Р. БАГМУТ
НЕ ХОЧУ
ОБМАНЫВАТЬ
Записки бывшего священника
ОДЕССКОЕ КНИЖНОЕ ИЗДАТЕЛЬСТВО
1961

2
Б 14
Утро встает над городом. Звонок первого трамвая
эхом отдается в воздухе. Вот появился на улице оди-
нокий пешеход. Л через несколько минут их уже мно-
го. Идет трудовой люд Одессы. Скоро на фабриках и
заводах начнется рабочий день. Среди этих людей, спо-
заранку торопящихся на работу, каждое утро можно
встретить и Ростислава Александровича Багмута, че-
ловека с необычной и сложной судьбой. Внешне он та-
кой же, как все: днем стоит у станка и волнуется о
том, чтобы книга, которую завтра возьмет в руки чи-
татель, была нарядна и красива, а вечером его можно
увидеть в клубах, выступающим перед большой ауди-
торией, или просто в кино, в театре, на залитых огня-
ми бульварах и площадях большого города. У него
много друзей.
И, вероятно, никому в голову не придет, что совсем
недавно этот человек томился в душной церковной
среде. Багмут навсегда порвал с религией, отрекся от
сана священника и вышел на светлую дорогу честно-
го труда. Но произошло это не сразу. Мучительно рас-
ставался Багмут со своими религиозными заблуждения-
ми. О том, как опутанный клейкой паутиной лжи и
лицемерия церковников, он искал и, наконец, нашел вы-
ход, повествует эта книга. Ее а интересом прочтут не
только верующие, но и каждый, кто хочет знать прав-
ду о церкви и религии.

ОДИНОЧЕСТВО
1927 год. Февральский мороз. Серое угрю-
мое небо и леденящий холод. Вместе с тос-
кливыми траурными мелодиями его изверга-
ют медные трубы оркестра, им веет от мра-
морных надгробий, от заиндевелых железных
крестов. Когда первые комья мерзлой земли
глухо ударяются о крышку гроба и в ушах
начинает звенеть от надрывных звуков похо-
ронного марша, сдержанные рыдания покоы-
вает захлебывающийся детский крик: — Ма-
мочка! Отдайте мне маму!
Это кричу я. Какая-то женщина прижимает
к груди мое лицо, мокрое от слез.
Вот и все, что запечатлелось в памяти от
того времени. Я остался круглым сиротой в
возрасте трех лет. Долго еще я не мог слы-
шать траурных мелодий и убегал прочь от
похоронных процессий.
Так началось мое детство, каждый день ко-
торого был отмечен соленым привкусом слез,
горьким чувством обид и несправедливостей.
В доме тетки, куда меня взяли на воспита-
3

ние, порядки поддерживал дядька. В общем-
то неплохой человек, таможенный работник
по специальности, он в трезвом состоянии
любил побалагурить и, смешно топорща усы,
подразнить детей. Но, к сожалению, таким
мы видели его редко. Питал он пристрастие
к водке, она изменяла его до неузнаваемости.
Не приведи бог попасться ему на глаза под
пьяную руку.
— И ты, байстрюк чертов, на моей шее?!
Между прочим, тетка тоже не упускала слу-
чая выразить свое недовольство моим пребы-
ванием у них.
Вечные скандалы, грязная ругань, постоян-
ная боязнь побоев воспитали во мне замкну-
тость, болезненное самолюбие, мнительность,
создали благоприятную почву для бацилл
мистики и религии.
Только одиннадцати лет опекуны отдали
меня в первый класс.
На уроках я сидел тихо, как мышь. Этому
искусству меня в совершенстве обучили до-
ма. А на переменках хоть и хотелось побе-
гать, пошалить вместе со всеми, но как вспом-
ню, что ожидает дома за оторванную пугови-
цу или сбитый башмак, уходил в сторонку.
В один из июльских дней 1936 года жизнь
моя ненадолго вышла из своего тоскливого
однообразного русла.
Приехала гостья — родственница опекунов
Я был сразу же заворожен этой семидесяти-
летней старушкой, ее лицом и голосом. Го
ворила она спокойно, мягко, чуть нараспев,
точно плела какое-то кружево и боялась рез-
ким движением оборвать нить.
4

Я никогда не встречал таких добрых, жи-
вых, удивительно ласковых глаз, как у нее.
Бабушка Саша могла ни о чем не расспраши-
вать, ничего не говорить — от них одних уже
веяло теплом, сочувствием и материнской за-
ботой. На шее у бабушки Саши висел малень-
кий серебряный крестик. Я знал, что это свя-
зано с верой в бога, с религией. Но в то вре-
мя обо всех этих вещах имел самое смутное
понятие.
В доме, по существу, не было глубоко ве-
рующих. Дядька умел только богохульство-
вать, поминая бога, когда был пьян. Тет-
ка тоже не особенно придерживалась религи-
озных праздников и обрядов. Правда, в ком-
натах висели так называемые благословенные
иконы, но их никто не принимал всерьез, не
обращался к ним с молитвой.
Во время очередной генеральной уборки
дядька совершенно спокойно предложил вы-
бросить «старую рухлядь». Но иконы в доме
все же остались, и по-прежнему Иисус Хрис-
тос в золотом ореоле молча взирал из угла на
обитателей.
Однажды тетка предложила мне одеться по-
чище и сказала, что бабушка Саша берет ме-
ня с собой на прогулку. Моей радости не бы-
ло предела. Я никогда нигде не бывал, ниче-
го не видел, кроме школы и своего двора. А
гут прогулка по городу да еще в такой сол-
нечный летний день!
Держась за руки, мы с бабушкой вышли
из дому. По дороге старушка осведомилась,
*наю ли я, куда мы идем, и тотчас же сооб-
щила, что направляемся в церковь.
5

- Ты никогда не был в церкви? — спро-
сила она.
Я покачал головой.
— Плохо, очень плохо, — укоризненно про-
изнесла бабушка. — Значит, ты грешник и
твой ангел-хранитель горько плачет о ма-
ленькой заблудшей душе. Но ничего, — тут
же смягчилась она, — бог милостлив, он про-
стит, если ты, конечно, будешь разумным хо-
рошим мальчиком.
Я был разочарован: вместо пляжа, кино,
парка меня вели в церковь. Но в то же вре-
мя было немного и любопытно: как оно там,
страшно, наверное.
Кладбищенская церковь поразила угрюмой,
настороженной тишиной, незнакомыми запа-
хами, таинственным мерцанием свечей и лам-
пад. Бабушка приложилась к иконам и, пре-
клонив колени, принялась истово молиться.
Потом быстро обернулась, глянула на меня.
— Стань, сынок, рядом. Молись, молись.
Вот так.
Я сделал рукой несколько неуклюжих дви-
жений и боязливо оглянулся по сторонам.
Мне казалось, что все смотрят на меня. Но в
церкви было лишь несколько старушек.
Я еле дождался минуты, когда мы снова
вышли на залитую солнцем улицу. Бабушка
без устали говорила. Из ее рассказов я уз-
нал, что Иисус Христос — сын божий, что
его распяли неверные, что он умер за людей,
а потом воскрес и вознесся на небо; что лю-
ди должны замаливать у бога свои грехи; что
тех, кто любит бога, господь одарит милостя-
ми, а тем, кто живет в безверии, приуготова-
6

на страшная кара в аду, где они будут веч-
но гореть в кипящей смоле. Я же должен быть
хорошим мальчиком и исполнять заветы бо-
жьи, и тогда господь меня вознаградит, сделав
своим избранником. Ангел-хранитель, который
приставлен ко мне, будет радоваться и поле-
тит к богу восхвалять создателя за просве-
щение заблудшей души.
С тех пор бабушка стала водить меня в
«святые места», музеи и даже в кино и те-
атры. Помню, как несколько раз подряд смот-
рели кинофильм «Цирк» с участием Л. Орло-
вой. Бабушке фильм очень нравился. Она ни-
когда не переставала восхищаться многогран-
ностью души человеческой и могла подолгу
с увлечением говорить об искусстве великих
артистов, о славных подвигах знаменитых
князей и полководцев, о замечательных от-
крытиях и изобретениях ученых.
— А ты знаешь, Славик, отчего русский на-
род такой сильный, могущественный и вели-
кий? — спросила она как-то. — Это потому,
что он верит в истинного бога, и бог в награ-
ду дал ему и силу, и величие, и талант. За-
помни это, сынок. Наши деды верно говори-
ли: «Без бога ни до порога».
Ни один рассказ ее, ни одно посещение не
обходились без религиозных выводов и настав-
лений.
Недели через две бабушка уехала, подарив
на прощание коробку конфет и маленький мо-
литвенник в коленкоровом переплете.
— Читай, сынок, да богу молись, — нака-
зывала она.
Молитвенник я прочитал от корки до кор-
7

ки, но ничего не понял. На всякий случай я
положил его в коробку от конфет и спрятал
в надежное место.
Старушка приезжала еще трижды. Я с не-
терпением ждал ее. Каждый раз на сердце и
в памяти откладывались трогательные расска-
зы о чудесных деяниях святых угодников, об
ангелах-хранителях, райских садах, где всех
добрых людей ожидает счастье и вечное бла-
женство. Я мечтал выучиться и стать таким
же образованным и добрым, как бабушкг
Саша.
Наступил день, когда я принес табель с
оценками об окончании шестого класса. Дядь-
ка небрежно повертел его в руках, состроил
кислую мину и проговорил многозначитель-
но:
— Что думаешь делать дальше? — Он бу-
равил меня насквозь своими маленькими ост
рыми глазками. — Небось, надоело уже дар-
мовой хлеб есть? Берись-ка за дело.
Я поступил на курсы весовщиков в дорож-
но-транспортную экспедицию. Но работать са-
мостоятельно мне не пришлось. Июльским
днем 1941 года в дома советских людей пре-
дательски ворвалась война, и все, что вчера
еще казалось серьезным и важным, по-
меркло.
По улицам, мерно чеканя шаг, шли и шли
колонны красноармейцев. Как я завидовал
бойцам! Они уходили, суровые и отважные,
защищать родную землю. А мне, тогда еще
подростку, пришлось остаться с теткой здесь,
в осажденной врагом Одессе.
Мучительно долгие страшные годы оккупа-
8

ции оставили после себя зловещую память о
неисчислимых страданиях и бедах народных,
о надругательствах, унижении и горе, о по-
прании человеческого достоинства.
Пришел долгожданный час освобождения.
Не тратя ни дня попусту, пришел в военко-
мат и подал заявление об отправке в дейст-
вующую армию. Просьбу мою удовлетвори-
ли. Перед самым уходом на фронт ко мне по-
дошли две соседки-старушки. Они обняли и
перекрестили меня. А одна вынула из сумки
маленькую иконку и свернутый вчетверо лис-
ток бумаги.
— Возьми, сынок, — сказала она. — Это
образ Николая-чудотворца. Носи его всегда с
собой. Он и от пули спасет и всякие беды
отвратит. А молитву, как туго придется, обя-
зательно разверни и читай.
Я принял советы и подарки старушек, ибо
зерно веры, брошенное в детскую душу ба-
бушкой Сашей, пустило корни и дало стойкие
ростки. Правда, я не посещал церковь, не чув-
ствовал потребности ежедневно молиться и
строго придерживаться религиозных обрядов,
но в тяжелую минуту всегда призывал на по-
мощь бога.
С образом Николая-чудотворца я так и не
расставался. Как только выдастся свободная
минута, выну из нагрудного кармана листок
с молитвой и читаю: «Псалом 90: живый в
помощи Вышняго, в крове Бога небесного во-
дворится...». Хоть и не понимаю почти ниче-
го, а верю — поможет молитва, снизойдет на
меня святое благословение. А иногда сидишь
в окопе, разговариваешь с товарищем, глядь.
Q

опустил человек голову -- шальная пуля сра-
зила. А ты жив. Не иначе, как чудо сотво-
рил святой Николай — спас меня. Еще горя-
чей читаешь молитву.
После тяжелого ранения и контузии в бол-
гарском городе Ломе меня демобилизовали.
Возвратился я в Одессу и поступил на рабо-
ту. Специальности у меня не было. Работал
то грузчиком, то рассыльным, то экспедито-
ром. Близких друзей, товарищей у меня так
и не появилось. Виноват отчасти был и мой
характер — замкнутый, болезненно самолю-
бивый, вспыльчивый, и образ жизни, который
я вел. Я совершенно нигде не бывал, ни на ве-
черах, ни на танцах, ни даже в кино.
Летом 1950 года я случайно познакомился
с воспитанником Одесской духовной семина-
рии Николаем Грабовским.
Маленький, тощий с парализованной ногой,
которую он с трудом волочил при ходьбе, со
странно расставленными кривыми руками, он
произвел на меня впечатление болезненного,
слабого юноши. Учебу в семинарии он тща-
тельно скрывал, выдавая себя за студента
какого-то вуза. Свою невесту Марусю он за-
даривал подарками и обещаниями. Но в са-
мый последний момент признался девушке,
что готовится стать священником. Невеста так
и не явилась к венцу.
С тех пор Грабовский стал часто бывать в
нашем доме. Он рассказывал мне о своей не-
удавшейся жизни, жаловался на Марусю и на
свою судьбу и все просил уговорить девушку
вернуться.
Мы сблизились. Я был рад, что у меня no-
10

явился товарищ, с которым можно перемол-
виться словом-другим. Говорили о разном.
Однажды зашла речь о семинарии. Долгое
время я почему-то не предполагал, что у нас
могут быть такие учебные заведения и наив-
но считал, что священников присылают чуть
ли не из-за границы.
Грабовский в ярких тонах раскрыл мне кар-
тину жизни этого «храма духовной науки»,
«райского обиталища на земле». Он весь как-
то преобразился, рассказывая о тишине се-
минарских аудиторий, о величественной красо-
те и торжественности богослужений, о духе
святого братства, который царит там. Черты
его невыразительного лица оживились, глаза
засветились лихорадочным блеском, голос
звучал растроганно и вдохновенно.
Я с жадностью ловил каждое слово и все
больше забывал, что передо мной сидит хи-
лый, изможденный юноша. Я уже не замечал
ни грубых погрешностей его речи, ни непри-
ятного пришептывания, ни косноязычия. Я
закрывал глаза и видел себя в ином заоб-
лачном царстве, где все — любовь, где вита-
ет дух «творца». Жалость к самому себе ко-
мом подступила к горлу. Сдерживаться было
невозможно, и из моих уст полилась горест-
ная исповедь о неурядицах и сомнениях в
жизни. Грабовский внимательно слушал.
—А тебе никогда не приходила мысль по-
ступить в семинарию? — вдруг спросил он.
— Мне кажется, твое место на духовном по-
прище. Только там тебя поймут и оценят.
— А разве это возможно? — удивился я.
— Конечно. Какое у тебя образование?
11

Шесть классов.
— Ничего. Поучишься еще год и прямо из
семилетки в семинарию. Увидишь, как сво-
бодно вздохнешь.
Сначала я не придал серьезного значения
нашему разговору. Но по вечерам, в постели
стал задумываться. Что я успел сделать в
жизни? Чего достиг? Каково мое будущее? По-
друг и товарищей нет, работа тоже не кле-
ится. Кем стать я так и не определил. И
вдруг, точно яркая вспышка, осветила мозг
мысль: а, может быть, совсем не случайно
так печально сложилась моя судьба? Может
быть, не случайно когда-то бабушка Саша
учила меня вере, не случайно появился на
моем пути семинарист Грабовский? Видимо,
бог решил избрать меня своим слугой, види-
мо, в этом мое истинное назначение, моя
судьба.
Я стал все свободное время отдавать по
сещению церквей. Удалось раздобыть молит-
венник, и я тайком, чтобы никто не увидел и
не надсмеялся, заучивал наизусть молитвы,
часто не понимая их смысла и значения. Бы-
вало, еду в кузове автомашины (в то время
я работал грузчиком), вытащу из бокового
кармана заветную книжечку и зубрю, зубрю
всю дорогу.
Я достиг в этом занятии кое-каких успехов,
а осенью поступил в вечернюю школу. Когда
на руках у меня оказался драгоценный ат-
тестат об окончании семилетки я обрадовал-
ся: путь в семинарию был открыт.
12

