Автор: Крих С.Б.
Теги: вспомогательные исторические дисциплины (символика, эмблематика) история марксизм
ISBN: 978-5-396-00473-3
Год: 2013
Текст
ОБРАЗ ДРЕВНОСТИ
В СОВЕТСКОЙ
ИСТОРИОГРАФИИ
i
nt i
Размышляя о марксизме
С. Б. Крих
ОБРАЗ ДРЕВНОСТИ
В СОВЕТСКОЙ
ИСТОРИОГРАФИИ
URSS
МОСКВА
ББК 63.2 63.3(2)7 66.61(1)
Крих Сергей Борисович
Образ древности в советской историографии.
М.: КРАС АНД, 2013. — 320 с. (Размышляя о марксизме.)
В монографии рассматриваются особенности марксистского восприятия ис¬
тории, а также специфика трансформации марксизма в советской историографии
древности. Показано, как труды отдельных советских историков и их борьба с
западной историографией создавали общие тенденции в советской науке, просле¬
жены формирование и трансформация этих тенденций. Автор описывает, какие
элементы образа древности, созданного советской историографией, оказывают
влияние на современное восприятие древности в России.
Для преподавателей, студентов, аспирантов и всех интересующихся интел¬
лектуальным развитием и особенностями интеллектуального труда в нашей стране.
Научный редактор: д-р ист. наук, проф. В. 77. Корзун
Исследование выполнено при поддержке гранта
Президента РФ № МК-3461.2012.6
Издательство «КРАСАНД». 117335, Москва, Нахимовский пр-т, 56.
Формат 60x90/16. Печ. л. 20. Зак. № ВП-98.
Отпечатано в ООО «ЛЕНАНД».
117312, Москва, пр-т Шестидесятилетия Октября, 11 А, стр. 11.
ISBN 978-5-396-00473-3
©КРАСАНД, 2012
12518 ID 166942
785396 004733
НАУЧНАЯ И УЧЕБНАЯ ЛИТЕРАТУРА
URSS
E-mail: URSS@URSS.ru
Каталог изданий в Интернете:
http://URSS.ru
Телефакс (многоканальный):
i +7(499)724 25 45
Все права защищены. Никакая часть настоящей книги не может быть воспроизведена или
передана в какой бы то ни было форме и какими бы то ни было средствами, будь то элек¬
тронные или механические, включая фотокопирование и запись на магнитный носитель,
а также размещение в Интернете, если на то нет письменного разрешения владельца.
Оглавление
Введение 5
Глава 1
Принципы марксистского историописания 34
1.1. Трансформация идей Л .Г. Моргана К. Марксом
и Ф. Энгельсом 36
1.2. История семьи в изложении Ф. Энгельса 44
1.3. История ранних народов и возникновение государства
в изложении Ф. Энгельса 52
1.4. Роль дополнений и изменений в «Происхождении семьи,
частной собственности и государства» 59
1.5. Воздействие Ф. Энгельса на становление марксистского
историописания 67
Глава 2
Формирование образа древности в советской
историографии 20-30-х гг. XX в 72
2.1. Складывание элементов образа древности в советской
исторической науке 20-х гг. XX в 73
2.1.1. А.И. Тюменев и первые попытки создания образа древности
в советской историографии 74
2.1.2. Древность в дискуссии об азиатском способе производства
конца 20-х - начала 30-х гг 83
2.2. Роль В.В. Струве в создании образа древности в советской
историографии 89
2.2.1. Объём и структура доклада В.В. Струве о древневосточных
обществах 90
2.2.2. Основные идеи доклада: их обоснование и способы подачи
материала 94
2.2.3. Вклад В.В. Струве в марксистский образ древности 102
2.3. Теория «революции рабов» как конститутивный элемент
образа древности в советской науке 116
4 Оглавление
2.4. Завершение формирования образа древности в исторической
науке второй половины 30-х - начала 40-х гг 133
Глава 3
Советский образ древности в классическом воплощении:
труды А.Б. Рановича и Н.А. Машкина 140
3.1. Книги об эллинизме А.Б. Рановича
и М.И. Ростовцева: отторжение и преемственность 141
3.2. А.Б. Ранович как критик М.И. Ростовцева 148
3.3. Моделирование образцового исследования А.Б. Рановичем 158
3.4. Образ эллинизма А.Б. Рановича и его судьба 166
3.5. Книга Н.А. Машкина о принципате Августа и основные черты
образа древности в классическом воплощении 178
Глава 4
Е.М. Штаерман и трансформация образа древности
в советской историографии 187
4.1. Е.М. Штаерман и дискуссия 50-х гг.
о переходе от античности к феодализму 190
4.2. Е.М. Штаерман и теоретические искания 60-х гг 208
4.3. Е.М. Штаерман и «буржуазная» историография древности 221
4.4. Е.М. Штаерман как исследователь античной культуры 232
4.5. Дискуссия о возникновении римского государства
и роль Е.М. Штаерман в трансформации образа древности
в советской историографии 239
Глава 5
Образ древности в постсоветской историографии 255
5.1. Древность в постсоветских концепциях исторического
процесса
5.2. Образ древности в современных российских школьных
учебниках 289
5.3. Постсоветская историография древней истории 299
Заключение 306
Приложения
312
Введение
В конце прошлого века студент исторического факультета принёс сво-
ему научному руководителю очередную курсовую работу. Руководитель
заметил, что было бы неплохо посвятить следующую курсовую историо¬
графии вопроса. «По-моему, историография - это самая скучная часть ис¬
торического исследования!» - уверенно заявил студент. «А вот мне она ка¬
жется самой интересной его частью», - спокойно ответил преподаватель.
Иронию судьбы угадать легко: тем студентом был автор этой книги.
Понять недоверие к «скучной» истории исторической науки можно:
здесь вместо грома доспехов скрипят зубы и перья, а обилие пролитой
крови обычно (хотя не всегда) заменено обилием книжной пыли. Но в ней
есть и своя потаённая интрига: историография - это прежде всего способ
самопознания историков. Историки чувствуют тягу к исследованию работ
предшественников не просто потому что хотят знать идеи прошлого или
отдают дань памяти учителям — для них это в первую очередь форма реф¬
лексии, попытка приложить применяемые ими методы познания общества
к собственному сообществу, иными словами, это - ещё одна сфера утвер¬
ждения необходимости истории как особого взгляда на бытие людей во
времени. Соответственно, усиление интереса к историографическим шту¬
диям - признак неуверенности историков в развитии собственной науки,
стремления найти возможности для её дальнейшего развития через осоз¬
нание достижений и ошибок, совершённых ранее. Как отмечает один из
современных учёных, постсталинская советская историография отлича¬
лась такой одержимостью к истории собственной дисциплины, как ника¬
кая другая национальная школа истории, и эта особенность вполне благо¬
получно пережила смену политического режима.1
Тот факт, что современная российская историческая наука находится
в тяжёлом положении, не нуждается в подробном доказательстве. Лишив¬
шись не всегда почётного, но весьма надёжного статуса служанки идеоло¬
гии, который был закреплён за ней в советское время, история как наука
оказалась не нужна ни государству, ни обществу. То и другое, периодиче¬
ски испытывая интерес к отдельным периодам прошлого, чаще всего
вполне готовы удовлетвориться популярным его изложением, не желая
1 Кан А.С. Возвращение блудного сына? Постсоветские историки в поиске новой иден¬
тичности // Клио. Журнал для учёных. № 4 (31). 2005. С. 67-68; почти та же мысль: Nolte Н.-Н.
Russia in Russian Writing of World History // Storia della Storiografia. Vol. 35. 1999. R 63-64.
6
Введение
обращаться к историкам или не доверяя их оценкам. Цель исторической
науки всё чаще сводится ими к почти исключительно образовательной.
Поскольку такое положение вещей длится уже порядка двух десятилетий,
это означает, что историографическое исследование, как форма рефлексии,
должно быть усилено обращением к тем темам и аспектам, которые мало
затрагивались традиционной историографией, оказавшейся не способной
помочь исторической науке осознать свои проблемы и отыскать пути их
решения.
В этом контексте и следует оценивать предлагаемое нами исследова¬
ние образа древности в советской историографии. Не претендуя на то,
чтобы дать совершенно новаторское освещение ряда историографических
проблем, мы ставим целью затронуть аспект, который до этого привлекал
сравнительно мало внимания, рассчитывая, что тем самым удастся выйти
к решению вопроса о путях и перспективах развития исторической науки
в настоящее время. Собственно, это и является одной из основных причин
нашего обращения к анализу советской историографии, потому что вопрос
об адекватной оценке её достижений и о глубинных причинах её кризиса
до сих пор нельзя считать удовлетворительно разрешённым. С другой сто¬
роны, современная российская историческая наука не может игнорировать
того факта, что она связана с советской иногда даже в большей мере, чем
она того хочет или чем ей это кажется.
Объектом нашего исследования является советская историография
древнего мира. Обоснованность обращения именно к такой, не лидирую¬
щей в нашей стране по популярности сфере исторического исследования,
как древность, раскрывается в следующих положениях. Во-первых, тема
исследования должна исходить из более или менее выполнимой задачи.
Ясно, что такую полезную работу, как исследование образа всемирной ис¬
тории в советской историографии может в лучшем случае выполнить
только крупный и хорошо скоординированный коллектив учёных; древ¬
ность в советской историографии — тема весьма обширная, но при этом,
всё-таки, вполне доступная для того, чтобы быть охваченной в одной ис¬
следовательской работе. Во-вторых, исследование историографии древно¬
сти представляет особенные возможности для понимания развития отече¬
ственной исторической науки. Древний мир находился на периферии мар¬
ксистского историописания: примерно там же, где и значительная часть
средневековья. Кроме нескольких затронутых сюжетов (развитие антич¬
ного материализма, восстания рабов, общие размышления о характере
азиатской и античной собственности, общество древних германцев),
К. Маркс и Ф. Энгельс не делали акцента на этих эпохах и не оставили 22 Достаточно обратить внимание на, мягко говоря, невысокое качество документальных
фильмов с исторической тематикой, которые выпускаются в последнее время различными
телеканалами, или на телевизионные «дискуссии» о значимых исторических событиях, в ко¬
торых профанируется сама возможность адекватного познания.
Введение
7
никакого сколько-либо полного наброска их истории;3 Ленин и Сталин ка¬
сались этих эпох лишь случайно. Идеологическое значение исследования
античной демократии или Римской империи в борьбе за социализм было
невелико. Следовательно, в этих темах советский марксизм находился в
тех условиях, когда его теоретическое становление, хотя и находилось под
влиянием общих тенденций в развитии идеологии, под большим или
меньшим контролем партийного аппарата, всё-таки в значительной мере
зависело от возможностей самой теории к эволюции и от образа мысли
историков, эту теорию развивавших.4 5 Возможно, именно анализ образа
древности поможет понять, как вообще постигает историю советский
марксизм, какие образцы мышления он порождает, и почему развивается
так, а не иначе.
Предмет данного исследования - образ древности в советской исто¬
риографии. Здесь также необходимо несколько пояснений, которые связа¬
ны с пояснением основной используемой терминологии. Как известно,
древность при изучении издавна распадается на две связанных, но чётко
отделённых сферы: «античность» как историю древнегреческого и рим¬
ского обществ (что раньше часто называлось историей классической
древности) и историю цивилизаций древнего Востока (начиная с Египта и
Шумера, и далее включая историю древних Ирана, Индии и Китая).
В этой связке древнего Востока и «классической древности» первый,
сначала просто меньше известный европейцам, всегда играл уважаемую
роль второго плана. Гегель в своих знаменитых лекциях по философии ис¬
тории отводил Востоку роль предисловия к мировой истории, замечая, что
только начиная говорить о древней Греции, мы как бы оказываемся у себя
дома. Маркс и Энгельс не были свободны ни от европоцентризма, ни от
гегелевского восприятия исторического процесса,6 и советская наука это
унаследовала. Тем не менее, коль скоро советская историография призна¬
ла в итоге за древностью в целом один - рабовладельческий - способ про¬
изводства, то и образ древности формировался более или менее единый,
хотя при этом разделение на античную и восточную части не было пре¬
одолено. В ходе нашего исследования мы также постараемся показать, что
3 Как верно отмечал М. Финли, у Маркса мы можем найти лишь несколько страниц по
античности - и в значительной мере это неопубликованные заметки. Finley M.I. Ancient Slav¬
ery and Modem Ideology. Ed. By B.D. Shaw. New York, 1998. P. 108.
4 He следует думать, тем не менее, будто это внешнее влияние было вовсе ничтожным.
Это убедительно демонстрирует в своей статье К.А. Богданов, и это будет показано нами в
дальнейшем. См. Богданов К. Наука в эпическую эпоху: классика фольклора, классическая
филология и классовая солидарность // НЛО. № 78. М., 2006. С. 86-125.
5 Гегель Г.В.Ф. Лекции по философии истории. СПб., 2000. С. 253.
6 Интересно видеть, как декларативно отвергнутый (превзойдённый) Гегель напомина¬
ет о себе в используемых Марксом образах: например, когда Маркс говорит о древних греках
как о «нормальных детях», это едва ли случайная параллель к гегелевскому пониманию гре¬
ческого периода как юношества мировой истории. Маркс К. Введение (Из экономических
рукописей 1857-1858 гг.) // Маркс К, Энгельс Ф. Сочинения Т. 12. М., 1958. С. 737.
8
Введение
процессы, относящиеся к историографии истории Древнего Востока, име¬
ли непосредственное влияние на становление советской историографии
античности, и это обосновывает правомерность рассмотрения историо¬
графии древности как единой системы. Крайними точками, означающими
начало и конец древности, будут для нас две важных проблемы марксист¬
ской историографии: складывание государства (соответственно, возникно¬
вение первых государств) и переход от античности к средним векам (соот¬
ветственно, падение Римской империи).
1. Терминология
Кроме этого определения, нам следует обратиться и к другим, отно¬
сящимся к сфере методологии советской исторической науки. Прежде все¬
го, необходимо представить иерархию терминов, относящихся к характе¬
ристике марксизма как научного течения. Основная проблема здесь за¬
ключается в том, что, используя определённые термины, мы не должны
строить исследование по принципу застывших неизменных форм. Когда
мы говорим, что марксистская методология была положена в основу со¬
ветской исторической науки (которая, в частности, имела определённые
воззрения на древность), нельзя понимать это таким образом, будто суще¬
ствовали а) изолированная марксистская теория, б) воспринявшая её особая
советская наука и в) после изучавшаяся ею древность. В нашем исследо¬
вании мы исходим из того тезиса, что советский марксизм как историче¬
ская теория или, иначе говоря, как форма осмысления прошлого, склады¬
вался и развивался не изолированно от исторических исследований, а че¬
рез них и благодаря им. В этом смысле слова советский марксизм не был
застывшей теорией истории, по крайней мере, практика постоянно его из¬
меняла (хотя скорость и степень этих изменений варьировались в зависи¬
мости от обстоятельств). Ядро теории, бесспорно, оставалось неизмен¬
ным, но в пределах признания основных марксистских постулатов воз¬
можности для различных комбинаций теории при работе с историческим
материалом были довольно велики.
Мы предпочитаем использовать понятие «советский марксизм», не¬
жели «марксизм-ленинизм». Последнее, как известно, является самона¬
званием, но отнюдь не изначальным и постоянным: скажем, довольно дол¬
гое время, после того, как партийная борьба в ВКП (б) окончилась побе¬
дой одного человека, историки писали о теории Маркса-Ленина-Сталина
или даже Маркса-Энгельса-Ленина-Сталина.
Кроме того, «марксизм-ленинизм» - понятие, плохо отражающее суть
процессов, происходивших в советской науке: оно подразумевает, будто
все основные теоретические положения советской историографии были 77 Впервые его в качестве особого термина ввёл в 1958 г. в научный оборот Г. Маркузе,
который заодно и указал на несовпадение этого течения с официальной идеологией «Крем¬
ля». См. Marcuse Н. Soviet Marxism: A Critical Analysis. New York, 1969. P. 1 ff.; Колесов M.C.
Герберт Маркузе и «Советский марксизм» // Вюник СевДТУ. Вып. 94: Фшософ1я. Севасто¬
поль, 2009. С. 15-23.
Введение
9
заданы в работах Маркса и Ленина и складывались в некоторую относи¬
тельно непротиворечивую систему (примерно то же самое можно сказать
и о понятии «исторический материализм»). Одним из тезисов нашего ис¬
следования, напротив, является то, что в работах Маркса и Ленина можно
было почерпнуть очень немногое, что бы позволило исторической науке
(особенно в отношении древности) применить это к своему материалу в
чистом виде; наследие «классиков» требовало интенсивного переосмыс¬
ления, не говоря уже о значительных расхождениях в понимании истори¬
ческого процесса между Марксом и Лениным.
Наконец, этот термин не вполне корректен; не будет сильным преуве¬
личением сказать, что на складывание видения древности советской нау¬
кой повлияли в большей степени «теневые» классики, Энгельс и Сталин.
Учитывая, что поиск наиболее точного определения с позиций отражения
фамилий всех участников может лишь завести в тупик, то понятие «совет¬
ский марксизм» окажется наиболее удовлетворительным из возможных
вариантов. Можно добавить и то, что оно удачно коррелирует с другим,
более широким понятием - «русским марксизмом». Тема о трансформа¬
ции марксизма в России - отдельная и очень обширная, но и данное ис¬
следование частично примыкает к этой тематике, рассматривая её на срав¬
нительно узком материале историографии древности.
Мы также должны сказать об условности термина «марксизм», ис¬
пользуемого в данной работе. В строго теоретическом смысле, возможно,
правы те, кто призывает вообще отказаться от употребления этого слова
постольку, поскольку оно несёт за собой представление о некоей единой
теории. Трудно спорить с тем, что «марксизм» - мифологизированное
понятие, неосмотрительное обращение с которым может увлечь исследо¬
вателя в мир собственных стереотипов, но таково свойство большинства
понятий, определяющих сложные явления. Мы не можем отрицать из¬
вестного единства различных течений, вышедших из теории Маркса, и по¬
этому всё равно должны будем использовать какое-то слово, чтобы обо¬
значить это единство. В данной работе необходимость использования это¬
го термина обусловлена ещё и тем, что, в отличие от многих современных
исследователей, советские историки древности обычно мыслили маркси¬
стскую теорию как бесспорно целостное явление, в котором есть линии
боковые («еретические») и есть центральная («ортодоксальная») линия -
идущая от Маркса и Энгельса к Ленину и далее к советской науке. Судя по
всему, это восприятие марксизма было основано на предвзятом толкова¬
нии основных тенденций развития этой теории, но изучение этой пробле¬
мы не касается напрямую нашей тематики, поэтому мы считаем достаточ¬
ным оговорить осознаваемую условность нашего употребления термина
«марксизм» и не отказываться от него вовсе. 88 См. Rubel М. Friedrich Engels - Marxism’s Founding Father. Nine Premises to a Theme //
Varieties of Marxism. Ed. By Avineri Sh. The Hague, 1977. P. 43-45.
10
Введение
Говоря о советской историографии древности, мы также должны под¬
черкнуть, что целостная её характеристика возможна только при понима¬
нии того, что она складывается из сложного взаимодействия результатов
работы различных учёных. Советские историки древности не были еди¬
номыслящим монолитом, кроме того, среди них были и очень значитель¬
ные фигуры с огромным талантом и обширными познаниями в избранной
сфере. Они по-разному понимали марксизм и по-разному изображали ту
часть прошлого, которой посвящали свои труды. Из этого всего склады¬
вался некий modus vivendi, представления о древности, которые не всегда
полностью осознавались самими историками и не всегда были видны их
читателям за множеством дополнений и обертонов, но которые диктовали
историкам манеру письма и развивались по своей собственной логике.
Кроме того, эти представления о древности были ещё и эмоционально ок¬
рашены, сообщая как историкам, так и широким массам не одну лишь ин¬
формацию о древности, но задавая определённое отношение к этой эпохе.
Это и есть то, что можно назвать образом древности в советской историо¬
графии. Конечно, его появление и кристаллизация неразрывно связана с
изменениями и трансформацией марксизма в России.
В современном научном сообществе, однако, существует известное
предубеждение против исследований различных «образов» как в историо¬
графии, так и в конкретной истории.9 Связано это с тем, что зачастую ис¬
ториографические работы такого рода уделяют очень мало внимания во¬
просам методологии, а на деле, за пределами вводных частей к своим ра¬
ботам, воспроизводят традиционную историографию в биографическом
или концептуальном ключе, не обременяя её более размышлениями и ана¬
лизом. Это предубеждение против самого понятия не вполне справедливо:
оно явилось в нашу историческую науку как раз для того, чтобы избавить
её от тотальной определённости значений, открыв свободу исследователю.
Но в той части, где скептики требуют от исследователя дать хотя бы об¬
щие ориентиры, которые бы сделали понятным смысл именно его научной
работы, они правы.
Соответственно, определение образа является в настоящее время
важной частью любого труда, в котором о нём говорится. Рискуя впасть в
упрощение, мы можем сказать, что в настоящее время существует два ос¬
новных, почти взаимоисключающих представления о том, что такое образ,
которые, однако, в нашей науке жёстко не противостоят друг другу - по¬
скольку большинство отечественных исследователей избегает занимать
определённые теоретические позиции.
9 См. тж. Крих С.Б. «Образ» как исследовательская категория в истории исторической
науки // Университеты России и их вклад в образовательное и научное развитие регионов
страны. Сборник научных трудов. Омск, 2010. С. 363-365; обзор подходов: Денисов Ю.П.,
Корзун В.П. Категория «образ исторической науки» в современной когнитивной ситуации //
Исторический ежегодник. 2009. Историография. Источниковедение. Методы исторического
исследования. Всеобщая и отечественная история. Омск, 2009. С. 105-113.
Введение
11
Первый подход основывается на том, что образ - это мысленное
представление о каком-либо событии или явлении, его отражение в созна¬
нии человека. Понятие это вполне марксистское в своей основной направ¬
ленности,10 но восходит ещё к Аристотелю с его учением о мимесисе -
подражании, как одной из основ искусства.11 В современной трактовке об¬
раз оказывается трансформацией, искривлением реальности, причиной
которого является как недостаточность знаний человека, так и его собст¬
венные предубеждения и склонность (продиктованные личными особен¬
ностями или групповыми интересами) видеть вещи в определённом свете.
Сторонники этого подхода предпочитают верить в то, что возможно и да¬
же необходимо добиться «правильного» гносеологического образа, адек¬
ватно отображающего реальность и защищённого от существенных иска¬
жений (собственно, к этому сводится и смысл образа).12
Второй подход, первоначально скептический, после постмодернист¬
ский, предлагает считать образ чистой модуляцией нашего сознания, а
скорее даже нашего языка, определяющего наше сознание и задающего
нам представления о реальности. Языковые формы закладывают в созна¬
ние их носителей определённое представление о структуре мира, в том
числе о его объективности и упорядоченности, и сами же обеспечивают
эту упорядоченность (означивание13), классифицируя неоднозначность ре¬
альности в иерархическую структуру метанарратива.14 Тем самым, не су¬
ществует никакого «правильного» образа, а истинная цель исследователя -
не найти образ, максимально соответствующий реальности, а расколдо¬
вать сам процесс творения образа, разложить его на составные части.
Предлагая здесь свою, отчасти компромиссную трактовку образа, мы
не испытываем иллюзии, что она сможет сыграть роль примиряющей и
10 Напр.: «Образ объективен по своему содержанию в той мере, в какой он верно отра¬
жает объект». Философский энциклопедический словарь. М., 1983. С. 446; другое определе¬
ние: «образом можно считать любые элементы сознания (и сознание в целом), если они де¬
терминированы внешними предметами, обладают объективным содержанием и соответству¬
ют отражаемым объектам в гносеологическом смысле». Макейчик А.А. Образ как категория
диалектико-материалистической гносеологии. Диссертация на соискание учёной степени
кандидата философских наук. Л., 1984. С. 23.
11 «Так как поэт есть подражатель (подобно живописцу или иному делателю изображе¬
ний), то он всегда неизбежно должен подражать одному из трёх: или тому, как было и есть;
или тому, как говорится и кажется; или тому, как должно быть». Аристотель. Поэтика. 1460 Ь.
12 Обзор различных точек зрения и предложение собственного определения см. Рахма¬
туллин Р.Ю., Сафронова Л.В., Рахматуллин Т.Р. Образ как гносеологическая категория: труд¬
ности определения // Вестник ВЭГУ. 2008. № 3. С. 6-14. Характерно, что, даже упомянув
Платона, Плотина и, тем самым, обозначив другую теорию образа, авторы просто не иден¬
тифицировали её как особую точку зрения, и соответственно, даже не рассматривали воз¬
можную альтернативу пониманию образа как отражения реальности, сосредоточив все силы
на мелочном уточнении понятия. В этом смысле более предпочтительным выглядит обзор
философской традиции, сделанный А.А. Макейчиком почти тридцать лет назад. См. Макей¬
чик А.А. Образ как категория диалектико-материалистической гносеологии. С. 4-23.
13 Новейший философский словарь / Сост. А.А. Грицанов. Минск, 2003. С. 710.
14 См. Лиотар Ж.-Ф. Состояние постмодерна. СПб., 1998.
12
Введение
даже склонны полагать, что она должна будет подвергнуться критике с
обеих сторон. Но дело здесь в том, что, на наш взгляд, компромисс неиз¬
бежен постольку, поскольку бесперспективно само противостояние между
двумя подходами. Мы в любом случае не можем отказаться от процесса
познания, а ход этого процесса в любом случае обусловлен не столько на¬
шими представлениями о мире, сколько нашими возможностями. Поэтому
мы предлагаем скорее функциональное, чем сущностное определение об¬
раза истории: иными словами, не то, которое позволит отвечать на фило¬
софские вопросы, а то, которое сделает возможным исследование постав¬
ленной проблемы.
Под образом в данной работе предлагается понимать структуриро¬
ванное представление об исторической эпохе, соотнесённое с индивиду¬
альным и общественным мировоззрением. Можно сказать иначе: образ -
то, как человек видит в настоящий момент ему невидимое; при этом он
выделяет в нём те черты, которые помогают ему определённым образом к
этому невидимому относиться - связывать себя с ним, противопоставлять,
игнорировать.15 В образе существуют конструирующие и подчинённые
части, при этом связь между ними не всегда логическая, но чаще всего
символическая - как самая надёжная и долгоживущая. Очевидно, что та¬
кое структурирование не может существовать вне языка как образной сис¬
темы (вернее, системы тропов). Идёт ли структурирование от самой ре¬
альности или от языка, которым мы форматируем эту реальность — во¬
прос, решаемый в зависимости от избранного метода для исследования, и
в любом случае требующий проведения самого исследования. Так или
иначе, если мы скажем, что процесс формирования образа эпохи тесно
связан как со знанием об исторической эпохе, так и с мировоззрением ин¬
дивида и группы, что связь эта не однонаправленная и все три аспекта на¬
ходятся в отношениях взаимозависимости и взаимовлияния между собой
(хотя и выраженных с разной интенсивностью), это и будет тот условный
компромисс, который в настоящее время позволит двигаться далее.
Следует добавить, что образ содержит в себе также общее побужде¬
ние к действию: в жизни, в науке или в том и другом, поскольку в этом
один из смыслов его существования. Образ - действенен, из него всегда
есть вывод, даже если этот вывод - отказ от действия. Образ убеждает его
носителя в ясности избранного пути, правда, в отличие от теории, не дела¬
ет этот путь более осознанным, но зато задаёт сами возможности осозна¬
ния, определяет его границы, то есть, создаёт условия для появления тео¬
рии. Как бы ни происходило на деле конструирование и структурирование
образа, в итоге он является в форме очевидности. В этом смысле можно
15 Таким образом, мы не видим возможности строго разграничить мысленный и чувст¬
венный образ, предпочитая говорить об образе как относительной целостности, в которой
наличествуют рациональные и эмоциональные элементы. См. тж. Макейчик А.А. Указ. соч.
С. 5-6, 29 и сл.
Введение
13
дать и ещё одно определение: образ - первичное допущение, не требую¬
щее доказательств, точнее, требующее очевидности в смысле необяза¬
тельности доказательств.
Тем самым, исследование образа древности в советской историогра¬
фии - это исследование представлений о древнем мире, как они сформи¬
ровались под воздействием наличествующих (и появлявшихся) историче¬
ских фактов, наличествующей (и менявшейся) базовой теории (фактиче¬
ски идеологии) и, главное, того, как они были в итоге сформулированы
(воплощены) в исторических сочинениях.
2. Историография проблемы
Для того чтобы эти общие положения конкретизировать примени¬
тельно к исследовательской методологии, необходимо показать, какие
возможности исследования советской исторической науки представляет
современная историография, почему обращение к образу и определенный
подход к его анализу - не столько индивидуальный выбор автора исследо¬
вания, сколько обусловленная этим состоянием попытка развить перспек¬
тивное, но мало проработанное направление научной деятельности. По¬
этому обоснование собственной методологии мы предваряем историогра¬
фическим обзором.
Первые историографические обзоры по изучению древности в совет¬
ский период относятся ещё ко времени становления советской историче¬
ской науки: обретя в конце 20-х - начале 30-х гг. свой статус важной части
государственной системы образования, она должна была демонстрировать
результаты своего участия в становлении нового общества и показывать,
что делается это в соответствии с общими установками «партии и прави¬
тельства». Поэтому обзоры тех лет, чаще всего посвящённые годовщине
Октября (точки отсчёта новой хронологии, признаваемой принципиальной
гранью для всех сфер общественной жизни, не исключая науку) - это сво¬
его рода отчёты о пройденном пути, в которых прежде всего фиксируются
позитивные достижения советской исторической науки, но, кроме того,
указывается и на преодоление тех или иных негативных тенденций, не¬
правильных подходов, недолжного влияния отдельных историков. Неред¬
ко авторы этих обзоров воспринимали сам факт того, что написание пору¬
чено им в качестве знака победы их подхода к трактовке марксизма и «ли¬
нии партии», и не стеснялись подчеркнуть в обзоре своё превалирование
над соперниками.16 Примерно та же тенденция прослеживалась и в от¬
16 См. Авдиев В. Изучение истории древнего Востока за 25 лет (1917-1942) // Истори¬
ческий журнал. 1942. № 10. С. 98-102; Мишулин А. Советская историография и задачи древ¬
ней истории // ВДИ. 1938. № 1(2). С. 3-12; Струве В.В. Изучение истории древнего Востока в
СССР за период 1917-1937 гг. // Там же. С. 13-22; Мишулин А. Изучение древней истории в
СССР за 25 лет // Исторический журнал. 1942. № 10. С. 103-107; Разработка древней истории
в советской науке (1917-1947) // ВДИ. 1947. № 3. С. 3-16; Струве В.В. Проблемы истории
древнего Востока в советской историографии // Там же. С. 17-41; Дьяконов И. Изучение кли¬
14
Введение
дельных монографических работах: давая обзор точек зрения в советской
историографии на избранную проблему, автор стремился сделать его кри¬
тически заострённым, и это острие могло грозить не просто тому или
иному учёному, а конкретному человеку Периодически, в годы больших
идеологических кампаний, это дополнялось отдельными статьями (ини¬
циированными управленческими структурами или рождавшихся по собст¬
венной инициативе), к чему-либо призывавшими или от чего-либо пре¬
достерегавшими17 — научного изучения прошлого опыта в них было мало,
но часто содержались безапелляционные оценки, которые влияли на об¬
щий контекст понимания собственного историографического наследства.
В общем и целом это соответствовало сталинскому духу divide et impera,
когда страх не совпасть с мнением (часто выраженным недостаточно чётко)
вышестоящих партийных чиновников заставлял людей одновременно жес¬
токо конкурировать друг с другом и при этом беспрекословно принимать
правила игры, навязанные властью. Стиль этот в основном начал уходить в
конце 40-х гг. (кратковременно оживившись в период борьбы с космополи¬
тизмом), и последние его проявления относятся к началу 50-х гг.18
В послесталинский период ситуация меняется в сторону смягчения
оценок и одновременно со стремлением осмыслить пройденный советской
историографией путь в его целостности. Хотя сам принцип «перечисления с
обобщением» остался и в историографических очерках этой поры. Выраже¬
нием этого типа работы стали прежде всего «Очерки истории исторической
науки в СССР», которые задумывались как фундаментальный труд, должен¬
ствующий не только показать развитие исторической науки в Советском
Союзе, но и дать этому процессу полноценное теоретическое обоснование.
Советскому периоду развития исторической науки посвящались IV и V тома
(вышедшие, соответственно, в 1966 г. и в 1985 г.). В IV томе признавалось,
что «поступательное развитие советской исторической науки на рубеже
20-30-х годов замедлилось и осложнилось возникновением культа личности
Сталина», после этого восторжествовали догматизм и начётничество, под¬
мена исследования цитатами, подгонка материала под предвзятые выводы»,19
нописи в СССР за 30 лет // Там же. С. 42-50; Штаерман Е.М. Античная эпиграфика в СССР //
Там же. С. 51-62; Бернштам А.М. Среднеазиатская древность и её изучение за 30 лет // Там
же. С. 83-94; Ковалёв С.И. Сорок лег советской историографии по Древнему Риму // ВДИ.
1957. №3.
17 Мишулин А. О бдительности на фронте древней истории // Исторический журнал.
1937. № 3-4. С. 236-240; Против низкопоклонства перед иностранщиной в области древней
истории // ВДИ. 1948. № 1. С. 3-11; Против объективизма в исторической науке // Вопросы
истории. 1948. № 12. С. 3-12. В более поздние годы «против» сменится на «за»: За глубокое
овладение теоретическим наследием Ленина // ВДИ. 1957. № 1.
18 Кац А. За усиление борьбы с буржуазной идеологией в области древней истории (По
поводу рецензии проф. П.Н. Таркова на журнал Historia, ВДИ, 1952, № 3, стр. 113 сл.) // ВДИ.
1953. № 1. Симптоматично, что в этой работе позитивное «за» сочетается с выпадом против
конкретного учёного.
19 Очерки истории исторической науки в СССР. Т. IV. М., 1966. С. 18.
Введение
15
•• Oft
но в целом признавалось, что историческая наука все равно развивалась,
именно этому позитивному развитию предписывалось стремление к кон¬
кретике исследований и становление представления о природе формаций -
иными словами, всё то, что делалось как раз с санкции партийной верхушки
(которая действовала только по воле Сталина), снова выводилось из-под
критики,20 21 в вину же Сталину ставилось размыто определённое «злоупот¬
ребление властью».22 Историография древности была в этом труде также
представлена, но в основном её освещение свелось к констатации фактов и
некоторым частным обобщениям. Некоторые объяснения внутренних изме¬
нений были слишком простыми: так, наступление в 30-х гг. нового этапа
развития в историографии античности связывалось С.Л. Утченко (автором
соответствующего раздела) с публикацией в 1929 г. лекции Ленина «О госу¬
дарстве» и с 50-летним юбилеем работы Энгельса «Происхождение семьи,
частной собственности и государства» в 1932 г.23 При обзоре разделялись
Древний Восток и античность, что несколько мешало осознавать единую
тенденцию в их изучении. Тем не менее, это были обзоры, которые давали
общую картину, а то, что в ней были сложности с перспективой, зависело не
только от авторов, которые их писали, но и от времени, в которое они созда¬
вались. Что же касалось V тома, который рассматривал развитие историче¬
ской науки в СССР с середины 30-х до конца 60-х гг., то он был посвящён
исключительно «проблемам отечественной истории»,24 что уже само по се¬
бе свидетельствовало о том, насколько трудно было.осмыслить развитие ис¬
ториографии всеобщей истории (и древности в том числе) в тог период.
Начиналось время постепенного изменения оценок; можно было скры¬
вать это благодаря общей стандартной фразеологии, но в любом случае в
этих условиях нельзя было написать целостное историографическое иссле¬
дование. Не случайно и посвящённая изучению древнего Ближнего Востока
работа Н.М. Постовской оказалась в значительной мере выстроена как спра¬
вочно-библиографическое издание, в котором отдельные историографиче¬
ские проблемы отражались достаточно подробно, но при этом общее течение
исторической науки о древности прослеживалось нечётко 25 Принципиально
20 Иногда это признание выражалось в преувеличенной форме: «Успехи советской ис¬
ториографии к середине 30-х годов были признаны далеко за пределами нашей страны». Там
же. С. 267; «... победа советского строя, открывшая перед наукой возможности, далеко пре¬
восходившие всё, о чём можно было мечтать в царской России...». Там же. С. 560.
21 Критике подвергалось лишь то, что было прямо связано с именем Сталина. Если имя
можно было обойти, то и критика отсутствовала: так, например, постановление СНК СССР и
ЦК ВКП(б) о преподавании истории от 16 мая 1934 г. оценивается положительно, поскольку
речь идёт о партии в целом, а не об отдельном политическом деятеле. Там же. С. 587. Иногда
проблема просто обходится молчанием: о «революции рабов» упоминается вскользь.
22 Оно дополнялось упрёками в поиске врагов, атмосфере грубого критицизма, замене
изучения трудов Ленина изучением трудов Сталина, неудачное преобразование научных уч¬
реждений. Там же. С. 208-209.
23 Там же. С. 589.
24 Очерки истории исторической науки в СССР. Т. V. М., 1985. С. 3.
25 Постовская Н.М. Изучение древней истории Ближнего Востока в Советском Союзе
(1917-1954). М, 1961.
16
Введение
не отличались от «Очерков» и главы в «Историографии античной истории»,
которые чисто номинально вписывали советскую науку в контекст мировой,
но внутренне книга распадалась на отдельные очерки, несущие прежде всего
информативную функцию. Ряд работ этого времени давал также интересные
детали к общему контексту развития советской науки о древности.
Более целостным построением отличаются исследования М.М. Сло¬
нимского и В.Д. Нероновой,26 27 но целостность достигается в основном за
счёт достаточно простой общей идеи: советская историография древности
развивается постольку, поскольку усваивает идеи марксизма-ленинизма,
учится их применять; случаются отдельные ошибки, но они не достигают
«критической массы». Эти книги являются результатом известного интел¬
лектуального компромисса: в них исчезают «антигерои» советской исто¬
риографии (неправильные марксисты или даже не-марксисты), но и герои
становятся максимально «причёсанными», однотипными. Книга В.Н. Ни¬
кифорова «Восток и всемирная история» (выходившая двумя изданиями в
1975 и 1977 гг.), напротив, откровенно полемическая, что выгодно оттеняет
её на фоне других работ: автор ставит целью показать, что именно рабо¬
владение на Востоке было основой общественного строя и последователь¬
но атакует аргументы сторонников «азиатского способа производства» или
«изначального феодализма» в восточных странах. Полемичность Никифо¬
рова, однако, тоже является своеобразным предложением компромисса и
выражением консервативных установок: хотя он и признаёт неоднознач¬
ность выкладок Маркса касательно восточного общества и, тем самым,
фактическую невозможность выяснить, как же тот в итоге определял сущ¬
ность общественных отношений на Востоке, он тем не менее полагает
вполне допустимым нахождение единой, максимально соответствующей
логике марксизма, трактовки, которая в советской историографии давно
достигнута благодаря работам В.В. Струве и, с известной модификацией и
исправлением ошибок, может быть принята и в дальнейшем.
Ещё одной особенностью послесталинского периода было то, что
появились серьёзные работы о советской историографии древности, не
26 При всём специфическом характере исследований, безусловно заслуживают внима¬
ния работы, посвящённые развитию общественных наук в ранний период истории СССР:
Чагин Б.А., Клушин В.И. Борьба за исторический материализм в СССР в 20-е годы. Л., 1975;
Они же. Исторический материализм в СССР в переходный период (1917-1936 гг.). Историко¬
социологический очерк. М., 1986; Клушин В.И. Некоторые вопросы философско-социоло¬
гической критики в дискуссии советских марксистов по теории общественно-экономической
формации конца 20-х - начала 30-х годов // Актуальные проблемы истории марксистско-
ленинской философии. Вып. 3. Философская критика: её особенности и традиции. Межву¬
зовский сборник. Под ред. Федосеева А.А., Федотова В.П. Л., 1987. С. 132-146. Все работы
частично текстуально совпадают. См. также учебное пособие, которое, хотя и лишено собст¬
венно историографической части, построено на столкновении разных точек зрения по не¬
скольким проблемам древней истории: История Древнего Востока: Материалы по историо¬
графии. Учебное пособие / Под ред. Кузищина В.И., Вигасина А.А. М., 1991.
27 Слонимский М.М. Периодизация древней истории в советской историографии. Во¬
ронеж, 1970; Неронова В.Д. Введение в историю древнего мира. Пермь, 1973.
Введение
17
примыкавшие к официальной точке зрения - их появление, как на рус¬
ском, так и на других языках, само собой, было возможно только за рубе¬
жом. Если в довоенный период зарубежные историки древности знали
очень мало о состоянии исторической науки в СССР, а если, в виде ис¬
ключения, имели о ней некоторое представление, то обходились краткими
и отрицательными отзывами, но после войны начинается постепенный
подъём интереса к советским исследованиям, который был дополнительно
стимулирован в 70-е гг. вместе с появлением перевода работ ряда совет¬
ских авторов на ряд европейских языков (немецкий, французский, испан¬
ский, итальянский, английский). Советская историография привлекала
внимание такого видного историка исторической науки, как А.Д. Момиль-
яно, который одним из первых авторов выступал на страницах советских
же журналов («Вестник древней истории») - само собой, речь не шла о
широкой дискуссии или даже о полноценной дискуссии, как таковой,
лишь о кратких заметках.28 Момильяно нельзя назвать исследователем со¬
ветской историографии - он лишь старался учитывать её фактор в общем
процессе развития европейских исследований древности.
Большей системностью изложения отличались книги М.Ф. Расколь¬
никовой (1940-1986), дочери Ф.Ф. Раскольникова, особенно монография
1975 г., посвящённая исследованию истории Греции и Рима в советской
историографии.29 Исследование разбито на периоды: 1917-1934 гг. (фор¬
мирования марксистской исторической науки и доминирования идей
М.Н. Покровского), 1934-1956 гг. (преобладание Сталина, изучения кон¬
кретных фактов и личностей, рабских восстаний как стержневой темы),
1956-1965 гг. (начало открытия внешнему миру, интерес к истории масс).
Исследования М. Раскольниковой достаточно подробно освещают разви¬
тие советской историографии, опираясь на опубликованные работы совет¬
ских исследователей, она одной из первых раскрывает воздействие власти
(Сталина) на становление определённых представлений о древней эконо¬
мике в 1930-х гг., но в общем и целом влияние политического фактора
проведено в её исследованиях слишком прямолинейно, - впрочем, Рас¬
кольникова отмечала, что изменение в тематике исследований началось
уже после Второй мировой войны, тем самым 1956 г. был, фактически,
очень условной гранью. Кроме того, она обратила внимание на то, что для
советской историографии важен не поиск уникальных фактов, а в первую
очередь обнаружение закономерностей исторического развития.
28 Момильяно А. О современном состоянии изучения древней истории // Вопросы ис¬
тории. 1956. № 3. С. 208-217.
29 Raskolnikoff М. La recherche en Union Sovietique et l'histoire economique et sociale du
monde hellenistique et romain. Strasbourg, 1975; Idem. Des Anciens et des Modemes. P., 1990.
Вторая работа, как посмертный сборник статей, воспроизводит в том числе отрывок из пер¬
вой. См. тж. Salmon Р. Rev.: Raskolnikoff М. La recherche en Union Sovietique et l'histoire
economique et sociale du monde hellenistique et romain. Strasbourg, AECR, 1975. 380 p. // Reyue
beige de philologie et d'histoire. Vol. 55. N. 1. 1977. P. 234-236.
18
Введение
Отдельного внимания заслуживает также биография С.Я. Лурье, на¬
писанная его сыном Я.С. Лурье и впервые изданная под псевдонимом за
рубежом в 1987 г.30 Не являясь собственно историографическим исследо¬
ванием, книга, посвящённая историку античности, неизбежно затрагивает
ряд вопросов, которые касаются установления и функционирования со¬
ветской историографии древности. Как всякая биография, написанная
близким главному герою человеком, она отражает специфический взгляд,
часто предвзятый и просто трактующий сложные проблемы. С другой
стороны, это вообще первая формулировка этих проблем применительно к
советскому антиковедению, данная на русском языке, как и первая попыт¬
ка показать судьбу историка античности не как путь всё лучшего познания
марксизма-ленинизма, а как личную драму.
Постсоветский период первоначально создал ощущение, что слабость
внутренней структуры историографических изысканий имела причиной
лишь вынужденную недосказанность в советское время, и этот недостаток
легко исправить в изменившихся социальных условиях. Отчасти эти на¬
дежды фиксирует вторая книга В.Д. Нероновой (1922-1997), посвящённая
советской историографии, в которой автор останавливается на фактически
центральной проблеме советской науке о древности — проблеме форм экс¬
плуатации.31 32 Автор могла теперь открыто сформулировать оценку ряда
положений ранней советской историографии: например, что представление
о рабовладельческой формации на Древнем Востоке родилось благодаря
неправомерно широкому толкованию термина «раб» в трудах В.В. Струве.
Но сущностно исследование Нероновой оставалось целиком в ориентирах
советской науки: предмет его был меньше историографический, а больше
историко-полемический. Для автора наиболее важным было, обсуждая
различные подходы и точки зрения, доказать правоту одной из них - той,
которая утвердилась в советской историографии древности в 70-80-е гг.,
доказав если не ошибочность, то недостаточность ряда теорий в зарубеж¬
ной историографии - прежде всего, идей М. Финли.
Собственно, кроме книги В.Д. Нероновой, которая типологически
может считаться скорее завершением предшествующей традиции иссле¬
дования, отдельной крупной работы по советской историографии древно¬
сти не появилось до сих пор. Отчасти эту нехватку компенсирует книга
Э.Д. Фролова, посвящённая русской историографии древности в целом ,
и отдельные статьи33. По богатству изложения, вниманию к важным дета¬
30 Копржива-Лурье Б .Я. История одной жизни. Париж, 1987; второе издание: Лурье
Я.С. История одной жизни. СПб., 2004.
31 Неронова В.Д. Формы эксплуатации в древнем мире в зеркале советской историо¬
графии. Пермь, 1993.
32 Фролов Э.Д. Русская наука об античности. Историографические очерки. СПб., 1999.
33 Напр., Фролов Э.Д. Эдуард Мейер и русская наука о классической древности // Про¬
блемы истории, филологии, культуры: Межвузовский сборник. Выл. П. М.-Магнитогорск,
1995. С. 91-97.
Введение
19
лям они служат вкладом не только в рассказ о русской историографии, но
помогают увидеть её в контексте развития мирового антиковедения. Прав¬
да, именно советский период вызывает наименьшее желание знаменитого
учёного подробно останавливаться на нём: «признаемся также, что нам
гораздо интереснее было знакомиться с научной жизнью прежней России,
с творчеством дореволюционных учёных-классиков, нежели с мало при¬
ятными перипетиями недавней нашей действительности».34 Потому автор
предпочитает в отношении советского периода дать лишь несколько очер¬
ков, посвящённых выдающимся ленинградским антиковедам, которых он
лично знал и большинство из которых были его учителями.
Тем не менее, и в отношении советского периода Э.Д. Фролов даёт
вполне добротный очерк основных тенденций развития. Главная мысль
сводится к следующему: после революции 1917 г. российское антиковеде-
ние, находившееся в высшей точке своего развития, ждал резкий упадок,
связанный с уничтожением старых организационных структур (нередко
вместе с людьми, в них входящими) и со становлением примитивного мар¬
ксистского социологического взгляда на античную историю. После войны,
с приходом нового поколения, началось возрождение исследований, хотя и
не без некоторых перекосов. Фактически, автор говорит о том, что марксизм
был подвергнут пошаговому отвержению, начиная примерно с 1950-х гг.:
«обозначился поворот от социологической схемы к живому восприятию
классической древности»,35 и сам этот поворот связывается с изменением
жизненных установок в советском обществе в целом и с прагматической
ориентацией на исследование фактов в исторической науке.
Рассматривая вопрос о складывании схемы пяти формаций в совет¬
ской науке, уделил внимание развитию науки о древности в 30-е гг. и
А.А. Формозов (1928-2009).36 Его книга полезна для нашей темы прежде
всего в том отношении, что в ней впервые была сформулирована концеп¬
ция сотворения учёными нового видения истории под определённым воз¬
действием власти: власть предпочитала использовать историков «старой
школы», а не нового, большевистского поколения; давление производи¬
лось на тех историков, которых могли шантажировать их неудобным
прошлым; за выработкой нового видения истории следили партийные ра¬
ботники, которые были после завершения этой работы устранены из нау¬
ки (и часто из жизни); создавшие нужные власти теории учёные после
этого получили хорошие возможности для карьерного роста и научной
самореализации. Соответственно, А.А. Формозов показывает процесс
складывания определённых взглядов в историографии под влиянием не¬
скольких взаимодействующих сил, демонстрирует, насколько сложными
могли быть пути компромисса с властью; его исследование исходит не из
34 Фролов Э.Д. Русская наука об античности. Историографические очерки. С. 8.
35 Там же. С. 406.
36 Формозов А.А. Русские археологи в период тоталитаризма: Историографические
очерки. М., 2004.
20
(ведение
принятых заранее теоретических положений, а само ищет и обосновыва¬
ет новые выводы.
За исключением ряда статей по отдельным вопросам изучения древ¬
ности в советской историографии, больше нельзя назвать работ, которые
бы могли претендовать на обобщающие характеристики в отношении те¬
мы в целом.
Следует, однако, кратко коснуться нескольких весомых исследований,
которые обращаются к изучению феномена советской историографии на
примере изучения отдельных тем-в её границах. Преимущественно эти ис¬
следования сосредоточены также на сталинском периоде развития отече¬
ственной исторической науки - как центральном в плане её становления,
теоретического и организационного оформления.
Можно сказать, что действительно новый этап в изучении советской
историографии следует отсчитывать с исследований, которые начинают
применять новые методы - и вообще внимательно относятся к самой про¬
блеме методологии исследования. На наш взгляд, первой работой такого
рода, в которой новая методика была не просто манифестирована или про¬
демонстрирована, а действительно применена, было исследование С.В. и
Т.Н. Кондратьевых, посвящённое дискуссиям о французском абсолютизме
среди советских учёных сталинской эпохи.37 Авторы чётко сформулирова¬
ли, насколько важно исследование дискурса советской историографии,
подчеркнули, что, судя по всему, марксистская теория нуждается в таком
исследовании в первую очередь — поскольку учила подходить к источни¬
кам со своими вопросами и своей терминологической шкалой, прямо при¬
нуждала исследователя не замечать лексики источника. Авторы уловили
феномен борьбы за монополизм трактовок в марксистской историографии:
«Мессианство, которое характерно для марксизма, не обошло цех совет¬
ских медиевистов. Почти каждому хотелось стать классиком».38 Впервые в
отечественной историографии в основу историографического анализа бы¬
ли положены идеи о том, что «мир слов организует мир вещей», а кроме
того, мир слов в состоянии создавать собственное пространство, особые
смыслы, которые при этом обладают вполне реальным воздействием на
умы историков.39 Ряд приёмов, использованных С.В. Кондратьевым и
Т.Н. Кондратьевой и некоторые их выводы близки тому подходу, который
применён и в нашей книге.
Исследование Л.А. Сидоровой посвящено трём поколениям советских
историков.40 Автор избрала предметом своего изучения середину XX в. -
37 Кондратьев С.В., Кондратьева Т.Н. Наука «убеждать», или Споры советских истори¬
ков о французском абсолютизме и классовой борьбе: 20-е - начало 50-х годов XX века. Тю¬
мень, 2003.
38 Там же. С. 50.
39 Там же. С. 30.
40 Сидорова Л.А. Советская историческая наука середины XX века: Синтез трёх поко¬
лений историков. М., 2008.
Введение
21
интересный период, поскольку это, безусловно, время «классической» со¬
ветской историографии (после революционного становления и ещё до
первых оттепельных сомнений), а кроме того время, когда сосуществовали
и творили дореволюционное поколение («старая школа»), первое совет¬
ское («красная профессура») и второе советское (послевоенное). Сосредо¬
точившись преимущественно на деятельности ведущих научных центров
Москвы и Ленинграда, изучая их на основании архивных источников
(стенограммы заседаний) и воспоминаний участников процесса, Л.А. Си¬
дорова старается взвешенно решить проблему воздействия политической
системы на историков, показать, как сами историки воспринимали мар¬
ксистскую теорию и как действовали согласно ей.
Автор говорит о новизне используемого ей генерационного подхода
(который, в сочетании с историко-антропологическим, выступает факти¬
чески в качестве основного), но, конечно, новизна здесь не в самой идее
разбиения историков по поколениям (особенно сообразно меняющимся
обстоятельствам их научного взросления),41 а скорее в том, что эта идея
проведена достаточно последовательно. Метод присутствует в исследова¬
нии не в виде малоценной надстройки (как иногда бывает с теоретической
частью некоторых книг), он соотнесён с анализом конкретного материала.
В плане внутренней эволюции советских историков Л.А. Сидорова бо¬
лее всего сосредоточена на изучении чувства страха за себя и близких. В её
исследовании присутствует образ правильной, «чистой» науки, которая, не¬
смотря на все препоны со стороны власти, иногда берёт своё, а иногда отсту¬
пает. Носителем образа этой науки оказывается поколение «старой школы»,
которому, не без противостояния с поколением «красной профессуры», уда¬
ётся передать высокие ориентиры послевоенному поколению. Отметим, что
это объяснение, кроме прочего, позволяет легитимировать советскую науку
уже в современном контексте (она предстаёт наследницей не «красных про¬
фессоров», а «настоящей» науки). Правда, достигается это ценой ухода от
вопроса, как на самом деле советский марксизм изменил историков: в главах,
посвящённых процессу обсуждения монографий или использования цитат
классиков марксизма-ленинизма речь идёт фактически о том же внешнем
давлении и необходимости на него известным образом реагировать.
Наиболее продуктивными (и наиболее спорными) представляются
следующие идеи Л.А. Сидоровой: тезис о разности отношения поколений
исследователей к марксистской теории и выделение трёх вариантов толко¬
вания этой теории: творческого, догматического и формального.42 Продук¬
41 Применительно к советским антиковедам его кратко формулировал, например,
А.С. Шофман. См. Мягков Г.П. «Мы зажгли свои свечи от их творческого огня»: историк
А.С. Шофман в череде поколений // Мир историка. Историографический сборник. Вып. 5.
Омск, 2009. С. 74-75.
42 Сидорова Л.А. Советская историческая наука середины XX века: Синтез трёх поко¬
лений историков. Автореферат на соискание учёной степени доктора исторических наук. М.,
2009. С. 16 и сл.
22
Введение
тивность использования этих идей доказана уже самой книгой Л.А. Сидо¬
ровой, спорность их отчасти отмечена ей же. Очевидно, что строгое выде¬
ление трёх поколений не вполне возможно, и дело тут не только в том, что
возраст не всегда определял выбор модели поведения, но и в том, что на
самом деле ученик далеко не всегда перенимал от учителя, скажем, ту же
степень жёсткости высказываний. Что же касается выделения вариантов
обращения с марксистской методологией, то Л.А. Сидорова признаёт, что
в чистом виде они не почти не встречаются. В самом деле, советский мар¬
ксизм - специфическое поле, в котором творчество часто реализовывалось
с помощью умения прикрыться цитатами; догматизм же в его полном
смысле слова был невозможен - по факту периодической смены догм.
Одно из самых солидных исследований советской историографии,
посвящённых складыванию концепции русской истории в сталинский пе¬
риод, было проведено А.М. Дубровским. Большой объём восьмисотстра¬
ничной монографии43 обусловлен тем, что автор постарался рассмотреть
свою тему во всех аспектах, если не с точки зрения полноты привлекаемого
материала (который практически неисчерпаем), то с точки зрения логики:
обрисованы общие черты развития советского исторического сознания,
показано отображение исторических представлений в художественной ли¬
тературе, рассмотрена проблема учебников, уделено внимание судьбам ис¬
ториков, в том числе и тех, чьи версии истории были периферийными, не
совпадали с общепринятой. Казалось бы, разнообразие тем могло превра¬
тить книгу в набор очерков, но перед нами именно монография - единство
подхода, ряд общих идей позволяют автору организовать все сюжеты в ка¬
честве составных частей целостного историографического анализа. С точки
зрения методики анализа книга стоит выше всяких похвал: А.М. Дубров¬
ский никогда не спешит сделать выводы, которые бы не были в достаточ¬
ной степени обоснованы, и не смущается подробнейшим разбором мель¬
чайших деталей (одного доклада или одной статьи), если это оказывается
действительно необходимым.
Основные выводы А.М. Дубровского таковы: в советской идеологии
было две тенденции - революционно-классовая (утопическая) и националь¬
но государственная (прагматическая), обе тенденции «использовались пар¬
тийно-государственной элитой в зависимости от менявшихся политических
обстоятельств».44 Разработанная историками вместе с партийными чинов¬
никами ГАИМК теория социально-экономических формаций (идея восходит
к исследованиям А.А. Формозова) стала обязательной, но её внедрение об¬
рекло науку на одностороннее развитие. Основы советского марксизма бы¬
ли быстро законсервированы, своеобразная российская история была «сти¬
лизована под западно-европейскую модель, представленную в трудах Мар¬
43 Дубровский А.М. Историк и власть: историческая наука в СССР и концепция ис¬
тории феодальной России в контексте политики и идеологии (1930-1950-е гг.). Брянск,
2005.
Там же. С. 781.
Введение
23
кса и Энгельса».45 В результате произошедших перемен появился особый
тип «советского историка», в который преобразовались как «старые специа¬
листы», так и «красные профессора», хотя каждый человек имел собствен¬
ную меру допустимого компромисса с официальной идеологией.46
В некотором отношении сходна с исследованием А.М. Дубровского
книга А.Л. Юрганова о русском национальном государстве в восприятии
историков эпохи сталинизма.47 Юрганов сосредоточен не просто на из¬
бранной теме, но на её самом близком из возможных рассмотрении — на
тщательном, в духе классической филологии, анализе источников.48 В ви¬
ду источниковедческого характера исследования (источниками служат
статьи и книги историков, их доклады и выступления в прениях, чернови¬
ки, правки на полях работ и т.п.), в книге очень много цитат, но цитаты
здесь не брошены автором, как это бывает часто, в надежде на то, что они
будут говорить сами за себя, напротив, подвергнуты разбору, соотнесению
друг с другом, и всё это - с целью проследить вызревание той или иной
трактовки исторических процессов, формирования определённых оценок
и складывания консенсуса в научной среде по тем или иным вопросам.49
Важное место в книге Юрганова занимает вопрос о взаимодействии
историков с властью и о влиянии власти (в т.ч. Сталина) на вопрос о рус¬
ском национальном государстве - в данном случае, это как раз тот случай,
когда представители партийной верхушки хорошо контролировали процесс.
В определении общего воздействия сталинизма на историческую науку,
особенно следует отметить взвешенную позицию автора, когда он отказыва¬
ется рассматривать его лишь как процесс насильственного принуждения к
определённой точке зрения: «сталинизм в исторической науке - это не толь¬
ко давление сверху, но и постепенное, добровольное - со стороны большин¬
ства историков - включение в свой жизненный мир цитат из трудов Стали¬
на. Это - добровольное стремление учёных постичь историческую истину
во всей её полноте».50 Следует согласиться с Кургановым и в том, что Ста¬
лин, направляя историческую науку, отнюдь не стремился давать ей точных
и однозначных рекомендаций по отдельным вопросам - как потому, что его
взгляды менялись, так и потому (Юрганов считает это основным), что тем
самым Сталин занимал удобную позицию единственного носителя истины:
не делая её доступной историкам, он тем самым сохранял за собой право
критики всех и одновременно сам постоянно был выше любой критики.
45 Там же. С. 787.
46 Там же. С. 788.
47 Юрганов А.Л. Русское национальное государство. Жизненный мир историков эпохи
сталинизма. М., 2011.
48 О влиянии литературоведения также на интерес к антропологическому исследованию
творчества см. Корзун В.П. Образы исторической науки на рубеже ХЕХ-ХХ вв. С. 17.
49 Иногда это напоминает приёмы т.н. «генетической критики». См. Генетическая кри¬
тика во Франции. Антология. М., 1999.
50 Юрганов А.Л. Русское национальное государство. Жизненный мир историков эпохи
сталинизма. С. 674.
24
Введение
Книги Юрганова и Дубровского, как и отчасти книга Кондратьевых,
фиксируют определённый поворот в современной отечественной историо¬
графии советского периода: отказ от монизма в исследовании сознания ис¬
ториков прошлого («власть давила - историки терпели или противились»);
ориентация на тщательный анализ текстов (в том числе их ранних редак¬
ций) с тем, чтобы рассмотреть процесс рождения новых трактовок исто¬
рии; рассмотрение поступков историков как истории интеллектуального
выбора, обусловленного эволюцией общих идей, но не сводящегося к ним.
Самая заметная попытка раскрыть внутреннюю сущность советского
марксизма и при этом не уйти от конкретики - то есть, по сути, найти новый
вариант «проблемного» нарратива - была, на наш взгляд, осуществлена в
монографии А.В. Гордона, посвящённой советской историографии Француз¬
ской революции.51 Не отрицая возможностей традиционных подходов, он
предлагает рассмотреть проблему прежде всего в культурно-историческом
ключе. Сами понятия, используемые А.В. Гордоном, не новы, но это как раз
тот случай, когда автор ищет новые идеи, а не новые слова.52
Базовый концепт, введённый автором в историографический анализ -
«культура партийности»,53 54 с помощью которого он предлагает (естествен¬
но, с необходимыми ограничениями и оговорками) постигать советскую
историографию, а лучше сказать — советское историческое мышление.
Культура эта предполагала свою реализацию в квазирелигиозных формах
преимущественно ритуалистического характера (цитатничество, иерархия
цитат - тема, тонко проработанная и Л.А. Сидоровой) в сочетании с поня¬
тийным каноном (учение о формациях, «теория отражения», руководящая
роль партии) и, при настойчивом давлении властных структур, стала ча¬
стью (в известном смысле слова, органичной) исторического сознания.
Не только данью постмодернистским поискам, но и пониманием неиз¬
бежности такого выбора является предложение А.В. Гордона (по сути раз¬
вивающее идеи С.В. и Т.Н. Кондратьевых) рассматривать советскую исто¬
риографию как метатекст, то есть, речь идёт о целостном её восприятии,
выяснении тех культурных основ научной жизни, без которых анализ от¬
дельных её элементов (научных дискуссий, коллективных монографий,
личных взаимоотношений) оказывается фактически бесполезным. В этом
отношении глава, посвящённая становлению культуры партийности, пред¬
ставляет собой превосходный историографический очерк, по значению да¬
леко выходящий за пределы темы Французской революции. А.В. Гордон по¬
казывает, как в начале 30-х гт. были полностью отвергнуты все прежние ис¬
ториографические традиции, как партийное руководство спровоцировало
51 Гордон А.В. Великая Французская революция в советской историографии. М., 2009.
52 См. тж. Корзун В.П., Чеканцева З.А. Бриколаж по-советски: размышления о книге
А.В. Гордона// Новое литературное обозрение. 2010. Выл. 104. С. 351-356.
53 См. тж. раннюю работу: Гордон А.В. Власть и революция: советская историография
Великой французской революции. 1918-1941. Саратов, 2005.
54 Гордон А.В. Великая Французская революция в советской историографии. С. 9 и сл.
Введение
25
тем самым кризис идентичности советских историков, заставило их чувст¬
вовать себя неуверенно. Навязываемое вместо прежнего плюрализма (хотя
бы и в рамках марксизма) единоверие представлялось панацеей от всех бед.
Автор отказывается считать страх единственным побуждающим мотивом в
этом процессе:55 происходило действительно перерождение сознания.
Но этого было мало. Власть не просто была заинтересована в единой
точке зрения, она ещё и хотела, чтобы историки поддерживали точку зрения
партии, как бы она ни менялась (из-за внутрипартийной борьбы или невеже¬
ства партийных лидеров), при этом делая вид, будто никаких зигзагов нет. Тем
самым знание отождествлялось с властью, а наука становилась частью госу¬
дарства, утрачивая личностное начало и становясь на путь вырождения.56
К этим важнейшим работам можно также добавить ряд статей, кото¬
рые, выделяя отдельные аспекты в теме советской историографии (опять
же, в основном сталинского периода), иногда, в основном в целях иллюст¬
рации базовых положений, обращаются и к исследованию древности. Тако¬
вы работы А.Н. Дмитриева об «академическом марксизме» 20-х гт.,57 статья
К.А. Богданова о формировании эпического восприятия реальности в ста¬
линской культуре.58
Отдельно стоит сказать также об обобщающих замечаниях Н.Е. Коло¬
сова, автора, вероятно, наиболее впечатляющих трудов по теории историче¬
ской науки последнего десятилетия. Он разделяет советскую историогра¬
фию на сталинский и поздний этапы. При Сталине основной акцент в рабо¬
те историков был перенесён на классовую борьбу, экономическое развитие
интересовало лишь в той мере, в какой оно раскрывало отношения классов.
В это время общество мыслилось в трёх сферах («модель трёх сфер»): со¬
циально-экономической, социально-политической и социально-идеологи¬
ческой. При Хрущёве и Брежневе начался заметный дрейф к идеям техно¬
кратии и возрождения идеала эмпирического исследования. Акцент с клас¬
совой борьбы был перенесён на эволюцию социальных институтов, а ос¬
новными институтами стали («технократическая история экспертов»): эко¬
номика, общество, политика, культура.59 Нужно отметить, что эти выводы
Н.Е. Копосова в целом соотносятся с выводами нашего исследования.
3. Методология исследования
Уже историографический обзор, даже поданный в неизбежно кратком
виде, может показать читателю, насколько богата идеями и возможностя¬
ми современная историография. Конечно, это разнообразие означает и то,
что некоторые идеи противоречат друг другу, но это, надо полагать, про¬
55 Там же. С. 99.
56 Там же. С. 112.
57 Дмитриев А. «Академический марксизм» 1920-1930-х годов: западный контекст и
советские обстоятельства// НЛО. № 88 (2007). С. 10-38.
58 Богданов К.А. Наука в эпическую эпоху: классика фольклора, классическая филоло¬
гия и классовая солидарность // НЛО. № 78 (2006). С. 86-124.
59 Колосов Н.Е. Хватит убивать кошек! Критика социальных наук. М., 2005. С. 168-170.
26
Введение
дуктивное противостояние, которое, кстати говоря, прямо обязывает авто¬
ра этих строк определиться с собственной позицией, сформулировав ос¬
новные положения своей методологии исследования.
Н.Е. Колосов критикует восприятие мира как целостной системы, а
соответственно и восприятие науки как системы, отражающей эту целост¬
ность. Он соглашается с важной ролью языка в построении образа и его
связи с мышлением, но предостерегает от сведения мышления к языку, а
языка - к системе символов.60 По мнению учёного, не следует забывать,
что «в языке выражается внеязыковой опыт, и именно он зачастую являет¬
ся конституирующим элементом значения».61 Тем самым, анализ языка
историка должен указать и на более широкое, чем язык, поле его деятель¬
ности. По мнению Колосова, в настоящее время у нас нет оснований счи¬
тать, что «мир есть иерархия идеальных сущностей»,62 что существует
«изморфностъ мира, разума и университета»,63 а следовательно, прежняя
концепция единства мира лишена своих оснований. Конечно, восприятие
мира как набора «обломков» его также не устраивает, и он предлагает, при¬
знав, что существуют разные формы мышления, что мир не иерархичен,
поставить на место идеи культуры идею субъекта, который должен будет
послужить «принципом единства» различных форм мышления.64
Касаясь этих общих идей и отмечая продуманность концептуальных
принципов автора, следует обратить внимание на то, что одна из возмож¬
ностей развития Колосовым в той или иной мере сознательно проигнори¬
рована. Как в своё время Платон доказал существование мира идей, но не
доказал его первичности и, следовательно, самостоятельности, так Коло¬
сов доказал сомнительность соответствия мира образу линейного единст¬
ва, но не доказал того, что мир вообще не может быть объективно цело¬
стен на иных, допустим, нелинейных основаниях. Как пишет сам Колосов,
«мы не готовы» принять представление о мире как об эманации Логоса.65
Но неготовность - не доказательство.
Вызывает у нас некоторые колебания и мысль о несводимости мыш¬
ления к языку. С одной стороны, она кажется вполне аргументированной и
справедливой в своей общей формулировке, с другой стороны - не вполне
понятно, как, скажем, при анализе исторической концепции, выраженной
в языке, вычленить в ней внеязыковые элементы? Любой опыт вне языка,
отражаясь в языке, становится уже им присвоенным, и в этом смысле —
языковым. Точно так же любая мысль вне языка (понимаемого именно как
60 Там же. С. 25; Он же. Как думают историки. М., 2001. С. 35.
61 Там же.
62 Там же. С. 14.
63 Он же. Хватит убивать кошек! С. 15.
64 Он же. Как думают историки. С. 308.
65 Он же. Хватит убивать кошек! С. 15. Нас можно обвинить, что мы ловим автора на не
вполне удачной (или сознательно смягчённой) формулировке. Но правда в том, что Н.Е. Ко¬
лосов в самом деле удовлетворяется критикой простейшего варианта целостности, не уделяя
другим никакого внимания.
Введение
27
символическая система) не имеет шансов ни быть выраженной, ни быть
замеченной, даже сама мысль о внеязыковом опыте.66 Чтобы идея о вне-
языковом опыте реально отразилась в работе историографа, ей должны
сопутствовать верифицируемые приёмы по обнаружению внеязыкового
опыта и внесимволических функций языка - в противном случае всё это
обречено остаться поисками чёрной кошки в тёмной комнате.
Наше исследование имеет дело в основном с состоявшимися текста¬
ми, поскольку они были доступны читающей публике и тем самым оказы¬
вали преимущественное влияние на складывание образа древности как ка¬
тегории, относящейся к характеристике взглядов, разделяемых большей
частью социума. Именно поэтому в основу исследовательской работы по¬
ложен метод, который можно назвать историко-филологическим, при ус¬
ловии, что мы сопроводим это определение некоторыми пояснениями и
покажем, каким образом этот метод в состоянии взаимодействовать с дру¬
гими, образуя, тем самым, методику исследования.
Для этого следует вернуться к трактовке образа. Платон отмечал, что
время - это движущееся подобие вечности, или - образ вечности.67 Пример¬
но то же самое можно сказать и о том, как мы воспринимаем историческое
прошлое - под воздействием уже нашего сознания, наших мыслительных
установок (личностных, групповых, общекультурных) мы создаём образы,
которыми мыслим и через которые познаём мир. Мы не можем изучать про¬
шлое «напрямую», и нет исторических фактов, которые сначала не прошли
бы через нашу образную систему. Мы можем прекрасно помнить, что рабст¬
во в древнем мире не содержало расовой составляющей, но на наши пред¬
ставления всё ещё влияет образ чернокожего раба, восходящего к известному
сочинению Г. Бичер-Стоу, а то, что мы специально оговариваем отсутствие
расового фактора, лучше всего свидетельствует об этом влиянии.
Мы не можем освободиться от восприятия прошлого через образы, и у
этого типа восприятия есть своя система и внутренняя логика. Образы про¬
шлого меняются и сменяют друг друга в зависимости от того, как меняются
наши знание и наше мировосприятие, причём мировосприятие играет в
этом определяющую роль. Изменение мировосприятия зависит прежде все¬
го от внешних обстоятельств и от теоретических установок, причём теория
оказывает большее и более прямое влияние, а внешние обстоятельства - бо¬
лее опосредованное, зато более комплексное и зачастую менее осознаваемое
нами самими. Но ни теория, ни внешнее влияние не могут преобразовать
(дать трактовку, прокомментировать) исторические факты без оглядки на
низ самих, а потому образ прошлого, который получается в исторических
трудах, весьма далёк от своего раннего варианта в трудах теоретиков.
66 Подробнее см. Шафиков С.Г. Категории и концепты в лингвистике // Вопросы языко¬
знания. 2007. № 2. С. 5,10,16.
67 «[Демиург] замыслил сотворить некое движущееся подобие вечности; устрояя небо,
он вместе с ним творит для вечности, пребывающей в едином, вечный же образ, который мы
назвали временем». Платон. Тимей. 37 d.
28
Введение
В этом сложном процессе складывания образа никто не получает то¬
го, на что рассчитывал: теория постепенно меняется, исторические фак¬
ты получают особое освещение и проходят процедуру отбора, привходя¬
щие обстоятельства настоящего чаще всего маскируются - так получа¬
ется исторический текст. Он, собственно говоря, всегда отличается и
от того, что хотел сказать автор, поскольку логика создания текста коррек¬
тирует логику вообще. Текст и есть ключ к образу прошлого в сознании
текущего настоящего. Только его анализ может помочь нам в определении
путей складывания этого образа и логики его функционирования.
Анализ текстов позволит выйти на эволюцию образа. Внут¬
ренняя логика повествования (именно то, как строится повествование), осо¬
бенности стиля и воспроизведения образного ряда в сочетании с развитием и
осмыслением основных идей - вот те аспекты, выявление которых является
главной задачей. В используемых в данном исследовании приёмах анализа
есть элементы постмодернистской деконструкции, когда текст препарирует¬
ся до отдельных разрозненных элементов (например, метафор68), но большее
значение играют сравнительно традиционные методы исследования.
В общем текстовом анализе нами используются отдельные элементы
статистического: соотношение между объёмом текста и его структурой,
частота употребления тех или иных слов или образов (контент-анализ).
Всё это помогает увидеть приёмы аргументации, сознательную или не¬
осознаваемую приверженность к употреблению определённых понятий и
образов. Мы предпочитали уходить от ненадёжного подсчёта количества
страниц в тексте в пользу более точного подсчёта количества печатных
знаков (в случае с большими текстами - округлённого) или печатных лис¬
тов (издательский термин); что касается частоты употребления тех или
иных слов с особым, символическим значением, то мы более обращали
внимание на то, как часто они появляются в принципиально важных мес¬
тах текста - что требовало уже анализа текстовой структуры и общей кон¬
цепции автора. Следовательно, подсчёты не являются для нас самоцелью,
они помогают дополнить результаты общего анализа аргументации и вы¬
страивания авторской концепции. Наиболее важные результаты сведены в
таблицы, другие приведены лишь в той мере, в какой они могли способст¬
вовать лучшему пониманию структуры текста.
Анализ концепций и отдельных идей, высказываемых историками,
остаётся при этом одной из центральных тем исследования и обретает тем
большее значение, что, с помощью текстового анализа, мы ставим целью
связать концепции с образом. Их взаимодействие редко идёт по линии
прямого влияния, изменение концепций лишь частично затрагивает образ,
и образ нередко влияет на складывание концепций больше, чем они в итоге
могут повлиять на трансформацию образа. Во всех этих случаях наиболь¬
68 Эпоха в исследованиях этого рода связана с появлением когнитивной теории метафо¬
ры. См. Лакофф Дж., Джонсон М. Метафоры, которыми мы живём. М.: URSS, 2008.
Введение
29
шую роль играет метод сравнительного анализа. Он полезен как при анали¬
зе фундаментальных трудов, когда позволяет обратиться к другим, сопос¬
тавимым работам, в том числе тем, на которые реагировали эти труды, так
и при разборе серий статей, выливающихся в дискуссии.69 Сравнительный
анализ позволяет выстроить общую картину, увидеть, как из противопос¬
тавления разных подходов к трактовке исторического материала и разных
способов аргументации рождались новые элементы образа древности.
Следует также сказать о классификации и специфике источников
данного исследования. В виду направленности его на современную исто¬
риографию, мы обращались к трудам древних авторов лишь в редких слу¬
чаях, поскольку нашей целью не была критика работ советских историков
с точки зрения источников — это было бы уместно, если бы мы изучали
достижения советской историографии, а не созданный ей образ древности.
Основным источником, таким образом, являются труды советских авторов
и ряда авторов зарубежных, оказавших наибольшее влияние на становле¬
ние советского образа древности: не всегда это влияние следует понимать
в смысле прямого воздействия, поскольку чаще всего уточнение образа
древности в советской историографии происходило по линии противопос¬
тавления идеям западной («буржуазной») историографии.
Наши основные источники, таким образом, это: авторские монографии,
статьи (нередко серия статей одного автора или статьи, связанные дискусси¬
ей), коллективные труды. Среди этой массы особенно выделяются труды, ко¬
торые сыграли поворотную роль в развитии советской историографии (и со¬
ответственно, сыграли особую роль в становлении либо трансформации об¬
раза древности): это фундаментальные монографии или статьи, вызвавшие
оживлённую дискуссию. Такие работы подвергались наиболее тщательному
анализу. Что касается хода дискуссий, то мы старались показать его общую
логику там, где она мота отражать некую систему - речь идёт о более или
менее организованных выступлениях на базе одного журнала; в том случае,
если мы имели дело с «большими дискуссиями», которые шли в нескольких
печатных изданиях, дробились на несколько «подтем» и не характеризовались
стабильным кругом участников, мы старались прослеживать лишь общие
тенденции. Коллективные труды, работа над которыми часто подводила итог
определённому пройденному этапу, рассматривались нами также во вторую
очередь, поскольку мы исходим из того, что образ древности складывался
первоначально в отдельных работах, и уже после этого воплощался в рабо¬
тах коллективных - хотя не всегда утверждение было «мирным» процессом.
И в этом плане, опять же, исследование процесса подготовки коллективных
трудов обычно бывает более интересно, чем анализ самих этих трудов.
69 Сходные идеи использовал, рассматривая конфликты между учёными как механизм
развития антиковедения Г.У. Мост. См. Мост Г.У. Век столкновений: как немецкие антикове-
ды XIX столетия упорядочивали свои дебаты // Новое литературное обозрение. Вып. 96.
2009. С. 17-27; см. тж. Рыжковский В. Советская медиевистика and beyond (к истории одной
дискуссии) // НЛО. 2009. № 97. С. 58-89.
30
Введение
Мы не ставили целью охватить всё, написанное по истории древнего
мира в советский период. Хотя выше и было сказано о том, что советская
историография древности является сравнительно узкой темой, тем не менее,
количество работ, созданных за советский период, было огромным и, пожа¬
луй, в несколько раз превышает всё, написанное по истории древности в
дореволюционной историографии. Но, поскольку мы сосредоточились лишь
на нескольких, пусть и очень важных сюжетах развития советской истори¬
ческой науки, то и источники использовались в соответствующем направле¬
нии. Основой нашего исследования были именно опубликованные работы,
мы практически не обращались к архивным данным в широком смысле
(письмам, черновикам, конспектам лекций и т.п.). В некотором случае эти
дополнительные данные могут дать ценную информацию, касающуюся вы¬
зревания отдельных элементов образа (как, например, данные об организа¬
ции работы и обсуждений в советских исторических институтах конца 20-х -
начала 30-х гт.), но всё-таки нам важнее было оценить то, что было опубли¬
ковано уже в то время, поскольку именно оно имело воздействие на читате¬
ля, и в том числе на тех, кто сам был участником процесса. Правда, следует
признать, что грань между опубликованным и неопубликованным в таком
смысле очень неоднозначна для 20-30-х гт., когда сборники были малоти¬
ражными и не имели хождения за пределами узкого круга лиц, либо когда
уже изданные сборники и журналы изымались, или из них вырезались пре¬
дисловия, написанные попавшими в опалу авторами.
В любом случае, для других периодов речь уже может идти об опуб¬
ликованном материале как о наиболее обдуманной точке репрезентации
своих взглядов. Однако здесь может быть уместен другой вопрос: на¬
сколько корректен анализ текстов, созданных в советскую эпоху, с точки
зрения постижения идей и мыслей их авторов? Ведь именно в это время
тексты могут считаться наименее принадлежащими их авторам, поскольку
в текстах обязательно присутствует идеология, вообще много обязатель¬
ных моментов, и тем самым достигается лишь внешнее единство, которо¬
го не было за пределами текста.
Этот аргумент имеет право на существование, но в действительности
он зиждется на недоказанном положении. Сознание любого человека, вы¬
ступающего в том числе в качестве автора научной работы - сложное и
многоплановое явление, и в нём всегда и в любые эпохи перемешано сво¬
бодное и обязательное при передаче мысли вовне, иными словами, при
публикации. Утверждать, что именно в советскую эпоху соотношение это¬
го условно «свободного» к условно «обязательному» уменьшилось, что
принципиально выросло давление на автора, можно только в том случае,
если мы сначала проведём исследование и анализ текста, а не будем исхо¬
дить из этого утверждения до и вместо такого рода анализа.
Отдельно следует сказать о таком виде источников, как работы, внеш¬
ние по отношению к науке, но игравшие роль непосредственного раздражи¬
теля. Речь идёт прежде всего о работах «классиков» марксизма и отчасти о
Введение
31
трудах авторов, претендовавших на эту роль (как Н.И. Бухарин) или вплот¬
ную приблизившихся к ней (как Г.В. Плеханов). Все эти труды составляли
кладезь цитат, своеобразную шахту, из которой, сообразно требованиям сю¬
жета и времени, следовало извлекать необходимый для подтверждения соб¬
ственных мыслей материал. Мы не даём этим источникам отдельной харак¬
теристики — не потому, что, как часто считается, советские учёные всегда от¬
носились к трудам «классиков» довольно цинично и не искали у них ничего
иного, кроме как материала для ссылки. Напротив, многие учёные из разных
поколений советского общества искренне стремились к постижению мар¬
ксизма и внимательному прочтению трудов, которые считались выше самих
источников. Другое дело, что отдельный анализ воззрений Маркса или Ле¬
нина на древнее общество не относится прямо к целям нашей работы: воз¬
зрения эти очень сильно зависели от современного авторам состояния науки
и от их общеисторических построений, но в советское время им придавался
ореол над-исторической истины; поэтому хотя советские авторы и ставили
вопрос о реальных источниках воззрений «классиков» на древность, сущест¬
венного влияния на их собственные воззрения это не оказало.
Литература о советской историографии, как и воспоминания, служи¬
ли нам как для того, чтобы построить общий контекст рождения отдель¬
ных трудов и складывания образа в целом (ибо он складывается не только
в головах отдельных учёных, но и в сообществе в целом), но иногда и как
источник по самой советской историографии: ибо послевоенные совет¬
ские историографические труды уже рисуют определённый, очищенный
образ историографии предыдущего периода.
Структура работы зависела от выбора историографических сюжетов,
которым уделялось наибольшее внимание. Мы не могли (и не ставили це¬
лью) предоставить полноценный обзор исследований по всем разделам
древней истории. Изначально предполагалось почти не касаться того, как
шло изучение двух самых популярных периодов истории античного мира:
классических Афин и кризиса Республики (в последнем случае исключения
пришлось сделать для восстания Спартака и генезиса принципата Августа) -
их анализ требовал бы привлечения огромного контекста дореволюционных
и зарубежных работ и учёта как бесконечного множества деталей историче¬
ского повествования, так и отдельных расхождений между различными ав¬
торами. В хронологическом отношении нас преимущественно интересовали
проблемы становления ранних государств, структуры древнейших цивили¬
заций (Египта и Месопотамии), переходные эпохи в истории древних Гре¬
ции и Рима (становление греческого полиса, эллинизм, отчасти кризис Рим¬
ской республики, кризис Римской империи). Древние Китай и Индия, тем
самым, оказались на периферии нашего исследования, хотя тогда им про¬
сто необходимо было уделить внимание (дискуссии об азиатском способе
производства начинались именно с Китая). В этом есть объективные причи¬
ны — в отношении этих двух регионов древнего мира советская схема исто¬
рического процесса (восходящая к трёхчастному делению на древнюю,
32
Введение
среднюю и новую историю) так и не смогла сколько-нибудь надёжно закре¬
питься. Но попытки были, и в школьные учебники, хотя и в виде кратких
глав, Индия и Китай были включены как вполне классические примеры ра¬
бовладельческих обществ - хотя даже там они (и особенно Китай) всегда
смотрелись «белыми воронами».
При раскрытии темы мы рассчитывали не на создание каталога всех
созданных по теме произведений и не на исчерпывающий перечень исто¬
риографических событий, а на выборку сюжетов, репрезентативных с точ¬
ки зрения эволюции образа древности. Таким образом, в каждой из глав мы
предпочитали более подробно останавливаться либо на одном авторе (та¬
ких как В.В. Струве, А.Б. Ранович, Е.М. Штаерман, И.М. Дьяконов), либо
даже на одном его важнейшем произведении, дополняя анализ указанием
на сходные достижения других авторов. Скажем, путь в науке С.Л. Утченко
не менее интересен, но в контексте интересующих нас изменений типоло¬
гически сходен с деятельностью Е.М. Штаерман. Последняя, однако, каса¬
лась менее популярных тем и отличалась большей интенсивностью твор¬
чества, поэтому предпочтение было отдано подробному анализу исследо¬
вательских достижений и особенностей научной работы Е.М. Штаерман, в
то время как анализ работ С.Л. Утченко ушёл на второй план.
Значительная часть разделов нашей работы посвящена интеллектуаль¬
ному труду и научным решениям отдельных историков, и мы рассчитываем
на то, чтобы, по возможности, снять противоречие между индивидуально¬
психологическим и социологическим подходами к научной биографии. На¬
писание биографий учёных не является задачей данного исследования, но,
поскольку без понимания того, что каждый учёный индивидуален, непо¬
вторим (хотя и далеко не каждый гениален), невозможно создание полно¬
кровной историографической теории, то следует кратко остановиться и на
проблеме индивидуального пути в науке.
Хотя личности историков интересуют нас отнюдь не сами по себе, а
именно в контексте их воздействия на образ древности в историографии,
мы отнюдь не собираемся утверждать, что их личный вклад был в значи¬
тельной мере нивелирован общими тенденциями развития самого образа.
Все важнейшие перемены в развитии образа древности в советской исто¬
риографии всегда связаны с личностями учёных, их личным выбором и их
характером. Если общие задачи развития теории мог представлять каждый,
то лишь немногие могли предложить те версии, которые оказывались при¬
емлемыми и убедительными как для учёного мира, так и для властных
структур. Для этого иногда приходилось менять себя, отказываться от ряда
собственных представлений или, наоборот, прояснять их, заостряя одно и
затемняя другое - но чтобы при этом и после этого создавать научные труды,
претендующие на целостность видения проблемы, нужно было личностное
начало. Конечно, его не всегда легко увидеть, по двум причинам. Во-пер¬
вых, наука вообще не поощряет навязчивого акцентирования собственных
достижений, как и любой формы саморекламы. Во-вторых, положение со¬
Введение
33
ветского учёного в системе было таково, что он был склонен даже усугуб¬
лять обозначенную тенденцию: «застолбить» за собой какой-либо важный
тезис означало и то, что, в случае изменения политической (а следователь¬
но, и научной) конъюнктуры, у него бы не оставалось возможности тихо
отказаться от этого тезиса, требовалось бы публичное покаяние, которое
отнюдь не всегда избавляло от опалы. Поэтому советские учёные посте¬
пенно пришли к тому, чтобы делить заслуги поровну: говорить об общих
открытиях советской науки, основанных на верном применении марксист¬
ко-ленинской методологии. И всё же даже это не могло устранить личность
из науки. Прослеживая общие тенденции, мы старались указывать степень
влияния на них личностного понимания исторического процесса.
Вышеуказанные принципы воплощены в структуре данной работы.
В основе её лежит сочетание хронологического и проблемного подходов:
примерные периоды советской историографии древности нами намечены,
но в случае необходимости рассмотрения той или иной новой тенденции в
исследовании проблем древнего общества, мы прослеживаем её развитие
и на более длительный срок. Экскурсы в более ранний или поздний перй-
од по сравнению с заявленным в той или иной главе могут показаться не¬
простительной вольностью, но мы исходили из того, что советская исто¬
риография развивалась отнюдь не строго линейно. В виду наличия разно¬
направленных тенденций в ней строго хронологическое изложение не
проясняет, а часто запутывает суть дела.
В первой главе методы историко-филологического анализа применены к
самим основам марксистского историописания. Глава посвящена вкладу Эн¬
гельса в процесс становления марксистской историографии и поэтому играет
вводную роль; в этой главе мы пытаемся выяснить не только теоретические,
но и стилистические предпосылки советской историографии. Вторая глава
касается сложного процесса становления советской историографии, от мно¬
жественности возможностей и трактовок пришедшей к внешне нерушимому
монолиту единого подхода, рассматривается роль в этом отдельных учёных и
проблема властного влияния на процесс. В третьей главе рассказывается о
том, как эти принципы были применены для построения классических тру¬
дов в советской историографии древности, сделана попытка объяснить, по¬
чему период их написания оказался сравнительно кратким и малопродук¬
тивным. В четвёртой главе, на примере преимущественно научной деятель¬
ности Е.М. Штаерман, показана трансформация марксизма в послевоенный
период. Пятая глава посвящена постсоветской историографии и характери¬
стике того, что произошло с советским образом древности после падения
советской политической системы; данная глава наиболее полна критиче¬
ских оценок, поскольку относится к современному этапу, и некоторые ас¬
пекты имеют для изучения древней истории насущное значение.
Глава 1
Принципы марксистского историописания
Данная глава не ставит своей целью дать сжатый очерк марксистских
представлений об историческом процессе, поскольку эта задача была уже
многократно выполнена (в том числе в недавнее время)1 и наша книга не
нуждается в таковом изложении. Гораздо более насущным представляется
сосредоточиться именно на историописании не только как понимании ис¬
тории, но и как способе оформить это понимание в словах и презентовать
читателю в наиболее непротиворечивом виде. Эти особенности реже бы¬
вают объектом внимания исследователей, ориентированных прежде всего
на выяснение идей и реже на способ их подачи, но они играют, тем не ме¬
нее, важную роль в историографическом процессе, поскольку помогают и
авторам исторических работ продемонстрировать занимаемую ими пози¬
цию, а читателям - её распознать.
Более того, коль скоро выше была предложена методология историо¬
графического исследования, отличная от прямолинейного стремления к
построению метанарратива, то логично рассмотреть основы марксизма
именно с точки зрения этой методологии, отметив в них те моменты, ко¬
торые принципиальны для нашего анализа и при этом не лежат на поверх¬
ности для любого студента, знакомого с классическими описаниями мар¬
ксизма. Для того, чтобы задать методологические параметры рассмотре¬
ния как образа древности, так и особенностей историописания в советской
историографии, необходимо остановиться на избранном произведении
марксизма, которое играет важнейшую роль в отношении обеих этих ас¬
пектов.
Этим произведением, своеобразным прототипом советской историче¬
ской книги вообще, является «Происхождение семьи, частной собственно¬
сти и государства» Ф. Энгельса. Нелишним будет напомнить, что это была
одна из самых популярных и издаваемых исторических книг в СССР, вы¬
пускаемая миллионными тиражами.2 Это сочинение недаром считается
1 Можно привести в пример три важных работы: более критическую, более апологети¬
ческую и претендующую быть посредине. См. Rigby S.H. Marxism and History. A critical in¬
troduction. Manchester, 1998; Cohen G.A. Karl Marx’s Theory of History. A defence. Oxford,
2000; Blackledge P. Reflections on the Marxist Theory of History. Manchester, 2006.
2 На исходе советской эпохи появился даже комикс по книге - конечно, не для детей.
Энгельс Ф. Происхождение семьи, частной собственности и государства. Рисованная книга
(комикс) / Сценаристы: Орлов А., Федулов А., художник Соколова Н. М., 1991. И даже этот
комикс был тиражом в 50 000 экземпляров.
Глава 1. Принципы марксистского историописания
35
одной из базовых марксистских работ - легко написанное,3 обладающее
внятной структурой и подходящим объёмом, оно даёт то представление о
марксизме, которое можно передать в процессе образования широким
слоям общества. Несколько советских поколений интеллектуально форми¬
ровались под непосредственным воздействием «Происхождения», и, ко¬
нечно, на историков оно имело особое воздействие.
Кроме того, «Происхождение», в известном смысле слова, первое мар¬
ксистское произведение: написанное в 1884 г., спустя год после смерти
Маркса, являющееся как бы выполнением его «завещания»,4 оно претенду¬
ет оформить те идеи, которые Маркс не высказал, но должен был. Иными
словами, если до того были произведения Маркса (и Энгельса), то теперь
появляются произведения марксистские, ибо отныне Энгельс, сознательно
или нет, будет создавать образ Маркса и во всех важных высказываниях
апеллировать к нему, как к незамутнённому первоисточнику. Выгодное от¬
личие Энгельса от любого другого последователя Маркса заключалось в
том, что первый в своей интерпретации теории не был ограничен текстами
первоисточника: как потому, что сам имел доступ к архиву Маркса, и, со¬
ответственно, обладал наиболее полным собранием текстов, так и постоль¬
ку, поскольку был соавтором (пусть и скромным) основной идеи, а следо¬
вательно, мог говорить от их совместного с Марксом имени.5
Наконец, «Происхождение» интересно для анализа и само по себе.
Коль скоро произведение давно имеет самостоятельный научный вес,6 не¬
обходимо понять, какие же принципы и понятия оно исповедует, и в какой
мере оно повлияло на складывание марксистских моделей исторического
развития.7 Кроме того, имеет большое значение и внешне филологиче¬
3 Л. Козер справедливо отмечает, что Энгельс, в сравнении с Марксом, обладал «более
свободным журналистским даром». См. Козер Л.А. Мастера социологической мысли. Идеи в
историческом и социальном контексте. М., 2006. С. 34. Следует, впрочем, помнить о «Восем¬
надцатом брюмера Луи Бонапарта» (1852) - одном из лучших, если не лучшем памфлете
Маркса.
4 Энгельс Ф. Происхождение семьи, частной собственности и государства // Маркс К.,
Энгельс Ф. Сочинения. 2-е издание. М., 1961. T. 21. С. 25 (далее - «Происхождение»).
5 В этом отношении мы полностью разделяем мнение М. Рубеля о том, что понятие
«марксизм» чрезмерно размыто, и что размытость эта была результатом, помимо всего про¬
чего, усилий Энгельса (не всегда сознательных). См.: Rubel М. Friedrich Engels - Marxism’s
Founding Father. Nine Premises to a Theme // Varieties of Marxism. Ed. By Avineri Sh. The Hague,
1977. P. 43-45.
6 Несмотря на то, что на сегодняшний день в теории происхождения семьи, поддержи¬
ваемой Энгельсом, давно отвергнуты все её опорные пункты (размывание в советской этно¬
графии, причём, началось ещё в 60-е гг. прошлого века), в отечественной социологии семьи
эволюционизм до сих пор не отвергнут и сомнения в Энгельсе и по сей день пор высказыва¬
ются только в очень невнятной форме. См., напр., Социология семьи. Под ред. проф. А.И. Ан¬
тонова. М., 2005. С. 75.
7 То, что таких моделей много, и они порой весьма агрессивно противостоят друг другу,
думается, давно уже не новость для отечественного читателя. См. Дмитриев А.Н. Марксизм
без пролетариата: Георг Лукач и ранняя Франкфуртская школа (1920-1930-е гг.). СПб. - М.,
2004. С. 14-15.
36
Глава 1. Принципы марксистского историописания
ский, но внутренне историографический вопрос: почему именно «Проис¬
хождение» сыграло такую роль? каким образом его внутренняя структура
и способы аргументации предопределили степень его убедительности для
читателей?8 Благодаря чему по весьма сложной и шаткой теме Энгельсу
удалось создать произведение, в котором все слабые стороны умело скры¬
ты за ощущением строгой логичности изложения? И были ли самому Эн¬
гельсу очевидны эти слабые стороны? Эти, и ряд других вопросов мы по¬
стараемся разобрать ниже.
Рассматривать принципы марксистского историописания мы будем,
однако, смотря прежде всего на Россию, а не на Европу. Это значит, во-
первых, что мы будем уделять большее внимание тем аспектам произве¬
дения, которые окажут конституирующее воздействие на советское исто¬
рическое мышление, а во-вторых, исследовать, в какой контекст попала
работа Энгельса именно в русской среде.9 Поскольку в советский период
знакомство с литературой на иностранных языках было всегда в той или
иной степени затруднено, и поскольку в моменты потрясений в учёном
сообществе наибольшую роль играет то, что написано на родном языке,10
это имеет значение.
1.1. Трансформация идей Л.Г. Моргана К. Марксом
и Ф. Энгельсом
Вполне вероятно, что с работами Моргана Маркс познакомился бла¬
годаря рекомендации социолога М.М. Ковалевского - тот хорошо был зна¬
ком с новейшей литературой по теме, и потому читал малодоступную кни¬
гу малоизвестного автора (Маркс нашёл её в библиотеке Британского му¬
зея). Льюис Генри Морган (1818-1881) был американец, долгое время
прожил среди ирокезов и был даже усыновлён племенем сенека, после ра¬
ботал адвокатом, директором компании по прокладке железных дорог; в
конце жизни написал ряд работ по первобытной истории и антропологии,
в необходимости издания которых ему удалось убедить американское пра¬
вительство.11 Морган интересен также своими изысканиями в области
биологии: его книга об американских бобрах содержит главу о психологии
8 Согласимся с Ф.Р. Анкерсмитом в том, что в исследовании важны не только сами ис¬
торические факты, но и то, как их интерпретируют. См. Ankersmit F.R. Narrative Logic. A Se¬
mantic Analysis of the Historian’s Language. Hague-Boston-London, 1983. P. 1.
9 Одно из наиболее интересных исследований последнего времени, сосредоточенное на
воздействие марксовых идей на русских интеллектуалов XIX в.: Твардовская В.А., Итенберг
Б.С. Русские и Карл Маркс: выбор или судьба? М., 2010.
10 Помимо психологической причины (по-настоящему усвоенным становится то, что ты
сравнительно легко можешь воспроизвести) тому есть и другое объяснение: в революцион¬
ные периоды падает уровень образования.
11 Подробнее о жизни Л.Г. Моргана см.: Moses D.N. The Promise of Progress: the Life and
Work of Lewis Henry Morgan. Missouri, 2009.
1.1. Трансформация идей Л.Г. Моргана К. Марксом и Ф. Энгельсом
37
животных, которая, конечно же, заставляет ставить вопрос и о соотноше¬
нии её с психологией человека.12
Работа Моргана о системах родства и свойства у народов мира13 (1871)
впервые выразила основные положения его теории семьи, и обратила на
себя внимание сторонников и критиков (среди последних особенно ярост¬
но выступил Дж.Ф. Мак-Леннан). «Древнее общество» (1877) было ито¬
гом научной деятельности Моргана, обобщающим сочинением, в котором
он подробно изложил продуманную им общую теорию развития человече¬
ства. В те времена Европа ещё не имела привычки слишком интересовать¬
ся культурной продукцией Нового Света, так что книга была сравнительно
мало известна; конечно, никакого сознательного замалчивания здесь не
было.14 15На Маркса книга произвела сильнейшее впечатление: он составил
подробный её конспект, который по объёму был равен примерно полови¬
не оригинала, и вообще восторгался Морганом; фактически, все поздние
оценки Энгельсом работы Моргана как равносильной открытиям Дарвина,
восходят к марксовым характеристикам. Конспект Маркса вместе с ориги¬
налом Моргана послужат основой для «Происхождения», причём кон¬
спект - в первую очередь, а саму книгу «Древнее общество» Энгельс с
большим трудом приобретёт и получит по почте почти что на стадии на¬
писания своего произведения.16 Разумеется, Энгельс ознакомится и с дру¬
гими базовыми трудами в исследуемой области: с «Материнским правом»
Бахофена,17 с «Первобытным браком» Мак-Леннана и рядом других сочи¬
нений, но принципиальной новизны в их оценке или даже в использова¬
нии их работ ни он, ни Маркс не добавят. Маркс несколько уточнит поло¬
12 Morgan L.H. The American Beaver and His Works. Philadelphia, 1868. P. 248-284. Книга
эта неоднократно цитируется Дарвином в его эпохальном труде. См. Дарвин Ч. Происхожде¬
ние человека и половой подбор. СПб., 1896. С. 44 и сл.
13 Morgan L.H. Systems of Consanguinity and Affinity of the Human Society. University of
Nebraska Press, 1997.
14 Созданный Энгельсом миф о замалчивании Моргана был продолжен в советской ис¬
ториографии: якобы, только после выхода «Происхождения» буржуазные учёные были вы¬
нуждены заговорить о Моргане. На деле, в профессиональной литературе ХЕХ в. Морган ци¬
тировался примерно на одном уровне как до, так и после «Происхождения».
15 Маркс К. Конспект книги Льюиса Г. Моргана «Древнее общество» // Маркс К., Эн¬
гельс Ф. Сочинения. Т. 45. М., 1975. С. 227-372.
16 См. письмо Энгельса Каутскому от 22 апреля 1884 г. Маркс К., Энгельс Ф. Сочине¬
ния. Т. 50. М., 1981. С. 469: «усиленно работаю над Морганом». «Происхождение» было на¬
писано с конца марта по 26 мая 1884 г. См. тж. Косвен М.О. Энгельс и Морган // Вопросы
истории доклассового общества. Сборник статей к пятидесятилетию книги Фр. Энгельса
«Происхождение семьи, частной собственности и государства». Труды института антрополо¬
гии, археологии и этнографии. Т. IV. М.-Л., 1936 (далее - ВИД О). С. 4-5.
17 О том, как Бахофен из мыслителя эпохи романтизма обратился «в первопроходца со¬
временной антропологии» см.: Momigliano A.D. Johann Jacob Bachofen: From Roman History
to Matriarchy // Momigliano A.D. Ottavo Contribute alia Storia degli Studi Classici e del Mondo
Antico. Roma, 1987. R 91-107; Idem. Bachofen tra Misticismo e Antropologia // Idem. Nono Con¬
tribute alia Storia degli Studi Classici e del Mondo Antico. Roma, 1992. P. 767-782.
38
Глава 1. Принципы марксистского историописания
жения Моргана дополнительными ссылками на античную литературу, Эн¬
гельс прочитает своего соотечественника Т. Моммзена в оригинале, а не в
английском переводе (как Морган), но рассмотрение самих доводов Дж.
Грота и Т. Моммзена и контраргументы против них будут в основе своей
взяты у Моргана. Энгельс только однажды введёт большое количество но¬
вого материала: э VII и VIII главах, рассматривая кельтов и германцев, по¬
скольку он отдельно изучал этот вопрос, но и эти дополнения будут хоро¬
шо укладываться в общую структуру моргановского плана исследования.
Таким образом, с содержательной точки зрения «Происхождение»,
действительно, является составленным Энгельсом рефератом марксова
конспекта книги Моргана. Другое дело, что в этом факте нет ничего скан¬
дального: он заранее принят и оговорен Энгельсом во введении. Следова¬
тельно, изначально подразумевается, что ценность «Происхождения» не в
том, чтобы познакомить читателей с новым материалом или дать пред¬
ставление о работе покойного Моргана (и уж тем более о конспекте по¬
койного Маркса): кроме взятого у Моргана материала, есть ещё и выводы,
которые принадлежат собственно Марксу и Энгельсу. И здесь отличия
между Марксом и Морганом становятся вполне очевидными, хотя они и
камуфлированы постоянными указаниями на близость их позиций.
Энгельс в «Происхождении» рисует образ Моргана как «стихийного
материалиста» или «почти марксиста», который мало соответствует ре¬
альности18. Например, Маркс и Энгельс противопоставляли Моргана ка¬
бинетным учёным (кстати, и себя тоже), но Морган как раз очень стремит¬
ся быть солидным учёным в понимании тех лет: «Древнее общество» пе¬
реполнено ссылками на античные источники, Гомер, Лукреций и Гораций
обильно цитируются на языке оригинала, и в этом отношении труд Мор¬
гана обнаруживает даже большее сходство с работой классициста Бахофе-
на, чем с книгой этнолога Мак-Леннана.19
Первое, что наверняка должно было привлечь Маркса и с чего, собст¬
венно, начинается «Древнее общество», это утверждение Моргана, что
«история человеческой расы имеет единое начало, едина в своём опыте и в
своём прогрессе»20. Морган строго верит в прогресс, в чём его убеждают
новые открытия о прошлом человеческой истории, но признаёт, что раз¬
ные народы могут одновременно находиться на разных ступенях развития.
Это, следовательно, даёт возможность установить порядок и направление
эволюции: «опыт американских индейцев представляет более или менее
18 Этот образ создал Маркс. Как показывают письма к Каутскому, мнение Энгельса о
Моргане сложилось ещё до того, как «Древнее общество» попало на его рабочий стол. См.
Косвен М.О. Энгельс и Морган. С. 3 и сл.
19 Бахофен, впрочем, в письме Моргану по случаю получения от того экземпляра
«Древнего общества», презрительно говорит о Мак-Леннане как о юристе (по его основной
профессии), которому негоже соваться в исторические исследования. См. Косвен М.О. Мат¬
риархат. История проблемы. М. - Л., 1948. С. 186.
20 Морган Л.Г. Древнее общество или исследование линий человеческого прогресса от
дикости через варварство к цивилизации. Л., 1934. С. 3.; 3-е изд. М.: URSS, 2012.
1.1. Трансформация идей Л.Г. Моргана К. Марксом и Ф. Энгельсом
39
точно историю и опыт наших собственных отдалённых предков в соответ¬
ствующем состоянии».21
Кроме известного деления человеческой истории на последователь¬
ные эпохи дикости, варварства и цивилизации (восходящего ещё к А. Фер¬
гюсону), Морган выдвигает также замеченное Марксом и Энгельсом только
отчасти противопоставление родового и цивилизованного обществ, пони¬
маемое им как противостояние общности, общества (societas) государству
(civitas): если первое основывается на личности и роде, то второе - на
территории и собственности. Есть и моменты, которые вовсе не отражены
в «Происхождении», но важны для Моргана - прежде всего, тезис о двух
измерениях человеческого развития: с одной стороны, неизменно прогрес¬
сирующих изобретениях и открытиях (inventions and discoveries), с другой
стороны - идеях, которые развёртываются, воплощаясь в общественных
учреждениях (institutions), и это прежде всего идеи управления, семьи и
собственности.22 Цивилизация для него - дар, финальное вознаграждение
за разнообразный опыт, накопленный при варварстве.23
Итак, Морган прогрессист,24 25 но отнюдь не социалист: когда он гово¬
рит о свободе, равенстве и братстве как цели человеческого развития, он
верит, что они достигнуты на его родине, когда он критикует современную
жажду преуспеяния, это адресуется европейскому привилепгоованному
классу, аристократам, но никак не американской буржуазии. «Древнее
общество» проникнуто нехитрой моралью: в родовой общности, societas,
существовала настоящая демократия, как у ирокезов, так и в античности;
историки-монархисты (такие как Грот или Гладстон) хотят видеть у власти
в древних обществах аристократов-джентльменов и царей, чтобы обосно¬
вать изначальность монархии, в противовес им американский учёный
стремится доказать, что ранней формой правления была демократия; неко¬
гда подавленная, она вскоре вновь станет универсальной формой правле¬
ния.26 Он верит, что современная семья приближается к равноправию
мужчины и женщины, и хотя признаёт, что нынешняя её форма может ус¬
тареть, отказывается предсказывать дальнейшую эволюцию.27
21 Там же. С. 4.
22 Там же. С. 5-7. См. тж. Morgan L.H. Ancient Society. New Brunswick, 2000. P. 4. Ис¬
следователь идей, конечно, вполне может быть материалистом, если только не верит в пер¬
вичность идеи перед материей.
23 Idem. Systems of Consanguinity and Affinity of the Human Society. P. XXIII.
24 Что интересно, Морган понимает прогрессистски и развитие животного мира, при¬
чём и это выражено в представлении о линейной, однонаправленной эволюции. Восхищаясь
постройками бобров, он отмечает, что если существо, чей мозг вряд ли больше, чем у крысы
или белки, способно на такую деятельность, то чего же следует ожидать от более развитых
животных!.. Он словно бы не замечает, что более развитые животные как раз не отмечены
склонностью к строительству. См. Morgan L.H. The American Beaver and His Works. P. 267.
25 Морган Л.Г. Древнее общество или исследование линий человеческого прогресса от
дикости через варварство к цивилизации. С. 329.
26 Там же. С. 143-144,195-196.
27 Там же. С. 219,288.
40
Глава 1. Принципы марксистского историописания
Морган, наконец, полагает, что в основе общественного прогресса
лежит замысел Высшего Разума - упоминания о божественной воле редки
в его работе, но появляются в очень важных её частях - прежде всего, в
подведении итогов.28 В самом начале труда он признаёт, что развитие ре¬
лигиозных идей ему не удаётся вписать в общую эволюцию человеческого
рода, «все примитивные религии оказываются странными и до известной
степени непонятными»29, так что он предпочитает решить проблему тем,
что просто объявляет вопрос выходящим за границы основной темы, но в
самой этой оговорке замечательны сдержанность и осторожность, которые
спасают читателя от ощущения зацикленности автора на идее прогресса.
Иначе говоря, работа Моргана не могла родить представления о нём
как о сугубом материалисте у любого другого читателя, кроме Маркса.30
Маркс уже имел примерные ответы на вопросы развития и разложения
первобытного общества, Морган же только дал ему подходящую аргумен¬
тацию и исторический материал. Но в общем, в той или иной мере, почти
то же самое, казалось бы, могли предоставить Марксу Бахофен или, осо¬
бенно, Мак-Леннан. Безусловно, Марксу и Энгельсу симпатизировали
прямые взгляды американского учёного на прогресс, но вера в прогресс не
была исключением в интеллектуальной среде XIX в., и здесь Морган был
далеко не самым безоглядным её адептом. Марксу, безусловно, нравился
демократизм Моргана, но, в конечном итоге, это был полностью антимар¬
ксистский тезис: если, по Марксу, обречено капиталистическое общество
как таковое, вне зависимости от формы правления, то для Моргана амери¬
канский образ жизни - залог дальнейшего прогресса человечества.
Почему же именно Морган стал для Маркса «Дарвином» социальных
наук? На наш взгляд, наибольшую роль сыграли два фактора. Менее важ¬
ный из них заключался в том, что Морган не был, в терминологии Маркса,
«кабинетным учёным» - иными словами, он не принадлежал к рафиниро¬
ванной европейской интеллектуальной верхушке, являясь если не марги¬
нальной, то откровенно периферийной фигурой учёного мира, и если за¬
слуги Грота или Нибура Марксу и Энгельсу было не слишком приятно
признавать, то неизвестного американца можно было противопоставить
28 Там же. С. 330. Можно, конечно, увидеть в этих словах только страховку от критики
со стороны конформистов. Д.Н. Мозес пишет о том, что Морган эволюционировал к дарви¬
низму, но это, вероятно, был сложный и неоднозначный процесс. Moses D.N. The promise of
progress: the life and work of Lewis Henry Morgan. P. 166. Во всяком случае, благотворность
религии как инструмента приобщения к цивилизации Морган признавал. Морган Л.Г. Лига
Ходеносауни или ирокезов. М., 1983. С. 236 сл.
29 Он же. Древнее общество... С. 6.
30 Например, у Ковалевского она не вызвала подобных ассоциаций. Это совсем не зна¬
чит, будто Морган не выказывает материалистических тенденций: они у него, пожалуй, пре¬
валируют, но всё же не выходят на уровень самосознания. В советской историографии, есте¬
ственно, первому факту придавалось гораздо большее значение, чем второму. См. Семёнов
Ю.И. Учение Моргана, марксизм и современная этнография // Советская этнография. 1964.
№ 4. С. 173; Аверкиева Ю.П. Л.Г. Морган и этнография США в XX веке // Вопросы истории.
1968. №7. С. 55.
1.1. Трансформация идей Л.Г. Моргана К. Марксом и Ф. Энгельсом
41
солидным европейским противникам как новое слово в науке - тем более,
что труд обладал несомненными научными достоинствами. Второй фактор -
более важный, но и более очевидный - Морган, согласно его мнению (и мне¬
нию Маркса и Энгельса), нашёл ключ к пониманию истории семьи - изу¬
чив ирокезский род, он нашёл материал, который позволял увязать между
собой различные общества на разных этапах развития. Морган считал, что
анализ систем родства или свойства может дать представление о ранних
стадиях общественного развития и помочь в создании общей схемы разви¬
тия социума. Эта схема не была общепринятой и базировалась, в том чис¬
ле, на эволюции орудий труда - два момента, которые не могли не заинте¬
ресовать создателя исторического материализма.
При работе с «Древним обществом», Маркс, имея в виду свою буду¬
щую работу-отклик, изменил порядок частей: сначала он законспектировал
первую часть («Развитие интеллекта вследствие изобретений и открытий»),
затем - третью («Развитие идеи семьи») и четвёртую («Развитие идеи соб¬
ственности»), и только в конце - вторую («Развитие идеи управления»).
Первая часть играет вводную роль («происхождение»), а остальные и вы¬
страиваются в схему «семьи, частной собственности и государства». Прав¬
да, при таком порядке немного терялась моргановская конечная тирада,
осуждающая преклонение перед собственностью, и это слишком портило
развязку. Можно представить, почему на этом Маркс остановился, оставив
конспект памятником ещё одному из своих ненаписанных трудов - вероят¬
но, он решительно не представлял, куда двигаться дальше, как переварить
огромный моргановский материал. Конспект получился исполинским, и
отклик на «Древнее общество» мог выйти слишком уж неуклюжим.
Задачу разрешил Энгельс - он чувствовал себя обязанным исполнить
волю Маркса, но при этом не сковывал себя обязательствами не упустить
ни одной подробности - так что позволил себе выбирать наиболее важное
и убедительное. Кроме того, Энгельс прекрасно понимал, что его задумка
уместна только в том случае, если он напишет популярную работу, и по¬
этому сознательно применял литературные приёмы. Достаточно обратить
внимание на стиль произведения: так, Энгельс любит в конце главы или
любого смыслового отрезка резюмировать сказанное ёмкой образной фра¬
зой,31 иногда использует смелые обороты, незнакомые Моргану или Мар¬
ксу,32 нередко пользуется иронией, как оружием в полемике (Маркс в та¬
ких случаях обычно быстро скатывался к ругани33). Вышеперечисленное
может быть сочтено не более чем «довеском» к научному стилю, но мы
можем утверждать, что сам Энгельс исходил из обратного: в письме Каут¬
скому, написанному в период подготовки к созданию «Происхождения»,
Энгельс отдельно отмечает, что работа Моргана плохо написана, - следо¬
31 Происхождение. С. 30,173.
32 Например: «нивелирующий рубанок римского мирового владычества». Там же. С. 146.
33 Напр., Маркс К. Конспект книги Льюиса Г. Моргана «Древнее общество». С. 329,
332,353.
42
Глава 1. Принципы марксистского историописания
вательно, сам он готовится писать, памятуя о стиле. Кроме того, автор
сознательно ориентируется на цельность и интересность рассказа для чи¬
тателя: несколько раз в течение работы он использует старый литератур¬
ный приём, ассоциирующий чтение с путешествием: в конце первой главы
сказано, что «эта картина покажется бледной и жалкой по сравнению с
той, которая развернётся перед нами в конце нашего странствования», в
последней главе - «Мы подошли теперь к порогу цивилизации»34 (курсив
в обоих случаях мой - С.К.).
Необходимо также указать на факт, которому обычно уделяется мало
внимания: у «Происхождения» был прообраз. Речь не идёт о тех работах по
семье и браку, которые выходили до того, или даже о фактически уже мар¬
ксистских работах - как статьи К. Каутского «Возникновение брака и се¬
мьи» (1882-1883).35 Попытка написать историю семьи с точки зрения исто¬
рического материализма и с учётом современных исследований (Бахофена,
Лёббока и Моргана) была совершена буквально за год до первой публика¬
ции «Происхождения». Это были «Очерки первобытной экономической
культуры» (1883) Н.И. Зибера. И хотя у Зибера не было в распоряжении
конспекта Маркса, он всё же, пусть иногда критикуя Моргана,36 в термино¬
логии больше завися от Бахофена, а в теории от Лёббока, выстраивает схе¬
му, в отдельных аспектах удивительно напоминающую «Происхождение».
При всём том работа Зибера влияния не имела. Не последнюю роль
сыграло то обстоятельство, что она была написана на русском (а Маркс,
русский знавший, уже не мог её прочитать и оценить), но были и другие
причины. Зибер не смог построить достаточно внятной и убедительной
схемы, несмотря на усилия в этом направлении; каждое, более или менее
важное, положение, высказываемое им, отягощено огромным количеством
подробных примеров из записок путешественников и исследователей
примитивных народов.37 В итоге «Очерки» скорее напоминают компенди¬
ум сведений, подобранных с определённой тенденцией, но от того не ста¬
новящихся намного более убедительными. Книга в издании 1883 г. со¬
ставляет более пятисот страниц, а её структура при этом колеблется меж¬
ду фиксированием обычаев (способы обработки почвы, постройка жилищ)
и описанием процессов (возникновения обмена, власти). К тому же исто¬
рия семьи не является стержневой темой произведения.
Следовательно, использование некоего набора литературы вкупе с
материалистическим методом ещё не гарантировало авторской удачи. По¬
34 Происхождение. С. 33,165.
35 Энгельс раскритиковал статьи Каутского, впрочем, вполне по-дружески. Энгельс - Кар¬
лу Каутскому в Вену. 10 февраля 1883 г. // Маркс К., Энгельс Ф. Сочинения. 2-е издание. М.,
1964. Т. 35. С. 361-363; Энгельс - Карлу Каутскому в Вену. 2 марта 1883 г. // Там же. С. 376-378.
36 Напр., Зибер Н.И. Очерки первобытной экономической культуры. М., 1883. С. 298.
37 Как отмечал советский исследователь: «для Зибера характерен не широкий синтез, а
нагромождение фактов». Зеленин Д.К. Русская дореволюционная литература по истории се¬
мьи и рода // ВИДО. С. 944.
1.1. Трансформация идей Л.Г. Моргана К. Марксом и Ф. Энгельсом
43
добная работа не могла быть написана любым последователем Маркса,
обладающим известной теоретической подготовкой, но только тем, кто
имел для того достаточные литературные способности.
При выработке необходимой структуры повествования очевидным
образом обнаруживается литературный дар Энгельса.38 Во-первых, он
понимает, что, кроме введения (гл. I, «Доисторические ступени культу¬
ры»), ему нужно и заключение (гл. IX, «Варварство и цивилизация»); эти
две части будут максимально социологичны. В основной части «Проис¬
хождения» автор решительно отказывается от членения на смысловые
эпизоды по принципу «семья», «собственность», «государство», а разби¬
вает структуру на два раздела: «теоретический» и «практический». Сна¬
чала он даёт вводную теоретическую главу (гл. II, «Семья»), самую объ¬
ёмную в работе (примерно четверть всей работы по изданию 1884 г.39),
где излагает общую схему развития рода и семьи в связи с развитием
собственности - это «теория» основной части, затем приводит главное
доказательство, «недостающее звено» в эволюции семьи (гл. III, «Ирокез¬
ский род»), а после - три примера, на наиболее знакомом читателю мате¬
риале, показывая развитие рода и рождение государства у греков (гл. IV,
«Греческий род» и гл. V, «Возникновение афинского государства»), рим¬
лян (гл. VI, «Род и государство в Риме») и варваров (гл. VII, «Род у кель¬
тов и германцев» и гл. VTII, «Образование государства у германцев») -
эти главы будут «практическим» разделом. Такого рода структура, кото¬
рая, на первый взгляд, может показаться более путаной, чем у Моргана,
на самом деле сэкономила Энгельсу место, избавила его от ряда, возмож¬
но, интересных, но излишних примеров,40 а ещё дала возможность пе¬
риодически вкраплять рассуждения о современных нравах, и это без за¬
метного ущерба стройности повествования.
Очевидно, что рассмотрение семьи и рода, так или иначе, занимает
большую часть работы, и это понятно: Энгельс выносит на первый план
то, в чём Морган представлялся ему убедительнее всего, структура помо¬
гает подчеркнуть наиболее положительные аргументы.
Кроме того, она ещё и скрывает некоторые слабые стороны. Работу
Энгельса часто критиковали по отдельным положениям или же отвергали
целиком, но в обоих случаях критика не могла подорвать главного: чита¬
тельского ощущения подчёркнутой логичности и естественной последова¬
тельности изложения, которые, в силу свойств человеческого мышления,
38 Краткий сравнительный анализ структуры книг Моргана и Энгельса: Гольман Л.И.
Энгельс-историк. М., 1984. С. 137.
39 В издании 1891 г., благодаря обильным дополнениям, П глава займёт более трети работы.
40 Скажем, описание ацтекского общества с критикой представлений о нём, как о мо¬
нархическом, занимает достаточно места у Моргана и, естественно, подробно отражено в
конспекте Маркса; Энгельс выпускает его вовсе: все принципиальные моменты, высказанные
здесь Морганом, аналогичны его же мнению о греческом обществе гомеровского периода;
следовательно, повторяться не стоит.
44
Глава 1. Принципы марксистского историописания
воспринимаются как доказательство правильности основных положений.
Попробуем показать, что это ощущение достигнуто определёнными соз¬
нательными усилиями.
1.2. История семьи в изложении Ф. Энгельса
Приступая к подробному разбору частных аспектов «Происхожде¬
ния», необходимо сделать важную оговорку: нашей целью не является
критика положений Энгельса с точки зрения современной науки. Конечно,
современные исследования будут нами использоваться, но для наших це¬
лей нет никакого смысла упрекать автора за незнание тех фактов, которые
не могли быть ему известны. Например, он даже не догадывался, что све¬
дения о гавайской, так называемой пуналуальной семье, являются выдум¬
кой миссионеров, вольной или невольной.41 Нам гораздо важнее будет
увидеть, каким образом Энгельс распоряжается тем материалом, который
есть у него в наличии.
Напомним этапы эволюции брачно-семейных отношений, как они
представлены в «Происхождении».
Первая стадия (гипотетическая). Промискуитет. Свобода половых
связей, отсутствие брака и семьи как таковых.
Вторая стадия. Кровнородственная семья. Брачные группы разделены
по поколениям. Брак между группой братьев-мужчин и неродственной им
группой сестёр-женщин.
Третья стадия. Пуналуальная семья (в издании 1891 г. - заменена на
стадию группового брака). Общность жён и мужей внутри группы при за¬
прете на брак между братьями и сёстрами. На этой стадии возникает род,
который объединяет родственников по женской линии (при невозможно¬
сти установить отцовство).
Четвёртая стадия. Парная семья. Легко расторжимый брак с обеих
сторон, в котором дети остаются у матери.
Пятая стадия. Моногамная семья. Главенство мужчины, женщина
полностью бесправна, от неё требуется верность мужу, который отнюдь не
обязан соблюдать то же самое.
Третья, четвёртая и пятая стадии соответствуют эпохам дикости, вар¬
варства и цивилизации в развитии человечества.
Ступени эти в общем и целом взяты у Моргана, хотя и здесь Энгельс
несколько упростил и заострил моргановскую периодизацию. Промискуитет
был выделен в отдельную предварительную стадию, была исключена стадия
патриархальной семьи, которую Морган сам признавал не всеобщей.42 Важ¬
41 Подробно о судьбе теории Моргана: Семёнов Ю.И. Происхождение брака и семьи.
М., 1974. С. 34-52.; 2-е год. М.: Красанд/URSS, 2010.
