И.М. Фейгенберг
ВИДЕТЬ-
ПРЕДВИДЕТЬ-
ДЕЙСТВОВАТЬ
/~ \

ИМ. Фейгенберг
ВИДЕТЬ-
ПРЕДВИДЕТЬ-
ДЕЙСТВОВАТЬ
ПСИХОЛОГИЧЕСКИЕ ЭТЮДЫ
Издательство «Знание»
Москва 1986

ББК 88
Ф36
Автор: И. М. ФЕЙГЕНБЕРГ —доктор мелицинских наук,
профессор, работает на стыке физиологии, психологии,
педагогики. Им написано несколько монографий и научно-популярных
книг, большое число научных статей.
Автор предисловия: А. В. Петровский — академик
АПН СССР.
Рецензенты: М. Г. Ярошевский — доктор
психологических наук, профессор, заведующий сектором проблем научного
творчества Института истории естествознания и техники
АН СССР, И. Б. Новик, доктор философских наук,
профессор.
Фейгенберг И. М.
Ф 36 Видеть — предвидеть — действовать.— М.: Знание,
1986.— 160 с.
30 к. 150 000 экз.
Книга посвящена некоторым вопросам психофизиологии и
психологии, связанным с восприятием, памятью, мышлением. Она написана
ученым, разработавшим проблему вероятностного прогнозирования,
имеющего большое значение сегодня, когда человек активно вторгается
в окружающую его реальность, подчиняя ее себе. Доступность
изложения позволяет познакомиться с затронутыми проблемами не только
специалистам, но и самому широкому кругу читателей.
0304000000-071 ББК 88
Ф 073 (02)-86 3"86 15
© Издательство «Знание», 1986 г.

Предисловие
Возросший в последние годы интерес к психологии является вполне
понятным следствием научно-технического прогресса — человек,
возможности и резервы человеческой психики выступают как важнейший
фактор его интенсификации. С увеличением объема и количества
научных публикаций растет число книг, в которых популяризируются
достижения психологии, итоги исследовательской работы психологов. Если
два-три десятилетия назад можно было по пальцам пересчитать научно-
популярные книжки по психологии, то сейчас положение коренным
образом изменилось к лучшему. Однако нельзя не заметить одно
настораживающее обстоятельство. Среди авторов этих книг мы почти никогда не
встречаем ведущих ученых, за которыми стоят научные школы и
влиятельные направления исследовательской работы. Чаще всего читатель
получает материал «из вторых рук». Конечно, известны имена
превосходных популяризаторов. Однако если популярную книгу пишет
ученый, которому принадлежит честь открытия, углубленной разработки
захватившей его своей новизной идеи, то он вместе с научным содержа
нием транслирует читателю свою творческую индивидуальность, зара
жая его сокровенной радостью поиска, преодоления трудностей, находок
и решений.
Именно к этому разряду ученых — умеющих исследовать и ярко,
интересно рассказать об исследовании — принадлежит известный
советский психолог профессор И. М. Фейгенберг, написавший эту книжку.
Профессор И. М. Фейгенберг возглавляет одно из весьма перспективных
направлений, возникших на стыке психологии и физиологии — теорию
вероятностного прогнозирования. Он, его ученики и сотрудники
изучают, как человек предвосхищает будущее, исходя из своего прошлого
опыта и информации о наличной ситуации, создавая гипотезы о
возможных событиях, каждому из которых приписывается определенная
вероятность. Результаты этих исследований имеют большую
практическую значимость для научной организации труда. Эти исследования—
серьезный вклад в психологию восприятия, памяти, мышления.
Нет необходимости предварять здесь содержание книги—о нем
будет сказано автором в кратком введении. По-видимому, читатель
даже на основании немногого уже сказанного здесь может построить
своего рода вероятностный прогноз по поводу того, что ему предстоит
прочесть, осуществляя то, что И. М. Фейгенберг называет преднастрой-
кой, и эта преднастройка будет благоприятной. Убежден, что книга
вероятностный прогноз оправдает.
Академик АПН СССР А. В. ПЕТРОВСКИЙ

Светлой памяти
оюены и друга — И. Н. Фейгенберг
посвящает свой труд автор
От автора
Водитель ведет автомашину. А пешеходы переходят
улицу и, что греха таить, не очень внимательно следят за
сигналами светофора. Чтобы не задеть пешехода, водитель
должен прежде всего ВИДЕТЬ его. Но этого мало. Машина
движется быстро, и благополучно миновать препятствие
водитель может лишь в том случае, если он заблаговременно
вырулит на нужное направление. Но пешеход —
подвижное препятствие. Увидев машину, один рванется вперед,
другой — назад, третий — остановится. Ребенок,
увидевший любимую бабушку на другой стороне улицы, вырвет
ручонку от мамы и, не глядя на машины, бросится
стремглав через проезжую часть.
Значит, водителю недостаточно видеть, что прямо по ходу
машины есть человек или что препятствий нет. Он должен
ПРЕДВИДЕТЬ, где окажется пешеход, когда машина
будет на его уровне. Иногда водитель видит пешехода прямо
по ходу машины, но никуда не сворачивает, он
прогнозирует, предвидит: когда машина достигнет уровня пешехода,
тот уже пройдет опасное место. Заметив вылетевший на
дорогу из ворот мяч, водитель предвидит, что может
выбежать ребенок,— и тормозит.
Видя ситуацию и предвидя ее дальнейшее развитие,
водитель должен ДЕЙСТВОВАТЬ — притормозить или
ускорить ход машины, отклонить ее движение вправо или
влево, ничего не менять в скорости и направлении (это тоже
действие!). Действовать, чтобы достичь цели —
благополучно приехать в нужное место.
ВИДЕТЬ — ПРЕДВИДЕТЬ — ДЕЙСТВОВАТЬ. Вот
формула поведения водителя. Если он упустит хоть одно
ее звено — не миновать беды.
ВИДЕТЬ — ПРЕДВИДЕТЬ — ДЕЙСТВОВАТЬ. Это
касается любого трудового процесса, а не только работы
4

водителя. Крановщик поворачивает кран, чтобы положить
груз на платформу грузовика. Он должен видеть положение
груза на платформе. Он должен предвидеть, где окажется
груз в следующий момент (например, как он качнется,
когда крановщик остановит стрелу крана). Он должен
действовать, чтобы груз опустился до уровня платформы именно в
тот момент, когда он будет точно над платформой.
ВИДЕТЬ — ПРЕДВИДЕТЬ — ДЕЙСТВОВАТЬ. Это
касается и спорта. Теннисист точно бьет ракеткой по тому
(пока пустому) месту пространства, где он предвидит
появление мяча в момент, когда и ракетка окажется здесь.
ВИДЕТЬ — ПРЕДВИДЕТЬ — ДЕЙСТВОВАТЬ. Это
касается и всей нашей жизни тоже. «Жизнь прожить — не
поле перейти»,— говорит пословица. Достойно прожить
жизнь можно только с широко открытыми на мир глазами,
видящими все, что творится вокруг; только с ясными
прогнозами на будущее, с предвидением, что нас ждет; только с
готовностью к действиям, готовностью загодя отвести
опасность, вовремя обеспечить достижение цели. Ну и, конечно
же, все это можно сделать, только если ясно видишь цель.
ВИДЕТЬ — ПРЕДВИДЕТЬ — ДЕЙСТВОВАТЬ — это
важно во всех делах человека — от семейных отношений
до решения вопросов ускорения научно-технического
прогресса, поставленных в нашей стране в повестку дня в
качестве первоочередных.
Что дает ощущение
нашему знанию
Все, что мы знаем об окружающем нас мире и о самих
себе, так или иначе прошло через наши органы чувств. Все
наши знания, таким образом, являются продуктом того,
что мы либо видели, либо слышали, либо держали в руках,
осязали; очень большая часть этих знаний формируется
в результате прочитанного или услышанного от кого-то.
Английский философ Джон Локк (1632—1704) в книге
«Опыт о человеческом разумении» писал: «В разуме нет
ничего, что бы не прошло предварительно через ощущения». Это
положение стало краеугольным камнем сенсуализма —
учения, признающего ощущение единственным источником
познания. Название этого учения происходит от
латинского слова sensus — чувство, ощущение.
5

Последователь Локка в теории познания французский
просветитель Этьен Бонио де Кондильяк (1715—1780) в
книге «Трактат об ощущениях» дает образное описание роли
органов чувств в формировании разума. Он изображает
мраморную статую, которую наделяет сначала обонянием, затем
восприятием вкуса, потом осязанием и, наконец, слухом и
зрением. Приобретая чувства одно за другим, мертвая
статуя оживает, у нее возникают идеи, появляется разум. «Все
способности души... могут происходить просто из самого
ощущения» — вот заключение, к которому Кондильяк ведет
читателя, проследив с ним оживление мертвой статуи.
И уже в XX в. пишет В. И. Ленин: «Ощущение есть
образ движущейся материи. Иначе, как через ощущения,
мы ни о каких формах вещества и ни о каких формах
движения ничего узнать не можем; ощущения вызываются
действием движущейся материи на наши органы чувств» *.
По традиции считается, что у человека пять органов
чувств — зрение, слух, обоняние, вкус и кожная
чувствительность. «Слух, зренье, нюх и вкус и осязанья нить
охватывают все, что можно ощутить»,— писал великий ученый
Востока Абу-Али Ибн-Сина (Авиценна, 980—1037).
Если говорят: «Я почувствовал это шестым чувством», то
это значит: «Я почувствовал это неизвестно каким образом».
Между тем у человека гораздо больше пяти органов чувств.
В одной только коже есть органы чувств для восприятия
прикосновения (клетки Меркеля и нервные сплетения
вокруг волосяных луковиц), давления (тельца Фатера — Па-
чини), тепла (тельца Руффини), холода (колбы Краузе),
боли (свободные нервные окончания в коже). Подсчитано,
что на одном квадратном сантиметре кожи имеется 100—200
болевых точек, 12—15 Холодовых, 1—2 тепловые, около
25 точек, воспринимающих давление, и около 25 —
воспринимающих прикосновение. Эти последние точки
распределены по телу неравномерно — их значительно больше
на кончиках пальцев, отсюда и их чувствительность,
гораздо более тонкая, чем кожи других частей руки.
Зрение — тоже не один орган чувств: есть световая
чувствительность, осуществляемая палочками сетчатки, и
цветовая, осуществляемая колбочками.
Внешние органы чувств (экстерорецепторы) делят на
дистантные (зрение, слух, обоняние) и контактные (вкус,
кожная чувствительность). Однако имеется еще большое
* Ленин В. И. Поли. собр. соч., т. 18, с. 320,
6

Ротовое отверстие
Пищеварительный
тракт
'•У Рис. 1. Интерорецепторы пищева-
/ рительноготракта — «продолжение»
КОЖНОЙ И ВКУСОВОЙ ЧуВСТВИТеЛЬНО-
Анальное отверстие СТИ
число внутренних органов чувств (интерорецепторы). Это
прежде всего чувствительность слизистой оболочки
пищеварительного тракта, которую можно рассматривать как
продолжение кожной и вкусовой чувствительности (рис. 1).
Но и все другие органы и кровеносные сосуды имеют
чувствительность. Эти органы чувств бдительно следят за
тем, чтобы не нарушалась нормальная работа органов,
чтобы поддерживались на нужном уровне температура тела,
кровяное давление, уровень сахара в крови и другие
константы организма.
Третья группа органов чувств — проприорецепторы —
посылает в мозг сигналы от мышц, связок, суставов. Без этой
чувствительности невозможны были бы движения и
сохранение позы.
Сигналы, поступающие в мозг от интерорецепторов и
проприорецепторов, в обычных условиях не доходят до
сознания, но играют очень большую роль в корректировке
и сохранении физиологических констант, в организации
движений. Эти сенсорные коррекции жизненно необходимы
организму.
Через барьер слепоглухоты —
к развитию интеллекта
Основными входными воротами восприятия («окнами в
мир») являются зрение и слух: черезлих мы получаем
большую часть впечатлений о мире, в котором живем. Именно на
этих каналах связи с миром построено человеческое
обучение и воспитание. Именно посредством зрения и слуха
происходит общение людей, включение человека в
общество, «социализация» человека.
7

У слепого отсутствует зрительный канал связи с миром.
Потеря огромная. Слепой беспомощен в отношении
восприятия пространства, перемещения в нем. Но его включение в
общество осуществляется речью. Он слышит речь других
и говорит сам. Классик советской психологии Л. С.
Выготский писал в работе «Слепой ребенок»: «Слепоту
побеждает рлово».
Глухой лишен восприятия мира звуков. Но ему остается
общение через зрение. Он видит пространство, людей, их
мимику, движения губ при разговоре, рук, он читает. В
статье «Принципы социального воспитания глухонемых
детей» Л. С. Выготский писал: «В основу мышления здесь
пытаются положить не речевые ощущения, крайне неясные,
а более рельефные и доступные глухонемому зрительные
ощущения от образов слов на губах говорящего, от слов,
написанных на доске, и моторные ощущения от работы руки
при письме».
Как ни тяжела потеря зрения или слуха, но она не может
сравниться по тяжести с отсутствием обоих этих чувств от
рождения или потерей их обоих в раннем возрасте.
Традиционные формы обучения и воспитания,
формирования интеллекта, личности оказываются неприменимыми:
они рассчитаны в основном на зрение и слух. Рожденный
глухим или рано оглохший ребенок оказывается и немым.
Ведь речь формируется подражанием старшим, речевым
общением с ними.
Еще в недавнем прошлом слепоглухонемым детям была
уготована печальная судьба, тяжелая умственная
отсталость. Ребенок не развивался, если закрытыми были те
каналы, которые в основном используются в жизни для
обучения, для развития личности. Чтобы установить контакт со
слепоглухим ребенком, нужно использовать другие входные
каналы, сохранившиеся у него органы чувств. Через них
необходимо сформировать речь. А затем уже использовать речь
как главное средство дальнейшего формирования
интеллекта, личности, включенной в жизнь общества.
Американский врач и педагог Самуил Гридли Хоув еще
более 100 лет назад впервые показал, что слепоглухонемота
не лишает человека возможности учиться, не обрекает его
безнадежно на умственную отсталость. В 1837 г. в школу для
слепых, основанную Хоувом в Бостоне, поступила
восьмилетняя слепоглухонемая девочка Лора Бриджмен. Хоув
решил вместо утраченных зрения и слуха сделать главными
«входными воротами» в ее сознание пальцы. Он давал ей
8

ощупывать различные предметы (ключ, ложку, нож и
другие), на которые были наклеены этикетки с их названиями,
составленными из рельефных букв. Это — начало. А за ним
долгий упорный труд, поиск путей обучения. Он прекрасно
описан в «Американских заметках» Чарлза Диккенса.
Успех обучения слепоглухонемой девочки, вызвавший
восторженное описание Диккенса, оказался семенем,
проросшим через 40 лет, когда заметки Диккенса прочитала
мать другой слепоглухой девочки — Елены Келлер. В
поисках помощи она связалась с институтом Перкинса (так
в это время называлась школа, основанная когда-то
доктором Хоувом). Доктора Хоува уже не было в живых, его
сменил на посту директора доктор Анагонс, который
обещал прислать в семью Келлер подготовленного учителя.
Этим учителем оказалась Анна Суливан —
двадцатилетняя выпускница Перкинсовской школы. Анна была слепа,
когда поступила в школу, но после хирургической операции
ее зрение частично восстановилось. Шесть лет она общалась
с Лорой Бриджмен, живя в Перкинсовской школе. Анна
тщательно изучала записи доктора Хоува.
Елена Келлер родилась здоровым ребенком, но когда ей
было 18 месяцев, болезнь лишила девочку зрения и слуха.
Понятно, что она не могла научиться говорить.
В марте 1887 г., когда Елене еще не исполнилось 7 лет,
в семью приехала учительница — Анна Суливан. Судя по
фотографии, это была добрая девушка с умным
внимательным взглядом. Маленькая Елена приняла Анну как врага,
она защищалась щипками, пинками, ударами. Анна
Суливан потеряла даже два зуба.
Но двадцатилетняя учительница оказалась сильной и
настойчивой. Она со своей воспитанницей поселилась
отдельно от семьи, члены которой слишком охотно уступали
девочке. Анна научила ее вести себя за столом, одеваться и
раздеваться. Демонстрируя ей предметы на ощупь, Анна
называла их на «языке пальцев», давая девочке ощупывать
свою руку или складывая соответствующим образом ее
пальцы. Анна Суливан упорно искала пути обучения. Это
стало делом всей ее жизни. И она была вознаграждена: в
дальнейшем Елена Келлер получила степень доктора
философии, написала книгу о себе, много сделала в области
организации обучения слепых и глухих. Миф об обреченности
слепоглухонемых на слабоумие был разрушен.
В нашей стране обучение слепоглухонемых получило
дальнейшее развитие в деятельности замечательных педаго-
10

гов И. А. Соколянского и И. А. Мещерякова. Ольга Ско-
роходова, слепоглухая воспитанница профессора И. А.
Соколянского, достаточно хорошо известна по написанной ею
книге «Как я воспринимаю, представляю и понимаю
окружающий мир» (М., 1972). Затем с 1955 г. воспитание целой
группы слепоглухонемых детей проводилось в Институте
дефектологии Академии педагогических наук СССР, а с
3963 г.— в Загорском детском доме для слепоглухонемых.
Профессор И. А. Соколянский явился основателем в нашей
стране тифлосурдопедагогики — науки о воспитании и
обучении слепоглухонемых. После его кончины в 1960 г.
работу продолжил его ученик А. И. Мещеряков. Их успех
был обеспечен созданием для этих детей специальных средств
общения — вместо утраченных зрения и слуха.
Воспитанные ими дети стали полноценными людьми,
многие получили среднее образование, некоторые закончили
факультет психологии Московского университета, стали
научными работниками, активными и творческими людьми.
А один из них уже защитил кандидатскую диссертацию.
Опыт воспитания слепоглухонемых детей убедительно
показал: если использовать сохранившиеся у них органы
чувств для введения той информации,, которую здоровые
дети в обычных условиях получают через зрение и слух,
можно добиться хорошего развития интеллекта,
полноценного становления личности.
Для развития интеллекта необходимы ощущения и
восприятия. Именно с них начинается овладение опытом,
накопленным человечеством.
Глаз™не фотоаппарат
В психологии под ощущением понимают простейший
психический процесс, элементарный результат воздействия
внешнего мира на органы чувств. Так, ощущениями
считают желтое, кислое, теплое.
На основе ощущений формируется восприятие —
отражение в сознании человека (в виде целостных чувственных
образов) предметов при их непосредственном воздействии
на органы чувств. Восприятие у человека включает в себя
осознание предметов, основанное на вовлечении каждый
раз вновь получаемого впечатления в систему уже
имеющихся знаний. Объективной основой восприятия как
целостного образа является единство различных сторон и свойств
11

Радужка
\ /*sS*^^^v У Хрусталик
f \f\ у/ \\ у* Сетчатка
Диафрагма
Рис. 2. Глаз в чем-то похож на
фотоаппарат. Но из глаза есть
«выход» сигналов по зрительному
нерву в мозг, а в фотоаппарате все
кончается на светочувствительном
слое пленки или пластинки
объекта, который воздействует как комплексный
раздражитель.
Но ведь в жизни мы никогда не видим просто «зеленое».
Человек с младенческих лет видит зеленую траву, зеленый
лист, зеленое платье матери, зеленую игрушку. И быть
может, не восприятие игрушки складывается из ощущений
зеленого, мягкого, шероховатого и т. п., а, наоборот,
восприятие «зеленого» выделяется как вычленение общего
свойства травы, листа, платья, игрушки. Человек
искусственно дробит восприятие на элементы и называет их
элементарными ощущениями.
Зрение и слух — вот те органы чувств, через которые
человек получает большую часть сведений об окружающем
его мире.
Стало традиционным сравнение устройства глаза с
фотоаппаратом (рис. 2). Но так ли уж оно правильно?
Есть такая наука — бионика. Ее название составлено
из двух слов — из начала слова «биология» и конца слова
«техника». Если разрешить себе некоторую вольность в
формулировках, то можно сказать, что бионика — это
искусство выкрадывания человеком у живой природы ее
«патентов» для использования их в технике. Задача бионики —
распознать механизмы того или иного явления в живой
природе, с тем чтобы использовать их при создании машин
для осуществления подобных же целей. И кое-что людям
подсмотреть удалось. Кое-что, но не так уж много. Трудно-
Объектиа
Светочувствительная
пластинка
12

преодолимым препятствием оказалась одна особенность
психики человека: он не легко замечает то, о чем не знает.
Долгое время, например, налетом мистической тайны
было окутано для людей поведение летучих мышей:
очутившись в закрытом темном помещении, они, казалось, так
и норовили налететь на голову человека, правда, если у него
густая шевелюра. На лысую голову они почему-то не
налетали. Понять это странное явление не удавалось.
А в технике тем временем был изобретен ультразвуковой
эхолот. Ультразвук в отличие от слышимого звука может
распространяться направленным пучком. Если с корабля
в воду направить пучок ультразвука, он, достигнув
препятствия, отразится от него и вновь вернется к кораблю;
а по временному отрезку от посылки сигнала до его
возвращения в виде эхо можно судить о расстоянии между
кораблем и препятствием.
Так вот, когда инженеры изобрели эхолот, биологи
обнаружили, что он уже давно существует в живой природе:
им пользуются летучие мыши. Они испускают
ультразвуковой сигнал, и, если эхо возвращает его (а летучие мыши
слышат это), значит, в направлении пущенного сигнала есть
препятствие, его надо облететь. Так летучие мыши
ориентируются в темноте (они ведь ночные животные): вместо
просматривания пространства, они прослушивают его.
Но вот летучая мышь залетела в темный амбар. Куда ни
направляет она ультразвуковой сигнал, эхо возвращается —
значит, путь для нее закрыт. Но вот такой сигнал попал
в волосатую голову человека. Человек этого сигнала не
чувствует, он не слышит ультразвука. А волосы
поглощают ультразвук, и эха нет. Летучая мышь воспринимает это
как «дырку», отверстие, через которое можно вылететь из
замкнутого пространства — и устремляется в направлении
этого не вернувшегося к ней сигнала.
Так же случилось и с глазом. Вовсе не изучение глаза
привело к созданию фотоаппарата. В X в. арабскими
учеными была изобретена камера-обскура. Она представляет
собой подобие светонепроницаемого ящика или короба,
в одной стенке которого имеется маленькое отверстие. Если
это отверстие направлено на освещенный предмет, то на
задней (противоположной отверстию) стенке камеры
получается уменьшенное перевернутое изображение этого
предмета. Создав камеру-обскуру, люди увидели, что и глаз —
камера-обскура.
Позднее, в 30-х годах XIX в., изобрели фотоаппарат.
13

Это тоже темная камера, но на ее передней стенке не простое
отверстие, как у камеры-обскуры, а объектив,
фокусирующий изображение, и диафрагма, регулирующая количество
проникающего внутрь света. И тогда стало ясно, что глаз —
это не камера-обскура, а фотоаппарат с объективом и
диафрагмой и светочувствительной пластинкой на задней стенке.
Затем изобрели передающую телевизионную камеру.
И стало очевидно, что глаз — это вовсе не фотоаппарат,
а передающая телекамера. Уже по самой основной задаче:
глаз видит подвижную динамическую жизнь, а фотоаппарат
«останавливает мгновение», вырывает из живого потока
событий застывшую картину. Сетчатка глаза вовсе не
фотопластинка. Она — набор, мозаика светочувствительных
элементов, которые передают в следующий блок (в мозг)
информацию о своей освещенности, да притом информацию
динамичную, меняющуюся во времени. Как в телевизионной
камере.
Пройдет еще какое-то время, и люди увидят, что глаз —
это совсем не телевизионная камера, а... Вот заполнить этот
пропуск я пока не могу — до тех пор пока не появится
новое изобретение, продлевающее ряд камеры-обскуры,
фотоаппарата и передающей телекамеры.
Обратите внимание на одно любопытное различие между
глазом и фотоаппаратом. Фотоаппарат может
зафиксировать сколь угодно сложное изображение за достаточно
короткое время, если только есть возможность сколь угодно
увеличивать яркость освещения. А с глазом дело обстоит
иначе. За короткое время человек не может рассмотреть
сложное изображение даже при очень ярком освещении.
Если кто-либо описывает в деталях сложную сцену,
которую он видел при вспышке даже очень яркой молнии,
отнеситесь к этому критически: подробности рассказчик скорее
всего домыслил.
На что же именно затрачивает время глаз при
рассматривании сложного объекта?
Разберем остроумные опыты, проведенные два
десятилетия назад советским ученым А. Л. Ярбусом. Он
регистрировал на фотобумаге движения глазных яблок в то
время, когда человек рассматривал изображение. Для этого
на глазное яблоко помещалась маленькая присоска (если
ее поместить не против зрачка, она не мешает видеть). На
этой присоске имеется миниатюрное зеркальце. Луч света
от лампы, отразившись от зеркальца, падает в виде зайчика
на неподвижный лист фотобумаги. Все движения глазного
14

Рис. 3. Путь движения глаз
(внизу) при рассматривали
изображения Нефертити. Наиболее
информативная часть рассматриваемого
объекта (лицо Нефертити)
просматривалась особенно тщательно, здесь
взгляд прошел много раз
яблока зайчик повторяет в увеличенном виде на
фотобумаге.
Вот испытуемому дали несколько минут рассматривать
профильное изображение древнеегипетского скульптурного
портрета Нефертити. А зайчик чертил на фотобумаге все
движения глаза. Оказывается, глаз все это время двигался
(в отличие от неподвижного фотоаппарата). И не просто
двигался. Его движения повторяли контуры рассматриваемого
объекта, смотрящий как бы ощупывал глазом голову Не-
15

фертити. Но и это происходило неравномерно. По затылку
взгляд скользнул разок и больше не возвращался сюда.
А на разглядывание лица ушло гораздо больше времени:
линия лоб — глаза — нос — губы — подбородок была
обследована несколько раз (рис. 3).
Лицо — по нему мы привыкли многое узнавать о
человеке: возраст, красота, доброта, ум, душевное состояние...
Вспомним замечательные портреты Рембрандта, где все,
кроме лица и рук, тонет во мраке, а по лицу можно составить
достаточно полное представление об изображаемом
персонаже, понять его сущность, его жизненный путь. Так вот,
оказывается, в чем дело: когда человек рассматривает что-
либо, он тратит большую часть времени на рассматривание
тех фрагментов изображения, которые ему —
смотрящему — представляются наиболее важными, наиболее
информативными. В отличие от фотоаппарата человек не пассивно
видит то, на что направлен взор, а активно смотрит.
Познакомимся с еще одним опытом А. Л. Ярбуса. Перед
человеком — репродукция картины И. Е. Репина «Не
ждали». Испытуемый свободно рассматривает ее в течение 3
минут. А отраженный от присоски зайчик фиксирует движение
глаза (рис. 4, /).
А вот запись движений глаз, когда перед трехминутной
экспозицией испытуемому сказали, что его просят оценить
материальное положение изображенной на картине семьи
(рис. 4, 2).
Совсем иначе движутся глаза, если смотрящего просят
определить возраст изображенных на картине людей
(рис. 4, 3), или постараться выяснить, чем занималась семья
до прихода того, главного персонажа (рис. 4, 4), или
запомнить одежду всех участников сцены (рис. 4, 5), или
запомнить расположение людей и предметов в комнате
(рис. 4, 6), или определить, сколько времени отсутствовал
в семье главный герой (рис. 4, 7). Когда ставилась задача
определить, сколько времени отсутствовал в доме
неожиданно вернувшийся член семьи, рассматривающий не только
не запоминал, но и не замечал, как одеты изображенные
на картине люди: сравнение движений глаз на рисунках
красноречиво говорит об этом.
Описанные факты не только интересны сами по себе, но
имеют ясный выход в практические действия людей. Когда
преподаватель показывает аудитории какое-нибудь
сложное изображение (рисунок, фотографию, географическую
карту, схему, график, цифровую таблицу и др.), он должен
16

организовать показ, определенным образом направить
внимание слушателей. Без этого есть опасность, что часть
аудитории может увидеть на изображении несущественное и не
увидеть существенного.
И еще. В начале лекции преподаватель показал
изображение и прокомментировал его, а в середине занятия гово-
17

рит уже о чем-то другом, но таком, что тоже видно на
данном изображении. Экономя время, он иногда не хочет вновь
демонстрировать тот же диапозитив и говорит: «На схеме,
показанной мною в начале занятия, вы видели еще то-то».
Нет, не видели! Если преподаватель хочет, чтобы на том же
графике или схеме учащиеся увидели еще одну
закономерность, надо вновь показать ее, по-новому направить
внимание аудитории. И в этом случае движения глаз будут
иными, чем при первом просматривании того же графика.
Активность зрительного восприятия наглядно
выявляется при рассматривании рисунка, сделанного американским
психологом Э. Борингом (рис. 5). Читая лекции по
психологии, я не раз показывал его в аудитории на экране.
Часть слушателей видит молодую женщину приятной
внешности; лицо ее обращено в сторону от зрителя, ему
видны лишь длинные ресницы, чуть прикрытое волосами
левое ухо и черная ленточка на шее. Другая часть
слушателей видит беззубую старуху: волосы закрывают лоб почти
до глаз, старческий подбородок зябко спрятан в меховой
воротник. Разные люди, глядя на одно и то же, видят
разное. То, что мы видим, зависит не только от того, на что
смотрим, а в какой-то степени и от самого смотрящего.
Однажды на лекции я показал слушателям этот рисунок
Боринга, намереваясь продемонстрировать зависимость
восприятия от смотрящего человека. Ожидал, что, как обыч-
18

но, одни увидят молодую, другие — старую женщину.
Но в этот раз получилось иначе, я услышал: «Старуха
беззубая», «Старая бабка» и т. п.— все увидели старуху.
В первый момент я был обескуражен неудачей лекционного
демонстрационного эксперимента. И вдруг сообразил, что
произошло: аудитория состояла из преподавателей челю-
стно-лицевой хирургии в мединститутах. Все увидели
старуху с беззубым ртом. А молодую женщину, у которой нет
патологии да и рот-то вообще не виден,— не увидел никто.
Неудача обернулась удачей — яркой демонстрацией того,
как восприятие зависит от настроя, установки, ожидания.
Зависимость восприятия человека от его жизненного
опыта ярко демонстрируется иллюзией перспективы.
На рис. 6 изображены три силуэта — три человека,
находящихся на различном удалении от зрителя. Самый близ*
19

кий к зрителю кажется самым низким; самый удаленный —
самым высоким. Между тем легко убедиться, что все три
силуэта одинаковой высоты. Иллюзия же различной высоты
вызвана тем, что смотрим мы не просто глазом как
оптическим инструментом. В зрительном восприятии участвует
память, прошлый опыт. Если мы видим два предмета с
одинаковыми угловыми размерами, находящиеся на
различном расстоянии от нас, то близкий во столько раз меньше
удаленного, во сколько раз он ближе.
Мне пришлось встретиться в жизни со случаем, когда
невнимание к этой иллюзии привело к существенному
педагогическому просчету.
В одном вузе готовили учебный мультипликационный
фильм по кристаллографии. По замыслу создателей фильма
он должен был начинаться так. На экране показана модель
кристаллической решетки с четкими ребрами-палочками и
шариками в узлах. Кристаллическая решетка медленно
поворачивается, так что у зрителя создается отчетливое
впечатление объемного тела в имеющем глубину
пространстве (а не изображения на плоском экране). Рядом с
кристаллической решеткой — фигура человека (мультипликация)
ростом с высоту экрана. Этот человек предлагает
учащимся подробнее ознакомиться со строением кристалла, затем
довольно быстро уменьшается в размерах, став маленьким,
входит внутрь кристалла и начинает «вести экскурсию»,
показывая учащимся кристалл изнутри. Казалось бы,
неплохая задумка.
Однако первая демонстрация фильма оказалась
неудачной: в тот момент, когда фигура человека уменьшалась,
в аудитории возник смех, внимание учащихся было на
некоторое время отвлечено, а дальше уже трудно было
восстановить оборванную нить изложения. Решили —
случайность, что-то смешное произошло в зале. Но каждый раз
повторялось то же — в момент уменьшения человечка
в зале возникал хохот, и дидактическая ценность
демонстрации фильма резко снижалась. Использовать фильм
в учебной работе оказалось невозможным, хотя на его
создание ушло немало средств и труда.
Авторы фильма решили посоветоваться с психологами —
в чем причина неудачи и как ее устранить. Оказалось, дело
в следующем. В момент уменьшения размеров человечка
у учащихся возникало впечатление, что он быстро
удаляется: весь жизненный опыт говорит зрителю, что размеры
людей не меняются, а уменьшение видимого размера соот-
20

ветствует удалению; в то же время представление объемного
пространства отчетливо было создано у зрителя
поворачивающейся кристаллической решеткой. Но как
удаляется человечек? Ноги его не движутся, поза не меняется,
кажется, будто он, продолжая говорить с аудиторией,
скользит, утягиваемый в заэкранное пространство какой-то
невидимой рукой, ухватившей его сзади за полу пиджака.
Это и вызывает смех. Вот к чему привело пренебрежение
зрительной иллюзией.
Если мы вводим зрителя в объемное пространство, то
должны считаться с законами восприятия этого
пространства. Иначе мы вряд ли сможем достигнуть желаемого
эффекта. В приведенном примере комический эффект сводил
на нет дидактическую ценность фильма.
Здесь, заметим кстати, интересна еще реакция на
происходящее преподавателя — автора фильма. Когда ему
сказали, что причина комического эффекта в быстром
удалении человека, продолжающего невозмутимо говорить с
аудиторией, он недоумевал: «Как удаляется? Да разве вы не
видите, что он уменьшается?» Прошло минут пять, прежде
чем и он увидел удаление человека и сам весело рассмеялся.
Он задумал уменьшение, реализовал в мультипликации
уменьшение — он и видел уменьшение. И в этом случае
сработала психологическая установка.
Кому не знакома такая ситуация. Вы находитесь в
шумном и гулком зале аэропорта и ждете прибытия
определенного самолета. Из репродуктора слышите: «Самолет,
прибывающий рейсом (что-то неразборчиво), опаздывает на
(опять неразборчиво) минут». Почему вы не расслышали
именно самые важные для вас слова? Вряд ли они были
произнесены менее четко, чем другие, которые вы различили
вполне ясно.
С подобными ситуациями мы часто встречаемся и в
лекционных аудиториях. Голос лектора достаточно отчетлив —
у аудитории не возникает трудностей в различении слов.
Но вот назван совершенно новый для слушателей термин
или незнакомая фамилия. И в аудитории возникает ропот,
лектора просят повторить, сказать по буквам, написать на
доске. Непредвиденная задержка. Это в лучшем случае,
а в худшем — аудитория молчит, но в тетрадях появляются
неправильные записи.
Дело в том, что наше восприятие зависит не только от
сигналов, пришедших в мозг от органов чувств (глаза или
уха), но и от того, чего мы ждем, от прогноза.
21

В настоящее время нас не может удовлетворять взгляд
на восприятие как на процесс, целиком зависящий от
единственного «входа» — поступления в мозг сигналов от
органов чувств. Восприятие — активный процесс, связанный
с выдвижением различных предположений. Разные люди
могут видеть разное, даже рассматривая один и тот же
объект. Это относится и к слуховому восприятию, и к
восприятию речи. То, что видит (или слышит) человек,
определяется не целиком тем, что ему показали (или сказали).
Существенно влияет на узнавание то, чего ждет человек,
его вероятностный прогноз. Человек не просто видит, он
рассматривает объект.
Представьте себе, что вам необходимо увидеть
определенного человека. Вы знаете, что он в интервале 10—15 минут
должен выйти из такой-то станции метро. Вы стоите у
выхода и просматриваете идущий поток людей. Увидели —
он. Быстро подходите — нет, ошибка, не он. Ошибка
вызвана тем, что если вы с высокой вероятностью ожидали
сейчас увидеть нужного вам человека, то уже очень
немногих признаков вам было достаточно, чтобы увидеть его в
идущем вам навстречу. И наоборот, вы — не сразу узнаете по
телефону голос человека, о котором известно, что он в
другом городе: вероятность его звонка вы считаете очень
малой, близкой к нулю.
Поэтому же в примере с аэровокзалом человек
различает ожидаемые слова, а слова, которых он не может
прогнозировать (номер рейса), не различает или даже различает
неправильно; если он с очень высокой вероятностью ждал,
что сейчас будет объявлен именно его рейс, он может
услышать в шумном зале ожидаемый номер вместо
произнесенного диктором другого номера из того же числа слогов.
Чем с меньшей вероятностью слушатель ждет того или иного
сигнала, тем большая четкость требуется от этого
сигнала, чтобы он был принят неискаженным. Для незнакомого
учащимся термина недостаточна та четкость, которой
вполне хватает для основного текста лекции, где слово может
быть восстановлено по контексту, ожидается слушателем
еще до того, как произнесено лектором.
Влияние ожидания, вероятностного прогнозирования
сказывается и на более высоком уровне восприятия смысла
речи. Слушатель может не только не расслышать
сказанного, но и услышать не то, что было произнесено. Вот
анекдотический случай, иллюстрирующий эту мысль.
Ночь. Деревня спит. Стук в темное окно. Хозяин неохот-
22

но просыпается. Снова стук. «Кто там?» — «Хозяин, а
хозяин...» — «Ну, чего надо?» — «Хозяин, дрова нужны?» —
«Да не нужны мне дрова, не мешайте спать!» Тишина,
хозяин засыпает. Проснувшись же утром, он обнаруживает,
что ночные гости вывезли с его двора поленницу дров.
«Мерзавцы,— говорит он соседу.— Спросили, хочу ли
я купить дрова, а сами мои дрова увезли».
Как мы понимаем, хозяину никто не предлагал купить
дрова. Он и его ночные посетители вкладывали в одну и
ту же фразу разный смысл.
Нечто подобное происходит и в нашей практике. Два
слушателя после одной и той же лекции могут иногда
уверять, что слышали совершенно различные вещи. Зависит
это от того, чего ждал слушатель, что он считал наиболее
важным, что он знал заранее. Запись учащегося, которую
он ведет тут же, на лекции,— не стенограмма, она в
значительной степени является записью его собственных мыслей
по поводу того, о чем говорит лектор. Но учащийся при
этом уверен, что именно это и было сказано лектором.
Аналогично обстоит дело и со зрительными
восприятиями.
Интересно описал это Карел Чапек в «Письмах из
Англии». В Лондоне он осматривал Музей восковых фигур.
В одном из залов ему бросился в глаза сидящий господин
с козьей бородкой — экспонат под номером 12. В каталоге
значилось: «12. Томас Нейл Крим, казнен в 1892 году.
Отравил стрихнином Матильду Кловер. Был обвинен также
в убийстве еще трех женщин». Посмотрел на лицо —
действительно, очень подозрительное. Через несколько
фигур— почтенный священник. А в каталоге: «21. Миссис
Дейер, ридингская убийца младенцев». Что-то не то!
И вдруг Чапек заметил, что перепутал страницы каталога
и читает об экспонатах совсем другого зала. Открыл
нужную страницу. Оказывается, сидящий господин под
номером 12 — Бернард Шоу! «Никогда больше не стану судить
о людях по их лицам»,— заключает Чапек.
А вот и прямой эксперимент психологов, описанный
в книге А. А. Бодалева «Восприятие человека человеком»
(Л., 1965).
Взрослым людям предлагали дать словесное описание
внешности человека (словесный портрет) после пятисекунд-
ной экспозиции фотографии. Предварительно испытуемым
сообщали некоторые сведения о человеке, изображение
которого им предстояло рассмотреть. Это создавало уже до
23

