в отличие
от выражаемых философами и теологами взглядов, верования про-
стого народа. Храмы, воздвигаемые в честь императоров или по их
приказу, рассказывали ему об отношениях между правителем и его
подданными, так различно представленных древними поэтами и
историками. Он обнаруживает во фресках Помпей изящную и ра-
достную мифологию Овидия, а во фресках Катакомб — то же сли-
яние античных форм и новой религии, как и в произведениях
христианских авторов. Надписи и монументы каждый раз сопо-
ставляются с текстами, то подкрепляя их, то им противореча, но
всегда с пользой их проверяют, а иногда — заменяют. Так как су-
ществуют такие страницы истории, которые одна литература не
могла бы нам открыть, например, темы армии и провинций, плебе-
ев и рабов, она не может рассказать нам обо всем, что мы хотели
бы знать. Посвящения и эпитафии, эта литература безграмотных,
проводит нас в неизвестные земли. Буассье, несмотря на свое дол-
гое знакомство с Цицероном, ничуть не пренебрегает этими скром-
ными строчками на языке, очень далеком от цицероновского: они
служат ему, когда нужно, документами столь же ценными, что и
шедевры великих писателей. На могиле темного раба в Риме или
декуриона в маленьком африканском городке он собирает слова,
которые комментирует так же охотно, как и стихи Вергилия и ти-
рады Сенеки: здесь, как и там, не заключено ли воспоминание о
жизни и свидетельство о душе человека?
ГАСТОН БУАССЬЕ
Том 2
310
РЕНЕ ПИШОН. ЖИЗНЬ И ТВОРЧЕСТВО ГАСТОНА БУАССЬЕ
В эпиграфике и археологии, как и в филологии, Буассье мно-
гим обязан зарубежным ученым, итальянцам Боргези, Дж.-Б. де
Росси, Ланчиани, Пьетро Роза, и особенно немцам, в первую оче-
редь Моммзену, а также Хельбигу, Яну, Йордану, Преллеру,
Фридлендеру. Он так великолепно владел их работами, так часто
и верно их цитировал, что поверхностные читатели могли бы заду-
маться, не ограничивалась ли его роль популяризацией во Фран-
ции открытий немецкой науки, и были бы неправы в такой оценке.
Во-первых, Буассье всегда сохранял по отношению к тем, чьими
работами он пользовался, не столько независимость сердца, что
было бы неблагодарностью с его стороны, сколько независимость
духа. Даже от самого великого, от Моммзена, он защищал с весьма
редким мужеством память Цицерона. Когда немецкие филологи,
особенно Ниссен, решили объявить законом, что латинские исто-
рики никогда не пользовались более чем одним единственным ис-
точником, большинство немецких, итальянских, французских уче-
ных покорно приняли это утверждение. Только Буассье
воспротивился этому, выдвинув большое число аргументов. Дру-
гие, вокруг него или после него, относились с суеверным прекло-
нением к зарубежной науке, он же испытывал только уважение к
ней. Мало того, еще одна характерная черта отличает его если не
от всех ученых по ту сторону Рейна, то по крайней мере, от боль-
шинства их. Откроем, например, Римские нравы от Августа до
Антонинов Фридлендера и прочтем затем Римскую религию: в
первом случае мы найдем коллекцию, очень богатую, но несвяз-
ную, сосредоточенных в одном месте незначительных и самодоста-
точных фактов; у Буассье те же детали располагаются и устраи-
ваются в полном порядке, становятся штрихами одной картины
нравов, составными частями портрета общества. Этим Буассье вы-
деляется среди ученых других стран и, напротив, сближается с
выдающимися французскими историками своего поколения — Ре-
наном, Тэном, Фюстелем де Куланжем. К нему, как и к ним, мож-
но применить восхитительное определение, данное Фюстелем:
«История изучает не только материальные факты и институты, ее
настоящая цель — изучать человеческую душу; она должна стре-
311
ПРИЛОЖЕНИЯ
миться познать то, во что верила, о чем думала, что чувствовала
эта душа во все годы жизни рода человеческого». Буассье в более
свободной и занимательной форме выражал аналогичные идеи.
Мы помним, как однажды он очень умно высказывался против
насмешек, которыми Лабрюйер одолевал бедного Гермагора.
«Да, — говорил он нам, — неважно,* была или нет правая рука
Артаксеркса длиннее его левой руки! И все-таки! Предположите,
что эта особенность позволит однажды идентифицировать статую
этого царя; предположите, что эта статуя будет сопровождаться
надписью, которая в свою очередь назовет нам какую-нибудь но-
вую дату, даст какую-нибудь новую информацию, например об ис-
тории еврейского народа; вы понимаете, как, может быть, самые
важные разыскания по истории религии могут измениться благода-
ря знанию Гермагора?» Таким образом, Буассье выделялся рав-
ным образом среди тех, кто недооценивал филологические или ар-
хеологические мелочи, и среди тех, кто их собирал, ничего в них
не замечая. Сам он обладал чудесным искусством подкреплять
идею фактами и оживлять факты при помощи идеи. Красивая фор-
мулировка, которую мы только что позаимствовали из Античного
города, могла бы открывать Римскую религию или Падение язы-
чества. И здесь наука — помощница психологии.
Психология появляется в работах Буассье во многих формах
и, если можно так сказать, на многих уровнях. Во-первых, сущест-
вует психология личности или, используя метафору Сент-Бева, —
«создание портрета»? Не о Сент-Беве ли мы вспоминаем, глядя на
эти выразительные наброски, в которых чистыми красками написа-
ны черты римских писателей и государственных деятелей? Жанр
«Литературных портретов» особенно дорог Буассье по двум причи-
нам. Первая — как и Сент-Бев, он хочет увидеть истинное лицо
своего героя, не задрапированное в официальные одежды, но иск-
реннее, интимное и открытое. Тогда он прибегает к документам,
которые лучше обнажают душу человека: он предпочитает речам
Цицерона его письма, а одам Горация — его сатиры. И когда, к
несчастью, перед ним нет ничего, кроме произведений, созданных
для публики, он старается, по крайней мере, прочитать между
ГАСТОН БУАССЬЕ
Том 2
312
РЕНЕ ПИШОН. ЖИЗНЬ И ТВОРЧЕСТВО ГАСТОНА БУАССЬЕ
строк то, что скрыто от глаз, не обманываясь ни красивыми фраза-
ми, ни театральными жестами; он проникает в секреты душ, и стих
Лукреция eripitur persona, manet res* мог бы быть одним из деви-
зов всей его исследовательской деятельности. И во-вторых, он бли-
зок Сент-Беву тем, что превосходно умеет анализировать самые
сложные характеры. Нельзя сказать, что простые, совершенные,
страстные натуры ставят его в тупик; и здесь он умеет создать об-
раз какого-нибудь Катона или Тертуллиана, который прекрасно
передает все неистовство их чувств. Оценить такие цельные персо-
нажи относительно легко. Труднее понять натуры сложные, объяс-
нить политические колебания Цицерона, нюансы морали Горация,
смесь новых идей с традиционными предрассудками у Тацита, кон-
фликт между античной культурой и христианской верой у святого
Иеронима или святого Августина, — все это требует большего вни-
мания, терпения, тонкости, и, безусловно, больше искусной прони-
цательности как раз такого психолога, каким был Буассье.
Он не останавливается на этом; он отдает себе отчет в том, что
люди одной эпохи — как цветы, по-разному распускающиеся, но
растущие на одной земле — не похожи друг на друга, но в то же
время имеют общие черты, которые и стремится открыть Буассье.
Это то, что можно было бы назвать коллективной психологией,
психологией общества или века. Целий есть Целий, но в то же
время он — воплощение авантюрного и анархического духа, кото-
рый присущ в различной степени всем его современникам. Лукан,
Тацит и Ювенал, несмотря на различия, которые не позволяют их
спутать, одинаково выражают скрытое злорадство оппозиции вре-
мен Цезарей. Таким образом, почти все книги Буассье являются
цельными картинами, а не серией портретов. Мы вновь должны
отметить, что его по преимуществу привлекали темы, требующие
от художника самого тонкого чувства точных оттенков. Периоды
истории, описанные в Цицероне и его друзьях и в Падении язы-
чества, отличаются от тех, которые имели четкие, определенные
контуры, когда все чувства просты, идеи ясны, принципы строги,
* «Маска срывается, суть остается» (лат.; пер. ред.).
313
ПРИЛОЖЕНИЯ
классы разделены. Буассье описывает кризисные эпохи, где все
смешивается, разрушается, бродит: здесь и разложение республи-
канского общества, и крушение старых нравов и верований, и рас-
кол в прежних сообществах, кастах, партиях. Они вмещали в себе
и созидание, и всеобщий беспорядок с сильными всплесками инди-
видуальной энергии, и, несмотря на это, смутную надежду на луч-
шее и более надежное устройство государства. Началось проник-
новение в языческий мир новой религии х скрытая работа которой
разбивала его; ей противостояла другая, не менее упорная работа,
изменявшая саму религию, приспосабливая ее к тем социальным
формам, в которые она проникала. Для тех эпох характерно мно-
гообразие состояний души, отражающее переход от упорного язы-
чества к фанатичному христианству, за которым наблюдает пытли-
вый историк. Еще более сложен, на наш взгляд, сюжет Римской
религии. Автор рассматривает здесь не целую эпоху, а череду по-
следовательно развивающихся событий, благодаря которым рели-
гиозное чувство, почти отсутствовавшее в век Цезаря, постепенно
занимает утраченное место и в век Антонинов победоносно вытес-
няет все остальное; это — повествование о «движении», об «эво-
люции», то-есть то, что, как нам кажется, является наиболее труд-
ным в истории.
В духе времени, как и’в душе отдельной личности, Буассье
ищет самое глубокое — человеческую душу вообще. Он умеет раз-
глядеть ее изначальные устремления под тем, во что она наряжа-
ется в ходе веков. -Можно подумать, что Буассье увлечен только
своими римлянами, но очень скоро мы убеждаемся в том, что он и
в них старается найти образцы вечной человечности. Он описывает
жестокость Тиберия и Нерона, которая напоминает ему нашу рево-
люционную резню; и здесь и там — все тот же язвительный и му-
чительный контраст между убийствами и привычками к роскошной
утонченности и к философскому спокойствию, характерными как
раз для той эпохи, когда эти ужасы происходили. «Сколько жес-
токих разочарований, — заключает он, — ожидало эту гордость
за настоящее и эту надежду на будущее! Сколько ужасных и не-
предвиденных событий должно было произойти, чтобы доказать
ГАСТОН БУАССЬЕ
Том 2
314
РЕНЕ ПИШОН. ЖИЗНЬ И ТВОРЧЕСТВО ГАСТОНА БУАССЬЕ
нам, что не следует слишком рассчитывать на человека, что часто
под видом изящного скрывается варварство, что немногое нужно
для того, чтобы поднять на поверхность кучи грязи и реки крови,
скрываемые цивилизацией, не сумевшей уничтожить их». Эти два
поразительных примера четко вырисовывают одну из самых жес-
токих правд человеческой истории. Сколько раз, противопостав-
ляя Цезаря Катону или святого Киприана Тертуллиану, давая нам
понять, что всегда, в любой доктрине есть оппозиционные течения,
что янсенисты и иезуиты берут начало не в XVII веке, а оппорту-
нисты и непримиримые — не в XIX, Буассье напоминает нам о
стойкой традиции определеных способов притязать на интеллек-
туальность и нравственность! Он набрасывает здесь классифика-
цию, мы воспользуемся еще раз словечком Сент-Бева, «естествен-
ных видов духа». Наблюдения такого рода не редки у него; они
удачно сочетаются с чисто историческими утверждениями, прида-
вая последним более общий вид, никогда не опускаясь до баналь-
ности. Если бы мода на сборники афоризмов была еще жива, то из
книг Буассье можно было бы с легкостью извлечь большое число
замечаний, размышлений, максим без претензий и догматизма,
справедливых и подчас очень проницательных. В другие времена
он, быть может, был бы моралистом — он обладал всеми качества-
ми, необходимыми для этого жанра: прозорливостью ума, беспо-
щадностью остроумной сатиры, отточенностью стиля. Эти достоин-
ства нашли, впрочем, применение в его исторических книгах, где
нередко этот ученик Моммзена напоминает Лабрюйера.
Чтобы извлечь из сведений о прошлом знания по универсаль-
ной психологии, необходимо посмотреть вокруг себя и дополнить
изучение книг наблюдениями за современной жизнью. В самом де-
ле, Буассье никогда не запрещал себе устанавливать любопытные
связи между прошлым и настоящим, не из удовольствия, которое
доставляют злобные намеки, но для пользы, которую можно из-
влечь из этих сравнений. Современный и исторический опыт до-
полняют друг друга. Он считает, что в понимании революции, на
которую покушался Каталина, нам должен помочь опыт, получен-
ный в век восстаний и государственных переворотов: «Мы доста-
315
ПРИЛОЖЕНИЯ
точно настрадались от этого, чтобы иметь право извлечь из этого
опыта урок». И наоборот, день вчерашний прояснит нам день се-
годняшний. Описывая политические принципы демократии времен
Цицерона, Буассье не теряет из виду демократию XIX века. И со-
вершая археологические прогулки в Тунисе и в Алжире, он восхи-
щается тем, каким образом римляне решили проблемы колониза-
ции, которые сейчас стоят перед нами. -«Если мы сумели бы
попросить их, то они многому нас научили бы». И он спрашивает
их, а его книга о римской Африке — это, можно сказать, книга и о
французской Африке. Когда он описывает дело об алтаре Победы
в IV веке, он подчеркивает связь с недавней полемикой: «Сторон-
ники отделения церкви от государства и урезания бюджета культов
могли бы снизойти до призыва святого Амвросия на свою сторону».
В этом интересе к современности нет ничего удивительного. Буас-
сье обладал слишком живым чувством реальной жизни, чтобы пол-
ностью уйти в созерцание мертвых вещей; он защищал Гермагора,
но он был бы неспособен, как тот, игнорировать ход своего време-
ни. Поспешим добавить, что он не впадал в противоположную
крайность. Никто не был так далек от тактики применения истории
в качестве аргумента в современной полемике. Памфлет в стиле
Бёле показался бы ему умным, но не очень серьезным. И наоборот,
в Буассье самым примечательным было его полное бескорыстие в
вопросах, менее всего удобных для беспристрастной оценки. Стоит
напомнить некоторые факты. Когда он писал Цицерона и его дру-
зей, вокруг цезаризма велись дебаты; немцы и французы, импери-
алисты и республиканцы, Моммзен, как и Наполеон III, проециро-
вали на историю диктатора свои личные идеи и страсти. Буассье
обвиняет Цезаря не более, чем тот заслуживает; его работа — это
не выражение лояльности к правительству и уж тем более не паск-
виль оппозиционеров. Борьба все еще продолжается, когда он пуб-
ликует Оппозицию при цезарях; фортуна теперь на другой сторо-
не, но он не изменил свои взгляды; и Оппозиция не льстит
республиканскому парламентаризму, как не льстил Цицерон и его
друзья бонапартистскому абсолютизму. Во время работы над Рим-
ской религией он оказывается между двух враждебных лагерей:
ГАСТОН БУАССЬЕ
Том 2
316
РЕНЕ ПИШОН. ЖИЗНЬ И ТВОРЧЕСТВО ГАСТОНА БУАССЬЕ
христианских полемистов, которые полностью отрицают доброде-
тели языческого мира, и «философов*, которые отказывают хри-
стианской революции во всей ее силе. «Здесь видны, — говорит
он, — те преувеличения, которым сопротивляется здравый смысл
и которые опровергает история; я могу обещать, что читатель не
найдет их в этой книге. Я стремлюсь только к истине... Я нахожу
ложным успех того автора, чья книга становится боевым оружием
в руках сражающихся партий; все, чего автор может желать, так
это, по удачному выражению де Росси, плодов мира и истины*.
Еще один «плод мира и истины* — Падение язычества, чей сю-
жет — не что иное, как изучение выдающихся христианских теоло-
гов, и публикация которого пришлась на время самых яростных
сражений между «клерикалами* и «свободными мыслителями*.
Таким образом, от начала и до конца своей карьеры, Буассье
никогда не знал малодушного бегства от горячих споров, но и не
бросался в них безрассудно. Он всегда сохранял независимость от
какой-либо политической или религиозной партии. Не забывая о
своем времени, он никогда не позволял ему тиранически господст-
вовать над собой. Такое объективное видение истории придает ис-
следованиям Буассье характер искренности и спокойную основа-
тельность.