42 Морган Л.Г. Древнее общество. С. 300. См. там же указание Моргана на гипотетич¬
ность собственных построений.
1.2. История семьи в наложении Ф. Энгельса
45
ным положением для Энгельса является также представление о приорите¬
те родовой организации над семейной на ранних стадиях развития обще¬
ства: иначе бы необходимость воспитывать детей сделала для женщины
невозможной её свободу в родовом обществе.
Первое, что обращает на себя внимание в этой характеристике - сте¬
пень доказанности существования ранний стадий. Энгельс отдельно ого¬
варивает сомнительность существования промискуитета, состояния, «ко¬
гда внутри племени господствовали неограниченные половые связи»,
уточняя, что не только самой этой ступени, но даже каких-либо прямых
доказательств её существования в прошлом вряд ли удастся обнаружить
даже у самых отсталых племён («социальных ископаемых»).43 Равным об¬
разом, нет доказательств и существования кровнородственной семьи - она
вымерла.44 Иными словами, уже здесь перед Энгельсом вставала пробле¬
ма: две стадии из пяти оказывались «условными».
Каким образом он её решил? Тонкий ход, на котором не сделал акцен¬
та Морган, поглощённый детализированием и интегрированием огромно¬
го материала, заключался в следующем: Энгельс не выделил промискуитет
как равноценную стадию, а ввёл его в статусе некоего пролога. Вторая
глава «Происхождения» имеет следующую структуру: введение, четыре
параграфа, итоговое резюме. Параграфов удостоились только четыре по¬
следние стадии. «Открытие» промискуитета (гетеризма) вообще выглядит
в тексте больше как описание идей Моргана и Бахофена, с которыми Эн¬
гельс не спорит, но полностью и не соглашается.45 Тем самым получалось,
что гипотетическими были не две стадии, а только одна - кровнородст¬
венной семьи, с которой и следует начинать отсчёт стадий как таковых.
Не следует, однако, думать, будто Энгельсу было на самом деле без¬
различно, допускать существование промискуитета или нет:46 в издании
1891 г. он добавляет более четырёх страниц текста по данной проблеме.
Прежняя тактика сохранена, Энгельс всё так же не утверждает, что про¬
мискуитет однозначно был, зато критикует тех, кто утверждает, будто его
не было (прежде всего, Вестермарка). Использовано три приёма. Первый -
намёк на ненаучные цели критиков промискуитета («хотят избавить чело¬
вечество от этого “позора”»47). Второй - нивелирование доказательств
(ссылки на животный мир, в котором случаи полной свободы половых
связей исключительны, не имеют большого значения - человеку, чтобы
43 Происхождение. С. 37.
44 Там же. С. 42.
45 Тот же приём был вынужден применить и П.П. Ефименко, создавая своё эпохальное
«Первобытное общество»: только излагал он теперь представления «Энгельса - Моргана»
(именно в таком порядке) и, в виду требований своего непростого времени, не говорил ни
слова об абсолютной гипотетичности стадии. Ефименко П.П. Первобытное общество. Очер¬
ки по истории палеолитического времени. Л., 1938. С. 173-174.
46 Изначальная общность жён была для Энгельса вполне очевидной ещё до подготовки
его труда. См. Энгельс - Карлу Каутскому в Вену. 10 февраля 1883 г. С. 361.
47 Происхождение. С. 37.
46
Глава 1. Принципы марксистского историописания
выжить, приходилось действовать по законам социума, которые требовали
ограничения ревности ради выживания группы).48 Третье - частичное от¬
ступление и примирение (временное сожительство парами при промис¬
куитете не исключается, просто оно никак не установлено обычаем).49
Существование кровнородственной семьи «доказать» уже гораздо лег¬
че: основной тут является ссылка по принципу «она должна быть, потому
что на это всё указывает». А именно, доказательством существования
кровнородственной семьи служит гавайская система родства (пуналуа), ко¬
торая будет рассматриваться на следующей стадии. Вообще, кровнородст¬
венной семье у Энгельса посвящено всего два абзаца и одно примечание,
не относящееся к сущности вопроса.
Совершенно запутанным и полным оговорок (особенно в издании
1891 г.) выглядит раздел «Пуналуальная семья». Поскольку, начиная с этой
формы, появлялась возможность использования реального этнографиче¬
ского материала, здесь Энгельсу приходилось сложнее всего. Сначала он
целиком последовал Моргану, посчитав гавайские обычаи «классической
формой семейного уклада»50 - хотя, надо полагать, при большем почтении
к географическому фактору, Энгельс мог бы задаться вопросом, могут ли
стоять Гавайские острова на столбовой дороге человечества. После, когда
пример пуналуальной семьи не нашёл аналогов у других народов и был
признан исключением (то, что пуналуальная семья вообще плод подлога,
станет ясно вскоре после смерти Энгельса), Энгельс ввёл термин «группо¬
вой брак», использовав новые данные об австралийских брачных классах,
а пуналуальнуто семью отметил как высшую форму группового брака.
. Прекрасный пример шаткости доказательств показывает использование
приёма, при котором два слабых довода, будучи сопряжены, тем самым
усиливают друг друга. В начале раздела Энгельс предполагает, что именно
на стадии пуналуальной семьи возникает род как ячейка общества. Не¬
сколькими страницами ниже он отмечает, что, значит, у всех народов, у ко¬
торых есть род, должна была быть и пуналуальная семья, т.е. «почти у всех
варварских и культурных народов»!51 Собственно, этим и исчерпывается
аргументация наличия указанной стадии.52
48 Там же. С. 39-40. Так Энгельс заранее отражает нападки вроде той, что была высказана
в энциклопедическом словаре Брокгауза по поводу ирокезской системы родства: «Древний аме¬
риканец оказывается большим коммунистом, чем бобер». См. Энциклопедический словарь.
Т. 38. Репринтное воспроизведение издания Ф.А. Брокгауз - И.А. Ефрон. 1890 г. М., 1992. С. 835.
49 Происхождение. С. 41. Тут, правда, как это часто бывает при использовании «частич¬
ного примирения», Энгельс впадает в противоречие: даже временное сожительство парами
уже предполагает наличие ревности. Не говоря о том, что наличие фактического парного
брака на ранних стадиях лишает смысла жёсткое противопоставление между новой теорией
и устаревшей патриархальной.
50 Там же. С. 44.
51 Там же. С. 43,47.
52 Авторы современного учебника в этом отношении вполне откровенны: «Видимо,
групповой брак - миф». Алексеев В.П., Першиц А.И. История первобытного общества.
Учебник для студентов вузов. М., 2007. С. 186.
1.2. История семьи в изложении Ф. Энгельса
47
Кстати говоря, гавайский и австралийский примеры не были вполне
однозначными для выдвинутой теории: в случае с Австралией Энгельс
был вынужден признать в похищении женщин «признаки перехода к еди¬
нобрачию».53 И тем не менее, он нисколько не отказался от самой стадии.
Дело в том, что у Энгельса есть ещё один довод, который удерживает раз¬
розненные и шаткие аргументы вместе, который является основной при¬
чиной их совокупной убедительности - идея прогресса.
При первоначальном чтении «Происхождения» может показаться, что
оно посвящено доказательству или уж, в крайнем случае, иллюстрации
идеи прогресса, но это не так. Прогресс выступает в работе Энгельса не в
качестве гипотезы, которую нужно доказать, а в качестве некоего petitio
principii, самостоятельного доказательства, причём его кажущая очевид¬
ность на самом деле есть следствие его недоказанности.
Энгельс признаёт, что Морган воссоздаёт историю семьи в обратном
порядке, то есть открывает предшествующие несохранившиеся формы,
исследуя существующие.54 Но сколько несохранившихся форм можно от¬
крыть от существующих в глубь веков? Чисто логически, только одну, лю¬
бое большее количество, будь их две или сто, равным образом сомнительно.
Как мы видели несколько раньше, Энгельс находился в другой ситуации: у
него были реконструированы две несохранившиеся древнейших формы, и
это при том, что следовавшая за ними была ещё и крайне неаккуратно и
неоднозначно объяснена.
Поэтому Энгельс обязан был показать надёжность и приемлемость
подобных реконструкций, и он применил здесь ряд чисто технических пи¬
сательских приёмов. Во-первых, он в самом начале главы сделал акцент
на неоспоримости моргановских изысканий: тот вывел древнейшие фор¬
мы семьи из ирокезского рода «с такой же достоверностью, с какой Кювье
по найденной около Парижа сумчатой кости скелета животного мог за¬
ключить, что этот скелет принадлежал сумчатому животному и что там ко¬
гда-то жили сумчатые животные».55 Сравнение, кстати сказать, не вполне
корректное: Кювье на основании кости животного предположил, что ко¬
гда-то жило именно это животное, а не эволюционно предшествовавшее
ему, Морган же на основании форм родства у одних народов отыскивает
более древние формы семьи в прошлом (и находит их при этом чаще у со¬
всем других народов, живущих за тысячи километров от первых).
Во-вторых - и это важнее - Энгельс постоянно подталкивает читателя
к осознанию, что развитие семейных форм было по своей сути прогрес¬
сивным. Он уверен, что племена, у которых было ограничено кровосме¬
шение, должны были развиваться быстрее и полнее,56 увлекая других сво¬
53 Происхождение. С. 50.
54 Там же. С. 37.
55 Там же. С. 36.
56 Там же. С. 43. Точка зрения, которую отвергла, наконец, и советская наука. «Позд¬
нейшие данные позволили прийти к выводу, что вредоносность родственных браков при дос¬
I
48
Глава 1. Принципы марксистского историописания
им примером родовой организации,57 что кровосмешение ограничива¬
лось каким-то смутным, инстинктивным влечением первобытных людей.58
В общем, здесь он сын своего века в гораздо большей мере, чем признаёт
это. Кроме того, Энгельс постоянно утверждает, что ранние формы семьи
должны были существовать. Почему? Потому что логика прогресса тре¬
бует начала от некоего логического «нуля». Следовательно, по Энгельсу,
вы можете открывать не одну, а, как минимум две формы в глубине столе¬
тий: более раннюю, логически реконструируемую исходя из последующей
(и вам известной) формы, а вторую, древнейшую - которая будет ещё
примитивнее, начальную.
Таким образом, история семьи была смоделирована в обратном поряд¬
ке, от известных («высших») форм к неизвестным («низшим»), и если бы
Энгельс рассказывал эту историю так, как она была изначальна создава¬
лась в голове исследователя, у читателя было бы гораздо больше недоуме¬
ний и сомнений. Ранние формы семьи доказаны тем, что из них возникла
поздняя форма, прекрасно нам известная. Таким образом, в ходе повество¬
вания незаметно подменена цель рассказа: читателю повествуют (и как бы
доказывают) не то, какими были древнейшие формы семьи, а то, как поя¬
вилась моногамная семья. И лучшим доказательством логичности расска¬
за является то, что завершается он всем известным современным положе¬
нием дел.
Но постоянное использование идеи прогресса в качестве базового оп¬
равдания логических нестыковок довольно быстро вызвало бы читатель¬
ское отторжение, ведь в конце XIX в. образованный европеец уже задумы¬
вался, не слишком ли он доверяет прогрессу как абсолютной ценности.
Кроме того, Маркс и Энгельс отнюдь не были поборниками идеи прогресса
в её расхожем понимании: у прогресса всегда были оборотные стороны, в
виде увеличивавшейся несправедливости общественного устройства.59 По¬
этому, говоря о двух последующих стадиях развития семьи, парном браке и
моногамии, Энгельс вносит в сюжет две новых темы.
Одна вполне отрефлексирована и заявлена ещё вначале. Согласно Эн¬
гельсу, на поздних стадиях всё большую роль начинает играть экономиче¬
ский фактор. Возникновение частной собственности меняет всю структуру
общественных связей и, соответственно, превращает семью в обществен¬
ный институт, отражающий экономическую жизнь во взаимоотношениях
между конкретными людьми.
таточно широких размерах биологической популяции (то есть группы людей, в среде которой
заключаются браки) по крайней мере спорна». Першиц А.И. Ранние формы семьи и брака в
освещении советской этнографической науки // Вопросы истории. 1967. № 2. С. 160.
57 Происхождение. С. 51.
58 Там же. С. 48,49.
59 На определённой стадии развития «всякий прогресс означает и относительный рег¬
ресс, когда благосостояние и развитие одних осуществляется ценой страданий и подавления
других». Там же. С. 68-69.
1.2. История семьи в изложении Ф, Энгельса
49
Если переход к парной семье был вызван, так сказать, математиче¬
ским следствием увеличивавшихся запретов на браки между родственни¬
ками и естественным сужением числа возможных участников брака (как
мы указывали, Энгельс верит, будто запреты эти порождались интуитив¬
ным желанием избежать нездорового потомства), то трансформация пар¬
ной семьи в моногамную произошла в результате возникновения частной
(по изданию 1891 г.: обособленной) собственности. Собственность эта всё
более сосредоточивалась в руках мужчин, поскольку они пасли стада и за¬
хватывали рабов на войне, а домашнее хозяйство, удел женщины, стано¬
вилось только придатком. Мужчина, желая передать собственность по на¬
следству своим детям (Энгельс не объясняет, почему вдруг возникает та¬
кое желание),60 заинтересован в том, чтобы они перешли в его род, таким
образом, он добивается перехода от счёта родства по женской линии к счё¬
ту по мужской. «Ниспровержение материнского права было всемирно-
историческим поражением женского пола. Муж захватил бразды правле¬
ния и в доме, а жена была лишена своего почётного положения, закабале¬
на, превращена в рабу его желаний, в простое орудие деторождения».61
Но в продолжении второй главы обыгрывается и другая тема, которая,
тесно переплетаясь с повествованием о становлении и тлетворном влия¬
нии частной собственности, становится основной - тема угнетения жен¬
щин. На этом пути Энгельс также встретился с рядом логических проти¬
воречий, но не только преодолел их, а даже смог усилить убедительность
отстаиваемой им схемы.
Во-первых, Энгельс окончательно запутывается в правовой стороне
вопроса. Если для определения понятий «промискуитет» и «кровнородст¬
венная семья» он использовал следующую логику: пусть фактически муж¬
чина и женщина часто проживали моногамно, зато юридически (по обы¬
чаю, как такового права здесь, конечно, быть не могло) они жили по другим
правилам, то в случае с моногамнрй семьёй логика оказывается совершен¬
но иной: и что с того, говорит Энгельс, что юридически современная жен¬
щина становится всё более равноправной с мужчиной, фактически зависи¬
мость не устраняется, значит, никакой трансформации моногамной семьи
не происходит.62
Во-вторых, противоречия обнаруживаются и в характеристике моно¬
гамной семьи. За образец моногамной семьи Энгельс берёт древнегрече¬
скую семью ионийского типа, хотя и признаёт другие формы семьи у
60 Этот довод вызывал сомнение и у сторонников моргановскош подхода. Как писал
Ф. Раппапорт, желание надёжно знать, кто является твоим потомком, кажется слишком сен¬
тиментальным чувством для варвара; кроме того, скажем, у австралийцев обычно отец и так
знает своё дитя, без всякого установления моногамной семьи. Rappaport Р. Looking Forward:
A Treatise on the Status of Woman and the Origin and Growth of the Family and the State.
Chicago, 1906. P. 39,45.
61 Происхождение. C. 60.
62 Там же. С. 75.
50
Глава 1. Принципы марксистского историописания
спартанцев63 и у римлян.64 Пожалуй, не следует упрекать Энгельса за из¬
вестное убеждение, отчасти сохранившееся и по сей день, будто в патри¬
архальной семье женщина совершенно угнетена и бесправна, вызванное
чрезмерным доверием к «официальной», «мужской» точке зрения, выра¬
женной в источниках.65 Но уж в любом случае его стремление так абсолю¬
тизировать пример ионийской семьи не следует списывать на столь же
частое в XIX в. представление о том, будто Афины классического периода
почти равны Греции классического периода, а Греция классического пе¬
риода почти равна античности в целом.
Тем более, что здесь Энгельс допускает странное, почти фантастиче¬
ское толкование фактов. С одной стороны, он признаёт, что римский брак
отличался большим уважением к женщине и предоставлением ей большей
свободы, но как-то незаметно подразумевает, будто в Римской империи гос¬
подствовала «плохая» ионийская форма брака, которая привела к распро¬
странению противоестественной любви. За германцами Энгельс признаёт
более мягкий брак, ибо у них сохранялись пережитки парной семьи, что,
впрочем, не делало их всегда моральными - в период переселений тайфалы
(германское племя) пристрастились к самым отвратительным порокам.
Здесь автор ссылается на историю Аммиана Марцеллина, и достаточно про¬
читать указанное место, чтобы увидеть, с каким отвращением характеризует
этот живший в «плохой» форме брака грек (!) пороки тайфалов. Так кто же
«развратнее» - греки, тайфалы или римляне?! Если же в Римской империи
отношение к слабому полу было вовсе не «ионийским» и разврат не был
большим, чем у примитивных племён, то не начинает ли потихоньку осы¬
паться вся картина неимоверного угнетения женщин при моногамии?..
Что помогает автору сгладить такие противоречия? Ряд отрицательных
и положительных образов, используемых для того, чтобы пробудить в чи¬
тателе определённые чувства. Если чувства читателя создают у него ощу¬
щение, будто он независимо пришёл к определённой точке зрения, тогда он
сам начинает искать доводы, которые подтвердили бы его ощущение.
Отрицательные образы нагнетаются с помощью постоянного вкрап¬
ления темы унижения и угнетения женщины мужским сообществом. По¬
скольку апелляция к историческим фактам не только не является доста¬
точно надёжной для выполнения этой цели, но сама требует подтвержде¬
ния, Энгельс сопровождает её отсылками к современному состоянию. Раз¬
ве сейчас женщина не унижена? - как бы говорит Энгельс. Разве она не ли¬
шена всех прав и не живёт только в золотой клетке? Разве мужчина не изме¬
няет ей так, словно времена половой свободы для него никогда и не уходили
в прошлое? У мужа все деньги, а женщина трудится на него! Женщину
продают родители, она - в «домашнем рабстве» у мужчины! «Он в семье -
63 Там же. С. 66-67.
64 Там же. С. 71.
65 Хотя нужно обладать немалой пристрастностью взгляда, чтобы видеть совершенно
забитую женщину, скажем, в героине ксенофонтовскош «Домостроя».
1.2. История семьи в изложении Ф. Энгельса
51
буржуа, жена представляет пролетариат»66. Последние образы сомнитель¬
ны уже с точки зрения чистоты теории - Энгельс, по сути дела, пародиру¬
ет марксистскую логику, доводит её до абсурда, но цели, конечно, добива¬
ется - образ буржуазной семьи как насквозь лживого, несправедливого
общественного института вырисовывается очень чётко, притом что сен¬
тенции автора не имеют, в общем, никакого отношения к германской
«парной семье» или римскому браку. Если женщина угнетена сейчас, это
ещё не означает, что когда-то она была равноправна с мужчиной или что
когда-то до того существовал промискуитет.
Энгельс как писатель вообще хорош в отрицании: того, что современ¬
ная любовь между полами не имеет аналогий в прошлом, что современное
представление о любви зародилось вовсе не из чистой субстанции, а из
средневекового прелюбодеяния, - положительные же моменты ему удают¬
ся несколько слабее. Чисто логическая структура: женщина должна стать
равноправным участником производственного процесса, а семья - пере¬
стать быть хозяйственной единицей, - не слишком способна покорить во¬
ображение читателя, поэтому Энгельс вынужден немного идеализировать
современный ему брак пролетариев: «в пролетарском жилище лишились
всякой почвы последние остатки господства мужа, кроме разве некоторой
грубости в обращении с женой, укоренившейся со времени введения моно¬
гамии»;67 под «некоторой грубостью», вероятно, разумеются побои.
Уже эта характерная стилистика заставляет нас задуматься, насколько
женская доля в действительности заботит автора. То, что для Энгельса тема
угнетения женщины - только инструмент проведения основной мысли и
совсем не самоцель, показывают и другие характерные обертоны её испол¬
нения, на которые обратили внимание современные феминистки. В. Брай¬
сон отмечает, что в прославляемом Энгельсом парном браке девушку по¬
хищал жених с группой молодых людей, которые после этого по очереди
вступали с ней в связь, и Энгельс «не увидел, что это противоречит его ут¬
верждению, что эти общества основывались на социальном равенстве по¬
лов»68 - действительно, весьма сомнительная иллюстрация равноправия.69
Мы можем также добавить, что Энгельс, в принципе, осознавал и тот
факт, что отмена моногамии даёт мужчине больше удобств, чем женщине:
свобода в расторжении союзов будет у обоих полов, но поскольку чувство
«индивидуальной половой любви весьма различно у разных индивидов, в
66 Происхождение. С. 76.
67 Там же. С. 74.
68 Брайсон В. Политическая теория феминизма. Введение. М., 2001. С. 82. Там же, на С.
82-83: «романтические представления» Энгельса о пролетарском браке.
69 О том, что Энгельс просто не обращает внимания на формы угнетения женщин, ко¬
торые лежат вне зависимости от политики и экономики, пишет Т. Карвер. Carver Т. Engels’
Feminism // Karl Marx’s Social and Political Thought. Critical Assessments of Leading Political
Philosophers. Second series. Ed. By B. Jessop with R. Wheatley. London, 1999. Vol. VII. P. 468.
Основные положения феминистической критики Энгельса: Gould С.С. Engels’s Origin:
A Feminist Critique // Engels after Marx. Ed. by M.B. Steger, T. Carver. Manchester, 1999. P 253-260.
52
Глава 1. Принципы марксистского историописания
особенности у мужчин»,70 то понятно, что они будут пользоваться этой
свободой гораздо полнее; женщина же в этом новом прекрасном мире
должна будет понять, что у неё нет никаких прав на разлюбившего её
мужчину, и быть счастлива тем, что воспитание её детей возьмёт на себя
общество. Так Энгельс переключает внимание читателей с истории про¬
шлого на далёкое будущее, заставляя нас незаметно от истории семьи пе¬
реходить к совсем другим темам, заодно принимая все предыдущие рас¬
суждения на веру
1.3. История ранних народов и возникновение
государства в изложении Ф. Энгельса
За «теоретической» второй главой следует шесть глав, представляю¬
щих собой четыре примера: «ключевой» ирокезский (III гл.), показываю¬
щий почти идеальное родовое общество71 и логически вытекающие из не¬
го три72 варианта возникновения государства: греческий (IV-V гл.), рим¬
ский (VI гл.) и кельто-германский (VII-VIII гл.). Не нужно говорить, что
такая логическая конструкция выглядит более чем ущербной: ирокезы,
изученные в XIX в., оказываются началом начал для гораздо более отда¬
лённых эпох. Если вспомнить об идее прогресса, можно отметить, что
здесь снова произведено небольшое смещение: допустим, читатель разде¬
ляет идею общего прогресса для всего человечества, но ведь из этого ещё
не следует, что он согласен, будто на всей планете и для всех народов этот
прогресс имеет одинаковые очертания и параметры.73 Энгельс же заранее
подразумевает, что читатель согласен именно с таким пониманием, и соз¬
даётся ощущение, что для него самого нет никакого зазора между двумя, в
сущности, разными взглядами на ход исторического развития, так что он
искренне считает своё сопоставление справедливым.
Можно было бы ожидать, что автор, коль скоро он не осознаёт ника¬
ких противоречий, не будет предпринимать никаких новых ходов для их
нивелирования, по сравнению с теми, что были обнаружены нами при
анализе предыдущей части его работы, но это не так. Сознаёт Энгельс или
70 Энгельс Ф. Происхождение. С. 85.
71 Опять же, идеальность родового общества раскрывается через сравнение его с «пло¬
хим» современным: «Без солдат, жандармов и полицейских, без дворян, королей, наместни¬
ков, префектов или судей, без тюрем, без судебных процессов - всё идёт своим установлен¬
ным порядком». Там же. С. 97. И это - после того, как проанализирована сложная организа¬
ция ирокезских племён, в которой достаточно много обязательных институтов!
72 «Три» - это, конечно, простейшая разновидность «много». В 1930-е гг. В.И. Авдиев
так и писал, что Энгельс попытался изучить возникновение государства, «у целого ряда народов».
Авдиев В. Рабовладение на Древнем Востоке // История в средней школе. 1934. № 2. С. 15.
73 Применительно к эволюции семьи об этом в своё время очень ясно высказался А.Н.
Максимов, несправедливо заклеймённый в 30-е гг. как агностик. См. Максимов А.Н. Группо¬
вой брак // Этнографическое обозрение. 1908. № 3. С. 6-7.
1.3. История ранних народов в изложении Ф. Энгельса
53
нет необходимость художественных приёмов для своей работы, сама ме¬
тодика написания «Происхождения» требует их применения.
Параметры того, как мыслить «правильно», задаются автором в са¬
мом начале анализируемого блока: «Морган доказал... что американская
форма - первоначальная, а греко-римская - позднейшая, производная...»
(курсив мой - С.К.).74 Родовой строй является основой для племенной ор¬
ганизации, и достаточно только обнаружить род у какого-либо народа,
чтобы можно было вписать его в общую историю: «даже в тех случаях, ко¬
гда источников не хватает, сравнение с американским общественным
строем (подразумеваются ирокезы - С.К.) поможет нам разрешить труд¬
нейшие сомнения и загадки».75
А сомнений и загадок достаточно даже в приведённых примерах.
Возникновение греческого государства рассматривается на примере Афин,
которые, вдобавок, оказываются «в высшей степени типичным примером
возникновения государства вообще... потому что оно... происходит в чис¬
том виде, без всякого насильственного вмешательства, внешнего или
внутреннего, - кратковременная узурпация власти Писистратом не оста¬
вила никаких следов, - с другой стороны, потому, что в данном случае...
демократическая республика, возникает непосредственно из родового об¬
щества...».76 Довод о типичности первого примера очень важен - он дела¬
ет всю структуру сугубо научной - и никакие сомнения тут не допускают¬
ся. Получается, для Энгельса не играет никакой роли то, что государство
вообще к тому времени уже давно существовало - древность египетской
монархии была прекрасно известна в конце XIX в. - подобные вещи не
могут оказать существенного влияния на протекание процесса; не менее
настораживает и то, как поверхностно отнёсся Энгельс к тирании Писист-
ратидов, чья «кратковременная узурпация» длилась полвека, срок, в грече¬
ской истории немалый. Энгельс обращает все свои силы на поиск совпа¬
дений в устройстве родового общества (начав даже искать численное со¬
ответствие родов и фратрий) и никогда не отмечает различия. Поэтому
глава о римском государстве - самая короткая в основной части (чуть бо¬
лее 7% текста в редакции 1884 г., короче только I, вводная, глава - менее
5%) и, пожалуй, самая неоригинальная.
Если при возникновении афинского государства можно было не заме¬
чать, что оно оказывается совсем не первым (и уж вряд ли типичным)
примером такого рода процесса, то, говоря о возникновении государства у
германцев, Энгельс никак не мог обойти вопрос о влиянии на этот процесс
развитой Римской империи. Поэтому в главе VIII о возникновении госу¬
дарства у германцев он посвящает значительный отрывок теме упадка
Римской империи. Это даёт возможность показать, что в общем и целом
74 Энгельс Ф. Происхождение. С. 86. Или, ниже: функции римского рода «точно вос¬
производят (курсив мой - С.К.) права и обязанности ирокезского рода». С. 122.
75 Там же. С. 97.
76 Там же. С. 119, ср. С. 169.
54
Глава 1. Принципы марксистского историописания
Римская империя в период прихода варваров находилась на таком уровне
экономического развития, который создавал для германских племён преж¬
ние, примитивные условия, в которых и возникало государство.77 Энгельс,
конечно, признаёт влияние завоевания на формирование государства, но в
том-то и дело, что завоевание он рассматривает как активный процесс со
стороны германцев, и почти не учитывает, насколько уже существующая
римская система могла трансформировать процесс политогенеза. Энгельс
постоянно говорит о том, что четыреста лет раннего средневековья - дали
прогрессивные результаты, что навсегда отмерло рабство, что всё же был
сделан «шаг вперёд», но оставляет невысказанным то, что подразумевается
в основе этих рассуждений: античная цивилизация была более развитой,
чем средневековая. Понятно, что формулирование вслух этого простого
положения заставило бы читателя иначе посмотреть на всю совокупность
приведённых примеров. Так автор просто обходит те моменты в рассужде¬
нии, которые могут подорвать или частично оспорить основную идею.
Но и это не было достаточным. Несовпадения слишком бросаются в
глаза, и Энгельс вынужден сам отмечать их. Он пытается сравнивать иро¬
кезов с германцами, но признаёт, что вся «конфедерация» ирокезов со¬
ставляла население не более двадцати тысяч человек, расселённых на ог¬
ромной территории, в то время как средний германский народ имел чис¬
ленность в сто тысяч.78
Кроме того, теперь вводится в оборот ещё один приём, вариация аг-
gumentum ad verecundiam, которую можно назвать «отсылкой к смодели¬
рованному авторитету». Таким авторитетом является, конечно, Маркс.
В целом, Энгельс, взявший на себя труд завершить замысел Маркса в от¬
ношении работы Моргана, совсем немного пользуется марксовым кон¬
спектом - в том числе и потому, что в нём не так много полезных мыслей.
Но ведь читателю конспект неизвестен, так что Энгельс берёт у Маркса
одно замечание, в котором последнему удалось оказаться умеренно образ¬
ным и немногословным: «и сквозь греческий род явственно проглядывает
дикарь (например, ирокез)»79, и делает из этого высказывания лейтмотив
всего раздела. В чистом виде он эту цитату почти не воспроизводит, но
постоянно отсылает именно к ней,80 к тому же, путём небольшой правки,
77 Там же. С. 169: «уровень экономического развития покорённых народов и завоевате¬
лей почти одинаков». Обратим внимание на употребление спасительной оговорки «почти» -
теперь уже нет никакой возможности выяснить, что именно под ней подразумевалось. Гер¬
манцы почти умели строить акведуки и мощёные дороги? У них была почти такая же орга¬
низация сбора налогов, как у римлян?
78 Там же. С. 145.
79 Там же. С. 101. У Маркса см. Маркс К. Конспект книги Льюиса Г. Моргана «Древнее
общество». С. 328, тж. С. 355. Возможно, однако, что Энгельс «открыл» это обобщение ещё в
своей переписке с Марксом: «чем твои ирокезы». Письмо от 8 декабря 1882 г. // Маркс К.,
Фридрих Э. Сочинения. Т. 35. С. 103.
80 Происхождение. С. 105, 120, 129, 142, 145. Особенно легко и красиво на С. 112:
«Вернёмся на минуту к нашим ирокезам». В оригинале: «Gehn wir einen Augenblick zuriick zu
unsem Irokesen». Marx K., Engels F. Werke. Berlin, 1975. Bd. 21. S. 110.
1.3. История ранних народов в изложении Ф. Энгельса
55
убрав марксову условность, превращает её в афоризм: «явственно прогля¬
дывает ирокез». 1 Нехитрое наблюдение Маркса, благодаря такому педа¬
лированию, превращается в гениальное прозрение, которое проглядывает
из-за каждого абзаца и убеждает в том, во что, по спокойному рассужде¬
нию, вряд ли легко было поверить читателю: как из-за спины римлянина
или грека выглядывает дикарь, живший две с половиной тысячи лет спус¬
тя после них на другом континенте в совершенно иных условиях.
Говоря об общих представлениях Энгельса о возникновении собст¬
венности и государства, следует заметить, что они менее всего согласуются
с современным состоянием исторической науки. Не имеет теперь совер¬
шенно никакого значения теория более раннего возникновения развитого
скотоводческого хозяйства, а лишь затем - земледелия.81 82 В корне непра¬
вильно связывать переход к государству с наступлением железного века.
Как говорилось выше, для Энгельса не важен факт неодновременного воз¬
никновения разных государств и, соответственно, вопрос о взаимовлия¬
нии. Энгельс даже замечает вскользь, что государству две с половиной ты¬
сячи лет83 - даже если учитывать то, что он округляет в сторону уменьше¬
ния, восточные государства и тогда считались древнее. Получается, что
развитие семьи рассказывается на примере всего мира, а возникновение
государства - исключительно на европейском материале. И даже тут Эн¬
гельса нисколько не заинтересовали раскопки Г. Шлимана - впрочем, на¬
ходки последнего сначала мало были восприняты наукой. Наконец, Эн¬
гельс приводит для характеристики ранних государств довольно поздние
примеры, и на этом основании чересчур сгущает краски (преувеличивая
количество рабов и их роль в производстве, искажая образ протогорода).
В любом случае, исходя из заданных параметров нашего анализа, эти мо¬
менты следует дезавуировать вследствие времени написания работы, и
обратиться исключительно к логическим конструкциям.
В первоначальном варианте 1884 г. логика Энгельса сводилась к сле¬
дующему: развитие семьи было подхлёстнуто переменами в жизни ряда
племён, выразившимися в переходе к скотоводству и земледелию, что, в
свою очередь, предопределило формирование частной собственности и
моногамной семьи, одновременно с появлением рабства. Всё это привело
к специализации - дальнейшему разделению труда, появлению ремеслен¬
81 Происхождение. С. 122. Не «дикарь», это было бы слишком обобщённо и неярко!
Следует также отметить, что Энгельс не использует пример ирокезов без необходимости: в
книге менее полусотни упоминаний о них, причём половина приходится на П1 главу. Для
сравнения, упоминаний греков/эллинов порядка 85, а германцев/немцев - более 120.
82 Развёрнутые доводы против такой точки зрения предоставил в 1982 г. немецкий учё¬
ный Э. Хан. Окончательное признание их справедливости и одновременно «оправдание» Эн¬
гельса (основанное на сознательной нечёткости формулировок последнего) в советской исто¬
риографии: Хлопин И.Н. Возникновение скотоводства и общественное разделение труда в
первобытном обществе // Ленинские идеи в изучении истории первобытного общества, рабо¬
владения и феодализма. М., 1970. С. 94-112.
83 Происхождение. С. 99.
56
Глава 1. Принципы марксистского историописания
ников и торговцев. В этих условиях общество неизбежно расслаивалось на
высших и низших; возникли денежные отношения; низшие, памятуя о
справедливом времени родового общества, исполняются возмущения,
высший класс, нуждаясь в закреплении существующего положения, учре¬
ждает совокупность институтов подавления и контроля низших классов -
государство.
Спустя семь лет Энгельс уже не столь прямолинеен. Прежде всего, он
меняет терминологию: на ранних этапах становления семейного хозяйства
речь должна идти не о «частной», а о «семейной» или «обособленной»
собственности, или, как некий совокупный термин, о «собственности глав
семей». Осторожность вполне понятная: с одной стороны, Энгельс уже
был знаком с исследованиями Ковалевского, касавшимися домашней об¬
щины с её неразделённой собственностью, которую никак нельзя было на¬
звать частной, с другой стороны, частная собственность, возникающая за¬
долго до государства - по сути дела, нонсенс, поскольку гарантии владе¬
ния, возможность свободного распоряжения собственностью появляются
только в достаточной мере структурированном обществе.
Собственность вообще, как ни странно, наиболее «обделённая» тема
«Происхождения»: если появлению и развитию семьи, возникновению го¬
сударства посвящены отдельные главы и разделы, то собственность как бы
растворена в общем ходе повествования, она всё время предполагается и
служит связующим звеном между развитием семьи и появлением государ¬
ства, но сама практически никогда не становится темой исследования.
Происхождение собственности, с точки зрения внутренней логики работы
Энгельса, является её смысловым узлом, и в то же время только оно не
привязано ни к какой конкретной части труда. В случае с семьёй сначала
дана общая теория (II гл.), затем примеры (III-VIII гл.), в случае с государ¬
ством - сначала примеры (те же III-VIII га.), затем - теория (IX га.), но тем
самым от нас скрыт вопрос о происхождении собственности.
Действительно, Энгельс, с присущим ему умением, сосредоточивает
всё читательское внимание на сильных сторонах своего произведения или,
по крайней мере, на тех, относительно которых трудно сразу найти суще¬
ственные возражения, но при этом часто уходит от центральных вопросов.
Можно сколько угодно дискутировать о сущности государства в марксист¬
ском понимании, рассматривать по отдельности и в совокупности все при¬
ведённые Энгельсом факторы его формирования: например, можно долго
спорить о том, насколько важную роль сыграло раннее рабовладение в
формировании классового общества. Но вся эта система строится на том
допущении, что государство изначально является хранителем собственно¬
сти: характеристики цивилизации, данные Энгельсом (металлические
деньги, появление купцов, частная собственность на землю и рабство)84 -
базируются на собственности. Если процесс происхождения собственно¬
Там же. С. 175-176.
1.3. История ранних народов в изложении Ф. Энгельса
57
сти не показан, то не объяснено и происхождение государства. А между
тем по этому поводу автором говорится вот что: «Как и когда стада из об¬
щего владения племени или рода перешли в собственность глав отдельных
семей, об этом мы ничего до сих пор не знаем».85 Симптоматично, что в
продолжение мысли Энгельс сосредоточивается на вопросе «когда», и на
последствиях перехода, а вопрос «как» остаётся в стороне.
Неужели Энгельс не замечает очевидной нестыковки аргументов? А ес¬
ли замечает, то почему ведёт себя так, словно никакой нестыковки нет?..
Мы видели и ранее, что Энгельс прячет небольшие недостатки своей ар¬
гументации, но на откровенное замалчивание серьёзной проблемы он не
способен. На наш взгляд, всё объясняется достаточно просто: для Энгель¬
са возникновение собственности (а следовательно и государства) - само¬
очевидный процесс, и таковым он должен выглядеть и для читателя.86
Достаточно восстановить примерную картину событий, и читатель сам
убедится, что собственность не могла не возникнуть, а государство появи¬
лось потому, что ему нужно было появиться.87
Вообще, в основании рассуждений Энгельса лежит невысказанное,
но от этого ещё более важное допущение, касающееся человеческой сущ¬
ности. Мы можем сформулировать его следующим образом: согласно Эн¬
гельсу, человек начинает мыслить понятиями выгоды в тот самый момент,
как только появляется возможность этой самой выгоды. Если возникает
возможность частной собственности, то возникает и частная собствен¬
ность, если возникает возможность и выгодность эксплуатации человека
человеком, то возникает и эксплуатация. В некотором смысле слова любая
экономическая возможность почти равна реальности.
Казалось бы, это очевидная характеристика марксизма, которую здесь
нет необходимости доказывать. Ни сторонники, ни противники марксизма
никогда не отрицали того, что для этого учения свойственно представле¬
ние о предопределённости общественного сознания условиями общест¬
венного производства. Но всё сложнее. На уровне отвлечённых рассужде¬
ний Энгельс признавал известную самостоятельность и значимость над¬
стройки, то есть, в том числе, и сознания. В нашем случае, в случае кон¬
кретных рассуждений, всё наоборот. Допустим, Энгельс имел малое пред¬
ставление о специфике первобытного мировосприятия (хотя, опять же, в
этом ему мешал не столько недостаток фактов, сколько незаинтересован¬
ность в их изучении), положим, для него нет никакого принципиального
различия между настоящими деньгами (металлическими) и использовани¬
85 Там же. С. 161.
86 То, что X. Уайт назвал «объяснением посредством идеологического подтекста». Уайт
X. Метаистория. Историческое воображение в Европе XIX века. Екатеринбург, 2002. С. 27.
Если вы принимаете суть марксистской концепции государства - угнетение одних классов
другими, то вы неизбежно примете и недостаточное объяснение Энгельса по той причине,
что оно «в сущности, верно».
87 Последняя мысль в разных вариантах высказана: Происхождение. С. 108,151.
58
Глава 1. Принципы марксистского историописания
ем «полусимволических» платёжных средств (раковин каури, скота), и он
не обращает никакого внимания на то, что обмен между племенами почти
всегда содержит политическую и мистическую составляющие, при отно¬
сительном значении экономической. Но всё-таки, нельзя не увидеть: эко¬
номические отношения существуют и в первобытном обществе, идеаль¬
ной картины всеобщего равенства оно из себя не представляет, и тем не
менее здесь они нисколько не меняют сознания людей, не взламывают
первобытное общество, не провоцируют революции. Но достаточно поя¬
виться тучным стадам на полях, как главы семей начинают превращаться
в частных собственников, начинают сами торговать излишками, использо¬
вать рабов и, наконец, закабалять соплеменников. С логической точки зре¬
ния получается чуть ли не единомоментный переход от общинных ориен¬
таций к собственническим, а простая ссылка автора на длительность про¬
цесса не может считаться достаточной, поскольку указанное им постепен¬
ное изменение всё равно остаётся необъяснённым, не разложенным на
ступени.88
Переход к цивилизации ставит человека родового общества в новые
условия, которые типологически близки современным - по крайней мере,
и ранние государства и современная Европа относятся к одному этапу
развития общества - а значит, понятие выгоды в раннегосударственный
период должно принципиально совпадать с современным и расходиться с
представлениями людей первобытности. Такова логика Энгельса. Правда,
тогда получается, что выведенная логически эпоха моделирует толкование
исторических фактов, но это - общее свойство любой логической системы
историописания.
Гораздо интереснее то, что государство в такой трактовке оказывается
частью мира вещей, изобретений. Как в своё время был изобретён лук со
стрелами (и это мерило этапа развития), так было изобретено и государст¬
во.89 Государство, как любое человеческое изобретение, устареет и займёт
своё место в музее древностей, «рядом с прялкой и с бронзовым топо¬
ром»90. А поскольку изобретения предполагают, что люди психологически
88 О том, что Энгельс понимал эту проблему, свидетельствует написанный несколькими
годами ранее «Антидюринг» (1876-1878), в котором предполагался (правда, по ходу дела)
другой вариант: мелкая частная собственность может не предполагать наличия классов, и в
ранних обществах группы одноплеменных общин могут «стихийно» приходить к государст¬
ву ради общих интересов (орошения на Востоке) или для защиты от внешнего врага. Энгельс
Ф. Анти-Дюринг. Переворот в науке, произведённый господином Евгением Дюрингом //
Маркс К., Энгельс Ф. Сочинения. Т. 20. М., 1961. С. 152. Но для схемы «Происхождения» эта
мысль оказалась ненужной, ибо представляла бы слишком вариативным ранний этап разви¬
тия государства.
89 Там же, С. 108, так и сказано: «Было изобретено государство». В оригинале об изо¬
бретении лука и стрел говорится «Erfindung», о государстве: «Der Staat wurde erfunden». Marx
К., Engels F. Werke. Bd. 21. S. 31, 106. При использовании «erfunden» добавляется ещё и от¬
тенок вымышленное™, искусственности этого нововведения.
90 Происхождение. С. 173.
1.4. Роль дополнений и изменений в «Происхождении семьи...»
59
к ним готовы, то сам факт появления государства и собственности есть
уже достаточное объяснение, почему они возникли.
Здесь, правда, имеет место некоторое повышение Энгельсом «стату¬
са» государства. Государство, всё-таки, не равносильно «настоящим» изо¬
бретениям, причём не в его пользу: так, железный век наступает однажды
и имеет влияние на протяжении всей истории, а государство можно, в со¬
ответствии с тремя примерами, «изобретать» трижды, и каждый раз, фак¬
тически, заново.91
Впрочем, как и с железным веком, так и с государством оказывается
вдоволь несовпадений, раскрывающих всю сложность вроде бы такой
простой и убедительной системы Энгельса. Хотя железный век наступает
однажды и имеет абсолютное значение, но англосаксы при Гастингсе всё
ещё бились каменными топорами.92 Хотя государство по преимуществу
машина для угнетения классов, Энгельс для трёхсот последних лет евро¬
пейской истории сам находит ряд примеров, когда это не так: это абсолю¬
тизм XVII-XVIII вв., бонапартизм I и II империй во Франции, «Германская
империя бисмарковской нации» (Энгельс иронизирует).93 Умение призна¬
вать сколь угодно значительное число противоречащих фактов в качестве
исключений, лишь подтверждающих правило, всегда было сильной сто¬
роной марксистской исторической теории.
1.4. Роль дополнений и изменений в «Происхождении
семьи, частной собственности и государства»
Согласно И.Н. Винникову, в издание 1891 г. Энгельсом было внесено
199 изменений. (См. Приложение I).94 Значительную их часть составили
небольшие уточнения и исправления, как стилистического, так и смысло¬
вого порядков, но были и те, которые заметно меняли аргументацию или
затрагивали основные положения. Из более или менее заметных фигур
Энгельс отдельно остановился на критике Э. Вестермарка, резко отри¬
цавшего промискуитет, немного обратился к биологическим наблюдениям
Ш. Летурно, изменил, как мы говорили, трактовку пуналуальной семьи в
пользу стадии группового брака, пользуясь здесь австралийскими изыска¬
91 Э.Д. Фролов в своём знаменитом очерке русской науки об античности отмечает, что
«адепты формационного учения», следовавшие Энгельсу в основной схеме греческой исто¬
рии, столкнулись с большой проблемой, когда стало понятно, что государство у греков воз¬
никло не в VIII-VI вв. до н.э., а ещё в крито-микенскую эпоху». Но для Энгельса это, как раз,
не было бы проблемой. Он создавал такую концепцию, которую мало могли смутить новые
исторические факты. См. Фролов Э.Д. Русская наука об античности. Историографические
очерки. СПб., 1999. С. 413-414.
92 Происхождение. С. 163, с типичным оправданием: «Но прогресс продолжался теперь
неудержимо, с меньшими перерывами и быстрее».
93 Там же. С. 172.
94 Винников И.Н. Четвёртое издание книги Фр. Энгельса «Происхождение семьи, част¬
ной собственности и государства» (опыт текстологического анализа) // ВИД О. С. 31.
60
Глава 1. Принципы марксистского историописания
ниями Л. Файсона и А. Хауитта, и уточнил характеристику соседской об¬
щины на основании стокгольмских лекций М.М. Ковалевского.
Нам нет необходимости останавливаться на всех изменениях, внесён¬
ных Энгельсом или, тем более, указывать заново на те, которые были ого¬
ворены ранее. Важнее указать на их особенности и направленность.
Чтобы раскрыть эти моменты наиболее рельефно, необходимо обра¬
титься к работам, появившимся в течение семи лет, прошедших после
первого издания «Происхождения». Энгельс сам признавал, что объём ли¬
тературы за прошедший период значительно вырос, и он был вынужден
затратить немало сил и времени, готовя второе издание.95 Поскольку под¬
робный обзор не является целью нашей работы, остановимся преимуще¬
ственно на двух трудах, равно весомых в отношении истории семьи и соб¬
ственности, но в то же время различающихся по отношению к ним Эн¬
гельса. Это «Очерк происхождения и развития семьи и собственности»
(1890) М.М. Ковалевского96 и «Первобытная семья, её возникновение и
развитие» (1886) К.Н. Старке97. Если первый труд Энгельс во многом воз¬
вёл на пьедестал, уважительно цитируя во втором издании и меняя под его
влиянием ряд собственных положений, то второй не заметил вовсе. Меж¬
ду этими двумя крайними точками заключено всё отношение к тому, что
Маркс и Энгельс называли «буржуазной наукой».
Первое, что бросается в глаза по прочтении очерка М.М. Ковалевско¬
го (1851-1916), это отсутствие в нём каких-либо упоминаний об Энгельсе
и его работе, не считая двух косвенных указаний. Первое - стилистиче¬
ское: рассказывая о кавказцах-хевсурах, Ковалевский замечает: «так как у
них, подобно краснокожим, в частности ирокезам...»98 - фраза, напоми¬
нающая сравнение Маркса, но совершенно необязательно прямо восходя¬
щая к «Происхождению», ведь сравнение это напрашивается уже из про¬
чтения опуса Моргана, с которым, не забудем, Ковалевский ознакомился
раньше, чем Маркс. Второе указание - полемическое: доктрине трудового
происхождения собственности «вожаки пролетариата противопоставили ...
вульгарный парадокс “собственность есть воровство”»,99 - но это, понят¬
но, относится скорее ко всему комплексу трудов «вожаков» (да и к различ¬
ным «вожакам»), чем к конкретной работе.
Сдержанное отношение Ковалевского к Энгельсу, конечно, легче все¬
го объяснить, в стиле самого Энгельса, замалчиванием, но старое знаком¬
ство меж ними не позволяло так сказать ни самому Энгельсу, ни, к сча¬
95 См. Косвен М.О. Энгельс и Морган // ВИДО. С. 7.
96 Ковалевский М. Очерк происхождения и развития семьи и собственности. М., 1939.
Это цикл лекций, прочитанных им в Стокгольме, впервые опубликован там же на француз¬
ском, и этим изданием пользовался Энгельс.; 4-е изд. М.: URSS, 2011.
97 Старке К.Н. Первобытная семья, ее возникновение и развитие. СПб., 1901. На немец¬
ком работа вышла в 1888 г.
98 Ковалевский М. Указ. соч. С. 34.
99 Там же. С. 55.
1.4. Роль дополнений и изменений в «Происхождении семьи...»
61
стью, советским историкам, поэтому факт этот ими никак не комментиро¬
вался (а западную науку он, понятно, никогда и не волновал). Между тем,
рассуждая здраво, нетрудно найти вполне приемлемую версию: Ковалев¬
ский в лекциях остановился только на основных трудах, в частности, разо¬
брал Моргана; популяризацию Энгельса он самостоятельным исследовани¬
ем не посчитал. Энгельс, собственно, обошёлся с трудом Ковалевского тоже
достаточно свободно: он взял у последнего только один аспект, касающийся
исследований и соображений по домашней общине (большой семье).
Отдавая должное исследованиям Моргана, Ковалевский гораздо тща¬
тельнее подходит к проблеме метода исследования. Хотя он признаёт дейст¬
венность историко-сравнительного метода и единство развития человеческо¬
го рода, однако не согласен, что на этом основании этнографические описа¬
ния современных примитивных народов могут быть использованы как убе¬
дительный источник для реконструкции общественной эволюции в про¬
шлом.100 Различие в методе немедленно приносит различие в результате: Ко¬
валевский отвергает промискуитет как чрезвычайно сомнительную реконст¬
рукцию (не забудем, что Энгельс, несмотря на все оговорки, этот «нулевой»
этап пытается оставить),101 и выдвигает следующие три стадии семьи: мат¬
риархальную, патриархальную и индивидуальную (современную).
Частичное совпадение с Морганом (и Энгельсом) в названиях суще¬
ственно корректируется при обращении к сути характеристик. Матриар¬
хат, в понимании Ковалевского, означает группу людей, «носящих одно и
то же имя, происходящих от одной женщины, вступающих в брак с со¬
блюдением прав экзогамии, сообща владеющих своими жёнами»,102 то
есть, прежде всего, речь идёт о счёте родства по матери, и не означает
преобладания женщины в обществе: помощь и защиту детям оказывает
дядя по матери.103
Характеристика патриархальной семьи у Ковалевского лишена тех
мрачных тонов, что у Энгельса. Ковалевский не считает угнетение жены
мужем, как и неограниченную власть отца, отличительной чертой патри¬
архата. Переход к патриархату связан с установлением частной собствен¬
100 Там же. С. 19-20. На С. 20: «кто может доказать, что дикие или варварские племена
находятся ещё на первых стадиях своего развития, что их теперешнее состояние не является
результатом вырождения, подобного тому, которое привело в упадок столько народов и в
древности и в новое время?».
101 Из важных доводов против восстановления промискуитета на основании «сексуаль¬
ного гостеприимства» у австралийцев: «По своему происхождению гетеризм гостеприимства
не связан с промискуитетом, так как случайная связь гостя допускается лишь при условии,
что этим не нарушается закон экзогамии». Там же С. 27. Кстати говоря, ту же логику Энгельс
мог обнаружить у Вестермарка. См. Вестермарк Е. История брака. М., 1896. С. 136-140. Осо¬
бенно С. 139-140: «если обычай предлагать жён должен быть рассматриваем как остаток
древней общности жён, мы с одинаковым правом могли бы видеть в обычае делать подарки
друзьям, или оказывать им какое-нибудь гостеприимство остаток древнего коммунизма соб¬
ственности всякого рода».
102 Ковалевский М. Указ. соч. С. 35.
103 Там же. С. 28-29 и далее.
62
Глава 1. Принципы марксистского историописания
ности, но при этом основные решения в такой семье принимались на се¬
мейном совете:104 «римская матрона вовсе не была служанкой мужа, а, на¬
против, выступала как равная ему»,105 при этом Ковалевский составил на¬
столько впечатляющий подбор примеров, включая как юридические, исто¬
рические, так и этнографические (в том числе собственные исследования),
что это - одно из самых убедительных положений его работы.
Заслуживает внимания и объяснение русским учёным необходимости
супружеской верности именно со стороны жены потребностями домашне¬
го культа: «человек, воздержавшийся от брака и не оставивший после
смерти законного потомства, этим самым оставлял своих предков без пи¬
щи и без возлияний и становился виновником их страданий в мире ду¬
хов»,106 «сын, рождённый от прелюбодеяния, естественно прерывал се¬
мейный культ».107
Ковалевский посвящает отдельную лекцию вопросу о возникновении
частной собственности, акцентируя внимание на следующих моментах:
личная собственность известна уже дикарям (он называет её «частной
собственностью», но из контекста понятно, что использует это понятие в
ограниченном смысле), излишек достаётся группе в целом, но ряд вещей
связываются с конкретным человеком, таким образом, собственность во¬
все не исключает первобытный коммунизм.108
Энгельс взял из Ковалевского только характеристику семейной общи¬
ны, подробно пересказав несколько примеров и вписав семейную общину
как отдельный этап в постепенной передаче собственности из общего в
частное владение. При этом он совершенно не заметил (или не захотел),
что само признание существования семейной общины является не столько
дополнением к характеристике рода, сколько альтернативой роду как все¬
общему этапу развития человечества.
Работа датского философа К.Н. Старке (1858-1926) во многом каса¬
лась тех же самых моментов, правда, собственная теория Старке никогда
не считалась достаточно убедительной, но сильным местом его труда яв¬
ляется общая критическая направленность; критика Старке чаще всего
продумана, концептуальна, построена с учётом последовательного рас¬
смотрения всех мелких доводов.
Общая концепция Старке строится на следующих положениях: общ¬
ность развития человечества - не аксиома, а только гипотеза; метод пере¬
житков может использоваться только в тех случаях, когда мы можем быть
104 Там же. С. 108.
105 Там же. С. 89.
106 Там же. С. 81.
107 Там же. С. 82.
108 Там же. С. 54-63. Ковалевский здесь в отдельных моментах приближается к тому
взгляду на собственность в примитивных обществах, который был позже развит М. Моссом в
«Очерке о даре». К сожалению, Ковалевский почти не обратил внимания на тесную связь
собственнических представлений у «дикарей» с культом и мистикой вообще.
1.4. Роль дополнений и изменений в «Происхождении семьи...»
63
уверены, что перед нами именно пережиток, а не живой до сих пор обы¬
чай.109 110 Как и в случае с Ковалевским, иной метод сразу показывает иные
возможности толкования фактов: так, по Старке, счёт родства по матери не
предшествует патриархату, а следует за ним, как одна из возможных проме¬
жуточных стадий - проявления матрилинейности у современных диких на¬
родов он объясняет не пережитками прежнего матриархата, а, наоборот, за¬
чатками новых обычаев.1 0 Нельзя также согласиться с тем, что матриархат
- это нечто естественное и самоочевидное: для первобытных племён совсем
не очевидно ни мнение о том, что ребёнок рождается в результате полового
акта,111 ни мнение, будто в жилах ребёнка течёт кровь матери.112
Старке справедливо замечает, что счёт родства по матери отнюдь не
доказывает изначальной неизвестности отца,113 «родословие по женской
линии разлучает ребёнка не с отцом, а только с отцовским кланом»,114
причём счёт родства по матери делает клан нестабильным и способствует
его распадению.115 Апеллируя к психологии дикаря, автор полагает, что
первые брачные союзы у примитивных народов были, без сомнения, мо¬
ногамны и вряд ли легко расторжимы,116 - не нужно и говорить, что Стар¬
ке совершенно не принимает идею изначального промискуитета, который,
по его мнению, не сплотил, а наоборот, разбил бы общество.117 Старке
признаёт за женщиной в «примитивнейшем обществе» важную коммуни-
109 «Если можно объяснить обычай сосуществующими с ним явлениями, то и надо ог¬
раничиться этим: для иного толкования необходимо располагать достоверными историче¬
скими свидетельствами, доказывающими, что такой обычай существовал ранее». Старке К.Н.
Указ. соч. С. 21. Например, проживание мужа в семье жены вполне достаточно объяснить как
возмещение убытков за выдачу её замуж, а не как свидетельство матриархата. Там же. С. 51.
То же самое - у Вестермарка: Указ. соч. С. 5-7; Westermarck Е. The History of Human Mar¬
riage. L., 1925. Vol. I. P. 104.
110 Там же. С. 55.
111 Там же. С. 163, и об исключении: С. 163-164.
112 Там же. С. 157. На С. 169, прим.: «патриархат не имеет ничего общего с представле¬
нием о связи ребёнка с отцом вследствие зарождения; наконец, мы заключаем отсюда, что и
самый матриархат нисколько не основан на представлении об отношениях между матерью и
ребёнком, возникающих в силу телесного явления родов». Ср. С. 352.
113 Это было признано и сторонниками Энгельсовой теории. См. Rappaport Р. Looking
Forward: A Treatise on the Status of Woman and the Origin and Growth of the Family and the
State. P. 45.
114 Старке K.H. Указ. соч. С. 49.
115 Там же. С. 320.
116 «Беспорядочные половые сношения вызывают отвращение в первобытном человеке
потому, что он, относясь с величайшим недоверием ко всему окружающему, стремится со¬
хранить раз приобретённую им женщину; он не уверен, что ему удастся достать другую».
Там же. С. 225, прим. Это мнение, правда, исходит из изначального допущения о пассивной
роли женщин.
117 «Мы думаем, что никогда ни одно общество не могло бы прочно сложиться, если бы
все мужчины постоянно испытывали страстные вожделения на всех встречных женщин. Об¬
разование племён только потому и возможно, что существует естественное ограничение по¬
лового влечения как относительно времени удовлетворения, так и предмета этой страсти».
Там же. С. 345. Как мы помним, для Энгельса складывание общества возможно, напротив,
только в условиях полной, в том числе и половой, сплочённости коллектива.
64
Глава 1. Принципы марксистского историописания
кативную роль, которая, безусловно, повышала её статус, но выдвигает
очень важное замечание: матриархат в полном смысле должен был бы оз¬
начать, что у женщины были большие права, чем у мужчины, но все дан¬
ные указывают пока лишь на то, «что ей принадлежали кое-где лишь
обычные права мужчин, но никогда она не пользовалась ими повсеместно
и во все эпохи».11
Советские учёные возмущённо цитировали слова Старке о Моргане,
где он характеризует его работу о системах родства как «горячечный
бред».118 119 Приведём цитату полностью, чтобы стало ясно, каково её истин¬
ное звучание. Старке пишет: «Отдавая должное уважение усердию Мор¬
гана в собирании наблюдений, я всё-таки предпочитаю присоединиться
(курсив мой - С.К.) к мнению Мак-Леннана, что произведение Моргана
совсем не научно, что гипотезы его - это какой-то бессвязный бред, чтобы
не сказать горячечный бред; ибо вся работа сплошь зиждется на таком
слабом анализе, на такой бессвязной психологии, что может лишь внести
путаницу, если только не почесть за лучшее совершенно не принимать её в
соображение».120 Необходимо также указать на то, что, хотя Старке так
высказался о Моргане, он, тем не менее, подробно и последовательно про¬
анализировал его теорию (в отдельных моментах, кстати, согласившись121)
и высказал такие замечания, которые, по идее, должны были хотя бы сму¬
тить Энгельса.
Сущность возражений Старке сводится к критике использования сис¬
тем родства (номенклатур) для анализа истории семьи и брака, тем более
что вся система Моргана строится лишь на этом основании.122 Старке счи¬
тает неубедительным само разделение Морганом номенклатур на описа¬
тельные и классифицирующие, когда на самом деле это проявления одной
и той же системы родства, употребляемые в разных ситуациях,123 и, глав¬
ное, оспаривает сам метод пережитков: «мы не думаем, подобно ему
(Моргану - С.К.), что главные черты какой-либо номенклатуры могли на¬
118 Там же. С. 84. Самое очевидное возражение, которое совершенно просмотрел Эн¬
гельс, хотя имел в своём распоряжении красноречивый факт: расписывая, вслед за Морганом,
равенство полов в ирокезском роде, он отмечает, что женщины имели право выступать в сове¬
те. .. через избранного ими мужчину. Энгельс Ф. Происхождение. С. 94. Кстати заметить, что
здесь обычаи ирокезов, действительно, полностью совпадают с обычаями древних афинян пе¬
риода государственности, где женщине считалось неприличным самой выступать в суде.
119 Напр., Косвен М.О. Энгельс и Морган // ВИДО. С. 22-23, Винников И.Н. Ук. соч. //
Там же. С. 36; даже в отдельной книге, где недостаток места не может служить извинением
сокращения цитаты, М.О. Косвен цитирует Старке некорректно. Косвен М.О. Патриархат.
История проблемы. С. 246.
120 Старке К.Н. Указ. соч. С. 286-287.
121 Там же. С. 370. На С. 369 сказано о том, что Морган оспорил так называемую патри¬
архальную теорию «в высшей степени обстоятельно и во многих отношениях превосходно».
122 Как писал А.Н. Максимов: «Если бы эти системы родства были как-нибудь внезапно
утрачены наукой, теория группового брака сразу же исчезла и вряд ли нашла бы себе хоть
одного сторонника». Максимов А.Н. Групповой брак. С. 2.
123 Там же. С. 273, ср. С. 239 - мнение Мак-Леннана.
1.4. Роль дополнений и изменений в «Происхождении семьи...»
65
много пережить общественный строй, выражением которого они переста¬
ли уже служить, так как ничто не доказывает, что социальный строй изме¬
няется быстрее и легче, чем номенклатура».124
Итак, как мы видим, существенные возражения против концепции
Моргана были высказаны не спустя какой-то большой промежуток време¬
ни, когда Энгельс уже не мог бы с ними ознакомиться, и касались отнюдь
не только специальных вопросов, в которые он, возможно, не увидел бы
нужды вникать.125
Очень важно понять, почему Энгельс, с одной стороны, так уважи¬
тельно отнёсся к Ковалевскому, с другой стороны - проигнорировал
Старке. Ведь, в сущности, кроме того, что Ковалевский - знакомец Мар¬
кса и у него нормальные отношения с Энгельсом, что он более или менее
прогрессивен в своих взглядах, всё же он полностью иначе воспринима¬
ет мир и даже близко не напоминает сторонника марксизма.126 Напротив,
казалось, был необходим отклик на книгу Старке, чьих замечаний впол¬
не достаточно, чтобы от моргановской, а следовательно, и от энгельсов-
ской системы объяснений не осталось почти ничего, кроме некоторых
незначительных осколков, и возражения эти куда весомее, чем те, что
выдвигал Вестермарк о биологической несклонности человека к про¬
мискуитету (все остальные положения Вестермарка были просто обой¬
дены вниманием). Тем не менее, во втором издании «Происхождения»
мы не найдём никаких контраргументов против Старке, высказанных хо¬
тя бы косвенно, и даже никаких уколов в адрес противника - а ведь Эн¬
гельс никогда не затруднялся едкими замечаниями, и вполне мог прой¬
тись по идеализации современной семьи в труде Старке (и в труде Кова¬
левского, кстати, тоже).
Нам кажется, что ответ на вопрос, как и почему вносились сущест¬
венные изменения, опять же, лежит в сфере внутренних установок энгель-
совского повествования. Изменения, внесённые им, не сплошь импуль¬
сивны (как это иногда может показаться), их методика тщательно проду¬
мана как в плане того, о чём нужно сказать подробнее, так и того, о чём
следует умолчать.
Всякий автор заинтересован в том, чтобы его произведение пережило
сегодняшний день, не было отвергнуто новыми фактами и обстоятельст¬
вами, и Энгельс фактически создаёт систему, в которой любые изменения
124 Там же. С. 227. Сходно и мнение Вестермарка: История брака. С. 166 и сл.
125 Думается, сейчас уже не найдётся тех, кто согласится с мнением М.О. Косвена (Эн¬
гельс и Морган. С. 29), будто Энгельс во втором издании отметил из новой литературы всё,
что вообще было достойно внимания.
126 Другое дело, что Ковалевский не считал греховным исповедование марксистских
взглядов - так, он принял участие в издании книги К.М. Тахтарёва, склонявшегося к мар¬
ксизму. См. Тахтарёв К.М. Очерки по истории первобытной культуры. М., 1912. Издание
вышло с предисловием Ковалевского - всего этого Энгельс, умерший в 1895 г., наблюдать
не мог, но, думается, отношение Ковалевского к марксизму за прошедшие годы мало изме¬
нилось.
Глава 1. Принципы марксистского историописания
не затрагивают основных положений.127 Менее опытный или более науч¬
ный автор, подготавливая второе издание, скорее всего, пошёл бы по пути,
о котором мы уже говорили: постарался бы вычленить из потока литерату¬
ры последних лет наиболее важные доводы за и против своей точки зрения,
и последовательно рассмотреть (и по возможности разгромить) противные
доводы. Это, по нашему мнению, примерно утроило бы объём «Происхож¬
дения», и полностью деформировало изначальную структуру работы.
Можно было ограничиться указанием на популярный характер работы и
последовательной отсылкой при каждом спорном моменте к специальной
литературе - но это бы полностью лишило «Происхождение» любой убе¬
дительности и любых претензий на непоколебимость основных выводов.
Энгельс выбрал третий путь, единственно соответствовавший его за¬
дачам: он дал выборочную критику нескольких новых положений, чтобы
показать, каким образом марксистское исследование должно защищаться,
и дал выборочное одобрение трудам буржуазных учёных (Ковалевского),
чтобы показать, каким образом марксистское исследование должно заим¬
ствовать. Дальнейшее последователи будут в состоянии сделать сами.128
Чтобы исследование не устаревало, необходимо сделать его открытым -
это первая задача Энгельса. Но, кроме того, чтобы оно не было заменено
другими, более совершенными трудами, необходимо оставить непоколе¬
бимыми основные положения: поэтому, сомневаясь в промискуитете, Эн¬
гельс его не исключает, сомневаясь во всеобщности пуналуальной семьи,
оставляет раздел с соответственным названием.
Обращает на себя внимание и отношение Энгельса к чужим взглядам.
С одной стороны, «не-марксистская», «буржуазная» наука не отвергается
и прямо допускается к полемике. С другой стороны, она используется, в
общем-то, как шахта: то, что нужно, из неё можно взять, то, что не нужно -
пока оставить, а взятое применять только так, как будет удобно в собст¬
венной системе (как в случае с семейной общиной Ковалевского); буржу¬
азная наука заранее не рассматривается как равный противник. Конечно,
такое отношение к противникам свойственно разным учёным, не только
марксистам, но именно здесь оно не случайно, а возведено в систему. Это
во многом связано со специфическим положением марксизма, которое от¬
метил ещё Н.К. Михайловский: стремясь быть полностью научным, он в
то же время пытается быть и пропагандистски ориентированным.129
127 Ту же мысль, только поданную в комплиментарном для Энгельса ключе, высказыва¬
ет и другой автор: «Сам Энгельс постоянно стремился формулировать свои выводы таким
образом, чтобы направлять научную мысль на дальнейшие изыскания и не давать повода
воспринимать выдвинутые положения как абсолютную догму, сковывающую движение нау¬
ки вперёд». Гольман Л.И. Энгельс-историк. С. 292.
128 В качестве примера сошлёмся на: Кагаров Е.Г. Взгляды Энгельса на происхождение
афинского государства в свете новейших исторических исследований // Известия Академии
Наук СССР. Сер. VII. Отделение общественных наук. 1931. № 8. С. 921-936, прямо посвя¬
щённую доказательству правильности каждой фразы IV-V глав «Происхождения».
129 Михайловский Н.К. Литература и жизнь // Русское богатство. 1894. № 1. С. 117.
1.5. Воздействие Ф. Энгельса на становление марксистского историописания 67
1.5. Воздействие Ф. Энгельса на становление
марксистского историописания
В 2005 г. вышла книга Б.Ю. Кагарлицкого «Марксизм: не рекомен¬
довано для обучения»,130 интересная по изложению и полезная потому,
что в ней высказано мнение человека, который, разбираясь в марксист¬
ской теории, является к тому же её сторонником - два редких случая в
наше время, особенно в их сочетании. Но при чтении этой работы сму¬
щает то, насколько «неуловимым» оказывается марксизм в изложении
Кагарлицкого. Экономика - основа обществейной жизни, но если вы ре¬
шите, что марксизм не обращает внимания на специфику надстройки, то
автор укажет вам на письма Энгельса, где сказано об обратном влиянии
надстройки на базис, если вам покажется, что марксизм принижает зна¬
чение личности, то можно будет вспомнить «Парижские рукописи» ран¬
него Маркса и добавить, что разрыва между «ранним» и «поздним»
Марксом не было. Бердяев отошёл от марксизма, потому что не читал
всего Маркса, Вебер противостоял Марксу, но на самом деле только до¬
полнил его. Наконец, «Маркс тоже не был особенно ортодоксальным
марксистом»131.
Понятно, что это - диалектика, доведённая, правда, местами до
жонглирования, понятно, что марксизм нельзя объяснить в двух словах
и без оговорок, а того, кто постарается выделить в нём базовые положе¬
ния, всегда легко обвинить в непрочтении очередной рукописи Мар¬
кса,132 но всё-таки нам нужны более или менее внятные выводы, и нам
кажется, что, не претендуя на их неоспоримость, мы можем их сделать.
Интересно также проследить некоторые аналогии в структуре маркси¬
стского историописания в контексте культурного развития последних
полутора веков.
На наш взгляд, в марксизме изначально были заложены те тенденции,
которые предопределили его трансформацию в нечто совершенно иное,
что теперь можно называть искажением первоначальной идеи. Считать,
что Маркс и Энгельс целиком и полностью ответственны за эту транс¬
формацию - значит высказывать несусветную глупость, но считать их со¬
всем к ней непричастными - глупость ещё большая. Всякую идею можно
истолковать неверно, но не до бесконечности: «Законы» Платона можно
обвинять в фашистских тенденциях, но на базе платонизма не было созда¬
130 Кагарлицкий Б. Марксизм: не рекомендовано для обучения. М., 2005.
131 Там же. С. 130. Это в том числе перефразировка одной из марксовых шуток.
132 Это ещё столетие назад отмечал Е. Трубецкой: «Оценке всякого учения должно
предшествовать его выяснение; а между тем всякий критик, который попытается выразить
мысль Маркса яснее, чем она выражена им самим, рискует тотчас же навлечь на себя упрёки
в умышленном искажении или непонимании марксизма». Кн. Е. Трубецкой. К характеристи¬
ке учения Маркса и Энгельса о значении идей в истории // Проблемы идеализма. М., 2002.
Сборник статей [1902]. С. 292.
68
Глава 1. Принципы марксистского историописания
но ни одного тоталитарного государства, а на базе «Майн кампфа» - было.
Будем помнить о таком различии.13
Мы можем говорить о следующих особенностях в марксистском ис-
ториописании. Во-первых, восприятие прогресса. Мы уже говорили о том,
что, в рамках обычной логики, из ряда неизвестных форм можно реконст¬
руировать только ещё одну форму в прошлом (и, надо добавить, предпо¬
ложить одну форму в будущем), при этом ряд может считаться прогрес¬
сивным, если в нём есть хотя бы три формы, находящиеся друг к другу в
отношении прогресса. Но в марксистском понимании, при котором про¬
гресс не доказан, а сам служит доказательством, прогрессивных форм мо¬
жет быть всего две, а количество реконструкций в глубь веков может быть
во всяком случае больше, чем одна. Так, в ряду прогрессивных формаций
не вызывает сомнения только относительный прогресс капитализма по от¬
ношению к феодализму, всё же остальное достроено по шкале прогресса и
выстроено в ряд уже исходя из методологии, а не из фактов.
Итак, идея прогресса оказывается сама доказательством стадий этого
прогресса. Поэтому произошедшее в советском марксизме превращение
общественно-экономических формаций в строго последовательную схему,
ограниченную сначала количественно (набор их определён, и дополнения
не принимаются, даже если они спрогнозированы самим Марксом - как
«азиатский способ производства»), а после и почти строго определённую
во времени (V в. - конец рабовладения, XVII в. - феодализма, и с этими
точками желательно синхронизировать все события мировой истории), яв¬
ляются не только искажением марксизма, но одновременно и его продол¬
жением, доведением начальной мысли до того логического предела, после
которого она уже становится автопародией. Действительно, попытки син¬
хронизировать события истории позднего восточного средневековья с со¬
бытиями в Европе XVIII в. будут чуть ли не схоластикой, балансирующей
на грани саморазоблачения. Здесь не место рассуждать, является ли этот
вариант развития марксистской идеи наиболее «законным наследником»,
достаточно заметить, что он возможен и был реализован.
Основная мысль марксистского историописания, как оно могло вы¬
расти из «Происхождения», нами определена. Остальные находятся к ней
в более или менее подчинённом положении, но, тем не менее, играют
важную роль в общей картине. Мы можем сказать о следующих: превали¬
рование логического рассмотрения над фактическим, что предполагает
отношение к историческим фактам как к составным частям логических
формул; необходимо определить ключевые факты и выяснить степень
подчинённости по отношению к ним всех последующих (причём, все ос¬
тальные факты по отношению к ключевым являются именно последую- 133133 Знаменитый диалог Платона, к счастью, не имеет однозначного прочтения. См. Jo¬
hansen K.F. On the Composition of Plato’s Republic. Some Reflections // Ancient History Matters.
Studies Presented to Jens Eric Scydsgaard on His Seventieth Birthday. Rome, 2002. P. 233-242;
Хюбнер К. Нация: от забвения к возрождению. М., 2001. С. 13-25.
1.5. Воздействие Ф. Энгельса на становление марксистского историописания 69
щими, неважно, когда бы они произошли на самом деле). В этом смысле
слова перед нами не столько исторический материализм, сколько логиче¬
ский материализм, правда, история здесь и есть реализация логики, её от¬
ражение. В этом аспекте марксизм, как ни странно, оказывается гораздо
ближе Гегелю, чем обычно кажется: собственно, Гегель называется идеа¬
листом потому, что отдаёт идеям ведущую роль по сравнению с фактами,
а Маркс и Энгельс называются материалистами потому, что отдают веду¬
щую роль идее о ведущей роли фактов над идеями.
Отсюда понятно, что, в отличие от конкретных историков, которые
могут делать вид, что никогда не претендуют на теоретические обобщения
и что они работают исключительно с фактами и их непосредственным
рассмотрением, в изначально обобщающем дискурсе марксизма факты
отнюдь не являются союзниками этого дискурса, и обычное их рассмотре¬
ние не способно добавить убедительности концепции. То, что Энгельсу
удалось создать читательское ощущение, будто совокупность фактов сама
приводит нас к единственно возможной, и следовательно, эмпирически
безупречно доказанной теории, как мы видели, было достигнуто в основ¬
ном благодаря ряду литературных приёмов; при обращении к другим те¬
мам менее талантливый автор, работающий в рамках той же парадигмы,
может и близко не добиться подобных результатов. Следовательно, мар¬
ксистский историк обречён на то, чтобы постоянно апеллировать к теоре¬
тической основе, представленной базовыми классическими трудами - она
помогает ему чувствовать психологическую защищённость перед разно¬
образием фактов. Так что плохо скрытая обязательность отсылок к клас¬
сическим трудам марксизма в советской историографии была не только
идеологическим насилием, но и логической необходимостью.
Тем самым отсылка к классике, в силу своей неизбежности, обретает
самостоятельный вес, сопоставимый с силой цитаты из главной книги в
вероучительном произведении. В определённых ситуациях уже не теория,
а цитата из теоретического сочинения может играть роль доказательства.
То, что это первоначально не подразумевалось Марксом, кажется, доста¬
точно очевидно, но после того, как Энгельс осуществил операцию, опре¬
делённую нами как «моделирование авторитета», она стала вполне закон¬
ным приёмом при построении нарратива. В этом приёме, пожалуй, опас¬
ностей больше, чем достижений: если он используется однажды или очень
редко, то ситуация почти не меняется, но если он становится общеприме¬
нимым и типичным для историографии марксистского толка, то мы стал¬
киваемся с возможностью «войны цитат» и даже появления широких дис¬
куссий среди представителей одной парадигмы, которые будут касаться
исключительно проблемы допустимости тех или иных вербальных опера¬
ций и не будут иметь уже никакого отношения ни к исследованию фактов,
ни к теории истории. Поскольку такого рода интеллектуальный труд отли¬
чается весьма специфическими целями и приёмами, он требует появления
если не особых работников, то отдельной сферы науки. Тем самым, в мар¬
70
Глава 1. Принципы марксистского историописания
ксистской историографии крайне велика опасность раскола между кон¬
кретными историками, философами истории и «спорщиками-интерпре-
таторами».
Нам кажется, что в этой особенности кроется одно из объяснений то¬
го крайнего разнообразия форм марксизма, которое наблюдается в на¬
стоящее время, и которое приводит к затруднению в определении того, яв¬
ляется ли тот или иной историк «марксистом» или «сочувствующим мар¬
ксизму» или «близким марксизму», поскольку, собственно, в процессе
разработки марксистской теории истории число её интерпретаций таково,
что практически каждого историка, кто открыто не постулирует обратных
принципов, можно приблизить к марксизму.
Давая характеристику марксизму как научному течению, мы можем
выделить два аспекта: «специфический образ мысли» и «эксплуатация
противника».
Часто о марксизме говорят как об учении, которое пропитано догма¬
тизмом.134 Это неточное определение и, в данном конкретном случае, не¬
правильное. Если бы образные определения не имели опасности стать яр¬
лыками, можно было бы назвать марксизм диалектическим догматизмом.
Выше мы стремились показать, что марксизм нельзя «поймать» на догма¬
тизировании, поскольку догма всегда отвергается в пользу свободы мне¬
ний, но при этом и неизбежно возникает. Может даже показаться, что дог-
матизация - невольное следствие, допущенное вопреки базовым положе¬
ниям марксистской теории. Это не так: теория рассчитана на постоянную
выработку догмы при постоянной критике догматизма. К этому началу мы
возведём ту потрясающую способность менять отдельные теоретические
положения, не сомневаясь в самой теории, которая была неоднократно
продемонстрирована отдельными марксистскими мыслителями в пере¬
менчивой истории СССР.
Такое положение возможно только при особом подходе при работе с
материалом. Так, у Энгельса изобретения наделяются свойствами идей, а
идеи (институты) - свойствами изобретений. Изобретения, однажды воз¬
никнув, имеют вечное влияние на ход истории, они неуничтожимы, по су¬
ти, всеобщны. Институты же - забываются и возрождаются вновь, при по¬
хожем уровне производства, они имеют значение только тогда, когда все
остальные элементы общественной системы достигнут сопоставимого
уровня и т.д. Получается мир вверх ногами: государство, как явление, воз¬
никает несчётное (3) количество раз, причём без учёта взаимовлияния, а
134 Напр., Черняк Е.М. Социология семьи: Учебное пособие. М., 2006. С. 18-19, где раз¬
водится «хороший» метод и «испортившая» его идеология: «Создав гениальный метод ис¬
следования социальных явлений - материалистическое понимание истории, основоположни¬
ки марксистской социологии сами подчинили все теоретические открытия коммунистиче¬
ской идеологии, обрекая своё учение на догматизм». Думается, для большинства исследова¬
телей марксизма вполне очевидно, что именно определённые политические (идеологические)
цели подвели Маркса к открытию своего метода.
1.5. Воздействие Ф. Энгельса на становление марксистского историописания 71
вот железный век (несмотря на все оговорки) считается наступившим
лишь однажды. Конечно, тогда и людская сущность - следствие прогрес¬
са, а не наоборот.
Со специфическим ходом мысли связано и особое отношение к про¬
тивникам. Марксизм обладает уникальной способностью ставить знак ра¬
венства между желаемым и действительным. Если предположение дока¬
зуемо, значит оно верно, если оно верно, оно фактически существует, если
оно существует, оно влияет на окружающее, если влияет, значит - опреде¬
ляющим образом. Если Маркс и Энгельс считают себя особыми мыслите¬
лями, не-буржуа, значит, они на пороге новой науки, если они на пороге,
значит, эта наука фактически существует, следовательно, она определяет
интеллектуальное развитие человечества. И точно та же логика в обрат¬
ном действии: если буржуазная наука недостаточна, следовательно, она не
верна, а значит, не может играть определяющую роль.
Как отмечал П. де Лобье: «Социология Маркса и его наиболее верных
последователей позволяет не столько анализировать природу социальных
классов, сколько преобразовывать общество, ссылаясь на историческую
миссию одного из общественных классов».135 Коль скоро главная цель в
определённой деятельности, то всё остальное играет по отношению к ней
подчинённую роль; таким образом, буржуазную науку можно и нужно ис¬
пользовать для получения нужных результатов в рамках собственной ме¬
тодологии. Причём, собственная верификация результатов необходима
только в том случае, если выводы чуждой науки противоречат собствен¬
ным. Вернёмся к Н.К. Михайловскому, который отмечал разрыв между
марксизмом как научным течением и как рекомендацией к действию. На
наш взгляд, обе эти части не противостоят, а дополняют друг друга и
обеспечивают устойчивое существование этой формы мысли.
Таким образом, складывается не только методология, но прежде всего
идеология истории. Именно последней предстояло пройти свой путь
трансформации и одновременно самораскрытия в особенных условиях
Советской России.
135
Лобье П. де. Социологическая альтернатива: Аристотель - Маркс. М., 2000. С. 73.
Глава 2
Формирование образа древности
в советской историографии 20-30-х гг. XX в.
Становление образа как основы научных исследований в рамках опре¬
делённой историографической традиции - процесс, изучение которого со¬
пряжено с очевидными трудностями. Имманентно неоднозначная, аморфная
категория образа сложно идентифицируется даже «в срезе», в условном ста¬
тическом состоянии историографии, в усреднённом классическом варианте,
и даже в этом случае его реконструкция связана с серьёзным риском для ис¬
следователя принять собственные представления за основу представлений
других. Отследить же рождение образа, его кристаллизацию из разнообразия
других подходов - гораздо сложнее.
Тем более, если речь идёт о советской науке 20-х гг. Это время, кото¬
рое часто оценивают как период упущенных возможностей, в самом деле,
отличалось относительной свободой научных, политических и культур¬
ных дискуссий, относительной терпимостью существования дореволю¬
ционных немарксистских учёных, дополняемых сравнительно малым
удельным весом марксистского догматизма в толковании значительной
части проблем мировой истории. В это время К. Каутского ещё можно
было цитировать не споря с ним, а словосочетание «марксистская социо¬
логия» не считалось греховным. В то же время 20-е гг. не отделены от су¬
ровых 30-х непроходимой гранью: это справедливо как в том смысле, что
упомянутая относительная свобода продлилась на деле примерно до
1932-1934 гг. («точкой невозврата» стало убийство С.М. Кирова 1 декабря
1934 г.), так и в том смысле, что равно по общему ходу мысли и стили¬
стически 30-е гг. вызревали из 20-х гг. Но не может быть никакого сомне¬
ния, что для современников, как и для многих исследователей, сама атмо¬
сфера, состояние умов в 30-е гг. в корне отличались от предыдущего де¬
сятилетия: на смену поиску пришёл порядок (конечно, неоднозначный и
всегда по-разному оцениваемый). Таким образом, 20-е гг. постепенно пе¬
ретекают в свою по внешнему виду полную противоположность, и самый
ход этого процесса не может не вызвать у исследователя проблем с его
описанием.
Сделать задачу решаемой с научной точки зрения возможно только в
том случае, если мы сможем представить, как сочетались друг с другом
два определяющих фактора: марксистский образ истории и представления
о древней истории, наличествующие в сознании русских и советских учё¬
2.1. Складывание элементов образа древности в советской науке 1920-х гг.
73
ных 20-х гг. XX в. Попытка обрисовать марксистское восприятие истории
в её образном измерении была предложена в первой главе, на представле¬
ниях о древности мы отдельно остановимся в начале этой.
2.1. Складывание элементов образа древности
в советской исторической науке 20-х гг. XX в.
Наука о древности не была на переднем крае борьбы за марксистско-
ленинское освещение истории в Советском Союзе начала 20-х гг. Это не
означает, что в качественном плане отношение к древней истории чем-
либо отличалось от отношения к другим эпохам: как и во всех прочих
подразделениях мировой истории, должна была быть написана пролетар¬
ская её версия, буржуазные учёные должны были быть разгромлены, те из
них, кто оставался в стране, соглашаясь сотрудничать с новой властью -
использованы и потом разгромлены. Но в количественном отношении си¬
лы, затраченные на переработку древней истории, были в общем невели¬
ки: в моде были революционные и/или недавние события: история свер¬
шалась на глазах, и седая пыль веков мало привлекала общее внимание.
Преподавание истории в новых коммунистических академиях начиналось
обычно с Французской революции (и так было ещё в начале 30-х гг.).1
В таком положении вещей есть известная выгода для исследователя:
изучение древней истории не было прямым интересом властей,2 а потому
первоначально развивалось примерно таким образом, каким развивалось
бы применение марксистской теории в работе историков «естественным
путём», без гипетрофированной поддержки или, напротив, подавления.
Это было, без сомнения, состояние временное, условное и переходное, но
оно имело вполне реальные черты. В первое десятилетие советской власти
ещё не состоялся переход древней истории целиком на марксистские по¬
зиции:3 в 1919 г. выходит книга С.А. Жебелёва о Евангелиях, уже в новой
1 См., напр. Редин Н. К вопросу о преподавании «истории развития общественных
форм» (В дискуссионном порядке) // Историк-марксист. 1927. №. 6. С. 202-204; Рабинович
М.Б. Воспоминания долгой жизни. СПб., 1996. С. 137; Ср. Сергеев В.С. История древнего
Рима. М.-Л., 1925. С. III.
2 То же касается и средневековой истории, но в меньшей степени: например, тема вы¬
зревания капитализма из феодализма, которой много внимания уделял Маркс, обретала
большое значение, будучи рассматриваема на российском материале - ведь это уже затраги¬
вало вопросы полемики с народниками и Плехановым. Что касается вопросов раннего фео¬
дализма, Марковой теории Энгельса, то они стали ставиться всерьёз ближе к концу 20-х гг.,
что выразилось в марксистской критике Д.М. Петрушевскош. См. Диспут о книге Д.М. Пет-
рушевскош (О некоторых предрассудках и суевериях в исторической науке) // Историк-
марксист. 1928. №. 8. С. 79-128.
3 С этой точки зрения нам представляются неудачными слова В. А. Летяева о 1917 г. как
«естественном рубеже в развитии российской науки». Это несправедливо как с фактической
точки зрения, поскольку в 1917 г. не произошло мгновенной смены методологии, так и с ло¬
гической точки зрения, ибо каким же образом можно признать внешнее потрясение естест¬
венным рубежом для самой науки? С тем же успехом это можно было сказать о стихийном
74 Глава 2. Формирование образа древности в советской историографии 1920-30-х гг.
орфографии, но ещё с вдохновенными словами об этом историческом ис¬
точнике,4 5 в 1925 г. публикуется старым шрифтом «Скифия и Боспор» давно
эмигрировавшего М.И. Ростовцева, издавались и переиздавались историче¬
ские и методологические труды Б.А. Тураева, М.М. Хвостова, В.М. Хвос¬
това.6 Близкими марксистским считались исследования Р.Ю. Виппера.7 Но
параллельно этому появлялись и работы, претендующие на новое освеще¬
ние истории древности.
А.В. Мишулин, создавая обзоры по развитию советской науки о древ¬
ности за 25 и 30 лет, предлагал периодизацию, согласно которой в 1917-
1925 гг. преобладало переиздание работ иностранных учёных и отдельных
монографий советских авторов, в 1925-1930 гг. происходило дальнейшее
становление науки, а в 1930 г. наступил переломный момент в связи с
осознанием истинных проблем изучения древнего общества.8 Такая пе¬
риодизация, на наш взгляд, искусственно «выпрямляет» развитие совет¬
ской историографии древности в начальный период. Косвенно это под¬
тверждает и сам А.В. Мишулин, упоминая об особой роли А.И. Тюменева
как историка и методолога уже в начале 20-х гг.9
2.1.1. А.И. Тюменев и первые попытки создания образа
древности в советской историографии
Александр Ильич Тюменев (1880-1959) был марксистом ещё задолго
до революции, сознательно выбрал древность для своих усилий по прове¬
бедствии или эпидемии. См. Летяев В.А. Восприятие римского наследия российской наукой
XIX - начала XX в. Волгоград, 2002. С. 4.
4 «Евангелие... Кто может назвать книгу, культурному человечеству более знакомую,
более близкую, более дорогую? Кто из грамотных людей не раскрывал этой книги, не читал
ее, если не от первой до последней страницы, то хотя бы в отрывках? Кому из неграмотных
людей не приходилось слушать чтение отрывков из этой книги другими?» Жебелёв С.А.
Евангелия канонические и апокрифические. Пг., 1919. С. 1.
5 Ростовцев М.И. Скифия и Боспор. Критическое обозрение памятников литературных
и археологических. Л., 1925.
6 Тураев Б.А. Древний Египет. Пг., 1922; Он же. Классический Восток. Т. I. Л., 1924;
Хвостов М.М. История Греции. М.,1924; Он же. История древнего Востока. М.-Л., 1927;
Хвостов В.М. Теория исторического процесса: Очерки по философии и методологии исто¬
рии: Курс лекций. М., 1919. Это не означает, конечно, что работы не подвергались критике.
См, напр. Ломакин А. Рец: М.М. Хвостов. История древнего Востока. Учебное пособие для
вузов. 2-е издание, под ред. Г. Пришровского. ГИЗ. 1927. Тираж 2000. Стр. 274. Цена 3 р. //
Историк-марксист. 1927. № 4. С. 235-237. Редакция, однако, пометила данную рецензию как
дискуссионную.
7 Виппер Р. Учебник древней истории. М., 1921. Работа по кризису исторической науки
вызвала сильнейшую критику из лагеря марксистов, начиная с Ленина. См. Он же. Кризис
исторической науки. Казань, 1921; Ковальчук С. Историк и его история: Роберт Юрьевич
Виппер // Русский мир и Латвия: Три школы внимания. Альманах. Вып. XXV. Рига, 2011. С.
202,209-210, прим. 7.
8 Мишулин А. Изучение древней истории в СССР за 25 лет // Исторический журнал.
1942. №10. С. 103-104.
9 Разработка древней истории в советской науке (1917-1947) // ВДИ. 1947. № 3. С. 7.
2.1. Складывание элементов образа древности в советской науке 1920-х гг.
75
дению марксизма в историографию,10 а потому обладал уже сложившимися
взглядами на древнее общество, которые после революции смог развер¬
нуть с наибольшей подробностью. А.И. Тюменева, кроме того, изначально
интересовали вопросы исторической теории марксизма, популяризации ко¬
торой он посвятил книгу ещё в 1907 г., теперь вышедшую переизданием.11
Брошюры такого рода не были редкостью, и работа Тюменева в чём-то
предвосхитила впервые опубликованную годом позже (и тоже переиздан¬
ную в начальный период советской власти) книгу Г.В. Плеханова об осно¬
вах марксизма,12 правда, несопоставимо более солидную и глубокую.13 Но
данная работа Тюменева важна именно тем, что показывает, как историк
подготавливал теоретическую базу дальнейших исследований, какие прин¬
ципы считал определяющими для предстоящей работы с фактами.
Прежде всего, конечно, исторический материализм есть, по мнению ав¬
тора, не только строго научное мировоззрение, но и единственно научное.
Все остальные формы в той или иной степени иллюзорны, являются само¬
обманом, и только в исповедуемом автором подходе «нет уже совершенно
иллюзии, и действия, основанные на нём, могут отличаться только уверенно¬
стью и сознательностью».14 Причина этого отсутствия иллюзии в том, что
Маркс и Энгельс открыли в истории силы, высшие человеческого разума, ко¬
торые создали классовые противоречия, а равно и путь их разрешения.
Свобода творчества или научного исследования, пишет А.И. Тюме-
нев, не отрицается историческим материализмом, но она относительна,
поскольку зависит от уровня производства той или иной эпохи, влияюще¬
го на умственный и нравственный уровень эпохи, который в свою очередь
влияет на творческую сферу.15 Например, древний мир не создал опытных
наук из-за засилья в нём мелкого ремесла и рабской промышленности.16
Можно расширить мысль Тюменева и предположить, что примерно то же
самое он мог сказать и вообще о понимании свободы воли в марксистской
теории. Основной вывод из этого сочинения вполне ясен: исследование
истории любых обществ должно обязательно учитывать уровень развития
производительных сил и перемены в нём, не упуская и явлений надстрой¬
10 Первоначально специализируясь на русской истории в качестве ученика С.Ф. Плато¬
нова, после 1907 г. Тюменев меняет свои пристрастия. См. Амусин И.Д. Академик А.И. Тю-
менев - историк древнего мира // ВДИ. 1974. № 3. С. 107-108. У Тюменева была даже опуб¬
ликована солидная источниковедческая статья по русской истории: Тюменев А. Пересмотр
известий о смерти царевича Димитрия // ЖМНП. 1908. Май. С. 93-135; Июнь. С. 323-359.
11 Он же. Теория исторического материализма. Пб., 1922.
12 Плеханов Г. Основные вопросы марксизма. М., 1922. Первое издание - 1908 г. Тж.
Бухарин Н.И. Теория исторического материализма. М. ,1921.
13 Сходны, например, воззрения Тюменева и Плеханова на природу художественного
творчества. Ср. Тюменев А. Теория исторического материализма. С. 24; Плеханов Г. Основ¬
ные вопросы марксизма. С. 62-69.
14 Тюменев А. Указ. соч. С. 34.
15 Там же. С. 44-45.
16 Там же. С. 41.
76 Глава 2. Формирование образа древности в советской историографии 1920-30-х гг.
ки, которые, будучи обусловлены базисом, обладают известным влиянием
на последний (причём именно в силу их обусловленности базисом).17
Эти общие социологические принципы нашли своё применение в
трёхтомной работе «Очерки экономической и социальной истории Древ¬
ней Греции» (1920-1922); советы автору при написании давал С.А. Жебелёв.
При переиздании этой книги, служившей как бы введением в марксист¬
ский анализ древней истории, Тюменев дополнил общую схему большим
экономическим материалом.18 Кроме того, в начале 20-х гг. появляются
две его работы, позволяющие говорить о том, что историк старается
сформулировать некоторые общие принципы устройства древней эконо¬
мики: более теоретическая книга о проблеме капитализма в античности
и более историографическое введение в экономическую историю Древ¬
ней Греции.1
Как известно, Тюменев активно отвергал формирование промышлен¬
ного или хотя бы торгового капитала в Древней Греции,20 подробно гово¬
рил о рабовладении как об экономическом факторе, подорвавшем антич¬
ную экономику, но все эти аспекты, собственно говоря, были высказаны и
до него, и сами по себе, как отдельные положения, восходящие в той или
иной форме к Марксу и Энгельсу, служить признаками нового склады¬
вающегося образа древности не могли. Более того, как становится видно
из «Очерков экономической и социальной истории Древней Греции», они
не могли и служить основой для построения нарратива, поскольку Тюме-
неву было необходимо не просто постулировать, скажем, положение о ра¬
бовладельческом характере греческой экономики, но показать рождение
этой экономики, её развитие и упадок - для всего этого простого указания
на важность рабовладения было недостаточно, напротив, само рабовладе¬
ние было целью рассказа, должно было быть показано и объяснено им.
В качестве базового приёма для построения сюжета своей экономиче¬
ской истории Тюменев выбирает сравнение. Он упоминает, что в совре¬
менной буржуазной науке часто сравнение гомеровской эпохи с западно¬
европейским средневековьем,21 и фактически в дальнейшем повествовании
берёт это сравнение за опорный пункт при любом существенном вопросе
о сущности греческого полиса или греческой экономики. Греческих баси-
левсов он сопоставляет с древнегерманскими герцогами,22 т.е., соответст¬
венно, исход гомеровского времени с поздним родовым строем Северной
17 Там же. С. 51.
18 Тюменев А. Очерки экономической и социальной истории Древней Греции. Т. I. Ре¬
волюция. Пг., 1924. С. 8.
19 Тюменев А.И. Существовал ли капитализм в Древней Греции? К вопросу о генезисе
капитализма. Опыт сравнительно-исторического исследования. Пг., 1923; Он же. Введение в
экономическую историю Древней Греции. Пг.-М., 1923.
20 Он же. Существовал ли капитализм в Древней Греции? С. 158.
21 Он же. Очерки экономической и социальной истории Древней Греции. Т. I. С. 9-10.
Ср. Он же. Существовал ли капитализм в Древней Греции? С. 67.
22 Он же. Очерки экономической и социальной истории Древней Греции. Т. I. С. 19,22.
2.1. Складывание элементов образа древности в советской науке 1920-х гг.
77
Европы. Греция же начала архаического периода (VIII в. до н.э.) прямо со¬
поставляется с Европой в IX-X вв.23
Однако в дальнейшем повествовании сравнение начинает служить уже
не с целью указать на сходство, а с целью подчеркнуть отличие. Бурный
рост торговли (связанный с удобным географическим положением стра¬
ны24) позволил сформироваться в Греции торговой аристократии, которая
начала теснить земледельческую,25 чего не было в средневековой Европе.
Кроме того, греческие города никогда не порывали своей связи с деревней,
и торговая аристократия начала блокироваться со страдающим от засилья
земледельческой знати свободным крестьянством 26
Победа двух этих слоёв через посредство тирании обеспечила специ¬
фический экономический строй греческих полисов. «Если жизнь и интересы
средневекового города были почти тождественны с жизнью и интересами
ремесла, то над греческим городом до самого его конца витал дух торговой
прибыли, определяя ход его развития и истории».27 Гипертрофированное
развитие торговли, ориентированной на прибыльные внешние рынки, обес¬
печило богатую жизнь древних городов, но оно же не развивало внутренний
рынок и не дало местному ремеслу стать на должный уровень.28 29 По мнению
А.И. Тюменева, «промышленное развитие греческих городов ... не поспе-
~ 29
вало за колоссальным ростом их внешних торговых сношении», и торго¬
вая аристократия, заинтересованная в обильном производстве собственных
товаров, начала заимствовать методы и технику с Востока, а поскольку ра¬
бочая сила в нужном количестве также отсутствовала, то начали ввозить и
рабов. В пользу этого соображения историк приводит довод, что те области
Греции, где не было промышленного производства, не отличались и разви¬
тием рабовладения.30 «Рабство было нездоровым явлением, выросшим на
нездоровой социально-экономической почве».31 Постепенно рабский труд
стал общераспространён, шагнув за пределы ремесленных мастерских, най¬
дя применение в сельском и домашнем хозяйстве.
С этого времени он сделался, напротив, фактором, тормозящим разви¬
тие ремесла. Свободный труд был в значительной мере вытеснен, замедля¬
лось складывание внутреннего рынка,32 поколебалось и уважение свобод¬
ных людей к труду, а дешевизна рабов и примитивность их эксплуатации
мешали как становлению развитого ремесленного законодательства, так и
23 Там же. С. 28.
24 Там же. С. 51. В другой работе Тюменев говорит о преобразовании земледельческой
знати в торговую. Он же. Существовал ли капитализм в Древней Греции? С. 77-78.
25 Он же. Очерки экономической и социальной истории Древней Греции. Т. I. С. 29.
26 Там же. С. 61 и сл.
27 Там же. С. 80.
28 Там же. С. 88-93.
29 Там же. С. 95.
30 Там же. С. 101.
31 Там же. С. 92.
32 Там же. С. 116.
78 Глава 2. Формирование образа древности в советской историографии 1920-30-х гг.
новых форм организации труда: «рабские мастерские древнего мира нико¬
гда не превратились и не могли превратиться в мануфактурные предпри¬
ятия в собственном смысле этого слова».33 Поэтому ремесленники как на¬
стоящий городской класс не сформировались, и в этом внутренняя сла¬
бость древнегреческого города. «Самого беглого сравнения экономической
жизни античного и средневекового города достаточно, чтобы увидеть, на¬
сколько в сущности низко, если мы только отвлечёмся от блестящей
внешности, по степени своего экономического развития стоял первый по
сравнению со вторым».34
В этом разборе работы Тюменева заметны и достижения, и трудности
того пути применения теории, который он избрал. С одной стороны, ему
действительно удаётся нарисовать связное развитие истории с социологи¬
ческой точки зрения (как писал сам автор): общие тенденции и условия,
меняясь и переплетаясь, обеспечивают известные последствия, а те, в
свою очередь, становятся новыми факторами исторического процесса.
Поскольку в основу этого движения положено развитие производства, то,
даже при скромном применении Тюменевым марксисткой терминологии,
не возникает никаких сомнений в том, что это освещение истории с мате¬
риалистической точки зрения.
С другой стороны, это ещё не советский марксизм, если понимать по¬
следний как особую форму мышления и понимания истории, и дело здесь,
опять же, не в ограниченном применении специфической терминологии
(производственные отношения, эксплуатация и проч.), а в том, как выстраи¬
вается эта цепочка причин и следствий. Достаточно сказать, что рабовладе¬
ние у Тюменева - фактор роковой, но обусловленный, если посмотреть вни¬
мательно, не в последнюю очередь географическим положением Греции. Это
сближает его с Каутским и отчасти даже с Г. Куновым,35 36 что неудивительно:
ведь это тоже авторы, которые ставили целью конкретизировать материали¬
стическое понимание истории применительно к ранним эпохам человечест¬
ва. И конечно (хотя не стоит придавать этому факту самодовлеющее значе¬
ние), Тюменев не воспринимает рабовладельческое общество Греции как
принадлежащее к особой «рабовладельческой формации» (ещё и термин не
вошёл в оборот), скорее считая рабовладение спецификой греческого разви¬
тия - на что уже было обращено внимание в историографии.
Заметим также, что во многих чертах работа Тюменева близка иссле¬
дованиям буржуазных учёных того времени. Если Э. Мейеру Тюменев в
33 Там же. С. 111.
34 Там же. С. 136.
35 Кунов Г. Первобытный коммунизм. Харьков, 1926; Каутский К. Этика и материали¬
стическое понимание истории. М., 1922. О популярности Каутского и Кунова в СССР в те го¬
ды см. Подоль Р.Я. Теория исторического процесса русской историософии 1920 - середины
1930-х годов. Дисс. на соискание уч. степени доктора филос. наук. М., 2009. С. 177-182.
36 Коржева К.П. У истоков советской науки об античности (из истории советской исто¬
рической науки) // Вопросы истории. 1988. № 2. С. 117.
2.1. Складывание элементов образа древности в советской науке 1920-х гг.
79
основном оппонирует,37 то работа Ю. Белоха, суця по всему, оказала заметное
влияние на его трёхтомник. Скажем, объяснение того, почему греческое ре¬
месло не стремилось к цеховой организации, принадлежит Белоху, как и идея
борьбы за рынки и идея о влиянии восточного ремесла (и Белох, и Тюменев
используют термин «промышленность») на развитие греческого. Наконец,
Белох говорит и о губительной роли рабского труда как основной причине бу¬
дущих социальных кризисов в Греции.38 Тем самым, Тюменев в 20-е гг. —
марксистский историк древности, но ещё не создано марксистской истории,
автор пишет целиком в русле того образа древности, который сформировался
в западной историографии конца XIX — начала XX вв., который связан со
спором Бюхера и Мейера, и он занимает лишь одну из позиций в этом споре,
сходную, скажем, с позицией другого марксиста - Г. Сальвиоли.39
Ранние учебные пособия С.И. Ковалёва (1886-1960) и В.С. Сергеева
(1883-1941) несут на себе тот же самый отпечаток, пожалуй, с большим сле¬
дом влияния концепции Мейера и, особенно у В.С. Сергеева, труда Г. Фер-
реро. Так, В.С. Сергеев в своей «Истории древнего Рима» хотя и прямо за¬
являет, что концепция К. Родбертуса и К. Бюхера ближе марксизму, чем
идеи Мейера и Р. Пёльмана,40 что о капитализме в полном смысле слова в
античности речи быть не может,41 тем не менее на протяжении всей работы
использует понятия «капитализм», «империализм», «эпоха капитализма»,
«торговый и промышленный капитал», «помещики-капиталисты», «капита¬
листическое плантаторское хозяйство», «государственный социализм» и т.п.
Нередко Сергеев подчёркивает: то или иное определение употребля¬
ется им в условном смысле, иногда даже даёт сразу два варианта опреде¬
лений42 - но при этом обилие сравнений с современностью сочетается с
37 Р.Я. Подоль (Указ. соч. С. 207-208) верно указывает на совпадение между Тюмене-
вым и Мейером в самом сравнении между греческим и европейским средневековьем, и даже
очень вероятно, что Тюменев фактически перефразирует Мейера. Можно найти очень много
следов таких совпадений, начиная с гипотезы о появлении рабовладения из нужд новой про¬
мышленности. Ср. Тюменев А.И. Очерки экономической и социальной истории Древней
Греции. T. I. С. 51 и сл.; Мейер Э. Экономическое развитие древнего мира. Пг., 1923. С. 29 и
сл. Но существенным моментом и здесь является не само совпадение, а то, что Тюменев
стремится преодолеть Мейера - чтобы в итоге не повторить за последним сопоставление V в.
до н.э. в Греции с Европой в XVI в.
38 Белох Ю. История Греции. T. I. М., 1905. С. 124-127,138-139.
39 Сальвиоли Г. Капитализм в античном мире. Этюд по истории хозяйственного быта
Рима. Харьков, 1923.
40 Сергеев В.С. История древнего Рима. С. 216: «Неприемлемая в отдельных пунктах
бюхеро-родбертусовская ойкосная теория всё же несомненно ближе подходит к марксистской
схеме, чем противоположная мейеро-пёльмановская концепция». Позже в советской исто¬
риографии эта связь затушёвывалась, но, скажем, для М.И. Ростовцева она была вполне оче¬
видна: Rostovtzeff М. The decay of the ancient world and its economic explanations // Economic
History Review. 1930. Vol. П. P. 200.
41 Сергеев В.С. История древнего Рима. С. V, где сказано и о том, что римский капита¬
лизм отличается от капитализма Нового времени «степенью, глубиной и диапазоном».
42 Например: «римская буржуазия, употребляя современный термин...»; или: «...народ
в широком смысле этого слова, включая городской пролетариат и мелкую буржуазию, т.е.
ремесленников и крестьян...». Там же. С. 95, 52.
80 Глава 2. Формирование образа древности в советской историографии 1920-30-х гг.
отсутствием какой-либо иной системы терминов. Следовательно, автор
мыслит именно в тех понятиях, которые употребляет, и указание на их ус¬
ловность ничего в этом отношении не меняет. Катон Старший выступает
идеологом и защитником капитала, напавший на салассов в 143 г. до н.э.
консул Аппий Клавдий Пульхр назван «кондотьером», Тиберий Гракх -
«социал-революционером» и оппортунистом, Гай Марий - создателем
«пролетарско-наёмнической армии», искусство эпохи Империи - «рим¬
ским рококо», советы римских агрономов - «своеобразной системой тей¬
лоризма», Трималхион - «буржуем в собственном смысле слова», в Ови¬
дии автор видит сходство с Бодлером, а в Лукиане - с Вольтером и т.п.43 -
этого списка уже достаточно, чтобы увидеть, насколько стремление к про¬
ведению аналогий лежало в основе самого взгляда на историю.
Существенно и то, что рабство ни в коей мере не является централь¬
ной темой повествования в книге Сергеева. Хотя он и указывает, что «ан¬
тичное общество покоилось всецело на рабстве»,44 но реальное действие
этого фактора в его описании римской истории почти не прослеживается.
Экономизм вообще не свойствен этому курсу об истории Рима - немалый
объём занимают главы по идеологии (в них, скорее, рассматривается куль¬
тура, но не описательно, а проблематизированно, в общей связи с ходом
исторического процесса), а седьмую часть текста вообще занимает от¬
дельная глава «Идеология недовольных (христианство)»,45 хотя, конечно,
история христианства изложена как путь от религии, рождённой отчаяни¬
ем масс и собиравшей деклассированные элементы, к иерархически орга¬
низованной христианской церкви, ставшей опорой слабеющего римского
государства.
Объяснение причин заката Рима подано хотя и в социологизирован-
ном ключе, со следами марксизованного гегельянства и с акцентом на эко¬
номические причины, но по сути дела в лучших традициях позитивист¬
ской многофакторности: «От смут III века Рим оправился благодаря уста¬
новлению железного режима Аврелиана, Диоклетиана и Константина, но
глубочайшие разрушительные силы, заложенные в самой природе капита¬
листического государства, продолжали действовать и во всё последующее
время, причём действие этих разрушительных факторов усиливалось и
осложнялось по мере роста и развития капиталистических отношений.
Таким образом, тезис вызывал антитезис. В последние столетия, наряду с
прочими разрушительными факторами, особенно сильно давали себя по¬
чувствовать проповедь христиан против богатства, религиозная борьба и,
наконец, естественное понижение плодородия почвы, истощение рудников
и усиленный выпуск низкопробной монеты, производивший настоящую
революцию цен и всею своею тяжестью прежде всего ложившийся на
43 Там же. С. 16, 35, 37, 57,185,205,206,220,240.
44 Там же. С. 69.
45 Там же. С. 229-285.
2.1. Складывание элементов образа древности в советской науке 1920-х гг.
81
бедное население. И нет ничего удивительного, что естественным следст¬
вием всего этого было прогрессивное вымирание населения».
В книгах С.И. Ковалёва, популярно излагавших всеобщую историю,46 47
вообще постулировалась невозможность написания целостной всеобщей
истории, отсутствия единой линии развития человечества, естественно, при
признании наличия общих исторических законов. Он формулировал это
представление достаточно уверенно: «старая концепция единой всемирной
истории похоронена навсегда. Наиболее правильной системой расположе¬
ния исторического материала будет система культурно-географических цик¬
лов».48 49 В числе крупных культурно-географических комплексов автором
упоминаются такие как древне-американский, восточно-азиатский, индий¬
ский, но в виду ограниченности объёма курса он предполагает остановиться
лишь на двух наиболее важных: средиземноморском (чья история уже за¬
кончилась) и европейском. Их рассмотрению предпосылается общий раздел
по доклассовому обществу (в котором местные особенности невелики) на
трёх стадиях: полустадного, первобытно-коммунистического и тотемисти¬
ческого общества.
Древний мир, таким образом, описывается исключительно в пределах
средиземноморской культуры, которая признаётся прошедшей свой собст¬
венный цикл развития, хотя отдельные культуры, из которых она произ-
49
росла как из разных семян, могут и сами рассматриваться как отдельные
циклы - естественно, с меньшим уровнем замкнутости - это Египет, Ва¬
вилония, Ассирия, Сирия, Персия, Греция и Рим.
Ковалёв наблюдал на Востоке различные фазы развития феодальных
отношений, в том числе и в древнем Египте. По его мнению, наличие
сильной центральной власти ещё не говорит об отсутствии феодализма,
поскольку отдельные номы оставались по существу феодальными княже¬
ствами, а их правители обладали высокой степенью самостоятельности
даже в эпоху Древнего царства.50 Этот высший класс эксплуатировал лично
зависимых от них крестьян, в то время как число рабов было невелико.51
Со становлением в эпоху Среднего царства торгового капитала, формиру¬
ется городская буржуазия и мелкое служилое дворянство - они становятся
новой опорой трона, и начинается борьба с феодализмом. В Новом царст¬
ве она заканчивается созданием абсолютной монархии, которая стремится
к завоеваниям, созданию универсальной монархии - т.е., империи. Этот
46 Там же. С. 292-293.
47 Ковалёв С.И. Курс всеобщей истории. Пг., 1923. Тт. I-II; Он же. Всеобщая история в
популярном изложении. Для самообразования. Часть I. Древний мир. Л., 1925.
48 Он же. Курс всеобщей истории. Т. I. С. 24.
49 Там же. С. 198. Образ сам по себе интересный, не слишком типичный для марксист¬
ского видения истории: как потому, что он органический, а не механистический, так и пото¬
му, что здесь единое происходит не из другого единого, но из многого.
50 Там же. С. 228.
51 Ковалёв С.И. Всеобщая история в популярном изложении. Для самообразования.
Часть I. Древний мир.С. 44.
82 Глава 2. Формирование образа древности в советской историографии 1920-30-х гг.
древнеегипетский абсолютизм Ковалёв сравнивает с дворянскими монар¬
хиями Октавиана Августа или Людовика XIV,52 борьбой с феодализмом он
объясняет и монотеистическую реформу Эхнатона - впрочем, не отрицает
заинтересованности дворян в храмовом земельном фонде.53 Упадок Егип¬
та привёл к обратной феодализации - как это было после и в истории
Римской империи.
Похожим образом освещалась и история Месопотамии - с отдельным
объяснением более медленного процесса централизации иными природ¬
ными условиями и долговременным отсутствием серьёзной внешней уг¬
розы. Вершина развития вольнонаёмного труда и капитала при абсолют¬
ной власти царя - эпоха Хаммурапи.54
Ковалёв, пожалуй, несколько более сдержан в отношении проведения
параллелей с современностью, чем Сергеев, и несколько более настойчиво
формулирует зависимость античной экономики от рабского труда, но по
большому счёту эти различия оказываются стилистическими. В определе¬
нии сущности основных социальных систем древности точки зрения и
подходы обоих историков не отличаются: «римская империя представляла
собой абсолютную монархию, выросшую на основе торгового капитала и
непосредственно опиравшуюся на дворянство, чиновничество и армию».55
В таком виде взгляды на античную историю и в самом деле имели мало
отличий от того, что писали о ней лидировавший тогда в мировом антико-
ведении Эд. Мейер или эмигрировавший из России М.И. Ростовцев: в за¬
вершении краткого обзора истории древнего мира Ковалёв, совершенно в
духе этих историков, отмечал, что современность достигает более высше¬
го по сравнению с древностью уровня развития только в XIX в., с его про¬
мышленным капиталом, машинной техникой и рабочим движением.56
Иными словами, использование марксистской терминологии или од¬
но указание на важность рабовладения в древности ещё не означало, что
теперь с неизбежностью должна была возникнуть принципиально новая,
эксклюзивно марксистская версия истории, в том числе древней. Ситуация
мало изменилась и во второй половине 20-х гг. Так, Н.М. Никольский
(1877-1959), описывавший общества древнего Востока как феодальные,
был автором статьи «Вавилония» в первом издании Большой советской
энциклопедии.57 По его мнению, история Вавилонии двигалась от раннего
феодализма шумерских князьков, получавших доход от крепостного зем¬
леделия, к становлению бюргерско-бюрократической монархии,58 а после,
52 Он же. Курс всеобщей истории. T. I. С. 249.
53 Там же. С. 253.
54 Там же. С. 278-287.
55 Ковалёв С.И. Всеобщая история в популярном изложении. Часть I. С. 127.
56 Там же. С. 140-141.
57 Никольский Н. Вавилония // Большая советская энциклопедия. Том Восьмой. Буко¬
вые-Варле. М, 1927. Ст. 507-518.
58 «Таким образом, городская сословная община древневавилонского царства в главных
чертах сходна с ранней средневековой городской общиной». Там же. Ст. 513.
2.1. Складывание элементов образа древности в советской науке 1920-х гг.
83
через перерыв в виде касситского завоевания («своего рода феодальная
реакция») к господству в стране банковского капитала в VII в. до н.э., вы¬
тесненному лишь в IV в. греческим капиталом.59 Более того, эта точка
зрения была закреплена Никольским в самом первом советском учебнике
по истории древнего мира для средних школ: восточные общества (Двуре¬
чье, Египет, Китай) были феодальными (хотя указывалось на большое ко¬
личество рабов после завоевательных походов), античные (Греция и Рим) -
рабовладельческими.60 Тем самым, древневосточные общества понима¬
лись в ещё меньшем противоречии с представлениями «буржуазной» ис¬
ториографии, чем даже древние Греция и Рим.
Но если вернуться к А.И. Тюменеву, то следует признать, что, хотя он
был в эти годы скорее исключением, известные элементы будущего образа
древности были им, без сомнения, открыты. Кроме утверждения решаю¬
щей роли рабовладения можно отметить пока ещё слабо проявленное
стремление к оценке исторического процесса как в принципе единого: в
начале очерка об истории Греции автор пишет, что европейские народы
как бы дважды прошли период городской культуры61 - это несмотря на то,
что речь идёт о разных и фактически никак не связанных временем и про¬
странством этносах (греках и германцах) - и фраза создаёт ощущение це¬
лостности истории лишь благодаря вовремя применённой абстракции (ев¬
ропейские народы). Наконец, важно и стремление А.И. Тюменева писать
историю объективирующего типа, наиболее чётко выраженное в одной из
его методологических статей конца 20-х гг.: историку, по его мнению,
«приходится пробиваться сквозь чащу индивидуальных фактов» к их
обобщению.62 Запомним это выражение: факты обретают образ преграды,
которую надо преодолеть.
2.1.2. Древность в дискуссии об азиатском способе
производства конца 20-х - начала 30-х гг.
Дискуссия об азиатском способе производства изначально не имела
отношения не только к истории древности, но и к исторической науке как
таковой. В связи с революционными событиями в Китае и внесением в
программу Коминтерна слов об азиатском способе производства (правда, в
кавычках),63 с 1927 г.64 проблемы специфики китайского общества начи¬
59 Там же. Ст. 516.
60 Он же. История. Доклассовое общество. Древний Восток. Античный мир. Учебник
для средней школы. 5-й год обучения. М., 1933. Позже этот учебник был как бы забыт: в кон¬
це 50-х гг. писали уже о том, что первый марксистский учебник для средней школы вышел в
1940 г. под редакцией А.В. Мишулина. См. Дилигенский Г.Г., Утченко С.Л. Советская исто¬
риография античности за 40 лет // Вопросы истории. 1958. № 1. С. 144.
61 Тюменев А. Очерки экономической и социальной истории Древней Греции. T. I. С. 5.
62 Он же. Индивидуализирующий и генерализирующий методы в исторической науке //
Историк-марксист. 1929. № 12. С. 177.
63 Программа и устав Коммунистического Интернационала. 2-е издание. М., 1932. С. 113.
84 Глава 2. Формирование образа древности в советской историографии 1920-30-х гг.
нают дискутироваться в советской науке весьма оживлённо. Всё, что пер¬
воначально требовалось от участников: определить, на какой стадии раз¬
вития находится современное китайское общество, и соответственно, ка¬
кие его слои объективно способствуют ходу революции, а какие нет. Пер¬
воначально речь шла только лишь о современном Китае, иногда, для вы¬
яснения отдельных вопросов обращались и к недавнему прошлому этой
крупнейшей азиатской страны, но постепенно дискуссия начала перено¬
ситься как всё дальше в прошлое, так и на другие страны Востока, начи¬
ная приобретать характер научной дискуссии с целью самоопределения.64 65
Не нужно пояснять, что этот спор вёлся исключительно между марксистами
и имел смысл только для марксистов - поскольку сама терминология пред¬
полагала оперирование определёнными понятиями; собственно, дискуссия66
и шла на базе связанных с партией организаций: социологической секции
общества историков-марксистов, общества марксистов-востоковедов и т.д.
Дискуссия базировалась на достаточно многочисленных, но обычно случай¬
ных замечаниях Маркса об азиатском способе производства, часто высказан¬
ных в неопубликованных рукописях, дополненных редкими замечаниями
Энгельса и совсем уж по ходу дела оброненными фразами Ленина.67
Древние общества затрагивались в этой дискуссии лишь спорадиче¬
ски, что было связано с несколькими особенностями её протекания. Во-
первых, как было сказано выше, базисом дискуссии были по преимущест¬
ву высказывания «авторитетов»: Маркса, Энгельса, Ленина, членов руко¬
водства В КП (б). Соответственно, доклады (они были самым структури¬
рованным элементом дискуссий, в отличие от прений по ним) строились
64 См. Никифоров В.Н. Восток и всемирная история. М, 1977. С. 176-177; Тарасов А.
Опять тупик. Ю.И. Семёнов. Политарный («азиатский») способ производства: сущность и
место в истории человечества и России. М: Центр новых издательских технологий «Вол¬
шебный ключ», 2008. 401 с. // Пушкин. 2009. № 4. С. 121. Критику самого подхода В.Н. Ни¬
кифорова в общих чертах даёт О.В. Ким. См. Ким О.В. Проблема азиатского способа произ¬
водства в советской историографии (20-е годы - начало 90-х годов). Дисс. на соискание уч.
степени кандидата ист. наук. Кемерово, 2001. С. 7.
65 Выделение основных вопросов исследования докапиталистических обществ, решение
которых и приводило к самоопределению советской исторической науки см. Подоль Р.Я. Тео¬
рия исторического процесса в русской историософии 1920 - середины 1930-х годов. С. 174.
66 Мы употребляем единственное число, хотя с точки зрения организации процесса
речь идёт, конечно, о нескольких дискуссиях, часто останавливающихся на том или ином ас¬
пекте проблемы, однако, тесно связанных между собой не только тематически, но также по
составу участников, приёмам аргументации и целям проведения.
67 Обзор взглядов Маркса и Энгельса: Никифоров В.Н. Указ. соч. С. 115-154. В настоя¬
щее время преобладает мнение, будто Маркс использовал понятие «азиатской формы собст¬
венности» лишь на раннем этапе своего творчества, а после к нему не возвращался. Не будем
касаться того, что отсылка к этапам творчества - слишком абстрактный довод. На наш
взгляд, нет никакой возможности надёжно установить, отказался Маркс от «азиатской» части
своей концепции или же нет. В таких вопросах решающим доводом является признание са¬
мого автора. Маркс своих ошибок признавать не любил. Можно утверждать лишь то, что он
не настаивал на упоминании «азиатского способа производства» при определении основных
этапов исторического развития.
2.1. Складывание элементов образа древности в советской науке 1920-х гг.
85
следующим образом: вначале шло подробное обсуждение вопросов тео¬
рии, а затем - демонстрация высказанного мнения тем или иным подбо¬
ром фактов.68 Прения часто повторяли тот же метод. Конечно, были раз¬
ные спорщики, и некоторые из них предпочитали сосредоточиться на од¬
ной эпохе, приводя данные первоисточников, но само течение дискуссии
обычно обеспечивалось не этими выступлениями, а теми, кто умел обоб¬
щать отдельные факты до признаков восточного общества в целом69 или
же тех, кто подробно излагал историю тех или иных высказываний «авто¬
ритетов». По сути дела, именно анализ хронологии и обстоятельств, при
которых высказывались те или иные мысли Маркса etc. по требуемому во¬
просу, и являлся Источниковым анализом для участников дискуссии, а
анализ источников по восточной истории играл вспомогательную роль
(хотя участники в этом и не признавались). Это означало, что докладчиков
не привлекал хронологический способ изложения материала, и тем самым
они были склонны дискутировать о Востоке в целом.