ДОБРОВОЛЬНОЕ ЗАТОЧЕНИЕ
Порой мне кажется, что все это я видел во
сне: нескончаемо длинные коридоры, вечный
полумрак и настороженная тишина, низкие
сводчатые потолки и парадная лестница,
вдоль стен которой холодно смотрят на меня
лики святых. Они вызывали во мне благого-
вейный трепет и почитание. Я упивался свято-
стью, которая щедро была рассыпана здесь
на каждом шагу. Ею, казалось, были пропи-
таны стены семинарии. Она глядела на меня
полными неземной скорби глазами Христа и
его избранников, ее я читал и на благообраз-
ных лицах священнослужителей и преподава-
телей, ею были пронизаны лекции, пропо
веди и молитвы, которые я слышал ежеднев-
но. Я ничего так не жаждал, как проникнуть
ся этой святостью, впивать ее в себя, стать
маленькой пылинкой, сверкающей в лучах
христового учения.
Итак, я снова за ученическим столом. Сно-
ва записываю задания на дом, слышу знако-
мые с детства слова: занятия, класс. Словно
вернулись ко мне былые школьные годы. Но
почему здесь я чувствую себя так насторожен-
но, неловко, точно еще вчера меня за руку
привели и впервые поставили перед учитель-
ницей? Все вокруг кажется странным, пугаю-
ще чужим. И эти сводчатые оконца вместо
широких окон школы, и сухой деревянный го-
лос преподавателей, вместо удивительно мяг-
кого голоса старой учительницы, и приглу-
шенный, заговорщицкий шепот по углам на
переменах вместо веселого гомона и неуем-
13

ной болтовни. Нет, не по душе мне тут, все
сковывает, давит. Может, я не туда попал?
Запутался, заблудился? Я гоню прочь от се-
бя эту мысль. Заставляю воображение упор-
но работать, рисуя заманчивые картины неда-
лекого будущего — пастырской деятельности
во имя всевышнего, во имя верующих. Я при-
шел сюда не размышлять, не оценивать. Бог
призвал меня, и я должен быть достойным
его избранником.
Как мне хотелось отгородиться от всего»
уйти в себя и в глубокой тишине внимать
лишь одному — голосу всевышнего. Но мни-
мое заточение, на которое я себя доброволь-
но пытался обречь, не могло продолжаться
долго. Семинарская жизнь все настойчивее
стучалась в двери моей духовной кельи. Про-
шло несколько месяцев с тех пор, как я был
зачислен на первый курс Одесской духовной
семинарии и вот однажды...
Шел урок Конституции СССР. Преподава-
тель Михаил Монахов, по обыкновению нерв-
но стукнув пальцем по столу, обвел глазами
аудиторию и иронически улыбнулся:
— Ну-с, Жук Михаил, что вы можете нам
рассказать об отличии Конституции СССР от
буржуазных конституций?
Жук — грузный верзила, встал, широко
расставив ноги, и бодренько начал говорить.
Слух резанули два слова: «их государство».
Нет, Жук не оговорился, он не имел в виду
США или Англию. Он продолжал рассказы-
вать о нашей стране, о своей Родине, но с его
уст слетали фразы «об их правительстве», «их
политике». Я отказывался верить ушам. Хоте-
14

лось громко крикнуть, оборвать его. Почему
все молчат? Я оглянулся по сторонам. Вокруг
сонные, равнодушные лица. Одни заглядыва-
ют в окно на прохожих, другие увлечены ка-
кой-то перепиской. Ну, эти не слышат. А ос-
тальные? Ведь не глухие же они. Глядят пря-
мо, на лицах застыла кривая самодовольная
ухмылочка. Как я ненавидел их всех в эту
минуту. Наконец, Монахов прервал Жука:
— Сядьте, Жук, и думайте о чем вы гово-
рите. Мы изучаем Конституцию нашего го-
сударства. Запомните это.
Но каким тоном Монахов это произнес!
Словно указал на обычную орфографическую
ошибку. Словно только что не пытались отме-
жеваться от своей страны, а написали слово
«самовар» с двумя «о». На перемене я подо-
шел к Жуку.
— Как тебе не совестно? Чей же ты сам?
Из какого государства?
Он смерил меня недобрым взглядом и, пре-
зрительно скривив губы, отошел в сторону.
Оказавшиеся рядом семинаристы набросились
на меня:
— И чего ты цепляешься к человеку? Тоже
патриот нашелся! Не суй нос в чужие двери—
прищелкнут.
Это был первый жестокий, но полезный
урок. Впервые я взглянул иными глазами на
тех, кого избрал своими попутчиками, впер-
вые попробовал оглянуться вокруг: что меня
окружает, кто мои друзья, учителя и настав-
ники. И вслед за этим инцидентом, глубоко
взволновавшим меня, всплыло на поверхность
и многое другое.
15

Мое добровольное заточение на поверку ока-
залось пустой, вздорной фантазией. То, чего я
раньше намеренно не замечал, лишь до поры
до времени откладывалось в голове, не вызы-
вая ни ответных мыслей, ни чувств. Сейчас
картины первых месяцев семинарской жизни
предстали передо мной, не потеряв свежести
впечатлений.
Разве не замечал я на каждом шагу уни-
зительного чинопочитания и подхалимства,
лицемерия, граничащего с подлостью, и ко-
рыстолюбия, доходящего до кощунства. В
первый же высокоторжественный день нача-
ла учебного года, когда в семинарию съехал-
ся целый сонм епископов и все сливки выс-
шего одесского духовенства, когда ректор се-
минарии произнес прочувственную речь с на-
путствиями в адрес будущих верных слуг бо-
жьих, я с мучительным стыдом и нескрывае
мым удивлением наблюдал, как «глубоко»
западали эти святые слова в души новых хри-
стовых избранников.
Уже во время молитвы «Отче наш», кото-
рая предваряла пышную трапезу в честь
праздника, я обратил внимание на поведение
воспитанников храма духовной науки: одни
пели молитву, гримасничая, смешно размахи
вая руками, другие закатывали глаза и неес-
тественно раскачивались из стороны в сторо-
ну, третьи усердно клали на себя крестное
знамение, на манер клоунов изгибая шею. А
некоторые даже повернулись к благословен-
ной иконе спиной.
Зато как эти же «истинные христиане» спе-
шили показать свое религиозное рвение, из-
16

гибаясь в нижайших поклонах, усердно лобы-
зая руки каждого священнослужителя или
преподавателя семинарии! Они, сломя голову,
бежали им навстречу, подобострастно цело-
вали руку и крест, выпрашивая святого бла-
гословения. Мне претило это подленькое ли-
цемерное самоуничижение, и я не спешил рас-
пластаться ниц перед каждым духовным ли-
цом. На меня за это злобно косились. Не раз
я слышал за спиной презрительно брошенное
«чужак». Но я был верующим, а семинарис-
ты были моими братьями во Христе. Как же
я мог не простить их, не попытаться отыскать
их поступкам подходящее объяснение? Разве
не были отчасти повинны тут и легкомыслие,
свойственное молодости, п мальчишеское ба-
хвальство, и слепое подражание старшим? Ко-
нечно, это был самообман, глупый, откровен-
ный самообман. И моим розовым очкам вско-
ре вновь было суждено разбиться.
Я никогда не забуду этот день, эту мину-
ту. После молитвы, которой обычно заканчи-
вались занятия, в класс быстро вошел воспи-
татель семинарии отец Борис.
— Не трогайтесь с места,— громко объявил
он. — Доступ на улицу закрыт. Приготовить-
ся к проверке.
Это было непостижимо. На лице отца Бо-
риса не дрогнул ни один мускул, его картавый
голос звучал совершенно спокойно, словно он
только что во всеуслышание предложил не
приготовиться к обыску, а приступить к оче-
редной молитве. Между тем воспитатель, ста-
роста класса и несколько доверенных лиц из
числа семинаристов уже .двинулись по ря-
2 Р. Вагмут
17

дам. О, как унизительна была эта процеду-
ра! Тебя грубо ощупывают глазами и руками,
лезут к тебе в стол, бесцеремонно перебирают
твои вещи. А в общежитии тебя ожидает рас-
крытая настежь тумбочка, перевернутый мат-
рац, разбросанные по столам книги.
Неприкрытое, грубое воровство в храме, где
воспитываются будущие духовные пастыри,
проповедники христианской неподкупности,
братства и иных добродетелей. Тут было над
чем призадуматься. И дело, конечно, не в
тех мерзких типах, вроде Христофора Бежи-
нара, которых в конце концов после несколь-
ких краж обнаруживали и изгоняли из семи-
нарии. Самое страшное было в том, что я не
мог уже питать пустые иллюзии, уходить
в себя и строить воздушные замки.
Чем шире раскрывал я глаза, тем более по-
трясающие картины открывались мне. Ведь
многие из семинаристов даже и не скрывали,
что рассуждения о высшем призвании, о бла-
городном назначении стать проповедником
учения Христа годны только для получений
хороших оценок на экзаменах и для сниска-
ния особого расположения преподавателей. А
в жизни им нужен лишь добрый кусок хлеба.
Как-то после очередной контрольной работы
по русскому языку, за которую я получил пя-
терку, ко мне подошли на перемене два не-
разлучных дружка: Гавриил Попов и Петр
Стоянов.
— Гы что скрываешься, Ростислав? Мы ви-
дим, парень ты неплохой. Хочешь, садись с
нами за стол. Место у нас хорошее, от доски
близко.
18

Говорил Стоянов с молдавским акцентом,
все время чуть приподнимаясь на носки и за-
искивающе заглядывая в глаза. Я был так
поражен этим откровенным ханжеством, что
смог только недоуменно улыбнуться. Ведь со-
всем недавно, когда в классе еще не знали,
как я пишу сочинения, но всем было извест-
но, что я близорук, ни один из воспитанников
не согласился уступить мне место поближе к
доске. Однако возмущаться было бесполезно.
Другой такой случай мог и не представиться.
Я согласился.
Своими познаниями в русском языке и осо-
бенно тем, что не мешал моим новым соседям
списывать у меня контрольные работы, я вско-
ре завоевал у них почтительное уважение.
Оба они были по-своему неплохими, про-
стецкими ребятами, но где-то в глубине души
прочно засела в них старая философия кре-
стьянина-собственника. В погоне за легким
заработком они и поступили в семинарию. И
считали это вполне естественным. Петр, тот
откровенно признавался:
— К чему мне коптить тут четыре года.
Я семью должен кормить. Это таким, как Сан-
ченко, Запаско или Варламову можно хоть
10 лет учиться. Папочка из дому ежемесячно
высылает, семинарское начальство кое-что
подбрасывает. А у меня ботинки продыряви-
лись. Никто новых не купит. Нет, дальше
второго курса я не протяну. Не посвятят в
сан — уйду куда глаза глядят.
Стоянов добился своего: его досрочно по-
святили в сан священника, и он вскоре уехал
на приход.
2*
19

В одном Петр был совершенно прав: в се-
минарии процветала кастовая вражда, взаим-
ная ненависть. Я никогда не предполагал, что
социальное происхождение и поныне может
играть какую-то роль. Но мне и остальным
«простым смертным» давали это чувствовать
на каждом шагу. Такие, как Санченко, Варла-
мов и другие, о которых говорил Стоянов,
потомки дворян, дети священнослужителей,
жили вольготно. Им не надо было мучить се-
бя бессмысленной зубрежкой текстов, выстаи-
вать бесконечные молитвы, изнурять свой ор-
ганизм длительными постами.
Они неторопливо прогуливались по улицам,
щеголяя дорогими пальто, модными шляпа-
ми, прекрасными фотоаппаратами. Фотоаппа-
раты, кстати, они носили не только ради бах-
вальства. Между делом они фотографировали
своих товарищей семинаристов и без стесне-
ния брали деньги за каждую карточку. А на
занятиях нагло заявляли преподавателям,
которые ставили им двойки за незнание пред-
мета:
— Владыке будем жаловаться. Мы все вре-
мя служим. У нас более важные дела.
Сколько недоуменных вопросов, невыска-
занных обид, горьких мыслей рождалось в
моей голове! Но тут, в семинарии, я до конца
понял истинный смысл старой пословицы:
«Язык мой — враг мой», усвоил унизительное
правило трусов и подлецов: «Держи язык за
зубами». Но что оставалось делать? Ведь это
была не школа, где учительница с улыбкой
выслушивала и давала ответ на любой вопрос.
В этой атмосфере предательства, лжи и шан-
20

тажа каждое ухо могло быть аппаратом для
подслушивания, каждый глаз — бдительным
оком церковной корпорации.
Все же природная любознательность, а еще
больше стремление избавиться от мучитель-
ных сомнений, чтобы в будущем с твердостью
и неподкупной верой нести слово христово в
народ, тогда брали верх. Конечно, я не стал
бы делиться своими тревогами с теми, кто
уже давно разменял свою веру на преслову-
тые тридцать серебренников с наставниками
и преподавателями семинарии, вроде Дуцика,
у которого за пол-литра сорокаградусной мож-
но было купить хорошую оценку.
Но отец Александр... С того момента, ког-
да он впервые вошел в класс и я встретился
глазами с его полным спокойного достоинст-
ва взглядом, меня охватило волнение челове-
ка, увидевшего после долгих скитаний край
обетованный. И позже, когда один за другим
лились его неторопливые рассказы из истории
Нового завета, когда в аудитории раздавался
его приглушенный голос, он снова разбудил
во мне желание религиозного подвига, стрем-
ление отдать всего себя служению богу. Од-
нажды, как только отец Александр закончил
чтение, я поднял руку.
— Разрешите? А почему не причислить к
лику святых Зою Космодемьянскую, Александ-
ра Матросова и других, которые отдали жизнь
за Отчизну?
С лица отца Александра быстро сошла бла-
гожелательная улыбка.
— Сядь, Ростислав, — резко сказал он.
Я был задет за живое.
21

— Вы не хотите мне отвечать?
Он бросил в мою сторону злой взгляд.
— Я сказал, сядь и молчи. Еще слово, и я
за твой вопрос поставлю двойку и до конца
года не вызову.
Я был оскорблен в самых святых чувст-
вах. Мой идеал духовного пастыря оказывал-
ся на поверку жалким лицемером и трусом.
Через несколько дней все разъяснилось. Я
проходил по коридору, когда знакомый власт-
ный голос окликнул меня:
— Подойди сюда, Ростислав.
Мы отошли в сторонку.
— Стоит вопрос о твоем исключении из се-
минарии. Поверь, — добавил он уже мягче,—
поверь слову пастыря. Я о тебе никому и
ничего не рассказывал. Но бойся своих това-
рищей. Все твои вопросы уже известны кор-
порации.
Вскоре я узнал, что лишь благодаря за-
ступничеству ныне покойного отца Александ-
ра остался в семинарии. А в конце второго
курса меня вызвали на заседание педсовета
и предложили посвятить в сан священника.
Меня это мало удивило: таким способом уже
давно избавлялись от неугодных семинарис-
тов. Я согласился без особой радости, но и
без сожаления.
В это время в Одессе проходил Вселенский
собор. Съехалось духовенство со всех концов
мира: патриарх Антиохийский Александр III,
наместник Вселенского патриарха — патри-
арх Румынский Юстиниан, патриарх всея Ру-
си Алексий и многие другие. Юстиниан поже-
лал лично рукоположить в сан русского свя-
22

щенника, и архиепископом Никоном была наз-
вана моя кандидатура. В спешке никого дру-
гого под рукой не оказалось. Посвящение про-
ходило в исключительно торжественной обста-
новке, в присутствии участников собора, при
большом скоплении не столько верующих,
сколько любопытных. И никто не знал, какие
мысли одолевали виновника столь пышного
торжества: фарисейство высших духовных на-
ставников наводило на горькие размышле-
ния.
Вскоре поезд увозил меня к месту первого
служения. Я смотрел на проплывающие за
окном чистенькие хатки, золотые озера пше-
ницы, пронизанные солнцем зеленые рощицы
и думал о том, что ожидает меня впереди. В
продажном мире семинарского духовенства
я не нашел ни истинной веры, ни честности,
ни благородства. Но раз есть бог, значит
должны быть и настоящие верующие.
ПЕРВЫЙ ПРИХОД И ПЕРВЫЙ УХОД
Измаильский порт. Августовское солнце
щедро расплескалось по водной глади. Наш
пароходик, маленький, аккуратный, мерно по-
качиваясь, стоит у причала. Пассажиры с лю-
бопытством озираются на меня. Я стараюсь
представить себя со стороны: какое-то пугало
в потертой коричневой рясе, с распущенными
длинными волосами, с курчавой реденькой
бородкой. Только тяжелый серебряный крест,
вероятно, внушает почтение: как ни как свя-
щенник — духовный отец.
23

