НУТ.БРОДСК/Ж
КОММЕНТАРИИ
ЕВГЕНИЮ ОНЕГИНУ
КОММЕНТАРИИ К ПАМЯТНИКАМ ХУДОЖЕСТВЕННОЙ ЛИТЕРАТУРЫ
Под редакцией Н. Л. БРОДСКОГО и Н. П. СИДОРОВА
ВЫПУСК [
„ЕВГЕНИЙ ОНЕГИН"
А. С. ПУШКИНА
КООПЕРАТИВНОЕ ИЗДАТЕЛЬСТВО
МОСКВА < М И Р >	1932
Н. Л. БРОДСКИЙ
КОММЕНТАРИЙ
К РОМАНУ А. С. ПУШКИНА
„ЕВГЕНИЙ ОНЕГИН"
КООПЕРАТИВНОЕ ИЗДАТЕЛЬСТВО
МОСКВА <МИР> 1932
DjVll — библиотека сайта www.biografia.ru
Мособлит № 33240.
Тираж 6000
г. Калинин. Гостипография им. К. Маркса. Зак. № 7253 31.
ОТ СОСТАВИТЕЛЯ.
17 октября 1931 года исполнилось столетие со дня окончания «Евгения Онегина». За это столетие произошли такие гигантские изменения во всем строе нашей страны, что роман Пушкина—итог раздумий гениального представителя побежденного класса и отражение картин жизни давно умершего быта—для нашей современности стал своего рода «Божественной комедией» Данте: так много в нем архаики; подробностей, требующих разъяснения; терминов, мало кому понятных; деталей, без специального комментария остающихся темными. Блестящий эрудит, живо откликавшийся на богатейшую продукцию европейской (в том числе русской) поэзии, сам Пушкин, печатая свое произведение, снабдил его примечаниями, где раскрывал намеки, пояснял стихотворные цитаты, защищал от враждебной критики отдельные слова и выражения, переводил иностранные речения. Даже современный Пушкину читатель, как думалось поэту, иногда нуждался в литературной помощи, а романист, ведь, обращался преимущественно к своей аудитории, к классово-близкому читателю с более или менее однородной культурной подготовкой. Социальные изменения, происходившие в России XIX века, вызывали к жизни новые кадры читателей из тех классовых группировок, которым пушкинский роман звучал иным содержанием, которые, встречаясь с чуждыми культурными напластованиями в поэтической ткани романа, пробегали по страницам «Онегина», пропуская без внимания многое из того, что для Пушкина было животрепещущим, что волновало его современников по остроте поставленных вопросов, по меткости полемических ударов, направленных на всем в то время знакомые явления, идейные течения, даже лица. Редактируя сочинения Пушкина, исследователи давно стали присоединять к пушкинским примечаниям к роману свои новые, нередко многочисленные: имею в виду прежде всего Л. Поливанова и П. Морозова Была даже попытка напечатать специальный комментарий к роману. Я, к сожалению, лишь библиографически знаю о существовании книжки А. Вольского «Объяснения и примечания к роману Пушкина «Евгений Онегин» (выпуск 1 и 11 главы 1—5. М. 1877). Пушкиноведы в этюдах и заметках, в монографиях и примечаниях к ним щедро разбросали разъяснения разнообразных строф, стихов и выражений в «Евгении Онегине». Коллективный опыт дал много ценных наблюдений, полезного справочного материала. Еще многое осталось доработать, но читатель романа уже может получить надежный ключ к тому материалу, который порожден старой социальной культурой и нуждается в историческом раскрытии. Предлагаемая книжка ставит задачей помочь читателю «Онегина» овладеть содержанием-формой романа в первичной стадии чтения—уяснить вышедшие
4
ЕВГЕНИЙ ОНЕГИН
из употребления слова, малопонятные выражения, иностранную терминологию и т. д. Роман выростал из культурного опыта вековой традиции русского дворянства в его наиболее образованной прослойке; автор густо наполнил свое произведение пестрым словесным маскарадом, многолоскутным одеянием, которое облекало дворянскую поэзию XVIII века и начала XIX века по вкусу класса утверждавшего свое господство и заимствовавшего эстетические блестки из арсенала античной мифологии, французской придворной реторики и других пряностей салонно-аристократической культуры. В русском варианте этой культуры была специфическая струя_______
церковно-славянский склад речи, иногда прерываемый диалектическим говором крепостной деревни, на хозяйственной базе которой держалась барская усадьба. Язык романа, его стилистика прежде всего бросаются в глаза читателю, впервые берущему в руки томик-Пушкина: чуждые, непонятные, странные даже по ударению слова, когда-то трепетавшие жизнью, стали омертвевшими, знаками, требующими «живой воды» научного пояснения. Помещичья культура в ее разнообразных проявлениях, местных приурочениях (столица и усадьба) с разнородным сплавом людских характеров, с многогранными интересами ее гениального детища, автора романа, в многолетнем опыте скопившего бездну «ума холодных наблюдений и сердца горестных замет» и щедро бросавшего в романе афоризмы на самые разнообразные темы, прямолинейно заявлявшего о своих общественных и литературных симпатиях, боровшегося с антагонистами, называя их чуть не . по именам, проводившего свою й, след., групповую идеологию в момент кризиса близкого ему классового коллектива и поэтому заостренно, резко, глубоко лирично призывавшего своими образами и темами к отрицанию классово-ненужного и утверждению достойного подражания, осмеивая и идеализируя, отбирая из окружавшей действительности наиболее яркое, сгущенное,—все это при исключительной четкости выражения также требует разъяснения, как потускневшее в «дыму столетия», как отблеск минувшего, корни которого давно уже срублены. Целый ряд моментов культурно-исторического порядка настолько перестал ощущаться даже специалистами-литературоведами, что приходилось останавливаться на них более подробно, чем следовало бы в книжке, расчитанной на учащуюся молодежь, преподавателей-словесников и читателя, стремящегося к самообразованию.
Пушкин, активнейший участник литературных схваток своего времени, отражавших противоречия как внутри дворянско-поместной группы, так и классовую борьбу между' «аристократами» и «промышленниками», в процессе изменения своего общественного положения выступал в различном поэтическом вооружении: стиль классики и сентиментализма, реалистической «воды» и романтической настроенности, объединяясь при всех противоречиях в единый, дворянско-поместный стиль эпохи раннего промышленного капитализма, взрывавшего основы феодально-крепостнического барства,—все эти особенности пушкинского творчества проявлялись в стилевой канве
ОТ СОСТАВИТЕЛЯ
5
романа. «Евгений Онегин» был продолжением поэтической работы Пушкина, его литературных предшественников,—поэтому приходилось указывать сходные, повторные мотивы в лирике, поэмах, романах, выроставших на однородной социальной почве—русской и западно-европейской. Роман, рассматриваемый в подобных связях, получает крепкую социально-историческую базу в ее литературной специфике.
Пушкин в своем лирическом романе нередко рассказывал эпизоды из собственной биографии; без фактического комментария эта автобиографичность иногда может привести читателя к забавным кривотолкам. «Но вреден север для меня»—пожалуй, иной ретивый противник биографизма поймет это пушкинское выражение в медицинском смысле...
Роман Пушкина в свете нашего комментария должен стать для читателя более понятным, углубленным, но весь этот аппарат примечаний лишь приблизительно подводит читателя к подлинно-научному постижению этого вершинного памятника дворянского искусства прошлого века. «Евгений Онегин», как художественное орудие классовой борьбы, как. поэтический организатор классового коллектива с определенной идеологической установкой, как замечательное выражение творческого метода гениального художника помещичьей России, поражающее до сих пор огромным захватом жизни (с теми ограничениями, которые вытекали из классового бытия Пушкина), широчайшими обобщениями в художественных образах, предельно четкой формой словесного выражения—в отдельных частях по простоте и глубокой правде сохраняющей значение идеальной нормы (в том смысле, какой придавал К. Маркс античному греческому искусству и эпосу),—«Евгений Онегин» только в монографическом исследовании получит надлежащее научное, марксистко-ленинское истолкование (в частности имею в виду применение к анализу классовой психоидеологии Пушкина теории Ленина о двух путях буржуазного развития—см. Сочинения Ленина IX т., стр. 443—444, т. XI, стр. 443. 658—9).
Новый читатель наших дней—представители тех классов, которые или отсутствовали или только в беглых зарисовках представлены в романе Пушкина—учится «наблюдать каждый из других общественных классов во всех проявлениях умственной, нравственной и политической жизни этих классов», должен научиться «применять на практике материалистический анализ и материалистическую оценку всех сторон деятельности и жизни всех классов слоев и ipynn населения» (Н. Ленин, «Что делать?», Гиз. 1930, стр. 81).
Если предлагаемая книжка приблизит читателя к этому пониманию пушкинского романа хотя бы в минимальной степени, составитель комментария к «Евгению Онегину» будет считать свою ра боту результативной.
За ценные советы искренняя признательность М. П. Алексееву, М. М. Покровскому и Н. П. Сидорову.
„ЕВГЕНИЙ ОНЕГИН"
Исполненный суетности, он еще более отличался тем родом гордости, которая, будучи соединена с чувством превосходства, может быть воображаемого, дозволяет сознаваться с одинаковым равнодушием как в добрых, так и в дурных поступках.
(Из частного письма).
В этом отрывке схвачены проявления того «онегинства», которое, будучи раскрыто в 1-ой же главе романа, носит все признаки психологической ущербности, присущей аристократической прослойке европейского дворянства на его историческом закате в эпоху растущего торжества буржуазии (перед французской революцией 1789 г. и в первые десятилетия XIX в.). Отдельные черты и общий комплекс этих настроений уясняются при обращении к главе английского дэндизма (см. ниже)—Бреммелю, психологический облик которого зарисован в книге Барбэ д'Оревильи—Дэндизм и Джордж Брем-мель (рус. перевод 1912 г., М., изд. Альциона).
ГЛАВА ПЕРВАЯ.
I.
Мой дядя самых честных правил.
Ироническое применение стиха из басни Крылова «Осел и мужик» (1819):
Осел был самых честных правил.
А. II. Керн рассказывает, что Пушкин присутствовал в 1819 году в доме Олениных (в Петербурге) на том вечере, где И. А. Крылов читал эту басню («Воспоминания А. П. Марковой-Виноградской-Керн» в сборнике Л. Майкова «Пушкин», П., 1890, стр. 235).
Отзвук пушкинского стиха в поэме «Сашка» А. Полежаева и в поэме современного поэта Владимира Кириллова «О детстве, море и красном знамени»:
Мой дядя—унтер бородатый, Мой первый добрый поводырь...
II.
Летя в пыли на почтовых (см. еще в VII строфе: Стремглав по почте поскакал).
Передвижение на казенных лошадях по почтовому тракту, подверженное всем случайностям (см. «Станционный смотритель»: «погода несносная, дорога скверная, ямщик упрямый, лошади не везут»—с эпиграфом к повести из стихотв. князя Вяземского:
Коллежский регистратор Почтовой станции диктатор).
Ударение в слове на почтовых (см. еще IV строфу VII гл.), объясняется исследователем языка Пушкина, как отзвук северновеликорусского произношения. Псковская губерния, где иногда проживал поэт, давала ему народный языковый материал, но эти северные звуки, которые ласкали его привычный слух (см. III главу), эти говорные (диалектические) отклонения от языка общепринятого в окружавшей Пушкина классовой среде, вообще в романе редки. (См. Е. Ф. Будде. Опыт грамматики языка А. С. Пушкина. 1904 г., стр. 19),
8
ЕВГЕНИЙ ОНЕГИН
Всевышней волею Зевеса.
Зевс—в античной мифологии бог-вседержитель. Ср. в послании «К баронессе М. А. Дельвиг» (1815):
Всевышней благостью Зевеса.
В «Странствии Онегина»:
По воле бурного Зевеса.
Друзья Людмилы и Руслана. Поэма Пушкина «Руслан и Людмила» была напечатана в 1820 году (цензурное разрешение 15 мая). Эпилог, помеченный: 26 июня 1820 г. Кавказ, появился в «Сыне отечества», ч. 64 (книжка вышла в свет 18 сентября). Выход в свет поэмы ознаменован был шумным успехом и придирчивыми голосами литературных староверов. Если одни, ознакомившись с поэмой еще в чтении самого поэта, испытывали «высокое наслаждение», восклицали: «Какая оригинальность в изображении! Какое поэтическое богатство! Какие блистательные картины! Какая гибкость и сладкозвучие в языке!»; если В. А. Жуковский подарил юному Пушкину свой портрет с такой характерной надписью: «Победителю-ученику от побежденного учителя в тот высокоторжественный день, когда он окончил свою поэму Руслан и Людмила, 1820 марта 26—великая пятница»,—то были читатели, с возмущением отзывавшиеся о поэме, в которой не видели «ни мыслей, ни чувства, только чувственность». Первое издание «Руслана и Людмилы» быстро разошлось; по свидетельству «Московского Телеграфа» (1828 г., ч. 20, № 5) «охотники платили по 25 руб. и принуждены были списывать (поэму)».
Но вреден север для меня. 6 мая 1820 г. Пушкин покинул Петербург, сосланный на юг за свои политические стихотворения. Намек на ссылку здесь дан в форме «климатического» иносказания; в форме «метеорологического» иносказания продлен в 50 строфе:
Брожу над морем, жду погоды... Пора покинуть скучный брег Мне неприязненной стихи и...
Ср. в письме Пушкина к Гнедичу из Михайловского—нового места его ссылки—23 февраля 1825 г.: «Сижу у моря, жду перемены иогоды»; негодуя на «ссылочную жизнь», 6 октября того же года он писал из Тригорского Жуковскому: «Милый мой, посидим у моря, подождем погоды»...
III.
Социальная биография рода Онегиных (ср. еще в VII строфе: отец Евгения «земли отдавал в зало г»), вскрывающая экономическое оскудение части поместного дворянства, находит любопытные аналогии в позднейших произведениях Пушкина, напр., в «Отрывках из романа в письмах» 1830 г., в «Моей родословной»
ГЛАВА ПЕРВАЯ
9
1830 г., в «Родословной моего героя» 1833 г., где поэт даже заменил фамилию героя «Езерский» Онегиным.
Кризис дворянского землевладения в начале XIX в. бросался в глаза настолько, что об этом писали е своих записках даже заезжие иностранцы. Так, Жозеф-де-Местр в 1809 году писал: «Курс рубля падает. Нужда в деньгах крайняя; однако роскошь продолжает существовать... дворянство бросает деньги, но эти деньги попадают в руки деловых людей, которым стоит только сбрить бороды и достать себе чины, чтобы быть правителями России. Город Петербург скоро будет целиком принадлежать торговле. В общем, обеднение и нравственное обессиление дворянства»... (А. Шебунин «Из истории дворянских настроений 20-х г. XIX в.» в журнале «Борьба классов» 1924, № 1—2). Отсутствие денег и рост залога помещичьих земель—типичное явление в 20-х годах XIX в., на что постоянно указывали современники Пушкина. 5 мая 1824 г. А. Я. Булгаков писал из Москвы брату: «Одна песня у всех: нет денег и взять негде» («Русский Архив», 1901, № 5, стр. 55) *. Декабрист А. А. Бестужев из крепости писал Николаю I: «Наибольшая часть лучшего дворянства, служа в военной службе или в столицах, требующих роскоши, доверяет хозяйство наемникам, которые обирают крестьян, обманывают господ, и таким образом 9/10 имений в России расстроено и в закладе». П. Г. Каховский о том же писал из Петропавловской крепости Николаю I: «Сколько дворянских имений заложено в казне, верно более половины Bcejc их» («Из писем и показаний декабристов» подред. А. К. Бороздина. П. 1906, стр. 39, 9).
IV.
Madame и monsieur—воспитатели Онегина—обычное явление в дворянских семьях XVl II—XIX в. Беллетристы и драматурги до Пушкина, его современники и позднейшие писатели всегда в главах о воспитании в дворянских гнездах посвящали страницы иностранцам-гувернерам. В отпывке пушкинского романа «Русский Пелам» (1835 г.) читаем: «Отец, конечно, меня любил, но вовсе обо мне не беспокоился и оставил меня на попечение французов, которых беспрестанно принимали и отпускали». В числе учителей отца М. (от лица которог даны «записки» в указанном романе) был «т-г ДерОри, простой и добрый старичок, очень х рошо знавший французскую орфографию». Ср. образ мосье Бопре в «Капитанской дочке».
Monsieur L'abbё—указание на то, что воспитателем Евгения было лицо духовного звания, один из тех иезуитов, которые массой хлынули в дворянскую Россию после французской революции 1789 г. В «лицейских записках» Пушкин вспоминает: «Меня везут
* Евгений, получив известие, что дядя при смерти, тотчас поскакал И уж заранее зевал. Приготовляясь, ради денег, На вздохи, скуку и обман... (LII).
10
ЕВГЕНИЙ ОНЕГИН
в Петербург. Иезуиты... Лицей». О степени распространенности этого рода воспитателей в дворянских семьях свидетельствует Д. П. Горчаков в сатирическом послании к С. Н. Долгорукому (рукопись 1807—1810 г.г.):
Там Вральман, тут Год дем, а здесь учил Аббе...
(С. Шестериков. Из неизданных стихотворений Д. П. Горчакова. Стр. 176).
Что представляла собою madame, которая за Евгением ходила?
В «Горе от ума» Фамусов характеризует воспитательницу Софьи:
Уж об твоем ли не радели Об воспитаньи с колыбели! Мать умерла: умел я гринанять В мадам Розье вторую мать. Старушку-золото в надзор к тебе приставил: Умна была, нрав тихий, редких правил. Одно не к чести служит ей: За лишних в год пятьсот рублей Сманить себя другими допустила.
(Д. I, явление 3).
Типичность картинки первоначального воспитания Евгения подтверждается Ф. Ф. Вигелем, который, рассказывая о воспитании князей Голицыных под руководством Шевалье-де-Бельвиля,-писал: «развитие их умственных способностей оставлено было на произвол судьбы; никаких наставлений они не получали, никаких правил об обязанностях человека им преподаваемо не было. Гувернер ими очень мало занимался и только изредка, как Онегина, слегка бранил»... П. А. Вяземский, питомец иезуитского коллегиума, вспоминал, что его и товарищей «водили в Летний сад».
D a n d у (английское слово—дэнди)—в переводе Пушкина—франт. Дэндизм, как одно из проявлений быта, психологии европейской аристократии и верхушечных слоев русского барства XIX в., рассмотрено в «Этюдах о Пушкине» Леонида Гроссмана (М. 1923), указавшего, между прочим, что в библиотеке Пушкина находилась книга «Matinees d‘un dandy» («Утро одного дэнди»), помеченная 1833 годом.
V.
Педант—человек строгих правил, несколько старомодный. В данном случае применено иронически.
Эпиграмма (см. еще XVI строфу).—В современном Пушкину «Словаре древней и новой поэзии» Н. Остолопова (1821 г., ч. I, стр. 386 — 87) дано след, объяснение: «Краткие стихи сатирического содержания, кончающиеся острым словом, укоризной или шуткой (из сборника о греческой антологии 1820 г.)».
VI.
Эпиграф,—В «Словаре древней и новой поэзии» Н. Остолопова (ч. I, стр. 398) объяснение: «Одно слово или изречение, в прозе или стихах, взятое из какого-либо известного писателя, или
ГЛАВА ПЕРВАЯ
11
свое собственное, которое помещают авторы в начале своих сочинений, и тем дают понятие о предмете оных».
Ювенал—сатирик императорского Рима (I век нашей эры). В 1815 году в послании «К Лицинию» поэт назвал его «жестоким». «Ювеналов бич» (1830) и «гневная муза пламенной сатиры» были в сознании Пушкина понятиями однозначащими.
Vale—прощай, будь здоров. В письмах Пушкина лицейской поры и последующих лет нередко это латинское приветствие (см., напр., Вяземскому 27 марта 1816 г., Гнедичу 24 марта 1821 г., Л. С. Пушкину 27 июля 1821 г., Гречу 21 сент. 1821 г. и т. д.). В письме к Дельвигу (ноябрь 1827 г.) он вспомнил VI строфу из романа: «Vale et mihi favere» (как Евг. Онег.)».
Энеида—позма из 12 песен, рассказывающая легендарную историю Энея, который после падения Трои прибыл в Италию и утвердился там после упорной борьбы с туземными племенами. Автором поэмы, прославляющей римскую монархию и ее империализм, был Вергилий Марон (70—9 г.г. до нашей эры). В «Городке» (1814) Пушкин писал:
Люблю с моим Мароном Под ясным небосклоном, Близ озера сидеть...
Вергилий, по признанию поэта, стоял у него на полке за Вольтером. В 1815 году в отрывке из поэмы «Бова» Пушкин говорил:
Несравненного Вергилия Я читал и перечитывал, Не стараясь подражать ему В нежных чувствах и гармонии.
Однако, в черновике V111 главы:
В те дни, когда в садах Лицея
Я безмятежно расцветал...
Я над (Вергилием) зевал.
(Ср. также в «Сцене из Фауста»: «Над Вергилием дремал»).
Анекдот. Во времена Пушкина это был особый литературный жанр—краткая «прозаическая повесть» о мало известном историческом явлении, сообщающая какую-либо характерную, своеобразную черту исторического деятеля. Исторические труды в Европе и У нас нередко представляли собою собрания анекдотов.
В 1790 г. вышла книжка под названием «Анекдоты любопытные». В предисловии к ней читаем: «Сии две повести были в начале сего века. Чтение оных может быть любопытно и полезно: любопытно, по особенности случаев; полезно, в рассуждении чувствительных примеров, которые здесь представляются и которые пронзают душу. Впрочем, истина действий дает им право преимущества пред романами». Таким образом, термин анекдот ранее имел Другой смысл, чем в наше время (Ср. рассуждения Белкина в «Истории села Горюхина»). В библиотеке Пушкина были книги С. Н. Глинки «Русские анекдоты военные и гражданские, или пове
12
ЕВГЕНИЙ ОНЕГИН
ствование о народных добродетелях Россиян древних и новых» (1822) и Якова Штелина «Подлинные анекдоты о Петре Великом» (3 изд 1830).
Рому л—легендарный основатель Рима (Roma по-латински).
Ill—VI.
Характер воспитания столичной дворянской молодежи (особенно первые две строчки в V строфе) метко схвачен поэтом, что одтверждается свидетельством одного из современников Пушкина А. А. Бестужевым, писавшим в 1825 году: «Мы учимся припеваючи’ и оттого навсегда теряем способность и охоту к дельным, к долгим занятиям. При самых счастливых дарованиях мы едва имеем время на лету схватить отдельные мысли; но связывать, располагать, обдумывать расположенное не было у нас ни в случае, ни в привычке. У нас юноша с учебного гулянья спешит на бал; а едва придет истинный возраст ума и учения, он уже в службе, уж он деловой— и вот все его умственные и жизненные силы убиты в цвету ранним напряжением, и он целый' век остается гордым учеником, от того, что учеником в свое время не был. Сколько людей, которые бы могли прославить делом или словом свое отечество, гибнут, дремля душой в вихре модного ничтожества, мелькают по земле, как пролетная тень облака. Да и что в прозаическом нашем быту, на безлюдьи сильных характеров, может разбудить душу? Что заставит себя почувствовать? Наша жизнь—бестенная Китайская живопись; наш свет—гроб повапленный!» («Полярная Звезда», карманная книжка на 1825 год, изд. А. Бестужевым и К. Рылеевым. С.-Пет. 1825, стр. 7—8).
В статье «О народном воспитании» (1826) Пушкин резко отзывался по этому же вопросу: «В России домашнее воспитание есть самое недостаточное, самое безнравственное: ребенок окружен одними холопами, видит одни гнусные примеры, своевольничает или рабствует, не получает никаких понятий о справедливости, о взаимных отношениях людей, об истинной чести. Воспитание его ограничивается изучением двух или трех иностранных языков и начальным основанием всех наук, преподаваемых каким-нибудь нанятым учителем. Воспитание в частных пансионах немногим лучше; здесь и там оно кончается на 16-м летнем возрасте воспитанника». Ср. вариант к III строфе:
Monsieur, швейцарец очень умный, Его не мучил бранью шумной, И лет шестнадцати мой друг Окончил курс своих наук.
Пс словам Карамзина, в начале XIX века «французские гувернеры в знатных домах наших выходили уже из моды», их заменяли женевцы (Сочинения, т. VII, изд. 3, 1820, стр. 91). Пушкин, введя в дом Онегина воспитателя—«убогого француза», подчеркнул захире-ние обнищание дворянского рода Онегиных.
ГЛАВА ПЕРВАЯ
13
VII.
Высокой страсти не имея Для звуков жизни не щадить...
Прием и н в е р с и и—изменения обычного распорядка членов предложения («не имея высокой страсти не щадить жизни для звуков»')- Под звуками Пушкин вообще разумел поэтическую форму. См. в IX строфе:
... Вновь ищу союза
Волшебных звуков, чувств и дум.
В одной из пропущенных строф III главы:
... Северные звуки
Ласкают мой привычный слух...
... Но дорожит
Одними ль звуками пиит?
См. также «Чернь» (1828), вариант «Памятника» (1836).
Я м б—двухсложная стопа с ударением на втором слоге (-—:т5); хорей—двухсложная стопа с ударением на первом слоге (3=^-—У-
Гомер (в XXXVI строфе V главы—О м и р)—легендарный греческий поэт, которому приписывали создание двух эпических поэм «Илиада» и «Одиссея».
Феокрит—греческий поэт III века до нашей эры, создатель и мастер идиллии («буколическая», пастушеская поэзия).
Адам Смит (1723—1790)—английский экономист-идеолог промышленного капитализма. Его сочинение <0 природе и причинах богатства народов» (1776) было переведено на русский язык в 1802—1806 г. Популярность А. Смита в дворянских кругах объясняется ростом буржуазных отношений в экономической жизни России начала XIX в., требовавших «оставлять в свободе частную промышленность и удалять от нее всякое стеснение» (как заявлялось в отчете министра внутренних дел за 1803 год) *.
Н. В. Святловский указывает, что «по точному смыслу стихов Пушкина перед нами (в VII строфе) характеристика физиократизма, а не смитианства, придававшего значение «свободе», а не «простому продукту «земли». («История экономических идей в России», 1923, стр. 130). Это указание не совсем точно.
(Онегин) читал Адама Смита, И был глубокий эконом, To-есть умел судить о том, Как государство богатеет, И чем живет, и почему Не нужно золото ему, Когда простой продукт имеет.
* Ср. переведенную из франц, журнала статью «Система Адама Смита, изложенная весьма кратко» в «Вестнике Европы» 1824, М 6 («Его девиз: пускай делают, пускай развозят>).
14
ЕВГЕНИЙ ОНЕГИН
В рассуждениях Евгения, действительно, встречается терминология физиократов. Французские экономисты (Кенэ, Тюрго, писавшие во второй половине XVIII в., перед франц, революцией), выражавшие идеологию дворян-землевладельцев, мечтавших путем насаждения крупно-капиталистической культуры предотвратить агонию сельского хозяйства, физиократы * учили, что единственным источником богатства является земля, что только земля дает чистый продукт (produit net), «только земля доставила все капиталы которые образуют общую массу всех затрат на обработку и на промыслы» (Тюрго), только труд в сельском хозяйстве дает избыток ценности, которым землевладелец может свободно распоряжаться. В поисках накопления чистого дохода физиократы выдвигали теорию вложения капиталов не в промышленность, а в земледелие: «единственным источником доходов земледельческих стран являются земли и капиталы предпринимателей», но необходимо «сочетать браком денежные богатства, сами по себе бесплодные, с земельными».
Теоретики аграрного капитализма считали, что деньги, золото, сами по себе не представляют особенного богатства, наоборот, из всех видов капитала деньги отличаются наибольшим бесплодием, представляют из себя лишь знаки употребления для продажи и покупки: «вы могли бы—писал Кенэ—без большого усилия воображения представить себе зти кусочки металла на подобие билетов, которые обозначают часть, какую каждый может иметь в ежегодном распределении произведений, так как производительный класс регулярно возвращает те же самые билеты, чтобы снова обеспечить распределение следующего года» **. Итак, Онегин на первый взгляд как будто развивает в своем кругу основы учения физиократов, учения, классово близкого той части русского дворянства, которое искало «спасения» и «благоденствия» в борьбе с трудностями помещичьего хозяйствования после наполеоновских войн. Но дело в том, что Адам Смит разделял многие положения школы физиократов и Пушкин был прав, характеризуя рассуждения своего героя, как смитианство. По словам проф. В. М. Штейна, «несмотря на то, что источником богатства у Смита является труд («годичный труд каждой нации»), это не мешает ему быть сторонником физиократического мнения об особой производительности земледельческого труда, благодаря способности почвы давать чистый избыток» (см. о. с., стр. 99—100). *** К. Маркс, касаясь этой
* Составлено из двух греческих слов: ф и зи с—природа, кратос— власть.
** Проф. В. М. Штейн. Развитие экономической мысли. Том I. Физиократы и классики. Л. 1924, стр. 32—3, 34, 40—41, 45—6, 50, 56—66.
*** Проф. Штейн в доказательство этой мысли приводит след, цитату из А. Смита: «люди и рабочий скот, употребляемые в земледелии, не только возвращают, подобно фабричным работникам, ценность, равную их содержанию или капиталу, затраченному на них с присоединением к ней прибыли владельца капитала, но производят еще большую ценность». См-еще на 102 и 104 стр. характерные выдержки в типично-физиократическом духе.
ГЛАВА ПЕРВАЯ
15
стороны в учении Смита, утверждал, что А. Смит впадает в «иллюзию физиократов, будто земельная рента выростает из земли, а не из общества» («Капитал», кн. I) *.
Что касается смитовской теории денег, то, по мнению А. Смита, деньги—«мертвый капитал, ничего не производящий», они составляют ничтожную часть народного капитала: «армии и флоты содержатся предметами потребления, а не золотом и серебром»; «если мы нередко выражаем доход какого-нибудь человека числом получаемой им , ежегодно металлической монеты, то это потому, что количеством последней определяются размеры возможности для него покупать или ценность ежегодно потребляемых им товаров. Однако, мы, тем не менее, оцениваем его доход этою возможностью для него покупать или потреблять, а не монетою, которая служит только орудием этой способности» **. А. Смит в вопросах экономической политики защищал неограниченную свободу индивида преследовать личные интересы, полагая, что эгоизм личности скорей всего приведет к общему благу. Смитовская система промышленной свободы соответствовала интересам английского и европейского промышленного капитализма ***.
Глубокой иронией звучат заключительные строки этой строфы о смитианстве Онегина:
Отец понять его не мог, И земли отдавал в залог.
А. Смит—пламенный защитник бережливости, накопления, подлинно буржуазных добродетелей—и «молодой повеса» русский) дворянин, «порядка враг и расточитель», «забав и роскоши дитя», убивающий свою «тоскующую лень» на всяческие забавы, требующие денег и денег; достойный сын своего отца, «промотавшегося наконец». Трудно придумать большее несоответствие между шотландским экономистом и петербургским «глубоким экономом»; смитовская формула: «капиталы скопляются сбережением, они рассеиваются расточительностью и неблагоразумием» блестяше применяется к онегинскому роду. Но придет черед—Евгений забудет физиократа маркиза Мирабо, запрещавшего «вместе со скупостью и аскетизмом сбережения и умеренность в потреблении» и сделает опыт применения «священной хозяйственности» (термин экономиста В. Зомбарта) в духе буржуазной экономии Адама Смита: «бережли
* Проф. В. М. Штейн, стр. 101.
** Проф. В. М. Штейн, о. соч. стр. 125—126. Здесь же приведена любопытная выдержка из сочинения русского смитианца Г. Балудянского «О разделении и обороте богатства», т. 11, ч. II, 1808, писавшего, что «деньги не предшествуют произведению продуктов, но последуют оному. Они не доставляют ни движимой, ни недвижимой собственности, но сами от нее зависят: они не имеют производительной силы. Когда государство посредством работы производит великое множество товаров, то деньги сами собой приходят».
*** Проф. В. М. Штейн, о. соч., стр. 134—145. См. на стр. 77—87 о-физиократах, выдвигавших программу свободы хлебного вывоза.
16
ЕВГЕНИЙ ОНЕГИН
вый хозяин становится идеалом даже для богачей с тех пор, как они превратились в буржуа» * (см. II главу романа).
Учение А. Смита было известно Пушкину по лицейским лекциям проф. Куницына, по книге хорошо знакомого ему Н. И. Тургенева «Опыт теории налогов» (1818, 1819 г.г.) **. В «Отрывках из романа в письмах» (1831) герой, Владимир Z, вспоминает об этих годах: ...«умозрительные и важные рассуждения принадлежат к 1818 году. В то время строгость правил и политическая энономия были в моде. Мы являлись на балы, не снимая шпаг: нам неприлично было танцовать и некогда заниматься дамами... Это все переменилось: французская кадриль заменила Адама Смита»... Любопытно, что о Пушкине и об его отношении к Адаму Смиту по VII строфе романа упоминают К. Маркс в своих записях и письмах и Ф. Энгельс в письме к русскому корреспонденту Даниэльсону 29 октября 1891 г. (см. П. Щеголев—Пушкин-экономист. «Известия ЦИК СССР» 1930, №.17); К. Маркс привел цитату из этой же строфы об отношении Онегина к теории Смита в одном из примечаний «К критике политической экономии» (русский перевод 1929 года, стр. 235).
VIII.
Овидий Назо н—римский поэт, живший во второй половине века до нашей эры, автор книги «Искусство любви» (Ars amandi), был сослан императором Августом в Томы при устье Дуная (в Добрудже). Пушкин в декабре 1821 года ездил вместе с Липранди к Дунаю и посещал Измаил и Аккерман, где искал следов пребывания Овидия. Упоминания об этом римском поэте начинаются у Пушкина еще в лицейских стихотворениях. В ссылке Пушкин сравнивал свою судьбу с судьбой Овидия (см. письма к Гнедичу от 24 марта 1821 года). Эпизод об Овидии встречаем в рассказе старика в поэме «Цыганы» (1824). См. еще стихотворение «К Овидию» (1822). Об интересе Пушкина к Овидию собран фактический материал в статьях А. И. Малеина в XXIII—XXIV выпуске «Пушкин и его современники» и Д. П. Якубовича в «Пушкинском сборнике памяти проф. С. А. Венгерова» (1923).
* Проф. В. М. Штейн, о. соч., стр. 122—123. Ср. любопытное письмо приказчика помещику-декабристу М. С. Лунину: «зная вашу единственную цель, по уплате долгов, накопить и приумножить сумму капитала и тем обезопасить себя и имение на будущее время сколько можно, буду способствовать вашему желанию» и т. д. (Б. Д. Греков—«Хозяйственное состояние России накануне выступления декабристов». Сборник «Бунт декабристов», од ред. Ю. Г- Оксмана и П. Е. Щеголева. Л. 1926, стр. 16).
** Не из этой ли книги, имевшей шумный успех в различных кругах русского общества, Пушкин усвоил в частности мнение Смита о значении золота? На 317 странице первого издания «Опыта теории налогов» (1818) Тургенев привел эпиграф из Адама Смита: «золотые и серебряные деньги, обращающиеся в государстве, могут весьма справедливо быть уподоблены большой дороге, которая, доставляя на рынок сено и хлеб, не производит сама ни малейшего количества ни того, ни другого». (Проф. Е. И. Тарасов. Декабрист Николай Иванович Тургенев в Александровскую эпоху. Очерк по истории либерального движения в России. Самара. 1923. Стр. 149).
ГЛАВА ПЕРВАЯ
17
VIII—XII.
В этих строфах, характеризующих образ жизни одного из представителей золотой молодежи, повторен опыт наблюдений над тем же дворянским кругом, сделанных задолго до появления пушкинского романа Карамзиным в этюде «Моя исповедь» («Вестник Европы» 1802, ч. II). «Сын богатого, знатного господина вырос шалуном, выучился по-французски и не знал народного языка своего, в пятнадцать лет не имел идеи о должностях человека и гражданина»; получив наставление от своего воспитателя-женевца: «ты прекрасен, умен, богат и знатен: довольно для блестящей роли в свете», он отправился путешествовать; усвоил за границей «все тонкости языка повес» и вернулся на родину с таким самочувствием: «в голове моей не было никакой ясной идеи, а в сердце никакого сильного чувства, кроме скуки. Весь свет казался мне беспорядочною игрою китайских теней, все правила уздою слабых умов, все должности несносным принуждением. Ласки родителей не сделали в холодной душе моей никакого впечатления; но зная выгоды человека, образованного в чужих землях, я спешил поразить умы соотечественников разными странностями, и с удовольствием видел себя истинным законодателем столицы. Мореплаватель во время бури не смотрит с таким вниманием на магнитную стрелку, с каким молодые люди на меня смотрели, чтобы во всем соображаться со мною. Я везде как в зеркале видел себя с ног до головы: все мои движения были срисованы и повторены с величайшею верностью. Это забавляло меня до крайности. Но главным моим предметом были женщины, которых лестное внимание открывало мне обширное поле деятельности. Здесь не могу удержаться от некоторых философических рассуждений. Влюбленность—извините новое слово: оно выражает вещь—-влюбленность, говорю, есть самое благодетельное изобретение для света, который без нее походил бы на монастырь Латрапский. Но с нею молодые люди наипрекраснейшим образом занимают пустоту жизни. Открывая глаза, знаешь, о чем думаешь; являясь в обществах, знаешь, кого искать глазами; все имеет цель свою. Правда, что мужья иногда досадуют;. что жены иногда дурачатся от ревности; но мы заняты—а это главное! С одной стороны искусство нравиться, с другой искусство притворяться и самого себя обманывать, не дают засыпать сердцу. Часто выходит беспорядок в семействах; но он имеет свою приятность. Сцены обморока, отчаяния, для знатоков живописны. Sauve qui pent! всякой о себе думай—и довольно!
Будучи модным прелестником, я имел счастье поссорить многих хороших приятельниц между собою, и развести не одну жену с мужем. Всякая соблазнительная история более и более прославляла меня. О характере моем говорили ужасы: это самое возбуждало любопытство, которое действует весьма живо и сильно в женском сердце. Система моя в любви была самая надежная: я тиранил женщин то холодностью, то ревностью; являлся не прежде
Евгений Онегин.	q
18
ЕВГЕНИЙ ОНЕГИН
десяти часов вечера на любовное дежурство, садился на оттоманке, зевал, пил Гофмановы капли, или начинал хвалить другую женщину; тайная досада, упреки, слезы веселили меня недель шесть, иногда гораздо долее; наконец следовал разрыв связи— и новый миртовый венок падал мне на голову. Справедливость требует от меня признания, что не все красавицы были моими Дидонами: нет, одна из них, вышедши из терпения, осмелилась указать мне двери. Я был в отчаянии, и на другой день представил ее в живой карикатуре, заставив всех смеяться, и сам утешился» В итоге расточительной жизни («давали маленькие балы, большие ужины —подписывали счеты, но никогда не считали—занимали деньги и никогда не имели их») молодой человек разорился; его имение было продано с публичного торга. Владелец 7—8 тысяч крепостных душ, окруженный «жестокими заимодавцами», вынужден был искать убежища в доме одного своего родственника. (Сочинения Карамзина Т. VII. Изд. 3. 1820, стр. 191—92, 194—197, 201) *.
XI.
Шутя невинность изумлять.
Ср. в «Гавриилиаде» (1822):
И дерзостью невинность изумлять.
Ловить минуты умиленья.
Ср. в стих. «Мне вас не жаль» (1820):
Но где же вы, минуты умиленья?
У Пушкина вообще часты были словосочетания: «минуты сладкого свиданья», «минуты упоения», «минуты счастья золотые», «минуты хладной скуки», «минуты юности бегут», «в минуту горькую разлуки», «я стерегла минуты сна» и т. п.
XII.
Фоблаза давний ученик. Фоблаз—герой французского романа «Похождения кавалера Фоблаза» Луве-де-Кувре(1760—1796). В предисловии автора (русский перевод романа 17v2—-6 г.) дана следующая характеристика героя, типичного для дворянской молодежи второй половины XVIII в.: «Я старался, чтоб Фоблаз ветреной и влюбчивой, как и нация, для коей и у которой он на свет вышел, имел бы так сказать французскую личину. Я старался, чтоб при всех его недостатках можно было узнать поступки, наречие и развращенные нравы молодых людей’ моего отечества. Во Франции, в одной только Франции должно искать подобных подлинников, коих столь слабые представил я копии»... (В. В. Сиповский. Из истории русского романа и повести. Ч. I. XVIII век. СПБ. 1903. стр. 199).
* К Онегину этих строф и след. (XV—XXXVI) преимущественно относятся слова Ф Булгарина: «Онегин принадлежит к числу людей, каких встречаем дюжинами на всех больших улицах и во всех французских ресторациях» («Северная пчела» 1826, № 132).
ГЛАВА ПЕРВАЯ
19
XII.
Рогоносцем величавым Пушкин называл А. Л. Давыдова, с которым встречался в Каменке (в имении матери Давыдова), о жене которого, Аглае Антоновне, в черновых набросках к стих. «Аглае» (1821) писал: «вам, верно, с вашей стороны измены также надоели» (см. в стих:
Я вами, точно, был пленен,
К тому же скука... муж ревнивый. Вы притворились, что стыдливы... Мы поклялись... потом... увы! Потом забыли клятву нашу: Себе гусара взяли вы...).
В послании «А. Л. Давыдову» (1824), написанном «на приглашение ехать с ним морем на полуденный берег Крыма», Пушкин, характеризуя Давыдова «любимцем Вакха и Киприды», отмечал его «милый нрав, вкус и жирные обеды», и отказываясь с ним ехать, просил у него «лишь аппетита на дорогу».
XV.
Боливар—шляпа (с большими полями, сверху расширявшийся цилиндр) в честь Симона Боливара (1793—1830), деятеля американской революции, основателя республик Колумбии и Боливии.
Брегет — часы по имени французского механика Брегета (1747—1823); заводились от движения, сообщаемого ходьбой; показывали секунды, минуты, часы и числа месяца и били минуты (ср. эпитет «недремлющий»),
XVI.
Talon—известный ресторатор (примечание Пушкина).
Уж ждет его ***. В рукописи романа было К...и н, при чем К зачеркнуто Пушкиным. В новых изданиях обычно восстанавливается полностью фамилия Каверина П. П. Каверин (1794—1855) был в 1816—1823 г. офицером лейб-гусарского полка, Пушкин сблизился с ним, еще будучи лицеистом. В 1817 г. поэт посвятил ему два стихотворения: «К портрету Каверина» («В нем пунша и войны кипит всегдашний жар») и «К П. П. Каверину», в котором находятся строки, характеризующие его «любезного» приятеля, в 1810— 1812 годах слушавшего лекции в Геттингенском университете:
Пока живется нам, живи,
Гуляй в .мое воспоминанье, Усердствуй Вакху и любви И черни презирай ревнивое роптанье: Она не ведает, что дружно можно жить С Киферой *, с Портиком **, и с книгой и бокалом, Что ум высокий можно скрыть
Безумной шалости под легким покрывалом.
* Богиня любви (Киприда).
** Место ученых собраний в античной Греции.
2*
20
ЕВГЕНИЙ ОНЕГИН
Один из современников (М. А. Корф), рассказывая о кутежах Пушкина с царскосельскими гусарами, прибавляет, что «любимым его собеседником был гусар Кавенин, один из самых лихих повес в полку».
Вторично в романе указан Каверин в XXV строфе:
Второй *** (Каверин), мой Евгений...
В своей одежде был педант
И то, что мы назвали франт. Он три часа, по крайней мере, Пред зеркалами проводил.
По словам сестры Каверина (В дневнике Е. П. Кавериной под 12 декабря 1820 г.), «1а soiree se termina en presidant й la toilette de Pierre, qui est alle a 1‘assemblee» («вечер закончился при занятии своим туалетом Пьера (Каверина), поехавшего на бал». См. Ю. Н Щербинин. Приятели Пушкина М. А. Щербинин и П. П. Каверин. М. 1913, стр. 47).
Выражение «вина кометы брызнул ток» находит объяснение в след: в 1811 году был необычайный урожай винограда на юге Франции, осенью того же года появилась исключительной яркости комета. По народному поверью, хорошее качество виноградного вина урожая 1811 года приписывалось влиянию этой кометы. Вот почему в эпоху Пушкина славились вина 1811 г., известные под названием vlns de la cometе. Ср. еще в послании Я. Н. Толстому (1822):
Налейте мне вина кометы.
Выражение «вина кометы» является в языке Пушкина галлицизмом (см. заметку Н. Н. Кузнецова в XXXVIII—XXXIX вып. «Пушкин и его современники»).
И Страсбурга пирог нетленный
(см. в послании к Щербинину 1819 г.: и жирный страсбургский пирог) Меж сыром лимбургским живым И ананасом золотым.
Все эти яства* особенно ценились гастрономами и долго были в ходу. В № 15 «Московского Телеграфа» 1832 г. рассказывается, что для денежных людей дельцы «мелкой торговли и промышленности» мигом доставят «пироги из Страсбурга, сыр из Лимбурга», «горы ананасов»; «с благодарных полей Шампани польются реками вина»—и «все дадут вам напрокат; угощение... будет вам стоить только то, что надобно заплатить за лист вексельной бумаги—если вы бесспорный наследник дядюшки, который еле дышит» (стр. 314— 315, отдел Каме p-о б ску ра, статья «Мелкая промышленность, шарлатанство и диковинки московские»).
* Пушкин упомянул еще «Трюфли»—сорт грибов, растущих на юге Франции.
глава первая
21
По объяснению Л. И. Поливанова, страсбургские пироги—пироги с изрубленной гусиной печенкой, привозимые из Страсбурга в запаянных жестяных коробках. Лимбург—город в Бельгии, славился производством .особого сорта сыра.
XVII.
Характеристика Онегина-театрала тождественна в черновых вариантах послания к Я. Н. Толстому (в записной книжке Пушкина 1820—1821 гг.):
Приди, (счастливый царь) кулис, Театра злой летописатель, [Младых трагических] Очаровательных актрис Непостоянный обожатель!
Entrechat—(антраша)—особый вид прыжка, во время которого танцор успевает скрестить ноги.
Обшикать Федру, К]л е о п а т р у, Моину в ы з в ат ь...
Онегину с друзьями звон брегета доносит, что «новый начался балет». Но конец строфы и след. XVIII строфа, посвященная театру вообще, дают право предполагать, что Федр а—героиня трагедии Расина (1639'—1699)—выигрышная роль артистки Е. Семеновой, и Моина—из драматургического репертуара; только Клеопатра—балетная переделка трагедии Вольтера (1694—1778).
Моина—героиня трагедии Озерова «Фингал» (впервые поставленной с шумным успехом в Петербурге 18 дек. 1805 г.). В этой роли в пушкинскую пору славилась артистка А. М. Колосова, которую Пушкин называл «Мойной нашей сцены» (1820). О ее первом выступлении в театре Пушкин сохранил заметки (1819 год): <В скромной одежде Антигоны, при плесках полного театра, молодая милая робкая Колосова явилась недавно на поприше Мельпомены. 17 лет, прекрасные глаза, прекрасные зубы (следовательно, частая приятная улыбка), нежный недостаток в выговоре обворожили судей трагических] талантов. Приговор почти единогласный назвал Сашеньку Колосову надежной наследницей Семеновой. Во все продолжение игры ее рукоплесканья не прерывались. По окончании трагедии она была вызвана криками исступления. И когда г-жа Колосова большая
Filiae pulchrae mater pukhrior * в русской одежде, блистая материнскою гордостью, вышла в последующем балете, все загремело, все закричало. Шастливая мать плакала и молча благодарила упоенную толпу. Пример единственный в истории нашего театра». В след, строках этой заметки Пушкин
* Перевод: Красивой дочери красивейшая мать.—Пушкин, поклонник Семеновой, изменил не в пользу А. М Колосовой начальвьй стих оды Горация О matre pulchra filia pulchrior («О, красивая мать, красивейшая дочьЬ).
22
ЕВГЕНИЙ ОНЕГИН
подвергает игру Колосовой в новых ролях строгой критике, же 1819 году он написал на артистку эпиграмму:
В том
Все пленяет нас в Эсфири: Упоительная речь, Поступь важная в порфире, Кудри черные до плеч;
(	Голос нежный, взор любови...
Набеленная рука, Размалеванные брови И широкая нога!
Впоследствии Пушкин признал свою неправоту перед А. М. Ко лосовой и в послании к П. Катенину (1821 год) писал:
Талантов обожатель страстный, Я прежде был ее позт.
С досады, может быть, неправой, Когда одна в дыму кадил Красавица блистала славой, Я свистом гимны заглушил. Погибни злобы миг единый, . Погибни меры ложный звук!
Она виновна, милый друг, Пред Селименой и Мойной...
«Свист» и «гимны» в этом стихотворении соответствуют противоположным, враждующим группировкам зрительного зала в XVII и XXII строфах: одни шикают, другие хлопают, вызывают...
Бывали случаи, когда за шиканье артистам зрители довольно жестоко страдали: так былое приятелем Пушкина Катениным, которого по донесению генерал-губернатора Милорадовича, имевшего специальные пристрастья к актрисам, царь выслал в 1822 г. из Петербурга в деревню, где тот в ссылке и просидел несколько лет (см. «Русский библиофил», 1915, № 4, стр. 69). Однажды (9 декабря 1825 г.), как рассказывает А. В. Каратыгин, «гусарский офицер кн. Щербатов во время балета «Федра» аплодировал тем, кто ему нравились; гр. Милорадович заметил это и послал к его эскадронному командиру приказ, чтобы Щербатов и прочие офицеры не всем аплодировали, на что оный отвечал, чтобы прислали реестр в полк— кому хлопать, а кому нет» («О театре», II, Л. 1927, стр. 110).
Пушкин оставил нам характеристику современных ему зрителей. В уже цитированных его замечаниях об русском театре он намечал разные типы театральных любителей.
«Что такое публика? Перед началом оперы, трагедии, балета— молодой человек гуляет по всем десяти рядам кресел, ходит по всем ногам, разговаривает со всеми знакомыми и незнакомыми. «Откуда ты?»—«От Семеновой], от Сосн[ицкой], от Колосовой], от Истоминой]».—«Как ты щастлив».—«Сегодня она поет—она играет, она танцует—похлопаем ей—вызовем ее! она так мила! у ней такие глаза! такая ножка! такой талант!»...—Занавес подымается. Молодой человек, его приятели, переходя с места на место, восхищаются и хлопают. Не хочу здесь обвинять пылкую, ветреную молодость,
ГЛАВ-А ПЕРВАЯ
23
знаю, что она требует снисходительности. Но можно ли полагаться на мнения таковых людей?
Часто певец или певица, заслужившие любовь нашей публики, фальшиво дотягивают арию Боэльдьэ или della Maria. Знатоки примечают, любители чувствуют, они молчат из уважения к таланту. Прочие хлопают из доверенности и кричат форо из приличия.
Траг[ический] Акт[ер] заревет громче, сильнее обыкновенного; оглушенный раек приходит в исступление, Театр трещит от рукоплесканий.
Актриса... Но довольно будет, если скажу, что невозможно ценить таланты наших актеров по шумным одобрениям нашей публики.
Еще замечание. Значительная часть нашего Партера (т. е. кресел) слишком занята судьбою Европы и Отечества, слишком утомлена трудами, слишком глубокомысленна, слишком важна, слишком осторожна в изъявлении душевных движений, дабы принимать какое-нибудь участие в достоинстве драматического искусства (к тому же, русского). И если в половине седьмого часу одни и те же лица являются из казарм и совета занять первые ряды абонированных] кресел, то это более для них условный этикет, нежели приятное отдохновение. Ни в каком случае невозможно требовать от холодной их рассеянности здравых понятий и суждений и того менее движения какого-нибудь чувства. Следовательно они служат только почтенным украшением Большого каменного театра, но вовсе не принадлежат ни к толпе любителей, ни к числу просвещенных или пристрастных судей.
Еще одно замечание. Сии великие люди нашего времени, носящие на лице своем однообразную печать скуки, спеси, забот и глупости, неразлучных с образом их занятий, сии всегдашние передовые зрители, нахмуренные в комедиях, зевающие в трагедиях, дремлющие в операх, внимательные может быть в одних только балетах не должны ль необходимо охлаждать игру самых ревностных наших артистов и наводить лень и томность на их души, если природа одарила их душою».
Были, однако, моменты, когда молодые и старые, энтузиасты и равнодушные, объединялись в театре в одном чувстве восторженного возбуждения: это было тогда, когда классовое сознание и классовые чувства зрительного зала, преимущественно дворянского, при всех противоречиях идейного, эстетического характера, соединяли массового зрителя в монолитную массу.
Яркую картину зрительного зала оставил С. П. Жихарев, молодой чиновник, вращавшийся в литературном и театральном мире. Вот что он записал в своем дневнике 15 января 1807 года:
«Вчера по возвращении из спектакля, я так был взволнован, что не всилах был приняться за перо, да признаться, и теперь еще опомниться не могу от тех ощущений, которые вынес с собою из театра. Боже мой, боже мой! Что эта за трагедия «Дмитрий Донской» (Озерова) и что за Дмитрий Яковлев! Какое действие производил этот человек на публику—это непостижимо и невероятно!
24
ЕВГЕНИЙ ОНЕГИН
Я сидел в креслах и не могу отдать отчета в том, что со мною происходило. Я чувствовал стеснение в груди; меня душили спазмы била лихорадка, бросало то в озноб, то в жар; то я плакал навзрыд, то аплодировал из всей мочи, то барабанил ногами по полу___-
словом, безумствовал, как безумствовала, впрочем, и вся публика до такой степени многочисленная, что буквально некуда было уронить яблока. В ложах сидело человек по десяти, а партер был набит битком с трех часов пополудни: были любопытные, которые, не успев добыть билетов, платили по 10 р. и более за место в оркестре между музыкантами. Все особы высшего общества, разубранные и разукрашенные как будто на какое-нибудь торжество, помещались в ложах бельэтажа и в первых рядах кресел и, несмотря на обычное свое равнодушие, увлекались общим восторгом и также аплодировали и кричали браво наравне с нами.
В полоЕине шестого часа я пришел в театр и занял свое место в пятом ряду кресел. Только некоторые нумера в первых рядах и несколько лож в бельэтаже не были заняты, а, впрочем, все места были уже наполнены. Нетерпение партера ознаменовалось аплодисментами и стучанием палками; оно возрастало с минуты на минуту—и немудрено: три часа стоять на одном месте не безделка; я испытал это истязание, всякое терпение лопнет. Однако ж мало-помалу наполнились и все места, оркестр настроил инструменты, дирижер подошел к своему пюпитру, но шести часов еще не било, и главный директор не показывался еще в своей ложе. Но вот прибыл и он, нетерпеливо ожидаемый Александр Львович (Нарышкин) в голубой ленте по камзолу, окинул взглядом театр, кивнул головой дирижеру, оркестр заиграл симфонию, и все приутихли, как бы в ожидании какого-нибудь необыкновенного, таинственного происшествия. Наконец, с последним аккордом музыки занавес взвился, и представление началось.
Яковлев открыл сцену. С первого произнесенного им стиха: «Российские князья, бояре» и проч, мы все обратились в слух, и общее внимание напряглось до такой степени, что никто не смел пошевелиться, чтоб не пропустить слова; но при стихе:
«Беды платить врагам настало время!»
вдруг раздались такие рукоплескания, топот, крики «браво» и проч., что Яковлев принужден был остановиться. Этот шум продолжался минут пять и утих не надолго.
Множество других стихов в продолжение всей трагедии выражаемы были превосходно и производили в публике восторг неописанный»...
XVIII.
Фонвизин Д. И. (1744—1792)—автор комедий «Бригадир» (1766) и «Недоросль» (1782), сатирически изображавший быт и нравы помещиков XVIII века. «Другом свободы» назван за размышления такого рода: «Вольность есть первое право человека, право повино
ГЛАВА ПЕРВАЯ
25
ваться единым законам и кроме них ничего не бояться. Горе рабу, страшащемуся произносить ее имя! Горе той стране, где изречение его вменяется в преступление!» и проч, (переводное с франц, яз. «Похвальное слово Марку Аврелию» 1777).
Княжнин Я. Б. (1742—1791)—автор трагедий («Дидона», «Рос-слав», «Вадим») и комедий («Хвастун», «Чудаки»), в которых много заимствованного из европейской драматургии. «Переимчивый» Княжнин в одной комедии И. А. Крылова был назван «Рифмокрадовым».
В. А. Озеров (1770—1816)—автор трагедий («Дмитрий Донской», «Эдип в Афинах», «Фингал» и др.), чрезвычайно нравившихся тогдашней публике благодаря консервативно-патриотическому и сентиментальному содержанию.
Е. С. Семенова (1786—1849)—знаменитая трагическая актриса, дочь крепостной; о ней восторженно писал Пушкин в 1819 году в статье «Мои замечания об русском театре»: «Говоря об русской трагедии, говоришь о Семеновой и может быть только об ней. Одаренная талантом, красотой, чувством живым и верным, она образовалась сама собою. Семенова никогда не имела подлинника. Бездушная фр(анцузская) актриса Жорж и вечно восторженный поэт Гнедич могли только ей намекнуть о тайнах искусства, которое поняла она откровением души. Игра всегда свободная, всегда ясная, благородство одушевленных движений. Орган чистый, ровный, приятный и часто порывы истинного вдохновения—все сие принадлежит ей и ни от кого не заимствовано. Она украсила несовершенные творения нещастного Озерова и сотворила роль Антигоны и Моины; она одушевила измеренные строки Лобанова; в ее устах понравились нам славянские стихи Катенина, полные силы и огня, но отверженные вкусом и гармонией. Семенова не имеет соперницы. Пристрастные толки, и минутные жертвы принесенные новости прекратились, она осталась единодержавною царицею траг(ической)».
Когда в начале 20-х годов Пушкин получил известие о смерти Семеновой,—оказавшееся ложным,—он набросал начальные строки стихотворения:
Ужель умолк волшебный глас Семеновой, сей чудной музы, И славы русской луч угас?...
А. А. Шаховской (1777—1846)—плодовитый драматург, осмеивавший в своих комедиях разнообразные бытовые явления и отдельных лиц (напр., Карамзина в «Новом Стерне», Жуковского в образе Фиалкина в комедии «Урок кокеткам или Липецкие воды)». Пушкин нередко бывал в кружке Шаховского, где сбирались многочисленные почитатели театра, драматурги, актеры. Л. П. Гроссман указал, что в комедии Шаховского «Не любо не слушай, а лгать не мешай», шедшей в петербургском театре 23 сентября 1818 года, персонажи пьесы часто называли одного отсутствующего героя: «Ба, это кажется Онегина рука», «Онегин друг ее и родственник по мужу», «Онегиных есть много»... («Пушкин в театральных креслах», 1926, стр. 143).
26
ЕВГЕНИЙ ОНЕГИН
П. А. Катенин (1792—1853) перевел стихами трагедию Корнеля «Сид» (1636 г.). 19 июля 1822 г. Пушкин писал ему из Кишинева: «Ты перевел Сида; поздравляю тебя и старого моего Корнеля. Сид кажется мне лучшею трагедией». Переведенная Катениным трагедия французского драматурга была представлена в Петербурге 14 декабря 1822 г. в бенефис В. А. Каратыгина и в том же году издана. Стиховый комплимент по адресу Катенина
Там наш Катенин воскресил
Корнеля гений величавый
был у Пушкина готовой стиховой формулой. В 1821 году (24 марта) Пушкин (как отметил Ю. Тынянов) точно такой же комплимент преподнес Н. И. Гнедичу, переводчику «Илиады»:
О ты, который воскресил Ахилла призрак величавый.
Дидло К. (1767—1837)—знаменитый балетмейстер; о нем Пушкин в примечаниях к XXI строфе по поводу слов Онегина, «но .и Дидло мне надоел» отметил: «балеты Дидло исполнены живости воображения и прелести необыкновенной». Дидло поставил два балета по Пушкину: «Кавказский пленник» (15 янв. 1823 г.) и «Руслан и Людмила» (8 дек. 1824). 30 янв. 1823 г. Пушкин просил своего брата Льва Сергеевича (из Кишинева): «Пиши мне о Дидло».
Последние две строчки этой строфы, свидетельствуя о театральных увлечениях самого Пушкина, находят комментарий в его письмах: «мы не забыли тебя (пишет он П. Б. Мансурову 27 окт. 1819 г.) и в 7 часов с !/г каждый день поминаем в театре рукоплесканиями»; «что Катенин? что Шаховской?... Что Семеновы?... Что весь театр?» спрашивал он Я. Н. Толстого в кишиневском письме от 26 сентября 1822 года.
О театральных увлечениях Пушкина и вообще об его отношении к театру см.: Б. Варнеке—Пушкин и актеры. (Пушкин. Статьи и материалы. Вып. II. Одесса. 1926); Г. Чулков—Пушкин и театр («Голос минувшего". 1923. № 3); Л. Гроссман—Пушкине театральных креслах. Л. 1926.
XIX.
Терпсихор а—.муза танцев и хорового пения (в античной мифологии).
XX.
Зрительный зал театра пушкинской поры отвечал сословноклассовым отношениям: за оркестром шло несколько рядов кресел, затем была обширная площадь партера, где могло разместиться свыше тысячи зрителей; над партером возвышались ложи (три или четыре яруса); верхний этаж—раек (галлерея). В креслах сидела знать, дворянская аристократия (см. в XXI строфе: Онегин «идет
ГЛАВА ПЕРВАЯ
27
меж кресел»); в партере, где публика стояла * (ср. par terre—в европейских театрах XV—XVI вв. зритель победней стоял на земле, под открытым небом), преимущественно находилась та часть общества, которую можно назвать «средним состоянием», буржуазной интеллигенцией; ложи предназначались для женщин и их спутников (см. в XXI строфе: Онегин «двойной лорнет, скосясь, наводит на ложи незнакомых дам»); в райке демократическая публика, «чернь». Спектакли обычно шли между 6-9 часами вечера.
А. И. Истомина—балерина. Между прочим, исполняла роль черкешенки в балете Дидло «Кавказский пленник, или тень невесты», представленном в Петербурге 15 января 1823 года. 30 января того же года Пушкин писал брату, Л. С.: «пиши мне о Дидло, об черкешенке-Истоминой, за которой я когда-то волочился, подобно кавказскому пленнику». П. И. Бартенев высказал предположение, что образ Истоминой, родом черкешенки, носился в воображении Пушкина, когда он писал «Кавказского Пленника» («Пушкин в южной России», изд. «Рус. Архива», стр. 70). Эпизод дуэли из-за нее между двумя представителями петербургской золотой молодежи, кончившийся трагически для одного из них, Пушкин вспомнил в работе над романом «Русский Пелам».
Эол—в греческих сказаниях владыка ветров, властитель острова Эолии, откуда по воле бога неслись ветры разной силы.
XX.
Толпою нимф окружена.
В «Ручной книге древней классической словесности, собранной Эшенбургом, умноженной Крамером и дополненной Н. Кохан-ским»** (т. II, 1817, стр. 87) о нимфах дано такое разъяснение: «нимфы в баснословии почитались существами средними между богов и человеков. Они подлинно не имели бессмертия, но наслаждались долголетием несравненно больше, нежели люди: ибо могли жить 10.000 лет. Обыкновенное жилище их было пещеры, кои от них заимствовали имя, Нимфей: Нимфы были—Наяды, Нереиды—нимфы вод, морей; Дриады—нимфы лесов» (и др.). Бутафория балетов пушкинской поры насыщена была фантастикой античной мифологии; балетмейстер Дидло славился постановкой «мифологических балетов» («Амур и Психея», «Ацис и Галатея», «Зефир и Флора»), Нимфы и амуры (см. XXII строфу)—воспитанницы театральной школы, одетые в трико и газовые туники, пленяли воображение зрительного зала, где в пушкинскую пору еще сидели «погруженные умом в зефирах и амурах» владельцы крепостных балетов, вынуждаемые иногда «распродавать поодиночке» своих амуров и зефиров.
* См. выше в дневнике С. П. Жихарева.
** Лицейский учитель Пушкина.
28	ЕВГЕНИЙ ОНЕГИН
XXI.
В статье К. П. Зеленецкого «Сведения о пребывании А. С. Пущ. кина в Кишиневе и Одессе» (первоначально напечатанной в «Москвитянине» 1854 г. и переизданной М. А. Цявловским в «Книге воспоминаний о Пушкине», изд. «Мир», 1931) рассказано след.: «В Одессе Пушкин жил сначала в Hotel du Nord на Ришельевской улице. Тут, по свидетельству Пущина, писал он своего Онегина, на лоскутах бумаги, полураздетый, лежа в постели. Однажды, когда он описывал театр, ему заметили: не вставит ли он в это описание своего обычая наступать на ноги, пробираясь в креслах? Пушкин вставил стих:
Идет меж кресел по ногам.
ххп.
Либерализм молодого Пушкина — «друга человечества» * (см. «Деревню» 1819 г.), заставив его увидеть в деревне «дворовые толпы измученных рабов», помог ему подсмотреть за блеском дворянской столичной жизни усталых лакеев и указать наслаждающимся жизнью, что крепостные, работающие в городе, бранят господ. Ср. о настроении крепостной массы признание декабриста Штейнгеля: «в одной Москве десятки тысяч дворовых, готовых взяться за ножи».
XXIII.
В'се, чем для прихоти обильной Торгует Лондон щепетильной И по балтическим волнам За лес и сало возит к нам; Все, что в Париже вкус голодной, Полезный промысел избрав, Изобретает для забав, Для роскоши, для неги модной,— Все украшало кабинет Философа в осмьнадцать лет.
В поэтической форме изложен экскурс из истории русской промышленности и торговли начала XIX века. Ср. страничку ученого историка, М. Н. Покровского: «уже до континентальной блокады русская промышленность имела тесные связи с заграницей, в частности с Францией. Так, в челобитной Лионской торговой палаты министру внутренних дел 5 ноября 1806 года мы читаем: «если война перейдет на русскую территорию, то курс русских денег еще более падет, а между тем русский долг лионским негоциантам доходит до 10—12 миллионов франков». Что касается Англии, то торговые связи с ней были еще больше. Всё, что потребляли еыс-
* Выражение, взятое из французской предреволюционной терминологии; во время Великой французской революции оно стало своего рода официальным званием: так, Национальное собрание присуждало даже наименование «ami de I’humanite», напр., немецкому поэту Шиллеру.
ГЛАВА ПЕРВАЯ
29
щие классы русского общества, от тонкого «аглицкого» сукна до почтовой бумаги и конвертов, привозилось из Англии; русская мануфактура обслуживала низшие классы населения» («Декабристы». Сборник статей. Гиз. 1927, стр. 8—9).
Торгует Лондон щепетильной.
Слово щепетильный введено было в русскую литературу писателем Вл. Лукиным в 1768 г. Этим словом он перевел французский термин «Bijoutier» и пояснил след, образом: «Не взирая на то, что подвергнуся хуле несметному числу мнимых в нашем языке знатоков, взял я к тому старинное слово «щепетильник», потому что все наши купцы, торгующие перстнями, серьгами, кольцами, запонками и прочим мелочным товаром, называются «щепетильни-ками». Очевидно, слово это в эпоху Пушкина, как предполагает Б. Томашевский, не потеряло еще того оттенка, который ныне связывается с понятием «галантерейный». (См. «Пушкин и его современники», вып. XXXVI, стр. 84). Действительно, А. А. Бестужев в письме к царю 1826 г. говорил: «у нас мещане кочуют, как цыгане, занимаясь щепетильною перепродажею». *
XXIV.
Кабинет Онегина описан приемом каталога вещей. Эпитет чувств изнеженных отрада характеризует «духи в граненом хрустале» в отношении к ним человека. Такой эмоциональный привкус вообще присущ пушкинским образам-вещам. Рассыпанные в романе простые определения: пилочки стальные; прямые ножницы, кривые; пол дубовый; кровать, покрытая ковром; манежный хлыстик, лаковые доски, мраморные ступени ит. п. не обнаруживают в авторе стремления к натуралистическим подробностям: вещи только обрамляют человека, привлекаются поэтом постольку, поскольку помогают уяснить психологический образ их владельца, привычки жизни или мимолетные настроения их собственников. Тафта, которой Онегин задернул полку пыльных книг, названа траурной (XIV). Размышления героя по поводу содержания книг мрачные, мертвящие душу:
Там скука, там обман и бред;
В том совести, в том смысла нет;
На всех различные вериги; И устарела старина, И старым бредит новизна.
Найденное Пушкиным определение своей внутренней качественностью, не внешним признаком какой-либо краски ярко подкрашивает в воображении читателя безжизненную опустошенность Евгения, дополняет образ того, кто «к жизни вовсе охладел» (XXXVIII). Диван пуховый (гл. II, 2)—метко определяет старика, дядю Евгения, деревенского старожила обломовской складки; душистый чай,
* Пушкин в письме к С. А. Соболевскому от 1 дек. 1826 г. назвал мелких литературных торгашей-издателей «щепетильными литературщиками».
30
ЕВГЕНИЙ ОНЕГИН
бегущий темною струею по чашкам из китайского чайника (гл. 1Ц XXXVII)—рисует идиллическую обстановку в помещичьем гнезде («простая, русская семья») летним вечером; услужливые кости профессионального игрока на ярмарке; утихнувший в Новгороде Великом мятежный колокол; величавые парики—все эпитеты, каждый по своему, подчеркивают в предмете психологическую насыщенность, обусловленную бытием общественного человека. В том же направлении толкают воображение, осложняя его характерными подробностями, другие описания, встречающиеся в романе (напр. «модная келья» Евгения, VII гл., XIX). Пушкин иногда употребляет
картинные определения, но они не имеют самодовлеющего живописного назначения: они исключительно смыслового характера (желтая шаль семинариста, красные каблуки вельможи XVIII века, красный кушак ямщика и т. д). Пушкинский эпитет в образах-вещах обычно эмоционален: вещь зажигается огнем психо-
логической настроенности человека в данное мгновение: благословенное вино, бордо благоразумный, высокопарный, но голодный прейскурант; молчаливый кабинет; лорнет —разочарованный, ревнивый, невнимательный, неотвязчивый, разыскательный; дрожки удалые, послушная кукла, ящик боевой; памятник унылый, смиренный; забвенью брошенный возок, дерзостные своды, неутомимы наши тройки и т. д. Классовая направленность романа за
метно сказывается на количественном соотношении предметов материальной культуры: пестрый лапоть пахаря, звонкие кувшины женщин, рожок пастуший, лучинка—зимний друг ночей в крестьяской избушке, салазки дворового мальчика, бумажный колпак немца-хлебника—совершенно тонут среди фарфора и бронзы; янтаря на трубках Цареграда, граненого хрусталя, зеркал, штофных обоев, порт
ретов на стенах модных и старинных зал, каминов, биллиарда, канапе, манежного хлыстика, окованных позолоченным серебром альбомов, лорнетов, золотых серег, пушистого боа, малинового берета, бобрового воротника на шубе, мягких ковров, шелковых занавесей и прочей собственности, принадлежавшей владельцам дворянских гнезд (в городе и в усадьбе).
XV, XVI—XXI, XXII—XXVIII, XXXV—XXXVI.
Образ жизни Онегина зарисован сходно с времяпровождением петербургского щеголя в «Послании к петербургскому жителю» Я. Н. Толстого (автора сборника «Мое праздное время» П. 1821), приятеля Пушкина по кружку «Зеленая лампа», в котором собиралась богатая светская молодежь (Всеволожские, Щербинин, Юрьев, Энгельгардт, Каверин, известные по стихотворным обращениям к ним Пушкина) для «сладкого безделья», для разговоров о театральных, литературных и политических вопросах.
ГЛАВА ПЕРВАЯ
31
«Евгений Онегин».
Бывало, он еще в постели,— К нему записочки несут.
Что? Приглашенья? В самом деле: Три дома на вечер зовут.
«Послание»
Проснувшись по утру с обедней, К полудню кончишь туалет;
Меж тем лежит уже в передней Зазывный на вечер билет.
Онегин едет на бульвар, И там гуляет на просторе, Пока недремлющий Брегет Не прозвонит ему обед.
Спешишь, как будто приневолен. Шагами мерить буле вар.
Прогулку кончивши, в карикле На званый завтрак ты спешишь. Но час обеденный уж близок.
Но звон Брегета им доносит, Что новый начался балет.
Онегин полетел к театру.
Двойной лорнет, скосясь, наводит На ложи незнакомых дам.
Пора, однакоже, карету
Тебе закладывать велеть;
Пора в театр: туда к балету, Я знаю, хочешь ты поспеть. И вот, чрез пять минут в спектакле Ты в ложах лорнируешь дам.
А уж Онегин вышел вон: Домой одеться едет он.
Мы лучше поспешим на бал, Куда стремглав в ямской карете Уж мой Онегин поскакал.
Вошел. Полна народу зала... Музыка уж греметь устала; Толпа мазуркой занята...
Тебя зовут уже на танцы, И ты приехать слово дал; На лицах нежные румянцы Тебе сулят веселый бал. Домой заехавши, фигурке Своей ты придал лучший тон,— И вот уж прыгаешь в мазурке...
Что ж мой Онегин? Полусонный В постелю с бала едет он.
Но шумом бала утомленной И утро в полночь обратя, Спокойно спит в тени блаженной Забав и роскоши дитя... Проснется за полдень и снова До утра жизнь его готова, Однообразна и пестра, И завтра то же, что вчера.
С восходом солнца кончишь день, Живя по модному уставу, Тогда усталость, скука, лень, Снесут в карету полумертва,— И ты до полдня крепко спишь, На завтра ж снова, моды жертва, Веселью в сретенье летишь, И снова начинаешь то же, И так проходит круглый год.
