Семья Ковалевских. - Штрайх С.Я.

Глаза вторая. Кружок молодых натуралистов

Глава пятая. Первое увлечение Владимира Онуфриевича

Глава шестая. Зарождение новой эмбриологии

Глава седьмая. Триумф Александра Онуфриевича

Глава девятая. Новые открытия Александра Онуфриевича

Глава двенадцатая. Сестры Корвин-Круковские

Глава тринадцатая. Эпизод в жизни Достоевского

Глава пятнадцатая. Софья Васильевна в Петербурге

Глава восемнадцатая. Перед франко-прусской войной

Глава девятнадцатая. Эпоха Парижской Коммуны

Глава двадцатая. Основание эволюционной палеонтологии

Глава двадцать первая. Владимир Ковалевский и Чарлз Дарвин

Глава двадцать вторая. Магистерский экзамен

Глава двадцать третья. Научные достижения Софьи Ковалевской

Глава двадцать четвертая. В поисках материальной независимости

Глава двадцать пятая. Шестнадцать творческих лет

Глава двадцать шестая. В водовороте новых предприятий

Глава двадцать седьмая. Мировая слава Софьи Ковалевской

Глава двадцать восьмая. Последние голы Александра Онуфриевича

Автор: Штрайх С.Я.

Теги: биографии

Год: 1948

Похожие

Семья Ковалевских

Софья Ковалевская

Ф.М. Достоевский. Полное собрание сочинений в 30 томах. Том 28. Книга 2. Письма 1860-1868

Текст

ся. штТРрРАИХ
СЕМЬЯ
КОВАЛЕВСКИХ
~~ GWA
СОВЕТСКИЙ ПИСАТЕЛЬ
1948

Иные люди в мир пришли, —
Иные чувства и понятья
Они с собою принесли...
Ап. Майков

ОТ АВТОРА
В этой книге рассказывается о жизни и научной деятельности
трех гениальных русских людей: двух биологов второй половины
XIX столетия, первых русских дарвинистов Александра Ону-.
фоиевича и Владимира Онуфриевича Ковалевских, и женщины-
математика, русской писательницы Софьи Васильевны Ковалев-
ской. Их жизнь и научная деятельность переплетены с жизнью
и деятельностью сестры С. В. Ковалевской — писательницы и
участницы Парижской Коммуны 1871 года Анны Васильевны
Корвин-Круковской.
Судьбы этих людей были связаны с жизнью ряда выдающихся
русских ученых, писателей, общественных деятелей. В книге о
Ковалевских проходят отдельные моменты из биографии
Ф. М. Достоевского, великого русского физиолога И. М. Сече-
нова, его жены М. А. Боковой-Сеченовой, известного историка
и общественного деятеля академика Максима Ковалевского. С раз-
личными представителями семьи Ковалевских были в научных, ли-
тературных и деловых отношениях многие гениальные русские
люди: И. И. Мечников, К. А. Тимирязев, Н. Е. Жуковский,
Д. И. Менделеев, А. И. Герцен, П. Л. Чебышев и другие. Из
иностранных ученых с Ковалевскими были связаны по научной
и литературной работе: Чарлз Дарвин, шведский математик, по-
четный член Петербургской Академии наук Г. Миттаг-Леффлер,
шведская писательница А. Леффлер-Эдгрен и многие другие
западноевропейские ученые, писатели, общественные и револю-
ционные деятели. Сообщения о некоторых сторонах жизни этих
людей определяют обстановку, в которой жили и трудились
члены семьи Ковалевских, выясняют влияния, под которыми раз-
вивались их взгляды на науку, устанавливают степень их участия
в общественном движении шестидесятых-восьмидесятых годев.
о

Студенческие годы Александра, Владимира и Софьи Ковалев-
ских протекали в отечественной высшей школе и в некоторых за-
рубежных университетах. Mx профессарская деятельность про-
хедила в Московском, Петербургском, Одесском, Киевском, Ка-
занском и других университетах в условиях непрестанной обще-
ственно-политической борьбы и столкновений, в известной сте-
пени связанных с тем или иным отношением различных групп
ученых к прогрессивным идеям и к эволюционной теории Дарвина.
Так личные судьбы, научно-общественная и литературная деятель-
ность главных лиц этой книги вырисовываются на фоне русской
и отчасти зарубежной жизни пятидесятых-восьмидесятых годов.
История сестер Корвин-Круковских развертывается, с одной
стороны, в плане борьбы дочерей крупного помещика за свое ос-
вобождение от деспотической власти главы семьи, борьбы рус-
ских девушек за право учиться, за уравнение женщины с мужчи-
ной во всех областях научной и общественно-политической жизни.
Борьба эта велась в условиях отказа девушек от всех преимуществ
их класса и перехода на позиции разночинной, демократической
интеллигенции. В частности, в процессе этой борьбы и в связи
с нею главные героини повести примкнули к тому течению рус-
ской общественной жизни, которое известно под названием «дво-
рянского нигилизма».
С другой стороны, в этой кните рассказано о борьбе братьев
Александра и Владимира Ковалевских за науку, за свободу на-
учного исследования, за эволюционную теорию происхождения
жизни на земле. Сыновья небогатого белорусского дворянина, го-
рячие русские патриоты, они примкнули к кружкам разночинной,
революционной молодежи, болевшей страданиями трудового на-
рода, искавшей путей к освобожлению его от политического и
экономического гнета. Оба они посвятили себя изучению естество-
знания и сделали открытия, имевшие. огромное значение для под-
тверждения Дарвиновой теории развития: Александр — в обла-
сти эмбриологии, Владимир — в области палеонтологии.
Александр Ковалевский очень скоро занял одно из первых
мест в мировой семье дарвинистов и получил кафедру в Казан-
ском университете. Но условия буржуазного строя мешали ему
спокойно и свободно заниматься наукой. Преследуемый учебным
начальством и профессорами-ретроградами, Александр Ковалев-
ский вынужден был переходить из одного университета в другой,
перенося большие моральные стралания. Любовь к науке и же-
лание служить волине прилали ему силы в этой борьбе за нистин-
6

ную науку. Он отказался от выгодного предложения перейти про-
фессором во Францию. Под конец жизни Ковалевский был из-
бран членом Петербургской Академии наук и почетным членом
почти всех отечественных и иноземных ученых обществ и учре-
ждений.
Владимир Ковалевский завоевал своей научно-исследовательской
деятельностью бессмертное имя: своими работами он заложил
фундамент новой палеонтологии. Крупнейшие мировые специалисты
семидесятых годов заявляли, что со времен великого Кювье наука
не имела еще такого гениального исследователя в области изуче-
ния ископаемых. Сам Дарвин свидетельствовал, что работы Вла-
димира Ковалевского имеют основное значение для утверждения
теории происхождения видов. Все современные советские и пере-
довые зарубежные палеонтологи признают, что идеи Ковалевского
долго еще будут разрабатываться последующими поколениями
специалистов. Но личная жизнь Владимира Ковалевского протекала
в таких тяжелых условиях, что он, в конце концов, потерял волю
к борьбе и пришел к печальному заключению о необходимости по-
кончить с жизнью. Трагический исход всей его жизненной борьбы
обусловливался причинами, вытекавшими из политического и со-
циального строя царской России.
Гениальный. исследователь, автор ряда ученых работ, доставив-
ших ему одно из первых мест в истории науки, Владимир Кова-
левский хотел вести свою научную работу на родине, пытался
применить свои знания в отечественной высшей школе. Но низмен-
ная конкуренция и недоброжелательное отношение профессоров-
обскурантов к учению Дарвина не давали Владимиру Ковалевскому
возможности свободно заниматься наукой на родине. Ему предла-
гали кафедру в немецких университетах, но он отказался служить
чужому государству, желая работать только для Родины. ,
Лишенный материальной и моральной поддержки со стороны
правительства и буржуазного общества, Ковалевский вынужден
был заняться издательскими делами. Эта деятельность, поглощая
его физические и умственные силы, ввела его в большие долги,
втянула в строительные и другие спекуляции и сделала жертвой
ловких дельцов, сваливших на него ответственность за свои аван-
тюры.
Жизнь Софьи Ковалевской тоже была сложной и противоречи-
вой. Однако глубокая любовь к науке, упорное стремление до-
казать, что женщина может заниматься любой профессией и слу-
жить человечеству на научном поприще, помогли ей. преодолеть
7

все препятствия. Вырвавшись из омуга, где погиб ее муж Влади-
мир Ковалевский, Софья Васильевна нашла в себе силы нач-ть
новую жизнь. Напряженным и целеустремленным трудом она до-
билась признания в ученой среде и стала первой в мире женщи-
ной-профессором мужской высшей школы (в Стокгольме). Много
раз после того Ковалевская пыталась получить возможность пере-
дать свои знания родной молодежи, но правящие круги парской
Россий были непоколебимы в своем отрицании прав женщины на
‹самостоятельность.
Успех научной и профессорской деятельности окрылил Кова-
левскую, Она проявила незаурядное литературное дарование; на-
писала несколько повестей, роман из жизни русской революцион-
цой молодежи, драму и замечательные «Воспоминания детства» —
яркий документ для характеристики Россия эпохи перехода
страны от феодально-крепостнического к буржуазно-капиталистиче-
скому строю. Литературные произведения Ковалевской печатались
на языках всех культурных стран.
Сестре Ковалевской — Анне Корвин-Круковской посчастливи-
лось бороться в рядах героического французского пролетариата,
пытавшегося построить первое в мире государство рабочих — Па-
рижскую Коммуну 1871 года. Литературные опыты А. В. Кор-
вин-Круковской еще в середине шестидесятых годов приветство-
вал Ф. М. Достоевский.
Кроме обширной мемуарной, историко-биографической и спе-
циально-научной литературы, в предлагаемой книге использованы
документы из архивов Академии наук и министерства просвеще-
ния, а также огромный семейный архив братьев Ковалевских.
Сохранившиеся в этом архиве письма членов семьи Ковалевских
и воспоминания дочерей Александра Онуфриевича — Веры Але-
ксандровны Чистович и Лидии Александровны Шевяковой —
дают ценный материал не только для характеристики научной
деятельности гениальных основателей сравнительной эмбриологии
и палеонтологии, но также для освещения бытовых условий их
частной жизни, а также их семейных отношений. Непосредственное
участие в разработке архивных документов принимала моя жена
Надежда Владимировна.
1941-—1947
С. Штрайх.

ъ
ож орз”
Глава первал
В БЕЛОРУССЕОМ ПОЛЕСЬЕ
Ш Онуфрия Осиповича Ковалевского — ШУу-
стянка, с приписанной к нему заставой Цегельня,
находилось в Витебской губернии, в тридцати километ-
рах от уездного города Двинска. Расположено оно было
по обоим берегам речки Шусты, вытекаюшей из болота
Стрымын. В одном километре от имения Шустянки ле-
жала при озере Пелечь деревушка того же названия; она
также принадлежала Онуфрию Осиповичу. Во всем его
владении было около семисот десятин земли. Из них
свыше ста отходило под лес и болота.
В начале сороковых годов ЖХ столетия в имении чи-
слилось сто пятьдесят крепостных душ мужского пола.
Большинство шустянских крепостных крестьян были хле-
боробами. Около тридцати человек занимались рыболов-
ством, распространенным по Западной Двине и ее при-
токам и многочисленным озерам Витебской губернии.
имении Ковалевского не было барщины, почти все
крестьяне арендовали у него землю по сходной цене.
Кроме арендной платы, Онуфрий Осипович имел неболь-
шой доход от садоводства, под которое отведено было
две десятины, и от продажи леса под вырубку:
Болото Стрымын и озеро Пелечь связаны сетью речек
и ручейков со многими болотами и озерами Витебской
губернии. которых насчитывается там свыше двух с по-
ловиной тысяч; все они вливают свои воды в Западную
Двину. Величественная река несет их через крейшбург-
9

ские пороги в Рижский залив, соединяющий Белорус-
сию с Балтийским морем. Через Рижский залив сплав-
лялись в зарубежные страны многие плоды труда бело-
русских крепостных крестьян.
Полесье богато дарами природы. Но белорусские кре-
стьяне в годы детства братьев Ковалевских жили очень
бедно, в крепостной зависимости, наложившей печать на
все стороны жизни России.
Онуфрий Осипович Ковалевский принадлежал к ко-
ренным жителям Белоруссии, находившейся со второй
половины ХУ] столетия в политическом и национальном
угнетении у польских панов. За это время многие бело-
русские помещики ополячились. Это усугубило феодаль-
ные противоречия между помещиками и массой белорус-
ского народа, который продолжал считать себя русским.
Не в пример другим помещикам, отец и дед Але-
ксандра и Владимира Ковалевских считали себя белорус-
сами и гордились этим. Вместе со всем ‘белорусским на-
родом Осип Ковалевский защищал родную землю от на-
шествия Наполеона, помогая в рядах ополченцев рус-
ским войскам изгонять врага из Витебска.
Рассказы о старине, о борьбе белорусских крестьян с
панами и Наполеоном производили сильное впечатление
на будущих ученых, патриотов своей страны, связавших
свою жизнь с жизнью народа.

Глава вторая
ЕРУЖОЕ МОЛОДЫХ НАТУРАЛИСТОВ
1839 году Онуфрий Осипович Ковалевский же-
нился на дочери петербургского чиновника Ва-
сильева — [олине Шетровне. Через год, 19 (7) ноября, у
них родился первенец Александр, а в октябре 1842 го-
да — второй сын, Владимир.
овалевские воспитывали детей по тогдашнему по-
мещичьему обычаю — при помоши домашних учителей.
Онуфрий Осипович заботился о житейской карьере для
своих сыновей. Александру он предназначал профес-
сию инженера, строителя железных дорог: там и чины
большие даются, и деньги немалые. Владимиру был на-
мечен путь чиновника-администратора. В соответствии
с этим и были выбраны для мальчиков учебные заве-
дения.
В 1853 году Онуфрий Осипович повез своих сыновей
в Петербург. Старшего хотел определить в Институт ин-
женеров путей сообшения, младшего — в Училише пра-
воведения. Для подготовки к вступительным экзаменам
пришлось отдать мальчиков в частные школы: Сашу —
в домашний пансион одного из преподавателей инсти-
тута, Володю — в известный столичный пансион Ме-
гина.
Володя был принят в Училише правоведения” осенью
1855 года.
Саша поступил в Институт инженеров путей сообще-
ния годом позже,
11

Приехавшая в Петербург вместе с сыновьями их мать
Полина Петровна захворала и, проболев около двух лет,
умерла в мае 1855 года. Похоронена она в Петербурге,
на Волковом кладбише.
Годы подготовки братьев Ковалевских к поступлению
в высшие учебные заведения совпали с Крымской
BOHHOH.
Разразилась она в конце октября 1853 года и за-
тянулась почти на три года. Император Николай [ был
уверен, что управляемая им крепостническая, самодер-
жавная Россия непобедима. Он опирался, главным! обра-
зом, на свое личное мнение и на заявления своих санов-
ников о том, что Россия выдержит столкновение с каким
угодно противником. Внешний парадный блеск войск и
кажущуюся покорность солдат и матросов самонадеян-
ные правители России считали признаком полной готоз-
ности вооруженных сил к войне. Но все это достигалось
жестокой палочной дисциплиной и вековым насилием
дворян-крепостников над трудовыми массами, пополняв-
шими армию и флот.
Ни сам император, ни большинство его приспешников
не замечали, что боевая мошь русского государства была
расшатана тупым режимом произвола и отсталой эконо-
MHKOH.
К войне готовились только на словах, а если кое-что и
делали, то очень бестолково. Царское правительство не
сумело обеспечить армию ни достаточным военным CHa-
ряжением, ни продовольствием.
Официальный военный историк генерал М. И. Богда-
нович пишет, что к началу Восточной кампании воору-
жение русской армии «было весьма недостаточно. В то
время, когда значительная часть пехоты иностранных ар-
мий уже имела нарезные ружья и вся пехота их была
вооружена ударным ружьем, у нас в некоторых частях
войск все еще существовали кремневые ружья. Обучение
пехоты ограничивалось чистотою и изяществом ружей-
ных приемов, точностью пальбы залпами; кавалерия
была парализована столь же красивою, сколько и нелов-
кою посадкою... Маневры, производимые в мирное вре-
мя, были эффектны, но малопоучительны. Продоволь-
ствие нижних чинов было весьма скудно и зависело от
12

большего или меньшего довольствия местных жителей, у
которых доводилось стоять войскам».
В финансовом отношении Россия тоже совсем не была
подготовлена к воине.
Однако в начале войны русская армия и флот доби-
лись блестящих успехов. Русский флот, под начальством
образованных и преданных своему делу командиров, бла-
годаря храбрости матросов, потопил все военные турец-
кие корабли в его же собственных водах. Русская армия
перешла Дунай и сильно теснила врага. Но общая отста-
лость страны и армии, неумение главного командования
справиться со своим делом во многом свели на нет эти
блестящие победы ‘русского войска.
Крымская война обнажила все язвы крепостнической
России, покрыла позором помещичье правительство. Но
русскому народу не пришлось краснеть за себя. В лице
своих солдат, матросов и некоторых выдающихся коман-
диров народ показал, какой огромной нравственной мо-
щью он обладает, когда приходится защищать Оте-
чество.
В беспримерной героической обороне Севастополя на-
род показал, что, воодушевленныйи любовью к родине,
руководимый честными и преданными делу офицерами,
он нредставляет собою несокрушимую силу. Со стороны
моря Севастополь как был, так и остался до конца вой-
ны недосягаемым для противника. И если русские вой-
ска вынуждены были оставить его после одиннадцати-
месячной осады, то лишь вследствие плохой распоряди-
тельности высшего начальства.
На других театрах войны русская армия также одер-
жала несколько блестящих побед. Но плодами их страна
не могла воспользоваться вследствие бестолковости и
продажности правителей, отсутствия единого плана в ве-
дении войны и единого командования.
Потрясения, пережитые Россией по вине царизма, вы-
звали чувство горечи и подъем творческих сил страны.
Под напором общественного мнения правительство Але-
ксандра | приступило к преобразованиям государствен-
ной жизни. Либеральные реформы, казавшиеся передо-
выми после всеобщего бесправия и продажности
насквозь прогнившего чиновничьего аппарата, успокоили
13

буржуазное общество, но демократические круги не могли
всерьез принять эти жалкие «преобразования» за дей-
ствительно коренные реформы, отвечавшие нуждам
народа. Т]о всей стране происходили крестьянские вос-
стания. В демократических кругах развивалось револю-
ционное движение, охватившее и студенческую моло-
дежь.
Наука в николаевской России развивалась вопреки
помехам, которые ставились ей правящими кругами. От-
ношение господствующего помещичьего класса к науке
было чисто формальное, чиновничье, не связанное с по-
требностями народа и с развитием общественного само-
сознания.
В Институте путей сообщения, в Училише правоведз-
ния, каки в других учебных заведениях, слушатели дол-
жны были заниматься и сдавать экзамены только по
предметам, имеющим прямое отношение к их будушей
специальности. Но многие студенты и ученики старших
классов средней школы интересовались еще и другими
научными дисциплинами, не входившими в учебные про-
граммы, занимались ими по собственному желанию. Тяга
к научному знанию особенно увеличилась в годы общего
подъема, наступившего после Крымской войны, и про-
явилась, главным образом, в обширной области есте-
ствознания. Естественными науками увлекалась моло-
дежь, интересовались люди всех возрастов и любого со-
циального положения.
Русские люди с увлечением занимались в то время
наукой о происхождении и развитии жизни. Интерес к
естествознанию возник одновременно с широким демо-
кратическим движением в России, вождями и идеологами
которого были `Белинский, Герцен, Чернышевский, До-
бролюбов.
Наступила эпоха шестидесятых годов, бурного успеха
материалистических взглядов на природу. Успеху есте-
ственно-исторического мировоззрения среди передовой
русской молодежи много способствовало появление тео-
рии изменения и бесконечного преобразования жизни на
земле, которая была опубликована Дарвином в 1859 году
и произвела большое впечатление на весь культурный
мир.
14

Во многих городах России устраивались публичные
лекции. В Петербурге возникло даже своеобразное учре-
ждение под названием «Горговый дом Струговщиков,
Пахитонов и Водов». В объявлениях этого «торгового
дома» сообщалось, что он ставит себе целью способство-
вать обнаружившейся в обществе «настоятельной по-
требности в изучении естественных наук» изданием со-
ответствующих книг и устройством публичных научных
курсов.
«Горговый дом» снял помещение в пассаже на Нев-
ском проспекте, оборудовал специальный зал, приспо-
собленный для чтения лекций, с необходимыми прибо-
рами для опытов и демонстраций. [о окончании каждой
лекции раздвигался занавес и перед слушателями откры-
вались комнаты, в которых были размешены. физический
и химический музеи, коллекции предметов, относящихся
к различным отделам биологических наук. В аудитории
«Торгового дома Струговщикова, Пахитонова и Водова»
выступали академики, профессора, литераторы, путеше-
ственники.
Лекции в пассаже усердно посешались не только сту-
дентами-естественниками университета, но и той частью
учащейся молодежи, которая вообще стремилась к мате-
риалистическому познанию жизни, интересовалась наукой
с происхождении и развитии жизни на земле. Среди
этих посетителей были братья Александр и Владимир
Ковалевские. Один из компаньонов «торгового дома» —
Водов — приходился родственником их покойной матери.
н дал Саше и Володе билеты на право входа в ауди-
торию и музеи пассажа.
Интерес к естествознанию удовлетворялся не одними
лекциями в «Горговом доме». Годы подъема после
Крымской войны вообще были богаты различными про-
светительными начинаниями. Магистр химии Николай
иколаевич Соколов и бывший артиллерийский офицер
преподаватель химии в Земледельческом институте Але-
Ксандр Николаевич Энгельгардт устроили в 1857 году
на Галерной улице, близ Конногвардейского бульвара,
частную химическую лабораторию.
нтересующиеся химией могли здесь за незначитель-
ную плату заниматься исследованиями и пользоваться
15

советами и руководством специалистов. Лаборатория
была обставлена вполне научно и служила образцом для
химических кабинетов всех русских высших учебных за-
ведений.
Александр Онуфриевич исправно посещал эту лабора-
торию и под руководством Н. Н. Соколова скоро при-
обрел хорошие ‘навыки в производстве анализов.
Частные лаборатории, публичные лекции удовлетво-
ряли любопытство, поддерживали интерес к знанию, но
не могли заменить собой систематического изучения, ко-
торое дает настоящая школа.
Александр Ковалевский пробыл в Институте инжене-
ров путей сообщения три года.
Уже на втором году обучения он решил, что инжене-
ром не будет, но боялся огорчить отца уходом из инсти-
тута. Беседы с Н. Н. Соколовым, советы товарищей
придали Саше решимости. Он написал отцу, что не мо-
жет больше оставаться в путейском институте, и пере-
шел в университет — на первый курс естественного от-
деления.
Ко времени поступления Александра Ковалевского в
Петербургский университет там был очень популярен про-
фессор ботаники Лев Семенович Ценковский. Это был
смелый новатор в науке. Изучая низшие растения, он до-
казал, что между ними и низшими представителями жи-
вотного мира существует генетическая связь — связь
происхождения и развития. Этим исследованием Цен-
коьский немало способствовал возникновению очень важ-
ного для эволюционной теории направления в биологии.
Он перебросил мост между зоологией и ботаникой, кото-
рые долгое время считались совершенно независимыми
областями знания.
Не меньшей популярностью в университете пользо-
вался профессор Степан Семенович Куторга. Товарищ
великого Пирогова по Юрьевскому университету, Ку-
торга занимал с 1833 года кафедру зоологии в Шетер-
бургском университете. Кроме зоологии, он с большим
успехом читал сравнительную анатомию, палеонтологию,
геогнозию, минералогию.
Блестящий лектор и превосходный педагог, Куторга
привлекал на свои лекции студентов всех факультетов, а
16

также офицеров-преподавателеи военно-учебных 3abe-
дений.
Куторга проявлял себя также как общественный дея-
гель. Выступая с публичными лекциями по женскому во-
просу, ов в мрачные годы царствования Николая [ ос-
меливался говорить о женском равноправии.
Александр Ковалевский был усердным учаётником
практических занятий в зоологической лаборатории Ку-
торги. Старый профессор радовался, глядя на работу
своего прилежного ученика.
Уменье, с каким проделывал свои опыты и анализы
студент Александр Ковалевский, приводило в восторг и
«дедушку русских химиков» — профессора Воскресен-
ского. Александр Абрамович Воскресенский получил это
прозвище потому, что его ученики преподавали химию зо
всех русских университетах и других высших учебных
заведениях.
— Мы должны создать своих Ломоносовых! — говорил
Воскресенский. — Довольно нам зависеть от иностран-
ues. Создадим свою, русскую школу химии! |
Воскресенский действительно создал русскую шко-
лу химии. Он энергично претворял свои слова в дело.
Кроме университета, Александр Абрамович преподавал
химию в Институте путей сообщения, в Военно-инженер-
ной Академии, в Главном педагогическом институте,
в разных военно-технических школах, в Пажеском кор-
пусе. » |
— Учитесь, молодой человек, учитесь! — ободрял Во-
скресенский студента Ковалевского, когда тот огорчался
от какой-либо неудачи при производстве опытов. — Не бо-
ги горшки обжигают!
Профессор покручивал свои жидкие усики, потягивал
редкую ‘бородку и, глядя в потолок, задумчиво продолжал,
как бы говоря сам с собой:
— Эх, молодой человек! Жаль, что уехал за границу
Менделеев. Вот бы у кого вам поучиться! Он у меня
уже студентом напечатал хорошую работу по анализу ми-
нералов.
||оофессор Воскресенский знал Менделеева по Глав-
ному педагогическому институту. Дмитрий Иванович
енделеев был самым внимательным слушателем Во-
2 Семья Ковалевских 17

скресенского, в его лаборатории он уже тогда выка-
зал способности прекрасного экспериментатора. На вы-
пускных экзаменах 1855 года в институте все присут-
ствовавшие поздравляли Александра Абрамовича с та-
лантливым учеником, которому пророчили большую бу-
душность.
Лекции и практические занятия у Воскресенского были
для студентов уроками не только химии, но и настояще-
го, возвышенного патриотизма. Однажды Александр Аб-
рамювич принес в аудиторию кусок каменного угля. Рас-
сказав студентам о строении и составе минерала, профес-
сор всю лекцию посвятил ископаемым богатствам родной
страны. Он говорил вдохновенно. Студенты заразились
энтузиазмом профессора, вышли из-за своих столов и
окружили кафедру.
— Исследуйте, молодые люди, богатства родной зем-
ли, — говорил Воскресенский. — Все пойдет на пользу
нашему народу. Вот наш донецкий уголь! Иностранцы,
заведующие нашей технической промышленностью, уве-
ряют, что он никуда не годен. Им вторят наши нераз-
мышляющие администраторы и переводят золото на по-
купку английского угля. А я вам говорю, друзья мои,
что в России найдутся каменные угли, ни в чем не усту-
пающие иностранным и кое в чем даже превосходя-
шие их!
Занятия на естественном факультете проходили живо,
интересно.
Однажды профессор Куторга пришел в университет в
особенно радостном настроении. Он только что прочитал
полученную из Лондона английскую книгу «Происхо-
ждение видов путем естественного отбора». Это было вто-
рое издание знаменитого труда Дарвина. Первое разо-
шлось в Лондоне в один день. Автором книги значился
Чарлз Дарвин — магистр наук, член Линнеевского и дру-
гих ученых обществ, написавший известный «Дневник
изысканий, произведенных во время кругосветного пла-
вания корабля «Бигль».
Куторга решил ознакомить студентов < новой теорией.
Аудитория была переполнена. Александр Ковалевский
сидел в первом ряду с тетрадкой и карандашом в
руке.
18

Профессор был в ударе и как бы помолодел. Ero стар-
ческий, обычно дребезжащий голос окреп. Вся сила ума
и страстной любви к науке проявилась в этой лекции
замечательного русского педагога.
— Дорогие слушатели, — начал Степан Семенович, —
мы знаем, что есть два основных взгляда на происхожде-
ние организмов. Го одному — созидающшая сила дей-
ствует периодически, создавая от времени до времени но-
вые виды животных и растений. Эта теория находится в
выгодных условиях официального признания.
Александр Ковалевский быстро записывал, пользуясь
стенографией. Старался не проронить ни слова.
— По другому взгляду, — продолжал Куторга, — сила,
образующая новые формы, действует непрерывно. Это
теория постепенного совершенствования. Миллионы лет
и геологические перевороты привели к исчезновению про-
межуточных организмов, связующих новообразованные
виды с исходными. |
Раскрыв книгу Дарвина на заглавном листе и показы-
вая ее студентам, Куторга сказал:
— Вот книга, в которой на примере домашних живот-
ных и культурных растений показана широкая изменяе-
мость форм и принцип отбора приложен ко всем вообще
растениям и животным.
Сжато и ясно изложив содержание книги, профессор
закончил лекцию следующими словами:
— Гакова теория, много обешающая в будущем. Во-
круг нее уже возникают сильные споры. Некоторые на-
зывают эту книгу безрассудной, но никто не отказывает
автору в замечательной силе наблюдения. Ни одна из
важнейших задач органической природы не пугает Дар-
вина.
Молодые энтузиасты естествознания объединились в
кружки. |
“Один такой кружок, состоящий из студентов универ-
ситета и учащихся артиллерийских и других школ,
сгруппировался вокруг Александра Ковалевского. К это-
Му кружку примкнул и младший Ковалевский.
Бопросы политической жизни обсуждались в кружках
молодых натуралистов не менее страстно, чем успехи
естествознания. В аудиториях и на домашних вечеоин-
у 19

ках жадно читались журнальные публицистические
статьи, распространялась нелегальная литература всех
видов — от листовок отечественных революционных ор-
ганизаций до лондонского «Колокола» и других изданий
Герцена.
Владимир Ковалевский был одним из самых ревно-
стных распространителей этой литературы. Еще з пред-
последнем классе Училища правоведения он завязал
сношения с издателями и книгопродавцами Гостиного
двора, которым поставлял переводы иностранных книг,
преимущественно по вопросам естествознания. Немецкий,
английский и французский языки Владимир знал как
родной русский. Работать он умел удивительно быстро.
Гостинодворские и апраксинские издатели не могли на-
хвалиться своим переводчиком.
Апраксинские издатели и книготорговцы были тесно
связаны с букинистами, торговавшими литературой
вразнос.
В походном ларьке букинистов — темном парусино-
вом мешке в два аршина длиной и около аршина шири-
ной — был самый разнообразный товар. Здесь можно
‘было найти отдельные выпуски многотомных изданий,
подобранные для постоянного покупателя, редкие гра-
вюры, подержанные издания иностранных романов и пр.
Такой букинист ухитрялся прятать среди всего этого
добра изъятые из продажи брошюры и книги. С разви-
тием издательской деятельности Герцена в Лондоне петер-
бургские букинисты стали распространять произведения
Вольной русской печати.
На нелегальные издания был большой спрос среди
учашейся молодежи и некоторой части чиновников и
офицеров. Иногда литература покупалась вскладчину.
‚оставлялись группы, выбиравшие уполномоченных, ко-
торые завязывали сношения с букинистами и получали
от них все запретные новинки. В Училище правоведения
таким уполномоченным был Владимир Ковалевский. Он
же устраивал переписку небольших статей и стихотворе-
ний, запрешенных цензурой. Через Владимира Кова-
левского получал политическую литературу кружок на-
туралистов, собиравшийся у Александра Онуфрие-
вича.
20

Это было время наибольшей популярности в России
«Колокола» и других герценовских изданий, несмотря на
то, что они строго преследовались полицией. Преследо-
вались не только издания лондонской Вольной русской
гечати, но и те произведения Герцена, которые были вы-
пущены в России с разрешения цензуры отдельными
книгами или печатались в легальных петербургских жур-
налах. Заботливо сохраняла передовая интеллигенция —
и, главным образом, учащаяся молодежь — те книжки
«Отечественных записок» сороковых годов, где печата-
лись статьи Герцена по философии естествознания. Кре-
постнические круги считали, что его «Дилетантизм в
науке» и «Письма об изучении природы» сеют в умах
зольнодумство и «пагубный» материализм.
На одном из собраний кружка натуралистов Владимир
Ковалевский предложил всем участникам заняться
«Нисьмами об изучении природы».
— Хотя Герцену приходилось, — сказал он, — всю
силу таланта употреблять на то, чтобы прикрыть свого
мысль условными оборотами, но его статьи по филосо-
фии естествознания имели большое влияние в свое вре-
мя и сохранили значение в наши дни. Философские иден
Герцена представляют злободневный интерес в самом
боевом вопросе биологии — в доказательстве единства
происхождения органических веществ. Они дают наибо-
лее яркое изложение идей материализма. Послушайте его
самого.
Порывшись в бумагах, Владимир Ковалевский прочи-
тал: «У развивающейся жизни ничего нет заветного...
самой природе... живое, развиваясь, беспрестанно от-
рекается от миновавшей формы».
— Как видите, — продолжал молодой оратор, — Гер-
цен двадцать лет назад понимал в развитии биологии
больше, чем многие из западноевропейских ученых те-
перь. Уже в первом письме об изучении природы он
указывал на взаимную зависимость бытия и сознания.
н не побоялся громко заявить, что идеализм ничего не
сделал для естествознания.
ладимир Ковалевский снова развернул свои записки:
«De3 эмпирии нет науки, как нет ее и в односто-
роннем эмпиризме. Опыт и умозрение — две необходи-
2]

мые, истинные, деиствительные степени одного и того
же знания. .. Только то умозрение не будет пустым
идеализмом, которое основано на опыте».
— Я кончаю, — сказал Ковалевский. — Еще цитата:
«Бесспорно, что события внешнего мира истинны, и не-
умение признать это со стороны идеализма — сильное
доказательство его односторонности».
На других собраниях кружка натуралистов Владимир
Ковалевский читал статьи Герцена о необходимости ор-
ганизации студенческого движения.
Кружок Александра Ковалевского собирался большей
частью у него, либо у других студентов. В этом кружке
было немало интересных людей, энтузиастов науки и сво-
беды мышления.
Среди друзей Александра Онуфриевича выделялся
своей энергией студент Евгений Михаэлис. Это был
плотный, почти атлетического сложения человек, выгля-
девший старше своих лет благодаря окладистой бороде.
На естественном отделении физико-математического фа-
культета он проявил незаурядные способности в области
зоологии.
Темперамент политического деятеля выдвинул МИихаэ-
лиса в первые ряды петербургского студенчества.
Стремлением к преобразованию политической и со-
пиальной жизни страны были охвачены тогда учашиеся
всех русских университетов. Студенческие волнения про-
исходили в конце пятидесятых и начале шестидесятых
годов в Петербурге, Москве, Казани, Жарькове, Киеве.
При всяком проявлении произвола со стороны общей
или университетской администрации студенты устраи-
вали демонстрации, созывали сходки. На этих собраниях
обсуждались политические вопросы и после горячих,
страстных прений предъявлялись правительству требо-
вания в соответствии с установками, выработанными
студенческим комитетом.
Студенческий комитет находился под влиянием идей,
распространявшихся в статьях вождей революционной
демократии — Чернышевского, Добролюбова и их по-
следователей в журнале «Современник». Наиболее прин-
ципиальными в этом отношении были руководители пе-
тербургского студенчества.
22

Герцен также призывал студенчество к унастию в ре-
волюционном движении. Выступая в «Колоколе» с него-
дующими статьями по поводу избиения студентов, выра-
жая им сочувствие, убеждая их «не жалеть» себя для ос-
вобождения народа от распоряжающихся Россией «ва-
рягов», Герцен заявлял:
— Значение университетской молодежи в России co-
вершенно иное, чем в других странах. В университетах,
лицеях, академиях, в небольшом круге литераторов ук-
рывалась и возросла русская мысль. Там жила надежда
и жили верования.
Спустя пятьдесят лет Владимир Ильич Ленин писал
в статье «Крестьянская реформа и пролетарско-крестьян-
ская революция»: «Революционеры 61-го года остались
одиночками и потерпели, повидимому, полное поражение.
На деле именно они были великими деятелями той эпо-
хи, и чем дальше мы отходим от нее, тем яснее нам их
величие, тем очевиднее мизерность, упорство тогдашних
либеральных реформистов» (Соч., т. ХУ, стр. 147).
еволюционными деятелями 1861 года, чье величие
становится все боле и более ясным потомству,
В. И. Ленин называл великих русских критиков-публи-
пистов — Чернышевского и Добролюбова. Говоря о ли-
беральных реформистах, В. И. Ленин имел в виду ту
оппортунистическую интеллигенцию, которая старалась
использовать революционные настроения демократии для
насаждения в России буржуазных порядков.
тудент Михаэлис был достойным учеником первых и
хорошо разбирался в истинных побуждениях вторых.
Сверстник Александра Ковалевского, товарищ его по за-
нятиям зоологией, Михаэлис был близок к кругу Чер-
нышевского.
Пользуясь большим влиянием в студенческих кругах,
ихаэлис скоро стал главным руководителем револю-
ционного движения среди учашейся молодежи. К огор-
чению профессора Куторги, студент Михаэлис уделял
Этому делу больше внимания, чем занятиям в универси-
тете. Старый профессор хотел видеть в талантли-
Бом юноше своего помощника, а затем преемника по ка-
Федре. Упреки профессора повторял Александр Онуфри-
евич:
28

— Вас, Михаэлис, совсем не видно последнее время
в лаборатории. Помните, что наука мстит за себя
тем, кто не отдается еи всей душой и всеми помыс-
лами. |
— В настояший момент естествознание имеет в моих
глазах ценность только как научное пособие для пропа-
ганды материализма и выработки мировоззрения, — от-
вечал Михаэлис. — Когда будут решены стоящие перед
нами первоочередные задачи, мы сумеем отдаться пол-
ностью научно-исследовательской работе.
Высказывая такие взгляды в кружке натуралистов,
Михаэлис ссылался на статью «Антропологический
принцип в философии», где Чернышевский доказывал
тесную связь между естествознанием и материалистиче-
ским мировоззрением. Опираясь на эту мысль, Михаэ-
лис говорил, что научный материализм требует корен-
ного изменения всего государственного, политического и
социального строя народной жизни. Поход реакционного
«Русского вестника» и либерально-буржуазных «Отече-
ственных записок» Краевского против автора «Антропо-
логического принципа», которого они обвиняли в «без-
божном и разрушительном лжеучении материализма»,
был для Михаэлиса поводом разъяснять и толковать
статью Чернышевского не только на заседаниях кружка
натуралистов. Убежденный в своей правоте, Михаэлис
не шел ни на какие уступки и распространял взгляды
своего великого учителя где только мог.
Царские жандармы расправились © ним при первом
удобном случае. Во время осенних студенческих волне-
ний 1861 года Михаэлис возглавлял депутацию учашихся,
ведшую переговоры с начальством учебного ведомства и
шефом жандармов. Вопреки «честному слову» царских
сановников. депутаты были арестованы. Михаэлиса по-
садили в Петропавловскую крепость. через три месяца
сослали в Петрозаводск. а затем в Сибирь.
Несмотря на это, Александр Ковалевский не пеоеста-
вал в течение всей своей жизни поддерживать с Михаэ-
лисом дружеские отношения. В семилесятых годах, за-
нимая в Киевском университете кафедру зоологии, он
давал своему ссыльному доугу поручения научного ха-
рактера от имени общества естествоиспытателей, где был
oA

президентом. Документы общества, существовавшего при
университете, имели большой вес в глазах сибирской ад-
министрации, от которой зависела самая жизнь ссыль-
ных. Это обстоятельство значительно облегчило суще-
ствование Михаэлиса. Занимаясь в Сибири научными
исследованиями, Михаэлис открыл новый вид моллю-
ска. Александр Онуфриевич был в это время уже дей-
ствительным членом Академии наук. При его содействии
Академия поручила специалисту рассмотреть составлен-
ное Михаэлисом описание моллюска. Шо докладу рецен-
зента Академия признала, что работа Михаэлиса имеет
научную ценность, выполнена хорошо не только с точки
зрения внешнего описания, но и в анатомическом отно-
шении.
Александр Онуфриевич сошелся также в кружке с
Павлом Якоби, Николаем Ножиным и бароном Але-
ксандром Стуартом. Последние двое учились в Алексан-
дровском лицее и увлекались естествознанием.
Наряду с занятиями по учебной программе, Ножин
много занимался вопросами общественного ‘устройства,
интересовался социальным движением на Западе.
В кружке он был самым рьяным врагом крепостного
права и царского самодержавия. Свои анатомические и
эмбриологические знания Ножин намерен был направить
на отыскание законов «физиологии общества».
Излагая свои взгляды на значение науки, молодой
ученый говорил:
— Наука для науки, как и искусство для искусства,
справедливость для справедливости, порядок для поряд-
ка, труд для труда — словом, специальность для спе-
циальности — понятия. уже умершие, сушествование их
кажушееся, и они обречены на близкую конечную поги-
бель. Наука для жизни, а не жизнь для науки!
Говоря, что наука пока еше не бралась за разрешение
общественных вопросов, Ножин указывал, что официаль-
ная наука постоянно служила только поддержкой суще-
ствуюшего порядка вешей.
— НУ, а что же народ? Он будет участвовать в рево-
люции? — спросил Влалимир Ковалевский на одном за-
Седании кружка, где Ножин распространялся о своих
Научно-политических планах.
20

— Конечно, — ответил Ножин. — Но мы еще об этом
не подумали. Это будет сделано в свое время. Сначала
надо уничтожить старое, а там ученые возьмутся за все
сразу и все сделают для народа.
— А мне казалось бы: раз нужно делать революцию,
то без народа это не годится, — заметил Александр
Онуфриевич, осторожно относившийся к некоторым уто-
пическим, а порой и сумбурным политическим рассужде-
ниям своего товарища.