Его труды — это не только сочинения ученого и психолога,
но и произведения художника. Красота формы — одно из его до-
стоинств, тем более ценное, что было очень редким у его посвя-
тивших себя специальным научным занятиям предшественников,
которые мало заботились о том, чтобы сделать интересными или,
по крайней мере, читабельными результаты своих изысканий. Он
разрушил барьер, отделявший эпиграфику и археологию от лите-
ратуры, открыв для последней новые богатые области. Ему помо-
гал особый талант писателя, его ясный, стремительный и гибкий
стиль, неоднократно восхвалявшийся; легче почувствовать обая-
ние его, чем определить природу. Ибо в манере Буассье можно
найти все необходимые для этого качества. У него есть ум, у ко-
торого нет ничего общего со злостью или натянутостью, который
довольствуется тем, что ненавязчиво подчеркивает смешное, не пе-
317
ПРИЛОЖЕНИЯ
реставая при этом любить и даже восхищаться тем, в чем замечает
смешное. Он обладает красноречием: если тема вызывает у него
более живые чувства, нежели это бывает обычно, если ему надо
защитить Цицерона от атак Друманна или Моммзена или хри-
стианских мучеников от вольтерьянских нападок, если он хочет
выразить негодование против палача, жалость к жертве, уважение
к большой душе, он обретает сдержанную и умеренно взволнован-
ную степенность, которая не позволяет заходить слишком далеко.
Но то, что в его стиле преобладает, так это истинно классические
черты: чистота языка (он выказывал перед своими учениками глу-
бокую неприязнь к неологизмам, и, если верить преданию, никогда
не мог дочитать роман Бальзака до конца), точность и искусная
безошибочность терминов, простота, отсутствие всякого шарлатан-
ства. Лависс рассказывал по этому поводу очень типичный анек-
дот. Когда он учился в классе Буассье, то однажды вставил в до-
машнюю работу по французскому языку (вариант письма принцу
Конде), прозопопею Франции, которой он сам восхищался. «Я
ожидал, что это произведет на Вас и на класс должный эффект
и что, конечно, Вы не приминете оказать моей работе честь пуб-
личного прочтения! Вы и в самом деле оказали честь, но в каком
тоне это было сделано! Никогда больше я не сочиню ни одной
прозопопеи». Буассье относил к себе те же рекомендации, какие
адресовал своим ученикам: никаких «прозопопей» в его книгах,
никакой искусственной виртуозности, никакого украшательства, и
только время от времени — едва заметная картина, созданная
только для оттенения мысли. Лансон был прав, сравнивая его
стиль со стилем Вольтера: та же чистота, тот же быстрый и четкий
шаг фраз, та же легкость, — легкость одновременно врожденная
и приобретенная, так же далекая от небрежности, как и от уси-
лия, — и над всем этим — то же отвращение к фальшивым укра-
шениям. Красота подобного стиля заключается в искренности, в
которую он облачает мысль и вырисовывает все контуры в совер-
шенном соответствии предмету. Этим, как и надежностью инфор-
мации или беспристрастностью суждений, Буассье дает хороший
урок интеллектуальной честности.
ГАСТОН БУАССЬЕ
Том 2
318
РЕНЕ ПИШОН. ЖИЗНЬ И ТВОРЧЕСТВО ГАСТОНА БУАССЬЕ
III
Мы много говорили о книгах Буассье по римской истории, так
как они составляют наиболее значительную и внушительную часть
его работ. Однако ими не ограничивается его деятельность, и будет
справедливо вкратце указать на другие его произведения, которые,
впрочем, ясно демонстрируют вышеуказанные качества.
Этот великолепный латинист невзначай совершал краткие, но
блестящие набеги на область французской литературы. Когда из-
дательский дом Ашетт учредил собрание Великих Писателей, со-
вершенно естественно рассказ о г-же де Севинье доверили тому,
кто так блестяще комментировал переписку Цицерона (1887). Бо-
лее удачного выбора быть не могло — объявленная тема прежде
всего требовала тех качеств, которыми в высшей степени обладал
Буассье. Из всех наших авторов, г-жа де Севинье менее всего «ав-
тор». Если иногда у нее и встречается кокетство писателя, которое
очень тонко подметил Буассье, то чаще она вполне искренна, и ей
можно адресовать то, что Квинт Цицерон говорил своему брату:
«Я вижу тебя целиком в твоих письмах». Рядом с ней в переписке
оживает ее окружение и все общество того времени, с его великими
и слабыми, добродетельными и смешными сторонами. Изучать
письма г-жи де Севинье значило создавать одновременно портрет
души человека и картину нравственности эпохи. А мы с вами уже
знаем, насколько силен был Буассье в психологических описаниях
такого рода; ему надо было всего лишь перенести на историю
Франции XVII века свой метод, который так хорошо послужил
ему при воскрешении Рима времен Цицерона. Он действительно
так и понял свою задачу. Книга открывается тонким наброском
портрета г-жи де Севинье — ее внешности, ее интеллектуальных и
моральных качеств, наброском, в котором художник сумел избе-
жать всякого угождения своей модели. Он, без сомнения, был оча-
рован этой милой женщиной, но не до такой степени, чтобы скры-
вать ее несовершенство; он видит изъяны в ее лице; он не прячет
ни ее легкого кокетства, ни холодности ее нрава, хотя прекрасно
знает, что такие утверждения могут быть неучтивы: «Женщина не
319
ПРИЛОЖЕНИЯ
любит, чтобы про нее говорили, будто она добродетельна только
благодаря своему характеру; быть может, некоторые из них даже
предпочитают, чтобы их считали немного порочными». Прелест-
ная эпиграмма! Она дает представление о той остроумной непри-
нужденности, с какой Буассье входит в подробности частной жиз-
ни своей героини. После «женщины» он изучает «писателя», но
рассматривает этот предмет скорее с исторической, нежели литера-
турной, точки зрения. Он прослеживает, как формировался этот в
одно и то же время уверенный и естественный стиль, отмечает вли-
яние, которое могли оказать на г-жу де Севинье ее первые учителя,
прочитанные книги, светские приемы. Он скорее коротко объясня-
ет, нежели хвалит то, что в ней восхищает его больше всего. Нако-
нец он переходит к «творчеству» и, как и можно было ожидать,
объявляет о намерении рассмотреть ее письма «как настоящие ис-
торические документы», но не с целью разыскать в них неизвест-
ные события: история, которую он хочет написать — это история
нравов. «Представим себе, что мы только что прочли целиком ее
переписку и что, закрыв книгу и возвращаясь к своим воспомина-
ниям, спрашиваем себя, как она представляет нам людей, которых
знала, в чем это общество похоже на наше и чем отличается от
него». По правде говоря, он настаивает больше на втором вопросе,
чем на первом. Описывая Зкизнь современников Людовика XIV в
кругу семьи, на водах, в поместьи, исследуя их монархические
взгляды и религиозные верования, он прежде всего старается по-
казать то, что отличает их чувства от наших; историк, заботящийся
об истине, художник, влюбленный в местный колорит, он ценит в
письмах г-жи де Севинье прежде всего то, что дышит воспомина-
ниями об исчезнувших устоях.
Громадный успех книги Буассье о г-же де Севинье предопре-
делил следующую работу — биографию писателя, благодаря кото-
рому мы лучше узнаем XVII век. Становится понятным, почему
после писем маркизы Буассье приступил к Мемуарам Сен-Симона
(1892). И на этот раз сюжет был как бы специально создан для
того, чтобы понравиться и подойти Буассье. Перед ним был один
из тех авторов, которых он так любил изучать: не искусственный
ГАСТОН БУАССЬЕ
Том 2
320
РЕНЕ ПИШОН. ЖИЗНЬ И ТВОРЧЕСТВО ГАСТОНА БУАССЬЕ
и не-«литератор»; писатель, который сам искренне признавался в
том, что никогда не был «академической персоной»; но человек
жесткой и сильной оригинальности, раскрывавшийся без остатка
во всем, что писал, кричавший во все горло о своей любви и о
своей ненависти. Для такого художника, как Буассье, это была
вожделенная модель, этот герцог и пэр. Особенности характера
персонажа, его предрассудки, его споры об этикете, его наивно-
старомодное презрение к «(судейской) мантии» и «перу» забав-
ляли Буассье, а то, что было удивительного в Сен-Симоне:
необыкновенной силы ненависть, проницательность суждений,
блистательность стиля — не могли сбить его с толку: разве он не
знал Тацита? Неужели автор Мемуаров — более суровый сатирик
и сильный писатель, чем автор Анналов? Совершенно неудиви-
тельно, что Буассье прекрасно понял Сен-Симона. Очень занима-
тельная повесть, одновременно содержательная и краткая, следует
за Сен-Симоном в его отчий дом, в армию, ко двору, рассказывает
о его делах, об отставке, объясняя, каким образом семейные тра-
диции, ложь двора, политические мечтания, горечь одинокой ста-
рости слились в мощный поток ярости и озлобленности и выплес-
нулись в наполненный желчью шедевр под названием Мемуары.
Буассье не только раскрыл корни этого произведения, но и пока-
зал, надо сказать с удовольствием, его значение. Когда же возни-
кает необходимость оценить точность мысли Сен-Симона или за-
имствовать его самые блестящие мнения, Буассье проверяет их с
очень редкой для такой сложной темы свободой суждения. Безус-
ловно, грандиозная пышность двора, который Сен-Симон беспо-
щадно разоблачает в своей книге, не может обмануть Буассье, как
не может обмануть его и сам Сен-Симон. О крупных фигурах этой
эпохи — о Лувуа или Вилларе, о Людовике XIV или г-же де Мэн-
тенон, он составляет свое собственное мнение, часто отличное от
общепринятого, всегда твердое и взвешенное, точно так же, как о
Цезаре или Августе. Две главы, следующие друг за другом и соот-
ветствующие друг другу, представляют, со всей прямотой, те при-
чины, которые делают ценной информацию Сен-Симона, и те,
которые заставляют не доверять ей: обе главы вполне уравновеши-
321
ПРИЛОЖЕНИЯ
вают друг друга; Буассье не поддается ни искушению превзойти
своего героя, ни сомнительному удовольствию критиковать его по
каждому поводу; он справедлив по отношению к нему, что доволь-
но трудно по отношению к очень несправедливому автору. Но на
самом деле Буассье мало волнует то, что в Мемуарах так много
спорных утверждений: важно то, что они воскрешают для него,
вместе с очень любопытной личностью мемуариста, неизвестные
стороны общества того времени. Он прекрасно понимает, что их
несравнимое достоинство заключается не только в полемическом
восторге, не только в картинной дерзости слога автора, но и в силе
присутствующего в них духа времени; в остроумном заключении
он говорит, что Сен-Симон в одиночку может вновь населить для
нас версальскую «пустыню». Он даже не далек от мысли, что же-
стоким злословием этот наблюдатель помогает своим самым худ-
шим врагам, потому что они становятся в наших глазах более че-
ловечными и живыми: «И если век покажется нам не таким
совершенным, как мы его себе представляли, то он станет более
живым, что есть главное достоинство. Может быть, мы будем вос-
хищаться им немного меньше тем ханжеским восхищением, кото-
рое передается по традиции, но мы будем ближе к нему, станем
изучать его с интересом, который проявляется к живым вещам».
Эти последние слова, как нам кажется, характеризуют Буассье так
же хорошо, как и самого Сен-Симона, и отмечают точку пересе-
чения столь не похожих друг на друга натур. Жизнь реальную,
жизнь не приукрашенную, не идеализированную, искал Буассье
прежде всего, и именно это он нашел у Сен-Симона, как и у г-жи
де Севинье, как и у Цицерона, Тацита или Марциала, и только
благодаря тому, что он находил эту жизнь, он охотно прощал Сен-
Симону его реформаторские химеры, заблуждения, злобу и ошиб-
ки во французском.
Эти две элегантные книжицы о г-же де Севинье и о Сен-Симо-
не во многом похожи. В них есть что-то легкое и непринужденное,
чего нет ни в каком другом произведении Буассье: можно поду-
мать, что они написаны в качестве отдыха, между занятиями ла-
тинской филологией или эпиграфикой. Эти две работы являются
ГАСТОН БУАССЬЕ
Том 2
322
РЕНЕ ПИШОН. ЖИЗНЬ И ТВОРЧЕСТВО ГАСТОНА БУАССЬЕ
поистине ценным, если не великим вкладом Буассье в историю
французской литературы. Впрочем, Буассье не остановился на
этом; обстоятельства привели его еще раз к занятиям французской
литературой, но в другой форме.
В 1876 году Французская Академия потеряла одного из своих
почетных членов — Патэна, профессора Сорбонны, автора Грече-
ских трагиков и Исследований о латинской поэзии. Буассье 23
голосами против 9 был избран на место своего бывшего учителя *.
Он хорошо его знал и хорошо о нем сказал. Он быстро осознал,
что жизнь его предшественника, вся такая спокойная, не является
темой для возвышенных речей: «Мудрые люди, так же, как и сча-
стливые народы, не имеют истории*. Он взялся нарисовать Патэна
так, как он жил — очень просто. Анализируя его работы, он преж-
де всего обращал внимание на те качества, которые, на наш взгляд,
присущи и ему. Он хвалил его за применение к древним литерату-
рам надежного исторического метода, впервые введенного Вильмэ-
ном, заключавшегося в связывании поэтических произведений с
политической и социальной обстановкой. Он хвалил его и за то,
что тот ввел в научный обиход много свежих и тонких идей, ори-
гинальность которых затемнялась их же популярностью. Так бы-
вает с остротой, которую повторяют в салонах светские люди, и,
повторяя, каждый считает себя ее автором. Он отмечал вкус Патэ-
на, воспитанный на истории, способный оценить по достоинству
Эсхила и Софокла, Энния и Вергилия. И публика должна была
понимать, что Буассье заслуживал, в той же мере и даже больше,
чем Патэн, похвальных слов, которые он расточал в его адрес. И
разве данное Буассье определение метода предшественника — не
настоящая проповедь его собственной веры? «Патэн не думал как
многие другие, что следует разлучить литературу и науку; напро-
тив, он считал, что, объединившись, они-могут оказать друг другу
большую службу. Живое чувство литературных красот, верный,
бдительный, тонкий вкус мешают ученому говорить много глупо-
* Он уже был кандидатом на кресла Сен-Мара Жирардена и Жюля Жанена,
и ему пришлось быть свидетелем того, как вперед него избрали Мезьера и Лему-
анна.
323
ПРИЛОЖЕНИЯ
стей; с другой стороны, литератор может найти в науке точную
информацию и досконально познать то, о чем он пишет». Нельзя
сказать, что Буассье навязывает здесь Патэну свою собственную
точку зрения, так как бывший декан Сорбонны вполне ее разде-
лял, но совершенно очевидно, что в ясности и силе этой формули-
ровки слышится личное мнение Буассье. Он невольно напоминает
о себе, намечая биографию Патэна: ведь к нему самому могут быть
применены те хвалебные слова, которые он адресует своему пред-
шественнику, ведь и он сторонился политики, стремясь быть толь-
ко «ученым и эрудитом». Можно подумать, что он выступает pro
domo sua * на той странице, где напоминает о почестях, оказанных
ученому-гуманисту, и где заявляет, что, если небезынтересно на-
блюдать, как героические души испытывают удары судьбы, то не-
бесполезно, для примера, время от времени показывать людей про-
стой жизни и серьезной работы, осчастливленных ею. Он
признавал таким образом все почести, которые уже получил, все
те, которые он должен был получить впоследствии и которые были
для него скорее поводом для работы, нежели удовлетворением
тщеславия; никто другой так хорошо не понимал, что почет — это
бремя, пето honoratus nisi oneratus **. Коротко говоря, в этой всту-
пительной речи он очень хорошо характеризует того, кого заменя-
ет, но еще лучше он описывает самого себя, что и представляет для
нас основной интерес.
Академия, говорил Вольтер, это возлюбленная, которой лите-
раторы поют серенады до тех пор, пока не овладеют ею, и которой
начинают пренебрегать, добившись её благосклонности: Буассье,
не воспевавший ее до своего избрания, не оставил ее и после. Он
был академиком, примечательным своим усердием, своей пунк-
туальностью, своей возвышенностью и даже своим весельем, кото-
рые он привносил в свои обязанности. Выпускники Нормальной
школы до сих пор помнят, с каким веселым видом он рассказывал
* «В свою защиту» (лат.; пер. ред.).