Рядом со мной невзрачный пожилой чело-
век — староста Вилковской церкви Михаил
Личардо. Он сидит, облокотившись о борт
судна, низко опустив голову, и, глядя в во-
ду, о чем-то напряженно думает. А мимо уже
проплывают села, живописные, в густых зе-
леных зарослях берега голубого Дуная, груз-
но плывут навстречу буксиры, волоча огром-
ные низкоосевшие баржи. Душно. Сердце
будто сжалось в комок. Голова кружится.
Ряса тяжелым бременем облегла плечи, грудь.
Сбросить бы ее, освободиться. Наверное, ста-
ло бы легче. Но нарушить форму нельзя. Бла-
гочинный Трофим Лютый настоял, чтобы я
взял рясу у него (своей духовной одежды я
не успел приобрести). И сейчас еще звучит в
ушах его мягкий, вкрадчивый голос с власт-
ными нотками:
— В одном подряснике ходить священнику
все равно, что в исподнем белье.
Отец Лютый. Я немало слышал о нем, еще
будучи в семинарии. Жестокий, деспотичный
старик, скряга и ханжа — так отзывались те,
которым приходилось встречаться с ним. Не-
давний настоятель Григорие-Богословской
церкви в Одессе пролез в благочинные бога-
того Измаильского округа и теперь восседал
в роскошных апартаментах бывшей еписко-
пии.
Меня недаром мучили дурные предчувст-
вия. Лютый встретил меня на пороге при-
стальным, надменно-вопросительным взгля-
дом из-под насупленных лохматых бровей: от-
куда, мол, зачем и какими судьбами попал ты
в наше благочиние? Теперь, когда я вспоми-
24

наю об этом, меня уже не удивляет холод-
ный настороженный прием. Я, собственно, не
мог иного и ожидать от Лютого. Ему, воз-
главляющему такое крупное благочиние, нуж-
ны были опытные, «деловые» священники, а не
наивные простачки, которые ищут в пастыр-
ском служении высшего духовного удовлетво-
рения. Отец Трофим, как опытный служака
алтаря божьего, предвидел, что во мне как
раз отсутствуют качества, необходимые для
«пользы дела». Но эти спокойные, трезвые
рассуждения пришли много позднее, а тогда
я стоял перед Лютым и нервная дрожь пробе-
гала по телу. А этот седой старик продолжал
пристально смотреть на меня, и мне казалось,
что его большой красный нос все более багро-
веет. Вот-вот он откроет рот, гаркнет. Нако-
нец, оборвав молчание, он пригласил меня в
кабинет. Шел впереди, потряхивая длинной
бородой и покряхтывая: э-хе-хе. Я уныло
плелся за ним.
В кабинете, где все говорило о довольстве
и роскоши — громоздкая люстра, прекрасная
мебель, богатые иконы в золотой оправе, —
отец Трофим устало опустился в кресло и за-
молчал на несколько минут. Потом сразу на-
чал резко, с высоких нот:
— Какая непростительная глупость с ва-
шей стороны, отец Ростислав. Вам не рукопо-
лагаться в сан, а учиться надо. Ну, какой из
вас пастырь? Что доброе вы можете дать паст-
ве и приходу? Неуч, да и только. Не знаю,
уживемся ли мы с вами, многоуважаемый
отец Ростислав. Не представляю себе, чтобы
мы нашли общий язык, — добавил он.
25

— Почему вы так думаете? — несмело
спросил я.
— Да вы же неопытный. К тому же не из
духовной семьи. Вы совершенно незнакомы со
сложной внутренней жизнью духовенства.
Эти слова, сказанные всердцах, открыли
мне глаза на многое. Я, может быть, впервые
по-настоящему понял, что духовное происхож-
дение, которое так высоко ценилось в се-
минарии, нужно не само по себе: оно помога-
ло церковникам лепить тот тип моральных
уродов, которые необходимы для существова-
ния святой церкви.
Я понял это, и обида шевельнулась во мне.
Но я сдержался.
— Я надеюсь на ваше доброе ко мне рас-
положение и ваши мудрые советы, отец Тро-
фим, — кротко заметил я.
— О, нет, милый отец Ростислав. — Лютый
криво усмехнулся. — На меня не надейтесь.
Эти качества следовало пробрести ранее, до
встречи со мной. А теперь что ж... Будете ру-
ководствоваться моими непосредственными
указаниями: алтарь, служба, выходная дверь.
Все остальное вас не касается. Это будет со-
вершаться без вашего ведома. Кроме того,
следует считаться с мнением старосты. Завт-
ра утром Михаил Григорьевич будет здесь —
я ему дам соответствующие инструкции. В со-
провождении его и направитесь на приход.
Отец Лютый сделал минутную паузу и уже
суровым властным голосом приказал:
— Все, что я сказал, запомните и выпол-
няйте.
На утро я был представлен старосте Вил-
26

ковской церкви, поспешившему прибыть по
вызову благочинного. Но этот маленький, юр-
кий, с плутовскими глазками кривоногий ста-
рикашка, прежде чем познакомиться со мной,
уже успел побывать в кабинете Лютого. Свое
отношение ко мне после этой беседы он выка-
зал сразу. У христиан существует древний
обычай, который возведен религией в закон:
при встрече с церковнослужителем испраши-
вать у него благословения. Но староста пре-
небрег этим святым долгом. Он бесцеремонно
приблизился ко мне и без особого почтения
сунул свою руку. Лютый, конечно, заметил
его недвусмысленное поведение. Но лишь иро-
нически улыбнулся, процедив сквозь зубы:
— Вот и все... Познакомились.
И неожиданно возвысив голос, обратился
к старосте:
— Итак, инструкции получили, Михаил Гри-
горьевич? Все понятно?
И, бросив на меня острый пронизывающий
взгляд, добавил:
— Батюшка, с богом святым, езжайте.
За всю дорогу мы не обменялись со старо-
стой ни единым словом. Я, измученный духо-
той, снедаемый тяжелыми предчувствиями,
ходил по палубе, садился, снова вставал —
не находил себе места. Как я мечтал выр-
ваться из мрачных стен семинарии на свобо-
ду, туда, где живет нетронутая в своей чисто-
те и глубине вера. А мне, жаждущему духов-
ного подвижничества, предлагают стать од-
ним из тех презренных святош, которые дав-
но уже погрязли в стяжательстве. Но, может
быть, я непростительно заблуждаюсь, может
27

быть, Лютый не это имел в виду, заявляя, что
мы не сработаемся, сурово предупреждая:
«Все остальное вас не касается».
Неожиданный вой сирены оторвал меня от
раздумий. Слева вырисовывался плавучий
причал Вилковского порта. Пароходик, нервно
вздрагивая, покачиваемый быстрым течением,
упрямо подбирался к причалу.
На берегу уже столпились встречающие, в
большинстве старики и старушки. Одни про-
сят пастырского благословения, другие почти-
тельно целуют руку. От их лиц, голосов, улы-
бок рябит в глазах. Я все делаю машинально,
не успевая сообразить, что и к чему. Это, ви-
димо, кое-кто замечает. Участливый, но поче-
му-то неприятный, надтреснутый голос шеп-
чет мне на ухо:
— Ничего, батюшка, не смущайтесь, осво-
итесь, обвыкнете.
Наконец, староста перепоручает меня какой-
то женщине и удаляется. Окруженный групп-
кой верующих, я шагаю к выходу в город.
Тот, кто хоть раз побывал в Вилково, на-
всегда сохранит в памяти своеобразную кра-
соту этой «украинской Венеции». Узкие, все в
зелени улочки, невысокие домики, и над всем
этим — неповторимый запах реки, речной
прохлады, ила, только что вытянутой из во-
ды рыбы. Вода здесь всюду: улицу пересека-
ют бесчисленные каналы с перекинутыми лег-
кими мостиками, а свернешь в сторону, и
вдруг перед тобой открывается широкий плес
с лодками на берегу. Перед одной из таких
«улиц» я в недоумении остановился. Мои
спутницы поспешили успокоить:
28

— Не смущайтесь, батюшка, вот сюда, по-
жалуйста.
Они указали на узкий, в одну доску на-
стил, укрепленный на коротких деревянных
столбиках.
— И вы всегда по этому мостику ходите?
А как же, если старый человек или, прости-
те, выпивший? Недалеко и до греха. Умрет,
не покаявшись.
— А что, батюшка, истинная правда, —
отозвалась одна из верующих, остроносая
женщина в белом платке. — Бывает, зазе-
вается иная мать. Глядь, а ребенка уже не
видать. Потонул, бедненький, в ерике. Ничего,
батюшка, поживете, привыкнете, всего насмо-
тритесь. Чего-чего, а треб хватает, погребе-
ний много. Приход у нас богатый, да и люди
неплохие.
— Места у нас привольные. Живем не оби-
жаемся, — поддержала ее соседка. И рыбки
у нас покушаете, — селедочки-дунаечки, и
икорки черной. Да фруктов, да винца, да ви-
ноградику. У нас отец Илларион, как пришел
сюда из семинарии, так и умер на этом при-
ходе. А прожил с лишком девяносто лет. А
матушка до чего милая женщина была. Бы-
вало, стоит на крыльце. Проходишь мимо:
«Здравствуйте, матушка», «Здравствуйте, го-
лубушки милые. Как живется, спрашиваете?
Плохо, кормилицы, жить-то не на что. Товар
в землю не идет». Это значит, что мало людей
умирает.
Меня передернуло от этих слов не в меру
болтливой женщины. Но остановить ее, види-
мо, ничто не могло. И она с явным удоволь-
29

ствием продолжала: — Вот и вы, батюшка,
приехали прямо из семинарии да и живите
у нас до самой смерти, а мы уж вас не оби-
дим. Только и вы нас понимайте да уважайте.
А то вот отец Евдоким оставил нас, перешел
в Килию. А теперь жалеет.
Я поселился в доме старосты. Отвели мне
отдельную опрятную комнатку. Чуть свет,
я лежу еще в постели, а в квартире старосты
уже посетители.
— Вставайте, батюшка, к вам пришли. Вхо-
дите в курс своих обязанностей, — поучает
староста.
Одеваюсь наскоро, выхожу к прихожанам.
Передо мной несколько старушек.
— Батюшка, ангел наш, отец святой. Вот
тебе картошечка, рыбка, гутулька. Кушай да
поправляйся нам на радость. Вот тебе пять-
сот рублей на рясу, сто рублей матушке на
косыночку. Чем нуждаешься, батюшка, помо-
жем. Все сделаем.
Я стою, как вкопанный. Не знаю, что ска-
зать, как вести себя. Готов провалиться
сквозь землю. За что меня одаривают? Что
я сделал для этих людей, почему они должны
кормить и одевать меня, да еще целовать ру-
ку, как помещику?
Еще в семинарии я почему-то считал, что
священник имеет твердый, установленный за-
работок. И только тут, из уст старосты я впер-
вые услышал, что мое существование зависит
от пожертвований и приношений.
Как это было унизительно и обидно! Словно
я нищий или взяточник. Не так я представлял
себе жизнь пастыря, беззаветно отданную слу-
30

жению Христу, бесконечно далекую от низ-
менных денежных интересов, делячества и ко-
рысти. Я хотел было сказать людям, что их
подарки оскорбляют мое достоинство и уни-
жают их самих. Но староста сердито дернул
меня за рукав.
— Скажите же, батюшка, что-нибудь. Не
обижайте своих прихожан молчанием. Они
ведь к вам от чистого сердца, от христианской
души.
Старушки, видя мое смущение, поспеши-
ли удалиться.
— Простите, батюшка, за нашу малость.
Не обижайтесь. Чем богаты, тем и рады.
Вот как истолковали мое недоумение. Как
приучены эти, должно быть, добрые, чисто-
сердечные люди.
Как только мы остались одни, староста дал
волю своему негодованию:
— Что это творится на свете: в семинарию
принимают людей простого сословия, кото-
рые не знают ни жизни, ни обычаев духовен-
ства. Вам, сироте нищему, господь бог про-
тянул руку помощи, вывел в люди, а вы в
благодарность попираете божье благослове-
ние, отвергаете насущный кусок хлеба. За-
будьте свое прошлое, свою жизнь с копееч-
ным заработком. Знайте, что вы для них че-
ловек особенный, святой. На вас почиет бла-
годать божья. У нас в Вилково старообрядчес-
кие священники живут богато, но мы хотим,
чтобы православный священник жил еще луч-
ше. Делайте, что я говорю, и все будет хо-
рошо. Не будете меня слушать — доложу от-
цу благочинному.
31

Как мне хотелось осадить этого маленько-
го, невзрачного старикашку. Да, я думал по-
кинуть навсегда продажный мир высшего ду-
ховенства и отныне начать праведную жизнь
скромного сельского пастыря. Но, оказывает-
ся, за свою честность надо бороться. Иначе
трясина засосет тебя, иначе такие, как Лю-
тый, как этот жалкий его прислужник Личар-
до затянут в свои сети, запятнают и твои ру-
ки грязными махинациями.
Что ж, мы еще поборемся. Я заявил ста-
росте, что прошу его немедленно перевести
меня на квартиру, предназначенную для свя-
щенника. Но Личардо был стреляным воро-
бьем и его трудно было застать врасплох.
— Не раньше, чем через две недели, — ре-
шительно сказал он.
Я понял, чью волю он выполняет: Лютый
продолжал держать меня в своих цепких ла-
пах. Мрачные предзнаменования окрашивали
мое вступление на путь пастырской деятель-
ности. Но очень не хотелось отчаиваться.
Проповеди мои нравились прихожанам. Я
же, подбодренный их похвалами, всецело от-
давался проповеднической деятельности и,
правду сказать, служил старательно, стара-
ясь утвердить свою паству в истиной вере.
Ежечасно твердил я себе: «Буду пастырем
добрым, священником честным и искренним.
В святом алтаре и храме буду держать себя,
как того требует святость места. Буду, по воз-
можности, проявлять попечение о вверенном
мне клире, заботиться о вдовах и сиротах».
Я сознательно уклонялся от всех иных обя-
занностей священника, связанных с попечени-
32

ем о материальном благосостоянии прихода,
сбором пожертвований, продажей свечей и
прочее, предоставив старосте полную свободу
действий. Я, не глядя, подписывал рапортич-
ки, которые мне подсовывал староста, а тот,
обнаглев окончательно, после каждой службы,
заворачивал часть пожертвований в наволоч-
ку и отдавал жене. Позже он проставлял сум-
му, которую я должен был принимать на ве-
ру. Как у него блестели глазки, с какой ли-
хорадочной ловкостью работали руки, когда
он складывал звонкую монету. Пусть его,
пусть набивает мошну, жадный корыстолюбец.
Мне не нужно богатства, ибо сказал Давид:
«Слава и богатство мира сего подобны цве-
там и траве, которые быстро увядают». Но
пиявкам, присосавшимся к церкви, был как
бельмо в глазу слишком щепетильный служи-
тель. Какой от него прок. Мало того, что сам
не возьмет, но и другим не даст.
Каждый месяц я приезжал с отчетом к бла-
гочинному. Лютый обычно принимал меня в
своем роскошном кабинете. Он торжественно
восседал в кресле, тяжело навалившись жи-
вотом на край письменного стола, и сосредо-
точенно просматривал документы, то и дело
по-стариковски покряхтывая. Это было одно
из самых мучительных испытаний: сидеть с
ним с глазу на глаз и чувствовать на себе
колючий взгляд, когда Лютый ввезапно под-
нимал голову.
Но на этот раз лицо благочинного было как
будто посветлевшим, смягчившимся, словно
он и в самом деле собрался благо чинить. У
меня даже мелькнула мысль, не ошибался
3 Р Багмут
33

ли я, когда приписывал ему жестокосердие,
лицемерие и коварство. Столько благородст-
ва было в его сединах, что на миг я усом-
нился: не святой ли образ явился предо мной?
— Отец Ростислав, вы можете пока вый-
ти, прогуляться, — благосклонно заметил Лю-
тый.
Этого раньше никогда не случалось. Робкая
надежда закралась в мою душу. Разве не бы-
вает, что под личиной суровости и неприступ-
ности скрывается доброе отзывчивое сердце?
Еще немного, и я, кажется, бросился бы к
благочинному: «Святой отец! Благодетель,
прости меня, грешного, и благослови!»
Я вышел в сад. На развесистых яблонях и
грушах янтарным цветом отливали плоды,
поддернутые белесым туманцем, зрели сливы,
тяжелыми гроздями свисал с кустов виноград.
— Как поживаете, отец Ростислав?
Передо мной стояла сутуловатая пожилая
женщина — жена Лютого. Как ни хотелось
мне побыть наедине, но нельзя было оскор-
бить матушку непочтительностью.
— Какой у вас чудесный сад, — сказал я.
— Да, да, — с готовностью подхватила ма-
тушка. И тут же жалостливо добавила; —
Все нам завидуют. Думают, что отец Трофим
один этим пользуется. Ах, если бы вы только
знали, отец Ростислав, как тяжело нам прихо-
дится. Ведь что ни день — машина от архие-
рея. И надо ее наполнить. Ах, отец Ростислав,
вы еще молоды, из светской семьи. Ничего вы
не знаете. Вы думаете, если отец Трофим с
вас требует, так это ему одному?
Опять эти противные разговоры о деньгах.
34