Такое положение дел стоит в тесной связи и со вторым фактором:
многие участники дискуссий недостаточно владели конкретным материа¬
лом. Историков с дореволюционным стажем или с дореволюционным
университетским образованием среди них было немного, а заведения вро¬
де Института Красной Профессуры учили быстро, в плане натаскивания
на теорию исторического материализма усиленно, во всех остальных от¬
ношениях - поверхностно.70 Если историк целенаправленно занимался ка¬
кой-либо тематикой год или два - это можно было считать везением: так,
на дискуссии в феврале 1931 г. А.А. Штукин заявлял, что он два года изу¬
чает материал эпохи Хань.71 Участники честно признавались, что недавно
ознакомились с той или иной информацией: выступая в прениях на той же
дискуссии, Е.И. Иолк сообщал, что недавно ознакомился с книгой К. Вит-
фогеля - но он, правда, упоминал эту книгу ради критики её концепции,72
68 Напр. Ефимов А. Концепция экономических формаций у Маркса и Энгельса и их
взгляды на структуру восточных обществ // Историк-марксист. 1930. № 16. С. 128-136.
69 См. выступление А. Полякова в дискуссии об азиатском способе производства в фев¬
рале 1931 г. Из более чем шести страниц стенограммы его выступления обзор фактической
информации занимает менее страницы и посвящён исключительно Китаю поздней Мин; тем
не менее, резюмируя своё выступление, А. Поляков заявляет уже о всех странах Востока и в
частности об истории Китая последних столетий. Дискуссия об азиатском способе произ¬
водства. По докладу М.С. Годеса. М.: Книжный дом «Jln6poKOM»/URSS, 2009. С. 87-93.
70 М.С. Годес (1901-1937) в 1924-1925 гг. был вольнослушателем Харьковского Инсти¬
тута Народного Образования, А.Т. Мухарджи (1891-9137) был отчислен за революционную
деятельность из нескольких индийских университетов, несистематически учился Е.И. Иолк
(1900-1937). Более или менее полное образование уже в советское время получили Г.К. Папаян
(1901-1937), А.А. Штукин (1904-1963). См. Люди и судьбы. Биобиблиографический словарь
востоковедов - жертв политического террора в советский период (1917-1991). СПб., 2003.
71 Дискуссия об азиатском способе производства. С. 55.
72 Там же. С. 65. Версию о влиянии Витфогеля на само начало дискуссий об «азиатском
способе производства» подробно обсуждает В.В. Дементьева. По этому вопросу мы не гото¬
вы высказать мнение ни за, ни против. См. Дементьева В.В. Труд Э.Ш. Вельскопф «Произ¬
водственные отношения на Древнем Востоке и в греко-римской античности» как факт исто¬
86 Глава 2. Формирование образа древности в советской историографии 1920-30-х гг.
а вот И.С. Плотников говорил, что почерпнул новые факты о Китае из
книг Масперо и Гранэ, причём Гранэ читался им непосредственно в день
дискуссии; занимавшийся проблемами меркантилизма И.С. Плотников
вообще не скрывал, что обладает очень ограниченными сведениями о
прошлом Китая.73 Недостаток знаний нередко компенсировался энтузиаз¬
мом: во время обсуждения доклада С.М. Дубровского в мае 1929 г. в об¬
ществе историков-марксистов Л.И. Мадьяр заявлял следующее: «Мы жи¬
вём в период социалистического соревнования. Я, т. Дубровский, вас вы¬
зываю и заявляю, что через год представлю нашему обществу работу о
движущих силах индийской истории, без понимания которых нельзя по¬
нять движущие силы индийской революции. Я вам предлагаю написать
тоже работу об Индии. Попытайтесь объяснить историю Индии на фоне
вашей схемы. Я думаю, что это социалистическое соревнование будет
очень полезно для индийских товарищей».74 Обратим внимание на то, что
цель исследования сводится именно к приданию схеме убедительности.
Степень активность при участии в дискуссии была тесно связана с уров¬
нем знаний, при этом как раз в том смысле, что большой объём знаний её
понижал: не случайно специалисты по древней истории вроде В.В. Струве
и С.И. Ковалёв очень сильно колебались, когда доходили до общего во¬
проса о сущности древних обществ - им было сложнее подбирать факты
под схему, и они пытались действовать обратным путём. Но это была не
самая популярная тогда позиция.
В-третьих, древность как таковая почти не привлекала внимания, по¬
скольку большинство участников дискуссии рассматривало восточные
общества как по преимуществу феодальные. Выступление С.М. Дубров¬
ского против азиатского способа производства сыграло свою роль прежде
всего в том, что сторонники применения этого термина (их тогда называли
«азиатофилы», иногда «азиатчики») предпочли в дальнейших спорах ото¬
двигать его в глубь веков, иногда весьма существенно. Так, уже упоми¬
наемый выше Л.И. Мадьяр отмечал, что «схему азиатского способа произ¬
водства» нельзя применять ко всей Азии.75 И.С. Плотников и Л. Калемин
соглашались в том, что с развитием торговли азиатский способ в Китае
сменяется феодальным, и это происходит явно до начала новой эры.76
Тем самым, постепенно китайская древность начала фигурировать в
дискуссии, хотя и это «убежище» для теории азиатского способа произ¬
водства нельзя было счесть идеальным: как бы ни различалось понимание
риографии: влияние предшественников // Проблемы истории, филологии, культуры. М.
Магнитогорск, 2004. Вып. 13. С. 20-22.
73 Дискуссия об азиатском способе производства. С. 112, 122, 123.
74 Дискуссия о социально-экономических формациях. I. Прения по докладу С.М. Дуб¬
ровского: «К вопросу о сущности «азиатского» способа производства, феодализма, крепост¬
ничества и торгового капитала». Открытие заседания социологической секции общества ис¬
ториков-марксистов от 17 и 24 мая 1929 г. // Историк-марксист. 1930. № 16. С. 110.
75 Там же. С. 108.
76 Дискуссия об азиатском способе производства. С. 125,126.
2.1. Складывание элементов образа древности в советской науке 1920-х гг.
87
участниками самого термина, они всегда соглашались в том, что в азиат¬
ском способе производства важную роль играет ирригация, земля принад¬
лежит государству в лице иерархизированной бюрократии, которая экс¬
плуатирует общину через взимание налогов и организует общественные
работы/7 Но в Китае ирригационные работы в ранний период государства
(Чжоу) не имели почти никакого значения (на что обращал внимание П.И.
Осипов (Чжу-у-Шан)77 78), а ирригация в период Хань и последующих ди¬
настий происходила на фоне развивающейся торговли и становящейся ча¬
стной собственности на землю.
Это означало, что нужно было либо вообще отказываться от прило¬
жения к Китаю «схемы» азиатского способа производства, либо объяснять
наличием в исторические времена лишь его пережитков; в том и в другом
случае это требовало нахождения других обществ, которые могли бы де¬
монстрировать собой вариант классического «азиатского» строя.
Определённые шаги в этом направлении делались, но они, как и в
общем всё обсуждение, были ограничены схоластическим характером
дискуссии. Соотношение азиатского способа производства и феодализма,
азиатского и античного способов производства вызывало у участников за¬
метные затруднения, и они были вынуждены высказывать самые экзоти¬
ческие точки зрения. А.В. Ефимов предположил, что в ранних работах
Маркс и Энгельс «считали восточные общества либо рабскими общества¬
ми с государственным владением рабов, либо - что совершенно противо¬
положно этому - они считали эти общества доклассовыми, патриархаль¬
ными с господством родовых отношений и родовой собственности».79
Иными словами, докладчик сам не знал, как понимать ту теорию, о кото¬
рой делал доклад. С.М. Дубровский справедливо заметил в прениях, что
нелепо думать, будто Маркс мог не видеть в Китае классового общества,
«зная о власти богдыхана».80
Другие участники обсуждений поднимались до более смелых обоб¬
щений, заявляя (С. Шмонин), что азиатским способом производства сле¬
дует называть всякую формацию, «которая заключает в себе внутреннюю
устойчивость, не дающую возможности перейти к капитализму».81 «Ан¬
тичный способ производства, - продолжал С. Шмонин, - тоже азиатский
способ производства. Он отличается развитой формой обмена, когда су¬
ществует торговый капитал, но торгового капитализма нет, и торговый ка¬
питал не может разложить рабовладельческие отношения».82
77 См. Дискуссия о социально-экономических формациях. С. 108, 123.
78 Дискуссия7 об азиатском способе производства. С. 103-111. П.И. Осипов, кстати, за¬
кончил Пекинский национальный университет (1919-1925).
79 Ефимов А. Концепция экономических формаций у Маркса и Энгельса и их взгляды
на структуру восточных обществ. С. 132.
80 Дискуссия о социально-экономических формациях. С. 138.
81 Там же. С. 154.
82 Там же. В этом высказывании чувствуется влияние А.И. Тюменева.
88 Глава 2. Формирование образа древности в советской историографии 1920-30-х гг.
Таким образом, складывалась парадоксальная ситуация. Все участники
дискуссии исходили из обязательного для них как для марксистов (а для
большинства как членов партии) положения о том, что создатели теории ис¬
торического материализма оставили после себя уникальный методологиче¬
ский инструмент - универсальную отмычку к сути исторического процесса
на все времена и во всех странах. Они подробно раскрыли сущность лишь
капиталистического общества (на самом деле, и его не до конца - «Капитал»
остался незавершённым), но оставили достаточно «подсказок», чтобы по¬
следователи сумели приложить тот же метод приблизительно с тем же успе¬
хом к остальным эпохам. Это должно было служить достаточным основани¬
ем для отношения свысока ко всякого рода буржуазным «теорийкам».
Далее начинались сложности. Головоломка имела десятки решений,
но ни одно из них не казалось убедительным, причём, судя по текстам вы¬
ступлений, нередко это понимал и тот, кто предлагал очередное решение.
Откровенные манипуляции с цитатами мало помогали: так, Е.И. Иолк ут¬
верждал, что у Маркса вообще не содержится указаний на азиатский спо¬
соб производства, а ряд цитат из Маркса либо неправильно переведены,
либо не так поняты.83 Оспорить такие утверждения было легко, но трудно
было предложить что-то более убедительное. Это создавало ощутимый
психологический дискомфорт. Участники чувствовали себя бессильными
дотянуться до высоты непогрешимых классиков.84
В этих условиях часто в споре использовались приёмы, имевшие ма¬
лое отношение к интеллектуальному убеждению. Л.И. Мадьяр напоминал
С.М. Дубровскому, что тот, как член парии, должен не только платить
членские взносы, но и признавать программу Коминтерна.85 М. Зоркий
обвинял того же Дубровского в следовании вредным идеям Богданова и
Бухарина.86 Конечно, нередки были взаимные упрёки в увлечен™ буржу¬
азной идеологией,87 и уже тогда участники дискуссии редко стеснялись в
том, чтобы назвать высказывания оппонентов неправильными или даже
ненаучными. Так что участники этих относительно «свободных» дискус¬
сий на самом деле более всего желали установления единомыслия, и очень
нетерпимо относились к иному мнению своих коллег, а особенно ревниво
- к иной трактовке высказываний классиков марксизма-ленинизма.
Конечно, никто из участников изначально не собирался абсолютизи¬
ровать высказывания классиков, многие докладчики ставили целью рас¬
смотреть именно эволюцию взглядов Маркса и Энгельса на восточные
83 Дискуссия об азиатском способе производства. С. 70-72.
84 По сходному поводу А.В. Гордон писал: «В таких условиях у учёных не мог не выра¬
батываться комплекс профессиональной вины: они всегда оказывались школьниками, не вы¬
учившими заданный урок». Гордон А.В. Великая Французская революция в советской исто¬
риографии. М., 2009. С. 111.
85 Дискуссия о социально-экономических формациях. С. 109.
86 Там же. С. 145,159.
87 Там же. С. 120.
2.2. Роль В.В. Струве в создании образа древности
89
общества. А.В. Ефимов разумно заявлял: «Маркс был не сверхчеловек.
В зависимости от уровня научного знания в отдельных частных вопросах
у Маркса имеются неправильные высказывания».88 89 М.С. Годес напоминал
и высказывания Сталина насчёт того, что не стоит цепляться «за букву в
ущерб содержанию марксистской теории в целом». Но этот принцип
имел опасную оборотную сторону: при частом применении он мог полно¬
стью девальвировать Марксов вклад в теорию исторического процесса, что
грозило теоретическим хаосом. Мера относительности высказываний
классиков могла быть найдена только при подробном освоении и осмыс¬
лении фактического материала, а это было невозможно до тех пор, пока
дискуссия велась о восточном обществе в целом. Здесь и могла относи¬
тельно победить только одна, наиболее общая точка зрения, сформулиро¬
ванная М.С. Годесом: Маркс и Энгельс от понятия азиатского общества
отказались, на Востоке был феодализм.90
Но установление хронологического принципа и сосредоточение на
древности и раннем средневековье (к чему уже имелась заметная тенден¬
ция) означало трансформацию дискуссии об азиатском способе производ¬
ства прежде всего с точки зрения её участников. В общем-то это и про¬
изойдёт, когда дискуссия сосредоточится в учреждениях типа Государст¬
венной Академии Истории Материальной Культуры.
2.2. Роль В.В. Струве в создании образа древности
в советской историографии
Без сомнения, полностью оценить вклад академика В.В. Струве
(1889-1965) в тот образ мыслей, который определил развитие советской
историографии на протяжении большей части её существования, можно
только при условии написания отдельного монографического исследова¬
ния. Но базовые элементы нам выявить необходимо, а поэтому для нас ос¬
новой анализа будет публикация знаменитого доклада Струве «Проблема
зарождения, развития и разложения рабовладельческих обществ Древнего
Востока», прочитанного им 4 июня 1933 г. на расширенном заседании сек¬
тора истории рабовладельческого общества Государственной Академии
Истории Материальной Культуры. Доклад этог, как известно, сыграл ре¬
шающую роль в завершении дискуссий об азиатском способе производст¬
ва, позже на него возлагалась ответственность за определённую трактовку
марксизма, фактически получившую одобрение высшего партийного на¬
чальства. Сам доклад при этом оценивался по-разному: и как научно убе¬
дительный и безупречный, и как слабый, но победивший благодаря тому,
88 Там же. С. 161.
89 Дискуссия об азиатском способе производства. С. 165.
90 Ким О.В. Проблема азиатского способа производства в советской историографии (20-
е годы - начало 90-х годов). С. 82.
90 Глава 2. Формирование образа древности в советской историографии 1920-30-х гг.
что всё было решено заранее. Специального анализа ни в отечественной,
ни, насколько нам известно, в зарубежной историографии доклад не удо¬
стоился.91 При этом, на наш взгляд, гораздо важнее понять, какие основы
взгляда на древность были заложены этим докладом в сознание советских
исследователей, чем то, как он лично оценивался каждым из них. В исто¬
рии науки нередко бывает так, что усваиваются не теоретические положе¬
ния, не концепции и даже не формы трактовки и сцепления фактов, а об¬
щая направленность, тенденция подхода к материалу и восприятия той ис¬
торической эпохи, которая избрана для исследования. В этом отношении
работа В.В. Струве, бесспорно, является знаковой.
2.2.1. Объём и структура доклада В.В. Струве
о древневосточных обществах
Заседания ГАИМК проходили в Мраморном дворце, принадлежавшем
ранее императорской семье, и при всей послереволюционной специфике
это, конечно, добавляло событиям торжественности. Особая атмосфера
заседаний запоминалась участникам событий на десятилетия, тем более
что после 30-х гг. подобные мероприятия проводились в Советском Союзе
уже на иной манер.
Характерно, что в примечании к одной из научных статей антиковед
К.М. Колобова не смогла удержаться от достаточно пространных воспо¬
минаний: «У тех, кто присутствовал на пленумах в ГАИМКе, они навсегда
остаются в памяти. Зал Мраморного дворца переполнен. Сюда приходят
не только историки, археологи и университетская молодёжь. Здесь много
учёных других специальностей, рабочих, педагогов, искусствоведов и лю¬
дей самых разнообразных профессий, интересующихся проблемами все¬
мирной истории. ... Пленум ГАИМК - это событие, далеко выходящее за
пределы только Ленинграда. Здесь царила полная свобода критики, скре¬
щивались копья, разгорались страсти и между учёными одного поколения
и между молодёжью и маститыми профессорами, в спорах и те и другие
выступали как равные, все стремились к установлению истины. И каждый
обычно считал, что именно он знает её».92
Перед нами, конечно, романтизированное описание, главный под¬
текст которого вполне понятен для статьи, написанной в 60-е гг.: Колобова
хотела показать новому поколению, что не следует рисовать время станов¬
91 В специальной диссертации теория Струве изложена чуть ли не на странице. Ким
О.В. Указ. соч. С. 85-86. Сравнительно подробно доклад рассмотрен в следующей интересной
книге, посвящённой спорам об «азиатском способе производства»: Dunn S.P. The fall and rise
of the Asiatic mode of production. Boston, 1982. Из советских авторов наиболее полно о докла¬
де см.: Постовская Н.М. Изучение древней истории Ближнего Востока в Советском Союзе
(1917-1959 гг.). М, 1961. С. 98-101. В названии доклада у Н.М. Постовской, однако, вместо
«разложения» написано «упадка»; впрочем, и сам Струве иногда путался точно таким образом.
92 Колобова К.М. Восстания рабов в античном обществе V-I вв. до н.э. (историографи¬
ческий очерк) // Проблемы всеобщей истории. Историографический сборник. Л., 1967. С. 8.
2.2. Роль В.В. Струве в создании образа древности
91
ления советской исторической науки исключительно в тонах «вульгарного
социологизаторства» на базе марксизма. Кроме того, ведь это было и вре¬
мя становления самой Колобовой как учёного: в 1932 г. она закончила ас¬
пирантуру в ГАИМК, и после этого работала там же научным сотрудни¬
ком.93 Мало найдётся тех, кто согласится воспринимать столь важный пе¬
риод в своей жизни исключительно в тёмных тонах.
Сходную в плане описания событий, но несколько более холодную и
критическую характеристику можно встретить в воспоминаниях И.М. Дья¬
конова, тогда ещё студента младших курсов. Дьяконов пишет не о заседани¬
ях ГАИМК вообще, а о том самом, которое наиболее интересует нас, состо¬
явшемся 4 и 5 июня 1933 г. Следует помнить, однако, что Дьяконов публи¬
ковал свои воспоминания уже в постсоветское время и, кроме того, он очень
неоднозначно относился к В.В. Струве как к человеку и как к учёному.
«Мой брат Миша94 сообщил мне, что на днях в ГАИМКе состоится
большое заседание с докладом В.В.Струве... Влиятельность В.В.Струве
уже в то время была очень велика, и о докладе заранее говорили как о со¬
бытии весьма большого значения. Я решил пойти с братом в ГАИМК...
ГАИМК помещался с самого своего основания в Мраморном дворце
(потом там был Музей Ленина). Мы пришли довольно поздно; громадный
(как мне показалось) зал был полон народу - сидело несколько сот чело¬
век. Заседание открыл Пригожин - вместе с Маториным первый в Ленин¬
граде теоретик в области истории. После довольно пространной вводной
речи он дал слово Струве.
... Доклад длился около четырех часов с перерывом. Слушать было
трудно - Струве говорил плохо, длинными, запутанными фразами, не все¬
гда согласовывавшимися, тонким голосом и, по обыкновению, со множе¬
ством паразитических словечек. Однако слушали его внимательно».95
Дьяконов, как легко заметить, обращает внимание на то, что было
благоразумно исключено Колобовой: «полной свободе критики» предше¬
ствовало выступление партийного теоретика, «благословлявшего» Струве
на основной доклад. Говорит он и об утомительно долгом выступлении
Струве. Длился ли доклад около четырёх часов, как запомнил И.М. Дьяко¬
нов,96 или, по другим сведениям, три часа,97 не так важно: вероятно, Стру¬
ве полностью озвучил заготовленный текст, который позже, с некоторыми
дополнениями и исправлениями, был издан в «Известиях ГАИМК».98
93 Фролов Э.Д. Русская наука об античности. Историографические очерки. СПб.,
1999. С. 505.
94 Имеется в виду М.М. Дьяконов (1907-1954), востоковед, иранист.
95 Дьяконов И.М. Книга воспоминаний. СПб., 1995. С. 276-277.
96 См. тж. Постовская Н.М. Указ. соч. С. 98; Очерки истории исторической науки в
СССР. T. IV. М., 1966. С. 571.
97 Вассоевич А.Л. В.В. Струве и «Египетская история» Манефона // Струве В.В. Мане-
фон и его время. СПб., 2003. С. 36.
98 Струве В.В. Проблема зарождения, развития и разложения рабовладельческих об¬
ществ Древнего Востока // Известия ГАИМК. Вып. 77. Л., 1934. С. 32-111.
92 Глава 2. Формирование образа древности в советской историографии 1920-30-х гг.
Объём доклада - первое, на что следует обратить внимание. В издан¬
ном виде он насчитывает 80 страниц текста, но, возможно, более показа¬
тельными будут другие примерные подсчёты: общий объём доклада со¬
ставляет более пяти с половиной печатных листов, из них более трети тек¬
ста приходится на примечания, иногда разрастающиеся до самостоятель¬
ных экскурсов." Для сравнения, объём основного текста второго издания
Энгельсова «Происхождения семьи, частной собственности и государства» -
несколько менее девяти печатных листов.
Если помнить о том, что Струве ориентировался на классическую не-
100
мецкую науку о древности, то в исполинских статьях нет ничего удиви¬
тельного - немецкие научные журналы рубежа XIX-XX вв. часто печатали
статьи, которые в наше время ни один автор не постесняется назвать мо¬
нографией. Но для советских дискуссий шаг был по-своему уникальный:
доклад осознанно строился таким образом, чтобы лечь нерушимым аргу¬
ментом в пользу предлагаемой трактовки, хотя бы самим своим объёмом.
Конечно, нельзя сказать, что объём доклада уже сам по себе исключал
развёрнутую дискуссию, поскольку мероприятие продолжилось на сле¬
дующий день, но в виду того, что выступления Пригожина99 100 101 102 и Струве, по
самым скромным подсчётам, заняли не менее четырёх часов (доклад же,
как говорит сам Струве, был рассчитан «на вечер», 2 т.е. заседание нача¬
лось поздно), то доклады в значительной мере отделялись от дискуссии.
Конечно, это нельзя списать на обычный просчёт при установлении рег¬
ламента. С другой стороны, как будет показано ниже, о полной режиссуре
дискуссии не могло быть и речи: дело в том, что взгляды Пригожина и
Струве на древневосточные общества заметно разнились.
Итак, Дьяконов вспоминал, что доклад воспринимался тяжело. Надо
полагать, не последнюю роль в этом играла его запутанная структура. Из-
за восходящей к немецким филологическим семинарам привычки дотош¬
но разбирать каждый вопрос, не обращая внимания на то, как далеко это
уводит от основного предмета, Струве всегда тяжёловесен в научных
статьях, но разбираемый здесь доклад, пожалуй, лидирует и в этом отно¬
шении.
Для облегчения анализа структуры предлагаем рассмотреть следую¬
щую таблицу (Приложение 2). Подсчёты сознательно округлены, а кроме
того, не учтены некоторые особенно запутанные места в изложен™, когда
автор «скакал» от вопроса к вопросу. В оригинальном тексте статьи разде¬
99 Вероятнее всего, что эти примечания Струве не читал на заседании.
100 Вассоевич А.Л. В.В. Струве и «Египетская история» Манефона. С. 9-10; Большаков
А.О. Василий Васильевич Струве (1889-1965) // Портреты историков. Время и судьбы. T. 2.
Всеобщая история. М. - Иерусалим, 2000. С. 42.
101 Доклад Пригожина в своём первоначальном варианте (печатный текст содержит не¬
сколько страниц, дописанных явно postfactum) превышает объём в полтора печатных листа;
при чтении вслух темпом выше среднего это потребует не менее часа времени.
102 Прения. В.В. Струве // Известия ГАИМК. Вып. 77. С. 157.
2.2. Роль В.В. Струве в создании образа древности
93
лы отсутствуют, только вступительные общие Замечания (выделенные на¬
ми в раздел I) отчёркнуты от остального текста.
Анализ структуры может привести нас к ряду предварительных за¬
ключений. Прежде всего, статья, хотя и отличается запутанностью по¬
строения, отнюдь не бессистемна, сложность же с читательским воспри¬
ятием, на наш взгляд, заключается в том, что Струве при её написании
выбирал между двумя способами изложения материала: по этапам («заро¬
ждение, развитие и разложение») и по странам («общества Древнего Вос¬
тока»), а в итоге решил соединить оба подхода. В основной части труда
(обозначенной в приложении как раздел II) эти колебания хорошо замет¬
ны: начиналась статья с рассказа об общих условиях формирования рабо¬
владения и сравнительного повествования о складывании территориаль¬
ных общин в Египте и Шумере (пункты 1 и 2, по сути - это «зарожде¬
ние»). Затем автор, вероятно, столкнулся с трудностями рассказа о по¬
этапном развит™ рабовладения на конкретных примерах, потому что, ко¬
нечно, полной аналогии между историей Шумера с одной стороны и
Египта с другой провести не представлялось возможным тогда так же, как
и теперь (хотя тот факт, что Струве несколько раз это сравнение всё-таки
проводит, указывает на то, что он продумывал и такой вариант). Поэтому
рассказ о «развитии» рабовладения Струве разбил отдельно на Месопота¬
мию и Египет, а внутри каждого из регионов осветил основные этапы го¬
сударственного развития сквозь призму проблемы рабовладения (пункты 3
и 4). Поздним рабовладельческим обществам на Востоке («разложению»)
посвящены завершающие части статьи (пункт 5), здесь рассмотрение
вновь возвращается к общему рассказу без разбиения по регионам.
Возможно, такое решение сложностей с подачей материала является и
не самым изящным, но достаточно широко распространённым при напи¬
сании научных работ. Затруднения для читателя создаёт не структура сама
по себе, а то, что её довольно сложно проследить: отдельные части замет¬
но отличаются по объёму (о Саргонидах и Древнем царстве в Египте рас¬
сказано бегло, о III династии Ура - подробно), наличествует ряд вставок и
отсылок к другим племенам и народам, наконец, в разделе по Египту не¬
редко нарушается хронология изложения.
Эта прихотливость повествования тоже не зависела исключительно от
выбора автора: данных по экономике Аккадского царства объективно
меньше, чем по III династии Ура, так что неудивительно, что о втором
рассказано в четыре раза подробнее, чем о первом; Древнее царство в
Египте в начале XX в. было исследовано несопоставимо менее, чем Новое
царство, и это отразилось примерно в таком же соотношении объёмов по¬
вествования. Гораздо более интересным является то, что Месопотамии
посвящено более трети доклада (34,4%), а Египту - менее четверти
(23,1%): различие, опять же, не критическое, но особенно значимое в све¬
те того факта, что Струве был египтологом (пожалуй, даже с особым вку¬
сом к эллинистическому Египту), сравнительно поздно обратившимся к
94 Глава 2. Формирование образа древности в советской историографии 1920-30-х гг.
месопотамскому материалу.103 Неслучайным является и то, что месопо¬
тамский материал рассматривается прежде египетского.
Обратим внимание также, что вводный и заключительный раздел
крайне незначительны как в абсолютном объёме, так и в соотношении с
основной частью. Струве не было необходимости делать подробное теоре¬
тическое введение - этот труд брал на себя Пригожин.
Тем самым, перед нами вырисовывается общий замысел статьи, как его
видел сам Струве. Это не было очередным схоластическим рассуждением-
сопоставлением избранных цитат из Маркса, Энгельса, Ленина и Сталина.
Ссылок на «классиков» в статье не слишком много, и ряд из них был добав¬
лен, судя по всему, уже в процессе публикации (на это указывает то, что
многие из сносок с цитатами из «отцов-основателей» поставлены как до¬
полнительные - например, «68а» и т.д.104). Убедительность предлагаемой им
трактовки древневосточных обществ как рабовладельческих Струве полагал
базировать на последовательно организованном изложении фактов, именно
обширный фактический материал должен был говорить сам за себя.
Но организация материала оказалась очень сложной задачей, поэтому
историк и решил применить сразу несколько подходов к его упорядоче¬
нию. И дело тут, конечно, не в том, что Струве не мог, при известном уси¬
лии, уложить материал в более простую структуру - вопрос для него, как
и для любого учёного, заключался прежде всего в желании сделать свои
аргументы наиболее убедительными; или (что, по сути, то же самое) сде¬
лать наименее заметными слабые места своей концепции. Тем самым, от
структуры следует перейти к основным идеям и их аргументации.
2.2.2. Основные идеи доклада: их обоснование
и способы подачи материала
Попробуем вначале изложить содержание статьи Струве таким обра¬
зом, как если бы его первоначальный, согласно нашему предположению,
замысел параллельного рассказа о Египте и Шумере был осуществлён.
103 Не совсем понятно, что имел в виду Д.Л. Смит-Кристофер, говоря о Струве как о «пер¬
вом (pioneering) советском ассириологе». См. Smith-Christopher D.L. Translators Foreword //
Weinberg J. The Citizen-Temple Community. Sheffield, 1992. P. 10. Даже если понимать под pioneer¬
ing «изыскания», «научные открытия», о первенстве Струве говорить странно. Всё-таки первым
советским ассириологом следует считать либо В.К. Шилейко (1891-1930), либо его ученика
А.П. Рифгина (1900-1945), учителя И.М. Дьяконова. В одной из дискуссий 1931 г. Струве гово¬
рит; что обратился к «вавилонскому» материалу несколько лет назад. Струве В.В. [Слово в пре¬
ниях] // Дискуссия об азиатском способе производства. По докладу М.С. Годеса. М., 2009. С. 93.
104 Струве В.В. Проблема зарождения, развития и разложения рабовладельческих об¬
ществ Древнего Востока. С. 91, прим 4 а-d; С. 92, прим. 18 а; С. 96, прим. 68 а; С. 108, прим.
250 Ь. Из одиннадцати сносок на работы Маркса, Энгельса и Ленина лишь четыре были в
тексте изначально; кроме того, в тексте есть ещё незначительное число цитат из Маркса и
Энгельса без сносок (например, цитата из «Антидюринга» на С. 36 («рабство было найде¬
но») или цитата из Маркса на С. 37-38 с незакрытыми кавычками и, надо думать, потерянной
по техническим причинам сноской - скорее всего, под номером 18Ь).
2.2. Роль В.В. Струве в создании образа древности
95
Не касаясь нескольких вступительных замечаний (о важности изуче¬
ния предмета и о том, что только признавая рабовладение, можно отли¬
чаться от восприятия древней истории в буржуазной науке), следует выде¬
лить пять основных тезисов.
1. Первоначально эксплуатация рабского труда осуществлялась ран¬
ними территориальными общинами, в которых постепенно формируется
класс собственников.105 Возникновение территориальной общины из неко¬
торого числа родовых было необходимым фактором, ибо только таким об¬
разом было возможно обеспечить ирригацию - основу сельского хозяйства
как Египта, так и Месопотамии.106 Вначале рабов опасались допускать до
возделывания полей, и они выполняли самую тяжёлую часть ирригацион¬
ных работ, а общинники трудились на храмовой земле, урожай с которой
обеспечивал этих рабов пайком.107 Постепенно на «высоких полях», нахо¬
дившихся за пределами естественно орошаемой (затопляемой во время
половодья) земли, начало складываться частное землевладение.108 Главы
территориальных общин, контролировавшие храм в общих интересах,
также окажутся готовыми в будущем перевести храмовое хозяйство в
свою собственность.109
2. Класс собственников стремится к увеличению количества рабов и
ко всё большему закабалению свободных общинников, превращению по¬
следних в долговых рабов. Этому способствовал рост обмена; верхушка
стремится покупать рабов или захватывать их в войнах.110 Поднимается
ростовщичество.111 В городских общинах Вавилонии (в начале Старова¬
вилонского периода) катастрофически падает число свободных людей, всё
больше населения попадает в кабалу;112 в Египте территориальная община
была более устойчива.113
3. Общинники боролись за свою свободу; правители, пришедшие к
власти при их поддержке, принимали законы, ограничивающие ростовщи¬
чество. Однако общинники по-прежнему стремились к тому, чтобы экс¬
плуатировать рабов, и поэтому в конечном итоге община всегда проигры¬
вала. Проводниками чаяний масс свободного населения Струве считает
105 Совершенно некорректно изложение О.В. Кима, согласно которому: «В.В. Струве и
С.И. Ковалёв сделали допущение, что древневосточные рабовладельцы сходились в некое подо¬
бие общин». Ким О.В. Указ. соч. С. 86. Струве имел в виду не то, что рабовладельцы соединя¬
лись в общины, а то, что территориальная община выступала как коллективный рабовладелец.
106 Струве В.В. Проблема зарождения, развития и разложения рабовладельческих об¬
ществ Древнего Востока. С. 36. Выступавший первым в прениях по докладу И.М. Лурье об¬
ратил внимание на недоказанность данного тезиса. Прения. И.М. Лурье // Известия ГАИМК.
Вып. 77. Л., 1934. С. 117.
107 Струве В.В. Проблема зарождения, развития и разложения... С. 42,45.
108 Там же. С. 38.
109 Там же. С. 92, прим. 24.
110 Там же. С. 47-48.
111 Там же. С. 58.
112 Там же. С. 59.
113 Там же. С. 63.
96 Глава 2. Формирование образа древности в советской историографии 1920-30-х гг.
Урукагину и Хаммурапи.114 Рабовладельцы часто проявляли центростре¬
мительные тенденции: так, в Египте владельцы «высоких полей» нужда¬
лись в централизации для лучшей организации ирригации, и поддержива¬
ли власть фараона.115 Несмотря на свою устойчивость, в конце Среднего
царства разлагаются и египетские территориальные общины, что означало
возросший уровень эксплуатации свободной бедноты. В конце периода это
выливается в социальную революцию: свободная беднота грабит богатых,
стремясь, конечно, не изменить общественное устройство, а получить как
можно больше имущества при уже существующем строе.116
4. Нарастает и борьба рабов против рабовладельческих государств.
В периоды потрясений от нападений извне свободные могли сплотиться,
как это было при завоевании гиксосов,117 но расцвет рабовладения в Но¬
вом царстве Египта, создание крупных латифундий,118 сделали классовую
борьбу между рабовладельцами и рабами решающим фактором. В позд¬
ний период (при Птолемеях и римлянах) всё египетское крестьянство фак¬
тически было низведено на положение рабов.119 В классовой борьбе рабы
чаще всего опирались на варварские племена, которых всегда было много
на границах рабовладельческих сообществ, и многие рабы были выходца¬
ми из этих племён.120 Недовольство рабов внутри и вторжения варваров
извне приводили ослабевшие от внутренней социальной борьбы рабовла¬
дельческие государства к упадку.
5. Рабовладение на Востоке не достигло таких предельных форм, как
в античном мире, поэтому и упадок его был более растянут во времени, но
в принципиальных моментах не отличался от развития рабовладельческих
обществ античности. Отдельные пережитки рабовладельческого уклада
сохранились в Египте до эпохи мамелюков.121
Итак, перед нами работа, дающая набросок социальной истории
Древнего Востока с момента появления цивилизаций и до средневековья.
В известном смысле слова перед нами продолжение базовой работы Эн¬
гельса, но, если подумать, задача, стоявшая перед Струве, была гораздо
сложнее. Во-первых, он не был Энгельсом и не мог претендовать на воль¬
ное толкование Маркса; прежде всего, это значило, что он не мог просто
взять за основу работу какого-либо «буржуазного» учёного и переложить
её на материалистический лад.122 Во-вторых, Струве не был популяризато¬
114 Там же. С. 49-50, 59.
115 Там же. С. 65.
116 Там же. С. 68-70.
117 Там же. С. 70.
118 Там же. С. 71-72, 74.
119 Там же. С. 83.
120 Там же. С. 76-77, 80-81.
121 Там же. С. 89.
122 Хотя, что очевидно, это не значило, будто он не использовал вовсе таких работ. На
видение Струве месопотамского общества сильно повлиял Б. Мейснер, что хорошо видно из
текста доклада и на что обращал внимание самый настойчивый оппонент Струве Н.М. Ни-
2.2. Роль В.В. Струве в создании образа древности
97
ром, а выступать ему предстояло в том числе и перед специалистами - это
значило, что ему нужно было привести не какие угодно примеры, а предос¬
тавить убедительный подбор фактов и не менее убедительную их трактов¬
ку. Добавим к этому и то, что Струве нужно было говорить уже не только о
рождении и развитии, но и об упадке определённого типа обществ - тема,
которая подробной разработки у классиков марксизма не получила.
От решения первой задачи Струве практически уклонился - вводное
слово Пригожина ставило его в тем более выгодное положение, что все
возможные недочёты в плане общей теории фактически выносились за
скобки доклада. Пригожин, нужно сказать, не согласился с самой сутью
трактовки Струве: по его мнению, восточные общества были феодальны¬
ми с сильной рабовладельческой тенденцией;123 но через несколько лет,
когда Пригожина арестовали как врага народа (и вскоре расстреляли), это
расхождение во взглядах, опять же, только укрепило позиции Струве.
Вторая задача, однако, ложилась целиком на плечи автора главного
доклада. Что касается подтверждения основных идей, то, бесспорно, Струве
умел работать с фактическим материалом, сравнивать и интерпретировать
источники, но чтобы переменить мнение историков, убеждённых в преоб¬
ладании на Востоке труда управляемых бюрократией общинников, следова¬
ло приложить немалые усилия. Приведённые нами основные тезисы давали
версию, в которой было место и общине и государственной бюрократии, но
подо всё это был подведён рабовладельческий базис. Струве, следовательно,
нужно было показать, что именно рабский фактор является здесь опреде¬
ляющим. Это требовало особых форм подачи фактического материала.
Как уже было сказано ранее, мы не стремимся критиковать взгляды
Струве (или любого другого учёного) с точки зрения современного нам
уровня исторических знаний.124 Нам гораздо полезнее будет увидеть, ка¬
ким образом Струве обосновывал и доказывал свои положения с точки
зрения современных ему знаний.
Следует начать с формулировки наиболее важного положения статьи:
наличие рабовладельческих обществ на Востоке Струве вообще не соби¬
рался доказывать, оно постулировано в начале доклада и иллюстрируется
всей совокупностью материала. Иными словами, работа построена не как
диалогическое исследование, исследование-рассуждение, а как исследова¬
ние-иллюстрация. Это вполне приемлемый и легитимный в науке жанр
исследования, но в контексте спора он выглядит как вид подмены: в осно¬
ву дискуссии положен доклад, который игнорирует сам факт расхождения
Кольский. См. Никольский Н.М. Частное землевладение и землепользование в Древнем Дву¬
речье // Исторический журнал. 1945. № 1-2. С.36.
123 Пригожин А.Г. Проблема социально-экономических формаций обществ древнего
Востока//Известия ГАИМК. Выл. 77. Л., 1934. С. 27-31.
124 Для сравнения достаточно посмотреть, насколько иной образ социального устройст¬
ва Египта рисуют современные отечественные исследователи. См. Четверухин А.С. Пробле¬
мы исследования Раннего Египта // Эмери У.Б. Архаический Египет. СПб., 2001. С. 367-369.
98 Глава 2. Формирование образа древности в советской историографии 1920-30-х гг.
во мнениях. Повторим снова, не следует думать, будто это было в чистом
виде спланировано Струве или Пригожиным: мы уже видели, что Струве
написал доклад, который совсем не был простым исполнением пригожин-
ских рекомендаций (кстати говоря, наличие таковых вряд ли вообще воз¬
можно доказать); кроме того, название доклада предполагает дискуссию.
Исходя из анализа текста работы, нетрудно увидеть, что её название соот¬
ветствует содержанию лишь отчасти: она действительно о зарождении,
развитии и упадке рабовладельческих обществ древнего Востока, но вот
проблема этого как раз не поставлена.
Проблема лежит, так сказать, за пределами текста, в самом контексте
его произнесения, но Струве ведёт рассказ таким образом, словно она
почти решена. «Целью моего доклада и является доказательство правиль¬
ности определения марксизмом-ленинизмом экономической структуры
обществ древнего Востока как рабовладельческой, на основе историческо¬
го материала, дошедшего до нас от Вавилонии и Египта.. .».125
Говоря о рабовладении, нужно в первую очередь рассказать о рабах и об
их владельцах. Об этом и будет сказано почти в самом начале основной час¬
ти доклада, сразу после общего описания речных долин Месопотамии и
Египта, едва речь зайдёт об их первых поселенцах. «В условиях рыболовно¬
го хозяйства, при котором общество начинает становиться оседлым, может
уже применяться в больших размерах сила рабов».126 Уже в этом первом вы¬
сказывании о рабах интересны два момента. Во-первых, отсутствие каких-
либо исторических сведений о таковом этапе в ранней истории обеих речных
долин заменено общим рассуждением о том, что «рыбная ловля давала более
обильную и верную пищу, нежели охота»127 и дополнено ссылкой на широ¬
кое развитие рабовладения среди индейских племён северо-запада Северной
Америки.128 Во-вторых, автор доклада фактически внедрил рабовладение в
сознание слушателей (читателей): в первой же фразе о нём мы узнаём, что
оно уже существует, и отныне будет применяться в более заметных масшта¬
бах. Сам принцип использования таких приёмов, наводит на аналогии с
«Происхождением...» Энгельса: то же использование индейцев в качестве
отмычки для древней истории и умение превратить более или менее правдо¬
подобное предположение в исходную точку для рассуждений.
Будучи однажды предположенным, рабство теперь становится факто¬
ром, важность которого будет показана нам с помощью некоторых логиче¬
ских и даже филологических ухищрений. Например, сообщая о роли вер¬
125 Струве В.В. Проблема зарождения, развития и разложения рабовладельческих об¬
ществ Древнего Востока. С. 34. Об этом общем подходе, когда используется «метод построе¬
ния вместо метода доказательства»: Прения. И.М. Лурье. С. 113; о том, что в докладе как раз
нет доказательства господствующего положения рабского труда: Прения. А.А. Аджан. С. 132.
126 Струве В.В. Проблема зарождения, развития и разложения... С. 34.
127 Там же. Не будем поднимать вопрос о том, возможно ли вообще представить суще¬
ствование строго рыболовецких хозяйств в условиях Египта и Месопотамии.
128 Там же. С. 91, прим. 10.
2.2. Роль В.В. Струве в создании образа древности
99
ховного жреца - энси (Струве использует старый вариант чтения: «патеси»)
в хозяйственной жизни Шумера, учёный открывает абзац следующими сло¬
вами: «Патеси ... руководил трудом рабов...». Начало следующего пред¬
ложения: «Они руководили и работами свободных...».129 Иными словами,
энси заведовали трудом как свободных, так и рабов, но рабы вынесены на
первое место и выделены особенно.
Струве, получивший образование в ту эпоху, когда история не могла
быть отделена от классической филологии, хорошо понимал, что вопрос о
том, как переводить социальные термины в древних языках - не послед¬
ний по степени важности в изучаемой им проблеме. Поэтому в отдельном
подробном примечании он утверждает, что, при всём разнообразии терми¬
нов в египетском языке, при изъятии некоторых, «не имеющих ничего об¬
щего с понятием раба, как таковым, мы получим в египетском, вероятно,
не больше терминов для раба, чем в греческом»130 131. Иными словами, ана¬
логия опять заменила доказательство,1 1 и теперь Струве будет лишь ино¬
гда оговаривать, что он переводит той или иной термин именно в смысле
рабского состояния. Иногда же буквальное «тела» он без колебаний пере¬
водит как «рабы» (ссылаясь на аналогию с греческим «сомата»),132 как и
шумерское «каль» (принятое сейчас чтение: «гуруш»).133
Таким образом, для Струве оказывается принципиально важным кол¬
лекционировать упоминания о рабах, выделив их в массе исторических
текстов, и рассказывать теперь о них как о главных героях всей социаль¬
ной истории древности. Этот подход, который можно назвать акцентуаци¬
ей, дополнен ещё двумя приёмами: нивелированием вариаций и эмоцио¬
нальным образом.
Нивелирование заключается в том, что учёный предлагает нам выбор
между двумя вариантами оценки социального статуса групп или индиви¬
дов: либо они свободные (и неважно, какие именно или в какой степени),
либо - рабы.134 135 Соответственно, достаточно доказать, что человек не был в
достаточной мере свободен, скажем, не обладал собственностью на орудия
труда, чтобы можно было назвать его рабом - по крайней мере, в эконо-
135
мическом смысле слова.
129 Там же. С. 37.
130 Там же. С. 93, прим. 24.
131 О произвольности перевода социальных терминов в отношении древнеегипетского
общества: Прения. И.М. Лурье. С. 114.
132 Струве В.В. Проблема зарождения, развития и разложения... С. 67. Это притом, что
Струве прекрасно было известно: даже в греческом «сомата» далеко не всегда означало ра¬
бов, особенно если речь идёт о Птолемеевском Египте.
133 Там же. С. 56.
134 См. логику рассуждений: Там же. Однако, на С. 46 противопоставляются свободные
и крепостные.
135 Там же. С. 83. Это было время, когда вряд ли кто-либо посмел указать на то, что
«раб» - категория юридическая, не экономическая, или хотя бы на то, что «жить как раб» и
«быть рабом» - совсем не одно и то же.
100 Глава 2. Формирование образа древности в советской историографии 1920-30-х гг.
Эмоциональный образ создаётся периодическим нагнетанием под¬
робностей, которые должны подчёркивать униженное состояние раба. Ра¬
бов клеймят.136 Рабы опасны для эксплуататоров: согласно Струве, перво¬
начально труд рабов не использовался в поле, потому что «древневосточ¬
ные крестьяне работали на полях, плодородных благодаря ирригационной
сети, они владели орудием производства, которое трудно было доверить
рабу».137 Маловероятно, чтобы под орудием производства Струве имел в
виду что-либо вроде мотыги или, может быть, плуга; скорее всего, речь
идёт о том, что крестьяне ранних обществ Древнего Востока первоначаль¬
но не доверяли рабам саму орошённую землю; на более высокой стадии
развития производительных сил это было преодолено. Совершенно непо¬
нятно, почему крестьяне поступали таким образом (религиозные сообра¬
жения изъяты,138 а социально-экономические выглядят как минимум не-
развёрнугыми), однако образ раба создаётся соответствующий. Мы легко
можем представить, как виртуозно отыграл бы эту тему Энгельс, но эмо¬
циональность не свойственна стилю Струве, а потому у него этот приём
играет подчинённую роль.
Зато, коль скоро Струве является серьёзным учёным, он умеет обра¬
щаться с «неудобными» фактами, которых всегда много на пути больших
теорий. Самым простым и неудачным приёмом в борьбе с такими фактами
является их отрицание или же их подробное обсуждение. Струве, как мы
видели, подробно излагает только свою точку зрения (за что его вряд ли
можно упрекнуть), и в спор о деталях вступает лишь тогда, когда может
последовательно оспорить точку зрения противоположную. Но этого не¬
достаточно для того, чтобы теория выглядела безупречно, и он избирает
следующую стратегию: признаёт многие из фактов, которые могли бы ос¬
лабить его трактовку, но придаёт им невысокий статус.
Один из вариантов использования такого приёма: указание на недос¬
таточность наших сведений. Поскольку сама по себе скудость фактиче¬
ских данных не служит ни в пользу, ни в опровержение той или иной тео¬
рии, иногда ссылка на неё может использоваться для того, чтобы скрыть
слабые места теории, её неудачно сошедшиеся швы. Например, когда речь
идёт о раннем периоде истории: «Конкретную историю этого рождения
классового общества в отдельных районах мы знаем пока ещё очень ма¬
ло».139 Конечно, в работе, которая построена именно на широком подборе
фактов, невозможно использовать такой приём слишком часто, а гораздо
важнее показать, что предложенная гипотеза в состоянии выдержать на¬
пор фактов противоречащих. Потому-то снижение статуса этих фактов
стало основным приёмом защиты со стороны Струве.
136 Там же. С. 39.
137 Там же. С. 45.
138 В докладе несколько раз мелькают следы психологических объяснений, но они но¬
сят явно рецидивный характер.
139 Там же. С. 37.
2.2. Роль В.В. Струве в создании образа древности
101
Например, советский историк указывает на ряд свидетельств как того,
что свободные крестьяне осуществляли ирригационные работы, так и то¬
го, что далеко не всегда на эти работы кидали основную массу военно¬
пленных, но все эти факты для него только исключение, подтверждаю¬
щее правило: «Если свободные привлекались для рытья каналов, то их ра¬
бота была вполне чётко ограничена определёнными размерами».140 141 Тем
самым своё положение о том, что свободные не занимались ирригацией
Струве «дополнил» мыслью о том, что они занимались ей на условиях
точного учёта вложенного труда: то есть, на самом деле, доказал тот оче¬
видный факт, что свободные люди трудились на иных условиях, чем рабы.
Похожим образом, говоря о нововавилонских рабах и приводя большую
выдержку из исследования Б. Мейснера о том, что рабы имели значитель¬
ные имущественные и коммерческие права, Струве признаёт, что эти рабы
могут считаться таковыми лишь номинально (по сути, это равносильно
признанию бессмысленности филологического подхода к характеристике
рабовладения), но завершает этот пассаж превосходно: «большинство же
рабов, являвшихся непосредственными производителями, поскольку они
работали на латифундиях, на ирригационной системе, или в ремесленных
мастерских, продолжали оставаться, как и раньше, оторванными от средств
производства».142 Так и не доказав значительного числа рабов в сельском
хозяйстве Вавилонии, Струве свёл все примеры Мейснера к тому, что это -
свидетельства появляющегося нового феодального общества.
Наиболее впечатляющий пример обращения с невыгодными свиде¬
тельствами Струве демонстрирует, когда говорит о роли ирригации. Ирри¬
гация порождает деспотию, в то время как «финикийские и греческие го¬
рода-государства, хеттское государство, не знали деспотии, равно как они
не знали ирригационного хозяйства в крупном масштабе».143 Фиксируя
этот момент, отмечая государства, имеющие непосредственное отношение
именно к Древнему Востоку (финикийские и хеттское), Струве тем не ме¬
нее оставит за скобками доклада вопрос о том, насколько его версия соци¬
альной истории Египта и Месопотамии может использоваться как общий
план истории всего Древнего Востока. Более того, чтобы подчеркнуть все¬
общность развития рабовладения на Древнем Востоке, Струве ещё не¬
сколько раз будет упоминать об иных государствах, кроме Египта и Вави¬
лонии; что симптоматично, он будет делать это в тех разделах, где матери¬
ал поддавался ему с наибольшим трудом (в том числе потому, что он хо¬
рошо знал эти периоды): в рассказ о египетском рабовладении включается
пример с ассирийских рельефов,144 в раздел о египетских грабительских
140 Там же. С. 95, прим. 34-35; С. 107, прим. 223. Похожий пример: рассуждение об
«иги-ну-ду», которые вроде бы рабы, но некоторые из них в источнике «сравнены со свобод¬
ными». Там же. С. 92-93, прим. 23.
141 Там же. С. 40.
142 Там же. С. 87.
143 Там же. С. 37.
144 Там же. С. 70.
102 Глава 2. Формирование образа древности в советской историографии 1920-30-х гг.
походах включён отдельный пассаж о карфагенянах,145 латифундии Египта
поставлены во взаимосвязь с латифундиями Финикии (!) и Карфагена, а
через них - Сицилии и Италии146. Получается, все примеры иных обществ
со своими особенностями развития, которые могли бы использоваться оп¬
понентами для того, чтобы оспорить теорию Струве, теперь укладываются
в неё в качестве дополнительного обоснования. Можно сказать и больше:
хотя однажды и было сказано об отличии разных сообществ, чисто стили¬
стически они сделаны сопоставимыми, как бы одинаковыми.
В то же время, теперь Струве трудно было упрекнуть в том, что он
полностью игнорировал разнообразие географических факторов и поли¬
тических форм на Востоке. Не прямым текстом, а посредством постепен¬
но выстроенных смещений смысла, читателю ненавязчиво предложено
признать Египет и Месопотамию образцовыми регионами Востока, а про¬
чие районы - вариациями. Особенности других сообществ даже помогают
Струве подчеркнуть образцовость избранных им для основного анализа:
так, рассказ о восстании рабов в Египте Нового царства «усилен» отсыл¬
кой в период Среднего царства, событиям в Лагаше при Урукагине и рас¬
сказом о хетгском восстании.147 Неразвёрнутость этих положений позво¬
ляет автору уйти от обсуждения вопроса, где проходит грань между ти¬
пичными и нетипичными обществами древности, и в общем оставляет не¬
ясным, задавался ли он сам подобным вопросом - как мы могли увидеть,
общая тенденция марксистских дискуссий 20-30-х гг. шла именно к ниве¬
лированию отличий и выведению надёжных теоретических положений.
Мы можем сказать, что вообще вся стилистика анализируемой нами
работы продиктована рядом заранее известных, хотя и не проговоренных
установок: найти типичные общества, найти стандартный тип социальных
отношений, показать общий ход его эволюции. Наверное, в отличие от Эн¬
гельса, Струве очень хорошо понимал, что иногда сопоставляет несопос¬
тавимое. Где в его собственном сознании проходила грань между теми ре¬
конструкциями, в которые он верил, и теми конструкциями, в которые он
поверить пытался, мы точно указать не в состоянии, но есть ряд свиде¬
тельств, которые могут нам помочь сделать хотя бы набросок этого.
2.2.3. Вклад В.В. Струве в марксистский образ древности
Струве сделал свой эпохальный доклад после нескольких лет смены
позиций, существенной переоценки системы фактов и, вероятно, немалых
внутренних сомнений. Струве, хотя и относился к ученикам Б.А. Тураева,
145 Там же. С. 72-73.
146 Там же. С. 75. Сама идея исторической преемственности между Египтом и Римом
через Карфаген тоже не новая, она восходит к концепции происхождения колоната по
У. Вилькену и МИ. Ростовцеву.
147 Там же. С. 76. Каждый из этих примеров по отдельности, кстати говоря, может быть
оспорен - слишком скудны свидетельства. Но соединённые вместе, они поддерживают друг
друга, создавая ощущение типичности рабских восстаний. Подобный приём мы фиксировали
у Энгельса: слабые доводы, будучи удачно скомпонованы, становятся убедительными.
2.2. Роль В.В. Струве в создании образа древности
103
не примыкал к школе последнего в полном смысле слова, работая в от¬
дельной замкнутой структуре Эрмитажа. Школа Тураева достаточно бы¬
стро исчезла в результате революционных событий,148 и постепенно
Струве оказался чуть ли не единственным специалистом высокого клас¬
са по Египту и одним из немногих настоящих специалистов по древнему
Востоку. Это само собой открывало перед ним известные перспективы в
плане карьеры, которую необязательно понимать только как средство за¬
работать на жизнь, но и как возможность самореализации - тем более,
что Струве был не против стать «русским Мейером», то есть историком,
способным к тщательной работе с материалом и при этом к убедитель¬
ным обобщениям.
Но чтобы реализовать свои возможности в Советском Союзе конца
20-х - начала 30-х гг., нужно было быть марксистом,149 а в случае со сферой
деятельности Струве - марксистом, который сможет разобраться в вопросе
не до конца прояснённом самим Марксом. Струве прошёл через те позиции,
которые были наиболее популярными в дискуссиях конца 20-х - начала
30-х гг.: он признавал феодализм на Востоке, потом признавал особую
формацию (азиатскую), и теперь достаточно уверенно выступил за рабо¬
владение.
Поэтому нет ничего удивительного в том, что он хорошо представлял
себе, каковы будут основные возражения против его доклада. В этом от¬
ношении замечания Пригожина, внесённые последним в издание материа¬
лов дискуссии, не являлись ничем неожиданным. Пригожин полагал, что
древневосточные общества были феодальными (с примесью рабовладе¬
ния), а Струве в своём докладе преувеличивал черты рабовладения: При¬
гожин приводил в пример очевидные манипуляции Струве с работой
Мейснера, но, как можно было увидеть выше, у Струве в запасе были и
более тонкие приёмы, которые Пригожин просто не мог дезавуировать.
Гораздо более важную роль играли как раз не расхождения между
Струве и Пригожиным, а те моменты, в которых они совпадали. Пафос
доклада Пригожина сводился примерно к следующей логической цепочке:
буржуазная историография обречена на загнивание,150 а профессиональ¬
ная работа крупных буржуазных учёных только усугубляет это состояние;
советская наука обязана выработать иное видение древней истории Восто¬
ка, соответствующее марксовому пониманию. Поэтому Пригожин отвер¬
гает географический фактор, как очевидно немарксистский. По мнению
148 См. Неваров А.А. Состояние отечественной египтологии в 20-е гг. XX в. // Древ¬
ность и Средневековье: вопросы истории и историографии. Материалы I Всероссийской на¬
учной конференции студентов, аспирантов и молодых учёных. Омск, 28-30 октября 2010 г.
Омск, 2010. С. 80-83; Большаков А.О. Василий Васильевич Струве (1889-1965). С. 45.
149 Старая профессура, конечно, ещё оставалась важным фактором научной жизни тех
лет, но никаких гарантий это положение не давало.
150 Доклад был составлен именно в таких выражениях. См. Пригожин А.Г. Проблема
социально-экономических формаций обществ древнего Востока. С. 7.
104 Глава 2. Формирование образа древности в советской историографии 1920-30-х гг.
Пригожина, «Маркс и Энгельс видели в общественном строе древних ци¬
вилизаций в эпоху классового общества азиатскую разновидность феода¬
лизма»}51 Специфика этого строя заключалась в том числе и в сочетании
феодализма с чертами рабовладения, которые были на Востоке очень жи¬
вучими, и предопределили его относительную (непринципиальную) спе¬
цифичность: замедленность развития.
Несложно увидеть черты сходства во взглядах Пригожина и Струве.
Демонстративное низведение географических факторов на вторые и даже
третьи роли, вызванное не в последнюю очередь сильным желанием от¬
креститься от любых аналогий с буржуазной историографией, подчёрки¬
вание относительной специфики развития стран Востока, объяснение этой
специфики смешением различных способов эксплуатации. Различие лишь
в том, что Пригожин делает ставку на феодализм, а Струве - на рабовла¬
дение.
Позиция Струве в условиях того времени была более надёжной, хотя
в момент появления она и не снискала достаточного количества сторонни¬
ков. Во-первых, довод Пригожина по поводу того, что утверждаемый им
феодализм на Востоке - марксистский, то есть не такой, как феодализм на
Востоке у Мейера или Вебера, слишком слабый для сообщества, которому
важно было найти чёткий ответ на вопрос, чем советская историографйя
отличается от буржуазной. В случае с рабовладельческим обществом по
Струве всё было как раз понятно: они - признают феодализм, мы - рабо¬
владение (а не какой-то другой феодализм). Отыскивание Пригожиным
отдельных феодальных тенденций, которые преуменьшил Струве, не де¬
лало точку зрения Пригожина более убедительной: факты исходили от
Струве, и тут сила доклада, основанного на фактах, играла свою роль.
Точно так же отсылки к мнению Маркса и Энгельса уже не были решаю¬
щими, ибо цитаты поддавались настолько разнообразному толкованию,
что только уводили от прямого ответа.
Но решающий элемент в скорой победе струвианской трактовки был,
на наш взгляд, следующий. Струве, хотя и говорил о долгом изживании
рабства на Востоке, тем не менее прочертил водораздел между рабовладе¬
нием и феодализмом, синхронизировал развитие Запада и Востока,151 152 на
что не решался Пригожин, погрязший в цитатах из классиков.
Так что, можно сказать, возражения Пригожина могли только укре¬
пить Струве на его позиции. С точки зрения марксистской теории он оты¬
скал вполне удовлетворительный ответ.
А что он мог думать как учёный? Были ли его доводы полностью
удовлетворительны для него самого? Обратимся к выступлению Струве в
151 Там же. С. 25.
152 О том, что Струве подгоняет начало европейского феодализма так, чтобы сопоста¬
вить его с развитием Востока: Прения. А.И. Тюменев. С. 144. Поддержка струвианской пози¬
ции (естественно, с оговоркой о возможности «неравномерности развития в рамках одной и
той же эпохи»): Прения. С.И. Ковалёв С. 151-152.
2.2. Роль В.В. Струве в создании образа древности
105
прениях по докладу М.С. Годеса «Итоги дискуссии об азиатском способе
производства», который состоялся в феврале 1931 г. и был подробно рас¬
смотрен нами в предыдущем параграфе. С одной стороны, несложно от¬
метить элементы, в которых Струве уже нащупывает будущее решение
вопроса через рабовладение: например, отмечает слабое различие между
крепостным крестьянином и рабом как в правовой, так и в экономической
сфере.153 С другой стороны, в 1931 г. Струве совершенно уверен в том, что
основным объектом эксплуатации в азиатских обществах является кресть¬
янство, которое выполняет наибольший объём общественных работ, и при
этом не владеет частью средств производства: скотом, источником воды -
что отличает его от положения крестьянства в феодальном обществе,154 и
оно, что также специфично, эксплуатируется классом собственников с по¬
мощью высокоорганизованной бюрократии.155
Конечно, ничто не мешало Струве, собрав факты, свидетельствующие
о широком распространении рабовладения, переоценить свои позиции,156
но ведь из доклада 1933 г. достаточно очевидно следует, что историк не
нашёл весомых аргументов против широкой эксплуатации крестьян на Вос¬
токе. Теперь, правда, он относит все категории рабочего населения, которые
отличались высокой степенью эксплуатации и малой степенью свободы, к
классу рабов (а не крепостных) и противопоставляет их свободным, и во¬
обще избегает употреблять термин «крепостные», говоря о рабах, свобод¬
ных бедняках, попадавших в долговую кабалу и богатых землевладельцах
(которые чем дальше, тем увереннее оформляют своё имущество как част¬
ную собственность).
Всё это приводит нас к мысли, что в то время сам Струве не мог счи¬
тать полностью убедительными некоторые из своих идей. Сомнителен ак¬
цент на классовой борьбе между рабами и свободными как основном сю¬
жете истории древневосточных обществ: во-первых, во многих приведён¬
ных примерах недостаточно показано заметное участие именно рабов (не¬
редко Струве говорит о возмущении закабалённых свободных, что, вооб-
ще-то, совсем другой вид классовой борьбы; вторжения варваров на тер¬
ритории отдельных государств вовсе не относятся к сюжетам противо¬
стояния классов), во-вторых, сами эти примеры искусственно мультипли¬
цированы (в дополнение к одному восстанию упоминаются другие, что
создаёт ощущение их типичности). Совершенно парадоксальной и даже
модернизирующей выглядит точка зрения, будто Умма начала войну с Ла-
гашем именно из-за победы в последнем «рядовых свободных над богатой
153 Дискуссия об азиатском способе производства. С. 98.
154 Там же. С. 97.
155 Там же. С. 94-95.
156 Скажем, А.О. Большаков верит, что именно работа с источниками заставила учёного
«радикально изменить свои взгляды». Большаков А.О. Василий Васильевич Струве (1889—
1965). С. 48. Но аргументов он не приводит - возможно, потому, что такая оценка кажется
ему очевидной.
106 Глава 2. Формирование образа древности в советской историографии 1920-30-х гг.
верхушкой»157 - речь идёт об интервенции, продиктованной классовыми
интересами.158
Но если Струве и сомневался в себе в те решающие для него годы
(1933-1934 гг.), когда его доклад был прочитан не только в Ленинграде, но
и в Москве, а он начнёт становиться одной из ключевых фигур советской
исторической науки, то он был готов защищать свою теорию до последне¬
го. Мнения, высказанные в прениях по докладу, вряд ли были для Струве
в новинку - особенно аргументы оппонентов (И.М. Лурье, М.А. Шера,
А.А. Аджана, А.И. Тюменева; неоднозначную позицию заняли Б.Л. Бога¬
евский, А.С. Поляков, Д.А. Ольдерогге; определённо поддержали Струве
Ю.Я. Перепёлкин, С.И. Ковалёв, М.М. Цвибак), ведь он и сам, как мы
могли заметить, прекрасно осознавал уязвимые места своей концепции, но
линия защиты была им хорошо продумана.
Струве не был ярким полемистом, но он научился использовать по¬
ложительные стороны своей основательности в работе с материалом.
Прежде всего, Струве не стеснялся развёрнуто отвечать на замечания: его
ответное слово в прениях составляет почти два печатных листа (ок. 72 000
зн.), причём почти четверть текста приходится на примечания.159 Более
половины ответного слова посвящено полемике с И.М. Лурье (примерно
сопоставимо с выступлением самого И.М. Лурье); вне зависимости от ис¬
пользованных Струве доводов (они могли быть очень путаными, как, на¬
пример, аргументы в пользу наличия коллективного рабовладения общин),
следует отметить, что у него было достаточно пространства для того, что¬
бы построить убедительный ответ. Струве воспользовался этим для того,
чтобы привести дополнительные факты в пользу своих положений, что,
собственно говоря, несколько «перекодировало» саму направленность за¬
ключительного слова: оно не столько подводило итог дискуссии, сколько
продолжало доклад, только на этот раз оппоненты не имели возможности
снова оспаривать десятки новых примеров. Анализ заключительного сло¬
ва Струве ещё раз приводит к выводу, что перед нами вовсе не правленая
стенограмма выступлений - и доклад, и заключительное слово перерабо¬
таны таким образом, что превращены автором в настоящие статьи. Есте¬
ственно, что в таком виде они убедительнее остальных стенограмм, опуб¬
ликованных в выпуске.
Этот приём вскоре проявил себя в новом раунде споров вокруг новой
концепции. В прениях по докладу о рабовладении на древнем Востоке,
повторённому в Москве 14 июня 1933 г., наиболее яростным оппонентом
157 Струве В.В. Проблема зарождения, развития и разложения рабовладельческих об¬
ществ Древнего Востока. С. 50-51.
158 Возможность такого (или близкого) истолкования, конечно, лежала на поверхности, и
уже была использована ранее: «Царство смелого революционера Урукагины было скоро раз¬
громлено его соседом, князем г. Умма...». Ковалёв С.И. Курс всеобщей истории. Т. I. С. 272.
159 Выступления всех остальных участников прений составили порядка 120 000 зн., из
них открытых оппонентов Струве - около 62 000 зн.
2.2. Роль В.В. Струве в создании образа древности
107
Струве выступил Н.М. Никольский, который ставил под сомнение науч¬
ность предложенной теории примерно в том же духе, что и И.М. Лурье.
Стычка повторилась, когда Струве постарался доказать рабский статус ра¬
ботников энсиального хозяйства Уммы в период Шумера III династии Ура -
Никольский выступил с критикой в журнале «Проблемы истории докапи¬
талистических отношений», на которую в этом же номере был дан ответ
Струве.160
Статья Струве, написанная в сборник в честь С.Ф. Ольденбурга, ка¬
салось частного, но принципиального вопроса: характера зависимости тех
самых «каль» (гурушей) - работников в крупных хозяйствах в период III
династии Ура. Как мы помним, именно Шумер III династии Ура сыграл
роль станового хребта для всего доклада Струве, и в новой статье он, при
анализе сводных ведомостей по рабочей силе из энсиального хозяйства
Уммы, применил ту же основную логику: если работники трудились в хо¬
зяйстве круглый год (что доказывал его расчёт человекодней), то они не
могли быть крепостными (которым нужно время для работы на собствен¬
ном участке), следовательно, они могли быть либо рабами, либо наймита¬
ми. Коль скоро наёмные работники выделены в отдельную категорию,
значит, все остальные были фактически рабами. Логическая цепочка по¬
лучалась довольно длинной: если работники в массе своей не могли быть
никем иным, то они были рабами, если рабами были работники в хозяйст¬
ве Уммы, то рабами были работники и в остальных энсиальных (латифун-
диальных) хозяйствах Шумера, а если так, то «моё исследование ... дока¬
зывает, что и в Сумире, т.е. на Востоке, существовала рабовладельческая
формация...».161
Это не могло пройти незамеченным со стороны оппонентов. Судя по
всему, Никольский тоже горячился, как И.М. Лурье, и ему тоже казалось,
что построения оппонента рухнут как карточный домик, стоит нанести
один точный удар. Никольский постарался показать, что приведённые
Струве данные выборочные и неполные, что Струве ошибался в подсчётах
человекодней и, прежде всего, в том, что они свидетельствуют о круглого¬
дичной занятости работников, что его позиция расходится с представления¬
160 Струве В.В. Рабовладельческая латифундия в Сумире III династии Ура (ок. ХХШ в.
до н.э.) // Сергею Фёдоровичу Ольденбургу. К пятидесятилетию научно-общественной дея¬
тельности. 1882-1932. Сборник статей. Л., 1934. С. 495-507; Никольский Н.М. К вопросу о
рабстве на древнем Востоке (По поводу статьи В.В. Струве «Рабовладельческая латифундия
в Сумире Ш династии Ура», С.Ф. Ольденбургу. К 50-летию научно-общественной деятельно¬
сти 1882-1932 гг., Сборник статей, Л., Изд. АН СССР, 1934 г.) // Проблемы истории докапи¬
талистических обществ. 1934. № 78. С. 207-210; Струве В.В. Ещё раз о рабовладельческой
латифундии Сумира П1 династии Ура (Ответ Н.М. Никольскому) // Там же. С. 211-222. И это
тоже был технически удобный для ход: у читателя Никольского не оставалось ни малейшего
шанса не прочитать и ответ на критику, а последнее слово, тем самым, опять оставалось за
Струве.
161 Струве В.В. Рабовладельческая латифундия в Сумире III династии Ура (ок. XXIII в.
до н.э.). С. 506.
108 Глава 2. Формирование образа древности в советской историографии 1920-30-х гг.
ми Маркса и Энгельса о Востоке, и продолжал настаивать на том, что доку¬
менты свидетельствуют о крепостном характере шумерской экономики.
Безапелляционный тон Никольского, однако, играл не в его пользу: в
ответ на достаточно жёсткие заявления Струве хладнокровно благодарил
за возможность тщательнее обсудить проблему, пеняя оппоненту на то,
что тот избрал тон разговора, снижающий его ценность. Учитывая, что
ошибки в подсчётах допустили как Струве, так и Никольский, и этот ар¬
гумент оборачивался против критика: «К сожалению, и уважаемый рецен¬
зент оказался столь же плохим «арифметиком», как и я».162 В общем Стру¬
ве удалось показать, что в документах речь идёт именно о человекоднях, и
что независимо от него эту же точку зрения высказывал такой крупный
зарубежный специалист, как А. Деймель (1865-1954).163
Кроме того, и в прениях по докладу, и в ответе Н.М. Никольскому
Струве апеллировал к тому, что противники требуют от него развёрнутых
доказательств в условиях, когда объём его выступлений ограничен (вечер¬
ними часами в случае с докладом, 3А печатного листа в случае со статьёй в
сборник в честь С.Ф. Ольденбурга). Тем самым, он как бы предлагал кол¬
легам дождаться появления более крупных научных работ... а тем време¬
нем его версия начинала становиться основной для преподавания.
Первый вариант учебника по истории древнего Востока был выпущен
ещё в 1934 г. на основе лекций Струве, записанных студентами; это изда¬
ние отличалось большим количеством всевозможных технических огрехов
и достойно представлять новую теорию не могло. Правда, в этом издании
уже даётся более широкое обоснование верности предлагаемой концеп¬
ции: она логично ложится в общую линию развития. Вот характерное рас¬
суждение, отражающее уже отмеченную нами тенденцию к широким
обобщениям: «Поскольку мы в доклассовом обществе имеем рабов, а не
крепостных, раннеклассовое общество должно быть рабовладельческим, а не
крепостническим».164 Поскольку рабовладельческая концепция быстро при¬
обрела себе таких активных сторонников, как В.И. Авдиев165 и А.В. Ми¬
шулин, то позициям Н.М. Никольского был нанесён новый удар: его учеб¬
ник для средней школы уже в 1935 г. был переработан в соответствующем
духе - Струве переписал главы раздела «Древний Восток».166
В 1937 г. выходит I том истории древнего мира, задуманной ГАИМК
как учебник для исторических вузов, со вводными главами С.И. Ковалёва
162 Струве В.В. Ещё раз о рабовладельческой латифундии Сумира П1 династии Ура (От¬
вет Н.М. Никольскому). С. 211, ст. 2, прим. 1.
163 Там же. С. 219. Струве, правда, не упоминает, что А. Деймель как раз не признавал
существенной роли рабовладения в шумерской экономике.
164 Струве В.В. История древнего Востока. Краткий курс. М., 1934. С. 19.
165 Авдиев В. Рабовладение на Древнем Востоке // История в средней школе. 1934. № 2.
С. 12-20.
166 Ковалёв С.И., Мишулин А.В., Никольский Н.М., Сванидзе А.С. История древнего
мира. Часть I. Древний Восток и Греция. Учебник для 5-ш класса неполной средней школы.
М., 1935.
2.2. Роль В.В. Струве в создании образа древности
109
и основной частью, написанной почти целиком Струве.167 Здесь уже раз¬
вёрнута идея о двух видах государств на Востоке: земледельческих (Еги¬
пет, Вавилония) и воинственных (хетты). Сам Струве в отдельной аннота¬
ции на вышедшую книгу отмечал принципиальное различие между при¬
митивной зависимостью от знати египетских или вавилонских народных
масс и крепостной зависимостью при феодализме.168 Хотя учёный и отме¬
чал, что книга подготовлена в спешке, это не спасло учебник от весьма
ощутимой критики, в том числе «справа» - В.И. Авдиев порицал автора за
то, что он слишком сближает восточное рабовладение с античным,1 ос¬
паривал он и деление обществ Востока на земледельческие и военные.170
Он же отдельно указал на чрезмерную схематизацию социальных отноше¬
ний в различных странах древнего Востока, когда не обращается внима¬
ние на различные формы того же рабовладения, и отметил, что достигает¬
ся это применением к восточным странам античных терминов (приём,
также намеченный в анализируемом выше докладе).171 Примечательно и
то, что рецензенту не нравятся любые, даже очень скромные, намёки на
модернизацию социальных отношений, нежелательные аналогии с други¬
ми обществами.172
Но гораздо больший интерес представляет рецензия К.К. Зельина, ко¬
торая содержит первую системную критику концепции Струве. Упрекая
последнего за догматический характер изложения, Зельин кратко и по су¬
ти в пародийном духе излагает основные его идеи: «Древневосточные об¬
щества - рабовладельческие. ... Рабовладение возникает в рамках родово¬
го строя и развивается до момента гибели данного общества. В основе
этого развития лежит коллективное рабство. ... Эта рабовладельческая
община разлагается в результате развития обмена и денежного хозяйства.
Появляется зажиточная верхушка, с которой вступают в борьбу так назы¬
ваемые рядовые общинники. Процесс разложения общины длится веками.
В сущности, вся история древнего Востока есть история разложения этих
общин. Все социальные движения являются или движениями рабов, им
рядовых общинников, или тех и других вместе. Периоды устойчивых от¬
ношений и внешних успехов государства объясняются временным прими¬
рением зажиточной верхушки и рядовых общинников. Упадок - всегда ре¬
зультат их борьбы и увеличения числа рабов. Таким образом, объяснение
всех главных моментов политического и общественного развития стран
Востока отличается чрезвычайным однообразием Самая универсаль¬
ность этого объяснения внушает читателю сомнение в его обоснованно¬
167 История древнего мира / под ред. С.И. Ковалёва. Т. I. Древний Восток. М., 1937.
168 Струве В.В. «История древнего мира». Т. I. Стр. 444. Ц. 5 р. 25 к. Соцэкгиз. 1936 //
Исторический журнал. 1937. №2. С. 131.
169 Авдиев В. Рец.: «История древнего мира». Т. I. «Древний Восток». ГАИМК. Соцэк¬
гиз. М. 1936. 443 стр. 5 руб. 25 к. // Историк-марксист. 1938. № 1. С. 122.
170 Там же. С. 121.
171 Там же. С. 122-123, 124.
172 Там же. С. 121,124.
110 Глава 2. Формирование образа древности в советской историографии 1920-30-х гг.
сти. Перед нами до крайности упрощённая схема, которой автор тщетно
старается охватить богатейший исторический материал».173 Зельин под¬
черкнул, что в концепции Струве не доказаны или не аргументированы
важнейшие положения: наличие коллективного рабовладения, упадка
древневосточных государств из-за ростовщичества, скопления массы ра¬
бов и борьбы между рядовыми свободными и зажиточной верхушкой,
преувеличены масштабы восстаний рабов и, наконец, употреблены слиш¬
ком размытые термины («верхушка», «беднота»), которые и позволяют
строить обощающие схемы. В итоге Зельин комментирует концепцию
Струве совершенно иначе, чем последующая советская историография: не
факты, а схема превалирует в ней.174
В 1938 г. в передовице самого первого номера журнала «Вестник
древней истории» А.В. Мишулин, затеявший тогда наступление на ленин¬
градских историков,175 писал о том, что I том истории древнего мира -
«пройденный этап советской исторической науки»,176 но здесь же он при¬
знавал, что недооценивать эту работу нельзя. Насколько сильны были по¬
зиции Струве, свидетельствует то, что во второй статье того же номера, им
написанной, Струве не находит нужным оправдываться или защищаться
от нападок Мишулина, более того, если Мишулин громит, в числе прочих
буржуазных учёных, Э. Мейера и Б.А. Тураева, то Струве о представите¬
лях старшего поколения науки о древности отзывается более чем уважи¬
тельно.177 Наконец, следует обратить внимание на то, что вся критика
173 Зельин К.К. Рец.: «История древнего мира». Т. I. Древний Восток. Под ред. академи¬
ка В.В. Струве. Соцэкгиз. 444 стр. 5 р. 25 к. // Исторический журнал. 1938. № 12. С. 121.
174 К.К. Зельин станет доктором наук только в 1963 г. Позже, касаясь книги Зельина о
социальных категориях в эллинистическом Египте, Струве вернёт ему удар - правда, призна¬
вая высокие достоинства самой книги. См. Струве В.В. Общественный строй эллинистиче¬
ского Египта // Вопросы истории. 1962. № 2. С. 67-95. О ревнивости Струве к «своим» темам
в науке см. Рабинович М.Б. Воспоминания долгой жизни. С. 146, а также, хоть и в апологе¬
тическом ключе: Утченко С.Л. Некоторые черты образа учёного и человека (К 75-летию ака¬
демика В.В. Струве) // Вопросы истории. 1964. № 5. С. 120; об отношении Струве к Зельину:
Формозов А. А. Русские археологи в период тоталитаризма. Историографические очерки. М.,
2004. С. 168; Павловская А.И. Константин Константинович Зельин (1892-1983) // Портреты
историков. Время и судьбы. Т. 2. Всеобщая история. С. 98. А.О. Большаков указывает, прав¬
да, что Струве воссоздал отечественную египтологическую школу - соглашаться ли с этим
мнением, зависит от того, что мы понимаем под школой — общее направление деятельности
или ещё и отношения «учитель-ученик». См. Большаков А.О. Василий Васильевич Струве
(1889-1965). С. 45; Мягков Г.П. Научное сообщество в исторической науке. Опыт «русской
исторической школы». Казань, 2000. С. 133-157; Свешников А.В. Петербургская школа ме¬
диевистов начала XX века. Попытка антропологического анализа научного сообщества.
Омск, 2010. С. 24-38. Лояльное отношение Струве к студентам отмечают все мемуаристы.
См. тж. Шофман А.С. Не угаснет огонь Прометея (из истории советского антиковедения).
Глава первая. Ученики и коллеги // Мир историка. Историографический сборник. Вып. 5.
Омск, 2009. С. 386.
175 Подробно об этом будет рассказано в следующем параграфе.
176 Мишулин А Советская историография и задачи древней истории // ВДИ. 1938. № 1(2). С. 5.
177 Струве В.В. Изучение истории древнего Востока в СССР за период 1917-1937 гг. //
ВДИ. 1938. № 1(2). С. 13 и сл. Вероятно, Струве лучше Мишулина чувствовал, что власть на¬
2.2. Роль В.В. Струве в создании образа древности
111
Струве неизменно шла в рамках им же заданных параметров, основных
представлений о характере древневосточного общества. Струве обвиняет¬
ся в упрощении, в том, что он преувеличил или преуменьшил отдельные
детали, но никто не оспаривает сам подход.
Потому неудивительно, что впоследствии историк не отказался ни от
концепции, ни от ряда спорных её положений: интервенцию Уммы он
смягчённо подаёт в своём учебнике178 и достаточно внятно в отдельной
статье;179 он немного смягчился и в отношении географических факторов
(ибо была соответствующая цитата из Сталина), но тем более уверенно
утверждал: «История древнего Востока показывает нам появление и раз¬
витие рабовладельческого строя».180 В одной из последних своих статей,
посвящённой специфике стран Востока, которая уже фиксировала возро¬
ждение казалось бы завершённого в 30-е гг. спора, Струве настаивал на
тех же самых своих основных положениях: теперь, правда, допуская леги¬
тимность самого словосочетания «азиатский способ производства», но
подчёркивая его ограниченную специфику указанием на то, что Ленин в
своей лекции о государстве говорил о рабовладении как первой форме
эксплуатации, вероятно, включая внутрь её азиатский способ производст¬
ва.181 Правда, «большая монография» о Шумере III династии Ура, которую
анонсировал Струве182 и которая должна была предоставить убедительную
трактовку фактической стороне дела, так никогда и не была написана, но в
30-е гг. заявления о её скором появлении звучали вполне убедительно.
Итак, если до доклада 1933 г. Струве неоднократно менял свою пози¬
цию, то на протяжении более чем тридцати последующих лет он её лишь
дополнял и варьировал, так от неё и не отказавшись, несмотря на то, что и
факты, и толкование трудов Маркса и Энгельса это вполне позволяли. Бо¬
лее того, если ранее историк скупо отвечал или не отвечал вовсе на упрёки^
в несоответствии «классикам», то в 1938 г. он фактически подвёл под
свою концепцию рабовладельческого Востока окончательную теоретиче¬
скую базу, приписав эту концепцию Марксу, а заодно и Энгельсу, Ленину
чала утрачивать чисто революционные ориентиры в сторону традиционно-патриотических.
Подробно об этой трансформации см. Дубровский А.М. Историк и власть: историческая нау¬
ка в СССР и концепция истории феодальной России в контексте политики и идеологии
(1930-1950-е гг.). Брянск, 2005.
178 Струве В.В. История Древнего Востока. Л., 1941. С. 75. На наш взгляд, удачно оха¬
рактеризовал учебник А.О. Большаков: «иногда даже можно сказать, что это несколько уп¬
рощённая тураевская «История», переписанная с позиций концепции рабовладельческого
строя». Большаков А.О. Указ. соч. С. 50.
179 Струве В.В. Основные вехи войны Уринимгины и Лугальзагеси // ВДИ. 1958. № 4.
С. 3-13. Естественно, Струве не замечает несогласие Дьяконова. См. Дьяконов И.М. Реформы
Урукагины в Лагаше // ВДИ. 1951. № 1. С. 31.
180 Струве В.В. История Древнего Востока. С. 5.
181 Он же. Понятие «азиатский способ производства» // Народы Азии и Африки. 1965.
№ 1. С. 108.
182 Он же. Ещё раз о рабовладельческой латифундии Сумира III династии Ура (Ответ
Н.М. Никольскому). С. 211.
112 Глава 2. Формирование образа древности в советской историографии 1920-30-х гг.
и Сталину. Согласно Струве, в ходе порочной дискуссии об «азиатском
способе производства», Маркс толковался однобоко и социологично: вы¬
хватывались отдельные цитаты, на основании которых авторы конструи¬
ровали собственные версии, а при чтении Маркса не учитывался «боль¬
шой контекст» его учения.183 Согласно Струве, марксистско-ленинское
учение исходит из того, что первобытные общества, на которые не воздей¬
ствуют более развитые классовые, всегда становятся рабовладельчески¬
ми.184 Основоположники марксизма отделяли историю древневосточных
обществ от истории Востока вообще, специфика этих обществ заключа¬
лась в том, что они были раннерабовладельческими и сочетали две формы
эксплуатации: патриархальную и рабовладельческую.185
Это теперь и стало той точкой, с которой учёный не сдвинулся. И де¬
ло тут не только в том, что репутация Струве как учёного была намертво
связана именно с «рабовладельческим» образом Древнего Востока. Ведь,
кроме него самого, новую теорию поддерживало теперь большинство со¬
ветских авторов, хотя их отношение к ней никогда не было слишком поч¬
тительным. Несмотря на то, что из концепции были изъяты многие её
элементы, а иные были значительно видоизменены, концепция продолжа¬
ла властвовать: тот же В.И. Авдиев предпочитал говорить не об особой
собственной точке зрения, а о том, что сам он предвосхитил появление
концепции Струве.186 А.И. Тюменев фактически присоединился к концеп¬
ции Струве,187 несмотря на то, что по-прежнему представлял себе древне¬
восточные общества несколько иначе: как обладающие своим путём, ти¬
пологически отличным от античных Греции и Рима.188 Это согласие совет¬
ских историков признать концепцию в качестве основной объясняется не
только внешним давлением. При всех колебаниях и противоречиях, Стру¬
ве нашёл по-настоящему марксистское объяснение социального устройст¬
ва восточных обществ. Не случайно в докладе о «марксовом определен™
183 Он же. Марксово определение раннеклассового общества // Советская этнография.
Сборник статей. Выл. Ш. М.-Л., 1940. С. 5, 22. При этом здесь же Струве сам манипулирует
цитатами из Маркса, но делает это настолько виртуозно, применяя к ним фактически методы
анализа классических текстов, что ему удаётся выстроить очень убедительную схему. Под¬
робнее: Крих С.Б. Теоретическое обоснование В.В. Струве концепции рабовладельческих
обществ на Древнем Востоке // Социальные институты в истории: ретроспекция и реаль¬
ность. Материалы ХП межвузовской региональной научной конференции. Омск, 2012.
С. 153-170.
184 Струве В.В. Марксово определение раннеклассового общества. С. 13.
185 Там же. С. 7, 18-19.
186 Авдиев В. Изучение истории древнего Востока за 25 лет (1917-1942) // Историче¬
ский журнал. 1942. № 10. С. 102. Авдиев утверждает, что его работы появились одновремен¬
но со статьями Струве в 1934 г. Но в 1934 г. именно Авдиев ссылался на Струве, а не наобо¬
рот: Авдиев В. Рабовладение на Древнем Востоке. С. 20.
187 Тюменев А.И. Государственное хозяйство древнего Шумера. М.-Л., 1956. С. 15.
188 «Производственный базис древневосточных рабовладельческих обществ представ¬
лял собой несравненно более сложное явление, нежели производственный базис античных
обществ». Там же. С. 3. Он же. Передний Восток и античность (особенности социально-
экономического развития) // Вопросы истории. 1957. № 6. С. 49-70.
2.2. Роль В.В. Струве в создании образа древности
113
раннеклассового общества» Струве доказывает именно полную логич¬
ность и целостность теории Маркса, тем самым снимая вопрос о развитии
(и уж тем более изменении) взглядов последнего.
Может создаться ощущение, что при подробном и строгом анализе из
основных положений доклада Струве не останется ни единого, которое
было бы в должной мере выдержанным и обоснованным автором. Подав¬
ляющая научность, на которую делал ставку докладчик, выглядит далеко
не безупречно, и дело, конечно, не в самих фактах, а в их подборе и толко¬
вании. Многие рассуждения построены на базе, в которой причудливо
смешаны либо весьма парадоксальные (как версия об интервенции Уммы),
либо уже тогда устаревшие (как рассказ о болотном земледелии189) теории.
В основу доказательства положен мало известный тогда шумерский мате¬
риал, в то время как своеобразный и всегда сложный в обобщении матери¬
ал по Египту подан фактически в скомканном виде (по Приложению 2 хо¬
рошо видно, что именно рассказывая о Египте, Струве чаще всего отвле¬
кался на примеры других стран).
И всё-таки, именно этот доклад означал поворот к рабовладельческо¬
му образу древневосточной древности (а следовательно, и древности в це¬
лом), и именно благодаря ему несколько десятилетий дискуссия о своеоб¬
разии восточных обществ (всегда имевшая в СССР форму дискуссии об
«азиатском способе производства») считалась завершённой.
Почему так произошло? А.А. Формозов выдвинул версию, согласно
которой всё дело было в прямой поддержке Струве со стороны Пригожи-
на: «речь должна идти не о докладе Струве, а о дискуссии, тон которой за¬
давал Пригожин. Разрабатывая схему из пяти формаций, он предлагал
специалистам обсудить, господствовал ли на Древнем Востоке рабовла¬
дельческий способ производства, или нет. ... Пригожин поддержал Стру¬
ве».190 Научный авторитет А. А. Формозова столь велик, что ему гипноти¬
чески верит даже такой крупный исследователь, как А.М. Дубровский, хотя
располагает противоречащими гипотезе Формозова фактами.191 Как мы
могли убедиться, Пригожин вовсе не поддерживал основную идею докла¬
да Струве, хотя признавал, что это попытка «сконструировать основанную
на марксистско-ленинской методологии рабочую гипотезу для понимания
189 Струве В.В. Проблема зарождения, развития и разложения рабовладельческих об¬
ществ... С. 35.
190 Формозов А.А. Русские археологи в период тоталитаризма. С. 166, 167. По версии
Формозова, Струве поддаётся на давление Пришжина, поскольку иначе трудно рассчитывать
на научную карьеру. А.О. Большаков, напротив, пишет о «бескорыстно предложенной тео¬
рии» Струве, которая «оказалась вдруг одним из элементов громадной идеологической ма¬
шины, подчинившей себе всю страну». Большаков А.О. Указ. соч. С. 49. Слово «вдруг»
предполагает за В.В. Струве едва ли не детскую наивность, во что трудно поверить.
191 Дубровский А.М. Указ. соч. С. 214. Дубровский знает, что в мае 1933 г. Пригожин
всё ещё стоял на своих позициях и предполагает, что в начале июня тот, под влиянием Стру¬
ве, их изменил. Но в начале июня Пригожин ещё не сориентировался в меняющейся ситуа¬
ции, и союзником Струве по новой теории выступать не мог.
114 Глава 2. Формирование образа древности в советской историографии 1920-30-х гг.
основных проблем истории так наз.[ываемого] классического Востока».192
Тогда уж легче предположить, что за концепцией Струве стоял М.М. Цви-
бак, который в прениях по докладу выступал непосредственно перед за¬
ключительным словом докладчика и полностью его поддержал.193 С Фор¬
мозовым можно согласиться в том, что пришедшие в ГАИМК Пригожин и
Цвибак ставили своей целью стать своеобразными «учителями мудрости»
(в данном случае, марксистской) для конкретных специалистов, но, как мы
видим, далеко не все их рецепты были в итоге воплощены в жизнь. При¬
гожин, судя по тексту его выступления, рассчитывал, наоборот, на про¬
должение дискуссии.194
Можно попробовать, отталкиваясь от идеи Формозова, сконструиро¬
вать другой вариант объяснения: арест Пригожина, Цвибака и других про¬
водников линии партии в исторической науке неожиданно усилил позиции
Струве. Теория «вечного» феодализма на Востоке была теперь оконча¬
тельно скомпрометирована, а дальнейшие сталинские высказывания (пре¬
жде всего, в «Кратком курсе») уже не оставляли никаких сомнений в том,
какую позицию следует поддержать.
Но и у этой версии есть существенные недостатки. Прежде всего,
нужно помнить, что нельзя с уверенностью увязывать арест Пригожина и
его работу в ГАИМК (академик Н.М. Никольский отстаивал феодализм на
древнем Востоке много позже ареста Пригожина и не подвергался аре¬
стам) - гораздо уместнее говорить о его недостаточно ортодоксальной
партийной карьере (членство в Бунде, зарубежные командировки, связь с
троцкизмом). 95 Конечно, в начавшейся после арестов волне обязательного
порицания говорилось именно о вредительской деятельности «Кипарисовых,
Быковских, Пригожиных»,196 но в те годы иначе быть и не могло: деятель¬
ность новоразоблачённого врага народа автоматически становилась вре¬
дительской. Что же касается поддержки Сталиным версии о рабовладель¬
ческом строе на Востоке, то она будет выражена далеко не так определён¬
но, и сравнительно поздно. Пусть и ограниченные, но возможности для
192 Пришжин А.Г. Проблема социально-экономических формаций обществ древнего
Востока. С. 26-27.
193 Прения. М.М. Цвибак. С. 154-157.
194 Впрочем, уже месяц спустя после доклада (5 июля 1933 г.) он пишет о том, что антич¬
ный способ производства - одна из разновидностей рабовладельческой формации и что боль¬
шинство народов знало в качестве первой формы классового общества именно рабовладельче¬
скую. Пригожин А Предисловие // Античный способ производства в источниках. Литератур¬
ные, эпиграфические и папирологические свидетельства о социально-экономической истории
древней Греции, эллинистического Востока Рима. Под ред. С.А. Жебелёва и С.И. Ковалёва. М.,
1933 (Известия ГАИМК. Выл. 78). С. 3. Тем самым нельзя согласиться и с точкой зрения О.В.
Кима, будто бы Пригожин долго не признавал теории рабовладельческой формации в 30-е гг.
Ким О.В. Указ. соч. С.80.
195 С другой стороны, следует помнить, что при массовом терроре строгая логика при
отборе жертв соблюдается столь же редко, сколь и строгая законность.
196 О вредительстве в области археологии и о ликвидации его последствий // Советская
археология. 1937. № 3. С. VI.
2.2. Роль В.В. Струве в создании образа древности
115
высказывания какой-либо другой теории относительно восточных об¬
ществ всё так же оставались. В любом случае, уместнее говорить не о том,
что политические пертурбации возвысили теорию Струве, а о том, что они
создали условия для её победы.
Но сама причина победы кроется, на наш взгляд, в другом: как раз в
самом докладе, а именно в том, как он был написан. Перед нами образцо¬
во марксистское решение проблемы - если понимать под этим тот стиль, в
котором Энгельс решил проблему рождения государства в своём общеиз¬
вестном сочинении. Ряд позиций сближает доклад Струве и популярную
книгу Энгельса до такой степени, что это невозможно игнорировать.
Струве так же рассказывает нам о происхождении и развитии рабо¬
владения, как Энгельс о происхождении классового общества (ибо семья и
частная собственность в работе Энгельса накрепко привязаны именно к
этой теме). Как и Энгельс, он строит свою общую теорию на специально
отобранных примерах: Энгельс на одном ключевом (ирокезы) и трёх до¬
полнительных (греки, римляне, германцы), Струве - на одном ключевом
(Месопотамия) и одном дополнительном (Египет). Как и в случае с Эн¬
гельсом, ряд базовых суждений основан на мало исследованном и пока
доступном лишь немногим специалистам материале: у Энгельса - на га¬
вайцах и ирокезах, у Струве - опять же, на шумерах. Как и в случае с Эн¬
гельсом, Струве создал теорию, которая могла сравнительно безболезнен¬
но варьироваться, признавая новые, вроде бы противоречащие ей факты:
правда, судьба доклада Струве была такова, что его мало читали после¬
дующие поколения (сборник «Известий ГАИМК» был вскоре изъят из-за
вводной статьи арестованного в 1935 г. Пригожина, после работа была
лишь однажды переиздана И.М. Дьяконовым на английском языке197), но
по другим работам Струве хорошо видно, что ему не составило бы труда
дополнить и вариатировать начальный текст примерно в том же ключе,
как это сделал Энгельс со вторым изданием своей книги. Незначительные
отличия заключаются в гораздо большем беллетристическом даре Энгель¬
са и меньшей теоретичности Струве: первое относится к случайным фак¬
торам, второе - к очевидному различию между статусом Энгельса как од¬
ного из основателей теории и Струве лишь как её последователя. При этом
тот и другой с большей или меньшей степенью сознательности этой тео¬
рией манипулируют.
И конечно, самым главным элементом истинно марксистского подхо¬
да был образ истории древности, смоделированный Струве: единообразно
и последовательно развивающиеся общества, в которых есть свои особен¬
ности, но нет принципиальных отличий в основном процессе классовой
борьбы; при этом развитие и единообразие являются главными концепта¬
197 Много позже отрывки доклада, касающиеся Египта, были опубликованы в хрестома¬
тии для студентов. См. История Древнего Востока: Материалы по историографии. Учебное
пособие / Под ред. Кузищина В.И., Вигасина А.А. М., 1991.
116 Глава 2. Формирование образа древности в советской историографии 1920-30-х гг.
ми, которые никогда не доказываются, но всегда богато иллюстрируются.
Правда, здесь же коренилось и существенное различие между Энгельсом
и Струве. Первый верил в то, что создавал; второй - хотел верить. Энгельс
(всегда с упоминанием Маркса) - творец теории, Струве - один из её по¬
следователей, который должен был её постичь.
Это постижение далось историку нелегко: он перебрал практически
все ответы на вопрос о специфике восточных обществ, которые тогда мог¬
ли считаться марксистскими. Итог же был для него, учёного «старой шко¬
лы» (при всех оговорках вроде той, что он занимал в ней не самые видные
позиции), парадоксальным: нужно было идти не от сложности фактов, а от
простоты теории. Пока Струве шёл от фактов, у него получались слишком
запутанные ответы: «после проработки всего этого материала я ... пришёл
к несколько иному взгляду, к тому, что действительно в Египте существо¬
вала какая-то особая формация...».198 Но чтобы понять, как преобразовать
сложно трактуемые факты в ясную и строгую схему, нужно было изме¬
нить свой подход к их интерпретации.
По сути, для Струве постижение марксизма стало школой самоогра¬
ничения. Нужно было научиться всегда видеть при работе с источниками
основную нить, вычленять из богатства материала необходимые для неё
эпизоды и уметь предполагать необходимые элементы там, где историче¬
ского материала не хватало. Поскольку это требовало перестройки прин¬
ципов научной работы, Струве даже перешёл на сравнительно новый для
себя исторический материал Древней Месопотамии, чтобы на нём нау¬
читься марксистской интерпретации истории. Предложенная им в итоге
версия рабовладельческого общества надолго пережила все доводы и фак¬
ты, которыми была иллюстрирована, пережила и сам доклад, не вошед¬
ший в золотой фонд советской историограф™ древности, и пережила да¬
же саму эту историографию (как идеи Энгельса о семье и браке разделя¬
ются многими из тех, кто и не думает о приверженности марксизму). При¬
чина этого, как мы пробовали показать, в том, что Струве удалось создать
тот образ древневосточного общества, который наиболее соответствовал
складывавшимся тогда культурным приоритетам.
2.3. Теория «революции рабов» как конститутивный
элемент образа древности в советской науке
Сюжет «революции рабов» в отечественной историографии широко
популярен, но недостаточно глубоко проработан. Его важность справедли¬
во осознавалась всеми авторами, которые по той или иной причине каса¬
лись его, особенно если оценивались перемены, произошедшие в истори¬
ческой науке 30-х гт., но можно сказать, что скандальная сторона дела -
198 Дискуссия об азиатском способе производства. По докладу М.С. Годеса. С. 93.
2.3. Теория «революции рабов» как конститутивный элемент образа древности 117
мифичность (едва ли не гротесковость) самого образа (и даже словосоче¬
тания) рабской революции затмевала рассмотрение самой процедуры пе¬
ремен, действительной роли названной теории в становлении советского
марксизма.
Искажение имеет две основных тенденции. Первая сформировалась в
официальной советской науке и основывалась на том скрытом тезисе, что
марксизм как готовая схема последовательной смены пяти общественно¬
экономических формаций существовал чуть ли не от «отцов-основате-
лей». Конечно, в 20-е гг. он ещё не был открыт и осознан, и потому зада¬
чей ранних советских историков объявлялось раскрыть этот истинный ва¬
риант, постепенно отвергая все неверные пути. Поэтому характеристика
научного этапа 20-40-х гт. нередко сводилась к описанию овладения совет¬
ской наукой «теоретическим наследством марксизма»199. «Революция ра¬
бов» представлялась неизбежной, но очень полезной ошибкой на этом пу¬
ти постижения истинного смысла истории.
Вторая тенденция начала складываться ещё в неофициальном поле
советской гуманитаристики, и в постсоветский период выразилась в пред¬
ставлении об историках, которые, попросту говоря, обслуживали власть
(а то и прямо выполняли заказ Сталина),200 а «революция рабов» была как
бы апогеем и одновременно символом этой сервильности - примерно как
введение жеребца в сенат стало символом правления Калигулы.
Крайности обеих тенденций можно преодолеть только в том случае,
если предложить интегрированную формулу, включающую в себя и собст¬
венное развитие науки, и властное действие на неё. Мы уже могли видеть,
что власть (при всей размытости этого понятия) почти всегда в той или
иной мере присутствовала при всех существенных подвижках в советской
исторической науке, и никогда не церемонилась, если считала нужным
вмешаться. Но мы также могли видеть, что в развитии этой науки, а в ча¬
стности, в становлении образа древности, была своя внутренняя логика, и
она определяла течение процесса не меньше, чем вмешательство партий¬
ных структур или высших чиновников. Именно поэтому важно понять,
почему теория «революции рабов» сыграла фактически завершающую
роль в становлении образа древности в советской историографии.
Как мы упоминали выше, интеллектуальная атмосфера начала 30-х гт.
заметно отличалась от таковой в 20-е гг. Было понятно, что мода на разно¬
199 Кац А.Л. Проблема падения Римской империи в советской историографии // ВДИ.
1967. № 2. С. 212. См. тж. Штаерман Е.М. Проблема падения Римской республики в совет¬
ской историографии // Вопросы истории. 1966. № 3. История развития науки в 20-30-х гг. XX
в. более всего «приглажена» в труде М.М. Слонимского, где проблема «революции рабов»
подана на уровне справки. См. Слонимский М.М. Периодизация древней истории в совет¬
ской историографии. Воронеж, 1970. С. 59, 287. То, насколько мало с тех пор изменились
объяснения, показывают студенческие научные работы: Сизикова Л.С. Восстание Спартака в
отечественной историографии XX в. // Диалог культур и цивилизаций. Тезисы VI Всероссий¬
ской научной конференции молодых историков. Тобольск, 2005. С. 67-69.
200 См. Подоль Р.Я. Теория исторического процесса... С. 217.
118 Глава 2. Формирование образа древности в советской историографии 1920-30-х гг.
бой во мнениях заканчивается, тем более что очень скоро независимость в
мыслях стала приравниваться к политической неблагонадёжности. В из¬
вестном смысле это было связано с тем, что заканчивался период сосуще¬
ствования советской и «старой» научных традиций, а это налагало на со¬
ветскую науку необходимость окончательно самоорганизоваться.
К началу 30-х гт. советская историческая наука уже прошла извест¬
ный путь в этом направлении: после 1928 г. было покончено с относитель¬
ной самостоятельностью Академии Наук, фактически ещё дореволюцион¬
ной по своему составу, и теперь ведущую роль играла Государственная
Академия Истории Материальной Культуры (ГАИМК), роль которой в
разработке общепринятых версий исторического процесса можно было
увидеть уже и на материалах предыдущего параграфа. Правда, это ещё не
было завершением процесса организации: ГАИМК вскоре покажет, что не
в состоянии взять на себя роль всесоюзного центра, и уступит эту честь
обновлённой Академии Наук СССР.
Кроме того, назревали перемены и в плане научной теории. Всё боль¬
шие обороты набирала критика теории «торгового капитализма» М.Н. По¬
кровского, пока ещё была популярна, но всё менее применялась в реаль¬
ных исследованиях теория стадиальности языка Н.Я. Марра,201 очевидно
тупиковым становилось дальнейшее продолжение дискуссий об азиатском
способе производства. Направление правильного ответа было понятно уже
с 1929 г., после публикации текста лекции Ленина «О государстве» (про¬
читанной в 1919 г.), где процесс смены формаций был обрисован в русле
жёсткой последовательности.202 Всё это указывало на одну и ту же тен¬
денцию: чёткое разделение общественно-экономических формаций и
энергичное отрицание принципиальной возможности смешанных форма¬
ций; вскоре это выразится в фактическом запрете распространять капита¬
листические отношения на период ранее XVI в. и находить феодальные
отношения в странах Древнего Востока.
С другой стороны, как можно было увидеть на примере поисков удач¬
ной трактовки социальных отношений на Востоке, знание общей тенден¬
ции ещё не означало, что в конкретной работе с источниками всё будет
гладко. Между марксистской методологией и обработкой исторических
фактов должна была лежать новая методика работы советских историков,
именно она определяла удачу самой этой работы, возможность появления
полнокровных и оригинальных исторических исследований - коих пока
ещё попросту не было. Курсы лекций, публикация отдельных лекций, ста¬
201 Окончательный удар теории Марра нанёс сам Сталин в 1950 г., выступив со своими
работами по языкознанию. Следует, тем не менее, согласиться с точкой зрения, что критика
Марра была всё-таки не такой яростной, как критика Покровского. См. Селиванов В.В. Вяч.
И. Иванов и Н.Я. Марр в жизни и творческой судьбе К.М. Колобовой (Часть Ш) // Мнемон.
Исследования и публикации по истории античного мира. / Под ред. Э.Д. Фролова. Вып. 7.
СПб., 2007. С. 526-527.
202 Ленин В.И. О государстве // Полное собрание сочинений. T. 39. М., 1963. С. 70,76 и сл.
2.3. Теория «революции рабов» как конститутивный элемент образа древности 119
тьи популяризаторской направленности и дискуссионные статьи - всё это
рельефно оттенялось необычайной скудостью конкретно-исторических
исследований, до возвращения истории в школы в 1934 г. неинтересных
«партии и народу».
Но помимо фактора низкого спроса на собственно научную продук¬
цию, выработке непротиворечивой методики исторического исследования
мешали и более существенные обстоятельства. Прежде всего, работа ис¬
торика очень сильно зависела от политической моды в стране, которая всё
ещё оказывалась переменчивой, и часто приходилось сегодня ругать то,
что хвалилось буквально вчера. Большинство историков в ту пору были
готовы следовать социальному заказу (насколько искренне или нет, это от¬
дельный вопрос), но сам заказ был не слишком прозрачен.203 Учитывая то,
что неправильная позиция не только порицалась, но и могла привести как
минимум к потере места работы, желание самих историков найти (или
сконструировать) марксистский канон и их нервозность от того, что он до
сих пор не найден, только возрастали.
Теория «революции рабов» сыграла роль одного из ключевых момен¬
тов в этом обретении канона. Толчком к выдвижению теории послужила
речь Сталина, произнесённая им в феврале 1933 г. на съезде колхозников-
ударников. В начале речи Сталин заявил, что выступать он не собирался, и
говорит только по настойчивым просьбам участников съезда, а после
кратко обрисовал мировую историю: в целом в марксистском духе, как
путь через череду неудавшихся революций трудящихся к последней со¬
циалистической революции, завершившейся успехом. Он, в частности,
мельком обронил и следующие слова: «Революция рабов ликвидировала
рабовладельцев и отменила рабовладельческую форму эксплуатации тру¬
дящихся».204
Можно считать, конечно, это проявлением того самого заказа, слова
Сталина о неожиданной для него необходимости говорить - подстроенным
спектаклем, а его высказывания о мировой истории - заранее продуман¬
ным планом, через столь странный канал (съезд колхозников) внедряемым
в работу историков. Правда, в таком случае следовало бы объяснить, по¬
чему высшее руководство проявило столь уточённую изощрённость в вы-
203 «К интеллигенции, к науке предъявлялось требование - «перейти на марксистские
рельсы»; но часто было не ясно, какие именно рельсы являются марксистскими, а какие
взгляды «льют воду на мельницу» врагов рабочего класса и коммунизма». Дьяконов И.М.
Книга воспоминаний. С. 275.
204 Сталин И. Речь на первом всесоюзном съезде колхозников-ударников 19 февраля
1933 г. // Сталин И. Вопросы ленинизма. М., 1953. С. 447. Эта цитата сыграла роль архетипа
в трудах советских историков античности 30-х гг. XX в. Что касается других слов Сталина,
сказанных несколько позже, о том, что варвары «с грохотом опрокинули Рим», то они, на наш
взгляд, играли уже скорее роль дополнения, и рассматривать эти два «лозунга» Сталина в ка¬
честве равно повлиявших на советскую историографию, как это делает, например, Х.Ф. Уби-
нья, не вполне обоснованно. См. Ubina J.F. La crisis del siglo III у el fin del mundo antiguo. Ma¬
drid, 1982. P. 76.
120 Глава 2. Формирование образа древности в советской историографии 1920-30-х гг.
оказывании своих пожеланий.205 Можно, напротив (и мы склоняемся к
этому мнению), считать, что Сталин не репетировал никакой речи заранее,
а потому, будучи застигнутым врасплох, воспользовался правилом, из¬
вестным всякому опытному демагогу: если не знаешь, о чём говорить -
говори об истории.
Наконец, нельзя утверждать и того, что Сталин высказал мысли, до¬
селе совершенно неизвестные советским историкам. Прежде всего, сами
сталинские слова, вероятно, восходили к «Происхождению семьи, частной
собственности и государства» Энгельса, писавшего, что из тупика, в кото¬
рый античный мир завело рабство, могла вывести только коренная рево¬
люция.206 Энгельс, как мы видим, ничего не говорит о том, что эту рево¬
люцию должны были совершить рабы, но тут уже аналогия с пролетар¬
ской революцией, ведущей прочь из капиталистического общества, могла
повлиять на осмысление Сталиным писаний старшего «классика».
Кроме того, нельзя вовсе не учитывать и общую тенденцию тех лет.
В современной историографии подробно освещён сюжет, связанный с
«открытием» С.А. Жебелёвым первого рабского восстания на территории
СССР.207 Согласно Жебелёву, раб скифского происхождения Савмак в 107
г. до н.э. убил царя Боспора Перисада V, подняв восстание низших клас¬
сов. Краткая надпись из Херсонеса (декрет в честь полководца Диофанта),
на основании которой была построена эта версия, даёт очень небольшую
вероятность истолковать характеризующие Савмака слова, что он был
«вскормлен» (8K0p8\j/avxa auxov) Перисадом как свидетельство того, что
он являлся доморощенным рабом Перисада,208 поднявшим на восстание
скифских же рабов.
В оценке переворота Савмака Жебёлев противостоит другим учёным
(правда, он не пишет «буржуазным») и пишет о перевороте следующее:
«Он возник в результате давным-давно таившейся вражды между классом
угнетателей и классом угнётенных, между классом господ и классом ра¬
бов. Эта классовая вражда вылилась, в конце концов, в открытую классовую
борьбу в виде восстания скифских рабов в европейской части Боспорского
государства».209 Наконец, в завершении статьи, Жебелёв сравнивает вос¬
стание на Боспоре с другими восстаниями рабов (в том числе и с сици¬
205 А.М. Дубровский в своём исследовании подробно показывает, как власть формиро¬
вала мнение историков в том случае, если она сама понимала это как заказ — и это не имеет
ничего общего с практикой обронить одну или две фразы. Дубровский А.М. Указ. соч.
С. 250-315.
206 Энгельс Ф. Происхождение семьи, частной собственности и государства // Маркс К.,
Энгельс Ф. Сочинения. М., 1961. Т. 21. С. 149. Можно подобрать ещё ряд цитат из Маркса и
Энгельса, в которых при желании получится увидеть отправную точку для сталинской абер¬
рации, но ни один из этих вариантов не объяснит нам причин её возникновения.
207 См. Формозов А.А. Русские археологи в период тоталитаризма. С. 168-173; Фролов
Э.Д. Русская наука об античности. Историографические очерки. СПб., 1999. С. 403-404.
208 Жебелёв С.А. Последний Перисад и скифское восстание на Боспоре (Известия ГА-
ИМК. Вып. 70). Л., 1933. С. 27-28.
209 Там же. С. 25.
2.3. Теория «революции рабов» как конститутивный элемент образа древности 121
лийскими), отмечая, однако, в качестве отличительной черты этническую
однородность в среде боспорских повстанцев и то, что это единственное из
известных восстание рабов на периферии античного мира.210 * Обратим вни¬
мание так же и на то, что первая заметка о восстании Савмака опубликована
Жебелевым ещё в 1932 г., статья же закончена в январе 1933 г., за три не¬
дели до выступления Сталина.212 Утверждать, что Сталин был знаком хотя
бы с упомянутой заметкой, конечно, неосмотрительно, так что речь идёт не
о взаимном воздействии, а об общей тенденции;213 * * 26 несколько позже восста¬
ние Савмака попало даже в школьные учебники. Конечно, у Жебелёва толь¬
ко в очень приблизительном смысле сказано о перспективе крушения Бос-
порского рабовладельческого государства в случае удачи восстания скифов-
рабов — собственно, в этом и будет заключаться сталинская новация.
Как бы то ни было, как писал несколько позже С.И. Ковалёв: «Значе¬
ние выступления тов. Сталина было чрезвычайно велико и для древней
истории, потому что оно заставило историков-античников пересмотреть
старую концепцию гибели античного общества и отказаться от тех силь-
нейших пережитков каутскианства, которые лежали в основе этой концеп¬
ции». А.В. Мишулин (1901-1948) неоднократно подчёркивал прямое
влияние речи Сталина на появление его работы о Спартаке.16 Таким обра¬
210 Там же. С. 34-36.
. /, Г Ж6' П®Рвое Революционное восстание на территории СССР (историческая справ¬
ка) // Сообщения ГАИМК. Выл. 9-10. 1932. С. 35-37. Полноценная статья выходит отдельной
брошюрой (Известия ГАИМК. Выл. 70), предисловие к шторой написано А.Г. Пригожиным
4 июня 1933 г. (в день доклада В.В. Струве о древневосточных обществах) уже с учётом ста¬
линского высказывания. Пожалуй, нет необходимости доказывать, что статья написана так
<жажем, ввиду веяний времени. Повлиял и грандиозный скандал, который разгорелся вокруг
Жебелева в 1928 г. - во научных изданиях и прессе учёного, среди прочего, порицали и за друж¬
бу с эмигрировавшим М.И. Ростовцевым. В литературе об этом пишут много, говоря о вынуж-
гыГэп^^В^ИттРеСТареЛОГО академика Ш1ас™ (Лурье Я.С. История одной жизни.
Clio., 2U04. С. 105-106). Но не упоминается то, что не только в брошюре 1933 г., но и в перера¬
ботанном издании её в виде статьи в 1938 г., когда продвижение «революции рабов» было в са¬
мом разгаре, Жебелёв ни разу не цитирует Сталина и с десяток раз ссылается на Ростовцева.
СМ* 212ЖС' Последний Перисад и скифское восстание на Боспоре // ВДИ. 1938. С. 43-71.
Утверждение Р.М. Нуреева, что Жебелёв прямо руководствовался словами Сталина -
ошибка. См.: Всемирная история экономической мысли. Т. 4. Теории социализма и капита¬
лизма в межвоенный период. М, 1990. С. 283.
Например, в сборнике источников по античному способу производства, составлен¬
ном коллективом авторов под редакцией Жебелёва и Ковалёва, первый же раздел посвящён
рабскому труду. См. Античный способ производства в источниках.
Жебелёв С.А. Последний Перисад и скифское восстание на Боспоре. Л., 1933. С. 16.
К.М. Колобова, напротив, полагает, что Жебелёв говорит о крушении рабовладения вполне
осознанно. См. Колобова К.М. Восстания рабов в античном обществе V-I вв до н э (исто¬
риографический очерк). С. 12-13. 4
2i6 Ковалёв С.И. История античного общества. Эллинизм. Рим. Л., 1936. С. 164.
Мишулин А.В. Спартаковское восстание. Революция рабов Риме в I в. до н.э. М.,
1936. С. 5. Книги А.В. Мишулина о Спартаке издавались большими тиражами и были рас¬
считаны на массового читателя. Позднее Мишулин обозначил влияние Сталина более широ¬
ко: «Среди историков древности начинается оживление». Он же. Советская историография и
задачи древней истории. С. 8.
122 Глава 2. Формирование образа древности в советской историографии 1920-30-х гг.
зом, вне зависимости от того, следует ли нам признать непосредственное
влияние власти на науку в этом вопросе, нужно отметить изначальную
обязанность советской науки признавать и хвалить такое влияние.
Поэтому нет ничего удивительного в том, что на пленуме ГАИМК в
мае 1933 г. вопрос о «революции рабов» стал центральным. С.И. Ковалёв,
ранее упрекаемый в подражании буржуазным теориям и особенно теории
социальной революции III в. в Римской империи М.И. Ростовцева, теперь
заявил, что его «социальная революция» и есть «революция рабов», и что
падение Римской империи произошло в два этапа - в результате рабских
восстаний конца республики и кризиса III века. О.О. Крюгер поддержал
идею, отметив, что революционерами можно считать также Каталину и
Секста Помпея, который привлекал рабов на свою сторону; о восстании
Спартака говорил А.В. Мишулин.
Трудно согласиться с точкой зрения, что теорию «революции рабов»
создали С.И. Ковалёв и А.В. Мишулин: происходившее имело очень мало
сходства со свободным выдвижением новой теории. С самого начала
идея была подхвачена А.Г. Пригожиным, который в свойственной ему ма¬
нере щедро раздавал рекомендации: «Недостаточно признавать социаль¬
ную революцию на словах. Надо показать, что концепция античного об¬
щества в целом действительно вытекает из понимания этой социальной
революции».217 218 219 Это были не только благие пожелания, но и форма предос¬
тережения: ещё раз за курсы лекций, опубликованные в 20-е гг., были рас¬
критикованы С.И. Ковалёв и В.С. Сергеев. Дело в том, что сталинский те¬
зис очень легко корректировался с учётом ряда тенденций мировой исто¬
риографии того времени, вне которых не находилась и советская наука.
Идея постепенного вырождения античной цивилизации, восходящая в
первую очередь к Э. Мейеру, была дополнена подробной социально-эконо¬
мической историей Римской империи М.И. Ростовцева^и это было влия¬
ние такой силы, от которого было нелегко избавиться. Простая замена
ростовцевского «крестьянского восстания» на сталинскую «революцию
217 Наблюдая, вслед за В.Л. Поповой, внутреннюю закономерность в развитии совет¬
ской наукой тезиса о «революции рабов», мы не можем согласиться с тем, что внешнее воз¬
действие играло лишь роль раздражителя, более аргументированной и взвешенной пред¬
ставляется точка зрения А.А. Формозова: хотя самого Сталина мало интересовала древняя
история общая партийная линия проводилась и здесь, причём совершенно сознательно. См.
Попова В.Л. Некоторые вопросы решения перехода от античности к средним векам в совет¬
ской историографии 30-х - нач. 50-х гг. // Вопросы всеобщей истории и историографии.
Томск, 1982. С. 113-114; Формозов А.А. Указ. соч. С. 181,184.
218 См. Неронова В.Д. Введение в историю древнего мира. Пермь, 14/5. с. 154 ина же.
Формы эксплуатации в древнем мире в зеркале советской историографии. Пермь, 1992. С. 78.
В последней работе автор признаёт определяющую роль сталинского высказывания. __
219 Пришжин А.Г. Карл Маркс и проблема социально-экономических формации. Л.,
1933 с 99
220 Подробнее о влиянии концепции кризиса Ш в. М.И. Ростовцева на советскую исто¬
риографию: Крих С.Б. Упадок древнего мира в творчестве М.И. Ростовцева. Омск, 2006.
С. 185-198.
2.3. Теория «революции рабов» как конститутивный элемент образа древности 123
рабов» могла показаться вполне достаточной, чтобы придать работам
нужный марксистский оттенок. Пригожин, тем самым, предупреждает ис¬
ториков, чтобы не забывали: быть похожим на буржуазных учёных — грех.
В 1934 г. ГАИМК выпускает сборник, целиком посвященный «рево¬
люции рабов». Во вступительной статье, автором которой был всё тот же
А.Г. Пригожин, в очередной раз презрительно трактовались «модерниза¬
торы» (начиная с Т. Моммзена), как и вся западная наука, и рисовалась в
общих чертах новая теория. Согласно Пригожи ну, на позднем этапе суще¬
ствования Римской империи вместе с рабами против рабовладельческого
строя выступают крестьяне, колоны, ремесленники, и солдаты, последние
всё более рекрутируются из числа варваров. Революция характеризуется
сочетанием рабской борьбы и варварских вторжений: «социальная рево¬
люция в античности полностью реализовалась в результате варваризации
Римской империи, основной предпосылкой которой были разрушения, на¬
несенные рабскими революциями строю античного общества».221 Извест¬
но, что в рамках марксистской теории революции могут заканчиваться ли¬
бо переустройством общества в результате победы одного класса, либо
взаимным ослаблением и уничтожением антагонистических классов; в
случае с революцией, отмечавшей конец рабовладельческого общества,
Пригожин считает возможным говорить о «совместной гибели».222
Но это были, действительно, самые общие положения, которые мало
что давали при написании собственно истории древности - а это очень
скоро станет не только актуальной задачей, но и способом улучшения сво¬
его положения в науке и преподавании. В 1934 г. начинается официальное
возвращение исторической науки в систему средней и высшей школы,
возрождаются исторические факультеты в университетах. Это означало,
что необходимо было написание учебников по истории древнего мира, в
которые неизбежно попадали два хорошо сочетавшихся друг с другом не¬
давних «открытия» советской историографии: рабовладельческий харак¬
тер древних обществ и революционные движения рабов.
Но для этого нужно было понять, как именно использовать высказы¬
вание Сталина, ведь «революция рабов» — это, надо полагать, нечто дру¬
гое, чем массовое бегство рабов или их неповиновение хозяевам, в рево¬
люции должна быть организация и внутреннее течение процесса. Даже
рабские войны, которые можно считать проявлением этой революции,
должны были быть прежде всего объяснены не как изолированные собы¬
тия, а как единый сюжет. Поскольку источники освещали только отдель¬
ные эпизоды, между собой мало связанные, решение этой задачи теперь
зависело от хорошо усвоенного (отрепетированного в ходе дискуссий об
Пригожин А.Г. Гибель античного мира и проблема социальной революции в антич¬
ности (вступительная статья) // Известия Государственной Академии Истории Материальной
Культуры. Вып. 76. Л., 1934. С. 23.
222 Там же. С. 25.
124 Глава 2. Формирование образа древности в советской историографии 1920-30-х гг.
«азиатском способе производства») советскими историками умения обоб¬
щать при минимальном материале для обобщения.
Поскольку Сталин очевидно увязывал новоявленную революцию с
концом истории древнего мира, то в ранней древности можно было нахо¬
дить лишь отдельные элементы этого движения, как и в истории клас¬
сической Греции.223 224 225 226 227 Акцент, тем самым, ставился на историю Рима, а
здесь в глаза бросалось, в первую очередь, восстание Спартака и предше¬
ствующие ему две великих сицилийских «рабских войны». В.С. Сергеев
полагал, что восстания в Сицилии вообще являлись типичными (правда,
выше называл восстание Спартака классическим). Надо полагать, со¬
ветские историки были бы рады, если бы подобное же образцовое восста¬
ние повлекло за собой гибель всего римского государства. Но поскольку
после поражения Спартака и окончания гражданских войн наступила эпо¬
ха Римской империи, история которой не знала рабских восстаний, подоб¬
ных по масштабу и организации, то здесь и требовалось найти такой ход,
который мог бы объяснить, какая связь между восстанием Спартака в I в.
до н.э. и падением Западной Римской империи в V в. н.э.