восприятия зрительного образа определенные ожидания,
установку. Так, например, перед показом фотографии
молодого человека одним испытуемым говорили, что это будет
фотопортрет героя, а другим — что на фото изображен
преступник.
И вот результат: у большинства испытуемых (44
человека из 54) предварительная информация накладывала
несомненный отпечаток на восприятие изображения. И только
у 10 человек восприятие формировалось всецело под
влиянием экспонируемой фотографии. Ожидавшие увидеть
преступника отмечали «стандартный бандитский подбородок»,
«очень злой взгляд», «мешки под глазами», лицо «зверюги»,
взгляд «без отрыва». Другая часть испытуемых видела
в том же портрете «лицо волевое, мужественное, с
правильными чертами», «очень выразительный взгляд», «ничего не
боящиеся глаза», «выражение лица гордое,
одухотворенное», прочитывали в нем душевную силу и стойкость.
Таким образом, мы еще раз убеждаемся: восприятие
в очень значительной степени связано с презумпцией
слушателя или зрителя.
Скорость и эффективность опознания зависит от ряда
факторов — интенсивности, формы стимула, окружающих
условий и др. Одним из главных является
вероятностное прогнозирование опознающего
человека: чем выше в его прогнозе вероятность того, что
появится именно данный стимул и именно в данный момент, тем
эффективнее его опознание, тем меньше времени требуется
для этого. Чем меньше была априорная вероятность
возникновения появившегося стимула, тем больше времени
требуется для его опознания, тем чаще происходит ошибка.
Вопрос о зависимости эффективности и скорости
опознания стимула от вероятностного прогнозирования был
предметом сравнительно недавнего специального исследования,
выполненного А. К. Осницким и Г. М. Гречишниковой под
нашим руководством в психофизиологической лаборатории
Центрального ордена Ленина института
усовершенствования врачей (ЦОЛИУВ).
С помощью тахистоскопа испытуемому предъявляли на
экране случайную последовательность стимулов. Каждый
стимул представлял собою матрицу из 16 полей (4x4), два
из которых были черными, остальные — белыми. Стимулы
различались расположением черных полей. В данной серии
опытов последовательность стимулов состояла из 10 видов
стимулов (в последовательности было 140 стимулов). Каж-
24

дому стимулу присваивалось «имя» — одна из букв русского
алфавита. Один из стимулов («положительный») появлялся
в последовательности с вероятностью 1 : 2; каждый из
отрицательных стимулов — с вероятностью 1 : 18. В
промежутках между появлением стимулов на экран проецировалось
стирающее поле. Стимулы проецировались очень короткое
время, задаваемое экспериментатором. В случае появления
положительного стимула испытуемый должен был сказать
«да», в случае отрицательного — «нет». Допускался и ответ
«не знаю».
Принимавшие участие в эксперименте проходили
тренировку в опознании стимулов, после чего выявлялось
такое минимальное время экспозиции (Г), при котором
данный испытуемый хорошо опознавал стимулы (95—98%
правильных ответов). У большинства испытуемых Т оказалось
в интервале 35—55 мс. Затем каждому предлагалось
последовательность стимулов, подаваемых с экспозицией Т и
интервалами 4 с между стимулами. Первые 80 стимулов
следовали в случайном порядке, но с заданными
вероятностями (вероятность положительного стимула 1 : 2,
вероятность каждого из отрицательных 1 : 18). Затем 30 показов
состояли только из отрицательных стимулов, после чего
последовательность становилась такой же, как в начале
эксперимента.
В первой серии экспериментов включение стимулов
производилось автоматически. Во второй серии стимулы
включал сам испытуемый нажатием кнопки.
Результаты первой серии экспериментов показали, что
в середине опыта, когда идут только отрицательные
стимулы, у испытуемых отчетливо увеличивается (до 15—30%)
число ошибок опознания — им кажется, что они видели
положительный стимул. Это объясняется тем, что на основании
последовательности стимулов в начале эксперимента
испытуемые прогнозируют появление положительного стимула
с большой вероятностью. В условиях же ускоренной
экспозиции и некоторой неопределенности момента появления
очередного стимула испытуемые видят иногда не реально
экспонируемый, а прогнозируемый ими стимул. При снятии
временной неопределенности (во второй серии опытов
испытуемый сам подает сигнал для включения очередного
стимула) число ошибок на 30-кратном отрезке
отрицательных стимулов уменьшается (6,9%), а на других отрезках
последовательности стимулов ошибок совсем не
наблюдается.
25

Таким образом, эксперимент еще раз подтвердил: чем
менее ожидаемым является демонстрируемое изображение,
тем труднее оно опознается, тем больше времени нужно
дать на его рассматривание. Это обстоятельство нужно
особенно учитывать в условиях, где есть те или иные помехи —
недостаточно четкое, яркое, контрастное или крупное
изображение, а также наличие посторонних помех.
Эффективность опознания человеком сигнала (или
вообще появившегося в поле зрения образа) зависит от того,
появление какого числа различных сигналов (образов) он
прогнозировал как достаточно вероятное. Недавно этот
вопрос специально исследовался А. К. Осницким.
Сигналами были вышеописанные матрицы 4x4 с двумя
черными полями, различно расположенными; 8 сигналов
были отрицательными, а число положительных сигналов
в разных опытах варьировало от 1 до 8. Время экспозиции
сигнала на экране (Т) определяли для каждого
испытуемого в предварительной (тренировочной) серии опытов: это
было минимальное время экспозиции, необходимое для
правильного опознания сигнала (в 95—98% случаев),
появляющегося с вероятностью Р=0,5 среди 8 отрицательных
еигналов. Время Т варьировало в пределах 35—55 мс.
Включение сигналов осуществлялось нажатием кнопки
самим испытуемым. Экспериментатор задавал лишь
порядок следования сигналов и время экспозиции. В первой
серии опытов испытуемый должен был отвечать «да» на
появление положительного сигнала, «нет» — на появление
отрицательного. Во второй он должен был каждый
положительный сигнал назвать «по имени», а на любой
отрицательный ответить «нет». Допускались ответы «не знаю». Опыты
показали, что у большинства испытуемых точность
опознания уменьшается с ростом числа альтернатив.
В другом цикле экспериментов исследовалась
надежность опознания при неизменном числе альтернатив, но
в условиях, где вероятность появления их была
неодинаковой. 5 сигналов, предъявляемых с помощью тахистоско-
па, следовали в случайном порядке с различными
вероятностями: Р1=0,5; Р2=0,25; Р3=0,125; Р4=0,075; Р5=0,05.
Время экспозиции (Г) определялось в тренировочной серии
опытов как минимальное, обеспечивающее в 95—98%
случаев правильное опознание сигнала, появляющегося с
вероятностью Р=0,5 среди четырех других сигналов. Т
колебалось у разных людей в интервале 35—75 мс. Опыты
показали, что с уменьшением вероятности появления сигнала
26

уменьшается и вероятность его правильного
опознания.
Чтобы выяснить роль значимости зрительного сигнала
для человека в эффективности его опознания, был поставлен
следующий эксперимент. Для этой цели с помощью того же
тахистоскопа в определенной последовательности
подавались сигналы, а испытуемый за правильное их опознание
вознаграждался, а за ошибки подвергался штрафу. Пять
сигналов встречались в последовательности с вероятностью:
Р!=0,5; Я2=0,25; Р,=0,125; Р4=0,075; Р5=0,05. Было
поставлено пять серий экспериментов, где значимость
вводилась следующим образом:
I — одинаково вознаграждался каждый правильный
ответ на сигнал;
II — одинаково вознаграждался каждый правильный
ответ, а каждый ошибочный одинаково штрафовался;
III — вознаграждался каждый правильный ответ,
причем величина вознаграждения была прямо
пропорциональна частоте сигнала в последовательности;
IV — вознаграждался каждый правильный ответ, но
величина вознаграждения была обратно пропорциональна
частоте сигнала в последовательности;
V — вознаграждалась правильная реакция только на
один из редких сигналов.
В результате этих опытов было установлено:
эффективность опознания зависит как от вероятности, с которой
человек ждет появления сигнала, так и от значимости
сигнала для человека в данных условиях: сигнал опознается
тем точнее, чем выше вероятностный прогноз его
возникновения и чем больше его значимость.
Как мы видим, восприятие — активный процесс. В нем
участвуют прошлый опыт, ожидания, опасения,
значимость для человека того, что он воспринимает.
В детские годы я любил летом лечь в траву и долго
смотреть на медленно плывущие в небе облака. Их
очертания все время менялись. Мне казалось, что в небе
разыгрываются сказочные сцены. Заколдованный богатырь
постепенно превращался в дерево, а многоголовый злой дракон
как бы таял и, наконец, растворялся в спокойной синеве
неба. Что происходило: облака диктовали мне сказку или
я навязывал сказку облакам? И то и другое. Если бы рядом
со мною в траве лежал другой мальчик, воспитанный на
27

Рис. 7а. Что тут
изображено?
других сказках, он бы видел в тех же изменчивых облаках
иные изображения — свои.
Видимо, на этой же активности восприятия построено
искусство некоторых гадалок. Гадалка говорит человеку
«что было, что будет, на чем душа успокоится». Человек
диву дается — откуда эта чужая женщина знает о нем то,
что известно лишь ему самому да подушке? А дело в том,
что хорошая гадалка не только обычно бывает психологом,
чутко улавливающим реакцию человека на сказанное, но —
что не менее важно, говорит туманными фразами. Тут и
дальняя дорога, и дама червей, и бубновый валет, и
обещание, что мечта сбудется. А реальное значение во все эти
туманные выражения каждый из простодушных ее
слушателей вкладывает свое.
Нечто подобное подчас происходит при восприятии нами
произведений изобразительного искусства. Посмотрите на
рис. 7 а. Думаю, вам трудно определить, что на нем
изображено. А теперь посмотрите на рис. 16 (стр. 30).
Это рисунок Пикассо «Дон Кихот». Рис. 1а— его
фрагмент. Вырванный из контекста фрагмент трудно
опознать как мельницу, а в контексте мы ее узнаем: увидев
Дон Кихота, мы уже ожидаем увидеть мельницу — и видим
ее. Правильный прогноз помогает верно распознать объект
даже тогда, когда органы чувств доставляют недостаточно
информации. Неправильный прогноз может вести к ошибкам.
28

Может ли сформироваться неправильный прогноз, если
внутренняя система формирования памяти и ее
использования не нарушены? Может — при определенных внешних
предпосылках.
Одна из них — приобретение опыта (заполнение памяти)
в ограниченных повремени условиях, в которых, например,
после одного определенного события часто следовало другое,
хотя между ними нет никаких причинно-следственных
отношений. Их совпадение может быть результатом случайности
при малом опыте. В этом случае ошибка прогноза
исправляется при дальнейшем накоплении опыта: каждая ошибка
прогноза запоминается и «выправляет» статистику памяти.
Другим условием формирования ошибки прогноза
может быть воспитание в искусственных условиях, где
соотношения между событиями не отражают всего многообразия
отношений, которые вообще имеют место в жизни. Так
выпущенный на волю ручной зверек, у которого человеческий
голос ассоциировался чаще всего с добром и лаской,
доверчиво попадает в злые руки.
Искусственность (ограниченность) среды, в которой
формируются неверные прогнозы, может создаваться самими
людьми. Представим себе примитивное племя, впервые
встретившееся с солнечным затмением. Неожиданное,
никогда ранее не виданное быстрое наступление темноты
в неурочное время — уже само по себе вызовет страх. Тем
более страшно, что совершенно неопределенен дальнейший
ход событий — неясно, когда станет светло, и вообще
станет ли светло. Кому-то приходит в голову, что шумом
можно прогнать злую силу, похитившую Солнце,— ведь в
прошлом не раз шум отгонял хищных зверей. Бьют в бубны —
и, действительно, становится светло. При следующем
затмении снова бьют в бубны, и снова светлеет. Так формируется
предрассудок: в ситуации внезапного потемнения, чтобы
вновь появилось Солнце, необходимо бить в бубны.
Но точно так же, как в обычных условиях может
подвести прогноз, сформированный в необычных условиях, в
неожиданной ситуации может подвести нормально
сформированный прогноз.
Водители автомобилей знают иллюзию увеличения
скорости автомобиля при торможении после того, как
автомобиль проехал по воде. У водителя накоплен опыт — какое
торможение соответствует какому нажатию на педаль.
При смоченных тормозных колодках торможение
оказывается меньшим, чем то, что прогнозируется по прошлому
29

Рис. 76
опыту. В результате — ложное ощущение прибавления
скорости.
Разберем подробнее одну из иллюзий такого типа —
в науке она известна как иллюзия Шарпантье и состоит
в следующем. Перед испытуемым помещают два предмета
(цилиндры, шары или кубики), сделанные по виду из
одинакового материала, но сильно различающиеся по объему.
Испытуемого просят одновременно поднять эти предметы —
один правой рукой, второй — левой и сказать, какой из
них тяжелее. На самом деле оба они одинакового веса, но
30

испытуемый не предупрежден об этом. В таких условиях
с удивительным постоянством возникает иллюзия: меньший
предмет кажется более тяжелым. Если же предложить
поднимать эти предметы за веревочные петли и с закрытыми
глазами, то иллюзии не возникает.
Выходит, глаза мешают рукам правильно сравнивать
вес. Да так ли уж это неожиданно? Ведь каждый из нас,
сравнивая, например, в магазине вес покупок,
находящихся в правой и левой руках, закрывает глаза или отводит
их в сторону. Одна женщина уверяла меня, что, когда она
несет в руках две хозяйственные сумки, то меньшая
кажется ей более тяжелой, если вес их одинаков или даже если
большая немного тяжелее.
Итак, иллюзия различного веса наших цилиндров
возникает лишь тогда, когда человек видит различие их
объемов.
Каким образом в мозг поступают сведения о весе
удерживаемого предмета? Удерживание более тяжелого
предмета требует большего напряжения мышц руки. В мышцах
находятся особые органы чувств — мышечные веретена.
От каждого мышечного веретена отходит специальное
нервное волокно, по которому направляются в мозг
сигналы, несущие информацию о степени напряжения мышц.
Физиологи, однако, установили, что мышечное веретено
не только посылает сигналы в центральную нервную
систему, но и само получает из центральной нервной системы
сигналы по специальным нервным волокнам. Назначение
этих сигналов — регуляция чувствительности мышечных
веретен. Это было установлено тонкими
электрофизиологическими исследованиями выдающегося шведского
физиолога Р. Гранита. Запись электрических сигналов,
проходящих по нервным волокнам, показала, что в волокнах,
идущих от мышечного веретена, частота колебаний тем выше,
чем больше напряжена мышца.
Влияния центральной нервной системы могут в
значительной степени изменять импульсацию от мышечных
веретен, т. е. регулировать чувствительность заложенных в
мышцах органов чувств, делать их более или менее
чувствительными.
Те из нас, кто имел дело с вольтметрами или другими
электрическими измерительными приборами, знают, что
на этих приборах есть специальная ручка —
переключатель шкал. В зависимости от положения этой ручки одно и
то же отклонение стрелки вольтметра может означать
31

1 вольт, или 10 вольт, или 100 вольт. Эта ручка регулирует
чувствительность вольтметра. Если нужно измерить
электрическое напряжение на каких-либо клеммах, то еще до
того, как подключить вольтметр, вы прикидываете, какого
порядка то напряжение, которое ожидается на клеммах,—
будут ли это вольты, или десятки вольт, или сотни вольт.
В соответствии с этой «прикидкой» вы и устанавливаете
вольтметр на определенную чувствительность.
Что же произойдет, если вы ошиблись, прикидывая
порядок подлежащего измерению напряжения?
Предположим, что истинное напряжение на клеммах 30 вольт. А вы
ошибочно установили вольтметр на чувствительность в
единицы вольт. Тогда подключение вольтметра к клеммам
вызовет неожиданно резкий скачок стрелки до конца шкалы
и у вас создается впечатление очень большого напряжения.
Обратное впечатление создается, если вы установите
вольтметр на низкую чувствительность (для измерения сотен
вольт), а истинное напряжение окажется равным
единицам вольт.
Значит, прежде чем начать измерение, вы должны
предугадать порядок измеряемого напряжения и в соответствии
с этим установить измерительный прибор на
определенную чувствительность, что и обеспечит точность измерения.
Прибор, установленный на сотни вольт, «не заметит»
разницу в долях вольта.
Точно так же и с живыми измерительными приборами —
органами чувств. Вы отчетливо почувствуете разницу в весе
не сильно загруженного портфеля, если туда добавят
книгу, но не почувствуете разницу в весе тяжелого рюкзака,
если туда добавят банку консервов — более тяжелую, чем
книга. Точно так же голос одного человека, который
кажется вам громким в достаточно тихой обстановке, не будет
вами замечен в обстановке громкого шума.
Значит, и для органов чувств важно заранее
настроиться на определенный диапазон нагрузки. Вот эту-то функцию
и выполняет головной мозг, регулирующий
чувствительность мышечного веретена. Настраиваются, конечно, не
только чувствительные системы организма, но и
двигательные. Сила мышечного сокращения, оказывается,
соответствует величине ожидаемой нагрузки. Так, если вы должны
быстро поднять большой чемодан, а чемодан неожиданно
для вас оказался пустым и очень легким, ваша рука с
чемоданом поднимется выше, чем вы того хотели,— мышечное
усилие не соответствует ожидаемому весу чемодана. А если
32

истинный вес чемодана превысит ожидаемый, мышечное
усилие окажется недостаточным.
Точно так же «отсчет» органов чувств оказывается
ошибочным, если сила воздействия резко отличается от той,
которая ожидалась.
Таким образом, оценка органами чувств какого-либо
воздействия на организм зависит не только от величины
этого воздействия, но и от того, какого порядка
воздействие ожидалось, прогнозировалось организмом.
В эксперименте с иллюзией Шарпантье перед человеком
два цилиндра. Он видит, что один из цилиндров большой,
другой — маленький. Человек видит, что оба цилиндра
сделаны из одинакового материала. По прошлому опыту
известно, что из двух тел, сделанных из одинакового
материала, большее по объему весит больше. В соответствии
с этим перед взвешиванием двух цилиндров правая и левая
руки настраиваются на различный вес. Но прогноз не
оправдывается (вес цилиндров одинаков). Несоответствие
истинного веса вероятностному прогнозу и настройке
мышечных веретен ведет к ошибке в оценке веса — к иллюзии.
Иллюзия Шарпантье исчезает, если человек некоторое
время имеет дело с набором цилиндров, где нет соответствия
веса и объема, а есть и маленькие тяжелые, и маленькие
легкие, и большие тяжелые, и большие легкие. При этом
изменяется прогноз: вид большего цилиндра уже не ведет
к прогнозированию большего веса.
При некоторых заболеваниях мозга, когда нарушается
вероятностное прогнозирование, иллюзия Шарпантье
исчезает. О том, как это явление может быть использовано для
уяснения природы некоторых заболеваний мозга, мы
расскажем в главе «Нарушения психики и вероятностное
прогнозирование».
Восприятие явления
и восприятие его описания
Итак, то, что человек знает о мире, в котором он живет,
и о самом себе, пришло в сознание через восприятие —
через то, что человек видел, слышал и т. д. Но ведь человек
знает о гораздо более широком круге вещей и явлений,
чем те вещи или явления, которые он сам наблюдал. Он
знает о странах, где никогда не был; о событиях, свершив-
2 № 5-648
33

шихся задолго до его появления на свет; о тонком строении
материи, хотя сам никогда не заглядывал в электронный
микроскоп; о строении Вселенной, хотя сам никогда не
покидал маленькой песчинки в масштабах Вселенной —
нашей Земли...
Действительно, мы знаем о мире больше, чем сами могли
увидеть в своей жизни. Каждый из нас смотрит на мир
тысячами глаз и слушает тысячами ушей. Я имею в виду
опыт человечества в целом.
Мы знаем о мире многое такое, что нельзя увидеть
глазом или услышать ухом. Современная наука проникла в
сокровенные уголки, познала многие закономерности мира,
хотя область, пока что недоступная нашему знанию,
остается бесконечно большой.
Какого роста человек, какого цвета у него волосы,
какой у него тембр голоса — это мы видим и слышим без
специальных вопросов к этому человеку. А вот что он думает
о судьбах мира, нравится ли ему Достоевский, каковы его
планы на завтрашний день и т. п.— это мы можем узнать,
только задав человеку соответствующий вопрос и получив
ответ. Чтобы получить ответ на интересующий нас вопрос,
его надо задать на языке, понятном этому человеку, и
позаботиться, чтобы он ответил на языке, понятном нам.
Так же люди узнают о Природе — не только из простых
наблюдений, но и задавая ей вопросы. В сущности, когда
ученый планирует научное исследование или эксперимент,
он решает, какой именно вопрос он задаст Природе и на
каком языке он его задаст — так, чтобы Природа «поняла»
вопрос и ответила на языке, понятном исследователю.
Оказывается, Природа отвечает не на всякий вопрос.
Она не любит таких, например, вопросов: «почему», «каким
образом», «как». Гораздо охотнее отвечает она на вопросы:
«а не потому ли это происходит, что...» или «а не таким ли
образом это происходит...». Иными словами, чтобы задать
Природе вопрос, исследователь должен иметь рабочую
гипотезу — предположение о возможном ответе или
возможных ответах. Ставя эксперимент, исследователь заранее
знает набор возможных результатов и знает, какой именно
результат какому ответу Природы соответствует. Если же
результат эксперимента не соответствует ни одному из
заранее ожидавшихся, значит, что-то неблагополучно в
исходной рабочей гипотезе — она требует пересмотра.
Дальше в этой книге мы рассмотрим план
эксперимента, соответствующий такому подходу.
34

Изучив явление Природы или истории, исследователь
описывает их. Описание — это основной источник, откуда
современники и потомки узнают о мире.
Действительно, если мы сейчас знаем историю Древнего
Рима, если знакомы с идеями Пифагора, Ньютона, Дарвина,
Сеченова, Эйнштейна, если пленяемся поэтичностью
видения мира Шекспиром, Бернсом, Гёте, Гейне, Пушкиным,
то все это дошло до нас в слове, в речи, в оставленных ими
книгах. Если грядущее поколение воспользуется чем-то
из нашего с вами опыта, то опять же оно получит его прежде
всего в виде слова — сказанного или написанного.
Педагог знакомит учеников с новыми для них
явлениями природы, с путями достижения поставленных целей —
все это он выражает прежде всего словом. Учащийся
должен воспринять в словах то, что излагает педагог или
книга. А позже, когда придет время оценить результаты
обучения, снова слова (теперь уже сказанные учащимся) будут
по традиции главным основанием для суждения об этом.
Врач не может непосредственно воспринять характер
боли или других ощущений пациента — он узнает о них
из рассказа больного. Из описания, сделанного
рентгенологом, терапевт узнает о состоянии внутренних органов
пациента — как видел их специалист при рентгеноскопии.
Из слов, сказанных врачом, пациент узнает о том, как ему
надлежит себя вести для борьбы с недугом.
Ученый наблюдает какие-то клетки под микроскопом,
в его голове рождаются новые идеи. Но открытия ученого
станут достоянием науки только тогда, когда они
воплотятся в слова, в текст, который смогут прочесть другие
люди.
Большую часть того, что современный человек знает, он
знает из описаний. Расхожее мнение, что лучше один раз
увидеть, чем семь раз услышать, относится лишь к
поверхностным, примитивным явлениям. Мы знаем: порою
мудрый автор описания увидел нечто такое, чего читатель
никогда не увидел бы. А иногда то, что кажется «очевидным»,
просто неверно. Мы с вами видим, например,
величественную дугу радуги на небе; но ведь дуги-то нет. Или куда уж
очевиднее: «Солнце всходит и заходит», и геоцентрическая
система Птолемея очевиднее гелиоцентрической системы
Коперника и Галилея.
Движенья нет, сказал мудрец брадатый.
Другой смолчал и стал пред Ним ходить,
Сильнее бы не мог он возразить;
2*.
35

Хвалили все ответ замысловатый.
Но господа, забавный случай сей
Другой пример на память мне приводит:
Ведь каждый день пред нами солнце ходит,
Однако ж прав упрямый Галилей.
Л. С. Пушкин. Движение
Попробуем разобраться, в каких соотношениях
находятся явление, его наблюдение, описание результатов
наблюдения и прочтение этого описания.
Я ЧИТАЮ кем-то сделанное описание
Если кто-то сказал или написал нечто, а другой его
слушал или читал, значит ли это, что второй понял мысль
первого точно так, как понимал ее говоривший или
писавший? Увы, совсем не обязательно. Это всегда чувствовали
поэты — ив прошлом («Мысль изреченная есть ложь» —
Тютчев), и в наши дни («В письмах все не скажется и не все
услышится, в письмах все нам кажется, что не так
напишется» — Симонов).
Я читаю книгу и узнаю о том, что видел автор, что он
думал, что перечувствовал.
Эту же книгу читает другой человек. То же ли самое он
узнает, что и я? Конечно, далеко не совсем то же.
«Дон Кихота» или «Гулливера» в первый раз обычно
читают в детстве. Но, став взрослыми, мы обнаруживаем
в этих книгах совсем иное, чем то, что узнали когда-то.
Оказывается, Дон Кихот — это не смешной неудачник,
а носитель благородных идей, живущий в неблагородном
мире. А захватывающая сказка о великанах и лилипутах
оборачивается острой сатирой на английское общество.
В разные эпохи люди порою совсем по-разному видят
один и тот же текст. В прошлом веке в России ходульному
болтуну говорили: «Хватит тебе донкишотствовать». А
несколько лет назад на горном привале у костра мне
пришлось слышать, как молодежь пела о Дон Кихоте совсем
иначе (слова песни И. А. Рудневой):
Наступила эпоха больших скоростей,
Все несутся вперед без оглядки.
Даже в самом начале карьеры своей
Никогда не играют в лошадки.
Но, бывает, застынет толпа не дыша
И взрывается бомбою смеха:
Это тощая кляча везет не спеша
Дон Кихотов двадцатого века.
37

Их всегда отличишь от нормальных людей
По готовности с мельницей драться;
По тому, как они с Дульцинеей своей
Ни за что не желают расстаться;
По тому, как они свою честь берегут,
Защищаясь в картонных доспехах;
По тому, как они перед всеми в долгу —
Дон Кихоты двадцатого века.
В их карманы худые не нужно заплат,
Чтобы там медяки не копились.
И возвышенных истин сомнительный клад
Все они отыскать подрядились.
Синяков не считают, не слазят с коня
И смеются, когда не до смеха...
Так примите же в братство свое и меня,
Дон Кихоты двадцатого века.
Думаю, что великими произведениями литературы и
искусства становятся те, которые допускают множество
различных прочтений. Вспомним «Возвращение блудного
сына» Рембрандта или «Сикстинскую мадонну» Рафаэля.
Обе картины написаны на библейский сюжет, но они
приковывают к себе внимание не только зрителя, мировоззрение
которого сформировано иудаизмом или христианством.
Часами стоят перед этими картинами наши с вами
современники, большинству из которых чужды религиозные
мотивы. Общечеловеческая значимость сюжетов, воплощенная
в идеальную форму, позволяет каждому зрителю вот уже на
протяжении многих веков находить нечто близкое,
понятное, волнующее лично его. Слушая Пятую симфонию
Бетховена, современный человек может думать об острых
проблемах сегодняшнего дня, которых, конечно, не знал
Бетховен. Но стимул к борьбе за сегодняшние идеалы,
уверенность в исходе этой борьбы современный человек черпает
из бетховенской симфонии.
Итак, восприятие книги, рассказа, картины — активный
процесс, зависящий не только от автора, но и от
воспринимающего субъекта. Читая одно и то же описание
некоторого события, разные люди по-разному представят себе его
в зависимости от того, что они знают, что их интересует,
что их волнует. Строго говоря, каждое прочтение книги —
уникальный неповторимый творческий акт, как уникальны
и неповторимы личности читателей. «Понимать
произведение искусства — значит, в общем, заново создавать его
в своем внутреннем мире»,— писал Анатоль Франс.
Переводы дают нам очень яркие примеры того, как по-
разному видят разные люди один и тот же текст. Вот
38

66-й сонет Шекспира в переводе Бориса Леонидовича
Пастернака.
Измучась всем, я умереть хочу.
Тоска смотреть, как мается бедняк,
И как шутя живется богачу,
И доверять, и попадать впросак,
И наблюдать, как наглость лезет в свет,
И честь девичья катится ко дну,
И знать, что ходу совершенствам нет,
И видеть мощь у немощи в плену,
И вспоминать, что мысли замкнут рот,
И разум сносит глупости хулу,
И прямодушье простотой слывет,
И доброта прислуживает злу.
Измучась всем, не стал бы жить и дня,
Да другу будет трудно без меня.
А вот другой перевод того же сонета, выполненный
Самуилом Яковлевичем Маршаком:
Зову я смерть. Мне видеть невтерпеж
Достоинство, что просит подаянья,
Над простотой глумящуюся ложь,
Ничтожество в роскошном одеянье,
И совершенству ложный приговор,
И девственность, поруганную грубо,
И неуместной почести позор,
И мощь в плену у немощи беззубой,
И прямоту, что глупостью слывет,
И глупость в маске мудреца, пророка,
И вдохновения зажатый рот,
И праведность на службе у порока.
Все мерзостно, что вижу я вокруг...
Но как тебя покинуть, милый друг!
К кому обращен этот сонет? «Милый друг» в переводе
Маршака читатель, конечно, поймет как обращение к
женщине. «Другу трудно будет без меня» у Пастернака — это
скорее всего мужчина. В обоих случаях для лирического
героя жизнь невыносима: «Измучась всем, я умереть
хочу» — у Пастернака, «Зову я смерть» — у Маршака.
Но уходить из жизни нельзя. И вот здесь вступает разница
в осмыслении переводчиками сонета Шекспира. Если у
Пастернака на первом плане альтруистическое чувство —
забота о друге, которому станет еще труднее, то у Маршака
готовность остаться в жизни объясняется тем, что есть
хоть один светлый луч — та, которой посвящен сонет.
Две последние строки сонета в переводе Ф. Червинско-
го звучат так:
39

Усталый, льнул бы я к блаженному покою,
Когда бы смертный час не разлучал с тобою.
В переводе М. Чайковского:
Я, утомленный, жаждал бы уйти,
Когда б тебя с собой мог унести!
В переводе О. Румера:
Когда б не ты, любовь моя, давно бы
Искал я отдыха под сенью гроба.
Ну а как же у Шекспира, что правильно? Как понимает
Шекспира англоязычный читатель? Бесспорно, и здесь
неизбежны различные нюансы в восприятии сонета, но за
ними невозможно проследить внешнему наблюдателю.
У Марины Цветаевой есть небольшой очерк «Два
«Лесных царя». Она сравнивает «Лесного царя» Гёте и
Жуковского. Очень высоко оценивая оба стихотворения, она
старается вместе с тем показать, что у Жуковского — не
перевод Гёте. «Вещи равновелики. И совершенно разны»,—
пишет Цветаева. У Жуковского, говорит она, это просто
другой «Лесной царь»: «Две вариации на одну тему, два
видения одной вещи, два свидетельства одного видения».
Произведение Гёте Цветаева понимает так: отец везет
прелестного ребенка, красотой которого пленился лесной
царь — «безвозрастный жгучий демон»; он уговаривает
младенца пойти к нему, прельщает его, пытается оторвать
его силой от отца — и младенец погибает от руки Лесного
царя.
«Лесной царь» Жуковского, утверждает Цветаева,
таков: отец везет ребенка, кругом лес, мрак, ночь; ребенку
страшно («может быть, ветка хлестнула»), ему кажется,
что его хватает Лесной царь — «величественный старик»;
и от страха ребенок умирает.
Совершенно ясно: Жуковский и Цветаева по-разному
прочли Гёте.
В Берлине мне пришлось встретиться с группой
студенток-филологов. Я спросил, как им кажется, о чем баллада
Гёте (русского перевода Жуковского они не знали). Они
дружно сказали: отец везет больного ребенка в бреду;
больной прижимает лицо к отцу, ища помощи; ему
мерещится Лесной царь, ему больно; отец успокаивает его, ему
жутко, что он не успеет довести больного до дома; ребенок
стонет, отец прижимает ребенка и подгоняет коня... не
успел... Ребенок умирает от горячки в бреду.
40

Это еще одно прочтение «Лесного царя».
Разное прочтение одного и того же художественного
текста мы видим не только в переводах. Ярко оно
проявляется в иллюстрациях, в переложении на музыку одних и
тех же стихов.
Разумеется, различные читатели понимают одно и то же
описание, одно и то же произведение во многом сходно —
и тем более сходно, чем ближе их культура. Но в данной
книге мы стремимся подчеркнуть именно различия в
восприятии.
Я читаю КЕМ-ТО СДЕЛАННОЕ ОПИСАНИЕ
Весьма распространенное явление: одно и то же событие
два свидетеля описывают совершенно по-разному
(вспомним не слишком изысканное, но точное выражение: «врет,
как очевидец»). Дело в том, что каждое описание содержит
не только сведения непосредственно о событии, но
косвенно также информацию об авторе описания, уровне его
культуры, опыте, его отношении к данному явлению.
Рассказ о событии никогда не идентичен событию — он в той
или иной степени, иногда в неявном виде, но обязательно
содержит позицию автора описания. Поэтому в описании
может отсутствовать то, что его автору показалось
несущественным, а что-то иное может быть передано с
пристрастием, порой даже с дополненными воображением
подробностями. Об этом хорошо сказано у Маршака:
— Где ты была сегодня, киска?
— У королевы, у английской.
— Что ты видала при дворе?
— Видала мышку на ковре!
С. Я- Маршак.
В гостях у королевы
Даже фотография не беспристрастна — ведь
фотоаппарат направлял небеспристрастный человек.
Вот почему, оценивая событие по описанию, мы всегда
поначалу должны по возможности объективно оценить
источник информации.
Сравните описание Октябрьской революции и
гражданской войны, данное столь различными свидетелями и
участниками, как Серафимович («Железный поток»), Блок
(«Двенадцать»), Булгаков («Дни Турбиных», «Белая
гвардия»), А. Н. Толстой («Хождение по мукам»).
41

В каждом из дошедших до нас евангелий — от Матфея,
Марка, Луки, Иоанна — мы читаем об одних и тех же
событиях. Однако это четыре достаточно разных описания.
Об этом интересно сказано в книге 3. Косидовского
(Сказания евангелистов. М., 1977).
В рассказах, дошедших до нас из средневековья,
можно встретить свидетельства того, как в дыме костра при
сожжении «ведьмы» возникал изгнанный из тела грешницы
бес. А первые микроскописты, описывая свои наблюдения
над сперматозоидом, утверждали, что видели маленького
человечка — «гомункулюса». Мы не только думаем о том,
что видим, но и видим то, о чем думаем, чего хотим, ждем
или опасаемся. Не здесь ли причина того, что астрономы
начала нашего века видели и четко зарисовали каналы,
якобы построенные разумными существами на Марсе?
Одно и то же явление мы называем разными словами в
зависимости от того, как относимся к нему, как его
оцениваем. Вспоминаются строки Маршака:
Мятеж не может кончиться удачей —
В противном случае его зовут иначе.
Итак, описание явления не идентично самому явлению.
На описании лежит заметный отпечаток его автора. И
читатель не может пренебрегать тем, что привнесено в
событие описывающим.
Я читаю ОПИСАНИЕ, сделанное кем-то ДЛЯ КОГО-ТО
Порою слышишь: «Профессор N — чудный лектор:
посмотрите, как со всего города съезжаются врачи, чтобы
послушать его лекцию. А вот неразумные студенты так и
норовят пропустить его лекции — хоть силком их туда
загоняй».
Если ситуация именно такова, то N, по-видимому,
плохой лектор. Его лекции были бы хороши для врачей, но
плохи для студентов, очевидно, лектор не учитывает
уровня, интересов, направленности студенческой аудитории.
Каждый текст — лекция, книга, статья, стихотворение,
письмо — имеет определенный адрес. В сознании автора
всегда есть некоторая «модель» круга читателей или
слушателей. Нечто читатели наверняка знают — и здесь
достаточен лишь намек, лишь упоминание. Что-то другое
должно быть обстоятельно объяснено. Если же реальный
читатель оказался не тем, кому было адресовано написан-
42

ное, то автора могут не понять или неверно понять. Адресат
романа в стихах «Евгений Онегин» — его назвал сам
автор — это петербуржец 20-х годов XIX в.:
Онегин, добрый мой приятель,
Родился на брегах Невы,
Где, может быть, родились вы
Или блистали, мой читатель!
В романе есть строки:
Вошел: и пробка в потолок,
Вина кометы брызнул ток.
Современники Пушкина, круг его читателей, знали, что
это значит — шампанское года кометы, т. е. 1811 г.
Появление кометы считалось дурным предзнаменованием, и
позднее с кометой 1811 г. стали связывать нашествие
Наполеона на Россию. Таким образом, у Пушкина речь идет о
старом, выдержанном, хорошем вине. А современный читатель
чаще этого не знает, и мне пришлось слышать, как
школьник читает: «Вина кометой брызнул ток». Потеряв смысл,
который вкладывал в эту строку автор, школьник
пытается внести в нее новый — понятный ему.
При неверной модели адресата разговор может вообще
потерять смысл, даже если внешне сохраняется видимость
диалога: «собеседники» могут говорить на разных языках —
совсем о разном, не понимая друг друга и даже не понимая,
что они не понимают друг друга.
Итак, каждый раз при чтении мы должны делать
определенную поправку, иметь в виду аудиторию, к которой
обращался автор, учитывать его представления о круге
читателей.
Чем ближе взгляды, знания и направленность интересов
двух собеседников или автора письма и адресата, тем
лучше они понимают друг друга и тем менее может быть
понятен их разговор или переписка третьему человеку.
Полученная человеком информация накладывается на ту, которой
он уже располагает. Если адресат знает меньше, чем
представлял себе автор сообщения, то информация может
остаться непонятой.
Изредка бывает и так, что адресат знает больше, чем
предполагал автор. Это тоже может сделать сообщение
непонятным, особенно если адресату неизвестны
характеристики источника информации. Например, запись «101» может
означать «сто один» (в привычной нам десятичной системе —
43