** «Никто не удостаивается почета без дополнительного бремени» (лат.; пер.
ред.).
ГАСТОН БУАССЬЕ
Том 2
324
РЕНЕ ПИШОН. ЖИЗНЬ И ТВОРЧЕСТВО ГАСТОНА БУАССЬЕ
каждую неделю о своих академических впечатлениях. Все заседа-
ния, включая заседания по поводу словаря, казались ему забавны-
ми: он даже публично утверждал, что другие думали то же самое и
что, например, Лабиш проявлял к этим заседаниям самый живой
интерес.
Ответ Буассье на вступительную речь Эрнеста Лависса, из ко-
торого мы извлекли эту мысль, содержит замечательные места —
блестящий анализ работ Лависса по истории Германии, и, в част-
ности, сверкающий жизнью и светом портрет короля-сержанта, со-
зданный им по поводу Юности Великого Фридриха. Впрочем, эта
речь уступает той, которую он произнес в следующем, 1894 году
при избрании в Академию Шальмель-Лакура, заменившего Рена-
на. Шальмель, под предлогом откровенности, плохо отозвался о
Ренане: классик с ограниченным вкусом, философ-картезианец,
демократ-доктринер, он низверг с высоты своего догматизма вол-
нующего и изысканного автора Детских и юношеских воспомина-
ний. Буассье очень осторожно, но в то же время очень твердо,
поставил вещи на свои места, напомнив, что имеет некоторое право
считать, что хорошо узнал Ренана, так долго и так близко наблю-
дая его работу в обеих Академиях и во Французском коллеже. Он
развеял легенду, по которой Ренан воспринимался всеми исключи-
тельно как фривольный художник и превосходный шутник: Бу-
ассье совершенно определенно заявил, что понять Ренана невоз-
можно, если абстрагироваться от его научных работ: «Ренан
навсегда ушел из науки, но он всегда будет жить в ней». Он при-
знавал, что в Ренане постоянно боролись литератор и ученый, и
показал, что первый был обязан второму сильной научной базой,
которую не могли скрыть от мало-мальски проницательного чита-
теля самые большие облака фантазии. Особенно он хвалил Ренана
за уважение, с которым этот свободный мыслитель говорил о хри-
стианстве. Это свидетельствует о том, что Буассье ненавидел при-
страстность и пытался дать урок обеим партиям, которые в то вре-
мя оспаривали друг у друга право направлять французское
общество. «Если они не способны уничтожить друг друга, — гово-
рил он, — им придется приспособиться друг к другу. От этих без-
325
ПРИЛОЖЕНИЯ
результатных и бесконечных драк есть одно лекарство — терпи-
мость и свобода». Есть некоторая заслуга Буассье в проповеди
нравственного мира в мире столь разъединенном, также как и в
высказывании очень взвешенного мнения о Ренане сразу после его
смерти. Он написал о маленьком бретонце из Трегье самые изы-
сканные, самые поэтичные страницы: нет другого портрета, где
лучше высветилась бы искренняя сторона этого историка.
Через год после того, как Буассье произнес эту красивую речь,
по смерти Камилла Дусэ он становится непременным секретарем
Академии и таким образом во второй раз оказывается наследником
Патэна. Он вводит новый метод в редактирование ежегодных от-
четов о литературных премиях. Последних стало так много, что,
захотев их перечислить, вы рисковали бы запутаться в почетных
списках. Буассье решился на необходимые сокращения. Он вычер-
кнул множество романов, получивших премию Монтиона (их ав-
торы, должно быть, пролили немало слез по этому поводу), что
позволило ему создать более полную концепцию действительно
важных работ, награждаемых Академией, и переделать отчет, по
его собственному выражению, в «картину, очень неполную, но по-
лезную для понимания литературного движения за последний
год». Для выполнения поставленной таким образом задачи он при-
менил свой замечательный талант критика, прежде всего, ясность
и стремительность анализа, который трудно превзойти. Жертвуя
излишними подробностями, выделяя суть идеи, резюмируя ее в
строгой, но сильной формуле, ему удавалось на одной странице, в
нескольких фразах выразить сущность всей книги, — и очень ча-
сто совершенно новой для него книги, далекой от его специально-
сти. История, поэзия, путешествия, философия, театральная кри-
тика, иностранная литература — обо всем он говорил одинаково
компетентно. Конечно, ему помогали специальные составители от-
четов, но тем не менее именно он заканчивал работу и ставил все
точки над i. Он, наконец, соединял свойственную ему гибкость ума
с редкой умеренностью суждений, отдавая должное очень непохо-
жим на него самого писателям. Работа над ежегодным отчетом,
сложность которой он охотно признавал и которую он выполнял,
ГАСТОН БУАССЬЕ
Том 2
326
РЕНЕ ПИШОН. ЖИЗНЬ И ТВОРЧЕСТВО ГАСТОНА БУАССЬЕ
можно сказать, вплоть до своей смерти, в его глазах была недоста-
точной для должности непременного секретаря. Он предпринял
исследование по истории своей Компании * и довел его до конца
XVIII века. В нем, кроме просто, он показал двойственное начало
Института** — монархическое и революционное. В 1892 году,
председательствуя на заседании пяти Академий, он отметил, что
основателями Института в равной степени можно считать и Кон-
дорсэ с Лаканалем, и Ришелье с Кольбером. Это заявление было
не просто острым словцом; человек традиций, он испытывал закон-
ное желание видеть истоки современных явлений в сложных, и
иногда противоречивых, причинах.
В Академии надписей, куда он был избран в 1886 году на ме-
сто эпиграфиста Леона Ренье, его роль была менее примечатель-
ной, хотя и довольно заметной. Здесь он достойно представлял
союз словесности и науки, выделяясь на фоне своих собратьев,
которые в большинстве своем были более узкими специалистами,
чем он; они же ценили его как за честность суждений, так и за
талант писателя. Здесь он часто выступал по многим вопросам ис-
тории или филологии в качестве защитника распространенных
взглядов. Когда случалось кому-нибудь из его коллег, известному
археологу и смелому новатору, по-новому интерпретировать клас-
сический текст или древний миф, Буассье защищал традиционную
точку зрения против гиперкритики своего молодого противника:
«Вы очень меня забавляете», — говорил он, смеясь; и если этот
учтивый спор ничего не решал, то по крайней мере заставлял слу-
шателей восхищаться юношеской силою старого латиниста.
Это не все. Буассье в течение многих лет был членом Высшего
совета народного образования, как раз тогда, когда были задуманы
самые многочисленные и важные для нашей национальной школы
перемены. Если учесть кроме того, что еще до 1870 года он присо-
единился к попыткам модернизировать лицеи, оживить факульте-
* Компания (Compagnie) — первоначальное наименование Французской
Академии (прим. ред.).
** Институт — совокупное обозначение французских отраслевых академий,
то же, что в России Академия наук (прим. ред.).
327
ПРИЛОЖЕНИЯ
ты, и создать Школу высоких наук, то можно сказать, что ни одна
из осуществляемых реформ, начиная с реформ Дюрюи и кончая
реформами Лейга (не говоря о Жюле Симоне, Жюле Ферри, Ле-
оне Буржуа), не обошлась без того, чтобы к нему не обратились за
советом. Безусловно, его мнение не всегда принималось в расчет,
тем более, что оно не всегда было неизменным. До 1880 года Бу-
ассье в педагогических вопросах занимал место в рядах новаторов,
а затем — в рядах консерваторов. Действительно ли он так из-
менился? Нам кажется, что скорее переменились обстоятельства.
Сначала он поддерживал изменения, которые казались ему необ-
ходимыми для приспособления старого университетского здания к
нуждам современного общества; когда же эти преобразования бы-
ли завершены, а другие пошли еще дальше, он отказался следовать
за ними. Так, он считал, что высшее образование не может больше
оставаться тем, чем оно было в 1850 году — простым собранием
блестящих и размытых бесед для любительской аудитории; он хо-
тел, чтобы ученые начали преподавать настоящую науку настоя-
щим ученикам: этим можно объяснить то, что он стал сторонником
мер, принимаемых Дюрюи, Альбером Дюмоном, Лиаром; этим же
объясняется и то, что он сыграл определенную роль в основании
Школы высоких наук и в. инспекции филологических факульте-
тов. Но позже он стал думать, что в новой системе общее развитие
умственных способностей стало как-то отодвигаться на задний
план перед становившейся все более и более технической наукой:
в своем ответе Ла'виссу он высказал сожаление о прежних «заня-
тиях на факультете»; как гуманист, и еще более как выпускник
Нормальной школы, он всеми силами воспротивился упразднению
этого учебного заведения, как и другим решениям, имеющим те же
корни. Что же касается лицеев, то подобным же образом он начал
с того, что одобрил изгнание из них устаревших и чисто формаль-
ных упражнений, поддержал предоставление большего места
французской и иностранной литературе, истории, наукам, которые
сама античность изучала в менее книжной форме. Но «современ-
ное» образование его обеспокоило, а реформа 1902 года и вовсе
разочаровала: он боялся, что полностью научное образование, с
ГАСТОН БУАССЬЕ
Том 2
328
РЕНЕ ПИШОН. ЖИЗНЬ II ТВОРЧЕСТВО ГАСТОНА БУАССЬЕ
ранней специализацией, может стать началом варварства. Таким
образом, в педагогической области его нельзя поместить ни в раз-
ряд упорных реакционеров, ни в разряд систематических револю-
ционеров: здесь, как и во многом другом, он держался середины.
Его деятельность, впрочем, не имела такого большого веса в гран-
диозных дебатах, как, например, деятельность Дюрюи, Жюля Си-
мона, Греара или Лависса, однако она занимала в них сущест-
венное, если и не заглавное, место, и мы не могли бы написать
историю народного образования в XIX веке, не упомянув о его,
пусть не очень счастливом, участии.
И это еще не все. Мы не смогли бы перечислить все общества,
где в последний период своей жизни он состоял членом или был
президентом, но одно из них было бы непростительно не упомя-
нуть. Это — Ассоциация выпускников Нормальной школы, кото-
рой он руководил с 1883 по 1906 год. Он всегда находил случай
сделать для нее что-нибудь хорошее, со свойственными ему не-
утомимым усердием и изящной скромностью, или вставить в свою
ежегодную речь несколько добрых слов о ней. В этих речах он
неоднократно отдавал последнюю дань уважения большим уче-
ным, которых знал — Тэну, Дюрюи, Пастеру, Жюлю Симону, Ан-
ри Валлону, рисуя широкими мазками очень интересные силуэты.
Больше всего он стремился поддерживать в своих товарищах те
общие и основные качества, которые считал профессиональным
долгом университетских выпускников: преданность требованиям
профессии, культ науки и труда, большую и настоящую терпи-
мость. Проповедуя свои чувства в смутные годы конца XIX века,
он был красноречив. В 1899 году, поздравляя историков с тем, что
они способны мысленно переноситься в жизнь античности, он ска-
зал: «Этому виду экскурсий ставят в упрек то, что они вырывают
нас из сегодняшней жизни. Да, это правда, и именно в этом я
нахожу их достоинства, и за это люблю их. Счастливы те, кто в
эту печальную эпоху, в которой мы живем, может вырваться из
окружающей нас посредственности, создавая себе в волшебных
странах древности, в нескольких шагах от Пантеона и Колизея или
в светлых краях чистой науки уголок благословенной земли, куда
329
ПРИЛОЖЕНИЯ
не доносятся отзвуки бесплодной борьбы! Счастливы те, кто в ти-
ши и покое продолжает изучать великие вопросы, на которые они
вознамерились найти ответы! Потом, когда время поставит все на
свои места, окажется, что эти люди, занимавшиеся, казалось, пус-
тыми диковинами, которых называли никчемными мечтателями,
окажутся в конечном итоге теми, кто лучше всех справился с зада-
чами человечества». Красивые и искренние слова. Они верно отра-
жают концепцию жизни Буассье. Презиравший праздные волне-
ния и жалкие интриги, он держался вдалеке от политики; он хотел
быть только преподавателем, ученым и эрудитом и никогда не ду-
мал, что это может каким-то образом умалить его человеческий
вклад.
Он не ошибся. Такое понимание бытия, давшее ему, как ка-
жется, все счастье, на которое он только мог надеяться, укрепляет
и без того большое уважение к его памяти. Он послужил, как смог,
интеллектуальным интересам своей страны: разве его творчество
не является лучшим выражением французского духа, находящего
себя в латинской античности и дающего о ней самое верное и живое
представление? Его имя ознаменует эпоху в истории французской
словесности — краткий момент, в котором старый классический
гуманизм, взяв у немецкой учености все, что только мог воспри-
нять, не потерял своих природных дарований. Вместе с ним уми-
рает часть нашего достояния — то, что пристало приветствовать с
большим уважением и печалью, так как, без сомнения, мы никогда
больше не увидим' ничего подобного: будут, и уже есть, ученые
более эрудированные и литераторы более оригинальные; но най-
дется ли хоть один, в ком литературные и научные таланты объе-
динятся со столь гармоничным равновесием и будут так сообразны
традициям нашей нации?
Перевод О. А. Кузнецовой
КОММЕНТАРИИ
Глава I. Где были недовольные
1 Для лучшей ориентации в истории ранней Империи, которой посвя-
щено сочинение Г. Буасс^, полезно будет разобраться в череде сме-
нявших друг друга правителей. За небольшим исключением — трех
императоров смутного времени после Нерона — все они объединяют-
ся в три династии, последовательно сменявшие друг друга: Юлиев-
Клавдиев (49 до н. э. — 68 н. э.), Флавиев (69 —96 н. э.) и Антонинов
(96 — 192). Родоначальником Империи по праву считается Гай Юлий
Цезарь (время единоличного правления — 49—44 до н. э.), которому
наследовал его внучатый племянник, усыновленный им по завеща-
нию, Октавиан Август (30 до — 14 н. э.). Преемником Августа был
его пасынок, им также усыновленный, Тиберий (14—37 н. э.). Цезарь
ГЛАВА
I
331
ПРИЛОЖЕНИЯ
и Август принадлежали к роду Юлиев, Тиберий и его преемники Гай
Калигула (37 — 41), Клавдий (41—54) и Нерон (54 — 68) — к роду
Клавдиев. Связанные действительным или фиктивным (через усынов-
ление) родством эти шесть императоров и составляют династию Юли-
ев-Клавдиев. За Нероном последовала полоса смут (Гражданская вой-
на 68 — 69 гг.), в течение которых сменилось три императора, не
связанных друг с другом родством: Гальба (июнь 68 — январь 69),
Отои (январь — апрель 69) и Вителлий (апрель — декабрь 69). По
окончании смут в Риме утвердилась новая династия Флавиев: Веспа-
сиан (69 — 79) и наследовавшие ему сыновья Тит (79 — 81) и Домициан
(81-96).
В целом это время — от Цезаря до Флавиев включительно — было
периодом первоначального утверждения императорской власти, что
происходило достаточно болезненно и нередко сопровождалось ос-
ложнениями. Новым властителям приходилось преодолевать тради-
ции республиканской эпохи; при этом не все они отличались необ-
ходимой выдержкой и тактом, а некоторые и вовсе были склонны к
тирании. Следствием были различные эксцессы и зачастую насильст-
венное отстранение правителей от власти. Из первых девяти импера-
торов (от Цезаря до Вителлин), о которых здесь говорит Буассье,
убиты были шестеро: Цезарь, Тиберий, Гай Калигула, Клавдий, Галь-
ба и Вителлий; еще двое — Нерон и Отон — должны были покончить
жизнь самоубийством, и только Август умер естественной смертью.
Однако древними авторами высказывалось подозрение, что и его кон-
чина была ускорена его женою Ливией, действовавшей в интересах
своего сына Тиберия (см.: Тас., Ann., I, 5), на что и намекает в своем
изложении Буассье. Из позднейших Флавиев двое первых — Веспа-
сиан и Тит, правившие в согласии с сенатом, — умерли естественною
смертью, но третий Домициан, превратившийся в тирана, — также
был устранен насильственным способом. Правление пришедших на
смену Флавиям Антонинов отличалось большей стабильностью. Их
время, по общему признанию, было золотым веком Римской империи.
