. . ......!
Пл ' .........
АКАДЕМИЯ НАУК СССР
СИБИРСКОЕ ОТДЕЛЕНИЕ
ИНСТИТУТ ИСТОРИИ, ФИЛОЛОГИИ И ФИЛОСОФИИ
МЕТОДИЧЕСКИЕ
ПРОБЛЕМЫ
АРХЕОЛОГИИ
СИБИРИ
СБОРНИК НАУЧНЫХ ТРУДОВ
Ответственные редакторы
доктор исторических наук
Р. С. Васильевский,
кандидат исторических наук
Ю. П. Xолюшкин
и?
НОВОСИБИРСК
«Н А У К А»
СИБИРСКОЕ ОТДЕЛЕНИЕ
1988
ББК 63.4(2)
М 54
Рецензенты
кандидаты исторических наук В. Т. Петрин, М. И. Рижский
Утверждено к печати
Институтом истории,
филологии и философии СО АН СССР
Методические проблемы археологии Сибири,— Новосп-
М 54 бирск: Наука. Сиб. отд-ние, 1988.— 228 с.
ISBN 5-02-028968-Х.
В статьях сборника освещаются вопросы, касающиеся предмета
археологии. Рассматриваются конкретные методические разработки. Об-
суждаются вопросы методологии, классификации, составления банков
данных, семантического анализа первобытного искусства. Большое вни-
мание уделено применению традиционных и естественно-научных методов.
Книга предназначена археологам, историкам.
0507000000—82ЬП сс тт
М 042(02)-88 *°-88~П
ББК 63.4 (2)
ISBN 5—02—028968—X
©Издательство «Наука», 1988
ПРЕДИСЛОВИЕ
Процесс интеграции различных отраслей науки, осущест-
вляемый на современном этапе научно-технической революции,
оказал большое влияние на общенаучные принципы и формы архео-
логического исследования, о чем свидетельствует все возрастаю-
щий поток публикаций, посвященных решению кардинальных
проблем теоретической археологии, взаимодействия ее с естествен-
ными науками.
В предлагаемом вниманию специалистов сборнике обсуждаются
идеи, характеризующие состояние сибирской археологии на совре-
менном этапе. Авторы обосновывают свои взгляды как по общим
методическим проблемам, так и по методике конкретных разработок.
Большое внимание уделено применению математических и других
естественно-научных методов в археологических исследованиях.
Сборник открывается статьей Ю. Ф. Кирюшина и В. Т. Плахи-
на, в которой обсуждается предмет археологической науки. Как по-
казали работы последних лет, этот вопрос привлекает все большее
внимание специалистов. В ходе его обсуждения определились две
точки зрения. Сторонники первой стремятся отождествить археоло-
гию по характеру ее целей и задач с историей, сторонники второй
определяют археологию как источниковедческую науку. Авторы
статьи придерживаются первой точки зрения. Они считают, что ин-
формация о деятельности различных подсистем целостной социо-
культурной системы достаточно полно отражается в археологиче-
ском источнике, что позволяет реконструировать и объяснить явле-
ния исторического характера. При этом археолог превращается
в палеоисторпка.
Интересные проблемы методологического характера затронуты
в статьях об аспектах кабинетного исследования, о развитии науч-
ного знания в археологии и создании хронологического банка дан-
ных идей в археологии каменного века. Не со всеми положениями
и выводами авторов раздела можно согласиться, многие из них вы-
глядят дискуссионными. Однако, на наш взгляд, творческий поиск,;
взаимный обмен мнениями, знакомство с результатами теоретиче-
ских обобщений будут способствовать дальнейшему совершенство-
ванию методологии советской археологии.
3
Привлечет внимание специалистов обзор палеоэкологических и
палеогеографических исследований в СССР за последние годы, дан-
ный в статье П. М. Долуханова. В ней рассмотрены различные кон-
цепции советских археологов и палеогеографов по оценке роли при-
родной среды в процессе исторического развития.
В статье С. А. Васильева поднимается вопрос о локальных куль-
турах и специфике палеолита Сибири. На основании изучения боль-
шого количества археологических фактов делается вывод о череспо-
лосном расположении разнокультурных памятников. Достаточно
убедительно показано, что технологически близкие европейскому
позднему палеолиту комплексы широко распространены в Сибири,
а памятники со значительной долей архаизма в инвентаре — в Ев-
ропе. Все это, по мнению С. А. Васильева, не позволяет четко раз-
граничивать два «мира» верхнего палеолита Сибири.
Ряд статей сборника посвящен методическим проблемам класси-
фикаций в археологии, связанных с созданием основ для банков
данных объектов каменного века в Сибири (А. П. Деревянко,
А. Ф. Фелпнгер, Ю. П. Холюшкин), применения отдельных статис-
тических показателей (Н. К. Анисюткин) и выделения единиц типо-
логической классификации (Ю. С. Худяков).
Интерес у специалистов вызовет статья Г. И. Медведева и
С. А. Несмеянова, в которой приводятся материалы по классифика-
ции «культуросодержащих геологических слоев и типов местонахож-
дений каменного века». В ней рассмотрена генетическая принадлеж-
ность слоев, содержащих переотложенный материал многих куль-
туросодержащих отложений. Авторами обсуждается вопрос о важ-
ности сотрудничества археологов и геологов, организованных в ста-
бильные коллективы. Создание подобных коллективов будет способ-
ствовать совершенствованию методики исследований, особенно при
генетической оценке культуросодержащих слоев.
В отдельных статьях сборника освещаются проблемы реконст-
рукций в археологии. О. В. Софейков, М. А. Савинкина, Л. К. Ла-
михов и Э. В. Кокаулин рассматривают современные методы анализа
керамического материала, позволяющие поставить важные вопросы
технологических особенностей ее производства. Выделяются особен-
ности состава формовочных масс, техника лепки, характеризующие
различные группы керамического материала эпохи поздней бронзы
поселения Каргат-6. Привлечет внимание статья Н. Ю. Кузьмина
и О. Б. Варламова, посвященная реконструкции процесса подго-
товки умерших к погребению по материалам памятников скифского
и гунно-сарматского времени.
В статье В. Е. Ларичева проводится семантический анализ ка-
лендарно-астрономической символики, содержащейся в орнамента-
ции мальтинской пластины. Полученные в результате интерпретации
сложных знаковых систем данные позволяют во многом по-новому
оценить уровень духовной культуры и рациональных знаний людей
древнекаменного века.
Будем надеяться, что помещенные в сборнике статьи будут с
вниманием встречены специалистами, всеми, кто интересуется дале-
ким прошлым Сибири.
4
I. ОБЩИЕ ВОПРОСЫ МЕТОДИКИ
И МЕТОДОЛОГИИ
Ю. Ф. Кирюшин, В, Т. Плахин
О ПРЕДМЕТЕ АРХЕОЛОГИИ
С конца 60-х гг. заметно возрос интерес к методологическим
проблемам современной археологии. На наш взгляд, он объясняется
по крайней мере двумя причинами: 1) необходимостью выхода из
кризиса, обусловленного господством эмпиризма [Клейн, 1977^
с. 13—22]; 2) признанием права частных наук на выполнение мета-
этической функции. В специальной литературе обсуждается вопрос
о создании так называемой общей археологии, объектом методологи-
ческого изучения которой явилась бы археология в целом [Шер?)
1966, с. 77—79] и археологическая теория в частности [Клейн,,
1968, с. 99—115]. Рассмотрением более частных аспектов общей
проблемы статуса и дефиниции археологической теории явилась раз-
работка таких фундаментальных понятий, как археологический ис-
точник [Клейн, 1977] и археологический факт [Викторова, 1975;
Захарук, 1977]; состоялась дискуссия, посвященная спорным во-
просам выделения и интерпретации археологических культур [За-
харук, 1976, 1977; Клейн, 1970; Каменецкий, 1970; Монгайт, 1967].
В основе исследований — ленинское теоретическое наследие^
принципы и методы диалектической логики, которые позволяют ис-
торию отечественной археологии рассматривать в контексте истории
научных идей и методов, определяющих ее развитие [Захарук^
1970а; Бибиков, 1981; Формозов, 1961]. Археология сегодня должна
познать самое себя с тем, чтобы успешно выполнять задачу познания
исторической действительности. Четкое определение возможностей
археологии, сферы ее компетенции должно предостеречь как от край-
ностей вещеведения, так и от научных -спекуляций.
Однако следует отметить, что в настоящее время, несмотря на
определенные успехи, теоретические аспекты в археологии разра-
ботаны в меньшей степени, чем в письменной истории. Собственно
говоря, сам статус археологии до сих пор строго не определен. Одни
исследования называют ее самостоятельной наукой [Генинг, 1975;
Захарук, 1970а, б, 1978; Монгайт, 1967, Формозов, 1961], другие —
«методологически самостоятельной частной общественно-историче-
ской дисциплиной» [Каменецкий, 1970; Клейн, 1977], третьи считают
ее разделом истории и подчеркивают, что история и археология со-
5
ставляют единую науку [Захарук, 1976; Монгайт, 1967, Гулыга,,
1964]. Мы исходим из следующей постановки вопроса: область зна-
ния может считаться наукой, если она имеет свои источники, методы
и предмет исследования. Наиболее обоснованным и перспективным
представляется мнение, что археология имеет дело со своими собст-
венными источниками — археологическими, обладающими специфи-
кой по сравнению с письменными [Рыбаков, 1965; Клейн, 1975].
Естественно, что и методы изучения, и интерпретация этих источ-
ников отличаются своеобразием. Остается ответить на вопрос: об-
ладает ли археология своим собственным предметом исследования?
Вопрос этот возник не сегодня и уже имеет свою довольно продол-
жительную историю. На III Археологическом съезде, проходившем
более ста лет назад, состоялась одна из первых дискуссий «по этому
столь затруднительному в своем решении вопросу» [Забелин, 1878,
с. 1].
«Многие до сих пор не без основания сомневаются: наука ли ар-
хеология? Имеет ли она свой отдельный, определенный предмет
познания?— говорил на съезде II. Е. Забелин. Эти слова звучат
и сейчас, в обстановке острого обсуждения теоретических проблем
археологии, весьма злободневно. У самого И. Е. Забелина не вызы-
вало сомнений, что археология, наряду с историей, этнографией
и частью антропологии, входит в область человекознания, задачей
которого является уяснение природы творчества человека. При этом
слово «творчество» понималось им в самом широком смысле: «Творить
укоризну, творить пир, творить известь... творить себе кумир».
Стремясь точнее определить место археологии среди наук о творчест-
ве человека, И. Е. Забелин выделяет в нем «действие единичное»
и «действие родовое», которые в жизни слиты воедино, но в науке
должны изучаться отдельно друг от друга [Там же, с. 8]. И если
главной задачей истории является описание и изображение общих,
родовых дел человека (например, изучение государства как органи-
ческого народного устройства), то предмет археологии — единичное
творчество человека, проявляющееся в разносторонних и разнообраз-
ных вещественных (в том числе и письменных) и духовных (преда-
ния, мифы) памятниках. Основная задача археологии, следователь-
но, заключается в раскрытии и объяснении законов единичного твор-
чества и путей, по которым единичное творчество воссоздает твор-
чество родовое, путей «созревания» и «возрастания» родовой идеи.
Археология оказывается тем источником, откуда история «почерпает
краски для своих изображений» [Там же, с. 10—11, 16]. Разница
между археологией и этнографией, по словам И. Е. Забелина, со-
стоит «только в пределах времени: археология — древность, этно-
графия — современность». Против подобного подхода к определению
предмета археологии выступил граф А. С. Уваров. По его мнению,
в археологическом памятнике «личный или индивидуальный отте-
нок... всегда заслоняется отпечатком общим, т. е. влиянием самой
эпохи» [Уваров, 1878, с. 30]. К тому же он считал, что «при древнем
быте индивидуальное влияние лица утрачивалось гораздо быстрее,
чем в настоящее время» [Там же, с. 30]. Действительно, всякая дея-
6
тельность человека, в том числе и предметная, всегда, хотя и не жест-
ко, детерминирована общественными условиями. Поэтому в про-
дукте человеческой деятельности с необходимостью отразятся черты,
присущие определенному конкретному обществу. Кроме того, мы не
должны забывать, что при первобытно-общинном строе из-за нераз-
витости производительных сил и производственных отношений «пле-
мя, род и их учреждения» были «той данной от природы высшей
властью, которой отдельная личность оставалась безусловно подчи-
ненной в своих чувствах, мыслях и поступках», и что люди той эпо-
хи «неотличимы друг от друга, поскольку они не оторвались еще..,
от пуповины первобытной общности» [Энгельс Ф., т. 21, с. 29]. За-
метим, что семантический анализ древних наскальных изображений*
проведенный советскими археологами в последние годы, удачно
иллюстрирует данное положение [Фролов, 1980, с. 42—44; Гричан*
Симанов, 1980, с. 48]. Разумеется, сам А. С. Уваров был весьма
далек от подлинно научного понимания общественной обусловленно-
сти деятельности индивида, но тем не менее его критическое заме-
чание в адрес И. Е. Забелина следует считать справедливым. Соглас-
но его точке зрения, отличительной чертой археологии является не
предмет, а метод, направленный на восстановление «мелких, но важ-
ных подробностей и деталей» древнего быта, о которых «летописи
молчат или упоминают вскользь» [Уваров, 1878, с. 31]. В случае же*
когда единственными памятниками изучения оказываются курганы*
городища и пр. (т. е. археологические источники в пашем понимании
слова), археологический метод является единственно возможным*
и поэтому «археология начинает существовать за такими пределами*
за которые история не простирается» [Там же, с. 32]. Примечательно*
однако, что в целом понятие археологии ни И. Е. Забелиным, ни
А. С. Уваровым не связывалось с определенным видом источников*
а именно с древними вещественными источниками. Вполне понятно*
что их первые попытки определить предметную область археологии
весьма далеки от современных взглядов на эту проблему. И тем не
менее рациональными зернами в их рассуждениях явился интуи-
тивный поиск соотношения особенного и общего в историческом про-
цессе у И. Е. Забелина и требование особого археологического ме-
тода, с которым выступил А. С. Уваров.
Полемика на III Археологическом съезде вызывает особый ин-
терес еще и потому, что вопрос о предмете археологии, необходи-
мость «общего и всестороннего обсуждения» [Забелин, 1878, с. 1]
которого уже тогда осознавалась вполне отчетливо, не рассматри-
вался в русской археологической литературе ни до, ни после. Это
не исключает того факта, что русские исследователи так или иначе
определяли археологию, но рассмотрение этих точек зрения выходит
за рамки нашей работы.
В 20—30-х гг. нашего века, т. е. в период освоения советскими
археологами марксистско-ленинского учения, проблема предмета
археологии не встала перед ними в том виде, в котором она пред-
стает перед современными учеными. Во-первых, тогда не уделялось
должного внимания отличительным особенностям отражения историче-
7
ской действительности в археологических источниках по сравнению с
письменными [Быковский, 1932, с. 3; Арциховский и др., 1932, с. 48]
и, следовательно, вопросы специфики познания в археологии не вы-
ступали на первый план. Во-вторых, в связи с преобладавшими тогда
взглядами о необходимости замены археологии историей материаль-
ной культуры в специальных работах того времени определялась
предметная область последней. Однако необходимость изучения раз-
личных сторон человеческой жизни, отраженных в вещественных
остатках, во всей их диалектической взаимосвязи послужила впо-
следствии одной из причин возвращения к археологии, которая ком-
плексно исследует прошлое. Постепенное осознание трудностей ре-
конструкции исторического процесса по археологическим источни-
кам, последовавшее за многолетней практикой приложения социо-
логических схем к конкретному материалу, явилось другой причи-
ной признания археологии как самостоятельной области знания
с арсеналом собственных методов. Кроме того, как отмечает Б. А. Ры-
баков, понятие «история материальной культуры» не было ограни-
чено хронологически и эта дисциплина непосредственно перерастала
в этнографию и историю техники XVI—XIX вв. [Рыбаков, 1976,
с. 3]. Все это, вместе взятое, не позволило не признать археологию
самостоятельной областью знания.
Прежде чем перейти к рассмотрению современных точек зрения
на вопрос о предмете археологии, необходимо уточнить такие тер-
мины, как «предмет» и «объект» в науке. Объект познания, с нашей
точки зрения, представляет собой определенную совокупность ве-
щей, свойств, связей и отношений, которые существуют независимо
от познающего субъекта, а предметом науки являются законы дейст-
вительности или действительность со стороны ее закономерности
[Ельчанинов, 1979, с. 142—143; Уледов, 1975, с. 15]. Отметим, что
разрабатывается и другая концепция объекта и предмета науки, со-
гласно которой объект науки следует свести к непосредственным
объектам изучения — источникам, а предмет представить как сис-
тему целей и задач исследования [Ракитов, 1964, с. 375; 1969,
с. 174—175]. В чем, с нашей точки зрения, недостатки последнего
подхода? Во-первых, ставится знак равенства между фундаменталь-
ными понятиями науки — источник и объект, которые должны иметь
свое строго определенное содержание и однозначно определяться
в терминах. Во-вторых, сама объективная реальность, которая от-
ражается в источниках, остается терминологически не определен-
ной. В-третьих, не следует забывать, что наряду с источниковым
знанием существует и внеисточниковое знание об объекте, без ко-
торого анализ и интерпретация источников вряд ли были бы возмож-
ны [Топольский, 1973, с. 76—78; Терешко, 1975, с. 77—79].
Уже давно ни у кого из советских исследователей не вызывает
сомнения, что археология принадлежит к области исторического
знания. Поэтому мы не можем оставить без внимания вопрос о пред-
мете исторической науки. В плане решения данной проблемы, бурно
обсуждавшейся в конце 50-х — начале 60-х гг. [Глезерман Г. К.,
1960; Приписное, 1961; Гулыга, 1964], значительным шагом вперед
8
нам представляется концепция исторической закономерности. Ее
авторами отмечается, что история нуждается в конкретном объясне-
нии происходящего и простая ссылка на социологические законы
вопроса не решает [Гуревич, 1965, с. 16], что «...нет ничего более
бесплодного, чем постановка общесоциологической закономерности
на место исторической...» [Барг, 1979, с. 105]. Вместе с тем подчер-
кивается, что диалектическая связь законов исторического мате-
риализма с историческими закономерностями может быть выражена
в категориях «общее» и «особенное» [Жуков, 1977, с. 51; Вербин,,
Егидес, 1968, с. 112], что «...законы, изучаемые исторической нау-
кой, это действительность, реальность социологических законов об-
щества» [Барг, 1979, с. 104]. Наиболее разработанный критерий от-
личия общесоциологических законов от исторических закономер-
ностей предложил М. А. Барг. По его мнению, исторические законы
характеризуются тем, что носят стадиально-региональный характер,
учитывают наличие в обществе несистемных элементов и отражают
специфику стадий генезиса и разложения формаций [Там же, с. 114].
В свете концепции исторической закономерности исчезает мнимое
противоречие между фактом и законом в историческом познании, ко-
торое в обостренном виде обозначилось в ходе упомянутой выше дис-
куссии. Чтобы отыскать «глубоко запрятанную» историческую зако-
номерность, «выявить ее за массой случайного» [Жуков, 1977, с. 55]„
необходимо накопление и изучение фактов и явлений. И вместе с тем
исследование, подчиненное поиску исторической закономерности,
становится избирательным, активным, целеустремленным [Барг,,
1979, с. 103]. Правда, ряд исследователей отрицают существование
исторических закономерностей на том основании, что не существует
специфического исторического вида человеческой деятельности [По-
пов, 1971, с. 150—151; Иванов и др., 1981, с. 240—241, 245]. Такой
довод вряд ли можно признать убедительным: ведь всякая деятель-
ность человека по своей природе глубоко исторична. Противники
концепции исторического закона нередко в подтверждение своей точ-
ки зрения заявляют, что сами историки до сих пор не открыли ни
одной исторической закономерности [Ирибаджаков, 1972, с. 202—
203]. На наш взгляд, Т. Д. Шакина весьма обоснованно предлагает
считать закономерности, действующие в рамках так называемого
«дофеодального периода», примером познанных исторических за-
кономерностей [Шакина, 1979, с. 5—6].
Какие же законы предлагают в качестве предмета археологии
авторы, считающие ее самостоятельной наукой? Так, Г. П. Гри-
горьев пишет, что «...предметом археологии должно быть установле-
ние закономерности развития ископаемых объектов и отношений
между ними» [1973, с. 41—42]. Очень близким по смыслу является
высказывание В. С. Бочкарева: «У археологии есть свой объект ис-
следования, представленный материалом со специфическими зако-
номерностями» [Бочкарев, 1973, с. 57]. Не вызывает сомнения, что
так называемые «ископаемые объекты» являются феноменами не толь-
ко «мертвой», но более того — «давно умершей» культуры [Клейн,
1978, с. 54—55], не связанной с субъектом деятельности и характе-
9
ризующейся статичностью, завершенностью и компресспвностыо
[Захарук, 1978, с. 10—11]. Если и можно говорить, что ископаемые
источники претерпевают изменения с течением времени, то эти из-
менения ограничиваются их разрушением, утратой присущих им
ранее свойств, изменением их состава, структуры и расположения
[Клейн, 1978, с. 55; Захарук, 1978, с. 10]. Подобные изменения, за-
трудняющие археологическое исследование, и характеризуют раз-
ницу между «мертвой» и «давно умершей» культурами. Очевидно,
что совершенствование, развитие орудий труда и всего мира вещей
возможны лишь как результат живого человеческого труда, причем
в исторической действительности, т. е. в рамках «живой» культуры,
ни о каком саморазвитии вещей речи идти не может. К. Маркс отме-
чал, что «процесс угасает в продукте», что продукт в отличие от дея-
тельности выступает «в форме покоящегося свойства» [Маркс, т. 23,
с. 191 —192]. Это означает, что развитие опредмеченного мира нераз-
рывно связано с основной производительной силой — человеком
и что это развитие идет по общественным законам. Поэтому термин
«закономерности археологического процесса» [Бочкарев, 1975,
с. 30], предложенный В. С. Бочкаревым, лишается реального содер-
жания. «Вещи развиваются по внешнему закону...,— справедливо
замечает Я. А. Шер.— Но этот закон может быть только уподоблен
закону развития живой природы. По существу же это закон постоян-
ного совершенствования производства, универсальный закон, при-
сущий обществу на любой ступени его развития» [Шер, 1968].
В. М. Массон дал свое определение археологии. По его мнению,
таковым является изучение закономерностей развития объектов ма-
териальной культуры и различных структур человеческого общества,
нашедших отражение в этих объектах [Массон, 1975, с. И]. Данное
определение было положительно оценено другими исследователями
[Васильевский, 1979, с. 183]. Однако остается неясным, о какой
культуре —«живой», «мертвой» или «давно умершей»— идет в нем
речь. Если о «мертвой» или «давно умершей», то это определение
должно разделить критику в адрес В. С. Бочкарева и Г. П. Григорь-
ева. Если же имеется в виду «живая» культура, то в таком случае
налицо тавтология: ведь объекты «живой» материальной культуры
входят в структуру общества. Кроме того, вне компетенции архео-
логии оказывается реконструкция исторических событий. На этот
недостаток в определении задач археологического исследования пред-
ставителями «новой археологии» уже указывалось в нашей литера-
туре [Клейн, 1973, с. 305]. Примером исторического события, вос-
становленного на основании археологического материала, может
служить штурм города и крепости Тейшебани. Ученым удалось не
только воспроизвести драматические подробности, но и установить
точное время года, когда это событие произошло [Пиотровский,
1962, с. 41; Рубинштейн, 1975, с. 21—29].
Своеобразный подход к проблеме отыскания круга законо-
мерностей, которыми бы занималась археология, продемонстриро-
вал В. Ф. Гепинг. Не вызывает сомнения, что археологические ис-
точники являются ничем иным, как результатом опредмечивания
10
сущностных сил человека. Закономерности этого процесса опредме-
чивания В. Ф. Генинг предлагает выделить в предмет «самостоятель-
ной археологической науки» [Генинг, 1975, с. 11—13]. Выявление
закономерностей овеществления, по его мнению, является своеоб-
разным ключом к познанию прошлой действительности. Но для того,
чтобы вскрыть закономерности процесса овеществления, нам необ-
ходимо достаточно полно представлять себе этот процесс, непремен-
ным участником которого является субъект (человек, коллектив,;
общество). Таким образом, получается как бы замкнутый круг:
ведь процесс опредмечивания и его субъект археологу не даны, ему
только предстоит получить о них знания. Поэтому, видимо, прав
Ю. Н. Захарук, когда отмечает, что «...изучение и формулировка
законов опредмечивания в различных сферах... возможны только
для тех наук, непосредственным объектом познания которых эти
сферы деятельности являются...» [Захарук, 1978, с. 12]. Именно по-
этому так важны для археологии этнографические данные, которые
помогают прорвать порочный круг и понять, выражаясь словами
самого В. Ф. Генинга, «какие стороны общественной жизни и в ка-
ком плане отражают те или иные общественные остатки и... какова
внутренняя связь этих остатков со структурой общества». [Генинг,;
1975, с. 13]. Естественно, что здесь должны иметь место не простые
параллели между древними и современными культурами, так как
каждая прямая аналогия может оказаться неверной и, более того,
нельзя сбрасывать со счетов, что в прошлом могли существовать
формы, вообще не сохранившиеся в этнографических образцах
[Клейн, 1973, с. 305]. Думается, в этой области будущее принадле-
жит гипотезно-дедуктивному методу с применением многоэтапной
исследовательской процедуры: наблюдение — обобщение — объяс-
нительные предположения (здесь особенно велика роль этногра-
фии)— проверка на археологических фактах [Там же, с. 306].
Неоднократно обращался к разработке методологических проб-
лем археологии Ю. Н. Захарук. Он разделяет точку зрения тех мето-
дологов, которые считают объектом науки источники, а предмет
науки представляют структурно сложным, включающим в себя объ-
ект, цели и задачи исследования. В связи с этим он предлагает счи-
тать объектом археологии археологические источники [Захарук,,
1970а, с. 9—11; 1978, с. 9], а ее предмет, по его мнению, охватывает
последние и общество как их генетический источник. Если вначале
данные положения просто декларировались, то впоследствии
Ю. Н. Захарук посвятил им специальное исследование [Захарук,
1978], где он формально признает наличие двух объектов истори-
ческого исследования: непосредственного и целевого [Там же, с. 9].
Но последующие его рассуждения сводят на нет это формальное при-
знание. Поскольку целевой, реконструктивный объект лишен таких
качеств, как объективное существование и непосредственная доступ-
ность исследователю, то, по его мнению, применение в данном слу-
чае термина «объект» нельзя считать уместным. По Ю. М. Захаруку^
во избежание терминологической путаницы это наименование не-
обходимо сохранить только за «следами прошлого», т. е. за истори-
11
ческими источниками. Подобный вывод представляется нам мето-
дологически неверным. Сами авторы концепции двух объектов, на
работы которых ссылается Ю. Н. Захарук, далеки от мысли лишать
реконструируемые явления прошлого статуса объекта исторической
науки. Напротив, подчеркивается, что историку необходимо видеть
за источником другой объект — саму историческую действитель-
ность, что источник — лишь средство проникновения в нее и что по-
этому нельзя замыкаться в рамках источника [Уваров, 1970, с. 194].
Кроме того, в современном науковедении уже существуют специаль-
ные термины: объект оперирования и объект исследования, которые
весьма удачно характеризуют специфику непосредственного и целе-
вого объектов [Антипов, 1970, с. 204—205].
Справедливо критикуя в анализируемой работе попытки отыс-
кать «специфические археологические закономерности», Ю. Н. За-
харук прямо говорит, что археология решает те же задачи, что и соб-
ственно историческая наука [Захарук, 1978, с. 15]. Но его позиция
по отношению к вопросам предмета и объекта науки вообще не поз-
воляет ему отказаться от поисков особого предмета археологии как
самостоятельной науки. «Только при понимании предмета науки
как непременного единства объекта и задач исследования»,— пишет
исследователь,— можно отличить археологию от исторической нау-
ки. Но при таком подходе теряется критерий различения самостоя-
тельных наук и вспомогательных дисциплин. Ведь и у сфрагистики,
и у нумизматики, и у других исторических дисциплин, помогающих
решать исторические задачи, есть свои источники, или (по Ю. Н. За-
харуку) свои объекты исследования.
Таким образом, сторонники археологии как самостоятельной
науки либо делают неубедительные попытки выделить в качестве ее
предмета особые археологические закономерности, либо признают,
что археология должна изучать общество, т. е. может и должна по-
знавать исторические закономерности.
Против последнего положения под лозунгом «Воздадим кесарево
кесарю, археологии, и богово — богу истории» выступил Л. С. Клейн
[1977, с. 11]. По мнению этого исследователя, задачи археологии
как частной общественно-исторической дисциплины ограничиваются
выделением археологических культур, формированием рядов куль-
тур и реконструкцией явлений трансформации, автохтонности, влия-
ний и миграций [Клейн, 1977, с. 10]. Причины этих явлений и вы-
явление законов, по которым они происходили, интересуют архео-
лога постольку, поскольку помогают выстроить ряды археологиче-
ских культур, т. е., говоря иначе, классифицировать материал.
Ведь не кто иной, как Л. С. Клейн [1970], убедительно показал, что
археологическая культура — понятие эмпирическое, классифика-
ционного уровня. Затем, как считает Л. С. Клейн, препарированный
и подготовленный археологический материал включается в глубоко
эшелонированный процесс познания, в результате чего сохраняется
ориентир на историю и социологию [Клейн, 1977, с. 9].
С нашей точки зрения, Л. С. Клейн недооценивает следующий
момент. Как верно отметил Я. А. Шер, схема описания, системати-
12
зации, датировки и исторического объяснения является не линейной,
а цикличной. «Вольно пли невольно археолог приступает к разработ-
ке той илп иной темы не на пустом месте, а с некоторой, может быть
не всегда ясно осознанной, исторической гипотезой. Далее на всех
этапах исследования и всегда... присутствуют какие-то элементы
объяснения, которые затем обобщаются. Интерпретация является
не завершающим звеном исследования... а промежуточным, ибо,
если интерпретация продуктивна, она обязательно порождает новые
вопросы к исходному материалу и новые исторические гипотезы,
подлежащие проверке при дальнейших раскопках» [Шер, 1976,;
с. 75]. Сам Л. С. Клейн, в свое время анализируя работы Л. Бин-
форда и его единомышленников, высказал мысль о том, что при ис-
пользовании гипотезно-дедуктивного метода на стадии проверки
исторической гипотезы возможен пересмотр первоначальной класси-
фикации, что «может понадобиться совсем иное членение материала»
[Клейн, 1973, с. 306]. Следовательно, не обладающий навыками ра-
боты с археологическими источниками палеоисторик, которому,
по мнению Л. С. Клейна, принадлежит прерогатива исторической
интерпретации, не сможет в ходе своего исследования вернуться на-
зад, к материалу, а значит, не сможет по-настоящему профессио-
нально интерпретировать его. Непонятно, почему мы должны ли-
шать археолога, первооткрывателя и скрупулезного исследователя
тех илп иных археологических памятников, радости подлинно исто-
рического познания, проникновения в суть явлений и событий про-
шлого. Разве только на «дилетантские вылазки» в область этнонимики,,
топонимики, этнографии и других наук, необходимых при истори-
ческом объяснении, способны археологи? Наверное, не стоит забы-
вать имена и работы таких ученых, как В. Н. Чернецов, А. П. Дуль-
зон, С. П. Толстов, которые, будучи высокопрофессиональными эт-
нографами и археологами, внесли весомый вклад в развитие совет-
ской исторической науки. Думается, что ориентация на историче-
ские выводы в археологии археологическому источниковедению ни-
чего, кроме пользы, не принесет.
Однако бытует мнение (в частности, вполне открыто его выска-
зал А. А. Формозов), что якобы тяга к историческим обобщениям
наносит ущерб критике археологических источников [Формозов,.
1977]. На наш взгляд, историческая интерпретация в археологии
не отрицает, а, напротив, предполагает тщательный и целенаправлен-
ный анализ археологического материала. Безусловно правы
Б. А. Рыбаков и Г. Ф. Соловьева, которые пишут, что именно «ши-
рокие исторические задачи, стоящие перед археологией, заставляют
с особым вниманием отнестись к археологическому источнико-
ведению» [1965, с. 17].
В своей последующей работе Л. С. Клейн, определяя археоло-
гию как науку, добывающую материальные древности в качестве
источников информации об историческом прошлом, признает, что в ее
задачу входит историческая интерпретация археологических мате-
риалов. Археология должна опознавать по следам и остаткам вещи,;
исторические события, процессы и культурные явления этого про-
13
шлого, но причинную связь между ними, по его мнению, устанавли-
вает уже история.
Но и такая постановка вопроса представляется нам не вполне
корректной. Дело в том, что существование объяснительных концеп-
ций в археологии в принципе невозможно без установления причин-
но-следственных связей. Мыслящие археологи всегда стремились
найти ответ не только на вопросы «что?», «где?» и «когда?», но и на
главный вопрос научного познания —«почему?» Как показал сам
Л. С. Клейн [1975], явления диффузии, эволюции, миграции и т. д.
попеременно рассматривались представителями различных теоре-
тических школ именно в качестве основных причин внезапной сме-
ны археологических культур. Советские археологи, всегда прояв-
лявшие интерес к социально-экономическим процессам прошлого,
нередко видели причины перехода от одной культуры к другой в из-
менении хозяйственной, а следовательно, и духовной жизни перво-
бытных обществ. Археологи не просто стремятся установить причины
смены культур, стилей, эпох, но и делают попытки ответить на во-
прос, чем же они, в свою очередь, обусловлены, т. е. выявляют при-
чинную связь второго порядка. В этом случае причина выступает
уже как следствие и подразумевает наличие своей собственной при-
чины. Конечно, далеко не все причины исторических явлений, вскры-
тые археологами, мы можем признать резонными: несостоятельность
одних показана с очевидностью, объективность других дискуссионна.
Но это не является достаточным основанием для того, чтобы лишить
археологию права выявления причинно-следственных связей,— ведь
и в письменной истории не обходится не только без неверно уста-
новленных причин, но и без превратно восстановленных явлений.
Поэтому демаркационная линия, которую проводит Л. С. Клейн
между археологией и историей, представляется нам несколько ис-
кусственной. Л. С. Клейн считает археологию самостоятельной нау-
кой на том основании, что ее предмет складывается из двух серий тео-
ретических законов [Клейн, 1980, с. 100]. Первая из них — законы
культурно-исторического процесса (процессуальные законы); вто-
рая — законы мостообразующие, т. е., говоря проще, законы фор-
мирования археологического источника. Однако не следует забы-
вать, что первая группа законов изучается целым комплексом об-
щественных наук: не только историей материальной культуры и ис-
торической социологией (что признается Л. С. Клейном), но и собст-
венно историей. И хотя Л. А. Клейн отмечает, что законы данной
серии конкретизируются в археологии иначе, чем в других науках
[Там же, с. 112], мы, исходя из положения о единстве исторического
процесса, не можем признать их составной частью специфического,
присущего лишь археологии предмета.
Сложнее обстоит дело с так называемыми мостообразующими
закономерностями. Заметим сразу, что разграничение законов куль-
турно-исторического процесса и части мостообразующих законов,
например законов опредмечивания и распредмечивания в рамках
«живой» культуры, носит, на наш взгляд, условный, служебный ха-
рактер. Эти закономерности, являясь мостообразующими, в то же
14
время составляют часть законов функционирования общества как
социокультурной системы. Но, как уже отмечалось выше, археоло-
гия, будучи сама не в состоянии выявить закономерности опредме-
чивания и распредмечивания, вынуждена заимствовать их из других
наук, и в первую очередь из этнографии. Впрочем, Л. С. Клейн и не
скрывает, что археология не может обойтись без привлечения «по-
сторонней информации», что археологические, по его терминологии,
законы выявляются на материалах других наук или с помощью здра-
вого смысла [Там же, с. 112]. Открыто пишет он и о том, что пред-
метная сфера действия археологических (в том числе мостообразую-
щпх) законов гораздо шире предметной области археологии [Там же,,
с. 102]. Собственно археологическими мостообразующие законы
Л. С. Клейн именует потому, что они якобы никакой другой науке
просто не нужны [Там же, с. 112]. Вряд ли можно согласиться с по-
добным утверждением. Ведь упомянутый Л. С. Клейном закон Стено
уже существовал в геологии примерно в течение 300 лет до того мо-
мента, как был сформулирован в археологии. Достаточно сказать,,
что без познания законов опредмечивания и распредмечивания (ос-
новные из которых были сформулированы К. Марксом [Маркс, т. 43,
с. 49, 53, 194, 195]) и их диалектической взаимосвязи невозможно
сколько-нибудь научное изучение политической экономии. Разу-
меется, в предметной области данной науки эти законы выступают
в качестве процессуальных. Поэтому, видимо, не следует рассматри-
вать закономерности формирования археологического источника
как предметообразующие. Более того, причисление мостообразую-
щих законов, приводимых Л. С. Клейном в качестве примера, к раз-
ряду теоретических достаточно спорно. Ведь, согласно мнению сто-
ронников условного разграничения законов науки на эмпирические
и теоретические, теоретическим может считаться закон, необходи-
мость которого доказана с помощью дедуктивного объяснения. А объ-
яснить закон — это значит рассмотреть его как частный случай за-
конов, более широких по объему охватываемых фактов. При этом
в основе объяснения должны лежать по крайней мере два общих за-
кона, поскольку закон есть отношение сущностей и поскольку это
отношение может существовать между не менее, чем двумя компонен-
тами [Голованов, 1970, с. 173—175]. Очевидно, что законы Стено„
Ворсо и Карнейро такого дедуктивного объяснения не имеют.
Еще более сомнительной является возможность отнесения к чис-
лу теоретических законов выводов, сделанных на основании так на-
зываемого здравого смысла. Известно, что здравым смыслом человек
руководствуется в сфере обыденного познания [Друянов, 1973^
с. 3], а результаты стихийно-эмпирического познания обычно вы-
ражаются в производственном опыте и определенных рецептурных
правилах. Нет оснований отождествлять подобные правила, пусть
и весьма необходимые в той или иной области знания, с законами, ко-
торые познаются только в науке и которые образуют ее предмет в том
случае, если являются для нее специфичными. В целом, характери-
зуя концепцию Л. С. Клейна, можно отметить, что ей присуще стрем-
ление поставить предмет археологии в зависимость от особенностей
15
археологических источников и что в этом моменте она сближается
с позицией Ю. Н. Захарука.
Таким образом, мы можем сделать следующие выводы.
1. Археология не может рассматриваться как самостоятельная
наука, так как не существует специфических археологических за-
кономерностей, образующих ее предмет.
2. Археология восстанавливает исторические события, процес-
сы, явления и делает попытки установить причинно-следственные
связи между ними, т. е. на стадии интерпретации она дает нам исто-
рические знания. Но поскольку она обладает своими собственными
источниками и методами исследования, то это не позволяет ставить
знак равенства между ней и письменной историей. Археология —
часть исторической науки с усложненной источниковедческой про-
цедурой. При этом необходимо отличать археологию как самостоя-
тельную область знания от совокупности тех проблем, которыми за-
нимаются археологи и при решении которых могут привлекаться
письменные, этнографические и другие источники.
ЛИТЕРАТУРА
Маркс К. Капитал // Маркс К., Энгельс Ф. Соч.— 2-е изд.— Т. 23.
Энгельс Ф. Происхождение семьи, частной собственности и государства //
Маркс К., Энгельс Ф. Соч.— 2-е изд.— Т. 21.
Амальрик А. С., Монгайт А. Л. Что такое археология.— М., 1966.
Антипов Г. А. Исторический источник и его функции в историческом исследова-
нии // Проблемы исследования структуры научного познания: Тр. НГУ.
Сер. филос.; Вып. 3.— Новосибирск, 1970.
Арциховский А. В., Киселев С. В., Смирнов А. И. Возникновение, развитие и
исчезновение «марксистской археологии» // Сообщ. ГАИМК.— 1932.—
№ 1-2.
Барг М. А. Исторические закономерности как познавательная цель истори-
ческой науки // История СССР.— 1979.— № 1.
Бибиков С. Н. Ленинские идеи в археологической науке // СА.— 1981.— № 4.
Боряз В. Н. Методологические предпосылки и принципы определения археоло-
гической науки // Материалистическая диалектика и частные науки.—
Л., 1976.
Бочкарев В. С. К вопросу о структуре археологического исследования // Тез.
докл. сессии, посвященной итогам полевых археологических исследова-
ний 1972 г. в СССР.— Ташкент, 1973.
Бочкарев В. С. К вопросу о системе основных археологических понятий. Пред-
мет и объект археологии и вопросы методики археологических исследо-
ваний.— Л., 1975.
Быковский С. Н. О предмете истории материальной культуры // Сообщ.
ГАИМК.— 1932.— № 1-2.
Васильевский Р. С. Некоторые методологические вопросы археологии // Мето-
дологические вопросы современной науки.— М., 1979.
Вербин А. И., Егидес П. М. О соотношении законов исторического материализ-
ма и исторической науки /7 Вопр. философии.— 1968.— А® 2.
Викторова В. Д. Археологический факт // Вопр. археологии Урала.— Сверд-
ловск, 1975.— Вып. 13.
Генинг В. Ф. Специфический предмет и некоторые актуальные задачи современ-
ной археологии // Там же.
Глезерман Г. К. К вопросу о предмете исторического материализма // Вопр. фи-
лософии.— I960.— № 3.
Голованов В. Н. Законы в системе научного знания.— М., 1970.
16
Григорьев Г. И. О предмете археологии // Тез. докл. сессии, посвященной ито-
гам полевых археологических исследований 1972 г. в СССР.— Ташкент,
1973.
Гричан Ю. В., Симанов А. Л. Гравюра из грота Ла Мадлен // Звери в камне.—
Новосибирск, 1980.
Грязнов М. П. История древних племен Верхней Оби по раскопкам близ села
Большая Речка // МИА.— 1956.— № 48.
Гулыга А. В. О предмете исторической науки // Вопр. истории.— 1964.— № 4.
Гуревич А. Я. Общий закон и конкретная закономерность в истории // Вопр.
истории.— 1965.— № 8.
Друянов Л. А. Закон в системе философских категорий.— М., 1973.
Ельчанинов В. А. Проблемы творчества в историческом познании и искусст-
ве.— М., 1979.
Жуков Е. М. О соотношении общесоциологическпх и исторических закономер-
ностей // Вопр. философии.— 1977.— № 5.
Забелин И. Е. В чем заключаются основные задачи археологии как самостоя-
тельной науки // Тр. III Археологического съезда в России.— Киев,
1978.—Т. 1.
Захарук Ю. Н. Ленинское теоретическое наследие и археологическая наука //
Ленинские идеи в изучении истории первобытного общества, рабовладе-
ния и феодализма.— М., 1970а.
Захарук Ю. Н. Ленинское теоретическое наследие и некоторые вопросы разви-
тия археологической науки // СА.— 19706.— № 2.
Захарук Ю. Н. Археологическая культура: категория онтологическая или гно-
сеологическая? // Восточная Европа в эпоху камня и бронзы.— М., 1976.
Захарук Ю. Н. О понятии «факт» в археологической науке // СА.— 1977.—
№ 4.
Захарук Ю. Н. Спорные вопросы объекта и предмета археологической науки.
Вопросы теории и методологии археологической науки // КСИА.—
1978.- № 152.
Иванов Г. М., Коршунов А. М., Петров Ю. В. Методологические проблемы
исторического познания.— М., 1981.
Ирибаджаков Н. Клио перед судом буржуазной философии.— М., 1972.
Каменецкий Н. С. Археологическая культура — ее определение и интерпрета-
ция // СА.— 1970.— № 2.
Клейн Л. С. Проблема определения археологической культуры // СА.— 1970.—
№ 2.
Клейн Л. С. Рец. на кн. New perspectives in archaeology // СА.— 1973.— № 2.
Клейн Л. С. К оценке эмпиризма в современной археологии // Проблемы архео-
логии и этнографии.— Л., 1977.— Вып. I.
Клейн Л. С. Археологические источники.— Л., 1978.
Клейн Л. С. Структура археологической теории // Вопр. философии.— 1980.—
№ 3.
Массон В. М. Экономика и социальный строй древних обществ.— Л., 1975.
Методические основы научного познания.— М., 1972.
Монгайт А. Л. Археология и современность.— М., 1963.
Монгайт А. Л. Археологические культуры и этнические общности // Народы
Азии и Африки.— 1967.— № 1.
Пиотровский Б. Б. Искусство Урарту VIII—VI вв. до н. э.— Л., 1962.
Попов С. Существуют ли «специфические исторические законы?» // Филос. нау-
ки.— 1971.— № 6.
Приписнов В. И. О соотношении исторического материализма и исторической
науки // Вопр. философии.— 1961.— № 1.
Ракитов А. И. Статистическая интерпретация факта и роль статистического ме-
тода в построении эмпирического знания // Проблемы логики научного
познания.— М., 1964.
Ракитов А. II. К вопросу о структуре исторического исследования // Философ-
ские проблемы исторической науки.— М., 1969.
Рубинштейн Р. И. У стен Тейшебамь»— М., 1975.
Рыбаков Б. А. Историзм археологии /7 Тез. конф. «Историзм археологии».—
М., 1976.
«АРХЕОЛОГМЕСЕЕЙ ЦЕНТР»
2заказ№9о^шйМБи	17
Рыбаков Б. А., Соловьева Г. Ф. Советская археология сегодня И Вопр. исто-
рии.— 1965.— JXs 1.
Терешко М. Н. Соотношение Источниковой и внеисточниконой информации в
историческом исследовании // Проблемы методологии и логики науки.—
Томск, 1975.— Вып. 8.
Топольский Е. О роли внеисточникового знания в историческом исследовании //
Вопр. философии.— 1973.— № 5.
Уваров А. И. Проблема теории и источника в исторической науке // Проблемы
методологии и логики наук.— Томск, 1970.— Вып. 6.
Уваров А. С. Программа русской археологии // Тр. III Археологического
съезда в России.— Киев, 1878.— Т. 1.
У.ледов А. К. Социологические законы.— М., 1975.
Формозов А. А. Очерки по истории русской археологии.— М., 1961.
Формозов А. А. К критике источников в археологии // СА.— 1977.— № 1.
Фролов Б. А. Мотивы первобытного анималистического творчества // Звери в
камне.— Новосибирск, 1980.
Хотинский Н. А. Следы прошлого ведут в будущее.— М., 1981.
Шакина Т. Д. Гносеологическая природа исторической закономерности // Ме-
тодологические п исторические вопросы исторической науки.— Томск,
1979.— Вып. 13.
Шер Я. А. Типологический метод и статистика // Докл. и сообщ. археологов
СССР: VII Международный конгресс доисториков и протоисториков.—
М., 1966.
О. Р. Квирквелия
МЕТОДОЛОГИЧЕСКИЕ ПРОБЛЕМЫ
КАБИНЕТНОГО ИССЛЕДОВАНИЯ
Иногда ему, правда, кажется, что можно бы найти
какой-то другой способ, если бы он только мог на ми-
нутку перестать бумкать и как следует сосредоточить-
ся. Но, увы, сосредоточпться-то ему и некогда *.
Методологические проблемы кабинетного исследования лишь
сравнительно недавно стали привлекать к себе внимание ученых.
Давно уже существуют учебники и пособия по методике полевых ис-
следований, всевозможные своды и публикации, но в области каби-
нетного исследования и обоснования его методики делаются только
первые шаги. Большинство методов кабинетного исследования бази-
руется на интуитивной или полуинтуитивной оценке материала и
возможностей его анализа. Это, казалось бы, должно проводить к
разноголосице мнений и способов, однако при анализе выясняется,;
что методы, используемые археологами, более или менее стандартны
и повторяются от исследования к исследованию, даже вне зависи-
мости от смены задач. Это, с одной стороны, обусловило возможность
постановки ряда методологических задач, а с другой — потребовало
специального исследования принципиальной возможности разработ-
ки новых методов и модификации традиционных.
* Здесь п далее эпиграфы взяты из книги В. Миллса «Винни-Пух п все-
все-все».
18
К проблемам методологии археологии относятся «выяснение
смысла и роли археологических понятий, построение их системы, ме-
тодологическое оправдание применения эмпирических методов ис-
следования» [Гричан, Симанов, 1978, с. 296]. Именно они будут
затронуты в данной работе. Для анализа проблем методологии мы
применим принцип построения модели исследования, суть которого
в том, чтобы выявить роль аксиом и гипотез в исследовании, «чтобы
беспощадно снять всякие покровы с постулатов и предположений,
привлеченных для каждого построения. Тогда археолог получает
возможность точно определить те элементы построения, которые ка-
жутся ему непрочными или даже недопустимыми» [Гарден, 1983,
с. 195].
Анализ исследовательской процедуры логичнее всего вести по
ее компонентам. Таковыми являются: а) исследовательская задача;
б) набор исходных гипотез; в) совокупность исходных предвари-
тельных знаний, в том числе и теоретических; г) методы и средства
проверки гипотез; д) конечный результат — новое знание [Раки-
тов, 1982, с. 107]. В поисках конкретных примеров мы будем неодно-
кратно обращаться к очень интересной, порой даже увлекательной
(насколько это возможно для научного исследования) монографии
И. Н. Хлопина «Юго-Западная Туркмения в эпоху поздней бронзы»
[1983]. Она привлекла наше внимание тем, что в отличие от боль-
шинства работ в ней излагаются положенные в основание исследова-
ния аксиомы и гипотезы, а также в достаточной степени последова-
тельно описываются получение результатов и их интерпретация.
В то же время мы хотим подчеркнуть, что ни в коей мере не беремся
судить о качестве конкретно-исторических выводов, полноте охвата
материала и прочих содержательных характеристиках исследова-
ния. Нас интересовала лишь формальная сторона анализа катакомб-
ных погребений и связанного с ними погребального обряда.
Совершенно очевидно, что исследователь, приступающий к ра-
боте над конкретным материалом, имеет определенный запас профес-
сиональных знаний, позволяющий ему, во-первых, оценить этот ма-
териал как археологический, а во-вторых, выстроить по отношению
к нему некую систему предположений. Эти знания априорны по от-
ношению к конкретному материалу, а значит, не базируются на ин-
формации, которую он содержит. Именно эти априорные знания мы
будем в дальнейшем называть аксиомами.
В монографии И. Н. Хлопина есть такое предложение: «,,Тот
свет” представлялся определенному обществу в виде идеального
слепка действительности материального бытия, поскольку перво-
бытные люди вряд ли могли вообразить мир, принципиально отлич-
ный от того, в котором жили» [Хлопин, 1983, с. 72]. Эта внеисточни-
ковая гипотеза положена в основание целого комплекса гипотез,
связанных с занятиями населения, его хозяйством, взаимоотноше-
ниями и т. д. В частности, она определяет и возможность реконструк-
ции типа жилища по погребальному сооружению [Хлопин, 1983,
с. 92], которая базируется также на Источниковой аксиоме, согласно
которой «основными строительными материалами были камень и де-
2*
19
рево... Их употребляли на сооружение склепов, их же использовали
для постройки жилищ» [Хлопин, 1983, с. 1983, с. 93].
В результате же исследования априорные знания подтверждают-
ся или опровергаются, уточняются, трансформируются в той или
иной степени, и мы имеем дело уже со знанием, включающим в себя
информацию, извлеченную из материала. Так, например, при рас-
копках позднесредневекового поселения Затон (Калининградская
область) встречались — преимущественно в подъемном материале —
грузила из плоских округлых галек с грубо выбитыми желобками,,
т. е. изготовленные в примитивной технике каменного века. Это и
стало их первоначальной интерпретацией. После того как грузила
были стратиграфически привязаны к культурному слою памятника,
выяснилось, что они изготовлены в XVI—XVIII вв. Здесь налицо
взаимодействие теоретического и эмпирического уровней знания.
В состав археологического исследования входит значительное
число теоретических построений, как относящихся к собственно ар-
хеологической области знания, так и имеющих общефилософский
характер. Эти построения играют определяющую роль в анализе
археологических источников, в частности «сбор археологических
материалов... подчинен или всегда должен быть подчинен более
или менее точно определенной «стратегии исследования», которая,,
в свою очередь, базируется на комплексе предшествующих знаний
и на целях исследования» [Гарден, 1983, с. 41].
— Пух,— сказал он,— где ты нашел эту ось?
Пух посмотрел на палку, которую все еще про-
должал держать.
— Ну, просто нашел,— сказал он.— Разве это ось?
Я думал, это просто палка...
— Пух,— сказал Кристофер Робин торжественно.—
Экспедиция окончена. Это — Земная Ось. Мы на-
шли Северный полюс!
Взаимодействие исследователя и материала мояЫо условно на-
звать «распознаванием образов». Из этого следует, что опознаны
могут быть только те «образы», представление о которых существует
в концепции исследователя. Таким образом, известная доля субъ-
ективизма в исследовании, проявляющегося как в опознании реаль-
ного объекта, так и в выборе системы признаков и критериев для ре-
шения вопроса о сходстве и различии объектов, неизбежна. Хорошо
известны случаи фигурирования одного и того же объекта в различ-
ных исследованиях под различными, иногда трудно сопоставимыми
наименованиями (мы напомним лишь два примера — наличие 8 наи-
менований для топора, впервые опубликованного М. М. Траншем
[1955] и опознание широко распространенного в Древней Руси пред-
мета то как медорезки, свидетельствующей о развитии бортничества,
то как струга по кости, говорящего о наличии косторезного ремесла
[Колчин, 1955]). Субъективность в таких случаях носит не случай-
ный, хаотический, а целенаправленный, подчиненный авторской
концепции, характер. Напомним историю изучения мустьерских по-
гребений, которые не опознавались как таковые до тех пор, пока
20
не была выдвинута гипотеза об их существовании, после чего про-
изошел лавинообразный пересмотр предшествующих материалов.
Очень убедительный пример приведен М. X. Шмидехельм [1955].
Концепция буржуазной историографии по вопросу об интерпретации
могильников с оградками может быть реконструирована следующим
образом: 1) германская раса — высшая; 2) высшая — т. е. с наи-
более высоким уровнем развития техники обработки металла, с мно-
гочисленным п разнообразным инвентарем; 3) высшая раса должна
оставить наиболее богатые могильники; 4) могильники с оград-
ками — германские. Совершенно по-иному опознаются могильники
с оградками в концепции Гревинка: 1) известны ладьевидные мо-
гильники в Скандинавии и Латвии; 2) ладьевидные могильники —
германские; 3) могильники с оградками — разновидность ладье-
видных; 4) поперечные стенки могильника — «скамьи для гребцов».
Таким образом, одно и то же явление было совершенно по-разному
опознано исследователями в рамках их гипотез.
Роль теоретических построений в практической деятельности
археологов проявляется еще и в том, что «концептуальные модели
человеческого общества служат в археологии программой эмпириче-
ских исследований» [Генинг, 1982, с. 9], т. е. они представляют со-
бой не произвольный набор утверждений, а определенную, строго
упорядоченную структурно систему аксиом. «Предпосылкой для
обобщения и обработки эмпирических данных является известный ис-
ходный концептуальный каркас, отправная понятийная сетка коор-
динат, воспроизводящая определенные представления о предмете
исследования и задающая некоторое идеальное, мысленное, абстракт-
ное содержание» [Там же, с. 14]. Система аксиом состоит из двух
подсистем — общенаучных, т. е. не проверяемых в рамках данной
науки, и конкретно-научных, не проверяемых в данном исследова-
нии, утверждений. Так, система внеисточниковых аксиом может быть
реконструирована по рассуждениям И. Н. Хлопина о наличии зем-
леделия у древнего населения долины Сумбара: 1) долина Сум-
бара — центр сортового разнообразия пшениц; 2) там не могло су-
ществовать собирательское или только скотоводческое хозяйство;
3) произрастали пшеница и ячмень; 4) из них делали хлеб, кашу
и пиво [Хлопин, 1983, с. 94]. Заметим, что, как указывает сам автор,
непосредственных свидетельств наличия земледелия не найдено.
К разряду источниковых аксиом можно отнести следующие
утверждения: «одновременно погребенные мужчины и женщины...
одного поколения... считаются состоявшими в брачных отношениях...
Есть единичные погребения женщин с младенцами или детьми ран-
него возраста, которые принимаются нами за... захоронение матери
и ребенка» [Хлопин, 1983, с. 75].
Каждая подсистема и система в целом являются многоуровневы-
ми, где уровни определяются степенью обобщения построений, илп
же, по более строгому определению, уровень объекта (под ним мы
в данном случае понимаем и построение) «есть операциональная ха-
рактеристика объекта, не говорящая о том, какие именно и сколько
операций необходимо для его построения, но указывающая, что раз-
21
личие в уровнях детерминируется различием в числе или качестве
операций или тем и другим одновременно и что сам уровень не есть
физическое, химическое и т. п. свойство, имманентно присущее объ-
екту, но является результатом оперирования с объектом» [Генинг,
1982а, с. 29].
— А что такое Северный полюс? — спросил Пух.
— Ну, это такая штука, которую открывают.
Знание фиксируется в форме системы утверждений и гипотез —
«предложений», которые устанавливают отношения между понятия-
ми. «Предложения» определенного уровня оперируют понятиями со-
ответствующего уровня обобщения и выступают в виде определяе-
мое — отношение — определение». «Определение есть некоторое со-
глашение, вводящее в теорию новый символ и устанавливающее
его значение через уже известные символы» [Карпович, 1978, с. 6].
Определяемое в утверждении некоего уровня является опреде-
лением в утверждении более высокого уровня обобщения, и,
наоборот, определение некоего уровня является определяемым в ут-
верждении более низкого уровня обобщения:
А = а, Ъ, с...
а = a1, л11, ain ..
CL = Л1, $2? Л3...
Существует ряд требований к корректности утверждений и ги-
потез, важнейшие среди которых — одноуровневость всех опреде-
лений и их независимость, т. е. они не должны быть друг для друга
ни исходными, ни производными. Нежелательна также избыточность
определений, так как она может привести к тому, что один и тот же
элемент материала будет опознан в двух и более определениях.
Мы хотели бы еще отметить, что применяемые нами понятия
аксиоматики, априорных знаний и т. п. подразумевают не произволь-
ные построения, а результат многовекового развития абстрагирую-
щей мыслительной деятельности всего человечества [Викторова,
1981, с. 20]. В то же время «только через теорию эмпирические фак-
ты включаются в систему научного знания, получают интерпрета-
цию» [Там же]. Необходимость введения теоретических построений
в археологическое исследование не снимает и необходимости учиты-
вать и правильно оценивать тот факт, что они не подлежат проверке
в данном исследовании.
Старый серый ослик Иа-Иа стоял один-одинешенек...
и думал о Серьезных Вещах. Иногда он грустно ду-
мал: «Почему?», а иногда: «По какой причине?», а иног-
да он думал даже: «Какой же отсюда следует вывод?» —
и неудивительно, что порой он вообще переставал
понимать, о чем же он собственно думает.
Очень большое значение в исследовании имеет корректная по-
становка задач. «От характера задач зависит выбор исследуемых
22
материалов, способ их видения, классификации, комментирования
и, наконец, даже мера ценности результатов, о чем можно судить,
только соотнеся их с целью и задачами построения» [Гарден, 1983,
с. 209].
Из всего изложенного выше относительно системы утверждений
ясно, что постановка задачи исследования, для решения которой
требуется пересмотр этой системы, является некорректной. При этом
под пересмотром мы понимаем не опровержение или трансформацию,
а вообще верификацию. Это означает, что задача должна быть сфор-
мирована на том уровне обобщения, который проверяется в данном
исследовании и по отношению к которому система утверждений вы-
ступает порождающей. Задача есть гипотеза наиболее высокого для
данной системы уровня обобщения (гипотез), и она сама выступает
порождающей по отношению к гипотезам более низкого уровня.
Гипотеза выступает в виде «предложения „определяемое — отноше-
ние — определение”» и гипотеза нижнего уровня обобщения долж-
на быть обращена непосредственно к материалу, в противном случае
задача также сформирована неверно.
Взаимодействие гипотезы и аксиомы можно наглядно проде-
монстрировать на примере рассуждений И. Н. Хлопина об устройст-
ве кенотафов: «Инвентарь в них расположен так, как будто присутст-
вовал сам объект погребения. Разумеется, то была кукла из органи-
ческого материала, одетая надлежащим образом и положенная на
дно погребальной камеры... Вокруг куклы были расставлены сосу-
ды и разложены вещи, но от нее самой ничего не сохранилось» [Хло-
пни, 1983, с. 89]. Связь с конкретным материалом здесь осуществля-
ется только через расположение инвентаря, который, однако, сам
по себе подтверждением наличия куклы не является, и, таким обра-
зом, это построение есть гипотеза, основанная на аксиоме, что дан-
ное погребение — кенотаф.
На поляне рос... дуб, а на самой верхушке этого дуба
кто-то громко жужжал... Винни-Пух сел на траву и
стал думать: «Это — жжжжжж — неспроста! Зря ни-
кто жужжать не станет. Само дерево жужжать не мо-
жет. Значит, кто-то тут жужжит. А зачем тебе жуж-
жать, если ты — не пчела? А зачем на свете пчелы?
Для того, чтобы делать мед! А зачем на свете мед?
Для того, чтобы я его ел! По-моему, так, а не иначе!»
И с этими словами он полез на дерево.
Система гипотез, так же как и система утверждений (аксиом),,
является многоуровневой по степени обобщения построений. Раз-
личие здесь состоит лишь в том, что и определяемые определения
принадлежат к сфере археологии и данного конкретного исследова-
ния, в силу чего могут и должны быть проверены, верифицированы
на материале.
Верхний уровень системы гипотез смыкается с нижним уровнем
системы аксиом, т. е. определяемое верхнего уровня гипотез являет-
ся определением нижнего уровня аксиом. Этим осуществляется связь
между внеисточниковым и источнпковым знанием в системе утверж-
23
цений. Это означает, что гипотеза верхнего уровня, не будучи вери-
фицирована, вступает в противоречие с системой аксиом, в резуль-
тате чего следует смена или глобальная трансформация последней.
В процессе исследования гипотеза вступает во взаимодействие
с конкретным материалом. Это происходит на нижнем уровне систе-
мы гипотез, обращенном непосредственно к материалу. Определе-
ния гипотезы данного уровня характеризуются тем, что они могут
быть конкретно опознаны в реальных объектах. Взаимодействие
гипотезы и материала служит основой верификации гипотез, о чем
речь впереди. Сейчас отметим только, что гипотеза, нашедшая под-
тверждение в материале, становится утверждением (для данной сис-
темы утверждений).
— Знаешь, Пятачок, а я сегодня видел Слонопотама...