Исходя из этого, легко понять, почему одна из тенденций в разработке
теории «революции рабов» была направлена на то, чтобы вообще не ис¬
кать путей объединения разных событий, а точнее, объединять их чисто на
уровне деклараций. Так, В.С. Сергеев в упоминаемой выше статье говорит
о многочисленных «революциях рабов», подразумевая под ними восста¬
ния рабов, и уклоняется от характеристики их как целостного явления.
В завершающем абзаце он сообщает следующее: «После Спартака рево¬
223 Авдиев В. Восстание рабов в Египте за 2000 лет до н.э. // Борьба классов. 1936. № 6.
С. 89-98.
224 С. Сингалевич выразил это довольно просто: «Восстания рабов ... в Греции не раз¬
вились, не поднялись до уровня римских восстаний», «антагонизм между рабами и рабовла¬
дельцами ещё находился в процессе созревания...». Сингалевич С. Движение рабов в древ¬
ней Греции // Борьба классов. 1936. № 1. С. 80, 81.
225 Не следует, однако, отождествлять понимание восстаний 11-1 вв. до н.э. как социаль¬
ной революции с проблемой «революции рабов» в целом: Малашкин Д.В. Как «отмирала»
теория «революции рабов» // Власть, политика и идеология в истории Европы. Барнаул, 2005.
С. 65-69. Интересно отметить, что в западной историографии даже историки, признающие
базовое значение рабовладения для античности, далеки от переоценки роли этих восстаний:
к ним привели «огромная концентрация рабов в Италии и Сицилии, многие из которых были
совершенно без надзора и без охраны, многие другие были профессиональными бойцами
(гладиаторами)», что являлось исключительным случаем во всей античной истории. Finley
M.I. Was Greek Civilization Based on Slave Labour? // Historia. 1959. Bd. 8. S. 158. Самая со¬
временная работа: Urbainczyk T. Slave revolts in antiquity. Berkeley - Los Angeles, 2008.
226 Сергеев В. Революции рабов в Римской республике // Борьба классов. 1935. № 6.
С. 90, 86. Как в сознании самого автора соотносились понятия «классический» и «типич¬
ный», выяснить, конечно, невозможно.
227 Тот же приём историк использовал и в своём учебнике. См. Сергеев В.С. История
древней Греции. М, 1934. С. 185, 327-332. Революционные движения, по этой логике, начи¬
нались уже после окончания Пелопоннесской войны, сливаясь в «единый мощный поток» в
эпоху эллинизма и переходили по наследству к Римской империи - по сути, эллинистическо¬
му государству.
2.3. Теория «революции рабов» как конститутивный элемент образа древности 125
люции рабов продолжались, хотя и не достигали таких грандиозных раз¬
меров. ... В центре движения по-прежнему стоят рабы, но всё большее и
большее значение начинают приобретать другие элементы: колоны, ре¬
месленники и вольноотпущенники» .
Аккуратнее со сталинским высказыванием обращался П.Ф. Пре¬
ображенский (1894-1941), говоря об «антирабовладельческой революции
III-V вв.», когда движение рабов, само по себе бесперспективное, было
дополнено вторжениями варваров, недовольством колонов и ремесленни¬
ков. Сюжеты же рабских восстаний периода поздней республики Преоб¬
раженский рассматривает скорее как некие предваряющие события, кото¬
рые изменили идеологию и политику римского правящего класса, но не
более того. Эта версия, однако, была плоха тем, что изымала из рассказа
о революции самые яркие моменты: вместо героической борьбы Спартака,
уже тогда предельно мифологизированного в советском сознании, она
предлагала обратиться к путаному набору событий поздней римской исто¬
рии. И главное, из революции рабов изымались события, когда главными
героями были сами рабы.
С.И. Ковалёв предложил объединяющую версию. Уже в упомянутом
выше сборнике ГАИМК им была намечена идея двух этапов революции:
во II-I вв. до н.э., и в III-V вв. н.э. Обе смутные эпохи в римской истории
предлагалось считать единым процессом, лишь временно приостановлен¬
ным стабилизацией эпохи Флавиев и Антонинов;228 229 230 позднее периоды ос¬
лабления и стабилизации были им даже детализированы. Более того,
С.И. Ковалёв попытался изменить принцип периодизации римской исто¬
рии: так, переход от Республики к Империи он объяснял необходимостью со
стороны рабовладельцев подавить революцию рабов, а поэтому 36 г. до н.э.,
когда было разрушено «государство рабов и пиратов» Секста Помпея,
должен считаться окончанием первой фазы социальной революции и фак¬
тической гранью периода, — борьбу же Октавиана и Антония Ковалев по¬
лагал «только несущественным заключительным эпизодом».231 Можно за¬
метить, как отдельные восстания начинают сплетаться в один клубок: тот
факт, что Секст Помпей, жестоко нуждаясь в людской силе, принимал в
228 Там же. С. 95.
229 Преображенский П. Падение древнего Рима // Борьба классов. 1934. № 5-6. С. 1 Об-
ll 0. Ту же позицию профессор МГУ выразил более чётко в рецензии на книгу А.В. Мишу¬
лина. Он же. Рец.: А.В. Мишулин. Спартаковское восстание. Соцэкгиз. 1936. 292 стр. // Ис¬
торик-марксист. 1936. № 6. С. 208. Впрочем, и ему пришлось написать однажды, что спарта¬
ковское восстание послужило одной из основных причин перехода от Республики к Импе¬
рии. Он же. В мире античных идей и образов. М., 1965. С. 58.
Ковалёв С.И. Проблема социальной революции в античном обществе // Известия Го¬
сударственной Академии Истории Материальной Культуры. Вып. 76. С. 58. Ср. Он же. Эко¬
номика античного общества // Краткое введение в историю докапиталистических формаций.
М.-Л., 1934. С. 97: «Военная власть императоров на два столетия задержала развитие классо¬
вой борьбы и приостановила распад античного общества».
231 Ковалёв С.И. История античного общества. Эллинизм. Рим. С. 165.
126 Глава 2. Формирование образа древности в советской историографии 1920-30-х гг.
свою армию всех подряд, не исключая и беглых рабов, а также и то, что он
базировал свой флот на Сицилии, становится основанием для того, чтобы
поставить его в один ряд с истинно рабскими восстаниями. Подобным же
методом, но реализованным исключительно через язык метафор, В.С. Сер¬
геев увязывает спартаковское восстание с сицилийскими: «Восстание на¬
чалось в 74-73 г. на юге, в Кампании, в тех областях, которые находились
близко от Сицилии, где ещё не погасли огни революции».2 2 Более четвер¬
ти века, отделяющие второе сицилийское восстание от начала движения
Спартака и триста километров, отделяющих Кампанию от Сицилии,
меркнут перед образом непогашенных огней.
Несколько позже была выдвинута и третья версия «революции рабов»,
акцент в которой переносился на великие рабские восстания и прежде все¬
го на восстание Спартака, подготовленные чередой рабских выступлений
чуть ли не от VI в. до н.э. - у истоков этой версии стояли А.В. Мишулин и,
возможно, первоначально Н.А. Машкин (1900-1950). Первый из них исхо¬
дил из тезиса, что рабы были единственным подлинно революционным
классом античного общества, и поэтому только они были зачинщиками
всех антирабовладельческих выступлений. Восстание Спартака было мак¬
симально широко им датировано, предполагался также и ранний этап «со¬
бирания сил» (лето 74 — весна 73 гг. до н.э.), что должно было свидетель¬
ствовать о степени зрелости выступления рабов. 33 Позиции А.В. Мишу¬
лина и Н.А. Машкина, преподававших в Москве, заметно усилились после
1935 г., когда начались аресты тогдашних руководителей ГАИМК - в основ¬
ном, ленинградцев. На этом фоне их критика работ В.В. Струве, С.И. Кова¬
лёва, О.О. Крюгера, Л.Б. Богаевского приобрела зловещий оттенок, тем бо¬
лее что эта критика выходила за рамки исключительно учёного диспута.
Так, если Мишулин объяснял раскол в лагере Спартака классовыми
разногласиями между революционными рабами и их временными попут¬
чиками - мелкими крестьянами,232 233 234 235 то С.И. Ковалёв занимал более осто¬
рожную позицию, говоря об этнической подоплеке раскола. В целом у
Ковалёва наблюдается желание нарисовать сложную картину социальной
революции, коснувшись не только противоречий между рабами и рабо¬
владельцами, но богатыми и бедными, гражданами и негражданами в пе¬
риод кризиса римской республики, хотя, конечно, он тоже вынужден при¬
знавать главной борьбу классов.236 Мишулин, однако, резко критиковал
Ковалёва за непонимание классовой подоплёки движения Спартака и за
232 В той же работе говорится об «общей ненависти к рабовладельческому строю». Сер¬
геев В. Революции рабов в Римской республике. С. 91, 87-86.
233 Мишулин А.В. Спартаковское восстание. С. 122-123. Подробный разбор и критику
см. Коржева К.П. Восстание Спартака в советской историографии // Вопросы истории. 1974.
№ 10. С. 126 и сл. _ р ..
234 См. Мишулин А. Революции рабов и падение римской республики. М., 1936. С. 93 и
сл.; Он же. Спартаковское восстание. С. 134-141.
235 Ковалёв С.И. История античного общества... С. 201.
236 Там же. С. 166-167.
2.3. Теория «революции рабов» как конститутивный элемент образа древности 127
то, что тот «чересчур выпячивает моменты этнической и племенной розни
в лагере восставших рабов».237 Идея Ковалёва о сменяющих друг друга
этапах кризиса и стабилизации в ходе «революции рабов» и вовсе была
объявлена вариацией буржуазной теории циклизма.238
Но версия Мишулина имела слишком очевидные недостатки: чем бо¬
лее убедительно он обрисовывал высокий уровень организации и классо¬
вой сознательности в стане Спартака, тем более дальнейший ход событий
римской истории противоречил словам Сталина о том, что революция ра¬
бов отменила рабовладельческую форму эксплуатации. Максимум, что
мог сказать Мишулин: восстания рабов привели к установлению империи
и изменению формы эксплуатации рабов и источников их пополнения,239
но это был слабый довод. Не случайно в 1939 г. Н.А. Машкин говорит о
«революции рабов» применительно к событиям даже не III в., а IV-V вв.,240
по сути возвращаясь к точке зрения П.Ф. Преображенского (тогда уже на¬
ходившегося в лагерях).
Тем самым, без обращения к проблемам поздней античности удовле¬
творительное решение вопроса было невозможно, теория настоятельно
требовала найти ожесточённую классовую борьбу в III-V вв. н.э. Это под¬
талкивало к тому, чтобы считать проявлениями классовой борьбы любые
зафиксированные источниками беспорядки в Римской империи - будь то
действия дезертиров в Галлии в период Маркоманнских войн, разбой¬
ничьей шайки Буллы в правление Септимия Севера, или восстание работ¬
ников монетного двора при Аврелиане. Бунт монетариев в Риме, собст¬
венно, был вызван узкогрупповыми интересами: принятое Аврелианом
решение децентрализовать чеканку монеты лишало их отчасти работы,
отчасти возможности злоупотреблять своим положением (SHA. Aurel., 38,
2-4). У В.С. Сергеева это событие приобретает черты осознанного высту¬
пления против невыгодной низам населения монетной политики.241 242Менее других стеснявший себя в перетолковании фактов Н.И. Не-
дельский постарался даже показать каждое восстание и выступление как
определённый важный шаг в развитии революции. Крайне неудовлетвори¬
тельно освещённое в источниках восстание Матерна (186-187) он харак¬
теризовал как первую в истории римских восстаний попытку осуществить
захват государственной власти.24
237 Мишулин А. О бдительности на фронте древней истории // Исторический журнал.
1937. №3-4. С. 238,239.
238 Там же. С. 238; Машкин Н. Рец.: С.И. Ковалёв. История античного общества. T. I.
Греция. 2-е изд. 1937. 332 стр. 5 руб. Т. П. Эллинизм. Рим. Соцэкгиз. 1936. 318 стр. 4 р. 50
коп. // Исторический журнал. 1937. № 5. С. 141.
239 Мишулин А.В. Спартак. Научно-популярный очерк. М., 1947. С. 114-115.
240 Машкин Н. Спорные вопросы истории древнего мира // Историк-марксист. 1939. № 4.
С. 81-82.
241 Сергеев В.С. Очерки по истории древнего Рима. М., 1938. Ч. П. С. 636-637. Тут же
употреблён термин «стачка».
242 Недельский В.И. Революция рабов и происхождение христианства. М.-Л., 1936. С. 45.
128 Глава 2. Формирование образа древности в советской историографии 1920-30-х гг.
Особенное внимание советских историков привлекало правление им¬
ператора Максимина (235-238), понимаемое как революционная диктатура
представителя низов общества, свергнутого рабовладельцами (эта оценка в
своем первоначальном виде принадлежала, опять же, М.И. Ростовцеву) .
Поскольку упоминаний о рабских восстаниях катастрофически не хвата¬
ло, говорилось о «войне рабов» на Сицилии в правление Галлиена, не¬
смотря на то, что единственное упоминание об этом событии в «Scriptores
Historiae Augustae» ясно сформулировано как quasi servile bellum (Gall.,
4, 9).243 244 245 246 Апогеем революционных событий III в. считалось восстание багау-
дов в Галлии, после которого наступила последняя стабилизация империи
при Диоклетиане и Константине, закончившаяся вторжением варваров и
падением рабовладельческого строя.
Но и при таком изложении истории роль рабов в революционном
процессе выглядела всё ещё весьма непрезентабельно: если они и участ¬
вовали в большинстве из указанных событий, то наряду со свободными
работниками. Тогда был использован тезис о нерентабельности рабского
труда, объясняемой незаинтересованностью рабов в результатах собствен¬
ной деятельности, что заставляло хозяев переводить их на положение ко¬
лонов, и соответственно, сближало рабов и лично свободных, но жестоко
эксплуатируемых представителей свободного населения. Ненависть всех
этих слоев населения к угнетавшему их государству, опасения бедняков
самим попасть в рабство заставляли их выступать единым фронтом, под¬
держивая несших им свободу варваров, и образовывать целые «провар-
варские партии» из крестьян и ремесленников2 ; как отмечал С.И. Ковалёв,
появление у рабов союзников в лице колонов и бедняков являлось отличи¬
тельной чертой второй фазы революции рабов и причиной её победы.
Вторил ему А.И. Тюменев: «революционное движение низов, с одной сто¬
роны, и германская иммиграция, - с другой, и выступают прежде всего во
243 «Правление Максимина имело уже, по-видимому, определённую социальную на¬
правленность. Его правление можно рассматривать как реакцию низов на попытку власти
в царствование Александра Севера сблизиться с сенатом». Тюменев А.И. История антич¬
ных рабовладельческих обществ. М.-Л., 1935. С. 269; «Хотя античные историки и пыта¬
ются представить правление Максимина рядом бессмысленных жестокостей, однако в том
терроре, который действительно проводился им, заметна определённая классовая линия».
Недельский В.И. Указ. соч. С. 46. Эта трактовка очень скоро вызвала отрицательную реакцию.
См. Мишина 3. Выступление Максимина и позиция сената // ВДИ. 1938. 3 (4). С. 133-146. Не¬
сколько ранее С.И. Ковалев скорректировал свою позицию, согласно которой Максимин,
конечно, не являлся революционером, но его правление объективно ослабляло правящие
верхи.
244 Ср. критику А.В. Мишулиным этого тезиса. Мишулин А. О бдительности на фронте
древней истории С. 238.
245 Пригожин А.Г. Гибель античного мира... С. 21. Напомним, что именно А.Г. Приш-
жин обрушивался с самыми яростными нападками на «модернизаторов и сторонников цик¬
личности исторического процесса».
246 Ковалёв С.И. Экономика античного общества. С. 97. Ср. Мишулин А. Революции
рабов и падение римской республики. С. 12.
2.3. Теория «революции рабов» как конститутивный элемент образа древности 129
время кризиса III в., в дальнейшем всё более сливаясь между собою в
« 947
один революционный поток, смывающий шаткое здание империи».
Но и в этом виде (примерно после 1937 г.) теория не могла закрепить¬
ся - поскольку итогом кризиса III в. было успокоение империи при Диок¬
летиане и Константине, нужно было либо принимать идею Ковалёва о
«стабилизации», либо сужать революцию исключительно до IV-V вв. Как
было сказано выше, Н.А. Машкин итоге остановился на последнем вари¬
анте, но тогда ему пришлось фактически признать, что в таком случае ещё
мало что сделано: «Должен быть исследован вопрос о поддержке рабов
другими демократическими элементами (колонами, ремесленниками) и о
связи революции рабов с варварскими завоеваниями. Мало обращено
внимания на длительный характер революции, на методы сопротивления
ей правительственного аппарата и крупных рабовладельцев. Наконец, сле¬
дует подчеркнуть, что субъективные цели участников социальных движе¬
ний не совпадали с объективным результатами; другими словами, большее
внимание должно быть обращено на стихийный характер массовых вы¬
ступлений времён поздней империи».247 248 249 Учитывая ограниченный характер
источников по социальным движениям в период поздней античности, эта
задача оказывалась практически неразрешимой.
Именно поэтому учёные, сознавая слабость своих построений, стара¬
лись, особенно в монографиях и учебниках, сосредоточиться на других
моментах, которые, на самом деле, и сохраняли целостность повествова¬
ния. Так, А.И. Тюменев всё-таки признаёт, что рабы не играли решающей
роли в движениях низов в поздний период римской истории, пытается
сгладить утверждение о союзе низов населения и варваров, делая акцент
на внутренней (иными словами, скорее теоретической, нежели действи¬
тельной) связи между двумя движениями и на прогрессивной роли гер¬
манской общины250. В.С. Сергеев пытается корректировать тезис перене¬
сением акцента на колонатные отношения.251 Поэтому, хотя во введении к
247 Тюменев А.И. История античных рабовладельческих обществ. С. 265-266. Обратим
внимание, как метафора то там, то здесь загорающихся огней сменяется метафорой всепо¬
глощающего водного потока. Ассоциация с потопом как нельзя лучше подходит для иллюст¬
рации мысли о гибели мира (античного).
248 Машкин Н. Спорные вопросы истории древнего мира. С. 82.
249 Тюменев А.И. Указ. соч. С. 267.
250 Там же. С. 265,279.
251 Сергеев В.С. Разложение рабовладельческой системы и начало колоната в Римской
империи // ВДИ. 1938. 3(4). С. 131. Также см. интересный с точки зрения стремления хотя бы
к относительной сложности, притом совершенно бессильный логически пассаж в «Очерках
по истории древнего Рима»: «Взятый в целом, колонат по сравнению с рабством, тоже взя¬
тым в целом, являлся прогрессивной социально-экономической формой...». Он же. Очерки
по истории древнего Рима. Ч. П. С. 604. Возможно, эта фраза представляет собой аллюзию на
известное предисловие «К критике политической экономии»: «В общих чертах, азиатский,
античный, феодальный и современный, буржуазный, способы производства можно обозна¬
чить, как прогрессивные эпохи экономической общественной формации». Маркс К. К крити¬
ке политической экономии // Маркс К., Энгельс Ф. Сочинения. Т. 13. С. 7. «В общих чертах»
и «взятый в целом» - это любимые характеристики прогресса в советской историографии.
130 Глава 2. Формирование образа древности в советской историографии 1920-30-х гг.
вышедшей в 1937 г. «Истории древнего мира» и содержалось упоминание
о революции рабов, объяснение падения рабовладельческого строя никак
не было связано с этой теорией.252 253 Тем самым, если идея о рабовладельче¬
ском характере древних обществ делала в тот период повествование цело¬
стным, вносила в него единую сюжетную линию, теория «революции ра¬
бов» в любой из своих версий рождала совершенную путаницу (на уровне
теории, логики повествования, уровне языковых метафор); единственным
выходом было упоминать её в тех местах, где иначе нельзя, и не касаться в
253
остальных случаях.
Во второй половине 40-ых гг., когда постепенно стало ясно, что вла¬
сти нисколько не интересуются проблемой «революции рабов», теория на¬
чала постепенно уходить на периферию.254 Историки обратились к'другим
вариантам марксистских объяснений упадка древнего мира, С.И. Ковалёв
и Е.М. Штаерман разработали совершенно иную концепцию кризиса III в.
в Римской империи и всех сопутствующих и последующих событий.255
О некогда обязательной теории теперь говорят, что в последнее время
термин «революция рабов и колонов» по отношению к восстаниям багау-
дов, агонистиков и т.д. не применяется256 или даже признают, что её рож¬
дению способствовали «пережитки вульгарного социологизаторства и
догматическое восприятие некоторых отдельных высказываний И.В. Ста¬
252 История древнего мира. Т. 1. Древний Восток / Под ред. С.И. Ковалёва. М., 1937. С. 18-19.
253 Например, в статье В.С. Сергеева об античном христианстве, написанной в самый
разгар обсуждения упоминаемой теории, о «революции рабов» не говорится ни слова. Серге¬
ев В. Христианство в древнем Риме // Борьба классов. 1936. № 5. С. 81-93.
254 Решительно невозможно согласиться с А.Л. Кац (Указ. соч. С. 218), считающей пе¬
реломным моментом в отказе от концепции «революции рабов» «Очерки по истории древне¬
го Рима» В.С. Сергеева, который якобы не использовал самого термина и ссылался на то, что
эта проблема ещё недостаточно изучена. Во-первых, в упоминаемом Кац отрывке (Сергеев
B. С. Очерки по истории древнего Рима. Ч. II. С. 761) ясно сказано о «революции рабов и ко¬
лонов» как причине распада Западной Римской империи, а слова о недостаточной изученно¬
сти относятся не к «революции рабов», а к проблеме перехода к феодализму. Во-вторых, при
описании сицилийских восстаний Сергеев говорит о «революции рабов» более чем опреде¬
лённо, цитируя Сталина (Там же. Ч. I. С. 161). Даже в период начинавшейся непопулярности
теории видоизменённое понятие «революции рабов» встречается у Н.А. Машкина. См. Маш¬
кин Н.А. История древнего Рима. М., 1949. С. 587, 632-634, 636; применительно к Византии
VI-УП вв. его использует Н.В. Пигулевская. См. Пигулевская Н. К вопросу о разложении ра¬
бовладельческой формации на Ближнем Востоке // Вопросы истории. 1950. № 4. С. 54. Когда
И.Л. Маяк пишет о том, что понятие «революции рабов» фактически дезавуировалось Маш¬
киным и что в процессе преподавания он на нём акцента не делал, это, в общем, играло роль
только для тех читателей учебника, кто был лично знаком с автором. Маяк И.Л. Николай
Александрович Машкин (1900-1950) // Портреты историков. Время и судьбы. Т. 2. Всеобщая
история. С. 76.
255 См. Штаерман Е.М. Проблема падения рабовладельческого строя // ВДИ. 1953. № 2.
C. 51-79; Она же. Кризис рабовладельческого строя в западных провинциях Римской империи.
М., 1957. С.И. Ковалёв, предлагая новую периодизацию римской истории, предпочитает го¬
ворить об «антагонизме между рабами и рабовладельцами» как движущей силе кризиса рес¬
публики. См. Ковалёв С.И. Опыт периодизации римской истории // ВДИ. 1955. № 4. С. 111.
256 Корсунский А.Р. Движение багаудов // ВДИ. 1957. 4. С. 72.
2.3. Теория «революции рабов» как конститутивный элемент образа древности 131
лина»257. Дискуссия о характере перехода от античности к средним векам
шаг за шагом избавила советскую историографию от многих стереотипов,
сложившихся в период создания теории «революции рабов».258
Всё-таки нельзя сказать, будто единственной судьбой этой теории в
советской историографии было отвержение. Несмотря на понимание про¬
тиворечий в самой теории и на ясно данное объяснение её происхождения
влиянием со стороны властных структур,259 советская историография в
своих последующих оценках не могла не учитывать факта продолжающе¬
гося существования всё тех же структур - иными словами, ругая Сталина,
нельзя было при этом бросить тень на советскую власть. Тем самым, в со¬
ветской исторической науке снова повторилась ситуация, когда концепции
быстро навязывались, но медленно изживались, обрастая вариациями и
трактовками - что, в итоге, только затрудняло приход новых идей.260 Мы
можем отметить, что именно «революция рабов» осложнила изучение
кризиса III в. и истории поздней Римской империи, что, вероятно, предо¬
пределило слабый интерес к этой проблеме в советской науке об антично¬
сти.261 Кроме того, она утвердила два элемента в образе древности, кото¬
рые при этом часто осознавались советскими учёными как внутренне про¬
тиворечивые. Первый элемент заключался в устаревшем, восходящем ещё
к А. Валлону, представлении о разлагающей роли рабского труда и о не¬
трудовой психологии свободного населения в Римской империи.262 Второй -
257 Ковалёв С.И. Сорок лет советской историографии по Древнему Риму // ВДИ. 1957.
3. С. 45-46.
258 Замечание В.Д. Нероновой, что миф о «революции рабов» был отброшен после XX
съезда КПСС, вряд ли следует понимать слишком буквально. Хотя Н.В. Пигулевская в 1956 г.
считала, что понятие «революция рабов» «следует признать бессодержательным», а редакци¬
онная статья в «Вестнике древней истории» за 1957 г. дала критику теории как «не подкреп¬
лённой фактами», сам термин употреблялся даже в 60-е гг. См. Неронова В.Д. Формы экс¬
плуатации в древнем мире в зеркале советской историографии. С. 92; Струве В.В., Пигулев¬
ская Н.В. Историческая наука в СССР. Проблема кризиса рабовладельческого строя и генези¬
са феодализма // Вопросы истории. 1956. № 9. С. 192; За глубокое овладение теоретическим
наследием Ленина // ВДИ. 1957. № 1. С. 12.
259 См. Кац А.Л. Указ. соч. С. 218: «Так факты подгонялись под заранее заданную кон¬
цепцию».
260 Даже такой частный вопрос, как отвержение предложенной А.В. Мишулиным новой
даты начала восстания (74 г. до н.э. вместо 73 г. до н.э., заимствована из книги О. Шамбаха
1872 г.), растянулся на 20 лет. Сомнение в обоснованности даты было высказано очень рано:
см. Преображенский П. Рец.: А.В. Мишулин. Спартаковское восстание... С. 207; Оконча¬
тельное опровержение: Ковалёв С.И. К вопросу о датировке начала восстания Спартака //
ВДИ. 1956. № 2. С. 12-17; Молус А. А. О датировке начала восстания Спартака // ВДИ. 1957.
№ 3. С. 158-166. Гипотеза о восстании Савмака и вовсе продержалась до середины 60-х. См.
Колобова К.М. Указ. соч. С. 11-26; Казакевич Э.Л. К полемике о восстании Савмака // ВДИ.
1963. №1. С. 57-70.
261 Таким образом, особенное внимание советских медиевистов к поздней античности
можно отчасти объяснить действием своеобразного компенсаторного механизма в науке. См.,
напр. Сюзюмов М.Я. Закономерный переход к феодализму и синтез // Античная древность и
средние века. Сб. 12. Свердловск, 1975. С. 33-53.
262 Этот тезис был оспорен очень поздно и только отчасти. См. Кузищин В.И. Античное
классическое рабство как экономическая система. М., 1990. С. 57-58.
132 Глава 2. Формирование образа древности в советской историографии 1920-30-х гг.
тезис о решающей трансформирующей роли варварского завоевания, пе¬
реродившего, вольно или невольно, Римскую империю.263
Тезис о «революции рабов» сыграл свою роль и в формировании мето¬
дологии советской историографии: оказывалось, во-первых, что «правиль¬
ное» понимание истории не только возможно, но уже достигнуто,264 во-вто¬
рых, что историка можно сравнительно быстро и безболезненно пере¬
учить, заставить поменять свои взгляды так, чтобы они соответствовали
заранее известным «правильным».265 Всё это уже была заложено в цити¬
ровавшемся выше докладе В.В. Струве 1933 г., но только здесь и сейчас
теория обрела своё полновесное звучание, поскольку перешла на антич¬
ную почву и, что немаловажно, зазвучала «по-пролетарски», с настоящим
акцентом на борьбу за справедливость, как пролог будущей главной Рево¬
люции, октябрьской.266
Несмотря на то, что в перспективе, как было сказано выше, теория
«революции рабов» играла дезориентирующую роль в построении связно¬
го нарратива истории древности, в момент своего выдвижения она оказа¬
лась важным побуждающим фактором в консолидации этого нарратива.
Не следует забывать, что именно слова Сталина В.В. Струве использовал
как один из доводов в пользу понимания древневосточных обществ как
рабовладельческих. Кроме того, теперь, независимо от судьбы самой тео¬
рии, определяющая роль классовой борьбы между рабами и рабовладель¬
цами для характеристики истории древних обществ была окончательно
263 См. Поршнев Б.Ф. Феодализм и народные массы. М., 1964. С. 215, 218. Интересная
работа С.Э. Крапивенского, в которой отказ от ряда устаревших положений сочетался со
стремлением сохранить понимание революции в марксистском смысле, осталась незамечен¬
ной, в том числе из-за откровенной казуистики. См. Крапивенский С.Э. Переход к феодализ¬
му как социальная революция // Методологические и историографические вопросы истори¬
ческой науки. Вып. 5. Томск, 1967. С. 52-75.
264 «Несмотря на достаточное количество исторического материала история античности
не получила правильного (курсив мой — С.К.) освещения в буржуазной историографии».
Мишулин А.В. Революции рабов... С. 3.
265 Спустя десятилетия эту трагическую историю отказа от своих воззрений можно бы¬
ло подавать в радужных тонах: «В последующие годы В.С. Сергеев успешно преодолел
влияние модернизаторской концепции и стал крупным историком-марксистом»; «С.И. Кова¬
лёв был одним из первых советских ученых, сумевших преодолеть влияние модернизатор¬
ской тенденции и теории циклизма. Он стал выдающимся историком-марксистом». Слоним¬
ский М.М. Указ. соч. С.27, 29.
266 Как и обычно, наилучшим образом это высказал Пришжин с его прямо-таки фрей¬
довской способностью обнажать потаённые устремления советской историографии: «Эпоха
социальной революции в античности с её основным стержнем - революцией рабов - явилась
предшественницей той социальной революции, которая спустя ряд формаций перевела чело¬
вечество из эпохи предыстории (Vorgeschichte) в эпоху истории, а истинные производители,
выступавшие в облике рабов, несли в себе зародыши будущего класса пролетариев». Приш-
жин А. Предисловие // Античный способ производства в источниках. С. 3. Не касаясь уже
«стержня» и «зародышей», обратим внимание на приём с «обликом рабов» - фактически,
Пригожин делает пролетариев вечным, вневременным классом, абсолютной ценностью.
«Предыстория» - отсылка к Марксу, однажды отнесшему к таковой все эпохи до торжества
пролетариата.
2.4. Завершение формирования образа древности
133
утверждена. Развиваясь параллельно друг другу, начинаясь с 1933-1934 гг.,
представления о рабовладельческом характере древневосточных госу¬
дарств и греко-римской цивилизации привели к итоговому складыванию
целостного образа древности в советской историографии.
2.4. Завершение формирования образа
древности в исторической науке
второй половины 30-х - начала 40-х гг.
Как и было обозначено нами в начале главы, в советской историче¬
ской науке диалогизм 20-х гг. сменился монологизмом 30-х гг. Эта пере¬
мена одновременно отрицала предыдущий этап и продолжала его. Объе¬
диняющим было то, что как в 20-е, так и в 30-е гг. любая марксистская
версия истории вообще или какого-либо исторического периода в частно¬
сти стремилась позиционировать себя как единственно возможную и вер¬
ную, определяя все остальные версии как искажения, вольные или не¬
вольные; точно так же и в 20-е, и в 30-е гг. советские историки всегда
апеллировали к власти. Различие заключалось в том, что теперь власть
была консолидирована, а версии, квалифицируемые как неправильные,
исчезали очень быстро, иногда вместе с их носителями.
Нет сомнений в том, что базовой причиной этой смены вектора были
изменения в правящей верхушке советского государства, и как только ин¬
трига стала исчезать в высших эшелонах внутренней политики, для неё
вскоре не осталось места и в исторической теории. Но следует понимать,
что Сталин приходил к власти не в безвоздушном пространстве, и хотя в
поддержке широких масс в демократическом смысле (т.е., как избирате¬
лей) он не нуждался, в борьбе за умы он тоже участвовал. Победе Сталина
сопутствовало определённое изменение в том числе и в сознании интел¬
лектуальной элиты советского общества.267
Бесконечные споры и дискуссии 20-х гг. (не только в общественных
науках268) создавали у тех, кто в них участвовал, ощущение не полифонии,
а какофонии, бесконечного беспорядка, который должен быть решитель¬
ным образом преодолён. При этом беспорядок не означал безнаказанности,
возможности не бояться за себя из-за своей точки зрения: так, С.М. Дуб¬
ровский, как мы показывали выше, решительно выступил против теорий
М.Н. Покровского и Л.И. Мадьяра, позже А.И. Малышев выступил с кри¬
тикой перегибов Дубровского,269 а после Э.Я. Газганов выступит против
267 Слова И.М. Дьяконова о 1929 г.: «Сталин для рабочих, да и для многих из интелли¬
гентной молодёжи стал кумиром». Дьяконов И.М. Книга воспоминаний. С. 173.
268 См. очень полезный с точки зрения описания умонастроения очерк: Шаламов B.T.
Двадцатые годы. Заметки студента МГУ // Шаламов B.T. Воспоминания. М., 2001. С. 22-104.
269 Малышев А. О феодализме и крепостничестве (в связи с выступлениями и книгой т.
Дубровского «К вопросу о сущности «азиатского» способа производства, феодализма, крепо¬
стничества и торгового капитала») // Историк-марксист. 1930. № 15. С. 43-73.
134 Глава 2. Формирование образа древности в советской историографии 1920-30-х гг.
перегибов Малышева.270 Арестованы будут все.271 Иначе говоря, роль нис¬
провергателя чужих неправильных теорий не давала гарантий неприкосно¬
венности. Такое положение должно было само по себе порождать стремле¬
ние историков к заключению негласной конвенции между ними и властью,
и между собой.272 Единственной проблемой, как мы видели, было то, что
власть достаточно неспешно определялась с тем, что же ей нужно от исто¬
риков, и какие пределы свободы мнений можно считать допустимыми.
Можно даже усилить это соображение, и добавить, что специфиче¬
ская полусвобода «бесконечных»273 дискуссий 20-х гг. скомпрометировала
саму идею свободы, подобно тому, как неэффективность оппозиции в
большевистской партии сыграла на руку тираническому режиму Сталина.
Можно согласиться и со «Словарём марксистской мысли» в том, что ре¬
шение об отвержении «азиатского способа производства» и других «не¬
правильных» вариантов развития общества «было утверждено благодаря
приверженности Сталина к механически однолинейной перспективе»,74
но не следует забывать, что таковая приверженность властвовала над
большинством умов самих советских историков.275 Порядок и достижение
унифицированных воззрений считались единственным эффективным ва¬
риантом для дальнейшей научной работы, а борьба с неправильными точ¬
ками зрения в 30-е гг. проходит под лозунгом борьбы против вульгариза¬
ции марксизма, против социологизаторства.276 Даже работа отдельных ин¬
ститутов, таких, как ГАИМК, начинает характеризоваться отрицательно
именно из-за того, что они действуют слишком самостоятельно. С точки
зрения современного исследователя, ГАИМК был весьма успешной и эф¬
фективно действующей организацией,277 278 но для 30-х гг. это как раз недос¬
таток: директор Института Истории АН СССР Н.М. Лукин заявлял в сво¬
ём докладе, что написание многотомной «Всемирной истории» должно
осуществляться на базе Академии Наук СССР с привлечением сил всех
исторических учреждений страны, и порицал претензии ГАИМК на соз¬
дание подобной же многотомной серии.2 8
270 Газганов Эм. Против ревизии марксо-ленинскош учения о феодализме и крепостни¬
честве (о статьях А. Малышева) // Историк-марксист. 1931. № 22. С. 38-63.
271 Артизов А.Н. Судьбы историков школы М.Н. Покровского (середина 1930-х годов) //
Вопросы истории. 1994. № 7.
272 О научной конвенции на другом материале говорит и А.Л. Юрганов. См. Юрганов АЛ.
Русское национальное государство. Жизненный мир историков эпохи сталинизма. М., 2011.
273 Мишулин А. Советская историография и задачи древней истории. С. 5.
274 A Dictionary of Marxist Thought. Second Edition. Ed. By T. Bottomore etc. Bodmin,
1991. P.38.
275 Cp. Дубровский A.M. Указ. соч. С. 206.
276 «Первая задача советских историков древнего мира - покончить с упрощенчеством,
вульгаризацией». Машкин Н. Спорные вопросы истории древнего мира. С. 83.
277 Свешников А.В. Медиевистика в ГАИМК в 1919-1929 гг. // Университеты России и
их вклад в образовательное и научное развитие регионов страны. Сборник научных трудов.
Омск, 2010. С. 419-422.
278 Лукин Н. Основные проблемы построения всемирной истории // Историк-марксист.
1937. №3. С. 22-23.
2.4. Завершение формирования образа древности
135
Как мы видели, этот процесс в той или иной форме нередко направ¬
ляли специальные «смотрящие» от партии, и в этом смысле слова можно
говорить о прямом давлении на науку. Но если говорить о собственно на¬
учных результатах, то они не могут расцениваться исключительно с точки
зрения внешнего воздействия, потому что в их создании требовалось ре¬
шать те задачи, которые были под силу только самим историкам. И они,
часто искренне, стремились стать «правильными» марксистами.279 С этой
точки зрения нам кажется опрометчивым выделять в среде этих историков
тех, кто был настоящими, «классическими марксистами», как это делает
B. В. Селиванов, идеализируя А.И. Тюменева и С.И. Ковалёва.280 Тот и дру¬
гой, без сомнения, не были начётчиками по образу и подобию А.Г. Приго-
жина, но они, как мы видели, мало колебались в том, чтобы откликаться на
любые новые идеи сверху,281 даже если они плохо согласовались с «класси¬
ческим» марксизмом. И вряд ли возможно списать только на развитие
взглядов многочисленные противоречия в трудах указанных историков,
возникающие каждые год или два.282 Не будем забывать и того, что выбора
у них практически не было - особенно это касалось уязвимого положения
C. И. Ковалёва, в итоге арестованного в 1938 г., но выпущенного через не¬
сколько месяцев.283 Статьи, критикующие работы Ковалёва, предшествова¬
ли его аресту и появлялись уже после его освобождения.284 Это было ча¬
стью того процесса, в котором ГАИМК теряла свою роль лидера историче¬
ских исследований, а отчасти и процесса, в котором московские учёные
пытались занять более весомые позиции по сравнению с ленинградскими.
Нужно заметить, однако, что конвенция проявила себя и здесь: «ленин¬
градцам» удалось не потерять лицо, и уже в 1938 г., совершая одну из послед¬
них яростных атак, Мишулин, вероятно, с досадой, признавал, что «эти исто¬
279 Поэтому трудно согласиться с такого рода утверждениями, как: «содержание науч¬
ной работы в области древней и средневековой истории было мало подвержено влиянию по¬
литических бурь и идеологических поворотов». Гречухин П.Б. Власть и формирование исто¬
рического сознания советского общества в 1934-1941 гг. Диссертация ... кандидата истори¬
ческих наук. Саратов, 1997. С. 106. Интересное исследование П.Б. Гречухина, к сожалению,
не свободно от такого рода поспешных обобщений. Так, он полагает, что историки уже в тот
период использовали систему маскировки своих взглядов с целью показать «методологиче¬
скую законопослушность». Наш анализ стиля и языка исторических сочинений эпохи приво¬
дит к выводу, что система эта сложилась как минимум поколением позже.
280 Селиванов В.В. Вяч. И. Иванов и Н.Я. Марр в жизни и творческой судьбе К.М. Ко¬
лобовой (Часть Ш). С. 514-515.
281 «Из представителей нового поколения студенты как лектора любили Сергея Ивано¬
вича Ковалёва, читавшего весьма живо и не менее конъюнктурно». Рабинович М.Б. Воспо¬
минания долгой жизни. С. 138.
282 Тюменев, например, в 1929 г. мечтал, что для истории будущего совершенно не ну¬
жен будет индивидуализирующий метод. Через несколько лет за такие высказывания можно
было легко прослыть «социологизатором». См. Тюменев А. Индивидуализирующий и гене¬
рализирующий методы в исторической науке. С. 184.
283 О.О. Крюгер был арестован в 1938 г. и выслан в Казахстан, откуда вернулся только в 1955 г.
284 Одна из немногих попыток защитить: Жебелёв С.А. Рец.: Ковалёв С.И. История ан¬
тичного общества. Греция. 2-е, исправленное издание. Соцэкгиз. Л. 1937. 335 стр. 5 руб. //
Историк-марксист. 1937. № 5-6. С. 221-223.
136 Глава 2. Формирование образа древности в советской историографии 1920-30-х гг.
рики пользуются авторитетом не только в Ленинграде, но и далеко за преде¬
лами его».285 Струве ответил на эти выпады умеренной самокритикой.286
На этом фоне завершается как складывание образа древности, так и
складывание советской исторической школы. Мы можем указать на следую¬
щие важнейшие элементы образа, несущие в себе и черты общего советского
историзма, и специфические моменты восприятия древней истории.
Общесоветские элементы образа древности находились в его «под¬
кладке», не относились собственно к характеристике древних обществ, но
задавали рамочные условия для этой характеристики. Прежде всего, это
было противостояние «буржуазной историографии»: советские учёные
должны были предлагать трактовки, не похожие на идеи зарубежных кол¬
лег; первоначально эта линия поведения возникла скорее как форма защи¬
ты от обвинений в преклонении перед буржуазными течениями, но очень
скоро приобрела самодовлеющее значение, и быть советским историком
означало не в последнюю очередь не быть буржуазным.287
Кроме того, споры 20-30-х гг. способствовали необычайному и спе¬
цифическому росту авторитета «классиков марксизма-ленинизма»: умение
вплетать цитаты из них в ткань собственного повествования считается от¬
ныне отдельным достоинством любого автора.288 Что же касается самих
«классиков», то теперь они начинают сливаться в некий единый образ с
четырьмя ипостасями, ибо между ними нет противоречий а есть лишь
наилучшее развёртывание базовых идей. «Маркс - Энгельс - Ленин -
Сталин» иногда пишутся через запятую, иногда через тире, но иногда и
через дефис, что лишь усиливает ощущение наличия единого первонача¬
ла.289 Высказывание, принадлежащее одному, может считаться принадле¬
жащим всем.290 Тем самым, они оказываются фактически не подвержены
влиянию исторических обстоятельств.
Наконец, важен был образ правильных и неправильных идей и учё¬
ных. Буржуазные учёные были неправильными по определению,291 поэтому
285 Мишулин А. Советская историография и задачи древней истории. С. 7.
286 Струве В.В. Изучение истории древнего Востока в СССР за период 1917-1937 гг С. 20-21.
287 «Буржуазная наука явно замалчивала историческую роль Спартака». Баскин М. Рец.:
А.В. Мишулин. Спартаковское восстание. Революция рабов в Риме в I в. до нашей эры. Госу¬
дарственное социально-экономическое издательство. Москва. 1936. 291 стр. 15 000 экз. 6 руб. //
Борьба классов. 1936. № 11. С. 125.
288 «Гениальные высказывания Маркса - Энгельса - Ленина - Сталина даны автором в
неразрывной связи с изложением конкретных исторических фактов». Бокщанин А. Рец.: В.С.
Сергеев «Очерки по истории древнего Рима». Соцэкгиз. 1938. Ч. 1-я и 2-я. 829 стр. // Исто¬
рический журнал. 1938. № 11. С. 126.
289 Так же и личности противников марксизма могут сливаться: «Марксизм стоит мето¬
дологически выше, чем Бюхер и Допш-Петрушевский». Малышев А. О феодализме и крепо¬
стничестве (в связи с выступлениями и книгой т. Дубровского «К вопросу о сущности «ази¬
атского» способа производства, феодализма, крепостничества и торгового капитала»). С. 54.
290 «Только в работах Маркса, Энгельса, Ленина, Сталина революции рабов отводится
подобающее место». Баскин М. Указ. соч. С. 126.
291 «С лёгкой руки крупного, но в то же время реакционного буржуазного историка импе¬
риалистической Германии Эд. Мейера...». Авдиев В. Рабовладение на Древнем Востоке. С. 12.
2.4. Завершение формирования образа древности
137
основной драматизм проявлялся именно по отношению к советским учё¬
ным, ступившим на путь ереси. Неправильные учёные такого типа стано¬
вились порождениями зла: «троцкист Мадьяр», 2 «“историк” Ковалёв»,292 293
«псевдоисторик Ковалёв»;294 самым опасным моментом было изъятие
инициалов и написание одной фамилии - это было как бы началом вычёр¬
кивания человека из числа «своих», и вернуться обратно было очень слож¬
но (Ковалёву это удалось, Мадьяру, Быковскому, Дубровскому и большин¬
ству других - нет). По отношению к плохим личностям нельзя употреблять
хорошие слова, а если приходится, то они ставятся в кавычки («учёные»,
«теории», «дискуссии», «школа»)295 - черта, роднящая ранний советский
марксизм с манихейством. Вообще, любой контакт истинного учения с
другими идеями потенциально опасен: сочетание буржуазных установок с
марксизмом лишь извращает марксизм.296
В качестве дополнительного элемента следует обратить внимание на
возникшую в 30-е гг. тенденцию к «насыщению» теории историческим
материалом - это стремление совпало с требованиями постановления 1934 г.
писать историю «в живой занимательной форме с изложением важнейших
событий и фактов в их хронологической последовательности, с характери¬
стикой исторических деятелей». Это не было преклонением перед факта¬
ми, и возникло лишь в качестве реакции на откровенно схоластический
характер дискуссий 20-х гг., а в 30-е нередко использовалось в качестве
средства подковёрной борьбы, но это сыграло важную роль в стабилиза¬
ции советской науки. Если В.В. Струве в своём докладе о рабовладельче¬
ском характере древневосточных обществ приводит множество фактов, но
обращается с ними практически теми же методами, какие использовались
ранее - т.е., попросту подбирает факты под заранее готовую теорию, то
последующая критика подобного рода приёмов заставляет исследователей
подробнее излагать историческую канву событий. Таким образом в совет¬
ской науке экономическая история древности преобразуется в политиче¬
скую историю с экономическим оттенком. В некотором смысле слова это
было возрождение позитивистских черт повествования - выход, наверное,
не самый оригинальный, но зато гарантирующий стабильность и полно-
кровность нарратива.
Что касается собственно образа древности, то здесь, бесспорно, наи¬
лучшим образом применимы слова Энгельса о том, что «рабство было от¬
292 Авдиев В.Изучение истории древнего Востока за 25 лет (1917-1942). С. 98.
293 «Точку зрения Ростовцева в СССР до последнего времени протаскивал «историк»
Ковалёв». Митина 3. Выступление Максимина и позиция сената. С. 135.
294 Машкин Н. Спорные вопросы истории древнего мира. С. 79.
295 «В ГАИМК, под крылышком врага народа Быковского и его друзей, затевались не¬
нужные и вредные «дискуссии», посвящённые усиленным отыскиваниям «противоречий» в
докапиталистических обществах. Мнимые «разногласия» и «яростные» выступления друг
против друга служили троцкистам простой маскировкой их контрреволюционной работы...».
Мишулин А. О бдительности на фронте древней истории. С. 236.
296 Мишулин А. Советская историография и задачи древней истории. С. 7.
138 Глава 2. Формирование образа древности в советской историографии 1920-30-х гг.
крыто».297 Древность отныне была единым этапом развития почти всего
человечества, без разделения на Запад и Восток, рабовладение же стало
объединяющим и базовым признаком. Это не означало того, что характе¬
ристика древней истории через социальные институты была полностью
отвергнута: на Востоке признавалась важность общины, в греко-римском
мире - полиса (как особой формы общины), но сама характеристика этих
социальных институтов теперь накрепко увязывалась с рабовладением.
«Полноправные граждане античной Греции - это прежде всего община
рабовладельцев, политическим выражением её является полис (государст¬
во-город), представляющий собой коллектив рабовладельцев, совместно
эксплуатирующих рабов и обнищавших свободных».298 При этом часть ав¬
торов изначально понимала слова Маркса о совместной власти жителей
полиса над рабами буквально как об общем владении рабами, но уже к
концу 30-х гг. это представление отошло на второй план.299 Рабов было
много (во всех смыслах, количественном и качественном), они жестоко
эксплуатировались (с вариациями), к ним относились в общем как к
instrumentum vocale, упадок рабовладения вёл к упадку последних вели¬
ких государств древности. В качестве дополнительного элемента образа
древности можно добавить представление об идентичности исторической
эпохи себе самой: проведение аналогий не стало полностью нелегальным
приёмом, но было существенно ограничено.300 Что касается Востока, то
теперь все типы социальных отношений на нём, которые не восходили к
рабовладению, становились «помехой», «пережитком» или, в лучшем слу¬
чае, «спецификой» - и все эти образы обладали негативными коннота¬
циями. Если эпоха идентична себе самой, следовательно, всё известное
историку о ней, но не согласующееся с доминирующим в его сознании об¬
разом эпохи, выносится за скобки.
Речь идёт, конечно, только об образе, и профессиональные историки
древности отлично понимали, что каждый его элемент нуждается в суще¬
ственных оговорках, но не следует думать, будто это сводило на нет дей¬
ственность самого образа, напротив, тенденция 30-х гг. вела к упрощён¬
ному его отражению в исторических трудах. Так, если в учебнике 1934 г.
297 Навязчивое повторение рабовладельческого характера древних обществ хорошо замет¬
но в рекомендациях для школьных учителей. При рассказе об ирригации в Египте важно «дать
яркую картину эксплуатации рабов и крестьян», о военных походах Нового царства - что глав¬
ной частью добычи были рабы, «подчеркнуть классовый, рабовладельческий характер египет¬
ской культуры», об илотах - «подчеркнуть моменты, приближающие их к рабам», также «что в
древней Греции все физические работы производились трудом рабов» и т.п. См. Методическое
пособоие по истории. Вып. L Древняя история (Восток, Греция, Рим). Для V-VI классов средней
школы / Под общей ред. проф. А.В. Мишулина. М., 1939. С. 12,22,29,107,127.
298 Сингалевич С. Движение рабов в древней Греции. С. 77.
299 О том, что оно было основано на неточном переводе соответственных слов Маркса
из «Немецкой идеологии» см. Колобова К.М. Указ. соч. С. 10.
300 См., напр. Бергер А. Рец.: В.С. Сергеев. История древней Греции. М. и Л. Соцэкгиз.
1934. 353 стр. // Борьба классов. 1935. № 4. С. 124. При этом аналогий в этом учебнике го¬
раздо меньше, чем в пособиях Сергеева 20-х гг.
2.4. Завершение формирования образа древности
139
после обзора взглядов Маркса и Энгельса на античный способ производ¬
ства В.С. Сергеев несколько неуверенно формулирует «рабский способ
производства» и пишет о том, что нельзя сводить всю социальную ис¬
торию древнегреческого общества к основному противостоянию между
рабами и рабовладельцами, что важно учитывать существование мелкой
собственности,301 то в учебнике 1938 г. он в подобной же ситуации ог¬
раничивается только выжимкой из «Капитала», причём говорит уже о
«рабовладельческом способе производства».302 Выше уже упоминалась
школа самоограничения, пройденная В.В. Струве, чтобы стать марксис¬
том. В большем или меньшем объёме все советские историки усвоили
её уроки.
Таким образом, складывается определённый канон. Непротиворечи¬
вость его была весьма относительной: уже и тогда значительная часть ис¬
ториков понимала, к примеру, что рабов было «не так много» (опять же, во
всех смыслах), и вообще на каждую общую характеристику древности
можно было привести множество оговорок. Но следует помнить, что ого¬
ворки и уточнения отнюдь не ломают канон, особенно когда сами оказы¬
ваются канонизированными, помещёнными на периферию. Это свойство
образа как такового: если начать строго анализировать в нём каждый эле¬
мент (стереотип или символ), то образ рассыплется, но он всегда действу¬
ет, будучи взят в совокупности. Изменение этого канона с теоретической
стороны было теперь затруднено: включение Сталина в число «классиков»
и его «слияние» с ними делали тем самым Сталина единственным, кто
имел право на легитимную трактовку высказываний классиков и единст¬
венным, кто мог сам что-либо менять в марксизме. Соответствующая гла¬
ва из «Краткого курса истории В КП (б)» (1938), «вкрадчиво представлен¬
ная восстановлением основ марксизма-ленинизма», 03 дала вполне опре¬
делённые указания, в каком направлении должны работать историки - и
на их счастье, это были довольно краткие указания.304 Кроме россыпи от¬
дельных малозначащих цитат,305 до 1950 г. Сталин существенных измене¬
ний в эту систему взглядов не вносил.
Тем самым, те историки, кто сумел или успел приспособить своё
творчество к новым условиям, не будучи сметёнными последовательными
сталинскими «чистками», могли быть уверены в том, что достигли желае¬
мого единства в основных мнениях, и это было сигналом нового этапа.
Это был классицизм по-советски, ортодоксальность по-советски.
301 Сергеев В.С. История древней Греции. С. 127,130-131, 140.
302 Он же. Очерки по истории древнего Рима. Ч. I. С. 143-145.
303 Baron S.H. Plekhanov in Russian History and Soviet Historiography. Pittsburgh, 1995. P. 77.
304 См. подробнее: Гусева A.B. «“Краткий курс истории ВКП (б)”: история создания и
воздействие на общественное сознание. Диссертация ... кандидата исторических наук:
07.00.02. М., 2003.
305 Попытка их систематизировать: Историческое значение трудов товарища Сталина для
изучения первобытнообщинного и рабовладельческого общества // ВДИ. 1949. № 4. С. 3-14.
Глава 3
Советский образ древности
в классическом воплощении: труды
А.Б. Рановича и Н.А. Машкина
Установление сравнительно стабильных ориентиров в историографии
само по себе создавало ориентацию на их фиксацию в фундаментальных
работах. Эта ориентация обусловливалась и осознанием со стороны самих
историков того, что этап «становления советской науки» уже пройден,1 2
следовательно необходимо предоставить свидетельства зрелости истори¬
ческой науки. Мы остановимся ниже на двух монографических исследо¬
ваниях, каждое из которых заслуживает отдельного очерка, но, поскольку
типологические черты в значительной мере совпадают, мы перенесли ак¬
цент на анализ более теоретической книги А.Б. Рановича («Эллинизм и
его историческая роль»), дополнив его сжатым очерком по более внима¬
тельной к фактическому материалу работе Н.А. Машкина («Принципат
Августа»). Точно так же мы не ставили своей целью подробно проследить
судьбу концепций Рановича и Машкина в советской историографии, лишь
в общих чертах указав на те моменты, которые помогают раскрыть осо¬
бенности научных достижений и методологических тенденций в класси¬
ческих советских трудах по истории древности.
Нужно отметить, что послевоенные годы оказались временем рожде¬
ния классических трудов в советской историографии древности; надлежит
помнить о том, что не всякая хорошая работа является классической, клас¬
сика - это определённый способ репрезентации материала, тип повество¬
вания. В качестве примера другой такой работы следует привести оче¬
1 Это выразилось и в том, что теперь отношение к дореволюционной науке стало под¬
чёркнуто уважительным, но при этом снисходительным, с осознания достигнутых высот. Ко¬
нечно, нельзя списывать со счетов и усилившуюся после победы в войне тенденцию к пат¬
риотическому освещению всех этапов собственной истории. См. Разработка древней истории
в советской науке (1917-1947) // ВДИ. 1947. № 3. С. 4-6; Струве В.В. Проблемы истории
древнего Востока в советской историографии // Там же. С. 17-20.
2 К.А. Богданов говорит об эпичности советской культуры и в том числе советского ви¬
дения античности уже в 30-е гг. По нашему мнению, в научном плане тот период был в луч¬
шем случае предчувствием эпики - советские авторы ещё не создали монументальных тру¬
дов; статья Жебелёва о Савмаке, которую приводит в пример Богданов - совсем не монумен¬
тальна и не эпична, кроме, разве что, двух-трёх завершающих фраз. Богданов К.А. Наука в
эпическую эпоху: классика фольклора, классическая филология и классовая солидарность //
НЛО. № 78 (2006). С. 99-103.
3.1. Книги об эллинизме А.Б. Рановича и М.И. Ростовцева
141
редное учебное пособие С.И. Ковалёва по истории Древнего Рима (1948).3
Ковалёв создавал такого рода работы на протяжении уже четверти века, но
все они остались в лучшем случае свидетельствами определённых этапов
становления советской историографии, кроме его последнего пособия,
ставшего одним из лучших (если не лучшим) учебником по древнерим¬
ской истории на русском языке. Следует отметить, что это пособие харак¬
теризовалось большим вниманием к строгой организации эмпирического
материала и обязательными обобщающими замечаниями к каждому прин¬
ципиальному отрезку повествования. Но при этом сам объём этих замеча¬
ний был минимальным, а оценки умеренными. С потрясающим чутьём
(вообще ему свойственным) С.И. Ковалёв если не обходил молчанием, то
упражнялся в лаконизме именно в отношении тех тем, которые ещё не¬
давно были центральными, а вскоре станут проблемными или прямо не¬
популярными в советском антиковедении: он очень немного и аккуратно
говорит о «революции рабов», сжато характеризует проблему падения ра¬
бовладельческого строя (фактически, сводя всё к цитатам из Энгельса).
Неудивительно, что эту книгу можно было издавать почти без всякого
страха за то, что автор будет неправильно понят, и в 80-е гг.
Но в случае с учебником С.И. Ковалёву было сравнительно легко дос¬
тичь «классичности»: он не был обязан давать (и не стал) историографиче¬
ского обзора, мог останавливаться лишь на фактах, а не на обсужден™ их
достоверности, представлять одну точку зрения в качестве основной и
единственной — что было более удобно в целях преподавания. Успех работы,
тем самым, обеспечивался лишь его опытом как автора такого рода пособий
и соответствующей ситуацией в науке, когда базовые основы общей кон¬
цепции исторического процесса уже устоялись.4 Но если речь шла о моно¬
графических исследованиях, в которых близкая разработка отдельной темы
позволяла воочию видеть «сопротивление материала», то здесь создание
классических трудов требовало совершенно другого уровня усилий.
3.1. Книги об эллинизме А.Б. Рановича
и М.И. Ростовцева: отторжение и преемственность
Обобщающий труд А.Б. Рановича (1885-1948) по эллинизму вышел
уже после его смерти, став, тем самым, его последним крупным вкладом в
развитие марксистской историографии древности. В письме в сектор
древней истории АН СССР от 5 января 1948 г. автор писал: «моя моно¬
графия основана на конкретном исследовании ведущих стран эллинисти¬
ческого мира; она, мне кажется, весьма далека от схематизма Белоха, Рос¬
товцева, Кёрста (да, да, Белоха, Ростовцева, Кёрста) и др.».5 Как нетрудно
3 Ковалёв С.И. История Рима. Л., 1948.
4 Приблизительно то же самое можно сказать и о школьном учебнике по древней истории.
5 От редакции // Ранович А.Б. Эллинизм и его историческая роль. М.-Л., 1950. С. 6.
142
Глава 3. Советский образ древности в классическом воплощении
увидеть, Ранович противопоставлял свою книгу западной («буржуазной»)
историографии эллинизма в целом и не выделял М.И. Ростовцева (1870-
1952) в качестве главного или тем более единственного оппонента. Тем не
менее мы предлагаем рассмотреть работу Рановича именно в свете её про¬
тивостояния Ростовцеву.6
Тому есть несколько оснований. Очевидным, но отнюдь не решаю¬
щим, является то, что труд Ростовцева, вышедший в 1941 году,7 был к то¬
му времени последней крупной (как в смысле объёма, так и в смысле на¬
учной ценности) работой по эллинизму. Это само по себе обязывало уде¬
лить ей соответствующее внимание. Но Ранович подчёркивает, что этот
труд не вызывает у него большого интереса: Ростовцев собрал много фак¬
тического материала и при этом однобоко его истолковал, он так и не соз¬
дал истории эллинизма как таковой;8 кроме того, советский учёный даёт
понять, что В. Тарн (1869-1957) для него гораздо полезнее.9
Поэтому более весомым доводом будет язык цифр: то, насколько час¬
то упоминается Ростовцев в сравнении с другими учёными. К сожалению,
указатель имён к работе Рановича не является ни достаточно точным, ни
достаточно полным, чтобы мы могли воспользоваться им:10 например, ви¬
димо, в целях борьбы с «низкопоклонством перед буржуазной наукой»,11 в
указатель не включены имена тех авторов, которые приведены на ино¬
странных языках. Уточнённые данные показывают нам следующее. Всего
в «Эллинизме и его исторической роли» фигурирует 90 имён современных
учёных (начиная с XVII в.) и 4 имени «классиков» марксизма-ленинизма
(Маркс, Энгельс, Ленин, Сталин). Ростовцев упоминается в том или ином
виде на 27 страницах труда, что сопоставимо с совместным упоминанием
Маркса и Энгельса на 29 страницах;12 Ростовцев цитируется почти так же
часто, как вся русская историография и немного реже, чем вся советская
(30 и 34 соответственно); среди западных учёных его работы упоминаются
в каждом пятом случае. Ещё более выпукло роль Ростовцева в труде Рано¬
вича предстанет, если мы сравним частоту его упоминаний с другими ис¬
ториками: Ростовцев здесь не только на первом месте, но значительно от¬
рывается от второго по частоте упоминаний (на 10 страницах) К. Белоха,
6 В том же ключе оценивает книгу Рановича и Э.Д. Фролов. См. Фролов Э.Д. Русская
наука об античности. С. 418-419.
7 Rostovtzeff М. The Social and Economic Histoiy of the Hellenistic World. Oxford 1941
Vol. 1-Ш. Далее - SEHHW.
8 Ранович А.Б. Эллинизм и его историческая роль. С. 11.
Там же. С. 15. Обратим внимание и на то, что в списке схематично мыслящих великих
историков эллинизма, находящемся в цитированном выше письме Рановича, Тарн отсутствует.
Индексы в работе Ростовцева, напротив, совершенны; впрочем, ввиду объёма работы
туда не включены имена современных учёных - за исключением тех, чьи работы касались
непосредственно исторических источников. См. SEHHW. Р. 1659.
11 Против низкопоклонства перед иностранщиной в области древней истории // ВДИ
1948. №1. С. 3-11.
12 Ленин упомянут дважды, Сталин - единожды.
3.1. Книги об эллинизме А.Б. Рановича и М.И. Ростовцева
143
третьего С.А. Жебелёва (на 9 страницах) и, наконец, В. Тарна (на 8 стра¬
ницах). Все указанные авторы цитируются время от времени, и только
Ростовцев фигурирует на протяжении всей работы. Есть, правда, значи¬
тельные отрывки,13 где он не упоминается вовсе, но, как мы покажем ни¬
же, советский учёный иногда пишет под явным воздействием Ростовцева,
не сообщая о том читателю.
Почему же Ранович открыто не обозначил Ростовцева в качестве пер¬
воочередного объекта критики, а даже, как мы видели, предпочёл немного
замаскировать это? Тому также было несколько причин. Ростовцев был в
некотором смысле непреходящим упрёком ранней советской историогра¬
фии древности. Член императорской Академии Наук (то есть, как бы «на¬
стоящей»), эмигрант-антиболыпевик, не скрывавший своих взглядов, он
был неприятной политической фигурой, но, кроме того, ещё он олицетво¬
рял собой то, какой отечественная наука о древности могла бы быть: на
переднем плане владения информацией, тесно работающая с археологиче¬
ским материалом. Словом, этот эмигрант был врагом куда большим, чем
любой другой «буржуазный учёный»14 - и советская историческая литера¬
тура 20-30-х гг. полна неистовых проклятий в его адрес. Поэтому, крити¬
куя Ростовцева, нельзя было слишком увлекаться и сбиться на подробный
пересказ критикуемого, что неизбежно вызвало бы обвинения в том самом
низкопоклонстве.15 16 Во второй половине 30-х гг. вырабатывается другой
метод: Ростовцев просто перестаёт упоминаться - если раньше его про¬
клинали к месту и не к месту во всякой общей работе по античности, то
теперь его не цитируют даже там, где, по идее, было бы нужно.
13 Напр., Ранович А.Б. Эллинизм и его историческая роль. С. 14-107.
14 Когда советским историкам удалось издать перевод «Эллинистической цивилизации»
Тарна, ашор предисловия С.И. Ковалёв писал следующее: «В своей книге Тарн в основном
стоит на прогрессивных позициях, и это позволяет ему высказывать ряд верных суждений».
Но далее он хвалит и порицает Тарна ровно за те же мысли, которые присутствовали и в
«Социально-экономической истории эллинистического мира». Словом, не может быть ника¬
ких сомнений, что Ростовцева советским историкам следовало оценивать куда строже, чем
любого другого «врага». См. Ковалёв С.И. Предисловие // Тарн В. Эллинистическая цивили¬
зация. М., 1949. С. 7 и сл.
15 В эту ловушку уже попадали некоторые авторы. См. Ковалёв С.И. Проблема соци¬
альной революции в античном обществе // ИГАИМК. Л., 1934. Вып. 76. С. 27-61; Недельский
В.И. Революция рабов и происхождение христианства. М.-Л., 1936.
16 В рецензии на учебник С.И. Ковалёва Н.А. Машкин указывает, что Ковалёву следо¬
вало бы подробнее остановиться на дореволюционных авторах и приводит ряд имён (Моде¬
стов, Гревс, Гримм, Нетушил), но молчит о Ростовцеве. В двухтомнике В.С. Сергеева о древ¬
нем Риме при общем объёме более 58 печатных листов и достаточном количестве сносок на
русскую и зарубежную литературу нет ни одного упоминания о Ростовцеве - даже в тех слу¬
чаях, когда автор заимствует у Ростовцева иллюстрации и пространные пояснения к ним.
См.: Машкин Н. Рец.: С.И. Ковалёв. История античного общества. Т. I. Греция. 2-е изд. 1937.
332 стр. 5 руб. Т. П. Эллинизм. Рим. Соцэкгиз. 1936. 318 стр. 4 р. 50 коп. // Исторический
журнал. 1937. № 5. С. 140; Сергеев В.С. Очерки по истории древнего Рима. М., 1938. Ч. I-II.
См. тж.: Лурье Я.С. История одной жизни. СПб., 2004. С. 194-195. Нельзя сказать, что имя
Ростовцева не фигурирует вовсе в советской исторической литературе 40-х, но употребляет¬
ся обычно вскользь, почти как имя нарицательное. Исключение представляли лишь работы,
144
Глава 3. Советский образ древности в классическом воплощении
Здесь необходимо помнить о состоянии советской историографии
древности в 40-е гг. Как можно было заметить из предыдущей главы, на¬
стоящих крупных трудов пока ещё не появилось. История Рима В.С. Сер¬
геева и история античности А.И. Тюменева больше были похожи на учеб¬
ники, первая попытка многотомного издания древней истории (вероятно, в
пику «Кембриджской истории древнего мира») была прервана, учебник
В.В. Струве по Древнему Востоку, вышедший в начале 40-х, уже тогда был
памятником самому себе. По-настоящему советская историография доказа¬
ла своё право на существование только в первое послевоенное десятилетие:
когда появились учебники истории Рима С.И. Ковалёва и Н.А. Машкина,
«Принципат Августа» Н.А. Машкина, книга А.Б. Рановича об эллинизме и,
в итоге, первые тома «Всемирной истории».
Наконец, речь должна идти об особом понимании научности и претен¬
зиях самого А.Б. Рановича. Он, конечно, претендовал на роль классика со¬
ветской историограф™:17 18 прежде всего в вопросах истории раннего хри¬
стианства, но далее и вообще касательно Восточного Средиземноморья в
период античности. У него были для этого все возможности: он хорошо
владел несколькими древними и новыми языками, был научно продукти¬
вен, обладал умением обобщать и трактовать материал. Наконец, Ранович
сыграл свою роль в утвержден™ «правильного», марксистского понимания
античной истории и античной религии: то есть, был одним из создателей
советской историограф™ древности. В этом отношен™, он, конечно, соз¬
давал свою книгу не для того, чтобы она показалась кому-то расширенным
критическим отзывом на одну работу буржуазного учёного, или даже во¬
обще на буржуазную историографию. Ранович потому сравнительно скуп в
цитатах - пожалуй, и здесь сказывается последствие энгельсового подхода
к работе со своими источниками, именно по этой причте особенное вни¬
мание к Ростовцеву, очевидно проявившееся вне воли автора, и может по¬
мочь нам в выяснен™ главного вопроса: как вёл Ранович свою борьбу за
создание «истинно ленинской» истории эллшшзма19 и что это говорит нам
об очередном этапе развития советской историограф™ древности.
Вначале коротко охарактеризуем особенности последней крупной
монограф™ Ростовцева. Для Рановича в частности и для советской исто¬
риограф™ в целом это было, скорее, безразлично, поскольку Ростовцев
посвящённые археологии Юга России - здесь Ростовцев воспринимался как узкий специа¬
лист, и упоминание его не считалось греховным. См.: Артамонов М.И. Вопросы истории
скифов в советской науке // ВДИ. 1947. № 3. С. 68-82.
17 Струве В.В. История древнего Востока. Л. 1941. Подробнее см. гл. 2.
18 И.Л. Маяк относит его вместе с А.В. Мишулиным к числу «известных в обществе
марксистских авторитетов». Маяк И.Л. Николай Александрович Машкин (1900-1950) //
Портреты историков. Время и судьбы. Т. 2. Всеобщая история. М. - Иерусалим, 2000. С. 78.
19 Как замечал К.К. Зельин, «перед нами вообще первый опыт дать обобщение истории
эллинизма с марксистских позиций». Зельин К.К. Рец.: А.Б. Ранович, Эллинизм и его исто¬
рическая роль, изд. АН СССР, М. - Л., 1950, 381 стр., тираж 10000 экз., цена 20 руб. // ВДИ.
1951. №2. С. 144.
3.1. Книги об эллинизме А.Б. Рановича и М.И. Ростовцева
145
воспринимался, наряду со всей западной историографией, как очередной
пример общего системного кризиса науки, где если и можно предполагать
изменения, то лишь от худшего к худшему, а о развитии как таковом не
может быть и речи.20 21 Тем не менее, особенности конкретного труда, кото¬
рый используется для «отталкивания» от него, имеют большое значение.
В своё время А.Д. Момильяно отмечал, что, в сравнении ^нашумев¬
шей «Социально-экономической историей Римской империи» послед¬
няя книга Ростовцева написана куда менее хлёстко и куда более осторож¬
но.22 Не утратило по сей день ценности и другое наблюдение Момильяно:
этот объёмный труд по сути дела состоит из двух книг, каждая со своей
центральной темой. В одной Ростовцев рассказывает о достижениях эл¬
линизма, сосредоточившись на наиболее активной экономической части
эллинистического общества, в другой — о его гибели, возлагая ответст¬
венность равно на чрезмерное давление плановой царской экономики и
на губительное вмешательство римлян. По мнению Момильяно, два на¬
чала так и не удалось по-настоящему объединить на протяжении всех
трёх томов.
Момильяно, как обычно, внимательный рецензент, но в этом случае,
пожалуй, слишком прямолинейный. Чтобы не уклоняться от предмета на¬
шего исследования, ограничимся лишь несколькими замечаниями. Прежде
всего, преимущественное внимание Ростовцева к преуспевающим классам
населения объясняется не в последнюю очередь тем обстоятельством, что
их жизнь по понятным причинам лучше освещена источниками — как ли¬
тературными, так и эпиграфическими; Ростовцев неоднократно сожалеет,
что трудно получить качественное знание о жизни низших слоёв эллини¬
стического общества.23 Нельзя сказать и то, что Ростовцев однозначно не¬
гативно воспринимал плановую экономику (речь идёт, конечно, о Птоле¬
меевском Египте) или считал римское завоевание главным фактором
упадка эллинистического мира: оба эти фактора он учитывал, но только в
совокупности с другими, не менее важными соображениями. К сожале¬
нию, на последних страницах «Социально-экономической истории элли¬
нистического мира» эта мысль выражена сжато, и потому допускает раз¬
личные толкования.
В любом случае, вряд ли найдётся исследователь, который поспорит с
Момильяно в том, что одним из основных достоинств работы Ростовцева
20 Напр., Крюгер 0.0. Сельскохозяйственное производство в эллинистическом Египте.
Зерновые культуры // ИГАИМК. Вып. 108. M.-JL, 1935. С. 10. Кстати, Ростовцеву была зна¬
кома эта работа: он бесстрастно упоминает её несколько раз в своём монументальном трёх¬
томнике. Напр., SEHHW. Р. 1405,1551.
21 Rostovtzeff М. The Social and Economic History of the Roman Empire. Oxford, 1926.
Русский перевод (с немецкого издания 1931 г.): Ростовцев М.И. Общество и хозяйство в Рим¬
ской империи. Тт. I-II. СПб., 2000-2001.
22 Момильяно А.Д. М.И. Ростовцев // Мир историка. Историографический сборник.
Выпуск 1. Омск, 2005. С. 453.
23 Напр., SEHHW. Р. 754, 957,1101,1104.
146
Глава 3. Советский образ древности в классическом воплощении
как исследователя является умение заниматься конкретной историей,24 а
это означает, что самая большая по объёму и важнейшая книга в его твор¬
честве представляла собой, помимо всего прочего, кладезь информации,
отобранной, систематизированной и анализированной согласно основным
целям книги; эту информацию можно было теперь использовать даже не
соглашаясь с общими подходами историка.
Остановимся вначале на проблеме заимствований. Ясно, что нашей
целью не является уличить Рановича в заимствованиях без ссылки на
Ростовцева, тем более это почти невозможная задача, если речь идёт о
фактах, и очень сложная, если дело касается оценок: факты могли быть
почерпнуты из других источников, а оценки - из сходной литературы
(того же Тарна25). Так что в строгом смысле слова речь может идти толь¬
ко о совпадениях в подборе фактов и их оценке. Но нужно помнить: Ра-
новичу не была доступна вся та литература, что имелась в распоряжении
Ростовцева (скажем, были доступны монографии Тарна, но отнюдь не
все его статьи), и поэтому неоднократные совпадения не могут быть
простой случайностью. Не нужно забывать и того, что Рановича уже не
было в живых во время выхода книги в печать, и соответственно он не
мог сделать того, что многие авторы делают на завершающей стадии ра¬
боты: уточнить все ссылки и внести их в итоговый текст. Мы же стара¬
емся указать на них для того, чтобы оценить степень истинного воздей¬
ствия Ростовцева на формирование книги Рановича, что называется, ещё
на этапе подбора материала.
Однажды Ранович сам, хоть и не напрямую, признаёт, что его изло¬
жение истории Селевкидов фактически следует за Ростовцевым (примеча¬
тельно и то, как он это делает, но к форме высказываний мы вернёмся
позже). 6 Но чаще всего такое влияние им не оговаривается, разве что це¬
лый блок заимствованного материала завершается ссылкой на конкретный
факт, взятый у Ростовцева: например, описание Родоса и Делоса,27 не тек¬
стуально, но структурно совпадающее с соответствующим отрывком из
«Социально-экономической истории эллинистического мира», 8 подыто¬
жено указанием на статистические данные, собранные Ростовцевым.29
Число примеров можно умножить. При изложении истории Птолеме¬
евского Египта сходны с ростовцевскими страницами рассказ об откупах и
монополиях,30 сравнение положения клерухов и махимов,31 рассказ о «за¬
24 Momigliano A. RostovtzefTs Twofold Histoiy of the Hellenistic World // Journal of Hel¬
lenic Studies. Vol. 43. 1946. P. 116. Cp. Bengtson H. Der Hellenismus in alter und neuer Sicht: von
Kaerst zu Rostovtzeff// Historische Zeitschrift. 1958. Bd. 185. S. 91.
25 Tam W.W. Hellenistic Civilization. London, 1927. Второе, исправленное издание вышло
в 1930 г., перевод на русский (с издания 1941 г.) - уже после смерти Рановича.
26 Ранович А.Б. Эллинизм и его историческая роль. С. 113.
27 Там же. С. 275 и сл.
28 SEHHW. Р. 676 ff.
29 Ранович А.Б. Ук. соч. С. 280. SEHHW. Р. 692.
30 Ранович А.Б. Ук. соч. С. 210. SEHHW. Р. 724-725.
3.1. Книги об эллинизме А.Б. Рановича и М.И. Ростовцева
147
держанных» при храме Сараписа в Мемфисе.31 32 Трудно сомневаться и в том,
что Ростовцев повлиял на знания Рановича о храме Баалшамина в Дура-
Европосе,33 о принятии восточным населением греческих имён (и обрат¬
ных примерах) 34 и на оценку роли войн диадохов в экономической жизни
своего времени.35
Изредка Ранович повторяет за Ростовцевым образные характеристики
(о «кнуте и прянике» во внутренней политике Птолемеев36), а иногда и не¬
которые суждения: например, о влиянии Селевкидов на парфянское госу¬
дарственное устройство,37 о роли египетских жрецов в народных восста¬
ниях,38 о перемещении экономических центров 9 и о постепенном вытес¬
нении в эпоху эллинизма привозных товаров местными.40 Почти безус¬
ловно от многочисленных жалоб Ростовцева идут немногочисленные за¬
явления Рановича об отсутствии настоящей статистики по древней эконо¬
мике.41 42 Возможно, Ростовцев повлиял и на заявление о единстве эллини¬
стического мира (которое, однако, лежит на поверхности).
Чаще всего, тем не менее, Ранович предпочитает не повторять, а обоб¬
щать прочитанное, опуская некоторые обертоны и подробности. В этом
случае надёжное сопоставление провести нелегко, но и здесь можно на¬
стаивать хотя бы нескольких позициях. Например, говоря об общем разви¬
тии эллинистической экономики, Ранович утверждает, что относительный
прогресс был достигнут лишь в военном деле и искусстве,43 что активный
рост торговли не сопровождался принципиальным изменением в сфере
производства.44 45 В чистом виде у Ростовцева мы не можем встретить такого
рода обобщений (это связано и с его методологической позицией), но сово¬
купность ряда его положений вполне может подтолкнуть к такому выводу.
31 Ранович А.Б. Ук. соч. С. 213. SEHHW. Р. 729-731, 881. Лучшим свидетелем влияния
Ростовцева на Рановича в этом эпизоде предстаёт сам Ранович. Несколькими годами ранее
он напишет: «Вскрытие классовой природы восстаний в Египте - результат вдумчивого ана¬
лиза источников М. Ростовцевым». Ранович А.Б. Рец.: Ростовцев М. Социально-
экономическая история эллинистического мира // Исторический журнал. 1945. № 2. С. 96.
32 Ранович А.Б. Эллинизм и его историческая роль. С. 325. SEHHW. Р. 734-736. В по¬
следнем случае заимствование очевидно.
33 Ранович А.Б. Ук. соч. С. 343. SEHHW. Р. 704.
34 Ранович А.Б. Ук. соч. С. 104,106,186. SEHHW. Р. 515, 883.
35 Ранович А.Б. Ук. соч. С. 96. SEHHW. Р 152, 164.
36 Ранович А.Б. Ук. соч. С. 224. SEHHW. Р. 1549, 1102.
37 Ранович А.Б. Ук. соч. С. 145. SEHHW. Р. 451,485, 508, 855.
38 Ранович А.Б. Ук. соч. С. 214,21.7 . SEHHW. Р. 710, 887-888.
39 Ранович А.Б. Ук. соч. С. 109-110. SEHHW. Р. 615, 680.
40 Ранович А.Б. Ук. соч. С. 19,164. SEHHW. Р. 109-110,111,130,159,366,540,1252-1253. 4
41 Ранович А.Б. Ук. соч. С. 108. SEHHW. Р. 131, 1367. Ниже мы приведём более полный
список высказываний Ростовцева на эту тему.
42 Ранович А.Б. Ук. соч. С. 118. SEHHW. Р. 1057, 1098, отчасти: Р. 1040, 1053, 1109. См.
тж. Тары В. Эллинистическая цивилизация. С. 20.
43 Ранович А.Б. Ук. соч. С. 18.
44 Там же. С. 27, 338.
45 SEHHW. Р. 1186, 1291,1232-1233 (о прогрессе); Р. 1230, 1238-1240 (о торговле).
148
Глава 3. Советский образ древности в классическом воплощении
В общем и целом, даже не претендуя на точные подсчёты, можно ут¬
верждать, что реальное цитирование Ростовцева должно почти в два раза
превышать те «внешние» данные, которые были приведены в начале этой
главы. Так что, на самом деле, когда Ранович как бы по ходу дела роняет
замечания в адрес Ростовцева или когда дистанцируется от «Социально-
экономической истории эллинистического мира», он повторяет ту же тен¬
денцию маскировки влияния, о которой мы уже писали. Она не должна
скрыть от нас сути дела.
Если говорить об ощущениях (которые никак не могут считаться до¬
казательством), то представляется, что Ранович был очень ограничен в
выборе современной ему литературы, и Ростовцев оказался для него в
этом плане настоящим спасением. Но, надо полагать, систематические
ссылки на Ростовцева были неприятны Рановичу не только из-за полити¬
ческих (или идеологических) мотивов: это грозило нарушить эстетическое
равновесие его труда. Конечно, Ранович не выверял на счётах, сколько раз
он цитировал того или иного автора, но примерное соотношение основ¬
ных персоналий он, без сомнения, чувствовал. Всё это имело такое болез¬
ненное звучание именно из-за степени доступности литературы и источ¬
ников. Скажем, Ростовцев мог спокойно заявлять, что излагает историю
Бактрии в основном по Тарну - ведь его собственная научная репутация
была высочайшей, он достиг успехов и как полевой археолог (за его пле¬
чами был десяток сезонов раскопок в Дура-Европосе46 47), и как филолог-
классик (он одним из первых попытался дать интерпретацию архива Зе¬
нона ), так что у него не было причин стесняться незнания отдельных во¬
просов или прятать его. У советских учёных такие причины были.
Судя по заявлениям в начале работы, Ранович намеревался соблюсти
некий паритет в отсылках к Кёрсту, Белоху и Тарну, и поместить Ростов¬
цева где-то среди них; наряду с параллельной демонстрацией достижений
советских авторов это был бы вполне удачный баланс. Но Ростовцев, про¬
тив этих планов, вырвался вперёд, обойдя не только учёных, но и «класси¬
ков» марксизма-ленинизма. Ранович был болен и не имел возможности
принципиально переработать книгу. Оставалось только минимизировать
присутствие Ростовцева с помощью технических приёмов.
3.2. А.Б. Ранович как критик М.И. Ростовцева
Итак, невнимание Рановича к Ростовцеву - показное, особенно ес¬
ли учесть, что несколько ранее, в отдельной рецензии на «Социально¬
Кроме солидных томов отчётов (коллективного труда) и ряда статей, обратим внима¬
ние на небольшую, но в общих чертах вполне иллюстрирующую уровень работы книжку.
Rostovtzeff М. Dura-Europos and its art. Oxford, 1938.
47 Rostovtzeff M. A Large Estate in Egypt in the Third Centuiy B.C. A study in Economic
Histoiy. Madison, 1922.
3.2. А.Б. Ранович как критик М.И. Ростовцева
149
экономическую историю эллинистического мира» Ранович недвусмыс¬
ленно дал читателю понять: речь идёт об историческом труде самого вы¬
сокого качества.48 49 50 Но рецензия - другой жанр; создавая монографию, Ра¬
нович поднял планку выше. Достаточно сравнить стиль рецензии и моно¬
графии (см. Рис. 1).
Рецензия
Монография
«Новый монументальный труд М. Рос¬
товцева - значительное явление в ми¬
ровой научной литературе об антично-
49
СТИ».
«Учёному, работающему над изучением
эллинизма, нельзя пройти мимо книги
М. Ростовцева с её чрезвычайно бога¬
тым содержанием, интересными мыс¬
лями, наблюдениями, обобщениями».
«большой труд М. Ростовцева ... зна¬
менующий, несомненно, определённый
этап в разработке социально-экономи¬
ческой истории эллинизма в буржуаз¬
ной историографии».51
«Тщательность исследования при эм¬
пирическом рассмотрении деталей сме¬
няется полной беспомощностью, когда
дело доходит до широких исторических
обобщений...».52 53Рис. 1
Как мы видим, «монументальный труд» превратился в «большой»
(подчёркивается объём, но не величие), более внятное «значительное яв¬
ление» заменено расплывчатым «определённый этап» (непонятно, разви¬
тие это или деградация), уровень «мировой научной литературы» понижен
до «буржуазной историографии», а в умении делать обобщения в итоге и
вовсе отказано.
Но советский учёный, конечно, не ограничился одними общими фор¬
мулировками, высказав к работе Ростовцева ряд претензий, на которых
нам также необходимо остановиться. Критика, в первую очередь, исходит
из представлений автора о том, что он полагает правильным, если же она
лишена такой точки отсчёта, то превращается в издёвку, пустую иронию.
Следовательно, критика в своём классическом обличье рассказывает нам
не столько о критикуемом, сколько о самом критике.
В случае с Рановичем (как и советскими авторами вообще) приведён¬
ное положение подтверждается без всякого труда: он критикует Ростовце¬
ва с ясно определённой методологической позиции (марксизма, конечно
48 Ранович А.Б. Рец.: Ростовцев М. Социально-экономическая история эллинистическо¬
го мира. С. 92-99.
49 Там же. С. 92.
50 Там же. С. 99.
51 Он же. Эллинизм и его историческая роль. С. 11.
52 Там же. С. 15.
53 Джеймисон Фр. Постмодернизм и потребительское общество // Вопросы искусство¬
знания. № XI (2/97). М., 1997 С. 547-557; Jameson F. Postmodernism and Consumer Society //
Postmodernism and its discontents. Ed. by Kaplan E.A. London, 1988. P. 15-16.
150
Глава 3. Советский образ древности в классическом воплощении
же), но, поскольку мы неоднократно уже говорили, что сама эта позиция
кажется монолитной только при очень отдалённом рассмотрении, анализ
критицизма Рановича поможет увидеть, на каком этапе развития находит¬
ся сам советский марксизм.
Замечания Рановича можно разделить на общеметодологические
(приведённые в самом начале его труда) и проблемные (рассеянные по
всей работе, касающиеся того или иного вопроса и подходов в его реше¬
нии). Претензий на уровне работы с историческим материалом Ранович
практически не высказывает: кажется, лишь один раз оспаривая трактовку
Ростовцевым эпиграфического материала.54 Чтобы методологические пре¬
тензии не показались обычными банальностями, обратимся сначала к за¬
мечаниям, касающимся отдельных проблем.
Одним из важнейших пунктов в списке претензий Рановича была, без
сомнения, «классовая позиция» Ростовцева. Ранович полагал, что Ростов¬
цев сознательно смягчает данные об эксплуатации и положении низших
классов, трактует государство как надклассовый институт (примерно в ду¬
хе теории «общественного договора»), а в общем и целом некорректно
оценивает социальное устройство древнего мира.
Обратился к примерам. Поскольку для Рановича принципиально важ¬
ным было показать рабовладельческий характер эллинистической экономи¬
ки, его, конечно, не устраивали сдержанные характеристики рабовладения
со стороны Ростовцева; с другой стороны, упрекнуть Ростовцева в замалчи¬
вании или тем более фальсифицировании материала не представлялось воз¬
можным. Поэтому Ранович громит позицию противника с другой стороны:
подчёркивая любовь (на деле, совсем не бесспорную) Ростовцева к высшим
классам и намекая тем самым на предвзятость оценок последнего.
В краткой характеристике Пергама Ранович пересказывает «Социаль¬
но-экономическую историю эллинистического мира» в таком ключе: «Рос¬
товцев умиляется крупными состояниями отдельных лиц...», и далее: «го¬
воря о богатстве Пергама, Ростовцев с деланной наивностью замечает, что
“трудящиеся классы, по всей вероятности, получали весьма скромную до¬
лю в богатстве Пергама”».55 56 Отрицательное впечатление о Ростовцеве
достигнуто здесь с помощью двух приёмов: приписывания эмоции (серь¬
ёзный учёный умиляется и впадает в наивность) и выборочного чтения.
Выборочность заключается, во-первых, в том, что между характеристика¬
ми крупнейших состояний и положения рабочих классов Ростовцев по¬
свящает абзац численному и состоятельному среднему слою Пергамского
царства; Ранович, опуская из пересказа этот абзац, сталкивает на глазах
читателя огромные богатства и обделённые низы, возмущённо указуя на
нарочитую слепоту Ростовцева. Во-вторых, советский учёный изымает из
54 Ранович А.Б. Эллинизм и его историческая роль. С. 275, прим. 1.
55 Там же. С. 165.
56 SEHHW.P. 1158.
3.2. А.Б. Ранович как критик М.И. Ростовцева
151
контекста и приведённую выше фразу о скромной доле трудящихся клас¬
сов: ростовцевское «по всей вероятности» относилось к следующему по
тексту предложению об отсутствии каких-либо документальных данных о
положении мелких земледельцев (tillers), и было, следовательно, не игрой
в наивность, а отказом от необоснованных суждений.
За понимание государства как надклассового учреждения Ранович в
первую очередь критикует Тарна, но понятно, коль скоро он подчёркивает,
что этот подход свойственен всем «буржуазным историкам и юристам»,57
то и Ростовцев подпадает под этот упрёк: в упомянутой выше рецензии
советский учёный метко язвит своего зарубежного коллегу, отмечая, что
для Ростовцева идеальное государство эллинизма возможно либо при гос¬
подстве «умеренной» буржуазии, либо «надклассовых» царей.58 Но и это
мнение убедительно только на уровне максимального обобщения и отда¬
ления от материала. Ростовцев неоднократно пишет о конфликте между
высшими и низшими классами (который был наиболее острым в самых
богатых и развитых городах59), в котором пролетариат стремился к соци¬
альной революции,60 а высшие классы добивались иной раз такого укреп¬
ления своих позиций, что могли себе позволить вовсе не учитывать инте¬
ресы низших слоёв населения.61 Он, наконец, признаёт, что бюрократия
может играть самостоятельную роль, фактически препятствуя правитель¬
ству проводить в жизнь те или иные меры и способствуя постепенному
разложению системы управления.62
Полностью рассеивают сомнение слова, сказанные о крупных монар¬
хиях в резюмирующей главе: «И в итоге они столкнулись с великой и веч¬
ной проблемой человеческого общества, столь же острой в древнем мире,
как и в современном: антиномией между правителями и управляемыми,
между «имущими» и «неимущими», буржуазией и рабочими классами,
городом и деревней».63 Словом, согласно Ростовцеву, социальный мир
достигался редко, а государство часто служило инструментом угнетения -
всё это трудно оценить как веру в его надклассовый характер.
Одно из самых принципиальных возражений Рановича касается пред¬
ставлений о древневосточном обществе как феодальном. Ранович трактует
такого рода мнения очевидным нонсенсом, путаницей в умах буржуазных
историков, которые выхватывают отдельные общественные черты, не раз¬
личая основного и второстепенного, и строят на этом свои поверхностные
умозаключения.64 Это одно из немногих общих замечаний Рановича, кото¬
57 Ранович А.Б. Эллинизм и его историческая роль. С. 209.
58 Ранович А.Б. Рец.: Ростовцев М. Социально-экономическая история эллинистическо¬
го мира. С. 98.
59 SEHHW. Р. 806-807. Речь идёт о Пергамском царстве.
60 Op. cit.P. 1125.
61 Op. cit. Р. 756. Речь идёт о Греции II в. до н.э.
62 Op. cit. Р. 885, 895-896, 904.
63 Op. cit. Р. 1031.
64 Ранович А.Б. Эллинизм и его историческая роль. С. 146-147.
152
Глава 3. Советский образ древности в классическом воплощении
рое обосновано им с помощью не исключительно логических и стилисти¬
ческих приёмов, а путём анализа источников. Ранович достаточно под¬
робно показывает, что источники Ростовцева (равно как Вебера и Мейера)
не дают возможности трактовать статус зависимых крестьян в Малой
Азии как крепостных, а получающих доход с их общин представителей
правящей династии - как феодалов. Его трактовка положения крестьян в
Малой Азии может оцениваться с разной степенью доверия, но следует
учитывать два важных момента: во-первых, Ранович действительно находит
слабое место в исследованиях западной историограф™ - но оно является
таковым именно из-за малого количества информации (что Ростовцев ого¬
варивает65); во-вторых, на фоне неоднозначных сведений источников, убеж¬
дённость Рановича в правоте собственного их прочтения основывается, по
сути, лишь на убеждённости в правильности марксистского (в струвианской
подаче) учения о формациях и принципиальной недопустимости использо¬
вания слова «феодальный» в иных значениях, чем это было допускаемо
Марксом. То есть, даже обращаясь к анализу специального вопроса, Рано¬
вич всё равно возвращается к представлению о том, что главный грех бур¬
жуазных учёных - в том, что они буржуазные (т.е., немарксистские). Пото¬
му-то они всегда обречены на блуждание в темноте.
И потому они всегда вынуждены любить агрессивную, империали¬
стическую политику. Это общее мнение тех лет Ранович, надо полагать,
чувствует себя обязанным подкрепить и в отношении Ростовцева. Ростов¬
цев выдаёт свою буржуазную сущность, когда нелогично характеризует
внешнюю политику Птолемеев и превозносит период войн диадохов.
По мнению советского историка, йельский профессор из-за своей мо-
дернизаторской методологии так увлёкся поиском сопоставлений древно¬
сти с современностью, что приписал Птолемеям империалистическую по¬
литику, но запутался с фактами, и в одних работах говорит о них только
как о властелинах Египта, в других - утверждает, что они стремились создать
мировую державу.66 Судя по всему, и здесь Ранович (вероятно, сознатель¬
но) сгустил краски. В 1922 г. в своём «Большом поместье в Египте» Рос¬
товцев отмечает, что в статье в «Journal of Egyptian Archaeology» за 1920 г.67
«чрезмерно подчеркнул неимпериалистические идеи первых Птолемеев.
Первые Птолемеи очевидно не имели намерения создать мировое государ¬
ство, тем не менее Филадельф, а затем и Эвергет проводили империали¬
стическую политику, преследующую целью гегемонию на море, которая,
конечно, была для Египта жизненно важным вопросом».68 В дальнейшем
65 SEHHW. Р. 508-509, 557, 806,1104.
66 Ранович А.Б. Эллинизм и его историческая роль. С. 172.
67 Rostovtzeff М. The Foundations of Social and Economic Life in Egypt in Hellenistic Times //
JEA. 1920. Vol 6. P. 161-178. Русский вариант статьи (впервые опубликованный в 1922 г.): Рос¬
товцев М.И. Государство и личность в хозяйственной жизни Птолемеевского Египта // Рос¬
товцев М.И. Miscellanea. Из журналов Русского зарубежья (1920-1939). СПб., 2004. С. 59-86.
68 Rostovtzeff М. A Large Estate in Egypt in the Third Century B.C. P. 22, n. 33.
3.2. А.Б. Ранович как критик М.И. Ростовцева
153
принципиальных изменений эта точка зрения уже не претерпела, разве что
Ростовцев стал, судя по всему, избегать термина «империализм», но не¬
сколько раз упомянул об «империи на море» и о «Египетской империи»
(подразумевая под ней ту же морскую гегемонию).69 Тем самым, утвержде¬
ние Рановича, что в «Социально-экономической истории эллинистического
мира» говорится о Птолемеях только как о властителях Египта, вообще-то
неверно. Но и здесь Ранович действует не на пустом месте: он чутко слы¬
шит колебания Ростовцева в употреблении терминологии (терминологиче¬
ская рефлексия Ростовцева, судя по всему, усилилась в поздний период
творчества), и уличает за этим классовую ограниченность противника.
Примерно в этом же ключе трактованы и высказывания Ростовцева об
эпохе диадохов. «Ростовцев считает, что войны диадохов сами по себе
способствовали расцвету и Востока и Греции. ... Ростовцев оценивает
экономическое положение только с точки зрения денежного обращения,
но не с точки зрения производства. Он поэтому видит симптом расцвета в
том, что было много богатых людей. А восхваление роли войска и войны
как экономического фактора - обычная формула, которой прикрываются
империалистический разбой и угнетение колоний».70
И здесь тоже, по уже не раз наблюдаемому нами методу, Ранович до¬
бавляет к небольшой подтасовке чужого мнения обширное собственное
толкование, искажающее это мнение в корне. Единственное, что хотел ска¬
зать Ростовцев о роли войны в эпоху диадохов: она не была исключительно
«источником зла в экономической жизни греческого и восточного мира»,71
способствуя перераспределению богатств, награбленных армией Алексан¬
дра, поощряя отдельные отрасли ремесла,72 а вовсе не «сама по себе». Но
это было следствием исключительного характера армий диадохов, «кото¬
рый был уникален в своём роде и в мировой истории», - иными словами,
Ростовцев специально подчёркивает, что никакие сравнения и модерниза¬
ция здесь не уместны!73 Наконец, войны мало повлияли на общую эволю¬
цию становящегося эллинистического мира,74 а для Греции служили поме¬
хой в развитии: «Война, повторимся, оставалась столь же жестокой и без¬
жалостной, как и была, и прерывала, возможно, даже более, чем в про¬
шлом, нормальное развитие страны».75
69 SEHHW. Р. 16, 29, 226. Интересно, что сам Ранович фактически повторяет ту же точ¬
ку зрения Ростовцева, однако находит стилистически нейтральное определение, возможное в
русском (но не в английском) языке: «при преемниках Птолемея II Египет постепенно отхо¬
дит от великодержавной политики» (курсив мой - С.К.). Ранович А.Б. Эллинизм и его исто¬
рическая роль. С. 178. Ростовцеву во всех такого рода случаях приходилось писать об imperi¬
alistic tendencies.
70 Ранович А.Б. Эллинизм и его историческая роль. С. 108.
71 SEHHW. Р. 143.
72 Op. cit. Р. 152.
73 Op. cit. Р. 143. Там же сказано, что в корне неверно сопоставлять армии диадохов и
отряды средневековых кондотьеров.
74 Op. cit. Р. 152.
75 Op. cit. Р. 194.
154 Глава 3. Советский образ древности в классическом воплощении
Претензии, которым сам Ранович придал первостепенную важность,
поскольку расположил их в начале книги, достаточно лишь кратко перечис¬
лить. «Социально-экономическая история эллинистического мира» не может
считаться действительно эпохальным научным трудом: она лишена необхо¬
димых обобщений и провалилась в отыскании исторических закономерно¬
стей, в ней не сделано различия между свободным и рабским трудом (сле¬
довательно, неверно понята специфика древнего общества), она едва каса¬
ется политики и культуры (следовательно, однобоко трактует проблему).
Соответственно, Ростовцев не может пойти в своих объяснениях историче¬
ского процесса дальше психологических причин. Всё это - следствие не¬
верного идеологического выбора. «Буржуазная концепция истории мстит за
себя тем, что не даёт возможности правильно осмыслить историю».76
Это, кстати говоря, умело подобранная формулировка: личность ис¬
следователя уже не важна, выбрав порочную концепцию, он обречён, и
лучшие его достижения пропадут впустую. Нет необходимости подробно
иллюстрировать, что и тут Ранович несколько сместил акценты как в том,
что касается рабского труда, так и относительно малого внимания к поли¬
тике и культуре (очерки по политической истории у Ростовцева совсем не
малого объёма, а о культурных достижениях говорится постоянно на про¬
тяжении всей работы77). Гораздо более важно увидеть, как мы и намерева¬
лись, что же раскрывается нам в работе Рановича, когда мы читаем его
критические замечания.
Первое, что очевидно при их анализе - неискренность. Ранович пре¬
красно проштудировал «Социально-экономическую историю эллинисти¬
ческого мира», и, если обратить внимание на то, как он с ней работал, как
отбирал материал для собственного исследования, становится понятным,
что он не мог столько раз случайно, ненамеренно нарушать контекст, кор¬
ректировать взгляды Ростовцева, видеть проблему однобоко. Если он и не
обращал внимания на стиль и терминологию Ростовцева, то не мог не
чувствовать, что тот говорит языком драматическим, что сознательно не
даёт однозначных оценок, и что при этом способен на глубокие суждения
и неожиданное раскрытие материала.
Неужели всё дело в обязанности советского историка ругать любого
коллегу из чужого лагеря, даже будучи внутренне благодарным ему за на¬
учные достижения? Наверное, это играло свою роль, как играло роль и
положение Ростовцева-эмигранта, о котором было сказано в начале главы.
И поэтому, волей-неволей, не имея возможности часто говорить «спаси¬
бо», Ранович ругает своего современника, таким парадоксальным образом
подтверждая величину фигуры Ростовцева в современной ему историче¬
ской науке.
76 Ранович А.Б. Эллинизм и его историческая роль. С. 15.
77 См., напр. SEHHW. Р. 1203 ff., где дано описание бытовой жизни, редкое во многих
обобщающих работах по эллинизму.
3.2. А.Б. Ранович как критик М.И. Ростовцева
155
Но это не значит, что Ранович перестаёт быть настоящим советским
историком, и говорит с нами эзоповым языком - это ещё не эпоха 70-х, ко¬
гда длинные и стандартные посрамления западных историков на самом де¬
ле заменяли историографические обзоры, которые следовало читать только
ради информации, отсекая нелестные характеристики. Ранович сам стоит у
истоков советской науки, и поэтому искренне полагает её лучшей. И самое
главное, что он постоянно показывает, почему она лучшая: только потому,
что основывается на правильной теории.
Коль скоро Ранович упрекает Ростовцева за путаницу в понятиях, сле¬
довательно, сам он гордится чёткостью понятийного аппарата советской
исторической науки. Здесь уместно сказать несколько слов о проблеме
терминологии. Если Ранович основывается на впервые чётко определён¬
ном к тому времени наборе терминов и понятий марксистско-ленинской
науки, то Ростовцев не просто обладает другой системой понятий, но и
другим принципом её использования.78 Он отчасти обусловлен особенно¬
стями английского языка (скажем, говоря о распространении влияния араб¬
ского племени набатеев, Ростовцев говорит об «империи» набатейских ца¬
рей79), но в основном принципиальными особенностями научного стиля
Ростовцева. Об этом уместно также сказать несколько слов.
Ростовцев как учёный формировался в период первого столкновения
между двумя основными тенденциями в понимании общественной жизни
древнего мира - которые можно, не без ряда оговорок, назвать примити¬
вистской и модернизаторской.80 Как известно, у истоков первой стоял
К. Бюхер, а второй - Эд. Мейер, известно и то, что экономисты и социологи
в основном были ближе к вариациям бюхеровского подхода, а историки -
мейеровского. Если Мейер отстаивал корректность сопоставлен™ антично¬
го хозяйства периода расцвета экономики и современного капитализма, то
Бюхер отрицал вообще серьёзные тенденции к рыночной экономике в древ¬
ности. Спор о содержании терминов тогда не вёлся.81 Большинство истори¬
ков первой трети XX в., имея в виду эту дискуссию, предпочитали идти
средним путём: признавать как известные совпадения, так и существенные
отличия между античностью и современностью, а такие слова, как «фабри¬
ка» или «мануфактура», «буржуазия», «капитал», «пролетариат» использо¬
78 Подробнее об этом: Крих С.Б. Социальный кризис и возможности его преодоления.
М.И. Ростовцев о Римской империи // Европа. Международный альманах. Выпуск VIIL Тю¬
мень, 2008. С. 6-7.
79 Op. cit. Р. 841. И в данном случае, как и в примере с царством Птолемеев, речь идёт
не о завоевании территорий, а о контроле над торговыми путями.
80 О сложностях в употреблении этих понятий см. Bang РЕ Antiquity between «Primitivism»
and «Modernism» // URL: www.hum.au.dk/ckulturf/pages/publications/pfb/antiquity.htm.
81 XEX в. вообще не был слишком обязателен в плане следования единообразной систе¬
ме понятий - по той простой причине, что некоторые из них отражали не до конца устано¬
вившиеся новые общественные отношения. Скажем, только для последователя Маркса было
обязательным отличать фабрику (с машинным трудом) от мануфактуры (с преобладанием
ручного труда), но в повседневной жизни и многих научных трудах того времени эти понятия
часто использовались как синонимы.
156
Глава 3. Советский образ древности в классическом воплощении
вать в их широком значении - понимая, соответственно, любое производст¬
во с использованием большого количества рабочих рук, городское сословие
среднего достатка, свободные средства, которые можно пустить в оборот и,
наконец, низшую городскую прослойку, живущую поденным трудом.
В 20-е гг. XX в. ситуация постепенно начала меняться, во многом благо¬
даря работам Й. Хазебрёка.82 И хотя до 60-х гг., когда М. Финли удалось пе¬
реломить ситуацию, примитивистская тенденция оставалась в общем на вто¬
ром плане, в учёном мире уже установилось отрицательное отношение к
проведению слишком смелых и откровенных аналогий. Ростовцев воспринял
это смещение оценок, возможно, чувствительнее других, поскольку именно
его «Социально-экономическая история Римской империи» оказалась мише¬
нью для наибольшего количества пущенных критиками стрел. Во второй
своей социально-экономической истории он постарался это учесть, смягчив
тональность,83 оговорив употребление терминов (например, объяснив своё
понимание античной буржуазии84 85), указав на недопустимость некоторых к
тому времени почти общеупотребимых трактовок и аналогий .
Однако смягчение стиля отнюдь не значило отказа от него,86 тем бо¬
лее что целостность научного творчества Ростовцева, его направленность
на работу с источниками, делали это невозможным. Социологу истории
сравнительно легко перекраивать систему своих терминов, и приводить их
в логичный порядок; погружённому в повседневную работу историку для
этого требуются определённые усилия. Поэтому Ростовцев не отказался
ни от своих любимых образных аналогий,87 ни от ряда неоднозначных
терминов (например, «банковским делом» (banking) он чаще всего называ¬
ет ростовщические операции88).
82 См., напр. Hasebroek, J. Trade and Politics in Ancient Greece. New York, 1965. Немецкое
издание - 1928 г.
83 SEHHW. P. 100 («капиталистический» в кавычках), Р. 1303 (неуверенность в упот¬
реблении понятия «капитализм»), Р. 302, 1099 (оговорки при употреблении современных
терминов), Р. 271 (отказ от объяснения древнего общества через современные теории).
84 Op. cit. Р. 1115-1116. Тем более странно читать у Момильяно, что Ростовцев «никогда
не дал определения термину «буржуазия»». Момильяно А.Д. М.И. Ростовцев. С. 455.
85 SEHHW. Р. 127, 129, 1019, 1338 (некорректность сравнения Александра Великого с
Колумбом), Р. 90 (греческий город-государство - не современный город), Р. 143 (солдаты
диадохов не похожи на кондотьеров).
86 И всё-таки, мы не склонны следовать здесь за Э.Д. Фроловым, утверждавшим, что ли¬
нию на поддержку Эд. Мейера Ростовцев оставил без изменений. См. Фролов Э.Д. Эдуард
Мейер и русская наука о классической древности // Проблемы истории, филологии, культуры.
Вып. 2. М. - Магнитогорск, 1995. С. 92. Во-первых, поддержка эта никогда не была безогово¬
рочной (что признаёт и сам Э.Д. Фролов), во-вторых, судя по всему, Ростовцев так и не про¬
стил Мейеру националистических заявлений, сделанных во время Первой Мировой войны.
87 SEHHW. Р. 309 (важность соляной монополии в древнем мире и в Новое время), Р. 326
(режим ранних Птолемеев схож с колониальным в современности), Р. 388 («Птолемеевский
Суэц»), Р. 586, 977 (Понтийские города - «Ганза»), Р. 912 (сходство между Европой ХУП -
начала XIX вв. и Птолемеевским Египтом), Р. 1123 (сходство в филантропии эллинистиче¬
ских и современных американских буржуа).
88 Op. cit. Р. 828.
3.2. А.Б. Ранович как критик М.И. Ростовцева
157
Нельзя сказать, что Ранович не воспринимал вообще этих особенно¬
стей творчества Ростовцева. Но для него они были недостатками, пример¬
но такими же, как частое напоминание Ростовцевым на разные лады того,
как мало мы знаем о древности вообще и об эллинистическом мире в ча¬
стности. Не имея цели составить полный перечень, мы смогли посчитать,
что на протяжении трёх томов учёный говорит о недостаточности наших
знаний, а то и просто о незнании отдельных вопросов около 90 раз. По¬
этому, часто продолжает Ростовцев, мы не можем увлекаться генерализа¬
цией.89 Ранович лишь несколько раз упоминает о скудости источников, но
это редко отвращает его от обобщений.
Суммируя вышесказанное, можно отметить, что недовольство Ранови-
ча Ростовцевым искреннее, ведь он даже хуже других буржуазных истори¬
ков: Белох верит в то, что население эллинистического мира можно при¬
мерно посчитать, Ростовцев - нет, Бикерман говорит об определённой по¬
литике Селевкидов в отношении городов, Ростовцев - полагает, что у нас
мало данных для выведения тенденции. Начиная работу над собственным
большим опусом об эллинизме, Ранович должен был чувствовать извест¬
ное раздражение: Ростовцев овладел таким объёмом материала, который не
мог и сниться учёному, проводящему подавляющую часть своего времени в
Москве и Ленинграде, и при том ещё и позволил себе постоянно, едва ли
не навязчиво, говорить о преждевременности обобщений (Тары хотя бы
стилистически мягче в этом отношении). Естественная мысль, которая ро¬
ждалась сама собой в ответ на эту осторожность: Ростовцев «утонул» в ма¬
териале, не смог довести дело до конца, и рухнул в агностицизм. Конечно,
Ранович оценивал это как настоящее фиаско и самого Ростовцева, и буржу¬
азной историографии в целом: он так и говорит, что Ростовцев собрал мно¬
го материала, т.е. приближает его работу к усилиям антиквара.90
Можно высказать следующую точку зрения. Для Рановича настоящий
труд историка начинается там, где для Ростовцева он заканчивается, а их
представления об истории как науке почти не имеют общей территории:
конечно, Ростовцев не отрицает генерализации как таковой, да и Ранович
не представляет исторического исследования без тщательного анализа ис¬
точников, - но иерархию этих усилий они выстраивают полностью проти¬
воположным образом. В одном случае историк полагает свою задачу вы¬
полненной, если сумел нарисовать достаточно широкую и убедительную
картину жизни прошлого, объяснив, что и почему мы знаем, а чего не мо¬
жем пока или не сумеем вовсе, и завершает своё исследование меланхо¬
89 Op. cit. Р. 181,210,482, 1437-1438.
90 См. Ранович А.Б. Эллинизм и его историческая роль. С. 15: «Собрав, систематизиро¬
вав и исследовав громадный материал источников...». Обратите внимание, как мало спасают
положение дополняющие систематизировав и исследовав. Дело тут, вероятно, в постановке
и подборе слов. Если бы Ранович хотел похвалить Ростовцева, ему достаточно было убрать
из предложения первое слово и вынести «исследовав» на первое место, тем более что систе¬
матизация и исследование подразумевают этап сбора материала.
158
Глава 3. Советский образ древности в классическом воплощении
личными и едва не банальными сентенциями о преходящем характере ми¬
ра или неизменности человеческой природы - большее он третирует как
социологизм. В другом случае другой историк готов, напротив, принести в
жертву весь собственный труд ради доказательства истинности одного
лишь положения его главной теории, он чувствует себя обязанным повто¬
рять откровения, содержащиеся в ней, и отыскивать соответствия им во
всём ходе мировой истории; при этом он ещё удивляется, как можно не
видеть того, что так ясно ему самому — безупречности теории. И взаимно¬
го понимания между двумя этими позициями нет.
Но если верно наше предположение, что Ранович полагал несправед¬
ливым богатство материала, доставшееся в руки столь не умеющего
обобщать учёного, как Ростовцев, то, значит, Ранович должен был чувст¬
вовать себя вправе это положение вещей исправить.91 Собственно, о необ¬
ходимости перекроить Ростовцева сказано уже в рецензии Рановича на его
труд. По сути дела, Ранович тем самым претендовал дать образец настоя¬
щей (что для него было равносильно марксистской) научной исторической
книги, то есть - классическую работу.
3.3. Моделирование образцового
исследования А.Б. Рановичем
Если обратиться к оглавлению «Социально-экономической истории
эллинистического мира» (см. Приложение 3), легко обратить внимание на
дробность и асимметрию глав (колебание объёма - от 52 до 413 страниц
или от 4 до 31,5 % относительно объёма основного текста книги). Впе¬
чатление это, пожалуй, только усилится при знакомстве с текстом книги:
отдельные параграфы и подпараграфы в главах фактически разделены на
пункты (иногда объёмом менее страницы), касающиеся того или иного
острова, города или сферы экономической и социальной жизни. В длин¬
ных главах такого рода дробление создаёт впечатление, что книга начина¬
ет дрейфовать по жанру от монографии к гигантскому учебнику или
справочнику. Читателю может казаться, что он совершенно тонет в дета¬
лях, и всё-таки впечатление о путаной структуре работы будет ложным.
Мы можем представить структуру труда Ростовцева в виде следующей
схемы (учитывались только первые два тома, содержащие основной
текст) (Рис. 2).92
91 Более прямо эту мысль высказывал позднее К.К. Зельин: «идя по другому пути в
анализе богатейшего материала источников, сосредоточенного в трёх томах труда М.И. Рос¬
товцева, думается, можно прийти и к иному пониманию процесса экономического развития
эллинистических стран, чем то, к которому пришёл автор». Зельин К.К. Исследования по ис¬
тории земельных отношений в эллинистическом Египте П-1 вв. до н.э. М., 1960. С. 44.
92 Подтверждением того, что сам Ростовцев именно так представлял себе основные со¬
ставляющие будущего труда, служит его доклад по случаю избрания президентом Американ¬
ской исторической ассоциации. В докладе выделены следующие главьк I. Александр и диа-
3.3. Моделирование образцового исследования А.Б. Рановичем
159
Том I Том II
Большое введение
Становление
Упадок и крушение
Большое
и развитие
заключе¬
ние
I
II
Ill
IV
V
VI VII
VIII
73
52
63
414 стр.
133
192 95 стр.
286 стр.
стр.
стр.
стр.
стр.
стр.
по странам
по странам по этапам
V
J \ J
j
V
Y
v
Y
188 стр.
414 стр.
422 стр.
286 стр.
Рис. 2
Как мы видим, целостность работы в данном случае не означает еди¬
нообразия структуры. Даже внутренняя структура каждой главы может
отличаться: в одном случае обозначения прописными буквами присвоены
разделам, на которые дробятся главы, в другом случае - подразделам, ко¬
торые идут на порядок ниже (ср. гл. VI и VIII). Становлению и расцвету
эллинистического мира посвящена одна глава (IV гл., 31,5% основного
текста), в которой повествование распределено по типологически-
географическому признаку (полисы, крупные и мелкие монархии, а далее
каждая из политических единиц отдельно). Установлению римского вла¬
дычества посвящено три главы (V-VII гл., 32,1%), отражающие три стадии
завоевания эллинистических стран Римом, причём две из них построены
по типологически-географическому признаку, а третья - по хронологиче¬
скому (выделение этапов).
Внутри глав также есть признаки стремления к единообразию, но они
напоминают не столько воплотившуюся первоначальную идею, сколько
то, что от неё осталось после того, как автор приступил непосредственно к
написанию основного текста. Например, в несущей, определяющей всю
удачу работы IV главе с её собственной прихотливой структурой, основ¬
ные подразделы П-ой части посвящены Египту и Селевкидам. В обеих
подразделах первый пункт - обзор источников, предпоследний посвящён
процветанию соответствующей монархии, а последний - информации по
дохи. П. Равновесие сил. Ш. Римское владычество. IV. Новое в экономическом развитии. См.:
Rostovtzeff M.I. The Hellenistic World and its Economic Development // American Historical Re¬
view. 1936. Vol. XLI. P. 233-252. Перевод K.A. Аветисян см.: Ростовцев М.И. Эллинистиче¬
ский мир и его экономическое развитие // Ростовцев М.И. Miscellanea. Из журналов Русского
зарубежья (1920-1939). С. 225-240. Мнение Тарна, что III-VII главы представляют собой пять
периодов развития эллинизма по Ростовцеву, может быть принято только для описательной,
не сущностной характеристики работы. См. Tam W.W. М. Rostovtzeff. The Social and Econom¬
ic History of the Hellenistic World. 3 vols. Oxford: Clarendon Press, 1941. // Journal of Roman
Studies. 1941. Vol. 31. P. 166.
160
Глава 3. Советский образ древности в классическом воплощении
конкретной географической единице, не вошедшей в основной рассказ
(Александрии и Филадельфии в Египте и Бактрии в Селевкидском госу¬
дарстве). Но на этом сходство заканчивается: скажем, в случае с Птоле¬
меями торговля и монетная чеканка выделены в отдельный пункт, в случае
с Селевкидами - «спрятаны» в подпунктах общего обзора экономической
и финансовой политики.
Ростовцев понимал, что он почти всегда идёт не за планом, а за мате¬
риалом, и его мало смущало отсутствие видимой симметрии. Поскольку
для него принципиально важным было рассматривать эллинистический мир
как целостность, но не в целом, то есть, в ходе исторического развития/3
то и отдельным регионам, соответственно их значению на каждом этапе
развития, уделяется то больше, то меньше внимания:93 94 скажем, в V главе
Родос и Делос рассматриваются вместе с малоазиатскими монархиями, а в
VI главе - раздельно.
В книге Рановича всего семь глав, они лишены какого бы то ни было
внутреннего деления, колебания между объёмом их незначительны, по¬
этому естественно предположить, что структура его работы если и не ори¬
гинальна, то восходит к другому источнику - например, к десяти главам
«Эллинистической цивилизации» Тарна, также внутренне целостным (см.
Приложение 3). Рановичу, как мы указывали, понравилась работа Тарна, и
наверное в этом сыграло свою роль стремление последнего охватить сво¬
им описанием эллинистическую цивилизацию как таковую, признавая её
местечковые особенности, но не руководствуясь ими.
Однако структура работы Тарна совершенно не подходила в качестве
отправного пункта для построения Рановичем структуры собственной
книги. Тарн действительно описывает цивилизацию в её понимании в
английском языке - то есть, совокупность достижений, особенности ма¬
териальной и интеллектуальной жизни; этот принцип совершенно невоз¬
можен при копировании его в советском марксизме - потому-то в совет¬
ской науке нет работ, написанных под определяющим влиянием В. Тарна
или А.Дж. Тойнби (не будем забывать исследования последнего о Спар¬
те)95. Наконец, именно «Эллинистическая цивилизация» Тарна лишена
какой бы то ни было симметрии в построении глав, затрудняя тем самым
их переработку и упрощение (как необходимое условие и одновременно
цель переработки).
Что касается «Социально-экономической истории эллинистического
мира» - это классическая фронтонная композиция, которая легко прочи¬
тывается и подвержена переделке. Для нахождения её следов, обратимся
к схематическому изображению структуры «Эллинизма и его роли»
(Рис. 3).
93 SEHHW. Р. УП1, 1475.
94 Op. cit. Р. EX.
95 См. Toynbee A.J. Some problems of Greek history. Oxford, 1969.
3.3. Моделирование образцового исследования А.Б. Рановичем
161
Большое введение
Основная часть
Большое заключение
I II III
IV V VI
VII Заключение
29 39 33
54 63 54
49 стр. 7 стр.
стр. стр. стр.
стр. стр. стр.
тео- факты
примеры
факты теория
рия
по странам
^ )
< J
У
У
Y
101 стр.
175 стр.
56 стр.
Рис. 3
Структура работы Рановича - тоже фронтонная композиция, хотя и
иного типа. Во вводных главах (I-III ш.) сначала рассмотрены теория, потом
факты (преимущественно политической истории), в заключительной части
(VII гл. и заключение) - сначала факты (культурные), затем теория. А в цен¬
тре (IV-VI гл.) - преимущественно социально-экономическая история.
Разное количество блоков, использованных при построении двух
фронтонных композиций, выдаёт разные установки их создателей. Пара¬
докс работы Ростовцева в том, что на пике описываемого им явления нет
ни одной главы и ни единого раздела: вершина развития эллинистического
мира оказывается между первым и вторым томом, и после описания подъ¬
ёма несколько обескураживает то, как сразу начинается рассказ о закате.
У Рановича центральные части работы строго определены, это три главы
по конкретным странам с их расцветом и упадком.96 В чём тут различие с
Ростовцевым? Ростовцев с помощью такой структуры избегает конечных
объяснений, а Ранович только ради них и пишет.
Мы можем увидеть и то, каким образом Ранович на уровне структуры
сделал применимым для себя материал ростовцевской книги. Прежде все¬
го, советский историк отказался от подробного рассказа о римском вмеша¬
тельстве в дела эллинистического мира, полагая, что это не относится к
сути дела (почему он так поступил, рассмотрим ниже). Тем самым, третий
блок ростовцевской истории лишался права на существование, и материал
из него мог дополнить блок второй, который становился центральным.
Помимо прочего, решалась и проблема принципа построения материала:
вместе с третьим ростовцевским блоком исчезал стадиальный принцип
как внутри этого блока, так и в соотношении со вторым блоком.
Таким образом, оставалось лишь дробление по странам, самое удоб¬
ное для предварительного написания марксистской истории эллинизма.
Ведь, в принципе, Ранович мог поступить и радикально противополож¬
ным образом: распространить принцип исторических этапов на всю исто¬
96 И здесь вновь возникает аналогия с «Происхождением семьи, частной собственности
и государства» Ф. Энгельса с его тремя основными примерами ранних обществ.
162
Глава 3. Советский образ древности в классическом воплощении
рию эллинизма. Но это требовало уверенности в наличии этих этапов и
умения их проиллюстрировать в разных странах, а главное, было бы ис¬
торией эллинизма - а Ранович писал книгу не об истории эллинизма, а о
его сущности. Поэтому страноведческий подход был и наименее трудоём¬
ким, и наиболее подходящим для решения этой задачи.
Но богатство географии эллинистического общества, выплеснутое
Ростовцевым на страницах его работы, грозило превратить любое обоб¬
щение в рассказ об очередном частном случае. Если Ростовцев сожалел,
что не имеет возможности коснуться вопроса о влиянии эллинистических
стран на их многочисленное окружение: от кельтов до китайцев,97 то Ра¬
нович без особенного сомнения отсекает и те страны эллинистического
мира, которые могут только помешать его обобщающему повествованию.