Первые пятеро Антонинов — Нерва (96 — 98), Траян (98 — 117), Ад-
риан (117—138), Антонин Пий (138—161) и знаменитый не только
как правитель, но и как философ Марк Аврелий (161 — 180) — были
превосходными администраторами, правили более или менее в согла-
сии с сенатом и почили естественной смертью. Выпадает из ряда лишь
последний, шестой, — сын М. Аврелия Коммод (180—192), который
ввиду абсолютной неспособности к делам управления и скандального
сумасбродства был устранен насильственно, после чего империя вновь
погрузилась в тяжелый политический кризис.
2 Иосиф Флавий (37 — 100) — видный еврейский религиозный и по-
литический деятель, участник I Иудейской войны, крупнейшего анти-
ГАСТОН БУАССЬЕ
Том 2
332
КОММЕНТАРИИ
римского восстания в Иудее в 66 — 70 гг., вместе с тем выдающийся
историк, писавший по-гречески. До нас дошли исторические труды
Иосифа Флавия Иудейская война, посвященная восстанию 66 — 70
гг., и Иудейские древности, излагалась история еврейского наро-
да с древнейших, легендарных времен до начала I Иудейской войны,
публицистическое сочинение Против Апиона, написанное в защиту
иудейства, и собственная автобиография. Произведения Иосифа Фла-
вия — ценнейший источник не только по истории иудейства, но и для
знакомства с жизнью всей Римской империи в I в. н. э.
3 Римская провинция Дакия представляла область между Дунаем, Ти-
сой и Днестром (современная Румыния), Паннония — область между
Савой, Восточными Альпами и Дунаем (современная восточная Авст-
рия и западные части Югославии и Венгрии), Мёзия — область, про-
стиравшуюся по правому берегу Дуная от Дрины и Савы до Черного
моря (современная Сербия, северная Болгария и Добруджа).
4 Нумидия — область в Северной Африке (современный восточный Ал-
жир), некогда независимое царство, превращенное Цезарем в рим-
скую провинцию Новую Африку, а затем Августом присоединенное к
основной провинции Африке (область древнего Карфагена, современ-
ный Тунис). Город Ламбез, расположенный в 10 км к юго-востоку от
современного алжирского города Батны, был штаб-квартирой III Ав-
густова легиона, командир которого — легат в пропреторе ком ран-
ге — был фактическим наместником Нумидии. Мавры — древнее
берберское племя, населявшее область к западу от Нумидии (совре-
менные северный Алжир и Марокко). При императоре Клавдии рим-
ляне завоевали Мавретанию, однако совершенно покорить мавров им
так и не удалось.
5 Ср.: Тас., Ann., I, 16 слл. 31 слл.
6 Публий Корнелий Сципион Эмилиан (ок. 185 — 129 до н. э.) — рим-
ский полководец и политический деятель, прославившийся оконча-
тельным разгромом Карфагена в Северной Африке (146) и покоре-
нием Нуманции — центра антиримского сопротивления в Северной
Испании (133 г. до н. э.). Приняв командование над римским войском
под Нуманцией, Сципион Эмилиан начал с мер по укреплению дис-
циплины, в связи с чем из лагеря было изгнано до 2 тыс. проституток
(Т. Liv., Epit., LVII).
7 Септимий Север — римский император (193 — 211), выведший импе-
рию из состояния хаоса, куда она скатилась после убийства Коммода.
В борьбе с надвигавшимся общим кризисом Септимий Север опирался
прежде всего на армию. Отсюда те привилегии солдатам, о которых
упоминает Буассье (источник — Herodian., III. 8, 4 — 5).
ГЛАВА
1
333
ПРИЛОЖЕНИЯ
8 Луций Анней Сенека Младший (4 до — 65 н. э.) — римский государ-
ственный деятель времени Нерона, крупнейший философ-стоик и вы-
дающийся писатель, автор многочисленных произведений — тракта-
тов на моральные темы, сборника Нравственных писем к Луцилию,
на который здесь делается ссылка, трагедий и др. О нем неоднократно
будет идти речь в последующих главах.
9 Траянова колонна — замечательный памятник римского архитектур-
но-изобразительного искусства II в. н. э. Сохранившаяся до наших
дней колонна была воздвигнута в центре Рима, рядом с форумом Тра-
яна (к северу от Капитолия), в честь одноименного императора. Ствол
колонны высотою в 38 м украшен восходящим по спирали рельефом
с реалистическим изображением войн Траяна с даками (101 — 102 и
105—106 гг.). Лента рельефа общей длиною до 200 м состоит из 155
переходящих одна в другую сцен, содержащих ценные бытовые и ис-
торические детали.
10 Адриан — римский император из династии Антонинов, преемник Тра-
яна.
11 Руфин и Евтропий — римские государственные деятели, сотрудники
императора Феодосия I (379 — 395), затем влиятельные советники его
сына Аркадия, который после раздела империи в 395 г. стал правите-
лем ее восточной части. Стилихон — видный римский военачальник,
соратник Феодосия I, позднее советник другого его сына Гонория,
которому досталась западная часть империи, прославился защитою
Италии от вестготов. Аэций — римский полководец, под командова-
нием которого римляне и их союзники (франки, бургунды и вестготы)
разгромили полчища гуннов на Каталаунеких полях (в восточной Гал-
лии) в 451 г.
12 Каракалла — римский император (211—217). При нем в 212 г. был
издан знаменитый эдикт, даровавший права римского гражданства
всем свободным жителям империи.
13 Капитолий — один из двух центральных холмов Рима (другой —
Палатин). Храм Августа был расположен на северо-западном склоне
Палатина, напротив Капитолия.
14 Галлы (или кельты) — древние жители нынешней Франции и Бель-
гии; реты — группа альпийских племен, населявших сопредельные
территории современных восточной Швейцарии, северной Италии и
Австрии; мёзийцы — племена фракийского корня, населявшие Мё-
зию (см. выше, прим. 3).
15 Батавы — германское племя, жившее на территории современной
Голландии; свевы — большая группа западногерманских племен, пер-
воначально населявших долину Майна, а затем расселившихся широ-
ко по центральной и южной Германии.
ГАСТОН БУАССЬЕ
Том 2
334
КОММЕНТАРИИ
16
17
18
19
20
21
22
23
24
25
26
Акциум — мыс на западном побережье Греции, при выходе из Абра-
кийского залива. Здесь в 31 г. до н. э. флот Октавиана нанес решитель-
ное поражение силам Антония и Клеопатры, что предопределило окон-
чательный успех Октавиана в борьбе за единоличную власть в Римском
государстве. В следующем году Октавиан овладел Египтом, а Антоний
и Клеопатра должны были покончить жизнь самоубийством.
Буквально: у ограбленных остается оружие. В этих словах Ювенала
Буассье видит предупреждение против крайностей, которые римская
власть допускала в отношении покоренных народов.
Дата указана по римскому летоисчислению — от основания города
Рима. Последнее в перерасчете на христианское летоисчисление отно-
сили к 753 г. до н. э. Следовательно 726 г. от основания города равен
27 г. до н. э.
Гай Плиний Цецилий Секунд Младший (61 — 113 н. э.) — римский
политический деятель и писатель времен Флавиев и Антонинов, автор
обширного собрания Писем.
Людовик XV — французский король (1715—1774).
Бетика — римская провинция в южной Испании (современная Анда-
лусия и часть Гранады).
Гай Беррес (ок. 115—43 до н. э.) — римский сенатор, наместник Си-
цилии в 73 — 71 гг., заслуживший дурную славу вымогательствами и
самоуправством во вверенной ему провинции. По возвращении в Рим
по жалобе провинциалов был привлечен к судебной ответственности.
Главным обвинителем выступал Цицерон, который, несмотря на все
старания защиты, добился осуждения Берреса (70 г.).
Здесь имеется в виду Марк Юний Брут (85 — 42 до н. э.), знаменитый
лидер реснубликанской партии, противник Цезаря и Октавиана. О
нем см. специальную главу в кн.: Буассье Г. Цицерон и его друзья.
СПб., 1993, с. 321-370.
Вифиния — одно из эллинистических царств, а затем римская про-
винция в северо-западном углу Малой Азии. О Петронии см. ниже
главу V.
Лузитания — римская провинция на юго-западе Пиренейского по-
луострова (современная Португалия). Марк Сальвий Отон (32 — 69
н. э.) — один из близких друзей Нерона, позднее сосланный им под
видом наместничества в Лузитанию. Во время смут после свержения
и смерти Нерона на короткое время стал римским императором (ян-
варь-апрель 69 г.).
Авл Вителлий (12 — 69 н. э.) — римский государственный деятель
времен Клавдия и Нерона, последний в ряду императоров-однодне-
вок, выдвинутых Гражданской войной 68—69 гг. (ср. выше, прим. 1).
ГЛАВА
I
335
ПРИЛОЖЕНИЯ
27
28
29
30
31
32
33
34
35
36
37
38
39
Галгак(Galgacus) или, в более правильном чтении, Калгак( Calgacus)
— один из вождей антиримского сопротивления в Британии. Тацит вы-
соко отзывается о его доблести и приводит речь (по обычаю античной
историографии им самим и сочиненную), с которой британский вождь
обращается к своим соотечественникам накануне решающего сражения
с римлянами в 83 г. н. э. (см., Тас., Agricola, 29 слл.).
Квинт Пётилий Цериал Цезий Руф — римский военачальник, во
время Гражданской войны 69 г. н. э. примкнул к Веспасиану, позднее
подавлял смуты в Галлии, Германии и Британии.
Элий Аристид (117—187) — видный греческий ритор и писатель вре-
мени Антонинов, один из представителей так называемой второй со-
фистики. До нашего времени дошел сборник из 55 его речей, пред-
ставляющих по большей части произведения, предназначенные для
публичной декламации.
110-112 гг.
Кельтское наречие — язык древних кельтов (или, как их называли
римляне, галлов), пуническое — язык карфагенян, потомков фини-
кийских переселенцев, колонизовавших центральную часть североаф-
риканского побережья (от искаженного латинского наименования фи-
никийцев poeni или puni — пуны).
Плутарх (ок. 45—120) — знаменитый греческий писатель, автор
многочисленных трактатов на моральные, политические и философ-
ские темы и обширного собрания Сравнительных жизнеописаний —
50 биографий наиболее известных греческих и римских деятелей, объ-
единенных по большей части в сопоставимые пары (Тесей и Ромул,
Демосфен и Цицерон, Александр Великий и Цезарь и др.).
Гиерон — правитель Сиракуз (275 — 215 до н. э.), Птолемеи — цар-
ская династия в эллинистическом Египте (323 — 30 до н. э.).
О ценностных соотношениях древней римской и новейших валют ср.:
Буассье Г. Цицерон и его друзья, с. 410 (прим. 30 к гл. I).
Канузий (современный Каноза-ди-Пулья) — город в Апулии, в юго-
восточной Италии.
Ферент (или Форент, ныне Форенцо) — город на границе Апулии
и Лукании, в южной Италии.
Сальпенса и Малага, как и упоминаемая ниже, в примечании, Осу-
на — города в южной Испании.
Фунды и Улубры — небольшие города в Лациуме.
Перевод надписи:
«Я изумлен, о стена, что ты не упала в руинах
Из-за того, что несешь пошлости стольких писак».
ГАСТОН БУАССЬЕ
Том 2
336
КОММЕНТАРИИ
40
41
42
43
44
45
46
47
48
49
50
51
52
53
54
55
Буквально: Валентин со свои ученики предлагает.
«Гиларион со своей (супругой) предлагает», «Сема с сыновьями же-
лает», «Фортуната желает», «Амимула назначает» и т. п.
Остия — портовый городок в устье Тибра, предместье Рима.
Веспасиан — первый император династии Флавиев, Нерва — пер-
вый из Антонинов (см. выше, прим. 1).
Тримальхион — один из героев Сатирикона, богатый вольноотпу-
щенник, задающий пир своим гостям.
Перевод А. К. Гаврилова в кн.: Римская сатира. Перевод с латинско-
го. М., 1989, с. 153-154.
Арпин — город в юго-восточном Лациуме.
Маний Курий Дентат — государственный деятель и полководец вре-
мени борьбы римлян за господство в Италии (начало III в. до н. э.),
£лыл образцом староримского мужества и простоты. Сабины ита-
лийское племя, населявшее область к северо-востоку от Лациума, бы-
ли покорены Курием Дептатом.
Марк Ноний Бальб — римский государственный деятель времени
Августа, родом из Нуцерип (в Кампании). Геркуланум — город в
Кампании, погибший вместе с Помпеями от извержения Везувия в
79 г. н. э.
Киренаика — область в Северной Африке (современная восточная
Ливия), рано колонизованная греками, в эллинистическое время —
владение Птолемеев, с I в. до н. э. — римлян. При Августе Киренаика
была объединена вместе с Критом в единую провинцию.
Фрежюс (древнее название — Форум Юлия) — город в Нарбонн-
ской Галлии (на французском средиземноморском побережье, к юго-
западу от Ниццы).
Сильван — у римлян древнее лесное божество, покровитель селян;
Эскулап — бог врачевания.
Домициан — римский император, последний из Флавиев (см. выше,
прим. 1).
Марк Порций Катон Утический (95 — 46 до н. э.) — правнук Като-
на-цензора, один из лидеров республиканской партии в Риме, непри-
миримый противник Цезаря.
Тускул (ныне Фраскати) — город в Лациуме, в юго-востоку от Рима.
Целий и Квиринал — римские холмы, примыкающие с востока к цен-
тру города.
ГЛАВА
I
337
ПРИЛОЖЕНИЯ
56
57
58
59
1
2
3
4
5
6
7
8
Пренесте и Тибур — города в Лациуме, к востоку от Рима.
Байи — курортный город в Кампании, к западу от Неаполя.
Об Овидии подробнее см. ниже главу III.
Битва при Филиппах — роковое для республиканцев сражение в Ма-
кедонии, где их войска были разгромлены Октавианом и Антонием
(42 г. до н. э.).
Глава II. Оппозиция светских людей
Народные трибуны братья Тиберий и Гай Семпронии Гракхи в послед-
нюю треть II в. до н. э. выступили с инициативою демократических
реформ, ставивших целью возродить пришедшее в упадок римско-ита-
лийское крестьянство и обуздать всесилие сенаторской аристократии.
Имеется в виду Октавиан Август.
Гней Кальпурний Пизон — римский политический деятель, начавший
свою карьеру еще в 50-е годы I в. до н. э. В 46 г. он воевал против
Цезаря в Африке, а позднее примкнул в последним защитникам ре-
спублики Бруту и Кассию. Считаясь с его популярностью и авторите-
том, Август предложил ему консульство (в 23 г. до н. э.), которое тот
принял только после долгих уговоров (Тас., Ann., II, 43).
Анкирский памятник, или Деяния божественного Августа, — про-
граммный политический документ, составленный и опубликованный
Августом под конец жизни. О нем подробнее см. специальную главу
в кн.: Буассье Г. Цицерон и его друзья. СПб., 1993, с. 371 — 398.
27 г. до н. э.
Сервий СульпицийГальба (3 до — 69 н. э.) — римский государствен-
ный деятель времени Юлиев-Клавдиев. В последние годы правления
Нерона был наместником в Тарраконской Испании, в апреле 68 г.
поднял там восстание против Нерона и вскоре был провозглашен в
Риме императором. Его правление, впрочем, продолжалось очень не-
долго — до середины января 69 г., когда он был убит (см. выше, прим.
1 к гл. I).
Жак-Бенинь Боссюэ (1627 — 1704) — французский церковный дея-
тель и писатель, автор многочисленных богословских и историко-фи-
лософских трудов.
Лисипп — знаменитый греческий скульптор времени поздней класси-
ки (IV в. до н. э.), непревзойденный мастер ваяния в бронзе (статуи
богов, героев, атлетов, скульптурные портреты Сократа, Александра
Великого и др.).
ГАСТОН БУАССЬЕ
Том 2
338
КОММЕНТАРИИ
9 Об Отоне см. выше, прим. 1 и 25 к гл. I.
10 Луций СергийКатилина (108 — 62 дон. э.) — римский нобиль, соста-
вивший в 60-е годы I в. до н. э. заговор с целью захвата власти. В 63 г.