— Я тоже одного как-то видел,— ответил Пятачок.—
По-моему, это был он. А может, и нет.
— Я тоже,— сказал Пух недоумевая.
«Интересно, кто же это такой — Слонопотам?» — по-
думал он.
Необходимо учесть, что в системе аксиом и гипотез могут на-
ходиться «боковые» построения, т. е. не продиктованные данным
теоретическим основанием и, более того, вообще не относящиеся
к сфере данной науки (археологии), а также не вырастающие из дан-
ного конкретного материала. Это относится в первую очередь к дан-
ным, предоставляемым естественными науками и относящимся к
изучению биосферы. Такие данные получены при анализе процессов
и явлений, не относящихся к объекту археологии, методами, не яв-
ляющимися археологическими, и интерпретированы вне системы
археологического знания. По сути дела, эти «боковые» построения
выступают в археологическом исследовании в качестве аксиом, хотя
в рамках своих наук они могут быть и гипотезами. Такие построения
не подвергаются ни анализу, ни тем более проверке в рамках архео-
логического исследования. Принцип И. Н. Хлопина, по которому
в тех случаях, когда «антропологическое определение расходится
с тем, которое можно сделать на основании погребального инвента-
ря... предпочтение отдается погребальному инвентарю» [Хлопин,
1983, с. 75], в методологическом аспекте является некорректным,;
так как сведения других наук, введенные в археологическое иссле-
дование в качестве «боковых» аксиом, проверке не подлежат. При
этом, естественно, мы считаем, что данные сведения достоверны, т. е.,
у исследователя нет оснований не доверять способу их получения,
«Боковые» построения могут находиться на любом уровне обоб-
щения. В отличие от аксиом теоретического основания исследования
они выступают и как дополнительные сведения по интересующему
археолога вопросу, и как некие нормы и константы (санитарные
нормы площади жилища, нормы необходимого количества продук-
тов питания, нормы урожайности различных видов почв и т. n.)f
и как выражение отношений между определяемым и определением
(сходство, класс, подобие и т. п.). Аксиоматичность «боковых» по-
24
строений требует пристального по отношению к ним внимания ис-
следователя, по крайней мере — понимания их содержания и прин-
ципов организации.
Рядом с домом стоял столбик, на котором была приби-
та поломанная доска с надписью, и тот, кто умел не-
множко читать, мог прочесть: «ПОСТОРОННИМ В.»,
а больше никто ничего не мог прочесть, даже тот, кто
умел читать совсем хорошо.
«Историко-культурное ,,прочтение” источника во многом за-
висит от того, как он изначально описан. А язык первичного описа-
ния формируется самим автором, причем без каких-либо жестких
правил, но всегда... зависит от знаний исследователя, задач, которые
он перед собой ставит, и многих других факторов, трудно поддаю-
щихся учету. Отсюда с неизбежностью следует, что всякое описание
археологического объекта не может не быть хоть в какой-то мере
субъективным» [Гарден, 1983, с. 15, 62]. Именно в силу этого мы уде-
лим особое внимание проблеме формирования языка описания архео-
логического материала.
Особую значимость этой проблеме придает и тот факт, что кон-
кретный материал не может быть введен в исследование в своем ес-
тественном, предметно-орудийном виде. Это неоднократно отмеча-
лось исследователями: «Объекты, вводимые в научные знания, долж-
ны выступать в языковой форме» [Генинг, 1982а, с. 29]. При этом
«основная наша проблема — это проблема обоснования выбора
средств представления объекта в терминах данного описательного
языка» [Гарден, 1983, с. 44].
Система терминов столь же многоуровнева, сколь и система
аксиом и гипотез, причем наличествует взаимно однозначное соот-
ветствие между уровнями этих систем. Как правило, различают два
класса терминов — теоретические и эмпирические [Акчурин, 1967].
При этом «происхождение теоретических понятий конкретной науки
различно: из эмпирии (археологическая культура), из смежных наук
(тип), из наук более высокого уровня обобщения (миграция, тради-
ция). Важно не их происхождение, а содержание, уровень обобще-
ния этого содержания» [Кодряну, 1978]. Эмпирические термины
должны относиться к наблюдаемым объектам, в то время как теоре-
тические — к ненаблюдаемым ситуациям и объектам [Викторова,
1981, с. 24]. Немаловажным является тот факт, что деление терминов
на эмпирические и теоретические для каждого конкретного исследо-
вания проводится заново и зависит от задач исследования и конкрет-
ного материала [Карпович, 1978]. Это есть прямая аналогия делению
«предложений» на аксиомы и гипотезы. Реально предположить, что
теоретические термины можно разделить на обще- и конкретно-на-
учные. При этом в общенаучных утверждениях в качестве определяе-
мого выступает общенаучный термин, а в качестве определения —
конкретно-научный. В конкретно-научных утверждениях определяе-
мое — конкретно-научный термин, а определение — эмпирический.
Эмпирические термины можно, в свою очередь, разделить на обоб-
25
щепные и конкретные. Определениями в конкретно-научных утверж-
дениях служат обобщенные термины, определяемые на уровне гипо-
тез конкретными.
Эмпирические термины могут быть разделены и по другому
принципу — на обыденные и источниковые. Если первый принцип
деления позволяет нам конкретизировать взаимосвязь между уров-
нями систем аксиом и гипотез и системой терминов, то второй — по-
нять порождающую роль терминов по отношению к понятиям (ак-
сиомам или гипотезам). Поскольку эмпирические термины вводятся
из жизненного опыта, практической и профессиональной деятель-
ности исследователя, то они не увязаны в систему аксиом и, будучи
«опознаны» в материале, сами порождают целый пласт гипотез, в ос-
новании которого лежит аксиома в наличии данного элемента в ма-
териале. Такова, например, роль ножа, принимаемого И. Н. Хлопп-
ным за ковровый, в истории ковроделания, сосуда, опознанного как
хумча, в определении сакральной роли воды в погребальном обряде
и т. п. Предположение о неверности такого рода опознания приводит
к лавинообразному пересмотру всей порожденной им системы гипотез.
Существует два пути описания материала: «сверху»— от теоре-
тических построений — и «снизу»— от конкретного материала. Вто-
рой путь изложен в статье Д. В. Деопика «Некоторые принципы
построения формализованных языков для исследования историче-
ских источников» [Количественные методы..., 1981], мы же сосредо-
точим свое внимание на первом.
Система аксиом и гипотез представлена в определенной знако-
вой системе — языке (в данном случае не важно, естественном илп
формальном) и оперирует определенным набором знаков — терми-
нов. Назовем совокупность терминов системы словарем. В словаре
также можно выделить два пласта — назовем их условно «активным»
и «пассивным». Под первым мы понимаем термины, полностью илп
частично не определяемые в терминах данной науки, концепции или
системы. Они могут относиться как к самым верхним, «так и к самым
нижним уровням системы. На верхних уровнях располагаются обще-
научные термины, на нижних — конкретные. Появление в «предло-
жении» «пассивного» термина свидетельствует либо о том, что данное
«предложение» есть аксиома, либо о том, что оно сведено к нулевому
для данной системы уровню обобщения. К «пассивным» относятся
также термины отношения.
«Опознание» или же описание элементов материала происходит
в терминах словаря аксиом и гипотез. Рассмотрим эту процедуру
подробнее. На основании априорных данных исследователем выдви-
гается гипотеза, которая оказывается гипотезой некоего уровня
и оперирует набором понятий — словарем. Далее гипотеза вступает
во взаимодействие с конкретным материалом. Для этого материал
расчленяется на элементы (признаки), и для каждого из них исследо-
ватель подбирает термин из словаря гипотез. Далее возможны раз-
личные варианты.
1.	Для некоторых элементов не нашлось терминов из словаря
гипотезы. В этом случае происходит замена первоначальной гипо-
26
тезы другой, обладающей более широким словарем за счет включе-
ния в него новых понятий того же уровня, что и первоначальные,
причем эти новые понятия независимы по отношению к первоначаль-
ным. Такая замена гипотезы является вариантом реализации знаме-
нитого логического принципа «бритвы Оккама» и сама по себе может
служить методом исследования.
2.	Часть понятий не находит для себя соответствующих элемен-
тов в материале, т. е. они не становятся терминами языка описания.
В таком случае следует более дробное членение материала.
3.	Некоторому элементу материала соответствует более одного
понятия. Отметим здесь, что эти понятия не могут находиться в от-
ношении «и — и», так как это означало бы, что гипотеза сформиро-
вана некорректно и в ней наличествуют избыточные определения.
Конкурирующие понятия находятся в отношении «или — или» и
являются альтернативными. Тогда необходимо найти среди элемен-
тов более низкого уровня иные элементы, которые в совокупности
с данным образовали бы элемент материала, сопоставимый с поня-
тиями рассматриваемой гипотезы.
4.	Одному и тому же понятию соответствует несколько элемен-
тов материала, т. е. эти элементы могут быть обозначены одним и тем
же термином. Тогда эти элементы принадлежат более низкому уров-
ню обобщения, а понятие, им соответствующее, есть обобщение их
свойств или функций.
5.	Словарь гипотезы однозначно покрывает все множество эле-
ментов материала — ситуация, достижения которой и добивается ис-
следователь. Гипотеза становится утверждением, т. е. находит себе
полное подтверждение в материале.
Из всего вышеизложенного можно сделать два основных вывода:
а) описание материала есть понятийный аналог системы аксиом
п гипотез; б) именно в языке описания материала происходит взаи-
модействие теоретического и эмпирического уровней знания. Из по-
следнего вывода следует и требование: «используемые в описании
система обозначений или язык должны соответствовать как теоре-
тическим требованиям науки, так и практическим задачам источни-
коведения» [Гарден, 1983, с. 78].
ВЕРИФИКАЦИЯ ГИПОТЕЗ
Кенга связывала узлы и покрикивала на Сову: «Я ду-
маю, тебе не нужна эта старая грязная посудная тряп-
ка. Правда? И этот половик тоже не годится, он весь
дырявый», на что Сова с негодованием отвечала: «Ко-
нечно, он годится — надо только правильно расставить
мебель! А это совсем не посудное полотенце, а моя
шаль!»
Зависимость описания реального материала от системы ак-
сиом и гипотез, от знаний, накопленного опыта и мировоззрения
исследователя ставит со всей серьезностью вопрос о принципах ве-
рификации гипотез. Что же может служить критерием их достовер-
27
ности? Естественно, соответствие анализируемому материалу. Соб-
ственно, работа исследователя над материалом и заключается в соз-
дании и трансформировании иерархической системы гипотез с целью
приведения ее в соответствие с данными, содержащимися в источни-
ке. В рамках предлагаемой здесь системы гипотеза становится ут-
верждением, т. е. получает подтверждение в материале, если ее сло-
варь однозначно покрывает все множество элементов материала.
Это означает, что все определения гипотезы «опознаны» в элементах
материала и при этом «неопознанных» элементов в материале не ока-
залось.
Если же верификация данной гипотезы дает отрицательный ре-
зультат, то рассматривается соотношение материала и гипотезы
другого уровня или альтернативной гипотезы того же уровня.
В случае глобального несоответствия гипотезы и материала гипоте-
за трансформируется, в нее включаются новые определения или же
исключается часть исходных. Естественно, что этот процесс не носит
механического характера, так как введение новых определений
требует и дополнительных построений, определяющих их, а исклю-
чение части исходных — исключения их из всех построений, как бо-
лее высокого, так и более низкого уровня.
Практически процесс формирования описания материала начи-
нается с одного из достаточно низких уровней источпиковых гипо-
тез. Основное движение происходит по уровням вверх, в плане все
большего обобщения материала, хотя возможны и переходы вниз с
целью пересмотра и упрочения основания для верификации гипотез
более высокого уровня. Движение происходит дискретно, шагами,—
происходит взаимодействие гипотезы и материала, гипотеза в случае
необходимости трансформируется, фиксируется описание материала
на данном уровне (гипотеза становится утверждением), затем проис-
ходит переход к гипотезе следующего уровня.
Необходимо также отметить ряд обстоятельств. Предложенная
модель описания археологического материала инвариантна относи-
тельно археологической типологии. Отметим также, что не сущест-
вует абсолютной шкалы уровней утверждений и соответственно
понятий. Вся иерархическая система утверждений определяется
конкретной задачей исследования. И хотя отдельные понятия, утверж-
дения и даже группы утверждений, порожденные разными проблемами
могут совпадать, но, будучи включенными в различные струк-
туры, ориентированные на разные задачи, они оказываются несопо-
ставимыми по уровню. И последнее. Мы не рассматриваем вопрос о
соотнесении языка описания и анализа с исторической реальностью,
а ограничиваемся построением модели логически строгого формиро-
вания языка описания археологического материала.
28
ОБЩИЕ ПРИНЦИПЫ ИНТЕРПРЕТАЦИИ РЕЗУЛЬТАТОВ
Она... умела написать СУББОТА
так, что вы понимали, что это не
ВТОРНИК.
Интерпретация результатов начинается с вопроса о том, что
именно понимается под результатами. Здесь возможны два ответа —
под результатом понимается только конечный, итоговый вывод из
анализа системы гипотез и под результатом может пониматься каж-
дая отдельная верификация гипотезы. Второй путь представляется
более верным в силу того, что сама принципиальная возможность
интерпретации является в значительной мере критерием верифика-
ции гипотезы, т. е. должна быть проверена на каждом этапе нашего
исследования. «Историческая интерпретация археологических ма-
териалов и наблюдений с точки зрения логики представляет собой
многоступенчатый процесс с рядом переходов от рассуждений одного
уровня к рассуждениям другого, логически и семантически более
высокого уровня» [Гарден, 1983].
Интересным примером поэтапной интерпретации результатов
является анализ позы погребенного в катакомбах долины Сумбара.
Первоначально постулируется взаимосвязь погребального обряда
долины Сумбара с мифом о претворениях Ахура Мазды и в рамках
этой аксиомы интерпретируется поза погребенного на правом или
левом боку в зависимости от пола. Затем, опять-таки исходя из этой
аксиомы, формируется гипотеза (выглядящая, правда, как аксиома,
в крайнем случае — как интерпретация; однако, для первой у нее
нет порождений, а для второй — тех результатов, которые могли бы
быть интерпретированы), вводящая в исследование нечто, вообще
отсутствующее в материале,— интервал возрождения покойников.
Аргументом в пользу права на существование этой гипотезы служит
интерпретация позы погребенного.
Иногда под результатами интерпретации понимаются и введен-
ные самим исследователем аксиомы: 1) погребальное сооружение бы-
ло копией жилища — аксиома, положенная в основание исследова-
ния; 2) для помещения туда навечно тела умершего и для вечного
пребывания там его духа —«боковая» аксиома по данным этногра-
фии; 3) в конструкции погребального сооружения нет овеществлен-
ных остатков идеологических представлений — утверждение, свя-
занное с отсутствием требующейся системы аксиом. Мы можем
привести целый ряд примеров интерпретации катакомб именно
на уровне идеологических представлений. Здесь отчетливо видна связь
интерпретации с системой аксиом, в данном случае, к сожалению,
даже не опосредованная материалом.
На каких же соображениях должна строиться интерпретация
результатов? Ж.-К. Гарден отмечает: «Обращение при интерпретации
данных к здравому смыслу, а не к формальным построениям и моде-
лям может показаться странным, но это — первый шаг к более ясно-
му пониманию реальных познавательных процессов» [1983, с. 194].
29
Именно здравый смысл может и должен быть положен в основу ин-
терпретации результатов.
В то же время интерпретации можно рассматривать с точки зре-
ния содержания и выделять две области — этнокультурную и со-
циологическую. «К первой области относятся вопросы этнокультур-
ных связей, этнической принадлежности, реконструкции быта и об-
раза жизни людей, создавших изучаемые объекты. К сфере социоло-
гической интерпретации... следует отнести вопросы реконструкции
экономических, общественных и идеологических структур древних
обществ, производимых на основе археологических материалов как в
плане определения общих закономерностей, так и частных явлений
и процессов»,— писал Ж.-К. Гарден.
Он выделяет три типа интерпретаций — простые (совпадение,,
влияние, наследование), нормативные (идеи, верования, культур-
ные ценности) и динамические (системы поведения). Нетрудно за-
метить, что это разбиение условно соответствует нашему разграни-
чению утверждений по уровню обобщения. И, видимо, с этой типоло-
гией в целом можно согласиться, учитывая, однако (на что указы-
вает Ж.-К. Гарден), что при простых интерпретациях необходимо
строить парные «деревья» (сходство — различие), т. е. подвергать
интерпретации не только совпадающие, но и различные характе-
ристики объектов. Учет при интерпретациях не только сходства, но
и различия, не только наличия,; но и отсутствия позволяет в ряде
случаев поставить новые вопросы, порождает новые гипотезы. На-
пример, при анализе отсутствующих форм керамики в погребениях
долины Сумбара возникает вопрос о причинах отсутствия сосудов
для мясной пищи, который сам автор, сосредоточивший внимание
на анализе причин наличия других форм, не рассматривает.
При работе с нормативными интерпретациями следует помнить,,
что все они строятся на базе внеисточникового знания об археоло-
гических объектах, а динамические интерпретации основываются во
многом не только на априорном внеисточниковом знании, но и на
анализе любых, не только археологических факторов.* На уровне ди-
намических интерпретаций археологическое исследование становится
комплексным, а это значит, что оно приобретает целый ряд специфи-
ческих особенностей, также нуждающихся в особом рассмотрении.
Критериями истинности интерпретации могут выступать степень
ее зависимости от конкретного материала (степень ее «продиктован-
ности» конкретными данными) и ширина поля интерпретаций, т. е.
количество интерпретаций, возможных на данном материале в дан-
ном исследовании.
МЕТОДЫ АНАЛИЗА МАТЕРИАЛА
Из изложенного следует основной вывод относительно мето-
дов анализа археологического материала: наиболее перспективным
является применение математических методов, как в плане созда-
ния языка описания (и формализации такового) материала, так и
выявления взаимосвязей и соотношения между его элементами.
30
Наибольшее значение математические методы и методы формаль-
ного анализа имеют для получения результатов при простых интер-
претациях (статистические методы), нормативных (методы распозна-
вания образов), динамических интерпретациях (методы математиче-
ского моделирования). Однако распространившееся представление о
математических методах как о панацее от всех бед не совсем соот-
ветствует действительности. Субъективизм, изначально присущий
археологическому исследованию, не преодолевается привнесением в
него математических методов. Последние могут только сгладить, за-
камуфлировать это обстоятельство. Именно поэтому, применяя
математические методы, следует тщательно анализировать принципы
их действия, соответствие их задачам исследования, возможность
интерпретации полученных с их помощью результатов.
Учитывая, что исторический материал, как правило, не обладает
высокой точностью измерения, а в большинстве случаев вообще не
может быть измерен при помощи точечных параметров, попятно,
что и интерпретация, полученная в точечном виде, является либо
труднодостижимой, либо слишком схематичной. В то же время су-
ществует некий промежуточный вариант между аморфным содержа-
тельным результатом и точным математическим. Этот вариант заклю-
чается в использовании иллюстративных, графических или таблич-
ных методов, хорошо известных в советской исторической науке.
В ряде случаев табличные методы представления материала пере-
растают в методы анализа материала и позволяют не применять в
исследовании собственно статистико-математических методов. В част-
ности, такое положение имеет место при анализе поведения призна-
ка на массиве — построение графика распределения значений при-
знака на частотной оси позволяет получить массив информации,
вполне достаточный для решения вопроса о включении признака в
описание и для выдвижения гипотезы о неоднократности (упорядо-
ченной) массива.
Практически без применения формульной математики происхо-
дит анализ при сравнении двух объектов по ряду признаков, изме-
ренных в интервальной шкале. Все это свидетельствует о том, что
применение иллюстративных методов зачастую не только не хуже,
но и рациональнее, а главное, корректнее, чем применение собст-
венно статистико-математических методов. Основное требование при
этом выборе между методами (кстати, как между иллюстративными
и статистическими, так и между различными методами внутри этих
групп) должно быть сформулировано так: максимальное соответст-
вие содержательной части исследования, максимальная адекват-
ность результата поставленной задаче.
Наиболее прямым, простым и рациональным способом достиже-
ния этого является базирование математических методов на тради-
ционных, построение системы описания объектов на собственно ар-
хеологических характеристиках. Генетическая связь формально-
логических и традиционных методов археологического исследования,
как нам кажется, наиболее перспективный путь внедрения новых
методов в археологию, позволяющий апробировать точные методы в
традиционно гуманитарных областях.
31
ЛИТЕРАТУРА
Акчурин И. А. Место математики в системе наук // Вопр. философии.— 1967.—
№ 1.
Викторова В. Д. Эмпирическое и теоретическое в археологическом познании //
Вопросы археологии Урала.— Свердловск, 1981.
Гарден Ж.-К. Теоретическая археология.— М., 1983.
Генинг В. Ф. Объект и объективный предмет знаний археологической науки //
Теория и методы археологических исследований.— Киев, 1982а.
Генинг В. Ф. Проблема теоретизации научного знания в археологии // Новые
методы археологических исследований.— Киев, 19826.
Гричан Ю. В., Симанов А. Л. Археологическое исследование: методологические
проблемы // Проблемы развития современной науки.— Новосибирск, 1978.
Карпович В. Н. Термины в структуре теорий.— Новосибирск, 1978.
Кодряну И. Г. Философские вопросы математического моделирования.—Ки-
шинев, 1978.
Количественные методы в гуманитарных науках.— М., 1981.
Колчин Б. А. Ремесло Великого Новгорода // МИА.— 1955.— № 65.
Ракитов А. И. Историческое познание.— М., 1982.
Транш М. М. Красный Маяк.— Сухуми, 1955.— Т. 1*
Хлопни И. Н. Юго-Западная] Туркмения в эпоху поздней бронзы.— Л., 1983.
Шмидехельм М. X.] Археологические памятники периода разложения родово-
го строя на северо-востоке Эстонии.— Таллин, 1955.
О. Р. Квирквелия, В. В. Радилиловский
НЕКОТОРЫЕ МЕТОДОЛОГИЧЕСКИЕ ПРОБЛЕМЫ
РАЗВИТИЯ НАУЧНОГО ЗНАНИЯ В АРХЕОЛОГИИ
Археология, в задачу которой на современном этапе развития
входят «не только, да и не столько ценные находки сокровищ и
предметов обихода древнего человека, сколько осмысление найден-
ного: понимание хозяйства, социальных отношений, культуры раз-
ных народов на всех этапах развития» [Рыбаков, 1972, с. 42], в силу
специфики объекта исследования, являющегося продуктом взаимо-
действия природы п общества, методов познания, связанных как
с теоретической, так и с практической деятельностью, оказалась
весьма подверженной тем революционным преобразованиям, которые
происходят в области научного знания: становлению его как системы
на базе взаимодействия общественных, технических и естественных
наук. Это выражается в постоянной трансляции методов из одних
областей в другие, перестройке фундаментальных понятий и пред-
ставлений науки с целью включения их в более обобщенный уровень
методологического знания. Последнее означает переход на новый,,
качественно более высокий уровень познания — рассмотрения струк-
туры своей научно-познавательной деятельности, организации науч-
ного знания.
32
Гносеологический анализ познавательной деятельности. На пер-
во м этапе обратимся к выявлению философской, сущностно-содер-
жательной стороны процесса познания и ее отражения в специфике
археологического исследования, что, собственно, и обусловливает
формирование археологического знания. Такая обусловленность
требует решения поставленной задачи как с точки зрения философ-
ского содержания процесса познания, так и с точки зрения глобаль-
ных задач археологической науки. Все это поможет яснее увидеть
магистральные и тупиковые дороги, неосторожные увлечения, забы-
тые теоретические находки, определить истинный результат старых
споров, казавшихся неразрешимыми, но ставших ясными в результа-
те новых открытий и новых размышлений [Рыбаков, 1980, с. 4].
«В теории познания, как и во всех других областях,— писал
В. И. Ленин,— следует рассуждать диалектически, т. е. не предпо-
лагать готовым и неизменным наше познание, а разбирать, каким об-
разом из незнания является знание, каким образом неполное, не-
точное знание становится более полным и более точным» [Ленин,
т. 18, с. 102].
Основные положения материалистической диалектики требуют
рассматривать познание прежде всего как постепенное и все более
полное отражение объективного материального мира, воспроизведе-
ние его в мышлении человека. В области археологического познания
это нагляднее всего отражается в изменении содержания понятий
«объект» и «предмет» археологической науки на разных этапах раз-
вития и уровнях познания. Ясно прослеживается тенденция к рас-
ширению и углублению этих понятий, включению их во все более гло-
бальные познавательные структуры [Генинг, 1983].
Далее, познание можно рассматривать как знание, вечно дви-
жущееся к своей абсолютной цели, хотя ни в какой данный момент
времени ее не достигающее. Как форма теоретического мышления,
знание является открытой системой, и, как «теоретическое мышление
каждой эпохи, а значит, и нашей эпохи, это — исторический про-
дукт, принимающий в различные времена очень различные формы и
вместе с тем очень различное содержание» [Маркс, Энгельс — Соч.—
Т. 20, с. 524]. В области археологического исследования данное по-
ложение иллюстрируется существовавшими на определенных эта-
пах развития (классический, эволюционный, палеоэтнологический,
социологический подходы), в том числе на современном (комплексный
подход), этапах развития научного знания основными теоретическими
формами познавательной деятельности: систематизацией, классифи-
кацией, сравнительным анализом, интерпретацией, концепцией и
т. п. Таким образом, процесс познавательной деятельности каждого
из последующих этапов реализуется под влиянием уже достигнутого
совокупного знания, но на более вйсоком уровне.
Под критерием знания, его истинности и ценности, понимается
вся совокупность предметно-практической деятельности, направлен-
ной на познание сущности изучаемого явления или процесса, что
соответствует эмпирическому и теоретическому уровням познания в
археологическом исследовании. Эмпирическое познание является ис-
3 Заказ Ка 904
33
ходным в процессе предметно-практической деятельности и тем самым
критерием истинности теоретических построений, тогда как теоре-
тическое знание, в прерогативу которого входит объяснение эмпири-
ческих фактов, выступает как нечто единое по отношению к эмпири-
ческим данным и может быть представлено как иерархия уровней,,
каждый из которых поэтапно, от низшего к высшему, решает задачу
обобщения и объяснения эмпирического материала.
Таким образом, мы можем выделить два основных фактора, вли-
яющих па развитие археологической науки в целом. Один из факто-
ров определяется предметом и объектом археологической науки
(объективный мир со всеми присущими ему закономерностями разви-
тия), другой, не менее важный, определяется использованием пред-
метно-практической деятельности (теоретического и эмпирического
уровней познания), направленной на постепенное и все более пол-
ное отражение всех сторон объективного материального мира в ар-
хеологическом знании. Сущностно-содержательная сторона обоих
факторов неоднократно рассматривалась в археологической ли-
тературе, однако этот вопрос все еще остается дискуссионным. Вмес-
те с тем по первому фактору как одной из движущих сил научного
познания существует анализ выдвигаемых концепций [Генинг, 1983],
что позволяет нам не останавливаться на его рассмотрении. В об-
ласти же предметно-практической деятельности существует еще мно-
го неясных вопросов, связанных с ее определением и структурой.
Как известно, предметно-практическая деятельность, направлен-
ная на получение нового знания, является основным объектом
методологии познания каждой науки. В то же время не каждая та-
кая деятельность способствует достижению поставленной цели
исследования, объективному анализу изучаемых явлений и процессов,
что получило отражение в диалектико-материалистической методо-
логии, которая «конструктивно снимает как абсолютизированную,
оторванную от содержания науки формализацию, осуществляемую,
например, в рамках неопозитивистских концептуальных схем, так и
абстрактно-философские, в том числе натурфилософские, построе-
ния, также лишенные реального научного содержания, идущие не
от анализа существующих теорий самой науки, а навязывающие ей
априористические идеи ,,чистого мышления**» [Семенов, 1975, с. 23].
В советской археологии неопозитивистские концепции, получившие
большое распространение в зарубежной археологии, не раз под-
вергались критическим замечаниям [Клейн, 1973; Массон, 1973;
Квирквелия, Радилиловский, Ранов, 1985]. Диалектический и ис-
торический материализм выступает в качестве всеобщей методоло-
гии познания и фундамента научного мировоззрения.
Наряду с этим в каждой индивидуальной области научного по-
знания методология содержит совокупность уровней методов и за-
конов познания. Каждый из них имеет методологическое значение
только в том случае, если он направлен и на получение новых эмпи-
рических фактов, и на их обобщение и объяснение. Мы исходили
из следующего определения методологического знания: «Методоло-
гический подход к чему-либо в самом общем виде означает подход, за-
34
ключающийся в отыскании метода, в установлении определенного
рода последовательности действий, обеспечивающих целенаправ-
ленное, планомерное движение к какому-либо результату... ме-
тодологический подход всегда связан с деятельностью, притом созна-
тельно упорядоченной, последовательность которой контролируется
ит. д., короче говоря, сознательно осуществимой» [Швырев, Юдин,
1980, с. 13-14].
В методологии обычно выделяют четыре уровня знания: 1) фи-
лософской методологии; 2) общенаучных методологических принци-
пов и форм исследований; 3) конкретно-научной методологии; 4) ме-
тодики и техники исследования [Земель, 1984, с. 8]. Предметно-
практическая деятельность, направленная на получение нового
знания, последовательно реализуется на каждом из выделяемых уров-
ней методологического знания, которое «представляет собой своеоб-
разную концептуальную нормативную систему, устанавливающую
границы, пределы адекватной применимости для того или иного
способа деятельности методологического характера» [Земель, 1984,
с. 9]. В логическом переходе от уровня к уровню и заключается
сущность процесса дифференциации научного знания в археоло-
гии — «от абстрактно-всеобщих... к качественно-конкретным формам
и проявлениям методологического знания» [Земель, 1984, с. 10].
Иными словами, от общей концепции исторического процесса — до
методов полевой археологии, камерально-лабораторной обработки
материала, его первичной классификации и т. п. В свою очередь, на
базе марксистско-ленинской философии осуществляется интегра-
ционный процесс научного знания в археологическом исследовании,
-причем важную роль в нем играет системная трактовка социальной
действительности как «воплощение ее в закономерностях общест-
венно-экономических формаций (систем), в установлении системной
по своему существу зависимости между сферами материальной и ду-
ховной жизни общества, в открытии феномена двойственной качест-
венной определенности социальных явлений и т. п.» [Кузьмин,
1976, с. 25].
Таким образом, каждый из вышеперечисленных уровней методо-
логического знания содержит определенные познавательные и прак-
тические действия, направленные на получение нового знания об
исследуемом объекте. Это новое знание будет археологическим, но
базирующимся на известном положении об историческом знании:
«С чего начинается история, с того же должен начинаться и ход мыс-
лей, и его дальнейшее движение будет представлять собой не что
иное, как отражение исторического процесса в абстрактной и тео-
ретически последовательной форме; отражение исправленное, но
исправленное соответственно законам, которые дает нам сам дейст-
вительный исторический процесс, причем каждый момент может рас-
сматриваться в той точке его развития, где процесс достигает полной
зрелости, своей классической формы» [Маркс, Энгельс, т. 13,
с. 497].
Получению нового археологического знания на каждом из уров-
ней методологического знания служат определенные принципы, мето-
3*
35
ды и приемы исследования изучаемых явлений. В принципах зало-
жены «наиболее общие предписания, указывающие, как следует
осуществлять познание и практическую деятельность» [Ивлев^
1982. с. 26]. Так, например, принцип первичности материального и
вторичности идеального как один из основных мировоззренческих
принципов философии (уровень философской методологии) нашел
отражение в проецировании общесоциологических законов функ-
ционирования общества «на исторические законы различного уров-
ня, закономерности различных сфер социальной действительности»
(уровень общенаучных методологических принципов и форм иссле-
дования), которые «позволили бы объективнее и полнее раскрыть ис-
торический процесс жизни древних обществ» [Генинг, 1983]. В свою
очередь, исторические закономерности в археологических исследо-
ваниях необходимо рассмотреть с точки зрения закономерностей
отражения объективной реальности в предметном мире (уровень
конкретно-научной методологии).
На уровне методики и техники большую роль играет принцип
объективности информации; получаемой в ходе археологического
исследования. Как правило, говорится о степени объективности ин-
формации, содержащейся в археологическом источнике, однако нам
кажется это неточным: степень адекватности отражения объек-
тивной реальности в археологическом источнике близка к абсолют-
ной, а следовательно, и понятие «искажение информации» к ним
неприменимо. Извлекаемая же из археологических источников инфор-
мация зависит от корректности и обоснованности поставленной ис-
следовательской задачи, от уровня развития конкретно-научной
теории и методологии. Искажение информации в ходе археологиче-
ского исследования зависит также от выбора методов, методик и в
особенности от интерпретации получаемых результатов.
В методах, как и в принципах, заложены определенные познава-
тельные и практические действия, направленные на достижение по-
ставленной цели. Они включают в себя «последовательность позна-
вательных операций или этапов деятельности, способствующих
наиболее успешному достижению желаемого результата» [Ивлевг
1982, с. 26]. В зависимости от широты охвата эмпирических фактов
и стоящих задач, в области археологического исследования, методы
можно разделить на общие и частные. Общие методы направлены на
достижение целей в различных, не перекрещивающихся областях
археологического знания. Их классификация по сфере применения и
по решаемым задачам позволяет различать методы полевого, каме-
рально-лабораторного и кабинетного исследования материала. По-
следнее включает в себя постановку задач, выбор методов, верифи-
кацию гипотез, сравнительный анализ, классификацию источников
и т. п. Надо отметить, что использование различных методов не но-
сит характера последовательного перехода от одного метода к дру-
гому в зависимости от смены типа практической деятельности. На-
пример, на раскопках археолог применяет и использует только ме-
тоды полевого анализа. Указанная типология носит не хронологи-
ческий, а типологический характер.
36
Дальнейшее рассмотрение категорий археологического исследо-
вания может вестись на основании анализа приемов, «представляющих
собой относительно несложные способы познавательной и практи-
ческой деятельности, способствующие достижению поставленной
цели, и, как правило, являющихся частью какого-либо метода»
[Ивлев, 1982, с. 27]. В свою очередь, совокупность приемов, подчи-
ненных достижению общей цели, является методикой. Так, напри-
мер, методика проведения разведочных работ включает в себя такие
приемы исследовательской деятельности, как поиск и фиксация ар-
хеологических памятников, сбор подъемного материала, определение
площади фиксируемого памятника и т. п. При проведении раскопоч-
ных работ приемы, входящие в методику их проведения, включают
в себя фиксацию материала по ярусам, квадратам, жилым помеще-
ниям ит. п., описание культурных напластований, составление чер-
тежей, схем и т. д.
В то же время провести абсолютные границы между принципами,
методами, методиками и приемами познания очень сложно, особенно
на более высоких уровнях методологического знания.
Методологические проблемы в советской археологической литера-
туре. Развитие научного знания предполагает повышенный интерес
к методологической проблематике, что связано с углублением про-
цесса теоретизации научного мышления, совершенствования его
средств и методов. И действительно, увеличивающееся из года в год
количество работ, связанных с анализом внутренних закономерно-
стей научного знания, методов познания и логико-методологических
проблем в области археологического исследования, говорит о боль-
шом значении, которое имеет оно для развития археологической нау-
ки в целом.
На основании анализа опубликованных работ можно выделить
следующие основные направления теоретических исследований в
археологической науке:
1) выявление места археологии в системе общественных наук
(см., напр.: [Аникович, 1980; Захарук, 1978]); 2) теория археологи-
ческой науки (см., напр.: [Артамонов, 1947; Викторова, 1979; Клейн,
1978, 1979а, 1980]); 3) методология археологии [Васильевский,
1979; Генинг, 1982; Захарук, 1969; Клейн, 1977]; 4) категории ар-
хеологической пауки [Боряз, 1976; Бочкарев, 1975; Бочкарев,
Трифонов, 1980; Григорьев, 1972; Захарук, 1977; Квирквелия, 1981;
Клейн, 19796]; 5) логика языка описания и классификация ар-
хеологических источников (см., напр.: [Шер, 1978; Федоров-Давыдов,
1979, 1981, 1984; Радилиловский, Шукуров, 1981; Лебедев, 1979;
Квирквелия, 1981]); 6) оценка переспективности применения новых
методов анализа, моделирования и эксперимента [Курочкин, Лес-
ман, 1982; Квирквелия 1979, 1981, 1984, 1985]; 7) оценка возможно-
сти реконструирования исторического прошлого по вещественным
остаткам — артефактам [Лебедев, 1973; Массон, 1974, 1981].
Решение вышеуказанных вопросов предполагает широкий охват
всех сторон археологического исследования, но одновременно тре-
бует нахождения решающего звена. Таким звеном, как мы предпо-
37
лагаем, является наличие на современном этапе развития археологи-
ческой науки «проблемной ситуации». В ее основе лежит выявление
основных направлений процесса познавательной деятельности и ре-
шение кардинальных вопросов археологии.
К оценке проблемной ситуации в археологии. Как мы уже отме-
чали, методологические проблемы можно пытаться решить с по-
мощью введения понятия проблемной ситуации. Ее содержательная
сторона в области археологического исследования рассматривается
в работах В. Ф. Генинга [1983] и Ю. Н. Захарука [1973].
В монографической работе В. Ф. Генинга, посвященной пробле-
ме определения объектации предмета археологической науки, под
проблемной ситуацией понимается такое состояние, когда при ис-
следовании основных, кардинальных проблем предполагается мно-
жество противоречивых решений, причем, несмотря на дискуссии,
взгляды различных ученых не могут быть сближены [Генинг, 1983,
с. 81—83]. Назревание проблемной ситуации автор относит к концу
60-х — началу 70-х гг. По мнению автора, выход из создавшейся
ситуации заключается прежде всего в глубоком методологическом
анализе того огромного исследовательского практического опыта,
который накоплен современной наукой в области изучения истории
древних обществ. Последнее должно помочь решить первоочеред-
ную задачу разработки и создания теоретического и логико-
методологического базиса собственно археологической науки,
что, по мнению В. Ф. Генинга, создаст условия для преодоления
проблемной ситуации и выведет науку на новую ступень эффективно-
сти исследований в области социально-исторической проблематики.
Проведенный В. Ф. Генингом анализ ситуации, как мы видим,
относится не к сфере методологии археологического исследования,
а скорее к области науковедения и охватывает только наиболее об-
щие причины возникновения такой ситуации. Подобный подход
к анализу проблемной ситуации, без уточнения и прояснения основ-
ных ее содержательных сторон, не позволяет, на нщп взгляд, пере-
вести ее анализ как в историко-философскую, так и в теоретиче-
скую плоскость.
В работе Ю. Н. Захарука под проблемной ситуацией в археоло-
гическом исследовании понимается такое состояние, когда в процессе
исследования обнаруживается несоответствие между имеющимися в
наличии знаниями и познавательными средствами, с одной стороны,
и возникающими в ходе исследования задачами — с другой [Заха-
рук, 1973, с. 10]. Такое определение, на наш взгляд, является более
корректным в логическом отношении, нежели первое.
По мнению Ю. Н. Захарука, проблемная ситуация в археологии
является естественным состоянием. В то же время, подчеркивает
автор, это не означает, что проблемные ситуации на всем протяжении
развития науки остаются неизменными. С развитием науки возни-
кают все новые и новые проблемы, а вместе с ними и новые проблем-
ные ситуации.
Такое определение характера проблемной ситуации в археоло-
гии полностью соответствует диалектико-материалистической трак-
38
товке истории развития науки, которая основывается на ленинской
идее развития науки как процесса, включающего в себя не только
медленную, протекающую постепенно эволюцию, но и быстрые, рез-
кие скачки, прерывающие собой предшествующие им постепенность
и эволюционность развития. В этом и заключается суть проблемной
ситуации.
Анализируя состояние нынешнего этапа и его проблемной си-
туации в области археологического исследования, Ю. Н. Захарук
указывает, что при всем многообразии решаемых проблем анализ со-
временных проблемных ситуаций неизменно будет указывать на ряд
общих для всех них моментов, а именно: отсутствие унифицирован-
ной археологической терминологии и понятийного аппарата; отсутст-
вие общепринятых принципов и выработанных методов и приемов
решения проблем; неразработанность археологической теории [За-
харук, 1973, с. 12].
Научное решение, возникающее в ходе исследования проблемы,
возможно, по мнению автора, при условии так называемого про-
грессивного сдвига проблем. Структуру и логику этого прогрессивно-
го сдвига Ю. Н. Захарук предлагает выразить в виде следующей фор-
мулы: Р -> ТТ -> ЕЕ -> Рк, где Р — исходная поблема, ТТ — ее
первичное предлагаемое решение, ЕЕ — критическое исследование
этого решения, Рк — проблема, возникающая в результате решения
исходной проблемы [Захарук, 1973, с. 9].
Предлагаемая схема сходна с попперовской схемой роста на-
учного знания [Поппер, 1983; Венцковский, 1982, с. 21]. Так же,
как и у Поппера, новая проблема затрагивает новые аспекты, что оз-
начает прогрессивный сдвиг в проблемной ситуации, так как способ-
ствует выявлению новых сторон изучаемых явлений и процессов,
в результате чего достигается более глубокое их понимание.
В целом в работе Ю. Н. Захарука предпринята попытка созда-
ния адекватного описания развития научного знания в археологии.
Теоретический и эмпирический анализ, направленный на изучение
возникающих проблемных ситуаций, позволит уточнить имеющиеся
и наметить некоторые новые направления поиска адекватных средств
описания процесса развития научного знания в археологии.
В то же время схема, предложенная Ю. Н. Захаруком, кажет-
ся нам несколько упрощенной. Прежде всего, видимо, имеет смысл
ввести в качестве начальной точки исследования объект познания
(О), рассматриваемый в рамках имеющихся теоретических концеп-
ций (Т). Принципиальное отличие здесь в большей, как нам кажет-
ся, связи данной схемы с объективной реальностью. Первичная,
исходная проблема в схеме Ю. Н. Захарука возникает в ходе абстракт-
ного, отчасти умозрительного исследовательского процесса. Мы же
считаем, что порождением и проблемы, и проблемной ситуации вы-
ступает обнаружение новых эмпирических данных. Эти данные рас-
сматриваются в рамках имеющихся теоретических концепций и в
случае, если между ними возникает противоречие, теоретические кон-
цепции подвергаются критическому анализу (ЕЕ), так как трансфор-
мация эмпирических данных как элемента объективной реальности,
39
естественно, невозможна. Критический анализ выявляет «болевые»,
слабо или неполно разработанные элементы теоретических концеп-
ций, не соответствующие накопленному эмпирическому материалу.
Это и обусловливает проблемную ситуацию (ПС), понимаемую нами в
определении Ю. Н. Захарука. В решении проблемной ситуации нам
кажется важным то, что оно происходит на базе пересмотра исходной
парадигмы на различных уровнях методологического знания (Т+Ух,
Т + У2, Т + У3, Т + У4) в соответствии с новыми эмпирическими
данными, в результате чего возникает новая парадигма (Т1), в рам-
ках которой исходный объект имеет непротиворечивое решение
(О1), что приводит к получению нового знания (НЗ). Следовательно,
предлагаемые уточнения к схеме Ю. Н. Захарука выглядят так:
О Т ЕЕ ПС Р Т + Ух Т1 О1 НЗ
Т + У2
т + Уз
Т±у4
Таким образом, мы считаем, что проблемная ситуация есть за-
кономерный этап в развитии научного знания, устанавливающий
соответствие теоретического и эмпирического в исследовании. Более
того, описываемая данной схемой ситуация хорошо известна любому
специалисту в области археологии. Приведем пример.
Вплоть до начала нашего века среди ученых-археологов быто-
вало мнение, опирающееся на сообщения Геродота, что древнейшими
жителями Керченского полуострова являлись киммерийцы. Однако
обнаружение А. Д. Архангельским стоянок каменного века приве-
ло к пересмотру этой концепции, ее критическому анализу, а впослед-
ствии и к созданию новых теоретических построений на всех уровнях
методологического знания [Мацкевой, 1977].
Еще более нагляден пример с изучением происхождения и рас-
селения славян. Бытовали и по мере накопления* эмпирического
материала были пересмотрены или просто отвергнуты десятки теорети-
ческих концепций: балканская, скифо-сарматская, кельтская,
готская, прикарпатская, балто-германская, польско-волынская, при-
пятско-среднеднепровская, азиатская и многие другие [Седов,
1979]. И каждый раз обнаружение новых эмпирических материалов,
входящих в противоречие с некоей концепцией, вело к ее пересмотру
и уточнению, т. е. в конечном итоге к получению нового, более пол-
ного и более точного знания.
Необходимо отметить, что, конечно, и предлагаемая нами схема
является упрощенной и не всеобъемлющей. В ней, в частности, не
учтены такие моменты, как влияние на возникновение проблемной
ситуации интеграции наук, позволяющей по-новому взглянуть на
уже накопленные эмпирические данные и тем самым тоже приводя-
щей к проблемной ситуации; изменение характера проблемных си-
туаций в процессе развития археологического знания, хотя очевидна
тенденция к возникновению проблемных ситуаций на все более вы-
соких уровнях обобщения эмпирического материала; не введены
оценки степени объективности критического анализа концепции.
Только получив ответы на эти вопросы, мы сможем подойти к вы-
явлению закономерностей решения самих проблемных ситуаций.
И хотя данная схема дает несколько грубое приближение к ре-
альности познавательной деятельности, не учитывает многих ее
сторон, она, видимо, является закономерным этапом в развитии по-
знания. Сущность диалектики познания заключается прежде всего
в том, что познание движется от грубых, приближенных схем ото-
бражения объективной реальности к более тонким, более точным, а
значит, и более истинным. Анализ исследовательских ситуаций,
предлагающих ту или иную форму достижения адекватного отобра-
жения развития научного знания в области археологического иссле-
дования, представляется важной методологической задачей.
ЛИТЕРАТУРА
Маркс К., Энгельс Ф. Соч.— 2-е изд. — Т. 13.
Маркс К., Энгельс Ф. Соч.— 2-е изд.— Т. 20.
Ленин В. И. Поли. собр. соч.— Т. 18.
Аникович М. В. О месте археологии в системе общественных наук (историогра-
фический очерк) // Вопросы методологии истории, историографии и
источниковедения.— Томск, 1980.
Артамонов М. И. Археологические теории происхождения индоевропейцев в
свете учения Н. Я. Марра // ВА.— 1947.— № 2.
Боряз В. Н. Методологические предпосылки и принципы определения объекта
археологической науки И Материалистическая диалектика и частные нау-
ки.— Л., 1976.
Бочкарев В. С. К вопросу о системе основных археологических понятий // Пред-
мет и объект археологии и вопросы методики археологического исследо-
вания: Мат-лы симпозиума.— Л., 1975.
Бочкарев В. С., Трифонов В. М. Пространство и время в археологии // Методика
археологического исследования и закономерности развития древних об-
ществ.— Ашхабад, 1980.
Васильевский Р. С. Некоторые методологические вопросы археологии И Мето-
дологические проблемы современной науки.— М., 1979.
Венцковский Л. Э. Философские проблемы развития науки.— М., 1982.
Викторова В. Д. Комплексный подход в создании научной теории археологии //
Комплексный подход к научному поиску: Проблемы и перспективы.—
Ч. 2.— Свердловск, 1979.
Генинг В. Ф. Структура системы археологического знания (к вопросу о мето-
дологическом анализе уровней знания в археологии) // Методологические
и методические вопросы археологии.— Киев, 1982.
Генинг В. Ф. Объект и предмет науки в археологии.— Киев, 1983.
Григорьев Г. И. Культура и тип в археологии: Категория анализа или реаль-
ности? // Тез. докл. сессии, посвященной итогам полевых археол. исслед.
1971 г.— Ташкент, 1972.
Захарук Ю. Н. О методологии археологической науки и ее проблемах // Сов.
археология.— 1969.— № 3.
Захарук Ю. Н. Проблемная ситуация в археологии // Там же.— 1973.— № 4.
Захарук Ю. Н. Понятия «факт» в археологической науке // Там же.— 1977.—
№ 4.
Захарук Ю. Н. Историзм археологической науки // Древняя Русь и славяне.—
М., 1978.
Земель Е. Ф. Проблема выделения уровня методологического знания // Пробле-
мы методологии познания природных и социальных явлений.— M.t
1984.-С. 8.
41
Ивлев Ю. В. Место логики в методологии научного познания // Методология
научного познания.— М., 1982.
Квирквелия О. Р. К вопросу о создании фонда археологических источников //
Новое в применении физико-математических методов в археологии.—
М., 1979.
Квирквелия О. Р. Краткий обзор советской литературы по вопросам примене-
ния статистико-математических методов исследования в археологии
(1926—1977) И Математические методы в социально-экономических и
археологических исследованиях.— М., 1981.
Квирквелия О. Р. Общие принципы математической предобработки археологи-
ческого материала // Тез. докл. Первой конф, молодых историков Сред-
ней Азии и Казахстана.— Душанбе, 1984.
Квирквелия О. Р. Модификация критерия Хэмминга в решении археологических
задач // Проблемы реконструкций в археологии.— Новосибирск, 1985.
Квирквелия О. Р., Радилиловский В. В., Ранов В. А. [Рецензия] // Изв. АН
ТаджССР.— Отд. общ. наук.— 1985.— № 1. Рец. на кн.: Гарден Ж.-К.
Теоретическая археология.— М., 1981.
Клейн Л. С. Метаархеология на Западе. (Критический обзор современных ученых
Запада о содержании теории археологии) // Тез. докл. сессии, посвящен-
ной итогам полевых археол. исслед. 1972 г.— Ташкент, 1973.
Клейн Л. С. К оценке эмпиризма в современной археологии // Проблемы архео-
логии и этнографии.— Л., 1977.
Клейн Л. С. Археологическая теория (проблема статуса и дефиниции) // Проб-
лемы археологии.— 1978.— № 2.
Клейн Л. С. Теории в археологии // Новое в археологии Сибири и Дальнего Вос-
тока.— Новосибирск, 1979а.
Клейн Л. С. Понятие типа в современной археологии // Типы в культуре: Мето-
дологические проблемы классификации систематики и типологии в со-
циально-исторических и антропологических науках.— Л., 19796.
Клейн Л. С. Структура археологической теории // Вопр. философии.— 1980.—
№ 13.
Кузьмин В. И. Принцип системности в теории и методологии К. Маркса.—
М., 1976.
Курочкин Э. В., Лесман Ю. М. Информационные оценки сложности формы
керамических сосудов // Естественные науки и археология в изучении
древних производств.— М., 1982.
Лебедев Г. С. Отражение социальной структуры в археологических материа-
лах // Философия, история, современность.— Л., 1973.
Лебедев Г. С. Археологический тип как система признаков // Типы в культуре:
Методологические проблемы классификации, систематики и типологии в
социально-исторических и антропологических науках.-»- Л., 1979.
Массон В. М. Археология за бортом гуманитарии (некоторые зарубежные тео-
рии и вопросы о предмете археологической науки) // Тез. докл. сессии,
посвященной итогам полевых археол. исслед. 1972 г.— Ташкент, 1973.
Массон В. М. Вопросы социологической интерпретации жилищ и поселений //
Реконструкция древних общественных отношений по археологическим
материалам жилищ и поселений: Кр. тез. докл.— Л., 1974.
Массон В. М. Традиции и инновации в процессе культурогенеза (в свете данных
археологии) // Мат-лы методологического семинара Л ОНА «Преемствен-
ность и инновации в развитии древних культур».— Л., 1981.
Мацкевой Л. Г. Мезолит и неолит Восточного Крыма.— Киев, 1977.
Поппер К. Логика и рост научного знания.— М., 1983.
Рыбаков Б. А. Гуманитарии в эпоху НТР // Наука и жизнь.— 1972.— № 3.—
С. 42.
Рыбаков Б. А. Институту археологии — 60 лет/КСИА АН СССР.— 1980.—
С. 163.
Радилиловский В. В., Шукуров Ф. А. Автоматическая классификация керами-
ческих форм // Докл. АН ТаджССР.— 1981.— Т. 29, № 11.
Седов В. В. Происхождение и ранняя история славян.— М., 1979.
Семенов С. А. Системный подход и «Аналитическая археология» Д. Кларка //
Предмет и объект археологии и вопросы методики археологического ис-
следования.— Л., 1975.
42
Федоров-Давыдов Г. А. Оценка информативности признаков при построении
археологической классификации и процесс типообразования И Новое
в применении физико-математических методов в археологии.— М., 1979.
Федоров-Давыдов Г. А. Археологическая типология и процесс типообразова-
ния // Математические методы в социально-экономических и археологи-
ческих исследованиях.— М., 1981.
Федоров-Давыдов Г. А. Количественные методы в археологической типологии
и классификации И Комплексные методы в изучении истории с древней-
ших времен до наших дней.— М., 1984.
Швырев В. С., Юдин Б. Г. Методологический анализ науки.— М., 1980.
Шер Я. А. О развитии языка археологии И Проблемы археологии.— 1978.—
Вып. 2.
Ю. II. Xолюшкин
НЕКОТОРЫЕ МЕТОДИЧЕСКИЕ ВОПРОСЫ
СОЗДАНИЯ И ИСПОЛЬЗОВАНИЯ
ХРОНОЛОГИЧЕСКИХ БАНКОВ ДАННЫХ ИДЕЙ
В АРХЕОЛОГИИ ДРЕВНЕКАМЕННОГО ВЕКА СИБИРИ
Исходным пунктом для постановки задачи создания банков
(баз) данных идей в археологии древнекаменного века Сибири яви-
лось определение некоторых допущений, которые позволяют выде-
лить достаточно простые связи и параметры в структуре археологи-
ческой науки, в частности ее раздела о палеолите.
Все более нарастающая тенденция к самопознанию, анализу
специфики и организации своего научного знания [Генинг, 1983,
с. 7] настоятельно требует применения инструментария количест-
венных методов и в археологии.
Естественный характер этого процесса вызван многими причи-
нами. Во-первых, происходит непрерывное накопление археологи-
ческого материала, позволяющее обнаружить закономерности, под-
дающиеся в той или иной мере формализации. Во-вторых, сами об-
наруживаемые связи оказываются весьма сложными и чисто описа-
тельный подход становится затруднительным в силу своей громозд-
кости, что приводит к поиску «новой риторики» археологической
прозы [Гарден, 1983, с. 226]. В-третьих, информационная лавина
современных публикаций, описательный характер и многословие
которых требуют массы времени для их усвоения, не способствует
сосредоточению теоретических усилий. Это принуждает к поискам
замены методики сплошного прочтения текстов способами более
быстрого получения информации [Гарден, 1983, с. 227].
Здесь, на наш взгляд, большим подспорьем может стать заим-
ствование разнообразного опыта и богатейших традиций использо-
вания формализованных процедур анализа, накопленных в инфор-
матике, науковедении и социологии. Именно в этих науках накоплен
опыт выявления свойств и структуры информации и анализа таких
важных характеристик, как достоверность, полнота, убедитель-
ность, доказательность, оптимальность, оперативность и т. д.
43
В археологии каменного века Сибири мы можем в настоящее
время отметить лишь отдельные попытки количественного анализа
некоторых качественных характеристик. Однако сегодня они уже
не могут в полной мере удовлетворить нас. В одних случаях эти по-
пытки имели чрезмерно обобщенную форму представления исходных
смысловых единиц информации, которые при отсутствии многих
нюансов (временных, качественных) создавали «сглаженную» карти-
ну [Холюшкин, 1981, с. 12—14]. Другие касались лишь частных во-
просов археологии каменного века [Холюшкин, 1983, с. 143—149]
и не могли претендовать на системность описания и последующего
анализа.
В целом эти попытки были предназначены для получения ответов
на вопрос, имеет место или нет некоторое свойство. Тем не менее эти
попытки имели и ряд достоинств, порожденных их же недостатками.
Во-первых, было показано, что процесс создания количественных ха-
рактеристик, отражающих содержание такого важного понятия, как
ценность научного результата, далеко не прост. Во-вторых, была
продемонстрирована опасность вольного обращения с эмпирически-
ми данными при «сглаживании» или аппроксимации статистического
материала и, следовательно, была указана необходимость осторож-
ного отношения к эмпирическим результатам наблюдения в археоло-
гии. В-третьих, стало ясно, что к статистическим результатам нель-
зя относиться как к истине в последней инстанции. Они служат
лишь эвристической подсказкой для соответствующих гипотез.
В результате была выявлена необходимость более полного и
систематического исследования закономерностей и механизма функ-
ционирования и развития научной деятельности [Яхиел, 1977,
с. 104]. Стало ясно, что для этого потребуется в первую очередь
создание «исследовательской техники объективного, систематическо-
го и количественного описания очевидного содержания научных
коммуникаций» [Методологические и методические проблемы кон-
тент-анализа, 1973, с. 10]. Такая техника должна отличаться высо-
кой точностью при изучении таких важных науковедческих объек-
тов, какими являются информационный массив и само научное со-
общество.
Для археологии это довольно трудная задача из-за наличия об-
ширного по объему, но несистематизированного материала, имею-
щего широкий диапазон трактовок тех или иных положений — от
тщательно продуманных логически взаимосвязанных утверждений
до своеобразных «объяснений-скетчей». К этому можно добавить от-
меченные Ж.-К. Гарденом отсутствие четких правил в выборе и фор-
мулировании так называемых «исходных данных», неизученность
«операций», применяемых при построении теорий, а также наличие
полной свободы выбора первичных элементов и связей, которыми
определяется содержание теории [Гарден, 1983, с. 253].
Поэтому с процедурной точки зрения для создания хронологи-
ческого банка данных идей необходимо создать модель содержатель-
ного плана текстов публикаций, позволяющую расчленять тексты
на смысловые единицы и производить выбор категорий и единиц
44
анализа и счета [Красильников, 1985, с. 11]. Правда, при этом воз-
никают определенные издержки, поскольку модель — лишь схема
действительности. Абстракции, как указывал Ф. Энгельс, суть
«сокращения, в которых мы схватываем, сообразно их общим свой-
ствам, множество различно чувственно воспринимаемых вещей»
[Энгельс, 1955, с. 187].
При составлении перечня символов, признаков и их кодировке
неизбежно будут отсекаться некоторые элементы как содержатель-
ного, так и выразительного плана, хотя, конечно, больше будут стра-
дать последние (интонационные, экспрессивно-эмоциональные). И
все-таки ядро информации должно быть всегда сохранено настоль-
ко, чтобы анализ был возможен не только по отдельным хроноло-
гическим срезам и показателям, а по всем возможным характерис-
тикам, которые содержатся в анализируемом тексте [Коробейников,
1983, с. 127]. «Это достигается фиксацией однотипных ,,суждений”
(центральных идей логических цепей) не по одному, а по нескольким
основаниям» [Коробейников, 1983, с. 128].
Первичная карточка учета археологической информации, раз-
работанная автором данной статьи, включала параметры, легко
поддающиеся счету: 1) порядковый номер карточки; 2) фамилию соста-
вителя; 3) дату составления карточки; 4) фамилию автора — источ-
ника информации; 5) название источника информации; 6) название
журнала или издательства; 7) год издания; 8) место издания; 9) чис-
ло страниц; 10) тираж; И) возраст автора публикации; 12) степень;
13) принадлежность автора к научному центру; 14) отдел информа-
ции; 15) рубрику; 16) временные характеристики содержания;
17) пространственные характеристики содержания; 18) указание
исследуемой территории. Далее выделялись ключевые проблемы,
к которым обращались исследователи: датировка памятников, пред-
полагаемое время заселения исследуемой территории, пути заселе-
ния, технологические, культурологические и экологические аспекты.
Классификация внутри каждой выделенной группы велась по прин-
ципу «факт — мнение», путем фиксации знака отношения (поло-
жительного, отрицательного, нейтрального) и степени его интенсив-
ности (слабой, средней, сильной) [Красильников, 1983, с. 13].
С каждой рубрикой и отдельными параметрами, отраженными в них,
была связана сеть цитирования.
Из таких карточек формировалась проблемная и авторская
картотека. Кроме того, в результате классификации и группировки
проблем и их взаимосвязей была разработана методика исследова-
тельского процесса, включающая ряд стадий исследования. При этом
мы исходили из положения о том, что массив публикаций, представ-
ляя собой дискретный набор текстов, поддается количественному
описанию и отражает в какой-то степени эффективность научной
деятельности.
В первую очередь нами рассматривалась возможность получе-
ния статистических характеристик, отражающих структуру научного
сообщества археологов, занимающихся палеолитом Сибири. К таким
характеристикам относятся; временная динамика числа ученых и
45
возрастной структуры научных кадров; возрастная динамика откры-
тий в данной области; возрастная и временная динамика числа со-
авторов; принадлежность ученых к какому-либо научному центру,;
статус конкретных ученых. Построение кривых по каждой из рас-
смотренных характеристик позволяет проследить ряд закономер-
ностей в росте научных кадров, изменении их возрастной структуры*
системе образования и подготовки, в наличии определенных научных
традиций [Хайтун, 1983, с. 40—60].
Не менее важным нам представляется изучение латентных пере-
менных: научного знания, ценности научного результата, научной
продуктивности.
Именно на массиве публикаций прослеживаются многочислен-
ные статистические закономерности, такие как, например, распре-
деление научной продуктивности по закону Ципфа-Парето [Казач-
ков, 1973, с. 356]. На этом этапе исследования необходимо просле-
дить закономерности рассеяния археологической информации. Со-
гласно принятой в наукометрии методике, для этих целей произво-
дится ранжирование множества журналов, сборников в порядке
уменьшения числа статей по той или иной тематике [Bradford*
1948].
Степень концентрации родственных по тематике статей, согласна
положениям закона рассеяния информации, является признаком
достаточно сформировавшейся научной области, что при высокой
степени концентрации приводит к накоплению и преемственности
научного знания и позволяет выявить наличие временных сильных
объединений, где все связаны со всеми, и групп ученых, связанных
между собой неформальными контактами, так называемых «невиди-
мых колледжей» [Crane, 1972; Крейн, 1976, с. 183—218].
В предлагаемой методике предусматривается рассмотрение кор-
реляционных зависимостей между распределением ученых по числу
публикаций, авторами которых они являлись, и мерами признания
этих ученых [Хайтун, 1983, с. 63]. На этом этапе производится мно-
гофакторное исследование циклов большой и малой продуктивности
как у отдельных исследователей, так и у всего сообщества археоло-
гов, занимающихся палеолитом, выявление всевозможных лимити-
рующих факторов: выбывания ученых, ограниченной скорости пе-
редачи и освоения новых идей и т. д.