одна сотня, ноль десятков и одна единица), или «пять»
(в двоичной системе — одна четверка, ноль двоек и одна
единица), или «десять» (в троичной системе — одна
девятка, ноль троек и одна единица) и т. д. Чтобы правильно
прочесть запись «101», надо знать, какой позиционной
системой счисления пользуется автор. Читатель книги,
например, знает это из контекста.
Итак, читая описание феномена, события и т. п., мы
должны учитывать, для кого оно предназначалось.
Представление автора о читателе накладывает весьма ощутимый
отпечаток на его рассказ. Поэтому, чтобы судить о явлении
по его описанию, стоит посмотреть на него разными
глазами, познакомиться с разными источниками, сравнить
мнения разных наблюдателей. Не лишне попытаться понять,
что собой представляли эти люди и кому они адресовали
свое описание. Объектом наблюдения может стать и
непосредственно текст. В этом случае полезно знать, как
прочитали его различные читатели. Посмотрите, как отличаются
иллюстрации разных художников к одним и тем же
произведениям литературы. Текст остается неизменным, но
художники прочли его по-разному, что нашло отражение
в их работе.
Что значит «видеть»?
Разумно ли выражение «глаза видят»? Мы помним:
в зрительном восприятии участвует память, прошлый опыт,
отношение субъекта к рассматриваемому объекту; мы не
только думаем о том, что видим, а видим разное в
зависимости от того, о чем думаем. Таким образом, правильнее
будет считать, что мы видим глазом — не оптическим
инструментом, а «разумным глазом».
Но если заглянуть поглубже, то ответ на вопрос «Что
значит видеть?» окажется еще сложнее.
Феномен: видит, или не видит, или нечто третье
Начнем с рассказа об одном нашем эксперименте,
описание результатов которого наталкивается на некоторые
трудности.
В гипнотическом сеансе человеку внушается, что он не
видит одним (например, левым) глазом. Чтобы убедиться
в эффективности внушения, перед правым глазом
испытуемого помещают ладонь, закрыв ею все поле зрения; при
44

Рис. 8. Принцип работы поля-
роидного светофильтра
успешном внушении испытуемый сообщает, что ничего
не видит.
Убедившись с помощью этой «пробы с ладонью», что
внушение подействовало и человек не видит левым глазом,
переходят ко второй пробе — «пробе с поляроидами»*.
Испытуемому надевают очки, в которые вставлены
поляризационные светофильтры. Плоскости поляризации у
фильтров, стоящих перед правым и левым глазом, взаимно
перпендикулярны. Испытуемый не знает о наличии в очках
этих фильтров и воспринимает их как обычные летние
солнцезащитные очки.
Испытуемому сообщают, что после предупреждения
(«Внимание!») на экране появится на некоторое время
(около одной секунды) многозначное число или слово, которое
он должен прочесть.
Цифры или буквы слова появляются в поляризованном
свете, так что свет от одних цифр или букв пропускается
только поляризационным фильтром правого глаза, от
других — только фильтром левого глаза, от третьих — обоими
фильтрами. Например, в появляющемся числе 8325 свет
от цифры 8 попадает только в правый глаз, от цифры — 3 —
в оба глаза, от 2 — в правый, от 5 — в левый.
Таким образом, световой сигнал от цифры б физически
попадает только в левый глаз, то есть в тот глаз, которым
* В световом луче электромагнитные колебания совершаются во
всех направлениях в плоскости, перпендикулярной лучу.
Поляризационный светофильтр (поляроид) пропускает колебания в каком-либо
одном направлении и не пропускает колебаний в направлении,
перпендикулярном первому. Такой свет называется поляризованным
светом (рис. 8).
45

испытуемый в результате внушения ничего не видит в
«пробе с ладонью».
Аналогично этому в слове «матрос» буквы «м» и «а»
поляризованы так, что свет от них не попадает в правый глаз.
От остальных букв свет попадает на сетчатку правого или
обоих глаз.
Опыт показывает, что при определенной глубине
гипноза испытуемые читают число 8325 или слово «матрос»,
а не 832 или «трос». Слова специально подбирались так,
чтобы остаток слова сам был полным словом (рис. 9).
Но шло время — может быть, ушло гипнотическое
состояние? Нет, повторные чередования «пробы с ладонью» и
«пробы с поляроидами» дают прежний результат.
Итак, проба с поляроидами дает результат, отличный
от результата пробы с ладонью: в «пробе с ладонью»
испытуемый не видит левым глазом, а в «пробе с
поляроидами» — видит.
Естественно спросить: так видит ли он на самом деле?
Ответить однозначно на этот вопрос невозможно. Неясно,
что значит «видеть на самом деле». Ни ответ «видит», ни «не
видит» не дает правильного описания явления. Любой из
этих двух ответов может быть тут же опровергнут одной из
двух описанных проб.
Понимание и выбор слов для описания наблюдаемого
явления оказывается весьма сложным. Ведь по «здравому
смыслу» человек может видеть или не видеть, tertium поп
datur — третьего не дано.
Обыденному «здравому смыслу» результаты «пробы
с ладонью» и «пробы с поляроидами» представляются на
первый взгляд противоречивыми. Но так ли это? К этому
вопросу мы вернемся чуть позже.
46

Неслучайность феномена
Представляет ли собою описанный выше феномен нечто
случайное или исключительное в широком круге
психических явлений? Или такого рода трудности в описании и
трактовке наблюдаемых фактов, противоречия со «здравым
смыслом» — не редкость? Да, психология богата такими
явлениями.
С подобной трудностью в выборе слов для описания
наблюдаемых явлений исследователи сталкивались давно.
Пациентке в состоянии гипноза внушено, что она собирает
цветы на лугу. Она нагибается, «рвет» цветы, рассматривает
их, нюхает, складывает в букет. Она «видит» луг с цветами и
«не видит» обстановки врачебного кабинета. Но при этом
она не наталкивается на столы и стулья. Так видит ли она
«на самом деле» мебель в кабинете врача? Ни «да», ни «нет»
не будет правильным ответом.
Пациенту внушено, что он не видит ключа среди
множества предметов. Он по просьбе врача собирает в кучу все
предметы, лежащие на столе, но не трогает ключа, тоже
лежащего на столе. Так видит ли он ключ? Ведь чтобы не
видеть ключа, он должен опознать этот предмет как ключ,
а стало быть, увидеть его. Но сказать «видит» неверно:
пациент всем своим поведением показывает, что не видит
ключа.
Советские исследователи Ф. В. Басин и В. Е. Рожнов,
развивая интересные опыты Эванса и Торна, описывают
такое явление. Испытуемому, погруженному в
гипнотический сон, внушается, что в ряду карточек, на каждой из
которых нанесены числа, он не будет видеть ту, где
изображена формула, дающая после указанных в ней действий
число 6. Карточку, на которой изображено математическое
3}ЛТб о ТТ *
выражение -~—, испытуемый «не видит». Но ведь чтобы
не видеть, он должен был не только ее увидеть, но и
произвести соответствующие математические действия.
Здравый смысл человека с трудом мирится с описанием
явления, о котором неверно сказать «видит», но неверно и
сказать «не видит». Не в этом ли одна из причин того, что
до сих пор так широк набор теорий гипноза и не существует
единой, признанной всеми теории?
Действительно, несмотря на двухсотлетнюю (если
считать от Месмера) историю научного изучения гипноза,
до сих пор спектр теорий этого явления очень широк — от
47

<о
Сетчетан оболочка
^-//^■VsV^^^^ Подкорковый
|f|i|| ^*^^1^Л зрительный
УчШя ^Нх UeHTP
^VX/// \ \ \ >$у' К°РК0ВЫЙ
д^*У/ АЛ*п^г^ зрительный
^^гГ *тДУ^ центр
Рис. 10
отрицания самого существования гипноза до подкупающих
своей кажущейся простотой некоторых физиологических
теорий.
Среди отечественных ученых до самого недавнего
времени твердо господствовала физиологическая теория:
гипноз — это частичный, или парциальный, сон (если считать
внутреннее торможение и сон одним и тем же процессом).
Представлялось, что в основе гипноза лежит процесс
торможения коры больших полушарий головного мозга;
торможение это носит дробный характер, распространяясь на
различную глубину и захватывая разные участки головного
мозга.
Гипнотическое внушение выпадения тех или иных
функций особенно привлекательно трактовать как торможение
соответствующих этим функциям участков коры мозга.
Действительно, внушение анестезии левой руки
соблазнительно рассматривать как торможение соответствующей
зоны коры головного мозга в области задней центральной
извилины справа, где «локализуется» чувствительность
левой руки, а внушение невозможности произвольно
пошевелить левой рукой — как парциальное торможение участка
передней центральной извилины справа, где «локализуется»
моторика левой руки. Внушенная в гипнозе слепота с этой
точки зрения — частичное (местное) торможение
зрительной области коры мозга.
Но как раз морфология и физиология зрительной
системы человека дают нам возможность проверить гипотезу
о гипнозе как о частичном торможении коры. Неполный
перекрест зрительных нервов приводит к тому, что в коре
48

головного мозга, по-видимому, нет структур, связанных
только с правым или только с левым глазом (рис. 10).
Правда, в подкорковом зрительном центре — наружном
коленчатом теле — еще сохраняется раздельное
представительство правого и левого глаз. Но предметное зрение,
различение форм и цветов осуществляется корковым
центром. Да и теория гипноза как парциального торможения
предполагает именно корковое торможение.
Если бы природа гипноза сводилась к парциальному
торможению тех или иных корковых зон, то было бы
невозможно вызвать в гипнозе слепоту одного глаза — правого
или левого — при сохранении зрения другим глазом: не
существует корковых структур, торможение которых
привело бы к выключению одного глаза. Между тем внушенная
слепота одного глаза легко достигается в гипнотическом
сеансе.
Уже этот факт заставляет усомниться в том, что явление
гипноза сводится к парциальному корковому торможению.
Физиологическая сторона гипноза нуждается еще в
исследовании. Может быть, природа гипноза теснее связана не
с физиологическим торможением, а с психологической
перцептивной установкой?
Трудности описания психических явлений и их
столкновение со здравым смыслом возникают не только при
изучении гипноза.
Интроспективное — основанное на самонаблюдении —
изучение неосознаваемых явлений постоянно
наталкивается на одно препятствие: всякая попытка субъекта осознать
бессознательные психические феномены неизбежно и
немедленно изменяет протекание изучаемых явлений.
Наблюдению бессознательных психических явлений со
стороны, другим субъектом («объективное» наблюдение)
мешают иные трудности. Так, оказывается, что различные
способы наблюдения приводят к различным суждениям
о наблюдаемом. Примером могут служить эксперименты,
проведенные в нашей стране М. М. Бонгардом и М. С.
Смирновым. Они исследовали остроту зрения с помощью колец
Ландольта: испытуемый должен был указать, в какую
сторону направлен разрыв кольца. При достаточном удалении
кольца от субъекта последний заявлял, что больше не
видит разрыва кольца. Тогда испытуемому давали в руку
вращающуюся стрелку и просили его направлять стрелку
так, чтобы она смотрела в сторону разрыва кольца, которое
49

поворачивал экспериментатор. Если испытуемый не видит
разрыва, говорили ему, пусть направляет стрелку «наугад».
Оказалось, что в ситуации, когда испытуемый заявляет,
что не видит разрыва, время совпадения направлений
разрыва и стрелки значительно превышает случайное.
Итак, один метод наблюдения — опрос, при котором
испытуемый может сказать, что «не видит», куда направлен
разрыв,— приводит к заключению, что испытуемый
действительно не видит. Другой же метод наблюдения — когда
испытуемый лишается возможности отказаться от ответа
(он же не может направить стрелку никуда) — приводит
к суждению, что он все-таки видит разрыв кольца.
Таким образом, трудности в описании феномена «видит
или не видит, или нечто третье» не случайны. Психология
знает множество явлений, при описании которых
возникают сходные препятствия. В этих случаях нельзя говорить
о результате наблюдений, не описав их способы.
Различные способы наблюдения дают различные и притом порой
несовместимые результаты.
О принципе дополнительности
в психологии
Является ли такая ситуация присущей только
психическим явлениям? Нет, психические явления в этом смысле
не исключение.
С подобным же противоречием между фактами и
обыденным здравым смыслом столкнулось естествознание и при
изучении неживой природы, в частности в области
квантовой механики.
Как мы с вами уже знаем, само явление и его описание
не могут быть идентичными. В описании неизбежно
отражаются знания и представления описывающего явление
субъекта — знания и представления, возникшие на основе
других, уже знакомых субъекту событий. Так, субъект
говорит, что наблюдает при таких-то условиях повышение
силы тока в электрической цепи или ослабление излучения,
между тем как непосредственно он наблюдает отклонение
стрелки амперметра или урежение щелчков счетчика
Гейгера: субъект знает, что именно отражают такие изменения
положения стрелки или частоты щелчков.
50

При описании наблюдаемого явления субъект
неизбежно (хотя совсем не обязательно сознательно) исходит из
известных ему сведений, принципов, знаний, стремится
представить себе наблюдаемое явление посредством чего-то
уже знакомого. Именно в результате этого перед
исследователем порой возникают трудно преодолимые препятствия:
новое явление оказывается в принципе отличным от тех,
с которыми он имел дело прежде и которые формировали
его опыт. Такое новое явление не может быть понято и
описано с опорой на уже известные субъекту принципы и законы.
Создается видимость безвыходного противоречия,
несоответствия здравому смыслу, сформированному всем
прошлым опытом — индивидуальным и коллективным.
Для выхода из кажущихся противоречий необходимо
принятие новых принципов, устраняющих эти
противоречия.
Именно такая ситуация возникла в естествознании с
появлением в поле зрения исследователей квантово-механи-
ческих явлений.
Классическая физика (а за нею — классическое
естествознание) основывалась не просто на наблюдении
явлений и описании их, а еще и на измерении их параметров —
нахождении их истинных значений. Способ наблюдения и
измерения должен был быть таким, чтобы сама процедура
наблюдения (измерения) не влияла на наблюдаемое
явление, на истинную величину измеряемой характеристики
явления. Это требование совершенно естественно вытекает
из здравого смысла, из жизненного опыта: было бы
абсурдно мерить расстояние способом, который сам меняет это
расстояние. Расстояние между пунктами должно быть
одним и тем же, каким бы способом его ни измеряли. От
способа измерения зависит лишь его точность — величина
ошибки, величина разброса результатов многократных
измерений вокруг истинного значения данной величины. Этот
разброс — результат неточности измерения, и он тем
меньше, чем точнее сделано измерение (рис. 11).
Дело существенно изменилось, когда физика перешла
от изучения макрообъектов к изучению микрообъектов —
движущихся элементарных частиц.
Оказалось, что можно измерить импульс частицы, но
в этом случае нельзя установить ее координаты. Чем точнее
измерен импульс частицы, тем больше неопределенность
ее координат. И наоборот — чем точнее измерены ее
координаты, тем больше неопределенность ее импульса. Слово
51

Результаты измерений
Чем точнее измерения, тем меньше разброс результатов
Рис. 11
«неопределенность» здесь не означает недостаточности
знаний или того, что ученые еще не придумали способа точно
измерить сразу и импульс и координаты частицы. Речь
идет о том, что если измерен импульс частицы, то у нее нет
определенных координат, а если измерены координаты,
то у нее нет определенного импульса.
Странно, не правда ли? Да, странно для здравого
смысла, но уйти от этой странности нельзя. Здравый смысл
сформировался в результате развития людей в мире
макрообъектов — только они доступны непосредственному
восприятию нашими органами чувств.
А квантовая физика изучает микрообъекты. И в этом
мире ситуация оказалась иной: если способ наблюдения за
движущейся частицей был таким, что выяснились ее
координаты, то вопрос о том, каков «на самом деле» ее импульс
в этот момент, теряет физический смысл. Если способ
наблюдения был другим и выявил ее импульс, то теряет
физический смысл вопрос о том, каковы «на самом деле» ее
координаты.
Эту необычную для нашего сознания ситуацию нельзя
представить себе наглядно. Это и понятно: каждый нагляд-
52

ЧТО. НИ ЧЕРТЕЖ - ТО ЛОЖЬ!
Рис. 12
ный образ имеет дело с макрообъектами, а у них
закономерности иные. Строго говоря, схему с микрообъектами
(например, строение атома) нельзя нарисовать: что ни
чертеж, то ложь (з том смысле, что нечто существенное в этом
чертеже неверно; именно так — не неполно, а неверно).
В квантовой физике, т. е. в области физики
микрообъектов, невозможно описать явление, не указав, каким
образом мы его наблюдали. Разные способы наблюдения дают
разные результаты. Наблюдаемое явление и наблюдатель
составляют единый неразрывный комплекс, и граница
между ними весьма условна и может быть проведена
неоднозначно. Чтобы ответить на вопрос, что же имеет место
«на самом деле», для воспроизведения целостности объекта
необходимо применять взаимоисключающие,
«дополнительные» классы понятий, каждый из которых применим в
своих особых условиях. Это положение, называемое
«принципом дополнительности», было введено в науку Нильсом
Бором и стало одним из краеугольных камней современной
физики.
Сложность осмысления и описания явлений,
оказавшихся объектом исследования, элементарных частиц,
можно ясно увидеть, вспомнив один из кардинальных опытов
квантовой физики.
Из некоторого источника S (рис. 13) испускаются
элементарные частицы, например электроны. На их пути
стоит непроницаемый для них экран с двумя щелями 1 и 2.
Частицы испускаются не слишком часто, так что для любых
двух электронов всегда удается установить, какой из них
вылетел раньше. Направление, по которому летит
испущенный электрон, является случайным. Только попавшие
53

\#
#
л%
Классическое
сложение
вероятностей
Неклассичеосое
слежение
амплитуд вероятностей
Рис. 13
в щели первого экрана электроны могут проникнуть за этот
экран и попасть на второй экран. Если открыта только
щель У, то больше всего электронов попадет на второй
экран прямо против этой щели; чем дальше от щели, тем
меньше электронов попадет на это место экрана. Распределение
вероятности попадания электронов на различные участки
второго экрана при открытой щели 1 изображено кривой Р±.
Если открыть только щель 2, то такое же распределение
вероятности попадания электронов будет с максимумом
против щели 2 (кривая Р2).
Что же будет, если открыть одновременно обе щели?
Здравый смысл, основанный на повседневном опыте,
подсказывает следующее. Электрон может попасть на
второй экран, только предварительно пройдя или через щель 1
или через щель 2; любой третий вариант исключен.
Распределение попадания электронов на второй экран будет
равно сумме распределений для случаев, когда открыта только
щель 1 или только щель 2: Pi, 2=^1+^2. Именно так
было бы, если бы подсчитывалась вероятность попадания
54

камней, если бы мальчики обстреливали из рогатки с
улицы комнату с двумя открытыми окнами.
Но электроны (или любые другие элементарные
частицы) ведут себя не так. Распределение их попаданий на
второй экран не похоже на кривую Рг^2. Оно происходит так,
как показано на кривой Р'12 (мы построили ее на рисунке
вправо от экрана). Явление распределения частиц в
соответствии с кривой Р'1Л называется интерференцией. Ясно,
что P'lt2¥=:Pi+P2- Такое распределение кажется
удивительным. Как могло случиться, что в точку а попало больше
электронов, чем число электронов, попадающих сюда из
числа прошедших щель У, в то время как при открытии
одной только щели 2 электроны сюда вообще не попадают?
Каким путем пришли сюда эти «избыточные» электроны?
Посмотрим на точку Ь: при двух открытых щелях сюда
почти не попадают электроны. Но ведь когда открыта
только щель 2, сюда попадает довольно большое число
электронов. Каким же путем они летят, если открыта еще и щель 1?
Попытаемся проследить, через какую же щель (/ или 2)
прошел каждый электрон, попавший на второй экран.
Для этого поставим за щелями 1 и 2 индикаторы (1г и /2),
которые будут регистрировать прохождение каждого
электрона через щель. Эти индикаторы представляют собой
источники света (фотонов), «освещающего» пролетающие
электроны. Каждый раз перед попаданием электрона на
второй экран срабатывает один из двух индикаторов,
указывая, через какую из двух щелей прошел именно этот
электрон. Каждый раз в полном соответствии со здравым
смыслом срабатывает только один индикатор: электрон
проходит либо через щель 1, либо через щель 2. Но вот
распределение попаданий электронов на второй экран соответствует
теперь не кривой P'li29 а сумме кривых Рг и Р2. Электроны,
летящие через щель 1, попадают на второй экран точно
так, как было бы, если бы была открыта только щель 1.
Точно так же электроны, прошедшие через щель 2,
распределяются на втором экране так, как было бы, если бы
открытой была только щель 2.
При наличии индикаторов, определяющих, через какую
щель прошел электрон, получается классическая картина,
без интерференции. При отсутствии же индикаторов
интерференция есть, но невозможно сказать, через какую щель
прошел электрон.
Итак, само наблюдение — включение света
индикаторов — меняет ход электронов между первым и вторым
55

экраном. Электроны, как и любые другие элементарные
частицы, столь чувствительны, что невозможно наблюдать
их пролетания, не изменив траектории полета. Если при
изучении макрообъектов (в классической физике) одним из
основных требований к наблюдению или измерению
явления было использование такого метода, который не меняет
протекания наблюдаемого явления, то при переходе к
изучению микрообъектов (элементарных частиц) оказалось: не
может быть методов наблюдения, не изменяющих ход
явления. Наблюдаемое явление и наблюдатель со всеми
средствами наблюдения составляют один неразрывный
комплекс.
Но вернемся к опыту с двумя щелями. Через какую
щель пролетает электрон, когда нет индикаторов,
регистрирующих его прохождение через щель? Казалось бы,
через ту же, через которую он пролетит и при наличии
индикатора: ведь индикатор стоит (и может повлиять на путь
электрона) после щели, а то, в какую щель попадет
электрон, определяется его траекторией на участке от источника
до щели, т. е. раньше, чем в ход процесса может вмешаться
влияние индикатора. Но тогда кажется совершенно
непонятным, почему путь электрона, который прошел через
щель 1У зависит (при отсутствии индикаторов!) от того,
открыта или закрыта щель 2 (вспомним, например, точку 6,
куда электроны почти перестают попадать при обеих
открытых щелях).
Итак, при наличии индикаторов, определяющих, через
какую щель проходят электроны, последние проходят либо
через щель У, либо через щель 2 и ведут себя так же, как
если бы была открыта только одна щель — соответственно /
или 2.
При отсутствии же наблюдения, через какую щель
проходят электроны, они ведут себя иначе. Более того, их
поведение не таково, как при прохождении либо через щель У,
либо через щель 2. Поведение электронов зависит от
состояния обеих щелей и не может быть объяснено, если исходить
из того, что они прошли либо через щель 1, либо через
щель 2. Утверждение, что они проходят через одну из этих
двух щелей, оказывается несостоятельным. А где же
альтернатива этому утверждению? Обычный здравый смысл
не в состоянии предложить такую альтернативу.
Таким образом, поток электронов через экран с двумя
щелями не может быть описан как движение привычных нам
крупных частиц или тел: обнаруживается интерференция,
56

вероятность попадания электродов на второй экран при
двух открытых щелях не равна сумме вероятностей для
каждой отдельно открытой щели. Эти черты роднят поток
элементарных частиц с волной.
Создается трудная для здравого смысла ситуация.
Известный физик, лауреат Нобелевской премии Р. Фейн-
ман пишет в связи с этим: «Сказать, что они (электроны или
свет) ведут себя как частицы, значило бы создавать у вас
неправильное представление. То же самое получится, если
я скажу, что они ведут себя как волны. Они ведут себя
таким образом, что это ни в коей степени не напоминает чего-
нибудь, с чем вы сталкивались раньше. Ваш опыт,
основанный на том, с чем вы сталкивались раньше, неполон.
Просто-напросто все то, что происходит в очень маленьком
масштабе, происходит совсем по-другому. Атом не подчиняется
тем же законам, что и грузик, подвешенный на пружинке
и колеблющийся на ней. Его нельзя также рассматривать
как миниатюрную солнечную систему с крошечными
планетами, вращающимися по орбитам. Нельзя его
представить и в виде какого-то облака или тумана, окутывающего
ядро. Просто он не похож на все, что вы видели до этого».
И далее: «Трудность здесь чисто психологическая — нас
постоянно мучает вопрос «Как же так может быть?», в
котором отражается неконтролируемое, но совершенно
необоснованное стремление представить себе все посредством
чего-то очень знакомого».
Итак, электрон, с одной стороны, частица, с другой —
волна. При двух открытых щелях, если мы имеем способ
определять, через какую щель прошел электрон, мы всегда
можем убедиться, что он проходит как неделимое целое
(как частица) либо через одну, либо через другую щель.
Если же мы не наблюдаем его прохождения, то он ведет
себя так, что мы не можем утверждать, через какую именно
из двух щелей он прошел. Не разрушая
интерференционной картины, нельзя узнать, через какую щель прошел
электрон.
Итак, не только в области психологии, но и при изучении
неживой природы исследователи сталкиваются с
явлениями, противоречащими здравому смыслу,— с такими
явлениями, которые невозможно описать, не указав способ
наблюдения: различные способы наблюдения дают различные
результаты.
57

Выход из этой трудной ситуации в физике был найден
Нильсом Бором, сформулировавшим в 1927 г. принцип
дополнительности, согласно которому при изучении
микрообъектов (элементарных частиц) различные способы
наблюдения дают различные результаты, да еще несовместимые
друг с другом. Эти результаты следует рассматривать не как
противоречивые, а как дополнительные: истина в том и
состоит, что одно наблюдение дает один результат, а другое —
иной результат. Описание явления будет полным только
тогда, когда будут приведены оба наблюдения,
дополняющих друг друга. «Contraria sunt complementa»
(противоположности являются дополнениями),— написал на своем
гербе Нильс Бор, создатель принципа дополнительности.
Напомним: физика столкнулась с этим тогда, когда
перешла к наблюдению микрообъектов — элементарных частиц.
Иными словами, тогда, когда объект наблюдения стал столь
малым, что наблюдать его, не повлияв на ход наблюдаемого,
невозможно, когда наблюдаемое и наблюдатель составляют
единый комплекс, и нельзя четко и однозначно провести
границу между ними.
Но ведь аналогична этому ситуация в психологии: хотя и
по совсем иным причинам, в ней тоже невозможно
устранить влияние наблюдателя на наблюдаемое, особенно в том
случае, когда «наблюдателем» является сознание того
субъекта, над которым ведется наблюдение.
В истории психологии было несколько попыток создать
«объективную» психологию, построенную по образцу
классических точных наук. Это включает требование: вести
наблюдение так, чтобы оно не влияло на ход явления. Такими
попытками были психофизика Фехнера, бихевиоризм Уот-
сона; особое место в этом ряду принадлежит учению о
высшей нервной деятельности в интерпретации некоторых
последователей Павлова. Каждое из этих направлений много
дало науке, но ни одно из них не привело к созданию
«объективной» психологии. Возможно, причина в том, что в
психологии нельзя отделить наблюдаемое от наблюдающего
сознания самого субъекта (объекта наблюдения психолога).
Задача исследователя состоит не в том, чтобы отграничить
сознание субъекта от обстановки эксперимента, а в том,
чтобы найти способ, при котором сознание было бы не
«помехой», а существенной и очень интересной частью
наблюдаемого явления. Здесь-то и возникает мысль о неклассической
физике — физике элементарных частиц: там тоже возникла
ситуация неразрывности наблюдаемого и наблюдателя.
58

Уже сам Нильс Бор понимал, что принцип
дополнительности может быть применим не только в физике, что многие
явления требуют «дополнительного способа описания».
Бор писал: «Цельность живых организмов и характеристики
людей, обладающих сознанием, а также и человеческих
культур, представляют черты целостности, отображение
которых требует типично дополнительного способа описания».
Это относится в первую очередь к тем ситуациям, в
которых наблюдаемое явление и наблюдатель составляют
единый неразрывный комплекс. Именно такова ситуация в
психологии. Некоторые черты поведения человека
меняются, как только он замечает, что кто-то (например,
экспериментатор) сосредоточил внимание на этих чертах. Мало того,
человек, поведение которого изучает исследователь,
является не пассивным объектом, а активным субъектом —
он сам наблюдает за своими восприятиями и действиями,
оценивает их, а порой прикидывает, как могут оценить эти его
действия другие люди. Вот и получается, что в психологии
сплошь и рядом невозможно отделить наблюдаемое явление
от наблюдателя, невозможно однозначно провести границу
между ними.
Действительно, странные для обычного сознания факты
встречаются и в физике, и в психологии.
Сегодня в полдень пущена ракета.
Она летит куда быстрее света
И долетит до цели в семь утра
Вчера.
С. Маршак.
По теории относительности
Есть бытие, но именем каким
Его назвать! Ни сон оно, ни бденье;
Меж них оно, и в человеке им
С безумием граничит разуменье.
Е. А. Баратынский
В физике был разработан и способ описания таких
явлений — дополнительное описание. Был разработан и
математический аппарат для описания явлений, в частности,
введено понятие амплитуды вероятности.
На примере опыта с двумя щелями мы проследили одну
из фундаментальнейших закономерностей природы,
открытую квантовой механикой. Р. Фейнман формулирует эту
закономерность следующим образом: «Вероятность любого
события в идеальном эксперименте — т. е. эксперименте,
59

где все определено настолько точно, насколько только это
возможно,— равна квадрату некоторой другой величины Л,
которую мы назвали амплитудой вероятности. Если это
событие может происходить в нескольких взаимно
исключающих вариантах, то амплитуда вероятности А получается
как сумма значений А для каждого из возможных вариантов
(альтернатив). Но если в нашем эксперименте можно
выяснить каждый раз, в каком именно варианте произошло
событие, вероятность события меняется: теперь это просто сумма
вероятностей каждого из вариантов. Другими словами,
уничтожается интерференция».
Вернемся теперь к феномену «видит, или не видит, или
нечто третье», с описания которого мы начали предыдущую
главу.
Однозначного ответа (да, видит — или нет, не видит) там
нет. Феномен допускает лишь дополнительное описание:
при одном способе наблюдения (проба с ладонью) субъект
не видит, при другом способе наблюдения (проба с
поляроидами) — видит. В одном и том же опыте субъект не может
осознать и то, каким глазом он видит, и то, что именно видит
«загипнотизированный» глаз. В «пробе с ладонью» субъект
точно знает, каким глазом он смотрит, а в «пробе с
поляроидами» он этого не знает. Этот феномен может быть описан
только дополнительностным образом.
Если принять точку зрения, что в вопросе о
разделимости наблюдаемого и наблюдателя есть сходство между
психологией и квантовой физикой, то встает вопрос и о том, не
окажется ли полезным для психологии математический
аппарат, разработанный для описания квантовомеханических
закономерностей.
Искать ответ на этот вопрос нужно в эксперименте.
Несколько экспериментов, предложенных для выяснения
сходства между психическими и квантовомеханическими
явлениями, было описано К. By. Поиски в этом направлении
очень важны — они могут обогатить не только психологию,
но и квантовую физику. Вместе с тем эти эксперименты
сложны. И существенным в них является только положительный
результат. Отрицательный результат не говорит об
отсутствии аналогий между психологией и квантовой механикой:
он говорит лишь о том, что выбранная для данного
эксперимента модель является классической.
Итак, мы хотим задать Природе вопрос о том,
наблюдается ли в психологии нечто типа интерференции в квантовой
механике. На каком языке задать ей этот вопрос? Как по
60

результату эксперимента судить о том, что ответила нам
Природа?
Попробуем сконструировать психологический
эксперимент, в чем-то сходный с опытом с двумя щелями в
квантовой механике.
Какое-либо понятие может дойти до сознания субъекта,
войдя через различные «входные ворота», например через
зрение или через слух (увиденное слово или изображение,
услышанное слово). Эксперимент состоит из трех частей.
В первой части эксперимента (рис. 14, Л) исследуют
скорость распознавания зрительного сигнала. На экране перед
испытуемым проецируется сетка (играющая роль
«стирающего изображения»). После предупреждения («Внимание!»)
сетка сменяется написанным словом («стол», «стул», «дом»,
«конь», «слон» и т. п.) или простым изображением
соответствующего предмета, вслед за чем на экране вновь возникает
стирающая сетка. Стирающая сетка нужна для того, чтобы
восприятие изображения не задерживалось дольше, чем само
изображение было на экране, чтобы устранить
«последовательный образ». Экспериментатор варьирует время
экспозиции тестового изображения. Отыскивается пороговая
зона, т. е. зона таких экспозиций, короче которых
испытуемый никогда не может опознать изображение, а длиннее
которых всегда правильно опознает их. Пороговая зона —
это зона изменений (от 0 до 1) вероятности правильного
опознания. В этой зоне находят экспозицию, при которой с
вероятностью 0,2 человек правильно опознает изображение.
Назовем эту экспозицию T°3pi а вероятность опознания
изображения при этой экспозиции — Рзр-
Во второй части эксперимента (рис. 14, Б)
исследуется слух — распознавание речевых сигналов (слова «стол»,
«стул», «дом», «конь», «слон» и т. п.) на фоне шума. Шум и
речевой сигнал подаются через наушники. Слова — это
названия тех же предметов, изображения которых в первой
части эксперимента показывали на экране. Интенсивность
шума остается постоянной, меняется интенсивность
речевого сигнала. Отыскивается пороговая зона для
соотношения сигнал — шум. В этой зоне находят такое соотношение
сигнал — шум, при котором сигнал правильно опознается
с вероятностью 0,3. Назовем это соотношение сигнал — шум
Тел, а вероятность правильного опознания изображения
в этих условиях Рсл-
Теперь, когда установлены Т°зр и Т°сл, перейдем к
третьей, решающей части эксперимента (рис. 14, В). Будем ис-
61

-Пороговая зона
'up, ел
Время экспозиции
Рис. 14
62

следовать одновременно зрение и слух. Испытуемого
предупреждают, что в каждой пробе в один и тот же момент будут
экспонировать на экране какое-либо изображение и
называть этот предмет на фоне шума.
Какова должна быть вероятность правильного
опознания, если будем одновременно экспонировать изображение
с экспозицией T°3V и называть этот предмет с соотношением
сигнал — шум 7~°л? Какого результата ждет здесь a priori
здравый смысл?
Некоторые думают, что вероятность опознания при этом
^зР, ел будет больше, чем Р°зр и чем Р°сл: ведь здесь
увеличено число признаков, по которым можно опознать
сигналы. Другие полагают, что в этих условиях вероятность
опознания уменьшится — ведь внимание субъекта
рассеивается между зрением и слухом. Создается странная
ситуация, когда любой возможный результат опыта легко
объясняется. Ни тот, ни другой результат не противоречит
обыденному здравому смыслу. Значит, его недостаточно, чтобы
объяснить результат. Но продолжим эксперимент.
Найдя в эксперименте РзР, ел» начнем медленно и плавно
увеличивать экспозицию изображения на экране.
Спрашивается, будет ли при этом Рзр, ел тоже монотонно
увеличиваться или участки увеличения частот правильного
опознания будут чередоваться с участками, где такого увеличения
нет? Первое говорило бы в пользу «классической» картины,
второе — в пользу того, что в наблюдаемом феномене
имеется интерференция.
Не окажется ли (по аналогии с опытом с двумя щелями),
что в случае неклассического результата сознание субъекта,
правильно опознав понятие, не может уловить, через какие
«входные ворота» вошел опознанный сигнал — разглядел
или расслышал субъект символ, соответствующий
опознанному понятию? Не окажется ли, что если потребовать от
субъекта различения того, какой символ (зрительный или
слуховой) он опознал, то неклассический результат сменится
классическим — исчезнет интерференция?
Если в результате подобных этому или других
экспериментов принцип дополнительности займет свое место в
психологии, то можно будет считать, что физика вернула свой
долг: ведь именно размышления о психических явлениях,
как кажется автору, толкнули Нильса Бора на разработку
принципа дополнительности в квантовой физике.
63

Знание и деятельность
Мы разобрались, что ответ на вопрос «что значит видеть?»
не так уж прост. А что значит знать? С детских лет человеку
повторяют, что он должен знать то-то и то-то, журят, если
он чего-то не знает. Обучение по традиции рассматривают
прежде всего как передачу знаний. И завершают обучение
контролем знаний.
Попытаемся показать, что и здесь не все так просто, как
представляется с первого взгляда.
Нередко говорят, что контроль знаний должен быть
объективным, беспристрастным. Но разберемся —
беспристрастным по отношению к чему? Если по отношению к тому,
является ли экзаменуемый влиятельным лицом,— с этим
нельзя не согласиться. Если же по отношению к точке
зрения в науке, в медицине, в технике — контроль не может
и не должен быть беспристрастным. Кафедра, имеющая свою
точку зрения на трактовку тех или иных явлений, на
тактику врача или инженера в тех или иных обстоятельствах;
кафедра, разрабатывающая и пропагандирующая
определенную научную точку зрения, конечно же, пристрастна —
в самом лучшем смысле этого слова. Экзаменатор из
другой научной школы заложит в контроль другие вопросы и
задания, использует другие критерии оценки результатов
контроля.
Контроль всегда субъективен в том смысле, что в оценке
результатов участвует живой экзаменатор со своими
научными взглядами, критериями, симпатиями и пристрастиями.
Преподаватель вуза должен быть
высококвалифицированным специалистом и научным работником, принадлежащим
к той или иной научной школе, пристрастным и ревностным
адептом определенных научных взглядов. Таким же
пристрастным и ревностным он останется (не может и не
должен не остаться!) и в роли экзаменатора.
«А как же машинный контроль? — может спросить мой
оппонент.— Разве экзаменующая машина необъективна и не
беспристрастна?» Сразу же отвечу — нет, машина не
объективна и не беспристрастна. Точнее, не машина, а
заложенная в нее программа. Выбор вопросов и заданий,
заложенных в машину, выбор критериев оценки результатов
контроля сделаны преподавателем — человеком, имеющим свои
научные и педагогические взгляды и убеждения.
Конечно, машинный контроль имеет свои достоинства
и свои недостатки.
64

Если оставить в стороне то, что машинный контроль
разгружает преподавателя (что иногда очень существенно),
следует обратить внимание на два следующих его достоинства:
а) машинный контроль — стандартизированный,
унифицированный, одинаковый для всех экзаменующихся по
отношению и к выбору вопросов и заданий, и к критериям
оценки;
б) машинный контроль — нелицемерный в том смысле,
что он не может в каких-либо ситуациях использовать
критерии, не введенные явным образом в его программу.
Вместе с тем живой экзаменатор, если он умен,
добросовестен и доброжелателен, объективнее экзаменующей
машины.
Приведу случай, который мне пришлось наблюдать.
Шел экзамен по гистологии в медицинском институте.
Традиция такова: учащемуся дают микроскопический
препарат, и он должен узнать, какой это орган или ткань. Если
он узнал правильно («взял низкий барьер»),— он получает
экзаменационный билет («барьер» повыше). Если не узнал —
значит, уровень его подготовки столь низок, что нечего
тратить время на разговор с ним по билету.
Первым вошел студент (а первым обычно входит студент
сильный или по крайней мере самонадеянный), посмотрел в
микроскоп и сказал: «Я не знаю, что тут на препарате». Он
понимал, что это означает провал на экзамене. Но профессор
почему-то не отправил студента с двойкой, а сказал: «Вон
свободный стол у окна — идите туда с микроскопом и
подумайте». Окончив спрашивать второго студента и поставив
ему хорошую оценку, профессор снова позвал к себе первого
студента, и тот снова сказал, что не знает, что на
препарате. Сцена повторилась несколько раз — при каждом своем
товарище, успешно сдавшем экзамен, бедный студент
должен был признаться в своей несостоятельности. Студента
это раздражало — зачем, казалось ему, нужно такое
жестокое и бессмысленное наказание: ведь узнать все равно
неоткуда, хоть просиди часы наедине с препаратом.
Когда профессор в очередной раз позвал студента к себе,
тот со стуком поставил микроскоп и сказал: «Не знаю, что
на препарате: там что-то, похожее на сетчатку глаза, а
рядом гиалиновый хрящ. В глазнице гиалинового хряща нет —
значит это не сетчатка. Не знаю, что это».
Это была-таки сетчатка. А кусочек среза гиалинового
хряща попал на предметное стеклышко случайно, по
небрежности лаборантки. Никто не обращал на это внима-
3 № 5-643
65