Б. Л. Модзалевский, впервые сделавший указанное сопоставление, заметил, что Пушкин познакомился с «Посланием» в сборнике Толстого не ранее конца 1822 г., а за «Евгения Онегина» принялся 9 мая 1823 года. («Русская старина», 1899, сентябрь, стр. 602—603). Известно, что сам Пушкин в предисловии к первой главе романа (1825) писал: «Первая глава предстаяляет нечто целое. Она в себе заключает описание светской жизни петербургского молодого человека в конце 1819 года». В. И. Резанов указал сходные с этими строфами места в сатире Вольтера «La Mondaine» (Светский человек»), написанной в 1736 г. («Пушкин и его современники», вып. XXXVI, стр. 71—77).
32
ЕВГЕНИЙ ОНЕГИН
XXIV.
Руссо Жан-Жак (1712—1778) — французский мыслитель мелкобуржуазных радикалов «эпохи просвещения», автор романа «Новая Элоиза» (упоминание о нем в III главе, строфы IX и X), многих трактатов общественного и педагогического содержания, оказавших мощное воздействие на разнообразные социальные группы. Пушкин рано познакомился с сочинениями Руссо и упоминает об нем в стих. «К сестре» 1814 г., в «Первом послании к цензору» 1822 г. и т. д. В этой строфе он имет в виду эпизод, рассказанный Руссо в «Исповеди» (см. примечание Пушкина: «войдя однажды утром в комнату (Гримма), я застал его за чисткой ногтей щеточкой, нарочно для того сделанной—труд, который он гордо продолжал передо мною». Руссо—«красноречивый сумасброд» с точки зрения Пушкина, рационалиста, апологета просвещения, которому казались странными взгляды Руссо, подобные след.: «вечно разсуж-дать—это мания мелких умов»; «науки и искусства совершенствуются, а люди становятся хуже... Люди порочны; они были бы еще хуже, если бы они, по несчастью, родились учеными»; «русские никогда не сделаются действительно цивилизованными» и проч. «Защитник вольности и прав» Руссо в «Общественном договоре» (1762) выставил знаменитое положение: «человек родится на свет свободным, а между тем он везде в оковах». Этот трактат, сожженный в Женеве, с энтузиазмом читался на улицах Парижа перед революционно настроенной массой «другом народа» Маратом. Председатель Национального собрания Броми указывал, что «французы сознают, чем они обязаны тому, кто в своем «Общественном договоре» вернул людям равенство прав, а народам—-узурпированный у них суверенитет».
Гримм Фридрих Мельхиор (1723—1808)—участник «Большой Энциклопедии», идейного органа французской предреволюционной буржуазии; литературный корреспондент европейских монархов (в частности, Екатерины II).
XXV.
К начальным стихам (1—4) имеется черновой набросок:
По всей Европе в наше время Между воспитанных людей Не почитается за бремя Отделка нежная ногтей. И нынче воин и придворный, ... и журналист задорный, Поэт и сладкий дипломат Готов...
А. Ф. Вельтман, встречавшийся с Пушкиным в 20-х годах в Кишиневе, вспоминал об одной «странности» поэта: он носил ногти длиннее ногтей «китайских ученых». Ту же черту отметил В. Даль в 1833 году (в Оренбурге): «Пушкин носил ногти необыкновенной длины: это была причуда его» (Л. Майков. Пушкин. П. 1899,
ГЛАВА ПЕРВАЯ
33
стр. 124, 418). К. Полевой описал встречу с Пушкиным в Петербурге в 1828 году: «Он жил в гостинице Демута... Когда к нему приходил гость, он...усаживался за столик с туалетными принадлежностями и разговаривая, обыкновенно чистил, обтачивал свои ногти, такие длинные, что их можно назвать когтями» («Записки Ксенофонта Андреевича Полевого», стр. 273).
Подобный ветреной Венере.
Венера—богиня любви (в античной мифологии у римлян).
XXVI.
Академический словарь—«Словарь Академии Российской по азбучному порядку расположенный», I—VI части, 1806— 1822 г.г.
XXVII.
В Ямской карете. Онегин ездит в наемной карете, у него нет собственного выезда—черта еще раз подтверждающая крайнюю степень материального оскудения героя романа.
XXVIII.
Музыка уж греметь устала.
Ударение в слове музыка на французский лад (la musique)—результат иностранного воспитания поэта и людей его круга. Лишь в пропущенной строфе III главы там, где говорится о северных звуках просторечья, поэт употребил это слово с иным ударением (северные звуки... их музыкой сердечны муки усыплены),
XXIX.
От бйлов...
Пушкин согласно французскому произношению всегда употреблял ударение на этом слоге: см. в L1V строфе:
Ни карт, ни б А л о в, ни стихов.
в III главе (XXVIII):
Не дай мне бог сойтись на б А л е.
XXX.
Увы, на разные забавы Я много жизни погубил!
Ср. позднейшее признание (1833 год) Пушкина Далю: «О, вы увидите: я еще много сделаю! Ведь даром что товарищи мои все поседели да оплешивели, а я помню, что перебесился; вы не знали меня в молодости, каков я был; я не так жил, как жить бы должно; бурный небосклон позади меня, как оглянусь я»... (Л. Майков. Пушкин. П. 1899, стр. 419).
Евгений Онегин.
3
34
ЕВГЕНИЙ ОНЕГИН
XXX.
Люблю я бешеную младость, И тесноту, и блеск, и радость.
У Пушкина с младостью обычно было связано представление о радости, о сладости. Рифмы: м л а д о сть—р а д о ст ь—сладость в его поэзии наиболее повторны. В романе, гл. II, строфа XIX встречаем:
Зато и пламенная младость
Не может ничего скрывать:
Вражду, любовь, печаль и радость
Она готова разболтать.
Глава IV, строфа XXIII:
Здоровье, жизни цвет и сладость,
Улыбки, девственный покой, Пропало все, что звук пустой, И меркнет милой Тани младость.
См. еще в гл. V, строфа VII; глава VI, строфа XLIV.
Эти рифмы тянутся в стихотворениях Пушкина с 1815 года. По подсчету В. Ходасевича («Поэтическое хозяйство Пушкина», Л. 1924, стр. 33) за 1815—1826 г.г. они распределяются так:
Младость—радость: 21 раз.
Сладость—радость: 7 раз.
Сладость—младость: 6 раз.
В VI главе (строфа XLIV) Пушкин, прощаясь с своей молодостью («ужель мне скоро тридцать лет?»), воскликнул:
Мечты, мечты, где ваша сладость?
Где, вечная к ней рифма, младость?
Здесь поэт вспомнил свое стихотворение «Пробуждение» (1816):
Мечты, мечты,
Где ваша сладость?
Где ты, где ты
Нежная радость?
Изменились настроения поэта, изменилось отношение к «вечной» рифме. Она еще раз (VII глава) будет употреблена в романе, но уже в другом применении: старуху, тетку Татьяны, при встрече с родственниками поэт заставит рифмовать:
Ох, силы нет... устала грудь...
Мне тяжела теперь и радость...
Под старость жизнь такая гадость.
Лишь однажды, в 1819 году, в стих, «Все призрак, суета» Пушкин употребил рифму гадость-сладость, но и там в предложениях, по смыслу противоположных.
Рифма младость-радость была традиционной у поэтов XVIII века и у современников Пушкина (Жуковский, Дельвиг, Вяземский и др.).
ГЛАВА ПЕРВАЯ
35
XXX.
Один знакомый писал Н. А. Муханову 28 февраля 1825 г.: «За эти ножки достанется Пушкину от оскорбленного самолюбия наших соотечественниц». За честь дамских ножек вступился А. Е. Измайлов, издатель журнала «Благонамеренный» (1825, №9):
«Три пары стройных женских ног!» Ну как сказать он это мог?
• Как стройны ножки, невелики
У Евфрозины, Милолики, У Лидии, у Ангелики...
Вот я и насчитал 4 пары,— А, может быть, во всей России есть По крайней мере, пар пять-шесть.
О характере любви Пушкина («люблю ножки» дам) см. у Н. Сумцова «Женская ножка» в стихотворениях Пушкина («Исследования о поэзии А. С. Пушкина». Харьков. 1900) и у Б. Томашевского «Мелочи о Пушкине. I. Маленькая ножка» («Пушкин и его современники», вып. 38—39).
XXXII.
Диана—в античной мифологии богиня луны, охоты; изображалась в длинной одежде, под большим покрывалом, усеянная звездами («Ручная книга» Н. Кошанского, ч. II, стр. 40). Флора—у римлян богиня весны, цветов.
Мой друг Эльвина. Имя не раз встречается в стихотво-творениях Пушкина («К ней» 1816, «Наездники» 1816, «Желание» 1821), в наброске повести 1819 года «Надинька (Эльвина)»; чаще применялось им к тем
«красоткам молодым, которых позднею порой уносят дрожки удалые По петербургским мостовым» (строфа XL1II).
ХХХШ.
Мария Николаевна Раевская, дочь генерала Раевского, в семействе которого Пушкин провел время на Кавказе и в Крыму летом 1820 года, в своих «Записках» оставила признание, что эта строфа навеяна ею: «Пушкин был принят моим отцом в то время, когда его преследовал император Александр I за стихотворения, считавшиеся революционными. Отец когда-то принял участие в этом бедном молодом человеке с таким огромным талантом и взял его с собой на Кавказские воды, так как здоровье его было сильно подорвано. Пушкин никогда этого не забывал; связанный дружбою с моими братьями, он питал ко всем нам чувство глубокой преданности.
Как поэт, он считал своим долгом быть влюбленным во всех хорошеньких женщин и молодых девушек, с которыми он встречался. Мне вспоминается, как во время этого путешествия, недалеко
3*
36
ЕВГЕНИЙ ОНЕГИН
от Таганрога, я ехала в карете с Софьей, нашей англичанкой, русской няней и компаньонкой. Завидев море, мы приказали остановиться, вышли из кареты и всей гурьбой бросились любоваться морем. Оно было покрыто волнами, и не подозревая, что поэт шел за нами, я стала забавляться тем, что бегала за волной, а когда она настигала меня, я убегала от нее; кончилось тем, что я промочила ноги. Понятно, я никому ничего об этом не сказала и вернулась в карету. Пушкин нашел, что эта картина была очень грациозна, и, поэтизируя детскую шалость, написал прелестные стихи; мне было тогда лишь 15 лет.
Как я завидовал волнам, Бегущим бурной чередою С любовью лечь к ее ногам; Как я желал тогда с волнами Коснуться милых ног устами!
Позже в поэме «Бахчисарайский фонтан» он сказал:
«... ее очи яснее дня, темнее ночи».
В сущности, он обожал только свою музу и поэтизировал все, что видел» («Записки кн. М. Н. Волконской. Изд. II, 1914, стр. 61—62). Ср. по этому поводу критические замечания Б. Нед-зельского «Пушкине Крыму». Симферополь, 1929, стр. 85.
Как я завидовал волнам, Бегущим бурной чередою С любовью лечь к ее ногам.
Пушкин перефразировал стихи из поэмы И. Ф. Богдановича «Душенька» (1778):
Гонясь за нею, волны там Толкают в ревности друг друга, Чтоб, вырвавшись скорей из круга, Смиренно пасть к ее ногам.
«Младые А.рмиды»—упоминаются Пушкиным еще в стих. «Осень» (1830):
.....Нельзя же целый век
Кататься нам в санях с Армидами младыми.
Армида—имя героини поэмы Тассо «Освобожденный Иерусалим»: красавица-сарацинка полюбила христианского рыцаря-крестоносца Ринальдо и увезла его на далекий остров, откуда тот бежал-но после долгих странствий признался Армиде в своей любви и объ* явил себя ее рыцарем. Имя Армиды применялось в поэтическом языке современников Пушкина для «красавиц» в-кругу «рыцарей лихих любви, свободы и вина»; см. у Батюшкова «Ответ А. И. Тургеневу» (1812), «К Д. В. Дашкову» (1813):
А ты мой друг....
Велишь мне петь любовь и радость...
Мне петь коварные забавы Армид и ветреных Цирцей...
ГЛАВА ПЕРВАЯ
37
(Ср, «Харьковский университетский сборник в память А. С. Пушкина», 1900, в исследованиях Н. Сумцова, этюд «Осень», стр. 78).
XXXIV.
Опять кипит воображенье, Опять ее прикосновенье Зажгло в увядшем сердце кровь.
В поэтическом языке Пушкина для изображения процессов душевной жизни обычны метафоры из области кипения, горения или из растительного мира.
Примеры в романе:
Кипящий Ленский (VI гл.) С его озлобленным умом, Кипящим в действии пустом (VI гл.) Ревнивым оживим огнем (III гл ) Горел досадой взор его (VII гл.) Как плам нно красноречив (I гл.) Погасший пепел уж не вспыхнет (I гл.) Пламенная младость (И гл.) Когда б он знал, какая рана Моей Татьяны сердце жгла (VI гл.) Кто знает, пламенной тоскою Сгорите, может быть, и вы (III гл.) Питая жар чистейшей страсти (III гл.) Когда страстей угаснет пламя (II гл.) Нас пыл сердечный рано мучит (I гл.) Поэт в жару своих суждений (II гл.) Не вспыхнет мысли в целы сутки (VII гл.) ..... Средь пылких дней Кипящей младости моей (I гл.)
(Ср. в «Руслане и Людмиле»:
Ты сохранила мне свободу, Кипящей младости кумир).
Евгений, «повеса пылкий»,
К жизни вовсе охладел (XXXVIII строфа) Рано чувства в нем остыли (XXXVII строфа).
В XIV строфе: ...............охлажденный ум... В обоих сердца жар погас.
Поэтика романа сходна с поэтикой лирических стихотворений и поэм Пушкина. В «Кавказском пленнике» встречаем выражения: «пламенная младость»,«увядшее сердце», «охолодев к мечтам и л и р е», «п о г а с печальной жизни пламень», «угасший взор», «не вдруг увянет наша младость», «я вяну жертвою страстей», «моей души печальный хлад», «гасну я, как пламень дымный». Весь этот метафорический багаж выростал на почве поэтической традиции французской и русской лирики. Достаточно указать на предшественника Пушкина, поэта Батюшкова, чтоб убедиться, что поэтика романа в указанном выше отношении не была ориги-
38
ЕВГЕНИЙ ОНЕГИН
наивным завоеванием Пушкина. Уже до Пушкина в лирике Батюшкова встречались подобные речения;
И в пламенной душе навеки начерталась...
Еще в душе его огонь...
Но сердца тихий жар...
Я вяну, но еще так пламенно люблю...
Тебя младый Ринальд, кипящий как Ахилл... Изнемогает жизнь в груди моей остылой... Хладные сердца...
Обильный подбор примеров см. у М. Гершензона в двух его книгах: 1) Статьи о Пушкине (Пушкин и Батюшков) М. 1926; 2) Гольфстрем. М. 1922.
XXXIV.
Но полно прославлять надменных Болтливой лирою своей: Они не стоят ни страстей. Ни песен, ими вдохновенных...
Ср. тот же мотив в «Разговоре книгопродавца с поэтом» (1824):
Поэт.
Но полно, в жертву им свободы Мечтатель уж не принесет... Стон лиры верной не коснется Их легкой ветреной души...
Книгопродавец.
..... Но исключений Для милых дам ужели нет? Ужели ни одна не стоит Ни вдохновенья, ни страстей?..
XXXV.
Охтенка—жительница Петербургской местности Охта. Васисдас—форточка (от немецкого Wass ist dass)*.
Образ «неугомонного Петербурга» на фоне предшествующих строф, рисующих «забавы» модных чудаков и модных жен большого света, и след. XXXVI строфы выступает в тех противоречиях, которые присущи были классовой организации пушкинской эпохи: автор романа рано утром замечает купца, разносчика, извозчика, охтенку—молочницу, немца-хлебника,—представителей городского труда—в то время, как «забав и роскоши дитя», «шумом бала утомленный» Онегин «спокойно спит в тени блаженной». Пушкин бегло скользит на зарисовке этого социального контраста, сам принадлежа к той же классовой группировке, что и все те, кто был «от балов без ума», йто «на разные забавы много жизни погубил». Поэты другой социальной среды, в
* Так было у Пушкина первоначально; в списке I главы поэт исправил: «вас—исдас».
ГЛАВА ПЕРВАЯ
39
изменившейся общ’ственнрй обстановке иначе расскажут об этом Петербурге: см. «О погоде» Некрасова, стихотв. Демьяна Бедного «Петроград».
XLVII.
Вос по м н я... Пушкин дважды употребил эту форму церковно-славянского происхождения. В романе церковно-славянизмы — этот элемент русского литературного языка, результат организации книжной речи древнерусским духовенством—весьма заметны: 1) в лексике (употребление таких слов, как хладный, младой, златой. драгой, власы, вежды, град, жребий, сей, на брегах, мгла древес; сени сада, гробницы; подъемлют, стократ, ныне, д,'оле и т. п.), 2) в фонетических особенностях (распушённые власы, з а п у щ ё н н ы й с а д), иногда отражающихся на рифменной огласовке:
Под сению смиренной
Цвела как ландыш потаённый.
На ветви сосны преклонённой... Над этой урною смиренной.
Эта литературно-церковная струя в языке Пушкина, как и у других его современников, перемежалась с живым говором, с обыденной речью: церковно-книжная форма воспомня существовала у Пушкина вместе с русской формой вспомнил (IV гл., XI); молодой (1гл., II и др.) и младая (I гл., XXXIII и др.), чувствий (гл. IV, XI) и чувств (I гл., XXIV), змия (XLVI) и змей (XXII) и т. д. Лексическая неустойчивость, придавая языку романа характер пестроты, смеси разнородных элементов, соответствовала состоянию литературного языка образованного меньшинства первых десятилетий XIX в.
XLVIII.
Пиит—форма из словаря литературного классицизма XVIII века (см. еще в гл. III пропущенную после XXVI-ой строфу, в гл. IV, XXIX); вместо нее в романе обычно поэт (гл. IV, XXXIV и мн. др.). Язык Пушкина насыщен подобной условно-поэтической стилистикой Дворянской лирики XVIII века, питавшейся книжной лексикой еще Русских писателей-монахов конца XVII в. В романе нередко встречаются слова: ланиты, перси, уста (XXX строфа), муза, лира, голос лирный (LV, LVI1, L1X), лоно (гл. И) и т. п. детали, типичные для традиционного словаря поэтов, услаждавших избранное общество речью, непохожей на язык «подлой» черни.
XXXVII—XXXVIII; XLIII-XLV.
В этих строфах—образ Онегина с тем комплексом идей, чувств, переживаний, который тянется к образу Кавказского пленника (1822) и поэтическому образу в пушкинской лирике до написания Романа Сам автор в предисловии к первому изданию романа ука-
40
ЕВГЕНИЙ ОНЕГИН
зывал, что «дальновидные критики... станут осуждать и антипоэти-ческий характер главного лица, сбивающегося на Кавказского пленника, также некоторые строфы, писанные в утомительном роде новейших элегий, в коих чувство уныния поглотило все прочие». Сопоставляя образы Онегина и героя поэмы, можно установить, что происхождение, образ жизни и душевная жизнь обоих вскрывают в какой-то мере единый социальный тип, обрисованный однородными стилистическими приемами.
Страстей игру
Мы знали оба....
Отступник бурных наслаждений *
Страстями сердце погубя.
Бурной жизнью погубил....
Среди вседневных наслажде- н и й..„
Мечтам невольная преданность ...
Ему наскучил света шум...
Красавицы не долго были Предмет его привычных дум: Измены утомить успели; Друзья и дружба надоели....
И хоть он был повеса пылкий, Но разлюбил он, наконец, И брань, и саблю, и свинец.
Как он, отстав от сует ы...
Рано чувства в нем остыл и.... К жизни вовсе охладел....
В обоих сердца жар п о г а с...
В те дни, как верил я надежде И упоительным мечтам....
Отступник света...
Людей и свет изведал он, И знал неверной жизни цену.
В сердцах друзей нашед измену, В мечтах любви безумный сон...
Любил он прежды игры славы И жаждой гибели горел.
Невольник чести беспощадной, Вблизи видал он свой конец, На поединках твердый, хладной. Встречая гибельный свинец.
Наскуча жертвой быть привычной Давно презренной сует ы....
Моей души печальный хлад. Умер я для счастья, Для нежных чувств окаменел... Уснув бесчувственной душою. И гасну я, как как пламень дымный...
Погас печальной жизни пламен ь...
Ничто не трогало его, Не замечал он ничего.
Таил в молчаньи он глубоком Движенья сердца своего, И на челе его высоком Не изменялось ничего.
Тот же круг переживаний,
которому Пушкин дал в романе
название «русской хандры», встречается в лирике поэта доссылки
ина юге. См. особенно «Погасло дневное светило» (1820), «Тыправ, мой друг» (1821).
* Ср. также в гл. IV (строфа IX):
Он в первой юности своей
Был жертвой бурных заблуждений И необдуманных страстей.
В «Кавказском Пленнике»:
Я вяну жертвою страстей.
ГЛАВА ПЕРВАЯ
В XL1V строфе выражение:
Томясь душевной пустотой
заставляет вспомнить «К моей чернильнице» (1821) и «Элегию» (1822):
Остались мне одни страданья, Плоды сердечной пустоты *.
Ср. у Карамзина в «Послании к А. А. Плещееву» 1794 г.:
Тогда пустыннику явятся Химеры, адские мечты, Плоды душевной пустоты.
XXXVIII.
Недуг, которого причину Давно бы отыскать пора.
«Хандра», «скука», «тоска» (см. в «Странствии Онегина»)— ближайший итог «душевной пустоты», отчасти следствие праздной жизни Евгения («труд упорный ему был тошен»)—коренились в классовом бытии Онегина, «наследника всех своих родных»; детище угасающей аристократически-дворянской культуры, последыш в роде Онегиных, на краю экономического крака, Евгений показан в романе, как органическое порождение социальных условий конца XV1I1— начальных десятилетий XIX века, как неизбежный (по социальной концепции Пушкина) результат в истории старородовитого барства, пришедшего в упадок, ставшего ущербным—хозяйственно, политически и даже кое в чем психически. Подобным «недугом» были поражены многие представители родовитой аристократии в годы начавшейся под влиянием промышленного капитализма перестройки хозяйственной жизни страны, отбрасывавшей людей с «холодной и ленивой душой» (см. XXI строфу VIII главы) или приводившей в отчаяние закостенелыми формами политической и социальной практики тех, кто собирался активно участвовать в буржуазном реформировании действительности. Эта «хандр!» была показателем недовольства своим общественным положением среднепоместного дворянства, обнаруживала сознание кризиса дворянской психоидеологии в тех прослойках дворянского класса, которые под напором экономической необходимости видели свое «спасение» в приспособлении к буржуазным формам жизни. И Пушкин в 20-х годах испытывал, подобно Онегину, состояние «скуки», «хандры»: «У нас скучно»; «мне скучно»; «часто бываю подвержен так называемой хандре»; «скучно—вот и все»; «скука смертная везде»; «скучно— мочи нет»; «у меня хандра»; «скучно да делать нечего»; «тебе скучно в Петербурге, а мне скучно в деревне. Скука есть одна из принадлеж
* Ср. в III главе, X строфа, о Татьяне:
Она с опасной книгой бродит, Она в ней ищет и находит Свой тайный жар. свои мечты, Плоды сердечной полноты.
42
ЕВГЕНИЙ ОНЕГИН
ностей мыслящего человека»,—таковы обычные признания Пушкина в его письмах 1822—1825 годов. И Н. И. Тургенев, ведший в 1806 г. дневник под названием «Моя скука», испещренный признаниями: «нынешний, как и прочие вечера, мне отменно скучно»; «скука есть та же болезнь, только гораздо опаснейшая телесной»; и Батюшков, то и дело восклицавший в своих письмах: «Жить скучно... чувствую какую-то душевную пустоту» (1 ноября 1809 г); «с ума сойду со скуки» (1811 г.); «очень скучаю и надеюсь только на войну: она рассеет мою скуку» (1812); и П. А. Вяземский, в переписке которого встречаем такие строки: «Какой-то червяк тоски без цели и причины таится у меня глубоко и отзывается посреди занятий и рассеяния и даже посреди домашних радостей», «первые дни лета делают на меня странное впечатление: возрождают какое-то чувство жизни, которое ничто иное, как тоска, волнение безбрежное, влечение без цели»; «я ничего не знаю скучнее русской жизни», и Баратынский в 1816 году писавший о себе в одном из писем к матери: «Так человек, посреди всего, что должно было бы сделать его счастливым, носит скрытый яд, который гложет его и делает неспособным ко всякому радостному ощущению. Болезненное настроение духа, основа скуки и печали,—вот что сопровождает его посреди шумных радостей, и я хорошо знаю такого человека»,— и А. И. Тургенев, заявлявший: «Мы все поем вполголоса и живем не полной жизнью, оттого и не можем быть довольны собою»,—все перечисленные лица одной и той же классовой прослойки были заражены в известной мере «онегинством», «недугом, подобным английскому сплину». Онегин «застрелиться, слава богу, попробовать не захотел», но другие находили выход из своего недомогания именно в этом способе самоликвидации: так один молодой офицер оставил письмо, в котором заявлял, что «застрелился потому, что надоело ему жить» (Дашкевич Н. П. Статьи по новой русской литературе. П. 1914, стр. 212—213).
Если Пушкин преодолевал классово-близкое ему «онегинство», переходя на путь капитализирующегося дворянства, в частности как член «задорного цеха» профессионалов-писателей, живших на собственные трудовые средства, и в этом процессе обуржуазивания утверждал свою «разность» от своего героя, оставаясь однако не чуждым в других отношениях своему «странному спутнику», то многие представители дворянской культурной интеллигенции продолжали «томиться душевной пустотой», «угрюмо» и «охлажденно» взирая на жизнь. Уместно напомнить свидетельство П. Вяземского, вскрывающее черты отличия пушкинского творчества от других литераторов, тематически близких поэту. В 1824 году по поводу альманаха «Полярная Звезда» П. А. Вяземский 24 янв. писал А. А. Бестужеву: «Стихи Пушкина прелесть! точно свежий, сочный, душистый персик! Но мало в них питательного *. Прочих стихо-
* «К друзьям», «Нереида», «Редеет облаков летучая гряда», «Домовому» и др. в «Полярной Звезде» на 1824 год (цензурное разрешение книги 20 декабря 1823 г.).
ГЛАВА ПЕРВАЯ
43
„□рения, признаюсь, довольно бледны, одноцветны, однозвучны. Все д0н напев! Конечно, и в них можно доискаться отпечатка времени. ° потому и они не без цены в глазах наблюдателя; но мало признаков искусства. Эта тоска, так сказать, тошнота в стихах, без □мнения показывает, что нам тошно: мы мечемся, чего-то ждем, и вй очень удачно намекнули об этом в своем предисловии. Но со всем тем здоровое сложение, крепость не поддается нравственной немочи. Смотрите на Пушкина! И его грызет червь, но все-таки жизнь выбрасывает из него отпрыски цветущие. В других этого не вижу’- ими овладевает маразм, и сетования их замирают» («Русская Старина», 1888, ноябрь, стр. 327).
В современной Пушкину литературе были попытки обрисовать близкий Онегину социальный характер: Н. О. Лернер указал на Угрюмова, героя рылеевского рассказа «Чудак» в «Невском зрителе» 1821 г., февраль (Н. О. Лернер. Рассказы о Пушкине. 1929 г. «У возможных истоков «Евгения Онегина»).
XXXVIII.
Как Child Harold, угрюмый, томный, В гостиных появлялся он.
В строфе 24, гл. VII, Татьяна, стараясь понять Онегина, спрашивает:
Что ж он?
Москвич в Гарольдовом плаще?...
Кто-то из светской толпы, увидав Онегина на балу (гл. VIH, строфа VIII), ставит тот же вопрос об нем:
Чем ныне явится?... Гарольдо м?...
В IV главе, строфа LIV:
Прямым Онегин Чайльд-Гарольдом Вдался в задумчивую лень.
Ч а й л ь д - Г ар о л ь д—герой поэмы Байрона «Паломничество Чайльд-Гарольда» (1812-—1817). Пушкин, сравнивая героя своего романа с Чайльд-Гарольдом, сам указал на некую связь между ними. Мы приводим несколько отрывков из поэмы Байрона, вскрывающих социально-психологическую близость обоих литературных героев.
II.
Жил в Альбионе юноша когда-то;
В путях добра утех он не искал: Наполнив дни причудами разврата, Слух жуткой ночи оргией терзал... Увы! Весь стыд повеса потерял В безбожном вихре оргий безобразных! А жизнь ценя не очень, отличал
В ней лишь блудниц и чувственников праздных, В среде развратников надменных—слоев разных.
44
ЕВГЕНИЙ ОНЕГИН
111.
А назывался Чайльд-Гарольдом он. О родословной—не скажу ни слова: Хоть этот род, быть может, был почтен В дни древности иль близкого былого, Но блеск стереть одно пятно готово; И уж тогда-ни летописца труд, Ни льстивый гимн поэзии медовой, Ни блеск цветистой прозы—не затрут Клейма позорных дел, не скрасят злых причуд.
IV.
Гарольд в лучах полуденного зноя Кружился и порхал, как мотылек; Меж тем на век лишить его покоя Один удар неотвратимый мог. От тридцати годов еще далек, Уж Чайльд изведал ужас пресыщенья, Неисцелимо тягостный порок...
Родимый край будил в нем отвращенье; Так в келье схимника гнетет уединенье.
V.
Им лабиринт пороков пройден был. Теряясь в нем, грешил он неискупно, Вздыхал о многих, но одну любил, И та одна осталась недоступной. Счастливая! Под ласкою преступной Ее б ланит стыдливый цвет померк; Ее забыв для красоты подкупной, Беспечно б он в нужду ее поверг И мир семейственный безрадостно б отверг.
VI.
Теперь Гарольд, один в своей печали, Бежал друзей и пиршеств дорогих... Хоть слез струи в очах его вскипали, Но гордость замораживала их. Бродя один, безрадостен и тих, Он край родной решился бросить вскоре Для знойных стран на берегах иных... Весельем угнетенный, звал он горе, И скрылся б в самый ад, со всем, что видел, в ссоре.
VII.
Порой, средь самых буйных ликований, Ложилась тень на Чайльд-Гарольда взор, Как память о смертельной сердца ране, Иль как любви обманутый укор.
К нему руки участья не простер Никто, да он и брезгал излияньем, И в дружеский заветный разговор Не мог вступить, гнушаяся признаньем... И оставался он один с своим страданьем.
ГЛАВА ПЕРВАЯ
45
VIII.
И не любил никто его! Хоть звал Он на ииры приятелей и встречных, Но он льстецов отлично этих знал, Веселья паразитов бессердечных! Любви не знал он и от дам беспечных, Хоть милы им богатство и почет...
IX.
Свой дом, простор наследственных полей, Веселых дам, в чьих ласках черпал радость, Чьих кос и рук краса, лазурь очей Подвижника смутить могли бы святость И долго так его питали младость;
И кубки в пене драгоценных вин, И все, восторг сулящее и сладость,— Без вздоха кинул он, решась один Достигнуть чрез Восток тропических пучин.
Б о с т о н—карточная игра (см. ниже).
XLI1.
Сэй (Say) французский буржуазный экономист (1767—1832). Некоторые его сочинения были изданы в русском переводе, в их числе «Сокращенное учение о государственном хозяйстве» 1816 г.; (на франц, издание «Traite d‘economie politique» 1803 г. дважды ссылался NN в статье «О деньгах» в «Вестнике Европы» 1824, № 2).
С именем Сэя в русских читательских кругах были связаны факты, о которых, действительно, могли знать «иные дамы», интересовавшиеся, подобно французским председательницам политических салонов, общественными явлениями: Сэй вскоре после вступления русских войск в Париж (1814) выпустил 2-ое издание своего «Трактата политической экономии» (I изд. 1803 г.), не пропущенное наполеоновской цензурой, с посвящением Александру I: «Могущество ваших армий»—говорилось в этом посвящении—«поддерживаемое усилиями ваших великодушных союзников... сломило железные цепи, в которые была закована вся либеральная мысль и избавила нас от варварства, быстрые успехи которого мы наблюдали с ужасом». Несколько лет спустя между тем же Сэем и немцем Шторхом, преподававшим политическую экономию великим князьям Николаю и Михаилу Павловичам, разгорелась полемика по поводу парижского издания курса лекций Шторха с примечаниями Сэя, где издатели указали на все заимствования автора из сочинений Сэя, Смита, Бентама и др. экономистов. Шторх выступил против Сэя, обвиняя его в краже литературной собственности; Сэй в свою очередь в особом письме в редакцию франц, журнала (январь 1825 г.) доказывал, что 3/4 сочинений Шторха—«текстуальная копия» других авторов, в частности «Трактата» Сэя» *.
Проф. В. М. Штейн. Развитие экономической мысли, т. 1, стр. ’41-142.
46
ЕВГЕНИЙ ОНЕГИН
Бентам—английский ученый юрист (1748—1832), теоретик промышленной буржуазии, ее морали—главенства личного интереса' в оценке К. Маркса, «педантически трезвый, болтливый оракул ограниченного сознания буржуа».
Оба писателя были популярны среди будущих декабристов-Розен в своих записках писал: «С 1822 года между офицерами все чаще слышны были суждения о политической экономии Сэя». Пестель советовал читать Сея, Адама Смита; в южном обществе, по словам А. Поджио, многие члены читали Сзя и Бентама, при чем один из них, Н. Крюков, начал переводить Сэя и выписал из его сочинения след.: «Революции нового времени, разрушив известные предрассудки изощрив умы и опрокинув неудобные преграды, невидимому, были скорее благоприятны, чем вредны для успехов развития богатства»; в библиотеке декабриста Шаховского были сочинения Сэя, Бентама, А. Смита (В. С. Семевский. Политические и общественные идеи декабристов. П. 1909; А. Н. Пыпин «Русские отношения Бентама»в сборн. «Очерки лит. и общественности при Александре I» П. 1917)
XLV.
Фортуна—богиня судьбы (в античной мифологии—у римлян). Пушкин характеризует ее «слепой», «коварной» («Послание к А. И. Галичу» 1815).
XLV—XLVI.
Образ Онегина и характеристика взаимоотношений между ним и автором романа заставляют припомнить стихотворение Пушкина «Демон» (1823). Сходство содержания еще более усиливается при сопоставлении черновых набросков «Демона» с вариантами к XLV строфе:
«Демон» (черновики).
Таков он был...
Мое спокойное (беспечное) незнанье Он (размышленьем) возмущал, И я его существованье С своим, невинным, сочетал. Я видел мир его глазами...
Непостижимое волненье Меня к лукавому влекло... Я стал взирать его глазами, Мне жизни дался бедный клад, С его неясными словами (Моя душа гвучала в лад.
Наброски среди черновых 1 главы «Евгения
Онегин а».
Мне было грустно, тяжко, больно. Но, оделев (мой ум) в борьбе, Он сочетал меня невольно Своей таинственной судьбе. Я стал взирать его очами, С его печальными речами Мои слова звучали в лад... Мою задумчивую младость Он для мечтаний охладил— Я неописанную сладость В его беседах находил. Я стал взирать его очами, (Открыл) я жизни бедный клад В замену прежних заблуждений В замену веры и надежд Для легкомысленных невежд.
ГЛАВА ПЕРВАЯ
47
Таким образом, Демон как бы объединяется с Онегиным (см. еще XII строфу VIII-й главы). Современники Пушкина узнавали в Демоне Александра Николаевича Раевского, с которым поэт путешествовал в 20-х годах по Кавказу и встречался в Одессе. Пушкин собирался печатно возразить против подобного отождествления его Демона с реальной личностью: «иные даже указывали на лицо,, которое Пушкин будто бы хотел изобразить в своем странном стихотворении, но кажется они неправы; по крайней мере я вижу в Демоне—читаем мы в его заметке—цель иную, более нравственную»... (Ср. в «Гавриилиаде» 1822 г. слова Пушкина о себе «друг демона»). Близость содержания Демона с данными строфами романа привела одних исследователей к заключению, что в числе прототипов Онегина мог быть А. Н. Раевский; другие указывали, что «демоническое* настроение, в котором сам Пушкин видел отражение сомнения и отрицания, характерных особенностей психоидеологии дворянской молодежи его времени, что это настроение, питающее целый ряд пушкинских стихотворений: «Ты прав, мой друг»..., «Сеятель», «Ты сердцу непонятный мрак», «Я пережил мои желанья» и др., представляет собой один из моментов в развитии мировоззрения поэта Если припомнить признание В. Ф. Одоевского в связи с «Демоном» Пушкина: «с каким сумрачным наслаждением читал я произведение, где поэт России так живо олицетворил те непонятные чувствования, которые холодят нашу душу посреди восторгов самых пламенных» («Мнемозина», изд. В. Одоевским и В. Кюхельбекером, ч. IV, М. 1825, стр. 35—«Еще два аполога. I. Новый демон»); если присоединить признание Пушкина в связи с «Кавказским пленником», что «равнодушие к жизни и к ее наслаждениям, преждевременная старость души сделались отличительными чертами молодежи 19 века», то следует признать, что в «демонизме» Онегина Пушкин зачертил одну из особенностей общественной психологии того круга, к которому принадлежали А. Раевский, В. Одоевский, Чаадаев, сам Пушкин и мн. др. См.: Л. И. Поливанов—Демон Пушкина («Русский Вестник», 1886, август); В. В. Сиповский—Пушкин. Жизнь и творчество. 1907, стр. 598—600; Н. О. Лернер в примечаниях II тома сочинений Пушкина (изд. Брокгауз Эфрон), стр. 618—623).
XLVI.
Кто жил и мыслил, тот не может В душе не презирать людей.
Ср. в письме Пушкина к брату Льву Сергеевичу от 1822 года; <Ты будешь иметь дело с людьми, которых еще не знагшь. С самого начала думай о них как только возможно хуже: весьма редко придется тебе отставать от такого мнения .. Презирай их со всевозможной вежливостью... Правила, которые предлагаю тебе, добыты мною из горького опыта!»
Кто чувствовал, того тревожит Призрак невозвратимых дней— Тому уж нет очарований...
48
ЕВГЕНИЙ ОНЕГИН
Ср. в стих. «К***» (1819):
Кто раз любил, уж не полюбит вновь, Кто счастье знал, уж не узнает счастья.
XLV1I.
По поводу первых трех стихов Пушкин в примечании напоминает «прелестное описание петербургской ночи в идиллии Гнедича» Х«Вот ночь: но не меркнут златистые полосы облак»), хотя совпадение только в том, что у Гнедича «небо ночное», а у Пушкина «ночное небо».
Опершися на гранит,
Стоял задумчиво Евгений, Как описал себя пиит.
Пушкин в примечании указывает на строфу из стих. Муравьева «Богине ночи»:
Вьявь богиню благосклонну
Зрит восторженный пиит, Что проводит ночь бессонну, Опершися на гранит.
В начале ноября Пушкин писал брату, Льву Сергеевичу: «Брат, лот тебе картинка для «Онегина»—найди искусный и быстрый карандаш. Если и будет другая, так чтоб все в том же местоположении. Та же сцена, слышишь ли? Это мне нужно непременно». На обороте листка начерчены карандашом: крепость, лодка на Неве, набережная и, опершись на нее, двое мужчин. Над каждым предметом цифры, а внизу написано: 1. Хорош. 2. Должен быть— опершися на гранит. 3. Лодка. 4. Крепость Петропавловская.
В половине ноября 1824 г. Пушкин спрашивал брата: «Будет ли картинка у «Онегина»?
1-е издание романа вышло без картинки. Она была перерисована А. Нотбеком, приложена в гравюре Е. Гейтмана к «Невскому Альманаху» на 1829 год, вместе с другими рисунками к Онегину* и вызвала эпиграмму Пушкина:
Вот перешедши мост Кокушкин, Опершись задом о гранит, Сам Александр Сергеевич Пушкин С мосье Онегиным стоит.
Не удостоивая взглядом
Твердыню власти роковой, Он к крепости стал гордо задом. Не плюй в колодезь, милый мой!
Ми л ьо н на я—улица в б.* Петербурге (ныне в Ленинграде улица Халтурина).
И нас тянули вдалеке
Рожок и песня удалая.
Здесь имеется в виду роговая музыка, оркестровая забава русского дворянства, а вовсе не «мелодия пастушьего рожка», как
* См. два рисунка в сборнике «Пушкин». Изд. журнала Русский Библиофил. П. 1911, стр. 41.
ГЛАВА ПЕРВАЯ
49
это думает А. Грушкин, автор книжки «К вопросу о классовой сущности пушкинского творчества» (1931, стр. 12). Ср. «рожок пастуший», гл. Ill, XXXII и гл. IV, XLI.
Торквато Тассо (1544—1595)—итальянский поэт придворно-аристократической культуры, автор написанной октавами религиозной эпопеи «Освобожденный Иерусалим». Еще в 1814 году в стих. «Городок» находим признание Пушкина о его любви к Тассо: «на полке за Вольтером Вергилий, Тасс с Гомером, все вместе предстоят. В час утренний досуга я часто друг от друга люблю их отрывать». В 1827 году, припоминая переданное Байроном в одном из примечаний к IV песне «Чайльд-Гарольда» предание, что венецианские гондольеры (лодочники) поют октавы Тассо из «Освобожденного Иерусалима», Пушкин называет главных героев поэмы (стих. «Близ мест, где царствует Венеция златая»); в том же году вновь вспомнил «волшебный край»—Италию,
Где пел Торквато величавый, Где и теперь во мгле ночной Адриатической волной Повторены его октавы.
См. еще «Ответ Катенину» (1828), «Элегический отрывок» (1829).
Октава—строфа из 8 стихов рифмовки АбАбАбСС. Один из современников Пушкина, С. Раич, переводчик «Освобожденного Иерусалима», так характеризовал этот размер итальянской поэзии: «Октава состоит из 8 одиннадцати-сложных стихов; первый имеет рифму с третьим и пятым, второй с четвертым и шестым, седьмой с осьмым. Стихи не подчинены строгой цезуре—она может иметь место после 4, 6 и 8 слога. Долгие слоги перемешиваются с короткими музыкально, по законам утонченного звука, или, если можно так выразиться, по такту сердца... Каждая, или почти каждая октава, разделяясь на две равновесные части, имеют какую-то округлость, симметрию, полноту; словом—это отдельно взятое небольшое сочинение, в котором есть начало, средина и конец»... (С. Раич. О переводе эпических поэм южной Европы и в особенности итальянских. «Сочинения в прозе и стихах. Труды Общества любителей Российской Словесности при Московском университете». Ч. III. М. 1823, стр. 209).
У Пушкина октавами написаны «Домик в Коломне» и «Осень».
XL1X.
Петрарка—итальянский поэт (1304—1374), известный сонетами и канцонами, в которых воспел свою возлюбленную Лауру. Пушкин еще раз припомнил этого мастера любовной лирики в LVIII строфе I главы; из канцоны Петрарки взял две строчки для эпиграфа VI главы романа («Там, где дни туманны и коротки, живет племя, которому не горька смерть»),
Пушкин отмечает «язык Петрарки». Итальянский язык ему нравился музыкальной гармоничностью. Его учитель поэтической техники, Батюшков, известен был восторженным отношением к
йвгенж# Омега к	л
50
ЕВГЕНИЙ ОНЕГИН
итальянскому языку (русский язык—писал он в 1811 году Гнедичу— «плоховат, грубенек, пахнет татарщиной. Что за ы? Что за щ? Что за ш, ший, щий, при, тры? О, варвары! А писатели? Но бог с ними! Извини, что я сержусь на русский народ и на ею наречие Я сию минуту... говорил с тенями Данта, Тассо и сладостного Петрарки, из уст которого что слово, то блаженство!»). Говоря о литературном значении Батюшкова, Пушкин писал в 1824 году; «Согласен, что Батюшков, счастливый сподвижник Ломоносова сделал для русского языка то же самое, что Петрарка для итальянского». Несколько ранее (в 1817 году), читая сборник стихотворений Батюшкова («Опыты в стихах и прозе»), Пушкин сближал стихи поэта именно с итальянскими: так, на полях к стих. «К другу» против двух стихов 9 строфы
Нрав тихий ангела, дар слова, тонкий вкус, Любви и очи и ланиты—
он приписывает: «Звуки итальянские! Что за чудотворец этот Батюшков!» Пушкин ценил лирику Петрарки, как поэтическую исповедь «высших радостей любви». В 1830 году, перечисляя творцов сонета, Пушкин писал:
Суровый Дант не презирал сонета;
В нем жар любви Петрарка изливал («Сонет»).
Об интересе Пушкина к «сладостному» поэту любви см. этюд М. Н. Розанова «Пушкин и Петрарка» («Московский Пушкинист», II, М. 1930).
XL1X.
Адриатические волны! О, Брента’* нет, увижу вас.
На юге у Пушкина была мысль бежать за-границу. В январе 1824 г. из Одессы он писал брату, что его ходатайство об отпуске дважды было отклонено: «осталось одно... взять тихонько трость и шляпу и поехать посмотреть на Константинополь. Святая Русь мне становится невтерпеж. Ubi bene, ibi patria («где хорошо, там родина»). А мне bene где растет трынтрава, братцы!». Есть указание, что Вяземская, жена приятеля Пушкина, пыталась содействовать побегу Пушкина из Одессы, «искала ему денег, гребное судно» («Русский Архив», 1901, № 6, стр. 187).
И, вдохновенья снова полный...
На юге в первые годы ссылки Пушкин чувствовал временную утрату поэтического вдохновения. Так, в эпилоге к «Руслану и Людмиле» находим следующие строки:
Душа, как прежде, каждый час Полна томительною думой— Но огнь поэзии погас.
----------- j
* Река в Италии, впадающая в Адриатическое море.
ГЛАВА ПЕРВАЯ
51
Ищу напрасно впечатлений;
Она прошла, пора стихов, Пора любви, веселых снов, Пора сердечных вдохновений!.
В стихотворениях:
И ты, моя задумчивая лира...
Найдешь ли вновь утраченные звуки («Желание» 1821).
Предметы гордых песнопений Разбудят мой уснувший гений.
(«Война» 1821).
Он свят для внуков Аполлона.
•
Аполлон—в римской мифологии бог солнца, разума, искусства. Внук Аполлона—поэт. Античные образы господствовали в европейской литературе XVII—XVIJI века * *. Пушкин, корнями своей поэзии уходящий в этот век, постоянно питался поэтикой европейского классицизма вместе с другими современными ему поэтами дворянской культуры. См. «Балованный питомец Аполлона», «Но долго ли меня лелеял Аполлон» (1816, А. А. Шишкову); в стих. «Поэт» (1827):
Пока не требует поэта К священной жертве Аполлон.
По гордой Лире Альбиона Он мне знаком-
Альбион—наименование Англии; слово кельтского происхождения (происходит от слов, по одной гипотезе, Alb—высокий, и in, ion—остров; след., Albion—«высокий остров», «горный остров»; название сохранилось доныне у шотландцев: Albainn —«горная страна); выражение «гордый Альбион» стало господствующим во Франции с 1793 года (см. «Meyers Lexicon», 1 Bd, 1924, с. 296). Здесь Пушкин применил эпитет гордый к поэзии Байрона (см. еще LV1 строфу) и вспомнил IV песню «Чайльд-Гарольда», где Байрон рисовал картину наступления ночи на Бренте и говорил о Петрарке:
Он вместе с музою рыдал,
Слезами землю орошал, Лауры имя повторяя— И в песне, плача и любя, Он создал славу для себя.
В «Беппо» Байрона (XIX и XX строфы) описывается таинственная гондола:
Случалось ли гондолу видеть вам?
Я опишу подробно: лодка эта ♦
G навесом и резьбою по углам,
* Социальный смысл этого антично-мифологического маскарада раскрыт К. Марксом в «18 брюмера Луи Бонапарта» («Историч. работы», т. III, стр. 135—138).
52
ЕВГЕНИЙ ОНЕГИН
Безмолвная, вся трауром одета, Как темный гроб, несется по волнам. За веслами сидят два гондольера, И весел их расчитанная мера Едва слышна... Несется странный гроб, И разгадать не в силах был никто б Того, что в тишине его творится, Что под его навесом говорится.
Первоначально Пушкин вм. «таинственной» назвал гондолу «мистической».
L.
Брожу над морем.
Пушкин указывает в примечании: писано в Одессе.
Маню ветрила кораблей.
Ср. в элегии «Погасло дневное светило» (1820): «Шуми, шуми послушное ветрило»; в стих. «Земля и море» (1821):
Зефир скользит и тихо веет В ветрила гордых кораблей.
То же речение встречаем у Батюшкова («На развалинах замка в Швеции» 1814 г.):
О, вей, попутный ветр, вей тихими устами
В ветрила кораблей.
Под небом Африки моей.
Пушкин делает примечание: «автор, со стороны матери, происхождения африканского». Надежда Осиповна, его мать, была дочерью капитана морской артиллерии Осипа Абрамовича Ганнибала (1744—1806) и М. А. Пушкиной. Очерк жизни его прадеда А. П. Ганнибала, полный неточностей, был приложен к первому изданию романа в 1825 году. Б. Л. Модзалевский в статье «Род Пушкиных» устанавливает, что А. П. Ганнибал родился в Абиссинии, мальчиком в качестве заложника прожил более года в Константинополе в султанском серале и по поручению Петра I был вывезен русским посланником в Москву. Пушкин пристально интересовался историей своих африканских предков Ганнибалов и в своих сочинениях нередко вспоминал об этом («Воспоминания в Царском Селе», «Ф. Ф. Юрьеву», «Арап Петра Великого». «Моя родословная»); в послании Языкову (Михайловское, 20 сентября 1824 г.)г
Услышь, поэт, мое призванье, Моих надежд не обмани В деревне, где Петра питомец, Царей, цариц любимый рай И их забытый однодомец, Скрывался прадед мой, арап; Где, позабыв Елизаветы И двор, и пышные обеты, Под сенью липовых аллей
ГЛАВА ПЕРВАЯ
53
Он думал в охлажденьи леты О дальней Африке своей,— Я жду тебя.
Где я страдал, где я любил, Где сердце я похоронил...
В лирических стихотворениях за разные годы поэт часто повторял этот мотив, стилизуя итог личного опыта в форме французских и русских сентиментально-романтических элегий. См., напр., 1816 г. «Уныние», «Элегия», «Наслаждение», 1819 «К***», «К А. М. Горчакову», 1820 «Мне вас не жаль, года весны моей», «Элегия», «Погасло дневное светило» (подражание Байрону). Послед нее стихотворение тематически особенно сходствует с L строфой.
L1.
Но скоро были мы судьбою На долгий срок разведены.
Тема судьбы—одна из характерных в поэзии Пушкина. Обычные определения ее в лирике Пушкина: «Жестокая», «гневная», «грозная», «злая», «горькая», «темная», «несправедливая», «тайная», «завистливая». Так как Пушкин был сослан на юг весной 1820 года, то очевидно, что Евгений Онегин, в это же время получив известие о кончине дяди, сделался «сельским жителем» с лета 1820 года (см. LIII, LIV строфы). С этого момента надо хронологизировать события, происшедшие в дальнейших главах (во 11, III и IV главах время действия—лето 1820 года; 40 и 41 строфы четвертой главы— осень 1820 года; 5 и 6 главы—январь 1821 года; VII глава начинается описанием весны того же года. См. далее комментарий к «Странствию Онегина»),
L1V.
«Вышед из Лицея, я тотчас почти уехал в псковскую деревню моей матери. Помню, как обрадовался сельской жизни, русской бане, клубнике и проч. Но все это нравилось мне недолго. Я любил и доныне люблю шум и толпу»,—читаем в одной из юношеских заметок Пушкина.
LV.
В глуши звучнее голос лирный, Живее творческие сны...
Поэзия «жизни мирной», более повторных мотивов в усадебным строем старинного
Начальные строки обнаруживают сходный мотив с стих. «Деревня» (1819), особенно в след, местах:
Деревня.
Оракулы веков, здесь вопрошаю вас!
В уединеньи величавом Слышнее ваш отрадный глас... И ваши творческие думы В душевной зреют глубине.
«деревенской .тишины»—один из наи-творчестве Пушкина, обусловленном барства. О «деревенской свободе», в
54
ЕВГЕНИЙ ОНЕГИН
«отдаленной сени» «от суеты столицы праздной», «под сенью дедовских лесов с цевницей, негой и природой», о «поместье мирном» «в наследственной сени» с особым чувством умиления говорит в своей лирике Пушкин—поэт родового дворянского гнезда (см., напр., «Уединение», «В. В. Энгельгардту», «А. Орлову», «Домовому»—стихотворения только за один 1819 год).
В последние годы жизни Пушкина этот мотив еще резче станет выступать в его творчестве: «Роман в письмах» (1829—30), «История села Горюхина» (1830), «Барышня-крестьянка» (1830), «Дубровский» (1832—33), «Капитанская дочка» (1833—34) ярко рисуют эту тягу поместного дворянина на землю, «в свою деревню».
Il far niente — мой закон.
Итальянское выражение, обозначает ничегонеделание. Образ жизни, далее изображенный, был свойственен той классовой группе, которая имела возможность значительную часть времени «проводить в бездействии», жить «для сладкой неги и свободы». Вот картинка дня жизни («и завтра то же, что вчера») социально близкого поэту человека (из письма К. Н. Батюшкова Н. И. Гнедичу 30-го сент. 1810 г.):
. . . «Праздность и бездействие есть мать всего, и между тем и прочим болезней». Вот что ты мне пишешь, трудолюбивая пчела.... Смысл грешит против истины, первое—потому, что я пребываю не празден.
В сутках двадцать четыре часа.
Из оных десять или двенадцать пребываю в постеле и занят сном и снами.
1 час курю табак.
1—одеваюсь.
3 часа упражняюсь в искусстве убивать время, называемом in dolce far niente *.
1—обедаю.
1—варит желудок.
Уа. часа смотрю на закат солнечный. Это время, скажешь ты, потерянное. Неправда! Озеров всегда провожал солнце за горизонт, а он лучше моего пишет стихи, а он деятельнее и меня, и тебя.
% часа в сутках должно вычесть на некоторые естественные нужды, которые г-жа природа, как будто в наказание за излишнюю деятельность героям, врагам человечества, бездельникам, судьям и дурным писателям, для блага человечества присудила провождать в прогулке взад и назад по лестнице, в гардеробе и проч., и проч. О, humanite! **
1 час употребляю на воспоминание друзей, из которого И помышляю об тебе.
* Приятное безделье.
** О, человечество!
ГЛАВА ПЕРВАЯ
55
1 час занимаюсь собаками, и они суть живая практическая дружба, а их у меня, по милости небес, три: две белых, одна черная...
часа читаю Тасса.
Vt—раскаиваюсь, что его переводил.
3 часа зеваю в ожидании ночи.
Заметь, о мой друг, что все люди ожидают ночи, как блага, все вообще, а я—человек!
Итого 24 часа.
Из сего следует, что я не празден»...
LXI.
Байрон, гордости поэт.
Байрон — английский поэт феодального дворянства (1788— 1824), в оценке Пушкина «властитель дум» современного ему поколения либеральной дворянской молодежи. Пушкин познакомился с его сочинениями на юге (1820), при посредстве Н. Н. Раевского, и, по словам поэта, «сошел с ума от Байрона о... В романе, помимо I главы, упоминания о Байроне и его сочинениях: гл. Ill, XII строфа; гл. IV, строфа XXXVI—XXXVII; гл. V, строфа XXII: гл. VII, строфы XXII—XXIV; гл. VIII, строфа VIII. О глубоком интересе Пушкина к Байрону, о влиянии автора романтических поэм, «Беппо» и «Дон Жуана», на творчество Пушкина см.: Н. Козьмин.—Пушкин и Байрон (В сборнике «Пушкин в мировой литературе», ГИЗ. 1926); В. М. Жирмунский—«Байрон и Пушкин». Л. 1924. Полезен критикобиблиографический очерк В. И. Маслова «Начальный период байронизма в России» (Киев, 1915).
LVII.
Бывало, милые предметы Мне снились.
См. в III главе XXVII строфу, подтверждающую, что под «ми- \ лыми предметами» поэт разумел любимых женщин. Ср. однако стих. «Чаадаеву» (1821).
<	Так я, беспечен, воспевал
И деву гор, мой идеал, И пленнниц берегов Салгира.
Пушкин имеет в виду свои поэмы «Кавказский пленник» и «Бахчисарайский фонтан»: «дева гор»—черкешенка, «пленницы берегов Салгира»—Мария и Зарема. Салгир—в пушкинском словаре означал крымскую речку вообще (Б. Недзельский—Пушкин в Крыму, стр. 54). Один из современников поэта, В. И. Туманский, передавая свои впечатления по поводу знакомства с семейством Раевских, с которым Пушкин путешествовал в Крыму и на Кавказе, писал 5 декабря 1823 года своей сестре: «Мария (Раевская) идеал пушкинской черкешенки (собственное выражение поэта)». Вопросу об «утаенной люфви» Пушкина к М. Н. Раевской посвящены этюды П. Е. Щеголева в сборнике «Пушкин», изд. 2, и Б. М. Соколова «Кн. Мария Волконская и Пушкин». М. 1922 г.
56
ЕВГЕНИЙ ОНЕГИН
LIX.
Перо, забывшись, не рисует Близ неоконченных стихов Ни женских ножек, ни голов.
Черновые тетради Пушкина испещрены такими рисунками (См. А. Эфрос. Рисунки поэта. М. 1930). 1-ая глава романа оканчивалась в Одессе; по наблюдению П. В. Анненкова, первого исследователя пушкинских рукописей, «многочисленные профили прекрасной женской головы, спокойного, благородного, величавого типа, идут почти по всем бумагам из одесского периода жизни (Пушкина)». Предполагают, что это профили Е. К. Воронцовой, жены одесского генерал-губернатора Воронцова, которой Пушкин был увлечен в годы пребывания в Одессе.
И скоро, скоро бури след
В душе моей совсем утихнет.
Сравни:
Ты видишь след любви несчастной.
Душевной бури след ужасный.
(«Кавказский пленник»).
ГЛАВА ВТОРАЯ.
О г u s! Ног. О Русь!
О г us! буквально—«О, деревня!» Выражение взято у римского поэта Горация (65—8 до нашей эры) и в сопоставлении с созвучным русским словом представляет игру слов, дающую горький намек на те впечатления, которые выносил поэт от русской жизни за годы ссылки в деревню (с 9-го авг. 1824 г.—30 сент. 26 г.). В письме от 13 авг. 1824 г. кн. П. Вяземский так писал А. И. Тургеневу о ссылке Пушкина: «Как можно такими крутыми мерами поддразнивать и вызывать отчаяние человека! Кто творец этого бесчеловечного убийства? Или не убийство—заточить пылкого юношу в деревне русской? . . . Неужели в столицах нет людей более виновных Пушкина? Сколько вижу из них обрызганных грязью и кровью! А тут за необдуманное слово, за неосторожный стих предают человека на жертву... Да и постигают ли те, которые вовлекли власть в зту меру, что есть ссылка в деревне на Руси? Должно точно быть богатырем духовным, чтобы устоять против этой пытки. Страшусь за Пушкина!»... (Остафьевский Архив, 111, 1899, стр. 73—74).
Есть предположение, что Пушкину его эпиграф могла подсказать коллекция острот «Bievriana»—Almanach des calembours (Paris 1771) некоего Бьевра (1747—1789). Там есть сходная игра слов: «Когда в VII году ожидали прибытия русских в Париж, один из их сторонников выразил свое пожелание стихом Горация: О rus (о Russes), quando ego te aspiciam! (О, деревня (о, русские), когда я тебя увижу!)». (Л. Гроссман—Этюды о Пушкине. 1923, стр. 53).—Смысл Пушкинского эпиграфа, конечно, противоположен Биевриане, он явно иронический.
И. А. Шляпкин привел вариант к одному отрывку «Альбома Онегина», где упомянуты «эпиграммы площадные, из Бьеврианы занятые».
1.
Друг невинных наслаждений — опять-таки (как и в эпиграфе) ироническое отношение к сентиментально-идиллическим зарисовкам деревенской природы и жизни, характерным для дворянско-усадебной лирики конца XVIII и начала XIX в. Пушкин и сам отдал дань этим настроениям. См., напр., «Дубровы, где в тиши свободы встречал я счастьем каждый день»; N. N. (В. В. Энгельгардту):
58
ЕВГЕНИЙ ОНЕГИН
Меня зовут холмы, луга, Тенисты клены огорода, Пустынной речки берега (вариант—«озер пустынных берега»)
И деревенская свобода (1819).
Еще: «А. Орлову» (1819), «Домовому» (1819), первая часть знаменитой «Деревни» (1819).. Пушкин теперь уже и «друг человечества» (см. ту же «Деревню»), не закрывавший глаз на «барство дикое» и «рабство тощее» (см. IV строфу И гл «Евг. Он.»).
Усадебный пейзаж этой строфы несомненно отражает впечатления поэта от с. Михайловского (Псковск. губ.), «владений дедовских» (указом имп. Елизаветы Петровны от 12 янв. 1742 г. пожалованных Абраму Петровичу Ганнибалу—«арапу Петра Великого», прадеду по матери пиэта); так как II глава окончена в южной ссылке Пушкина (1820—1824 г.)—в Одессе 8 дек. 1823 г., то это несомненно впечатления от посещений 1817 г. (лето по окончании лицея) и 1819 (28 дней после горячки—тифа).
Ср. пейзаж в стих. «Деревня» (1819); сходную картину дает поэт Языков в стих. 1830 г. на смерть няни Пушкина:
Там, где на дол с горы отлогой Разнообразно сходит бор	*
В виду реки и двух озер И нив с извилистой дорогой, Где древним садом окружен Господский дом уединенный Дряхлеет, памятник почтенный Елисаветинских времен— Нас полных юности и вольных Там было трое.. *
«С площади (где стоял прежде барский дом) открывается прекрасный вид, километров на 12, на долину, по которой вьется серебристая лента реки... Прямо перед зрителем на противоположном берегу Сороти на холмах—дер. Зимари, левее на плоском месте— Дедовцы»... («Михайловское, Тригорское и могила Пушкина», очерк П. М Устимовича. Изд. Ак. Наук, 1927).
Пушкин очень любил свой «милый сад»—(см. стих. «Домовому», где также черты Михайловского пейзажа)—огромный парк (10 десятин). «Замечательна въездная аллея из гигантских елей, которым в среднем 200—250 лет» (Устимович). В 1825 г. в прогулке из Тригорского в Михайловское Пушкин ведет А. П. Керн, не входя в дом, «прямо, в старый, запущенный сад,
«Приют задумчивых дриад»
с длинными аллеями старых дерев, корни которых, сплетясь, вились по дорожкам, что заставляло меня спотыкаться, а моего спутника (Пушкина) вздрагивать. Тетушка (П. А. Осипова, владетельница Тригорского), приехавши туда вслед за нами, сказала: Mon cher
Пушкин, Языков и Вульф.
ГЛАВА ВТОРАЯ
59
Pouschkine, faites les honneurs de votre jardin a Madame (Милый П., будьте любезны показать ваш сад госпоже Керн)» (А. П. Керн—Воспоминания. Изд. Academia. 1929, стр. 254—256. Здесь снимок с аллеи в Михайловском).
Приют задумчивых триад.
Дриады (греч. Зри?—дуб)—нимфы (олицетворяемые в женском облике растительные силы, «души» деревьев в греческой мифологии).
II.
Почтенный замок был построен.
В июньском письме 1825 г. Пушкин пишет П. А. Осиповой, уехавшей из своего имения—Тригорского: «Вчера я посетил Три-горский замок, сад и библиотеку»... Возможно, что, описывая «почтенный замок», П. имел в виду именно Тригорский барский дом, который он видел во время пребывания в Михайловском в 1817 и 19 гг. и который около этого времени сгорел. Слово замок напоминает о феодальных вкусах П-а, не забывшего о своем шестисотлетием дворянстве и в эпоху наибольшей идеологической близости к буржуазному либерализму декабристов *. «Идеалом Пушкина был феодальный режим, «смягченный просвещением»; предметом его ненависти—бюрократическая монархия. Феодализм рисовался ему, «как первый шаг учреждений независимости», а родовое дворянство—«мощными защитниками народа», высшим сословием, награжденным «большими преимуществами касательно собственности и частной свободы» (См. М. Н. Покровский—«Пушкин—историк». Пушкин, кн. 9. Прилож. к «Красной Ниве». 1930 г.).
В гостиной штофные обои— из материи, нередко дорогой (шелковые).
. . . Он равно зевал
Средь модных и старинных зал.
— Равно зевать всюду, всюду скучать—это был признак модного тогда дэндизма. Так именно держал себя законодатель дэн-дизма в начале девятнадцатого века (в Англии—Бреммель, этот «ледяной капризник» (см. Барбэ д'Оревильи—Дэндизм и Джордж Брем-мель. Изд. Альциона. М. 1912), с его «холодной душой и вечными шутками», «обладавший вескими основаниями, чтобы потешаться над энтузиазмом» (см. дальше XIII строфу).
III.
«Деревенский старожил», волей или неволей засевший в своей крепостной Вотчине, становился после манифеста Петра III (18 февр. 1762 г.), давшего служащим дворянам право отставки по их усмотрению (бессрочная военная служба дворянина была ограничена
См- «возок боярский» у Ласиной (V111, XXXII).
60
ЕВГЕНИЙ ОНЕГИН
25 лети, сроком уже указом 1736 г.), становился явлением типическим, надолго сохранившимся в барской усадебной жизни (ср. Обломов—отец). Позднее (в тридцатых годах) Пушкин выдвигал положительные стороны этого образа (старик Дубровский, Андрей Петрович Гринев в «Капитанской дочке»), здесь и1и дана сатирическая зарисовка «скупого дяди-богача» (черновой вариант). Трудно сказать, какими непосредственными впечатлениями подсказывался поэту этот образ. Чтобы недалеко ходить, таким в некоторых отношениях старожилом был, невидимому, отец П. А. Осиповой, А. М. Вындомский, владелец ТригорсКого, поселившийся в нем по выходе в отставку с 1780 г. Доживи он до времени приезда Онегина в деревню (1820 г.), ему оказалось бы как раз «лет сорок» (Вындомский умер в Тригорском в 1813). Правда, в отличие от дяди Онегина, он был причастен даже литературе и напечатал «Записку, каким образом сделать из простого горячего вина самую лучшую французскую водку»... (СПБ. 1800 г.).* Образ Пушкина, конечно, собирательный и художественно-обобщенный.
—«Календарь восьмого года» (1808 г.)—возможно, что это «Месяцеслов на лето от Р. Хр. 1808, которое есть високосное, содержащее в себе 366 дней, сочиненный на знатнейшие места Российской Империи в СПБ. при Имп. Акад. Наук». Кроме обще-календарных сведений содержал в себе довольно подробный перечень «достопамятнейших происшествий в 1806 и 1807 годах».—Ср. А. П. Грпнев-отец, «по целым часам» читавший «Придворный календарь», изд. Акад. Наук: здесь печатался список кавалеров всех российских орденов.
IV.
Ярем он барщины старинной ** Оброком легким заменил.
Барщин а—одна из форм крепостнической организации крестьянского труда: крестьянин был обязан часть своего времени затрачивать в барском производстве, на барской «хлебной фабрике». Так как закон долгое время не определял точно ни рода работы, ни числа рабочих дней, то все зависело от произвола помещика; даже мосле закона 1797 г. (о трехдневной барщине и досуге в праздничные дни) крестьяне иногда работали на помещика целую неделю, а в страдную пору и по ночам.
При оброчной системе крестьянин обязывался помещику или продуктами своего хозяйства' или деньгами. При полной законодательной незащищеннссти крестьян. («крестьянин в законе мертв», говорил еще Радищев в своем «Путешествии из Петербурга в Москву» 1790 г.) и здесь не было границ произволу барина-крепостника.
* Ср. вариант: И винокур, и хлебосол.
Ну, словом, прямо русский барин.
** Ср. в «Деревне»:
Там тягостный ярем до гроба все несут.
ГЛАВА ВТОРАЯ
61
Барщина и оброк, как формы эксплоатации помещиком крепостного хозяйства, противопоставляются в этой строфе романа. Дядя Онегина обрабатывал землю даровым крепостным трудом в форме барщины. В конце XVIII века и в начале XIX в. в помещичьих имениях барщина была господствующей формой эксплоага-ции земледельческого труда, как наиболее доходная сравнительно с оброчной (в последней четверти XVIII века оброк—7 руб. серебром, барщина—14 руб. серебром). Но барщинное хозяйство, вызывая крестьянское малоземелье, толкает крепостных крестьян к отходу на сторону, к заведению разных промыслов, словом,—обусловливает развитие другой хозяйственной формы—крестьянской промышленности. «С ростом барщинного хозяйства число отходящих на промыслы, по статистическим данным, непрерывно растет. Помещик и сам это поощряет, как новую доходную статью в своем хозяйстве. Оброк в крепостном хозяйстве становится формой обложения промышленной деятельности крестьянства» (Н. Рубинштейн—«Экономическое развитие России в начале XIX в., как основа движения декабристов». Журнал «Каторга и ссылка». 1925, № 8, стр. 22—23). Дядя Онегина применял крепостной труд на своей дворянской фабрике (у него были «заводы», III строфа I гл.), но с течением времени эта дворянская фабрика не могла уже конкурировать с крестьянской промышленностью; из крестьянской мастерки и крестьянского торга вырастал молодой русский капитализм, требовавший «освобождения от социальных и политических феодальных пут, искавший оформления в капиталистическом буржуазном строе» (Н. Рубинштейн, стр. 31). Евгений, некогда читавший Адама Смита, своей аграрной реформой осуществлял интересы нового класса, молодой буржуазии. Его «расчетливый сосед», увидевший «страшный вред» в учреждении Онегиным <нового порядка» эксплоатации крепостного труда, принадлежал к той помещичьей группе, которая, испытывая последствия экономического кризиса 20-х годов XIX века под влиянием растущего промышленного капитализма, защищала систему дворянского натурального хозяйства, требовала от правительства дальнейшего упрочения крепостного права, добивалась дворянского главенства в разнообразных областях экономической действительности. Евгений был в глазах соседей-помещиков «опаснейшим чудаком», так как его реформа раскрепощения крестьянского промысла (ср. «и раб судьбу благословил»), клонившаяся к освобождению личности крестьянина, подтачивала феодальные основы помещичьего хозяйства, стояла в противоречии с кре-постнически-дворянскими интересами. Итак, Евгений Онегин, потомок старинного дворянства, осуществлял не-дворянскую программу? Как могло это случиться? Применяя этот вопрос к декабристам, которые, будучи дворянской группой по преимуществу, выражали программу народившегося промышленного капитализма, стали носителями как будто социально чуждой программы, Н. Рубинштейн дал ответ, объясняющий и общественное поведение Евгения в IV строфе: «В процессе хозяйственного кризиса и эволюции новых социально-экономических отношений исторически изживающий себя класс
62
ЕВГЕНИЙ ОНЕГИН
переживает процесс внутреннего разложения и распада. В этом процессе передовые группы постепенно отходят от своей классовой позиции и, подчиняясь историческому движению эпохи, начинают осуществлять программу нового, грядущего класса» (о. с., стр. 33). По словам Пушкина, Евгений, «порядка враги расточитель» (1 глава, 53 строфа), учреждает «новый порядок», чтоб только время  роводить, но это не исключает возможности считать пушкинского героя примыкающим к либеральным течениям в дворянстве 20-х годов: недаром, по предположению поэта, Евгений в десятой, сожженной главе должен был находиться среди декабристов (конечно в Северном Обществе).
Либерально-буржуазный опыт дворянина-помещика Онегина и отношение к нему помещичьей среды находят аналогии в близком Пушкину кругу дворянской интеллигенции. Николай Тургенев, подавший в 1819 г. Александру I записку о крепостном праве—«Нечто о крепостном состоянии в России»,—тот самый, которого Пушкин изобразил в одной из строф X главы романа—на петербургских собраниях будущих декабристов:
Одну Россию в мире видя, Лаская в ней свой идеал, Хромой Тургенев им внимал	«.
И, слово рабский ненавидя, Предвидел в сей толпе дворян Освободителей крестьян.
—еще в сентябре 1818 года уничтожил у себя в имении барщину и посадил крестьян на оброк, о чем брат его, Александр, писал П. Вяземскому 18 сентября того же года; «брат возвратился из деревни и тебе кланяется. Он привел там в действие либерализм свой: уничтожил барщину и посадил на оброк мужиков наших, уменьшил через то доходы наши. Но поступил справедливо, следовательно, и согласно с нашею пользою». *
В мае 1818 года Н. И. Тургенев, посылая П. Вяземскому журнал «Сын Отечества», обращал его внимание на № 17, где была напечатана статья Куницына (лицейского учителя Пушкина) против
* Тургенев первоначально собирался сохранить в своей деревне трехдневную барщину, но в конце концов предложил крестьянам с. Тургенева перейти на вольный оброк, запросив с них 15.000 руб. в год Крестьяне, ссылаясь на разорение хозяйства, что видел и сам либеральный помещик, соглашались платить ему в первый год 10.000 руб. В заметке «Нечто о барщине», написанной Тургеневым после полуторамесячного пребывания в деревне • 18 июля—31 августа 1818 г), он указывал, что «обыкновенно оброк назначается помещиками справедливо, без отягощений крестьян и без убытку самому господину». В статье «Нечто о крепостном состоянии в России» (1819 г.) Тургенев продолжал доказывать: «Редко случается, чтобы оброк был чрезмерно велик. Редко мы видим, чтобы помещики во взыскании оброка встречали недоимки, в особенности неоплатные долги... С некоторым трудолюбием оброчный крестьянин всегда может работою одного, двух или трех месяцев в году добыть довольно денег, чтобы заплатить оброк своему помещику. Остальное время он работает на себя» (Е. И. Тарасов, о. соч., стр. 288—303).