Процесс распространения во времени новых археологических
идей отображается на графиках в виде дерева целей, отражающего
момент возникновения археологического знания и сам процесс его
распространения. Подобным образом распространяется генетическая
информация (фенотип — массив публикаций, передающиеся научные
понятия — генотип, а новое знание — мутации [Charaviglio, Jones,
1972, р. 27—31]). С помощью указанного графика и соответствую-
щих расчетов можно выявить многочисленные данные: время воз-
никновения интереса к проблеме, скорость освоения новой информа-
ции, «заражение новыми идеями членов научного сообщества» [Бей-
ли, 1970], саму динамику информационного потока, соотношение
нового и старого знания в конкретных публикациях. Последнее об-
46
стоятельство важно для вопросов, тема которых в достаточной сте-
пени исчерпана.
В методике на данном этапе предусматривается и рассмотрение
соотношения между общенаучной разносторонностью ученого и
числом идей, авторами которых он считается [Хайтун, 1983, с. 142—
146].
Другой мерой, позволяющей оценить влияние данной информа-
ции на деятельность научного сообщества, являются сети цитиро-
вания. Для этих целей нами используется метод библиографического
связывания, с помощью которого производятся анализ плотности и
концентрации ссылок и объединение работ по принципу наличия
общих ссылок на них. С помощью сетей цитирования представляется
возможность оценить научные работы, получить определенные ха-
рактеристики научного влияния, проследить степень сплоченности
групп ученых и, наконец, изучить процесс старения информации по
тем или иным вопросам. Сам процесс может быть выражен в виде
графика, где на оси абсцисс откладывается год цитируемой работы,
а на оси ординат — число ссылок на статью данного года. Факт
«горба» на кривой старения публикации будет являться эмпириче-
ским подтверждением концентрации научного знания [Яблонский,
1986, с. 118].
Предлагаемая методика исследования идей в археологии камен-
ного века, основанная на некоторых достижениях в области науко-
метрии, не отражает, конечно, всех возможностей применения этих
методов. Она представляет собой лишь попытку проведения коли-
чественного анализа развития идей данной области знания.
ЛИТЕРАТУРА
Энгельс Ф. Диалектика природы.— М., 1955.— С. 187.
Бейли Н. Математика в биологии и медицине.— М., 1970.— 328 с.
Гарден Ж.-К. Теоретическая археология.— М., 1983.
Генинг В. Ф. Объект и предмет науки в археологии.— Киев, 1983.
Казачков Л. С. Системы потоков научной информации.— Киев, 1973.
Коробейников В. С. Редакция и аудитория. Социологический анализ.— М.,
1983.
Красильников С. А. Методические указания к курсу «История СССР. Источни-
коведение».— Новосибирск, 1985.
Крейн Д. Социальная структура группы ученых: Проверка гипотезы о «невиди-
мом колледже» И Коммуникация в современной науке.— М., 1976.—
С. 185-218.
Методологические и методические проблемы контент-анализа.— Новосибирск,
1973.
Хайтун С. Д. Наукометрия. Состояние и перспективы.— М., 1983.
Холюшкин Ю. П. Проблемы корреляции позднепалеолитических индустрий Си-
бири и Средней Азии.— Новосибирск, 1981.
Холюшкин Ю. П. О возможности проверки эффективности археологических
гипотез И Археология эпохи камня и металла.— Новосибирск, 1983.
Шер Я. А. Вступительная статья к кн.: Гарден Ж.-К. Теоретическая археоло-
гия.— М., 1983.
Яблонский А. И. Математические модели в исследовании науки.— М., 1986.
Яхиел Н. Социология науки.— М., 1977.
47
Bradford S. C. Documentation.— L., 1948.
Charaviglio L., Jones Q. Extended effects of information processes and proces-
sors.— L., 1971—1972: Annu. progr. rep. of the School of inform, and Com-
puter sci. Inst, of technol.— Atlanta, 1972.— P. 27—31.
Crane D. Invisible colleges: Diffusion of knowledge in scientific communica-
ties.— Chicago; L., 1972.— X.— 213 p.
П. M. Долу ханов
ПАЛЕОГЕОГРАФИЯ, ПАЛЕОЭКОЛОГИЯ
И ИЗУЧЕНИЕ КАМЕННОГО ВЕКА В СССР
Изучение роли природного фактора в историческом развитии
издавна стоит в центре внимания и археологов, и историков. В по-
следние годы интерес научной общественности к этой проблеме явно
увеличился. Растет число публикаций, связанных с проблематикой
взаимодействия природы и общества [Боряз, 1984, с. 12]. Наряду
с историками, археологами, этнографами и географами большой
интерес к вопросам палеоэкологии человека проявляют и философы.
Относительно роли природной среды в процессе исторического
развития человечества в специальной литературе наблюдается очень
широкий спектр мнений: от полного отрицания до некоторой гипер-
трофированности. Исторически это было связано с необходимостью
преодоления советской наукой концепций, так или иначе связанных
с географическим детерминизмом, имеющих стойкие традиции в за-
падной науке XIX и XX вв.
Истоки географического детерминизма обычно усматривают в
трудах Ш. Монтескье, развивавшего идеи относительно определяю-
щего влияния природы (в особенности климата) на обычаи и нравы
народов, на становление хозяйства и политического строя. Гипер-
трофированное понимание роли природного фактора • было свойст-
венно позитивистскому направлению исторической школы, разви-
вавшемуся в XIX в. в Западной Европе, в частности построениям
Г. Т. Бокля. Антропогеография, созданная в конце XIX в. трудами
немецкого географа Фр. Ратцеля, выродилась в начале XX в. в гео-
политику, реакционное, псевдонаучное направление, взятое на во-
оружение идеологами фашизма. Современными модификациями гео-
графического детерминизма на Западе являются энвайронментализм
и поссибилизм (Э. Семпл, Р. Смит, Г. Тейлор, Э. Хантингтон), имею-
щие явно реакционную направленность.
Пути подлинно научного решения проблемы взаимодействия
природы и человека были намечены в трудах классиков марксизма-
ленинизма. Как следует из многочисленных высказываний К. Марк-
са и Ф. Энгельса [Астапова, Боряз, Мещеряков, 1984, с. 49—75],
раскрытие доминирующей роли производительных сил и материаль-
ного производства по отношению к природе привело их к констата-
ции того, что природа — не пассивная сторона этого отношения, но,
48
напротив, стихийный, но мощный агент общественного развития.
Классики марксизма неизменно вводили природную среду в общую
систему детерминации общественной жизни и как условие, и как
предпосылку, и как причину общественных изменений при постоян-
ном доказательстве определяющей роли общества в его взаимоот-
ношениях с природой. Анализ основных идей, высказанных и обос-
нованных К. Марксом и Ф. Энгельсом, позволяет сделать вывод о
том, что воздействие природной среды — в разной мере и черев
многие звенья цепи опосредований — испытывают практически все
сферы общественной жизни: производительные силы, производст-
венные отношения, сфера политического устройства, а также от-
ношения на уровне общественного сознания и его форм.
В. И. Ленин в «Философских тетрадях» глубоко разобрал вопрос
о технике как связующем звене между природой и человеком. «Имен-
но в технике законы природы и законы общества приходят в непо-
средственное соприкосновение... тем самым приходят в соприкосно-
вение общественные и естественные науки. Законы внешнего мира,
природы суть основы целесообразной деятельности человека... Чело-
век в своей деятельности имеет перед собой объективный мир, зависит
от него, им определяет свою деятельность» [Ленин, т. 29,
с. 169-170].
В отличие от буржуазной западной науки идеи географического
детерминизма никогда не имели заметного распространения в рус-
ской науке XIX в. В то же время начиная с самых ранних открытий
памятников каменного века русские ученые проявляли очень боль-
шой интерес к природным условиям, в которых проходила жизнь
древнего человека. И. С. Поляков, обнаруживший и опубликовав-
ший в 1879 г. материалы первой в России стоянки палеолита в райо-
не с. Костенки на Дону, был крупным геологом и зоологом, учени-
ком П. А. Кропоткина, одного из основоположников учения о чет-
вертичных оледенениях. Открытие палеолита в Сибири (в Иркут-
ске) связано с деятельностью геолога и палеонтолога И. Д. Чер-
ского. Проблемами каменного века в России занимались географ
Д. Н. Анучин, почвовед В. В. Докучаев, биолог К. С. Мережковский
и многие другие естествоиспытатели [Формозов, 1984]. Образцом
междисциплинарного изучения памятников каменного века может
считаться работа крупнейшего русского палеонтолога А. А. Ино-
странцева [1882], посвященная неолитическим поселениям, обна-
руженным при строительстве ладожских каналов.
Значительно расширилось палеогеографическое изучение па-
мятников каменного века в послереволюционное время. Большое
значение имела монография акад. А. П. Павлова [1929], в которой
на основании обобщения ряда отечественных и зарубежных иссле-
дований была предложена схема корреляции первобытных культур
с новейшей геологической историей. В основных своих чертах эта
схема не потеряла своего значения до настоящего времени.
Г. Ф. Мирчинк в 10—30-х гг. производил систематическое геологи-
ческое исследование открытых к тому времени палеолитических па-
мятников в бассейнах Десны, Сожа, Припяти, а также в Сибири —
4 Заказ № 904
49
на Енисее и на Ангаре. На основании материалов этих исследований
он сделал доклад на II Международной конференции ИНКВА в Ле-
нинграде в 1932 г. и пришел к правильному выводу о том, что памят-
ники мустье и верхнего палеолита могут быть связаны со стадиями
только одного (последнего) оледенения [Мирчинк, 1935]. Г. А. Бонч-
Осмоловский [1935], на основании изучения палеолитических пе-
щер Крыма предложил схему периодизации, сохранившую значение
по сей день. Ашельские памятники были отнесены к межледниковью
рисс-вюрм; мустье и верхний палеолит — к вюрму, а мезолит —
к послеледниковому периоду. Большой вклад в изучение палеогео-
графии неолита сделан Б. С. Жуковым [1922], который применил
комплексную методику к изучению неолитических стоянок Цен-
тральной России. Б. Ф. Земляков [1928, 1940] произвел геологи-
ческое и палеогеографическое изучение памятников Ленинградской
области, Карелии и Кольского полуострова, связав их с послелед-
никовой историей этих районов.
Новый этап в изучении палеогеографии первобытных поселений
наступил в послевоенное время. Принципиальное значение имели
исследования А. Н. Рогачева, проведенные в 50—60-е гг. До этого
времени в советских исследованиях по палеолиту преобладали ста-
диальные концепции, согласно которым развитие палеолита на на-
шей территории в основном следовало французской модели [Ефи-
менко, 1953; Борисковский, 1953]. А. Н. Рогачев [1957], основы-
ваясь на стратиграфии рыхлых отложений террас Дона в районе
Костенок, выявил значительное разнообразие культурных фаций,
соответствовавших синхронным геологическим горизонтам. По ини-
циативе А. Н. Рогачева в районе Костенок были проведены широ-
кие геолого-палеогеографические исследования, в которых прини-
мали участие Г. И. Лазуков, М. Н. Грищенко, И. И. Краснов и ряд
других исследователей [Праслов, Рогачев, 1982].
В 50—60-е гг. на основании полученных к этому времени данных
С. Н. Бибиков выдвинул ряд принципиально важных концепций,
связанных, в частности, с «кризисом палеолитического хозяйства»
в позднеледниковое время [Бибиков, 1950] и с общими принципами
палеоэкономического моделирования палеолита [Он же, 1969].
В 50-х гг. А. А. Величко провел палеогеографическое изучение
палеолитических памятников на Десне. В дальнейшем возглавляе-
мая А. А. Величко междисциплинарная группа ИГАН СССР прове-
ла систематическое палеогеографическое изучение ряда опорных
палеолитических памятников Русской равнины [Величко и др.,
1977; Величко, 1981]. На основании обобщения этих данных был
сформулирован ряд теоретических положений, связанных с динами-
кой взаимодействия природы и первобытного человека [Величко*
1971; Герасимов и Величко, 1977; Величко, 1985].
Начиная с 50-х гг. систематическое изучение палеогеографии
и геохронологии палеолитических памятников бассейна Днестра и
Молдавии проводит И. К. Иванова [1959, 1970, 1980]. Большим вкла-
дом в изучение палеогеографии палеолита Белоруссии и смежных
областей являются работы Л. Н. Вознячука [Цапенко и др., 1961;
50
Вознячук, 1970]. Принципиальное значение имело открытие и ис-
следование палеолитических памятников на севере европейской час-
ти СССР, на р. Печоре, произведенное археологом В. И. Канивцом
и геологом Б. И. Гуслицером [Канивец, 1976].
Палеонтологическое изучение палеолитических стоянок Рус-
ской равнины, начатое в 30-х и 40-х гг. В. И. Громовым и И. Г. Пи-
допличко, в последующие годы проводилось главным образом
Н. К. Верещагиным и И. Е. Кузьминой. На основании обобщения
многочисленных палеонтологических материалов Н. К. Верещагин
[1971] связал массовое вымирание мамонтовой фауны в конце плей-
стоцена с охотой палеолитического человека.
В послевоенные годы проводилось интенсивное изучение палео-
географии и геохронологии палеолитических памятников Кавказа.
Особое место здесь принадлежит капитальному труду Н. К. Вереща-
гина [1959], содержащему описание, систематизацию и экологиче-
ский анализ животных, установленных на палеолитических местона-
хождениях Кавказа. Наиболее полная стратиграфическая колонка,
охватывающая эоплейстоцен и плейстоцен, была получена в резуль-
тате комплексных исследований пещер Азых и Таглар в Азербайд-
жане [Величко и др., 1980; Гусейнов и др., 1985]. Ряд палеолити-
ческих памятников Черноморского побережья и Западной Грузии
был исследован М. Н. Грищенко [1971], Л. И. Маруашвили,
А. Г. Векуа, В. М. Муратовым, Э. О. Фриденберг и др. [Величко,
1978].
Комплексные исследования пещер, расположенных на южных
склонах Центрального Кавказа и содержащих слои ашеля и мустье,
в течение ряда лет производит группа специалистов (Н. К. Вереща-
гин, Г. Ф. Барышников, Г. М. Левковская и др.) под руководством
В. П. Любина. На основании полученных данных В. П. Любин
[1977, 1985] сформулировал ряд обобщений.
Начало палеогеографического изучения памятников каменного
века на территории Сибири было положено трудами В. И. Громова,
проведенными в 20—30-х гг. [Громов, 1948]. Наиболее полная свод-
ка, позволившая связать развитие палеолита во всех частях Сибири
с эволюцией природной среды, была составлена С. М. Цейтлиным
[1979]. Большое значение имеют исследования Н. М. Ермоловой
[1978], основанные на изучении териокомплексов памятников ка-
менного века Южной Сибири.
Огромное значение для изучения палеогеографии и палеоэконо-
мики раннеземледельческих поселений на территории СССР и зару-
бежных территорий имели исследования Н. И. Вавилова, проведен-
ные в 20—30-х гг. [Вавилов, 1960]. Крайне важным аспектом изу-
чения палеогеографии раннеземледельческих поселений юга Средней
Азии, входившей в один из древнейших центров земледелия, было
получение сведений относительно ирригационных систем. Начало
таких исследований было положено Д. Д. Букиничем [1924]. Начи-
ная с 1937 г. в долине р. Амударьи проводит комплексные исследо-
вания Хорезмская экспедиция. На основании археологических и
геоморфологических исследований с применением аэрофотометодов
4*
51
были получены полные сведения о древней ирригации этого района
[Гулямов, 1957; Андрианов, Кесь, 1967; Андрианов, 1969].
В 60-х гг. геоморфологические (с применением аэрометодов)
и палеоботанические исследования поселений эпохи бронзы Геоксюр-
ского оазиса (дельта р. Теджен) были проведены Г. Н. Лисицыной
[1968]. Позднее аналогичные исследования были продолжены в
Юго-Западной Туркмении и в некоторых районах подгорной равни-
ны Копетдага [Лисицына, 1973]. Большой интерес представляют
археологические и палеогеографические исследования в междуречье
Амударьи — Сырдарьи, проведенные А. В. Виноградовым и Э. Д. Ма-
медовым [Виноградов, Мамедов, 1975; Виноградов, 1981]. В 70-х гг.
геоморфологические исследования археологических памятников под-
горной равнины Копетдага и долины р. Сумбар проводил П. М. До-
луханов. На основании этих работ была сделана попытка связать
развитие ранних цивилизаций с климатическим развитием аридной
зоны в плейстоцене — голоцене [Долуханов, 1980, 1985].
Для территории Кавказа палеоэтноботанические данные для
поселений энеолита — бронзы были обобщены Г. Н. Лисицыной и
Л. В. Прищепенко [1976]. Палеофаунистические данные по ран-
неземледельческим поселениям Армении содержатся в монографии
С. К. Межлумян[1972]. Пелеогеографические характеристики неоли-
тических поселений Западной Грузии были получены А. Н. Калан-
дадзе и др. [1977]. П. М. Долуханов [1980] произвел геоморфологи-
ческое исследование некоторых поселений эпох энеолита — бронзы
Араратской долины.
На протяжении длительного времени производится изучение
палеогеографии и палеоэкономики раннеземледельческих поселений
Украины и Молдавии. С. Н. Бибиков [1969], основываясь на дан-
ных изучения трипольских поселений, сформулировал принципы
палеодемографического моделирования. Наиболее полная сводка
палеоэтноботанических материалов содержится в монографии
3. В. Янушевич [1976]. Наиболее полные публикации палеонтоло-
гических материалов содержатся в работах В. И. Цалкина [1970] и
В. И. Бибиковой [1982, 1983]. Ряд памятников был изучен геомор-
фологически и палеоботанически П. М. Долухановым и Г. А. Паш-
кевич [1977; Пашкевич, 1984]. Комплексное изучение крупного ме-
золитического памятника «Мирное» с участием ряда специалистов-
естественников провел В. Н. Станко [1982].
Начиная с 70-х гг. нашего века геоморфологическое и палео-
географическое изучение памятников мезолита и неолита северо-
запада Русской равнины проводит П. М.Долуханов [1985]. Ряд нео-
литических памятников Прибалтики был палинологически изучен
Г. М. Левковской [Долуханов, Левковская, 1971]. Большое значе-
ние для изучения палеогеографии неолита Прибалтики имела работа
К. Л. Паавера [1965], основанная на териологических материалах.
Ряд мезолитических и неолитических памятников центральных райо-
нов Русской равнины был изучен в палеоботаническом и палеогео-
графическом отношениях Н. А. Хотинским [1978]. Этот же исследо-
ватель проводил палеогеографическое изучение ряда памятников
52
Урала и Западной Сибири [Матюшин, 1976, 1982; Старков, 1980].
Голоценовые памятники Сибири в палеогеографическом отноше-
нии изучены неравномерно. Наиболее полные данные были получе-
ны на основании изучения многослойных памятников на р. Алдан в
Якутии [Мочанов, 1969; Федосеева, 1980]. Значительную ценность
представляют данные, полученные Н. М. Ермоловой [1978] на осно-
вании исследования териофауны голоценовых памятников Южной
Сибири. М. Ф. Косарев [1984] сделал попытку с помощью палеогео-
графических данных объяснить палеоисторические процессы, про-
исходившие на территории Западной Сибири в голоцене.
Таково состояние палеогеографической изученности памятников
каменного века на территории СССР. Мы попытаемся охарактеризо-
вать современное состояние геохронологии памятников каменного
века, а также привести некоторые современные концепции относи-
тельно роли природной среды в развитии первобытных культур.
Геохронология. Геохронологические исследования сводятся к
определению относительного и абсолютного возраста первобытных
памятников на основании применения комплекса геолого-геоморфо-
логических и хронологических (в том числе радиоизотопных) мето-
дов. Конечной целью этой процедуры должно стать определение по-
ложения памятника (культуры) в схеме периодизации природного
процесса.
А. ПЛЕЙСТОЦЕН
Кавказ. Наиболее ранние документированные памятники
палеолита в СССР сосредоточены на территории Кавказа. Судя по
современному состоянию изученности, нижние слои пещеры Азых
в Азербайджане (слои VIII—X, содержащие галечную индустрию)
соответствуют эпохе обратной намагниченности Матуяма (более
0,7 млн. лет) и коррелируют со второй половиной ашперонской
трансгрессии Каспия (0,8—0,9 млн. лет) [Величко и др., 1980; Гусей-
нови др., 1985]*. Слои среднего ашеля этой пещеры сопоставляются с
лихвинским межледниковьем (миндаль — рисе) и с днепровским
оледенением (рисе). Финальный ашель и мустье датируются мику-
линским межледниковьем (рисе — вюрм).
В последнее время В. П. Любин [1985, с. 18] относит ашельский
слой 5 «в» пещеры Кударо к раннему плейстоцену. По ранее приня-
той схеме [Любин, 1980], ашельские слои пещер Кударо I, III и
Цона датировались риссом — вюрмом. Мустьерские слои пещер
Центрального Кавказа и Черноморского побережья соответствовали
эпизодам раннего вюрма и средневалдайскому интервалу [Любин,
1980]. Верхний палеолит, ограниченный Черноморским побережьем
и предгорьями Западной Грузии, соответствовал позднему вюрму.
Европейская часть СССР. Наиболее ранним стратифицированным
палеолитическим памятником на территории европейской части
* Следует отметить, что ряд специалистов выражает сомнение в аутентич-
ности галечных орудий, происходящих из нижних слоев пещеры Азых.
53
СССР является Королево I, расположенный в лессовых отложени-
ях, развитых на 120-метровой террасе р. Тисы (Закарпатская Укра-
ина). Судя по данным предварительных исследований [Адаменко и
др., 1981; Гладилин и Раков, 1985], палеолитические слои, соот-
ветствующие ашелю, мустье и переходу к верхнему палеолиту,
датируются временем от гюнца до раннего вюрма включительно.
Большая часть специалистов, основываясь на данных изучения
памятников на территории Кавказа, а также в долине Днестра [Ива-
нова, 1970, 1980], относит немногочисленные мустьерские стоянки,
известные на Русской равнине, к раннему и среднему вюрму. Это
соответствует геохронологической оценке возраста мустье в хорошо
изученных областях Западной и Центральной Европы, а также
Ближнего Востока. Имеется точка зрения, согласно которой наибо-
лее ранние мустьерские памятники (Хотылево I на Десне, Сухая
Мечетка на Волге, нижние слои крымских пещер — в Киик-Коба,
Заскальное V и VI) соответствуют риссу-вюрму [Кузнецова, Прас-
лов, 1982].
Развитие верхнепалеолитических индустрий на Русской равни-
не соответствует концу средневалдайского интервала, максимальным
стадиям и деградации валдайского (вюрмского) оледенения.
Сибирь. Согласно схеме С. М. Цейтлина, которая в настоящее
время может считаться наиболее авторитетной, древнейший страти-
фицированный палеолитический памятник в Сибири — Улалинка
(г. Горно-Алтайск) — датируется концом среднего — началом позд-
него плейстоцена [Цейтлин, 1979, с. 75—77]. Слои алтайских пещер-
ных стоянок — Страшная и Усть-Канская, содержащие индустрии
мустье типа леваллуа, сопоставляются с каргинским межледни-
ковьем: 50—25 тыс. л. н.[Цейтлин, 1979, с. 71—92]. К этому же ин-
тервалу отнесены наиболее ранние памятники в бассейне р. Алдан:
Усть-Миль, горизонт С, и Ихние II, горизонт II [Цейтлин, 1979,
с. 226—238]. Большая часть верхнепалеолитических памятников в
долинах Енисея, Ангары, Верхней Лены, а также в Западном За-
байкалье датируется временем сартанского оледенения: 25—
10 тыс. л. н.
Геохронология важнейших палеолитических культур на террито-
рии СССР показана на табл. I.
Б. ГОЛОЦЕН
Средняя Азия. В современных работах по палеогеографии
Средней Азии остается дискуссионным вопрос относительно тен-
денций изменений климата в голоцене. Г. Н. Лисицына [1978], ос-
новываясь преимущественно на палеоботанических данных, выска-
зывалась в пользу постоянства основных параметров среды на протя-
жении голоцена. А. В. Виноградов и Э. Д. Мамедов [1975], проведя
комплексные археологические и палеогеографические исследования
в низменных Каракумах, выделили так называемый Лявляканский
плювиал, датировав его в широких пределах — поздним плейстоценом
54
лет лаз.	Гео- хро- НОЛб гия	Стра- тигра- фия	Кавказ	Европейская часгь СССР		С и 6 и р ь			
.75- 20- 50- 40- 50-	Поздний вюрм	Ъллеред	Верх палео - лит	С в и д е р		А фон- тов - ская	Коко - ревская	Маль- та - Бу- реть	Дюк- тай- ская
									
		Раунис							
				Косте н- ковская	Мез ин - ская				
		Паско							
		Макси- мум оледе - нения							
					Елисее - виии				
				Городцовск					
	Средний в норм								
						1			1 ।
						। М устье			
		Ар с и		Стрелецкая М у с т ь е					
									
		Хенгело	Мусть е						
									
		Граж- данок. прос - пект							
60-
Ерёрцп
Амерсф.
70
Улалинка ?
100-
Мику-
лино
ЭЭМ
А щель
А щель
t
120-

Табл. I. Геохронология палеолита.
и голоценом. П. М. Долуханов [1985] оценивает продолжительность
плювиала в пределах всей аридной зоны Старого Света временем от
VII до III тыс. до н. э.
Имеющиеся археологические данные и радиоуглеродные датиров-
ки [Массон, 1971] позволяют раннеземледельческий неолит предго-
рий Копетдага относить к VII—VI тыс. до н. э. Период энеолита на
юге Средней Азии датируется V—III, эпоха бронзы — III—II тыс.
до н. э. Важным хронологическим рубежом был переход Намазга
V—VI тыс. до н. э., который на основании серии радиоуглеродных
определений датируется 2170—2050 лет до н. э. На протяжении все-
55
го плювиального периода (VII—III тыс. до н. э.) вдоль водотоков
Западной Туркмении и пустынных Кызылкумов сохранялись груп-
пы охотников, рыболовов и собирателей.
Кавказ. В Западной Грузии и на Триалатском плато известны
мезолитические стоянки, вероятно соответствовавшие раннему голо-
цену. Палеогеографические данные позволяют считать, что на Кав-
казе проявился плювиальный период, приблизительно соответство-
вавший VII—III тыс. до н. э. На протяжении этого плювиала в
межгорных депрессиях — Среднекуринской и Аракской, а также
в окружавших их областях развивались земледельческие культуры,
соответствовавшие культурам энеолита и эпохи бронзы. В течение
III—II тыс. до н. э. происходила аридизация климата, сопровождав-
шаяся заменой производящего хозяйства на скотоводческие отрасли,
усилением развития металлургии и внешних экономических связей.
На Колхидской низменности и на Черноморском побережье отме-
чено длительное переживание типов присваивающего хозяйства
[Каландадзе и др., 1977].
Европейская часть СССР. На протяжении раннего голоцена на
территории европейской части СССР происходило развитие мезоли-
тических культур. Наступают условия климатического оптимума
(8—7 тыс. л. н.), максимально распространяются леса, обогащенные
термофильными элементами. На западе лесостепной зоны (7—6 тыс.
л. н.) появляются поселения раннеземледельческого неолита. В те-
чение IV—III тыс. до н. э. максимальное распространение получа-
ют земледельческие культуры, одновременно в пределах лесной зоны
сохраняется хозяйство присваивающего типа. В конце III тыс. до
н. э. земледельческая трипольская культура угасает. В пределах
степной и лесостепной зон распространяются культуры преимущест-
венно скотоводческого типа, включающие элементы шнуровой ке-
рамики.
Сибирь. Согласно палеогеографическим данным [Хотинский,
1977], максимальное потепление на территории Сибири и Дальнего
Востока произошло в течение бореального периода (9—8 тыс. л. н.).
В начале атлантического (ок. 8 тыс. л. н.) и в начале суббореального
(4,7—4,6 тыс. л. н.) периодов отмечены признаки похолодания.
Наиболее полно геохронология голоценовых культур прослеже-
на на памятниках бассейна р. Алдан [Мочанов, 1969; Федосеева,
1980]. В раннем голоцене здесь была развита сумнагинская культу-
ра мезолитического типа (10—6 тыс. л. н.). В интервале 6—
4,3 тыс. л. н. здесь существовала неолитическая белькачинская
культура. Между 4,3 и 3,8 тыс. л. н. происходило развитие поздне-
неолитической ымыяхтахской культуры.
Соотношение голоценовых культур в разных частях СССР и со-
отношение их с фазами развития климата показано на табл. И.
Общие концепции. В конкретных исследованиях советских ар-
хеологов и палеогеографов наблюдаются значительные различия в
оценке роли природной среды в процессе исторического развития.
В. М. Массон [1976, с. 21, 32] рассматривает палеосреду, с одной
стороны, как один из источников информации относительно про-
бе
изводства продуктов питания, с другой — как один из элементов
хозяйственной системы. В. М. Массон, придавая значение «кризису
ресурсов», не считает возможным рассматривать хозяйственные
изменения, произошедшие на границе плейстоцена и голоцена, как
«реадаптацию к изменившимся климатическим условиям».
Оригинальную концепцию относительно роли динамики природ-
ной среды в процессе антропогенеза и развития первобытного об-
щества развивает А. А. Величко [Величко, 1971; Величко, Гвоздо-
вер, 1969; Герасимов, Величко, 1974; Величко, 1985]. Согласно точ-
ке зрения исследователя, роль природы в антропогенезе сводилась
к стимулирующему (или угнетающему), т. е. к фильтрующему (селек-
ционирующему), воздействию на биологический потенциал гоминид.
Большое значение в этой связи придается глобальному похолоданию
и аридизации климата, происходившим на протяжении неогена.
Различия в характере и динамике природных условий, составлявших
основу естественных ресурсов первобытного общества, способство-
вали развитию своеобразной материальной культуры в различных
природных регионах.
Большое значение для развития географических концепций в со-
ветской археологии имели труды С. Н. Бибикова. Согласно гипотезе,
сформулированной исследователем, большое значение для развития
общества имели «кризисы охотничьего хозяйства», сопровождавшие-
ся относительной перенаселенностью ландшафтов [Бибиков, 1950,
с. 132—133]. Так, согласно точке зрения С. Н. Бибикова, в связи с
ростом народонаселения к концу палеолита произошло сокращение
охотничьих угодий, что привело к хищническому истреблению дичи
и стимулировало поиск дополнительных пищевых ресурсов. Кон-
цепция С. Н. Бибикова получила развитие в работах В. Н. Гладили-
на. По мнению этого исследователя [Гладилин, 1974, с. 71—78],
природная среда влияла на общество и на его материальное произ-
водство главным образом через посредство производства. При этом
роль регулирующего фактора играло народонаселение. Возникнове-
ние как верхнего палеолита, так и неолита В. Н. Гладилин объяс-
няет развитием производства, происходившим вследствие периоди-
чески возникающих ситуаций перенаселенности.
В общем плане ту же закономерность отмечает В. Н. Боряз
[1984]. В качестве основного противоречия взаимосвязи природы и
общества автор называет возникновение диспропорции «процессов
воспроизводства» материальной жизни общества, с одной стороны,
и природных систем — с другой.
Наряду с этим многие исследователи придерживаются мнения,
согласно которому природная среда не оказывала существенного
влияния на развитие общественных процессов. Обосновывая это мне-
ние, Г. П. Григорьев [1974, с. 66] утверждает, что «внутренняя орга-
низация человеческого общества такова, что при значительной внут-
ренней вариабельности все его варианты в равной мере (или в доста-
точной мере) приспособлены к природному окружению».
Было высказано мнение [Долуханов, 1979, 1984], что природ-
ную среду и первобытное общество можно рассматривать в качестве
57

Тыс. лет ( назад |	Фазы расти тель- ности	Черное море		Бал- тий- ское море		Озера			\Мecono - хтамия
		§							
4		Я. (| * <		озеро	|	Литориновое	море				I		3 4 i:'
5 6	At-2	| Новочерноыорс	*						1
7	At 1	•ъ <ъ г					I		
8 9 10	Во		* 5»	9 0 9 0 ип'п Н					
	Pb	э d г э d	р		1 А Иольдиевое мор е					i ь (зг>
	Ог-3	трансгресси я		г г	) 3 3 ) j 3 > Ci				
	At	!		г 1					
12	Ог-2			к	I )				
компонентов предельно широкой экосоци-
альной системы (табл. III).
В процессе развития социальная
подсистема использует лишь небольшую
часть элементов экологической подсисте-
мы — природные ресурсы, набор которых
определяется как состоянием природной
среды, так и уровнем производительных
сил. Важнейший элемент социальной под-
системы — экономика, которая функцио-
нирует в соответствии с принципом опти-
мальной стратегии: максимальной адап-
тации к природным ресурсам. Экономика,
а также элемент культуры (понимаемый
прежде всего как социальная память)
определяют набор орудий труда, демогра-
фические параметры, влияют на все без
исключения элементы социальной подси-
стемы.
Анализ эволюции развития экосо-
циальных систем на протяжении позднего
плейстоцена и голоцена [Долуханов, 1984]
показывает, что относительная роль при-
родного и социального фактора не оста-
валась постоянной. В периоды максималь-
ного похолодания экологический конт-
роль ужесточался: основные локальные
группы верхнепалеолитических индустрий
находили прямое соответствие в палео-
географических зонах. В периоды потеп-
лений экологический контроль ослабе-
вал: в пределах однородных палеогеогра-
фических зон возникали культурные объе-
динения, соответствовавшие, по-видимо-
му, сравнительно устойчивым социальным
объединениям.
Большое место в географических кон-
цепциях советских археологов занимают
теоретические разработки, связанные с
проблемой зарождения и распростране-
ния земледелия. Как известно, Н. И. Ва-
вилов разработал в 20—30-х гг. учение об
историко-географических очагах проис-
хождения культурной флоры. Им было вы-
делено восемь таких очагов: китайский,
индо-малайский, среднеазиатский, перед-
неазиатский, средиземноморский, абис-
Табл. II. Геохронология неолита.
59
Социальная подсистема	•	Экологическая
Табл. III. Экосоцпальная модель.
синский, центрально-американский — южно-мексиканский, южно-
американский [Вавилов, 1960]. Основываясь на учении Н. И. Вави-
лова, Г. Н. Лисицына [1978, с. 9—10] выделила в пределах арид-
ной зоны СССР и Ближнего Востока семь центров становления зем-
ледельческого хозяйства: южно-анатолийский, восточно-средизем-
номорский, восточно-анатолийский, загросский, закавказский, месо-
потамский, прикаспийский.
С. Н. Бибиков [1950, с. 123] считает, что начальные формы
производящего хозяйства возникают как следствие неспособности
охоты и сложного собирательства удовлетворить потребности населе-
ния в пище. В. М. Массон [1971, с. 111] выделяет три модели (нео-
литической революции»: 1) формирование земледельческо-скотовод-
ческого хозяйства на базе высокоразвитой экономики охотников-со-
бирателей; 2) формирование земледельческой экономики на основе-
высокопроизводительного хозяйства собирателей в условиях кризиса
охоты, вызванного палеоклиматическими сдвигами; 3) формирование
преимущественно земледельческой экономики при возрастании роли
рыболовства и морской охоты. Исследователь отмечает, что в преде-
лах трех выделенных центров становления производящей экономи-
ки — среднеазиатского, кавказского и северопонтийского — процесс
неолитической революции протекал в основном на первой модели в
двух ее вариантах [Массон, 1971, с. 121 —126].
По мнению П. М. Долуханова [1979, 1984, 1985], возникновение
производящего хозяйства в первоначальном центре — «благодатном
полумесяце» — было вызвано сочетанием ряда социальных и эколо-
гических факторов, в том числе: относительной перенаселенностью
и экологическим кризисом, вызванным длительным гипераридным
интервалом, особенно обострившимся 11 — 10 тыс. л. н.; наличием
в этом регионе дикорастущих злаков, животных, легко поддающихся
доместикации, плодородных почв; общим повышением влажности и
температур в раннем голоцене; длительным опытом сложного соби-
рательства.
Распространение производящего хозяйства как на восток, так
и на северо-запад от первоначального центра осуществлялось час-
тично за счет сегментации и оттока избыточного населения. Однако
еще большее значение имело вовлечение в земледельческое произ-
водство местного мезолитического населения. Широкое распростра-
нение производящего хозяйства в умеренной зоне Старого Света
совпадает с климатическим оптимумом голоцена (VII—III тыс. до
н. э.). Одновременно в пределах лесной и лесостепной зон удержива-
лась альтернативная хозяйственная модель, основанная на эффек-
тивной экономике присваивающего типа.
ЛИТЕРАТУРА
Адаменко О. М., Адаменко Р. С., Гладилин В. Н. и др. Геология палеолити-
ческой стоянки Королево I в Закарпатье И Сов. геология.— 1981.—
№ 12.— С. 87—92.
Астапова О. Д., Боряз В. Н., Мещеряков В. Т. К проблеме иалеофункциональ-
ности географической среды в общественном развитии // Роль географи-
61
ческого фактора в истории докапиталистических обществ.— Л., 1984.—
С. 49—75.
Бибиков С. Н. Позднейший палеолит Крыма // Материалы по четвертичному
периоду СССР.— 1950.— Вып. 2.— С. 118—126.
Бибиков С. Н. Некоторые аспекты палеоэкономического моделирования палео-
лита // СА.— 1969.— № 4.— С. 5—22.
Бибикова В. И. Фауна и охотничий промысел в раннем голоцене // Тез. докл.
XI конгресса ИНКВА.— 1982.— Т. 3.— С. 47—48.
Бонч-Осмоловский Г. А. Результаты изучения палеолита в Крыму // Тр. II меж-
дунар. конф. ИНВА.— 1935.— Вып. 5.— С. 113—186.
Борисковский П. И. Палеолит Украины // МИА. 1953.— № 14.— 463 с.
Боряз В. Н. Проблема основного противоречия взаимодействия общества и при-
роды // Роль географического фактора в истории докапиталистических
обществ.— Л., 1984.— С. 76—94.
Букинин Д. Д. История первобытного орошаемого земледелия в Закаспийской
области в связи с вопросом о происхождении земледелия и скотоводства//
Хлопковое дело.— 1924.— № 3-4.— С. 92—135.
Вавилов Н. И. Проблемы селекции, роль Евразии и Нового Света в происхож-
дении культурных растений // Избр. тр.: в 2-х т.— М., I960.— Т. 2.—
520 с.
Величко А. А. Геологический возраст верхнего палеолита центральных райо-
нов Русской равнины // Изв. АН СССР.— 1961.— 496 с.
Величко А. А. Связь динамики природных изменений в плейстоцене с разви-
тием первобытного общества // Вопр. антропологии.— 1971.— № 37.—
С. 3-18.
Величко А. А. Археология и палеогеография раннего палеолита Крыма и Кав-
каза.— М., 1978.— 102 с.
Величко А. А. Археология и палеогеография позднего палеолита Русской рав-
нины.— М., 1979.— 147 с.
Величко А. А. Природа у колыбели человечества // Природа.— 1985.—
№ 3(835).- С. 35-45.
Величко А. А., Гвоздовер М. Д. Культура первобытного общества и природная
среда // Природа и развитие первобытного общества.— М., 1969.—
С. 227—237.
Верещагин Н. К. Млекопитающие Кавказа.— М.; Л., 1959.
Верещагин Н. К. Охота первобытного человека и вымирание плейстоценовых
млекопитающих // Тр. ЗИН АН СССР.— 1971.— Т. 49.
Виноградов А. В. Древние охотники и рыболовы Среднеазиатского Между-
речья // Тр. ХАЭЭ.— Т. 13.— М., 1981.- 173 с.
Виноградов А. В., Мамедов Э. Д. Первобытный Лявлякан // Мат-лы эксп. «Хо-
резм-10».— М., 1975.— 288 с.
Вознячук Л. Н. Палеогеография и основные этапы заселения Верхнего По-
днепровья в неоплейстоцене // Первобытный человек, его материальная
культура и природная среда.— М., 1973.— С. 43—45.
Герасимов И. П., Величко А. А. Проблема роли природного фактора в разви-
тии первобытного общества // Первобытный человек, его материальная
культура и природная среда.— М., 1974.— С. 7—16.
Гладилин В. Н. Роль народонаселения в процессе взаимодействия природы и
общества в каменном веке // Там же.— С. 71—77.
Гладилин В. Н., Ранов В. А. Лессовые палеолитические стоянки Закарпатья
и Южного Таджикистана и проблема начального заселения территории
СССР // Тез. докл. Всесоюз. археол. конф.— Баку, 1985.— С. 8—10.
Григорьев Г. П. Методические основания для разрешения вопроса о соотноше-
нии природного окружения и культуры человека // Первобытный чело-
век, его материальная культура и природная среда.— М., 1974.—
С. 65—70.
Грищенко М. Н. Стратиграфическое положение и геологические условия дон-
ских палеолитических стоянок // Тр. КИЧП.— 1961.— Т. 18.— С. 62—71.
Грищенко М. Н. Некоторые особенности геологии Ахштырской пещеры //
МИА.— 1971.— Т. 173.— С. 49—60.
Громов В. И. Палеонтологическое и археологическое обоснование стратигра-
62
фии континентальных отложений на территории СССР (млекопитающиег
палеолит).— М., 1948.— 521 с.
Гулямов Я. Г. История орошения Хорезма с древнейших времен до наших
дней.— Ташкент, 1954.— 314 с.
Гусейнов М. М., Алиев С. Л., Величко А. А. и др. Главные итоги комплексных
исследований многослойной древнепалеолитической стоянки Азых.—
Ташкент, 1954.— С. 10—13.
Долуханов П. М. География каменного века.— М., 1979.— 152 с.
Долуханов П. М. Развитие природной среды и хозяйство первобытного населе-
ния Восточной Европы и Передней Азии в позднем плейстоцене и голо-
цене: Автореф. дис. ... д-ра ист. наук.— М., 1984.— 54 с.
Долуханов П. М. Аридная зона Старого Света в позднем плейстоцене и голоце-
не // Изв. ВГО.- 1985.- № 1.— С. 16-23.
Долуханов П. М., Левковская Г. М. История развития природной среды и перво-
бытных культур на востоке Латвии в голоцене // Палинология голоце-
на.— М., 1971.— С. 53—62.
Ермолова Н. М. Новые материалы по изучению остатков млекопитающих из
древних поселений Туркмении // Каракумские древности.— 1970.—
№ 3.— С. 205—232.
Ермолова Н. М. Териофауна долины Ангары в позднем плейстоцене.— Новоси-
бирск, 1978.— 222 с.
Ефименко П. П. Первобытное общество.— 3-е изд.— Киев, 1953.— 664 с.
Жуков Б. С. К вопросу о стратиграфии и культуре неолитической стоянки близ
с. Льялово Московского уезда // Рус. антропол. журн.— 1922.— № 12.—
С. 1-2.
Земляков Б. Ф. Доисторический человек Северо-Западной области в связи с
геологией в послеледниковое время // Докл. АН СССР.— 1928.— № 5.—
С. 85-90.
Земляков Б. Ф. Арктический палеолит на севере СССР // Сов. археология.—
1940.— С. 107—143.
Иванова И. К. Геологические условия нахождения палеолитических стоянок
Среднего Поднестровья // Тр. КИЧП.— 1959.— № 40.— С. 215—278.
Иванова И. К. Геология и палеогеография стоянки Кормань на общем фоне
геологической истории Среднего Поднестровья // Многослойная стоянка
Кормань IV.—М., 1970.-С. 126-181.
Иванова И. К. О геологии и стратиграфии позднего плейстоцена (по материа-
лам Среднего Поднестровья) // Геохронология четвертичного периода.—
М., 1980.-С. 102-116.
Иванова И. К., Черняховский А. Г. Кударские пещерные палеолитические
стоянки в Юго-Осетии (вопросы стратиграфии, экологии, хронологии).—
М., 1980.— 183 с.
Иностранцев А. А. Доисторический человек каменного века побережья Ла-
дожского озера.— Спб, 1882.— 242 с.
Каландадзе А. И., Каландадзе К. С., Векуа А. К. и др. Эколого-геологические
условия позднего плейстоцена — голоцена в предгорной Колхиде ш>
раскопкам Белой пещеры // Палеогеология древнего человека.— М.,
1977.-С. 172-180.
Канивец В. И. Палеолит крайнего северо-востока Европы.—М., 1976.— 95 с.
Косарев М. Ф. Западная Сибирь в древности.— М., 1984.— 244 с.
Краснов И. И. Геолого-геоморфологическое строение долины Дона и размеще-
ние палеолитических памятников И Палеолит Костенки-Боршевского-
района на Дону.— М., 1982.— С. 37—41.
Кузнецова Л. В., Праслов Н. Д. Основные проблемы изучения раннего палеоли-
та Русской равнины // Тез. докл. XI конгресса ИНКВА.— 1982.— Т. 3.—
С. 189—190.
Лазуков Г. И. Характеристика четвертичных отложений И Палеолит Костенки-
Боршевского района на Дону.— Л., 1982.— С. 13—36.
Лисицына Г. Н. Становление и развитие орошаемого земледелия в Южной
Туркмении.— М., 1978.— 239 с.
Лисицына Г. Н., Пршцепенко Л. В. Палеоэтноботанические находки Кавказа
и Ближнего Востока.— М., 1976.— 127 с.
63
Любин В. П. Мустьерские культуры Кавказа.— Л., 1977.
Любин В. Н. Основные проблемы палеолита Кавказа // Тез. докл. Всесоюз.
археол. конф.— Баку, 1985.— С. 16—19.
Массон В. М. Поселение Джейтун // МИА.— 1971.— Вып. 180.— 208 с.
Массон В. М. Экономика и социальный строй древних обществ.— Л., 1976.—
191 с.
Межлумян С. К. Палеофауна эпох энеолита, бронзы и железа на территории
Армении.— Ереван, 1972.— 178 с.
Мирчинк Г. Ф. Геологические условия нахождения палеолитических памятни-
ков на территории СССР и их значение для восстановления четвертичной
истории // Тр. II междунар. конф. ИНКВА.— Вып. 3.— 1935.—
С. 59-69.
Мочанов Ю. А. Многослойная стоянка Белькачи I и периодизация каменного
века Якутии.— М., 1969.— 254 с.
Паавер К. Л. Формирование териофауны и изменчивость млекопитающих в го-
лоцене.— Таллин, 1965.— 497 с.
Павлов А. П. Геологическая история европейских земель и морей в связи с
историей ископаемого человека.— М.; Л., 1929.
Праслов Н. Д., Рогачев А. Н. Палеолит Костенки-Боршевского района на До-
ну.— Л., 1982.— 285 с.
Рогачев А. Н. Многослойные стоянки Костенковско-Боршевского района на
Дону и проблема развития культуры в эпоху верхнего палеолита на Рус-
ской равнине // МИА.— 1957.— Т. 59.— С. 9—134.
Станко В. Н. Мирное. Проблема мезолита степей Северного Причерноморья.—
Киев, 1982.— 176 с.
Федосеева С. А. Ымыяхтахская культура Северо-Восточной Азии.— Новоси-
бирск, 1980.— 223 с.
Формозов А. А. Начало изучения каменного века в России.— М., 1984.—
127 с.
Хотинский Н. А. Голоцен Северной Евразии.— М., 1977.— 199 с.
Хотинский Н. А. Палеогеографические основы датировки и периодизации нео-
лита лесной зоны европейской части СССР И КСИА.— 1978.— Т. 153.—
С. 7-14.
Цалкин В. И. Древнейшие домашние животные Восточной Европы И МИА.—
1970.— № 161.— 280 с.
Цапенко М. М., Будько В. Д., Вознячук Л. Н. Геологические условия залегания
палеолитических стоянок Белоруссии И Тр. КИЧП.— 1961.— Т. 18.—
С. 72—74.
Цейтлин С. М. Геология палеолита Северной Азии.— М., 1979.— 285 с.
Янушевич 3. В. Культурные растения юго-запада СССР па палеоботаническим
данным.— Кишинев, 1976.— 214 с.
С. А. Васильев
ЛОКАЛЬНЫЕ КУЛЬТУРЫ
И СПЕЦИФИКА ВЕРХНЕГО ПАЛЕОЛИТА СИБИРИ
Современный этап исследования палеолита Сибири характе-
ризуется большим вниманием археологов к проблеме местных, ло-
кальных особенностей культуры в различных регионах. При этом
новые данные зачастую приводят к необходимости пересмотра
устоявшихся положений, заставляют обратить особое внимание на
методологические аспекты нашей науки.
64
Благодаря усилиям Саяно-Тувинской экспедиции Л ОНА
АН СССР под руководством С. Н. Астахова на Верхнем Енисее было
открыто новое крупное сосредоточение палеолитических памятни-
ков. Одно из центральных мест среди них занимает Майнинская
стоянка, исследуемая автором с 1980 г. Вскрытая здесь колонка из
22 палеолитических культурных слоев охватывает развитие культу-
ры в интервале от 18 до 10 тыс. лет. Полученная при этом коллекция
каменного и костяного инвентаря заставляет вновь обратиться к слож-
нейшим проблемам культурной дифференциации палеолита Сибири.
Перед тем как перейти к анализу конкретных памятников, сле-
дует сделать ряд теоретических замечаний относительно сущности
подхода автора к проблемам методики культуроразличения в верх-
нем палеолите.
Для выделения локальной культуры, как минимум, необходима
ее пространственно-временная локализация, т. е., во-первых, выде-
ление набора специфических типов, приемов первичного раскалыва-
ния и вторичной обработки, свойственных только данной культуре и
позволяющих на основе диагностических признаков определять
культурную принадлежность вновь открываемых памятников. Во-
вторых, нужно определить хронологический интервал бытования
данной культуры, т. е. требуется знание предшествующих и после-
дующих культур на этой территории. В-третьих, и это особенно важ-
но, нужно очертить ареал распространения культуры, т. е. знать
культуры соседних районов. Все это составляет тот общеизвестный
минимум, который признается необходимым для выделения культур
в археологии позднейших эпох. В противном случае выделенные на-
ми культурные общности будут лишь «островками изученности» в
океане неизвестности. Далее мы увидим, соблюдены ли эти критерии
для некоторых выделенных за последнее время сибирских палеоли-
тических культур.
При рассмотрении конкретных комплексов мы исходим из рас-
пространившегося сейчас представления о сложном, многофактор-
ном характере изменчивости в наборе каменного инвентаря. Пере-
числим ниже основные факторы, влияющие на состав инвентаря.
1.	Культурная вариабельность. Каждый археологический памят-
ник принадлежит к определенной культурной зоне (провинции),
локальной культуре и ее варианту. При этом предполагается, что
особенности каменного инвентаря свидетельствуют об этнической
специфике обитателей стоянки. Поэтому некоторые авторы прямо
говорят об этнокультурной вариабельности.
2.	Функциональная вариабельность, обусловленная различия-
ми в сезонности и хозяйственной специфике стоянки. Судя по имею-
щимся этнографическим данным, для обществ охотников-собира-
телей с их предельной адаптацией к сезонным ритмам эксплуатируе-
мых видов растительного и животного мира именно этот фактор
играет роль основного детерминанта культуры.
3.	Степень изученности поселения. Данный фактор играет боль-
шую роль в связи с функциональной вариабельностью в пределах
поселения, специализацией отдельных участков.
5 Заказ Ка 904
65
Это лишь основные факторы, но есть и менее значимые (сырье,
зависимость учитываемого микроинвентаря от методики раскопок и
др.), причем в каждом конкретном случае все они образуют уникаль-
ное сочетание, результатом которого является тот или иной набор
имеющегося в нашем распоряжении материала.
Итак, с одной стороны, мы имеем список предположительных
факторов, которые могут определять характер каменного инвентаря
стоянки. С другой — наличную вариацию инвентаря на различных
уровнях (состав сырья, характер первичного раскалывания и вто-
ричной обработки, типология, начиная от процентного соотношения
категорий орудий до специфических типов) и почти никакой инфор-
мации относительно того, как тот или иной фактор влияет на тот
или иной уровень вариации в инвентаре. Априорное же выдвижение
па первый план какого-либо из факторов [Binford S. R., Bin-
ford L. R., 1969; Bordes F., Sonneville-Bordes D., 1970] ни в коей ме-
ре не может нас устроить. Единственный источник, из которого в
принципе можно было бы получить такую информацию,— этногра-
фия. Однако непосредственно из этнографических работ, посвящен-
ных каменным орудиям, таких сведений не извлечь. Остается на-
деяться на успехи быстро прогрессирующей в последние годы новой
отрасли нашей науки — этноархеологии, которая может пролить
свет на коренные вопросы современного палеолитоведения [Шни-
рельман, 1984].
Однако, несмотря на явный недостаток разработок, проблему
культуровыделепия решать приходится, и тут встает вопрос, что же
брать при этом за основу. В этой связи заслуживает внимания статья
Я. Козловского, посвященная проблеме соотношения культурной и
функциональной вариабельности [Kozlowski, 1980]. Автор ее выде-
ляет ряд уровней или аспектов любого комплекса каменных
орудий — общую структуру (соотношение ядрищ, орудий, отходов
производства), технологическую структуру (характер заготовок),
структуру основных типологических групп (категорий орудий), де-
тальную структуру типологических групп (включающую редкие типы)
и функциональную структуру (основанную на выводах из трассоло-
гического анализа). Обобщив богатейший европейский материал и
используя результаты исследований И. Хана, А. Дельпорта и
Р. Мак-Берни, Я. Козловский приходит к следующим выводам.
Культурная специфика памятника проявляется как в соотно-
шении основных классов орудий, так и в редких типах. В последнем
случае колебания чаще отражают хронологический порядок комп-
лексов. Однако и в том, и в другом случае функциональный фактор
также играет роль, особенно если речь идет об однофункциональных
классах и типах орудий. В значительно меньшей мере культурный
(стилистический) фактор проявляется в характере заготовок. Но не
следует при этом забывать, что работа построена на материалах
верхнего палеолита Европы, где размах колебаний между индуст-
риями в технике раскалывания меньше, чем в Сибири.
И здесь возникает ряд трудностей. Если сопоставлять комплек-
сы по процентному соотношению основных категорий орудий, то мы
66
убедимся в колоссальном разбросе значений в пределах одной ко-
лонки. К тому же процентное соотношение групп ядрищ и классов
орудий может значительно варьировать в пределах различных участ-
ков единого культурного слоя, что для сибирских материалов убе-
дительно продемонстрировано рядом публикаций [Холюшкин, 1981;
Петрин, 1983]. Можно, напротив, во главу угла ставить наличие-
отсутствие специфических типов, что методически (если иметь целью
именно культурное своеобразие) более правильно [Праслов, 1968].
Но в этом случае возрастает элемент случайности обнаружения ред-
ких типов, особенно если учесть различия в количестве инвентаря
разных памятников.
При определении культурной привязки памятника мы опира-
лись на комплекс данных (первичное раскалывание, вторичная обра-
ботка, типология), учитывая в первую очередь специфические ва-
риации на всех этих уровнях, а процентное соотношение классов
орудий использовали как дополнительный признак.
Вначале необходимо суммировать основные черты каменного
и костяного инвентаря Майнинской стоянки. Несмотря на значитель-
ный разброс количественных показателей, все же все слои памятни-
ка характеризуют развитие единой культуры.
В области техники раскалывания преобладало снятие отщепов
с одно- и двуплощадочных ядрищ на гальках и их обломках. Типич-
но леваллуазские формы единичны, как и крупные призматические
нуклеусы. Использовались также одно- и двусторонние дисковидные
и торцовые формы. Большая часть орудий (65—90%) изготовлена на
отщепах с параллельной или параллельно-краевой огранкой спинки
и гладкими (реже двугранными) площадками. Крупные пластины
крайне редки.
Весьма развитой была микропластинчатая техника с преоблада-
нием клиновидных ядрищ различных модификаций. Характерны
удлиненные клиновидные нуклеусы двух-трех культурных слоев на
ретушированных пластинках. В слоях «А» — «Б» присутствуют
удлиненные микроформы иного типа. Распространены также торцо-
вые нуклеусы, реже изделия типа срединного многофасеточного рез-
ца. По технике расщепления выделяется только инвентарь I куль-
турного слоя стоянки, где преобладают не клиновидные, а мелкие
призматические нуклеусы.
Для вторичной обработки характерна распространенная чешуй-
чатая полукрутая и крутая ретушь, при помощи которой оформля-
лись скребла, галечные орудия, площадки и гребни микронуклеу-
сов. Менее распространена субпараллельная, тонкая краевая и пло-
ская покрывающая ретушь. Другие виды вторичной отделки — клек-
тонские анкоши, бифасиальная подтеска, случаи применения рез-
цового скола и намеренного рассечения — единичны.
Преобладают скребла, скребки на отщепах и долотовидные
орудия. Скребла, как правило, продольной выпуклой формы, реже
поперечно-выпуклой, двойной; встречаются также обработанные по
периметру, бифасиальные, конвергентные, диагональные скребла.
Большая их часть снабжена обушками, фиксируется прием ретушного
5*
67
утончения концов орудий. Преобладающий тип скребков — простые
концевые на отщепах. Распространены также скребки высокой фор-
мы, скребки с боковой выемкой, с шипом, с выделенными ушками,
двойные, с носиком, округлые, микроформы. Долотовидные орудия
весьма разнообразны — это изделия с одним-двумя, реже с тремя-
четырьмя рабочими краями. Встречаются орудия с ретушью про-
дольного края и микродолотовидные орудия. Для инвентаря трех-
четырех культурных слоев характерны удлиненные «стамесочки» и
своеобразные широкие орудия «майнинского» типа [Васильев, Ермо-
лова, 1983, рис. 3, 5]. Гораздо реже всречаются отщепы с ретушью,
острия, галечные орудия, пластинки с притупленным краем, зубча-
то-выемчатые формы. К числу редких можно отнести пластины с ре-
тушью, угловые резцы, остроконечники, отбойники, ножи с обуш-
ком, проколки, комбинированные орудия, лимас.
Костяной инвентарь представлен наконечниками с одним и двумя
пазами, без пазов, лощилами, своеобразными остриями с головкой
[Васильев, Ермолова, 1983, рис. 3, 70], иглой и различными по-
делками.
Сравним теперь рассмотренные нами материалы с материалами
других стоянок Енисея.
Обобщенная характеристика инвентаря Майнипской стоянки
вполне сопоставима с инвентарем афонтовской культуры, памятники
которой в долине Енисея представлены тремя территориально уда-
ленными группами. Самую северную из них образуют знаменитые
стоянки Афонтовой Горы и Переселенческий пункт в Красноярске
[Ауэрбах, 1930; Ауэрбах, Сосновский, 1932; Астахов, 1966]. Южнее
располагаются памятники долины Среднего Енисея — Кокорево II,
III, IVA (неопубликованные материалы из раскопок С. Н. Астахова
1961 —1963 гг.), VI, Таштык I, II. Куртак III, Первомайское II и др.
[Сосновский, 1935; Абрамова, 1971, 1979; Лисицын, 1980]. Третья
группа стоянок открыта в Западном Саяне (Кантегир, Джой, Уй I*
Майнинский Лесозавод и др. [Астахов, 1983, 1982; Астахов, Ва-
сильев, 1981; Васильев, 1983]. К сожалению, дискуссионность во-
проса о датировке стоянки Афонтовой Горы лишает нас возможности
определить хронологические рамки этой культуры. Остальные пере-
численные памятники по сумме естественно-научных данных укла-
дываются в интервал 16—10 тыс. лет. Чтобы не’повторяться, попро-
буем для сопоставления привлечь материалы по кокоревской куль-
туре. К последней могут быть отнесены стоянки Кокорево I, Ново-
селове VI, VII, Аешка I, Первомайское I, Крутогорское I, Чегерак,
многочисленные подъемные местонахождения у с. Новоселове, а,
возможно, также Куртак I, Черемушка и Дружиниха [Абрамова,
1964, 1969, 1979; Астахов, 1966; Лисицын, 1980].
По технике расщепления материалы Майнинской стоянки близ-
ки к афонтовским памятникам (преобладают снятия отщепов с одно-
и двухплощадочных ядрищ продольного и поперечного вариантов) и
отличаются от материалов кокоревских стоянок с их пластинчатой
техникой. То же следует сказать и о формах микронуклеусов. Так,,
удлиненные клиновидные нуклеусы III — IV слоев ближе стоят к
68
подтреугольным формам Кокорево II, а ядрища слоев «А» — «Б» —
к подпрямоугольным из Кокорево III. Мелкие призматические и
плоские нуклеусы из Майнинской стоянки находят аналогии во II
слое Афонтовой Горы III, Кокорево II и Таштыке I.
Пластины и пластинки с ретушью в общем представлены почти
одинаковыми типами во всех памятниках (различия лишь в процент-
ном их содержании). Гораздо более показателен микроинвентарь —
очень чуткий культуроразличительный индикатор. Пластинки Май-
нинской стоянки с плоской ретушью на брюшке, подтреугольными
микроостриями с притупленным краем, пластинки с ретушью по
двум краям находят прямые аналоги в Кокорево II и Кантегире.
Резцы в афонтовских памятниках как Северо-Минусинской котлови-
ны, так и Западного Саяна имеют единичные, чаще угловые формы,
реже поперечные (Кокорево II). Типичных остроконечников на Май-
нинской стоянке нет, как и в ряде комплексов афонтовской культу-
ры Западного Саяна.
Наблюдается полное сходство долотовидных орудий Майнинской
стоянки с афонтовскими памятниками. И там, и здесь есть орудия с
тремя-четырьмя рабочими краями, вытянутые в ширину, микрофор-
мы, удлиненные «стамесочки» с поперечным узким рабочим краем,
фиксируется ретуширование продольных краев изделий — словом,
все те приемы, которые абсолютно не характерны для Кокорево I и
Новоселове VII. Если брать типологию скребков, то на Майнинской
стоянке встречаются типы, общие для всего енисейского палеолита,
но есть и ряд специфически афонтовских форм. Это скребки с носиком
(аналогии в Кокорево II, III, IVA, Кантегире), с выемкой в основа-
нии (Афонтова Гора II, Кокорево II, Таштык I, Кантегир, Джой),
двойной скребок с перехватом (Кокорево II, Кантегир), стрельчатые
формы (Афонтова Гора II, Переселенческий пункт, Таштык, Джой),;
скребки с черешком (Афонтова Гора III, Кокорево III, Таштык II,
Кантегир).
Скребла как по основным типам, так и по их соотношению иден-
тичны орудиям этой категории из афонтовских памятников. Здесь
нет характерных для кокоревской культуры орудий на ядрищах,
зато распространены поперечно-выпуклые и бифасиальные скребла,
свойственные афонтовской культуре. Скребла-ножи Майнинской
стоянки близки орудиям из Афонтовой Горы II. Здесь же мы встре-
чаем и конвергентные двухконечные изделия, переходные к лимасам.