Глава третья
ПЕРВАЯ ПОЕЗДЕВА ЗА ГРАНИЦУ
Ш ервыми членами кружка натуралистов, выехавшими
в мае 1861 года за границу для продолжения обра-
зования, были Александр Ковалевский и Николай Но-
жин. Вместе с ними отправились в Гейдельберг Павел
Якоби и некоторые другие члены кружка.
Помещичья семья, к которой принадлежал Якоби,
была незаурядной в ту очень противоречивую, перелом-
ную эпоху. Мать обладала обличительным литературным
талантом, который проявила в сатирическом произведе-
нии «Симбирское ополчение». Павел Якоби не раз читал
его в собрании кружка натуралистов, когда там обсу-
ждались общественные вопросы. В сатире разоблачался
мнимый патриотизм дворянства в Крымскую войну.
Якоби сильно проникся настроением эпохи. Он вышел
из артиллерийского училиша рьяным революционером и
готов был открыто участвовать в ‘борьбе за низвержение
самодержавия. «Не хочу служить орудием, посредством
которого царское правительство держит в рабстве много-
численные народы мсей страны», — сказал Якоби товари-
шам по кружку натуралистов, когда его по окончании
Училища зачислили в артиллерийскую часть.
место армии Якоби отправился с Александром Ко-
валевским за границу учиться химии, «которая, — как
говорил он, — пригодится в борьбе за свободу».
усские студенты составляли в Гейдельберге много-
Численную колонию. Они почти не сближались с учаши-
27

мися-немцами. Молодым энтузиастам естествознания
чужды были нравы большинства германских студентов.
Попойки и дуэли, заносчивость, похвальба своим ученым
и сословным превосходством — вот что бросалось в глаза
русской молодежи при знакомстве с немецкими студен-
тами. Немногие немцы, которые готовились стать серьез-
ными учеными и общественными деятелями, терялись в
обшей массе корпорантов.
Когда Александр Ковалевский приехал в Гейдельберг,
там уже образовалась группа русских студентов, решив-
шая устроить по окончании курса колонию свободных
остествоиспытателей в Африке. Он тоже увлекся этой
идеей. Распределение специальностей молодые мечтатели
произвели... по жребию! Ковалевскому досталась орга-
ническая химия. В короткий срок он написал две ра-
боты: «О воздействии ангидрида серофосфорной кисло-
ты на метиловый и амиловый спирт» и «О сушествова-
нии метастирола». Обе тогда же были напечатаны в спе-
циальном журнале.
Несмотря на такой поошрительный для начинающего
ученого успех, Александр Онуфриевич не сделался хи-
миком. Его интересовала зоология.
Незадолго до приезда Александра Ковалевского в
Гейдельберг, там собралась группа молодых русских
ученых, заканчивавших подготовку к профессуре. В эту
группу входили Менделеев, зченов, Боткин, Бородин.
Александра Ковалевскогс и его товарищей по кружку
натуралистов вдохновлял энтузиазм, характеризовавший
научные занятия этих ученых. Спустя недолгое время
деятельность Менделеева, Сеченова, Боткина и Бородина
прославила русское имя во всем культурном мире. Они
были в числе тех, кто выдвинул русскую науку на пер-
вое место. Они обогатили человечество смелыми и пло-
дотворными идеями, стали, в свою очередь, учителями и
руководителями Заладной Европы в науке. Ужев 1861
году результаты исследований этих кандидатов на ка-
федры российских университетов, полет их творческой
фантазии, смелость новаторских приемов в работе были
предметом разговоров в зарубежных лабораториях.
Аккуратно посешая лекции профессоров естественного
отделения и участвуя в практических занятиях, Але-
28

ксандр Ковалевский со всем пылом молодого ученого
отдался изучению зоологии.
Заведывавший кафедрой зоологии профессор Бронн
считался эволюционистом, но теорию Дарвина принимал
co значительными оговорками. Он перевел на немецкий
язык «Происхождение видов», но к своему переводу при-
соединил критические замечания на некоторые стороны
учения Дарвина. Полемику с автором «Происхождения
видов» Бронн вел Также на своих лекциях. Он отрицал
значение естественного отбора как фактора эволюции,
сомневался в полезности признаков, которыми разно-
видности отличаются от соответствующих видов. Лекции
Бронна вызывали споры среди слушателей. Молодые
русские натуралисты, расходясь из его аудитории, долго и
оживленно говорили о теории Дарвина и об ее критиках.
Больше всех горячился Ножин.
— Я сличил его перевод «Происхождения видов» с
английским подлинником, — говорил он на товарише-
ских обсуждениях лекций Бронна. — Как бесстыдно
исказил он перевод!
— Это чересчур, Ножин!| — не выдержал Ковалев-
ский. — Я тоже сличал перевод с английским изданием
и не нашел в нем искажений. Правда, в немецком изда-
нии «Происхождения видов» нет ни слова о происхожде-
нии человека. ..
— Что ж, это пустяк, по-вашему?
— Но иу самого Дарвина мы находим по этому по-
воду всего одну фразу. В заключительной части последней
главы, там, где Дарвин устанавливает, что виды образу-
ются не в силу чудесных актов творения, он высказывает
надежду, что дальнеишими, более важными исследовани-
ями будет пролито много света на происхождение человека.
— Одна такая фраза в связи со всем текстом много
дает читателю и наводит его на важные размышления, —
заключил бывший лицеист.
Александр Онуфриевич вынужден был согласиться
С товарищем.
есколько иначе в это время складывалась ‘судьба
Зладимира Онуфриевича. Окончив Училище правоведе-
НИЯ Сс аттестатом первого разряда и правом на чин [Х
Класса, он сразу получил то, что рядовой ‘чиновник вы-
29

сиживал в канцелярии ‘десятилетиями. Одновременно ¢
приказом о производстве в титулярные советники Влади-
мир Онуфриевич был назначен на службу в Сенат по
департаменту герольдии.
По выходе из училиша Владимир Ковалевский прово-
дил дни в библиотеках и книжных магазинах. Особенно
облюбовал он магазин Николая Серно-Соловьевича на
Невском проспекте. Магазин и библиотека Серно-Соло-
вьевича состояли на плохом счету у жандармов. Это был
один Из Центров распространения литературы, пропове-
дывавшей идеи материализма. В провинциальных горо-
дах полиция иногда находила среди изданий, рассылав-
шихся магазином, книги лондонской Вольной печати.
Книжный магазин и библиотека были основаны Серно-
Соловьевичем в 1861 году с пропагандистской целью.
Они были удобным местом для встречи членов револю-
ционного общества «Земля и воля». Поступив по окон-
чании Александровского лицея в Главный комитет по
крестьянским делам, Серно-Соловьевич наглядно убе-
дился в Том, что отмена крепостного права кподгото-
вляется не для освобождения крестьян, а для еще боль-
шего закабаления их помещиками. Он повел по этому
поводу энергичную пропаганду в герценовских изданиях,
печатал в России и за границей — за своей подписью —
статьи и брошюры, в которых смело разоблачал обман
трудового народа правительством. Сотрудничал он также
с Огаревым в составлении революционных прокламаций.
Чернышевский называл его своим другом. За сношения
с Герценом Серно-Соловьевич в июле 1862 года был
арестован. Осужденный на каторжные работы и ссылку
в Сибирь, он спустя четыре года умер в Иркутске.
Согласно подписке, взятой при поступлении Влади-
мира Онуфриевича в училище, он должен был отслужить
по министерству юстиции шесть лет. Но служба его не
привлекала. Он добыл свидетельство о болезни и полу-
чил четырехмесячный отпуск за границу для лечения.
Владимир Онуфриевич побывал в Париже, пожил не-
сколько недель в Ницце и отправился в Гейдельберг, к
брату, у которого поселился.
Первые дни ушли на осмотр местных достопримеча-
тельностей и знакомство с русской колонией. Затем Вла-
30

димир Онуфриевич втянулся в жизнь и интересы своих
соотечественников-студентов. Между прочим он прини-
мал участие в устройстве: обеда в честь сына Герцена,
молодого физиолога А. А. Герцена, приехавшего в Гей-
дельберг познакомиться с русскими студентами, буду-
щими профессорами российских университетов. Он сам;
собирался в Россию, рассчитывая занять кафедру фи-
зиологии в Московском университете.
Обед ‘был устроен на средства, собранные среди рус-
ской студенческой колонии и русских туристов. В лице
А. А. Герцена русская молодежь чествовала его знаме-
нитого отца. Присутствовавший на чествовании поляк —
участник восстания 1831 года — произнес большую речь,
которую закончил обрашением к молодому Герцену:
— Приветствую вас как сына славного русского па-
триота, который служит делу сближения русского и
польского народов. Передайте вашему отцу, что поль-
ская демократия завешает грядушим поколениям любить
и чтить Александра Ивановича Герцена!
Затем были тосты за лучшего друга и соратника Гер-
цена — поэта Огарева, за «Колокол», тост в память де-
кабристов, за русскую литературу и науку, за учащуюся
молодежь. В ответной речи А. А. Герцен сказал:
— Мой отец и Огарев поручили мне передать нашим
учащимся привет. Они зовут всех, кому дорого живое
дело, итти с народом. С народом: не погибнете, — говорит
отец. Шусть мертвые хоронят своих мертвецов. Мы
зовем живых! \У1\0$ уосо!!
Чествование молодого Герцена продолжалось еще не-
сколько дней, но в более скромных размерах. Его приезд
вызвал подъем общественной жизни в гейдельбергской
колонии. Вопросов, требовавших немедленного разреше-
ния, было много: «суд» над автором «Отцов и детей»,
диспут пс поводу «Отверженных» Виктора Гюго, отно-
шение к крестьянской реформе в России, планы Гари-
бальди и Маццини об освобождении и объединении Ита-
лии. С рефератом по поводу нового романа Гюго выступил
ожин. Кто-то предложил приобрести железные цепочки
С —_-
1 e
«Vivos voco I» (лат.) — «Зову живых!» Это изречение было
девизом «Колокола»,
3]

В честь героя «Отверженных» — Жана Вальжана. Все рус-
ские студенты украсили свои жилеты такими цепочками.
Братья Ковалевские приняли вместе с другими рус-
скими студентами участие в устройстве русской библио-
теки и читальни при Гейдельбергском университете. В би-
блиотеку стали поступать книги из России от издателей
и книгопродавцев. Выписывались также русские лондон-
ские издания. Библиотеке присвоили имя знаменитого хи-
рурга Николая Ивановича Пирогова, руководившего тогда
занятиями молодых русских ученых за границей и пода-
рившего в библиотеку книги, собранные им в Германии.
«1 {ироговская библиотека» стала местом политических
и научных собраний русского студенчества. При ней воз-
никла касса взаимопомощи русских учашихся. Оба уч-
реждения сразу же получили у царской жандармерии
плохую репутацию.
Уезжая за границу, Владимир Ковалевский не знал
точно — будет ли он в Гейдельберге вместе с братом
Александром изучать биологию или слушать там лекции
на юридическом факультете. В беседах и спорах со сту-
дентами-юристами Владимир Онуфриевич обнаружил
блестящие способности оратора. На диспутах он одержи-
вал победы, вызывая восторг товаришей изумительной
памятью, быстрым усвоением предмета беседы, боико-
стью диалектики, смелостью выводов.
— Советую вам, Ковалевский, готовиться к адвокату-
ре, — убеждал Владимира Онуфриевича один из гейдель-
бергских приятелей. — Мы накануне больших политиче-
ских реформ. Адвокатам предстоит у нас большая деятель-
ность не только по защите правовых интересов населе-
ния, но и в области общегражданской. Мы, несомненно,
очень скоро встретимся с вами в русском парламенте.
Ковалевский отвечал, что он и сам, независимо от
каких бы то ни было практических целей, подумывает
о необходимости углубить свои юридические знания.
Когда Владимир Онуфриевич передал брату свой раз-
говор с приятелем, Александр сказал:
— Ну что ж, Володя, раз ты решил быть юристом,
запишись на лекции. Начни заниматься систематически.
Я только не пойму, зачем ты переводишь книги по био-
логии. Даже здесь ты возишься с ними.
32

В. О. Ковалевский (конеи 60-х зодов)

На предостережение Александра Онуфриевича, что от
разбрасывания в занятиях будет мало толку, Владимир
Онуфриевич сказал:
— Этого я пока не боюсь. Наде1ось справиться и с
тем и с другим. Все устроится, Саша.
— Но где же ты хочешь систематически заниматься
юридическими науками? Не в [{етербурге ли?
— Я не запишусь на юридический факультет ни
здесь, ни в Петербурге, — с улыбкой ответил Влади-
мир. — Я еду в Лондон, к Герцену. Ты так погружен в
свою химию, что совсем не заметил, какие успехи сде-
лало русское политическое движение. Мне надо пожить
некоторое время в Лондоне, чтобы подготовиться к на-
зревающим у нас событиям. Это не за горами.
— Ты разве состоишь в какой-нибудь партии? —
спросил старший брат.
— В партии я не состою, но с некоторыми организа-
циями связан личными отношениями. Я оказывал земле-
вольцам некоторые услуги и готов впредь служить общему
делу. Я и теперь имею кое-какие поручения в Лондон.
— Смотри, Володя, будь осторожен: Лондон кишит
шпионами жандармского отделения. Как бы тебе не по-
пасться по возвращении в Россию.
— Ятебе уже сказал, что формально ни с кем не связан.
Следовательно, тебе опасаться за меня нечего. Но если
бы я даже и увяз где-нибудь, вспомни некрасовского
«Поэта-гражданина», — ведь ты им тоже зачитывался.
Иди в огонь за честь отчизны,
За убежденье, за любовь...
Иди и гибни безупречно.
Умрешь не даром. Дело прочно,
Когда под ним струится кровь...
— Впрочем, Саша, беспокоиться тебе не о чем. Я нс
иду на гибель. — После некоторого раздумья он продол-
жал: — Уж не знаю, милый дружок, как это выразить,
но я просто не чувствую в себе способности выполнить
долг гражданина полностью и до конца, как этого тре-
бует поэт. Гы прав, раздвоение — вешь опасная.
— Мне кажется, — сказал Александр Онуфриевич, —
что эти слова поэта не исключают мирной научной ра-
боты.
3 Семья Ковалевских 33

— Этому разговору, брат, не будет конца. Я намерен
в Лондоне заниматься, главным образом, юридическими
науками. Все остальное сделается попутно. Через не-
сколько месяцев вернусь в Петербург, и тогда... Ну, а
тогда посмотрим... Теперь загадывать на полгода труд-
но... Скажи лучше, что ты намерен делать? Ведь работа
‹ моллюсками подходит у тебя к концу.
— Я говорил с Бронном. Старик советует мне ехать
в Италию. Там на побережье можно исследовать разви-
тие низших позвоночных. Дело, видишь ли, в том, что
противники эволюционной теории основывают свои воз-
ражения, главным образом, на отсутствии в природе про-
межуточных форм. Ты знаешь, сам Бронн не принимает
этой теории целиком.
— Потому что твой Бронн лишен фантазии, — заме-
тил Владимир. — У него нет творческой смелости, по-
могавшей Кювье воссоздавать вымершие виды по одному
зубу или обломку кости.
— Фантазия и смелость, конечно, нужны науке, но ей
также нужны факты. Дарвин дал блестяший пример
того, как можно делать смелые догадки на почве фактов.
Вот у меня, Володя, и явилась мысль об одной интерес-
ной работе... — Александр замялся. Владимир выжи-
дающе посмотрел на брата. — Нет, нет. Я тебе этого
не скажу. Я даже самому себе боюсь громко сказать об
этом. Мысль смелая, даже дерзкая. Но это совсем не
фантазия! Если моя мысль подтвердится, она явится
скромным выводом из тшательной проверки некоторых
поспешных заключений других исследователей... Кое-
кто из них стоял на верном пути, но им нехватило хо-
бошо обоснованных фактов. Эти факты надо собрать.
И вот я решился взяться за это дело. Ты будешь пер-
вый, кто узнает о моих выводах, если только они у меня
получатся и если ты будешь интересоваться биологией.
Впрочем, до этого вообше далеко, — закончил Але-
ксандр, — мне надо еше пройти курс микроскопической
техники. Готом с Ножиным мы. поедем в Италию. Воз-
можно, что и работать будем над моей темой совместно.

Глава четвертая
У ГЕРЦЕНА В ЛОНДОНЕ
| ладимир Ковалевский прибыл в Лондон в конце
B мая 1862 года, в пору высшего расцвета пропаган-
дистской деятельности Герцена. Популярность издателя
«Колокола» была огромна. На вокзале Ковалевский за-
глянул в путеводитель, чтобы найти гостиницу поближе
к Орсет-гаузу, где жил Герцен. Это оказалось проще, чем
он ожидал. Дом Герцена значился в числе достопримеча-
тельностей квартала. В путеводителе сообщалось, что к
Орсет-гаузу стремятся многие приезжающие из России.
Названо было несколько гостиниц, близких к дому `Гер-
цена, указаны маршруты разных средств передвижения к
Орсет-гаузу.
Сняв комнату и приведя себя в порядок с дороги,
Ковалевский разыскал Кельсиева, который раньше был
близок с петербургскими студентами и которого он знал
по рассказам Николая Серно-Соловьевича.
Кельсиев был старше Владимира Онуфриевича лет на
семь. Он учился в Петербургском университете, зани-
мался восточными языками, входил в кружок студентов,
с которым был близок Добролюбов. Знаменитый критик
внимательно присматривался к Кельсиеву и дал интерес-
ную характеристику его:
— Это человек серьезно мыслящий, с сильной душой,
с жаждой деятельности, очень развитый разнообразным
чтением и глубоким размышлением. С ним случалось
мне просиживать по пять часов, зашедши на полчаса
35

за каким-нибудь делом. Он не Пугается отвлеченных во-
просов, но берет их, не разобщая с жизнью. Одно, что
мне в нем не нравится, — это излишняя прихотливость
в отношении к собственной жизни. Может быть, впро-
чем, это в нем есть следствие внутренних сил, которые
ишут себе выхода и рвутся в разные стороны. Он учился
в коммерческом училище и поступил на службу в Рос-
сийско-американскую компанию, чтобы ехать в Китай.
Для этого он сделался вольнослушателем университета.
Вдруг ему Китай надоел, и он увлекся естественными
науками. Затем опять началось изучение китайской сло-
весности. ..
Жизнь дополнила характеристику Кельсиева, данную
ему Добролюбовым, новыми штрихами.
естолюбивый и неуравновешенный, Кельсиев задался
целью сделать большую карьеру. В поисках путей к этому,
онв 1859 году поехал к Герцену. Ему мерещилось руко-
BOACTBO литературно-пропагандистской деятельностью,
он мечтал даже о роли вождя русской революции.
Кельсиев при первой же встрече с Владимиром Онуф-
риевичем познакомил его с эмигрантскими русскими де-
лами. Сказал, что Герцен охотно примет его, так как
всегда рад поговорить с молодежью, не оторвавшейся от
родной почвы.
Герцен действительно принял Ковалевского привет-
ливо. Расспрашивал о настроениях в Петербурге, о своих
друзьях и знакомых, хвалил увлечение Ковалевского
естествознанием и советовал ему выбрать специальность
в биологии.
Лондонский день Владимира Онуфриевича был запол-
нен с утра до поздней ночи. Несколько часов в день он
проводил в Британском музее. Уставленные в чугунных
галлереях шкапы юридического отдела библиотеки му-
зея дали много материала для задуманной им работы
о суде присяжных. Кроме юридического отдела, Ковалев-
ского привлекал еще отдел политический, где имелись
издания по истории революционного движения всех вре-
мен. Особенной полнотой отличалось собрание материа-
лов По революции 1848 года. Просматривал Владимир
Онуфриевич также все новинки по биологии, выбирая
книги для перевода на руеский язык.
36

Ковалевского приглашали в Орсет-гауз не только на
воскресные обеды, когда к Герцену собирались приез-
жие соотечественники. Он стал у Александра Ивано-
вича домочадцем и вскоре сменил Кельсиева в качестве
учителя младшей дочери Герцена — Ольги.
Кельсиев в то время носился с мечтой издавать в
Лондоне старообрядческий журнал «Общее вече», ут-
верждая, что таким образом можно использовать для
революционных целей русский церковный раскол. Ёму
хотелось быть на виду, играть заметную роль, руково-
дить движением, а в «Колоколе» статьи его печатались
редко и с значительными редакторскими изменениями.
Попытки Кельсиева привлечь к выпуску нового журнала
средства русских купцов-раскольников ни к чему не при-
вели. Тогда он начал убеждать Герцена и Огарева вы-
пускать «Общее вече» приложением к «Колоколу».
— Они — талантливые публицисты, жаловался Кель-
сиев на Герцена и Огарева, — но совсем не государствен-
ные люди. Я говорю им: «Вся Россия волнуется вашей
пропагандой, все готовы действовать, только не знают,
с чего начать; ждут команды от вас».
— А они что? — спрашивал Владимир Онуфриевич.
— Ничего. Огарев молчит. Александр Иванович ве-
лит читать его «Концы и начала». Упивается обличением
свропейского мешанства. Все это очень умно, тонко, кра-
сиво, но без вывода и применения. Мы сами знаем, —
возмушался Кельсиев, — что Запад гниет, что спасение
человечества придет с Востока. Так дайте же нам про-
грамму, скажите ясно и точно, что делать. Сами не мо-
гут и мне не дают свободы действия. ..
И Кельсиев рассказал Ковалевскому про свою борьбу
за «Общее вече».
— Тут ожидается из Москвы старообрядческий епи-
скоп Пафнутий. Обязательно устрою ему свидание с моим
принципалом Герценом и добьюсь своего.
переговоры с епископом Кельсиев втянул Владимира
нуфриевича. Однако не столько с помощью Пафнутия,
сколько при содействии Огарева и Бакунина, удалось
Убедить Герцена издавать при «Колоколе» старообряд-
ческий журнал. Кельсиевский проект поддержал лондон-
скии книгопродавец Трюбнер, распространявший изда- .
97

ния Вольной типографии. Он считал, что журнал хо-
рошо пойдет.
Но Кельсиева ждало разочарование. Герцен поставил
условием, чтобы ответственным и единоличным редакто-
ром «Общего веча» был Огарев, который решительно
предложил выбросить из программы журнала богослов-
ские полемические статьи.
— Это не то, что я задумал, — жаловался Кельсиев
после выхода первого номера журнала. — Мне оставили
только роль технического советника при редакторе. Мои
статьи отвергаются, статьи старообрядцев не пропу-
скаются без цензуры самого Герцена. Нечего мне де-
лать в Лондоне. Придется уезжать.
Ковалевский вспоминал при этом, чтб говорили в Пе-
тербурге о неустойчивости и легкомыслии Кельсиева.
Разговоры Кельсиева об отъезде из Лондона превра-
тились в твердое решение после одного несчастного слу-
чая. В 1862 году поиближалось пятилетие со дня выхода
первого номера «Колокола». Кельсиев считал необхо-
димым торжественно отпраздновать этот день. Герцен
был против.
— Не время праздновать, — говорил он. — Надо ра-
ботать.
Кельсиев настаивал:
— Этот праздник будет хорошим поводом для рево-
люционной агитации.
Он объяснял при этом родным и ближайшим друзьям
Герцена, что юбилей газеты будет также чествованием
самого Александра Ивановича.
Кельсиева поддержали. Была устроена пирушка в
большом зале ресторана Кюна. Явилось много эмигран-
тов, пришли случайно находившиеся в Лондоне соотече-
ственники. К устройству праздника Кельсиев привлек
Владимира Онуфриевича.
ерцен знал, что за его деятельностью наблюдает цар-
ское правительство. Он принимал меры к тому, чтобы о
приезде в Лондон петербургских корреспондентов «Ко-
локола» знало как можно меньше людей. Свидания с
приезжими русскими обставлялись так, чтобы они не
попали в поле зрения шпионов, вертевшихся вокруг
Орсет-гауза. На больших приемах, на воскресных обедах
38

у Александра Ивановича присутствующих знакомили,
не называя имен. Наиболее полезные в политическом от-
ношении лица встречались с Герценом вне его дома.
таких свиданиях знал только Огарев.
Торжество в честь пятилетия «Колокола» было слиш-
ком многолюдно, чтобы его можно было уберечь от не-
скромных глаз и ушей. Началось оно обедом и затяну-
лось до поздней ночи. Говорили о большой политике,
произносились тосты и рассказывались политические
анекдоты. В беседе назывались имена, которых не сле-
довало упоминать при посторонних.
Ковалевский с удивлением услышал, как Кельсиев
громко заявил, что приехавший в Лондон его школьный
товарищ возврашается в Петербург и готов взять с со-
бой материал, неудобный к пересылке обычным путем.
Его не одернули. Наоборот, кто-то заинтересовался фа-
милией отъезжаюшего. Кельсиев шопотом, через весь
стол, назвал своего приятеля: «Павел Александрович
Ветошников, служит в петербургском отделении лондон-
ской торговой фирмы Грегори и К%.
Желая отблагодарить друзей «Колокола», Александр
Иванович в конце пирушки пригласил участников ее на
ближайший воскресный обед в Орсет-гаузе.
На обед снова собралась большая компания. Были и
малознакомые люди. Кельсиев, не предупредив хозяев,
привел Ветошникова, который уезжал .на другое утро.
За обедом Ветошников подошел к Александру Ивано-
вичу, спросил, нет ли писем и поручений на родину.
Сидевший рядом Бакунин дал несколько заготовленных
посланий к петербургским доузьям. Огарев передал
письменный привет Николаю. Серно-Соловьевичу. К это-
му письму Герцен прибавил поклон от себя. Тут же он
заявил, что готов вместе с Огаревым издавать «Совре-
менник» в Лондоне или в`Женеве. Спрашивал, надо ли
опубликовать это в «Колоколе», так как в Лондон до-
щли уже слухи о походе реакции против Чернышевского.
егальные статьи Чернышевского в «Современнике» вы-
зывали против него в правительственных кругах не мень-
ше озлобления, чем тайные революционные связи, о ко-
торых, при всей конспиративности Николая Гаврило-
вича, догадывались жандармы.
39

В день отъезда Ветошникова из Лондона с грузом
политической переписки Гретье отделение в Петербурге
получило об’ этом шифрованную телеграмму. Ветошни-
кова арестовали на пароходе в петербургском порту.
С испугу он во всем повинился.
Не дожилаясь от Серно-Соловьевича ответа на свой
запрос о «Современнике», Герцен поместил в очередном
номере «Колокола» заметку о том, что Вольная русская
типография предлагает издателям газет и журналов. ко-
торые будут запрешены в России, продолжать их в Лон-
доне. Издатели «Колокола» готовы печатать такие жур-
налы за свой счет.
Арест и показания Ветошникова послужили толчком
для политического погрома в России. Начались аресты.
Забрали Серно-Соловьевича и многих других. Были
установлены имена многих корреспондентов «Колокола»,
‹торонников конституции, участников освободительного
лвижения. Создав большой процесс демократических
деятелей, сносившихся с лондонскими пропагандистами,
правительство засадило одних в тюрьмы, других отпра-
вило на каторжные работы и на поселение в Сибирь.
Дело арестованного тогда же Н. Г. Чернышевского —
самого принципиального, последовательного и бесстраш-
ного врага царского стооя, самого искреннего зашитника
трудового народа, революционного демократа, образован-
нейшего человека эпохи — выделили из этого процесса.
Не было никаких юридических данных для обвинения
его Сфабриковали провокационные, подложные доку-
менты и на основании их осудили знаменитого писателя.
Tak расправились с вождем революционной демократии
и с его молодыми последователями.
В Орсет-гаузе все чувствовали себя отвратительно —
и хозяева, и постоянные посетители. Упрекали. друг друга
в неосторожности, читали нравоучения. Строились до-
гадки о доносчиках. Наводились справки у доверенных
петербургских лиц.
История с Ветошниковым причинила Герцену жесто-
кие страдания. Он провел из-за нее много бессон-
ных ночей.
— Вот к чему приводит неосторожность, — говорил
он. — Все это было в высшей степени неосмотрительно,
40

Кельсиев не находил себе места и готов был наложить
на себя руки.
— Кто мог думать, — говорил он Ковалевскому, —
что этог тихий и скромный человек, чувствовавший себя
полным хозяином на пароходе английской фирмы, вдруг
обратит на себя внимание русской полиции! Капитаны,
матросы, таможенные чиновники — все его знали, никто
не посмел бы обыскивать его, если бы он проявил осто-
рожность. Такой провал, такое несчастье! Лучше мне бе-
жать отсюда.
Он советовал и Владимиру Онуфриевичу уехать из
Лондона, бросить знакомства с политическими организа-
циями. Ковалевский отвечал, что хочет еше присмо-
треться к людям, а потом вернется на родину.
Через две-три недели Кельсиев очутился в Константи-
нополе. Он и там не оставил мысли о пропагандистской
деятельности среди старообрядцев, выходцев из Рос-
сии. В одном из своих писем к Владимиру Ковалевско-
му он просил сообшить об этом Герцену.
_ Конечно, никакого движения среди заброшенных на
чужбину старообрядцев Кельсиев не вызвал, а для него
самого скитания по чужим землям завершились рядом
личных несчастий. На его руках умерли, один за другим,
все члены его семьи. Сначала младший брат, приехав-
ший помогать ему в пропагандистской работе, затем двое
маленьких детей, наконец жена. Кельсиев потерял веру
в свое дело, в самого себя и малодушно отдался в руки
паоской полиции.
Так позорно кончилась деятельность человека, слу-
чаино связаванего свою жизнь с революционным движе-
нием.
Александр Онуфриевич все еше находился за грани-
цей, звал брата в Петербуог, куда собирался сам для
сдачи кандидатского экзамена и зашиты кандидатской
диссертации. Млалший брат не мог решиться на что-
либо определенное. Он послал в депаотамент герольдии
просьбу о продлении отпуска. поиложив свидетельство
о болезни. Бумажка не была заверена в русском посоль-
стве, и Ковалевскому отказали в просьбе. Сенат требо-
вал возврашения чиновника к месту службы. Владимир
нуфриевич ничего не ответил. Его вычеркнули из спи-
4]

ска числящихся на службе, с повторным предупрежде-
нием, что при желании вступить снова в казенную
должность он обязан отслужить по ведомству юстиции
шесть лет.
В Лондоне Владимир Онуфриевич имел ряд встреч с
английскими учеными.
В Британском музее он познакомился и близко со-
шелся © Вильямом Ролстоном, который изучил русский
язык и переводил на английский язык русские народные
сказки. Ролстон ввел Ковалевского в лондонское обще-
ство естествоиспытателей. Владимир Онуфриевич встре-
чался со всеми знаменитыми английскими натурали-
стами. Гексли, Ляйэлль, Уоллес, сам Дарвин обратили
внимание на молодого русского, сумевшего в короткое
время приобрести знания в различных отраслях биоло-
гии. Тем не менее Ковалевский еше не думал о само-
стоятельной работе в области естествознания.
В Лондоне Владимир Онуфриевич получил весточку
от Якоби, который приглашал друга повидаться с ним
во Львове. Якоби сообщал, что в Польше назревают
большие события, в которых должны принять участие
все русские демократы.
Ковалевский забросил начатую работу о суде присяж-
ных. Перед отъездом из Лондона он имел продолжитель-
ный разговор с Герценом, который советовал ему дей-
ствовать осторожно, чтобы не порвать связей с родиной.
Несколько задержавшись в крупнейших научных цен-
трах Франции и Германии по своим переводческим де-
лам, Владимир Онуфриевич попал во Львов в самый
разгар польского восстания. Здесь он прежде всего оты-
скал своего друга, служившего врачом в одном из поль-
ских повстанческих отрядов.
В одном из сражений с русскими правительственными
войсками Якоби был ранен. Отзывчивый на страдания
своих друзей и близких, Владимир Онуфриевич помог
укрыть Якоби в безопасном месте. Вскоре после этого
он тайно перешел русскую границу и вернулся в Петер-
бург.

2
Глава пятая
ПЕРВОЕ УВЛЕЧЕНИЕ ВЛАДИМИРА
ОНУФРИЕВИЧА
Петербурге Ковалевский сразу погрузился в изда-
тельскую деятельность, план которой обдумал в
Лондоне. Осмотревшись, Владимир Онуфриевич возоб-
новил старые и завел новые связи в радикальных и рево-
люционных кругах. В Сенат не показывался и вообще
не хотел поступать на службу. Переводил главным обра-
зом сочинения западноевропейских натуралистов и сам
издавал их.
Издатели и типографы устроили Владимиру Онуфрие-
вичу кредит у бумажных фабрикантов. При своей огром-
ной работоспособности, Ковалевский в короткий срок
перевел и выпустил в свет ряд учебных руководств и
популярных очерков по естествознанию и другим наукам.
н переводил с английского, французского и немецкого
без словарей, диктуя стенографу.
К нему ‘на квартиру в Эртелевом переулке приходили
рассыльные из типографий, цинкографий и переплетных.
Приносили корректуры, клише, отпечатанные листы,
пробные экземпляры изданий. Все сваливалось «на
время» в передней, лежало там неделями. Следы типо-
графской краски отпечатывались на дверях, на вешах в
передней и в комнате. Прислуга жаловалась на кварти-
ранта хозяевам. Владимиру Онуфриевичу дали понять,
что его комната нужна для приезжающей «на-днях»
родственницы. Пришлось подумывать о новом приста-
нише. Выручило знакомство Владимира Онуфриевича ¢
43

Юлианом Жуковским и его женой, которые уезжали на
полгода за границу.
Юлиан Галактионович Жуковский был близким со-
трудником некрасовского «Современника». Жена его,
Екатерина Ивановна, была типичная «салонная» ниги-
листка. Она происходила из небогатой помешичьей
семьи, где всем заправлял отец-самодур. Чтобы освобо-
диться от тяжкой опеки отца, Екатерина Ивановна со-
гласилась в юном возрасте фиктивно выйти замуж за
незнакомого ей пожилого помещика Ценина. Она ду-
мала, что это будет лучшим средством избавиться от
деспотизма отца, но просчиталась: муж ее оказался
грубияном, деспотом, пьяницей.
Екатерина Ивановна ушла от мужа, но новый брак ее
с ФКуковским не мог быть оформлен церковным поряд-
ком: Ценин не давал ей развода. Гогда она ‘решила
уехать с Жуковским на некоторое время из Петербурга.
В их квартире и поселился Владимир Онуфриевич.
Живя в Петербурге, чаше всего Владимир Онуфрие-
вич встречался с бемьеи своего друга Евгения Михаэ-
лиса. Отец Евгения, Петр Иванович, служил в одном из
петербургских департаментов. Это был суровый человек,
державший всю семью в. страхе. Попадало от него и
сыну, и дочерям, и даже их гостям, если подвернутся
под сердитую руку.
— А что, Петр Иванович будет дома? — спрашивали
молодые люди, когда барышни Михаэлис приглашали
их притти вечером.
— (Сегодня клубный. день, — успокаивали барышни. —
Папа после обеда уйдет играть в.карты. Вернется
поздно. Приходите. -
Мать их, Евгения Егоровна, в молодые годы позна-
комилась в Перми с Герценом, отбывавшим там ссылку.
Встречи с ним оказали большое влияние на взгляды
Евгении Егоровны.
В сороковых годах Ёвгения Егоровна выступала в ка-
честве писательницы. Ёе повести печатались в журналах
п пользовались успехом у читателей. Она проповедывала
в них равноправие женшин. Свои передовые взгляды
Евгения Егоровна передала детям. С развитием рево-
люционно-публицистической деятельности Герцена она
44

Стала его горячей сторонницеи. Евгения Егоровна энер-
гично0 защищала детеи от своего мужа-консерватора,
отстаивая их право на свободное устройство личной
жизни.
В доме Михаэлис часто бывал писатель демократиче-
ского лагеря Николай Васильевич Шелгунов, который
вскоре женился на их дочери Людмиле.
Владимир Ковалевский был в большой дружбе с Люд-
милой Петровной Шелгуновой. Уезжая за границу, она
сказала Евгении Егоровне:
— Мама, приголубьте Ковалевского. Он прелестней-
ший человек и совершенно одинокий. Ёго брат сидит у
моря в Италии, с отцом у них нелады. Он очень много
знает, много видел. Нашей семье будет полезно его об-
щество.
Ковалевский понравился Ёвгении Ёгоровне. Она по-
любила его, как родного сына. Владимир Онуфриевич
стал близким человеком в доме Михаэлис.
После ссылки в Сибирь студента Михаэлиса, к поли-
тической деятельности которого Ёвгения Егоровна отно-
силась сочувственно, ее вторая дочь Маша поддержи-
вала дружеские отношения с товаришами брата. Она
привлекла Владимира Онуфриевича к участию в своих
замыслах. В то время Маша отдавала много времени
организации «Общества поошрения женского труда».
Ковалевский, принявший участие в женском движе-
нии, познакомился в этом обществе с главным его
устроителем, полковником Петром Лавровичем Лавро-
вым. Математик и философ, Лавров состоял профессо-
ром Артиллерийской академии и одновременно членом
революционной организации «Земля и воля».
Устав «Общества поошрения женского труда» про-
фессор Лавров разработал при содействии Владимира
Ковалевского, как юриста. По мысли учредителей, обше-
ство имело целью создать трудовую помошь женшинам
и упорядочить условия их заработка. «Одно из самых
трудных положений в нашем обшестве, — говорилось в
Уставе, — есть положение женшины. Большая часть за-
нятий для нее закрыта не по неспособности к ним, а по
непривычке общества видеть женщину на месте, которое
обыкновенно занимают мужчины». Затем в уставе ука-
45

зывалось, что намечаемая организация имеет в виду
«устроить женский труд на более прочных основа-
НИЯХ».
Некоторые устроители настояли на привлечении к
делу дам из аристократических кругов. Благодаря этому
устав общества был утвержден очень скоро и без изме-
нений. Но Лавров и его друзья записали в учредители
многих участников демократического движения. Они
требовали соответственного распределения мест в руко-
водящих органах общества. Однако правительство утвер-
дило устав при условии, что ответственными лицами в
организации будут две придворные дамы, которым и
предоставлялось право наметить состав правления.
Демократическое большинство, во главе которого были
Владимир Ковалевский, Маша Михаэлис, критик Варфо-
ломей Александрович Зайцев и его сестра Варвара, со-
глашалось пойти на некоторые уступки. Но аристокра-
тическая группа требовала полноты власти и называла
своих противников якобинцами.
Пытаясь примирить враждующих, Лавров говорил о
высоких задачах общества. Он поддерживал предложе-
ние демократов о равном числе членов правления от
двух основных групп учредителей. Соглашение не было
достигнуто.
а очередном заседании, открывшемся в отсутствие
Лаврова, один из ораторов либерально-правительствен-
ного крыла общества кричал по адресу демократического
большинства:
— Вы хотите пробраться в правление, чтобы под бла-
говидным предлогом сеять свои семена! Но это дело
должны вести люди солидные...
Ему не дали кончить. С демократических скамей крик-
нули:
— Вон отсюда! Мы забаллотируем вас!
В зале поднялся сильный шум. Ковалевский поехал за
Лавровым, надеясь на умиротворяющее влияние его
штаб-офицерских эполет. Но появившийся на заседании
Петр Лаврович напрасно расточал свое красноречие.
Полковнику не удалось примирить непримиримое.
Через два дня официальные учредители общества
объявили его через газеты закрытым.
46

Мария Петровна Михаэлис занялась тогда при содей-
ствии Ковалевского устройством женской издательской
артели. Участвовали они также в артелях переводчиков,
наборщиков и переплетчиков.
В общих заботах и труде Владимир Онуфриевич не
мог не оценить благородных черт характера Маши Ми-
хаэлис. Дружба скоро перешла в любовь. Владимир
Онуфриевич влюбился со всем пылом своей увлекаю-
шейся натуры. Молодой человек нравился Марии Пе-
тровне самоотверженной готовностью помочь нуждаю-
щимся, отзывчивостью на все хорошее. Открытое, доб-
рое лицо Ковалевского, природная одаренность, самая
порывистость Владимира Онуфриевича были глубоко
симпатичны девушке. Маша согласилась стать его неве-
стой. Мать одобрила это решение. Даже отец не нашел
возражений и торопил со свадьбой.
Старика Михаэлиса прельщала деловитость Ковалев-
ского. Он надеялся, что замужество отвлечет его дочь
от революционных кружков.
Назначенное на первые числа июня венчание, однако,
пришлось отложить по причине совершенно непредви-
денной. 18-го мая 1864 года в «Ведомостях» петербург-
ской городской полиции было напечатано, что на другой
день, в восемь часов утра, на Мытнинской площади со-
стоится объявление бывшему титулярному советнику
Николаю Чернышевскому приговора © ссылке его на
каторжную работу в рудниках и затем на пожизненное
поселение в Сибири.
`Несмотря на ранний час и пасмурное, дождливое
утро, публики собралось много. Сооруженный на пло-
шади помост был окружен конными жандармами. За
ними толпилось не менее четырехсот человек, преимуще-
ственно учащейся молодежи. Позади забора, окружавшего
строящийся дом, стояло много рабочих. Маша МИихаэлис
и Владимир Онуфриевич пришли на плошадь задолго до
назначенного часа и заняли места в первых рядах.
Николая Гавриловича привезли и поставили на помо-
сте у столба. Палач надел ему на руки кольца прикован-
ных к столбу цепей. Объявление приговора продолжа-
лось полчаса. Затем Николая Гавриловича вывели на
середину помоста и поставили на колени. Палач взял за-
47

ранее надпиленную Шпагу, переломил ее над головои
осужденного и бросил куски в разные стороны. Так со-
вершился позорный обряд гражданской казни великого
русского революционера. После этого Чернышевского
свели с помоста к ожидавшей крепостной карете.
Когда Николай Гаврилович проходил вдоль рядов
жандармов, из публики кинули ему несколько букетов
цветов. Полицейские стали искать виновников демон-
страции, но никого не нашли. В тот момент, когда Чер-
нышевского усаживали в карету, Маша бросила ему пря-
мо на руки большой букет яркокрасных цветов, который
она все время бережно держала под накидкой. Николай
Гаврилович благодарно взглянул на Мащу, хотя по бли-
зорукости не мог разглядеть ее. По указанию стоявшего
рядом сыщика полиция схватила Марию Петровну. Пы-
тавшийся отбить ее Владимир Онуфриевич\* получил
сильный удар кулаком в грудь.
Петр Иванович собирался на службу, когда к нему в
кабинет вбежал возбужденный Ковалевский. Пришлось
старику вместо департамента отправиться к петербург-
скому генерал-губернатору князю Суворову, который
знал его по старой службе. Князю было уже доложено
об истории с цветами. Он сказал Михаэлису:
— Вот, Петр Иванович, какие у тебя дети неугомон-
ные. Го сын скандалил. Жороший молодой человек, а
куда угодил! Теперь дочь. Ну, ладно. Надо выручать.
Только уж ты за девчонкой присматриваи.
Суворов продержал Машу Михаэлис в полиции два
дня и отправил в имение отца, деревню Подол, близ
[Шлиссельбурга. Здесь она должна была жить безвы-
ездно под надзором полиции, впредь до нового распо-
ряжения.
Евгения Егоровна также переселилась в деревню. Вла-
димир Онуфриевич приезжал туда каждое воскресенье.
Через него Маша поддерживала связь со своими сто-
личными друзьями.
Но Маша не хотела мириться со своим подневольным
житьем в деревне. Петр Иванович, по настоянию жены,
отправился к Суворову просить милости для дочери.
Генерал-губернатор ответил:
— Еше рано.
45

Михаэлис возразил, что дочь его должна выйти за-
муж за петербургского жителя.
— Пусть венчается в деревне, — ответил князь. —
Выйдет замуж, остепенится — разрешу жить в столице.
Венчание назначили в Подоле на конец сентября. Го-
сторонних не звали. .
— Не к чему превращать домашнее дело в публич-
ное торжество, — сказала невеста.
Владимир Онуфриевич часто приезжал в Подол. Осень
была на редкость теплая и погожая. Ковалевский и Ма-
рия Петровна много гуляли в саду. Ходили по дорож-
кам и все о чем-то спорили. Мать с огорчением видела,
что Маша после каждой такой прогулки приходит домой
задумчивая, нахмуренная. Ковалевский старался ка-
заться веселым, но ему не удавалось скрыть печаль.
Когда Евгения Егоровна заговаривала с Владимиром
Онуфриевичем о предстоящем устройстве семейной
жизни, он отвечал неопределенно. Он как будто чувство-
вал себя в чем-то виноватым перед матерью невесты.
Маша отвечала на вопросы матери отрывисто. До
этого, в сутолоке городской жизни, ей было недосуг ра-
зобраться в характере жениха и взглядах его на жизнь.
Ковалевский всегда суетился по своему издательству,
вечно был занят, часто жаловался, что занятия обще-
ственными делами плохо отражаются на его материаль-
ном положении, что лучше всего было бы бросить ком-
мерцию и отдаться исключительно науке. Теперь Маше
стало ясно, что Владимир Онуфриевич не обладает ни
твердым характером, ни твердыми политическими убе-
ждениями.
В самый день венчания, за два часа до того как ехать
в церковь, Маша ушла с Ковалевским в гостиную. Отец
с матерью готовы, ждут жениха с невестой, а те никак
не могут кончить разговора. Наконец Маша вышла и
сухо заявила:
— Свадьбы не будет. Мы с Ковалевским передумали.
Это было так неожиданно, что Петр Иванович даже
слова не вымолвил, только встал, плюнул в угол и вы-
шел из комнаты, хлопнув дверью. Вслед за этим вышел
из гостиной Владимир Онуфриевич, неловко попрошался
с Евгенией Егоровной и отправился на пристань.
4 семья Ковалевских 19

Придя в Петербурге на квартиру Фуковских, Влади-
мпр Онуфриевич застал там хозяев, вернувшихся из-за
границы раньше времени.
— Я предвидела, конечно, что Ковалевский устроит
здесь беспорядок, — возмущалась Жуковская, показывая
накануне прихода Владимира Онуфриевича квартиру
своей приятельнице Варваре Александровне Зайцевой.—
Человек холостой, к тому же хлопотливый. Но я не ду-
мала, что он мне весь дом вверх ногами поставит.
Жуковская повела Зайцеву в гостиную. Комната была
завалена вещами Владимира Онуфриевича, разбросан-
ными на мягких креслах и на диване, покрытых пару-
синовыми чехлами. На полу стоял чемюдан. Одну стену
занимал огромный ясеневый шкап с разбитыми стекла-
ми, наполненный книгами, корректурами и другими при-
надлежностями издательского дела.
Затем Екатерина Ивановна повела гостью в кабинет
мужа. На письменном столе навалена была груда клише,
новых и старых, испачканных типографской краской.
— До сих пор не могу опомнит ься от ужаса, который
я пережила, войдя в дом! — сказала Пуковская.
— Какой же здесь ужас? — спокойно спросила Зан-
цева. — Все это уберется в два часа.
— Не в уборке дело, милая моя, — ответила хозяй-
ка. — Вошли мы с Юлианом Галактионовичем в перед-
нюю, в которой, кстати сказать, стоял запах гоголев-
ского Петрушки, — видно, в ней ночевал рассыльный
Ковалевского. Раздеваемкя. Мой пятилетний Вася под
шумок пробрался сюда, в кабинет. Слышу его радост-
пый крик: «Смотри, мама, у меня ружье! Сейчас вы-
стрелю!» Бросаюсь в кабинет, волосы у меня дыбом
встали. Сынишка держит огромный револьвер Лефоше,
взял его со стола. Вот-вот коснется пальцем шпильки.
Не знаю, право, каким чудом миновало меня несчастье.
Револьвер-то был заряжен!
Дамы. вернулись в гостиную и прошли в спальню.
— Жорошо еще, что горничная догадалась запереть
на ключ эту комнату. Жоть ею можно воспользоваться.
— Что же, Ковалевский так и останется у вас? — на-
распев спросила Зайцева, слушавшая болтовню Ёхкате-.
рины Ивановны с обычным своим равнодушным видом.
90

— Конечно, не останется. Он сейчас же уберет все
это. Да беда в том, что найти-то его не можем. Рассыль-
ный говорит, что он уехал за город дней на пять. Ну, а
вдруг пробудет еше неделю? С него станется! Вот и тер-
пи этот беспорядок.
— Устроится, Ежатерина Ивановна, — замегила го-
стья. — Покажите, что вы навезли из Парижа.
Разложив привезенные вещи, Жуковская рассказала,
что писательница графиня Салиас де Турнемир водила
ее за границей по магазинам, помогала выбирать шелка
и научила, как провезти их беспошлинно через таможню.
Зайцева слушала так же бесстрастно, как и рассказ
о Ковалевском. Жорошенькая ‘блондинка с живыми ка-
рими глазами и стрижеными вьющимися волосами, она
любила напускать на себя невозмутимость и безразли-
чие, старалась показать, что ее не волнуют житейские
мелочи. Но характер у нее был властный, и она была
достаточно решительна, когда дело касалось ее интере-
сов.
Когда Жуковская рассказывала про свои заграничные
встречи, она вдруг протяжно спросила:
— Так что же, Екатерина Ивановна, вы так и не вы-
яснили, когда вернется Ковалевский?
Лукавая мысль скользнула в уме у хозяйки. При-
двинувшись к своей приятельнице, она зашептала дове-
рителыно:
— 'Меня это не очень беспокоит. Вы знаете Влади-
мира Онуфриевича. Человек он деликатный, порядоч-
ный и, конечно, сразу освободит квартиру. Мне он во-
обще нравится своим характером, широким размахом.
Юлиан Галактионович высокого мнения о его деловых
способностях. Только безалаберный. Да это дело попра-
вимое. Ему хозяйка нужна!
Фуковская выжидательно посмотрела на свою прия-
тельницу. Зайцева рассказала, что решила уехать из
оссии. Для этого нужно быть замужней. Отец ее —
старый провинциальный чиновник — давно занимается
кляузными адвокатскими делами. Жарактер у Hero He-
выносимый, а взгляды самые устарелые.
— Теперь он прямо грозит донести в Третье отде-
ление, что и я и мой брат Варфоломей водимся с револю-
+ =
ol

ционерами, — закончила Варвара Александровна. — Он
хочет вытребовать меня к себе в Кострому по этапу.
— Так вы хотите выйти замуж не по любви! — вос-
кликнула Жуковская разочарованно. — Ой, милая, как
бы хуже не вышло!
— Нет, я серьезно думаю об этом деле, — спокойно от-
ветила Зайцева. — Ковалевский — человек надежный. ..
Но когда же он приедет? — нетерпеливо добавила она.
Многозначительно нахмурив густые брови, Зайцева
посидела немного и ушла.
Владимир Онуфриевич был поражен, когда увидел
Шуковских в квартире. Просил извинения за устроенный
беспорядок.
— Написали бы раньше, я бы все убрал, — оправды-
вался он. — Все перевез бы в0-время. ГПереночую се-
годня где-нибудь, а вещи заберу через день-два.
Екатерина Ивановна рассказала Ковалевскому про ви-
зит Зайцевой.
— Варвара Александровна, — сказал он, — напрасно
рассчитывает на меня. Но, вероятно, найдется для нее
подходящий человек.
— Вы что же, сами задумали жениться? — задорно
спросила Жуковская. — Или влюблены, может быть?
Варваре Александровне нельзя ждать, пока вы будете
искать подходящих людей! Это дело спешное.
— Нет; Екатерина Ивановна. Я не собираюсь же-
ниться... — Он постарался прервать этот разговор и
добавил: — Пойду-ка устраивать перевозку своих вещей.
Надо же освободить вам квартиру.
Варвара Александровна сильно разгневалась, узнав
про отказ Ковалевского.