Хоть один день не слышать этого.
— Простите, матушка, отец благочинный
наверное уже ждет меня.
Я торопливо откланялся и поспешил в ка-
бинет Лютого. На лице благочинного все еще
царили святость и смирение.
— Документы в порядке, отец Ростислав.
Уже поздно, но ничего, переночуете у нас. А
завтра утром с богом и отправитесь.
Он остановился и вдруг, как будто вспом-
нив что-то, скороговоркой добавил:
— Да, не найдется ли у вас 500 рублей?
На нужды церкви, разумеется.
Я был ошарашен. Чтобы так открыто, по-
деловому требовали взятку — это не уклады-
валось в моей голове.
— Помилуйте, отец благочинный... Как
можно! — в растерянности пробормотал я.
Лютый круто сдвинул брови.
— Значит, нет у вас? Что ж, бог с вами, —
мрачно сказал он.
Я понял, что с этого момента в лице Лютого
приобрел врага, который будет ждать удоб-
ного повода, чтобы окончательно расправить-
ся со мной. Повод такой вскоре предста-
вился.
Как-то после службы ко мне подошли две
женщины. У одной из них недавно умер муж.
Другая, старушка в выцветшем платье дер-
жалась чуть поодаль.
— Ну что, Авдотья, все горюешь? — спро-
сил я.
Я помнил, как она со слезами на глазах
прибежала ко мне, умоляя отслужить погре-
бение «всего за 50 рублей».
зл
35

— Больше нет, батюшка, — клялась она.
— Покарай меня бог, если лгу.
Она очень удивилась, когда я сказал, что
буду служить бесплатно.
— А разве можно? — растерянно прогово-
рила она. — Нет, батюшка, ты уж возьми 50
рублей, не побрезгуй. От бога больше, от нас
меньше.
Я даже рассердился тогда на нее.
—- Экая ты, право. Сказал же, что не надо
денег.
— А как же? — все еще не понимала
она. — Отец Евдоким говорил, что грех это...
За несколько месяцев, которые я провел в
Вилково, я достаточно узнал о характере и
привычках моего предшественника на прихо-
де. Это был распространенный тип священни-
ка, единственным стремлением которого было
набить себе мошну. Рассказывали, что однаж-
ды пришла к Евдокиму Трищенко бедная жен-
щина.
— Батюшка, мать померла. Хоронить нуж-
но» а денег-то нет. Хату только-только поста-
вили. Сделай милость, благодетель, не отка-
жи.
— Так говоришь, дом закончили? Вот его и
продай. Деньги будут.
— Да что ты, батюшка. Покойник-то ведь
не ждет. Да и хату как продать? Жить где
будем?
— А мне какое дело? Нет денег, так и го-
ворить не о чем. Да ты подумай хорошенько.
Может, корова есть или вещички от покойни-
ка остались. Деньги всегда найти можно.
Даже во время богослужений, поговарива-
3G

ли, наставлял святой пастырь прихожан, как
нужно заботиться о нуждах его кармана:
— Милые мои братья и сестры, в храм свя-
той вы ходите с молитвой, надеясь снискать
благодать божью. А благодарственной, угод-
ной богу жертвы не приносите. Господу наше-
му приятно всякое воздаяние. И просфироч-
кой маленькой, которая молитвами моими
преобразится в тело господне, и копейкой не
гнушайтеся. А то вот приходите сюда в храм,
а толк-то какой? Только грязь наносите в свя-
тое место сие.
Как трудно было мне бороться с этой уко-
ренившейся дикой привычкой смотреть на
службу божью как на некое ремесло, требую-
щее вознаграждения, а на священника, как
на помещика, которому надо регулярно пла-
тить оброк, улещивать и ублажать подачками.
И вот стоят передо мной две женщины.
— Прости нас, батюшка. Опять провини-
лись перед тобой. И рады бы для нашего хра-
ма святого, да мы уж старосте говорили —
нет сейчас ничего. А он говорит, прогневите
батюшку. Уйдет от вас, как отец Евдоким.
Но ты уж нас, батюшка, не покидай. Полюби-
ли мы тебя.
Я стою, изумленно пожимаю плечами. Не
понимаю, о чем это она. Старушка в это вре-
мя вступает в разговор: «А на храм мы обя-
зательно найдем. Ты уж будь уверен. Себе
чего не купим, а на церковь соберем».
Я уже начинаю кое о чем догадываться, все
еще не верю, выясняю у других прихожан, и
постепенно мне открывается чудовищная кар-
тина.
37

Староста и его приближенные, члены цер-
ковного совета занимаются прямым грабе-
жом и подлогами: ходят по дворам верующих
и, прикрываясь моим именем и благослове-
нием, требуют денег на ремонт церкви. А я,
наивный простачок, нахожусь в неведении и
позволяю ворам делать свое черное дело, да
заодно и чернить мое имя.
Я должен спокойно наблюдать, как втапты-
вают в грязь все то, что с таким усердием и
заботой я воспитывал в прихожанах — чисто-
ту вены, глубокое уважение и доверие к церк-
ви. Это был предательский удар из-за угла.
Медлить и либеральничать тут было нельзя.
Я вызвал старосту и категорически заявил
ему, что не потерплю мародерства на своем
приходе. Михаил Личардо не стал ни отпи-
раться, ни оправдываться. Он равнодушно
сказал, что больше ему в церкви делать не-
чего и он уходит.
— Но вы еще пожалеете, отец Ростислав,—
мрачно пообещал он. — Таким, как вы, слу-
жить в милиции, а не на приходе.
С тех пор я то и дело узнавал от прихожан,
что Личардо и его сторонники подолгу про-
падают в Измаиле у благочинного. Вскоре
мне стало известно и то, что Личардо и Лю-
того связывали не только духовные, деловые
отношения: жена старосты была родной сест-
рой псаломщика Измаильской церкви. Мои
действия разрушали круговую поруку, вноси-
ли свежий ветерок в застоявшуюся годами
затхлую атмосферу этого маленького мирка,
где каждый имел свое насиженное местечко,
свои доходы и привилегии. Было бы наивно
38

думать, что мне простят мой решительный по-
ступок. Посягать на интересы одного из них—
значило восстановить против себя всех.
Тучи собирались над моей головой. Со дня
на день ожидал я звонка Лютого. И вот он
прозвенел.
Лютый встретил меня холодно, враждебно.
— Что ж это вы, милейший отец Ростис-
лав, — как всегда с издевочкой начал он. —
Такой богатый приход — и не ужились. Ста-
росту обидели, прихожан. Экий вы человек!
— Да, да. Святая правда, отец благочин-
ный, — вставил сидевший в кабинете пожи-
лой, тучный священник. — Жалуются на вас
жены-мироносицы, достопочтенный отец Рос-
тислав. Житья им от вас нет. Я — Евдоким
Трищенко, ваш предшественник. Что ж это
вы, батюшка, детей моих обижаете? А уж я
их как жалел, души не чаял. Грешник я, бро-
сил своих ненаглядных сирот, уехал в Ки-
лию.
Ох, как взорвал меня этот жалостливый,
смиренный голосок и Лютый, одобрительно
кивающий головой!
— Послушайте, вы, благодетель, — сказал
я Трищенко. — Не кощунствуйте, мне все
известно о вас.
В этот день я высказал и Трищенко и Лю-
тому все, что думал о них. А вскоре, 23 мар-
та 1956 года, я получил сразу 5 угрожающих
телеграмм. Вот некоторые из них:
11 ч. 54 мин. Епархиальный совет предпи-
сывает вам немедленно сдать храм явиться
Одессу. Секретарь Корнейчук.
13 ч. 08 м. Сегодня оставьте Вилково ина-
39

че будете запрещены архиепископом За все
ответите вы. Благочинный Лютый.
14 ч. 45 м. Учтите за невыполнение теле-
граммы будете запрещены Община останется
без священника. Благочинный.
Пришлось уступить лютой воле Трофима
Лютого. В епархии, куда я прибыл, мне офи-
циально заявили: «Вы не ужились на прихо-
де». Это словечко «неуживчивый», как клей-
мо, церковники закрепили за мной. Где бы я
ни появлялся, куда бы ни попадал, впереди
шла слава о моей неуживчивости и странно-
сти, и всюду духовные ревнители своего кар-
мана сигналили тревогу. Я в одиночестве бро-
дил по улицам Одессы, с тоской и горечью
спрашивал себя: «Неужели всему духовенст-
ву присуще взяточничество, ханжество? Неу-
жели все оно заражено жаждой денег, влас-
ти? Неужели мне за то, что я собираюсь
быть скромным пастырем и во всем следовать
священному писанию, не найдется места сре-
ди слуг божьих?».
Конечно, это были наивные мысли. Ведь я
имел дело не с мифическим Иисусом Хрис-
тосом, а с теми, кто, прикрываясь его именем,
наживался на отсталости и темноте некото-
рой части людей. Я горячо молился, прося
бога ниспослать мне защиту и благодать. Но
спасительные мысли и молитвы не помогли.
Лютый оказался сильнее.
Решением епархиального совета я был на-
правлен в село Коссы, Котовского района.
40

СПАДАЕТ С ГЛАЗ ПЕЛЕНА
От Котовска до села Коссы 7 километров.
Ухабистая проселочная дорога петляет меж
лоснящихся рыжеватых холмов, где в прогали-
нах лежит еще ноздреватый снег.
Возница мой, большеголовый веснушчатый
крепыш интересуется:
— Так значит, к нам, в Коссы, батюшка?
Я киваю.
— Оце добре. У нас вируючих багато. Я
сам вируючий. Дуже люблю батюшкив, церк-
ву. А як же тепер наш отец Иоанн, куда
ж вин? — спохватывается внезапно мой со-
беседник.
Я и сам все время не перестаю думать об
этом. Когда в епархиальном совете мне пред-
ложили Коссянский приход, я удивился. Не
слышно было, чтобы Иоанн Крыжановский
собирался покинуть доходное местечко, где он
за восемь лет успел обжиться и раздобреть на
деревенских харчах. Но предложение об его
уходе внес брат Иоанна — Николай Крыжа-
новский. Ворон ворону глаза не выклюет.
Значит, нашлось что-либо более заманчивое.
Вероятно, захотелось поближе к городской ци-
вилизации. Что ж, если так, можно согла-
ситься. Так думал я, выезжая в Котовск.
Но первая же случайная встреча с Крыжа-
новским заставила меня пожалеть об этом
опрометчивом шаге. Мы с женой стояли на
вокзале, когда неподалеку показалась знако-
мая фигура в коротком зимнем пальтишке,
под которым смешно болталась потертая ря-
са.
41

— Отец Иоанн, — окликнул я его. — Не
подскажете, как добраться до Косе?
— Вот уж не знаю, отец Ростислав, — кри-
во усмехаясь и как-то странно выкручиваясь
на каблуке, ответил Крыжановский. — Я во-
семь лет назад тоже приехал сюда, причем
один. И представьте, не пропал — нашел Кос-
сы. И к батюшкам не обращался за помощью.
Побеспокойтесь о себе сами. Не ищите ня-
ни. И вообще, должен вам сказать, отец Рос-
тислав, напрасно вы предприняли это путе-
шествие. Если уж вы в Вилково не удержа-
лись, то в Коссах тем более.
Ему, видимо, не хотелось откровенничать.
Но злость, желание уколоть побольнее оказа-
лись сильнее осторожности.
— Вот что, отец Ростислав. Не будем при-
творяться. Вы прекрасно знаете, от кого за-
висит ваша судьба. Умение поладить с благо-
чинным и, главное, расположение епархиаль-
ного совета. Скажу вам открыто: вы не я.
Я — сын архимандрита, с детства при церк-
ви. Меня не в чем обвинить. А вы человек
светский да еще восстановили против себя
Лютого. А он из тех, кто имеет власть. Впро-
чем, извините. Очень приятно с вами беседо
вать. Но тороплюсь, дела. Буду ждать вас в
Коссах.
В стареньком пальто, в грубых солдатских
сапогах, неуклюже переставляя куцые ноги,
поплелся отец Иоанн к выходу в город. Я
смотрел ему вслед. Да, мало приятного су-
лил мне новый приход. Опять начнутся грыз-
ня, поклепы и оскорбления. Ох, горька ты,
жизнь духовного пастыря!
42

Когда мы отъехали, возница, заметив мое
молчание, перевел разговор на другую тему:
— Батюшка, а вы как, водку пьете?
— Нет.
— От це вже не годиться, — горестно при-
щелкнул языком старик. — Погано. Нам та-
кий батюшка нужен, чтобы водку пив. Эй,
трр, куды, — неожиданно крикнул он на ло-
шадей. — Остановка. Пидемо, батюшка, в бу-
фет, выпьем по чарци.
Мой отказ окончательно рассердил его.
— Та вы що, стесняетесь, чи брезгуете, ба-
тюшка? Хиба не вси з одного тиста слипле-
ни. Та я за свои 60 рокив стильки попив ба-
чив, що аж в очах рябить. Ну, гаразд, — ре-
шительно сказал он. — Не хочете? Давайте
авансом 25 рублив. Мени треба виддати долг
в буфети. А в Коссах отдасте остальни.
Он смотрел на меня таким наглым взгля-
дом, что я понял: говорить сейчас о христиан-
ских добродетелях, читать мораль — значит
уподобиться повару из известной крыловской
басни. Я молча вытащил деньги и с горечью
отметил про себя: «Вот те верующие, которых
тебе предстоит ввести в царство божье. На-
верное, ходит же в церковь, а чему научила
его религия? Вымогательству, пьянству?»
Часа через полтора мы снова тронулись в
путь и вскоре за холмами, освещенными лу-
чами заходящего солнца, показалась зеленая
маковка коссянской церкви. Неожиданно блес-
нула из-за поворота холодным блеском речуш-
ка. И вот уже раскинулось перед нами неболь-
шое украинское село.
43

Мы остановились у церковной ограды. Отец
Иоанн, окруженный толпой церковных кли-
куш, в зеленом потертом подряснике нервно
забегал по двору, давая распоряжения внес-
ти мои вещи в сторожку. При этом он накло-
нялся к уху каждой из женщин и что-то шеп-
тал. Всякий раз я чувствовал на себе прис-
тальные недружелюбные взгляды, замечал вы-
зывающие иронические улыбки, слышал ехид-
ный смех. Видимо, у отца Иоанна все было
продуманно до тонкостей. Он рассчитывал
сразу же ошеломить меня, привести в замеша-
тельство и представить прихожанам в глупом,
недостойном виде. Я действительно растерял-
ся, когда вдруг раздался мерный перезвон ко-
локолов. Ведь была середина недели и ника-
ких служб не ожидалось. На лице Крыжанов-
ского появилась довольная улыбка.
— Что ж, приступим к вечернему богослу-
жению, отец Ростислав, — с деланной учти-
востью предложил он.
Стоя в алтаре, я наблюдал за поведением
достопочтенного пастыря. Он без стеснения пе-
решептывался с прихожанами, то и дело ко-
ротким движением головы указывая на меня.
Искусством плести сети мой брат во Христе,
по-видимому, обладал в совершенстве.
По окончании моего вступительного слова
к прихожанам отец Иоанн мелкими шажками
снова приблизился к амвону. Что-то скажет
в своем последнем духовном напутствии пас-
тырь, радеющий о духовном стаде своем? Вер-
но, завещает жить в любви и согласии, хра-
нить святость веры? Но его мысли были за-
няты другим.
44

— Отец Ростислав! Любите моих детей, мо-
их дорогих деточек, — елейным, дрожащим
голоском тянул нараспев Крыжановский. —
Не обижайте их, как обидели людей в Вилко-
во. И вы, милые мои, не забывайте своего
пастыря. Ведь я целых 8 лет не разлучался с
вами. Ни одной требы не пропустил. Спешил
к моим деткам из Одессы, как ангел-храни-
тель к новопросвещенному рабу божьему. А
вы и года в Вилково не пробыли. Возлюблен-
ные мои братья и сестры! Ухожу я от вас!
Но вы не плачьте, не ропщите. Таков промы-
сел божий. Даст бог, вернусь я к вам. Глав-
ное, делайте все, как я говорил, и тогда снова
воссияет благодать над нашим приходом.
А через несколько минут Крыжановский от-
бросил в сторону и свои прозрачные намеки.
Когда несколько прихожан при выходе из
церкви начали усердно причитать: «На кого
ты нас покидаешь, батюшка», Крыжановский
растрогался до того, что отечески посовето-
вал:
— А вы пишите жалобы в епархию.
— Да как же, батюшка, малограмотные мы.
— Это ничего, — успокоил их пастырь. —
Пишите как умеете. А я, в случае чего, бу-
ду здесь. Помогу.
Когда мы остались наедине, я возмущенно
заметил Крыжановскому:
— Ваши подлые поступки не делают вам
чести как священнику.
— Каждый делает то, что считает нуж-
ным, — цинично бросил он.
— Но ведь мы с вами люди духовные. Или
для вас заповеди божьи не существуют?
43