Типология галечных орудий соответствует известным на Енисее фор-
мам, нет лишь свойственных некоторым кокоревским памятникам то-
поровидных унифасов. Зубчато-выемчатые формы распространены на
Енисее повсеместно, хотя в публикациях им не всегда уделяется
должное внимание. Интересно, что зубчатые скребла, имеющиеся на
Майнинской стоянке и в Кантегире, отсутствуют в афонтовских па-
мятниках, зато представлены прекрасными образцами в Кокорево It
Новоселове VI и VII.
Костяные наконечники Майнинской стоянки ближе к округло-
овальным и уплощенно-овальным в сечении орудиям афонтовской
культуры, чем к плоским кокоревским. Именно в стоянках афонтов-
69
ской культуры встречаются аналогичные формы наконечников с дву-
мя пазами, со скошенными основаниями орудий (в интервале Афонто-
вой Горы II, III, Кокорево II, Кантегира и др.), в то время как для
кокоревских памятников характерно наличие подтреугольного или
прямого основания.
Однако есть ряд изделий, не имеющих аналогов на Енисее. Это
острия с головкой из Майнинской стоянки. Им близки лишь извест-
ные «острия со шляпкой» из Авдеева [Гвоздовер, 1953] и Костенок I
(Ефименко, 1958]. При этом следует заметить, что у костепковско-
авдеевских изделий головка в профиль скошена, а у майнинских —
прямая. По форме головки майнинские острия напоминают костяное
изделие из Мальты [Герасимов, 1935], но оно гораздо крупнее (дли-
ной около 15 см, ширина головки 1,5 см). Более близкая анало-
гия — «зуб остроги» с выделенной четырехгранной головкой из
XV горизонта Усть-Белой.
Таким образом, Майнинская стоянка, как и близкие ей памят-
ники Западного Саяпа, входит в афонтовскую культурную общность,
имея наибольшее количество аналогий в интервале Кокорево II,
а наименьшее — в интервале стоянок Афонтовой Горы и Кокоре-
во III. Отличия от Кокорево I и новоселовских памятников очевид-
ны. Картина все же получается довольно сложная. Несмотря на
явное своеобразие того или иного памятника, все они в сумме обра-
зуют единство, внутри которого проявляется множество связей,
а порядок их уловить трудно. Ведь если по одному аспекту два-три
каких-либо комплекса сближаются между собой, то по другому они
образуют иное сочетание.
Вместе с тем нельзя не заметить и определенные черты, обо-
собляющие локальные группы памятников. Так, характерные для
Афонтовой Горы пластинки с косо срезанным ретушью концом, юж-
нее не встречаются. На разнокультурных памятниках Среднего Ени-
сея распространены крупные клиновидные нуклеусы, тесла, топоры
и особый прием подработки поперечного края скребла, подтеской на
брюшке. На стоянках Западного Саяна эти элементы не встречают-
ся, зато появляются отсутствующие в Минусинской котловине скреб-
ки с боковым шипом. Все это говорит об обособлении памятников
не только по культурному признаку, но и территориально.
Именно это обстоятельство и привело к схожести типологическо-
го облика кокоревской и афонтовской культур. Недаром против их
резкого разграничения выступил ряд исследователей [Klein, 1971;
Окладников, 1981; Мочанов, 1977; Холюшкин, 1981]. Р. Клейн,
в частности, полагает, что афонтовская и кокоревская культуры
могли быть двумя функционально различными проявлениями куль-
туры одного населения. Подобного объяснения было бы достаточно,
если бы различия сводились к разнице в процентном соотношении
типов орудий (в основном, различия афонтовских и кокоревских
памятников лежат именно здесь). Однако этим они не исчерпывают-
ся, ибо 3. А. Абрамова отмечает фундаментальную разницу в техни-
ке, основанной на пластине в кокоревской культуре и отщепе в
афонтовской. Отсюда и типологические последствия — в памятни-
70
ках афонтовской культуры мало ретушированных’пластин, скребков
на пластинах, скребел на пластинах, отсюда атипичность остроко-
нечников и резцов, требовавших для их производства удлиненных
заготовок, зато здесь много отщепов с ретушью. Против абсолюти-
зации различий кокоревской и афонтовской культур свидетельст-
вуют и открытые в последние годы памятники, характеризующееся
смешением черт этих культур — стоянки Березовый ручей I [Виш-
няцкий, 1984] и Лиственка [Дроздов, Акимова, 1984].
Теперь в соответствии с приведенными выше критериями выде-
ления локальной культуры посмотрим, представляет ли собой афон-
товская культура узколокальное явление, ограниченное долиной
Енисея, или же мы имеем дело с более широкой общностью.
На Алтае аналогии енисейским памятникам мы находим в инвен-
таре известной стоянки Сростки [Сосновский, 1941]. 3. А. Абрамо-
ва [1979] полагает, что здесь можно выделить особую, сросткинскую,
культуру, близкую к кокоревским памятникам. Анализ имеющих-
ся публикаций и коллекции, хранящейся в Гос. Эрмитаже, убеждает
в ином. Для Сросток характерна техника параллельного скалывания
с массивных одно- и двуплощадочных ядрищ на гальках и дольках
галек. Преобладают отщепы, крупные пластины редки. Очень выра-
зительна серия скребел, в основном поперечных выпуклых, есть
конвергентные, полулунные скребла с частично бифасиальной от-
делкой. Все это вызывает в памяти скорее инвентарь Афонтовой
Горы и Кокорево II, чем Кокорево I. Конечно, здесь есть и рету-
шированные пластины, и остроконечники, но формы это общие и
для афонтовской, и для кокоревской культур (подобно галечным
орудиям, клиновидным нуклеусам, скребкам и др.). Особенностью
Сросток, пожалуй, являются только ножи типа шатель-перрон
(«узкие скребла-ножи», по терминологии Г. П. Сосновского), имею-
щие аналогии лишь в Мальте. Вывод — Сростки являются памятни-
ком, входящим в афонтовскую общность. Определенные черты
сходства с афонтовскими памятниками имеют также нижний (не-
смешанный) слой Майнинской стоянки [Лапшин, Кадиков, 1981]#
четвертый слой Усть-Куюма [Окладников, Владыкин, 1967] и, воз-
можно, Шумиха на Томи [Маркин, 1983].
В Западной Сибири несомненную близость к афонтовской куль-
туре демонстрирует стоянка Могочино на Оби [Петрин, 1983]. Тех-
ника раскалывания этого памятника основана на одно- и двухплоща-
дочных ядрищах на гальках, есть призматические, клиновидные и
мелкие уплощенные нуклеусы. В числе орудий преобладают скреб-
ла, частью изготовленные на гальках. Есть двойные и конвергент-
ные скребла. Прочие орудия — скребки на отщепах различных
форм, галечные, долотовидные (в том числе широкие) орудия, ха-
рактерный обработанный с двух сторон топорик, атипичный резец.
Комплекс в целом довольно близок к Кокорево II.
Перейдем теперь к областям к востоку от Енисея. В Приан-
гарье близкую афонтовским памятникам группу образуют стоянки
бадайского круга — Бадай, Черемушник, Перешеек, Шамотный За-
водг самые нижние горизонты Усть-Белой и целый ряд близких им
71
стоянок [Астахов, 1963; Аксенов, 1966; Тарасов, 1978; Лежненко,}
1974]. Особенно наглядно это сходство проступает в типологии скре-
бел и скребков. Для бадайских, как и для афонтовских, памятни-
ков характерны овальные формы с обработкой по периметру, двой-
ные, конвергентные, бифасиальные. Встречаются скребла-острия^
причем долотовидной подтески поперечного края орудия и др. Раз-
личия же резче всего проступают в типах вещей, повсеместно рас-
пространенных к востоку от Енисея и независимых от культурной
специфики памятников (двусторонне обработанные ножи, попереч-
ные резцы, гобийские нуклеусы). Следует тут же отметить, что и
эти формы в какой-то мере достигают Енисея, но к западу от него
уже не встречаются. Так, в Кокорево II имеются поперечные резцы
(«верхолепского типа», по терминологии иркутских исследователей),
а бифасиальные скребла полулунной формы есть в Переселенческом
пункте и Кантегире. Нет на Енисее только типичных гобийских нук-
леусов (с созданной одним продольным сколом площадкой). На ба-
дайских памятниках слабо развита обработка кости, что отличает
их от европейских.
В итоге афонтовская культура, составной частью которой являют-
ся памятники Западного Саяна, предстает не территориально огра-
ниченным явлением, а частью общесибирского культурного единст-
ва. Для обозначения такого единства А. П. Окладников однажды
употребил выражение «афонтовско-ошурковская» культура, противо-
поставив ее «мальтинско-буретьской». Именно об этой общности он
писал: «В конце ледникового периода и в начале послеледниковой
эпохи, около 15—10 тыс. лет тому назад, к востоку от Урала на
всей территории Северной Азии, простирающейся от Алтая и до
Амура, от Центральной Якутии до Монголии, существовал один и
тот же уклад жизни бродячих и полубродячих охотничьих племен...
Везде на этих необозримых просторах распространилась удивитель-
но единообразная в ее самых общих чертах культура позднепалео-
литических племен» [Окладников, 1968].
Совершенно иной вариант палеолита Сибири представлен мате-
риалами нижнего слоя расположенной прямо напротив Майнинской
стоянки Голубой I, исследованной С. Н. Астаховым [Астахов, 1982].
Определить место этого комплекса путем сопоставления с другими
памятниками значительно сложнее. Прежде всего, это стоянка с
иным характером фракционирования материала. Если на боль-
шинстве енисейских стоянок представлен весь цикл расщепления
камня, то на материалах Голубой I полностью отсутствуют следы
начального этапа раскалывания — ядрища представлены немного-
численными остаточными формами, крайне мало первичных сколов и
осколков. Высокий процент скребков в инвентаре также может свя-
зываться с функциональной вариабельностью исследованного участ-
ка. С. Н. Астахов предполагает, что в раскопе Голубой I вскрыто
место разделки добычи и обработки шкур — жилище, где обитали
в основном женщины и дети.
Итак, рассмотрим инвентарь стоянки Голубая I, противопо-
ставляя его описанным выше афонтовским памятникам.
72
Технику раскалывания, как уже отмечалось, охарактеризовать
сложно. Судя по характеру некоторых заготовок, здесь существова-
ли крупные одно- и двухплощадочные и клиновидные нуклеусы, но
они служили для производства не отщепов, а пластин и пласти-
нок — основного типа заготовок (на них сделано 65% орудий про-
тив 10—30% в афонтовских комплексах). Площадки заготовок в
основном гладкие, созданные одним сколом, реже точечные и дву-
гранные. Отличает Голубую I лишь заметно меньший процент пло-
щадок, покрытых коркой, что не удивительно ввиду особого харак-
тера комплекса. Прекрасной серией представлены микронуклеусы,
но вместо обычных для афонтовской культуры клиновидных ядрищ
мы находим специфические нуклеусы, близкие к многофасеточным
угловым и срединным резцам.
Что касается вторичной обработки инвентаря, то заметно пре-
обладание не чешуйчатой, а параллельной и субпараллельной рету-
ши, примененной при отделке скребков и пластин. Значительно
менее развита здесь плоская ретушь. Как и в афонтовских памятни-
ках, распространены крутые клектонские анкоши. Следует отме-
тить развитую технику резцового скола и полное отсутствие чешуй-
чатой подтески.
По типологической характеристике материалы стоянки Голу-
бая I выделяются значительным удельным весом ретушированных
пластин, составляющих более 23% орудий. Характерны орудия с
ретушью по периметру, по одному, двум и трем краям, усеченные
пластины, пластинки с ретушью на брюшке, с перехватом. Столь же
выразителен и микроинвентарь, включающий, помимо обычных плас-
тинок с притупленным краем, микроострия на конце пластинки с
обушком, пластинки с ретушью на брюшке, с выемкой, микроскре-
бок. Отсутствуют встречающиеся в афонтовских памятниках под-
треугольные микроострия. В число немногочисленных резцов вхо-
дят, кроме простых угловых форм, срединные угловые, двойные
угловые и косоретушные. Остроконечник атипичен, нет характер-
ных для афонтовской культуры pieces ecailees. Присутствуют про-
колки и клиновидные формы, в том числе двойные.
Скребки составляют треть орудийного набора. Несмотря на
близкое количественное соотношение с некоторыми афонтовскими
комплексами, морфология орудий этой категории здесь иная. Ха-
рактерны концевые скребки на пластинах, на ретушированных плас-
тинах и на пластинах с боковыми выемками. Среди скребков на от-
щепах много общих разновидностей — простые короткие концевые
скребки, орудия с носиком и плечиком, с боковой выемкой, с выем-
кой в основании, двойные скребки и т. д. Но в Голубой I отсутствует
ряд характерных для афонтовских памятников форм. Нет здесь
укороченных скребков, микроскребков, широких орудий, скребков
с обработкой на 3/4 периметра или по всему периметру, скребков
на брюшке, зубчатых скребков, скребков с ушками и боковым ши-
пом. Не прослеживается и прием утончения лезвия скребка на брюшке.
Столь же велики отличия и в группе скребел. В Голубой I их
значительно меньше (всего немногим более 2% орудий), и характер-
73
цые^афонтовские типы (двойные, конвергентные, угловатые, бифа-
сиальные и др.) здесь отсутствуют.
Отщепы с ретушью и зубчато-выемчатые орудия примерно оди-
наковы во всех памятниках. Галечные орудия для Голубой I не ха-
рактерны. Особенностью ее индустрии является целая серия слож-
ных комбинированных форм, не находящих аналогий в афонтовских
памятниках,— скребки в сочетании с клювовидными элементами,
резцы-клювы, острия-скребки и др.
Сказанного достаточно, чтобы понять, что Голубая I резко отли-
чается от близлежащих стоянок афонтовской культуры по всем
основным технико-типологическим параметрам. Если же взять для
сопоставления все известные афонтовские памятники Енисея, то и
здесь сходство ограничивается отдельными, возможно случайными
аналогиями. Например, характерную для Голубой I пластинку с
ретушью по периметру можно найти во втором слое Афонтовой Го-
ры III [Ауэрбах, 1930, табл. 7, 5]. В том же слое, кстати, есть и
близкие к Голубой I микронуклеусы со скалыванием перпендику-
лярно по двум торцам, а также микроострие на конце пластинки.
Несколько большее сходство прослеживается между инвентарем
Голубой I и памятниками кокоревской культуры. Видимо, поэтому
С. Н. Астахов [1972] в первой информации о Голубой I отнес ее к
этой культуре. В кокоревской культуре встречаются близкие к Го-
лубой! скребки на ретушированных пластинах, пластины с краевой
ретушью, резцы. В третьем слое Кокорево I есть аналоги и мел-
ким нуклеусам, схожим с многофасеточными резцами, в третьем и
четвертом слоях — пластины с обработкой по периметру. Но этим,
пожалуй, сходство и ограничивается.
С. Н. Астахов, говоря о вероятных истоках индустрии Голу-
бой I, упоминает такие памятники, как Малая Сыя, Тарачиха и Афа-
насьева Гора. Действительно, на Енисее есть два пластинчатых
комплекса, более ранних, чем Голубая I, но столь же резко отличных
и от афонтовских, и от кокоревских памятников. Это Афанасьева
Гора [Лисицын, 1980] и Тарачиха [Абрамова, 1983]. Попробуем со-
поставить теперь эти три индустрии.
Техника раскалывания Тарачихи и Афанасьевой Горы основана
на варьирующих по размерам одно- и двухплощадочных нуклеусах
для пластин. Скалывание иногда идет по выпуклой дуге, прибли-
жаясь к призматическому, иногда уплощенно. Материалы Тарачихи
как нельзя более убедительно подтверждают правоту мнения
В. Н. Гладилина [1976], утверждавшего, что «ядрища с уплощенной
и выпуклой в поперечном сочении рабочей поверхностью — всего
лишь вариации единого принципа раскалывания». Есть здесь также
ядрища со скалыванием по торцу, по плоскости и торцу, дисковид-
ные нуклеусы, примитивные формы клиновидного ядрища с небреж-
но подправленным гребнем. В Тарачихе сильнее проявляются левал-
луазские элементы. Некоторые из нуклеусов Тарачихи непоминают
ядрища Голубой I, но прямых аналогов нет. Заготовки во всех трех
комплексах идентичны — это узкие призматические пластинки, на
которых сделана большая часть орудий (60% — в Тарачихе, 74% —
74
в Афанасьевой Горе, 65% — в Голубой I). Ретушированные пласти-
ны и пластинки в Тарачихе и Афанасьевой Горе представлены мень-
шим числом, чем в Голубой I, и здесь нет орудий с обработкой по
периметру или трем сторонам. Для Тарачихи и Афанасьевой Горы
характерцы пластины с частичной ретушью краев, иногда чередую-
щейся, а для Афанасьевой Горы — еще и усеченные ретушью плас-
тинки. Наиболее наглядно различия проступают в микроинвентаре.
Ни в Тарачихе, ни в Афанасьевой Горе нет микроострий на конце
пластиночек, пластинок с выемками и с вогнутым обушком. Для
этих двух памятников характерен специфический тип микро-
острия — подтреугольное с обушком и наискось отретушированным
основанием, а также пластинки с ретушированным обушком и основа-
нием разных морфологических вариантов. Так же несхожи
и резцы — в Голубой I преобладают угловые, в Афанасьевой Го-
ре — срединные и боковые формы. Только один многофасеточный
резец из Тарачихи сходен с изделиями из Голубой I. Типичных
остроконечников ни в Тарачихе, ни в Афанасьевой Горе нет, но в
коллекции из Тарачихи присутствует своеобразный наконечник с
частично двусторонней обработкой и острие на пластинке. Долото-
видные формы отсутствуют во всех трех комплексах. Проколки стоя-
нок различны — в Голубой I — с противолежащей ретушью, в Афа-
насьевой Горе — с сильно удлиненным жальцем, в Тарачихе —
оформленная па брюшке. Голубая I и Тарачиха имеют ряд общих
форм скребков на пластинах и ретушированных пластинах, а в
Афанасьевой Горе все скребки сделаны на отщепах и к тому же
прослежен известный по афонтовским стоянкам прием резцового
скола в основании. Скребла и в Голубой I, и в Тарачихе оформлены
на пластинах, в Афанасьевой Горе их вообще нет. Наконец, для Та-
рачихи и Афанасьевой Горы характерны выемчатые орудия на плас-
тинах и отщепах с ретушированными (а не клектонскими, как в
Голубой I) анкошами на продольных краях.
По-видимому, Тарачиха и Афанасьева Гора — памятники одпо-
культурпые, а различия между ними объясняются тем, что они
представляют собой два этапа или локальных варианта единой куль-
туры. К сожалению, неясность хронологической привязки Афанасье-
вой Горы лишает пас возможности ответить на этот вопрос. Голу-
бая I по ряду показателей сближается с этой малоизученной куль-
турой рапнесартанского времени, ио есть и существенные отличия.
Индустрия Голубой I занимает как бы промежуточное положенно
между кокоревскими памятниками и Тарачихой. Таким образом, пе-
ред нами складывается картина сложных взаимодействий различ-
ных групп населения в долине Енисея в сартанское время.
Памятники, в инвентаре которых преобладают призматические
пластинки и почти отсутствуют характерные «сибирские» черты
(скребла, клиновидные нуклеусы), широко распространены и за
пределами Енисея.
В Западной Сибири призматическая пластинка встречается в
индустрии Черноозерья II, Томской стоянки и Шикаевки [Абрамо-
ва, Матющенко, 1973; Петрин, Смирнов, 1975]. К сожалению, ма-
75
териалы этих памятников малочисленны. В Черноозерье II встрече-
ны пластинки с ретушью одного и двух краев, резец, проколка с
противолежащей ретушью и скребками на отщепах. По утвержде-
нию В. Т. Петрина, здесь нет клиновидных нуклеусов и мал^> скребел.
Здесь же следует упомянуть и Ачинскую стоянку ид Чулыме
[Анпкович, 1976]. Мнение о том, что этот памятник представляет
собой локальный вариант мальтинской культуры, после новых от-
крытий можно отбросить, ведь оно основывалось скорее на негатив-
ных характеристиках, чем на типологическом сходстве индустрий.
Действительно, и Мальта, и Ачинская стоянка лишены характер-
ных для сибирского палеолита клиновидных нуклеусов, мало в них
и галечных орудий. Однако это отличие ни в коей мере не доказы-
вает сходства Мальты и Ачинской стоянки. Правда, наблюдаются
общие черты в технике раскалывания, в некоторых формах пластинок
с ретушью, выемчатых орудиях, пластинках с перехватом и усечен-
ных пластинках. Но различий куда больше: ведь в Ачинской стоян-
ке нет основных характерных черт мальтинской культуры — плас-
тин с ретушью дугообразного края, одно- и двухконечных острий,
специфических форм проколок, резцов. Большие различия наблю-
даются в типологии скребел и скребков. Вряд ли Ачинская стоянка
имеет отношение к Мальте, впрочем, как и к памятникам типа Тара-
чиха или Афанасьева Гора. Все это три не связанных между собой,
но однопорядковых культурных явления.
На Ангаре пластинчатые индустрии представлены знаменитой
Мальтой и верхними слоями Красного Яра. Последняя стоянка
отражает в инвентаре, вероятно, слияние мальтинской культуры (с
которой она сходна по технике раскалывания, формам острий и др.)
с какой-то иной по облику культурой (как считает 3. А. Абрамова,
типа нижних слоев Красного Яра). Необычная пластинчатая индуст-
рия найдена также на местонахождении Игетейский Лог, однако
характер ее пока неясен [Медведев, 1982].
Все перечисленные памятники сближает ряд общих черт, в пер-
вую очередь в технике раскалывания, по типология существенно
различается. Где же искать истоки всех этих индустрий? По-види-
мому, в поисках ответа целесообразно обратиться к памятникам
более ранней поры (первой половины верхнего палеолита), столь
мало изученным пока в Сибири.
Из числа этих стоянок географически ближе всего к Енисею
Малая Сыя. В инвентаре ее прослеживаются отдельные аналогии с
Голубой I — скребки на отщепах, ретушированные пластины и их
сечения, резцы, хотя немало и своеобразных форм [Ларичев, 1978].
К сожалению, опубликованные данные не дают пока возможности
для детальной характеристики памятника. То же следует сказать
и о малопонятной еще индустрии местонахождения Приморское
(Шленка) на Енисее. Гораздо лучше пластинчатые ранние индуст-
рии представлены в Забайкалье, где опубликована целая серия по-
добных комплексов — Тол бага, Варварина Гора, нижние слои Сан-
ного Мыса [Окладников, Кириллов, 1980]. Судя по наиболее пред-
ставительной коллекции из Толбаги, для этих памятников харак-
76
терны леваллуазские и плоские ядрища, иногда мелкие, напоми-
нающие Голубую I. В орудийном наборе преобладают пластины с
ретушью краев, скребки на ретушированных пластинах. Вырази-
тельны! серии резцов, проколок, остроконечников, долотовидных
орудий\ Возможно, со временем в этот круг культур впишется и
индустрйя Макарово IV на Верхней Лене, хотя пока возраст ее вы-
зывает много споров [Аксенов, Шуньков, 1978]. По-видимому, имен-
но этот слабо прослеживаемый в разных точках Сибири круг ранних
верхнепалеолитических памятников, генетически связанных с мест-
ным левалл уа-мустье, и дал начало индустриям типа Тарачихи и
Голубой I.
Существование в Сибири комплексов без ярко выраженных ниж-
непалеолитических черт уже отмечалось в литературе. Г. П. Гри-
горьев в обзоре верхнепалеолитических памятников на территории
СССР указывает: «Но теперь уже есть несколько культур, независи-
мых, а порою и очень непохожих друг на друга, где «сибирские» чер-
ты отсутствуют,— это, кроме самой малыинской культуры, несколь-
ко слоев стоянки Красный Яр на Ангаре, стоянка Санный Мыс в
Забайкалье» [Григорьев, 1970]. Позже 3. А. Абрамова выделила
«среднесибирскую» культурную область, объединившую Мальту,
Буреть, Ачинскую стоянку, Тарачиху и верхний комплекс Красно-
го Яра. Эта «среднесибирская» область противопоставляется «севе-
ро-восточной области» (дюктай) и «южно-сибирской» (енисейские и
забайкальские памятники) [Абрамова, 1975]. Однако стоит взгля-
нуть на перечисленные памятники, имея перед глазами карту Сиби-
ри, чтобы понять, что памятники различных общностей распола-
гаются чересполосно, не образуя скоплений индустрий только опре-
деленного типа в очерченном регионе. Так, памятники, близкие к
афонтовской культуре, есть и на Алтае, и на Енисее, и в Забай-
калье. Призматические пластинчатые индустрии есть и в Западной
Сибири, и на Енисее, и на Ангаре. Поэтому для выделенных
3. А. Абрамовой трех общностей лучше предложить географически
нейтральные названия — назовем их условно мальтинской, дюктай-
ской и афонтовско-ошурковской.
Нельзя не отметить при этом, что дюктайские памятники не-
сомненно ближе стоят к афонтовско-ошурковской общности, чем к
мальтинской. В самом деле, за исключением специфических лис-
товидных форм, остальной инвентарь стоянок Алдана полностью
соответствует тому, что мы наблюдаем на Енисее, Ангаре, в Забай-
калье. Это сходство проявляется и в технике раскалывания (галеч-
ные, плоские одно- и двухплощадочные, изредка леваллуазские, ди-
сковидные, клиновидные формы ядрищ, отщеп как основной вид
заготовки), и в типологии (скребла, скребки на отщепах и плас-
тинах, резцы, ретушированные пластины, галечные орудия и др.).
Все это полностью соответствует тем характеристикам, которые
3. А. Абрамова выдвинула для определения южно-сибирской куль-
турной области.
Отрицать наличие своеобразных пространственно-временных ва-
риантов в позднем палеолите невозможно. Однако, по-видимомум
77
замкнутые, узколокальные культуры для Сибири не были характер-
ны. Вероятно, выделяемые нами общности сопоставимы (если/брать
археологию позднейших эпох, откуда, собственно, и заимствованы
эти категории анализа) с широкими культурно-историческими об-
ластями типа культур ямочно-гребенчатой или линейно-ленточной
керамики, распространяющихся на огромные территории, внутри
которых выделяется ряд локальных вариантов, или культур в узком
смысле слова. Ведь, строго говоря, археологическая культура не
является единственным (хотя и наиболее распространенным в перво-
бытности) способом организации археологического материала.
Как известно, 50—70-е гг. были для советской археологии
временем внедрения в палеолитоведение понятия локальной куль-
туры, а также распространения этой концепции на все районы верх-
него палеолита, не исключая и Сибирь. Однако другие исследовате-
ли в это время обратили внимание на принятое в этнографии понятие
культурного континуума, распространения сходной культуры на
широчайшие территории без четких границ [Праслов, 1968]. В рабо-
те 1984 г. Н. Д. Праслов, анализируя нижнепалеолитические мате-
риалы по Русской равнине и Крыму, выдвинул более четкую и ори-
гинальную концепцию. По его мнению, в мустьерскую эпоху локаль-
ные культуры можно выделить в редких случаях замкнутой группи-
ровки резко отличающихся от соседних стоянок и сходных между со-
бой памятников (белогорская и молодовская культуры). В то же
время, когда индустрии проявляют общность на широких террито-
риях, следует говорить не о культурах, а о культурных ареалах,
внутри которых иногда можно выделить локальные варианты (напри-
мер, деснинско-полесский вариант в пределах общности памятников
Восточной и Центральной Европы) [Праслов, 1984]. На мой взгляд,
подобная или сходная с ней концепция может быть полезна и при
изучении палеолита Сибири. Иные, чем локальная культура, терри-
ториальные единицы предлагались и в зарубежной литературе при
анализе верхнепалеолитических памятников. Назовем выработанную
в американской этнографии концепцию «ареала культуры» или «зо-
нальной сотрадиции», примененную к солютре Ф. Смитом [Smith,
1966]. Цель этого краткого экскурса в область теории ясна — пока-
зать, что вместо простой картины (палеолит какого-либо региона,
скажем Сибири, является суммой некоего числа локальных культур)
мы имеем дело с более сложной панорамой, в которой замкнутые ло-
кальные культуры могли существовать наряду с общностями иного
порядка. В палеолите можно выделить целый ряд общностей разного
объема и содержания, в том числе, возможно, и не имеющих анало-
гий в археологии позднейших эпох. Итак, крайняя мозаичность и
чересполосица разнокультурных индустрий, взаимно перекрещиваю-
щихся и взаимовлияющих друг на друга — такова картина сибир-
ского палеолита на современном этапе его изучения. Можем ли мы
найти общие черты для всех них и таким образом определить «сибир-
ский палеолит» не только географически, но и в культурном плане?
По-видимому, нет.
78
Материалы стоянки Голубая I и близких к ней памятников по-
зволяют вновь затронуть традиционный вопрос о специфике сибир-
ского палеолита, остро вставший еще со времен открытия памятни-
ков на\Афонтовой Горе. В отечественной науке данная проблема
была в двое время обстоятельно рассмотрена С. Н. Замятиным, вы-
делившим европейскую приледниковую, средиземноморскую и си-
бирско-китайскую области верхнепалеолитической культуры [За-
мятин, 1951]. В последнее время к этой теме обратился Г. П. Гри-
горьев, выдвинувший в ряде работ идею разделения позднепалеоли-
тической ойкумены на две зоны — европейскую с верхним палеоли-
том и афро-азиатскую с «постмустье» [Григорьев, 1977].
Приведенный выше анализ памятников Северной Азии убеди-
тельно свидетельствует о том, что Мальта отнюдь не является чуже-
родным для Сибири явлением, а, напротив, представляет собой один
из вариантов североазиатского палеолита, распространенный доволь-
но широко. В самом деле, такие комплексы, как Голубая I, Тарачи-
ха, Афанасьева Гора и другие, обладают полным набором признаков,-
присущих европейскому верхнему палеолиту.
Для разрешения этих вопросов окинем взглядом некоторые евро-
пейские памятники под углом зрения сохранения в них, как и в Си-
бири, нижнепалеолитических черт. При этом исключим из рассмот-
рения стоянки, где возможно непосредственное сибирское влияние
(стоянка Талицкого), где архаизм индустрии связан с функциональ-
ными особенностями (мастерские) или же с мустьерскими пережит-
ками (стрелецкие памятники, селет, шатель-перрон, ранний
ориньяк).
Прежде всего упомянем Сунгпрь с почти полным отсутствием
призматической техники, одно- и двухплощадочными, дисковидными и
леваллуазскими ядрищами, резким преобладанием отщепов, нали-
чием многочисленных скребел, отдельными выемчатыми орудиями и
бифасами [Бадер, 1978]. В Костенках ряд комплексов с архаичным
инвентарем объединяется в рамках городцовской культуры. В ин-
вентаре таких стоянок, как Костенки XIV (II слой), XV, XVI, тех-
ническую основу индустрии составляют плоские ядрища с парал-
лельным скалыванием, есть дисковидные, леваллуазские, торцовые^
клиновидные нуклеусы. Преобладают орудия на отщепах, много
разнообразных скребел, встречаются остроконечники, лимасы [Си-
ницын, 1982]. Далее к западу мы имеем липские памятники с харак-
терными микронуклеусами, скреблами, остроконечниками [Остров-
ский, Григорьев, 1966]. Очень архаичная индустрия со скреблами и
бифасами (в сочетании с ранним появлением сегментов) открыта в
четвертом слое стоянки Корпач (Молдавия). Столь же архаичен облик
инвентаря Копач-мыса с дисковидными и плоскими ядрищами, пре-
обладанием орудий на отщепах, скреблами и бифасами [Борзияк,,
Григорьева, Кетрару, 1981].
Целый ряд индустрий с сильными мустьерскими чертами сущест-
вовал в Средиземноморье. Это ареньенская культура с характерны-
ми остроконечниками, скреблами, выемчатыми орудиями. Это и
монтадьенская культура с мустьерской техникой раскалывания^
79
преобладанием орудий на отщепах, остроконечниками, скреблами,
зубчато-выемчатыми формами. Это и распространенная в Италии
культура улуццо с галечными традициями и нижнепалеолитически-
ми формами орудий. В пределах Юго-Западной Франции отметим до-
вольно архаичные раннесолютрейские индустрии с преобладанием
орудий на отщепах, мустьерскими формами (остроконечниками,;
скреблами, лимасами, зубчато-выемчатыми орудиями) Ц довольно
примитивной техникой (дисковидные, шаровидные, иногда леваллуаз-
ские ядрища).
Приведенные выше факты можно было бы дополнить, но для нас
полнота сведений сейчас не играет роли. Важно другое — подобно
тому как в Сибири имеется ряд пластинчатых индустрий с мини-
мальной долей архаических элементов, в Европе, с другой стороны,;
есть некоторое количество культур с весьма сильными нижнепалео-
литическими чертами. А значит, верхнему палеолиту Европы, как
и Сибири, нельзя дать однозначного определения. Во всяком случае,
определить специфику сибирского палеолита путем перечисления
характерных черт каменного инвентаря, как это делал С. Н. Замят-
нин, невозможно. Ведь нельзя предложить ни одного определения,
охватывающего все североазиатские памятники и позволяющего от-
личить их от всех европейских. Можно на современном этапе иссле-
дований говорить лишь о преимущественной концентрации того или
иного варианта верхнепалеолитической культуры в определенном
районе. Четкое разграничение двух или более «миров», «областей»
при этом размывается.
ЛИТЕРАТУРА
Абрамова 3. А. Палеолитическая стоянка Дружинпха на Енисее И КСИА.—
1964.- № 101.
Абрамова 3. А. Палеолитические стоянки у деревни Аешка на Енисее //
Там же.— 1969.— № 117.
Абрамова 3. А. Новые данные по палеолиту Енисея // МИА.— 1971.— № 173.
Абрамова 3. А. Археологические культуры в верхнем палеолите Сибири и
южно-сибирская культурная область // Соотношение древних культур
Сибири с культурами сопредельных территорий.— Новосибирск, 1975.
Абрамова 3. А. Палеолит Енисея. Афонтовская культура.— Новосибирск,
1979а.
Абрамова 3. А. Палеолит Енисея. Кокоревская культура.— Новосибирск,
19796.
Абрамова 3. А. Палеолитическая стоянка Тарачиха на Енисее // КСИА.—
1983.- № 173.
Абрамова 3. А., Матющенко В. И. Новые данные по Томской палеолитической
стоянке // Из истории Сибири.— Томск, 1973.— Вып. 5.
Аксенов М. П. Стоянка Черемушник // Сибирский археологический сборник.—
Новосибирск, 1966.
Аксенов М. П., Шуньков М. В. Новое в палеолите верхней Лены И ДИНЮВС.—
1978.— Вып. 4.
Аникович М. В. Некоторые итоги раскопок Ачинской палеолитической стоян-
ки И Сибирь, Центральная и Восточная Азия в древности.— Новоси-
бирск, 1976.
Астахов С. Н. Позднепалеолитическая стоянка у д. Федяево на Ангаре // СА.—
1963.- № 3*
80
АстаховМС. Н. Поселения Афонтовой Горы и их место в палеолите Сибири: Ав-
тореф. дис. ... канд. ист. наук.— Л., 1966а.
Астахов (k Н. Позднепалеолитическая стоянка Кокорево IV И СА.— 19666.—
№ 2\
Астахов Сд Н. Работы палеолитического отряда Саяно-Тувинской экспеди-
ции /АСА.— 1971 г.; 1972.— С. 238.
Астахов С. EL Палеолит Западного Саяна // Тез. докл. XI конгресса ИНКВА.—
Т. 3.—1982а.
Астахов С. Н. Голубая I — позднепалеолитическая стоянка на Енисее И С А.—
19826.— № 4.
Астахов С. Н. Изучение палеолита верховьев Енисея Саяно-Тувинской экспе-
дицией // Древние культуры евразийских степей.— Л., 1983.— С. 12—17.
Астахов С. Н., Васильев С. А. Палеолитическая стоянка Джой И КСИ А.—
1981.— № 165.
Астахов С. Н., Ямских А. Ф. Новая верхнепалеолитическая индустрия и геоло-
го-геоморфологическое положение стоянки «Шленка» // Природные усло-
вия и ресурсы юга Средней Сибири.— Красноярск, 1983.
Ауэрбах Н. К. Палеолитическая стоянка Афонтова Ш/Тр. об-ва изучения Си-
бири и ее производительных сил.— Новосибирск, 1930.— Вып. 7.
Ауэрбах Н. К., Сосновский Г. П. Материалы к изучению палеолитической
индустрии и условий ее нахождения на стоянке Афонтова Гора II /Тр.
комиссии по изучению четвертичного периода.— Л., 1932.— Т. 1.
Бадер О. Н. Сунгирь. Верхнепалеолитическая стоянка.— М., 1978.
Борзияк И. А., Григорьев Г. В., Кетрару Н. А. Поселения древнекаменного ве-
ка на северо-западе Молдавии.— Кишинев, 1981.
Васильев С. А. Палеолитические стоянки в зоне строительства Майнской ГЭС
на Енисее // Древние культуры Евразийских степей.— Л., 1983.—
С. 17—20.
Васильев С. А. Палеолитические памятники Западного Саяна (сравнительный
анализ каменного и костяного инвентаря): Автореф. дис. ... канд. ист.
наук.— Л., 1984.
Васильев С. А., Ермолова Н. М. Майнинская стоянка — новый памятник па-
леолита Сибири И Палеолит Сибири.— Новосибирск, 1983.
Вишняцкий Л. Б. Позднепалеолитическая стоянка Березовый ручей I // Про-
блемы исследования каменного века Евразии.— Красноярск, 1984.
Гвоздовер М. Д. Обработка кости и костяные изделия Авдеевской стоянки И
МИА.— 1953.— № 39.
Герасимов М. М. Раскопки палеолитической стоянки в с. Мальта И ИГАИМК.—
1935.— Вып. 118.— Рис. 26.
Гладилин В. Н. Проблемы раннего палеолита Восточной Европы.— Киев, 1976.
Григорьев Г. П. Верхний палеолит // МИА.— 1970.— № 166.
Григорьев Г. П. Заселение человеком Азии И Ранняя этническая история наро-
дов Восточной Азии.— М., 1977.
Дроздов Н. И., Акимова Е. В. Лиственка — новая стоянка на Енисее И Пробле-
мы исследования каменного века Евразии.— Красноярск, 1984.
Ефименко П. П. Костенки I.— М.; Л., 1958.
Замятин С. Н. О возникновении локальных различий в культуре палеолити-
ческого периода/Тр. Ин-та этногр.— 1961.— Т. XVI.— С. 89—152.
Лапшин Б. И., Кадиков Б. X. Позднепалеолитическая стоянка у с. Майма в
Горном Алтае И Проблемы западно-сибирской археологии. Эпоха камня
и бронзы.— Новосибирск, 1981.
Ларичев В. Е. Искусство верхнепалеолитического поселения Малая Сыя И
Изв. СО АН СССР. Сер. обществ, наук.— 1978.— № И, вып. 3.— Рис. 4.
Лежненко И. Л. Итоги исследования палеолитических стоянок Кулакова I и
Черемушник II // Древняя история народов юга Восточной Сибири.—
Вып. 2.— 1974.
Лисицын Н. Ф. Палеолитические стоянки в районе Бетеневского кряжа на Ени-
сее И СА.— 1980а.— № 3.
Лисицын Н. Ф. Каменный век Абакано-Минусинской котловины: Автореф.
дис. ... канд. ист. наук.— Л., 19806.
6 Заказ № 904
81
Маркин С. В. Палеолитические памятники бассейна р. Томи: Автореф. дис. ...
канд. ист. наук.— Новосибирск, 1983.	7
Медведев Г. И. Исследование палеолитического местонахождения Игетейский
Лог I И Палеолит и мезолит юга Сибири.— Иркутск, 1982.,
Медведев Г. И., Георгиевский А. М., Михнюк Г. Н. и др. Памятники мезолита
Верхнего Приангарья // Мезолит Верхнего Приангарья.-^ Ч. 1.— Ир-
кутск, 1971.	/
Мочанов Ю. А. Древнейшие этапы заселения человеком Северо-Восточной
Азии.— Новосибирск, 1977.
Окладников А. П. Палеолит Центральной Азии. Мойлтын Ам (Монголия).—
Новосибирск, 1981.
Окладников А. П. Сибирь в древнекаменном веке И История Сибири.— Т. 1.—
Л., 1968.
Окладников А. П., Владыкин В. А. Древнее поселение на р. Куюме // Изв.
ЛАИ.— 1967.—Вып. 1.
Окладников А. П., Кириллов И. И. Юго-Восточное Забайкалье в эпоху камня
и ранней бронзы.— Новосибирск, 1980.
Островский М. И., Григорьев Г. П. Липская палеолитическая культура // СА.—
1966.— Ко 4.
Петрин В. Т. К проблеме сравнений комплексов каменного инвентаря //
Использование методов естественных и точных наук при изучении древ-
ней истории Западной Сибири.— Томск, 1983а.
Петрин В. Т. Палеолитические памятники Восточного Зауралья: Автореф.
дне. ... канд. ист. наук.— Новосибирск, 19836.
Петрин В. Т., Смирнов Н. Г. Палеолитический памятник в Шикаевке на право-
бережье Тобола И Вопр. истории Урала.— Вып. 13.— Свердловск,
1975.
Праслов Н. Д. Ранний палеолит Северо-Восточного Приазовья и Нижнего До-
на И МИА.— 1968.— № 157.
Праслов Н. Д. Ранний палеолит Русской равнины и Крыма // Палеолит СССР.—
М., 1984.
Синицын А. А. Городцовская позднепалеолитическая культура и ее место в па-
леолите Русской равнины: Автореф. дис. ... канд. ист. наук.— Л., 1982.
Сосновский Г. П. Позднепалеолитические стоянки Енисейской долины // Изв<
ГАИМК.— 1935.— Вып. 118.
Сосновский Г. П. Палеолитическая стоянка у с. Сростки на р. Катуни // МИА.—
1941.—№ 2.
Тарасов Л. М. Палеолитическая стоянка Шамотный Завод И Древние культу-
ры Приангарья.— Новосибирск, 1978.— С. 35—56.
Холюшкин Ю. П. Проблемы корреляции позднепалеолитических индустрий Си-
бири и Средней Азии.— Новосибирск, 1981.— С. 55—56.
Шнирелыиан В. А. Этноархеология.— 70-е годы // СЭ.— 1984.— № 2.—
С. 100-113.
Binford S. R., Binford L. R. Stone tools and human behaviour // Sci. Amer.—
1969.— Vol. 220.— N 4.
Bordes F., Sonneville-Bordes D. The significance of variability in palaeolithic
assemblayes 11 World Archaeology.— 1970.— Vol. 2.— N 1.— P. 61—73.
Klein R. The Pleistocene prehistory of Siberia // Quaternary research.— 1971.—
Vol. 1.- N 2.
Kozlowski Y. K. Technological and typological differentiation of lithic assembla-
ges in the Upper Palaeolithic: an interpretation attempt // Unconventional
archaeology.— Wroclaw, 1980.
Smith Ph. Le Solutreen en France // Publications de Г Institute de Prehistoire de
Г Universite de Bordeaux.— Mem. 5.— Bordeaux: Delmas, 1966.
82
II. ПРОБЛЕМЫ КЛАССИФИКАЦИИ
\
\
А. П. Деревянко, А. Ф. Фелингер, Ю. П. Холюшкин
СИСТЕМА ПОКАЗАТЕЛЕЙ
ДЛЯ ОПИСАНИЯ ОБЪЕКТОВ КАМЕННОГО ВЕКА
Вопросы повышения эффективности и качества труда в науч-
ных исследованиях, скорейшего внедрения их результатов в практи-
ку приобретают в последние годы особую важность. Постоянный рост
общего объема археологической информации требует все большей ло-
кализации интересов и усилий специалистов, что находится в про-
тиворечии с основными целями археологии как исторической науки,
связанной с процессом синтеза информации, методов и идей.
В настоящее время любая археологическая коллекция связы-
вается с информационной базой, реализованной в виде дневниковых
записей, инвентарных описей, картотек, горизонтальных и вертикаль-
ных планов, публикаций и т. д. Вся эта информация рассеяна по
различным местам хранения и не отражает в полном объеме все де-
тали «стратиграфического положения и контекстуальных взаимосвя-
зей культурных остатков, зачастую чрезвычайно сложно диагности-
руемых в силу смешения или особенностей микрорельефа» [Медве-
дев, Алаев, Алаева, 1978, с. 85]. Кроме того, лавинообразно растет
поток специальной литературы, все труднее охватить объем необхо-
димой литературы [Гарден, 1983, с. 227]. Так, например, в период с
1963 по 1967 г. были опубликованы только по палеолиту и мезолиту
Сибири 74 работы, с 1968 по 1972 — 137, с 1973 по 1975 — 137 и с
1976 по 1984 г.— более 200 работ.
Данное обстоятельство требует освобождения исследователя от
громоздкого и зачастую неблагодарного перелопачивания очень мно-
гих прошлых результатов, далеко не бесспорных, часто противоре-
чащих друг другу, и обеспечения свободного доступа к любому эле-
менту археологической информации, включенному в тот или иной
археологический источник.
Для решения этой задачи в археологии требуется создание ав-
томатизированной информационно-поисковой системы по хранению,
обработке и использованию археологической информации. Следует
отметить, что в настоящее время разработка идей по созданию бан-
ков (баз) данных находится лишь в начальной стадии, хотя еще более
80 лет назад В. А. Городцов сформулировал ряд принципов инфор-
мационно-поисковых систем (ИПС) [Городцов, 1901, с. 579; Шер,
1983, с. 15—16], основные из которых состоят в следующем:
6*
83
1) ИПС должна дать исследователю возможность быстро описы-
вать и характеризовать предметы какой угодно доисторической кол-
лекции; 2) быстро следить за районами распределения типов, делать
между ними сравнения, не прибегая всякий раз к помощи описы-
ваемых вещей или их рисунков; 3) ИПС должна представлять из
себя табличную систему с выработанной однообразной терминоло-
гией; 4) ИПС должна быть открытой, а число терминов — соответст-
вовать числу всех существенных признаков.
Однако реформа, суть которой указана выше, еще в полной ме-
ре не созрела, хотя интерес к ней растет. Достаточно упомянуть
ряд работ, посвященных рационализации системы обработки доку-
ментации в археологии, отдельным системам хранения документов
общим описаниям, методикам, руководствам и экспериментам по
подготовке и использованию банков (баз) данных [Le Maitre, а 1978;
Bialecka, 1979; Bourrelly, Chouraqui, 1975 (тит. лист — 1974); Gar-
den, 1976; Les banques de donnees..., 1974; Ginouves, Guimier-Sor-
bets, 1978; Data bank appl, 1981.
Обсуждаются проблемы создания банков (баз) данных и в совет-
ской археологии [Асеев и др., 1980; Квирквелия, Холюшкин, 1984,,
1985а; Холюшкин, Холюшкина, 1985]. В единичных случаях они
даже становятся реальностью [Асеев и др., 1982].
На наш взгляд, создание инормационно-поисковых систем поз-
волит археологу получить возможность прямого доступа к коллек
циям и результатам исследовательских работ, а также «повлечет за
собой пересмотр существующей практики публикации материалов»
[Гарден, 1983, с. 225]. Как подчеркивал Ж.-К. Гарден, «суть этого
новшества не в применении электронной техники, а в том, что инфор-
мационный поиск осуществляется не традиционным путем изучения
отдельных трудов», периодики, коллекций, содержащихся в биб-
лиотеках, хранилищах музеев, а «прямым запросом в фонды базы
данных, либо непосредственно, либо по каналам связи (если поль-
зователь удален от базы данных)» [Гарден, 1983, с. 225].
Создание банков (баз) данных представляется достаточно слож-
ным делом и потребует: 1) создания лингвистических средств пере-
работки, (информационного) документального языка [Шер, 1983,;
с. 16]. Между тем сибирская археология каменного века находится
еще где-то на пути к созданию первых морфометрических описаний
и решению классификационных задач [Холюшкин, Холюшкина,,
1985, с. 31—32]; 2) создания технологических средств обработки
информации, так как описание археологических объектов путем
перечисления многочисленных признаков будет в значительной сте-
пени затруднено ручной обработкой. Таким образом, перед исследо-
вателями остро встает задача автоматизации обработки исходных
данных; 3) широкого внедрения технических средств проработки
информационных массивов археологических объектов, а следова-
тельно, и их математического обеспечения (пакетов программ). Кро-
ме этого, необходимо будет продумать систему связи основных ис-
следовательских центров и средств управления этой системой.
84
Таким образом, внедрение информационно-поисковых систем
представляется достаточно сложным делом и потребует объединения
усилий специалистов различных центров и специальностей.
Информационно-поисковая система должна будет обеспечивать
полный охват источников археологической информации; доступ поль-
зователей ИСП ко всей или большей части имеющейся по той или
иной коллекции информации; возможность пополнения коллекции
новыми источниками информации; поиск необходимых объектов
археологической информации в информационно-справочной базе
данных коллекции; возможность расширения функций системы и
адаптации к информационным потребностям каждого абонента.
Кроме возможности анализировать работу самой системы, ИПС
должна будет производить математическую обработку данных с
целью выявления возможных закономерностей, свойственных археоло-
гической коллекции. Система такой обработки должна содержать
комплекс пакетов программ, включающих широкий спектр алгорит-
мов обработки информации, в том числе распознавания образов,,
классификации, сериации и т. д.
Исходя из сказанного, следует отметить, что процесс создания
подобной системы займет не один год упорной работы, прежде чем
будут достигнуты первые обнадеживающие результаты,
СИСТЕМА ОПИСАНИЯ МАССИВА
АРХЕОЛОГИЧЕСКИХ ДАННЫХ
В течение длительного времени в изучении археологических
культур Сибири и их локальных вариантов господствовали чисто
описательные методы, основанные на интуитивном восприятии иссле-
дователями их наиболее ярких черт или стилистических особенно-
стей. Плодотворность таких исследований в ряде случаев была огра-
ниченной, поскольку в них отсутствовали четкие критерии, позво-
ляющие судить о логической правомерности какого-либо вывода.
Если учесть при этом неконтролируемый субъективизм в описании
коллекций, основанный на общем эмоциональном отношении исследо-
вателя к изучаемому объекту и подменявший собой систему обще-
принятых понятий [Медведев, 1975, с. 21], то трудности контроля
достоверности выводов неизмеримо возрастали.
Сегодня все чаще можно услышать призывы к унификации «на-
шего современного описательного и аналитического комплекса опе-
раций... обслуживающего реестра» [Медведев, 1981, с. 18], т. е.
к стандартизации научного языка, которая снимает все семиологи-
ческие проблемы археологического источниковедения. Сознавая всю
трудность этой задачи, Г. И. Медведев [Там же] в связи с этим пи-
шет, что «создание хотя бы одного определенного массива терминоло-
гии разовым порядком с целью придания ему законодательного ран-
га невозможно».
Для понимания этого факта следует рассмотреть механизм сме-
ны старых классификационных представлений, в частности тип-лис-
тов2 новыми классификациями, например созданными иркутскими
85
археологами. Как показывает опыт, критика классификаций, не
соответствующих принципам аналитичности, доказательства их не-
допустимости с точки зрения логических правил теории классифи-
кации [Холюшкин, 1983, с. 288—289] не всегда приводят к отказу
от них. Часто это обусловливается простотой классификации, при-
вычностью, длительностью существования, числом и авторитетом ее
авторов и сторонников, ее относительной эффективностью.
Однако по мере накопления опубликованной иркутскими ар-
хеологами информации с данными новых классификационных по-
строений необходимость обращения к ним с целью сравнительного
анализа заставляет либо следовать их правилам, либо создавать
новые, начиная каждый раз с нуля. Судя по ряду публикаций, в
Сибири уже начался процесс постепенного освоения иркутского опы-
та на уровне применения отдельных описательных элементов. Пред-
принимаются также попытки построения на их основе типологиче-
ских классификаций применительно к материалам отдельных па-
мятников [Черосов, 1984, с. 51—56].
Создаваемый на основе «иркутского языка» терминологический
аппарат сибирской археологии каменного века, конечно, должен
соответствовать теоретическим и практическим задачам, в частности
удовлетворять требованиям информационного поиска.
В последние годы в археологии стали появляться различные
системы описания археологических объектов в терминах «аналити-
ческого кода», т. е. на документальном языке, форма которого при-
способлена для документального поиска механическими или элект-
ронными средствами [Гарден, 1983, с. 104, рис. 13]. Создание этих
аналитических кодов для разных видов археологических источни-
ков связано с Центром археологического источниковедения в Мар-
селе [Ковалевская, 1970, с. 211—217], где были опубликованы спе-
циальные системы описания керамики, металлических орудий, ор-
наментов, монет, печатей, живописи, мозаики и архитектурных со-
оружений [Там же, с. 214]. Было доказано, что эти разнообразные
объекты могут быть описаны «на основе общих и достаточно строгих
правил» [Шер, 1983, с. 27]. Наряду с этим появились также клас-
сификационные построения, основанные на автоматизированном
анализе форм, когда «считывающее устройство или специальная ка-
мера, соединенная с ЭВМ, преобразует форму изучаемого объекта в
ряд чисел, соответствующих пространству, занятому этим предме-
том на более или менее густой сетке координат» [Ankel, 1969, р. 25—
28; Гарден, 1983, с. 85, рис. 9; Радилиловский, Шукуров, 1981,
с. 656—660; Clement, Leroy-Prost, 1977, р. 127—141]. Стали при-
меняться автоматизированные информационные системы и для ка-
талогизации музейных коллекций [Асеев, Поднозова, Шер, 1980].
Для анализа памятников эпохи палеолита также стали применяться
полевые классификационные карточки. Первая из таких карточек
была предложена А. Люмлеем. На ее основе были разработаны по-
левые фиксационные и специальные классификационные карточки
и для палеолита Восточной Сибири [Медведев, Алаев, Алаева, 1978,
с. 85—86; Кононова, Медведев, Пархоменко, 1979, с. 60, рис. 4].
86
К преимуществам этих карточек следует отнести несомненно
больший, чем в описях, объем информации по каждому артефакту,
дающий возможность группировать материал для решения неко-
торых археологических задач. А к недостаткам — повторяемость
отдельных признаков в полевой фиксационной и индивидуальной
типологической карточках, наличие не общей, а индивидуальных
карт для каждого типа, несколько меньшую, по сравнению даже с
морфологическими градациями в предложенных методиках, инфор-
мацию. Хотя и трудно надеяться па осуществление исчерпывающе
полного описания археологических объектов, однако учет возможно
более полного числа их характеристик просто необходим.
В этом плане безусловный интерес представляют разработки
А. де Люмлея, Л. Буреллу, X. Кам-Фабре по созданию словаря
банка данных предысторических местонахождений. В нем учтены
географические и топографические характеристики археологическо-
го объекта, фауны, каменных артефактов, металла, керамики, се-
диментологии, кости, древесного угля, золы, следов летучих ве-
ществ. К сожалению, эти разработки опубликованы лишь в самом
общем виде, а в подробном изложении были направлены лишь
ограниченному числу специалистов для обсуждения [Lumley-Woo-
dyear de, Bourelly, Camps-Fabier, 1974, p. 42]. Интерес также пред-
ставляют обсуждение программы анализа [Bourelly, 1974, р. 61,
fig. 3] и проект кода для описания дротиков из кости [Camps-Fab-
гег, 1974, р. 71—77].
Предлагаемая программа представления археологических дан-
ных учитывает опыт иркутских исследователей каменного века.
Признаки по возможности строго расчленены на простые элементы,
одни из которых могут быть измерены с помощью археологических
методов, другие единообразно описаны. Эта программа учитывает
как внутренние (материал, техника, форма, метрико-морфологиче-
ская характеристика), так и внешние признаки (место, время, ар-
хеологический контекст).
Организационно программа состоит из разделов, каждый из
которых — из блоков, включающих признаки и их варианты (эле-
менты).
I раздел содержит справочную характеристику по каждому па-
мятнику банка данных. Он состоит из 10 блоков.
Блок 1 касается паспортных данных археологического объекта:
1) название памятника; 2) шифр памятника (хранения); 3) коллек-
ционный номер; 4) год открытия; 5) автор открытия; 6) фамилии
авторов раскопок и гсды; 7) старый коллекционный номер.
Блок 2 содержит географические данные о местонахождении па-
мятника: 1) географические координаты; 2) ближайший населенный
пункт; 3) район; 4) область (край); 5) территория: Восточная, За-
падная Сибирь и т. д.; 6) республика; 7) страна.
Блок 3 включает в себя сведения о характере памятника и име-
ет следующие типы градаций: 1) тип памятника (грот, пещерная
стоянка, навес, базовая стоянка, стоянка-мастерская, мастерская,
стоянка — охотничий лагерь, место разделки туш, поверхностные
87
сборы, единичное погребение, могильник, клад); 2) тип комплекса
(открытый, закрытый); 3) время функционирования.
Блок 4 содержит временные характеристики памятника: 1) эпо-
ха (палеолит, мезолит, неолит); 2) период (нижний, средний, верх-
ний); 3) относительная дата памятника (слоя); 4) абсолютная дата
памятника; 5) тип датировки; 6) место получения даты; 7) тип об-
разца датировки (уголь, кость, обсидиан, кальцит и т. д.).
Блок 5 содержит сведения о культурной принадлежности па-
мятника: 1) локальный вариант; 2) культура; 3) культурная общ-
ность; 4) технокомплекс.
Блок 6 представляет собой сведения о месте храпения коллек-
ции и включает в себя следующие данные: 1) место хранения кол-
лекции (Музей, НИИ, вуз); 2) дата поступления коллекции; 3) от-
дел хранения; 4) хранилище; 5) стеллаж; 6) позиция; 7) коробка;
8) откуда поступила коллекция.
Блок 7 содержит информацию о количестве номеров хранения
коллекции: 1) каменные артефакты; 2) костяные артефакты; 3) ма-
нупорты [Воробьева, Медведев, 1984, с. 35]; 4) кухонные остатки;
5) уголь, зола; 6) антропологические остатки; 7) предметы искус-
ства; 8) палеонтологические остатки.
Блок 8 включает в себя архивные данные о коллекции и памят-
нике: 1) учреждение; 2) номер дела; 3) страницы; 4) № планов; 5) не-
гативы фотодокументов.
Блок 9 содержит библиографические сведения о памятнике:
1) номер; 2) код; 3) страницы.
Блок 10 содержит сведения о составителе: 1) фамилия, имя,
отчество; 2) дата составления.
II раздел включает сведения об общих геологических условиях
залегания памятника и состоит из двух блоков.
Блок 1 содержит данные о формах рельефа, к которым приуро-
чен тот или иной памятник: 1) терраса (речная, озерная, морская);
2) дюна; 3) грива; 4) прирусловая (пойменная); 5) нарес; 6) грот;
7) пещера; 8) пологий склон; 9) межгорная ложбина; 10) перевал;
11) склон; 12) озерная тектоническая котловина.
Блок 2 содержит общую информацию о стратиграфическом раз-
резе памятника: 1) количество выделенных геологических слоев;
2) количество культурных слоев; 3) мощность разреза; 4) состави-
тель описания; 5) библиографические описания (номер, код публи-
кации, страницы); 6) архивные сведения (учреждение, № дела, стра-
ницы, номера планов, негативы фотодокументов).
III раздел содержит информацию о геологическом залегании
отдельных культуросодержащих слоев и включает в себя 17 блоков.
Блок 1 включает в себя общие сведения: 1) номер геологиче-
ского слоя (г. с.); 2) мощность геологического слоя; 3) номер куль-
турного слоя (к. с.); 4) положение к. с. в г. с.: а) подошва, б) сред-
няя часть, в) кровля, г) распределен (равномерно) по всей пачке
г. с.; 5) мощность культурного слоя; 6) глубина.
Блок 2 содержит информацию о генетическом характере осадко-
накопления геологического слоя: 1) делювиальный;. 2) аллювиаль-
88
ный; 3) эоловый; 4) пролювиальный; 5) коллювиальный; 6) аллю-
виальный; 7) морена; 8) солифлюкция. Перечисление можно про-
должить и дальше, тем более что слои могут содержать комбинации
различных по генезису типов осадков.
Блок 3 содержит сведения по классификации рыхлых отложе-
ний и обломочных пород. В блок включены сведения из ряда публи-
каций (см., напр.: [Воробьева, Медведев, 1984, с. 43, табл. 2,
3]): 1) глина (тяжелая, средняя, легкая); 2) суглинок (тяжелый,
средний, легкий); 3) супесь; 4) песок (связный, рыхлый); 5) дресва; 6)
гравий; 7) щебень; 8) галечник; 9) глыба; 10) валун.
Блок 4 отражает содержание органики (гумуса) в слое: 1) сов-
ременная почва; 2) погребенная почва; 3) карбонатизация (сте-
пень).
Блок 5 включает цветовые характеристики рыхлых отложений,;
где для их определения используется треугольник Захарова [Прак-
тикум по географии..., с. 71, рис. 21].
Блок 6 содержит сведения о важности геологического слоя.
В полевых условиях для его определения может быть использован
метод, предложенный Н. В. Родионовым и Н. И. Велрицким [Там
же, с. 26].
Блок 7 представляет информацию о плотности почв и грунта
геологического слоя в г/см3. Для получения этой информации наи-
более удобен пикнометрический метод [Там же, с. 32—33].
Блок 8 включает в себя характеристики гранулометрического
состава почв и грунтов слоя. Здесь вводятся данные по относитель-
ному содержанию частиц разной величины, указывается способ
определения состава почв и грунтов (в качестве таковых могут приме-
няться: . а) на ощупь; б) метод Рутковского; в) седиментационный,;
основанный на обособлении частиц вследствие неодинаковой ско-
рости осаждения, выраженной законом Стокса [Практикум по гео-
графии..., с. 7—21], ситовой гранулометрический анализ. Кроме
того, производится запись гранулометрических фракций, при
которой учитываются фракции частиц (в мм), масса (в г), содер-
жание (в %).
Блок 9 отражает структурность почвы и грунтов. Согласно
С. А. Захарову и С. А. Монину, она может быть представлена сле-
дующим образом [Практикум по географии..., с. 76]: 1) кубовидный
тип структуры а) глыбистая; б) комковатая; в) ореховатая; г) зер-
нистая; д) пылеватая; 2) призмовидный тип структуры; а) столбчатая;
б) призматическая; 3) плитовидный тип структуры; а) плитчатая;
б) пластинчатая; в) листоватая.
Блок 10 содержит информацию о химическом составе почв и
грунтов.
Блок 11 содержит сведения о деформациях геологического слоя:
а) солифлюкционные нарушения; б) криогеновые клиновидные на-
рушения; в) текстуры облекания; г) пластические деформации;
д) биотурбации; е) техногенные нарушения.