Irn ae —
Глава шестая
ЗАРОЖДЕНИЕ НОВОЙ ЭМБРИОЛОГИИ
качестве кандидатской диссертации Александр
Онуфриевич защитил в Петербургском университе-
те небольшую работу под названием «Анатомия мор-
ского таракана» — исследование об одном из представи-
телей подкласса высших раков, получившем с этого вре-
мени в зоологии имя Ковалевского. Работа о морском
таракане показала столичным натуралистам, что в ее
авторе наука приобрела самостоятельного, осторожного
и добросовестного исследователя.
В кандидатской диссертации Александра Онуфриевича
была выявлена также характерная черта его, как нова-
тора, обогащшающего науку оригинальными, плодотвор-
ными приемами исследования. Уже в 1863 году возникла
у него мысль о введении в живой организм красящих или
окрашенных веществ для выяснения физиологической
функции различных органов, а также их строения. Этот
метод прижизненных окрасок сыграл большую роль во
второй период научной деятельности Александра Ону-
фриевича, когда он дал ряд ценных работ по сравнитель-
ной физиологии выделительной системы у беспозвоночных.
По приезде Александра Онуфриевича в Петербург
ему предложили состоять при университете для нодго-
товки к профессуре.
енежные дела молодого кандидата были плохи. Онуф-
рий Осипович совсем перестал высылать сыновьям жа-
лованье, как назывались в семье Ковалевских определен-
53

ные выдачи из доходов с имения. Дошло до того, что
отец совсем потерял родственные связи с сыновьями.
Онуфрий Осипович рассердился за то, что Александр и
Владимир разрушили его мечты об их служебной карьере.
Младший брат возмещал отказ отца в денежной по-
мощи гонораром за переводы. (Старший для добыва-
ния средств к жизни вынужден был давать уроки. Он
рассчитывал собрать сумму, необходимую для новой по-
сздки в Италию.
В ожидании этого Александр Онуфриевич работал
в университетских лабораториях.
Предстоящая работа в Италии была Александром
Онуфриевичем продумана до мельчайших подробностей.
На вопрос брата, когда он собирается ехать, Ковалев-
ский сказал, что должен проделать дома еще несколько
предварительных работ, прежде чем заняться за грани-
цей самостоятельными изысканиями. Он убежден, что
эмбриология — одна из тех частей естествознания, кото-
рая может доставить полное торжество теории проис-
хождения видов. Необходима упорная работа по выявле-
нию новых фактов, доказываюших родственную связь
между организмами. Имеющиеся факты еше не вполне
систематизированы. Только развитие цыпленка в яйце и
развитие некоторых млекопитающих разработаны в тру-
дах петербургских академиков. Их исследования открыли
закономерность в образовании органов зародыша. Они
доказали, ‘что образованию органов цыпленка и млеко-
питающих животных предшествует определенное распо-
ложение клеток, лежащих друг над другом в три
слоя, — так называемые зародышевые листы. Каждый
из этих общих зачатков организма дает начало опоеде-
ленному комплексу органов.
Но эмбриология беспозвоночных была почти совсех
неизвестна. Между тем для доказательства единства про-
исхождения всех видов животного царства необходимо
твердо установить, что организм беспозвоночных. фор-
мируется из таких же зародышевых листов, как и у поз-
BOHOUHDIX.
Доказать это для беспозвоночных никому еще не уда-
лось. Этим вопросом Александр Онуфриевич и решил
заняться,
54

В середине Ж[Х столетия было сделано несколько инте-
ресных попыток сравнивать отдельные клетки некоторых
беспозвоночных с зародышевыми листами позвоночных.
Но эти работы носили случайный характер. Установлен-
ные факты были разрозненны. Их подлинный смысл оста-
вался скрытым для самих наблюдателей и для других ис-
следователей. Эти факты и наблюдения не были освс-
щены общей идееи и потому давали не много для даль-
нейшего развития науки. Эволюционная теория внесла
свет в эту область. Но все-таки раздавались еще голоса
против общей закономерности в развитии живых орга-
НИЗМОв.
В 1864 году состоялся в Гиссене съезд естествоиспы-
тателей и врачей, на который собрались натуралисты из
всех стран Европы. Было несколько молодых русских
ученых и среди них один из участников петербургского
кружка натуралистов. Он рассказал Александру Онуф-
риевичу, что видный немецкий зоолог выступил на съезде
с докладом о развитии насекомых. Докладчик заявил
себя сторонником эволюционной теории, но сделал из
нее ряд ошибочных заключений, обусловленных непосле-
довательностью его мировоззрения. Основой его доклада
было утверждение, что нет никакой параллели между
развитием насекомых и позвоночных. Эти выводы были
подхвачены сторонниками теории замкнутости видов.
Однако их торжество было преждевременным.
Море всегда давало зоологам ценный материал для
исследований. Морская фауна заключает большое разно-
сбразие животных, отличающихся интересными явле-
ниями эмбрионального развития. Александр Онуфрие-
вич решил выполнить задуманную. работу на одном мел-
ком морском животном.
Среди всего многообразия животного населения морей
внимание зоологов издавна привлекал к себе ланцет-
ник — рыбоподобное животное в пять-шесть сантиметров
длиною. Оно обладало основными признаками Позво-
ночных и по особенности организации было выделено в
подотдел бесчерепных.
Название «ланцетник» произошло от формы его полу-
прозрачного тела, сжатого с боков, с передним и зад-
ним заостряюшимися концами. Скелет его состоит из
55

спинной струны и системы соединительнотканных перс-
городок. В нервной системе ланцетника, развивающейся
так же, как у позвоночных, едва намечается головной
мозг. В кровеносной системе сердца нет, но крупные со-
суды пульсируют; кровь бесцветная. Сушество это раз-
дельнополое. [Го своей упрошенной организации ланцет-
пик стоит как бы на рубеже между позвоночными и бес-
позвоночными.
Даже в наши дни, спустя три четверти века после
появления работы Ковалевского, ланцетник продолжает
интересовать зоологов. Ланцетник, с одной стороны,
весьма близок к низшим позвоночным (круглоротым
и хрящевым рыбам), а с другой стороны, состоит в не-
сомненном родстве с другими, сильно уклонившимися от
позвоночных низшими организмами, называемыми хор-
довыми — оболочниками. Представляя, таким образом,
как бы пережиток далекого прошлого, ланцетник, в 0с0-
бенности со времени классических исследований Ковалев-
ского, привлекает к себе особенное внимание интересую-
щихся вопросом о происхождении позвоночных жи-
ВОТНЫХ.
— Если нам удастся проследить развитие ланцетни-
ка, — сказал Александр Онуфриёвич приехавшему для
научной работы в Неаполь Ножину, — то можно будет
сделать кое-какие существенные выводы относительно
связи между двумя основными типами животного мира.
Ножин предложил Ковалевскому свой план работы.
— Чтобы нам не пришлось впоследствии ссориться
по тому или иному поводу, — сказал он, — я возьму для
своих работ типично беспозвоночное животное. Исследо-
вания разграничим, а результаты поидут на пользу
науки.
Александр Онуфриевич ответил, что он He хочет
пользоваться преимуществом разрешения более слож-
ного, вопроса.
— Как это мы можем поссориться на почве научной
работы? Мы вместе обдумывали план исследования,
должны вместе выполнить его.
— Для меня этот вопрос решенный, — заявил Но-
жин. — Задумывали работу вы один. Ваша идея — ваш
результат. Наблюдения будем вести Параллельно, будем
г
об

обмениваться мыслями, но работы должны быть само-
стоятельными.
Впрочем, Ножин не долго пробыл в Неаполе. Быстро
проделав свои наблюдения над интересовавшим его жи-
вотным, он тотчас же приступил к обработке материала.
В это время его вызвали на родину по семейным делам.
Он быстро уложил свои препараты и уехал в Петербург.
В собрании Ффизико-математического отделения Акаде-
мии в начале 1865 года работу Ножина оценили очень
высоко и постановили напечатать ее в «Бюллетенях»
Академии. Статья Ножина была замечена. В зарубеж-
ной зоологической литературе имя молодого русского
ученого Ножина стало появляться рядом с именами вид-
ных сторонников эволюционной теории.
Александр Ковалевский продолжал в Неаполе свои
наблюдения над ланцетником.
На утренней заре он выезжал на лодке в залив для
собирания материала. Это была приятная прогулка, да-
вавшая заряд бодрости на целый день. Но результаты
не удовлетворяли Александра Онуфриевича. И сам он
был плохим‘ рыбаком, и ланцетник попадался редко.
Улова нехватало для наблюдений. Приходилось прода-
вать части своего скудного гардероба для оплаты спе-
циалистов по добыванию морских животных.
Одним из лучших поставщиков морской фауны для
зоологов в Неаполе был рыбак Джованни. Он умел от-
личать настоящего ученого от чиновника, приезжавшего
в Неаполь для отбывания обязательной профессорской
НОВИННоСТи.
— Хороший заказчик, — говорил он Александру
Онуфриевичу про одного из таких зоологов, — и платит
больше всех, а только занимается не своим делом. То
ли дело синьор Ножин!
Джованни был убежден, что настоящий ученый —
обязательно бедняк
— Приедет бедный молодой ученый, поработает здесь,
вернется на родину, станет профессором, а на следую-
щий год обязательно приедет снова для работы. И не
раз, и не два, а много лет подряд. Богатый синьор на-
пишет книжку — и поминай как звали. Спросишь его
товарищей: «А где богатый синьор такой-то?» — «Бо-
of

гатыи синьор устроился па службу и науку забросил».
Вот как бывает, синьор Ковалевский. Уж это я знаю.
Для зоологов Джованни был незаменим. Достаточно
было нарисовать ему в общих чертах форму необходи-
мого животного, описать его цвет — и Джованни доста-
вал материал хоть со дна моря. Именно с морского дна
приходилось доставать ланцетник, так как эта мелкая
тварь живет, зарывшись в песчаное дно.
Александр Онуфриевич смотрел на предпринятую им
исследовательскую работу не с одной только описатель-
ной стороны. Он подошел к делу с широкой философ-
ской идеей, с глубокой интуицией смелого искателя исти-
ны, преодолевающего традиционные приемы исследования.
Глубоко продумав план работ, он был убежден в пра-
вильности своих теоретических предпосылок, отчетливо
представлял себе огромное значение их для науки, был уве-
рен, что ожидаемые результаты стоят затраты времени.
Ни одному зоологу не удавалось добыть яйца ланцет-
ника и проследить развитие его зародыша. Долго не
удавалось это и Александру Ковалевскому. Другие ис-
следователи отказывались от утомительных наблюдений,
считая их бесполезными и не стоящими труда.
Ковалевский устроил для ланцетника в стеклянном
сосуде настоящую природную обстановку и терпеливо
выжидал, когда ланцетник положит икру. Но животное
все-таки чувствовало себя не в родной стихии и не ме-
тало икры. Александр Онуфриевич всячески старался
вывести ланцетник из бездеятельного состояния. Он
прибегнул к искусственному оплодотворению. Попытка
осталась безрезультатной.
Но Александр Онуфриевич обладал талантом иссле-
дователя — настойчивостью и терпением. В течение почти
восьми месяцев он целыми сутками сидел за своим рабо-
чим столиком в комнате на набережной Санта-Лючиа.
Забывал даже ходить обедать в дешевенький ресторан-
чик с благозвучным названием «Гармония». Просил не
пускать никого к нему в комнату, прятался от всех.
В конце концов он дождался икрометания, а потом
поймал и самый момент оплодотворения икры. Сотни
ланцетников прошли через его руки, прежде чем полу-
чилось то, что нужно.
58

Однажды ночыо Ковалевский увидсл в банкс несколько
оплодотворенных икринок и тотчас принялся рассма-
тривать одну из них в микроскоп. Он не отходил от
стола, внимательно наблюдая за каждым проявлением
жизни нового существа. Постепенно яйцо превратилось
в полый пузырек. Одна половина пузырька вдавилась в
другую, получилось два слоя клеток. Поверхность заро-
дыша стала покрываться мерцательными волосками. При
помюши этих ворсинок зародыш стал вращаться внутри
яйцевой оболочки, затем прорвал оболочку и стал пла-
вать в сосуде свободной личинкой. Это было важное от-
крытие. Свободное плавание пузыреобразной личинки
встречалось часто у беспозвоночных животных, но у поз-
воночных оно никогда не наблюдалось.
Ковалевский сумел терпеливо вырастить зародышей
ланцетника, когда они переходили с эмбрионального пи-
шевого режима на самостоятельный личиночный. Прове-
рял себя, менял внешние условия наблюдения, делал
сотни опытов и сравнений. Результат получился блестя-
щий. С небывалой для того времени точностью было
установлено, что историческое развитие позвоночных и
беспозвоночных шло по одному типу, что в природе во-
обще существует общность развития всех организмов.
Теперь можно было приступить к описанию открытия.
Но Ковалевскому хотелось раньше поделиться выводами
с товаришами по работе. Ножин был в Петербурге.
На письмо Александра Онуфриевича о развитии ланцет-
ника он ответил подробным сообщением о своих семеи-
ных делах; что же касается ланцетника, то об этом он
обещал поговорить на будущем диспуте Ковалевского,
где намерен также выступить по вопросу об устройстве
жизни людей на новых, социальных основах.
Другой соотечественник, Стуарт, попросту не понял
огромного значения открытия Александра Ковалевского,
но зато рассказал ему много интересного про молодого
русского зоолога Илью Ильича Мечникова, которого он
встретил на съезде естествоиспытателей в Гиссене. Рус-
ские участники съезда говорили о нем как о будущей
знаменитости. Мечников интересовался работой Але-
ксандра Онуфриевича и обешал приехать в Неаполь по-
знакомиться. Ковалевский знал Мечникова по «.Запи-
59°

скам» Академии наук, где печатались его статьи. (Желая
поделиться с Мечниковым своим открытием, Александр
Онуфриевич послал ему письмо с изложением всего сде-
ланного им.
Мечников происходил пб отцу из старинной дворян-
ской семьи, многие представители которой занимали вид-
ное служебное положение. Отец его был богатый поме-
щик. Мать была дочерью известного общественного дея-
теля и еврейского поэта Льва Неваховича.
Склонность к естественным наукам Мечников обнару-
жил еще в раннем детстве. Восьми лет отроду он с под-
лИННОЙ СсТрастью настояшего ботаника собрал гербарий
местной флоры. Шестнадцати лет окончил гимназию с
золотой медалью и уехал за границу. Неопытный юноша
очутился там в полном одиночестве, захандрил и вер-
нулся в Харьков. Здесь он за два года прошел полный
университетский курс. Получив. степень кандидата, снова
уехал за границу, где работал у крупнейших ученых на-
зуралистов.
Решив проверить наблюдения и выводы Ковалевского,
ечников приехал в Неаполь, поселился рядом с Але-
ксандром Онуфриевичем на Санта-Лючиа и принялся за
работу параллельно с ним. Илья Ильич был не согласен
с некоторыми выводами Ковалевского, спорил с ним и
заявил, что выступит со своими возражениями на маги-
стерском диспуте.
Неаполитанские исследования Александра Онуфрие-
вича имели для науки значение не только своим прямым
результатом — установлением общности развития всех
живых организмов. Авторитет Ковалевского после этого
настолько вырос среди биологов, что с возникновением
почти через десять лет мысли об основании на побережье
Средиземного моря международной зоологической стан-
ции последняя была устроена именно в Неаполе. Орга-
низаторы станции говорили:
— Если над зоологическим материалом неаполитан-
ского побережья были произведены такие блестящие ис-
следования, какие сделал Ковалевский, то можно не со-
мневаться, что Неаполь является лучшим местом для
подобных работ.

So OE
Глава седьмая
ТРИУМФ АЛЕЕСАНДРА ОНУФРИНЕВИЧА
сенью 1865 года Александр Ковалевский приехал в
Петербург и поспешно сдал на факультете маги-
стерские экзамены.
Владимир Онуфриевич в несколько дней отпечатал на-
писанную братом для диссертации работу «История раз-
вития ланцетника (амфиоксус ланцеолатус)», приложив
к этому весь свой издательский опыт. Это была изящно
отпечатанная на превосходной бумаге книжка, с иллю-
страциями в тексте и таблицами на превосходной клее-
вой бумаге, в прочной обложке оливкового цвета. Таб-
лицы на трех вкладных листах могли считаться образ-
цом литографского искусства. Спешность работы сказа-
лась только в нескольких опечатках. Одна из них по-
пала на титульный лист, и это сильно огорчало автора.
— Ничего, Саша, сойдет, — утешал его брат. — Зато
диспут не задержится. Понимающий читатель оценит эту
работу. Твое сравнение развития миноги и ланцетника
будет всегда считаться образцом простого и ясного на-
Учного изложения.
Он перелистал книжку и прочел: «Различие заклю-
чается только в том, что минога, имея в своих клеточках
богатый запас питательного желтка, долго остается на
Этой стадии, тогда как личинка амфиоксуса должна сей-
час же отправиться на работу»...
Магистерский диспут Александра Онуфриевича со-
стоялся в середине декабря. Весть о том, что диссерта-
61

пия написана на эволюционную тему, привлекла на за-
седание факультета много публики. Преобладали сторон-
ники новой теорип. Декану пришлось перенести заседа-
ние из помещения, где обыкновенно происходили диспу-
ты, в большую физиологическую аудиторию. Диспутом
заинтересовались также и студенты других факультетов.
Многих привлекал слух о предстоящем на диспуте вы-
ступлении Николая Ножина.
Аудитория полна, все скамьи амфитеатра заняты,
а студенты все идут и идут. Декан профессор Кесслер с
беспокойством смотрит на часы. Диспут назначен на
полдень. Половина второго, а дверь не закрывается. НПо-
являются все новые группы слушателей. По уставу ди-
спуты публичны и вход в аудиторию свободный.
Публика заняла проходы между скамьями, подокон-
ники, некоторые разместились по краям возвышения,
где стояла кафедра. Владимир Онуфриевич и Мечников
сидели на скамье в третьем ряду. К ним подсело не-
сколько товаришей диспутанта. Ножина среди них не
было.
Декан, наконец, открыл заседание.
На кафедру взошел Александр Онуфриевич. Неболь-
шого роста, с красивой головой и светлыми, приветли-
выми, замечательно добрыми глазами, Ковалевский дер-
жался очень скромно. С окладистой русой бородой,
он казался значительно старше своих двадцати пяти лет.
Стоя на кафедре, он как будто впервые слушал свою
биографию, которую читал секретарь факультета. Сму-
шало огромное число присутствующих. Было неловко
сознавать себя главным действующим лицом такого
многолюдного собрания.
В аудитории постепенно установилась тишина.
Секретарь кончил. Декан предоставляет слово Кова-
левскому. Возникший у главной двери шум не дает ему
начать. Кто-то препирается со служителем и требует
пропустить его в аудиторию. Слышен громкий голос:
— Я должен выступать оппонентом, я не могу итти
наверх!
Служитель приоткрывает дверь и вопросительно смо-
трит на декана. Гот делает ‘рукой разрешающий знак.
Входит Ножин в своей неизменной разлетайке, с шот-
62

ландской шапочкой в руках. Он стоит минуту у двери,
сглядывается. Увидев Владимира Онуфриевича < Меч-
никовым, илет к ним и усаживается рядом.
Наконец Александр Онуфриевич может изложить со-
держание своей диссертации. Последний пункт ее основ-
ных положений — дань признательности ученика люби-
мому учителю, петербургскому профессору Льву Семено-
вичу Ценковскому.
Официальными оппонентами от факультета высту-
пают академик Филипп Васильевич Овсянников и декан
факультета Карл Федорович Кесслер.
— В лице автора диссертации — начинает академик
Овсянников, — мы имеем исследователя, который смело
вступил в неизведанные до сих пор области науки. Наш
знаменитый эмбриолог, присутствующий в настоящем.
›обрании, Карл Максимович Бэр, создал теорию заро-
дышевых листов позвоночных животных. Сегодняшний
диспутант применил эту теорию к развитию 'беспозвоноч-
ных и показал, что она приложима здесь почти во всех
своих мельчайших подробностях. Он сгладил границу
между этими двумя большими отделами животного цар-
ства и показал, что как в том, так и в другом развитие
происходит по одним и тем же основным законам.
представленной нам работе раскрыты важнейшие об-
щие закономерности, управляющие развитием всех жи-
вотных.
Отметив некоторые недостатки в изложении диссерта-
ции, вызванные стремлением автора к чрезмерной сжа-
тости, оппонент подробно останавливается на большом
значении работы Ковалевского для науки о происхожде-
пии и развитии живых организмов.
— Конечно, — закончил Овсянников, — автор диссер-
тации заслуживает искомой степени. Скажу больше: если
бы не желание видеть как можно скорее продолжение
так счастливо начатых исследований, я бы предложил
факультету присудить господину Ковалевскому сразу
степень доктора зоологии. Но я не хочу лишать себя
удовольствия выступить здесь в ближайшее время оп-
понентом на его втором диспуте и потому прошу фа-
культет присудить диссертанту степень магистра зоо-
AOTHH.
63

При заключительных словах Овсянникова раздаются
аплодисменты. Декан берет в руки колокольчик. Аудн-
тория стихает. Кесслер передает председательствование
старшему после себя члену факультета и подходит к столу
оппонентов.
— Мне остается сказать очень мало в дополнение к
выступлению Филиппа Васильевича. Присоединяясь пол-
постью ко всему тому, что он гсьорил, я обращу внима-
ние факультета на то, что автор диссертации дал во-
просу о развитии загадочных до того животных такое
освещение, о котором никто прежде и не думал. —
После этого слово берет знаменитый академик Бэр.
Обшепризнанный глава биологов всего мира, он начи-
нает с похвалы направлению и методу работы молодого
диспутанта.
‚ — [о мере сил, — говорит он, — я несколько деся“
тилетий служил родине и старался развивать науку. На-
чал я свою работу в Академии наук тогда, когда еще не
было у нас ученых натуралистов. Теперь я счастлив за-
свидетельствсвать, что естествознание в нашем отечестве
пашло плодотворную почву и что такие природные рус-
ские, как Александр Ковалевский, Илья Мечников и
Николай Ножин своими работами о развитии живых
организмов способствовали большому обогашению науки.
На студенческих скамьях движение. Раздаются апло-
дисменты. Владимир Онуфриевич наклоняется к Ho-
жину. Тот смущен, сердито отворачивается и закрывает
глаза.
Академик Бэр переходит непосредственно к предмету
диссертации.
— Какое странное и неожиданное сходство зароды-
шей позвоночного животного и беспозвоночного откры-
вается перед нами в работе Ковалевского! — восклицает
он. — Ёго прекрасное исследование показало нам един-
ство в первом развитии животных, не близких между
собою. Но, молодой человек, знайте, что совершенства
не бывает в трудах ученого исследователя! — обра-
щается вдруг Бэр к Ковалевскому. И снова к аудито-
рии: — В частности, в работе Ковалевского желательно
видеть несколько больше отчетливости в изложении.
Однако справедливость требует признать, что этот не-
64

достаток значительно искупается содержанием и богат-
ством новых фактов.
Точно для того, чтобы показать, как может ошибаться
ученый исследователь, великий эмбриолог делает выпад
против Дарвина. |
— Еше хочу остановиться на заметном увлечении на-
шего молодого коллеги теорией... — прерывая самого
себя, Бэр смеется, — виноват... гипотезой Дарвина о
неограниченных изменениях разновидностей.
— ...Раз уж я упомянул о гипотезе Дарвина,— продол-
жал Карл Максимович, делая ударение на слове «гипо-
теза», — придется остановиться на его интересной книге.
Я долго не хотел высказываться о ‘ней, хотел дать
улечься страстям ‘и толкам. Но уважаемые мною лица
настаивают, что я должен выявить свое отношение к во-
просу об естественном отборе. Жорошо. Я решил напи-
сать несколько статей о целесообразности и целеустрем-
ленности в природе. Не ‘беспокойтесь, молодые колле-
ги, — продолжает старик, заметив движение среди сту-
дентов, — я не намерен выступать ни за, ни против дар-
винизма. Конечно, я согласен, что все совершается в
мире по точно определенным законам природы. Но гипо-
теза естественного отбора мне крайне` антипатична.
Напрасно диспутант так решительно становится на сто-
рону этой гипотезы. Есть другие, очень интересные вы-
сказывания об изменении организмов. Например, теория
Келликера. Во всяком случае, не надо чрезмерно увле-
каться новыми гипотезами.
Продолжительная речь обессилила старика. Возвра-
шаясь на свое место, он оступается и чуть не падает.
К Бэру подбегает академик Овсянников и усаживает его
в кресло.
Следующим выступает Илья Ильич Мечников. Он
начинает с того, что диссертант ему друг, но истина до-
роже.
— Из превосходной работы Ковалевского следует, что
у низшего позвоночного животного, амфиокса, суще-
ствуег сегментационная полость, которая должна пере-
ходить в обшую полость тела. Все это — недоразумение.
Его мнение стоит совершенно наперекор тому, что мы
видели у других животных.
г. . . с
) Семья Ковалевских 65

Сделав подробный зоологический экскурс и выка-
зав при этом огромную начитанность, Мечников го-
BCPHT:
— Ковалевский выводит свое мнение из наблюдении,
которые я нахожу недостаточными. Его мнение нельзя
считать доказанным. Ёжсть факт, позволяющий считать
его даже неверным. |
И снова — о зародышах, о червях, об амфиоксе и о
сходстве развития.
Ковалевский делает отметки на лежащем перед ним
листе.
Декан задает обычный вопрос:
— Есть еше желающие высказаться по поводу дис-
сертации?
Молчание.
— Ну что ж, Александр Онуфриевич, — говорит
Кесслер, — слово за вами.
°— Александр Онуфриевич медлит. Его удивляет, что
Ножин сидит погруженный в думы и, вопреки своему
намерению, не пользуется правом частного оппонента.
Студенты тоже разочарованы отсутствием политической
речи, которой ждали от Ножина. Вдруг тот встрево-
2женно выкрикивает: |
— Позвольте, Александр Онуфриевич, дайте мне ска-
зать несколько слов!
Ковалевский переводит взгляд на декана, который
нерешительно берет в руки колокольчик. Сначала Кес-
слер делает отрицательное движение головой, но по-
том сухо произносит:
— Слово принадлежит частному оппоненту госпо-
дину Ножину.
Ножин передает свою шапочку Владимиру Онуфрие-
вичу и почти бегом направляется к столу оппонентов.
Небольшюого ‘роста, худенький, всегда небрежный в
одежде, Николай Дмитриевич для выступления на диспу-
те взял у товарища фрак, болтавшийся на нем, как на
вешалке. Серо-пепельные волосы рассыпались по земли-
стому, заостренному лицу и почти совсем закрывали
длинный нос.
Разложив вынутые из кармана скомканные бумажки,
Ножин заговорил быстро, захлебываясь словами. Поми-
Go

нутно справляясь со своими записочками, он То разгла-
живал их старательно, то швырял с негодованием на
стол.
— Ну-с, Александр Онуфриевич, — начинает он, — у
нас будет с вами другой разговор. Не буду останавли-
ваться на высоких достоинствах чисто исследователь-
ской стороны вашей диссертации. Об этом здесь гово-
рилось достаточно и справедливо. Жочу кое-чем допол-
нить сказанное нашим славным учителем Карлом Мак-
симовичем Бэром в связи со ссылками на теорию Дар-
вина. Но я упрекну вас, Александр Онуфриевич, не в
излишнем увлечении этой теорией. Напротив, я считаю,
что вы мало говорите о ней. Большой недостаток вашей
работы, по моему мнению, в полнейшем пренебрежении
вопроса о границах биологии и социологии, о возмюж-
ности сближения этих двух областей науки. Этого необ-
ходимо было коснуться.
Оппонент берет книжку о ланцетнике, раскрывает ее
на загнутом Владимиром Онуфриевичем листке и го-
ворит:
— Вы пишете, что минога обеспечена питанием от
самого зарождения, а личинка ланцетника должна до-
бывать еду трудом. Но этого примера, конечно, недо-
статочно. |
На профессорских скамьях слова Ножина вызвали
смех. Верхние ряды слушателей зашевелились. Многие
переходят оттуда ближе к столу оппонентов. Старик
Бэр приставляет ладонь к левому уху.
— Уделяя много внимания борьбе за существование
в мире живых организмов, — продолжает оппонент, за-
глядывая в бумагу, — Дарвин оставляет в стороне про-
блему борьбы внутри человеческого обшества. Для
социолога совершенно ясно, что эта борьба есть резуль-
тат антагонизма общественных групп, результат социальб-
ной вражды. На почве антагонизма между теми, кто
трудится, и теми, кто живет трудом других, возникают
противоречия. Внутри этих двух главных категорий
общества устанавливается групповая или классовая
солидарность © противоположной еи и прямо из нее
вытекающей групповой или классовой враждой.
Члены факультета возмушены. Один из них пишет
67

несколько слов на листке и передает декану. Кесслер
звонит. Ножин не слышит.
— Пренебрежение таким важным вопросом, — про-
должает он, — одна из самых слабых сторон теории
естественного отбора. Но ее-то и не критикуют наши
ученые противники Дарвина!
Профессор Кесслер напоминает оратору о необходи
мости держаться ближе к делу, говорить о науке.
— Я перехожу именно к науке! — восклицает Но-
жин. — До сих пор наука не разрешала общественных
вопросов и постоянно служила только поддержкой суще-
ствующему порядку вещей. Но все научные обобщения
в руках честного ‘мыслителя стоят в прямом противо-
речии с торжествующей системюй. Наука — единствен-
ная область человеческой деятельности, в которой в на.
стоящее время еше возможна творческая, созидающая
деятельность. По всем остальным отправлениям обше-
ственной жизни действительно серьезная, вполне разум-
ная и в то же время вполне честная деятельность со-
вершенно невозможна. Это чистая утопия...
В числе почетных тостей присутствует на диспуте
товарищ министра просвещения сенатор Делянов. При
последних словах Ножина товарищ министра взглянул
в упор ‘на декана: не переходит ли оратор границы до-
пустимого? |
Кесслер дернул звонок. Ножин ничего не слышит и
не видит. Его возбуждение растет по мере того, как он
говорит.
— Ваша диссертация, Ковалевский, — продолжает
Ножин, — посвящена вопросу о развитии низших орга-
низмов. Можно привести ряд фактов, говорящих в
пользу существования одного общего физиологического
закона развития организмов. — Ножин возвышает го-
лос, почти кричит: — Этот общий закон можно выра-
зить следующей формулой: вполне сходные друг с дру-
гом организмы не борются между собой.за сушествова-
ние, но стремятся, напротив, сливаться друг с другом,
так сказать, связывать воедино свои однородные силы,
свои интересы. ..
Делянов приподнимается, как бы желая уйти. Декан
прерывает Ножина:
68

— То, что говорит частный оппонент, совсем не отно-
сится к предмету диспута. Прошу держаться ближе к
делу.
В аудитории сильный шум. Студенты аплодируют. Де-
кан звонит. |
Александр Онуфриевич стоит на кафедре бледный и
растерянный.
Студенты кричат:
— Дайте оппоненту говорить! Пусть он выскажется!
Делянов стоит в нерешительности. Он соображает,
что его уход из аудитории подольет масла в огонь,
получится скандал. Делянов садится, и аудитория успо-
каивается.
— Так вот, о науке в России! — продолжает
Ножин. — В стране есть каста ученых, запродающих
выводы свои за определенную степень благосостояния и
спокойствия. ..
Волнение среди членов факультета нарастает. Кес-
слер снова прерывает Ножина:
— Частный оппонент совсем вышел из рамок обсу-
ждаемой нами диссертации. Если господин Ножин не
может сказать чего-либо по научному вопросу, которым
он также занимался с большим успехом, то я полагаю,
что ему вообше нечего больше сказать на сегодняшнем
диспуте. .. oe
С верхних скамей раздается шиканье.
Ножин сгребает свои бумажки и отходит от стола.
Наконец Александр Онуфриевич получает возмож-
пость ответить на сделанные оппонентами замечания. Он
благодарит за проявленную к его скромному труду
снисходительность и говорит, что сам считает работу не
вполне законченной. Это лишь предварительное сообше-
ние, эскиз для других, более солидных исследований.
Заявление Мечникова диссертант опровергает кратким
напоминанием о том, что старался выдвинуть на первый
план систематически расположенные факты, предостав-
ляя им говорить за себя.
Перейдя к замечаниям академика Бэра по поводу тео-
рии Дарвина, диспутант заявляет, что он сам противник
Увлечения какими бы то ни было гипотезами без крити-
ческой проверки. Но в данном случае он стоит на почве
69

не гипотезы, а теории, основанной на множестве прове-
ренных фактов. ,
— Теория Келликера о скачкообразном развитии из
внутренних причин, как она изложена в его критике
дарвинизма, не может привести в свою пользу ни одного
факта. Она совершенно неясна и ‘противоречит самым
обыденным наблюдениям. Учение же Дарвина подтвер-
ждается фактами, которые мы встречаем постоянно.
Ковалевский кончил. Декан объявляет, что факультет
считает излишним ‘баллотировать результаты диспута в
закрытом ‘заседании. Все члены факультета пришли к
сдинодушному заключению, что работа о развитии лан-
цетника вполне отвечает требованиям, предъявляемым к
диссертациям на ученую степень. Поэтому факультет
единогласно присуждает Александру Онуфриевичу Кова-
левскому степень магистра зоологии.
Слова профессора Кесслера покрываются аплоди-
сментами всей аудитории. Члены факультега поздрав-
ляют Ковалевского. Академик Бэр обнимает его и
целует.
Через несколько дней совет универсигега утвердил
постановление факультета. Но вместо того чтобы за-
нять теперь штатную должность при университете,
Александр Онуфриевич почти тотчас после получения
степени магистра снова отправился на Средиземное
море.
— Ему недостаточно открытия, что позвоночные и
беспозвоночные связаны неразрывным звеном в виде
личинки ланцетника, — говорил Мечников. —Он хочет
определить, с какой группой беспозвоночных находится
в ближайшем родстве эта личинка, чтобы подкрепить
свои выводы на более широком материале,

Глава восьмая
ИЗДАТЕЛЬСКАЯ СУЕТА
В ладимир Онуфриевич начал свою издательскую
дсятельность двадцати двух лет отроду. За два-три
года он выпустил и подготовил к печати свыше сорока
названий. Гут были многотомные исследования знаме-
нитых натуралистов, несколько книг по философии,
истории и другим отраслям знания.
Работал Владимир Онуфриевич чрезвычайно быстро и
доводил своих стенографисток до изнеможения.
Наряду с книгами по истории и философии Владимир
Онуфриевич решил издать знаменитый роман Герцена
«Кто виноват?»
Сочинения Герцена были запрещены к изданию и рас-
пространению в России самим царем; независимо от их
содержания. Увидав в конце 1865 года у брата коррек-
турные гранки романа, Александр Онуфриевич сказал:
— Ты сдал эту книгу в набор» Но ведь цензура ее
не пропустит.
— Ошибаешься, дружок, — ответил Владимир Онуф-
риевич. — Я издал роман без имени автора. Цензура
обязана иметь в виду только содержание книги, а
роман Герцена сам по себе считается теперь не опасным.
Я уже сговорился с цензором. Он книгу пропустит.
Только надо спешить, пока у них там благоприятная
обстановка. Я думаю, ты понимаешь, Саша, какое это
будет событие в идейном и политическом отношениях,
если я издам роман Герцена. .
71

Александр Онуфриевич хотел что-то сказать, но Вла-
димир спешил высказаться:
— Я писал Герцену об этом издании. Сообщил ему,
что хочу еше выпустить «Сороку-воровку», «Доктора
Крупова», другие веши. Прошу разрешения, которого,
собственно, и не требуется. Еще когда я жил в Лондоне,
Герцен говорил, что предоставляет каждому право изда-
вать все его сочинения. Я это сделаю, и мне хочется,
чтобы он знал, что у нас в России издаются его книги.
Это его порадует. Ну, я добавил, что буду посылать ему
по шестьсот рублеи серебром за каждый том...
— Ах, какое легкомыслие, Володя! — вскричал Але-
ксандр Онуфриевич. — Где ты возьмешь деньги на
уплату» Ведь это обязательство, невыполнение кото-
рого может иметь для тебя в моральном отношении 60-
лее серьезные последствия, чем неуплата в срок по ком-
мерческому векселю. ..
Владимир Онуфриевич стал его успокаивать:
— Не волнуйся, дружок. Увидишь, я вышлю ему
деньги в срок. Ограничу свои расходы. ..
— Куда тебе их ограничивать? Без того живешь впро-
голодь. Твое издательство — бездонная бочка. Сколькс
моего труда пропадает в этом издательстве. Перевел я
тебе «Древности человека» Ляйэлля — ты не заплатил,
денег нет. Составил для тебя «Естественно-историческуо
хрестоматию» — ты платить не можешь. Мне — что!
Я рад помочь тебе. Но друтие-то не хотят знать твоих
обстоятельств. Им нет дела. до того, что Черкесов тебе
не платит. ..
Владимир Онуфриевич возмущенно прервал брата:
-—— Как можно говорить: не платит?
И он объяснил Александру Онуфриевичу сущность
своих взаимоотношений с книжным магазином Черке-
сова.
Воспитанник Александровского лицея, Черкесов оста-
вил в начале шестидесятых годов правительственную
службу и вступил в революционное общество «Земля и
воля». Подобно многим передовым людям своего круга,
он принимал участие в устройстве различных артелей,
посредством которых велась пропаганда в духе прогрес-
сивных идей. Из таких же побуждений он приобрел
72

книжное дело: Серно-Соловьевича и учрежденную ` при
нем библиотеку для чтения. В магазинах и библиотеке
Черкесова служили в качестве приказчиков члены ради-
кальных и революционных кружков из бывших студен-
тов, лицеистов и офицеров. Книгами снабжались, глав-
ным образом, студенческие кружки университетов и
других высших учебных заведений, столичных и провин-
циальных. Вместе с легальной пропагандистской лите-
ратурой распространялись издания, тайно отпечатанные
в России. Таким образом легко устанавливалась связь
с провинциальными революционными кружками. | op-
говлю Черкесов вел преимущественно в кредит. Руково-
дители студенческих кружков часто подвергались аре-
стам, а распространяемая ими литература конфисковы-
валась или просто разворовывалась полицейскими чи-
нами. Убытки магазина отражались на расчетах с изда-
телями и вследствие этого на их платежеспособности.
Владимир Онуфриевич терпел, кроме того, большие
убытки от сдачи своих книг на комиссию в другие книж-
ные магазины, кроме Черкесова. Некоторые книгопро-
давцы, наторговав изрядные суммы на чужих изданиях,
прекращали платежи и скрывались.
ного терял Владимир Онуфриевич и от передачи
таким книгопродавцам права принимать подписку на
нздания, печатавшиеся отдельными выпусками, как, на-
пример, «Жизнь животных» Брэма. Недобросовестные
книгопродавцы присваивали деньги, собранные у под-
писчиков на эту книгу, а Ковалевский не мог высылать
книгу за свой счет потерпевшим, и это вызывало против
него неудовольствие среди подписчиков. Книгой Брэма
интересовалась, главным образом, учашаяся молодежь,
у которой каждая копейка была на счету.
В переводе книги Брэма, между прочим, принимал
участие Дмитрий Иванович Писарев, который только
что был выпушен тогда из Петропавловской крепости и
нуждался в литературном заработке. В это время у него
установились близкие дружеские отношения с Владими-
ром Онуфриевичем. В частной переписке Писарева упо-
минается о встречах его с Ковалевским в связи с пере-
водом Брэма, о денежных расчетах по этой работе — все
в дружественном тоне.
73

После смерти Писарева Владимир Онуфриевич писал
брату в 1868 году:
«Сообщу тебе очень печальную новость: Писарев, с
которым я хорошо познакомился в последнее время,
утонул на-днях, купаясь в море около Риги; какое
несчастье преследует русских талантливых критиков, ему
было едва 26 лет».
Выпуск в свет романа «Кто виноват?» был триумфом
Ковалевского как издателя. Жотя на обложке автор не
был назван, Но публика знала его имя. Книга была
распродана в несколько дней. Когда же в цензурном
комитете спохватились, оставалось только сделать цен-
зору замечание и поставить ему на вид, что он не имел
права самовольно разрешать к выпуску в свет роман
политического преступника. Это было уже во время
жандармского террора, `после неудачного покушения
Каракозова на царя. |
Герцен был весьма обрадован выходом романа в ле-
гальном русском издании. Большое удовольствие доста-
вил ему последний выпуск петербургского библиографи-
ческого журнала «Книжный вестник» за 1865 год. Там
успели напечатать рецензию о романе «Кто виноват?»
раньше, чем цензурный комитет обнаружил оплошность
цензора. За «красивое, опрятное и крайне дешевое
издание этого известного сочинения» журнал «благода-
рил г. Ковалевского от лица всей читаюшей публики».
«До сих пор роман продавался по баснословно дорогой
цене», — писал автор рецензии, намекая на случайные
э«земпляры издания 1847 года, продававшиеся из-под
полы апраксинскими букинистами. Фурнал объяснял,
что, кроме «неоспоримых достоинств романа», высокие
цены обусловливались редкостью книги. «Желательно
было бы, — добавлял рецензент; — чтобы г. Ковалев-
ский собрал и издал отдельной книжкой и другие по-
вести и рассказы того же автора, рассеянные по старым
журналам». | |
редсказание Александра Онуфриевича оправдалось:
Герцен денег не получил. Он не знал причины неакку-
ратности Ковалевского, и какое-то чувство ‘недоволь-
ства бывшим учителем его младшей дочери зародилось
у него. Когда при встрече с одним своим другом-нату-
74