- Ах, оставьте в покое бога. Он здесь не
при чем, — раздраженно отмахнулся отец Ио-
анн.
И это говорит священник, на коем почиет
благодать божья! О, господи, так можно стать
отступником, еретиком. Или ты, всевышний,
испытываешь мою преданность к тебе? Но
тогда дай мне увидеть, что моя честность,
мое религиозное рвение нужны людям. Дай
же мне силы просветить их, наставить на путь
христова учения!
Я молился, когда услышал за спиной скрип
отворяемой двери. Худощавый высокий ста-
рик с выцветшими глазами, кряхтя, влез в
комнату, и спокойно уселся на скамью у сте-
ны. Это был, как я позже узнал, Илья Ча-
бан. За ним развалистой походкой пересек
комнату широкоплечий детина с самодоволь-
ным выражением лица — Алексей Перлей.
Вслед за ними протискался седовласый пожи-
лой мужчина, с лицом, обезображенным экзе-
мой, — Николай Борщ. Этот нерешительно
остановился на пороге.
Я в растерянности глядел на непрошенных
гостей.
— Что, батюшка, недоволен нашим при-
ходом? Не хотите даже здороваться? — на-
рушил молчание Чабан.
Я стал объяснять, что в чужую квартиру,
тем более к батюшке, так входить нельзя.
Надо постучать и попросить разрешения. А
здоровается первым тот, кто вошел. Чабан
хитровато прищурился, бросил снисходитель-
но:
— Уж вы, извините, на первый раз, батюш-
4G

ка. Ошиблись — исправимся. Садись, Борщ,
чего стоишь, как засватанный? — уже дру-
гим голосом крикнул он. — Видишь, батюш-
ка молодой, свой в доску. Мы ведь, батюш-
ка, первейшие помощники ваши, члены цер-
ковного совета. Нам с вами не одну чарку
пить. А что, — подмигнул он, — может и се-
годня пропустим по баночке в честь вашего
приезда, а? Так будем знакомы, что ли? Ча-
бан Илья Прокофьич, староста церкви.
И он первым протянул мне руку.
Я воспользовался минутной паузой, чтобы
перевести разговор на другую тему. Все эти
неуклюжие остроты и подмигивания неприят-
но покоробили меня.
— Значит, будем вместе трудиться и мо-
литься, — примирительно сказал я. — Когда
же приступим к приему церкви?
По изменившимся вдруг лицам собеседни-
ков я понял, что эти слова пришлись им яв-
но не по душе. С минуту они переглядывались
друг с другом, видимо, решая, кому отвечать.
Наконец, Чабан кивнул Перлею, строго про-
изнес:
— Ну, что, Алексеи. Я сказал свое. Теперь
твоя очередь.
— Отец... не знаю, как вас величать.
- Ростислав, — подсказал я.
— Отец Ростислав, мы люди простые, не
ученые. Будем говорить напрямик. Вы у нас
не первый и, надеемся, не последний. Мы, об-
щина, держим церковь, мы за нее и отвечаем.
Вас прислали служить — служите, а в наши
дела не вмешивайтесь. Мы от отца Иоанна
церковь не принимали и сдавать не будем.
47

— А если в церкви окажется недостача?—
возразил я, — или не будет хватать имущест-
ва?
— Это уж, как вам угодно. Мы до этого не
касаемся.
Голос Перлея удивительно соответствовал
его внешности. Слова вылетали из его мощной
глотки большие, круглые, он точно стрелял
ими. Спорить с ним было бесполезно. Но со-
гласиться на его условия — значило молча-
ливо прикрыть мошенничество, проделки, кото-
рые, быть может, совершались в церкви. Нет,
этого мне не позволяла совесть.
— В таком случае я принимать церковь не
стану, — решительно сказал я.
— Дело ваше. — Тон Перлея стал еще бо-
лее вызывающим, наглым. — Не хотите и не
надо. Нам тоже такой сильно умный батюшка
не нужен. Подумаешь, испугать чем захотел?
Служить не будет! Да теперь вашего брата
в достатке. Даром, что ли, духовные школы
открыли! Ну что, церковь принимаете или
нет?
— Нет.
— Ну, как хотите. Можете уезжать. Ключи
от церкви мы вам все равно не дадим.
Не спеша, злобно косясь в мою сторону, вы-
ходят из комнаты мои «первые помощники».
Мне вдруг становится жутко. Еще и двух дней
нет, как я приехал в Коссы. Не знаю, при-
обрел ли друзей, а недругов можно уже по
пальцам считать. Что случилось? Неужели
честность, прямодушие, принципиальность па-
ли так низко, что из добродетелей преврати-
лись в пороки?
48

И против кого я должен выступать? Про-
тив моего духовного брата, против тех, кого
верующие облекли доверием? Тяжкие сомне-
ния закрадывались мне в душу. Но отступить,
отказаться от своих требований я не мог.
Я выехал в Котовск. Благочинный Петр
Ушаков принял меня любезно. Слушал мою
исповедь, горестно покачивая головой. Потом
вдруг присел за письменный стол и через
несколько минут подал мне лист бумаги, усе-
янный мелкими завитушками слов. Это было
послание церковному совету с. Коссы. Вот
оно:
«Церковному совету церкви с. Коссы.
Новый ваш настоятель, священник отец Рос-
тислав — хороший священник. И вам надо
пользоваться этим добрым случаем и не оби-
жать нового батюшку. А вы вместо этого от-
няли у него ключи от церкви, чем нарушили
закон церковный. И будете отвечать перед
церковной властью. Чтобы вам не делать не-
приятностей и мне не доносить выше о вашем
нехорошем поступке, предлагаю церковному
совету не препятствовать служению в церкви
священнику Ростиславу Багмуту, а после то-
го, как ему бывший настоятель священник
Иоанн Крыжановский сдаст церковь, финан-
совое хозяйство, святой антиминс, святое ми-
ро и все имущество согласно описи, тогда
предлагаю сдать ключи от церкви новому от-
цу настоятелю священнику Ростиславу Багму-
ту. Если вы не подчинитесь этому распоряже-
нию, я вынужден буду просить епархиально-
го архиерея перевести от вас отца Ростислава
в другой приход. И вы можете тогда остать-
4 Р Вагмут
49

ся ко дням Святой Пасхи без священника.
Благочинный Петр Ушаков. Город Котовск.
10 апреля 1956 года».
Крыжановский и его верные слуги недаром
так упорно противились передаче церкви.
Первая же проверка документов обнаружила
недостачу в 700 рублей, не считая отсутствия
кое-чего из церковной утвари и имущества.
И тут произошла любопытная сценка. Отец
Иоанн бегал по церкви, лихорадочно шарил
глазами по углам, словно невзначай загля-
дывал под иконы, выбегал и снова возвращал-
ся в алтарь. Наконец, он остановился передо
мной.
— Отец Ростислав, вы случайно не находи-
ли... денег? — запинаясь, проговорил он.
— Каких денег? — удивился я.
— Л там, под киотом, семьсот рублей...
— Нет, разве я туда заглядываю?
— Так, значит, это старая карга, баба Га-
ня, — вспылил Крыжановский. — Ну, я ей
покажу как воровать!— Оказывается, Крыжа-
новский предусмотрел возможные последствия
передачи церкви и заранее припрятал 700
рублей, наказав сторожихе бабе Гане «слу-
чайно» найти их в нужный момент. Но слиш-
ком велик был соблазн — деньги исчезли.
Приближались пасхальные дни — «попова
косовица», как издавна называют их в народе.
Обильная жатва, когда рекой текут в цер-
ковь деньги, святые приношения, дары. А сра-
зу после пасхи — проводы, радоница. Раде-
ют попы Христовому воскресению.
Но я, откровенно говоря, не особенно радо-
вался приходу святых дней. Внешне все бы-
50

ло спокойно: я совершал богослужения, чи-
тал проповеди, аккуратно исполнял свои обя-
занности. Но за всем этим постоянно чувст-
вовал, как атмосфера вокруг меня накаляет-
ся. Мои старые недруги — Перлей, Чабан,
Борщ — все чаще одаривали ехидными, тор-
жествующими улыбками. Зачастил в село из
Одессы и Крыжановский. Несколько раз он
заходил ко мне.
— Все никак не расстанусь с Коссами. Тя-
нет... Это ведь моя родина, — по привычке ли-
цемерил он. — Да и вещички кое-какие надо
забрать, остались у прихожан.
Я никак не мог понять, как этот старый
скряга решается на столь дорогостоящие пе-
реезды. Все та же сторожиха баба Ганя и на
этот раз оказала Крыжановскому медвежью
услугу. Как-то она доверительно сообщила
мне:
— Отец Иоанн, голубе наш, не забывает
своих деток. Вот и вчера был. Внучке чулоч-
ки тоненькие принес. А бабе Дарье серьги.
Красивенькие-то какие. А платочки у отца
Иоанна мягоньки та барвисты. Я уж глядела,
глаза проглядела. Да денег сейчас нет. А тет-
ка Лукерья взяла сразу два: себе та дочке.
Баба Ганя охотно перечисляла мне и цены
на товары, отпускаемые отцом Иоанном. Оби-
женный начальством пастырь не терпел убыт-
ков от посещенния «возлюбленных братьев и
сестер». Однако мелкая спекуляция была
только одной стороной бурной деятельности
святого отца. Близость великого воскресенья
господнего, видимо, подогревала Крыжанов-
ского. Лебезя и распинаясь, бегал он по до-
4*
51

мам верующих, собирая подписи под новым
доносом в епархию.
Я наблюдал за унизительным поведением
этого священника, давно презревшего и по-
правшего свой сан, и мучился неразрешимым
вопросом: как епархия, прекрасно осведомлен-
ная о всех проделках Крыжановского (благо-
чинный показывал мне много официальных
документов, где отец Иоанн обвинялся во
всех смертных грехах), держит его на прихо-
де и молчаливо потворствует во всем. Не по-
тому ли, что этот пройдоха может не только
вовремя поцеловать, но и позолотить ручку
духовных вельмож?
В последнее время я все чаще читал и пе-
речитывал священное писание. Эта книга
должна была дать мне ответ на все противо-
речия и загадки жизни.
«...На Моисеевом седалище сели книжники и
фарисеи. Итак все, что они велят вам соблю-
дать, соблюдайте и делайте, по делам же их
не поступайте, ибо они говорят и не делают.
Связывают бремена тяжелые и неудобоноси-
мые и возлагают на плеча людям, а сами не
хотят и перстом двинуть их».
Эти слова горечью и болью отозвались в
сердце. Разве не были такими фарисеями Ев-
доким Трищенко, Иоанн Крыжановский и
Трофим Лютый? Не так ли и они воссели на
спину народа и, прикрываясь широкими рука-
вами одежд своих, набивают карманы день-
гами, добытыми потом и трудом?
А между тем жизнь моя в Коссах станови-
лась все невыносимее. События, происшедшие
на проводах, ускорили назревшую развязку.
52

В Коссах было заведено в первый понедель-
ник после пасхи собираться на кладбище,
чтобы радостные для живых святые дни раз-
делить с умершими родными и близкими.
После панихиды верующие обычно просят у
священника благословения на продолжение
веселья. За это благословение каждый из при-
сутствующих платит священнику деньгами и
преподносит куличи и вино. Случается, что
святой отец, переходя от одного верующего к
другому, упивается так, что теряет рассудок,
а нередко и крест наперстный. Священника,
напившегося до такого состояния, осуждают,
потешаются над ним. Но это еще не так
страшно. Куда хуже отказаться от вина. Таких
священников верующие презирают. К несча-
стью, последнее и произошло со мной.
Не успел я возвратиться с кладбища домой,
как ко мне в квартиру уже ворвались знако-
мые нам члены церковного совета. Они были
основательно навеселе и без обиняков потре-
бовали денег на водку.
— Вы, батюшка, не стесняйтесь, выклады-
вайте, — нахально заявил Перлей. — С нами
не стоит портить отношения. Захотим — буде-
те батюшкой у нас, не захотим — не будете.
Такое напишем архиерею, что вас сразу убе-
рут.
— Что же вы напишете? — спросил я.
— Например, пьяница, развратник. А то
еще лучше сообщим: что мол, проповедует
против Советской власти.
Я был обезоружен таким откровенным ци-
низмом.
— Вы люди верующие, как можно так бес-
53

совестно лгать? — пытался я усовестить их.
— Подумаешь, врать. Подпишемся все, и
будет правда. Нас много, нам скорее поверят,
чем вам. Попробуйте доказать, что это не так.
— Я молюсь за спасение ваших душ, а вы
хотите сделать мне подлость. Побойтесь бога.
— Э, батюшка, не прикидывайтесь дурач-
ком. Даром ведь не молитесь, за каждую мо-
литву денежки получаете. А мы и трудим-
ся, и молимся. И поем на клиросе. И все
даром, во славу божью. Да другой бы на ме-
сте вашем посовестился, уделил бы и нам ча-
стицу.
От этого неприкрытого цинизма пахнуло на
меня семинарией. Вот кого, оказывается, при-
гревает церковь: презренных людишек, лишен-
ных совести и чести, выродков, для которых
деньги — это все: и бог, и вера, и религия. Я
попал из огня да в полымя. Я снова, как и в
Вилково, расшевелил осиное гнездо. Тысячи
жал клеветы, лжи, коварства готовы были
вонзиться в меня.
Бороться было бесполезно. Ведь я брел в
одиночестве, не видя вокруг ни единого дру-
жеского лица, ни одной руки, протянутой мне
навстречу.
Где же те верующие, к которым я стремил-
ся душой и сердцем, томясь в мрачных за-
стенках "семинарии? Где те, кто не отравлен
ядом сребролюбия и корысти? Где они, го-
товые пойти на любую жертву во имя бога,
во имя справедливости? Почему они не сто-
ят рядом со мной, который хочет быть их не-
подкупным кормчим, повести их души по бур-
ному житейскому морю туда, где нет ни пе-
ги

чали, ни мук, но одно вечное блаженство и
радость?
С этими горькими мыслями, самовольно ос-
тавив приход, я уехал в епархию. Может
быть, там меня поддержат, ведь знают же все
истинное лицо Крыжановского. Когда среди
церковных документов я случайно обнаружил
несколько писем бывшего благочинного Ко-
товского округа Михайлютина к отцу Иоан-
ну, меня невольно охватил гнев. Как может
оставаться на посту духовного пастыря этот
человек, окончательно погрязший в болоте
ханжества и корысти? В одном из них указы-
валось:
«...Мне также известно, что вы в кассян-
ском приходе производили через вторых и
третьих лиц сборы «на ремонт коссянского
храма», но характерно, что средства собира-
лись на ремонт церкви, а израсходованы
безучетно на всякие потребности, но только
не на ремонт. Причем, с Вашего же начина-
ния имеется попытка делать конкретные об-
ложения по энной сумме с каждого двора.
Этого делать никто Вам не позволит. Прошу
прекратить немедленно подобную практику.
Вами лично на Ваши поездки в г. Одессу в
разное время взято 1000 рублей церковных
средств, дело это незаконное, учтите это и
исправьте дефект пока не поздно.
Благочинный протоиерей И. Михайлютин».
Я ехал, надеясь на встречу с владыкой.
Упаду перед благодетелем на колени, пове-
даю свои горести и сомнения. Пусть рассеет
их, пусть подымет свою благословенную длань
над моей неудавшейся судьбой.
55

Но мои ожидания оказались напрасными: к
архиепископу меня не допустили. Тогда в мо-
ем дневнике появилась полная горечи и ра-
зочарования запись: «Жизнь большинства
священников — это внешняя набожность и
внутренний разврат. Во имя благополучия од-
ного за счет другого они употребляют всякие
средства без разбора: клевету, насилие, хит-
рость, нечеловеческую жестокость, проповедуя
при этом страх божий. Основной слабостью
священнослужителей является корыстолюбие.
Весьма дружно и сознательно, с ясно опре-
деленным планом и хорошо изучив почву, ко-
торую им приходится обрабатывать, попы-
плевелосеятели действуют по принципу: по-
сле нас — хоть трава не расти. Эти корыс-
толюбцы с целью наживы наперебой берут
взятки с искателей духовных хлебов, лучшие
места замещают людьми недостойными, ко-
торые низким поведением марают авторитет
святой церкви. А что можно сказать о вла-
дыке — архиепископе Херсоно-одесском? Ок-
ружив себя собором телохранителей, отгоро-
дившись недоступностью от простых слуг бо-
жьих, он возлюбил стоять высоко, жить широ-
ко. Возложив свои дела по епархии на дове-
ренных лиц, владыка предоставил им неогра-
ниченную власть. Духовенство должно рабски
подчиняться и безмолвно сносить самовласт-
ные распоряжения этих господ. Доступ к вла-
дыке и даже в здание епархиального управ-
ления прекращен, не взирая на лица. Каждый
опрометчивый шаг архиепископа является
орудием, подрывающим авторитет церкви, а
таких шагов немало допускает человек, само-
56