Блок 12 содержит информацию о структуре культурных отло-
жений, которые, по Г. А. Воробьевой и Г. И. Медведеву [1984г с. 33],
89
могут быть: 1) первично погребенными; 2) перезахороненными;
3) переотложенными; 4) экспонированными на поверхность.
Блок 13 содержит сведения: о количественном составе костей
и особей остатков фауны, найденных в слое; об авторах определе-
ний; о библиографии.
Блок 14 содержит сведения: о процентном содержании пыльцы
растений в слое и авторах определений; о библиографии.
Блок 15. Датировка слоя (относительная).
Блок 16. Датировка слоя (абсолютная): 1) тип датировки; 2) да-
ты; 3) место получения; 4) тип образца; 5) библиография.
Блок 17. Сведения о составителе (фамилия, имя, отчество, дата
рождения).
IV раздел включает информацию о площади памятника, раско-
панной его части, количестве артефактов, структуре культурных
отложений и состоит из 4 блоков. (При компоновке блоков исполь-
зовались публикации Н. Б. Леоновой [1977, 1983], Г. И. Медведева
[1983] и других исследователей.)
Блок 1 включает следующие данные: 1) площадь памятника;
2) раскопанная площадь памятника; 3) площадь сбора подъемного
материала; 4) общее количество находок из камня; 5) средняя плот-
ность находок из камня; 6) количество орудий; 7) количество нук-
леусов; 8) средняя плотность каменных орудий; 9) число костяных
орудий; 10) число костяных поделок; 11) число каменных поделок.
Блок 2 содержит сведения о состоянии слоя. В основу положе-
ны подразделения, выделенные в работах Г. А. Воробьевой и
Г. И. Медведева [1984], где даются следующие характеристики слоя:
1) слой первичной концентрации; 2) слой остаточной концентрации;
3) слой вторичной концентрации.
Блок 3 содержит информацию о характере комплекса [Клейн,
1978; Воробьева, Медведев, 1984, с. 37]: 1) открытый комплекс;
2) закрытый комплекс; 3) сочетание открытого и закрытого комп-
лексов.	,
Блок 4 включает общие сведения о структурной характеристике
слоя [Леонова, 1977, 1983; Воробьева, Медведев, 1984, с. 37]:
1) число структурных подразделений; 2) число жилищных комплек-
сов; 3) число производственных комплексов; 4) число свалочных
комплексов; 5) число ритуальных комплексов; 6) число кладов;
7) число погребений.
V раздел включает в себя элементы структуры слоя, относи-
тельно простые, которые для удобства подразделяются на четыре
блока.
Блок 1 включает в себя сведения об очагах: 1) номер очага;
2) квадрат; 3) план; 4) фото; 5) архив (дело, страница); 6) публи-
кация; 7) места, связанные с горением огня (очаг наземный; очаг,:
углубленный в землю; кострище; прока л ы); 8) форма очага в плане;
9) диаметр; 10) конструктивные особенности очага (с выкладкой
плитами, с выкладкой галькой); 11) положение плит или галек (вер-
тикальное, наклон наружу в градусах, наклон внутрь в градусах,,
количество плит и галечника^ наличие контрфорсов [Абрамова^
90
1979]); 12 форма очага в сечении; 13) глубина очага предельная;
14) заполнение очага; 15) ориентация очага по сторонам света; 16) со-
пряженность очага с другими элементами слоя; 17) глубина.
В каждом из пунктов перечисление возможных вариантов мо-
жет быть продолжено.
Блок 2 содержит информацию об относительно редко встречаю-
щихся на стоянках каменного века структурах типа кладов и раз-
личных хозяйственных ям [Гвоздовер, Леонова, 1977; Сергин, 1983]:
1) квадрат; 2) архив; 3) дело; 4) страницы; 5) номер плана; 6) форма
ямы в плане; 7) размеры ямы; 8) глубина ямы; 9) форма ямы в се-
чении; 10) характер перекрытия; 11) назначение ямы (со вскопан-
ными костями, стоящими вертикально или наклонно, под углом к
стороне света; связанные с хранением запасов топлива или сырья;
свалочные комплексы (кухонные отбросы); ямы для столбов; ямы-
клады (специальное захоронение камня или кости); могильные ямы);
12) глубина ямы.
Блок 3 содержит сведения о гальках и плитах в слое: 1) квад-
рат; 2) характер объекта (плита, галька); 3) положение в слое (вер-
тикальное, параллельное слою, наклонное к сторонам света);
4) сопряженность с другими элементами слоя (единичная находка;
крупный камень, не связанный с другими в конструктивном плане,
связь с каменными выкладками, с вымостками, со скоплениями кам-
ней); 5) размеры плит или галек; 6) форма плит или галек; 7) глу-
бина.
Блок 4 включает в себя информацию о прочих структурах слоя:
1) площадь; 2) квадраты; 3) тип структурных элементов: а) пятна
охры; б) пятна золы, характеризующиеся окрашенными участками
с четкими границами; в) шлейфы в виде мелких расщепленных кос-
тей, камня, как правило окрашенные золой, краской; г) скопление
костей: кухонные отбросы; д) скопление костей: строительные за-
пасы; е) скопление костей: запасы сырья для поделок; ж) клад, не
связанный с ямами; з) участок с редкими находками; и) скопление
камня (производственный центр); к) скопление (рабочая площадка);
л) глубина от Rp дневной поверхности.
VI раздел. Источником для включения данных о сложных ис-
кусственных сооружениях — жилищах послужили многочисленные
исследования советских археологов [Величко, Грехова, Губонина,
1977; Гричан, 1981; Сергин, 1979]. Раздел состоит из семи блоков.
Блок 1 содержит паспортные сведения о жилище: 1) помер жи-
лища; 2) квадраты; 3) архив (дело, страницы, план, фото); 4) пуб-
ликация (название, страницы, рисунок (таблица)); 5) глубина.
Блок 2 отражает сведения общего характера о жилище: 1) пло-
щадь; 2) длина; 3) ширина; 4) общая ориентация по сторонам света;
5) ориентация входа жилища по сторонам света; 6) форма (округ-
лая, овальная, прямоугольная, спиралевидная).
Блок 3 представляет собой информацию о характере жилища
(долговременное, легкое, наземное, полуземлянка, землянка).
Блок 4 включает данные о происхождении котлована жилища
(естественное углубление, искусственное).
91
Блок 5 характеризует степень сохранности жилища: 1) полная
сохранность; 2) частичная (указываются сохранившиеся участки квад-
ратов); 3) почти полностью разрушенное; 4) полностью разрушенное.
Блок 6 дает информацию о характере и видах нарушений (тех-
ногенных, криогенных, тектонических). Список видов нарушений
в каждом конкретном случае при необходимости может быть также
продолжен.
Блок 6 характеризует характер и наличие строительных конст-
рукций в жилищах: 1) каменной выкладки из плит (квадраты, где
расположены плиты); 2) каменной выкладки из гальки (квадраты,,
где расположены гальки); 3) ям для столбов (кость, дерево); 4) от-
сутствие ям для столбов; 5) способа крепления плит; 6) очага с об-
кладкой: а) симметрично расположенного (номер квадрата, сектор
квадрата); б) несимметрично расположенного (помер квадрата, сек-
тор квадрата); 7) очага без обкладки (симметрично расположенного;
у несимметрично расположенного указываются номер квадрата,
сектора квадратов); 8) конструкций из кости (костей, бивней, ро-
гов); 9) наличие тайничков со специальным прикрытием; 10) нали-
чие специальных подставок; 11) наличие лежанок.
Поиск отдельных конструктивных элементов ведется для пунк-
тов 1—2 в разделе V, блоке 3; для пунктов 4, 9 в разделе V, блоке 2;
для пунктов 6—7 — в разделе V, блоке 1.
Блок 7 дает сведения о зафиксированном режиме функциони-
рования жилища [Медведев, 1983]: 1) собственно жилищном режи-
ме; 2) жилищно-ритуальном режиме; 3) жилищно-свалочном режиме.
VII раздел посвящен характеристикам, отражающим инфор-
мацию о ритуальных комплексах без захоронений. Раздел состоит
из шести блоков. При компоновке блоков учитывались разработки
ряда советских исследователей [Медведев, 1983; Григорьев, Леонова,
1977; Леонова, Смирнов, 1977; Смирнов, 1981; Leroi-Gourhan,
1959/1960; и др.].
Блок 1 дает представление о характере ритуального комплек-
са: 1) святилище; 2) место жертвоприношений; 3) ритуальные тай-
нички; 4) жилищно-ритуальное; 5) погребение; 6) глубина.
Блок 2 содержит паспортные данные ритуального комплекса:
1) номер комплекса; 2) квадраты; 3) архив (дело, страница, план,
фото); 4) публикация (название, страница, рисунок).
Блок 3 представляет собой информацию о структуре святилищ
[Монгайт, 1973, с. 125—126, 149—162; Медведев, 1983]: 1) ритуаль-
ный комплекс с настенными произведениями искусства (квадраты,
галереи): а) живопись, б) гравировка, в) скульптура; 2) ритуальный
комплекс в ящике из плит с черепами животных (квадраты, галереи);
3) ритуальный комплекс в «карманах» (квадрат, галерея); 4) риту-
альные тайнички в жилищах (квадрат); 5) предметы мобильного
искусства на подставках в ящиках, без подставок (квадрат); 6) за-
хоронения животных на открытых стоянках (квадрат); 7) ориен-
тация ритуальных комплексов (квадрат).
Блок 4 дает представление о технике настенных произведений
[Монгайт, 1973, с. 152]: 1) настенные изображения, выполненные
92
краской только линейным контуром; 2) настенные изображения, вы-
полненные краской (сплошная закраска); 3) гравировка в виде про-
царапанных линий; 4) гравировка в виде плоского рельефа; 4) ком-
бинация гравировки и живописи; 6) барельефы; 7) отпечатки ног;
8) отпечатки рук.
Блок 5 содержит сведения о главных объектах изображения
комплекса: 1) хищник (лев, медведь и пр.); 2) травоядные (мамонт,
лошадь, лань, северный олень, бык, бизон); 3) птицы; 4) пресмыка-
ющиеся; 5) человеческие изображения («рогатый» человек, рука,
четырехугольные знаки, женщины, вульвы, люди в масках, чело-
веческое лицо, полное изображение человека, фаллос); 6) комби-
нации изображений; 7) цвет краски.
Блок 6 содержит информацию о ритуальных комплексах-тай-
ничках и жилищах — ритуальных комплексах: 1) наличие плит
ограждения (квадраты); 2) наличие плит перекрытия (квадраты);
3) перекрытие из костей (квадраты); 4) тайнички в «карманах» пе-
щер (квадраты); 5) захоронения черепов животных (медведя, мара-
ла, козла), их ориентация и положение; 6) захоронения животных
(положение, ориентация, полное, отдельные части тела); 7) положе-
ние предметов мобильного искусства (женских статуэток) (квадраты):
в тайниках, на подставках, на поверхности, вертикально, лежа;
8) ориентация предметов мобильного искусства (женских статуэ-
ток); 9) положение животных и птиц (квадраты): в тайниках, на под-
ставках, на поверхности, вертикально, лежа; 10) наличие ям-кладов
(квадрат, номер).
Поиск отдельных элементов (плит ограждения, плит перекры-
тия, ям) ведется в блоках, где представлены простые структурные
элементы культурного слоя, а конкретного описания признаков
объектов настенного и мобильного искусства — в соответствующих
разделах банка данных.
VIII раздел посвящен достаточно сложной системе описания
погребений каменного века. При этом нами были использованы раз-
работки как советских, так и зарубежных исследователей [Григорь-
ев, Леонова, 1977; Леонова, Смирнов, 1977; Смирнов, 1981; Зайцев,
1978; Мамонова, 1982; и др.]. Раздел состоит из 25 блоков.
Блок 1 включает сведения о пространственных характеристи-
ках погребения: 1) номер; 2) архив (дело, страница, план, фото);
3) публикация (название, страница); 4) расположение погребения
(квадраты, в пределах поселения, в пределах жилища, вне поселе-
ния, расположение в могильнике).
Блок 2 содержит сведения о типе погребения: 1) присутствие
наземной кладки из гальки (квадраты); 2) присутствие наземной клад-
ки из плит (квадраты); 3) отсутствие перекрытий над погребенным.
Блок 3 содержит сведения о сохранности кладки: 1) полная;
2) сползла; 3) нарушена грабителями.
Блок 4 включает сведения о форме кладки (округлая, оваль-
ная, прямоугольная).
Блок 5 включает сведения о размерах кладки (площадь, мак-
симальная длина, максимальная ширина, максимальная высота).
93
Блок 6 содержит сведения о пространственной ориентировке
кладки (по странам света, по реке).
Блок 7 содержит характеристику места погребения (специаль-
но сделанная яма, отсутствие ямы, неизвестно).
Блок 8 содержит информацию о форме могильной ямы (оваль-
ная, четырехугольная, неизвестно, отсутствует).
Блок 9 заключает информацию о размерах ямы (длине, ширине,;
глубине) или их отсутствии.
Блок 10 содержит информацию об ориентации ямы (по странам
света, по реке).
Блок 11 содержит информацию о наличии или отсутствии ка-
менных конструкций в погребении.
Блок 12 содержит информацию о расположении камней вокруг
погребенного или их отсутствии (камни у головы, у ног, у головы
и ног, у головы, бедер и ног, вокруг всего погребения (внутримо-
гильная кладка), грунтовое заполнение). Наличие следов примене-
ния огня: 1) погребальный очаг; кострище в могиле; 3) угольки в
заполнении; 4) частичное трупосожжение; 5) костяк положен на
слой пепла; 6) почти полная кремация; 7) неизвестно.
Блок 13. Окрашивание красной краской: 1) подсыпка краски
по костяк; 2) засыпка всего костяка краской; 3) частичная окраска
(головы (черепа), груди, таза, кистей рук, ног, пятна краски на ин-
вентаре, комочки краски, краска сконцентрирована в одном
месте).
Блок 14. Количество костяков в погребении.
Блок 15. Пол погребенного.
Блок 16. Возраст погребенного.
Блок 17. Некоторые особенности ритуала захоронения (частич-
ное, без головы, отдельных черепов, полного скелета, расчлененно-
го скелета).
Блок 18. Ориентация костяка: 1) по странам света; 2) по реке
(параллельно, перпендикулярно, под углом); 3) головой к выходу
из пещеры; 4) ногами к выходу из пещеры; 5) неизвестно.
Блок 19 содержит информацию о положении костяка [Мамо-
нова, 1982, с. 96—97; Григорьев, Леонова, 1977]: 1) на спине: а) но-
ги вытянуты, б) ноги слегка согнуты, в) ноги сильно согнуты, г) кос-
ти стопы под тазовыми костями, д) неизвестно; 2) на левом боку:
а) ноги вытянуты, б) слегка согнуты; 3) на правом боку: а) ноги вы-
тянуты, б) слегка согнуты; 4) костяк скорчен: а) на правом боку,
б) на левом боку, в) на животе; 5) вытянут на животе; 6) сидячее
положение; 7) неизвестно.
Блок 20 включает данные о положении черепа (повернут вправо,
влево, лицевой частью вниз, лицевой частью прямо вверх).
Блок 21 характеризует положение рук (вытянуты вдоль тела;
согнуты в локтях; левая рука вытянута, а правая согнута; правая
рука вытянута, а левая согнута; обе руки чуть согнуты и отведены
от тела; левая рука прижата, а правая отведена; кисти рук у лица,
у шеи, у груди, перекрещиваются в области живота, кисти рук у
бедер, под тазом).
94
Блок 22. Характеризует взаимодополнение погребенных в кол-
лективном погребении.
Блок 23. Отмечает наличие лишь отдельных частей скелета.
Блок 24 включает общие сведения о составе погребального ин-
вентаря (количество артефактов из камня, из кости; количество
украшений, костей животных).
Блок 25 содержит информацию о размещении предметов погре-
бального инвентаря: 1) каменных предметов (у ног, справа от ске-
лета, слева от скелета, у груди, на груди, на ногах, у рук, у головы,
неизвестно где); 2) костяных предметов; 3) размещение украшений
(на голове, на груди, на бедрах, на руках, на ногах, справа от ске-
лета, слева от скелета, отсутствие украшений); 4) размещение кос-
тей животных.
Предлагаемая методика описания почти всех известных объек-
тов каменного века, основанная на достижениях советской археоло-
гии, позволит перейти к более рациональным способам паспортиза-
ции археологических памятников, методам хранения и обработки
археологической информации.
ЛИТЕРАТУРА
Абрамова 3. А. Палеолит Енисея. Кокоревская культура. — Новосибирск, 1979.
Асеев Ю. А., Поднозова И. П., Шер Я. А. Каталогизация музейных коллекций
и информатика И Современный художественный музей. Проблемы дея-
тельности и перспективы развития.— Л., 1980.
Асеев Ю. А., Браккер Н. В., Лисюк В. Е. и др. Применение автоматизирован-
ных информационных систем в музеях некоторых зарубежных стран //
Музееведение и охрана памятников. Экспресс-информация.— М., 1982.—
Вып. 2.
Величко А. А., Грехова Л. В., Губонина 3. П. Среда обитания первобытного че-
ловека Тимоновских стоянок.— М., 1977.
Воробьева Г. А., Медведев Г. И. Плейстоцен-голоценовые отложения юга Сред-
ней Сибири и археологические остатки в геологических слоях.— Ч. II.—
Иркутск, 1984.
Гарден Ж.-К. Теоретическая археология.— М., 1983.
Гвоздовер М. Д., Леонова Н. Б. Клад кремня из верхнепалеолптической стоян-
ки Каменная Балка II И Проблемы палеолита Восточной и Центральной
Европы.— Л., 1977.
Городцов В. А. Русская доисторическая керамика И Тр. XI Археол. съезда в
Киеве.— М., 1901.— Т. 1.
Григорьев Г. И., Леонова Н. Б. Новое об антропологии и археологии грота
детей // Проблемы археологии Евразии и Северной Америки.— М., 1977.
Гричан Ю. В. Палеолитическое жилище: его геометрия и экология И Природа.—
1981.—№ 6.
Зайцев М. А. Программа полевого описания погребений И Тез. докл. научно-
теоретической конф. «Археология и этнография Восточной Сибири».—
Иркутск, 1978.
Квирквелия О. Р. К вопросу о создании фонда археологических источников //
Новое в применении физико-математических методов в археологии.—
М., 1979.
Клейн Л. С. Археологические источники.— Л., 1978.
Ковалевская В. Б. Центр анализа археологических источников во Франции //
Статистико-комбинаторные методы в археологии.— М., 1970.
Ковалевская В. Б. Рец. на кн.: Gardin J. Une archeologie theoretique.— P.
1979 И CA.— 1983.— № 3.- C. 234- 241.
95
Кононова Т. Н., Медведев Г. И., Пархоменко Ю. С. К упорядочению описания
чопперов И Тез. докл. отчетной научно-теоретической конф. «Археоло-
гия. Этнография. Источниковедение».— Иркутск, 1979.
Леонова Н. Б. Некоторые аспекты исследования кремневого материала на стоян-
ках верхнего палеолита И Вопр. антропологии.— 1977.— Вып. 54.—
С. 167—179.
Леонова Н. Б. О методах изучения структуры верхнепалеолитических стоянок //
Там же.— 1983.— Вып. 47.— G. 15.
Леонова Н. Б., Смирнов Ю. А. Погребение как объект формального анализа И
КСИА.— 1977.- Вып. 148.
Мамонова Н. Н. Бланк полевого документирования антропологического мате-
риала в погребениях // Проблемы археологии и этнографии Сибири.—
Иркутск, 1982.
Медведев Г. И. К проблеме формально-типологического анализа каменных
изделий палеолитических и мезолитических индустрий (номенклатура де-
талей наглядных моделей) И Проблемы терминологии и анализа археоло-
гических источников.— Иркутск, 1975.
Медведев Г. И. К проблеме морфологического анализа каменного инвентаря
палеолитических и мезолитических ансамблей Восточной Сибири И Опи-
сание и анализ археологических источников.— Иркутск, 1981.
Медведев Г. И. Распространение палеолитических изделий из камня с эоловой
коррозией поверхности на территории Северной и Центральной Азии И
Проблемы археологии и перспективы изучения древних культур Сибири
и Дальнего Востока.— Якутск, 1982.
Медведев Г. И. Палеолит Южного Приангарья: Автореф. дис. ... д-ра ист.
наук.— Новосибирск, 1983.
Медведев Г. И., Алаев С. Н., Алаева Т. В. Опыт применения полевой фикса-
ционной карточки на палеолитических местонахождениях И Тез. докл.
научно-технической конф. «Археология и этнография Восточной Сиби-
ри».— Иркутск, 1978.
Медведев Г. И., Скляревский М. Я. Проблемы изучения палеолитических изде-
лий из камня с эоловой корразией обработанных поверхностей (воз-
раст — культура — география) И Тез. докл. к регион, конф. «Проблемы
археологии и этнографии Сибири».— Иркутск, 1982.
Монгайт А. Л. Археология Западной Европы.— М., 1973.
Практикум по географии почв с основами почвоведения.— М., 1982.
Радилиловский В. В., Шукуров Ф. А. Автоматическая классификация керами-
ческих форм И Докл‘. АН ТаджССР.— 1981.— № 11.— Т. 24.
Сергин В. Я. Палеолитические поселения среднеднепровского типа и их исто-
рико-культурное значение // КСИА.— 1979.— Вып. 157.
Сергин В. Я. Назначение больших ям на палеолитических поселениях //
Там же.— 1983.— Вып. 173.
Смирнов Ю. А. Мустьрские погребения (вариант постановки вопроса) //
Там же.— 1981.— Вып. 165.
Холюшкин Ю. И. Современное состояние, проблемы и перспективы развития ти-
пологических классификаций в археологии каменного века // Методоло-
гические и философские проблемы истории.— Новосибирск, 1983.
Холюшкин Ю. И. К вопросу о необходимости создания банков данных археоло-
гической информации // Проблемы исследования каменного века Евразии
(к 100-летию открытия палеолита на Енисее): Тез. докл. краевой конф.
12—18 сент. 1984 г.— Красноярск, 1984.
Холюшкин Ю. И. К вопросу о требованиях к созданию информационно-поиско-
вой автоматизированной системы в археологии каменного века /7 Про-
блемы древних культур Сибири.— Новосибирск, 1985.
Холюшкин Ю. И., Холюшкина В. А. Методические аспекты исследования архео-
логических культур каменного века Сибири // Проблемы реконструкций в
археологии.— Новосибирск, 1985.
Черосов Н. М. Классификация клиновидных нуклеусов палеолита Олекмы //
Проблемы исследования каменного века Евразии (к 100-летию откры-
тия палеолита на Енисее): Тез. докл. краевой конф. 12—18 сент.
1984 г.— Красноярск, 1984.
96
пировало как «поставщик» культуросодержащего материала на ни-
жележащий склон. При достаточной распространенности солифлюк-
ционных процессов культурные слои даже на пологих склонах не
только не могли сохраниться, но и вообще не успевали оформиться.
Следовательно, здесь и не существовало первичных культуросодер-
жащих слоев, т. е. достоверных стратифицированных следов поселе-
ний каменного века в эпохи активизации солифлюкционных процес-
сов. Это сильно осложняет палеоэкологические реконструкции и ар-
хеологические разведки.
Особого внимания заслуживают элювиальные образования,
к которым обычно относятся современные и погребенные почвы
[Шанцер, 1966]. Последние нередко являются культуросодержащи-
ми слоями, в том числе и первичными. При этом утверждается, что
«элювиальные образования резко противостоят всем остальным кон-
тинентальным осадочным образованиям, вместе взятым, не являясь
отложениями в собственном смысле слова. Это — новые горные по-
роды, возникающие путем изменения толщ исходных горных пород
на месте их первоначального залегания» [Там же, с. 71]. Данное
утверждение в полной мере относится только к продуктам выветри-
вания — элювию и коре выветривания. Однако включение в элюви-
альные образования всех видов почв постепенно становится менее
очевидным. Дело в том, что собственно элювиальный процесс, или
процесс выветривания, развивается сверху вниз, т. е. наибо-
лее древние и наиболее проработанные его горизонты распола-
гаются у земной поверхности *, а «фронт» процесса, где формируют-
ся самые молодые элювиальные образования, постепенно углубляет-
ся. При этом подчеркивается, что корой выветривания считается
лишь та «часть поверхностного покрова суши, которая сложена
топографически не смещенными продуктами гипергенного измене-
ния вещества материнских горных пород» [Шанцер, 1966, с. 73].
А в большинстве ископаемых почв все полнее выявляются следы
нормального стратиграфического наслоения — результата «роста
вверх», что подтверждено и абсолютными датировками [Герасимов,
1976]. Именно данный процесс не только объясняет присутствие
в погребенных почвах культурного материала, но и позволяет отно-
сить части таких почв к культурным слоям на множестве местона-
хождений каменного века. Присутствие же культурного материала
в собственно элювии (коре выветривания) возможно либо при нали-
чии такого материала в исходных выветриваемых породах, либо
при его появлении в них только путем эпигенетического внед-
рения (по трещинам, ходам роющих животных и т. п.).
* Это относится только к горизонтам коры выветривания, а не ко всем
элементам подвергшихся выветриванию горных пород. Как правильно отмечает
Е. В. Шанцер [1966, с. 73], «вертикальные перемещения значительной части
вещества в толще формирующейся коры выветривания всегда имеют место, и
многие компоненты слагающего ее элювия фактически вовсе не находятся на
месте своего первоначального образования». Но вертикальному перемещению
подвержены в основном растворявшиеся компоненты.
9 Заказ Ка 904
129
На примере Средней Азии легко показать, что в покровных
лессовых разрезах как па водоразделах (местонахождения Кара-
тау I, Кайру бак, Лахути I, Хонако II, Чашманигар, так и на реч-
ных террасах (местонахождение Туткаул и др.) культуросодержа-
щие слои приурочены именно к почвенным горизонтам, а также —
к педокомплексам [Додонов, Ранов, 1976^ Лазаренко, Ранов, 1977;
Несмеянов, Ранов, 1975; Путеводитель, 1977; Ранов, Коробкова,
1971]. Такая приуроченность необъяснима с точки зрения полного
единства почво- и порообразования. Ведь если почва формируется
только «сверху вниз», то все указанные местонахождения должны
были появиться в разрезе до начала почвообразования, а учитывая
значительную мощность некоторых педокомплексов,— задолго до
почвообразования, но при этом они всегда захоранивались так, что
почвообразование могло проработать всю толщу, которая уже перек-
рывала культуросодержащий слой к моменту активизации почвооб-
разования. Искусственность подобного допущения очевидна. Поэто-
му логичнее допускать генетическую и временную связь эпох форми-
рования главных культурных слоев и почвообразования.
Почва —сложное образование. Нижняя ее часть (иллювиальная)
формируется за счет преобразования материнской породы, т. е.
«сверху вниз». Параллельно происходит накопление более молодых
осадков (аккумулятивная часть почвы), подвергающихся активной
химической переработке (рост почвы «снизу вверх»). В разных ситуа-
циях соотношение указанных процессов различно. Соответственно
различны и мощности двух главных элементов древней почвы (иллю-
виального и аккумулятивного). Культурные слои могут входить
в состав только верхнего (аккумулятивного) элемента, который часто
формируется в несколько этапов.
Важно подчеркнуть, что залегание в разрезе субаэральных
(покровных) толщ ряда погребенных почв свидетельствует о сущест-
вовании нескольких эпох активизации почвообразовательных про-
цессов, процессов гипергенеза, которые удобно, называть эпо-
хами почвообразования. Название это, конечно, условное, так
как почвообразование, происходящее во всех климатических поя-
сах, функционировало всегда, но с разной интенсивностью. Поэ-
тому оно должно сказываться на облике всех толщ бассейнового,
террассового и покровного генетических комплексов, но больше все-
го на субаэральных толщах покровного и бассейнового генетических
комплексов [Несмеянов, 1984]. Неравномерность гипергенеза про-
является и в эпохи почвообразования, что, по-видимому, сказывает-
ся на неравномерности состава верхнего элемента почвы.
Судя по гранулометрическому составу и текстурно-структур-
ным особенностям пород верхнего элемента почв, они транспортиро-
вались преимущественно делювиальным и эоловым путем. Следова-
тельно, и культурные слои, залегающие в древних почвах, можно
рассматривать в качестве делювиальных или эолово-делювиальных,
затронутых активными процессами выветривания.
Существование почвы, состоящей только из одного нижнего
(иллювиального) элемента, так же как и залегание на дневной по-
130
верхности продолжающей формироваться коры выветривания, воз-
можно главным образом в условиях слабых поднятий, когда денуда-
ция менее активна, чем процессы гипергенеза. В этих условиях,
очевидно, невозможно формирование первичного культуросодержа-
щего (культурного) слоя.
Все сказанное выше касалось в основном культурных слоев,
формировавшихся на поселения открытого типа. Поселениям пещер-
ного типа свойственны и иные типы первичных культурных образо-
ваний. Но для этого необходимо кратко остановиться на еще недо-
статочно разработанном вопросе генетической классификации пещер-
ных отложений.
Последние формировались в результате проявления самых раз-
личных физико-геологических агентов. Поэтому вряд ли целесооб-
разно сводить все пещерные отложения в группу подземно-водных
[Шанцер, 1966, с. 65]. Как указывал Д. С. Соколов [1962], здесь
имеются аналоги элювия (остаточные образования типа терра-росса,
доломитовой муки), коллювия (обвальные карстовые брекчии), аллю-
вия (отложения подземных рек и ручьев), отложения пещерных озер,
кольматационные отложения (мелкоземистые, похожие на делювий
осадки, замытые в карстовые полости дождевыми и снеговыми вода-
ми), хемогенные натечные образования, органогенные образования
(костяные брекчии, пещерные фосфориты, гуано и т. п.).
Выделяя антропогенные в качестве самостоятельного типа отло-
жений Д. С. Соколов относил к ним пещерный культурный слой.
С этим последним выводом трудно согласиться, так как культуросо-
держащие геологические слои пещер, так же как и на открытых про-
странствах, состоят из природного материала различного генезиса.
Это хорошо показано в результате детальных археологических ис-
следований Кавказских пещер [Кударские..., 1980’, Любин, Соловь-
ев, 1971 и др.].
Э. О. Фриденберг [1970] описывает различия типов осадков
внутренней, привходовой и внешней зон в пещерах коридорного
типа. Во внутренней зоне (вне доступа дневного света), по ее мне-
нию, преобладают пещерные глины — продукт предельного раство-
рения известняков. Они разделяются на автохтонные и аллохтонные
(включающие также и материал, привнесенный в пещеру извне)
обломки, образовавшиеся в результате обрушения потолка и стен
пещеры, органогенные и хемогенные (сталактиты, сталагмиты, тра-
вертины) отложения. В привходовую часть пещер могут проникать
со стороны входа аллювиальные, склоновые, эоловые и другие отло-
жения, но важнейшим местным материалом считается десквамацион-
ный щебень. В пещерах южного склона Западного Кавказа химиче-
ские анализы не позволили выявить привнося эолового мелкозема,
но была обнаружена пыльца, занесенная ветрами [Гричук, Губони-
на, Муратов и др., 1970]. В наружной зоне пещерные отложения
смешиваются со склоновыми и выклиниваются.
В данной классификации излишне сужена природа аллювия и пе-
щерных глин. Аллювиальный материал может быть продуктом во-
дотоков, функционировавших в сложных и длительно формировав-
9*
131
шихся пещерных комплексах. Э. О. Фриденберг полагает, что глины
образуют либо маломощные натеки на потолке и стенах, либо натеки
на днищах нисходящих понор, сохраняющие характерную структуру
вязкого течения, либо мощные гравитационные натеки на днищах
пещер. Но в некоторых случаях (Кударские пещеры) в основании их
разреза отмечаются слоистые, преимущественно глинистые отложе-
ния, связанные с застойными или слабопроточными пещерными во-
доемами, которые существовали, возможно, когда пещеры распола-
гались ниже местных базисов эрозии.
Ряд фациальных типов пещерных отложений отличается сущест-
венной спецификой. Например, образование коллювия обрушения
здесь не всегда связано с мгновенными обвалами. В ряде случаев
основная масса обвальных щебня и глыб накапливалась постепенно
за счет десквамации, т. е. морозного шелушения и растрескивания
сводов и стен пещеры. Соответственно структура брекчий, форми-
рующихся у подножия обрывов и в пещерах, существенно различа-
ется. Пещерные брекчии обычно слоисты. В них, например по изме-
нению величины содержания обломков и составу суглинистого за-
полнителя, удается проследить слои, отвечающие эпохам похолода-
ния и потепления, увлажнения и иссушения климата. Но главное
состоит в том, что в пещерах обвальный коллювий может оказаться
культурным слоем.
В приустьевых частях пещер и навесов бывают широко развиты
осыпные щебнистые, реже щебнисто-глыбовые отложения. Их мате-
риал, осыпаясь по склону, в котором выработаны ниши, навесы или
пещеры, образует в их приустьевой части конус. В этом конусе
слои наклонены от вершины к периферии, т. е. снаружи в сторону
привходовой площадки, а с другой стороны — внутрь навеса или
пещеры *. Соответственно наклонены и культурные слои. Так,
вглубь навесов наклонены культурные слои на стоянках Обирахмат
(финальное мустье) и Актаньга (мезолит, неолит) в Западном Тянь-
Шане [Несмеянов, 1971; Ранов, Несмеянов, 1973].. В поселениях
открытого типа культурные слои в осыпях чрезвычайно редки. На-
против, широко распространенные на открытых поселениях куль-
турные слои, сложенные исключительно суглинистым делювиальным
и особенно делювиально-эоловым материалом, очень редки в пещер-
ных поселениях, располагаясь в привходовой части пещер.
Различия генезиса и состава культуросодержащих слоев в посе-
лениях открытого и пещерного типов, по-видимому, значительно
больше. Однако генетическая прийадлежность пещерных отложений
изучена слабо. Важно лишь отметить, что фациальные взаимоотно-
шения пород различного генезиса в пещерных отложениях очень
сложны, взаимные переходы осуществляются на очень коротких
расстояниях по простиранию и мощности (десятки сантиметров,
первые метры).
* Э. О. Фриденберг [1970] полагает, что осыпные отложения могут по-
пасть в пещеру только при обратном уклоне днища привходовой части. Но та-
кой уклон может быть создан и самими осыпными отложениями при достаточно
высокой скорости их накопления.
132
В результате сопряженного проявления нескольких экзогенных
процессов формируются полигенные отложения. При этом полигон-
ными могут оказаться и один слой (например, не перемещенный ла-
терально десквамационный щебень в пещерном аллювии — аллюви-
ально-гравитационный осадок), и пачка частого чередования слоев
разного генезиса. Такие неразделимые ассоциации пород различного
генезиса именуются парагенезисами, т. е. сообществами горных по-
род, все члены которых генетически связаны друг с другом
общностью или сходством основных особенностей среды осадкона-
копления. Их основные типы неодинаковы для гор и равнин и доста-
точно подробно описаны [Шанцер, 1966; Костенко, 1975]. Мак-
симальная сложность парагенетических ассоциаций возможна в пеще-
рах, где типичные ассоциации еще не расклассифицированы. Для
выявления генезиса отложений эффективен фациальный анализ
[Крашенинников, 1971]. При этом археологические исследования
требуют максимально детального изучения состава, строения и гене-
тической принадлежности как каждого геологического слоя, так
и отдельных его элементов (в том числе элементов СКО). Небольшие
размеры (миллиметры, сантиметры, дециметры) поперечника эле-
ментов, для которых приходится выяснять особенности происхожде-
ния, позволяют говорить о необходимости мпкрофациального анали-
за *. Поскольку фациальный анализ используется и для выяснения
частных особенностей среды осадконакопления и частных особен-
ностей самих горных пород, при выделении соответствующих фаци-
альных изменений употребляются термины «геохимические фации»,
«биологические фации (биофации)», «литологические фации (литофа-
ции)», и т. п. [Крашенинников, 1971]. Соответственно анализ СКО
может привести к выделению археологических фаций: участков жи-
лищ, мастерских, свалок и других элементов древних поселений,
различающихся по составу и строению отложений и, главное, по
комплексам культурных материалов, о которых говорилось выше.
Но если изучение СКО, т. е. археологического материала культур-
ных и культуросодержащих слоев (КГС), уже достигло значительно-
го развития [Леонова, 1983; Медведев, 1983], то геологическая сто-
рона мпкрофациального анализа археологических местонахождений
практически не разработана.
4. СЛОИ ВТОРИЧНОЙ КОНЦЕНТРАЦИИ
КУЛЬТУРНОГО МАТЕРИАЛА
Вторичная концентрация культурного материала возможна
в большинстве генетических типов культурных отложений (табл. 2).
Возможна она и в тех типах, в которых обычно залегают культурные
слои (осыпи, делювий). При этом не сразу удается различить слои
первичной и вторичной концентрации. Да и не всегда достаточно
* Не исключено, что в будущем потребуется изучение структуры под
микроскопом.
10 Заказ X» 904
133
со	Таблица 2
Наиболее типичные обстановки и генезис природной континентальной седиментации, обусловливающие формирование
главных типов К ГС
Обстановки седимента- ции	Главные генетические подразделения континентальных отложений					Возможность формирования 	КГС			
							 КС		свккм
	Ряд	Группа	Подгруппа	Тип	Подтип	Поселения открытого типа	Пещерные поселения	
Субаэраль- ные	Ветровой (эоловый)			Эоловые пески				+?
				Эоловые лес- сы и суглинки		++		
	Склоновый (коллювиаль- ный)	Делювиаль- ная		Делювий		++		+?
		Гравитаци- онная	Коллю- вия обру- шения	Осыпные нако- пления (деспер- сий)			+	+
				Овальные на- копления (деруп- ций)	Постепенного об- рушения десквама- ционного материала при шелушении сво- дов пещер		++	
					Мгновенного об- рушения			+?
					Каменных лавин			?
о *			Коллю- вия спол- зания	Оползневые на- копления (деляп- сий)				?
				Солюфлюкцп- онные накопле- ния	Пластичного тече- ния	?		
					Оплывпн			
					Курумов			
Субакваль- ные ел	Приме1	Ледниковый (гляциальный)	Собственно ледниковых отложений		Морены				?
		Водно-лед- никовых отло- жений		Лимногляци- альные отложения				?
				Флювиогляци- альные отложе- ния				
	Водный (ак- вальный) I а н и е. -Н- обы	Русловых потоков		Селевые отло- жения				+
				Аллювий				-1-
				Пролювий	Конусов выноса			+
					Периферических пересыхающих водо- емов			
		Озерная (лпмническая) чно присутствуют;	, -[-встречаются	I часто; 4 ? встречаю1	гея изредка; ? присутстви	ie возможно		"Г
обстоятельно (а иногда и недостаточно квалифицированно) выясня-
ется генетическая принадлежность культуросодержащих геологиче-
ских слоев (КГС). Бывает, что естественное желание археологов
найти следы поселения (т. е. культурный слой — КС), тем более
долговременного (многослойный памятник), превышает тщательность
и комплексность исследований. В этих случаях обычны ошибки,
совершаемые всегда «в пользу» культурного слоя. Они особенна
часты, когда к работе археологов привлекаются «случайно оказав-
шиеся под рукой» геологи, а геологическая эрудиция археологов
недостаточна. Полезно поэтому упомянуть о некоторых совершав-
шихся в прошлом подобных ошибках. Следует также заметить, что
ряд принципиально возможных условий формирования слоев вто-
ричной концентрации культурного материала (СВККМ) еще не
подтвержден фактическим материалом (см. табл. 2, где они отмечены
знаком«?»). Существование других настолько очевидно, что не нуж-
дается в примерах. Поэтому ниже будут кратко освещены лишь
отдельные наиболее интересные случаи в порядке перечня, приве-
денного в табл. 2.
Важно отметить, что изучение генезиса разных типов континен-
тальных отложений отличается неравномерностью. Существующая
детализация может быть специфической, отражая результаты раз-
личных, в том числе и прикладных исследований. Так, исследова-
ния по инженерной геодинамике позволили существенно детализи-
ровать классификацию склоновых и селевых отложений [Золотарев,
1983]. Некоторые результаты подобных прикладных исследований
полезны для археологии. В частности, важным для классификации
КГС является обособление отложений грязекаменных потоков —
селей, которые обычно рассматриваются в связи с эрозионными про-
цессами, обусловливающими накопление аллювия и делювия (т. е.
продуктов русловой и склоновой эрозии). В перспективе может ока-
заться полезной дробная классификация оползней (например, на
оползни-обвалы, оползни-осовы, блоковые оползни, оползни-пото-
ки), так как с некоторыми их разновидностями может быть связано
переотложение культурного материала (например, с оползнями-
потоками, осадками сейсмически возбужденных потоков, лавин
и т. п.). Нельзя полностью исключать возможность разных видов
ледникового переотложения культурного материала. С учетом всего
вышеизложенного (см. табл. 2) предоставлен вариант генетической
классификации континентальных отложений, в котором типизирова-
ны осадки, чаще других формирующие КГС, особенно СВККМ.
Осадки, участие которых в КГС еще неизвестно, напротив, даны
обобщенно. Не исключено, что в будущем микрофациальный анализ
археологических местонахождений потребует (так же, как это имело
место при инженерно-геологических исследованиях) детализации
генетического расчленения некоторых типов осадков (и в первую
очередь, по-видимому, делювия), а может быть, и пересмотра приня-
тых ныне границ (т. е. критериев разделения) между отдельными
генетическими разновидностями денудационных процессов, осадков
и геоморфологических форм (например, между делювием, пролювием
136
и овражным аллювием). В частности, неубедительным представляет-
ся отнесение к делювию продуктов расчленения склонов оврагами
глубиной до 10—15 м [Шанцер, 1966, с. 159—160]. Поэтому предла-
гаемое специализированное генетическое деление континентальных
отложений следует рассматривать только в качестве временного,
рабочего варианта, ориентированного на современный уровень гео-
лого-археологического изучения местонахождений каменного века.
При использовании предлагаемого варианта генетического рас-
членения осадков не следует забывать, что в природе преобладают
генетически неоднородные отложения, образовавшиеся при совмест-
ном проявлении нескольких факторов. Тут могут быть как различия
в процессах разрушения, транспортировки и осаждения материала
КГС, так и совместное действие разных факторов (например, одно-
временная садка эоловой пыли и делювиального материала при плос-
костном или мелкоструйчатом смыве). Не следует забывать и о тон-
кослоистом чередовании генетически разнородных пород, которые
объединяются в полигенетические слои, пласты, пачки, и т. п. Поэ-
тому при микрофациальном анализе местонахождений важно не
упрощать генетической стороны изучаемых отложений, так как дета-
лизация и вскрытие истинной сложности их генетической принад-
лежности могут внести существенный вклад в палеоэкологическую
расшифровку древних поселений и в представления об условиях
формирования вторичной концентрации культурного материала.
Как обживание участков распространения эоловых песков
(обычно междюнных и межбарханных участков,), так и возможность,
погребения таких поселений под наступающими песками общеиз-
вестны. Столь же очевидна возможность эолового развевания КГС
с формированием слоев остаточной концентрации культурного мате-
риала (СОККМ). Примером подобных местонахождений могут слу-
жить упоминавшиеся выше нижнепалеолитические местонахождения
Буретского района Приангарья. Не вызывает сомнений и возмож-
ность эолового перемещения культурного материала в процессе
перевевания, т. е. миграции дюн и барханов.
Также, по-видимому, не требует иллюстрации возможность пе-
ремещения культурного материала делювиальным путем. Однако
в делювиальных КГС отличить КС от СВККМ удается главным об-
разом при тщательном анализе СКО. Упомянутое в начале раздела
стремление археологов изучать именно КС приводит к тому, что
делювиальные СВККМ фиксируются чрезвычайно редко. Их при-
мером, вероятно, являются южно-таджикские местонахождения наи-
более древних (ашельского возраста) галечных изделий, рассеян-
ных в мощной толще (или в отдельных ее слоях) преимущественно
лессовых делювиально-эоловых отложений [Путеводитель..., 1977].
Типичные обвальные отложения (продукты мгновенного обруше-
ния склонов) обычно не привлекают внимания археологов. Только
иногда на местонахождениях сложного генезиса приходится допус-
кать, что культурный материал залегает в отложениях, сформиро-
вавшихся при мгновенном обрушении. Так, на стоянке Туткаул
(левый берег р. Вахш у входа в Пулисангинское ущелье) мезолитиче-
137
ские изделия включены в щебнисто-галечную линзу мощностью
0,6 м (слой 2а). Большая часть изделий приурочена в юго-западной
части линзы к местам скопления мелкой гальки (2000 изделий на
площади 48 кв. м). Щебнистый галечник ближе к реке фациально
замещается селевым щебнем, поступавшим из близлежащего оврага
(сай Обиосиё). Значительная концентрация культурного материала
и аллювиальной гальки позволяет предполагать, что в селевой по-
ток был вовлечен обвалившийся блок террасы этого сая, на которой
поблизости от его устья и располагалась мезолитическая стоянка.
Если бы этот обвал произошел в глубине сая, сель бы сильнее асси-
милировал обвальную массу и перемешал культурный и аллювиаль-
ный материал обвала с селевым щебнистым. По-видимому, в данном
случае можно было допустить, что культурный материал приурочен
к слабо нарушенной селем обвальной массе [Несмеянов, Ранов,
1975], т. е. может считаться обвально-селевым по механизму своей
транспортировки. Последняя, начавшись как обвальная (но, возмож-
но, обвал был «спровоцирован» селем, подмывшим край террасы),
преобразовалась в селевую. Учитывая малую дальность переноса,
относительная транспортирующая роль обоих процессов может счи-
таться близкой, хотя окончательное формирование КГС, безусловно,
является селевым. Однако кратковременность этой транспортировки
помешала существенной дифференциации породы, которая, еще не
приобретя достаточно определенных черт селевых отложений, сохра-
нила (по специфике своего состава) многие черты нарушенных обва-
лом отложений (по-видимому, аллювиальных, содержавших хорошо
окатанную гальку, и субаэральных покровных, отличавшихся высо-
ким содержанием культурного материала). Следовательно, специфи-
ка строения КГС 2а на стоянке Туткаул позволяет предполагать
здесь участие обвальных отложений в формировании культуросо-
держащих отложений.
Напротив, присутствие в культурных слоях постепенно накап-
ливавшегося обвального материала, который формируется за счет
десквамационного шелушения пещерных сводов, достаточно очевид-
но. Оно было описано выше, так же как и формирование в приустье-
вых частях пещер осыпных отложений, входящих в состав культур
ных слоев. Преимущественно осыпным является явно переотложенный
культурный материал ряда северокавказских местонахождений (Ба-
ракаевское № 2, Борисовское), расположенных непосредственно под
крупными пещерными стоянками (соответственно под Баракаевской
и Монашеской пещерами). Здесь культуросодержащие явно грави-
тационные отложения, опирающиеся на более низкую террасу
р. Губе, формировались, возможно, одновременно с обживанием
пещер, которые находились выше по склону.
Интересен генезис местонахождений так называемого Кайрак-
кумского палеолита в Западной Фергане. Здесь целая серия скоп-
лений каменных изделий, принадлежащих, по-видимому, к раннему
мустье, расположена на поверхности нескольких разновысотных
верхнеплейстоценовых и голоценовых террас. Приуроченность пя-
тен концентрации изделий к тыловым частям террас и их связь с ма-
138
ленькими конусами выноса из промоин, рассекающих уступы террас,
однозначно свидетельствуют о многократном переотложении куль-
турного материала [Несмеянов, 1971; Ранов, Несмеянов, 1962,
1973]. Исходные поселения располагались, скорее всего, у бровок
террас, которые могли разрушаться как при мгновенном обрушении
подмытых уступов, так и овражной (саевой) эрозией. Рыхлый мате-
риал культурных слоев на поселениях и большинства переотложен-
ных слоев подвергся дефляционному развеванию (о чем свидетельству-
ет патина на поверхности изделий). Это способствовало вторичнойкон-
центрации изделий на поверхности ряда террас. Согласно существую-
щим классификациям [Шанцер, 1966], в переотложении культурного
материала могли принимать участие процессы обвалообразования,
овражной эрозии, делювиальной пролювиальной аккумуляции.
Сходство же облика вторичных скоплений указывает, возможно,
на недостатки действующих классификаций.
Участие ледникового и оползневого процессов в транспортиров-
ке культурного материала не изучено, а солифлюкционного, напро-
тив, хорошо известно и рассмотрено выше. При этом роль флювиогля-
циального процесса в формировании КГС по периферии ледников,
по-видимому, идентична роли аллювиального процесса за пределами
ледниковых областей.
Переотложение культурного материала селями разного состава
изучено в ряде случаев достаточно определенно. С преимущественно
глинистыми отложениями небольшого селя связано местонахождение
позднепалеолитических изделий Ходжа-Гор в Южной Фергане [Не-
смеянов, Ранов, 1964; Ранов, Несмеянов, 1973]. Здесь комковатое
сложение и отсутствие слоистости в суглинке, содержащем массу
каменных изделий, свидетельствуют о недалеком перемещении этих
изделий и кусочков суглинка в грязевой массе селя. На стоянке
Кульбулак в Ангренской долине Северо-Западного Тянь-Шаня пере-
отложенные культурные изделия (мустье) залегают в щебнисто-
валунных пролювиальных и селевых грубых щебнисто-валунных
отложениях. Их недостаточная фациально-генетическая изученность
привела к тому, что М. Р. Касымов первоначально прослеживал
здесь ряд «культурных слоев» (VII, VIII и три более древних). При
более внимательном рассмотрении оказалось, что эти так называе-
мые «культурные слои» секли границы геологических слоев. Следо-
вательно, здесь на самом деле имеют место слои вторичной концент-
рации культурного материала [Ранов, Несмеянов, 1973, 1974].
Переотложение культурного материала аллювиальным и про-
лювиальным путем достаточно очевидно. Однако на местонахожде-
нии Кутурбулак (левобережье р. Зеравшан в Западном Тянь-Шане)
горизонты вторичной концентрации мустьерских изделий в аллю-
виальных и пролювиально-озерных отложениях первоначально
трактовались Н. Ташкенбаевым в качестве III и IV культурных
слоев. Однако эти и ныне рыхлые песчано-гравийные и супесчаные
отложения по своей сортировке, текстуре и тонкой слоистости (мощ-
ность прослоев — первые сантиметры) имеют явно субаквальное
происхождение. Да и консистенция соответствующих осадков проти-
139
норечит предположению об обживании участка местонахождения во
время захоронения изделий. Совершенно очевидно, что в подобных
рыхлых осадках от посещений животных и человека остались бы
глубокие следы, нарушающие первичную структуру и сохраняющие-
ся в виде отпечатков [Вялов, 1966]. Ненарушенность тонкой слоис-
тости и субаквальное происхождение пород свидетельствуют о пере-
отложенности культурного материала [Ранов, Несмеянов, 1973; Нес-
меянов, 1978]. По-видимому, аллювиально-гравитационными осадка-
ми, развитыми в тыловой части террасы пра-Вахша в Южном Таджи-
кистане, являются культуросодержащие слабонаклоненные пески, су-
песи и галечники местонахождения Кара-Бура [Ранов, Несмеянов,
1973].
Таким образом, определенно намечается гораздо большее гене-
тическое разнообразие вторичных КГС по сравнению с первичными,
а среди последних — существенные различия в генезисе преобладаю-
щих культурных слоев между памятниками открытого и пещерного
типов (см. табл. 2). Если на поселениях открытого типа явно преоб-
ладают делювиальные и эоловые культурные слои, то в пещерных —
слои с существенным участием гравитационного (обвального и осып-
ного) материала. Безусловно, все субаквальные КГС являются вто-
ричными (т. е. генетическими антогонистами культурных слоев).
В связи с вышеизложенным следует остановиться на сложности
применения к археологическим местонахождениям понятия «in situ»
(в месте нахождения). В геологической практике это понятие отве-
чает тафоценозам (захороненным танатоценозам) и имеет два оттенка:
1) нахождение органических остатков на месте первичного обитания
и захоронения организмов и 2) нахождение таких остатков на месте
первоначального захоронения, т. е. захоронения, геологически син-
хронного со временем жизни данного рода, вида или подвида.
Первый вариант имеет в виду преимущественно бентосных, т. е.
донных животных и растений (особенно так называемый «сидячий
бентос», к которому относятся залегающие в прижйзненном положе-
нии прикрепленные ко дну или лежавшие на нем организмы). Из
КГС археологических местонахождений к этому варианту ближе
всего настоящие культурные слои, формировавшиеся на древних
поселениях.
Второй вариант предполагает использование рассматриваемого
термина применительно к плавающим (планктонным и нектонным)
организмам, оседающим на дне после смерти. Для континентальных
животных первоначальное захоронение может быть весьма разнооб-
разным генетически и нередко весьма далеким от мест их обитания
(например, перенос трупов рекой). Главным критерием здесь являет-
ся близость во времени (т. е. синхронность в геологическом смысле)
периода обитания организма и момента захоронения его остатков.
Наличие костей в разрезе само по себе свидетельствует о геологиче-
ски «мгновенном» их захоронении, так как кости на земной поверх-
ности очень быстро разрушаются при выветривании. (Изделия же
каменного века могут сохраняться на земной поверхности практиче-
ски бесконечно.) Для крупных животных такая синхронность под-
140
тверждается также присутствием в слое частей скелета, которые
даже при недалеком переотложении обычно рассеиваются. Соответст-
венно «инситными» считаются морские, озерные, аллювиальные,
селевые и другие палеонтологические местонахождения [Ефремов,
1950; Верещагин, 1979; Дмитриева, Несмеянов, 1982]. Но примени-
тельно к местонахождениям каменного века подавляющее большин-
ство подобных местонахождений должно считаться вторичными, т. е»
переотложенными. Следовательно, понятие «инситности» применит
тельно к археологическому материалу существенно отличается от
его традиционного использования в палеонтологии и геологии. Поэ-
тому в целях сохранения смыслового приоритета рассматриваемого-
понятия оно может использоваться в археологии с большой осторож-
ностью.
* *
*
В заключение нужно подчеркнуть, что доброкачественное опи-
сание местонахождений каменного века требует обязательной со-
вместной работы археологов и геологов. Важно, чтобы эта работа
осуществлялась стабильными коллективами, способными совер-
шенствовать методику исследований, особенно при оценке генети-
ческой принадлежности культуросодержащих слоев. Затянувшийся
у нас в стране на десятилетия поиск организационных форм создания
подобных стабильных и планово работающих коллективов сильна
осложняет как интерпретацию получаемых при раскопках мате-
риалов, так и ориентировку археологических разведок, поскольку
за это время многие важные памятники будут полностью раскопа-
ны, их генетическая принадлежность так и останется невыясненной,
а соответственно дефектными останутся и палеоэкологические по-
строения.
ЛИТЕРАТУРА
Верещагин Н. К. Почему вымерли мамонты.— Л., 1979.— 195 с.
Вялов О. С. Следы жизнедеятельности организмов и их геологическое значе^
ние.— Киев, 1966.— 219 с.
Герасимов И. П. Генетические, географические и исторические проблемы сов-
ременного почвоведения.— М., 1976.— С. 259—269.
Горшков Г. П., Якушова А. Ф. Общая геология.— 3-е изд.— М., 1973.— 592 с.
Гричук В. П., Губонина 3. П., Муратов В. М., Фриденберг Э. О. О результатах
спорово-пыльцевого анализа отложений палеолита Кавказских пещер //
Изв. АН СССР. Сер. геогр.— 1970.— № 4.— С. 104—112.
Дмитриева Е. Л., Несмеянов С. А. Млекопитающие и стратиграфия континен-
тальных третичных отложений юго-востока Средней Азии.— М., 1982.—
140 с.
Додонов А. Е., Ранов В. А. Новые палеолитические находки в лессах бассей-
на р. Кызылсу (Южный Таджикистан) // Бюлл. КИЧП.— 1976.— № 46.—
С. 97—106.
Ефремов И. А. Тафономия и геологическая летопись // Тр. ПИН АН СССР.—
1950.- Т. 24.- 179 с.
Золотарев Г. С. Инженерная геодинамика.— М., 1983.— 328 с.
141
Костенко Н. П. Четвертичные отложения горных стран.— М., 1975.— 216 с.
Костенко Н. П., Несмеянов С. А., Ранов В. А. О находке палеолитических ору-
дий на возвышенности Ак-Джар (Южный Таджикистан) // Докл. АН
ТаджССР.— 1961.— Т. 4, № 6.— С. 29—34.
Крашенинников Г. Ф. Учение о фациях.— М., 1971.— 368 с.
Кударские пещерные палеолитические стоянки Юго-Осетии (вопросы стратиг-
рафии, экологии, хронологии).— М., 1980.— 184 с.
Лазаренко А. А., Ранов В. А. Каратау I — древнейший палеолитический памят-
ник в лесах Средней Азии // Бюлл. КИЧП.— 1977.— № 47.— С. 45—57.
Леонова Н. В. О методах изучения структуры верхнепалеолитических стоянок //
Вопр. антропологии.— 1983.— Вып. 71.— С. 104—110.
Любин В. П., Соловьев Л. Н. Исследование Малой Воронцовской пещеры на
Черноморском побережье Кавказа (раскопки 1950, 1951, 1964 гг.) //
МИА.— № 173.
Медведев Г. И. Исследование палеолитического местонахождения Игетейский
Лог I // Палеолит и мезолит юга Сибири.— Иркутск, 1982.— С. 6—34.
Медведев Г. И. Палеолит Южного Приангарья: Автореф. дис. ... д-ра ист.
наук.— Новосибирск, 1983.— 44 с.
Медведев Г. И., Воробьева Г. А., Савельев Н. А. Геологическая стратиграфия
каменного века Южного Прибайкалья // Тез. докл. XI конгресса
ИНКВА.— 1982.—Т. 3.—С. 220.
Наливкин Д. В. Ураганы, бури и смерчи. Географические особенности и геоло-
гическая деятельность.— Л., 1969.— 487 с.
Несмеянов С. А. Количественная оценка новейших движений и неотектоническое
районирование горной области.— М., 1971.— 142 с.
Несмеянов С. А. Палеогеография палеолитических стоянок в горных областях
Средней Азии // Палеоэкология древнего человека.— М., 1977.—
С. 216—222.
Несмеянов С. А. К геологии открытых стоянок каменного века Средней Азии //
Жизнь Земли.— 1978.—Вып. 13.—С. 103—111.
Несмеянов С. А. Геологическое строение Самаркандской верхнепалеолитической
стоянки // Палеолит Средней и Восточной Азии.— Новосибирск, 1980.—
С. 32—46.
Несмеянов С. А. Генетические комплексы и стратиграфия антропогена //
КИЧП.— 1984.— № 53.— С. 45—55.
Несмеянов С. А., Ранов В. А. Археологические данные о возрасте наиболее
молодых террас Средней Азии // Там же.— 1975.— № 43.— С. 169—176.
Несмеянов С. А., Ранов В. А. О геологическом возрасте верхнепалеолитической
стоянки Ходжа-Гор (Южная Фергана) // Тр. Ин-та истории АН
ТаджССР.— 1964.— Т. 42.— С. 125—127.
Путеводитель экскурсий // Междунар. симпозиум по проблеме «Граница неоге-
на и четвертичной системы», 3—13 окт. 1977 г., г. Душанбе.— 184 с.
Ранов В. А., Несмеянов С. А. Палеолит и стратиграфия антропогена Средней
Азии.— Душанбе, 1973.— 162 с.
Ранов В. А.г Несмеянов С. А. Совещание по каменному веку Средней Азии //
Тр. КИЧП.— 1974.— № 41.— С. 187—194.
Ранов В. А., Коробкова Г. Ф. Туткаул — многослойное поселение гиссарской
культуры в Южном Таджикистане // СА.— 1971.— № 2.— С. 133—147.
Ранов В. А., Несмеянов С. А. Физико-географический и геологический очерк
Кайрак-Кумов // Литвинский Б. А., Окладников А. И., Ранов В. А.
Древности Кайрак-Кумов/Тр. Ин-та истории АН ТаджССР.— 1962.—
Т. 33.— С. 7—25.
Ростовцев О. М. Палеогеновые известняки как поисковый признак палеолита
и неолита в Узбекистане // Каменный век Средней Азии и Казахстана.—
Ташкент, 1972.— С. 97—99.
Соколов Д. С. Основные условия развития карста.— М., 1962.— 322 с.
Фриденберг Э. О. Методика палеогеографического анализа пещер и пещерных
отложений (на примере палеолитических пещер Западного Кавказа):
Автореф. дис. ...канд. ист. наук.— М., 1970.— 15 с.
Шанцер Е. В. Очерки учения о генетических типах континентальных осадочных
образований // Тр. ГИН АН СССР.— 1966.— Вып. 161.— 240 с.
142
М. П. Чернопицкий
НЕКОТОРЫЕ ЯВЛЕНИЯ
МИКРОТЕКТОНИКИ КУРГАНОВ
Всю совокупность явлений, происходящих в археологи-
ческом памятнике за период его существования, можно обозначить
условным термином «стратиграфический процесс». В нем различают-
ся два начала. Позитивный стратиграфический процесс — культу-
рогенной природы: накопление остатков деятельности людей, появ-
ление новых и разрушение старых комплексов. Это последователь-
ность результатов сознательных или случайных вторжений человека
в недра памятника — отсюда его неизбежная дискретность, эпизоди-
ческий характер. Напротив, негативный стратиграфический про-
цесс — работа природных сил, изменяющая и разрушающая куль-
турные остатки и их первоначальные структуры,— непрерывен, на-
чинается с появлением памятника и продолжается до последнего
момента его существования. Развитие конкретного объема — итог
взаимодействия этих двух противоположных форм единого стратигра-
фического процесса, в силу чего он выступает частным проявлением
естественно-исторического процесса.
Главное внимание археологов вызывает его позитивный компо-
нент — ключевой для культурно-исторических реконструкций. Но
они должны учитывать и закономерности протекания негативных
процессов, искажающих или уничтожающих ископаемые культурные
контексты, что усложняет информационное прочтение памятника.
Разработка стандартных моделей негативного стратиграфического
процесса для каждого типа комплексов должна предшествовать
всем прочим формам их анализа. Однако этот вопрос ныне даже
не поставлен, его лишь вскользь касаются отдельные авторы
(например, И. С. Каменецкий в «Теории слоя» [1970].) Ниже рас-
сматривается опыт создания такой модели для одного из самых рас-
пространенных видов археологических памятников — кургана.