ралистом он узнал, что последний также ‘не получил
от Ковалевского обусловленного авторского гонорара,
и когда затем в Лондон дошли слухи о плохой расплате
Владимира Онуфриевича со всеми переводчиками и авто-
рами, — то дело приняло в глазах Герцена неприятный
оттенок.
Издательское дело Владимир Онуфриевич вел без
оборотных средств. Все делалось напамять, без каких
бы то ни было залтвисей.
На себя лично Ковалевский тратил меньше, чем зара-
батывал самый незначительный чиновник, а долги ката-
строфически ‘росли. Неаккуратность в платежах созда-
вала Владимиру Онуфриевичу плохую репутацию не
только в коммерческих кругах. Его вексельные операции
задевали интересы лиц, подписывавшихся за него в каче-
стве поручителей.
Владимир Онуфриевич был в своем деле и перевод-
чик, и редактор, и корректор, и техник, и надзирающий
за ходом дела в типографии, и агент по сношению с
книжными магазинами. Но при всей хлопотливости и
сложности дел по издательству у Ковалевского не осты-
вал интерес к общественной деятельности и публици-
стике.
Близкое участие принял Владимир Онуфриевич в
выпуске газеты «Народная летопись», основанной по-
сле ссылки Чернышевского группой бывших сотрудни-
ков «Современника» во главе с Юлианом Жуковским.
В газете работал критик Варфоломей Зайцев, кото-
рсго Ковалевский привлек также и к своему издатель-
ству.
Направление «Народной летописи» привело к ее за-
крытию. Владимир Онуфриевич пытался организовать
вместо нее журнал «Летописец». К своей просьбе, по-
данной в главное управление цензуры, разрешить
выход журнала с низкой подписной платой Ковалев-
ский приложил программу издания. Эта программа и
справка Третьего отделения убили журнал до его выхода
в свет.
В последних числах декабря 1864 года и в ‘начале
января 1865 года состоялось в Женеве совещание Гер-
цена с русской революционной молодежью. На съезде
75

присутствовал и Владимир Ковалевский. Революционные
группы привлекли его, желая использовать его связи
с отечественными и заграничными политическими кру-
гами.
Основными вопросами совещания были направление
«Колокола», установление правильных сношений с Рос-
сией и распоряжение суммами, поступающими к Гер-
цену для революционной пропаганды.
Женевские переговоры выявили значительные расхо-
ждения между Герценом и молодежью. ‘Тогдашняя
молодая русская эмиграция, в отличие от старшей,
дворянской (Герцен, Огарев, Бакунин и их друзья),
состояла преимущественно из представителей разночин-
ной интеллигенции. Это были главным образом уча-
шиеся, оставившие родину из опасения арестов, скрыв-
шиеся из мест административной ссылки, искавшие воз-
можности учиться вне полицейской обстановки отечествен-
ной высшей школы. Они высоко ценили заслуги Гер-
цена как главы старой эмиграции, как талантливого и
энергичного организатора широкой революционной про-
паганды.
Но среди этой молодежи было много учеников и по-
следователей вождя революционной демократии Черны-
шевского. Они были недовольны колебаниями Герцена,
его стремлением сгладить противоречия между убежде-
ниями демократических «детей» и воззрениями либе-
ральных «отцов». Они считали вредными для дела
коренного обновления русской жизни печатавшиеся
тогда статьи Герцена, в которых выражалась надежда на
то, что правительство Александра П способно искренне
проводить преобразования в духе отказа от эксплоата-
ции трудяшихся масс. «
Среди молодежи, исповедывавшей последовательно-
республиканские идеи, были деятели революционного
подполья, остававшиеся в России. Даже среди легаль-
ной интеллигенции, состоявшей на государственной
службе, попадались люди, недовольные некоторыми вы-
ступлениями издателя «Колокола».
Из противников Герцена на женевском совещании
самым упорным был Александр Серно-Соловьевич,
брат Николая Александровича. Его выступления осно-
76

вывались на глубоко принципиальном отличии его
социально-политических убеждений от взглядов Гер-
цена. Это не мешало Александру Ивановичу призна-
вать достоинства своего противника. Сообщая дочерям
о встречах и спорах с представителями молодой эми-
грации, он писал: «Во всем этом один умный человек —
Серно-Соловьевич». Спустя два года после женевских
споров, Серно-Соловьевич выступил против редактора
«Колокола» © брошюрой «Наши общественные дела —
ответ г. Герцену», где очень резко обвинял его в не-
понимании русской’ жизни, от которой он давно ото-
рвался.
Герцен возмущался резкостью Серно-Соловьевича и в
своем негодовании на него порою несправедливо отзы-
вался о всей революционной молодежи.
Так продолжалось до конца шестидесятых годов,
когда Герцен, пересматривая свое отношение к между-
народному революционному движению, «обратил свои
взоры не к либерализму, а к Интернационалу, к тому
Интернационалу, которым руководил Маркс», и «без-
боязненно встал на сторону революционной демократии
против либерализма» (В. И. Ленин, Соч., т. ХУ,
стр. 465 и 468).
Владимир Онуфриевич был близок со всеми полити-
ческими группировками прогрессивного направления.
С революционно-демократическими кругами его связы-
вали личные политические взгляды, товарищеские и дру-
жеские отношения, с либеральными общественниками —
издательские и переводческие дела. Ero позиция в
женевских переговорах определяется заявлением Гер-
цена, что Ковалевский «гораздо лучше других», хотя
Александр Иванович знал, что Владимир Онуфриевич
приехал в Женеву по приглашению оппозиционной груп-
пы Серно-Соловьевича.
Вскоре после женевского совешания на Владимира
Онуфриевича посыпалось множество неприятностей.
тали портиться отношения с друзьями, в первую оче-
редь с Якоби. Павел Иванович Якоби вступил в брак
с Варварой Александровной Зайцевой, которая все
еще дулась на Ковалевского за отказ жениться на
ней.
77

Размолвка с Якоби сильно отразилась на душевном
состоянии Владимира Онуфриевича. Было обидно, что
виной всему оказалось мелкое тшеславие ип мститель-
ность капризной женшины.
К размолвке < Якоби и его женой прибавился разрыв
с Ножиным. Истинные причины разрыва не были ясны
никому, даже Александру Онуфриевичу, который тщетно
пытался примирить противников.
Еше раньше пробежала черная кошка между Влади-
миром Онуфриевичем и Варфоломеем Зайцевым. Одни
считали, что это явилось следствием отказа Ковалев-
ского от брака с сестрой Зайцева, другие видели при-
чину ссоры в недовольстве критика неаккуратностью
Владимира Онуфриевича в денежных расчетах с ним по
издательству.
С Ножиным произошла таинственная история. В сере-
дине шестидесятых годов возник в Москве кружок сту-
денческой молодежи под названием «Организания».
Имелась в виду пропаганда среди трудового населения
социализма путем устройства артелей. Члены «Органи-
зации» искали сближения с народными массами для
революционных выступлений. Внутри «Организации»
существовала группа под названием «Ад». Обсуждав-
шийся там план цареубииства был отвергнут, но один
из членов «Ада», Дмитрий Владимирович Карако-
зов, подхватил эту мысль. Он отправился в Петербург
и в многолюдном месте неудачно стрелял в Алексан-
apa Il.
К петербургскому отделению «Организации» принад-
лежал Ножин. Было известно, что он решительно выска-
зывался против каких бы то ни было террористических
выступлений. |
За несколько дней до выстрела Каракозова Ножин
умер.
Немедленно возникли слухи, что Ножин был отрав-
лен сторонниками террора, как метода борьбы с само-
державием.
Чрезвычайная следственная комиссия по делу о поку-
шении Каракозова произвела в связи с упомянутыми
слухами специальное дознание о причинах смерти Но-
жина. Ничего определенного не было выяснено. Но в
78

опубликованном через несколько месяцев официальном
сообщении по делу Каракозова комиссия заявила, что
Каракозов и его петербургские друзья были «в сноше-
нии с социалистическим кружком крайнего нигилиста
Ножина, который находился в сношениях и в связях и
переписке с заграничными агитаторами».
Выстрел Каракозова повлек за собой правительствен-
ный террор. Забирали знакомых Каракозова и Ножина
и тех, кто встречался с ними, арестовывали людей, так
или иначе связанных с «Современником» и другими из-
даниями того же направления. Сообщая Герцену о пра-
вительственном терроре и приводя список арестованных,
корреспондент «Колокола» ошибочно включил в него
имя Ковалевского. Список этот ‘был напечатан в лондон-
ском журнале. Но Владимир Онуфриевич не попал в
лапы полиции и остался в Цетербурге. Многим это
обстоятельство показалось необъяснимым.
Добрая слава лежит, худая бежит. Достаточно было
какой-нибудь случайности, вызванной постоянной сует-
ливостью Владимира Онуфриевича, чтобы раздражение
против него, как издателя, превратилось в грязное подо-
зрение.
В самый разгар репрессий в русских эмигрантских
кругах в Швейнарии и Италии распространились слухи,
что издатель Владимир Ковалевский политически не вну-
шает доверия.
Слухи дошли до Герцена, которого это сильно обеспо-
KOHAO.
— Надо про Ковалевского разузнать, — сказал он.
Попросили Бакунина выяснить это через его знакомых
из молодой эмиграции. Бакунин считал Владимира Ону-
фриевича порядочным человеком и энергичню взялся за
дело. Установив, что порочашие Ковалевского слухи
идут от эмигранта Николая Утина, отличавшегося без-
граничным самолюбием, он потребовал последнего к
ответу. Утин быстро пошел на попятную и признался в
бездоказательности обвинений.
— Каких-либо точных фактов, кроме пустых домыс-
лов, этот тщеславный человек не привел, — передавал
Бакунин Герцену и Огареву результаты своего разго-
вора с Утиным.
79

Затем Бакунин рассказал о своем свидании с Ильей
Мечниковым, на которого ссылался Утин.
— Мечникова-натуралиста я от души уважаю, как
человека умного, серьезного и добросовестного. Он; также
ке знает ничего предосудительного о Ковалевском.
Я думаю, что этого дела более трогать не следует за
неимением достаточных фактов.
Затем Бакунин передал Герцену письмо Владимира
Онуфриевича, содержащее резкие выражения по адресу
распространителей позорящих его слухов и заявление,
что он потребует к ответу за клевету. В этом письме
Владимир Онуфриевич проклинал свою несчастную
удачу при арестах друзей и знакомых.
ся эта история не могла пройти бесследно для Вла-
димира Онуфриевича. Он выехал в Неаполь к брату
и около двух недель пролежал там больным. Понемногу
возвращались физические силы, но нравственное состоя-
ние было ‘тяжелое. С ‘большой неохотой отпустил его.
Александр Онуфриевич в Петербург, куда настойчиво
звали Ковалевского приятели, взявшие на себя заботу
об издательстве.
Александр Онуфриевич уговаривал брата отдохнуть
еше немного.
— Нельзя, Саша! Надо спешить в Петербург. Перед
самым отъездом я провел через цензуру несколько по-
лезных книг и пустил их в набор. Мне пишут, что онн
уже готовы к печати.
В Петербург Владимир Онуфриевич приехал в самую
мертвую для книжной торговли пору. Но он рад был
этой жизни, которая хоть немного отвлекала его от
тяжелых мыслей.
— Я сделался нелюдимым, — говорил он впослед-
ствии, вспоминая это время. — Никого не хотелось
видеть.
Просматривая однажды газеты, Владимир Онуфриевич
прочитал сообщение, что вождь итальянского нацио-
нально-освободительного движения Гарибальди поспешил
нз изгнания в Ломбардию, чтобы снова начать борьбу
против Австрии за объединение Италии. «Ветераны
прежних национально-освободительных войн ждут своего
героя в Комо», — сообшалось в газете.
80

«Нашел. Надо мне ехать туда», — подумал Владимир
Онуфриевич. .
тот же день он договорился с редакцией «етер-
бургских ведомостей» и отправился в Италию коррес-
пондентом. Заехал в Неаполь повидаться с брагом.
Магазины бойко торговали гарибальдийскими поход-
ными костюмами. Владимир Онуфриевич купил такой’
костюм и поехал к Гарибальди с рекомендательными
письмами от друзей знаменитого революционного полко-
водца.
Он прибыл в добровольческую армию после неудач-
ных для нее боев у озера Гарда, где итальянцы потер-
пели поражение, а сам Гарибальди был ранен в правую
ногу.
Главный штаб Гарибальди находился в маленькой
деревушке Сторо.
Генерал принял Ковалевского приветливо, погово-
рил с ним о Герценс и разрешил находиться при дей-
ствующих частях для наблюдения за ходом военных дей-
CTBHH.
— Mou добровольцы сражаются храбро, — сказал он
Владимиру Онуфриевичу. — С ними можно побеждать,
а правящие круги своими происками приводят нас к
поражениям. Правительство Виктора-Эммануила при-
звало меня на помошь в своей борьбе с Австрией. Но
сно боится революционных войск больше, чем австрий-
ских. |
Отпуская Ковалевского, генерал сказал ему:
— Кто хочет итти со мной, тому я могу предложить
голод и жажду, холод и зной. У меня нет никаких запа-
сов, но есть постоянные тревоги. Участники моих отря-
дов часто не имеют удобного ночлега, но должны быть
готовы к форсированным маршам днем и ночью.
Ковалевский разделял с отрядом все труды и опас-
ности войны. Добровольцы удивлялись настойчивости,
с которой русскии корреспондент, вооруженный одним
только револьвером, пробирался постоянно на передо-
вую линию.
Владимиру Онуфриевичу пришлось быть свидете-
лем двух блестящих операций гарибальдиицев при
Сторо.
6 Семья Ковалевских 81

Оттуда он послал в «[[етербургские ведомости» нв-
скольке корреспонденций о деиствиях гарибальдиицев.
Из этих очерков видно, что Владимир Онуфриевич: на-
ходился в самых опасных местах сражений.
После роспуска добровольческих отрядов Владимир
Онуфриевич отправился в Неаполь повидать брата.
— Отдохни здесь немного, — сказал ему Александр
Онуфриевич. — Здорово ты осунулся во время по-
хода.
— Нет, дружок, отдыхать некогда, — ответил млад-
ший брат. — Надо спешить домой. Гы когда в Питер
собираешься?
— Я еще задержусь в Неаполе. Зря просидел два
месяца в Мессине.. Дул все время сирокко, и резуль-
таты получились крайне мизерные.
— А как твои академические дела?
— Скажи Кесслеру, что осенью я представлю диссер-
тацию на степень доктора.
— Повидаю его и скажу. Только заеду на несколько
дней в Лондон. Надо побывать у Дарвина. Он скоро
кончает первую часть своей расширенной работы о
происхождении видов — книгу об изменении животных
вследствие приручения. Жочу договориться, чтобы он
присылал мне корректуру по мере набора, и я выпущу
книгу по-русски в одно время с английским изданием.
А может быть, удастся выпустить и раньше. Но глав-
ная цель моей поездки — встречи с Гексли, Ляйэллем и
другими натуралистами. Надо поговорить с ними о
своих научных планах. Думаю всерьез начать зани-
маться палеонтологией.
— Значит, ты окончательно решил? — обрадовался
старший Ковалевский.
— Да, она привлекает меня больше других наук.
План одновременного выпуска английского и русского
издания книги понравился Дарвину. Он показал рус-
скому гостю почти готовую рукопись «Изменения живот-
ных» и подарил ему экземпляр: четвертого издания «Про-
исхождения видов» с авторской надписью. Прощаясь,
Дарвин просил Владимира Онуфриевича договориться
с его лондонским издателем Мурреем относительно по-
лучения корректур.
82

По дороге домой Владимир Опуфриевич побывал в
ЯМеневе у Фогта, автора многих популярных сочинений
по естествознанию. Ковалевский хотел получить у него
преимущественное право на издание в России всех его
сочинений.
— Разве вы еше издаете что-нибудь? — с удивлением
спросил Фогт и показал Владимиру Онуфриевичу
письмю казанского зоолога Вагнера, который просил
разрешения на перевод новой книги Фогта. Гам же Ваг-
нер сообщал, что один из русских издателей, Владимир
Ковалевский, прекратил свою деятельность и исчез из
Петербурга.
ладимир Онуфриевич, чтобы доказать свою изда-
тельскую жизнеспособность, заключил с Фогтом дого-
вор, по которому обязался уплатить 12000 франков за
право перевода собрания его сочинений. Тут же Кова-
левский вручил автору вексель на тысячу франков в
виде задатка и получил от него копию рукописи
только что законченного очерка «Взгляд на первобыт-
ные времена».
При этом! он рассказал Фогту происшествие из своей
издательской деятельности:
— Когда я выпускал русский перевод вашей книги
«Старое и новое из жизни людей и животных», мне
пришлось немножко повоевать с цензурой. Ee смущало
то место вашего описания иглокожих, где говорится,
что это животное, когда ему нечем питаться, умень-
шается в объеме. Но это бы еше ничего, а вот дальше
идет ваше рассуждение о том, как рады были бы капи-
талисты, если бы могли то же самое проделать с силез-
скими ткачами, заставив их отбросить ноги, желудок,
сердце, голову, думающую о жалких средствах к жизни,
и обходиться только руками. Это место цензура хотела
выбросить.
— Но как же вам удалось отстоять это место? —
«просил Фогт.
— Я убедил все-таки цензора, что эта фраза совер-
шенно неприменима к условиям жизни наших рабочих!
И, представьте себе, ваша книга получила в России
много рецензий. В ‘них полностью перепечатывалось
рассуждение о силезских ткачах!
+ 83

Вексель был Фогтом своевременно реализован, но
сочинений его Владимир Онуфриевич не издал. К тому
времени увлечение широкой публики книгами западно-
европейских натуралистов схлынуло, рынок был завален
их сочинениями, лежали на складах и книги Фогта.
Издательские дела Владимира Онуфриевича не по-
правлялись.

Глава девятая
НОВЫЕ ОТЕРЫТИЯ
АЛЕВСАНДРА ОНУФРИЕВИЧА
Неаполе Александр Онуфриевич жил, как всегда,
на Санта-Лючиа, близ моря. В том же доме по-
селились Григорий Николаевич Вырубов, барон Стуарт
и некоторые другие русские натуралисты. Потом к ним
присоединился Илья Мечников. Образовалась колония,
в которои были представлены все отделы биологии.
Члены колонии разместились в разных этажах — со-
образно имушественному положению каждого. Богатые
помешики Стуарт и Вырубов заняли двойные номера
в первом этаже. Ковалевский и Мечников довольство-
вались комнатками наверху.
Александр Федорович Стуарт обладал в Бессарабии
большими имениями. По окончании Александровского
лицея он увлекся естественными науками, слушал лек-
ции в Цетербургском университете, затем работал в
Гейдельберге. Здесь Стуарт встретился со своими то-
варищами по кружку натуралистов — Ножиным и Але-
ксандром Ковалевским. Работая вместе с ними по изу-
чению развития низших животных, Стуарт напечатал
несколько неудачных статей. Затем он был доцентом
в Новороссийском университете, но вынужден был
уйти оттуда вследствие отрицательного отношения к
его преподаватедьеким способностям большинства про-
фессоров и слушателей. После этого барон совсем от-
85

казался от Преподавательской деятельности. Естество-
знанием Стуарт, однако, интересовался всю жизнь.
В то время, к которому относится наш рассказ, обще-
ственная деятельность Стуарта имела определенный
политический характер. Барон был близок к револю-
ционным кружкам, посешал западноевропеиские рево-
люционные центры. Но и здесь к нему относились с не-
которым предубеждением.
После каракозовской истории Стуарт был в числе
других арестован комиссией Муравьева-Вешателя. Не-
которое время его содержали при Третьем отделении,
затем выслали в Вятскую губернию, откуда он был
вскоре освобожден.
Другой товарищ Александра Онуфриевича по работе
в Неаполе — Григорий Николаевич Вырубов — был
человек одаренный и своеобразный. Он учился в лицее,
затем блестяше сдал экзамены в Московском универ-
ситете, отлично выдержал там же магистерские испы-
тания и представил диссертацию на тему из физической
ХИМИИ. |
Однако университет отказался допустить ее автора
к защите. Вырубову было сообщено, что московские про-
фесссра отказываются читать его работу ввиду имею-
шейся там «безбожной полемики» с французским
a66atom Муаньо, «доказывавшим математикой суще-
ствование бога».
Вырубов отказался переделать диссертацию, взял ее
из университета и обозленный уехал за границу. Спустя
год после ‘своего совместного с Ковалевским пребы-
вания в Неаполе он поселился в Париже. Там Григо-
рий Николаевич сошелся с последователями философа-
позитивиста Огюста Конта и стал издавать на свои
средства французский журнал «Позитивная Ффилосо-
фия».
Тогда же Вырубов познакомился и сблизился с Гер-
ценом, который ценил его большие способности и поли-
тический радикализм, но весьма критически относился
ко многим сторонам его характера. Разделявший полн-
тические взгляды радикальной буржуазной интеллиген-
ции, Вырубов насмешливо относился’к практической
работе революционеров. Барски-снисходительно отно
86

сясь к некоторым видным участникам революции, он
презирал массу ее тружеников, ее героев и подвиж-
ников из разночинной интеллигенции и трудового на-
рода.
Часто переписываясь и встречаясь с Вырубовым, Гер-
цен порицал его духовный отрыв от народа, от родины.
Говоря это Вырубову в лицо, Александр Иванович не
упускал случая в переписке с общими друзьями, род-
ными и с ним самим отмечать его «доктринерство» и
«колоссальную пошлость» сего статей. За реакционное
отношение Григория Николаевича ‘к женскому вопросу
Герцен называл его женоненавистником. В связи с не-
критическим восхвалением Вырубовым` в печати фило-
софии Огюста Конта, которая, вопреки утверждениям
его последователеи, в действительности представляла
собой одну из разновидностей идеалистической метафи-
зики, Герцен писал Григорию Николаевичу: «В науке нет
откровения, нет постоянных догматов; все в ней, напро-
тив того, движется и совершенствуется».
При всех отрицательных качествах Вырубова, моло-
дые натуралисты ‘интересовались его биологическими
исследованиями. Григорий Николаевич также вспоми-
нал потом, что самым приятным периодом его моло-
дости было совместное пребывание в Неаполе с Але-
ксандром Ковалевским, Мечниковым и другими нату-
ралистами.
Однако эта дружба не избавляла молодых натурали-
стов от насмешек Григория Николаевича.
о. утрам обитатели гостиницы на Санта-Лючиа вы-
езжали в море, днем работали в своих походных ла-
бораториях. Взэчером собирались на ‘набережной, вели
бесконечные споры.
Мечников продолжал свой спор с Ковалевским по во-
просу об образовании у низших животных разных частей
организма.
— Как вы можете говорить, что сегментационная
полость переходит в обшую полость тела? — горячился
Мечников. — Из вашего же рисунка видно, что вы не
правы!
— А меня удивляет, как вы можете не видеть оче-
видный факт, — спокойно возражал Ковалевский, —
87

Как бы ни были плохи мои рисунки, но они доказы-
вают дело довольно ясно.
— В классической работе Семпера, у Гегенбаура .
вы не найдете ничего подобного, — настаивал Илья
Ильич.
— Странно, что вы считаете работу Семпера класси-
ческой. Что касается Гегенбаура, то я уверен, что его
работа ошибочна. Я вчера снова проделал свои на-
блюдения. Всю ночь просидел над микроскопом. Теперь
у меня исследование совершенно полное — от яйца до
зародыша. И тут вы, милый мой, ничего не поделаете.
Факты говорят за меня.
— Поедемте завтра на Везувий, — предлагал скучаю-
щий Стуарт. — Мне сказали, что вулкан опять стре-
ляет камнями.
В разговор вмешивался Вырубов:
— И как это вам ие надоест обоим, не понимаю:
кишечнополостные, иглокожие, голотурии, ботриллусы!
От одних названий голова трешит.
— То ли дело позитивная философия Огюста
Конта, — насмешливо говорил Александр Онуфрие-
BHU.
— С вами, Ковалевский, вообше говорить ни о
чем нельзя, — пренебрежительно отвечал Вырубов. —
Вы знаете две вещи: историю развития амфиокса
и еше историю французской революции Луи Блана.
Между этими двумя пределами у вас пустое простран-
ство.
Дружеская перебранка прерывается появлением ака-
демика Овсянникова.
В связи с магистерской диссертацией Ковалевского
он задумал работу о ‘центральной нервной системе
амфиокса и приехал в Неаполь для наблюдения этого
животного в тех условиях, в которых вел исследования
Александр Онуфриевич.
Наезды соотечественников, шумные разговоры, инте-
ресные и: приятные, но отнимаюшие время, экскурсии
мешали Александру Онуфриевичу сосредоточиться.
К тому же в заливе вокруг Неаполя исчезло крохотное
животное асцидия-фаллузиа, необходимое для проверки
некоторых наблюдений,
83

Ковалевский переехал на близлежащий — остров
Искию, где при помоши местных рыбаков добывал
нужное животное в достаточном количестве.
В ряду новых работ Ковалевского было не-
сколько исследований об асцидиях, которыми зани-
‚мались до него многие ученые. Асцидии — морские
животные, ведушие сидячий образ жизни. Они при-
крепляются нижним концом тела к подводным кам-
ням и растениям. Их тело покрыто толстой оболочкой,
которая по химическому составу сходна с расти-
тельной клетчаткои и вся пронизана кровеносными со-
судами.
Как в исследовании о ланцетнике, Александр Онуф-
риевич в своих наблюдениях над асцидиями получил
важные результаты: он открыл то, чего не видели до
него другие зоологи. Ковалевский установил замеча-
тельный факт, что у асцидии, которые с виду совсем
не похожи на позвоночных, существуют точно такие
же зародышевые листки, как у ланцетника, и что са-
мый процесс их образования совершается по тому же
типу. Эта работа привлекла к себе внимание всего
ученого мира.
Результаты, полученные Александром Онуфриевичем,
поразили своей неожиданностью. Неподвижные, инерт-
ные, почти бесформенные асцидии в свете исследований
Ковалевского оказались самым тесным образом связан-
ными со всеми позвоночными.
В ученых кругах поняли, что работы Ковалевского. —
начало новой эры, что это не случаиные исследования,
а лишь первые шаги на пути осуществления широко за-
думанного плана.
Важное значение работы’ Александра Онуфриевича
об асцидиях выяснено в позднеишем обзоре его науч-
ной деятельности, составленном академиком Шимке-
вичем. Сравнение эмбрионального развития асцидий
и ланцетника показало, что «в животном царстве
возможны случаи удивительного упрошения, веду-
шего к выработке из форм более сложных более про-
стых и оставляющего явныи след в истории развития».
Исследованием © развитии асцидий Александр Ony-
фриевич представил «наглядный пример такого слу-
89

чая, когда зародыш является более диференцирован-
ным и более сложным, чем взрослая форма... Упроше-
ние совершается у асцидии в зависимости от неподвиж-
ного, сидячего образа жизни —отсюда новый шаг
к пониманию роли того или другого фактора в истории
вида».
О поразительном впечатлении от сообщения Але-
ксандра Онуфриевича об асцидиях писал ему Владимир
Онуфриевич из Иены: «Геккель мне рассказывал, что
когда Гегенбаур получил твою работу об асцидиях,
он проходил в волнении целую ночь, не ложась в по-
стель».
На исследованиях Александра Онуфриевича строи-
лись выводы огромной важности. Дарвин сделал об
этих работах в книге о «Происхождении человека»
заявление, значение которого определяется тем, что. оно
помешено в главе о «сродствах и генеалогии человека».
Дарвин писал: «Ковалевский сделал недавно наблюде-
ния, что личинки асцидии по характеру развития, по
относительному положению нервной системы, а также
потому, что сни обладают образованием, весьма сход-
ным CO спинной струнои позвоночных, — относятся
к позвоночным. То же подтвердил после того Купфер.
Taxum образом, если зерить эмбриологии, оказывав-
шейся всегда самой верной руководительницеи в деле
классификации, мы получим, наконец, ключ к источ-
нику, из которого произошли позвоночные. Мы теперь
имеем право думать, что в чрезвычайно отдаленный
период времени существовала группа животных, сход-
ных во многих отношениях с личинками теперешних
асцидий, что эта группа разделилась на две большие
ветви, из которых одна понизилась в развитии и обра-
зовала теперешний класс асцидии, другая же поднялась
до высшеи ступени животного царства, дав начало
позвоночным».
В приведенном отрывке Дарвин подчеркивает первен-
ство молодого русского ученого перед известным уже
в то время немецким биологом Купфером, которому его
соотечественники старались приписать честь первого
открытия факта, имеющего огромное значение для эво-
люционной теории,
90

Научные занятия шли у Александра Онуфриевича
хорошо, но его денежные дела были плохи. Ковалев-
ский едва мог дотянуть до конца свои наблюдения
в Неаполе и на Искии. Вернувшись без денег в начале
осеннего семестра 1866 года в Петербург, он вынужден
был принять штатную должность консерватора при
зоологическом кабинете университета. Как магистр
зоологии, он получил также право объявить в звании
приват-доцента частный курс для желающих. Ни та,
ни другая работа не увлекала Ковалевского. В Петер-
бурге он был весь поглошен подготовкой своей доктор-
ской диссертации, решив после защиты ее вернуться
к морю для дальнеиших работ.
— Осталось еше много нерешенных вопросов, — го-
ворил он Владимиру Онуфриевичу, дописывая работу
о форонисе, которую решил представить в факультет
з качестве докторской диссертации.
О происхождении этого мелкого беспозвоночного
червевидного морского животного имелись до исследо-
вания Ковалевского очень неопределенные представле-
ния. Александр Онуфриевич установил, что свободно
плавающая личинка актинотроха, развиваюшаяся, по-
добно позвоночным, из зародышевых листов и по тому
же плану, является первичной стадией беспозвоночного
форониса. Напечатанную отдельной книжкой в виде
приложения к «Запискам» Академии наук монографию
«Анатомия и история развития форониса» он и защи-
тил в качестве докторской диссертации.
В этой работе Александр Онуфриевич счел нужным
ответить Мечникову по поводу его неоднократных
устных и печатных выступлений: «Я вновь повторил
и значительно дополнил мои прошлогодние исследо-
вания и убедился в полной верности всех прежних
данных».
Твердо отстаивая свои убеждения, подкрепляемые
неопровержимыми данными, Ковалевский дождался,
однако, признания Мечниковым своих долголетних
заблуждений. С большим достоинством писал Але-
ксандр Онуфриевич по окончании этого спора Илье
Ильичу: «Что касается тона, то это дело, конечно,
пустое, и тон различен, смотря по тому, кто слушает.
91

Ваши статьи, например, мне казались ужасно резкими
(по тону) относительно меня, но из-за этого мы не
подрались».
Докторский диспут Александра Онуфриевича ‹со-
стоялся в самом начале 1867 года. Обстановка его
отличалась от прошлогоднего магистерского диспута:
с внешней стороны он прошел спокойнее первого. Но
и второй публичный диспут Александра Ковалевского
был таким же большим праздником русской науки, как
его магистерский диспут.
Официальные оппоненты были те жс.
Академик Овсянников начал свою речь с указания
на то, что в работах Ковалевского наука имеет залог
своего дальнейшего развития.
— Мы хорошо знаем, — сказал Овсянников, — гро-
мадные трудности, существующие на путях разработки
поднятых диссертантом вопросов в техническом и мето-
дологическом отношениях. И ясно видим, как блестяше
он разрешает эти вопросы. Мы ждем развития сравни-
тельной эмбриологии от работ таких исследователей,
как Ковалевский и Мечников, несмотря на частные
разногласия между ними.
Затем оппонент указал на характерную чертув иссл=з-
дованиях Александра Онуфриевича, выявленную в его
первой работе и получившую развитие в последующих
трудах:
— Из ряда новых, добываемых им фактов Ковалев-
ский выдвигает особенно рельефно один, который ста-
рается установить на прочном основании и который
невольно притягивает к себе внимание. 'Гакого рода
факты приобретают выдающееся значение и ложатся
в основание при обсуждении самых животрепешуших
вопросов современной биологии. Эмбриологические
изыскания, в особенности если они касаются новых
областей, полны глубокого интереса. В частности, по
отношению к Ковалевскому мы видим, что они имеют
на него чарующее влияние. Они завладели всем егс
существом. В короткое время одно его исследование
следует за другим. Перед нами развертывается картина
целого ряда метаморфоз у различных животных, и во
всех случаях доказан обший план их организанпии.
92

Слушая эти похвалы, Александр Онуфриевич волно-
вался, боясь пропустить какое-нибудь замечание Овсян-
никова о фактических ошибках в его работе. Он стоял
все время на кафедре, не поднимая головы, и только
по раздавшимся в аудитории аплодисментам понял, что
Филипп Васильевич кончил.
Профессор Кесслер сказал только, что он согласен
с выводами первого оппонента.
Факультет единогласно присудил Александру Онуф-
риевичу степень доктора зоологии. Совет университета
поддержал перед министерством ходатайство Ковалев-
ского о командировании его на два года за границу
для дальнейших научных исследований. Командировка
была разрешена. |
Через два дня после заседания совета, утвердившего
Александра Ковалевского в степени доктора зоологии,
состоялось торжественное собрание Академии наук,
ycTpoeHHoe для присуждения премии имени Карла
Бэра, учрежденной по случаю пятидесятилетнего юби-
лея его научной деятельности. Председателем комис-
сии, рассматривавшей поступившие на конкурс сочи-
нения, был сам юбиляр, который сделал в собрании до-
клад.
Высокий, худой, с морщинистым лицом и выцвет-
шими голубыми глазами, излучавшими доброту, пре-
старелый ученый взошел на кафедру мелкими, старче-
скими шагами и поклонился Собранию. Вся публика,
а за нею президиум Академии встали и приветствовали
его ответным глубоким поклоном. Карл Максимович
развернул тетрадку и стал читать доклад. Говорил он
таинственным, замогильным голосом, как будто пере-
давая собравшимся нечто свяшенное, что нужно благо-
говейно хранить.
— В ‚комиссию представлено десять сочинений, из.
них два признаны достойными полной премии. Весьма
приятно и лестно для патриотического чувства, что уже
на первый конкурс представлено так много разнообраз-
ных и вполне достойных уважения работ. Все они напи-
саны нашими соотечественниками.
Затем „академик bap сообшил, что премированы
работы Александра Ковалевского и Ильи Мечникова.
93

Вскоре после этого радостного события было полу-
чено сообщение о внезапной смерти Онуфрия Осипо-
вича. Так как Александр Онуфриевич должен был
перед отъездом за границу спешно заканчивать свои
университетские дела, то. хлопоты по вводу обоих
братьев во владение Шустянкой выпали на долю Вла-
димира Онуфриевича.

Глава десятал
НА ПУТИ Е БАНЕРОТСТВБУ
ЧИ окончив Сс оформлением своих ученых дел, Але-
ксандр Онуфриевич снова сделал попытку убе-
дить брата бросить издательские дела.
— По правде сказать, я страшно утомлен всем
этим, — с горечью признался Владимир. — Но я все-
таки не теряю надежды. Я думаю, что в нынешнем году
разделаюсь с издательством и даже получу изрядную
прибыль. Это даст мне возможность заняться палеонто-
логией, подготовиться по другим наукам. Зароюсь года
на два в книги и лаборатории и еще догоню тебя!
— Хоть обгони, Володя. Не могу себе, однако, пред-
ставить, как ты разделаешься с издательством.
— Пустое! Вот я уже начал получать от Дарвина
корректуру его новой книги «Изменения животных и рас-
тений вследствие приручения». Понимаешь, как это будет
звучать: «Перевод В. Ковалевского с согласия и при со-
действии автора, под редакцией И. М. Сеченова»! Вы-
пущу Дарвина, расплачусь с долгами — и за дело!
— Я вижу, ты неисправим. Дружески тебе сове-
тую: кончай скорее дела с типографиями и приезжай
ко мне на Средиземное море. Валь, что не можешь
ехать вместе со мной.
Вскоре после отъезда брата Владимир Онуфриевич
выпустил в свет начало книги «Изменения ‘ животных».
Дарвин посылал листы аккуратно, но медленно —
в зависимости от хода английского набора. У Ковалев-
9 5

ского явилась мысль иллюстрировать книгу снимками
животных, о которых говорилось в тексте.
— Это не потребует затрат, — говорил он, —так как
я использую свои клише из Брэма, а книга с иллю-
страциями, конечно, будет расходиться лучше.
Книгопродавцы одобрили его мысль. Владимир
Онуфриевич сообщил об этом Дарвину, который отве
тил, что он в восхишении от проекта русского издателя.
Дарвин сам выбрал и расположил рисунки. Шосылая
Ковалевскому свои указания, он Писал, что, по его
убеждению, иллюстрации значительно помогут уясне-
нию тех сложных вопросов, которые он разбирает
в своем сочинении.
Напечатав это заявление Дарвина на обложке книги,
Владимир Онуфриевич стал ждать результатов своей
предприимчивости, но непредвиденное обстоятельство
опрокинуло его планы. От имени одного подпольного
революционного кружка Ковалевскому предложили
съездить на месяц или больше за границу по срочному
и важному делу. На возражение Владимира Онуфрие-
вича, что у него самого «теперь срочные дела по изда-
тельству», ему ответили:
— Для обшего дела эта поездка гораздо важнее
всяких издательств, хотя деньгами на поездку органи-
зация не располагает.
Тогда Ковалевский сказал, что после прошлогодних
неприятностей он считает неудобным выполнять подоб-
ного рода поручения. Но ему заметили, что это поруче-
ние лишь свидетельствует о доверии к нему. .
Владимир Онуфриевич сдался и выехал в Париж.
Здесь он должен был разыскать бывшего артиллерий-
ского офицера Лугинина и передать ему письмо от
революционной организации.
Сын богатого помешика, Лугинин участвовал в Сева-
стопольской кампании. Гам он был товаришем Льва
Толстого по батарее. После войны поступил в Артил-
лерийскую академию, где сблизился с профессором
Петром Лавровичем Лавровым. Шриняв участие
в обществе «Земля и воля», Лугинин был выслан
в административном порядке из Петербурга. Подобно
большинству молодых людей того времени, он увлекся
96

естествознанием и благодаря связям отца добился
разрешения выехать за границу. В Гейдельберге он
учился одновременно с Александром Ковалевским и доу-
гими членами петербургского кружка натуралистов. За-
тем поселился в Париже, где занимался химией у круп-
нейших ученых.
За этими занятиями застал его Ковалевский.
Лугинин прочитал переданное ему письмо и обешал
принести ответ на следующий день. Вручая Ковалев-
скому пакет для представителей московской группы
в Ницце, он сказал:
— Вы будете в Ницце. Там встретитесь, конечно,
с Герценом. Повидайтесь с ним и передайте его доче-
pam... Впрочем, — прервал себя Лугинин, очевидно
вспомнив что-то, — я еше не все собрал... Придется
поискать и отправить позднее. Мы встретимся с вами
скоро в Петербурге и обязательно поработаем вместе.
Весть о том, что Герцен в Ницце и что неминуемо
придегся встретиться с ним, расстроила Владимира
Онуфриевича. Настороженное отношение Александра
Ивановича волновало и обижало Ковалевского. Снова
всплыли в памяти слухи, обвинения.
Владимир Онуфриевич решил сильно сократить свое
пребывание в Ницце, чтобы избежать неприятной
встречи. Но дела подпольной группы заставили его про-
быть там три недели. Выходя однажды от книгопро-
давца Висконти, который выписывал из Петербурга его
издания, Владимир Онуфриевич лицом к лицу столк-
пулся с Герценом, который вел за руку свою девятилет-
нюю дочь Лизу.
Александр Иванович остановился и, не подавая
Ковалевскому руки, заговорил с ним:
— Что вы здесь делаете»? Зачем приехали?
Ковалевский сконфуженно пробормотал:
— Дела привели.
— Какие у вас дела в Ницце? Зачем вы беспре-
станно ездите в Европу? Видели кого-нибудь из наших
знакомых?
— Видел Лугинина в Париже. Он хотел что-то. пере-
дать вам, но не все еще собрал из того, что обешал
Тате и Оле. Обещал прислать на-днях.
7 Семья Ковалевских 97

— И хорошо сделал, — буркнул Герцен, поклонился
и вошел в магазин.
В другой раз Герцен встретил Ковалевского на буль-
варе, остановил его и спросил:
— Что это вас нигде не видно?
На этот раз в голосе Александра Ивановича была
теплота и мягкость. Чувствовалось, что он жалеет о своей
резкости при первой встрече и хочет ее загладить.
— Вы знаете, Александр Иванович, как тяжело
переживать все, что со мною происходит за последние
годы. Мне хотелось бы вообше никого не видеть.
Герцен ничего не ответил, вздохнул, попрощался и
пошел дальше.
Больше с ним Владимир Онуфриевич не встречался.
Известно, что под конец жизни Александр Иванович
жалел о своем ‘расхождении с Ковалевским. Дети его
поддерживали отношения с Владимиром Онуфриевичем,
интересовались им, постоянно осведомлялись о нем
у общих знакомых.
Задержавшись в Западной Ёвропе больше месяца,
Владимир Онуфриевич побывал в университетских
центрах. Жотелось остаться, поработать несколько меся-
цев. Присматривался к профессорам и лабораториям, вы-
бирал предметы для специальных занятий. Мечты были
соблазнительные. Но издательство цепко держало его.
По дружбе к Владимиру Онуфриевичу управляющий
книжным магазином Черкесова Евдокимов согласился
в течение некоторого времени вести его дело. Но Кова-
левсокий задержался за границеи сверх обещанного срока,
а протесты по векселям сыпались ежедневно. Евдокимов
узнал адрес Владимира Онуфриевича и отправил ему
жалобное письмо, в котором просил выручить его из
долгов, достать кредит, переписать векселя и прочее.
олучив письмо, Владимир Онуфриевич оставил
мысль о научных занятиях и помчался в Петербург.
Быстро устроил все дела: одни векселя переписал, дру-
гие оплатил, войдя в новые долги. Возобновилась
повседневная мучительная возня с типографиями, заказ-
чиками и прочим.
Получив от Дарвина последние корректурные листы
книги, Владимир Онуфриевич ускорил печатание своего
98

перевода. Русское издание нового труда Дарвина по-
явилось в продаже в конце 1867 года, раньше, чем
книга вышла в Англии.
Надежды Владимира Онуфриевича на денежные
выгоды; от этой книги все-таки не оправдались.
— Что мне делать» — с тревогой спрашивал Кова-
левский, забежав по дороге из типографии в магазин
к Евдокимову. — Гостинодворские издатели наживаются
на своих выпусках, а идеиный издатель с голоду по-
дыхает, без сапог ходит. Да еше не сегодня-завтра
в тюрьму за долги упрячут.
— Все дело в установке, — объяснил Ёвдокимов. —
Для тех выпуски — нажива, для вас — гибель. Их
«Клятвы при гробе рыцаря» и «Прекрасные мусуль-
манки» читаются без некоторых глав. Подумаешь, какая
беда, если один-два выпуска не дойдут до покупателя!
А ваши книги берет серьезный читатель. Ёму нужно
целое сочинение.
— Но ведь я, в конце концов, выполняю все обя-
зательства перед подписчиками, — продолжает Ковалев-
ский.
— Выполняете, да не в срок. Вам не верят. Вы отве-
чаете за грехи других, обанкротившихся издателей.
Круг недовольных Владимиром Онуфриевичем рас-
ширялся. Он был должен всем.
Единственный настоящий друг — брат Александр
Онуфриевич. Ето стипендией из министеоства удовле-
творяются самые’ грозные кредиторы. Его частью не-
большого дохода от Шустянки оплачиваются более чем
скромные личные расходы. Брат безотказно трудится
над составлением хрестоматии и учебников для «изда-
тельства В. Ковалевского».
Но, при всем своем благодушии, Александр Онуфрие-
вич все же выходил иногда из терпения. По выраже-
нию Владимира Онуфриевича, он бранил его так, «как,
право, не бранят даже прислугу».