уверенность и деспотизм которого стали сре-
ди священства притчей во языцех».
И как я только мог, рядовой приходский
священник, мечтать о том, что его высокопре-
освященство допустит меня пред свои ясны
очи! Он не пожелал даже разобраться в мо-
ем прошении, а своим благословением пере-
дал его в руки епархиальной инквизиции, во
главе которой восседал теперь пролезший на
пост личного духовного секретаря митропо-
лита Трофим Лютый.
Так мы встретились снова — всевластный
временщик и его не в меру строптивый слу-
га. Лютый больше не скрывал своей ненавис-
ти ко мне. Потрясая кулаками, побагровев от
злости, он кричал:
— Бунтовщик! Разлагатель прихода! Жал-
кий проходимец, убирайтесь с глаз моих до-
лой! Владыка вас не хочет видеть!
— А может быть, это вы, отец Трофим, не
хотите? — не сдержался я.
— Ах так, отец Ростислав? Вы все упор-
ствуете? — его гнев перешел в холодную
ярость. — Тогда нам с вами говорить больше
не о чем. Отправляйтесь в Котовск и пусть
благочинный подыщет вам приход. У меня нет
места для бунтовщиков. А не поедете — тем
лучше. Будете запрещены владыкой как де-
зертир.
Мне не оставалось ничего другого, как по-
следовать совету Лютого. Благо еще Петр
Ушаков милостиво согласился принять меня
под свою опеку. Без благословения архиерея
я, конечно, не мог рассчитывать на постоян-
ный приход. Из законного, посвященного в
57

сан священника, я превратился в нелегально-
го залетного прощалыгу-попа. Сегодня я в
с. Калиновке, завтра — в Должанке, после-
завтра в Артировке, а там — смотри, уже во
Владимироке или в Илье. А по пятам гонится
нужда.
Отмахаешь километров десять по грязи, от-
служишь, прикорнешь, свернувшись калачи-
ком где-нибудь на топчане, а утром — снова
в путь. Опять странствования, опять тупая
боль в ногах, опять точно свинцом налитая
голова.
И за что это мне? Чем я провинился перед
богом? И бог ли тут повинен? Ведь на мне
самом почиет благодать божия, меня посвя-
щали в сан высокопоставленные особы пра-
вославной церкви Европы. А одного движения
пальца Трофима Лютого было достаточно,
чтобы я стал «проходимцем» и «аферистом».
Что же всевышний молчит? Что же, слыша
елейные слова о любви к ближнему и видя
черные деяния Лютого, не вступится за свое-
го верного раба, не накажет Иуду? Нет, как
видно, в человеческом обществе не воля бо-
га, а совесть и разум человека вершат добро
и зло.
Вот почему я, духовный пастырь, должен,
как какой-то темный элемент, прикрываясь
поповской рясой, крадучись сновать по при-
ходам, добывая себе хлеб на пропитание.
Сколько же так может продолжаться?
Невольно приходят в голову еретические
мысли, чувствую, как угасают силы, энергия,
а вместе с ними и вера в высшую справедли-
вость, в свое особое назначение. Но как я мо-
5S

гу так рассуждать? Я, священник, наделенный
божьей благодатью? Укрепленный верой, при-
званный нести ее в народ? Я отгоняю эти мыс-
ли, уповая на промысел божий, на милость
господню.
Мучительные душевные переживания, жиз-
ненные неурядицы и скитания в конце концов
надломили мой организм. Я почувствовал се-
бя плохо и вернулся в Одессу.
Но вместо епархии я попал в больницу,
где провел более месяца. Морально подавлен-
ный, находясь в тяжелых материальных усло-
виях, я еще раз получил возможность убедить-
ся в коварстве и эгоизме церковников. Нико-
му из них не было до меня дела.
Помню, как жена призналась мне, что боль-
ше не принесет передач, ибо в доме нет де-
нег. Я посоветовал ей обратиться за по-
мощью к архиепископу Борису. Но я был
слишком ничтожной личностью для владыки,
чтобы он счел нужным заниматься моими де-
лами. Только после нескончаемых рабских
просьб и унижений, после каждодневного об-
бивания порогов епархии в течение двух не-
дель, жена получила всемилостивейшую по-
дачку — 200 рублей.
И это тогда, когда любимчикам и прибли-
женным архипастыря, таким, как Трофим Лю-
тый, псаломщик Кафедрального собора Петр
Гдешинский, священник Алексеевской церкви
г. Одессы Симеон Божок и многим другим,
епархиальное управление выдавало «скром-
ные» подарки в виде домов, дач, и т. п„ рас-
ходуя на это сотни тысяч рублей,
59

По выходе из больницы я написал архие-
рею. Нет это было не обычное письмо, это
был откровенный разговор с самим собой, ис-
поведь мятущейся души, раскаяние и скорбь,
возмущение и боль, мольба и надежда. Я
хотел вернуться в лоно церкви, но вернуть-
ся чистым, с неугасшим пламенем веры. Я пи-
сал, что ежедневные, ежечасные оскорбитель-
ные споры с моими братьями во Христе, из-за
ничтожных корыстных интересов, окончатель-
но измучили меня, что не оскорбленная гор-
дыня движет моим пером, но страстное жела-
ние видеть веру возвышенной и незапятнан-
ной.
Ответ из епархии не заставил себя ждать.
Владыка по-прежнему не замечал ничтожного
раба своего. Зато Лютый милостиво бросил,
словно провинившемуся псу, обглоданную
кость: предложил самый отдаленный приход
области в селе Лабушном, Кодымского рай-
она.
— Но я не оправился еще после болезни.
Врачи предписали мней покой, — пытался я
усовестить отца Трофима.
Лютый скорчил злую гримасу.
— Церковь не санаторий. Здесь служат,
а не лечатся. Или поедете в Лабушное, или
будете запрещены владыкой.
Итак я снова в пути. Снова будит меня
пронзительный свисток паровоза, снова ждут
неизведанные места.
Серая лента дороги упрямо лезет в гору.
Я ступаю по ней медленно, тяжело перестав-
ляя одеревеневшие от усталости ноги. Душно.
Полуденное солнце расплавилось в воздухе,
60

горячая степная пыль толстым слоем легла
на листья молоденьких деревьев, и они, то-
ненькие, сгорбившиеся, с пожухлой листвой,
кажутся жалкими, до времени постаревшими
карликами.
Я задыхаюсь от пыли, от палящего дыха-
ния солнца, от долгой ходьбы. Нелегок путь
к третьему моему приходу.
Вот, наконец, и Лабушное. Староста, бла-
гообразный старичок, встречает меня на по-
роге своего дома. Но я уже не верю ничему:
ни приветливому блеску глаз, ни подкупаю-
щим манерам. Отовсюду, кажется, глядят на
меня холодные безжалостные глаза Лютого,
во всем слышится мне елейная речь Евдоки-
ма Трищенко и Иоанна Крыжановского.
Староста спешит уведомить меня:
— Жить, батюшка, придется в частном до-
ме. Особого помещения у нас нет. Но это
ничего. Хозяйку я вам подыскал из своих,
верующую. Очень даже приятная женщина.
И вдовушка, к тому же. Довольны будете,
батюшка, — хитровато подмигивает он. —
Ну, пойдем, осмотрим вашу обитель.
Меня подвели к приземистой хатке.
— Эй, хозяюшка, встречай дорогих гос-
тей, — уже в дверях крикнул староста. —
Привел тебе батюшку молодого, красивого,—
и на его лице опять появилась похотливая ух-
мылочка.
Несколько минут спустя я с интересом ос-
матривал комнату, где мне предстояло посе-
литься. Низкий потолок, с выпирающими кри-
выми балками, земляной пол, укрытый соло-
мой, узкая железная кровать в углу. Но не
61

это смутило меня. Поразила запущенность,
грязь. Я было воспрянул духом, когда хозяй-
ка предложила провести уборку, но в данном
случае весь этот сложный процесс состоял
из легкого сбрызгивания водой и основатель-
ной перетруски соломы. После того, как пыль,
плотным туманом застлавшая комнату, осела,
хозяйка стала накрывать на стол. Я отказал-
ся от угощения. На душе у меня стало тоскли-
во и мутно.
Но беда пришла совсем не оттуда, откуда
я ее ожидал. Меня не слишком устраивали
бытовые условия квартиры, но я совсем упус-
тил из виду саму хозяйку. Не знаю, действо-
вала ли она согласно указаниям старосты или
просто ее христианское сердце было преиспол-
нено любви к ближнему, но так или иначе она
очень пылко проявляла свои чувства. Первей-
шей ее заботой было утолить мою жажду.
— Пейте, батюшка, пейте, — настоятельно
предлагала она. — Разве вы не мужчина? Вы-
пьем, повеселимся, потанцуем. Вы ж, пока
матушки нет, холостой!
Я не мог долго выдержать эти предложения
и попросил старосту подыскать мне другую
квартиру. Никогда не забуду перекошенного
злобой лица почтенного старца.
— Как вы смеете клеветать на честную
женщину? Всем там было хорошо, только вам
не по вкусу. Думаете, мы не знаем о Вилко-
во, о Коссах? Я вижу, отец Ростислав, нам с
вами не ужиться.
Позже я узнал, что гнев старосты был от-
нюдь не возвышенного свойства: моя хозяй-
ка приходилась ему близкой родственницей.
G2

И снова я должен был бессильно закрыться
руками, защищаясь от ударов клеветы и не-
нависти, сыпавшихся на мою голову. Подстре-
каемые старостой прихожане открыто выра-
жали мне свое непочтение и перестали посе-
щать церковь. Я продолжал служить, больше
из отчаяния, из чувства протеста, нежели из
веры в торжество справедливости.
Этой веры у меня уже не было. Когда суд
вершат грабители и мошенники, может ли
честный человек надеяться, что его оправда-
ют?
И еще одно обстоятельство заставляло ме-
ня признаться в душе, что сопротивление бес-
полезно. Ведь я, как и все священники, нахо-
дился в положении бродячего музыканта:
есть сердобольные слушатели — будешь сыт
да в тепле. Нет — живи под открытым не-
бом и питайся постами.
В один прекрасный день я остался без руб-
ля в кармане и без крыши над головой.
Жена, которой я написал отчаянное пись-
мо, подала прошение в епархию. Вскоре по-
следовал грозный ответ Лютого:
— Пусть сдыхает на своем приходе. Для
Багмута у меня места в Одесской епархии
нет.
Я вынужден был, сохранив сан священника,
уйти в заштат. Я почувствовал, что почва ус-
кользает у меня из-под ног. Впервые я ока-
зался лицом к лицу с самим собой, со свои-
ми мыслями, мечтами, устремлениями. Во мне
сейчас сидело два Багмута, два чужих друг
другу человека. Один — наивный юноша, ко-
торый якобы, услышав голос свыше, броси-
Г>3

вшись в объятия церкви, стоял, виновато опус-
тив голову, другой — прошедший сквозь строй
преследований, предательств и гонений, по-
знавший коварство друзей и братьев во Хрис-
те, испытавший жестокость врагов — с су-
ровой бесстрастностью судьи взирал на него.
Кто же ты, Ростислав? — спрашивал я се-
бя. — Чего ты ищешь? К чему стремишься?
Кто ты — священник без прихода, или чело-
век без будущего.
В разгоряченном мозгу мелькнула мысль,
показавшаяся мне чудовищной. Отречься от
сана, уйти из церкви!
Годы, прошедшие со дня поступления в се-
минарию, накопили во мне предубеждение к
ничтожным людишкам, которые вершат гряз-
ные сделки, прикрываясь верой в бога. Но от-
вергнуть бога только потому, что слуги его
опорочили и предали? Когда-то я сказал себе,
покидая семинарию: раз есть бог, есть и ве-
рующие. Я не встретил их, этих верующих, с
благоговением исполняющих заветы Христа.
Но значит ли это, что я потерял веру в бога?
Еще с семинарской скамьи запомнил я на-
стойчивое внушение святых отцов:
— Все познается только глубокой верой.
Рассуждения же суть дьявольское наважде-
ние, ибо сомнение — первый шаг к безбожию.
Я пренебрег этими богоспасительными на-
ставлениями и сделал первый решительный
шаг.
С чувством тревожного ожидания и робкой
надежды открыл я снова страницы священно-
го писания.
Но что это? Я перечитываю с начала до
64

конца снова и снова и никак не могу понять,
почему меня так раздражает такая фраза:
«Мудрость мира сего есть безумие перед
богом».
И еще:
«Погублю мудрость мудрецов и разум ра-
зумных отвергну».
Страшно, дико, нелепо! Выходит, разум не
нужен богу, выходит, что ему милее слепая,
бездумная вера? Но почему? Не для того ли
нужен наркоз, чтобы больной не видел, какие
гноящиеся язвы разъедают его тело?
Нет, я не желаю быть безумцем, не хочу
одевать повязку на глаза. Я жажду все ви-
деть и все познать. Бог велик, всемогущ и
мудр, так чего же ему бояться разума любого
из его созданий?
Но откуда эти дикие нелепости в библии,
которых я ранее не замечал? Во второй книге
Царств рассказывается, как Давид, проведя
наперекор заветам бога перепись населения,
был подвергнут суровой каре: «И послал гос-
подь язву на израильтян от утра до назначен-
ного времени и умерло из народа от Дана до
Вирсавии 70000 человек» (П-я книга Царств,
гл. 24, стих 15).
Семьдесят тысяч человек умерло в тяжких
муках из-за одного неосторожного поступка
Давида. Но разве они были виновны в том,
что их царь не внял гласу всевышнего? Разве
господь, всемилостивый, всеблагий не мог
простить Давида и не губить безвинных? И
вдруг в следующей, третьей книге, с изумле-
нием читаю:
«Давид делал угодное пред очами господа
5 Р. Багмут
65

и не отступал от всего того, что он заповедал
ему, во все дни жизни своей, кроме поступка
с Уриею Хеттеянином». (Книга Ш-я Царств,
гл. 15, стих 5).
Невероятно! Если Давид разгневал госпо-
да — значит совершил неугодное богу дело.
Если же он, проводя перепись, делал святое
дело, то за что же безвинно погибли 70 000 че-
ловек?
Читаю Новый Завет и снова явная несура-
зица. В Евангелии от Марка рассказывается,
что Христос как-то выгнал из одного чело-
века легион чертей, изгнанные черти вселились
в две тысячи свиней и свиньи бросились в
море. А Матфей, слово в слово повторяя эту
легенду, утверждает, что Христос изгонял чер-
тей уже из двух человек. К этому нужно до-
бавить всем известную истину, что евреи, сре-
ди которых жил Христос, никогда не разво-
дили свиней.
Кто же из евангелистов так неумело со-
врал? Или оба сочинили легенду, надеясь на
темноту и необразованность народа?
А вот опять какая-то галиматья. Евангелис-
ты Лука и Марк говорят, что Христос в при-
сутствии всех 11-ти апостолов своих вознес-
ся на небо. Но ни Матфей, ни Иоанн ни сло-
вом не обмолвились о столь замечательном
событии, возвеличивающем их учителя. Более
того, Матфей настаивает, что Христос вовсе
не возносился на небо, ибо он заверил апос-
толов, что всегда, «до конца веков будет с
ними». (Евангелие от Матфея, гл. 28, стих
20).
Кому верить? Тысячи новых «почему» и
66

«отчего» порождала библия. Спросите любого
верующего: «Каков бог?» Вам ответят: «Люб-
веобильный, всемилостивый, всеблагий». Ведь
не даром Христос призывал людей: «Будьте
совершенны, как совершенен отец ваш небес-
ный» (Евангелие от Матфея, гл. 5, стих 48).
А между тем едва ли не в любой книге Вет-
хого Завета бог проявляет чудеса ненасытной
жестокости и мстительности народу. Через
Моисея он дает заповедь «Не убий». И тут
же, тому же Моисею повелевает уничтожить
ненавистных ему людей.
Когда же бог показывает свое истинное ли-
цо: когда он говорит «не убий» или когда
приказывает убивать? Искренне признаюсь, я
не мог читать Ветхий Завет без мучительно-
го стыда, ужаса и содрогания. Его страницы,
казалось мне, пропитаны кровью безвинных
жертв, наполнены плачем и стенаниями, пред-
смертными криками и воплями.
Чего стоит один псалом «На реках Вави-
лонских»: «Блажен, кто возьмет и разобьет
младенцев твоих о камень».
Какой дикой, необузданной жестокостью
должен обладать человек, написавший эту
фразу! Чем дальше, тем больше я ловил себя
на мысли, что представляю библию не как
божественное откровение, а как творение рук
человеческих, где правдивые исторические со-
бытия причудливо переплелись с неуемной
фантазией Востока, как неумелую попытку
древнего летописца проникнуть в тайны при-
роды, разгадать могущественные силы, кото-
рые управляют миром.
Библия обращена в прошлое. Там, в дале-
67