Большинство земляных курганов степи и сопредельных райо-
нов состоят в основном из черноземного грунта. Термин «насыпь»,
отражающий распространенное мнение о процессе их постройки,
на деле является неточным. Имеющиеся стратиграфические дан-
ные о структуре монолитного грунтового тела курганов различных
эпох показывают, что они не насыпались, а возводились в особой
строительной технике из дискретных единиц материала — срезан-
ных с поверхности дерновых блоков, которые сама природа «арми-
рует» корневой системой растений. М. П. Грязнов в известных тези-
сах «Курган как архитектурный памятник» акцентировал этот
момент. Единственный источник, сохранивший описание обряда воз-
ведения кургана,— древнеиндийский ритуальный текст «Шатапатха
брахмана» [Пандей, 1982] — приводит именно такую технологию:
для постройки изготавливают от 6 до 24 сотен «земляных кирпичей»,
не считая идущих на уплотнение и ограду. Видимо, основная масса
143
курганов степной и лесостепной Евразии построена этим же спосо-
бом. Их отличает наличие однородного по составу грунтового тела.
В процессе естественной деформации такого кургана участвуют
различные природные силы. Рассмотрим действие каждой из них
в отдельности. Гравитационный фактор — сила тяжести, благодаря
которой не просто происходит «оплывание», а идет широкий про-
цесс гравитационного распада кургана, в который включаются
<все его участки. При этом работают три группы векторов: верти-
кального сжатия, радиально-горизонтальных смещений и ра-
диально-скользящие (векторы сноса), создающих три концент-
ричные сегментоидные зоны — нуклеарную, покрывающую ее
зону смещения и внешний пояс сноса, границы которых являются
купольными поверхностями. Две последние объединяются в общую
зону гравитационной трансгрессии грунта. С достижением энтро-
пийной стабильности процесс прекращается, а сооружение, потеряв
па смещении и переотложении материала большую часть своей вы-
соты и значительно увеличив диаметр, может сохранять этот вид
неопределенно долгий срок.
Осадки (фактор осадков) смывают вещества от вершины к под-
ножию. В итоге также возникают три зоны: нуклеарная, не задетая
этим движением, кольцевой пояс смыва и зона повышенной увлаж-
ненности, выходящая за пределы кургана; его поверхность прини-
мает локальные формы.
Выветривание (эоловый фактор) обычно приводит к осевым
смещениям из-за преобладания в розе ветров каких-то одних направ-
лений. Здесь также возникают нуклеарная зона и обширная, эллип-
соидная в плане зона эоловой трансгрессии со смещенным центром —.
своего рода «шлейф»; профиль кургана приобретает характерные
волнообразные очертания. В ряде засушливых районов роль эоло-
вого фактора в микротектонике кургана может быть определяющей.
Три названных фактора составляют группу деструктивно-фор-
мообразующих, создающих в стратиграфии кургана фоны; три
следующих — собственно деструктивные — могут создавать и нало-
женные на фоны горизонты. Суточные и годовые колебания темпе-
ратур (термический фактор) придают терморежиму объекта пуль-
сирующий характер. Возникают три зоны: внешняя (максимальные
перепады), особо благоприятная для деструктивных процессов,
переходная и внутренняя (зона относительной стабильности), гео-
метрия которых подчиняется форме кургана.
Биофактор включает два различных по действию компонента:
«фито-фактор»— поселение растительности, корневая система кото-
рой создает в кургане своеобразные арматурные сети, препятствуя
его разрушению; «зоо-фактор»— работа землероев, нарушающих
первоначальные структуры и перемещающих материал. Формы
зональности зависят от ряда условий. Почвенный фактор — важней-
ший в группе. В кургане работают все четыре тренда педолитогенеза:
денудационный — в горизонте погребенной почвы, нормальный — на
поверхности средней части, аккумулятивный — у подножия — итур-
бационный — по всей площади. Типы почвообразовательного про-
144
цесса распределяются следующим образом: стирающий — горизонт
погребенной почвы, развивающий — средняя часть поверхности,,
наложенный — нижние участки полы — и наследующий — по внеш-
ней границе кургана.
Интегральный «природный» фактор суммирует работу всех пере-
численных сил, создавая сложную, подчас противоречивую картину
стратиграфической эволюции. Важнейшим моментом является не-
совпадение зональности фонов (деструктивного формообразования) и
горизонтов (собственно деструкции). В конечном счете в кургане фор-
мируются три основные зоны: нуклеарный купол (постоянно умень-
шающийся), зона деструкции (промежуточный конус опускания)
и внешний террикон сноса или трансгрессии. С окончательным ис-
чезновением нуклеарного купола его место занимает вторая зона,
превращающаяся в купол деструкции, а горизонт погребенной почвы
принимает вид линзы («негатив» кургана). На внешней границе
террикона возникает фронт гумусного смещения — зона дисперсной
диффузии, где контактируют три почвенных горизонта: погребенный,
новообразованный на кургане, и внешний. Для комплексов, обна-
руженных в терриконе, выработаны формулы датирования по отно-
шению ко времени создания кургана. Так, комплексы in situ
на уровне и ниже древней дневной поверхности под терриконом,
а также переотложенные на том же уровне или в самом терриконе
синхронны кургану либо немногим более поздние; комплексы in situ
в толще террикона всегда более поздние по сравнению с курганом.
В курганах с несколькими строительными горизонтами («до-
сыпками») картина усложняется из-за момента наложения стратигра-
фических отделов и гашения одних другими. Автором разработана
теоретическая модель стратиграфического процесса для такого курга-
на. Она показывает, что в нем возникает нуклеарный каскад купо-
лов — осевой или смещенный — со сложной свитой сопутствующих
зон деструкции и терриконов и что наращивание нового строитель-
ного горизонта было не равномерной «досыпкой» кургана по всей
площади, а, по существу, постройкой нового кургана на поверхности
старого, уже оплывшего. Это меняет принципы датировки комплек-
сов полы, перекрытой «досыпкой»: они не обязательно более ранние,
возможна обратная последовательность — если они созданы позже
«досыпки» у ее края и затем перекрыты ее терриконом.
Существующая система стратиграфической фиксации, а отчасти
и сами традиционные принципы прочтения курганной стратиграфии,
не могут быть признаны удовлетворительными, так как ограничивают-
ся фиксацией горизонтов без учета зональных их носителей (фонов).
Прежде всего необходимо точное установление границ нуклеарной
зоны, зон деструкции и трансгрессии, проясняющие первоначальные
границы самого сооружения. Для «проявления» дерновой кладки
следует использовать приемы, аналогичные зачистке низкокачествен-
ного сырца или поиски мерзлотных трещин на памятниках палео-
лита. Такой подход к изучению морфологии кургана обеспечит
реальные возможности частичной (эскизной) реконструкции его
оригинального экстерьера.
145
IV. ПРОБЛЕМЫ РЕКОНСТРУКЦИЙ
В АРХЕОЛОГИИ
Н. Ю. Кузьмин, О. Б. Варламов
ОСОБЕННОСТИ ПОГРЕБАЛЬНОГО ОБРЯДА
ПЛЕМЕН МИНУСИНСКОЙ КОТЛОВИНЫ
НА РУБЕЖЕ НАШЕЙ ЭРЫ
(опыт реконструкции)
Одним из методов археологического исследования является
метод реконструкции, т. е. восстановления по сохранившимся ос-
таткам каких-либо явлений прошлого: материальных объектов,
обрядов, конкретных событий и т. д.
При выполнении любой археологической реконструкции должны
быть, во-первых, критически проверены источники, используемые
для реконструкции; во-вторых, откорректированы приемы и про-
цедуры такого исследования; в-третьих, необходимо иметь возмож-
ность проверки выполненной реконструкции. Используемые приемы
реконструкции (т. е. методика) могут выходить за рамки локального
употребления и иметь методически более широкое значение.
Данные положения мы постараемся раскрыть на примере ре-
конструкции одного из элементов погребального обряда, практико-
вавшегося у племен Минусинской котловины в скифское и гунно-
сарматское время, а именно операции с телами умерших при подго-
товке их к погребению.
Первые косвенные данные о наличии операций с телами умер-
ших в скифское время на Среднем Енисее дают находки трепаниро-
ванных черепов в раннетагарских погребениях (VII—VI вв. до н. э.).
В курганах, относящихся к сарагашенскому этапу тагарской
культуры (IV в. до н. э.), обнаружены коллективные захоронения
разрозненных человеческих костей (скелетов и черепов). А. В. Ад-
рианов, раскопавший несколько таких курганов (Тагарский
остров III, к. 42, Абаканская управа), предположил в одном случае
(Малая Пня, кург. 5), что «здесь были погребены, очевидно, только
кости давно умерших людей, где-то лежавшие и снесенные сюда...»
[Адрианов, 1902—1924, с. 48, 62, 69—70]. С. В. Киселев выделил
отдельный вариант таких могил, характерных для второй стадии
(вид III, вариант А) [Киселев, 1949, с. 128,152]. С. И. Руденко интер-
претировал могилы, где найдены неполные костяки или разрозненные
кости, следующим образом: «Я предполагаю, что захоронению в грун-
товых ямах предшествовало трупоположение на поверхности земли.
Вместе с трупами умерших на поверхность земли клались вещи,
принадлежавшие покойникам. Трупы нередко, по-видимому, трево-
жили хищники, а большинство вещей после захоронения останков
146
в грунтовых могилах оставалось на месте. Во время моих раскопок
курганов у селений Базуново и Копьево, улусов Асочаков и Аёшин
мной был вскрыт ряд заведомо непотревоженных вторичных погре-
бений, причем в них нередко кости скелета лежали в полном беспо-
рядке, иногда отсутствовали части скелета, например рука, или
нога, или череп, в то время как остальные кости скелета лежали
в анатомическом порядке» (Руденко, 1960, с. 313—314].
Необычное захоронение освобожденных от мягких тканей костей
мужчины и двух детей было обнаружено в ограде 4а могильника
Тепсей VIII [Грязнов, 1979, с. 63, 64]. Кости мужчины лежали в ана-
томическом порядке, однако некоторые из них (лопатки, одна плече-
вая, правая малая берцовая, таранные) были положены неправиль-
но. Кости детей были уложены отдельными удлиненными кучками.
Могилы этого времени с захоронением не трупов, а костей ске-
летов известны в могильниках у сел Емельяново и Коркино у г. Крас-
ноярска [Николаев, 1963, с. 93—101].
В курганах, относящихся к последующему, лепешкинскому
этапу тагарской культуры (III в. до н. э.), где обнаружены коллек-
тивные захоронения 100-200 человек, на многих черепах зафиксиро-
ваны трепанационные отверстия. Серия таких курганов исследована
в последние годы на юге Хакасии Среднеенисейской археологической
экспедицией.
Факты, свидетельствующие о специальной подготовке тела
умершего к погребению, были отмечены при раскопках погребальных
памятников, относящихся к тесинскому этапу тагарской культуры
(II — I вв. до н. э.). В тесинских коллективных курганах-склепах,
считающихся одновременными грунтовым могильникам, также за-
фиксированы захоронения разрозненных костей скелетов.
В кургане № 8 на дне озера Кызыл-Куль, исследованном
в 1897 г. А. В. Адриановым, были обнаружены «остатки 109 костя-
ков, похороненных после освобождения от мышечной ткани. Черепа
трепанированы, обмазаны глиной; на некоторых гипсовые раскра-
шенные маски» [Адрианов, 1902—1924, с. 60, 61; Киселев, 1949,
с. 128].
Остатки «расчленений» были найдены также в Большом Кургане,
раскопанном в 1889 г. И. Аспелиным у с. Тесь. Здесь также были
найдены обломки масок [Tallgren, 1921; Киселев, 1949, с. 162].
Однако почти все исследователи, занимавшиеся этой проблемой,
сконцентрировали внимание на обычае трепанации черепа и изго-
товлении погребальных масок (Д. И. Клеменц, А. М. Тальгрен,
А. В. Адрианов, К. И. Горощенко, С. К. Кузнецов). Основ-
ной причиной появления захоронения разрозненных костей, по
мнению большинства исследователей, был значительный времен-
ной разрыв между моментом смерти и окончательным захоронением.
Позднее, в связи с новыми раскопками, было выдвинуто пред-
положение о том, что в тесинское время тела умерших могли муми-
фицировать, но никаких дополнительных аргументов, помимо ука-
занных, в доказательство этого не приводилось [Кызласов, I960,?
с. 101; Грязнов, 1968, с. 194; Пшеницына, 1975, с. 48]. Косвенным
147
аргументом, стимулирующим поиск в данном направлении, явля-
лось и то, что в погребениях последующей, таштыкской эпохи были
найдены части мумифицированных трупов, а также куклы-манеке-
ны, набитые травой, внутри которых находился мешочек с пеплом
человека, т. е. зафиксированы обряды, истоки которых — в обря-
довой практике предшествующего времени [Кызласов, 1960, с. 101 —
102; 1969, с. 93-96].
Новые сведения об интересующих нас обрядах получены при рас-
копках шестаковских курганов в Кемеровской области [Мартынов г
1975, с. 231—242]. Здесь на дне могилы кургана 6 среди мелких
обуглившихся фрагментов костей человека (13—15 человек) была
найдена хорошо сохранившаяся «скульптурная голова человека».
Голова была вылеплена из глины, внутри же сохранились обуглив-
шиеся кости черепа; оставшееся полое пространство внутри головы
меньше внутреннего объема человеческого черепа. По мнению авто-
ра раскопок, лицевая часть и затылок были слеплены отдельно и по-
том соединены, причем лицевая часть является отпечатком негатив-
ной посмертной маски [Мартынов, 1975, с. 237]. Автор предположил,
что «... голова прочно крепилась с помощью двух стержней и вере-
вочных тяжей не к телу умершего, а, очевидно, к погребальной кук-
ле, передающей образ умершего», которая была «...похожа на таш-
тыкские погребальные куклы, обнаруженные Л. Р. Кызласовым
в Оглахтах» [Там же, с. 239]. Интерес представляет также предполо-
жение автора о том, что посмертная трепанация, изготовление скульп-
турных портретов, сжигание трупов, выставление манекенов совер-
шались на площадке из обожженной глины, находившейся в центре
кургана [Там же, с. 241]. Все наблюдения А. И. Мартынова, не-
сомненно, крайне важны для реконструкции погребального обряда,
однако они не дают возможности выяснить, какие операции произ-
водились с телами умерших, как была сделана погребальная кукла.
Факты, позволяющие реконструировать операции с телами
умерших, впервые были получены почти одновременно Э. Б. Ва-
децкой во время раскопок кургана у с. Береш на севере Минусин-
ской котловины в 1982 г. и Н. Ю. Кузьминым в 1982—1983 гг. при ис-
следовании тесинского склепа Новые Мочаги на юге Хакасии [Ва-
децкая, 1983; Кузьмин, 1984]. Данная работа основана на материа-
лах памятников, исследованных в 1979—1984 гг. одним из авторов
во время работ в составе Среднеенисейской археологической экспе-
диции на Означенской оросительной системе на юге Хакасии, в пред-
горьях Западного Саяна: лепешкинских курганов — курган 8 мо-
гильника Маяк (раскопки 1979 г.), курган Большое Русло в пунк-
те Сабинка III (раскопки 1984 г.), тесинского склепа Новые Мочаги
(раскопки 1983 г.), тесинских грунтовых могильников — пункт 9
могильника Маяк (раскопки 1979 г.), могильника у д. Калы (раскоп-
ки 1980—1982 гг.). Дополнительные факты для выполнения рекон-
струкции были получены при лабораторном изучении материала.
Курган Новые Мочаги представлял собой холм, сложенный
из дерна, диаметром около 50 м, высотой свыше 3,5 м. Под насыпью
находилась каменная ограда размерами 28x28 м, высотой до 2 м.
148
В центре ограды — наземная погребальная камера-склеп со входом
с западной стороны. В центре камеры — деревянный сруб размерами
7,5 X 7,5 м. В заполнении камеры и на дне (в срубе и за его предела-
ми) обнаружены останки не менее 120 погребенных.
Обряд погребения единообразен: кости скелетов обернуты тра-
вяной массой, черепа трепанированы, заполнены смесью травы,
земли и мелких угольков и обмазаны глиной вплоть до ключицы;
вдоль костей конечностей фрагментарные остатки деревянных пруть-
ев, лучше они сохранились у шейных позвонков в месте соединения
с черепом. Надколенные чашечки, в отдельных случаях часть ребер
отсутствовали. На одних черепах на глине сохранились следы черной
и красной краски, глаза и губы моделированы дополнительно гип-
сом, на других — поверх глиняной обмазки нанесен слой гипсовид-
ной массы, который раскрашен красной и черной краской по белому,
серому и желтому фону. В глине, заполняющей глазницы, в не-
скольких случаях находились стеклянные бусины голубовато-зеле-
новатого цвета. Среди останков погребенных найдены многочислен-
ные фрагменты золотой фольги и слюды золотистого цвета.
Факты, полученные в результате этих наблюдений, легли в ос-
нову предлагаемой реконструкции. В части, касающейся скрепления
костей скелета, они дополнены материалами раскопок еще одного
склепа, исследованного в пункте Сабинка II.
Реконструкция процесса обработки покойников предлагается
в виде серии последовательных операций, которые условно можно
объединить в четыре группы: I. Освобождение тела умершего от мяг-
ких тканей. II. Изготовление глиняной головы по черепу. III. Скреп-
ление костей и изготовление «тела» манекена. IV. Скрепление гли-
няной головы с «телом» и окончательное оформление манекена.
Ввиду того, что освобождение тела от мягких тканей могло осу-
ществляться разными способами, нумерация предполагаемых опе-
раций дается только для трех последних групп, т. е. с начала работ
по уже очищенному скелету.
ОСВОБОЖДЕНИЕ ТЕЛА УМЕРШЕГО
ОТ МЯГКИХ ТКАНЕЙ
Доказательством того, что скелет полностью освобождался
от мягких тканей, служат следующие факты: 1) глиняное заполне-
ние глазниц, полости носа и пространства под нижней челюстью;
2) очень мощные травяные прослойки сверху и снизу скелетов (при-
чем в ряде случаев зафиксировано, что жгутами травы оборачивались
длинные кости конечностей); 3) у нескольких скелетов остатки ребер
лежат на травяной прослойке, под которой находится позвоночник
(заполнение травой грудной и брюшной полостей); 4) деревянные
прутья для соединения костяка лежат вдоль костей конечностей
рядом с позвоночником и внутри спинно-мозгового канала; 5) все
сохранившиеся глиняные фрагменты заполнения полости рта со сто-
роны шеи имеют отпечатки травы, которой обертывались шейные
позвонки.
11 Заказ № 904
149
До сих пор спорным остается вопрос о том, когда и каким об-
разом скелет освобождался от мягких тканей. Начиная с раскопок
первых тесинских склепов утвердилась точка зрения о том, что за
длительный промежуток времени между смертью и похоронами
трупы, лежавшие в другом месте, истлевали,— т. е. освобождение
от мягких тканей происходило естественным образом. На наш взгляд
эта операция производилась искусственно, сразу же после смерти
человека.
В тесинском грунтовом могильнике, исследованном неподалеку
ют кургана Новые Мочаги у с. Калы, была раскопана серия могил,
где находились лишь отдельные кости скелета человека, глиняные
сосуды и вещи, в основном от поясного набора [Кузьмин, 1983, с. 72—
75]. В таких могилах были найдены кости, отсутствие которых за-
фиксировано у скелетов, находившихся в склепе: фрагменты около-
височной кости черепа, ребра, надколенные чашечки. Такое совпа-
дение вряд ли могло быть случайным. Видимо, удаленные части
чела скелетов, находящихся в склепе, вместе с костями и обломки
костей захоранивались в грунтовых могильниках. В этих же моги-
лах помимо указанных костей были найдены и другие: подъязычные,
мелкие фрагменты тазовых и крестца, обломки боковых и остистых
отростков позвонков, фрагменты пяточных. Установить отсутствие
последних фрагментов костей у скелетов, находящихся в склепах,
крайне трудно, однако если наше предположение верно, то данные
факты служат доказательством искусственных хирургических опера-
ций при освобождении тела от мягких тканей, во время которых отла-
мывались (отрезались) фрагменты некоторых костей *. Все дальней-
шие операции производились над скелетом, полностью очищенным
от мягких тканей (рисунок).
ИЗГОТОВЛЕНИЕ ГЛИНЯНОЙ ГОЛОВЫ ПО ЧЕРЕПУ
Операция 1. Заполнение мозгового отдела черепа.
Трепанированный и освобожденный от головного мозга череп
заполняли специально приготовленной массой из смеси различных
трав, земли и мелких угольков.
Операция 2. Моделировка мягких тканей черепа.
Первоначальная моделировка производилась в основном из хо-
рошо отмученной глины с незначительными примесями кварцита.
Моделировка выполнялась частями, последовательно. Сначала за-
полнялись глазницы, причем в некоторых случаях в заполнении
глазниц встречены бусины голубоватого цвета, по-видимому имити-
ровавшие зрачки человека. Затем обмазывалась полость рта, при
этом нижняя челюсть была привязана кожаными ремешками к че-
репу (на одном из фрагментов обмазки нижней челюсти хорошо вид-
* Один из авторов статьи, О. Б. Варламов, не разделяет предположения о
возможности сопоставления частичных захоронений с погребениями в склепе.
150
Реконструкция тел умерших на разных стадиях подготовки к захоронению в
теспнских склепах.
1 — скелет после удаления мягких тканей и некоторых костей (на рисунке зачернены),
скреплен прутьями; 2 — скелет, обернутый травяными жгутами; з — окончательный вид
манекена в погребальной одежде.
ны отпечатки таких ремешков). После этого производилась модели-
ровка на височных, лобных и лицевых костях, оформлялся носг
и в заключение слоем глины обмазывалась вся голова.
СКРЕПЛЕНИЕ КОСТЕЙ
И ИЗГОТОВЛЕНИЕ «ТЕЛА» МАНЕКЕНА
Операция 3. Скрепление костей скелета.
Освобожденный от мягких тканей скелет скреплялся при по-
мощи деревянных прутьев диаметром 1,0—1,5 см: один из них про-
11*
151
пускался в спинно-мозговой канал позвоночника, два других про-
ходили рядом с позвоночником и через тазовые кости шли вдоль
длинных костей ног с внутренней стороны, такие же прутья про-
ходили вдоль длинных костей рук. Очевидно, соответствующие кости
скелета привязывались к этим прутьям. Таким образом создава-
лась основа-каркас будущего муляжа.
Операция 4—5. Оборачивание костей травой и обряжение в
одежды.
По-видимому, работа по надеванию одежд и набивке травой про-
исходила следующим образом: сначала скомканной травой заполня-
ли всю область грудной клетки, затем такой же травой, только свер-
нутой в жгуты, оборачивали кости конечностей и позвоночник и,
вероятно, завязывали веревочками. После этого на обернутый тра-
вой скелет надевали рубашку и, вероятно, штаны из шерстяной
ткани. Получившийся макет тела набивали травой для придания
ему формы нормального человеческого тела и одевали его в кожаные
одежды.
СКРЕПЛЕНИЕ ГЛИНЯНОЙ ГОЛОВЫ С «ТЕЛОМ»
И ОКОНЧАТЕЛЬНОЕ ОФОРМЛЕНИЕ МАНЕКЕНА
Операция 6. Скрепление глиняной головы с «телом».
«Шея» сконструированного тела была обвита жгутами травы и,
очевидно, обвязана кожаными ремешками. Отпечатки таких ремеш-
ков сохранились на отдельных фрагментах глиняной обмазки у ос-
нования черепа.
Концы прутьев крепления позвоночника на 5—7 см выступали
выше его. Подготовленная голова насаживалась шейным отверстием
черепа на выступавшие выше шейных позвонков прутья и в месте
соединения с «шеей» со всех сторон обмазывалась глиной.
Операция 7. Обмазка черепа гипсом и раскраска.
Моделированный глиной череп скелета покрывался тонким слоем
гипсовидной массы, по которой наносился тон (желтый, серый) и рису-
нок, выполненный красной и черной краской. Некоторые элементы
рисунка повторяются на разных глиняных головах: красные точки,
черные полосы, трилистники.
Видимо, полностью законченный манекен выставлялся для про-
щальных обрядов на земляной площадке, сооруженной на потолке
склепа. Поверх негорелого деревянного покрытия склепа в кургане
Новые Мочаги зафиксированы слой пережженной земли, угли, фраг-
менты обожженных глиняных масок. Вероятно, здесь же производи-
лись операции по очистке тел от мягких тканей и изготовление мане-
кенов. Это сходно с тем, что предположил А. И. Мартынов для курга-
на № 6 Шестаковского могильника [Мартынов, 1974, с. 241].
Предложенная реконструкция процесса подготовки тела умер-
шего к захоронению, разумеется, не является универсальным и един-
ственным вариантом способа обработки для различных памятников
этого времени. Так, например, при раскопках склепа у с. Береш
152
на севере Минусинской котловины Э. Б. Вадецкой отмечен ряд
особенностей оформления манекена, прослеженных в склепе Новые
Мочаги лишь фрагментарно из-за того, что камера не подверглась
воздействию огня, и органические остатки истлели [Вадецкая, 1984,
с. 97—99]. В основном это детали, помогающие восстановить одежду
куклы-манекена, погребальные покровы и украшения.
О технике изготовления глиняной головы и ее крепления к ис-
кусственному «телу манекена» интересные сведения приводит Э. Б. Ва-
децкая. Моделированный глиной череп закрывался кожаной маской,
которая пришивалась к искусственному «телу» для лучшего креп-
ления головы. Поверх кожаной маски наносился еще один слой гли-
ны, моделирующий черты лица умершего. На голове манекена
сохранились дугообразный глиняный головной убор и волосяная
косичка, вложенная в кожаный футляр [Вадецкая, 1984, с. 98—99;
Бельская, 1983, с. 18—19, рис. 2].
Вполне возможно, что при дальнейших раскопках тесинских
памятников в приемах обработки умерших будут обнаружены ка-
кие-либо специфические черты, характерные только для определен-
ных памятников, но основной принцип работы над телом умершего
будет, видимо, один и тот же: «изготовление» муляжа покойного
по его скелету.
Рассмотренный способ подготовки покойника к погребению,
применявшийся населением Минусинской котловины, находит опре-
деленное соответствие в погребальной практике народов Саяно-
Алтая в скифское время.
Раскопки алтайских курганов, проводившиеся в 20-х — 50-х гг.
М. П. Грязновым, С. В. Киселевым и С. И. Руденко, дали сведения
о весьма разнообразных способах сохранения тел умерших. Самый
простой способ был зафиксирован во втором Башадарском кургане.
У трупа только разрезан живот и вынуты внутренности, после чего
живот был зашит. Череп не трепанирован [Руденко, 1960, с.
330].
Во втором Пазырыкском кургане у покойника был трепанирован
череп, мозг извлечен,и черепная коробка наполнена землей с хвоей
и шишками лиственицы. Внутренности вынуты, вместо них по-
ложена растительная масса. Все разрезы зашиты [Руденко,
1953, с. 327].
В пятом Пазырыкском кургане у погребенного были удале-
ны мозг и почти все мышцы через разрезы на коже. После того как
разрезы зашивались, оставался скелет, обтянутый кожей [Руденко,
1953, с. 328].
Интересная находка, свидетельствующая еще об одной операции
с телом (костями), была сделана С. И. Руденко [1960] в первом Ба-
шадарском кургане. На костях скелета одного из погребенных были
обнаружены отверстия, просверленные сверлом диаметром 6 мм.
С. И. Руденко предположил, что эти отверстия просверлены для
бальзамирования костного мозга. Однако расположение отверстий
не позволяет говорить о правильности этого предположения: они
просверлены на концах костей конечностей, на каждом позвонке
153
и костях таза. Вероятнее всего, что они предназначались не для
бальзамирования костного мозга, а для скрепления костей расчле-
ненного скелета.
На территории Тувы в 60-70-х гг. были сделаны находки, сви-
детельствующие об аналогичных способах обработки покойников.
В целом ряде могильников саглынской культуры серия черепов
оказалась трепанирована, причем трепанационные отверстия были
проделаны в лобных, затылочных и теменных костях черепов [Грач,
1980, с. 73]. В могильнике Урбюн III Д. Г. Савиновым найдены
останки мумифицированных тел людей. Так же как и на Алтае, внут-
ренние органы и мускулы удалялись, а их место заполнялось тра-
вой. Сшивание производилось сухожилиями и конским волосом.
При работах Балгазанской археологической экспедиции в конце
70-х гг. А. Д. Грачем в одном из курганов был найден скелет, на кос-
тях которого, так же как и на костях скелета из Башадарского кур-
гана, были просверлены отверстия [Грач, 19806, с. 150].
Перечисленные находки стали доступны исследователям в силу
хорошей сохранности погребений, обусловленной особыми усло-
виями естественной консервации. В других условиях проследить
такие действия сложнее, так как ткани распадаются и археологам
достается только костный материал различной сохранности. Косвен-
ным свидетельством того, что на Алтае и в Туве могли существовать
и другие операции с телом умершего, возможно близкие минусинским,
являются захоронения уложенных беспорядочно либо в порядке,
близком к анатомическому, разрозненных костей, а также так на-
зываемые парциальные погребения, где найдены лишь отдельные
кости скелетов (могильники Аймырлыг, Кокэль в Туве).
Все эти данные говорят о том, что население как Тувы, так
и Алтая, владело одинаковыми приемами обработки трупов, от-
личающимися от приемов, применявшихся населением Минусинской
котловины во II — I вв. до н. э., и сходными с ними.
Если останки погребенных в курганах Алтая и Тувы являются
«мумиями» в полном смысле этого слова (т. е. сохранены как ске-
лет, так и специально обработанные мягкие ткани погребенного),
то «покойники» из описанного склепа и, очевидно, из других пог-
ребальных памятников представляли собой нечто иное. Это были
покойники-муляжи. От умерших людей в них оставлялся только
скелет. Все остальные части тела умершего восстанавливались
пз других материалов (глина, кожа, мех, трава), очевидно по памяти.
Лицо — возможно, по предварительно сделанному слепку. При этом,
видимо, довольно точно передавались черты умершего: общий раз-
мер тела по скелету, его портретные особенности, одежда и, вероятно,
индивидуальные характерные детали, не известные нам.
Наиболее близкие аналогии описанному способу изготовления
покойника-муляжа дают таштыкские «куклы» [Кызласов, 1969,
с. 93—96]. Их находят в одеждах, набитых травой, причем на го-
ловы «кукол» уложены раскрашенные маски. Только сам способ
изготовления таких «покойников» был проще. Вместо черепа, модели-
рованного глиной, делали кожаный «шар» и набивали его травой,
154
а вместо скелета, освобожденного от мягких тканей и скрепленного
каркаса из прутьев, в «куклу» вкладывали в небольшом кожаном
мешочке кальцинированные кости умершего.
ЛИТЕРАТУРА
Адрианов А. В. Выборки из дневников курганных раскопок в Минусинском
крае.— Минусинск, 1902—1924.
Бельская Г. Монологи с археологической конференции // Знание — сила.—
1983.— № И.
Вадецкая Э. Б. Берешский скульптурный портрет // Скифо-сибирский мир:
Тез. докл.— Кемерово, 1984.
Грач А. Д. Древние кочевники в центре Азии.— М., 1980а.
Грач А. Д. Балгазанская археологическая экспедиция // Новейшие исследова-
ния по археологии и этногенезу тувинцев.— Кызыл, 19806.
Грязнов М. П. Десятикаменный курган и две могилы в Тепсее VIII // Комплекс
археологических памятников у горы Тепсей на Енисее.— М., 1979.
Грязнов М. П. Тагарская культура // История Сибири.— Л., 1968.— Т. 1.
Кузьмин Н. Ю. Раскопки тесинского погребального комплекса на юге Хака-
сии // АО 1983 г.— М., 1985.
Кузьмин Н. Ю. Тесинские погребальные памятники на юге Хакасии у г. Саяно-
горска // Древние культуры евразийских степей.— Л., 1983.
Кызласов Л. Р. Кто жил в Хакасии две тысячи лет назад // Наука и жизнь.—
1969.— № 12.
Кызласов Л. Р. Таштыкская эпоха в Хакасско-Минусинской котловине.— М.,
1960.
Мартынов А. И. Скульптурный портрет человека из Шестаковского могильни-
ка // СА.— 1974.— № 4.
Николаев Р. В. Курганы тагарской эпохи у г. Красноярска // Мат-лы и иссле-
дования по археологии, этнографии и истории Красноярского края.—
Красноярск, 1963.
Пшеницына М. Н. Глиняная «голова» — предшественник таштыкской гипсо-
вой маски // КСИА.— 1975.— № 142.
Руденко С. И. Культура населения Горного Алтая в скифское время.— М.;
Л., 1953.
Руденко С. И. Культура населения Центрального Алтая в скифское время.—
М.; Л., 1960.
Tallgren А. М. Trouvailles tombales sibiriennes en 1889. Le Kourgane de Tes
SMYA, XXIX-2.— Helsingfors, 1921.
О. В. Софейков^ M. А. Савинкина,
p. К. Ламихо^ Э. В. Кокаулина
РЕКОНСТРУКЦИЯ ТЕХНОЛОГИИ
ДРЕВНЕЙ КЕРАМИКИ ПОСЕЛЕНИЯ КАРГАТ-VI
Данная работа описывает опыт целенаправленного исследо-
вания технологии древней керамики и применения комплекса со-
временных физических методов анализа керамики в сочетании с «тра-
диционными» методами визуального осмотра, бинокулярной микро-
скопии и физического моделирования. Мы попытались не только
реконструировать технологию керамики конкретного археологиче-
155
ского памятника, но и определить направления и перспективы даль-
нейшего изучения древнейших керамических производств региона,
а также оцепить целесообразность применения различных методов
в процедуре археологического исследования массовых керамических
материалов.
Для разработки поставленных задач использован небольшой,
но выразительный комплекс раннебропзовой керамики поселения
Каргат-VI [Троицкая, Молодин, Соболев, 1980, с. 34—35]. Фраг-
менты 306 сосудов представляют три различные орнаментальные
традиции: одиновскую, гребенчато-ямочную и отступающе-наколь-
чатую. Проанализированы особенности использованного сырья, со-
ставы формовочных масс, способы обработки поверхностей, формо-
образования и обжига изделий, т. е. большая часть поддающихся
реконструкции элементов технологии.
Из-за плохой сохранности керамики за рамками исследования
остались приемы конструирования начина и полого тела, наиболее
интересные и перспективные в плане изучения генезиса технологи-
ческих традиций [Бобринский, 1978, с. 114—184, 242—244]. В ряде
случаев возникали существенные затруднения и в определении соста-
вов формовочных масс и способов обработки поверхностей.
В исследовании применены не только «традиционные» методы
изучения составов формовочных масс, приемов лепки сосудов и об-
работки поверхностей, но и современные физические методы анализа
особенностей сырья и режимов обжига: рентгеновский фазовый,
дериватографический, спектральный, кристаллооптический, нагре-
вательной микроскопии [Бобринский, 1978; Сайко, 1982а, б; Цет-
лин, 1982; Дьякова, 1984; Семенов, Коробкова, 1983; Тепловодская,
1983; Круг, Четвериков, 1961; Археология и естественные науки,
1965].
Ниже приводится краткая характеристика методов и результа-
ты их применения для изучения технологии керамики поселения
Каргат-6.
Визуальный осмотр. Применялся для первичной группировки
материала по характеру примесей, способам обработки поверхнос-
тей, особенностям формовки сосудов, окраске поверхностей и изло-
ма (рис. 1). Уже при визуальном осмотре заметны существенные раз-
личия в технологии — выделяются следующие группы черепков:
1) с примесями птичьего пуха, шерсти, органики растительного про-
исхождения, песка различной гранулометрии и концентрации;
2) с лощеной, заглаженной или затертой поверхностью; 3) с оттис-
ками «шнура», отдельными ячейками различной формы или без них
(рис. 2, 3); 4) со светлой или темной окраской поверхности; 5) с од-
нотонной или слоистой окраской излома черепка.
Окончательная группировка керамики производилась по ре-
зультатам изучения образцов под микроскопом, в рентгеновских лу-
чах и в сравнении с экспериментальными образцами (рис. 4).
Бипокулярная микроскопия. Использовался микроскоп МБС-2
с приставкой для фотографирования ФН-5. Методика диагностиро-
вания минеральных и органических примесей описана в литературе
156
Рис. 1. Микроснимки фрагментов керамики.
1, 2 — следы примеси органики растительного происхождения; <?, 4 —следы примеси
пуха.
[Бобринский, 19781, поэтому остановимся только па некоторых мо-
ментах и более подробно па результатах.
Песок встречается во всех образцах в виде окатанных, преиму-
щественно бесцветных зерен различных размеров, не превышающих
1 мм. Концентрация песка определялась по количеству частиц опре-
деленного размера на 1 см2 излома [Там же, с. 109—111 ]. В различ-
ных образцах она колеблется, и выделяются группы керамики с вы-
сокой, выше чем 1 часть песка на 4 части глины, и низкой, ниже чем
157
Рис. 2. Микроснимки фрагментов керамики.
1 — следы примеси пуха; 2 — примесь песка размером до 1 мм высокой концентрации;
3, 4 — отпечатки текстиля на внутренней поверхности керамики.
1 : 4, концентрацией (см. рис. 2). Этот прием, при всей его услов-
ности, позволяет выделять случаи, когда песок выступает в качестве
отощителя, так как, по этнографическим наблюдениям, в таких слу-
чаях концентрация песка в массе высокая [Там же, с. 108, ИЗ].
В дальнейшем при описании составов формовочных масс наличие
песка указывается только в случаях высокой его концентрации.
Отмечены формовочные массы, содержащие шамот с размером
частиц до 3 мм. Для образца № 114 шамот был приготовлен из череп-
ков с высокой концентрацией песка размером до 1 мм.
158
Рис. 3. Микроснимки фрагментов керамики. Отпечатки текстиля на внутрен-
ней поверхности керамики.
Определение примесей растительного происхождения по отпе-
чаткам не представляет особой сложности (остался, однако, невыяс-
ненным вопрос о характере этого отощителя: измельченная расти-
тельность или навоз? Этот вопрос представляет особый интерес в
связи с проблемой появления скотоводства в Барабе в эпоху ранней
бронзы). Хорошие результаты дает сочетание бинокулярной микро-
скопии и просвечивания образцов рентгеновскими лучами (см.
рис. 1).
159
•гГ
Рис. 4. Рентгенограммы образцов керамики.
Это относится и к идентификации примеси птичьего пуха. Наи-
более надежны наблюдения целых отпечатков на поверхности или
в изломе (см. рис. 2). Предпочтительнее изломы, параллельные плос-
кости устья сосуда, на которых при косом освещении хорошо видны
тонкие каналы с блестящим ложем, расходящиеся веером от более
широкого канала, оставленного остью пера или пушинки. При от-
сутствии ярко выраженных признаков следов пуха в качестве диаг-
ностического признака может быть использовано раздельное наблю-
дение широких и тонких каналов. Как показывает сопоставление
данных микроскопии и рентгеновских снимков, ошибки в диагности-
ровании пуха очень редки, связаны либо с низкой концентрацией
его, либо с малыми размерами образца и легко обнаруживаются
по результатам рентгеноскопии.
Следы шерсти или волоса имеют много общего со следами пуха:
тонкие каналы с блестящим ложем на поверхности или в горизон-
тальном изломе. Поэтому возможны ошибки в диагностировании
мелких образцов только методом бинокулярной микроскопии. От-
личительной особенностью примеси шерсти или волоса является от-
сутствие широких «остьевых» каналов и веерообразного упорядочен-
ного расположения тонких каналов с их характерной для следов
пуха параллельностью.
При изучении составов формовочных масс применялся также
метод просвечивания образцов рентгеновскими лучами. Использо-
вание этого метода основано на том, что различия в плотности череп-
ка фиксируются на рентгеновских снимках по различиям в плотности
изображения. В процессе исследования выяснилось, что примеси
шамота, кварцевого песка и шерсти не дают на рентгеновских сним-
ках диагностических признаков, в то время как для определения
наличия и относительной концентрации пуха и травы, при выгора-
нии образующих крупные пустоты, применение такого метода весь-
ма целесообразно. Рентгеновские снимки эталонных образцов с одно-
родной структурой и черепков с примесью пуха и травы существенно
различаются. Эталонные образцы с однородной структурой дают на
снимках ровный серый фон. Черепки с примесью пуха — длинные
светлые линии на сером фоне, которые соответствуют «остьевым»
каналам выгоревшего пуха. Керамика с примесью травы — светлые
точки и короткие черточки, соответствующие следам выгоревших
измельченных растений. Всего исследовано 114 образцов. В абсо-
лютном большинстве случаев данные рентгеноскопии подтвердили
правильность визуальных и бинокулярных определений и показали
достаточно высокую концентрацию примесей. Кроме этого, анализ
рентгеновских снимков позволил исправить допущенные при изу-
чении мелких образцов керамики ошибки в диагностировании сле-
дов пуха и травы только как травы, а также следов пуха как шерсти.
По итогам исследования керамики методами визуального осмот-
ра, бинокулярной микроскопии и рентгеноскопии выделяются сле-
дующие составы формовочных масс.
Чистые, т. е. глина + 1 неглинистый компонент: 1) глина
песок размером до 0,5 мм; 2) глина + песок размером до 1 мм;
161
3) глина + шамот; 4) глина + пух; 5) глина 4- трава; 6) глина +
+ шерсть; 7) глина 4~ песок низкой концентрации размером до 1 мм.
Смешанные, т. е. глина + 2 не глинистых компонента: 1) гли-
на + шамот + песок; 2) глина + пух песок; 3) глина + тра-
ва + песок; 4) глина + шерсть + песок; 5) глина + пух 4~ ша-
мот; 6) глина пух 4- трава; 7) глина трава + шерсть; 8) гли-
на + шерсть шамот.
Смешанные, т. е. глина -|-3 неглинистых компонента (глина +
4- трава пух 4~ песок).
Таким образом, пять неглинистых компонентов в различных
комбинациях с глиной образуют шесть чистых рецептов формовоч-
ных масс, один рецепт с тремя неглинистыми добавками и почти все
возможные смешанные составы из глины и двух неглинистых компо-
нентов, кроме одновременной добавки травы и шамота. Следует от-
метить, что в связи со сложностями распознавания примесей шерсти
и пуха у нас нет полной уверенности в отсутствии в данном комп-
лексе смешанных составов формовочных масс состава «глина ~4
4- пух + шерсть».
Микроскоп МБС-2 использовался и при изучении приемов об-
работки поверхности по методике, описанной в монографии
А. А. Бобринского [1978]. Следует только отметить, что на фрагмен-
тах керамики поселения Каргат-VI сами следы заглаживания, как
таковые, фиксируются очень редко. В большинстве случаев этот
прием диагностировался по отсутствию следов затирания, лощения
и заглаживания па сохранившихся участках с ровной поверхностью.
Как показывают результаты эксперимента, такие признаки могут
характеризовать прием заглаживания слегка подсохшей поверх-
ности сосуда рукой. Зафиксированы также способы обработки
поверхностей лощением и затиранием и случаи обработки внешней
и внутренней поверхностей разными приемами.
Изучение под микроскопом «шнуровых» отпечатков и слепков
с них позволило прояснить характер происхождения этих следов
на поверхности керамики. Наиболее сохранившиеся отпечатки имеют
форму ромба с округленными тупыми углами (см. рис. 3) или форму
«семечка» и округлое в сечении ложе. В зависимости от глубины от-
тисков и их сохранности ясно видны или слабо прослеживаются
ровные цепочки ячеек, иногда расположенных очень тесно и нале-
гающих друг на друга (см. рис. 2, 5, 4). Практически во всех случаях
ориентация ячеек относительно друг друга одинаковая или очень
близкая, а относительно оси цепочки — наклонная. По крайней
мере в двух случаях можно с уверенностью говорить об отпечатках
волокон на поверхности ложа ячеек, что указывает на явную связь
последних с изделиями из витых волокнистых материалов. Судя по
результатам эксперимента, все виды отпечатков на керамике этого
комплекса могут иметь одинаковое происхождение (см. рис. 2, 5)
и типично «шнуровые» оттиски, и «псевдоногтевые», и «семячковид-
ные» различной формы. Так, типично «шнуровые» отпечатки в ре-
зультате даже незначительной обработки поверхности эксперимен-
тального образца заглаживанием легко меняют форму ячеек, теряют
162
четкую рядность и вообще изменяются до неузнаваемости. Следо-
вательно, все разновидности ячеек можно считать типично «шнуро-
выми», в большей или меньшей степени деформированными после-
дующим заглаживанием поверхности сосуда. Отсутствие следов
наложения отпечатков друг на друга и явно выраженная, судя по
фрагментам венчиков и расположению орнамента, горизонтальная
ориентация цепочек не позволяют считать их отпечатками колотуш-
ки, обмотанной шнуром. Происхождение этих оттисков, скорее всего,,
связано со специфическим приемом формообразования, точнее, с ис-
пользованием текстильных моделей основ для изготовления сосудов
с одиновской и отступающе-накольчатой орнаментацией [Чернай,
1981; Бобринский, 1978]. Половина фрагментов керамики этих ти-
пов имеет следы текстиля на внутренней поверхности. Практически
полное отсутствие таких следов на керамике с гребенчато-ямочным
орнаментом (из 103 фрагментов только 9 имеют следы текстиля),
видимо, свидетельствует об использовании другого приема формо-
образования, например скульптурной лепки на плоскости, хотя не-
обходимо учитывать и то, что в ряде случаев отпечатки текстиля
полностью уничтожаются заглаживанием поверхности сосуда. Та-
кая ситуация отмечена для 5 из 25 фрагментов одного сосуда с от-
ступающе-накольчатым орнаментом.
Для изучения особенностей использованного сырья и режимов
обжига сосудов отобраны наиболее выразительные образцы керами-
ки с одиновским, гребенчато-ямочным и отступающе-накольчатым
орнаментом и типичными для них составами формовочных масс, а
также образцы со смешанными и нехарактерными для этих типов
орнамента составами формовочных масс (табл. 1).
Рентгеновский фазовый анализ. Позволяет определять качест-
венный и количественный фазовый состав черепка. По наличию ми-
нералов, разрушающихся при определенной температуре, и по вы-
сокотемпературным новообразованиям можно определить пример-
ный интервал конечной температуры обжига [Сайко, 1982а, с. 58—
60; Сайко, 1981, с. 46].
Рентгенограммы образцов № 134, 277, 252, 316 получены на
установке ДРОН-3 при СнКа-излучении и скорости вращения счет-
чика 2 град/мин. Рентгенограммы всех образцов очень близки, что
свидетельствует об одинаковости их кристаллической фазы (см.
рис. 4). Степень кристалличности высокая. Наиболее интенсивные
линии принадлежат низкотемпературному кварцу. Кроме кварца
на рентгенограммах отмечены линии мусковита и полевого шпата.
Наличие линий низкотемпературного кварца на всех рентгенограм-
мах позволяет предположить, что температура обжига керамики была
ниже 1000°С, так как выше 1000°С кварц переходит в тридимит.
Спектральный полуколичественный анализ. Позволяет опреде-
лить качественный и количественный состав пробы. Существует не-
сколько видов этого анализа, различающихся точностью определения
количественного состава. Применялся полуколичественный, прибли-
женный к количественному, позволяющий из одной навески в 30 мг
определять одновременно 46 элементов. Исследовано 7 образцов ке-
163
Таблица 1
Образцы керамики поселения Каргат-VI, исследованные современными физи-
ческими методами
Образец, Ле	Орнамент	Состав формовочной массы	Способ обработки поверхностей	Особенности формовки
252	Гребенчато- ямочный	Глина + трава	Заглаживание	Без следов тек- стиля
277	Гребенчато- ямочный	Глина -(- пух	Лощенпе(а) + -(-затирание и за- глаживание^)	Без следов тек- стиля
226	Гребенчато- ямочный	Глпна + трава	Заглаживание	Без следов тек- стиля
041	Гребенчато- ямочный	Глина + трава	Заглаживание	Без следов тек- стиля
'182	Гребенчато- ямочный	Глпна пух	Лощенпе(а) г 4-затпранпе и за- глаживание (б)	Без следов тек- стиля
115	Одпновскпй	Глпна + пух	Заглаживание	Следы тексти- ля
134	Одпновскпй	Глпна + песок	Заглаживание	Следы тексти- ля
203	Одпновскпй	Глпна + песок	Заглаживание	Следы тексти- ля
369	Одпновскпй	Глпна + песок	Заглаживание	Без следов тек- стиля
124	Отступающе- накольчатый	Глпна + -(-шерсть	Заглаживание	Следы тексти- ля
316	Отступающе- накольчатый	Глина -|- -[-шерсть + песок	Заглаживание	Неопределимы •
Примечание, (а)— внешняя поверхность, (б)— внутренняя.
рамики. Элементный состав всех образцов близок. Колебания про-
центного содержания элементов в пределах 7 образцов незначитель-
ны, что указывает на сходство образцов по качественному и коли-
чественному составу (табл. 2).
Результаты спектрального анализа свидетельствуют о том, что
окись кремния является основной составляющей всех образцов.
Расчеты молярного соотношения глинозема, кремнезема и плавней
в черепке показывают, что использованное сырье относится к чет-
вертой и пятой областям, т. е. черепичным и кирпичным глинам по
классификации сырья для строительных материалов [Мороз, 1980,
с. 61, рис. 24]. Это позволяет предположить, что сырье было доста-
точно тугоплавким и пластичным (рис. 5). Обращает на себя внима-
ние очень высокое содержание окиси фосфора во всех семи образцах.
Это может быть связано либо с примесью торфа в глине, либо, по
предположению П. М. Кожина, с воздействием вторичных факторов
164
Таблица 2
Элементный состав образцов керамики по данным спектрального анализа, %*
№ пробы	А12О3	SiO2	СаО	MgO	Ге20з	Na,0	к2о	Р2О.
182	19	58	0,32	2,5	9,4	2,3	3,9	0,37
115	19	58	0,41	2,5	8,9	2,3	3,9	1.10
124	16	58	0,46	2,2	5,7	1,1	3,9	1,30
226	19	58	0,70	2,5	8,9	2,0	3,9	1,50
041	15	58	0,20	1,2	5,7	1,0	3,9	0,34
369	17	58	0,41	2,2	7,6	2,0	3,4	0,57
203	15	58	0,32	1,8	8,0	1,9	3,9	0,37
* Не учтены элементы, содержание которых меньше 0,2%.
в процессе длительного нахождения керамики в культурном слое
поселения.
Нагревательная микроскопия. Позволяет регистрировать изме-
нения образца в процессе нагревания и определить температуру и
характер плавления материала.
На нагревательном микроскопе МНО-2 исследованы пробы
№ 316, 252, 277, 134 (рис. 6). Температурные изменения образца
№ 316 и образцов № 277 и 134 аналогичны. По мере нагревания
до 1000°С какие-либо объемные изменения образцов не фиксируются,
что свидетельствует о высоких технических свойствах изделий.
При температуре 1020—1060°С происходит сжатие образцов, свя-
занное с процессом спекания. При температуре 1120—1150°С про-
исходит увеличение объема и оплавление таблетки вследствие уве-
личения объема газов в закрытых порах или выделения газообразных
продуктов нагревания. Наиболее интенсивно этот процесс происхо-
дил при нагревании образца № 252. При температуре 1190—1210°С
процесс плавления был выражен наиболее ярко на пробах № 134
и 252. Плавление образцов сопровождалось уменьшением их высоты
Рис. 5. Области расположения глин
в зависимости от химического соста-
ва по А. И. Августинину и положе-
ние образцов керамики поселения
Каргат VI.
1 — для тонкой керамики и огнеупорных
изделий; 2 — для труб, плиток полов,
каменных изделий; 3 — для гончарных
изделий; 4 — для черепицы; 5 — для стро-
ительного кирпича; 6 — для клинкерно-
го кирпича.  — положение образца,
керамики по молярному соотношению оки-
сей алюминия, кремния и плавней.
165
Рис. 6*. Исследование образцов керамики на нагревательном микроскопе.
Рис. 7. Термограммы образцов керамики.
1 — образец № 316; 2 — образец № 134,
и увеличением оснований. При температуре 1340—1350°С образец
№ 252 расплавился. Два других расплавились при температуре 1400°С.
Температуры плавления проб сравнительно высоки. Это позво-
ляет сделать заключение о том, что использованное сырье занимает
промежуточное положение между легкоплавкими и тугоплавкими
глинами, и подтверждает сделанные на основании результатов спек-
трального анализа предположения о плавкостных характеристиках
сырья, использованного для изготовления сосудов [Воробьев, 1979,
с. 47-55].
Дериватографический анализ. Позволяет определять наличие и
концентрацию в образцах термически активных веществ. Может
быть использован для определения примерных температур обжига
и минералогического состава образца, а также качества обжига ке-
рамики [Сайко, 1982а, с. 58].
Для съемки кривых нагревания образцов № 316, 134, 277 и 252
использован дериватограф системы Ф. Паулик — И. Паулик —
Л. Эрдеи (рис. 7, 8). Все образцы имеют термические эффекты в ин-
тервале температур 20—600°С. Наиболее значителен по интенсив-
ности низкотемпературный эффект при 175—200°С, который сопро-
Рис. 8. Термограммы образцов керамики.
1 — образец № 277; 2 — образец № 252,
167
ьождается потерей веса за счет удаления из пробы межслоевой воды,
что характерно для гидрослюдистых глин [Горшков, 1968, с. 141 -
146]. Незначительные эндотермические эффекты при 360—420°С
характеризуют удаление ОН-групп химически связанной воды и сопро-
вождаются незначительными потерями веса. Эндотермический эффект
при 576—580°С — полиморфный переход низкотемпературного квар-
ца в высокотемпературную форму. Данные рентгенофазового анализа
подтверждают наличие в образцах кварца. Кривые не отражают
термических эффектов при температурах выше 600°С, характерных
для всех глин и гидрослюд [Горшков, 1968, с. 141 —146]. Этот факт
дает основание предположить, что обжиг керамики осуществлялся
при температуре не ниже 800°С. Кроме того, отсутствие на термо-
граммах эндотермического эффекта при 850—950°С свидетельствует
о том, что в процессе обжига сосудов не только произошла дегидра-
тация гидрослюд, но и разрушилась их структура [Там же], что под-
тверждается отсутствием линий гидрослюд на рентгенограммах об-
разцов. Исходя из этого, можно предположить температуру обжига
изделий 800—850°С. В целом термограммы всех образцов очень по-
хожи. Исключение составляет экзотермический эффект при 420—
500°С на термограмме образца № 316, сопровождающийся потерей
веса, который можно отнести за счет выгорания органики, так как
состав формовочной массы этого образца — «глина + шерсть +
+ песок». В данном случае, по-видимому, имел место явный недожог,
когда Часть органических примесей осталась невыгоревшей вследст-
вие кратковременности обжига или быстрого подъема температуры
при «недостаточном притоке и диффузии в толщу изделия кислорода
воздуха» [Августиник, 1975, с. 189].
Кристаллооптический анализ. В настоящее время получил очень
широкое распространение при исследовании искусственных камней,
и в частности керамических материалов. Позволяет исследовать са-
мые различные процессы, в том числе идентифицировать минералы
и соединения путем измерения их оптических констант, изучать
особенности строения кристаллов, фазовые превращения, порис-
тость и т. п.
Исследование прозрачных шлифов образцов № 277 и 316 вы-
полнено на микроскопе МИН-8. Образцы очень близки по качест-
венному и количественному составу: кварц составляет 25—30%,
плагиоклаз — 1—2%, циркон — 1—2%; микрокварцит в образце
№ 316 — 1—2%, КПП! в образце № 277 — 1—2%, цементирующее
вещество — глинистое (гидрослюдистое?)— 60—70%. Структура не-
равномерно-зернистая, текстура — массивная. Зерна неокатанные
или слабоокатанные.
Петрографический анализ состава образцов подтверждает осно-
ванные на результатах рентгенофазового, дериватографического,
спектрального анализов и нагревательной микроскопии предполо-
жения об использовании древними гончарами очень близкого по
составу и технологическим характеристикам глинистого сырья для из-
готовления керамических сосудов с различными составами формо-
вочных масс и орнаментацией.
168
Подводя итоги исследования раннебронзовой керамики посе-
ления Каргат-VI, следует отметить, что изготовившие ее гончары
владели целым комплексом сложных и разнообразных технических
приемов, которые свидетельствуют о том, что к этому времени техноло-
гия керамического производства достигла довольно высокого уров-
ня, пройдя длительный путь развития от первых грубо вылепленных
из природной глины и слабо обожженных неолитических сосудов до
изготовленных из искусственных формовочных смесей тщательно
выделанных и обожженных при высокой температуре сосудов эпохи
ранней бронзы.
Сырье. Большой интерес представляет использование гончарами
сравнительно тугоплавких гидрослюдистых глин. Такой выбор яв-
но не случаен, так как из одинакового сырья изготовлена керамика
с различной орнаментацией и составами формовочных масс. Воз-
можно, это связано с особенностями кострового обжига легкоплав-
ких глин, так как при неравномерной и слаборегулируемой темпе-
ратуре пламени костра вследствие местных перегревов на отдельных
участках сосуда может быстро развиться жидкая фаза, что при-
водит к деформации и разрыву изделия. Поэтому можно предполо-
жить, что количество брака при обжиге служило для гончаров ориен-
тиром в выборе именно тугоплавкого глинистого сырья. К тому же
температура начала спекания у гидрослюдистых глин значитель-
но ниже, чем у прочих [Августиник, 1975, с. 36], что обеспечивает
получение керамического черепка при сравнительно низких темпе-
ратурах. Возможно, также, что древние гончары ориентировались
на пластичность глины, поскольку, в отличие от тугоплавких, лег-
коплавкие глины хотя и распространены в Барабе практически по-
всеместно, но отличаются очень низкой пластичностью, что создает
значительные трудности при формовке изделий.
Таким образом, для изготовления керамики с одиновским, гре-
бенчато-ямочным и отступающе-накольчатым орнаментом, с чистыми
и смешанными составами формовочных масс использовались одно-
типные сравнительно тугоплавкие и пластичные гидрослюдистые
глины.
Формовочные массы. Характерной особенностью формовочных
масс керамики этого комплекса является высокая концентрация не-
глинистых примесей, свидетельствующая об использовании гонча-
рами очень пластичного исходного глинистого сырья, что подтверж-
дается и другими данными.
Для приведения в рабочее состояние пластичных глин требуется
значительно большее количество воды затворения, чем малопластич-
ных [Августиник, 1975, с. 84—85]. Изделия из таких глин дают
большую усадку и чаще растрескиваются при сушке и обжиге. Чтобы
устранить эти недостатки сырья, понизить его пластичность, умень-
шить усадку изделий и ускорить их сушку, гончары вводили в гли-
ну инертные материалы: песок, шамот, траву, пух, шерсть [Там же„
с. 181]. Органические примеси, помимо этого, способствовали
лучшему скреплению частиц [Семенов, Коробкова, 1983, с. 197, 199;
Пещерова, 1959, с. 140—141, 158, 175, 197, 217] и повышали устой-
12 Заказ № 904
169
чивость сырца к деформациям при сушке. Применение песка п шамо-
та в качестве добавок, повышающих огнестойкость керамики, в дан-
ном случае представляется маловероятным. Вряд ли такая задача
стояла перед гончарами, использовавшими устойчивое к воздействию
высоких температур исходное глинистое сырье. По данным нагре-
вательно-микроскопического анализа, образцы и с органическими,
и с минеральными примесями не претерпевают каких-либо объемных
изменений при нагревании до 1000°С, температуры, значительно пре-
восходящей температуру костра. Введение в глину различных при-
месей с одной и той же целью, по-видимому, связано с различиями
в технологических навыках гончаров. Это предположение под-
тверждается корреляцией составов формовочных масс и типов орна-
мента керамики. Использование песка в качестве отощителя связано
преимущественно с одиновской орнаментацией, травы и пуха —
с гребенчато-ямочной, шерсти — с отступающе-накольчатой. Об
этом свидетельствует и наличие технологически не оправданных
смешанных составов формовочных масс «глина + песок + шамот»,
«глина + трава -f- пух», отражающих процесс смешения и слияния
различных традиций [Бобринский, 1978, с. 93—94, 243]. В целом все
навыки составления формовочных масс относятся к третьему направ-
лению, по классификации А. А. Бобринского [Там же, с. 84], за
исключением состава «глина + песок до 1 мм низкой концентрации»,
и характеризуют качественно иной уровень технологии сырья по
сравнению с использованием одной природной глины: приготов-
ление искусственной формовочной смеси с заданными свойст-
вами.
Формовка сосудов. Вся керамика поселения изготовлена при-
емами ручной скульптурной лепки. Формовка сосудов производи-
лась на моделях, возможно, ленточной техникой. Такая керамика
отличается тонкостенностью (в среднем 4—6 мм) и отпечатками тек-
стиля на внутренней поверхности. Видимо, на моделях сосуды лепи-
лись целиком, так как следы текстиля есть на фрагментах венчиков,
стенок и дна сосудов. В качестве модели, судя по этнографическим
и экспериментальным наблюдениям, мог служить сосуд, покрытый
куском ткани, или мешочек с песком [Семенов, Коробкова, 1983;
Бобринский, 1978; Пещерева, 1959]. Прием формовки сосудов на
моделях распространен очень широко территориально и хронологи-
чески и, по наблюдениям различных исследователей и нашим собст-
венным, имеет ряд преимуществ перед скульптурной лепкой на плос-
кости. Значительно сокращается время изготовления сосуда, и упро-
щается процесс лепки сосудов со сложным профилем [Семенов,
Коробкова, 1983, с. 211], Уменьшение толщины стенок положительно
сказывалось на сушке и обжиге изделий. При использовании модели
отпадала необходимость подсушивания частей сосуда для придания
им требуемой жесткости в процессе лепки. В целом формовка сосу-
дов на моделях, по-видимому, являлась наиболее экономичным
и производительным приемом ручной скульптурной лепки.
Толстостенность гребенчато-ямочной керамики (в среднем 7—
10 мм) и почти полное отсутствие следов текстиля позволяют пред-
170
положить, что гончарам были известны и приемы скульптурной леп-
ки на плоскости, однако отсутствие целых сосудов или крупных фраг-
ментов не дает возможности произвести точные определения.
Обработка поверхностей. Приемы обработки поверхностей со-
судов очень однообразны. Для керамики всех типов орнаментации
ведущим приемом является заглаживание внутренней и внешней
поверхности. Видимо, орудие заглаживания и поверхность сосуда
в процессе работы дополнительно не смачивались, так как в боль-
шинстве случаев характерные следы скольжения орудия от-
сутствуют. Значительно реже поверхность сосудов подвергалась
лощению, затиранию при обработке смешанными приемами. Нали-
чие разных, в том числе смешанных, приемов решения одной узкой
задачи обработки поверхности, видимо, отражает ситуацию смеше-
ния носителей различных технологических традиций [Бобринский,
1978, с. 243].