Цицерон, бывший тогда консулом, неоднократно выступал против Ка-
талины с обличительными речами, а затем подавил движение катили-
нариев в Риме. Марк Антоний (82—30 до н. э.) — римский воена-
чальник и политический деятель, видный цезарианец, выступивший
после смерти Цезаря с претензией на политическое первенство. Цице-
рон на рубеже 44 — 43 гг. произнес против М. Антония 14 яростных
речей-филиппик, чем и навлек на себя гибель. Подробнее см.: Буассье
Г. Цицерон и его друзья, с. 63 слл.
11 Гирпин — имя скаковой лошади.
12 ЖакДелиль (1738—1813) — аббат и писатель, видный представитель
французского Просвещения и литературы отчасти классицистическо-
го, отчасти же сентименталистского (вослед Руссо) направления. Пе-
ревел на французский Георгики и Энеиду Вергилия и опубликовал
несколько оригинальных поэм. В век Империи (при Наполеоне I)
считался законодателем хорошего литературного вкуса.
13 Гай Азиний Поллион (76—4 до н. э.) — крупный государственный
деятель, оратор и писатель времени поздней Республики и ранней Им-
перии. Поначалу принимал активное участие в политической борьбе
(как республиканец, затем как цезарианец), но позднее (с 30-х годов
до н. э.) отошел от политических дел и посвятил себя литературным
и научным занятиям. Он основал первую публичную библиотеку в
Риме (в храме Свободы на Авентине) и ввел в обычай публичные
рецитации новых литературных произведений.
14 Фиест — одна из трагедий Сенеки, написанных на темы греческих
мифов. Quirites, квириты — древнее самообозначение римлян (от
quiris — копье, которому в древности поклонялись как воплощенно-
му божеству; отсюда же и имя древнего бога войны Квирина).
15 Гней Домиций Корбулон (умер в 67 г. н. э.) — выдающийся римский
полководец времени Клавдия и Нерона, прославился своими победа-
ми в войнах с германцами и парфянами.
16 Велабр — низкий затопляемый район Рима у западных подножий Ка-
питолия и Палатина, средоточие продовольственных лавок и рынков.
17 Имеется в виду знаменитый республиканец Катон Утический (о нем
см. выше, прим. 53 к гл. I).
18 Гней Помпей Магн (106—48 до н. э.) — один из крупнейших полити-
ческих деятелей и полководцев поздней Республики. Одно время бло-
кировался с Цезарем, но в конце концов между ними вспыхнула борь-
ГЛАВА
II
339
ПРИЛОЖЕНИЯ
19
20
21
22
23
24
25
26
27
1
2
ба за власть. Помпей возглавил республиканское сопротивление Це-
зарю, но потерпел поражение при Фарсале и погиб.
Секст Проперций (А1 до — 2 н. э.) — римский поэт, мастер элегиче-
ского жанра.
В сражении при Фарсале (48 г. до н. э.) Цезарь нанес поражение
республиканцам, которые возглавлялись Помпеем, в битве при Акци-
уме (31 г. до н. э.) Октавиан разгромил Марка Антония, бывшего
соратника Цезаря.
Азиний Галл — сын Гая Азиния Поллиона (о нем см. выше, прим. 13),
автор специального сочинения, где сопоставлялось ораторское искус-
ство его отца с искусством Цицерона. Стиль последнего подвергался
здесь жестокому осуждению (см.: Quint. Inst, or., XII, 1, 22; Plin.,
Ер., VII, 4; A. Gell., XVII, 1,1).
Тит Лабиен и Кассий Север — видные римские ораторы оппозици-
онного направления при Августе.
О Филиппиках Цицерона см. выше, прим. 10.
О вожде республиканцев Марке Юнии Бруте см. выше, прим. 23
к гл. I.
Луций Элий Туберон и Марк Фавоний, как и Марк Юний Брут, —
римские политические деятели I в. до н. э., убежденные республикан-
цы и противники Цезаря.
Мать Нерона Агриппина Младшая была убита по приказу сына, тяго-
тившегося ее опекою, в 59 г. Поппея Сабина, вторая жена Нерона,
скончалась в 65 г. Император, который был виновником ее смерти (в
припадке ярости он ударил ее, беременную, ногой в живот), но по-сво-
ему любил ее, воздал ей посмертно высшие почести.
Такие ежедневные ведомости (acta diuma) публиковались в Риме со
времени консульства Цезаря, т. е. с 59 г. до н. э.
Глава III. Ссылка Овидия
Согласно греческому мифу, дочь критского царя Миноса Ариадна по-
могла афинскому герою Тесею проникнуть в Лабиринт и убить жив-
шего там чудовищного Минотавра. Опасаясь гнева отца, Ариадна бе-
жала вместе с Тесеем с Крита, но во время остановки на острове
Наксосе Тесей, который не хотел везти Ариадну в Афины, покинул
ее, когда она спала (по другой версии мифа, Ариадна была похищена
на Наксосе влюбившимся в нее богом Дионисом).
По преданию, сын троянского царя Приама Парис, будучи гостем
спартанского царя Менелая, влюбился в его жену — прекрасную Еле-
ГАСТОН БУАССЬЕ
Том 2
340
КОММЕНТАРИИ
ну и с помощью богини Афродиты похитил ее и увез в Трою. Эта
нанесенная Менелаю обида и стала причиной похода греков на Трою.
3 Фригийцем здесь назван Парис, поскольку Троя была расположена в
области древних фригийцев (в северо-западной Малой Азии).
4 Лудовико Ариостпо (1474 — 1533) — итальянский поэт, автор поэмы
Неистовый Роланд, проникнутой гуманистическими идеями и настро-
ениями.
5 Гай Валерий Катулл (84 — 54 до н. э.) — знаменитый римский поэт,
зачинатель новой лирики, всецело обращенной на мир личных чувст-
вований.
6 Коринна, воспетая Овидием в Любовных элегиях (Amores), — образ,
по-видимому, достаточно условный, во всяком случае более условный,
чем Лесбия у Катулла или даже Цинтия у Проперция. Однако иссле-
дователю римской литературы нельзя отказать в праве угадать за этим
образом некий реальный прототип.
7 Тит Макций Плавт (ок. 250 — 184 до н. э.) — римский поэт и драма-
тург, автор многочисленных комедий, написанных простым и сочным
языком.
8 Согласно древнему преданию, город Рим был основан троянским ге-
роем, сыном Анхиза и Афродиты (Венеры) Энеем, который после
гибели Трои переселился в Италию. По другой, ставшей позднее гос-
подствующей, версии, Рим основали потомки Энея братья-близнецы
Ромул и Рем.
9 Буассье перечисляет восточные божества и культы, ставшие популяр-
ными в Риме на рубеже старой и новой эры: Великая матерь богов —
эпитет малоазийской (фригийской) богини Кибелы, культ которой от-
личался особой экстатичностью; Адонис — божество ближневосточ-
ного (сирофиникийского) происхождения, один из так называемых
умирающих и воскресающих богов, олицетворяющих череду угасания
и возрождения всего живого; Исида — египетская богиня, символ
плодородия и женственности, позднее — воплощение любого творче-
ского и цивилизованного начала.
10 Пенелопа — в греческом эпосе (у Гомера) супруга Одиссея, царя Ита-
ки, участника Троянской войны, чье возвращение из похода затяну-
лось на долгие годы. В отсутствие Одиссея итакийские аристократы —
Гомер называет их женихами — требуют, чтобы Пенелопа выбрала
себе из их среды нового мужа, который с ее рукою получил бы и право
на царство. Пенелопа под разными предлогами откладывает решение
и дожидается Одиссея, который по возвращении учиняет расправу над
женихами.
ГЛАВА
III
341
ПРИЛОЖЕНИЯ
Портики Октавии и Помпея — крытые галереи, сооруженные в Ри-
ме на Марсовом поле: первый — Октавианом Августом в честь своей
сестры Октавии, а второй, еще раньше, Гнеем Помпеем.
12 Озеро Неми (древнее название — lacus Nemorensis) — водоем в во-
ронке древнего кратера рядом со священной рощей Дианы Ариций-
ской (в Лациуме, к юго-востоку от Рима, у Альбанской горы).
13 О Байях см. выше, прим. 57 к гл. I.
14 Геркулес (латинская форма имени для греческого Геракла) — в ан-
тичной мифологии знаменитый герой, сын Зевса и Алкмеоны, просла-
вившийся различными подвигами. На его долю выпало множество
трудов и испытаний; в частности, будучи продан в рабство, он в тече-
ние трех лет находился в услужении у лидийской царицы Омфалы.
15 Марк Валерий Мессала Мессалин, Греции, Секст Помпей, Марк Ав-
релий Котта Максим Мессалин (брат Мессалы Мессалина), Павел
Фабий Максим — римские нобили, государственные деятели време-
ни Августа и Тиберия. Об их отношении к Овидию см.: Гаспаров М.
Л. Овидий в изгнании//Овидий Назон, Публий. Скорбные элегии.
Письма с Понта. Издание подготовили М. Л. Гаспаров и С. А. Оше-
ров. М., 1978, с. 209 слл.
16 Гай Корнелий Галл (70—26 до н. э.) — римский политический дея-
тель, соратник Октавиана Августа, ставший после победы над Анто-
нием и Клеопатрой префектом аннексированного Египта. Независи-
мое поведение и непомерные претензии Галла навлекли на него
немилость Августа; попав под судебное преследование, он вынужден
был покончить жизнь самоубийством. Галл был даровитым поэтом,
видным представителем новой любовной лирики. Тесные отношения
связывали его с Вергилием. Последний, по свидетельству античного
комментатора Сервия, первоначально даже поместил в своих Георги-
ках специальную похвалу Галлу, которую, однако, позднее заменил
на рассказ о мифическом пчеловоде Аристее.
17 Гай Цезарь (20 до — 4 н. э.) — сын Агриппы и дочери Октавиана
Августа Юлии. Усыновленный Августом, намечался последним в воз-
можные свои преемники. В 1 г. до н. э. был отправлен на восток для
защиты Армении от парфян. Там при осаде одного из городов был
опасно ранен и умер от этой раны на обратном пути в Рим.
18 См. выше, прим. 59 к гл. I.
19 В 9 г. н. э. большое римское войско, которым командовал легат Авгу-
ста Публий Квинтилий Вар, попало в засаду и было уничтожено гер-
манцами в Тевтобургском лесу (у верховий Эмса и Липпе, в восточной
части современной земли Северный Рейн — Вестфалия).
ГАСТОН БУАССЬЕ
Том 2
342
КОММЕНТАРИИ
20 Квинт Цецилий Метелл Македонский, консул 143 и цензор 131 г. до
н. э., и Публий Рутилий Руф, консул 105 г. до н. э. — римские госу-
дарственные деятели и ораторы старого закала. Об использовании Ав-
густом их речей свидетельствует Светоний (см.: Suet., Divus Augustus,
89, 2).
21 Лукреция — в римском историческом предании добродетельная суп-
руга Луция Тарквиния Коллатина, дальнего родича последнего рим-
ского царя Луция Тарквиния Гордого. Обесчещенная сыном царя Сек-
стом Тарквинием, Лукреция покончила жизнь самоубийством.
Учиненное над ней насилие стало причиной общественного взрыва и
изгнания царской семьи из Рима (509 г. до н. э.).
22 Первым мужем Юлии был ее двоюродный брат Марк Клавдий Мар-
целл. Брак этот был недолгим, так как Марцелл рано умер. Вторым
мужем Юлии стал Марк Випсаний Агриппа, знаменитый полководец,
старый соратник Августа, третьим, после смерти Агриппы, — Тибе-
рий Клавдий Нерон, пасынок Августа (сын его супруги Ливии от ее
первого мужа) и будущий император.
23 Отцом Пула Антония был Марк Антоний, соратник Цезаря, а позднее
участник II триумвирата, где его партнерами были Марк Эмилий Ле-
пид и Октавиан. Этот союз доставил М. Антонию господство над рим-
ским Востоком. Однако, когда сотрудничество между триумвирами
прекратилось и союз распался, М. Антоний проиграл решающую
схватку с Октавианом и должен был покончить жизнь самоубийством
(30 г. до н. э.). Победитель Октавиан распорядился казнить старшего
сына своего соперника, тоже Марка Антония, но из остальных его
детей никто тогда не пострадал.
24 Император Гай Калигула был сыном Германика, внука Ливии, и Аг-
риппины Старшей, дочери Агриппы и Юлии. Юлия, дочь Августа,
принадлежала к дому Юлиев Цезарей, но Марк Випсаний Агриппа,
отпрыск провинциальной всаднической семьи, был, по римским поня-
тиям, человеком незнатным. Стараясь облагородить свое происхожде-
ние, Калигула утверждал, что его мать была плодом кровосмеситель-
ной связи Юлии с собственным отцом Августом (см.: Suet., С.
Caligula, 23, 1).
25 Актеон — в греческой мифологии беотийский герой, страстный охот-
ник. За то, что увидел Артемиду купающейся, был превращен ею в
оленя, после чего стал добычей собственных собак.
26 Место ссылки Овидия — город Томы (ныне Констанца, на румын-
ском побережье Черного моря).
27 Гней Помпей Макр (родился ок. 60 г. до н. э.) — римский государст-
венный деятель (при Августе был прокуратором в Сицилии и Азии,
ГЛАВА
III
343
ПРИЛОЖЕНИЯ
заведовал Палатинской библиотекой), вместе с тем видный поэт, автор
не дошедших до нас произведений — эпической поэмы о событиях
Троянской войны, предшествовавших ссоре Ахилла с Агамемноном,
собрания четверостиший, трагедии Медея и др.
28 Геро — в греческой мифологии девушка из города Сеста на европей-
ском берегу Геллеспонта, возлюбленная Леандра из Абидоса на про-
тивоположной стороне пролива. Каждую ночь, чтобы встретиться с
любимой, Леандр переплывал Геллеспонт, направляясь на огонь мая-
ка, который зажигала Геро. Но однажды ночью огонь погас и Леандр
утонул. Утром, найдя тело Леандра, прибитое волнами к берегу, Геро
в отчаянии бросилась в море.
29 Людовик XIV — фрацузский король (1643—1715)
30' Крымская война (1853—1856) — война России с коалицией Англии,
Франции и Турции за господство на Ближнем Востоке.
31 Сарматы — родственный скифам народ иранского происхождения.
Во времена Геродота (V в. до н. э.) кочевали за Доном, позднее, тесня
скифов, распространились далеко на запад, вплоть до Дуная.
32 Геты — фракийское племя, населявшее земли между нижним течени-
ем Дуная и северо-восточными отрогами Балканских гор (область До-
бруджи).
33 Бессы — фракийское племя, населявшее земли по среднему и верхне-
му течению Марины (современная Болгария).
Третья жена Овидия происходила из дома Фабиев, связанного родст-
венными узами со многими знатными и влиятельными семьями в Ри-
ме, в том числе и с правящим кланом Юлиев-Клавдиев.
Глава IV. Доносчики
1 Закон об оскорблении величия (lex de maiestate) и соответствующее
обвинение (crimen laesae maiestatis) первоначально, в эпоху респуб-
лики, имели в виду преследование за посягательства на честь и благо-
получие Римского государства, на практике чаще всего — преследо-
вание магистратов за должностные преступления. Однако в период
ранней империи, в какой-то степени даже при Августе, а затем особен-
но при Тиберии, этот закон получил новое истолкование и повое при-
менение: он стал использоваться для преследования за любые дейст-
вия или даже высказывания, направленные против императора или
членов его дома. В руках римских властителей закон об оскорблении
величия стал орудием террористической политики, направленной на
подавление или предупреждение любой оппозиции.
ГАСТОН БУАССЬЕ
Том 2
344
КОММЕНТАРИИ
2 Имеется в виду Марк Порций Катор Цензорий (234—149 до н. э.),
выдающийся политический деятель и писатель времени расцвета Рим-
ской республики, прадед Катона Утичсского.
3 Марк Целый Руф (ок. 85 — 48 до н. э.) — общественный деятель и
оратор, ученик и друг Цицерона. О нем см. специальную главу в кн.:
Буассье Г. Цицерон и его друзья. СПб., 1993, с. 189 — 234.
4 О процессе Берреса см. выше, прим. 22 к гл. I.
5 Парасит (от греческого parasites) — сотрапезник, в дурном смыс-
ле — нахлебник, прихлебатель (откуда и наше современное пара-
зит), излюбленный образ античной комедии. О Плавте см. выше,
прим. 7 к гл. III.