кие доисторические времена, на фоне экзоти-
ческой природы разыгрываются ее суровые
драмы и трагедии, там черпает она свой па-
фос, находит яркие краски и впечатляющие
слова.
Но как только творец библии начинает го-
ворить о будущем, о судьбе грядущих поко-
лений, он превращается в старца-пророка,
страдающего склерозом, который сегодня за-
бывает то, что говорил вчера.
Чем же, как не мыльным пузырем, иллюзи-
ей и химерой оказываются на поверку все про-
рочества священного писания? Вот Христос
заявляет: «Истинно говорю вам: есть неко-
торые из стоящих здесь, которые не вкусят
смерти прежде, чем не увидят сына человече-
ского, грядущего в царствии своем». (Еванге-
лие от Матфея, гл. 16, стих 28).
А вот он дарует бессмертие всем, кто при-
мет его веру: «И всякий живущий и верую-
щий в меня, не умрет вовек». (Евангелие от
Иоанна, гл. 11, стих 25).
Что же, кроме снисходительной улыбки, мо-
гут вызвать эти изречения?
Сомнения и тревоги все сильнее одолевали
меня. Я просыпался ночью, тупо вглядывался
в темноту, стараясь сосредоточиться и спо-
койно разобраться во всем. Но напрасно. А
утром опять хватался за книги: только они
могли помочь высвободиться из страшного
тупика, в который я забрел. Еще в школе
меня учили, что будущее может увидеть лишь
тот, кто пытливым взором проник в тайники
прошлого, в кладовые истории. И вот я от-
ложил в сторону библию и с жаром принялся
68

за изучение возникновения и распространения
христианства на Руси.
Свои впечатления и мысли аккуратно зано-
сил в дневник. И вскоре уже десятки страниц
пестрели горестными заметками, восклицания-
ми, недоуменными вопросами. Евангелие и
кнут, церковь и самодержавие, бог и бесчело-
вечная эксплуатация шли рядом. Я услышал
миллионы голосов обездоленных, томящихся в
страшных застенках царизма, задавленных
беспросветной нуждой, замученных палачами
православной инквизиции. История мировой
православной церкви представилась мне как
бесконечная цепь кровавых злодеяний, пре-
ступлений перед людьми и перед совестью,
гнусного пособничества самодержавию.
Церковь и религия с давнего времени из-
брали для себя неблаговидную роль жандар-
ма царизма. Казни, пытки, ссылки на необжи-
тые места, виселицы, топор и тюрьмы — вот
что осенял святой крест на протяжении мно-
гих веков.
Инквизиторы русской православной церкви
подвергали жесточайшим преследованиям
«братьев» во Христе, не согласных с их веро-
учением. Монах-инквизитор, гуляка и пьяни-
ца архимандрит Симоновского монастыря Зо-
сима в 1490 году созвал Собор, на котором
предали проклятию всех еретиков. Несколько
человек было сослано на каторжные работы,
а некоторые из новгородских беглых людей
были отосланы к архиепискому Геннадию.
Этот святоша, предав их публичному позору,
велел возить виновных по улицам Новгорода
на клячах, лицом к хвосту, в вывороченном
69

платье, в берестовых шляпах и соломенных
венцах с надписями «Се есть сатанино воин-
ство».
А вот свидетельство не столь давних вре-
мен.
С принятием христианства русские князья и
помещики жаловали церквам, а позже и мо-
настырям десятую часть своих земельных уго-
дий. Казалось бы, что под властью проповед-
ников любви к ближнему жалкое положение
крепостного крестьянства должно было улуч-
шиться. Но перелистывая страницы истории,
я, к великому сожалению, обнаружил и в сте-
нах святых владений ужасающую нищету,
полное бесправие и обреченность крепостных,
а параллельно с этим роскошную жизнь ду-
ховенства и монахов.
На этом мои заметки обрывались. Чем на-
стойчивее я искал бога, и на земле и в бла-
гостной его обители — священном писании,
тем больше заползал мне в душу ледяной хо-
лодок пустоты и отчаяния.
Не знаю, чем бы все это кончилось, если
бы однажды не вызвали меня на врачебную
комиссию (после ранения на фронте я как
инвалид находился под постоянным наблю-
дением врачей). Когда меня спросили о про-
фессии и месте работы, я смутился и покрас-
нел так, словно был уличен в каком-то позор-
ном проступке.
— Я — священник. Но в данное время не
служу, — с усилием произнес я.
— Почему?
Я видел удивление и недоверие на лицах
врачей. Как мне сейчас было стыдно за се-
70

бя! Тунеядец, нахлебник — я вполне заслу-
жил свои мучения. Пришлось, презирая само-
го себя, солгать:
— Нет подходящего свободного прихода.
Но мне обещают. Быть может, вскоре удаст-
ся что-либо изменить. А впрочем... Нет, я не
знаю когда...
— Да вы не волнуйтесь, Багмут, не стоит
переживать. Не может быть, чтобы вас оста-
вили без работы. Хотите, мы расскажем о вас
уполномоченному по делам церкви.
Они будут ходатайствовать! Эти люди в бе-
лых халатах, совершенно чужие, заинтересо-
вались моей судьбой, вызвались помочь.
И вскоре я действительно получил архипас-
тырское благословение: мне предписывалось
принять Свято-Троицкую церковь, Беляевско-
го района. Но в село Троицкое я приехал уже
совсем другим человеком. Я больше не увле-
кался благолепием храма, торжественностью
и красотой богослужений. Во мне зарожда-
лись презрение и ненависть не только к духо-
венству, но и к религии вообще, постепенно
угасала привязанность к церкви.
Судьба как будто сама позаботилась о том,
чтобы я собственными глазами убедился, до
какой моральной нищеты и уродства может
дойти духовенство. Лень и праздность убили
в этих людях человеческие стремления и по-
рывы. Урчание сытого желудка давно замени-
ло им деятельную работу мозга, а бездонный
кошелек — благородство и щедрость сердца.
Безудержная жажда наживы, пожалуй, един-
ственная страсть, которая им еще доступна.
Как опытные мастера, они в совершенстве
71

владели сложным инструментом для выкачи-
вания денег из прихожан. Самое главное —
это убедить наивных овец стада Христова, что
все совершается по воле божьей и жертва их
будет щедро вознаграждена всевышним на
том свете. И вот вся святая братия, во главе
с беляевским благочинным Якубовским, как
воронье на падаль слетается то на один, то
на другой приход. Они вояжируют, сопровож-
дая каждый привал обильной попойкой, раз-
гульными пиршествами и банкетами, где стол
ломится от яств, вино льется рекой, а звон
тарелок и громкое чавкание перемежаются
с солеными шутками и анекдотами.
Конечно, святые отцы пускаются в вояж не
когда вздумается. Всякая поездка — это па-
ломничество в честь Христа или его велико-
мучеников: благо в церковном календаре их
хватает на все 365 дней года. Но в этом как
раз и вся суть. Ведь престольные праздники,
дни ангелов, юбилеи святых угодников — са-
мое подходящее время для возвышенной про-
поведи о былом величии церкви и безутешной
скорби по поводу распространения «губитель-
ной заразы» — атеизма.
Вот когда амвон становится приходной кас-
сой. И когда святой пастырь, воздев руки го-
ре, обращается к возлюбленным братьям и
сестрам со слезным призывом не дать церкви
православной захиреть и зачахнуть, помочь
ей во славу всевышнего, он уже заранее слы-
шит, как с веселым звоном падают на дно его
кошелька монеты.
Особенно тяжелый, мутный осадок всегда
оставляло в душе омерзительное зрелище хра-
72

мовых праздников. Я не мог без отвращения
и негодования смотреть на пьяных мужчин и
женщин с дикими криками и разухабистыми
песнями разгуливающих по селу. И тут же,
держась за подол матери или бабушки и еле
поспевая за ней, бежал какой-нибудь босо-
ногий мальчуган с перепуганным лицом и
растерянными, широко раскрытыми глазен-
ками. А вечером — пьяная ругань, драки, по-
ножовщина. И вся эта грязь и кощунство ос-
вящено именем бога, благословлено отцами
церкви, которые не отстают от своих прихо-
жан, предаваясь разгулу и оргиям.
Ослепленные блеском желтого дьявола, эти
себялюбцы не видят, что сами подрывают то
дерево, плодами которого кормятся. Ведь
именно в эту горячую пору лета и ранней осе-
ни земля ждет сильных и ловких рук челове-
ческих, чтобы щедро вознаградить своими да-
рами. Но какое дело священникам, что могут
погибнуть сотни пудов хлеба, десятки центне-
ров овощей! Им-то все это достается без вся-
ких усилий. Для них свежие булочки висят
на деревьях, а молочные реки выходят из бе-
регов: подходи, пей. В минуты, когда я заду-
мывался над этим, мне хотелось бросить к
ногам черную рясу, надеть грубую рабочую
одежду и выйти в поле, где натруженно гудят
трактора, где тугой ветер бьет в лицо, где с
мягким шелестом покорно ложатся на землю
снопы пшеницы.
Я ненавидел свой сан, дающий право на ту-
неядство. Кругом бурлила большая интерес-
ная жизнь, люди упорно бились над разреше-
нием величайших проблем, создавали такие
73

чудеса, как атомный ледокол «Ленин», ис-
кусственные спутники Земли, а я продолжал
жить паразитом. Я уже неоднократно был
близок к тому, чтобы окончательно сбросить
с себя поповские одеяния, отречься от сана
и стать в ряды честных советских тружеников.
Но, видимо, еще не были разорваны все нити,
связывавшие меня с религией, видимо, ядо-
витые семена, посеянные церковниками, пусти-
ли в душе слишком глубокие корни.
Пока я твердо решил отказаться от учас-
тия в гнусных сборищах беляевской духовной
братии, отменил в своей церкви храмовые
праздники и призвал прихожан выходить в
эти дни на работу.
Это был открытый, неслыханно дерзкий вы-
пад. Чтобы какой-то захудалый сельский свя-
щенник подрывал устои благоденствия церкви
христовой, такое нельзя было оставить без
внимания. Зашевелилось по темным углам
потревоженное паучье, угрожающе зашипело,
выставило свои острые жала. Но ранить сра-
зу не решалось, действуя по восточной посло-
вице: «Не трогай за хвост животное, нрав ко-
торого тебе неизвестен». Решили пока подо-
слать священника соседней церкви Викентия
Гомона. Пусть выведает, что за погибель нис-
послал господь на головы недостойных рабов
своих. Гомон не заставил себя уговаривать.
Этот плотненький, круглый человечек с кур-
чавой бородкой и плутовскими глазками вка-
тился в один из вечеров в мою маленькую
комнату и сразу наполнил ее шумом и суе-
той. От его легкого румянца на щеках, от
больших рук, от всей его упитанной фигуры
74

веяло здоровьем и бодростью. Точно ворвал-
ся в мою душную келью порыв ветра.
Сначала я обрадовался его приходу. Одино-
чество, оторванность от жизни, на которые я
был обречен в течение многих лет, угнетали
меня не меньше, чем раздвоенность мыслей
и чувств. Может быть, этот молодой пастырь,
еще не закосневший в разврате и лжи, поймет
мои поиски истины, разделит мои горести и
тревоги, станет моим единомышленником.
Но первые же слова отца Викентия убе-
дили в том, что у него совершенно иные на-
мерения. Он просто прощупывал меня. На-
чал он скороговоркой, с добродушных, но на-
стойчивых упреков:
— Что же вы, отец Ростислав, чуждаетесь
нас? Приглашаем вас в гости — не идете. Не
тактично, нехорошо. Или пренебрегаете на-
шим обществом? У нас есть высокообразо-
ванные, интеллигентные люди: отец Николай
Мегий, отец Петр Скворцов. И все мы трудим-
ся во славу божью, от одной матери-церкви
кормимся. Как же можно нам о ней не забо-
титься? Вот вы храм у себя отменили. Думае-
те хорошо? Безбожникам в дудку играете.
Они-то возрадовались. А верующие обижа-
ются.
Этот елейный иудушкин тон покоробил
меня.
— Кто же все-таки недоволен: прихожане
или отец благочинный? — напрямик спросил
я.
Викентий замялся.
— И отец благочинный, конечно, тоже. Вы
человек новый, не знаете здешних обычаев.
75

Тут испокон веков так ведется — отмечать
храмовые дни. Нельзя игнорировать устано-
вившиеся традиции.
Я хотел сдержать себя, но не мог:
— А взяточничество — это тоже обычай?
А вымогательство, ханжество — это, вероят-
но, традиции? Думаете, я не знаю, чем за-
нимаются ваши «высокообразованные интел-
лигентные люди» во время святых сборищ и
лукулловых пиров? Именно вы способны сво-
им цинизмом и лицемерием оттолкнуть от
церкви самого праведного христианина. Обы-
чай обкладывать каждый двор налогами, а
потом грозить: «Кто не заплатит 100 рублей,
пусть не думает ни крестить детей, ни венчать-
ся в церкви» — это для вас традиция, а для
меня грабеж и подлость.
Я видел, как налились яростью круглые
глазки Гомона.
— Вы безбожник... Антихрист, — заикаясь
от бешенства, проговорил он. — Я вижу, мне
здесь делать нечего.
— Не смею вас задерживать, — бросил я
ему вслед.
Все же церковники предприняли еще одну
попытку приручить меня. Я получил пригла-
шение явиться на храмовой праздник в Беля-
евку, где собиралось все духовенство округа.
Это был удобный случай высказать церковни-
кам в глаза то, что я с презрением заявил от-
цу. Я сел за стол и принялся составлять «по-
здравительное послание».
«Даю себе слово никогда не принимать
участия в соборном служении, ибо вижу в
76

нем слишком много греховного и мало духов*
ного, кощунство, тщеславие и чванство одних
и низкопоклонство и раболепие других. Счи-
таю величайшим для себя унижением участ-
вовать в подобных богослужениях», — пи-
сал я.
Возмущенные ревнители церковного пре-
стола стали изрыгать на меня грязные пото-
ки лжи и клеветы. Еретик, христопродавец, —
шипели они из темных углов, исподтишка на-
уськивая прихожан требовать замены батюш-
ки. Из Беляевки от благочинного Якубовского
полетели один за другим доносы в епархию.
Я с невозмутимым спокойствием наблюдал
за дружными усилиями святой братии. Ка-
кими наивными казались мне теперь запове-
ди Христа: «Любите врагов ваших, благослов-
ляйте проклинающих вас, благотворите нена-
видящих вас и молитесь за обижающих вас».
Как же, возлюбят, и благословят, и помо-
лятся о вашем спасении, славные угоднички
божий! Того и жди, обнимут так, что душа
в рай улетит! Воистину, прав евангелист Ио-
анн: «Если я не творю дело отца моего, не
верьте мне, а если творю, то когда не верите
мне, верьте делам моим».
Но если верить делам наследников отца не-
бесного на земле, то христианская религия
уже давно превратилась в гнилое болото, где
расплодились все омерзительные существа:
дармоеды, пьяницы, воры, развратники, спе-
кулянты, аферисты.
Я убедился окончательно: нельзя быть свя-
щенником и не быть тунеядцем, быть святым
отцом и не быть торгашом своей совестью.
77

Итак, выбор был сделан. Звезда надежды
уже загорелась надо мной. Но свет ее еще
был далек и тускл. Разве уход из церкви раз-
решал мои сомнения? Разве все еще не стоял
передо мной, подобно загадочному сфинксу,
вопрос: есть ли бог?
Я снова (в который уже раз!) взялся за
библию.
«Бога не видел никто никогда», — утверж-
дает Иоанн. (Евангелие от Иоанна, гл. 1, стих.
18). Но праотец Иаков совершенно автори-
тетно заявляет: «Я видел бога лицом к лицу».
(Бытие, гл. 32, стих. 30).
Кто же из них говорит правду? Или, может
быть, оба фантазируют?
Поистине одурманенным должен быть тот,
кто увидит божественное откровение там, где
явная ложь соперничает с искусно завуалиро-
ванной выдумкой, а откровенная фальсифика-
ция с ловкой подтасовкой фактов. Правда не-
умолимо подступала ко мне, требовала: ре-
шайся, выбирай. Или ты струсишь, малодуш-
но опустишь глаза и станешь дальше покло-
няться выдуманному кумиру. И вот я, который
несколько лет назад писал: «Атеист — это
заблудшая овца в дебрях цивилизации»,
вплотную занялся атеистической литературой,
раскрыл страницы сочинений Маркса и Эн-
гельса, Ленина, Горького, Белинского.
Вряд ли тот, кому не пришлось в поисках
истины блуждать окольными тропами, спо-
тыкаться и падать, отчаиваться и разочаро-
вываться, поймет чувство, охватившее меня
при чтении этих бессмертных творений. Мне
показалось, что я, приговоренный судьбою на
78

