Э. Л. Радеои о Е. С. Ссл^ьяй.
і.
Выпуская въ свѣтъ мои трудъ „Міросозерцаніе Вл. С. Соловьева", я между прочимъ предсказалъ, что моя критика воззрѣніи почпвшаго философа „вызоветъ горячіе протесты пдажо негодованіе14 среди тѣхъ почитателей покойнаго философа, которые недостаточно проникла въ духъ сго ученія (т. II, стр. 387).
Теперь появившаяся въ сентябрѣ въ Журналѣ Министерства Народ-паю Піюсвѣщгнйі рецензія Э. Л. Радлова на означенное сочиненіе не только оправдала, но даже превзошла мои ожиданія. Къ сожалѣнію, при этомъ мой критикъ не пашелъ въ себѣ достаточнаго спокойствія не только для объективной оцѣнки, но и дпя точнаго воспроизведенія мопхъ мыслей.
Прежде всего опъ изображаетъ всю мою точку зрѣнія какъ результатъ „разрыва съ Соловьевымъ14. Между тѣмъ онъ не можетъ пе знать, что въ книгѣ, которая рѣшительно заявляетъ себя органическимъ продолженіемъ мыслей Соловьева н ого дѣла, нп о какомъ разрывѣ съ нимъ рѣчи быть пе можетъ. *) Далѣе, мой критикъ объясняетъ этотъ мнимый „разрывъ14 моей переоцѣнкой „великой14 русской революціи (какъ выраженіе „великой*4, такъ и кавычки принадлежать Э. Л. Рад-лов}). Въ этомъ отнесеніи моей критики на счетъ „революціи* заключается основная тенденція рецензіи. Я пе стану оцѣнивать эту попытку съ точки зрѣнія литературнаго вкуса, но я считаю необходимыяь сказать нѣсколько словъ о степени ея литературной корректности.
По Э. Л. Радлову мой „разрывъ съ Соловьевымъ произошелъ подъ вліяніемъ русской революціи, съ которой, по мнѣнію князя, начинается
*) На стр. X моего лредпгловін я между прочимъ говорю о мосіі критикѣ ученія Соловьева: „едшіетвеппая вшиіча этоіі очііетіітелыіоіі работы, выбрасыгаюшгіі историческій мусоръ, преграждающій доступъ къ ученію Солопьсва, яшезючаеіея въ толь, чтобы доказать, что въ су шесть о своемъ оно живо, а по мертво'*.
новое міроощущеніе*1. Чѣмъ я какъ объяснить здѣсь полное несоотвѣтствіе мысли, мнѣ приписанной, съ мыслью, мною дѣйствительно высказанной? Ужъ если Э. Л. Радловъ вообще что-впбудь прочелъ у меия о той катастрофѣ, которая отдѣляетъ яашу эпоху отъ эпохи Соловьева, опредѣляя „новое міроощущеніе", то опъ, конечно, не могъ пе натолкнуться па слѣдующія строки, выражающія суть моей мысли:
«Грань эта есть катастрофа, начало того катастрофическаго періода исторіи, который провидѣлъ Соловьевъ; гроза съ Востока, несчастная война, приведшая къ неудачной революціи, одна изъ тѣхъ бурь, которыя но только ставятъ все вверхъ дномъ въ жизни народовъ, по сдвигаютъ сь мѣста самую мысль, иеренорачпваютъ міросозерцаніе *).