Бактрия, Боспорское царство, Пергам, Понт и Вифиния редко появляются
на страницах его книги. Почти обязательное для Ростовцева деление на
материковую Грецию и острова Рановича очевидно не волнует (коль скоро
уж он объединяет Македонию и Грецию в одной главе), и надо полагать, у
него не вызывали особенного энтузиазма слова Ростовцева о том, что едва
ли найдёшь два похожих греческих малоазийских полиса или два похожих
греческих острова.98
Соответственно, Ранович в качестве примеров выбрал три ведущие
монархии (как они названы у Ростовцева): Македонию, Селевкидов и Пто¬
лемеев. Поскольку Ранович, в отличие от Ростовцева, не утруждал себя
объяснением принципов построения материала, подавая структуру своей
книги как нечто естественное, объективное, то трудно утверждать, как он
сам для себя обосновал объединение истории Македонии и Греции в одной
главе. Мы можем отыскать у него только такие соображения, примерно от¬
носящиеся к указанной проблеме: с одной стороны, Македония стремилась
завоевать Грецию, а Греция оказывала влияние на развитие Македонии, с
другой стороны, правящий класс греческих городов, сконцентрировав в
своих руках земельную собственность, желал перейти под крылышко мо¬
нархии, чтобы гарантировать себе защиту от революционных настроений
масс.99 Конечно, эти соображения сами по себе недостаточны: Греция ока¬
зала культурное воздействие на весь эллинистический мир, и особенно
сильное - на Малую Азию, а греческие города в тяжёлые для себя годы
мечтали не только о македонском протекторате, но вообще о любом гос¬
подстве, которое, как им казалось, помогло бы решить проблемы: птолеме¬
евском, селевкидском, понтийском. Так что, вероятно, в основе выбора Ра¬
новича лежал невысказанный (фактически запрещённый в советской исто¬
риографии100) географический фактор и понимание, что «так удобнее».
97 SEHHW. Р. VI-VII.
98 Op. cit. Р. 91, 181,221,236.
99 Ранович А.Б. Эллинизм и его историческая роль. С. 232-233, ер. С. 25.
100 Так, Ковалёв в своём пособии по римской истории отводит географическим услови¬
ям Италии всего пару страниц. Ковалёв С.И. История Рима. Л., 1948. С. 26-29.
3.3. Моделирование образцового исследования А.Б. Рановичем
163
Также Рановичу необходимо было определить последовательность
примеров. Ростовцев использовал в своей работе различные варианты:
Македония, Египет, Селевкиды (IV гл.), Македония, Селевкиды, Египет
(V гл.) - обусловлены они были единственно удобством изложения мате¬
риала, и не являлись для автора предметом размышлений. Но Ранович, как
говорилось выше, писал совершенно другого типа работу, в которой от
постановки мест слагаемых менялась сумма - к примеру, как у Гегеля в
лекциях по философии истории последовательность стран - принципи¬
альный момент. Первый пример должен был стать основным, ключевым
объяснением (приблизительно как ирокезы у Энгельса), прочие - его под¬
тверждением. Соответственно, Ранович должен был определить типично
эллинистическую монархию.
Не нужно подробно пояснять, почему на эту роль не подходила Маке¬
дония Антигонидов: не включавшая в состав своих владений собственно
восточных территорий и провалившаяся в своих планах по созданию об¬
ширной империи, она заслуженно занимала третье место. Серьёзный выбор
мог быть только между Египтом и Селевкидами. Египет был исследован
лучше (и тогда, и теперь), но Ранович остановил свой выбор на Селевкид-
ском царстве (как Струве, выбирая образцовую раннерабовладельческую
страну между Египтом и Месопотамией, предпочёл последнюю). Оно бы¬
ло самым территориально протяжённым, следовательно, выступало ос¬
новным наследником первого эллинистического государства — империи
Александра. Оно представляло собой явный пример формирования новой
греческой городской структуры в восточном окружении - то, что Ранович
назвал эллинизацией Востока.101 С этой точки зрения Египет выглядел
слишком специфическим: новых городов было построено мало, и государ¬
ство Птолемеев, при всех их дополнительных владениях, всегда опиралось
именно на ресурсы одной страны.
Наконец, и это соображение, если никогда прямо и не рефлексирова-
лось Рановичем, тем не менее играло роль решающего аргумента, Селев¬
киды были явно недостаточно исследованы к тому времени (впрочем, си¬
туация и сейчас ещё принципиально не изменилась). Говоря это, мы не
просто оттеняем уже сказанные выше слова о лучшей исследованности
Египта. Следует усилить акценты: Египет оказывался таким особенным
именно потому, что был исследован лучше. Это затрудняло обобщения.
Селевкиды оставляли ещё простор для интерпретаций и для создания
марксистского образа эллинизма.
Таким образом, структура двух анализируемых работ тесно связана с
двумя различными подходами к познанию истории. Оговорки о неполноте
источников, осторожность в конечных обобщениях - не риторический приём
самозащиты в книге Ростовцева, а скорее, как ни парадоксально, обоснова¬
ние в конечном счёте интуитивно выстроенного повествования. Уверенность
101 Ранович А.Б. Эллинизм и его историческая роль. С. 113-114.
164
Глава 3. Советский образ древности в классическом воплощении
Рановича, что, несмотря на недостаток материала, общие черты явления уга¬
дываются безошибочно102 — тоже выражение его базовой установки. Только,
по результатам нашего анализа, её необходимо скорректировать: благодаря
недостатку материала, общее видение предстаёт убедительным. В такой
формулировке речь может идти только об одном: о создании образа.
Труд Рановича был задуман как иллюстрация торжества марксистско-
ленинской методологии над «мартышкиным трудом» буржуазных коллег.
Мы можем перечислить несколько пунктов, по которым Ранович намере¬
вался преподать урок Ростовцеву.
Ростовцев неоправданно разбросан в плане географии и фактов во¬
обще. Скажем, он посвящает отдельный рассказ раннему периоду станов¬
ления царства Вифинии,103 почти не имея о нём существенных данных.
Ранович, как уже было показано выше, оставляет только то, что полезно
для общей повествовательной линии.
Ростовцев неудержим в приведении одного примера за другим из по¬
вседневной жизни далёких веков. В этом отношении характерен следую¬
щий пассаж. Уже завершив описание положения Египта в V главе, выска¬
зав все свои основные соображения о причинах его упадка, Ростовцев
пишет: «Я могу завершить этот короткий и неполный обзор социально-
экономической ситуации в Египте этого времени очерком положения дел в
одном из его храмов...»,104 и посвящает две последующих страницы исто¬
рии солдата Гефестиона, которая должна продемонстрировать читателям
ненадёжность жизненных условий в стране.105 Ранович в этом отношении
более чем сдержан: его обобщения безапелляционны и не нуждаются в
иллюстрациях, как серьёзная книга не нуждается в картинках.
Наконец, Ростовцев часто уклоняется от пересказа общеизвестных
фактов, предпочитая говорить о тех, что пока недоступны читающей пуб¬
лике или о тех, которые не могут быть однозначно истолкованы. Ростовцев
не только воспроизводит очевидное утверждение о невозможности стати¬
стики для древнего мира, он высказывает сомнение и в тех вычислениях,
что уже производились прежде: «Механические вычисления для истории
бесполезны».106 Так, акты дельфийских манумиссий II в. до н.э. не могут
дать надёжного представления о степени распространения рабства в Гре¬
ции того времени: у нас нет представления о населении Дельф, чтобы мы
могли представить сравнительный процент отпущенных рабов, нет уве¬
102 Там же. С. 113.
103 SEHHW. Р. 662-663.
104 Op. cit. Р. 734.
105 Сходный пример: от описания конкретики (того, как контролировались цены на мас¬
ло при Птолемеях) историк переходит к общему выводу (о процветании насилия и шпионст¬
ва в стране). Op. cit. Р. 305.
106 Op. cit. Р. 1607. Похоже в советской науке (вероятно, не без влияния Ростовцева) пи¬
сал К.К. Зельин: «Состояние античной традиции не даёт возможности говорить ни о каком
применении закона больших чисел, так же как и о выборочном методе». Зельин К.К. Иссле¬
дования по истории земельных отношений в эллинистическом Египте II-I вв. до н.э. С. 15.
3.3. Моделирование образцового исследования А.Б. Рановичем
165
ренности и в полноте нашей статистики. Единственный вывод, который
мы можем сделать в этом случае: о возрастании роли войн и пиратства в
рабовладении, поскольку большая часть рабов относится к купленным, не
домашним.107 Примерно так же осторожно призывает Ростовцев относить¬
ся и к данным о колебании цен на Делосе в III в. до н.э.108 Тем более со¬
мнительны для него вычисления Белоха, касающиеся примерного населе¬
ния эллинистических царств и основанные на оценке размера заселённой
территории: «Некоторые современные учёные склонны расценивать эти
предварительные предположения Белоха как установленные факты».109
Работа Рановича, напротив, должна опираться на объективные дан¬
ные. Поэтому он смело пишет об упадке рабовладельческого способа про¬
изводства во II в. до н.э.: многочисленные манумиссии свидетельствуют,
по его мнению, о невыгодности рабства.110 И он так же без сомнения ма¬
нипулирует цифрами, предложенными Белохом, приводя их в качестве
справки о территории и населении эллинистических держав.111 Ранович не
обсуждает данные источников о казне Птолемея Филадельфа, о численно¬
сти населения Селевкии, о числе войск в битве при Рафии.112 Он строит
целые вычисления, касающиеся прожиточного минимума в Египте, на ос¬
нове подсчёта арур и артаб.113 В общем, за немногими исключениями, ему
вполне достаточно тех фактов, что уже имеются в распоряжении науки.
Ростовцев не имеет возможности сказать, куда и как развивался элли¬
нистический мир (Ранович, напротив, в этом отношении вполне опреде¬
лён). Ростовцев очень неохотен в конечных объяснениях причин истори¬
ческого развития, проговаривается о них время от времени и не всегда так,
чтобы читатель обратил на них пристальное внимание. А если всё-таки
речь заходит о причинах социально-экономических потрясений, Ростовцев
апеллирует к психологии масс. Например, в случае с Египтом: пока массы
местного населения надеялись на сносные для себя условия существова¬
ния, они трудились и обеспечивали взлёт государственного хозяйства ран¬
них Птолемеев, как только они осознали безнадёжность своего положе¬
ния, их захлестнули апатия и неповиновение, и вся государственная ма¬
шина принуждения оказалась бессильна что-либо сделать с ними.114
Ранович, как мы говорили выше, презирает психологические мотивы.
Объяснение через психологию - признак вырождения историка, его полного
107 SEHHW. Р. 1466, 1468.
108 Op. cit. Р. 190-191,235.
109 Op. cit. Р. 1605. Ср.: Р. 1141.
110 Ранович А.Б. Эллинизм и его историческая роль. С. 284.
111 Там же. С. 94.
112 Там же. С. 28, 103, 121. См., соответственно, обратное мнение у Ростовцева:
SEHHW. Р. 1150,498,497 и 1397.
113 Ранович А.Б. Эллинизм и его историческая роль. С. 196-197. Ростовцев, вслед за У.
Вилькеном, отмечает, что артабы Птолемеев не были стандартизированы и отличались в раз¬
ных областях Египта. SEHHW. Р. 1299.
114 Op. cit. Р. 893 ff.
166
Глава 3. Советский образ древности в классическом воплощении
бессилия.115 Хотя историк и признал особую роль цариц в политической ис¬
тории Египта, но более к этому вопросу не вернулся, уделив даже Клеопатре
всего одну фразу.116 Характерно, что Ранович пытается рационализировать
даже самые явные проявления человеческих эмоций: он предполагает, что
ярость Александра на своё войско, взбунтовавшееся в Индии, была наиграна -
ведь он и сам видел необходимость в том, чтобы остановить завоевания.117
В общем и целом можно сказать, что история для Ростовцева зага¬
дочна и труднообъяснима, а для Рановича - вполне ясна. Именно поэтому
Ранович пишет классический труд, как он его понимает. Это книга - ключ
к исследуемой эпохе, ответ на все основные вопросы.
Методология для Рановича раскрывается в двух интересных аспек¬
тах. С одной стороны, она - значимее фактов. У нас слишком мало фактов
о Селевкидах. «Поэтому здесь особенно важна правильная научная мето¬
дология при формулировке общих выводов и заключений. Чтобы не оши¬
биться в конкретных выводах и характеристиках, необходимо отчётливое
и правильное понимание общественных производственных отношений в
Передней Азии рассматриваемого периода».118 Тем самым, методология не
только раскрывает нам правильное видение известных фактов, но по сути
может заменить собой факты неизвестные. Это признание могло бы быть
сенсационным, если бы не лежало в основе исторического мышления
марксизма вообще и не было выражено Энгельсом в частности.
Во-вторых, методология почти ничего не значит - правда, это касает¬
ся только буржуазной методологии. «Учёному, работающему над изучени¬
ем эллинизма, нельзя пройти мимо книги М. Ростовцева ... Надо только
«отсечь от неё буржуазную тенденцию», как нас учит Ленин».119 Это ска¬
зано под занавес рецензии, в монографии Ранович не настолько открове¬
нен, но поступает он, как мы видели, именно по этому плану. И это тоже
известный трюк раннего марксизма: fas est et ab hoste doceri, точнее,
именно у врага и стоит учиться. Но привлекает то, как Ранович формули¬
рует этот принцип: через отсекание, то есть через потаённое признание
чрезмерного богатства вражеской версии истории.
3.4. Образ эллинизма А.Б. Рановича и его судьба
Образ эллинизма, созданный А.Б. Рановичем, возможно понять толь¬
ко в том случае, если для начала обратиться к образу эллинизма, создан¬
ному М.И. Ростовцевым, который, без сомнений, был важным моментом
на пути развития историографии данного периода.
115 Ранович А.Б. Эллинизм и его историческая роль. С. 13, 15.
116 Там же. С. 188,228.
117 Там же. С. 69.
118 Там же. С. 146.
119 Ранович А.Б. Рец.: Ростовцев М. Социально-экономическая история эллинистиче¬
ского мира. С. 99.
3.4. Образ эллинизма А.Б. Рановича и его судьба
167
Эллинизм - сравнительно позднее дитя историографии Нового вре¬
мени. Введение самого слова в научный оборот И.Г. Дройзеном знамено¬
вало начало изучения в первую очередь развития эллинской культуры после
похода Александра. Представление об эллинистическом мире как особом
сюжете общественного развития древности начало формироваться гораздо
позже, и потому почти не оставило следов в солидных исторических тео¬
риях XIX в., в частности, в марксизме. Рост интереса к эллинизму связан
был, прежде всего, с развитием папирологии, доставившей обильную ин¬
формацию о птолемеевском и римском Египте, позволившей увидеть, с
одной стороны, связь между эллинистическим миром и классической Элла¬
дой, а с другой - отметить влияние Восточного Средиземноморья на после¬
дующее развитие античного мира. В этом отношении изучение эллинизма
сыграло одну из важнейших ролей в трансформации образа античности в
XX в. Эллинистический мир было соблазнительно истолковать в качестве
связующего звена между восточным и греко-римским мирами, тем дости¬
галась целостность и даже сюжетность древней истории.
Вероятно, это общее стремление лежало и в основе увлечения Ростов¬
цева древностью, причём в самом широком смысле: его изначальная уст¬
ремлённость как учёного ко множеству тем древней истории, интерес к
Египту и к древностям юга России, внимание к вопросам искусства и эко¬
номики, тщательность работы с археологическими, письменными, эпигра¬
фическими источниками указывают не столько на неустойчивость его инте¬
ресов, сколько на стремление увидеть древний мир в его целостности, фак¬
тологической и географической - охватить те регионы, что ранее считались
его периферией и учесть те источники, что прежде не вводились в оборот.
Парадокс состоял в том, что Ростовцев был учёным с энциклопеди¬
ческими целями в эпоху, когда энциклопедизм становился невозможным.
В плане охвата материала с этим можно было справиться, сузив тематику:
скажем, до социально-экономической истории (что, впрочем, и само по
себе было амбициозной задачей). Но куда более существенная проблема
заключалась в том, что энциклопедизм становился отныне невозможным и
методологически: конечно, до эпохи отказа от метанарративов было ещё
более полувека, но сомнение в принципиальной достижимости исчерпы¬
вающего и при том связного рассказа о предмете к тому времени уже давно
проникло в умы не только теоретиков науки, но и всех учёных.120 А оби¬
лие материала, с которым сталкивался Ростовцев и его неумение закры¬
вать глаза на значение каждой новой находки, тем более предотвращали
его от безапелляционных итоговых выводов.
Этот парадокс в полной мере воплотился в «Социально-экономи¬
ческой истории эллинистического мира»: она могла быть задумана только
при установке на целостность охвата материала, а реализована только при
120 В этом отношении показателен пример Эд. Мейера: он не верит К. Лампрехту, но,
пожалуй, ещё менее - Г.В.Ф. Гегелю. Мейер Э. Теоретические и методологические вопросы
истории. М., 1904.
168
Глава 3. Советский образ древности в классическом воплощении
условии отказа от выполнения этой установки. Отсюда те столкновения
разных тенденций, которые заставили Момильяно говорить о фактических
двух книгах в одной.
Мы можем, однако, продемонстрировать это на другом примере. Как
было сказано выше, Ростовцев начинал изучение эллинизма именно с пто¬
лемеевского Египет и был прекрасно осведомлён о самых последних на¬
ходках и трудах в этом направлении. Логично было бы предположить, что
именно Египет станет для Ростовцева исходным пунктом для построения
образа эллинистического мира. Однако это не так. Некоторые следы пер¬
воначального структурирования эллинизма по египетскому лекалу в рос-
товцевской истории остались, но они по большей части «расколдованы»:
политика Селевкидов и Атталидов сравнивается с птолемеевской, иногда
•• 121
подчеркивается их сходство, иногда влияние, но нередко и отличия.
Итак, для Ростовцева нет типической страны эллинизма или его ти¬
пического развития. Что же остаётся? Само развитие, тем не менее, и оно -
неоднозначное, многонаправленное (отдельные периоды упадка не были
катастрофическими в одних регионах и сочетались с расцветом в дру¬
гих121 122), и фактически без его важнейшей поворотной точки, отсутствие ко¬
торой делает таким ощутимым пропасть между первым и вторым томами:
описания поворота от расцвета к упадку. Важнейшая IV глава, рассказы¬
вающая о «равновесии сил», оказывается рассказом о прекрасном начале
развития нового типа общества и экономики, но уже V глава будет расска¬
зывать о начале его конца.
Если в своих предварительных набросках будущей итоговой работы
Ростовцев в общем уверенно прослеживал основные черты развития, ука¬
зывая на то, как формировался эллинистический капитализм и почему не¬
стабильность спроса на его продукцию прекратила его движение по пути
дальнейшего технического совершенствования,123 то в самой работе он го¬
раздо менее однозначен. Он признаёт, что наши знания о доэллинистиче-
ском времени слишком недостаточны, а потому сложно говорить с уве¬
ренностью о том, что нового внёс именно эллинизм в экономическое раз¬
витие древнего мира, и ещё тяжелее различить его технические нововве¬
дения с теми, что имели место в эпоху ранней Римской империи.124 Что
касается прогресса в области сельского хозяйства, то и здесь Ростовцев,
при всём его внимании к трактатам о новом типе рационального управле¬
ния поместьем, признаёт, что технический прогресс при этом, вероятно,
отсутствовал вовсе.125 Конечно, не отрицает он и преимущественно аграр¬
121 SEHHW. Р. 435, 449, 458, 475, 480, 496, 541, 1058, 1067, 1105, 1156-1157, 1165, 1120-
1121, 1260-1261, 1273, 1300 (Селевкиды), 557, 561 ff., 1522 (Атталиды). Реже говорится о
влиянии Селевкидов на Атталидов: Op. cit. Р 640, или схожести Птолемеев с Селевкидами:
Op. cit. Р 1075.
122 Op. cit. Р. 125, 712, 825.
123 Ростовцев М.И. Эллинистический мир и его экономическое развитие. С. 223-224.
124SEHHW.P. 1134.
125 Op. cit. Р. 1186.
3.4. Образ эллинизма А.Б. Рановича и его судьба
169
ного характера экономики большинства хозяйствующих субъектов элли¬
нистического периода: от отдельных крестьянских хозяйств до огромных
поместий и отдельных городов.126
Так в «Социально-экономической истории эллинистического мира»
возникает образ эллинизма, который, вероятно, оказался сложнее, чем тот,
что первоначально виделся автору. Эллинизм оказывается для Ростовцева
периодом единства, не раскрывшего своих возможностей, взлёта, который
не имел продолжения, хотя и привёл, через муки перерождения, к единст¬
ву Pax Romana. И поскольку историк столь часто говорит нам о трудно¬
стях нашего познания, кажется, он останавливается на самой грани при¬
знания, что эти трудности - объективные, поскольку нет ничего более
сложного, чем изучать прерванный полёт.
Но другой парадокс Ростовцева состоит именно в том, что он не мо¬
жет признать этого, как по своей методологической установке на полноту
знания, так и по своей непокорной трудностям, ищущей натуре, он может
сказать лишь, что пока наши знания недостаточны. Если иного исследова¬
теля эллинизма могла бы увлечь романтическая прелесть незавершённо¬
сти истории, то Ростовцева привлекают сила и энергия развития, и много¬
численные рецензенты правы, когда указывают, что описание бурной де¬
ловой жизни Родоса, его гаваней, энтузиазма и кипучей деятельности его
граждан лично приятно автору труда. Но они не правы, когда идут следом
за стереотипом и утверждают, что Ростовцев уделял этим темам чрезмер¬
ное внимание. Напротив, на фоне всепобеждающего и самоубийственного
этатизма Птолемеев,127 путаной политики Селевкидов или страданий Малой
Азии под пятой Рима рассказ о преуспеянии отдельных предпринимателей
и сообществ занимает сравнительно скромное место. И поэтому история
эллинизма для Ростовцева - драматична, если не трагична, ибо никогда не
раскрывается полностью огромный потенциал, везде и всюду лишь намё¬
ки или начало, но почти нигде - расцвет или итоги. Не случайно поэтому,
что VIII глава, при её впечатляющем объёме, оказалась скорее перечнем
особенностей социальной и экономической жизни эллинизма, чем на¬
стоящим анализом его достижений.
Что касается Рановича, он исходит, как мы могли видеть, из других
положений. Для него важна не столько история эллинизма в своём посту¬
пательном движении, сколько эллинизм как этап в развитии древнего мира.
Нужно ясно показать его связь с предыдущим и последующим этапами, и
тем определить его сравнительную ценность. Конечно, всё это выполнимо
лучшим способом через типизацию. Поэтому историк уже в начале каж¬
дой главы, посвящённой отдельной стране, формулирует основные поло¬
жения, которые после иллюстрирует материалом, и дополнительно повто¬
126 Op. cit. Р. 179, 206,245.
127 Однажды Ростовцев, правда, оговаривается, что этот этатизм не был столь жёстким
и прямым, как современный. Op. cit. Р. 291.
170
Глава 3. Советский образ древности в классическом воплощении
ряет их в конце главы. Поэтому он не обращает внимания на чередование
периодов усиления и ослабления в отдельных царствах: для каждого из
них у него, по сути, один расцвет и один упадок (и по сути для всех один и
тот же). Поэтому основные черты образа эллинизма раскрываются Рано-
вичем через «типичный» пример царства Селевкидов.
Рановичу было столь важно дать критику «феодализма» в Малой
Азии у Мейера, Вебера, Белоха и Ростовцева не только из-за установивше¬
гося уже к тому времени в советской историографии представления о
строгой последовательности социально-экономических формаций и ре¬
шённого благодаря В.В. Струве вопроса об азиатском способе производст¬
ва, но и потому, что это помогало Рановичу определить контекст эллини¬
стической экономики. Отвергая феодальный характер зависимости мало¬
азиатских крестьян, Ранович тем самым оставлял из существенных для
этой эпохи форм эксплуатации только одну - рабовладельческую, которая
и должна быть единственной имеющей значение при анализе социальной
истории древнего мира. Смысл развития аграрных отношений на эллини¬
стическом Востоке: переход от восточного к античному типу рабовладель¬
ческого общества.128 Поэтому и развитие техники было ограниченным:
Ранович, вслед за Марксом и Энгельсом, убеждён, что этому мешало рас¬
ширение сферы рабского труда. Это означало, что рост спроса на товары
земледелия и ремесла приводил только к росту рабовладения, которое
препятствовало техническому прогрессу и в конечном итоге убивало сам
спрос населения. Напомним, что, по мнению Ростовцева, наличие рабско¬
го труда не могло тормозить технический прогресс, поскольку обычно
рабский труд не был ни дешёвым, не легкодоступным.129
Тем самым, Селевкидское царство, невзирая на его усилия по уста¬
новлению государственного единства, было обречено. Выполнив объек¬
тивно предназначенную ему роль, «призвав к действию дремлющие про¬
изводительные силы», 130 царство Селевкидов не смогло организовать эти
силы должным образом, не сумело сплотить рабовладельческий класс сво¬
его государства как единую эксплуататорскую организацию,131 и потому
лишилось и большей части своих территорий, и симпатий рабовладельцев,
которые всё более смотрели на Рим как на своего спасителя.
Дальнейшая задача Рановича состоит в том, чтобы подтвердить об¬
разцовый пример, проследив те же тенденции и в остальных случаях. Как
замечает Ранович в отношении Египта: «и здесь, хотя и в своеобразной
форме, проявились общие исторические закономерности, которые наблю¬
даются и в других эллинистических странах».132 Понятно, что в случае с
Египтом доказать это положение было сложнее всего: преобладание кре¬
128 Ранович А.Б. Эллинизм и его историческая роль. С. 158.
129 См., однако: SEHHW. Р. 756.
130 Ранович А.Б. Эллинизм и его историческая роль. С. 133.
131 Там же.
132 Там же. С. 168; тж. С. 210.
3.4. Образ эллинизма А.Б. Рановича и его судьба
171
стьянского населения и преимущественная его эксплуатация были оче¬
видным фактом, к тому же хорошо подтверждённым источниками.
Для решения проблемы Ранович использует приём, который можно
назвать «расширение и сужение». Сводится он к тому, что при аргумента¬
ции сложнодоказуемого положения акцент делается на один частный при¬
мер, который предлагается расширить до общего правила, а затем допол¬
няется общими соображениями, которые предлагается, напротив, сузить
для применения на конкретном материале. Приём этот уместно дополнить
критикой тех данных, которые уже накоплены по вопросу и противоречат
доказываемому тезису.
В качестве частного примера, который должен быть возвышен до об¬
щего правила, советский историк берёт столицу Птолемеев Александрию,
подчёркивая широкое распространение рабовладения в ней. «Александ¬
рия, типичный рабовладельческий город, оказывала своё влияние и на всё
хозяйство страны, и расширение производства, стимулируемое также по¬
литикой первых Птолемеев, было возможно только путём всё большего
применения труда рабов».133 Итак: в Александрии было много рабов, а она
типичный рабовладельческий город (то есть, вероятно, такой же как Афи¬
ны или Антиохия), следовательно, тут развивалась типичная рабовладель¬
ческая экономика, а она не могла не влиять и на весь Египет.
Само по себе это рассуждение очень шаткое, если не будет дополнено
второй частью приёма. Количество рабов в Египте кажется небольшим по¬
тому, что их неправильно ищут. «При изучении рабства в Египте необхо¬
димо иметь в виду своеобразие форм рабства в различных странах древно¬
сти в разные времена. Иной раз недооценка роли рабства в хозяйстве объ¬
ясняется тем, что исследователю рисуется какой-то «идеальный» шаблон
раба ... Между тем в Египте существовали формы рабства, которых нельзя
подвести под шаблон».134 Кабальное рабство, самопродажа за долги, про¬
чие виды зависимости должны в совокупности создать впечатление если не
развитой, то развивающейся рабовладельческой социальной системы.
Наконец, этот приём дополнен критикой других точек зрения, бази¬
рующихся на источниках. У нас нет статистики и нам неясна терминоло¬
гия: греки часто называли рабов осората, но в Египте этот термин упот¬
реблялся и по отношению к любым работникам; большинство учёных
склоняется, что для Египта это обычно не рабы, но Ранович обращает
внимание на недоказанность этого положения.135 Кроме того, он выражает
уверенность, что при росте числа находок частноправовых папирусов
появится и больше данных о рабовладении.136
По сути дела, Ранович использовал тот же приём, что и В.В. Струве,
обосновавший рабовладельческий характер древневосточной экономики.
133 Там же. С. 204.
134 Там же. С. 206.
135 Там же. С. 204.
136 Там же. С. 206-207.
172
Глава 3. Советский образ древности в классическом воплощении
Это подтверждает заключение главы о Египте: «Обострение классовых
противоречий, когда всё трудящееся население низводится до положения
рабов... должны были привести, после некоторого подъёма, снова к упад¬
ку производительных сил...».137 Тем самым Ранович признал, что рабы
как таковые не играли решающей роли в расцвете и упадке экономики
Египта, а вот «как бы рабы» и были основным эксплуатируемым классом.
В отношении Греции и Македонии Ранович и вовсе сосредоточивает¬
ся на политической истории: доказывать рабовладельческий характер эко¬
номики этих стран он считает излишним, взаимодействия с восточной
системой социальных отношений здесь не было, следовательно, «кратко¬
временный подъём хозяйства в Элладе совершался в сущности на старой
экономической базе».138 Тем не менее, и здесь, «в своеобразной форме»,
проявились общие закономерности эллинизма.139
Тем самым, в каждой главе основной части своей книги Ранович по¬
вторяет нам одно и то же: эллинизм - это важный этап в истории древнего
общества, и абсолютно закономерный. Его история, сколь бы она ни была
полна политических интриг, в сущности своей не драматична: это было
частичное развитие, и иным оно быть не могло. Рим здесь виноват не
больше, чем стихийное бедствие виновно в своих разрушениях. Тут нече¬
му сочувствовать, это достаточно классифицировать. Не случайно Рано¬
вич так презрительно относится к психологии: как к психологическим
объяснениям мотивов действий, так и вообще к роли отдельных лично¬
стей в истории - они лишь выразители общих закономерностей, а когда
перестают им соответствовать, оказываются на периферии истории, как
поздние Птолемеи или Селевкиды.
Итак, ростовцевскому «прерванному полёту» эллинизма Ранович
противопоставил свою «закономерную незавершённость». Какова же была
судьба этой концепции в советской историографии?140
Прежде всего, следует сказать о том, что основная концепция книги
Рановича не стала аксиомой советской историографии даже на сколько бы
то ни было непродолжительное время. С обстоятельной рецензией высту¬
пил К.К. Зельин. В ней признавались высокие научные достоинства книги
и обращалось внимание на специфический подход к теме - дать «филосо¬
фию» истории эллинизма,141 но уже Зельин критиковал работу за чересчур
137 Там же. С. 230.
138 Там же. С. 285.
139 Там же. С. 284. Повторение одного и того же клише («своеобразная форма») приме¬
нительно к Египту и к Македонии можно объяснить как стилистическим недосмотром (из-за
незавершенности книги), так и сознательным влечением к воспроизведению одних и тех же
формулировок, как наилучших.
140 О влиянии концепции Рановича см. Климов О.Ю. Проблемы эллинистической исто¬
рии в научном творчестве К.М. Колобовой // История. Мир прошлого в современном осве¬
щении. Сборник научных статей к 75-летаю со дня рождения профессора Э.Д. Фролова. Под
ред. проф. А.Ю. Дворниченко. СПб., 2008. С. 583.
141 Зельин К.К. Рец.: А.Б. Ранович, Эллинизм и его историческая роль. С. 142.
3.4. Образ эллинизма А.Б. Рановича и его судьба
173
общую характеристику эллинизма вообще и отдельных политических дея¬
телей в частности, невнимание к специфике отдельных стран (особенно¬
стям эксплуатации в том же Египте) и развитию производственных отно¬
шений.142 143 Указывает рецензент и на то, что, в сущности, у Рановича полу¬
чилась лишь история отдельных стран в эпоху эллинизма - слишком не¬
много их он отобрал для освещения в своей работе и слишком раздельно
их рассматривал, а потому упустил и тему римского завоевания. В дру¬
гой работе Зельин дал и общеметодологическую критику подходу Ранови¬
ча: «недостаточно ... доказывать отсутствие в том или ином государстве
древнего мира феодально-крепостнических отношений или, обнаружив
некоторое число рабов, приходить к общему заключению, что перед нами
рабовладельческий строй».144
В собственных работах К.К. Зельин выступает и против мысли Рано¬
вича (восходящей к В.С. Сергееву) о том, что эллинизм — этап в истории
рабовладельческого общества, заключающийся в распространении на
Восток греческих рабовладельческих отношений. По мнению Зельина,
при таком подходе можно представить, будто эллинизм — необходимая
стадия развития любого рабовладельческого общества, а между тем он
был явлением конкретно-историческим, ограниченным географически, и
потому не может считаться обязательным для всех рабовладельческих го¬
сударств. Зельин предпочитает говорить не о перенесении на Восток гре¬
ческого рабовладения, а о сочетании эллинских и восточных элементов,
происходившем в разных пропорциях в зависимости от времени и места
процесса. Именно понятие конкретно-исторического явления становится
для Зельина базовым при определении эллинизма: «Не всякое сочетание
эллинских и местных элементов есть эллинизм, но лишь то, которое со¬
вершалось в определённой исторической обстановке, создавшейся в ре¬
зультате развития греческих рабовладельческих полисов и восточных го¬
сударств и племён к началу IV в. до н.э., ко времени македонского завое¬
вания».145 Смешение для Зельина имеет именно принципиальный харак¬
тер, не являясь очередной абстракцией: «Как те, кто эксплуатировал, так
и эксплуатируемые, не составляли какого-то однородного целого, но
142 Там же. С. 145-147.
143 Там же. С. 148. Заметим, что римское завоевание Востока так и осталось в советской
историографии не до конца раскрытой темой. Один из современных авторов даже сожалеет, что
«среди советских исследователей зарождения «римского империализма» ... не нашлось собст¬
венных Дьяконовых или Машкиных, способных дать ответ оригинальным идеям Э. Бэдиана и
Э. Грюна». См. Суслов И.В. Проблемы восточной политики Рима (первая половина П в.) до н.э.)
в отечественной историографии: советская школа против всего мира (1945-1991 гг.) // Antiquitas
Iuventae: Сборник научных трудов студентов и аспирантов. Саратов, 2007. Вып. 3. С. 292.
144 Зельин К.К., Трофимова М.К. Формы зависимости в Восточном Средиземноморье в
эллинистический период. М., 1969. С. 52.
145 Он же. Основные черты эллинизма (социально-экономические отношения и полити¬
ческое развитие рабовладельческих обществ Восточного Средиземноморья в период элли¬
низма) // ВДИ. 1953. № 4. С. 147.
174
Глава 3. Советский образ древности в классическом воплощении
представляли соединение отдельных частей, каждая из которых имела
определённый статус, занимала определённое место по отношению к го¬
сударству».146
При этом, специально исследуя спорный и сложный пример Египта,
Зельин, пусть и с несколько иными коннотациями (сомневаясь в примене¬
нии рабского труда в полевом хозяйстве, широком распространении в ре¬
месле, вообще заметной численности рабов, говоря о разнообразии форм
зависимости), поддерживает мнение Рановича об эволюции рабства в пто¬
лемеевскую эпоху: прежде всего, широком распространен™ отдельных
черт рабского состояния, «полурабских издольщиков».147 Тем самым, с
точки зрения изложения материала, если не акцентировать внимание на
обычном для Зельина оппонировании ведущей тенденции в отечественной
историографии, сводящегося к формуле «было не совсем так», то отвер¬
жения образа, смоделированного Рановичем, здесь нет. Зель™, наоборот,
вынужден говорить о рабовладении даже несмотря на внутреннюю проти¬
воречивость своих заключе™й: «перед нами вырисовывается особый тип
рабовладельческого государства с его своеобразными порядками. Это го¬
сударство имело дело не с множеством рабов, без которых нельзя было
представить самый хозяйственный процесс ... но с массой A,aoi, в которой
различным образом и в различной степени сказывались признаки несво¬
боды, тогда как рабы в полном смысле этого слова были сравнительно не¬
многочисленны».148 Доведи Зельин свои собственные выводы до логиче¬
ского конца, ему бы пришлось признавать тот самый этатизм Птолемеев,
который был намертво связан с критикуемой буржуазной историографией
и не в последнюю очередь с именем М.И. Ростовцева.149 Зельин, конечно,
не разделял положений Ростовцева, но, безусловно, в его работе, которую
А.И. Павловская признает «значительнейшем в нашей науке исследова™-
ем социально-экономических отношений в эллинистическом мире»,150 уже
намечен путь, который ближе к современной историограф™ эллинизма и
всё дальше от подхода Рановича - другое дело, что Ранович прочерчивает
ту грань, за которую не может шагнуть советский историк, если только он
хочет быть советским.
146 Зельин К.К., Трофимова М.К. Указ. соч. С. 116.
147 Он же. Исследования истории земельных отношений в Египте П-1 вв. до н.э. С. 157,
305, 95. Впрочем, В.В. Струве справедливо почувствовал, что терминология Зельина начинает
дрейфовать уже в сторону мнения У. Вилькена и М.И. Ростовцева о близком к крепостному
состоянии египетского трудового класса («государственные крестьяне» и т.п.). Струве В.В.
Общественный строй эллинистического Египта // Вопросы истории. 1962. № 2. С. 73 и сл.
Зельин К.К. Исследования истории земельных отношений в Египте II-I вв. до н.э.
С.159-160.
149 Мысль об этатизме (само собой разумеется, без использования термина) мелькает,
например: Зельин К.К., Трофимова М.К. Указ. соч. С. 117.
150 Павловская А.И. Константин Константинович Зельин (1892-1983) // Портреты исто¬
риков. Время и судьбы. Т. 2. Всеобщая история. С. 100.
3.4. Образ эллинизма А.Б. Рановича и его судьба
175
У Зельина, однако, было и принципиальное, методологическое рас¬
хождение с подходом Рановича, при этом чётко сформулированное. По
мнению Зельина, мы не можем говорить вообще об этапах древнего обще¬
ства в глобальном смысле: «В древности не было общего (мирового) хозяй¬
ства, как в новейшее время. В истории рабовладельческих обществ наблю¬
дается разновременное самостоятельное прохождение различных этапов
наряду с моментами взаимодействия».151 В этой «другой» истории элли¬
низма Зельин прослеживает и внутреннюю динамику: от расширения и
становления государств до усиливавшейся ассимиляции местными струк¬
турами эллинских порядков, условно (и подчёркивая эту условность) вы¬
деляя ряд периодов.152 Это был, без сомнения, самый весомый аргумент
против подхода Рановича, но чтобы этот аргумент был реально воспринят,
историки должны были бы пересмотреть собственные принципы мышле¬
ния, отойти от моноцентрической системы объяснений. И хотя именно
версия Зельина получила чётко выраженную поддержку,153 в 50-е гг. этот
процесс едва только начинался.154
Но даже работа с материалом, без пересмотра установок на воспри¬
ятие хода истории, давала результаты, трудно согласовывавшиеся с кон¬
цепцией Рановича. И.С. Свенцицкая, которая поставила задачу изучить за¬
висимое население запада Малой Азии - то есть, тот самый единственный
проанализированный Рановичем пример, на котором основывалась его
критика «крепостнического подхода» западных учёных,155 — пришла к ре¬
151 Зельин К.К. Некоторые основные проблемы эллинизма // Советская археология.
Выл. ХП. М., 1955. С. 100.
152 Там же. С. 105-107.
153 Блаватский В.Д. Культура эллинизма // Советская археология. Выл. XII. С. 109-115;
Кац А.Л. Дискуссия о проблемах эллинизма // Там же. С. 116-122. Последняя статья является
обзором дискуссии, состоявшейся 26-27 июня 1953 г. Наступала эпоха возрождения дискус¬
сий, и, конечно, поэтому был так короток миг торжества классических исторических трудов
по древности в советской науке. Как пишет А.Л. Кац (Там же. С. 122): «Два-три года назад
книга А.Б. Рановича заслуженно рассматривалась как достижение советской историографии.
Но советская наука движется вперёд...».
154 Кроме того, в «контр-концепции» Зельина были и свои недочёты, которые неизбеж¬
но вышли бы на поверхность, если бы Зельин попробовал её развернуть подробнее. Так, раз
уж он признавал, что эллинизм — прежде всего, процесс взаимодействия греческого и варвар¬
ского начал, он должен был признать, что от эпохи колонизации VIII-VI вв. эпоха эллинизма
отличалась только масштабами («он протекал в совершенно иных масштабах, отличался
иной интенсивностью и характером»). В этом случае начинала ускользать специфика элли¬
низма. Зельин К.К. Некоторые основные проблемы эллинизма. С. 104.
155 Работы Свенцицкой по Малой Азии, кажется, были отчасти спровоцированы следующей
статьёй Рановича: Ранович А.Б. Зависимые крестьяне в эллинистической Малой Азии //
ВДИ. 1947. № 2. С. 28-39, которая, впрочем, не содержит ничего принципиально отличного
от позиции, высказанной в монографии. Свенцицкая И.С. Некоторые черты экономического
развития Западной Малой Азии в системе Римской империи // ВДИ. 1956. № 2. С. 18-27; Она
же. Новые эпиграфические памятники Малой Азии и Эгеиды // ВДИ. 1956. № 4. С. 93-100;
Она же. Зависимое население на землях городов Западной Малой Азии в период эллинизма //
ВДИ. 1957. № 3. С. 91-103; Она же. Категория PAROIKOI в эллинистических полисах Малой
Азии // ВДИ. 1957. № 2. С. 146-153; Она же. Эллинистическая Малая Азия в современной за-
176
Глава 3. Советский образ древности в классическом воплощении
зультатам, которые лишь частично можно истолковывать в пользу трактов¬
ки Рановича. По её мнению, основной формой зависимости крестьян в Ма¬
лой Азии была «пообщинная зависимость земледельцев в сочетании с по¬
земельной зависимостью самих общин»,156 отвергая личную зависимость,
на которой, в её понимании, всегда настаивали западные исследователи.
С другой стороны, в небольшой брошюре (в два печатных листа), из¬
лагающей основные черты эллинизма в самом кратком виде, И. С. Свен-
цицкая фактически воспроизводит образ, созданный Рановичем, с некото¬
рыми модификациями. Это заметно в плане описания предшествующей
историографии: стремясь к сжатому рассказу, Свенцицкая даже несколько
упрощает Рановича, и объединяет позиции Тарна и Ростовцева в «общую
концепцию», что, наверное, немало удивило бы самих Ростовцева и Тарна,
и, объективно говоря, является если и допустимым, то чересчур не вдаю¬
щимся в детали обобщением — но вполне понятно, если вспомнить, как
однообразно характеризовал Ранович этих «буржуазных историков» (опять
же, несмотря на его личные предпочтения работам Тарна). 157Кратко пока¬
зывая развитие эллинизма в отдельных государствах, Свенцицкая не вос¬
производит последовательности глав в книге Рановича: сначала даётся
описание Египта, затем Селевкидов (их пример уже не называется образ¬
цовым), после Пергама, Парфии и Македонии.158 Сохраняются, однако,
поднятые Рановичем темы: землевладение разных категорий населения в
Египте, проблема зависимых крестьян в Малой Азии. Сохраняется и общая
характеристика социально-экономического развития: Свенцицкая указыва¬
ет, что методы эксплуатации эллинской верхушкой местного населения бы¬
ли рабовладельческими и постепенно оформляли рабскую (юридическую
или фактическую) зависимость всё большего числа крестьян.159
Парадокс объяснений, восходящих к построенному Рановичем образу
эллинизма также хорошо вскрывается в указанной брошюре Свенцицкой.
Учитывая учебный характер брошюры, автор заботится о том, чтобы вер¬
но расставить все акценты, по возможности заранее разрешив те вопросы,
которые могут возникнуть у студента по прочтении работы. Поэтому в за¬
рубежной литературе // ВДИ. 1960. № 2. С. 156-161; Она же. Земельные владения эллини¬
стических полисов Малой Азии // ВДИ. 1960. № 3. С. 89-104; Она же. Сельская община Ма¬
лой Азии в I-III вв. н.э. // ВДИ. 1961. № 3. С. 50-64; Она же. Рабы и вольноотпущенники в
сельских местностях провинции Азии // ВДИ. 1963. № 4. С. 127-140; Она же. К вопросу о
гражданских и имущественных правах в эллинистических полисах Малой Азии // ВДИ.
1966. № 2. С. 44-53; Она же. К вопросу о положении Ашп в царстве Селевкидов // ВДИ 1971
№1. С. 3-16.
156 Там же. С. 16.
Она же. Социально-экономические особенности эллинистических государств. М.,
1963. С. 8. Эта же точка зрения теперь воспроизводится как общепринятая: Кузнецов Д.В.
Эллинистический Египет: основные тенденции развития в конце IV - второй трети I вв. до
н.э. Учебное пособие. Благовещенск, 2005. С. 4-5.
158 Там же. С. 17-49.
159 Там же. С. 21, 31, 39-40.
3.4. Образ эллинизма А.Б. Рановича и его судьба
177
вершении она вынуждена отдельно пояснить, что у крупного землевла¬
дельца той эпохи не было возможности основать на новых землях планта¬
ционное рабство и он приспосабливался к местным формам хозяйствен¬
ной жизни.160 В этой ремарке раскрывается вся суть советского образа
древности: он автоматически создавал в умах студентов (а советские учё¬
ные второго поколения также были перед тем советскими студентами)
связь между древностью и рабовладением, а последнее понималось имен¬
но как жестокое, «классическое» рабовладение плантационного, латифун-
диального типа. Можно было сколько угодно говорить о том, что именно
«было не так», но любое обилие противоречащих примеров воспринима¬
лось лишь как исключение - и нельзя сказать, что советские историки
своими работами этому не способствовали.
К.К. Зельин, вероятно, своими возражениями, как и всей своей на¬
учной деятельностью вообще, стремился показать, что древний мир был
богаче, чем он представал в трудах советских историков, получивших
преимущественный доступ к обрисовке образа древности. В случае с за¬
мечаниями по истории Древнего Востока, направленными против при¬
митивизации в струвианской концепции, он скорее потерпел фиаско: уже
другие учёные (многие из которых, однако, учились у него в аспиранту¬
ре) начали расшатывать сложившиеся представления. Критика образа
эллинизма у Рановича имела для него, казалось бы, более благоприятные
последствия: именно замечания Зельина были восприняты советской ис¬
ториографией. Но следствием принятия этой критики оказалось то, что
эллинизм так и остался периферийной темой в советской историографии
древности: коль скоро это не отдельный этап в развитии рабовладельче¬
ской формации (следовательно, необходимый), а некий конкретно-исто¬
рический феномен — то и его изучение представляет лишь относитель¬
ный интерес. Борясь с упрощением, Зельин не изменил историков, а от¬
вратил их от темы. Теперь весь вопрос об эллинизме сводился, соответ¬
ственно, к тому, какие в нём были специфические формы эксплуатации,
и вообще специфические моменты в отношении «классической» рабо¬
владельческой формации.161 Определённое оживление тема получила
лишь тогда, когда исследователи подняли вопрос об эллинизме в связи с
экспансионистской политикой Рима.162 Поэтому за книгой Рановича в
советской историографии не появилось ни одной обобщающей работы
по эллинизму.
160 Там же. С. 64.
161 Как это формулирует сам Зельин: «охарактеризовать некоторые особенности рабства
и вообще форм зависимости в эпоху эллинизма, присущие многим странам или даже одной
из них, с тем чтобы определить специфику этих форм». Зельин К.К., Трофимова М.К. Формы
зависимости в Восточном Средиземноморье в эллинистический период. С. 5.
162 Произошло это сравнительно поздно. См.: Кащеев В.И. Эллинистический мир и
Рим: война, мир и дипломатия в 220-146 гг. до н.э. М., 1993; Беликов А.П. Рим и эллинизм.
Основные проблемы политических, экономических и культурных контактов. Диссертация на
соискание учёной степени доктора исторических наук. Ставрополь, 2003.
178
Глава 3. Советский образ древности в классическом воплощении
3.5. Книга Н.А. Машкина о принципате
Августа и основные черты образа древности
в классическом воплощении
Н.А. Машкин — одна из важнейших фигур в советской историографии
античности, но пожалуй, особенную его роль следует отметить в процессе
становления преподавания древней истории. Он создал учебник по исто¬
рии древнего Рима, который стал одним из основных вузовских учебников
на несколько десятилетий, и уже это указывает на него как на одного из
создателей советского образа древности, сыгравшего наибольшую роль не
на стадии первоначального моделирования, а на стадии закрепления об¬
раза в общей системе преподавания и науки. Машкин был мало сосредо¬
точен на общих теориях - настолько, насколько это было вообще возмож¬
но для ранней советской историографии, пропитанной стремлением воз¬
вести любую конкретику к генерализирующим высказываниям «класси¬
ков» марксизма-ленинизма.163
Не менее знаменита и книга Н.А. Машкина о принципате Августа,164
которая, как и последняя книга Рановича, также отмечена влиянием англо-
американской историограф™, тоже по возможности автором затушёван¬
ным. Как и в случае с Рановичем, Машкин противостоял не просто из¬
вестной тенденции или даже некоему историку, а вполне конкретной ра¬
боте, которую можно назвать «раздражителем» для советского автора,
претендующего на написа™е классического исследования. Для книги
Машюша таким раздражителем выступала «Римская революция» Р. Сай¬
ма. В «Принципате Августа» Сайм указан на 37 страницах (из более чем
шестисот основного текста),166 что из историков сопоставимо только с
3 При этом не значит, что они его вообще не интересовали. Машкин занимался в се¬
минаре Д.М. Петрушевскош и хорошо изучил труды не только В. Виндельбанда и Э. Трёльча,
но и с большим интересом читал М. Вебера. Другое дело, что манифестировать подобные
научные предпочтения не было принято в те годы. См. Маяк И.Л. Николай Александрович
Машкин (1900-1950). С. 74.
Машкин Н.А. Принципат Августа. Происхождение и социальная сущность. М.-Л.,
1949. В 1942 г. в эвакуации, в Свердловске была защищена докторская диссертация, ставшая
основой для книги, которая в 1950 г. была удостоена Сталинской премии.
Syme R. The Roman Revolution. Oxford, 1939. Данная книга обладала своим интерес¬
ным подтекстом: это рассказ о том, как революционеры становятся функционерами, как вож¬
ди революции ради того, чтобы остаться у власти, постепенно меняют содержание револю¬
ции и всегда приводят к власти олигархию. Книга писалась прежде всего под впечатлением
от растущей мощи итальянского и отчасти немецкого «вождей», но и к советскому «отцу на¬
родов» её пафос вполне приложим. См. Gradel I. Syme’s Roman Revolution - and a British One
// Ancient History Matters: Studies Presented to Jens Erik Skydsgaard on his Seventieth Birthday.
Rome, 2002. P. 297-303. Нет нужды доказывать здесь, что Машкин не мог позволить себя да¬
же коснуться этой темы книги Сайма.
Машкин Н.А. Принципат Августа. Происхождение и социальная сущность. С. 668.
Указатель, однако, должен использоваться с известной корректировкой. Он учитывает только
упоминание фамилии в основном тексте, игнорируя сноски, в которых Сайм упоминается тоже
нередко (напр., С. 253, прим. 7; С. 262, прим. 47; С. 263, прим. 50; С. 441, прим. 47 и т.д.); кроме
3.5. Книга Н.А. Машкина о принципате Августа
179
упоминанием Т. Моммзена (на 36 страницах); затем следуют Э. Мейер и
Г. Ферреро (соответственно, 19 и 13 страниц).
Но частота упоминаний сама по себе может свидетельствовать лишь об
остроте полемики по отдельным вопросам и не является потому определяю¬
щим доказательством идейного влияния.* 167 168 169 Пройдя стадию становления тео¬
рии, советские авторы, казалось, получили возможность вести полноценную
полемику с представителями других концепций, так что было бы логично
ожидать, что теперь доля скрытых заимствований должна была снизиться.
С одной стороны, так оно и есть: например, Н.А. Машкин открыто формули¬
рует, с какими положениями в работе Р. Сайма можно согласиться, какие не¬
достаточно подкреплены источниками, но логически допустимы, а какие ка¬
тегорически неприемлемы. Нельзя сказать и того, что Машкин слишком
многое заимствует именно у Сайма, хотя отдельные совпадения есть: фраза о
том, что Цицерон не был не только революционером, но даже и реформато¬
ром повторена за Саймом дословно (со ссылкой, но без оформления цитаты),
да и весь раздел про последние годы Цицерона в политике фактически пере¬
сказывает соответственные места из «Римской революции».
Книга Машкина - подробный разбор принципата Августа как отдель¬
ного явления: с расширенным введением (С. 9-110), определяющим об¬
щую эволюцию Римской республики к завершению гражданских войн,
первой частью (С. 113-306), выясняющей генезис принципата, и второй
частью (С. 30^-603)), касающейся его формы и сущности. Машкин избе¬
гает навязчивых обобщений, у него нет желания дать максимально общий
очерк сущности принципата как исторической эпохи или исторического
явления - по всем этим параметрам его книга совершенно не может быть
сопоставлена с «Эллинизмом и его исторической ролью» Рановича. В ос¬
вещении Машкиным цезаризма как политики лавирования принцепса
«между различными группами рабовладельческого общества с главной
опорой на армию»,170 просматривается, правда, параллель с характеристи¬
кой бонапартизма у Маркса,171 но это, всё же, другой уровень обобщения.
Если Ранович не претендовал на полноту охвата источников и данных,
то Машкин бесспорно стремится к этому, создавая увесистый том (43 пе¬
того, в указатель вкралась опечатка: на С. 233 нет ни одного упоминания Сайма, а излагается
содержание статьи В. Тарна; напротив, в указателе на Тарна страница не отмечена (С. 670).
167 В. Тарн фигурирует сравнительно редко — упоминается в основном тексте лишь 5
раз, но следует учитывать, что в часто используемой Машкиным «Кембриджской истории
древнего мира» соответственные главы X тома были написаны Тарном.
168 Скажем, когда Машкин, в противовес Сайму, присоединяется к мнению Тарна, что
Клеопатра в союзе с Антонием выступала не только как царица Египта, но и претендовала
быть римской императрицей. См. Машкин. Указ соч. С. 269-270, The Cambridge Ancient His¬
tory. Vol. X. The Augustan Empire. Cambridge, 1934. P. 81.
169 Cp. Машкин H.А. Указ соч. С. 190-191; SymeR. The Roman Revolution. P. 137,140-144.
170 Маяк И.Л. Николай Александрович Машкин (1900-1950). С. 77.
171 Маркс К. Восемнадцатое брюмера Луи Бонапарта // Маркс К., Энгельс Ф. Сочине¬
ния. 2-е изд. Т. 8. М., 1957. С. 119-217. Ранее о «бонапартистской природе цезаризма» писал
В.С. Сергеев. См. Сергеев В.С. История древнего Рима. М.-Л., 1925. С. 174.
180
Глава 3. Советский образ древности в классическом воплощении
чатных листа) с дробной структурой. Скажем, глава «Социальная политика
Августа» (С. 427-458) делится на части «Август и сенаторское сословие»,
«Всадническое сословие при Августе», «Римский плебс при Августе». Да¬
ны очерки состояния источников и историографии проблемы. Введение и
первая часть сочетают разделы, описывающие состояние общества «в сре¬
зе» с разделами, излагающими основные события в динамике, что же каса¬
ется второй части (по сути, основной), то здесь превалирует статическое
рассмотрение, дробящее тему на отдельные социальные аспекты (кроме
социальной политики, такие, как связь Августа с армией) в дополнении с
географическим принципом (отдельно рассмотрено состояние дел в Ита¬
лии и в провинциях, с подразделением на восточные и западные). Иными
словами, перед нами позитивистски ориентированное исследование, в ко¬
тором «естественно» возникающие из работы с источниками отдельные
темы «всего лишь» скомпонованы автором в логическом порядке; ис¬
следование, систематически организующее информацию о предмете и пре¬
тендующее в итоге на получение объективных знаний о нём. Марксистская
составляющая проявляется здесь именно в определении сущности явлений,
классовый подход кладётся Машкиным не в основу научной методики, а в
обоснование главных выводов, которые, в общем, сводятся к ряду положе¬
ний, выдвинутых вне зависимости от работы с фактами.
Главной задачей для такой книги было установить логическую связь
между позитивистской манерой обработки фактов и заранее известными
автору выводами. То, что автор мог эти выводы смягчить или несколько
вариатировать, не играло принципиальной роли: конкретно, ему необхо¬
димо было говорить о классовой борьбе, о рабах (и их роли во всех потря¬
сениях) и о «революции рабов» - элементы, которые в конце 40-х гг. всё
ещё оставались в списке «обязательных к использованию» достижений
советской историографии древности.
Первоначально, вероятно, основной связующей идеей для того, чтобы
исследование оказалось целостным, служила марксова характеристика бо¬
напартизма, преломленная Машкиным в характеристику цезаризма. Но эта
идея была чересчур абстрактна, она почти не позволяла обработать бога¬
тейший материал, провоцировала схематизм в изображении принципата.172 173
Идеи Сайма как раз и были использованы Машкиным в роли дополнитель¬
ных связующих элементов, и они как раз добавляли убедительности ос¬
новной гипотезе. Сайм пытался показать механизм общественного перево¬
рота, перехода от Республики к Империи, который он назвал «римской ре¬
172 т,
ю, что в действительности позитивистский тип исследования не просто компонует
отдельные части, а с помощью этого задаёт установки познания и обобщения материала, ду¬
мается, сейчас уже является общепризнанным мнением.
Примерно таким же схематизмом отличалась основная идея «Эллинизма и его исто¬
рической роли», но если у Рановича было хотя бы то преимущество, что его эпоха была ма¬
лоизученной в советской науке, то схематизм в работе Машкина слишком уж сближал его с
«социологизаторскими» работами о кризисе Римской республики прошлого десятилетия.
3.5. Книга НА Машкина о принципате Августа
181
волюцией», и сущность его сводилась примерно к следующим положени¬
ям: в результате установления режима власти Августа Италия стала играть
заметно большую роль в имперской политике, а сам этот режим был новой
олигархией, добившейся стабилизации положения в обществе и взявшей
под контроль армию, которая уже начинала пополняться самыми декласси¬
рованными элементами и могла привести всё государство к гибели.174 175Машкин неоднократно отмечает недоказанность ряда положений в
книге Сайма: не нужно отождествлять цезарианские войска с низами ита¬
лийского общества и считать солдат Цезаря выразителями интересов
175
итальянских муниципиев; основано лишь на косвенных источниках
мнение о социальном составе сторонников Октавиана (ветераны, италий¬
ские дельцы, плебс);176 не согласен он и с характеристикой Антония у
Сайма.177 Примечательно, однако, что именно эти идеи Сайма оказывают¬
ся для Машкина наиболее интересными: они дают возможность показать
политическую борьбу в обществе не как голую абстракцию, а как кон¬
кретную интригу, где отдельные классы, социальные слои, группы и, на¬
конец, индивиды, играют свои роли, пытаясь соблюсти собственные инте¬
ресы. В этом отношении автор гораздо лояльнее к зарубежной историо¬
графии, чем это было принято в СССР в те годы: скажем, было бы очень
легко заметить по поводу высказывания Сайма, будто империей может
управлять только олигархия,178 что пером английского историка водит
буржуазная ограниченность - но Машкин этого не сделал.179
Интересно, что Машкин не всегда точно ссылается на Сайма: не¬
сколько раз, проставляя ссылку, он ошибается номером страницы.180 Воз¬
можно, некоторые неточности в оформлении указывают на то, что, соста¬
вив конспект книги Сайма ещё в то время, когда им была написана рецен¬
зия,181 Машкин более к ней не возвращался и судил уже по давно у него
сложившемуся мнению. Это может объяснять и неточности при передаче
точки зрения Сайма по отдельным вопросам: например, в разделе «Поли¬
174 Op. cit. Р. 521,346, 304,255.
175 Машкин Н.А. Принципат Августа. С. 144, 91.
176 Там же. С. 160, 278. Об этом см. Momigliano A.D. Introduction to R. Syme, Roman
Revolution // Momigliano A.D. Studies on Modem Scholarship. Berkeley - Los Angeles, 1994. P. 76-77.
177 Машкин Н.А. Указ. соч. С. 213-214.
178 «Демократия не может править империей. Не может этого и один человек, хотя ка¬
жется, что империя предполагает монархию. Это всегда будет какая-либо олигархия, явная
или скрытая». Syme R. Op. cit. Р. 346.
179 Машкин Н.А. Указ. соч. С. 293.
180 Напр., Там же. С. 91, прим. 30 - указана Р. 81, в работе Сайма эта мысль находится
на Р. 89, точно так же С. 188, прим. 50 - указано на Р. 188, а нужно было бы - на Р. 192, так же
С. 293, прим. 161 - указано на Р. 396 вместо Р. 346; на С. 144, прим. 38 - дана ссылка на Р.
168, на которой нет указанной мысли, то же на С. 293, прим. 157, где указана Р. 180; С. 269,
прим. 70 - дана ссылка на Рр. 271 и 275, источник цитаты - Р. 274. Можно было бы списать
эти неточности на ошибки набора, если бы они не сочетались с другими манипуляциями со
смыслом и цитатами, которые позволяет себе Машкин.
181 Машкин Н.А. Рец.: R. Syme. The Roman Revolution // ВДИ. 1947. № 1. C.116-123.
182
Глава 3. Советский образ древности в классическом воплощении
тика Антония на Востоке» Машкин критикует Сайма на основании слов,
сказанным последним об Антонии в период пребывания того в Риме после
убийства Цезаря.182
Но, конечно, не нужно думать, будто мы не найдём никакой остроты
полемики. Лояльность заканчивается, как только речь заходит о теории ис¬
торического процесса. По мнению Машкина, Сайм слишком часто исполь¬
зует термин «революция», понимая под ней любой поступок, не оправдан¬
ный законами и традицией.183 Правда, как признаёт Машкин, у Сайма есть и
понятие социальной революции, но и его трактовка не устраивает советско¬
го учёного: по его мнению (весьма спорному), британец считает таковой
«всякое выступление против собственности и против господствующего
класса»184. Сайм верит в то, что Август революционер, а его армия - рево¬
люционна, повторяя здесь реакционные утверждения Ростовцева.185 Обра¬
тим внимание, что, как только речь заходит о принципиальной критике,
Машкин несколько смягчает силу удара, выставляя рядом с Саймом фигуру
Ростовцева - однозначно одиозную для советской науки; несмотря на сход¬
ство критикуемых тезисов, «реакционером» называется только Ростовцев.186 187
Следовательно, Сайм не вызывает у Машкина таких негативных эмоций,
надо полагать, он в чём-то и благодарен эпохальному труду зарубежного
коллеги, но при всём том, вероятно, искренне, считает, что Сайм не умеет
мыслить глубоко - не случайно он бросает следующий упрёк: «история за-
w v w 187
висит, по его мнению, от действии различных политических коалиции».
Новизна и сила исследования Сайма, собственно говоря, в этом и за¬
ключалась: он смог обрисовать механизмы принятия решений, формули¬
ровку политических лозунгов, силу, которая толкала людей к таким дейст¬
виям, на какие они были первоначально не готовы. Машкин видит эти
достижения и готов их использовать, но, как было сказано выше, только
для придания убедительности собственным конструкциям. Намерения
Сайма обрисовать многообразие воздействующих на человека факторов
182 Машкин Н.А. Принципат Августа. С. 213.
183 Там же. С. 292. В целом верное замечание иллюстрируется достаточно странным
образом. Например, согласно Машкину, Сайм утверждает, что «освободители» Брут и Кассий
готовили настоящую революцию. У Сайма мы читаем: «Если бы «освободители» устроили
заговор с целью настоящей революции вместо простого устранения одного аристократа, они
бы несомненно потерпели неудачу». Syme R. Op. cit. Р. 103. Вообще, применение Саймом
понятия «революция» определить нелегко: скажем, иногда он пишет его со строчной, иногда
с прописной буквы (примерно равное количество раз), но причины этого не слишком оче¬
видны для читателя. Скорее всего, говорить о том, что Сайм вообще относится к слову «ре¬
волюция» именно как к термину (в смысле строго очерченной сферы применения и ясно оп¬
ределённого смыслового содержания), вообще некорректно.
184 Машкин Н.А. Указ. соч. С. 292-293.
185 Там же. С. 293,296,298,468.
186 Точка зрения Ростовцева подаётся иной раз в утрированном виде: «видит “воору¬
жённых пролетариев” во всех (курсив мой - С.К.) случаях, когда дело идёт о гражданских
войнах и переворотах». Там же. С. 296.
187 Там же. С. 156.
3.5. Книга Н.А. Машкина о принципате Августа
183
он почти не воспринимает: так, его возмущает утверждение, что, женись
Брут на дочери Цезаря Юлии, не было бы убийства в мартовские иды;
Машкин подчёркивает, что на Брута в гораздо большей мере повлияли
республиканские традиции его семьи (вывод, конечно, не слишком ориги¬
нальный).188 Но ведь Сайм и не думал сводить все проблемы к одному
только расторжению помолвки между Брутом и Юлией, приводя и другие
доводы - и, в том числе, сам писал о республиканских воззрениях Брута.
Другое дело, что Сайм не ищет в каждом событии единственный и заранее
ему предназначенный смысл. «Трагедии в истории проистекают не из
конфликта между тем, что считается правильным и тем, что считается не¬
правильным. Они величественнее и сложнее. Цезарь и Брут были правы
каждый по-своему».189 Не то, чтобы Машкин вообще не допускает много¬
факторности, но любое многообразие объяснений без выделения цен¬
трального воспринимается им, в полном согласии с установками совет¬
ской историографии, как признак профессиональной слабости историка.
На самом деле, «неумение» Сайма как историка глубоко мыслить пода¬
но в работе Машкина настолько уверенно именно потому, что дробная
структура по отдельным проблемам позволила раздробить точно так же и
анализируемые работы (Сайма, Ростовцева, Тарна и др.). Общие идеи Сай¬
ма изложены, но поданы оторвано от основных его достижений, каждое из
которых критикуется изолированно в какой-либо части книги Машкина.
Работа Сайма построена несколько иначе, чем книга Машкина: она
состоит из тридцати трёх глав, некоторые из которых более общие, чем
другие (Гл. I «Введение: Август и история» (Р. 1-9), Гл. II «Римская оли¬
гархия» (Р. 10-27), Гл. XI «Политические лозунги» (Р. 149-161) и др.), а
большинство посвящено изложению отдельных важных эпизодов из об¬
щей цепи событий. В известном смысле, в книге Сайма тоже выделяется
вторая часть (главы XXIV-XXXIII, Р. 349-524), которая приближается к
статическому описанию положения дел при принципате (главы, посвя¬
щённые отдельно правительству, кабинету, организации общественного
мнения, оппозиции и т.п.). Но принцип построения книги Сайма иной: он
раскрывает определённый сюжет, полнота которого заключается не в ис¬
черпывающем наборе рубрик, на которые разделён фактический материал
и не в удачной последовательности сочленения этих рубрик, а в драмати¬
ческом разворачивании основной мысли историка. В этом отношении,
опять же, прав Момильяно, который говорит о преемственности между
стилем Сайма и стилем Тацита («со щепоткой Гиббона»).190
Разлагая такое произведение на рубрики, абсолютизируя отдельные
ситуативные высказывания Сайма (как в упоминавшемся выше случае, ко¬
гда характеристика, данная Антонию по одному случаю, возведена до ха¬
188 Там же. С. 109-110.
189 Syme R. Op. cit. Р. 59.
190 Momigliano A.D. Introduction to R. Syme, Roman Revolution. P. 72.
184
Глава 3. Советский образ древности в классическом воплощении
рактеристики Антония вообще), Машкин обезоруживает противника. Со¬
ветский историк игнорирует художественные достоинства труда своего
английского коллеги, тем самым словно намекая на то, что саймовский
принцип построения материала либо признак его неумения построить
классическую структуру работы, либо лишь способ тенденциозной обра¬
ботки материала. Конечно, главная вина Сайма заключается в том, что он
не увидел роли рабов в историческом процессе описываемого периода.191
Критика метода Сайма помогает Машкину обрисовать заслуги совет¬
ской историографии тем же способом, каким подчёркнуто позитивистская
структура работы Машкина должна была указать на бесспорную объек¬
тивность её автора в сравнении с англичанином. Советская историогра¬
фия, в противовес буржуазной, базируется на понимании революции как
качественного изменения (мысль подана со ссылкой на Сталина).192 Вольно
или невольно, но автору приходилось идеализировать советских истори¬
ков и завышать теоретический уровень их работ.193 Небольшие расхожде¬
ния между различными советскими историками не меняют этого основно¬
го достижения. Они видят саму суть вещей: в период гражданской войны
за борьбой группировок рабовладельцев проглядывает начинающееся ре¬
волюционное движение плебса и рабов, а смысл эпохи принципата - не в
приходе к власти очередной олигархической партии, а в компромиссе ра¬
бовладельцев ради удержания социального порядка. Август - военный
диктатор, примиривший различные группировки класса рабовладельцев
(включая и провинциалов).194
Сказанного достаточно, чтобы увидеть общие черты в подходе Маш¬
кина и Рановича, характеризующие этап классических советских трудов
по истории древности. Выше говорилось о различиях между этими рабо¬
тами, обусловленными тем, что в труде Рановича перевешивала марксист¬
ская социология,195 а в книге Машкина - позитивистская методология.
191 Машкин Н.А. Указ. соч. С. 297.
192 Там же. С. 296.
193 Вряд ли можно считать иллюстрацией безупречного теоретического мышления сле¬
дующий пассаж из учебника С.И. Ковалёва (касающийся П в. до н.э.): «Это - не революция;
это - большие количественные изменения, связанные с глубокими качественными сдвигами
в области хозяйства и социальных отношений». Ковалёв С.И. История Рима. С. 316.
194 Машкин Н.А. Указ. соч. С. 605 и сл. За рубежом книга Машкина известна и прочи¬
тана (после переводов на немецкий и итальянский языки, соответственно в 1954 г. и 1956 г.),
оценена за подробный анализ исторических источников, но не вызвала большого интереса, в
том числе по факту неоригинальности основных выводов. См. Edmondson J. Introduction: Ap¬
proaching the Age of Augustus // Augustus. Ed. By J. Edmondson. Edinburgh, 2009. P. 20. Ч.Д.
Старр в своё время отмечал отличную от других исследователей принципата склонность
Машкина объяснять установление этого политического режима необходимостью держать
под контролем массы рабов. Starr Ch.G. The History of the Roman Empire 1911-1960 // Starr
Ch.G. Essays on Ancient History: a Selection of Articles and Reviews. Leiden, 1979. P. 302.
195 Впрочем, если учитывать, что перед этим Ранович написал другую книгу о Восточ¬
ном Средиземноморье, более фактологическую, он вполне мог рассчитывать на то, что
«уравновесит» общую работу об эллинизме подобными конкретными трудами. Ранович А.Б.
Восточные провинции Римской империи в 1-Ш вв. М.- Л., 1949.
3.5. Книга Н.А. Машкина о принципате Августа
185
Следует помнить и о том, что Машкину удалось полностью завершить
свою книгу, а Рановичу - нет, хотя вряд ли возможно предугадать, какую
бы книгу написал Ранович, будь в его распоряжении больше времени и
больше здоровья.196 С другой стороны, тем более важно говорить об об¬
щих чертах названных работ: стремлении сформулировать полноценное и
выверенное представление о темах, которым они посвящены, связать его с
выработавшимся в советской историографии образом древности и тем са¬
мым добиться взаимного обоснования как самого образа, так и конкрет¬
ных выводов по отдельно взятым периодам, то есть - классической гармо¬
нии, взаимосоотношения формы и содержания.
Важной чертой в обеих работах является критика зарубежной историо¬
графии. В трудах обоих названных учёных мы наблюдаем следующий алго¬
ритм взаимодействия с критикуемыми трудами (и особенно с определяю¬
щей, наиболее повлиявшей на них работой): сначала идёт критика термино¬
логическая, от которой автор более или менее быстро переходит к анализу
целой концепции, определяя её реакционность; после этого может добав¬
ляться в качестве антипода мнение советской историографии, а в итоге
формулируются положения, которые претендуют на роль безусловных вы¬
водов. Например, для Рановича это положение о том, что эллинизм - этап в
развитии рабовладельческого общества, который играет промежуточную
роль в переходе к высшей точке рабовладения - римскому государству.197
И Ранович, и Машкин не против сказать, что западные учёные - бес¬
сильны в постижении хода истории, «не видят за деревьями леса».198 В об¬
щем и целом это выглядит как проверка учителями сочинений учеников:
последние могут быть в разной степени талантливы, но всё-таки они толь¬
ко ученики, и у них обязательно будут ошибки. Но внешняя сторона дела
немного театральна, здесь много пафоса и громких обвинений противни¬
ков в тенденциозности, а настоящий процесс идёт за кулисами, и связан
он с поисками и скрытыми колебаниями самих советских историков. Пе¬
ред нами процесс самоопределения, методологической верификации.
Классический труд, казалось бы, опирается на собственные принципы, и
Ранович, а особенно Машкин демонстрируют это самым недвусмыслен¬
ным образом. Но, как мы пытались показать ранее, дело в том, что проти¬
востояние «буржуазной науке» входит в число базовых принципов мар¬
196 По нашему мнению, это не играло принципиального значения с точки зрения основ¬
ных характеристик работы. Возможно, Ранович мог бы сделать свои заимствования из Рос¬
товцева не столь частыми - как сравнительно скромно представлен Сайм в работе Машкина.
С другой стороны, в книге Рановича мы не обнаружили путаницы со ссылками, которая при¬
сутствует у Машкина.
197 Ранович А.Б. Эллинизм и его историческая роль. С. 284.
198 Машкин Н.А. Указ. соч. С. 368; Ранович А.Б. Рец.: Ростовцев М. Социально-экономи¬
ческая история эллинистического мира. С. 98. Популярностью среди советских авторов посло¬
вица обязана Ленину, чья полемическая заметка 1917 г. была направлена против Л. Мартова; в
ней говорилось и о буржуазной ограниченности, и о бонапартизме: Ленин В.И. За деревьями не
видят леса // Ленин В.И. Полное собрание сочинений. 5-е изд. Т. 34. М., 1969. С. 79-85.
186
Глава 3. Советский образ древности в классическом воплощении
ксистского историописания. Так что зарубежная историография закономер¬
ным образом служит фоном для утверждения советской - её неправильные
положения оттеняют и даже уточняют марксистскую методологию совет¬
ских историков; при этом из «буржуазной» литературы берутся и многие
идеи, только от них, по завету Ленина, нужно отсекать буржуазную тенден¬
цию.199 Отметим и то, что как Ранович, так и Машкин не всё избирают и для
отсекания: психологизм ими откровенно презирается, а вот научность ста¬
ринного склада, напротив, ценится. Поэтому в обеих книгах культура обяза¬
тельно освещена, но обязательно в «подвалах» последних глав.
«Эллинизм и его историческая роль» - работа, которая достигает
полноты объяснений за счёт отказа от широты рассмотрения вопроса.
Именно отсечение лишнего делает историю объяснимой, создаёт эффект
полной логичности и познаваемости. «Принципат Августа», напротив, по¬
строен на эффекте чрезмерной полноты: огромный объём фактов, пра¬
вильно распределённый по отведённым им заранее местам, даёт тот ответ,
на который рассчитывает автор. Поэтому, если после труда Рановича об¬
щую историю эллинизма в советской историографии ждало затишье, то
после труда Машкина (также с некоторым перерывом) появилось доста¬
точное количество работ, посвящённых характеристике принципата Авгу¬
ста - но при этом ни одной работы, автор которой взялся бы повторить тот
же приём написания монументального труда; тем самым, книга Машкина
также лёгла краеугольным камнем в здание советской историографии.
Бесспорно, появление такого рода работ свидетельствовало о наступ¬
лении зрелости в советской историографии древности. От моделирования
образа был совершён переход к его утверждению и полноценному исполь¬
зованию. При этом, тем не менее, момент торжества этой классики был
недолгим: стремление дать исчерпывающие ответы, проведённое с гораз¬
до большей последовательностью, чем было свойственно классической же
работе Энгельса (вероятно, сыграла роль ригидность принципов сталин¬
ской эпохи), сказалось в том, что классическое воплощение вызывало всё
больший скепсис историков следующего поколения, коль скоро они не со¬
бирались удовлетворяться ролью прилежных последователей, дополняю¬
щих раз навсегда открытые истины. Не следует забывать и того, что убе¬
дительность предложенных авторами трактовок была достигнута путём
возможно и искреннего, но выглядящего довольно циничным манипули¬
рования данными источников и литературы, целью которого было всемер¬
ное педалирование роли рабов в древней истории, установление прямой
связи между развитием рабовладельческого способа производства и «над¬
строечными» явлениями в политике и культуре. Тем самым, достигнутая
гармония была чревата будущими противоречиями, а полнота воплощён¬
ного образа древности - неизбежной его трансформацией.
199 Ранович А.Б. Рец.: Ростовцев М. Социально-экономическая история эллинистиче¬
ского мира. С. 99.
Глава 4
Б.М. Штаерман
и трансформация образа древности
в советской историографии
Серьёзные изменения в исторической науке нередко связываются ис¬
следователями с таким важным фактором, как смена поколений. Хотелось
бы, однако, выступить против чрезмерного увлечения такого рода объяс¬
нением. Прежде всего, за представлением о смене поколений, если оно
прилагается к сравнительно численному сообществу историков, чаще все¬
го стоит условность, связанная в том числе и с тем, что можно (и прихо¬
дится) по-разному определять принадлежность историков к тому или
иному поколению: как в один и тот же год родившихся или окончивших
вуз (или аспирантуру), или же с разрывом от двух до пяти или даже до де¬
сяти лет. В действительности широта такого разброса определяется не
столько датами рождения учёных, сколько их воззрениями, которые и да¬
ют исследователю возможность «распределять» их по поколениям - ины¬
ми словами, настоящее объяснение чаще всего лежит за пределами того,
которое обычно предлагается под видом фактора смены поколений.
Это приводит нас ко второму замечанию, предостерегающему от не¬
продуманной ссылки на указанный фактор: поскольку всякое новое поколе¬
ние в силу особенностей мышления склонно отсчитывать новый этап начи¬
ная с себя, то часто представление о том, что какие-то идеи историописания
или новые методики работы вошли в широкий оборот именно с приходом
нового поколения учёных, связано с мифологизацией обстоятельств собст¬
венной научной карьеры. Мифологизация эта является не столько плодом
сознательного искажения ситуации, сколько следствием ряда преувеличе¬
ний, нередко ориентированных на то, чтобы объяснить свои достижения
последующему поколению. При этом применяется схема «наши учителя -
мы - наши ученики», которая сознании последующего поколения («учени¬
ков») закрепляется как нечто само собой разумеющееся.1
В действительности, исследователю чаще всего приходится констати¬
ровать, что за сменой поколений - если она в самом деле влияет на изме¬
нение историографической ситуации - кроются другие, более существен¬
1 Попытка понять саму логику формирования этой схемы и степень её отражения в
формировании научной школы: Свешников А.В. Петербургская школа медиевистов начала
XX века. Попытка антропологического анализа научного сообщества. Омск, 2010.
188
Глава 4. Е.М. Штаерман и трансформация образа древности
ные факторы.2 Например, поколение, к которому относятся Е.М. Штаер¬
ман (1914-1991) и И.М. Дьяконов (1915-1999), было поколением, которое
поступало во вновь восстановленные в 1934 г. исторические вузы. Но фак¬
тически за этой констатацией стоят совершенно другие объяснения: в тече¬
ние 20-х гг. происходит уничтожение прежней (дореволюционной) истори¬
ческой школы, жестоко сказавшееся на старых учёных, которые создали
себе имя ещё до революции, но не менее жестоко отразившееся и на поко¬
лении их учеников. Таким образом, к 30-м гг. в ряде сфер исторического
знания образовался вакуум, не абсолютный (заполненный старыми учёны¬
ми и выдвинувшимися в течение 20-х гг. бывшими гимназическими учите¬
лями или вообще новыми людьми, часто получившими двух-трёхлетнее
образование), но весьма существенный. После чего это («первое») поколе¬
ние было несколько отчёркнуто от своей непосредственной смены Великой
Отечественной войной, которая, опять же, сказалась на всех (Дьяконов
воевал, Штаерман потеряла мужа3), но сильнее всего ударила как раз по
тому поколению, которое могло прийти в вузы в 1941-1945 гг.
Всё вышесказанное подводит нас к мысли, что в нашем конкретном
случае говорить о смене поколений как о самодовлеющем факторе в
трансформации образа древности не приходится. Уже на основании пред¬
шествующих глав можно было увидеть, что не только в «свободные» 20-е,
но и в отличающиеся утверждением единомыслия 30-е гг. были историки,
которые не принимали складывающийся образ древности, точнее говоря,
не разделяли его целиком, высказывая такие оговорки, которые, будь они
учтены в совокупности, могли не оставить от выстроенного образа камня
на камне. Здесь, пожалуй, уместнее всего привести в пример творчество
К.К. Зельина (1892-1983), нередко высказывавшего положения, которые
потенциально могли деконструировать всю систему,4 или всегда ориги¬
нально мыслившего И.М. Лурье (1903-1958), но также и ряда других ис¬
ториков, которые в той или иной мере способствовали складыванию об¬
раза древности в советской историографии, но позднее с разной степенью
активности начинали противостоять тому «ортодоксальному» варианту,
который сложился в итоге: таковы поздние работы Н.М. Никольского,5
2 В общем к той же мысли может привести и чтение работы, построенной по принципу
перенесения акцента на поколенческий фактор в науке: Сидорова Л.А. Советская историче¬
ская наука середины XX века: Синтез трёх поколений историков. М., 2008.
3 Гутнова Е.В. Пережитое. М., 2001. С. 225; Дьяконов И.М. Книга воспоминаний. СПб., 1995.
4 Скажем, как некогда Зельин упрекал Струве в 1938 г. за сведение социальной истории
древнего Востока к отношениям между рабами и рабовладельцами (см. 2.3), так в 1950 г.
И.М. Лурье и И.М. Дьяконов упрекают за это В.И. Авдиева. См. Лурье И.М., Дьяконов И.И.
Рец.: В.И. Авдиев. История древнего Востока, ОГИЗ, 1948, 588 стр., цена 13 руб. // ВДИ.
1950. №1. С. 119-120.
5 Никольский Н.М. Частное землевладение и землепользование в древнем Двуречье.
К истории вавилоно-ассирийского общества в Ш-1 тыс. до н.э. Минск, 1948. В этой книге
(написанной ещё до войны) Никольский уже не отрицает «рабовладельческой концепции»
Струве, но яростно атакует последнего по более частному, но всё же важному вопросу о роли
общины в месопотамской социально-экономической системе.
Глава 4. Е.М. Штаерман и трансформация образа древности
189
А.И. Тюменева и, отчасти, С.И. Ковалёва.6 Таким образом, неверно будет
считать, что противостояние основного образа и его вариаций шло по линии
индивидуального восприятия: слишком наивно видеть в истории историче¬
ской науки героев, противостоящих грубой схеме и антигероев, её порож¬
давших. Всё было сложнее: каждый историк проводил в своём сознании во¬
дораздел, за которым он переставал соглашаться с общепринятым образом,
а когда давление в сторону обязательно выражаемого единомыслия пере¬
стало претендовать на тотальность, в печати и начинают появляться работы,
в которых историки начинают выражать своё мнение, касающееся собст¬
венного видения определённых элементов упоминаемого образа.
Но всё вышесказанное не означает, конечно, что фактор смены поко¬
лений вообще не имеет никакого значения, и уж во всяком случае того, что
он не выражает важных изменений, которые назревают в развитии основ¬
ных научных идей. Советская историография древности первого послево¬
енного десятилетия обращает на себя внимание двумя, казалось бы, взаи¬
моисключающими тенденциями: подчёркнутой ортодоксальностью и
стремлением учесть богатство и многообразие фактического материала.
То и другое было порождением достаточно сложной борьбы за построение
единого образа древности, а для нового поколения исследователей вос¬
принималось не только как данность, но и как залог того, что марксист¬
ская историческая наука имеет большие перспективы для развития. Молодое
поколение было готово браться за подробную разработку тем, и довольно
искренне считало, что им удастся избавить советскую историографию от
некоторых стереотипных оценок в области древней истории. Идеи, прежде
уходившие на периферию научного общения, высказывавшиеся только в
рецензиях, теперь становятся всё более востребованными. И.М. Дьяконов,
можно сказать, подхватил знамя борьбы с некоторыми элементами кон¬
цепции В.В. Струве из рук Н.М. Никольского и А.И. Тюменева.7 Работы
6 В книге Я.С. Лурье, очевидно пристрастно написанной, С.И. Ковалёв изображается
как человек и учёный, который занимал исключительно соглашательскую позицию по отно¬
шению к власти. Но, как было легко понять из двух предыдущих глав нашего исследования,
советскому учёному мало было хотеть поступать так, как приятно власти, нужно было ещё и
уметь каждый раз попадать в унисон с общей линией (и даже вовремя предчувствовать её ко¬
лебания). Удавалось это далеко не всегда, - в том числе и С.И. Ковалёву. Лурье Я.С. История
одной жизни. СПб., 2004. С. 134, 159, 178-179.
7 Тюменев А.И. Имел ли термин «гуруш» («каль») специальную значимость? // ВДИ.
1948. № 2. С. 34-36; Дьяконов И.М. Ещё раз о термине gurus (KAL) в шумерском языке // ВДИ.
1948. № 1. С. 31-33; Он же. Кто такие «гуруши» в хозяйственных текстах Ш династии города
Ура? // ВДИ. 1949. № 2. С. 30-31; Он же. О площади и составе населения шумерского «города-
государства» // ВДИ. 1950. № 2. С. 77-93; Он же. Реформы Урукагины в Лагаше // ВДИ. 1951. № 1.
С. 15-32; Он же. Купля-продажа земли в древнейшем Шумере и вопрос о шумерской общине //
ВДИ. 1955. № 4. С. 10-40; Он же. О работе с шумерскими историческими источниками // ВДИ.
1958. № 2. С. 48-69; Он же. Община на древнем Востоке в работах советских исследователей //
ВДИ. 1963. № 1. С. 16-34; Косвен М.О. К вопросу о древневосточной общине // ВДИ. 1963. № 4.
С. 30-34; Дьяконов И.М. К проблеме общины на Древнем Востоке (реплика М.О. Косвену) //
ВДИ. 1964. № 4. С. 74-80; Струве В.В. Наёмный труд и сельская община в южном Междуречье
конца Ш тысячелетия до н.э. // ВДИ. 1948. № 2. С. 13-33; Он же. Предварительный ответ на ста-
190
Глава 4. Е.М. Штаерман и трансформация образа древности
Е.М. Штаерман, как мы покажем ниже, также полны возражений против
различных общеразделяемых заблуждений, но она при этом реже давала
ссылки на конкретных авторов. И однако, в её творчестве прослеживается
влияние линии Тюменева и Зельина, линии, остававшейся неразвитой до
50-х гг., когда новое поколение (в том числе С.Л. Утченко, И.С. Свенциц-
кая, М.К. Трофимова) сумело вывести её на уровень конкуренции с преж¬
де доминировавшей «классической».
Собственно, из всех многочисленных героев этого нового этапа в раз¬
витии советской историографии древности наиболее репрезентативными
следует признать именно примеры Е.М. Штаерман и И.М. Дьяконова, чьё
творчество отличалось интенсивностью и разносторонностью, включая в
себя как тщательную разработку специальных, в том числе источниковед¬
ческих, вопросов, так и стремление к теоретическому обобщению собст¬
венных представлений о древности, ориентации на согласование этих
представлений с коллегами, и наконец (хотя это относительно удачно реа¬
лизовалось только в случае И.М. Дьяконова), желание популяризировать
богатый фактический материал. Выбор в пользу того, чтобы сосредоточить
наше исследование на Е.М. Штаерман, однако, имеет свои основания: по¬
скольку научный путь Дьяконова включает в себя и постсоветский этап, его
будет более уместно подробно рассмотреть в завершающей главе данной
работы. Что же касается Е.М. Штаерман, то она до конца жизни оставалась
на тех позициях, которые сама полагала истинно марксистскими.
4.1. Е.М. Штаерман и дискуссия 50-х гг.
о переходе от античности к феодализму
Как мы говорили ранее,* 8 начало 50-х гг. в отечественной историче¬
ской науке - время возрождения дискуссий. Ортодоксальность в плане
теории в сочетай™ со стремлением к тщательной разработке материала не
могла не привести к новой постановке общих вопросов истории древнего
мира: тем более, что, как мы могли видеть, прежняя схема фактически ба¬
лансировала на грани того, чтобы не касаться сложных для трактовки тем.
Так, достаточно было отказаться от воспроизведения саморазоблачитель-
ной теории «революции рабов», как переход от древности к средневеко¬
вью немедленно становился серьёзной научной проблемой.
Следует также обратить внимание на то, что дискуссии на страницах
журнала «Вестник древней истории» предшествовала серия статей, посвя¬
щённых фактической разработке истории производителей материальных
благ (теперь так называли трудящееся население) в древнем мире, авторы
тью И.М. Дьяконова // ВДИ. 1958. № 2. С. 252-253; Он же. Термин gana-ga и проблема зарожде¬
ния частного землевладения в Шумере // ВДИ. 1959. № 2. С. 3-20, № 3. С. 53-74; Он же. К про¬
блеме частного землевладения в Шумере // ВДИ. 1959. № 4. С. 12-23; Он же. Община, храм,
дворец // ВДИ. 1963. № 3. С. 11-34.
8 См. 3.4.
4.1. Е.М. Штаерман и дискуссия о переходе от античности к феодализму 191
которых затронули достаточно широкий круг социальных категорий раз¬
личных стран и эпох древности.9 В общем и целом эти статьи показали,
насколько были сложны и разнообразны варианты зависимости в древнем
мире, прежде всего на древнем Востоке, но также и в эллинистическую и
римскую эпохи. Убедительно демонстрировали они и то, как тщательное
изучение исторических источников приводит учёных к тому, что они всё
более начинают стремиться к выработке индивидуального восприятия кон¬
кретной проблемы, которая затем заставляет их соотносить её с общими
представлениями о древности. Даже за локальными спорами о возможно¬
стях чтения того или иного шумерского термина (которые разворачивались
между А.И. Тюменевым и И.М. Дьяконовым, и особенно между И.М. Дья¬
коновым и В.В. Струве) стояли разные представления о социально-
политическом устройстве шумерских областей, о соотношении общинного
и храмового землевладения, а это «по цепочке» выводило и к разным пред¬
ставлениям о начальном этапе становления государства на Востоке - то
есть, было чревато вопросом о пересмотре положений Струве о характере
древневосточных обществ, сформулированных им ещё в 1933 г. Не менее
серьёзным был и вопрос об использовании труда военнопленных в государ¬
ствах, которые вели захватническую политику: здесь особенное значение иг¬
рал к тому времени уже обширный фактический материал, собранный совет¬
скими археологами по истории Урарту; представление о том, что они просто
обращались в рабов, как следовало ожидать по концепции Струве, нужда¬
лось как минимум в дополнении. Наконец, своеобразие египетского общест¬
венного устройства и проблема терминологии для обозначения различных
категорий трудящегося населения тоже свидетельствовали о большей слож¬
ности социальных структур древних обществ, чем полагалось ранее.
Кроме того, в начале 50-х гг. прошли большие обсуждения учебников
по истории Греции и Рима, которые заострили внимание учёных на ряде
9 Ранович А.Б. Колонат в римском законодательстве П-V вв. // ВДИ. 1951. № 1. С. 83-109;
Сюзюмов МЛ. Ещё раз о юридических источниках для истории колоната // ВДИ. 1951. № 4.
С. 83-88; Штаерман Е.М. К вопросу о крестьянстве в западных провинциях Римской импе¬
рии // ВДИ. 1952. 2. С. 100-121; К обсуждению проблемы производителей материальных благ
в древнем мире // ВДИ. 1952. № 3. С. 3-11; Казаманова Л.Н. Рабовладение на Крите в VT-IV вв.
до н.э. // Там же. С. 26-45; Амусин И.Д. Термины, обозначавшие рабов в эллинистическом
Египте, по данным Септуагинты // Там же. С. 46-67; Периханян А.Г. К вопросу о рабовладении
и землевладении в Иране парфянского времени // ВДИ. 1952. № 4. С. 13-27; Меликишвили Г.А.
К вопросу о царских хозяйствах и рабах-пленниках в Урарту // ВДИ. 1953. № 1. С. 22-29. Близко
к проблематике стояли также следующие работы: Черезов Е.В. Социальное положение mr-t в
храмовом хозяйстве Древнего царства // ВДИ. 1951. № 2. С. 40-46; Ленцман Я.А. О древнегре¬
ческих терминах, обозначающих рабов // Там же. С. 47-69; Лурье И.М. Древнеегипетские тер¬
мины мерет и хентиуше во времена Древнего царства // ВДИ. 1951. № 4. С. 73-82; Меликишви¬
ли Г.А. Некоторые вопросы социально-экономической истории Наири-Урарту // ВДИ. 1951.
№ 4. С. 22-40; Дьяконов И.М. К вопросу о судьбе пленных в Ассирии и Урарту // ВДИ. 1952. № 1.
С. 90-100; Черезов Е.В. К вопросу о значении древнеегипетских терминов мерет и хентиуше во
времена Древнего царства // ВДИ. 1952. № 2. С. 122-127; Сорокин В.С. Археологические дан¬
ные для характеристики социально-экономического строя Урарту // Там же. С. 127-133.
192
Глава 4. Е.М. Штаерман и трансформация образа древности
нерешённых вопросов в советской науке,10 и параллельно этому шла рабо¬
та над томами «Всемирной истории», посвящёнными древности.11 Иными
словами, советская наука стремительно формировала опорные точки для
изучения древности, претендуя на то, что она может дать не просто неко¬
торый целостный образ древнего общества, а полноценное (и с фактиче¬
ской, и с теоретической точек зрения) представление о нём, базирующееся
на проверенных утверждениях. Конечно, в основном обсуждения были
посвящены проблемам изложения материала, выяснению необходимой
степени подробности при раскрытии отдельных сюжетов, но и это указы¬
вало на то, что наличествовало не только стремление к получению «клас¬
сических» учебников и обобщающих трудов, а существовала и опреде¬
лённая уверенность в том, что это теперь вполне достижимо.
Дискуссия о характере перехода от античности к средним векам12 бы¬
ла естественным следствием этой более широкой тенденции, и она же ука¬
зала на существенные трудности, с которыми вскоре предстояло столк¬
нуться советской историографии древности.
В том, что дискуссию начала именно Е.М. Штаерман, отражается и её
характер как исследователя, и то, что она к этому времени подошла к важ¬
ному этапу своей научной деятельности. Она работала над докторской
диссертацией, посвящённой кризису рабовладения на западе Римской им¬
10 Савостьянова О.И. Рец.: Машкин Н.А. История древнего Рима // ВДИ. 1951. № 1.
С. 159-166; Я.Л. Обсуждение учебника Н.А. Машкина «История древнего Рима» // Там же.
С. 268-278; Тарков П.Н. Рец.: Машкин Н.А. История древнего Рима // ВДИ. 1951. № 4. С. 122-130;
Бенклиев С.Н. Рец.: Машкин Н.А. История древнего Рима // ВДИ. 1952. № 1. С. 110-117;
Юдикис Н.Х. Рец.: Сергеев В.С. История древней Греции // Там же. С. 117-120; Бенклиев С.Н.
Рец.: Сергеев В.С. История древней Греции // ВДИ. 1952. № 2. С. 133-143; Штаерман Е.М.
Рец.: Ковалёв С.И. История Рима // ВДИ. 1952. № 3. С. 68-77; Суров Е.Г. Замечания к исто¬
риографическому разделу в учебнике В.С. Сергеева «История древней Греции» // Там же.
С. 77-84; Ковалёв С.И. Рец.: Машкин Н.А. История древнего Рима // ВДИ. 1952. № 4. С. 56-60;
Голубцова Е.С. Рец.: Ковалёв С.И. История Рима // Там же. С. 60-66; Брюсов А.Я., Мелики-
швили Г.А., Ильин Г.Ф., Ковалёв С.И. Рец.: История древнего мира. Учебник для учитель¬
ских институтов под редакцией В.Н. Дьякова и Н.М. Никольского // ВДИ. 1953. № 2. С. 80-102;
Пикус Н.Н. Обсуждение в Институте методов обучения АПН СССР и на кафедре истории
древнего мира МГУ учебника по истории древнего мира для учительских институтов под
ред. В.Н. Дьякова и Н.М. Никольского // Там же. С. 244-248.
11 Проспект «Всемирной истории», тт. I и П // ВДИ. 1952. № 1; О проспекте «Всемир¬
ной истории» АН СССР // ВДИ. 1952. № 3. С. 165-169; Златковская Т.Д. Обсуждение про¬
спекта «Всемирной истории» в Институте Истории АН СССР // ВДИ. 1952. № 4. С. 164-168;
Замечания по поводу проспекта «Всемирной истории», тт. I-II (продолжение) // Там же. С. 168-
187; К обсуждению проспекта «Всемирной истории» АН СССР // ВДИ. 1953. № 1. С. 214-217;
Замечания на проспект «Всемирной истории» АН СССР, тт. I и II // Там же. С. 217-233; К об¬
суждению проспекта «Всемирной истории» АН СССР. Замечания по поводу проспекта тт. I и
II // ВДИ. 1953. № 2. С. 216-237; К обсуждению проспекта «Всемирной истории» АН СССР.
Замечания по поводу проспекта тт. I и П // ВДИ. 1953. № 2. С. 216-237 О роли С.Л. Утченко в
подготовке второго тома см. Павловская А.И. Сергей Львович Утченко (1908-1976) // Порт¬
реты историков. Время и судьбы. Т. 2. Всеобщая история. М. - Иерусалим, 2000. С. 86.
12 Более или менее подробный анализ дискуссии см. Ля пусти на Е.В. Поздняя антич¬
ность - общество в изменении // Переходные эпохи в социальном измерении. История и со¬
временность / Отв. ред. Мальков В.Л. М., 2002. С. 32-33.
4.1. Е.М. Штаерман и дискуссия о переходе от античности к феодализму 193
перии. Она была уже заметным учёным, занимавшимся преимущественно
проблемами Поздней империи, но кроме этого проявляла большой инте¬
рес к работе с эпиграфическими источниками13 14 15 16 и к современной зарубеж¬
ной историографии1 . Дискуссии предшествовали две публикации в
«Вестнике древней истории», в которых уже был сформулирован ряд по¬
ложений, могущих вызвать несогласие в учёном сообществе.
Содержание опубликованной в дискуссионном порядке статьи (объё¬
мом более 2 авторских листов) сводилось к следующему. Прежде всего,
автор вполне внятно отвергает объяснение падения рабовладельческого
строя через «революцию рабов»:17 «Революционные движения рабов и ко¬
лонов, сочетавшиеся с вторжениями внеимперских племён и народов, не
вылились в единовременную победоносную революцию...».18 Сам факт
наличия никогда официально не отменённого рабовладения, конечно, не
может считаться признаком существования рабовладельческого строя: во¬
прос в том, какая форма собственности (а она определяет и форму экс¬
плуатации) являлась ведущей.19 Тем самым Е.М. Штаерман формулирует
круг основных вопросов. «При попытке разрешить проблему падения ра¬
бовладельческого строя важнейшими вопросами являются: вопрос о том,
каким образом при переходе от рабовладельческого способа производства
к феодальному действовал закон обязательного соответствия производст¬
венных отношений характеру производительных сил; вопрос о роли вне¬
экономического принуждения; вопрос о ведущей форме собственности в
13 Судя по всему, первоначально, учась в аспирантуре у Н.А. Машкина, молодая иссле¬
довательница была ориентирована на рассмотрение различных социальных движений в Рим¬
ской империи, но постепенно работа вышла на более серьёзный уровень. Штаерман Е.М. Го¬
нения на христиан в Ш в. // ВДИ. 1940. № 2. С. 96-105; Она же. Африканские восстания
III века // ВДИ. 1948. № 2. С. 65-74.
14 Она же. К вопросу о dediticii в эдикте Каракаллы // ВДИ. 1946. № 2. С. 81-88; Она же.
Обзор открытий в области латинской эпиграфики за XX век // ВДИ. 1946. № 4. С. 188-218;
Она же. Античная эпиграфика в СССР // ВДИ. 1947. № 3. С. 51-67; Она же. Латинские над¬
писи, опубликованные в 1944-1949 гг. // ВДИ. 1950. № 4. С, 132-141.
15 Она же. Рец.: Chilver G. Cisalpine Gaul: Social and Economic History from 49 B.C. to the
Death of Traian // ВДИ. 1946. № 4. C. 126-128; Она же. Современная американская литература
по истории древнего Рима // ВДИ. 1949. № 4. С. 201-210; Она же. Цицерон и Цезарь в после¬
военной буржуазной литературе // ВДИ. 1950. № 3. С. 152-160; Она же. Древняя Галлия (об¬
зор послевоенной буржуазной историографии) // ВДИ. 1951. № 1. С. 209-215.
16 Штаерман Е.М. Рабство в 1II-IV вв. н.э. в западных провинциях Римской империи // ВДИ.
1951. № 2. С. 84-105; Она же. К вопросу о крестьянстве в западных провинциях Римской империи.
17 Которая, повторим, ещё совсем недавно рассматривалась даже как отдельное теорети¬
ческое достижение советской исторической науки. См. Алпатов М. Новый этап в разработке
проблемы перехода от древнего мира к средним векам //Вопросы истории. 1949. № 7. С. 28-39.
18 Штаерман Е.М. Проблема падения рабовладельческого строя // ВДИ. 1953. № 2. С. 51.
Критика расширенного варианта «революции» (П в. до н.э. - V в. н.э.) и идеи «широкого ре¬
волюционного фронта» дана на С. 55. Само собой разумеется, что разгрома самого понятия
«революции рабов» здесь нет, что вполне объяснимо для времени публикации статьи (после
смерти Сталина, но до развенчания культа личности), однако сказанного и так достаточно,
чтобы читателю было всё ясно.
19 Там же. С. 52.
194
Глава 4. Е.М. Штаерман и трансформация образа древности
этот период и вопрос о том, какой класс выступал тогда в качестве передо¬
вого класса».20
Для ответа на эти вопросы требуется «точка отсчёта» — заострённая со¬
ответственным образом характеристика рабовладельческого строя. По мне¬
нию Штаерман, в имперский период развивается наиболее совершенная
форма рабовладельческого хозяйства - средняя рабовладельческая вилла с
ориентированным на городской рынок производством товаров. Исчерпание
возможностей развития этой формы хозяйствования и станет моментом, ко¬
гда производственные отношения рабовладения перестанут соответствовать
характеру производительных сил. Объяснение конкретных причин этого
кризиса дано Штаерман с некоторой расплывчатостью: кроме второстепен¬
ных факторов вроде того, что значительная часть дохода от вилл тратилась
на непроизводственные цели и что рабство способствовало косной техниче¬
ской базе,21 указывается на «сравнительно мало заметную» борьбу рабов
против хозяев (бегство, порча инвентаря, убийство господ, разбой), которая
заставляла государство предоставлять правовые гарантии рабам, постепен¬
но изымая их из полного контроля хозяев, а хозяев всё чаще переводить ра¬
бов на пекулий, а также на то, что в определённый период товарно-
денежные отношения стали разорять владельцев средних вилл (куриалов,
декурионов). Упадок сословия декурионов вызвал упадок городов. Кризис
рабовладения можно отсчитывать со второй половины II в.
В III в. произошёл фактический раскол класса рабовладельцев: хозяе¬
ва средних вилл были обречены на разорение, параллельно же этому шёл
процесс создания крупной (экзимированной) земельной собственности.
Новые землевладельцы, опираясь всё сильнее на труд зависимых людей,
эксплуатируемых всё больше на феодальный манер (типа колонов, рабов с
пекулием), создают самообеспечивающиеся хозяйственные комплексы, не
заинтересованные в рынках сбыта и не нуждающиеся в полисном устрой¬
стве, которое бы поддерживало иллюзию равенства свободных людей. Ав¬
тор прямо заявляет, что латифундии были связаны «с крепостническим
способом ведения хозяйства».22 Поскольку этот нарождающийся класс
владельцев латифундий был знамением новой эпохи, то его автор статьи и
признаёт прогрессивным: «По-видимому, передовым классом при смене
рабовладельческого строя феодальным надо считать класс феодализи-
рующейся земельной знати».23
Штаерман решительно выступает против того, чтобы оценивать
правление Константина как рабовладельческую реакцию, поскольку он
служил интересам нового класса. «Со времени Константина уже нельзя
20 Там же. С. 55.
21 Довод мог бы считаться сильным, если бы сама автор не признавала, что были дос¬
тигнуты некоторые успехи в деле кооперации рабочих, в отношении которой признаётся, что
«всё-таки известный эффект она давала». Там же. С. 64.
22 Там же. С. 72.
23 Там же. С. 63.
4.1. Е.М. Штаерман и дискуссия о переходе от античности к феодализму 195
без оговорок утверждать, что рабовладельческая формация продолжала
существовать как таковая».24 25 С IV в., по её мнению, наступает переходный
период, в который были ликвидированы пережитки рабовладения и уста¬
новились раннефеодальные отношения в различных вариациях.
Конечно, Штаерман признаёт, что территория Римской империи была
велика, и развитие регионов заметно отличалось. В некоторых провинциях
преобладали общины — но, согласно её мнению, процесс разложения об¬
щин в меняющихся условиях шёл не в направлении рабовладения, а в сто¬
рону феодализма. На Востоке империи разложение общины шло в целом
медленнее и большей устойчивостью обладал класс куриалов, были более
развиты товарно-денежные отношения, да и в целом процессы феодализа¬
ции начались раньше, но шли медленнее, что обеспечило большую ста¬
бильность этой части империи.
Из особенностей аргументации, вскрывающих особенности мышления,
отметим то, что согласно логике автора статьи, кризис средней рабовладельг
ческой виллы является причиной упадка городов, а не наоборот: получает¬
ся, что города пришли в упадок потому, что вилла не смогла поставлять
продукты на городской рынок, а упадок покупательной способности в горо¬
дах вообще не учитывается как отдельный фактор.26 Тут сказалась, надо по¬
лагать, понятая сообразно эпохе марксистская ортодоксальность: производ¬
ство всегда определяющий фактор, торговля — как минимум вторичный.
Следует также обратить внимание, что Штаерман в ходе развития своей ос¬
новной идеи высказывается против ряда стереотипов: о сокращении прито¬
ка военнопленных рабов в период империи как причине кризиса, о том, что
крестьянские движения багаудов и агонистиков можно относить к рабским
движениям, о том, что «варваров» не следует воспринимать как некую еди¬
ную в социальном отношении массу.27 Это дополнительно подчёркивало
притязания автора на системный пересмотр сложившихся мнений.
Основная мысль статьи была высказана не впервые, поскольку расхож¬
дение по поводу степени разложения рабовладельческого строя в период
поздней античности было не новым для советской историографии. Как вер¬
но указывал А.Р. Корсунский, ещё Н.А. Машкин в своей «Истории древнего
Рима»28 полагал, что рабовладение является преобладающим и в конце ан¬
тичности, а В.С. Сергеев в «Очерках по истории древнего Рима»29 считал,
что переход к феодализму начинается со П-Ш вв.30 Но коль скоро Штареман
24 Там же. С. 77.
25 Там же. С. 78.
26 Там же. С. 70, 73, 75. Поскольку мысль повторена несколько раз в разных вариациях,
это исключает возможность случайной ошибки. См. тж. Она же. К вопросу о крестьянстве в
западных провинциях Римской империи. С. 102.
27 Она же. Проблема падения рабовладельческого строя. С. 57, 53-54.
28 Машкин Н.А. История древнего Рима. М., 1947. С. 569.
29 Сергеев В.С. Очерки по истории древнего Рима. М., 1938. Ч. П. С. 618.
30 Корсунский А.Р. О положении рабов, вольноотпущенников и колонов в западных
провинциях Римской империи в IV-V веках // ВДИ. 1954. № 2. С. 48.
196
Глава 4. Е.М. Штаерман и трансформация образа древности
выразила свою позицию в наиболее чёткой форме и речь шла уже не о двух¬
трёх фразах (как у Машкина и Сергеева), а о чётко сформулированной про¬
блеме и попытке её решения, то расчёт на дискуссию оправдался.31
Уже в следующем номере журнала была опубликована полемическая
статья А.П. Каждана (1922-1997). Высоко оценивая саму попытку обоб¬
щить процесс перехода от рабовладения к феодализму, автор отмечает
внутреннюю противоречивость Штаерман в определении роли «передово¬
го класса» магнатов, оспаривает возможность отождествления полисной
собственности с рабовладельческим строем (и тем самым, прямой связи
между упадком городов и упадком рабовладения) и обращает внимание на
то, что Штареман недостаточно осветила опрос о формировании внутри
рабовладельческого поместья мелких хозяйств непосредственных произ¬
водителей как основы будущего феодализма.32
Далее А.П. Каждая подробно останавливается на трёх аспектах. Во-
первых, он выдвигает тезис, согласно которому в поздний период Импе¬
рии, несмотря на наступивший в конце II в. экономический кризис, можно
наблюдать известный рост производительных сил, выраженный в приме¬
нении ряда технических приспособлений и росте квалификации работни¬
ков. Это положение необходимо для того, чтобы обосновать, каким обра¬
зом был подготовлен переход к феодализму внутри самого рабовладельче¬
ского общества.33
Во-вторых, и этому посвящена большая часть статьи, А.П. Каждая
останавливается на характеристике рабского и свободного труда по основ¬
ным регионам Римской империи и на характеристике крупного землевла¬
дения. Общий вывод автора: при всём разнообразии конкретных приме¬
ров, мы не можем говорить ни о значительном падении роли рабского тру¬
да в освещаемый период, ни о необычайном росте крупного землевладе¬
ния за счёт мелкого и среднего.34 Кроме того, нередко крупное землевла¬
дение представляет собой не единое обширное поместье, а ряд средних
вилл, разбросанных по стране (как в Италии) каждая из которых органи¬
зована на тех же принципах, что и вилла отдельного владельца.35
В-третьих, А.П. Каждая рассматривает вопрос о том, изменился ли
характер крупной Собственности в IV-V вв., была ли она по-прежнему ра¬
бовладельческой (где рабовладелец является собственником всех средств
производства, в том числе и непосредственного производителя). Здесь
(опять же, рассматривая отдельные регионы), автор приходит к выводу,
31 В материалах дискуссии участники часто ссылались на две статьи, опубликованные не¬
многим ранее, которые поэтому следует отнести к своеобразному введению в дискуссию: Ранович
А.Б. Колонат в римском законодательстве II-V вв. // ВДИ. 1951. № 1. С. 83-109; Штаерман Е.М.
Рабство в IH-IV вв. н.э. в западных провинциях Римской империи // ВДИ. 1951. № 2. С. 84-105.
32 Каждая А.П. О некоторых спорных вопросах истории становления феодальных от¬
ношений в Римской империи // ВДИ. 1953. № 3. С. 78-79.
33 Там же. С. 80-84.
34 Там же. С. 84-95.
35 Там же. С. 90,91.
4.1. Е.М. Штаерман и дискуссия о переходе от античности к феодализму 197
что характер собственности в общем менялся в сторону становления эко¬
номически самостоятельного крестьянского хозяйства, которое и станет
основой для будущего крепостного сословия.36 По мнению автора, хоть и
неосознанно, крестьяне, колоны и рабы боролись именно за становление
мелкого производства, тем самым открывая путь становлению нового об¬
щества; когда варвары поддержали эту борьбу своими вторжениями, это
позволило совершиться переходу к мелкому независимому производству,
однако эта свобода была краткой, поскольку параллельно формировался
новый класс феодалов — но его становление произошло уже после падения
Западной Римской империи.37 38 39 40 41А.Р. Корсунский (1914-1980) в своей статье в ещё большей мере отдалял
позднеримское общество от феодализма. Прежде всего, он не видел, чтобы
источники позволяли считать, будто бы крупные землевладельцы использо¬
вали лишь труд колонов, а средние — исключительно плантационных рабов;
раздавая часть своего имения мелким арендаторам, крупные владельцы ос¬
тавляли значительную часть для ведения собственного хозяйства с приме¬
нением рабского труда. «Производство в господской части поместья рассчи¬
тано было не только на удовлетворение потребностей землевладельца, но и
на сбыт товаров на городском рынке. Упадок торговых сношений и городов
в Поздней империи отнюдь не следует понимать как превращение латифун¬
дий в совершенно замкнутые натурально-хозяйственные единицы».
Согласно А.Р. Корсунскому, ни одна из основных категорий непо¬
средственных производителей в этот период - ни колоны, ни рабы, ни
вольноотпущенники - не приблизилась достаточно к положению средне¬
вековых крепостных. На статус каждой из названных категорий влияло
множество факторов, и потому они несли в себе в том числе и отдельные
черты, которые будут после наблюдаться в статусе средневековых крепо¬
стных крестьян (вольноотпущенники-земледельцы в большей мере). Но
при этом эти категории испытывали и сильное влияние обратной тенден¬
ции к их порабощению, а потому их правовое и имущественное положе¬
ние было непрочным, они не сближались и не начали сливаться в единую
категорию, они сильнейшим образом эксплуатировались государством, а
всё это в совокупности не могло дать им той степени заинтересованности
в результатах своего труда, которая была у средневекового крестьянина.
Таким образом, мы можем наблюдать в Поздней империи лишь отдельные
элементы феодализма, не вытеснившие рабовладения: для этого понадо¬
билось вторжение варваров и падение античного государства.
36 Там же. С. 95-104.
37 Там же. С. 105-106.
38 Корсунский А.Р. О положении рабов, вольноотпущенников и колонов в западных
провинциях Римской империи в IV-V веках. С. 50, 58.
39 Там же. С. 51.
40 Там же. С. 52-68.
41 Там же. С. 68-69.
198
Глава 4. Е.М. Штаерман и трансформация образа древности
Важной точкой противостояния в дискуссии оказалось также толко¬
вание трактата Палладия (IV в.) о сельском хозяйстве. Штаерман считала,
что под термином rustici Палладий подразумевал колонов и крестьян,
сильно сблизившихся по своему социальному положению,42 другие авто¬
ры полагали, что речь идёт о рабах. Соответственно, замечания Палладия
о том, что умный раб слишком своеволен, в одном случае толковались как
свидетельство отказа от широкого применения рабской силы, а в другом -
как указание на неизбежность пользования ей. Понимание источника, та¬
ким образом, зависело от общей установки историка.
Если статьи Каждана и Корсунского строились в значительной мере
на тщательном анализе источников (преимущественно юридических), то
С.И. Ковалёв постарался оценить проблему более с теоретической стороны.
В начале статьи он оценивает работы предшественников с методологиче¬
ской точки зрения,43 что может свидетельствовать о его стремлении сказать
последнее слово в дискуссии. Он убедительно показывает: в основе статьи
Штаерман положено невысказанное допущение (восходящее к В.С. Сергее¬
ву), что переход от рабовладения к феодализму был социальной революци¬
ей. «В.С. Сергеев и Е.М. Штаерман правы, когда они считают падение Рима
социальной революцией, но неправы в определении её хронологического
места. Кризис III в. был только одним из этапов этой эволюции».44
Ковалёв признаёт рост производительных сил в поздний период ан¬
тичности45 и неоднозначные тенденции в развитии новых типов производ¬
ственных отношений: «колонат в условиях ещё существующего рабовла¬
дельческого общества неизбежно и стихийно принимал рабовладельческую
форму»,46 он также считает возможным говорить о том, что «земельные
магнаты поздней империи были предшественниками средневековых фео¬
далов» и называет их «колоновладельцами»,47 т.е. несколько ближе в этом
вопросе к А.П. Каждану, чем к А.Р. Корсунскому. В общем и целом учё¬
ный считает возможным характеризовать переход к феодализму как анти-
рабовладельческую социальную революцию деструктивного характера,
особенности которой среди других социальных революций заключались в
том, что она относилась к незрелым, потому в ней не было класса-геге-
мона, подлинно прогрессивного, а это сделало неизбежным вмешательст¬
во варваров извне и обрушение прежней политической надстройки - рим¬
ского государства.48
Дискуссия, однако, была далека от завершения. С наиболее критической
позиции по отношению к идеям Е.М. Штаерман выступил М.Я. Сюзюмов
42 Штаерман Е.М. К вопросу о крестьянстве в западных провинциях Римской империи. С. 116.
43 Ковалёв С.И. К вопросу о характере социального переворота Ш-V вв. в Западной
Римской империи // ВДИ. 1954. № 3. С. 33 и сл.
44 Там же. С. 35.
45 Там же. С. 36 и сл.
46 Там же. С. 42.
47 Там же.
48 Там же. С. 41,43^14.
4.1. Е.М. Штаерман и дискуссия о переходе от античности к феодализму 199
(1893-1982). По его мнению, невозможно говорить о сколько-нибудь серь¬
ёзных тенденциях к феодализму в римском обществе последних веков
Империи. Сюзюмов, конечно, не отрицает того, что только мелкое хозяй¬
ство в IV в. могло быть выгодным, но оспаривает то, что принципиально
изменилось положение самих мелких хозяев.49 Перевод рабов на пекулий
не является ни переходом к феодальной форме эксплуатации, ни к промежу¬
точной между рабовладельческой и феодальной. «В положении раба на пе¬
кулии мы не можем видеть ни атома новых производственных отношений:
новые производственные отношения являются в юридическом выражении
новыми отношениями собственности, внутри которых развиваются произ¬
водительные силы. Никаких новых отношений собственности институт
пекулия не вносил».50 Сюзюмов также критикует мнение Е.М. Штаерман
об ограничении прав господина на личность раба со стороны государства:
это были либо несущественные правовые нормы (убивать раба нельзя, но
нет ответственности за смерть раба во время наказания), либо они были
неверно трактованы исследователями (запрещено продавать имение без
работников, но речь идёт не о личностях рабов, а об их количестве, глав¬
ная цель закона - чтобы имение обрабатывалось и было в состоянии да¬
вать налог).51 Таким образом, историк отвергает возможность эволюции
рабства в крепостничество, отвергает он эту возможность и для колона¬
та.52 В любом случае, крупные землевладельцы не давали развиться мел¬
кой собственности (здесь Сюзюмов полемизирует с Кажданом).53
Конечно, Сюзюмов не может принять и положение Штаерман о воз¬
никновении класса феодализирующейся знати. «В Римской империи про¬
исходил не процесс вызревания феодальной собственности, не процесс
вызревания необходимой для дальнейшего генезиса феодализма собствен¬
ности мелких производителей, а, наоборот, всемерное противодействие
этим процессам, что сделало невозможным переход к феодализму с сохра¬
нением господствующего класса».54 Наконец, нельзя говорить о начале
феодализма там, где нет барщины: «Начальная стадия феодальной экс¬
плуатации - отработочная рента - исторически сложилась не в Римской
империи, а уже после краха империи».55
49 Сюзюмов М.Я. К вопросу о процессах феодализации в Римской империи // ВДИ.
1955. № 1. С. 52,54. Подобную же позицию Сюзюмова Штаерман критиковала ещё до 1953 г. См.
Штаерман Е.М. К вопросу о крестьянстве в западных провинциях Римской империи. С. 101.
Сюзюмов М.Я. К вопросу о процессах феодализации в Римской империи. С. 55.
Здесь и далее в тексте параграфа выделение слов принадлежит авторам. В текстах статей ис¬
пользована разрядка, заменённая здесь курсивом.
51 Там же. С. 57-58. Ср. Корсунский А.Р. Указ. соч. С. 53.
52 Сюзюмов М.Я. К вопросу о процессах феодализации в Римской империи. С. 59-60.
Здесь, правда, использована достаточно запутанная аргументация, сводящаяся к тому, что
были разные категории колонов, и многие ещё не были прикреплены к земле.
*3 Там же. С. 61.
54 Там же. С. 62.
55 Там же. С. 63.
200
Глава 4. Е.М. Штаерман и трансформация образа древности
Казалось бы, различие между Сюзюмовым и Штаерман не столь ве¬
лико: последняя никогда не говорила о том, что Римская империя в IV в. -
государство феодальное, а лишь указывала, что оно уже не рабовладельче¬
ское в полном смысле слова, хотя о римском рабовладельческом государ¬
стве как о «тормозе развития новых феодальных отношений» Штаерман
говорила ещё до начала дискуссии.56 Однако, жёсткость выступления Сю-
зюмова, специализировавшегося на раннем средневековье, понять можно:
делая логичным развитие поздней античности — исчерпание рабовладель¬
ческих отношений приводит к складыванию зачатков феодальных, Штаер¬
ман фактически изымает исторический смысл из последующего полутыся-
челетия истории Средиземноморья - поскольку развиваться феодализм
начнёт лишь с IX в. (как писал ещё Энгельс), то изучать там, в сущности,
нечего. Тем самым Сюзюмов обнажает крайний прогрессизм советской ис¬
ториографии: она не воспринимает эпох, в которые не происходит никаких
важных перемен в социально-экономической сфере, в идеале таких эпох не
должно быть совсем. И вообще, единственная возможность доказать, что
изучаемый тобой исторический период имеет какую-либо ценность — это
указать на изменения в базисе. Маркс и Энгельс, освещая отдельные эпи¬
зоды мировой истории, могли позволить себе признать наличие периодов
«затишья» в ней; советский историк мог признать «затишьем» любой пе¬
риод, кроме того, на котором специализировался он сам.
Сюзюмов соглашается с мнением Ковалёва об отсутствии революци¬
онного класса-гегемона в социальной революции перехода от античности
к средневековью, но полагает, что её нельзя считать деструктивной: вы¬
ступления рабов и колонов помогли укреплению общинной собственности
за счёт рабовладельческой, а общинная собственность и давала крестья¬
нину необходимую заинтересованность в результатах своего труда. Не¬
сколько сложнее Сюзюмову, с его крайней точкой зрения на отсутствие в
рабовладельческом строе зачатков феодализма, было объяснить сохране¬
ние государства в Византии и переход к феодализму в ней. Он сводит от¬
вет на этот вопрос к тому, что здесь, несмотря на реакционность в целом,
государство сыграло и прогрессивную роль, здесь более были развиты
торговые города и товарное хозяйство, что позволило прежней знати
удержаться у власти.57 Иными словами, с точки зрения собственной же
методологии, Сюзюмов приводит второстепенные объяснения, которые
дезавуируют значительную часть прежних его утверждений: если никаких
системных начал феодализма не было в Римской империи, то восточная её
часть должна была пасть так же, как и западная, и то, что она была более
экономически развита, напротив, должно было бы означать и большую
глубину социального кризиса для неё. Если же она смогла устоять и пе¬
рейти к феодализму без крушения государства, значит, необходимо допус¬
тить наличие предпосылок к такому переходу, которые, следовательно,
56 Штаерман Е.М. К вопросу о крестьянстве в западных провинциях Римской империи. С. 119.
57 Сюзюмов М.Я. К вопросу о процессах феодализации в Римской империи. С. 66-67.
4.1. Е.М. Штаерман и дискуссия о переходе от античности к феодализму 201
пусть и в меньшей мере, нужно допустить и для западной части Римской
империи. Для большинства исследователей того времени эти недочёты по¬
зиции Сюзюмова были вполне очевидны. Таким образом, выступление
Сюзюмова провело вторую черту в дискуссии, которая показывала преде¬
лы расхождения во мнениях; первую провела статья Штаерман.