ГЛАВА ВТОРАЯ
63
крепостного права. Вяземский «тотчас бросился на указанною статью и прочел ее с удовольствием». Поддерживаемый «судорожными порывами либеральности» передовых слоев дворянства, Вяземский стал обдумывать план освобождения своих крестьян *. В начале 1819 года он встречается в Петербурге с Н. И. Тургеневым и заводит с ним разговор о попытке литовских дворян освободить крепостных, а в январе 1820 г. он уже сообщает брату Николая Тургенева, Сергею Ивановичу, свой план освобождения крестьян,— так в кругу Тургеневых и Вяземского возникла идея составить «общество помещиков разного мнения, но единодушного стремления к добру и пользе» и при содействии правительства приступить к «уничтожению рабства». Чрезвычайно характерны мотивы, которые привели князя Вяземского к идее подобной организации: страх перед крестьянской революцией, перед новой пугачевщиной, желание сохранить свои классовые привилегии в будущем, «свободном» общественном строе, реформированном «по манию царя», опирающегося на просвещенную верхушку дворянства (ср. пушкинскую «Деревню» 1819 г.**. Вот что он писал 6 февраля 1820 г. Александру Тургеневу, спрашивая, между прочим, последнего: «Говорил ли вам Сергей Иванович о разговорах наших насчет рабства?» «Святое и великое дело было бы собраться помещикам разного мнения, но единодушного стремления к добру и пользе, и, без всякой огласки, без всяких наступательных предположений, рассмотреть и развить подробно сей важный запрос, домогаться средств к лучшему приступу к действию и тогда уже, так или сяк, обнародовать его и мысль поставить на ноги. Правительство не могло бы видеть худым оком такое намерение, ибо в состав такого общества вошли бы люди и ему приверженные, и неприметным образом имели бы мы
* См. комментарий к X главе.
** Ср. показания декабриста А. А. Бестужева: «А как ропот народа, от истощения и злоупотребления земских и гражданских властей происшедший, грозил кровавою революцией, то [тайные] общества вознамерились отвратить меньшим злом большее и начать свои действия при первом удобном случае». «Мы более всего боялись народной революции», заявлял Бестужев, объясняя, почему он с Рылеевым, написав «либеральным языком» песню в народном стиле («Ах, скучно мне») для распространения в народной массе, быстро «одумались»: «народная революция не может быть не кровопролитна и недолговре-временна, а подобные песни могли бы оную приблизить», и потому «в народ и между солдатами никогда их не пускали». В том же направлении думал один из влиятельных деятелей Северного общества, С. Трубецкой: «Должно представить помещикам, что рано или поздно крестьяне будут свободны, что гораздо полезнее помещикам самим их освободить, потсму что тогда они могут заключить с ними выгодные для себя условия, что если помещики будут упорствовать и не согласятся добровольно, то крестьяне могут вырвать у них себе свободу, и тогда отечество может быть на краю бездны. С восстанием крестьян неминуемо будут ужасы, которых никакое воображение представить себе не может.Государство сделается жертвой раздоров и, может быть, добычею честолюбцев... Вся слава и сила России может погибнуть, если не навсегда, то на многие лета. Члены общества были молодые лют, не имевшие еще собственных поместьев, они не могли дать примера согражданам освобождением собственных крестьян, и потому им предстоял один только способ действия,— убеждение словом»...
64
Евгений Онегин
свое правое, левое и среднее отделение. Подумайте об этом,» я взялся бы пояснить свою мысль и постановить некоторые основы, на коих должно бы утвердиться такое общество; означить грани, за кои не могло бы оно видов своих перенести, и прочее. Поверьте, если мы чего-нибудь такого не сделаем, то придется нам отвечать перед совестью. Мы призваны по крайней мере, слегка перебрать стихии, в коих таится наше буду! щее. Такое приготовление умерит стремительность и свирепость их опрокидания. Правительство не дает ни привета, ни ответа: народ завсегда, пока не взбесится, дремлет. Кому же как не тем, которым дано прозрение неминуемого и средства действовать в смысле этого грядущего и тем самым угладить ему дороги и устранить препятствия, пагубные и для ездоков и для мимоходов, кому же, как не нам, приступить к делу или, по крайности, к рассмотрению дела, коего события неотменно и, так сказать, в естественном ходе вещей? Ибо там, где учат грамоте, там от большого количества народа не скроешь, что рабство—уродливость, и что свобода, коей они лишены, так же неотъемлемая собственность человека, как воздух, вода и солнце. Тиранство могло пустить по миру одного Велизария, но выколоть глаза целому народу—вещь невозможная... Рабство на теле государства российского нарост; не закидывая взоров вдаль, положим за истину, что нарост этот подлежит срезанию, и начнем толковать о средствах, как его срезать вернейшим образом, и так, чтобы рана затянулась скорее... Рабство одна революционная стихия, которую имеем в России. Уничтожив его, уничтожим всякие предбудущие замыслы. Кому же, как не нам, приступить к этому делу?... Без сомнения, начнем разом, более пятидесяти человек, которые охотно запишутся в это общество. И если государь принял благосклонно такое предложение от литовцев, зачем не примет его и от на с».
Записка, поданная императору в мае 1820 года и подписанная помимо Н. и А. Тургеневых кн. П. Вяземским, кн. М. С. Воронцовым, кн. А. С. Меншиковым, графом С. С. Потоцким и др., успеха не имела, что предвидел А. И. Тургенев, писавший Вяземскому: «Но большинство голосов не будет в нашу пользу. Я это предчувствую. Уже многие нарохтились противодействовать и делом и словом благим намерениям высшего правительства. Но написанного и топором самовластия они не вырубят *. По крайней мере, имя наше спасется в лгтойисях либерализма». Против молодых «либералистов» дружно восстали крепостники-помещики: «со всех сторон все на нас вооружились, одержимые хамобесием», записывает в дневнике Н. Тургенев 7 июня 1820 г.: «публика восстанет в особенности против наших имен. Претекст ее—не богатство наше, малое чис ло наших крестьян. Я полагал, что этог о претекста
* А. Тургенев ссылался в начале письма на указ Петра Великого, начинавшийся словами: «Обычай в России есть продавать людей, как сквтов».
ГЛАВА ВТОРАЯ
65
недостаточно. Искал его в аристократическом образе мыслей наших богатых или знатных людей — если, впрочем, эти архи-хамы имеют что-нибудь общего с какою бы то ни было аристократией. Наконец, слышав и то, и другое, я, покуда, уверился, что негодование против нас происходит от того, что о нас разумеет эта публика Как о людях опасных, о якобинцах. Вот, как мне теперь кажется, вся загадка» (Н. К. Кульман.—Из истории общественного движения в России в царствование императора Александра I. П. 1908. Оттиск из «Известий Отделения рус. яз. и словесности Академии Наук», т. XIII (1908), кн. I).
П. Е. Щеголев указал различное отношение к «легкому оброку» у Пушкина в 1823 году и в 1830 году, напомнив сходный эпизод из помещичьей жизни Белкина («Повести Белкина»): «Иван Петрович Белкин принужден был отменить барщину и учредить весьма умеренный оброк; но и тут крестьяне, пользуясь его слабостью, на первый год выпросили себе нарочитую льготу, а в следующие более двух третей оброка платили орехами, брусникой и тому подобным; и тут были недоимки». «В 1830 году—замечает П. Е. Щеголев— система «легкого оброка* оказалась вредной именно с точки зрения помещичьих интересов, которые стали занимать Пушкина» (П. Щеголев.—Пушкин и мужики. Стр. 82).
V.
Сосед наш неуч, сумасбродит; Он фармазон; он пьет одно Стаканом красное вино...
Таков был «общий глас» соседей Евгений Онегина. Ср. голоса московского дворянства о Чацком:
Что? к фармазонам в клоб?
Пошел он в бусурманы!...
... В его лета с ума спрыгнул... Шампанское стаканами тянул. — Бутылками-с и пребольшими. — Нет-с, бочками сороковыми...
Фармазон—искаженное франкмасон, член тайной ложи масонов. Масонство, социально-консервативное, на религиозно-мистической основе, течение среди русского барства XVIII века, слагавшееся под воздействием западно-европейских образцов и служившее своеобразным протестом против косной церковной ортодоксии и поверхностных проявлений французской просветительной мысли на русской почве. В десятых годах XIX века либерально настроенная дворянская молодежь пыталась использовать в своих целях масонские ложи. Многие из будущих декабристов прошли через эту форму организации, собирания общественных сил. Пушкин состоял членом кишиневской ложи Овидия, память о которой звучит в его послании к П. С. Пущину:
И скоро, скоро смолкнет брань Средь рабского народа,—
Евгений Онегин.
5
66
ЕВГЕНИЙ ОНЕГИН
Ты молоток возьмешь во длань И воззовешь: «свобода!» Хвалю тебя, о, верный брат, О, каменщик почтенный! О, Кишинев, о, темный град! Ликуй, им просвещенный!
В 1821 году масонские ложи императором Александром были запрещены.
VI.
С душою прямо геттингенской.
Геттинген—немецкий город—славился своим университетом (основан в 1737 г.), в котором особенно серьезно поставлены были дисциплины юридического и исторического содержания. Здесь закончили свое образование многие выдающиеся представители русской дворянской молодежи—Н. И. Тургенев, А. И. Тургенев, С. И. Тургенев, А. Кайсаров; здесь же учились будущие учителя Пушкина— Галич, Куницын; его Друг Каверин.
Общий облик этих геттингенцев—общественный либерализм, преданность научным интересам, соединенная с желанием превратить их в действенно-полезное. Н. И. Тургенев F Геттингене написал «ОпБГТтеории налогов» (1810, 1811 г.), где затронул вопрос о крепостном праве; Кайсаров в 1806 г. написал докторскую диссертацию «О средствах постепенного освобождения крестьян».
Немецкие профессора излагали наиболее передовые идеи: Адам Смит в политической экономии, Иммануил Кант в области философии занимали видное место в курсах лекций Сарториуса и Бутер-века. «Вольнолюбивые мечты» прочно оседали в русских «геттингенцах» Книга проф. Куницына «Право естественное» (1818) была конфискована, так как была признана подлежащими властями «противоречащей явно истинам христианства и клонящеюся к ниспровержению всех связей семейственных и государственных». Куницын применил в своей книге положения кантовской философии, усвоив их от своего учителя, проф. Гуго, находившегося под сильным влиянием Канта. В годы мрачной реакции Куницын и Галич были •тставлены от преподавания в Петерб. университете (1821).
Отечественные мракобесы видели причины вольномыслия «молодых лмбералистов» в их заграншшо~м~ТТбразовании, в^х.дребы.ва-нии, между прочимТТГТеттингенском университете: «славные немец кие университеты и всего более геттингенский, сие молодое, но слишком далее других в новом безумии забежавшее дитя Германии, были первейшими орудиями, рассадниками, распространителями всякого разврата и безбожия»,—так писал масон Невзоров. Питомцы геттингенского университета до конца жизни сохраняли благоговейную память о своем университете. Н. И. Тургенев перед отъездом из Геттингена в Россию записал в дневнике след строки, живо рисующие, чем был для него этот немецкий город, один из центров европейской умственной культуры:
ГЛАВА ВТОРАЯ
67
«Велит ли бог свидеться»—утешительные слова при прощаньи!—Ах! Я не могу сказать этого, оставляя Геттинген!— Последнее письмо, полученное из П. б., лишило меня надежды еще раз увидеть незабвенное место, в котором я прожил три года, может быть, самые лучшие моей жизни. Я должен скоро оставить Геттинген и с ним очень многое. Эта мысль тяжела для моего сердца, и я не могу к ней привыкнуть. Сегодня, сидя за книгою, представил себе все то, что теряю своим отъездом отсюда. Покойная, беззаботная жизнь, счастливейшая жизнь! Я должен променять тебя на пустую, исполненную неприятностей, трудную петербургскую жизнь! Горько думать об этом; чувств своих я выразить не могу. Какое-то невольное предчувствие, так сказать, отталкивает меня от России.— С чем расстаюсь я? С Геттингеном! Не могу удержать слез; горесть вынуждает их из глаз моих. С чем расстаюсь я? С Геттингеном—с покоем, с беспечностью, с независимостью... Прости, прости, Геттинген! Много, очень много я тебе обязан. Ты заставил меня войти в самого себя и смотреть на все £ другой, может быть, и я думаю, с правильной стороны. Много я тебе обязан и не забуду тебя до тех пор, пока сердце мое будет биться, и кровь течь в жилах моих! Не забуду! Можно ли забыть незабвенное?!... Думаю о проведенном здесь времени, о счастливой жизни—и мысли сии прерывает мысль о скверной будущности, от которой я ни на грош доброго не ожидаю.. Не могу также чувствовать, чего я с ним (Геттингеном) лишаюсь. П-бург заставит все это почувствовать, ш оспоминания будут мучительны»...
Поклонник Канта...
«Поклонник Шеллинга», должен был сказать Пушкин, если бы хотел взять наиболее общий тип «любомудров» 20-х годов»—замечает Иванов-Разумник по поводу данной характеристики Ленского. Это замечание неверно. Кант (1724—1804)—один из основоположников идеалистической философии в Германии, автор «Критики чистого разума», оказал влияние, как мы видели, на профессоров Геттингенского университета, а через них был усвоен и русскими «геттингенцами» * *. Профессор Галич в «Истории философских систем»
* Александр Тургенев, студент Геттингенского университета, выражая (в 1803 г.) радость, что «нашел ключ или, по крайней мере, истолкователя Канта» в книге профессора Бутервека; будучи у проф. Буле, «говорил с ним.
* Канте и его философии во Франции» (Буле «с негодованием рассказывал ему, что прусский король, бывая часто в Кенигсберге, не только не посетит, но и не спросит о Канте»); восторженно отзывался о Канте: «всеобъемлющий универсальный гений». Другой питомец того же университета, А. С. Кайсаров, писал в 1803 г. в Москву Жуковскому и Мерзлякову: «здесь Кантова философия en vogue [в почете]. Многие хвалят ее на своих катедрах,многие пишут pro [за], многие con tra [против]. Еслиб вы видели самого Канта! Я здесь видел его восковую статую: горбатой, плешивой, изуродованной стариченка. Но ведь вы знаете, что природа выбирает для хранилища своих тайн необыкновенные магазины. Через несколько месяцев надеюсь увидеть его и Шиллера; оба они живут отсюда не далее, как верстах в 150». 10/22 янв. А. И. Тургенев писал В А. Жуковскому: «Признаюсь, брат, тебе, любезнейший
5*
6 8
ЕВГЕНИЙ ОНЕГИН
(СПБ. 1818) посвящает ряд параграфов Канту (§ 107—123, стр. 181—219). Указывая на запросы времени («все новое образование дышало наукою»), на необходимость для философии «пробудиться от дремоты и начать новый круговорот», Галич ставит Канта во главе всего движения. «Век, о котором идет здесь речь, созрел уже для великой, едва ли кончившейся и в наше время, революции во всем образе мыслей, и муж редких и обширных дарований, произведший оную мало по малу в действие из тишины учебного кабинета, был Иммануил Кант, профессор в Кенигсберге». В § 121 Галич говорит о том впечатлении, какое производила на современников критическая философия: «система сия возбудила живейшее участие, причинила едва ли не судорожные в умах движения и подала повод к разногласным толкам. Говорили, якобы она то проповедует неслыханные вещи, то играет старую песню на новый лад, то угрожает подрывом вере, благонравию и гражданскому спокойствию, то приближает эпоху усовершенствования рода человеческого. Преподавание Канта в непродолжительном времени было запрещено в некоторых университетах, особливо католических» (стр. 209—210). Галич (1783—1848 г.г.) знал, как духовная власть в России расценивает Канта: калужский архиепископ Феофилакт, резко восставший на проф. Фишера, указывал, что Фишер пропагандировал идеи Канта, а, по его мнению, «Кантовой философии цель есть двоякая: ниспровержение христианства и замена его не деизмом, а совершенным безбожием». По словам Феофилакта, семена кантовской философии посеяны в России выходцами из Германии и распространяются во многих высших учебных заведениях столичных и провинциальных. За кантианство был уволен из Казанского университета проф. естественного права Солнцев. О степени интереса к кантовской философии в России говорят след, факты: в 1816 году 16 студентов 1 курса московской духовной Академии организовали ученое общество под названием «Ученые беседы»—на этих беседах, по словам одного из участников, «те, которые любили философию, часто сходились в свободные часы на беседу, философствовали, спорили, помогали друг другу в понимании Кантова учения, трудились над переводом технических слов его языка и разбирали системы его учеников, которые не сходились ни с ним, ни между собою в своих мнениях».
Член Союза Благоденствия В. Ф. Раевский в «Послании к Г. С. Батенькову» (1819?) писал:
В беседе там красноречивой С тобой великий Архимед, Декарт и Кант т ру д о л ю б и в ы й...' («Атеней», кн. 3, Л. 1920 >.
друг Василий Андреевич, что никогда голова моя в такой ломке не была, как теперь, слушая Кантову систему; даже математическая лекция кажется мне теперь легче и понятнее. Но при всем том одна мысль, которую я пойму, вознаграждает мне целой том непонятного. Какая чрезвычайная голова Кант!»... («Письма и дневник Александра Ивановича Тургенева Геттингенского периода» (1802—1804). С введением и примечаниями В. М. Истрина. Изд. 1911 г., стр. 183, 186, 217, 267-68).
ГЛАВА ВТОРАЯ
69
Того же немецкого философа, наряду с Фихте и Шеллингом. Раевский упомянул в письме от 1 мая 1821 г. к своему кишиневскому другу, также члену Союза Благоденствия, Н. А. Охотникову («Красный Архив», т. XIII, стр. 303). Много было переводов по философии Канта: в 1803 году Яков Рубан перевел с немецкого «Кантово основание для метафизики нравов» (г. Николаев); в 1804 г. Роман Цебриков перевел с немецкого «Канта наблюдение об ощущении прекрасного и возвышенного, в рассуждении природы человеческой вообще и характеров народных особенно» (СПБ); в 1807 т. вышла «Кантона философия» (перевод с франц. П. Петрова (СПБ); были статьи о Канте в журналах (напр., в октябрьской книжке «С. Петерб. журнала» 1804 г. и др.). Таким образом, Пушкин не исказил исторической перспективы, назвав Ленского «поклонником Канта». Вероятно, из бесед Галича он узнал о значении критической философии Канта и метко бросил указание, что Ленский «из Германии туманной привез учености плоды: вольнолюбивые мечты». Карл Маркс в 1842 г. называл философию Канта «немецкой теорией французской революции» (Маркс и Энгельс—Сочинения. Т. I, стр. 180; см. еще 72 стр.). Известны слова Ф. Энгельса в предисловии к «Развитию научного социализма»: «Мы, немецкие социалисты, гордимся тем, что ведем свое происхождение не только от Сен-Симона, Фурье и Оуэна, но и от Канта, Фихте и Гегеля». По признанию К. Маркса, философия Канта бросала «пожар идей»,—идея кантовского действенного отношения к миру неслась со страниц Канта к русским геттингенцам; одному из них—Ленскому—Пушкин пророчил судьбу или Наполеона в ссылке или Рылеева на виселице (пропущенная XXXVIII строфа VI главы).
VI.
Один из современников Пушкина, П. А. Плетнев, утверждал, что в Ленском мастерски обрисован лицейский друг поэта В. Кюхельбекер (см. также примечание Л. Поливанова в редактированном им собрании сочинений А. С. Пушкина, т. IV, изд. 2, стр. 46—47 и статью И. Н. Розанова «Поэты-декабристы. Кюхельбекер-Ленский» в «Красной Нови» 192бг№ 6).
Варианты к этой строфе, вскрывающие колебания Пушкина в обрисовке Ленского, дают повод к этому утверждению. К строке:
Поклонник Канта и поэт
имеются варианты:
Крикун, мятежник и поэт.
Крикун, мечтатель и поэт.
Первоначально из Германии туманной привез он
Презренье суеты, Славолюбивые мечты, Ученость, вид немного странный.
Эти черты биографически сходствуют с Кюхельбекером. Архаист по литературной практике, сторонник «высоких» поэтических жанров,
72
ЕВГЕНИЙ ОНЕГИН
«Днепровская русалка» (переделка Краснопольского из пьесы Гейслера «Das Donauweibchen», 1792—1797), представленной в первый раз на петербургской сцене 26 октября 1803 года и пользовавшейся шумным успехом. По словам историка русского театра, «в Петербурге только что и говорили об опере «Русалка» и пели повсюду из нее арии и куплеты: «Приди в чертог ко мне златой!», «Мужчины на свете, как мухи, к нам льнут». Перешедшая через песенники (1809, 1817 и др.) в провинциальную гущу, эта любимая песня была убита Пушкинской строфой. В книге Н. Маркевича «Украинские мелодии» (М. 1831) сохранилось любопытное свидетельство: «Днепровская русалка, которая столько лет или десятков лет увеселяла нашу публику, приняла бытие свое от Днепра; если устарела опера, то воспоминание удовольствий, которые она нам когда-то доставляла, придает ей большую цену; только недавно, благодаря А. С. Пушкину, перестали петь наши красавицы арии из Днепровской русалки» (стр. 129). Текст этой арии параллельно с немецким оригиналом приведен И. Н. Ждановым в его статье «Русалка» Пушкина и «Das Donauweibchen» Генслера («Памяти Пушкина». Сборник статей препод. и слушателей ист.-филоологич. факультета Петерб. унив. П. 1900).
XIV.
Но дружбы нет и той меж нами; Все предрассудки истреби, Мы почитаем всех—нулями, А единицами себя;
Мы все глядим в Наполеоны; Двуногих тварей миллионы Для нас орудие одно; Нам чувство дико и смешно...
За этой строфой должна была следовать строфа, крайне важная для понимания смысла приведенного отрывка, но выпущенная поэтом:
(Евгений) думал, что «добро», «законы», «Любовь к отечеству», «права»— Одни условные слова.
(Для оды звучные слова). Он понимал необходимость, И миг покоя своего Не отдал бы ни для кого...
Присоединив сюда темы разговоров между Онегиным и Ленским (XVI строфа): племен минувших договоры, добро и зло, предрассудки вековые, гроба тайны роковые, судьба и жизнь (см. вариант: судьба души, судьба вселенной)—все подвергалось их суду, рождало споры между ними*—получаем картину идейных течений в дворян
* Эти темы были обычными в беседах образованной дворянской молодежи: «Утро провел с Пестелем—писал Пушкин в Кишиневском дневнике (апрель 1821 г.). Умный человек во всем смысле этого слова. Мы с ним имели разговор метафизический, политический, нравственный и пр.». «У нас бес-
ГЛАВА ВТОРАЯ
73
ском обществе, с конца XVIII века усиленно следившем за ходом европейской мысли и в различных своих прослойках под действием хозяйственных, политических, культурно-бытовых процессов то отталкивавшемся, то подпадавшем во власть теоретиков французской просветительной философии. В одной из статей Пушкин, говоря о своем поколении, о «молодых людях пылких и чувствительных», вспоминал, как были «соблазнительны для развивающихся умов мысли и правила новые, отвергаемые законом и преданиями»; утверждал (в другой статье), что «холодный скептицизм французской философии, упоительные и вредные мечтания имели столь ужасное влияние (Пушкин писал в 1833—35 г.) на лучший цвет» дворянского общества* *. Вольтер, Дидро, Гельвеций, барон д‘Ольбах, д‘А ламбер, Морле, Гальяни, «энциклопедии скептический причет», .Руссо—все эти представители «века просвещения», главные идеологи предреволюционной буржуазии во Франции, были известны Пушкину, нашли в его произведениях меткие характеристики (напр. «К Вельможе» 1830 г. и др.). Большинство из перечисленных авторов штудировалось в кружках молодежи, социально близкой Пушкину. Борьба со всяческими «предрассудками»—религиозными, моральными, бытовыми, питаемая отрицательным отношением к «старому порядку» со стороны «третьего сословия», сознававшего свое экономическое и интеллектуальное превосходство над французским дворянством,— эта борьба жадно воспринималась той частью дворянской интеллигенции, которая переходила в лагерь идеологов молодой русской буржуазии, оформляла свои поиски нового мировоззрения, утратившего былые привязанности к «самовластью», к церковной религиозности, к нравственным принципам, проповедывавшимся Скотиниными и Пустяковыми, Фляновыми и Гвоздиными (V гл. XXVI) и всей той массой «злодеев и смешных и скучных, тупых, привязчивых судей, блистательных глупцов, холопьев добровольных», которые занимали командные высоты и приглушали малейшие ростки критической мысли. Одно|ременно с французскими теоретиками материализма громадным успехом пользовались английские идеологи морали либеральной буржуазии, особенно Бентам:
«На все есть мода. вкус. Бывали, например, У нас в большой чести Бентам, Руссо, Вольтер...
(1824 г.)
Герой романа — Евгений, называя условными понятия Добра, законов, прав и проч., находился в русле идей Гельвеция и Бентама. Первый в своих трактатах «Об уме» (1758),
престанно идут шумные споры—философские, политические, литературные и др.—писала Е. Н. Раевская, жена М. Ф. Орлова, о своем кишиневском доме брату А. Н. Раевскому.—Мы очень часто видим Пушкина, который приходит спорить с мужем о всевозможных предметах».
* Ср. в этюде А. Боровкова «Кант»: «сия философия (материалистов) глубоко пустила корни в уме нашем и произвела столько безверия и эгоизма» («Мнемозина», ч. Ill, М. 1824 г., стр. 120).
74
ЕВГЕНИЙ ОНЕГИН
«О человеке» неустанно твердил, что «единственные двигатели нравственности во вселенной—удовольствия и страдания и что себялюбие есть единственное основание, на котором можно построить фундамент полезной морали»; второй отвергал «обязанность»; «никогда это слово не сделается правилом человеческого поведения... Что возьмете вы с этим великим словом обязанность... или с этими абсолютными терминами доброго, честного, полезного, правомерного? Пусть раздаются сколько угодно эти звонкие и лишенные смысла слова, они не будут иметь никакого влияния на ум человека. Ничто не может на него действовать, кроме ожидания удовольствия и страдания *; в «Деонтологии»' (книга была в библиотеке Пушкина) Бентам пишет: «достоверно, что всякий человек всегда действует в виду собственного интереса... Цель всякого разумного существа состоит в том, чтобы получить для себя самого наибольшее количество счастья. Всякий человек себе ближе и дороже, нежели другому... Необходимо, чтобы он сам был первым предметом своей заботы. Его собственный интерес должен иметь в его глазах преимущество перед всеми другими. Бескорыстные жертвы из чувства долга—громкие фразы; предпочтение, оказываемое собственному лицу, есть мнение необходимое и всеобщее» (нравственность—мудрый расчет на наибольший «доход счастья», наибольший «барыш»). Эта обнаженная теория эгоизма, выражавшая этические принципы воинствующего индивидуализма европейской буржуазии, могла казаться разрушительной, сметавшей до основания традиционные основы абстрактной морали. Гельвеций считает нелепым и неопределенным слово добродетель; оно, по его словам, в понимании большинства народов обозначает героизм, героизм же предполагает силу. «Сила есть право». Стремление к силе и почитание власти, ею доставляемой, источник так называемой справедливости. Гельвеций, Гольбах и др. просветители резко раскрывали условный смысл многих понятий, но на место разрушенных «предрассудков» они выковывали новую этику, новую идеологию; подкапывая фундамент феодальной морали, религиозных воззрений, вскрывая средневековые пласты в юридических понятиях, они закладывали основы философского материализма, утилитарной морали, атеизма, буржуазного права, неустанно ратовали за внедрение «добродетели», чести, облагороженных страстей, призывали к «общественному благу»,—словом, являли своими трактатами воинствующих апологетов нового буржуазного мировоззрения в его борьбе с аристократическими «предрассудками».
Онегин называл условным чувство «любви к отечеству». Гельвеций доказывал, что так как «противоположность интересов различных народов держит их в постоянном состоянии войны, так как мир, заключаемый ими, есть в сущности довольно продолжительное перемирие, (за которым снова последует бой), так как
* Ср. у К. Маркса: «Мораль Гельвеция служила основой системы «орали Бентама, построенной на правильно понятом личном интересе» («Святое семейство»).
ГЛАВА ВТОРАЯ
75
благоденствие и усиление одного народа почти всегда связано с несчастьем и ослаблением другого, то очевидно, что чувство п )триотизма, чувство столь желательное, столь доблестное и почетное в гражданине, как то показывает пример греков и римлян, абсолютно несовместимо с любовью ко всему миру»., «Охладительное слово» в устах Онегина по адресу «юного бреда» Ленского с ег0 «умом, еще в сужденьях зыбким», верившего в «совершенство мира», также близко идеологии Гельвеция, писавшего в 23 главе трактата «Об уме»: «что касается честности намерений, которая сводится к постоянному и привычному желанию счастья для всех людей и, следовательно, к простому и смутному вожделению всемирного благополучия, то этого рода честность я считаю только платонической химерой... Лишь чрез большой промежуток времени могут вернуться счастливые века, века Астреи и Реи *, представляющие только остроумные эмблемы совершенства этих двух наук».
Таким образом, скептицизм Онегина обвеян «чужеземным идеологизмом» (выражение Пушкина), идейная настроенность Пушкинского героя сближается с просветительной философией XVIII в., в 20-х годах XIX в. вновь воскрешенной на ее родине в годы схваток пореволюционной буржуазии с родовой аристократией и духовенством, стремившимися к реставрации «старого порядка», феодально-католического строя **. Выпустив строфу, характеризующую некоторые элементы Онегинского мировоззрения, Пушкин сузил интеллектуальную наполненность героя, устранил историческую справку в анализе генезиса «охладительной» идеологии Евгения. Но зато в свете этой строфы сделалась более ясной идейная направленность XIV строфы.
Пушкин выступил обличителем общественных нравов, подверг критическому анализу бытовые проявления той массовой дворянской молодежи 20-х годов, которая в столицах поверхностно, «чему-нибудь и как-нибудь» училась, «однообразно и пестро» проводила время на вечерах, балах, «детских праздниках», в ресторанах, в балетных увлечениях и прочих жизненных «забавах». В этой среде европейские идейные возбуждения нередко падали на бесплодную почву: разрушение «предрассудков» лишь увеличивало внутреннюю опустошенность, приводило к своеобразному барскому нигилизму; когда-то имевшие социально-этический смысл понятия и слова выветрились без замены новым ценностным 'содержанием; подлинные чувства заменились легкомысленными отношениями: по мнению поэта, чувство дико и смешно в этой общественной среде. Лирика Пушкина и роман постоянно подчеркивают «измены» в отношениях между людьми данного общественного круга; Дружба, любовь, родство,—это все слова, потерявшие какое-
* Астрея—одно из имен богини справедливости, Рея—мать Зевса (в античной мифологии).
** Есть указание, что в промежутке между 1817 и 1824 годами в« Франции было напечатано более полутора миллионов томов Вольтера и окол» полумиллиона томов Руссо.
76
ЕВГЕНИЙ ОНЕГИН
либо положительное содержание: враги его (Евгения), Друзья его (что может быть одно и то же)—восклицает поэт рисуя резкими штрихами образ друга, родных людей, вер’ ной подруги (XIX—XXI строфы lV-ой главы), скептически спрашивая: Кого ж любить? Кому же верить? Кто не изменит нам один? утверждая, что если в дедовские времена Ловласы, хладнокровные развратники, наслаждались не любя, то и от молодого поколения невозможно требовать чувств глубоких и страстей (4-ая глава). Дико светская вражда боится ложного стыда,—в итоге те, кто еще вчера «делили дружно часы досуга, трапезу, мысли и дела», вдруг превращались в своего рода «наследственных врагов». Как непрочны, минутны чувства даже между лучшими из этой молодежи—думает автор, рисуя в дальнейшем эпизод ссоры между Ленским и Онегиным, характеризуя Онегина, «с первого движенья» согласившегося на дуэль:
Он мог бы чувства обнаружить, А не щетиниться- как зверь...
Изображая Ленского, «кипящего враждой нетерпеливой», Пушкин не щадит молодого поколения своего класса, отмечая в нем высокомерное презрение к людям иного социального положения. Любопытно, что в осуждении морального разложения классово близкой поэту молодежи Пушкин, охваченный в эти годы либеральными настроениями, совпал с фактическими наблюдениями автора записки о лицейском духе, предназначенной в 1826 году «для высочайшего сведения».
Мы почитаем всех—нулями,
А единицами себя—
вольный поэтический перевод следующей характеристики «лицейских воспитанников, их друзей и приверженцев», имевшейся в Этой записке: «в свете называется лицейским духом, когда молодой человек не уважает старших, обходится фамильярно с начальниками, высокомерно с равными, презрительно с н пешим и, исключая тех случаев, когда, для фанфаронады, надо показаться любителем равенства». В 1826 году в записке «О народном воспитании» Пушкин указывал Николаю I, что молодые дворяне вследствие «самого недостаточного, самого безнравственного» домашнего воспитания не получают «никаких понятий о справедливости, о взаимных отношениях людей, об истинной чести». Исповедь поэта в XIV строфе романа (1823 г.) подтверждает искренность его суждений в записке 1826 года. Какую черту имел в виду поэт во французском императоре, в честь которого не раз слагал восторженные строки, когда бросал по адресу своего поколения:
Мы все глядим в Наполеоны.
Припомним в стихотворении «Наполеон» (1823) строки:
Ты человечество презрел.. Среди рабов до упоенья Ты жажду власти утолил.
ГЛАВА ВТОРАЯ
77
Присоединим из «Исторических замечаний» (1822 г.) слова Пушкина: Петр I «презирал человечество может быть более, чем Наполеон» и из стихотворения «Недвижный страж дремал» (1823 г.):
Мятежной вольности наследник и убийца,  Сей хладный кровопийца—
получаем саркастическое применение Пушкинского образа Наполеона ко всем тем претендентам на власть, на силу, влияние в обществе, «в большом свете», которых автор наблюдал в толпе не только «злодеев иль глупцов в величии неправом», занимавших высокие посты на иерархической лестнице. Беспринципный аморализм, «презренный робкий эгоизм», лишенный социального пафоса просветителей XVIII века, напр. Гольбаха, писавшего в «Социальной системе» (1773 г.), что человек «ради собственного счастья должен заботиться о счастьи тех, в ком нуждается для своего собственного счастья... из всех существ человек наиболее необходим человеку в целях достижения общей пользы»; голое себялюбие,—вот что видит Пушкин за блестящим лоском дворянской молодежи:
Двуногих тварей миллионы Для нас орудие одно
—восклицал поэт, памятуя либеральные уроки лицейского профессора Куницына, который в своем труде «Право естественное» (1818 г.) учил обратному пониманию социальных связей между людьми: «Человек имеет право на все деяния и состояния, при которых свобода других людей по общему закону разума сохранена быть может. Поколику чрез нарушение свободы мы доказываем неуважение к другим людям, поступая с ними самопроизвольно против их воли, или употребляем их как простое орудие для наших целей, то главное начало права можно также выразить отрицательным образом: Не употребляй других людей как средство для своих целей» (стр. 34— 35)*, «никто не имеет права употреблять кого-либо из сограждан, как средство или простую вещь для себя» (105 стр).** Повторяя все время «мы», «меж нами», «мы все», «для нас», «нам», Пушкин произносил приговор над молодым поколением того класса, к которому сам принадлежал по происхождению, воспитанию, образу жизни, привычкам, настроениям, взглядам. Резкость оценки свидетельствовала о кризисе психоидеологии этого класса. Чувство недовольства, признания теневых сторон говорило об энергичной ломке старозавет-
* Курсив автора.
** Ср. сочувственно примененный поэтом афоризм римского философа: «Мы рождены”, сказал Сенека, «Для пользы ближних и своей».
Нельзя быть проще и ясней.
(VIII гл., вариант к X строфе). Художник иной общественной группы, при другой исторической обстановке, наполнил новым социально-философским смыслом формулу Пушкина о Наполеоне и «двуногих тварях»: ср. рассуждения Раскольникова в «Преступлении и наказании» (1866 г.) Достоевского.
78
ЕВГЕНИЙ ОНЕГИН
него мировоззрения, о начавшихся сдвигах в мировоззрении. Пушкин, автор второй главы романа, намечал пути идейного и психологического оздоровления своего класса: буржуазный рационализм европейских просветителей должен был лечь в основу грунта перерождающейся психоидеологии русского дворянства, сохраняющего из «мирной старины» достойные качества помещичьего уклада Выделяя своего героя из общей массы (сноснее многих был Евгений... (он) вчуже чувство у в а ж а л), автор на протяжении романа-начиная с первой главы, утверждал читателя в мысли, что все чувства, все поступки Онегина—результат тех «предрассуждений» которые он получил или от «всех своих родных» или в результате воспитания, образа жизни, обусловленного состоянием общественных нравов. Когда Пушкин в записке о народном воспитании (1826 г.) заявлял, что «недостаток просвещения и нравственности вовлек многих молодых людей в преступные заблуждения... Воспитание или, лучше сказать, отсутствие воспитания, есть корень сякого зла... Одно просвещение в состоянии удержать новые безумства, новые общественные бедствия»,—он находился под властью-философов-рационалистов, считавших, подобно Гольбаху, что «наше неведение, хорошее или дурное, неизбежно зависит от тех истинных или ложных представлений, которые мы сами себе внушаем или получаем от других», что «невежество, предрассудки, мнения, воспитание, несправедливости правительства, леность—постоянные источники извращенности народов: их пороки и их сумасбродства с роковой необходимостью вытекают из их неразумных установлений» («Социальная система»). За уничтожение этих «предрассуждений» и общественных порядков, которые калечат человеческую дичность, убивая в ней моральную устойчивость, крепкие социальные чувства, ратовал Пушкин, набрасывая в XIV строфе обличительную характеристику дворянской молодежи. Право на подобную •ценку подсказывало ему его классовое самочувствие, сознание кризиса родной ему общественной стихии, жажда найти в интере-•ех своего класса выход в сложной ткани социальных противоречий современной ему эпохи.
"	XVI.
Читал...
Отрывки северных поэм.
Возможно, Ленский читал Онегину свои подражания Оссиану, шотландскому песеннику, с которым в переводах на русский язык «•али знакомиться читатели еще в 80-х годах XVIII века, о кото-дом Карамзин в стихотворении «Поэзия» (1787) отзывался:
... песни Оссиана, Нежнейшую тоску вливая в томный дух, Настраивают нас к печальным представленьям; Но скорбь сия мила и сладостна душе. Велнк ты, Оссиан, велик, неподражаем!
ГЛАВА ВТОРАЯ
79
Мотивы оссиановской поэзии, «поэзии сломленной силы, безнадежности, сознания невозвратимости прошлого, прощания с уходящей жизнью и мечты о всепримиряющей могиле» (В. Балобанова), находили отражения в творчестве Державина и Карамзина, Жуковского и Пушкина, Кюхельбекера, Рылеева и мн. др. См. статьи Е. Балобановой и Н. К. Пиксанова —«Пушкин и Оссиан» (I том соч. Пушкина под ред. С. А. Венгерова) и брошюру В. И. Маслова «Оссиан в России (Библиография)», Л., 1928.
XVII.
Блаженней тот, кто... ... дедов верный капитал Коварной двойке не вверял.
Мысль Пушкина об одной из причин дворянского разорения питалась многочисленными примерами знакомого ему быта. «Дед был богат, сын нуждается, внук идет по миру»,—таков итог раздумий об упадке современного дворянства одного из героев Пушкина («Роман в письмах»), повторяющего характеристику рода Белкиных в «Истории села Горюхина»: «обедневшие внуки богатого деда».
XVIII—XIX.
Взаимоотношения Онегина и Ленского- тема наперсничества— аналогичны в стихотв. Пушкина «Алексееву» (1821), где поэт, указывая своему кишиневскому приятелю, что он уж «победил любви призывы», «в толпе красавиц молодых равнодушный и ленивый», заявляет:
Оставя счастья призрак ложный, Без упоительных страстей, Я стал наперсник осторожный Моих неопытных друзей.
Когда любовник исступленный, Тоскуя, плачет предо мной И для красавицы надменной Клянется жертвовать собой; Когда в жару своих желаний С восторгом изъясняет он Неясных, темных ожиданий Обманчивый, но сладкий сон... Его безумным увереньям И поминутным повтореньям Люблю с участием внимать; Я льщу слепой его надежде, Я молод юностью чужой И говорю: так было прежде Во время оно и со мной.
В том Же послании поэтом было исключено четверостишие;
... Вдали штыков и барабанов Так точно старый инвалид Встречает молодых уланов И им о битвах говорит.
80
ЕВГЕНИЙ ОНЕГИН
Стихи
Мы любим слушать иногда Страстей чужих язык мятежный впоследствии откликнулись в стихотворении «Наперсник»: Твоих признаний, жалоб нежных Люблю я жадно каждый крик: Страстей безумных и мятежных Так упоителен язык.
»
(Указание В. Ходасевича «Поэтическое хозяйство Пушкина», стр. 96).
XXI—XXII.
Среди черновиков 2364 тетради б. Румянцевского музея (В. Е. Якушкин относит к 1819 г.) читаем:
... Она при мне
Красою нежной расцветала
В уединенной тишине...
В тени пленительных дубрав Я оыл свидетель умиленный Ее (младенческих) забав... Она цвела передо мною И волшебн...
Ее чудесной красоты (ловил я пламенной душою). Уже отгадывал мечтою Еще неясные черты— (Она меня) одушевила И мысль об ней одушевила Моей цевницы первый звук...
Отдельные стихи и выражения этого наброска звучат в этих двух строфах.
Любовь Ленского характеризуется так же, как Пушкин пел о своей «поэтической» любви в лицейском «Уныние» (1816):
Блеснет ли день за синею горою, Взойдет ли ночь с осеннею луною, Я все тебя, далекий друг, ищу: Одну тебя везде воспоминаю, Одну тебя в неверном вижу сне; Задумаюсь—твой голос слышен мне.
Таким образом, пушкинское «я» объективировалось частично в Ленском, в его отношении к Ольге, его поэзии.
XXII.
И мысль о ней одушевила Его цевницы первый стон.
Цевница — ряд дудочек (тростниковых), одна короче другой, скрепленных поперечинами. Слово церковно-славянского происхождения (ср. у Даля пример из Иеремии: «сердце мое яко цевница звяцати будет»). Цевница, свирель (см. XXXII строфу «Путе-дпествия Онегина»)—обычные принадлежности пушкинского поэта,
ГЛАВА ВТОРАЯ
81
та условная—с переводом образности античной поэтики (лира) на язык славяно-русской книжности—символика, которая в числе других деталей характеризовала старинную дворянскую лирику. См. «соломенная свирель» в стих. «К сестре» 1814, «К другу стихотворцу» 1814; «цевница» вместе с «лирой» в стих. «К Батюшкову» 1814; «семиствольная цевница» в стих. «Муза» 1821, «Чаадаеву» 1821 («цевницы брошенной уста мои коснулись»); «Городок» 1814, «Наперсница волшебной старины» 1821 и др. От этой формальной особенности дворянской лирики отталкивался, пародируя ее, Некрасов, поэт разночинцев. Муза, «печальная спутница печальных бедняков» в пеленках у меня свирели не забыла— пишет он в стих. «Муза» (1856), заменив пушкинский эпитет «ласковая» (дева-муза) (гл. VII, III) противоположным: «рано надо мной отяготели узы другой, неласковой и нелюбимой Музы».
XXIII.
... Любой роман
Возьмите, и найдете верно Ее портрет...
Портрет героев в романе Пушкина отличается некоторыми особенностями: поэт почти не дает внешних черт, наружного облика, сосредоточивая внимание на психологической характеристике, указывая с помощью эпитетов существенные стороны душевного строя. Начав описание Ольги деталями (скромна, послушна, простодушна, весела, мила), слишком общими, лишенными индивидуализации, Пушкин перешел к ее наружности: глаза голубые, волосы льняные и, перечислив улыбку, движенья, голос, легкий стан, оборвал описание, заявив, что портрет такого рода ему «надоел безмерно». Бедный внутренним содержанием, образ Ольги не требовал углубленного раскрытия. Но за то перечень внешней портретности у нее количественно сильнее, чем у других героев: мы узнаем, что у нее был звонкий голос, что она была резвая, что у нее развитой локон, что она Ав-роры северной алей и легче ласточки, что у н^е румяная свежесть, что она кругла, красна лицом. Внешняя портретность вобще отличает в романе малозаметных лиц: Трике показан в «очках и в рыжем парике, в фуфайке, в старом колпаке», но об Онегине сказано только, что он острижен по последней моде, как дэнди лондонский одет *, да вскользь брошено указание на его «широкий боливар» и «бобровый воротник». Отсутствие внешней зарисовки заменено богатством подробностей психологического содержания: портрет Онегина в I главе целиком построен на них. Мне нравились его черты — говорит автор романа и рисует интеллектуального Онегина, не перечислив ни одной черты его внешности (кроме позы: ночью над Невою стоял Евгений, опершись на
* Ср. о Татьяне: с утра одета; в открытом платьице. Лвгевий Онегин.
82
ЕВГЕНИЙ ОНЕГИН
гранит, но и здесь автор выделяет его психологическое состояние-с душою, полной сожалений, задумчиво). * Эмоциональной насыщенностью характеризуется портрет центральных героев-Евгений, <на мертвеца похожий», с «больным, угасшим взором, молящим видом» в последней встрече с Татьяной ей внятно говорит о своих страданиях, своей страсти.
Ленского видим только с одной внешней деталью: кудри черные до плеч. Слишком обща, мало выразительна его характеристика—хорош собой, красавец. Все другие подробности описания направляют внимание на его психологическую зарисовку: вечно вдохновенный взор, всегда восторженная речь и проч. VI, VII, VIII, IX и X и др. строфы II главы, XXXVI XXXVII, XXXIX строфы VI главы посвящены почти исключительно психологическому облику Ленского. Куда больше внешних подробностей в зарисовке мимолетнего образа «горожанки молодой» в XL1 строфе Vl-ой главы! Или крепостного слуги в московском доме княжны Алины:
Им настежь отворяет дверь В очках, в изорванном кафтане, С чулком в руке, седой калмык.
По контрасту с Ольгой Татьяна подчеркнуто зарисована с бледным цветом лица (бледная, худая) **; есть указание на ее распушённые власы, кудри, на ее малиновый берет. Вот и и весь запас красок, внешней изобразительности девушки и замужней женщины. Портрет Татьяны, которую не раз автор называл милой, по богатству психологического рисунка сравниться может только с Онегиным, побеждая его разнообразием деталей. Всякий раз, когда поэт начинает рисовать отдельные черты наружности своей «мечтательницы нежной», он прибегает к эмоциональным эпите-
плечо, преле-сви-
печальна, молчалива, б о-послушная влеченью мятежным, умом нежным;
бедная и мечты погружена; так равнодушна, так роскошной, царстве н-законодатель-
чувств а; и волей девочка простая;
там: изнеженные пальцы, прелестное стный пальчик; бесчувственная рука (в последнем дании с Онегиным: «я другому отдана; я буду век ему верна»...); своенравная голова, томная головка, томный взор и т. д. В эпитете темнеющих очей (она не подымает) раскрыт не признак цвета глаз, но внутреннего волнения героини. Милая—в оценке поэта—Татьяна наделена многообразными и всегда эмоциональными определениями: дика, я з л и в а, доверчива, одарена воображеньем живой и сердцем плам несмелая, влюбленная, внимательная девица; беспечной прелестью м смела, неприступная богиня ной Невы, величавая, небрежная
е н н ы м и нежная, в свои ила;
* См. также гл. III, строфа XLI. Для Ленского XXVI строфа VI гл.
** Ольга—«Авроры северной алей», Татьяна—«утренней луны бледней».
ГЛАВА ВТОРАЯ
«3
н и ца зал, — таков далеко не полный список подробностей,характеризующих Татьяну. Автор не скрывает своего эмоционального отношения к героям: «Я так люблю Татьяну милую мою» (ср. еще «Татьяны милый идеал»), «я сердечно люблю героя моего» (Евгения). Он насытил их богатой и сложной душевной жизнью; он положил не мало изобретательности на их словесное оформление. Ему чужд мир мелкопоместного дворянства,—поэтому для Пустякова с женою только внешний признак: этот помещик толстый, тяжелый, его жена — тяжелая половина—дородная супруга, оба храпят; гневный тон звучит в репликах против «большого света» и сарказмом дышат портреты пожилых, злых дам в чепцах и в розах, бального диктатора, стоявшего картинкою журнальной:
Румян как вербный херувим, Затянут, нем и недвижим.
Центральные герои—Евгений, Ленский, Татьяна—показаны при всей их разноте с цаличием большого душевного фонда. Это люди того же класса, которому автор отдает свои симпатии. В этой социальной среде, в ее лучших представителях, по его убеждению, хранится огромный материал тончайших душевных настроений, сложнейших переживаний. Отсюда его пристрастие к героям, пристальное внимание к ним, любование ими, защиту их. Отсюда тяготение к предельной насыщенности эмоциальным содержанием портретов наиболее значительных героев. Какая, напр., щедрость в зарисовке взора (взгляда, глаз): он быстр и нежен, стыдлив и дерзок, чудно-нежен, чудный, чудесный томный, пронзительный, туманный, вечно-вдохновенный, зоркий, праздный, милый, угасший, больной, усталый, унылый, пламенный, веселый, гордый, насмешливый, влюбленный, умиленный, ясный, пристрастный, холодный, суровый. Лирическая наполненность характеризует любимые портреты; эпитет милый главенствует в романе: «довольно, милый... Ах, милый... Как ты мил!.. Милее мне домашний круг»—это из лексикона Ленского; «милая старушка»—называет Ларину «угрюмый» Онегин; он вспомнил Татьяны милой и бледный цвет и вид унылый; Татьяна шепчет наизусть письмо, для милого героя, где пишет: незримый ты мне был уж мил, милое виденье; называет ми-лой свою няню и получает в ответ: милая моя. «Милая! кузина!» восклицает Ларина по адресу «княжны, простертой на диване»; Татьяна меняет «милый, тихий свет на шум блистательных сует; «мечтательница милая... Погибнешь, милая» обращается автор к героине, предавшейся любви, как милое дитя; Онегин говорит Татьяне: «мне ваша искренность мила». «Когда б мне быть отцом, супругом приятный жребий повелел».—Ребенок был резов, но мил... Свет решил, что он умен и очень мил... Портрет милой Ольги очень мил... Милая суета, милые мученья, милый взгляд, милая простота, милые жепы,
84
ЕВГЕНИЙ ОНЕГИН
/цилые ноги (любимой), милые предметы, милый пол, милей «кошурка» сердцу дев, он сердцем милый был невежда,_________
неустанно повторяет автор; «милый мой», — взывает он к автору «Пиров»; «милые друзья», «милые мои» обращается он к читателям романа, припоминая милые, ласковые речи друзей признаваясь, что «теперь ему мила балалайка», что ему галлицизмы будут мил ы», заявляя, что даже те, кто слабо и с трудом владеют русским языком, так мило искажали родную речь; убеждая читателя романа, что очень мило поступил с печальной Таней наш приятель...
XXIV.
Ее сестра звалась Татьяна...
Впервые именем таким Страницу нежного романа Мы своевольно освятим. И что ж? Оно приятно, звучно, Но с ним, я знаю, неразлучно Воспоминанье старины Иль девичьей.
В примечании Пушкин отметил, что «сладкозвучнейшие греческие имена, каковы, напр., Агафон, Филат, Фекла и проч., употребляются у нас только между простолюдинами». С именем Татьяны у Пушкина связывалось «воспоминанье старины»: одна из московских барынь старого поколения—Татьяна Юрьевна в «Горе от ума», другая в романе А. Измайлова «Евгений или пагубные следствия дурного сообщества и воспитания» (1799—1801) подтверждают это наблюдение. В годы написания романа это имя, видимо, употреблялось преимущественно «между простолюдинами», было редким в барской усадьбе (ср. в черновом варианте баллады «Жених» купеческая дочь носит имя Татьяны). Пушкин, давая своей героине это имя, очевидно хотел наряду с иноземной стихией в ее воспитании подчеркнуть коренную особенность ее личности—почвенность, связанность с простонародным бытом, с «мирной стариной», не уничтоженной в дворянской девушке «ни дурой английской породы, ни своенравною мамзелью». Это имя, по замыслу поэта, «звучно и приятно» оформляло Татьяну, «русскую душою».
XXVIII.
И вестник утра, ветер веет.
Один из примеров звукописи в романе. Дорожа по преимуществу смыслом слова, Пушкин не стремился изобретать неожиданные музыкальные созвучия в своем поэтическом языке. Данный вид словесной инструментовки встречался у Державина: «попутны ветры в парус веют» (Сочинения т. Ill, стр. 167); у Карамзина: «веют осенние ветры» («Осень» 1789): у Батюшкова (см. комментарий к L строфе! главы); у Баратынского: «развеял буйный ветер» («Финляндия» 1820); уФ. Глинки; «от тебя, как от младой весны, мне веет негой неземной» («К Дориде» 1823). Сам Пушкин повторил его в VII главе (II строфа): «в лицо мне веющей весны».
ГЛАВА ВТОРАЯ
85
XXIX-XX.
Ричардсон (1689—1761)—автор романов «Памела», «Кларисса Гарлов» и «Грандисон»; представитель английского семейного сентиментального романа. Грандисон и Ловлас—«герои двух славных романов» Ричардсона (см. комментарий к X строфе III главы). Об огромном впечатлении этих романов среди читателей («Княжна Полина твердила часто об них») ярко рассказал один из крупнейших французских писателей буржуазной литературы XVIII в.—Дидро: «Кларисса» наградила меня меланхолией, которая длится и составляет одно из моих наслаждений. Люди близкие спрашивают меня поминутно: «что с вами?»—вы чем-то поражены и взволнованы—не случилось ли что с вами? Со мною говорят о моих делах, о денежных предприятиях, о моем здоровье, о родных... Друзья мои! я могу отвечать одно только: «Памела», «Кларисса» и «Грандисон»—вот три великих драмы. Когда необходимая должность отвлекала меня от любимого чтения, я сердился и чувствовал глубокое отвращение; через минуту я бросал свой труд и раскрывал опять один из романов Ричардсона. Ради всего на свете, если у вас есть какое-нибудь важное дело, не раскрывайте одного из этих очаровательных произведений».
XXXI.
Судьба матери Татьяны в известной мере является прообразом судьбы самой героини романа: подобно матери Татьяна вышла замуж без любви («для бедной Тани все были жребии равны»: она, ведь, продолжает любить Евгения), но как та с течением времени, став помещицей, «привыкла и довольна стала», «верная жена» бригадира Ларина, «разумного мужа», понявшего, что лучше всего можно «рассеять горе» в «своей деревне», так и Татьяна, избрав мужем «знатного и богатого князя», генерала, «изувеченного в сраженьях», стала «хозяйкой светской и свободной», обещая быть «век верной» мужу, готовая бросить «всю ветошь маскарада» «модного (столичного) дома» за те места, где в первый раз увидела Евгения, зная, что подлинное счастья в «отчем доме», в родовом гнезде, что только там «привычка усладит горе, неотразимое ничем»... Пушкин обрисовкой родственной судьбы матери Татьяны и самой героини подчеркнул свои классовые симпатии; защитник теории, что «дворянство в государстве—военные люди, которые составляют войско государево» и что оно должно иметь своей экономической базой наследственное гнездо на земле, в усадьбе (ср. позднейшие признания поэта «О, скоро ль перенесу я мои пенаты в деревню—поля, сад, крестьяне, книги: труды поэтич.—семья, любовь etc.-религия, смерть»), автор Романа системой этих двух женских образов утверждал ценностную для него «истинно дворянскую» идею, исцеляя мать и дочь от их личного горя в слиянии с их классовым коллективом, поэтизируя «доброго барина» и того, кого «ласкает двор».
86
ЕВГЕНИЙ ОНЕГИН
XXX!.
В примечании Пушкин указывает франц, источник двум последним строчкам строфы. У Шатобриана буквально: «если б я имел глупость еще верить в счастье, я искал бы его в привычке».
XXXII.
Брила лбы. Выражение, связанное с рекрутчиной: назначенному в рекруты, в солдатскую службу подбривали часть волос, спадавших на лоб.
XXXIII.
Звала Полиною Прасковью...
Бытовая аналогия рассказана Н. И. Гречем в повести «Черная женщина» (СПБ. 1834, ч. Ill, стр. 132—135): чувствительный прапорщик Лютнин влюбился в какую-то Полину, которая слыла чудом красоты, ума и воспитания. Верная любовь его увенчалась браком. Через 20 лет Лютнин пригласил Кемского к себе.—«Моя Пелагея Степановна будет рада старому моему товарищу».—«Пелагея Степановна?» подумал Кемский. «И он, несчастный, лишился жены! Полины нет!» Когда Кемский приехал к Лютнину, последний вскричал: «Pauline, ma chere, позволь мне рекомендовать тебе друга и товарища моего детства» и вскоре прибавил: «моя добрая Пелагея Степановна—мне правая рука».
Шлафор — ночной капот, халат.
XXIX—XXXIII.
Жена Ларина, когда-то бывшая «без ума от Ричардсона», писавшая «кровью в альбомы нежных дев», вздыхавшая о «славном франте, игроке и гвардии сержанте», поклонница «чувствительных стишков», рвавшаяся и плакавшая по выходе замуж за нелюбимого— помещика, по своим умственным интересам «в прошедшем веке запоздалого—вдруг изменилась, «довольна стала» своей жизнью в деревне.
Она езжала по работам, Солила на зиму грибы, Вела расходы, брила лбы, Ходила в баню по субботам, Служанок била осердясь— Все это мужа не, спросясь.
Не без легкой иронии Пушкин описал это превращение «Pachette» в Прасковью Ларину * и быстрым броском в одну строку с грибными заботами и субботней баней включил помещичьи «затеи», больно отражавшиеся на личной судьбе крепостных—дворни и барщинных крестьян. Нельзя не припомнить здесь известных строк Белинского, давшего меткое (хотя и не полное) социологическое объяснение классовой идеологии Пушкина в романе: «везде видите
* Судя по XLI строфе VII главы так звали жену Дмитрия Ларина.
ГЛАВА ВТОРАЯ	87
вы в (Пушкине) человека, душой и телом принадлежащего к основному принципу, составляющему сущность изображаемого им класса; короче, везде видите русского помещика... Он нападает в этом классе на все, что противоречит гуманности; но принцип класса для него—вечная истина... И потому в самой сатире его так много Л1обви, самое отрицание его так часто похоже на одобрение и на любование»... Тот же образ Лариной, с включением некоторых черт Татьяны, вскрывавших психологическое единство обеих представительниц дворянского гнезда, по-иному был раскрыт поэтом разночинцев, Некрасовым, в стихотворении «Женщина каких много» (1846), явно метившим злыми пародийными строками в пушкинскую героиню:
И вдруг пошла за барина простого, За русака дебелого, степного—
На мужа негодуя благородно, Ему детей рожала ежегодно И двойней разрешилась наконец. Печальная, чувствительная Текла Своих людей не без отрады секла; Играла в карточки до петухов, Гусями занималась да скотиной. И было в ней перед ее кончиной Без малого —четырнадцать пудов.
XXXV.
В день Троицын...
Умильно на пучек зари Они роняли слезки три.
Настроение Лариных, хранивших «привычки мирной старины», объясняется народным поверьем: слезы Лариных в весенний праздничный день были вызваны воспоминаньем об их умерших родителях. Этнограф и цензор, И. М. Снегирев записал в своем дневнике 24 сентября 1826 г.: «был у А. Пушкина, который привез мне как цензору свою пьесу Онегин, ч. II... сказывал мне, что есть в неко-которых местах обычай Троицкими цветами обметать гробы родителей, чтобы прочистить им глаза» («Пушкин и его современники». Выпуск XVI, Н. О. Лернер. Из «Журнала» И. М. Снегирева, о Пушкине. стр. 47).
XXXVI.
По поводу происхождения фамилии Ларина существует рассказ А. ф. Вельтмана: «Читателям «Евгения Онегина» известна фамилия Ларин. Ларин—родня Илье Ларину, походному пьяному шуту, который потешал нас в Кишиневе... Ларин явился в Кишинев во время Пушкина как будто для того, чтоб избавить его от затруднения выдумывать фамилию для одного из лиц «Евгения Онегина» (Л. Майков—Пушкин. Биография, материалы и ист.-лит. очерки. 1899, стр. 125—126).
88
ЕВГЕНИЙ ОНЕГИН
XXXVII.
Пенаты—в античной мифологии боги-хранители дома, рОп ного пепелища.
Очаковская медаль. Дмитрий Ларин, бригадир в отставке участвовал во взятии у турок крепости Очаков на Днестровском’ лимане в 1783 году.
Мадригал. По словарю Остолопова (ч. II, стр. 166) мадригал—«род эпиграммы, тем только отличается от нее, что эпиграмма бывает колка и язвительна... а мадригал обращается наиболее к похвале, и что в нем острая мысль, обыкновенно при конце выражаемая, должна непременно рождаться от нежности и чувствительности». Пушкин упоминает об этом литературном жанре в главе (V, строфы XIII, XXX и XXXI.
Анализ этого жанра в творчестве Пушкина дан Л. Гроссманом в этюде «Мадригалы Пушкина» («Борьба за стиль. Опыты по критике и поэтике» М. 1927).
XXXVJ1I.
Увы, на жизненных браздах, Мгновенной жатвой поколенья, По тайной воле провиденья, Восходят, зреют и падут, Другие им во след идут... Так наше ветреное племя Растет, волнуется, кипит, И к гробу прадедов теснит, Придет, придет и наше время, И наши внуки в добрый час Из мира вытеснят и нас.
Мировоззрение рационалиста, чуждого всякой романтической и религиозной мистики, отчетливо сквозит в этом отрывке.
Да здравствуют музы, да здравствует разум! Как эта лампада бледнеет Пред ясным восходом зари, Так ложная мудрость мерцает и тлеет Пред солнцем бессмертным ума. Да здравствует солнце, да скроется тьма!
Воскликнул Пушкин в «Вакхической песне» 1825 г., всегда признавая разум человека решающей силой во всевозможных сплетениях психологической жизни, будучи индиферентным к запутанным проблемам современной ему немецкой идеалистической философий. Чуждый страха смерти *, весь земной **, утверждавший полноту бытия в пределах человеческой жизни и защищавший за человеком право на обладание максимальным количеством многообразных впе
* См. в романе: «Веселый мой закат» (III, XIII).
** Ср. в стихотворении «К вельможе» (1830):
Ты понял жизни цель: счастливый человек, Для жизни ты живешь.
ГЛАВА ВТОРАЯ
89
чатлений, интересов, желаний, стремлений, незадолго до своего конца Пушкин набрасывал строки, полные жажды жизни:
О, нет, мне жизнь не надоела, Я жить хочу, я жизнь люблю! Душа не Вовсе охладела... Зачем.....
Могилу темную...
Что в смерти доброго? *
И в 1829 году (26 декабря) он повторил тот же мотив, что в XXXVIII строфе, принимая, как неизбежный закон, индивидуальную смерть и вечность вселенной с бесконечно тянущимся потоком человеческой жизни:
И пусть у гробового входа Младая будет жизнь играть, И равнодушная природа Красою вечною сиять.
(«Стансы»).
Тот же мотив утверждения себя—«частицы бытия» звучит в XLV строфе VI-ой главы, где поэт, чувствуя полдень своей жизни, прощается с юностью и благодарит ее «за наслажденья и за грусть», «за пиры и за милые мученья». Естественно, что раздумья о загробной жизни (ср. «и гроба тайны роковые» II, XVI); стояли перед Пушкиным так, как они разрешались теоретиками рационализма. Потусторонний мир в глазах поэта—«вечность глухая» (VII, XI); те из людей, кто был близок к ушедшему из мира навсегда, занятые своими делами, нередко «непристойными», забывают его:
Так! равнодушное забвенье За гробом ожидает нас. Врагов, друзей, любовниц глас Вдруг молкнет....
Философские размышления Пушкина окрашены материализмом XVIII века, повторяют идейный фонд «Системы природы» Гольбаха (1770); этого французского материалиста мы находим, между прочим, в библиотеке Евгения Онегина. Не лишне вспомнить, чтб писал Пушкин в марте 1824 г. одному из своих московских корреспондентов: «пишу пестрые строфы романтической поэмы и беру уроки чистого афеизма. Здесь (в Одессе) англичанин, глухой философ, единственный умный афей, которого я встретил.** Он исписал листов тысячу, чтобы доказать qu‘il ne peut exister d'etre intelligent cr£ateur et rdgulateur ***, мимоходом уничтожая слабые доказательства бессмертия души. Система не столь утешительная, как обыкновенно думают, но к несчастью более всего правдоподобная»... Гольбах, подобно другим представителям «эпохи просвещения» апологет «разума, освобожденного от обмана предрассудков», в 13-ой
* Ср. в романе: «На что грустить?» (VII, XIV).
** Гутчинсон—домашний врач у Воронцовых.
*** Что не может существовать разумного существа—творца и верховного руководителя.
9»
ЕВГЕНИЙ ОНЕГИН
главе своего труда (I том) доказывал, что «душа действует и изменяется согласно законам, которым подчинено все существующее в природе, что она не может быть отличена от тела, что она рождается, растет и видоизменяется по мере роста тела, что она и погибает вместе с телом... Самые простые соображения относительно природы нашей души должны нас убедить в обманчивости представления об ее бессмертии. Действительно, что такое наша душа, как не принцип чувствительности? Что такое думать, радоваться, страдать, как не ощущать? Что такое жизнь, как не совокупность этих видоизменений или движений, свойственных организованному бытию? Но тогда, коль скоро тело прекращает жить, чувствительность не может сохраниться, в таком случае не может быть ни представлений, ни мыслей. Представления, как это доказано, могут получаться только через ощущения; итак, как можно требовать, чтобы лишенные чувств, мы бы еще имели восприятия, ощущения, представления?... Все противники врожденных идей, не вступая в противоречие со своими принципами, не могут принять учение, столь мало обоснованное, как учение о бессмертии души... Умереть-—это значит перестать мыслить, чувствовать, наслаждаться, страдать; твои мысли погибнут вместе с тобой; твои заботы не последуют за тобой в могилу. Думай о смерти не для того, чтобы питать свои страхи и меланхолию, но для того, чтобы приучиться взирать на нее спокойным оком и чувствовать себя в безопасности от ложных страхов, которые тебе стараются внушить враги твоего спокойствия... Если жизнь-благо, если необходимо ее любить, то не менее необходимо и расстаться с ней; и разум должен научить нас покоряться предписаниям судьбы. Наше благоденствие требует того, чтобы мы приучились без тревог смотреть на события, неизбежные для нас в силу нашей сущности; наша выгода требует того, чтобы мы не отравляли постоянными опасениями ту жизнь, которая будет лишена для нас всех своих прелестей, если мы не приучимся без содрогания думать об ее конце. Разум и наша выгода одинаково способствуют рассеянию тех пустых страхов, которые внушает нам воображение. Если мы их призовем на помощь, то они примирят нас со смертью, пугающей нас только потому, что она нам неизвестна или потому, что она представляется нам в извращенном виде, в отвратительном сопровождении призраков, созданных суеверием. Освободим же смерть от всех этих пустых иллюзий, и мы увидим, что она ничто иное, как сон,- в который погружается жизнь; что этот сон не нарушается никакими неприятными сновидениями и что досадное пробуждение никогда за ним не последует. Умереть— это значит заснуть, вернуться в то состояние нечувствительности, в каком мы пребывали до рождения, раньше чем получили в наше распоряжение органы чувств и стали сознавать наше состояние. Законы столь же естественные, как и те, что призвали нас к жизни, заставляют нас возвращаться в лоно природы, откуда мы вышли, чтобы возникнуть потом в какой-либо новой форме, не зачем знать в какой: без нашего спроса на некоторое время природа нас поме
ГЛАВА ВТОРАЯ
91
стила среди организованных существ, без нашего ведома она заставит нас принять иную форму бытия. Не будем жаловаться на ее жестокость, так как она применяет здесь к нам закон, из-под действия которого не исключается ничто из сущего. Если все рождается и погибает, изменяется и разрушается, если рождение всегда первый шаг к гибели, то как могло бы быть возможным, чтобы человек, механизм которого столь хрупок, части столь подвижны и сложны, был бы изъят из-под власти общего закона, который требует, чтобы земная твердь, обитаемая нами, изменялась, превращалась и, быть может, разрушалась. Малодушный смертный! Ты расчитываешь вечно существовать; полагаешь ли ты, что из-за тебя одного природа изменит свой ход? Разве ты не видишь на примере тех необычных комет, которые ты встречаешь с удивлением, что сами небесные тела подвержены смерти? Живи же в мире, поскольку это тебе позволяет природа, и умирай без страха, если твой ум просветлен разумом». Я привел этот отрывок из Гольбаха (писателя вообще известного Пушкину по «Воспоминаниям и переписке» Луизы Эпинэ, по «Переписке» аббата Гальяни) не для того, чтобы считать материалистические элементы в мировоззрении Пушкина связанными с «Системой природы» Гольбаха, но чтобы показать, как близок был Пушкин к популярной в либеральных кружках 20-х годов философии французских просветителей, теоретиков революционной европейской буржуазии. В библиотеке Онегина были все главнейшие идеологи «эпохи просвещения»—Гольбах, Гельвеций, Вольтер, Дидро, Руссо. В записной книжке Пестеля встречаются выписки из тех же авторов; молодой офицер Николай Крюков также зачитывался Гольбахом, Гельвецием, причем стал переводить первые главы «Системы природы» *. Пушкин в завуалированной форме, скрывавшей от цензуры опасные для господствующей власти идеи, в сущности провел принципы гольбаховского материализма. Поколенья «восходят, зреют и падут, другие им во след идут»— поэтическая перифраза рассуждения Гольбаха об «естественных законах», призвавших нас к жизни и заставляющих нас возвращаться в лоно природы, откуда мы вышли.
Эпитет к умершему Ленскому «бесчувствием блаженный» (VII, XI) вновь напоминает ход мыслей Гольбаха. «Мир закрыт и нем», раз «замолкло сердце навсегда»; «уж не смущается ничем» тот, кто «в пределах вечности глухой».
Покамест упивайтесь ею, Сей легкой жизнию, друзья!
-—продолжает в XXXIX строфе Пушкин свои раздумья о «жизненных браздах». Как бы ни была «ничтожна» наша жизнь, но она дает человеку, чувствующему и мыслящему существу, возможность «думать, радоваться, страдать» (по Гольбаху—ср. у Пушкина: «Я жить хочу, чтоб мыслить и страдать»). Поэт выбросил из VIH главы --------  *
* См. статью Н. П. Павлова-Сильванского—«Материалисты 20-х годов» («Былое» 1907 г., июль, стр. 114).
ГЛАВА ТРЕТЬЯ.
Эпиграф к ней: «она была девушка и была влюблена», по указанию Б. Томашевского, вероятно, был заимствован Пушкиным из хорошо известного ему французского «Лицея» Лагарпа, где была приведена эта цитата из «Нарцисса»—поэмы Мальфилатра (1733— 17-67). («Пушкинский сборник памяти проф. С. А. Венгерова». Л. 1923, стр. 224).
II.
Эклога — греческое название произведения, описывающего сельские нравы и относящегося к так называемой пасторальной, пастушечьей поэзии. Главными представителями этого рода лирики в античной литературе были Феокрит и Вергилий. На русском языке первый начал писать эклоги А. П. Сумароков (XVIII век).
Филлида—героиня в античной эклоге: напр., в 3-ей эклоге Вергилия (стихи 76 и 78 *; в «Словаре древней и новой поэзии» Остолопова (ч. I, 1821, стр. 351) приведена эклога Милона в переводе Панаева, начинающаяся стихом:
Как я обрадую Филлиду дорогую...
Это имя было популярным в европейской и русской поэзии: см., напр., у Батюшкова в переводном стихотворении «Радость» (1810):
Сегодня день радости:
Филлида суровая,
Сквозь слезы стыдливости, «Люблю» мне промолвила! Et cetera—и прочее.
IV.
Скорей! Пошел, пошел, Андрюшка!
Ларина звала крепостную девушку Акулькой (И глава, XXX); Онегин кричит: Андрюшка; у старой няни нет имени: Фили-пьевна седая (XXXVI)**... Если припомнить, что Татьяна «с небреженьем» слушает песню девушек, что на слова няни: «уж я стара; тупеет разум», она эгоистически бросает: «что нужды мне в твоем уме?», что «докучны ей... и взор заботливой прислуги»; если собрать рассыпанные в романе картинки отношений
* 76: Phyllida mitte mihi 78. Phyllida amo ante alias.
** Лишь ключнице Онегинадано имя Анисьи. В варианте XXXVII строфы III главы мальчик, подававший сливки, назван Тришкой.
Г Д А В А ТРЕТЬЯ
95
«простых и добрых бар» к крепостным слугам (Ларина «служанок била осердясь» II гл., XXX); если присоединить данное автором название крепостным служанкам—девки (гл. Ill, III), зарисовку (возможной) смерти Ленского среди «плаксивых баб», карикатурный образ «бородатого форейтора на кляче тощей и косматой» (гл. VII, XXXII),—то помещичья, крепостническая подкладка этих кличек становится вполне понятной, как понятно и возмущение разночинца—плебея Белинского той Россией, «где люди сами себя называют не именами, а кличками: Ваньками, Васьками, Стешками, Палашками» (из письма к Гоголю 3 июля 1847 г.).
V.
Молчалива, как Светлана.
Светлана—героиня одноименной баллады В. А. Жуковского (1808—1812), которую автор охарактеризовал:
Молчалива и грустна Милая Светлана.
В чертах у Ольги жизни нет, Точь в точь в Вандиковой Мадонне.
Картина фламандского художника Ван-Дейка (1599—1641)— «Мадонна с куропатками»—находилась в Эрмитаже; по словам историка европейского искусства, А. Бенуа, в картинах Ван-Дейка на церковные темы «тягостно видеть приторную «грёзовскую» сентиментальность, их позирование на изящество».
Как эта глупая луна На этом глупом небосклоне.
Один из богомольных критиков в 1829 г. нашел в последнем стихе нечто антирелигиозное: «глупый небосклон!!! Едва смеешь верить глазам своим, что видишь это в печатной книге, и притом в сочинении хорошего писателя!.. Стараясь сколь возможно более оправдать в своих мыслях Пушкина, мы должны полагать, что под словом небосклон он, вероятно, разумеет что-нибудь другое, а не то, что мы все понимаем под сим выражением. Невзирая иа все наше уважение к его дарованию, мы не можем дать сим двум стихам другого приличного эпитета, кроме того, который два раза Употреблен в них».