Ei
Глава охиннад цатая
ПЕРЕД ПРОФЕССУРОЙ
Ij олучив степень доктора, Александр Онуфриевич
имел право занять самостоятельную профессор-
скую кафедру в одном из отечественных университетов,
но его не привлекали служебное положение и хороший
оклад. Он предпочел стать скромным министерским
стипендиатом.
Перед отъездом за границу Александр Онуфриевич
женился на дочери тверского помешика Татьяне Ки-
рилловне Семеновой.
Она была моложе Ковалевского на пять лет. Мила
с матерью, тремя сестрами и братом в Петербурге в не-
большой квартире. Училась медицине, имела знакомства
в радикальных кружках.
Подобно всем нигилистам из демократической среды,
Татьяна Кирилловна относилась отрицательно к фор-
мальностям и потребовала, чтобы брак ее с Алексан-
дром Онуфриевичем был гражданским, без церковных
обрядностей.
Познакомившись с братом мужа, Татьяна Кирил-
ловна полюбила его и сохранила хорошую родственную
любовь к Владимиру Онуфриевичу навсегда. Впослед-
ствии она часто рассказывала о нем своим детям и
с нежной грустью вспоминала, как Владимир Онуфрие-
вич перед ее свадьбой шутя говорил:
— Не выходите за Сашу. Он непременно забудет
вас при первом же интересном жуке!
160

Александр Онуфриевич выехал с женою из Петер-
бурга в конце апреля 1867 года. Он должен был,
согласно инструкции министерства, посетить крупней-
шие центры Западной Европы для подробного изуче-
ния устройства зоологических садов, зоотехнических
музеев и «морских аквариев».
Ему предоставлено было «самому избрать местности,
которые он признает наиболее удобными для исполне-
ния предложенных ему задач», так как он прежними сво-
ими поездками «приобрел отличную опытность в этом
деле».
Первую остановку Ковалевский сделал в Вене. Его
встретили здесь как крупного ученого. Оттиски работ
Александра Онуфриевича лежали на столах биологов,
занимавшихся историей развития организмов. Гово-
рили об его превосходных исследованиях ланцетника,
голотурий, баланоглосса, об изяшном исполнении этих
работ в техническом отношении, о новизне приемов, по-
средством которых Ковалевский добивался блестящих
результатов.
Неудачники объясняли успешность работ русского
ученого счастливыми случайностями.
— Ему везет, — говорили они. — У него все разви-
вается!
Для вразумления таких поклонников слепого случая
серьезные люди приводили многочисленные примеры
превосходного практического ведения Александром
Онуфриевичем исследований.
Одним из таких примеров, исключительным по своей
простоте, было описание чрезвычайно ценного вида
гребневика «Венерин пояс», развитие которого до Кова-
левского никому не удавалось наблюдать.
Благодаря особой внимательности Александр Онуф-
риевич подметил, что яйца гребневика развиваются
только в ТОЙ самой воде, в которой они отложены.
Стоит для очистки сосуда от выделений взрослых
особей переменить воду, как яйца погибают. Ковалев-
ский посадил крупный экземпляр гребневика в чистую
воду и вплоть до откладки яиц осторожно удалял из
воды все выделения животного при помоши сифонной
трубки. Тотчас после откладки яиц он извлек из воды
10]

взрослую особь. Яйца стали развиваться, и у Ковалев-
ского получались необходимые для его наблюдения ли-
чинки.
Осмотрев музеи, интересовавшие его в научном отно-
шения, Ковалевский послал в министерство пер-
вый отчет о командировке и отправился с женою в
Триест.
Здесь он сразу погрузился в работу. С утра выходил
в порт к месту, где собирались рыбаки, выполнявшие
заказы зоологов на поставку материала для исследова-
ний. Вернувшись домой, усаживался за микроскоп и
занимался до самого обеда. Потом надо было сходить
на зоологическую станцию или в естественно-историче-
ский музеи просмотреть новую литературу и навести
справки в словарях.
Вечер уходил на подробные заметки о сделанных за
день наблюдёниях — для научных CTaTeH, для отчета
министерству и для сообщений Мечникову. Перед
отъездом Александра Онуфриевича из Петербурга Илья
Ильич предложил ему обмениваться результатами
своих работ.
Почти одновременно с отъездом Ковалевского в
Триест Мечников был избран доцентом зоологии Ново-
российского университета в Одессе. Он сообщал Але-
ксандру Онуфриевичу, что нашел университетские кол-
лекции в жалком состоянии. Не было зоотомических
препаратов и не было` материала для их изготовления.
Илья Ильич просил прислать хоть немного морских
ежей, голотурий, звезд, асцидии И «прочего зверья».
Ковалевский усердно исполнял все поручения своего
ученого друга.
В часы отдыха Ковалевский с женой совершали про-
гулки в окрестностях Триеста.
— Хорошо бы всю жизнь оставаться независимым
исследователем, — говорил Александр Онуфриевич
жене. — К чему мне звание, чины, ордена? Но без
жалованья не проживешь, а бэровские премии выдаются
не каждый год. Да не всегда их и получишь. Придется
взять профессуру. Только бы меня не вызывали до
конца двухлетней командировки. Будет очень обидно,
если не удастся завершить начатые работы.
102

После этого разговора Ковалевский сообщил мини-
стерству о своем согласии принять предложенную ему
кафедру в Казани.
В начале 1868 года Гатьяна Кирилловна родила в Неа-
поле дочь Ольгу. Через несколько дней Ковалевская
завела с мужем разговор о будушем положении де-
BOUKH.
— До будущего далеко, — сказал Александр Ону-
фриевич, — успеем подумать.
Татьяна Кирилловна объяснила, что имеет в виду не
отдаленное будущее, а ближаишее время, когда они вер-
нутся в Россию и понадобится документ о рождении
Оли.
— Запишем ее в общинном управлении — и делу
конец.
— Этого недостаточно для России. Со свидетель-
ством без отметки о крешении ни в какую гимназию не
примут.
— Какие же мы с тобой нигилисты, Таня? Только у
нас родился ребенок, и мы уже спешим выполнять
обряды!
— Не нами заведено, Саша. Я противница этих це-
ремоний. Ведь я сама настаивала, чтобы наш брак был
гражданским, но лишать девочку возможности получить
образование мы не должны.
Октябрь 1868 года Александр Онуфриевич провел в
разъездах по своим ученым делам. Гатьяна Кирилловна
оставалась в Триесте.
Вернувшись в Триест, Ковалевский получил от про-
фессора Кесслера известие о предстояшем в конце де-
кабря первом Всероссийском съезде естествоиспытате-
лей в Петербурге. Мечников сообщал, что поедет на
съезд от Новороссийского университета.
Владимир Онуфриевич тоже записался в участники
съезда — в качестве издателя книг по естествознанию.
Александр Онуфриевич просил брата и Мечникова пе-
редать съезду его предложение высылать в средние
школы коллекции препаратов из богатой средиземно-
морской фауны для практических занятий при изучении
зоологии. Но как раз во время работ съезда министр
просвешения граф ’Голстой изгнал естественные наукн
13

из гимназий, заменив их преподаванием древних языков.
Министр видел в этом средство борьбы с материалисти-
ческими и революционными идеями. Проект Ковалев-
ского постигла неудача.
К концу гола Александр Онуфриевич закончил ра-
боту на Адриатическом море. Надо было сделать кое-
какие наблюдения в Неаполе, с которым было связано
столько воспоминаний о тревожных поисках и радо-
стных открытиях.
Все в этом городе было ново, пестро и ярко для
"Гатьяны Кирилловны. Все звенело и шумело, при-
влекало внимание и рассеивало. Картины и впечатле-
ния сменялись точно в калейдоскопе.
Едва только вышли Ковалевские из вагона, их об-
ступила толпа крикливых людей в живописных лохмо-
тьях. Пестрое тряпье больше обнажало, чем прикрывало
загорелые тела. Десятки худых рук тянулись к приез-
жим, цепляясь за их вещи, тащили их в разные сто-
роны.
— Я помогал нести чемодан от ступеньки вагона до
этого вот столба на перроне! — кричал один Александру
Онуфриевичу.
— А я поддерживал ваш узел! — перебивал его дру-
гой, обращаясь к Татьяне Кирилловне. — Где бы вам
одной снести ero?
— Кто держался за ручку вашего зонтика, синьо-
раз — визжала девчонка.
— Вот эта коробка была на моей голове! — вопил
мальчишка, хватаясь за шляпную картонку ‘Татьяны
Кирилловны.
Кое-как отбившись от попрошаек, Ковалевские пошли
на Санта-Лючиа.
— Нет лучше места в Неаполе, — сказал Александр
Онуфриевич, вспоминая время, проведенное там с това-
рищами из кружка натуралистов.
ришли на Санта-Лючиа в самое оживленное время
дня. Набережная кишела разнообразным людом. Толпа
здесь была еще шумливее и развязнее. Кругом — от-
крытые лавочки рыбаков, плетушки, шкапчики, столики
торговок и торговцев снедью. Там разложены съедоб-
ные слизняки и другие «фрутти ди маре». Горы зелени,
104

фрукты, ягоды. Играют детишки. Ласково плешется
море, солнце шедро льет лучи на блестяшую, сверкаю-
щую, визжашую, хохочушую и поющую Санта-Лючиа.
Людская нишета — на фоне богатой и пышной при-
роды.
— Вот дом, где я больше полугода подстерегал икру
ланцетника, — показывал Александр Онуфриевич. —-
Здесь я жил с Мечниковым и Стуартом, когда писал
магистерскую диссертацию. Вот там, видишь, скалы
Святой Павел и Святой Петр. Возле них я ловил своих
ланцетников. А в том пестром здании на углу, с бал-
конами, я писал докторскую диссертацию и до хрипоты
спорил с Вырубовым.
В угловом доме с балконами Ковалевские поселились
и на этот раз. Жозяйка радостно встретила синьора
Алессандро и обешала перевести его через несколько.
дней в прежнюю комнату.
Татьяна Кирилловна вышла на балкон. С него откры-
валась панорама Неаполитанского залива. Виден был
Везувий, покрытый до половины фруктовыми садами
и виноградниками. Сиял праздничный Капри, стерегу-
щий вместе с Искией вход в залив.
Оставив жену на балконе, Ковалевский пошел искать
Джованни. Торговки громко приветствовали «синьора
с бородой», приглашая его покупать у них продукты,
как в прошлом году. Рыбаки обешали прислать Джо-
ванни, как только он вернется с моря.
Рыбак прибежал к вечеру. Расспросил синьора Але-
ссандро, как идет его работа, гоинтересовался судьбой
других русских ученых, вздохнул об участи синьора
ожина и рассказал, каких «зверей» он может достать
Ковалевскому. Условились отправиться утром в первую
экскурсию.
Проделав в Неаполе необходимые наблюдения. Але-
ксандр Онуфриевич поехал в Мессину. Татьяна Кирил-
ловна осталась на Санта-Лючиа.
На другой день после отъезда Александра Онуфрие-
вича в Неаполь неожиданно явился Мечников. Он засел
за наблюдения над асцидиями для окончательной про-
верки результатов, полученных Ковалевским. Александр
Онуфриевич звал Илью Ильича в Мессину для совме-
105

стных наблюдений. Мечников не хотел уезжать из
Неаполя, пока вопрос не решится окончательно. После
тшательных наблюдений над развитием асцидий Илья
Ильич заявил, что он окончательно убедился в правоте
Ковалевского.
В Казань Александр Онуфриевич не спешил ехать,
желая закончить начатые работы. Сообщая министер-
ству и совету университета о согласии занять кафедру,
на которую он был избран почти единогласно, Але-
ксандр Онуфриевич обусловил это обязательством со
стороны университета дать ему новую командировку
по окончании весеннего семестра 1869 года. Желание
молодого профессора было удовлетворено.
Перед отъездом Ковалевских из Италии маленькая
Оля была крещена. Крестным отцом был Илья Ильич
Мечников. Он рассказывал, что Александр Онуфриевич
во время обряда был занят собиранием. .. огарков во-.
сковых свечей: смесью из воска и оливкового масла он
заливал исследуемые препараты.

Serre = = ==
Глава двенадцатая
СЕСТРЫ KOPBHH-KPYKOBCKHE
тец Софьи Васильевны Ковалевской, Василий Ва-
сильевич Корвин-Круковский принадлежал к ста-
ринному дворянскому роду. При Петре [ один из Кор-
вин-Круковских служил в Стародубском казачьем полку.
Его сыновья стали помещиками Псковской и соседней
с нею Витебской губернии.
Василий Васильевич любил говорить, что является
ровесником ХХ века, так как родился у самого порога
его. Василий Васильевич сначала учился в кадетском
корпусе, затем окончил курс артиллерийского училища.
В 1819 году был выпущен в службу с первым офицер-
ским чином.
Многие молодые офицеры, сверстники и однопол-
чане Корвин-Круковского участвовали в заговоре де-
кабристов. Василий Васильевич прошел мимо этого дви-
жения. Когда ему намекали на существование тайного
общества, он отвечал, что никогда не вошел бы в ор-
ганизацию, действующую без разрешения правитель-
ства.
Полковнику Корвин-Круковскому было сорок два
года, когда он задумал жениться. Со дня на день он
ждал производства в генералы. Может быть, придется
выйти в отставку. Надо готовиться к хозяйничанью в
деревне, а в этом деле без жены не обойтись. :
Василии Васильевич сблизился с домом генерала
Федора Федоровича Шуберта. Участник войн ¢ Hano-
107

леоном, Шуберт имел много боевых отличий и был тя-
жело ранен под Прейсиш-Эйлау.
Сын известного академика, математика и астронома,
генерал Шуберт и сам был ученым математиком. Он
заведывал учеными и учебными учреждениями воен-
ного ведомства, имел серьезные научные труды и со-
стоял почетным членом Академии наук.
Старшая его дочь Елизавета в январе 1843 года вы-
шла замуж за полковника Корвин-Круковского.
Елизавета Федоровна вела дневник. С выходом за-
муж она утратила личную свободу и, глубоко страдая от
этого, изливала свою душу в записях дневника.
Она могла бы заполнять досуг воспитанием дочери
Анюты, родившейся в конце 1843 года, но, как все
женщины ее круга, сдала девочку тотчас после рождс-
ния на руки мамкам, нянькам и гувернанткам.
мечая в дневнике, что ей было очень скучно на
званом обеде у каких-то светских знакомых, Елизавета
Федоровна писала: «В награду за этот обед я провела
прелестный вечер с Пироговым, который пришел позже.
Какие занимательные разговоры, какие интересные рас-
сказы! Нет предмета, который мы не затронули бы
в беседе: религия, любовь, семья и т. п. Ничего не
пропустили. Пирогов изумил меня новизною своих
ВЗГЛЯДОВ».
Василий Васильевич редко присутствовал на таких
беседах в гостиной жены. Разрешая себе свободное по-
сешение клубов и знакомых, он вместе с тем требовал,
чтобы жена сидела дома.
Слустя два года после свадьбы Елизавета Федоровна
записала в дневнике: «Мой муж не позволяет мне при-
нимать участие в жизни света, к которому я принад-
лежу... Он тверд, и я не могу переубедить его. Я со-
вершенно лишена обшества».
И так все время: жена либо тоскует одна дома, либо
принимает гостей; муж днем ходит на службу, а вечера
проводит в прскуренных залах клуба или с цыганками
в отдельных кабинетах ресторанов.
Слустя шесть лет после женитьбы полковник Корвин-
Круковский. был назначен начальником арсенала мо-
сковского Кремля. Служба была легкая, спокойная.
108

В Москве Василии Васильевич много играл в карты,
проигрывал большие суммы, которые покрывал из об-
щего семейного имущества.
15 (3) января 1850 года Елизавета Федоровна рэ-
дила вторую дочь — Софью.
Через два года Корвин-Круковский был произведен
в генералы. В Крымской кампании он не участвовал и
вскоре после войны был переведен в Калугу управляю-
щим местной провиантской комиссией. Надо было при-
вести в порядок запушенное армейское хозяйство, и
военное министерство с трудом находило для этого
честных людей. Корвин-Круковский любил широко по-
жить, но на казенное добро не посягал и взяток не
брал.
В 1858 году Василий Васильевич ушел в отставку.
К тому времени семья его состояла из жены, дочерей —
Анюты и Софы и трехлетнего сына Феди. После от-
ставки Василий Васильевич объявил жене, что им при-
дется поселиться в деревне. Елизавета Федоровна была
огорчена, но возражать не посмела.
Витебские поместья Корвин-Круковских — Палибино
и Мошино — находились недалеко от города Невеля.
В первом имении числилось две тысячи двести десятин
земли, во втором — тысяча четыреста. Часть угодий
была продана для покрытия долгов, но земли остава-
лось еще вдоволь. На ней паслись многочисленные
стада коров и овец, велась обширная запашка; были
сады и огороды, молочная ферма, водочный завод.
Озера вокруг Палибина и Мошина изобиловали ры-
бой. Ёе вывозили на продажу в Витебск и Двинск.
Лес давал возможность широко поставить смолокуре-
ние, гонку дегтя и выжигание древесного угля. В чаше
палибинского леса попадался зверь: медведь, большой
волк — «конюх», лисица, лось, косуля и другие.
Помешичья семья жила в Палибине в большом гос-
подском доме, увенчанном трехэтажной башней и окру-
женном двухэтажными флигелями. Длинная березовая
аллея отделяла господскую усадьбу от крестьянских
изб. В доме были обширные залы, домашняя сцена,
комнаты для гостей, буфетные, много служебных поме-
шений.
109

Поначалу Василий Васильевич увлекся хозяйством,
но после того как получил должность невельского уезд-
ного предводителя дворянства, охладел к деревенским
делам и сдал их управляющему.
На досуге он стал присматриваться к детям и с
изумлением открыл, что надзор за ними плох и воспи-
таны они скверно. Няню перевели на другую долж-
ность; уличенную в чем-то нехорошем француженку
отослали в город, а к детям пригласили новую гувер-
нантку — англичанку. После этого Василий Васильевич
счел свой отцовский долг выполненным.
Елизавета Федоровна попыталась было высказать
гувернантке свое мнение о том, как надо воспитывать
детей. Англичанка ответила, что она свое дело хорошо
знает и в советах не нуждается. Елизавета Федоровна,
привыкшая выслушивать от мужа замечания вроде того,
что «опять Лизочка говорит вздор», безропотно снесла
это оскорбление от гувернантки. С тех пор мисс Смит
принимала ее в своей комнате как гостью.
Старшая дочь Анюта, избалованная и самовольная,
не признавала никакой дисциплины. С гувернанткой
барышня повела открытую борьбу, из которой вышла
победительницей. Англичанке пришлось оставить ее в
покое.
Анюта увлекалась поочередно всеми модными вопро-
сами эпохи. Интересовалась и философией. Семья ви-
дела ее только за обедом. Остальное время она прово-
дила в своей комнате, заполняя целые листы выпи-
сками из сочинений древних и новых философов.
В Палибине преподавал общеобразовательные пред-
меты домашний учитель Малевич. До этого он учи-
тельствовал в доме помешика Семевскогс в Велико-
луцком уезде. Успешно подготовив сыновей помещика
к поступлению в столичные учебные заведения, учитель
навсегда сохранил дружеские отношения со старшим
своим питомцем, Михаилом Ивановичем. Произведен-
ный в 1862 году в офицеры, Михаил Семевский часто
приезжал к Малевичу в Палибино и познакомился там
с Анной Васильевной.
Восторженная, мечтательная, она постоянно слышала
от Малевича хвалебные отзывы о молодом офицере.
110

Услыхав от самого Семевского, что он глубоко любит
свободу и готов служить оугнетенному человечеству,
Анна Васильевна решила, что нашла рыцаря своей де-
вичьей мечты. Когда Семевский объяснился Анюте в
любви, она ответила, что согласна стать его женой, и
рассказала об этом матери. Елизавета Федоровна, как
она отметила это в дневнике, была «рада, главным
образом, романической стороне дела». Но говорить с
мужем об этом не решилась. Она боялась Василия
Васильевича не меньше, чем Анюта, которая не смела
даже заикнуться отцу о предложевии Семевского. Мо-
лодому человеку пришлось самому объясняться с гене-
ралом.
Василий Васильевич распек кандидата в женихи, как
привык распекать молодых офицеров своей батареи,
сказал, что, раньше чем свататься, надо устроиться са-
мому. В заключение он дал понять, что Семевский мо-
жет больше не появляться в Палибине. Строгий выго-
вор от мужа получила Елизавета Федоровна. Но больше
всех досталось Анюте, которая несколько дней не вы-
ходила из своей комнаты. Впрочем, горевала она не-
долго: с отъездом Семевского она скоро перестала ду-
мать о нем.
Едва только успокоились обитатели Палибина после
истории с Семевским, пришла новая тревога.
В январе 1863 года в Польше и Литве разразилось
восстание. Небольшие повстанческие отряды появи-
лись в витебских лесах и доходили до Псковской гу-
бернии.
Помещики Невельского уезда, а с ними Василий Ва-
сильевич, опасались, с одной стороны, поджогов со сто-
роны восставших, а с другой — боялись прихода войск
для усмирения: шальные пули могли ведь залететь и в
пх господские дома...
Гроза, однако, прошла мимо имения Корвин-Круков-
ских. Не было нужды отправлять семью в Петербург,
к чему совсем приготовился было Василий Васильевич.
Как раз перед восстанием он был избран губернским
предводителем дворянства.
Приезды в губернский город связаны были с посе-
шением клуба. Василий Васильевич возобновил круп-
111

ную карточную игру, Которая в конёчном результате
ошутительно отразилась на материальном благосостоя-
нии семьи.
Миновал беспокойный 1863 год. Жизнь вошла в при-
вычную колею. Елизавета Федоровна в это время за-
писывает в своем дневнике: «Мы живем, кажется, спо-
койно и счастливо. Шизнь богатого помешика в хоро-
шем имении, окруженная милыми детьми, чего бы, ка-
жется, нужно еще для довольства земногоз» Но
«Анюта скучает, желает чего-то неведомого, этих, ей
неизвестных, наслаждений жизни; я, смотря на нее,
хотя не одобряю ее взгляды на жизнь, но понимаю меч-
тания и стремления юности, которые мне так дорого
достались!» |
Мечтания Анны Васильевны в первой половине
шестидесятых годов были совсем другого порядка, чем
мечтания ее матери в сороковых годах. Увлечение есте-
ствознанием дошло и до глухого Палибина.
Молодой семинарист, сын палибинского свяшенника,
приехал на каникулы в деревню и привез много инте-
ресного. Молодой человек испытывал непреодолимую
потребность делиться с кем-нибудь своими знаниями.
Он рассказывал Анюте о лекциях профессора Сеченова,
о рефлексах головного мозга, о лабораторных опытах
Клода Бернара с лягушками, об учении Молешотта о
пише.
Семинарист нашел в лице Анны Васильевны внима-
тельную слушательницу. Молодые люди целыми днями
гуляли в окрестностях Палибина, собирали цветы, раз-
глядывали строение бабочек, говорили об астрономин,
о философии Канта.
Прогулки и беседы Анны Васильевны с семинаристом
обратили на себя внимание палибинской дворни, кото-
рая по-своему истолковала частые встречи барышни с
поповичем.
Однажды камердинер Василия Васильевича, Илья,
рассказал горничной, как он встретил барышню в лесу
с сыном отца Филиппа:
— Потеха была на них смотреть. Барышня идет себе
молча, потупившись, зонтиком поигрывает. А тот ша-
raeT C HCH рядом, как долговязый журавель, и все что-то
112

С. В. Корвин-Круковская (1866 зод)

рассказывает да руками размахивает. Потом вытащил
из кармана растрепанную книжку и читает. О душе го-
ворил, о лягушках, и про обезьян упоминал. ..
Нарочно ли выбрал камердинер для своего рассказа
комнату перед господским кабинетом, чтобы насплетни-
чать барину про его дочь, или в самом деле полагал,
что Василия Васильевича там не было, — только полу-
чился скандал. Дверь из кабинета распахнулась, и на
пороге появился помещик, грозно сверкая глазами. Гор-
ничная убежала, а Илья, после отеческого назидания,
получил приказ позвать старшую барышню.
Разговор отца с Анютой был короткий. Василий Ва-
сильевич спокойно, но внушительно сказал дочери, что
она не должна встречаться с людьми, которые не равны
ей по обшественному положению. Tem более она не
имеет права гулять по лесу с какими-то подозритель-
ными личностями.
Анюта расхрабрилась и прервала отца:
— Зачем ты, папа, оскорбляешь порядочного чело-
века? Ты же знаешь, что я ходила с сыном нашего
священника — Алексеем Филипповичем.
Генерал от неожиданности растерялся. С минуту он
смотрел на Анюту молча, потом разразился бешеным
криком и при дочери велел Илье передать по дворне
приказ:
— Гнать этого поповича в шею, если еще раз пока-
жется за версту от дома!
Анюта в слезах прибежала к матери. Елизавете Фс-
доровне с трудом удалось успокоить ее.
а история тоже скоро забылась.
После скандалов с Семевским и поповичем Анюта
перебралась в угловую комнату верхнего этажа башни
и окончательно отошла от интересов семьи.
— Никогда она не принимает участия в прогулках,—
огорченно жаловалась Елизавете Федоровне ее сестра
Софья Федоровна, когда гостила в Шалибине. — Это
непростительно, Лиза, что ты допустила свою дочь из-
брать такой ложный и опасный путь.
Елизавета Федоровна молча выслушивала сетования
сестры: на свою старшую дочь она уже смотрела как
на подругу.
8 Семья Ковалевских 113

Потерпев поражение в борьбе с Анютой, гувернантка
мисс Смит обратила свое педагогическое рвение на вос-
питание младшей дочери Корвин-Круковских. Она за-
ботилась, главным образом, об ограждении Софы от
вредного влияния старшей сестры. Некоторое время
это удавалось, потому что ее питомица была шестью
годами моложе Анюты. Но разница в развитии сестер
сглаживалась быстро. Софа тоже скоро перестала пови-
новаться гувернантке.
Началось это с нарушения запрета мисс Смит при-
касаться к журналам и романам в библиотечной ком-
нате второго этажа, куда Софа уходила играть в мяч.
Девочка отпрашивалась туда в послеобеденные часы,
когда гувернантка дремала в нижнеи гостиной за вы-
шиванием. Софа быстро прочитывала книги, трепетно
переживая с прекрасными героинями и храбрыми ге-
роями сложные и занимательные драмы.
Чтение было бессистемным, но оно оказывало свое
влияние на девочку, развивая в неи фантазию. Софа
начала сочинять стихи. Гувернантка, поймав за этим
занятием девочку, отсылала ее к отцу.
Василий Васильевич рассеянно выслушивал дочь,
прэчитывал еи нотацию и отпускал с наставлением быть
послушной.

Глава тринадцатая
ЭПИЗОД В ИЗНИ ДОСТОЕВСЕОГО
офу сильно интересовало, что делает сестра в башне.
На ее расспросы Анюта презрительно отвечала:
— Отстань, пожалуйста! Слишком ты еше мала,
чтоб я тебе все говорила.
Но вот Анюта заметила, что сестренка подросла. За
отсутствием другого общества пришлось сделать четыр-
надцатилетнюю Софу доверенной своих тайн. Анюта
позвала е= к себе в башню.
— Поклянись, — торжественно сказала она, — что
ты никому никогда ни под каким видом не прогово-
ришься о том, что сейчас услышишь. Я доверю тебе
большую тайну.
Софа с замиранием сердца поклялась. Для большей
убедительности она даже перекрестилась на угол, хотя
в Анютиной комнате не было иконы.
Анюта была выше предрассудков, но к жесту млад-
шей сестры отнеслась со всей подобаюшей случаю
серьезностью.
— Хорошо, —с удовлетворением заявила она, —
теперь я покажу тебе что-то такое, чего ты, вероятно,
не ожидаешь.
Она подвела сестру к старинному бюро, в котором
хранила свои заветные секреты, медленно открыла его,
еще медленнее выдвинула яшик.
— Не томи ты меня, Анюточка! — взмолилась млад-
шая. — Не мучь меня! Что у тебя там?
* 115

— Видишь, какая ты невыдержанная, — упрекнула
сестра. — Тебе и тайны доверить нельзя — пробол-
таешься.
Софа затаила дыхание.
Наконец Анюта вынула из яшика большой конверт
с красной печатью: «Журнал «Эпоха». Конверт на
имя Домны Никитишны Кузьминой, палибинской эко-
номки, которая была всей душой предана Анюте и за
нее готова была пойти в огонь и в воду. Из большого
конверта сесъра вынула другой, поменьше, на котором
было ее имя, извлекла из него письмо и подала Софе.
Редактор «Эпохи» Ф. М. Достоевский сообщал Анне
Васильёвне, что он получил ее рассказ и начал читать
ero не без тайного страха: «...Редакторам журналов
часто приходится разочаровывать начинающих писате-
лей, присылающих свои литературные опыты на
оценку». В данном случае, по мере чтения, страх
Достоевского рассеивался. Редактор все более и более
«поддавался обаянию юношеской непосредственности,
искренности и теплоты чувства», которыми проникнуг
присланный рассказ, и решил напечатать его в ближай.
шей книжке журнала.
Анюта наслаждалась изумлением младшей сестры.
После некоторого молчания она бросилась Софе на шею
и рассказала, как у нее завязалась переписка с извест-
ным писателем.
— Понимаешь ли ты, — говорила она, — я написала
рассказ и, не сказав никому ни слова, послала его
Доетоевскому. И вот видишь, он находит его хорошим
и напечатает в своем журнале. Так вот сбылась моя
заветная мечта! Теперь я русская писательница!
Софа обешала Анюте сохранить все в тайне и сдер-
жала слово. Но тайна раскрылась помимо нее.
Во многих помешичьих домах того времени на печат-
ное слово смотрели как на что-то приходящее издалека,
из неведомого, чужого мира. Василий Васильевич отно-
сился к писателям с презрением. Личное знакомство
с поэтессой Евдокией Ростопчиной не изменило его
мнения о литераторах, а женщины-писательницы были
для него «олицетворением всякой мерзости». Генерал
относился к ним с наивным ужасом и негодованием.
116

Письмо Достоевского к Анне Васильевне относится
к концу августа 1864 года. С тех пор писатель почти
на полтора года вошел в жизнь сестер Корвин:
Круковских.
Хотя рассказ Анны Васильевны не блистал художе-
ственными достоинствами, но Достоевский заинтересо-
вался первым опытом палибинской барышни и напеча-
тал его под заглавием «Сон» в ближайшем номере
жуонала. Автору был немедленно переведен гонорар,
несмотря на то, что тяжелое материальное положение
журнала и:более чем запутанные собственные денежные
дела заставляли Достоевского расплачиваться с другими
сотрудниками почти всегда с запозданием.
ежду редактором «Эпохи» и автором «Сна» завя-
залась тайная переписка — через палибинскую экономку
Кузьмину и петербургскую подругу Анны Васильевны,
дочь генерала, начальника петергофского дворцового
управления, Анну Михайловну Евреинову.
Первый литературный успех придал Анпе Васильевне
бодрости, и она тотчас же принялась за другое произ-
ведение, которое ‘вскоре отослала редактору «Эпохи».
Второе письмо Достоевского случайно попало
с остальной почтой в руки Василия Васильевича в день
семейного праздника. В Палибине собрались гости,
было торжественно и шумно. Генерал заперся в каби-
нете, позвал жену, распушил ее за недосмотр и обешал
расправиться с Анютой после разъезда гостей. То, что
дочь тайком получает деньги от незнакомого мужчины,
показалось ему величайшим позором.
Когда чужие разъехались, Василий Васильевич
потребовал дочь к себе для объяснений. Между прочим
он сказал ей:
— От девушки, которая способна тайком от отца и
матери вступить в переписку с незнакомым мужчиной
и получать от него деньги, можно всего ожидать!
Теперь ты продаешь свои повести, а придет, пожалуй,
время — и себя будешь продавать!
Анюта упала в обморок. Сбежались люди.
Постепенно все успокоилось. Первой примирилась
с писательством дочери Елизавета Федоровна. Василий
Васильевич далго сердился, но, в конце концов, сдался
117

и прослушал новую Анютину повесть. Суровый генерал
даже прослезился в наиболее трогательных местах. За-
тем он разрешил дочери переписываться с Достоев-
ским, с условием, что все письма.она будет показывать
отцу.
Получив от Корвин-Круковской повесть «Послуш-
ник», более обширную, чем первая, но столь же скром-
ную по художественному выполнению, Достоевский свое
мнение о повести высказал автору в обширном письме
от 14 декабря 1864 года. Здесь писатель сообщал, что
с произведением пришлось повозиться в цензуре, потре-
бовавшей вымарок и исправлений и заменившей назва-
ние «Послушник» названием «Михаил».
Достоевский сообщил также Анне Васильевне мне-
ние критики «Эпохи» — Н. Н. Страхова и других членов
редакции о том, что у не «большое приро-
ж денное мастерство и разнообразие», и добавил OT
себя: «Вам не только можно, но должно смотреть на
свои способности серьезно. Вы — поэт. Это уж одно
многого стоит, а если при этом талант и взгляд,
то нельзя пренебрегать собою. Одно — учитесь и читайте.
Читайте книги серьезные. Жизнь сделает остальное».
Новый автор так заинтересовал Достоевского, что и
вторую вешь он напечатал в журнале без промедления.
Занятия Софы с гувернанткой и Малевичем шли
между тем обычным порядком. Мисс Смит учила ее хо-
рошим манерам, английскому языку, закаляла ее холод-
ными обтираниями. Малевич поеподавал ей грамматику,
русскую литературу, математику и другие предметы.
льше всего Софа любила математику. Это радо-
вало отца, который по своей специальности артиллери-
ста знал математику и любил ее. Развитию в девочке
влечения к этой науке способствовал и дядя ее Петр Ва-
сильевич.
Дядя часто говорил своей племяннице о квадратуре
круга, об асимптотах — прямых линиях, приближаю-
щихся к «ривой в бесконечно далекой точке, и тому по-
добных мудреных вешах, представлявшихся Софе чем-то
таинственным и в то же время привлекательным.
Усилению ее интереса к математике помогла также
одна счастливая случайность. Когда еше при переезде
118

Корвин-Круковских в деревню отделывали палибинский
дом, нехватило обоев для оклеики детской комнаты.
Посылать в Петербург за обоями было слишком хло-
потно. Решили оклеить стены комнаты бумагой, валяв-
шейся на чердаке.
Попались литографированные записки лекций по ди-
ференциальному и интегральному исчислению известного
математика Остроградского, по которым Василий Ва-
сильевич сдавал в молодости экзамены.
Софа часами простаивала возле обоев и разбирала
выведенные на них чертежи. Она обратилась за разъяс-
нениями к Петру Васильевичу, но тот не мог удовле-
творить ее любопытство. Малевич тоже не был доста-
точно сведущ в высшей математике. Он дал ученице
имевшиеся у него математические книги, и девочке при-
ходилось самой доискиваться смысла чертежей.
Увлекаясь математикой, Софа стала пренебрегать
другими предметами. Василий Васильевич даже поду-
мывал на время запретить дочери заниматься любимой
наукой. Он поделился этой мыслью со своим старым
другом, профессором физики в Морской академии,
ыртовым.
После беседы с девочкой старый профессор заявил,
чтс Софа имеет исключительные способности к матема-
тике, и генерал отменил свое решение. С тех пор он
стал гордиться своей дочерью и позволил Софе брать
уроки У известного преподавателя математики Странно-
любского, когда семья приезжала на зиму в столицу.
Страннолюбский удивился, как быстро девушка усвоила
понятия о пределе и о производной, «точно наперед их
знала». Учитель так именно и выразился.
— ту минуту, когда вы объясняли мне эти поня-
тия, — сказала Софья Васильевна, — мне вдруг живо
припомнилось, что все это было на листах Остроград-
ского, и самое понятие о пределе показалось мне давно
знакомым.
Разрешив Анюте переписываться с Достоевским, отец
вынужден был позволить ей встретиться с редактором
Журнала. Когда Елизавета Федоровна собралась в на-
чале 1865 года с дочерьми в Петербург, Василий
Васильевич дал жене инструкцию:
119

— Помни, Лиза, что на тебе будет лежать большая
ответственность. Достоевский — человек не нашего
общества. Что мы о нем знаем? 'Только — что он жур-
налист п бывший каторжник. Жороша рекомендация!
Нечего. сказать! Надо быть с ним очень и очень осто-
рожным.
Генерал строго приказал Елизавете Федоровне,
чтобы она непременно присутствовала при знакомстве
Анюты с писателем, ни на минуту не оставляя их
вдвоем.
По приезде в Петербург Анна Васильевна послала
Достоевскому письмо с приглашением притти к ней.
Достоевский пришел в дом Шубертов на Васильев-
ском острове в назначенный час. Первое его посещение
было неудачным. Две старые тетушки Елизаветы Федо-
ровны поминутно выдумывали какой-нибудь предлог
появиться в комнате. Наконец старые девы уселись тут
же на диване да так и просидели до конца визита.
Анюта злилась и молчала. Достоевскому было не
по себе в этой обстановке. Он конфузился. Елиза-
вета Федоровна старалась завязать интересный раз-
говор. Достоевский отвечал односложно и резко. Через
полчаса он ушел, неловко и ‘торопливо раскланяв-
ШИСЬ.
Анюта со слезами на глазах убежала к себе.
В другой раз знаменитый писатель пришел, когда
матери и тетушек не было дома. Анюта и Софа были
одни. Лед сразу растаял. Достоевский взял Анюту за
руку. Они сели рядом на диван и тотчас заговорили,
как два старых, давнишних приятеля. Оба как бы то-
ропились высказаться, перебивали друг друга, шутили
и смеялись.
Пятнадцатилетней Code также было радостно и
весело.
— А знаете, Федор Михайлович, — сказала
Анюта, — Софочка у нас стихи пишет. Прочти, Софа,
«Обращение бедуина к его коню».
Девочка покраснела и отказалась. но потом сдалась
на просьбу Федора Михайловича. Прочитала звонким,
срывающимся голосом свою поэму. Писатель повер-
Нулся в ее сторону и, казалось, весь превратился в9
}-0

внимание. В довершение своего счастья Софа услы-
шала ог Достоевского похвалу стихам.
В это время вернулась домой Елизавета Федоровна.
Сначала она испугалась. Вызвала Анюту в другую
комнату:
— Что скажет папа? Достанется нам всем.
Анна Васильевна успокоила мать. Видя дочерей
довольными и веселыми, Елизавета Федоровна сама
оживилась, приняла участие в обшей беседе. Когда
Достоевский собрался уходить, Елизавета Федоровна
пригласила его бывать у них. запросто.
Писатель стал частым гостем в доме Шубертов, при-
ходил раза три-четыре в неделю.
лизавета “Федоровна устроила однажды званый
вечер. Пригласила всех своих высокочиновных и санов-
ных родственников. Пришел и Достоевский. Писатель
чувствовал себя стесненно в этой компании, нехотя
знакомился с гостямн и уселся в уголке с Анютой. Это
шло вразрез со всеми светскими приличиями. В гости-
ной стало неловко. К тому же обрашение Достоевского
с Анютой было далеко не светское: говоря с барышней,
он брал ее за руку, наклонялся к самому ее уху.
Елизавета Федоровна заметила Анюте, что опа
должна занимать и других гостей, а не сидеть только
с одним. Федор Михайлович замолчал.
Достоевский продолжал бывать у Корвин-Круков-
ских, но отношения между писателем и молодой сотруд-
ницей его журнала разладились. Они часто `спорили.
Анюта как бы нарочно противоречила Достоевскому
почти во всем.
Достоевский часто заводил с Анной Васильевной
разговор о нигилизме. Их споры на эту тему продол-
жались иногда далеко за полночь. Чем дольще они гово-
рили, тем больше горячились и высказывали взгляды,
гораздо более крайние, чем те, каких действительно
придерживались.
— Вся теперешняя молодежь тупа и недоразвита! —
кричал Достоевский. — Для них смазные сапоги дороже
Пущкина!
— Пушкин действительно устарел для нащего вре-
мени, — — спокойно замечала ‘Анна Васильевна.
12]

Достоевский вне себя от гнева уходил, торжественно
объявляя, что с нигилисткой спорить бесполезно и что
больше он сюда не придет. На другой день Федор
Михайлович снова появлялся в доме Шубертов.
По мере того как отношения между Достоевским и
Анной Васильевной портились, дружба пятнадцатилет-
ней Софы с писателем возрастала. Девочка восхища-
лась им с каждым днем все больше и больше. ' До-
CTOeBCKHH замечал это. Софа краснела от удовольствия.
Она была уверена, что Федор Михайлович интере-
суется ею больше, чем Анютой.
В ту пору Софа была очаровательна со своим умным
и живым смуглым лицом. У нее были красивые, влаж-
ные, блестящие, выразительные глаза.
За несколько дней до отъезда Корвин-Круковских
в Палибино Достоевский пришел к Шубертам, когда
дома были только Анюта и Софа. Пска Федер Михай-
лович беседовал со старшей сестрой, младшая решила
сыграть его любимую сонату. Девочка увлеклась игрой.
Окончив, она оглянулась: в комнате никого. Обошла
смежные комнаты — нет ни сестры, ни гостя.
Наконец Софа услыхала голоса в маленькой угловой
гостиной. Подошла и увидела там Федора Михайло-
вича с Анютсй. Они сидели, как вспоминала Ковалев-
ская четверть века спустя, рядом на маленьком диван-
чике. Комната слабо освещалась лампой с большим
абажуром. Тень падала прямо на Анюту, так что лица
ее не было видно. Лицо Достоевского было бледно и
взволнованно. Он держал Анютину руку в своих и,
наклонившись к ней, говорил страстным шопотом:
— Голубчик мой, Анна Васильевна, поймите же, ведь
я вас полюбил с первой минуты, как увидел. Да и
раньше, по письмам, уже предчувствовал. И не друж-
бой я вас люблю, а страстью, всем моим существом.
У Софы помутилось в глазах. Чувство горького оди-
ночества и тяжкой обиды охватило ее. Убегая, она
задела стул. Шум встревожил беседующих. Анюта
спросила:
— Это ты, Софа?
Софа не ответила, вбежала в спальню, торопливо раз-
делась и бросилась в кровать. Весь следующий день
422
и

она избегала сестры. Она боялась услышать, что
у Анюты уже решен вопрос о выходе замуж за До-
стоевского. Вечером, когда сестры ложились спать,
Софа не выдержала и, не глядя на сестру, спросила ее:
— Когда. же придет к тебе Федор Михайлович?
Анюта улыбнулась, ничего не сказала.
— Так неужели же ты не любишь 6го? — спросила
младшая шопотом, почти задыхаясь от волнения.
— Видишь ли, — задумчиво ответила Анюта. —
Я очень люблю его и ужасно, ужасно уважаю! Он
такой добрый, умный, гениальный. Но я люблю его. не
так, ках он. Я не так люблю его, чтобы пойти за него
замуж.
— Боже! — вскрикнула Софа.
На душе у нее просветлело. Она бросилась к сестре,
стала целовать ей руки и шею.
Анюта продолжала:
— Я и сама иногда удивляюсь, что не могу его
полюбить! Он такой хороший! Но ему нужна совсем
не такая жена, как я. Его жена должна совсем, совсем
посвятить себя ему, всю свою жизнь ему отдать, только
о нем думать. А я этого не могу. К тому же он такой
нервный, требовательный. Он постоянно как будто
захватывает меня, всасывает меня в себя: при нем
я никогда ‘не бываю сама собою.
Но этим не кончился роман Достоевского с Анной
Васильевной. Через несколько дней Корвин-Круковские
уехали из Петербурга, и Федор Михайлович продол-
жал тайно от генерала переписываться с его дочерью.
Зачем было Достоевскому в конце 1865 года перепи-
сываться с Анной Васильевной по секрету?
Некоторое разъяснение дает письмо Василия Ва-
сильевича к Достоевскому, посланное из . деревни
в Петербург в январе 1866 года. Из этого письма
видно, что генерал только подчинился печальной необ-
XOAMMOCTH, когда согласился на личное знакомство его
жены и дочерей с писателем. Отец Анны Васильевны
не мог забыть, что Достоевский — человек «не нашего
общества». Кроме желания уязвить «журналиста», по-
ставить его на место, Василий Васильевич хотел этим
письмом предупредить всякие интимности в даль-
123