Нетрудно и опять, почему въ воображеніи Э. Л. Радлова произошло столь коренное видоизмѣненіе моихъ мыслей. Онъ хочетъ увѣрить себя, что никакихъ катастрофъ, оправдывающихъ „катастрофическое міроощущеніе", послѣ смерти Соловьева въ русской жизни не было п что сто ощущеніе, лишенное объективныхъ основаній, представляетъ плодъ моей фантазіи: по Э. Л. Радлову оно «не свойственно всѣмъ людямъ, или, напримѣръ, всѣмъ русскимъ, а принадлежитъ исключительно князю Евг. Трубецкому". Но, съ другой стороны, какъ опровергнуть факты, на которые я ссылаюсь? Разъ Э. Л. Радловъ считаетъ понятнымъ, что катастрофическое міроощущеніе могли имѣть „лица, пережившія мессинское и мартнникское землетрясеніе", то какъ доказать, что па него не имѣютъ права русскіе люди, пережившіе роковыя событія японской войны? Вотъ тутъ-то на помощь Э. Л. Радлову приходитъ воображеніе. Почтенный редакторъ Журнала Министерства Народнаго Просвѣщенія, очевидно, разсчитываетъ на такихъ читателей, которые не любятъ напоминаній про Мукденъ п про Цуспму. Стоить только умолчать объ этихъ событіяхъ, вычеркнуть пхъ изъ числа моихъ доводовъ, и русская исторія въ начал 1; двадцатаго столѣтія легко превращается въ картину полнаго благополучія: „въ Москвѣ ие было ни потопа ни землетрясенія, была только „великая" русская революція—имеппо се и считаетъ кп. Евг. Трубецкой катастрофой". Признаюсь, что да, между прочимъ п ее, и во всякомъ случаѣ не меньшей катастрофой, чѣмъ землетрясеніе. Но тутъ у Э. Л. Радлова есть возраженіе рѣшающаго свойства. „Вѣдь понятіе катастрофы обозиачаеть нѣчто непоправимое или весьма трудно поправимое*1, читатели же, на которыхъ разсчитываетъ мой при.икъ, конечно, хорошо знаютъ, что русская революція оказалась зломъ легко поправимымъ. Для тѣхъ, кто держится такой точки зрѣнія, у моші, ио-жалрі, п въ самомъ дѣлѣ не найдется аріу м сиговъ: для такого поин-
>) См. кое соч., т. II, стр. 3?2.
манія псторш легко поправимымъ можетъ оказаться все, что угодно, не исключая и всемірнаго потока, послѣ котораго вповь возродились люди п продолжала вести себя съ прежнимъ легкомысліемъ. А Мсссппа, какъ извѣстно, уже отстроилась! Вскорѣ, съ Божьей помощью, отстроится н русскій флотъ, & па мѣсто погибшихъ моряковъ уже народились новые!
Въ особенности неудобенъ для 3. Л. Радлова тотъ фактъ, что катастрофическое міроощущеніе, о которомъ говорится въ моой работѣ, представляетъ собою непосредственное продолженіе послѣдняго періода творчества Соловьева. Мой рецензентъ, очевидно, ничѣмъ не можетъ опровергнуть моего указанія, что „въ „Трехъ разговорахъ" Соловьевъ пророчески предвкушаетъ катастрофическій опытъ, который мы послѣ пего начали переживать въ дѣйствительной жизни" (сы. мой т. II, 384 стр.); но всѣ неудобные для Э.Л. Радлова факты для него какъ будто ие существуютъ. Предсказанія Соловьева о „грозѣ съ востока", о грядущемъ торжествѣ папмонголпзма и трагическомъ копцѣ, русской исторіи идутъ па смарку, & прп этихъ условіяхъ рецензенту уже нетрудно у вѣрить свопхъ читателей, будто между мпою п Соловьевымъ существуетъ противоположность тамъ, гдѣ на самомъ дѣлѣ у меня есть полная солидарность съ ученіемъ послѣдняго періода философа. Такимъ путемъ получается у него выводъ, будто при критикѣ Соловьева „князь Евг. Трубецкой исходитъ пс изъ принциповъ самого Соловьева, а пзъ произвольно взбраипой точки зрѣнія, которую онъ называетъ „катастрофическимъ міроощущеніемъ."
Пзъ того, что точка зрѣнія моего труда даетъ теоретическое выраженіе „катастрофическому міроощущенію", Э. Л. Радловъ выводить заключеніе, что моя критика ученія Соловьева исходитъ пе пзъ его принциповъ, а потому ве можетъ быть названа имманентной. Тутъ, кромѣ игнорированія „Трехъ разговоровъ", мы имѣемъ еще и смѣшеніе понятій, въ которомъ, очевидно, виновенъ пе я, а мой критикъ: въ данномъ случаѣ онъ не уловилъ различія между принципами и тѣмп фактами жизненнаго опыта, которые наводятъ на опредѣленное сознаніе этихъ принциповъ. Критеріи для оцѣнки воззрѣній Соловьева у меия—не катастрофическій опытъ, а общій съ Соловьевымъ принципъ боіочсловѣчества, который для пего, какъ и для меия является основнымъ. Именно въ силу этого я называю мою критику имманентною (сы. мое предисловіе, стр. X), и Э. Л. Радловъ не ыогь объ этомъ пе знать, тѣмъ болѣе, что указанныя слова моего предисловія обращаются непосредственно къ тѣмъ „послѣдователямъ почившаго мыслителя, коихъ смутитъ радикализмъ моей критики". Но въ данномъ случаѣ, какъ и во многихъ другихъ, воображеніе Э. Л. Радлова замѣнило мою подлинную мысль другою, болѣе удобной для его нападеніи.