Jnocne этой строфы по первоначальному замыслу Пушкина стояла строфа, в которой Онегин изображался почувствовавшим что-то в Роде влюбленности в Татьяну и начавшим чуть не ежедневно, подобно Ленскому, посещать соседок (см. текст романа). Но начало след, строфы:
Ужель Онегин в самом деле Влюбился?
96
ЕВГЕНИЙ ОНЕГИН
сразу перечеркнуло это сюжетное движение романа и оставило Онегина с «давно умолкнувшими чувствами», лишь «на минуту» вспыхнувшими при первых встречах с Татьяной.
IX.
Теперь с каким она вниманьем Читает сладостный роман.
Пушкин почти во всех произведениях, где касался культурного •быта своего класса, рисовал героев и героинь, воспитанных на романах (ср. в выпущенной IV строфе I главы:
Любви нас не природа учит, А Сталь или Шатобриан. Мы алчем жизнь узнать заране, Мы узнаем ее в романе.
Марья Гавриловна и Бурмин («Мятель»), Маша Троекурова («Дубровский»), Полина («Рославлев»), Лиза («Отрывки из романа в письмах»), Сильвио («Выстрел») и др., все они, подобно Татьяне, в романах находили «свой тайный жар, свои мечты». Образ Татьяны -с этой стороны почти повторен в Маше («Роман в письмах» 1829—30): «Стройная, меланхолическая девушка лет семнадцати, воспитанная на романах и на чистом воздухе, (Маша) целый день в поле с книгою в руках окружена дворовыми собаками, говорит о погоде нараспев и с чувством подчует вареньем. У нее нашла я целый шкаф, наполненный старыми романами».
Любовник Юлии Вольмар.
Сен-Пре—возлюбленный героини романа Жан-Жака Руссо «Новая Элоиза» (1761). Роман—в форме писем. Юлия, дочь аристократа барона д'Этанж, и бедный ее учитель Сен-Пре полюбили друг друга. На их пути сословные предрассудки отца, общества, но сила страсти все преодолела. В 1-й части романа ярко вскрыты противоречия между общественной традицией, косной средой и потребностями сердца, правом на свободное чувство. Но Юлия вынуждена была покориться воле отца. Сен-Пре уехал. Она, продолжая его любить, вышла замуж за Вольмара, человека другого склада и характера, чем ее возлюбленный. Во второй половине романа рисуется на лоне деревенской природы семейная жизнь Вольмаров. Сен-Пре приезжает погостить у них. Вольмар знает о прежней связи Юлии и Сен-Пре, на время покидает семью и оставляет их одних. Но Юлия теперь на страже традиционной морали, остается верной своему мужу.
Малек-Адель—герой «посредственного»,по выражению Пушкина, романа французской писательницы Коттэнь (1770—1807) «Матильда или крестовые походы». По свидетельству Загоскина (в романе «Рославлев») «русские дамы бредили Малек-Аделем, искали его везде». В послании «К В. П. Ушаковой и П. А Хилковой» (1823) Жуковский передает, как увлекались его гатчинские соседки «розовым романом», в котором повествовалось о разных похождениях на Востоке Малек-Аделя.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
97
О длительной популярности этого героя свидетельствует И С. Тургенев: провинциальный дворянин Чертопханов назвал своего любимого коня Малек Аделем («Конец Чертопханова»).
Де-Линар—герой «прелестной», по выражению Пушкина, повести «Валерия, или письма Густава де-Линара к Эрнесту де Г.» баронессы Крюднер (1766—1824). В этом романе изображается любовь молодого человека к замужней женщине из светского круга.
Вертер—герой романа Гете «Страдания молодого Вертера» (1774). Роман в форме дневника. Вертер—один из «мировых скорб-ников» в европейской литературе. Индивидуалист, не могущий ужиться в обществе, исполненный меланхолии, застрелился на почве, между прочим, неудачной любви к Лотте. Роман произвел сильнейшее впечатление на современников.
X.
Кларисса—героиня одноименного романа Ричардсона (1748). Детище буржуазной семьи Гарло, стала жертвой аристократа, красавца и распущенного повесы Ловласа. Гордая девушка не в силах пережить унижения, позора и умирает; Ловлас погибает на поединке с одним из родственников Клариссы.
В 1824 году Пушкин читал этот роман в Михайловском и писал брату: «читай Клариссу: мочи нет, какая скучная дура!» Иная оценка романа и его героини в «Отрывках романа в письмах» (1829— 30), где Лиза по поводу Ричардсона высказала след, соображения: «Надобно жить в деревне, чтоб иметь возможность прочитать хваленую Клариссу. Я, благословясь, начала с предисловия переводчика и увидя в нем уверение, что хотя первые шесть частей скучненьки, зато последние шесть в полной мере вознаградят терпение читателя, храбро принялась за дело. Читаю том, другой, третий—скучно, мочи нет—наконец добилась до шестого. Ну, думаю я—теперь буду я награждена за труд. Что же? Читаю смерть Клариссы, смерть Ловласа и конец. Я и не заметила перехода от скучных к нескучным.
Чтение Ричардсона дало мне повод к размышлениям. Какая ужасная разница между идеалами бабушек и внучек! Что есть общего между Ловласом и Адольфом? * Между тем, роль женщин не изменяется. Кларисса, за исключением церемонных приседаний, все же Походит на героиню новейших романов, потому ли, что способы нравиться в мужчине зависят от моды, от минутного влияния, а в женщинах они основаны на чувстве и природе, которые вечны».
Ср. также «Мысли на дороге» (1833—1835): «Понятие о скуке весьма относительное. Книга скучная может быть очень хороша... Многие читатели согласятся со мною, чго Кларисса очень утомительна и скучна, но со всем тем роман Ричардсона имеет необыкновенное достоинство».
Юли я—героиня романа Руссо «Новая Элоиза». Пушкин говорит, что Татьяна «воображаясь... Юлией, с опасной книгой
* Герой романа Бенжамен Констана (см. ниже).
Евгений Онегин.
7
98
ЕВГЕНИЙ ОНЕГИН
бродит». В журнале «Аврора» (1806) автор статьи «О сказках и романах» писал: «При образовании девиц нет ничего важнее, как предохранить фантазию их от вредных внушений чувственности-потому-то (что бы Руссо впрочем ни говорил в свое защищение) чтение Новой Элоизы есть и будет всегда опасно для молодых девиц» (В. В. Сиповский. Из истории русского романа и повести ч. I. II. 1903, стр. 254).
Дельфина—героиня одноименного романа французской писательницы Сталь (1802). Действие романа происходит в высшем французском обществе конца XVIII века. Дельфина полюбила Леонса де-Мондевилля, человека пропитанного светскими предрассудками и неспособного понять глубину чувства полюбившей его женщины. Он женился на Матильде де Вернон; веря всевозможным сплетням по адресу Дельфины, вступившей в борьбу с окружающей ее средой за права сердца, Леоне однако продолжает связь с Дельфиной. Тяжелая семейная жизнь могла бы быть ликвидирована им, так как законом разрешен был развод. Но аристократические предрассудки не разрешают ему этого сделать. Дельфина уходит в монастырь и принимает пострижение. Смерть МатиЯьды освободила Леонса от несчастного брака. Но он не может теперь жениться на монахине. Леоне вскоре был арестован революционерами, Дельфина спешит к нему на помощь. Узнав о смертном приговоре Леонсу, она приняла яд. Эпиграф романа вскрывал его идейную тему: «мужчина должен уметь бороться с общественным мнением, а женщина должна уметь ему подчиняться».
...Себе присвой
Чужой восторг, чужую грусть, В забвеньи шепчет наизусть Письмо для милого героя—
Пушкин не раз подчеркивал огромное влияние романов для внутренней жизни его героев, которые выражали свои чувства «слово в слово» по романам. Так, Бурмин (<Мятель>) сочинил свое признание в любви при помощи «Новой Элоизы»: «Я вас люблю,—сказал Бурмин—я вас люблю страстно. Я поступил неосторожно, предаваясь милой привычке видеть и слышать вас ежедневно» (Мария Гавриловна вспомнила первое письмо Сен-Пре)».
В В. Сиповский, сопоставив письмо Татьяны с письмами Юлии к C.-Пре, пришел к выводу, что письма Юлии в романе Руссо были наиболее близким образцом для письма Татьяны (см. комментарий к XXXI строфе). А. Кадлубовский предполагал, что «некоторые черты в образе Татьяны и некоторые подробности ее положения подсказаны малоизвестной комедией Вольтера «Les droits du Seigneur» 1762 г. («Пушкин и его современники», выпуск V, стр. 18).
В стихе: «чужой восторг, чужую грусть» двоекратное употребление одного и того же прилагательного (определения) при разных существительных (определяемых) — прием французской реторики, часто применяемой Пушкиным и др. (Жуковским, Баратынским). См. во II главе:
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
99
Простим горячке юных лет И юный жар, и ю н ы й бред.
В J Л главе: Как эта глупая луна
На этом глупом небосклоне.
ВIV главе: Люблю ядру ж е с к и е враки
И дружеский бокал вина.
В IV главе: Храпит тя ж е л ы й Пустяков
С своей тяжелой половиной.
Красавиц модных модный враг.
XI.
В этой строфе превосходная характеристика нравоучительного романа XVIII века, его образов, поэтики. В неоконченной повести Карамзина «Рыцарь нашего временив (1799—1802) подросток Леон стал читать романы. «Дайра, восточная повесть *, Селим и Дама-сина **, Мирамонд ***, история Лорда ****—все было прочтено в одно лето с любопытством, с живым удовольствием... Душа Леонова плавала в книжном свете... Сие чтение не только не повредило юной душе, но было еще весьма полезно для образования в нем нравственного чувства. В Дайре, Мирамонде, в Селиме и Дамасине, одним словом во всех романах желтого шкафа Герои и Героини, несмотря на многочисленные искушения рока, остаются добродетельными; все злодеи описываются самыми черными красками; первые наконец торжествуют, последние наконец как прах исчезают. В нежной Леоновой душе неприметным образом, но буквами неизгладимыми, начерталось следствие: «и так любезность и добродетель одно! и так зло безобразно и гнусно! и так добродетельный всегда побеждает, а злодей гибнет!..»
Одни заглавия романов конца XVIII века показывают меткость пушкинской характеристики: «Постоянство, торжествующее над препятствиями» (1786); «Луиза Г., или торжество невинности, истинная повесть, содержащая в себе чувствительные и редкие приключения, научающие нас быть добродетельными и убегать пороков,. (1788), «Торжествующая добродетель, или жизнь и приключения гонимого Фортуною Селима, истинная повесть»; «Любовь Кариты и Полидора, или редкие приключения двух язычников, с описанием бывших с ними чрезвычайных несчастий, великих перемен, удивительных оборотов, и с изъяснением, что добродетель сколько бы ни имела злобных гонителей, остается всегда торжествующей и достойною наконец венчает наградою своих любителей» (1790) и т. д. и т. д.
* Перевод с франц. Н. Данилевского. 4 части. 1766.
** Перевод с франц. 1761.
*** «Непостижимая Фортуна, или Похождения Мирамонда», роман в -> частях О. Эмина. В предисловии автор указывал, что главной причиной, побудившей его издать свое сочинение, было «подвергнуть нежные сердца к соболезнованию о наших несчастиях».
**** По предположению Л. Поливанова, «Приключения Милорда, или жиз1 » младого человека, бывшего игралищем любви». Пер. с франц. 1771.
100
ЕВГЕНИЙ ОНЕГИН
XII.
Начальные строки характеризуют новый тип романа, пришедшего на смену «нравоучительному» роману XVIII века. Литературные противники Пушкина, расценивая тематику романтической европейской литературы, с возмущением писали о «торжестве порока» в романах первых десятилетий XIX века: «составилась словесность чудовищ, гнусностей и мерзостей, исключительно называемая ро-мантизмом. Довольно взять заглавия и содержание знатнейших произведений сей школы, чтоб содрогнуться и спросить, куда хочет такая словесность завесть наш вкус и разум? Посмотрим Разбойники*. Содержание—убивства, преступления, разврат. Па ризина**. Содерж.—прелюбодеяние, разврат. Авель и Каин. Содерж.-край нее презрение к человеческому роду. Цыгане. Содерж. —пороки, невежество, беспорядок. Иан (Ганс) из Исландии ***. Содерж.—преступления, ужасы, палачи, трупы, кости, черепа, кровь, пена, смрад и мерзость» («Северная Минерва» 1832, ч. Ill «О нынешних писателях»), В переведенной с французского статье («Сын Отечества» 1833, ч. 156) к числу первых, кто ввел в «поэтический мир цинизм картин и всякого рода нравственные мерзости», были отнесены Байрон,-автор «Корсара», и Карл Нодье, автор «Жана Сбогара».
Вампир—«повесть, неправильно приписанная лорду Байрону» {примечание Пушкина), В переводе с англ, на русский $зык, выполненном в 1828 г. П. В. Киреевским (под инициалами П. К.), озаглавлено: «Вампир», повесть, рассказанная лордом Байроном, с приложением отрывка из одного незаконченного сочинения Байрона». Заглавие «Вампир» имела поэма английского писателя Гезера (1781—1813).
Мель мот—«гениальное произведение Матюрина» (по словам Пушкина) Матюрэн (1782—1824) в своем романе «Мельмот-скита-лец», характерном для так называемой «ужасной» беллетристики романтической школы, изобразил необычайные происшествия человека, обреченного против воли своей творить всяческие злодеяния. Русский перевод романа появился в 1833 году.
Корсар—поэма Байрона. Пушкин имеет в виду Конрада, героя этой поэмы, мрачного разбойника, находившегося «в борьбе с людьми и во вра де с небом», «проклявшего добродетель, как источник зла», таившего в себе роковую силу:
Его дела внушали изумленье, А чмя—скорбь...'
Сбогар—герой романа Нодье «Жан Сбогар» (1818). Сбогар — стоит во главе шайки «des Freres du bien commun», члены которой были «решительными врагами общественного порядка и открыто стремились к разрушению существующего строя. Провозглашали
* Шиллер.
** Б 1йоон.
*** В. Гюго.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
101
свободу и счастье, но их путь сопровождали пожары, грабежи и убийства». Сбогар «становится самим собой только тогда, когдЬ переступает за пределы общества, когда один с природой или близким человеком он дает полную свободу своим мыслям, туманньм, но энергичным, искренно величественным и диким»... «Еще молодим__говорит он—я с раздражением ощущал язвы общества, кото-
рые возмущали мою душу, толкая ее на крайности... Скорее повинуясь инстинкту, чем разуму, я бежал из городов и от населявших их людей... Горы Карниола, леса Кроатии, дикие берега, почти не заселенные бедными далматами, поочередно останавливали мой беспокойный бег. Я не оставался подолгу там, где простиралась власть общества, всегда отступал перед прогрессом, который приводил меня в негодование, стесняя свободу моего сердца». В его дневнике собраны мысли, разоблачающие основы буржуазного общества Напр.: 1) «Однажды все земные голоса возгласили смерть Великого Пана. Это было освобождение рабов Когда вы услышите их во второй раз, то произойдет освобождение бедных и тогда снова начнется захват мира». 2) «Если, рассматривая случай, когда бедный крадет у богатого, добраться до самого начала, то в конечном результате окажется, что мы имеем дело с возмещением, т.-е. с справедливым и взаимным переходом денежного знака или куска хлеба, которые возвращаются из рук вора в руки обокраденного». 3) «Если бы общественный договор очутился в моих руках, я бы в нем ничего не изменил; я бы его разорвал». 4) «Ужасно подумать, что равенство, которое есть цель всех наших желаний и наших революций, на деле достигается только в двух состояниях—в рабстве и смерти».
Роман Нодье из-за его идеологии не мог появиться в России в переводе. Французский экземпляр расходился среди русских читателей не без трудностей: продажная цена была 7 р. 50 к., однако Тургенев писал Вяземскому (30 окт. 1818): «Jean Sbogar» я читал и заплатил 10 р. за чтение, но экземпляра не имею: пришли». Вяземский несколько раньше (20 окт. 1818) сообщил, что он, «не охотник до романов, проглотил (роман Нодье) разом» У Пушкина в библиотеке имелся французский «Jean Sbogar» в издании 1832 года. О популярности романа говорит след.: в «Барышне крестьянке» Алексей приказывает собаке: «Tout beau, Sbogar, ici». См. подробности в статье М. Н. Мотовиловой, «Нодье в русской журналистике Пушкинской эпохи» (сборник «Язык и литература», т. V, Л. 1930)
XII.
А нынче все умы в тумане.
Характеристика новой романтической литературы с точки зрения тех современных Пушкину писателей, которые занимали по отношению к ней критическую позицию. Кюхельбекер в «Мнемо-зине» 1824 г. (ч. II, стр. 58) иронизировал по адресу поэтов, повто ряющих одни и те же картины—«в особенности же туман: туманы над водами, туманы над бором, туманы над полями, туман в голове
102
ЕВГЕНИЙ ОНЕГИН
сочинителя»; В. Одоевский в той же «Мнемозине» 1824 г. (ч. ||| стр, 129), говоря о различных группах читателей, отнес к са>Ьму немногочисленному разряду тех, «кои осмелились... разогнать густые туманы»; «многочисленная (же) дружина переводчиков»—это те которые «глаз не сводят с туманной дали»...
XIII.
Унижусь до смиренной прозы.
В стих. «Сетование» (1822) Пушкин, обращаясь к поэту Денису Давыдову, выпустившему книгу «Опыт теории партизанского действия» (М 1821), воскликнул:
Как мог унизиться до прозы Венчанный Музою поэт?
В черновом письме к А. Н. Раевскому 1827 г. он писал по поводу «Бориса Годунова»: «в некоторых сценах унизился до презренной проз ы».
В «Истории села Горюхина» он опять употребил то же выражение: «Все роды поэзии (ибо о смиренной прозе я еще не помышлял) были мною разобраны... Я хотел низойти к прозе».
Таким образом, Пушкин резко разграничивал формы стиховой и прозаической речи. (Ср. в XIII строфе П-ой главы по поводу «взаимной разноты» Онегина и Ленского:
Стихи и проза...
Не столь различны меж собой).
«Поэтическая (или риторическая) проза», заимствующая у стиха его «обветшалые украшения» («метафоры и дополнения») Пушкиным отвергалась.
Поэт в языке Пушкина 20-х годов обычно «Муз и Феба крестник» или «сын Феба вдохновенный», чем и объясняется указание на угрозы Феба, если поэт-стихотворец начнет писать прозой. Тем не менее Пушкин уже в 1824 г. высказывал предположение, что ему придется «унизиться до смиренной прозы». Изменения в социальном составе писателей и читателей, вызванные сложными экономическими процессами, разлагавшими поместное бытие, и приведшие к усилению буржуазно-демократических тенденций в дворянской литературе, толкали классово-близких Пушкину литераторов к реформе литературного, языка. Марлинский, указывавший в 1823 г. на «степь русской прозы»—доказательство «младенчества просвещения»; Вяземский, заявлявший в 1824—25 годах, что «стихи потеряли для него это очарование, это очаровательство невыразимое», что он «совсем отвык от стихов»; О. Сомов, утверждавший в 1828 г., что «направление умов, волею и неволею увлекаясь за своим веком, требует от нас более положительного, более существенного» и потому читающая публика наша требует «хорошей прозы»,—все это совпадало с взглядами самого Пушкина, что «просвещение века требует пищи для размышления, умы не могут довольствоваться одними играми
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
тиэ
гармонии и воображения» (1825) и что потому «смиренная проза» должна воссоздавать в форме «простых речей» «преданья русского семейства да нравы нашей старины». XIII —XIV строфы четко определяют стиль среднепоместного дворянского романа.
XIII—XIV.
Роман на старый лад.
Развертывая в этих строфах тематику романа в прозе, Пушкин признавал возможность сохранить построение романа XVI11 века, произведя в нем лишь некоторые отмены. «В романе в письмах» 0829—30), можно думать» Пушкин оставил собственные раздумья по поводу достоинств н недостатков старинного романа. В письме Лизы читаем: «Ты не можешь вообразить, как странно в 1825 году читать роман, писанный в 775. Кажется, будто вдруг из своей гостиной входишь в старинную залу, обитую штофом, садишься на атласные пуховые кресла, видишь около себя странные, однако же знакомые платья и лица и узнаешь своих дядюшек и бабушек, но помолодевшими. Большею частию эти романы не имеют другого достоинства: происшествие занимательно, положение хорошо запутано, но Белькур говорит косо, но Шарлотта отвечает криво. Умный человек мог бы взять здесь готовый плащ_готовые характеры, исправить слог и бессмыслицы, дополнить недомолвки—и вышел бы прекрасный, оригинальный роман. Скажи это от меня моему неблагодарному Алексею П*... Пусть он по старой канве вышьет новые узоры и представит нам в маленькой раме картину света и людей, которых он так хорошо знает».
Характеризуя старинный «нравоучительный роман» и новый жанр так называемой «неистовой французской словесности», Пушкин в своих критических заметках определенно вскрыл свое отношение к обоим видам европейского романа. Он считал положительным фактом, что новые романисты «почувствовали, что цель художества есть идеал, а не н р а в о у ч е н и е», что мелочная и ложная теория, утвержденная старинными риторами, будто бы польза есть условие и цель изящной словесности», уничтожилась. Но по мнению Пушкина, в одинаковую крайность впали как прежние, так и новые романисты: «прежние романисты представляли человеческую природу в какой-то жеманной напыщенности; награда добродетели и наказание порока были непременным условием всякого их вымысла: нынешние, напротив, любят выставлять порок всегда и везде торжествующим, и в сердце человеческом обретают только две струны: эгоизм и тщеславие» («Мнение г. Лобанова о духе словесности»... 1836).
Пушкин считает наиболее отвечающими интересам публики романы нравоописательные и исторические (Лесаж и Вальтер-Скотт). «Роман в письмах», план романа «Русский Пелам», «Барышня-крестьянка», «Капитанская дочка» были выполнением программы романа «на старый лад». Но, как отметил еще Н. П. Даш
104
ЕВГЕНИЙ ОНЕГИН
кевич, «не из старых ли романов отчасти и общая схема Онегина»? Повидимому, такое построение романа нравилось нашему поэту Повторение до известной степени онегинской схемы находим в той' которая предназначалась для «романа в письмах> («Сборник Отделения рус. яз. и словесности Академии Наук. Том 92. П. 1914 стр. 271).
XV.
Ты пьешь волшебный яд желаний.
Всякое чувство, переживаемое человеком, у Пушкина иногда рисовалось образом напитка, сладкого или горького, целебного или ядовитого (наблюдение М. О. Гершензона. См. «Гофстрем» стр. 84 и д.).	’
Примеры: Не пей мучительной отравы («Когда твои младые лета») Он пил огонь отравы сладкой В ее смятеньи, в речи краткой («Гасуб») До капли наслажденье пей («Стансы Толстому»).
Его живительные речи Вливали в душу хладный яд («Демон»).
XVfl—XXI; ХХХ1П—XXXV.
В декабре 1824 года Пушкин писал из Михайловского Д. М. Княжевичу: «вечером слушаю сказки моей няни, оригинала няни Татьяны». Таким образом, прототипом «старой» няни Филипьевны является знаменитая Арина Родионовна, крепостная крестьянка с. Кобрина, принадлежавшего Ганнибалам—деду и бабушке поэта, получившая в 1799 году Отпускную, но не захотевшая воспользоваться вольной и до смерти (1828) остававшаяся в семье Пушкиных. Известно, как часто поэт вспоминал свою няню в своих стихотворениях (напр., «Сон» 1816, «Зимний вечер» 1825 и мн. др.). Ее образ, историю ее жизни включил он в роман. Поэт скупо бросает отдельные штрихи, но из них слагается образ крепостной женщины, талантливой сказительницы («я, бывало, хранила в памяти не мало старинных былей, небылиц про злых духов и про девиц»), беспредельно преданной своим господам («бывало, слово барской воли»), с загубленной личной жизнью,—на этой стороне ее жизни, когда, по словам Н. Ф. Сум-цова, и «молодость и любовь были взяты у нее, без спроса у ней», автор не останавливается, оставляя читателю дорисовывать, что должна была переживать выданная замуж девочка 13 лет с мужем, Ваней, который был еще моложе, в «чужой семье», где за любовь свекровь «согнала бы со света»... (См. Н. Сумцов «Стихи об Арине Родионовне» в «Харьковском университетском сборнике в память А. С. Пушкина». 1900).
У поэта-разночинца В. Курочкина есть стихотв. «Рассказ няни» (1855)—отклик на беседу Татьяны с няней, наглядно вскрывающий
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
105
различие между двор некой и разночинческой поэзией: «у Пушкина рассказ няни—только мимолетный эпизод, находящийся на периферии повествования. В центре любовные переживания Татьяны. У Курочкина же в центре—страдания няни, а ее собеседница— барышня едва намечена. Каждая строфа стихотворения кончается горьким рефреном.
Нам и любовь не в любовь, Нам и полор не в позор.
См. Г. Лелевич.—Поэзия революционных разночинцев. Гиз 1931, стр. 77.
Свою няню поэт еще раз вспомнил в XXXV строфе IV-ой главы..
XVIII
В рукописи было примечание, не появившееся в печати: «Кто-то спрашивал у старухи: по страсти ли, бабушка, вышла ты замуж?
— По страсти, родимый.—отвечала она:—приказчик и староста обещались меня до полусмерти прибить. В старину свадьбы, как суды, обыкновенно были пристрастны».
XXII.
... Надпись ада: Оставь надежду навсегда.
В примечании Пушкин привел итальянский текст «славного стиха» из «Божественной комедии» Данте (1265—1321), писателя в его оценке «мрачного и сурового». Этот стих находится в первой части «Комедии» («Ад»), песня 3, стих 9 (с выпущенным у Пушкина окончанием: «сюда идущий»).
XXVI.
Она по-русски плохо знала...
Один из исследователей по этому поводу заявил, что это* «даже несколько неправдоподобно, если вспомнить о няне Филипь-евне, взлелеявшей Татьяну» (Иванов Разумник во вступительной статье к роману; «Ист.-лит. библиотека» № 39, П. 1911)*.
Но недоумение это быстро рассеивается, если принять во внимание дальнейшие стихи:
Доныне дамская любовь Не изъяснялася по-русски.
Татьяна хорошо владела обыденной, разговорной речью, но ей, как и многим другим ее сверстницам (см. XXVII строфу), приходилось «с трудом выражаться на языке своем родном», когда надо было прибегать для выражения сложных чувств и мыслей к формам письменной речи:
Доныне гордый наш язык
К почтовой прозе не привык.
* См. также в этюде Н. К. Пиксанова «Образ Татьяны» (А. С Пушкин. Библиотека писателей под ред. Е. Ф. Никитиной. Изд. «Никитинских субботников». М. 1929, стр. 182—185).
ЕВГЕНИИ ОНЕГИН
В 1824 году в статье «О причинах, замедливших ход нашей словесности» Пушкин писал: «Исключая тех, которые занимаются стихами, русский язык ни для кого не может быть довольно привлекателен,—у нас еще нет ни словесности ни книг, все наши знания, все наши понятия с младенчества почерпнули мы в книгах иностранных мы привыкли мыслить на чужом языке... проза наша так еще мало обработана, что даже в простой переписке мы принуждены создавать обороты слов для изъяснения понятий самых обыкновенных* и леность наша охотнее выражается на языке чужом, коего механические формы давно уже готовы и вам известны». Вот почему Татьяна писала по - французски свое письмо Онегину. В связи с этим любопытны замечания Вяземского: «Автор сказывал, что он долго не мог решиться, как заставить писать Татьяну без наруще. ния женской личности и правдоподобия в слоге: от страха сбиться на академическую оду, думал он написать письмо прозой, думал даже написать его по-французски; но наконец, счастливое вдохновение пришло кстати и сердце женское запросто и свободно заговорило русским языком» (Сочинения, т. II, стр. 23).
XXVII.
С «Благонамеренным» в руках.
«Благонамеренный»—журнал, издававшийся в 1816—1826 г.г. А, Е. Измайловым (1779—1831), автором романа «Евгений или пагубные следствия дурного воспитания и сообщества», многочисленных басен с такой натуралистической стилистикой, которая была, по мнению поэта, не для нам. А. Ф. Воейков в своем «Доме Сумасшедших» (1814) так изобразил Измайлова:
Вот Измайлов—автор басен, Рассуждений, эпиграмм, Он пищит мне: «Я согласен,— Я писатель не для дам!
Мой предмет: носы"с прыщами;
Ходим с музою в трактир Водку пить, есть лук с сельдями... Мир квартальных—вот мой мир.
XXVIII.
Не дай мне бог сойтись на бале Иль при разъезде на крыльце С семинаристом в желтой шале Иль с академиком в чепце.
Пушкину классово чужды были те выходцы из разночинных кругов, которые заметно стали играть роль в культурной жизни ХХ-х годов—в журналистике, в школе. По адресу одного из них, профессора и журналиста Надеждина он обычно бросал клички «семинарист», «сапожник», «лакей», называл его «простонародным», «вульгарным», «молодым человеком из сословия слуг». В связи с рассуждениями о «русской речи» выпад Пушкина против «семинариста»
ГЛАВА ТРЕТЬЯ	ГОТ
имел смысл критического отношения поэта к той книжной, церковной славянской стихии, которая питала русскую речь—стихотворную и прозаическую. Ему казались «однообразными и утомительными» формы языка, господствовавшие в Петербурге со времен Ломоносова, организатора <полуславянской. полулатинской» речи. Это влияние Пушкин считал «вредным» потому, что «до сих пор (1834) отзывается в тощей нашей литературе»: «изысканн ость, высокопарность, отвращение от простоты и то ч н о-сТЙ*—вот следы, оставленные Ломоносовым... Убедились ли- мы, чТо славянский язык не есть язык русский, и что мы не можем смешивать их своенравно? Что если многие слова, многие обороты счастливо могут быть заимствованы из церковных книг в нашу литературу, то из сего не следует, чтобы мы могли писать: да лобзаешь мя лобзанием вместо: целуй меня etc». Таким образом, Пушкин, рисуя «семинариста», с которым не хотел «сойтись на бале», выражал свое отношение к одному из элементов литературной речи, поддерживаемому выходцами из духовенства и защищавшемуся по консервативным мотивам также представителями дворянства, в чьих руках находилась Академия Наук. Говоря в следующей строфе о «неправильном, небрежном лепете, неточном выговоре речей», о «милых галлицизмах», Пушкин, отталкиваясь от чуждой ему высокопарности и специфической изысканности семинарского стиля (напр., в манифестах Шишкова), отмечал особенности того светского, разговорного языка, который главенствовал в ограниченном общественном быту, служил достоянием верхушечно-дворянской среды, который был грунтом, основой самого романа Пушкина.
Выше были приведены сатирические характеристики, которыми Пушкин наделял Надеждина в конце 20-х годов. Журналист из семи-гиристов в свою очередь из классово-антагонистического убеждения по адресу поэта писал, что в современной дворянской литературе «герои—заматоревшие в бездельничестве повесы; главнейшими из пружин, приводящими в движение весь поэтический механизм (авторов), обыкновенно, бывает: пунш, аи, бордо, дамские ножки, будуарное удальство... Богатые сокровища нашего языка, теряющегося своими корнями в неистощимом руднике языка славянского (писал Надеждин)—благодаря гортанобесию, слывущему у нас вкусом гостиных—предаются спокойно в добычу рже и тлению. Ухо наших витязей ломберного стола и вертячей мазурки приучилось слышать звуки русского языка из одних эпиграмм, мадригалов и поэм нового фасона... Что из этого должно выйти? Совершенное обнищание языка русского, которое и теперь уже для многих слишком ощутительно, несмотря на хвастовство, с коим мы везде и всегда рассказываем о нашем богатстве». Так ответил Надеждин на выпад Пушкина против «семинариста в желтой шале», касаясь в своих замечаниях пушкинского романа, его героев, языка.
Курсив наш (Н. Б.).
108
ЕВГЕНИЙ ОНЕГИН
По поводу формы в шале князь Шаликов указал, что Пушкин 1 «по гениальной небрежности» допустил грамматическую ошибку I («Дамский журнал» 1827)*.
XXVIII.
Без грамматической ошибки Я русской речи не терплю.
Это признание становится понятным при сопоставлении с письмом Пушкина к М. П. Погодину по поводу драмы «Maj фа Посадница или славянские женщины» (1830): «Одна беда—слог и язык Вы неправильны до бесконечности и с языком поступаете, как Иоанн с Новым Городом. Ошибок грамматических, противных духу его усечений, сокращений — тьма. Но знаете ли? И эта беда — не беда. Языку нашему надобно воли дать более и, разумеется, сообразно с духом его. И мне ваша свобода более по сердцу, чем чопорная наша правильность». Таким образом, Пушкин различал грамматические ошибки, противные «духу» языка, от ошибок, не противных ему. По поводу первых он писал в своих «Критических заметках» (1830 —1831): «Вот уже 16 лет, как я печатаю, критики заметили в моих стихах пять грамматических ошибок (и справедливо); я всегда был им искренно благодарен и всегда поправлял замеченное место. Прозой пишу я гораздо неправильнее, а говорю еще хуже и почти так, как пишет Гоголь».
XXIX.
Мне галлицизмы будут милы.
Г аллицизм — обороты речи, заимствованные иэ французского языка. Язык Пушкина, как и многих писателей из дворян, воспитанных на французской литературе, не был свободен от галлицизмов. О необходимости пользоваться ими поэт писал однажды’П- Вяземскому: «Ты хорошо сделал, что заступился явно за галлицизмы. Когда-нибудь должно же вслух сказать, что русский метафизический язык находится у нас еще в диком состоянии. Дай бог ему когда-нибудь образоваться на подобие французского (ясного, точного языка прозы, т. е. языка мыслей). Об этом есть у меня строфы три в «Онегине». — Пушкин ссылался на статью П. Вяземского в «Московском Телеграфе» 1825 г. № 12 («О разборе трех статей, помещенных в записках Наполеона, написанном Денисом Давыдовым»), в которой автор по поводу галлицизмов в оборотах речи Давыдова заявляет, что «язык политический, язык военный, язык мысли вообще мало и немногими у нас обработан» и потому «новые набеги в области мыслей требуют часто и нового порядка. От них книжный синтаксис,
* Другое указание критики (у Пушкина первоначально в 3 главе, 5 строфа было: как у Вандиковой Мадоне) было принято во внимание. Таким образом, поэт, выбросив диалектическую форму (ср. у Грибоедова в «Горе от ума»: у вдове; до сих пор коренные москвички говорят у сестре вм. у сестры), сделал уступку общепринятому литературному говору.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
109
условная логика частного языка могут пострадать, но есть синтаксис, но есть логика общего ума, которые, не во гнев ученым будь сказано,
также существуют».
Далеко не полный список галлицизмов в языке Пушкина см. у ф. Е. Корша «Разбор вопроса о подлинности окончания Русалки А С. Пушкина по записи Д. П. Зуева», I, II., 1898, стр. 65 — 71.
...Богдановича стихи.
И. Ф. Богданович (1743—1802) — автор поэмы «Душенька» ^1775). О нем Пушкин писал в «Городке» (1814):
Но вот — наперсник милой Психеи златокрылой!
О, добрый Лафонтен *, С тобой он смел сразиться... Коль можешь ты дивиться,— Дивись: ты побежден!
...Нежного Парни
Перо не в моде в наши дни.
П а р н и (1753—1814) — французский элегик, оказавший мощное влияние на русских лириков (в числе переводчиков и подражателей — Батюшков, Жуковский. Баратынский, Туманский, В. Л. Пушкин и мн. др.). Лицейская лирика Пушкина насыщена мотивами эр >ти-ческих элегий Парни. В 20-х годах младшее поколение поэтов пушкинской эпохи уже испытывало иные возбуждения европейской поэзии: Ламартин и Байрон заняли место Парни.
XXX.
Пе^вец «Пиров» и грусти томной!
Баратынский Е. А. (1800 —1845) — поэт, глубоко ценимый Пушкиным; так, 2 января 1822 г. он писал Вяземскому: «Но каков Баратынский? Признайся, что он превзойдет и Парни и Батюшкова, если впредь зашагает, как шагал до сих пор. Ведь 23 года счастливцу. Оставим все ему эротическое поприще и кинемся каждый в свою сторону, а то спасенья нет». В послании к Алексееву (1821) он заимствовал два стиха из стихотворения Баратынского «Н. М. К(он-шину)», напечатанного в 1821 году:
Как Баратынский я твержу: «Нельзя ъ найти подруги нежной? «Нельзя ль найти любви надежной?»
«Пиры» — описательная поэма, вышедшая вместе с повестью «Эда» в отдельном издании в 1826 г. (из нее взят эпиграф к VII главе «Евг. Он.»). С 1820 по 1826 г. Баратынский служил унтер-офицером, потом прапорщ иком в Финляндии, тяготясь своей жизнью вдали от друзей. — «в гоненьях рока», «невнимаемый», «в безвестности» (стих. «Финляндия» 1821).
* Богданович использовал в своей поэме произведение французского нсателя Лафонтена—«Les amours de Psyche et Coupidon».
„ *
Е В Г Е И Н И ОНЕГИН
110
О Баратынском Пушкин написал в 1830 году большую критическую статью (ранняя редакция относится к 1827 г.). Об отношении Баратынского к Пушкину см. в статье М. Гофмана («Пушкин и его современники», выпуск XVI).
XXXI.
Фрейшюц— романтическая опера в 3 действиях Карла-Марии Вебера (1786 — 1826), впервые представленная в Дрездене в 1819гбду. Опера была очень популярна: на страницах русских журналов непрестанно мелькали известия о парижских спектаклях Фрейшк ца. По словам А. Хохловкиной, «мода на Фрейшюца заполняет Москву> (<Русская книга о Бетховене». М. 1927, стр. 114). 24 марта 1824 г. Вяземский из Москвы писал А. И. Тургенву: «Пришли жене все, что есть для фортепиано из оперы «Der Freischutz»: вальс, марши, увертюру и прочее» («Остафьевский архив», П. 1899, т. III. стр. 24).
Письмо Татьяны к Онегину.
В. В. Сиповский,'сопоставив письмо Татьяны с письмами Юлии («Новая Элоиза» Руссо), отметил, что некоторые места в нем делаются понятными только при условии признания заимствования Татьяной из французского оригинала соответственных выражений. Напр., «Твоей защиты умоляю!» обращается Татьяна, довольно неожиданно, к Онегину. О какой защите идет речь,—догадаться без письма Юлии почти невозможно. Юлия просит, чтобы Сен-Пре защитил ее от себя самого «tu dois etre mon unique defenseur contre toi». Это centre toi, пропущенное Пушкиным, сразу уясняет смысл непонятных слов: Татьяна, «вообразившая себя Юлией», решила, что защитить ее может только благородство ее героя, за собой же она не признавала никаких сил для борьбы» («Пушкин. Жизнь и творчество. П. 1907. Статья «Онегин, Ленский и Татьяна», стр. 574-5).
Для письма Татьяны Пушкин предварительно составил план в прозаической форме: «(У меня нет никого) ... (Я знаю вас уже) ... Я знаю, что вы презираете... Я долго хотела молчать, я думала, что вас увижу... Я ничего не хочу, я хочу вас видеть, — у меня нет никого, придите, вы должны быть то и то; если нет, меня бог обманул (Зачем я вас увидала? Но теперь уже поздно. Когда...) Я не перечитываю письма, и письмо не имеет подписи, отгадайте кто»... Такой же план имеется для речи Онегина к Татьяне (VIII глава). Оба плана относятся к тем кускам романа, которые выпадают из строфического построения «Евгения Онегина». Так как для других частей романа отсутствуют прозаические планы, наличность таковых для письма Татьяны и речи Евгения показывает колебания Пушкина в выборе формы изложения данного материала (ср. соображения по этому поводу Ю. Тынянова в сборн. «Архаисты и новаторы», стр. 283).
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
111
XXXVI.
...С утра одета,
Татьяна ждет....	/
М. О. Гершензон, защищая метод «медленного чтения», по поводу этих стихов заметил: «Это очаровательное, так легко сказанное «с утра одета» говорит многое. Оно показывает нам (Татьяну) в эти дни (ожидания Онегина) с утра причесанной, затянутой, одетой не по домашнему, — а тем самым косвенно обрисовывает и ее обычный затрапезный вид, когда она вовсе не была «с утра одета», а может быть до обеда нечесанная, в утренней кофте и туфлях упивалась романом. Так много содержания в трех легких словах («Статьи о Пушкине», стр. 14).
XXXIX.
В ней сердце полное мучений Хранит надежды темный сон.
В понимании Пушкина наряду с обычным словоупотреблением «сон»—своеобразное душевное состояние, полное внутренней углубленности. В его произведениях обычны словосочетания:
Обманчивей и снов надежды, Что слава?
(Разговор книгопродавца с поэтом).
Неясных темных ожиданий Обманчивый, но сладкий сон.' (Алексееву). Ср. также в романе:
Она поэту подарила
Младых восторгов первый сон (II гл.).
Любви пленительные сны (III гл.).
Как сон любви (VI гл.).
И снов задумчивой души (VI гл.).
Сон моей души (VI гл.).
Вы, сны поэзии святой (VI гл.).
Средь поэтического сна (VII гл.).
И сердца трепетные с н ы (VIII гл.).
Промчалось много, много дней
С тех пор, как юная Татьяна И с ней Онегин в смутном сне Явилися впе вые мне (VIII гл.).
Подбор примеров см. в «Статьях о Пушкине» М. О. Гершензона («Явь и сон»).
XXXIX.
И хором по наказу пели...
По поводу этой строфы, описывающей «затею сельской остроты», еще князь Шаликов в «Дамском журнале» 1827 г. писал: «Эта маленькая сатира на больших экономов не выливалась ли сама собой—по исторической необходимости? Вот почему пиитический
112
ЕВГЕНИЙ ОНЕГИН
урок всегда сильнее действует уроков прозаических; ибо в первом скрывается н а м е р ен и е, всегда оскорбительное для гордого самолюбия*. Иначе, как сатирической зарисовкой, нельзя объяснить описание этой барской «затеи»—между тем современный социолог пушкинского творчества, Д. Д. Благой, придал обратное истолкование, не соответственное смыслу строфы: «деревенская страда, тяжелая трудовая крестьянская жизнь совершенно отсутствуют в этих описаниях: с песнями собирают девушки ягоды в барском саду»... «(«Социология творчества Пушкина», стр. 71).
XLI.
Блистая взопами, Евгений Стоит, подобно грозной тени.
Идеализированный портрет героя (в байроновском стиле) показан путем антитезы признаков блеска и тени и эмоционального эпитета грозный. Ср. Евгения в последней встрече с Татьяной:
Его больной, угасший взор, Молящий вид, немой укор...
Тень довольно часто применяется в романе в приеме сравнения: хандра бегала за ним, как тень (1, IV); Татьяна бледна как тень (HI, XXXVI); легче тени Татьяна прыг в другие сени (Ill, XXXV111); меркнет милой Тани младость: так одевает бури тень едва рождающийся день (IV, XXI11); как тень, она без цели бродит (VII, XIII); за ней он гонится, как тень (VIII, XXX); мелькают мельком, будто тени, пред ним Валдай, Торжок и Тверь («Путешествие Онегина»).
Конец строфы ср. с концом 5-й песни «Дон Жуана» Байрона: «Здесь остановлюсь я с моей историей для отдыха, хотя и не по недостатку материала, а просто по обычаю древних эпических поэтов—спускать порой паруса и ставить рифмы на якорь... Теперь, подобна Гомеру, позволявшему себе. ино1да подремать, прошу позволения отдохнуть и моей музе».
DjVu — библиотек сайта www.biografia.ru
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ.
Эпиграф: «Нравоучение в природе вещей». Неккер.
Пушкин привел слова франц, государственного деятеля Неккера из его беседы с Мирабо в книге M-me de Stael «Considdrations sur la Revolution Francaise» (1818). Указание Б В. Томашевского («Письма Пушкина к Е. М. Хитрово», стр. 254—255).
II.
Пигмалион—в мифологических сказаниях царь, сделавший мраморную статую женщины, в которую влюбился; богиня Афродита по его мольбе оживила статую—Галатея стала ею женой.
III.
Вещий поэт—А. А. Дельвиг (1798—1831), лицейский друг Пушкина; из его стихотворения «Фани» приведены две чуть измененные строчки:
Темира, Дафна * и Лилета ** Давно, как сон, забыты мной.
(Сборник «Радуга» 1922, стр. 38—39).
У того же Дельвига есть послание «к Темире» (1815), упоминаемое в пушкинском стих. «Мое завещание друзьями» (1815). У Е. А. Баратынского в стих. «Элизийские поля» (1824) читаем:
Не изменюсь в подземном мире И там на шаловливой лире Превозносить я буду вновь Покойной Дафне и Темире Неприхотливую любовь.
Но есть одна меж их толпою...
Одно из многочисленных указаний поэта на его «утаенную» любовь. Пушкиноведы до сих пор не разобрались в этом биографическом эпизоде поэта (см. Б. Л. Недзельский—Пушкин в Крыму. 1929).
Что было, то прошло, то вздор.
Ср последний стих в лицейском «Фавн и пастушка» (1816): что было, то прошло (или в Послании «К М. А. Дельвиг»
* Дафна—из «Метаморфоз» Овидия.
р ^ ** Темира и Лилета—не античные героини, а из французских пасто-
Евгений Онегин,
8
114
ЕВГЕНИЙ ОНЕГИН
1815: Не возвратить того, что было); в «Цыганах» (1824); что было, тоне будет вновь; в стих. 1828 года:
Я говорил: тому, что было, Уж не бывать, уж не бывать.
V; VI; VII.
Чем меньше женщину мы любим, Тем легче нравимся мы ей...
Но эта важная забава
Достойна старых обезьян
Хваленых дедовских времян.
Ср. в письме Пушкина к брату 1822 года: «чем меньше любишь женщину, тем верней овладевать ею; но это удовольствие достойно старой обезьяны 18 го столетия».
По поводу формы времян критик «Атенея» (1828), «учившийся по старым грамматикам» (как он себя аттестовал), припомнил правильную, по его мнению, форму у Державина—глагол времен. Проф. Е. Ф. Будде, ссылаясь на «Критич. заметки» Пушкина, который встретил туже форму времян у Батюшкова, пишет: «Конечно, эта форма не искусственная, а бывшая действительно в языке» (о. с. стр. 101). В XXXV11 строфе VI главы поэт употребил обычную форму: «Гимн времен».
IX.
По вычислению Иванова-Разумника, появление Онегина в «свете» случилось в 1812 году, восемь лет убил он на шумную и пеструю жизнь; след., размышления Евгения относятся к 1820 году; летом этого года и произошло свидание Онегина с Татьяной в саду, его исповедь (XII—XVI строфы).
X.
Вист—карточная игра (от английского whist=THme, молчать); играют четверо. «Новейший русский карточный игрок» (1809, ч. I, стр. 65) считает эту игру «давнишней, приобретшей у всех почти народов нарочитое внимание и справедливую похвалу. Изобретателями ее почитаются англичане»... Правила этой игры были изложены на стр. 56—159 в «Полном и совершенном расчотистом картежном игроке» (1791, ч. II).
XII.
Объяснению Онегина с Татьяной в рукописи романа предшествует программа: «Когда б я думал о браке, когда бы мирная семейная жизнь нравилась моему воображению, то я бы вас выбрал— никого другого... я бы в вас нашел .. но я не создан для блаженства etc. (не достоин) .. мне ли соединить мою судьбу с вашей?... Вы меня избрали, вероятно, я—первая ваша passion,—но уверены ли... Позвольте вам совет дать».
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
115
XIII.
Ср. в поэме Байрона «Чайльд-Гарольд», I, 30: «Милая Флоренса! Если бы я мог разделить с какой нибудь женщиной это угрюмое, неспособное к любви .сердце, то оно было бы твоим; но, по чувству долга, я не смею бросить на твой алтарь мою ничтожную жертву или желать, чтобы в такой милой груди жила тоска из-за меня».
XIV.
Гименей (ср. в L строфе: мы враги Гимен а)—в греческих мифологических сказаниях бог брачной жизни (в «Словаре» Остолопова, ч. I, стр. 196—197 рассказано, как афиняне постановили приносить моления молодому Гимену, спасшему от разбойников многих девушек, а поэты не замедлили назвать его богом; в его честь пелись свадебные песни—Гименей (или Именей).—К той же символике Пушкин прибегал в частной переписке: так, 20 февр. 1826 г. он писал недавно женившемуся Дельвигу—«мой друг барон-, я на тебя не дуися и долгое твое молчание великодушно извинял твоим Гименеем.
Jo hymen Hymenaee io, Jo hymen Hymenaee! *
t. e. чорт побери вашу свадьбу, свадьбу вашу чорт побери.—Когда друзья мои женятся, им смех, а мне горе».
' XIX.
Нет презренной клеветы. На чердаке вралем рожденной И светской чернью повторенной... Которой бы вам друг с улыбкой, В кругу порядочных людей, Не повторил стократ ошибкой.
Непонятное на первый взгляд соединение чердака и светской черни объясняется справкой из биографии Пушкина. Враль, распространитель клеветы на своего друга—это Ф. И. Толстой-Американец**; чердак—место встреч петербургской молодежи у князя А. А. Шаховского, упомянутого в первой главе романа. 1 сентября 1822 года поэт, объясняя причину написания им эпиграммы на Толстого («В жизни мрачной и презренной» 1820 г.) и включения злых строк по адресу того же лица в послании к Чаа^еву 1821 г.
(<Уж голос клеветы не мог меня обидеть... Что нужды было мне в торжественном суде Философа, который в прежни лета Развратом изумил четыре части света, Но, просветив себя, загладил свой позор, Отвыкнул от вина и стал картежный вор), поэт писал П. А. Вяземскому: «ты говоришь, что стихи мои никуда не годятся. Знаю, но мое намерение было... резкой обидой отпла
• Из римского поэта Катулла.
** См. ниже комментарий к образу Зарецкого.
8*
116
ЕВГЕНИЙ ОНЕГИН
тить за тайные обиды человека, с которым расстался я приятелем и которого с жаром защищал всякий раз, как представлялся тому случай. Ему показалось забавно сделать из меня неприятеля и смешить на мой счет письмами чердак к. Шаховского*, я узнал обо всем, будучи уже сослан, и почитая мщение одной из первых христианских добродетелей—в бессилии своего бешенства закидал издали Толстого журнальной грязью». Толстой на «тяжелый пасквиль» Пушкина ответил эмиграммой:
Сатиры нравственной язвительное жало
С пасквильной клеветой не сходствует ни мало.
В восторге подлых чувств ты, Чушкин, то забыл. Презренным чту тебя, ничто* ным сколько чтил. Примером ты рази, а не стихом п< роки И вспемни, милый друг, что у тебя есть щеки.
М. О. Гершензон высказывал догадку, не пустил ли Толстой среди «светской черни» слух, приводивший Пушкина в бешенство, будто он был высечен в тайной канцелярии за свои вольнолюбивые стихи. Во всяком случае, обиду, нанесенную Толстым поэт чувствовал так остро, что в ссылке готовился к дуэли с автором клеветнических слухов. См. Н. О. Лернер—Новонайденное письмо Пушкина. («Пушкин и его современники», выпуск XV); В. Вересаев.—В двух планах, 1929 г., стр. 71**.
XXIII.
Пропало все, что звук пустой.
Ср. в стих. «А. Шенье» (1825):
Ты, слово, звук пустой.
XXVI.
Он иногда читает Оле Нравоучительнь й роман, В котором автор знает боле Природу, чем Шатобриан.
Шатобриан (1768—1848)—представитель дворянского романтизма во Франции, один из первых ввел в литературу образ разочарованного скитальца-аристократа (герой повести «Рене»); автор стихотворений—«Картины природы».
XXVI.
ХрамКиприды. В греческой мифологии Киприда—богиня любви.	•
* Ср. также в письме Пушкина к Катенину 14 сентября 1825 г., где поэт вспоминал один из лучших вечеров своей жизни на чердаке кн- Ша > овского.
** Эта справка наглядно показывает механ стичность проивопоставле-ния «жития» «бытию» и лишний раз убеждает, что «биографический» факт одновременно является «социографическим»: в романс- Пешкина обитатель чердака, оклеветавший «шестисотлетнего дворянина» (бис графическая справка) принадлежит к той же «светской черни», среди которой вращались герои романа (явление Социального порядка).
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
117
XXVIII—XXX.
В этих строфах то самое противоположение альбома «уездной барышни» «великолепному альбому» столичной «блистательной дамы», которое встречаем в стихотв. «И. И. Сленину» (1828 г.):
Я не люблю альбомов модных: Их ослепительная <месь Аслазий наших благородных Провозглашает только спесь. Альбом красавицы уездной, Альбом домашний и простой, Милей болтливостью любезной И безыскусней пестротой.
Ни здесь, ни там, скажу я смело. Являться впрочем не хочу..
XXX.
Вы, украшенные проворно Толстого кистью чудотворной.
Ф. П. Толстой (1783 1873,—известный художник, гравер, медальер. Пушкин мечтал, чтоб Толстой иллюстрировал собрание его стихотворений, но тотчас отбросил этот план, боясь дорогой оплаты «волшебной кисти».
Критик «Атенея» (1828) обратил внимание на неправильную акцентовку слова украшенные: «тут должны пострадать или словоударение или стопосложение: жертва для спасения стиха неизбежна».
Баратынский Е. А.—поэт, был близок Пушкину в 20-х годах по участию в интимном кружке, куда входили еще Дельвиг и Плетнев. В собрании сочинений Ба,атынского часто встречаются заглавия: В альбом, В альбом отъезжающей.
XXXI.
Элегия. По «Словарю» Остолопова (ч. I, стр. 356, 370) — «поэма, посвященная слезам и жалобам; одолжена происхождением своим причитаниям при похоронах; соединяясь потом с любовною страстью, стала употребляема любовниками для изображений скорби и радости; она требует мыслей нежных и натуральных, выражений простых и непринужденных, описаний плачевных и удаленных от всякой напыщенности»
Языков вдохновенный. Языков Н. М. (1803—1846), еще будучи студентом дерптского университета, писал стихотворения-элегии (напр., в 1825 году):
Меня любовь преобразила:
Я стал задумчив и уныл; Я ночи бледные светила, Я сумрак ночи полюбил (и т. д.).
Пушкин приглашал его к себе в Михайловское в 1824 году (Послание «К Языкову»), но познакомился с ним, «роднёй по вдох
118
ЕВГЕНИЙ ОНЕГИН
новению», лишь летом 1826 года. Впечатления этого лета Языков сохранил в большом послании к Пушкину «Тригорское», которое Пушкин по приезде в Москву в том же году «с восторгом читал» в ближайшем дружеском кругу. В ответном послании Пушкин называет поэзию Языкова «хмельною брагой» («Какой избыток чувств и сил, какое буйство молодое!»); вот» эта-то струя в творчестве Языкова не позволила бы Пушкину первое изданиестихотворений Языкова 1833 г. считать «сводом элегий», тождественным по настроению с элегиями Ленского. Но четвертая глава романа писалась в 1825 году, и Пушкин по-своему был прав в своем приговоре.
XXXII—ХХХ1П.
Критик строгий, нападавший на элегию и защищавший оду,—зто Кюхельбекер. Пушкин имел в виду его статью в «Мне-мозине» 1824 года «О направлении нашей поэзии, особенно лирической в последнее десятилетие» (ч. II, стр. 29—44), где Кюхельбекер, определяя лирическую поэзию, как «необыкновенное, т. е. сильное, свободное, вдохновенное изложение чувств самого писателя», возвышающееся «над событиями ежедневными, над низким языком черни, не знающей вдохновенья», заявляет, что ода вполне удовлетворяет всем этим требованиям и «посему без сомнения занимает первое место в лирической поэзии или, лучше сказать, одна совершенно заслуживает название поэзии лирической»; по мнению Кюхельбекера, в «элегии новейшей и древней стихотворец говорит об самом себе, об своих скорбях и наслаждениях», «элегия почти никогда не окрыляется, не ликует: она должна быть тиха, плавна, обдумана; должна, ибо кто слишком восторженно радуется собственному счастью—смешон; печаль же неистовая не есть поэзия, а бешенство». Критик не видит ни «силы» ни «богатства и разнообразия» в русских элегиях, этих «мутных, ничего не определяющих, изнеженных, бесцветных произведениях»: «У нас все мечта и призрак, все мнится и кажется и чудится, все только будто бы, как бы, нечто и что-то. Прочитав любую элегию Жуковского, Пушкина или Баратынского, знаешь все. Чувств у нас уже давно нет: чувство уныния поглотило все прочие.—Все мы взапуски тоскуем о своей погибшей молодости; до безконечности жуем эту тоску... Картины везде одни и те же: луна, которая—разумеется—уныла и бледна, скалы и дубравы, где их никогда не бывало, лес, за которым сто раз представляют заходящее солнце, вечерняя звезда; изредка длинные тени и привидения, что-то невидимое, что-то неведомое, пошлые иноскозания, бледные, безвкусные олицетворения Труда, Неги, Покоя, Веселия, Печали, Лени писателя и Скуки читателя; в особенности же туман: туманы над волами, туманы над бором, туманы над полями, туман в голове сочинителя».
Эта статья произвела заметное впечатление на Пушкина: в конце 1824 года в предисловии к первой главе романа он сочувственно цитировал Кюхельбекера («станут осуждать... некоторые
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
119
строфы, писанные в утомительном роде новейших элегий, в коих чувство уныния поглотило все прочие»), но решительно высказался против предпочтения жанра оды перед другими видами лирической поэзии в замечательной заметке «О вдохновении и восторге» (1824), где прямо заявил, что «ода стоит на низших ступенях творчества... трагедия, комедия, сатира—все более ее требуют творчества, fantaisie, воображения, знания природы. И плана не может быть в оде!».
Перечисление в этой заметке таких литературных видов, как трагедия, комедия, сатира, приводит на память их символическое изображение в ХХХ11 строфе: труба, личина и кинжал.
ХХХ111.
Припомни, что сказал сатирик!
Пушкин имел в виду И. И. Дмитриева (1760—1837), написавшего в 1795 году сатиру «Чужой толк», в которой осмеял одописцев, преимущественно из числа тех, кто, принадлежа к служилому люду невысокого чина («лейб-гвардии капрал, ассесор, офицер, какой-нибудь подъячий иль из кунсткамеры антик, в пыли ходячий, уродов страж»), писали «торжественные оды—иная в двести строф» по правилам пиитики («сперва прочтешь вступленье, тут предложенье, а там и заключенье»), имея одну лишь цель—«награда перстеньком, нередко сто рублей иль дружество с князьком, который от роду не читывал другова, как придворного под час месяцеслова, иль похвала своих приятелей, а им печатный лист быть кажется святым».
«Чужого толка» хитрый лирик Ужели для тебя сносней Унылых наших рифмачей?
Хитрый лирик—тот изображенный в сатире Дмитриева («Чужой толк») «стихотворитель», который, считая себя «природным поэтом», обладающим всем, что, по его мнению, нужно для поэзии—«отвага, рифмы, жар», сочинял оду <в один присест» такими приемами: «Пою!» иль нет, уж это старина! Не лучше ль: «Даждь мне, Феб!» Иль так: «Не ты одна попала под пяту, о, чалмоносна Порта!» Но что же мне прибрать к ней в рифму, кроме чорта?». Такому поэту казалось, что «начало никогда певцов не устрашает: что хочешь, то мели!». А дальше надо хвалить: «ликуй, герой! ликуй, герой, ты»! Потом «надобен восторг.
Скажу: «Завесу кто мне вечности расторг?
Я вижу модный блеск! Я слышу с горня света И то, и то»... А там?... известно: «многи лета!». Брависсимо! и план и мысли, все уж есть!
Да здравствует поэт! осталося присесть Да тол'ько написать, дай печатать смело!».
Дмитриев в своей сатире говорил, что так «пиндарили» многие одописцы. Пушкин иронически спрашивал «строгого критика»,
120
ЕВГЕНИЙ ОНЕГИН
неужели автор од, подобный описанному в «Чужом толке» «хитрому лирику», для него ценнее, «сноснее» унылых элегиков?
Так как в 20-х годах по поводу смерти Байрона (7 апреля 1824 г.) вновь вспыхнуло одопарение в русской лирике и в частности Кюхельбеке написал с соблюдением всех «правил» оду «Смерть Байрона» (1824), а Пушкин пародировал его в своей «Оде его сиятельству графу Хвостову» (1825), то острота иронического вопроса Кюхельбекеру, считавшему и пушкинские элегии «слабыми», становится вполне ясной. В связи с полемикой о господствовавших жанрах уместно напомнить стих Баратынского «Богдановичу» 1824 г., где поэт в полном согласии с Кюхельбекером и Пушкиным зло отзывался об элегиках, твердивших одни и те же «задумчивые враки» (душаувянулаи сердце отцвело).
ХХХШ.
Два века ссорить не хочу. •
Ода—по «Словарю» Остолопова (ч. И, стр. 231 и далее)— песнь «тогда только может быть хороша, когда в ней соедишны бывают избранные выражения с величественностью мыслей, пламенное воображение с основательным рассудком, красота и разнообразность предметов с искусством в изображении, и даже наконец правильность стихов с плавностью и приятностью звуков». Ода была наиболее характерным видом лирической поэзии русского дворянства XVI11 века, «высоким штилем» воспевавшей знатных особ и торжественные с точки зрения дворянского класса события придворной и общественной жизни. Правда, для выражения интимной жизни, тех из переживаний, которые возникали на почве светских развлечений, одновременно с одописцами существовали лирики— авторы любовных элегий (ср. Ломоносов и Сумароков), но элегический жанр с разнообразной тематикой при усложнении культурных запросов в среднепоместном барстве стал преобладать. Поэтому» несмотря на существование оды в начале XIX века,—жгнра, воскрешавшего с особой силой в такие моменты, когда разнообразные группы дворянства монолитно спл .чивались для защиты своих классовых интересов (напр., одописный поток в так называемую Отечественную войну), несмотря на традиционное убеждение всяческих староверов, доказывавших и в 20 х годах, что «в одной только оде совершенно исполняет поэт свое-звание» (Остолопов, стр. 2,32), не этому жанру принадлежало первенство,—«Элегическсе к)ку» громче одописного витийства звучало в дворянской лирике, штампованностью поэтических красок уже вызывая возражения со стороны разнообразных (не только прогрессивных) общественных и литературных прослоек в том же дворянстве, боровшихся за новое содержание в поэзии.
Пушкин, хотя и сказал, что не хочет «два века ссорить», но и сознавая свою связанность с классово близкими ему теме-
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
121
ниями XVIII в. (идейная направленность*, лексика, классическая символика, образность в лирике и поэмах, в романе) и припоминая свой собственный «венок элегии», по содержанию некогда близкий к опытам Ленского и других «унылых рифмачей», тем не менее решительно восстал в XXXII—XXXIII строфах романа против «мертвого капитала» мыслей, облеченных в обветшалые литературные формы. Следует однако помнить, что Пушкин прибегал к форме оды, когда ему надо было передать в стихах важную, имеющую в его глазах большое идейное значение тему,—так, одой называл он стихотворение «Наполеон», начатое в 1821 г., но дело в том, что это стихотворение, законченное в 1825 г., и своей идейной настроенностью и внешней стилистикой находилось в резком противоречии с «мертвым капиталом» архаической оды, вскрывая в черновых набросках громадную работу Пушкина, усиленно устранявшего реторическую условность канонического жанра.
Ю. Тынянов указал, что на деталях ХХХШ строфы («одни торжественные оды», И. Дмитриев—автор «Чужого толка») могла отразиться статья В. Ушакова (—ий—о в) в «Литературных листках» 1824, № 21 и 22, упрекавшего Кюхельбекера в том, что он хочет заставить всех писать одни торжественные оды и упоминавшего о «Чужом толке» Дмитриева («Пушкинский сборник памяти проф. С. А. Венгерова», стр. 92).
XXXV.
Известно, что Арина Родионовна рассказывала поэту сказки, пела песни, «занимала (его и друзей) про стародавних бар пленительным рассказом»,—Пушкин поведал в этой строфе, что сам читал ей в Михайловском свои поэтические произведения. Название няни «подругой юности» повторяется в одновременно написанном стихотворении «Зимний вечер».
Душу трагедией в углу—летом 1826 г. Пушкин читал «Бориса Годунова» А. Н. Вульфу, сыну П. А. Осиповой, владелицы Тригорского.
...(Но это кроме шуток) Тоской и рифмами томим, Бродя над озером моим, Пугаю стадо дичих уток: Вняв пенью сладкозвучных строф, Они слетают с берегов.
Горько ироническое «снижение» томящимся в ссылке поэтом мажорной картинки, стилизован*ой в античном духе, с которой в 1821 году обратился к Пушкину Баратынский («Пиры»), приглашая ею вместе с Дельвигом «под мирный кров»:
* См., напр , пафос торжественной оды в эпилоге «Кавказского пленника»,—этом гимне в честь колониально-захватнической, великодержавной политики дворянского самодержавия, усилившейся в эпоху промышленного капитализма.
122
ЕВГЕНИИ ОНЕГИН
Очаровательный певец Любви, свободы и забавы, Ты Пушкин—ветренный мудрец, Наперсник шалости и <лавы, Молитву радости запой, Запой соседственные боги, Сатиры, Фавны козлоноги Сбегутся слушать голос твой, Певца внимательно обстанут И. гимн веселой затвердив, Им оглашать наперерыв Мои леса не перестанут.
XXXVI—XXXVII.
Онегин жил Анахоретом, т. е. уединенно. Слово— анахорет—греческого происхождения; так назывались отшельники раннего христианства, покидавшие города и селившиеся в пустынных местах (первоначально в Египте,).
Певцу Гюльнары подражая, Сей Геллеспонт переплывал.
Гюльнара—героиня поэмы Байрона «Корсар».
Геллеспонт—старинное название Дарданельского пролива. В античной мифологии рассказывалось, как дети царя Афаманта и нимфы Нефелы (т. е. Тучи)—мальчик Фрике и златокудрая Гелла— плыли по Понту Евксинскому (нынешнему Черному морю) на вели-канеовене о золотом руне и как ослабевшая Гелла, соскользнув, потонула в проливе; по ее имени и был назван пролив Геллеспонтом, т е «морем Геллы». В биографиях Байрона передавалось, что 3 июля 1810 года он переплыл в течение часа и 10 минут Дарданельский пролив. •
И одевался— Только вряд Носили вы такой наряд.
За этой строфой следовала выпущенная XXXVIII строфа, где читаем:
Носил он русскую рубашку.
Платок шелковый кушаком.
Армяк татарский на расп шку И шапку с белым козырьком -И только...
Б. Модзалевский указал на одно свидетельство, подтверждающее, что именно такой наряд («убор») был у Пушкина в Михайт ловском, когда писалась IV глава. Секретный агент Бошняк, командированный начальством для собирания сведений о Пушкине, доносил след.: «В Новоржеве от хозяина гостиницы Катосова узнал я, что на ярманке Святогорского Успенского монастыря Пушкин был в рубашке, подпоясан розовою лентою, в соломенной широкополой шляпе и с железной тростью в руке»... (Б. Л. Модзалевский—Пушкин под тайным надзором. 1925).
ГЛАВА ЧЕТВЕР
А Я
123
XXXIX.
В описании образа жизни Онегина Пушкин зарисовал свое житье-бытье, как сам он сообщил об этом Вяземскому в июньском письме 1826 года: «в IV песне Онегина я изобразил свою жизнь».
Порой белянки черноокой Младой и свежий поцелуй.
Есть указание на подобную подробность у любимого Пушкиным французского поэта А. Шенье:
Le baiser jeune et frais
D4une blanche aux yeux niais
(Пушкин и его современники. Выпуск XXXI—ХХХП, стр. 68).
Как в этой, так и в след, строфах—XLIII—XLVH—ярко вскрывается помещичий образ жизни, классово-дворянская точка зрения на деревню.
XL- XLI
Описание осени в отдельных признаках было повторено поэтом е стих. «Осень» (1830).
Ср.—
«Октябрь уж наступил, уж роща стряхает
Последние листы с нагих своих ветвей...
Дохнул осенний хлад, дорога промерзает...
...В их сенях ветра шум...
...И редкий солнца луч, и первые морозы...
В гл. VI-ой (XXII) Пушкин повторно сказал:
Лесов таинственная сень.
Сойду в таинственную сень
(гробницы). Тот же эпитет из словаря поэтов-романтиков в VII гл. (VII): (над урною) качал таинственно венок.
XLII.
Опрятней модного паркета . Блистает речка, льдом одета.
Ср. повторное описание в позднейшем стих. «Зимнее утро» (1829):
И речка подо льдом блестит.
XL11I.
Прадт (1759—1837)—французский публицист, пользовавшийся успехом среди читателей благодаря злободневности и сатирическим выпадам. Его книга «Европа и Америка» упоминается, между прочим, П. А. Вяземским. (Соч. VII т., стр. 81)*.
* В своих сочинениях аббат Прадт обычно указывал Европе на русскую опасность; А. И. Тургенев 28 апр. 1815 г. писал Вяземскому: «английские газеты все прадствуют, все страшат нами» («Остафьевский архив», т- III, стр. 117).
124
ЕВГЗНИЙ ОНЕГИН
Вальтер-С к отт (1771—1831)—шотландский автор исторических романов, насыщенных идеологией феодального дворянства высокоценимый Пушкиным («Вальтер-Скотт пиша для души»_______пи-
сал Пушкин брату в 1824 г), оказавший влияние на него в «Капитанской дочке» и др О Вальтер Скотте говорят Саша и Лиза в «Отрывке из романа в стихах»; граф Нулин «в Петрополь едет» «с романом новым Вальтер-Скотта» (еще: «в постеле лежа, Вальтер-Скотта глазами пробегает он»),
XL1V.
Прямым Онегин Чайльд-Гарольдом...
Прямой в смысле «настоящий, подлинный»; слово с таким значением, часто употреблявшееся поэтом в его произведениях, перешло к Пушкину из книжного языка XVIH века,—ср. у Державина: «путь добродетели прямой» («Фелица» 1793).
XLIV.
На тройке чалых лошадей.
Чалый—серый, с примесью другой шерсти (словарь Даля).
XLV.
Вдовы Клико или Моэта — фирмы шампанского.
Оно (вино) сверкает Иппокреной.
Крылатый Конь-Пегас (расска«лвается в религиозных сказаниях античной Греции)—спустился на склон горы — Г ел и кон,— где обитали богини-покровительницы искусств—Музы (их было девять), ударил копытами по сухой земле—брызнул источник воды—Г иппокрена (буквально значит: конский источник; ср. от греческого слова гюппос—гипподром), откуда черпали свое вдохновение поэты. Другой горой, где обитали Музы, был Парнас: здесь протекал Кастальский источник (ср. у Пушкина «Три ключа» 1827). Пушкин сравнивает вино с поэтическим вдохновением; через год в стих. «К Языкову» (28 авг. 1827 г.), характеризуя музу своего нового приятеля, Пушкин сравнивал Иппокрену с вином—«напитком благородным»:
Нет, не касталь,скою водой Ты воспоил свою Камену; Пегас иную И шокрену Копытом вышиб пред тобой. Она не хладной льется влагой, Но пенится хмельною брагой..
Примечание Пушкина (№ 29) раскрывает содержание стиха: подобием того сего. Вино (поэтический А и) «своей игрой и пеной» казалось подобием любви иль юности безумной; теперь, когда
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
125
Во мне уж сердце охладело, Закрылось для любви оно/ И все в нем пусто и темно (III строфа),
поэт «к а и больше неспособен»... В. Нечаева указала, что для этой строфы Пушкин использовал поэтический материал Вяземского и Баратынского. У первого в стих. «Партизану-Поэту» (1815) читаем.
Дар бл годатный, дар волшебный, Благословенное Аи
Кипит, бьет иск, ами и пеной.
Так жизнь кипит в младые дни.
Так за столом непринужденно Видятся искры острых слов.
Баратынский, следуя Вяземскому, писал в своих «Пирах» (1826):
.............Любимое Аи. В нем укрывается отвага, Его звездящаяся влага Дмии божественной полна, Св .бедно искрится она. (Вариант: оно и блещет и кипит) Как гордый ум не терпит плена, Рвет пробка резвою волной И блещ-т радостная пена— Подобье жизни молодой
Вино лилось, вино сверкало,	-
Сверкали блестки острых слов.
Однако, воспользовавшись готовыми поэтическими средствами, Пушкин вложил в их трактовку неч го, совершенно меняющее общее впечатление. Торжественность Вяземского, вдохновенную восторженность Баратынского он подменяет насмешливой снисходительностью, звучащей почти сознательной пародией:
Подобием того-сего
Рождало глупостей не мало.
(см. В. С. Нечаева—Из архива Баратынского. «Утренники». 1, стр. 70—71).
. XLH.
Бордо—французский сорт красного виноградного вина; назван по месту производства—в городе Бордо.
А и—шампанское; вино, производившееся во французском городе Аи.
XLVH.
Пора меж волка и собаки—вечерняя пора, сумерки; выражение—галлицизм: entre chien et loup.
126
ЕВГЕНИЙ ОНЕГИН
XLIX.
Татьяны именины в субботу.
По указанию Иванова-Разумника, Пушкин, чрезвычайно точный в хронологии эпизодов романа, здесь допустил «поэтическую вольность»: 12 января 1821 года приходилось на среду...
L.
И тайна брачныя постели.
Форма род. пад. ед. ч. с окончанием ы я—б р а ч н ы я (вм. брачной)—книжного, церковно-славянского происхождения. В произведениях Пушкина эта грамматическая форма, расходившаяся с живым произношением, была вообще нередкой; традиционная орфография прорвалась еще раз в следующем любопытном примере:
К ней, лая, кинулись собаки;
На крик испуганный ея Ребят дворовая семья Сбежалась шумно.