нейших отношениях Федора Михайловича с его до-
черью:
«Милостивый государь, Федор Михайлович, давно
собирался написать вам, чтобы благодарить за живое
участие, принятое вами в литературных занятиях моей
дочери, а вместе с тем уяснить несколько оригиналь-
ную сторону отношений, начатых моеи дочерыо под
влиянием молодого восторженного авторского‘ увлече-
ния, доставившего, впрочем, как еи, так, надеюсь, и
мне приятного в вас знакомого.
По возврашении жены моей с дочерьми из Петер-
бурга, они сказали мне, что вы располагали приехать.
летом отдохнуть у нас в деревне. Конечно, мы все
были бы очень этому рады, я же надеялся личным
свиданием с вами упростить в нашем знакымстве все,
что по сложившимся обстоятельствам было фантасти-
ческого, тем более, что письмо моей дочери с посылкой
повестеи было во время моего отсутствия и оттого дало
вид какой-то таинственности, но когда за статью моей
дочери были высланы деньги, при одобрительном
вашем отзыве об ее молодом таланте, то это поставило
дело начавшееся в двоякий вид.
Во-первых, дочь моя была озадачена высылкой
денег, потому что ни обстоятельства, ни положение не
влекли ее авторской фантазии к тому практическому
результату, и обстоятельство это она уладила по влече-
нию своего сердца; с другои же стороны — лестный
ваш отзыв 06 ее попытке служит ручательством, что
она имеет задаток к развитию своего таланта, а так
как между тем знакомство моеи жены и дочери с вами
отчасти перешло уже с Парнаса в Витебскую губернию,
то и все прежнее должно было вступить в область
приятных отношении между людьми, взаимно друг
друга уважающих.
Я надеюсь, что вы разделяете мой взгляд, тем более,
что мы с вами, переживая жизнь, знаем из опыта, что
многое кажется молодому воображению сквозь розовую
призму. Надеюсь также, что мое искреннее письмо
‚разъяснит те недоразумения, которые просвечиваются
в ваших письмах к моей дочери, впрочем, оно иначе
н быть не может: вы ее совсем не знаете, вам она дол-
24

жна была показаться в неестественном виде, п потому
я полагаю, лестную впрочем для нее, иронию в письмах
ваших об ее предназначении и чувствах, словом, как
говорится, в заоблачных краях.
Итак, позвольте мне, оставя все недоразумения, про-
сить вас о продолжении знакомства вашего; о чем
сознаюсь, что при теперешней поездке моего семейства
в Петербург я лишен буду удовольствия личного с вами
свидания, но прошу вас доставить это удовольствие
МОИМ.
Со своей же стороны буду весьма вам обязан, если
откровенно напишете ваше мнение насчет литературных
занятий моей дочери и главное — ваш совет в отноше-
нии направления слишком пылкой фантазии, под влия-
нием не совсем разборчивого чтения.
Вот я уже обращаюсь к вам, как к старому знако-
мому, в надежде взаимности, и потому прошу вас ве-
рить истинному моему почтению.
Ваш покорный слуга В. Корвин-Круковский».
И, тем не менее, несмотря на преграду и границы,
поставленные в письме генерала, Достоевский продол-
жал переписываться с Анной Васильевной, делился
< нею своими литературными замыслами, издатель-
скими невзгодами. Не сумев приехать в Шалибино
летом 1865 года, он собирался провести там лето
следующего года, чтобы писать свой новый роман.
Это переполнило чашу терпения Василия Василье-
вича.
— Ну вот, Лизочка, доигрались! — сказал генерал
жене, когда Елизавета Федоровна сообщила ему о на-
мерении Достоевского. — Вот до чего доводит близость
с этими людьми. Подумать только’`— он будет у нас
писать свой роман! Говорил я тебе зимою, просил —
держи его на расстоянии! А ты поощряла его встречи
с Анютой. Того еше недоставало, чтобы каторжник и
журналист жил в Палибине!
Елизавета Федоровна молчала, понурив Голову.
— Надо что-нибудь предпринять, Лиза, — продол-
жал генерал. — Что же ты молчишь? Натворила, а те-
перь — ни слова! Так вот тебе мой сказ: немедленно
собирайтесь за границу. И ты, и Анюта. И Софу бери

с собой. Я здесь останусь с Федей и Малевичем. На
зиму мы приедем к вам. — Василий Васильевич ударил
кулаком по столу. — И чтобы Анюта не смела больше
писать этому господину! Я сам напишу ему, чтобы он
не приезжал сюда.
Генерал помолчал минуту.
— Впрочем, нет! — крикнул он и позвонил.
Вошел Илья.
— Позвать Анну Васильевну!
Через минуту явилась Анюта. Взглянув на мать, она
поняла, что та получила большой нагоняй и что теперь
то же самое предстоит ей. Ёе лишь удивляло, что отец
спокоен.
— Вот что, Анюта, — начал Василий Васильевич. —
Мама сказала мне, что сюда собирается на лето Федор
Михайлович. Он хочет тут роман свой кончать. Так,
что Лиз
Обманутая спокойным тоном отца, Анна Васильевна
воспрянула духом.
—
думаю, папочка, — начала она с надеждой в го-
лосе, — что для меня будет очень полезно наблюдать.
как пишет...
Зазвенели осколки вазы, упавшей со стола от резкого
движения Василия Васильевича. Вид отца был стра-
шен. Сжав кулаки, он поднялся с кресла, как будто
хотел броситься на Анюту, но успел только крикнуть:
— Ты думаешь? Роман с Достоевским?! Я тебя на
коровий двор отошлю! Скотницей будешь!!
Генерал стал задыхаться и упал в кресло. Сердечный
припадок продержал старика в постели больше двух
недель. |
Елизавета Федоровна заставила Анюту написать
Достоевскому, что в виду болезни родители вынуждены
послать ее по совету врачей на воды за границу и что
вместе с нею едуг мать и сестра. А так как вскоре
к ним присоединится отец с ее братом, то вряд ли
будет удобно Федору Михайловичу работать в Пали-
бине летом.
Однако все лето Корвин-Круковские провели в де-
ревне. Только осенью Ёлизавета Федоровна собралась
с Анютой, Софой и учителем за границу.
126

Софа с увлечением занималась во время этой поездки
естественными науками. Она купила себе маленький
микроскоп. Все домашние должны были делить восторги
Софы по поводу наблюдавшихся в микроскопе чудес.
Весной Корвин-Круковские вернулись на родину.
Достоевский снова стал переписываться с Анной
Васильевной. Он даже старался видеться с нею в Шав-
ловске, где: Анюта гостила у архитектора Брюллова, ее
родственника со стороны матери.
Вскоре после этого Достоевский женился на Анне
Григорьевне Сниткиной. Шисатель рассказал ей, что
имел уже согласие Анны Васильевны выйти за него
замуж, но вернул девушке слово. Федор Михайлович
говорил про Корвин-Круковскую:
— Анна Васильевна —‘одна из лучших женщин,
встреченных мною в жизни. Она чрезвычайно умна,
развита, литературно образованна, и у нее прекрасное,
доброе сердце. Это девушка высоких нравственных
качеств, но ее убеждения диаметрально противоположны
моим, и уступить их она не может, — слишком уж она
прямолинейна. Навряд ли поэтому наш брак мог бы
быть счастливым. Я вернул ей данное слово и от всей
души желаю, чтобы она встретила человека одних с ней
идей и была бы с ним счастлива!
Личные отношения с Достоевским не помогли Анне
Васильевне сделаться заправской писательницей. После
петербургских встреч с Федором Михайловичем пи-
сательское вдохновение покинуло ее. Она снова при-
нялась за чтение философских книг, угрюмо шагала по
комнатам, мечтала об освобождении от родительского
гнета и умилялась решимости знакомых барышень,
уезжавших в Петербург или за границу учиться. Но
о том, чтобы самой последовать их примеру, она не
смела и думать.
еньше всего могла ждать Анюта помощи оттуда,
откуда она явилась. Из девочки, смотревшей на все
глазами старшеи сестры и перед ней благоговевшей,
Софа стала девушкой с характером твердым и само-
стоятельным, целеустремленным и настойчивым. Она
казалась тогда моложе своих восемнадцати лет, и дет-
ская наружность доставила ей среди родных и знако-
127

мых прозвише «Воробышка». Но этот воробышек обла-
дал большой нравственной силой. Маленького роста,
худенькая, с круглым личиком и коротко остриженными
вьющимися волосами каштанового цвета, с необыкно-
венно выразительным и подвижным лицом, с глазами,
постоянно менявшими выражение, то блестяшими и
искряшимися, то глубоко мечтательными, — Софа при-
влекала своеи безыскусственной прелестью сердца всех —
старых и молодых, мужчин и женшин.

Аль» moe =
Глава. четырнадцатал
СОФА ВЫХОДИТ ЗАМУЖ
В. время приезда’ < матерью и сестрой в Петербург
Анна Васильевна завела знакомства в ‘кружках
нигилистов. Участники этих кружков встречались’
всюду: среди студенчества, в скромных квартирах: мел-
ких”чиновников, в. гостиных столичных аристократов, —-
во’ ‘многих слоях тогдашнего русского общества. Идей-
ные руководители нового общественного настроения име-
новали ‘свое мировоззрение реализмом, а своих после-
дователей — мысляшими реалистами.
‘Oro было течение, отрицавшее основы классово-
дворянскои культуры: религиозные предрассудки, са-
лонные эстетические суждения, устаревшие формы се-.
мейной жизни, незыблемость права собственности. дво-
рян и фабрикантов и освяшенную веками обязанность
народных! масс’ безропотно работать на помещиков и
Купцов. |
“Отдельные: группы «нигилистов» по-разному пони-
Мали свои‘ задачи. Нигилисты «бурые», вышедшие,
главным образом, ‘из разночинной среды, и примкнув-
шая к ним часть радикальной молодежи из помещичьих
семей старались не только на’ словах, но и на деле про-.
водить свои идеи. Из их среды выдвинулись многие
деятели русского революционного движения шестидеся-
тых и ‘семидесятых годов.
5 противоположность «бурым» — «чистые», «салон-
ные» нигилисты лишь на словах отвергали всякие услов-
9 Семья Ковалевских 129

ности, не имея сил окончательно порвать со своим
классом и со старым бытом. Постепенно перерождаясь,
они либо погибали вследствие духовного раздвоения,
либо превращались в «кающихся» либералов.
Идейной сущностью демократического нигилизма был
воинствующий материализм, основанный на изучении
естественных наук. Нигилисты искренне сочувствовали
революционной демократии в ее борьбе с остатками
крепостничества. Проповедуя равноправие полов, ниги-
листы помогали женщинам освободиться от цепей, нала-
гавшихся буржуазным семейным бытом. Для этого при-
менялись разные средства, между прочим и фиктивные
браки. Такие браки давали девушкам возможность по-
лучить законченное образование и служить народу
своими знаниями. Условия жизни в царской России
заставляли русскую передовую молодежь иногда прибе-
гать и к таким необычаиным мерам.
Родители могли отказаться от дочери, вышедшей само-
вольно замуж, могли лишить ее материальной поддержки,
но не могли уже запретить еи жить отдельно или даже
выехать за границу. Эти браки заключались с условием,
что прямо из церкви молодые разъедутся в разные сто-
роны: «муж» — к своим прежним занятиям, «жена» —
за границу, для поступления в университет. Здесь надо
иметь в виду, что женщинам доступ в русские универ-
ситеты был закрыт.
Фиктивные браки ‘приводили иногда к тяжелым
драмам. Получив высшее образование, обладательница
диплома испытывала потребность в устройстве семей-
ной жизни, но в большинстве случаев у нее не было
ничего общего с фиктивным мужем; получить же
в царской России развод было еше труднее, чем до-
биться права на ученье. Фактический брак без церков-
ного оформления также причинял супругам неприятно-
сти, особенно в деле воспитания детей. Полиция отрав-
ляла жизнь «гражданской» семьи.
Анюта рассказывала сестре, что та или другая
девица вышла номинально замуж и теперь поступила
в университет... Слушая, младшая сестра загоралась
нетерпением. Она начала уговаривать старшую попы-
таться устроить ей такой брак. Неважно, кто будет жених:
130

лишь бы человек согласился немедленно после венчания
оставить жену в покое, не заявлять на нее никаких
прав. Конечно, в первую очередь надо выйти замуж
Анюте. Родители могут запретить восемнадцатилетней
Софе выйти замуж ‘раньше засидевшейся старшей
сестры. А при замужней сестре Софе легче будет полу-
чить позволение поехать \учиться. ..
Софья Васильевна уже\ рисовала себе в мечтах хоро-
шую и полезную жизнь, непременно вдвоем с Анютой
и непременно «аскетическую». Когда она думала о такой
жизни, еи представлялась маленькая, очень бедная
комнатка в заграничном университетском городке, труд-
ная, серьезная работа и полное отсутствие общества.
этой аскетической обстановке Софа готовится
к экзамену и пишет диссертацию. Анюта приводит
в порядок свои путевые заметки. Потом Анюта пишет
«замечательное сочинение», а Софе удается сделать
открытие. Они устраивают женскую и мужскую гимна-
зию, имеют «свой» ‘физический кабинет. Возле них
собирается семья освобожденных от родительского дес-
потизма дочерей.
— Ну чем, Анюточка, эта жизнь не блаженство?
А ведь это самая аскетическая жизнь, которую я могла
придумать, и она зависит только исключительно от нас
двоих, — говорила Софа.
‚ Среди новых знакомых сестер Корвин-Круковских
были две молодые женщины: одна — дочь генерала
Обручева, другая — дочь Прокопия Суслова, вольно-
отпушенного из крепостных. Суслов был развитой и
даровитый человек, давший своим детям хорошее обра-
зование.
Мария Александровна Обручева стремилась к обра-
зованию, не встречая в семье поддержки. Е ‘помогли
выйти фиктивным браком за участника революционного
движения Петра Ивановича Бокова. Это был сын кре-
постного, собственными усилиями пробившии себе
дорогу к жизни. Талантливый врач, Боков имел обшир-
ную медицинскую практику, пользовался большой попу-
лярностью и любовью в радикальных кругах. Боков
охотно помог Марии Александровне уйти из-под тяже-
лой родительской опеки.
*
131

При содействии Бокова Мария Александровна, в виде
исключения, получила доступ на лекции и к практиче-
ским занятиям в Медико-хиоургической академии. Там
она познакомилась с знаменитым профессором физиоло-
гии Сеченовым и влюбилась в него. Сеченов тоже полю-
бил свою ученицу. Все трое дружески объяснились. Та-
ким образом Мария Александровна стала женой Сече-
нова. Их брак долго оставался неоформленным. Боков
и Сеченовы остались навсегда друзьями. Впоследствии
Петр Иванович и сам обзавелся семьей, но продолжал
оказывать Марии Александровне дружеские услуги. Это
были замечательные люди, доказавшие всей своей лич-
ной и общественнои жизнью глубоко нравственные
основы новых гражданских отношений.
Уже в начале шестидесятых годов говорили, что
в романе «Что делать?» Чернышевский вывел Марию
Александровну под именем Веры Павловны, Бокова —
под именем Лопухова, Сеченова — под именем Кир-
санова.
Мария Александровна, преодолев большие препят-
ствия, добилась своего — стала врачом. Она считала,
своим долгом помогать освобождению от семейного
гнета девушек, желавших учиться, и приняла горячее
участие в сестрах Корвин-Круковских.
Она переговорила с Владимиром Онуфриевичем Ко-
валевским, который по своим издательским делам был
близок с Сеченовым. Ковалевский согласился «освобо-
дить» Анну Васильевну. Его познакомили с сестрами
Корвин-Круковскими. Стали выяснять подробности, и
оказалось, что надежды на успех сватовства Baaau-
мира Онуфриевича очень мало.
Анюта боялась даже подступиться с этим делом
к отцу. .
— Нет, Софочка, — говорила она. — Тут ничего не
выйдет. Не позволит папа.
Софья Васильевна подбадривала сестру, старалась
внушить еи решимость:
— Другой такой хороший человек вряд ли скоро
найдется Анюточка. А тут мы обе сразу станем
свободны. Подумай: ученье, аскетизм, твое писатель-
ство!
132

Пока Анюта колебалась, обстоятельства повернулись
по-иному.
Сестры встречались с Ковалевским при содействии
Марии Александровны. При этом большей частью не
Анюта, а Софа болтала с Ковалевским. После одной та-
кой встречи Владимир Онуфриевич заявил некоторым
из своих друзей, что он готов пожертвовать своей сво-
бедой — лишиться возможности устроить личную семей-
ную жизнь, но только не ради старшей, а ради младшей
сестры.
— Анна Васильевна все колеблется. Она боится
даже сказать отцу о своем желании выйти за меня
замуж. Иной человек Софья Васильевна. Во-первых,
она страстно хочет заниматься естественными науками
именно в тех областях, которые интересуют меня
самого. Во-вторых, она хочет немедленно после брака
отправиться за границу. Это устраивает дело со всех
точек зрения.
— Что вы говорите, Ковалевский? — удивилась Ма-
рия Александровна. — Неужели вы рассчитываете, что
генерал разрешит Воробышку выйти за вас замуж,
ксгда Анюта еще не устроена?
Ковалевский ответил, что не знает, как это произой-
дет у Корвин-Круковских, но Софа сама сказала ему,
что сумеет уладить дело.
Бокова передала Анюте свой разговор с Ковалевским.
Га обрадовалась возможности такого исхода. Спросили
Софу, как она думает добиться согласия отца на ее
замужество поежде Анюты. Софа сказала, что это. ее
личный секрет. Она не`только устроит это дело, но
освободит и Анюту.
Ковалевский не скрывал своего увлечения Софьей
Васильевной.
— До чего быстро успели мы сойтись и подру-
житься! — говорил он своему приятелю Языкову, у ко-
торого жил на квартире. — Последние два года я отоди-
ночества, да и‘по другим обстоятельствам сделался та-
ким нелюдимым, что знакомство с нею и все послед-
ствия, которые оно необходимо повлечет за собою, пред-
ставляются мне каким-то невероятным сном. Вместо
хандры у меня начинают появляться радужные ожида-
133

ния, и как я ни отвык увлекаться, но теперь поневоле
рисую себе в нашем обшем будушем много радостного
и хорошего.
Пока Владимир Онуфриевич искал путей к официаль-
ному знакомству с генералом, Софа рассказала матери
о своей влюбленности в него и о своем желании выйти
за него замуж.
Добрая и мягкосердечная Ёлизавета Федоровна про-
тивилась не долго. Для убеждения отца пришлось при-
бегнуть к более решительному средству. Когда Василию
Васильевичу представили‘ Ковалевского как витебского
дворянина, он принял его приветливо. Это было в Пе-
тербурге, в квартире Шубертов. Через несколько дней
Софа стала вести. себя при Владимире Онуфриевиче
так, чтобы отец понял, какую роль играет Ковалевский
в ее жизни. Затем Владимир Онуфриевич попросил
у Корвин-Круковского руки его дочери.
Василий Васильевич выслушал его молча, сделал вид,
что верит представленному Владимиром Онуфриевичем
расчету его имущества — недвижимого, заключающегося
в дворянском поместье, и движимого, состоящего
в складе изданных им книг.
— Очень рад, очень рад! Я противиться желанию
дочери не буду, — проговорил ` генерал, когда Ковалев-
ский кончил чтение списка своих изданий с укгзанием
их количества, продажной цены и огромной прибыли,
имеющей поступить в карман издателя. —- Только надо
вам сперва поближе познакомиться с Софой. Она еще
такая молоденькая, вы без году неделю знаете ее.
Приезжайте к нам в Палибино, поживете, узнаете друг
друга хорошо, тогда мы и решим это дело. А свадьбу
сыграть всегда успеем.
Несмотря на внешнюю кооректность генерала, Ковах
левский ушел от него обеспокоенным.
— Как же ты, Володя, думаешь быть в таком слу-
чае? — спросил Языков. — Значит, не бывать твоей
свадьбе?
— Я все-таки верю, что Воробышек за себя постоять
сумеет. Уж она чтб задумает, на том настоит.
Софа действительно прибегнула к средству, соста-
влявшему ее личный секрет.
134

У ШУбертов был парадный обед. Собралась вся
семья: Корвин-Круковские, Брюллов, старик-дипломат,
два академика и три генерала — старые товарищи Васи-
лия Васильевича по артиллерийской школе.
Младшая дочь не вышла к обеду. Василий Василье-
вич забеспокоился. Елизавета Федоровна послала за ней
горничную. Та пришла с ответом, что барышни нет
в комнате. |
Елизавета Федоровна, не участвовавшая в заговоре,
спросила:
— Анюточка, ты не знаешь, где Софа?
Анна Васильевна побледнела, ответила что-то не-
членораздельное и стала теребить салфетку.
Василий Васильевич начинал сердиться. В эту ми-
нуту появился камердинер Илья, которого Василий
Васильевич всегда брал с собой в Петербург, и торже-
ственно возвестил: ,
— Ваше превосходительство, Софья Васильевна при-
казали сообщить вам, что они к обеду не будут. Они
заняты у своего жениха, Владимира Онуфриевича, гото-
вятся к свадьбе.
Софа правильно рассчитала, когда, в какой обста-
HOBKe -H через кого ей надо пустить в ход свои «лич-
ный секрет». Услышав слова камердинера при посто-
ронних, Василий Васильевич сделал хорошую мину и
с улыбкой сказал, что такая причина извиняет дочь.
Дело было в мае. Вынужденный покориться обстоя-
тельствам, генерал назначил свадьбу дочери в Шали-
бине на осень. Точный срок он обещал определить
позже, а пока пригласил Владимира Онуфриевича на
лето в деревню в качестве официального жениха.
В Палибине Ковалевский и Софья Васильевна уси-
ленно готовились к слушанию лекций на Ффизико-
математическом факультете. Софа подгоняла Влади-
мира Онуфоиевича, но ему было трудно полностью
отдаться учебным занятиям.
Сообщая брату о своеи предстоящей женитьбе, Вла-
димир Онуфриевич писал:
«Приехал недели на три к родителям моей невесты.
лично, конечно, очень доволен, что вижусь с ней,
HO дела наши идут совсем не блестящим образом,
135

+
и я никак не могу добиться срока свадьбы... Я живу
здесь очень хорошо и даже разумно, как редко слу-
чается в деревне. Она и ее сестра встают в 6 часов, и я
тоже; купаюсь, пью чай и с 8 часов садимся работать,
то есть она учит меня математике; я прошел уже много. ..
Время у меня не только не пропадает даром, но во
время ухаживания я успеваю основательно подгото-
виться из математики и физиологии... Способности н
характер ее, усидчивость, ‘энергичность решительно
отгоняют на задний план все остальное».
каждым днем Ковалевский открывал новые до-
стоинства в своей невесте. В другом письме он сообшал
Александру Онуфриевичу: «Посылаю тебе портрет
моего Воробышка. Он очень похож, только выражение
лица обыкновенно бывает серьезнее. Я с каждым днем
имел в последнее время случай удивляться способно-
стям, которые могут умещаться в такой юной головке.
Разные химические факты уже известны ей, а всю
физику она знает, конечно, в сто раз лучше моего».
Восторг жениха от учености невесты переходит в ума-
ление своих личных качеств. «Я со всею своей опыт-
ностью в жизни, — пишет Владимир Онуфриевич, —
с начитанностью и натертостью не могу и вполовину
так быстро схватывать и разбирать разные политиче-
ские и экономические вопросы, как она; и будь уверен,
что это не увлечение, а холодный разбор. Я думаю, что
эта встреча сделает из меня порядочного человека, что
я брошу издательство и стану заниматься, хотя не могу
скрывать от себя, что эта натура в тысячу раз лучше,
умнее и талантливее меня. Вообше это маленький фено-
мен, и за что он мне попался, я не могу сообразить».
В письмах Владимир Онуфриевич умалчивал о самом
главном — о своем глубоком чувстве к невесте и безна-
дежнссти свсей любви.
Тяжело приходилось ему. Жорошо зная, что Софа
смотрит на предстоящий брак только как на средство
к ссвсбсждению ст родительской спеки. и видя, что сна
равнодушна к нему лично, Владимир Онуфриевич дол-
жен был свои чувства проявлять особенно деликатно.
Надо было учиться, вести хлопотливое издательское дело,
ухаживать за невестой при ее родных, а перед нею
126

самой скрывать свою влюбленность, чтобы не рассер-
дить ее. Надо было преодолевать сопротивление Васи-
лия Васильевича. Ко всему присоединялись заботы
о ШУустянке — докучные формальности по вводу себя
и брата во владение имуществом. При этом выявилось
много неожиданностей: деревушка Шелечь оказалась
проданной отцом еше в 1856 году, почти весь лес давно
вырублен и вывезен. В итоге сыновьям Онуфрия Оси-
повича досталось от поместья очень мало.
Когда Владимир Онуфриевич уезжал из Палибина
в Петербург, Софья Васильевна условилась с ним, что
будет в письмах называть его братом.
Попытки Василия Васильевича расстроить брак до-
чери были безуспешны. Чтобы отец не слишком наседал
со своими сожалениями и советами, Софа старалась реже
попадаться ему на глаза, ссылаясь на то, что сильно
занята оставленными ей женихом переводами и подго-
товкой к университетским лекциям. «Без вас очень
скучно в Палибине, — писала она Ковалевскому, — но
я много занимаюсь и надеюсь, что шесть недель прой-
дут как-нибудь. Мы с Анютой целый день сидим
в своеи комнате; я почти уже кончила первый лист
переводов и повторила довольно много из химии, но
больше всего занимаюсь математикой. Мне позволили
писать вам даже без цензуры. Каково? Но я не знаю,
будут ли читать ваши письма; во всяком случае, я сама
буду открывать их. С отцом мы видимся только за обе-
дом и ужином, и эти краткие свидания проходят в том,
что отпускаем друг другу колкости; впрочем, я больше
отмалчиваюсь».
Благодаря упорству Софы все препятствия к браку
были преодолены. В Палибине готовились к свадьбе.
съезжались гости.
— Скорее бы венчание, — говорила Софья Васильев-
на сестре. — Надоели все эти церемонии. Отбудем по-
винность, уедем в Петербург и сразу выпишем тебя.
аявлю родителям, что не могу быть без моей дорогой
HIOTOUKH.
Наконец настал день венчания. Елизавета Федоровна
и Василий Васильевич, по обычаю, не были в церкви и
Ждали новобрачных дома. В передней собралась многс-
137

численная прислуга. Вернувшись из церкви, Софья Ва-
сильевна и Владимир Онуфриевич стали на колени пе-
ред родителями. Василию. Васильевичу подали икону.
— Дети мои, — сказал он взволнованным голосом, —
живите дружно... Любите друг друга. Гы, Софа, ува-
жай мужа... Уважение к мужу—^ основа семейного
счастья... — Он поцеловал дочь и Ковалевского.
Все стали поздравлять молодых.
— Ну, вот я и замужем, — весело проговооила
Софья Васильевна, направляясь в столовую.
За свадебным обедом Софья Васильевна шепнула
сестре, чтобы та торопила ямшиков. Несколько раз она
сама выскакивала из-за стола — посмотреть, выносят
ли веши.
Прошаясь с родителями, новобрачная попробовала
убедить отца отпустить Анюту в Петербург вместе с
нею.
— Нет, Софа. Она приедет позже, вместе с мамой.
А ты в письмах старайся внушить ей, что только в за-
мужестве женщина может быть счастливой.
— Вот вы и отпустите ее со мной, папочка, — ска-
зала Софа. — Я все время буду ей внушать.
— Ладно, ладно, озорная, — отвечал Василий Ва-
сильевич, целуя дочь. — Гы еше слишком молода, чтобы
руководить сестрой. Она будет жить все время с мамой
у тетушек, а не у тебя.
олго стояла у окна Елизавета Федоровна, крестя
через стекло возок и лошадей, увозивших ее дочь с му-
жем в новую, самостоятельную жизнь. Слезы катились
по ее шекам.

Глава пятнадцатая
СОФЬЯ ВАСИЛЬЕВНА В ПЕТЕРБУРГЕ
овалевские прибыли в Петербург на третий день
| после венчания.
Путешествие было не легкое, но Софья Васильевна
не чувствовала усталости и все повторяла:
— Начинается хорошая труженическая жизнь, о ко-
торой так много мечталось в Палибине!
Владимир Онуфриевич говорил об удобствах их пе-
тербургской квартиры:
— Самое важное, что это близко от Медико-хпрур-
гической академии. Только перейти мост.
Радость свободы охватила Софью Васильевну, когда
она въезжала в погожий осенний день в столицу.
С Литейной свернули на тихую широкую Сергиев-
скую улицу. Вот и номер 24-й — дом Бутурлина. Квар-
тира во втором этаже, в пять комнат, с высокими по-
толками и большими окнами на улицу. В комнате Со-
@pu Васильевны обращала на себя внимание изяш-
ная этажерка для книг. На ней были все издания Вла-
димира Онуфриевича в кожаных переплетах TeMHO-
оливкового цвета. На корешках — тисненные золотом
названия книг и внизу — мелким шрифтом в четыре
строчки: «Библиотека Софьи Васильевны Ковалевской».
На крышке переплета книги Дарвина, в правом верх-
нем углу — название ее по-английски и факсимиле ав-
тора из его письма к Владимиру Онуфриевичу. Среди
139

книг выделялся роскошный экземпляр романа «Кто
виноват?»
Софья Васильевна полюбовалась книгами, огляну-
лась на скелет человека, присланный доктором Бско-
вым, осмотрела мебель в кабинете и перешла в другие
комнаты.
В день приезда Ковалевские были приглашены на
обед к Сеченовым. К обеду пришли некоторые друзья
Сеченовых и знакомые Корвин-Круковских. Все сердечно
поздравляли Софью Васильевну с замужеством, а она
чувствовала себя неловко и переводила разговор Ha
ученье.
Выяснилось, что ближайшая лекция Сеченова
в Медико-хирургической академии о законах крово-
обращения у теплокровных состоится утром! следуюшего
дня.
Возник вопрос, пустят ли Софью Васильевну в ауди-
торию, дадут ли ей разрешение на посешение лекций и
практических занятий.
— Хоть с этим теперь туго, но все будет устроенс, —
сказал Иван Михайлович.
Решили, что Софья Васильевна пойдет в академию
с Владимиром Онуфриевичем и доктором Боковым, ко-
торый обешал привести несколько приятелей-студентов
старших курсов.
— Войдем в здание особым ходом да еше гурь-
бой, — сказал Боков, — никто из инспекции и не за-
метит.
На другой дснь, утром, на углу Нижегерсдской и
Симбирской улиц их встретила группа студентов. Все
они были в плащах, из-под которых виднелись блузы
и косоворотки; брюки заправлены в высокие сапоги,
из-под широкополых шляп падали на плечи длинные
волосы, большие бороды развевались по ветру; в руках
у каждого толстая, суковатая некрашеная палка.
Перед зданием академии вся компания смешалась
с толпой студентов и благополучно вошла в мрачное,
ветхое помещение кафедры физиологии.
дание стояло на просторе, близ Невы, окнами
к набережнси, но хмурое петербургское небс не пропу-
скало света в аудиторию. В утренние часы, когда чита-
140

лись лекции и производились опыты, приходилось
зажигагь газовые рожки. |
Профессору Сеченову была отведена самая большая
аудитория, но и она едва вмещала несколько COT CO+
бравшихся слушателей. Кроме студентов всех курсов,
тут были врачи, состоявшие при академии, и посторон-
ние, чиновники из разных ведомств, офицеры. Нехва-
тало скамей. Опоздавшие устраивались на подоконни-
ках, на ступеньках, ведущих к верхним скамьям, стояли
у стены. Место профессора было огорожено перилами,
за которыми находились большой стол, два стула и
аспидная доска.
Ковалевский со своими спутниками прошли на самый
верх. |
Гул сотен голосов напслнял аудиторию. Но все
стихло, когда ровно в десять часов вошел Иван Михай-
лович. Рядом с профессором шел ассистент. За ними
служитель нес банки с лягушками и приборы для опы-
тов. В аудитории наступила тишина.
Профессор подошел к столу и начал лекцию. Влади-
мир Онуфриевич устроился на подоконнике дочитывать
свои корректуры. Ссфья Васильевна уселась на боковой
скамье.
Сеченов читал лекции, точно вел беседу. Говорил
просто, без красивых слов и шуток, которыми шеголяли;!
некоторые профессора. Ясно и убедительно излагам.
факты, прочно связывал их логической нитью. :мыслеи.
Все сказанное подтверждалось опытами на животных.
Разнообразные физические, химические. и: ‘анатоми-
ческие явления связывались Иваном Михайлови-
чем в единый биологический закон, и основные -BbI-:
воды беседы прочно закреплялись в сознании слуша-.
телеи. И |
Лекции в. Медико-хирургической. ‘академии. обычиб
продолжались полтора часа. Чтения профессора ‚ Сече-
нова. всегда затягивались на два часа и. больше. Время.
пролетало незаметно. Никто не выходил ине’ входил
в аудиторию. Порядок поддерживали. сами <лушатели.
установивщие неписаный закон: кому ` трудно BbICH-
деть всю лекцию Сеченова, тот совсем не Должен: .при-.
ХОДИТЬ. yay
cobs ye
141

Когда Иван ` Михайлович кончил, студенты поблаго-
дарили его громкими аплодисментами.
Доктор Боков повел Софью Васильевну с Владими-
ром Онуфриевичем в лабораторию Сеченова, который
уже сидел за своим рабочим столиком. Рядом находи-
лись ассистент и несколько студентов. Иван Михайло-
вич поднялся навстречу вошедшим, сказал несколько
шутливых слов Софье Васильевне и вернулся к своему
микроскопу.
Занятия Софьи Васильевны физиологией наладились
только после крупного разговора Сеченова с началь-
ством. Иван Михайлович пригрозил отставкой, и акаде-
мия пошла на уступки.
Теперь оставалось устроиться с анатомией, так как
Софья Васильевна в то время мечтала о врачебной дея-
тельности.
Директором анатомического института был профессор
Грубер. Пирогов вывез прозектора Грубера в Россию
из Венского университета. Великий русский хирург и
анатом ценил в нем хорошее знание анатомии, большую
любовь к ней и виртуозность техники. Это были каче-
ства, которыми обладал сам Пирогов, но у Грубера они
проявлялись иначе. Немец был узкий специалист, не
желавший ничего знать дальше прозекторского стола.
Он ограничивался на лекциях опредёлением местопо-
ложения и названия отдельных частей трупа. Студен-
там он был полезен своей добросовестностью, настой-
чивостью и преданностью делу. Своими многочислен-
ными работами Грубер внес в науку новые факты, но
не мог обогатить ее новыми идеями, не двигал ее
вперед. У Грубера и начала заниматься Софья Василь-
евна.
С занятиями по химии тоже все устроилось хорошо.
Энергичный, властный Николай Николаевич Зинин не
входил с начальством академии ни в какие разговоры
по поводу допущения кого-либо в химическую лабора-
торию. Никто и не посмел бы обратиться к нему с во-
просом или замечанием по этому поводу.
Заниматься Софье Васильевне у Зинина было легко
и приятно. Он умел развивать у студентов способность
самостоятельно мыслить, проявлять инициативу. Зинин
142

работал вместе со студентами. Это имело для них
огромное практическое значение, так`как они наблю-
дали самый процесс работы профессора. Это было
важно и в том отношении, что студенты получали руко-
водящие указания тут же на месте.
Сложнее обстояло дело с физикой. Ковалевским по-
советовали обратиться к товаришу Александра Онуф-
риевича по студенческим годам — Федору Никифоро-
вичу Шведову. Шведов был замешан в движении
шестьдесят первого года и сидел в крепости, где был
одним из самых живых и веселых заключенных. Он
участвовал в сочинении оперы «Из жизни студен-
тов», поставленной в крепостном каземате, причем
сам исполнял в ней роль адмирала Гасильникова,
удачно изобразив министра просвешения графа Путя-
тина, чья реакционная политика и вызвала волнения
студентов.
Незадолго до приезда Софьи Васильевны в Петер-
бург Шведов защитил при университете магистерскую
диссертацию. Со дня на день он ждал своего назначе-
ния на кафедру в Одессе, дорожил служебной карьерой
и хотел, чтобы начальство забыло про его «грехи моло-
aAOcTH>».
Сначала он согласился заниматься с Ковалевскими,
но, узнав, что Владимир Онуфриевич на плохом счету
у жандармов, испугался и под каким-то предлогом от-
казался от уроков.
Владимир Онуфриевич и Софья Васильевна по-
шли к профессору физики Федору Фомичу Петрушев-
CKOMIY.
Он готов был зачислить в слушатели Ковалевского,
но относительно Софьи Васильевны, сколько его ни
уграшивали, твердил одно:
— Это зависит не от меня. Есть распоряжение — не
пускать женщин на лекции и в лаборатории. Как же я
могу нарушить приказ начальства?
о в конце концов и это уладилось. Помогла Полина
иколаевна, жена помошника профессора Шетрушев-
ского, Фан-дер-Флита, известная среди молодежи под
именем «кроткой Полиньки». Она пользовалась уваже-
нием, как двоюродная сестра Чернышевского и как
143

убежденная демократка. Полина Николаевна окончила
акушерские курсы и имела хорошую практику. Деву-
шек, желавших учиться, она записывала к себе в прак-
тикантки и выдавала им удостоверения, по которым
профессора Медико-хирургической академии допускали
их к занятиям,
Математике Софья Васильевна продолжала учиться
у Страннолюбского. Он был прекрасным преподавате-
лем, и молодая женщина за короткий срок успела с ним
очень много. В свою очередь она преподавала матема-
тику Владимиру Онуфриевичу.
В октябре 1868 года Софья Васильевна познакоми-
лась со старшим братом мужа, Александром Онуфрие-
вичем, приехавшим на короткое время из-за границы
B Петербург.
Когда Анна Васильевна, очутившаяся вскоре с раз-
решения отца в Петербурге, спросила сестру, как ей
понравился. старший Ковалевский, Софья Васильевна
ответила:
‚-— Могу сказать, что он мне даже очень понравился,
хотя оказался. совсем не таким, каким я себе его во-
ображала. Он ужасно микроскопический, несмотря на
большую бороду. На «нашего брата» («нашим ‘бра-
том» Софья Васильевна называла Владимира Онуфри-
евича) он, по-моему, нисколько не похож. Он краси-
Bee, но у него далеко не тажое милое и, приятное
лицо, как у Владимира Онуфриевича, хотя оно до.
крайности симпатичное. Все его манеры также симпа-
тичны, |
— О чем же он говорил? Какие у него взгляды?
Такие же, как у брата, или другие?, |
— Мы с ним виделись очень мало. Сначала толко-
вали о пустяках. Ну, а затем говорили, конечно,
о, науке. У него, как я понимаю, один интерес преобла-
дает. над; всем остальным в мире— это его морские
звери: черви, микроскопические рыбки, ракушки вся-
кие. Его научные теории мне вполне нравятся — он
убежденный — сторонник Дарвина. Мы согласились.
с ним, что. когда я достаточно успею в. математике, он
поручит мне дальнеишую разработку CBOHX открытий,
и мы будем работать. вместе. |
141

— Я не о том спрашиваю, Софочка. Меня интерв-
суют его взгляды на жизнь, его идеи.
— Об этом и говорить нечего. Он нигилист и вполне
паш человек. Он противник всяких обрядов; говорит,
что будет бороться за допущение женщин в универси-
тет. Ты знаешь, Анюточка, — сказала Софья Ва-
сильевна смеясь, — когда мы заговорили O том, что
меня, может быть, не пустят в аудиторию, он посовето-
вал мне переодеться мальчиком!
— Что сказал бы на это папа! — заметила Анна
Васильевна и. перевела разговор на то, ради чего при-
ехала в Петербург, — об освобождении от опеки отца.
Добиваясь освобождения для сестры, Софья Ва-
сильевна заботилась также и о других желающих
учиться девушках. На первых порах она решила помочь
Жанне ЁЕвреиновой и Юленьке Лермонтовой. Обе были
дочери состоятельных родителей, их матери были род-
ными сестрами. Дочь придворного генерала, Ёвреинова
с молодых лет почувствовала отвращение к жизни ее
круга.
— Когда я вошла в сознательный возраст, — сказала
она Ковалевской при первом знакомстве, — мне стали
невыносимы балы, выезды и наряды. Я не захотела
быть дамой гостиных и постаралась попасть в кружок
передовых людей. Я стала читать книги по естество-
знанию и праву...
— К чему же вы готовитесь? — спросила Софья
Васильевна.
— Моя мечта — проложить женшинам дорогу к су-
дебной деятельности. Но мои дела обстоят хуже Аню-
тиных, — заявила Ёвреинова и рассказала, как уже
несколько месяцев подряд брат царя, великий князь
Константин Николаевич, не дает ей проходу. — На-днях
он прямо сказал мне, что хочет устроить для меня
в Петергофском парке домик по образцу оленьих доми-
ков в Версале, где забавлялись со своими фаворит-
ками короли.
овалевская всплеснула руками и вскрикнула:
— Какая гадость! Мы с Владимиром Онуфриевичем
что-нибудь придумаем для вас. Продержитесь только
до нашего отъезда за границу.
1 семья Ковалевских 145

— Этого мне, вероятно, не нужно будет, — возразила
Евреинова. — Я познакомилась с Ткачевым, который
пишет такие хорошие статьи в журнале «Дело». Лич-
ность эта далеко не обыкновенная, хорошая и глубоко
сочувствующая женскому делу. Он — крайний радикал
по убеждениям. Вообше мы < ним сходимся, очень
сходимся во многом, касаюшемся дела. Шознакоми-_
лась я по поводу его статьи о романах Жорж Занд,
где говорится о наших правах. Прочитав статью,
я ‘нашла должным заявить ему полное сочувствие.
него я могу встретить людей, которые ахотно окажут
услугу и освободят не только меня, но и Юленьку и
других.
Петр Никитич Ткачев, один из даровитейших рево-
люционных писателей шестидесятых годов, подвергался
за свои статьи преследованиям царского правительства.
Вскоре он был осужден по нечаевскому делу и эми-
грировал. [омочь освобождению Евреиновой он не
успел.
Юлия Всеволодовна Лермонтова была дочерью ди-
ректора Московского кадетского корпуса. Генерал Лер-
монтов приходился троюродпым братом великому
поэту. Он не скрывал этого, как некоторые другие их
однофамильцы, стыдившиеся родства с человеком,
впавшим в немилость у царя. Юленька была сушество
тихое, покорное и любвеобильное. Когда она выразила
желание изучать химию, родители хотя и удивились
столь странному вкусу, все же пригласили лучших кор-
пусных преподавателей давать Юленьке частные уроки.
Занятия шли успешно. Тогда она попросила отца раз-
решить ей поехать за границу и, конечно, получила
отказ.
Юленька на несколько дней приехала в Петергоф.
анна долго убеждала свою кузину согласиться либо
на фиктивный брак, либо на самовольный уход от
родителей.
Юленька, слушая страстные речи кузины, поехала
знакомиться с Корвин-Круковскими.
Встреча произошла в квартире Шубертов на Ва-
сильевском острове. Софья Васильевна была тронута
146

застенчивостью и робким голосом девушки. Мелан-
холичная покорность, с которой Юленька говорила
о несбыточности своих надежд, возмутила Ковалев-
скую.
— Вы не должны так говорить! — горячилась она. —
Непременно надо учиться. Нельзя поддаваться мало-
душию| Это измена нашему женскому делу!
Юленька сказала, что у нее нехватает решимости
итти наперекор родителям, что они будут страдать от
разлуки с ней.
— Мало ли что будут! — сердилась Софья Ва-
сильевна. — Поплачут и успокоятся. Я понимаю, как
вам должно быть тяжело, видя их слезы и отчаяние.
Но что делать! Вы должны призвать на помошь все
мужество, на которое вы способны. .
В конце концов Софья Васильевна сама поехала
в Москву. Надо было показаться старикам Лермон-
товым.
Эна понравилась им, сумела внушить к себе дове-
рие и взяла у них слово отпустить Юленьку за гра-
ницу, как только Ковалевские устроятся там.
од научных занятий в Петербурге не удовлетво-
рял Софью Васильевну. Разрешения на посешение ла-
бораторий и аудиторий давали как бы из милости.
Каждый день можно было ждать изгнания, как это
случилось прежде с Боковой. Учение носило случайный
характер, не было ничего определенного, систематиче-
ского.
Софья Васильевна писала Юленьке в Москву, что
в Петербурге учиться стало невозможно: «Студенты
едицинской академии затеяли бунт, и результатом
было, конечно, то, что академию заперли. Шестьдесят
студентов арестовано, некоторые из них уже высланы
в дальние губернии. Но что нам всего печальнее — это
то, что женщин, которых было уже совсем пустили
в академию, теперь, конечно, снова выгонят».
азвившееся в связи с обшим революционным бро-
жением в России середины пятидесятых годов и по-
давленное в 1861 году студенческое движение в Петер-
бурге возобновилось в конце шестидесятых годов.
ентром движения в Медико-хирургической академии
147

была студенческая библиотека, которую студенты
называли «Якобинским клубом». Здесь устраивались
сходки, на которые свободно приходили посторонние
лица.
Забегавший в библиотеку за книгами для жены Вла-
димир Онуфриевич приносил ей прокламации, в кото-
рых студенты требовали Фозвращения им прав, добы-
тых после смерти Николая. Они заявляли: «Обшество
должно поддержать нас, потому ч:о наше дело — его
дело. Относясь равнодушно к нашему протесту, оно
кует цепи рабства на собственную шею. Протест наш
тверд и единодушен, и мы скорее готовы задохнуться
в ссылках и казематах, нежели задыхаться и нрав-
ственно уродовать себя в наших академиях и универси-
тетах». |
Первое время своей самостоятельной жизни в Петер-
6ypre, Софья Васильевна стеснялась появляться вдвоем
с Владимиром Онуфриевичем, краснела, когда ей при-
ходилось при непосвященных называть Ковалевского
мужем. Но постепенно привыкла и стала появляться
с ним в театрах, на концертах и в других обшественных
местах.
Владимир Онуфриевич тоже чувствовал себя неловко.
Для Софьи Васильевны он в самом деле был только
«братом».
Но Владимир Онуфриевич полюбил Софью Ва-
сильевну при первом же знакомстве с нею. Чувство это
усилилось и углубилось, когда они вынуждены были
после свадьбы жить на одной квартире. Ему прихо-
дилось вести очень сложную игру, и это его му-
YAO.
Искренне проявляя нежную и преданную любовь
к Софье Васильевне, ее муж должен был внимательно
следить за собой, чтобы не перейти определенной гра-
ницы. Об этом приходилось думать и на людях и на-
едине.
Родители, тетки и другие родственники Софы должны
были оставаться в уверенности, что Ковалевский настоя-
щий муж её. При Жанне, Анюте и других «нигилистках»
он должен ‚был держаться как человек, бескорыстно
оказывающий идеиную услугу товарищу.
143

Софье Васильевне нравились глубокая преданность
и обожание, которые проявлял к ней Владимир Онуф-
риевич. Но проявлять их надо было так, чтобы личные
чувства Ковалевского, его переживания не были видны,
не тревожили и не беспокоили ее. Любовь должна быть
ни к чему не обязывающей, не только без взаимности,
но и без надежды на нее. Вместе с тем, привыкнув
к Владимиру Онуфриевичу, Софья Васильевна стала
требовать, чтобы он был неотлучно при ней и сопрово-
ждал ее всюду.
В начале апреля 1869 года Александр Онуфрисвич
получил письмо от брата и его жены. Девятнадцати-
летняя, только недавно вступившая в самостоятельную
жизнь Софья Васильевна писала о муже — двадцати-
семилетнем человеке, много пережившем и перевидав-
шем на своем веку: «Как вы и предсказывали, мы оста-
лись в Петербурге дольше, чем думали. Да п, теперь
сще дела Володи так запутаны, что только с грехом
пополам ему удастся выехать послезавтра, третьего
апреля. Эти последние дни он совсем замотался, п
пришлось ему расплачиваться за много старых грехов.
Он, конечно, совсем повесил голову и целый день
только охает». Затем Софья Васильевна сообщала, что
они выезжают из Петербурга в ближайшие дни. Попы-
таются слушать лекции в Вене. Если не удастся, поедут
в Гейдельберг. Сестра тоже едет с ними.
Владимир Онуфриевич приписал, что его положение
представлено Софою достаточно ярко и прибавлять
к этому нечего.
Софья Васильевна уезжала из России с веселыми
мыслями о предстояшем ученье. Владимир Онуфрие-
вич бежал из России от опротивевших ему издатель-
ских дел.
Он оставлял все тиражи своих книг Черкесову и
Евдокимову, с тем чтобы те выплачивали его долги
из поступлений от продажи. Оносительно двух книг
овалевский поставил специальные условия. Он потре-
бовал, чтобы Черкесов закончил ‘издание «Жизни
животных» Брэма и разослал подписчикам последние
выпуски всех томов. И просил еще выпустить в свет
сторию цивилизации Германии» Шерра.
149

— Эту книгу перевел для меня покойный Дмитрий
Иванович Писарев, — сказал он Ёвдокимову. — Я прошу
вас отдать весь чистый доход от издания семье покой-
ного.
Хотелось еще Ковалевскому издать русский перевод
«Капитала» Карла Маркса. Он переписывался об этом
еще с Александром Серно-Соловьевичем. Но Ёвдоки-
мов отказался вести такое сложное дело в отсутствие
хозяина.