Неудобнымъ оказалось для него все мое истолкованіе Соловьева, разру-шитѳлыіоо для попытки связать съ именемъ почившаго философа плвѣст-наго рода представленія о благополучіи. Вотъ почему воображеніе Э. Л. Радлова увидѣло контрастъ между мной и Соловьевымъ тамъ, гдѣ можду памп есть полное единство, п моп попытка органическаго продолженія его началъ была изображена моимъ критикомъ, какъ какое-го мслкоо личное соперничество съ нимъ.
II.
Само собою разумѣется, что такое преоблаіатііо „воображенія" въ рецензіи Э. Л. Радлова не способствуетъ увеличенію ея научнаго значенія» и я могъ бы долго не останавливаться па ней, если бы самый фактъ ея появленія въ связи съ нѣсколько болѣе раннимъ появленіемъ книги Э. Л. Радлова о Соловьевѣ не ставилъ чрезвычайно важный для всѣхъ почитателей волпкаго философа нравственный вопросъ—о должномъ отношеніи къ его памяти.
Именно пъ связи съ этимъ вопросомъ „недоумѣнія" Э. Л. Радлова, а такжо вопросы того жо порядка, могущіе возникнуть по поводу его рецензіи и книги, требуютъ исчерпывающаго отвѣта.
Одно изъ важнѣйшихъ „недоумѣній" касается моего способа пользованія воспоминаніями о Соловьевѣ. Э. Л. Радлову кажется страннымъ, „что князь не ограничивается сочиненіями Вл. Соловьева, какъ объектами критики, но постоянно ссылается па собственные разговоры съ философомъ, иа свои воспоминанія и даже сновидѣнія Вл. Соловьева". „Объектами критики" мои воспоминанія о Соловьевѣ для меня, конечно, не служатъ, по я дѣйствительно пользуюсь ими для изображенія лпчно-стн Соловьева и хода развитія его творчества. По 3. Л. Радловъ нмеппо этимъ недоволенъ. По его мнѣнію, „вообще говоря, въ научномъ сочиненіи какъ-то странно видѣть ссылки па воспоминанія п вѣщіе сны". Тотъ фактъ, что „память людей часто обманываетъ", приводить критика къ заключенію, что и моп воспоминанія о Соловьевѣ могли бы составить отдѣльную книгу, „п тогда они, конечно, представляли бы большой интересъ".
Совершенно очевидно, что въ требованіяхъ, предъявляемыхъ къ „научнымъ сочиненіямъ", между иамп существуетъ непримиримое разногласіе. Я привыкъ видѣть, чго вь монографіяхъ о философахъ в въ книгахъ по исторіи философіи для характеристики личности и хота развитія каждаго мыслителя привлекается вссъ доступный изслѣдователю біоі рафпческій матеріалъ, въ томъ числѣ и воспоминанія: я совершенно отказы) аюеь попять, почему пзь состава этого матеріала должны быть исключены вѣщіе сны, если только они дѣйствительно имѣютъ
біографическое значеніе; изъ того же, что людей иногда обманываетъ память, слѣдуетъ, что воспоминанія должны быть подвергаемы критической оцѣнкѣ, ио отнюдь ие то, что вовсе нельзя пользоваться воспоминаніями другихъ и своими собственными. Требованіе, чтобы для характеристики хода развитія каждаго дашіаго философа мы пользовались только тѣмъ, что онъ самъ напечаталъ, особенно неумѣстно въ тѣхъ случаяхъ, когда вслѣдствіе цензурныхъ условіи философъ многихъ своихъ мыслей въ печати даже высказать не могъ.
По у Э. Л. Радлова, очевидно, ипое понятіе о полнотѣ матеріала, требующагося для „научнаго" сочиненія. Въ его трудѣ о Соловьевѣ есть біографическій очеркъ, въ которомъ онъ не исиользовалъ ие только многочисленныя п цѣнныя воспоминанія о философѣ его друзей, но и пздапное имъ же самимъ трехтомное собраніе пвеомъ умершаго мыслителя. Мнѣ кажется, что этотъ методъ использованія біографическимъ матеріаломъ, „издаваемымъ отдѣльно", едва ли можетъ служить образцомъ того, какъ слѣдуетъ поступать въ „научномъ" сочиненіи.