(гл. VII, XVI строфа).
Роман во вкусе Лафонтена.
В примечании Пушкин сообщил: «Август Лафонтен, автор множества семейственных романов». В журнале «Благонамеренный» (1818, ч. III), в переведенной с немецкого статье об этом романисте было сказано: «Автор, известный более нежели полусотней романов, которые в особенности живыми оттенками кротких, нежнейших чувствований привлекают к себе обширный круг читателей»... «Сочинения его, сколько с одной стороны обнаруживают в превосходных чертах глубокое знание человеческого сердца и отличаются многими обдуманными и весьма основательными рассуждениями (наиболее относительно воспитания детей), столько же, с другой, содержат в себе многие ненужные повторения, несообразности в самом плане и ходе пьесы» (и т. д.). О впечатлении этого немецкого писателя, выразителя вкусов растущей европейской буржуазии, в русской читательской среде говорит А Галахов: «Трудно представить себе, с какой жадностью и удовольствием читались у нас романы Лафонтена: их действие понятно лишь тому, кто сам испытал его читая»... (Н. Белозерская—В. Т. Нарежный. 1896, стр. 108).
ГЛАВА ПЯТАЯ.
I.
Куртины — клумбы для посадки цветов. (Ср. еще в III главе, XXXVIII строфа).
II.
Бразды. Один из нередких церковно-славянизмов в языке Пушкина. Бразды — борозды (русский корень).
III.
Рисуя в предшествующей строфе картины зимы с такими подробностями, как «крестьянин на дровнях», «ямщик в тулупе», «дворовый мальчик», Пушкин предвидел, что для обширного круга дворянских читателей в роде тех, кто оскорбился, что поэт назвал в IV песне девою «простую крестьянку», а в другом месте романа «благородных барышень девчонками» !.см. примечание Пушкина № 27), эти картины покажутся «низкой природой» («изящного немного тут»). Указывая на другого поэта, который «роскошным слогом живописал нам первый снег и все оттенки зимних лет», и не имея в виду «покамест бороться с ним», Пушкин намекал на след, отрывок в стих. кн. Вяземского «Первый снег» (1819):
Блестящей скатертью подернулись долины, И ярким бисером усеяны пол ;
На празднике зимы красуется земля И нас приветствует язвительной улыбкой. Здесь снег, как легкий пух, повис на ели гибкой; Там темный изумруд подернув серебром, На мрачной сосне он разрисовал узоры. Рассеялись пары, и засверкали горы, И солнца жар взыграл на небе голубом. Волшебницей зимой весь мир преобразован; Цепями льдистыми покорный пруд окован И синим зеркалом сравнялся в берегах. Забавы ожили; пренебрегая страх, Сбежались смельчаки с брегов толпой игривой. И, празднуя зимы ожиданный возврат, По льду светящему кружатся и скользят.
Там ловчих полк готов; их взор нете| пеливый Допрашивает след добычи торопливой: На бегство робкого нескромньй след донес; С неволи спущенной, за жертвой хищный пес Вверяется стремглав предательному следу, И довершает нож кровавую победу.
128
ЕВГЕНИЙ ОНЕГИН
Покинем, милый друг, темницы мрачный кров! Красивый выходец кипящих табунов, Ревнуя на бегу с крылатоногой ланью, Топоча хрупкий снег, он по полю помчит. Украшен твой наряд лесов сибирских данью, И соболь на тебе чернеет и блестит. Презрев мороза гнев и тщетные угрозы, Румяных щен твоих свежей алеют розы И лилии свежей белеют на челе.
Как лучшая весна, как лучшей жизни младость, Ты улыбаешься утешенной земле.
О, пламеный восторг! В душе блеснула радость, Как искры яркие на снежном хруеттле. Счастлив, кто испытал прогулки зимней сладость!
В обещанное состязание с Вяземским Пушкин вступил, как указал И. Н. Розанов, в некоторых стихотворениях 1829- 30 гг.— «Зимнее утро», «Зима» и особенно в «Осени» (см. этюд «Кн. Вяземский и Пушкин» в сборнике «Беседы». М 1915).
Певец финляндки молодой — Е. Баратынский, автор повести «Эда», отрывок из которой - «Зим»»—был напечатан в «Полярной Звезде» на 1825 год (стр. 372—373):
Сковал по оки зимний хлад, -И над стремнинами своими С гранитных гор уже висят Они горами ледяными Из под сугробов снеговых, Кой-где встава головами, Скалы чернеют; снег буграми •	Лежит на соснах ве овых.
Кругом все пусто—зашумели, Завыли зимние мятели (и т. д).
VII.
Тайну прелесть находила И в самом ужасе она; Так Hie природа iотворила, К противоречию склонна.
Эта тема стояла перед поэтом еще в 1820 году, когда он писал: Перед собой кто смерти не видал, Тот полного веселья не вкушал И милых жен лобзаний не достоин.
и нашла свое завершение в «Пире во время чумы» (1830) в следующих строках:
Все, все, что гибелью грозит, Для сердца смертного таит Неизъяснимы наслажденья.
Ср. признание Татьяны:
Погибну, Таня, говорит, Но гибель от него j юбезна. Я не ропщу: зачем роптать? Не может он мне счастья дать.
(VI, 111).
Отзвук этой идеи находим в стилистических деталях романа: напр-зл°бное веселье (в письме Онегина).
ГЛАВА ПЯТАЯ
129
VIII.
В примечании Пушкин отметил: «Зовет кот кошурку в печурку спать. Предвещание свадьбы; первая песня предрекает смерть».
В этой строфе описано сохранявшееся в пушкинскую эпоху как в деревне, так и в дворянской усадьбе святочное гадание посредством колец и подблюдных песен. Полные тексты обеих песен след.:
1. У Спаса в Чигасах за Яузою Живут мужики богатые, Гребут золото лопатами, Чисто серебро лукошками.
2. Уж как кличет кот кошурку в печурку спать: Ты поди, моя кошурка, в печурку спать;
Есть скляница вина и конец пирога;
У меня, у кота, и постеля мягка.
Припев ко всем подблюдным песням:
Да кому мы спели, тому добро; Кому вынется, тому сбудется, Тому сбудется, не минуется.
К каждому стиху подблюдных песен припевается слово «слава»: У Спаса, в Чигасах за Яузою, слава: и т. д.
(Со ссылкой на «Новейший всеобщий и полный песенник» Спо. 1819 г. В. И. Чернышев—А. С. Пушкин среди творцов и носителей русской песни. «Пушкин и его современники», выпуск XXXVIII —XXXIX).
Первая песня («у Спаса в Чигасах» и т. д.) приведена среди прочих подблюдных песен в «Словаре» Остолопова (ч. II, стр. 476. Изд. 1821 г.); там сказано, что когда вынимают из блюда, покрытого платком, кольца присутствующих во время гадания-игры и поют песни, из содержания коих заключаю!, что впредь случится: прибыль, свидание, вступление в брак и проч., то эта песня предвещает прибыль, тогда как пр. Пушкину «сулит утраты сей песни жалостный напев». По песеннику 1819 г. значение первой песни: «Пожилым к смерти, а незамужним к браку»; значение второй—то, которое указано Пушкиным.
X.
В балладе Жуковского «Светлана» (1811), начинавшейся описанием гадания («Раз в крещенский вечерок девушки гадали»), героиня «с тайной робостью» садится к зеркалу гадать; автор то и дело подчеркивал чувство страха, овладевшее ею: «страх туманит очи... занялся от страха дух» и т. д.
Лель — заимствованное из книжных представлений о якобы существовавшем в славянской мифологии боге любви (П)шкин вспоминает Леля в «Руслане и Людмиле»: «ночную лампу зажигает Лель», «и Лелем свитый им венок»).
Евгоннб Онегин.	г»
130
ЕВГЕНИЙ ОНЕГИН
XI.
Сон Татьяны находится в тесной связи с «простонародной сказкой», балладой Пушкина «Жених», черновые наброски которой находятся как раз среди набросков четвертой главы романа, законченной 3 янв. 1826 г.; пятая глава, как известно, была начата 4 янв. 1826 г. Общая схема, отдельные подробности, даже выражения (ср., напр., в «Женихе»: «вдруг слышу крик и конский топ» и в XVII строфе: «людская молвь и конский топ») настолько близки что заставили одного из исследователей, Н. Сумцова, назвать сон Наташи («Жених») «любопытной литературной параллелью ко сну Татьяны» (Харьковский сборник в память Пушкина, стр. 277), а другого притти к выводу, что Пушкин, вплетя в сновидения дворянской девушки песенно-сказочный материал, ходивший «среди простолюдинов», имел в виду выпуклей очертить образ Татьяны—не той, которая в 3 главе являлась «уездной барышней с французской книжкою в руках», а другой Татьяны, проникнутой деревенской стихией в ббльшей мере, чем сама она предполагает; «ее_црдсозна-тельный мир уюлон теми образами, что и подсознательный мир девушек, летом распевавших в саду Лариных песню про молодца. И хотЯ'-офранцуженная Татьяна внимала песне с небреженьем—«молодец» близок ей до того, что она его видит во сне» (М. П. Самарин—Из маргиналий к «Евгению Онегину». Место и роль сна Татьяны в композиции «Евг. Онегина». Оттиск из «Науковых записок науководосл!дчо1 катедри icropii украшскоТ культури», № 6, 1927, стр. 310).
XVI—XVII.
Чудовища в сне Татьяны, видимо, не были только «миром карикатур мечтательных», как отмечалось в современной Пушкину критике. В первопечатном те сте были строчки—
1 ам суетливый еж в ливрее,
Там мельница в мундире пляшет— которые заставляют предполагать, что автор романа метил в кд| кие-то_живые2 конкретные лица Во всяком случае бесспорно, как отметил один из пушкинистов, подхватив мнение современного Пушкину критика, что в описании чудовищ, «адских привидений», в сне Татьяны и в описании соседей-гостей, съехавшихся на семейный праздник к Лариным (строфы XXVI и др.) есть параллельные черты.
»—	- -	- у- -	-	Г	.. • ~		*
* «Череп на гусиной шее в красном колпаке»... Не было ли намека на каКого-либо реакционера с подобной наружностью, которому Пушкин для пущей иронии надел головной убор французских революционеров? Известно, что с 1792 г. «красный колпак» вошел в моду в Париже среди членов Общества друзей конституции. Ср. в стихотв. В. Филимонову (1828).
... Но старый мой колпак изношен,
Хоть и любил его поэт.
Он поневоле мной заброшен:
Не в моде нынче красный цвет.
ГЛАВА ПЯТАЯ
131
«В сне Татяьны—в нарочитом искажении, в чудовищных гротесках поэт зарисовывает то же мелкопоместное дворянство, которое несколькими строками позднее предъявляет в его собственном, почти не уступающем сну, виде—в шумной «галлерее карикатур», съехавшихся «целыми сем1 ями» на «веселый праздник именин к Лариным» (Д- Д- Благой. Социология творчества Пушкина. 2 изд. Изд-ство «Мир». Стр. 133). Эта догадка находит подтверждение в текстовых сопоставлениях, сделанных Д. Д. Благим:
Лай, хохот, пенье, свист и хлоп, Людская молвь и конский топ... (Сон Татьяны).
Лай мосек, чмоканье девиц, Шум, хохот, давка у порога... (Приезд гостей).
В. Ф. Боцяновский указал, что характер изображения «чудовищ» в сне Татьяны напоминает русскую лубочную картинку конца XVIII века «Бесы искушают св. Антония» и картину Иеронима Босха «Искушение св. Антония» («Незамеченное у Пушкина» в «Вестнике литературы». 1921. № 6—7). Исследователю осталось неизвестным, что копия с картины Мурильо на эту тему находилась в с. Михайловском (см. «С.-Петерб. Ведомости», 1866, № 139).
XXI.
... Евгений
Хватает длинный нож—и вмиг Повержен Ленский...
Пушкин не раз касался в своих произведениях темы сна и обычно придавал сну героя или героини предвидение грядущих событий. М. О. Гершензон указал, кроме сна Татьяны, еще четыре подобных случая в сочинениях Пушкина: сон Руслана, Марьи Гавриловны (в «Метели»), сон Гринева, Отрепьева (см. «Статьи о Пушкине»).
XXI.
Аврора — в античной мифологии богиня утренней зари, рассвета.
XXII.
Вергилий. См. I главу. Расин (1639—1699)—знаменитый французский драматург, автор «Федры», которою Пушкин называл «певцом влюбленных женщин и царей». Скотт. См. IV главу. Байрон. См. I главу. Сенека (умер в 39 г. первого века нашей э(ы)—римский философ. Дамских Мод журнал—вероятно, Дамский журнал, изд. с 1823 г. кн. П. И. Шаликовым.
Мартин Задека. Полное заглавие «толкователя снов» было таково: «Древний и новый всегдашний гадательный оракул, найденный после смерти одного сташестилетнего старца Мартина Задека, по которому узнавал он судьбу каждого через круг счастья
9*
132
ЕВГЕНИЙ ОНЕГИН
и несчастья человеческого; с присовокуплением волшебного зеркала или толкования снов; также правил Физиогномии и Хиромантии или Наук, как узнавать по сложению тела и расположению руки или чертам, свойства и участь мужского и женского пола, с приложением его ж Задека предсказания любопытнейших в Европе происшествий, событием оправданное, с прибавлением Фокус-Покус и забавных Загадок с отгадками». (3-е издание. М. В типографии Решетникова. 1821. 8°. 256 стр.).
XXIII.
Мальвина — роман в 6 частях писательницы Коттень (перевод на рус. яз. 1816—1818).
Две Пе триады — героическая поэма в 10 песнях А. Грузин-цева «Петриада». Спб. 1812 и 1817 гг. Другие поэмы о Петре Великом принадлежали кн. С. А. Шихматову (1810) и Сладковскому (1803). Мармонтель (1723—1799)—«Творения Мармонтеля, историографа Франции» в переводе Д. Воронова. Спб. 1820-21, 4 части. Перечень книг, завезенных «кочующим купцом* к Лариным «в уединенье», говорит об авторах, давно уже потерявших прелесть новизны в столичном культурном читательском кругу: некто В. Дмитриев, рекомендуя в 1825 г. молодым людям читать Стерна, Сервантеса, утверждал, что «после такого чтения мой Виктор считает стыдом взять в руки слезливый роман Лафонтена... неестественные характеры Коттень»... (В. Си-повский. Из истории рус. романа и повести. Ч. I. XVIII век. Спб. 1903, стр. 291).
XXV.»
В примечании № 38 Пушкин указал, что первые строчки пародируют «известные стихи Ломоносова» (начало оды 1748 г. «На день восшествия на престол Близ. Петровны»), Будучи лицеистом, он ученически следовал поэтической традиции XVIII века, бросая в стих. «Кольна» (1814) образ:	'
Денница красная выводит Златое утро в небеса.
В «Сраженном рыцаре» (1815):
На утро денница выводит...
Ср. также в «Кавказском пленнике» (1820): Заря на знойный небосклон За днями новы дни выводит.
Тот же образ, без всякой пародии на'Ломоносова, встречается в стих. Д. П. Горчакова, поэта, ценимого Пушкиным:
Меж тем Аврора выходила И тихо-тихо выводила Из моря солнце за собой («Соловей»). *
* Ср. по поводу первого стиха Ломоносовской оды признания П. А. Вяземского:
Я, старожил былого века, Нередко старца стих твержу, Но каюсь, грешный, не без смеха Я на зарю его гляжу.
ГЛАВА ПЯТАЯ
133
XXVI.
Выделяя «простую, русскую семью» Лариных из обедневшего, но старинного дворянства, зарисовывая ее идиллически, с явным сочувствием, Пушкин не щадит красок в изображении мелкопоместного дворянства, некультурного, «дикого» (ср. в «Деревне»: «барство дикое» и в «Романе в письмах»: «эти господа не служат и сами занимаются управлением своих деревушек; но, признаюсь, дай бог им промотаться, как нашему брату! Какая дикость! Для них еще не прошли времена Фонвизина, между ними процветают Простаковы и Скотинины»); кратко, но метко и зло обнаруживает он изнанку крепостной действительности:
Гвоздин, хозяин превосходный, Владелец нищих мужиков;
«толстый Пустяков»; Скотинины—чета седая—не спроста носящие фамилию героя Фонвизинской комедии «Недоросль» (1782), прославившегося во всем околотке тем, что «мастерски оброк собирает» с своих крестьян, с которых «сдирает всякий убыток»; Флянов — взяточник, старый плут и др. «господа соседственных селений».
Буянов — герой сатиры «Опасный сосед» (1810—11), напи санной дядей Пушкина, Василием Львовичем Пушкиным и, вследствие нескромного содержания, ходившей в списках, сделался в литературных кругах типическим образом одного из тех людей, кто впослед ствии нашел мастерское воплощение в гоголевском Ноздреве: Буянов, напр., вспоминается у Батюшкова в послании «Князю П. Ц. Шаликову» (1818)—
... в стране иной,
Где в век не повстречаюсь с вами:
В пыли, в грязи, на тряской мостовой,
«В картузе с козырьком, с небритыми усами»...
Характеризующая Буянсва строчка: «в пуху, в картузе с козырьком» находится в сатире (поэме) В. Л. Пушкина в след, контексте, дающем возможность более полно узнать облик одною из гостей в доме Лариных;
... Буянов мой сосед,
Имение свое проживший в восемь лет,
С цыганками, с б ... . ми, в трактирах с ямщиками, Пришел ко мне вчера с небритыми усами.
Растрепанный, в пуху, в картузе с козырьком, Пришел,—и понесло повсюду кабаком.
«Заря багряною рукою» Напоминает прачку мне, Которая белье зимою Полощет в ледяной волне.
(«В дороге и дома». М. 1862, стр. 319).
Не лишне вспомнить, что это ломоносовское выражение задолго до Чушкина и Вяземского вызвало пародийное отношение со стороны позтв XVIII ека, А. П. Сумарокова, писавшего в своей 3-й вздорной оде:
Заря багряною ногою Выводит новые лета.
134
ЕВГЕНИЙ ОНЕГИН
XXVII, XXXIII.
Песенка-куплет, привезенный и спетый мосье Трике, по указанию Б. Томашевского, одно из популярнейших произведений Дюф-рени (1648—1724), драматурга и автора нескольких известных в свое время романсов и куплетов («Пушкин и его современники», вып. 28; здесь на стр. 68, 70 приведены текст и мотив куплета).
XXVIII.
Музыка будет полковая. Французское воспитание поэта сказалось на постановке ударения в слове музыка (la musique). См. также в I главе, XXVIII строфа.
XXX—XXXI.
В XXX строфе автор, изображая смятенье Татьяны, неожиданно увидевшей вместе тех, чья судьба в ее сновидении в эту ночь мелькнула в таком ужаснэм, трагическом исходе,—говорит, что она «уж (была) готова в обморок упасть, но воля и рассудка власть превозмогли». Между те.м в след, строфе (XXXI) говорится, что Евгений давно терпеть не мог «девичьих обмороков, слез», т.-е. как будто Татьяна на самом деле упала в обморок. Объяснение этому месту в XXXI строфе дается первоначальным вариантом XXX строфы:
... слезы из очей
Хотят уж хлынуть; вдруг упала, смутясь, Бедняжка в обморок;
ЕЬ выносят; суетясь,
Толпа гостей залепетала;
Все на-Евгения глядят, И все в душе его винят.
В свете этого отрывка более понятно, почему Онегин, «попав на пир огромный, уж был сердит... надулся» и пр.
XXXII.
Бланманже — сладкое блюдо из миндального молока с примесью корицы, гвоздики и пр.
Цимлянское—белое или красное виноградное вино из Донской области, названо по имени станицы Цдмлянской.
Зизи — Евпраксия Николаевна Вульф (1810—1883), сестра пушкинского приятеля А. Н. Вульфа, принимала деятельное участие в пирушках в Михайловском и в Тригорском, мастерски варила жженку; ей Пушкин посвятил стихи «Вот, Зина, вам совет» (1826), ей написал в альбом знаменитое «Если жизнь тебя обманет» (1826i; о талии Е. Н. Вульф шутливо писал брату в конце октября 1824: «нациях я мерялся поясом с Евпраксией, и тальи наши нашлись одинаковыми. Следственно, из двух одно: или я имею талью 15-летней девушки, или она—талью 25 летнего мужчины».
Фиал — чаша, бокал. Обычное для «высокого штиля» обозначение простого предмета.
ГЛАВА ПЯТАЯ
135
XXXV.
Подсели дамы к камельку. Камелек—камин (см. в 8 главе, XXXVIII строфа).
Бостон — карточная игра; играют четверо (или трое). По поводу этой игры в «Новейшем русском карточном игроке» 1809, ч. I, стр. К было сказано: «Ежели какая-либо игра может почесться в настоящее время первою и похвалиться большинством приверженцев ею занимающихся, то это конечно бостон. Все играющие в него беспрекословно согласятся, что игра сия из всех карточных есть наилучшая. Она получила начало свое во время северо-американской войны и удержала за собой название того места, в котором начались первые неприятельские действия. Изобретатели бостона суть англичане; хотя игра сия чрезвычайно сходствует с природным хладнокровием и нечувствительностью важного и степенного сего народа, при всем том она не так скоро наскучивает, как прочие, которые бывают в употреблении только некоторое самое малое время и потом упадают, забываются и переходят в прежнюю свою неизвестность». Правила игры были изложены в этой криге на 64 страницах.
Лбмбер (от франц, слева Pohmbre)—карточная игра; по поводу этой игры в «Новом и совершенном расчотистом картежном игроке» (1791, ч. II, стр. 1) было сказано: «Игра сия изобретена гишпанцами и требует для себя великой внимательности и прилежания, так что в продолжение сей игры, разговаривая с другими или думая о другом, нельзя без того обойтися, чтобы не учинить какой-нибудь ошибки» (ср. «Новейший русский карточный игрок» 1803, ч. 1, стр. 128). Игра для пятерых, трех и двух участников.
Карточные игры «зовут задорных игроков»; Пушкин, назвав их «однообразной семьей», указал причину тяготения к бостону, ломберу и висту: жадная скука, по его мнению, породила эти игры. Если отсутствие значительных умственных интересов в мелкопоместном дворянстве (см. темы их разговоров в XI строфе II главы, в I строфе III главы) заставляло «героев виста» тратить время на «робберы», то и столичная либеральная молодежь, задыхаясь & условиях политической реакции аракчеевского режима, видела в бостоне средство убить свою «жадную скуку*. 30 сентября 1820 г. Н. И. Тургенев записал в своем дневнике: «жить тяжело..., всякий день слышишь что-нибудь неприятное. Тут невежды со всех сторон ставят преграды просвещению, там усиливают шпионство... Бостон есть лучший опиум и действует вернее всех других мер. Душно, душно!»
XXXVI.
Роббер — название в висте двух выигранных кем-либо партий.
Божественный О мир. Культ Гомера был присущ литературному кругу, в котором вращался Пушкин. Н. И. Гнедич, пере
136
ЕВГЕНИЙ ОНЕГИН
водчик Гомера (с 1819 по 1829 год), еще е 1807 г. восклицал в послании к Батюшкову:
... Неумирающий Омир...
О, песнь волшебная Омира Нас вмиг перенесет, певцов, В край героического мира И поэтических богов.
Кюхельбекер называл Гомера—«исполином между исполинами» («Мнемозина» 1821, ч. П, стр. 41).
XXXIX.
Парис окружных городков.
Парис — в античных сказаниях герой, отличавшийся красотой; похитил у Менелая прекрасную Елену, из-за чего разгорелась Троянская война.
XL.
Хотелось в роде мне Альбана Бал петербургский описать.
Альбани—итальянский живописец XVII века (1578—1660), упоминаемый поэтом е лицейских стихотворениях «К живописцу», «Сон», славился изображением мифологических сюжетов. По словам С. А. Венгерова, «Альбани писал грациозно, но манерно, и ничего по содержанию или по духу подобного пушкинскому описанию пе-терб. бала у него нельзя встретить. Видимо, Пушкин пользовался его именем, просто считая его знаменитым живописцем и вовсе его не зная, и говорил о нем наугад». (Сочинения Пушкина, т. I, стр. 290).
ГЛАВА ШЕСТАЯ.
Эпиграф из канцаны Петрарки:
Там, где дни туманны и коротки, живет племя, которому не горька смерть
I.
Бесконечный котильон — танец, отличавшийся разнообразными и замысловатыми фигурами в конце кадрили.
II.
Одна печально под окном,
Озарена лучом Дианы, Татьяна бедная не спит И в поле темное глядит—
повторение темы из XX строфы III главы. Ср. пародийный тон в «Домике в Коломне» (1830):	•
... Бледная Диана
Глядела долго девушке в окно.
(Без этого ни одного романа Не обойдется: так заведено).
IV—VIII.
Образ Зарецкого зарисован в двойном плане: пока герой вращался в городе, он был «картежной шайки атаман, глава повес, трибун трактирный»,—теперь «в философической пустыне» он «помещик мирный», «надежный друг», «честный человек», «здравым толком» в беседах доставляющий удовольствие Онегину, «истинный мудрец», опытный хозяин с разносторонними знаниями (см. XXVI строфу:
—	... механик деревенский,
Зарецкий жернов осуждал).
Пушкин с явным сочувствием описывает это «перерождение» Зарецкого, его новый помещичий быт; те же выражения («мирный», «добрый и простой») при описании быта Лариных. Классовые симпатии Пушкина определенно сказались на зарисовке Зарецкого: его герой вернулся из города «домой», в свое родовое поместье, вернулся, по выражению Д. Д. Благого, «на свою природную классовоэкономическую почву» («Социология творчества Пушкина», стр. 114—
5). Предположение, что в образе Зарецкого Пушкин вывел известного Ф. И. Толстого-американца требует некоторых ограничений Пушкин собирался вывести его в IV-ой главе (ср. в письме к брату:
138
ЕВГЕНИЙ ОНЕГИН
в апреле 1825 г.: «Толстой явится у меня во всем блеске в 4 песне Онегина»), которую писал в 1825 году и в которой первоначально должны были находиться сатирические картинки московского общества. Ф. И. Толстой получил бы место среди других «оскорби-- тельных личностей», среди тех, о ком Пушкин в том же 1825 году писал:
О сколько лиц бесстыдно-бледных, О сколько лбов широко-медных Готовы от меня принять Неизгладимую печать!
(См. заметки С. Бонди в «Пушкинском сборнике памяти С. А. Венгерова», стр. 47—49). Искать в Зарецком портретного сходства с Ф. И. Толстым бесполезно, но материал для образа Зарецкого Пушкин бесспорно брал с натуры, вкрапливая отдельные штрихи из знакомой ему жизни того, кто и в комедии Грибоедова был зло и метко заклеймен (см. в монологе Репетилова—4 действие, 4 явление: «Ночной разбойник, дуэлист, в Камчатку сослан был, вернулся алеутом, и крепко на руку нечист»). Ф. И. Толстой (1782—1846) еще в 1821 г. в послании к Чаадаеву был резко очерчен Пушкиным.
Впоследствии Пушкин помирился с Толстым; оба они вращались в одном литературном и светском кругу.
В характеристике-Зарецкого след, черты напоминают Ф. И. Толстого: «некогда буян, картежной шайки атаман, глава повес, трибун трактирный»—все это подтверждается воспоминаниями мно№х лиц, его знавших, напр., Булгарин рассказывает о Толстом, что тот «постоянно выигрывал огромные суммы, которые тратил на кутежи... человек эксцентрический, Толстой во всем любил одни крайности... Все, что делали другие, он делал вдесятеро сильнее. Тогда было в моде молодечество, а Толстой довел его до отчаянности». Прототип Зарецкого, действительно, имел репутацию шул-лера, нечестного игрока в карты. «Старый дуэлист»,—Толстой, подобно Зарецкому, нередко «ставил на барьер друзей» и сам дрался на дуэлях, отправив на тот свет несколько человек, будучи превосходным стрелком (ср. «в туз йз пистолета в пяти саженях попадал»). О его «злой храбрости» ходили легендарные рассказы. Зарецкий «был не глуп»—и Пушкин в 1821 году писал Гречу, изменившему стих в послании к Чаадаеву (вм. «или философа»— «глупца философа»): «зачем глупец? Стихи относятся к американцу Толстому, который вовсе не глупец».
Вяземский называл Толстого «человеком интересным и любопытным». «Он речист»,—Гоголь, давая совет, как играть Петра Петровича в «Развязке Ревизора», писал актеру Щепкину в 1846 году: «Играющему Петра Петровича нужно выговаривать свби слова особенно крупно, отчетливо, зернисто. Он должен скопировать того, которого он знал (как) говорящего лучше всех по-русски. Хорошо бы, если бы он мог несколько придерживаться американца Толстого». «Отец семейства холостой»—намек на связь Толстого с цыганкой
ГЛАВА ШЕСТАЯ
139
Тугаевой. Толстой не «достался в плен французам»—он был только ранен в бородинском сражении. Зарецкий умел «порой расчетливо смолчать»—характеристика применима к Толстому. Когда Жихарев в его присутствии несколько раз декламировал известные стихи в монологе Репетилова, Толстой вместе с другими весело смеялся, не показывая виду, что грибоедовские строки к нему относятся. «Надежный друг»,—ср. выражение Жуковского о Толстом: «добрый приятель своих друзей». О Ф. И. Толстом, его отношениях с Пушкиным, о его зарисовках в художественной литературе см. брошюру С. Л. Толстого—«Федор Толстой американец». М. 1926.
V.
Как зюзя пьяный.
Ср. у Дениса Давыдова в стихотворении «Решительный вечер гусара»:
А завтра—чорт возьми! как зюзя натянуся-
... в Твери опять напьюся
И пьяный в Петербург на пьянство прискачу...
Регул — римский полководец, окруженный легендами по поводу исключительной преданности Риму, переносивший в плену у карфагенян тяжкие муки, но не изменивший долгу чести. Отсюда ироническое применение к Зарецкому выражения «чести бог».
Вер и — парижский ресторатор (примечание Пушкина).
VII.
Sed alia temp ora — латинское выражение—но другие времена.
Под сень черемух и акаций.
Пародийное применение к Зарецкому стиха Батюшкова из «Беседки муз» 1817 г.:
Пускай и в сединах, но с бодрою душой, Беспечен, как дитя всегда беспечных граций, Ои некогда придет вздохнуть в тени густой своих черемух и акаций.
Гораций — римский поэт, прожил долгие годы в своей деревне, вне дворцовой жизни, где был любимцем императора Августа.
IX.
Дуэль — порожденный феодально-рыцарским обществом обычай кровавой расправы-мести сохранялся в дворянской среде, видевшей в этом способе защиты чести одну из форм, выделявших «благородное» сословие от прочих. «Кто тогда не вызывал на поединок и кого тогда не вызывали на него?»—пишет П. В Анненков, первый биограф Пушкина «в александровскую эпоху». «Пушкин всякий день имеет дуэли»—писала в одном из своих писем Е. А. Карамзина (1820),—благодаря бога они не смертельны, бойцы всегда остаются
140
ЕВГЕНИЙ ОНЕГИН
невредимы». «Пушкин-поэт дрался на дуэли, но противник не хотел стрелять в него,—пишет Тургенев 2 мая 1824 г. Вяземскому—так я слышал. Боюсь для него неприятных последствий, ибо граф Воронцов устанет или может устать отвращать от него постоянное внимание на него правительства» («Остафьевский архив», III, стр. 40).
X.
Так подшутил вечор небрежно (см. в XIV строфе: Зачем вечор так рано скрылись).
Пушкин наряду с общелитературным словом вечер (см. XIX строфу: «весь вечер»...) нередко употреблял форму русского просторечья:
Вечор, когда туманилась луна («Эвлега»).
Вечор она мне величаво Клялась
(«Паж, или пятнадцатый год»).
Вечор я снес последнюю бутылку
Больному кузнецу
(«Скупой рыцарь»).
Ср. замечания поэта (1830): «разговорный язык простого народа (не читающего иностранных книг и, славу богу, не выражающего, как мы, своих мыслей на французском языке) достоин также глубочайших исследований».
XI.
И вот общественное мненье!
Стих из комедии Грибоедова «Горе от ума»'(1824 г., из монолога Чацкого в IV действии, явл. 10).
XIX.
Клавикорды — струнный музыкальный инструмент, из которого впоследствии развился современный фортепиано.
XX.
... Его стихи
Полны любовной чепухи, Звучат и льются.
Пушкин нередко образом потока представлял творческие ито! и поэта:
... мои стихи, сливаясь и журча,
Текут, ручьи любви, текут полны тобою. («Ночь»).
И полны истины живой, Текут элегии рекой.
(«Евг. Он », гл. IV).
И стихов журчанье излилось.
‘	(«А. Шенье»),
И пробуждается поэзия во мне, Душа стесняется лирическим волненьем, Трепещет, и звучит, и ищет, как во сне, Излиться, наконец, свободным проявленьем... («Осень»).
ГЛАВА ШЕСТАЯ
141
XXI—XXII.
Элегия Ленского «Куда, куда вы удалились» представляет собою «сплав сентиментальных общих мест», опыт стилизации французской и русской элегии конца XVIII, начала XIX века. По указанию С. Савченко, элегики Парни, Бертэн, Жильбер, А. Шенье, Мильвуэ, Ламартин выработали поэтику элегии, легшую в основу русских поэтов— предшественников и современников Пушкина и самого поэта.
Пушкин щедро использовал основные мотивы традиционной элегии. В 1819 году поэт Милонов перевел одну из элегий Жильбера. Вот ее начало, совпадающее с элегией Ленского:
О, дней моих весна! Куда сокрылась ты?.. Восход моей зари ты скорбью омрачила И скрылась от меня. Как кроется от глаз, предвестник бурна дня, В туманных облаках померкшее светиЛо! Но блеск отрадных дней твоих Еще прельщенное воображенье ловит, Кто знает, чго судьба в грядущем нам готовит?
Б. Томашевский и С. Савченко указали, что стих «Весны моей златые дни» взят из милоновского перевода элегии Мильвуа: Как призрак легкий улетели Весны моей златые дни.
Очень сходна с элегией Ленского элегия поэта Туманского (1800—1860) «Вертер к Шарлотте» (1819 г.), представляющая собою подражание французскому:
Светильник дней моих печальных угасает, Шарлотта! чувствую: мой тихий час настал; В последний раз твой верный друг взирает На те места, где счастье он вкушал. Но ты моя! Душа в очарованья Сей мыслью сладостной, прелестною полна; Я видел на устах твоих любви признанье, И жизнь моя с судьбой примирена. Когда луна дрожащими лучами Мой памятник простой озолотит, Приди мечтать о мне и горькими слезами Ту урну окропи, где друга прах сокрыт.
В 1827 году Туманский, одновременно с Ленским, пишет сонет:
Она прошла, моя весна златая: И радость к ней уж не придет...
В № 8 «Цветника» за 1808 г. есть стихотворение «Утро» (автор, по предположению В. Гиппиуса, В. М. Перевощиков), в нем находятся такие строки:
Дни первые любви! дни сладостных мечтаний... ... как быстро вы сокрылись.
Куда, куда вы удалились И скоро ли придете вновь? *
Поглотит медленная Лета
* Ср. в стих. И. А. Крылова «К реке М.»: Куда же дни златые скрылись?
142
ЕВГЕНИЙ ОНЕГИН
— не отражение ли стиха Баратынского из послания Коншину (1821):
Поглотит всех немая Лета.
В лицейских стихотворениях Пушкина и позднейших также встречаются элементы стиля элегии Ленского. В стих. «Гроб юноши» (1821):
Напрасно блещет луч денницы *... И Влруг бесчувственной гробницы Ручей журчит...
В стих. «Умолкну скоро я» (1821):
Умолкну скоро я...
Но если я любим, позволь, о милый друг, Позволь одушевить прощальный лиры звук Заветным именем любовницы прекрасной, Когда меня навек обымет смертный сон,
Над урною моей (вариант: над ранней урной) промолви с умиленьем: Он мною был любим; он мне был одолжен И песен и любви последним вдохновеньем...
В элегии Ленского—привычные для Пушкина-лицеиста рифмы: день — сень, эпитеты: златые дни; в стихе: «рассвет печальный жизни бурной» употреблены давние выражения: волненье «жизни бурной» (1821), «бурной жизнью погубил надежду», погас печальной жизни пламень» («Кавк, пленник») и т. д.
Таким образом, предсмертная элегия Ленского — стилизованный «портрет элегического поэта, каких было много в дни юности Пушкина и его сверстников», «достойное завершение длинной литературной традиции». См. С. Савченко—«Элегия Ленского и французская элегия» (сборник «Пушкин в мировой литературе», М., 1926); Б Томашевский—«Пушкин — читатель французских поэтов» («Пушки некий сборник памяти проф. С. А. Венгерова», стр. 224); В. В. Гиппиус—«К вопросу о Пушкинских плагиатах» («Пушкин и его современники», выпуск XXXVIII—XXXIX).
* В думе Рылеева «Богдан Хмельницкий» (1822): Средь мрачной и сырой темницы, Куда лишь в полдень проникал, Скользя по сводам, луч денницы.
Ю. Тынянов предполагает, что Пушкин, для которого было неприемлемо неточное употребление в разных значения-х слов с одной основой, пародировал зти стихи в стихах Ленского:
Блеснет заутра луч денницы И заиграет яркий день.
Рифма денницы — гробницы встречается в элегии Батюшкова «Последняя весна» (1815):
Лишь пастырь, в тихий час денницы, Как в поле стадо выгонял, Унылой песнью возмущал Молчанье мертвое гробницы.
ГЛАВА ШЕСТАЯ
143
XX11I.
Так он писал темно и вяло (Что романтизмом мы зовем, Хоть романтизма тут нимало Не вижу я __)-
Еще в 1825 году Пушкин писал Вяземскому: «я заметил, что все (даже и ты) имеют у нас самое темное понятие о романтизме. Об этом надобно будет на досуге потолковать» (Михайловское,. 25 мая). Пушкин (в 1830 г.) считал неправильным мнение французских критиков, которые относили к романтизму «все произведения, носящие на себе печать уныния и мечтательности (таким образом Андрей Шенье, поэт напитанный древностью... попал у них в романтические поэты)».«Под романтизмом у нас разумеют Ламартине»,— заявлял Пушкин, отзываясь однажды об этом французском элегике: «то - то чепуха, должно быть», и сходясь в этом вопросе с Кюхельбекером, писавшим в 1825 году: «Но что же зато и романтизм всех их, пишущих и не пишущих? Вы обыкновенно останавливаетесь на Ла Мартине»... Его собственное мнение о романтизме см. в статье «О русской литературе, с очерком французской» (1834). Вопросу об отношении Пушкина к романтизму посвящены стр. 145—147 в книге Ю. Тынянова—«Пушкин и архаисты» (1929), стр. 274-—280.
XXIV.
Веспер — планета Венера; утренняя звезда.
XXV.
Лепаж—«славный ружейный мастер» (примечание Пушкина).
XXXVI.
Друзья мои, вам жаль поэта.
Вяземский рассказал след, эпизод: «Когда Пушкин читал еще неизданную тогда главу поэмы своей, при стихе:
Друзья мои, вам жаль поэта
один из приятелей его сказал: «Вовсе, не жаль»! — «Как так?» спросил Пушкин.—«А потому», отвечал приятель, «что ты сам вывел Ленского более смешным, чем привлекательным. В портрете его, тобок> нарисованном, встречаются черты и оттенки карикатуры». Пушкин добродушно засмеялся, и смех его был, невидимому, выражением согласия на -сделанное замечание». (Полное собрание сочинений П. А. Вяземского, т. Vll. II. 1882, стр. 320).	*
Потух огонь на алтаре.
Погиб Ленский — «младой певец». Пушкин обычно представлял поэта жрецом, возжигающим огонь на алтаре. Ср. в стих. «Поэту»:
... так пускай толпа его бранит
И плюет на алтарь, где твой огонь горит.
144
ЕВГЕНИИ ОНЕГИН
В его произведениях часты выражения: «огонь поэзии» (эпилог «Руслан и Людмила»; «Гр. Олизару»); «поэтическим огнем» (в «Евг. Он.» гл. II).
Стихи:
Дохнула буря, цвет прекрасный
Увял на утренней заре
вяжутся со второй строфой «Элегии» (1821):
Под бурями судьбы жестокой
Увял цветущий мой венец.
и со стихом в элегии «Гроб юноши» (1821): А он увял во цвете лет.
ХХХШ.
А где, бог весть. Пропал и след!
Оборот речи нередко употреблялся поэтом (наблюдение В. Ходасевича):
1)	Княжна ушла, пропал и след. «(Руслан и Людмила»).
2)	И все прошло, пропал и след.
(«Кавк, пленник»),
3)	Иду, зову — пропал и след.
(«Цыгане»),
4)	И след ее существования пропал. («Полтава»).
ХХХШ.
Завоет сдуру — один из фактов снижения литературного языка в лирическом романе, ввода тех «прозаизмов» (ср. в V главе: «обжора» и др.), которые привносили в языковую ткань романа элементы просторечья, обыденной простоты, «демократизировали» ее, что не противоречило однако дворянскому речевому складу «Евгения Онегина».
Акад. Ф. Е. Корш давно указал, что употребление подобных слов и выражений в др. произведениях Пушкина, граничивших с уличной, заборной речью, не было чем-то изолированным в тогдашней литературе (сам Пушкин, между прочим, ссылался на Фонвизина, Катенина, писавших иногда языком «низким, бурлацким»; заявлял, что писателю в случае необходимости нет нужды избегать «грубых шуток, сцен простонародных»); кроме того, «некоторые слова и формы, считающиеся теперь недостойными образованного человека, в то время, при меньшей определенности границ письменного языка, еще не были исключены из литературного обихода, хотя и не получили общего одобрения... Русский (дворянин) 20 и 30-х годов этого столетия сплошь да рядом был по французски изящен и вежлив, как маркиз времен Людовика XV, а по-русски— неразборчив и груб в выражениях, потому что французскому языку он учился по писателям классической эпохи, а русскому — из разговора прислуги». Пушкин черпал элементы просторечья из более
ГЛАВА ШЕСТАЯ
145
обширных источников (вплоть до записей устного народно-поэтического творчества), но характеристика языкового материала Пушкина, данная акад. Коршем, остается верной в той части, что речевая «грубость» не была нарушением некоей нормы живого говора и литературного языка дворянского класса.
XXXVI.
От слов «где жаркое волненье» и до конца строфы дан типичный образ поэта-элегика. В стих. «Жуковскому» (1818) встречаем:
Блажен, кто знает сладострастье Высоких мыслей и стихов ...
В стих. «Война» (1821):
И все умрет со мной: надежды юных дней, Священный сердца жар, к высокому стремленье И мыслей творческих напрасное волненье, И ты, и ты, любовь!....
XL.
Описание могилы Ленского (см. еще VII главу, VI и VII строфы) выдержано в традиционном элегическом стиле,— в стих. «Гроб юноши» 1821 г. находим сходные образы:
Там на краю большой дороги, Где липа старая шуми^ Забыв сердечные тревоги, Наш бедный юноша лежит... (Напрасно) вкруг бесчувственной гробницы Ручей журчит и шепчет лес; Напрасно утром за малиной К ручью красавица с корзиной Идет и в холод ключевой Пугливо ногу опускает ...
XLI.
Пастух, плетя свой пестрый лапоть, Поет про волжских рыбарей.
По поводу этих строк йкад. М. Н. Сперанский высказал след, соображения: «не знаем, какую песню и каких рыбарей имел здесь в виду Пушкин. Волжские промыслы были особого рода: портные там шили дубовой иглой (разбойничали), а волжские рыболовы рекомендуют себя так:
Ах, мы ли не воры, ах, мы да рыболовы, Ах, мы да рыболовы, государевы ловцы, Ай, мы рыбочку ловили по хлевам, по клетям, По клетям, да по хлевам, по новым дворам.
Соболевский, VI том, № 449, из песенника 1780 г. («Пушкин и его современники», выпуск XXXVIII-XXX1X, стр. 87).
В. Я. Брюсов привел эти два стиха в своей статье «Звукопись Пушкина», как один из многочисленных примеров музыкального
ВвгевжЙ Онегин.	in
146
ЕВГЕНИЙ ОНЕГИН
построения пушкинского поэтического языка (так называемая евфо-ния — от греческого слова, в переводе на русский язык — благозвучие): шестикратное повторение в начале слова одного и того же звука П — пример анафоры. (См. другие примеры звуковой гармонии в языке романа в той же статье, напечатанной в сборнике В. Брюсова «Мой Пушкин». Гиз. 1929).
XLI1I.
Лета к суровой прозе клонят.
Пушкин припомнил свое выражение в письме Вяземскому от 1 сентября 1822 г.: «лета клонят к прозе».
Лета шалунью рифму гонят.
В «Мыслях на дороге» (1833—1835) Пушкин говорил: «Думаю, что со временем мы обратимся к белому стиху. Рифм в русском языке слишком мало. Одна вызывает другую»... *
В этом вопросе Пушкин был близок Вяземскому, который в послании к Жуковскому (1821) заявлял, что «угрюмый наш язык беден рифмами» (ср. также в его «записных книжках»: «о бедности наших рифм и говорить нечего»).
XLVI.
В первых 'четырех стихах Пушкин повторил черновой набросок стихотворения «Презрев и шопот укоризны» (1824):
Простите, сумрачные сени, Где дни мои прошли в тиши, Исполнены страстей и лени И снов задумчивых души...
XLVI—XLVII.
В мертвящем упоеньи света...
Ср. резкую характеристику «большого света» в стих. «А. М. Горчакову» (1819 г.), «пустого света» в VII главе, XLVI11 строфа. О тяготении Пушкина к тому же светскому обществу и о дврйном плане зарисовок «большого света» см. ниже, в комментарии VIII главы.
* Наблюдение Пушкина над бедностью- рифм в русской поэзии можно подтвердить одной иллюстрацией: в III главе, X строфа Пушкин рифмует блещет —трепещет. Эга рифма встречается у него в других произведениях (напр., дважды в «Полтаве»); известная еще в XVIII веке (у Сумарокова в «Дифирамбе Пегасу»), она продолжала свою жизнь у Лермонтова («Кавказский пленник», «Демон», «Как небеса, твой взор блистает»), у Тютчева («Сияет солнце»), Баратынского («Осень»), Фета («Вешний день»), Огарева («Купанье») и др.
ГЛАВА СЕДЬМАЯ.
I.
В описании весны встречаются признаки, устойчивые в поэзии Пушкина. Первые же строчки заставляют припомнить из 11 песни <Руслана и Людмилы»:	✓
Весной растопленного снега Потоки мутные текли И рыли влажну грудь земли.
Образ пчелы, летящей из кельи восковой за данью поле-т ой, повторяется в песне
Только что на проталинах весенних Показались ранние цветочки, Как из царства воскового, Из душистой келейки медовой Вылетает первая пчелка.
II.
Пушкин и в годы юности признавался, что весна «обыкновенно наводит на него тоску и даже вредит его здоровью» и в 1830 году (стихотворение «Осень») восклицал:
... Я не люблю весны;
Скучна мне оттепель: вонь, грязь; весной я болен; Кровь бродит, чувства, ум тоскою стеснены: Суровою зимой я более доволен.
См. еще «Воспоминания об А. С. Пушкине» Л. Павлищева, стр. 113—115 (Москва, 1890).
IV.
Э п и’ку рейцы — мудр ецы.
Эпикур — греческий философ, живший за три века до нашей эры, развивавший теорию, что единственным принципом жизни, поведения человека должно быть стремление к счастью. Пушкин иронически применил это прозвище к городским дворянам — «добрым ленивцам» и «равнодушным счастливцам».
Деревенские Приамы. Приам — престарелый герой «Илиады»— царского происхождения. Обращение Пушкина к дворянам, проживающим в городе, заключает в себе указание, что только в деревне они — подлинные владыки.
Левшин В. А. (1746—1826) тульский помещик, автор книг по сельскому хозяйству: «Полная хозяйственная книга», М. 1813—15 и т. п. (свыше 80 сочинений).
10*
4
148
ЕВГЕНИЙ ОНЕГИН
На долгих. См. об этом медленном, типичном для эпохи отсутствия железных дорог передвижении характерные страницы в «Отрочестве» Л. Н. Толстого. Передвижению на долгих (в собственном экипаже, с длительными остановками), описанному в XXXV строфе, противополагалась езда на почтовых, связанная с «дог. рогими прогонами».
IV—V.
Тема деревни и «неугомонного града», — противопоставление, тянущееся с конца XVIII в. в русской литературе, ярко отраженное в лирике и южных поэмах Пушкина, — была типичной для дворянско-помещичьего класса, вынужденного в годы развития капитализма идеализировать «власть земли», видеть в усадьбе основу своего экономического значения. За причудливыми красками сентиментально-романтического направления «Кавказского пленника», «Цыган» скрывалось самое реальное («естественное») выражение классовых интересов дворянина-землевладельца. За несколько лет до монологов Алеко, до идеализации весны—«поры тепла, цветов, работ, поры гуляний вдохновенных», до горячих призывов «в поля, друзья!, скорей, скорей!» Пушкинские настроения были четко выражены молодым дворянином, С. Т. Аксаковым, писавшим своей сестре 23 июля 1810 г. след.:
Из проклятова Петербурга в блаженное Аксакове.
... Ты, мой друг, пишешь, что в деревне скучно гулять, я удивляюсь сему, можно ли предпочесть наши каменные и кирпичные тротуары мягкой земле, травою одетой и испещренной цветами; наши унылые сады, в коих каждый листочек обременен пылью и каждое дерево, подобно невольнику, насильно утверждено по порядку, нашим веселым разнообразным рощам, в коих свобода и радость царствует и кои насадила благотворная природа, как нежнолюбящая мать, а не искусство, холодный дядька их. — Куда не обращу взоры мои, везде неволя! — здесь каменные громады заслоняют мне благодетельное солнце; там текут мутные воды, заключенные в каменных ящиках; нет местечка, где бы проклятые люди не исказили природы; а наш воздух, яд, который мы глотаем, наполненный нечистотою, сыростию и вредными испарениями, ужели возможно предпочесть чистому, здоровому и освежающему нектару деревни! •— («Литературные портфели», стр. -13-14). Ср. позднейшие тирады Льва Толстого.
VI—VII.
Описание могилы Ленского сделано в обычном элегическом стиле: уединенная «урна» у ручья, под деревьями, где часто поет соловей; венок на ветках деревьев — для всего этого можно найти параллели у французских и русских элегиков. Стихи в VII строфе:
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
149
Но ныне... памятник унылой Забыт. К нему привычный след Заглох. Венка на ветви нет; Один, под ним, седой и хилой Пастух по прежнему поет И обувь бедную плетет... —
напоминают стихи Мильвуа (Millevoye «La chute des feuijles»)i
Mais son amante ne vint pas
Visiter la pierre isolee;
Et le patre de la vallee
Trouble seul du bruit de ses pas Le silence du mausolee.
По словам Б. Томашевского, здесь «был сознательный намек на популярнейший элегический мотив, определенное указание на литературность обстановки, окружавшей могилу Ленского, который, судя по всему, должен был, несмотря на германское воспитание, находиться среди подражателей Мильвуа. То, что ныне нами переживается как общее элегическое место, во времена Пушкина звучало как направленная литературная цитата, как сознательное и явное обнажение литературного фона произведения» («Пушкинский сборник памяти С. А. Венгерова» стр. 224—225).
VII.
На ветви сосны преклоненной.
Ударение в слове с б сны (форма род. пад. ед. ч.) диалектического происхождения,—такое произношение, по наблюдению проф. Е. Ф. Будде, по преимуществу принадлежит северно-великорусскому говору. Ср.:
Две сосны корнями срослись (Гл. VI, XL строфа).
XVII.
К а н а п е—диван, кушетка.
XVIII.
Воспоминания Анисьи о «старом барине» окрашены тем чувством, которое поэт-дворянин хотел видеть в своих крепостных слугах. Ср. II главу.
XIX.
И столбик с куклою чугунно й...
Статуэтка имп. НаполеЛа 1..В стих. «К морю» 0824) Пушкин также вместе соединил воспоминания о Байроне и Наполеоне:
Там угасал Наполеон.
Там он почил среди мучений. И вслед за ням, как бури шум, Другой от нас умчался гений. Другой властитель наших дум.
150
ЕВГЕНИЙ ОНЕГИН
XX.
В келье модной. См еще в I строфе VIII главы: моя студенческая келья. Пушкин с лицейской поры привык к этому сравнению: в стихотворениях «К сестре» (1814), «К А. И. Галичу» (1815), «К Юдину» (1815), «Мечтатель» (1815)идр. кельей называл он свою комнату.
И пилигримке молодой. Пилигрим[ка] (от латинского peregrinus—чужестранец)—странник[ца], путешественника].
XXII.
Певец Гяура и Жуана—Байрон, автор поэмы «Гяур» и романа «Дон Жуан».
В романе Пушкина названы почти все главнейшие произведения Байрона: Чайльд-Гарольд, Корсар, Гяур, Дон-Жуан. Друг Пушкина, князь Вяземский, вспоминая годы юности, писал о силе впечатления и влияния поэзии Байрона:
Наш век, два поколенья наши Им бредили. И стар, и млад Пил из его волшебной чаши Струею сладкий мед и яд... С ним каждый был суров и хладен, Таинственен и непостижим, Разочарован, беспощаден, И друг людей и не людям... Во всех романах и поэмах Его клеймо носил герой. Все песнь его на разных темах, Все те же краски и покрой!
(Сочинения, кн. XII, стр. 60—61).
.... е щ е д в а-т ри романа в которых отразился век (и т. д.).
В числе этих романов, которые Онегиным были «исключены из опалы» и которые «довольно верно» изображали «современного человека», на первом месте надо поставить роман Бенжамен Констана «Адольф» (1816). Сам Пушкин, предуведомляя в 1 № «Литературной газеты» 1830 г. читателей о скором выходе этого романа в переводе Вяземского, указал, что «славный роман Б. Констана Адольф принадлежит к числу двух-трех романов, в которых отразился век», приведя затем ту стихотворную цитату, которая имеется в XXII строфе VII главы (тогда еще не вышедшей в свет). По словам Пушкина, Б. Констан «первый вывел на сцену сей характер, впоследствии обнародованный гением Лорда Байрона» (т. е. Чайльд-Гарольд). Вяземский посвятил свой перевод Пушкину, при чем в посвящении писал: «прими мой перевод любимого нашего романа... мы так часто говорили с тобою о превосходстве творения сего, что принявшись переводить его на досуге в деревне, мысленно относился я к суду твоему»...
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
151
Адольф—аристократ, пресыщенный жизнью, скучающий, любит одиночество. Начитанный («читал много, но всегда непоследовательно»), он приобрел репутацию «насмешливого и злого человека», и чем его «горькие слова принимались как доказательство души, пропитанной ненавистью, шутки—как посягательство на все наиболее священное». Адольф «был очень молчалив и казался печальным». В свете его не понимали, называли «странным и диким» и даже объявили «безнравственным и вероломным человеком». Сердце Адольфа, «чуждое всем интересам общества», было «однако посреди людей и однако ж страдало от одиночества, на которое оно обречено». «Общество надоело» Адольфу, «одиночество удручало». «В доме своего отца Адольф воспринял по отношению к женщинам довольно безнравственную систему», усвоил «теорию фатовства». Он знакомится с Элеонорой, возлюбленной его приятеля, ищет случая объясниться ей, но вялый, безхарактерный, он откладываетдень объяснения, воображая, что ведет сложную и хитрую игру. Наконец, он написал ей письмо. Встретив со стороны Элеоноры отпор, он решил добиться победы. Получив власть над Элеонорой, Адольф почувствовал скуку и пресыщение («конечно, любовь Элеоноры внесла радость в мое существование, но она не могла быть для меня смыслом жизни и превратилась в стеснение»). Тем не менее он не прерывает связи с ней, мучает ее: «я убил существо, которое меня любило»... Но «оттолкнув от себя существо, которое его любило, он не стал менее беспокойным, менее тревожным и недовольным; он не сделал никакого употребления из свободы, завоеванной им ценою стольких горестей и стольких слез; и, ставший вполне достойным порицания, он стал достойным также и жалости». «Адольф был наказан за свой характер своим же характером, не пошел ни по какой определенной дороге, не исполнил никакого полезного назначения, расточил свои способности, следуя только за своим капризом, без всякого другого побуждения, кроме раздражения»... Повесть об Адольфе предана гласности автором, «как довольно правдивая история ничтожества человеческого сердца. Если в ней заключается поучительный урок, то он направляется по адресу к мужчинам: он доказывает, что этот ум, которым столь гордятся, не служит ни к тому, чтобы найти счастье, ни к тому, чтобы дать его; он доказывает, что характер, твердость, верность, доброта суть дары, о ниспослании которых надо молить небо». Н. П. Дашкевич, первый указавший черты сходства между Адольфом и Евгением, в то же время признал за Пушкиным самостоятельную попытку выяснить причину тоски «современного человека». («Статьи по новой русской литературе», стр. 247—256). -Иначе, конечно, и не могло быть: при сходстве социальных условий, в которых находилось европейское дворянство после буржуазной революции, потерявшее былую устойчивую экономическую и политическую базу, заполонившее общественные ряды фигурами «скорбников», разочарованных, «лишних людей», были существенные отличия между европейской аристократией, разгромленной революционным ураганом, и русским
152
ЕВГЕНИЙ ОНЕГИН
родовитым барством, в некоторых прослойках только рвавшимся к захвату политической власти и перестройке хозяйственного бытия на буржуазных основах «прусского типа». Н. П. Дашкевич предполагал, что вторым из романов, в которых «отразился век и современный человек», мог быть Мельмот Матюрина (см. III главу XII строфу и в VIII главе, VIII строфу:	' ’
Чем ныне явится? Мельмотом?...)
Допустимо предположение, что в числе тех же романов Онегин мог читать роман Сенанкура (1770—1846)—«Оберманн» (1804 г.). Вот обычное состояние Оберманна: «Я встаю с отвращением и ложусь утомленным. Я просыпаюсь без желаний, запираюсь и скучаю. Когда я выхожу из дому, я вздыхаю. Пасмурный день нагоняет на меня тоску, светлый день мне кажется бесполезным. Город мне противен, а к деревне я чувствую отвращение... Людская суета вызывает на устах моих горькую усмешку, а если я встречаю людей спокойных, то смеюсь над теми, кто находит их счастливыми... Мое несчастье в том, что я не могу быть молод»... Оберманн обречен «влачить жизнь раба, который не может лишить себя жизни» (см. Ф. де Ла-Барт— Шатобриан и поэтика мировой скорби во Франции. Киев. 1905 стр. 193).
Характеристика «современного человека» по романам вполне применима к романическому герою Пушкина: «безнравственная» (т. е. аморальная, лишенная чувства симпатического сопереживания, сострадания к страданию классово близкого человека),- «себялюбивая, сухая душа» Онегина раскрывается в его «проповеди» Татьяне (глава IV, строфы X1V и XV).
Мечтанью преданный безмерно—
напоминает в 1 главе, XLV строфу:
Мечтам невольная преданность;
«с его озлобленным умом» ср. там же: «резкий, охлажденный ум» (или в XLVI строфе I главы:
.... Я привык
К его язвительному спору... И к злости мрачных эпиграмм);
«действие пустое» «современного человека» также присуще «праздному отшельнику» Евгению, испытавшему «кипение» жизни лишь в тех интимных настроениях и заботах,,о которых поэт поведал в VIII главе (стоофы XXX, XXXI и др.).
XXIV.
Кто ставит вопросы, полные раздумья об Онегине—автор романа или Татьяна? Разрешение спорных недоумений разъясняется припоминанием соответственных мест в романе, приводящих к выводу, что вопросы эти, «загадки» ставит себе Татьяна, желающая понять образ Евгения при помощи тех романов, где отразился «современный человек». Спрашивая: что ж он, чудак печальный
--------------------------
ГЛАВА СЕДЬМАЯ	153
и опасный? Татьяна повторяла слышанные ею толки об Евгении соседей, которые видели в нем «опаснейшего чудака» (II глава). Колеблясь в определении его характера: «созданье ада иль небес, сей ангел, сей надменный бес», Татьяна повторяла свои давние «сомненья»:
Кто ты: мой ангел ли хранитель, Или коварный искуситель? (III глава).
Пушкин, отмечавший в Онегине его «неподражательную странность», не мог видеть в своем герое «подражанье», «пародию», не мог считать его «ничтожным призраком». Вся сумма вопросов в конце строфы как бы предвосхищает те «шумные суждения», которые Татьяна услышит в великосветском обществе, когда «благоразумные люди», считая Онегина «притворным чудаком, печальным сумасбродом», будут ставить вопросы:
Чем ныне явится?...
Гарольдом, квакером, ханжой, Иль маской щегольнет иной?... Довольно он морочил свет. (VIII глава).
Пушкин тогда же взял под защиту своего героя:
Зачем же так неблагосклонно Вы отзываетесь о нем?...
Ср. соображения Н. К. Пиксанова в его статье «Из анализов «Онегина» в сборнике «Памяти П. Н. Сакулина» М. 1931.
XXVI.
В Москву, на ярмарку невест.
Ср. в стихотворении «Всеволожскому» (1819):
Москва премилая старушка.
Разнообразной и живой Она пленяет пестротой. Старинной роскошью, пирами, Невестами, колоколами.
«Ох, мой отец! доходу мало».
Указание на материальный недостаток семьи Лариных в черновом тексте романа было усилено,—про Ольгу во II главе было сказано:
Меньшая дочь соседей бедных.
Татьяна противопоставляет «модному дому» в Петербурге— «наше бедное жилище»; мать, «боясь прогонов дорогих», едет с Ганей в Москву «на своих», в возке, запряженном «тощими клячами» (XXXI—XXXII, XXXV строфы).
XXVII.
Московских....... цирцей.
Цирцея— в поэме «Одиссея» владетельница острова, волшебными чарами манившая к себе проезжих и губившая их (лишь Одис-В Москву, на ярмарку невест.
♦
154
ЕВГЕНИЙ ОНЕГИН
сею удалось избежать ее коварный чар)—иносказательный обольстительной красавицы.
XXVIII.
Простите, мирные долины... Прости, веселая природа...
—весь отрывок по лирическому тону перекликается с стих. 1817 г. «Прощание с Тригорским»:
Простите, верные дубравы!
Прости, Тригорское, где радость Меня встречала столько раз...
Ср. во II главе:
Простите, игры золотые.
Форма прощания Татьяны с природой могла быть подкреплена в поэтической памяти Пушкина известным монологом Жанны д'Арк в переводе Жуковского (1823):
Простите вы, поля, холмы родные, Приятно-мирный, ясный дом, прости!
(«Орлеанская дева» Шиллера) *
На шум блистательных сует.
Пушкин повторил выражение Батюшкова в его стихотв. «Мои пенаты»:
Фортуна прочь с дарами Блистательных сует.
Что мне сулит судьба моя?
Вяземский в доказательство своего предположения, что Пушкин писал Онегина «под вдохновеньями минуты и под наитием впечатлений, следовавших одно за другим», привел след, эпизод: «Одна умная женщина, княгиня Голицына, сердечно привязалась к Татьяне. Однажды спросила она Пушкина: <Что думаете вы сделать с Татьяною? Умоляю вас, устройте хорошенько участь ее».—«Будьте покойны, княгиня», отвечал он, смеясь: «выдам ее замуж за генерал-адъютанта».—«Вот и прекрасно», сказала княгиня: «Благодарю».—Легко может быть, что эта шутка порешила судьбу Татьяны и поэмы» («Полное собрание' сочинений П. А. Вяземского» т. VII, стр. 319).
XXIX.
Настала осень золотая.
Природа трепетна, бледна, Как жертва, пышно убрана....
* «Прощание Иоанны со своею родиною». Отрывок из трагедии Шиллера был напечатан в «Полярной Звезде» на 1823 год. П., стр. 101—103.
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
155
Сходный образ в стихотворении «Осень» (1830):
Унылая пора, очей очарованье, Приятна мне твоя прощальная краса! Люблю я пышное природы увяданье, В багрец и золото одетые леса...
... Мне нравится она *,
Как, вероятно, вам чахоточная дева
Порою нравится. На смерть осуждена,
Бедняжка клонится без ропота, без гнева, Улыбка на устах увянувших видна.,.
Природа трепетна, бледна.
Ср. у Державина («Водопад» 1791 г.):
...Т ре пет н а, бледна, Проглядывала вниз луна.
Эпитет трепетный часто встречается в романе (и во многих других произведениях Пушкина) в разных применениях: трепетный ручей (V, XIV), трепетней гонимой лани (V, XXX) и т. д.
Идет вол ш]е бница-зима|
Так как Пушкин еще в 1822 г. признавался, что он «знает наизусть» стихотворение Вяземского «Первый снег», возможно предположить, что это определение к зиме попало в роман из стиха Вяземского:
Волшебницей-зимой весь мир преобразован.
XXX.
В описании зимы встречаются припоминания из II песни «Руслана и Людмилы»: легла волнистыми коврами среди полей, вокруг холмов—ср. «снежные равнины коврами яркими легли». То же изображение снега ковром встречается, в V главе (1 строфа):
И мягко устланные горы
Зимы блистательным ковром.
В стих. «Зимнее утро» (1829):
Великолепными коврами, Блестя на солнце, снег лежит.
Из V главы (Х1П)—отягчены их ветви все клоками снега перенесен сюда признак:
....к л о к а м и
повисла на суках дубов.
XXX.
Умыть... плеча.
Форма плеча была употребительна в просторечьи: ни с плеч, ни на плеча, возьми-ка на свои плеча; эта эпанча на оба
* Т. е. осень.
156
Е В Г Е Н 1г Й ОНЕГИН
плеча (В. Даль. Толковый словарь живого великорусского языка. Том III. 1882 г., стр. 127). Количество диалектизмов вообще невелико в романе; ср. число галлицизмов и церко вно-с л а-вянизмов. Социальные причины подобного соотношения языковых средств вполне понятны. Но необходимо подчеркнуть, что Пушкин вообще любил диалектические словечки и вводил их в речевой материал своих героев, даже аристократических «модников»: так, напр., Евгений употребляет форму живого говора нету, вместо книжного и общепринятого в его кругу нет:
«Представь меня».—Ты шутишь! —«Нету».
(III гл., II).
XXXII.
Форейтор—сидевший верхом (вершник) на лошади в упряжку цугом (при 4 и больше лошадях).
Челядь—дворовые слуги, домашние люди.
XXXIV.
Теперь у нас дороги плохи.
В примечании Пушкин привел стихотворение Вяземского «Станция», в котором также сказано, что по русским дорогам «проезда нет подчас». Жалоба типичная,—декабрист П. Каховский по поводу отяготительной «дорожной повинности» писал в 1826 г.: «у нас не соображаются ни с климатом ни с обычаями: покатые дороги на манер шоссе теперь прелагаемые, красивы на взгляд, но не удобны. Зимой делаются раскаты, наши обозники и земледельцы не имеют саней с подрезами, без подрезов сани раскатываются и возы бьются» (ср. в «Горе от ума» слова Чацкого:
Верст больше семисот пронесся, ветер, буря, И растерялся весь, и падал сколько раз-
В XXXIII строфе Пушкин скептически отнесся к работам местных властей, отодвинув улучшение шоссейных дорог на 500 лет, и— сторонник буржуазного прогресса—не без иронии высказался о грядущей, по его убеждению, трактирной цивилизации.
Сельские циклопы—применение к кузнецам названия мифологических великанов, работавших в качестве кузнецов в мастерской одного из богов (Гефеста).
XXXV.
А в томе доны—применено прозвание мифологических возниц на небе.
И версты, теша праздный взор, В глазах мелькают, как забор.
Пушкин в примечании (46) отметил, что зто сравнение займ ствовано у К**, столь известного игривостью воображения. Б. Л. Мод-
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
157
залевский высказал предположение, что этот К** не кто иной, как князь Д- Е, Цицианов (fl835), прославившийся лгун-анекдотист («Дневник Пушкина» под редакцией Б. Л. Модзалевского, стр. 101).
XXXV.
•	Ненапочтбвых.
Ударение обычного говора—ср. в I гл., II строфа: летя в пыли на почтовых (см. также «не хвастал дружбой почтовбю» в «Путешествии Онегина»). В романе нередки дуплетные формы ударения: Как в наши лёта и на долгие лета разлуки (II, XX); для призраков (II, XXXIX), вы, призрак жизни неземной (VI, XXXVI) и призрак невозвратимых дней (I, XVI), призрака суетный искатель (IV, XXII); встречаются слова с иным ударением, чем в общепринятом литературном говоре: «Судьбы нас снова разлучили», «запоздалые отзывы», «Татьяна, смбтря на луну» и проч. Эта разноударность не всегда объясняется принудительностью стихотворного ритма; чаще причина данного явления коренится в разносоставности элементов книжного литературного языка, в отсутствии в языке Пушкина и его современников устойчивого согласия этих элементов: церковно-славя-низмы и диалектизмы, иногда не различаемые в сознании писателей, привыкших мыслить по французской книге, неизбежно придавали фонетическую пестроту тогдашней речи (то же и для поэтов XVIII века).
IXXXVII.
Петровский замок—был построен архитектором Казаковым при Екатерине II. В 1812 году в нем останавливался Наполеон во время похода на Москву.
XXXVIII.
Прощай, свидетель падшей славы, Петровский замок.
Пушкин вспомнил стихи из описания Москвы у Батюшкова («К Д. В. Дашкову» 1813):
И там, где зданья величавы И башни древние царей, Свидетели протекшей славы.
(М. Гершензон. Статьи о Пушкине, стр. 117).
Столпы заставы. Имеется в виду Тверская застава, где в 1826 году были построены архитектором Бове Триумфальные ворота.
Львы на воротах—украшение наворотах бывшего Английского клуба (ныне Музей революции) на Тверской улице и др.
XL.
У Харитон ья в переулке—Харитоньевский переулок на Мясницкой улице.
158
ЕВГЕНИЙ ОНЕГИН
XLI.
Mon ange—мой ангел.
Живет у Симеона—В Симеоновском переулке (в Земляном городе за р. Яузой) была старинная церковь Симеона Столпника.
XLV.
Клуба член исправный. Английский клуб в Москве был местом встреч богатого и родовитого барства. Ср. Чацкий о Фамусове:
Ну что ваш батюшка? все Английского клоба Старинный,верный член до гроба?
Строфа написана в стиле монологов Чацкого, зло осмеивавших московских бар.
XLV.
Младые грации Москвы. В античной мифологии грации— прислужницы и подруги Венеры (считались дочерьми Вакха и Венеры; их было трое: Аглая, Талия, Евфросиния); иносказательное обозначение молодой красивой девушки.
XLIX.
Архивны юноши. В московском архиве коллегии иностранных дел служили преимущественно представители «блестящей» дворянской молодежи; один из современников писал об их служебных занятиях: «молодые люди (в архиве) балуются и не привыкают к труду». В 20-х годах, т. е. в то самое время, когда Татьяна появи-^ лась в московских гостиных *, в архиве составился кружок любомудров,—к которому принадлежали В. Ф. Одоевский, Киреевские, Д. В. Веневитинов, А. И. Кошелев и др. В кружке господствовали философские интересы (Кант, Фихте, Шеллинг). Прозвище «архивные юноши» было придумано С. Соболевским, входившим в этот кружок.
К ней как-то Вяземский подсел И душ}' ей занять успел.
Князь П. А. Вяземский (1792—1878)—один из близких друзей Пушкина, поэт и литературный критик. Пушкин в 1822 г. в «Надписи к портрету кн. П. А. Вяземского» дал след, характеристику его:
Судьба свои дары явить желала в нем, В счастливом баловне соединив ошибкой Богатство, знатный род с возвышенным умом И простодушие с язвительной улыбкой.
* Ларины приехали в Москву в конце 1822 года.
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
159
Пушкин не раз брал для своих произведений эпиграфы из стихотворений Вяземского: эпиграф к «Кавказскому пленнику» из послания «Графу Ф. И. Толстому» (потом выпущенный); эпиграф к первой главе «Евгения Онегина» из стих. «Первый снег» (1819); эпиграф (слегка измененный) к «Станционному смотрителю» из стих. «Станция». См. также 31 и 45 примечания Пушкина к роману. О личных и литературных отношениях между Пушкиным и Вяземским см. в комментарии к «Дневнику А. С. Пушкина» (Труды Госуд. Румянцевского музея. М. 1923, стр. 113—140); в статье И. Н. Розанова «Князь Вяземский и Пушкин» («Беседы», сборник Общества истории литературы в Москве. Т. I. М. 1915).
L.
Мельпомена, Талия и Терпсихора—в античной мифологии музы—богини искусств: первая—трагедии, вторая—комедии, третья—танцев (хореографического искусства). Этот условный язык, выкованный на основе античной поэзии европейской феодально-дворянской средой, густо насыщавший раннюю лирику Пушкина, продолжал питать пушкинское лирическое творчество и в 30-х годах.