Глава шестнадцатая
НА НОВОМ МЕСТЕ
В ладимир Онуфриевич с Софой и Анютой приехали
в Вену в яркий весенний день. Предоставив сестре
любоваться красотами венских зданий, плошадеи, па-
мятников и мостов, Софья Васильевна на. другой день
утром отправилась с Владимиром Онуфриевичем в уни-
верситет. Первый, кого. они встретили там, был профес-
сор физики. Ланге. Ковалевского он согласился допу-
CTHTb K занятиям немедленно, а с Софьей Васильевной
дело обстояло не так просто. Расспросив подробно
о происхождении, общественном и семейном положении
молодой особы, профессор все же обещал устроить ей
доступ в физическую аудиторию и лабораторию.
— Хотя у нас и не принято, чтобы женщины посе-
шали университет наравне с мужчинами, — добавил он,
рассыпавшись в комплиментах Софье Васильевне.
Однако Софа не спешила записываться в универси-
тет, в нем она не нашла математиков с крупными науч-
ными именами.
ем временем Анна Васильевна осматривала город.
ишета жилищ, изможденные лица взрослого населе-
ния, жалкий вид оборванных, голодных детеи, — все
это, сопоставленное с изобилием и роскошью централь-
ных улиц столицы, вызывало мысли о несправедливо-
сти существующего социального строя. -
Несколько раз пыталась Анюта заговорить на эту
‚тему с сестрой и Ковалевским.
151

Оба сочувственно вздыхали, соглашались с нею и спе-
шили в университет.
Ковалевский знакомился с профессорами естествен-
ного отделения, обдумывал план своих занятий. Но
Софья Васильевна рассчитала, что в Вене жить очень
дорого, и так как профессора не привлекали ее, стала
собираться в Гейдельберг, а Ковалевскому предложила
остаться в Вене.
— Пока я буду устраиваться там, вы закрепите свои
венские связи. Если я останусь в Гейдельберге, вы
будете заниматься здесь, а потом, если захотите, при-
соединитесь ко мне.
— Ну, а я поеду в Париж, — заявила Анна Ва-
сильевна. — Там сильно развивается рабочее движение.
Мне кажется, что эта поездка будет для меня полезна.
— С кем же я останусь? — спросила Софья Ва-
спльевна.
— Со мною, — сказал Владимир Онуфриевич. —
Я думаю, что мое присутствие в Гейдельберге понадо-
бится с первых же дней. Если я даже устроюсь
в каком-нибудь другом университете, то постараюсь вы-
брать такой, откуда можно часто наезжать к вам без
особой помехи для занятии.
Софье Васильевне понравилось в тихом, уютном Гей-
дельберге. Его патриархальная обстановка напоминала
родную провинциальную глушь. В восемь часов вечера
городской сторож ходил по улицам, стучал в освещен-
ные окна и требовал гасить огни.
В Гейдельбергском университете, как почти во всех
других немецких высших учебных заведениях, на жен-
щин смотрели, как на элемент не только не содействую-
щий развитию науки, но прямо-таки нежелательный.
Немецкие профессора считали, что главная задача жен-
шины состоит в том, чтобы, окружив мужа заботами,
избавить его от повседневных домашних дел.
Софья Васильевна обратилась за помошью к профес-
сору Кирхгофу, знаменитому физику, творцу спектраль-
ного анализа.
ней вышел маленький, худой, измученный болез-
нями человек, передвигавшийся на костылях. В сорок
пять лет он казался дряхлым стариком. Кирхгоф принял
152

русскую даму любезно. Но когда Софья Васильевна
заявила о своем желании изучать физику, профессор
изумился и предложил ей попросить у администрации
разрешения посещать его лекции.
Пришлось пойти к проректору, профессору Коппу.
Проректор внимательно посмотрел на просительницу и
сказал, что не может взять на себя «такое неслыханное
разрешение». Пусть: каждый профессор поступает
в этом вопросе так, как считает нужным.
Ковалевская была в отчаянии и снова обратилась
к Кирхгофу. Профессор был тронут настойчивостью,
с какой русская женщина стремится к знанию, и ска-
зал, что переговорит с Коппом. После беседы с Кирх-
гофом проректор ответил, что передаст дело на обсу-
ждение особой комиссии.
Ковалевская почувствовала во всей этой истории
какую-то закулисную интригу и уже подумывала об
отъезде из Гейдельберга. Случайно она узнала, что
профессоров смушает ее семейное положение. Одна
русская барыня, никогда не видевшая Ковалевскую,
сообщила им, что новоприбывшая молодая русская
особа, заявляющая, что она замужем, на самом деле —
кдова. Немецким ученым это показалось подозритель-
ным. Софья Васильевна специально вызвала тогда
в Гейдельберг Ковалевского и послала его к профессо-
рам, как живое свидетельство ее прочного семейного
положения. Владимир Онуфриевич сумел успокоить
подозрительных ученых, сказав им, кем приходится ему
Александр Онуфриевич Ковалевский. Он знал, что
научная репутация брата стояла высоко в глазах гей-
дельбергских ученых. .
После всех этих переговоров особая комиссия ре-
шила, в виде исключения, допустить Софью Васильевну
к слушанию лекций у двух-трех профессоров — по мате-
матике и физике. Владимир Онуфриевич остался в Гей-
делгберге.
о еще долго ‘преследовали Ковалевскую мещанские
сплетни университетских обывателей. Не уступало им
в этом отношении и немецкое студенчество. Гейдель-
бергские студенты шестидесятых годов были типичными
немецкими буршами. Они проводили время в пирушках,
13]

попойках, дуэлях. Прогуливались по городу в разно-
цветных костюмах своих землячеств, в самых причудли-
вых головных уборах с шелковыми лентами через плечо.
Принадлежа в большинстве к классу крупных поме-
щиков, немецкие студенты пренебрежительно OTHOCH-
лись к людям, не обладавшим недвижимой собствен-
ностью. Разделяя средневековые взгляды своих учителей
на роль и назначение женшины, бурши тупо глазели
на Софью Васильевну. Они не могли понять, зачем
эта молодая красивая русская женшина хочет серьезно,
без всяких -карьеристских целей, учиться математике.
Сами они считали главной обязанностью студента —
знать, какие шарфы и береты отличают один буршен-
шафт от другого, в каком порядке должны устраиваться
те ‘или иные процессии, какие залы служат тому или
иному буршеншафту для собраний, где хранятся их зна-
мена, какие застольные песни полагается петь в опре-
деленные дни и какие припевы должны подхватываться
всеми присутствующими. Не стесняясь, они громко го-
ворили о своем” презрении к русским студентам, ко-
гда Софья Васильевна проходила мимо них по набереж-
ной Неккара или направлялась в университетскую би-
блиотеку. |
Пока Ковалевские устраивали свои университетские
дела, Анна Васильевна делила досуг между прогулками
по городу и студенческой Пироговской библиотекой. Она
перечитала собранные там книги, брошюры и листовки
о России, напечатанные за границей, издания Герцена,
сочинения декабриста Николая Ивановича Тургенева,
революционную полемическую литературу, французские
социалистические журналы и газеты.
Со дня приезда в Гейдельберг Анна Васильевна
часто писала родителям. Сообщала, что изучает мате-
риал для литературной работы, исподволь подготовляла
их к тому, что погружается в исследования и будет за-
нята по горло, так что писать будет некогда. Услови-
лась с сестрой, что в дальнеишем будет посылать свои
письма родителям через нее, и уехала в Париж.
Перед отъездом из Гейдельберга Анна Васильевна
завела с младшей сестрой разговор об ее отношениях
с Владимиром Онуфриевичем.
154

— Как ты, Софа, с ним, как у вас устроилась
жизнь»
— Владимир Онуфриевич попрежнему милый, хоро-
ший и настоящий брат, каким он был для нас до
свадьбы, Анюточка.
Анна Васильевна улыбнулась и сказала:
— Но как он ведет себя по отношению к тебе?
— Ты не поверишь, Анюта, как он заботится обо
мне. Он ухаживаег за мной, как за ребенком, готов
подчинить все свои желания моим. Мне ужасно сове-
стно так много быть ему обязаннои.
— Ну что ж, Софа, тебе повезло. Может быть, и ты
его полюбишь в самом деле...
— Скажу тебе, Анюточка, что я люблю его действи-
тельно от всей души... — медленно ответила Софья
Васильевна и поспешила докончить: — Но люблю, как
меньшего брата. ..
— Почему же меньшего? — улыбнулась Анна Ва-
сильевна. — Ведь он старше тебя на восемь лет и такой
деловой.
— Чго касается его деловитости, Анюта, то это
больше кажется, чем есть на самом деле. Нет слов,
своими изданиями он приносит большую пользу, он
распространил много хороших книг. Все это важно. Но
денежные дела его запутаны до крайности. Он совер-
шеннс не умеет считать. Ёго занимает содержание книг,
а не прибыль от них.
— И очень хорошо, Софа. ,
— Конечно, Анюточка, самое привлекательное в нем
то, что, находясь постоянно в мире дельцов, он не
погряз в пошлости. Но плохо, что он не заботится
о себе.
Софья Васильевна задумалась. Сестра молча наблю-
дала за ней.
— Видишь ли, Анюта, в моей теперешней жизни,
несмотря на всю ее кажушуюся полноту и логичность,
все же чувствуется какая-то фальшивая нота. Молю
тебя, не давай мне погрязнуть в этом уюте, почаше на-
поминай мне в своих письмах об аскетизме... Я так
боюсь избаловаться... Ведь это хуже всего, когда чело-
век становится эгоистем. ..
155

Через несколько дней после отъезда Анюты прибыла
в Гейдельберг Юленька Лермонтова. Сначала ее тоже
не хотели пускать в университет, но вступилась Софья
Васильевна, и дело уладилось.
— Теперь ‘они не посмеют отказать и другим сту-
денткам, — сказала она. — Мы устроим здесь целую
колонию учащихся женщин.
Юленька сообщила об этом своим московским по-
другам. Еще в Москве она рассказывала им о твердом
»арактере Софьи Ковалевской, ее любви к науке и пре-
данности женскому делу. Теперь она писала о своем
зачислении в университет, как о новой победе Ковалев-
ской.
В Гейдельберге Лермонтова поселилась в той же
квартире, где занимала комнату Софа. В другой ком-
нате жил Владимир ОнНуфриевич.
Софья Васильевна любила прогулки с Владимиром
Онуфриевичем в окрестностях города. Часто их сопро-
вождала в этих прогулках Юленька, с которой у Софы
завязалась тесная дружба.
Лермонтова обожала Ковалевскую. И Владимира
Онуфриевича она полюбила за его самоотверженную
преданность Софье.
Софья Васильевна признавалась, что она рада, когда
Владимир Онуфриевич находится возле нее. Она гово-
рила, что у нее установились самые лучшие, чисто
поэтические отношения с Ковалевским. С ним приятно
проводить время в восторженных спорах об отвлечен-
ных предметах, строить планы служения науке и чело-
вечеству.
Ковалевский, в свою очередь, был. рад дружбе
Юленьки и Софы. Это давало ему возможность спо-
койно уезжать из Гейдельберга для занятий в других
университетских городах и отправляться в геологиче-
ские экскурсии.
До генерала Корвин-Круковского дошел слух, что
Анюта ускользнула из-под надзора замужней сестры
и уехала в Париж. В наказание Василий Васильевич
перестал высылать жалованье для старшей дочери.
Анне Васильевне пришлось самой зарабатывать на
жизнь. Она сделалась наборщицей. Это сблизило ee
156

‹ парижскими революционными кружкамн. Она быстро
усвоила их взгляды, втянулась в их интересы, начала
жить их надеждами и чаяниями.
«Собираясь во Францию, — писала Анюта сестре, —
я сама пе подозревала, что мечта о ниспровержении
буржуазного строя хотя бы в какой-то части Европы
так близка к воплощению в жизнь».
Все читанное Анной Васильевной в русских прогрес-
сивных изданиях, все слышанное в петербургских ради-
кальных кружках приобрело значение живого дела,
когда она стала членом парижской рабочей семьи.
В Нариже Анюта познакомилась со студентом-меди-
ком, французом Виктором Факларом, который уже не-
сколько лет участвовал в революционном движении и
вел агитационную работу среди рабочих. /№аклар был
изрестен Карлу Марксу, который упоминает о нем и
об Анне Васильевне в своей переписке с Энгельсом.
Знакомство Анны Васильевны с Жакларом вскоре за-
вершилось браком, тщательно скрывавшимся от ее ро-
дителей.
Готовясь к войне с Пруссией, Наполеон [Ш усилил
преследование революционеров. Создавались специаль-
ные процессы против членов Интернационала. По одно-
му. из таких процессов привлекли Факлара, которого
обвинили в заговоре против императора Франции.
Анне Васильевне и ее мужу пришлось бежать в ШВвей-
царию. |
В это время гейдельбергская колония «нигилисток»
увеличилась еше одним членом. Жанна Евреинова при-
слала своей кузине Лермонтовой отчаянное письмо. Ве-
ликий князь продолжал свои ухаживания, не встречая
отпора со стороны ее отца.
Владимир Онуфриевич написал Евдокимову, чтобы
тот устроил побег Жанны. Расходы предлагал покрыть
из поступлений за проданные книги. Евреинова пришла
с письмом Ковалевского в магазин и получила двести
рублей. Евдокимов, кроме того, научил ее, как добраться
до маленького пограничного городка. Здесь Жанне
предстояло обратиться к контрабандисту, перевозив-
шему подпольную литературу для русских революцион-
ных кружков.
157

Но предприятие Евреиновой едва не кончилось для
нее трагически. Проводник, которому поручил ее контра-
бандист, оказался неопытным. Он сбился с пути, при-
вел (Ванну совсем на другой участок, и Пограничный
солдат выстрелил в них. (Ванна побежала, куда показал
ей проводник. Солдат послал ей вдогонку еше две,
к счастью, неудачные пули. Через несколько минут
Жанна была за рубежом, возле указанной ей контра-
бандистом корчмы.
Отдохнув, Евреинова отправилась в Берлин, где
сразу же попала на какое-то собрание рабочих. С во-
сторгом написала она об этом собрании Ёвдокимову, тут
же извешая его о своих приключениях.
Письмо это нашли у Ёвдокимова, когда он был аре-
стован в связи с делом об ”убийстве Нечаевым и его
сторонниками студента Иванова в парке Петровской
сельскохозяйственной академии.
Нелегальный переход границы Ёвреиновой отразился
на материальном” положении Владимира Онуфриевича.
После ареста Евдокимова Ковалевскому перестали вы-
сылать деньги из магазина. Управляющий Шустянкой
тоже не мог ничего выкроить для своих хозяев из дохо-
дов имения. В ответ на просьбы Владимира Онуфрие-
вича о помоши Александр Онуфриевич жаловался, что
сам сидит с семьей без копейки и не может ничего уде-
лить ему из своих скромных средств.
Материальные дела Владимира Онуфриевича, таким
образом, сильно пошатнулись. Это было тем более
тяжело, что он, наконец, всерьез отдался научным
занятиям. И этот год оказался годом волнении и тре-
ВОГ.

nw) oma 7
Глава семнадцатая
в гАЗАНИ И ВЕИЕВЕ
А лександр Онуфриевич приехал с семьей в Казань
. поздней осенью 1868 года. В пути с ними случи-
лось происшествие. Из Нижнего надо было ехать на па-
роходе. Татьяна Кирилловна с грудным ребенком на ру-
ках и Александр Онуфриевич со своими банками и склян-
ками, наполненными разным зверьем, стояли на при-
стани. К ним подошла бедно одетая женщина и ска-
зала, что не имеет денег на покупку проездного билета.
— Недолго думая, — рассказывала много лет спустя
Татьяна Кирилловна дочерям, — папа ставит свою
ношу на землю, вынимает кошелек и дает женшине
денег. 'Отъехали: надо купить кое-чего поесть. Жвати-
лнсь, а денег не осталось. Все отдал! Спасибо, ехавшая
с нами на пароходе какая-то добрая купчиха все время
угошала нас пирогами.
| Казани Татьяна Кирилловна принялась за хло-
поты по дому. Ковалевский окунулся в университетскую
жизнь. Начались лекции и практические занятия, надо
было оборудовать лабораторию, ознакомиться с факуль-
тетскими делами, с взаимоотношениями профессоров
между собой и с местным учебным начальством.
Почти все профессора медицинского и физико-матема-
тического факультетов принадлежали к прогрессивной
группе в отличие от филологов, историков и юристов,
которые в большинстве составляли партию консерватив-
ную. Прогрессивная группа имела перевес в общем со-
159

брании университетского совета. С нею упорно и ожесто-
ченно боролось консервативное меньшинство, пользовав-
шееся поддержкой попечителя учебного округа и губер-
натора.
Попечителем Казанского учебного округа и главным
начальником университета был Шетр Дмитриевич
(Шестаков. В качестве инспектора студентов Москов-
ского университета он отличился энергичным преследо-
ванием прогрессивного студенчества во время движения
шестьдесят первого года. В награду за это правитель-
ство повысило его в должности. Задачи руководителя
просвешения на востоке России были те же самые, что
и в столице: тормозить широко развернувшееся в на-
чале шестидесятых годов ‘просветительное движение.
Кроме того, приходилось заботиться о подавлении на-
циональной культуры местного населения — татар, черс-
мисов (так назывались тогда марийцы), мордвы и дру-
гих народов Поволжья. Наконец, на казанском попечи-
теле лежала обязанность разбить сплоченное прогрес-
сивное большинство местной профессуры.
Организатором и вождеМ прогрессивнюй казанской
профессуры, к которой примкнул и Александр Онуф-
риевич, был гениальный русский химик Александр
Михайлович Бутлеров, человек с твердым и настойчи-
вым характером. Начальство недолюбливало его, но не
имело возможности к нему придраться. Он держался
крайне осторожню и деиствовал, как и все его това-
рищи, легальными путями.
Но когда Бутлеров был избран профессором Петер-
бургского университета и покинул Казань, попечитель
быстро расправился с его сторонниками.
ервым он выжил талантливого профессора анатомии
Лесгафта.
Петр Францевич Лесгафт прибыл в Казань одновре-
менно с Ковалевским. Сын петербургского ремеслен-
ника, он самостоятельно подготовился в старший класс
гимназии и окончил ее с серебряной медалью. Посту-
пив в Медико-хирургическую академию, он три года
работал у Зинина, который оценил его дарования и
предсказал ему блестяшую научную карьеру в области
химии. Но Лесгафт увлекся анатомией.
160

Разночинец по происхождению, демократ по своим
взглядам и образу жизни, Лесгафт обладал твердым
характером. Он держал себя независимо по отношению
к начальству и выше всего ставил долг профессора
Перед наукой и учащейся молодежью. Молодежь видела
в нем идеального учителя и искреннего друга.
Спустя месяц после приезда в Казань Лесгафт был
самым популярным человеком в университетских кру-
гах. Результаты его преподавательской деятельности
сказались очень скоро. В протоколах заседаний совета
было записано, что благодаря неутомимым трудам,
безукоризненному знанию предмета, беззаветной пре-
данности науке и замечательному преподавательскому
таланту Лесгафта, у студентов резко повысился уровень
знаний. Это вынуждены были признавать и политиче-
‚ские противники нового профессора.
Лесгафт держался на равной ноге с молодежью.
Шестакову все это не нравилось, и он через министра
просвешения графа Дмитрия Толстого добился от царя
повеления уволить Лесгафта из Казанского универси-
тета, без права преподавать в других учебных заведе-
ниях. Лесгафт не стал дожидаться преемника, сдал дела
своей кафедры ректору и покинул Казань.
В такой обстановке Александру Онуфриевичу при-
шлось профессорствовать в Казани. К своим обязанно-
стям он относился в высшеи степени добросовестно,
тщательно готовился к лекциям, не переоценивал своих
преподавательских способностей и чрезвычайно радо-
вался, Когда видел, что аудитория слушает его не зевая.
Зато на практических занятиях он оживлялся и вел их
сверх устаповленного учебными программами времени.
Он приглашал студентов присутствовать в лаборатории
при его собственных работах, и это было огромной ра-
достью для тех, кто серьезно интересовался успехами
сравнительной эмбриологии. На глазах этой группы
учащихся слагалась новая отрасль науки о развитии жи-
вых организмов.
Осмотревшись в Казани, освоившись с местными
условиями, Ковалевский стал принимать участие
в общественной жизни города. Он выступал с публич-
ными чтениями в пользу комитета вспомошествования
1] Семья Ковалевских 161

нуждающимся студентам и других благотворительных
организаций, работал в различных университетских
комиссиях. Большой ревнитель распространения есте-
ственно-научных знаний, Александр Онуфриевич забо-
тился о расширении научного кругозора учителей мест-
ных средних и низших школ.
Он был одним из основателей и самым деятельным
участником организованного при университете общества
натуралистов. Здесь он делал доклады о своих откры-
тиях, участвовал в обсуждении докладов других членов
общества. Личным примером, советами и руководством
побуждал он к самостоятельной работе учителей сред-
ней школы и студентов старших курсов.
Казанский университет был единственным рассадни-
ком естественно-научных знаний не только для Шо-
волжья, но и для Сибири. Пользуясь этим, Александр
нуфриевич связался через общество натуралистов со
своим университетским товаришем Михаэлисом, кото-
рый находился в ссылке в Сибири. Общество поручило
Михаэлису собрать за определенную плату коллекцию
сибирской фауны.
Двери частной лаборатории профессора зоологии Ко-
валевского в собственной его квартире были постоянно
открыты для всех интересующихся наукой. По мягкости
характера Александр Онуфриевич не мог ограничить
время таких посещений.
Очень деятельным был Ковалевский и на заседаниях
университетского совета, самым ‘решительным образом
выступая в защиту мероприятий профессора Лесгафта.
Как и этот профессор, он сам допускал женщин — уче-
ниц повивальной школы — к практическим занятиям по
эмбриологии. Попечитель округа стал донимать и его,
придираясь к мелочам. Однажды, сделав попечителю
округа официальный визит, Александр Онуфриевич по
рассеянности забыл расписаться в книге посетителей.
[Шестаков поставил это ему на вид, одновременно сооб-
щив в министерство о вольномыслии профессора Кова-
левского, о неуважении его к старшим и о его вредном
влиянии на студентов.
Не успев закончить в Неаполе и Мессине свои иссле-
дования асцидий, Александр Онуфриевич ‘предполагал
162

сделать это в Казани. Два месяца он не мог присту-
пить к работе из-за отказа петербургской таможни про-
пустить в Россию его препараты и книги. Владимир
Онуфриевич незадолго до своего отъезда с женой за
границу, по просьбе брата, ходил в главное цензурное
управление, пускал в ход свои связи и знакомства и
только с большим трудом вырвал необходимые пособия
из цепких чиновничьих рук. Несмотря на эту задержку
и другие помехи, Александр Онуфриевич в короткий
срок подготовил в Казани девять исследований, обра-
ботанных и напечатанных позднее.
Казанская профессорская кафедра, первая в универ-
ситетской деятельности Александра Онуфриевича, сто-
ила ему многих волнений и огорчений. Приходилось вы-
клянчивать деньги на расходы по исследованиям. Кроме
небольшого вознаграждения по должности экстрасрди-
нарного профессора, Александр Онуфриевич не имел ни-
каких доходов. О повышении в ординарные, что давало
значительное увеличение заработка, нечего было и ду-
мать при создавшихся взаимоотношениях с попечителем
округа.
Скромные шустянские доходы управляющий имением
пересылал целиком Владимиру Онуфриевичу, который
задерживал пересылку брату его части, так как
постоянно сам нуждался в деньгах. Александр Онуф-
риевич урывал у себя немало часов, чтобы спешно
переработать для брата хрестоматию по зоологии, вы-
пушенную Владимиром Онуфриевичем еше в первые
годы издательской деятельности.
Не: прошло и года со времени приезда Ковалевского
в Казань, как ему пришлось думать о переходе в другой
университет.
Ковалевского приглашали на кафедру зоологии в
Одессу и в Киев. В один и тот же день он получил
оба предложения. Из Киева писал декан физико-мате-
матического факультета. Он сообщал, что факультет
единогласно, а совет университета большинством два-
днати пяти голосов поотив трех избрал Ковалевского
ординарным профессором зоологии.
Александр Онуфриевич остановился на Киевском
университете, где выборы уже состоялись. Для полу.
* 163

чения перевода ему пришлось оформить свой брак, так
как канцелярия попечителя чинила` препятствия при
составлении необходимых бумаг. Узнав об этом, Влади-
мир Онуфриевич писал брату: «Поздравляю тебя и
Таню со свадьбой. Так-то все мы, нигилисты, попадаем
в законные узы, несмотря на все протесты против них.
Побочные обстоятельства и соображения всегда заста-
вят-таки. В этом случае давление общества так
сильно, что мы еше не можем преодолеть его».
Наиболее значительным среди казанских трудов
Ковалевского было исследование о происхождении и
развитии червя бонеллия. До Александра Онуфриевича
этим вопросом безуспешно занимались многие ученые.
Ковалевский открыл неизвестного дотоле самца бонел-
лия, который паразитировал в теле самки. Разбирая
работы Александра Онуфриевича в казанский период,
специалисты-эмбриологи отмечают, что после его иссле-
дований ббнеллий считается одним из наиболее ярких
примеров крайнего различия в строении самцов и самок
у животного одного вида. В Казани Александр Онуф-
риевич кроме того выполнил ряд важных работ по
эмбриологии членистоногих, по истории развития акул
и черепахи.
За исследование об эмбриологии червей и членисто-
ногих Ковалевскому была вторично присуждена бэров-
ская премия. В этих работах, по авторитетному заявле-
нию Мечникова, на основе подробного наблюдения над
зародышевыми пластами у множества беспозвоночных
животных установлен «ряд новых фактов, которые со-
действуют во многом укреплению новых взглядов
в науке. Эта монография Ковалевского явилась капи-
тальным вкладом в сравнительную эмбриологию».
Тем не менее получение Александром Онуфриевичем
второй премии сопровеждалось для него большими вол-
нениями. | |
Прибалтийские немцы, составлявшие сплоченную
группу в Академии наук и потерпевшие поражение при
первом присуждении бэровской премии, попытались
взять на этот раз реванш. В числе соискателей был
также уроженец Прибалтики профессор Бетхер. Ilo
совету друзей он съездил в Дерпт, где жил на покое
164

престарелый Бэр, и сумел сделаться своим человеком
в его доме.
При всей нужде в деньгах Ковалевский интересо-
вался премией не с материальной стороны. Из Казани
он Писал Мечникову, который также был кандидатом
на премию: «Ёсли действительно, как вы полагаете,
существует что-нибудь, кроюшееся за спиной или для
меня необъяснимое, за что меня теснят (речь идет
о преследовании со стороны Шестакова), то вы сами
поймете, до чего мне важно опять получить полупре-
мию, чтобы не окончательно быть исключенным рус-
ским ученым миром из числа деятельных русских нату-
ралистов».
Выступая на конкурс, Мечников сообщал Ковалев-
скому, что счел за нужное представить обильное коли-
чество материала, и советовал ему поступить так же
в виду «сильной конкуренции Бетхера, сильной в том
отношении, что он немец».
На конкурс в Академию наук поступило одинна-
дцать работ: одна Бетхера, две Ковалевского и восемь
Мечникова.
Первым было заслушано в заседании мнение немеп-
кого профессора анатомии и гистологии Келликера
о работе Бетхера. Начав с подозрительного указания
на свое беспристрастие, немецкий ученый решительно
заявлял, что труд господина Бетхера во всех отноше-
ниях превосходный и выделяется из ряда обыкновен-
ных работ.
Обширный отзыв о работах Мечникова дал академик
Овсянников. Он считал, что они заслуживают полной
бэровской премии.
Затем Овсянников изложил мнение известного гис-
сенского зоолога Лейкарта о содержании и значении
работ профессора Ковалевского.
«Несмотря на сушествование большого количества
отличных исследований о развитии червеи и члени-
стых, — писал Лейкарт, — ни одно из них не предста-
вляет такой законченности, как труд Ковалевского,
проливший совершенно новый свет на развитие этих
животных. Автору не только удалось с помошью так
называемых разрезов расширить и дополнить до сих
169

пор не вполне обследованные факты, но он вместе с тем
определил гистологическую связь отдельных периодов
развития. Таким образом, он не только обогатил наши
знания о беспозвоночных животных, но и поставил их
эмбриологию на высшую ступень совершенства».
Разобрав труды Ковалевского с их фактической сто-
роны, указав, что он проверил выводы Александра
Онуфриевича, подтвердившиеся во всех мельчайших
подробностях его личными наблюдениями, Лейкарт
заключал, что работы Ковалевского по богатству новых,
в высшей степени замечательных результатов вполне
достойны премии.
В зашиту всех трех конкурентов выступил академик
Bap.
— Исследование Бетхера, — сказал он, — касается
только одного органа и то лишь у человека и млеко-
питающих. Но исследование органа слуха именно у этих
животных наиболее затруднительно, и, несмотря на это,
автор добыл уже много важных научных данных.
Работы Ковалевского имеют также весьма важное науч-
ное значение. Ёго исследование над развитием червей
и членистых вполне достоины полной премии по тои
тшательности, с какою они выполнены. Главный резуль-
тат исследования Ковалевского состоит в том, что цен-'
тральная нервная система членистых животных происхо-
дит из наружного или покровного, эмбрионального
пласта. С этим замечательным результатом соглашается
и Мечников, который отказался от своего прежнего
мнения.
— Но и работы Мечникова, — продолжал академик
Бэр, — независимо от этого. имеют большое значение
и вполне достойны премии. Его многочисленные статьи
изложены чрезвычайно ясно. Особенно исследование
способа размножения гиродактиля возбудило во мне
надежду отыскать закон в размножении у тех живот-
ных, которые непрерывно производят новых зародышей.
Биологический отдел Академии поступит вполне рацио-
нально, признав всех трех конкурентов достойными
полной премии и разделив между ними. назначенную
сумму поровну. Насколько работа Бетхера завершает
известный ряд исследований, настолько работы Кова-
166

левского и Мечникова важны тем; что открывают пути
для будущих исследований.
Общее собрание Академии разделило премию на три
равные части.
Это вполне удовлетворило Ковалевского, стремивше-
гося, в виду ухода из Казанского университета, «не
окончательно быть исключенным из числа деятельных
русских натуралистов».
К профессуре в Казани относится. поездка Ковалев-
ского летом 1869 года на Каспийское море, занявшая
целый месяц. Он там «нашел изобилие» интересовав-
ших его животных. Переименовав в письме к Мечни-
кову свои находки, Ковалевский делает интересный вы-
вод, что присутствие в Каспийском море животных, «не
находящихся в Черном и Азовском морях, указывает
на более близкую связь этого моря с Северным и
Немецким».
Дела Александра Онуфриевича в Киеве со стороны
служебной обстояли не лучше, чем в Казани. Несмотря
на то, что Ковалевский был избран советом Киевского
университета на должность ординарного профессора,
министр граф Толстой согласился перевести его в Киев
только экстраординарным.
Через некоторое время совет Киевского университета
снова возбудил перед министром ходатайство о возве-
дении Александра Онуфриевича в звание ординарного
профессора. В заявлении совета подчеркивалось, что
Ковалевский делает свои изумительные открытия «при
посредстве метода разрезов, до сих пор еще почти
никем не прилагаемого к истории развития беспозво-
ночных». Что касается его лекций, то они отличаются
безупречным изложением предмета и сопровождаются
практическими упражнениями студентов.
Но министерство долго не утверждало Александра
Онуфриевича в новом звании, и ему с семьей приходи-
лось довольно тяжело.
Все это осложнялось вдобавок враждебным отноше-
нием к Александру Онуфриевичу со стороны неболь-
шой группы реакционных профессоров. До перехода
Ковалевского в Киевский университет преподавание
зоологии, сравнительной анатомии и эмбриологии было
167

временно поручено доценту Паульсону, который, кроме
того, читал еще специальный курс для студентов-меди-
ков. Не имея права на профессорскую кафедру за
отсутствием соответствуюшего ученого звания и MOAb-
зуясь поддержкой группы реакционных преподавателей,
доцент Паульсон получал вознаграждение двух профее-
соров, которых фактически замещал.
акое положение должно было измениться с появле-
нием в Киеве прославленного исследователя, имевшего
степень доктора зоологии и получившего премию Ака-
демии наук.
Начав читать лекции и приступив к практическим
занятиям со студентами, Александр Онуфриевич сразу
наткнулся на непорядки по кафедре. Зоологический ка-
бинет был обставлен плохо, кафедра имела, по вине
Паульсона, большой долг за счет бюджета следующего
года. Нельзя было поэтому приобрести необходимых
препаратов и поставить практические занятия на должную
высоту. Когда Александр Онуфриевич заявил в факуль-
тете, что Паульсон не имел права делать такой долг,
против него ополчились все друзья доцента.
Некоторые из них добились от совета решения, по
которому Паульсон стал членом факультета на равных
правах с профессорами. 'Таким путем этот доцент
получил возможность причинять Александру Онуф-
риевичу еше больше неприятностей, чем прежде.
Продолжать научную работу в Киеве было невоз-
можно. «Паульсон, поддерживаемый подлою партией, —
писал Александр Онуфриевич брату, — уверен, что вся-
кий скандал пойдет ему впрок, а поэтому я и думаю,
что в Киеве останусь только до тех пор, пока устрою
дела иначе, то есть или найду место в другом универ-
ситете или, получив командировку за границу, останусь
там на несколько лет».
В довершение всех бед Ковалевских постигло семей-
ное горе: умерла от крупозного воспаления легких двух-
летняя Оля.
Еще в Казани, когда стало известно, что в конце
1869 года будет открыт Суэцкий канал, возникла
у Александра Онуфриевича идея: выяснить судьбу
животного и растительного мира Красного и Средизем-
168

ного морей после их соединения. Для этого он решил
поработать на Красном море. На сочувствие такой
поездке в обшем собрании совета Киевского универси-
тета рассчитывать не приходилось. Надо было подгото-
BHTb ПОЧВУ.
На одном из заседаний Киевского общества есте-
ствоиспытателеи он и выступил с изложением своей
идеи.
— С прорытием Суэцкого канала, — сказал он, —
воды Красного и Средиземного морей, а также флора
и Фауна их, встретятся; а так как свойства обоих мо-
‘рей до крайности различны, то и непременным резуль-
татом этой встречи будет значительное изменение как
физических, так и Ффаунических условий местностей,
недалеко отстояших от устьев канала... Растительные
и животные формы того и другого моря... должны
будут подвергнуться влиянию новой для них среды и
во многих случаях вступить в борьбу за сушествование;
не подлежит сомнению, что результатом этого слияния
морей явится вскоре образование новых разновидностей
и видов.
Творческая мысль Александра Онуфриевича подска-
зала ему возможность использовать искусственное
соединение морей для подтверждения теории естествен-
ного отбора.
Интересно. что в это самое время такая же мысль
явилась у Владимира Онуфриевича: «Знаешь, что мне
пришло в голову? — писал он брату в начале января
1870 года. — Ведь в Средиземном море с Красным
всего пять или шесть обших видов из всей фауны;
теперь через канал пойдет: в больших размерах скреши-
вание, и надо будет обработать этот вопрос. Не
появятся ли: новые виды и как разместятся старые?»
Но получижь денежные средства на задуманную Але-
ксандром Онуфриевичем широко поставленную научную
экспедицию не удалось. Пришлось ехать одному на
гроши, скопленные из профессорского жалованья.
трудом получил он годичную научную командировку
в Красное море.
Татьяна Кирилловна поехала с ним. взяв с собой
новорожденную дочь Веру. Владимир Онуфриевич вы-
169

слал брату географические карты и разные справочные
издания, сообщил много ценных практических сведений,
собранных у специалистов.
Александр Онуфриевич решил обосноваться в посе-
лении Эль-Тор на Синайском полуострове. Добираться
туда было трудно, и он уговорил жену остаться с ре-
бенком в Неаполе. 'Грое суток заняло путешествие на
пароходе до Александрии. Из Суэца пришлось двое
суток ехать на арабской лодке до Синайского побе-
режья. После больших мытарств Ковалевский прибыл,
наконец, в Эль- Тор.
Татьяна Кирилловна недолго оставалась в Неаполе.
Не остановил ее и слышанный ею в Неаполе рассказ
о том, как путешественник Миклухо-Маклай во время
своей экспедиции по берегу Красного моря едва не был
продан в рабство одним воинственным племенем кочев-
ников. Вскоре с дочерью, которой еще не было десяти
месяцев отроду, она присоединилась к мужу.
В сообшении Ковалевского о поездке на Синайский
полуостров, сделанном по. возвращении в Киев в обше-
стве естествоиспытателей, говорится oO впечатлении,
вынесенном ученым из знакомства со страною, которую
он наблюдал в пути.
Ковалевский сопоставляет плодородие почвы в Ёгипте
с бедностью трудового населения. Крестьяне эксплоати-
руются вице-королем, который берет весь доход, тратя
его на устройство театров, дворцов, поддержку европей-
ских лизоблюдов, якобы цивилизаторов, а на самом деле
пиявок и паразитов Ёгипта. «Рядом с землянками мест-
ного населения, — записал Александр Онуфриевич, —
вы видите около Александрии баснословно роскошные
дворцы вице-короля и его пашей, и тут ужасно ярко
выступают те «священные и гуманные права соб-
ственности», которые так защищаются нашими эконо-
мистами».
Маленькая деревушка Эль-Тор напомнила Але-
ксандру Онуфриевичу далекую, горячо любимую ро-
дину. Как писал он Мечникову, сообшая о ходе своих
работ, «Гор потому хорош, что это маленькая дере-
вушка с очень добродушным, почти русским населением
(они православные, выходцы из Турции и физиономии
170

многих чисто лица тверитян и ярославцев) и знающими
рыбаками».
Жизнь среди добрых простых людей скрашивала
тяжелые материальные условия работы, которые с Але-
ксандром Онуфриевичем разделяли его жена и крошеч-
ная дочь. Вместе они кочевали на верблюдах по побе-
режью Красного моря. Жили в палатках, сооруженных
из камней, коралловых глыб и брезента. По нескольку
суток проводили в лодках. Возили с собой походную
лабораторию и выловленных в море животных. Неде-
лями питались только рисом и финиками.
Татьяна Кирилловна готовила пищу на первобытных
очагах, стирала в ручьях белье. Девочку нянчил араб,
купавший ее в большой раковине-тридакце. Все изны-
вали от зноя, страдали от дождей и пыли, подвергались
опасности от укуса ядовитых насекомых и змей.
Проводники несколько раз бросали экспедицию Ко-
валевского, отказываясь переносить лишения. Животных
добывал тогда из моря сам Александр Онуфриевич, ча-
сто рискуя жизнью.
Приближался конец командировки. Но работа еше
не была завершена. Он просил друзей, и те устроили
продление командировки на три месяца. Ковалевские
продолжали свои скитания по Синайскому полуострову.
Пятнадцать месяцев провели они в тяжелых усло-
виях. Научно-техническая аппаратура Ковалевского
была простейшей. У него не было сложных и дорого-
стоящих приспособлений, которыми снабжались много-
людные правительственные экспедиции западноевропей-
ских ‘стран. Но любовь Александра Онуфриевича
к науке, его упорство в труде, облегчавшемся самоотвер-
женной преданностью ’Татьяны Кирилловны, преодо-
лели все препятствия. Результаты поездки оправдали
перенесенные трудности. Зоология обогатилась множе-
ством новых сведений о фауне Красного и Средизем-
ного морей.
Александр Онуфриевич сделал в эту поездку много
новых наблюдений над развитием различных микроско-
пических животных: целентерата, сальпы, пирозомы и
других. Эги наблюдения подкрепили его прежние
открытия относительно образования нервной ' системы
171