После этого принципиальных выступлений в ходе дискуссии уже не
было. Статьи А.Г. Темпа (1893-1977)58 и З.В. Удальцовой (1918-1987)59 ка¬
сались частных вопросов и в общем примыкали к основным положениям
работы А.Р. Корсунского. Попытка Е.Э. Липшиц (1901-1990) выразить
принципиальную поддержку основным положениям Е.М. Штаерман на
примере восточной части Римской империи следует признать малоубеди¬
тельной: в статье либо повторены ранее имевшие место аргументы, либо
просто отвергаются другие позиции - так, довольно поверхностно крити¬
куется М.Я. Сюзюмов.60 Можно, пожалуй, обратить внимание на мнение
автора о том, что в IV в. уже утверждался тип барщинной повинности сре¬
ди колонов.61 Зато Липшиц «договаривает» мысль за Штаерман: в IV в.
речь должна идти уже о складывающейся феодальной формации.62
Знаком официального завершения дискуссии была публикация итоговой
редакционной статьи в «Вестнике древней истории» (автором мог быть за¬
меститель главного редактора С.Л. Утченко)63 В ней, как и следовало ожи¬
дать, предлагалась некая средневзвешенная точка зрения. Была указана точка
совпадения мнений большинства участников дискуссии: «положение о раз¬
витии элементов феодальных производственных отношений в недрах рабо¬
владельческого строя Римской империи».64 Редакция считала нужным согла¬
ситься с Е.М. Штаерман в том, что общий кризис рабовладельческого строя в
Римской империи начался со второй половины П в. и в том, что он был в из¬
вестной мере связан с кризисом рабовладельческой виллы как классической
формы рабства 65 66 67 Отвергалось положение А.П. Каждана об укреплении мел¬
кого землевладения, как основанное на частных свидетельствах. Отверга¬
лась, конечно, и точка зрения М.Я. Сюзюмова за несправедливый отрыв ги¬
бели рабовладения от параллельных процессов генезиса феодализма.
58 Темп А.Г. Трибутарии и инквилины поздней Римской империи // ВДИ. 1954. № 4.
С. 75-83. Статья опубликована до работы Сюзюмова. Автор сам указывает на то, что он вно¬
сит лишь частный вклад в ход дискуссии.
59 Удальцова З.В. Сельское зависимое население Италии VI в. //ВДИ. 1955. №3. С. 85-116.
60 Липшиц Е.Э. Проблема падения рабовладельческого строя и вопрос о начале феода¬
лизма в Византии // ВДИ. 1955. № 4. С. 63-71.
61 Там же. С. 66.
62 Там же. С. 64.
63 Сами участники при этом совсем не считали её завершённой. См. Удальцова З.В.,
Каждая А.П. Некоторые нерешённые проблемы социально-экономической истории Византии //
Вопросы истории. 1958. № 10. С. 82.
64 Проблема падения рабовладельческого строя (к итогам дискуссии) // ВДИ. 1956. № 1. С. 4.
65 Там же.
66 Там же. С. 5-6.
67 Там же. С. 6.
202
Глава 4. Е.М. Штаерман и трансформация образа древности
Редакция отказывалась признать господствующий класс феодальным или
«феодализирующимся», и заняла среднюю позицию по вопросу о сущности
социальных движений крестьян: они были и против уходящего рабовладе¬
ния, и против нарождающегося феодализма.68 В статье утверждалось, что и
в IV в. рабовладельческая формация продолжала существовать.69 Подчерк¬
нём также, что, несмотря на явный характер поучения (говорится не только
о том, кто и в чём прав, а кто нет, но также о том, что теперь должна делать
советская наука о древности), в статье нет навязывания единственно верной
точки зрения и нет разгрома прочих, как нет этого и у авторов отдельных
статей. Это уже отличает данную дискуссию от неистовых довоенных, хотя
её роднит с ними желание выжать из дискуссии некий неоспариваемый «су¬
хой остаток», а существование разных точек зрения тем самым признаётся
лишь до той поры, пока не будет найдена истина.
Теперь необходимо сказать об особенностях данной дискуссии в свете
проблемы трансформации образа древности. Если мы будем говорить о
фактической стороне дела, то здесь дискуссия вскрыла не критическое, но
весьма заметное расхождение во взглядах: даже если не вести речь о трак¬
товках отдельных источников, то само ощущение, которое выносят от рабо¬
ты с источниками исследователи, у них заметно разнится. Одним кажется,
что трудящееся население всё более сливается в одну массу, эволюциони¬
рующую к крепостной зависимости, другие делают акцент на разнообразии
групп и разнообразных тенденциях в их развитии, причём по-разному оце¬
нивают каждую группу и отдельные тенденции общественной эволюции.
Подобное расхождение фиксируется и в других вопросах.
В редакционной статье хорошо заметна некоторая растерянность, вы¬
званная, конечно, не столько этими конкретными расхождениями, сколько
очевидно обнаружившимся отсутствием консенсуса на более серьёзном
уровне: сам процесс перехода выглядит слишком отличным в освещении
разных авторов. Коль скоро общая ситуация в науке изменилась и теперь
нет необходимости (и потребности) навязывать всем единый вариант ре¬
шения задачи, то в статье постоянно фигурирует другой ответ: необходимо
обратиться к более тщательному анализу источников, расширению тема¬
тики и географии исследований.70 Это, конечно, было решением, которое в
любом случае давало возможность на какое-то время уйти от обсуждения
проблемы, погрузившись в материал. Например, одним из таких выходов
в перспективе могло быть перенесение акцента в объяснении названной
проблемы с классовой борьбы на рост производительных сил - не случай¬
но ряд авторов задавался вопросом о прогрессе производства (в техниче¬
ском и организационном смыслах) в поздней античности. Проработка это¬
68 Там же. С. 11.
69 Там же. С. 10.
70 Там же. С. 5, 11, 12-13. Одна такая статья появилась ещё до начала дискуссии: Пигу-
левская Н.В. Проблемы распада рабовладельческого общества и формирования феодальных
отношений на Ближнем Востоке // Вопросы истории. 1953. № 3. С. 50-62.
4.1. Е.М. Штаерман и дискуссия о переходе от античности к феодализму 203
го вопроса означала приостановление теоретических споров до времени
выяснения конкретных вопросов. Но это несло в себе и заряд будущего
взрыва: если уже использованное количество фактов привело к сущест¬
венным разногласиям, то вполне можно было допустить, что увеличение
материала не сгладит, а обострит противостояние.
Но, как мы знаем, этого краха не произошло. Проблема перехода от
античности к средним векам стала одним из «вечных» вопросов советской
историографии,71 72 в этом отношении мало отличавшейся от историографии
мировой, который, соответственно, никогда не был разрешён (хотя как за¬
клятие из года в год повторялись слова о продвижении советских истори¬
ков в этом направлении), но никогда и не сыграл заметной деструктив¬
ной роли в её развитии. Причина такого положения дел, на наш взгляд, за¬
ключается в том, что, несмотря на отсутствие единой истории перехода от
рабовладения к феодализму, советская историография древности вырабо¬
тала не менее действенное средство уравнивания мнений: образ перехода
от одной эпохи к другой.
Если отсечь крайние точки зрения Е.Э. Липшиц (несколько более
крайнюю, чем Е.М. Штаерман) и М.Я. Сюзюмова (у которых, однако, тоже
содержатся элементы этого образа), то мы встречаемся с одним и тем же
типом объяснения: феодализм постепенно вызревал/созревал/зарождался
в недрах старого (разлагавшегося) рабовладельческого строя73. Ключевой
символ здесь - «недра», которому, естественно, не даётся определения или
объяснения (ибо подразумевается его самоочевидность), но который при
этом сам объясняет весь процесс в целом. Новые отношения могут при
этом прорываться,74 пробиваться75 или пробивать себе дорогу,76 что в об¬
щем подчёркивает, что образный ряд идёт из геологии («недра» как под¬
земелье), а не из биологии («созревать» как плод в «недрах» утробы), в
ортодоксальной марксизме гостьи нежеланной. Иногда «недра» могут
быть заменены «рамками»,77 в которых вызревает новый строй. К этому
71 Экзотическое её отражение на западной почве: Андерсон П. Переходы от античности
к феодализму. М., 2007.
72 В этом смысле слова вполне допустимо разделять собственно дискуссию 1953-1956
гг. и актуализированную ей проблему спорам вокруг которой было посвящено солидное ко¬
личество статей и монографий после 1956 г. В этих работах довольно скоро произошла утра¬
та самого содержания дискуссии, взамен которому хлынул поток слов о необходимости
дальнейшей работы: Струве В.В., Пигулевская Н.В. Проблема кризиса рабовладельческого
строя и генезиса феодализма // Вопросы истории. 1956. № 9. С. 186-195.
73 Проблема падения рабовладельческого строя (к итогам дискуссии). С. 10; ср. Корсун-
ский А.Р. Указ. соч. С. 55; Каждан А.П. О некоторых спорных вопросах истории становления
феодальных отношений в Римской империи. С. 106.
74 Ковалёв С.И. К вопросу о характере социального переворота III-V вв. в Западной
Римской империи. С. 42.
75 Сюзюмов М.Я. К вопросу о процессах феодализации в Римской империи. С. 64.
76 Каждан А.П. Указ. соч. С. 78; Сюзюмов М.Я. Указ. соч. С. 51.
77 Ковалёв С.И. Указ. соч. С. 41; Дилигенский Г.Г., Утченко С.Л. Советская историогра¬
фия античности за 40 лет // Вопросы истории. 1958. № 1. С. 156.
204
Глава 4. Е.М. Штаерман и трансформация образа древности
добавляется любимый Энгельсом образ государства (политической над¬
стройки) как механического инструмента: политическая надстройка может
тормозить этот процесс.78
Остальные образы играют подчинённую роль: так, у А.Р. Корсунского
новая форма собственности ещё не «вытеснила» рабовладельческую,79 у
А.П. Каждана класс будущих средневековых крестьян возник в результате
«гигантской переплавки самых разнородных элементов»;80 Ковалёв пишет
об «отмирании» старых классов рабовладельческого общества, в котором
«были семена новой жизни».81 Последний образ указывает на то, что био¬
логический образ разложения одного строя и зарождения другого до конца
изжит не был, но это не должно нас слишком отвлекать, ибо сравнения та¬
кого рода трудно элиминировать из языка гуманитарных наук. Даже в на¬
чале 30-х гг. в споре об азиатском способе производства участники задава¬
лись вопросом, куда он «растёт».82
Но речь здесь не об отдельных элементах образа, а именно о том, что
в данном случае он прикрывает изъяны теории. Советская историография
любила упрекать буржуазную за отсутствие чётких определений, здесь же -
ровно тот случай, когда упрёк может быть переадресован. Конечно, в рам¬
ках советской историограф™ было невозможно просто признать собст¬
венную слабость, её нужно было спрятать и преуменьшить. Это означало,
что даже если советский историк не мог достаточно чётко объяс™ть пере¬
ход от античности к средневековью, он должен был, тем не менее, дать хо¬
тя бы по внешности уверенное объяснение. Поэтому оно даётся с помо¬
щью сцепления общетеоретического положения, его образного выражения
и конкретизации с помощью фактов. Теоретическая база - марксистский
закон соответствия производственных отношений производительным си¬
лам, конкретизация - исторические факты. Связующим звеном между ни¬
ми служит либо логическая конструкция концептуального т™а (какую
пыталась предложить Е.М. Штаерман), либо образ, который, тем самым,
снимает необходимость наличия полноценной концепц™. Например, ко¬
гда С.И. Ковалёв призывает разобраться в терминах и выдвигает понятие
антирабовладельческой социальной революц™, он как раз заменяет во¬
прос о концепции перехода разговором о приемлемости терминов.
Иногда может создаться ощущение, что авторы говорят много, чтобы
не сказать ничего. «Несоответствие старых производственных отношений
78 Корсунский А.Р. Указ. соч. С. 68.
79 Там же. Позже историк пытался развить тезис о социальной революции, тем самым
конкретизировать образ объективных преобразований, зреющих в недрах, до процесса борь¬
бы старых и новых отношений, т.е. в некотором смысле вернуть целостное объяснение, при
этом не восходящее к Сталину, чья трактовка перехода к феодализму открыто противопос¬
тавлялось концепции Маркса - Энгельса - Ленина. См. Корсунский А.Р. Проблема револю¬
ционного перехода от рабовладельческого строя к феодальному в Западной Европе // Вопро¬
сы истории. 1964. № 5. С. 95-111.
80 Каждая А.П. Указ. соч. С. 104.
81 Ковалёв С.И. Указ. соч. С. 42.
82 Дискуссия об азиатском способе производства. По докладу М.С. Годеса. М., 2009. С. 82.
4.1. Е.М. Штаерман и дискуссия о переходе от античности к феодализму 205
характеру производительных сил даёт себя чувствовать особенно сильно в
этот переходный период, когда в недрах старого способа производства за¬
рождаются новые производственные отношения, которые должны дать
простор дальнейшему развитию производительных сил. Но эти новые про¬
изводственные отношения встречают упорное сопротивление со стороны
того класса, который является представителем и вьшазителем господ¬
ствующих пока старых производственных отношений»/3 Приведённая ци¬
тата, конечно, шедевр банальности, но ведь и остальные участники дискус¬
сии, в сущности, высказывались подобным образом. Всякий раз, когда они
подходили к вопросу о переходе от античности к феодализму как процессе,
они начинали воспроизводить стандартные фразы, которые, как подразуме¬
валось, не будут никем оспорены. Это уже не обязательно отсылки к Мар¬
ксу или Энгельсу, этими клише говорят именно от себя, это часть сформи¬
ровавшегося к тому времени общего языка исторической науки.
Дискуссия помогла научиться применять этот общий язык к конкрет¬
ной проблеме. По сути, таким образом рождалась новая конвенция среди
историков: единомыслие, выражающееся в единой концепции, заменялось
единообразным способом выражения мысли. Конвенциональность заклю¬
чалась в том, что теперь различия в деталях переставали быть причиной
«смертного боя» между историками и поводом для обвинения в «смертных
грехах» какого-либо уклона или низкопоклонства перед заморской идеоло¬
гией. В этих условиях призыв к увлечённой работе с историческими фак¬
тами был как нельзя кстати. Свобода исследования возрастала не за счёт
отказа от единой теории, а за счёт её выхолащивания. В начале 50-х этот
процесс только начинался, причём интересно указать на симптоматичную
деталь: процесс предшествовал не только XX съезду партии или смерти
Сталина, но даже этапу травли «космополитов», то есть перемены в учёной
среде не следовали за переменами в политике, а предвосхищали их.
Интересен и другой вопрос: каким образом дискуссия отобразилась в
творчестве самой Е.М. Штаерман? Этот вопрос имеет тем больше право
быть заданным, что в 1956 г. исследовательница защищает докторскую
диссертацию, посвящённую теме, напрямую связанной с темой дискуссии,
а год спустя издаёт её (в сокращённом виде) отдельной книгой.83 84 И хотя
книга опубликована через год после того, как дискуссия была уже офици¬
ально завершена, ни в основном тексте, ни в примечаниях нет никаких
упоминаний о ней. Конечно, это могло быть объяснено экономией места и
нежеланием слишком отвлекаться от основной темы - фактически, совет¬
83 Темп А.Г. Трибутарии и инквилины поздней Римской империи. С. 75.
84 Написанные Штаерман главы для «Всемирной истории» не могут привлекаться как
материал для анализа: общая задумка этого труда не предполагала отображения разных точек
зрения на исторический процесс, в том числе усреднялась и точка зрения автора. Штаерман
была вынуждена очень смягчить свои мысли о кризисе рабовладельческих вилл и о полити¬
ческих программах отдельных социальных слоёв; сравнительно чётко осталась выраженной
мысль о росте латифундий в поздний период Империи, но в таком контексте она звучала бо¬
лее чем банально. См. Всемирная история. Т. П. М., 1956. С. 644-646, 726-729, 796.
206
Глава 4. Е.М. Штаерман и трансформация образа древности
ского варианта «Социально-экономической истории Римской империи»
(пусть на меньшем географическом и хронологическом пространстве). Но
ведь исследовательница даёт краткий обзор курсов Сергеева, Ковалёва и
Машкина, как раз предшествующих её работе и начатой ей же дискуссии,85
и вряд ли нельзя было занять лишнюю страницу изложением основных то¬
чек зрения. Более того, фактически ни в одной из своих последующих ра¬
бот она не скажет ничего существенного о том споре, который оказался
столь острым и длительным, и у истоков которого стояла её статья.
Нельзя, однако, сказать и того, что Штаерман вообще проигнорировала
дискуссию. Хотя свою общую теорию кризиса рабовладельческих вилл она
оставила неизменной (собственно, никто из дискутировавших не смог ос¬
порить принципиальных её аспектов), тем не менее, яснее сформулировала
ряд выводов. Историк отмечает разнообразие источников формирования ко¬
лоната, но всё так же считает, что одним из основных следствий кризиса III
в. было складывание крупных имений, в которых эксплуатировался труд
формирующегося класса-сословия зависимых землевладельцев.86 Аккурат¬
нее дано определение места поздней античности в социальной истории: это
было время зарождения феодализма. «Это не означало ещё, что феодальный
строй производства победил»,87 - заключает Е.М. Штаерман.
Во всём этом сквозит, как может показаться, если не презрительное,
то очень холодное отношение к прошедшей дискуссии. Отметим, кстати,
что Штаерман не использует слово «недра» и вообще избегает языковых
штампов советской историографии того времени. Можно истолковать это
следующим образом: в момент опубликования статьи диссертация была
уже фактически готова, а потому изменить концепцию работы было край¬
не сложно; книга следовала за диссертацией, и здесь также было бы за¬
труднительно пересматривать основные положения с учётом дискуссии. В
этом случае умолчание о споре снимало необходимость искать какое-либо
изощрённое объяснение, почему автор осталась на своей точке зрения,
кроме того самоочевидного, что её никто не переубедил. Правда, в такой
вере™ есть существенный логический изъян: учёный, который не желает
слушать других, не начинает дискуссий. Если дискуссия была начата са¬
мим учёным, а потом замалчивается им, это свидетельствует скорее не о
презрении, а о разочаровании.
Это могло быть и скрытой формой бунта талантливой исследователь¬
ницы против конвенционализма. Можно допустить, что, подобно одному
85 Штаерман Е.М. Кризис рабовладельческого строя в западных провинциях Римской
империи. М., 1957. С. 9-13.
86 Там же. С. 504-505.
87 Там же. С. 509. Более подробный список изменений в позиции Штаерман см. в рецен¬
зии В.Н. Дьякова. Впрочем, и он отмечает, что изменения эти незначительные. Дьяков В.Н.
Рец.: Е.М. Штарман, Кризис рабовладельческого строя в западных провинциях Римской империи,
М., Изд-во АН СССР, 1957,512 стр., тираж 2000 экз., цена 20 р. 40 к. // ВДИ. 1958. № 4. С. 126.
И через 20 лет позиции исследовательницы не изменились принципиальным образом. См.
Штаерман Е.М. Кризис Ш в. в Римской империи // Вопросы истории. 1977. № 5. С. 155-156.
4.1. Е.М. Штаерман и дискуссия о переходе от античности к феодализму
платоновскому герою, ей казалось неправильным, когда чужие взгляды
умеют излагать, а свои собственные — нет, несмотря на долгие занятия в
этой области. Уважение к Марксу и Энгельсу - это одно, а повтор стан¬
дартного набора цитат — другое, и разве у читателя, обладающего крити¬
ческим умом, не создавалось ощущение, что участники дискуссии свели
разговор по проблеме к разговору вокруг проблемы? Но мы не можем
быть уверенными, что наши впечатления от дискуссии доминировали и в
восприятии её со стороны Е.М. Штаерман. Что повторение одних и тех же
словесных клише осознавалось как недостаток, в этом не может быть со¬
мнений, но совсем не обязательно, чтобы это мыслилось чем-то большим,
нежели очередной перегиб советской науки, который можно исправить
при соответствующих усилиях.
Наконец, в книге Штаерман о кризисе рабовладения мы нигде не на¬
ходим характерных признаков работы, выражающей бунт автора против
сложившейся ситуации в науке. Работы такого рода обычно содержат тео-
ретизацию, выходящую иной раз весьма далеко за пределы обозначенной
темы, отличаются яркими полемически заострёнными тезисами, наконец,
в ней фигурируют объявленные прямо или обозначенные обобщённо про¬
тивников - иначе полемика просто провиснет в воздухе. Но в книге, о ко¬
торой идёт речь, полемика ведётся только по частным вопросам и пре¬
имущественно с зарубежными авторами (как и вообще превалируют
ссылки на зарубежную историческую литературу и на источники), теоре¬
тизирование касается лишь вопросов, прямо связанных с темой моногра¬
фии, а полемичность основных положений заметно приглушена по срав¬
нению со статьёй 1953 г.
На наш взгляд, возможно и третье объяснение такого равнодушия ав¬
тора к «собственной» дискуссии. Чтобы это объяснение обрело силу, не¬
обходимо обратиться к самой работе. «Кризис рабовладельческого строя в
западных провинциях Римской империи» построен как классический труд,
не только в понимании советской исторической классики, но и в послед¬
нем смысле в том числе. В этом смысле слова он продолжает линию книги
об эллинизме Рановича, похож на «Государственное хозяйство древнего
Шумера» Тюменева, но более всего сопоставим с фундаментальным очер¬
ком августова принципата, созданным Машкиным, в недавнем прошлом
научным руководителем Штаерман. Та же тщательность в работе с источ¬
никами, стремление к их максимально полному охвату, та же скрупулёзная
обработка, не переходящая в воспроизведение предшествующей, в том
числе западной, историографической традиции.
Но это не главное свойство, роднящее книгу Штаерман с классиче¬
скими трудами советской историографии древности. Труд претендует дать
итоговые ответы на базовые вопросы по той теме, какой он посвящён. Так, 8888 И.Л. Маяк прямо подчёркивает связь фундаментальной монографии Штаерман с
творчеством её учителя: Маяк И.Л. Николай Александрович Машкин (1900-1950) // Портре¬
ты историков. Время и судьбы. Т. 2. Всеобщая история. С. 77.
208
Глава 4. Е.М. Штаерман и трансформация образа древности
у Штаерман чётко обозначены основные политические группировки и их
программы в кризисе III в. — версия, которая до сих поражает своей сме¬
лостью, ибо построена на столь же внимательном прочтении источников,
сколь и очевидном манипулировании их данными. В книге не только вы¬
ведены разные прослойки класса рабовладельцев, но их сознание возведе¬
но до уровня политически сформулированных тезисов, что не может не
навести на мысль о стремлении автора понять давнюю историю на основе
современных представлений. Более того, это классическое советское ис¬
следование древности именно сталинского периода: единственный способ
сделать историю богатой событиями (не любыми, а несущими смысл) ав¬
тор видит в том, чтобы показать борьбу разных видов собственности, и
хотя это предполагает насилие над источниками, не колеблясь идёт на
это. В книге показано, как гибель рабовладения истекает из него же, и
здесь автор настолько увлеклась, что даже вошла в противоречие с указа¬
нием Энгельса на значительную роль варваров в переходе от античности к
средневековью, на что верно указывал М.Я. Сюзюмов* 90. Но таково требо¬
вание стиля. Классический труд должен предоставлять исчерпывающие
объяснения. В этом смысле он принципиально антидискуссионен.
Но это не означает, что такова же была установка самого автора. В.Н.
Дьяков не случайно обратил внимание на то, что в книге очень много ого¬
ворок с использованием слов «вероятно», «возможно» и т.п.91 92 Как дискус¬
сия, так и книга отразили перемены в сознании советских историков древ¬
ности, но пока они скорее показали половинчатость этих перемен. Пока
ещё сохраняется ориентация на абсолютные объяснения, отсюда и жела¬
ние редколлегии «Вестника древней истории» правильно расставить все
акценты, и элиминирование дискуссии из контекста (и текста) книги Шта¬
ерман. Но поиски более вариативных и более широких объяснений уже
начались. Например, в книге И.М. Дьяконова о социально-политическом
строе древнего Шумера (1959) уже заметны и поливариантность объясне¬
ний, и полемичность основных положений автора.95 Это означало, что
трансформация образа древности стала неизбежной.
4.2. Е.М. Штаерман и теоретические искания 60-х гг.
Исчезновение имени Сталина из списка классиков марксизма-лени¬
низма означало для советской научной мысли, как мы знаем, нечто боль¬
шее, чем просто отсекание ряда спорных и часто не слишком внятно вы¬
На это обращает внимание и А.Д. Момильяно: Штаерман стремится показать разно¬
образие социальных форм. Momigliano A.D. Christianity and the Decline of the Roman Empire //
Momigliano A.D. Terzo contribute alia storia degli studi classici e del mondo antico. T. I. Roma,
2007. P. 73.
90 Сюзюмов МЛ. Указ. соч. С. 52.
91 Дьяков В.Н. Указ. соч. С. 129.
92 Дьяконов И.М. Общественный и государственный строй древнего Двуречья. Шумер.
М., 1959.
4.2. Е.М. Штаерман и теоретические искания 60-х гг.
209
раженных идей. За отказом от Сталина стояло желание «вернуться к исто¬
кам», к незамутнённой истине марксизма, к «настоящим» идеям Ленина и,
конечно, Маркса (Энгельс традиционно не воспринимается как самостоя¬
тельная фигура93). Вполне вероятно, что последний всплеск сталинской
теоретической активности, связанный с теорией языкознания, подготовил
почву для усиления ностальгии по «настоящему» марксизму. Работы Ста¬
лина о языкознании94 95 были громогласно признаны гениальными, много¬
кратно обсуждены и поставлены в ссылки в подходящие части историче¬
ских работ, но при этом мало повлияли на изменение сложившегося образа
древности: конвенциональность исторической науки позволила отреагиро¬
вать на новую теоретическую инъекцию исключительно формальными про¬
цедурами. Что касается теории Н.Я. Марра, то её применение уже давно
было необязательным (в основном потому что невозможным), и поэтому
сталинская критика марризма и в этом отношении не слишком меняла по¬
ложение дел в исторической науке: до того Марра формально восхваляли,
теперь стали формально порицать. Но если наука неплохо научилась лице¬
мерить, то это тем острее ставило вопрос о настоящей вере.
Мы могли видеть, как в начале 50-х гг. сюжет о переходе от антично¬
сти к средневековью столкнулся с рядом теоретических вопросов, реше¬
ние которых казалось возможным отложить до того времени, пока не бу¬
дут более тщательно обработаны исторические источники. Но уже в конце
50-х, когда всё более активно начали обсуждаться вопросы, связанные с
особенностями древневосточных обществ, стало понятно, что этот рецепт
не действует - поскольку здесь обсуждению как раз предшествовала более
тщательная работа с конкретным историческим материалом: например,
сначала советские историки работали с социальной терминологией древ¬
него Двуречья, а затем вернулись к вопросу об эволюции шумерской зе¬
93 См. Rubel М. Friedrich Engels - Marxism’s Founding Father. Nine Premises to a Theme //
Varieties of Marxism. Ed. By Avineri Sh. The Hague, 1977. P. 43-52.
94 После публикаций в «Правде» в июне-июле 1950 г. эти заметки перепечатывались повсю¬
ду, в том числе и в исторических журналах. Сталин И. Относительно марксизма в языкознании //
ВДИ. 1950. № 2. С. 3-19; То же // Вопросы истории. 1950. № 7. С. 3-16; Он же. К некоторым во¬
просам языкознания // ВДИ. 1950. № 2. С. 20-24; То же // Вопросы истории. 1950. № 7. С. 17-20.
95 Монгайт А. Обсуждение трудов И.В. Сталина по вопросам марксизма в языкознании в
Институте истории материальной культуры Академии Наук СССР // ВДИ. 1950. № 3. С. 202-207;
Б.М. Обсуждение статей товарища Сталина по вопросам языкознания // ВДИ. 1950. № 4. С. 196-203;
Значение трудов товарища Сталина по языкознанию для советской археологии // ВДИ. 1951. № 2.
С. 3-11; Струве В.В. Проблема происхождения нации и вопросы древней истории // Там же.
С. 12-28; Фёдоров Г.Б. За преодоление влияния «теорий» Марра в археологии (Заседания Учё¬
ного совета ИИМК в декабре 1950 г.) // ВДИ. 1951. № 2. С. 229-244; Выше уровень критики и
самокритики в области древней истории // ВДИ. 1951. № 3. С. 3-8; Дератани Н.Ф. Научные про¬
блемы в области классических языков в свете работ И.В. Сталина по вопросам языкознания //
ВДИ. 1951. № 4. С. 175-178; Об изучении древней истории на основе труда И.В. Сталина «Мар¬
ксизм и вопросы языкознания» // ВДИ. 1952. № 2. С. 3-12; Вторая годовщина гениальной рабо¬
ты И.В. Сталина «Марксизм и вопросы языкознания» // ВДИ. 1952. № 3. С. 169-173; Дератани
Н.Ф. Проблемы изучения языка «производителей материальных благ» в древнем Риме в свете
работ И.В. Сталина по вопросам языкозания // ВДИ. 1952. № 4. С. 129-133.
210
Глава 4. Е.М. Штаерман и трансформация образа древности
мельной общины. В этих условиях единственной возможностью не нару¬
шить конвенции и при этом разрешить её противоречия было обращение к
марксистской теории, только теперь принцип «что по этому поводу сказал
Сталин» заменялся принципом «что по этому поводу на самом деле писа¬
ли Маркс, Энгельс, Ленин». С одной стороны, это возвращало историче¬
ский подход к самим «классикам»: раз они были искажены, значит, необ¬
ходимо осторожно и корректно реконструировать их взгляды и помнить о
том, что последние также могли меняться и развиваться. С другой сторо¬
ны, «классики» теперь, при всех оговорках, поднимались на новую недо¬
сягаемую высоту, при которой каждое их слово, будучи правильно истол¬
кованным, становилось абсолютной истиной, и значит, истина зависела в
первую очередь от способностей толкователя.
Это сплетение искреннего желания найти новые возможности для
развития исторической науки со своекорыстным стремлением любой це¬
ной соблюсти конвенцию было исходной точкой поворота к теоретиче¬
ским исканиям 60-х гг. Её хорошо фиксирует феномен А.И. Данилова
(1916-1980) - историографа-медиевиста, положившего в основу своей ра¬
боты анализ методологии исследования. Именно Данилов в начале 60-х гг.
написал письмо в редакцию «Вопросов истории», в котором открыто фор¬
мулировал необходимость избавления советской исторической науки от
элементов догматизма и насущность тщательного обсуждения вопросов
марксистско-ленинской теории, предостерегая, кстати, и от опасности ди¬
летантизма на этом пути.96 Примечательно и то, что в письме не было ска¬
зано ни слова о том, в каком направлении должны решаться поставленные
вопросы: иными словами, это был не указ действовать в определённом на¬
правлении, а призыв к совместному поиску «верных» основ методолог™,
который по определению невозможен без некоторой свободы.
Ко второй половине 60-х гг. движение за обновление теоретических
основ исторической науки набрало свою силу. Многие из участников этого
процесса дискутировали в семинаре по переходным эпохам при Институте
Всеобщей Истории. Нет никаких сомнений, что каждый из историков, об¬
ращавшийся к проблемам методологии науки, искал одновременно отве¬
тов и в своей специальной области, а потому работы, выходившие из-под
их пера, выражали разные оттенки этих поисков, но всё же были и сход¬
ные черты, поскольку большинство из них пришло к осознанию необхо¬
димости таких поисков после долгой работы над своими темами. Для всё
большего числа заинтересованных историков одним из вариантов разви¬
тия марксизма стало применение наработок структурного анализа.
В творчестве Е.М. Штаерман также можно заметить интерес к струк¬
турному анализу уже в 50-е гг.: например, рассматривая вопрос о направ¬
лениях эволюции римского землевладения, исследовательница моделирует
96 Данилов А.И. О некоторых вопросах дальнейшего изучения теоретико-методоло¬
гических проблем исторической науки // Вопросы истории. 1961. № 3. С. 216-217.
4.2. Е.М. Штаерман и теоретические искания 60-х гг.
211
ситуацию, никогда не имевшую места в действительности, при которой
все земли оказались бы в руках римских императоров.97
О возможностях применения метода структурного анализа в маркси¬
стской методологии ещё в 1964 г. писал М.А. Барг (1915-1991), который
указывал на то, что в настоящее время «множество разнотипных «узлов»
общественных связей мы рассматриваем с помощью однотипных логиче¬
ских приёмов»,98 но это был, что называется, только первый шаг. Барг
вводил классификацию социальных связей и вообще показывал, что
структурный метод вполне вписывается в общую логику марксизма, про¬
тивостоя индивидуалистическим методам буржуазной историографии.
В 1965 г. появляются статьи, раскрывающие возможности решения абст¬
рактных и сложных проблем исторического знания, исходя из обновлённых
методологических принципов: «О повторяемости в истории» Е.М. Штаерман
и «Общий закон и конкретная закономерность в истории» А .Я. Гуревича.99
Статья Е.М. Штаерман открывается подробным анализом ряда со¬
временных западных работ по философии истории (начиная с «Социаль¬
но-культурной динамики» П.А. Сорокина), через который исследователь¬
ница выходит на проблему циклизма и модернизации истории, а через них
и на проблему применимости метода аналогии. По мнению Штаерман,
циклизм (всё яснее проявляющийся в буржуазной науке) отрицает про¬
гресс,100 а в марксизме развитие мыслится идущим по спирали (развитие с
отдельными элементами циклизма). Следовательно, аналогии в историче¬
ском исследовании допустимы (тем более, они есть у классиков марксиз¬
ма), но должны быть корректными. Они могут быть таковыми, если возни¬
кают при сопоставлении соответствующих элементов двух суперсистем;
«суперсистемой» может быть и «общественно-экономическая формация».
Иными словами, внешняя схожесть не имеет никакого значения, важно ме¬
сто того или иного элемента в своей системе. «Произвольность в сопостав¬
лениях явлений, процессов, очевидно, недопустима, но сопоставления эти
возможны при идентичности элементов и структур систем, а также при
идентичности их генетических связей».101 Кроме того, Е.М. Штаерман по¬
старалась выделить и виды таких сопоставлений.102 103Статья А .Я. Гуревича (1924-2006), медиевиста, обратившегося от ис¬
тории скандинавских стран к средневековью вообще,1 3 отличается боль¬
97 Штаерман Е.С. К вопросу о крестьянстве в западных провинциях Римской империи. С. 114.
Барг М.А. Структурный анализ в историческом исследовании // Вопросы философии.
1964. №10. С. 83.
99 Штаерман Е.М. О повторяемости в истории // Вопросы истории. 1965. № 7. С. 3-20;
Гуревич А.Я. Общий закон и конкретная закономерность в истории // Вопросы истории.
1965. №8. С. 14-30.
100 Точнее: «Циклизм, по существу, отрицает прогресс, если не в технике, то в социаль¬
ных отношениях». Штаерман Е.М. О повторяемости в истории. С. 8.
101 Там же. С. 17.
102 Там же. С. 19.
103 Несколько ранних работ, однако, были посвящены ранней истории Византии. См.,
напр. Гуревич А. Время Константина в освещении современной буржуазной историографии //
212
Глава 4. Е.М. Штаерман и трансформация образа древности
шей, нежели у Штаерман, теоретичностью. Она направлена против попы¬
ток нивелировать специфику исторического развития, подменяя отдель¬
ные проблемы общесоциологическими ответами марксистской теории,
против «неправомерного оперирования абстрактными схемами, употреб¬
ляемыми в качестве универсальных отмычек, при помощи которых мис¬
тифицируется ход истории»104. Довольно тонко (кстати, со ссылкой на Да¬
нилова10*) защитившись цитатами из Маркса и Энгельса, Гуревич прово¬
дит различие между объективностью природных и социальных законов:
социальная закономерность формируется самими индивидами, а потому
неразрывно связана с их деятельностью. Следовательно, «в той или иной
степени человеческая деятельность автономна», самодетерминирована, и
это касается «в известной мере» и духовной жизни.106 И хотя в общем и
целом в статье подтверждается, что случайность не нарушает закономер¬
ности как таковой, но о вариативности исторического процесса в ней ска¬
зано тоже вполне достаточно для читателей тех лет; кроме того, мелькает
и в общем немарксистская трактовка сущности понятий: «объяснение все¬
гда есть логическая конструкция»,107 и потому оно избирательно, не вклю¬
чает в теорию всего жизненного разнообразия.108 109Эти статьи - этап расширительного толкования новых методологиче¬
ских трактовок, попытка посмотреть, как они проявляют себя при отдель¬
ных проблемах познания. В 1967-1968 гг. появляются работы, пытающие¬
ся формировать некоторое общее методологическое поле.
Важную переходную роль в этом сыграла работа К.К. Зельина «Прин¬
ципы морфологической классификации форм зависимости» (1967).
Внешне сосредоточенная на частной проблеме классификации форм зави¬
симости в докапиталистических формациях, эта солидная статья затраги¬
вает куда более глубинные теоретические пласты. В ней есть не только от¬
сылка к иностранной литературе (как у Штаерман и Гуревича), но и к дос¬
тижениям биологии (что немного напоминает О. Конта с его «социальной
физикой»), присутствует, как и у Гуревича (только выраженное более ясно
и глубже аргументированное), недоверие к предельным абстракциям
ВДИ. 1954. № 1. С. 92-101; Он же. Из экономической истории одного восточно-римского го¬
рода (некрополь киликийского города Корика) //ВДИ. 1955. № 1.С. 135-142.
104 Он же. Общий закон и конкретная закономерность в истории. С. 30.
105 Данилов А.И. Марксистско-ленинская теория отражения и историческая наука // Сред¬
ние века. Вып. 24. М., 1963. С. 3-23. В этой статье признавалась, кстати, известная ценность
знаний, приобретённых буржуазной историографией и после возникновения марксизма (С. 6).
106 Гуревич А .Я. Общий закон и конкретная закономерность в истории. С. 18. Оговорки
вроде «в известной мере», понятно, меньше всего остаются в сознании читателей. Это заявление
уже заметно смелее, чем скромные новации Барга, предваряемые оговоркой: «История остаётся
наукой только до тех пор, пока мы рассматриваем волю и сознание людей как следствие причин,
от них не зависящих». Барг М.А. Структурный анализ в историческом исследовании. С. 84.
107 Гуревич А .Я. Общий закон и конкретная закономерность в истории. С. 27.
108 Там же. С. 28.
109 Зельин К.К. Принципы морфологической классификации форм зависимости // ВДИ.
1967. №2. С. 7-31.
4.2. Е.М. Штаерман и теоретические искания 60-х гг.
213
(«высшим таксономическим категориям»110), есть, конечно, и постоянные
отсылки к работам «классиков», отличающиеся особой продуманностью111
и аккуратностью трактовок - сообразно сложности поставленной автором
задачи. Присутствует, во второй части статьи, попытка построения собст¬
венной «классификации», то есть, теоретической структуры. 2 Кроме того,
появляется критика раннего этапа собственной базовой методологии
(а именно советской науки об античности 30-40-х гг.),113 а главное - идея,
что докапиталистические общества нуждаются в частном варианте маркси¬
стской теории.114 Выступая против тенденции в советской науке толковать
понятие «раб» максимально расширительно, причислять к рабам те проме¬
жуточные категории, которые лишь частично совпадали с положением ра¬
бов, обращая внимание на неоднозначность положения самих рабов в древ¬
ности, Зельин делает этот частный вариант, по крайней мере в некоторых
аспектах, очень близким выдвигавшимся западной наукой идеям.115
Конечно, автор позаботился, чтобы частный вариант теории не вы¬
глядел совсем уж особенно: он оговаривает, что не следует полагать, будто
в докапиталистических обществах экономика значила меньше, чем поли¬
тика и религия; различие лишь в том, что воздействие экономических фак¬
торов, в отличие от капиталистического общества, проявляется здесь не
напрямую, а опосредованно, особенно через юридические категории.116
Форма собственности задаёт общие параметры, возможности функциони¬
рования того или иного социального элемента, которые могут реализовы¬
ваться в различных версиях. Но, какие бы оговорки не допускались, рабо¬
та Зельина пытается вернуть истории вариативность117.
Наконец, в 1968 г. появляются работы, в которых основные тенденции
поисков советских историков приобретают вполне отчётливые формы.
Здесь важно указать на статьи Е.М. Штаерман «К проблеме структурного
анализа в истории» и А.Я. Гуревича «К дискуссии о докапиталистических
общественных формациях: формация и уклад»,118 очевидно апеллирую¬
щим и к уже имеющемуся контексту обсуждения («к проблеме...», «к дис¬
110 Там же. С. 8.
111 Кажется, всё это - ради одной смелой интерпретации почти случайного высказыва¬
ния Маркса. Там же. С. 13 и сл.
11 Там же. С. 23 и сл.
113 Там же. С. 8, прим. 4; С. 14.
114 Там же. С. 10.
Если тезис о несовпадении классов и сословий в докапиталистических обществах
восходит к Ленину, то слова о том, что в этих обществах «существовала целая лестница раз¬
личных общественных положений» сразу же ассоциируются со «спектром статусов», как его
понимали У.Л. Вестерман и М. Финли. Там же. С. 14.
116 Там же. С.. 16.
117 Не случайно автором несколько раз употребляется слово «возможность» (развития,
функционирования). Там же. С. 16, 32.
Гуревич А.Я. К дискуссии о докапиталистических общественных формациях: фор¬
мация и уклад // Вопросы философии. 1968. № 2. С. 118-129; Штаерман Е.М. К проблеме
структурного анализа в истории // Вопросы истории. 1968. № 6. С. 20-37.
214
Глава 4. Е.М. Штаерман и трансформация образа древности
куссии...»), и гораздо смелее развивающим прежнюю проблематику, и
сборнику «Проблемы истории докапиталистических обществ»,119 явив¬
шемуся высшей точкой теоретических исканий советских историков в об¬
ласти структурной истории.
Свою статью Е.М. Штаерман фактически начинает с того уже став¬
шего конвенциональным в узком кругу заинтересованных историков по¬
ложения: «в докапиталистических обществах экономика ещё не выдели¬
лась в самостоятельную сферу».120 Возможность применения структурно¬
го анализа подтверждается и ссылкой на французского марксиста М. Годе-
лье, для защиты от мнения, «будто применение структурного анализа не¬
пременно ведёт к плюрализму и, следовательно, несовместимо с марксиз¬
мом-ленинизмом».121 Несложно увидеть в этом признак понимания, что
новые взгляды имеют известное расхождение если не с самим марксиз¬
мом-ленинизмом, то с его общепринятой версией. Использование понятий
«система» и «структура» (конечно, с признанием ведущей роли экономи¬
ческого начала12 j позволяет указать на различные варианты комбинаций
двух видов социальных связей: индивидуалистических и коллективисти¬
ческих.123 Кроме того, Штаерман демонстрирует возможности примене¬
ния этих наработок при анализе ряда проблем античного общества.
Несколько ранее опубликованная статья Гуревича может считаться
примером наиболее ясного выражения тенденций использования структу¬
ралистского метода. По мнению автора, понятие общественно-экономи¬
ческой формации является лишь абстракцией высшего уровня, 4 которая
по определению не может выполнять настоящих целей исторического по¬
знания125 - рассмотрения обществ во всей их полноте и конкретности.
Маркс наметил лишь общую последовательность смены формаций,126 но
реальность исторических изменений не имеет ничего общего с представ¬
ленной логической цепочкой. Прежде всего, докапиталистические обще¬
ства характеризуются принципиальной многоукладностью (а не только в
момент перехода от одной формации к другой),127 сочетание укладов мо¬
жет быть различным, притом что никогда какой-либо один уклад не по¬
давлял все другие.128 Кроме того, общества взаимодействуют и оказывают
119 Проблемы истории докапиталистических обществ. Кн. 1. Законы истории и кон¬
кретные формы всемирно-исторического процесса. Под ред. Л.В. Даниловой и др. М., 1968.
120 Штаерман Е.М. К проблеме структурного анализа в истории. С. 21.
121 Там же. С. 22.
122 Там же. С. 28.
123 Там же. С. 29 и сл.
124 «Понятие формации представляет собой наиболее общую абстракцию, прилагаемую
к исторической действительности». Гуревич А.Я. К дискуссии о докапиталистических обще¬
ственных формациях: формация и уклад. С. 118.
125 «История подменяется логикой». Там же. С. 119.
126 Там же. С. 120.
127 Там же. С. 121-122.
128 «Ни рабство в любой его форме, ни феодальная зависимость ... не являлись такими
системами производственных отношений, которые были бы способны подчинить себе массу
4.2. Е.М. Штаерман и теоретические искания 60-х гг.
215
влияние на развитие соседей, потому нельзя полагать, будто новые форма¬
ции (например, феодализм) вызревают только изнутри самих обществ.129
Получается, обществам докапиталистической эпохи не был свойственен
унифицированный прогресс (как в эпоху капитализма130), но это не озна¬
чает, что варианты этого прогресса невозможно классифицировать: можно
выделить варианты различий, построенных на личных и вещных отноше¬
ниях, выделить уклады динамические и более традиционные, первичного
(сразу вышедшего из первобытности) и вторичного порядка, автохтонные
и привнесённые извне.131 Всё это, конечно, уже не может быть сведено к
одним экономическим категориям (это было бы модифицирование по об¬
разцу капиталистического общества), и не может быть сведено к универ¬
сальной теоретической модели, а требует построения полной типологии
разнообразных «социально-культурных моделей».132
Объёмный сборник «Проблемы истории докапиталистических об¬
ществ», в общем, не вносил принципиально новых идей по сравнению с
высказанными, но показывал размах претензий авторов на пересмотр ряда
позиций. Прежде всего, он был манифестирован как первая книга из це¬
лой серии, целью которой был бы новое качество знания, новый синтез.133
Во вводных частях вообще заметно ощущение открывающихся теоретиче¬
ских перспектив, воодушевление новыми формами работы; примечатель¬
ной чертой сборника является и то, что ни отдельные авторы, ни редакция
не стремились к унификации точек зрения, построению новой моновари-
антной модели - хотя, конечно, терпимость к различным точкам зрения
подразумевалась только в рамках марксисткой методологии.
В отдельной статье Л.В. Даниловой освещаются спорные теоретические
вопросы истории докапиталистических обществ, даётся развёрнутая критика
схемы пяти формаций, объяснённая, конечно, исторически - ранним этапом
развития советской науки и даже необходимостью противостояния буржуаз¬
ным концепциям.134 Касаясь проблемы азиатского способа производства,
Л.В. Данилова называет исход дискуссий 30-х гг. неудачным, а теорию свое¬
образия восточного общества А.И. Тюменева считает не чем-то вроде до¬
полнения теории Струве, как она нередко оценивалась до того, а началом её
решительного пересмотра.135 136 Сейчас же, утверждает автор, «перед наукой
встала проблема многообразия форм общественной эволюции».13
непосредственных производителей и повсеместно коренным образом преобразовать и уни¬
фицировать отношения собственности и производства». Там же. С 126.
129 Там же. С. 124-125.
130 Там же. С. 121.
131 Там же. С. 127.
132 Там же. С. 129.
133 Проблемы истории докапиталистических обществ. Кн. 1. Законы истории и кон¬
кретные формы всемирно-исторического процесса. С. 5-6.
134 Там же. С. 28-30,48.
135 Там же. С. 43.
136 Там же. С. 30.
216
Глава 4. Е.М. Штаерман и трансформация образа древности
Собственно древности во всём сборнике посвящена лишь завершающая
его статья Е.М. Штаерман «Античное общество. Модернизация истории и
исторические аналогии». Основная идея о допустимости исторических ана¬
логий та же, что в статье «К проблеме структурного анализа в истории», но
кроме этого в работе содержится, наряду с критикой зарубежных учёных
(теперь они всё реже называются «буржуазными») и критика прежних сте¬
реотипов советской историографии: о нехватке и дороговизне рабов в Рим¬
ской империи, об истощающей силы рабов эксплуатации, говорится об иной
роли технике в античности по сравнению с капиталистическим обществом, о
роли христианства в классовой борьбе рабов.137 К борьбе со стереотипами
следует отнести и фактическое обвинение в модернизации самих советских
авторов, переносивших понимание явлений и процессов в капиталистиче¬
ском обществе на более ранние формы, и открытое указание на то, что
Маркс не употреблял понятия «рабовладельческая формация».138
Но Штаерман идёт в своих рассуждениях гораздо дальше. Она говорит
об уникальности античного общества,139 которое генетически не связано с
древневосточным, и потому не может считаться развитым вариантом рабо¬
владельческой формации по сравнению с ранним вариантом древневосточ¬
ных классовых образований. Конечно, Штаерман указывает на важность
изучения античного полиса для понимания истории этого общества: с
окончательным отмиранием его структур связано завершение античной ис¬
тории, когда прежде второстепенные элементы структуры начинают выхо¬
дить на первый план, оттесняя те, что прежде играли ведущую роль.
Основная идейная тенденция, кажется, видна вполне отчётливо уже
при анализе этих избранных работ. Попытки решить некоторые проблемы
советской исторической науки, согласовать факты и теорию, привели ис¬
следователей к необходимости поставить куда более сложные и смелые
методологические вопросы. Сам набор базовых понятий марксистской
теории (особенно в варианте её советской ортодоксии) оказался недоста¬
точным и неподходящим для решения этих вопросов. Структуралистские
методы, тем временем, делали возможным, отталкиваясь от марксистского
базиса, найти разнообразные модификации этой теории, сделав её, тем
самым, более открытой для обсуждения (а значит, и скепсиса) и более «ус¬
тупчивой» давлению конкретного исторического материала.
Но это увлечение было опасным, по крайней мере, такое радикальное
обновление показалось многим историкам того времени откровенным пе¬
ребором. Хотя вопросы античности (как и феодализма) проигрывали здесь
по популярности вопросам истории первобытного общества, тем не менее
и тут было чего опасаться ревнителям советской теоретической ортодок¬
сии. Обратимся вновь к статьям Штаерман. Какой образ раба рисует она и
137 Там же. С. 641-646.
138 Там же. С. 646-647.
139 Допускается, правда, наличие сходных форм в ряде городов древнего Востока - ве¬
роятно, речь идёт о городах-государствах вроде финикийских. Там же. С. 657.
4.2. Е.М. Штаерман и теоретические искания 60-х гг.
217
как это меняет образ античного общества? Мир, в котором вооружённая
борьба рабов не имеет определяющего значения для эволюции обществен¬
ных отношений, а религия - имеет, где раба эксплуатируют совсем не на из¬
нос, выглядит уже совсем иначе, чем это предлагалось представлять совет¬
ским школьникам. Уже здесь простые ответы, к которым прибегали не толь¬
ко в учебниках, становятся не то что неточными, а неправильными. Обще¬
ства Греции и Рима, которые рассматриваются не как высшая стадия разви¬
тия рабовладельческой формации (в существовании которой вообще выра¬
жено сомнение), а как исключительный пример развития - не начинает ли
это приближаться к тойнбианскому представлению о цивилизации?
Может быть, это новое видение поспешно называть отвержением со¬
ветского образа древности (пересмотр отдельных стереотипов ещё не при¬
знак гибели образа), но то, что Штаерман смогла наметить его значитель¬
ную трансформацию и сделала это более решительно, чем ряд её предшест¬
венников (А.И. Тюменев, К.К. Зельин), сомнений быть не может. И в любом
случае, многим читателям тех лет такой пересмотр должен был показаться
радикальным, особенно если учитывать то, что подобные процессы намеча¬
лись также в отношении первобытности (например, работы Ю.И. Семёно¬
ва140) и раннего средневековья (А.Я. Гуревич). Что касается А.Я. Гуревича,
то он вовсе прошёл «точку невозврата», заявив, что базовые понятия мар¬
ксизма - лишь сугубые абстракции, логические конструкции - иными сло¬
вами, фактически встал на позиции М. Вебера, а не Маркса.
Неудивительно, что подобный пересмотр теории в первую очередь
вызвал возмущение тех, кто сравнительно недавно призывал теорию раз¬
вивать. Безусловно, в выступлении А.И. Данилова, сделавшего доклад на
всесоюзном совещании по историографии и опубликовавшего две статьи в
томском научном журнале и партийном журнале «Коммунист»,141 была
личная составляющая - вызванная в первую очередь противостоянием с
А.Я. Гуревичем, но ведущим был всё-таки мотив расхождения в принци¬
пах.142 Для А.И. Данилова недопустимо и невозможно представить смешение
140 Семёнов Ю.И. Проблема начального этапа родового общества // Там же. С. 156-222.
141 Строго говоря, это два варианта одной статьи: вариант в «Коммунисте» является со¬
кращением (не во всём удачным) «томского». Данилов А.И. Материалистическое понимание
истории и методологические искания некоторых историков // Методологические и историо¬
графические вопросы исторической науки. Томск, 1969. Вып. 5. С. 227-245; Он же. К вопро¬
су о методологии исторической науки // Коммунист. 1969. № 5. С. 68-81.
142 Воспоминания А .Я. Гуревича, как и следует ожидать, построены вокруг личности са¬
мого Гуревича, и потому в них перенесён акцент на личное противостояние; принципиальности
в поступках Данилова автор воспоминаний вообще не наблюдает. В качестве дополнительных
версий Гуревич говорит о желании Данилова «сделать себе имя» на разгроме «структуралистов
в лагере советской науки» и расчётом на какую-то сложную комбинацию, которая позволила бы
тому попасть на пост директора Института Всеобщей Истории Академии Наук. Нуждается в
коррекции и тезис Гуревича о «походе» Данилова против «структуралистов», поскольку Данилов
критиковал советских историков за увлечение структурализмом, но не называл их структурали¬
стами. Н.Е. Колосов озвучивает другую популярную версию об антисемитской направленности
выступления Данилова - правда, из ряда фамилий М.А. Барга, А.И. Гуревича, Е.М. Штаерман
218
Глава 4. Е.М. Штаерман и трансформация образа древности
марксизма-ленинизма с любой другой теорией, даже в минимальном объёме.
Сравнивая марксизм с буржуазными теориями, можно дать их лучшую кри¬
тику, можно отчётливее понять превосходство марксизма, но нельзя допол¬
нить марксизм из этих теорий: в нём уже есть всё, что необходимо.143
Выступление А.И. Данилова было выдержано в строгом и даже резком
стиле, характерном для его работ и речей,144 поскольку касалось принципи¬
ального для него вопроса о чистоте марксистской методологии. Вначале ав¬
тор указывал, что удар по этой методологии является одной из важнейших
задач буржуазных философов и историков, говорящих об устарелости мар¬
ксизма, хотя и признавал, что нередко это происходит при решении объек¬
тивно трудных теоретико-методологических вопросов. Это проявляется в
том, что отдельные частные методы, позволяющие решить некоторые слож¬
ности, возводятся буржуазными историками в абсолют, заменяя собой на¬
стоящую методологию, отчего появляется иллюзия решения проблемы.145 146Этого, говорится далее, не учёл ряд советских историков, увлекшись
структурализмом и переоценив его значение в структуре исторического зна¬
ния. Произошло это из-за методологической слабости: «Для отдельных совет¬
ских истсюиков характерна немалая путаница в толковании исторических по¬
нятий». Они широко открыли двери новым терминам, недостаточно их
обосновав, да и предлагаемые ими новые классификации мало связаны с мар¬
ксистско-ленинской терминологией в наличном, так сказать, виде. Применён¬
ный советскими историками в таком виде структурализм никак не соотносится
и с марксизмом вообще,147 а кроме того, очень мало даёт полезного в работе с
историческим материалом, относясь скорее к сфере поверхностного теорети¬
зирования. Авторы противостоят прежним достижениям советской историо¬
графии, но взамен предлагают читателю, в качестве панацеи (а именно связки
между методологией и конкретной исследовательской работой148), метод
и др. выпадает фамилия Л.Е. Даниловой, если, конечно, не признать, что Данилов (ученик еврея
АИ. Неусыхина) считал еврейской собственную фамилию и притом оставался антисемитом.
См. Гуревич А .Я. История историка. М., 2004. С. 154 и сл.; Он же. «Путь прямой, как Невский
проспект», или Исповедь историка // Гуревич А.Я. История - нескончаемый спор. Медиевисти¬
ка и скандинавистика: статьи разных лет. М., 2005. С. 464-466; Он же. Историк среди руин: По¬
пытка критического прочтения мемуаров Е.В. Гутновой // Там же. С. 780-781; «Быть дольше в
стороне мне казалось невозможным...» (последнее интервью А.Я. Гуревича, 11 июня 2006 года) //
НЛО. № 81 (2006). С. 185 и сл.; Колосов Н.Е. Хватит убивать кошек! Критика социальных наук.
М., 2005. С. 199. Иная точка зрения: Могильницкий Б.Г., Мильская Л.Т., Смоленский Н.И.
Александр Иванович Данилов (1916-1980) // Портреты историков. Время и суцьбы. Т. 3. Древ¬
ний мир и Средние века. М., 2004. С. 362 и сл.; Мильская Л.Т. Воспоминания Е.В. Гутновой и
их достоверность // Средние века. М., 2002. Вып. 63. С. 398.
143 Данилов А.И. Марксистско-ленинская теория отражения и историческая наука. С. 3-23.
144 См. Могильницкий Б.Г. Научно-педагогическая деятельность А.И. Данилова // Мето¬
дологические и историографические вопросы исторической науки. Томск, 1982. Вып. 15. С. 3.
145 Данилов А.И. К вопросу о методологии исторической науки. С. 68-70.
146 Там же. С. 72.
147 Там же. С. 74 и сл.
148 Он же. Материалистическое понимание истории и методологические искания неко¬
торых историков. С. 229.
4.2. Е.М. Штаерман и теоретические искания 60-х гг.
219
структурного анализа, усвоенный ими некритически. Новая терминология
«не столько аргументируется, сколько постулируется».149 150 Авторы как бы иг¬
рают то с одним набором терминов, то с другим, получая иногда интерес¬
ные результаты, но сама эта игра обнаруживает те же схематизм и форма¬
лизм, против которых они выступают. И главное: категории структурного
анализа совсем не самодовлеющие, за ними всегда стоит субъективистская
гносеология;151 авторы, оперируя ссылками на основоположников марксиз¬
ма, понятых ими поверхностно,152 153 формулируют уже не просто методику, а
целую методологию, которая, однако, при всей идейно-методологической
нечеткости их взглядов,154 ведёт к обесцениванию понятия общественно¬
экономической формации155 и в итоге к полному теоретическому хаосу.
Достаточно признать, что в докапиталистических обществах экономика не
играла базовой роли - и вы откажетесь от марксизма как такового.
В итоге внедрение структурализма в марксизм приводит к стиранию
основы всего исторического анализа: понятия общественно-экономической
формации. «Отказ от понятия «общественно-экономическая формация» -
этой фундаментальной категории материалистического понимания исто¬
рии - неминуемо ведёт к утрате исторической наукой прочной научной ба¬
зы, к хаосу и произволу в учении об обществе и законах его развития».156
Данилов верно подметил в критикуемых им работах и схематизм рассу¬
ждений (оспаривая одни абстракции, историки всего лишь манипулировали
абстракциями более низкого уровня), и нечёткость взглядов, и вполне откро¬
венно сказал о том главном, что за всем этим стояло: о сомнении в «ортодок¬
сальном», утвердившемся в советской науке, варианте марксистской теории.
Кстати говоря, с этой точкой зрения на искания 60-х гг. позднее был согласен
и А.Я. Гуревич: в своих воспоминаниях он признал, что дискуссии того вре¬
мени были насквозь догматичными, и что его собственные работы нужно
воспринимать только как этап становления его теоретических взглядов.157
Конечно, для хорошо подкованного «ортодоксального» советского марксиста
эти поиски были легко уязвимы: когда авторы задаются вопросом вроде
«Где, например, расположен класс - в базисе или надстройке?»,158 вполне
149 Он же. К вопросу о методологии исторической науки. С. 73.
150 Там же. С. 79.
151 Там же. С. 69. В первом варианте пояснено яснее: различие между марксистской и
буржуазной методологией принципиальное, а не терминологическое. Он же. Материалисти¬
ческое понимание истории и методологические искания некоторых историков. С. 233.
152 Он же. К вопросу о методологии исторической науки. С. 75 и сл., где Данилов пока¬
зывает несостоятельность этих ссылок.
153 Там же. С. 80.
154 Там же. С. 77, ср. Он же. Материалистическое понимание истории и методологиче¬
ские искания некоторых историков. С. 234.
155 Он же. К вопросу о методологии исторической науки. С. 72.
156 Там же. С. 81.
157 Гуревич А .Я. «Путь прямой, как Невский проспект», или Исповедь историка. С. 466,481.
158 Проблемы истории докапиталистических обществ. Кн. 1. Законы истории и кон¬
кретные формы всемирно-исторического процесса. С. 13.
220
Глава 4. Е.М. Штаерман и трансформация образа древности
логично сравнить это с вопросом о количестве ангелов на кончике иглы.
Другое дело, что эти иногда неуклюжие теоретические игры были следст¬
вием стремления к новому видению, попыткой начать новый этап разви¬
тия советского марксизма, и сейчас сложно сказать, имели бы они разру¬
шительное воздействие на развитие теории или вдохнули бы в неё жиз¬
ненные силы. После выступления Данилова, которое хоть и велось в фор¬
ме научной полемики, но истекало из уст министра образования РСФСР и
с трибуны печатного органа партии,159 системная деятельность в этом на¬
правлении была прекращена.
После этого выступления (без различия, играл ли здесь роль страх
перед режимом или привычка к подчинению вышестоящим указаниям)
могло быть только два варианта выхода: задавить в себе «неправильный»
порыв и постараться соответствовать стандарту, либо отвергнуть стандарт
как таковой, осознать его исчерпанность и ограниченность. Первое могло
быть реализовано во внешних формах подчинения - перестать писать на
тему «большой» теории, уйти в конкретику материала - так, например,
поступила Е.М. Штаерман,160 вновь заговорившая о теории только в 80-х
гг.; второе - только в форме внутренней оппозиции, проявляющей себя из-
за частокола цитат классиков в необычной трактовке материала - так в
итоге поступил Гуревич.
Конечно, нельзя сказать, что эта неприятная развязка попыток теоре¬
тических исканий полностью дезориентировала Е.М. Штаерман как учё¬
ного. В 60-е она активно участвует в разработке проблем рабства и изда¬
нии серии монографий «Исследования по истории рабства в античном ми¬
ре»;161 эта работа продолжается и после 1969 г. В работах этого времени
она вполне внятно проводит мысль о том, что внутри сословия рабов в
римский период наступает раскол, который она объясняет через свой ста¬
рый тезис о несовпадении классов и сословий.162 Те же идеи, иногда с
большей детализацией, проводятся и в работах начала 70-х гг.163 И всё-
таки, осадок не мог не остаться. Как и дискуссия 50-х гг., методологические
поиски 60-х гг. принесли не те результаты, на которые могла рассчитывать
исследовательница. Необходимость хотя бы постепенной трансформации
образа древности стала тем более заметной, что последние два десятиле¬
159 Е.В. Ля пусти на замечает: «Сама по себе статья (на взгляд сегодняшнего читателя) не
выглядит просто грубым начальственным окриком...» (Портреты историков. Время и судьбы.
Т. 3. Древний мир и Средние века. С. 293, прим. 8), но, конечно, ее публикация именно в
«Коммунисте» уже была серьёзным намёком.
160 См. воспоминания младшей дочери Е.М. Штаерман. Портреты историков. Время и
судьбы. Т. 3. Древний мир и Средние века. С. 291-292.
161 Первая книга в серии: Ленцман Я.А. Рабство в микенской и гомеровской Греции. М.,
1963. В подготовке этой серии важную роль сыграл прежде всего С.Л. Утченко. См. Павлов¬
ская А.И. Сергей Львович Утченко (1908-1976). С. 86.
162 Штаерман Е.М. Расцвет рабовладельческих отношений в Римской республике. М.,
1964. С. 254.
163 Штаерман Е.М., Трофимова М.К. Рабовладельческие отношения в ранней Римской
империи (Италия). М., 1971.
4.3. Е.М. Штаерман и «буржуазная» историография древности
221
тия советской власти полог «железного занавеса» приподнялся, и совет¬
ские историки получили возможность периодического общения с зару¬
бежными коллегами.
4.3. Е.М. Штаерман и «буржуазная»
историография древности
Противостояние зарубежной, а в особенности западной науке было од¬
ним из конститутивных признаков советской историографии. Борьба против
буржуазных исторических концепций входила в список важнейших задач
советских учёных. Как мы могли заметить ранее, это был важный раздра¬
жающий фактор и даже точка отсчёта - насколько учёный был советским,
можно было определить только через то, насколько он не был «буржуаз¬
ным». У крупных историков это раскрывалось преимущественно через по¬
строение собственной концепции, у других - через разной степени накала
критику западных коллег или даже западной историографии в целом.
Тональность критики постепенно менялась. В послевоенный период
интенсивность общей критики зарубежных учёных, сводившейся к тому,
что они обречены блуждать в темноте из-за своей классовой позиции, на¬
чинает спадать, сводиться к одной-двум стандартным фразам, а на место
этого приходит изложение позиции и достижений конкретных работ. Про¬
цесс этот, правда, проходил не без попыток обратного движения. Так, А.Л. Кац
в 1953 г. выступила с резким отзывом на рецензию П.Н. Таркова на меж¬
дународный журнал «Historia». Основной смысл отзыва сводился к тому,
что критика Тарковым «растленной буржуазной идеологии» оказалась
«слишком поверхностной, беззубой, идущей не по главной, а по второсте¬
пенной линии».164 Статья начинается отсылкой к выступлению Сталина на
XIX съезде партии, и в целом отмечена печатью неистовой ругани как на
западную науку («маршаллизированная “наука”», «белоэмигрант Ростов¬
цев», «беззастенчивая модернизация древней истории», «немецкий фаши¬
стский историк Фогт» и т.д.), так и на П.Н. Таркова, посмевшего, напри¬
мер, в критике Г.Э. Штира оказаться мягче английского историка Ф. Уол-
бэнка - Кац называет это «поистине невероятным».165
Указанный номер «Вестника древней истории» выходил с некрологом
Сталина. Наступал период борьбы за власть в высших её эшелонах, поли¬
тические последствия которого были пока мало предсказуемы. Несложно
увидеть, что статья Кац озаглавлена точно как передовица журналов и газет
при проведении крупных идеологических кампаний. Но при этом напеча¬
тана она в разделе критики и библиографии, касается всё-таки частного
164 Кац А. За усиление борьбы с буржуазной идеологией в области древней истории (По
поводу рецензии проф. П.Н. Таркова на журнал Historia, ВДИ, 1952, № 3, стр. 113 сл.) // ВДИ.
1953. № 1.С. 133, 137, 135.
165 Там же. С. 135.
222
Глава 4. Е.М. Штаерман и трансформация образа древности
вопроса, а потому оказывается не более чем страховкой редакции на слу¬
чай, если власть вновь пойдёт по пути «закручивания гаек». Нет никакого
сомнения, что постепенное смягчение режима в стране способствовало
быстрому исчезновению подобных статей, а вместе с ними и их уникаль¬
ного, одновременно возвышенного и низко ругательного стиля.
Это не значило, однако, что критика зарубежных работ становилась
теперь делом исключительно «объективистским», по выражению А.Л. Кац.
В качестве примера можно привести статью Г.Г. Дилигенского (1930-2002),
посвящённую анализу ряда выступлений иностранных историков на XI
Международном Конгрессе исторических наук в августе 1960 г.,166 на ко¬
тором произошло столкновение по вопросу о рабстве между марксистами
и преимущественно представителями западногерманской школы по изу¬
чению рабства.167 Точкой начала дискуссии стал доклад ученика Й. Фогта,
мюнхенского историка 3. Лауфера (1911-1986), исследователя рабского
труда на рудниках в Лаврионе, 8 в котором говорилось, что фактическое
положение рабов значительно разнилось с юридическим, а рабский труд
не являлся типичным для античности.
Полемизируя (очень подробно и обстоятельно) с данным докладом и
рядом сообщений, примыкающих к нему, Дилигенский демонстрирует ряд
приёмов и подходов, которые хорошо иллюстрируют особенности нового
этапа развития советской историографии древности. Во-первых, Дилиген¬
ский маркирует противника, определяя его как сторонника концепции
В. Вестермана,169 на работу которого советскими историками была напи¬
сана обширная коллективная рецензия.170 Это позволяет подчеркнуть тен¬
денциозность Лауфера (ибо тенденциозность Вестермана уже доказана) и
говорить об этих работах как о типичном явлении в западной историогра¬
фии. Тем не менее, в начале 60-х гг. на Западе уже было несколько круп¬
ных работ по рабству, а в СССР, как ни парадоксально, они отсутствовали.
Так что неудивительно, что Дилигенский вынужден фактически оправды¬
ваться, облекая это, правда, в наступательную форму: «Несмотря на ис¬
пользование новых источников, эти работы (Вестермана - С.К.) гораздо
менее объективны, чем, например, старый труд Валлона, отражающий ту
фактическую основу, из которой исходил Маркс в своих высказываниях об
166 XI Международный Конгресс исторических наук в Стокгольме // Вопросы истории.
1960. № 12. С. 3-29.
167 См. Shaw B.D. “A Wolf by the Ears”: M.I. Finley’s Ancient Slavery and Modem Ideology
in Historical Context // Finley M.I. Ancient Slavery and Modem Ideology. Ed. By B.D. Show. New
York, 1998. P. 5; Yavetz Z. Slaves and slavery in ancient Rome. New Jersey, 1991. P. 143-144. О се¬
минаре И. Фогта см. Фролов Э.Д. Немецкая буржуазная историография античности новейше¬
го времени (1917-1975) // Античный мир и археология. Выл. 4. Саратов, 1979. С. 162-163.
168 Lauffer S. Die Bergwerkssklaven von Laureion. Bd. I-II. Wiesbaden-Mainz, 1955-1956.
169 Westermann W.L. The Slave Systems of Greek and Roman Antiquity. Philadelphia, 1955.
170 Ленцман Я.А., Павловская А.И., Корсунский A.P., Кузищин В.И., Свенцицкая И.С.
Рец.: W.L. Westermann, The Slave Systems of Greek and Roman Antiquity, Philadelphia, 1955,
180 стр. // ВДИ. 1958. № 4. C. 136-158.
4.3. Е.М. Штаерман и «буржуазная» историография древности
223
античном обществе».171 172 173 При этом, однако, если в 30-е гг. подобная марки¬
ровка противника фактически заменяла дальнейшую критику, которая вы¬
страивалась относительно навешенного ярлыка, то теперь советский учёный
обращается прежде всего к отдельным вопросам, разбирая практически каж¬
дый довод Лауфера, подчёркивая, что фиктивная природа рабства обнаружи¬
вается только там, где рабы не были заняты в основном производстве.
Против довода о нетипичности рабского труда Дилигенский выдвига¬
ет следующее положение (не новое, но удачно им сформулированное):
действительно, даже в период максимального развития рабства во многих
областях античного мира оно не имело сколько-нибудь широкого распро¬
странения. Но это говорит лишь об ограниченности экономического раз¬
вития в древности, недостаточных масштабах, и отнюдь не свидетельству¬
ет о том, что рабство не являлось необходимой основой этого развития.
Фактически, Дилигенский утверждает, что исключительное в количест¬
венном смысле может быть основным в смысле качественном. Поскольку
он параллельно доказывает, где это только возможно, что количество ра¬
бов всё же было весьма высоким, то это выдаёт его колебания в линии за¬
щиты. В конце концов, если позиция Лауфера повторяет Вестермана, если
он кругом неправ и в фактических оценках, и в обобщениях, то чего ради
стоит посвящать его статье почти полтора печатных листа критики?!
Нежелание признавать за буржуазными учёными никаких удачных
обобщений проявляется и в критике Дилигенским сообщения Ф. Витгинго-
фа (1910-1999). Он отвергает утверждения последнего, будто советские ис¬
торики считали революцию при переходе от античности к средневековью
«мало типичной» или о том, что правовое и фактическое положение рабов в
период Поздней империи значительно улучшилось. Виттингоф ссылается на
материалы дискуссии 50-х гг., Дилигенский же замечает, что тот безоснова¬
тельно «навязывает» эти взгляды советским историкам. Но если и можно
утверждать, что Виттингоф, например, не вполне чётко передаёт слова
С.И. Ковалёва о специфичном характере социальной революции при пере¬
ходе от рабовладения к феодализму, то нельзя заявлять, будто у такой пере¬
дачи совсем нет оснований.174 Когда Дилигенский резюмирует свои выпады,
он возрождает лексику более раннего периода советской историографии:
«Выступление Виттингофа ... особенно наглядно показывает, как проблемы
древней истории, недостаточно ещё изученные марксистской наукой, ис¬
пользуются буржуазными историками в целях полемики с основными тео-
171 Дилигенский Г.Г. Проблемы истории античного рабства на XI Международном Кон¬
грессе исторических наук в Стокгольме // ВДИ. 1961. № 2. С. 124-137.
172 Там же. С. 131.
173 Там же. С. 136.
174 О том, что Штаерман отрицала прямую борьбу рабов и рабовладельцев как движу¬
щую силу позднеримской истории, писал и А.Д. Момильяно, историографические работы ко¬
торого не грешат поверхностным пересказом чьей-либо точки зрения. Momigliano A.D. Chns-
tianity and the Decline of the Roman Empire. R 73.
224
Глава 4. Е.М. Штаерман и трансформация образа древности
ретическими положениями марксизма-ленинизма».175 В общем, Дилигенский
останавливается в одном шаге от того, чтобы обвинить западных историков в
слабой изученности отдельных вопросов историками советскими.
Можно сказать, что советская историография послесталинского пе¬
риода гораздо острее воспринимает работы западных коллег, прежде всего
те, которые касаются «больных» тем для самой советской науки о древно¬
сти. Если раньше механизм «клеймения» враждебных советскому строю
авторов беззастенчиво сочетался с заимствованием у тех информации и
ряда выводов, которые после переводились на язык собственного метатек¬
ста, теперь началась рефлексия. Отказ от собственных стереотипов не
должен был перейти ту грань, за которой установки советских историков
стали бы откровенно подобными западной науке, поиски новых трактовок
и продуманных теоретических оснований источали ту же опасность. Со¬
ветская историческая наука о древности уже не могла писать вне контек¬
ста мировой историографии, и при этом не хотела этого признавать. Это
сложное положение хорошо иллюстрирует упоминавшаяся выше серия
«Исследования по истории рабства в античном мире»: казалось бы, к ис¬
конно марксистской проблеме советские историки всерьёз обратились со¬
всем не первыми, а именно тогда, когда стало очевидным их отставание в
этом вопросе от западной науки.176 *Что касается Е.М. Штаерман, то она была в первую очередь самостоя¬
тельным исследователем, разрабатывавшим крупные проблемы римской
истории, и её обращение к опыту зарубежной историографии нельзя спи¬
сать на необходимость по долгу работы ругать буржуазную науку. Кроме
того, уже начиная со своих ранних обзоров англо-американской историо¬
графии, Штаерман не применяет столь частые в предшествующей ей со¬
ветской традиции приёмы критики: «маркировку» (приписывание крити¬
куемого автора к определённому идеологическому течению, часто на основе
внешних признаков) и «поругание» (уничижительное отношение к против¬
нику, использование экспрессивной, иногда сниженной лексики). Из всех
типов полемики учёный предпочитает разбор конкретных положений в
конкретных работах. Учитывая, что по многим темам, разрабатывавшимся
Штаерман, в советской историографии было мало заметных работ, стано¬
вится понятным, почему в её собственных научных произведениях почти
всегда превалируют ссылки на работы иностранных коллег.
Не следует думать, однако, будто исследовательница сосредотачивалась
исключительно на отдельных вопросах в зарубежных работах, не затрагивая
проблем более высокого порядка. Напротив, в творчестве Штаерман прояв¬
175 Дилигенский Г.Г. Проблемы истории античного рабства на XI Международном Кон¬
грессе исторических наук в Стокгольме. С. 136.
Важную роль в акцентировании тематики сыграла конференция, состоявшаяся в де¬
кабре 1960 г. в Институте Истории АН СССР. См. Борщ И.Е. Конференция по истории ан¬
тичного рабства // ВДИ. 1961. № 2. С. 164-170.
Штаерман Е.М. Современная американская литература по истории Древнего Рима.
С. 201-210.
4.3. Е.М. Штаерман и «буржуазная» историография древности
225
ляется стремление к выяснению теоретических основ зарубежных истори¬
ческих исследований. Основная цель этого выяснения - анализ собственных
основ и подходов. Мы уже касались того, к каким интересным результатом
это привело в 60-е гг. Это то же самое время, когда за рубежом с подобным
же пристальным вниманием изучает советскую историографию другой
крупный историк античности - М. Финли (1912-1986), который, кроме того,
всегда интересовался и методологией исторического исследования.
Финли, действительно, символизирует собой не только новую эпоху в
изучении социальных структур античности,178 179 но и новый этап во взаимо¬
действии советской и зарубежной историографии. Если знакомство Рос¬
товцева с современными ему советскими историческими статьями было
обусловлено прежде всего жизненным путём и национальностью Ростов¬
цева, а его отношение к советским историкам, равно как и к исповедуемой
ими теории, было, временами, саркастическим, то Финли, в общем, при¬
знаёт ряд успехов за советским антиковедением в изучении конкретно¬
исторических вопросов, а что касается концептуальных положений, он
считает нужным дискутировать по их поводу. Конечно, не нужно забывать,
что не последнюю роль в этом повороте сыграло и то, что работы совет¬
ских авторов по древней истории в 70-е гг. сравнительно активно издают¬
ся на европейских языках (преимущественно на немецком и итальянском);
прежде всего это относилось к работам с социально-экономической тема¬
тикой и работам по античному рабству, изучение которого вновь стало по¬
лемически заострённым после XI Международного конгресса историков.
Большинство западных историков древности на русском не читало, и если
английский марксист Дж. де Сен-Круа (1910-2000) стыдился признаваться
179
в этом, то для многих других это даже не осознавалось как заметная
проблема. Поэтому перевод работ сделал спор более предметным и насы¬
щенным - но это даст заметный эффект лишь в 80-90-е гг., когда одна из
сторон уже не сможет этот спор поддержать.
Так или иначе, именно Финли был одним из первых, кто начал прин¬
ципиальную дискуссию.180 Финли не вёл наступление исключительно на
марксизм, поэтому отдельные полемические замечания рассеяны по его
многочисленным обобщающим статьям, касающимся той или иной про¬
блемы изучения древнего мира. Вряд ли сам Финли задумывался над соз¬
178 Поскольку невозможно перечислить всю литературу по вопросу, укажем лишь рабо¬
ты на русском языке. Безгубенко А.А. М. Финли: жизнь и научное творчество. Омск, 2003;
Жарков И.А. М. Финли и советская историография античной истории. Иркутск, 2008; Крих
С.Б. М.И. Ростовцев и М. Финли: два типа учёного // Мир историка. Историографический
сборник. Вып. 2. Омск, 2006. С. 6-26.
179 Ste. Croix G.E.M. de. The Class Struggle in the Ancient Greek World: From the Archaic
Age to the Arab Conquest. London, 1981. P. 542, n. 7.
180 Отчасти курьёзным может считаться тот факт, что Г.Г. Дилигенский отозвался о со¬
общении Финли на конгрессе в Стокгольме вполне положительно - оно касалось конкретно¬
го вопроса и, по мнению Дилигенского, подтверждало выводы советских учёных. Дилиген¬
ский Г.Г. Указ. соч. С. 137. В начале 60-х гг. Финли ещё не стал виднейшей фигурой англо-амери¬
канской историографии, и советские историки о нём почти ничего не знали.
226
Глава 4. Е.М. Штаерман и трансформация образа древности
данием стройного списка претензий к марксизму, но, поскольку его обще¬
методологические положения были вполне продуманы, то и критика мар¬
ксизма, несмотря на то, что она даётся им фрагментарно, касается в об¬
щем всех уровней научного знания: от философии науки181 через методо¬
логию до конкретной методики и работы с фактами. Мы коснёмся пре¬
имущественно методологических и методических претензий.
Так, обсуждая понятие «класс», антиковед обращается к его характе¬
ристике, данной С.Л. Утченко и И.М. Дьяконовым,182 причём если в «Ан¬
тичной экономике» (1973) этот подход раскритикован им лишь в общих
чертах, а в примечании и вовсе привязан исключительно к характеристике
«азиатского способа производства»,183 184 то в других работах Финли подвер¬
гает теорию Дьяконова подробной критике.1 4 По его мнению, попытка
Дьяконова выделить основные классы древних обществ на основе их от¬
ношения к способу производства (имеющие собственность на средства
производства и не трудящиеся; имеющие средства производства и трудя¬
щиеся; не имеющие собственности на средства производства и трудящие¬
ся)185 сомнительна уже с точки зрения подхода к классификации, но глав¬
ное, очень мало даёт нам для познания античного общества. Классифици¬
ровать при желании можно всё что угодно, замечает Финли, вопрос лишь
в том, будет ли такая классификация полезной для дальнейшей работы ис¬
торика. Финли приводит доводы, которые указывают, что подход Дьяконо¬
181 Например, в одной из своих работ Финли замечает, что два научных порождения
XIX в. - современная физика и марксизм привели к страху перед обобщениями в историче¬
ской науке; марксизм запутал ситуацию тем, что пытался свести человеческое поведение к
монистической теории. Finley МЛ. The Use and Abuse of History. London, 1975. P. 74.
182 Утченко С.Л., Дьяконов И.М. Социальная стратификация древнего общества // XIII ме¬
ждународный конгресс исторических наук, Москва, 16-23 августа 1970 г.: доклады конгресса.
М., 1970. T. 1. Ч. 3. Похожий подход к классифицированию форм зависимости заметен и в
статье Зельина. См. Зельин К.К. Указ. соч. С. 23-24. Финли она была также известна - в пе¬
реводе на французский (1978 г.). Несколько позже появляется и подчёркнуто ортодоксальная
трактовка: Кузищин В.И. Понятие общественно-экономической формации и периодизация
истории рабовладельческого общества // ВДИ. 1974. № 3. С. 69-87.
183 Finley МЛ. The Ancient Economy. Berkeley - Los Angeles, 1973. P. 49, 182 n. 39.
184 Cm. Finley M.I. Ancient Slavery and Modem Ideology. P. 138-140. Желание авторов
сборника «Портреты историков» осветить деятельность своих героев с наилучшей стороны
иногда приводит к неточным обобщениям. Вместо того, чтобы сказать, что доклад вызвал
интерес и получил неоднозначную оценку, А.И. Павловская пишет: «Этот доклад нашёл ши¬
рокий положительный отклик и на самом конгрессе, и в последующей научной литературе».
Павловская А.И. Сергей Львович Утченко (1908-1976). С. 91.
185 Выход этого положения на уровень общей теории развития древних обществ состо¬
ялся в следующей работе: Дьяконов И. М., Якобсон В. А. «Ломовые государства», «террито¬
риальные царства», «полисы» и «империи»: Проблемы типологии // ВДИ. 1982. № 2. С. 3-16.
Точка зрения о «грех основных социальных группах» сильна до сих пор, и в её рамках воз¬
можна даже чисто струвианская логика сближения зависимых работников и рабов: «ибо под¬
невольный работник, получающий за свою работу паёк, по своему месту в производстве ока¬
зывается подобен классическому античному рабу, к какому бы сословию он ни принадлежал».
Всемирная история. Том I. Древний мир / Отв. ред. Головина В.А., Уколова В.И. М., 2011. С. 75.
Обратную логическую операцию (помыслить, что раб был подобен зависимому работнику),
кажется, никто из отечественных авторов не выполнял.
4.3. Е.М. Штаерман и «буржуазная» историография древности
227
ва не учитывает ряда важных моментов. Например, отнесение рабов и
илотов к одному классу опровергается с помощью следующего примера:
после поражения, нанесённого спартанцам при Левктрах в 371 г. до н.э.,
фиванцы дали полную свободу мессенцам, тем самым признав за этими
последними права обычного греческого гражданского коллектива - посту¬
пок, невозможный по отношению к представителям рабского сословия.
В общем, как полагает Финли, теория классов в древнем обществе в изло¬
жении Дьяконова - «отчаянная арьергардная вылазка, устроенная с целью
“спасти феномен” Энгельсовой однолинейной схемы».186
На Западе наибольшую известность приобрёл перевод книги Штаер¬
ман и Трофимовой о рабовладении в Италии в ранний имперский пери¬
од.187 Правда, в сравнительно скором времени стало понятно, что сосредо¬
точение внимания на литературных, юридических и эпиграфических ис¬
точниках не дало авторам картины во всей её сложности. Археологиче¬
ские раскопки показали, прежде всего, что упадок вилл не был однона¬
правленным и однообразным процессом: он происходил с разной скоро¬
стью в разных областях Италии и даже внутри отдельных областей.188
Но эта критика началась только в 80-е гг., Финли же цитирует работы
Штаерман уже в начале 70-х гг. В примечаниях к третьей главе «Античной
экономики», посвящённой рабству, Финли неоднократно ссылается и на её
статьи, причём преимущественно по частным аспектам проблемы.189 190 Таким
образом, когда Штаерман писала рецензию на эту книгу, она имела дело с ав¬
тором, более или менее близко знакомым с советской историографией - си¬
туация, вряд ли возможная ещё в 50-е гг. А книга сама по себе мота считать¬
ся вызовом советской историографии, куда более серьёзным, чем работа
Вестермана, поскольку Финли не просто касался вопроса об античном раб¬
стве, но рисовал совершенно иной целостный образ античной экономики.
Рассмотрим подробнее рецензию Штаерман на «Античную экономи¬
ку».191 Прежде всего, её объём - более авторского листа, и это уже свиде¬
тельствует, что книга произвела на рецензента сильное впечатление. Под¬
186 Finley МЛ. Ancient Slavery and Modem Ideology. P. 138. Э.Д. Фролов, однако, присое¬
диняет С.Л. Утченко и И.М. Дьяконова к числу сторонников представления о спектре клас¬
совых и сословных определений, необходимых для характеристики рабства в древности.
Фролов Э.Д. Русская наука об античности. Историографические очерки. СПб., 1999. С. 412.
Возможно, корректнее говорить о сближении позиций, а не об их идентичности.
187 Shtaerman Е.М., Trofimova М.К. La schiavitu nellTtalia imperiale, I-Ш secolo. Roma, 1975.
188 Gamsey P., Sailer R. The Roman Empire: economy, society, and culture. Berkeley - Los
Angeles, 1987. P. 60-63.
189 Finley M.I. The Ancient Economy. P. 182 n. 3, 190 n. 11, 193 n. 42, 194 n. 52, 195 n. 60,
196 n. 70.
190 Краткое суммирование взглядов Финли по этому вопросу и оценку их роли в совре¬
менной историографии см. Christiansen Е. The Moses Finley Approach to Slavery and Slave So¬
ciety // Ancient History Matters: Studies Presented to Jens Erik Skydsgaard on his Seventieth
Birthday. Rome, 2002. P. 23-27.
191 Штаерман Е.М. Рец.: M.I. Finley. The Ancient Economy. University of California Press,
Berkeley and Los Angeles, 1973, 273 стр. // ВДИ. 1977. № 2. C. 165-175. В оригинальном тек¬
сте имя Финли набрано с ошибками: «МЛ. Finly».
228
Глава 4. Е.М. Штаерман и трансформация образа древности
тверждается это и тем, что значительная часть рецензии посвящена сжа¬
тому пересказу основных положений «Античной экономики», главу за
главой - очевидно, Штаерман считала нужным дать читателям чёткое
представление о том, какого уровня работу написал Финли. Нужно отме¬
тить, что Штаерман немного модифицирует Финли для советского читателя,
добавляя от себя термины наподобие «базис» и «надстройка»,192 но в об¬
щем и целом пересказывает очень близко к оригиналу, иногда даже перево¬
дя некоторые фразы слишком буквально.193 Опускаются и некоторые мо¬
менты, которые показались бы слишком неожиданными советским читате¬
лям «Вестника древней истории»: приведён в общем привычный довод о
различии между античными и древневосточными обществами из-за отсут¬
ствия в первых необходимости в сложных ирригационных системах,194 но
проигнорированы слова Финли о важности оливковых деревьев.195
Конечно, самым важным в рецензии советского автора на работу
«буржуазного» историка оставались возражения «по существу». Очевид¬
но, что главный бой должен был развернуться вокруг понимания классов
и, конкретно, проблемы рабовладения. И здесь Штаерман говорит всё то,
что делает её советским историком древности: что «основное противоре¬
чие античного общества - антагонизм между рабами и рабовладельца¬
ми»,196 что признание за «спектром состояний» статусов и сословий права
быть единственной действенной характеристикой античного социума
скроет от нас это основное противоречие, что Финли, критикуя марксизм,
просмотрел ленинское положение о классах-сословиях докапиталистиче¬
ских обществ.197 Это, в общем, упрёки, которые имеют значение только
«для посвящённых», для самих советских историков, ибо только послед¬
них могло волновать, что какая-либо теория неприемлема не потому, что
мало доказана, а потому, что делает неудобным выполнение априорной за¬
дачи иллюстрации «основного противоречия», как только для них могла
иметь магическое значение единственная неучтённая цитата.
192 Штаерман Е.М. Рец.: M.I. Finley. The Ancient Economy. С. 165. He следует видеть в
этом грех именно советской историографии. Скажем, когда П. Росафио пересказывает кон¬
цепцию упадка «средних вилл» Штаерман, он пишет, что их владельцы происходили из «му¬
ниципальной буржуазии». Rosafio Р. Slaves and Coloni in the Villa System I I Landuse in the Ro¬
man Empire / Ed. Carlsen J., 0rsted P, Skydsgaard J.E. Rome, 1994. P. 146.
193 Там же: «Они (древние - С.К.) не могли свести различного рода деятельность к некое¬
му единству». Вынутая из контекста, фраза меняет смысл, как если бы сама экономическая дея¬
тельность древних была исключительно дисперсной. Финли, конечно, имел в виду отсутствие
мыслительного единства, что подтверждается продолжением фразы: «в “дифференцированную
подсистему общества”, в парсонсовской терминологии». Finley M.I. The Ancient Economy. P. 21.
Но теория Парсонса в СССР была ещё едва известна, и здесь снова сказывался так и не преодо¬
лённый разрыв между общественными науками по обе стороны от «железного занавеса».
194 Штаерман Е.М. Рец.: M.I. Finley. The Ancient Economy. С. 165-166.
195 «Вездесущие оливы - главный источник пищевого жира, лучшего мыла и топлива
для освещения - это важный ключ для постижения средиземноморского образа жизни». Fin¬
ley M.I. The Ancient Economy. Р. 31.
196 Штаерман Е.М. Рец.: M.I. Finley. The Ancient Economy. С. 173.
197 Там же. С. 172.
4.3. Е.М. Штаерман и «буржуазная» историография древности
229
Но рецензия отнюдь не заканчивается этими обычными для советско¬
го марксизма замечаниями. Ведь, как мы могли неоднократно убедиться
ранее, в этот период советская наука о древности была уже очень далека
от примитивного понимания античного рабовладения как однотипной
формы и далеко не так уверена в его прямом воздействии на все сферы
жизни древних обществ. Со времени дискуссии начала 50-х гг. вёлся по¬
следовательный пересмотр прежних положений об истории рабовладения,
и существенный вклад в разработку этих вопросов внесла именно
Е.М. Штаерман. Поэтому тут же, критикуя Финли за его слова о рента¬
бельности рабского труда, она признаёт, что «в каких-то условиях, до ка¬
ких-то пределов основанное на рабском труде производство действитель¬
но приносило доход и способствовало расцвету античной экономики... Но
этому развитию был положен предел, за которым рабский труд становился
невыгодным и неэффективным, и если даже производительность его воз¬
растала ... то всё же всё более отставала от растущей потребности вла¬
дельцев в прибавочном продукте, претворённом в значительной своей
части в деньги».198 199 Штаерман ссылается здесь на монографию о рабовла¬
дении в Ранней Империи, в которой более подробно разворачивает ту же
идею: именно потребность рабовладельцев в деньгах слабо удовлетворя¬
лась рабским трудом, товарность которого была ограничена, «производи¬
тельность труда падала скорее не абсолютно, а относительно» — довод
тонкий, но слабый именно из-за сплошной неопределённое™: рентабель¬
ность «до каких-то пределов», производительность труда падает то ли аб¬
солютно, то ли относительно и т.п.
Примерно эту же игру словами, призванную скрыть неуверенность в
выводах, подметил Финли в рассуждениях Штаерман о том, что труд ко¬
лонов был более производительным, чем труд рабов, потому что они, за¬
интересованные в большей продуктивности, могли использовать более
эффективные методы обработки почвы — хотя у нас нет доказательств, но
мы можем предположить это. Финли подчёркивает здесь сам ход мысли и
стиль автора: на самом деле, утверждает он, мы не можем предположить
ничего подобного, поскольку знаем лишь о техническом регрессе в этот
период, а единственное основание для такого мнения — стереотип о боль¬
шей продуктивности свободного труда, восходящий к моральным нормам
Франклина, Миллера, А. Смита.200
Шаткость позиций в советском антиковедении 60-80-х гг. по вопросу
эволюции рабовладения201 как основе развития античного общества подкре¬
9 Там же.
199 Штаерман Е.М., Трофимова М.К. Рабовладельческие отношения в ранней Римской
империи (Италия). М., 1971. С. 7.
200 Finley МЛ. Ancient Slavery and Modem Ideology. P. 206. См., однако: Штаерман E.M.,
Трофимова М.К. Указ соч. С. 301, где говорится о том, что низкий технический уровень труда
колонов мог компенсироваться агротехническим опытом.
201 Б.Д. Шоу не без оснований заявляет, что в 1970-е гг. представление о рабах как о
едином классе фактически уже не разделялось советскими авторами, которые, однако, оста¬
230
Глава 4. Е.М. Штаерман и трансформация образа древности
плялась конкурирующей идеей об эволюции полиса как главного фактора
античного общественного развития (здесь наибольшим оказалось влияние
С.Л. Утченко).202 И эта вторая идея завершает рецензию Штаерман: «Базой
античного мира была основывавшаяся на античной форме собственности
античная гражданская община»,203 фактор влияния которой, по её мнению,
Финли учитывает недостаточно. Но если отбросить типично марксистскую
несколько тавтологическую фразеологию (античная гражданская община
как основа античной формы собственности), то здесь уже точек соприкосно¬
вения с идеями Финли гораздо больше, а претензии к нему сводятся к тому,
что он подошёл к проблеме «несколько односторонне».204 205Можно предположить, что такого рода непризнанное сближение пози¬
ций открывало путь для восприятия идей и отчасти методов западной исто¬
риографии советскими историками — в этом отношении влияние Финли и его
последователей на советскую историографию может служить хорошим при¬
мером -^причём, нередко советские историки не стесняются указать на это
влияние. В некотором смысле это зеркально отображало ситуацию, сло¬
жившуюся в ранний период советской историографии древности: там зара¬
нее вменённая обязанность противостоять буржуазной науке постепенно до¬
полнилась осознанием собственной самостоятельности и формулированием
базовых идей, здесь — стремление прояснить эти базовые идеи и самостоя¬
тельное развитие науки дополнялись растущим пониманием навязанного ха¬
рактера противостояния. Если Ростовцев когда-то мечтал, чтобы марксизм
перестал восприниматься как религиозная догма и занял своё заслуженное
место лишь одной из научных теорий, то теперь работы советских марксис¬
тов, хотя бы частично, стали известны на Западе, подверглись там критике -
не более и не менее жёсткой, чем работы других, немарксистских учёных.206
На личном уровне эту проблему можно было сгладить, уйдя в ответ от
резких характеристик западных учёных. Критикуя Финли, Штаерман делает
это не с позиции «единственно верного учения» и уж тем более не от имени
всей советской науки (как это было нормальным в 30-50-е гг. и более чем
приемлемым вплоть до конца 80-х гт.), а исходя из общих логических осно¬
вались связанными «официальной линией советского государства». Shaw B.D. “A Wolf by the
Ears”: M.L Finley’s Ancient Slavery and Modem Ideology in Historical Context. P. 17. На наш
взгляд, это совсем не значит, что советские историки по факту исповедовали представления о
«спектре состояний» (см. прим. 183). Между указанными двумя положениями можно было
найти достаточное количество промежуточных.
202 Эта тенденция была предвосхищена: Ковалёв С.И. История Рима. Л., 1948. С. 91.
203 Штаерман Е.М. Рец.: МЛ. Finley. The Ancient Economy. С. 174.
204 Там же. С. 175.
205 Более подробный обзор см. Жарков И. А. М. Финли и советская историография антич¬
ной истории. С. 140-187. Параллели, проводимые Жарковым между работами Финли и работа¬
ми советских исследователей, не всегда в достаточной мере развёрнуты, но в общем и целом он
убедителен в иллюстрации силы воздействия Финли на позднюю советскую историографию.
206 См. Rosafio Р. Slaves and Coloni in the Villa System. P. 146 ff.; Yavetz Z. Slaves and
slavery in ancient Rome. P. 135-139. Нам осталась недоступной сравнительно недавняя работа:
McKeown N. The invention of ancient slavery? Duckworth, 2007.
4.3. Е.М. Штаерман и «буржуазная» историография древности
231
ваний и от своего собственного лица. Не случайно на всём протяжении ре¬
цензии на «Античную экономику» Штаерман ведёт полемику именно с ис¬
ториком Мозесом Финли, на которого не вешаются никакие ярлыки, который
воспринимается как личность, а не как символ «буржуазной историогра¬
фии»; кстати говоря, в рецензии нет и самого этого словосочетания, лишь
однажды сказано о «западной историографии».207 Конечно, Штаерман пи¬
шет о противоречивости концепции и метода, применённого Финли, но как
это далеко от заявлений по типу «они не видят леса за деревьями»!
Но на уровне, условно говоря, мировоззренческом перемены проис¬
ходят более существенные. И хотя элементы противостояния советской
историографии «всему миру» сохраняются, при этом системность и не¬
примиримость оппозиции «советская наука - буржуазная наука» утрачи¬
ваются.208 Этот процесс идёт параллельно избавлению от прежних, поро¬
ждённых ещё 30-ми гг., стереотипов об устройстве античного общества, и
он всё более сопрягается с похожим (хотя далеко не идентичным) процес¬
сом антимодернизации в англо-американской (а после и мировой) исто¬
риографии, спровоцированным работами Финли. Советские антиковеды
при споре с западными уже давно не использовали доводы от идеологии,
всё меньше - доводы от методологии, зато всё чаще — от общей логики,
что делало сам этот спор возможным и взаимно уважительным.
И потому отсылка к противостоянию между рабами и рабовладель¬
цами как центральному для понимания всей древности, является послед¬
ним бастионом, охраняющим видимое единство мнений в советской исто¬
риографии, сохраняющим её «самобытность», бастионом, который нужно
отстаивать до конца, но который, вообще-то, можно и обойти. Признание
того, что эволюция полиса - тема, как минимум, тоже центральная для ис¬
тории античности, давало эту возможность обхода. Естественно, никто не
ставил поздних советских историков перед судьбоносным выбором, что из
указанного важнее для понимания античного общества, хотя бы потому,
что и высшие инстанции в то время вполне устраивало внешние согласие.
Но мы можем быть уверены, что сама Е.М. Штаерман, столь увлечён¬
но занимавшаяся методологией исторического познания в 60-е гг., видела
сложности и парадоксы, горой встававшие на пути развития советской исто¬
207 Штаерман Е.М. Рец.: M.I. Finley. The Ancient Economy. С. 173. Упрощённое изложе¬
ние позиций зарубежных исследований у Штаерман иногда появляется даже в 60-е гг., но от¬
носится оно не к поколению современников, а к предшествующему поколению «модерниза¬
торов». Например, вряд ли корректно утверждать, будто приверженцы школы Эд. Мейера
полностью отождествляли эллинистическое и римское общество с капиталистическим. Ко¬
нечно, всегда можно найти каких-то приверженцев, которые так и делали, но это будет на¬
столько же односторонне, как судить по работам А.В. Мишулина всю раннюю советскую ис¬
ториографию. См. Проблемы истории докапиталистических обществ. Кн. 1. Законы истории
и конкретные формы всемирно-исторического процесса. С. 640.
2®8 Важно говорить именно о системности. В предшествующий период мы также мо¬
жем найти примеры корректного и уважительного отношения к зарубежным авторам, равно
как и исключительно научной полемики. Но преобладающей тенденцией было именно прин¬
ципиальное противостояние.
232
Глава 4. Е.М. Штаерман и трансформация образа древности
риографии древности. Один из типичных для того времени ответов на вопрос,
почему марксистская наука не может преодолеть многочисленные противоре¬
чия, сводился к роковой роли государства, искусственно ограничившего сво¬
боду марксистской мысли. Мы можем предположить, что исследовательница
не считала такое объяснение достаточным, вероятно, надеясь, что в той или
иной формы можно расширить горизонты марксистского историописания и в
рамках известного над ним контроля - это хорошо можно проиллюстрировать
на примере её вклада в исследование истории античной культуры.
4.4. Е.М. Штаерман как исследователь
античной культуры
Исследование жизни и сознания простых людей Римской империи
было, наряду с рабством, важной темой для зрелого творчества Е.М. Шта¬
ерман, тем более что эти темы были тесно связаны. Штаерман всегда ин¬
тересовали длительные исторические изменения, «большие» процессы, но
рассуждать о них предметно можно было только в том случае, если уви¬
деть, как они влияли на жизнь и сознание «маленьких» людей. В извест¬
ной мере здесь играл свою роль и раздражающий фактор зарубежной ис¬
ториограф™, в которой преобладало мнение об отсутствии у низших
классов какого-либо особого сознания или собственной культуры, проти¬
востоящей культуре высших классов - по крайней мере, в большем смысле,
чем всегда противостоят друг другу богатые и бедные. Отчасти, правда,
это мнение было усилено и утрировано самими советскими исследовате¬
лями, нуждавшимися в образе врага, но оно действительно существовало,
а потому перед советским историком стояла важная задача дать и в этом
вопросе собственную трактовку.
Тем самым, исследования по культуре (сначала называя это «моралью и
религией», потом уже и более открыто «религией») Штаерман касались не
самой простой и не самой изученной темы. Тем не менее, Штаерман удалось
и здесь с формулировать и детализировать собственную концепцию развития
римской культуры, которая, будучи сопряжена с её общей концепцией рим¬
ской истории, в особенности с историей рабовладельческих отношений, мо¬
жет считаться одним из впечатляющих достижений советской историогра¬
фии древности. В складывании концепции особую роль сыграли исследова¬
ния С.Л. Утченко, которые дали общую идею смены сознания «гражданина»
на сознание «подданного»,209 к чему Штаерман лишь добавит историю ста¬
новления первого тала сознания и упадка, испытанного вторым талом; одна¬
ко чтобы развернуть эта идеи и придать им реальный вес, требовалось ис¬
следование нескольких эпох римской истории, в то время как Утченко огра¬
ничивался в своих работах лишь временем кризиса Республики.
209 Кратко основные положения см. Павловская А.И. Сергей Львович Утченко (1908-
1976). С. 88.
4.4. Е.М. Штаерман как исследователь античной культуры
233
Хотя эта концепция формировалась постепенно и претерпела некоторые
модификации как стилистического, так и смыслового порядков (например,
в поздних работах собственно психологическим мотивам уделяется не¬
сколько больше внимания), тем не менее она обладает теми признаками
высокой степени целостности, которые делают обоснованными её харак¬
теристику без разбиения на отдельные труды. Одним из этих признаков
являются значительные совпадения между рассматриваемыми в различ¬
ных работах темами и сюжетами, последовательностью аргументации,
иногда текстовыми совпадениями.
Не считая ряда статей, разворачивание единой концепции можно уви¬
деть на основе четырёх объёмных работ. В монографии «Мораль и рели¬
гия угнетённых классов Римской империи» (1961) содержится, помимо
важного методологического введения, характеристика западной части им¬
перии (с разделением на Италию и провинции), характеристика морали и
религии дана скорее в статике, но с указанием на эволюцию и трансфор¬
мацию. В популярной книге «Кризис античной культуры» (1975) дан крат¬
кий очерк концепции, фактически, очерчена вся культура древнего Рима
от поздней Республики до IV-V вв., причём показаны преимущественно
процессы изменения культуры и общества. В первых двух главах коллек¬
тивного труда «Культура древнего Рима» (1985) та же концепция изложена
в итоговом виде, суммирующим прошлые наработки. В книге «Социаль¬
ные основы религии древнего Рима» (1987) - концепция наиболее развёр¬
нута, но спроецирована исключительно на тему религии, с подробным ис¬
ториографическим очерком; это наиболее зрелая и целостная работа ис¬
следовательницы по истории римской культуры.210 211По мнению Е.М. Штаерман, на самых ранних этапах культура Рима
не отличалась принципиально от культуры других обществ на подобной
же стадии развития: перехода от доклассового к классовому обществу
(«царский период» в римской истории). В религии так же, как и у других
стадиально схожих обществ, шло «возникновение культовых объедине¬
ний племён, кристаллизация пантеона и усложнение обрядов по мере вы¬
деления знати и жречества, сплочение народа ... вокруг святилищ и куль¬
тов богов - хранителей Рима, укрепление сакральных функций царя».
Далее, в процессе становления римской гражданской общины (civitas),
культура и религия развиваются в условиях противостояния патрициев и
плебеев; разница в религии между плебеями и патрициями начинает
лишь стираться после того, как устанавливается строй римской респуб¬
лики. В этой системе не сложилось сильного жреческого сословия, зато
сложилось понятие «мира с богами» (pax deorum), реализуемого при лич¬
ной свободе мнений в общих культах. Складывается и главное выражение
210 Штаерман Е.М. Мораль и религия угнетённых классов Римской империи (Италия и
Западные провинции). М., 1961; Она же. Кризис античной культуры. М., 1975; Она же. Соци¬
альные основы религии Древнего Рима. М., 1987; Культура Древнего Рима. М., 1985. T. I.
211 Штаерман Е.М. Социальные основы религии Древнего Рима. С. 304.
234
Глава 4. Е.М. Штаерман и трансформация образа древности
единства римской гражданской общины - «римский миф», с его пред¬
ставлением об избранности Рима и обязанности граждан (равно плебеев
и патрицев) жертвовать за родной город жизнью, если то потребуется.
Как отмечает Штаерман, на этой стадии нет проблемы соотношения
единства и множественности, гражданин не отрывает своё благополучие
от общественного.212 Историк не поддерживает распространённого сте¬
реотипа об особенной холодности, «сухости» и рациональности римской
религии - во-первых, сами эти определения слишком размыты и неопре¬
делённы, во-вторых, если речь идёт о религиозном чувстве, то оно у рим¬
лян безусловно было, что можно подкрепить разнообразными видами до¬
казательств.213
Нарушение единства гражданского коллектива начинается вместе с
превращением Римской республики в мировую державу. Исследовательница
не отрицает известного влияния эллинистической культуры и принесённых
с Востока культов на развитие культуры римской, но решительно отказыва¬
ется считать это влияние определяющим. Общение с эллинистическим Вос¬
током было интенсивным, но всё-таки нельзя говорить о заметной эллини¬
зации религии римлян - большинство населения верило в прежних богов.
Но изменение характера римского государства и развитие рабовладения
спровоцировали постепенно увеличивавшийся разрыв между высшими и
низшими классами. В среде первых нарастают индивидуализм и аристокра¬
тизм, они усваивают утончённые философские учения, у них появляется и
взятое от греков представление о бессмертии души. Ради рабов же хозяева
максимально упрощали ритуалы.214 Старая народная вера «использовалась
знатью в демагогических целях».215 В конечном итоге это вело к ослабле¬
нию традиционной религии и к размыванию «римского мифа».
Установление империи принесло стабилизацию положения. Август
соединил «римский миф» с мифом о себе как спасителе, восстановителе
республики - после этот миф перерос в культ Августа (процесс начался
уже при его жизни), а затем послужил основой для императорского культа.
Идея установления всеобщего мира и согласия сословий сплотила обще¬
ство и оказалась последней идеей, способной на это. Но как только она
стала центральной темой государственной пропаганды, началось и её
обесценивание.216 Разрыв между классами преодолён не был, социальный
мир не наступил, но если раньше низшие классы были воспитаны в идео¬
логии гражданина, готового что-то изменить в общественной жизни, то
теперь у них было сознание подданного, от которого ничего не зависит, и
он обязан наслаждаться внушаемой ему благодетельностью высшей вла¬
сти. У низших слоёв вырабатывалась собственная коллективистская мо¬
212 Там же. С. 305.
213 Там же. С. 101-102.
214 Там же. С. 125.
215 Там же. С. 306.
216 Она же. Кризис античной культуры. С. 100.
4.4. Е.М. Штаерман как исследователь античной культуры
235
раль с уважением к труду; они боялись или презирали представителей
высших классов, почитая простую и безгрешную жизнь обычных людей; у
них были и собственные боги, игнорируемые высшими слоями - такие,
как Сильван.217 В этих условиях растёт интерес к загробной жизни, по¬
смертному воздаянию для души, а равно и к идее гибели мира - что под¬
готовит почву для победы христианства. Примерно такие же настроения
нарастали и в среде высших слоёв — Штаерман и здесь отказывается от
точки зрения, будто причиной упадка культуры в эпоху Империи была ут¬
рата политической свободы: плюсами от такой свободы и ранее пользова-
лись немногие, а кроме того — ограничения были очень относительными, в
строгом смысле слова, кроме отдельных спонтанных репрессий, свободу
слова в Ранней империи властители не ограничивали, а с приходом дина¬
стии Антонинов прекратились и такие репрессии.218 Но исчезновение ве¬
ры в изменение мира привело к распространению среди образованных
слоёв стоицизма - предлагалось выполнять свой долг, но помнить о том,
что мир живёт по своим законам, в которых человек не был учтён.
Кризис античного способа производства (связанный с кризисом сред¬
ней виллы), нанесший удар городской цивилизации, вывел все эти процессы
на поверхность. Влияние восточных религий и здесь не было решающим:
Штаерман указывает на распространение митраизма лишь в ограниченной
социальной категории. Идеал автаркичной личности погиб окончательно,
поскольку исчезла экономическая свобода для большинства людей. В обще¬
стве начались процессы феодализации. Образ добродетельного гражданина
отступает перед образом добродетельной личности. Высшие классы искали
свои объяснения, и в III в. был дан философский ответ на сложившуюся си¬
туацию - система Плотина. Но пример Плотина только лучше показывает,
что дело не в исчезновении талантливых личностей, философия Плотина не
мота изменить ситуацию, потому что ориентировалась на античную граж¬
данскую общину, время которой прошло. Ученики Плотина видят в нём уже
боговдохновенного мудреца - так менялись духовные ориентиры. «Таков
был конечный итог эволюции античного «положительного героя»: от граж¬
данина, без рассуждений, добровольно жертвовавшего всем ради величия
родного города, через стоического философа, разумом познавшего правя¬
щую миром необходимость и подчинившегося ей, свободно выполняющего
свой долг на благо целого, до боговдохновенного, чуждого земному мудре¬
ца, приобщившегося к стоящей за разумом первопричине всего сущего, ко¬
торая даёт ему силу вырваться из необходимости и подняться с земли в цар¬
ство истинной божественной свободы».219
Реакцией на это было установление неприкрыто деспотической им¬
ператорской власти, которой требовалась уже догматическая религия.
217 Она же. Мораль и религия угнетённых классов Римской империи (Италия и Западные
провинции). С. 66 и сл., С. 96 и сл., С. 114 и сл.; Культура Древнего Рима. Т. I. С. 207-208.
218 Она же. Кризис античной культуры. С. 87-90; Культура Древнего Рима. Т. I. С. 56 и сл.
219 Она же. Кризис античной культуры. С. 165.
236
Глава 4. Е.М. Штаерман и трансформация образа древности
Христианство, к тому времени прошедшее стадию революционного
движения, завладевшее умами масс в противопоставлении бедных бога¬
тым, выработало догму «и соответственно понятие наказуемой ереси, чего
не было и быть не мото в римской религии, как бы ни старались приспо¬
собить её к своему культу императоры. Вступив в союз с церковью, они,
пользуясь её опытом, получили догматическое освящение своей власти и
всех социальных порядков».221 Тем самым, хоть и не формулируя этого
открыто, фактически Штаерман заканчивает свою историю римской куль-
туры примерно тем же временем, что и дореволюционные историки:
правлением Константина.
В основе этой концепции лежит, без всякого сомнения, марксистский
исходный тезис о базисе и надстройке, восходящий к тезису о бытии, оп¬
ределяющем сознание. Или, как это сформулировала сама историк: «Ис¬
следователи-марксисты не отрывают истории развития культуры от исто¬
рии породившей её формации».222 * 224 Но развёрнут этот тезис применительно
к разным периодам римской истории с разной степенью убедительности,
особенно в тех случаях, где состояние источников ставило перед исследо¬
вателем серьёзные проблемы.
Например, положение о том, что изменения в религии Ранней респуб¬
лики были связаны с борьбой между патрициями и плебеями, не следует из
приводимых Штаерман данных, а само является ключом к определённому
подходу при анализе источников. Часть данных источников об изменениях
в религии она признаёт искажёнными цоследующим пересказом, и потому
из них нельзя узнать, как именно они отображали борьбу плебеев и патри¬
циев. Легенда о том, как в 491 г. до н.э. Юпитер послал крестьянину ви¬
дение, воспрещавшее бичевать раба перед началом празднования Великих
игр, увязывается исследовательницей с протестом плебеев против долгово¬
го рабства, хотя в рассказе Ливия и других авторов ничего не говорится о
том, что бичуемый был именно долговым рабом. Когда Штаерман расска¬
зывает о запрете в 430-х гг. до н.э. ряда иноземных культов, она предпола¬
Христианство в исследованиях Штаерман занимает весьма незначительное место.
Она воздаёт ему должное, но делает это обычно на одной странице из целой книги или в не¬
скольких абзацах. Возможно, играло роль нежелание обращаться к той теме, у которой был
свой круг исследователей и к которой более щепетильно относилась власть - хотя распро¬
странением христианства в западной части Империи всегда занимались мало, а фактор инте¬
реса власти не стоит преувеличивать. Возможно, здесь сказываются вкусовые предпочтения
исследователя-романиста, который воспринимал христианство как знак другой эпохи — не
будем забывать, что для Е.М. Штаерман IV в. (век победы христианства в Римской империи)
уже не был античностью в полном смысле слова.
222 ^На Же' Социальные основы религии Древнего Рима. С. 303.
Она же. Кризис античной культуры. С. 9.
224 ^На Же* Социальные основы религии Древнего Рима. С. 85.
Там же. С. 88. Собственно, у Тита Ливия (Liv. П, 36, 2) рассказано о том, как некий
хозяин прогнал раба с колодкой на шее через цирк незадолго перед празднованием. Гнев
Юпитера можно объяснить не заступничеством за раба, а осквернением места празднования
неподобающим поведением.
4.4. Е.М. Штаерман как исследователь античной культуры
237
гает, что те могли прийти из Великой Греции, где в это время демос борол¬
ся за свои права, а их запрещение было вызвано страхом патрициев перед
тем, чтобы плебс не перенял эти тенденции.225 226 227 228 229 230 Отца и сына Дециев, об¬
рекших себя на смерть во имя победы римского войска, запомнили не
столько потому, что они обрекли лично себя обрядом devotio, который был
и до них, сколько потому что они были из первых консулов-плебеев.
Это, конечно, примеры довольно целенаправленного моделирования
истории под заранее заданную концепцию, но при большем количестве
источников анализ становится более тщательным и менее однозначным.
Следует признать, что Штаерман удаётся обрисовать мораль низших клас¬
сов Римской империи с достаточной полнотой. Исследовательница очень
убедительно демонстрирует с помощью эпиграфических данных, анали¬
зируя их в том числе с помощью количественных приёмов, что с наступ¬
лением эпохи Империи рабы и небогатые отпущенники начали избегать
участия в официальных культах, в отличие от республиканского времени.
Она связывает это с тем, что коллегии уже не играли никакой реальной
роли в повышении статуса, их было много и они находились под доста¬
точно пристальным контролем, а потому служили большей частью для
выражения лояльности. То же падение интереса она прослеживает и в
снижен™ активности плебса на муниципальных выборах, где кроме имён
кандидатов, не менялось ничего в городской политике.
Но и здесь хорошо видны недочёты концепции. Основывая свой ана¬
лиз на кратких сентенциях и баснях, историк всегда вступает на опасный
путь: мораль прошлого не так уж и открыта исследователю, как это может
показаться. Краткость иногда даёт слишком большой простор для толко¬
ваний. Кроме того, исследовательница отсеивает тех авторов, направлен¬
ность которых кажется ей чуждой морали низших классов: так, моральные
рекомендации Дионисия Катона она считает адресованными не низшим
классам, а тем слоям, которые пытались любой ценой подняться выше,
потому что в основу этой морали положен эгоизм, а не коллективизм.
Ещё ранее ей были отвергнуты басни Бабрия, поскольку^ идеологию
она оценивает как «чуждую и даже враждебную народу». Если же нуж¬
но привести удачный аргумент, то эта строгость оставляется: «Лактанций
не был выразителем мировоззрения народных масс, так как писал в то
время, когда христианство уже давно перестало быть идеологией только
угнетённых, но его критика философских учений о добродетели, по-
видимому, соответствовала отношению к ним простого народа». Выда¬
225 Там же. С. 91.
226 Там же. С. 96. „ 7
227 Она же. Мораль и религия угнетённых классов Римской империи, с. Ij-i /.
228 Там же. С. 83-84.
229 Там же. С. 11, прим. 9. Бабрий, вероятно, был воспитателем при знатном юноше. Но
и Авиан, чьи басни оставлены для анализа, тоже вряд ли происходил из низов общества.
230 Там же. С. 79.
238
Глава 4. Е.М. Штаерман и трансформация образа древности
вая своим «по-видимому», что она сознаёт шаткость аргумента, Штаерман
дополняет его следующим, не менее шатким, рассуждением: критика фи-
лософских учений у Лактанция близка логике греческих киников класси¬
ческой эпохи в изложении Диогена Лаэртского; киники в римскую эпоху, о
которых мы, правда, мало знаем, были близки массам.
Нарастание индивидуализма в среде высших классов объясняется тем,
что политические интриги в борьбе за влияние в городе сеяли между людь¬
ми недоверие, и они замыкались в рамках собственных семей,231 а кроме то¬
го, постоянно боялись гнева рабов. Объяснение, возможно, и приемлемое,
если бы толыю не тот контраргумент, что подобные интриги и подобная бо¬
язнь рабов, вообще-то, были всегда свойственны античному миру, в том
числе и в ту эпохи, когда индивидуализм отнюдь не превалировал.
Но все эти моменты в той или иной мере второстепенны. Гораздо бо¬
лее существенным является то, что, на наш взгляд, Штаерман смогла дока¬
зать наличие отдельной морали у низших («угнетаемых») слоёв населения -
но не смогла убедительно показать, что эта мораль была именно классовой.
А ведь именно это она ставила целью своей монографии 1961 г.232 233 234 Историк
признаёт, что в Римской империи была особенно велика роль «неоснов¬
ных классов», что рабы и городская беднота обладали схожим сознанием
(собственно, отделить его толком не получается) - но ведь это вопиющие
указания на то, что либо такое общество нельзя признать рабовладельче¬
ским (но тогда следует признать, что рабы и беднота относились к одному
классу), либо нельзя признавать, что у рабов и бедняков была именно
классовая мораль!.. Заданная концепция не укладывается в собранные
факты, и исследовательница немного подменяет предмет исследования.
Не случайно столько внимания историк всегда уделяла культу Силь-
вана - бог, почти не заслуживший внимания высших слоёв населения,
удостоившийся нескольких слов в классической литературе, не имевший
официального культа - при этом был активно почитаем простонародьем.
Но черт самостоятельной идеологии рабов, сложившейся хотя бы в какой-
то зачаток системы, показать было невозможно: Штаерман признаёт, что в
городах ^за пределами Италии рабы почитали тех же римских богов, что их
хозяева. И всё же она считает возможным сказать, что когда свободная
^'*^234Га Италии не шла в армию — это было духовной «сецессией плебе¬
ев», что низшие слои постепенно освобождались от тех фикций, кото¬
рые навязывала им официальная пропаганда.
Как мы можем видеть, борясь со стереотипами, исследователь нередко
может создавать свои собственные, продиктованные понятным желанием
сделать свою концепцию наименее противоречивой. Но, конечно, истинную
роль концепции следует оценивать по тому контексту, в котором она появи¬
231 Там же. С. 85.
232 Там же. С. 7.
233 Там же. С 160.
234 Там же. С. 149.
4.5. Дискуссия о возникновении римского государства
239
лась и существовала. До работ Штаерман, посвящённых культуре, не только
западные, но и советские исследователи не занимались всерьёз сознанием
масс,235 общие слова были предпочтительнее конкретных исследований.
Штаерман показала возможности и, в общем, пределы подобной работы.
Но это самый очевидный момент в оценке концепции истории культу¬
ры. Менее очевидным и более существенным является то, как эта концеп¬
ция выглядела не в начале 60-х гг., а в 80-е гг. Приходило новое поколение
исследователей литературы и культуры - С.С. Аверинцев, М.Л. Гаспаров,
Г.С. Кнабе, и в их работах по культуре очень немного (или нет вовсе) пря¬
молинейного марксизма Штаерман, и это несмотря на совместное участие
в написании «Культуры Древнего Рима». Точнее, именно благодаря этому
участию видно, что в одном издании встретились два разных подхода к ис¬
следованию культуры. И дело тут не в том, что работа Штаерман лишена
внимания к деталям или метких наблюдений - конечно, она лишь очень
бегло уделяет внимание архитектуре и скульптуре, но зато проработка ею
эпиграфики находится выше всяких похвал. Грань пролегает в другом. Для
Штаерман культура - неизменно вторична. Она, если подумать, ничего не
решает в жизни общества, но сама реагирует на решающие изменения.
Культура может подготовлять, участвовать, оттенять основные процессы,
но не определять их течения, ибо сама определяема ими. Достаточно срав¬
нить это с работами Кнабе или Аверинцева,236 для которых интересна сама
культура, и станет понятно, что молодое поколение, по сути, «сбежало» из
марксистской теории культуры. Возможно, это было сделано и потому, что
исследования Штаерман оказались той верхней точкой, после которой ра¬
ботать далее в той же парадигме было совершенно бесперспективным.
4.5. Дискуссия о возникновении римского государства
и роль Е.М. Штаерман в трансформации образа
древности в советской историографии
В 1989 г., опубликовав статью в «Вестнике древней истории», Е.М. Шта¬
ерман инициировала дискуссию о возникновении римского государства.
Это была не только последняя дискуссия для самой Е.М. Штаерман, но и
закатная дискуссия для советской историографии древности. Она прошла
в неоднозначный период советской истории, когда начала осыпаться мо¬
нополия партии на власть, а это означало, что начинала улетучиваться и
235 Известным исключением можно считать исследования М.Е. Сергиенко, которая, од¬
нако, в 50-60-е гг. сосредоточилась на другой теме: сельском хозяйстве I в. до н.э. - I в. н.э.