В 1822 году Пушкин писал в своей статье «О слоге»: «Что сказать о писателях, которые, почитая за низость изъяснить просто вещи самые обыкновенные, думают оживить детскую прозу дополнениями и вялыми метафорами! Эти люди Никогда не скажут дружба—не прибавя: сие священное чувство, коего благородный пламень и проч. Должно бы сказать: рано по утру—а они пишут: едва первые лучи восходящего солнца озарили восточные края лазурного неба.—Как это все ново и свежо, разве оно лучше потому только, что длиннее. Читаю отчет какого-нибудь любителя театра— сия юная питомица Талии и Мельпомены, щедро одаренная Аполлоном. Боже мой, да поставь: это молодая хорошая актриса—и продолжай—а будь уверен, что никто не заметит твоих выражений—никто спасибо не скажет». Осуждая эту манеру речи, этот перифрастический стиль, понятный для немногих, Пушкин, однако, в данной строфе писал именно этим языком, вводя «протяжный вой бурной Мельпомены», Талию и Терпсихору. Таким стилем писал Карамзин, глава сентименталистов, продолжая традицию классицизма XVIH века; в его «Письмах русского путешественника» встречаем подобное выражение: «целый месяц быть всякий день в спектаклях! Быть и не насытиться ни смехом Талии, ни слезами Мельпомены». Пушкин уже в «Руслане и Людмиле» преодолевал старомодный стиль; в свой роман ввел немало «прозаизмов», элементов просторечья, «нагой простоты» обыденного языка,—и тем не менее продолжал писать книжным языком той дворянской группы, среди которой вращался *. Пушкин сам чувствовал наличие противоречий
♦ В этой же строфе выражение «плескам дружеским» (см. еще в XXXIII строфе V главы плески, клики; при громе плесков гл. VI; лебединые клики VII гл.) вновь уводит к поэтическому словарю XVIII века: Ломоносов, Херасков, Капнист, Николев, Державин применяли и плески и клик и...	—
160
ЕВГЕНИЙ ОНЕГИН
в своем литературном языке. В ноябре 1823 года он писал из Одессы Вяземскому: «Я желал бы оставить русскому языку некоторую библейскую откровенность. Я не люблю видеть в первобытном нашем языке следы европейского жеманства и французской утонченности. Грубость и простота более ему пристали. Проповедую из внутреннего убеждения, но по привычке пишу иначе». Эти стилевые противоречия, четко сознаваемые Пушкиным (см. «Путешествие» Евгения), составляют тот пушкинский стиль единый в своих противоречиях, который от их борьбы, не ослабевавшей вследствие напряженного сознания поэтом противоречий его социальной судьбы, получает предельно четкое, законченное вы ра-жение богатейшего «живого капитала мыслей», заложенного в романе Пушкина. Язык поэта—отражение живого говора классовоблизкой ему группы—в то же время результатом борьбы за «простоту» и «грубость» организовывал литературную речь других общественных групп, превращался в факт огромного общественного значения. Читатели, современники Пушкина разноклассовой аудитории, за вычетом «учившихся по старым грамматикам», в общем единогласно отмечали «особое достоинство пушкинского языка (в романе)—верность и точность выражения», исключительную свободу и непринужденность: Пушкин—писал «Московский Вестник» 1828 г.—«рассказывает вам роман первыми словами, которые срываются у него с языка, и в этом отношении Онегин есть феномен в истории русского языка* и стихосложения».
LII.
У, ночи много звезд прелестных, Красавиц много на Москве. Но ярче всех подруг небесных Луна в воздушной синеве.
Эти строки восходят к стихам С. Боброва, автора «Тавриды» (1798), поэмы, которую Пушкин просил переслать ему в 1821 году в Кишинев:
О, миловидная Зарена!
Все звезды в севере блестящи,’!
Все дщери севера прекрасны; Но ты одна средь их луна. Твои небесны очи влажны -.Блестят—как утренние звезды...
В. И. Бутакова указала на сходство стиля этой строфы с отрывком в повести Карамзина «Наталья боярская дочь», описывающим красоту Натальи в сравнении с другими девушками («Пушкин и его современники», выпуск XXXVI1).
Но та, которую не смею Тревожить лирою своею...
П. А. Вяземский дважды высказал предположение, что Пушкин воспел в этой строфе Александру Корсакову. В доме М. И. Рим
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
161
ской-Корсаковой Пушкин бывал зимой 1826/27 и 1827/28 г.г. С А А. Корсаковой были у поэта какие-то сложные, близкие к влюбленности в нее отношения. У Пушкина остался план «романа на кавказских водах», где в числе персонажей была А. Корсакова— «девушка лет 18, стройная и высокая, с бледным, прекрасным лицом и черными огненными глазами». («Пушкин и его современники» выпуск XXXVII, статья Н. В. Измайлова, стр. 90—92. Ср. у М. Гершензона—Грибоедовская Москва. 2 изд., стр. 122—135).
С какою гордостью небесной Земли касается она! Как негой грудь ее полна! Как томен взор ее чудесный!
Ср. зачеркнутые стихи в послании к Мусиной-Пушкиной по поводу ее приезда из Италии:
С какою легкостью небесной 3 или касается она! Какою прелестью чудесной Во всех движениях полна!
LY.
«Эпическая муза» эпохи классицизма XVIII века, еще имевшая •своих последователей среди писателей пушкинской поры, для Пушкина давно уже была «обузой», преодоленной им в первой же поэме (хотя рецидивы стиля классической поэмы встречались у Пушкина не тол1 ко в эпилоге «Кавказского пленника», но и в «Полтаве»). Здесь он пародировал стилистику классической поэмы приемом любимого писателя XVIII века, В. И. Майкова, автора «Елисея» (1771 г.):
Пою стаканов звук, пою того героя...
О, муза, ты сего отню ь не умолчи...
Два стиха
Благослови мой долгий труд,
О, ты. эпическая муза!
А. Безыменский взял эпиграфом к своей поэме «Гута» и, сказав в начале пролога (1924): •
Зане онегинским покроем
Не сшить одежды наших дней— закончил свой отрывок вторичным припоминанием пушкинских стихов:
Благослови
Мой скромный труд,
О, ты, эпическая муза!
Евгений Онегин.
11
ГЛАВА ВОСЬМАЯ.
Эпиграф из Байрона: «Прощай—и если навсегда, то все же будь счастлива».
1—II.
Пушкин вступил в Царскосельский Лицей в 1811 году и кончил это учебное заведение в 1817 году. В вариантах было рассыпано множество подробностей, рисующих поэта в лицее; из них в окончательный текст попали немногие.
Читал охотно Апулея, А Цицерона не читал.
Апулей—римский поэт 11 в. нашей эры, автор «Золотого осла»; один из эпизодов этого произведения (миф об Амуре и Психее) через Лафонтена был обработан И. Ф. Богдановичем в «Душеньке» (1775).
Цицеро н—римский государственный деятель, славился ораторским красноречием; его речи признавались образцовыми памятниками классической прозы; жил в последнем веке до нашей эры.
В те дни...
Являться муза стала мне.
Пушкин в лицее стал поэтом; лицеистом стал печататься: первое его печатное произведение «К другу стихотворцу» появилось, в «Вестнике Европы» 1814 г. (часть 76, № 13, стр. 9—12). Перечень тематики лицейских стихотворений, данный поэтом в конце 1 ой строфы, если не охватывает полностью всего содержания ранней лирики, то все же вскрывает характерные для дворянской среды мотивы: эпикурейские («младые затеи»), патриотические («слава нашей старины») и те, «где сердца трепетные сны» рисовали пестрый свиток эмоциальных настроений поэта, «невольника мечты молодой».
Успех нас первый окрылил.
Его лицейские товарищи быстро почувствовали в нем будущую литературную славу: Дельвиг говорил о нем:
Пушкин! Он и в лесах не укроется: Лира выдаст его громким пением, И от смертных восхитит, бессмертного Аполлон на Олимп-торжествующий.
Иллический писал своему другу о Пушкине: «Дай бог ему успеха, лучи славы его будут отсвечиваться и в его товарищах» (Н Лернер. Пушкин в лицее, стр. 55).
ГЛАВА ВОСЬМАЯ
163
На всю жизнь Пушкин сохранил воспоминание об экзамене 8 января 1815 года, когда
Старик Державин нас заметил И, в гроб сходя, благословил.
Пушкин прочитал свое стихотворение «Воспоминания в Царском Селе». Об этом чтении сохранился рассказ И. И. Пущина (лицейского товарища поэта) «Державин державным своим благословением увенчал юного поэта. Мы все, друзья-товарищи его, гордились этим торжеством. Пушкин тогда читал свои «Воспоминания в Царском Селе». В этих великолепных стихах затронуто все живое для русского сердца. Читал Пушкин с необыкновенным оживлением. Слушая знакомые стихи, мороз по коже пробегал у меня. Когда же патриарх наших певцов, в восторге, со слезами на глазах, бросился целовать поэта и осенил кудрявую его голову,—мы все, под каким-то неведомым влиянием, благоговейно молчали. Хотели сами обнять нашего певца,—его уж не было, он убежал!»
Сам Пушкин впервые рассказал об этом эпизоде в 1817 году («К Жуковскому»).
Мне жребий вынул Феб—и лира мой удел— И славный старец наш, царей певец избранный, Крылатым Гением и Грацией венчанный, В слезах обнял меня дрожащею рукой И счастье мне предрек, незнаемое мной.
Любопытен позднейший рассказ Пушкина о том же эпизоде: «Державина видел я только однажды в жизни, но никогда того не забуду. Это было в 1815 году, на публичном экзамене в Лицее. Как узнали мы, что Державин будет к нам, все мы взволновались. Дельвиг вышел на лестницу, чтоб дождаться его и поцеловать ему руку, руку, написавшую «Водопад».Державин приехал. Он вошел в сени, и Дельвиг услышал, как он спросил у швейцара: где, братец, здесь нужник? Этот прозаический вопрос разочаровал Дельвига, который отменил свое намерение и возвратился в залу. Дельвиг это рассказывал мне с удивительным простодушием и веселостью. Державин был очень стар. Он был в мундире и в плисовых сапогах. Экзамен наш очень его утомил: он сидел, подперши голову рукою; лицо его было бессмысленно, глаза мутны, губы отвислы. Портрет его (где представлен он в колпаке и халате) очень похож. Он дремал до тех пор, пока не начался экзамен русской словесности. Тут он оживился: глаза заблистали, он преобразился весь. Разумеется, читаны были его стихи, разбирались его стихи, поминутно хвалили его стихи. Он слушал с живостью необыкновенной. Наконец, вызвали меня. Я прочел мои «Воспоминания в Царском Селе», стоя в двух шагах от Державина. Я не в силах описать состояния души моей: когда я дошел до стиха, где упоминаю имя Державина, голос мой отроческий зазвенел, а сердце мое забилось с упоительным восторгом. Не помню, как я кончил свое чтение; не помню, куда убежал. Державин был в восхищении: он меня требовал, хотел меня обнять... Меня искали, но не нашли»...
11*
164
ЕВГЕНИЙ ОНЕГИН
III.
В этой строфе ярко характеризуется пушкинская муза-вакха-ночка лицейской и в особенности послелицейской поры (181/—1819). Вакханочкой он назвал ее еще в стих. «Моему аристарху».
Я музу резвую привел На шум пиров и буйных споров. ’	,
Послания Энгельгардту, Всевопжскому, Чаадаеву, Каверину, весь цикл стихотв рений, связанных с кружком «Зеленой лампы» рисуют, что молодой Пушкин, «усердствуя Вакху и любви», вращаясь среди «рыцарей лихих любви, свободы и вина», в «приютах любви и вольных муз», разгорался вместе с друзьями в спорах
Насчет глупца-вельможи злова, Насче। холопа записнова, Насчет небесного паря, А иногда насчет земнова.
Понятно, почему либегально-настроенная «молодежь буйно волочилась» за музой Пушкина. Его эпиграммы на царя, на министров, на князей церкви, такие стихотвогег ия, как «Вольность», «Деревня», расходившиеся во множестве списков, превращали Пушкина в эхо и организатора общественных идеалов передовых слоев дворянства, революционно настраивали ме/.кобуржуаз! ую. разночинную интеллигенцию 20-х годов. О популярности Пушкина-поэта сохранилось, множество свидетельств:* он, по словам Александра I, «наводнил возмутительными стихами всю Россию»; в бумагах каждого из декабристов находили твои стихи—писал Пушкину Жуковский 12 апр. 1826 г.; пушкинское стихотв. «Noel», по признанию Якуш-кина, «все знали наизусть и распевали чуть не на улице», как и другие стихотворения, которые «везде ходили по рукам, переписывались» (Пущин). Поэт «гордился меж друзей подругой ветреной» своей.
IV—VI.
В этих строфах поэт продолжает свой жизненный путь: ссылка на юг, Кавказ, Крым («брега Тавриды»), Бессарабия («в глуши Молдавии печальной»), уездная, провинциальная глушь, столичная жизнь,—везде за ним образ его музы, меняющий св. и лики: то Денора (героиня романтической баллады Бюргера) эпохи «Кавказского пленника», то «ласковая дева» гурзуфского периода (стих. «Нереида», «Редеет облаков летучая гряда» и др.), то «одичавшая среди шатров племен бродячих» эпохи создания поэмы «Цыганы», то «барышня уездная с печальной думою в очах, с французской книжкою в руках», то «впервые» показавшаяся на «светском рауте» (см. 48 примечание).
VII.
Порядок стройный олигархических бесед.
Олигархией называлась у древних греков государственная форма правления немногих. В данном случае беседы так названы потому,
ГЛАВА ВОСЬМАЯ
165
что разговор ведется избранными людьми, известными остроумцами, ораторами или занимающими в светском обществе почетное положение.
VIII.
Квакер—религиозный сектант. Секта английского происхождения, получила распространение в придворном обществе Александра I; реакционная основа религиозных кружков еще до ссылки вызвала у Пушкина сатирические строки: «и мистика придворного кривлянье» (квакер = трясущийся).
XII.
«Демон»—стихотворение, написанное Пушкиным в 1823 г. под заглавием «Мой демон» и в первые напечатанное (с ошибками) в «Мнемозине» 1824 г. См. I главу.
Дожив... до двадцати шести годов.
Ленскгй был убит на поединке в январе 1821 года; следовательно, указание на возраст Евгения в это время дает ключ к определению даты его рождения: Онегин родился около 1796 года. В романе, как мы видим, кое-где рассыпаны хронологические указания. Теперь можно уточнить некоторые из них. В черновике I главы было сказано, что «лет шестнадцати мой друг окончил курс своих наук» и, наконец, увидел свет. Таким образом, светская жизнь Онегина началась с 1812 года На эту жизнь в «свете» он «убил восемь лет» (см. IV глава, IX строфа) На 1819/20 год падает дружба его с автором романа (I глава, XLV, XLVII строфы). Летом 1820 г., как мы знаем. Онегин уединился в деревне (I глава, LIII, L1V строфы). См Сочинения Иванова—Разумника, т. V. (статья об Евгении Онегине).
XIII.
“* Как Чацкий. Герой комедии Грибоедова «Горе от ума» (1823—1824), три года странствовавший заграницей и в первый день приезда в Москву попавший на бал.
XIV.
По свидетельству П. А. Плетнева, ссылавшегося на слова Пушкина, в этих стихах изображ ена гр. Н. В. Кочубей (1800—1855), дочь министра внутр, дел, первое лицейское увлечение поэта; с ней он встречался на юге в 1825 году и позже в Петербурге; была _ замужем за графом А. Г. Строгановым. Таким образом, для зарисовки Татьяны в петербургском свете Пушкин воспользовался живой натурой, «красивой Натали», как назвала ее имп. Александра Федо-ронна. жена Николая I (П. Губер—Донжуанский список Пушкина. Стр. 261).
Du comme il faut—французское выражение «как надо жить» — обозначало сумму таких качеств, которые казались в дворянском
166
ЕВГЕНИЙ ОНЕГИН
обществе присущими наиболее совершенным представителям этого класса, которыми они, как китайской стеной, отделились от других смертных и отсутствие которых считалось признаком принадлежности к недостаточно породистому роду, или просто к людям «черной кости». Классовое содержание этого выражения замечательно раскрыто в XXXI главе «Юность» Л. Н. Толстого: «comme il faut есть самостоятельное положение в обществе, человеку не нужно стараться быть ни чиновником, ни каретником, ни солдатом, ни ученым, когда он comme il faut; достигнув этого положения, он уж исполняет свое назначение и даже становится выше большей части людей». Для Льва Толстого, пораженного кризисом феодально-барского строя жизни, в 50-х годах XIX в это понятие comme il faut казалось «пагубным, ложным, привитым ему воспитанием и обществом», но оно срослось с ним, в годы юности было для него «важной заслугой, прекрасным качеством, совершенством, которого он желал достигнуть, было необходимым условием жизни, без которого не могло быть ни счастья, ни славы, ничего хорошего на свете».
Шишков! прости: Не знаю, как перевести.
А.	С. Шишков (1754—1841)—адмирал и писатель, ревнитель «старого слога», был известен враждой к употреблению иностранных слов вместо русских.
В.	Кюхельбекер, перечитывая 8 главу, увидел в трех звездочках (теперь печатается Шишков) «полемическую выходку» Пушкина: «Нападки на *** не слишком кстати. Мне бы этого и не следовало, быть может, говорить, потому что очень хорошо узнаю самого себя под иероглифом трех звездочек, но скажу стихом Пушкина же
Мне истина всего дороже.
(Дневник Кюхельбекера, стр. 43). В. Кюхельбекер, очевидно, читал этот стих так:
... Витьгельм, прости: Не знаю, как перевести.
Многие декабристы, в том числе и Кюхельбекер, были горячими защитниками «народности» в языке и вслед за Шишковым ратовали против вторжения варваризмов в разговорную и литературную речь.
XIV—XV.
Vulgar—вульгарно; то, что противоположное данном случае «истинно дворянскому» в костюме, в манере держаться, в образе жизни и проч.
Образец великосветской Татьяны Пушкин хотел бы видеть в своей жене: «Ты знаешь, как я не люблю (писал он ей 30 окт. 1833 г.) все, что пахнет московской барышней, все, что не comme il faut, все что vulgar. Если при мое« возвращении я найду, что твой милый, простой, аристократический тон изменился, разведусь, вот-те Христос, и пойду с горя в солдаты»...
ГЛАВА ВОСЬМАЯ
167
По поводу превращения Татьяны Лариной—провинциальной девушки в законодательницу светского салона—еще при жизни поэта П. А. Катенин указывал, что «переход от Татьяны-уездцой барышни к Татьяне-знатной даме слишком неожидан и необъясним»,—«замечание опытного художника», печатно заявил Пушкин в 1832 году, выпуская VIII главу отдельным изданием Современные исследователи расходятся между собой по этому вопросу: Н. К. Пик-санов считает «неясностью», «недоработанностью», «натянутым художественно-психологическим парадоксом» этот внезапный переход, превращение Татьяны; указывая, что «сам Пушкин охарактеризовал всю внезапность перерождения Татьяны»:
Как изменилася Татьяна!
Как твердо в роль свою вошла!
Как утеснительного сана Приемы скоро приняла! Кто б смел искать девчонки нежной В сей величавой, сей небрежной Законодательнице зал?
комментатор романа заявляет: «действительно трудно угадать уездную барышню в величавой законодательнице зал, действительно Татьяна скоро, слишком скоро приняла приемы придворного сана» .. (А. С. Пушкин. Изд. Никитин, субботники, стр. 197). Д. Д. Благой, напротив, утверждает^ что «вступление Татьяны в свет было в сущности возвращением ее в привычную обстановку, в которой жило и действовало несколько поколений ее предков» («Социология творчества Пушкина», 2 изд. стр. 149).
XVI.
Клеопатр а—египетская царица, прославленная поэтами за свою красоту—в том числе Пушкиным в его отрывке:
Чертог сиял. Гремели хором Певиы при звуке флейт и лир, Царица голосом и взором Свой пышный оживляла пир (и т. д.).
Нина Воронская. Поэт называет ее «блестящей», «Клеопатрой Невы», «ослепительной». Возможно, что Пушкин имел в виду графиню Е. М. Завадовскую (1807—1874). в честь которой, по предположению М А. Цявловского, написал стих. «Красавица», которая славилась своей «мраморной красою» настолько, что одна из петербургских светских женщин, описывая бал у кн. Юсуповых в 1836 г., говорила: Завадовская «как всегда убивала всех своею царственной, холодной красотой». Вяземский, Козлов слагали стихи в честь этой красавицы, с которой современники сравнивали только жену Пушкина (см. «Московский Пушкинист», 11, стр. 175—181). В. В. Вересаев предполагает, что прообразом Нины Воронской была А. Ф. Закревская, увлечение Пушкина в 1828 году, воспетая им («Портрет») и Баратынским (в поэме последнего «Бал» Закревская выведена под именем княгини Нины). См. «Новый Мир» 1927,
168
ЕВГЕНИЙ ОНЕГИН
№ 1, стр. 195 (или В. В. Вересаев—В двух планах. Статьи о Пушкине. 1929. Этюд «Княгиня Нина»).
XXIII.
T£te-& t£te—французское выражение «с глазу на глаз».
XXIII—XXVI.
Между XXIII и последующими строфами явное противоречие: е XXIII строфе гостиная Татьяны освещена благожелательно (нет «глупого жеманства», «разумный толк без пошлых тем» и т д ), но в след, строфах светское общество этой гостиной зарисовано с уничтожающей резкостью; этот «цвет столицы» состоит сплошь из глупцов, злых, известных низостью души представителей «знати». Первоначально Пушкин собирался дать описание «истинно дворянской» гостиной, где
Смеялись щегольству речей И щекотливости мещанской Журнальных чопорных статей. Хозяйкой светский и свободной Был принят слот простонародный И не пугал ее ушей Живою странностью своей...
(XXIV строфа).
Никто насмешкою холодной Встречать не думал старика, ЗаметЯ воротник немодной Под бантом шейного платка, И земляка-провинциала Хозяйка песью не смущала. Для всех гостей она была Равно проста, равно мила. Лишь пятеш ственник залетный Блестящий, лондонский нахал Порой улыбку возбуждал Своей осанкой беззаботной И быстро обмененный взор Ему был общий приговор.
Во всей этой картине только последняя черточка („Лишь путешественник залетный"...) нарушает общий благожелательный тон. В окончательном тексте возобладала эта сатирическая струя, и, начиная с XXIV строфы, подбор характеристик „цвета столицы" дан был в совершенно противоположном направлении. История переработки этих строф, изученная М. Гофманом („Пропущенные строфы „Евгения Онегина". П. 1922), Д. Д. Благим- („Социология творчества Пушкина") и Н К. Пиксановым („На пути к гибели" в „Новом мире" 1931, JMq7), наглядно обнаруживает социальные противоречия Пушкина: гордившийся сеоим шестисотлетним дворянством, детище старой родовитой знати, он тянулся к классово родственной ему группе; сидя в Болдине (1830 г.), идеализируя „модный дом и вечера" петербургского высшего света, эти „яркие и богатые залы" с „неприступными богинями роскошной царственной Невы", он набрасывал
ГЛАВА ВОСЬМАЯ
169
указанный выше первоначальный текст; в то же время не чиновный и не богатый, профессионал-литератор, обуржуазивающийся дворянин, он давно уже враждебно чувствовал себя по адресу „новой знати", клеймил в стихах „злодея иль глупца в величии неправом", видел в „кругу большого света"
.. важное безделье,
Жеманство в тонких кружевах, И глупость в золотых очках, И TV мной знатности похмелье, И скуку с картами в руках...
Еще в 1819 году он помнил петербургских „вельмож"—„сих детей честолюбивых, злых без ума, без гордости спесивых", „украшенных глупцов,, святых невежд, почетных подлецов" („Князю А. М. Горчакову").
Пребывание в 1830—31 году (по возвращении из Болдина) в аристократическом, придворном обществе (в Петербурге и в Царском Селе) подкрасило давно знакомые впечатления,— в итоге светский «омут», который совсем недавно был заклеймен поэтом в конце VI главы романа, резко-отрицательная картина в XXIV—XXVI строфах с сатирическими зарисовками «везде встречаемых лиц». К некоторым из них указаны прототипы.
На все сердитый господин...
На вензель, двум сестрицам данный—
это, по словам А. О. Смирновой-Россет, хорошо знавшей «цвет столицы», некто гр. Моден Г. К. (1774 —1833), крупный чиновник, завидовавший тому, что во дворец были взяты две дочери умершего генерала Бороздина и получили знак отличия, выдававшийся фрейлинам (см. А. О. Смирнова. Записки, дневник, воспоминания, письма. С примеч. Л. В Крестовой. 1929, стр. 203, 414). Сабуров, по предположению Л. Поливанова, Андрей Ив. Сабуров (б. директор театров), чьи карикатуры в альбоме долго сохранялись. В связи с ним Пушкин упоминает сына франц, эмигранта Э. К. Сен-При, известного светского карикатуриста
Путешественник залетный—по догадке С. Глинки, Томас Рейкс, англичанин, бывший в Петербурге в 1829 году, вращавшийся в высшем свете столицы и описавший в письме к своему ДРугу (от 24 ноября 1829) свое знакомство с Пушкиным, где, между прочим, указал, как на особенность поэта, на его «неряшливую внешность» («Пушкин и его современники», вып. XXXI—XXXII, стр. 110). Н. О. Лернер предполагает, чю в числе «пожилых и с виду злых дам в чепцах и в розах» была Н П. Голицына (1837) — прообраз «Пиковой дамы» («Рассказы о Пушкине», стр. 154).
Чго касается бытовых красок для «истинно дворянской гостиной», исследователи указывают, -между прочим, на петербургский салон графини С. А. Бобринской, по словам П. А. Вяземского, «женщины редкой любезности, спокойней, но неотразимой очаровательности», в доме которой «дипломаты, просвещенные путешественники находили осуществление преданий о том гостеприимстве.
170
ЕВГЕНИЙ ОНЕГИН
о тех салонах, которыми некогда славились западные столицы» (см. Н. К. Писканов. Из анализов «Онегина» в сборнике А. С. Пушкин. Изд. «Никитинские субботники», стр. 198—200).
XXVIII.
Морфей—в античной мифологии бог сна.
XXX.
Боа пушистый—в черн. пушистый соболь (боа соболий). Ср. в Альбоме Онегина, в 8-м отрывке:
Я черным соболем одел Ее блистающие плечи.
Употребление слова боа в муж. роде вм. современного среднего—согласно франц. Ie boa.
Письмо Онегина к Татьяне.
В. В. Сиповский указал, что к письму Онегина имеются параллели из писем Сен-Пре («Новая Элоиза» Руссо . См. его книгу «Пушкин. Жизнь и творчество. II. 1907, стр. 593—594. Это наблюдение было сделано уже современником Пушкина, его лицейским другом Кюхельбекером, когда тот перечитывал 8 главу в тюремном заключении: «в письме Онегина к Тане есть место, напоминающее самые страстные письма St. Preux, от слов:
Боже мой!
Как я ошибся, как наказан!
ДО стиха:
И я лишен того; etc.
(см. Дневник Кюхельбекера. Изд. Прибой. Стр. 43).
К письму Онегина относится еще след, набросок:
Я позабыл ваш образ милый, Речей стыдливых нежный звук, И жизнь сокрыл в душе унылой, Как искупительный неду>. Так,—я безумец! Но ужели Я слишком многого прошу? Когда б хоть тень вы разумели Того, что в сердце я ношу! И ч о же? Вот, чего хоч\; Пройду н много с вами рядом, Упьюсь по капле сладким ядом И, благодарный, замолчу...
XXXV.
Перечень авторов говорит, что Евгений следил за разнообразными течениями европейской науки и литературы;присоединив сюда ту беллетристику, которую /Татьяна нашла в кабинете Онегина, можно сказать, что герою Пушкина были знакомы нередко последние слова иностранной литературы,—поэтому нельзя считать Евгения полуобразованным и представлять его умственный облик на
ГЛАВА ВОСЬМАЯ
171
основании известных начальных строк V строфы I главы, относящихся к детским или юношеским годам. Но весь этот культурный багаж, как ни велик он был, оставался бесплодным, был лишним грузом в бесцельной праздной жизни последыша в своем дворянском рсде.
Гиббон (1737—1794)—английский автор «Истории падения и разрушения Римской Ил перин» (1782—88). Манзони (1784— 1873)—глава итальянского романтизма, автор романа «Обрученные, миланская быль XVII века» *. Гердер (1794—1809), немеикий ученый, поднявший вопрос о ценности устной народной поэзии, как основы подлинного искусства, исследователь религии, языка и истории. Ему принадлежат: «Голоса народов в их песнях», «Фрагменты о новейшей немецкой литературе» (1767), «О происхождении языка» (1772), «Идеи об истории человечества» (1784—1791). И! амфор (1714—1794)—знаменитый французский острослов, которого любил цитировать Пушкин (Полное собрание сочинений Шанфора имелось в библиотеке Пушкина). Между прочим, ему принадлежит афоризм: «мир хижинам, война дворцам» (указание Л. П. Гроссмана в «Этюдах о Пушкине», стр. 52).
Madam de Stael—французская писательница Сталь, проведшая некоторое время в России, автор воспоминаний «Dix аппёсв d'exil» (1822)—«Десятилетнее изгнание»; «De I‘AIlemagne»—об этой книге в варианте V строфы I гл. говорится:
Он (Евгений) знал немецкую словесность По книге госпожи де-Сталь;
»»тор романов, которыми зачитывалась и Татьяна (ср. еще вариант IX строфы I гл.:
Любви нас учит не природа, А Сталь или Шатобриан).
Ее имя и сочинения часто упоминаются у Пушкина (особенно в .отрывке «Рославлев» 1831 г.). Об отношении Пушкина к Сталь см. В. Ф. Ржига—«Пушкин и мемуары m-me de Stael» («Известия Отд. рус. яз. и словесности Академии Наук», т. XIX 1914 г., кн. 2)
* Онегин мог читать трагедии Манцони, напр, «II conte di Carmagnola» (1820) или «Адельгиз» (1823); если же он читал роман «Обрученные», то Пушкин допустил ошибку: итатьянский роман появился в 1827 году, а действие пушки ского романа закончилось весной 1825 года. Пушкину был известен Французский перевод «Обрученных» (вышедшчй в 1828 г); в октябре—ноябре 1831 г. он упоминал о Манцони в письме к Е М Хитрово, имея в виду, очевидно. итальянский оригинал По предположению Б. В. Томашевского, восторженный отзыв об этом романе в «Литературной газете» мог быть написан Пуш иным («Письма Пушкина к Е. М. Хитрово», стр. 250): «Сочинитель с большим искусством привязал внимание и участие читателя к судьбе «обреченных», которых взял он из звания мирных поселян и бросил в самый вихрь мятежей и событий исторических, покрыв совершенной неизвестностью будущую судьбу своих героев и, можно сказать, затеряв их на время, чтобы после обрадовать читателя нечаянною с ними встречей» (ср. схему «Капитанской дочки»).
172
ЕВГЕНИЙ ОНЕГИН
и Б. В. Томашевский—«Заметки о Пушкине. II. «Кинжал» и m-me de Stael» («Пушкин и его современники», вып. 36).
Биша (1771 — 18и2)—знаменитый французский врач.
Тиссо (1728—1797)—швейцарский врач, автор популярных медицинских сочинений Не потому ли Онегин обратился к этим книгам, что от любви стал «сохнуть» («едва ль уж не чахоткою страдает. Все шлют Онегина к врачам; Те хором шлют его к водам»), стал «больной», искал в них средств исцеления своим «судьбой отсчитанным дням» («я знаю: век уж мой измере <»)?...
Скептический Б^ль (Bayle, 1647—1706)—французский философ, автор «Словаря исторического и критического» (1696).
Фонтенель (1657—1757)—французский автор, востроумной форме излагавший теорию о множественности миров («Разговоры о множестве миров» переведены были на рус. яз. еще в 1730 году).
Альманах и—сборники прозы и стихов, критических статей; в 20-х и 30-х годах служили формой выражения кружковых и салонных объединений дворянской писательской массы. Пушкин замечает, что в альманахах и журналах «нынче (т. е. в конце 20 х годов и в 1830—31 г.) его бранят». Действительно, в 1828 году «С.-Петербург. Зритель», «Атеней», в 1828 г. и в 1830 «Московский Телеграф», «Вестник Европы» недоброжелательно, резко и насмешливо выставляли разнообразные «недостатки» в романе Пушкина («нет характеров», «нет действия», «повторения», «неточные выражения» и т. д„ и т. д.).
Е sempre bene—итальянское выражение, по смыслу в этой строфе—т р ы н-т р а в а.
XXXVII.
. .Воображенье Свой пестрый мечет фараон.
Фараон—карточная игра; здесь для выражения быстрой смены картин воображения (Л. Поливанов).
XXXVIII.
И он мурлыкал: Benedetta Иль idol mio...
А. П. Керн в своих воспоминаниях рассказывает: «Во время моего пребывания в Тригорском я пела Пушкину стихи Козлова:
Ночь весенняя, дышала ( ветлоюжною красой, '	Тихо Брента протекала.
Серебримая луной (и проч.)
Мы пели этот романс Козлова на голос Benedetta sia la madre, баркароллы венецианской. Пушкин с большим удовольствием слушал эту музыку» Другая итальянская песенка, тоже, видимо, была популярной в пушкинском кругу, где музыкальной итальяноманией были многие заражены, начиная с самого автора романа (Пушкин, живя в Михайловском, просил выслать ему ноты Россини; в Тригорском
ГЛАВА ВОСЬМАЯ
173
в 1824 г. дочери П. Осиповой «разыгрывали ему» того же итальянского композитора).
XXXIX.
Дни мчались, в воздухе нагретом Уж разрешалася зима...
В последний раз прерывает Пушкин свое повествование картинкой природы. Пейзаж занимает скромное место в романе. В центре—человеческие характеры, индивидуальное я героев и самого автора, постоянно врывающегося в романною ткань своими лирическими излияниями. Городские и деревенские пейзажи чередуются с перевесом в сторону последних: в усадьбе протекала ббльшая часть событий и жизни почти всех нарисованных лиц. Летние и зимние ночи, вечер, утро в городе, в деревне; осень, зима, весна (по два описания), долина, липовый лесок, северное лето, Крым, Кавказ, Поволжье,—все это очерчено поэтом 6eino, скупо на подробности. Краски поэта ровны, точно и просто обозначают предмет, они обобщенно схватывают явления природы: голубое (синее) небо, зеленый луг, побелевший двор (все бело кругом), бледный небосклон, голубой столб дыма, небо темное, лес зеленый, светлая река (ручеек), нивы золотые, вечер синий. Лишь изредка встречаются индивидуализг рованные образы: полосатые холмы, бразды пушистые, волн края жемчужны, сиянье розовых снегов; кипучий, темный и седой поток; иссеченные льды, отумвненная луна (река}, рыхлый снег, нагие липы Иногда поэт бросает постоянные эпитеты устной народно-поэтической традиции: чистое поле (дважды), красные майские дни. Пушкин не столько видит и слышит природу, сколько ее пер живчет. Лирическая настроенность так сильно в нем бьет, что он иначе не говорит о природе, как проецируя ее сквозь призму личных настроений. Поэтому, пейзажные образы романа так насыщены эмоциональными, но не кар«инно живописными эпитетами. Пушкинские пейзажи не блестят разноцветными красками (ср. Тургенева), но поражают богатством псчхологических нюансов, их меткой направленностью Автор не скрывает своего субъективного отношения к явлениям природы, временам года: «рады мы проказам матушки—зимы»; деревня зимой «докучает однообразной наготой»; «наше северное лето—карикатура южных зим». «Как грустно мне твое явление, весна, пора любви» (и т. д. Vll, II—III). «Приближалась довольно скучная пора: стоял ноябрь уж у двора». «Я помню море пред грозою: как я завидовал волнам, бегущим бурной чередою с любовью лечь к ее (любимой) ногам!» «Как часто летнею порою... дыханьем ночи благосклонной безмолвно упивались мы!» (и т. д.; см. еще в «Путешествии Онегина»), Подбор эпитетов убедительно доказывает психологизм Пушкинскою пейзажа: улыбка ясная прирсды, веселая природа, прохлада сумрачной дубравы, томный свет луны, печальная луна (мгла), печальные скалы (Финляндии,
174
ЕВГЕНИЙ ОНЕГИН
где скучал автор «пиров»—Е. Баратынский), веселый первый снег, вдохновительная луна, т а и н ст в е н н а я сень лесов с печальным шумом обнажалась (ср. таинственные долины) нахмуренная краса сосен, соблазнительная ночь, северный п е ч ал ь н ы й снег, утра шум приятный, прелестные звезды полудикая равнина, гордые волжские берега, величавая луна, вод веселое стекло, степь суровая (любезная) не верн ый лед, Терек своенравный, пустынный снег, философическая пустыня, сонная скука полей (в выпущенной строфе), пустыни неба безмятежны и т. д. Пушкин, вскрывает свой субъективизм в отношении природы также с помощью сравнений, заимствуя соответственные признаки из жизни человека людских эмоций: природа трепетна, бледяна, как жертва пышно убрана... Чаще однако обратный прием: образ природы применяется по ассоциации к какому-либо переживанию, состоянию человека:
Наши свежие мечтанья Истлели быстрой чередой, Как листья осенью гнилой.
(VIII, XI).
И в сердце дума заронилась: Пора пришла, она влюбилась. Так в з млю падшее зерно Весны огнем оживлено.
к	(П1, VII).
Сменит не раз младая дева Мечтами легкие мечты;
Так деревцо свои листы Меняет с каждою весною.
(IV, XVI).
...И падает. Туманный взор Изображает смерть, не муку; Так медленно по скату гор, На солнце искрами блистая, Спадает глыба снеговая
(VI, XXXI).
Поэта память пронеслась, Как дым по небу голубому. (VII, XIV).
В выборе явлений природы для параллельного ряда с человеческим миром Пушкин обычно исходил из простейших наблюдений; в его речевом обиходе самое обыденное, бывшее уже и в современной ему поэзии не новым: она увяла, как ландыш; ее глаза, как небо, голубые; встречаются сравнения еланью, сурком, мотыльком, зайчиком, зверем (наиболее распространенные по форме сравнения с волком, котом выпущены) Столь же просты или традиционны пушкинские метафоры: увядшее сердце, плоды мечтаний, розы пламенных ланит, жизни
I' ЛАВА ВОСЬМАЯ
175
цвет, увял венец младости; «пред вами в муках замирать, бледнеть и гаснуть—вот блаженство» и пр. Единственный пример сложного по форме, одновременного ввода метафор и сравнений в XXIX строфе Vlll-ой главы:
Любви все возрасты покорны;
Но юным, девственным сердцам Ее порывы благотворны, Как бури вешние полям.
В дожде страстей они свежеют, И обновляются, и зреют— И жизнь могущая дает	,
И пышный цвет, и сладкий плод.
Но в возраст поздний и бесплодной, На повороте наших лет, Печален страсти мертвой след: Так бури осени холодной В болото обращают луг И обнажают лес вокруг.
На фоне данных пейзажных зарисовок романа чрезвычайно редки условно-поэтические, книжные обороты еврогн некого классицизма: луч Дианы, лик Дианы; сад—приют задумчивых дриад; шум морской—немолчный шопот Нереиды; безыменная речка—Геллеспонт,—вот и весь запас традиционной мифологической стилистики *. Северно-русская природа, окружавшая помещика села Михайловского, даЬала скромный, но устойчивый материал; социальное самочувствие Пушкина, бившегося в тисках полицейского порядка, заставляло его воскликнуть:
.	Воображать я вечно буду
Вас, тени прибережных ив, Вас, мир и сон тригорских нив, И берег Сороти отлогий, И полосатые холмы, И в роще скрытые дороги...
Пушкинский пейзаж всегда «жанровый», обычно вяжется с человеком или с животным, птицей. Рисует ли поэт осень и зиму в 4 и 5 главах, долину в 6 главе, лицейею й сад в 8 главе, петербургскую ночь, ночь в Венеции (I глава) и др.—пейзаж оживлен присутствием «осторожного путника» на коне; девы, распевающей в избушке; крестьянина, ямщика, дворового мальчика, «голодной волчихи», каравана «гусей крикливых», тяжелого гуся на красных лапках; то говорливой, то немой венецианки молодой и т. д. Пейзаж романа в большинстве примеров Зарисован любовно, весело.—веселые сороки; зима... крестьянин, торжествуя; летит кибитка удала я**, дворовому мальчику, заморозившему пальчик, и больно, и смешно;
* См. еще славяно-русскую условность: «Над нею (Татьяной) вьется Лель».
** Ср. вариант II строфы V гл.
Ямщик веселый, стоя правит, И колокольчик удалой...
Гремит под новою дугой.
176
ЕВГЕНИЙ ОНЕГИН
веселая природа, небесная краса; проказы матушки-зимы; версты, теша праздный взор; зимы порой холодной езда приятна и легка; веселый мелькает, вьется первый снег-мальчишек радостный народ коньками звучно режет лед; всегда как утро весела; деревня, где скучал Евгений, была прелестный уголок; теперь то холмы, то ручей, остановляют пцреволе Татьяну прелестью своей; пруд под сенью ив густых—раздолье уюк молодых. Поэт вскрывает субъективную причину подобного отношения к сереньким картинам:
Люблю песчаный косогор (и т. д.).
Одновременно указывает и на свой «идеал», коренящийся в его объективном экономическом бытии:
Мой идеал теперь—хозяйка, Мои желания—покой. Да щей горшок, да сам большой.
Заслуживает внимания одна деталь, упорно повторявшаяся поэтом: из зрительных впечатлений он особенно часто выбирал признак блеска,—солнышко блистало, луна блестит, блистает речка, зимы блистательный ковер; синея, блещут небеса; блеснул мороз; глыба снеговая, на солние искрами блистая; брега Тавриды.,, вы мне предстали в блеске брачном; все блещет югом; при блеске фонарей и звезд; везде блистают фонари, блестит великолепный дом и др ; ср. также: лунного луча сиянье гаснет., приют, сияньем муз одетый... поток засеребрился... серебрятся средь п лей... деревья в зимнем серебре (все ярко, все бело вокруг)... при свете серебристом луны... близ вод, сиявших в тишине и др. Несмотря на то, что количественно усадебные, деревенские пейзажи преобладают в романе, городской пейзаж занимает достаточное место и. главное, он динамичен, заключает в сгбе характерные особенности эпохи промышленного капитализма. В сельских зарисовках совершенно тонет вскользь брошенное указание: на нивах шум работ умолк, тогда как города—Петербург, Москва. Макарьев, Одесса—показаны Пушкиным с теми классовыми противоречиями, которые придавали буржуазным центрам движение, борьбу интересов В первой главе Петербург назван неугомонным (см. также в VII главе: град неугомонный); автор роман г вслед за этим пишет: проснулся утра ш у м приятный (ср. деревенская тишина; сонная скука полей)... Город даже ночью полон звуков: стук дрожек, перекликались часовые, рожок и песня удалая; рано утром Петербург «уж барабаном пробужден»... Ночью в городе есть померкшие дома, но на сонной улице кругом великолепного дома горят плошки, «двойные фонари карет веселый изливают свет и радуги на снег наводят»,
По цельным окнам тени ходят, Мелькают профили голов И дам, и модных чудаков...
ГЛАВА ВОСЬМАЯ
177
Поэт любит «тесноту, шум, блеск»... «Ах, братцы! как я был доволен», восклицает он, увидев «белокаменную Москву», часто думая о ней в годы Михайловской ссылки. XXXVI11 строфа VII-ой главы дает детальное перечисление подробностей, в итоге слагающихся в яркую картину большого города, где дворцы и лачужки, лавки и купцы, мужики и огороды, бухарцы и магазины моды, монастыри и казаки, аптеки и сады четко сигнализируют о всей пестроте общественного уклада, о социальных противоречиях, богатстве и нищете, об охранителях порядка, культурных вкусах. Еще ярче зарисована Одесса, где все Европой дышит, где чуть свет «площадь запестрела, все оживилось, здесь и там бегут за делом и без дела, однако больше по делам», где торговые корабли с «новыми товарами», где тон жизни дает «дитя расчета и отваги»—заботливое купечество *, где ночью блеск фонарей, где шум, споры, множество всяческих очаровани й... Пушкин, по его признанию, «повесил звонкую свирель ветру в дар^ на темну ель», но та же звонкая мелодия звучит в его романе в честь города, как хозяйственного и культурного очага. Тяготеющий к «сельскому кругу», поэт одновременно связан с городом; помещик-дворянин с буржуазными влечениями, буржуа во дворянстве, Пушкин мечтал сочетать феодальные интересы с требованиями нового класса: диалектика общественных отношений в России 20—30-х годов поставила его в положение художника-идеолога молодой буржуазии, в борьбе различных классовых прослоек испытывавшего гнет аристократических традиций, старо-дворянского психологического наследия **. Стилистика пушкинского пейзажа, вскрывающая то колебания, то предпочтения, то равные симпатии поэта по адресу «города» и «деревни» ***, отражала социальные противоречия, связи и переходы Пушкина в эпоху смены и борьбы общественных классов.
* Основная масса русского экспортного хлеба шла заграницу через Одессу.
** Ср. призвание Пушкина в 1830 году: «старинное дворянство... ныне по причине раздробленных имений составляет у нас род среднего состояния, состояния почтенного, трудолюбивого и просвещенного состояния, коему принадлежит и большая часть наших литераторов».
*** Эти территориальные термины употреблены здесь в том условном смысле, какой они имели с конца XVIII века в современном Пушкину дворянском обществе (ср. у Пушкина в «Мыслях на дороге» противопоставление «поместья» «столице»). В плане социальном и город и деревня тогда подчинены были буржуазным связям, находились в кругу капиталистических отношений. Совершенно ясно, что Пушкин, художник «среднего состояния», в буржуазном городе и деревне находился в ряду той общественной группы, которая была противоположна идеологам мелкобуржуазной крестьянской демократии и которая, след., при разнообразных моментах борьбы общественных интересов или шла единым фронтом против революции в интересах крестьянства или раскалывалась на противоположные группы либералов и крепостников, боровшиеся в тоже время внутри себя, внутри господствовавшего класса на почве признания собственности и власти помещиков.
Евгений Онегин.
12
178
ЕВГЕНИЙ ОНЕГИН
XLIV.
... В пустыне, Вдали от суетной молвы.
Ф. Е. Корш указал, что в пустыне имеет здесь значение solitude (уединение). В таком смысле и в др. местах:
Оставь меня пустыням и слезам
(Элегия 1816).
Свободы сеятель пустынный
(1823).
В своей глуши мудрец пустынный (II глава, IV строфа).
(См. Ф. Е. Корш—Разбор вопроса о пои” ’ сти окончания Русалки А. С. Пушкина по записи Д. П. 3 ..... и. 1899, стр. 83). Подобное словоупотребление встречалось и у других писателей, напр., у В. А. Жуковского, Е. А. Баратынского.
Слова Татьяны о ее муже—«в сраженьях изувечен»—в связи с тем, что к нему же будто бы относятся выражения «важный, толстый генерал», дали повод еще Достоевскому в его известной речи о Пушкине (на пушкинских празднествах 1880 г.) считать его «стариком», «старцем». Н. О. Лернер в заметке «Муж Татьяны» («Рассказы о Пушкине». Л. 1929) доказывает, что большой возрастной разницы нет между Онегиным (которому было лет 28—29 в VIII главе) и мужем Татьяны (ведь, они «друзья»): «изувечен» не значит ни калека, ни развалина, а просто человек был несколько раз ранен, и, говоря это—обратите внимание!—Онегину, Татьяна (замечает Н. О. Лернер), бессознательно подчиняясь лишь женскому инстинкту, подчеркивает мужество и мужественность своего генерала перед изнеженным сибаритом, видевшим кровь случайно, не в героической обстановке сражения, а только на поединке с Ленским» (стр. 214). Возражая М. Л. Гофману, допускавшему, что муж Татьяны, генерал, родня и друг Онегина, с последним «вспоминает проказы прежних лет», Н. К. Пиксанов считает «невероятным», чтоб важный генерал был сверстником молодого Евгения, и видит некую «неясность» в этой подробности романа (см. его «Из анализов Онегина» в сб. «А. С. Пушкин», изд. «Никитинские субботники», стр. 189—190). Но Н. О. Лернер привел убедительные факты (напр., друг Пушкина, Раевский, в 29 лет был генералом) для доказательства, что в пушкинскую эпоху молодые люди раньше, чем впоследствии, начинали практическую, общественную работу. Оперные постановки Онегина (музыка П. И. Чайковского) закрепили в сознании читателей «старость» князя—мужа Татьяны.
XLV1I.
Но я другому отдана; И буду век ему верна...
Эти слова Татьяны Пушкин повторил через несколько лет в сказке «О мертвой царевне»:
Для меня все вы равны...
ГЛАВА ВОСЬМАЯ
179
(Ср.: для бедной Тани все были жребии равны).
Но другому я навечно Отдана.
Рисуя образ замужней Татьяны, как идеальное выражение «истинно-дворянской» чести, семейных устоев, Пушкин свои охранительные взгляды подкреплял убеждением, что именно так должна поступать женщина избранного общества: не случайно же эти слова он вложил в уста царевны... Человек иной социальной группы, иного мировоззрения, разночинец Белинский негодующе восклицал по поводу этих слов Татьяны: «Я другому отдана—именно отдана, а не отдалась! Вечная верность—кому и в чем? Верность таким отношениям, которые составляют профанацию чувства и чистоты женственности»...
LI.
Иных уж нет, а те далече, » Как Сади некогда сказал.
Это изречение знаменитого персидского поэта XIII века Саади Пушкин собирался сделать эпиграфом к поэме «Бахчисарайский фонтан» (первоначальное заглавие «Гарем»). В одной из своих заметок, называя это изречение «меланхолическим», он писал: «Многие так же, как и я посещали сей фонтан; но иных уж нет, другие странствуют далече». Запомнившееся в начале 20-х годов изречение применено было в 1830 году; роман дописывался тогда, когда «рок отъял» из круга Пушкина многих из тех, кому поэт «в дружной встрече строфы первые читал»... достаточно указать на друзей-декабристов, томившихся в ссылке—Пущина и Бестужева, повешенного Рылеева.
__________ *.
А та, с которой образован 	Татьяны милый идеал...
Современники романа, мемуаристы и исследователи указывали на многих, кто был, по их мнению, прообразом Татьяны: Е. Н. Вульф, Вревская, А. П. Керн, графиня Е. К. Воронцова, М. Н. Раевская, Е. А. Стройновская, Н. Д. Фонвизина и др. встречаются в этом перечне прототипов героини романа, но совершенно ясно, что Татьяна, «верный идеал» Пушкина, не могла быть портретом, точным снимком с кого-либо из знакомых автора романа она была сгущенным отражением тех бытовых деталей в окружавшей его общественной среде, которые слагались в его сознании в желанный, «идеальный» тип подлинной дворянки, способной оздоровить распадающиеся дворянские гнезда. Образом Татьяны автор обращался к классовоблизкому коллективу, отражая и, следовательно, преображая его, художественно агитируя за классовый идеал его в те годы, когда та же социальная практика давала автору материал контрастных впечатлений.
К литературе темы о прототипах Татьяны, указанной Н. К. Пик-сановым в его «Пушкинской студии» (Д. 1922, стр. 49), можно
12
180
ЕВГЕНИЙ ОНЕГИН
добавить статьи Н. О. Лернера «Один из прообразов Татьяны» (в «Рассказах о Пушкине». 1929) и С. П. Шестерикова «Одна из воспетых Пушкиным («Пушкин». I. Одесса. 1925).
В L—LI строфах Пушкин прощался с своим «странным спутником», Евгением; говорил, что «расстался» с Онегиным. Автор романа однако пытался продолжить свое произведение; не говоря о переработках VIII главы и работе над письмом Онегина в 1831 году, Пушкин осенью 1833 года набрасывал строфы, где, удовлетворяя просьбы друзей «продолжать рассказ забытый», ссылаясь на голоса друзей, что «странно, даже неучтиво роман не кончив перервать», собирался вернуться к своему многолетнему труду, но как в этом году, так и в 1835 дальше набросков работа не пошла.
В 1833 году в поэме «Медный Всадник» Пушкин напомнил читателю о своем герое:
В то время из гостей домой
Пришел Евгений молодой...
Мы будем нашего героя
Звать этим именем. Оно
Звучит приятно; с ним давно Мое перо к тому же дружно.
СТРАНСТВИЕ ОНЕГИНА*).
[- • -1
Июня третьего числа... Онегин начал свои странствования в 1821 году.
[- • -I
... Он видит Новгород Великий: Смирились площади,—средь них Мятежный колокол утих, Но бродят тени великанов: Завоеватель Скандинав, Законодатель Ярослав, С четою грозных Иоаннов, И вкруг поникнувших церквей Кипит народ минувших дней.
Тема Новгорода Великого с вечевым «мятежным» колоколом занимала Пушкина еще в южной ссылке (Кишиневский период). Образ защитника новгородской вольности Вадима и его противника, «завоевателя Скандинава» Рюрика, центральные образы в задуманной драме «Вадим» (отрывки из нее и поэмы относятся к 1822 году), вновь замелькали перед автором романа: в черновой рукописи названы Рюрик-скандинав и Вадим.
Мысли 6 республиканском строе древнего Новгорода волновали декабристские круги. Арестованный 6 февраля 1822 г. В. Ф. Раевский, с которым Пушкин вел в Кишиневе оживленные беседы на исторические темы, прислал из Тираспольской крепости стихотворение «Певец в темнице», где встречались упоминания о Новгороде, Пскове, Вадиме, дышавших «жизнью свободной» и погибших под ударами московского самовластья:
Погибли Новгород и Псков... Но там бессмертных имена Златыми буквами сияли... Борецкая, Вадим—вы пали: С тех пор исчез, как тень, народ... На площади он не сбирался (и т. д.).
По воспоминанию Липранди, это стихотворение Раевского произвело сильное впечатление на Пушкина, который был особенно поражен след, строками^
*) Включены выпущенные поэтом отрывки и почти законченные черновые, дающие маршрут путешествия Онегина.
Знаком [— . —] обозначены строфы, выпущенные Пушкиным из первопечатного текста.
182
Евгений Онегин
Как истукан немой народ
Под игом дремлет в тайном страхе: Над ним бичей кровавый род И мысль и взор казнит во прахе.
Образ Вадима, легендарного новгородского республиканца, стоял перед Кюхельбекером, Рылеевым (дума «Вадим» 1823-—1824 гг.). Новгород, как очаг 'древне-русской вольницы, рассматривался декабристами, как прообраз близких им общественных идеалов. Когда Н. Бестужев сказал однажды Рылееву, что «Кронштадт есть наш Леон (остров, с которого в январе 1820 года испанский революционер Квирога с двумя батальонами начал восстание), то Батеньков отвечал, что «напротив того, наш остров Леон должен быть на Волхове, либо на Ильмене» *. С. Волконский 18 окт. 1824 г. писал Пушкину, находившемуся в ссылке, в с. Михайловском (Псковской губ.): «соседство и воспоминания о Великом Новгороде, о вечевом колоколе и об осаде Пскова будут для вас предметом пиитических занятий—а соотечественникам вашим труд ваш—памятником славы предков и современника».
Поэтическим отголоском интереса к этой теме социально близких Пушкину кругов является данная строфа «Путешествия Онегина».** Поэт приписал Онегину свои собственные раздумья об историческом прошлом. Представление о гибели «мятежной» вольности Новгорода в результате политики московских князей Иоанна III и Иоанна IV («чета грозных Иоаннов») подкрашивалось у Пушкина книгой Радищева «Путешествие «з Петербурга в Москву», где он мог встретить след, рассуждение: «Сей государь (царь Иван Васильевич) столько успел в своем предприятии, что в новгородцах не осталося ни малейшей искры духа свободы, за которую они с толиким сражалися жаром. С вещевым *** колоколом рушилось в них даже и зыбление, так сказать,—вольности, нередко по усмирении бури остающееся. И, действительно, не видно, чтобы после того новогородцы делали какое покушение на возвращение своей свободы. Вот почему Новгород принадлежал царю Ивану Васильевичу. Вот для чего он раззорил и дымящиеся его остатки себе присвоил». ****
«Тоска, тоска!»—так начинается след, строфа, рисующая Онегина, который «спешит скорее далее» от тех мест, где некогда звучал «мятежный колокол» и где теперь тишина, смиренные площади, «поникнувшие церкви». Вокруг них—в воображении поэта—«кипит
* В. И. Маслов—Литературная деятельность К. Ф. Рылеева. Киев. 1912, стр. 200 (со ссылкой на В. И. Семевского—Политич. и обществ, идеи декабристов, стр. 176). В черновой этой строфы упоминается Волхов с мостом.
** Упоминание о «законодателе Ярославе», с именем которого связано было представление о памятнике древне-русского права—«Русской Правде», не шло ли по ассоциации от труда Пестеля, имевшего то же заглавие—«Русская Правда»?
*** Т.-е. вечевым.
**** Ср. отрывок из поэмы «Вадим».
СТРАНСТВИЕ ОНЕГИНА
183
народ минувших дней». * Кем же овладела «тоска» при созерцании этой антитезы между минувшим и настоящим? Автор романа на этот раз слишком заметно подменил собой своего героя, подчеркивая в числе причин «тоски» Онегина размышления о новгородской вольности, уничтоженной московскими самодержцами. Пушкин приписал ему комплекс таких общественных настроений, который не вытекал из социальной характеристики Евгения в данном положении, когда ему «Россия мгновенно понравилась отменно:
Уж он влюблен.
Уж Русью только бредит он...
[- • -1
Пред ним Валдай, Торжок и Тверь. Тут у привязчивых крестьянок ,	Берет три связки он баранок.
Ср. в письме Пушкина к Соболевскому от 9 ноября 1826 г.:
У податливых крестьянок (Чем и славится Валдай) К чаю накупи баранок И скорее поезжай.
Картинка типичная,—в январе 1829 г. А. .Н. Вульф, ехавший вместе с Пушкиным в Петербург, записал в своем дневнике: «Пользовавшись всем достопримечательным по дороге от Торжка до Пе-терб., т.-е. купив в Валдае баранок (крендели небольшие) у дешевых красавиц, торгующих ими... приехали мы на третий день в Петерб.» («Дневник А. Н. Вульфа». 1915, стр. 52).
Большой фактический материал собран Б. Л. Модзалевским (Пушкин. Письма. Гиз. Том II стр. 197—199).
[-•-]
В палате английского клуба О кашах пренья слышит он.
Ироническая характеристика членов Московского Английского Клуба, в котором консервативная дворянская фронда видела нечто в роде английской палаты лордов. «Тузы»—дворяне в роде грибоедовского Максим Петровича, задавали тон «общественному мнению». Но даже чуждые всяческому либерализму чиновники не могли не отметить в этом «клобе» тупости и пошлости. «Член московского английского клуба! О, это существо совсем особого рода»...—восклицает Ф. Ф. Вигель в своих мемуарах: «Главною отличительною чертою его характера есть уверенность в своем всеведении»; при всем невежестве «необдуманное самолюбие... Вестовщики, едуны составляли замечательнейшую, интереснейшую часть клубного сословия». Первые распространяли «нелепости, сплетни», «им верили, их слушали». Читались в английском клубе только «военные приказы о производстве или объявления о продаже просроченных имений или крепостных девок». (Записки Ф. Ф. Вигеля, ч. VI, стр. 29. Цитирую II том «Из русской истории» Н. А. Рожкова. П. 1923, стр. 62).
* Ср. в отрывке из драмы «Вадим»:
Младые граждане кипят и негодуют...
184	ЕВГЕНИЙ ОНЕГИН
t
Ироническая характеристика Английского клуба в этой строфе соперничает с резким отзывом Пушкина о том же учреждении в его Московском письме к Е. М. Хитрово (от 21 августа 1830 г.). Выражая признательность за сообщения и газеты, посвященные событиям июльской революции в Париже, Пушкин писал ей: «здесь никто не получает французских газет, и в области политических мнений оценка всего происшедшего сводится к мнению Английского клуба, решившего, что князь Дмитрий Голицын * был неправ, запретив ордонансом ** экарте ***. И среди этих-то орангутангов я принужден жить в самое интересное время нашего века!»
Член Московского Английского Клуба с 1829 г., Пушкин, вспомнив о необходимости возобновить свой билет, писал жене из Москвы 27 августа 1833 г.: «Надо будет заплатить 200 руб. штрафу, а я и весь Английский клуб готов продать за 200».
И всюду меркантильный дух.
Макарьевская ярмарка, Нижний Новгорода—центры торговой и промышленной буржуазии, того класса, который при жизни автора романа заметно богател и настолько, что, по собственному свидетельству Пушкина, «начинал селиться в палатах, покидаемых дворянством». Подбор штрихов, характеризующих деятельность этого класса—«поддельные вина», «бракованные кони»; психологический облик всех вовлеченных в буржуазную сутолоку—«всяк суетится, лжет за двух»—дает понять, что дух торговой денежной наживы, меркантильный дух, **** антипатичен не только герою романа, на личном опыте испытавшему впечатления от «жадного полка заимодавцев» (ср.ХХП! строфу Iглавы). Подобные переживания испытывали носители дворянской психоидеологии, подобно Баратынскому отмечавшие в «железном веке» победоносно растущего капитализма «в сердцах корысть, «бесстыдное» торжество «насущных и полезных» интересов, забвение поэзии («младенческие сны поэзии») поколениями, ушедшими в новые «промышленные заботы» (стихотв. «Последний поэт» (1833—34). Интересно сопоставить с этой строфой оценку деятельности промышленной буржуазии, данную с дворянской точки зрения, но вынужденную признать ее положительное значение в «Журнале Мануфактур и Торговли» 1829 г. по поводу первой выставки российских мануфактурных изделий: «Смотря на сии прелестные материи, с таким вкусом и искусством сотканные, на сии остроумные машины, на драгоценные-изделия фарфоровые, хрустальные
* Московский генерал-губернатор.
** Ироническое применение акта короля Карла X: 6 ордонансами 26 июля 1830 г. была нарушена конституционная хартия, что послужило к общественному движению против династии Бурбонов.
*** Карточная азартная игра.
**** Меркантилизм—торговая система (наибольший вывоз своих обработанных изделий и наименьший ввоз чужих) в западных государствах XVII— XVIII вв., возникшая в нг./'ху европейских военных грабежей в Новом Свете, отличалась цинизмом, всяческим надувательством по адресу эксплоатируемых.
СТРАНСТВИЕ ОНЕГИНА
185
и проч, и проч., и потом на сих почтенных и скромных фабрикантов, кто бы подумал,-что сии простолюдины имеют столько вкуса, образованности, понятливости и ума изобретательного!» (М. Балабанов. Очерки по истории рабочего класса в России, часть I, стр. 22).
Что касается Пушкина, субъективно разделявшего антипатию своего аристократического героя к «меркантильному духу», то объективно, будучи сам во власти этого «духа», он понимал литературную работу, как «отрасль промышленности», и в качестве журналиста принимал активное участие в борьбе «промышленников» и «аристократов», как назывались в 30-х годах враждовавшие литературные партии, выражавшие различные классовые интересы.
[------]
... бурлаки
Унылым голосом поют...
Как Стенька Разин в старину Кровавил волжскую волну.
Пушкин называл Разина «единственным поэтическим лицом русской истории» и записал несколько устных народных песен о нем. Вероятно, он имел в виду ту песню, где Разин
Подхватил персидскую царевну, В волны бросил красную девицу, Волге матушке ею поклонился.
Он видит Терек своенравный
(и т. д.).
Пушкин передал в двух строфах свои кавказские впечатления. Ср. его стихотворение «Кавказ» (1829).
Вдали—Кавказские громады.
Это изображение гор в виде громады было постоянным у Пушкина:
... отдаленные громады
Седых, румяных, синих гор.
Неприступных гор
Над ним воздвигнулась громада. В дали прозрачной означались Громады светлоснежных гор («Кавказский пленник»).
Теснят его грозно немые громады.
(«Кавказ»).
Уже пустыни сторож вечный, Стесненный холмами вокруг, Стоит Бешту остроконечный.
Ср. в «Кавказском пленнике»:
... Пасмурный Бештау, пустынник величавый, Аулов и полей властитель пятиглавый.
Жертва... кто почечуя, кто Киприды — больные геморроем или венерической болезнью.
186
ЕВГЕНИЙ ОНЕГИН
Воображенью край священный...
В пиЛ>ме к брату 24 сент. 1820 г. Пушкин рассказывал свои крымские впечатления: «С полуострова Тамани... открылись мне берега Крыма. Морем приехали мы в Керчь. Здесь увижу я развалины Митридатова гроба, здесь увижу я следы Пантикапеи, думал я,—на ближней горе, посреди кладбища, увидел я груду камней, утесов грубо высеченных, заметил несколько ступеней, дело рук человеческих. Гроб ли это, древнее ли основание башни,—не знаю»... См. также в письме к Дельвигу 1824, дек. Поэт обвеянный воспоминаниями о столь знакомом ему еще по лицейской учебе классическом мире, посетил храм Дианы (Артемиды) на мысе Фиоленте (недалеко от Севастополя), где, по мифологическому преданию, Ифигения, жрица храма, едва не принесла в жертву своего брата Ореста, связанного тесной дружбой с Пиладом, приехавшими за кумиром Артемиды в страну дикого народа тавров (по имени которого названа Тавридой) (см. у Ф. Ф. Зелинского «Античный мир», т. I, выпуск III, стр. 77—78).
Там закололся Митридат.
Легендарное приурочение смерти царя Митридата (жившего в первом веке до нашей эры).
Там пел Мицкевич вдохновенный И посреди прибрежных скал Свою Литву воспоминал...
Польский поэт Мицкевич выпустил в конце 1826 г. сборник сонетов, во второй части которого были «Крымские сонеты». Пушкин имеет в виду сонет «Аккерманские степи», гдеМицкевич, между прочим, вспоминает Литву на «просторе сухого океана» степей, а не среди прибрежных скал. В сонете «Суровый Дант» (1830) Пушкин также вспомнил о пребывании Мицкевича в Крыму:
Под сенью гор Тавриды отдаленной, Певец Литвы...
Эпитетом «вдохновенный» Пушкин отметил исключительный дар импровизации, которым владел польский поэт. Пушкин с восхищением слушал эти импровизации Мицкевича (см. «Из розысканий о литературных источниках в творчестве Пушкина» Н. Яковлева в сборнике «Пушкин в мировой литературе» стр. 118—122).
Прекрасны вы, брега Тавриды...
Эта строфа воспроизводит реальные впечатления поэта, подъезжавшего на бриге к Гурзуфу в августе (18-19) 1820 г. (ср. письма к А. И. Дельвигу 1824 г., дек.). «При свете утренней Киприды»— планета Венера в августе—сентябре 1820 г. была утренней звездой. Еще П. Бартенев отметил, что в стихе «а там, меж хижинок татар»... подразумевается воспоминание о доме Раевских, пребывание в котором поэт называл «счастливейшими минутами» своей
СТРАНСТВИЕ ОНЕГИНА
187
жизни. Конец этой строфы и начало- след, строфы дают возможность предполагать о длительности и глубине чувств, испытанных поэтом по адресу одной из дочерей Раевского.
В ту пору мне казались нужны (и т. д.; три строфы).
В этих строфах вскрыта эволюция поэтического творчества Пушкина за 1820—1830 годы,—изменились идейная тематика и стилистика от эпохи «Кавказского пленника» до болдинской «Шалости» (1830) и «Истории села Горюхина» (начатой в 1830 г.). Повторность деталей в этой строфе, в стих. «Шалость», в черновых набросках к «Станционному смотрителю» указана Д. Благим («Социология творчества Пушкина», стр. 243—244). «Идеал» поэта также повторен в мечтах Евгения в «Медном Всаднике» (1833):
Кровать, два стула, щей горшок, Да сам большой—чего мне боле?
(впервые указано Ф. Е. Коршем). Мечты о (независимой жизни в усадьбе, в поместье—«обители трудов и чистых нег» в 30-х годах получили у Пушкина стабильную форму. Классовый характер пушкинского идеала вскрывается анализом родственного по настроению стих. Е. Баратынского «Н. М. Коншину» (1821): «прошла пора слепых мечтаний... уж отлетает век младой, уж сердце опытнее стало .. не упоения, а счастья теперь искать уж время нам... Шепчу я часто с умиленьем:
Нельзя ль найти любви надежной?
Нельзя ль найти подруги нежной, С кем мог бы в счастливой глуши Предаться неге безмятежной И чистым радостям души...
Фламандской школы пестрый сор.
Пушкин имеет в виду художников фламандско-голландского направления в живописи XVI—XVII века, рисовавших житейские сценки городских низов и мелкой сельской буржуазии,—таковы художники Остаде, которому принадлежат картины «Шинок», «Деревенский праздник», „Крестьянское угощение", „Пирушка", Поттер („Ферма"), Кейп („Коровница"), Теньер и др. (указанные картины находились в петербургском Эрмитаже).
В рукописи к сущ. сор был эпитет—гадкий. „Пестрый и гадкий сор" прозаических подробностей, рассыпанных в романе (типа: сосед сопит перед соседом, храпит тяжелый Пустяков,— чуть струма не своротил) и т. п. картинок „низкой природы" (которых было еще больше в выпущенных строфах), противополагается автором романа прежнему романтическому стилю. Эти две стилевые струи—„вода" в „поэтическом бокале", „прозаические бредни" и „высокопарные мечтанья" формально отчасти вскрыты К. Шимкевичем в статье „Пушкин и Некрасов" (сборник „Пушкин в мировой литературе").
188
ЕВГЕНИЙ ОНЕГИН
По поводу прозаизмов в романе вообще уместно напомнить замечание Пушкина в наброске „О драме" (1830): „Иногда герои (Шекспира) выражаются в его трагедиях как конюхи, нам это не страшно, ибо мы чувствуем, что и знатные должны выражать простые понятия как простые люди".
Средь пышных, опустелых зал, Спустя три года, вслед за мною, Скитаясь в той же стороне, Онегин вспомнил обо мне.
Пушкин был в Бахчисарае в сентября 1820 года. В письме (1824 г.) Дельвигу Он вспоминал о посещении полуразрушенного ханского дворца и фонтана: «Я прежде слыхал о странном памятнике влюбленого хана (Крым-Гирей-хан любил грузинку Дилару, погребенную в 1764 г.). К. поэтически описывала мне его, называя la fontaine des larmes* *. Вошел во дворец, увидел я испорченный фонтан: из заржавой железной трубки по каплям падала вода **. Я обошел дворец с большой досадой на небрежение, в котором он истлевает, и на полуевропейские переделки некоторых комнат» ***. Итак, Евгений Онегин был в Бахчисарае в 1823 году.
Я жил тогда в Одессе пыльной...
Пушкин жил в Одессе с начала июля 1823 г. до конца июля 1824 г. В одесских письмах Пушкин обыкновенно говорил: «Теперь я опять в Одессе и все еще не могу привыкнуть к европейскому образу жизни (Л. С. Пушкину, 25 августа 1823 г.); «Одесса—город европейский» (П. А. Вяземскому, 4 ноября 1823 г.).
Язык Италии златой звучит по улице веселой.
В Одессе 20-х годов XIX века почти половина городского населения состояла из итальянцев.
И сын египетской земли Корсар в отставке, Морали.
Пушкин в Одессе сблизился с каким-то неизвестного происхождения человеком, о котором в Одессе поговаривали, что он из разбогатевших египетских пиратов. Арап Морали был отчаянным картежником. О нем Пушкин сказал своему знакомому Липранди: «У меня лежит к нему душа; кто знает, может быть, мой дед с его предком были близкой родней» (см. Н. О. Лернер—Пушкин в Одессе. Сочинения Пушкина, под ред. С. А. Венгерова, т. П).
Одессу звучными стихами
	Наш друг Туманский описал.
* Фонтан слез.
** Ср. в этой строфе:
Скажи, фонтан Бахчисарая!
Такие ль мысли мне на ум
Навел твой бесконечный шум...
*** Дворец перестраивался в 1783 году для Екатерины II. Тогда и был сооружен фонтан.
СТРАНСТВИЕ ОНЕГИНА
189
В. И. Туманский (1802—1860), состоявший одновременно с Пушкиным при генерал-губернаторе Воронцове, в 1824 г. написал стихотворение «Одесса», в котором, описывая «страну, прославленную молвою бранных дней, где тополи шумят, синеют грозны воды, сын хлада изумлен сиянием природы», между прочим говорил:
Здесь упоительно дыхание садов.
Пушкин последними строками этой строфы «снизил» идиллическое описание Туманского, подмешал «воды» в «поэтический бокал» лорнирующего поэта, не заметившего ни «насильственной тени» «младых ветвей в знойный день», ни «нагой степи» кругом Одессы.
Открыт Casino. Клуб—игорный дом находился в пушкинскую пору на углу б. Ришельевской и Ланжероновской улиц; там игроки «скрывались в подвалах кофейни; между ними были и богатые негоцианты и молодые люди, и чиновники, и заезжие помещики; в продолжение одной только ночи десятки тысяч рублей переходили из рук в руки» (см. указанную статью Н. О. Лернера, стр. 272).
Мар ке р —служащий при биллиарде, следил за подачей кия и счетом игроков.
Карантин (от итальянского слова quarantina=40 дней)— место, где осматривались прибывшие в одесский порт суда и в случае обнаружения какой-либо заразы задерживались.
Эта строфа живо и полно воспроизводит «меркантильный дух» торговой Одессы. В письмах П. Д. Киселева, б. тогда начальником штаба 2-ой армии в Тульчине, к И. С. Ризничу, крупному одесскому коммерсанту, обычно говорится о поручениях «по очистке пошлиной и пересылке заграничных товаров, по получению из цензуры выписанных из Парижа книг, о ценах на хлеб, о приходящих из Константинополя судах и о получаемых при их посредстве вестях о ходе греческого восстания, о турецких делах, об эпидемии чумы».
О т о н Цезарь в 20-х годах содержал в Одессе небольшую гостиницу, где Пушкин жил первое время после своего переезда в Одессу. Безденежье Пушкина в Одессе, получавшего 700 руб. жалованья, ср. в варианте:
Я жил поэтов—
Без дров зимой, без дрожек летом, отразилось в констатировании «грозного счета». Об Отоне см. „Пушкин. Статьи и материалы4*. Ill. Одесса. 1927, стр. 71—72.
Пора нам в оперу скорей: Там упоительный Россини, Европы баловень—Орфей.
Пушкин в Одессе был постоянным посетителем итальянской оперы. „Я нигде не бываю, кроме в театре44,—сообщает он брату 25 августа 1823 г., а 16 ноября спрашивает Дельвига: „Правда ли,
190
ЕВГЕНИЙ ОНЕГИН
что едет к вам Россини и итальянская опера?—Боже мой! это представители рая небесного". (Ср. в письме к Вяземскому 15 авг. 1825: „твои письма... оживляют меня, как музыка Россини")... Маленькая труппа ставила в одесском театре оперы „Севильский цирюльник", „Сорока-воровка" и др.*. Россини (1792—1868) — знаменитый итальянский композитор—назван Орфеем по имени мифологического бога, укрощавшего пением зверей, приводившего в движение неодушевленные предметы, вызвавшего из царства теней свою возлюбленную Эвридику.