ния — ни студенты, ни преподаватели. А этот студент не
подумал о возможности такой небрежности.
По традиции студент, не распознавший препарата, не
получает билета. И этому студенту билета не дали.
Побеседовав с ним четверть часа, профессор поставил ему
заслуженную отличную оценку.
«Смотрите, как все хорошо кончилось,— сказал кто-то
профессору.— Но скажите, какой добрый гений подсказал
вам сделать то, что вы сделали, а не отправить студента
сразу, когда он сказал, что не знает, что на препарате?»
Профессор ответил коротко: «А я по глазам видел, что это не
двоечник, и хотел выяснить, что за этим «не знаю» стоит».
Действительно, бывает разное «не знаю»:
суетливо-растерянное (где бы подсмотреть?) или спокойно уверенное, когда
у человека есть ясные соображения, почему он
затрудняется ответить на вопрос.
В общении людей (и, естественно, в общении педагога
и учащегося) коммуникация не ограничивается
«стенограммой» сказанного. Есть еще интонация, мимика и другие
компоненты неречевой коммуникации. Это хорошо учитывает
умный, внимательный и доброжелательный педагог. А
экзаменующие машины этого учесть не умеют. Наш студент
нажал бы кнопку «не знаю» и получил бы двойку —
«объективную» (I) двойку.
Теперь обратимся к традиционному понятию «контроль
знаний».
Представьте себе, что заболевшего человека, очень
дорогого вам, нужно оперировать. Вы знаете, что хирург
профессор Р.— очень знающий и эрудированный специалист,
внимательно следящий за всеми новинками литературы по
своей дисциплине, блестящий лектор, автор учебника по
хирургии; однако оперирует он мало, сложных операций
избегает. Доктор же С.— гораздо менее эрудированный, не
следящий за новинками хирургической литературы, не
имеющий ученой степени. Но С.— «золотые руки», много
и успешно оперирующий да и диагност прекрасный. Думаю,
читатель, что вы остановите свой выбор на докторе С.
Итак, в жизни от специалиста требуется осуществление
определенной деятельности, умение реализовать ту или иную
деятельность, те или иные действия: врач должен уметь
помочь больному, архитектор — спроектировать здание,
портной — сшить костюм, лектор — четко и доходчиво
рассказать аудитории о том или ином предмете и так далее.
Знания — необходимое условие для умения осуществить
б*

деятельность (или действия). Необходимое, но не
достаточное (на этом мы здесь подробнее останавливаться не будем,
а интересующихся отошлем к книжке: Фейгенберг И. М.
Проблемные ситуации и развитие активности личности.
М., Знание, 1981).
Таким образом, при контроле результатов обучения или
контроле уровня специалиста нужно в первую очередь
проверять умения (и интеллектуальные и мануальные)
реализовать ту или иную деятельность. Именно умения специалиста
подлежат проверке. Проверять их следует в тех видах
деятельности (или на моделях этой деятельности), которые
соответствуют жизненной практике специалиста. Умения —
это знания, включенные в определенную деятельность (или
действия).
Проведем мысленный эксперимент. Пусть М.— человек,
уже давно ездящий на троллейбусе № 5 на работу. Таким
образом, М. ежедневно дважды проделывает один и тот же
путь — на работу и с работы. Требуется выяснить: знает ли
он этот маршрут?
Сначала процедуру контроля организуем так. Просим
М. сесть на троллейбус № 5 зимой. Окна заиндевели, сквозь
них ничего не видно; в слое инея кто-то расчистил
маленькую дырочку, но мы попросим М. не смотреть через нее.
В какой-то момент попросим М. на пару секунд выглянуть
через эту дырочку и сказать, в каком месте маршрута мы
находимся. Это удастся ему без большого напряжения. Итак,
М. прекрасно до тонкостей знает маршрут: ему сквозь
дырочку даже дом не виден был целиком, однако достаточно было
увидеть лишь форму балконного переплета или другую
архитектурную деталь, чтобы точно определить место.
Теперь используем другую процедуру контроля.
Попросим М. перечислить по порядку, какие дома стоят на этом
маршруте — самым грубым образом, не требуя деталей,
например: «дом с балконами» (неважно — какими),
«многоэтажный кирпичный дом» (неважно — сколько этажей).
Боюсь, что М., как и большинство людей, с такой задачей
не справится. Итак, М. не знает маршрута — грубо не
знает: ведь мы не интересовались мелкими деталями.
Таким образом, две различные процедуры контроля
приводят к диаметрально противоположным результатам.
Какой же из них дает «истинное» представление о знании М.
маршрута?
В том-то и дело, что оба. Его знание выявляется, будучи
включенным в деятельность по «узнаванию» домов на мар-
3*
67

шруте, и не выявляется в деятельности по воспроизведению
порядка домов на память.
Это соответствует реальным жизненным петребностям.
Читая газету в переполненном троллейбусе, М., выглянув
на мгновение в окно, должен быстро решить — продолжать
читать или пробираться к выходу. Требования же
воспроизвести по памяти последовательность домов на маршруте
жизнь практически никогда перед человеком не ставит.
Знание маршрута выявляется лишь включенным в ту
или иную деятельность. И проверять знание в чистом виде
невозможно.
Однажды меня поразило, как недавняя выпускница
вуза не справилась с довольно простой работой. «Чему вас
только учили в институте?» — спросил я. А она возразила:
«Нас учили сдавать экзамены. И прекрасно учили — мы
сдавали их хорошо». Как ни печально, но ответ ее был
точен. В дореволюционной России шутили: «Гимназист — это
пушка, которую заряжают целый год, чтобы она потом
выстрелила на экзамене». А заряжать-то надо совсем для
другого рода деятельности.
Проверяя результат обучения или уровень подготовки
специалиста, надо стараться осуществлять контроль на тех
формах деятельности, в которых знания должны
проявляться в жизни. При невозможности воссоздать эту деятельность,
ее нужно моделировать. Проблемные ситуационные задачи,
деловые игры должны моделировать существенные стороны
реальной деятельности специалиста.
Традиционно представление о том, что учащийся сначала
приобретает знания, а затем к знаниям прибавляются
умения, переходящие затем в навык.
Студент А. толково рассказывает, но воспроизвести
действия не может. Экзаменатор говорит: «Знает, но не умеет».
Студент Б. и рассказывает четко, и сделать то, о чем
говорил, может. Экзаменатор доволен: «Знает и умеет».
Но вот студент В. хорошо выполняет задание, а
рассказать о нем связно не может. Что остается сказать
экзаменатору: «Умеет, хоть и не знает»? А можно ли уметь, но не
знать?
Рассказывают, что один театровед спросил у великой
балерины Галины Улановой, как она делает свое блестящее
па. Она ответила: «Не знаю как. Могу показать, а описать,
как я это делаю,— ваша, а не моя профессия».
Четырехлетний ребенок хорошо говорит, правильно
согласует члены предложения по родам, падежам, числам. Так
68

знает ли он грамматику? Или еще: экзаменуемый говорит:
«Честное слово, знаю, но рассказать не могу», или: «Знаю,
ведь хорошо знаю, но вот сейчас из памяти выскочило».
Так что же, знает ли он на самом деле? И что значит «на
самом деле»? И что значит «знает»? Умеет повторить слово в
слово? (А магнитофон «знает»?) Умеет рассказать своими
словами, привести свои примеры? Умеет выбрать
правильный ответ на вопрос из нескольких предложенных ответов?
Умеет ответить на четко поставленный вопрос? Умеет
решать задачи? Практически в устах экзаменатора слово
«знает» синонимично словам «умеет рассказать».
У экзаменатора нет непосредственного, прямого доступа
к знаниям экзаменуемого. Знания человека выявляются
только в его деятельности. Экзаменатор видит лишь умение
экзаменуемого осуществлять ту или иную деятельность.
Только по этим умениям — интеллектуальным и
мануальным — можно судить о знаниях: это умение рассказать,
умение привести оригинальные примеры, умение решить
задачу, сообразить, умение сделать выводы, умение
поставить диагноз, умение назначить правильное лечение, умение
быстро найти нужную информацию, умение сделать
хирургическую операцию и многие другие умения. Знания
напоминают айсберг. Огромная подводная часть его не видна
наблюдателю, он может судить о ней лишь по видимой им
надводной части айсберга — по тому, как и в какую
деятельность эти знания включены. Знания выявляются только
будучи включенными в определенную деятельность.
Итак, возможно проверять именно умения осуществлять
ту или иную деятельность и по ним судить о
знаниях.
Таким образом, выполнение той или иной
деятельности — это то, что может быть проверено и что должно
быть проверено.
«Уж не отрицает ли автор знания как реальности?» —
может подумать читатель. Успокоим читателя — нет, не
отрицает. В некотором смысле можно провести аналогию
между знанием и магнитным полем. Человек не может
непосредственно увидеть магнитное поле. Тем не менее мы не
только знаем о его реальности, но можем его изучать, можем
нарисовать его структуру, можем предсказать последствия
помещения в поле различных тел. Но обо всем этом мы
можем судить, наблюдая лишь поведение различных тел,
попавших в магнитное поле: как ведут себя песчинки и как —
железные опилки; как поворачивается стрелка компаса;
69

как отклоняется проводник, по которому течет
электрический ток, и т. д.
То, что мы не можем непосредственно увидеть
магнитное поле,— не основание отрицать его существование, а
лишь повод подумать, по каким признакам судить о нем. То
же и со знаниями.
О знаниях можно судить лишь по проявлениям их в том
или ином виде деятельности. И нужны они для того, чтобы
проявляться в деятельности. Вот почему при контроле
нужно создавать и моделировать те виды деятельности, которые
предстоят человеку, ради которых он учится.
О памяти
Память в широком и узком смысле слова
Способность изменяться под влиянием различных
воздействий и сохранять следы этих изменений составляет
важное свойство всякой материи. Но к неживой природе понятия
«память» не применяют — никто не назовет в обычной речи
морену памятью о прошедшем когда-то леднике.
А вот о признаках живого организма, генетически
закодированных последовательностью четырех азотистых
оснований — аденина, гуанина, цитозина и тимина — в
спиральной молекуле дезоксирибонуклеиновой кислоты (ДНК),
можно говорить как о биологической, видовой памяти. При
всей химической нестойкости ДНК видовая память очень
прочна — прочна за счет огромного «тиража» записей.
Легко уничтожаются отдельные «списки», отдельные копии,
но видовая память может исчезнуть только с гибелью самого
биологического вида. В видовой памяти современного
человека записано то же (или почти то же), что было записано в
видовой памяти кроманьонского человека. Видовая память
создает современного нам человека «по образу и подобию»
его древнего предка.
На заре истории человечества появляется наскальный
рисунок, потом письменность. Человек научился сообщать
другим людям о своем опыте, научился создавать для этого
знаки, более стойкие, чем сам человек,— знаки, способные
пережить их создателя и быть воспринятыми даже после его
смерти. В этом смысле письменность — историческая
память человечества. Книгопечатание — ее существенное
усовершенствование, сделавшее ее, в частности, более надеж-
71

ной (справедливость слов Булгакова «рукописи не горят»
многократно возрастает по отношению к напечатанному
произведению).
До нас не дошло ни одно произведение Гераклита. А
напечатанные «еретические» произведения не смогла скрыть от
следующих поколений даже такая большая и
организованная сила, как католическая инквизиция. Благодаря
письменности и книгопечатанию человек может общаться с теми,
кто жил в древние времена, и узнавать «из первых рук»,
что думал, скажем, о памяти Аристотель. Историческая
память человечества гораздо пластичнее биологической —
она все время пополняется. Но она и менее прочна, чем
биологическая память,— в ней есть «бреши», в ней создавались
провалы. Однако именно исторической памяти человечество
обязано непрерывностью исторического развития.
Молчат гробницы, мумии и кости,—
Лишь слову жизнь дана:
Из древней тьмы, на мировом погосте,
Звучат лишь Письмена.
И нет у нас иного достоянья!
Умейте же беречь,
Хоть в меру сил, в дни злобы и страданья
Наш дар бессмертный — речь.
И. А. Бунин. Слово
Письменность позволяет общаться с далекими
предками, с современниками, живущими на другом конце нашей
планеты, с самим собою «давно минувших лет» — листая
свой старый дневник и узнавая вновь то, чего не сохранила
собственная личная, индивидуальная память.
Индивидуальная память — самая нестойкая в этом ряду.
Ее хранилище — мозг, который живет лишь несколько
десятков лет. Да и за это время он может терять хранившуюся
в нем ранее информацию.
И непрерывность человеческой истории многим обязана
пименам, переносящим информацию из непрочной личной
памяти в более прочную историческую память
человечества. А то, что не было перенесено, пропадает. Мысли
Сократа известны нам недостаточно — только в передаче его
учеников.
Биологическая (видовая) память сделала каждого из
нас особью вида Homo sapiens — человек разумный;
историческая память — человеком XX в.; индивидуальная
память — тою личностью, которая отличает каждого человека
от всех его предков и современников.
72

Сохраняя информацию о минувшем, память способствует
развитию, прогрессу; память делает течение жизни
непрерывным, преемственным — и жизнь отдельной личности,
и историю человечества, и существование биологических
видов.
Память о прошлом нужна прежде всего для будущего.
Человек помнит свой опыт, чтобы прогнозировать будущее и
планировать свои действия и поступки. Человечество
вспоминает свою историю, чтобы строить жизнь — свою и
потомков. Генетическая информация дает дальнейшую жизнь
биологическому виду. Без памяти (в широком смысле
слова) вид перестал бы быть данным видом, человек перестал
бы быть историческим человеком своей эпохи, личность
перестала бы быть собою. Память надо беречь, она должна
сопротивляться «стираниям» и искажениям.
Не изменяйся, будь самим собой.
Ты можешь быть собой, пока живешь.
Когда же смерть разрушит образ твой,
Пусть будет кто-то на тебя похож.
В. Шекспир. Сонет 13
Не засорять, не «зашумлять» память, не стирать и не
искажать того, что в ней записано, важно и для личности,
и для исторического человечества, и для биологических
видов.
«Зашумление» биологической (видовой) памяти грозит
существованию вида; а возможная перспектива роста
ионизирующей радиации делает этот вопрос не
абстрактно-теоретическим.
«Зашумление» исторической памяти грозит миру, в
котором живем мы и будут жить наши потомки; а возможности
фальсификации истории делают этот вопрос далеко не
праздным.
«Зашумление», засорение индивидуальной памяти
грозит развитию и существованию личности; а реальные
перспективы возможностей воздействия на мозг (вспомним хотя
бы достижения физиологии с вживленными электродами или
психофармакологии) не позволяют отмахнуться от этого
вопроса.
Психология и педагогика интересуются
индивидуальной памятью человека — памятью в узком смысле слова,
хотя и помнят всегда, что все эти три вида памяти тесно
связаны между собой.
74

Простейшие следовые процессы
Начнем рассмотрение следовых процессов, возникающих
в нервной системе после воздействия на органы чувств
человека, с наиболее простых.
Примером простых следовых процессов могут быть
зрительные последовательные образы. Если секунд на 30
остановить взгляд на какой-либо точке оконного переплета,
темнеющего на ярком фоне неба, а затем перевести взгляд на
серую стену, то на фоне стены можно ясно увидеть контуры
окна и переплета. В этих условиях обычно возникает
«отрицательный» последовательный образ — то, что было
реально светлым, видится темным, а темное — светлым. В
некоторых условиях возникает «положительный»
последовательный образ.
При движении глаза последовательный образ
перемещается соответственно изменению направления взгляда. Это
доказывает, что последовательные образы связаны с
сетчаткой глаза: они неподвижны относительно сетчатки.
Связью последовательного образа с сетчаткой обусловлена и
неизменность угловых размеров последовательного образа;
если человек направляет взгляд на близко расположенную
поверхность, он воспринимает последовательный образ как
небольшой по линейным размерам, на отдаленной же
поверхности этот образ кажется большим (в обоих случаях угловой
размер последовательного образа остается одинаковым —
таким, каков был угловой размер реального объекта,
вызвавшего последовательный образ). Пропорциональная
зависимость величины последовательного образа от
расстояния до плоскости, на которую он проецируется, известна
как закон Эммерта.
Несколько более сложным следовым процессом, чем
последовательный образ, является эйдетический образ.
Немецкий психолог Йенш обратил внимание на то, что
некоторые художники после рассматривания натуры пишут с
такими деталями, которые обычно не остаются в памяти
человека. Они пишут так, как будто продолжают видеть натуру
и после того, как она исчезла из поля зрения. Такая
способность рассматривалась как феноменальная зрительная
память. Однако Йенш, подробно изучивший это явление,
показал, что здесь речь идет не столько о памяти в обычном
понимании этого слова, сколько о своеобразии восприятия —
эйдетик действительно продолжает видеть объект,
находившийся перед этим в поле зрения. Если показать эйдетику
75

картину с большим числом мелких деталей, через 10—15
секунд убрать картину, а затем спросить о некоторых ее
подробностях (число людей, надпись на вывеске и т. п.), то он
вглядывается в будто бы находящееся перед ним
произведение и отвечает на вопрос. Эйдетик продолжает видеть
картину, считает людей и читает надпись.
Эйдетизм чаще встречается в детском возрасте; затем он
ослабевает, но у некоторых людей сохраняется на всю
жизнь. Некоторые люди, обладающие выраженным
эйдетизмом, способны, взглянув на лист с написанным
столбцом в несколько десятков многозначных чисел, назвать
потом эти числа в прямом или обратном порядке, ответить на
вопрос, какое число написано, скажем, 12-м от конца и т. п.
Иногда, выступая на эстраде, такие люди демонстрируют
«феноменальную память».
Некоторые исследователи приводят доводы в пользу
того, что эйдетические образы имеют зрительную природу и
не зависят от памяти. Однако эти образы в отличие от
последовательных образов связаны не с сетчаткой, а с
центральными мозговыми механизмами, в частности, они не
подчиняются закону Эммерта. Другие полагают, что
эйдетический образ относится к тому же классу, что и образ памяти.
Скорее всего, это явление, стоящее на стыке восприятия и
памяти.
Иногда с эйдетизмом сближают визуализацию мыслей —
явление, при котором человек «видит» перед собою то, о чем
он думает. Поводом для сближения этих явлений,
вероятно, является то, что в обоих случаях человек «видит»
отсутствующий объект. Однако эйдетический образ, как и
последовательный образ, является последействием, следом
бывшего непосредственно перед тем реального восприятия.
Этого нет при визуализации мыслей.
Мне удалось наблюдать в клинике и обследовать
несколько человек с явлениями визуализации мыслей и
визуализацией слышимого *. В одних случаях это были клинически
выраженные псевдогаллюцинации: синдром Кандинского —
Клерамбо, когда больной отчетливо видел (иногда в
красках), то, о чем думал, видел динамичные сцены с множеством
подробностей. В других случаях это были явления
визуализации слышимого: человек видел то, о чем ему
рассказывали или читали вслух. Иногда определенные зрительные
* ФейгенбергИ. М. Клинические нарушения
взаимодействия анализаторов. М., Медицина, 1974,
76

ощущения возникали, когда человек слышал некоторые
слова, имена. У некоторых людей наблюдались синестезии —
чаще в форме «цветного слуха».
В литературе описаны яркие проявления «цветного слу-
#а», например у композитора А. Н. Скрябина, на
творчество которого они наложили определенный отпечаток.
Недаром именно его сочинения охотно используют для
создания «цветовой музыки», в которой звучание музыкального
произведения сопровождается на экране сменой цветов и
форм, усиливающей воздействие музыки на слушателя.
Различные звуковые тона вызывали у Скрябина отчетливые
зрительные ощущения. В «Воспоминаниях о Скрябине»
Л. Л. Сабанеев приводит слова композитора: «Вот вам до
мажор каким кажется? Красным. Ясно, что красный...
А вот Fis — синий, это совершенно очевидно... Это мне так
же ясно, как то, что вот вы стоите и я стою». И еще: «Ведь
каждому звуку соответствует цвет. Вернее, не звуку, а
тональности. Вот у меня в «Прометее» в начале — тут как бы
совмещение тональности А и тональности Fis — поэтому
тут должны быть цвета розовый и синий».
Цветной слух — одно из проявлений синестезии (соощу-
щения) — явления, при котором раздражитель, действуя
на соответствующий орган чувств, помимо воли человека,
вызывает не только ощущение, специфичное для данного
органа чувств, но одновременно еще и добавочное ощущение,
характерное для другого органа чувств.
Известный советский психолог А. Р. Лурия около 25 лет
наблюдал больного Ш. с феномальной памятью — у него
синестезии были выражены очень отчетливо *.
Наши исследования привели к предположению, что в
основе широкого круга явлений — от простых синестезий
до клинических проявлений визуализации мыслей,
псевдогаллюцинаций — лежит усиление взаимодействия
анализаторов, в то время как эйдетизм — проявление стойкости
следовых процессов в каком-либо анализаторе.
Итак, последовательные образы и эйдетические образы
являются простейшими следовыми процессами в нервной
системе. Однако их не считают проявлениями собственно
памяти в психологическом смысле. Они лишь приближаются
к тому типу памяти, который получил название
непосредственной образной памяти.
* Л у р и я А. Р. Маленькая книжка о большой памяти. М., 1968,
77

Непосредственная образная память
Многие люди обладают яркой непосредственной образной
памятью — зрительной, слуховой, двигательной. Человек
с яркой двигательной памятью иногда, сомневаясь, как
пишется то или иное слово, должен написать его — самый
яркий образ слова у него «в пальцах», в движении руки при
его написании. Человек с яркой слуховой памятью лучше
всего запоминает материал, воспринятый на слух; при
воспоминании о лекции вместе с ее содержанием в памяти
всплывает голос лектора, его интонации. Человек с яркой
зрительной памятью легче всего запоминает то, что он видел; при
воспоминании перед его мысленным взором встает
зрительный образ. Воспоминание о том, что он условился о встрече
в определенное время, связано у него с образом циферблата
со стрелками, а было при этом сказано «В половине
седьмого» или «В восемнадцать тридцать» — он не помнит.
Яркие зрительные образы возникают у такого человека при
воспоминании хода хирургической операции, при решении
задачи.
У каждого человека есть память зрительная, слуховая
и т. д. Но у одних преобладает зрительная, у других —
слуховая. Это весьма существенно для педагога, так как в
большой аудитории есть и учащиеся с преобладанием
зрительной памяти, и учащиеся с преобладанием слуховой памяти.
Естественно, что тот материал, который должен особенно
хорошо запомниться, целесообразно дать учащемуся с
преобладанием слуховой памяти в виде устного рассказа, а
учащемуся с более яркой зрительной памятью — в виде
зрительного образа. Но каждый из учащихся лучше запомнит
ту информацию, которая была дана ему сразу через два
сенсорных канала — слуховой и зрительный.
Еще более 100 лет назад К. Д. Ушинский писал: «Чем
более органов наших чувств принимает участие в
восприятии какого-нибудь впечатления или группы впечатлений,
тем прочнее ложатся эти впечатления в нашу механическую,
нервную память, вернее сохраняются ею...»
Эта мысль Ушинского — результат жизненных
наблюдений опытного педагога. Мы решили специально
поставленным экспериментом проверить, насколько отчетливо
изменяется непосредственное запоминание словесного материала,
если к восприятию его на слух одновременно прибавить и
соответствующее зрительное восприятие.
В одной серии опытов испытуемым зачитывали вслух
78

20 слов, после чего они должны были записать те слова,
которые остались в памяти. Число слов, удержанных в
памяти, характеризует объем непосредственной памяти при
таких условиях исследования. В этой серии опытов
участвовало 134 человека.
В другой серии экспериментов — с другими
участниками — зачитывался тот же список слов, что и в первой серии.
Однако при чтении вслух каждого слова (все слова —
имена существительные в именительном падеже единственного
числа) на экране показывали рисунок, изображавший
данный предмет. Испытуемых в этой серии было 132.
Результаты опытов показали, что при изолированном
слуховом предъявлении материала объем непосредственной
памяти составлял в среднем 11,3 слова. При одновременном
предъявлении материала через слух и зрение объем
непосредственной памяти составлял в среднем 13,1 слова.
Итак, объем непосредственной памяти при одновременной
работе слуховой и зрительной сенсорных систем выше, чем
при работе одной только слуховой системы. Изолированное
предъявление материала через зрение также дало худшее
запоминание, чем одновременное предъявление через зрение
и слух (в среднем 12,4 слова).
Ту информацию, которая должна запомниться особенно
хорошо, целесообразно параллельно с устным изложением
дать учащимся еще и в виде зрительного образа. Однако вряд
ли целесообразно показывать много слайдов или
демонстрировать слайды, перегруженные деталями. Действеннее
окажется один рисунок, но хорошо продуманный и
приспособленный для данной задачи. Нередко особенно
эффективен рисунок, несущий в себе черты шаржа или
карикатуры: это не «документальное» изображение, а такое, где
непропорционально выпячены некоторые черты, которые по
идее педагога должны особенно четко запечатлеться в
памяти учащихся.
Иначе обстоит дело, когда педагог использует
иллюстрации с другой целью — научить узнавать какой-либо объект.
Тут нужны именно документальные иллюстрации и в
достаточно большом числе. Попытайтесь описать словами вид
какой-либо клетки под микроскопом, чтобы студент потом
смог, увидев, узнать ее; вы убедитесь, как это сложно.
А увидев множество клеток, вы уже не забудете их и всегда
узнаете.
Иногда педагог подбирает иллюстративный материал
для лекции из научных книг. А между тем иллюстрация
79

научной книги и лекционная иллюстрация нередко служат
различным целям и рассматриваются в несходных условиях.
Поэтому и требования к ним неодинаковы. Чтобы удачно
подобрать иллюстрации, педагог должен четко решить, с
какой целью он хочет показать их — дополнить материал
текста лекции, усилить запоминание, научить учащихся
распознавать что-либо по виду и т. д. Должен он помнить и об
условиях показа лекционной иллюстрации: она появится
на экране на ограниченное (и обычно короткое) время,
после которого учащийся не сможет венуться к ее
рассмотрению, в то время как книжная иллюстрация рассчитана на
то, что при дальнейшем чтении текста читатель может в
любой момент и сколько угодно раз вернуться к рисунку или
таблице, обращая внимание то на одни, то на другие детали.
Вопрос о цели, ради которой дается иллюстрация, мне
представляется чрезвычайно важным. К сожалению, он
не всегда учитывается, в частности при издании учебной и
научно-популярной литературы. Как хорошо было бы
читать научно-популярную книгу, где материал параллельно
изложен двумя «языками» — текстом и рисунками, которые
не теснятся, смущенно уступая место на странице
«господину тексту». Такое изложение и запомнить легче, и легче
вспомнить материал, листая давно прочитанную книгу.
При всей важности для обучения непосредственной
образной (или сенсомоторной) памяти, следует помнить:
хорошая образная память вовсе не обязательно связана с
высокими умственными способностями или одаренностью. Автор
имел возможность наблюдать школьницу, которая довольно
легко запоминала наизусть целые страницы учебников —
и текст, и рисунки. Она могла без ошибок воспроизвести
доказательство геометрической теоремы, сделав на доске
нужные геометрические построения. Но достаточно было
учителю стереть на доске одни буквы у вершин
треугольника и заменить их другими, как дальнейшее
доказательство теоремы становилось для девочки невозможным.
Известны случаи, когда у дебилов наблюдали очень точную
зрительную («фотографическую») память.
Непосредственная образная память очень хорошо
выражена у детей. С возрастом она в той или иной степени
ослабевает. Но в то же время формируется и усиливается другой
вид памяти — ассоциативная память.
80

Ассоциативная память
Явление ассоциации состоит в том, что человек, увидев
или услышав что-либо, вспоминает еще нечто из своего
прошлого опыта, связанное (ассоциирующееся) с
воспринимаемым сейчас.
Позднелатинское слово associatio происходит от
латинского associo — связываю. Ассоциация — это отражение
взаимосвязей и явлений действительности в форме
закономерностей связи между нервно-психическими явлениями.
Ассоциация — одно из древнейших понятий психологии.
Еще Аристотель в книге «О душе» различал три вида
ассоциаций — ассоциации по смежности, по сходству и по
контрасту. Аристотель пытался объяснить ассоциации
физиологическими изменениями в организме. В сочинении «Память
и воспоминание» он предвосхитил многие современные
представления о природе памяти: возрастные изменения,
характерологические особенности, дефекты памяти,
активность. Однако экспериментально ассоциативная природа
памяти стала изучаться значительно позднее, лишь в
XIX веке.
В первых экспериментально-психологических
исследованиях законы ассоциации и памяти отождествлялись
(Герман Эббингауз).
В современной психологии понятие ассоциации остается
одним из очень важных. Ассоциации рассматриваются как
отражение человеком связей объективного мира в
соответствии с задачами, возникающими в ходе его деятельности.
Человек особенно хорошо запоминает то, что в его
сознании ассоциировалось с чем-либо другим, ранее
известным. Создание ассоциативных связей нового материала со
сведениями, уже известными учащимся, может быть
использовано педагогом для усиления запоминания.
Излагая новый и важный материал, целесообразно тут
же остановиться на чем-то, что уже известно учащимся и
притом будет ими ассоциировано с излагаемыми сведениями.
Затем еще раз вернуться к тому же новому материалу, но
ассоциировав его с другими сведениями (фактами,
концепциями и т. п.), известными учащимся. Время, когда лектор
рассказывает то, что уже известно учащимся,— не просто
отдых для них. Создание нескольких ассоциативных связей
закрепляет в памяти изложенный новый материал и
облегчает в дальнейшем его извлечение из памяти — припоминание.
Если бы лектор решил «экономить» время и говорил на лек-
81

ции только новое для аудитории, в памяти слушателей
осталось бы немногое.
Связывание нового материала с уже известными
слушателям моментами имеет и еще одно полезное следствие.
Нередко при восприятии нового материала, неожиданного
для слушателя, возникает ошибка восприятия — ведь на
восприятие влияет не только то, что говорит и показывает
лектор, но и установка учащегося. «Множественное»
сопоставление нового материала со старым уменьшает
вероятность ошибочного запоминания.
Как видим, этот прием чем-то напоминает старый
принцип «Repetitio est mater studiorum» (повторение — мать
ученья). Но здесь речь идет не о стереотипных
повторениях — зубрежке, а о таких повторениях, каждое из
которых обогащает и память, и мышление.
Совсем не безразлично, какие именно ассоциации
формировать у учащихся. Целесообразно формировать их
применительно к той сфере, в которой будет проходить
припоминание в реальной деятельности. В противном случае они
могут остаться неиспользованными, не всплывут в памяти
в нужный момент и не будут применены в практической
работе. Разные ассоциации нужны не для того, чтобы
учащийся извлек из памяти что-либо на экзамене, а для того, чтобы
человек припомнил это в нужный момент в жизненной
ситуации. Задача педагога — сформировать такие ассоциации,
которые сработают в реальной деятельности. «Школярские»
ассоциации, может быть, и выручат на экзамене, но
подведут в жизни.
Случайные ассоциации могут привести к опасному в
некоторых случаях ложному припоминанию. Яркий пример
этого дан А. П. Чеховым («Лошадиная фамилия»): случайно
возникшая ассоциация между фамилией Овсов и лошадью
ведет к ложному припоминанию. А ложное припоминание
в жизни порою опаснее забывания.
Богатство ассоциаций важно и для развития мышления.
Способность ассоциировать представления гораздо важнее
для умственной деятельности человека, чем обширность
запаса представлений. Думается, что в этом одно из
существенных различий между хорошим молодым и опытным старым
специалистом: первый нередко располагает большим
запасом сведений, но у опытного значительно богаче система
ассоциаций в нужном ему — пусть и более узком — круге
сведений.
В связи с вопросом о сочетании нового (незнакомого) и
82

старого (знакомого) материала интересно наблюдение
С. В. Образцова — создателя и руководителя чудесного
кукольного театра в Москве. Как-то Образцов рассказывал
о психологической «кухне» своей работы. Рассказ был
построен на отдельных эпизодах, каждый из которых
заканчивался интересным обобщением. Об одном эпизоде хочется
здесь вспомнить (рассказываю по памяти через много лет,
поэтому заранее прошу извинить возможные неточности).
Театр Образцова давал выездной концерт в каком-то
клубе. Среди номеров в объявленной программе был романс
Даргомыжского «Титулярный советник». Содержание его,
как известно, составляет повествование о титулярном
советнике, который объяснился в любви генеральской дочери и
был прогнан ею прочь. Исполнение, разумеется, как всегда
в этом театре, носило шаржированный характер. «Пошел
титулярный советник и пьянствовал целую ночь» — в этом
месте кукла — Титулярный советник берет маленькую
бутылочку и пьет из нее. И вот уже перед самым
выступлением Образцов обнаружил, что захватил с собой только
куклу, а бутылочку забыл. Попросил работников клуба срочно
найти небольшой пузырек. Принесли четвертинку из-под
водки — меньшей не оказалось. Что делать: бутылка
непропорционально велика для куклы, номер будет неудачным.
Но времени не оставалось, и Образцов вышел к зрителям.
Однако в момент, когда кукла взяла четвертинку, в зале
неожиданно раздался взрыв хохота, за которым последовали
аплодисменты — реакция, какой эта сцена ранее не
вызывала. Артист насторожился: в чем дело — почему такой
успех, когда он ожидал чуть не провала? Видимо, он не
понимает чего-то очень существенного в психологии
зрителя... И вдруг мысль — бутылочка-то знакомая,
бутылочку узнали! И сразу вслед за эпизодом в рассказе Образцова
обобщение: для успеха необходимо сочетание нового со
знакомым, близким зрителю. Только знакомое или только
новое не приводят к такому успеху.
В театре успех — эмоциональная реакция зрителей.
А в педагогическом процессе — восприятие, запоминание
материала. Но и для запоминания материала существенна
эмоциональная реакция учащихся. Каждый знает, как
трудно слушается и как плохо запоминается скучно излагаемый
материал. Так что все то, что вызовет эмоциональную
реакцию аудитории, важно не только режиссеру, но и педагогу.
Описанные виды памяти уже давно изучались
психологией, и добытые ею сведения, как мы видели, оказались весь-
83

ма полезны педагогам. Однако до недавнего времени наука
располагала крайне скудными сведениями о материальном
субстрате памяти, об организации памяти в мозге. Эти
вопросы и сейчас остаются недостаточно изученными. Но и
те сведения, которые уже добыты наукой, весьма интересны
и практически важны для педагога. Поэтому в следующем
разделе мы подробнее остановимся на них.
Психофизиологическая организация памяти
Успехи нейрохирургии позволили сделать ряд
наблюдений, приоткрывших завесу над мозговыми механизмами
памяти. Во время операций больных с височной эпилепсией
канадский нейрохирург и невролог У. Пенфилд обратил
внимание на следующий факт. При электрическом
раздражении височной области больные вспоминали события
своей жизни, казалось, совершенно забытые ими. Одна
больная во время такого раздражения слышала военный марш,
исполняемый оркестром, и могла напеть его (в прошлом
больная слышала этот марш). У другого больного в сходкой
ситуации в памяти всплыла сцена игры в бейсбол, которую
он когда-то наблюдал, но в обычном состоянии не помнил.
Было бы неверным, однако, делать из этих и подобных
им наблюдений вывод о том, что память локализуется в
височной доле мозга. При поражении височной области память
сохраняется. Это подтверждается опытами на животных,
проведенными западным физиологом Лешли. После
удаления различных участков коры мозга у животных Лешли не
смог обнаружить нарушения таких приобретенных навыков,
как пробежка в лабиринте или открывание дверцы.
Многолетние исследования привели Лешли к заключению, что
изолированную локализацию следа памяти где-либо в
нервной системе выявить невозможно. Ограниченные области
могут иметь существенное значение для обучения или
хранения следов какого-либо частного вида поведения, но
энграмма — измененное состояние живой ткани, лежащее
в основе памяти,— представлена во всей коре в целом.
Вместе с тем Лешли обнаружил, что чем обширнее повреждение
коры, тем тяжелее нарушения функции.
Таким образом, память, как и другие сложные
психические функции, невозможно локализовать в какой-либо
части мозга. Предметом исследования современной
нейропсихологии является организация сложных функций, в том
числе и памяти,— исследования того, что именно вносит
каждая из зон мозга в организацию процессов памяти.
$4

То обстоятельство, что память не страдает избирательно
при локальных поражениях мозга, что она страдает тем
больше, чем обширнее разрушение ткани мозга, привело к
гипотезе о голографической структуре памяти. Как известно,
под голографией принято понимать метод получения
объемного изображения объекта, основанный на интерференции
световых волн. Основанием для аналогии между памятью
и голограммой послужило то, что все участки
голографической пластинки участвуют в построении каждой части
изображения (в отличие от фотопластинки, каждый участок
которой хранит след лишь определенной части изображения);
разрушение небольшого участка голографической пластинки
не ведет к выпадению части изображения, но чем обширнее
повреждения пластинки, тем менее отчетливым становится
все изображение.
Последнее время все чаще говорят о связи между памятью
и сном. Этому способствовали новые данные о природе и
роли сна в нервной деятельности. Под влиянием новых
экспериментальных данных физиологи и психологи
перестали смотреть на сон как на период покоя, чистого отдыха
мозга, его «разлитого торможения».
Сон оказался фазой активной работы мозга, но
существенно отличной от той работы, которая протекает в период
бодрствования. Некоторые исследователи считают, что во
сне происходит переработка, упорядочение информации,
полученной организмом в состоянии бодрствования. Во время
сна происходит отбор и фиксация в памяти нужной
информации, устранение ненужной, происходит совершенствование
мозговых программ в свете нового опыта. Было показано,
что естественный ночной сон оказывает благоприятное
влияние на сохранение в памяти материала, заученного
непосредственно перед засыпанием. Имеются некоторые успехи в
использовании гипнопедии (обучение во время естественного
сна) и суггестопедии при обучении иностранному языку —
использование некоторых приемов внушения,
активизирующих резервные возможности памяти. Вместе с тем
необходимо признать, что эти методы обучения еще не вышли из
стадии эксперимента и нуждаются в тщательном дальнейшем
исследовании.
Запоминание — сложный, развернутый во времени
процесс, состоящий из ряда последовательных этапов. В первом
приближении можно говорить о двух этапах — о
кратковременной и долговременной памяти.
Основанием для выделения кратковременной и долговре-
8S