Впрочемъ, Э. Л. Раддовъ недоволенъ не столько фактомъ пользованія воспоминаніями, сколько самымъ содержаніемъ тѣхъ воспоминаній, которыми я иользуюсь. Сюда относятся какъ разъ воспоминаніи о разочарованіяхъ Соловьева въ русскомъ дореформенномъ государственномъ строѣ; само собою разумѣется, что именно здѣсь воспоминанія имѣютъ особую цѣнность въ виду невозможности по тогдашнимъ цензурнымъ условіямъ выражать подобнаго рода разочарованія въ печати. Но, съ другой стороны, попятно, что именно этого рода воспоминанія приводятъ моего критика въ такое волненіе, что вмѣсто написаннаго ему мерещится что-то совсѣмъ другое. По его словамъ, „кп. Евг. Трубецкой думаетъ, что Соловьевъ для насажденія царствія Божія собирался въ Кіевъ къ генералу Драгомирову, дабы подбить его на революцію. Драгомпровъ, ставъ во главѣ войскъ, долженъ былъ сыграть роль узурпатора, какой-то архіерей—роль порвосвяіцеішпка, а Соловьевъ ва собою скромно сохранялъ роль пророка" (стр. 182).
Читатель, который дастъ себѣ трудъ заглянуть на стр. 8—9 второго тома моей книги, убѣдится, что и въ этой цитатѣ моп мыслп переданы совсѣмъ неточно. Соловьеву, не признававшему ипого перво-свящемивка, кромѣ римскаго папы, я, разумѣется не приписывалъ мечты объ нпомъ, русскомъ архіереѣ-первосвященипкѣ (въ приводимыхъ мною воспоминаніяхъ Л. Ф. Пантслѣсва говорится именно о русскомъ архіереѣ). Также непохожи на мою мысль и слова критика, будто Соловьевъ „для насажденія царствія Божія собирался вь Кіевъ къ генералу Драгомирову**. Для Соловьева царствіе Божіе, разумѣется, служило ко-нгчі‘>ю цѣлью ееѣгь ею <і»ълъ. бальшпхь и малыхъ, но нелѣпаго ото-жоссліеленія царствія Божія оь революціей пли конституціей, я ему
никогда не приписывалъ, хотя бы въ ту пли другую эпоху своей дѣятельности онъ могъ видѣть и въ революціи и въ копстптущн одну изъ временныхъ ступеней пли одно изъ орудій для достиженія въ конечномъ счетѣ этой высшей провиденціальной цѣли.
Допустивъ такія видоизмѣненія въ изложеніи воспоминаній Л. Ф. Пантслѣева и монхъ, Э. Л. Радловъ затѣмъ съ большою легкостью отвергаетъ ихъ какъ неправдоподобныя, ссылаясь на невозможность предположить въ Соловьевѣ такую степень наивности. „Наивность** несомнѣнно была вл. этой мечтѣ о привлеченіи геиераіа Драгомпрова въ „узурпаторы". Слѣдуетъ лп отсюда, чтобы я вслѣдствіе этого долженъ былъ замалчивать опубликованныя ранѣе воспоминанія Л. Ф. Павте-лѣева, разъ оип подтверждались моими собственными п я зналъ о нхъ соотвѣтствіи съ истиною?
Такое офарфорпваніе облика великаго мыслителя я счелъ бы недопустимымъ прежде всего пзъ уваженія къ нему. Надо быть слишкомъ низкаго мнѣнія о Соловьевѣ, чтобы думать, что мы можемъ иовредпть его памяти правдивымъ къ пей отношеніемъ. Вт. особенности же мнѣ непонятно, какой ущербъ этой памяти можетъ принести указаніе на частный случай житейской наивности Соловьева. Что такое эта наивность, объ этомъ я достаточно ясно сказалъ въ моей книгѣ. Соловьевъ нерѣдко „оставался слѣпъ къ тому, что „всѣ*- видѣли, потому что сила его умственнаго зрѣнія поглощалась другой, болѣе возвышенной сферой, которая далеко но „всѣмъ** была доступна! “ (т. I, стр. 6).