Предположение, что указание на „негоциантку молодую", окруженную толпою рабов, и ее мужа („зевнет и снова захрапит") относится к Амалии Ризнич, жене одесского коммерсанта И. С. Риз-нич, отвергается Н. Лернером (см. указанную статью во II томе сочинений Пушкина, изд. Брокгауз-Эфрона) и новейшим исследователем А. А. Сиверсом (этюд „Семья Ризнич" в XXXI—XXXII выпуске „Пушкин и его современники"; здесь приведены данные, что И. С. Ризнич, образованный человек, был большим любителем театра и итальянской оперы).
Prima donnа—актриса, исполнявшая главные партии.
Каватина—музыкальная ария, несложная по форме, с одной темой, умеренного движения.
В просонках Фора закричит.
По поводу этого возгласа театральной публики 20-х годов имеется любопытная справка В. Ф. Одоевского в „Московском Телеграфе" 1825 г., № 4, февраль: „Нельзя не отметить странного обыкновения, у нас существующего: желание, чтобы актеры повторили понравившееся место, у нас объявляется восклицанием ф о р о, когда это слово совсем не означает повторения... Слово форо или фора происходит от латинского foras... однозначущее с нашими выражениями: чрез меру или выходящее за пределы... Следовательно, форо по русски значит только: прекрасно, несравненно, ибо произносят сие слово, желая вызвать актеров не для повторения, но изъявления благодарности; желая же заставить повторить, итальянцы и французы употребляют технический термин: bis; предлагаем это слово и нашим любителям" (см. Н. П. Кашин. Два столетних юбиляра. Оттиск из „Известий по рус. языку и словесности" Академии Наук СССР).
* См. в «Вестнике Европы» 1824, № 6, стр. 158—159:
<В Одессе (пишут в одном немецком журнале) существует несколько уже лет Итальянский театр, имеющий таких актеров, которые смело могут явиться на всяком театре Европы. Директор тамошней труппы есть г. Бона-волио, сочинитель текста в опере Агнеса. Репертуар состоит из множества пиес разнообразных, и Россини в Одессе, как и везде, есть любимец публики. Его Севильский цирюльник, Сорока-воровка, Черентола и мн. др. обыкновенно наполняют театр любителями музыки».
СТРАНСТВИЕ ОНЕГИНА
191
Сыны А в зон ии счастливой.
Авзония—Италия. Так у Овидия, Вергилия назывался весь полуостров Италии по имени одного из латинских народов (Авзоны); так же Италия именовалась в поэтическом языке и других современников Пушкина.
Речитатив—род певучего разговора; музыка.
форма, часто применявшаяся в итальянской опере (у Россини, напр., в „Севильском цирюльнике").
По поводу строф, описывающих Одессу, К. Зеленецкий, живший там в 30-х годах, писал в 1854 году: „Описание Одессы, оста-!ное Пушкиным в его „Онегине", чрезвычайно верно и дышит поэтическим впечатлением действительности..,
Я б мог сказать: В Одессе грязной.
В 1824 г. даже позднее, разные места на одесских улицах, где можно было погрязнуть по шею, были огораживаемы для предостережения пешеходов и экипажей. Особенно топко было низменное место между лицеем и Казенным садом, место, по которому Пушкину часто приходилось проходить от себя в дом графа ( эронцов
Лишь на ходулях пешеход По улице дерзает в брод.
В то время многие дамы, да и мужчины во время грязи, носили на ногах род котурнов, так называемые галензи.
Но уж дробит каменья молот.
С первого же своего приезда в Одессу в 1823 г. М. С. Воронцов приказал мостить улицы Одессы туземным известняком, по системе английского инженера Мак-Адама.
Еще есть недостаток важный Чего б вы думали? воды! Потребны тяжкие труды...
В то время, по улицам Одессы, беспрестанно разъезжали водовозы с криком: воды, воды!
Особенно, когда вино
Без пошлины привезено-
В Одессе в то время много было греческих и молдавских вин.
Бывало, пушка заревая
Лишь только грянет с корабля—
с брандвахты, которая каждой весной приходит в Одессу из Севастополя, чтобы содержать караул между Практической и Карантинной гаванью, и уходит цоздней осенью.
С крутого берега сбегая,
Уж к морю отправляюсь я.
192
ЕВГЕНИЙ ОНЕГИН
В то время купальня помещалась у „Камней". Теперь камни скрыты, сделана набережная, а купальни перенесены под бульвар. К купальне ходили по крутой, прибрежной отлогости...
A prima donna? а балет?
При Пущине на одесской сцене отличалась Каталани, сестра знаменитой певицы.
Толпа на площадь побежала
На Театральную, вблизи которой жила тогда большая часть посетителей театра.
А мы ревем речитатив.
Слова буквально верные в отношении ко многим из нашей немузыкальной молодежи. (М. А. Цявловский, Книга воспоминаний о Пушкине. Изд. Мир. 1931, стр. 256—260). Ср. в письме М. П. Розберга (одесского литератора) от 5 дек. 1830 Пушкину: „Надо вам сказать, что Одесса совсем уже не такова, как была при вас. Правда, здесь та же пыль, хотя менее грязи; те же очаровательные звуки Россини кипят и блещут в опере; та же золотая луна по вечерам рисует светлый столб в ясном зеркале моря, но мало жизни, действия"...
[- • Ч
Как Цицероновы авгуры, Мы рассмеялися тишком.
Авгуры—римские жрецы-гадатели, сами не верившие в свои прорицания и смеявшиеся, глядя друг на друга, при совершении религиозных церемоней. О них Цицерон упоминал в одной из своих речей (о религии).
[~ • -]
По берегам Эвксинских вод— так называлось у античных греков Черное море; Эвксинское (море) —в переводе на рус. яз. Гостеприимное (море).
Онегин...
Пустился к невским берегам, А я., от вельмож Уехал в тень лесов Тригорских, В далекий северный уезд— И был печален мой приезд.
Пушкин из Одессы уехал 30 июля 1824 г. и 9 августа прибыл в село Михайловское (Псковской губернии, Опочецкого уезда). Здесь он попал помимо надзора местных властей—светских и духовных— еще под специальное наблюдение отца своего,—в итоге вспышки ссор в семье, закончившиеся отъездом родителей и одиночеством поэта. „Затворник опальный", нашел приют в Тригорском, имении П. А. Осиповой, находившемся верстах в трех от Михайловского, в многочисленном женском обществе, в обществе ее сына А. Н. Вульфа и товарища Вульфа—Н. М. Языкова, студентов дерптского университета. Вельможа граф М. С. Воронцов (1782—1856), новорос
СТРАНСТВИЕ ОНЕГИНА
193
сийский генерал-губернатор, из-за которого Пушкин был выслан из Одессы. По адресу этого „просвещенного вельможи" поэт бросал резкие словечки: „Придворный хам и мелкий эгоист" и эпиграммы вроде след:
Полу-герой, полу-невежда, К тому ж еще полу-подлец! Но Тут однако ж есть надежда, Что полный будет наконец.
[- • -] Где-б ни был я...
Везде, везде в душе моей Благославлю моих друзей. Нет, нет! Нигде не позабуду Их милых, ласковых речей. Вдали один, среди людей, Воображать я вечно буду Вас, тени прибережных ив, Вас, мир и сон Тригорских нив...
Ср. в послании „П. А. Осиповой":
Но и вдали, в краю чужом, Я буду мыслию всегдашней Бродить Тригорского кругом, В лугах, у речки, над холмом, В саду, под сенью лип домашней... Когда померкнет ясный день, Одна, из глубины могильной, Так иногда в родную сень Летит тоскующая тень На милых бросить взор умильный.
(Село Михайловское, 25 июня 1825).
I- • -]
С о р о т ь—река в том пушкинском уголке Опочецкого уезда Псковской губ., где были имения Михайловское, Тригорское, воспетые поэтом. Языков в 1826 году посвятил П. А. Осиповой стихотворение „Тригорское", в котором находятся, между прочим, след.
строки:
В стране, где Сороть голубая, Подруга зеркальных озер, Разнообразно, между гор, Свои изгибы расстилая, Водами ясными поит Поля, украшенные нивой,— Там, у раздолья, горделиво Гора трихолмная стоит; На той горе, среди лощины, Перед лазоревым прудом, Белеется веселый дом, И сада темные картины, Село и пажити кругом.
Приют свободного поэта, Не побежденного судьбой! Благоговею пред тобой, И, дар божественного света, Краса и радость лучших лет,
TsrCHuL Оаегяп.
13
194
ЕВГЕНИЙ ОНЕГИН
Моя надежда и забава, Моя любовь и честь и слава, Мои стихи-тебе привет!
Что восхитительнее, краше Свободных, дружеских бесед, Когда за пенистою чашей С поэтом говорит поэт? Жрецы высокого искусства! Пророки воли рожества!
Как независимы их чувства, Как полновесны их слова!
Как быстро мыслью вдохновенной, Мечты на радужных крылах, Они летают по вселенной В былых и будущих веках! Прекрасно радуясь, играя, Надежды смелые кипят, И грУдь трепещет молодая, И гордый вспыхивает взгляд! Певец Руслана и Людмилы!
Была счастливая пора, Когда так веселы, так милы Неслися наши вечера, Там на горе, под мирным кровом Старейшин сада вековых, На дерне мягком и шелковом, В виду окрестностей живых..
ГЛАВА X (СОЖЖЕННАЯ).
Летом 1829 г. на Кавказе Пушкин рассказывал своему брату и адъютанту Н. Раевского, М. В. Юзефовичу, что по первоначальному плану «Онегин должен был или погибнуть на Кавказе или попасть в число декабристов». П. А. Вяземский 19 декабря 1830 г.' записал в дневнике, что поэт третьего дня читал ему отрывки из «предполагаемой 10 главы* и отметил, подчеркнув, следующие слова: у вдохновенного Никиты, у осторожного Ильи. В1832 году А. И. Тургенев передавал в Мюнхенском письме своему брату, Николаю Ивановичу, в Париж: «Александр Пушкин не мог издать одной части своего Онегина, где он описывает путешествие его по России, возмущение 1825 года и упоминает, между прочим, и о тебе:
Одну Россию в мире ВИДЯ, Преследуя свой идеал, Хромой Тургенев им внимал И, плети рабства ненавидя, Предвидел в сей толпе дворян Освободителей крестьян.
В этой части у него есть прелестная характеристика русских и России, но она останется надолго под спудом». Сам Пушкин 21 ноября 1830 г. в предполагаемом предисловии к изданию двух последних глав романа (8-й и 9-й: восьмая называлась «Странствие Онегина», девятая — «Большой свет») писал: «Вот еще две главы Евгения Онегина, последние по крайней мере для печати» *. По указанию Н. О. Лернера, на последней странице «Метели» (в черновой тетради «Повестей Белкина») сохранилась заметка, сделанная пушкинской рукой: «19.___ркт. сож.ж X песнь». Это аутодафе было
совершено в болдинскую осень 1830 года. Но Пушкин, несмотря на опасения, что отрывки из десятой главы могут попасть в жандармские руки, записал их особым приемом. Опасения были основательны: Х-ая глава вся насыщена была политическим содержанием, чтб Пушкин для себя подчеркнул пометкой на листе со строфой «Путешествия» («Наскуча или слыть Мельмотом»,) на полях стиха «С ее политикой сухой»:
в X песни.
* В первом издании романа (1833), поместив отрывки из восьмой главы, он заявил, что «решился выпустить эту главу по причинам важным для него, а не для публики».4
13*

196
ЕВГЕНИЙ ОНЕГИН
В 1910 году П. О. Морозов расшифровал сохранившиеся от-рывки, отдельные стихи из этой сожженной главы («Пушкин и его современники», выпуск XIII), Целый ряд исследователей внес поправки в чтение П. О. Морозова: Н. О. Лернер, Д. Н. Соколов, М. Л. Гофман, С. М. Бонди и др. Но несколько кусков до сих пор остались неразобранными, а главное, в их расположение, порядковое размещение внесен был неправильный принцип, приведший пушкиноведов к ложному истолкованию идейного смысла наиболее значительных строф, к ложному пониманию вопроса об отношении Пушкина к декабризму в 1830 году. Здесь предлагается иное, сравнительно с общепринятым, размещение некоторых строф, в итоге чего читатель приходит к другим выводам, более соответствующим классовой идеологии Пушкина и современной поэту исторической действительности.
Еще в 1913 году Н. О. Лернер указал на историческую и логическую несоообразность заключать десятую главу строфой «Сначала эти заговоры», но, поместив ее между строфами: «У них свои бывали сходки... Витийством резким знамениты» и строфой «Друг Марса, Вакха и Венеры», исследователь ошибочно понял эту строфу, как «жестокий приговор» поэта Северному обществу декабристов: поправив Иванова-Раэумника, в своем комментарии к X главе (см. «Евгений Онегин» в «Историко-литературной библиотеке» № 39, И, 1911) считавшего отношение Пушкина к «декабризму» в 1830 году и позднее «совершенно отрицательным», Н. О. Лернер не заметил, что содержание этой строфы, относящееся к Союзу Благоденствия, заставляет переместить ее раньше, перед описанием «тайной сети» декабристских организаций *. Последующие редакторы Х-ой главы— М. Гофман в гизовском издании «Евгения Онегина» 1920 (см. его же «Пропущенные строфы «Евгения Онегина», П., 1922), Б. Томашевский в шеститомнике—приложении к «Красной Ниве» и те, кто приготовлял к печати роман в разных изданиях в гизовской «Дешевой библиотеке классиков»,—все утвердили в общественном мнении принятую П. О. Морозовым систему читать X главу с концовкой «Сначала эти заговоры», на основании которой прочно осело в разных учебных руководствах и исследовательских работах представление, что в оценке Пушкина 1830 г. «вообще декабризм» был делом несерьезныгл, только «скукой, бездельем молодых умов» и проч. Каким образом могла сложиться эта традиция?
Николаевский жандарм, разбиравший посмертные бумаги Пушкина, на том черновом листке, который у Пушкина на одной стороне начинался стихом «Сначала эти заговоры», а на другой стороне «Друг Марса, Вакха и Венеры», поставил клеймо—цифру 55 на страничке, начинавшейся стихом «Друг Марса»... Этому неизвестному
* Н. О. Лернер Пушкин о декабристах. (Необходимая поправка). «Речь» 1913, № 155, 10 июня (литературная неделя, стр. 3); его же примечания к Х-ой главе в VI томе сочинений Пушкина, под ред. С. А. Венгерова (Л., 1915 год).	'	<*
ГЛАВА ДЕСЯТАЯ
197
жандарму пушкиноведение обязано признанием, что основная страничка пушкинского автографа—та, которая начинается: «Друг Марса, Вакха и Венеры», а оборотная — та, которая начинается стихом: «Сначала эти заговоры». П. О. Морозов, не разбираясь в эволюции декабристского движения и в полном согласии с господствовавшей в буржуазной науке эстетической критикой полагая, что «общественные убеждения Пушкина были сбивчивы, лишены про-грамной прямолинейности... что Лушкин был прежде всего и больше всего поэт, т. е. человек впечатления и чувства, воплощаемых в художественном творчестве, а не мыслитель и публицист» *, П. Морозов авторитетно утвердил случайную жандармскую помету. Так, основная страничка Пушкинс/сого автографа была признана оборотной; так, возникла пресловутая традиция печатать пушкинскую строфу в конце X главы вопреки историческому содержанию, заключенному в ней, вопреки элементарной логике чтения по связи с предыдущими и последующими строфами; так, благодаря текстологам-пушкинистам, игнорировавшим историю дворянского движения 20-х годов XIX в., не взявшим на учет конкретную историческую обстановку поэтической работы Пушкина над его романом, утвердилась неверная, ложная концепция социального мировоззрения Пушкина, механически разрывавшая автора X главы по дробным хронологическим клеточкам, подменявшая классовую обусловленность общественных мнений поэта ссылками на их изменение под влиянием прочитанных поэтом книг по русской истории в промежутке между 1830 и 1834 годами.
Комментатору романа важно уяснить идеологический смысл данной строфы («Сначала эти заговоры»): правильный анализ ее политической тематики, проливая свет на идейный комплекс X главы, помогает раскрыть классовую тенденцию романа, его публицистическую подоснову, его идеологическую направленность, место Пушкина-художника в классовой борьбе 20-х и 30-х годов. Признавая антиисторичным заканчивать X главу строфой, изображающей Союз Благоденствия, совершенно не относящейся к подлинно-декабристским организациям, мы предлагаегл новую композиционную перестановку строф, вследствие чего сдается в архив начатая П. О. Морозовым и поддержанная современными пушкинистами традиция видеть в поэте буржуазного дворянства противника идеологии буржуазных революционеров 20-х годов **.
* П. Морозов. Минувший век. Литературные очерки. П. 1902, стр. 391.
** Так как строфа «Сначала эти заговоры» представляет собою черновые наброски и Пушкин не собирался включить ее в основной корпус Х-ой главы (так не без основания предполагает М. Гофман и др.), то вопрос о форме печатания этой строфы должен быть специально решен текстологами-пушкинистами; литературовед-социолог, комментирующий сохранившиеся отрывки Х-й главы, стремится понять их идейный смысл, найти для них кчюч в общественной, исторической "атмосфере, окружавшей поэта, вскрыть их классовую направленность: мы включили эту строфу в соответственном месте данной главы не потому, что утверждаем окончательную редакцию поэта (она нам неизвестна), а только потому, что в первоначальном ходе
198
ЕВГЕНИЙ ОНЕГИН
Считается (впредь до новых находок автографов Х-ой главы) установленным, что Пушкин записал особым приемом первые четверостишия 16 строф и что печатать основной корпус Х-ой главы необходимо согласно тому порядку, какой указан поэтом. Но варианты отдельных стихов, пропуски между строфами, стихи, не укладывающиеся в общую концепцию главы,—все это свидетельствует против утверждения, что пред нами завершенная художественная работа. Несколько стихов М. Л. Гофман и Б. Томашевский произвольно признали записью пятых стихов и предположительно отнесли их к VI, IX строфам (см. «Пропущ. строфы «Онегина» 1922 г. и соч. Пушкина в приложении к «Красной Ниве»), в итоге чего получился набор стихов, лишенных связи с общим смыслом строф.
П. Вяземский, прослушав отрывки X главы, записал в дневнике: «славная хроника». У него осталось впечатление, что строфы этой главы связаны исторической нитью, дают своего рода историческое обозрение. Мы располагаем строфы и отдельные стихи, напечатанные в современных изданиях в случайных связях, руководствуясь хронологическим стержнем событий, входивших в план X главы. При таком распорядке устраняется непонятность двустиший и единичных стихов, восстанавливается их необходимость в общей смысловой композиции главы.
В таком ли порядке находились эти строфы в последней редакции X главы,—вопрос при современном состоянии пушкинских фрагментов неразрешимый и, следовательно, бесполезный.
работы Пушкина над Х-ой главой, эта строфа имела для него значение осмысления ранней поры, своего рода праистории декабристского движения. Метод печатания Х-ой главы в современных изданиях «Евгения Онегина» без специальных примечаний приводит читателя к ряду недоумений и ошибочных утверждений.
I
Властитель слабый и лукавый, Плешивый щеголь, враг труда, Нечаянно пригретый славой, Над нами царствовал тогда.
Внешний облик Александра I метко схвачен в двух словах. Отношение поэта к внутренней политике «плешивого щеголя» дано в 1830 году с той же направленностью, которая была присуща Пушкину и «либералистам» 20-х годов*.
Когда-то одописно воспевавший императора, в полном согласии с патриотическим одушевлением дворянской массы («Воспоминания в Царском селе» 1815 г., «На возвращение государя императора из Парижа в 1815 году», «К принцу Оранскому» 1816), поэт в изменившейся общественной атмосфере стал «подсвистывать» Александру I и свист этот раздавался не только «до самого гроба» (как писал Пушкин Жуковскому), но и значительно позже. «Noel», «Воспитанный под барабаном», эзиграмматические зарисовки («венчанный солдат» и проч.), «Перед бюстом» (1829 г.), — все эти стихотворения по адресу «кочующего деспота», в лице и в жизни арлекина», ярко свидетельствовали, что Пушкин, действительно, «с своим тезкой не ладил», выражая и организуя недовольство против «лукавого властителя», обещавшего в 1818 году ввести в России «законно-свободные учреждения» и ставшего удушителем европейских революционных движений и столпом политической реакции своей страны. Нечаянно пригретый славой—-в этой оценке Пушкина Александр—полное ничтожество, незаслуженно и случайно, благодаря грандиозным историческим событиям, приобретший славу.
* См., напр., в письме П. А. Вяземского к А. И. Тургеневу от 19 февраля 1821 г., где Александр [противопоставляется Наполеону: «Наполеон, ополченный богатырскою решимостью в достижении цели своей, некраснеющим лбом встречал все преграды, противопоставленные ему истиною, и шпагою несокрушимою запечатлевал свои политические парадоксы. Но мы, которые утра свои проводим в манежах и на парадных площадках, которые хотим слыть либералами при женских туалетах и деспотами перед миллионами штыков, которые не имели ни одной мысли, а много лишних Солдатов, что, кроме стыда настоящего и бледного, но многими пятнами означенного листа в истории, ожидает нас в награду за двуличное поведение и за всегда зыб- > лющееся направление мыслей и правил?» («Остафьевский архив», т. П, стр. 166).
200
ЕВГЕНИЙ ОНЕГИН
Через несколько лет поэт, вспоминая царствование Алексан; ра, называл его «другом народов, спасителем их свободы» («19 октября 1836 года»).
II
Его мы очень смирным знали, Когда не наши повара Орла двуглавого щипали У Бонапартова шатра
Указание на поражение армии Александра I при Аустерлице (в Моравии) в 1805 году. Этот эпизод из неудачной борьбы Александра с Наполеоном был отмечен Пушкиным в эпиграмме 1824 года:
Воспитанный под барабаном
Наш царь лихим был капитаном, Под Австерлицем он бежал, В двенадцатом году дрожал.. *
Пушкинская характеристика Александра I относилась и к следующему 1806 году, когда русский император был испуган неудачами его армии, участвовавшей в прусском походе против Наполеона.
III.
Гроза двенадцатого года
Настала — кто тут нам помог?
Остервенение народа,
Барклай, зима иль русский бог?**
В 1836 году в стихотворении «Полководец» и в «Объяснении» (об этом стихотворении) Пушкин вновь указал, что генералу Барклаю-де-Толли принадлежит идея борьбы с наполеоновскими войсками путем отступления внутрь страны, которое «ныне является ясным и необходимым действием», но за осуществление чего Барклай был назван изменником и вынужден был, «взяв на свою долю все невзгоды отступления, всю ответственность за неизбежные урони, предоставить своему бессмертному преемнику (Кутузову) славу отпора, побед и полного торжества»;
IV.
Но бог помог — стал ропот ниже,
И скоро, силою вещей, Мы очутилися б Париже, А русский царь—главой царей.
Союзные войска, действовавшие против Наполеона, вместе с русской армией вступили в Париж в 1814 г. (19 марта).
* См. также приписываемую Пушкину эпиграмму «Двум Александрам Павловичам».
** О «русском боге» в песне Рылеева «Ах, где те острова», в письме Вяземского к А. И. Тургеневу от 13 октября 1818 («Остафьевский архив», т. 1. стр. 130) и в стихотворении Вяземского «Русский бог» (1827).
ГЛАВА ДЕСЯТАЯ
201
По указанию редакции «Пушкин и его современники» (вып. XVI, стр. 7) прозвание Александра 1 «главой царей» не придумано Пушкиным, а происходит из стихотворения, пропетого со сцены Большой оперы в Париже 20 марта 1814 г. актером Дайсом (Lays) и начинавшегося стихами (на мотив бурбонского гимна «Vive Henri Quatre»):
Vive Aiexanrde,-
Vive leroides roi s...
V.
Сей муж судьбы, сей странник бранный,
Пред кем унизились цари,
Сей всадник, папою венчанный, Исчезнувший, как тень зари, Измучен казнию покоя, [Он угасает недвижим, Осмеян прозвищем героя, Плащом накрывшись боевым].
Образ Наполеона сходно был зарисован в стихотворении 1823 г. «Недвижный страж дремал на царственном пороге»:
То был сей чудный муж, посланник провиденья, Свершитель роковой безвестного веленья, Сей всадник, перед кем склоня шея цари, Сей царь, исчезнувший как тень зари *.
Тождественная зарисовка в стихотворении «Герой» 1830:
Все он. все он пришлец сей бранной, Пред кем смирилися цари, Сей ратник, вольностью венчанной, Исчезнувший, как тень зари.
В этом же стихотворении стих:
Сев, мучим казнию покоя —
тянется из отрывка 1823 года:
... не обличали в нем изгнанного героя, Мучением покоя
В морях казненного по манию царей.
Три стиха в прямых скобках заимствованы из стихотворения «Герой»; они, как верно было указано Д. Н. Соколовым,—могли продолжать в Х-ой главе предшествующие стихи, тематически сходные с стих. «Герой» 1830 г. Корсиканский офицер, ставший императором буржуазной Франции **, заставил трепетать охранителей феодальных порядков на континенте: Пушкину, конечно, известны были случаи унижения, которым Наполеон подвергал европейских монархов (напр., приглашение Наполеоном прусского короля охотиться на тех местах под Иеной, где он нанес сокрушительный
* Ср. в стихотворении «Воспоминания в Царском Селе» (1815 г.): Наполеон «исчез, как утром страшный с о н».
** Папа Пий VII принимал участие в церемонии коронования Наполеона (1804 г.), причем Наполеон выхватил из рук папы корону и сам надел ее на себя.
202
ЕВГЕНИЙ ОНЕГИН
удар прусской армии). Сочувствием к Наполеону дышат строки, посвященные его жизни в ссылке на острове св. Елены, где он провел последние годы (с 1815 по 1821 — год смерти), где «угас великий человек», искупив «стяжания и зло воинственных чудес тоскою душного изгнанья под сенью чуждою небес»:
Да будет омрачен позором • Тот малодушный, кто в сей день Безумным возмутит укором Его развенчанную тень!
Хвала!... Он русскому народу
Высокий жребий указал И миру вечную свободу Из мрака ссылки завещал.
(«Наполеон» 1821 г.).
VI.
Моря достались Альбиону.
Англия, разбившая в 1805 г. французский и испанский флоты в бою при Трафальгаре (у берегов Испании), содействовавшая заточению Наполеона на острове св. Елены, торжествовала свою победу, но—видимо, таков был ход мыслей Пушкина,—французский император, «сей ратник, вольностью венчанный», недаром был детищем великой французской революции; борьба с идеями этой революции, занесенными в разнообразные уголки Европы наполеоновскими войсками, была не легка. Всюду возникали революционные восстания, в руках отдельных лиц вспыхивало лезвие «карающего кинжала». Среди записей 1824 года в одной тетради Пушкина имеется набросок, находящийся, по мнению исследователей, в бесспорной связи со стихотворением «Недвижный страж»:
Вещали книжники, тревожились цари, Толпа свободой волновалась. Разоблаченные пустели алтари. Над ними туча подымалась.
Припоминая собственные настроения в эти годы, автор «Вольности», «Кинжала», естественно, должен был дать широкую картину западно-европейского общественного движения, за всеми перипетиями которого Пушкин и его современники, как известно, жадно следили. Немецкий студент Занд, заколовший 23-го марта 1819 г. реакционного деятеля Коцебу, рабочий Лувель, заколовший 13 февраля 1820 г. герцога Беррийского, претендента в королевском роде Бурбонов на французский трон, встречали яркий отклик в поэзии Пушкина. На одном из листов, где сохранились шифрованные отрывки X главы, имеется стих с четко написанным первым словом Кинжал; в чтении последующих слов исследователи разошлись.— Н. О. Лернер читает: «Л. пел Б.» М. Л. Гофман: <Л. тень Б.», Д. Н. Соколов весь стих предлагает читать: Кинжал Лувеля пел Бирон. Н. О. Лернер считает это чтение «довольно вероятным» (не-6eS оговорок однако). По связи с последующими стихами в данном
ГЛАВА ДЕСЯТАЯ
203
контексте не вызывает возражений чтение первых двух слов. Третье слово—тень должно быть признано наиболее точным (у П. О. Морозова тем). В стихотв. «Кинжал» (1821 г.) Пушкин, обращаясь к Занду, восклицал:
О Занд...
В твоей Германии ты вечной тенью стал, Грозя бедой преступной силе.
Итак, кинжал Лувеля — тень, угрожающая «преступной силе». Таковой «силой» был продолжавший существование род Бурбонов, олицетворение Франции «старого порядка». Так как большинство исследователей согласно читают начальную букву последнего слова, а чтение Бирона можно признать несостоятельным из-за отсутствия у Байрона поэтического отголоска на «кинжал Лувеля», то остается возможность прочитать шифр этого стиха;
Кинжал Лувеля тень Бурбону
Время, когда Пушкин писал X главу, подкрашивало тему о непрочности династии Бурбонов. Июльская революция 1830 г. в Париже привела Карла X к отречению от престола и оставлению Франции (19 авг.). Лозунг «долой Бурбонов» раздавался на парижских улицах. Революционные движения в том же году в Бельгии (август), Дрездене (сентябрь), в Дармштадте (2 октября) падают на месяцы, предшествующие сожжению X главы. Мы не знаем, когда Пушкин стал восстановлять сожженную главу, но движение народной массы в Париже в связи с очередным выступлением монархистов и реакционного духовенства в день годовщины убийства принца Беррийского Лувелем (13 февраля 1831 г.) вызвало уничтожение герба Бурбонов, что могло быть известно Пушкину, проявлявшему значительный интерес к французским событиям. В лицейскую годовщину 1831 г. поэт отметил:
С престола пал другой Бурбон.
Воспоминание о кинжале, карающем монарха, стояло перед Пушкиным и в 1835 г., когда Фиэски покушался на жизнь преемника Карла X, представители Орлеанской ветви, короля Луи-Филиппа, выдачи которого французский пролетариат требовал еще в октябрьские (17—18) дни 1830 г.
VII.
Тряслися грозно Пиринеи, Волкан Неаполя пылал, Безрукий князь друзьям Морей Из Кишинева уж мигал.
В январе 1820 года вспыхнула военная революция в Испании, временно закончившаяся победой инсургентов под предводительством Квироги и Рафаэля Риеги, воспетого Пушкиным, Рылеевым и др.; революция, которую восторженно встретили Чаадаев, Н. Тургенев и
204
ЕВГЕНИЙ ОНЕГИН
др. декабристы, о которой приходил беседовать с Пушкиным, сидевшим под арестом, даже старик Инзов, Кишиневское начальство иоэта.
Неаполитанская революция в июле 1820 года, вскоре задушенная австрийскими войсками, также вызвала отклик в Пушкине. В начале 1821 года в послании к В. Л. Давыдову, вспоминая итальянских карбонаров, за здоровье которых поэт и его «демократические» друзья в Каменке «спасенья чашу наполняли беспенной, мерзлою водой и до дна, до капли выпивали», Пушкин, не желая примириться с мыслью, что исчез «луч надежды» на победу «народов», восклицал:
Но—нет! мы счастьем насладимся, Кровавой чаши причастимся...*
Особенно горячо Пушкин и его либеральные современники встретили известие о революционном движении Греции. «Безрукий князь» (упоминаемый в том же послании 1821 года), лишившийся под Дрезденом руки**, генерал князь Александр Ипсиланти (1783-1828), 22 февраля (6 марта) 1821 года перешел русскую границу и поднял восстание в Молдавии против турок. Он жил в Кишиневе, откуда нодготовлял к национальному движению греческих гетеристов с острова Морей***; на этом острове для руководства восстанием в июне 1821 года высадился один из братьев А. Ипсиланти. По поводу греческого восстания Пушкин в марте 1821 года писал В. Л. Давыдову (?): «восторг умов дошел до высочайшей степени; (греков) все мысли устремлены к одному предмету — на независимость древнего отечества. В Одессах я уже не застал любопытного зрелища: в лавках, на улицах, в трактирах—везде собирались толпы греков, все продавали за ничто свое имущество, покупали сабли, ружья, пистолеты; все говорили об Леониде****, о Фемистокле*****, все шли в войско счастливца Ипсиланти: жизнь, имения греков в его распоряжении! Первый шаг Ипсиланти прекрасен и блистателен! Он счастливо начал — 28 лет, оторванная рука, цель великодушная! Отныне и мертвый или победитель он принадлежит истории!» К. Ф. Рылеев откликнулся двумя стихотворениями (1821 г.) на греческое движение, выражая сожаление, что не может лететь туда, в Морею; Пушкин, пережив в той же Одессе разочарование в «современных Леонидах»,****** много лет спустя называл Грецию «страной героев и богов», вновь обращался к ней с призывом расторгнуть «рабские вериги»: «Восстань, о Греция, восстань!...» (1829).
* В июле 1820 г. было восстание в Сицилии; в августе 1820 г. в Португалии; в марте 1821 г. революция в Пьемонте.
** В сражении с французами 5 октября 1813 года.
*** Южная оконечность Балканского полуострова.
**** Спартанский царь, погибший в битве с персами при Фермопилах.
***** Афинский вождь, разбивший персов при Саламине.
****** «Я негодую, видя, что на долю этих жалких людей выпала священная обязанность быть защитниками свободы»,—писал Пушкин В. Л. Давыдову (?) в 1824 г.
ГЛАВА ДЕСЯТАЯ
205
VIII—IX.
«Я всех уйму с моим народом» Наш царь в покое говорил.
И чем жирнее, тем тяжеле.
О, русский глупый наш народ, Скажи, зачем ты в самом деле
«Двуязычный» Александр показан Пушкиным путем антитезы: активный политик, содействовавший торжеству на Западе реакционного Священного Союза, * и вялый, ленивый, жиреющий царь в своем покое.** Увеличение персональной тучности царя — иронизирует поэт — шло параллельно с ростом в России общественно-политической тяжести, испытывае.мой всеми классами и общественными группами, особенно крестьянской крепостной массой.***
л.
Потешный полк Петра-титана, Дружина старых усачей. Предавших некогда тирана Свирепой шайке палачей...
Организованный из потешных при Петре I Семеновский гвардейский полк, в солдатской массе насчитывавший не мало героев военных походов, в октябре 1821 года в знак протеста против невероятных условий службы при командире Шварце отказался подчиниться приказам начальства и был подвергнут жестоким наказаниям (военному суду было предано 802 человека). Большинстве солдат было разослано по другим полкам. Они были, по свидетельству декабриста Горбачевского, «ревностными агентами Тайного Общества, возбуждая в своих товарищах ненависть и презрение к правительству». В том же Семеновском полку служили будущие деятели Южного Общества—С. И. Муравьев-Апостол, М. П. Бестужев-Рюмин. Движение нижних чинов Семеновского полка было первой репетицией того военного восстания, которое в 1825-26 гг. было связано с Черниговским полком под начальством С. И. Муравьева-Апостола. Это движение в пушкинской концепции сигнализировало о непрочности самодержца Александра: восстание вспыхнуло в том полку, шефом которого был Александр I в бытность наследником престола, караула которого дожидался он, чтобы дать разрешение
* Александр принимал участие на конгрессах европейских государей в Троппау (окт. 1820), в Лайбахе (18211, в Вероне (1822), поставивших своей задачей бороться с «преступной заразой» революций.
** Ср. в стихотв. «Noel»:
Я сыт, здоров и тучен...
И делом не замучен.
*** См. вылущенный поэтом вариант XLIH строфы IV главы: В глуши что делать в это время? Гулять? Но голы все места, Как лысое Сатурна темя, Иль крепостная ни1цета.
206
ЕВГЕНИИ ОНЕГИН
на убийство Павла — тирана, увенчанного злодея, павшег< под «бесславными ударами» «вином и злобой упоенных» убийц вторгшихся 11 марта 1801 года во дворец, «как звери» («Вольность»— стихотворение написано на квартире Н. И. Тургенева).
XI.
Россия (?) присмирела (?) снова И пуще царь пошел кутить, Но искра пламени* * иного Уже издавна может быть . . .
М. Н. Покровский считает внешним поводом перемены политического настроения Александра I восстание в Семеновском полку и целый ряд военных мятежей в Западной Европе (Испанская, Неаполитанская, Пьемонтская революции). Реакционная внутренняя политика с 1821 года окончательно стала определять систему управления в России. Пушкин, исторически точно указывая на более ранние побеги либерализма в стране, чем в эпоху господства аракчеевщины, подошел к изображению оппозиционных течений русской общественности. Где же и как первоначально сверкала эта «искра пламени» дворянского либерализма?
XII.
Сначала эти за (говоры) Все это был»- разговоры ** Между лафитом и клико *** Куплеты, дружеские споры **** И не входила***** глубоко В сердца мятежное (мечтанье) ****** наука. Все это было подражанье. ***** Все это было только ***** скука, Безделье молодых умов, Забавы взрослых шалунов.
Казалось (пал) Казалось Но петлями Везде беседы недовольных ***** Узлы с узлами ******* И постепенно сетью тайной ******** Россия
Наш ц [а р ь?] дремал.
* Ср. в стихотв. Н. М. Языкова памяти Рылеева (7 авг. 1826 г.): свободы искры огневые и в ответном послании Пушкину А. И- Одоевского (1827)1 Наш скорбный труд не пропадет, Из искры возгорится пламя...
** Зачеркнуто: раз.
*** Далее стояло: Лишь были раз. Первые два слова зачеркнуты.
**** Этот стих зачеркнут. Над словом куплеты зачеркнуто: за вистом.
***** Зачеркнуто.
****** Зачеркнуто. Следовательно, надо читать: мятежная наука.
******* Вариант: узлы к узлам. Пушкин для обрисовки конспиративных ячеек тайного общества выбирал подходящее выражение среди смежных слов: петли, узлы, сеть.
******** Вариант: и скоро сетью... (зачеркнуто). Зачеркнуто также первоначальное: на (чала?).
ГЛАВА ДЕСЯТАЯ
207
Если припомнить высказывания декабристов о внутренней жизни Союза Спасения (1817), Союза Благоденствия (1818—1821), если представить заседания Зеленой Лампы—филиала Союза Благоденствия, то характеристика раннего периода так назваемого декабристского движения, набросанная в пушкинском отрывке, * существенно не отклонялась от подлинной исторической действительности. Один из активных участников движения, Н. И. Тургенев 17 апреля 1826 г., узнав заграницей подробности о своем привлечении к следственному делу, высказал резкое суждение о тайном обществе: «мое убежденье всегда было, и есть, и будет, что все эти общества и, так называемые, заговоры—вздор. Думая об этом, идя по улице, невольно «Ребятишки!»—сорвалось с языка. Этот упрек жесток, ибо они теперь несчастны». Так думал Тургенев, припоминая дела, преимущественно, в Союзе Благоденствия: «было восстание, бунт. Но в какой связи наши фразы—может быть, две или три в течение нескольких лет произнесенные—с этим бунтом? Какое правосудие может требовать отчета в разговорах между приятелями бывших? А что было кроме ' разговоров? И можно ли судить за мнения?» Умеренный либерал, принципиальный противник Пестеля, аграрный проект которого показался ему доказательством «необыкновенного невежества», оставаясь в рядах даже Северного общества, упорно держался с 1823 года мысли о практической бесполезности, бездейственности общества **.
Пушкинская оценка ранних общественных организаций настолько совпадает с точкой зрения Н. И. Тургенева, изложенной им во второй оправдательной «Записке» (18 октября 1826 г.), что возникает предположение, не был ли известен этот материал Пушкину, которого мог познакомить с ним Жуковский, подавший Николаю I в конце декабря 1827 года вместе с своим письмом о помиловании Тургенева его «Записку» о тайном обществе? Известно, как ценил Пушкин этого общественного деятеля, выделив его в своей «Записке о народном воспитании» (1826). Оценка Союза Благоденствия в «Записке» Н. И. Тургенева должна была казаться Пушкину авторитетной. Тургенев сознается царю, что он «теперь видит всю опасность существования каких бы то ни было тайных обществ, видит, что из тайных разговоров дело могло обратиться в заговор и от заговора перейти к бунтам и убий
* За изъятием зачеркнутых поэтом строк (или слов) остаются след.. опорные пункты, характеризующие ранних «либералистов»:
Сначала эти (все зтр были) за (говоры) Между лафитом и клико ...........разговоры. ........... неглубоко В сердца мятежная наука. ...........скука, Безделье молодых умов, Забавы взрослых шалунов.
** Декабристы и их время. Издание Общества политкаторжан. Статья) А. Шебунииа «Н. И. Тургенев о тайном обществе декабристов».
208
ЕВГЕНИЙ ОНЕГИН
ствам». Но, по его убеждению, в первой стадии тайного общества, в Союзе Благоденствия, по преимуществу были только разговоры. «Все сии толки, все разговоры между членами общества не могли удивлять меня, не могли казаться особенно значительными, в каком бы то ни было отношении, ибо я тоже самое слыхал и от людей посторонних, к обществу не принадлежащих... Собирались (у Муравьева) на совещания. Жаловались на худое устройство общества, но так как никто не мог придумать лучшего, то скоро разговоры об обществе прекращались и переходили к общим предметам: один сообщал газетные новости о камере депутатов во Франции, хвалил новую книгу Прадта, Констана, другой читал новые стихи Пушкина, третий смеялся над цензурою журналов и театров и пр. и пр.... Бывали разговоры общие о различных формах правления. Я не один раз мог участвовать в сих разговорах... Пустословные совещания в Петербурге... Все и везде ограничивается одними словами»... Так, постоянно повторяясь, Тургенев настойчиво доказывал «разговорный» характер Союза Благоденствия (см. «Красный Архив», том XIII, стр. 74, 78, 81, 84, 99, 105, 131, 135). Собирались для подобных разговоров «несколько молодых людей (там же, стр. 99). Отстраните от тайных обществ все злодейское и что останется? Что, кроме заблуждений? Что, кроме ребячества?» — спрашивал Тургенев (стр 110) и вновь подчеркивал, ссылаясь на мнение Никиты Муравьева, «ничтожность общества, ребячество (его) членов» (стр. 134, 135). Из той же «Записки» Пушкин мог почерпнуть сведения о «цареубийственных замыслах» некоторых членов тайного общества (стр. 78; ср. ниже у Пушкина: цареубийственный кинжал). Пушкин располагал достаточным фактическим материалом, чтобы сказать о «подражаньи» раннего тайного общества: известна роль Tugend Bund’a, немецкого Союза Добродетели, устав которого лег в основу устава Союза Благоденствия: печатный экземпляр устава Tugend Bund’a был привезен из Германии Ильей Долгоруким. Оценочный материал собраний Союза Благоденствия Пушкин мог получить от Жуковского, Вяземского, знавших содержание первой оправдательной записки Н. И. Тургенева (май 1826 г.), также и от А. И. Тургенева.
В бездействии упрекали членов Союза Благоденствия Пестель и Лунин, и С. П. Трубецкой в своих записках говорит о развале этой организации. У Пушкина споры в Каменке с «демократическими друзьями» (Раевские, М. Ф. Орлов, Давыдов) рисовались в такой специфически-барской обстановке:
... В беседе шумной За ужином с бутылками Аи Сидят Раевские мои *.
* См. в записках Басаргина: «мы много говорили между собою всякого вздора и нередко в дружеской беседе за бокалом шампанского, особенно когда доходил до нас слух о каком-либо самовластном, жестоком поступке высших властей, выражались неумеренно о государе».—Раевские (Александр
ГЛАВА ДЕСЯТАЯ
209
Политические беседы в кружке Зеленой Лампы обычно разгорались «между лафитом и клико»... Но все эти аморфные объединения (от Союза Спасения до Союза Благоденствия с его филиалами) нив какой мере не характеризуют декабристских заговорщических организаций. Настоящий заговор возник с момента ликвидации Союза Багоден-ствия * *. «Так называемое декабристское движение в своей первоначальной массовой форме вовсе не было революционным»—пишет М. Н. Покровский. «Союз Благоденствия существовал почти открыто, в его уставе не было ни одного революционного параграфа, о существовании его было известно Александру, который не принимал никаких мер против него. Это была попытка прогрессивных кругов дворянства и в некоторой степени промышленников убедить Александра I европеизировать Россию, приняться за крестьянскую реформу, заменить самодержавие каким ни на есть правовым порядком. Но Александр I смотрел на вещи главным образом с точки зрения внешней, а не внутренней политики. Внешняя же политика внушала ему все меньше и меньше либеральных настроений. Однако, зто расхождение взглядов либеральной массы и царя не доходило еще до открытого разрыва обеих сторон. Правда, насчет Александра писали всякие непочтительные стишки вроде «Ноэля» Пушкина, но в этом уже особенность либерализма, что он гораздо острее бичует на сдовах ту власть, против которой он идет, чем действует на практике». Пушкинисты и вообще литературоведы, на основании приведенного выше отрывка Х-ой главы судившие об отношении Пушкина к декабризму, должны принять во внимание также и следующие замечательные в методологическом отношении слова М. Н. Покровского. «Это превращение пестрой кучи болтающих интеллигентов, к которой с презрением относился не один Пестель—грибоедовский Репетилов есть несомненная карикатура на Союз Благоденствия—в тесный кружок людей, тихо и в обстановке подлинной конспирации готовивших насильственный переворот, этот Рубикон людей 1825 г. в либеральной легенде совершенно стирался. А между тем тут был такой же перелом, какой пережило народническое движение 1870-х годов на воронежском съезде: по одну сторону стоял, действительно, «мирный» пропагандист (в 1870-х годах все же более серьезный, чем в 1820-х), по другую—настоящий солдат революции. Смешивать Союз Благоденствия с заговором декабристов такая же, и даже худшая,- ошибка, как смешивать кружок Чайковского с Исполнительным Комитетом Народной Воли. Разу
и Николай), будучи привлечены к следствию по делу восстания 14 декабря, вскоре (17 янв. 1826) были освобождены с оправдательными аттестатами. М Ф. Орлов, вышедший в 1821 г. из Союза Благоденствия, более не входил в тайное общество и, арестованный 21 дек. 1825, в июле 1826 г. был выпущен из крепости, получив отставку от военной службы. Из перечисленых Пушкиным лиц только В Л. Давыдов был членом тайного общества и пострадал за принадлежность к декабг истам.
* Сам Николай I в 1831 году писал о Союзе Благоденствия: М. Ф. Орлов «сделался главой заговора, хотя вначале не столь преступного, как впоследствии» («Красный Архив», т. VI, стр. 231).
Евгений Онегин.
14
210
ЕВГЕНИЙ ОНЕГИН
меется, в конечном счете одно развилось из другого,—но ведь в конечном счете и человек развился из лягушки, их однако не смешивают». Пушкин и не смешивал ранней эпохи дворянского либерализма с заговором декабристов. Там были «куплеты и дружеские споры», но «мятежная наука» еще не забирала глубоко общественную сердцевину. Лишь тогда, когда «везде (стали звучать) беседы недовольных», когда экономические и политические факторы стали вызывать быструю и сложную реакцию в общественной психологии разнородных классовых группировок,—Россия стала покрываться сетью тайных, конспиративных организаций. Пушкин совершенно точно констатировал состояние страны во второй половине 20-х годов: везде недовольные. Достаточно привести несколько строк из письма декабриста А. А. Бестужева к Николаю I, чтоб убедиться в тождественности оценок тогдашнего настроения в общественных кругах, сделанных поэтом декабристов и поэтом-декабристом: «во всех углах виделись недовольные лица *; на улицах по* жимали плечами, везде шептались—все говорили, «к чему это приведет?», все элементы были в брожении». Пушкин своими зарисовками Северного и Южного Обществ дал ответ, к чему шли идеологи среднепоместного дворянства и мелкобуржуазного крыла декабристов, точнее сказать, обе фракции дворянской интеллигенции 20-х годов, защищавшие—каждая имея своих теоретиков—первичные, зародышевые тенденции тех двух путей экономического и социально-политического развития России, которые Ленин назвал «прусским» и «американским» путями буржуазной аграрной эволюции (применяя эту историческую концепцию преимущественно к 60-м годам XIX в., к пореформенной России и к первой революции).
XIII.
У них свои бывали сходки, Они за чашею вина, Они за рюмкой русской водки
Витийством резким знамениты, Сбирались члены сей семьи У беспокойного Никиты, У осторожного Ильи.
XIV.
Друг Марса, Вакха и Венеры, Им резко Лунин предлагал^ Свои решительные меры ** И вдохновенно бормотал Читал свои ноэли Пушкин ***. Меланхолический?! Я[кушкин?],
* Курсив наш (Н. Б.).
** Первоночально: Тут Лунин резкий предлагал Свои губительные меры.
На другом листе: Тут Лунин дерзко предлагал.
*** Вариант:	им развивал... Стихи читал...
ГЛАВА ДЕСЯТАЯ
211
Казалось, молча обнажал * Цареубийственный кинжал. Одну Россию в мире видя, Лаская в ней свой идеал. Хромой Тургенев им внимал И, слово: ** рабск[ий|, *** ненавидя, Предвидел в сей толпе дворян Освободителей крестьян.
Так было над Невою льдистой.
Таково было в изображении Пушкина Северное Общество, возникшее в то время, когда он находился в южной ссылке, в его отсутствие развивавшее свою работу. Историк найдет в этой картине ряд неточностей: поручик Илья Долгоруков, как указано в «Алфавите декабристов», после ликвидации Союза Благоденствия, «не только не принадлежал ни к какому обществу, но и не подозревал существования оного, и ни с кем из бывших членов не имел никакого сношения». «Осторожный» князь, некогда принимавший {участье в выработке устава Союза Благоденствия, не пострадал: следственная комиссия, судившая декабристов, признала, что этот блюститель в Союзе Благоденствия «заслужил при милостивом прощении совершенное забвение кратковременного заблуждения, извиняемого отменною молодостью». Включив себя в декабристскую организацию северян, Пушкин допустил другую ошибку против исторической правды: он не был членом тайного общества, как ни стремился к этому (см. воспоминания Якушкина, Пущина), тем не менее поэт исторически точно обозначил свое место среди декабристских организаций: Северное Общество соответствовало его социальной идеологии. Автор проекта конституции, Никита Муравьев, идеолог цензовой России, противник «крепостного состояния и рабства», но оставлявший «земли помещиков за ними», признававши^ «право собственности, заключающее в себе одни вещи, священным и неприкосновенным»; Н. И. Тургенев, Лунин и Якушкин, сторонники конституционной монархии и идеи освобождения крестьян без земли ****, — все эти пере
* Зачеркнуто:	как обреченный предлагал.
** Зачеркнуто:	цепи.
*** Может быть: рабство? Ср. вариант в вышеприведенном письме А. И. Тургенева 1832 г.
**** Н. И. Тургенев в 1816 году приветствовал безземельное освобождение крестьян в Эстляндии; в 1824 году, ознакомившись со статьей в немецком журнале, осуждавшей эту реформу, считал применение этой реформы в России «благодеянием» для крестьян, уверенный, что «без помещиков» нельзя произвести дела освобождения; в 1827 году писал брату, что, если не предлагал никому освобождения крестьян с землею, то потому, что боялся испугать помещиков и «отдалить от освобождения крепостных» их мысли; горячий защитник личного освобождения крестьян, он даже спустя четверть века предполагал наделить крестьян в виде наибольшего надела одной десятиной на душу или тремя десятинами на тягло (В. И. Семевский. Политические и общественные идеи декабристов. II. 1909 г., стр. 607, 619, 620). И. Д. Якушкин, прослывший в 1819 году «чудаком» в глазах окрестных помещиков, предлагал Своим крестьянам освобождение на условиях предоставления им «их дома, скота, лошадей и всего их имущества» («усадьбы и выгоны, в том самом виде, как они находились тогда, оставались принадлежностью тех же деревень») и
14*
212
ЕВГЕНИЙ ОНЕГИН
численные Пушкиным члены Северного Общества, отстаивая «прусский» путь буржуазного развития России, выражали классовую точку зрения той помещичьей группы, которая расчищала дорогу промышленному капитализму, т.-е. той общественной группы, чью идеологию разделял Пушкин, художником которой был он (в частности, в изучаемом нами романе)*. Исторически верно Пушкин подчеркнул наличие среди декабристов идеи цареубийства**. И. Д. Якушкин, одним из первых предложивший эту идею (см. в его «Записках», 2 изд., стр. 14), Якубович, Каховский, Рылеев и др. северяне, не говоря уже о Пестеле, С. Муравьеве - Апостоле, н.е раз ставили вопрос о «цареубийственном кинжале». Припоминая собственную психологическую настроенность 20-х годов, Пушкин, воспевавший в 1821 г. «свободы тайный страж — кинжал»,*** конечно, без всякой
сохранения земли за собой. «Я собрал крестьян и долго с ними толковал — (рассказывает Якушкин в своих «Записках»); оии слушали меня со вниманием и, наконец, спросили: «земля, которою мы теперь владеем, будет принадлежать нам или нет?» Я им отвечал, что земля будет принадлежать мне, но что они будут властны ее нанимать у меня. — «Ну так, батюшка, оставайся все по-старому, мы ваши, а земля наша». Напрасно я старался им объяснить всю выгоду независимости, которую им доставит освобождение». Ср. еще в «Записках» Якушкина: «Благомыслящие люди или, как называли их, либералы того времени более всего желали уничтожения крепостного состояния и, при европейском своем воззрении на этот предмет, были уверены, что человек, никому лично не принадлежащий, уже свободен, хотя и не имеет никакой собственности». Декабрист Лунин в своем духовном завещании 1819 г. требовал (не без влияния Никиты Муравьева) от своего двоюродного брата, которому отказывал имение: «в течение пяти лет со дня моей смерти, войдя в подробное рассмотрение свойств оного имения и средств получения доходов, непременно уничтожить в оном крепостное право над крестьянами и дворовыми людьми, не касаясь земель, лесов, строений, имуществ вообще и прочих угодий»; при этом неоднократно подчеркивал пункт о необходимости «оставить именье нераздельным в нашем роде». Характеризуя роль декабристов в крестьянском вопросе, Лунин в своем «Взгляде на тайное общество», написанном в Сибири, в ссылке, писал: «Тайное общество всеми средствами боролось за освобождение крестьян. Помещикам оно доказывало, что освобождение крестьян приведет не только не к разорению их, но, наоборот, послужит ... к приращению их доходов». (См. С. Я. Гессен и М. С. Коган. Декабрист Лунин и его время. М. 1925 г.). В свете этих признаний бросается в глаза явная несостоятельность изображения Пушкина, якобы иронизирующего в Х-ой главе романа над Н. И. Тургеневым: «Пушкину—пишет Н. О. Лернер— в 1830 году казалась смешной наивная вера фанатика в готовность целого сословия сознательно пожертвовать материальнами интересами». (Сочинения Пушкина, под ред. С. А. Венгерова, т. VI, стр. 315). Ср. формулировку М. Н. Покровского: «Декабристская программа (я имею в виду среднего декабриста) имела в виду в сущности полупролетаризировать крестьянство, и этим она вполне ложится в плоскость построений промышленного капитала».
* Сравни у Г. Лелевича: «Пушкин—ранний и гениальный поборник «прусского» пути развития» (в статье «За большевизацию истории литературы», напечатанной в газете «За коммунистическое просвещение» 1930 № 128, 12 октября: см. также его речь о Пушкине в сборнике «Литература», изд. Академии Наук Л. 1931).
** О причинах, вызвавших зту идею, см. фактический материал в сборнике «Бунт декабристов», Л. 1926, стр 147—154.
*** В «черновике прошения к Александру I об освобождении его из ссылки в Михайловском (октябрь—ноябрь 1825) читаем: «Мне было 20 лет в 1820 г.
ГЛАВА ДЕСЯТАЯ
213
иронии рисовал образ Лунина (1787 —1845), предлагавшего «решительные меры»* *. Гвардейский офицер, проделавший военные походы своего времени («друг Марса»), отличавшийся исключительной храбростью, Лунин несмотря на бреттерские выходки и разные молодечества по линии Вакха и Венеры, выделялся своим оригинальным характером, умственными способностями, поражавшими, между прочим, французского мыслителя Сен-Симона**; принадлежал к числу тех людей пушкинского круга, о которых поэт сказал, что «можно дружно жить с киферой, с портиком, и с книгой и с бокалом, что ум высокий можно скрыть безумной шалости под легким покрывалом». Лично известный Пушкину,*** сохранившему много лет спустя после последней встречи с Луниным (1820) впечатление о нем, как подлинно выдающемся человеке (в 1835 году на балу у кн. С. Голицына Пушкин сказал племяннику Лунина, А. Ф. Уварову: «Michel Lounin estun homme vraiment remarquable»), Лунин схвачен поэтом в наиболее характерной черте его личности, проявлявшейся и в его политических высказываниях на заседаниях декабристов. Рылеев показывал на следствии: «О Лунине . . . слышал я от Никиты
Необдуманные обмолвки, сатирические стихи . . . Разнесся слух, будто я был отвезен и высечен в тайной канцелярии ... я почел себя опозоренным перед светом. Я был в отчаянии ... я размышлял, не прибегнуть ли мне к самоубийству или умертвить Вас ... я не мстил бы за себя, так как никакого оскорбления не было: я только совершил бы преступление и пожертвовал бы общественному мнению, которое презирал, человеком, от которого все зависело и . . . которому я против моей воли удивлялся». Юнкеру Зубову, написавшему «наполненные злобой против правительства стихи» и по высочайшему повелению посаженному в дом умалишенных в ноябре 1826 года, было предъявлено обвинение, что он декламировал стихи, сочиненные Пушкиным на покойного государя императора:
В столице он -капрал, В Чугуеве—Нерон. Кинжала Зандова везде достоин он.
С автором «Кинжала» современники связывали стихи на тему о царе-убийстве; Пушкину же приписывали и другую эпиграмму (ее декламировал и Зубов):
И у фонарного столба Попа последнего кишкой Царя последнего удавим.
См. «Красный Архив», т. XVI, стр. 193 (в статье В. Ганцовой - Берниковой. «Отголоски декабрьского восстания 1825 г.»); об литературных источниках последней эпиграммы (в другом варианте) у Н. О. Лернера («Каторга и ссылка» 1925, № 8, Стр. 238—241)
* Ср. у Н. О. Лернера»: «Отзыв Пушкина» о Лунине проникнут явной иронией. Каких решительных действий, кроме слов, можно было ожидать от друга Вакха и Венеры?»
** Декабрист Оболенский называл Лунина «замечательнейшей личностью замечательной эпохи» («Каторга и ссылка» 1930, № 4, стр. 101).
*** По указанию С. Гессена, Пушкин и Лунин встречались в Петербурге у Тургеневых, Муравьевых; в октябре S819 г., на проводах больного Батюшкова, уезжавшего за-границу, среди тесного, малолюдного кружка ближайших друзей находились Пушкин и Лунин («Каторга и ссылка» кн. 55 , стр. 88. Этюд «Лунин и Пушкин»).
214
ЕВГЕНИЙ ОНЕГИН
Муравьева, что он человек решительный* и исполненный любовью к отечеству. Причем Муравьев заметил: «жаль, что его нет, он был бы пламенный член общества» **. Пушкин, помимо личных впечатлений, как справедливо предполагает С. Гессен, в 1830 году, когда писал Х-ую, «декабристскую» главу, мог почерпнуть следую щее примечание о Лунине из «Донесения Следственной Комиссии»: «Пестель утверждает, что еще прежде (вызова на цареубийство Якушкина), в том же 1817 году, Лунин говорил, что если «при начале открытых действий Общества» решатся убить императора, то можно будет для сего выслать на царско-сельскую дорогу несколько человек в масках. Лунин признается, что он, между про-ч и м, говорил это». Один из первых директоров Северного Общества, Лунин в 1821 г. снова завел разговор о покушении на Александра. Сергей Муравьев - Апостол, Бестужев - Рюмин, А. Поджио и др. показывали на следствии, что в 1823 году, обсуждая с Пестелем вопрос о цареубийстве, предполагали с этой целью организовать специальную группу, под названием «garde perdue» ***, под начальством Лунина. Лунину принадлежала идея завести литографированный станок для размножения уставов, воззваний. Комментатор пушкинского „отрывка о Лунине по поводу текстологических исправлений поэта верно отметил: «осуждающий эпитет губительны е меры поэт заменил нейтральным — решительные, который, в общем контексте, окрашивается в явно положительный тон» ****.
Читал свои ноэли Пушкин...
Ноэль (Noel) — святочная (рождественская) песенка сатирического содержания. Пушкину принадлежало несколько таких песен. Одна из ник до нас дошла («Ура! В Россию скачет кочующий деспот» 1818); о другой известно из письма поэта брату Льву (Михайловское, в декабре 1824 г.): Пушкин опасался, как бы его письмо, где была вложена «святочная песенка», не затерялась «ветреным юношей» Рокотовым (соседом по имению) — «ничуть не забавно мне попасть в крепость pour des chansons». В пасквильном стихотворении на Пушкина одного его современника, А. Родзянко, читаем:
И все его права: иль два иль три Ноэля, Гимн Занду на устах, в руках портрет Лувеля.
«Noel», 1818 г., по словам И. Д. Якушкина, «распевали чуть не на улице» *****.
Поместив себя рядом с Луниным и Якушкиным, Пушкин сохранил в романном отрывке 1830 г. свой психологический облик
* Курсив наш (Н. Б.).
** С 1822 г. Лунин служил в Варшаве, где и был арестован, имея возможность бежать за-границу.
*** «Отряд обреченных». Ср. об Якушкине вариант: Как обреченный (и т. д.).
**** (2, Гессен. Лунин и Пушкин. О. с., стр. 94.
***** к 1816—1817 г.г. исследователи предположительно относят «Ноэль на Лейб - гусарский полк».
ГЛАВА ДЕСЯТАЯ
215
начала 20-х годов, когда темы «кровавых чаш», «карающего кинжала», «вольнолюбивого Брута» особенно волновали поэта.
Из всех декабристов только Н. И. Тургеневу он придал черты общественного деятеля с определенной социальной программой: Тургенев—-пропагандист идеи «уничтожения рабства», крепостного состояния. Сам Тургенев именно в преданности этой идее видел пафос своей жизни, называл ее своей «нравственной болезнью, какой-то лихорадкой, которая мучила (его) беспрестанно и не позволяла (ему) хладнокровно видеть вещи в настоящем их виде» («Красный Архив», т. XIII, стр. 123). В своей «Записке», текст которой мог быть известен Пушкину, Тургенев пространно рассуждал:
«Одна главная мысль владела и направляла моими поступками во всю мою жизнь, — мысль уничтожения крепостного состояния в России. Сия цель казалась мне священною и достойною целью всей жизни. В стремлении к ней я видел все мои обязанности и иногда почитал себя каким-то миссионером в святом деле. Я почитал для себя непременным долгом всегда и везде содействовать к достижению сей цели, цели моего существования. На все обстоятельства, на все дела, на все происшествия я смотрел с одной и той же точки зрения. Везде и во всем я искал одного. При всяком случае я спрашивал самого себя: нельзя ли из этого извлечь чего-либо для освобождения крестьян? Эта мысль, наконец, так сильно овладела мною, что все прочее казалось мне незаслуживающим внимания. Просвещение, законодательство, одним словом, все казалось мне ничтожным в сравнении с освобождением крестьян. Эту мысль, это убеждение я всегда желал сообщить и другим членам и не членам общества. Я солгал бы, если б сказал, что никогда не любил конституции вообще. Нет, я в сем отношении мог разделять мнения других. Но в отношении к России все ' мои мысли, все желания были подчинены условию, в моем мнении гораздо важнейшему,— уничтожению рабства. В разговорах о предметах политических и с членами общества и с посторонними лицами я всегда представлял освобождение крестьян самою главною необходимостью» (там же, стр. 96—97).
Тургеневу казалось, что пропагандируя в тайном обществе свои идеи, он имел дело с людьми, которые или его не понимают или не хотят понять, но он «старался извлечь из них пользу для дела, ему священного»: «они молоды, необразованны, думал я, но Они помещики, имеют крепостных людей. Разговаривать с ними для меня скучно, но разговоры мои могут иметь последствием несколько отпускных!»—писал он в своей «Записке», несколько раз повторяя ту же тему (стр. 123, 78) *, которую Пушкин схватил в двух строчках: (Тургенев)
Предвидел в сей толпе дворян Освободителей крестьян.
* «А без помещиков нельзя произвести дело освобожден и я»—писал Тургенев в дневнике в 1821 году (проф. Е. И. Тарасов. Декабрист Н. И. Тургенев. Самара 1923, стр. 317).
216
ЕВГЕНИЙ ОНЕГИН
Когда пушкинские строки дошли до декабриста-эмигранта, он написал (20 авг. 1832) брату, А. И. Тургеневу, что стихи Пушкина «заставили (его) пожать плечами. Судьи, меня и других осудившие, делали свое дело: дело варваров, лишенных всякого света гражданственности, сивилизации. Это в натуре вещей.’ Но вот являются другие судьи!... Можно иметь талант для поэзии, — много ума, воображения, и при всем том быть варваром. А Пушкин и все русские — конечно, варвары»... («Журнал Мин. Народн. Проев. 1913, март, стр 17). Раздражение Н. И. Тургенева, мирно проживавшего в Париже, можно объяснить только тем, что пушкинские стихи напомнили ему содержание той «Записки», которую он согласился послать царю Николаю, наполнив ее, по совету Александра Тургенева, лживыми вставками и такими репликами по адресу казненных и ссыльных товарищей по общему делу, как «настоящее скопище разбойников», «истинные злодеи», «адское дело со всеми подробностями беспримерного разврата и бешеной кровожадности»... («Красный Архив», т. XIII, стр. 73).
Включив себя в группу северян раннего призыва, выделив Н. И. Тургенева, как мирного защитника идеи о «рабстве падшем», зная принципиальную вражду последнего против бунта, против революционного насилия, его исконное убеждение, что «самодержавной властью», «волею правительства» могут быть разрешены в России основные вопросы общественной жизни, Пушкин выразил свои классовые симпатии, определившиеся у него к -30-м годам, тому крылу дворянской оппозиции, которое 14 декабря пыталось, по словам М. Н. Покровского, оказать на царскую власть «моральное давление», произвести государственный переворот, страшась народной революции*.
Самое же Северное Общество в его оценке было организацией, где участники имели большую склонность к «витийству резкому», к теоретическим анализам проектов конституций и всяческих законоположений (Н. Муравьев и Н. Тургенев) **. Так было над Невою льдистой—утверждал Пушкин. Иные методы, иная
* Элементы этой реформистской идеологии встречаются у Пушкина в таких ранних признаниях, как «бунт и революция мне никогда не нравились» (в письме к П. А. Вяземскому от 10 июня 1826 г.), «никогда я не проповедывал ни возмущений ни революций — напротив» (в письме к А. А. Дельвигу в январе 1826 г.) или в стихотв. «Деревня» (1819), где рабство уничтожалось «по манию царя» (ср. замену в одном списке, вскрывающую более радикальный образ мыслей читателя-переписчика пушкинского произведения: «увижу ль я, друзья, ...и рабство падшее и падшего царя?»). В самом революционном по настроению стихотворении «Киня^ал» (1821) Пушкин своим резкоотрицательньм отношением к Марату, «исчадью мятежей», «презренному, мрачному и кровавому», вскрыл классовую меру своей «революционности», своего взгляда на того, кто «плебейским способом разделывался с абсолютизмом и контр-революцией» (выражение К. Маркса о якобинцах).
** Ср. показание Бестужева-Рюмина: Никита Муравьев и Н. И. Тургенев «проводили время в беспрерывных политических прениях и тем связывали руки Оболенскому и Рылееву».
ГЛАВА ДЕСЯТАЯ
217
социально-политическая теория была у Южного Общества декабристов.
Но там, где ранее весна
Блестит над Каменкой тенистой И над холмами Тульчина, Где Виттгенштейновы дружины Днепром подмытые равнины И степи Буга облегли,— Дела иные уж пошли *.
Там Пестель... кинжал ** И рать *** набирал ****. Там Р[юмин?] ... ***** В союз славянов вербовал ******. Его.. *******
Холоднокровный генерал ******** И Муравьев его скло[няя] Исполнен дерзости и сил (Порывы, вспышку) ********* минуты торопил.
Здесь названы главные центры заговорщиков из Южного Общества—Каменка, имение В. Л. Давыдова в Чигиринском уезде,
* Вариант: Дела другим порядком шли.
** Ход мысли Пушкина мог быть таков: Пестель возбуждал, торопил обнажить кинжал. В докладе Верховного Уголовного Суда о Пестеле было сказано: «Имел умысел на цареубийство; изыскивал к тому средства, избирал и назначал лиц к совершению оного; умышлял на истребление императорской фамилии и с хладнокровием исчислял всех ее членов, на жертву обреченных, и возбуждал к тому других».
*** Зачеркнуто: торопил.
**** Первоначально собирал.
***** В рукописи: там Р. Зачеркнуто.
****** П. О. Морозов и др. ошибочно читали: в союз свободы... М. К. Азадовский и Ю. Г. Оксман, специально по моей просьбе просмотревший пушкинский автограф, предлагают читать, как почти бесспорное: славянов. М. П. Бестужев-Рюмин осенью 1825 г. организовал присоединение к Южному Обществу Общества Соединенных Славян.
******* Зачеркнуто.
******** Вероятнее всего Пушкин «холоднокровным генералом» называл А. П. Юшневского (1786—1844)—генерала-интенданта 2-ой армии, бывшего одим из директоров Южного общества. На одном из заседаний Юшневский, «братски обняв» Бестужева-Рюмина, благодарил его от имени Директории за энергичную деятельность (см. «Алфавит декабристов»). В строку, начинавшуюся: там Р (т. е. Рюмин), вписано одно слово, резко зачеркнутое и не поддающееся чтению (м. б., обнимал?), а над ним стоит зачеркнутое: Его и далее холоднокровный генерал. Таким образом, мысль Пушкина могла быть такова: Бестужев-Рюмин вербовал новых членов Общества, генерал Юшневский за это выделял его как-то особо: обнимал, благодарил и проч. Во всяком случае по расположению строк в черновике Пушкина можно считать наиболее допустимым это об'яснение, оправдываемое также исторической справкой.
********* Зачеркнуто. Перед этой строкой есть написание: Сатр. Далее зачеркнуто слово, начинавшееся буквой с. Если верно мое чтение: сатр., то нельзя ли продолжить его так: сатрапов, а следующее слово предположительно читать: смерти? Тогда стих о С. И. Муравьеве примет следующую форму: Сатрапов смерти торопил (?).
Слово «сатрапы» было в ходу: Фон-Фок во всеподданнейшем отчете 1827 г. сообщал о «старых сатрапах в отставке» («Красный Архив», т. 37, стр. 145).
218
ЕВГЕНИЙ ОНЕГИН
Киевской губернии, и Тульчин (Подольской,губ.), где был штаб 2-ой армии, которой командовал генерал граф П. X. Виттгенштейн; названы крупнейшие представители Южного заговора—командир Вятского полка, полковник Пестель; подполковник Черниговского полка, С. И. Муравьев-Апостол; подпоручик Полтавского пехотного полка М. П. Бестужев-Рюмин. Первый из них, автор «Русской Правды», в оценке М. Н. Покровского—«идеолог буржуазной России, очищенной от всего крепостнического», был, по словам того же историка, «самым левым из декабристов, единственным из дворянской верхушки заговора, кто понимал, что низвержение самодержавия может быть делом только массовой революции». С. И. Муравьев-Апостол—активнейший член Южного Общества, глава Васильковской Управы, автор агитационного «Катехизиса», собиравший солдат из разных полков, в том числе ссыльных, из Семеновского полка, и склонявший их к возмущению, открывший сношения с самым радикальным из декабристских кружков, Обществом Соединенных Славян,—поднял 27-го декабря 1825 г. свой полк и двинулся на соединение с другими полками в целях захвата власти. М. П. Бестужев-Рюмин (как сказано о нем в «Алфавите декабристов») «действовал и даже мыслил нераздельно с С. Муравьевым-Апостолом», между прочим, пропагандировал среди офицеров из Общества Соединенных Славян идею цареубийства пушкинским стихотворением «Кинжал»*. Все
* Поручик Громнитский рассказал на следствии: «Бестужев в разговорах своих выхвалял сочинения Александра Пушкина и прочитал наизусть одно, приписывая оное ему, хотя менее дерзкое (чем стихотворение штаб-ротмистра М. Н. Паскевичана смерть принца Беррийского, убитого Лувелем Н. Б), но не менее вольнодумное... Произнесши стихи сии, Бестужев спросил: «не желает ли кто иметь их?» и, немедленно переписав, вручил их Свиридову, у которого я после брал с тем, чтоб переписать» (и т. д.). Арестованный Б.-Рюмин на коротком перегоне от деревни Трилесы, близ которой был разбит восставший полк, до Белой церкви разговаривал с конвоировавшим его офицером Ракшаниным... о «вольнодумческих» стихотворениях А. Пушкина-В следственной комиссии он показывал, что «часто читал наизусть стихи Пушкина», что «вольнодумческие стихи Пушкина в рукописях распространились по всей армии». См. М. Нечкина—«О Пушкине, декабристах и их общих друзьях» («Каторга и ссылка» 1930, № 4).
К этим данным, рисующим мощное воздействие пушкинской лирики на его современников -его же классовой группы и более радикальных представителей разночинной, мелкобуржуазной массы, считаем нелишним привести не вошедший еще в широкий оборот материал, утверждающий длительное значение либеральных стихотворений Пушкина ранней поры, продолжавших организовать оппозиционное настроеьие по адресу тормозившего развитие капитализма крепостнического политического порядка в конце 20-х г., в начале 30-х годов. Пушкин считался поэтическим глашатаем группы русских патриотов. Чтоб ясней стало, кого подразумевали николаевские голубые мундиры, называя патриотами, сообщаем краткую историю этого термина.