6 Луций Корнелий Сулла (138 — 78 до и. э.) — римский государствен-
ный деятель и полководец, один из лидеров консервативной сенатор-
ской группировки и вместе с тем политик нового тина, вооруженным
путем добившийся единоличной власти (диктатор с 82 г.).
7 Нерон Клавдий Германик (после усыновления Тиберием — Германии
Юлий Цезарь, 15 до — 19 и. э.) — племянник Тиберия, выдающийся
полководец и государственный деятель, внушавший Тиберию опасе-
ния своею чрезвычайной популярностью. Ливия Друзилла (после
принятия, по завещанию Августа, в дом Юлиев — Юлия Августа, 58
до — 29 н. э.) — супруга Августа и мать Тиберия, содействовавшая
ему в достижении императорской власти, но позднее тяготившая его
своим властным характером. Луций Элий Сеян (ок. 20 до — 31 н.
э.) — римский государственный деятель, при Тиберии префект прето-
рия (начальник императорской гвардии), одно время пользовавшийся
огромным влиянием на императора и помышлявший даже о захвате
единоличной власти. Заговор Сеяна был, однако, раскрыт, и он сам
казнен.
8 Сикст V — римский папа (1585 — 1590).
9 Квинт Невий Корд Суторий Макрон — преемник Сеяна в должно-
сти префекта претория.
10 Перечисляются жертвы Тиберия: Титий Сабин — римский всадник,
верный друг Германика, оплакивавший его смерть, за неосторожные
высказывания о Тиберии был приговорен к смертной казни (28 г.);
Авл Кремуций Корд — римский историк оппозиционного, республи-
канского направления, за прославление убийц Цезаря Брута и Кассия
подвергся обвинению в нелояльности и вынужден был покончить
жизнь самоубийством (25 г.); Агриппина Старшая — вдова Германи-
ка, за строптивость и резкие выходки против императора была сослана
на остров Пандатерию, где покончила жизнь самоубийством (29 г.).
ГЛАВА
IV
345
ПРИЛОЖЕНИЯ
11 У Германика и Агриппины Старшей было семеро детей. Нерон (не
путать с позднейшим императором Нероном) и Друз, о которых здесь
идет речь, были старшими. Нерон умер в изгнании в 30 г., Друз погиб
в заключении в 33 г.
12 Каприйская скала — остров Капри в Неаполитанском заливе, где не-
людимый Тиберий провел последние годы своей жизни (26 — 37 гг.).
13 Фауст Корнелий Сулла Фелик и Рубеллий Плавт — видные пред-
ставители римской аристократии, убитые по приказу Нерона в 62 г.
14 Квинт Марций Борея Соран мТит Клодий Тразея Пет — римские
сенаторы, представители стоической оппозиции при Нероне. Обви-
ненные в политической нелояльности, должны были покончить жизнь
самоубийством (66 г.).
15 Имеются в виду выступления Цицерона (см. выше, прим. 10 к гл. II).
16 Марк Фабий Квинтилиан (ок. 35 — 100 н. э.) — выдающийся рим-
ский ритор, автор обширного труда Наставление оратору, представ-
ляющего собой трактат по теории ораторского искусства, изобилую-
щий историческими примерами.
17 Мольер (псевдоним, настоящее имя — Жан-Батист Поклен, 1622 —
1673) — французский драматург, создатель жанра высокой комедии и
вместе с тем один из творцов французского классицистического театра.
Филаминта — персонаж из комедии Мольера Ученые женщины.
18 ГнейЮлийАгрикола (40 — 93 н. э.) — видный римский государствен-
ный деятель и полководец, тесть историка Тацита, который составил
его жизнеописание. Марк Юний Силан — государственный деятель
и оратор, друг Тиберия, тесть Калигулы, который, однако, его нена-
видел, подверг преследованиям и таким образом вынудил покончить
жизнь самоубийством (38г.).
19 Тит Эприй Марцелл и Квинт Вибий Крисп — римские сенаторы,
мастера судебного красноречия, заслужившие недобрую славу своими
доносами и обвинениями при Нероне.
20 Национальный конвент — высший законодательный и исполнитель-
ный орган во Франции в годы великой революции (в конце XVIII в.).
Конвент существовал с сентября 1792 по октябрь 1795 г., с июня 1793
г. стал проводником ультралевой, так называемой якобинской дикта-
туры и развязанного ею террора. Конец якобинскому правлению был
положен переворотом 9 термидора 1794 г. (термидор — одиннадца-
тый месяц французского революционного календаря, «месяц жары»,
9 термидора соответствует 27 июля). В результате этого переворота
были устранены лидеры якобинцев Робеспьер, Кутон и Сен-Жюст и
власть перешла к более умеренной группировке, покончившей с рево-
люционным законодательством и революционной практикой.
ГАСТОН БУАССЬЕ
Том 2
346
КОММЕНТАРИИ
21 Имеется в виду террор в годы французской революции конца XVIII в.
Что же касается упоминаемых здесь проконсулов, то так назывались
полномочные представители Конвента в армиях и департаментах.
22 В 44 г. до н. э., возможно, еще при жизни Цезаря, месяц квинтилий
был переименован в его честь в июль, а в 8 г. до н. э., при Августе,
месяц секстилий — в август.
23 Будущий император — Авл Вителлий (о нем см. выше, прим. 1 и 26
к гл. I). Имя его отца было Луций.
24 Парфянская кампания Луция Вителлия относится к 35—36 гг. (см.:
Тас., Ann., VI, 31 слл.).
25 Император Клавдий был женат четырежды. Первые два брака закон-
чились разводом, после чего Клавдий женился на Валерии Мессалине,
о которой здесь и идет речь. Мессалина отличалась крайним распут-
ством и бесстыдством, и когда она при живом муже-императоре спра-
вила свадьбу с очередным своим любовником, Клавдий распорядился
казнить ее. После этого при содействии Луция Вителлия он женился
на собственной племяннице Агриппине Младшей, женщине властной
и энергичной, которая, в конце концов, желая доставить трон своему
сыну Нерону, устранила Клавдия, по преданию, дав ему отведать от-
равленных грибов. Недалекий и слабохарактерный, Клавдий в делах
управления всецело полагался на своих личных помощников из числа
вольноотпущенников, среди которых по своему значению и влиянию
на императора выделялись Полибий, Нарцисс и Паллант.
26 Новая фаворитка — Агриппина Младшая.
27 Блез Паскаль (1623 — 1662) — французский ученый, философ и пи-
сатель, автор сборника афористических высказываний Мысли о рели-
гии и о некоторых других вопросах.
28 Камилл Демулен (1760—1794) — французский адвокат и журналист,
видный деятель революции конца XVIII в. Будучи членом Конвента,
примыкал там к правому крылу якобинцев во главе с Дантоном. В
1793—1794 гг. издавал журнал Старый кордельер (Le Vieux
Cordelier), где выступал за смягчение революционного террора.
29 Сравнение проводится с ужасными событиями времени Французской
революции: в начале сентября 1792 г. в Париже в обстановке массовой
паники и истерии, вызванной началом иностранной интервенции, тол-
пы народа врывались в тюрьмы и учиняли расправы над заключенны-
ми там «врагами народа», убивая всех без разбора — и «политиче-
ских» (т. е. роялистов), и уголовников, и случайно арестованных
безвинных людей. Сентябрьские события 1792 г. явились прелюдией
большого террора, развязанного позднее якобинцами.
ГЛАВА
IV
347
ПРИЛОЖЕНИЯ
Глава V. Бытовой роман при Нероне
1 Луи де Бурбон герцог д'Энгиен принц де Конде, прозванный Великим
Конде (1621 — 1684), — выдающийся французский полководец и по-
литический деятель, один из лидеров антиабсолютистского движения
Фронды на его заключительном этапе (Конде был руководителем так
называемой Фронды принцев в 1651 —1652 гг.). Шарль де Сент-Эв-
ремон (1613—1703) — французский писатель, автор сатирических
комедий, высмеивавших нравы высшего света, литературных и исто-
рических эссе. Жан Расин (1639— 1699) — знаменитый французский
поэт и драматург, развивший вслед за Корнелем жанр классицистиче-
ской трагедии. Воспитанный в традициях янсенизма, религиозно-фи-
лософского течения в католицизме, центром которого во Франции был
монастырь Пор-Рояль (в районе Парижа), Расин с обращением к ли-
тературной деятельности отошел от янсенизма и порвал с Пор-Роялем,
который из моральных соображений отвергал театр. Впрочем, этот
разрыв носил временный характер: в конце жизни Расин вновь сбли-
зился с янсенистамп.
2 Александр Север - римский император (222 — 235). Бартольд Георг
Нибур (1776 — 1831) — выдающийся немецкий историк античности,
разработавший принципы научного историко-филологического иссле-
дования, автор фундаментальной Римской истории (в 3 томах, 1811 —
1832).
3 Автор Сатирикона Петроний Арбитр, как он назван в сохранившихся
рукописях, почти наверняка отождествляется с упомянутым у Тацита
римским всадником Гаем Пе^ронием, который, по свидетельству исто-
рика, одно время принадлежал к числу ближайших друзей Нерона и
даже сделался в этом кружке законодателем изящного вкуса
(elegantiae arbiter), но, в конце концов, стал очередной жертвою же-
стокости своего царственного патрона (Тас., Ann., XVI, 17 — 20, под
66 г.). Большинство новейших ученых принимают указанное отожде-
ствление и соответственно величают автора Сатирикона Гаем Петро-
нием. Буассье также склоняется к отождествлению автора Сатирико-
на с злосчастным другом Нерона, но в вопросе об имени он следует не
за Тацитом, а за Плинием Старшим, автором обширного научного тру-
да Естественная история, и Плутархом, которые называют жертву
Нерона Титом Петронием.
* Гай Офоний (или Софоний) Тигеллин — один из ближайших друзей
Нерона, префект претория (с 62 г.), главный исполнитель проводив-
шихся Нероном гонений на сенаторскую знать.
5 Эпикурейская философия — одно из главных (наряду со стоициз-
мом) направлений в античной философии в поздний эллинистическо-
римский период. Эпикуреизм обязан своим возникновением и именем
ГАСТОН БУАССЬЕ
Том 2
348
КОММЕНТАРИИ
греческому философу Эпикуру (342 — 271 до н. э.), основавшему в
Афинах свою школу наподобие школ Платона и Аристотеля. Система
воззрений эпикурейцев отличалась полнотой и стройностью: онтоло-
гия (физика, учение о природе) и гносеология (логика, учение о по-
знании) являли собой продолжение материализма Демокрита, этика,
отличавшаяся жизнеутверждающим характером, ориентировала чело-
века на достижение удовольствий (каковые понимались широко — не
только как чувственные наслаждения, но и как уравновешенное состо-
яние души), на жизнь в тесном кругу друзей и неучастие в докучливых
и опасных государственных делах.
6 Киническая философия — популярное направление в позднеантич-
ной философии, восходящее к ученику Сократа Антисфену (ок. 455 —
360 до н. э.), учившему в предместье Афин Киносарге (откуда, воз-
можно, происходит и название школы). Центральным пунктом
философии киников было учение о добродетели, достижение которой
обусловливалось прежде всего аскезой — абсолютным воздержанием,
отказом от материальных благ и даже достижений культуры. Демет-
рий, который упоминается в тексте, был видным представителем ки-
нической философии, о нем с похвалой отзывается Сенека.
7 Принцесса Клевская — психологический роман, принадлежащий пе-
ру французской писательницы графини де Лафайетт (1634—1693),
близкого друга герцога де Ларошфуко (1613—1680), видного полити-
ческого деятеля и тоже писателя-моралиста.
8 Жан де Лафонтен (1621 — 1695) — знаменитый французский поэт,
автор многочисленных од, поэм и повестей, собрания Сказок и рас-
сказов в стихах, написанных в традициях ренессансной новеллисти-
ки, и еще более обширного собрания Басен, отталкивающихся от ан-
тичных образцов (Эзоп, Федр), но исполненных современного
общественного звучания.
9 Марк Лициний Красс (115—53 до н. э.) — римский политический де-
ятель, вместе с Цезарем и Помпеем участник I триумвирата, с 55/4 г.
наместник в Сирии. Стремясь разгромить парфян, в 53 г. осуществил
глубокое вторжение в Месопотамию, но при Каррах потерпел пораже-
ние и погиб.
10 Луций Апулей (родился ок. 125 г. н. э.) — римский писатель, ритор и
философ, приверженец платонизма и поклонник Исиды, автор знаме-
нитого романа Метаморфозы, или Золотой осел, где повествуется о
невероятных приключениях некоего Луция, который был превращен в
осла, но после многих мытарств и испытаний вновь обрел человеческий
облик. В романе искусно переплетаются авантюрная, бытовая и мисти-
ческая линии: спасительницей Луция оказывается сама богиня Исида,
служению которой он решает посвятить всю свою остальную жизнь.
ГЛАВА
V
349
ПРИЛОЖЕНИЯ
и
12
13
14
15
16
17
18
19
20
21
22
Аристофан (ок. 445 — 385 до н. э.) — знаменитый греческий поэт-ко-
медиограф.
Ален-Рене Лесаж (1668—1747) — французский писатель, автор ро-
манов Хромой бес и История Жиль Б лаза из Сантильяны, ставших
важными вехами в развитии социального — бытового и сатирическо-
го — романа в новое время.
Крез — последний царь Лидии, государства в западной Малой Азии
(середина VI в. до н. э.), славился своим сказочным богатством, отче-
го имя его приобрело нарицательный характер. О Нумидии см. выше,
прим. 4 к гл. I.
Сагунт и Нуманция — города в Испании. Жители первого были до-
ведены до крайнего голода и людоедства осадившим их Ганнибалом
(219 г. до н. э.), жители второго были доведены до такого же состоя-
ния Сципионом Эмилианом (133 г. до н. э.).
Франсуа Рабле (1495 — 1553) — французский писатель, автор фанта-
стического романа Гаргантюа и Пантагрюэль, где в гротескной фор-
ме представлена жизнь французского общества на рубеже эпох —
средневековья и нового времени, где сатира на отживающие феодаль-
ные порядки сочетается с проповедью высоких гуманистических иде-
алов.
Буассье приводит названия произведений популярного в век ранней
империи эпико-героического жанра: Тесеида — поэма о Тесее, Персе-
иада — поэма о Персее, Гераклеида — поэма о Геракле. Упоминае-
мые далее Илиада и Одиссея — поэмы Гомера о Троянской войне.
От этих первых эпико-мифологических опытов Лукана до нас ничего
не дошло.
Верцингеторикс вождь племени арвернов, руководитель обще-
галльского восстания против римлян в 52 г. до н. э.
О битве при Акциуме и судьбе Клеопатры см. выше, прим. 16 к гл. I.
Пунические войны — войны Рима с Карфагеном в III —II вв. до н. э.
О самом термине пунический см. выше, прим. 31 к гл. I.
Все более или менее известные Сенеки — ритор Луций Анней Сенека
Старший, его сыновья оратор и политик Юний Галлион, философ
Луций Анней Сенека Младший, ритор Луций Анней Мела и, наконец,
внук, сын Мелы Марк Анней Лукан — были родом из испанского
города Кордубы (современная Кордова).
Диррахий (ныне Дуррес) — город на северо-западном побережье
Балканского полуострова. Операции Цезаря под Диррахием относят-
ся ко времени его войны с Помпеем (48 г. до н. э.).
ГАСТОН БУАССЬЕ
Том 2
350
КОММЕНТАРИИ
23 Карфагенянин Ганнибал и римлянин Публий Корнелий Сципион,
прозванный за победу над Карфагеном Африканским, — военачаль-
ники времени II Пунической войны (218 — 201 до н. э.). Троянец Гек-
тор и грек Ахилл — легендарные герои Троянской войны.
24 Публий Папиний Стаций (40—96 н. э.) — римский поэт, автор эпи-
ко-мифологической поэмы Фив айда, где описывается легендарный
поход Семерых против Фив. По преданию, поход этот был связан с
борьбою сыновей фиванского царя Эдипа Этеокла и Полиника за от-
цовское наследие. Семеро агросских героев поддержали изгнанного
Этеоклом Полиника, но их вмешательство не имело успеха: под сте-
нами Фив их войско было разбито фиванским ополчением, между тем
как Полиник и Этеокл пали в единоборстве.
25 Геликон — горы в юго-западной Беотии (в Средней Греции), согласно
древним мифам, местопребывание муз.