менной памяти послужили прежде всего случаи
диссоциации между ними. Так, при сотрясении мозга возникает
ретроградная амнезия: больной не помнит не только самого
момента травмы, но и того, что произошло за несколько
минут до нее. Более ранние события не выпадают из
памяти.
Аналогичные данные получены и в экспериментах на
животных. Через некоторое время после выработки у крыс
навыка (например, прохождение лабиринта) их подвергали
электрическому шоку. Если шок следовал через 15 минут
после выработки навыка, последний исчезал. Если же между
выработкой навыка и шоком проходил час, навык
сохранялся. Эти опыты, проведенные американским ученым
Дунканом (1949), показывают, что для закрепления в памяти
требуется определенное время.
Наблюдения подобного рода дают основания считать, что
следы памяти сначала нестойки и легко разрушаются. Лишь
по истечении некоторого времени следы становятся более
стойкими, прочными. Этот процесс принято называть
консолидацией следа.
О том, в какой форме хранятся следы в кратковременной
и в долговременной памяти, пока существуют лишь
гипотезы. Полагают, что носителями следов кратковременной
памяти являются нервные импульсы, проходящие по
замкнутым нейронным путям — реверберационным кругам. Эти
импульсы весьма чувствительны к механической травме,
электрическому шоку и другим воздействиям.
Консолидация следов состоит в том, что под воздействием ревербери-
рующих импульсов формируются более стойкие следы
памяти.
Некоторые ученые полагают, что в долговременной
памяти имеет место химическое кодирование. Вопрос о формах
кодирования следов прошлого индивидуального опыта далек
от разрешения и потребует еще огромных усилий
исследователей.
Тот факт, что для консолидации следа памяти необходимо
некоторое время, важен, в частности, для педагога. След в
кратковременной памяти нестоек. Он стирается не только
такими воздействиями, как механический и электрический
удар по мозгу, но и новой информацией, поступившей вслед
за формированием этого следа,— раньше чем произошла
его консолидация — переход в долговременную память.
Такое разрушение следа памяти новыми впечатлениями
называют ретроактивным торможением.
86

Наглядно проявляется ретроактивное торможение в
экспериментах советского исследователя Ф. Д. Горбова.
Перед испытуемым с определенными интервалами на короткое
время появляются цифры. Испытуемый должен прибавить
(или вычесть) каждую появившуюся цифру к той, которая
экспонировалась перед ней. Результат испытуемый сообщает
числом нажимов на ключ. Такая процедура длится
некоторое время и легко выполняется испытуемым. Затем
неожиданно для испытуемого в интервале между экспозициями
цифр появляется яркая вспышка. Под влиянием этого
стимула из памяти исчезает экспонировавшаяся перед тем
цифра, и появившаяся новая цифра складывается не с
предъявленной непосредственно перед ней, а с предпоследней —
сохранившейся в памяти.
Если в лекции вслед за кратким изложением какого-
либо важного материала сразу следует новый материал, то
ретроактивное торможение может ухудшить запоминание
ранее изложенного. Поэтому целесообразно, чтобы
изложение важного материала на лекции не было слишком кратким.
Если педагог задержит внимание учащихся на важном
материале, так что успеет наступить консолидация следа,
материал этот значительно прочнее зафиксируется памятью.
Чтобы задержать внимание учащихся на каком-либо
важном положении в течение 15—20 минут, необходимых для
консолидации следа в памяти, педагог может использовать
это время на примеры, демонстрацию наглядных
материалов, исторические экскурсы и т. п., относящиеся к тому же
вопросу. Здесь, кстати, удобно формировать ассоциации,
о которых мы говорили выше. Чем дольше продержится на
лекции какой-либо материал в поле внимания учащихся,
чем больше раз их внимание возвращается к этому
материалу, тем прочнее фиксируется он в памяти. Если даже
материал прошлого занятия, казалось, совсем забыт,
возвращение к нему на следующих лекциях ведет к лучшему
запоминанию. Этот материал не поддается произвольному
припоминанию, но хранится в каком-то «латентном», скрытом
состоянии.
Задержаться некоторое время на важном материале в
лекции (или занятии) важно еще и потому, что при кратком
изложении, как мы говорили раньше, может возникнуть
неправильное понимание учащимся слов лектора. Такую
ошибку необходимо исправить тут же, не откладывая: чем
дольше память учащегося будет сохранять ложные
сведения, тем труднее будет потом внести коррективы.
87

В лекции такие задержки на важном материале и
повторения гораздо важнее, чем в книге: в книге читатель всегда
может вернуться к ранее прочитанному, на лекции же у
слушателя этой возможности нет.
Возрастные особенности памяти изучались главным
образом применительно к детскому возрасту. Особенности
памяти взрослого человека, крайне важные в наши дни — ведь
сегодня люди продолжают учиться всю жизнь,— изучены
недостаточно. По данным С. С. Корсакова, возрастное
усиление памяти достигает максимума в 20—25 лет. На этом
уровне память держится до 40—45 лет, после чего
начинается постепенное ее снижение. Однако имеется немало
примеров очень долгого сохранения хорошей памяти — Тициан,
Вольтер, Гёте, Лев Толстой, Менделеев, Павлов, Зелинский
до глубокой старости сохраняли работоспособность и
память. Особенно долго может сохраняться профессиональная
память. Такая память — результат длительной тренировки
в определенном направлении, выработки множества
ассоциаций.
Ослабляется память при соматических болезнях, при
недосыпании или недоедании. Следует отметить и
ухудшение запоминания в душном помещении — обстоятельство,
которым так часто пренебрегают, несмотря на его
очевидность.
Память — жизненно важная функция. Не случайно в
процессе эволюции она сформировалась хорошо
защищенной: не только черепом, но своей «голографичностью»,
делающей ее помехоустойчивой, трудно уязвимой.
Вероятностное прогнозирование
Вернемся к тому, с чего начиналась предыдущая глава,—
память о прошлом человеку нужна прежде всего для
будущего. Эта черта памяти в высшей степени существенна:
память должна сохранить именно то, что потребуется в
предстоящей деятельности человека. И форма хранения нужных
сведений в памяти должна быть такой, чтобы их извлечение
(припоминание) осуществлялось наилучшим образом именно
в той ситуации, в тот момент, когда они особенно
необходимы человеку для решения той или иной задачи.
Память — не пассивное хранение впечатлений, а
хорошо организованный «архив», которым активно пользуется
человек в своей деятельности, стремясь к некоторому ре-
88

зультату, образ которого заранее имеется в его
представлении — образ потребного будущего (Н. А. Бернштейн).
Что бы ни делал человек, в его голове всегда имеется
образ предстоящего, будущего. Ребенок, ловящий
брошенный кем-то мяч, протягивает руки не к видимому им мячу,
а к тому месту, где окажется мяч в тот момент, тогда его
можно будет поймать. Лектор произносит фразу, а мысль
его уже опережает слова (без этого, кстати сказать, речь
стала бы невыразительной). Скульптор отсекает кусок
мрамора от глыбы, а его внутренний взор уже видит готовую
статую — остается лишь «убрать лишнее».
Любое животное также опережает своими действиями
ход событий. Посмотрите на голубей на городском асфальте.
Если человек спокойно приближается к стайке голубей на
площади, они не взлетают в воздух, а просто расступаются,
освобождая дорогу идущему. Они предвидят, куда лежит
его путь, и освобождают этот путь. Но стоит человеку
сделать шаг в сторону — и стайка голубей тут же поднимается
в воздух: теперь уже нельзя прогнозировать дальнейшие
движения человека, и голуби своим поведением опережают
его предстоящие действия.
Конечно, опережение хода событий у человека
значительно сложнее, богаче и глубже, чем у животных; но
наблюдение более простого позволяет лучше понять более
сложное.
В ходе эволюции у живых существ выработалась особая
способность — благодаря ей организм начинает подготовку
к реакции заранее, раньше чем возникла ситуация, ответом
на которую должна служить реакция. Первым физиологом,
который стал изучать опережающие реакции, был И. П.
Павлов. Основной факт, на котором Павлов сосредоточил свое
внимание, состоит в следующем.
Раздражитель Л (например, укол лапы или поступление
пищи в рот) вызывает у животного определенную
врожденную реакцию а (в моем примере — отдергивание лапы или
выделение слюны). Раздражитель В (например, звонок или
зажигание лампочки) не вызывает реакции а (отдергивания
лапы или слюноотделения). Однако если раздражитель В
достаточно много раз предшествовал раздражителю Л, то
организм начинает отвечать на один стимул В (не дожидаясь
наступления Л) реакцией а, которая адекватна именно в
ситуации Л; животное отдергивает лапу, не дожидаясь,
когда его уколят, или выделяет слюну, не дожидаясь, когда
в рот попадет пища.
89

Такие реакции Павлов назвал условными рефлексами,
так как они возникают лишь при определенных условиях —
если раздражитель (или ситуация) А закономерно следует
за раздражителем (или ситуацией) В. В этом случае принято
говорить, что безусловным раздражителем А подкрепляют
условный раздражитель В. Таким образом, раздражитель
В становится сигналом, по которому организм как бы
опережает события, т. е. реагирует, не дожидаясь ситуации А.
Для изучения условных рефлексов И. П. Павлов
построил в Ленинграде «башню молчания» — специальное
лабораторное здание, в котором подопытные животные были
бы изолированы от случайных посторонних воздействий.
Павлов стремился создать такую обстановку, в которой за
условным раздражителем (В) всегда бы следовал
безусловный раздражитель (Л) и между ними не вклинивались
случайные раздражения. «Башня молчания» давала
возможность максимально приблизиться к таким условиям
(достичь их полностью, по-видимому, нельзя: может же у
собаки после условного раздражителя заурчать в животе или
зачесаться в боку).
В реальной жизни живых существ на них действует
множество самых разнообразных раздражителей. Но тем не
менее условные рефлексы у них вырабатываются, хотя и не
так быстро, как в «башне молчания». Представим себе, что
на живой организм даже в сходных ситуациях действовали
различные раздражители. Но один из них встречался очень
часто, а остальные — редко. Например, после звона
расставляемой на столе посуды чаще всего следовала еда, а
иногда — телефонный звонок или получение телеграммы.
Условный рефлекс все же вырабатывается: при звоне
расставляемой на столе посуды «текут слюнки». Живой организм
ведет себя так, будто он в состоянии предвидеть,
прогнозировать, какие события наступят дальше с наибольшей
вероятностью.
Чтобы обеспечить способность к вероятностному
прогнозированию, память должна быть определенным образом
организована. Она должна сохранять информацию о том,
какие события встречались в прошлом опыте данного
индивидуума; о последовательности этих событий и о том, как
часто встречались в прошлом опыте та или иная цепочка
событий.
Откуда же в голове человека возникает образ будущего,
еще не наступившего? Основным источником может явиться
прошлый опыт, информация о котором хранится в памяти.
90

Если бы мы жили в жестко, однозначно детерминированной
среде, где вслед за каким-либо определенным событием
всегда следует другое определенное событие, прогнозирование
было бы весьма простым — его определяла бы память о
последовательности событий в прошлом.
Но среда, в которой проходила биологическая эволюция
на Земле, в которой живет и трудится человек, не является
жестко детерминированной. Однако она и не абсолютно
хаотична. После какого-либо события одни наступают часто,
другие — редко. Если у больного пневмонией начала
снижаться температура, то, вероятнее всего, дело пошло к
выздоровлению. Однако полной гарантии, что больной
выздоровеет, дать нельзя, хотя вероятность плохого исхода
болезни уменьшилась. В вероятностно организованной среде
ламять может обеспечить лишь вероятностное
прогнозирование того, что произойдет дальше.
Память сохраняет не только следы бывших событий и
следы об их последовательности. В ней сохраняются еще
следы того, как часто одно событие следовало за другим. Так,
если после события А в прошлом наступали разные события
Ви В2, B3j ..., Вп, то в памяти сохраняются данные о том,
как часто каждое из них встречалось после события А —
Ри Р^ Рзу ..., Рп- Это дает основание прогнозировать, с
какой вероятностью наступит то или иное событие после А:
появление события Вг прогнозируется с вероятностью Ри
появление события В2 — с вероятностью Р2 и т. д.
Такое прогнозирование на основе вероятностной
структуры прошлого индивидуального опыта мы назвали
вероятностным прогнозированием предстоящих событий. Оно не
является абсолютно достоверным, а лишь указывает, с
какой степенью вероятности можно ожидать наступления того
или иного события.
Под вероятностным прогнозированием мы понимаем
способность сопоставлять поступающую через анализаторы
информацию о наличной ситуации с хранящейся в памяти
информацией о соответствующем прошлом опыте и на
основании этого сопоставления строить предположения о
предстоящих событиях, приписывая каждому из этих предположений
ту или другую степень достоверности. В любой деятельности
человек предвидит наиболее вероятные возможности
дальнейшего развития событий, включая наиболее вероятные
результаты собственных действий. Таким образом, без
вероятностного прогнозирования была бы невозможна какая
бы то ни было деятельность человека.
91

Какую же пользу приносит организму способность к
вероятностному прогнозированию? Предположим, что
вероятность наступления события Вг в случае, если имело место
событие Л, равно 0,9 (это значит, что за достаточно длинный
отрезок времени после события Л в 90% случаев наступало
событие Вг). Следовательно, Р2, Р3, ..., Рп очень малы,
составляя в сумме 0,1. Организм получит определенное
преимущество, если в случае наступления события Л сразу же
начнет преднастройку — подготовку к реакции на событие Вг.
При этом в 90% случаев его реакция окажется
выигрышной— более быстрой, чем если бы он начинал подготовку
лишь после того, как узнал, какое именно событие на этот
раз следует за Л. Правда, организм проиграет во времени
реакции в случае наступления какого-либо из
маловероятных событий. Но проигрыш будет редким (10% случаев).
Даже если проигрыш будет иногда очень большим и даже
в некоторых случаях приведет к гибели отдельных
организмов, биологический вид, действующий в соответствии с
вероятностным прогнозом, получит преимущество в борьбе
за существование: вид сохранится ценой гибели отдельных
особей.
Рассмотрим крайнюю ситуацию, когда после Л всегда
наступает Вг. В этом случае Pi=l, а Р2=Р3=...=Рп=0.
После Л можно достоверно прогнозировать наступление
Бх. Стало быть, после Л организм может не просто
готовиться к реакции, соответствующей ситуации В1у а даже доводить
эту реакцию до конца, не дожидаясь Вг. Именно к этим
условиям физиологи и старались приблизить животное,
вырабатывая условные рефлексы в «башне молчания».
А что если нет такого события, вероятность
возникновения которого после Л значительно выше вероятности
возникновения всех остальных событий?
Рассмотрим другую крайнюю ситуацию, когда события
Вь Б2, ..., Вп одинаково часто, но в случайном порядке
встречались после события Л (Pi=P2=>-.:=Pn—— )• Тогда
наступление события Л не дает никаких оснований
прогнозировать с большей вероятностью наступление какого-
либо из событий Ви В2, ..., Вп. Подготовка к действиям,
соответствующим одному из этих событий, чаще всего вела бы
не к выигрышу, а к проигрышу в быстроте реакции.
Максимальный выигрыш во времени реакции получится в том
случае, если организм равномерно распределит свои резер-
92

вы для преднастройки к действиям в любой из ситуаций В1у
В2у ..., Вп.
И действительно, в ситуации неопределенного прогноза
в организме наступает реакция «широкой мобилизации»:
в кровь поступают гормоны, активирующие нервную
систему, из печени в кровь поступает сахар, необходимый для
работы мышц (хотя еще не ясно, каким именно мышцам он
потребуется), и т. д. Такую реакцию называют
ориентировочной реакцией.
Очень характерно поведение животного, когда появился
неожиданный сигнал и возникает ориентировочная
реакция. Поза подобранная, в ней чувствуется готовность к
каким-то дальнейшим действиям; уши «навострены»; глаза
внимательно осматривают окружающую обстановку (И. П.
Павлов назвал это реакцией «что такое?»). Та деятельность,
которой было занято до этого животное, на время
приостанавливается. Кровяное давление несколько поднимается, работа
сердца усиливается. Но если сигнал, вызвавший
ориентировочную реакцию, многократно повторяется, то она
угасает — становится все слабее и, наконец, исчезает
совсем.
Сигнал, который вносит неопределенность в прогноз,
ведет к мобилизации органов чувств и органов действия (надо
быть готовым к реакции, а к какой — это выяснится из
дальнейших «сообщений» органов чувств); функции же, не
участвующие в таких действиях (например, пищеварение),
на время затормаживаются. Организм развивает реакцию
«широкой мобилизации» в ситуации неопределенного
прогноза. При многократном повторении одного и того же
сигнала он перестает быть сигналом неопределенности — и
ориентировочная реакция угасает.
Способность к вероятностному прогнозированию
необходима для хорошего осуществления ориентировочной
реакции. Ориентировочная реакция возникает в ситуации
неопределенности вероятностного прогноза, в частности при
возникновении неожиданной ситуации. Затухание
ориентировочной реакции вызывается изменением прогноза —
неопределенный в начале прогноз сменяется определенным
(оказывается, что сигнал не влечет за собой ничего
существенного для организма или влечет за собой что-то вполне
определенное).
Условную и ориентировочную реакции можно
рассматривать как крайние случаи реакции на прогнозируемую
ситуацию. Первая из них —это реакция в условиях предель-
93

но определенного вероятностного прогноза, вторая — в
условиях неопределенного вероятностного прогноза.
В естественных условиях жизни живых существ на Земле
не бывает крайних ситуаций, соответствующих идеальному
условному рефлексу или идеальной ориентировочной
реакции. Но возникают ситуации, близкие к одной из них.
В эксперименте можно еще более приблизиться к этим
крайним ситуациям. Жизнь же дает непрерывный ряд ситуаций
от почти полной определенности до почти полной
неопределенности вероятностного прогноза. Живые организмы
отвечают на эти ситуации рядом реакций: на одном конце
этого ряда стоит условный рефлекс, на другом —
ориентировочная реакция. А между ними — непрерывный ряд
реакций, имеющих черты как условной, так и ориентировочной.
Все это — реакции на прогнозируемую ситуацию.
В поведении животных и человека можно найти огромное
множество примеров того, как организм строит свое
поведение с учетом вероятностного прогноза.
Эрнест Хемингуэй в повести «Старик и море» так
описывает охоту золотой макрели за летучей рыбой: «Макрель
плыла ей наперерез с большой скоростью, чтобы оказаться
как раз под рыбой в тот миг, когда она опустится в воду».
Хищник, догоняя жертву, не повторяет ее путь, а движется
наперерез, в некоторую точку, где в соответствии с
прошлым опытом он, вероятнее всего, окажется одновременно
с жертвой. Если же траектория движения жертвы сложна,
как полет у некоторых бабочек, то хищнику трудно
прогнозировать, где она окажется в следующий момент, и труднее
преследовать ее.
Канадский биолог и писатель Фарли Моуэт наблюдал,
как, охотясь за оленем-карибу, волк «срезает угол»,
преследуя свою жертву (см. его книгу «Не кричи, волки!»).
Прыгая через скакалку, девочка готовит прыжок не через
видимую ей веревочку, а через то место пространства, в
котором окажется веревочка в момент прыжка. Игрок в
волейбол прыгает и отводит руку назад с таким расчетом, чтобы
при движении вперед она оказалась там же, где, по его
прогнозу, в этот момент окажется и мяч.
Ловкость, гармоничность движения в большой мере
зависит от того, что человек заранее подготавливается к нему,
«преднастраивает» те мышцы, которые должны будут
осуществить движение. Эта преднастройка осуществляется в
соответствии с вероятностным прогнозом. Поглядите на
детей, играющих в мяч. Задача бросающего мяч — попасть
94

в кого-либо из участников игры. Задача остальных —
отскочить от мяча, не дать мячу задеть себя. Движения
играющих ловки, быстры, точны. Но вот внимание одного из
играющих чем-то отвлечено. И в этот момент он замечает, что
его партнер замахивается, чтобы бросить мяч в него. Еще
мгновение — мяч летит, а неловкий прыжок в сторону
отвлекшегося мальчика вызывает громкий смех остальных
ребят. Почему движение было на этот раз таким неуклюжим?
Спросим лучше, почему оно во всех других случаях было
таким ловким.
Присмотритесь к играющим: не к тому, кто собирается
бросить мяч, а к остальным. Их глаза зорко, внимательно
следят за малейшими движениями и за взглядом того, в
чьих руках мяч. Мышцы тела напряжены. Малейшее
движение руки или головы обладателя мяча вызывает небольшое,
но отчетливое движение тела остальных игроков. Но вот
мяч брошен в одного. Он ловко отскакивает — и остальные
на мгновение расслабляют мышцы, у некоторых улыбка
на лице. Но как только мяч снова в руках у кого-либо из
играющих, у остальных мышцы снова готовы к быстрому
движению, глаза внимательны, улыбка исчезла. А вот
игрок с мячом в руке делает резкое движение, будто бросает
мяч в одного из товарищей. Однако мгновенно новый
поворот — и мяч летит в другого. Тот уже успел расслабиться,
предполагая другое направление броска; теперь ему уже
труднее увернуться от мяча, движения его неловки.
В описанной игре все участники стараются
предугадать, что будет в следующий момент, куда полетит мяч. Для
прогноза нужно быстро и точно собрать сведения о
ситуации — отсюда внимательный и зоркий взгляд. Нужны
накопленные в прошлом сведения о том, после каких движений
бросающего мяч чаще всего летел в том или другом
направлении — отсюда преимущество опытных, много раз
игравших ребят. В соответствии с прогнозом поддерживаются в
максимальной готовности именно те мышцы, действие
которых с наибольшей вероятностью позволит уклониться от
броска мяча. А тактика бросающего мяч состоит в том,
чтобы по возможности «обмануть» вероятностное
прогнозирование остальных игроков. «Финт» в спорте — обман прогноза
партнера,
В науке до сих пор нет достаточно полных представлений
о биохимической или физиологической основе памяти.
Однако к вопросу об организации памяти можно подойти с
другой стороны — отвлекаясь от того, каковы физические или
95

химические способы кодирования в мозге следов прошлых
событий.
Вернемся к сказанному чуть раньше. Если в опыте
данного индивида после события А наступало событие Въ или
событие J52, или событие Впу то в памяти остается
информация не только о том, какие события имели место и в каком
порядке они следовали, но и о том, как часто вслед за А
наступало Ви как часто вслед за А наступало В2 и т, д.
Память сохраняет, таким образом, условную вероятность
(Рг) появления Вг в случае, если имело место событие Л,
условную вероятность (Р2) появления В2 в том же случае
и т. д. Так организованная память позволяет осуществлять
вероятностное прогнозирование — предсказывать, с какой
вероятностью то или другое событие может наступить в
данных условиях.
Память, совсем лишенная забывания, была бы далеко
не идеальной. Мы живем в изменчивой среде, характеристики
нашего окружения (в том числе и вероятностные) не остаются
постоянными. Чтобы быть достаточно приспособленными к
изменяющимся условиям, мы должны уметь не только
учиться, но и переучиваться. А это значит, не только запоминать,
но и забывать. При этом забывание должно быть не таким,
как у «магнитной памяти», когда на пленке магнитофона
можно стереть записанное ранее (своеобразное «все или
ничего» — информация или записана в памяти или стерта).
Человеку же комбинации и связи, которые стали для него
несущественными, могут понадобиться в дальнейшем, при новых
изменениях среды. Ставшая несущественной информация
должна не стираться как ненужная магнитофонная запись,
а переходить в другую форму — как бы дальше
запрятанную, менее доступную для припоминания, в своего рода
«латентную память».
Есть много оснований считать, что именно так и
устроена человеческая память, что полного забывания нет. Даже
то, что человек не может произвольно припомнить, что ушло
из сферы сознания, продолжает храниться в тайниках
памяти и при некоторых особых условиях вновь может всплыть
в сознании. К таким условиям относятся некоторые случаи
патологии; сюда же относятся наблюдения Пенфилда при
электрическом раздражении височной доли мозга (о них
мы говорили выше).
Сохранение «забытого» в тайниках памяти ведет к тому,
что когда «забытые» сведения вновь становятся актуальными,
повторное научение оказывается значительно более легким
96

и быстрым, чем первоначальное. Так, изучение языка,
знакомого в далеком прошлом и, по всей видимости, нацело
забытого, оказывается значительно более легким, чем
изучение никогда не известного человеку языка («непонятно,
откуда появляются нужные слова»). Хорошее забывание — это
не забывание навсегда, а забывание временное, забывание
до той поры, когда забытое вновь станет
актуальным.
Быстрота переучивания — важная характеристика
памяти. Слишком быстрое переучивание ведет к излишней
доверчивости, легкомысленности принятия решений. Слишком
медленное переучивание делает принятие решений косным,
скептическим.
Выработка и угашение классического условного
рефлекса представляет собой простейший случай научения и
переучивания и тем самым удобную модель для их
исследования.
Более сложный вариант научения стал моделью в
лабораторных исследованиях польского ученого Ю. Конорского,
который назвал его условным рефлексом второго типа (в
отличие от классического условного рефлекса Павлова).
Конорский описывает этот вид научения следующим
образом. Внешний раздражитель (например, зажигание лампы)
иногда сопровождался движением (например, пассивным
сгибанием лапы собаки), вслед за чем следовал
привлекающий безусловный раздражитель (например, собака
получала мясо). Однако иногда свет не сопровождался
движением, и тогда мясо не давалось. После ряда таких смешанных
сочетаний раздражитель (свет) начинал вызывать
движение — активное сгибание лапы.
В других опытах перед собакой каждые несколько
секунд появлялось мясо; время от времени включали звук
зуммера. Если животное брало мясо, пока звук длился, в
рот ему направляли струю из пульверизатора. Через
несколько опытов животное научилось воздерживаться от
пищи во время звука зуммера: обычно оно отворачивалось
от кормушки и оставалось в таком положении в течение
некоторого времени и после прекращения звука.
В таком варианте память и вероятностное
прогнозирование обеспечивают не только прогноз предстоящей
ситуации, но и участвуют в построении плана действий.
Вероятностно организованная память помогает выбрать именно то
действие, которое в прошлом при данной ситуации с
наибольшей вероятностью приводило к получению вознаграж-
4 № 5-648
97

дения или к избеганию наказания. Здесь, как видим, память
связана уже не только со статистической оценкой прошлого
опыта, но и с семантической оценкой сигналов, с оценкой
значимости событий, с оценкой величины, значимости
вознаграждения.
Итак, память — это хорошо организованное хранилище
сведений, позволяющее в каждой ситуации извлекать
именно те сведения, которые нужны для принятия решения
о действиях в подобной ситуации, т. е. позволяют выбрать
тот способ действия, который с наибольшей вероятностью
приводит к успеху. Память позволяет не только знать
прошлое, но и прогнозировать предстоящее и
заблаговременно готовиться к нему. Без памяти о прошлом человек
был бы безоружен перед будущим.
Очень показательна легенда о манкуртах, описанная
в прекрасном романе Чингиза Айтматова «И дольше века
длится день». Отнимая у пленных память, жестокие
завоеватели наносили «тем самым человеческой натуре самое
тяжкое из всех мыслимых и немыслимых злодеяний»:
превращали человека в манкурта — тупого и жестокого раба,
«чучело прежнего человека».
У некоторых людей нарушается опора на
вероятностную структуру прошлого опыта при организации
движений. Именно этим можно, в частности, объяснить
двигательную неловкость, неуклюжесть движений этих больных
при отсутствии даже намека на поражение тех частей
нервной системы, которые «ведают» движением. Эта
неловкость сродни неловкости здорового мальчика, который при
игре отвлекся и не смог предвидеть, в какой момент и
как полетит в него мяч.
Нарушения способности к вероятностному
прогнозированию влияют не только на моторику больных. О других
проявлениях этого явления мы расскажем позже.
Вероятностное прогнозирование помогает организму
жить в вероятностно организованном мире. Только в таком
мире эволюция могла выработать способность к
вероятностному прогнозированию. Если бы мир был абсолютно
случайным, совершенно дезорганизованным, вероятностное
прогнозирование не помогало бы жить в нем. Если бы мир
был жестко детерминированным, т. е. все в нем было бы
однозначно предопределено — вероятностное
прогнозирование оказалось бы ненужным. Тогда не понадобились бы
и органы чувств, живым организмам было бы достаточно
98

иметь жесткую программу, соответствующую «программе»
среды обитания *.
В нашем же сложном, полном неожиданностей мире
полнокровная жизнь возможна лишь с широко открытыми
глазами, с ясными прогнозами на будущее, с готовностью
к действиям.
Вероятностное прогнозирование — это «моделирование»
вероятностно организованного мира живущим в этом мире
существом.
У вероятностного прогнозирования может быть
несколько уровней. Здесь мы остановимся на двух.
А. Вероятностное прогнозирование дальнейшего хода
событий, развивающихся независимо от действий
прогнозирующего субъекта, но важных для него. Это события,
от которых субъект зависит в каком-либо отношении, но
повлиять на ход которых не может. Если такой прогноз
хорош, т. е. хорошо опирается на прошлый опыт, он
обеспечивает трезвый взгляд на жизнь.
Б. Вероятностное прогнозирование хода таких событий,
на течение которых влияют действия субъекта (или его
бездействие). При разных его действиях различна
вероятность того, что удастся получить важный для субъекта
желаемый результат (или приблизиться к его достижению).
Отсюда — планирование, выбор действий. Вся эта система
еще больше усложнится, если на ход событий могут влиять
не только действия субъекта, но и действия других людей,
имеющих свои цели (часто — отличные от целей нашего
субъекта). Эти люди формируют свои прогнозы (в том
числе прогнозы действий нашего субъекта), строят свои
планы. Их предстоящие действия тоже должны
учитываться прогнозом субъекта. Подобный прогноз
обеспечивает активную жизненную позицию,
выбор таких действий, которые делают человека полезным
тому, ради чего он живет, полезным тому делу и тем людям,
* Так, кстати, живут некоторые паразиты теплокровных. Они
поселились в таком уголке природы, где их «хозяином» — теплокровным
организмом — созданы стабильные, почти не изменяющиеся условия:
температура, химический состав. Таким паразитам надо иметь лишь
хорошее пищеварение, а органы внешних чувств, система вероятностного
прогнозирования им не нужны. Но за эту безбедную жизнь они дорого
платят, если стабильность среды их обитания все же нарушается. Так,
бледная спирохета (возбудитель сифилиса) погибает, если повышается
температура «хозяина». На этом основано применявшееся когда-то
лечение сифилиса заражением малярией: повышение температуры
больного во время приступа малярии убивало спирохет в его организме.
4*
99

которые для него значимы, существенны. Человеку,
осознавшему, для чего он живет, такой прогноз помогает
ответить на вопрос «как жить?». А это практически главные
вопросы, определяющие существование каждого
индивидуума. Ответ на эти вопросы помогает сделать выбор:
либо жить так, чтобы выжить, либо выжить,
чтобы жить так, как человек считает достойным.
Память о прошлом обеспечивает будущее —
предстоящие действия. Так и у человека, и у животных. И может
быть, одно из существенных отличий человека от животных
определяет память. Человек в отличие от животных помнит
прошлое, далеко выходящее назад за пределы его
собственной индивидуальной жизни: предыдущие поколения
передали ему свой опыт. В соответствии с этим и прогнозы
человека, его планы на будущее, цели его деятельности
далеко выходят вперед — за рамки его собственной
индивидуальной жизни.
Скорость и точность
Библейское сказание повествует, что когда бог изгнал
из рая первых людей, Адама и Еву, он положил им и их
потомкам добывать себе пропитание тяжелым трудом,
в поте лица. Вся история человечества — история его
нелегкого труда. Величайшие технические изобретения
сделаны человеком, чтобы облегчить труд.
«Англичанин-мудрец, чтоб работе помочь, изобрел за машиной машину»,—
пели волжские бурлаки, выбиваясь из сил, таща тяжело
груженные баржи.
В 20-е годы в нашей стране огромное внимание
уделялось поискам путей лучшей организации труда. В это
время организуется Центральный институт труда ВЦСПС.
Этот институт был органичным порождением молодой
Республики, на знамени которой стояли эмблемы физического
труда — серп и молот. Молодые, часто романтически
настроенные люди, полные надежд и дерзаний, со всем
энтузиазмом с головой окунулись в работу, вкладывая свои
силы, свой талант в построение новой жизни. Таким
талантливым энтузиастом был и А. К. Гастев (1882—1941) —
ученый, поэт, революционер. Он был формальным
руководителем и неформальным вдохновителем и душою
Центрального института труда. Институт разместился в центре
Москвы, в красивом здании на углу Петровки и Рахманов-
100

ского переулка. Здесь и развернулась активная работа
по изучению физиологии трудовых движений человека.
Но со временем менялась техника, менялись условия
труда.
Все большее число людей, занятых в производстве, не
обливаются потом с молотом или лопатой в руках, а сидят
за пультом управления. Но и труд оператора — нелегкий
труд, хотя сложности здесь иные, чем при физической
работе. От оператора требуется большее напряжение
внимания, «маленькая» ошибка — не та или не вовремя нажатая
кнопка — может привести к серьезным нарушениям
процесса, которым управляет оператор. Большая нагрузка на
нервную систему оператора совсем не безразлична для его
здоровья; она же сказывается на скорости и точности его
работы.
По отношению к работе оператора возникли те же
задачи, которые раньше стояли по отношению к труду
молотобойца: как сделать этот труд наиболее производительным и
безвредным для здоровья? Для решения этой задачи
конструкторы пультов должны знать свойства
человека-оператора и учитывать их при проектировке пультов. Им важны
не только физиологические, но и психологические
характеристики работающего человека — способность различать
сигналы, принимать решения о необходимых реакциях на
сигнал, способность быстро и точно реагировать. Эти
особенности современного производства и привели к созданию
новой науки — инженерной психологии. Инженерная
психология изучает психофизиологические характеристики
человека, определяющие его взаимоотношения с машиной.
Одним из важных элементов работы оператора является
быстрота и точность его реакции. Требуя от оператора
достаточной быстроты реакции, нельзя доводить ее до той грани,
где нарушается точность реакции, где возникают
утомление, ошибки.
Время между сигналом и ответной реакцией принято
называть временем реакции. От чего же оно зависит?
Этому вопросу посвящены многочисленные исследования
последнего времени.
На первый взгляд кажется, что время, необходимое для
нажатия пальцем кнопки в ответ на зажигание сигнальной
лампочки, определяется длиной пути нервного импульса
от чувствительных клеток глаза до мышц пальца. Однако
опыт показывает, что для этого требуется значительно
больше времени.
101

Представим себе, что перед оператором находится пульт
с некоторым числом сигнальных лампочек. Каждой
лампочке соответствует одна совершенно определенная кнопка,
т. е. число кнопок совпадает с числом лампочек. Задача
оператора состоит в том, чтобы в ответ на сигнал как можно
быстрее нажимать кнопку. Оказывается, если лампочки
зажигаются в случайном порядке, то время реакции тем
меньше, чем меньше лампочек на пульте. Кроме того, на
время реакции влияет и частота включения той или иной
из них. Если, например, на пульте две лампочки,
загорающиеся в случайном порядке, то скорость реакции будет
одинаковой лишь в том случае, если обе они зажигаются
одинаково часто.
Зависимость времени реакции от числа лампочек
(сигналов на пульте) и от частоты включения той или иной из
них (при зажигании их в случайном порядке) приводит
исследователей к единому мнению: время реакции на
сигнал тем меньше, чем чаще он появляется в случайной
последовательности сигналов, т. е. чем больше вероятность
его появления в общем ряду сигналов. Эта зависимость
имеет большое значение для тех, кто проектирует пульты
управления и добивается быстрой и безошибочной работы
оператора.
Описанные исследования устанавливают зависимость
(ее можно выразить в виде математической формулы)
между частотой появления того или иного сигнала и
временем реакции на этот сигнал. Мы попытаемся на примере
этой зависимости показать, какими путями могут быть
исследованы характеристики человека-оператора, какие
вопросы возникают у исследователей, как сформулировать
эти вопросы в таком виде, чтобы их природа «поняла» и
ответила бы на них (эксперимент ведь не что иное, как
вопрос, задаваемый исследователем природе).
Почему тот из двух сигналов, который появляется чаще,
вызывает более быструю реакцию? Может быть, как
считали некоторые ученые, разные сигналы возбуждают
разные нервные элементы, и те элементы, которые чаще
возбуждаются, изменяют свое состояние — становятся более
быстро реагирующими? Чтобы Природа ответила на
вопрос, мы задали его в виде такого эксперимента,
проведенного нашей сотрудницей М. А. Цискаридзе.
Перед оператором появляется один из двух световых
сигналов, чередующихся в случайной последовательности.
На каждый из них оператор должен реагировать нажатием
102

одной из двух кнопок. Прибор точно регистрирует время
от появления сигнала до нажатия кнопки. Сигналы А и Б
появляются в случайном порядке, но так, что сигнал Л
возникает чаще (например, вдвое чаще), чем сигнал Б.
В этом случае оператор реагирует на сигнал А быстрее.
Изобразим в виде букв небольшой отрезок такой
последовательности сигналов:
...БААБАААААБАББААБААБАА...
Когда время реакции установилось (более короткое на
сигнал Л, более длинное — на Б), экспериментатор
незаметно для оператора меняет тактику подачи сигналов:
он выбирает небольшой отрезок их случайной
последовательности (отрезок этот подчеркнут в приведенном выше
ряду) и начинает многократно повторять его:
...АААБАБАААБАБАААБАБАААБАБ...
В этом новом ряду сигнал Л, как и раньше, встречается
вдвое чаще, чем Б. Между тем время реакции оператора
при переходе к новому ряду существенно изменяется:
время реакции как на Л, так и на £ стало сокращаться, и
постепенно исчезла разница между временем реакции на
частый и редкий сигналы. Время реакции на них
оказалось примерно равным времени простой двигательной
реакции, т. е. реакции на единственный световой сигнал, в
ответ на который надо нажимать одну-единственную кнопку.
Из такого результата следует, что различное время
реакции на сигналы зависит не просто от различной
частоты их появления — ведь в новых условиях сигнал Л
остался более частым, а время реакции на оба сигнала
сравнялось.
Может быть, дело не в частоте сигналов, а в том, какого
сигнала ожидает оператор? Мы уже говорили о
вероятностном прогнозировании — о способности на основании
накопленного опыта прогнозировать предстоящие события
с определенной вероятностью. Действительно, хотя в
новом ряду сигнал Л встречается вдвое чаще, чем сигнал Б>
оператор, уловивший структуру ряда, с уверенностью
может предсказать следующий сигнал. Возможность точно
предсказать следующий сигнал здесь такая же, как при
повторении только одного сигнала. И время реакции
оказывается в этом случае таким же, как при простой
двигательной реакции.
103

Это позволяет предположить, что время реакции
зависит от вероятностного прогноза появления того или иного
сигнала. Правильно ли это?
Для проверки мы решили «развести» частоту появления
сигнала и прогноз оператора, поставить эксперимент так,
чтобы один из сигналов становился более частым, но при
этом бы оператор все более уверенно прогнозировал, что
сейчас появится другой сигнал. Оператору предлагали
случайную последовательность двух сигналов Л и Б, в которой
частота Л была больше, чем Б. Затем, когда время
реакции на сигналы А и Б оказывалось устойчивым,
экспериментатор начинал включать (без предупреждения, конечно)
один только сигнал Б, который становился более частым.
Однако время реакции на сигнал Б не уменьшалось, а
начинало расти. Если же, прервав опыт, измеряли время
реакции на сигнал Л, то оно оказывалось уменьшенным.
Такой результат эксперимента хорошо согласуется
с предположением, что время реакции зависит от
вероятностного прогноза. Чем больше сигналов Б было подряд,
тем с большей вероятностью оператор прогнозирует
появление сигнала А. В соответствии с таким прогнозом время
реакции на сигнал Б растет, а на Л —уменьшается. Но
если число идущих подряд сигналов Б становится
достаточно большим, то соотношение времени реакции на
сигналы А и Б вновь изменяется: время реакции на Б
снижается, а на Л — растет. Это значит, что оператор уже
перестает ждать сигнал Л, он уже прогнозирует новое
появление сигнала Б — он изменил предположение о
вероятностной структуре последовательности сигналов.
Однако описанных экспериментов еще недостаточно,
чтобы утверждать, что скорость реакции при случайной
последовательности сигналов является функцией
вероятностного прогнозирования. Ведь в обеих сериях опытов
экспериментатор переходил от случайной
последовательности к жестко установленной. Необходимо было
«развести» в эксперименте частоту сигналов и вероятностный
прогноз, но так, чтобы последовательность сигналов
оставалась случайной.
Эксперимент был задуман нами в следующей форме.
Перед испытуемым четыре сигнала (назовем их Л, Б, В, Г).
Каждому из них соответствует кнопка, которую надо
нажать при появлении сигнала. Существенной особенностью
этого эксперимента была последовательность, в которой
зажигались сигналы на пульте. Первый подаваемый сигнал
104