236 Аверинцев С.С. Поэтика ранневизантийской литературы. М., 1977.; Кнабе Г.С. Ис¬
торическое пространство и историческое время в культуре Древнего Рима // Культура Древ¬
него Рима. Т. П. С. 108-166; Он же. Древний Рим - история и повседневность: Очерки. М.,
1986. Особенно следует обратить внимание на последнюю работу: вдохновенную, с абсо¬
лютно не соответствующей классическому советскому историческому исследованию струк¬
турой. И этот подход, и этот стиль были Штаерман практически недоступны.
240
Глава 4. Е.М. Штаерман и трансформация образа древности
монополия марксизма-ленинизма на идеологию. Чёткого понимания, что
будет в ближайшем будущем не было, как не было и представления о том,
как это скажется на методологии истории. Собственно говоря, нет ещё и
другого языка науки, кроме того, что был выработан в советское время.
Поэтому перед нами некий компромисс: дискуссия ведётся на платформе
марксизма, но с заметными вольностями в его толковании и без обяза¬
тельного ранее подчёркивания единственно научного характера марксист¬
ской методологии. Уже во вводных замечаниях от редколлегии говорится о
«марксистском историзме»,237 то есть применяется ранее очень редко
употреблявшийся термин, который, на самом деле, подчёркивает, что на
эту методологию смотрят уже извне, а не изнутри, и даётся призыв к пе¬
ресмотру теоретических установок.
Статья Е.М. Штаерман, при всей важности затронутых в ней теорети¬
ческих вопросов, сосредоточена на конкретной проблеме ранней римской
истории, рассмотренной в теоретическом преломлен™. В этом отношении
можно сказать, что данная статья оказывается неслучайной параллелью к
ранним работам А.И. Тюменева по греческой истории, рассмотренной со¬
циологически238 и, что ещё более очевидно, к VI главе «Происхождения
семьи, частной собственности и государства» Ф. Энгельса. Штаерман точ¬
но так же привлекает данные современной ей этнограф™ и точно так же
ставит ряд общих вопросов. Естественно, что государство понимается как
орган принудительной власти эксплуататоров над эксплуатируемыми.
В проблеме возникновения государства она видит два важнейших аспекта:
определение перехода от власти «потестарной», имевшей место на позд¬
ней стад™ первобытнообнщнного строя, к власти политической, собст-
ве™о государственной; определение общих и особенных черт в становле-
нии государства у различных обществ.239
Тот и другой вопросы рассматриваются достаточно подробно, в свой¬
ственной исследователю тщательной манере последовательного изложе¬
ния каждого звена логической цепочки. Базируясь на работах советских
этнографов (прежде всего, Л.Е. Куббеля240), и благодаря им отвергая ряд
устаревших мне™й (например, тезис о рабстве как повсеместной первой
форме эксплуатац™), историк приходит к следующим положениям, кото¬
рые являются базисом высказанной далее концепции. Прежде всего, нель¬
зя в истор™ конкретного общества чётко выделить момент перехода от
доклассового к классовому обществу, речь может идти лишь о некоем
длительном периоде, в котором переплетаются различные талы социаль¬
237 «Марксистский историзм, как известно, связывает возникновение государства со ста¬
новлением классового общества...». От редколлегии // ВДИ. 1989. № 2. С. 75. Эта фраза, осо¬
бенно лишённая в контексте вводного слова противопоставления «правильной» теории всем
остальным («буржуазным»), приобретает иное звучание: не утверждающее, а скептическое.
238 Тюменев А. Очерки экономической и социальной истории Древней Греции. Т. I. Ре¬
волюция. Пг., 1924.
239 Штаерман Е.М. К проблеме возникновения государства в Риме // ВДИ. 1989. № 2. С. 76.
240 Куббель Л.Е. Очерки потестарно-политической этнографии. М., 1988.
4.5. Дискуссия о возникновении римского государства
241
ных отношений. Во вторых, начальный этап перехода к государству Шта-
ерман предполагает очень похожим (но, конечно, не идентичным) у раз¬
ных обществ, дальнейшее развитие которых может пойти по двум путям.
На первом в обществе сначала выделяется группа организаторов, которая
помогает общине осуществлять защиту извне, регулирует переделы земли
и перераспределение излишков - всё это осуществляется на вполне рав¬
ноправных началах. Лишь позднее эта группа усложняется и отрывается
от остальной части общества, становится знатью, у которой складываются
отношения господства-подчинения с простым народом, и которая начина¬
ет использовать свои связи для эксплуатации нижестоящих. Второй путь
отличался тем, что здесь вначале формируется частная собственность и
происходит размежевание между богатыми и бедными, а после богатые
берут себе общественные функции, закрепляя своё положение.241 Позднее
исследовательница идентифицирует первый путь с восточными общест¬
вами, второй - с античными.242
Далее автор переходит к рассмотрению раннего римского общества и
вопроса об отношениях между плебеями и патрициями. Признавая запу¬
танность вопроса, она, тем не менее, настаивает на следующей трактовке:
патриции и плебеи в раннем Риме - это сословия (ordines) знати и простого
народа, они различались по своему социальному статусу, но не по владельг
ческим правам и не по месту в процессе производства. Иными словами,
плебеи и патриции не являлись классами или классами-сословиями (в тер¬
минологии Ленина).243 Поскольку только в двух последних случаях может
идти речь о том или ином типе классового общества и о необходимости
организованной эксплуатации, следовательно, если мы наблюдаем в об¬
ществе лишь сословия (в данном случае - «архаические сословия»), в нём
не может наличествовать государство.244
Исследовательница не отрицает того, что плебеи эксплуатировались
патрициями, но это происходило не из-за принадлежности к сословию
плебеев, а из-за бедственного положения плебея в каждом отдельном слу¬
чае. Она не отрицает и наличия принудительной власти как в фамилии,
так и в обществе в целом - но эта принудительная сила свойственна и до-
государственным обществам. Возможно, при дальнейшей эволюции пат¬
риции смогли бы стать высшим классом управляющих, а плебеи стать
массой эксплуатируемых, но политическая борьба плебеев за свои права
воспрепятствовала этому. Результатом было формирование в IV в. антич¬
ной гражданской общины (в римском случае - civitas) которая повела рим¬
ское общество по названному второму пути, обеспечив две особенности:
241 Штаерман Е.М. К проблеме возникновения государства в Риме. С. 78-79.
242 Там же. С. 84-85. Идеи носились в воздухе. Так, в похожем плане говорит о двух пу¬
тях развития обществ Ю.В. Павленко. См. Павленко Ю.В. Раннеклассовые общества (генезис
и пути развития). Киев, 1989. С. 6., 259.
243 Штаерман Е.М. К проблеме возникновения государства в Риме. С. 81.
244 Правда, от однозначного ответа на вопрос, может ли государство возникать на осно¬
ве лишь сословного деления, автор статьи уклонилась. Там же. С. 83.
242
Глава 4. Е.М. Штаерман и трансформация образа древности
развитие рабства (эксплуатируемые поставлялись извне общины) и разви¬
тие античной демократии.
В IV-III вв. устройство civitas было таково, что её ни в коем случае
нельзя называть государством. Нет ни специального аппарата принуждения,
ни классов, община сплочена реальными совместными интересами, и необ¬
ходимость в организованном постоянном принуждении её членов к выпол¬
нению общих задач отсутствует. Штаерман даёт следующее описание (на¬
поминающее описание общественного устройства ирокезов у Энгельса):
«Аппарат исполнительной власти был ничтожно мал... Не было ничего
сходного с прокуратурой. В суде обвинителем выступал истец, он же обес¬
печивал явку в суд ответчика и исполнение приговора. Не было полиции. Во
время смут дело решалось уличными потасовками без вмешательства пра¬
вительственных органов. Так как граждане не платили налогов, не было ап¬
парата для их сбора, подати же с провинций и рента за пользовании обще¬
ственной землёй взимались через откупщиков ... в Риме того времени по
существу не было органов, способных принудить исполнять законы, да и
сами законы не имели санкции».245 Даже военную власть римской общины
над весьма большой территорией (в середине Ш в. до н.э. - над всей Итали¬
ей) историк не считает признаком государственности: ведь и племена, стоя¬
щие на догосударственном уровне, покоряли другие племена и удерживали
их в повиновении. То же касается письменности или чеканки монеты - если
речь идёт об обществах, которые не сами изобретают всё указанное, а нахо¬
дятся под влиянием извне, то довод должен быть нивелирован.
Только после III в. до н.э. civitas начинает разлагаться, выделяются
классы-сословия, начинается борьба между ними, становится рабовладе¬
ние, и это приводит к кризису республики - который, таким образом, был
не кризисом роста государства, а кризисом его рождения. «Диктатура
Суллы, чрезвычайные полномочия Помпея, первый триумвират, правление
Цезаря были наиболее заметными вехами на пути оформления государст¬
ва, возникшего в острой борьбе классов и социальных слоёв. Окончатель¬
но этот процесс был завершён при Августе».246 Монополия власти pater
familias над членами своей семьи была подорвана, и теперь государствен¬
ные структуры защищали частную собственность. Что касается Поздней
Империи, то государство усиливается, и потому приобретает ряд черт, ко¬
торые сближают его с восточными деспотиями.247
Тем самым, в итоге статьи на самом деле представлена концепция ис¬
тории римского государства в целом, что, в общем, было уже не первой
попыткой в советской историографии после предпринятого С.И. Ковалё¬
вым опыта по периодизации римской истории,248 но гораздо более ради¬
245 Там же. С. 88.
246 Там же. С. 91.
247 Там же. С. 92.
248 Ковалёв С.И. Опыт периодизации римской истории // ВДИ. 1955. № 4. С. 108-116;
Тарков П.Н. К опыту периодизации риской истории // ВДИ. 1956. № 4. С. 130-138.
4.5. Дискуссия о возникновении римского государства
243
кальной в плане отношения с традиционным её образом. Главный раздра¬
жающий элемент здесь вполне очевиден: автор предлагает резко сократить
период истории римского государства, отведя несколько столетий на его
предысторию, на протогосударственный период (впрочем, как раз вопрос
о том, как же характеризовать столь длительное существование сложных
общинных структур вне государства, стоит ли называть это «вождеством»
или ещё как-то, Штаерман не ставит).
С количественной точки зрения дискуссия по предложенной пробле¬
ме была оживлённой: «Вестник древней истории» опубликовал за два года
18 откликов на статью, в том числе и зарубежных авторов. Но здесь важно
обратить внимание на другие моменты, которые отличают эту дискуссию
от дискуссии 50-х гг. о переходе от рабовладения к феодализму. Если брать,
опять же, количественные характеристики, то большинство откликов пред¬
ставляли собой небольшие заметки (6-10 тысяч печ. зн.),249 почти лишён¬
ные справочного аппарата. Обсуждение было напечатано подряд в четырёх
номерах «Вестника древней истории» (№№ 3-4 за 1989 г. и №№ 1-2 за
1990 г.), поэтому статьи появлялись не «по цепочке», как было в случае с
дискуссией 50-х гг., а сразу по нескольку штук, при этом один автор не был
знаком со статьёй другого. Только в одной статье, напечатанной, фактиче¬
ски, в последней подборке, встречается ссылка на статью автора, опубли¬
кованного ранее.250 Тем самым, участники дискуссии вели полемику имен¬
но с заглавной статьёй, но не друг с другом, как это было в 50-е гг.
С этой точки зрения уместнее будет выделить эту дискуссию в осо¬
бый подтип обсуждения статьи. Выбранный тип дискуссии (он был вы¬
бран редакцией, поскольку ряд авторов ссылаются на ограниченный объ¬
ём, не позволяющий им привести аргументы подробнее251) способствовал
тому, что наибольшее количество участников высказалось в сравнительно
ограниченный промежуток времени: 18 откликов фактически за 1 год про¬
тив 7 откликов за 3 года в дискуссии 50-х гг. Но дискуссия 50-х гг. имела
дальнейшее развитие, вышедшее за пределы одного научного журнала,
дискуссия же 1989-1990 гг. заметного резонанса не имела. Отсутствие свя¬
зи между отдельными отзывами на статью предопределило то, что авторы
249 Незначительно больше по объёму статьи И.Л. Маяк (ок. 14 000 зн.), Ю.В. Андреева
(ок. 12 000 зн.), Л. Капогросси Колоньези (ок. 12 000 зн.), А.Я. Гуревича (ок. 13 000 зн.), А.Б. Его¬
рова (ок. 17 000 зн.), Л.Л. Кофанова (ок. 12 000 зн.), Ю.Г. Чернышова (ок. 16 000 зн.). См. Маяк И.Л
К вопросу о социальной структуре и политической организации архаического Рима // ВДИ. 1989.
№ 3. С. 94-97; Андреев Ю.В. Гражданская община и государство в античности // ВДИ. 1989.
№ 4. С. 71-74; Капогросси Колоньези Л. Формирование государства в Риме (Точка зрения ис¬
торика права) // ВДИ. 1990. № 1. С. 94-97; Гуревич А.Я. О генезисе феодального государства //
Там же. С. 101-106; Егоров А.Б. Борьба патрициев и плебеев и римское государство // ВДИ.
1990. № 2. С. 121-125; Кофанов Л.Л. К вопросу о времени возникновения государства в Риме //
Там же. С. 127-130; Чернышов Ю.Г. Раннеримское государство или «безшсударственная об¬
щина граждан»? // Там же. С. 131-134. Для сравнения, заглавная статья самой Штаерман -
более 70 000 зн. В 50-е гг. статьи участников дискуссии обладали сопоставимым объёмом.
250 Кофанов Л.Л. К вопросу о времени возникновения государства в Риме. С. 128, прим. 2 и 3.
251 Напр., Егоров А.Б. Борьба патрициев и плебеев и римское государство. С. 125.
244
Глава 4. Е.М. Штаерман и трансформация образа древности
часто повторялись, воспроизводя либо схожего типа общие фразы о важ¬
ности поднятой проблемы, либо высказывая одинаковые контраргументы -
в случае последовательного течения дискуссии они бы имели возмож¬
ность их детализировать или корректировать (как это происходило в дис¬
куссии 50-х гг.). Но, на наш взгляд, ход и итоги дискуссии объясняются не
только способом её организации.
Касаясь хода дискуссии по существу, следует указать на то, что авторы
разделились на несколько категорий по отношению к концепции Е.М. Шта¬
ерман. Одни одобрили пересмотр ряда устаревших положений (или вооб¬
ще не обратили на него внимания), но высказали сомнение касательно вы¬
двинутого объяснения,252 другие, не отрицая самой возможности пере¬
смотра теории (или даже предлагая свои варианты пересмотра), не были
убеждены ни общей теорией, ни конкретно концепцией римской истории
Штаерман,253 третьи поддержали и пересмотр теории и, с теми или иными
оговорками, саму концепцию254.
Основные претензии можно свести к нескольким пунктам. Ряд авто¬
ров полагал, что определение государства как аппарата насилия одного
класса над другим в целях эксплуатации должно быть дополнено с учётом
функции организации, которая необходима всем членам общества.255 Не¬
приятие вызвали доводы Штаерман о том, что чеканка монеты, наличие
письменности вообще и письменного права в частности нельзя относить к
обязательным признакам государства. Действительно, подчёркивали мно¬
гие оппоненты, взятые по отдельности, эти признаки не так существенны,
но их совокупность игнорировать нельзя.256 Большинство авторов указы¬
вали на то, что исполнительная власть в республиканском Риме была сла¬
252 Маяк И.Л. К вопросу о социальной структуре и политической организации архаиче¬
ского Рима; Андреев Ю.В. Гражданская община и государство в античности; Трухина Н.Н.
Римская civitas Ш-П вв. до н.э.: архаичный раннеклассовый социум или государство? // ВДИ.
1989. № 4. С. 74-75; Капогросси Колоньези Л. Формирование государства в Риме (Точка зрения
историка права); Гюнтер Р О времени возникновения государства в Риме // ВДИ. 1990. № 1.
С. 98; Егоров А.Б. Указ, соч.; Кофанов Л.Л. К вопросу о времени возникновения государства в
Риме. Строго говоря, И.Л. Маяк вообще ушла от разговора о теоретической стороне вопроса, а
Колоньези проблема изменений в теории советских марксистов, видимо, мало волновала.
253 Большаков О.Г. Общество, классы и государство: важность дискуссии // ВДИ. 1989.
№ 3. С. 90-91; Кузищин В.И. О формировании государства в Риме // Там же. С. 92-94; Смыш¬
ляев А.Л. Античная гражданская община: отсутствие или особый тип государственности? //
Там же. С. 99-101; Якобсон В.А. Государство и социальная психология // ВДИ. 1989. № 4. С. 75-78;
Вигасин А.А. О государственности в древней Индии // ВДИ. 1990. № 1. С. 99-101; Большаков
А.О. Определение государства требует уточнения // ВДИ. 1990. № 2. С. 120-121; Ким С.Р.
Виды антагонизмов в древнеримском обществе // ВДИ. 1990. № 2. С. 125-127; Чернышов Ю.Г.
Раннеримское государство или «безшсударственная община граждан»?
254 Николе К. Римская республика и современные модели государства // ВДИ. 1989. № 3.
С. 97-99; Кошеленко Г.А. К дискуссии о возникновении государства в древнем Риме // ВДИ.
1990. № 1. С. 93-94; Гуревич А.Я. О генезисе феодального государства.
255 Большаков О.Г. Указ. соч. С. 91; Смышляев А.Л. Указ. соч. С. 99; Якобсон В.А. Указ,
соч. С. 76; Большаков А.О. Указ. соч. С. 121.
256 Маяк И.Л. Указ. соч. С. 96; Смышляев А.Л. Указ. соч. С. 100; Чернышов Ю.Г. Указ,
соч. С. 132.
4.5. Дискуссия о возникновении римского государства
245
ба, но только относительно: И.Л. Маяк отмечала, что были тюрьмы, казни,
а функции полиции иногда выполняли воины (что бывает и в современ¬
ных государствах),257 Л. Капогросси Колоньези подчёркивал, что не следу¬
ет обманываться видимой добровольностью социального поведения в ар¬
хаическом и республиканском Риме, поскольку, пусть римская правовая
система воздействовала на своих граждан и непрямым давлением, послед¬
нее было достаточно сильным, чтобы система действительно функциони¬
ровала,258 Л.Л. Кофанов пытался показать, что по масштабам римского го¬
сударства, у того всё-таки имелось заметное число управляющих и неко¬
торая сила для принуждения, тем более, что речь идёт о демократической
форме устройства, которая стремится к ограничению роста бюрократии.259
Эксплуатацию плебеев патрициями предлагали усматривать в том, что ос¬
нову армии составляли плебеи, а плоды экспансии пожинали в основном
патриции.260 В числе прочих доводов приводили и тот, что принятие кон¬
цепции ведёт к ряду трудноразрешимых парадоксов: отсталая Спарта
имела государство уже в IX в. до н.э., а развитый афинский полис мы и в
V в. до н.э. не сможем признать государством,261 что римляне сами счита¬
ли свой образ жизни государственным. Отмечалась и неправомерность
параллели между Римом, в III в. до н.э. вышедшем на мировую арену, кон¬
тролирующим огромные территории и варварским объединением племён,
вроде германцев Ариовиста, покорившим часть Галлии.262
Не всегда авторы отзывов воспринимали аргументацию Е.М. Штаер-
ман, видимо, путаясь в предложенной ей иерархии понятий. Так, И.Л. Маяк,
апеллируя к словам Ленина о классах-сословиях, замечала, что «сословное
деление по сути было делением классовым»,263 не замечая, что Штаерман
мыслит не в двух терминах (класс или сословие), а в трёх (класс, класс-
сословие, архаическое сословие). Р. Гюнтер, соглашаясь в том, что плебеев
нельзя считать классом, утверждал, что границы между классами просто
проходили внутри плебса (разделяя богатых и бедных), относя процесс скла¬
дывания классов и государства «не позднее III в. до н.э.», считая появление
принудительной власти уже первой ступенью формирования государства»,264
то есть, по сути игнорировал теоретическую часть статьи оппонента, где по¬
яснялось, почему разграничиваются «потестарная» и политическая власть.
Основной посыл критиков могут передать следующие слова Ю.В. Анд¬
реева: «Я готов согласиться с автором статьи в том, что становление римско¬
257 Маяк И.Л. Указ. соч. С. 96.
258 Капогросси Колоньези Л. Указ. соч. С. 96.
259 Кофанов Л.Л. Указ. соч. С. 129.
260 Маяк И.Л. Указ. соч. С. 96; Егоров А.Б. Указ. соч. С. 123; Кофанов Л.Л. Указ. соч. С. 128.
261 Андреев Ю.В. Указ. соч. С. 72.
262 Андреев Ю.В. Указ. соч. С. 73; Трухина Н.Н. Указ соч. С. 74. Близкая позиция: Ко-
шеленко Г.А. Указ. соч. С. 94.
263 Маяк И.Л. Указ. соч. С. 95; подобным же образом спорят со Штаерман С.Р. Ким и
Ю.Г. Чернышов. Ким С.Р. Указ. соч. С. 126-127; Чернышов Ю.Г. Указ. соч. С. 132.
264 Гюнтер Р. Указ. соч. С. 98
246
Глава 4. Е.М. Штаерман и трансформация образа древности
го государства было весьма длительным и сложным процессом, но мне труд¬
но разделить её убеждённость в том, что процесс этот был настолько длите¬
лен, что то, что мы обычно принимаем за агонию республиканского строя,
имея в виду события П-1 вв. до н.э. или гражданские войны, на самом деле
было родовыми муками, сопровождавшими появление на свет настоящей, а
не мнимой государственной машины, первой в истории Рима».265 266Что касается цитат из классиков, то, хотя участники иногда и отмечали,
что ссылки у Штаерман идут на ранние работы Маркса, либо что, цитируя
иногда по конкретному поводу Энгельса, она при этом не разделяет прямых
266
выводов, содержащихся в цитируемом сочинении, но в целом накал стра¬
стей вокруг этой некогда важнейшей сферы ведения научного спора в со¬
ветской историографии, резко спал. Как заметил О.Г. Большаков, «я далёк
от мысли, что удачно выбранная цитата из Маркса или Энгельса может
служить решающим аргументом в научной дискуссии - время фехтования
на цитатах, к счастью, кончилось».267 Иногда говорится об упрощённом по¬
нимании марксизма как грехе советской науки, о необходимости учёта со¬
циально-психологических факторов в историческом материализме,68 но это
уже не главная идея. Слова о том, что марксизм в состоянии дать ответы на
все вопросы, уже не звучат.269 Спор ещё ведётся почти целиком в марксист¬
ской фразеологии, но участники дискуссии всё чаще смотрят на марксизм
со стороны.270 И этот взгляд со стороны выказывает всё меньше желания
начинать новый этап обновления теории. А .Я. Гуревич, к тому времени от
марксизма уже довольно явно отошедший, вообще не ссылается на «класси¬
ков» ни по конкретным поводам, ни ради обобщений.
В завершающей дискуссию статье Е.М. Штаерман почти не анализи¬
рует сам ход дискуссии (поскольку, как мы видели, в виду организацион¬
ных особенностей проведения, дискуссия была лишена развития), отвечая
на некоторые наиболее частые претензии и касаясь ряда высказываний,
которые нельзя считать корректными в научном споре.
По поводу расхождения своей концепции с концепцией Ф. Энгельса,
относившего возникновение римского государства ко времени реформ
Сервия Туллия историк замечает, что Энгельс базировался на устаревших
ныне данных и на общих положениях, которые тогда казались бесспорны¬
ми - прежде всего, о непрерывном прогрессе по восходящей линии. Во¬
265 Андреев Ю.В. Указ. соч. С. 74.
266 Большаков О.Г. Указ. соч. С. 91; Вигасин А.А. Указ. соч. С. 100; Чернышов Ю.Г.
Указ. соч. С. 131.
267 Большаков О.Г. Указ. соч. С. 91.
268 Якобсон В.А. Указ. соч. С. 76-77.
269 Кажется, единственное исключение - С.Р. Ким: «У историка-марксиста как раз есть
определённые критерии для оценки явлений процесса зарождений классовых отношений и
государства в том или ином обществе». Ким С.Р. Указ. соч. С. 125.
270 См. Ю.В. Андреев. Указ. соч. С. 73: «много внимания уделено в статье известному
марксистскому тезису». Разделяет или нет автор марксизм, он уже не признаёт его единст¬
венной истиной.
4.5. Дискуссий о возникновении римского государства
247
обще, в ответной статье хорошо прочитывается мысль о том, что нужно
следовать не за цитатами или даже отдельными положениями классиков
марксизма, а за комплексом их концепций. Своим критикам в этом на¬
правлении (прежде всего А.А. Вигасину и Ю.Г. Чернышову) Штаерман
отвечает в духе: читайте больше самих классиков и соответствующую ли¬
тературу.271 Что касается другого теоретического замечания, будто стоит
учитывать в создании государства и организаторскую функцию, помимо
функции эксплуатации, то здесь Штаерман указывает: в таком случае мы
будем просто не в состоянии отделить государство от тех догосударствен-
ных форм, где есть функции организации - в конце концов, подобные
функции выполняет и вожак волчьей стаи.272
Довод о комплексе определённых культурных достижений (монеты,
письменности, образования) Штаерман (трудно сказать, насколько созна¬
тельно) сначала ослабляет: отдельно возражая по поводу заимствования
монеты и письменности (теми же аргументами, что и в заглавной статье),
отдельно - по поводу судопроизводства (Законы XII Таблиц в общем не
отличаются от «варварских правд») и отдельно - по поводу общего уровня
культуры: это довод слишком размытый, так как нельзя сказать, выше или
ниже культура догосударственных обществ по сравнению с культурой го¬
сударственного периода.273 274 Отмечает Штаерман и то, что нельзя апеллиро¬
вать к мнению самих римлян (как и греков) о том, что они жили в государ¬
стве, поскольку у тех и у других не было понятия государства в нашем
274
смысле слова, поэтому здесь, так сказать, лишь вопрос перевода.
В заключение автор повторно указывает, что «целью моей была толь¬
ко постановка вопроса, а отнюдь не его окончательное решение (вряд ли
оно вообще возможно)».275
В начале 70-х гг. Финли квалифицировал выступление С.Л. Утченко и
И.М. Дьяконова о классах в древнем мире как «арьергардный бой» за схе¬
му Энгельса.276 Но настоящие арьергардные бои за советский марксизм
мы можем наблюдать лишь в конце 80-х гг. XX в. Понимание государства
как порождения классового антагонизма - ядро марксистской теории ис¬
тории, такой же её неотъемлемый элемент, как теория прибавочной стои¬
мости или теория революции, а учитывая то, что это самый легко усваи¬
ваемый элемент из названных - возможно, он вообще играет центральную
роль. Следовательно, марксист не может признавать наличия государства
271 Штаерман Е.М. К итогам дискуссии о римском государстве // ВДИ. 1990. № 3. С. 68,74.
272 Там же. С. 70. Довод дополнен утрированными примерами, что, на самом деле, ско¬
рее ослабляет его, чем усиливает. Имей оппоненты возможность выразить мнение во второй
раз, они могли бы также воспользоваться запрещённым приёмом и возразить, что и функции
эксплуатации можно найти в природе, например, в муравейнике, обитатели которого даже
захватывают рабов.
273 Там же. С. 69,72, 73.
274 Там же. С. 73.
275 Там же. С. 75.
276 Finley M.I. Ancient Slavery and Modem Ideology. P. 138.
248
Глава 4. Е.М. Штаерман и трансформация образа древности
там, где он не видит классов и эксплуатации - это равносильно тому, что¬
бы признать неверной саму трактовку государства. У Е.М. Штаерман хва¬
тило смелости увидеть отсутствие в ранней Республике той эксплуатации,
которая даёт основание определять её как государство в марксистском
смысле, и хватило смелости перестроить концепцию таким образом, что¬
бы теория и факты совпадали. Не случайно же зарубежные участники
дискуссии довольно спокойно отмечали, что на рождение «парадоксаль¬
ной» концепции повлияла именно необходимость «выводить (в соответст¬
вии с марксистской концепцией) сам генезис государства из классовых
конфликтов».277
Интересно указать и на то, что Е.М. Штаерман, сознательно или нет,
применяет тот же приём, что в 50-х гг. - сокращает историю римского госу¬
дарства (теперь не с конца, а с начала), чтобы сделать более динамичной и
насыщенной историю Империи: гражданские войны в Риме «поднимают»
статус с эпохи кризиса государства до эпохи его рождения. Е.М. Штаерман,
конечно, не могла знать, что произойдёт в дальнейшем, если этот приём
возьмут на вооружение менее осторожные умы, но сам факт такого поворо¬
та сознания, когда марксистски ориентированный учёный по какой-либо
причине стремится «сократить» историю, должен быть нами отмечен.
Изменение внешних условий убыстрило нарастание негативного фо¬
на вокруг советской теории истории. Все недомолвки и трудности, не все¬
гда неразрешимые, теперь представали в самом вопиющем виде. В этих
условиях сумерек советской эпохи Е.М. Штаерман пишет статью для
сборника, посвящённого исторической теории К. Маркса. Сборник этот
так и не вышел, а статья была опубликована спустя более чем десятиле¬
тие после смерти автора.
Её название - «Марксизм и антиковедение. Критический взгляд», но
её можно было бы также назвать апологией марксистского антиковедения.
Статья обсуждает вопрос о «кризисе марксизма» и о том, насколько мар¬
ксизм ограничен и догматичен как система познания. Начинает Штаерман
с признания несомненного вреда господства в советской науке понятия
«рабовладельческая формация», ставшего догмой по вине Сталина, от¬
дельно оговаривая, что «ни Маркс, ни Энгельс, ни Ленин никогда этот
термин не употребляли ... поскольку ... всё же не считали возможным
именовать формацию и лежащий в её основе способ производства по гос¬
подствующему способу эксплуатации».278 Далее автор утверждает, что
Марксов термин «античный способ производства», будучи связан с поня¬
тием античной гражданской общины, тем самым лежит в основе актуаль¬
ных и в настоящее время исследований, которые понимают особенности
античного общества исходя из особенностей греческого полиса или рим¬
277 Капогросси Колоньези Л. Указ. соч. С. 96.
278 Штаерман Е.М. Марксизм и антиковедение. Критический взгляд // Переходные эпохи
в социальном измерении. История и современность / Отв. ред. Мальков В.Л. М., 2002. С. 22.
4.5. Дискуссия о возникновении римского государства
249
ской civitas. Точно так же неуместно обвинять марксизм в том, что он
примитивно разделил античное общество на рабов и рабовладельцев: и
Маркс, и Ленин говорили, что «чистые» классы сформировались только
при капитализме, а кроме того, не следует понимать борьбу рабов против
рабовладельцев как протекавшую исключительно в форме восстаний.
Правда, тут же автор статьи признаёт, что в советской литературе всё
обычно к этому и сводилось.279 Исследовательница утверждает так же, что
марксизму не противоречит понятие «общечеловеческих ценностей» (ви¬
димо, это частичный отказ от понятия классовой морали). В завершение
статьи, указывая на ряд нерешённых вопросов (особенно в сфере изучения
античной культуры), историк пишет: «Дальнейшее, более углубленное
применение марксизма, возможно, поможет решить эти и многие другие
вопросы античной истории».280 Примечательна как эта завершающая фра¬
за в целом, так и употреблённая в ней оговорка («возможно») в частности.
Особенности марксистского историописания в статье присутствуют,
даже те, которые, возможно, не слишком нравились самому автору. Так,
помимо признания собственных ошибок, Штаерман много (и даже замет¬
но больше, чем признанию ошибок) внимания уделяет полемике с не¬
марксистскими авторами, которая стилистически смягчена и часто даже
лишена имён: «Часть историков считала, что в античном мире существо¬
вал капитализм и закономерности его подъёма и упадка аналогичны со¬
временному капитализму. Другие, напротив, доказывали и доказывают не¬
развитость, примитивность античной экономики, но опять-таки исходя из
экономики капиталистической, до которой античный мир никоим образом
не дотягивал» и т.п 281 Но во всём отрывке не указываются ни О. Шпенглер,
ни Э. Мейер, ни М. Финли, ни П. А. Сорокин. Может быть, Е.М, Штаерман
просто не смогла выправить статью в соответствие с обычно свойствен¬
ным ей тщательным подходом к каждой работе - в тексте нет ни одной
сноски - а мы можем восстановить «адресатов» по другим её работам, где
вопрос затрагивался более подробно.282 Но, может быть, это сделано пото¬
му, что никто из крупных историков древности никогда не писал о том, что
античный мир в целом «дотягивал» до античной экономики, и обвинение
пришлось бы адресовать не самым влиятельным исследователям?
Обманчива и мягкость спора: Штаерман усиливает собственные по¬
зиции за счёт того, что подаёт позицию оппонентов безадресно и в крайне
общем виде. «Значит ли это, что не следует придавать особого значения
сопротивлению рабов, как это делают некоторые наши оппоненты, считая,
279 Там же. С. 26.
280 Там же. С. 32.
281 Там же. С. 27.
282 Указания на М. Финли, Р. Дункан-Джонса, К. Хопкинса: Кузищин В.И., Штаерман Е.М.
Экономика и политика в античном общества // Вопросы истории. 1989. № 8. С. 39; на Э. Мей¬
ера, А.Дж. Тойнби, А. Крёбера, Л. Мамфорда: Штаерман Е.М. Кризис античной культуры. С. 5;
на А.Дж. Тойнби и П.А. Сорокина: Она же. Социальные основы религии Древнего Рима. С. 281,
прим. 2.
250
Глава 4. Е.М. Штаерман и трансформация образа древности
что мы склонны преувеличивать значение рабских восстаний?»283 284 Выпад
сформулирован настолько туманно, что уже на следующей странице упрёк
обобщённому противнику изменён: немарксистские историки античности
если и не отрицают роль масс в истории, то большее внимание склонны
уделять «борьбе элит». Завершается пассаж почти беспомощно: «Что
борьба за власть в высших эшелонах значит немало и всегда на виду у со¬
временников и потомков, отрицать не приходится. Но не приходится от-
W 284
рицать и роль народных масс, признаваемую марксистами ведущей».
Иногда даже кажется, что исследовательница приходит к старому пара¬
доксу советской историографии: обвинению немарксистских учёных в
том, что они недостаточно знают марксизм.
Наконец, критика зарубежных коллег проведена по любимому Шта¬
ерман вопросу об исторических аналогиях, аргументация и выводы здесь
кратко повторяют её специальные работы 60-х гт.: «неправомерны анало¬
гии, когда они непосредственно связаны с уникальной структурой данной
общественной системы, с её структурообразующими элементами».285 От¬
метим здесь, всё-таки (поскольку нам неизвестна критика этой идеи), что
предлагаемое Е.М. Штаерман решение невыполнимо при реальном иссле¬
довании, поскольку предполагает, что сначала учёный должен выяснить
(или знать изначально?), что уникально в обществе, а что нет, и лишь по¬
том - сравнивать общества. Но в действительности процесс изучения об¬
щества идёт в обратном порядке, и если при нём неизбежны ошибки и не¬
корректные сравнения, то они всё-таки помогают познанию, в то время
как заранее выдвинутые принципы, как и что следует изучать - лишают
познание всякой инициативы.
Точно так же беспомощна, на наш взгляд, статья, взятая в её целостно¬
сти, в её основной идее. По сути сказано: марксизм искажали, а без искаже¬
ний он не противоречит некоторым современным данным и представлениям,
поэтому его надо развивать. Когда автор утверждает, что «марксизм, очи¬
щенный от наслоений, вызванных различными конъюнктурными моментами,
лучше любой иной теории может объяснить историю античного мира»,286
это положение заслуживает внимания как точка зрения самой Штаерман и
явно обозначенная ей цель собственной статьи, но это положение в статье не
доказано ни примерами, ни теоретическими выводами. Штаерман не знает,
как должны решаться все неправильно решённые «нечистым» марксизмом
вопросы, кроме тех, которые разрабатывала западная наука: например, во¬
прос о революциях в античном мире,287 она лишь выражает уверенность, что
таковые непременно должны быть разрешены. В общем, плана исследова¬
ния, методики здесь уже нет, осталась лишь вера в методологию.
283 Штаерман Е.М. Марксизм и антиковедение. Критический взгляд. С. 25.
284 Там же. С. 26.
285 Там же. С. 28.
286 Там же. С. 29.
287 Там же. С. 27.
4.5. Дискуссия о возникновении римского государства
251
И это подводит нас к вопросу о значении научной работы Е.М. Штаерман
для развития советской историографии древности и о её роли в эволюции со¬
ветского образа древности. Прежде всего, нам необходимо оценить её лич¬
ность как исследователя. Мы можем указать на несколько важнейших черт.
Прежде всего, перед нами очень продуктивный в научной работе учё¬
ный. Штаерман всегда была подавляющим образом сосредоточена на ис¬
тории древнего Рима и в большей мере на истории Империи, но при этом
охват её работ весьма значителен: это несколько монографий по социаль¬
но-экономической истории Рима в целом, отдельных периодов или слоёв
населения, работы по истории культуры и т.п. При этом работы отличают¬
ся как широким знакомством с зарубежной историографией вопроса, так и
большим охватом в сочетании со скрупулёзным анализом исторических
источников. В некоторых видах источников Е.М. Штаерман была ограни¬
чена - прежде всего, в области недавних археологических находок, но даже
в этом случае речь не может идти о полной оторванности. Иными словами,
в этом аспекте нельзя фиксировать принципиального отставания советско¬
го учёного от зарубежных коллег. И мы могли наблюдать, как в разных на¬
правлениях Штаерман как советский историк боролась против стереоти¬
пов советской историографии.
Наряду с тщательной научной разработкой конкретных проблем и во¬
просов, обращает на себя внимание такая особенность научного творчества
Е.М. Штаерман, как участие в дискуссиях, - более того, некоторые дис¬
куссии были ей же начаты.288 289 Конечно, не в последнюю очередь это было
наследием самого начала послесталинского периода, когда дискуссии ста¬
ли формой самоопределения для советской исторической науки; к дис¬
куссиям примыкали и обсуждения учебников и учебных пособий.290 Но
одно дело - участвовать в идущей полемике, совсем другое - начинать её,
второе обычно указывает на личный интерес. Мы пытались показать, что
результаты этих дискуссий вряд ли могли вполне устроить Е.М. Штаерман -
в случае с дискуссией 50-х гг. тема незаметно потеряла первоначальный
посыл из-за двух факторов: нарастающей абстрактности рассуждений и
(чуть позднее) смещения в хронологии обсуждаемой проблемы; в случае с
дискуссией 1989-1990 гг. дискуссионная статья скорее получила 18 рецен¬
зий, чем вообще какое-то развитие темы. И всё же, на наш взгляд, началь¬
ной целью дискуссий для исследовательницы было само желание поде¬
литься открывавшимися ей необычными (или казавшимися таковыми)
288 Хотя о дискуссии 1989-1990 гг. Штаерман и говорит, что она проводилась по ини¬
циативе «Вестника древней истории», это нисколько не противоречит её собственному жела¬
нию дискутировать. См. Штаерман Е.М. К итогам дискуссии о римском государстве. С. 75.
289 Вызревали они, без сомнения, в недрах сталинского же времени, когда власть их
инициировала и направляла. См. Дубровский А.М. Историк и власть: историческая наука в
СССР и концепция истории феодальной России в контексте политики и идеологии (1930 -
1950-е гг.). Брянск, 2005. С. 424-489.
290 Писались таковые и на пособия Штаерман. См. Кац А.Л. Рец.: С. И. Ковалев и Е. М. Шта¬
ерман. Очерки истории древнего Рима // ВДИ. 1957. № 3. С. 216-220.
252
Глава 4. Е.М. Штаерман и трансформация образа древности
трактовками исторических эпох. Может быть, оно, в свою очередь, вырос¬
ло из желания не просто отвергать стереотипы, а делать это на некоем
строгом основании, а потому в итоге, сознательно или нет, это строгое ос¬
нование должно было приходить в очевидное противоречие с уже сущест¬
вующими трактовками. Конечно, позиция исследовательницы иногда соз¬
нательно заострялась, чтобы спровоцировать заинтересованные отзывы, но,
возможно, главным в этом вызове на поединок было то, что Штаерман ка¬
залось возможным достичь целостной трактовки римской истории, исходя
из тех других параметров античного общества, которые всё чётче вырисо¬
вывались перед ней по мере постепенного отвержения стереотипов.
Третьей особенностью научного творчества Е.М. Штаерман мы можем
назвать интерес к научной теории. Он, правда, никогда не отрывался слиш¬
ком далеко от конкретной сферы интересов исследовательницы, а с конца
60-х гг. был ещё и ограничен из-за обвинений в чрезмерном увлечении
структурализмом, но это всё же не помешало созданию собственной кон¬
цепции римской истории, пусть последняя и не получила возможности быть
достаточно чётко выраженной и полновесно аргументированной.
Е.М. Штаерман относилась к тому поколению советских учёных, кото¬
рые приложили все свои силы, чтобы указать на сложность древнего мира,
на недопустимость однозначных оценок по большинству вопросов. Она
числится среди тех немногих, кто, оспаривая прошлые ошибки, сумел не
ограничиться критикой или частичным синтезом, но попытался построить
собственную непротиворечивую систему. Мы видели, что эта концепция
вызревала, в плане хронологии исследования, скорее в обратном порядке: от
Поздней империи к возникновению государства. В итоговом виде её поло¬
жения сводились к следующему: долгий период перехода от гражданской
общины догосударственного типа к государству, связанный с территориаль¬
ным ростом и ростом политического влияния этой общины (трансформиро¬
ванное объяснение кризиса Римской республики, высказанное С.Л. Утчен-
ко); в период Ранней империи - становление системы средних рабовладель¬
ческих вилл, отражаемое в народной культуре созданием трудовой морали и
эволюцией иррационального чувства из желания утешения; сложность по¬
ложения рабов как класса, изменение их положения в сторону большего
контроля государства и начало трансформации рабства; эпоха Поздней им¬
перии - подготовка процессов феодализации, особая роль латифундий и ко¬
лоната (в широком смысле) в этом процессе. Концепция была, кроме того,
тесно увязана с высказываниями и концепциями «классиков», которые под¬
верглись сложной и даже утончённой трактовке.
Однако, слова Штаерман об учении стоиков, что оно «видимо, мно¬
гим, даже образованным людям, представлялось слишком сложным»,291
могут быть с неменьшим основанием отнесены не столько к её концепции,
сколько к тому воздействию, которое оказала последняя на образ древно¬
291
Штаерман Е.М. Социальные основы религии древнего Рима. С. 258.
4.5. Дискуссия о возникновении римского государства
253
сти в советской историографии. Борьба с издержками сложившегося об¬
раза древности стала одной из основных тенденций в советской послеста-
линской историографии. При этом ситуация складывалась так, что совет¬
ские учёные были по сути обязаны разделять образ в целом, поскольку не
имели права нарушать основных теоретических и стилистических прин¬
ципов. Сама Штаерман показывает это, когда пишет, что в Римской империи
было, по сути, два эксплуатируемых класса (рабы и крестьяне-колоны) и
два эксплуататорских (декурионы и сенаторы), но при этом всё равно ос¬
новными классами признаёт рабов и рабовладельцев.292
На этом фоне крайняя умеренность в плане теоретических измене¬
ний, вроде той, что придерживался В.И. Кузищин, какое-то время мота
выглядеть вполне предпочтительной. Но уже в 70-е гг. это, вероятно, не
казалось самим специалистам большим плюсом, ибо мало помогало в
движении вперёд: казалось, Кузищин и активно апеллирует к Ленину
(идеал стремления к «незамутнённому источнику»), и подчёркивает необ¬
ходимость учёта роли неосновных классов-сословий в истории формации -
класса мелких землевладельцев в античности (акцент на сложности соци¬
альной структуры в древности), и обосновывает выделение эпох зарождения,
расцвета и упадка в периодизации формаций, с разной длительностью в
различных странах (реакция на попытки построения неунифицированной
истории стран),293 только всего этого уже недостаточно для того, чтобы
образ древности выглядел непротиворечивым где-либо за пределами ву¬
зовского учебника или отдельных обобщающих статей.
Таким образом, теперь древность выглядела хоть и единой эпохой, но
всё более разделённой на античность и Восток; статус восточной древно¬
сти оставался вызывающе неопределённым,294 и при разности вариантов
его истолкования было ясно одно - рабовладение там было особенным.
Античность всё более приобретала статус уникальной эпохи, хотя идея
Штаерман о том, что скорее античность была исключением в общемиро¬
вом историческом процессе, осталась периферийной и принципиального
воздействия на трансформацию образа древности не оказала (до опреде¬
лённого времени295). При этом и в восточной, и в греко-римской древности
всё большее внимание начинает уделяться социальным институтам - та¬
ким, как полис, которые и начинают избавлять советскую историографию
от исключительной ориентации на историю классовой борьбы.
Историки, действительно, избавлялись «от догматических стандарт¬
ных формулировок»,296 но не следует думать, что они тем самым автома¬
292 Она же. Кризис античной культуры. С. 42-43.
293 Кузищин В.И. Понятие общественно-экономической формации и периодизация ис¬
тории рабовладельческого общества // ВДИ. 1974. № 3. С. 69-87.
294 Тот же Кузищин в статье о периодизации рабовладельческого общества обходит
Восток молчанием, касаясь только античных примеров.
295 См. Гл. 5.
296 Павловская А.И. Сергей Львович Утченко (1908-1976). С. 91.
254
Глава 4. Е.М. Штаерман и трансформация образа древности
тически попадали в царство свободы мнений и непредвзятых суждений -
они только лишь изымали из исторической работы наиболее одиозные
стереотипы. Относительная свобода в трактовке конкретного материала
повела к тому, что не имея возможности полностью перестроить образ,297
советские историки сопровождали его бесчисленным набором оговорок и
дополнений. В отличие от эпохи 30-х гг., эти дополнения больше не нахо¬
дились на периферии в отношении собственно образа, напротив, часто
именно их усвоение считалось знаком приближения к истинному марксиз¬
му и, соответственно, истинному познанию хода исторического процесса.
Это в известной мере трансформировало образ, но сделало его плохо вос¬
принимаемым, в том числе для самих учёных. Скажем, И.С. Свенцицкая в
70-х гг. уже готова возродить приём, который некогда использовал в 20-е гг.
А.И. Тюменев: она говорит о допустимости аналогий со средневековыми
институтами, но считает, что в случае с древностью схожие институты не
имели определяющего значения, были пережиточными или неразвиты¬
ми.298 В этом колебании с определением того, какова же была суть некото¬
рых черт античного общества и заключено объяснение, почему линия на
принципиальную модификацию образа, столь сильная в советской исто¬
риографии древности (с большим накалом в отношении истории Древнего
Востока и с меньшим в отношении античности), не мота модифициро¬
вать этот образ достаточно глубоко и сравнительно непротиворечиво. За
чрезмерным увлечением модификацией всегда стоял призрак отхода от
марксизма, что смущало многих. В этих условиях теоретические позиции
«консерваторов» оставались неколебимыми.
Что же касается школьного преподавания, то образ оставался тем же с
необходимыми модификациями, на любом другом уровне (от студентов до
научных сотрудников) начинались значительные трудности с усвоением
образа древности. Это и предопределило его негибкость уже в 80-е гг., когда
постепенно среди ряда учёных начался отход от него и попытки построе¬
ния иного образа древности - и часто это делали наиболее талантливые
представители нового поколения.
Но всё это не означает, что с уходом советской эпохи исчез и сам со¬
ветский образ древности. Он был значительно ослаблен, но вошёл в слож¬
ную стадию своего бытия - постсоветскую.
297 Дело тут было, конечно, в «социальном заказе», то есть, государственной идеологии,
но не только в ней - и марксистская методология «сопротивлялась» принципиальным пере¬
смотрам. Любое свежее мнение требовалось согласовать с устоявшейся системой терминов
(или как минимум подкрепить соответствующим количеством признанных цитат), а это за¬
частую означало необходимость многолетних схоластических упражнений.
•298 Свенцицкая И.С. К вопросу о положении Аяо! в царстве Селевкидов // ВДИ. 1971. № 1.
С.9-10, прим. 13.
Глава 5
Образ древности
в постсоветской историографии
Предлагаемая глава может показаться играющей лишь вторичную
роль, поскольку в ней речь уже не идёт о советской историографии в соб¬
ственном смысле слова. Кризис и распад Советского Союза отразился на
всех сферах жизни общества, и на исторической науке в той мере, в какой
эти события казались наполненными историческим смыслом. История
словно сама указывала, кто прав, а кто нет в интеллектуальных спорах.
Признавая это, не следует, тем не менее, упрощать положение в науке
после 1991 г. В интеллектуальной сфере гораздо легче осознать неизбеж¬
ность перемен, чем приступить к ним. Проблемы, которые вставали перед
советскими историками древности до падения СССР, никак этим падени¬
ем разрешены быть не могли. Если говорить о том, что здесь могло бы по¬
мочь заимствование идей с Запада, то, в действительности, с новыми кон¬
цепциями и теориями многие советские историки были знакомы, а кроме
того, никакая национальная историография не может решить собственные
задачи путём простого заимствования, речь должна идти как минимум о
перемене мировоззрения. Всё это требовало времени, в том числе и ос¬
воение новых методик: советские учёные знакомились с ними в основном
для критики, не для применения. Во всех этих смыслах для историогра¬
фии древности 1991 г., конечно, не был значимой датой.
Наконец, сам процесс становления современной российской историо¬
графии древности был и остаётся неоднозначным. Наряду с попыткой об¬
рести новую идентичность путём освоения достижений мировой историо¬
графии сравнительно быстро начался не менее активный процесс актуали¬
зации марксизма, также скорее хаотичный, с одновременной критикой
истмата советского образца и апелляцией к «незамутнённому» Марксу в
духе тех же послесталинских времён. Всё это отразилось в знаменитой
примиряющей схеме мировой историографии, согласно которой есть два
подхода к эволюции общества: формационный и цивилизационный.1
И конечно, эта модель историографии была выдвинута для того, чтобы
заявить о научной продуктивности соединения этих двух подходов. За по¬
нятием «формационный подход», по сути, скрывался марксизм. На самом
деле, восприятие различных (и часто принципиально различных) теорий
1 То, что марксизм идея может применяться и в рамках теории цивилизаций (культурно-ис¬
торических типов или циклов) показывают работы С.И. Ковалёва 20-х гг., о которых мы рассказы¬
вали во 2-ой главе. См. Ковалёв С.И. Ковалёв С.И. Курс всеобщей истории. Пг., 1923! Т. L С. 24 и сл.
256
Глава 5. Образ древности в постсоветской историографии
развития общества в свете этих двух делений - ещё одно творение совет¬
ского исторического сознания, перешедшего в постсоветский период.2
Тем самым, российская историография древности 1990-2000-х гг. явля¬
ется по ряду своих характеристик постсоветской. Это не означает того, что
не появляется новых тенденций и попыток по-другому писать историю,3 но
при этом пока соблюдается превалирование советского наследия - не слу¬
чайно пользуются такой популярностью переиздания учебников 40-х гг.
(т.е., советской классики) С.И. Ковалёва и Н.А. Машкина. Как мы попро¬
буем показать ниже, и образ древности, несмотря на его продолжающуюся
трансформацию, остаётся всё ещё советским; рождение нового образа, ес¬
ли и подготавливается, пока не является очевидным и, кроме того, не яв¬
ляется темой нашего исследования.
Возможность характеризовать современную отечественную историо¬
графию древности как постсоветскую следует обосновать, помимо логиче¬
ского рассуждения, и внешними характеристиками. Так, в ней сохранились
те же тенденции, что и в советской историографии: затухание дискуссий;4 5
отказ от теоретизации в сфере античной истории и, напротив, «бесконеч¬
ная» дискуссия об «азиатском способе производства» в истории Древнего
Востока. Появление новых тенденций в постсоветской ипостаси современ¬
ной историографии, скорее всего, невозможно, поскольку исчезли те усло¬
вия, которые их порождали и направляли. Но поскольку рождения нового
образа всё ещё не происходит, необходимо обратиться к историографии по¬
следних тридцати лет, чтобы определить, почему так произошло.
Как мы могли видеть, и в конце 80-х гг. в советской историографии бы¬
ла одна монопольная методология. Но этот монополизм уже был в значи¬
тельной мере расшатан не столько внешними условиями, сколько всё мень¬
шей верой научного сообщества в его научную легитимность. В столицах и
ряде научных центров это проявилось во всё большем бегстве в «неглав¬
2 Потому-то критика «цивилизационного подхода» или даже, как пишут некоторые авто¬
ры, «цивилизационной теории» - стрельба по выдуманной мишени. См. Майоров Н.И. Введе¬
ние в историю Древнего Востока. Учебное пособие. Томск, 2003. С. 19 и сл.
3 Мы можем назвать несколько таких работ, в которых, на наш взгляд, присутствует дру¬
гой подход к материалу и которые, соответственно, могут расцениваться как начинающие
формировать новый образ древности. Подчеркнём, что мы здесь не поднимаем вопроса отно¬
сительно того, насколько эти исследования удачны с точки зрения работы с источниками или
спорны в своих методологических основаниях. Карпюк С.Г. Общество, политика и идеология
классических Афин. М., 2003; Емельянов В.В. Древний Шумер. Очерки культуры. СПб., 2001.
В последней работе (вызвавшей споры), пожалуй, можно проследить и влияние советской
«культурологической» традиции.
4 Пример позднего «отклика» на дискуссию о Римском государстве: Коптев А.В. Ан¬
тичная форма собственности и государство в Древнем Риме // ВДИ. 1992. № 3. С. 3-28; дис¬
куссии о переходе от античности к средневековью: Гюнтер Р. Социальные проблемы перехода
от античности к средневековью // Там же. С. 112-118; Коптев А.В. Формирование крепостно¬
го права в Поздней Римской империи // ВДИ. 1994. № 4. С. 40-63.
5 В специально оговорённых случаях мы будем расширять и эти хронологические рам¬
ки до всего послевоенного периода, поскольку некоторые тенденции в современном развитии
могут быть корректно объяснены только таким образом.
Глава 5. Образ древности в постсоветской историографии
257
ные» темы по древности: культуру и религию, но важнее в этом бегстве бы¬
ло не то, какие избирались темы, а то, какой избирался для них подход. Ис¬
следований культуры и особенно идеологии было много и в предыдущий
период, а советская историография древности отнюдь не была сосредоточе¬
на преимущественно на социально-экономической тематике, но только
М.Л. Гаспаров открыл внутренние тенденции развития античной литерату¬
ры, которые не выдвигались как заменяющие экономические, но развива¬
лись вполне логично и параллельно общей схеме социальных отношений, и
только С.С. Аверинцев по сути вернулся к настоящему исследованию хри¬
стианства как религии, а не как социального и политического института.
Всё более размывалась и схема развития античного христианства, устано¬
вившаяся в советской науке со времён А.Б. Рановича и Р.Ю. Виппера.
Сложнее обстояло дело с провинциальными центрами. Историогра¬
фические исследования в Казанском университете, например, сохраняли
строго определённую приверженность партийной идеологии. Тем не ме¬
нее, утрата веры в силу монополизма неожиданно и здесь обнаруживает
себя. Очень хорошо свидетельствует об этом кандидатская диссертация
Ю.А. Окуня, посвящённая творчеству Р. Сайма.6 Анализируя творчество
Сайма — исследование это проведено для советского времени (с его не пре¬
одолённой и поныне ограниченностью в литературе) на высоком уровне
знакомства с материалом, — Ю.А. Окунь постоянно использует в анализе
марксистские и чаще даже ленинские «установки», цитируя столпов истма¬
та в каждой важной части историографического исследования. Но сама
тонкость произведённого подбора цитат оказывается обличительной: чита¬
телю раскрываются элементарные вещи, вроде того, что Р. Сайм пишет не
всегда однозначно и не во всём определился с общей концепцией римской
истории, но под них подводится сложнее обоснование, связанное со спе¬
цификой классовой борьбы в современном обществе. Марксистская мето¬
дология и конкретный историографический анализ наконец идут здесь рука
об руку, одно обосновано другим и накрепко с ним связано, уровень обра¬
ботки доступных фактов и прочитанной литературы по вопросу высочай¬
ший - но само исследование при этом остаётся вопиюще неубедительным,
и теперь нельзя сказать, что тут дело в недостаточной освоенности методо¬
логии или недостаточном знании конкретных материалов. Методология
уже приходит в противоречие с уровнем работы историка (в данном случае,
историографа), и тем не менее, методология остаётся обязательной.
Такое положение вещей было очевидным для большинства истори¬
ков. И судя по всему, большинство полагало, что дело не в методологии, а
в её монополизме. С утратой монополизма предоставлялась возможность
по-другому (хотя и по-марксистски) охарактеризовать исторический про¬
цесс, и возможно, разрешить все назревшие в теории противоречия.
6 Окунь Ю.А. Рональд Сайм и проблемы древнеримской истории: диссертация на соис¬
кание учёной степени кандидата исторических наук: 07.00.09. Казань, 1983.
258
Глава 5. Образ древности в постсоветской историографии
Стремление к «улучшению» («очищению») марксизма, как можно было
видеть из предыдущей главы, также не было новой тенденцией, являясь
одной из неотъемлемых черт советской послесталинской историографии.
Но если прояснение и осмысление марксизма ещё были более или менее
допустимы в тот период, то попытки переосмысления не получали одоб¬
рения со стороны контролирующих органов партии, а без них и проясне¬
ние теряло свой смысл. Поэтому оба этих желания приобрели в постсо¬
ветское время особенную остроту и ясность форм.
5.1. Древность в постсоветских концепциях
исторического процесса
Вторая схватка советских учёных вокруг проблемы «азиатского спо¬
соба производства» началась фактически с 50-х гг., и не окончена даже по
сей день - представители того поколения, подобно последним диадохам
Александра, ещё до сих пор сходятся в изнуряющих битвах. Растянутость
этой эпопеи делает необходимым, для её целостного рассмотрения, пере¬
нести её в главу о постсоветском этапе, по двум основным причинам: во-
первых, как было сказано выше, именно уход марксизма с официальных
позиций позволил воюющим сторонам наиболее полно раскрыть свои по¬
зиции, до 80-х гг. остававшиеся неразвёрнутыми; во-вторых, новое начало
спора о специфике развития стран Востока было и началом падения клас¬
сического образа древности в советской историографии. Теория смены пя¬
ти общественно экономических формаций была расшатана этим в боль¬
шей степени, чем любой другой интеллектуальной авантюрой.
Именно поэтому дискуссия 60-х гг. об «азиатском способе производст¬
ва» должна оцениваться с совершенно других позиций, чем отдельные дис¬
куссии в советской исторической науке, ограниченные несколькими годами
и несколькими изданиями, в которых публиковались их материалы. Это
многосоставная дискуссия, размах которой выводит её на уровень скорее
принципиального противостояния в советской марксистской историогра¬
фии, нежели просто нескольких стадий дебатов на волнующую тему. В этом
отношении она сходна с дискуссией о переходе от античности к феодализ¬
му, которая прошла сравнительно короткий этап открытого столкновения
нескольких точек зрения на базе одного научного журнала, но кроме того,
имела этап предварительного латентного развития и долгого продолжения в
работах и различных авторов и в разного рода научных публикациях. Отли¬
чие дискуссии об «азиатском способе производства» заключалось лишь в
том, что она характеризовалась значительно большим масштабом, выходя¬
щим за пределы собственно историографии древности.
Чаще всего в литературе принято считать, что вторая дискуссия об
«азиатском способе производства» началась в 1965 г.,7 после публикации в
7 Ю.И. Семёнов с большим основанием говорит о конце 50-х гг., а с середины 60-х гг.
признаёт лишь нарастание интенсивности (с затуханием в 70-е гг.). См. Семёнов Ю.И. Поли¬
5.1. Древность в постсоветских концепциях исторического процесса
259
журнале «Народы Азии и Африки» отрывка из работы французского мар¬
ксиста М. Годелье и откликов советских авторов, в том числе В.В. Струве,
признавшего обоснованность нового обсуждения проблемы.8 9 В этом крат¬
ком сообщении патриарх советской науки писал: «Термин и концепция
«азиатский способ производства» десятилетия отвергались советскими ис¬
ториками, и кличка «азиатчик» стала позорящим словом, несмотря на то,
что не кто иной, как К. Маркс ввёл в историческую науку эту концепцию».
И хотя далее Струве согласился с Годелье лишь отчасти, признав «азиатский
способ производства» самой ранней стадией развития общества, вышедше¬
го из родовых отношений, причём стадией с локальным распространением,
отвергнув его как отдельный путь развития общества (поскольку он неиз¬
бежно сменился рабовладением, а потом феодализмом), - словом, лишь не¬
много изменил прежнюю концепцию, воздействие статьи было значительно
более сильным, чем Струве, вероятно, рассчитывал. Надо полагать, здесь
имела место такая особенность советского мышления, как склонность «чи¬
тать между строк», видеть за написанным определённые знаки. Повторим¬
ся, мы не знаем, рассчитывал ли Струве на подобный эффект (поскольку он
ушёл из жизни в 1965 г., то более не мог пояснить свою позицию), но, если
обратиться от текста уже к контексту, то публикация выглядела своеобраз¬
ной рекламой концепции М. Годелье. Желающим прочитать эту ситуацию в
символическом смысле она представала таким образом: советские учёные
(Струве) обязаны критиковать неортодоксальную гипотезу Годелье, но сам
факт, что французскому марксисту дано слово и что он не раскритикован в
пух и прах, означает допустимость подобного подхода.
Сравнительно быстро появляются работы советских исследователей,
которые заимствуют приём Годелье. В этом отношении примечательна статья
Л.С. Васильева и И.А. Стучевского «Три модели возникновения и эволюции
докапиталистических обществ» (1966), в которой говорится о трёх парал¬
лельных путях развития единой докапиталистической классовой формации,
исходящих из общин азиатской, античной и германской. Первый путь соче¬
тает в себе черты рабовладельческой и феодальной формаций, находясь тем
самым между античным и германским, и поэтому неспособен к принципи¬
альному развитию. Античный путь развития склонен к движению по кругу, и
только германский (феодальный) порождает настоящий прогресс.10
тарный («азиатский») способ производства: сущность и место в истории человечества и Рос¬
сии. Философско-исторические очерки. М, 2011. С. 112. Мы затрудняемся определить на¬
чальную дату возрождения дискуссии, поскольку, как старались показать выше, безраздель¬
ное господство рабовладельческой концепции было относительным - некоторая «оппозиция»
проявляла себя и во второй половине 30-х гг., и во второй половине 40-х гг. Бесспорно лишь
то, что открытая фаза началась именно в 1965 г.
8 Годелье М. Понятие азиатского способа производства и марксистская схема развития
общества // Народы Азии и Африки. 1965. № 1. С. 102-104; Струве В.В. Понятие «азиатский
способ производства» // Там же. С. 104-109.
9 Там же. С. 104.
10 Васильев Л.С., Стучевский И. А. Три модели возникновения и эволюции докапиталистиче¬
ских обществ (к проблеме азиатского способа производства) // Вопросы истории. 1966. № 5. С. 77-90.
260
Глава 5. Образ древности в постсоветской историографии
Движение за пересмотр струвианской концепции истории Древнего
Востока было в этот раз весьма сильным, а критика обрела системность.11
Правда, при этом не сформировалось единой противостоящей точки зре¬
ния, поскольку различные исследователи предложили много вариантов и
подвариантов нового подхода, а кроме того, они натолкнулись на тенден¬
цию, которую условно можно назвать консервативной.
Условность заключается в том, что, кроме принципиального положе¬
ния о рабовладельческой сущности древневосточных обществ, учёные, её
представлявшие, признавали почти все те оговорки и уточнения, которые
предлагались стороной пересмотра. Различие было в оценках и, если
можно так выразиться, в степени драматизации ситуации в историогра¬
фии: если сторонники пересмотра указывали на «вопиющие» несоответ¬
ствия, сторонники прежних определений говорили о необходимости более
тонкого раскрытия уже имеющихся понятий и определений. Возможно,
некоторые исследователи поддерживали её потому, что вполне освоили
работу в существующей системе координат, и их больше интересовала
конкретика материала, чем бесконечные споры.12 Сильнейшим представи¬
телем консервативной тенденции, готовым к её теоретической защите,
был И.М. Дьяконов,13 а наиболее полное обоснование она получила в ра¬
ботах В.Н. Никифорова (1920-1990), особенно в монографии «Восток и
всемирная история», в которой Никифоров обосновывал нелогичность пе¬
ресмотра общей концепции рабовладельческой формации.14
В общем, эти работы стали знаком кризиса критической тенденции, и
тот же Никифоров мог не без оснований считать, что и вторая дискуссия
закончилась победой концепции рабовладельческого строя на Древнем
Востоке. Историографическая часть труда Никифорова написана с пози¬
ций полной уверенности в своих силах: по его мнению, несмотря на изме¬
нение количества фактов, сама по себе концепция всегда оставалась при¬
мерно одинаковой, от Струве до настоящего момента, и в этом смысле, что
называется, никогда не изменяла ни собственной логике, ни логике вооб¬
ще. Это, надо признать, не что иное, как высказанное в скрытом виде пре¬
зрение к противникам, которые много колеблются, меняют точки зрения -
что уже само по себе как бы свидетельствует против их построений. Этот
11 См. Семёнов Ю.И. Проблема социально-экономического строя Древнего Востока // На¬
роды Азии и Африки. 1965. № 4. С. 69-89; Меликишвили Г.А. К вопросу о характере древней¬
ших классовых обществ // Вопросы истории. 1966. № 11. С. 65-80; Коранашвили Г.В. О причи¬
нах неразвитости рабства на Древнем Востоке // Вопросы истории. 1969. № 9. С. 102-111.
п Упрёк «критикам» за то, что они, не разбираясь в вопросе, приписывают Древней Индии
различные черты «азиатского способа производства»: Бонгард-Левин Г.М., Ильин Г.Ф. Древняя
Индия. Исторический очерк. М., 1969. С. 578-580; Они же. Индия в древности. М, 1985. С. 491-492.
13 Дьяконов И.М. Проблемы собственности. О структуре обществ Ближнего Востока до
середины П тыс. до н.э. // ВДИ. 1967. № 4; Он же. Проблемы экономики. О структуре обществ
Ближнего Востока до середины П тыс. до н.э. // ВДИ. 1968. № 3. С. .№ 4. С.
14 Никифоров В.Н. Логика дискуссии и логика в дискуссии // Вопросы истории. 1968.
№ 2.; Он же. Восток и всемирная история. М, 1977 (первое издание - 1975 г.).
5.1. Древность в постсоветских концепциях исторического процесса
261
тон триумфатора был не слишком уместным, ведь в СССР снова наступал
период сворачивания ненужных (то есть, относительно свободных) дис¬
куссий, и противной стороне оставалось только молчать и радоваться, что
их не вынуждают громогласно отказываться от своих взглядов.
Теперь, правда, сами сторонники концепции рабовладения - такие
как И.М. Дьяконов и В.А. Якобсон, прилагали все более заметные усилия
по созданию новой концепции истории древности. В 80-х гг. несколькими
изданиями (1982, 1983, 1989) выходит инициированная Дьяконовым на
базе Института Востоковедения АН СССР «История древнего мира» в
трёх частях — учебное пособие, составленное из лекций, написанных ав¬
торами разных взглядов, которое в любом случае противопоставляло себя
вузовским учебникам истории - доминировавшему до 80-х гг. учебнику
под редакцией В.И. Авдиева15 16 и пришедшему ему на смену учебнику под
редакцией В.И. Кузищина.17 18 Здесь излагалась уже к тому времени закре¬
пившаяся концепция трёх классов рабовладельческого общества (третий -
мелкие производители), что в общем совпадало с «Историей Древнего
Востока» под редакцией Кузищина, но обоснование Дьяконова было более
тонким и характеристики классов менее противоречивыми. Примеча¬
тельно то, что наличие нерешённых теоретических вопросов в книге не
только не спрятано, но подчёркнуто и возведено в принцип, хотя без осо¬
бенной необходимости авторы лекций в спор не вступали. Не менее важно
и то, что было поставлено целью написание именно истории древности в
целом, без разделения на Восток и античность, что позволило, например,
избежать односторонности в описании эпохи эллинизма, предложить кри¬
терии по выделению ранней и поздней древности и т.п. Во введении при¬
знавалось, однако, что накал дискуссии теперь ослаб.19
Ю.И. Семёнов утверждает, что к середине 70-х гг. «статьи сторонни¬
ков концепции «азиатского» способа производства было запрещено печа¬
тать».20 Наличия определённых препон отрицать нельзя, но тем не менее в
конце 70-х гг. выходит сборник статей «Социальная и социально-экономи¬
ческая история Китая», в котором особое место уделено теории В.П. Илю-
шечкина (1915-1996), в чём-то сходной с идеями Васильева и Стучевского,
развивающими идеи автора, в начале 70-х гг. оформленные в форме «ра¬
бовладельческо-феодальной формации». Теперь Илюшечкин подходит к
15 Но попытки возражать были: Меликишвили Г.А. Некоторые аспекты вопроса о соци¬
ально-экономическом строе древних ближневосточных обществ // ВДИ. 1975. № 2. С.
16 Разгромный разбор первого издания этого учебника см.: Лурье И.М., Дьяконов И.М.
Рец.: В.И. Авдиев. История древнего Востока, ОГИЗ, 1948, 588 стр. цена 13 руб. // ВДИ. 1950.
№ 1.С. 116-133.
17 История Древнего Востока. М., 1979. Этот учебник (в переизданиях и с дополнения¬
ми) является основным в вузах и по сей день.
18 Впрочем, недостатки были замечены и (ранее) М. Финли, и (в 1988 г.) Ю.И. Семёновым.
19 История древнего мира. Под. ред. И.М. Дьяконова, В.Д. Нероновой, И.С. Свенциц-
кой. Ч. 1-3. М., 1983.
20 Семёнов Ю.И. Политарный («азиатский») способ производства... С. 9.
262
Глава 5. Образ древности в постсоветской историографии
проблеме более тонко, получая возможность дать также достойный ответ
недавно торжествовавшему В.Н. Никифорову.
Начинает исследователь с того, что пытается разорвать изначальную
связку теории формаций с историческими эпохами: «традиционные истори¬
ческие эпохи и стадии общественной эволюции, т.е. формации, - далеко не
одно и то же».21 Автор раскрывает этапы становления теории основных ис¬
торических эпох, показывая, как произвольно распределялись и переноси¬
лись грани меж ними и признаёт, что идею Сен-Симона об эволюции форм
труда (рабский, крепостнический, наёмный) использовал и развил К. Маркс,
поскольку тоща она казалась соответствующей состоянию исторической
науки. Однако при этом он утверждает, что это был, по сути, временный
компромисс, что основная идея «Капитала» заключается в обратном: фор¬
мации определяются только «типами частнособственнической эксплуата¬
ции,»,22 которым соответствуют определённые технико-технологические
этапы развития производства. Поскольку никто не доказал принципиального
отличия техники при рабовладении от техники при феодализме, Илюшечкин
полагает, что таких этапов было лишь два (появление машинного производст¬
ва было принципиальной гранью), как было всего два основных типа частно¬
собственнической эксплуатации: прибавочная стоимость и докапиталистиче¬
ская рента (с разновидностями: рабство, крепостничество, докапиталистиче¬
ская аренда). Следовательно, и классовых формации было лишь две: капи¬
талистическая и одна добуржуазная классовая формация.23
Обоснование теории продуманно и аккуратно, но при этом тоже рас¬
крываются глубинные проблемы советского марксизма: толкование класси¬
ков на основе цитат становится прямо невозможным, от буквы нужно пе¬
реходить к духу их произведений - и дух (в данном случае, «Капитала»)
может даже противоречить букве (признание устаревшими не только исто¬
рических данных, которыми располагал Маркс, но и его трактовок, постро¬
енных на этих данных). Утверждение, что в марксизме абсолютной ценно¬
стью обладает только методология, а догмы и выводы могут устаревать -
это уже отход от советского марксизма. Но в идеях Илюшечкина содержится
и опасность отвержения марксизма как такового: деление истории цивили¬
заций (т.е., того, что наступает после первобытности) лишь на докапитали¬
стический и капиталистический этап не только является слишком простым
решением сложной проблемы,24 но и ведёт к неизбежному признанию, что
метод Маркса работает исключительно в отношении второго этапа, анализ
21 Илюшечкин В.П. Общее и особенное в развитии добуржуазных классовых обществ
(к постановке проблемы применительно к древнему и средневековому Китаю). // Социальная
и социально-экономическая история Китая. Сборник статей. М., 1979. С. 14.
22 Он же. К вопросу о формационной характеристике древнего и средневекового обще¬
ства в Китае // Там же. С. 34.
23 Там же. С. 34.
24 Фактически, это всё равно, что разделить историю на современную и предшество¬
вавшую - ибо начало современности («модерна») как раз можно синхронизировать со ста¬
новлением капитализма. Разделение такого рода было осуществлено А. Вебером. См. Вебер
А. Избранное: Кризис европейской культуры. СПб., 1999.
5.1. Древность в постсоветских концепциях исторического процесса
263
же первого строится по аналогии. Тем самым, вместо всеобъемлющей пе¬
ред нами предстаёт частная теория, по ряду обстоятельств взявшая на себя
более амбициозную задачу, чем та, с которой могла справиться. В отноше¬
нии древности мы можем добавить, что Илюшечкин, приводя данные о ни¬
чтожном количестве рабов и их роли в производстве древнего и средневе¬
кового Китая, отмечая, что число рабов как раз быдо невелико в древности
и резко вырастало в отдельные периоды средневековья (в основном при
внешних завоеваниях), метко говорит о значении этих данных: «Несостоя¬
тельность же тезиса о преобладании рабского труда в древнем обществе,
например, Китая как минимум ставит под сомнение всю концепцию рабо¬
владельческой формации».25 Как несложно увидеть, «консерваторы» вовсе
не одержали окончательной победы.
Последняя книга В.Н. Никифорова очень хорошо показывает, на¬
сколько он вынужден был смягчить оценки - правда, поскольку она пред¬
ставляет собой общий очерк китайской истории, рассчитанный на широ¬
кого читателя, здесь мало специальной терминологии и почти нет научной
полемики, - но основные тенденции вполне заметны. Никифоров продол¬
жает отстаивать точку зрения, согласно которой «древняя история Китая
типологически близка европейско-средиземноморской древней»,26 но уже
в этой формулировке чувствуется смутное стремление уравновесить пред¬
ставления о единой формации и различных цивилизациях.27 Несколько раз
автор явно возражает В.П. Илюшечкину, не обозначая того по имени.28
Заметно желание провести параллели между китайской историей и истори¬
ей «классической древности», правда, все примеры оказываются очень
спорными: раннее государство Шан (XVII-XI вв. до н.э.) сравнивается с
примерно одновременной ему эгейской цивилизацией (ХХ-ХП вв. до н.э.),
раздробленный чжоусский Китай VIII-VI вв. - с городами-государствами
Шумера, раннего Египта или архаической Греции (различия в последнем
случае объясняются наступлением в Греции железного века), учение Мо Ди
сопоставляется с христианством, взятие гуннами Лояна в 311 г. сопоставля¬
ется с принятием Константином и Лицинием Миланского эдикта.29
25 Там же. С. 45. Учитывая то, что Китай чуть ли не единственная страна древнего ми¬
ра, в отношении которого возможны хоть сколько-нибудь обоснованные выкладки относи¬
тельно численности населения, замечание совершенно справедливое.
26 Никифоров В.Н. Очерк истории Китая: П тысячелетие до н.э. - начало XX столетия.
М., 2002. Книга закончена в мае 1990 г.
27 Похожий пассаж завершает и часть книги, посвящённой древнему Китаю: на завоё¬
ванном варварами севере погибает старая цивилизация, на оставшемся у китайцев юге рож¬
дается молодая, полная сил. Легко заметить, насколько автору непривычно мыслить поняти¬
ем цивилизации, иначе бы он почувствовал проблему в том, что одна и та же этническая и
культурная общность может родить две цивилизации. А вот перейти от одной формации к
другой в классическом марксизме - вполне. Так что, говоря «цивилизации», Никифоров всё
ещё подразумевает «формации». Там же. С. 148.
28 Когда отстаивает синхронность возникновения государства и классов в древнейшем
Китае или когда оспаривает положение о ничтожном проценте рабов в Ханьском Китае. Там
же. С. 14-15, С. 124.
29 Там же. С. 14,23, 57, 147.
264
Глава 5. Образ древности в постсоветской историографии
Тем не менее, эти спорные построения очень важны автору для того,
чтобы опереться на них при проведении основной идеи: ведь апелляция к
рабовладению оказывается недостаточной. Никифоров уже не пишет о ра¬
бовладельческом характере раннего китайского общества и более осторо¬
жен в случаях, когда речь заходит об имперской древности. Упоминаний о
рабах в книге достаточно много, но важен характер этих упоминаний: ав¬
тор признаёт, что шанский иероглиф, означающий «раба», может иметь и
другое значение, что на государственных землях в раннечжоусском Китае
лишь «может быть» трудились рабы, что каторжники в империи Цинь иг¬
рали «роль государственных рабов», а понятия «раб» и «порабощаемый
наёмный работник» в Ш-П вв. до н.э. примерно совпадали, что против
Цинь восставали бедняки и «полурабы» и т.п. Иногда применяются бо¬
лее тонкие уловки: «противопоставление цивилизованных людей зверопо¬
добным варварам, способным лишь поставлять рабов, типично для древ¬
ности»30 31 - в анализируемом источнике («Гуань-цзы») противопоставление
проводилось вне связи с мыслью о захвате рабов, фраза же выстроена та¬
ким образом, чтобы читатель сопоставил её со своими знаниями о том, как
греки считали варваров источником для пополнения рабов (тоже далеко не
бесспорный тезис). В любом случае, Никифоров признаёт как то, что в
раннегосударственный период в Китае господствующий класс оформлялся
на основе не столько частной собственности, сколько родовых связей, так
и то, что среди трудящихся в древнекитайском обществе истории на про¬
тяжении всей его истории преобладали крестьяне-общинники, - оба по¬
ложения вызвали бы только одобрение В.П. Илюшечкина.
Однако при этом Никифоров отказывается оспаривать рабовладельче¬
ский характер древнекитайского общества. Его мнение о «статистике» ос¬
талось неизменным: дело вообще не в количестве рабов, а в том, что сам
труд зависимых классов - в первую очередь, крестьянина - присваивался
не так, как в феодальный период, а на основе прямого, внеэкономического
насилия, которое лежало в основе всего способа производства. «Как из¬
вестно, такой способ производства марксистские историки обычно назы¬
вают рабовладельческим. Дело не в удачности или неудачности самого
термина. Экономическому базису соответствовала в древнем Китае рабо¬
владельческая политическая и идеологическая надстройка: деспотическое
государство, власть бюрократии, множественность идеологических течений
при явном преобладании официальной идеологии...».32 В этом рассужде¬
нии перечисление вторичных для марксизма признаков скрывает фактиче¬
ски малую капитуляцию: термин «рабовладельческий способ производства»
признан неудачным; правда, безо всяких оснований автор утверждает, что
это не является важной проблемой - но ведь, признай он тогда способ
производства «античным», и ему пришлось бы столкнуться с вопиющим
30 Там же. С. 17, 36, 101, 105, 106 (на С. 112 - уже «бедняки и рабы»),
31 Там же. С. 38.
32 Там же. С. 124.
5.1. Древность в постсоветских концепциях исторического процесса
265
расхождением между китайской действительностью и характеристикой
античного способа производства у Маркса; во всех остальных случаях не¬
избежно нужно было либо отходить от синхронизации истории древнего
Средиземноморья и истории древнего Китая (например, признать азиат¬
ский способ производства), либо - отходить от марксизма (т.е., принять
другие критерии для характеристики исторического процесса). Никифоров
чувствует шаткость своих позиций, поэтому несколько ниже, характеризуя
Западную Хань (II-I вв. до н.э.), пишет о «древнем обществе рабовладель¬
ческого типа»,33 34 - обтекаемая формулировка, в которой не нуждался бы
убеждённый сторонник рабовладельческой формации.
Тем самым, нисходящая фаза дискуссии неизбежно должна была за¬
кончиться, как только менялись внешние обстоятельства. В начале 90-х гг.
отложенные темы снова были озвучены, а поскольку теперь обязанность
примыкать к одной трактовке марксизма исчезла, то это раскрыло совер¬
шенно новые возможности - «желание доспорить прежние споры» возоб¬
ладало. Первой работой, решительно обозначившей разрыв автора с истма¬
том, был двухтомник Л.С. Васильева (род. 1930) «История Востока».35 Ва¬
сильев, как и авторы «Истории древнего мира», претендовал на полноту
охвата, но объектом для этого считал Восток как таковой, без разделения на
формации. Идею «власти-собственности» он положил в обоснование своей
концепции специфики социального устройства Востока. Васильев также
одним из первых использовал при объяснении становления государства на¬
работки современной американской антропологии. Запад и Восток проти¬
вопоставлены у Васильева как два принципиальных направления развития
общества. В то же время его теорию нельзя считать, скажем, цивилизаци¬
онной, а в некоторых отношениях стремление нарисовать именно общую
картину процесса, вполне познаваемую и надёжно измеряемую, обнажает
именно марксистскую методику работы.36 Просто это выведение на теоре¬
тический уровень той критической линии в марксизме, которая до того не
имела возможности реализовать себя в полной мере.
Тем самым, заявления об отказе от марксизма в целом или советского
его варианта в частности ещё не означали принципиального разрыва с
прошлыми подходами. Многим исследователям постсоветского периода,
вероятно, казалось, что утрата монополизма, пришедшего из внешней
сферы, это уже достаточная гарантия свободного мышления в сфере науч¬
ной. Но восходящая именно к марксизму приверженность к тому, чтобы
предложить всеохватывающую и всеобьясняющую теорию в этих услови¬
ях только усилилась, хотя авторы на словах признавали наличие и других
33 Там же. С. 127.
34 Дмитриев А.Н. Марксизм без пролетариата: Георг Лукач и ранняя Франкфуртская
школа (1920-1930-е гг.). СПб. - М., 2004. С. 476.
35 Васильев Л.С. История Востока. 4.1-2. М., 1993.
36 Эта книга, пожалуй, в наибольшей мере напоминает работы 20-х гг.: насколько инте¬
ресны теоретические разделы, настолько поверхностны, и даже конспективны главы по исто¬
рии отдельных стран. ^
266
Глава 5. Образ древности в постсоветской историографии
подходов. Стремление к монополии осталось, только пространство для
неё сузилось.
Тем самым, для поколения времён второй дискуссии об «азиатском
способе производства», которое начинало со стремления к «чистому»
марксизму, было естественнее не столько отказываться от марксизма,
сколько отталкиваться от него - иногда признавая свои построения преем¬
ственными, иногда заявляя их принципиально новыми, но в любом случае
противопоставляя их «истмату» - советскому воплощению теории, пред¬
стающему теперь как сборище всевозможных нелепостей. В плане древней
истории для нас прежде всего симптоматичны попытки И.М. Дьяконова и
Ю.И. Семёнова.
И.М. Дьяконов прошёл долгий творческий путь к тому моменту, когда
официальное крушение марксизма стало свершившимся фактом. При¬
стальная работа с источниками, внимание к лингвистике давали ему ту
тесную связь с исследованием прежде всего исторических фактов, которая
сама по себе не позволяла увлекаться исключительно абстрактными схе¬
мами.37 Потому Дьяконов, как и любой рефлексирующий учёный послес-
талинского времени, начинает постепенно конструировать «свой мар¬
ксизм» - тот вариант официальной (или не всегда официальной) идеоло¬
гии, который приемлем для его собственного мировоззрения и собствен¬
ной научной работы. Это собственное, можно сказать, самостоятельное
представление об истинных основах признанной государством, а значит и
всем обществом, методологии, прошло серьёзную закалку в конкретно¬
исторических и теоретических дискуссиях 60-х гг. Уже в их ходе Дьяконов
проявил особенности собственного подхода к решению проблемы: ради¬
кальный отказ от марксистской теории явно казался ему неправильным и
невозможным, потому он очень долго оставался на позиции преобладания
рабовладельческого способа производства в древности (вернее, несколь¬
ких вариантах этого способа), и даже тогда, когда ему приходилось объяс¬
нять социальные отношения в древневосточном обществе с помощью от¬
кровенно размытых понятий, он всё ещё не был готов пойти навстречу
сторонникам теории (вернее, нескольких её вариаций) азиатского способа
производства. В этом отношении симптоматичен предпринятый им совме¬
стно с С.Л. Утченко пересмотр представлений о классовой структуре
древних обществ, и выделение помимо двух основных и третьего класса -
«мелких производителей».
Значительную роль в формировании общей концепции истории древ¬
ности у Дьяконова сыграли его работы 80-х гг., о которых мы писали вы¬
37 Напомним, что Дьяконов является, помимо прочего, автором книги «Люди города
Ура», написанной с вниманием к конкретным деталям, и при этом, условно говоря, «снизу»,
от этих деталей, раскрывающей сложную историю не только целого города, но, по сути, це¬
лой цивилизации. Тем самым, многие советские авторы были вполне способны к написанию
того, что потом получит название микроистории, и теоретизировали не потому, что не умели
ничего иного. См. Дьяконов И.М. Люди города Ура. М., 1990.
5.1. Древность в постсоветских концепциях исторического процесса
267
ше. Сравнение их с впервые вышедшей в 1994 г. книгой «Пути истории»
показывает, что многие связующие звенья этой концепции уже были под¬
готовлены при работе над «Историей древнего мира». Судя по всему, в от¬
личие от осторожной и помнящей о пределах в модификации общей тео¬
рии Е.М. Штаерман, Дьяконов был готов к более решительным выводам,
несмотря на свои очевидные личные колебания. Поэтому его «Пути исто¬
рии» оказались, на наш взгляд, самой продуманной, самой решительной и
самой радикальной попыткой пересмотра марксистской версии древней
истории (и отчасти, истории вообще) в постсоветской историографии. По¬
скольку Дьяконов был специалистом именно по истории древнего мира,
мы остановимся только на начальной части его книги - посвящённой ран¬
ним стадиям человеческой истории и истории древности.
Прежде всего, обращает на себя внимание степень решительности в
отказе от прежней методологии и от ряда стереотипных для советской ис¬
ториографии представлений. Автор откровенно формулирует, что теория
социально-экономических формаций была принята в советской историо¬
графии в деформированном виде (окончательный вариант которого родил¬
ся в 1938 г.): Маркс говорил об «эпохах общественной формации», совет¬
ский марксизм: о пяти общественных формациях.38 «Сейчас, в конце XX в.,
нет сомнений в том, что марксистская теория исторического процесса, от¬
ражавшая реалии XIX в., безнадёжно устарела - и не только из-за теоре¬
тической слабости коммунистической посылки, но и вследствие других
как теоретических, так и чисто прагматических неточностей и ошибок».39
Дьяконов отмечает и другие базовые претензии к марксизму: не было най¬
дено движущего противоречия ни для первобытного общества, ни для
коммунистического; и (возможно, главное), не предусмотрен явственный
механизм перехода от одной формации к другой - революция является та¬
ковым только в исключительном случае становления капитализма, но и то
далеко не во всех странах.40 Особых скотоводческих социумов в древно¬
сти не существовало, поэтому невозможна Энгельсова схема разделения
труда между скотоводством и земледелием.41 Прогресс в технологии
обычно не синхронизируется с изменениями в социально-экономической
структуре общества; единственное исключение - прогресс вооружений.42
38 Дьяконов И.М. Пути истории. От древнейшего человека до наших дней. М., 1994. С. 6.
39 Там же. С. 7.
40 Там же. С. 7, 9.
41 Там же. С. 26.
42 Там же. С. 13. Этот фактор оказал сильное влияние на появление «трёхфакторной» кон¬
цепции С.А. Нефёдова, согласно которой, география, демография и технология определяют
развитие общества. Ряд фаз истории традиционного Востока (понимаемой в духе Л.С. Ва¬
сильева) Нефёдов выделяет как эпохи доминирования того или иного типа вооружения. Сле¬
дует также заметить, что Нефёдов вообще очень уверенно опирается на немногочисленные
статистические данные по истории древнего мира, что выдаёт, возможно, не столько маркси¬
стскую, сколько позитивистскую основу его взглядов - здесь он сходен с Л.Е. Грининым, на
работе которого мы остановимся ниже. Собственные результаты его исследований, посколь¬
ку они обычно не основаны на первоисточниках, большого интереса не представляют. См.
268
Глава 5. Образ древности в постсоветской историографии
Наконец, Маркс и Энгельс представляли себе общество первобытной сво¬
боды, идеализируя его в духе Ж.-Ж. Руссо, в то время как поздняя перво¬
бытность отличается преобладанием коллективизма и не предусматривает
свободы личности.43
Принципиально важным моментом отрицания прошлого (ибо улучше¬
ние невозможно без отвержения совершенно негодных частей) является
постоянное напоминание читателю (для многих читателей в начале 90-х гг.
это всё ещё было откровением), чего на самом деле не было и не могло быть
в древних обществах. Без сомнения, автору важнее всего рассказать о том,
чем не было рабовладение. Эксплуатация рабов не была движущим факто¬
ром древневосточной истории (что стало ясно советским историкам уже в
60-е гг.) и истории древности вообще;44 слаборазвитое оружие на протяже¬
нии большей части древности делало невозможным обращение пленников-
мужчин в классических рабов;45 собственно рабов среди общего числа экс¬
плуатируемых было немного;46 преобладало домашнее рабство;47 у рабов не
было и не могло быть собственной идеологии;48 и, вероятно, главное: «Раб¬
ство не есть диагностический признак какой-либо определённой фазы исто¬
рического процесса».49 Кроме того, есть ряд важных уточнений. Например,
ранние предгосударственные формы (chiefdom, вождество) складываются
не как правовые, а как неформальные структуры.50
Сам И.М. Дьяконов предлагает другую схему развития древних об¬
ществ.51 Он полагает необходимым разделить первобытность на две фазы
(первобытную и первобытнообщинную), и то же сделать с древностью
(ранняя и поздняя). Первобытнообщинная фаза - время формирования
сложных обществ; здесь Дьяконов в общих чертах следует теории вож-
деств. Правда, он отмечает, что никакие изменения не произошли бы без
изменения общественного сознания и мотивации поступков. Ранняя древ¬
ность - время формирования первых государств, урбанизации, становления
Нефедов С.А. Факторный анализ исторического процесса. История Востока. М., 2008; Он же.
Демографически-структурная теория и её применение в изучении социально-экономической
истории России. Автореферат на соискание учёной степени доктора исторических наук. Ека¬
теринбург, 2007; История и математика. Макроисторическая динамика общества и государст¬
ва / Отв.ред. С.Ю. Малков, Л.Е. Гринин, А.В. Коротаев. М.: КомКнига/URSS, 2007.
43 Дьяконов И.М. Пути истории. С. 23.
44 Там же. С. 7, 37,43,53.
45 Там же. С .13.
46 Там же. С. 28.
47 Там же. С. 32.
48 Там же. С. 36.
49 Там же. С. 31. Так кратко Дьяконов попрощался не только с термином, но и самой
идеей рабовладельческой формации - казалось бы, так упрямо отстаиваемой им на протяже¬
нии десятилетий.
50 Там же. С 23.
51 Влияние этого подхода отразилось и в академической шеститомной истории Востока,
первый том которой создан на основе редактированной Дьяконовым в 80-е гг. «Истории древне¬
го мира». См. История Востока в шести томах. Т. I. Восток в древности / Отв. ред. В.А. Якоб¬
сон. М., 2002.
5.1. Древность в постсоветских концепциях исторического процесса
269
основных общественных классов и сословий. В этот период возникают
крупные бюрократии в речных долинах и военные державы на территории
нагорий; и, как отдельная форма, греческий полис.52 Фаза имперской
древности была временем реализации классического рабовладения, пол¬
ноценного применения железа в вооружении и производстве, и с крахом
древних империй завершается сам период.
Как мы видим, в этой схеме нет ни азиатского способа производства,
ни рабовладельческой формации, и немалое внимание уделено западным
теориям возникновения государства. Почему же в этом случае возможно и
корректно говорить о том, что образ древности, предстающий между на¬
ми, всё ещё связан с советским? Корректно ли вообще признавать, что пе¬
ред нами марксизм, и тем более что это - советский марксизм?
Мы постараемся показать обоснованность утвердительного ответа на
оба вопроса. Прежде всего, Дьяконов обозначает одно из основных своих
положений: написание истории с точки зрения развития отдельных (а то и
изолированных) цивилизаций неплодотворно, да и деление на последова¬
тельные этапы развития общества в западной науке (доиндустриальные,
индустриальные, постиндустриальные) его не устраивает, поскольку в нём
отсутствует элемент причинности.53 54 Соответственно, он ищет прогресс и
ищет для него измеримые характеристики. Если он отвергает те, что даны
были прежде, то взамен предлагает другие: то, что он называет «социаль¬
но-психологическими ценностями», прогресс вооружений; и конечно, при
всех оговорках, никуда не исчезает эксплуатация высшими низших. То,
что Дьяконов выделяет другие стадии исторического процесса, не исклю¬
чает его из числа марксистов (не забудем, как вообще возникало это деле¬
ние на стадии), а его стремление найти стадии не условные, а полностью
объективные, которые помогли бы оценить развитие конкретных обществ
(«египетский путь развития» (sic!) - тупиковый, китайская и японская ци¬
вилизации - запаздывали55), указывает на то, что и дух советского мар¬
ксизма не изгнан из его философско-исторической книги.
Для самого Дьяконова, при всей критике марксизма, важно соответ¬
ствие некоторым его основам, и важно уже не в плане «внешних» (идеоло¬
гических) обязательств, а в плане «внутренних» (мыслительных): это хо¬
рошо показывают его рассуждения, отлична ли поздняя (имперская) древ¬
ность от ранней как особая формация (или фаза). Дьяконов считает, что
это так, поскольку различаются формы собственности (храмовая плюс
52 Дьяконов И.М. Пути истории. От древнейшего человека до наших дней. С. 34-35, 41.
Дьяконов не использует в своей книге термины «государства речных долин» и «военные
державы», но по сути пересказывает свою статью 1982 г., где они были применены. См. Дья¬
конов И.М., Якобсон В.А. «Номовые государства», «территориальные царства», «полисы» и
«империи»: проблемы типологии // Вестник древней истории. 1982. № 2.
Дьяконов И.М. Пути истории. С. 6.
54 Там же. С. 29: «поэтому марксистский термин «классовое общество», нам представ¬
ляется, следует сохранить».
55 Там же. С. 36-37,42.
270
Глава 5. Образ древности в постсоветской историографии
общинная против сочетания государственной и частной), и видимо, спо¬
соб производства (усложнилась технология), а также бесспорно отличают¬
ся политические надстройки. Что же касается схожих форм эксплуатации,
то ведь ещё В.П. Илюшечкин показал, что они не привязаны строго к той
или иной фазе исторического развития.56
Итак, с точки зрения советско-марксистской схоластики у Дьяконова
получается доказать отличие двух фаз с половинным успехом (способ про¬
изводства, как важнейший аргумент, обоснован слабым доводом об уровне
развития производительных сил), и это рассуждение тем более странно
смотрится в книге, которая написана с весьма жёсткими заявлениями в ад¬
рес марксизма. Появление таких размышлений уже не может быть объяс¬
нено обязательным их характером: в 1994 г. книга вполне надёжно могла
бы выйти и в том случае, если бы историк просто проигнорировал всю эту
сложную иерархию соотношения базиса и надстройки, производительных
сил и производственных отношений, форм эксплуатации, типов идеологии
и т.д. Следовательно, мы должны заключить, что сам автор нуждается в
этих рассуждениях, они делают легитимным выдвигаемую концепцию в
его собственных глазах. Что же касается критики, то и в советский период,
особенно в послевоенное время, критика стереотипов стала уже нормаль¬
ной частью работы большинства советских историков; то, что после краха
СССР крупный востоковед ведёт эту критику систематически, с широким
теоретическим обоснованием, сути ещё не меняет. В конце концов, разби¬
рая работы Илюшечкина конца 70-х гг., мы могли видеть, что отказ от «бу¬
квы» марксизма уже давно назревал, так что вопрос не в том, насколько
яростно атаковались внешние признаки формационной теории.
Правда, как выясняется при анализе книги Дьяконова, это означает, что
теория, на самом деле, не будет ни отвергнута, ни преодолена, сохранив все
свои важные отличительные черты. При исключении из такой теории одних
факторов, которым ранее присваивалась роль определяющих всё развитие,
на их смену приходят другие. Например, прогресс вооружений, оставшись
единственным технологическим фактором, в теории Дьяконова быстро заби¬
рает себе всё поле, покинутое остальными. Без прогресса вооружений не
может появиться классическое рабство - ибо «к каждому рабу с медно-брон¬
зовым орудием в руках нужно было бы представить надсмотрщика. Но экс¬
плуатация целых отрядов рабов классического типа возможна, когда воин
имеет стальной меч, стальной панцирь и настоящие шлем и щит».57
Следует заметить, что, будучи возведённым до уровня определяюще¬
го фактора, отдельная интересная догадка (связь между вооружением и
степенью давления на военнопленного, надо полагать, присутствует) ста¬
новится парадоксом, если не нонсенсом. Насколько нам известно, в про¬
цессе производства рабов вообще никогда не сторожили воины в полном
вооружении. Возможно, исключением были отдельные примеры труда на
56 Там же. С. 54-55.
57 Там же. С. 13. Ср. С. 28,46.
5.1. Древность в постсоветских концепциях исторического процесса
271
рудниках - но работа в шахтах не была основным типом занятости в древ¬
ности. Что же касается сельского хозяйства, то можно быть уверенными,
что отряды афинских гоплитов не наблюдали за рабами, трудящимися на
частных полях, а римские легионеры не несли охрану рабовладельческих
вилл. Без сомнения, Дьяконову был хорошо известен знаменитый пример
Сицилии во второй половине II в. до н.э., где хозяев вообще не заботило,
что будет происходить с тысячами рабов, которых они бросали почти без
пропитания. Мы очень мало знаем о проблеме охраны рабов,58 но нам
вполне ясно, что в развитых рабовладельческих обществах специальных
служб для этой цели (оснащённых той самой совершенной амуницией) не
было, значит, и фактор железного вооружения не играл системообразую¬
щей роли в становлении классического рабовладения.59 Единственное, чем
можно попытаться спасти этот довод: рабы хорошо помнили о военном
превосходстве своих хозяев, и потому боялись восставать. Но этот довод
настолько слаб и противоречит конкретным случаям рабских восстаний,
что его вряд ли стоит рассматривать.
Все вышеперечисленные возражения могли бы показаться достаточ¬
ными, чтобы остановить дальнейший ход теоретической мысли Дьяконо¬
ва, но, как мы говорили, он должен закрывать на них глаза: возведя фактор
прогресса вооружений на уровень отдельного фактора истории, автор вы¬
нужден приводить всё новые иллюстрации, которые бы убедили в этом
читателя. Так, он предполагает, что существует корреляция между введе¬
нием технологии железа и становлением империй (рис. 4)
Массовое введение железа
Установление имперского строя
Ближний Восток
XI-IX вв. до н.э.
IX-VIII вв. до н.э. (Ассирия)
Индия
VII-VI вв. до н.э.
IV в. до н.э. (Маурьи)
Египет
VI-V вв. до н.э.
rV-III вв. до н.э. (Птолемеи)
Китай
V-III вв. до н.э.
III в. до н.э. (Цинь)
Япония
VI в. н.э.
VII-VIII вв. н.э. (Наура)
Рис. 4
«Промежуточные двести лет соответствуют фазовому переходу от
третьей к четвёртой фазе»,60 - комментирует Дьяконов собственную таб¬
58 Что симптоматично само по себе: для рабовладельческих обществ древние государ¬
ства недостаточно заботились об организованной поимке беглых рабов. Скажем, в Законах
Хаммурапи (ст. 15-18), если хозяин заявляет о пропаже раба, то властные усилия применя¬
ются только в пределах городской черты (клич глашатая), но за пределами города раба ловит
уже частное лицо, которому следует дать вознаграждение.
59 Поскольку Дьяконов всё ещё оперирует в настоящее время малополезным понятием
«классического рабовладения», то и мы вынужденно употребляем этот термин при критике
его построений. Большую часть истории древних Греции и Рима рабовладение «классиче¬
ским» как раз не являлось.
60 Там же. С. 50.
272
Глава 5. Образ древности в постсоветской историографии
лицу. Мы можем без труда увидеть, что эта корреляция достигнута путём
игнорирования нескольких существенных несовпадений, видных в самой
же таблице. Так, в случае с Ближним Востоком и с Китаем промежуточная
фаза фактически отсутствует, в случае с Индией она составляет два или
три века, в Японии - едва столетие. Случай с Египтом неуместно рассмат¬
ривать, поскольку становление империи там связано с македонским завое¬
ванием, и очень странно считать, что в Японии в VII-VIII вв. появляется
империя примерно в том же смысле, как Ассирии на Ближнем Востоке
или Цинь на Дальнем Востоке. Таким образом, все строки таблицы в той
или иной степени свидетельствуют против выдвинутой идеи, в таблицу
они сведены для придания убедительности, чтобы кажущаяся лёгкость
сравнения усыпила критицизм читателя.
Повторимся: наблюдение о роли уровня вооружения в мировой исто¬
рии является корректным и интересным, но Дьяконов словно не может
удержаться от того, чтобы сделать его теорией - ведь это кажется объек¬
тивным фактором. Так толкование фактов совершает уже лёгкое насилие
над ними, а в новой теории, совершенно в струвианском стиле, не проду¬
маны предпосылки. Дьяконов делает началом и концом рассуждения про¬
гресс в технологии вооружений, и не останавливается на вопросе о при¬
чинах перехода к металлическому оружию. Он указывает и сам, что в
сельском хозяйстве использование металлов началось гораздо позже, а
значит, прогресс не мог прийти оттуда. На наш взгляд, правомерно поста¬
вить следующий вопрос: корректно ли утверждать, что металлическое
оружие изменило общество в сторону классообразования или, напротив,
меняющееся общество изобрело себе металлическое оружие?
Но Дьяконов в любом случае не мог бы построить теорию на одном-
единственном факторе, тем более, слишком конкретном, чтобы возводить
к нему всю сложность процессов древней истории. Для этого ему нужен
был другой универсальный ответ: «социально-психологический фактор».
Можно отметить определённую неуверенность уже в самой формулиров¬
ке, и это хорошо показывает, насколько непривычно было говорить о пси¬
хологии масс и о развитии сознания настоящему советскому историку.
Дьяконов как бы ищет ответы; непрямо признаёт он и то, что этому фак¬
тору уделялось мало внимания в советской науке - так что здесь присутст¬
вует отчасти и признание заслуг зарубежных исследователей.
При этом раскрытие психологии масс исследователю глубинно чуж¬
до: она играет роль необъясняемого объяснения, довода, который можно
применить при отсутствии других, или же дополнительной иллюстрации,
что более привычно для советской науки. Например, показывая тупиковый
путь египетского общества, исследователь добавляет: «Отличие египет¬
ского от других путей эволюции общества древности отразилось и на со¬
циально-психологическом облике египетского общества».61 Далее отмеча¬
61 Там же. С. 37. Трудно не заметить здесь влияния ленинской теории отражения.
5.1. Древность в постсоветских концепциях исторического процесса
273
ется, что у египтян, в отличие от остальных народов, небо — женское нача¬
ло, земля - мужское, культ плодородия принимает характер культа мёрт¬
вых. Но как это связано с особенностями исторического развития Египта,
не пояснено. Применить социально-психологический фактор оказывается
сложнее, чем манифестировать его применение: так, Дьяконов оказывает¬
ся по сути бессилен объяснить, почему религия не претерпела заметных
изменений при переходе от второй к третьей фазе развития.
Сложность применения указанного фактора для Дьяконова доказыва¬
ет и полное игнорирование его тогда, когда, казалось бы, его просто необ¬
ходимо было учитывать. Так, автор утверждает, что в Месопотамии пере¬
ход к взиманию налогов с населения был связан с неэффективностью го¬
сударственного сектора. Но осознавали ли сами правители, которые отка¬
зывались от государственного хозяйства, его неэффективность? Ни Хам-
мурапи и его потомки, ни касситская династия не оставили нам следов
своего сознательного выбора в пользу налогообложения. Чтобы сделать
свою версию убедительной, Дьяконов должен был бы показать опреде¬
лённый поворот в сознании, но он этого делает - вероятно, потому, что
полагает неэффективность государственного сектора настолько объектив¬
ным фактором, что тот способен творить историю и без отражения в соз¬
нании участников исторического процесса - но в этом случае Дьяконов,
опять же, парадоксальным образом оказывается ближе к истмату времён
своего обучения в вузе, 30-х гг., чем за всю свою научную карьеру.
Очевидные трудности автор испытывал и при описании государств
ранней древности. Дьяконову сравнительно легко объяснить, чем эти го¬
сударства не были и тем, чем они примерно являлись, но он испытывает
сложности с тем, чтобы рассказать, как и почему они развивались. Опять
же, прекрасное знание фактической стороны дела позволило ему убеди¬
тельно описать первые государства великих речных долин как бюрократи¬
зированные организмы, сочетающие государственно-храмовый и общин¬
но-частный секторы экономики. Но он, как было указано выше, верил,
будто чрезмерный бюрократизм погубил эти ранние государства, и тогда
началось попятное от него движение.
Интересно, что учебники и фундаментальные труды, редактируемые
Дьяконовым, рисовали несколько иную картину (хотя и там проводилась
та же основная мысль), опять же, связанную с историей сознания. Хамму- 6262 Там же. С. 22: «Пантеоны божеств явственно оформляются во второй (первобытнооб¬
щинной) фазе истории и сохраняются как социально-психологическое обоснование бытия об¬
ществ ещё и третьей фазы — ранней древности — по той причине, что основная масса популяции
ранних древних обществ является прямым продолжением популяций первобытнообщинных
социумов». Объяснение весьма экзотическое: ведь всякое поколение (популяция) является пря¬
мым продолжением предыдущего поколения, и тем не менее каким-то же образом происходят
существенные перемены в религии, да и в других сферах общественной жизни. Если же имеет¬
ся в виду, что потомки продолжали тысячелетиями жить на той же территории, что их дальние
предки, и потому верили в тех же богов, то это тоже справедливо лишь отчасти: примерно ста¬
бильная «египетская популяция» приняла и христианство, и позже ислам.
274
Глава 5. Образ древности в постсоветской историографии
рапи, что очевидно, был явным поклонником централизации; но при этом,
в изменившихся обстоятельствах Двуречья, он не мог её осуществить и был
вынужден допускать, хоть и не слишком поощряя, частную инициативу. Но
тогда становится не менее очевидным, что и касситские цари не имели сво¬
бодного выбора между госсектором и взиманием налогов: их положение
было таково, что существование частных торговых домов и хозяйственной
автономии крупных городов было скорее неизбежностью, чем результатом
их решений. При этом мнение о роковой роли древней бюрократии не под¬
тверждено ни документами, ни фактами; если оно и справедливо, оно тем
более нуждается в объяснении. Почему Шумер П1 города Ура существовал
сто лет, а лишь потом рухнул - из-за роста численности бюрократии или её
аппетитов? Можно ли обосновать источниками, что египетский деспотизм
времён Древнего царства подорвали чрезмерные расходы на содержание
бюрократии и постройку пирамид, а не сепаратизм номархов? У Дьяконова
не было на руках подобных доказательств, и тем не менее он, опираясь на
своё историческое чутьё, делал указанные выводы.
Примерно то же самое можно наблюдать при характеристике фазы
имперской древности. Дьяконов выдвигает целый ряд как минимум непод¬
тверждённых тезисов. Он полагает, что в конце II тыс. до н.э. ввиду ряда
факторов (высокая смертность в городах, засоление почв в Месопотамии),
которые он рассматривает вполне серьёзно, рост населения предельно за¬
медлился, если не остановился.63 Далее он излагает свою теорию неизбеж¬
ности появления империй, впервые сформулированную ещё в 80-е гт. Со¬
гласно ей, империи стремились к тому, чтобы в условиях замедлившегося
роста производства объединить основные типы производства: территории
речных долин (производство продуктов питания) с территориями нагорий
(добыча металлов и вообще предметов производства), и наконец, взять под
контроль торговые пути. Центрами создания империй были обычно не са¬
мые богатые области, а самые удобно стратегически расположенные. Но
империи были нестабильными образованиями: они грабили народы, а не
решали проблему расширенного воспроизводства, потому объединение
двух типов областей мало что давало в долгосрочной перспективе; что же
касается торговых путей, то они скоро начинали огибать империи, уходя от
чрезмерного контроля над ними. Важную роль в процессе перераспределе¬
ния благ играли города (лучше - если полисного типа), поэтому период
империй - период роста городов и городской экономики.
Попробуем показать, каким образом Дьяконов несколько модифици¬
рует хорошо известные ему факты об истории древности для складывания
её общего образа. Что касается экономических предпосылок создания им¬
перий, то их можно было бы допустить, с той важной оговоркой, что в ос¬
новном у нас нет доказательств (и впечатляющие собственно историче¬
ские исследования самого И.М. Дьяконова их тоже не содержат), будто
63 Там же. С. 45. Напомним, что у нас нет для этого периода никакой надёжной статистики.
5.1. Древность в постсоветских концепциях исторического процесса
275
правящие слои империй64 когда-либо всерьёз были озабочены проблемой
перераспределения продуктов потребления и средств производства. Если та¬
ковое и осуществлялось, то в рамках заботы об обеспечении правящего слоя,
для концентрации ресурсов перед войной - словом, всего того, что было из¬
вестно и ранее, скажем, во времена царства Шумера и Аккада. Перераспре¬
деление же ради населения власти империй, кажется, никогда так и не возве¬
ли в ранг политики: некоторые аспекты этой политики мы можем найти в эл¬
линистических царствах и, пожалуй, в Римской империи, но и в ней, даже в
IV в., забота о доставке хлеба в города была преимущественно проблемой
самих городов.65 Наконец, нам хороню известны археологические свиде¬
тельства торговли металлами, продукцией ремесла и т.д. на Ближнем Вос¬
токе, но до эпохи времён Греции и Рима у нас нет доказательств стабильно¬
го перераспределения продуктов питания в рамках восточных империй -
если не считать за таковое военный грабёж. Нам сложно утверждать и то,
что города были важными участниками этого процесса: опять же, в Селев-
кидской державе или в Римской империи можно пробовать говорить об
этом, но много ли мы знаем, скажем, о Паталипутре в Индии или о Чанъане
в Китае, чтобы обобщать до такой степени? Точно так же наши данные о
налогообложении и прочих формах собирания податей с населения империй
далеко не всегда свидетельствуют о том, что тяготы эти возрастали.
Невозможно сомневаться в другом положении Дьяконова: в том, что
империи (правда, не только они) всегда стремились контролировать торго¬
вые пути - по возможности, на всём протяжении. Но утверждение, будто
торговые пути в результате начинали огибать империи, кажется чересчур
смелым. Во-первых, для большинства торговцев древности невозможно
было принципиально поменять направления своей торговли: пальмирский
или дамасский купец со своими связями, караванными животными, семь¬
ёй и охраной вряд ли мог переквалифицироваться в моряка, чтобы торго¬
вать в обход Парфии через Красное море. Конечно, финикийский купец
мог переехать в Карфаген, но говорить, будто торговые пути перемеща¬
лись из Финикии в Карфаген - значит просто подтасовывать факты: набор
товаров и, главное, контрагенты карфагенской торговли мало совпадали с
финикийскими. Пути, конечно, передвигались и варьировались, но это
происходило медленно, и империи из этого процесса не изымало.
Повторим, И.М. Дьяконов обладал той полнотой знания, которая дела¬
ла его великим учёным. Если он закрывал глаза на очевидные несоответст¬
вия, то это всё проистекало от большого желания убедить в своей теории.
64 Дьяконов относит к ним: Новоассирийскую державу, Нововавилонское и Мидийское
царства, Ахеменидскую империю, эллинистические империи (надо полагать, державу Алек¬
сандра, а затем Селевкидов и Птолемеев), индийскую империю Маурьев, и китайские дина¬
стии Цинь и Старшую Хань; особняком стоит ранняя Римская империя.
65 Достаточно здесь напомнить знаменитый пример с Антиохией при Юлиане И; в своё
время его использовал М. Финли, чтобы показать, насколько далека от современной была
экономика древних обществ.
276
Глава 5. Образ древности в постсоветской историографии
!
Желание всё упорядочить ведёт к неправомерным обобщениям: исто¬
рия империй объявляется нестабильной66 (Римская, Ханьская, в общем
Парфянская империи, Ахемениды, Птолемеи, - игнорируются), а ради
подтверждения этого факта в число империй вписываются и Нововави¬
лонское царство, и Мидийская держава, которые, видимо, просто не про¬
шли путь становления империи до конца. Дьяконов считает, вероятно, и
что Ахеменидскую державу можно считать нестабильной, хотя отсутствие
в ней строгой централизации вряд ли может считаться надёжным доводом
в пользу этой точки зрения.
Желание всё прояснить в итоге приводит к тому, что наступает полная
путаница в трактовке социальных отношений и отношений собственности.
С одной стороны, как мы говорили, Дьяконов признаёт, что рабы не были
основным трудящимся (он пишет «эксплуатируемым») слоем в обществах
древности. Он предлагает даже называть весь эксплуатируемый класс ило¬
тами, по аналогии со Спартой, учитывая, конечно, отличие этих обобщённых
илотов от спартанских.67 Но, с другой стороны, он пишет: «Илоты в нашем
понимании представляют собой эквивалент патриархальных рабов в преде¬
лах государственной собственности».68 Хозяйства отдельных чиновников,
которые получали за службу землю с трудящимися на ней зависимыми
людьми, и часто дополняли эту практически автономную экономическую
единицу использованием труда рабов (в основном в качестве прислуги), Дья¬
конов именует частными рабовладельческими.69 Но если труд рабов не пре¬
обладал - то почему же хозяйства названы рабовладельческими?70 Тем более
парадоксальным выглядит высказывание: «Древность завершается тогда, ко¬
гда прекращается личная свобода».71 Эту фразу можно было бы представить
в устах историка, который утверждает, что илоты в Спарте были лично сво¬
бодны или даже что свобода Аши в Птолемеевском Египте была важнее их
зависимости от государства. Но представить, что это говорит учёный, на¬
звавший перед этим хозяйства, где эксплуатировали такого рода работников,
рабовладельческими - это уже уникально. Путаница в терминах, тем не менее,
вполне объяснима: советская эпоха ушла, и Дьяконову не хочется использо¬
вать откровенно компромиссное понятие «подневольные люди рабского ти¬
па», хотя бы потому, что тогда, в силу чисто филологического фактора, ему
придётся признать важность рабовладения в древности. Но выдвинуть прин¬
ципиально иную версию, более стройную и внятную, он не готов.
Желание преодолеть необьяснённый в марксизме разрыв между вос¬
точным и античным обществами оборачивается лишь смещением акцентов.
Если до того обычно восточное общество считалось как бы неправильным,
66 Там же. С. 51.
67 Там же. С. 28.
68 Там же. С. 33.
69 Там же. С 36.
70 Это же возражение: Семёнов Ю.И. Политарный («азиатский») способ производства...
С. 120-121.
71 Дьяконов И.М. Пути истории. С .54.
I
\
5.1. Древность в постсоветских концепциях исторического процесса
277
специфическим вариантом в отношении античности, то теперь греческий
полис и Римская империя входят в список исключений.72 73 Но, конечно, от
этого ничего принципиально не меняется. Восток и античность снова не
объяснены вместе, и снова, как и любой марксист вообще и любой совет¬
ский марксист в частности, Дьяконов оказывается перед вызовом самой ис¬
тории: если признать различность истории Востока и Запада, придётся отка¬
заться от формационного («фазового») подхода и примкнуть к концепции
цивилизации; если этого не делать, то придётся заниматься эквилибристи¬
кой: доказывать, что исключения лишь подтверждают правила.
Римскую империю, конечно, проще объявить исключением, чем весь
Восток. Но, как и во всех остальных случаях, Дьяконов никуда не ушёл от
базовых проблем советского марксизма. Напротив, предприняв продуман¬
ную и системную попытку их исправления, он обнаружил системный ха¬
рактер самих искажений. Кажется, в фактической стороне дела было ис¬
правлено всё, что только возможно. И тем не менее, это не сыграло почти
никакой роли для общей теории.
Полностью обратное решение нашёл другой заметный участник дис¬
куссий 60-х гг. о характере древних обществ Ю.И. Семёнов (род. 1929).
В отличие от Дьяконова, Семёнов не является историком древности, по¬
этому самые ранние его работы, касающиеся нашей проблематики, исхо¬
дят исключительно из критики взглядов других исследователей. Если
Дьяконов строит теорию, опираясь на исправленные факты, то Семёнов
обращается к изменению самой теории. Он делает акцент на неадекватно¬
сти категориального аппарата в советской исторической науке, и берётся
за его радикальную перестройку. Мы могли видеть, что Дьяконов, судя по
всему, не решался из соображений стиля и понимания опасности неоло¬
гизмов в историческом исследовании выдвигать новые термины: предпо¬
лагая отказаться от «раба» ради «илота» он не предложил отказаться от
«рабовладельца» ради «илотовладельца». Семёнов подобных страхов ли¬
шён. Ещё в 60-е гг. он выдвинул теорию «кабальной» формации на Восто¬
ке, но тогда он не имел возможности слишком отступать от общепринятой
схемы - кроме того, его взгляды, конечно, эволюционировали, обретая
черты целостной концепции в течение 80-х гг.
72 Тот же приём был применён и Л.С. Васильевым, назвавшим западные общества мутиро¬
вавшими. См., например: Васильев Л.С. История религий Востока. М., 2006. В указанной книге
Васильев вообще отказывается рассматривать историю религий античных обществ на том самом
основании, что они «ненормальные», в то время как Восток для него - всё, что не Запад. В дру¬
гих работах Васильева античность предстаёт как основа будущего капитализма. Скрыто маркси¬
стскую основу подходов Васильева лучше всего выявил Л.Б. Алаев. См. Алаев Л.Б. Всеобщая
история от Леонида Сергеевича. (Л.С.Васильев. Всеобщая история. В 6 т. Т.1: Древний Восток и
античность. Т.2: Восток и Запад в средние века. Учеб, пособие. М.: Высш. школа, 2007. 447 с.;
478 с.) // Восток. 2009. № 2. С. 209-220. Расширенный вариант рецензии см.:
[URL] http://www.ivran.m/publications/sci-revs (дата посещения: 10.09.2011).
73 В ранней, написанной ещё в Красноярске статье «К вопросу о первой форме классово¬
го общества (в порядке дискуссии)» (1957), чувствуется и жестокая нехватка литературы. Ста¬
тья перепечатана: Семёнов Ю.И. Политарный («азиатский») способ производства...С. 13-36.
278
Глава 5. Образ древности в постсоветской историографии
В частности, важную роль сыграла статья «Об одном из типов тради¬
ционных социальных структур Азии и Африки: прагосударство и аграрные
отношения» (написанная в 1974 г., впервые опубликованная в 1980 г.),74 в
которой автор, опираясь на анализ структуры развитых вождеств Африки
(в основном XIX в.), приходит к выводу о том, что политическая структу¬
ра в период формирования раннегосударственных форм была построена в
форме сложной пирамиды, состоящей из других пирамид: элементы
структуры в миниатюре воспроизводили её в целом. Во главе всей струк¬
туры стоит верховный правитель, являющийся распределителем приба¬
вочного продукта, во главе отдельных областей (или, в свою очередь, бо¬
лее мелких подразделений) - вожди, ему подчинённые. Вся структура
пронизана отношениями собирания и перераспределения прибавочного
продукта, который в физическом смысле слова движется сверху вниз (от
сборщиков через вышестоящие инстанции к верховному правителю), а в
социальном - снизу вверх. «Таким образом, и правитель объединения яв¬
лялся вершиной пирамиды, грани которой были образованы линиями
движения прибавочного продукта, а вершинами многоугольника, лежав¬
шего в его основе, были правители округов. Но последние сами были
вершинами пирамид».75 Весь класс управленцев обладает общеклассовой
частной собственностью (прежде всего на землю и на личность непосред¬
ственных производителей), в рамках которой её перераспределение оказы¬
вается обязательным: верховный правитель может исключить своего под¬
чинённого из класса собственников, но если тот находится в составе класса,
то непременно получает свою долю прибавочного продукта.
Фактически, в этом очерке уже содержится тот вектор, который приве¬
дёт к созданию полноценной концепции. Кроме того, интересен образ пира¬
миды - спорный (как потому, что пирамида, составленная из одинаково ори¬
ентированных вершинами более мелких пирамид, предполагает пустоты в
структуре, так и потому, далеко не всегда факты позволяют говорить о пи¬
рамиде76) и при этом принципиально отличающийся от Энгельсова образа
государства как машины и от распространённого образа государства как
организма. Государство (раннее) как геометрическая фигура предполагает
своеобразное понимание процессов: они скользят по его граням, движение не
отрицается, но является как бы вторичным по отношению к структуре.
Видение исторического процесса, отражённое в общей концепции
Семёнова - одна из самых интересных, со стилистической и филологиче¬
ской точек зрения, авантюр, дополненная внимательным анализом пред¬
74 Незначительно обновлённая редакция этой же статьи: Семёнов Ю.И. Становление и
сущность политарнош («азиатского») способа производства (Об одном из типов традицион¬
ных социальных структур Африки и Азии: прагосударство и аграрные отношения) // Семё¬
нов Ю.И. Политарный («азиатский») способ производства...С. 37-67.
75 Там же. С. 48.
76 Могут быть и случаи, когда «сегменты иерархически построенной системы далеко не
на всех уровнях повторяют в уменьшенном виде систему в целом». Там же. С. 44.
5.1. Древность в постсоветских концепциях исторического процесса
279
шествующей философско-исторической мысли.77 Пожалуй, именно теоре¬
тическая часть постсоветской концепции Семёнова создаёт ощущение, что
автор стремится разобраться в основных несвязностях предшествующего
периода и достичь ясных методологических оснований.78
Семёнов неоднократно формулировал те или иные положения своей
концепции в ряде статей и очерков.79 80 81 Наиболее полное изложение её дано
в работе «Введение во всемирную историю» (2001). Согласно её вводной
части, существует два основных подхода к анализу исторического процес¬
са: унитарно-стадиальный и плюрально-циклический. По сути, это то же
самое деление на формационный и цивилизационный подходы, но с
большей дробностью: автор уточняет, что первый из подходов включает в
себя линейно-стадиальное восприятие истории (искажённый марксизм,
который отвергает исследователь). Казалось бы, далее следовало сразу
указать, какие ещё вариации существуют в унитарно-стадиальном подхо¬
де, но Семёнов сначала переходит к обзору и критике цивилизационных
теорий. Он полагает, что само их появление было вызвано лишь реакцией
на недостатки линейно-стадиальной вариации унитаризма, а их положи¬
тельная роль сводится к тому, что они помогли эти недосмотры выявить.