Это—наивность по праву генія, наивность въ низшей области существованія, которая неразрывно связана съ гипертрофіей творчества въ высшихъ сферахъ жпзіш. Въ этомъ смыслѣ были наивны величайшіе геніи; достаточно назвать, напримѣръ, Гоголя, Толстого и въ особенности Платона, коего мечта объ осуществленіи республики философовъ при содѣйствіи „удобнаго тиранна" во всякомъ случаѣ по менѣе наивна, чѣмъ бесѣда Соловьева съ Л. Ф. Паптелѣевымъ о генералѣ Драго-мировѣ.
Тѣ, кто видятъ „умаленіе памяти" Соловьева вь сообщеніи подобныхъ фактовъ, очевидно, мѣрятъ его мыслп и дѣйствія масштабамъ житейскаго благоразумія. Па самомъ дѣлѣ, умаленіе заключается пмсішо въ прпмѣпоніп къ нему подобныхъ критеріевъ.
ПГ.
Э. Л. Радловъ не разрѣшаетъ пользоваться пе только воспоминаніями, по п крптпкой въ „научномъ** трухѣ о Соловьевѣ. Въ предп-словіп къ своей книгѣ ’) омъ говорить, что „можетъ быть еще не па-
,Вдаднміръ Соловьевъ. Жизнь и )чсшѵ“, ГЛЗ г.
ступило время не только для критической оцѣнки философіи В. Соловьева, но даже п для изложенія ея въ законченномъ видѣ" (стр. 2). Въ рецензіи па мою книгу опъ то же требованіе воздержанія отъ критики выражаетъ нѣсколько иначе. „Безъ сомнѣнія,—говоритъ онъ,—великому философу нечего бояться подобной операціи (т.-с. критики), какъ бы болѣзненна опа ни была, но въ то же время справедливость требуетъ, чтобы къ недосказанной мысли ыы относились иначе, чѣмъ къ законченному произведенію. У Вл. Соловьева имѣется только одно вполнѣ закопченное философское произведеніе—„Оправданіе добра". „Критика отвлеченныхъ началъ", какъ показываетъ самое заглавіе, но содержитъ изложенія положительныхъ взглядовъ философа (зіе!), а „Чтенія о БогочоловЬчествѣь представляютъ лишь весьма эскизное изложеніе теологическихъ и метафизическихъ взглядовъ. Правильно ли при такихъ обстоятельствахъ подвергать метафизику п гносеологію Вл. Соловьева подробной критикъ?" На этомъ основаніи самъ Э. Л. Радловъ въ своемъ сочиненіи о Соловьевѣ отъ критики ..по возможности воздерживался"; опъ полагалъ, что „сначала нужно попять философа—а это еще далеко пе сдѣлано, а потомъ ужъ можно п подвергать ого вдоп критикѣ" (цнт. соч., стр. 1).
Слова эти приводятъ меня въ полное недоумѣніе. Я привыкъ думать, что критика служитъ главнѣйшимъ орудіемъ изученія каждаго даннаго мыслителя; я не могу себѣ представить, какъ безъ нея возможно „понять" философа, отдѣлить въ его учеши существенное отъ несущественнаго. II именно въ тѣхъ случаяхъ, когда мы имѣемъ дѣло съ фплософскпмп произведеніями, не вполнѣ законченными, задача критики особенно трудна, сложна, а потому требуетъ особенно обстоятель* паю изслѣдованія. Иначе сужденія ваши о философѣ рискуютъ быть весьма поверхностными, и глубочайшія цѣнности его ученія неизбѣжно ускользнутъ отъ нашего вниманія.
Статья и книга Э. Л. Радлова представляютъ тому сколько угодно доказательствъ. Напримѣръ, чѣмъ же, какъ не отсутствіемъ критики, объясняется его утвержденіе „тождества стремленій* (!!!) Соловьева п Бергсона (стр. 2С2), когда тутъ же между ними признается то различіе, что „истина для Соловьева сливается съ христіанскимъ ученіемъ, въ то время какъ для Бергсона христіанство пока оставалось внѣ предѣловъ его размышленія". Еслп для Соловьева Христосъ—смыслъ всио его жизненнаго стремленія, то въ чемъ же его тождество съ жпзнов-иымъ стремленіемъ Бергсона, который Христомъ вовсе даже но ипгоре суется! Пли чѣмъ, какъ не отсутствіемъ критики, объясняется утвержденіе той же книги, что почти всѣ положенія эстетики Соловьева можно паяти у Плотина (гтр. 257); вѣдь авторъ отлпчпо зпаетъ, что для Соловьева красота есть воплощеніе идеи (стр. 231) въ матеріи, тогда какъ книга хі, 1913 г.	4
Плотину, который находить красоту въ совершенномъ отрѣшеніи отъ всего чувственнаго, матеріальнаго, вшыоедамГе и і>,ч представляется зломъ по существу.