26 Разбитый Цезарем при Фарсале Гней Помпей искал убежища в Егип-
те, но при попытке высадиться на египетский берег был убит по при-
казу местных властей (48 г. до н. э.).
27 Маны — в римской мифологии души мертвых, обитавшие в подзем-
ном мире и почитавшиеся как божества.
28 Гай Марий (156—86 до н. э.) — римский полководец, соперник Сул-
лы в борьбе за первенство в государстве. В 87 г. до н. э., овладев
Римом, жестоко расправился со своими политическими противника-
ми. Проскрипции — официальные объявления вне закона неугодных
правящему режиму лиц с последующим их избиением и конфискацией
имущества. Впервые проскрипции были использованы Луцием Кор-
нелием Суллой после захвата им власти в 82 г. до н. э. Массовые
проскрипции были проведены также по решению II триумвирата —
соглашения М. Антония, М. Эмилия Лепида и Октавиана — в 43 г.
до н. э.
29 Вот прозаический перевод этого, по смыслу не слишком ясного, от-
рывка: «И Тигр, который, будучи отведен, покидает пройденную (им)
Перейду и, будучи втянут длинной расселиной в земле, отдает желан-
ные волны тем, кто их уже не ищет».
30 Официальным римским Монитором именуются в тексте ежедневные
ведомости, которые стали публиковаться в Риме с 59 г. до н. э. (ср.
выше, прим. 27 к гл. II). Монитор — французская ежедневная газе-
та, выходившая с 1789 по 1901 гг. и одно время (1799—1869) испол-
нявшая функции правительственного вестника.
31 Марк Теренций Варрон Реатинский (116 — 27 до н. э.) — римский
политический деятель, соратник Помпея, вместе с тем крупный уче-
ный и писатель-энциклопедист, автор многочисленных антикварно-ис-
ГЛАВА
V
351
ПРИЛОЖЕНИЯ
32
33
34
35
36
37
38
39
40
41
42
43
торических, лингвистических, литературоведческих и иных научных
трудов, историко-литературных и поэтических произведений. Настав-
ления о том, как надо устраивать званые обеды, содержались — в
виде отдельной книги под названием Не знаешь, что будет вече-
ром — в составленом Барроном обширном сборнике Менипповых са-
тир (см.: A. Gell., Noct. Att., XIII, И).
Насидиен Руф — богатый римский всадник, которого Гораций высме-
ивает за нелепо роскошные обеды (Ног., Sat., II, 8). Как литератур-
ный образ Горациев Насидиен — предшественник Тримальхиона у
Петрония.
Субурра (или Су б ура) — район в Риме в низине между Квириналом
и Эсквилином, к северо-востоку от Капитолия и Палатина, славился
своими притонами.
Vinum — вино, coelum — небо, vasa — посуда, утварь.
Тусская улица (vicus Tuscus) — один из беднейших кварталов в цен-
тре Рима (между Капитолием и Палатином, к юго-западу от форума).
Рассказ об эфесской матроне — вставная новелла в Сатириконе
Петрония (гл. 111 — 112), повествующая о некой вдове в Эфесе, горячо
оплакивавшей только что умершего мужа, но, в конце концов, не ус-
тоявшей перед мирскими соблазнами.
Юст Липсий (1547 — 1606) — голландский филолог-классик, специ-
алист по текстологии латинских авторов.
Полиен — имя, под которым одно время выступает главный герой Са-
тирикона Энколпий; Цирцея — красавица в южноиталийском городе
Кротоне, с которой у него начинается роман (гл. 126 слл.).
Пракситель (IV в. до н. э.) — греческий скульптор, прославившийся
своими изображениями богов. Среди его работ была и статуя Артеми-
ды (Дианы).
Паросский мрамор — мрамор, добывавшийся на острове Парос (в
Эгейском море), славился своею белизною.
Луций Домиций Парис — римский вольноотпущенник, мимический
актер из окружения Нерона.
Феб, или Аполлон, — в античной мифологии бог-стреловержец, цели-
тель и прорицатель, блюститель гармонии и покровитель искусств,
непревзойденный музыкант, нередко изображавшийся с кифарой или
лирой в руках. По преданию, еще юным убил страшного змея Пифона,
опустошавшего окрестности Дельф.
Дочери Пиера — музы, считавшиеся, по одной из версий мифа, до-
черьми македонского героя Пиера (по более распространенной вер-
сии, они были дочерьми Зевса и Мнемосины). Родина Агамемнона,
ГАСТОН БУАССЬЕ
Том 2
352
КОММЕНТАРИИ
руководителя Троянского похода, — Греция. Потомок троянцев —
Нерон, поскольку римляне через легендарного Энея возводили свой
род к троянцам.
44 Философ Луций Анней Сенека, сначала воспитатель, а затем доверен-
ный сотрудник императора, и префект претория Секст Афраний Бурр
были всесильными министрами в первые годы правления Нерона. В
стремлении сохранить во что бы то ни стало свое положение они по-
такали дурным наклонностям и увлечениям принцепса. Тем не менее
после убийства Агриппины (59 г.) их влияние стало слабеть, а когда
Бурр умер (62 г.), Сенека счел за благо отойти от дел. Известно,
однако, что это не спасло его от гибели.
Глава VI. Оппозиционные писатели
1 Веллей Патеркул и Валерий Максим — римские писатели времени
императора Тиберия. Первый составил краткий обзор римской исто-
рии от древнейших времен до Тиберия, второй — сборник историче-
ских примеров назидательного характера под названием Достопа-
мятные дела и слова.
2 Театр Помпея — здание для театральных представлений и мусиче-
ских состязаний, построенное Гнеем Помпеем в Риме на Марсовом
поле в 55 г. до н. э.
3 Об Авле Кремуции Корде см. выше, прим. 10 к гл. IV.
4 Неясно, почему Буассье именует политическое соглашение Марка Ан-
тония, Марка Эмилия Лепида и Октавиана, заключенное в 43 г. до
н. э., третьим триумвиратом. Обычно его называют вторым триумви-
ратом, отличая таким образом от первого, участниками которого были
Гней Помпей, Марк Лициний Красс и Цезарь.
5 О поражении и гибели Красса в войне с парфянами см. выше, прим.
9 к гл. V.
6 Перевод: Sen., Deprov., Ill, 14: «по всему миру (Катон) сражается за
доброе дело столь же упорно, сколь и несчастливо»; Quint., XII, 1,16:
«ни надеждой, ни страхом дух (Цицерона) не был отклонен от реше-
ния присоединиться к лучшей партии, т. е. к республике».
7 По преданию, основатель города Рима Ромул поселил в нем первона-
чально ватагу разбойников и бродяг. Фарсальское бедствие — битва
при Фарса ле, где Цезарь разгромил республиканцев во главе с Пом-
пеем (48 г. до н. э.).
8 Речь идет о заговоре против Нерона, составленном группой римских
аристократов во главе с Гаем Кальпурнием Пизоном. Заговор был
ГЛАВА
VI
353
ПРИЛОЖЕНИЯ
раскрыт, а его участники либо были казнены, либо должны были по-
кончить жизнь самоубийством (65 г. н. э.). Флавий Сцевин — один
из участников заговора. Для дальнейшего ср. свидетельство Тацита:
«Нанести смертельный удар Нерону ревностно домогался Сцевин, но-
сивший при себе кинжал, взятый им из храма Благополучия или, по
другим сведениям, из храма Фортуны в городе Ферентине и посвя-
щенный свершению великого дела» (Тас., Ann., XV, 53, пер. А. С.
Бобовича).
9 На рубеже V—IV вв. до н. э. полчища галлов вторглись в Италию и
на короткое время овладели покинутым своими жителями Римом
(390 г. до н. э.). Лишь на Капитолии осталась горстка римских вои-
нов, которые отстояли эту древнюю цитадель.
10 В 61 г. н. э. в Риме, в собственном доме, был убит одним из своих
рабов префект города Педаний Секунд. Четыреста рабов, принадле-
жавших убитому, были казнены на основании древнего закона, соглас-
но которому, в случае убийства господина, подлежали смерти все на-
ходившиеся с ним под одной кровлей рабы.
11 Речь идет о Друзе Младшем, сыне императора Тиберия.
12 Арминий — вождь племени херусков, руководитель антиримского со-
противления в Германии (9 —17 гг.); Карактак (или, по более приня-
тому чтению, Каратак) — вождь племени кату вел лавнов, руководи-
тель антиримского восстания в Британии (43 — 52 гг.). Отзывы о них
Тацита, исполненные уважения и признания их заслуг перед своими
народами, см. в Анналах, соответственно II, 88 и XII, 36.
13 Плешивый Нерон — прозвище императора Домициана.
14 Гелъвидий Приск, Геренний Сенецион, Квинт Юний Ару лен Рус-
тик — жертвы Домициана.
15 Франсуа Рене виконт де Шатобриан (1768 —1848) — французский
писатель, один из родоначальников романтизма, автор повестей и ро-
манов, историко-публицистических произведений и мемуаров. По-
литические воззрения Шатобриана при некотором вольтерьянстве ха-
рактеризовались неприятием революционной стихии и тяготением к
консервативному легитимизму. Отсюда как первоначальное сближе-
ние с режимом Наполеона Бонапарта, так и последующая — после
убийства герцога д’Энгиена и провозглашения империи — оппозиция
ему, отсюда же союз с реставрированной монархией Бурбонов.
Mercure de France (Французский Меркурий), где была опубликована
упоминаемая в тексте статья Шатобриана, — популярное периодиче-
ское издание, выходившее во Франции с 1724 по 1820 г. (с перерывом
в 1799-1814 гг.).
ГАСТОН БУАССЬЕ
Том 2
354
КОММЕНТАРИИ
16
17
18
19
20
21
22
23
24
25
26
27
28
О Цериале см. выше, прим. 28 к гл. I.
Гай Музоний Руф — римский всадник, поклонник и знаток сто-
ической философии. В последние дни правления Вителлия (конец
69 г.), накануне решающего наступления на Рим войск, поддержи-
вавших Веспасиана, пытался склонять солдат к миру, но был ими
за это осмеян.
Гай Луцилий (180—103 до н. э.) — римский всадник, принадлежав-
ший к окружению Сципиона Эми лиана, видный писатель, автор боль-
шого сборника сатир, по единодушному мнению древних — родона-
чальник этого жанра в Риме.
Аквин — город в области вольсков (в юго-восточном Лациуме).
Гиспулла — имя какой-то дородной матроны (см.: Juv., VI, 74 — 75).
Клитумн — река в Умбрии (в северо-восточной Италии).
Тибур и Сигния — города в Лациуме, Пицен — область на северо-во-
стоке Италии.
Рубрен Лаппа и Публий Папиний Стаций — римские поэты-совре-
менники Ювенала (о первом более ничего не известно, о втором см.
выше, прим. 24 к гл. V). Парис — мимический актер из окружения
Домициана. Атпрей и Агава — поэтические произведения на темы гре-
ческих мифов.
В подлиннике речь идет о сумме трех всаднических цензов по 400 тыс.
сестерциев, т. е. о состоянии в 1 200 000 сестерциев.
Имеется в виду римский диктатор Луций Корнелий Сулла (о нем см.
выше, прим. 6 к гл. IV).
Sportula — корзинка с провизией, синоним подарка или угощения
(«милостыни»). В частности, спортулой называли ежедневные гостин-
цы или, вернее говоря, подаяния (продуктами или деньгами), которые
патрон раздавал своим клиентам после выполнения ими церемонии
утреннего приветствия.
По-видимому, очерчен достаточно привычный для Ювенала-клиента
маршрут скитаний по восточной стороне Рима: через квартал Субурры
к холму со святилищем Дианы и далее к Целию. Что касается этого
последнего, то различались Большой (Maior) или просто Целиев
холм (Caelius) и, на его северной стороне, Малый Целиев холм
(Minor Caelius, или Caeliolus).
Эсквилин — один из холмов Рима также в восточной стороне (к севе-
ро-востоку от Целия).
Кекропс — в греческой мифологии древнейший царь Аттики (Афин),
будто бы рожденный самой землей (автохтон).
ГЛАВА
VI
355
ПРИЛОЖЕНИЯ
29
30
31
32
33
34
35
36
37
38
39
Имеется в виду герма — скульптурное изображение (бюст или по по-
яс) бога Гермеса (Меркурия), венчавшее каменный четырехгранный
столбик. Покровитель странников и купцов, Гермес был чрезвычайно
популярен в античности, и посвященные ему гермы ставились повсю-
ду — на площадях, перекрестках и в подворотнях домов.
Сирофиникиец — происходящий из сирийской Финикии.
Авентинский холм, или просто Авентин, — один из холмов Рима (к
юго-западу от Палатина).
Фронтон — судя по упоминанию у Ювенала (I, 12), богатый римля-
нин, предоставлявший роскошно отделанные помещения для публич-
ных чтений.
Ателлана — вид народной комедии (или фарса) с характерным набо-
ром смешных персонажей, проникший в Рим примерно вШв. дон.э.
из Ателлы, города в области осков (в Кампании). Позднее, в начале
I в. до н. э., на основе этого народного фарса возникла литературная
ателлана, ставшая очень популярной в Риме позднереспубликанского
и императорского времени. Одним из творцов этого жанра был Луций
Помпоний, из ателланы которого Буассье приводит характерную ре-
плику о судьбе парасита: «Если никто не зовет его (на обед), то он,
несчастный, возвращается в горе к своей рыбешке».
Город Тир в Финикии славился выделкою тканей, окрашенных в пур-
пур.
Гай Фанний был известным судебным оратором, Титиний Капи-
тон — видным государственным деятелем времени Домициана и пер-
вых Антонинов.
Альба и Сетия — города в Лациуме. Тит Клодий Тразея Пет и
его зять Гай Гельвидий Приск — представители стоической оппо-
зиции в римском сенате при Нероне. Оба Брута — Марк Юний
Брут и Децим Юний Брут Альбин, вожди республиканцев при
Цезаре и Октавиане.
Луций Квинкций Цинциннат (V в. до н. э.) и Гай Фабриций Лусцин
(III в. до н. э.) — римские государственные деятели и полководцы,
образцы староримской доблести и чистоты нравов.
Лесбия (настоящее имя — Клодия) — возлюбленная Катулла, Цин-
тия (Гостия) — возлюбленная Проперция, обе увековечены в стихах
своих поклонников, выдающихся римских поэтов-лириков. У Катул-
ла есть два трогательных стихотворения, посвященных любимому
ручному воробью Лесбии.
Карл Великий — франкский король (с 768) и император (800—814),
сделавший попытку восстановить Римскую империю. Людовик XVI
ГАСТОН БУАССЬЕ
Том 2
356
КОММЕНТАРИИ
— французский король (1774 — 1792), свергнутый и казненный рево-
люцией.
40 Речь идет о сатире, составленной Сенекою вскоре после смерти импе-
ратора Клавдия. Озаглавленная Апофеоз или, по другой версии,
Отыквление божественного Клавдия (тыква в античности считалась
символом глупости), она являла собою пародию на вошедшее в обы-
чай официальное посмертное обожествление императора.
41 Девкалион — в греческой мифологии герой, сын Прометея, прароди-
тель людей. Девкалион и его жена Пирра были единственными, кто
спасся от потопа, насланного разгневанным Зевсом на землю. Чтобы
возродить человеческий род, Девкалион и Пирра бросали через голову
камни, эти, по словам божественного оракула, кости праматери-земли,
и из камней, брошенных Девкалионом, возникли мужчины, а из бро-
шеных Пиррою — женщины.
42 Фламиниева дорога (via Flaminia) — дорога между Римом и Арими-
ном (в Умбрии, в северо-восточной Италии), проложенная Гаем Фла-
минием в 220 г. до н. э.; Латинская дорога (via Latina) — дорога,
связывавшая Рим с Самниумом (область к юго-востоку от Лациума).
43 Рубеллий Плавт (в версии, принятой Буассье) или Бланд (в версии,
разделяемой большинством новейших ученых) — представитель рим-
ской знати, сын Гая Рубеллия Бланда и Юлии, дочери Друза, внучки
Тиберия, упоминается Ювеналом как пример пустой аристократиче-
ской спеси.
44 Кризаль, его жена Филаминта и сестра Белиза — персонажи из ко-
медии Мольера Ученые женщины. Буассье ссылается на сцену из вто-
рого действия.