Только после этого, дав понять читателю, что «неправильные» теории рас¬
смотрены, автор переходит к характеристике глобально-формационного
понимания истории (улучшенному варианту унитарно-стадиального под¬
хода), то есть, к собственному варианту марксизма.8
Приблизительно на этом моменте заканчивается и хотя бы относи¬
тельная стройность изложения. Семёнов полагает, что его вариант мар¬
ксизма будет учитывать несколько важных моментов, которые сделают его
неуязвимым. В этой теории будет учитываться фактор взаимодействия
77 Семёнов Ю.И. Философия истории от истоков до наших дней: основные проблемы и
концепции. М., 1999.
78 Концепцию Семёнова можно рассматривать и в более широком контексте отдельного
идейного течения, представленного в значительной мере коллективом кафедры философии МГУ и
сосредотачивающейся вокруг журнала «Скепсис». Поскольку исследование особенностей этого
течения увело бы нас не только за пределы историографии, но и истории, ограничимся лишь ука¬
занием на то, что это течение стремится к самообозначению, и выдвигало несколько вариантов са¬
моназвания: ортомарксизм и трансмарксизм. См. Муравьёв Ю. Трансмарксизм: тезисы манифеста //
Режим доступа: http: //www.scepsis.ru/library/id_417.html (время посещения 30.08.2011).
79 Например: Семёнов Ю.И. Эдуард Мейер и его труды по методологии и теории истории //
Мейер Эд. Труды по теории и методологии исторической науки. М., 2003. С. 3-21; Он же. Карл
Юлиус Белох и его «Греческая история» // Белох Ю. Греческая история. Т. 1. М., 2009. С. 3-42;
Он же. Политарный («азиатский») способ производства: теория и история // Он же. Политарныи
(«азиатский») способ производства...С. 271-375. Последняя работа излагает теорию через исто¬
риографический анализ проблемы, и является последней по времени подробной её презентацией.
80 Обращает внимание безапелляционный тон характеристики: «плюрально-цикличе¬
ское понимание истории находится в противоречии с исторической реальностью». Семёнов
Ю.И. Введение во всемирную историю. Учебное пособие для вузов. Вып. 3. История циви¬
лизованного общества (XXX в. до н.э. — XX в. н.э.). М., 2001. Вероятно, автор хочет сказать,
что цивилизационный подход не объясняет всей совокупности исторических фактов, и судя
по всему, обвинение такого рода кажется ему достаточным критическим аргументом.
81 Там же. С. 9-12.
280
Глава 5. Образ древности в постсоветской историографии
между обществами; получит своё место и представление о неравномерно¬
сти развития обществ;82 вероятно, по общему замыслу, это должно привести
к появлению большего разнообразия типов и подтипов обществ, которые
автор впишет в одну общую (глобальную) схему развития человечества.
Обратим внимание, что даже простое изложение теории Семёнова
требует дополнительных усилий по её прояснению, так как сам автор часто
бросает начатые им мысли неразвёрнутыми. Начиная с обзора других под¬
ходов и продолжая постулированием собственного, он, казалось бы, дол¬
жен был обратить внимание на его методологические основы, средства и
способы обоснования, формы анализа данных источников и т.д. К сожале¬
нию, Семёнов очень быстро проходит стадию аргументации теории, спеша
к её изложению. Его авторское достижение (сама теория) манифестирована
как нечто абсолютно объективное, не появившееся благодаря усилиям ав¬
тора (в том числе и смеси других подходов), но изначально данное, а им
самим, в лучшем случае, лишь озвученное.83 Это объективизм, рассчитан¬
ный на убеждение: нам предлагают не думать над самим подходом, а уз¬
нать, как же этот подход будет работать при осмыслении истории. Это тоже
наследие Энгельса, но уже много раз трансформированное.
Найти принципиальную новизну в методолог™ истории Семёнова,
действительно, непросто - но только в том случае, если пересказывать его
теорию стандартным научным языком. Оригинальность теории придаёт её
терминология, созданная в неудержимом творческом порыве. Автор при¬
знаёт, что за новыми терминами часто не кроется нового содержания, но
полагает, что его терминология лучше объясняет сущность явлений, чем
любая другая, увязывает их в одной системе.84 Поскольку количество но¬
вых терминов почти необозримо, мы дадим лишь краткую иллюстрацию
принципов изложения материала в работе Семёнова.
Племена и вождества названы демосоциорами, государства или стра¬
ны - геосоциорами (видимо, исходя из той логики, что общества догосу-
дарственные меньше направлены на организацию управления террито¬
риями, а больше на отношения между общественными субъектами). Коль
скоро нам заявлено, что будет учтён фактор межсоциорного взаимодейст¬
вия, то выделяются несколько продуктов такого рода интеракций: вас¬
сальные общества называются инфрасоциорами, частично ассимилиро¬
ванные — гемисоциорами; держава, объединяющая несколько государст¬
венных (а иногда и догосударственных) образований - ультрасоциор, её
ядро - нуклесоциор. Выделяются и типы процессов в указанном взаимо¬
действии: социорная сецессия (от державы отпадает инфра- или гемисо-
82 Там же. С. 14-17.
83 О мучительном рождении концепции кратко рассказано в другой работе, но и там
преобладают рассуждения того же типа: Он же. Политарный («азиатский») способ производ¬
ства: теория и история. С. 297-305.
84 Он же. Дилетантизм против науки (размышления об одной рецензии). Ответ на ре¬
цензию А. Н. Тарасова «Опять тупик» // [URL] http://scepsis.ru/library/id_2757.html (дата по¬
сещения: 24.06.2012).
5.1. Древность в постсоветских концепциях исторического процесса
281
циор, прежде в неё входивший) или социорная реинкорпорация (от держа¬
вы отпадает часть ядра). Если на территорию державы вторгается союз
племён, расселяясь по её территории - это демосоциорная инфильтрация.
Новые термины вводятся и для указания на эволюцию обществ. Со-
циоры (общества) могут быть супериорными (ведущими) или инфериор-
ными (второстепенными по значению в мировой истории) - и положение
это может меняться.85 Это не что иное, как пересказанный неологизмами
тезис Гегеля об исторических и неисторических народах.
Разнообразие исторического процесса Семёнов учитывает прямоли¬
нейным способом - даёт имя каждому его типу и подтипу. Он заранее
обосновывает это утверждением, что есть основные типы устройства об¬
ществ - общественно-экономические формации, и есть второстепенные -
параформации. Эти последние не поддаются исчислению. Азиатский способ
производства назван политарным (в вариантах агрополитаризма и индус-
трополитаризма), ранние этапы становления государства - протополитар-
ные. Впрочем, можно назвать их и палеополитарными. В основе возник¬
новения государственных образований лежит социальное расслоение: оно
может быть аристарным (разделяются знать и простолюдины), а может -
плутарным (соответственно, богачи и бедняки). У этого раннего государ¬
ства есть ряд подтипов: если часть собственности даётся в пользование
аристократу (у Семёнова: аристару), то это нобиларный тип, если круп¬
ным владельцам - доминарный (с пятью вариантами: доминарноприжи-
вальческий, доминокабальный, доминорабовладельческий и т.д.), есть
также магнарный тип производства (с четырьмя вариантами).
Это только часть терминов, которые вводятся в пользование букваль¬
но за пять-шесть страниц текста. Очевидно, что Семёнов меняет звучание
марксистских понятий: он называет способом производства всё, что обла¬
дает хоть какими-то признаками системности, и не нужно ожидать, что
свою многокатегориальную систему ему удастся привести хотя бы в подо¬
бие чёткой иерархии. Одной из важных предпосылок надёжной иерархии
понятий является их укоренённость в научном языке, да и в языке вообще,
здесь же перед нами - словотворчество, которое само создаёт новый язык;
а поскольку один человек (или даже коллектив единомышленников) соз¬
дать полноценный язык не в состоянии, то обилие терминов уже есть за¬
лог провала теоретической попытки улучшения марксизма. Ссылка на то,
что такие названия раскрывают сущность явлений, воспроизводит логику
древних египтян: именование творит сущности, правильное наименование
есть способ гармонизации мира. В наше время это, конечно, чистой воды
лукавство - когда мы хотим сказать, что работника стали больше эксплуа¬
тировать за счёт увеличения его рабочего времени, нет никакой насущной
необходимости называть этот тип повышения продуктивности «темпо¬
ральным», кроме желания придумать название - поскольку само по себе
85 Он же. Введение во всемирную историю. Вып. 3. История цивилизованного общест¬
ва (XXX в. до н.э. - XX в. н.э.). С. 17.
282
Глава 5. Образ древности в постсоветской историографии
оно не только не проясняет сказанное, но ещё и порождает дополнитель¬
ные смыслы, которые мешают его восприятию.
Следует вновь обратить внимание на стиль работы по созданию но¬
вой терминологии. В творческом озарении Семёнов уродует греческие и
латинские корни, не смущаясь соединяет греческие и латинские элементы,
предпочитая слова с обилием рычащих звуков и вызывающе отрубленны¬
ми окончаниями. Не останавливается он и перед придумыванием синони¬
мичных терминов - всё это может создать ощущение, что словотворчество
ему гораздо интереснее самой теории.
Но это, конечно, не так. В словотворчестве (терминотворчестве) все¬
гда есть особый смысл, особенно когда им занимается не «человек со сто¬
роны», а учёный, отдавший науке всю свою жизнь. Чтобы понять этот
смысл, нужно прочитать сам образ истории (по крайней мере, древней),
как он представлен в работах Семёнова на постсоветском этапе. Попробу¬
ем сделать это, не слишком обращая внимания на форму (термины), в ко¬
торой идея изложена.
Согласно Сёменову, древние государства (речь идёт о древнем Востоке)
были построены на принципе эксплуатации (включающим заметное разно¬
образие конкретных форм), который был усовершенствован становлением
государства. Семёнов признаёт, что техника не претерпела особенной эво¬
люции в этот период,86 но полагает, что роль технического прогресса сыг¬
рало усиление эксплуатации: человек стал работать дольше в течение дня и
больше дней в году: если прежде земледелец трудился 100-150 дней в году,
то в «политарных обществах Азии земледельцы работали в поле не менее
250 дней».87 Уверенность в высказывании такой общей статистики резко
контрастирует с отсутствием ссылок и хотя бы минимальной доказатель¬
ной (или хотя бы иллюстративной) базы по вопросу.88 Такое положение
дел предопределило цикличность развития древневосточных обществ:
эксплуатация работников доходила до предела, и они либо восставали, ли¬
бо истощались до потери трудоспособности; как следствие, государства
разваливались, давая трудящимся передышку до нового витка объедине¬
ния и предельной эксплуатации.89 Что касается античных обществ, то они
были серварными - то есть, рабовладельческими с обязательным попол¬
нением класса рабов из других обществ. Это позволяло более жестоко
эксплуатировать рабов, выжимая из них больше, чем из зависимых слоёв
населения.90 Но постоянная экспансия оказалась невозможной: она вела к
86 Там же. С. 50.
87 Там же. Повторено: Он же. Политарный («азиатский») способ производства: теория и
история. С. 316.
88 Не очень понятно, что должен был делать 250 дней в году на поле земледелец в той
азиатской стране, где урожай снимался только один раз. О краткости земледельческого сезо¬
на в Египте говорить нет необходимости. Даже ирригационные работы не могли настолько
удлинить этот срок.
89 Он же. Введение во всемирную историю. Вып. 3. С. 51.
90 Там же. С. 65.
5.1. Древность в постсоветских концепциях исторического процесса
283
разложению общины, обезземеливанию крестьян, что в итоге ослабляло ар¬
мию и прекращало экспансию (здесь можно заметить и определённые сле¬
ды влияния идей Е.М. Штаерман, высказанных ей более аккуратно ). А это
означало крушение античной экономики. Позднее античное общество -
постсерварное (рабы стали магнарнозависимыми работниками) или антич-
нополитомагнарное — совершенно тупиковое и обречённое на гибель.
Нет необходимости повторять, насколько мало доказательств можно
привести в пользу этой теории - уже в силу своей всеобщности она нужда¬
ется в исполинском количестве фактов для подтверждения и только в не¬
скольких для опровержения; в исполинской громаде теории Семёнова доста¬
точно обрушиться одному столпу, и не устоит ничего. Крестьяне в восточных
обществах могли голодать, но периоды большого голода и истощения редко
были напрямую связаны с периодами крушения государств, да и всеобщее
истощение и деградация работников целой древней экономики — что-то из
области околонаучных домыслов. Что касается античной эпохи, то и в ней
периоды максимального притока рабов извне - время политической и эко¬
номической нестабильности, а вообще само видение рабовладельческих
обществ у Семёнова восходит к советской историографии до периода тех
изменений, которые постарались внести, в первую очередь, С.Л. Утченко и
Е.М. Штаерман. Если начало стояния за теорию азиатского способа произ¬
водства в 60-х гг. было связано с пафосом борьбы против упрощения ха¬
рактеристики обществ Востока, моделирования их по образцу обществ ан¬
тичности, то закончилось оно в 2000-х гг. упрощением самой античности в
тазах сторонников азиатского способа производства.
Гораздо важнее обратить внимание на другое. Выводя десятки про¬
межуточных форм, Семёнов оставляет в неизменности общую тенденцию
развития всех этих обществ. Тем самым, становится непонятным, имеют
ли эти формы какую-либо эвристическую ценность? Казалось бы, их раз¬
нообразие уже само по себе должно помочь увидеть своеобразие в разви¬
тии отдельных обществ, но это не так: например, описание истории Египта
дано таким образом, чтобы мы увидели только повторяемость событий во
всех периодах, но не замечали существенных перемен (скажем, отрядная
организация сельскохозяйственных работ исчезла после Древнего царст¬
ва); разделы по истории религий напоминают больше разделы по атеисти¬
ческой пропаганде — религии ранних государств заклеймены неологизмом
«сервиологические» (проповедь покорности и повиновения властям); уз¬
наём мы и то (точно по Энгельсу), что в поздней античности производи¬
тельные силы упали чуть ли не до исходного уровня.91 92 93 94 95 Это всё — сборник
типичных стереотипов, которые составляли образ древности в советской
91 Штаерман Е.М. Древний Рим: проблемы экономического развития. М., 1978.
92 Семёнов Ю.И. Введение во всемирную историю. Выл. 3. С. 81-83.
93 Там же. С. 45-47.
94 Там же. С. 53.
95 Там же. С. 82.
284
Глава 5. Образ древности в постсоветской историографии
историографии, но которые она, нужно признать, всё же пыталась преодо¬
леть, здесь же они воскрешены и не оспорены.
Итак, чем же отличается марксизм Семёнова от советского марксизма?
Более ясно выражены гегельянские тенденции, наличествует несколько
новых аргументов в пользу старых стереотипов, особую роль играет ав¬
торская терминология, которая должна решить все прочие проблемы тео¬
рии. При этом учёный по сути отказывается от пересмотра фактов. Ничто
не отвергнуто. Но это и неудивительно: новые или старые (забытые) фак¬
ты могут очень легко лечь на раздробленное поле марксистского дискурса.
Умножив число способов производства, типов государства, Семёнов сде¬
лал невозможными исключения, потому что теперь всё - исключения
(Восток после становления античного рабовладения становится соантич-
ным или синантичным,96 97 то есть теряет свою специфику, превращаясь в
параллель столбовой дороге человечества). Нет такой внешней или по¬
верхностной связи между явлениями, которая бы не получила своего на¬
звания. Работа с фактами стала теперь не важна, факты наконец стали со¬
вершенно неопасны теории; да и противоречия (как обычно, объяснённые
диалектикой) в теории ей неопасны, ибо она теперь из них соткана. И ес¬
тественно, что сохранились марксистский характер размышления и мар¬
ксистские претензии на конечность объяснений.
Для завершения рассмотрения концепций исторического процесса в
постсоветское время мы полагаем нужным обратиться к работе, которая
не принадлежит учёному-историку. Л.Е. Гринин (род. 1958) получил исто¬
рическое образование, был школьным учителем, занялся издательским де¬
лом, а после защитил кандидатскую и докторскую диссертации по фило¬
соф™. Книга, которую мы избрали для анализа, была написана ещё до его
учёных степеней, а потому нам особенно интересна.98 Она, по сути дела,
показывает нам, какой образ истории поздняя советская система препода¬
вания формировала в умах студентов, и каким трансформациям этот образ
подвергся в последующем. Конечно, пример Гринина - не типичный, по¬
скольку для выпускника исторического отделения педагогического инсти¬
тута нетипично стремление к созданию собственной концепции, а тем бо¬
лее к её фиксации в письменном виде. Но то, что желание построить ло¬
гичную концепцию оказалось настолько широко распространённым - сви¬
детельствует о серьёзности двух чувств: ощущения исчерпанности налич¬
ной исторической теории в советский период и готовности предложить
выход из ситуации в период постсоветский.
96 Там же. С. 72.
97 Кратко свой жизненный пуп» автор осветил в этой же работе. Гринин Л.Е. Филосо¬
фия, социология и теория истории (опыт философско-социологического анализа некоторых
общественных законов и построения теории всемирно-исторического процесса). Пособие
для студентов по социальной философии и социологии. Волгоград, 2000. С. 5-11 и сл.
8 В 2000-х гг. Гринин занимался преимущественно вопросами формирования государ¬
ства. См., напр. Гринин Л.Е. Эпоха формирования государства. М.: КомКнига/URSS, 2007.
5.1. Древность в постсоветских концепциях исторического процесса
285
Работа Л.Е. Гринина «Философия, социология и теория истории» ре¬
комендована как пособие для студентов, что оправдывает попытку популяр¬
ного стиля изложения со стороны автора. Надо признать, что Гринин плохой
стилист (хотя он вполне в состоянии в той или иной мере сознательно паро¬
дировать «классиков» марксизма-ленинизма), а похвальное стремление вы¬
ражаться просто не спасает его от многословия. Будучи справедливо неуве¬
рен в своём знании достаточного количества фактов, он уснащает сочинение
бесчисленными оговорками о его предварительном характере, о том, что на
всякое правило найдётся множество исключений, о том, что он нарочно из¬
лагает сюжеты поверхностно, чтобы показать общую тенденцию и т.п.
Мы, как и в предыдущих случаях, позволим себе лишь вкратце обрисовать
общую теорию автора и исследовать образ древности в его работе.
Новации Гринина в отношении марксизма сводятся к признанию боль¬
шей роли географической среды (особенно на ранних стадиях),99 100 а также к
тому, что он признаёт важнейшей роль распределения, потому вводит термин
«распределительные отношения», 01 которые должны иллюстрировать раз¬
личные варианты отчуждения прибавочного продукта. Так появляется новая
двухсоставная категория: «способ производства и отчуждения», согласно ко¬
торой каждому способу производства соответствует свой тип отчуждения:
принципу присваивающего хозяйства — доэкономический тип отчуждения,
простому производящему - внеэкономический, машинному - полуэкономи-
ческий, научно-информационному - экономический.102 Гринин и здесь огова¬
ривает, что у каждого их типов есть свои «подтипы и варианты», и что наличие
одного из типов не означает полного вытеснения другого, но, как и в случае с
теорией самого Маркса, коррективы эти неясны, неопределённы, а потому не
играют никакой заметной роли.103 104 Так, в каждом принципе производства Гри¬
нин выделяет шесть этапов (начальный, роста, расцвета, зрелости, высокой
зрелости, подготовительный к новому), но при этом отмечает, что они выде¬
лены достаточно условно»; иными словами, без определения меры этой ус¬
ловности приходится игнорировать либо само деление, либо эту оговорку.
99 К достоинству автора, иногда он обезоруживающе честен, возможно, против своей
воли. Например: «Существует много периодизаций истории, исходящих из самых разных по¬
сылок. Было бы слишком сложно даже бегло разбирать их». Гринин Л.Е. Философия, социо¬
логия и теория истории. С. 227. Курсив наш.
100 Мы уже могли видеть ранее, что эта идея совсем не оригинальна для советской ис¬
торической науки, но следует поверить автору, который пишет: «Когда я уже пришёл к этим
выводам и в целом разработал определённую концепцию, я встретил несколько работ, кото¬
рые можно истолковывать так, что авторы считали необходимым включить часть географи¬
ческой среды в состав производительных сил...». Там же. С. 133. Со стилистической точки
зрения примечательны как непринуждённое «встретил», так и угловатое «часть географиче¬
ской среды». Ср. Там же. С. 239, прим. 180.
^01 Там же. С. 150-165.
102 Там же. С. 224-225.
103 Аналогию см.: Твардовская В.А., Итенберг Б.С. Русские и Карл Маркс: выбор или
суцьба? М., 2010. С. 190-192.
104 Гринин Л.Е. Философия, социология и теория истории. С. 235. Оценивать проду¬
манность терминологии Гринина мы здесь специально не будем.
286 Глава 5. Образ древности в постсоветской историографии
Переход от одного способа производства к другому совершается через рево¬
люции: соответственно, сельскохозяйственную (переименованную неолити¬
ческую), промышленную и научно-информационную (переименованную на¬
учно-техническую).105
Тем самым, особой эпохи древности Гринин не выделяет. Возникно¬
вение государства и традиционные общества государственной эпохи отно¬
сятся им ко второму типу формации (простому производящему с внеэко¬
номическим типом отчуждения). О создании государства автор концепции
не в состоянии сказать ничего внятного: оно возникало у разных народов
по-разному, у кочевников - только в зачаточном виде. Гринин считает, что
в «речных долинах Нила, Тигра, Евфрата» роль ирригации в процессе ста¬
новления государства была значительной, но всё же основную роль долж¬
но было сыграть завоевание извне - поскольку такова его общая идея о
том, что государство обычно не возникало в результате внутренней борь¬
бы классов.106 Никаких иных аргументов не приводится - вполне возмож¬
но, что к тому времени они ещё не «встретились» автору пособия.
Основным противоречием второй формации было, по Гринину, «про¬
тиворечие между возможностями для роста производства и населения,
развития специализации, технического совершенствования, разделения
труда, расширенного воспроизводства, с одной стороны, и внеэкономиче¬
ским отчуждением, регулированием деятельности и потребления, лише¬
нием производителя стимулов к расширению хозяйства, к производитель¬
ному использованию богатства - с другой. Говоря иначе, внеэкономически
отчуждалось много прибавочного труда, который превращался либо в не¬
производительное богатство, либо транжирился и служил источником па¬
разитизма. Личная инициатива сдерживалась».107 *Нет необходимости сколько-либо развёрнуто критиковать такого рода
общее положение, его даже нет смысла называть неправильным, посколь¬
ку оно выведено на такой уровень абстракции, что совершенно недося¬
гаемо для каких-то конкретных фактов. Отметим лишь то, что «произво¬
дитель» в древности и средневековье, например, крестьянин, стремился к
расширению производства как раз в те периоды, когда податная и повин¬
ностная нагрузка возрастала. На самом деле, Гринин, конечно, пытается
обобщить классическую марксистскую схему причин самоисчерпания ра¬
бовладения и феодализма, но ему явно не хватает знаний по предмету.
Все остальные сферы жизни характеризуются в том же прямолинейном
духе экономического детерминизма. Например, нормативность традицион¬
ных обществ подаётся таким образом: «Нередко законы строго оговаривали,
108
какому званию что носить, есть, пить и т.п.», в то время как законода¬
тельно подобные вещи регулировались, как раз, редко (и появление такого
105
106
107
108
Там же. С. 237-238.
Там же. С. 281.
Там же. С. 284.
Там же. С. 285.
5.1. Древность в постсоветских концепциях исторического процесса
287
рода регулирования, скорее всего, уже признак первого кризиса традиции).
Религия, по мнению Гринина, почти повсеместно не одобряла стремление
к прибыли, а поощряла «щедрость и праздность», «церковь увлекается ук¬
рашательством».109 Вероятно, «Второе послание к фессалоникийцам» так¬
же осталось неизвестным автору исторической концепции.
Гринин, правда, отлично усвоил, что рабство в классическом виде яв¬
лялось исключением, но зато он твёрдо верит, что в древних обществах бы¬
ли слабы и вертикальная, и горизонтальная мобильность: здесь в качестве
примера он апеллирует к Индии, причём, что симптоматично, к Индии во¬
обще, а не к конкретной эпохе (хотя степень замкнутости варн и каст в Ин¬
дии заметно варьировалась в разные исторические периоды).110 111 Характери¬
стика империй сводится к констатации их непрочности, хотя вскоре, в свой¬
ственном автору приёме частичного самоотрицания, говорится о том, что
некоторые стабильно существовали целые века (что, конечно, тоже является
преувеличением от незнания). Наиболее характерной для всей эпохи (а это,
судя по всему, около пяти тысяч лет) признаётся «самодержавная власть».
Таким образом, несмотря на заметные отличия в уровне разработки ма¬
териала и степени переработки марксизма, мы можем увидеть определённые
общие черты в концепциях Дьяконова, Семёнова и Гринина, которые, прав¬
да, также изложены с разной степенью откровенности.112 Если Гринин лишь
незначительно перерабатывает марксистский терминологический инстру¬
ментарий, дополняя его в основном собственными же подделками под мар¬
ксистскую терминологию (на самом деле, довольно многочисленными) и
спорадическими заимствованиями извне (например, из А. Тойнби113), то Се¬
мёнов отталкивается лишь от основных марксистских концептов, а подав¬
ляющая часть терминологии изобретена им самим. Дьяконов, как мы видим,
удерживается от активного применения этого приёма, но и он выдвигает но¬
вые фазы исторического процесса, а кроме того, как мы пытались показать
выше, явно испытывает недостаток в подходящих терминах. Таким образом,
терминотворчество - одна из важных черт постсоветского марксизма.
Вторая черта — разной степени интенсивности критика истмата, до¬
полняемая при этом в разной степени непреодолённым мышлением по
схеме этого же истмата. Цель периодизации Гринина, например: «показать
исторический процесс, так сказать, выпрямленный, «эстафетный», когда
один народ, одно общество, вырвавшись вперёд всех, затем как бы пере¬
дают эстафету другим».114 Гринин же очень примитивно представляет себе
109 Там же.
110 Там же. С. 286-287. Труды Г.М. Бонгард-Левина и Г.Ф. Ильина издавались большими
тиражами, так что сослаться на их недоступность просто невозможно.
111 Там же. С. 288.
112 Можно было бы дополнить анализ частью статей из альманаха, посвящённого вы¬
движению новых периодизаций, но это не даст нам ничего принципиально нового. См. Вре¬
мя мира. Вып. 2. Структуры истории / Под ред. проф. Н.С. Розова. Новосибирск, 2001.
113 Гринин Л.Е. Философия, социология и теория истории. С. 240.
114 С. 216.
288
Глава 5. Образ древности в постсоветской историографии
достоинства удачной концепции исторического процесса: она должна быть
непротиворечивой и логичной системой, объясняющей «хотя бы большин¬
ство фактов».115 Цель создания этой концепции - вполне идеологическая:
хорошо познать историю могут единицы, остальным же нужна теория исто¬
рии. То, что такая теория, будучи преподаваема массам, не может стать ни¬
чем иным, кроме идеологии, а потому должна будет неизбежно стать пре¬
дельно ригидной, вероятно, Гринина либо не смущает, либо не мыслится
трагедией: он совсем не против поставить на место искажённых Маркса,
Энгельса, Ленина в той или иной степени искажённого Гринина.
Семёнов в этом отношении более тонок: он точно так же стремится
показать, что марксизму нужно развитие, а потому даёт подробный очерк
развития исторических идей, который и призван служить обоснованием
ценности его концепции. Но сам этот очерк столь же безапелляционен, как
и легализуемая им историческая концепция. Семёнов отвергает главный
принцип развития любой теории: её принципиальную открытость к обсу¬
ждению. Его интересуют только исчерпывающие характеристики, и вся
громада его терминологии создана для того, чтобы припечатать любую
идею к тому месту, где ей, прикреплённой, надлежит играть определённую
ей роль. В известном смысле автор может говорить о том, что всё это - ор¬
тодоксальный марксизм. Здесь, действительно, сохранён завет менять что
угодно, ничего не меняя по сути.116
Наиболее трагичным нам кажется пример концепции Дьяконова -
трагичным в античном смысле слова, тем более что перед нами учёный,
внёсший огромный вклад в изучение исторических фактов. Сейчас, во
многом благодаря публикации воспоминаний И.М. Дьяконова, обычно го¬
ворится о противостоянии между ним и В.В. Струве, и это, несомненно,
совершенно справедливое понимание отношений между двумя крупными
учёными. Но есть и другая сторона процесса, о которой не следует забы¬
вать: Дьяконова нужно видеть не только в ипостаси антагониста Струве,
но и его преемника. То, что после Струве крупнейшим востоковедом ста¬
нет именно Дьяконов, прекрасно понимали и Дьяконов, и Струве. Для
Дьяконова, неоднократно и весьма жёстко спорившего со Струве в науч¬
ных изданиях, не составило бы никакого труда дать разгромный анализ
струвианской концепции древневосточной истории, уж никак не менее
полновесный, чем тот, которому подверг её в своё время К.К. Зельин.
Струве, надо полагать, опасался, что с наступлением «эпохи Дьяконова»
советская наука о древности окажется в тупике, погребённая под руинами
его концепции. Но Дьяконов не только не сделал этого, а даже осуществил
перевод на английский и публикацию эпохального доклада Струве о заро¬
115 С. 217, 218. Автор концепции, возможно, и не смущается её прямолинейным пози¬
тивизмом, но он вполне был в состоянии осознать, что программа объяснения «хотя бы
большинства фактов» нереализуема на практике.
116 Семёнов «построил свою теорию на основе чужих, полностью сменив терминоло¬
гию». Тарасов А. Опять тупик: Ю.И. Семёнов. Политарный («азиатский») способ производ¬
ства: сущность и место в истории человечества и России // Пушкин. 2009. № 4. С. 123.
5.2. Образ древности в современных российских школьных учебниках 289
ждении, развитии и разложении рабовладения на Древнем Востоке. Дья¬
конов избрал, как мы видели, консервативный путь модифицирования ра¬
бовладельческой концепции, и если в 90-е гг. он отказался от этого, значит,
действительно, необходимость изменений стала ему очевидна.
Но принципиально выйти за её пределы оказалось труднее, чем пред¬
ложить новую периодизацию. Третьей общей чертой всех рассмотренных
концепций является то, что ни одна из них не может отказаться от идеи
развития форм эксплуатации как главного движителя социальной эволю¬
ции, делая её иногда не только основной, но и всё определяющей в исто¬
рическом процессе. Ни идеи эволюции форм управления, ни идеи эволю¬
ции общественного сознания не привлекают авторов в той мере, чтобы они
уделили им хотя бы достаточную долю в своих текстах - и за этим, без
всякого сомнения, стоят их установки. Оговорки о необходимости учиты¬
вать все другие факторы, кроме экономического, остаются именно оговор¬
ками (концепция восточной истории Л.С. Васильева отличается в этом от¬
ношении, но ненамного - так, развитие религии обусловлено природными
и социально-экономическими факторами).
5.2. Образ древности в современных
российских школьных учебниках
В отношении формирования образа древности в кругах, более широких,
чем сообщество учёных, особенную роль играют школьные учебники.
Именно здесь, в силу требуемой простоты и доступности изложения, ав¬
торы должны отбрасывать чрезмерные подробности и дополнения, остав¬
ляя лишь ту информацию и образный ряд, который составит основу зна¬
ний учеников.117 В этом смысле анализ вузовских учебников по истории
древности гораздо менее интересен; кроме того, три современных вузов¬
ских учебника - древнего Востока, древней Греции и древнего Рима - под
редакцией В.И. Кузищина, рекомендованные в качестве основных, были
написаны ещё в советское время, и хотя подверглись известной перера¬
ботке, принципиальным положениям мало изменили. Кроме того, при
нормально функционирующей системе высшего образования студент в
состоянии узнать больше из лекционного курса и самостоятельного про¬
читанных монографий, чем ему даёт учебник, и составить своё мнение как
об учебнике, так и о его теоретической базе. Конечно, это не самая про¬
стая задача для первокурсников (курсы по древней истории обычно читают¬
ся в первый год обучения), но более или менее решаемая. Возможно, пока
117 По советскому периоду можно указать на исследование Л.Е. Рудневой. Автор, однако,
выбрал начальной границей 40-е гг., что отсекает ранний этап создания учебников. В диссерта¬
ции сравнительно мало места уделено анализу определённого освещения истории в учебниках,
больше затрагиваются методические аспекты и сама история создания книг. См. Руднева Л.Е.
Эволюция школьного учебника истории в 40-80-е годы XX века. Диссертация на соискание учё¬
ной степени кандидата исторических наук. Б.м., б.г. (Курский государственный университет).
290
Глава 5. Образ древности в постсоветской историографии
попытки создания новых вузовских учебников явно проигрывают основной
линии на постепенную правку уже существующих, но принципиальное ре¬
шение этой проблемы может быть отложено ещё на какое-то время.
Гораздо серьёзнее дело обстоит со школьными учебниками. Они
формируют не только начальные знания об исторической эпохе, но и ос¬
новы её образа. В современном мире не меньшее влияние на это оказыва¬
ют современные средства массовой информации и киноиндустрия, однако
учебник всё ещё является самой системной частью этого влияния. То, что
получают ученики в начальных классах, закладывает фундамент их отно¬
шения к историческому процессу.
Неудовлетворительность прежних советских школьных учебников по
истории хорошо ощущалась - об этом свидетельствует то, что «на местах»
появилась готовность представить собственный учебник, лучшего качества.
В г. Омске педагогом А.Н. Лукьяновым был разработан комплекс учебников
«Всемирная история для школьников»: по истории первобытных времён (для
5 класса), истории стран Востока (для 6-7 классов), истории античных стран
(для 6 класса) и истории средних веков (для 7 класса). Работа над курсом на¬
чалась ещё в 1978 г., в 1988-1991 гг. были проверены в школе пробные пар¬
тии учебников, а в 1994 г. учебник был напечатан на спонсорские средства.
Автор подчёркивал, что использовал «самые современные отечественные и
зарубежные исследования в области исторического знания».118 119Можно сказать, что комплекс данных учебников полезен для анализа
прежде всего тем, что он был задуман и по большей части осуществлён
ещё до разрыва с советской традицией, так что марксистская ориентация
учебников в доказательстве не нуждается, хотя прямой пропаганды мар¬
ксизма в них нет. Несмотря на год издания, учебники иногда апеллируют к
«нашей стране», когда в них рассказывается о территории Украины, При¬
балтики или Средней Азии. Тем самым, эти учебники открывают нам,
условно говоря, «параллельную версию» развития советского марксизма -
то, каким бы он мог быть в 90-е гг., если бы не был целиком отвергнут и
развенчан как государственная идеология.
Учебник не только нацелен на эволюционизм, но и воспроизводит ряд
положений и даже (видимо, бессознательно) ряд образов Ф. Энгельса - в
первую очередь там, где касается ранних форм общества и происхождения
государства. Например, в учебнике о первобытности в качестве базового
примера ранних обществ взяты индейцы (более обобщённо, чем ирокезы
у Энгельса, но так же функционально) - упоминаний в тексте сравнитель¬
но немного, однако лейтмотив прослеживается.120 Автор понимает и един¬
ство общественной эволюции в старинном стиле. Так, он рассказывает о
118 Лукьянов А.Н. История первобытных времён. Текстовой блок для гимназий и школ с
повышенным качеством обучения. Омск, 1994. С. 172.
119 Там же. С 92; Он же. История античных стран. Учебник для гимназий и школ с по¬
вышенным качеством обучения. Омск, 1994. С. 191. Маловероятно, что речь идёт о таком об¬
разовании, как СНГ.
120 Он же. История первобытных времён. С. 15,59,60,63,71,76,79,100 (дважды), 103,123.
5.2. Образ древности в современных российских школьных учебниках 291
возникновении письменности следующее: американские индейцы вязали
на разноцветных шнурах, в древнем Китае писали иероглифами, но их
учить было трудно, и тогда некоторые народы перешли на буквенные ал¬
фавиты.121 Рассказ создаёт ощущение преемственности данных типов
письма, в то время как примеры говорят о несовпадении как в хронологи¬
ческом, так и в географическом отношении. Основой для развития челове¬
ка признаётся труд (при помощи орудий)122 - и по сути дела, это единст¬
венный фактор, который учитывается автором постоянно.
Автор скуп на эмоции в отношении людских деяний и поступков, если
только они не выявляют неизбежную поступь истории. Учебники создают
впечатление, что только этим и ценны жизни людей. Спартаковцы погибли
не напрасно потому, что восстание расшатало рабовладельческое общество
и подало пример другим рабам; Цезарь погиб, но показал, «как легко любой
полководец может установить единоличную власть».123 Зато когда характе¬
ризуются перемены в обществе в целом, А.Н. Лукьянов не останавливается
перед весьма смелыми эмоциональными характеристиками: «Рабовладель¬
цы приходили в ужас. Они видели тупик, куда заходило общество».124
Конечно, следы знакомства с новыми исследованиями (по крайней
мере, советскими) в учебниках присутствуют: так, выделены восточный,
античный и германский пути развития ранних государств (влияние кон¬
цепции Васильева-Стучевского),125 постулировано положение о трёх клас¬
сах в древних обществах (рабовладельцы, свободные земледельцы, рабы),
восходящее к теории Утченко-Дьяконова. Но во всех остальных отноше¬
ниях автор скорее коллекционировал и упорядочил прежние стереотипы
советской историографии, чем обобщил то новое знание, которое она на¬
чала формировать примерно с 50-х гг.
А.Н. Лукьянов постулирует отношения прямой зависимости между
уровнем развития общества и освоением металлов, при этом наталкиваясь
на противоречия между известными ему конкретными фактами и самим
постулатом,126 упрощает выгоды введения новых металлов и технологий:
например, утверждает, что кольчуги или чешуйчатые панцири, коль скоро
изготовлялись из железа, были дешёвым защитным вооружением.127 128 Он
128 ••
знает примеры «крестьянских городов», но все равно мыслит города как
121 Там же. С. 15.
122 Там же. С. 39.
123 Он же. История античных стран. С. 151, 162. Оба толкования весьма сомнительны:
пример спартаковцев не привёл к росту военных выступлений рабов; а смерть Цезаря как раз
показала, что не так-то просто удержать единоличную власть.
124 Там же. С. 98.
125 Он же. История первобытных времён. С. 149 и сл.
126 Каменный шлифованный топор рубит дерево почти так же быстро, как «современный
железный». Медь мягка, но при этом медный топор рубит дерево в три раза быстрее, чем ка¬
менный. Кроме того, в общей части указано, что «главную работу» в медном веке выполняли с
помощью медных инструментов, при этом в конкретных примерах говорится об ограниченно¬
сти применения таковых в культурах того времени. Там же. С. 75,105,83, 84,90,92.
127 Там же. С. 138.
128 Так назван ранний Рим. Он же. История античных стран. С. 109.
292
Глава 5. Образ древности в постсоветской историографии
центр ремесленного производства.129 Нередки утверждения, которые мало
соответствовали уровню развития науки в годы, когда создавался учебник:
первое место среди таковых следует отдать твёрдой убеждённости автора
в постоянном росте числа рабов параллельно росту экономики античных
обществ, в том, что это был самый многочисленный класс, что рабов сто¬
рожили наёмные стражники, что рабы были дёшевы и при этом труд их
характеризовался низкой производительностью, а практика вольноотпу-
щенничества и введение колоната были не более чем полумерами.130 Вос¬
ходящими к 30-м гг. следует считать и все разделы по религии в учебниках
А.Н. Лукьянова - поскольку они, несмотря на некоторые оговорки автора,
мало отличаются от стандартной антирелигиозной пропаганды.
Тем самым, попытка переработать учебник на базе самого советского
марксизма привела к возрождению самых отсталых (но при этом самых
простых в преподавании) стереотипов. Знакомство автора с новейшей ли¬
тературой мало повлияло на конечный результат: теоретическая основа
педагогической методики заставляло отбирать из разноречивых оценок те,
что изначально больше под неё подходили (ибо, как и она сама, были по
преимуществу родом из 30-х гг.).
Но смена эпохи диктовала и необходимость написания таких учебни¬
ков, которые бы не исповедовали марксизм как единство верную методо¬
логию, обладающую монополией на научное знание.
Мы посчитали наиболее полезным сравнить последний советский
учебник по истории древнего мира Ф.П. Коровкина131 с первым россий¬
ским учебником А.А. Вигасина, Г.И. Годера, И.С. Свенцицкой132. В каче¬
стве дополнительного материала для анализа нами использовались также
высоко ценящийся учителями учебник Е.В. Саплиной и соавторов (с наи¬
большим уклоном в исторгло культуры) и учебник В.И. Уколовой и Л.П.
Маринович, выпущенный Российской Академией Наук - оба учебника
вышли первым изданием в 2001 г.133
Некоторые общие аспекты просматриваются уже при сравнении
структур советского учебника 80-х гг. и российского учебника 90-х гг. (см.
Приложение 4). При общей очевидной преемственности (особенно в разде¬
ле «Жизнь первобытных людей»), есть и заметные отличия. Из структуры
нового учебника исчезает понятие классов, меньше внимания уделено разви¬
129 Он же. История первобытных времён. С. 107.
130 Там же. С. 134. Он же. История античных стран. С. 6-7, 31,68,97-99,136,170.
131 Коровкин Ф.П. История древнего мира. Учебник для 5 класса. Издание восемнадца¬
тое. М., 1978.
132 Вигасин А.А., Годер Г.И., Свенцицкая И.С. История древнего мира. Учебник для 5 клас¬
са общеобразовательных учреждений. 4-е издание, доработанное. М., 1998.
133 Саплина Е.В., Ляпустин Б.С., Саплин А.И. История Древнего мира. Учебник для об¬
щеобразовательных учреждений. 5 класс. 6-е издание, переработанное. М., 2007; Уколова В.И.,
Маринович Л.П. История Древнего мира. Учебник для 5 класса общеобразовательных учре¬
ждений. Под ред. А.О. Чубарьяна. 6-е издание. М., 2008. Сравнение учебников, преимущест¬
венно с точки зрения методики преподавания, сделано одним из авторов. См. Саплина Е.В.
Проблемы исторического образования // Вопросы образования. 2005. № 2. С. 173-186.
5.2. Образ древности в современных российских школьных учебниках 293
тию научных знаний, но гораздо больше - религии (особенно христианству),
исчезли словосочетания по принципу «рабовладельческое государство», а
сама история древнего мира не закончена падением Рима в 476 г., а продлена
до конца правления Юстиниана и вторжения славян на Балканы.134 Пожалуй,
следует ещё отметить, что больший акцент сделан на описание повседнев¬
ной жизни, века теперь означаются не латинскими, а арабскими цифрами135
и в общем (это уже касается содержания учебника больше, чем его структу¬
ры) уменьшено количество дат, терминов и имён собственных.136
Но упрощение — не всегда дань отвержению методологии. Обратимся к
отличиям в тексте. Ряд моментов в современном учебнике указывает на то, что
теперь авторы постарались учесть уровень развития современной историче¬
ской науки и отказаться от ряда положений, за которые историческое образо¬
вание в советский период держалось до последнего. Например, если в учебни¬
ке Ф.П. Коровкина сообщается, что в Египте из числа земледельцев выдели¬
лись ремесленники, которые «перестали заниматься сельским хозяйством»,137
то в современном учебнике эти слова отсутствуют: ремесло в Египте было
почти всеобщим занятием земледельцев во времена межсезонья, и акцент на
становлении отдельной сферы ремесленного производства в этом контексте
вызвал бы у школьников искажение представлений о специфике египетской
экономики. Исчезло и упоминание о египетских «крестъянах-общинни-
ках»,138 поскольку в Египте существование общины в собственном смысле
слова не зафиксировано. Если старый учебник говорит нам о становлении
Афинского государства (нужно ли напоминать тут о влиянии Энгельса), то
новый - о греческом полисе (хотя бы один важный термин добавлен, а не изъ¬
ят).139 Однако индийские варны так и называются в обоих учебниках каста¬
ми - только последующие учебники дали развёрнутую характеристику варн,
тем самым уделив индийской социальной истории должное внимание.140
134 В двух других современных учебниках возвращена условная дата 476 г. См. Саплина
Е.В., Ляпустин Б.С., Саплин А.И. Указ. соч. С. 230; Уколова В.И., Маринович Л.П. Указ. соч.
С. 301. В первом издании учебника Уколовой и Маринович также был параграф по Юсти¬
ниану, а кроме того - отдельная глава по цивилизациям Древней Америки.
135 Так же: Уколова В.И., Маринович Л.П. Указ. соч.
136 В учебнике В.И. Уколовой и Л.П. Маринович структура очень прихотливая: в тексте
есть «дополнительные сведения», дополнительные вопросы, кроме того, на уровне оглавле¬
ния введён термин «цивилизации». В этом отношении даже шестое издание выглядит пере¬
груженным или, как минимум, рассчитанным на детей, очень увлечённых не только историей,
но и профессиональной терминологией; это при том, что, как пишется в аннотации: «упрощен
текст параграфов, сокращено количество понятий, имён, дат». Там же. С. 2. См. тж. Григорь¬
ева Н.В. Новый учебник по истории Древнего мира для средней школы // Мнемон. Исследо¬
вания и публикации по истории античного мира. СПб., 2002. С. 371-377. Ряд обоснованных
замечаний Н.В. Григорьевой не учтён и в шестом издании.
137 Коровкин Ф.П. Указ. соч. С. 37.
138 Там же. С. 38.
139 Коровкин Ф.П. Указ. соч. С. 110-116; Вигасин А.А., Годер Г.И., Свенцицкая И.С. Исто¬
рия древнего мира. С. 136.
140 См. Саплина Е.В., Ляпустин Б.С., Саплин А.И. Указ. соч. С. 82-84; Уколова В.И.,
Маринович Л.П. Указ. соч. С. 110-111.
294
Глава 5. Образ древности в постсоветской историографии
Проблема видения устройства общества, действительно, является
важным аспектом при анализе школьных учебников по истории. Отноше¬
ния между рабовладельцами и рабами, а шире, всеми эксплуатируемыми —
прежде всего крестьянством (в новом учебнике называемым «земледель¬
цами») в советском учебнике трактовались как однозначно центральные
во всём сюжете древней истории и так же однозначно назывались классо¬
вой борьбой (это понятие, как и понятие эксплуатации, вводилось, не¬
смотря на ранний возраст детей, и на его усвоение клались основные ме¬
тодические усилия учителей141). В новых учебниках отношения эксплуа¬
тации и распространение рабовладения в древности признаются (илотов
признают рабами как старый учебник, так и фактическим все новые,142
тяжёлая эксплуатация рабов также не отвергается, хотя не так драматично
подана в учебнике современном143), но поданы далеко не так однознач¬
но.144 Скажем, учебник Коровкина сообщает нам лишь то, что в Риме при
Нероне казнили по несовершенному закону 400 рабов из одного дома.
Учебник Вигасина и соавторов уточняет, что собралась толпа римлян,
требовавшая не убивать невинных (а вина возложена на Нерона, не отме¬
нившего закон).145 В рассказе по Плутарху о римском триумфе после кру¬
шения Македонии старый учебник упоминает о несчастных детях царя,
которые столь малы, что ещё не понимают всего своего несчастья и позо¬
ра, будучи проведёнными пленниками в триумфальном шествии,146 совре¬
менный же учебник дополняет: «Глядя на малышей, римляне не могли
сдержать слёз»147. Наиболее взвешен в этом отношении, пожалуй, учебник
Уколовой и Маринович, где, с одной стороны, прямо говорится, что на
141 Более того, рекомендовалось вводить отсутствующие в учебнике «необходимый
продукт» и «прибавочный продукт». См. Бахтина О.И. Формирование у учащихся классового
подхода при изучении истории в 5 классе. Пособие для учителя. М., 1986. С. 9,29.
142 Коровкин Ф.П. Указ. соч. С. 124; Вигасин А.А., Годер Г.И., Свенцицкая И.С. Указ,
соч. С. 144; Уколова В.И., Маринович Л.П. Указ. соч. С. 156. Более осторожная оценка поло¬
жения илотов см. Саплина Е.В., Ляпустин Б.С., Саплин А.И. Указ. соч. С. 120: «почти не от¬
личались от рабов».
143 Коровкин Ф.П. Указ. соч. С. 38, 138-140, 195-197; Вигасин А.А., Годер Г.И., Свен¬
цицкая И.С. Указ. соч. С. 37,169-170,226-227.
144 Учебник по античности для старших классов, написанный талантливо и, пожалуй, даже
с излишним беллетризмом, открыто формулирует общую тенденцию: рабовладение было опорой
античной цивилизации, но мы буцем «держать это в уме, не вдаваясь в проблемы рабовладения».
См. Немировский А.И., Ильинская Л.С., Уколова В.И. Античность. История и культура. Пособие
для учащихся старших классов школ, гимназий, лицеев. В 2 тг. 4-е издание, исправленное и до¬
полненное. М., 1999. Т. 1. С. 3. Издание следует этому завету: так, на С. 52 дано лишь описание
рабства в древней Греции, без каких-либо комментариев и далеко идущих выводов.
145 Коровкин Ф.П. Указ. соч. С. 211; Вигасин А.А., Годер Г.И., Свенцицкая И.С. Указ,
соч. С. 252.
146 Коровкин Ф.П. Указ. соч. С. 194.
147 Вигасин А.А., Годер Г.И., Свенцицкая И.С. Указ. соч. С. 223. Здесь, пожалуй, Коров¬
кин поступает обоснованно: замечание Плутарха - дань современным ему образованным
римлянам, и вряд ли исторически подходит торжественной жестокости латинского характера
эпохи великих завоеваний. В учебниках Саплиной и Маринович этого сюжета нет вообще; у
Саплиной нет самого рассказа о завоевании Македонии Римом, да и вообще политическая
история подана без претензии на связный сюжет.
5.2. Образ древности в современных российских школьных учебниках 295
Древнем Востоке рабов было немного,148 с другой, о рабстве рассказыва¬
ется более или менее систематически, оно осуждается и не выглядит слу¬
чайным фактом, всего лишь одной из многих особенностей древности, как
в других постсоветских учебниках. Данный учебник вообще старается
рассказать о социальном устройстве древних обществ.
Чтобы увидеть различия в освещении социальных отношений, срав¬
ним несколько цитат (рис. 5).
Учебник Ф.П. Коровкина
Учебник А.А. Вигасина и др.
С. 39 «Рабовладельцы не работали, а жи¬
ли за счёт труда рабов и крестьян».
С. 53 «Религия в Египте укрепляла власть
фараонов и господство рабовладельцев».
С. 68 «Сделайте выводы: а) чьи интересы
защищали законы Хаммурапи; б) какой
строй был в Вавилонском царстве?»
С. 83 «В Индии уже в древности были
люди, понимавшие несправедливость раз¬
деления людей на касты. ... Однако боль¬
шинство населения верило в богов и не
осмеливалось бороться с порядками, буд¬
то бы установленными Брахмой».
С. 121 (о становлении афинской демокра¬
тии) «Страх перед народным восстанием
вынудил аристократов пойти на уступки
демосу».
С. 122 «Реформы Солона не изменили по¬
ложения рабов, привозимых в Афины из
других стран».
С. 43 «Не только простые египтяне должны
были исполнять все приказы фараона и
угождать его прихотям. Он и вельмож счи¬
тал своими слугами».
С. 53 «Всё должно было подчиняться воле
фараона - не только люди, но и сама при¬
рода».
С. 70 «Так царь Хаммурапи защищал своих
подданных от обращения в рабство.... Ведь
такой порядок тоже установили боги - есть
люди свободные, а есть рабы, есть богатые,
а есть нищие».14
С. 98 «Индийцы считали, что люди разных
каст так же отличаются друг от друга по
рождению, как животные разных пород. ...
Ведь и у коровы, например, не может ро¬
диться жеребёнок или поросёнок».150
С. 139 «Смута продолжалась долго, и ни
одна сторона не могла одержать верх. Го¬
сударство оказалось на краю гибели».
С. 140 «Тогда самые благоразумные угово¬
рили остальных начать мирные переговоры».
С. 141 «С этого времени рабами в Афин¬
ском государстве были только чужеземцы».
Рис. 5
Иногда, правда, трудно избавиться от впечатления, что как в учебни¬
ках Вигасина и соавторов, так и Саплиной и соавторов, применено не¬
сколько приёмов, которые позволяют уклониться от определения собст¬
венной позиции по ряду вопросов. В обоих учебниках заметна тенденция
148 Уколова В.И., Маринович Л.П. Указ. соч. С. 49.
149 Есть пример и более рациональной аргументации: «Хаммурапи, однако, не хотел,
чтобы его законы вредили народу. ... Царю и государству было невыгодно, чтобы уменьша¬
лось число тех, кто уплачивал налоги». Там же.
150 Рассуждение, которое вполне может показаться школьникам убедительным. Единст¬
венное, что отчасти спасает дело - упоминание на тех же страницах о Будде, который отвер¬
гал деление на варны. Вигасин А.А., Годер Г.И., Свенцицкая И.С. Указ. соч. С. 99,102.
296
Глава 5. Образ древности в постсоветской историографии
переносить сложные проблемы истории древности в раздел закрепляю¬
щих вопросов по параграфу. В советском учебнике по любой обществен¬
ной науке ответы на закрепляющие вопросы всегда можно было найти в
основном тексте. Так, учебник Коровкина пишет прямо: «Республика в
Риме была рабовладельческой и аристократической».151 Учебник Вигасина
и соавторов действует по-другому: «Подумайте, было ли в действительно¬
сти управление в Риме “общественным делом”»152. Или, по поводу зако¬
нов Хаммурапи: «подумайте, почему за кражу вещи, скотины и раба нака¬
зывали одинаково».153 Или: «Нравятся ли вам наставления Конфуция? Ес¬
ли да> то чем?».154 То же прослеживается и в учебнике Е.В. Саплиной и
соавторов, когда в тексте параграфа о восстании Спартака не дано никаких
намёков на оценку, а в конце задаётся вопрос: «Как вы думаете, могло ли
восстание под предводительством Спартака закончиться победой?».155 Со¬
вершенно иной подход намечен в учебнике В.И. Уколовой и Л.П. Марко¬
вич, где восстание прямо связывается с угнетением рабов, говорится о
том, что имя Спартака «стало символом борьбы за свободу и человеческое
достоинство», а среди вопросов к параграфу есть даже предложение пред¬
ставить возможные последствия в случае успеха восстания.156 157 158Конечно, появление возможности выбора при оценке той или иной по¬
зиции - вряд ли недостаток учебника. Но только в том случае, если за ним
не скрывается растерянности самих авторов. Не случайно в современных
учебниках уделено больше внимание бытовой жизни и историческим лич¬
ностям. Отчасти это реакция на сравнительное безразличие к ним в пред¬
шествующем учебнике: у Коровкина, к примеру, нет ни слова о Клеопатре
(как тут не вспомнить А.Б. Рановича), а в новом учебнике - она одно из
„ „ „ 157
важнейших действующих лиц периода завершения гражданских воин.
Подробно рассказано о деяниях и личности Александра - тут и старый
опытный Парменион, и несколько крылатых фраз из исторических анекдо¬
тов, и трусость последнего Дария.1 Однажды интересный ход делается в
учебнике Саплиной, когда авторы вводят подпараграф «Многообразие по¬
лисного мира» и рассказывают о ряде крупных полисов Греции помимо
151 Коровкин Ф.П. Указ. соч. С. 183.
152 Вигасин А.А., Годер Г.И., Свенцицкая И.С. Указ. соч. С. 211.
153 Там же. С. 68.
154 Там же. С. 105.
155 Саплина Е.В., Ляпустин Б.С., Саплин А.И. Указ. соч. С. 197.
156 Уколова В.И., Маринович Л.П. Указ. соч. С. 263-265.
157 Вигасин А.А., Годер Г.И., Свенцицкая И.С. Указ. соч. С. 244-246. Ср.: Саплина Е.В.,
Ляпустин Б.С., Саплин А.И. Указ. соч. С. 204 (приведён даже рисунок первой встречи Анто¬
ния и Клеопатры); Уколова В.И., Маринович Л.П. Указ. соч. С. 274.
158 Вигасин А.А., Годер Г.И., Свенцицкая И.С. Указ. соч. С. 193-197. Советские методи¬
ки, кстати, не слишком это поощряли: «Следует учитывать, что второстепенные бытовые
подробности или эпизоды биографий исторических деятелей, не имеющие воспитательной
ценности, могут выдвинуть это второстепенное на первый план, отвлечь внимание от главно¬
го и этим принести обучению больше вреда, чем пользы». См. Методика обучения истории
древнего мира и средних веков в V-VI классах. Под ред. Ф.П. Коровкина, Н.И. Запорожец.
Пособие для учителей. М., 1970.С. 141; ср. С. 201.
5.2. Образ древности в современных российских школьных учебниках 297
Афин и Спарты,159 но в дальнейшем они этот приём не используют, и можно
понять, почему: введение новых городов или регионов (как была введена в
российские учебники древняя Палестина) может подавить школьника чрез¬
мерной пестротой и разнообразием. Истории городов похожи друг на друга
больше, чем истории знаменитых людей или детали повседневной жизни.
Но быт и личность не могут дать ощущения целостности историческо¬
го процесса. Поэтому волей-неволей место экономических объяснений за¬
хватывает политическая история, которая, конечно, при уровне пересказа
для школьников легко может обернуться преклонением перед силой. Хотели
того авторы учебника 90-х гг. или нет, смягчая вопросы эксплуатации и уси¬
ливая рассказы о великих державах, они начинают петь гимн великой силе
завоевательных походов и почти ничего не говорят о расплате за них. Под¬
робнее, чем в старом учебнике, рассказано о военных походах египтян, о
могуществе Ассирийской державы.160 161 162 В важнейших предложениях (набран¬
ных жирным шрифтом) нередко подчёркиваются размер территории шсу-
дарств-агрессоров: «Ассирийская военная держава охватывала огромную
территорию - больше, чем любое государство древних времён», «Вави¬
лонское царство стало почти таким же огромным, как прежде Ассирия»,
«Персидская держава поглотила почти все государства, о которых до сих пор
шла речь».163 Почти маниакальный культ силы не может не смутить совре¬
менного читателя; даже много раз критикованный в своё время дореволюци¬
онный учебник Д.И. Иловайского был определённее и глубже в том, на что
читателю следует обратить внимание,164 165 и Ф.П. Коровкин также не забывал
поставить проблему власти персов над подчинёнными народами.
Как мы и говорили, величие держав едва ли не восхищает авторов учеб¬
ника 90-х гг., а вот падение держав приписывается лишь жестокости отдель¬
ных правителей. Старый учебник рассказывал о конце древности в Китае как
народных выступлениях против династии (в учебнике: «семьи») Хань, а новый
учебник рассказывает лишь о плохом императоре Цинь Шихуане.166 167 Вообще,
народные движения и роль действия масс в истории в современных учебниках
(за исключением, опять же, Уколовой и Маринович) фактически обойдены:
если о них и говорится, то не очень много и чётко, кроме, конечно, восстания
Спартака, о котором, впрочем, в учебнике Вигасина и соавторов сказано в
итогах лишь то, что оно было очень опасным для Римского государства.
Симптоматичен в этом отношении пример Римской империи. В миро¬
вой историографии есть сотни поучительных размышлений на тему жес¬
159 Саплина Е.В., Ляпустин Б.С., Саплин А.И. Указ. соч. С. 114-115.
160 Вигасин А.А., Годер Г.И., Свенцицкая И.С. Указ. соч. С. 44-48, 83-87,
161 Там же. С. 85. Ср. Уколова В.И., Маринович Л.П. Указ. соч. С. 89.
162 Вигасин А.А., Годер Г.И., Свенцицкая И.С. Указ. соч. С. 88.
163 Там же. С. 92.
164 Иловайский Д.И. Древняя история. Средние века. Новая история. М., 1997. С. 32. Дан¬
ная книга — несколько неряшливое переиздание трёх учебников Иловайского конца XIX в.
165 Коровкин Ф.П. Указ. соч. С. 72.
166 Там же. С. 89-92; Вигасин А.А., Годер Г.И., Свенцицкая И.С. Указ. соч. С. 111.
167 Там же. С. 238.
298
Глава 5. Образ древности в постсоветской историографии
токости римлян и идеи расплаты Рима за свои злодеяния, рассуждений,
может быть, излишне морализаторских, но однако и сейчас для начально¬
го уровня преподавания вполне приемлемых: пусть лучше история учит
этому, чем классовой борьбе или вообще ничему. В современных учебни¬
ках эта проблема либо отсутствует, либо отведена на второй план. Кризис
империи и стабилизация Диоклетиана просто изъяты в учебнике Вигаси-
на, а далее, безо всякой связи, рассказывается о полновластии Константи¬
на и его заботе о христианах. О вторжении варваров говорится гораздо оп¬
ределённее, чем о внутренних проблемах Империи; только о колонате ска¬
зано в целом достаточно.168 В двух других учебниках, выходивших уже в
2000-е гг., возвращён Диоклетиан, но в случае с учебником Саплиной и
соавторов совершенно не комментируются причины упадка, как и затем
причины слабости Рима перед варварами, а в учебнике Маринович и Уко¬
ловой упадок империи хоть и, судя по контексту, поставлен в какую-то
связь с распространением колоната, но этот сюжет подан настолько неоп¬
ределённо, что извлечь ясные представления школьники вряд ли будут
способны. Отказавшись от рассказа о падении рабовладельческого строя,
авторы новых учебников потеряли единую нить рассказа.169
В общем и целом противопоставление советского учебника и россий¬
ских учебников указывает нам на изменение образа древней истории, и ис¬
тории вообще. Для старого учебника история объективна и целенаправлен¬
на. Для новых: увлекательна, но не вполне определённа, ценна культурными
достижениями, может быть (в учебнике Уколовой и Маринович170 171), опытом
познания общественного устройства - но и в последнем случае не слишком
понятно, как этот опыт связывает древность с современностью, кроме, ко¬
нечно, отдельных частных проявлений. Базовые объяснения изъяты, но дру¬
гих нет. Дыры в повествовании заполнены интересными и благочестивыми
историями. Конечно, марксизма здесь в полном смысле слова нет, и трудно
судить однозначно, какие варианты моделирования образа древности новые
учебники предлагают сознанию современных школьников.1 Но вполне ве¬
роятно, что «история без объяснений» заставит ищущие умы подбирать
подходящие к заготовке объяснения, и нужно ли удивляться, если лучше
всего туда лягут, после некоторой корректировки, те же самые базовые
элементы советского марксизма.
168 Там же. С. 268-272.
169 В этом отношении куца лучше выглядит учебник по истории и культуре для старших
классов: хоть и коротко, здесь всё же сказано об определённой преемственности между Ри¬
мом и варварами. Немировский А.И., Ильинская Л.С., Уколова В.И. Античность. История и
культура. М, 1999. Т. 2. С. 277
0 См., напр. Уколова В.И., Маринович Л.П. Указ. соч. С. 119, где вопрос об историческом
значении опыта управления Персидской державой отнесён к категории повышенной сложности.
171 На наш взгляд, учебник Уколовой и Маринович систематично излагает социальную
историю именно потому, что в нём ещё сохранён вариант позднесоветского «улучшенного»
марксизма приблизительно по идеям Утченко, Штаерман или Дьяконова, хотя изъяты мар¬
ксистские термины и смещён акцент на культуру - что, впрочем, тоже типичная черта позд¬
несоветских исследований древности.
5.3. Постсоветская историография древней истории
299
5.3. Постсоветская историография древней истории
Исследование историографии истории древнего мира имеет сравни¬
тельно периферийное значение для образа древности, но, с другой сторо¬
ны, коль скоро историография - прежде всего форма рефлексии истори¬
ков, то оценка положения дел в этой сфере вполне может указать нам оп¬
ределённо, как оценивать современное состояние российской историче¬
ской науки: это конструирование нового образа древности среди обломков
старого (а соответственно, и новой историографии), либо же это продол¬
жающиеся попытки сбережения отдельных не распавшихся элементов со¬
ветского образа древности.
До последнего времени эту тему не было необходимости поднимать. За
исключением отдельных, не претендующих на переоценку ситуации в це¬
лом, работ, историография древней истории до сих пор мало вышла за пре¬
делы, обрисованные учебником 1980 г. под редакцией В.И. Кузгацина - ра¬
боты, которые выпускались под его же редакцией по сходным проблемам
историограф™, отличаются теми же особенностями.172 Работы Э.Д. Фроло¬
ва сосредоточены почти исключительно на российской историографии ан¬
тичности, а потому обладают в этом смысле меньшими претензиями на соз¬
дание новой трактовки истории исторической науки. Отдельные статьи или
даже диссертации, посвящённые различным проблемам историографии
древней истории, по самому предмету исследования не дают широких
обобщений, хотя тогда вносят свой вклад в обновление историографиче¬
ской науки.173 174 Но в последнее время появились первые ростки новой кон¬
цепции историограф™ античной истории, принадлежащей А.В. Юдину, ко¬
торая является безо всяких сомнений порождением современности.
172 Историография античной истории. Под ред. проф. В.И. Кузищина. М., 1980; Источ¬
никоведение Древней Греции (эпоха эллинизма). Учебное пособие. Под ред. проф. В. И. Ку¬
зищина. М., 1982; Историография истории древнего Востока. Под ред. проф. В.И. Кузищина.
Ч. 1-2. М., 2008. Устойчивость предлагаемых Кузищиным моделей может служить предметом
отдельного исследования.
173 В качестве примера такого рода исследований, при этом глубоко трактующих мате¬
риал, см.: Жуков К.В. Ранневизантийский историк Зосим и проблемы падения Западной
Римской империи в англо-американской историографии. Диссертация ... кандидата истори¬
ческих наук. М, 2004; Волошин Д.А. Падение Римской империи в исторической мысли Гер¬
мании и Франции XIX - XX вв. Диссертация ... кандидата исторических наук. Армавир, 2006;
попытки открыть новое видение дореволюционной отечественной историографии древно¬
сти: Алмазова Н.С. Культура Рима эпохи перехода от Республики к Империи в отечественной
историографии конца XDC-начала XX веков. Казань, 2004; Воробьёва Н.Н. Проблема отно¬
шений христианской церкви и государства в Римской империи I-IV вв. в освещении отечест¬
венной историографии второй половины XIX - начала XX в. Учебное пособие. Омск, 2005.
174 Юдин А.В. О преподавании историографии истории античности на исторических
факультетах // Диалог со временем. М., 2009. Вып. 26. С. 355-373; Он же. «Историографиче¬
ские эпохи» в истории изучения античности // Диалог со временем. М., 2009. Вып. 28.
С. 240-262; Он же. Кризисы в исторической науке об античности (XVII - начало XX вв.) //
Наука и школа. М., 2009. № 4. С. 59-62. Нам осталась недоступна следующая статья: Он же.
Развитие антиковедения в начале XX века: конец классической или начало современной нау¬
ки о Древней Греции и Древнем Риме? // Наука и школа. М., 2010. № 1. С. 115-121.
300
Глава 5. Образ древности в постсоветской историографии
Согласно работам А.В. Юдина, вся история антиковедения может быть
разделена на три историографические эпохи (доклассическую, классиче¬
скую, постклассическую175), каждая из которых делится на периоды, а ме¬
жду периодами и эпохами лежат переходные промежутки, называемые ин¬
тервалами (они же «разрывы» или «переломы»176) или интервалами-
кризисами, которые могут быть двух видов: «кризисы упадка» и «креатив¬
ные кризисы».177 К этой теоретической основе прилагается несколько об¬
щих соображений, долженствующих придать теории некоторый вес, и сама
схема развития науки с выделением периодов и интервалов.
Обратимся к основным понятиям, используемым А.В. Юдиным: эпо¬
ха, период, интервал. Под эпохой предлагается понимать «длительный,
наиболее протяжённый этап развития научных знаний о древности, отли¬
чающийся спецификой мировоззренческих подходов большинства иссле¬
дователей древности к оценке и интерпретации античности и соотношение
этих подходов между собой».178 Автор конкретизирует своё слишком об¬
щее определение с помощью ряда пунктов: 1. эпоха - это наиболее дли¬
тельный этап, предполагающий деление на меньшие этапы; 2. у каждой
эпохи есть собственные закономерности развития исторической науки; 3. у
каждой эпохи есть и свой господствующий подход к изучению прошлого,
зависящий от того или иного типа историзма.179 Поскольку и такое уточне¬
ние оказывается недостаточным, А.В. Юдин, добавляет, наконец, пять «ус¬
тойчивых характеристик» (и одновременно критериев выделения) историо¬
графической эпохи: 1. наличие определённого варианта историзма; 2. осо¬
бая организация исторических исследований и преемственность их прове¬
дения (отдельные исследователи, научные школы, течения); 3. собственный
комплекс подходов (надо полагать, речь идёт об исследовательской методи¬
ке) к работе с источниками; 4. разная степень дисциплинарной определён¬
ности антиковедения; 5. особый тип учёного.180
На наш взгляд, пользуясь такими критериями, выделить историографи¬
ческие эпохи в принципе невозможно - а вот выделив заранее эти эпохи, под
них потом можно «подогнать» указанные критерии. В неявной форме про¬
блему с выверенностью своих критериев признаёт и сам А.В. Юдин: напри¬
мер, когда уточняет; что применительно к доклассической эпохе (XV-ХУШ вв.)
первые два критерия исследователи почему-то упускали из виду.181 Но раз
эпоха названа «доклассической», то и характеристики её могут быть реали¬
175 Однажды А.В. Юдин называет её «постнеклассической». Он же. «Историографиче¬
ские эпохи» в истории изучения античности. С. 260.
176 Там же. С. 244.
177 Он же. Кризисы в исторической науке об античности (ХУЛ - начало XX вв.). С. 61.
178 Юдин А.В. «Историографические эпохи» в истории изучения античности. С. 248.
Почти дословно повторено: Он же. О преподавании историографии истории античности на
исторических факультетах. С. 362; Он же. Кризисы в исторической науке об античности
(ХУЛ - начало XX вв.). С. 59.
179 Он же. «Историографические эпохи»... С. 249.
180 Там же. С. 249-251.
181 Там же. С. 250; 252.
5.3. Постсоветская историография древней истории
301
зованы не полностью - так мы видим хорошо известный нам приём, когда
название маскирует первые же несоответствия между теорией и материалом.
Предложенные автором концепции названия эпох, давая широкую
возможность трактовать материал в свою пользу (и даже, как было указано
выше, отступать от собственной же теории), выдают их полную несамо¬
стоятельность: первая из них - доклассическая, третья - постклассическая.
Вся их «специфика» раскрывается именно в сравнении с классической эпо¬
хой. Подробное описание каждой из эпох только утверждает в этом мне¬
нии: в доклассическую эпоху используется пока мало источников, пока нет
научных школ, методы только складываются, преподавание античности в
отдельную сферу ещё не выделилось.182 Далее, безусловно, происходило
развитие всех неразвитых элементов.183 Перед нами именно эволюционная
схема, а в эволюционизме преемственность важнее своеобразия.
Характеризуя понятие периода в своей теории, автор предлагает сле¬
дующие критерии его выделения: 1. доминирование «тех или иных фило¬
софских учений, определявших парадигмы мышления больших групп ин¬
теллектуалов»184; 2. господство в науке (страны или региона) нескольких ве¬
дущих научных направлений; 3. результативная деятельность научных школ.
Не говоря о том, что критерии выделения периода не очень подходят к выде¬
ленным автором эпохам (о каком господстве «ведущих научных направле¬
ний» можно говорить применительно к XVIII в.?), проблемы возникают при
осмыслении уже первого (признанного автором главным) критерия.
Прежде всего, А.В. Юдин не даёт обоснования того, почему именно фи¬
лософские учения должны определять парадигмы мышления - конечно, фи¬
лософия, как и математика, основа всех наук и т.д., но всё же реальные и все¬
гда однонаправленные связи между философией и историей начиная с XIX в.
проследить достаточно сложно.18 Автор концепции полагает, что в класси¬
ческую эпоху (1810-е - 1910-е гг.) научные школы образуются и развиваются
«при господстве гегельянства в самом широком смысле этого слова (включая
все его методологические ответвления и варианты)»,186 но насколько широ¬
кий смысл он готов придать гегельянству, чтобы всё подошло под такую
схему? Конечно, можно заявить, что если и не все исследователи тех лет бы¬
ли гегельянцами, то все находились под влиянием гегельянства, были выну¬
ждены так или иначе реагировать на него... но за такой широтой трактовок
может исчезнуть любая определённость, и можно будет доказать вообще всё
что угодно.187 А.В. Юдин, правда, обоснованно уточняет, что интерес к Гегелю
182 Там же. С. 252-254.
183 Характеристика классической эпохи сводится к констатации того, что в это время
появились классические труды, «которые стали фундаментом профессионального образова¬
ния любого специалиста по древней истории». Там же. С. 255.
184 Там же. С. 241-242.
185 Такое понимание парадигмы противоречит и Т. Куну. См. Кун Т. Структура научных
революций. М., 2001. С. 17; 129.
186 Юдин А.В. «Историографические эпохи»... С. 255.
187 Это же замечание, несколько более подробно, было высказано мной в отдельной крити¬
ческой статье, в ответ на которую А.В. Юдин, действительно, повторил указанную аргументацию,
302
Глава 5. Образ древности в постсоветской историографии
возрос в 1844-1855 гг. (переходный период, «IV интервал» в его терминоло¬
гии), но сложно согласиться с тем, что появление «Римской истории» (1-3 тт.)
Моммзена в 1856 г. имело какую-то существенную связь с переосмыслением
гегельянского наследия. Цитат из Гегеля Моммзен не употреблял, гегелев¬
ских понятий не использовал. Конечно, определённые представления о мире,
об эволюции свободы и проч. у Гегеля и Моммзена совпадают, поскольку это
люди примерно одной эпохи, поскольку Моммзен изучал философию Гегеля,
но различие конкретных воззрений, самого понимания истории настолько
различно, что признать сочинения Моммзена написанными под прямым
влиянием Гегеля - как минимум, неосмотрительно.
Что касается второго и третьего критериев, то они слишком зависят
от субъективных оценок историка науки. Далеко не всегда «господство»
научного направления бывает чётко выраженным, и довольно сложно оце¬
нить результативность деятельности научных школ; А.В. Юдин полагает
возможным использовать здесь количественные характеристики (число
издаваемых работ),188 но количество и качество редко связаны напрямую.
Примерно то же самое можно сказать и об обосновании термина «ин¬
тервал». Кроме самой идеи, что один период напрямую не перетекает в дру¬
гой, и между ними должен быть некоторый «зазор» смены методов и образ¬
цов мышления - мысли безусловно полезной, хотя и не новой189 - трудно
представить, чтобы в своём нынешнем воплощении эта идея сколько-нибудь
помогла труду историографа. Автор, судя по его формулировкам, полагает,
что могут быть определены сравнительно точные временные интервалы (в 6,
8, 12 лет), в которые действительно меняются основные характеристики ан-
тиковедческой науки во всех странах, где она существует (тем самым, спе¬
цифика национальных историографий им в значительной степени нивелиру¬
ется). Собственно, он формулирует это как историографический факт.190
Рассмотрение конкретных периодов и достижений по ним нас инте¬
ресует здесь в меньшей мере, поскольку это потребовало бы анализа не
столько указанной концепции, сколько исторического материала, который
был использован при её создании. Тем не менее, следует обратить внима¬
ние на несколько характерных моментов.
только в более конкретизированном виде: историки были достаточно хорошо знакомы с гегельян¬
ством, коль скоро уж философию Гегеля преподавали в университетах. Но в университетах в те же
годы рассказывали и о философии истории Августина... См. Крих С.Б. О «бритве Оккама» в со¬
временной историографии. По поводу «историографических эпох» А.В. Юдина // Диалог со вре¬
менем. Альманах интеллектуальной истории. М., 2011. Вып. 34. С. 368; Юдин А.В. Ещё раз о во¬
просах периодизации истории антиковедения. По поводу рецензии С.Б. Криха // Там же. С. 382.
188 Юдин А.В. «Историографические эпохи»... С. 243.
189 См. Савельева И.М., Полетаев А.В. История и время. В поисках утраченного. М., 1997.
С. 448 и сл.; Они же. Знание о прошлом: теория и история. Т. 2. Образы прошлого. СПб., 2006. С. 2%.
190 При этом нельзя сказать, что А.В. Юдин сам до конца определился с датами. В статье
«Кризисы в исторической науке об античности (ХУЛ - начало XX вв.)» один из кризисов (V ин¬
тервал) датирован 1886-1890 гг. (С. 59, а на С. 62 период «нормального развития» датирован
1856-1887 гг.), в статье «О преподавании историографии...» тот же V интервал обозначен 1888-
1900 гг. (С. 368); в этой же статье VI интервал обозначен под 1928-1934 гг. (С. 368-369), а в «Ис¬
ториографических эпохах» в истории изучения античности» даты - 1928-1935 гг. (С. 260).
5.3. Постсоветская историография древней истории
303
На наш взгляд, автор концепции очень прямолинейно трактует связь ме¬
жду развитием историографии и появлением в ней ключевых трудов. Практи¬
чески каждому труду (даже многотомному, как у Э. Гиббона) в его схеме со¬
ответствует один конкретный год выхода, а многолетний труд какого-либо
учёного часто сводится также к одной-единственной монографии (часто вы¬
бранной произвольно), которая должна символизировать все его достижения
в науке. Вот лишь немногие примеры. Цитата из схемы: «1902. «История
древности» Э. Мейера. Появление нового методологического направления -
«философии истории» Э. Мейера».191 Но ведь первое издание «Истории
древности» выходило в 1884-1902 гг., и первые попытки сформулировать тео¬
ретические основания своих взглядов Мейер предпринял именно в I томе,
вышедшем, естественно, в 1884 г. Кроме того, первое издание «Истории
древности» в лучшем случае представляет ранний этап мейеровской «фило¬
софии истории», после чего Мейер написал отдельный теоретический труд на
эту тему,192 и только во втором издании «Истории древности» повторил эти
размышления и дополнил их концепцией государства в I томе.193 Упоминае¬
мая автором «Аграрная история древнего мира» (1909) М. Вебера также не
оказала почти никакого влияния на умы современных ему антиковедов — и
только потом, спустя полвека, послужила основой для теоретических построе¬
ний М. Финли. Это нередкое явление в историографии194 - немалый промежу¬
ток времени после появления труда до того, как он начнёт реально воздейство¬
вать на умы - следовательно, дата его выхода, первого или второго издания не
является абсолютным показателем, и будет иметь значение для историографи¬
ческого анализа только в том случае, если мы задействуем и другие критерии.
Поскольку А.В. Юдин предлагает свою концепцию прежде всего в целях
преподавания студентам-историкам, то он вынужден излагать свои мысли
конспективно, и тем не менее, некоторые краткие пояснения предстают от¬
кровенно необоснованными и тенденциозными - что в преподавании особен¬
но опасно. Трудно понять, почему «Социально-экономическая история Рим¬
ской империи» (1926) Ростовцева отнесена к концу «позднего классического
периода», а «История Рима» (1928) Т. Франка- к «интервалу» (1928-1934 гг.)
перед новым этапом развития, на основании того, что в последней работе
появился некий «умеренный релятивизм». Тем самым, автор даёт нам по¬
нять, что труд Ростовцева подвёл итоги позитивистского этапа, а том
Т. Франка - отразил поиски новых возможностей. Но при обращении к са¬
мой «Истории Рима» Т. Франка мы не найдём ни «умеренного релятивизма»,
ни даже существенных изменений позиций самого Франка, которые бы по¬
зволили именно эту его работу отнести к новому этапу. Кроме того, в табли¬
191 Юдин А.В. О преподавании историографии... С. 368.
192 Мейер Э. Теоретические и методологические вопросы истории. М., 1904.
193 МеуегЕ. Geschichte des Altertums. В., 1984. Bd. 1. S. 3-254.
194 О существовании промежутка между изданием труда и восприятием в научной среде
см. Савельева И. Классика в историографии: формы присутствия // Классика и классики в
социальном и гуманитарном знании. М., 2009. С. 302.
304
Глава 5. Образ древности в постсоветской историографии
цах никак не учтена ростовцевская «Социально-экономическая история эл¬
линистического мира» (1941), о значительном воздействии которой на исто¬
риографию отдельно говорить не нужно. Но ведь по таблицам с 1935 г. начи¬
нается современная эпоха, с новыми характеристиками, так что Ростовцев
здесь должен выглядеть анахронизмом. Таким образом, самый признанный
из трудов Ростовцева и один из самых влиятельных трудов XX в. по антич¬
ной истории просто исключён из теории, записан в неудобное меньшинство.
Примерно то же самое можно сказать и об отечественных примерах
(что особенно важно для темы нашей книги). В качестве символа «утвер¬
ждения концепции единой рабовладельческой формации со специфиче¬
скими законами развития»195 196^ взята «История античных рабовладельческих
обществ» (1935) А.И. Тюменева, хотя претендентов на это место может
быть более чем достаточно, а данная работа Тюменева, несмотря на из-
•• 196
вестные ее достоинства, в итоге затерялась среди других.
Автор, признавая возможные недостатки своей концепции и отказы¬
ваясь от претензий на исключительность именно такой схемы,197 тем не
менее считает её вполне объективной и верит, что вскрыл суть ряда исто¬
риографических процессов.198 Кроме того, он не без оснований говорит о
возможности использования этой концепции в преподавании курса исто¬
риографии античной истории в высших учебных заведениях.199
Мы можем предположить, что такой курс будет построен не столько
на новых методологических основаниях (и соответственно, проведённой
историографической работе), сколько на методической обработке старых
достижений поздней советской историографии. Современные российские
труды по методологии истории А.В. Юдиным использованы, но они по¬
влияли на его видение процесса развития мировой исторической науки
меньше, чем прежняя схема, представленная в «Историограф™ античной
истор™». Такое состояние дел не требует долгих пояснений: специальные
труды по методолог™ истор™ совсем не легко в адекватном виде пред¬
ставить в процессе преподавания, а схему - проще.
Главное, для чего мы подробно остановились на критике этой кон¬
цепции - то, на каких положениях она построена. Тотальная периодиза¬
ция, пронизанная эволюционизмом, которая доказывает себя из своих же
внутренних основа™й, используя факты лишь как иллюстрацию; акцент
195 Там же. С. 369.
196 Возможно, автор избрал эту книгу Тюменева потому, что она была чуть ли не един¬
ственной книгой тех лет в советской науке, в которой история древних Греции и Рима была
сведена под одной обложкой. Возможен и более простой вариант: согласно учебнику под ред.
В.И. Кузищина, после 1934 г. завершается становление антиковедения в СССР, а первая из
крупных работ по античности, появившаяся после 1934 г. - Тюменева... См. Историография
античной истории. С. 335.
197 Юдин А.В. О преподавании историографии... С. 359; Он же. «Историографические
эпохи»... С. 248,262.
198 Например: Он же. О преподавании историографии... С. 362.
199 Там же. С. 359; Он же. «Историографические эпохи»... С. 241.
5.3. Постсоветская историография древней истории
305
200
сделан на особых переходных периодах; автор верит в реальность от¬
крытых им терминов и тенденций развития, они для него не просто конст¬
рукты, а объективная данность. Это марксистская методология, только в
скрытом виде, возможно, скрытом даже от автора концепции. Не случайно
автор характеристики своих «историографических эпох» не сказал об их
особой сущности, а выбрал обтекаемое понятие «специфика» - что вполне
по-марксистски, когда особенность явления признаётся только ради того,
чтобы в итоге поставить это явление в ряд всеобщего прогресса.
Но есть и отличия от «чистой» гегелевской линии. Самое заметное из
них состоит в том, что концепция А.В. Юдина - и в этом отношении она, на¬
писанная как заготовка пособия для высших учебных заведений, повторяет
путь современных учебников для школ - лишена главного содержания про¬
гресса, которое только и может оправдывать построение монистической схе¬
мы. Классический монизм всегда драматичен: вокруг главной идеи развора¬
чивается яростная борьба. Там, где у Гегеля - диалектическое развитие ради
познания Абсолюта, у Маркса - борьба униженных против угнетателей за
социальную справедливость, в советской концепции историографии — борьба
истины против реакции, там же у А.В. Юдина - послушное перетекание од¬
них школ и направлений в другие; здесь ничто не противостоит друг другу, а,
напротив, становится в один длинный ряд с общим выражением лица.
Тем самым, мы можем фиксировать, что наш анализ подтверждает
версию о свершившемся распаде советского образа древности и о про¬
должающемся растворении отдельных его элементов. При этом становя¬
щаяся всё менее осознанной тенденция возвращения к этому образу, вос¬
становления даже тех его элементов, которые изымались из него уже в со¬
ветское время, свидетельствует о методологической рассеянности в среде
историков, и в том числе, историографов.200 201 202 Мы далеки от того, чтобы ут¬
верждать, будто это единственная или даже доминирующая тенденция в
современной отечественной историографии древности. Но её ощутимого
наличия игнорировать не стоит.20
200 Савельева И.М., Полетаев А.В. История и время. В поисках утраченного. С. 450.
201 Симптоматично, опять же, неожиданное признание А.В. Юдина: «многие наши со¬
временники не отказываются от применения в той или иной степени марксистской филосо¬
фии истории». Юдин А.В. Ещё раз о вопросах периодизации истории антиковедения. С. 386.
Для историка признание, что философию истории можно применять «в той или иной степе¬
ни», подобно признанию священника, что можно исповедовать религию в той или иной сте¬
пени. За такими фразами всегда стоит кризис - философский или религиозный.
202 В этом отношении нарастающее вторжение в историю представителей других наук
уже не выглядит случайностью. Для этого не обязательно ссылаться на такие экстравагант¬
ные случаи, как «новая хронология» А.Т. Фоменко. Можно привести в пример опубликован¬
ную пусть не в столичном, но в научном журнале статью доктора экономических наук, пол¬
ную фактических ошибок и отмеченную предельным примитивизмом изложения. См. Маме¬
дов О.Ю. Из истории экономических преступлений государства. Губительная страсть. Как
неистовая любовь древнеримского государства к древнеримской экономике погубила эту са¬
мую экономику. Забытые тайны старинной катастрофы // Terra Economicus (Экономический
вестник Ростовского государственного университета). 2009. Т. 7. № 2. С. 104-116.
Заключение
Как можно заключить из нашего исследования, его ход был построен
на выяснении того, какие научные результаты (как в их непосредственном
воплощении, так и в более символическом - в виде образа) следовали из
приложения марксизма в качестве монопольной методологии к истории
древности на примере отечественной науки советского периода. Соответ¬
ственно, подводя итоги, нужно рассмотреть, что изменил сложившийся
образ древности в марксистской теории, в научных концепциях древней
истории и в отечественном историческом сознании.
В нашем представлении судеб марксизма в Советской России мы исхо¬
дили из, вероятно, спорного, но имеющего определённые основания тезиса
о двух циклах развития марксистской теории в России: дореволюционном
и советском. К 1910-м гг., пройдя стадии первоначальной популярности,
спада, нового взлёта и последующего всё большего отвержения интеллек¬
туальным сообществом, марксизм уже был вполне периферийным течени¬
ем, а интеллектуальная тенденция в российском обществе обратилась от
поиска монистического объяснения общества к учёту многообразия фак¬
торов (в том числе, важности культуры или массового сознания). Революция
вывела русский марксизм из начинавшегося забвения, при этом, поскольку
она имела дело с нисходящей фазой развития и поскольку ленинский
большевизм был периферийным течением в современном ему марксизме,
прямая преемственность с предыдущим этапом было невелика. В совет¬
ское время цикл был пройден ещё раз, хотя и с некоторыми особенностя¬
ми: теперь он нёс на себе черты научной теории, которая опиралась на
культурные установки XIX в., и тем самым её «ментальные подпорки»1
консервировались. Это способствовало хронологическому удлинению
второго цикла, но не изменило принципиально его течения: после этапа
«постижения теории» (когда Сталин играл роль живого «классика») на¬
ступил этап переосмысления (с той спецификой, что Сталин стал «лож¬
ным классиком», исследователи предпочитали обращаться к «настоящим»
Марксу, Энгельсу и Ленину), а затем этап раскола и постепенного отхода
от теории.2 Динамика развития образа древности в советской историогра¬
1 Образ принадлежит Н.Е. Копосову. См. Копосов Н.Е. Хватит убивать кошек! Критика
социальных наук. М., 2005. С. 180.
2 Подробнее см. Крих С.Б. Приключения марксизма в России (полемические замеча¬
ния) // Социальные институты в истории: ретроспекция и реальность. Материалы XI межву¬
зовской региональной научной конференции. Омск, 2010. С. 64-74.
Заключение
307
фии в целом соответствовала этому общему развитию теории. Однозначно
сказать, был ли образ одним из факторов влияния на именно такой ход вто¬
рого цикла русского марксизма, или теория обеспечивала таковую транс¬
формацию образа - сложно, поскольку речь идёт о двух абстракциях, хотя
и разного порядка, но тесно друг с другом связанных (теория конкретизи¬
руется в образах, образы опираются на известную модификацию теории).
На наш взгляд, при нынешнем начальном состоянии изученности пробле¬
мы легче всего предположить взаимообусловленность, чтобы в дальней¬
ших исследованиях подобных же образов в других разделах гуманитарных
наук оспорить либо подтвердить и конкретизировать эту связь.
Что касается воззрений на древнюю историю, то основные выводы
нашего исследования в этом вопросе могут быть сведены к следующему.
Первоначально советская наука о древности пользовалась определёнными
марксистскими образцами историописания, которые играли более стили¬
стическую роль, и не искала ни принципиально новой модели повествова¬
ния, ни новой модели общественных отношений в древности (ранние ра¬
боты А.И. Тюменева). Влияние достижений современной тому времени
буржуазной науки было велико, но подобный вариант марксистской исто¬
риографии древности, похожий на труды ранних марксистов-антиковедов
(таких как Г. Сальвиоли) не устраивал ни власть, ни приходящее в науку
новое поколение, которое стремилось к монистической теории и соответст¬
вующему типу объяснения истории. Поэтому дискуссии 20-30-х гг. (прежде
всего, об «азиатском способе производства») не смогли реализовать, каза¬
лось бы, заложенный в них потенциал свободного развития науки. Дискус¬
сии не могли дать того монистического ответа, к которому стремились их
участники, поскольку сама форма дискуссий противоречила цели их про¬
ведения. Единственным выходом оказалось навязывание единой воли из¬
вне, но власть не всегда была в этом навязывании заинтересована и не все¬
гда знала, какие ответы она хочет навязать - хотя при этом обычно хорошо
понимала, какие ответы ей точно не подходят (например, с изменением по¬
литической конъюнктуры сам термин «азиатский способ производства»
стал неприемлем). Эти сложные обстоятельства смог учесть учёный с до¬
революционным опытом. В.В, Струве дал образ рабовладельческого обще¬
ства (для начала обрисовав и в духе мифологизации упростив его структу¬
ру), присоединив его к уже порождённому к тому времени совместными
усилиями историков (С.А. Жебелёв) и спонтанными словами лидера пар¬
тии образу борьбы классов (сталинская «революция рабов»). Таким образом
обрисованные основная структура и основной процесс составили вместе
простой, но легко воспроизводимый и убедительный исторический образ
древнего мира.
На вопрос о том, насколько сознательными были эти манипуляции с
теорией во 20-30-х гг., однозначно ответить нельзя: как потому что инди¬
видуальный подход и степень веры в необходимость постижения истинно¬
го замысла «классиков» неизбежно отличались у разных исследователей,
308
Заключение
так и потому, что сомнения и переживания тогда редко выражали вслух.
Дневники и воспоминания представителей молодого поколения, которое
получало образование в середине 30-х гг., в предвоенный период, свиде¬
тельствует о том, что для них далеко не всё было просто и понятно, и тем,
кто смел думать а ещё иногда и записывать свои мысли, было ясно, что
теория условна и навязана (хотя при этом они сами понимали, что не зна¬
ют никакой другой теории). Но старое поколение дневников не вело, по¬
тому что неискренний дневник был бессмыслен, а искренний - равноси¬
лен самооговору. Надо полагать, сомнения были, и не только по линии
«правильно ли поняты мной Маркс, Энгельс, Ленин и Сталин», но и по
линии «нужно ли вообще их правильное понимание». Но сознательное и
циничное использование манипуляций с теорией лишь для того, чтобы
добиться карьерного роста (или сохранить свою работу и даже жизнь), на¬
сколько мы можем судить, не было доминирующим типом поведения.
Между фанатичной верой в силу марксистско-ленинской методологии и
хладнокровным разочарованием в поиске истинного учения, заменяемым
скрытым или открытым карьеризмом, существует множество промежуточ¬
ных стадий; их в основном и занимали советские историки. Они пытались
найти ту точку соприкосновения, в которой адекватно понятый марксизм
не будет противоречить их представлениям об истории. В современной ис¬
ториографии чаще делается акцент на том, насколько приходилось истори¬
кам изменить свои представления, чтобы найти эту точку, но не следует за¬
бывать и того, насколько они сумели изменить теорию, чтобы она также
приблизилась к этой точке совпадения. Так, Струве изменил себя, чтобы
стать марксистом, но он изменил и марксово понимание древневосточных
обществ с той же самой целью. Мыслилось ли это тогда как развитие идей
Маркса, раскрытие истинного замысла Маркса или даже как перекодиро¬
вание Маркса, не настолько важно, как то, что без этого процесса станов¬
ление советской историографии было попросту невозможно.
Существование этого образа было поддержано складыванием опреде¬
лённой конвенции среди историков: негласного согласия о том, как следует
писать историю, как в тематическом, так и в стилистическом отношении.
Конвенциональность выглядела как средство защиты от переменчивых
идеологических требований власти, она даже помогла науке легче преодо¬
леть последние сталинские повороты в науке: сведя почти к формальности
очередной поворот в гуманитарных науках, связанных со сталинским
«учением о языке». Хотя, вероятнее всего, в ближайшей перспективе
именно это привело к первому кризису конвенциональности, выразивше¬
муся в стремлении к познанию «настоящих» классиков.
Сложившийся образ имел тенденцию к фиксации - в учебниках по
истории древнего Востока для вузов В.В. Струве и В.И. Авдиева, учебнике
истории древнего мира для школ А.В. Мишулина, в обобщающих трудах
А.Б. Рановича и Н. А. Машкина. Задача Рановича, пытавшегося трактовать
эллинизм как отдельный этап развития общества, была наиболее сложной
Заключение
309
из-за значительной доли теоретизирования, вынудившего к манипулиро¬
ванию фактическим материалом. Машкину, создавшему фундаменталь¬
ный труд по принципату Августа, удалось совместить в относительной
гармонии позитивистские ориентиры научности, марксистскую логику и
образность и зарубежные новации. Ранович не смог достаточно уравнове¬
сить эти элементы в своей методике, потому его работа оказалась ближе к
голой схеме, чем работа Машкина. В любом случае, в ближайшей пер¬
спективе устарели обе классических книги советской историографии
древности: К.К. Зельин отверг мнение об эллинизме как об этапе в исто¬
рии рабовладельческого общества, а С.Л. Утченко заменил в теории кри¬
зиса Республики основной движущий механизм: с кризиса рабовладения
на кризис римской civitas. В основе этого отвержения классического этапа
советской историографии лежали две причины: во-первых, исследования
Рановича и Машкина создавали такой образ древности, который нельзя
было далее развивать, и потому новое поколение исследователей шло по
пути критики; во-вторых, менялись установки советской историографии: с
борьбы классов на эволюцию социальных институтов.
Таким образом, начиная с 50-х гг., набирал силу процесс трансформа¬
ции сложившегося образа древности, который затронул все основные со¬
ставляющие этого образа, и при этом так и не был завершён. Отвержение
стереотипов предыдущего этапа историографии вызвало сопротивление:
большинство учёных верили в то, что основные представления о древно¬
сти достаточно логичны, надёжно соотнесены с марксистской теорией и
историческими фактами; отдельные уточнения не меняют сути дела. Более
заметные фигуры в мире науки прекрасно понимали, что проблема гораздо
глубже, но и они претендовали лишь на коррекцию образа или отдельных
его черт, а не на принципиальное изменение или, тем более, отвержение.
Свою роль играло и опасение утратить конвенцию в освещении истории,
которое обусловило известный страх перед принципиальными перемена¬
ми. После этого перевесила тенденция к его дополнению и конкретизации,
имевшая свойство к нарастанию, несмотря на сильнейшие охранительные
усилия со стороны самого исторического сообщества и манипулировав¬
шей им власти; эта тенденция привела к появлению в образе древности
новых черт, часто слабо согласованных друг с другом: представления о
роли средних рабовладельческих хозяйств в античной товарной экономике,
о роли гражданских общин в историческом развитии древности, о несов¬
падении классов и сословий в докапиталистических обществах. Заверши¬
лось это тем, что целостный образ всё более размывался, и если отдель¬
ные советские историки могли в этих условиях предлагать свои, часто
оригинальные и полезные для исследовательской работы концепции, они
уже не могли убедить остальных советских историков в их обязательно¬
сти. А это показывало, что менялся не столько образ древности в советской
историографии, сколько сама советская историография. В more образ пред¬
ставал в крайне перегруженном виде, насыщенный множеством оговорок и
310
Заключение
уточнений, включая в себя и сложную теоретическую аргументацию - что
предопределило начавшееся в 80-е гг. бегство от общепринятого образа
древности, выразившееся прежде всего в расцвете истории культуры.
Постсоветский этап в историограф™ характеризуется, в частности,
разложением образа древности, сложившегося в советский период. Это
выражается не только в исчезновении отдельных элементов, их изъятии из
структуры аргументации и из логики преподавания, но и в том, что возрож¬
даются элементы, ранее отвергнутые ещё на этапе трансформации образа.
Утрата целостности не означает ещё исчезновения образа окончательно,
но теперь его существование поддерживается благодаря его вписыванию в
ряд постмарксистских исторических концепций. При этом такое положе¬
ние дел ощутимо замедляет складывание нового образа древности, как и
вообще складывание целостных воззрений на древний мир, которые бы
соотносились с современным этапом развития исторической науки. Если
ранее образ способствовал определённой консервации советской науки о
древности, то теперь его элементы в той или иной мере способствуют
стагнации исследований.
Таким образом, итог второго цикла развития марксистской теории для
советской историограф™ древности был обескураживающим. Оказались
равно невозможными как реконструкция советского образа древности, так
и его перерождете в новый образ. Это отражает общее состояте расте-
рянности в современной исторической науке. Однако положе™е это не
является безвыходным. Осознание причин успехов и неудач, особе™остей
формирования и изменения образов истории может создать основу для
преодоления затянувшегося кризиса.3
Марксистская мысль является частью русской мысли - и этого уже не
оспоришь и не отметшь. Она может быть преобразована, но не может
быть просто вытравлена, тем более что ряд черт советского марксизма
имеют именно коренное, даже национальное происхождение, в том смыс¬
ле, что советский марксизм мог родиться только в русской культуре. Дру¬
гое дело, что русская мысль ™когда не сводилась и не сведётся к мар¬
ксизму: она шире, мощнее, и её лучшие открытия, смеем надеяться, ещё
впереди. Чтобы эта надежда стала делом будущего, а не уделом мечтателя,
следует прилагать усилия. Судя по всему, вектор этих усилий должен быть
направлен от конфронтационной модели («мы должны быть такими, и
только такими») к модели консенсуса («какими бы мы ™ были, это всё же
мы»). Иными словами, русская мысль, как и отечественная историческая
3 В последней академической шеститомной «Всемирной истории» заметно как расста¬
вание с прежними концепциями (рабовладельческой формацией), так и сохранение ряда то¬
чек зрения поздней советской историографии: о трёх основных социальных слоях в древнем
обществе. Древнее мир мыслится единым историческим этапом при значительном своеобра¬
зии отдельных древних обществ. Различные точки зрения на дискуссионные проблемы древ¬
ней истории кратко излагаются, но при этом описательность преобладает. См. Всемирная ис¬
тория. Том I. Древний мир / Отв. ред. Головина В.А., Уколова В.И. М., 2011.
Заключение
311
школа, не должны (и не смогут) быть моноцентричными, но это ни в коей
мере не исключает внутреннего единства - того, без которого не бывает
национального начала, в том числе выражаемого в едином лингвистиче¬
ском поле, в умении спорить - но на одном языке. Марксизм имеет полное
право занять своё место в этом новом единстве. Но и его сторонникам, и
тем, кто стоит на иных позициях, следует хорошо ориентироваться в сис¬
теме координат, знать, откуда унаследованы ими те или иные подходы к
осмыслению реальности.
Любая серьёзная интеллектуальная претензия должна в начале иссле¬
дования быть предъявлена автором самому себе, и в итоге — вновь себе же.
В этой книге читатель сможет найти достаточно примеров безапелляцион¬
ных суждений, и обобщений, похожих на ярлыки. Автор полагает, что это
также — часть не вполне осмысленного наследства прошлой эпохи. И ка¬
жется, его всё ещё не удаётся перековать сообразно другим идеалам, которые
автор, казалось бы, давно принял. И это тоже далеко не такая малознача¬
щая деталь, как может показаться. Наши истоки всё ещё требуют такого
осознания, которое бы заставило нас измениться.
Приложение 1
Изменения и дополнения во втором издании
«Происхождения семьи, частной собственности
и государства» (по И.Н. Винникову // ВИДО. С. 33)
Характер изменений
Главы
Всего
I
II
III
IV
V
VI
VII
VIII
IX
1. Стилистические
исправления, не меняющие
основного смысла текста
9
33
11
9
12
1
7
—
6
88
2. Изменения и
незначительные дополнения,
уточняющие или развивающие
смысл текста
3
21
3
2
1
2
7
3
5
47
3. Дальнейшее развитие
высказанных в первом
издании положений
с привлечением нового
фактического материала
1
12
—
—
—
1
6
—
—
20
4. Изменения и дополнения
принципиального характера
1
19
—
1
—
—
—
—
3
24
5. Исправление допущенных
в первом издании неточностей;
исправление описок
и опечаток
1
7
3
3
2
2
—
—
2
20
Всего
15
92
17
15
15
6
20
3
16
199
Приложение 2
Структура статьи В.В. Струве
«Проблема зарождения, развития и разложения
рабовладельческих обществ Древнего Востока»
Основной текст
Примечания
Общий объём
Разделы
Страницы
в издании
Объём в
печатных
знаках
Страницы
в издании
Объём
в печатных
знаках
В печатных
знаках
В процентах
от текста
I. Предварительные
32-34
5 350
90-91
2 400
7 750
3,4
замечания
П. История древневосточных
обществ
34—90
139 800
91-111
76 750
216 550
95,8
1. Общие условия развития
рабовладения
34-38
9 950
91-92
4 400
14 350
6,4
2. Шумер и Египет.
Община и рабовладение
38-47
22 250
92-96
18 100
40 350
17,9
3. Месопотамия
47-63
40 500
96-106
37 250
77 750
34,4
а) Лагаш и Урукагина
47-52
13 550
96-97
2 700
16250
7,2
б) Аккадское царство
52-53
3 700
97-98
3 500
7200
3,2
в) III династия Ура
53-58
12 300
98-103
19 200
31 500
13, 9
г) Старовавилонское царство
58-62
9 400
103-106
11650
21 050
9,3
д) Касситское царство
62-63
1 550
106
200
1 750
0, 8
4. Египет
63-83
50 200/
106-109
11 000/
61 200/
27/23, Г”
41 700
10 730
52430
а) Древнее царство
и I переходный период
63-65
6 000
106
1200
7200
3,1
б) Среднее царств
65-70*
12100/
106-107
1400/
13 500/
6/5,7
и восстание рабов
11 600
1330
12 930
в) Новое царство,
70-83**
32 100/
107-109
8400/
40 500/
17, 9/14, 3
восстания рабов
и вторжения варваров
24100
8 200
32300
5. Разложение рабовладения
на Востоке
83-90
16 900
109-111
6 000
22 900
10,1
Ш. Заключительные
замечания
90
1700
1700
0,8
Итого:
32-90
146 850
90-111
79 150
226 000
100
*** Вторая цифра по всей строке дана за вычетом экскурсов в историю других стран.
* С. 67 — экскурс в историю Нового царства, ок. 600 знаков.
** С. 72-73 — экскурс в историю Карфагена, ок. 1 300 зн.; С. 74 — о бюрократии в Шумере,
ок. 550 зн.; С. 75 — о латифундиальных хозяйствах в древности, ок. 1 750 зн.; С. 76-77 —
о роли вторжений варваров в древнем мире, ок. 2 400 зн.; С. 82-83 — о восстаниях рабов
и наёмников в древнем мире, ок. 2 000 зн.
Приложение 3
Оглавления работ М.И. Ростовцева, А.Б. Рановича, В.В. Тарна
В случае с Ростовцевым в деление не включены подотделы, начало кото¬
рых опознаётся только по выделению того или иного населённого пункта
или понятия петитом. В скобках указаны страницы по цитируемым в кни¬
ге изданиям. В случае с Тарном это - перевод на русский.
М.И. Ростовцев
«Социально-экономическая история
эллинистического мира»1
TOMI
Введение (V-XV)
Глава I. Политическое развитие (1-73)
Глава II. Древний мир в четвёртом веке до Р.Х. (74-125)
A. Персия (77-90)
B. Греция (90-125)
Глава П1. Александр и преемники (126-188)
Глава IV. Равновесие сил (189-602)
Часть I. Города: Греция и острова (189-247)
Часть II. Ведущие монархии (248-551)
A. Македония (250-255)
B. Египет (255-422)
1. Источники (255-261)
2. Египет до Филадельфа (261-267)
3. Реформы экономической и социальной системы
Филадельфа (267-332)
4. Египетские доминионы (332-351)
5. Развитие природных ресурсов Египта (351-380)
6. Торговля, монетная чеканка и банковское дело (381-406)
7. Процветание Египта (407-415)
8. Александрия и Филадельфия (415-422)
C. Селевкидская империя (422-551)
1. Источники (423-428)
2. Общая политика Селевкидов (429-440)
3. Экономическая и финансовая политика (440-472)
(a) Псевдо-Аристотель. Экономика, П (440-446)
(b) Монетная чеканка, меры и весы (446-455)
(c) Международная торговля (455-464)
(d) Доходы с земли (464-469)
(e) Царские налоги (469-472)
1 Том Ш, содержащий примечания и приложения, не включён.
Приложения
315
4. Социальная политика (472-524)
(a) Колонизация (472-502)
(b) Царская земля: храмы, большие поместья, деревни,
города местного происхождения (502-517)
(c) Греки и местные жители. Эллинизация и ориентализация (517-524)
5. Греческие города-государства, кроме основанных царями (524-530)
6. Процветание Селевкидской империи (530-542)
7. Бактрия (542-551)
Часть III. Малые монархии (551 -602)
A. Пергам (553-566)
B. Вифиния (566-571)
C. Понт и Пафлагония (571-578)
D. Галатия (578-584)
E. Города-государства Эвксина и Боспорское царство (585-602)
ТОМ II
Глава V. Дезинтеграция равновесия сил и римское вторжения (603-736)
I. Греция (603-632)
II. Монархии (632-736)
A. Македония (632-634)
B. Малая Азия, Эвксин, Родос и Делос (634-695)
C. Селевкидская. империя (695-705)
D. Египет (705-736).
Глава VI. Римский протекторат и первая стадия
римского владычества (737-929)
I. Греция. Македония и Понт Эвксинский (739-771)
II. Родос. Делос и другие острова (771 -799)
III. Восточные монархии (799-929)
A. Малая Азия (799-840)
B. Селевкидская империя и её соседи (841-870)
C. Египет (870-929)
Глава VII. Римское владычество (930-1025)
Источники (930-934)
1. Митридат (934-955)
2. От войн Митридата до гражданских войн (955-989)
3. Гражданские войны (989-1014)
4. Эпилог (1014-1025)
Глава VIII. Резюме и эпилог. Новые черты
в социально-экономической жизни эллинистического мира (1026-1312)
Введение: фазы эволюции (1026-1032)
I. Некоторые черты социальной жизни (1032-1053)
1. Единство эллинистического мира (1032-1053)
2. Греки и местные жители в восточных монархиях
и греки в родной стране (1053-1134)
А. Греки диаспоры (1054-1098)
(a) Греческая эмиграция на Восток (1054-1057)
(b) Status civitatis «эллинов». Образование.
Формы корпоративной жизни (1057-1066)
(c) Гражданское право (1066-1070)
(d) Социальная роль «эллинов» в жизни восточных монархий (1070-1073)
316
Приложения
(e) Ментальность «эллинов» (1073-1077)
(f) Профессионализм (1077-1095)
(g) Характер «эллинов» (1095-1097)
B. Местные уроженцы в восточных эллинистических
монархиях (1098-1107)
C. Греки в старой Греции (1107-1134)
II. Некоторые черты экономической жизни (1134-1301)
1. Население и капитал (1135-1159)
2. Новые источники богатства (1159-1180)
3. Эксплуатация природных источников богатства (1180-1301)
A. Сельское хозяйство (1180-1200)
B. Ремесло (1200-1238)
C. Торговля и банковское дело (1238-1301)
III. Заключение. Наследство эллинистического мира (1301-1312)
А.Б. Ранович
«Эллинизм и его историческая роль»
Глава I. Основные проблемы истории эллинизма (10-38)
Глава П. Александр Македонский (39-78)
Глава III. Войны диадохов и возникновение эллинистических государств (79-111)
Глава IV. Царство Селевкидов (112-166)
Глава V. Эллинистический Египет (167-230)
Глава VI. Македония и Греция (231-285)
Глава VII. Эллинистическая культура (286-335)
Заключение (336-343).
В. Тарп
«Эллинистическая цивилизация»
Глава I. Исторический очерк (19-62)
Глава П. Монархия, город-государство и союз городов (63-88)
Глава П1. Греческие полисы.2 Социально-экономические условия (89-130)
Глава IV. Азия (131-166)
Глава V. Египет (167-191)
Глава VI. Эллинизм и евреи (192-217)
Глава VII. Торговля и путешествия (218-240)
Глава VIII. Литература (241-265)
Глава IX. Наука и искусство (266-293)
Глава X. Философия и религия (294-325).
В оригинале «Cities».
Приложение 4
Оглавление учебников по истории древнего мира.
Ф.П. Коровкина и А. А. Вигасина, Г.И. Год ера, КС. Свенцицкой
Некоторые части учебника, не относящиеся к анализу, изъяты из таблицы.
Особенности написания отдельных слов («древний» с прописной или со
строчной буквы) сохранены.
Коровкин Ф.П.
История древнего мира.
Учебник для 5 класса. 18-е изд.
М., 1978.
Вигасин А.Л., Годер Г.И.,
Свенцицкая И.С.
История древнего мира.
Учебник для 5 класса общеобразователь¬
ных учреждений. 4-е изд.,
доработанное. М., 1998.
Жизнь первобытных людей
Глава I. Первобытные собиратели
Жизнь первобытных людей
Глава 1. Первобытные собиратели
и охотники.
§ 1. Какими были и как жили древнейшие люди.
§ 2. Родовые общины охотников.
§ 3. Возникновение искусства и религиозных
верований.
Глава II. Первобытные земледельцы
и охотники.
§ 1. Древнейшие люди.
§ 2. Родовые общины охотников и собирателей.
§ 3. Возникновение искусства и религиозных
верований.
Глава 2. Первобытные земледельцы
и скотоводы.
§ 4. Начало скотоводства и земледелия.
§ 5. Возникновение неравенства между людьми.
Счёт лет в истории.
Древний Восток
Глава III. Древний Египет.
и скотоводы.
§ 4. Возникновение земледелия и скотоводства.
§ 5. Появление неравенства и знати.
Глава 3. Счёт лет в истории.
Древний Восток
Глава 4. Древний Египет.
§ 6. Природа и занятия жителей древнего Египта.
§ 7. Возникновение классов в Египте.
§ 8. Образование государства в древнем Египте.
§ 9. Управление государством и борьба классов
в Египте.
§10. Могущество и упадок Египетского шс-ва.
§11. Религия в древнем Египте.
§12. Зарождение научных знаний
и письменности в древнем Египте.
§13. Искусство древнего Египта.
Глава IV. Передняя Азия в древности.
§ 6. Государство на берегах Нила.
§ 7. Как жили земледельцы
и ремесленники в Египте.
§ 8. Жизнь египетского вельможи.
§ 9. Военные походы фараонов.
§10. Религия древних египтян.
§11. Искусство Древнего Египта.
§12. Письменность и знания
древних египтян.
Глава 5. Западная Азия в древности.
§14. Возникновение классов в Междуречье.
§15. Древнейшие государства Междуречья
и Вавилонское царство.
К счёту лет.
§16. Передняя Азия в первой половине
I тысячелетия до н.э.
§ 17. Культура народов Передней Азии в древности.
§ 13. Древнее Двуречье.
§14. Вавилонский царь Хаммурапи
и его законы.
§15. Финикийские мореплаватели.
§16. Библейские сказания.
§17. Царство Давида и Соломона.
§18. Ассирийская держава.
§19. Персидская держава «царя царей».
318
Приложения
Глава V. Древняя Индия.
§ 18. Образование классов и государства в Индии.
I 19. Религиозные верования
и культура древних индийцев.
Глава VI. Древний Китай.
§ 20. Образование Китайского государства.
5 21. Народные восстания в Китае.
§ 22. Культура древнего Китая.
Древняя Греция
Глава VII. Греция в древнейшее время.
§ 23. Природа и население древней Греции.
§ 24. Мифы древней Греции.
§ 25. Поэмы Гомера «Илиада» и «Одиссея».
§ 26. Занятия греков и зарождение классов
в XI-IX веках до н.э.
§ 27. Религия древних греков.
Глава VIII. Установление рабовладельческого
§ 20. Природа и люди Древней Индии.
§21. Индийские касты.
£ 22. Чему учил китайский
мудрец Конфуций.
§ 23. Первый властелин единого Китая.
Древняя Греция
Глава 7. Древнейшая Греция.
§ 24. Греки и критяне.
§ 25. Микены и Троя.
$ 26. Поэма Гомера «Илиада».
§27. Поэма Гомера «Одиссея».
§ 28. Религия древних греков.
Глава 8. Полисы Греции и их борьба с пер-
строя и образование городов-государств
сидским нашествием.
в Греции в VIII-VI веках до н.э.
§ 28-29. Образование Афинского рабовладель¬
ческого государства. Афины при господстве
аристократов в VIII-VII веках до н.э.
§ 30. Спартанское рабовладельческое
государство в VIII-VI веках до н.э.
§31. Образование городов-государств в Греции
и на берегах Средиземного и Чёрного морей.
Глава IX, Развитие рабства в Греции
и возвышение Афин в V в. до н.э.
§ 32. Греко-персидские войны.
§ 33. Рабство в Греции в V в. до н.э.
§ 34. Могущество и богатство Афин
в середине V века до н.э.
§35. Афинская рабовладельческая демократия.
Глава X. Расцвет культуры Греции
в V-IV вв, до н.э.
§ 36. Письменность и школа. Олимпийские игры.
§37. Древнегреческий театр.
§38. Архитектура, скульптура и живопись
Эллады в V веке до н.э.
§39. Наука в древней Греции.
Глава XI. Образование греко-македонских
государств в Восточном Средиземноморье.
§ 40. Упадок Греции и подчинение её Македо¬
нией в IV веке до н.э.
§ 41. Образование и распад державы
Александра Македонского.
§ 42. Хозяйство и культура Восточного Среди¬
земноморья в конце IV - во П веке до н.э.
Древний Рим
Глава ХП. Образование Римской республики
и завоевание ею Италии.
§ 43. Древнейший Рим и установление
в нём республики.
лава 6. Индия и Китай в древности.
§ 29. Земледельцы Аттики теряют землю и
свободу.
§ 30. Зарождение демократии в Афинах.
§31. Древняя Спарта.
§ 32. Основание греческих колоний.
§33. Олимпийские игры в древности.
§ 34. Победа греков над персами
в Марафонской битве.
§35. Нашествие персидских войск на Элладу.
Глава 9. Возвышение Афин в 5-м веке до н.э
§ 36. В гаванях афинского порта Пирей.
§ 37. В городе богини Афины.
§ 38. В афинских школах и гимнасиях.
§ 39. В театре Диониса.
§ 40. Афинская демократия при Перикле.
Глава 10. Македонские завоевания
в 4-м веке до н.э.
§41. Города Эллады подчиняются Македонии
§ 42. Поход Александра Македонского на
Восток.
§ 43. В древней Александрии Египетской.
Древний Рим
Глава 11. Рим: от его возникновения
до установления господства над Италией.
§ 44. Древнейший Рим.
Приложения
319
§ 44. Римская аристократическая республика в
середине Ш века до н.э.
Глава ХШ. Превращение римской республики
§ 45. Завоевание Римом Италии.
§ 46. Устройство Римской республики.
Глава 12. Рим - сильнейшая держава
в сильнейшую рабовладельческую державу
Средиземноморья.
Средиземноморья.
§ 47. Вторая война Рима с Карфагеном (218-
201 годы до н.э.).
§ 48. Установление господства Рима во всём
Средиземноморье во 2-м веке до н.э.
§ 49. Рабство в Древнем Риме.
Глава 13. Гражданские войны в Риме.
§ 45. Борьба между Римом и Карфагеном за
господство в Западном Средиземноморье.
§ 46. Римские завоевания во П веке до н.э.
§ 47. Рабовладение в Риме во П-I веках до н.э.
§ 48. Разорение крестьян в Италии и их борьба
за землю.
§ 49. Восстание рабов под предводительством
Спартака.
Глава XIV. Падение республики в Риме.
§ 50. Земельный закон братьев Гракхов.
§ 51. Восстание Спартака.
§ 52. Единовластие Цезаря.
§53. Установление империи в Риме.
Глава 14. Могущество Римской империи.
Римская империя в период её могущества.
§ 50. Захват Цезарем власти в Риме.
§51. Римская империя
при Октавиане Августе и его преемниках.
Глава XV. Культура и быт Рима
в конце республики - начале империи.
§ 54. Соседи Римской империи в первые века
нашей эры.
§ 55. В Риме при императоре Нероне.
§ 56. Первые христиане и их учение.
§ 57. Расцвет Римской империи во 2-м веке.
} 58. «Вечный город» и его жители.
"лава 15. Разгоом Рима геоманпами и паде-
§ 52. Искусство древнего Рима.
§ 53. Город Рим во время империи.
Глава XVI. Упадок и гибель Римской империи.
§ 54. Начало упадка рабовладельческого
хозяйства в конце П-вШ веке.
§ 55. Ослабление империи в III веке
и укрепление её при императоре Диоклетиане.
§ 56. Возникновение христианства.
§ 57. Дальнейшее ухудшение положения
империи в IV веке.
§ 58. Падение Западной Римской империи.
Проверьте, как вы усвоили главное
в истории древнего мира.
Заключение.
<
ние империи на Западе.
' 59. Римская империя при Константине.
§ 60. Взятие Рима готами.
§ 61. Восточная Римская империя
при Юстиниане.
Вот и закончилось наше путешествие по
древнему миру.
Проверьте, хорошо ли вы помните историю
древнего мира.
Уважаемые читатели! Уважаемые авторы!
Наше издательство специализируется на выпуске научной и учеб¬
ной литературы, в том числе монографий, журналов, трудов ученых
Российской академии наук, научно-исследовательских институтов
и учебных заведений. Мы предлагаем авторам свои услуги на выгод- jjpgg
ных экономических условиях. При этом мы берем на себя всю ра¬
боту по подготовке издания — от набора, редактирования и верстки
до тиражирования и распространения.
Среди вышедших и готовящихся к изданию книг мы предлагаем Вам следующие:
sKanmo А. С. Нацизм и «либеральный антисталинизм»:
Отпор фальсификаторам истории.
sKanmo А. С. Пакт Молотова—Риббентропа: мистификации или реальность?
s Груш М. И. От политики революционной борьбы к победам на дипломатическом
фронте: Жизненный путь Александры Коллонтай.
s Шубин А. В. Великая испанская революция.
sБузгалин А. В. (ред.) СССР. Незавершенный проект.
sВершинин А. А. Мировая революция под звуки «Марсельезы» (1919-1923):
К истокам французского коммунистического движения.
✓ Красняк О. А. Всемирная история. Единое представление о закономерностях
исторического развития стран Занада и Востока с древнейших времен до наших дней.
s Васильев Ю.А. Теория и методы в русской исторической школе.
✓Репина Л. П. «Новая историческая наука» и социальная история.
sГринин Л. Е., Коротаев А. В. Циклы, кризисы, ловушки современной Мир-Системы:
Исследование кондратьевских, жюгляровских и вековых циклов, глобальных кризисов,
мальтузианских и постмальтузианских ловушек.
/ Гринин Л. Е. От Конфуция до Конта: Становление теории, методологии
и философии истории.
✓Ильичев А. Г. Справочник по русской истории: Киевская Русь. LX—XII вв.
s Ильичев А. Г., Ляшенко А. Г. Справочник по русской истории: Южнорусские
княжества. Владимирская Русь.
s Герасимов Г. М. Новый взгляд на теоретическую историю: От мифа к реальной истории.
sНазаретян А. П. Антропология насилия и культура самоорганизации:
Очерки по эволюционно-исторической психологии.
^Беглецы: Исторические рассказы об известнейших бегствах из тюрем
и других мест заключения.
s Кингс Х.А. Египет до фараонов: По памятникам материальной культуры.
sKuhk Х.А. Как строились египетские пирамиды.
/ Турчин П. В. Историческая динамика: На пути к теоретической истории.
s Макарова И. Ф. Болгары и Танзимат.
По всем вопросам Вы можете обратиться к нам:
тел. +7 (499) 724-25-45 (многоканальный)
или электронной почтой URSS@URSS.ru
Полный каталог изданий представлен
в интернет-магазине: http://URSS.ru
Научная и учебная
литература
Об авторе
Сергей Борисович КРИХ
Кандидат исторических наук (2004), доцент кафедры всеобщей
истории исторического факультета Омского государственного
университета им. Ф. М. Достоевского. Член Союза писателей
России с 2000 года. Сфера научных интересов: советская и
англо-американская историография древности, сравнитель¬
ный анализ мировых и отечественных тенденций в развитии
историографии, лингвоанализ научных текстов. Основные
работы: «Упадок древнего мира в творчестве М. И. Ростовцева»
(2006), «Грядущая первобытность. Очерки иррационального
в рациональной культуре» (2007).
Наше издате.^ьство предлагает еле, /ющие книги:
КАПИТАЛ И ТРУД
ПЕРВОНАЧАЛЬНЫЙ
ВАРИАНТ
КАПИТАЛА
ЭкВТу
ТРУ 1Ы
но
.шнкур! iic кой
ФП ШС'ОФПП
гоишюми
Г И» 19
ЖИЛИЩНОМУ
ВОПРОСУ
МАРКСИЗМ
12518 Ю 165942
9 785396 004733 !>
ОТЗЫВЫ О КАВТИЧЦВ» 1
этапе о ipyw- а опечатки •£
г адресу UP'*S@UI
Ваш< за>-«ианчр и гредл<”=т“чя будут
и отра>»«« ча «вЬ-стрэн -це
в ращен «пернет магазин nip М
SCAN IT!
1045393451
В ппиложении Ozonj~u
НАШИ НОВЫЕ «ЕЙКЙЙ +7(499)724-25-45
КООРДИНАТЫ 117335, Москва, Нахимовский пр-т, 56