Насколько Э. Л. Радловъ вообще удачно отлпчяеть въ Соловьевѣ существенное отъ несущественнаго, впдно въ особенности изъ слѣдующихъ его словъ, которыми онъ як^бы резюмируетъ смыслъ моихъ сужденій о Соловьевѣ. „Въ третій періодъ, т.-с. въ послѣдніе дга года до смерти философа, онъ будто бы отказался почти отъ всей своей философіи, за исключеніемъ понятія всеединства и Богочеловѣчестна ** (стр- 183)- Если бы пе воздержаніе отъ критики, 3. Л. Радловъ, конечно, бы зналъ, что именно вь этпхь двухъ понятіяхъ—вся философія Соловьева, что всѣ тѣ мысли, въ которыхъ оиъ разочаровался, представляютъ собою лишь несовершенныя конкретныя примѣненія этихъ двухъ.
Воз и*ржаніе отъ критики „незаконченныхъ** произведеній Соловьева также имѣло для Э. Л. Радлова роковыя послѣдствія. Первоначальпо, когтя онъ издавалъ IX гомъ произведеній Соловьева, оиъ вовсе не замѣтилъ у пего самостоятельной гносеологіи. Эго не помѣшало ему, однако, посвятигь топ же гносеологіи цѣлую главу въ только что вышедшей своей кишѣ. Но, что всего к)рьезнѣо, въ составъ той же книги, гдѣ излагается „гносеологія14 Соловьева, вошло біографическое предисловіе Э. Л. Радлова, перепечатанное изъ IX тома произведеній Соловьева, гдѣ говорится букнальпо: „есть также пробѣлъ, который никогда не будетъ заполненъ: я имѣю въ виду отсутствіе гносеологіи въ системѣ Соловьева“ (стр. 7). Теперь, послѣ конхъ возраженій, Э. Л. Радловъ дал ь своимъ словамъ новое истолкованіе, почти равносильное ліроченію отъ нихъ: ..я утверждалъ лишь, что у Соловьева нѣтъ за-кончопиагл сочиненія по гносеологіи; имѣть же двѣ гносеологіи-- это всп равно, что не имѣть ни одной; Соловьевъ въ „Критикѣ отвлеченныхъ началъ** изложилъ общій взглядъ па гносеологію, „Пача.*е, цѣльнаго званія14 не окончены, а въ трехъ статьяхъ теоретической философіи мы имѣемъ дііло лишь съ пышнымъ предисловіемъ къ большому сочиненію, самаго же сочиненія нѣтъ*1 (стр. 178).
Если бы п. Л. Радловъ критически изслѣдовалъ произведеніи Соловьева, оиь, во-первыхъ, взбѣжяль бы этпхь странныхъ противорѣчій, а во-нторых ь, увидѣлъ бы, что двѣ гносеологіи Соловьева относятся къ двумъ разнымъ эпохамъ его тнорчо'тіа, что исключаетъ возможность вывода, что у него не было пп одной. !) Кромѣ того, сколько-нибудь
ІІіт«те съ тякпѵъ те основа пісут. можпо было бы утра»дать, что я у Каита НС было И!Г Оіп^іі ГНі~Ч ІОГІИ ВЪ ВИ-іѴ Г\’-ТЧЧТГН’ПІЫІЧ) отличія сто _ •*;рнтяче*,кя.ѵь гяо-Сбодогвческпхъ воззрѣній отъ положеніи „Критики чистаго рпзума“. Замѣчательно, что
критическій взглядъ не позволилъ бы ому утверждать, что „Критика отвлеченныхъ началъ, какъ показываетъ самое заглавіе, не содержитъ изложенія положительныхъ взглядовъ философа" (стр. 178). Онъ но смутился бы заголовкомъ п увидѣлъ бы, что органическій синтезъ отвлеченныхъ началъ производится философомъ съ точки зрѣнія его положительнаго ученія о всеединствѣ, весьма ярко и ясно выраженномъ въ томъ же произведеніи.