выбирался случайным образом из четырех равновозмож-
ных. Вероятность выбора для первого сигнала Р1 = —.
Следующий сигнал выбирается из трех оставшихся [Ри =
= -g- J. Затем выбирается сигнал из двух оставшихся ( Рт =
=-£-j. Наконец, следующим идет единственный оставшийся
(P]v = l). Следующая четверка сигналов строится по тому
же принципу и т. д.
Таким образом, в ряду сигналов (их было 120) число
Л, Б, В и Г одинаково. После нескольких четверок
исследуемый улавливает структуру ряда сигналов. С этого
момента вероятность, с которой он прогнозирует появление
того или иного сигнала в каждый момент времени, зависит
от места сигнала в четверке.
Случайную последовательность, в которой вероятность
появления сигнала зависит от того, какие сигналы были
перед этим, в математике называют марковской
последовательностью — в отличие от бернуллиевской, в которой
вероятность появления сигнала не зависит от того, что
было раньше (так, при бросании монеты вероятность
выпадения «орла» равна 0,5 независимо от того, что выпадало
в предыдущих бросаниях). Таким образом, наша
последовательность сигналов представляет собой частный случай
марковской последовательности.
Среднее время реакции (за весь эксперимент) на каждый
из сигналов (на А, на Б, на В и на Г) оказалось
одинаковым, т. е. статистически неразличимым. Совсем иным
оказался результат, когда подсчитали отдельно среднее время
реакции на сигналы, стоящие на I месте в четверке, на II,
на III и на IV месте.
Время реакции на вторые в четверках сигналы
оказалось меньшим, чем для первых сигналов; еще меньшим —
время для третьих сигналов; самым малым было время для
четвертых. Кроме того, оказалось, что время реакции на
первые сигналы соответствует времени, обнаруженному
в эксперименте с бернуллиевской последовательностью
четырех равновероятных сигналов. Время реакции на
третьи сигналы было равным тому, которое выявилось
в экспериментах с бернуллиевской последовательностью
двух сигналов. Время реакции на последние в четверке
сигналы совпало со временем простой двигательной реак-
105

ции (т. е. при наличии лишь одного сигнала и одного
ответа).
Таким образом, время реакции оказалось зависящим от
того, с какой вероятностью прогнозировался возникший
сигнал, а не от того, какой именно сигнал появился
(Л, Б, В или Г).
Итак, время реакции на сигнал зависит от
вероятностного прогноза, от степени ожидания сигнала. Частота
сигналов влияет на время реакции лишь постольку, поскольку
от нее зависит вероятностный прогноз.
Какие же изменения в организме вызывает ожидание?
Среди опытов, поставленных для ответа на этот вопрос,
был такой (он проведен В. А. Иванниковым). На пульте
перед оператором может появиться по желанию
экспериментатора один из двух сигналов — А или Б. На сигнал А
оператор должен реагировать левой рукой, на сигнал Б —
правой. С помощью специальных электродов, усилителей
и осциллографов записываются биотоки мышц правой и
левой руки. Экспериментатор может по своему усмотрению
устанавливать последовательность сигналов Л и Б. Он
делает это таким образом, что может создавать у оператора
различные ожидания, различные прогнозы того, какой
сигнал — А или Б — будет следующим.
Опыты показали, что при прогнозировании появления
сигнала А с большей вероятностью у оператора повышалась
амплитуда биотоков мышц левой руки, а при большей
вероятности сигнала Б амплитуда электрических
колебаний была выше в правой руке. При этом отмечалось и
различие времени двигательной реакции правой и левой руки:
та рука, в мышцах которой фиксировались большие
электрические колебания, реагировала на сигнал быстрее.
Таким образом, вероятностное прогнозирование
сигналов вызывает (заранее, еще до появления сигнала)
подготовку к действию именно тех двигательных органов,
которые должны реагировать на более ожидаемый сигнал. Эта
преднастроика и обеспечивает более быструю реакцию.
Но если это так, то время реакции правой и левой рук
должно быть различным и в случае, когда нет различий
в ожидаемой вероятности появления сигналов, а есть лишь
различная преднастроика мышц рук. Так ли это на самом
деле? Этот вопрос был задан Природе в виде следующего
эксперимента.
Перед оператором находится пульт, на котором может
появляться один из восьми сигналов. Назовем эти сигналы
106

Ль Л2, Л3, Л4, £ь Б2, Б3 и Б4. Вероятности появления
этих сигналов соответственно ри р2, р3, р4, Ци ?2, <7з, QV
Если появится один из сигналов Ль Л2, Л3 или Л4, то
оператор должен нажать рычаг левой рукой; если же появится
один из сигналов Би Б2, Б3 или Б4, то он должен нажать
другой рычаг — правой рукой. Прогнозируемая
оператором вероятность Р нажима левого рычага равна сумме
вероятностей появления сигналов Ль Л2, Л3 и Л4 (Р =
=^1+Р2+Рз+Р4), а прогнозируемая вероятность Q
нажима правого рычага равна сумме вероятностей появления
остальных четырех сигналов (Qr=q,i+^2+^3+^).
Если поставить опыт так, что оператор с большей
вероятностью будет ожидать движения левой рукой (P>Q),
то обнаруживается асимметрия биотоков мышц (они выше
на левой руке) и асимметрия времени реакции (реакция
левой руки быстрее). Вот что, однако, весьма
примечательно. Если в таком опыте pi=qi (это не мешает тому, что
нажим левой рукой остается более вероятным, чем нажим
правой рукой!), то время реакции на сигнал Лх все же
короче, чем время реакции на сигнал Б1т
Выходит, время реакции может быть различным и на
сигналы, появление которых прогнозируется с одинаковой
вероятностью, но в случае прогнозирования разновероят-
ных ответных реакций (для правой и левой рук). Просто
в случае, когда каждой ответной реакции соответствует
один определенный сигнал, говорить об ожидании ответа
или об ожидании реакции — одно и то же, они совпадают.
Не вытекает ли из результатов последнего опыта, что
существенно для времени реакции только вероятностное
прогнозирование ответной реакции, а вероятностное
прогнозирование сигналов существенно лишь постольку,
поскольку от него зависит прогнозирование реакции? Вопрос
кажется вполне правомерным, а ответить на него может
лишь Природа — надо только четко задать ей этот вопрос.
Для этого пришлось несколько видоизменить опыт с
восемью сигналами и двумя движениями — ответами на эти
сигналы.
Если верно предположение, что для времени реакции
существенно только прогнозирование соответствующего
движения, то время реакции на сигнал Аг и на сигнал Л2
должно быть одинаковым даже при неравенстве их
вероятностей (ргфр2) — ведь оба этих сигнала требуют одного
и того же движения с вероятностью Р. Когда в опыте
сравнили время реакции на эти сигналы, то оказалось, что
107

предположение не подтверждается: при движениях,
прогнозируемых оператором с одинаковой вероятностью, время
реакции зависит от вероятностного прогноза сигнала:
время меньше, если оператор с большей вероятностью
ожидал появившийся сигнал.
Итак, время реакции на сигнал зависит от
вероятностного прогноза, причем как от вероятностного прогноза
сигнала, так и от вероятностного прогноза ответного
движения. Очевидно, преднастройка осуществляется и в
двигательных, и в чувствительных системах организма.
В описанной цепочке экспериментов речь шла о
зависимости времени реакции от прогнозирования оператором
вероятности появления сигналов и вероятности ответов.
При этом молчаливо предполагалось, что все сигналы и все
ответы равноценны, т. е. что промедление или ошибка
в ответе на один сигнал «стоят» столько же, сколько
промедление или ошибка в ответе на другой сигнал.
На самом же деле это упрощение. Оператор оценивает
не только ожидаемую вероятность появления сигнала или
необходимого ответа, но также и величину и вероятность
«выигрыша» или «проигрыша», который наступит в случае
того или иного его ответа на сигнал. Аварийный сигнал
на пульте вызывает очень быструю реакцию оператора,
хотя появление этого сигнала могло прогнозироваться
оператором с очень малой вероятностью.
Какова же оценка оператором «выигрышей» и
«проигрышей»? На основании чего эта оценка складывается? По
каким показателям можно судить об этой оценке?
Введение различного вознаграждения за правильные и
быстрые ответы на разные сигналы (или, что то же,
введение различных «штрафов» за промедление или ошибочный
ответ) ведет к изменению времени реакции. Время реакции
различно для двух равновероятных сигналов, если реакции
на них по-разному вознаграждаются. Варьируя
вознаграждение за хорошие реакции на два сигнала, можно не только
уравнять время реакции на равновероятные сигналы, но
даже добиться меньшего времени реакции на менее
вероятный сигнал.
Таким образом, время реакции зависит не только от
вероятностного прогноза возникновения события (сигнала),
но и от значимости этого события.
Можно принять, что время реакции — функция
математического ожидания поощрения. Но если вероятность
возникновения сигнала имеет количественное выражение,
108

то как сравнить значимость двух событий? Значимость —
величина индивидуальная, да и для одного и того же
индивида меняющаяся в зависимости от различных
обстоятельств.
Назовем платой то реальное вознаграждение, которое
субъект получает за правильный и быстрый ответ. Плата
не зависит от субъекта и может быть объективно измерена.
Если хорошие реакции на один сигнал оплачиваются 1
копейкой, а на другой 10 копейками, то платы относятся
как 1 : 10.
Этого нельзя сказать о соотношении значимостей. Если,
к примеру, принять, что при плате 1 рубль и 10 рублей
значимости так же относятся, как 1 : 10, то при плате
0,0001 копейки и 0,001 копейки значимости различаются
очень мало (в обоих случаях они оцениваются как «очень
малые»). Точно так же для человека, далекого от
астрономии, расстояние в миллиард световых лет и в 10 милиардов
световых лет оцениваются примерно одинаково (как «очень
большие»). Прямо пропорциональная зависимость между
платой и значимостью сохраняется лишь в некотором
актуальном диапазоне вознаграждений при тех порядках
величины платы, с которыми данному субъекту
приходилось часто иметь дело.
Еще сложнее с теми платами, которые в отличие от
денежной платы не могут быть сравнены в единой шкале.
Так, если реакции на один сигнал (А) вознаграждать
пирожным, а на второй (Б) — билетом в кино, то сравнить
эти платы трудно даже с точностью «больше — меньше».
Значимость же этих вознаграждений очень индивидуальна:
сластена предпочтет пирожное, а любитель фильмов —
билет. О значимости А и Б можно судить только по
реакции субъекта — что он предпочтет, на что реагирует
быстрее (или сильнее).
Итак, если вероятность сигнала или оплату можно
назначить заранее, до опыта, то значимость нельзя
назначить — о ней можно судить только после опыта, по его
результатам.
В качестве меры для сравнения значимости двух
сигналов можно принять степень искажения зависимости
какого-либо доступного измерению параметра реакции
(например, времени реакции) от вероятности появления
сигнала.
Примем следующие три положения.
1. Если сигналы А и Б возникают в случайной последо-
109

вательности с равными вероятностями (РЛ=РБ) и при
этом среднее время реакции на них одинаково (ТА = ТБ),
то будем считать, что значимость А и Б одинакова (УА=УБ).
2. Если при тех же условиях (РА=РБ) время реакции
на сигнал А меньше, чем на сигнал Б (ТА<ТБ), то будем
считать, что значимость А больше, чем значимость Б
(VA>VB).
3. Как мы уже говорили, время реакции на сигналы
разной значимости можно уравнять, сделав более
значимый сигнал более редким. Если время реакции на сигналы
уравнивается (ТА = ТБ) при условии, что А встречается
в ./V раз реже, чем Б (N -РА=РБ), то будем считать сигнал А
в ./V раз более значимым, чем Б (VA=N -УБ).
Таким образом, можно ввести количественную меру
для сравнения значимости различных сигналов. Однако
эти значимости индивидуальны, и судить о них можно
только на основании реакции данного субъекта на эти
сигналы.
Вопрос о роли значимости для реакции человека очень
важен. Только теперь, когда инженерной психологией
получены ответы на многие вопросы, в том числе на вопрос
о зависимости реакции человека от вероятностного
прогноза сигнала и ответа, появляется возможность задать
Природе вопрос о значимости на понятном ей языке — на языке
эксперимента. Эксперимент — это вопрос Природе.
Ответы Природы на вопросы, задаваемые
исследователями-психофизиологами, помогают инженерам —
конструкторам пультов. А техника, создаваемая инженерами,
помогает исследователям глубже проникать в законы
Природы.
Скорость и точность — два требования, значение
которых стремительно растет. Нужно наращивать и то, и
другое. Как ни велики достижения техники,
электроники, информатики, человек остается важнейшим звеном в
действии технических систем, и на нем — на человеке —
лежит ответственность за принятые решения и за
совершенные действия. Все это создает огромную нагрузку
на нервную систему человека, опасность «срыва» в ее
работе.
Как увеличить скорость и точность действий человека
в условиях большой ответственности за результат и
сделать это, смягчив перегрузки нервной системы,— задача,
которая требует разрешения, задача, которую наука
должна решить и быстро и точно.
по

«Игра с Природой»
или «игра с Партнером»?
Однажды, гуляя по лесу с приятелем-математиком,
преподающим теорию вероятности, я предложил ему такую
задачу. Один шах решил, что, поскольку у него в стране
имеются гаремы, а воевать он не собирается, ему незачем
иметь поровну подданных мужского и женского пола.
Чтобы сдвинуть соотношение в пользу женщин, шах издал
указ, согласно которому каждая женщина может иметь
сколько угодно дочерей, но не больше одного сына: родив
сына, она должна прекратить деторождение, чтобы не
нарушать указ шаха. Спрашивается, какое соотношение лиц
мужского и женского пола установится в этой стране, если
принять, что за весь детородный период женщина может
родить десять детей.
Мой собеседник ответил, что, конечно же, женщин
будет больше, а вот если бы под рукой был карандаш и
бумага, он легко мог бы подсчитать, во сколько раз больше.
Разумеется, он хорошо знал, что вероятности рождения
мальчика или девочки одинаковы. И все же без карандаша,
без расчета, «по интуиции» он решил, что шах добьется
успеха своим указом.
В ошибочности его суждения легко убедиться. В первом
деторождении половина женщин родит мальчиков,
половина — девочек, и их будет поровну. Во втором
деторождении участвуют только те женщины, которые первым
ребенком имели девочку; половина из них родит мальчика,
половина — девочку. Осталось поровну. В третьем
деторождении участвуют только те, кто ранее родил двух
девочек, и опять поровну. И так далее и так далее.
Но без анализа, положившись только «на интуицию»,
ошибку может сделать даже человек, знающий теорию
вероятности.
Наши интуитивные представления о вероятностях в
чем-то ошибочны. Человек не может сознательно, не
пользуясь каким-либо специальным приемом, написать
случайную последовательность крестиков и ноликов —
последовательность окажется неслучайной.
Если при азартной игре в орлянку три раза подряд
выпал герб, то даже знающий теорию вероятности игрок
почти наверняка предскажет «решетку» в следующем бросании.
Ш

Психологи проводили эксперименты, в которых
испытуемый должен был предсказать, какой знак (например,
крестик или нолик) появится перед ним в окошечке. Задача
испытуемого — сделать как можно больше правильных
угадываний. А тактика экспериментатора (о которой он не
предупреждает испытуемого) — давать случайную
последовательность крестиков и ноликов, где крестиков вчетверо
больше, чем ноликов (вероятность появления крестиков
Р+=0,8, вероятность появления ноликов Р0=0,2).
Через некоторое время испытуемый начинает
предсказывать крестик с вероятностью 0,8, а нолик — с
вероятностью 0,2. Принято говорить, что он «вышел на заданные
вероятности». Но число правильных предсказаний у него
не максимально. Оно было бы максимальным, если бы он
всегда предсказывал крестик: его предсказание
оправдывалось бы каждый раз, когда появится крестик, т. е. в 80%
в нашем примере. Предсказывая же крестик в 80% и нолик
в 20% случаев, испытуемый будет давать верные
предсказания для 64% предъявления крестиков (0,8x0,8=0,64) и
в 4% предъявления ноликов (0,2x0,2=0,04). Общий
процент правильных предсказаний составит 68%.
В чем же дело? Почему человеку в такой ситуации
свойственно воспроизводить соотношение вероятностей
появляющихся сигналов, а не выходить на «оптимальную
стратегию», предсказывая все время только чаще появляющийся
сигнал? Есть ли случаи, когда «смешанная стратегия», т. е.
предсказывание то одного, то другого сигнала с
определенной частотой, является оптимальным способом сделать
наибольшее возможное число правильных угадываний?
Представим себе игру между экспериментатором (Э) и
испытуемым (И) в следующем виде. Цель И — сделать как
можно больше правильных предсказаний, цель Э —
сделать так, чтобы И чаще ошибался в предсказаниях.
Поначалу Э использует случайную последовательность, которая
описана выше. Предположим, что И, уловив, что крестик
появляется чаще, стал все время предсказывать крестик,
обеспечив себе 80% правильных угадываний — наиболее
высокий возможный процент. Тогда Э начинает
значительно чаще давать нолик, и число правильных угадываний И
сразу упадет. Значит, в игре с таким «злокозненным»
противником, как 5, И не должен всегда предсказывать только
более частое событие, а должен следовать «смешанной
стратегии».
Интересные эксперименты были поставлены Г. Е. Журав-
112

левым, М. А. Цискаридзе и И. А. Рухадзе. В одной
половине опытов сигналы, которые должен был предсказать
испытуемый, появлялись в окошке ящика, где вращалась
рулетка. В другой половине опытов у И и Э были комплекты
карточек, на каждой из которых был один из двух
возможных знаков; И и Э одновременно клали на стол по одной
карте тыльной стороной вверх. Если при проверке
оказывалось, что знаки на картах одинаковые,— очко выигрывал
И, если знаки были различными — выигрывал Э.
В опытах с рулеткой у испытуемых создавалось
представление, что их «партнер» (рулетка) выдает случайную
последовательность сигналов с некоторым соотношением частот
совершенно независимо от того, какие сигналы испытуемый
предсказывал прежде и насколько успешными были его
предсказания.
В опытах же с картами у испытуемых создается
впечатление, что экспериментатор — активный партнер,
стремящийся выиграть; он запоминает ходы испытуемого и то,
насколько они удачны, и после этого решает для себя,
какой ход сделать.
В представлении испытуемого в первом случае у него нет
активного партнера, во втором — есть. На самом же деле
в обоих случаях — ив опытах с рулеткой, и в опытах с
картами — «партнер» испытуемого выдавал одну и ту же
последовательность двух сигналов, заранее составленную с
помощью таблицы случайных чисел.
В эксперименте, где соотношение частот в ряду
экспериментатора было 1 : 4, выявилось следующее. В опытах
с картами испытуемые предсказывали то один, то другой
сигнал с тем же соотношением частот (1 : 4), что и в
последовательности экспериментатора. В опытах же с рулеткой
часть испытуемых (примерно 15—20%) после 40—60
предъявлений переходила на предсказывание более частого
сигнала на каждом шагу — стратегия, действительно,
оптимальная в том случае, если нет активного партнера
(противника), который может, увидев это, изменить свою тактику.
Опыты с рулеткой (как их понимает испытуемый) можно
отнести к категории «игры с природой». События в
природе не зависят от того, что сделает человек. Будет ли днем
дождь, не зависит от того, возьмет ли субъект утром с
собою зонтик.
Опыты с картами можно отнести к категории «игры с
партнером (или противником)», действия которого зависят от
того, какие ходы делает наш испытуемый.
113

Сейчас разрабатывается очень интересная область
математики — теория стратегических игр. Эта теория учит
находить оптимальную стратегию в конфликтной ситуации.
Под конфликтной ситуацией понимается любая ситуация,
в которой имеются по меньшей мере две стороны с
несовпадающими целями (в частном случае эти цели могут быть
прямо противоположны).
Обозначим «игроков» буквами А и Б. Выбирая
очередной ход, А мысленно перебирает ходы, уже сделанные
игроком Б, и пытается на этой основе прогнозировать, как
ответит Б. В свою очередь, Б пытается прогнозировать, какие
ходы задумал Л. Каждый из них заинтересован в том, чтобы
другой ошибся в своих прогнозах. Итак, когда имеется
активный партнер или противник, все время возникают вопросы:
«Каким действием он ответит на такое мое действие?»,
«Какого моего следующего действия он ждет, если сейчас я
сделаю так?», «Как он представляет себе мои мысли о том, как
я представляю себе его планы?» и т. д. В психологии это
получило название рефлексии. Рефлексивные отношения
проявляются в жизни на каждом шагу. Среди переводов
с английского у Маршака есть такие строки:
— Он целовал вас, кажется?
— Боюсь, что это так...
— Но как же вы позволили?
— Ах, он такой чудак!
Он думал, что уснула я
И все во сне стерплю,
Иль думал, что я думала,
Что думал он, что сплю.
В этих строках прекрасно отразились рефлексивные
отношения.
Результаты экспериментов показывают, что, когда
ситуация не совсем ясна человеку, и часто даже при ясной
ситуации, человек, пытаясь предсказать следующий шаг
партнера, действует так, как будто перед ним активный партнер,
а не «равнодушная природа».
На протяжении всей истории человечества самыми
страшными противниками людей были активные существа.
Хищный зверь например, который подстерегает человека и
сообразует свои действия с его действиями. Зверя удается
одолеть, если человек усыпляет его бдительность, обманывает
его, совершая действие, которого тот не ожидает. То же и
в еще большей степени относится к человеку-врагу. Иногда
надо встретиться с ним неожиданно для него. Иногда сле-
114

дует избежать встречи, которой он ждет. Иногда надо
задобрить его и т. д.
Можно думать, что в прошлом человек, не зная истинных
причин многих явлений, исходил из худшего: все эти
события — и ливни, и бури в море, и землетрясения —
управляются активным существом, которое хочет достичь своих
целей; порою эти цели представлялись человеку
противоположными его собственным, враждебными им. Так
человек относился и к явлениям природы, которые на самом
деле не зависят от действий человека.
Человек представлял себе силы Природы в образе
активных существ — иногда злых, иногда добрых, но
активных — наблюдающих за человеком, как-то оценивающих
его действия, поощряющих или карающих человека за его
поступки. Так появились в верованиях людей существа,
иногда антропоморфные, иногда в виде животных, иногда
совсем уж фантастические, скомбинированные из частей
тела человека и зверя (кентавры, сфинксы, русалки и др.).
И человек вел себя с этими существами, порожденными его
фантазией, как с активными партнерами. Он пытался
прогнозировать их реакцию на его действия, пытался
перехитрить, обмануть или задобрить их, просил у них прощения,
принося им жертвы.
До современного человека это дошло в таком, например,
полушутливом выражении, как «возьму зонтик — чтобы
дождя не было».
Вот и появляется предположение: не потому ли в
экспериментах с угадыванием, описанных выше, человек не
переходит на «оптимальную стратегию» — предсказывание
только более частого сигнала,— что эта стратегия не
оптимальна в «игре» с активным партнером? В процессе развития
человечества сформировался способ реагирования,
адекватный более опасным ситуациям — когда имеешь дело со
злонамеренным активным противником.
Смех и улыбка
Смех занимает немалое место в жизни людей, в их
общении. «Смех как мировоззрение», «Смех как зрелище»,
«Святочный и масленичный смех». Уже по этим названиям глав
интересной книги Д. С. Лихачева, А. М. Панченко и
Н. В. Понырко «Смех в Древней Руси» (Л., 1984) можно
судить о том, что авторы рассматривают смех как одно из
115

средств общения людей, как знак, которым человек
передает нечто другому человеку. Такой смех имеет адресата,
имеет цель.
Но смех вместе с тем является также внешним
выражением внутреннего душевного состояния, эмоций человека.
Такой смех возможен и без зрителя, без адресата. Так
смеяться можно, например, и наедине с книгой.
При каких обстоятельствах возникает смех?
Смех вызывает хорошо рассказанный анекдот. Однако
ту же мысль, которая содержится в анекдоте, можно
передать «скучно» — так, что у слушателя не возникнет
желания засмеяться. Смешной анекдот обычно строится по
следующей схеме. Вначале идет короткий рассказ о чем-то
довольно обычном, о знакомом слушателю круге явлений.
Слушатель уже заранее предвидит, чем эта ситуация
разрешится — прошлый опыт подсказывает ему наиболее
вероятные развязки ситуации. И вот тут-то рассказчик
преподносит слушателю совсем иную развязку. В этот момент и
возникает смех. Попробуйте рассказать анекдот иначе:
четко выразить мысль, которая содержится в анекдоте, но не
«сталкивать» прогнозируемую слушателем концовку с
действительной. Никто при этом не засмеется. Не возникнет
смеха и в том случае, если сам рассказчик начнет смеяться
раньше времени,— это изменит «прогноз» слушателя.
Часто кажется несмешным иностранный анекдот: у читателя,
мало знакомого с чужими бытом и нравами, первая часть
его не вызывает достаточно четкого прогнозирования
вероятной развязки. Поэтому нет «столкновения»
действительной развязки с прогнозируемой, нет и эмоциональной
реакции.
Нередко можно услышать: «Скучная книга (или
пьеса) — с самого начала уже ясно, что будет дальше». И
наоборот, какой-нибудь детективный роман держит читателя все
время в эмоциональном напряжении. Иногда даже
понимаешь, что на книжку жаль тратить время, а оторваться не
можешь. Чем же нас так привлекает детектив? Остротой,
неожиданностью, непредсказуемостью событий.
Среди блестящих по краткости и выразительности
эпиграмм Роберта Бернса есть такая
Нет, у него не лживый взгляд,
Его глаза не лгут...
Они правдиво говорят,
Что их владелец — плут!
Перевод С. Я- Маршака
116

Содержание этого четверостишия сводится к следующему:
«По глазам видно, что перед нами плут». Но в такой
передаче была бы потеряна вся красота и эмоциональность берн-
совского стиха. Заключительное слово «плут» — совсем
не то, чего ждал читатель, и именно это и производит
впечатление.
А. Т. Твардовский, анализируя творчество С. Я.
Маршака, приводит его текст для плаката времен Отечественной
войны:
Лом железный соберем
Для мартена и вагранки,
Чтобы вражеские танки
Превратить в железный лом!
Достаточно в этом четверостишии лишь переставить
строки местами, не меняя ни одного слова, и при полном
сохранении смысла оно теряет всю свою эмоциональность:
Чтобы вражеские танки
Превратить в железный лом,
Для мартена и вагранки
Лом железный соберем!
Прочитаем теперь оба четверостишия не до конца —
лишь первые три строки. После них возврат к «железному
лому» в первом варианте — радостная неожиданность для
читателя, в то время, как во втором — последняя строка
почти безошибочно предугадывается читателем.
Чувство комического возникает при неожиданном,
резком несоответствии между предыдущим поведением клоуна
(и прогнозом зрителя относительно его дальнейшего
поведения) и его новым поступком. На этой парадоксальности
построена клоунада. Этой неожиданностью объясняется
неуместный смех при виде внезапно упавшего на ровном
месте прохожего. Смешон чертик на пружинке,
производящий резкие движения — этого не ожидают от игрушки,
которая чаще всего неподвижна. Нелеп человек, входящий
в зрительный зал в костюме, резко отличающемся от
одежды остальных зрителей. Но он же совсем не смешон, появись
он в том же самом платье на сцене в соответствующей
обстановке.
Неожиданность, несоответствие вероятностного
прогноза действительному ходу событий — один из элементов, от
которых зависит сила эмоциональной реакции. Подготовка
пожилого человека к неожиданному для него сообщению
и состоит в том, чтобы исключить резкое несоответствие
117

прогноза и сообщаемых сведений. Подготовка сводится к
тому, чтобы «мелкими шажками» изменить прогноз,
постепенно подвести человека к информации о случившемся.
Чем больше неожиданность, тем сильнее эмоциональная
реакция. При прочих равных условиях сила эмоциональной
реакции (и прежде всего ее телесных, соматических
проявлений) тем больше, чем больше несоответствие между
поступившей информацией и вероятностным прогнозом.
Но мы твердо знаем и то, что одна и та же ситуация
может вызывать у разных людей неодинаковые эмоции.
Музыкальная эмоция возникает оттого, что композитор
постоянно вносит большие или меньшие изменения в
замысел, который, как ему кажется, слушатель может
предвидеть, считает Клод Леви-Стросс. В сборнике «Семиотика
и искусствометрия» (М., Мир, 1972) он пишет: «Как только
композитор вносит больше изменений, мы испытываем
восхитительное чувство падения — нам кажется, что нас
оторвали от твердой опоры сольфеджио и швырнули в
пустоту, но нам так кажется только потому, что ступенька,
которую в конце концов обязательно найдет наша нога, не
окажется на том месте, где мы ее ожидаем».
Даже о решении математической задачи мы говорим, что
оно красиво, если оно не только правильно, но и
неожиданно.
Почему же рассогласование между вероятностным
прогнозом и действительным ходом событий вызывает
эмоциональную реакцию, которая подготавливает организм к
действиям с возможно большими затратами энергии?
Отклонение хода событий от прогнозируемого свидетельствует о том,
что для удовлетворения потребностей организму, возможно,
придется изменить стратегию поведения. Он должен быть
готов к различным действиям, которые могут потребоваться
от него. Мышцам может понадобиться сахар, поэтому он
должен быть в крови; сердце должно работать в режиме,
соответствующем мышечной работе.
Эмоциональная реакция возникает в ситуации, когда
человек прогнозирует возможность экстренных и
разнообразных действий, необходимость изменения стратегии
поведения перед лицом перемен, но при этом не располагает
достаточными сведениями о том, какие именно изменения
приведут к достижению цели. По удачному выражению
известного советского физиолога П. В. Симонова, эмоция —это
118

механизм гиперкомпенсации в условиях недостатка
информации о способах достижения цели.
Таким образом, эмоция возникает в ситуации
неопределенного прогноза как подготовка организма к
разнообразным действиям, которые могут понадобиться. Ситуация
рассогласования прогноза с реальностью чаще всего является
ситуацией неопределенного прогноза.
Часто говорят, что эмоция возникает в ситуации
опасности. Это не совсем точно. Представим себе опытного
машиниста у парового котла. Приближение стрелки манометра
к критической точке — сигнал опасности, сигнал
возможного взрыва. Но опытный машинист спокоен, потому что он
точно знает, какие действия в нужный момент приведут к
снижению давления в котле. Малоопытный же ученик в этой
ситуации не сохранит спокойствия, так как у него нет
твердой уверенности в том, что его действия приведут к нужным
результатам.
Человек, который точно знает, как избежать опасности,
не испытывает страха при ее приближении — он просто
готовится к определенным действиям. Но нет эмоционального
напряжения и у человека, который фатально оценивает
ситуацию как безнадежную: что ни делай — беда
неотвратима. Эмоции — реакция человека, который готов к
действиям для достижения цели, но не знает еще, какие именно
действия понадобятся; он готов к разнообразным действиям.
В неопределенности дальнейшего развития событий
эмоциональная сила многих произведений художественной
литературы. Исследователь пишет о «Повестях Белкина»
А. С. Пушкина: «Не кажется ли нам при внимательном
рассмотрении сложного узора «Повестей Белкина», что
финальные аккорды их не являются единственно возможными, что
предположительны и другие исходы?.. И пусть все видимо
кончается хорошо: это может служить утешением
Митрофанушке; одна возможность иного решения преисполняет нас
ужасом» (В. С. Узин).
Л, С. Выготский считает, что эффект шекспировского
«Отелло» столь трагичен потому, что неревнивый Отелло
(«Отелло от природы не ревнив — напротив: он доверчив»,—
писал Пушкин) убивает из ревности не давшую повода для
ревности Дездемону. Если бы Шекспир выбрал героем
ревнивого и подозрительного человека и связал его с
женщиной, которая давала бы сильнейший повод для ревности, не
трагедия получилась бы, а «обыкновенная пошлость»,
пишет Выготский.
119

При некоторых заболеваниях мозга нарушаются
эмоциональные реакции человека. В одних случаях они
усиливаются — человек дает бурные эмоциональные реакции
тогда, когда здоровые люди реагируют спокойно. В других
случаях они ослабевают — не возникают в тех ситуациях,
когда, казалось бы, должны возникнуть. Причины
ослабления эмоциональных реакций могут быть различными. Так,
при тяжелом склерозе мозговых сосудов эмоциональная
реакция может отсутствовать из-за того, что больной не
понимает ситуации; растолкуйте ему ситуацию — и
эмоциональная реакция возникнет. Но у других больных может
быть и иначе: им совершенно ясна ситуация, умозрительно
они понимают, что она радостна или печальна, но ни пульс,
ни мимика, ни цвет лица не выявляют эмоциональной
реакции. Больной все понимает, но не чувствует ни горя, ни
радости (мы вернемся к таким больным в главе «Нарушения
психики и вероятностное прогнозирование»).
Сохранность способности к вероятностному
прогнозированию — необходимое условие возникновения
нормальных эмоциональных реакций.
Смех — яркое выражение эмоциональной реакции. Ну
а что такое улыбка? Беззвучный смех — и только? Нет.
В медицинской энциклопедии слово «улыбка»
отсутствует. Напрасно: улыбка имеет прямое отношение к здоровью.
Что же такое — улыбка? «Мимика лица, губ, глаз...»,
как сказано в словаре русского языка. Но для нас сейчас
важно не то, какие мышцы участвуют в улыбке, улыбаться
можно одними глазами или одними губами. Существенно
то, в каких случаях возникает улыбка, какое душевное
состояние она выражает.
Ученые мало писали об улыбке. Посмотрим, что говорят
о ней поэты и писатели (ведь они делают то же, что ученые,—
стараются понять мир, в котором живет человек, и его
внутреннюю жизнь, только средства у них иные).
Улыбались три смелых девицы
На спине у бенгальской тигрицы.
Теперь же все три —
У тигрицы внутри,
А улыбка — на морде тигрицы.
Опасный номер.
Английская шутка в переводе
С. Я- Маршака
Да, улыбка возникает у того, кто чем-либо доволен,
удовлетворен. Но не только это может выражать улыбка. Улы-
120

бок очень много, и выражают они самые различные, иногда
даже противоположные душевные состояния. Есть веселая,
радостная улыбка, но есть и грустная; есть кислая улыбка
и улыбка сожаления. Улыбка может быть знаком не только
восторга, но и скорби, не только удовольствия, но и жалости.
Наряду с доброй, ласковой улыбкой бывает улыбка злая,
хитрая, лукавая, ехидная, лисья. Улыбка может выражать
и кротость, и умиление, и презрение, и насмешку, и иронию.
Что же общего в этом многообразии различных
душевных состояний, способных порождать улыбку? Пожалуй,
то, что все эти состояния не связаны с активными и
энергичными действиями. Есть улыбка сожаления, но нет гневной
улыбки. Есть ласковая улыбка, но нет улыбки страстной.
Улыбка возникает, скорее, у свидетеля, чем у активного
участника событий, или у участника, когда он уже сделал
свое дело и может позволить себе «расслабиться». Улыбка
отражает аффективную разрядку, успокоение,
прекращение в данной момент активных действий. Что, как не покой,
прежде всего чувствуется в пушкинских стихах:
Улыбкой ясною природа
Сквозь сон встречает утро года.
Л. С. Пушкин.
Евгений Онегин
(разрядка моя.— И. Ф.)
Вся успокоительная сила слов «К чему эти черные мысли!
Посмотри, вся природа нам улыбается» (А. Н. Островский.
Бедная невеста) — в последнем слове.
Покой — ив беспечной и в печальной улыбке. Покой,
но совсем не обязательно радость и удовлетворение.
Кто губам прекрасным улыбку беспечную дал,
Кто в удел скорбящим печаль сердечную дал?
Пусть он не дал нам счастья,— довольно с нас и покоя,
Ибо многим он слезы и муку вечную дал.
Омар Хайям. Перевод В. Державина
Улыбка выражает прекращение активных действий не
только тогда, когда эти действия привели к успеху и
удовлетворению. «Петр Иванович замолчал с улыбочкой,
показывающей, что он не сдается,— но что спорить с Марьей
Ивановной он не хочет» (Л. Н. Толстой. Декабристы).
Если человек, долго и упорно добивавшийся чего-либо,
после очередного посещения начальства выходит с
довольной улыбкой, значит, его действия увенчались успехом,
121

можно передохнуть. Если он выходит с печальной улыбкой,
значит, успех не достигнут, а сил продолжать борьбу нет.
«Кислая» улыбка — примирение с не очень благоприятной
ситуацией. Но если он вышел без улыбки, с нахмуренными
бровями, значит, успеха нет, но оружие не сложено, борьба
продолжается.
Итак, улыбка — отражение эмоциональной разрядки,
снятия эмоциональной напряженности. Аффективная
напряженность возникает обычно в ситуациях, когда
неясно, как будут дальше развертываться события, и в связи
с этим неясно, какие действия потребуются от человека.
При приближении какой-либо опасности или препятствия
на пути к намеченной цели аффективное напряжение
является следствием неопределенности — субъект пока не знает,
какие именно действия позволят отвести эту опасность.
Если же человек совершенно уверен, что определенное
доступное ему действие устранит приближающуюся опасность,
то и приближение ее он встречает без аффекта. Вероятно,
в процессе эволюции аффективные реакции развились как
подготовка организма к ситуациям, когда еще неизвестно,
какие именно действия понадобятся — к ситуациям с
неопределенным прогнозом.
Улыбка сопровождает разрядку ситуации, успокоение
при исчезновении неопределенности в прогнозе будущего
(например, после страха, тревожного ожидания). Такова
радостная улыбка болельщика, кумир которого первым
достиг финиша на соревнованиях. Такова грустная улыбка
болельщика, чей кумир отстал. Но оба не улыбались, пока
бегуны были на дистанции и неясно было, чья возьмет.
Учитель улыбается, увидев, что ученик на экзамене после
нескольких проб нашел верный путь решения трудной
задачи; задача еще не решена, но неопределенность снята, путь
найден — напряжение исчезло. Вы встречаете человека,
когда-то близкого вам, но отсутствовавшего много лет, и
вы не знаете, что было с ним, каким он стал. Поезд подходит
к перрону. Сейчас этот человек выйдет из вагона. Какой он?
Постарел? Здоров? Помнит вас или забыл? Вы волнуетесь,
лицо напряжено. Но вот он вышел. Да, постарел. Но здоров
(по первому впечатлению). Сразу узнал вас — машет рукой.
И вы улыбаетесь.
Интересно, что улыбка не только отражает разрядку
аффективного напряжения, но и сама способствует разрядке
этого напряжения. Люди иногда сознательно пользуются
этим. «Она пробовала улыбнуться, успокоиться, но подбо-
122