45 Диоген (IV в. до н. э.) — философ-киник родом из Синопы, учивший-
ся в Афинах, а затем обосновавшийся в Коринфе, где, по свидетель-
ству древних, из демонстративного пренебрежения к материальным
благам и комфорту жил в глиняной бочке-пифосе.
46 Жан де Лабрюйер (1645—1696) — французский писатель-моралист,
автор книги Характеры, или нравы нашего века, проникнутой силь-
ным духом сатиры. Лабрюйер был наставником старшего сына принца
Конде.
47 Портик Минуция — крытая галерея, сооруженная в конце II в. до
н. э. Марком Минуцием Руфом в южной части Марсова поля.
ГЛАВА
VI
357
ПРИЛОЖЕНИЯ
СЛОВАРЬ АНТИЧНЫХ ТЕРМИНОВ
Авгу сталы — члены жреческой коллегии, ведавшей отправлением культа
Августа.
Асе — римская весовая и денежная единица, равная 1 фунту (327 г), так-
же медная монета, вес которой непрерывно уменьшался, дойдя при Авгу-
сте до минимума в 11,2 г. Два с половиной (позднее четыре) асса состав-
ляли 1 сестерций (серебряная монета весом в 1,13 г).
Ателлана — вид народной комедии или фарса, пришедший в Рим из
Ателлы — города в области осков (в Кампании).
Атриум — передняя комната в римском доме, вид приемной или гостиной
залы.
Ауспиции — гадания по полету вещих птиц; в переносном смысле, по-
скольку ими занимались не только жрецы-авгуры, но и высокие должно-
стные лица, — руководство, командование.
Баллиста — военная машина для метания камней.
Весталки — в древнем Риме жрицы богини домашнего очага Весты, обя-
занные поддерживать в ее храме неугасимый огонь. Весталки пользова-
лись большим почетом и влиянием, но были связаны обетом безбрачия, за
нарушение которого могли присуждаться к смерти.
Гений — в римской религии дух, олицетворявший жизненную силу и по-
читавшийся как защитник человека, семьи или всего народа. В период
Империи, в связи с развитием культа правителя, особым почитанием стал
пользоваться гений императора.
Гладиаторы (от лат. gladius — меч) — в Риме цирковые бойцы, бивши-
еся на смерть на потеху зрителей. Гладиаторы обычно комплектовались из
военнопленных или рабов, но были и профессиональные гладиаторы из
свободных.
Декурионы — собственно десятники, старшие над группами из 10 человек
(воинов, рабочих и т. п.). В римских муниципиях и колониях декуриона-
ми назывались члены местного сената.
Денарий — римская серебряная монета, равная 4 сестерциям или 1 грече-
ской драхме.
Катапульта — военная машина для метания копий и стрел.
Когорта — в римской армии с конца II в. до н. э. подразделение легиона
(в легионе было 10 когорт). Были также когорты союзников, придававши-
еся легионам, и преторианские когорты, составлявшие императорскую
гвардию.
ГАСТОН БУАССЬЕ
Том 2
358
СЛОВАРЬ АНТИЧНЫХ ТЕРМИНОВ
Латиклав (или латиклавия) — тога или туника с широкой пурпурной
полосой-латиклавием, что было отличительным признаком и привилегией
лиц сенаторского сословия.
Модий — римская мера сыпучих тел, равная 8,75 л.
Пенаты — в римской религии боги-хранители домашнего очага; в пере-
носном смысле — родной дом, жилище.
Претекста — окаймленная пурпуром тога, которую носили римские ма-
гистраты, жрецы и мальчики свободных сословий. В драматургии претек-
стой называли также трагедию с сюжетом из римской жизни (где действу-
ющие лица были одеты в тоги претексты).
Префекты — начальники, главы особых ведомств, гражданских (пре-
фект города Рима, префект снабжения — анноны) или военных (префект
флота, префект претория), а также губернаторы отдельных городских ок-
ругов в Италии и окраинных территорий (в Альпах, на Сардинии и Кор-
сике, в Иудее).
Прокураторы — собственно управляющие, заведующие чужим имущест-
вом; со времен Августа — императорские чиновники из вольноотпущенни-
ков или всадников, заведовавшие имуществом императора или исполняв-
шие какую-либо административную функцию в провинциях.
Пропилеи (греч. propylaea — предвратные сооружения) — монументаль-
ные строения, нередко в виде портиков, служившие входом в кремль, на
площадь или в какое-либо общественное здание.
Сатурналии — древний римский праздник, справлявшийся в декабре
(начиная с 17 числа) в память о золотом веке Сатурна (Крона), отличался
особым веселым разгулом.
Севиры — члены коллегии шести; в италийских муниципиях и колониях
жреческая коллегия севиров-августалов отвечала за организацию импера-
торского культа.
Трибы — первоначально родоплеменные подразделения у римлян и ита-
ликов, затем территориальные округа.
Триумф — в древнем Риме торжественный въезд полководца, одержавше-
го какую-либо важную победу, в город. Право на триумф предоставлялось
специальным постановлением сената. В переносном смысле триумф — по-
беда, торжество.
Фасции — связки прутьев с воткнутыми в них топорами, которые специ-
альные служители-ликторы несли перед высшими магистратами римлян
как символ их власти и права карать виновных смертью.
Фециалы — жреческая коллегия в Риме, в ведении которой находилось
обрядовое оформление внешнеполитических акций (объявления войны,
заключения мира и т. д.).
359
ПРИЛОЖЕНИЯ
Цензоры — римские должностные лица, ведавшие проведением имущест-
венного ценза, контролем за поступлением налогов, сдачей на откуп госу-
дарственных доходов и работ, надзором за нравственностью граждан.
Цензоров было двое, их избирали раз в 5 лет на полтора года.
СПИСОК СОКРАЩЕНИЙ
Corp. insc. lat. Corpus inscriptionum Latinarum. Ed. Th. Mommsen et al. Vol. I —XVI. Leipzig —Berlin, 1862 —1943.
Mommsen, Insc. regni Inscriptiones regni Neapolitan! Latinae. Neap. Ed. Th. Mommsen. Leipzig, 1852.
Mon. Ancyr. Res gestae divi Augusti ex monumentis Ancyrano et Apolloniensi. Ed. Th. Mommsen. Berlin, 1865 (ed. II - 1883).
Orelli Inscriptionum Latinarum selectarum amplissima collectio. Ed. J. C. Orelli et G. Henzen. Vol. I —III. Zurich, 1828-1856.
Ribbeck, Fragm. comic. Comicorum Romanorum fragmenta. Ed. O. Ribbeck. Leipzig, 1855 (ed. II — 1873, ed. Ill - 1898).
Riese, Anthologia Latina Anthologia Latina, sive poesis Latinae suppiementum. Ed. A. Riese et al. Vol. I —II. Leipzig, 1869 — 1920. * * *
Aur. Viet. Epitome Caes. De bello civ. Cic. De leg. De off. De orat. De senect. Aurelius Victor Аврелий Виктор Epitome de Caesaribus Сокращение (сочине- ния) о цезарях. Caesar Цезарь De bello civili О гражданской войне. Cicero Цицерон De legibus О законах De officiis Об обязанностях De oratore Об ораторе De senectute О старости
ГАСТОН БУАССЬЕ
Том 2
360
СПИСОК СОКРАЩЕНИЙ
Epist. Epistulae Письма
Ad Att. Ad Atticum к Аттику
Ad Fam. Ad Familiares К близким
Ad Quint. Ad Quintum К (брату) Квинту
In Verr. In Verrem Против Верреса
Pro Balbo Pro Balbo За Бальба
Pro Rab. Pro Rabirio За Рабирия
Com. Nep. Cornelius Nepos Корнелий Непот
De vir. ill. De viris illustribus О знаменитых мужах
Dio Cass. Dio Cassius Дион Кассий
Hist. Rom. Historia Romana Римская история
Hist. Aug. Scriptores Historiae Писатели истории Авгу-
Augustae стов
Marc. Antonin. Marcus Antoninus Марк Антонин Философ
Philosophus
Hor. Horatius Гораций
Carm. (Od.) Carmina(Odae) Оды
Epist. Epistulae Послания
Sat. Saturae Сатиры
Juv. Juvenalis Ювенал
Sat. Satirae Сатиры
T. Liv. Titus Livius Тит Ливий
Hist. Historiae История
Luc. Lucanus Лукан
Phars. Pharsalia Фарсалия
Mart. Martialis Марциал
Epigr. Epigrammata Эпиграммы
Ovid. Ovidius Овидий
Am. Amores Любовные элегии
Ars am. Ars amatoria Искусство любви
Fast. Fasti Фасты
Heroid. Heroides Героиды
Metam. Metamorphoses Метаморфозы
Pont. Ex Ponto Послания с Понта
Trist. Tristia Скорбные элегии
Petron. Petronius Петроний
Sat. Saturae Сатирикон
Philon Philon Филон
Legat. Legatio ad Gaium Посольство к Гаю (Кали-
гуле)
Plaut. Plautus Плавт
Persa Persa Перс
Plin. Plinius Maior Плиний Старший
Hist. nat. Historia naturalis Естественная история
361
ПРИЛОЖЕНИЯ
Plin. Epist. Paneg. Plinius Minor Epistulae Panegyricus
Plut. Plutarchus
Crassus Crassus
De fort. Rom. De fortuna Romanorum
Quint. Quintilianus
Inst. or. Institutio oratoria
Schol. Juv. Scholia in Juvenalem
Sen. Seneca Maior
Controv. Controversiae
Suas. Suasoriae
Sen. Seneca Minor
Cons, ad Marc. Consolatio ad Marciam
De ben. De beneficiis
De clem. De dementia
De ira De ira
De prov. De providentia
De tranq. an. De tranquillitate animi
Epist. Epistulae morales
Ludus de morte
Caesaris(Claudii)
Tragoediae Tragoediae
Agam. Agamemnon
Here. fur. Hercules furens
Hipp. Hippolytus
Med. Medea
Oedip. _ Oedipus
Phoen. Phoenissae
Thyest. Thyestes
Troad. Troades
Suet. Suetonius
De vita Caesarum De vita Caesarum
Лид. Augustus
Claud. Claudius
Domit. Domitianus
Galba Galba
Nero Nero
Otho Otho
Tib. Tiberius
Vitell. Vitellius
Плиний Младший
Письма
Панегерик (императору
Траяну)
Плутарх
Красс
Об удаче римлян
Квинтилиан
Наставление оратору
Схолии к Ювеналу
Сенека Старший
Контроверсии
Свазории
Сенека Младший
Утешение к Марции
О благодеяниях
О милосердии
О гневе
О провидении
О спокойствии духа
Нравственные письма
к Луцилию
Действо о смерти цезаря
(Клавдия)
Трагедии
Агамемнон
Геркулес безумный
Ипполит
Медея
Эдип
Финикиянки
Фиест
Троянки
Светоний
О жизни (двенадцати)
цезарей
Август
Клавдий
Домициан
Гальба
Нерон
Отон
Тиберий
Вителлий
ГАСТОН БУАССЬЕ
Том 2
362
БИБЛИОГРАФИЯ
De rhet. De rhetoribus О риторах
Тас. Tacitus Тацит
Agric. Agricola Агрикола
Ann. Annales Анналы
Dial, deorat. Dialogus de oratoribus Диалог об ораторах
Germ. Germania Германия
Hist. Historiae История
Tertull. Tertullianus Тертуллиан
Ad nat. Ad nationes К (языческим) народам
Verg. Vergilius Вергилий
Aen. Aeneis Энеида
БИБЛИОГРАФИЯ
I. Источники
1. Вергилий. Буколики. Георгики. Энеида. Пер. с лат. С. Шервинского
и С. Ошерова под ред. Ф. Петровского. М., 1979.
2. Гораций Флакк, Квинт. Полное собрание сочинений. Пер. с лат. под
ред. Ф. А. Петровского. М.—Л.» 1936.
3. Лукан, Марк Анней. Фарсалия, или Поэма о гражданской войне.
Пер. с лат. Л. Е. Остроумова под ред. Ф. А. Петровского. М.—Л.,
1951.
4. Марциал, Марк Валерий. Эпиграммы. Пер. с лат. Ф. А. Петровско-
го. М.» 1968.
5. Овидий Назон, Публий. Метаморфозы. Пер. с лат. С. В. Шервин-
ского под ред. Ф. А. Петровского. М.—Л., 1937.
6. Овидий Назон, Публий. Скорбные элегии. Письма с Понта. Изда-
ние подготовили М. Л. Гаспаров и С. А. Ошеров. М., 1978.
7. Овидий Назон, Публий. Наука любви. Лекарство от любви. Пер. с
лат. М. Л. Гаспарова. СПб., 1992.
8. Петроний. Сатирикон. Пер. с лат. А. Гаврилова и Б. Ярхо//Рим-
ская сатира. Переводы с лат. Состав и научная подготовка текста И.
Л. Гаспарова. М., 1989, с. 129—235.
9. Плиний Младший. Письма. Издание подготовили М. Е. Сергеенко и
А. И. Доватур. Изд. 2-е. М., 1982.
10. Светоний Транквилл, Гай. Жизнь двенадцати цезарей. Издание под-
готовили М. Л. Гаспаров и Е. М. Штаерман. М., 1964.
И. Сенека, Луций Анней. Нравственные письма к Луцилию. Трагедии.
Пер. с лат. С. Ошерова. М., 1986.
363
ПРИЛОЖЕНИЯ
12. Тацит, Корнелий. Сочинения в двух томах. Издание подготовили А.
С. Бобович, Г. С. Кнабе и И. М. Тройский. Л., 1969.
13. Ювенал. Сатиры. Пер. с лат. Д. С. Недовича и Ф. А. Петровского.
М.-Л., 1937.
II. Научная литература
14. Виппер Р. Ю. Очерки истории Римской империи. М., 1908.
15. Гримм Э. Д. Исследования по истории развития римской импера-
торской власти. Т. I —II. СПб., 1900—1901.
16. Егоров А. Б. Рим на грани эпох (проблемы рождения и формирова-
ния принципата). Л., 1985.
17. Ковалев С. И. История Рима. Изд. 2-е. Л., 1986.
18. Машкин Н. А. История древнего Рима. М., 1947 (переиздания —
1949, 1950, 1956).
19. Машкин Н. А. Принципат Августа (происхождение и социальная
сущность). М.—Л., 1949.
20. Низе Б. Очерк римской истории и источниковедения. Пер с нем. под
ред. М. И. Ростовцева. Изд. 2-е. СПб., 1908.
21. Фридлендер Л. Картины из бытовой истории Рима в эпоху от
Августа до конца династии Антонинов. Пер. с нем. под ред. Ф.
Зелинского и С. Меликовой. Ч. I. СПб., 1914.
ОГЛАВЛЕНИЕ
Предисловие редактора ............................. 7
ОППОЗИЦИЯ ПРИ ЦЕЗАРЯХ
Глава I. Где были недовольные? ................. 13
Глава II. Оппозиция светских людей .............. 57
Глава III. Ссылка Овидия ......................... 95
Глава IV. Доносчики ............................ 137
Глава V. Бытовой роман при Нероне ............. 183
Глава VI. Оппозиционные писатели................ 225
ПРИЛОЖЕНИЯ
Рене Пишон. Жизнь и творчество Гастона Буассье
{перевод О. А. Кузнецовой) ...................... 289
Комментарии ..................................... 331
Словарь античных терминов ....................... 358
Список сокращений ............................... 360
Библиография.................................... 363
Буассье Г.
Б90 Собрание сочинений. В 10 т. Т. 2. Оппозиция при
цезарях/Под ред. Э. Д. Фролова — СПб.: Иванов и
Лещинский, 1993. — 368 с.
ББК 63.3(0)3
Научное издание
ГАСТОН БУАССЬЕ
Собрание сочинений
Том 2
Оппозиция при цезарях
Подписано в печать 7.10.93. Формат 6ОХ9О’/|б. Печать офсетная.
Усл. печ. л. 23,0. Зак. 346. Тир. 30 000 экз. (1 —й завод 1 — 10 000 экз.).
11злательство «Иванов и Лещинский».
197061 Санкт-Петербург, Каменностровский пр. 26/28.
Отпечатано с диапозитивов, изготовленных на фотопленке совместного
производства АО «Фототех» и издательства «Просвещение»,
в Санкт-Петербургской типогоафии ГИПП «Искусство России».
198099, Санкт-Петербург, Промышленная ул. 40