Неправильное пониманіе ученія Соловьева Э. Л. Радловымь сказалось особенно ярко въ нашемъ спорѣ о царствіи Божіемъ. Мой крніпкъ невѣрно представляетъ себѣ даже самый предметъ спора между мпою п Соловьевымъ: онъ старается защитить Соловьева противъ упрека, будто у пего царство Божіе осуществляется на землѣ, и старается доказать, что по Соловьеву оно „появится въ новомъ планѣ существованія** (Вл. Соловьевъ, стр. 163). Между тѣмъ, критическое отношеніе къ разбираемому ученію показало бы Э. Л. Радлову, что споръ идетъ вовсе но объ этомъ. Соловьевъ точно такъ же, какъ п я, связанъ евангельскими текстами, которые утверждаютъ, что царствіе Божіе появляется уже зОѣсъ, что Оно растетъ изъ малаго зерна въ большое дерево, что оно есть и енп> и внутри пасъ. При писывать Солоі ьеву мысль, что, вопреки этимъ текстамъ, царствіе Божіе „появится" въ новомъ планѣ существованія, значить изображать его пе-хрпстіашпіомъ. Расхожденіе вюѳ съ нимъ начинается вовсе по здѣсь, а съ вопроса: включаетъ ли въ себя это царствіе Божіе въ земномъ его аспектѣ мірскія формы человѣческой общественности, ость ли опо „васюящая теократія" пли нѣть.Туть я привожу тексты, гдѣ Соловьевъ категорически утверждаетъ, что опо есть „настоящая теократія", а Э. Л. Радловъ закрываетъ на нихъ глаза н дѣлаетъ видъ, что весь споръ между нами идеіъ только о филологическимъ значеніи словъ совершеніе и осущесівіоніе". Я не стану останавлш аться на этомъ второстепенномъ сворѣ, чтобы но давать возможности 3. Л. Радлову отвлекаться оіъ основною вопроса объ истолкованіи ясныхъ и недвусмысленныхъ словъ Соловьева, съ которыми моіі критикъ упорно пе желаетъ считаться.
Такимъ же отсутствіемъ критики страдаютъ и тѣ немногія возраженія по существу, которыя дѣлаетъ рецензентъ прочивъ моей точки зрѣнія. Такъ, напримѣръ, оспаривая сол-вьевекія логическія доказательства доімата св. Троицы, я отрицаю вообще возможность лопшескн. впкалы-еать откровеніе (т. I, стр. 321). 3. Л. Радловъ принимаетъ это затер-тулліановскоо сгсііо дігіа аЬзнпіит (стр. 180), а нЬсколькимн сграницами именно некритическій взглмхі», который не замѣчаетъ глубокихъ мыслей только потому, что онѣ изложеиы въ формѣ оч ркопъ или неіокішчешіыхъ гочііиеиііі. нрігнпилі. къ по-Обычгіінѵму умаленію значенія Силиимі Д, тъ ли Э I. Гі.им.ь чіѵ «;гь ею возвеличиваетъ, превращая «го гииесолсійо въ мусюг ы.'ало?
янже выражаетъ удивленіе, находя у меня попытки „раціонализировать христіанское ученіе". Неужели Э. Л. Радлову не ясна разница между логическими доказательствами истинъ вѣры, которыя я отвергаю, и попытками лонічсски понятъ, осмыслитъ разумомъ данное откровеніе? Вѣдь это же значить въ копцѣ-концовь смѣшивать тсртулліаиоиское сгесіо дпіа аЬвигбит съ ансельмовскимъ сгеііо пі іпіоіішат!
При этихъ условіяхъ неудивительно, что въ отвѣтъ на вопросъ, „въ чемъ же состоитъ система самого князя Трубецкого", Э.Л. Радловъ. послѣ бѣглыхъ указаніи на отрицаніе пантеизма, катастрофическое міроощущеніе и мпіімоо сгебо <рііа аЬзигднт, отвѣчаетъ:
..Мы могли уловить весьма немногое. кромѣ того, что уже было указано" (стр. 185).
Пл этомъ чистосердечномъ признати я могу разстаться съ моимъ крп; ііб*»мъ. Мнѣ остается прибавить къ этому, что, слѣдуя его методу, едва ли возможно уловить „многое" и въ учеігіп Соловьева.
Хи. Евгеній Трубецкой.