родок дрожал, и грудь все еще колыхалась» (М. Ф.
Достоевский. Белые ночи).
Улыбаясь, человек успокаивается. Улыбаясь, нельзя
всерьез ни преследовать, ни убегать. Улыбаясь, нельзя
читать трудную для понимания книгу, в которой нужно
разобраться. Улыбаясь, нельзя всерьез сердиться или
спорить.
Мне посчастливилось участвовать в одной серьезной
дискуссии в Новосибирском академгородке. У входа
организаторы дискуссии вывесили плакат: «Входной билет —
улыбка». И люди уже входя улыбались. До чего же
приятной была эта беседа, до чего ненапряженной —дискуссия!
Не было «страстей», но все аргументы в пользу разных
точек зрения остались четкими и отточенными.
Улыбка не только порождается успокоением, но и
порождает успокоение. Точно так же сжатые кулаки не только
порождаются яростью, но и порождают или усиливают
ярость.
У улыбки есть еще одна очень важная функция — как
говорят ученые, коммуникативная функция — улыбка
является одним из знаков, с помощью которых люди общаются
между собой. Улыбкой можно выразить приветствие,
доверие, уважение, почтение, расположение к кому-либо,—
такая улыбка имеет адресата.
Улыбка — знак, которым человек сообщает другому
человеку свое состояние аффективной ненапряженности.
Улыбка может не только сообщать, но и предлагать другому
человеку аффективную разрядку. Такова извиняющаяся
улыбка человека, по нечаянности нарушившего чей-то
покой. А извиняющая улыбка того, чей покой был нарушен,—
это знак того, что предложение о разрядке принято. Улыбка
порождает улыбку. «В ее открытой улыбке было столько
чистейшей прелести девичества, свежести и еще
неосознанного счастья, что Дубов всегда улыбался в ответ» (К.
Паустовский. Секвойя).
Улыбка порождает разрядку. «Павел Петрович
торопливо обернулся и нахмурился; но брат его так радостно,
с такой благодарностью глядел на него, что он не мог не
ответить ему улыбкой» (И. С. Тургенев. Отцы и дети).
Машина нарушила правила движения. Свисток.
Милиционер грозит водителю пальцем. Это знак: нарушил
правило, и я это видел, будь внимательнее. А на лице
милиционера улыбка. И это знак разрядки ситуации — штрафа не
будет.
123

Но улыбка, как и любой коммуникативный знак
(например, слово), не всегда отражает истинное состояние
человека. Можно заставить себя улыбнуться, как и можно
заставить себя не улыбаться. Улыбается человек, щадя своего
собеседника-старика и скрывая от него свою тревогу.
Лживая улыбка появляется на лице человека, замышляющего
недоброе и старающегося усыпить бдительность того,
против кого задумано зло.
В жизни современного человека очень много причин и
поводов для возникновения эмоциональной напряженности.
Повторяясь слишком часто, они приводят к возникновению
неврозов, гипертонии и к другим болезням. И так же, как,
стремясь очистить атмосферу наших городов, мы
стараемся, чтобы вокруг нас было больше растений, зелени,
очищая духовную атмосферу, люди должны позаботиться и об
улыбках в своем окружении. В какой-то мере эту функцию
в обществе берет на себя литература, кино, искусство. Но
помнить об этом должен и каждый человек.
В грозы, в бури,
В житейскую стынь,
При тяжелых утратах
И когда тебе грустно,
Казаться улыбчивым и простым —
Самое высшее в мире искусство.
С. Есенин. Черный человек
Однако я был бы очень огорчен, если бы читатель решил,
что я считаю улыбку панацеей — средством от всех
болезней, вещью, полезной во всех случаях жизни. Это совсем
не так. Автор вовсе не проповедует блаженную улыбку
независимо от того, что происходит вокруг. В жизни много
коллизий, которые нужно разрешить, а не разрядить —
ситуаций, в которых
Надо думать, а не улыбаться.
Надо книжки трудные читать.
Надо проверять — и ушибаться,
Мнения не слишком почитать.
Б. Слуцкий
Дорогой читатель, может быть, вам показалось, что
в этой главе слишком много стихов, и вы усомнились в
ее научной достоверности и слегка рассердились на
автора. Если так — улыбнитесь. И если, улыбнувшись, вы
станете сердиться меньше — значит — я был прав в моей
оценке улыбки.
124

Нарушения психики
и вероятностное
прогнозирование
При опухоли мозга хирург или патологоанатом,
проникнув в полость черепа, видит грубые изменения тканей
мозга. При эпилепсии отчетливые отклонения электрической
активности мозга можно видеть и не нарушая целости
черепа — они регистрируются с помощью
электроэнцефалограммы.
Не то при шизофрении — психическом заболевании,
имеющем, пожалуй, наибольшее социальное значение для
человечества. О наличии шизофрении врачу приходится
судить по поступкам и высказываниям больного, по его
поведению, мимике, жестикуляции, по особенностям его
психической деятельности. А есть ли при шизофрении какие-
либо закономерно наблюдаемые «соматические симптомы» —
объективные изменения телесной деятельности?
Естественно, что врачи пытаются найти их. Немецкий психиатр Бумке
считал, что ему удалось обнаружить один из таких
симптомов. Симптом Бумке состоит в том, что у больного в
отличие от здорового при неожиданном легком уколе кожи
зрачки не расширяются, в то время как кожная
чувствительность и реакция зрачков на свет сохраняется.
Но очень скоро клиницисты-психиатры перестали
пользоваться симптомом Бумке. Почему так произошло? В
самом деле, в каких случаях тот или иной симптом
представляет интерес для врача-клинициста?
Во-первых, если симптом встречается при определенном
заболевании с очень большим постоянством, близким к 90—
100%. В этом случае симптом становится опорой в
диагностике, и врач ценит его, даже если еще недостаточно ясно
представляет себе интимные механизмы его возникновения
и его связь с другими проявлениями данной болезни.
Такова, например, скорость оседания эритроцитов (СОЭ):
при наличии где-либо в организме воспалительного
процесса эритроциты крови оседают быстрее.
Во-вторых, симптом интересен врачу, если ясно его
место в механизме развития заболевания. Наличие (или
отсутствие) такого симптома многое говорит специалисту даже
в том случае, если симптом встречается при данном
заболевании с не очень большим постоянством.
125

Симптом Бумке не удовлетворяет ни первому, ни
второму условию: он наблюдается лишь примерно у 60%
больных шизофренией; связать же его с другими — главными
проявлениями болезни не удавалось. Поэтому он и был
оставлен клиницистами.
Между тем исследования продолжали приносить новые
сведения о нарушениях деятельности различных
физиологических систем у больных шизофренией. Как уже
говорилось, электроэнцефалография не выявила каких-либо
специфических для шизофрении нарушений; однако у больных
с выраженным шизофреническим дефектом было отмечено
отсутствие или ослабление изменений электрической
активности мозга при внешних раздражениях (у здоровых
такие раздражения вызывают депрессию альфа-ритма —
основного ритма, регистрируемого на электроэнцефалограмме).
Сниженными оказались у этих больных и кожно-гальва-
нические реакции, некоторые реакции сердечно-сосудистой
системы и другие. Но каждая из таких «находок»
физиологов мало что давала для понимания клиники шизофрении.
Были обнаружены и некоторые отклонения в работе
органов чувств при шизофрении, но и их нельзя было признать
первопричиной нарушения психики — ведь даже
значительно более грубые нарушения этих органов не ведут к
столь резким нарушениям психики.
Таким образом, какую бы физиологическую систему
у больных с выраженным шизофреническим дефектом (мы
дальше будем говорить именно об этой группе больных) ни
исследовали, в каждой из них обнаруживались некоторые
отклонения от нормы; но все эти отклонения были весьма
слабы, и связь их с нарушением психики оставалась неясной.
Вместе с тем внимательное рассмотрение характера этих
отклонений позволяет увидеть в них нечто общее. У
здорового человека и депрессия альфа-ритма на
электроэнцефалограмме, и колебание электрического потенциала кожи
(кожио-гальваническая реакция), и расширение зрачка в
ответ на несветовые стимулы, и многие другие реакции
являются компонентами ориентировочной реакции. С точки
зрения физиолога, это важно — в нагромождении фактов
уловлена некоторая закономерность; теперь можно, не
перечисляя всего множества фактов, сказать, что у больных
с выраженным шизофреническим дефектом нарушена
ориентировочная реакция; можно даже предсказать, как именно
у них нарушены некоторые реакции, являющиеся ее
компонентами.
126

Но для клинициста этого недостаточно. Он может
сказать о новом симптоме все то, что раньше говорил о
симптоме Бумке: ориентировочная реакция отчетливо ослаблена
далеко не у всех больных шизофренией, а как она связана
с нарушением психики (которое, собственно, и составляет
клиническую картину шизофрении), остается непонятным.
Читатель уже знает в общих чертах об ориентировочной
реакции. Чтобы уловить связь между нарушением
ориентировочной реакции и нарушениями психики у больных,
рассмотрим эту реакцию подробнее.
Характернейшей особенностью ориентировочной
реакции является ее способность к угасанию: при повторении
стимула она становится все слабее и, наконец, угасает —
не возникает при появлении стимула.
Классическая рефлекторная теория, как она сложилась
к первым десятилетиям нашего века, учила, что каждая
реакция организма на стимул осуществляется
рефлекторной дугой — разомкнутой цепочкой нейронов, в начале
которой стоит рецептор, чувствительный к определенному
виду энергии, а на конце — эффектор или группа
эффекторов (например, мышцы или железы).
С этих позиций угасание ориентировочной реакции
следовало бы объяснить так. Рефлекторная дуга имеет
некоторый порог возбудимости (т. е. способность отвечать
реакцией лишь на стимулы, более сильные, чем «пороговый»
стимул). При каждом срабатывании рефлекторной дуги ее
порог возрастает вследствие каких-то изменений в ней
(адаптация, утомление, истощение или еще что-либо в этом роде).
Реакция при этом становится все более слабой, а когда
порог превосходит уровень раздражителя, реакция совсем
исчезает — раздражитель становится подпороговым.
Казалось бы, подтверждением правильности такого
объяснения служит следующее обстоятельство: если теперь
усилить стимул, то вновь появится реакция. Но
выясняется, что и при ослаблении стимула по сравнению с
прежним, якобы «подпороговым» тоже возникает
ориентировочная реакция. Уже этого эксперимента достаточно, чтобы
установить: причина угасания ориентировочной реакции
при повторении стимула — не в росте порогов
рефлекторной дуги, а в чем-то другом.
Объяснение угасания ориентировочной реакции,
исходящее из представления о линейной рефлекторной дуге, еще
более запутывается после следующего эксперимента.
Ритмично, с интервалами в N секунд, появляется стимул —
ш

звук. Первоначально в ответ на стимул возникает
отчетливая ориентировочная реакция, но по мере повторения
стимула она угасает. После этого опять дают стимул —
реакции нет: она угашена. Следует N секунд покоя — реакции
нет: нет стимула. Если теперь снова включить стимул,
реакции опять не будет. Но экспериментатор не дает очередного
стимула, продолжается покой. И вот тогда на N+1
секунде возникает ориентировочная реакция! Реакция на что?
Стимула-то не было, продолжается покой.
Где же начинается сработавшая в этом случае
рефлекторная дуга? Ведь нет рецептора, на который подействовало
отсутствие стимула. Физиолог, воспитанный в «классическом
духе», может возразить на это: «Конечно,— скажет он,—
когда звука нет, а реакция есть, это не реакция на звук;
это рефлекс на время». Факты заставляют его дополнить
список рефлексов еще и рефлексом на время. Отсчет
времени, несомненно, играет большую роль в осуществлении
реакции на отсутствующий стимул. Но добавление к
списку рефлексов на звук, на свет, на укол и т. д. еще и
«рефлекса на время» создает лишь видимость того, что явление
объяснено.
Во-первых, «рефлекс на время» — понятие чужеродное
в ряду других рефлексов, каждый из которых определен
видом энергии стимула (например, свет, звук) или (что то
же) рецептором, чувствительным к этой энергии (например,
глаз, ухо). Нельзя же, говоря, что люди делятся на
инженеров, врачей, учителей и т. д., поставить в этот ряд,
например, блондинок. Блондинки, конечно, существуют, но
в этой классификации им нет места.
Во-вторых, ведь речь идет не о реакции на наступление
iV+1-й секунды. Если стимул появился бы своевременно,
то реакции не было бы. Реакция возникает в том случае,
если стимул не появляется тогда, когда его ждет (опираясь
на свой прошлый опыт) живое существо. Реакция
возникает и тогда, когда стимул оказывается не таким, каким его
ждут, основываясь на прошлом опыте (и уже менее
существенно, чем он отличается от ожидаемого, более громкий он
или более тихий). Ориентировочная реакция возникает
в ответ на рассогласование того, что ожидается — Sollwert,
и того, что есть — Istwert). Очень непривычно для
«классического подхода»: для объяснения такой, казалось бы,
«простенькой» реакции, как ориентировочная, нельзя
обойтись без представления об ожидании того, что должно
произойти. А живой организм может прогнозировать, что будет,
128

только на основе хранимых памятью сведений о прошлом
опыте и только с определенной вероятностью.
Вернемся теперь к нарушению ориентировочной реакции
у больных шизофренией с выраженной картиной дефекта
Может быть, оно обусловлено именно тем, что у этих
больных нарушено вероятностное прогнозирование? Мы вправе
сделать такое предположение — ведь вероятностное
прогнозирование является одним из звеньев, необходимых для
осуществления ориентировочной реакции. Но по логике
нарушение любого из звеньев, необходимых для
осуществления ориентировочной реакции, должно повести к нарушению
этой реакции. Какое же именно звено нарушено?
Проверку нашего предположения о том, что при
шизофреническом дефекте нарушается вероятностное
прогнозирование, нарушается использование вероятностно
организованного прошлого опыта при организации действий, мы
осуществляли двумя путями.
Первый состоит в том, чтобы выяснить, не изменяется ли
у этих больных какая-либо другая (не ориентировочная)
реакция, для реализации которой тоже необходима
сохранность вероятностного прогнозирования.
Второй путь состоит в том, чтобы проанализировать
характерные для шизофренического дефекта
психопатологические расстройства и установить, противоречат ли они
предположению о нарушении вероятностного
прогнозирования, «безразличны» ли они по отношению к этому
предположению или же это допущение помогает в каком-либо
отношении лучше понять и психопатологию
шизофренического дефекта.
Для первого пути проверки надо, казалось бы, выбрать
такую реакцию, для реализации которой необходима
сохранность вероятностного прогнозирования, но которая в
других отношениях по возможности отличается от
ориентировочной реакции. У больных с нарушением вероятностного
прогнозирования нужно ждать нарушения и этой реакции.
Если у больных с выраженным шизофреническим дефектом
эта реакция окажется нарушенной, это должно было бы
служить подтверждением предположения о нарушении у них
вероятностного прогнозирования: ведь именно
вероятностное прогнозирование является «общим звеном»
ориентировочной и искомой реакций.
Но остановиться на таком выборе реакции для
постановки проверочного исследования было бы опрометчиво.
Строгий критик не без основания мог бы возразить нам: на то,
5 №5-618
129

дескать, больной и есть больной, чтобы у него очень многие
реакции осуществлялись хуже, чем у здорового. Поэтому
в отношении любой реакции можно заранее ожидать,что
она осуществляется у больного хуже, чем у здорового, будь
то даже реакция, не имеющая общих звеньев с
ориентировочной реакцией.
Поэтому-то надо было выбрать в качестве контрольной
такую реакцию, для осуществления которой у здоровых
вероятностное прогнозирование является помехой. У
больных с нарушенным вероятностным прогнозированием
следовало бы ожидать лучшего, чем у здоровых,
осуществления этой реакции.
Исходя из этого, мы выбрали для контрольного
исследования иллюзию Шарпантье, с которой читатель
познакомился в начале книги. Напомним: человеку предлагают
приподнять два цилиндра — большой и маленький — и
сказать, какой из них тяжелее. Для опыта берут два цилиндра,
внешне не различающиеся по материалу, но сильно
различающиеся по объему. На самом деле они точно одинаковы
по весу, но испытуемый об этом не предупрежден.
В этой ситуации здоровому взрослому человеку
закономерно кажется, что меньший цилиндр тяжелее. Дело в том,
что испытуемый — еще до «взвешивания» цилиндров
руками — получает информацию о различии их объемов. На
основании прошлого опыта он ожидает, что большой цилиндр
тяжелее. В соответствии с таким прогнозом осуществляется
преднастройка тех систем, которые должны оценить вес.
В ситуации же, когда оба цилиндра имеют одинаковый вес,
такой прогноз не оправдывается — и это ведет к
возникновению иллюзии. Если верно, что у больных с выраженным
шизофреническим дефектом нарушено вероятностное
прогнозирование, мы можем ожидать у них ослабления иллюзии
Шарпантье, т. е. лучшей, чем у здоровых, оценки веса
цилиндров в описанной ситуации.
Доктор В. Л. Леви исследовал иллюзию Шарпантье
у большой группы больных. Оказалось, что у больных с
давним шизофреническим процессом и клинической картиной
выраженного дефекта иллюзия Шарпантье отсутствует —
эти больные правильнее здоровых оценивают
сравнительный вес цилиндров. В обычных ситуациях вероятностно
организованный прошлый опыт помогает здоровым людям
и не помогает больным с выраженным шизофреническим
дефектом. Но в специальных, необычных ситуациях (в
частности, при выявлении иллюзии Шарпантье), когда
вероятно

ностно организованный прошлый опыт мешает здоровым, он
не мешает больным, и в этих необычных ситуациях они
действуют правильнее, чем здоровые.
Позже были получены и другие факты,
свидетельствующие о том, что в различных специально создаваемых
ситуациях, где вероятностно организованный прошлый опыт
мешает здоровым, он не мешает больным с выраженным
шизофреническим дефектом.
Таким образом, предположение, что при
шизофреническом дефекте нарушается вероятностное прогнозирование,
подтверждается «перекрестным экспериментом».
Перейдем ко второму пути проверки — анализу
характерных для шизофренического дефекта нарушений психики.
При шизофреническом дефекте у больных наблюдается,
в частности, две группы психопатологических проявлений —
обеднение эмоциональных реакций и некоторые
своеобразные нарушения мышления, характеризуемые как
шизофреническое слабоумие. В противоположность этим
проявлениям, которые можно назвать негативной симптоматикой,
у больных очень слабо проявляется продуктивная
симптоматика (бред, галлюцинации).
По мере развития заболевания эмоциональные реакции
ослабевают, наступает эмоциональная тупость. Больной
может говорить о своих переживаниях, но остается при
этом равнодушным — не изменяются интонации его речи,
нет слез или смеха, не учащается пульс, не бледнеет и не
краснеет лицо, не начинают блестеть глаза: нет
физических, телесных проявлений эмоции. У таких больных
ослаблено чувство юмора.
Для нормального эмоционального реагирования
необходима сохранность механизма вероятностного
прогнозирования (читатель уже знает это из главы «Смех и улыбка»).
Поэтому нарушения эмоциональной сферы у больных с
шизофреническим дефектом могут быть отчасти поняты как
результат нарушения вероятностного прогнозирования.
Характерной особенностью нарушения мышления при
шизофреническом дефекте является «рыхлость ассоциаций».
Ярким примером этого явления может служить наблюдение
профессора Ф. В. Бассина. Больным и здоровым называли
пары слов и предлагали им ответить, есть ли что-либо
общее между понятиями, выражаемыми этими словами.
Среди пар были и такие, о которых здоровые уверенно
говорили, что между ними ничего общего нет. Больной же легко
находил и в этих случаях нечто общее. Так, например, в
5*
131

паре «керосин — симфония» больной видел общее в том, что
керосин может вытекать из бидона с мелодичным звуком.
Ответ больного кажется очень странным, необычным,
неожиданным. Но назвать его формально неправильным
нельзя.
Естественно предположить, что из множества
возможных ассоциаций здоровый человек выбирает те, которые
часты (высоковероятны) в его прошлом опыте. У больного
же нарушена опора на вероятностную структуру прошлого
опыта. При формальной сохранности следов того, что А
может ассоциироваться (по прошлому опыту) с Ви В2, • •,
Вп, больной не учитывает того, что вероятности этих
ассоциаций Ри Р2, ..., Рп различны. Для него различия между
вероятностями Pi, Р2, • ., Рп сглажены. Поэтому он с
большей легкостью, чем здоровый человек, извлекает из памяти
(«актуализирует») ассоциацию по прошлому опыту
маловероятную и вместе с тем реже извлекает ассоциацию
высоковероятную.
Тенденция к уравниванию вероятностей Ри Р2, ..., Рп
равносильна вероятностной дезорганизации, росту
энтропии мозга как системы хранения и переработки
информации (энтропия—это мера дезорганизованное™ системы).
В то же время формально прошлый опыт сохранен —
набор приобретенных в индивидуальном опыте знаний и
ассоциаций Вь В2, ..., Вп не растерян (как это имеет место
при некоторых органических поражениях мозга).
То же можно сказать и о «вычурности» речи таких
больных, создающей иногда впечатление большего богатства
их словаря по сравнению со словарем здоровых людей.
Выбранное больным слово формально правильно
(обозначает, например, именно тот предмет или явление, который
хочет назвать больной). Но здоровый из множества
формально правильных слов для обозначения предмета (или
явления) выбирает те, которые наиболее часты в его языковой
среде; больной же с равной легкостью выбирает частые
(высоковероятные) и редкие (маловероятные) слова. Но,
повторяю, формально и эти редкие слова правильны.
Все сказанное можно резюмировать так. Исследование
ориентировочных реакций у больных с картиной
шизофренического дефекта (с преобладанием негативной
симптоматики) привело нас к предположению, что у этих больных
нарушено вероятностное прогнозирование, нарушено
использование вероятностной структуры прошлого опыта.
Больной действует так, как будто вероятностная структура
132

его прошлого опыта в той или иной степени
дезорганизована (тенденция к уравниванию вероятностей) при
формальной сохранности прошлого опыта. Действия больного
менее результативны, чем действия здорового потому, что
больному не помогает вероятностное прогнозирование. Однако
в некоторых необычных (редких) ситуациях, в которых
вероятностное прогнозирование мешает здоровому,
действия больного могут оказаться более успешными —
вероятностное прогнозирование в этом случае не мешает.
Следствием такого нарушения вероятностного
прогнозирования и использования вероятностной структуры
прошлого опыта является искажение всех тех видов
деятельности, в которых используется вероятностная структура
прошлого опыта, будь то «простая» ориентировочная реакция
или «сложная» речевая или ассоциативная деятельность.
В то же время те виды деятельности (безразлично —
простые или сложные), которые осуществляются по жестким
программам и не используют вероятностную структуру
прошлого опыта, оказываются сохраненными.
По-видимому, именно поэтому больной иногда может (при
соответствующем образовании) справиться с очень сложной
математической задачей, но не справляется с работой, например,
организатора производства (хотя бы эта вторая работа и
была по общепринятым меркам более простой).
Наша гипотеза дает возможность из минимума
допущений объяснить целый ряд весьма разнообразных
нарушений у больного с шизофреническим дефектом.
В заключение следует обратить внимание на то, что
в процессе открытия творческие личности часто находят
«маловероятное» решение или вывод, но у них это
решение носит логически обоснованный характер, в то время
как у больных имеет место хаотическое смешение мало-
и высоковероятного.
Вероятностное прогнозирование
и... боли в пояснице
«Болит поясница» — это едва ли не самая частая жалоба
пациента на приеме у невропатолога. Около 3/4 всех
заболеваний периферической нервной системы составляют
поражения пояснично-крестцовой области. Одной из причин
болей в пояснице является поясничный остеохондроз. У
работающих людей старше 30 лет поясничный остеохондроз
133

встречается в 5—6%, а при некоторых видах труда — до
13%. И поражаются этим заболеванием сравнительно
молодые люди — порою теряя трудоспособность, страдая от
болей. Таким образом, недуг, мучительный для
заболевших, наносит немалый вред и обществу в целом. Отсюда
понятен интерес ученых-медиков к изучению этого
заболевания, его лечению и предупреждению. Много в этом
направлении сделали в нашей стране ученые неврологической
клиники Казанского мединститута, возглавляемой
профессором Я. Ю. Попелянским.
В возникновении поясничного остеохондроза
существенную роль играет хроническое, многократное — хотя бы и
не очень резкое и заметное каждый раз — травмирование
позвоночника, вызванное механической нагрузкой.
Поэтому поясничный остеохондроз относительно чаще поражает
тех, у кого в результате занятий спортом или некоторыми
видами труда (например, связанного с поднятием тяжестей)
возникала механическая нагрузка на позвоночник. Но вот
что казалось удивительным. Если причина заболевания в
повторяющейся травме, то почему одни люди долгие годы
занимаются спортом или физическим трудом,
систематически переносят значительные нагрузки на позвоночник, а
остеохондроз у них не развивается; другие же заболевают
в молодом возрасте, причем нагрузки на позвоночник у
части из них были не так уж велики. Выходит, у некоторых
людей позвоночник, несмотря на нагрузки, чем-то защищен
от травмы. Чем же?
Может быть, дело в том, что человек заранее, еще до
того, как возникает механическая нагрузка на позвоночник,
мобилизует его мышечную защиту: мышечное напряжение
«связывает» позвоночник, превращает гибкую конструкцию
из позвонков, соединенных эластичными хрящами и
подвижными суставами (а хрящи, межпозвоночные диски и
суставы и травмируются при нагрузках), в жесткую,
устойчивую к нагрузкам колонну, прочный позвоночный столб.
Это можно сравнить с тем, как, прочно прижимая к плечу
приклад винтовки, человек избегает травмы плеча в
результате реактивных сил, возникающих при выстреле.
Но для того, чтобы заблаговременно мобилизовать
мышечную защиту позвоночника, нужно еще до
возникновения механической нагрузки прогнозировать ее. Не в том
ли дело, что у людей с более слабым вероятностным
прогнозированием не возникает необходимой преднастройки
к предстоящей нагрузке — и нагрузка травмирует межпоз-
134

воночные сочленения, как ударяет в плечо плохо прижатый
перед выстрелом приклад винтовки? Этот вопрос
заинтересовал профессора Я. Ю. Попелянского, и за поиск ответа
на него взялась молодая талантливая сотрудница
Казанской неврологической клиники М. А. Подольская. Она
поставила своей задачей сравнить вероятностное
прогнозирование и мышечную преднастройку у тех, у кого не
развивается поясничный остеохондроз, и у тех, кто поражен
этим заболеванием.
Наложив электроды на мышцы, разгибающие спину,
регистрировали протекающие в этих мышцах
электрические колебания, по которым можно судить о тонких пред-
настроечных процессах в мышцах, связанных с
вероятностным прогнозированием механической нагрузки на
позвоночник.
Однако исследование мышц спины при подготовке к
разгибанию спины с подъемом тяжести связано с существенной
трудностью: у некоторых больных поясничным остехонд-
розом такое движение вызывает боль.
Параллельно с мышцами спины были исследованы
икроножные мышцы (при прогнозировании движения ногой),
двуглавые мышцы плеча (при прогнозировании движения
рукой), поверхностные сгибатели пальцев рук (при
прогнозировании движения пальцев). Оказалось, что особенности
вероятностного прогнозирования и мышечной преднастрой-
ки, характерные для каждого человека, одинаковы
независимо от характера движения и участвующих в этом
движении мышц. Это дало возможность в дальнейшем
ограничиться исследованием поверхностных сгибателей
пальцев рук.
Исследуемый должен был в ответ на звуковой сигнал
возможно быстрее согнуть пальцы руки. Звуковые сигналы
подавались ритмично сериями по 100 сигналов с интервалами
между сигналами 3, 5, 10 и 20 секунд. О мышечной преднаст-
ройке судили по характеру изменений электрической
активности мышц и по времени реакции, т. е. времени от начала
звукового сигнала до начала мышечного сокращения.
При пусковых сигналах, следующих с интервалами 3 и
5 секунд, время реакции постепенно уменьшалось, а затем
стабилизировалось: у здоровых людей через 10—12
сигналов, а у больных — после 18—23 сигналов. Это является
отражением того, что в начале серии сигналов человек
реагирует движением на уже возникший сигнал; затем он
начинает прогнозировать момент появления сигнала, загодя
135

готовится к нему, и время реакции уменьшается. Результат
показывает, что больные медленнее здоровых переходят на
реагирование с учетом прогноза момента появления сигнала.
При интервалах между сигналами 10 и 20 секунд у
больных в отличие от здоровых такого уменьшения времени
реакции совсем не наблюдалось — больные до конца
эксперимента продолжали реагировать лишь в ответ на уже
возникший сигнал, не убыстряя этой реакции
прогнозированием момента появления сигнала.
Получив такой результат, решили облегчить
прогнозирование введением «опорных сигналов» — звуковых
щелчков, следовавших через каждую секунду в исследовании
с 5-секундными интервалами между пусковыми сигналами
и через каждые 2 секунды в исследовании с 20-секундными
интервалами. У здоровых людей введение «опорных
сигналов» снижало время реакции — вероятностное
прогнозирование помогало заранее развернуть мышечную пред-
настройку. У больных поясничным остеохондрозом время
реакции оставалось большим, даже введение «опорных
сигналов» практически не улучшало у них вероятностного
прогнозирования.
В следующей серии исследований испытуемый должен
был на высокий звуковой сигнал («пусковой») реагировать
сгибанием пальцев, а на низкий («ложный») сигнал не
должен был реагировать. Сигналы следовали с интервалами
3 секунды в случайном порядке. Вероятность появления
пускового сигнала в последовательности задавалась
экспериментатором и составляла 1; 0,9; 0,5; 0,1. Многими работами
было показано, что чем больше частота появления сигнала,
тем выше вероятность прогнозирования человеком этого
сигнала и тем быстрее реагирует человек на этот сигнал.
Оказалось, что с увеличением частоты пускового
сигнала у здоровых людей время реакции отчетливо уменьшается
(с 413 до 94 мс). У больных же это укорочение значительно
слабее, а при малых частотах появления сигнала (до 0,5)
почти совсем не выражено.
Опережающие реакции в этих исследованиях также по-
разному выявляются у здоровых и у больных: при
увеличении вероятности появления пускового сигнала с 0,1 до
1 у здоровых частота возникновения опережающих реакций
растет с 0 до 21 %, а у больных — всего с 0 до 5%.
Таким образом, и в этих исследованиях реакции с
выбором правильного действия выявлено: у больных
поясничным остеохондрозом вероятностное прогнозирование и мы-
136

шечная преднастройка к предстоящему движению
ослаблены по сравнению со здоровыми людьми.
Получив такой результат, решили провести
обследование большой группы людей. Всего было исследовано 240
человек (мужчин и женщин), составивших три группы:
I группа — здоровые люди, никогда не испытывавшие
поясничных болей;
II группа — больные с незначительными
проявлениями поясничного остеохондроза, не требовавшими
специального лечения;
III группа — больные с тяжелым поясничным
остеохондрозом, протекающим с временной или стойкой утратой
работоспособности и требующим длительного лечения в
стационаре.
Сравнивали две возрастные группы — младшую (до
33 лет) и старшую (от 34 лет и старше).
Наиболее значительное нарушение вероятностного
прогнозирования оказалось у молодых людей III группы —
у тех, кто рано заболел тяжелым поясничным
остеохондрозом. Среднее время реакции у них было увеличено (337 мс,
в то время как у здоровых людей такого же возраста —
276 мс), но и сами реакции были менее точными, чем у
здоровых. Нарушение вероятностного прогнозирования не
позволяет этим больным предвидеть в процессе деятельности
возможные нагрузки, могущие травмировать позвоночник,
и загодя подготовить мышечную защиту. Именно это
способствует возникновению повторных травм и микротравм
позвоночника и ведет в конечном счете к раннему развитию
тяжелого поясничного остеохондроза.
У больных поясничным остеохондрозом, развившимся
в более позднем возрасте (старшая возрастная группа),
наблюдалась несколько иная картина. Страдающие
незначительными проявлениями поясничного остеохондроза
могут быть охарактеризованы как реагирующие осторожно и
осмотрительно. Время реакции у них велико (в среднем
374 мс), опережающие реакции отсутствуют, число
ошибочных реакций незначительно. Имея ослабленное
вероятностное прогнозирование, эти люди достигают достаточной
точности реакций ценой их замедленности. Видимо, этот
осторожный тип реакций позволяет им защитить позвоночник —
уж если вероятностное прогнозирование нарушено, то
лучше не спешить с движением, чем рисковать травмой. Может
быть, именно поэтому у них поясничный остеохондроз
развивается позже и не в тяжелой форме.
137

У значительной части больных старшей группы,
страдающих тяжелым поясничным остеохондрозом, несмотря на
нарушение вероятностного прогнозирования, реакции на
сигнал совершаются быстро, но с большим числом ошибок.
Совершаемые ошибки не приводят к уточнению прогноза.
Ошибка лишь затрудняет реакцию на следующий сигнал.
Нарушенное вероятностное прогнозирование вызывает
конфликт между осознанным желанием реагировать быстро и
точно и невозможностью сделать это. В результате иногда
пропускается даже реакция на уже услышанный сигнал.
Бывает, что реакция наступает с большой задержкой (даже
через 1 секунду после сигнала) и все же оказывается
ошибочной.
Совершенно ясно, что при таком «неосмотрительном»
реагировании травмирование позвоночника при нагрузках
оказывается частым и значительным.
Наиболее точное вероятностное прогнозирование
обнаружено в группе здоровых людей старшей возрастной
группы. Быстрота реакций (среднее время реакции 233 мс) в
сочетании с точностью и адекватностью реакции
вероятностному прогнозу, с хорошей мышечной преднастройкой
защищают позвоночник и на долгие годы позволяют сохранить
его здоровым.
Остановимся еще коротко на подвижности
вероятностного прогнозирования — способности человека изменять
прогноз при изменении вероятностных характеристик
ситуации.
Исследование проводилось следующим образом.
Пусковой и ложный сигналы следовали в случайном порядке с
вероятностью соответственно 0,1 и 0,9. В какой-то момент,
не предупреждая об этом испытуемого, экспериментатор
изменял эти вероятности на обратные: теперь пусковой
сигнал становится частым — его вероятность равна 0,9.
У здоровых людей в этой ситуации время реакции
возрастало: в соответствии с ранее сформированным
вероятностным прогнозом испытуемые, получив несколько
пусковых сигналов подряд, со все большей вероятностью
прогнозируют появление ложного сигнала; возникающий при
таком прогнозе пусковой сигнал падает на неподготовленную
(без преднастройки) почву — и время реакции на него
увеличивается. Однако еще через несколько сигналов
прогнозирование человеком вероятностной характеристики их
последовательности начинает меняться — и время реакции
138

вновь сокращается. Таким образом, длительность «горба»
на кривой времени реакции позволяет судить о подвижности,
адаптивности вероятностного прогнозирования у данного
человека.
Исследование показало, что у больных с поясничным
остеохондрозом вероятностное прогнозирование не только
ослаблено, но еще и малоподвижно, слабо адаптируется
к изменяющейся ситуации.
Итак, представляется установленным: вероятностное
прогнозирование и опирающаяся на него мышечная пред-
настройка к предстоящему действию являются одним из
факторов, реализующих защиту позвоночника от
травмирующих его нагрузок. При ослаблении вероятностного
прогнозирования эта защита нарушается и увеличивается риск
заболевания поясничным остеохондрозом в результате
повторных травм и микротравм незащищенного позвоночника.
По мнению невропатологов, исследование
вероятностного прогнозирования у человека дает основания для оценки
степени риска развития поясничного остеохондроза и для
дачи рекомендаций по разумному выбору характера труда
и видов спорта, по спортивному и профессиональному
отбору.
Активность
Еще Рене Декарт (1596—1650) ввел в физиологию
понятие рефлекса. Декарт заимствовал этот термин из области
физических явлений: латинское слово reflexus означает
«отражение». Под рефлексом в физиологии Декарт понимал
ответную реакцию организма на раздражение. И вот уже
более трех столетий понятие «рефлекс» развивается,
обогащается, обрастает новыми данными. Все это помогает
ученым лучше понять работу нервной системы.
Мощным всплеском рефлекторной теории явилась
вторая половина прошлого века — период, связанный с
исследованиями Ивана Михайловича Сеченова (1829—1905).
В 1863 г. в «Медицинском вестнике» были напечатаны
«Рефлексы головного мозга» И. М. Сеченова —
произведение не только глубоко научное, но и страстно
полемическое, публицистическое, адресованное как специалистам-
физиологам и психологам, так и всем думающим и ищущим
знания о мире. 34-летний автор выступил не только как
естествоиспытатель-экспериментатор, но и как мыслитель,
139

как борец, как гражданин в самом высоком смысле этого
слова. «Рефлексы головного мозга» должны были появиться
в журнале «Современник» под названием «Попытка ввести
физиологические основы в психические процессы». Но
цензура запретила публикацию этой работы под ее
первоначальным заглавием в журнале, рассчитанном на широкий круг
читателей.
В «Рефлексах головного мозга» Сеченов утверждал, что
вся психическая деятельность основана на рефлекторном
принципе, что ее источник — впечатления, полученные в
результате воздействий окружающего мира на организм.
Однако Сеченов не остановился на схеме рефлекса,
работающего по принципу «стимул—реакция». В книге
«Физиология нервных центров», изданной в 1891 г., он сравнивает
механизмы работы нервной системы с регулятором Уатта,
т. е. видит в работе мозга регуляторы, осуществляющие
целесообразную деятельность, изменяющие ход
регулируемого процесса в зависимости от того, в каком отношении
находится этот процесс к цели регулирования. Изучение
саморегуляции как пути к активному достижению цели,
использование информации об уже достигнутом для управления
дальнейшим приближением к цели — характернейшая
черта науки XX в. Во время же, когда работал И. М. Сеченов,
эти идеи были новы и, как часто бывает с новым,
малопонятны.
Среди новых явлений, открытых Сеченовым, было и
явление торможения в нервной системе. Оказалось, что
возбуждение определенных участков нервной системы может
задержать, затормозить развитие реакции на стимул,
который при отсутствии торможения вызывает эту реакцию.
Введением понятия о торможении удалось усложнить и
изменить рефлекторную теорию — изменить так, чтобы она
лучше описывала наблюдаемые факты.
Свою судьбу имеют книги, и идеи, и научные школы.
Иногда школа развивается мощным потоком, принимая
в себя небольшие ручейки, не меняющие коренным образом
его течения. Иногда этот поток сливается с другим, и уже
невозможно однозначно сказать, продолжением которого
из двух является он после слияния. Иногда он
разбивается на рукава, ответвления, впадающие в другие потоки и
обогащающие их. Все это историк науки может проследить,
так сказать, на поверхности.
Но иногда поток отдает часть своей воды в подземные
русла. И глазом прослеживается только то, что осталось на
140