Слою патриот в эпоху французской революции, наполняясь разным содержанием в разных классовых группировках, получило значение врага деспотизма и всяческого угнетения Патриотами названы был и Брут, Гракхи и др. историч. деятели. Робеспьер в 1792 г. противополагал термины «отечество» и «патриотизм» «преступному и неподдающемуся никаким убеждениям двору» (см. историю этого слова в этюде К. Державина «Борьба классов и партий в языке Великой французской революции», сборн. «Язык и литера-
ГЛАВА ДЕСЯТАЯ
219
три декабриста были лично известны Пушкину. Все трое были повешены 13 июля 1826 года * *.
Можно ли на основании отрывков Х-ой главы говорить, что Пушкин в 1830 году неглубоко и несерьезно отнесся к «декабризму вообще» **, что он увидел в нем лишь «безделье молодых умов, забавы взрослых шалунов» ***, что только после 1830 г. в итоге своих «исторических разысканий и размышлений над историческими событиями» Пушкин увидел в декабристском движении «трагический социальный конфликт», «убедился в классовом характере 14 декабря» и пр. ****? Наш комментарий приводит к совершенно противоположному выводу. Пушкин итоги своего классового самосознания четко вскрыл в «декабристских» отрывках Х-ой главы романа: он за «прусский» путь буржуазного развития страны с монархом и родовым землевладельческим дворянством, основой политического порядка. В 1830 году так же, как и в 1834 году во время беседы с вел. кн. Михаилом Павловичем, Пушкин с полной
тура», т. II, вып. II. Л. 1927, стр. 21). Радищев в статье «Беседа о том, что есть сын отечества или истинный патриот» (1790; называл патриотом «свободного» человека, готового вступить в борьбу с «притеснителями, злодеями человечества». Известно, что Павел 1 запретил употребление слова «отечество», как революционного термина. Слово «п ат р и о т» сохраняло в либеральных кругах 20-х годов этот оттенок вражды к рабству, тирании. Н. И. Тургенев в 1818 году, после беседы с С. Трубецким, заявившим о своем желании дать свободу крестьянам, сказал о нем: «Этот человек по нашим теперешним обстоятельствам—полезный,—только честный и ревностный патриот полезным быть может». Директор канцелярии III отделения собств. е. и. в- ьанце-лярии М. Я. Фон-Фок, составлявший по поручению шефа жандармов Бенкендорфа всеподданнейшие отчеты за 1827—30 годы, к числу недовольных правительственным режимом относил группу ' р у с с к и х патриотов в разных слоях общества; дворянская Молодежь в этой группе «настоящие карбонарии»; «в этом раздраженном слое общества мы снова находили идеи Рылеева.. три четверти у них либералы»; «банкротство дворянства, продажность правосудия и крепостное право—вот элементы, которые русские патриоты считают возможным использовать в подходящий момент, чтобы возбудить волнения в пользу конституции» («Красный Архив», т. 37, стр. 144, 145, 150. 159, 165, 166). Давая «картину общественного мнения в 1830 году», Фон-Фок доносил о «крайне важном предмете, а именно распространении у нас либерализма и особенно о все возрастающей склонности к переменам и новшествам» и сообщал, что «кумиром партии пропитанных либеральными идеями, мечтающих о революции и верящих в возможность конституционного правления в России является Пушкин, революционные стихи которого! как «Кинжал» (Занда), «Ода на вольность» и т. д. и т. д., переписываются и раздаются направо и налево» («Красный Архив», т. 38, стр. 141-142).
* В бумагах Пушкина сохранилось начало повести о прапорщике Черниговского полка. В центре повести, повидимому, стояла тема победы чувства родины над чувством любви к девушке.
Ср. в письме к А. И. Дельвигу (около 15 февраля 1826 г. из Михайловского): «с нетерпением ожидаю участи несчастных и обнародование заговора.—Не будем ни суеверны, ни односторонни как французские] трагики; но взглянем на трагедию взглядом Шекспира».
*** Ср. в известном «Послании в Сибирь» (1826): Не пропадет ваш скорбный труд И дум высокое Стремленье.
Или стихотв. «Арион» (1827).
**** Д- Благой. Социология творчества Пушкина, 2 изд. с гр. 266—26У.
220
ЕВГЕНИЙ ОНЕГИН
политической ясностью понимал причины «страшной стихии мятежей» в России, знал, что не «безделье молодых умов» и «не забавы взрослых шалунов» привели на Петровскую площадь 14 декабря и к военному восстанию на юге, вызвали к жизни Никиту Муравьева и Пестеля, Тургенева и Сергея Муравьева-Апостола, два лагеря дворянской интеллигенции, две тактики политической борьбы, обусловленные классовыми различиями Северного и Южного Обществ. Нам неизвестно, как Пушкин развернул бы канву X ой главы, каковы были бы его «лирические отступления» по поводу декабристского движения *. Бесспорным остается факт: Пушкин в 1830 году достиг наивысшей объективной правды в изображении общественного движения своего класса**, в понимании буржуазного и демократического крыла современного ему дворянства, обнаружил ту высокую степень политической зрелости, которая соответствовала его трезвому осознанию своего общественного бытия.
XV.
А про тебя и в ус не дует, Ты, Александровский?] холоп...
Пушкин имел в виду всесильного при Александре I временщика Аракчеева ***, которого Николай не приблизил к себе после подавления восстания, который быстро сошел на-нет, как государственный деятель ****.
* В 1830 году, с сожалением вспоминая о том, что вынужден был в конце 1825 года, «при открытии несчастного заговора», сжечь св и записки, «которые могли замешать имена многих, а может быть и умножить число жертв», Пушкин называл декабристов «историческими лицами»; в своих записках поэт говорил о них «с откровенностью дружбы или короткого знакомства».
** Так как классовые интересы Пушкина, как было указано выше, толкали его в сторону Северного Общества, то тем самым очерчен «Предел» приближения автора Х-й главы к объективной действительности.
*** См. эпиграмму Пушкина на Аракчеева («Всей России притеснитель»).
**** Перед этим отрывком должны были находиться строфы, посвященные декабрьскому восстанию и новому царю Николаю. Приведем здесь приписываемую Пушкину эпиграмму:
Едва царем он стал, То разом начудесил:
-	Сто двадцать человек тотчас в Сибирь послал
Да пятерых повесил.
Выступая в X главе историком-хроникером, Пушкин не пропустил бы эпизодов смерти Александра 1 и междуцарствия. Ему приписывается эпиграмма на смерть Александра.
Всю жизнь провбл в дороге— И умер в Таганроге.
Б. Л. Модзалевский привел донесение агента тайной полиции, драматурга С. П. Висковатова, в феврале 1826 г. сообщавшего по начальству: «Прибывшие на сих днях из Псковской губ. достойные вероятия особы удостоверяют, что известный по вольнодумным, вредным и развратным стихотворениям Александр Пушкин... и ныне открыто проповедует безбожие и неповиновение властям и по получении горестнейшего для всей России известия о кончине государя императора Александра Павловича, он Пушкин, изрыгнул следующие адские слова: «Наконец, не стало тирана, да и оставший род его не долго в живых останется!» (Пушкин. Письма. Том II, стр. 135).
ГЛАВА ДЕСЯТАЯ
221
XVI.
Авось, о шиболет народный, Тебе б я оду посвятил, Но стихоплет великородный Меня уже предупредил.
Слово «шиболет»—по еврейски колос—заимствовано из библейского повествования, как мужи галаадские, истребив почти все племя Ефраима, заняли проходы у Иордана, чтоб не пропустить уцелевших ефраимитов, и спрашивали каждого: «А вы не из Ефраи-мова племени?»—«Нет»—отвечали те.—«А скажите: шибболет!»—Те, затрудняясь произнести правильно, отвечали «сибболет» и таким образом выдавали свое происхождение. «И брали его, и закапали его у переправы через Иордан»... Н. О. Лернер остроумно истолковал пушкинский отрывок: обращение Пушкина к русскому шиболету («Авось, о шиболет народный»)—«намек на одну из психологических особенностей русской натуры. Русского человека можно узнать по его неизменному беспечному «авось». Окружавшая поэта действительность заставляла его с отчаяния хвататься за это пресловутое «авось». Князь И. М. Долгорукий, автор юмористического стихотворения «Авось», предупредил поэта, вынужденного немного спустя после сожжения Х-ой главы признать тщетность всех надежд на перемену правительственного курса.
«Ты говоришь -писал Пушкин П. А. Вяземскому из Болдина 5 ноября 1830 г.—худая вышла нам очередь *. Вот! Да разве не видишь ты, что мечут нам чистый баламут **, а мы еще понтируем! Ни одной карты налево, а мы все-таки лезем.—Поделом, если останемся голы, как бубны»...
XVII.
Авось, аренды забывая, Ханжа запрется в монастырь, Авось, по манью (Николая?) Семействам возвратит (Сибирь?)... Авось, дороги нам исправят...
Д. Н. Соколов напомнил пушкинское послание к Н. И. Гнедичу (1821), где известный реакционер александровского времени («холопская душа», «просвещения гонитель») и член следственной комиссии по делу о декабристах, князь А. Н. Голицын был назван ханжой:
.. спасаясь от гоненья
Ханжи и гордого глупца.
* Ср. мрачную оценку политич. порядка в России («мы все при тех же и при том же») в письме П. А. Вяземского к А. И. Тургеневу 21 апреля 1830 («Остафьевский архив», т. III, стр. 187—191).
** «Баламут»—шулерский способ расположения карт в колоде, так, чтобы они, при шулерской же тасовк.-, всегда оставались в том же порядке (примечание Б. Л. Модзалевского во 11 томе писем Пушкина, ГИЗ, 1928, стр. 478).
222
ЕВГЕНИЙ ОНЕГИН
Пушкин надеялся, что Николай «простит» декабристов, томившихся «в пропастях земли», в сибирской ссылке. Еще в январе 1826 года, до известия о приговоре, он писал А. А. Дельвигу: «твердо надеюсь на великодушие молодого нашего царя»; 20 февраля писал ему же: «Что Иван Пущин? Мне сказывали, что 20-го, т.-е. сегодня, участь их должна решиться—сердце не на месте, но крепко надеюсь на милость царскую». Приговор Верховного суда и дальнейшая судьба декабристов в связи с горькими эпизодами собственной жизни поэта подтачивали эти надежды на «милость царскую» и в год написания Х-ой главы Пушкин, судя по тому смысловому оттенку, который лежал в слове «авось», иронически относился к своим былым настроениям*). Жалобы на бездорожье, мешавшее буржуазному развитию страны, нашли отклик в правительстве Николая I: к 1830 году была закончена постройка первой шоссейной дороги—между Москвой и Петербургом**.
См.: П. О. Морозов. Шифрованное стихотворение Пушкина (Пушкин и его современники. Выпуск XIII); Д. Н. Соколов. По поводу шифрованного стихотворения Пушкина (Пушкин и его современники, выпуск XVI); Н. О. Лернер. Новые приобретения пушкинского текста и дополнения. Из десятой (сожженной) главы «Евгения Онегина» (Пушкин, изд. Брокгауз-Ефрон, II. 1915, т. VI); М. Л. Гофман. Пропущенные строфы «Евгения Онегина» П. 1922; М. Н. Покровский. Декабристы. Сборник статей. Гиз. 1927 г. Библиография темы Пушкин и декабристы в книге Н. М. Ченцова—Восстание декабристов. Библиография. Редакция Н. К. Пиксанова. ГИЗ. 1929. Стр. 233—241.
* Ср. в письме к Вяземскому от 5 ноября 1830 г.: «Каков государь! Молодец! того и гляди, что наших каторжников простит»...
** Общество по постройке первой русской железной дороги (от Петербурга до Царского (ныне Детского) села) было основано в год смерти Пушкина (1837).
ХРОНОЛОГИЯ РОМАНА «ЕВГЕНИЙ ОНЕГИН,.
ОНЕГИН *
Часть первая. Предисловие.
I песнь. Хандра. Кишинев. Одесса.
II » Поэт. Одесса. 1824.
III » Бары шня. Одесса. Михайловское. 1824.
Часть вторая.
IV песнь Д е ре вн я. Михайловское. 1825.
V » Именины. Мих. 1825, 1826.
VI » П о е д и н о к. Мих. 1826.
Часть третья.
VII песнь. Москва. Москва. Мих- Спб. Малинники. 1827, 1828.
VIII » Странствие. Москва. Павл- ** Болдино. 1829.
IX » Большой свет. Болдино. 1830.
Примечание.
Кишинев 1823 года, 9 мая.
Болдино 1830 года, 25 сентября.
7 лет, 4 месяца, 17 дней.
Этот набросок можно дополнить более точными указаниями из черновых тетрадей Пушкина.
Роман был задуман в Кишиневе 9 мая 1823 года, первые строфы первой главы были начаты ночью 28 мая 1823 года, работа продолжалась в Одессе и была закончена 22 октября 1823 года.
Вторая глава была начата на другой день, к1 ноября были готовы XVI строф, под XVII—XVIII строфами пометка 3 ноября, ночью 8 декабря 1823 года была окончена последняя строфа.
Третья глава начата ночью 8 февраля 1824 года; XXXIV строфа помечена 5 сентября 1824 г.; окончена 2 октября 1824 г. (в селе Михайловском).
Четвертая глава носит пометы: при XXIII строфе— 31 декабря 1824 г. и 1 января 1825 г., после XLII строфы—2 января 1826 г., после LI строфы—3 января.
• В черновых бумагах Пушкина Анненковым был найден листок, на котором поэт набросал план полного издания «Евг. Онегина».
** Павловское—имение в Тверской губ. П. И. Вульф; вблизи его было имение Н. И. Вульф—село Малинники.
224	ЕВГЕНИЙ ОНЕГИН
Пятая глава начата 4 января 1826 г. и в том же году окончена.
Шестая глава писалась в 1826 г., окончена 10 августа 1826 г.
Седьмо глава написана в 1827—1828 г; начата в Москве 18 марта 1827 г.; весной (в Москве и Петербурге) Пушкин написал строфы, посвященные описанию Москвы; перед XII строфой помета 19 февраля; окончена 4 ноября 1828 г. 19 декабря 1827 года Пушкин написал посвящение Плетневу. К 7-ой главе относится «Альбом Онегина»—помета 5 авг. (1828).
Восьмая рлава—впоследствии исключенная и напечатанная под заглавием «Отрывки из путешествия Онегина»'—начата осенью 1829 года, но еще раньше (не позже 1827 года) Пушкин написал строфы «Одесса». К 30 октября было готово начало главы до строфы «Он видит: Терек своенравный»; последняя строфа («И берег Сороти отлогий») датирована 18 сентября 1830 т.
Девятая глава, потом занявшая место 8-й, начата 24 декабря 1829 года, кончена 25 сентября 1830 года (в Болдине); летом (в июле—начале августа) 1831 г. поэт вставил в 8 (печатную) главу несколько строф из путешествия Онегина, написал новые строфы (напр, XIII), заменил старые (например, первые 4), переработал картину петербургского света (XXIV—XXVI) и 5 октября 1831 г. вставил «Письмо Онегина к Татьяне». 21 ноября 1830 г. написано Предисловие к «Евгению Онегину», которое Пушкин хотел предпослать задуманному изданию 8 и 9 глав вместе.
Десятая глава. Сохранилась запись Пушкина: 1.9 окт. (1830) со ж ж. X п е с н ь. В дневнике кн. П. Вяземского от 19 декабря 1830 г.: «он (Пушкин) много написал в деревне; привел в порядок 8 и 9 главу Онегина, ею и кончает; из десятой, пред- ’ полагаемой, читал мне строфы о 1812 годе и следующих—славная хроника!»
Возвращение к «Евгению Онегину». К осени 1833 г. и к 16 сентября 1835 г. относятся наброски и две вступительные строфы, которыми Пушкин хотел продолжать свой роман *.
«ЕВГЕНИЙ ОНЕГИН» В ПЕЧАТИ.
1825 г. Евгений Онегин, роман в стихах. Сочинение Александра Пушкина.
В типографии Департамента народного просвещения. 1825—12°. XXII 2 нен. 60 стр. Цена 5 руб.
V стр. Посвящено брату Льву Сергеевичу Пушкину.
VII—VIII стр. Предисловие («Вот начало большого стихотворения, которое, вероятно, не будет окончено»...).
IX стр. Разговор книгопродавца с поэтом (стр. XI—XXII текст). 1—49 стр. «Евгений Онегин».
1826 г. Глава вторая. (Вышла около 20 октября).
* Н. О. Лернер—Хронология «Евгения Онегина» в «Русском библиофиле» 1915, V;'M. Л. Гофман—вступит, статья к гизовскому изданию романа (1920 г.) стр. 35—44. Даты приведены по старому стилю.
ПУШКИН ОБ «ОНЕГИНЕ»
225
1827 г. Глава третья. (Вышла 10—11 октября).
1828 г. Главы четвертая и пятая. С посвящением Петру Александровичу (Плетневу). (Вышло 31 янв.—1-2 февраля).
1828 г. Глава шестая. (Вышла 22-23 марта).
1830 г. Глава седьмая. (Вышла 18 19 марта).
1832 г. Глава восьмая. С предисловием («Пропущенные строфы подавали неоднократно повод»...). Вышла в январе (до 30).
1833 г. Около 23 марта вышло из печати первое полное издание романа с примечаниями к Евгению Онегину.
ПУШКИН ОБ «ЕВГЕНИИ ОНЕГИНЕ» *.
4 ноября 1823 г. (Одесса) в письме к П. А. В я з е м с к о м у: Что касается до моих занятий, я теперь пишу не роман, а роман в стихах—^явольская разница! В роде Дон-Жуана. О печати и думать нечего: пишу спустя рукава... **.
16 ноября 1823 г. в письме к А. А. Дельвигу:
Пишу теперь новую поэму, в которой забалтываюсь до-нельзя... Бог весть, когда и мы прочитаем ее вместе...
1 декабря 1823 г. в письме к А. И. Тургеневу:
А я на досуге пишу новую поэму, Евгений Онегин, где захлебываюсь желчью. Две песни уже готовы.
В январе 1824 г. в письме к Л. С. Пушкину:
Может быть, я ему (Дельвигу) пришлю отрывки из «Онегина»; это лучшее мое произведение. Не верь Н. Раевскому, который бранит его—он ожидал от меня романтизма, нашел сатиру и цинизм, и порядочно не расчухал,
8 февраля 1824 г. в (черновом) письме к А. А. Бестужев у:	,
Об моей поэме нечего и думать.—Она писана строфами едва ли не вольнее строф Дон-Жуана. Если когда-нибудь она и будет напечатана, то верно не П. Б. и не в Москве.
В половине марта 1824 г. неизвестному лицу (П. А. Вяземскому?) в Москве: Пишу пестрые строфы романтической поэмы и беру уроки чистого афеизма.
В начале апреля 1824 г. в письме к П. А. Вяземскому:
Сленин *** предлагает мне за «Онегина» сколько я хочу. Какова Русь! Да она в самом деле в Европе. А я думал, что это ошибка Географов. Дело стало за цензурой; а я не шучу, потому что дело идет о будущей судьбе моей, о независимости,—мне необходимой. Чтоб напечатать Онегина, я в состоянии... Как бы то ни было, готов хоть в петлю.
• Включены также письма корреспондентов Пушкина с их отзывами о романе.
** Ср. черновое письмо: «Первая песнь или глава кончена... Пишу его с упоеньем, что уж давно со мной не было»...
*** И. В. Сленин—книгопродавец и издатель.
Евгений Онегин.
15
226
ЕВГЕНИЙ ОНЕГИН
7-го июня 1 82 4 г. в письме к П. А. Вяземскому:
С женой отошлю тебе 1-ую песнь Онегина.—Авось с переменой министерства* она,и напечатается.
13 июня 1824 г. в письме к Л. С. Пушкину:
Попытаюсь толкнуться ко вратам цензуры с первой главой или песнью «Онегина». Авось пролезем. Ты требуешь от меня подробностей об «Онегине»—скучно, душа моя. В другой раз когда-нибудь. Теперь я ничего не пишу.
29 июня 1824 г. в письме к А. А. Бестужеву:
«Онегин» мой растет. Да чорт его напечатает. Я думал, что цензура ваша поумнела при Шишкове,—а вижу, что и при старом по-старому.
14 июля 1824 г. в письме к А. И. Тургеневу:
Зная старую вашу привязанность к шалостям окаянной музы, я было хотел прислать вам несколько строф моего «Онегина», да лень. Не знаю, пустят ли этого бедного «Онегина» в небесное царствие печати; на всякий случай попробую.
В сентябре—октябре 1 824 г. в письме к П. А. Плетневу:
Беспечно и радостно полагаюсь на тебя в отношении моего «Онегина».. Созови мой ареопаг: то-есть, Жуковского, Гнедича и Дельвига. От вас ожидаю суда и с покорностью приму его решение. Жалею, что нет Баратынского.
Пушкин к кн. В. Ф. Вяземской.
В первой половине октября 1824 г., Михайловское: Что касается моих соседей, то сперва я давал себе труд' только не принимать их; они не надоедают мне; я пользуюсь среди них репутацией Онегина,—итак я пророк во отечестве своем... Я нахожусь в наилучшем, какое только можно себе представить, положении для того, чтобы окончить мой поэтический роман, но скука—холодная муза, и поэма моя совсем не подвигается; вот, однако, строфа, которою я вам обязан; покажите ее князю (Вяземскому), скажите ему, чтобы он не судил о всем по этому образчику.
• В первой половине ноября 1824 г. в письмах к Я. С. Пушкину:
Что «Онегин»? Перемени стих: з в о н о к раздался—поставь: «Швейцара мимо он стрелой»**. Не забудь Фон-Визина писать Фонвизин. Что он за Нехрист? он русской, из переруских руской.
В начале ноября 1824 г. в письмах к Л. С. Пушкину:
Что твой приезд и что «Онегин»?... Брат, вот тебе картинка для «Онегина»—найди искусный и быстрый карандаш. Если и будет другая, так чтоб все в том же местоположении. Та же сцена слышишь ли? Это мне нужно непременно. (На обороте начерчены карандашом: крепость, лодка на Неве, набережная и, опершись на
* 15-го мая А. Н. Голицын был отставлен от Министерства Нар, Проев.;
А. $ Шишков был назначен министром.
** См. строфу 28 первой главы.
ПУШКИН ОБ «ОНЕГИНЕ»
227
нее, двое мужчин в широкополых шляпах. Над каждым предметом цыфры, а внизу написано: «1. Хорош 2. Должен быть опершися на гранит. 3. Лодка. 4. Крепость Петропавловская». Картинка была перерисована А. Нотбеком для гравюры Е. Гейтмана, которая и приложена к «Невскому Альманаху» на 1829 г., вместе с другими .5 картинками из «Онегина». Положение Онегина на картинке согласно стихам 2 и 3 строфы 48 гл. I «Евг. Онегина»:
С душою, полной сожалений И опершися на гранит, Стоял задумчиво Евгений. _
В половине ноября 1824 г. в письме к Л. С. Пушкину: Печатай, печатай «Онегина» и с «Разговором»... Будет ли картинка у «Онегина»?
[П. Вяземский Пушкину 6 ноября 1824 г.].
...Твое любовное письмо Тани: Я к вам пишу, чегоже бол е?—прелесть и мастерство. Не нахожу только истины в следующих стихах:
Но, говорят, ви нелюдим, В глуши, в деревне все вам скучно, А мы ничем здесь не блестим!
Нелюдиму-то и должно быть.не скучно, что они в глуши и ничем не блестят. Тут противумыслие!—Сделай милость, пришли скорее своих Цыган и дай мне их напечатать особенно! Давай мне все печатать... Вообще в Москве печатать лучше, вернее, дешевле. Петербургская литература так огадилась, так исшельмо-валась, что стыдно иметь с нею дело. Журналисты друг на друга доносят, хлопочут только о грошах и то ищут и в грязи и в заходах. И тебе не худо хлопотать о грошах, или денежках на черный день; но это дело другое! Собери все свои элегии и пришли мне их; можно их отдельно напечатать. Потом три поэмы. Там отрывки из Онегина; а уж под конец полное собрание. Вот тебе и славная оброчная деревня! А меня наряди своим Бурмистром. Тебе времени теперь, много: есть досуг собрать, переписать. Да и я без дела и без охоты делать. А твое занятие будет для меня: дела не делай, а от дела не бегай. Сделай милость для меня и для себя, займись моим предложением.
29 ноября 1824 г. в письме к П. А. Вяземскому:
Брат увез Онегина в П. Б. и там его напечатает Не сердись, милый; чувствую, что в тебе теряю вернейшего попечителя; но в нынешние обстоятельства всякой другой мой издатель невольно привлечет на себя внимание и неудовольствия.—Дивлюсь как Письмо Тани очутилось у тебя. NB. Истолкуй это мне. Отвечаю на твою критику. Нелюдим* не есть мизантроп, т. е. ненавидящий людей, а убегающий от людей. Онегин—нелюдим для деревенских соседей; Таня полагает причиной тому то, что в глуши, в деревне все ему скучно, и что блеск один
* См. 18 стих письма Татьяны в Ш-ей главе.
15*
228
ЕВГЕНИЙ ОНЕГИН
может привлечь его. Если, впрочем, смысл и не совсем точен, то тем более истины в письме. Письмо женщины, к томуже 17-летней, к тому же влюбленной!
В начале декабря 1824 г. в письме к Д. М. К н яж е в и ч у;
...Вот уже четыре месяца, как нахожусь я в глухой деревне,— скучно, да нечего делать. Здесь нет ни моря, ни голубого неба полудня, ни Итальянской оперы, ни вас, друзья мои. Но за то нет ни саранчи, ни милордов Уор *. Уединение мое совершенно, праздность торжественна. Соседей около меня мало, я знаком только с одним семейством, и то вижу его довольно редко (совершенный Онегин); целый день верхом, вечером слушаю сказки моей няни, оригинала няни Татьяны: вы, кажется, раз ее видели; она—единственная моя подруга, и с нею (одною) только мне не скучно...
[В. А. Жуковский Пушкину в середине ноября 1824 г.
...Читал Онегина и разговор, служащий ему предисловием: несравненно! По данному мне полномочию предлагаю тебе первое место на русском Парнассе. И какое место, есть ли с высокостью Гения соединишь и высокость цели. Милый брат по Аполлону! это тебе возможно! А с этим будешь недоступен и для всего, что будет шуметь вокруг тебя в жизни].
4-го декабря 1 8 24 г. Л. С. и О. С. Пушкиным. ЧТо Козлов слепой? ты читал ему Онегина?
В декабре 1824 г в письме к Л. С. Пушкину:
Христом богом прошу скорее вытащить «Онегина» из-под цензуры. Слава—(. . .)—деньги нужны. Долго не торгуйся за стихи— режь, рви, кромсай хоть все 54 строфы, но денег, ради бога, денег!
[Хлопоты по изданию 1 главы «Евг. Онегина» взял на себя П. А. Плетнев. Так он писал
22 января 182 5: Как быть, милый Пушкин! Твое письмо пришло поздно. Первый лист Онегина весь уже отпечатан, числом 2400 экзем. Следственно поправок сделать нельзя. Не оставить ли их до второго издания? В этом скоро будет настоять нужда... Все жаждут. Онегин твой будет карманным зеркалом петербургской молодежи. Какая прелесть! Латынь мила до уморы. Ножки восхитительны. Ночь на Неве с ума нейдет у меня. Если ты в этой главе без всякого почти действия так летишь и скачешь; то я не умею вообразить, что выйдет после... Если хочешь денег, то распоряжайся скорее. Когда выйдет Онегин, я насеюсь скопить для будущих изданий значительную сумму, не отнимая у твоих прихотей необходимого.
7 февр. 182 5: Ты из прежнего письма моего знаешь, что поправок сделать в «Онегине» и «Разговоре» нельзя (если не захочешь бросить понапрасну 2400 листой веленевой бумаги и оттянуть выход книги еще на месяц по проклятой медленности наших типографий). Теперь еще требуешь поправки, когда уже все напечатано. Сделай милость, оставь до второго издания.
* Воронцов.
ПУШКИН ОБ «ОНЕГИНЕ»
229
Предвижу ваше возраженье: Но тут не вижу я стыда...
И в самом деле: твоя щекотливость почти не у места. Что знаешь ты, да кто другой, того мы не поймем. Всякий подумает, будто нельзя и поэм писать как •Только о себе самом *.
3 марта 1825 г.: Нынешнее письмо будет рапортом, душа моя, об Онегине... Напечатано 2400 экз. Условие заключал я со Слениным, чтобы он сам продавал и от себя отдавал, кому хочет, на коммиссию, а я, кроме него, ни с кем счетов иметь не буду. За это он берет по 10 проц., т. е. нам платит за книжку 4 р. 50 к., продавая сам по 5 руб. За все экземпляры, которых у него не будет в лавке, он платит деньги сполна к каждому 1 числу месяца для отсылки к тебе, или как ты мне скажешь. 1 марта, т. е. через две недели по поступлении Онегина в печать, я уже не нашел у него в лавке 700 экз., следовательно, он продал, за вычетом процентов своих, на 3150 р. Из этой суммы я отдал: 1) за бумагу (белую и обертошную) 397 р., 2) за набор и печатание 220 р , 3) за переплет 123 р., за пересылку экземпляров тебе, Дельвигу, отцу и дяде (твоим) 5 р. Итого 745 руб].
25 января 1825 г. в письме к К. Ф. Рылееву:
Бестужев пишет мне много об Онегине. Скажи ему, что он не прав. Ужели хочет он изгнать все легкое и веселой из области поэзии? Куда же денутся сатиры и комедии? Следственно, должно будет уничтожить и Orlando furioso**, и Гудибраз а***, и Pucelle**** и В ер-Вер а***** и Ре й н е к е-Ф у к с******« и лучшую часть Душеньки, и сказки Дафонтена *******, и
* См. строфу 56 первой гл.
** «Неистовый Роланд», поэма итальянского автора Ариосто (1474— 1533), следы которой исследователи отмечают в поэме «Руслан и Людмила».
*** «Сэр Гудибрас» поэма в 3 частях (1663, 1667, 1678) английского поэта Самюэля Ботмера (1612—1680), осмеивавшая ханжество пуритан, насыщена намеками на лица и события, рисуя их в карикатурной форме; его герой-рыцарь Гудибрас и оруженосец его Ральф (схема «Дон-Кихота» Сервантеса).
**** «Орлеанская дева» поэма Вольтера, о которой Пушкин писал в стихотв. «Бова» (1814):
... вчера, в архивах рояся,
Отыскал я книжку славную,	• ,
Золотую, незабвенную, Катехизис остроумия, Словом—Жанну Орлеанскую.
Впоследствии поэт иначе расценивал эту поэму, оказавшую влияние на его «Гавриилиаду», называя ее «преступной», доведшей «презрение ко всему, что почитается священным для человека и гражданина, до последней степени цинизма».
***** Vert-vert—французская поэма Ж. Б. Грессе (1709—1777), остроумно изображавшая трагическую смерть «благочестивого» попугая, воспитанного в женском монастыре, а потом попавшего в веселое общество.
^****** Поэма в 8 песнях Гете, написана в 1793 году: сатирическая переработка сказаний из устного животного зпоса.
******* французский писатель (1621—1695).
230
ЕВГЕНИЙ ОНЕГИН
басни Крылова, и проч, и проч. Это немного строго. Картина светской жизни также входит е область поэзии. Но довольно об Онегине.
[К. Ф. Рылеев Пушкину 12 февраля 1825:
... Разделяю твое мнение, что картины светской жизни входят в область поэзии. Да еслиб и не входили, ты с своим чертовским дарованием втолкнул бы их насильно туда. Когда Бестужев писал к тебе последнее письмо, я еще не читал вполне первой песни Онегина. Теперь я слышал всю: она прекрасна; ты схватил все, что только подобный предмет представляет. Но Онегин, сужу по первой песне, ниже и Бахчисарайского фонтана, и Кавказского Пленника...]
25-го января 1825 г. е письме к П. А. Вяземскому:
Онегин печатается, брат и Плетнев смотрят за изданием; не ожидал я, чтоб он протерся сквозь цензуру. Честь и слава Шишкову!..
В половине февраля 1825 г. в письме к Д. С. Пушкину:
Жду шуму от Онегина...
19 февраля 1825 г. в письме к П. А. Вяземскому: Онегин напечатан; думаю, уже выступил в свет...
23 февраля 1825 г. в письме к Н. И. Гнедичу:
Кажется, вам обязан Онегин покровительством Шишкова и счастливым избавлением от Бирукова *. Вижу, что дружба наша не изменилась, и это меня утешает.
В ко н це фе враля 1825 г. в письме к Л. С. Пушкину:
Читал объявление об «Онегине» в «Пчеле»; жду шума. Если издание раскупится, то приступи тотчас же к изданию другому, илч условься с каким-нибудь книгопродавцем.—Отпиши о впечатлении, им произведенном. Покамест я почтенному Фаддею Венедиктовичу [Булгарину] послал два отрывка из «Онегина», которых нет ни у Дельвига, ни у Бестужева: не было и не будет... а кто виноват? Все друзья, все треклятые друзья.
[А. А. Бестужев Пушкину 9 марта 1825:
.. Поговорим об Онегине.
Ты очень искусно отбиваешь возражения на щет предмета— но я не убежден в том, будто велика заслуга оплодотворить тощее поле предмета, хотя и соглашаюсь, что тут надобно .иного искусства и труда. Чудно привить яблоки к сосне—но это бывает, это дивит, а все-таки яблоки пахнут смолою. Трудно попасть горошинкой в ушко иглы, но ты знаешь награду, которую назначил за это Филипп! между тем как убить в высоте орта, надобно и много искусства и хорошее ружье. Ружье—талант, птица—предмет—для чего-ж тебе из пушки стрелять в бабочку?—Ты говоришь, что многие гении занимались этим—я и не спорю; но если они ставили это искусство выше изящной, высокой поэзии—то верно шутя.
* Цензор Бируков подписал 29 декабря 1824 г. разрешение l-й главы романа.
ПУШКИН ОБ «ОНЕГИНЕ»
231
Слова Буало, будто хороший куплетец лучше иной поэмы, нигде уже ныне не находят верующих, ибо Рубан, бесталанный Рубан * написал несколько хороших стихов, но читаемую поэму напишет не всякий. Проговориться не значить говорить, блеснуть можно и не говоря. Чем выше предмет,тем более надобно силы, чтобы обнять его, его постичь, его одушевить. Иначе ты покажешься мошкою на пирамиде, муравьем, который силится поднять яйцо орла. Одним словом, как бы ни был велик и богат предмет стихотворения,—он станет таким только в руках Гения. Сладок сок кокоса; но для того, чтоб извлечь его, потребна не ребяческая сила. В доказательство тому приведу и пример: что может быть поэтичественнее П етра? И кто написал его сносно? Нет, Пушкин, нет, никогда не соглашусь, что поэма заключается в предмете, а не в исполнении!— Что свет можно описывать в поэтических формах—это несомненно, но дал ли ты Онегину поэтические формы, кроме стихов? поставил ли ты его в контраст со светом, чтобы в резком злословии показать его резкие черты? Я вижу франта, который душой и телом предан моде; вижу человека, которых тысячи встречаю на яву, ибо самая холодность и мизантропия, и странность теперь в числе туалетных приборов. Конечно многие картины прелестны, но они не полны. Ты схватил петербургский свет, но не проник в него. Прочти Байрона; он, не знавши нашего Петербурга, описал его схоже—там где касалось до глубокого познания людей. У него даже притворное пустословие скрывает в себе замечания философские, а про сатиру и говорить нечего. Я не знаю человека, который бы лучше его, портретнее его очерчивал характеры, схватывал в них новые проблески страстей и страстишек. И как зла, и как свежа его сатира! Не думай однако ж, что мне не нравится твой Онегин, напротив. Вся ее мечтательная часть прелестна, но в этой части я не вижу уже Онегина, а только тебя. Не отсоветываю даже писать в этом роде, ибо он должен нравиться массе публики, но желал бы только, чтоб ты разуверился в превосходстве его над другими. Впрочем мое мнение не аксиома, но я невольно отдаю преимущество тому, что колеблет душу, что ее возвышает, что трогает русское сердце; а мало ли таких предметов—и они ждут тебя! Стоит ли вырезывать изображения из яблочного семячка, подобно браминам индейским, когда у тебя в руке резец Праксителя? Страсти и время не возвращаются—- а мы не вечны!!!
Озираясь назад, вижу мое письмо испещренное сравнениями. Извини эту Глинкинскую страсть, которая порой мне припадает. Извини мою искренность; я солдат и говорю прямо, в ком вижу прямое дарование. Ты великий льстец насчет Рылеева и так же справедлив, сравнивая себя с Баратынским в элегиях, как говоря, что бросишь писать от первого поэмы. Унижение паче гордости. Я, напротив, скажу, что кроме поэм тебе ничего писать не должно. Только избави боже от эпопеи. Это богатый памятник словесности—
* Поэт XV111 века.
232
ЕВГЕНИЙ ОНЕГИН
ПУШКИН ОБ «ОНЕГИНЕ»
233
но надгробный. Мы не греки и не римляне, и для нас другие сказки надобны...
[К. Ф. Рылеев Пушкину 10 марта 1825:
... Не знаю, что будет Онегин далее: быть может, в следующих песнях он будет одного достоинства с Дон-Жуаном: чем дальше в лес, тем больше дров; но теперь он ниже Бахчисарайского фонтана и Кавказского пленника. Я готов спорить об этом до второго пришествия.
Мнение Байрона, тобою приведенное, несправедливо. Поэт, описавший колоду карт лучше нежели другой деревья, не всегда выше своего соперника. У каждого свой дар, своя муза. Майкова Елисей прекрасен; но был ли бы он таким у Державина, не думаю, несмотря на превосходство таланта его перед талантом Майкова. Державина 1 Мариамна никуда не годится.	—
Следует ли из того, что он ниже Озерова?
Несогласен и на то, что Онегин выше Бахчисарайского фонтана и Кавказского пленника, как творение искусства. Сделай милость, не оправдывай софизмов Воейковых: им только дозволительно ставить искусство выше вдохновения. Ты на себя клевещещь и взводишь бог знает что...]
[А. А. Дельвиг Пушкину 20 марта 1825;
... Онегин твой у меня, читаю его и перечитываю и горю нетерпением читать продолжение его, которое, должно быть, судя по первой главе, любопытнее и любопытнее...]
24 марта 1825 г. в письме к А. Бестужеву:
Твое письмо очень умно, но все-таки ты не прав; все-таки ты смотришь на Онегина не с той точки; все-таки он лучшее произведение мое. Ты сравниваешь первую главу с Дон-Жуаном. Никто более меня не уважает Дон-Жуана (первые 5 песней—других не читал), но в нем нет ничего общего с Онегиным. Ты говоришь о сатире англичанина Байрона, сравниваешь ее с моею и требуешь « I от меня таковой же.—Нет, моя душа, многого хочешь. Где у меня сатира? О ней и помина нет в Евгении Онегине. У меня бы затрещала набережная, если б коснулся я сатиры. — Самое слово сатирический не должно бы находиться в предисловии. Дождись других песен. Ах, если б заманить тебя в Михайловское!.. Ты увидишь, что если уже и сравнивать Онегина с Дон-Жуаном, то разве в одном описании: кто милее и прелестнее (gracieuse)—Татьяна или Юлия? 1-я песнь—просто быстрое введение, и я им доволен (что очень редко со мною случается). Сим заключаю полемику нашу...
В начале апреля 1825 г. в. письме к Л. С. Пушкину:
А Хмельницкой * моя старинная любовница—я к нему имею такую слабость, что готов поместить в честь его целый куплет е 1-ю песнь Онегина (да кой чорт! говорят, он сердится, если об нем упоминают, как о драматическом писателе).
* Н. И. Хмельницкий (1789—1846)—автор пьес, переделанных с франц., или подражаний французским пьесам.
7-го апреля, в списке к П. А. Вяземскому:
Онегина переписываю. Немедленно и он явится к тебе.
Середина апреля 1825 г. в письме к П. А. Вяземскому:
Я переписываю для тебя Онегина. Желаю, чтоб он помог тебе улыбнуться. В первый раз улыбка читателя me sourit; извини эту плоскость: в крови!... * А между тем будь мне благодарен: отроду ни для кого ничего не переписывал, даже для Голицыной **.
22 апреля 1825 г. в письме к Л. С. Пушкину:
Толстой*** явится у меня во всем блеске в 4-й песне Онегина, если его пасквиль этого стоит, и посему попроси его эпиграмму**** и пр. от Вяземского (непременно) Ты, голубчик, не находишь толку в моей луне *****—что же делать? а напечатай уже так.
В конце апреля 1825 г. в письме к П. А. Вяземскому:
Дельвиг у меня. Чрез него посылаю тебе 2 главу Онегина (тебе единственно и только для тебя переписанного). За разговор с няней, без письма, брат получил 600 руб. Ты видишь, что это деньги, следственно должно держать их под ключей.
В конце мая 1825 г. в письме к А. А. Бестужеву:
Все, что ты говоришь****** о нашем воспитании, о чужестранных и междоусобных (прелесть!) подражаниях—прекрасно выражено и с красноречием сердечным; вообще мысли в тебе кипят. Об Онегине ты не высказал всего, что имел на сердце: чувствую, почему, и благодарю; но зачем же ясно не обнаружить своего мнения? Покамест мы будем руководствоваться личными нашими отношениями, критики у нас не будет, а ты достоин ее создать.
[П. А. Катенин Пушкину 9 мая 1825:
... на прошедшей почте князь Николай Сергеевич Голицын прислал мне из Москвы в подарок твоего «Онегина». Весьма нечаянно нашел я в нем мое имя *******, и это доказательство, что ты меня помнишь и хорошо ко мне расположен, заставило меня почти устыдиться, что я по сие время не попекся тебя проведать... С отменным удовольствием проглотил г на Евгения (как по отчеству?) Онегина. Кроме прелестных стихов, я нашел тут тебя самого, твой
* Буквально: «улыбка читателя мне улыбается».
** Е И. Голицина, в салоне которой бы ал поэт и в честь которой написал в 1817 г. стихотворение. («Краев чужих неопытный любитель» и т- д.).
*** Ф И. Толстой—американец.
**** См. выше комментарий к XIX строфе IV главы.
***** См. Ill главу, строфу 5.
****** имеется в виду статья А. А. Бестужева в «Полярной звезде» на 1825 год: «Взгляд на русскую словесность в течение 1824 и начале 1825 годов» (о воспитании стр. 7 и д.). В этой статье Бестужев писал о романе: «Первая глава стихотворного романа Онегин, недавно появившаяся, есть заманчивая, одушевленная картина неодушевленного нашего света. Везде, где говорит чувство, везде, где мечта уносит поэта из прозы описываемого общества—стихи загораются поэтическим жаром и звучней текут в душу» (стр. 14).
******* См. XVIII строфу 1-й главы.
236
ЕВГЕНИЙ ОНЕГИН
[П. А. Катенин Пушкину 14 марта 1826:
...Наконец достал я и прочел вторую песнь «Онегина» и вообще весьма доволен ею; деревенский быт в ней также хорошо выведен как городской—в первой. Ленский нарисован хорошо, а Татьяна много обещает. Замечу тебе однако (ибо ты меня посвятил в критики), что по сие время действие еще не началось; разнообразие картин и прелесть стихотворения, при первом чтении, скрадывают этот недостаток, но размышление обнаруживает его; впрочем его уже теперь исправить нельзя, а остается тебе другое дело: вознаградить за него вполне в следующих песнях. Буде ты не напечатаешь второй до выхода альманаха, ее подари; а буде издашь прежде, просим продолжения: вещь премилая...]
[П. А. Вяземский Пушкину 10 мая 1826:
...Что ты давно ничего не печатаешь? А Цыгане? А продолжение Евгения? Ты знаешь, что твой Евгений захотел продолжиться и женится на соседке моей Енгельгардт, девушке любезной, умной и доброй, но не Элегиаческой по наружности...].
[П. А. Катенин Пушкину 11 мая 1826:
...Что делает мой приятель «Онегин»? Послал бы я ему поклон с почтением, но он на все это плевать хотел: жаль, а впрочем малой не дурак...].
27-го мая 1826 г. в письме к П. А. Вяземскому:
...Мое глухое Михайловское наводит на меня тоску и бешенство. В 4-й песне Онегина я изобразил свою жизнь; когда-нибудь прочтешь его и спросишь с милою улыбкой; где же мой жоэт? В нем дарование приметно. Услышишь, милая, в ответ: он удрал в Париж и никогда в проклятую Русь не воротится! Ай да умница! *.
1 декабря 1826 г. в письме к П. А. Вяземскому:
В деревне я писал презренную прозу, а вдохновение не лезет. Во Пскове, вместо того, чтобы писать VII главу Онегина, я проигрываю в штос четвертую: не забавно.
[Плетнев от 18 января 1827 г. сообщал Пушкину: «Из поступивших в действительную продажу 2356 экз. I-й главы Е. Онегина остается в лавке Слёнина только 750 экз., т. е. на 3000 руб., а прочие 1606 экз. уже проданы и за них получены деньги сполна 6977 руб.].
* Пушкин, по указанию Б. Л. Модзалевского, пародировал здесь стихи И. И. Дмитриева «к Маше»:
Когда ты Маша, расцветешь...
Быть может, что стихи найдешь...
Прочтешь их с милою улыбкой И спросишь: «Где же мой поэт? В нем дарования приметны»...
Услышишь, милая, в ответ: «Несчастные не долголетны,— Его уж нет!»
ПУШКИН ОБ «ОНЕГИНЕ»
237
В конце января 1827 г. в письме к В. И, Туманско-м у: ...Пришли в Одессу мой отрывок *.
31 июля 1827 г. в письме к А. А. Дельвигу, теперь у тебя отрывок из Онегина.
В августе 1827 г. в письме к М. П. Погодину:
Что наш «Вестник»? Посылаю вам лоскуток Онегина ему на шапку **.
[Плетнев сообщил Пушкину в Москву 27 августа 1827 г. о полученвых им на имя Пушкина отношениях Бенкендорфа. В первом находилось: «Представленные вами нЪвые стихотворения ваши государь император изволил прочесть с особенным вниманием. Возвращая вам оные, я имею обязанность изъяснить следующее заключение: 1) Ангел к напечатанию дозволяется; 2) Стансы, а равно 3) и третия глава Евгения Онегина тоже»... Далее Плетнев писал: «Я уже приступил к печатанию Онегина. Напиши, почем его публиковать? Следующую главу вышли мне без малейшего замедления... Хоть раз потешим публику оправданием своих предуведомлений. Этим заохотим покупщиков».
22 сентября Плетнев писал Пушкину снова: «Ничто так легко не дает денег, как Онегин, выходивший по частям, но регулярно через 2 или 3 месяца. Это уже доказано a posteriori. Он, по милости божией, весь написан. Только перебелить, да пустить. А тут-то у тебя и хандра. Ты отвечаешь публике в припадке каприза: вот вам Цыганы; покупайте их! А публика, на зло тебе, не хочет их покупать и ждет Онегина, да Онегина. Теперь посмотрим, кто из вас кого переспорит. Деньги-то ведь у публики: так пристойнее, кажется, чтобы ты ей покорился, по крайней мере, до тех пор пока не набьешь своих карманов. Короче тебе скажу, твоих Цыганов ни один книгопродавец не берется купить: всякий отвечает, что у него их—дескать еще целая полка старых. Нуждаются только во 2-й гл. Онегина, которая засела в Москве, а здесь ее все спрашивали. Итак, по получении сего письма, тотчас напиши в Москву, чтобы оттуда выслали все остальные экземпляры Онегина 2-й главы в Петербург на имя Сленина... В последний раз умаливаю тебя переписать 4-ю главу Онегина, а буде разохотишься, и 5-ю, чтобы не с тоненькою тетрадкою итти к цензору... По всему видно, что для разных творений твоих безприютных и сирых один предназначен судьбою кормилец: Евгений Онегин. Очувствуйся: твое воображение никогда еще не создавало, да и не создаст, да и не создаст, кажется, творения, которое бы такими простыми средствами двигало такую огромную [массу?] денег, как этот бесценный] [клад?] [золо]тое дно Онегин. Он... не должен выводить [из терп]ения публики своею ветренностью»].
* Отрывок из «Седьмой главы Онегина», потом вошедший в «Путешествие Онегина» был напечатан в «Моск. Вестнике» в VI книжке, без подписи имени Пушкина.
** В «Московском Вестнике» 1827 и 1828 г. помещались отрывки «Евг. Онегина».
238
ЕВГЕНИЙ ОНЕГИН
В и ip н е 1827 г. в письме к С. А. Соболевскому:
Напиши мне слово путное, где Онег. II часть? Здесь ее требуют. Остановилась даже продажа и других глав. А кто виноват? Ты...
В ноябре 1827 г. в письме к С. А. Соболевскому:
Если бы ты просто написал мне, приехав в Москву, что ты не можешь прислать мне 2-ю главу *, то я без хлопот ее бы перепечатал; но ты все обещал, обещал—и, благодаря тебе, во всех книжных лавках продажа 1-й и 3-й глав остановилась.
В конце 1827 г. в письме к М. П. Погодину:
Отрывок из Онегина и Стансы пропущеннные—на днях пришлю Москву и др. **.
Пушкин к Неизвестной (черновое).
1828 Петербург:... Итак, до завтра и (пусть 7 глава Онегина) пусть заслужит...
Пушкин к Е. М. Хитрово.
В начале февраля (6-го?) 1828. Петербург: Беру на себя смелость послать Вам только что вышедшие 4 и 5 главы Онегина. От всего сердца желал бы, чтоб они вызвали у Вас улыбку. Пушкин к Е. М. Хитрово.
10 (?) февраля 1828. Петербург: Я в восторге от того, что Вы покровительствуете моему другу Онегину. Ваше критическое замечание одинаково справедливо и тонко, как и все, что Вы говорите***; я поспешил бы придти, чтоб услышать и другие, если бы еще немного не хромал и не боялся лестниц.
Пушкин к П. А. Осиповой.
Начало марта 1828. Петербург: Беру смелось послать Вам 3 последних песни Онегина****; желал бы, чтобы они заслужили Ваше одобрение. Прилагаю к ним еще один экземпляр для m-lle Euphrosine *****.
В редакцию «Литературной Газеты».
Конец 1829 г. Петербург: Отрывок из Евг. Онег. Глава VIII. Пришлите мне назад листик этот ******.
* Соболевский печатал 2-ю гл. Онегина по поручению Пушкина в Москве; а 3-я глава печаталась Плетневым в Петербурге, как это видно из предыдущего письма.
** В № 1 «Моск. Вестника» 1828 г. был помещен отрывок Евг. Онегина: описание Москвы гл. VII, строфы 36, 38 и 41—43.
*** Письмо Е. М. Хитрово Пушкину с замечаниями на IV и V главы «Онегина» неизвестно.
**** 4—5 (вместе) и 6 главы.
***** На этом экземпляре (4 — 5 главы) Пушкин сделал надпись: «Евпрак-сии Николаевне Вульф от Автора.—Твоя от твоих. 22 февраля 1828».
****** Отрывок из VIII главы («Прекрасны вы, брега Тавриды», кончая стихом «я воображал») в 1 № «Лит. Газ.» 1 янв. 1830 г.
ПУШКИН ОБ «ОНЕГИНЕ»
239
Пушкин к Е. М. Хитрово.
Конец января 1832 г. Петербург: Я очень рад, что Онегин Вам понравился: я дорожу Вашим мнением *.
Пушкин к кн. В. Ф. В я з е м с к о й.
24 марта 1825 г.: Так как Онегин может (князя Вяземского) развлечь, сейчас же примусь за его переписку и пошлю ему этот список.
[Е. Баратынский Пушкину. В конце февр.—начале марта-1828 г.:
...Вышли у нас еще две песни Онегина. Каждый о них толкует по своему: одни хвалят, другие бранят и все читают. Я очень люблю обширный план твоего Онегина; но большее число его не понимает. Ищут романической завязки, ищут обыкновенного и разумеется не находят. Высокая поэтическая простота т в о е г о создания кажется им бедностью вымысла, они не замечают, что старая и новая Россия, жизнь во всех ее изменениях проходит перед их глазами, mais que le diable les emporte et que Dieu les benisse! Я думаю, что у нас в России поэт только в первых незрелых своих опытах может надеяться на большой успех. За него все молодые люди, находящие в нем почти свои чувства, почти свои мысли, облеченные в блистательные краски. Поэт развивается, пишет с большою обдуманностью, с большим глубокомыслием: он скучен офицерам, а бригадиры с ним не мирятся, потому что стихи его все-таки не проза...] **.
[П. А. Катенин —Пушкину 27 марта 1828:
...Я читал недавно третью часть «Онегина» и «Графа Нулина»: оба прелестны, хотя без сомнения, «Онегин» выше достоинством].
* Речь идет о VIII главе.
** В 1827 г. Баратынский писал Н. А. Полевому, издателю «Московского телеграфа»: «...Про Онегина что и говорить. Какая прелесть! Какой слог блестящий, точной и свободной! Это рисовка Рафаэля, живая и непринужденная кисть Живописца из живописцев»...
•Об оконченном «Евгении Онегине» Баратынский в 1832 писал И. В. Киреевскому, автору критической статьи о романе («Московкий Вестник» 1828 «Нечто о характере поэта А. С. Пушкина») след: «В разные времена я думал о нем разное- Иногда мне «Онегин» казался лучшим произведением Пушкина, иногда напротив. Ежели б все. что есть в «Онегине», было собственностью Пушкина, то, без сомнения, он ручался бы за гений писателя- Но форма принадлежит Байрону, тон тоже. Множество поэтических подробностей заимствовано у того и у другого. Пушкину принадлежат в «Онегине» характеры его героев и местные описания России. Характеры его бледны. Онегин развит не глубоко. Татьяна не имеет особенности. Ленский ничтожен. Местные описания прекрасны, но только там, где чистая пластика. Нет ничего такого, что бы решительно характеризовало наш русский быт. Вообще это произведение носит на себе печать первого опыта, хотя опыта человека с большим дарованием. Оно блестящее; но почти все ученическое, потому что почти все подражательное. Так пишут обыкновенно в первой молодости из любви к поэтическим формам более, нежели из настоящей потребности выражаться. Вот тебе теперешнее мое мнениеоб «Онегине» («Татевский Сборник», стр. 41—42)^
240
ЕВГЕНИЙ ОНЕГИН
В конце марта 1828 г. в письме к С. А. Соболевскому: Кто этот Атенеический Мудрец, который так хорошо разобрал IV и V главу *—Зубарев ** или Иван Савельич ***?
В апреле 1828 г, (получено 5-го числа). В письме к И. Е. Великопольскому:
Любезный Иван Ермолаевич, Булгарин показал мне очень милые ваши стансы **** ко мне в ответ на мою шутку. Он сказал мне, что цензура не пропускает их, как личность, без моего согласия. К сожалению, я не мог согласиться:
Глава Онегина вторая
Съезжала скромно на ту зе—
и ваше примечание—конечно, личность и неприличность. И вся станса недостойна вашего пера. Прочие очень милы. Мне кажется, что вы немножко недовольны. Правда ли? По крайней мере отзывается чем то горьким ваше последнее стихотворение. Неужели вы захотите со мною поссориться не на шутку и заставить меня, вашего миролюбивого друга, включить неприязненные строфы в 8-ю гл. Онегина? NB. Я не проигрывал 2-й главы, а ее экземплярами заплатил свой долг..
26 ноября! 828 г. в письме к А. А. Д е л ь в и г у из Малинников*****.
Здесь думают, что я приехал набирать строфы в Онегина... а я езжу на пароме ******.
В начале мая 1830 г. в письме к П. А. Плетневу:
Скажи: имел ли влияние на расход Онегина отзыв «Северной Пчелы»?
'9 декабря 1830 г. в письме к П. А. П л е т н е в у, из Москвы, по возвращении из Болдина:
Вот что я привез сюда: две последние главы Онегина, восьмую и девятую *******, совсем готовые к печати...
* В февр. кн. «Атенея» была напечатана мелочно-придирчивая статья В[оейкова], на которую Пушкин отвечал в своих «Критических заметках» (1830), появившихся в «Деннице» 1831 г.
** Сотрудник «Вестника Европы», писавший против Карамзина-историка.
*** Известный в то время московский шут.
*♦** Ив. Ерм. Великопольский (1797—1868), автор стих.: «К Эрасту. Сатира на игроков», хотел напечатать в «Сев. Пчеле» Булгарина ответ на стих. Пушкина к нему, где Пушкин шутливо упрекнул его в том, чте он пишет сатиры на игроков, а сам готов понтировать всю ночь. В ответе своем Пушкину Великопольский написал, что давно знаком с автором послания и
Очень помнит, как сменяя
Былые рублики в кисе, Глава Онегина вторая Съезжала скромно на тузе.
***** Имение Н. И. Вульф Тверской губ., где временно гостил Пушкин.
****** В Малинниках Пушкин однако же написал несколько строф VII гл. Онегина.
******* Осьмая гл. при печатании была выпущена, а девятая обращена в восьмую. Отрывки пропущенной главы составляют: «Отрывки путешествия Онегина».
ПУШКИН ОБ «ОНЕГИНЕ»
241
В 1835 году в прошении в Главный Комитет Цензуры:
В 1826 году государь император изволил объявить мне, что ему угодно быть самому моим цензором. Вследствие высочайшей воли, все, что с тех пор было мною напечатано, доставлено было мне прямо от его величества из Ill отд. собствен, его канцелярии, при подписи одного из чиновников: «С дозволения правительства». Таким образом были напечатаны: «Цыгане», повесть (1826), 4-я и 5-я, 6-я, 7-я и 8-я главы «Евгения Онегина», романа в стихах (1827, 1828, 1831, 1833) и т. д.
ПРЕДИСЛОВИЕ К 1-му ИЗД. 1-ой ГЛАВЫ «ЕВГЕНИЯ ОНЕГИНА»
1825 г., ВПОСЛЕДСТВИИ ИСКЛЮЧЕННОЕ АВТОРОМ.
Вот начало большого стихотворения, которое, вероятно, не будет окончено.
Несколько песен, или глав Евгения Онегина уже готовы. Писанные под влиянием благоприятных обстоятельств, они носят на себе отпечаток веселости, ознаменовавшей первые произведения автора Руслана и Людмилы.
Первая глава представляет нечто целое. Она заключает в себе описание светской жизни Петербургского молодого человека в конце 1819 года и напоминает Беппо, шуточное произведение мрачного Байрона.
Дальновидные критики заметят конечно недостаток плана. Всякой волен судить о плане целого романа, прочитав первую главу оного. Станут осуждать и антипоэтический характер главного лица, сбивающегося на Кавказского пленника, также некоторые строфы, писанные в утомительном роде новейших элегий, в коих чувство уныния поглотило все прочие. Но да будет нам позволено обратить внимание читателей на достоинства, редкие в сатирическом писателе: отсутствие оскорбительной личности и наблюдение строгой благопристойности в шуточном описании нравов.
ПРЕДИСЛОВИЕ К «ЕВГЕНИЮ ОНЕГИНУ»
(гл. VIII, IX) *.
У нас довольно трудно самому автору узнать впечатление, произведенное в публике сочинением его. От журналов узнает он только мнение издателей, на которое положиться невозможно по многим причинам. Мнение друзей, разумеется, пристрастно, а незнакомые, конечно, не станут ему в глаза бранить его произведение, хотя бы оно того и стоило.
При появлении VII песни Онегина журналы вообще отозвались об ней весьма неблагоприятно. Я бы охотно им поверил, если бы их приговор не слишком уже противоречил тому, что говорили они о прежних главах моего романа. После неумеренных и неза
* В печати не появилось вследствие изъятия автором VIII главы («Странствие Онегина») из основного корпуса романа.
Евгений Онегин.
16
242
Евгений Онегин
служенных похвал, коими осыпали шесть частей одного и того же сочинения, странно было мне читать напр. следующий отзыв *.
В одном из наших журналов сказано было, что VII глава не могла иметь никакого успеха, ибо наш век и Россия идут вперед, а стихотворец остается на прежнем месте. Решение несправедливое (т. е. в его заключении). Век может итти себе вперед, и науки, философия и гражданственность могут усовершенствоваться и изменяться, но поэзия остается на одном месте: цель ее одна, средства те же. Поэтическое произведение может быть слабо, неудачно, ошибочно—виновато уж верно дарование стихотворца, а не век, ушедший от него вперед.
Произведения великих поэтов остаются свежи и вечно юны-— между тем, как великие представители старинной астрономии, физики, медицины и философии один за другим стареют и один другому уступают место, одна поэзия остается на своем неподвижно и никогда не теряет своей младости.
Вероятно, критик хотел сказать, что Евгений Онегин и весь его причт уже не новость для публики, и что он надоел и ей, как журналистам.
Как бы то ни было, решусь искусить терпение. Вот еще две главы Евгения Онегина—последние, по крайней мере для печати. Те, которые стали бы в них искать занимательности происшествий, могут быть уверены, что в них еще менее действия, нежели во всех предшествовавших. Осьмую главу я хотел было вовсе уничтожить и заменить одной римскою цифрою, но побоялся критики, к тому же многие отрывки из оной были уже напечатаны. Мысль, что шутливую пародию можно принять за неуважение к великой и священной памяти, также удерживала меня. Но Чайльд Гарольд стоит на такой высоте, что каким бы тоном о нем ни говорили, мысль оскорбить его не могла во мне родиться.
21 ноября 1830 г. Болдино.
ПРЕДИСЛОВИЕ К «ПОСЛЕДНЕЙ ГЛАВЕ ОНЕГИНА» 1832 г.
Пропущенные строфы подавали неоднократно повод к порицанию и насмешкам (впрочем весьма справедливым и остроумным). Автор чистосердечно признается, что он выпустил из своего романа целую главу, в коей описано было путешествие Онегина по России. От него зависело означить сию выпущенную главу точками или цифрой; но, во избежание соблазна, решился он лучше выставить,
* Отзыв «Северной Пчелы» 1830, № 35, не выписан. В нем находилось сравнение Евг. Онегина с поэмой: «Евгений Вельский». Заготовлена Пушкиным выноска: «Прошу извинения у неизвестного мне поэта, если принимаю смелость повторить эту грубость. Судя по отрывкам иэ его поэмы, я ничуть не полагаю для себя обидным, если находят Евг. Онегина ниже Евг. Вельского».
2 замечание. Стихи эти очень хороши, но в них заключающаяся критика неосновательна. Самый ничтожный предмет может быть избран стихотворцем,—критике нет нужды разбирать, чтб стихотворец описывает, но как описывает.
ЗАМЕТКИ
243
вместо девятого нумера, осьмой над последней главою «Евгения Онегина», и пожертвовать одною из окончательных строф:
Пора! перо покоя просит;
Я девять песен написал;
На берег радостный выносит
Мою ладью девятый вал—
Хвала вам, девяти Каменам, и проч.
П. А. Катенин (коему прекрасный поэтический талант не мешает быть и тонким критиком) заметил нам, что сие исключение, может быть и выгодное для читателей, вредит однако ж плану целого сочинения, ибо через то переход Татьяны, уездной барышни, к Татьяне, знатной даме, становится слишком неожиданным и не-объясненным—замечание, обличающее опытного художника. Автор сам чувствовал справедливость оного, но решился выпустить эту главу по причинам, важным для него, а не для публики. Некоторые отрывки быЛи напечатаны; мы здесь их помещаем, присовокупив к ним еще несколько строф.
КРИТИЧЕСКИЕ ЗАМЕТКИ
(октябрь и ноябрь 1830).
Наши критики долго оставляли меня в покое. Это делает им честь: я был далеко, и в обстоятельствах неблагоприятных. По привычке, полагали меня все еще очень молодым человеком. Первые неприязненные статьи, помнится, стали появляться по напечатании четвертой и пятой песни Евгения Онегина. Разбор сих глав, напечатанный в Атенее *, удивил меня хорошим тоном, хорошим слогом и странностью привязок. Самые обыкновенные риторические фигуры и тропы останавливали критика, например: «можно ли сказать: стакан шипит, вместо вино шипит в стакане? Не слишком ли смело ревнивое подозрение? неверный лед? Как думаете, что бы такое значило:
Мальчишки
Коньками звучно режут лед?
Критик догадывается, однако ж, что это значит: мальчишки бегают по льду на коньках.
Вместо:
На красных лапках гусь тяжелый (Задумав плыть по лону вод) Ступает бережно на лед
критик читал:
На красных лапках гусь тяжелый Задумал плыть...
и справедливо
замечал, что недалеко
уплывешь на красных лапках
* Статья Воейкова в «Атенее» 1828, февраль, № 4-
16*
244
ЕВГЕНИЙ ОНЕГИН
Некоторые стихотворческие вольности: после отрицательной частицы н е—винительный, а не родительный падеж; в р е м я н вместо времен (как, например, у Батюшкова:
То древню Русь и нравы
Владимира времян..), приводили критика моего в великое недоумение; но более всего раздражал ею стих:
Людскую молвь и конский топ
«Так ли изъясняемся мы, учившиеся по старинным грамматикам? можно ли так коверкать русский язык?» Над этим стихом жестоко потом посмеялись и в «Вестнике Европы». Молвь (речь) слово коренное русское. Топ вместо топот (следственно, и хлоп вместо хлопание) вовсе не противно духу русского языка, как и ш и п вместо шипение:
Он шип пустил по змеиному.
(Древн. русские стихотворения).
На ту беду и стих-то не мой, а взят целиком из русской сказки: «И вышел он за ворота городские, и услышал конский топ и людскую молвь» (Бова Королевич).
Г-н Б. Федоров в журнале, который начал было издавать *, разбирая довольно благосклонно IV и V главу Онегина, заметил однако ж мне, что в описании осени несколько стихов сряду начинаются у меня частицею уж, что он назвал ужами, и что в риторике зовется ед и нона чат ием. Осудил он также слово корова и выговорил мне за то, что я барышень благородных и, вероятно, чиновных, назвал девчонками (что конечно неучтиво), между тем как простую деревенскую девку назвал девою:
В избушке распевая, дева прядет. * * *
Стих: «Два века ссорить не хочу» критику показался неправильным. Что гласит граматика? Что действительный глагол с отрицательною частицею требует не винительного, а родительного падежа; например, я не пишу стихов. Но в моем стихе глагол «ссорить» управляем не частицею «не», а глаголом «хочу». Ergo правило сюда нейдет. Возьмем, например, следующее предложение: я не могу вам позволить начать писать... стихи, а уж конечно не стихов. Неужто электрическая си-ла отрицательной частицы должна пройти сквозь всю эту цепь глаголов и отозваться в существительном? Не думаю.	•
Кстати о грамматике. Я пишу: цыган ы, а не цыгане, т ат а ре, а не татары. Почему? Потому что все имена существительные, кончающиеся на анин, янин, арин и ярин имеют свой
* Журнал «С. Петерб. Зритель», ч. I, кн. 1 и 2. 1828. Издатель _доров.
ЗАМЕТКИ
245
родительный во множественном на о н, я н, а р и я р, а именительный множественного на а не, я не, аре и яре. Все же существительные, кончающиеся на ан, ян, ар и яр, имеют во множественном именительный на анк, яны, ары и яры, а родительный на ано в, янов, аров и яров.
Единственное исключение: имена собственные. Потомки г-на Булгарина будут г-да Булгарины, а не Булгаре.
Изучение старинных песен, сказок и т. п. необходимо для совершенного знания свойств русского языка; критики наши напрасно ими презирают.
(Признаюсь, хотелось мне изобличить'моих критиков в незнании свойств нашего языка, да посовестился).
* 4с ❖
Шестой песни Онегина не разбирали, даже не заметили в «Вестнике Европы» латинской опечатки *. Кстати: с тех пор, как вышел из лицея, я не раскрывал латинской книги и совершенно забыл латинский язык. Жизнь коротка, перечитывать некогда. Замечательные книги теснятся одна за другой, а никто нынче по-латыни их не пишет. В XIV столетии, наоборот, латинский язык был необходим и спраьедливо почитался первым признаком образованного человека.
* * *
Критику VII песни в «Северной Пчеле» пробежал я в гостях и в такую минуту, когда было мне не до Онегина... Я заметил только очень хорошо написанные стихи и довольно смешную штуку об жуке. У меня сказано:
Был вечер. Небо меркло. Воды Струились тихо. Жук жужжал.
Критик радовался появлению сего нового лица и ожидал от него характера, выдержанного лучше прочих. Кажется, впрочем, ни одного дельного замечания или мысли критической не было. Других критиков я не читал, ибо, право, мне было не до них.
Эту критику Северной Пчелы напрасно приписывали Булгарину: 1) стихи в ней слишком хороши; 2) проза слишком слаба; 3) г. Булгарин не сказал бы, что описание Москвы взято из Ив. Выжигина... ибо г. Булгарин не сказывает, что трагедия Борис Годунов взята из его романа.
Пропущенные строфы подавали неоднократно повод к [насмешкам] и порицанию. Что есть строфы в «Онегине», которые я не мог или не хотел напечатать—этому дивиться нечего. Но, будучи выпущены, они перерывают связь рассказа и поэтому означается место, где быть им надлежало. Лучше было бы заменить эти строфы другими, или переплавлять и сплавливать мною сохраненные.
* Sed al tri tempera вм.: Sed alia tempora (строфа 7Д
246
ЕВГЕНИЙ ОНЕГИН
Но виноват, на это я слишком ленив. Смиренно сознаюсь • также, что в Дон-Жуане есть две выпущенные строфы!
* *
Между прочими литературными обвинениями, укоряли меня слишком дорогою ценою «Евгения Онегина» и видели в ней ужасное корыстолюбие. Это хорошо говорить тому, кто от роду сочинений своих не продавал, или чьи сочинения не продавались; но как могли повторять то же милое обвинение издатели «Северной Пчелы»? Цена устанавливается не писателем, а книгопродавцами. В отношении стихотворений, число требований ограничено. Оно состоит из тех же лиц, которые платят по пять рублей за место в театре. Книгопродавцы, купив, положим целое издание по рублю экземпляр, все-таки продавали б по пяти рублей. Правда, в таком случае автор мог бы приступить ко второму, дешевому изданию, но книгопродавец мог бы тогда сам понизить свою цену и таким образом уронить новое издание. Эти торговые обороты нам, мещанам-писателям, очень известны. Мы знаем, что дешевизна книги не доказывает бескорыстия автора, но или большое требование оной, или совершенную остановку оной в продаже. Спрашиваю: что выгоднее—напечатать 20.000 экземпляров книги и продать по 50 коп., или напечатать 200 экземпляров и продать по 50 рублей?
Цена последнего издания Басен Крылова, во всех отношениях самого народного нашего поэта (le plus national et le plus populate) * не противоречит нами сказанному. Басни (как и романы) читает и литератор, и купец, и светский человек, и дамы, и горничные, и дети. Но стихотворение лирическое читает только любитель поэзии. А много ли их?
DjVu — библиотека сайта
www.biografia.ru
Самый народный и самый популярный
ОГЛАВЛЕНИЕ.
-----	Стр.
От	составителя......................................3
Комментарий к роману «Евгений Онегин» ........................... 6
Глава первая.................................................7
Глава вторая................................................57
Глава третья .............................................. 94
Глава четвертая............................................113
Глава пятая................................................127
Глава шестая...............................................137
Глава седьмая..............................................147
Глава восьмая ............................................ 162
Странствие Онегина.........................................181
Глава десятая (сожженная)..................................195
Хронология романа «Евгений Онегин».........................223
«Евгений Онегин» в печати.............................224
Пушкин об «Евгении Онегине»...........................225
Предисловия Пушкина к роману..........................241
Критические заметки Пушкина...........................243
Кооперативное издательство „МИР“
МОСКВА. Арбат, Плотников пер., 10. * Телеф. АТС, Г-1-26-03.
Д. Д. БЛАГОЙ. Социология творчества Пушкина. 2-ое изд. Цена в переплете 3 р. 30 к.
А. Б. ДЕРМАН. Творческий портрет Чехова. Цеиа в перепл. 2 р. 90 к.
А.	О. СМИРНОВА-РОССЕТ. Автобиография. Цена в переплете 4 р.
В.	Г. КОРОЛЕНКО. Ивбра иные письма.
Т. I. Путешествия.
Т. II. Письма, связанные с крупнейшими общественными выступлениями писателя. Печатается.
Т. III. Письма к начинающим авторам. Печатается.
В. С. ПЕЧЕРИН. Замогильные записки. Под редакцией, с вводной статьей и 'примечаниями Л. Б. Каменева. Печатается.
Переписка А. И- ГЕРЦЕНА и И. С. ТУРГЕНЕВА. Под ред. Л. Б. Каменева. Печатается.
Переписка Ант. П. ЧЕХОВА и Ал. П. ЧЕХОВА. Под ред. А. Б. Дермаи. Печатается.
С. Я. ШТРАЙХ. Сестры Корвин-Круховские. С приложением „Воспоминаний детства” С. В. Ковалевской. Предисловие Л. Б. Каменева. Печатается.
КОММЕНТАРИЙ К ПАМЯТНИКАМ ХУДОЖЕСТВЕННОЙ ЛИТЕРАТУРЫ. Под редакцией Н. Л. Бродского и Н. П. Сидорова.
1.	Н. Л. Бродск и_й. „Евгений Оиегин“. Печатается.
2.	„	„Отцы и дети". Печатается.
3.	„	„Что делать". Печатается.
ИСКУССТВО И ЛИТЕРАТУРА В МАРКСИСТСКОМ ОСВЕЩЕНИИ Под редакцией И. М. Н у с и н о в а.
ИСТОРИЯ МАТЕРИАЛИЗМА в произведениях его представителей и историков. Составил Б. Г. Столпнер	и	П.	С. Юшкевич. Т. I	(до XVIII в.):
Часть 1	.	.	.	.	.	. Ц. 2 р. 70 к.
Часть II .	.	.	.	.	. Ц. 3 р. 20 к.
{ЕНА 3 р. 30 к.
Переплет 30 к.