вечную темноту, неожиданно увидел яркий
луч света и остановился пораженный: глаза
режет от боли, а в сердце ликует радость.
Еще в семинарии тщетно пытался я разре-
шить загадку, одну из тех, которым нет числа
в религиозной схоластике: как произошло бес-
плотное рождение Христа от непорочной де-
вы? И вдруг — такая живая, предельно ясная
ленинская мысль:
«Человек и природа существуют только во
времени и пространстве, существа же вне вре-
мени и пространства, созданные поповщиной
и поддерживаемые воображением невежест-
венной и забитой массы человечества суть
больная фантазия, выверты философского
идеализма, негодный продукт негодного об-
щественного строя. Может устареть и старе-
ет с каждым днем учение науки о строении
вещества, о химическом составе пищи, об ато-
ме и электроне, но не может устареть истина,
что человек не может питаться мыслями и
рожать детей при одной платонической люб-
ви». (В. И. Ленин. Соч., т. 14, стр 173).
Два предложения — и все. И нет загадки.
Она рассыпалась в прах. А сколько таких
предрассудков, противоречий, «чудес» разру-
шили поражающие своей глубиной мысли
Маркса и Энгельса, пламенные горьковские
строки, страстный, протестующий голос Бе-
линского!
Сколько лет нам вбивали в голову, что хри-
стианство несет человечеству свет, милосер-
дие, высшую справедливость. Но когда я чи-
тал книги Миклухи-Маклая, Левингстона, Ар-
сеньева и других выдающихся путешествен-
79

ников и ученых, их рассказы звучали обви-
нительным приговором христианским завое-
вателям, которые несли народам Северной
Америки, Австралии, Сибири нищету, угнете-
ние и рабство. В одном строю к этим племе-
нам и народам шли крест и алкоголь, еван-
гелие и рабство, миссионер и колонизатор,
брат во Христе и плантатор с нагайкой.
Для меня наступили хмурые дни, напол-
ненные тревожными метаниями, неопределен-
ностью, острым чувством недовольства собой.
Я по-прежнему оставался священником, совер-
шал богослужения, читал проповеди. Но все
это делал больше по инерции. В храм божий
я входил как в обычное учреждение: ни од-
ной струнки в душе не задевали пышное бла-
голепие, таинственный полумрак и торжест-
венная тишина. Войдя в церковь, я уже не
прикладывался к образам, как это бывало
прежде, никого не благословлял и не разре-
шал целовать руку. Совершая обряды, я не
мог отогнать кощунственную мысль: «К чему
эта глупая комедия, к чему обман бесхитрост-
ных верующих?».
Становилось стыдно самого себя, людей, ко-
торым я лгал. А после причащения прихожан,
потребляя «святые» хлеб и вино, я не нахо-
дил разницы между христовой кровью и прос-
тым виноградным вином.
Апатия, страшная усталость овладели мною.
Я что-то делал, куда-то шел, не отдавая себе
отчета куда и зачем. От моей веры осталась
лишь темная привычка, но она пока еще дер-
жала меня в плену.
Свято-Троицкая церковь стоит над самым
80

Турунчуком. Отсюда, с обрыва, река кажется
ленивой и тихой. Улеглась меж берегов, опус-
тилась на илистое дно и точно дремлет под
розовыми лучами заката. А с того берега, из
днестровских плавней, бесшумно выползает
белесый туман и повисает клочьями, зацепив-
шись за ветви кряжистых верб.
Сюда часто приходил я усталый, подавлен-
ный после очередного богослужения. Смотрел,
как ловко ведет свой каюк какой-нибудь мест-
ный рыбак, слушал отчаянный визг лесопил-
ки, расположенной неподалеку, провожал гла-
зами прохожих. Как я завидовал всем этим
людям! Все куда-то торопятся, идут, едут. И
каждый знает куда и зачем, и каждый споко-
ен, ибо делает в жизни полезное дело. А я
по злой иронии судьбы, по собственной глу-
пости, точно зритель, должен жадными глаза-
ми лишь наблюдать за происходящим, за
жизнью!
А ведь я люблю ее, жизнь! Как же я мо-
гу быть бездельником, когда вокруг все тру-
дятся, все заняты делом! Почему я лишен
возможности производить материальные бла-
га, участвовать в строительстве счастливой
жизни здесь, на земле. Разве для того я уви-
дел солнце, чтобы погребать себя заживо в
сырых казематах, чтобы нести людям темно-
ту, невежество, страх.
Будь же проклята та минута, когда я пове-
рил лживым уверениям духовенства и предал
своих отцов, потом и кровью завоевавших для
моего народа право на труд и счастье!
Я вернулся домой. В комнате было пусто,
неуютно. В нос ударил застарелый запах ла-
6 Р. Багмут
81

дана. Из угла равнодушно поблескивала в зо-
лотой оправе икона. Как все здесь против-
но — и этот тяжелый дух церкви, который
въелся в стены, и этот святой лик, тупо гля-
дящий сверху, и я сам: длинное скуластое ли-
цо с реденькой бородкой, воспаленные от бес-
сонницы глаза.
...Я проснулся с ощущением, что кто-то гру-
бо растолкал меня. Болела, разламывалась
голова, во рту пересохло. Откуда эта тупая,
саднящая боль? И вдруг я вспомнил — завт-
ра великий пост, богослужение. Эта мысль с
вечера не давала мне покоя. Неужели я, жал-
кий слабовольный человек, снова стану за
амвон?
Когда-то я мечтал стать настоящим пасты-
рем, отцом и наставником верующих. Но где
же они, эти истинные христиане, жаждущие
услышать правдивый глагол божий? Так и не
встретил я их, сколько ни искал. Кого я ви-
дел в церквах? Стариков и старух, которые
доживают свой век? Ловких аферистов, свя-
тош, вроде старосты Михаила Личарда, вро-
де Чабана, Перлея, которые видят в церкви
источник легкого заработка? Попробуй их ли-
шить наживы, и они истошным голосом заво-
пят: «Нам такая церковь не нужна».
Правда, иногда среди пожилых блеснет и
юное лицо, но это бывает чаще при креще-
нии или венчании. Под давлением родителей
некоторые молодые люди справляют еще эти
религиозные обряды. Но ни религия, ни ве-
ра в бога тут не при чем. Проходит месяц,
другой, и не пытайся разыскивать молодую
пару в толпе прихожан — не найдешь.
82

А небольшая группа верующих, которые
считают себя праведными христианами? Раз-
ве они в действительности свято, глубоко ве-
руют? Мне самому не раз приходилось на-
блюдать, как в особо торжественные момен-
ты богослужения, например, при выносе чаши
со святыми дарами, который сопровождается
словами «Со страхом божьим и верою при-
ступите», на лицах многих появлялись ирони-
ческие усмешки, не смолкали разговоры, пере-
суды, не прекращались толкотня и шум. А
церковные прихлебатели в это время делят
по карманам тарелочные сборы. «Вот тебе ве-
ра, молитва и страх божий» — невольно ду-
мал я. А при выходе прихожан из церкви что
слышишь? Может быть, благие религиозные
размышления? Отнюдь нет. Говорят об убран-
стве храма, о росписи стен, о звучании хора, о
голосовых и прочих данных священника, —
обо всем, но только не о боге. Значит, посе-
щают церковь не для удовлетворения своих
религиозных чувств, а чаще всего в силу ста-
рой привычки.
Следовательно, и я не священник, а жалкий
комедиант...
Ночь синим потоком струилась в окно. Я
вслушивался в тишину комнаты. Мерно посту-
кивал будильник. Громкие шаги раздались за
окном, потом звонкий девичий голос, обрывки
фраз, смех. Скоро рассвет. Начнется новый
день. Станет ли он новым днем моей жизни?
6*
83

НАВСТРЕЧУ СОЛНЦУ
Есть в жизни события, которые глубоко за-
падают в память. Как бы далеко не отодвину-
лись они в прошлое, каким бы ветром не заме-
тало их след, всегда нетленны они в сердце
человека.
Таким останется для меня 12 марта 1960
года. Утро только занималось, когда я вышел
из дома. Позади длинная ночь сомнений. На-
конец, разорваны цепи, связывающие меня
с преступным миром рыцарей наживы, рассад-
ником мракобесия и лжи. Мне хотелось кри-
чать об этом на каждом перекрестке. Пусть
знают все: нет больше священника Багмута,
раба божия, а есть рядовой гражданин Баг-
мут, который хочет жить, трудиться, идти ру-
ка об руку с миллионами советских людей,
строителей нового мира.
Я еле дождался девяти часов и побежал на
почту. Телеграмма, которую я отправил в
Одесскую епархию, была краткой: «Отрека-
юсь сана распорядитесь церковью». Я шел
широкой улицей села, уже наполненной звука-
ми трудового дня, и больше не завидовал лю-
дям. Нам теперь по пути. Отныне музыка тру-
да станет и моей симфонией.
Старушки в неизменных широких платках,
повязанных вокруг шеи, издали узнавали ме-
ня, почтительно кланялись:
— Здравствуйте, батюшка.
Мне хотелось оборвать их. Прочь это не-
навистное прозвище. Пусть рядом с моей фа-
милией отныне стоит доброе слово «товарищ»!
Жена встретила настороженным взглядом-
84

— Где ты пропадаешь все утро? Скоро
службу начинать.
— Для меня она уже закончилась.
Я увидел ее округлившиеся от удивления
глаза и, с трудом сдержав улыбку, объяснил:
— Отрекся от сана. Только что отправил
телеграмму в епархию.
— Ты шутишь?!
— Нисколько. Ведь ты знаешь мои взгля-
ды. Неужели же я всю жизнь должен кривить
душой, обманывать себя и других?
С ее лица постепенно сползало недоуменно-
вопрошающее выражение.
— Дурак, — в бешенстве кричала она. —
Ты сам себя убил!
Мое спокойствие немного охладило ее воин-
ственный пыл. Она открыла дверь и выскольз-
нула из комнаты. Я знал, куда она направля-
ется: трезвонить по селу, агитировать прихо-
жан образумить батюшку! Вот они, плоды
религиозного воспитания: за девять лет сов-
местной жизни я не смог убедить жену, что
человеческие убеждения не покупаются за ку-
сок сдобного калача и за теплую постель.
— Не особенно старайся! — крикнул я ей
вдогонку. — И без тебя люди узнают!
Все мои мысли и чувства были напряжены.
Я сел за письменный стол. Перо нервно бежа-
ло по бумаге:
«В редакцию районной газеты «Приднест-
ровская Правда». Я, бывший священник Свя-
то-Троицкой церкви, раз и навсегда решил по-
кончить с религией и отречься от своего сана.
Больше торговать своей совестью я не же-
лаю. Надеюсь, что в нашей великой советской
85

стране найдется для меня место в рядах стро-
ителей светлого будущего».
Сельская община уже беспорядочно галде-
ла, точно стая потревоженного воронья. За все
существование Свято-Троицкой церкви ни ра-
зу не случалось, чтобы в день великого поста
колокола ее онемели. Старушки, глядя на оси-
ротевшую церковь, истово крестились. Забе-
гали друг к другу соседи, замелькали в окнах
испуганные лица. И вот уже кучка прихожан,
во главе со старостой, двинулась к храму. По-
номарь Василий Кузьмин, растерянно мигая
глазами, невнятно объяснял:
— Это не я, дорогие... Все батюшка. Они
приказали не звонить.
Я услышал под окнами многоголосый го-
вор, шум и вслед за этим стук в дверь. Ста-
роста церкви Николай Бегин неторопливо во-
шел в комнату, испытующе покосился в мою
сторону, спросил деланно участливым то-
ном:
— Не заболели, случаем, батюшка?
— Нет, как видите, Николай Иванович, здо-
ров.
— Почему же не звонят в церкви? Разве се-
годня не праздник?
— Бросьте, Николай Иванович, разыгры-
вать комедию, — оборвал я Бегина. — Что
великий пост, я еще, к сожалению, не забыл.
Только теперь меня это не касается. Я боль-
ше не священник. И не верующий тоже. Так
и передайте прихожанам: бывший батюшка,
мол, отрекся от церкви...
Принимая от меня церковь, благочинный
Якубовский скорбно говорил:
86

— Жалко. Очень жалко. Вы были непло-
хим пастырем. Вот только не сумели ужиться
с нами...
А с амвона тем же елейным голоском объя-
вил меня сумасшедшим и призвал верующих
молиться за спасение души.
Впрочем, меня уже ничто не могло уди-
вить. Мне ли, побывавшему в логове церков-
ников, не знать их хитрых повадок. Нет на
свете такой подлости, которой не совершили
бы «божьи избранники», оберегая честь и
«святость» своей мошны!
Помню, как я случайно оказался в Одес-
се недалеко от семинарии. Из всех щелей, точ-
но тараканы, вылезла черная духовная бра-
тия и окружила меня плотным кольцом. Бу-
дущие слуги Христовы, они уже научились
злопыхательству и ненависти. Орали, ожесто-
ченно размахивая руками, брызгали ядовитой
слюной:
— Предатель! Бешеная собака! Аспид!
С тяжелым чувством возвращался я домой.
Нет, меня не испугали угрозы церковников.
Но я думал о том, сколько еще предстоит
бороться, сколько потребуется человеческих
усилий и, быть может, жизней, прежде, чем
поповская ложь и религиозный дурман исчез-
нут с лица земли.
Автобус проносился мимо полей, зеленею-
щих озимью, мимо деревьев, на которых про-
клюнулись первые почки. Только что все во-
круг расцветилось радужными весенними
красками. И вот уже опять поблекло, помрач-
нело. Вылезла откуда-то лохматая черная ту-
ча и закрыла горизонт. И вдруг налетел и
87

свирепо забарабанил в окна сильный ветер.
Серая завеса пыли окутала землю. Воздух
накалился. Стало темно и душно.
Этой тревожной ночью мне не дали уснуть.
Какие-то темные тени метались под окнами.
Дом содрогался от ударов. А утром я нашел
под дверью записку:
«Проклятый антихрист! Убирайся из села, пока цел.
Из-за тебя господь посылает на нас мор!»
Да, вот так когда-то делали из людей
ведьм, чад дьявольских, вешали, сжигали на
кострах, пытали. Но те времена канули в веч-
ность. И вам, святые отцы, не запугать меня,
не заставить молчать. Я, прежде смиренный
сын «матери-церкви», стал навсегда ее откры-
тым непримиримым врагом. И пока бьется
сердце, я буду неустанно, неутомимо разобла-
чать религию и ее защитников как злейших
врагов человечества. Я расскажу о том, как
религия калечит человека, опутывает его ра-
зум, сковывает волю, ослепляет и растлева-
ет душу.
И вот я на трибуне Беляевского Дома куль-
туры. Переполненный зрительный зал затих
внизу, у подножья сцены. Сотни глаз устрем-
лены на меня. Голос мой слегка дрожит. Я
рассказываю о том, как добровольно дал оп-
лести себя черной паутиной веры, как бес-
цельно погубил лучшие годы жизни; сколько
мерзостей увидел я в «благословенном» ми-
ре духовенства. Обида и гнев охватывают ме-
ня. Я уже больше не нервничаю. Голос зву-
чит в полную силу и слова эхом одобритель-
ных возгласов отдаются в зале.
88

— Нет, не удастся пособникам тьмы и раз-
врата закрыть солнце разума и правды.
Я слышу гул взволнованных рукоплесканий,
ловлю дружеские улыбки, вижу честные от-
крытые лица. И мне кажется, сама Родина
раскрывает мне свои объятия и тепло напут-
ствует: «Иди, работай, украшай землю тво-
рениями рук своих!».

СОДЕРЖАНИЕ
Одиночество 3
Добровольное заточение 13
Первый приход и первый уход 23
Спадает с глаз пелена 41
Навстречу солнцу 84

РОСТИСЛАВ АЛЕКСАНДРОВИЧ БАГМУТ
НЕ ХОЧУ ОБМАНЫВАТЬ
Редактор Н. Брыгин
Художник А. Добролежа
Художественный редактор И. Белоус
Технический редактор Т. Молчанова
Корректор Р. Кляц
БР 14336. Подписано к печати 19/ХII 1961 г. Формат бум
70x92 1/32 — 1,4 бум. л. — 3 3 усл.-п. л Уч-изд.
л. 3,2. Тираж 15000. Цена 10 коп. Зак. 6184.
Областная типография, Одесса, ул. Пушкинская. 32
Книжное издательство. Одесса, ул. Жуковского, 14