поверхности. А потом где-то выбиваются из почвы новые
родники. Новые потоки набирают силу, растут, крепнут,
и не сразу заметишь, что в них течет вода и старого потока.
Так случилось и с Сеченовым. Сила этого потока влилась
в другие — ив очень разные, и очень разбросанные по
времени и широте научного поля. Это самостоятельные мощные
потоки, из новых родников — но в них и сеченовские
«соки».
Мощным научным направлением, непосредственно
продолжающим нейрофизиологические исследования
Сеченова, является дальнейшее развитие рефлекторного
принципа работы мозга, осуществленное И. П. Павловым и его
школой.
Исследования И. П. Павлова явились крупнейшим
этапом в развитии рефлекторной теории. В сферу исследования
попали и такие реакции, которых нету необученного
животного, которые возникают только при обучении, только при
определенных условиях — Павлов назвал эти рефлексы
условными.
Вкус пищи во рту вызывает отделение слюны. Это
рефлекс, от рождения присущий животным. Он возникает
всегда, а не в каких-то специальных условиях. Павлов назвал
такие рефлексы безусловными.
А вот свет лампочки не вызывает слюноотделения. Но
если вслед за вспышкой света в рот животного попадает
пища и если эти условия (свет предваряет попадание пищи в
рот) повторяются многократно, то уже сам свет лампочки
становится стимулом, вызывающим слюноотделение.
Возникает новый рефлекс. Это и есть условный рефлекс. Свет
лампочки — условный раздражитель. Вкус пищи —
подкрепление.
Таким образом, рефлекторная теория снова усложнилась,
пополнившись новыми для нее понятиями — понятиями
подкрепления, условного рефлекса. Усложнилась, чтобы
лучше описывать наблюдаемые факты, чтобы объяснить
более широкий круг явлений.
Долгое время многим казалось, что единственным
мощным потоком, вытекающим из сеченовских «Рефлексов
головного мозга», является павловское учение об условных
рефлексах.
Однако и идея активной саморегуляции, позволяющей
достичь некоторой наперед поставленной цели, столь
успешно развиваемая в нашем веке, восходит к Сеченову. Эта
струя в психологии и физиологии выбилась на поверхность,
141

стала зримой — прежде всего в нашей стране — уже в
20-е годы.
Среди советских ученых, исследовавших труд человека,
был молодой врач Н. А. Бернштейн.
Возглавив лабораторию биомеханики в уже
упоминавшемся Центральном институте труда ВЦСПС, Бернштейн
занялся изучением биодинамики удара молотком. Сразу же
выявилось важное качество Бернштейна как
исследователя: в поисках ответа на частный вопрос он глубоко
анализирует более общие проблемы, не нашедшие еще научного
решения, формулирует фундаментальные положения,
далеко выходящие за рамки исследования.
Анализируя биодинамику удара, Бернштейн обратил
внимание на то, что, кроме мышечной силы, очень важны и
силы другого происхождения, развивающиеся в
многозвеньевых подвижных цепях, которыми являются
конечности,— инерционные и реактивные силы. Оказалось, что
движение рабочей точки (молотка) стабильно и неизменно
при повторениях удара, хотя движения сочленений руки
вовсе не одинаковы. Бернштейн предположил: центральная
нервная система осуществляет управление движением так,
что обеспечивает точное положение рабочей точки —
конечного звена многозвенной подвижной цепи — при
различных вариантах движений промежуточных звеньев.
Как же осуществляется управление движением, каковы
используемые для этого мозгом средства, каковы механизмы
работы мозга? Исследователю было ясно: как понимание
механизмов работы мозга необходимо для изучения
трудовых движений человека, так изучение движений должно
помочь проникнуть в механизмы работы мозга.
Таким образом, решение частной задачи определило
общую проблему, работе над которой была посвящена вся
творческая жизнь Н. А. Бернштейна.
Принципиально важным оказался вывод о том, что
точность движения рабочей точки обеспечивается не только
сигналами, идущими от мозга к мышцам, но и непрерывным
поступлением сигналов, идущих от периферии к центру,
информирующих мозг о состоянии мышц, суставов, рабочего
инструмента и объекта, на который направлено движение.
Этот поток сигналов, идущих к центру управления
движением, служит источником коррекций, уточнений сигналов-
приказов мышцам. Уточнений, обеспечивающих
достижение целей движения.
Управление движением осуществляется не разомкнутой
142

рефлекторной дугой, в которой сигналы идут только от
мозга к мышцам, а замкнутым «кольцевым» контуром, где
непрерывный поток сигналов направлен и в
противоположную сторону. Этот поток сигналов информирует центр о том,
какой результат уже достигнут. В центре это достигнутое
сравнивается с моделью результата движения, и
формируются «приказы» мышцам, направленные на устранения
несоответствия между конечной целью движения и результатом,
уже достигнутым в данный момент.
Эта идея «кольцевого» управления четко
сформулирована Н. А. Бернштейном в статье, опубликованной в 1929 г.
А в 1935 г. появляется его статья «Проблема
взаимоотношений локализации и координации», развивающая концепцию
автора, основанную на большом экспериментальном
материале.
О кольцевом управлении отдельными физиологическими
системами писали еще в прошлом веке. Эта мысль
высказывалась Ч. Беллом, затем И. М. Сеченовым. Но
подробное, глубокое исследование кольцевого принципа в
управлении движением было проведено Н. А. Бернштейном.
Революционно новым (и, увы, плохо понятым
современниками) в этой статье было следующее положение: если
моторная реакция организма формируется с участием
непрерывного информирования центра о том, какова ситуация
на периферии, на основе чего происходит коррекция и
уточнение двигательных команд, то в центральной нервной
системе должно существовать в какой-то «закодированной»
форме предвосхищение требуемого конечного результата
движения. Бернштейн назвал его «моделью потребного
будущего».
На базе остроумных и оригинальных экспериментов и
глубокого анализа движения человека было установлено:
даже самая простая двигательная реакция не вызывается
какой-то заранее точно намеченной системой команд
мышцам. Напротив, система команд мышцам определяется лишь
по ходу осуществления движения. Эта формирующаяся по
ходу движения система команд зависит от реальной
ситуации на периферии в данный момент — положения,
скоростей и ускорений рабочих органов человека, орудий труда
и объектов, на которые направлены действия (информация
обо всем этом непрерывно поступает в мозг от органов
чувств). Кроме того, формирование системы команд мышцам
зависит от характера и степени несоответствия того, что
реально имеется в данный момент, тому, что является за-
143

дачей движения, что должно быть достигнуто в результате
движения.
Физиология изучала, как происходит движение и п о-
ч е м у оно происходит. Первый вопрос побуждал к поискам
качественных и количественных характеристик движений.
Второй вел к установлению причинных зависимостей и
выявлению законов протекания движений.
Но настал момент, когда стало ясным, что при изучении
живых существ нельзя ограничиться этими вопросами —
«как?» и «почему?». Неминуемо возникает вопрос «д л я
ч е г о?». Цель действия существует не только в его конце —
как его результат. Действие целенаправленно — оно
обусловлено достижением цели, которая каким-то образом
«закодирована» в нервной системе. Ее-то Бернштейн и называл
«моделью потребного будущего».
Если движение организма к достижению цели,
потребного будущего, имеет одинаковое направление с движением
среды, то оно осуществляется гладко и бесконфликтно. Но
если запрограммированное организмом движение к
определенной цели требует преодоления сопротивления среды,
организм щедро отпускает энергию на это преодоление.
Преодоление сопротивления среды длится до тех пор, пока
организм либо восторжествует над средой, либо погибнет
в борьбе с ней.
Жизнедеятельность организма — это не
уравновешивание его со средой и с падающим на него потоком
воздействий среды, а активное преодоление среды, определяемое
моделью того, что должно быть достигнуто,— моделью
потребного будущего. На смену идее о приспособлении
организма к среде физиология активности принесла идею об
активном и целенаправленном воздействии организма на
среду, о воздействии, направленном на осуществление
намеченной цели.
Идея активности важна для понимания
функционирования любого животного организма. Но особенно важна она
для понимания деятельности человека.
Человек совершает те или иные целесообразные
действия для достижения видимых им целей — совершает
действия, сообразные цели. Его действия зависят от того,
насколько он «дальнозорок» — насколько он видит не только
близкие, но и дальние цели. Проиллюстрируем это старой
притчей о купце и приказчиках.
Приказчик Петр сказал купцу:
— Хозяин, ты несправедлив. Я приказчик и Иван при-
144

казчик. А платишь ты Ивану вдвое больше. Почему так?
Ведь я выполняю все твои поручения.
— Я объясню тебе,— ответил купец.— Но сейчас
сбегай-ка быстро к дороге. По ней идет обоз, узнай, откуда он.
Петр сбегал к обозу и, вернувшись, сообщил:
— Он едет из деревни Федорино.
— Хорошо,— сказал купец.— А теперь узнай, куда он
едет.
Петр выполнил и это задание:
— Он едет в село.
— Иван,— кликнул купец второго приказчика.—
Сбегай-ка ты к обозу и узнай, откуда он едет.
Иван побежал к дороге и, вернувшись, сказал купцу:
— Хозяин, обоз едет из деревни Федорино в село на
ярмарку. Везет много картошки. Нам не надо сегодня
отправлять картошку на ярмарку — цена на нее упадет. Надо
срочно отправить туда капусту.
— Теперь ты понял, почему я плачу Ивану вдвое
больше? — спросил купец у Петра.
Человек развивался не на основе приспособления к
среде обитания, а на основе активного преодоления
сопротивления среды — на основе воздействия на среду,
приспособления среды к достижению своих целей. Этому посвящена
следующая глава.
Человек создает мир,
в котором живет
ВИДЕТЬ — ПРЕДВИДЕТЬ — ДЕЙСТВОВАТЬ. В
последней главе книги акцент стоит на третьем звене этой
цепочки: задача человека — не пассивно приспособляться
к условиям обитания, ставя перед собой такие цели,
достижение которых возможно в существующих условиях,
а, наоборот, активно воздействовать на окружающую среду,
изменяя ее так, как это нужно для удовлетворения
возникших потребностей человека, для достижения поставленных
им целей.
История цивилизации полна примерами того, как
человек активно изменял среду обитания в соответствии со
своими потребностями. В истории бывали периоды, когда
окружающая его среда создавала реальную угрозу самому
145

существованию человечества. И человек выжил только
потому, что мог изменить среду, непосредственно
окружающую его.
Именно такая ситуация возникла на заре появления
человека.
Археологи обнаружили в Африке останки двух
разновидностей австралопитеков, живших 4 миллиона лет назад
(слово «австралопитек» означает «южная обезьяна»). Один
тип назвали «австралопитекус африканус» (африканская
южная обезьяна), другой — «австралопитекус робустус»
(сильная, могущественная южная обезьяна).
Предки австралопитеков жили на деревьях во влажных
тропических лесах. Но в раннеледниковый период
субтропическая растительность сократилась. Лес стал частично
уступать место более сухой саванне, покрытой густой
высокой травой и кустарником.
Австралопитекус робустус продолжал лесной образ
жизни. Это были крупные особи, питавшиеся растительной
пищей, обилие которой обеспечивал лес. Лес обеспечивал
им и безопасность. Прячась от хищников на высоких
деревьях и хорошо просматривая сверху окружающую
местность, австралопитекус робустус не имел большой нужды
в использовании орудий защиты. На его стоянках не было
найдено предметов, которые он мог бы использовать как
орудия труда.
Австралопитекус африканус жил в саванне. Это были
особи невысокого роста, питавшиеся как растительной,
так и животной пищей. Саванна не давала им легко
добываемого пропитания. Чтобы утолить голод,
австралопитекус африканус должен был преодолевать большие
расстояния, ища и преследуя добычу. Труднее было в открытой
саванне и защититься от хищников, физическая сила
которых намного превосходила силу нашего древнего предка.
И он начал изготавливать простейшие орудия из камня,
кости. Кость с заостренным концом служила и для защиты
при нападении хищника, и для умерщвления и
разделывания на части годной в пищу добычи.
Не от хорошей жизни создавал свои орудия
австралопитекус африканус. Куда спокойнее и сытнее жилось более
сильному его собрату. Но более слабый от природы
австралопитекус африканус, вооруженный орудием охоты и
защиты, оказался более жизнеспособным. Австралопитекус
африканус выжил, став предком человека. А его более
сильный от природы, но не пользовавшийся орудиями со-
14*

брат вымер примерно полмиллиона лет назад. «Такова
была цена за удобства»,— пишет немецкий психолог
Ф. Клике.
От австралопитека африкануса берет начало человек
умелый (Homo habilis) — существо, жизнеспособность
которого обеспечивалась изготовленными им орудиями. Не
заставь жестокая жизнь саванны усилить руку
австралопитека орудием, могло и не возникнуть человека на
Земле — ни человека умелого, ни человека разумного (Homo
sapiens), первым представителем которого был
кроманьонец.
Человек, научившийся достраивать руку, становился
все более сильным. Достройка руки — начало культурно-
исторического развития человечества. И его сила быстро
возрастает за интервалы времени, ничтожно малые по мерке
естественноисторической.
Вслед за дубиной и камнем были сделаны копье, лук
со стрелами, праща, значительно удлинившие руку; рычаг,
усиливший руку; бревно, а потом плот, позволивший
человеку «ходить» по воде... Человек стал сильнее сильных
хищников, получил возможность добывать полноценную
животную пищу. Он стал доминировать в животном мире —
за счет того, что преодолел сопротивление среды обитания.
Конечно, и предки человека пользовались орудиями,
если иметь в виду использование палки или камня. Но
человек начал изготовлять и
совершенствовать орудия. И это стало решающим фактором,
обеспечившим выживание и дальнейшее развитие человечества.
Человек разумный (Homo sapiens), к которому
относятся и современные люди, появился 40—50 тысяч лет
назад. Самым древним его представителем является
кроманьонский человек, получивший название по гроту, где
были найдены его останки.
Кроманьонский человек жил в нелегкую пору позднего
палеолита — во времена третьего оледенения Земли. Оно
началось около 50 тысяч лет назад и длилось 40 тысяч лет.
Усилив, удлинив, уловчив руку орудиями, кроманьонские
люди смогли увеличить свою численность, расселиться на
широком просторе от Атлантического океана до Сибири,
а затем и дальше: перебравшись через замерзший
Берингов пролив, человек заселил Америку, а позже достиг
Океании и Австралии. Но в суровую пору оледенения он
не был защищен от холода. Даже гигант той эпохи мамонт,
147

покрытый густой шерстью с подшерстком, вымер к концу
третьего оледенения. В вечной мерзлоте сохранилось до
наших дней несколько десятков трупов замерзших
мохнатых великанов.
Человек избежал этой печальной участи. Он создал
себе искусственную среду. Охотой он добывал не только
пищу, но и одежду, очищая и выделывая острым
инструментом шкуры. На стоянках человека позднего палеолита
были найдены шила, иглы с ушком, ножички, сделанные из
кости. Одежда защищала от холода, создавала утепленную
микросреду. Из шкур животных строились шатры. Потом
появились землянки, а на воде — свайные жилища, куда
не мог добраться хищник.
В жилище человек устроил и очаг, обеспечивающий
тепло и возможность приготовления пищи. Женщины
хранили огонь, растили детей, шили одежду, готовили пищу и
запасали ее впрок на случай ненастья или неудачной охоты
мужчин. Они ухаживали за больными и старыми членами
рода.
Теплое жилье с очагом помогало сохранить жизнь
детям. Ведь за развитый ум человек платит небывало
длинным периодом беспомощности своих детей, какого нет ни
у одного животного.
Огонь не только обогревал жилище, но и позволял
готовить пищу, которая легче усваивалась.
Использование утепленного жилища и огня спасло
человека от замерзания и гибели от голода в период
оледенения. Предки кроманьонца тоже иногда пользовались
огнем. Следы огня найдены на стоянках гельдейбергского
человека, относящегося к архантропам (древнейшим
людям), и неандертальцев, относящихся к палеантропам
(древним людям). Неандертальцы иногда создавали
примитивное искусственное жилище. Но утепленное и
обогреваемое жилище, систематическое использование огня, его
хранение и добывание освоил лишь кроманьонец. Огонь
помог человеку сохранить свой род, обеспечил дальнейшее
развитие рода людского в суровых условиях оледенения.
Человек преодолел сопротивление ледниковой среды
тем, что сам создал вокруг себя среду, удовлетворявшую его
потребностям.
Численность людей росла. Становилось все труднее
обеспечить всех пропитанием. Возникла необходимость
в охоте на крупных животных. Такая охота невозможна
148

без коллективных действий людей. Но ведь коллективная
охота требует согласованности действий. Нужно
обмениваться сигналами о том, где находится зверь, что делать
тому или иному охотнику.
Развитие человека как общественного существа, когда
множество особей выполняют одно общее дело с разделением
труда, возможно только при развитой системе общения.
Без системы общения трудно воспользоваться опытом,
приобретенным другими особями. Простое наблюдение за
ловкой работой или охотой других дает не так уж много.
К тому же охотиться часто приходилось ночью, когда
выразительные движения-сигналы не могли быть видны
партнерам по охоте. Стали совершенствоваться звуковые
сигналы: появилась речь — средство координации совместной
трудовой деятельности.
Первоначально речь имела «естественный» характер —
крик, выражавший испуг, был и сигналом об опасности для
других особей. Но постепенно речевые средства
обогащались и становились системой искусственных сигналов —
знаков, которые выражали определенное содержание
(конкретный физический объект, ситуация, явление, процесс).
Появление речи дало возможность координировать
сложные совместные действия. Оно явилось также мощным
толчком к дальнейшему развитию сознания.
Создав речь — искусственную систему знаков,
значительно более богатую, чем система знаков, созданная
природой, человек обеспечил себе возможность коллективных
действий. А они сделали более продуктивной и охоту, и
строительство лучшего жилища, и более эффективной
защиту от хищников и других опасностей.
Человек, изготовляющий орудия труда, пользующийся
речью, быстро накапливал полезный опыт — и личный, и
групповой. И тут слабым местом оказалась память. В
значительной мере помогала память стариков. Утратив
физическую возможность активно участвовать в охоте или
строительстве, старики очень помогали молодым как
хранители опыта. И кланы, оберегавшие своих стариков (а их
было немного — средняя продолжительность жизни была
коротка), оказывались более жизнестойкими, чем те, у
которых черты альтруизма не были столь сильны. Очень
хорошо об этом говорит В. П. Эфроимсон в статье
«Родословная альтруизма» (Новый мир, 1971 № 10).
149

Биологически сформировавшаяся память была
достаточна для существа с невооруженной рукой, не
имеющего речи. Но в новых условиях опыт накапливался в
таком количестве и темпе, что биологической памяти стало
недостаточно. И человек начал усиливать свою память:
появились наскальные рисунки, в которых фиксировался
накопленный опыт: рассматривание рисунков
восстанавливало в памяти ситуации и действия человека в прошлом.
Опыт прежней охоты мог быть освежен перед предстоящей
новой охотой. Появился рисунок-символ, а за ним и
письменность — узелковое письмо, символы-иероглифы.
Возникла пиктография — добуквенная система письма с
помощью рисунков. (Слово «пиктография» происходит от
латинского pictus — «писаный красками» и греческого gra-
pho — «пишу»).
Письменность появилась 6—5 тысяч лет назад. В конце
IV тысячелетия до нашей эры в древнем Египте сложилось
иероглифическое письмо; в III тысячелетии до нашей эры
возникло шумерское письмо, из которого развилась
клинопись; к III тысячелетию до нашей эры относится появление
и протоиндийского письма; ко II тысячелетию —
критского письма и китайского письма; к I тысячелетию —
появление письма майя в Центральной Америке. Так в
разных концах земного шара возникла возможность сохранять
накопленный опыт, давать другим воспользоваться им,
да еще в такой форме, которая долговечнее живого
носителя этого опыта.
Самым совершенным оказалось буквенное письмо:
сложнейшее содержание можно передать, пользуясь небольшим
числом знаков-букв.
Не на пустом месте возникла письменность. Зачатки
искусства, появившиеся уже у неандертальцев,—
наскальные рисунки, скульптура — тоже служили хранителями и
передатчиками опыта. Недаром сцена охоты была частым
сюжетом. К предшественникам письменности надо отнести
и «записи» кроманьонца, который выразил временную
последовательность событий (по мнению американского
исследователя А. Маршака, положение Луны на небе и время
ее появления в зависимости от фазы Луны) в компактной
записи.
Достроив память письмом («внешней памятью»),
человек получил возможность фиксировать свой опыт,
передавать его следующим поколениям, накапливать его в таком
объеме, какой непосилен «природной» памяти. Такая сис-
150

тема достройки памяти в значительной мере дала
возможность каждому следующему поколению продолжать
накопление опыта предыдущих поколений, а не повторять
пройденный ими путь
Достройка органов действия быстро шла вперед. Рука
человека стала намного длиннее — он мог уже, используя
метательные устройства, «достать» сильно удаленные
объекты. Человек уже осваивал водные пространства —
созданные им суда позволяли мореходам преодолевать большие
расстояния.
Тормозом дальнейшего развития человечества оказались
старые, эволюционно сложившиеся органы чувств. У
кроманьонца равновесие между органами чувств и органами
действия было сформировано биологической эволюцией.
Цивилизованный человек, достроив органы действия и
оставив недостроенными естественные органы чувств,
нарушил это равновесие. Но до поры до времени его еще
удовлетворяли природой данные органы чувств. Однако они
накладывали, казалось бы, предел развитию техники:
невозможно и незачем стрелять дальше, чем видит глаз;
невозможно и незачем уходить на судах в море далеко от
берега, где уже нет ориентиров, различимых органами
чувств (а звездное небо — отнюдь не постоянный спутник
мореплавателя).
Естественный глаз хорошо служил человеку на первых
порах его развития. Но по мере достройки руки глаз все
меньше удовлетворял человека. Совершенствование
метательных орудий (праща, копье, лук со стрелой), развитие
мореплавания требовали лучшего видения удаленных
предметов, чем то, которое обеспечивал невооруженный глаз.
Увеличение продолжительности жизни (вспомним, что
первобытный человек не так уж часто перешагивал 30-
летний рубеж) увеличивало распространенность
пресбиопии — возрастного изменения глаза, часто называемого
возрастной дальнозоркостью, при которой становится
трудным рассматривание мелких предметов на близком
расстоянии.
Дальнейшая достройка руки имела смысл лишь при
том условии, что будет достроен глаз. В конце XII в. в
Европе появляются очки. Согласно некоторым источникам,
очки существовали уже в Древнем Китае; но достоверных
сведений об этом нет. У античных авторов имеются
упоминания о шлифованных природных кристаллах, служивших
151

для улучшения зрения. Но в лучшем случае это были
единичные попытки улучшить зрение, не получившие
развития. Родиной очков в Европе считают Венецию —
единственный город, где уже в XII в. умели выделывать
бесцветное прозрачное стекло хорошего качества. В XIII в. очки,
видимо, проникли уже и в Англию (об этом сообщает
английский философ и ученый Роджер Бэкон (1214—1292).
В 1609 г. Галилео Галилей, используя комбинацию
линз, строит зрительную трубу с 3-кратным увеличением,
а вскоре — телескоп с 32-кратным увеличением.
Достроенный глаз человека позволил ему увидеть, что Луна
обращена к Земле всегда одной стороной и на ее поверхности
есть горы; что на Солнце есть пятна, а Млечный Путь
состоит из мириадов звезд; что у планеты Венера сменяются
фазы (как у Луны), у планеты Сатурн имеются кольца,
а вокруг Юпитера движутся его спутники.
Телескопические исследования Галилея положили начало славной
цепи открытий в астрономии, в небесной механике, в
оптике.
Вооруженный системами линз глаз человека позволил
заглянуть не только в глубины космоса, но и в невидимый
прежде микромир. Английский физик Роберт Гук (1635—
1703), построив микроскоп, впервые увидел клеточное
строение растений. Антоний Левенгук (1632—1723),
живший в Амстердаме, увидел неведомый до него
микроскопический мир живых существ. Им открыты инфузории,
эритроциты крови, он описал сложное строение глаз
насекомых, бесполое размножение тлей. Под руководством Ле-
венгука студент Гам обнаружил сперматозоиды в
семенной жидкости. Так достройка глаза положила начало
новой науке — микробиологии.
Достройка глаза позволила разуму человека
проникнуть и в просторы космоса, и в мельчайшие проявления
жизни. Она обеспечила возможность дальнейшей
достройки руки.
К XII в. в европейских странах мореплавание было
развито достаточно сильно и располагало хорошо
оснащенными судами. Но мореплавание того времени
ограничивалось водами, не слишком удаленными от континента.
Уровень развития техники уже позволяет строить корабли,
способные выдержать дальние океанские плавания. Но
такие плавания были невозможны из-за трудностей
ориентировки в открытом океане: природа не дала человеку ор-
152

ганов чувств для ориентировки по странам света. И
человек создал себе новый «орган чувств» — им явился компас.
Первые компасы представляли собой магнитную
стрелку, укрепленную на плавающей в воде пробке. Компас
быстро совершенствовался и стал важнейшим
инструментом в кораблевождении.
Появление компаса у европейцев явилось мощным
толчком для кораблестроения. Компас позволял
ориентироваться в открытом океане. Возможность выхода в
океанское плавание толкнула на строительство более
современных мощных и устойчивых кораблей, способных
противостоять штормам. Такими судами стали каравеллы. К XV в.
люди уже располагали каравеллами, на которых стало
возможным преодолеть океанские пространства.
Итак, компас можно рассматривать как новый орган
чувств, которым достроил свою природу человек.
Информацию о магнитном поле Земли компас преобразовывал
в такую форму, которую человек может воспринять
глазом,— в видимое человеком положение стрелки. Эта
достройка органов чувств позволила человеку «шагнуть»
туда, куда он не мог проникнуть до этого. Она дала
возможность создать и использовать новые корабли, открыть
неведомые дотоле страны (эпоха Великих географических
открытий), расширить торговлю, познакомить европейцев
с незнакомыми ей культурами других народов.
Развивалась техника, развивалась культура,
развивалась человеческая мысль. И все острее чувствовалось, что
для дальнейшего развития недостаточно общения только
с теми, кто рядом — здесь и сейчас. Чтобы двигаться
вперед, необходимо было расширить круг общения, вырваться
за тесные рамки, ограниченные непосредственным,
физическим окружением. Человеку нужно было знать, что думают
пространственно отдаленные люди, даже неизвестные и
незнакомые ему. Некоторые из них духовно близки ему —
его единомышленники, другие думают иначе, могут
оказаться противниками, оппонентами. Человек хотел быть
услышанным ими, хотел услышать их, хотел ответить им
и услышать их ответ.
Становилось недостаточным также хранение опыта
прошлых поколений в единственном экземпляре рукописи —
это ограничивало использование опыта, а в нем нуждались
многие и многие. И добрые руки стали не только хранить,
но и размножать рукописи.
153

Поначалу их размножение осуществлялось простым
переписыванием.
Когда-нибудь монах трудолюбивый
Найдет мой труд, усердный, безымянный,
Засветит он, как я, свою лампаду —
И, пыль веков от хартий отряхнув,
Правдивые сказанья перепишет,—
Да ведают потомки православных
Земли родной минувшую судьбу,
Своих царей великих поминают
За их труды, за славу, за добро —
А за грехи, за темные деянья,
Спасителя смиренно умоляют.
Л. С. Пушкин. Борис Годунов
Однако со временем рукописные книги тоже перестали
удовлетворять потребности людей. Скудость
тиражирования грозила задержать культурное развитие
человечества.
Потребность, как мы знаем, порождает изобретение.
В Европе книгопечатание возникло в 40-х годах XV в.
Время это не случайно. Это эпоха Возрождения, эпоха
взлета мысли, ищущей выражения и жаждущей отклика.
Книгопечатание, изобретенное Иоганном Гутенбергом,
явилось дальнейшей достройкой коммуникативных систем,
способов общения людей.
Значение книгопечатания для всей дальнейшей истории
человеческой культуры огромно: с его появлением
неизмеримо возросли возможности хранения и распространения
информации. И если сейчас мы уже чувствуем, что книга —
недостаточно компактный способ хранения, если
задумываемся о более рациональных способах записи
информации,— мы достигли этого благодаря книге.
Развитие промышленности вело к росту городов, где
население быстро концентрировалось. Городам нужны были
люди, да и сами города были привлекательны для людей.
Эта концентрация людей грозила страшной опасностью.
Когда люди жили рассредоточенно, сравнительно
небольшими группами, инфекционные болезни не представлялись
столь непоправимым бедствием. Оспа, холера, чума могли
скосить клан, деревню, но народы выживали. Не то в
больших городах.
Коварный змей с волшебным взглядом!
В порыве ярости слепой,
154

Ты нож с своим смертельным ядом
Сам подымаешь над собой!
Так писал в 1907 г. Валерий Брюсов в стихотворении
«Городу».
Отдельные вспышки инфекционных болезней сменились
эпидемиями и пандемиями. Казалось бы, сама
концентрация людских масс таит в себе опасность для человечества.
Но человечество не отказалось от концентрации в городах.
Оно вмешалось в природу, изменив ее соответственно своим
потребностям.
В 1796 г. английский врач Дженнер изобрел прививки
против оспы: прививка коровьей оспы развивала в
организме человека иммунитет — невосприимчивость к
натуральной оспе. В 1885 г. французский ученый Луи Пастер,
основатель современной микробиологии и учения об
инфекционных болезнях, предложил предохранительные
прививки против бешества. Пастер основал в Париже
специальный институт по борьбе с инфекционными заболеваниями.
Этот институт привлек к работе в области микробиологии
и эпидемиологии многих крупных ученых. После Пастера
его возглавил Илья Ильич Мечников. Там же работал
крупный микробиолог и эпидемиолог из России Владимир
Аронович Хавкин, который потом уехал в Индию, где
провел огромную работу по борьбе с чумой и холерой,
организовал в Бомбее бактериологический институт,
носящий сейчас его имя. Хавкин испытал на себе созданную
им противохолерную вакцину и затем применил ее в
Индии. Его противочумная вакцина позволила снизить
смертность от чумы в 15 раз.
Сейчас человечество победило многие инфекционные
заболевания. Даже в крайне тяжелое для нашего народа
время Великой Отечественной войны не развились
эпидемии — почти неизбежные спутники прежних войн.
Итак, когда у человечества возникла потребность в
концентрации населения, а природа инфекционных болезней
грозила людям массовым поражением, они и здесь не
пошли по пути приспособления к природе, не отказались
от реализации потребности. Человечество нашло путь
воздействовать на природу, изменив ее соответственно
своей потребности.
Возможность создания искусственного иммунитета
(невосприимчивости) к инфекционным болезням оказало
огромное влияние на жизнь человечества. Некоторые болезни
побеждены полностью; другие, еще не совсем побежден-
155

ные, перестали истреблять массы людей. Средняя
продолжительность жизни возросла — в большой мере за счет
резкого снижения смертности от инфекций.
Согласно прогнозам, в начале XXI в. население
некоторых городов перешагнет за 20 миллионов. Но эпидемий
там не возникнет — люди знают, как их избежать. В числе
мер защиты человека от инфекций одно из важнейших —
перестройка природной восприимчивости к ним человека.
Достроены и многократно усилены органы действия
человека, достроены его органы чувств. Но информацию от
достроенных органов чувств получает его мозг, и этот же
мозг дает команды достроенным органам действия.
И вот наступил момент, когда тормозящим развитие
звеном оказался естественный мозг, сформированный
биологической эволюцией. Мозг не может за достаточно короткое
время переработать лавину информации, поставляемой ему
достроенными органами чувств, и достаточно быстро
формировать команды сложнейшей системе достроенных
органов действия. Казалось бы, ограниченные возможности
человеческого мозга ставят предел развитию техники —
не нужна техника, которой человек не сможет управлять.
Но человеческий разум находит и пути достройки
мозга. В 40-е годы нашего столетия складывается как
наука кибернетика — учение об управлении и связи в
машинах и в живых организмах. Появляются электронно-
вычислительные машины (ЭВМ), способные в кратчайшие
сроки переработать огромное количество информации.
Человек с помощью ЭВМ может не только быстрее решать
возникающие перед ним проблемы, но и решать такие
задачи, которые невооруженному мозгу вообще не доступны.
Ведь правильным можно считать только своевременное
решение задачи. А очень многие задачи невооруженный
мозг не способен решить своевременно.
Достройка мозга идет сейчас очень быстрым темпом.
Быстро сменяются поколения ЭВМ, и каждое следующее
поколение — это существенный качественный скачок
вперед.
Последствия этой достройки мы наблюдаем вокруг
себя на каждом шагу. Темп научно-технического прогресса
возрос так стремительно, что наше время по праву
называют временем научно-технической революции.
Преобразились промышленность и сельское хозяйство. Человек
смог преодолеть земное тяготение и выйти в космос. Он
156

смог использовать гигантскую энергию атомного ядра.
Человек, продукт развития Природы, получил огромную
власть над Природой. Вопрос о том, как использовать эту
власть, занимает сейчас лучшие умы человечества.
Число примеров можно было бы увеличивать. В этой
главе упомянута лишь небольшая часть их, лишь
фрагменты длительной истории того, как человек активно
влиял на среду своего обитания, на собственную природу
и как эта активность давала ему возможность выходить из,
казалось бы, тупиковых ситуаций — и продолжать свое
развитие.
Человек и его разум — порождение длительной
эволюции планеты Земля и развившейся на ней жизни.
Развившись на Земле, разум человека сам стал фактором,
активно влияющим на развитие планеты, преобразующим
лик Земли. Современная планета Земля — в значительной
мере продукт активной деятельности человека и его
разума.
Замечательный ученый и мыслитель Владимир Иванович
Вернадский (1883—1945) писал: «Мы присутствуем и
жизненно участвуем в создании в биосфере нового
геологического фактора, небывалого в ней по мощности и общности.
Он научно установлен на протяжении последних 20—30
тысяч лет, но ясно проявляется со все ускоряющимся темпом
в последнее тысячелетие.
Закончен после многих сотен тысяч лет неуклонных
стихийных стремлений охват всей поверхности биосферы
единым социальным видом животного царства — человеком.
Нет на Земле уголка, для него недоступного. Нет пределов
возможному его размножению. Научной мыслью и
государственно организованной, ею направленной техникой,
своей жизнью человек создает в биосфере новую
биогенную силу, направляющую его размножение и создающую
благоприятные условия для заселения им частей биосферы,
куда раньше не проникала его жизнь и местами даже
какая бы то ни было жизнь» (Вернадский В. И.
Размышления натуралиста. Научная мысль как планетное
явление. М., 1977).
Именно это активное преобразование человеческим
разумом окружающей среды соответственно потребностям
человека привело к тому, что на Земле появилась ноосфера —
сфера разума. Это понятие, использованное еще Тейяр де
Шарденом, было глубоко развито Вернадским. Он пони-
158

мал, что по мере того, как совершенствуются возможности
влияния человека на природу, разум человека должен все
строже контролировать эти влияния, все бдительнее
предвидеть последствия действий человека. Уже в 1922 г.
Вернадский чувствовал это очень остро: «Мы подходим к
великому перевороту в жизни человечества, с которым не может
сравниться все, им раньше пережитое. Недалеко то время,
когда человек получит в свои руки атомную энергию, такой
источник силы, который даст ему возможность строить
свою жизнь, как он захочет... Сумеет ли человек
воспользоваться этой силой, направить ее на добро, а не на
самоуничтожение? Ученые не должны закрывать глаза на
возможные последствия их научной работы, научного
прогресса. Они должны себя чувствовать ответственными за
последствия их открытий».
Этим предвидением Вернадского мне хочется закончить
книгу.
ВИДЕТЬ — ПРЕДВИДЕТЬ — ДЕЙСТВОВАТЬ.
Видеть глазами, достроенными техникой от гигантских
телескопов до электронного микроскопа. Предвидеть мозгом,
достроенным современными ЭВМ. Действовать, используя
всю мощь современной науки и техники. Действовать в
интересах мира и добра на Земле.
Литература
Для читателей, которые хотели бы глубже ознакомиться с
вопросами, затронутыми в этой книге, можно рекомендовать следующую
литературу.
Н. А. Бернштейн. Очерки по физиологии движений и
физиологии активности. М., 1966.
Н. Б о р. Атомная физика и человеческое познание. М., 1961.
В. И. Вернадский. Размышления натуралиста. Научная
мысль как планетное явление. М., 1977.
Вероятностное прогнозирование в деятельности человека. Под
ред. И. М. Фейгенберга и Г.Е.Журавлева. М., 1977.
Ф. Клике. Пробуждающееся мышление. У истоков
человеческого интеллекта. М., 1983..
И. И. Мечников. Этюды оптимизма. М., 1964.
И. П. Павлов. Двадцатилетний опыт объективного изучения
высшей нервной деятельности животных. М., 1973.
И.М.Сеченов. Рефлексы головного мозга. М., 1952.
П. Тейярде Шарден. Феномен человека. М., 1965.
И. М. Фейгенберг и В. А. И в а н н и к о в. Вероятностное
прогнозирование и преднастройка к движениям. М., 1978.
Р. Ф е й н м а н. Характер физических законов. М., 1968.
Ф. Э н г е л ь с. Диалектика природы. М., 1982.
В. П. Эфроимсон. Родословная альтруизма.— Новый мир,
1971, № 10.

Содержание
Предисловие . , 3
От автора 4
Что дает ощущение нашему
знанию 5
Через барьер слепоглухоты —
к развитию интеллекта . , 7
Глаз — не фотоаппарат . . 11
Восприятие явления и зос-
приятие его описания ... 33
Что значит «видеть»? .... 44
О принципе
дополнительности в психологии 50
Знание и деятельность ... 64
О памяти 71
Вероятностное
прогнозирование 88
Скорость и точность ... 100
«Игра с Природой» или «игра
с Партнером»? 111
Смех и улыбка 115
Нарушения психики и
вероятностное прогнозирование . . 125
Вероятностное
прогнозирование и... боли в пояснице 133
Активность 139
Человек создает мир, в
котором живет 145
Литература 159
Иосиф Моисеевич
Фейгенберг
ВИДЕТЬ — ПРЕДВИДЕТЬ —
ДЕЙСТВОВАТЬ
Главный отраслевой редактор
В. П. Демьянов
Редактор С. П. Столпник
Мл. редактор Н. А. Васильева
Художник Г. Ш. Басы рев
Худож. редактор Т. С. Егорова
Техн. редактор С. А. Птицына
Корректор Н. Д. Мелешкина
ИБ № 7022
Сдано в набор 27.09.85. Подписано
к печати 26.12.85. А 14045. Формат
бумаги 84хЮ87з2- Бумага тип. № 1.
Гарнитура литературная. Печать
высокая. Усл. печ. л. 8,40. Усл.
кр.-отт. 8,72. Уч.-изд. л,^9>04.
Тираж 150 000 экз. Заказ 5-648. Цена
30 коп. Издательство ^Знание».
101835, ГСП, Москва, Центр, проезд
Серова, д. 4. Индекс заказа 867710.
Отпечатано с матриц МПО 1-й Об->
разцовой типографии им. А. А.
Жданова на Киевской книжной фабрике.
252054, г. Киев, ул. Воровского, 24.

ЗОк.

Scan, Djvuing, OCR: AAW
2020-06-30
Сделано в СК 6.51
author = {Фейгенберг Иосиф Моисеевич},
title = {Видеть - предвидеть - действовать. Психологические этюды},
location = {М.},
publisher = {Знание},
year = {1986},
pagetotal = {160} ,
language = {russian}
Фейгенберг И. М.
Видеть - предвидеть - действовать.- М.: Знание, 1986.- 160 с.
Книга посвящена некоторым вопросам психофизиологии и психологии, связанным
с восприятием, памятью, мышлением. Она написана ученым, разработавшим
проблему вероятностного прогнозирования, имеющего большое значение сегодня,
когда человек активно вторгается в окружающую его реальность, подчиняя ее
себе. Доступность изложения позволяет познакомиться с затронутыми
проблемами не только специалистам, но и самому широкому кругу читателей.