Обжиг. По данным дериватографии и рентгенофазового анализа
характеризуется как сравнительно высокотемпературный, по всей
видимости —костровой. Максимальная температура обжига 800 —
850аС вполне достаточна для получения керамического черепка из
гидрослюдистых глин. При температуре 550—650?С происходит де-
гидратация глинистых минералов и изделие теряет способность
распускаться в воде и образовывать пластическую массу. Керамика
получается пористой, но вполне пригодной для употребления. Судя
по окраске поверхностей и излома черепков, гончары были знакомы
с приемами обжига в различных газовых средах. Так, однотонная
светлая окраска поверхностей и излома свидетельствует об обжиге
в окислительной среде [Дьякова, 1984, с. 49]. Черная окраска по-
верхностей и излома — признак восстановительного обжига, при ко-
тором образование керамического черепка происходит при более
низких температурах [Августиник, 1975, с. 191; Сайко, 1982а,
с. 157—158]. Слоистая окраска излома черепка может быть обус-
ловлена различными факторами. Двухцветная окраска (с внешней
стороны сосуда — светлая, с внутренней — темная) может быть
связана и с обжигом сосуда в окислительной среде, но без доступа
воздуха внутрь сосуда [Гусева, 1982, с. 187], и с отложением угле-
рода на внутренней поверхности сосуда в процессе приготовления
пищи. Поэтому определение приемов обжига по отдельным череп-
кам в данном случае затруднительно. Трехслойная окраска излома
(темная полоса в середине, светлые — по краям) для образцов кера-
мики с составом формовочной массы «глина + неорганические при-
меси» свидетельствует, как показал эксперимент, о восстановитель-
но-окислительном обжиге. На первом этапе обжига в восстановитель-
ной среде черепок науглероживается и приобретает темную окраску
излома. На втором, в условиях окислительного обжига, участки
излома, прилегающие к краям, светлеют, и в результате черепок
приобретает трехслойную окраску излома. Для керамики с составом
формовочной массы «глина + органические примеси» такая окраска
поверхностей и излома может быть связана также с обжигом в окис-
лительной среде при кратковременной выдержке.
12*
171
Разнообразие приемов обжига по составу газовой среды, выдерж-
кам, а также частый недожог керамики свидетельствуют о том, что
технология обжига не была тщательно разработана, но активно ос-
ваивалась.
Таким образом, изучение древней керамики поселения Каргат-VI
с применением современных физических методов в сочетании с мето-
дами, традиционными для историко-технологических исследований,
позволяет определить общий уровень развития технологии керами-
ческого производства (ручная лепка сосудов, достаточно развитая
технология сырья и обжига), реконструировать основные звенья тех-
нологического процесса и установить различия в технологических
традициях древних гончаров.
В целом комплексное использование различных методов при ана-
лизе керамики из археологических раскопок в Барабе вполне себя
оправдало. Целесообразность применения рентгенофазового, дери-
ватографического, спектрального, рентгеноскопического, кристал-
лооптического и нагревательно-микроскопического анализов в даль-
нейших исследованиях технологии древнейших керамических про-
изводств региона, на наш взгляд, несомненна. Каждый из этих
методов верифицирует и дополняет остальные, увеличивая объем
получаемой информации и повышая ее надежность.
Для анализа массовых материалов с применением всех этих ме-
тодов потребуется четкая классификация керамики по форме, ор-
наменту, а также составам формовочных масс и другим технологи-
ческим признакам, определяемым «традиционными» методами, по-
скольку для анализов приходится отбирать наиболее показательные
образцы из различных групп керамики.
При дальнейшем изучении технологии древних керамических
производств региона круг рассматриваемых вопросов необходимо
расширить. В общих чертах сейчас можно определить следующие
направления.
1.	Технология сырья: освоение различных типов сырья в эпоху
бронзы. Привязка отдельных керамических производств к источни-
кам сырья.
2.	Изготовление сосудов: развитие навыков составления формо-
вочных масс, конструирования, формообразования, обработки по-
верхностей и орнаментации сосудов в эпоху бронзы.
3.	Технология обжига: развитие навыков обжига керамических
сосудов (приспособления, газовая среда, температура, выдержка).
4.	Качество керамических сосудов: физико-технические характе-
ристики керамики и соответствие сосудов их вероятному функцио-
нальному назначению.
В соответствии с намеченными задачами методы исследования
целесообразно расширить, тогда станет возможным определять по-
ристость, механическую прочность, огнестойкость керамики, полнее
использовать возможности петрографии в изучении режимов обжига
сосудов.
Рентгенофазовый, дериватографический, спектральный, нагре-
вательно-микроскопический и кристаллооптический анализы выпол-
172
йены в лабораториях научно-исследовательских институтов г. Но-
восибирска. Разделы работы, посвященные описанию этих методов
и результатов их применения, написаны канд. техн, наук М. А. Са-
винкиной, канд. техн наук Л. К. Ламиховым и Э. В. Кокаулиной,
реконструкции технологии сырья и обжига — совместно с О. В. Со-
фейковым. Исследование приемов составления формовочных масс,;
способов формовки сосудов, обработки их поверхности, а также экс-
периментальное моделирование отдельных звеньев технологического
процесса проведено О. В. Софейковым.
ЛИТЕРАТУРА
Августиник А. И. Керамика.— Л., 1975.
Археология и естественные науки.— М., 1965.
Бобринский А. А. Гончарство Восточной Европы.— М., 1978.
Воробьев В. А. Строительные материалы.— М., 1979.
Горшков В. С. Термография строительных материалов.— М., 1968.
Гусева Н. Р. Художественные ремесла Индии.— М., 1982.
Дьякова О. В. Раннесредневековая керамика Дальнего Востока СССР как исто-
рический источник IV—X вв.— М., 1984.
Круг О. Ю., Четвериков С. Л. Опыт применения петрографических методов к
изучению керамики Боспорского царства И СА.— 1961.— № 3.
Мороз И. И. Технология строительной керамики.— Киев, 1980.
Пещерева Е. М. Гончарное производство Средней Азии И Тр. Ин-та этнографии
им. Н. Н. Миклухо-Маклая.— 1959.— Т. 42.
Сайко Э. В. Режим обжига в практике древних и средневековых гончаров Во-
стока // КСИА.— 1981.- № 167.
Сайко Э. В. Техника и технология керамического производства Средней Азии
в историческом развитии.— М., 1982а.
Сайко Э. В. К характеристике раннетрипольского керамического производ-
ства // КСИА.— 19826.— № 169.
Семенов С. А., Коробкова Г. Ф. Технология древнейших производств (мезолит—
энеолит).— М., 1983.
Тепловодская Т. Н. Результаты микроскопического анализа керамики поселе-
ния Атасу // Использование методов естественных и точных наук при
изучении древней истории Западной Сибири.— Барнаул, 1983.
Троицкая Т. Н., Молодин В. И., Соболев В. И. Археологическая карта Ново-
сибирской области.— Новосибирск, 1980.
Цетлин Ю. Б. Неолитическая керамика стоянки Ивановское VII // КСИА.—
1982.— № 169.
Чернай И. Л. Выработка текстиля у племен дьяковской культуры // СА.—
1981.— № 4.
С. П. Нестеров
СТРЕМЕНА ЮЖНОЙ СИБИРИ
Стремена — важная часть конского снаряжения — не раз
становились объектом специальных исследований. Их происхожде-
ние и хронология подробно освещены в ряде работ [Вайнштейн^
1966* Кызласов, 1973; Амброз, 1973]. Мы остановимся на социаль-
ном и ритуальном атрибутах стремян и в связи с этими вопросами
173
Рис. 1. Стремена первого типа.
1 Алтай, мог, Кудыргэ, м, 7 (по А. А. Гавриловой); 2 — Алтай, мог. Узунтал I, к, 2
(по Д, Г. Савинову),
на проблемах появления и хронологии их на территории Южной
Сибири.
Стремена, встречающиеся в средневековых (второй пол. I тыс.)
памятниках Южной Сибири (в Минусинской котловине, в Туве, на
Алтае), представлены двумя основными типами: 1) с пластинчатым
ушком (рис. 1); 2) с петельчатым ушком, или восьмеркообразные
(рис. 2). Материалом для выяснения их социальной и ритуальной
функций послужили 175 стремян обоих типов, происходящих из за-
крытых комплексов с территории Южной Сибири (табл. 1).
Из данных таблицы видно, что количество используемых в ра-
боте стремян по отдельным районам Южной Сибири различно. Если
Рис. 2. Стремена второго типа.
1__Тува, мог. Кокэль, к, 47 (по С. М. Вайнштейну); 2 — Алтай, мог. Кудыргэ, м, 15
(по А. А, Гавриловой); 3 — Тува, случайная находка (по Л, Р, Кызласову),
174
Таблица 1
Сравнение выборок разного объема
Район	Частота				
	Pi*	р2	Р1+Л 1	р.	р,
Минуса	19	24	43	20,64	22,36
Тува	23	47	70	33,60	36,40
Алтай	42	20	62	29,76	32,24
Сумма. . . .	84	91	175	|	84	91
* Pi, Р2— эмпирические частоты стремян первого и второго типов; рх, Рг— теоре-
тические частоты стремян первого и второго типов
различия между выборками случайны, то статистический критерий
х2 потребует принять гипотезу о случайности различий. Проверка
гипотезы строится на основе сопоставления частот эмпирического
и теоретического распределения категорий вещей по районам.
Теоретическая частота Р рассчитывается по формуле
А_ = р* + р\	ЛП
Sfi п	w
где п — общее количество стремян, используемых в работе. Напри-
мер, теоретическая частота Pi первого типа стремян для Минусы:
Jj—Р1 + Р2 , Р1 = SPi-(fi + P2) = 84_43 = 2() 64 и т> д<
р п	п	175	’
Подставляя значения из табл. 1 в формулу
х2 = (_pJ~pi)2,	(2)
получаем для Минусы ж2 = 0,25(2 ^1,2)1. Для Тувы х2= 6,43, для Ал-
тая х2= 9,69. Для всех трех районов суммарное значение х2=
= 0,25 + 6,43 + 9,69 = 16,12. При доверительной вероятности
99% и числе степеней свободы / = 2 граничное значение #oi = 9,21.
Наш эмпирический х2 = 16,12 больше Яоь значит, сформулированная
выше гипотеза о случайности количественных различий в распреде-
лении стремян по районам отвергается.
Различия не случайны, и, видимо, в первую очередь их нужно
связывать с погребальными обрядами, практиковавшимися в Юж-
ной Сибири во вюрой половине I тысячелетия. Видно, что основную
массу стремян дают погребения с конем, которые широко были рас-
пространены в Туве, и на Алтае, в меньшей мере в Минусинской кот-
ловине (Приложения I и II). В погребениях кыргызов стремена —
довольно редкая находка, то же можно сказать и об одиночных по-
гребениях Тувы и Алтая.
175
Таблица 2
Альтернативные распределения «2X2»
Группа	Тип стремени		Сумма
	1	1 2	
А	а = 64	Ъ = 17	а Ъ = 81
Б	с = 20	d = 74	с + d = 94
Сумма. . .	cl с = 84	b + d = 91	| п = 175
Анализ распределения двух: типов стремян по погребениям (не-
зависимо от района Южной Сибири) позволил выделить две группы
памятников (А и Б) с преобладанием в них одного из двух типов
стремян.
Группа А. В этой группе преобладают стремена с пластинчатым
ушком (первый тип). Всего в этой группе учтено 81 стремя, из них
первого типа —64(79%), второго —17(21%). В группу входят бо-
гатые погребения, погребения с тайниками, кенотафы, древнетюрк-
ские поминальные оградки (см. приложение I).
Группа Б. В этой группе преобладают стремена с петельчатым
ушком (второй тип). Всего в ней учтено 94 стремени, из них первого
типа —20 (21,3 %), второго — 74 (78,7%). В группу входят погре-
бения, не отличающиеся богатством сопроводительного инвентаря,,
видимо рядовых членов средневекового общества (приложение 2).
Чтобы судить о значимости различий в распределении ти-
пов стремян по группам, сформулируем следующую статисти-
ческую гипотезу: различия в распределении типов стремян между
группами А и Б случайны. Для проверки этой гипотезы восполь-
зуемся значением я2 для двух альтернативных распределений.
Значение х2 для двух альтернативных распределений вычис-
ляется по формуле
х2 =	—п:2)2>п	/оч
(a+b)\c+d)-(a + c)-(b + d) ’	k >
где а, Ъ, с, d — количество соответствующих типов стремян в груп-
пах А и Б.
Подставляя соответствующие значения в формулу (3), получим
х2= 55,86, что в 8 раз превышает граничный уровень #oi = 6,63 при
числе степеней свободы / = 1, следовательно, нулевая гипотеза
о случайности различий в распределении стремян двух типов в
группах А и Б надежно отвергается. Различия не случайны.
ИСТОРИКО-АРХЕОЛОГИЧЕСКАЯ ИНТЕРПРЕТАЦИЯ
Во-первых, следует отметить, что стремена с пластинчатым
ушком не южно-сибирского происхождения, а дальневосточного
и что в Южную Сибирь они попали через Китай [Киселев, 1949,;
с. 326], где этот тип, видимо, получил дальнейшее развитие: высокая
176
пластина, которая крепилась непосредственно на дужке корпуса
стремени, укорачивается, появляется ножка. В таком виде эти
стремена проникают в Южную Сибирь, хотя и здесь известны стреме-
на с высокой и с короткой пластиной без ножки [Гаврилова, 1965,
табл. XIV, рис. 7, табл. XXIII, рис. 9; Степи Евразии..., 1981,
с. 137, рис. 28 (47); Грач, 1982, с. 157, рис. 2, 6, 7].
Во-вторых, стремена с петельчатым ушком впервые начали
изготовлять в Южной Сибири. В этом смысле стремена восьмеркооб-
разной формы были «изобретены», хотя сама идея стремени не южно-
сибирского происхождения.
Время появления стремян в Южной Сибири исследователями
определяется по-разному. С. В. Киселев, Л. Р. Кызласов, И. Л. Кыз-
ласов считают, что они археологически засвидетельствованы уже
в III в. В большинстве своем это миниатюрные восьмеркообразные
стремена «типа, широко бытовавшего впоследствии, в VI—X вв.»
Такой вывод сделан на основании того, «что миниатюрные изображе-
ния вещей, созданные для погребений, не встречаются в Южной Си-
бири позднее Уйбатского этапа таштыкской культуры (III в.)»
[Кызласов, 1973, с. 30]. В качестве доказательства приводятся
миниатюрные стремена двух типов: восьмеркообразные и с ушком
в расплющенной верхней части дужки корпуса [Кызласов, 1960,
с. 140]. Кроме того, по сообщению Л. Р. Кызласова, «в экспозиции
Минусинского музея с материалами из склепа № 6 Уйбатского чаа-
таса, раскопанного В. П. Левашовой, выставлены два подножия от
железных миниатюрных стремян» [Кызласов, 1960, с. 140,
примеч. 2] *.
Оспаривая это положение, С. И. Вайнштейн писал: «...в том-то
и дело, что модели стремян не находили в погребениях... Если позд-
нее III в. вотивные модели вещей и не найдены в погребениях на
Среднем Енисее, то изготовление миниатюрных моделей вещей
(в ритуальных целях, как игрушки и т. д.) сохранилось у народов
Саяно-Алтая... вплоть до начала XX в.» [Вайнштейн, 1966, с. 65].
Принадлежность подножий (? — С. Н.) из Минусинского музея
к материалам склепа № 6 вызывает сомнение, так как они выставле-
ны не как материалы данного склепа, а «с материалами». Что касает-
ся миниатюрных стремян с ушком в расплющенной верхней части
* К 15 миниатюрным стременам, хранящимся в Государственном Эрмитаже
и в Минусинском музее, можно добавить два стремени (рис. 3) из фондов Музея
антропологии и этнографии (г. Ленинград). Одно из них — восьмеркообразное—
сделано из расплющенного куска железной проволоки. Высота корпуса — 8 см,
ширина — 7,5 см, подножка плоская, концы проволоки не сомкнуты (МАЭ,
кол. 4084, № 76). Другое железное восьмеркообразное стремя интересно тем,
что имеет высокую ножку. Высота корпуса — 8 см, высота ножки — 4,5 см,
высота ушка — 1,5 см, общая высота стремени — 14 см, ширина корпуса —
10 см. Подножка плоская, ушко несколько приплюснуто, что характерно для
восьмеркообразных стремян конца I тысячелетия (МАЭ, кол. 4085, № 94).
Как видно, это стремя тоже близко к миниатюрному и его приближенность к
размерам обычных стремян (12—16 см) осуществлена только за счет высокой
ножки. Без нее стремя по размерам (9,5x10 см) немного больше вышеописан-
ного. Однако законченность формы не исключает его практического применения.
177
дужки корпуса, то аналогичные бытовые стремена появляются
в конце I — начале II тыс., придя на смену описанным выше типам.
Для Алтая есть упоминание А. А. Гавриловой о миниатюрных
стремени и удилах, которые были найдены вместе с костями человека
в одной из древнетюркских оградок Арагол-Мешейлыка. Отнесение
их А. А. Гавриловой к разрушенному таштыкскому погребению
связано, видимо, в первую очередь с миниатюрностью изделий [Гав-
рилова, 1965, с. 99].
Таким образом, убедительных доказательств в пользу того, что
стремена появляются в Южной Сибири в таштыкскую эпоху, нет,,
а значит, мнение С. И. Вайнштейна о появлении их здесь в VI в. по-
ка не опровергнуто [Вайнштейн, 1966, с. 65].
Оригинальная точка зрения на сибирские древности (в том числе
и на стремена) конца первой — второй половины I тысячелетия
высказана А. К. Амброзом [1972]. Им была омоложена верхняя
граница таштыкской культуры на Среднем Енисее, шурмакской
(сыын-чурекской) в Туве. Так, Изыхский этап таштыкской культуры
он относит к первой половине VI в., Сырский — ко второй половине
VI в.— первой половине VII в., Уйбатский — ко второй половине
VII в. [Там же, с. 120]. А так как в погребениях Уйбатского этапа
все же стремян не найдено, то отнесение времени появления их
в Южной Сибири к VIII в., по мнению А. К. Амброза [Там
же, с. 128], выглядит логичным. Однако результаты последних
исследований в Южной Сибири говорят о том что эта точка неверна.
Так, во впускном погребении № 1 с конем в курган-храм Улуг-
Хорум найдены «пара плоских пластинчатых орнаментированных
треугольниками стремян» с Т-образными в сечении подножками [Грач,.
1982, рис. 2, 6—7]. Подобные стремена известны из могил Кудыргэ,,
но улуг-хорумские экземпляры изготовлены раньше, когда еще были
живы традиции обшивки деревянных стремян металлическим листом
с помощью гвоздиков. Такие стремена датируются IV — серединой
VI вв. [Амброз, 1973, с. 83, 86; Грач, 1982, с. 163; Вэй цуньчэн,.
1985, с. 83].
В погребении одинцовского облика кургана № 1 могильника
Кок-Паш (устье р. Башкаус, в 3 км южнее могильника Кудыргэ)
найдена железная серьга в виде восьмеркообразного стремени (это
одно из самых миниатюрных стремян, известных в археологии
Южной Сибири) [Васютин, 1984] *.
Эти факты говорят о том, что стремена в Южной Сибири появ-
ляются вскоре после из изобретения в «странах Дальнего Востока
в IV—V вв.» и несут на себе некоторые конструктивные особенности,,
связанные с поисками наиболее рациональных форм. Население
Южной Сибири не только восприняло уже имевшиеся формы стремян,}
но и, возможно, предложило свою — более простую, с петельчатым
ушком. Это событие, видимо, произошло не ранее VI в. В это время
четкой корреляции стремян по степени богатства погребений не
* Приношу искреннюю благодарность А. С. Васютину за разрешение вос-
пользоваться этими материалами.
178
наблюдается. Так, в могильнике Кудыргэ на Алтае в 13 погребениях
кудыргинского типа (конец VI — VII вв.) было найдено 12 стремя,
из них 15 (61%) — с пластинчатым ушком, 6 (39%) — с петельчатым,
к тому же наиболее ранней формы — с вытянутой петлей для ремня.
Даже в рядовых, на наш взгляд, погребениях процент стремян
с пластинчатым ушком значителен, не говоря уже о богатых (см. при-
ложения I и II).
Упрощенная форма стремян в VII—IX вв. завоевывает широкую
популярность, особенно у рядовых членов общества. Так, в шести
исследованных в могильнике Кокэль (Тува) средневековых погребе-
ниях с конем (VIII—IX вв.) обнаружено 11 стремян, и только с пе-
тельчатым ушком. В 17 погребениях с конем из Минусинской котло-
вины (VIII —IX вв.) найдено 24 стремени, из них 22 (92%) — с пе-
тельчатым ушком, 2 (8%) — с пластинчатым, к тому же происходя-
щих из кенотафа.
Видимо, стремена с пластинчатым ушком постепенно начинают
символизировать благополучие и знатность человека. Появляются
инкрустированные серебром стремена (Уйбатский чаа-тас; Капча-
лы I), а также отлитые из бронзы (Копенский чаа-тас) [Евтюхова,
1948а, рис. 23, 60, 102; 19486, рис. 16], золотистый цвет которых
должен был придавать вместе с золотыми и серебряными украшения-
ми сбруи пышность и парадность конскому снаряжению и внушать
окружающим почтительность к всаднику. Ту же роль играли
и простые железные стремена этого типа.
179
Обращает на себя внимание тот факт, что в кенотафах, в погре-
бениях с тайниками, в древнетюркских поминальных оградках
преимущественно находят стремена с пластинчатым ушком. Воз-
можно, в таких случаях ритуал требовал парадного снаряжения
погребенного — отсюда использование стремян с пластинчатым уш-
ком. В то же время большинство кенотафов, не говоря уже о погре-
бениях с тайниками, отличается богатым погребальным инвентарем^
Придание стременам статуса социального различия (что связано
с дальнейшим углублением социальной дифференциации общества
на территории Южной Сибири в рамках Тюркских, Кыргызского
и Уйгурского каганатов), относится, скорее всего, к VII—VIII вв.
и практикуется, постепенно исчезая, в IX—X вв.
Исследователями уже не раз ставился вопрос о причине нахож-
дения разных типов стремян в одном погребении, более того, в одном
сбруйном наборе [Амброз, 1913, с. 93]. Возможно, это связано
с наличием у лошади парадной стороны, которая и оформлялась
в соответствии с этим стременем с пластинчатым ушком, оригиналь-
ным уже только своей конструкцией. Нам известно только одно
фигурное восьмеркообразное стремя из Тувы (случайная находка),
возможно парадного назначения [Степи Евразии..., 1981, с. 144,
рис. 33 (35)]. Видимо, простота формы затрудняла придание этому
типу стремени оригинальной компоновки (рис. 2, 3).
Таким образом, стремена второй пол. I тыс., как и наборные
пояса этого времени, могут служить дополнительным критерием
при решении вопроса о социальной принадлежности того или иного
погребенного.
ПРИЛОЖЕНИЕ I
Распределение типов стремян в памятниках группы А *
Район	Памятник	Тип стремени		Примечания
		1	1 2	
	Капчалы I, к. 4	2		
	Капчалы I, к. 5	2		
л	Капчалы II, к. 3	2		Кенотаф с конем
£	Уйбатскпй чаа-тас, к. 1	2		Погребение с тайником
и Б	Уйбатскпй чаа-тас, к. 5	1	1	Погребение с тайником
S	Копёнскпй чаа-тас, к. 6	4		Погребение с тайником, 2
				стремени бронзовые
	Копёнскпй чаа-тас, к. 7	1		Стремя бронзовое
	MT-57-XXI	4		Кенотаф
	MT-57-XXVI	2		Богатое погребение с конем
аз Д	MT-58-IV	2		Кенотаф с конем
>>	MT-58-V		2	Кенотаф с конем
н	Улуг-Хову, к. 54	3	3	Богатое погребение с тремя
				конями
	Черби Б-23	1	1	Богатое погребение с конем
180
Продолжение приложен. I
Район	Памятник	Тип Стремени		Примечания
		1	2	
	Успенское, к. 24-2		2	
л и	Аргалыкты I, к. 5		1	Погребение с двумя конями
>>	Аргалыкты IX, к. 1	1	1	Богатое погребение с конем
	Аймырлыг 3-V-1	2		Погребение с двумя конями
	Катанда II, к. 1	1		
	Ку рай IV, к. 1	2		Богатое погребение с тремя
				конями
	Курай IV,к 1	1		
	Кудыргэ, к. 1	2		Погребение коня
	Кудыргэ, к. 3	2		Погребение коня
	Кудыргэ, к. 4	2		Погребение женщины
	Кудыргэ, к. 8	1		Погребение коня
	Кудыргэ, к. 9	1	1	
	Кудыргэ, к. 10	1		
	Кудыргэ, к. 22	1	1	Кенотаф с двумя конями
ей	Боротал, к. 50	2		Кенотаф с конем
	Боротал, к. 82	1		Кенотаф с конем
	Юстыд XII, к. 28	2		Погребение с конем
	Юстыд (левый берег), к. 13	2		Погребение с конем
	Юстыд I, к. 8		1	Погребение с конем
	Барбургазы III, к. 9	2		Погребение с двумя конями
	Барбургазы I, к. 20		1	Кенотаф с конем
	Узунтал I, к. 2	4		Кенотаф с двумя конями
	Узунтал VI, к. 1	2		Погребение с конем
	Усть-Карасу, К-Б(Я)	2		Древнетюркская оградка
	Усть-Карасу, 0-1А		1	Древнетюркская оградка
	Кер-Кечу, А-2	1	1	Древнетюркская оградка
	Кок-Паш, А-2	1		Древнетюркская оградка
	Кок-Паш, А-3	1		Древнетюркская оградка
	Кок-Паш, 0-19(Б)	1		Древнетюркская оградка
* Работы, из которых взяты сведения о стременах, в целях экономии места не ука-
зываются. Часть сведений взята из отчетов Ю. И. Трифонова (Кара-Тал IV, Аргалыкты I,
VIII, IX), В. Д. Кубарева (Боротал, Барбургазы I, III, Юстыд I, XII), Г. В. Длужневской
(Сарыг-Хая II).
ПРИЛОЖЕНИЕ II
Распределение типов стремян в памятниках группы Б
Район	Памятник	Тип стремени		Примечания
		1	2	
cd	Ташебпнский чаа-тас, к. 3 Капчалы I, к. 1, м. II	4	1	Кыргызское погребение Кыргызское погребение
в	Джесос, к. 4	1		Кыргызское погребение
	Капчалы II. к. 2		1	Погребение с конем
	Капчалы II, к. 8		2	Погребение с конем
	Капчалы II, к. 11		2	Погребение с конем
181
Продолжение приложен. II
		Тип стремени		
Район	Памятник	1	1 2	Примечания
	Капчалы II, к. 12		1	Погребение с конем
	Капчалы II, к. 19		2	Погребение с конем
	Капчалы II, к. 20		2	Погребение с конем
	Уйбат II, к. 2		2	Погребение с конем
сб о	Усть-Тесь, к. 2		1	Погребение с конем
&	Перевозинский чаа-тас, к. 80		2	Погребение с конем
S	Перевозинскпй чаа-тас, к. 82		1	Погребение с конем
S	Тепсей III, к. 3		2	Погребение с конем
	Тепсей III, к. 9		1	Трупосожжение с конем
	Тепсей III, к. 28		2	Погребение с конем
	Тепсей III, к. 67		1	Погребение с конем
	Кокэль, к. 2		2	Погребение с конем
	Кокэль, к. 6		2	Погребение с конем
	Кокэль, к. 13		2	Погребение с двумя конями
	Кокэль, к. 22		2	Погребение с конем
	Кокэль, к. 23		1	Погребение с двумя коня-
				ми
	Кокэль, к. 47		2	Погребение с конем
	MT-57-VII	1		Погребение с конем
	MT-58-VIII		2	Погребение с конем
	МТ-58-Х		2	Погребение с конем
	Бай-Даг, к. 11	1	1	Погребение с конем
	Бай-Даг, к. 72(13)		1	Погребение с конем
сб М	Бай-Даг, к. 75(16)	2		Погребение с конем
	Бай-Даг, к. 80-1		1	
н	Коктон, к. 54	1	1	Одиночное погребение
	Бий-Хем, к. 30		1	
	Кызыл-Булук, к. 139		1	
	Уюк-Тарлык, к. 51-2	1		
	Шанчиг, к. 5, 16, 17		5	
	Сарыг-Хая II, к. 2	2		Кыргызское погребение
	Аксы-Барлык		1	Погребение с конем
	СХ-59-4		2	Кыргызское погребение
				IX в.
	Аржан II, раскоп Б		2	Погребение с конем
	Озен-Ола-Белпг		1	
	Кара-Тал IV, к. 1		1	Погребение с конем
	Кара-Тал IV, к. 2		1	Погребение с конем
	Кара-Тал IV, к. 7		2	Погребение с конем
	Аргалыкты VIII, к. 2		1	Погребение с конем
	Кудыргэ, к. 2	2		Одиночное погребение
	Кудыргэ, к. 5		1	Погребение с конем
	Кудыргэ, к. 7	2		Погребение с конем
эВ сб	Кудыргэ, к. И		1	Погребение с конём
	Кудыргэ, к. 15		2	Погребение с конем
<	Кудыргэ, к. 18	1		Погребение с конем
	Туэкта, к. 1		1	Погребение с конем
	Туэкта, к. 7		1	Погребение с конем
	Катанда II, к. 2(1925 г.)		1	Погребение с конем
	Катанда II, к. 5(1954 г.)	1	1	Погребение с конем
	Яконур, к. 1Е, 1Г		2	
	Курай III, к. 2		1	Погребение с конем
	Узунтал III, к. 2		2	Погребение с конем
	Узунтал V, к. 2	1	1	Погребение с конем
182
ЛИТЕРАТУРА
Амброз А. К. Проблемы раннесредневековой хронологии Восточной Европы //
СА.— 1971.— № 3.— С. 120-128.
Амброз А. К. Стремена и седла раннего средневековья как хронологический
показатель (IV—VIII вв.) // СА.— 1973.— № 4.— С. 81—98.
Вайнштейн С. И. Некоторые вопросы истории древнетюркской культуры //
СЭ.— 1966.— № 2.— С. 62—67.
Васютин А. С. Отчет о раскопках погребений и ритуальных сооружений в Во-
сточном и Центральном Алтае (Кок-Паш, Коо, Усть-Карасу).— Кеме-
рово, 1984.
Вэй Цуньчэн. Эволюция сосудов с четырьмя ручками и развернутым венчиком
из Гаоццюйли п связанные с этим вопросы // Вэньу.— 1985.— № 5.—
С. 83 (на кпт. яз.).
Гаврилова А. А. Могильник Кудыргэ как источник по истории алтайских пле-
мен.— М.; Л., 1965.— 303 с.
Грач В. А. Средневековые впускные погребения из кургана-храма Улуг-Хорум
в Южной Туве // Археология Северной Азии.— Новосибирск, 1982.—
С. 156—168.
Евтюхова Л. А. Археологические памятники енисейских кыргызов (хакасов).—
Абакан, 1948а.— НО с.
Евтюхова Л. А. Стремя танской эпохи из Уйбатского Чаа-таса // КСИИМК.—
19486.— Вып. XXIII.— С. 40-44.
Киселев С. В. Древняя история Южной Сибири // МИА.— 1949.— Т. 9.
Кызласов И. Л. О происхождении стремян//СА.— 1973.—№ 3.—С. 24—36.
Кызласов Л. Р. Таштыкская эпоха в истории Хакасско-Минусинской котлови-
ны.— М., 1960.— 197 с.
Степи Евразии в эпоху средневековья.— М., 1981.— 303 с.
V. СЕМАНТИЧЕСКИЙ АНАЛИЗ
В. Е. Ларичев
МАЛЬТИНСКАЯ ПЛАСТИНА -
СЧЕТНАЯ КАЛЕНДАРНО-АСТРОНОМИЧЕСКАЯ
ТАБЛИЦА ДРЕВНЕКАМЕННОГО ВЕКА СИБИРИ
Начинать надо с астрономии. Это
всего главнее. Все остальное — не
более как мелочи и подробности.
Никола Камиль Фламмарион
Примечательные результаты расшифровок знаковых систем
на предметах мобильного искусства мальтинской культуры (около
24 000 лет назад) открыли процесс избавления от произвольных
в субъективности реконструкций семантики образов первобытного
художественного творчества древних обитателей Северной Азии.
В археологии палеолита Сибири возникла реальная перспектива
перехода к доказательным их интерпретациям статуса уже не гипо-
тез, а проверяемой методами точных наук теории. Настоящая публи-
кация представляет собой часть разработки по естественно-научной
информатике «узоров» на предметах мобильного искусства мальтин-
ской культуры, а прямо говоря,— «орнаментально»-числовых струк-
тур ее лунно-солнечной календарной системы, зафиксированной на
объектах, которые воспринимаются археологом как предметы ху-
дожественного творчества палеолитического охотника и собирателя
Сибири.
Это издание по отдельным итогам изучения мальтинской кален-
дарной пластины органично продолжает тематику препринтов и
статей, которые вышли в свет ранее [Ларичев, 1978, 1979, 1980,
1983, 1984а, б; 1985].
Методическую основу очередного в палеоастрономическрм клю-
че шага по расшифровке знаковой системы мальтинской пластины,
«украшенной» спиральным, а также иного вида «узорами» (рис. 1),
составляют 2 основополагающих допуска.
1. Установленное при расшифровках знаковых систем мальтин-
ской пластины, ачинского жезла, ожерелья и прочих «предметов
искусства» мальтийского погребения знание палеолитическим чело-
веком точной продолжительности тропического, лунного и дракони-
ческого годов, а также отдельных, связанных с сезонами и повторами
затмений подразделений тропического года позволило высказать
предположение, что палеолитический человек Сибири решил пробле-
му предсказания (или ожидания) затмений. Если это действительно
так, то он должен был знать:
а)	продолжительность сароса — периода, когда Солнце и Луна
занимали на небосводе примерно то же положение, что 18 лет и 11 (10)
184
Рис. 1. Мальтийская пластина из бивня мамонта и ее знаковая система.
суток назад, и возникала возможность повтора затмений; это означало
бы осведомленность палеолитического человека о равенстве следую-
щих хорошо известных в астрономии древних цивилизаций величин:
242 драконических месяца = 223 синодических месяца = 19 драко-
нических лет = 18 тропических лет + 11 (или 10) дней = 6585 суток;
б)	продолжительность превосходно известного с эпохи антич-
ности «Большого сароса» — утроенного значения простого сароса,
что как раз и позволяло предсказать затмение в том определенном
месте Земли, где производились астрономические наблюдения и раз-
рабатывалась календарная система: 242 драконических месяца • 3 =
= 223 синодических месяца • 3 = 57 драконических лет = 54 тро-
пических года + 33 (или 32) суток = 19 756 суток;
в)	продолжительность значительно менее известных среди ка-
лендаристов периодов: перехода Луны из стадии, допустим, «средней»
к «высокой» или «низкой» (4,6525 тропического года 62 дракони-
ческих месяца ~ 57 синодических месяцев = 1699,2884 суток); от
«высокой» к «низкой» или наоборот (9,305 тропического года) ~
» 124 драконических месяца » 115 синодических месяцев =
= 3398,5768 суток); возврата от «высокой» к «высокой» или от «низ-
кой» снова к «низкой» (18,61 года 249 драконических месяцев «
230 синодических месяцев = 6797,1536 суток).
Интерес к этим периодам объясняется тем обстоятельством,
что, как известно, при «средней» Луне возникает возможность затме-
ний во время, близкое к солнцестояниям — летнему и зимнему,
а при «высокой» и «низкой»— во время, близкое к равноденствиям —
весеннему и осеннему.
Большая часть из перечисленных календарно-астрономических
периодов весьма длительны по временной протяженности. Они
13 Заказ № 904
185
включают многие сотни и тысячи суток. Поэтому отсчитывать их
по лункам мальтинской пластины, приравнивая каждую из них
1 суткам, нерационально хотя бы потому, что в таком случае возни-
кает реальная опасность сбиться со счета. К тому же вся система
подсчетов приобретает при подобном условии недопустимую для
календаря громоздкость, сложность и неуклюжесть. Именно это
решающее обстоятельство и обусловило появление второго допуска,
который позволял, помимо решения задач чисто календарных и аст-
рономических, в значительной мере усились доказательность вер-
ности и плодотворности избранного пути исследования по вскрытию
содержательной стороны первобытного искусства, глубинной под-
основы семантики его образов, а также (что приобретает особую
значимость) прояснения причин и истоков зарождения в архаиче-
ском обществе древнекаменного века самого по себе художественного
творчества. Иначе говоря, речь идет о выборе оптимального пути
к разрешению проблемы проблем археологии палеолита — проис-
хождения искусства. Актуальность такого направления поиска опре-
деляется необходимостью отхода от схоластических упражнений на
сей счет, отвлекающих исследователя от дела.
Итак, допуск 2: каждая лунка пластины информационно много-
значна. В частности, она, помимо обозначения суток, при постанов-
ке и решении иных, далеко выходящих за пределы продолжитель-
ности года, задач счета времени приобретает несравненно более
высокую календарную значимость. В данном случае предлагается
считать, что 1 лунка = 1 драконическому (27,2122 суток) или
синодическому (29,5306 суток) месяцам, а при многолетних исчисле-
ниях, когда количество суток составляет многие сотни и даже тысячи
календарных единиц, 1 лунка = году: тропическому (365, 242 су-
ток) или драконическому (346, 62 суток). Последующее изложение
призвано, в сущности, доказать оправданность и допустимость сле-
дующих установок.
Лунки пластины Мальты представляют собой в календарном
плане знак не только 1 суток, но также двух вариантов лунных ме-
сяцев — драконического, отражающего период возврата Луны к
тому же «узлу», т. е. к точке пересечения ее пути с эклиптикой, и
синодического, т. е. периода возврата Луны к той же фазе (от пол-
нолуния до полнолуния или от новолуния до новолуния).
Лунки означали два варианта годов — тропического (солнеч-
ного) — от одного прохождения Солнца через точку весеннего или
осеннего равноденствия до другого — и драконического (от одного
прохождения Солнца в данном направлении через видимый путь
Луны на звездной небесной сфере до другого).
Предпринятое исследование позволяет, кроме того, шире и пол-
нее уяснить, что предопределяло выбор вида узора (его спираль-
ность, месяцевидность, змеевидную волнистость), а также отбор
совершенно определенного количества лунок, составляющих пунк-
тир «орнаментальных» структур мальтинской пластины, подтвер-
дить их исключительную числовую значимость, а главное, в неожи-
данности — поразительную многозначность этих чисел и тем самым
186
положить конец кривотолкам о небрежном, «на глазок», полном
интуитивной прихоти и «совпадений случайностей» восстановлении
М. М. Герасимовым знаковой системы левой части изделия (см.
рис. 1, спирали 62(63), 45, 14 и часть левого отдела спирали 242;
восстановленные М. М. Герасимовым лунки не закрашены — они
с крестиками внутри). Последний вопрос приобретает принципиаль-
ное значение, поскольку речь идет о допустимости, оправданности
и законности использования мальтинской пластины в особо важных
реконструкциях из области интеллектуальной и духовной культуры
палеолитических обитателей Сибири. Иначе говоря, ставится зада-
ча лишить основания попытки компрометации этой уникальной
находки М. М. Герасимова — открытия, по словам К. Хентце, «фун-
даментального для исторической науки». Единственным весомым
и неотразимым доводом в таком предприятии может стать лишь
неоспоримая (и притом по возможности нетривиальная) календар-
ная значимость количества лунок в каждой из восстановленных
М. М. Герасимовым «орнаментальных структур» левой части маль-
тинской пластины, о чем он при реконструкции, разумеется же, не
подозревал и потому заниматься «подгонкой» не мог. Тот же довод
сохранит, естественно, силу и при отклонении расхожих рассужде-
ний о «случайности совпадений».
Вместе с тем следует особо подчеркнуть, что конечная цель
предпринятого поиска отнюдь не ограничивается решением задач
палеоастрономии древнекаменного века Сибири. Исследование это
с той же неуклонностью и решительностью ориентировано одно-
временно на поиск методического приема или ключа, использование
которого обусловило бы убедительную доказательность предлагае-
мых интерпретаций семантики образов первобытного художест-
венного творчества и во всей неприглядности обнажило бы наконец
методическую неприемлемость обычного упования исследователя
искусства древнекаменного века на свои субъективные «интуити-
вистские прозрения». Ведь как бы завлекательно и заманчиво в ли-
тературно-художественном плане они ни выглядели, всегда остается
опасность, что подобные «прозрения» на деле представляют собой
очередные надуманные псевдо- или околонаучные мифы. Необходи-
мость отхода от приемов мнимоученых «интуитивистских прозре-
ний» определяет основополагающий методический постулат предпри-
нятого исследования — обе задачи, палеоастрономическая и интер-
претационно-смысловая, самым тесным образом взаимосвязаны
друг с другом.
РАСШИФРОВКА АСТРОНОМИЧЕСКОГО ЗНАЧЕНИЯ ЧИСЕЛ
И СЕМАНТИКА «УЗОРОВ»
До начала изложения существа дела следует отметить, что
дополнительное, с использованием бинокулярного микроскопа, изу-
чение в Эрмитаже подлинника мальтинской пластины, начатое
в 1983 г., продолжалось в течение 1984—1986 гг. В ходе анализа
13*
187
242+1 (/,) + <fa)
242 + 1+1
Рис. 2. Центральная спираль.
ее «орнамента» уточнялись разного рода особенности «узоров» и вы-
являлись детали, ранее (в 1983 г.) не отмеченные. Отдельные резуль-
таты этой работы, еще пока не завершенной до конца, вводятся те-
перь в научный оборот.
«Орнаментальный узор» пластины Мальты составляют:
а)	центральная спираль (рис. 2); она одинарная, разомкнутая,;
с отогнутым концом внешнего витка или обвода. В ее знаковую систе-
му входят: 242 лунки, связанные с 7 резными концентрическими
витками (они «прислонены» к криволинейной резной линии или как
бы «нанизаны» на нее); 1 лунка р, выведенная за пределы резной
линии внешнего витка спирали в районе ее отогнутого конца;
1 сквозное отверстие а в центре спирали.
Знаковую систему центральной спирали мальтинской пластины
можно представить в качестве следующей цифровой записи:
242 + 1(р) + 1(a).
188
лунка С
ф ф
вг (63)
<э
ф
Ф
<J> ©ф ®
ф е ® ® ф
® ее® ф
ф ф ф
Рис. 4. Двойная спираль верхней части
левого отдела пластины.
Рис. 3. Двойная спираль нижней части
левого отдела пластины.
ф ф

ф
© е
ф ф ф
Ф
е ф
Выведенная за пределы резной линии лунка р и уникальный
для всей пластины знак — сквозное отверстие а, как можно догады-
ваться, представляют собой некие варианты числа счетных знаков
центральной спирали, отличающиеся друг от друга всего лишь
на 1—2 единицы:
242 -> 242 + 1 = 243 -> 243 + 1 = 244;
б)	периферийные спирали и месяцевидная фигура, расположен-
ные слева от центральной спирали:
I —двойная, замкнутая, с противоположной закруткой витков
спираль нижней части левого отдела пластины (рис. 3). Из-за того,,
что лунка с в этой спирали двойная, ее знаковая система может быть
представлена в двух числовых вариантах, отличающихся друг от
друга на 1: или 62 (при подсчете лунка с воспринимается как знак 1)„
или 63 (при подсчете учитываются оба отдела лунки с).
II — двойная, замкнутая, с противоположной закруткой витков
спираль верхней части левого отдела пластины (рис. 4); ее состав-
ляют 45 лунок.
III — месяцевидная фигура (рис. 5). Лунки, составляющие ее,,
отчетливо подразделяются на 2 блока: серповидный или лодковидный
полукруг — 10 лунок; размещенные парами в пределах серповидно-
го полукруга 4 лунки (две из них сближены, а две другие отстоят
друг от друга на заметном расстоянии).
Знаковую систему месяцевидной фигуры можно представить
в качестве следующей цифровой записи: 10 + 4 = 14;
в)	периферийные спирали и змеевидная линия, расположенные
справа от центральной спирали:
189
Рис. 5. Месяцевпдная фигура.
Рис. 6. Двойная спираль нижней части
правого отдела пластины.
I — двойная, замкнутая, с про-
тивоположной закруткой витков
спираль нижней части правого отде-
ла пластины (рис. 6). В ее знаковую
систему входят: 57 лунок, связанных
с резными концентрическими витка-
ми верхнего отдела спирали и рас-
средоточенных концентрически без резных витков в нижнем отде-
ле; 1 лунка о, выведенная за пределы резной линии внешнего вит-
ка верхнего отдела спирали.
Знаковую систему двойной спирали нижнего отдела пластины
можно представить в качестве следующей цифровой записи: 57 + 1;
II — одинарная, разомкнутая, с отогнутым концом спираль
верхней части правого отдела пластины (рис. 7). Ее знаковую систе-
му составляют 54 лунки.
III — змеевидная линия (рис. 8); в ее знаковую систему входят:
4 лунки, связанные с правым концом линии; следует при этом учесть,
что 3 из них как бы нанизаны на несколько резных линий (от концов
их, сближенных со спиралью 54), al — «прислонена» снизу (лишь
касаясь ее краем); 5 лунок, связанных с левым концом линии;
2 лунки центрального отдела линии; они «прислонены» снизу к рез-
ной змеевидной линии (к этим лункам снизу примыкают, как бы
акцентируя на них внимание, короткие зигзагообразные резные
черточки л и м; поэтому и лунки эти определяются теми же лите-
рами).
Рис. 8. Змеевидная линия.
Рис. 7. Спираль верхней части правого
отдела пластины.
190
Знаковую систему змеевидной линии можно представить в ка-
честве следующей цифровой записи: 4(3 + 1) + 2 + 5 = 11.
Общее число знаков на пластине (максимальное, при условии„
что двойная лунка с в спирали периферии пластины отражает 2 зна-
ка) составляет 489: 244 + [63 + 45 + 14] + [58 + 54 + 11] = 489.
Обращает на себя внимание то обстоятельство, что при том же
условии количество знаков в центральной спирали оказывается
близким к числу их во всех периферийных структурах «орнамента»
пластины, вместе взятых:
242 + 1 + 1 = 244;
[63 + 45 + 14] + [58 + 54 + И] = 245.
Это, возможно, призвано отразить идею едва заметного наруше-
ния числовой гармонии композиции, когда несоответствие сводится
к минимуму. При другом, однако, условии когда двойная лунка с
отражает 1 знак, количество знаков в центральной спирали и во всех
периферийных структурах выравнивается:
242 + 1 + 1 = 244;
[62 + 45 + 14] + [58 + 54 + И] = 244.
Нетрудно заметить и такую примечательную деталь: при послед-
нем условии общее количество знаков в структурах левого и правого
отделов композиции оказывается близким к половине количества
знаков центральной спирали. Но в первом случае для такого сопо-
ставления недостает 1 знака (62 + 45 + 14 = 121), а в другом
должное число оказывается, напротив, превзойденным на 1 знак:
58 + 54 + И = 123.
Подводя итог анализа, можно предположить следующее: на
мальтинской пластине из бивня мамонта посредством лунок и сквоз-
ного отверстия зафиксирована комплексная информационная систе-
ма, отдельные структурные части которой характеризуются числовой
неопределенностью. Это возможное колебание (в пределах 1—2 еди-
ниц) общего числа знаков в таких структурах, открывающее, очевид-
но, перспективу выбора вариантов при исчислении по ним, обуслов-
лено остроумным введением в систему: а) двойной лунки с; б) разме-
щением лунок о и р за пределами резных линий; в) наличием сквоз-
ного отверстия а как особого знака.
Учитывая замеченные особенности, общую картину «орнамен-
тально»-числовых структур «узора» пластины можно представить
так: центральная спираль — 242 + 1 + 1; спираль слева от нее,)
внизу,— 62 (63); спираль справа от центральной, внизу,— 57 + 1;
спираль слева от центральной, вверху,— 45, вверху, — 54; месяцевид-
ная фигура 14 — (4 + 10); змеевидная линия — 11 (4 (3 + 1) + 2 + 5).
Привлекает внимание также вариационность направлений вит-
ков в периферийных спиралях: расположенные напротив друг друга
слева и справа относительно центральной фигуры спирали 62 (63)
и 57 + 1, 45 и 54 закручены противолежаще, что выразительно
противопоставляет левый и правый отделы композиции. Эта броская
191
1
Рис. 9. Схема исчисления первого тропического года.
особенность, как можно догадываться, знаково-информационная по
сути своей, требует нетривиальной интерпретационной оценки, что
и будет осуществлено далее при решении еще одной, не менее интри-
гующей задачи: почему при близком общем количестве знаков
в структурах левого и правого отделов композиции (около 122)
число знаков в противопоставленных (относительно центра) спи-
ральных и иных фигурах разнится столь очевидно:
62(63) ^>57 + 1
45	54
14	11
Целенаправленный отбор количества лунок для каждой части
«орнаментальной» композиции пластины был подтвержден ранее при
реконструкции исчисления времени в течение тропического года
с условием 1 лунка = 1 суткам [Ларичев, 1984]. Предполагалось,
что счет велся по двухлетиям с поочередным подключением к цент-
ральной спирали 242 + 1 сначала «узоров» левой периферии пласти-
ны, а затем правой (рис. 9):
схема записи 1 года — 242 + 1 -> 63 -> 45 -> 14 = 365,
схема записи 2 года — 242	1 -> 57-> 54 -> И = 365 (рис. 10).
При таком варианте расшифровки «записей» оставался, однако
не до конца ясным центральный вопрос — что предопределяло
включение различного количества лунок в отдельные структуры
левой и правой периферий «орнаментальной» композиции пластины,
если продолжительность тропического года была известна палеоли-
тическому человеку Сибири с точностью до суток? Разве не проще
было ограничиться выбором одного из приведенных выше вариантов
годового исчисления времени по Солнцу? При решении этой пробле-
мы было сначала обращено внимание на то, что подбор количества
лунок в структурах позволяет, комбинируя их определенным обра-
зом, получать характерные календарно-астрономические «записи»:
192
242 + 1
Рис. 10. Схема исчисления второго тропического года.
242 + 1
Рис. 11. Схема исчисления лунного года.
I.	Лунный год — 354,36706 суток; схема «записи» — централь-
ная спираль и спиральные «узоры» правой периферии пластины
(рис. И):
242 + 1	57 -> 54 = 354.
II.	Календарный период, на который тропический год, пред-
ставленный, положим, центральной спиралью и, напротив, «узорами»
левой периферии пластины (см. вариант исчисления первого тропи-
ческого года), отличается по продолжительности от лунного, и наобо-
рот,— 10,875 суток (схема «записи»— змеевидная линия с 11 лунка-
ми правой периферии пластины) (рис. 12).
Если к этим двум «записям» добавить третью — приведенную
выше «запись» первого тропического года, то как нетрудно заметить,
они исчерпывают «орнаментально»-числовые структуры пластины
полностью. Примечательно, что при подобной комплексной по харак-
193
Рис. 12. Схема записи календарного
периода, на который продолжитель-
ность тропического года отличается
от продолжительности года лунного.
теру реконструкции центральная спираль используется дважды —
в сочетании ее со всеми структурами левой периферии ведется счет
по Солнцу (242 + 1 + 63 + 45 + 14 = 365), а в сочетании только
лишь со спиральными структурами правой периферии — по Луне
(242 + 1 + 57 + 54 = 354). Неиспользованными остаются лунки
змеевидной линии 11, как бы наглядно демонстрируя, на какой
календарный период тропический год отличается от лунного. При
таком понимании структуры «орнамента» мальтинской пластины
приобретают особый смысл исчисление или по «узорам» левой или
правой перифериям ее, как и различия (противопоставления по
часовой или против часовой стрелки) направлений витков в спира-
лях, расположенных напротив друг друга по обе стороны от спирали
центральной, слева и справа от нее. Проход по лункам структур
центра и левой части композиции с соответствующим направлением
витков спиралей мог означать исчисление времени по Солнцу,
а структур центра и правой части композиции с противоположной
ориентацией витков — по Луне.
При тех же условиях (1 лунка = 1 суткам) те же «орнаменталь-
но»-числовые структуры позволяют, кроме того, столь же четко
выделить календарно-астрономические «записи», важные для пред-
сказания возможности затмений.
III.	Драконический год — 346,62 суток. Схема «записи»:
1 вариант: центральная спираль, спираль правой периферии
54, спираль левой периферии 45 и 4 лунки, расположенные внутри
серповидного полукруга месяцевидной фигуры (рис. 13);
П и *
242+4
Рис. 13. Схема записи драконического года. Первый вариант.
194
4
242+ 1
Рис. 14. Схема записи драконического года. Второй вариант.
2 вариант: центральная спираль, спираль левой периферии 45,
спираль правой периферии 54 и 4 лунки правого конца змеевидной
линии (рис. 14):
242 + 1 -> 45 -> 54	4 = 346.
IV. Половина драконического года, период прохода Солнца от
одного лунного узла до другого — 173,31 суток. Схема «записи»:
спираль левой периферии 62 и спирали правой периферии 57 и 54;
62-> 5754 - 173 (рис.
15).
V. Период повтора
солнечных, а отчасти и
лунных затмений у того же
узла — 355—356 суток.
Схема «записи»:
1 вариант: централь-
ная спираль и спирали
правой периферии пласти-
ны; 242 + 1	57 + 1
54 = 355 (рис. 16);
2 вариант: централь-
ная спираль, спирали ле-
вой периферии и 4 лунки
месяцевидной фигуры;
242 + 1 -> 63	45 ->4 ==
= 355 (рис. 17).
Все это можно оце-
нить как свидетельство
62
Рис. 15. Схема записи половины дракони-
ческого года.
195
Рис. 16. Схема записи по-
втора затмений. Первый
вариант.
глубокой продуманно-
сти и целенаправлен-
ности подбора количе-
ства знаков в каждом
из «узоров» композиции
пластины, ибо при слу-
чайных суммах лунок
в спиралях, а также
иных структурах «орна-
мента» ее подобные ком-
бинационные построения календарно-астрономического плана бы-
ли бы решительно невозможны. Такое заключение можно подтвер-
дить экспериментально при работе с произвольными выборками
случайных чисел.
В поисках подтверждения справедливости этого соображения
обратимся теперь непосредственно к разработке проблемы, избран-
ной в качестве особого сюжета палеоастрономического и семантико-
интерпретационного (в связи с вопросом о содержательно-смысловом
коде образов палеолитического искусства) исследования. Следует
сразу же обратить внимание на весьма примечательное обстоятель-
ство, что чем «весомее» будет далее календарный блок, символом
которого выступит каждая лунка мальтинской пластины, тем с боль-
шей ясностью определится наиболее загадочное в ней и кардинальное
по значимости — что предопределяло включение в каждый из «узо-
ров» совершенно определенного количества лунок и что обусловило
размещение на пластине около 500 лунок? В самом деле, стоит
принять за условие, что 1 лунка в «узорах» определяет пе только
II «1 4
Рис. 17. Схема записи повтора затмений. Второй вариант.
196
Рис. 18. Драконический вари-
ант записи сароса. Каждая
лунка центральной спира-
ли = 1 драконическому ме-
сяцу.
1 сутки, как было принято
при выделении в «узорах»
календарных периодов, не
выходящих за пределы 1 тро-
пического года, но также 1
драконический месяц, как
станут понятными мотивы
включения в центральную
спираль 242 лунок, а также
необходимость вывода за пре-
делы ее резных линий 1
лунки р и сквозного отвер-
стия а. В свете сказанного
лунки
в начале статьи нетрудно
догадаться, что это сделано для того, чтобы при восприятии каж-
дой из 242 лунок в качестве знака 1 драконического месяца цент-
ральная спираль представила собой в плане календарно-астроно-
мическом идеально точную числовую запись драконического ва-
рианта сароса, т. е. периода повтора затмений, а в художест-
венно-образном и семантическом, т. е. в плане отражения той же
мысли языком искусства,— змееобразный, с определенным коли-
чеством концентрических витков и особенностями очертания внеш-
него витка символ того же сароса, т. е. идеи совершено определен-
ного, астрономически весьма значимого отрезка времени (рис. 18),
что означает «орнаментально»-числовую запись драконического
варианта сароса — 242-27, 2122 = 6585,35 суток.
Чтобы, действуя в том же ключе, разобраться далее в истинных
мотивах включения определенного (пока суммарного) количества
лунок в спиралях левого и правого периферийных отделов пластины
(54 + 57 + 63 + 45 = 219), следует принять за условие, что 1 лун-
ка в них определяет тоже месяц, но на сей раз не драконический,
а синодический. При подключении к лункам всех этих периферийных
спиралей 4 лунок, окруженных серповидным полукругом, лунок
месяцевидной фигуры 14 или 4 лунок правого конца змеевидной
линии 11, их суммарное количество окажется не менее примечатель-
ным, чем в случае с суммой «драконических» лунок центральной
спирали: 54 + 57 + 63 + 45 + 4 = 223.
Получается так, что и в данном случае с той же легкостью
можно догадаться, что при восприятии каждой из лунок периферий-
ных спиралей и 4 лунок месяцевидной фигуры или правого конца
змеевидной линии в качестве знака I синодического месяца эти
части «узора» пластины представляют собой в плане календарно-
астрономическом идеально точную числовую запись сароса в сино-
197
tl n *
63	67
всего 223. лунке/
Рис. 19. Первый синодический вариант записи сароса. Каждая лунка
периферийных спиралей = 1 синодическому месяцу.
дическом его варианте, а в художественно-образном и семантическом,
т. е. в плане отражения той же мысли языком искусства,— змееоб-
разный с противоположной закруткой витков двойных спиралей
символ того же сароса, т. е. все той же идеи астрономически значи-
мого отрезка времени, но не драконического, а синодического его
варианта, что и определило иное художественное отражение мысли
(не концентрические круги разомкнутой спирали 242, а главным
образом спирали замкнутые, с противоположной закруткой + кон-
центрическая разомкнутая спираль 54 + блок 4 лунок месяцевидной
фигуры или правого конца змеевидной линии (рис. 19): *
1	вариант означает «орнаментально»-числовую запись 223 лунок
синодического варианта сароса: 223 • 29,5306 = 6585,35 суток.
2	вариант (рис. 20) тоже означает «орнаментально»-числовую
запись синодического варианта сароса: 223 • 29,5306 = 6585,35
суток. Неиспользованные лунки фигуры и линии есть ,,эпоха лун-
ного затмения“ (21 сутки).
Спиральный «орнамент» мальтинской пластины теперь может
восприниматься следующим образом: центральная часть компози-
ции —«драконическая запись» сароса, а вся периферийная, левая
и правая,—«запись синодическая». С точки зрения принципов
организации композиционной структуры «узора» в поле его рассре-
доточения такой вывод предоставляет редкостный по значительности
содержания материал, достойный специальных размышлений. Пока
же, оценивая способы практического использования подобной ка-
лендарно-астрономической системы, следует заметить, что, надо по-
лагать, исчисление времени по драконическим и синодическим меся-
цам велось по лункам соответствующих спиралей параллельно. Это
198
4
57
всего 225 лунки
Рис. 20. Второй синодический вариант записи capo а. Каждая лунка перифе-
рийных спиралей = 1 синодическому месяцу.
позволяло неустанно следить за главными обстоятельствами, которые
обусловливают возможность затмения,— улавливать момент прохо-
ждения Луны через эклиптику (драконические месяцы) и фазу ее
при этом (синодические месяцы).
Как бы то ни было, но итог допуска — 1 лунка мальтинской
пластины = 1 драконическому месяцу (центральная спираль правой
и левой периферий) = 1 синодическому месяцу (спирали правой
периферии) — оказался, бесспорно, весьма плодотворным. Ведь, в
сущности, «орнаментальные» структуры узора могут теперь быть
прочитаны как числовая и художественная запись формулы знаме-
нитого в астрономии соотношения, определяющего истинные причины
затмений: 242-27,2122 = 223-29,5306 = 19 драконических лет =
= 18 тропических лет + 11 (или 10) суток = 6585,4 суток.
Следовательно, в палеолитическом варианте та же самая формула
выглядит в «орнаментально»-числовой записи палеолитического ка-
лендариста и астронома Мальты следующим образом (рис. 21).
Чтобы предельно кратко оценить исключительную значимость
такого факта для истории естественных наук и определить истинный
культурный статус палеолитического человека Мальты, достаточно
отметить, что в истории астрономии установление продолжительно-
сти сароса древневавилонскими астрономами и жрецами в VI в.
до н. э. считается одним из величайших открытий древности [Дага-
ев, 1978]. Но тем грандиознее выглядят в таком случае достижения
в астрономических познаниях палеолитического астронома Сибири,
который за 20 000 лет до времени жрецов Двуречья, Нила и Хуанхэ
установил также продолжительность и других календарно-астроно-
мических циклов, определяющих закономерности возможного на-
ступления затмений, речь о чем пойдет далее.
Вопрос о том, какая цель преследовалась при размещении на
поверхности мальтинской пластины около 500 знаков, решается при
допуске, что каждый из них, исключая 2 лунки, выведенные за преде-
199
Ulf 4
^3
Рис. 21. Запись равенства цикла времени продолжительностью в сарос, выра-
женного в драконпческом и синодическом вариантах его исчисления.
лы резных линий (о, р), лупок л и м и сквозное отверстие а, = 1
драконическому месяцу. В таком случаев целом весь орнамент маль-
тинской пластины может восприниматься как «орнаментально»-чи-
словая запись или формула календарно-астрономического периода
продолжительностью в 2 сароса, а в художественно-образном и се-
мантическом, т. е. в плане отражения той же мысли языком искус-
ства,— змееобразный с концентрическими разомкнутыми спираля-
ми, с двойными спиралями противоположной закрутки, со змеевид-
ной линией и месяцевидной фигурой символ того же двойного саро-
са, т. е. знакомой уже идеи астрономически значимого отрезка вре-
мени (рис. 22), что означает «орнаментально»-числовую запись двой-
ного сароса, когда каждая из лунок = 1 драконическому месяцу:
484-27,2122 = 38 драконических лет = 36 тропических лет + 22(21)
суток = 13 170,704 суток.
Однако 2 сароса не определяют периода повтора однажды слу-
чившегося затмения в конкретном месте Земли, допустим, в районе
той же Мальты. Известно, что именно для этого древние греки, а так-
же жрецы-астрономы древнеегипетской и шумеро-вавилонской ци-
вилизаций как раз и использовали так называемый «Большой са-
рос», представляющий собой трехкратное повторение обычного са-
роса, т. е. следующее соотношение: 242-3 = 223-3 = 57 дракони-
ческих лет = 54 тропических года + 33 (или 32) суток =
= 19 756,068 суток.
В сущности, «Большой сарос» и есть тот настоящий сарос, кото-
рый использовался в расчетах повтора затмений древними астроно-
мами, ибо их, конечно же, интересовали повторения происшедших
затмений не в пределах всего земного шара, а именно в том месте,
где они производили наблюдение неба.
200
14
О fl
Рис. 22. Запись 2-х саросов, когда каждая лунка = 1 драконпческому месяцу.
При «записи» на пластине Мальты двух саросов подключение к
нему третьего не представляет сложностей, помимо, разумеется,
весьма важного — необходимости выбора наиболее оптимального
варианта, который в действительности использовал палеолитиче-
ский календарист Мальты. Если исчисление сароса требует (для по-
стоянного особой точности контроля смены фаз в сочетании с момен-
том прохода Луны через узлы, т. е. через видимый путь Солнца)
одновременного просчета и по лункам драконических месяцев цен-
тральной спирали, и — строго параллельно — по лункам синодиче-
ских месяцев периферийных структур «узора», то палеолитическому
наблюдателю неба приходилось в течение 54 с небольшим лет осуще-
ствлять синхронно трехкратный проход как по виткам центральной
спирали, так и по «узорам» периферии.
Самым, однако, предпочтительным по простоте, экономности,
а главное, рациональности, позволяющим избежать возможной пу-
таницы представляется вариант использования предельно сжатой
в пространстве «записи» тройного сароса, когда почти все (за исклю-
чением все тех же выведенных за пределы резных линий лунок о,
р, лунок л, м и сквозного отверстия а лунки мальтинской пласти-
ны воспринимаются однообразно — в качестве знаков драконических
месяцев. Стоит в этом календарно-астрономическом «тексте» допу-
стить возможность двукратного прохода по лункам центральной
спирали, как это позволит составить такую, положим, непрерывную
во взаимосвязи звеньев схему «записи» «Большого сароса» (рис. 23):
4 + 5 + 54 + 57 + 242-2 + 63 + 45 + 14 = 726;	726-27,2122 =
14 Заказ Да 904
201
4
= 57 драконических лет = 54 тропических года + 33 (или 32) су-
ток = 19756,068 суток.
Факт знания палеолитическим человеком Сибири столь длитель-
ного периода времени, как «Большой сарос», можно подтвердить
и усилить еще одним шагом в расшифровке «орнаментально»-число-
вой композиции мальтинской пластины. Для этого следует лишь до-
пустить, что каждая лунка ее представляет собой знак 1 года —
тропического или драконического. Уверенность в том, что такой ин-
терпретационный шаг оправдан и, более того, закономерен, а также
необходим, определяется лежащим буквально на поверхности фак-
том: спирали правой окраины пластины 54 и 57 представляют со-
бой самые короткие и очевидные в ясности записи «Большого саро-
са», причем в первом случае — в тропических годах, а во втором —
в драконических. В самом деле: 18 тропических лет, составляющих
простой сарос,-3 = 54; 19 драконических лет, составляющих про-
стой сарос,-3 = 57.
Отсюда следует, что, в сущности, размещенные друг над другом
спирали 54 и 57 правой периферии пластины представляют собой
своеобразную запись превосходно известного в календарно-астроно-
мических расчетах равенства (рис. 24), что означает: 54 тропических
года и 33 (или 32) суток = 57 драконическим годам (с ничтожной
разницей в пределах 1,272—2,272 суток).
Это как раз и может быть свидетельством того, что палеолити-
ческий человек был осведомлен о том, что 54 тропических года при-
близительно равны 57 драконическим годам. Что касается 33 (или 32)
суток, которыми должно быть завершено исчисление 54 тропических
лет для выравнивания их со временем 57 драконических лет. то про-
счет их мог производиться следующим образом: после прохода по
202
Рис. 24. Запись равен-
ства «Большого сароса»,
выраженного в тропиче-
ских и драконпческих
годах.
лункам змеевидной линии 11 счисление производилось по лункам
внешнего витка центральной спирали. В таком случае участок сбли-
жения последних с лунками нижнего отдела спирали 57 + 1 точно
отметит эти сутки (рис. 25).
Иной вариант равенства при том же условии 1 лунка = 1 тро-
пическому году = 1 драконическому году отражают структуры ле-
вой периферии пластины. Как удалось установить в ходе расшифров-
ки, они с наибольшей вероятностью представляют «орнаментально»-
числовую запись, в которой добавочные сутки прибавлялись не к
тропическим, а к драконическим годам. В самом деле, если 59 (45 +-
+ 14) тропических лет = 62 драконическим годам + 58,838 суток,
то в записи на пластине это выглядит следующим образом (рис. 26):
недостающие в правой части равенства 58, 838 суток рациональнее
всего исчислять по спирали 57 + 1 (рис. 27).
Противоположная на-
правленность витков в
двойных спиралях левой
и правой периферии ком-
позиции — 62 и 57 + 1 — в
данном случае семантичес-
ки призвана отразить раз-
ную значимость знака—в
первой 1 лунка = 1 дра-
коническому году, а во вто-
рой — 1 суткам. Иначе
говоря, разная направлен-
ность витков в спиралях
формулы (рис. 28) есть
знаковая математическая
условность, определяющая
в «орнаментально»-число-
вой записи пластины ка-
Рис. 25. Вариант исчисления
33 (или 32) суток, которые до-
полняют «Большой сарос», вы-
раженный в тропических
годах.
14*
203
II
Рис. 26. Запись равенства пе-
риода времени, выраженного
в тропических и дракониче-
скпх годах.
драконическим
' годам
лендарно-астрономическую
весомость лунок в каждой
из этих спиралей. Это раз-
личие подчеркивается к
тому же размещением по
левую и правую стороны
от спирали центральной.
Если к сказанному доба-
вить, что в представлен-
ных выше формулах спи-
рали драконических лет 57 и 62 размещаются в нижнем отделе
периферии пластины, а спирали тропических лет 54 и 14	45 рас-
полагаются в верхнем отделе ее, то становится ясным, что при-
уроченность отдельных структур «орнаментальной» композиции
мальтинской пластины к периферии или центру, к левой или пра-
вой окраине ее, к верхнему или нижнему отделам приобретает
исключительную семантическую значимость, что требует учета при
интерпретационных реконструкциях как календарно-астрономичес-
ких, так и мифолого-космогонических и космологических.
После анализа формул-записей периферийных структур остает-
ся определить, какой период могли отражать знаки центральной
спирали. При условии, что каждая из ее лунок равна 1 тропическому
году, она может быть представлена в качестве записи 4,5 циклов
«Большого сароса» (рис. 29), что означает: 243 : 54 = 4,5 «Больших
саросов».
Но закономерен вопрос: как в свете, положим, принятого ус-
ловия «1 лунка = 1 тропическому году» следует расшифровывать
весь орнамент мальтинской пластины? Ответ прост —' как нечто
целостное «узор» так называемой «пряжки» или «бляхи» представляет
собой своеобразную криволинейно-числовую формулу чрезвычайно
примечательного календарно-астрономического периода, продол-
жительность которого составляет 9 «Больших саросов», т. е. 486 тро-
пических лет (см. рис. 30), что означает: 11 + 54 ~ 57 4~ (2424-
-- 1) + 62 -Н 45 -4 14 = 486 = 54-9.
Рис. 27. Вариант исчис-
ления 58 суток, кото-
рые дополняют период
времени, выраженный в
драконических годах.
204
4
Рис. 28. Разная направлен-
ность витков спиралей, распо-
ложенных слева и справа от
спирали центральной, как
знак календарной «весомо-
сти» лунок.
62
драконических,
годе*
57+1
суток
С астрономпко-календарной точки зрения период продолжи-
тельностью в 486 тропических лет, включающий в себе целое число
«Больших саросов» (9), вызывает исключительный интерес в связи
с тем поразительным обстоятельством, что в нем целое число солнеч-
ных лет соответствует целому числу как синодических (6011),
так и драконических (6523) месяцев! В самом деле:
486 тропических лет = 177 507,612 суток
6011 синодических месяцев — 177 508,4366 суток
6523 драконических месяца = 177 505,1806 суток.
Заслуживает внимания также еще одно, не менее многозначи-
тельное обстоятельство: в период 486 тропических лет укладывается
также целое число драконических лет (512) + целое число суток
знаменательного «затменного периода», так называемой «эпохи зат-
мений»	(30—34	суток)*. Действительно, 512-346,62 4- 34 =
= 177 503,4 суток (недостача при максимальной продолжительности
«эпохи затмения»— 4,212 су-
ток).
Поскольку в «эпоху зат-
мения» новолуние может быть
дважды, то не двукратное ли
в течение одного месяца зат-
мение Солнца предопределя-
ло особое отношение палео-
литического человека к пе-
риоду длительностью в 486
тропических лет?
Ответ на этот вопрос
потребует, разумеется, спе-
циальных расчетов астроно-
мов. А пока, чтобы по досто-
Рис. 29. Запись 4,5 «Боль-
ших саросов».
* Продолжительность прохода Солнца дуги эклиптики в зоне лунного
узла, когда можно ожидать затмения. Новолуние за этот период может насту-
пать дважды, и, следовательно, дважды в течение периода чуть более месяца
могут случиться затмения Солнца.
205
Рис. 30. Запись 9 «Больших саросов».
инству оценить знание палеолитическим человеком Мальты этого ве-
ликолепного цикла, близкого к половине тропического тысячелетия,
в котором до максимально возможной степени оказываются сбли-
женными несопоставимые (из-за их дробности) календарно-астроно-
мические величины —год (365, 242 суток), синодический (29,5306 су-
ток) и драконический (27,242 суток) месяцы, достаточно напомнить
о следующем: знаменитый 600-летний цикл мифических библейских
патриархов, известный в истории астрономии как «Великий год»
«допотопной эпохи», выдающийся астроном Жан Домицик Кассини
назвал в XVIII в. самым прекрасным из всех циклических календар-
ных периодов, созданных в глубокой древности. Особое удобство его
использования директор Парижской астрономической обсерватории
усмотрел в том, что количество суток в нем (219 145) составляет це-
лое число не только солнечных лет, но и синодических месяцев (7421).
Согласно расчетам Ж. Д. Кассини, «допотопные патриархи» должны
были в таком случае предполагать длительность синодического меся-
ца в 29 дней 12 час. 44 мин. 3 сек., а год — продолжительностью в
365 дней 5 час. 51 мин. 36 сек. «Великий год» патриархов фиксировал
момент возвращения Солнца и Луны в те же точки пространства,
в которых светила находились 600 лет назад, с точностью до несколь-
ких минут. Теперь результаты расшифровки знаковой системы маль-
тинской пластины показывают, что «Великий год» палеолитического
человека Сибири длительностью в 486 лет еще более прекрасен, чем
«Великий год» патриархов, ибо в нем количество суток составляет
целое число не только солнечных лет и синодических месяцев, но и
месяцев драконических. Отсюда следует естественный вывод о том,,
206
что мальтинский жрец знал длительное! ь всех главных календарных
периодов с большей точностью, чем мифические патриархи Ближ-
него Востока и библейских времен. Достаточно сравнить две ниже-
следующие таблицы, чтобы воздать должное точности расчетов пале-
олитических астрономов:
«Великий год» библейских времен
600 тропических лет = 219 145,2 суток
7421 синодический месяц-29,5306 = 219 146,5826 (превы-
шение — 1,3826 суток)
8053 драконических месяца • 27,2122 = 219 139,8466 (недо-
статок — 5,3534 суток).
«Великий год» мальтинской культуры
486 тропических лет = 177 507, 612 суток
6011 синодических месяцев • 29,5306 = 177 508,4366 суток
(превышение — 0,8246 суток)
6523 драконических месяца• 27,2122 = 177 505,1806 суток
(недостаток — 2,4314 суток).
Как нетрудно убедиться, точность «совмещения несовместимо-
го» у палеолитических астрономов Мальты превосходит точность то-
го же у мифических патриархов почти в два раза! Поэтому вряд ли
будет большим преувеличением утверждать, что главные астрономи-
ческие периоды определялись жрецами мальтинской культуры с
идеальной, по существу, точностью, а девятикратный проход по
годам «Большого сароса» позволял им уверенно засекать возвраще-
ние Солнца и Луны в ту же точку пространства, в которой дневное и
ночное светила находились почти полтысячелетия назад. Чтобы оце-
нить прочность культурных традиций в палеолитических культурах
Сибири, позволяющих заглянуть в будущее на столь значительный
срок, достаточно сказать, что за это время должны были смениться,
как минимум, 9 поколений людей.
Оставим, однако, пока в стороне столь грандиозный хронологи-
ческий период, но лишь для того, чтобы, обратившись снова к более
чем полувековому «Большому саросу», усилить вывод о весьма тон-
кой осведомленности палеолитического человека Сибири в календар-
но-астрономических циклах особой значимости — опять-таки свя-
занных с затмениями. Это позволит, в частности, в определенной ме-
ре приуменьшить степень ошеломляющего удивления относительно
знания людьми древнекаменного века своеобразного «Великого года»
длительностью в 486 лет, о котором не подозревал до сих пор никто из
современных календаристов и астрономов. При всей важности осве-
домленности палеолитического человека относительно особой зна-
чимости временного цикла, равного «Большому саросу», все же оче-
видна ограниченность возможности использования столь продолжи-
тельного календарно-астрономического цикла для предсказания
затмений. Ясно, что «Большой сарос» позволял лишь точно знать вре-
мя, когда конкретное, случившееся в данном месте затмение повто-
рится вновь — через 57 драконических лет или 54 тропических года
и 33 (или 32) дня. Но ведь иные затмения могут наступить также при
исчислении определенных месяцев и лет, которые составляют сам
207
Рис. 31. Крайние и средняя точки восходов и заходов Луны в цикле 18,61 года
этот «Большой сарос» (быть может, драконические или синодические
месяцы, которые приходятся на лунки центров спиралей, а также
центра месяцевидной фигуры, были теми месяцами, когда с наиболь-
шей вероятностью могло произойти затмение?). Так возникает оче-
редная проблема — поиска отражения в орнаментальных структу-
рах пластины периодов, когда при исчислении «Большого сароса»
с наибольшей вероятностью могли ожидаться затмения.
Речь пойдет далее о закономерностях смены периодов так назы-
ваемых луностояний. Они менее широко известны и не привлекают
пока достаточного внимания календаристов при расшифровках ар-
хаических систем счета времени, каким пользуются сарос и «Боль-
шой сарос». Следует между тем полагать, что для предсказания или
ожидания возможности затмений, скажем, во временных рамках то-
го же сароса знание продолжительности связанных с луностояниямп
периодов, когда Лупа в течение 18,61 года может быть то «высокой»,
то «низкой», то «средней»*, играло в глубокой древности основопо-
лагающую роль. Объясняется это тем, что закономерности, связан-
ные с затмениями в течение такого периода, предельно просты; когда
полная Луна восходит и заходит по самой широкой дуге горизонта,
сближаясь с севером и югом (Луна «высокая»), или по самой узкой,
удаляясь от севера и юга (Луна «низкая»), то могут случиться затме-
ния, близкие ко времени весеннего и осеннего равноденствий; когда
же Луна становится «средней», а дуга ее восходов и заходов в пол-
нолуние ограничивается точками, где восходит и заходит Солнце в
периоды летнего и зимнего солнцестояния **, то могут случиться зат-
мения, близкие ко времени летнего и зимнего солнцестояний
(рис. 31).
Но не рискованно ли полагать, что охотник мальтинской культу-
ры заметил подобную астрономико-календарную ритмику, которой
как раз и соответствовали закономерности затмений Солнца и Луны?
Ведь это должно быть следствием особо тонких наблюдений и точ-
ных расчетов с дробными календарными величинами. Следует, одна-
ко, отметить, что сами по себе то максимально широкая, то средняя,
* В зависимости от степени склонения, т. е. удаленности Луны от небес-
ного экватора (речь идет об удаленности плоскости движения Луны от эклип-
тики, т. е. от плоскости видимого движения Солнца,— при «высокой» Луне она
наибольшая, при «низкой» — наименьшая, а при «средней» — плоскость дви-
жения Луны п эклиптика совмещаются).
** Это и есть момент совмещения плоскости движения Луны и эклиптики.
208
4,6525
тропических лет
Рис. 32. Переход Луны из стадии «средней» к «высокой» пли «низкой».
9,305
------------------------------ 9.305	-----------------------
Рис. 33. Переход Луны пз стадии «низкой» к «высокой» или наоборот, а также
возврат к «средней».
16,61 года
Рис. 34. Возврат Луны к стадии «высокой» илп «низкой».
то максимально узкая дуги горизонта, по которым в течение 18,61 го-
да восходит или заходит полная Луна, настолько строго последо-
вательны в сменах, что внимательный к ритмике небесных явлений
наблюдатель эпохи палеолита должен был их заметить.
Прежде чем перейти к доказательству оправданности такого
предположения на основе анализа и расшифровки «орнаментально»-
числовых структур мальтинской пластины, следует обратить вни-
мание на следующие календарно-астрономические ритмы, требующие
учета при исчислении времени в пределах 18,61 года.
1. Если допустить, что исчисление начиналось с периода, когда
Луна была «средней», то требовалось одно и то же время длитель-
ностью 4,6525 тропического года, чтобы она достигла стадии или
«высокой», или «низкой» (рис. 32).
2. Для перехода Луны из стадии «низкой» к «высокой» или нао-
борот, а также для возврата к стадии «средней» требуется время дли-
тельностью 9,305 тропического года (рис. 33).
3. Возврат Луны к одной и той же стадии «высокой» или «низкой»
происходит через 18,61 года (рис. 34).
209
Исчисление всех этих периодов длительностью в 4,6525, 9,305 и
18,61 года затруднительно из-за дробности такого рода календарных
величин. Однако подобная задача в значительной мере упростит-
ся, если их выразить не посредством тропических лет, а с помощью
месяцев синодических или драконических. Так, в базовом периоде
луностояний продолжительностью в 4,6525 тропического года си-
нодических месяцев 57, а драконических — 62. Поскольку именно
эти числа как раз и зафиксированы количеством лунок в двойных
спиралях с противоположной закруткой, противопоставленных друг
другу справа и слева от центральной спирали, то разумно предполо-
жить, что именно этот наиболее рациональный и, несомненно, весьма
своеобразный путь решения проблемы счета времени по всем под-
разделениям периода 18,61 года и был избран палеолитическим чело-
веком Мальты. Вся «орнаментально»-числовая структура «узора»
мальтинской пластины подтверждает такое предположение с доста-
точной убедительностью.
В самом деле, при допуске, что лунка представляет собой знак
синодического или драконического месяца, в «орнаментально»-чис-
ловых блоках пластины можно относительно легко выделить записи
циклов, близких по продолжительности к 4,6525 тропического года.
Так, двойная с противоположной закруткой спираль 57 + 1 в наи-
более ясном и простом для расшифровки виде отражает подобную
запись при условии, что каждая из 57 лунок означает 1 синодический
месяц, а выведенная за пределы резной линии спирали лунка о оз-
начает 1 сутки:
4,6525 тропического года = 1699,2884 суток,
57-29,5306 + 1 = 1684,2442 суток.
Разница между этими отношениями составляет 15,0442 суток.
Поскольку это число близко количеству лунок в месяцевидной фи-
гуре, то составить запись цикла продолжительностью в 4.6525 года
из двух «орнаментально»-числовых блоков мальтинской пластины
не составляет труда (рис. 35), что означает:
57-29,5036 + 1 + 14 = 4,6525 тропического года =
= 1698,2442 суток. Несоответствие составляет 1,0442 суток.
В этой связи трудно не отдать должного тому обстоятельству,
что «драконический» вариант исчисления периода 4,6525 года пред-
ставляет двойная, замкнутая, закрученная в противоположном, чем
спираль 57 + 1, направлении спираль 62, размещенная в нижней
57
синодических
месяцев
Рис. 35. Запись лунного цик-
ла продолжительностью 4,6525
тропических лет, который вы-
ражен посредством синоди-
ческого исчисления време-
ни (дополнительный суточный
блок — месяцевпдная фигура,
образно отражающая фазу Лу-
ны, знак синодического вре-
мени).
\
\
части \левой окраины пластины. Действительно, при условии, что
кажда^ из ее лунок означает 1 драконический месяц, этот «орнамен-
тально>Лчисловой блок можно оценить как запись периода, близкого
по продолжительности к 4,6525 года:
4,6§25 тропического года = 1699,2884 суток,
62-27,2122 = 1687,1564 суток.
Разница между этими отношениями составляет 12,132 суток.
Поскольку это число близко к количеству лунок в змеевидной линии
11, то составить запись цикла продолжительностью 4,6525 года из
двух «орнаментально»-числовых блоков не составляет труда (рис. 36),
что означает:
62-27,2122 + 11 = 4,6525 тропического года = 1698,1564 су-
ток.
Несоответствие составляет 1,132 суток. Все это, как нетрудно
заметить, определяет вывод исключительной значимости: осведом-
ленность палеолитического человека о весьма важном для комбина-
ционного исчисления времени астрономически особо значимых пе-
риодов — о близком календарном равенстве 57 синодических меся-
цев и 62 драконических месяцев (рис. 37).
Этот факт отражен предельно наглядно — композиционно, раз-
мещением этих спиралей по обе стороны от спирали центральной,
слева и справа от нее. Кроме того, разница календарная (дракони-
ческая или синодическая системы исчисления) подчеркнута проти-
волежащим направлением витков. Так постепенно начинают про-
ясняться как загадка включения в эти спирали разного количества
лунок, так и «знаковый» смысл различий в направлении закруток
витков. Столь математически и геометрически изящное решение па-
леолитическим человеком проблемы «записи» продолжительности
одного из главных периодов луностояния не может не поражать во-
ображения хотя бы потому, что такое оригинальное совмещение ко-
личества синодических (57) и драконических (62) месяцев для отсче-
та, кажется, предельно неудобного в дробности периода 4,6525 тро-
пического года не известно ни в календарях древних цивилизаций
Ближнего Востока, ни в современных календарных реконструкци-
ях. Для этого следовало знать явно парадоксальное на поверхност-
ный взгляд «равенство»: 57 = 62, которое, тем не менее, истинно
лишь в том случае, когда
Вречь идет о скрытой за эти-
ми числами продолжитель-
ности в сутках 57 сино-
.	дических и 62 дракониче-
	\	11 сУток ских месяцев!
nr	j, -i г Отсюда может следо-
вать только один вывод:
Рис. 36. Запись лунного цикла продолжительностью 4,6525
тропических лет, который выражен посредством дракониче-
ского исчисления времени (дополнительный суточный блок —
змеевидная фигура, образно отражающая проход Луны в
d^)aKMecii^aUX	30Не эклиптики, знак драконического времени).
211
Рис. 37. Формула равенства
исчисления времени по сино-
дическим и драконпческпм ме-
сяцам. /
/
палеолитический человек
первым установил это «па-
радоксальное равенство»,
пытаясь решить сложней-
шую из календарных за-
дач — отражения в целых
числах продолжительности
дробного числа (4,6525
тропического года). Она
оказалась поддающейся ре-
шению при комбинацион-
ном ходе мысли: свести в одной календарной формуле определенное
количество месяцев синодических и драконических, сведя до миниму-
ма неудобную при счислении времени дробность чисел. Ярко выражен-
ная оригинальность подхода к такой проблеме не вызывает ни малей-
шего сомнения, ибо по этому пути не шла мысль даже современных
календаристов. Ведь факт, что формула «57 синодических месяцев =
=62 драконическим месяцам» прошла мимо их внимания, отчего и уз-
нать о ней в соответствующих публикациях невозможно. Трудно в
этой связи не поразиться как изворотливости ума людей древнека-
менного века Сибири, так и щедрому богатству их художественного
воображения, тонко и изящно совместившему арифметику и геомет-
рию с орнаментальным искусством, а также, судя по всему, и с ми-
фологическим повествованием, о чем речь пойдет далее. Теперь
же, до очередного шага в расшифровке, необходимо напомнить, что
само по себе установление времени очередного луностояния после
исчисления 4,6525 тропического года не есть определение момента
самого затменения. Ожидание его производилось, очевидно, при ис-
числении суток по лункам или центральной спирали, или остальных
периферийных структур. Этот вопрос требует специальных кон-
сультаций с астрономами.
Обратимся теперь к анализу остальных (помимо спиралей 57
и 62) структур периферийных отделов мальтинской пластины. Здесь
по разные стороны от центральной спирали справа, размещаясь друг
над другом, располагаются разомкнутая спираль 54 и змеевидная
линия 11, а слева —двойная спираль 45 и месяцевидная фигура
14. Поскольку, как выяснилось, противопоставление относительно
центральной спирали двойных спиралей 57 и 62 отражало календар-
ное равенство одного и того же цикла времени в синодическом и дра-
коническом его исчислении, то закономерно предположение, что и
остальные структуры периферии тоже призваны в сходном проти-
вопоставлении правого и левого отразить такое же равенство. Под-
твердить, что так оно и есть в действительности, не составляет тру-
да. В самом деле, 45 + 14 драконических месяцев = 54 синодиче-
ским месяцам + 11 суткам (рис. 38), что означает:
54-29,5306 + И = (45 + 14) • 27,2122 = 1605 суток.
к
драконических
месяцев
суток
54-
синодических
месяца
Рис. 38. Формула равенства исчисления времени по драконическим и синодиче-
ским месяцам с добавлением к последнему суточного блока — змеевидной ли-
нии И.
Несоответствие этого равенства составляет всего лишь
0,1326 суток:
54-29,5306 + И = 1605,6524,
(45 + 14)-27,2122 = 1605,5198,
1605,6524 - 1605,5198 = 0,1326.
Формула «54 синодических месяца = 45 + 14 драконических
месяцев» тоже неизвестна современным астрономам и календаристам,
а также не нашла отражения в соответствующих письменных источ-
никах первых цивилизаций. Между тем цикл времени продолжи-
тельностью около 1605,5 суток в синодическом и драконическом ис-
числении примечателен тем, что он меньше лунного цикла длитель-
ностью 4,6525 тропического года на весьма примечательное коли-
чество суток — 93,8, отражающее в календарях период от летнего
солнцестояния до осеннего равноденствия (93,6 суток) или от ве-
сеннего равноденствия до летнего солнцестояния (92,9 суток). Эти
сутки, недостающие в формуле равенства «54 синодических месяца +
+ И суток = 45 + 14 драконических месяцев»=4,6525 тропическо-
го года = 1699 суток, могли (в ожидании момента луностояния)
исчисляться по лункам центральной спирали. В таком случае ожидае-
мое затмение должно было, возможно, произойти, когда завершалось
исчисление не по 93, а по всем лункам ее, ибо (необходимо повто-
рить это вновь) установление времени луностояния после исчисления
4,6525 тропического года не есть определение момента самого затме-
ния. Оптимальный вариант такого исчисления можно установить
после консультаций с астрономами.
Итак, подводя итог анализа календарной значимости всех пери-
ферийных структур пластины, можно констатировать, что если спи-
рали правой окраины ее 57 и 54 с соответствующими дополнениями
отражали два цикла луностояний продолжительностью около
4,6525 тропического года каждый в синодическом исчислении (т. е.
по месяцам синодическим), то спирали и месяцевидная фигура ле-
вой окраины — те же два периода в драконическом исчислении (т. е.
по месяцам драконическим). В том и другом случаях два эти цикла
вместе составляли, естественно, период луностояния продолжи-
тельностью 9,305 тропического года. В целом же исчисление циклов
луностояний продолжительностью в 4,6525 и 9,305 тропического го-
213
57
Рис. 39. Формула лунного цикла продолжительностью 18,61 года в дракониче-
ском исчислении.
да велось, надо полагать, синхронно — по лункам синодических ме-
сяцев орнаментальных структур правой периферии пластины и по
лункам драконических месяцев структур левой периферии пластины.
Это позволяло контролировать главные для определения даты затме-
ния астрономические явления — фазы Луны (синодическое исчисле-
ние времени) и моменты прохода ночного светила через эклиптику
(драконическое исчисление времени). Исходя из этого, правую пери-
ферию пластины можно назвать синодической, а левую — дракони-
ческой. Такой вывод помогает вскрыть истоки разного отношения
палеолитического человека к левому и правому в общемировоззрен-
ческих его концепциях и мифологических построениях.
Направленность завершающего шага расшифровки теперь ста-
новится очевидной по цели — в «орнаментально»-числовых структу-
рах мальтинской пластины необходимо выявить запись периода,
длительность которого составляет весь цикл продолжительностью
18,61 года. Такая формула может быть представлена в двух вариан-
тах, но при одном и том же допуске: 1 лунка = 1 драконическому
месяцу. Первый вариант отражают знаки всех периферийных блоков
+6 лунок конца внешнего витка центральной спирали, четко отде-
ленные от других лункой р. выведенной за пределы резной линии
(рис. 39), что означает (11 + 54 + 57 + 62 + 45 + 14 + 6)Х
X 27,2122 = 6775,8378.
Поскольку продолжительность 18,61 года составляет 6796 су-
ток, то к приведенной выше записи необходимо добавить 21 лунку,
каждая из которых выступит как знак 1 суток. Примечательно, что
на внешнем витке центральной спирали именно этот участок исчис-
ления тоже обозначен очень четко — от лунки р, выведенной за
пределы резной линии, и до лунки, расположенной напротив левого
конца резной зигзагообразной линии н (рис. 40), что означает (11 +
+ 54 + 57 + 62 + 45 + 14 + 6).27,2122 + 21 = 6796,8378 =
= 18,61 тропического года. Примечательно, что приходится добав-
лять 21 лунку — это число отражает продолжительность в сутках
,,эпохи лунного затмения“.
214
Рис. 40. Запись лунного цикла продолжительностью 18,61 года с дополнитель-
ным блоком пз 21 суток.
Второй вариант записи периода 18,61 тропического года отра-
жают все знаки центральной спирали + 5 лунок левого конца змее-
видной линии, отделенные от других резными зигзагообразными
линиями мил (рис. 41), что означает (242 + 1 + 1 + 5)-27,2122 =
= 6775,8378 суток.
Рис. 41. Запись лунного цикла
продолжительностью 18,61 го-
да в драконпческом исчисле-
нии (второй вариант).
215
242^7
в суток
Рис. 42. Запись лунного цикла
продолжительностью 18,61 го-
да с дополнительным блоком
суток (6 -И 14).
Недостающие 20 суток следует исчислять по остальным 6 лункам
змеевидной линии и 14 лункам месяцевидной фигуры 14 (рис. 42),
что означает (242 + 1 + 1 + 5)-27,2122 + 20 = 6795,8378 суток.
Примечательным здесь опять таки следует считать то обстоятель-
ство что недостающие 20 суток близки продолжительности „эпохи
лунного затмения44 (21 сутки).
Подводя итог анализа «орнаментально»-числовых блоков «узо-
ра» мальтинской пластины с точки зрения отражения в них записей
всех периодов, связанных с луностояниями, можно констатировать
реальность такого факта. В целом «орнаментально»-числовая компо-
зиция этого «объекта мобильного искусства» мальтинской культу-
ры представляет собой при драконическом исчислении времени за-
пись 2 периодов длительностью 18,61 года каждый. Один из них с
соответствующим дополнением отражен «узорами» периферийных
отделов «орнамента», а второй, тоже с дополнением,— центральной
спиралью. Структура «композиции орнамента» точно отражает коли-
чеством лунок в соответствующих подразделениях его все периоды
луностояний, начиная с наименьшего по продолжительности (4,6525
тропического года) и кончая наибольшим (18,61 тропического года).
Периоды в 4,6525 и 9,305 года отражены как в синодическом («ор-
наментальные» структуры правой периферии пластины), так и в дра-
коническом («орнаментальные» структуры левой периферии пласти-
ны) исчислении. Полный период 18,61 года отражен лишь в драко-
ническом исчислении, но зато и центральной спиралью, и всеми
структурами периферии — левой и правой.
Завершающий, но, разумеется, отнюдь не последний по значи-
мости сюжет, достойный углубленного анализа,— гуманитарный (ес-
ли можно так выразиться) аспект интерпретации, направленный на
вскрытие сокровенных глубин образно-художественной семантики
зафиксированной на поверхности пластины астрономически-кален-
дарной записи и прочтение ее как мифологического текста эпохи
палеолита. Речь идет о возможности восприятия «орнамента», на
космический характер которого впервые указал К. Хентце, в каче-
стве стилизованного изображения гигантского, причудливо изви-
216
Рис. 43. Вариант восприятия
«узора» мальтинской пласти-
ны: космический змий, про-
глотивший светило.
вающегося кольцами змия или дракона, готового проглотить Солн-
це или Луну. Неоспоримая связь «узоров» пластины с календарями
лет тропических, лунных и драконических, с месяцами синодическим
и драконическим, с «эпохами затмений», а также с периодами луно-
стояний, определяющими моменты повтора затмений, впервые позво-
ляет подтвердить оправданность подобного восприятия и оценки
«орнамента» мальтинской пластины. Это позволит при детализации
идеи начать отход от общего плана рассуждения о «космических
символах» на «предметах искусства» палеолита и направить изыска-
ния в русло доказательных семантических реконструкций тем и сю-
жетов первобытного художественного творчества эпохи древнекамен-
ного века.
Экскурс такого плана представляет собой, разумеется, особый
и не лишенный значительных сложностей сюжет. Поэтому пока
следует ограничиться лишь указанием на то, что спирального харак-
тера «узоры» «орнаментально»-числовых структур мальтинской пла-
стины могут восприниматься как извивающиеся части тела дракона
и его ноги, змеевидно-волнистая линия с 11 лунками — как тонкая
оконечность хвоста, а месяцевидная фигура 14 — как голова косми-
ческого змия, пожирающего светила (рис. 43). Обращает на себя вни-
мание и то, что центральная спираль пластины, а также спираль
54 и подразделения двойных спиралей с противоположной закрут-
кой 45, 62(63) и 57 + 1 представляют собой круговые, с отдельными
концентрическими кругами структуры, незамкнутые (242 + 1 +1
и 54) или замкнутые (все остальные). Семантически эти круги
в принципе можно воспринять как проглоченные драконом и находя-
щиеся в его утробе Луну и Солнце, отчего тело этого космического
существа и выглядит как цепь совмещенных друг с другом выпукло-
стей или округлых вздутий. Если такое предположение верно, то
сутки, месяцы и годы, определяемые лунками, которые располагают-
ся в самом центре спиралей, были, возможно, как раз теми времен-
ными периодами, когда в течение «Больших саросов» и периодов лу-
ностояний с наибольшей вероятностью случались затмения.
* *
*
Самый поразительный вывод по результатам очередного шага
в расшифровке знаковой системы^одного из «предметов мобильного
искусства» мальтинской культуры можно сформулировать следую-
15 Заказ Яв 904
217
щим образом: «узор космического характера» на пластине its бивня
мамонта есть «орнаментально»-числовые записи ряда ка^ёндарно-
астрономических периодов, самый продолжительный из/ которых
составляет 9 «Больших саросов», или 486 тропических лёт. Вместе
с тем тот же «орнамент с космическими мотивами» при соответствую-
щих п в нужный момент изменениях календарной значимости каж-
дой из лунок (равенство их суткам, синодическому и^й дракониче-
скому месяцам, тропическому или драконическому гоДу) превраща-
ется в записи формул «эпох затмений», циклов повтора затмений,
тропического, драконического и лунного годов, периодов, связанных
с этапами луностояний, а также малых и больших саросов. Длитель-
ность последних выражалась как в месяцах, синодических и драко-
нических, так и в годах, тропических и драконических.
Все это выглядит как элементы чрезвычайно гибкой, мастерски
сконструированной, комбинаторной по структуре календарной си-
стемы, позволяющей реконструировать всеобъемлющую и всеохва-
тывающую хронологию, которую использовал при исчислении вре-
мени палеолитический человек Сибири. Он мог, как выясняется,
следить за временем не только по годам, но также по значительно
более продолжительным календарно-астрономическим периодам,
длительностью от самого малого — 57 синодических или 62 дракони-
ческпх месяца (4,6525 тропического года) — до сароса простого,
«Большого» и, наконец, до самого продолжительного — девятикрат-
ного повтора последнего с выходом на уникальный в истории кален-
даря период длительностью в 486 тропических лет, в котором целыми
числами месяцев выражалось синодическое и драконическое исчисле-
ние времени. Сердцевину этой календарной системы составляет чет-
кая нацеленность на предсказание возможности затмения как на
ближайшее, в пределах части месяца (21 сутки) и более месяца
(34 дня) время, так и на отдаленный период длительностью не только
несколько лет, но и десятилетий, а то и веков. Наиболее впечат-
ляющая структурная часть этой системы — 7 опдрных, поисти-
не «золотых чисел» (И, 14, 45, 54, 57 + 1» 62(63), 242 + 1 + 1).
Выделив их, палеолитический человек сумел предельно концентри-
рованно, емко и экономно кодифицировать свои астрономические
знания, накопленные за тысячелетия наблюдений неба. Поэтому
мальтийскую «бляху» следует при должной оценке воспринимать
как счетную календарно-астрономическую таблицу и, возможно,
инструмент, а в чисто информационном (допустим, для обучения)
плане — как своего рода астрономический, арифметико-геометриче-
ский п мифологический [Ларичев, 1984] «трактат», древнейший в ми-
ре. Он был записан палеолитическим жрецом-астрономом Сибири
на двух сторонах пластины из бивня мамонта посредством детально
разработанного в древнекаменном веке знакового письма. Повество-
вание в этом своеобразном двустраничном «сочинении» ведется язы-
ком луночной арифметики (числа); криволинейной геометрии (спи-
ралевидный и зигзагообразный резной и луночный «орнамент») [Там
же, с. 47—49]; художественных образов (изображения змей, а также
абстрактно-стилизованные фигуры мифологических существ) [Там
218
же, с.\38—41]; сочетаниями всевозможных значков; комбинаторикой
рассредоточения лунок по резным линиям или вне их; особенностями
конфигураций, глубины врезки и расстановки знаков относительно
резных линий; направлениями витков по часовой или, наоборот,
против часовой стрелки. Коротко говоря, в этом «трактате» каждая
деталь значима и требует истолкования. Пустословию и краснобайст-
ву, чем грещат порой современные образцы псевдонауки, в нем не
оставлено места.
Основные результаты проведенного исследования можно, подво-
дя предварительные итоги, свести к следующему.
1.	Допуск информационной многозначности лунок, когда они,
в зависимости от вариантов программы исчисления времени по «ор-
намента льно»-числовым структурам мальтинской пластины, могли
выступать как знаки суток, синодического и драконического меся-
цев, а также тропического и драконического годов, доказательно
подтверждает оправданность идеи неоднозначности семантики вооб-
ще всех образов палеолитического искусства. Такой вывод важен
прежде всего в плане методическом, ибо позволяет вести интерпрета-
ционный поиск в сфере первобытного художественного творчества
в разных, одинаково перспективных направлениях.
2.	Значительные достижения палеолитических охотников Сиби-
ри в познании природы обусловили появление проблемы сохранения
и фиксации для передачи последующим поколениям знаний исклю-
чительной ценности. Задача эта, связанная с заботами необходимо-
сти поддержания и развития сложившихся культурных традиций,
была решена посредством разработки своеобразного «письма», глав-
ные элементы которого — числовая комбинаторика лунок и насечек,
геометрия фигур их рассредоточения в «поле записи информацион-
ного текста», подчеркнутого на определенных участках резными
линиями и акцентированного разного рода дополнительными знач-
ками. В неразрывной связи со всеми этими числовыми и криволиней-
ными знаками следует рассматривать также реалистические или
стилизованно-абстрактные образы искусства древнекаменного века,
тоже своего рода закодированный художественными средствами ин-
формационный текст.
3.	Палеолитическому человеку мальтинской культуры Сибири
при создании поливариантной системы исчисления времени по сут-
кам, месяцам и годам удалось решить проблемы, истинно научный
характер которых неоспорим. Речь идет прежде всего об удаче в кон-
струировании такого календаря, в котором, как и полагается, несо-
поставимые астрономические величины (длительность суток, месяца
и года) сближались друг с другом до максимально возможной степе-
ни. Иначе говоря, жрецам древнекаменного века Северной Азии
удалось решить вопрос сведения дробного числа к целому. Именно
это обстоятельство и объясняет возможность вычленения в «узорах»
мальтинской пластины следующих календарных равенств: 223 сино-
дических месяца = 242 драконическим месяцам; 54 тропических
года = 57 драконическим годам; 57 синодических месяцев — 62 дра-
коническим месяцам = 4,6525 тропического года.
15*
219
Все эти периоды, предельно ясно отраженные в «орнаменталь-
но»-числовых структурах мальтинской пластины, с одной с/гороны,
высвечивают принцип включения в каждый из «узоров» совершенно
определенного количества лунок (и направление витков спиралей,
разумеется, тоже), а с другой — раскрывают нацеленность календа-
ря на определение момента затмения, лунного или солнечного.
И все же самое эффектное из достижений палеолитических ка-
лендарпстов Мальты, которое нашло отражение в конструкции «ор-
наментальных» блоков пластины, заключается в том, что они замети-
ли нечто исключительно важное, преданное с тех пор забвению аст-
рономами: 122 суток составляют около 1/3 тропического года, но
близкое число драконических месяцев (124) отражает период поворо-
та лунных узлов на 180° (один из циклов, связанных с луностояния-
ми; длительность его — 9,305 тропического года). Это число в осо-
бенности важно вследствие того, что почти такое же количество лу-
нок включено в «орнаментально»-числовые блоки как левой, так
и правой окраин мальтинской пластины:
63(62) + 45 + 14 = 122(121);
57(58) + 54 + 11 = 122(123).
Следовательно, в целом все периферийные структуры «узора»
мальтинской пластины отражают период, близкий ко времени пово-
рота лунных узлов на 360°;
173 суток составляют половину драконического года, но близкое
число синодических месяцев (172) отражает период поворота лунных,
узлов на 270° (один из циклов, связанных с луностоянпями; длитель-
ность его — 13,9575 тропического года);
187 суток составляют период от весеннего равноденствия до
осеннего равноденствия, но это же число драконических месяцев
отражает тот же цикл поворота лунных узлов на 270°;
243 суток составляют 2/3 тропического года, но близкое число
драконических месяцев (242) отражает цикл поворота лунных узлов
на 360° (один из периодов, связанных с луностояниями; длитель-
ность его — 18,61 года); лунки центральной спирали мальтинской
пластины точно отражают этот период, подтверждая, как и в случае
с периферийными блоками, знание палеолитическим человеком этого
астрономического цикла;
62, (45 + 14), 57, 54 суток составляют записи около 2 дракониче-
ских пли синодических месяцев при условии 1 знак = 1 суткам.
Но при иной календарной значимости одного знака это могут быть
также записи, близкие к периоду в 4,6525 тропического года, 9,305
тропического года или к «Большому саросу».
Не исключены, возможно, и другие варианты сопоставлений
чисел, что следует иметь в виду, когда производится расшифровка
как короткой, так и продолжительной записи. Все это определяется
тем неоспоримым фактом, что палеолитический человек (так же,
как египетские и шумерийские жрецы при всех сопоставлениях ра-
венства так называемых «космических суток» и земного тропического
года) заметил возможность отражения одними и теми же числами
220
разных по длительности календарно-астрономических периодов
и разработал на этой основе емкую комбинаторную систему исчисле-
ния времени по суткам, разным вариантам месяцев и годов. Не учи-
тывать этого обстоятельства при анализе совмещенных в определен-
ные числовые блоки лунок или нарезок означает по меныпей мере
недооценить запись, ограничив ее информативность.
Эти сопоставления и соответствия позволяют, наконец, со всей
ясностью понять, что именно предопределило размещение на выпук-
лой стороне мальтинской пластины строго определенного числа лу-
нок, а также ответить на вопрос, какие цели преследовал палеолити-
ческий математик и астроном, подразделяя пх на «орнаментально»-
числовые блоки 242 + 1 + 1, 11, 54, 57 + 1, 62(63), 45, 14, выделяя
варианты, отличающиеся на 1—2 единицы. Все дело в том, что эти
воистину «золотые числа», вне какого-либо сомнения, уникальны
в их строго продуманном и системном подборе. Они, при использова-
нии принципа гибкой комбинаторики простейшей счетно-вычисли-
тельной таблицы, позволяют производить исчисление лунного, тро-
пического и драконического годов, их особо важных для определе-
ния момента затмения подразделений, в том числе периодов повтора
затмений и «эпох затмений», а также осуществлять слежение за вре-
менем в течение периодов луностояний, сароса и «Большого сароса».
В «орнаментально»-числовую композицию из 489 знаков, образую-
щих вместе всеобъемлющую и комплексную по структуре информа-
ционную систему, оказываются как бы впечатанными все основные
разновидности календарей точного исчисления времени по Луне
и Солнцу и циклы, необходимые для предсказания возможности зат-
мений. Блоки пластины можно в ходе последующих реконструкций
относительно легко выстроить в наиболее рациональной последова-
тельности.
4.	Подразделение лунок на группы в каждой из структурных
частей «орнаментальной композиции» пластины не столь простое,
чтобы решать вопрос (как это сделано Б. А. Фроловым) на основании
визуального впечатления, без точных замеров расстояний между зна-
ками и самого скрупулезного изучения формы каждого из них, а так-
же его позиции относительно сопутствующих деталей «узора». Груп-
пировку лунок не может также определять только лишь стремление
выделить периоды смен фаз Луны в течение синодического месяца,
как предлагает понимать палеолитические календарные «записи»
А. Маршак. Комплексность календарной системы мальтинской пла-
стины предопределяет не жесткую, раз п навсегда зафиксированную
схему сочетаний определенного количества лунок, а гибкое по ком-
бинаторике совмещение их в числовые блоки, в зависимости то того,
какая в конкретном случае решается задача при исчислении времени
и какой длительности календарный период отражает знак. Подобный
подход к анализу «знаковой записи» древнекаменного века требует
при расшифровках учета самых незначительных на первый взгляд
деталей «орнамента».
5.	Ориентация структуры календарной системы мальтинской
пластины на предсказание затмения свидетельствует о стремлении
221
палеолитического человека Сибири к исключительно точному исчис-
лению времени. Оптимальность такого шага при конструировании
счетной таблицы заключается в том, что, в свою очередь, сами же
эти затмения, случись они, служили древнему календаристу своеоб-
разным «небесным знаком», по которому весьма просто сверялась
правильность счета времени, а в случае необходимости определялся
тот важный момент, когда в календарь следовало вносить соответст-
вующие поправки. Иначе говоря, затмения были для людей эпохи
плейстоцена сигналами точного времени.
6.	Если такой вывод верен, то роль календаря не ограничива-
лась лишь тривиальной функцией повседневного счетчика времени
для определения моментов наступления или окончания сезонов,
с которыми, конечно же, строго связывалась экономическая деятель-
ность сообществ охотников и собирателей древнекаменного века
Северной Азии. Календарные проблемы, требующие для своего раз-
решения неустанных, с применением особых методических приемов,
наблюдений за небесными явлениями и разработки подходящего
инструментария, простого, но надежного и точного, стали, очевидно,
к периоду расцвета мальтинской культуры специфической сферой
истинно интеллектуальных занятий отдельных представителей пер-
вобытного коллектива, прямо не связанных по роду своих обязан-
ностей с производственной деятельностью, как ее представляют
археологи (охота на мамонтов, выкапывание кореньев, сбор
ягод).
Это были, несомненно, представители настоящего «мозгового
центра культуры», в котором решались такого уровня сложности
задачи, которые определяются теперь как проблемы научные. Ана-
лиз их, как и разъяснение глубинной подоплеки стремления палео-
литического человека к исключительно точному слежению за тече-
нием времени, станут сюжетами предстоящих публикаций, когда
будут вводиться в научный оборот результаты дополнительных
исследований знаковых систем ачинского жезла и «ожерелья с под-
весками» из мальтийского погребения. Но уже теперь можно со
всей ответственностью констатировать, что результаты произведен-
ной расшифровки «текста» «орнаментально»-числовых структур маль-
тинской пластины ставят на прочную базу фактов гипотезу о зарож-
дении и формировании прочного фундамента естественно-научных
знаний в недрах общества древнекаменного века. Столь же смело
можно отныне говорить не просто о неких слабых и едва заметных
ростках таких познаний, а о настоящем становлении науки, причем
наиболее сложного ее отдела — математики, а также ее приложений
в астрономии, требующей чрезвычайно тонких познаний как в ариф-
метическом счете, так и в геометрии. Культура древнекаменного
века выглядит в свете этого вывода своеобразной охотничьей циви-
лизацией, не понятой археологами палеолита предшественницей ве-
ликих земледельческих цивилизаций юга и востока Евразии. Сама
суть оценки главного из итогов проведенного исследования неволь-
но, но логически неотвратимо подталкивает к столь ответственному
выводу.
222
7.	Знание продолжительности сароса, «Большого сароса», а так-
же каждого из периодов луностояний позволяет утверждать, что па-
леолитический человек уловил периодичность изменения размеще-
ния в пространстве Луны и Солнца, а также понимал истинные при-
чины наступления затмений. Дж. Хокинс утверждает, что уже само
по себе только лишь уяснение периодичности возврата Луны к ис-
ходному положению через 18,61 года есть четкий показатель
понимания строителями Стоунхенджа шарообразности Земли. Сле-
довательно, и творцы календарной системы мальтинской пластины
должны были при их тонких астрономических познаниях в полной
мере отдавать себе отчет в том же самом, как и в позициях светил
в пределах пространства мироздания.
Подобный вывод реально ставит на повестку дня проблему ре-
конструкций картины Вселенной, какой она представлялась людям
мальтинской культуры, а также (на определенном этапе последую-
щего поиска) и задачу особой сложности — проникновения в натур-
философию людей древнекаменного века. Исходя из особенностей
архаического мышления палеолитических людей то и другое вопло-
щалось ими в мифологических сюжетах, действующими лицами
которых выступали реальные и фантастические существа из живот-
ного мира плейстоценовой эпохи, а также сами люди, наделенные
необычными чертами и способностями мифологических героев. В та-
ком случае первобытное искусство с его образами и сюжетами может
быть в определенной его части воспринято как «текст» и «иллюстра-
ции» древнейших мифов.
Астральный характер их не может подлежать сомнению. Так,
в «узорах» мальтинской пластины с достаточной ясностью угадыва-
ются фигуры гигантского небесного змия, глотающего Луну и Солн-
це, творящего или уничтожающего Вселенную (см. рис. 43), а также
изображения дракона или рогатых животных, роль которых своди-
лась, очевидно, к тем же космическим актам, порождающим или
расчленяющим мир (см. рис. 22, 23). Астральность или космичность
подобных существ, воплощенных «орнаментальными» структурами
«узора» мальтинской пластины, доказать просто — ведь вся эта ком-
позиция нерасторжимо связана с календарем.
8.	Научные познания палеолитического человека, связанные
с астрономией, отнюдь не определяли, из-за ограниченности их,;
избавления от заблуждений, которые как раз и обусловили формиро-
вание в мировоззрении первобытных религий и культов. Астральный
характер их тоже весьма вероятен, что и объясняет, по существу,
тесную взаимосвязь в древних обществах науки и религии. В иной
связи, в частности, заслуживает внимания вопрос об истоках число-
вой символики, или так называемой магии чисел. В глубинной ос-
нове пифагорейского по духу «обожествления»числа («все есть число»)
и наделения его «магической силой» лежит признание за ним
функции хранителя особо важных в реальности фактов из познанно-
го в природе. Стоит ли поэтому сомневаться в том, что «золотые чис-
ла» мальтинской пластины вызывали священный трепет палеолитиче-
ского астронома и жреца. Поразительный в рациональности подбор
223
их вряд ли оставит равнодушным и современного математика, а так-
же историка астрономии и календариста.
9.	Высказанные соображения обнажают крайнюю и далее по-
просту нетерпимую степень ограниченности принципа формирования
впечатлений об уровне развития палеолитической культуры на осно-
вании результатов анализа техники раскалывания и обработки кам-
ня, типологии инструментария, а также характера и конструктив-
ных особенностей жилых, хозяйственных и «культово-ритуальных»
комплексов стойбищ древнекаменного века. Наступила наконец по-
ра осознать, что ни степень выпуклости ударного бугорка «артефак-
та» (и это теперь предмет претендующих на многозначительность
исследований!), ни шокирующий иного археолога беспорядок раз-
бросанных по полу палеолитического жилища «обглоданных костей
животных», как и многое другое в том же роде, а в особенности дав-
но потерявшие всякий смысл безграничные вещеведческие классифи-
кации (они уже много лет не столько двигают науку вперед, сколько
все далее уводят в сторону от нее), не дают права делать вы-
вод о примитивном уровне развития ранних культур. Архаизм
основного инструментария, изготовленного из камня, весьма, разуме-
ется, странного для технологий нового времени сырья, простота
приемов оформления изделий, «неряшливость» заброшенных десятки
тысячелетий назад стойбищ людей древнекаменного века и прочее,
на чем принято акцентировать внимание, в действительности есть
маска, искажающая и скрывающая реальные черты живого лица
культуры. Поэтому-то теперь и становится особо актуальной задача
обратиться к познанию интеллектуальных достижений палеолитиче-
ского человека, к изучению его духовного мира. Только такой пово-
рот в исследованиях древнекаменного века позволит снять эту, соз-
данную усилиями археологов палеолита, маску с культуры и взгля-
нуть наконец истине в лицо.
Вывод этот приобретает ту же степень актуальности при обраще-
ниях к культурам эпох мезолита, неолита, бронзы и железа. Пос-
кольку нет серьезных оснований к предположению о катастрофиче-
ском перерыве культурных традиций при переходе человечества от
стадии древнекаменного века к последующим ступеням его эволю-
ции, как и об упадке уровня и широты знаний у представителей
«мозговых центров» соответствующих культур поздней поры камен-
ного века и периодов металла, то археологам Сибири необходимо по
возможности быстрее отойти от мертвой догмы, безапелляционно
гласящей: астрономия в древних культурах —«это предположение,
так сказать, из области научной фантастики» [Дэвлет, 1976]. Такой
постулат есть один из самых мощных тормозов, загоняющих архео-
логию в безнадежные тупики бесплодного вещеведения. Причем он,
этот постулат, в особенности нетерпим, когда объектом исследования
становится первобытное искусство, в частности писаницы, позволяю-
щие, как ничто другое, выйти на живой в осязаемости контакт с ин-
теллектуальным и духовным миром древнего человека.
Разумеется, каждый может поступать и далее, как считает для
себя удобным и простым. Что же касается интерпретирования обра-
224
зов палеолитического искусства, то новые методические приемы ана-
лиза археологических источников, доказательное (т. е. на уровне
точных наук) вскрытие семантики того, что воспринимается археоло-
гом как «объект первобытного художественного творчества»,— са-
мый сложный и трудный, но зато прямой и эффективный путь в та-
ком предприятии. Продолжение изысканий в этом направлении пред-
ставляется весьма перспективным, и оно в последующем не может не
оказать влияния как на методику исследований памятников, так
и на понимание отдельных особой значимости объектов и культур-
ных комплексов, которые определяются пока весьма туманно — как
«культовые» или «ритуальные».
ЛИТЕРАТУРА
Дагаев М. М. Солнечные и лунные затмения.— М., 1978.
Дэвлет М. А. Петроглифы Улуг-Хема.— М., 1976.— С. 2.
Ларичев В. Е. Скульптура черепахи с поселения Малая Сыя и проблема космо-
гонических представлений верхнепалеолитпческого человека // У истоков
творчества.— Новосибирск, 1978.
Ларичев В. Е. Зооантропоморфная скульптура рожающего существа верхнепа-
леолитического поселения Малая Сыя и великая богиня-мать индийской
мифологии // Рериховские чтения 1979 г.— Новосибирск, 1979.
Ларичев В. Е. Мамонт в искусстве поселения Малая Сыя и опыт реконструкции
представлений верхнепалеолитического человека Сибири о возникнове-
нии Вселенной // Звери в камне.— Новосибирск, 1980.
Ларичев В. Е. Лунно-солнечная календарная система верхнепалеолитического
человека Сибири (опыт расшифровки спирального орнамента ачинского
ритуально-символического жезла).— Новосибирск, 1983.— Препринт.
Ларичев В. Е. Лунно-солнечная календарная пластина мальтинской культуры.
Ожерелье с подвесками.— Новосибирск, 1984а.— Препринт.
Ларичев В. Е. Скульптурное изображение женщины п лунно-солнечный кален-
дарь поселения Малая Сыя (семантика образа и реконструкция способа
исчисления времени на раннем этапе верхнего палеолита Сибири) // Изв.
СО АН СССР. Сер. обществ, наук.— 19846.— Вып. 1, № 3.
Ларичев В. Е. Календарная пластина Мальты и проблема интерпретации пер-
вобытного художественного творчества // Проблемы реконструкций в
археологии.— Новосибирск, 1985.
СПИСОК СОКРАЩЕНИЙ
АО ВГО ВА ГАИМК	—	Археологические открытия —	Всесоюзное географическое общество — Вопросы антропологии — Государственная академия истории материальной куль- туры
ГИН ИА ИГ ИНКВА	—	Геологический институт АН СССР —	Институт археологии АН СССР —	Институт географии АН СССР —	Международная комиссия по изучению четвертичного периода
КИЧИ КСИА	— Комиссия по изучению четвертичного периода — Краткие сообщения Института археологии АН СССР
КСИИМК — Краткие сообщения Института истории материальной
культуры
ЛАИ ЛОИА	— Лаборатория археологических исследований — Ленинградское отделение Института археологии АН СССР
МИА СА сг сэ	— Материалы и исследования по археологии СССР — Советская археология — Советская геология — Советская этнография
226
СОДЕРЖАНИЕ
ПРЕДИСЛОВИЕ
I.	Общие вопросы методики и методологии	3
Ю. Ф. Кирюшин, В, Т. Плахин. О предмете археологии	5
О. Р. Квирквелия. Методологические проблемы кабинетного иссле-
дования	18
О. Р. Квирквелия, В. В. Радилиловский. Некоторые методологические
проблемы развития научного знания в археологии	32
Ю. П. Xолюшкин. Некоторые методические вопросы создания и ис-
пользования хронологических банков данных идей в археоло-
гии древнекаменного века Сибири	43
П. М. Долуханов. Палеогеография, палеоэкология и изучение ка-
менного века в СССР	48
С. А. Васильев. Локальные культуры и специфика верхнего палео-
лита Сибири	64
II.	Проблемы классификации	83
А. П. Деревянко, А. Ф. Фелингер, Ю. П. Холюшкин. Система пока-
зателей для описания	объектов	каменного	века	—
И. К. Анисюшкин. Опыт использования массивности сколов как по-
казателя относительной	хронологии	в	палеолите	97
Ю. С. Худяков. О принципах выделения единиц типологической клас-
сификации (на материалах вооружения средневековых кочев-
ников)	107
III.	Вопросы методики исследования археологических комплексов	113
Г. И. Медведев, С. А. Несмеянов. Типизация «культурных отложе-
ний» и местонахождений каменного	века	—
М. П. Чернопицкий. Некоторые явления мпкротектоникп курганов 143
IV.	Проблемы реконструкций в археологии	146
И. Ю. Кузьмин, О. Б. Варламов. Особенности погребального обряда
племен Минусинской котловины на рубеже нашей эры (опыт
реконструкции)	—
О. В. Софейков, М. А. Савинкина,\Л. К. HaMuxoef, Э.В. Кокаулина.
Реконструкция технологии древней керамики поселения Кар-
гат-VI	155
С. П. Нестеров. Стремена	Южной	Спбпри	173
V.	Семантический анализ	184
В. Е. Ларичев. Мальтинская пластина — счетная календарно-астро-
номическая таблица	древнекаменного	века Спбпри	—
Список сокращений	226
Научное издание
МЕТОДИЧЕСКИЕ ПРОБЛЕМЫ
АРХЕОЛОГИИ СИБИРИ
Редакторы издательства А. А. Люцидарская, С. П. Мкртчян
Художник А. И. Смирнов
Художественный редактор В. В. Седу нов
Технический редактор Г. Я. Герасимчук
Корректоры Н. М. Горбачева, И. А. Абрамова
ИБ № 30486
Сдано в набор 03.07.87. Подписано к печати 11.03.88. МН-10067. Формат 60x90710.
Бумага книжно-журнальная. Обыкновенная гарнитура. Высокая печать. Усл. печ. л. 14,5,
Усл. кр.-отт. 14,5. Уч.-изд. л. 17,5. Тираж 1100 экз. Заказ 904. Цена 3 р. 20 к.
Ордена Трудового Красного Знамени издательство «Наука», Сибирское отделение,
630099 Новосибирск, ул. Советская, 18.
4-я типография издательства «Наука». 630077 Новосибирск, ул. Станиславского, 25,
ВНИМАНИЮ ЧИТАТЕЛЕЙ
СИБИРСКОЕ ОТДЕЛЕНИЕ
ИЗДАТЕЛЬСТВА «НАУКА»
готовит к выпуску книги:
В. А. Голубев, Е. Л. Лавров. Сахалин в эпоху камня
В монографии исследуются памятники каменного века
Сахалина и сопредельных территорий в верхнеплейстоцеповый
период. На основе известных и новейших археологических
данных анализируется каменный инвентарь докерамических
стоянок, проводится корреляция культур сопредельных регио-
нов, прослеживаются истоки сахалинского неолита. Уделяется
внимание палеогеографической ситуации, проблемам первона-
чального заселения человеком Сахалина и Хоккайдо. В работе
предлагается цельная культурно-хронологическая концепция.
Малявкин А. Г. Танские хроники о государствах Централь-
ной Азии. Тексты источников
С подробными комментариями публикуются сгруппирован-
ные по территориальному признаку тексты ранних географов,
извлеченные из хроник, энциклопедий и других трудов.
К. М. Герасимова. Традиционные верования тибетцев в
культовой системе ламаизма
Автор подводит итоги синхронного и диахронного иссле-
дования мировоззренческой и социальной природы синкретиз-
ма культовой системы ламаизма, его идеологической функции
в системе социального регулирования в средневековом обще-
стве. Выявляются однотипные приемы идеологической сакра-
лизации власти, основанные на традициях онтологических и
обрядовых символов духовного наследия родового общества,
в политической истории различных этносов Азии.
Палеоантропология и археология Западной и Южной Си-
бири
Сборник содержит статьи, посвященные истории формиро-
вания населения степей и лесостепей Западной и Южной Си-
бири. Прослеживаются генетические взаимосвязи между си-
бирскими племенами на протяжении огромного исторического
периода — от неолита до современности. Успешно применяя
палеоэкологический метод, авторы дают комплексное описание
исследуемых памятников, включающее как палеоантрополо-
гический, так и археологический материал.