у простейших организмов, уточнили` важные вопросы
сравнительной эмбриологии.
В одном из писем этого периода Мечников сообщил
Ковалевскому, что новейшие работы натуралиста Куп-
фера подтверждают выводы Александра Онуфриевича
о сходстве в развитии позвоночных и беспозвоночных,
0б едином плане их строения.
В Эль-Торе Ковалевский получил сообщение о при-
знании его теории многими выдающимися учеными.
Один из самых боевых европейских дарвинистов Эрнст
Геккель восторгался открытиями Александра Онуф-
риевича в области развития ктенофор и асцидий.
С большим уважением отзывались о работах Алексан-
apa Ковалевежого английские и французские натурали-
сты. Но, как мы видели выше, передовые отечественные
ученые раньше признали выдающееся значение научных
открытий Ковалевского.
Обратный путь в Европу был так же тяжел, как и
переезд в Эль-Гор. В конце апреля на полуострове
стояла сильная жара. Потом подул жестокий северный
ветер, не дававший возможности добраться на лодке до
Суэца. Пришлось двинуться сухопутьем. После шести-
дневного путешествия на верблюдах добрались до Суэца
и затем через Порт-Саид — в Яффу. Здесь застряли
вследствие безденежья и болезни Татьяны Кирилловны.
Александр Онуфриевич использовал эту остановку для
работы над некоторыми‘ насекомыми. Задерживался он
для исследования местной фауны и на различных остро-
вах греческого архипелага.
Наконец Ковалевские вернулись в Киев. На Але-
ксандра Онуфриевича, как на председателя местного
общества естествоиспытателей, сразу навалилась боль-
шая работа по организации очередного Всероссийского
съезда натуралистов. Вместе с тем возобновились преж-
ние интриги реакционных профессоров.
На диспуте одного врача произошел скандал в связи
с отказом факультета дать диссертанту степень доктора
медицины. Профессора разделились на группы. В рас-
прю вмешались студенты, освиставшие некоторых реак:
ционных преподавателей. Профессор физиологии Tomca
давно вызывал своими выступлениями возмушение
172

среди студентов. В ответ на свист студентов ПЛОХО
всладевший русской речью 'Томса скверно обругал двух
из них и схватил их за шиворот. Студенты оттолкнули
его. Томса пожаловался начальству.
Университетский суд постановил исключить обоих
студентов. Дело перешло в совет. Здесь Александр
Онуфриевич произнес горячую речь в зашиту студен-
тов, доказывая, что их поведение было вызвано дей-
ствиями профессора 'Томса, который, кроме студентов,
ругал также присутствовавшую на диспуте публику.
Совет не мог отменить решение суда, но смягчил нака-
зание, исключив студентов на один год с правом по-
ступления в любой другой университет. Друзья Томса
и Паульсона стали кричать, что Ковалевский потвор-
слвует буянам и подстрекает их к неповиновению.
Другая история возникла в связи с предложением
министерства всем университетам высказаться по во-
просу об изменениях в деиствуюшем университетском
уставе. Киевский университет избрал для рассмотрения
этого вопроса специальную комиссию. Последняя пред-
ложила совету высказаться в том смысле, что для про-
цветания университетов достаточно увеличить жалова-
ние и пенсии профессорам. Совет так и решил. Три про-
фессора заявили, что не согласны с этим постановле-
нием. Они требовали, чтобы министерству было ука-
зано на недостатки в тогдашнем порядке замещения
свободных кафедр. Александр Онуфриевич при этом
заявил, что в университете составилась группа, которая
проваливает на выборах достойных людей и проводит
своих сторонников.
Заседание совета прошло бурно.
Профессор классической филологии Модестов IIbI-
тался защитить Ковалевского от яростной ругани и
бесчисленных оскорблений. Его усилия были бес-
плодны. Каждую минуту можно было ожидать от
разъяренной кучки противников Александра Онуфрие-
вича какой-нибудь дикой выходки. [осле этого реак-
ционеры донесли начальству, что профессор Ковалев-
ский хочет завести в университете республику и что его
публичные лекции подрывают основы религии.
Оставаться в Киеве не было возможности.
173

Александр Онуфриевич списался с Мечниковым, KO-
торый занимал в Одессе кафедру зоологии. Илья
Ильич был одним из самых влиятельных членов совета
и руководителем значительнои по числу членов поо-
грессивной группой профессоров. Несмотря на сильную
оппозицию министерства просвешения, Мечников в свое
время сумел добиться избрания Сеченова на кафедру
физиологии в Одессе. Удалось ему также провести
избрание Александра Онуфриевича вторым профессо-
ром по кафедре зоологии. Их переписка по этому
делу — образец трогательной скромности и благород-
ной деликатности Александра Онуфриевича и свидетель-
ство преданности и дружбы Ильи Ильича к своему то-
варишу по работе.
Пока дело о переводе в Одессу проходило через ми-
нистерские канцелярии, Ковалевский бежал от киевских
дрязг в новую научную командировку: после весен-
него семестра 1873 года он уехал в Алжир. На этот раз
удалось убедить Татьяну Кирилловну остаться с детьми
дома.
В Алжире Александр Онуфриевич обосновался в ма-
леньком прибрежном городке Бон. Немедленно по
приезде он послал жене большое письмо-дневник,
представляющее интерес изображением обстановки, в ко-
торои ему пришлось работать в течение двух меся-
цев. «Относительно зверей, — писал он, — еше не знаю
что сказать: с рыбаками дела, кажется, пойдут плохо.
Вчера я первый раз говорил с коралиерами; все они
ужасно недружелюбны, взять на лодку не хотят; одни
говорят, что таких ракушек нет, другие, что заниматься
им этим некогда, да настояший лов коралла еше не
начался. Мальчуганы обешали принести сегодня, но
сегодня опять скверная погода, и никто из коралиеров
не поехал в море. Вообще я боюкь, что с этим народом
я поделаю немного и что нужно будет подумать добы-
вать моих брахиопод. помимо этих рыбаков. Если мне
это удастся, тогда дело пойдет на лад. В виду этого
я уже заказал драгу и очень жалею, что не приташил
свою: перевозка стоила бы дешевле, и не пришлось бы
теперь ждать. По берегу моря собрал вчера всякой
травы, выброшенной прибоем; кое-что есть, может,
174

с Драгою и достану. Рыбы на рынке много и Притом
всякой; я думаю, когда ознакомлюсь с местностью,
дело, может, и пойдет на лад. Чтобы не терять вре-
мени, покуда моя драга будет готова, я вчера пустился
искать сухопутных зверей и сегодня утром купил за
франк род топора-лопаты и пошел с одним арабом,
которого хорошо знает хозяйка, искать скорпионов.
Набрал или, вернее, накопал до двух’ десятков, есть
очень большие, но зародыши еше не развиваются».
Недолго оставался Александр Онуфриевич в Боне.
Плохая погода отразилась на ловле морских животных.
Пришлось перекочевать в отстоящую за восемьдесят
верст деревушку Ла-Каль. Здесь он поработал около
двух месяцев.
Работа Ковалевского в Алжире протекала в очень
тяжелых условиях. Приходилось проводить с коралие-
рами в лодке по нескольку дней под палящим солнцем
и делить с ними скудную пищу. Но в результате этих
трудов и лишений получились работы в отношении
строения организмов и методов исследования ‘не менее
ценные, чем сделанные в предыдушие поездки.
атериалы, собранные в Алжире, положены были
в основу классической работы о развитии плеченогих,
опубликованной в «Известиях Московского общества
любителей естествознания» в 1874 году. Этот обшир-
ный труд Ковалевского отличался новизною разрабо-
танных в нем данных и был переведен на французский
и английский языки. Кроме большого научного значе-
ния, эта работа отличается также превосходным изло-
жением. «Наши сведения об истории развития плече-
ногих, — пишет Александр Онуфриевич, — до того не-
полны, что понятен тот интерес, с которым натурали-
сты-зоологи относились ко всему, что сообшалось
с личиночных и молодых стадиях этих замечательных
животных». Ковалевский скромно умалчивает здесь, что
до него эти оригинальные животные почти совсем не
были изучены. В мировой зоологической литературе
имелись по этому вопросу отрывочные сведения в одной
работе и несколько строк в другой.
Литература о плеченогих была бедна потому, что
эти морские животные обитают на большой глубине и
175

водятся в местах, представляющих много неудобств
для исследователей Александр Онуфриевич не счи-
тался ни с какими трудностями. Он вел эту работу
с той же настоичивостью и тем же упорством, с какими
исследовал развитие ланцетника в начале своей научной
деятельности.
Исследовав различные стадии развития большого
числа видов плеченогих, Александр Онуфриевич уста-
новил отличие их от моллюсков, с которыми их сбли-
жали другие зоологи на основании поверхностных,
ошибочных наблюдении.
Сейчас же после опубликования этого труда, как и
много десятилетий спустя, о нем писали, как об иссле-
довании, которое совершенно перевернуло сложившееся
представление о плеченогих и по точности и богатству
разработки материала стоит выше работ современников
Ковалевского.

Глава восемнадцатая
ПЕРЕД ФРАНКО-ПРУССКОЙ ВОЙНОЙ
у идя от корректур, типографий, книжных складов и
‚ денежных расчетов, Владимир Онуфриевич мог на-
конец полностью отдаться науке. Правда, ему приходи-
лось возиться с устройством учебных дел Софьи Ва-
сильевны, сопровождать ее на прогулках, всегда быть
возле нее. Но первое время это хорошо отражалось на
его собственных учебных занятиях и нравственном со-
стоянии. Быстрые и значительные успехи Софьи Ва-
сильевны в науках вызывали его на соревнование, на
желание скорей пройти подготовительный путь к само-
стоятельной научной работе.
Через два-три месяца после приезда в Гейдельберг
Владимир Онуфриевич писал брату, что занятия его
илут недурно. Конечно, занимаясь в короткий летний се-
местр одновременно химией, физикой, кристаллографией,
геогнозией, геологией и минералогией, можно было сде-
лать не много, но научная работа доставляла полное
удовлетворение. Больше других наук привлекали внима-
ние Владимира Онуфриевича геология и палеонтология.
Однако в Гейдельберге преподавание этих наук было,
по его мнению, поставлено плохо.
В жизни Владимира Онуфриевича наступает интерес-
ная полоса: он становится бродячим студентом, ищет
профессоров себе по духу, кочует из одного универси-
тета в другой. Выстукивает и проверяет наслоения по-
177
12 Семья Ковалевских

род в Англии и Шотландии. Из Германии переезжает
во Францию, затем — в Италию, Швейцарию, бродит
по Бельгии и Голландии.
В Мюнхене Владимир Онуфриевич как будто находит
то, что искал. Здесь богатый палеонтологический каби-
нет. Заведующий кабинетом профессор Циттель хорошо
принимает Ковалевского, предоставляет в его пользова-
ние библиотеку и сам охотно беседует с ним целыми ве-
черами. Но в Мюнхене слабо была представлена геоло-
гия ине'было хорошего петрографа. А Владимир Онуф-
риевич был уверен, что эти науки дадут ему много ин-
тересного.
Решив заниматься всю зиму палеонтологией у Циттеля
и химией в университетской лаборатории в Мюнхене,
Ковалевский часто выезжает в Гейдельберг к Софье Ва-
сильевне. Каникулярное время он предполагает посвя-
тить геологическим экскурсиям. Вопрос только в том,
хватит ли на это средств.
Свои личные потребности Ковалевский ограничивает
до крайности. По нескольку дней довольствуется чаем с
булкой.
Софья Васильевна тоже испытывает денежные затруд-
нения. Сестра пишет из Парижа, что ей нехватает на
жизнь заработка наборщицы. Еше труднее стало в ма-
териальном отношении, когда она сошлась с Факларом.
Софья Васильевна делится с сестрой получаемым от ро-
дителей жалованьем. Отец сердится на нее за укрыва-
тельство Анюты и за то, что она не приезжает на ка-
никулы в Палибино. До него дошли слухи о раздель-
ной жизни младшей дочери с мужем вследствие ка-
кого-то условия, заключенного между ними перед вен-
чанием. Генерал высылает Софье Васильевне деньги с
проволочками и грозит совсем прекратить высылку их.
Не только Ковалевской, но и всем русским студенткам
в Гейдельберге приходится закладывать в ломбарде свои
веши. Владимиру Онуфриевичу безденежье мешает пол-
ностью осуществить свою программу живого, а не книж-
ного изучения избранных им областей знания. Нужно
срочно проверить свои палеонтологические находки во
(Франции по собраниям, разбросанным в разных горо-
дах Ёвропы. Необходимо сличить найденные в Бельгии
1/8

чаАСсТИ ископаемого позвоночного с хранящимися у швей-
царского коллекционера другими такими же частями.
На все это требуются деньги.
Работает Владимир Онуфриевич много. К десяти ча-
сам утра он уже в музее. Возвращаясь в шесть часов
вечера домой, съедает в ресторане скудный обед за три-
дпать пфеннигов. До десяти часов читает научную ли-
тературу, спит до полуночи и снова работает до пяти-
шести часов утра. Затем спит до девяти часов, и колесо
трудовой жизни снова начинает вертеться.
Благодаря строгому и точному распределению вре-
мени Владимир Онуфриевич успевает в сравнительно ко-
роткий срок ознакомиться со всей научной литературой
по своей специальности. Прочитывает Также новинки
русской литературы по всем отраслям естествознания.
Попутно отмечает для брата многочисленные номера на-
учных журналов, где пишут об открытиях Александре.
Онуфриевича.
Сильно хочется ему поработать год или два с братом,
перенять его метод исследования. Александр Онуфрие-
вич тоже мечтает о совместной поездке куда-нибудь на
Мадагаскар или в другое малоисследованное место зем-
ного шара. В ответ на это Владимир Онуфриевич со-
ставляет подробные планы экскурсий, высчитывает рас-
ходы, которые можно покрыть продажею в отечествен-
ные университеты редких экземпляров обезьян и других
экзотических животных, на скудные средства ухитояется
покупать научный материал у профессиональных торгов-
цев, на аукционах и у случайных добытчиков, заказы-
вает для себя слепки музейных экспонатов. Постепенно
создается превосходный походный рабочий музей. Бла-
годаря этому получается возможность сравнивать на
экскурсиях геологические и палеонтологические находки
с известными в литературе ископаемыми. Таким путем
устанавливаются новые разновидности, выясняются
генеалогия и родственная связь животных, существсвав-
ших в разные эпохи жизни земли.
Тяжело таскать за собой походный музей, но без него
нельзя вести дальше исследования. Рисунков ископае-
мых форм недостаточно для выводов. Надо иметь перед
Глазами подлинники.
179

Никакое чтение не может, по убеждению Ковалевского,
«вколотить в голову множество вещей, которые не-
обходимо брать памятью и которые лучше всего остаются
в мозгу, если поработать над ними на деле. ШПоси-
дишь над материалом, поработаешь над определением
его — и все формы остаются отлично в памяти. 'Гогда и в
природе можно всегда ориентироваться без книг. Голько
так получается подлинное, живое, а не бумажное знание».
Владимир Онуфриевич недоволен недостаточностью
своих знаний в области зоологии и сравнительной ана-
томии животных. Усиленным трудом он стремится на-
верстать упущенное. Но в геологии и палеонтологии он
уже разбирается достаточно хорошо, чтобы критически
отнестись к существующей литературе. Состояние этих
наук кажется ему неудовлетворительным. В палеонто-
логических описаниях, кроме сухого перечня зубчиков
и полосок на раковинах, ничего нет. Цель геологии
и палеонтологии не в том, чтобы описать, в каком слое
лежат какие ракушки, а в том, чтобы на основании точ-
ного знания форм и их переходов дать историю разви-
тия природы, найти причины изменения видов и указать
путь, по которому это изменение совершалось. Чем
больше думает Владимир Онуфриевич над этими вопро-
сами, тем яснее видит, как много еше нужно работать,
чтобы подойти к их решению.
Для пополнения своих знаний и своего походного му-
зея Владимир Онуфриевич собирается поехать в Ан-
глию, где можно наити много ископаемых ‹силурийского,
девонского и каменноугольного периодов. Он зовет с
собой Александра Онуфриевича, убеждает его, что зо0-
лог `должен быть немного и геологом. Ссылается на при-
мер Дарвина, Кювье и других. Соблазняет брата воз-
можностью познакомиться < английскими натуралиста-
ми. Среди них Томас Гексли — президент королевского
геологического общества, а это в Англии очень важная
персона. Он к Владимиру Онуфриевичу очень благо?
склонен и Александра Онуфриевича глубоко уважает.
Значит, карты, книги и рекомендательные письма будут
у Ковалевских самые лучшие. Кроме того, брат может
познакомиться с Уоллесом, который жил одиннадцать
лет на Яве и в Новой Гвинее.
180

Александр Онуфриевич ответил, что не может оста-
вить Университет ради этой соблазнительной поездки.
Владимир Онуфриевич поехал в Англию с Софьей
Васильевной, которой хотелось познакомиться с тамюш-
ними математиками. В Лондоне их приняли очень дру-
жественно. Знаменитая английская писательница
Джордж Элиот пригласила их к себе на обычный во-
скресный прием. '
Познакомив Ковалевских со своими гостями, хозяйка
подвела Софью Васильевну к старичку, фамилию кото-
рого назвала глухо.
— Я могу представить вам, — сказала Элиот стари-
ку, — живое опровержение ваших взглядов на роль жен-
щины в умственной жизни человечества. Перед вами
женщина-математик.
— Позвольте вам представить моего друга, — про-
должала она, обрашаясь к Софье Васильевне. — Надо
вас только предупредить, что он отрицает самую воз-
можность существования женшины-математика. ШПоста-
райтесь переубедить его.
таричок посмотрел на Ковалевскую с любопытством
и уселся ‘рядом с ней. Разговор сразу зашел на тему о
правах и способностях женщин и о том, будет ли вред
или польза для человечества, если много женщин посвя-
тят себя изучению наук. Собеседник Софьи Васильевны
сделал несколько полуиронических замечаний, главным
образом с целью вызвать ее на возражения.
Обычная застенчивость Софьи Васильевны исчезала,
когда ей приходилось отстаивать права женшин на за-
нятие наукой. Увлеченная спором, она не заметила, что
все остальные гости мало-помалу умолкли, прислу-
шиваясь к ее беседе со стариком. Три четверти часа
длился их диспут. Наконец Элиот решилась прекра-
тить его.
— Вы хорошо и мужественно защишали наше общее
дело, — сказала она Ковалевской с улыбкой, — и если.
мой друг Герберт Спенсер все еше не дал переубедить
себя, то я боюсь, что его придется признать неиспра-
ВИМЫМ.
Тут только узнала Софья Васильевна, что ее против-
ник — известный английский философ и социолог.
18]

Владимир Онуфриевич отправился один в экскурсию
по Англии. Оттуда поехал с женою в Шариж. Здесь
Ковалевские повидались с Анютой и познакомились с
ее мужем. Софья Васильевна проводила все время с
ними. Владимир Онуфриевич занимался в музеях и в
Национальной библиотеке, близко сошелся с француз-
ским палеонтологом Годри и предполагал было солидно
обосноваться для работы в Париже. Он пытался через
посредство Годри ввести жену в среду парижских ма-
тематиков, надеясь, что она тоже останется в столице
Франции.
— Нет. я не пойду к ним как простая ученица, —
сказала Софья Васильевна. — Я хочу явиться к Фран-
пузским математикам с докторским дипломом. Надо
раньше выработать свое собственное математическое
мировоззрение. А тогда мы с ними побеседуем.
После поездки в Париж Владимир Онуфриевич опять
обосновался в Мюнхене. Софья Васильевна с еше боль-
шей энергией принялась за научные занятия в Гейдель-
берге. Профессора математики говорили, что ей нечего
больше делать в этом городе, что надо переводиться в
Берлин, где она сумеет работать под руковолствомкруп-
нейшего математика Карла Вейерштрасса. Но Ковалев-
ская считала себя еше недостаточно подготовленной для
того, чтобы стать его слушательницей.
Время от времени она навешала Владимира Онуфрие-
вича в его мюнхенском; уединении. Предпринимала вдвоем
с ним загородные прогулки, сопровождала на экскурсии.
Заказала себе даже специальные сапоги для таких по-
ходов. Когда нельзя было почему-либо приехать к Вла-
димиру Онуфриевичу, часто писала ему.
Письма Софьи Васильевны за это время полны теп-
лого, нежного чувства к Владимиру Онуфриевичу. Она
называет его своим дорогим другом, советуется с ним,
строит планы. совместных путешествий. «До свидания,
милый, — читаем в одном ее письме. — Приеду к тебе,
только что начнутся праздники, значит, через полторы
недели. С нетерпением жду этого времени. Так хочется
потолковать и помечтать с тобой. Особенно, когда почему-
либо весело на душе, то так хочется поскорее поде-
литься с тобою».
182

Софья Васильевна сообшает Владимиру Онуфриевичу,
что ее родные даже не заикаются о деньгах; поэтому
она с прискорбием вынуждена просить их выслать за
три месяца вперед, как они и обещали это делать после
ее свадьбы. «Иначе я решительно не предвижу ни ма-
лейшей возможности не только привести в исполнение
хоть часть наших планов, но и вообще тронуться куда-
нибудь из Гейдельберга. Не могу только никак вспом-
нить, взяла ли я уже следующие мне деньги за декабрь
или нет. Не помнишь ли ты, за какие это было ме-
сяцы?» |
Софья Васильевна прикинула: если родители при-
шлют деньги авансом, можно будет уплатить часть долга
и отослать некоторую сумму сестре в Париж. Себе
она решила оставить на три месяца сто пятьдесят руб-
лей. Но это возможно только после обращения к отцу.
«До какой степени мне это неприятно, я и сказать тебе
не могу», — пишет она Ковалевскому.
Выручил генерал Евреинов, хотя он меньше всего ду-
мал об этом. Он прислал в Гейдельберт за Жанной
свою вторую дочь Ольгу. Сначала генерал хотел об-
ставить возвращение старшей дочери в Петергоф так,
будто она уезжала за границу лечиться, но в последний
момент вопрос был перерешен. Генералу посоветовали,
чтобы Жанна пробыла за границей еще некоторое вре-
мя: пусть улягутся скандальные толки, связанные с бег-
ством взбалмошной барышни.
Ольга Евреинова привезла сестре денег, которых хва-
тило и на расплату. с хозяйкой квартиры за всех ее жилиц
и на путешествие по Италии целой компанией.
Всем хотелось путешествовать. Владимир Онуфриевич
охотно присоединился к ним.
Сестры Евреиновы и супруги Ковалевские останавли-
вались во всех более или менее значительных городах
Италии, бывали в театрах и на концертах, осматривали
картинные галлереи. Но Ковалевский и тут не упускал
возможности делать геологические экскурсии. Несколько
раз Софья Васильевна отправлялась на такие прогулки
вместе с ним. Иногда они присылали Евреиновым телз-
граммы с извешением, что не приедут в намеченный
ло маршруту город, а нагонят их в следующем пункте.
183

Софья Васильевна возвращалась с этих прогулок весе-
лая и довольная.
Жанну Евреинову возмущали прогулки Софы вдвоем
с ее мужем, а рассказы о приятно проведенном с Кова-
левским времени, восхишение его умом и знаниями при-
водили ее в негодование.
— Софа, ты обешала после отъезда из Палибина ни-
когда не забывать, что ты вышла замуж фиктивно! 'То-
гда ты хотела посвятить всю свою жизнь науке. А те-
перь что?
— Разве я не выполняю своего обещания? — удиви-
лась Ковалевская.
— Может быть, и выполняешь, но ты чрезмерно ув-
лекаешься Ковалевским и его палеонтологией. Гы сама
не замечаешь, что твои мысли ‘заняты только им, что
его интересы становятся твоими. Наконец, ты слишком
много времени проводишь с твоим мужем. И вообше
эти частые геологические экскурсии не доведут тебя до
добра! Жороши нигилисты, которые ведут себя как ap-
кадские пастушки!
Софа сердилась на эти речи, но постоянное повто-
рение их производило свое действие. Она заставила
себя холоднее относиться к Владимиру Онуфриевичу.
Путешествие кончилось. Потянуло опять к занятиям.
Софья Васильевна запросила, допустят ли ее к слуша-
нию лекций в Берлинском университете. Ответ пришел
отрицательный. Тогда Владимир Онуфриевич списался
через общих знакомых с ректором университета, кото-
рый тшетно убеждал совет разрешить родственнице
Александра Ковалевского учиться математике в Бер-
лине. Софья Васильевна заявила, что при первой воз-
можности все же поедет в столицу Пруссии.

А. В. Жаклар (70-е зоды)

Глава девятнадцатая
ЭПОХА ПАРИЖСКОЙ КОММУНЫ
B ean Ковалевский собирался совершить дли-
тельную геологическую экскурсию по южной Гер-
мании. Но ему пришлось отказаться от этого предприятия:
надвигалась франко-прусская война. Пошли слухи, что
Наполеон [Ш приказал своим войскам перейти Рейн и за-
нять южную Германию. Владимир Онуфриевич решил
все-таки перебраться в Париж, где, несмотря на события,
думал хорошо поработать в музеях. Но пробраться в
столицу Франции можно было только кружным путем,
так как все мосты на Рейне были разрушены и пассажир-
ское движение по железным дорогам приостановилось.
Военные действия развивались быстро. Софья Ва-
сильевна присоединилась к Ковалевскому: надо было
немедленно переселиться в безопасное место. Но пока они
судили да рядили, пассажиров перестали пускать ‚в по-
езда. Если бы не голландские пароходы на Рейне, то
Ковалевским, может быть, вовсе не удалось ‘бы выехать
из района, захваченного войною. С большими трудно-
стями они добрались до Англии.
Непродолжительное пребывание в Англии Владимир
Онуфриевич использовал для обогашения своих знаний
по геологии.
Он совершил несколько экскурсий на остров Уайт,
куда его привлекала «удивительно развитая серия от
верхней юры до верхнего эоцена». Софья Васильевна со-
провождала его в поездках.
189

Ковалевский собирался посетить Дарвина и сообщил
об этом через Суэц брату, который работал тогда в
Эль- Горе.
В ответном письме Александр Онуфриевич просил
достать у Дарвина на небольшой срок его капиталь-
ный труд об усоногих. Эту книгу было „трудно при-
обрести даже в крупных европейских центрах, не то что
на Синайском полуострове.
Дарвин прислал Владимиру Онуфриевичу роскошный
экземпляр этого издания с очень лестной дарственной
надписью на имя Александра Онуфриевича. При этом
Дарвин просил доставить ему последние работы Але-
ксандра Онуфриевича. Младшему Ковалевскому при-’
шлось перевести их на английский язык.
Теперь предстояло разработать собранные в Англии
материалы по геологии. Их было много. Это требовало
сосредоточенности и кабинетной обстановки, которых
Владимир Онуфриевич на чужбине не нашел.
Проживавшая в это время в (Веневе с мужем-эмн-
грантом Анна Васильевна сообшила родителям о встрече
с Жакларом и о своем желании вступить с ним в
брак.
Отец ничего не ответил. Анну Васильевну это бес-
покоило, и она снова написала в Палибино, что выну-
ждена была переехать в Женеву, и так как не получала
долго ответа на свое предыдущее письмо, то соедини-
лась с Жакларом без венчания. Она просила прислать
необходимые для оформления брака документы, чтобы
вывести ее из неловкого положения.
Василий Васильевич не ответил и на второе письмо
дочери. Тогда обратился к генералу cam Факлар. Он пи-
‘сал откровенно, не скрывая ни своих убеждений, ни
своего положения. Выразил сожаление, что является при-
чиною разлада между Анютой и ее семьей. Предлагал ге-
нералу быть беспристрастным судьей: может ли он, Вак-
лар, разойтись с Анютой и в человеческих ли это силах,
когда видит с ее стороны полную привязанность к нему?
Заверял Василия Васильевича, что постарается устроить
Анюте жизнь если не богатую, то вполне и навсегда
обеспеченную от всяких лишений. Ответа из Палибина
не было.
186

В Женеве Анна Васильевна сблизилась с русской
эмигрантской колонией и вступила в русскую секцию
Интернационала. Сообщала сестре, что перевела для из-
дательства этой секции несколько небольших работ
Маркса. Она писала также Софье Васильевне: «/Ваклар
с нетерпением ждет точных известий о настроении умов
в Париже. Вести о поражении французов и волнениях
в Париже держат нас настороже. Мы решили ехать
туда, несмотря на опасности. Для „Жаклара они еше уве-
личиваются вследствие военного положения и осужде-
ния его к ссылке. Но перед настоящими обстоятельства-
ми нельзя оставаться в бездействии. Недостаток в лю-
дях с головою и решимостью слишком ощутителен,
чтобы думать о спасении своей шкуры».
Какларов удерживали только хлопоты о паспорте на
чужое имя, без которого невозможно было пробраться
в Париж.
— Республиканцам нельзя теперь быть в разброде и
в одиночку, — говорил Анне Васильевне муж. — Ка-
ждый порядочный человек может быть там полезен.
Анна Васильевна жила исключительно революцион-
ными событиями. Письма ее к сестре полны бодрости,
она чувствует себя бойцом перед решительным сраже-
нием. |
Но из Парижа поиходили вести, неблагоприятные для
революционеров. Поездка Вакларов во Францию отда-
лялась на неопределенный срок. Однако Анна Василь-
евна не унывала. «По-моему, — писала она сестре, — во-
дворение Орлеанов кажется неизбежным; при настоя-
щих условиях, какой же шанс остается для социальной
республики? Занятая отражением неприятеля, разди-
раемая внутренними орлеанскими и бонапартистскими
партиями, униженная, разоренная, она принуждена была
бы заниматься’ одною внешнею политикою, преобразо-
ваться в воинское диктаторство и могла бы только еще
раз ‘на практике скомпрометировать свое социальное зна-
чение».
Анна Васильевна считала, что поражение республики
неизбежно: пусть Орлеаны заключат постыдный мир.
Потом можно будет обратить этот мир в могучее ору-
жие революционной пропаганды против монархии.
187

В конце августа Жаклары все-таки собрались в Па-
риж.
— Это опасно для Виктора, — говорила Анна Василь-
евна, — но иного выхода нет. Когда человек хочет, чтобы
его убеждения и поступки были поиняты за известное
дело, он должен рисковать собою. Если бы я даже мог-
ла удержать /Жаклара, то ни за что не решилась бы
на это. И если бы не опасения за него, я с величайшим
удовольствием готовилась бы к отъезду.
По пути в Париж Жаклары попали в Лион. Во время
их пребывания в этом городе была провозглашена рес-
публика.
ФЖаклар выступал на собраниях, был выбран наролд-
ным комиссаром для сношений с парижским комитетом
н выехал наконец с женою в Париж.
С развитием событий Жаклар проявлял все большую
революционность, вступал в частые конфликты с реак-
ционными генералами. продолжавшими командовать па-
рижскими войсками. В ноябре 1870 года его посадили в
тюрьму, откуда буржуазная власть выпустила его лишь
для того, чтобы предать военному суду за участие в
бланкистском восстании 31 октября. В начале марта
Каклар был судом оправдан.
В Париже „Анна Васильевна целиком вошла в поли-
тические интересы и дела пролетариата. В дни Комму-
ны она делила с героическим рабочим классом все его
страдания, неустанно трудилась по устройству нового
социального порядка, помогала мужу. Вместе с писа-
тельницей-революционеркой Лео она основала газету
«La Sociale», которая выходила ежедневно с 31 марта
по 17 мая. В этой газете, бывшей наиболее выдержан-
ным в социалистическом духе органом Коммуны, печа-
тались серьезные статьи по социальным вопросам.
Подпись Анны Васильевны имеется под разными до-
кументами этой великой эпохи, как, например, под по-
„становлением о немедленном устранении из госпита-
лей и тюрем сестер-монахинь, об уничтожении уличной
проституции и т. п.
Газетные известия о стрелыбе по Парижу и о пере-
стрелке в самом городе усиливали тревогу Ковалевских,
все еше томившихся в Лондоне в ожидании отъезда.
188

— Боюсь, Владимир Онуфриевич, — сказала Софья
Васильевна, — что в Шариже возникнет междоусобная
война и Анюта с мужем попадут в эту переделку.
— Я думаю, — ответил Ковалевский, —"что этого не
будет.
Владимир Онуфриевич верил в быструю, почти бес-
кровную победу французского народа и поэтому успо-
каивал Софью Васильевну.
В Париж они добрались с большим трудом. Приходи-
лось итти пешком, плыть в лодке по Сене, подвергаться
риску быть расстрелянными пруссаками. Счастливо одо-
лев все препятствия, они незамеченными вошли в осаж-
денный город при Коммуне.
Софья Васильевна стала помогать сестре в ее работе.
Вместе с нею, с Елизаветой Дмитриевой, Екатериной
Бартеневой и другими русскими коммунарками, Кова-
левская работала в госпиталях. Снаряды рвались над
зданиями, стоны раненых заглушали распоряжения вра-
чей. Русские женщины ухаживали за больными защит-
никами первого государства трудящихся.
Владимир Онуфриевич не мог полностью уйти в свою
музейную работу, отгородиться от войны. Пробираясь
по улицам и бульварам, загроможденным пушками,
баррикадами, всякой мебелью, встречая отряды инсур-
гентов, жен рабочих, помогавших своим мужьям, де-
тей, несших на позиции обед своим отцам, — Ковалев-
ский прислушивался к говору масс, присматривался к их
делам, наблюдал революционную инициативу народа,
проявления государственной мудрости парижского про-
AeTapuata.
Порою Ковалевскому хотелось бросить свои геологи-
ческие окаменелости и вступить в ряды восставших, сра-
жаться вместе с героическими сынами французского на-
рода за светлое будущее. Но его отпугивала суровость
революционной диктатуры, отвечавшей расстрелами на
зверства буржуазного версальского — правительства.
проклятиями на свое бессилие проходил он мимо My-
жественных бойцов. Отправляясь в зашишенные от
шума борьбы залы музея, он успокаивал себя рассужде-
ниями о том, что и научной работой можно принести
пользу народу.
189

— Я уверена, — говорила Софъя Васильевна, — что
Париж продержится еще два-три месяца. Убедившись,
что его трудно взять, версальцы не захотят разрушать
столицу и придут к какому-нибудь соглашению с Ком-
муной.
Ковалевский, несмотря на то, что положение в городе
обострялось, не думал об отъезде. Ему было необходимо
просмотреть некоторые важные для его работы коллек-
ции. Но Анна Васильевна, предвидя кровопролитие, ре-
шительно высказалась против дальнейшего пребывания
сестры с. мужем в Париже. Тогда было решено пере-
ехать в Берлин. Это полностью отвечало желанию Со-
фьи Васильевны возобновить прерванные занятия по ма-
тематике.
Получив разрешение, Ковалевские выехали из Фран-
UHH.
Софья Васильевна стала работать в берлинских би-
блиотеках, Владимир Онуфриевич не изменял своей при-
вычке, просиживал в музеях целые дни.
Поселились они в разных домах, но на одной улице.
— Совместная жизнь мешает заниматься, — неожи-
данно заявила Софья Васильевна.
Развязка в Шариже наступила раньше, чем пред-
полагала Софья Васильевна. Однажды вечером она
прибежала к Владимиру Онуфриевичу бледная и в
слезах.
— Смотри, что творится в Париже! — сказала она,
протягивая письмо, полученное от одной русской ком-
мунарки. — Там происходит что-то страшное. Июньские
дни тысяча восемьсот сорок восьмого года — игрушка в
сравнении с нынешними убийствами и расстрелами.
Многие из наших знакомых убиты и расстреляны. Об
Анюте и ее муже ничего не известно. Если Жаклара
поймают, то его приговорят к смерти или ссылке.
— Едем в Париж, — решительно заявил Ковалев-
ский.
— Нельзя. Въезд в Париж закрыт для всех. Лучших
людей расстреливают на всех углах. Париж в развали-
нах и горит.
Софья Васильевна в отчаянии готова была обвинить
коммунаров в преждевременности восстания: ей было
190

жалко Парижа, его прекрасных зданий, научных учре-
ждений.
— Нет, Софа, инсургентов нельзя винить в том, что
они сожгли некоторые здания, — сказал Владимир
Онуфриевич. — Лучше взорвать свой дом, чем отдать
его в пользование моим палачам. Версальцы продали
Париж пруссакам! Мы должны поехать и сделать по-
пытку выручить Анюту с мужем.
Софья Васильевна в отчаянии ломала руки.
— Нам не нужно было уезжать из Парижа. Мы мо-
гли бы скрыть Виктора, поддержать Анюту, выпрово-
дить их из Парижа... А теперь...
— Ничего, Софа, мы спасем их.
Прошло больше недели, пока Владимир Онуфриевич
сумел получить пропуск в Париж для себя и Софьи Ва-
сильевны. В это время пришло письмо от Анюты. Она
сообщала, что они с мужем успели скрыться и надеются
избежать расправы тьеровских палачей. Но если Виктора
захватят, то ему не миновать гибели. Несколько человек,
принятых за Жаклара, расстреляны версальцами.
На другой день новая весть: Факлар арестован.
К счастью, он взят спустя две недели после окончатель-
ного усмирения восстания; когда первая горячка убийств
прошла. Поэтому его не расстреляли на месте, а оста-
вили для публичной казни. Сидит в тюрьме в самых
ужасных условиях. Тюрьма устроена в яме на двадцать
футов под землей.
овалевские с величайшими трудностями пробрались
в Париж. Владимир Онуфриевич добился пропуска в
тюрьму и повидался с (Вакларом. Затем на семейном
совете выработали план действия. Первым делом ото-
слали Анюту из Парижа.
— Вы здесь лишняя, — сказал Ковалевский. — Мне
уже передавали, с какои кровожадной радостью чинов-
ники нашего посольства говорили об аресте супруги раз-
бойника Жаклара. Они уверены, что вы тоже аресто-
ваны и будете после расстрела Виктора отправлены на
каторгу.
— Владимир Онуфриевич прав, — заметила Софья
ильевна. — [[оезжай немедленно в Гейдельберг и жди
нас там.
191

Вспомнили, что Генерал Корвин-Круковский когда-то
за границей познакомился с Тьером, и решили выписать
Василия Васильевича в Париж.
— А вдруг папа даже не ответит? — говорила Со-
фья Васильевна. — Что же будет с Анютой, если Жак-
лара действительно казнят»
— Теперь не казнят, — успокаивал ее Ковалевский. —
Угар мести прошел. Генерал Галиффе напился достаточ-
но крови. Самое тяжелое, что ждет Виктора, — это
ссылка на каторгу.
это не легче, — говорила Софья Васильевна. —
Ведь Анюта захочет следовать за ним.
— Ну и последует. Не вечно же будут их там дер-
жать.
— Вы так говорите, Владимир Онуфриевич, точно ей
предстоит в Петербурге прогулка на острова! — рассер-
дилась Софья Васильевна. — Если Анюта отправится в
Новую Каледонию, то я поеду с нею.
— Это будет совсем нелепо, Софа, потому что поме-
шает вам кончить свои математические занятия п вы-
держать экзамен.
— Что вы в самом деле, Владимир Онуфриевич? Это
для вас ракушки дороже всего на свете. А я свою
Анюту ни за что не оставлю одну!
Стараясь смягчить впечатление от своей резкости,
Софья Васильевна спросила:
— Как вы думаете, если Жаклара отправят в Новую
Каледонию, то Анюте и мне. позволят ехать вместе
с ним?
— Анюте опасно заявлять властям о своем существо-
вании, — сказал Ковалевский, — даже если бы можно
было рассчитывать на позволение ехать вместе с Вик-
тором. Она лоедет отдельно. Вы тем временем сдадите
экзамены, а потом приедете к нам.
— То есть, как это к нам? К кому?
— К нам — к Анюте, к Виктору, ко мне. Я человек
свободный, до моих экзаменов далеко, мне и придется
сопровождать ее в Каледонию.
Софья Васильевна была тронута этими словами, но
ничего не сказала.
192

— Для всего этого нужно так много денег, — грустно
зымолвила она после некоторого молчания.
— И деньги достанем. Если Василий Васильевич не
приедет, я попрошу его прислать две тысячи рублей на
два года — брат выплатит их из моей части имения.
Таким образом у нас скопится до четырнадцати тысяч
франков на все необходимые закупки и на поездку.
— Значит, вы решили проводить Анюту до самой
Каледонии?
— Не только проводить, Софа, но и поселиться там
с нею в ожидании вас.
— Если вы отвезете Анюту, то кто же поедет со
мной в Каледонию? — спросила Софья Васильевна с
усмешкой.
— Я подумал об этом, — сказал Ковалевский. — До
того времени брат получит новую командировку, и я
постараюсь убедить его поехать именно в Каледонию.
Вокруг нее лежат совершенно неисследованные области.
Уверен, что Саша ради вас и меня не откажется от этой
поездки. Может быть, я отправлюсь тогда с ним в на-
учную экскурсию. Впрочем, потом видно будет, что на-
до делать.
Софья Васильевна в порыве благодарности крепко
обняла Владимира Онуфриевича.
Утром получена ‘была из Палибина телеграмма. Ге-
нерал сообщал, что едет вместе с женой в Париж. Ко-
валевский приготовил для Корвин-Круковских двойной
номер в гостинице и сам поселился в нем с Софьей
Васильевной в ожидании родителей.
Василий Васильевич приехал сильно постаревший. Го-
лова его была вся белая. Елизавета Федоровна стара-
лась казаться спокойной, но дрожание рук выдавало
волнение. Генерал приехал в гражданской одежде. На
груди его белел георгиевский крестик. В таком виде он
и отправился к Тъеру.
Диктатор буржуазной республики, заискивавший пе-
ред царским правительством, отнесся к заявлению Вз-
силия Васильевича внимательно. Тьер обещал облегчить
участь зятя генерала Корвин-Круковского.
На другой день Ковалевский получил свидание с
акларом в тюрьме. Их оставили на полчаса одних. Че-
13 Семья Ковалевских 193

рез три дня Жаклара повели куда-то на допрос. Сопро-
вождавший его солдат зашел в лавочку за папиросами.
Пока он балагурил с продавщицей, Виктор ушел в ком-
пату при лавке. 'Гам его ждал Ковалевский с приготов-
ленной одеждой.
С паспортом Владимира Онуфриевича в кармане быв-
ший коммунар свободно выехал в Швейцарию. Влади-
мир Онуфриевич остался в Париже продолжать свою
палеонтологическую работу, а Софья Васильевна поехала
в Берлин, где ее ждала Юленька Лермонтова.
Когда Анна Васильевна явилась из Парижа в Гей-
дельберг, она была так измучена физически и морально,
что восемь суток ‘находилась почти в непрерывном тя-
желом сне.
Василий Васильевич признал фактический брак своей
дочери с французским революционером-эмигрантом и
сам доставил Анюту к Жаклару в (Веневу. Оттуда он
гоехал с Елизаветой Федоровной прямо в Палибино.
— Слава богу, — сказал Василий Васильевич с иро-
нией, — Анюту хорошо пристроили. Дочь Корвин-Кру-
ковских — невенчанная жена социалиста! У младшей
дочери дело с замужеством обстоит не лучше: опять
разъехались в разные стороны! До чего дожили!

В. Жаклар (середина 80-х зодов)

Глава двадцатая
ОСНОВАНИЕ ЭВОЛЮЦНОННОЙ
ПАЛЕОНТОЛОГИИ
олее или менее планомерные занятия Владимира
Онуфриевича биологическими науками начались ле-
том 1869 года. Первое упоминание об этом встречается
в его письме к брату из Гейдельберга от 20 (8) июня.
«Саша, мы оба удивляемся тому, что от тебя нет так
долго ни малейшей весточки, — писал он Александру
Онуфриевичу от себя и от имени Софьи Васильев-
ны. — Конечно, мне бы следовало тотчас по приезде на-
писать, но много было хлопот сначала, а там подошли
занятия, целый день за работой, вот письмо и откла-
дывалось». Рассказав подробно о хлопэтах по допуще-
нию Софьи Васильевны в университет, Владимир Онуф-
риевич сообщает: «Занятия мои пошли недурно, интерес
уже является, а затем вырастет еше больше».
Через года два Владимир Онуфриевич мог изложить
брату обстоятельно продуманный и осушествленный
в течение следующих двух лет план преобразования на-
уки об ископаемых позвоночных. С момента опублико-
вания Ковалевским своих первых работ, созданная им
эволюционная палеонтология стала одним из самых
прочных устоев теории Дарвина.
К исследованиям, давшим основу для работ палеонто-
логов всего культурного мира в течение последующего
времени вплоть до наших дней, Владимир Онуфриевич
был подготовлен не только продолжительными занятиями
* 195

за границей. Ёго огромные достижения в науке были
обусловлены поразительной трудоспособностью и редким
уменьем обобщать факты.
еоретические взгляды Владимира Онуфриевича в
области естествознания до того, как он лично стал зани-
маться наукой, определяются содержанием нескольких
десятков изданных им с 1864 года книг, а также его
предисловиями к некоторым из них. Предисловия эти
необходимо иметь в виду при знакомстве с его класси-
ческими исследованиями.
Много фактов о научной работе Ковалевского, об
условиях, в которых создана эволюционная палеонтоло-
гия, наконец, изложение основ этой последней находится
в его личной переписке. Письма Владимира Онуфрие-
вича, главным образом к брату, преимущественно за
время с 1869 по 1874 годы, являются по существу рабо-
чим дневником великого ученого.
Задачу построения эволюционной палеонтологии Вла-
димир Онуфриевич выполнил опубликованием своих че-
тырех основных работ. Все они вместе с пятью предва-
рительными статьями и заметками были напечатаны на
русском и иностранных языках в изданиях петербург-
ской и других академий и в журнале Общества нату-
ралистов при Московском университете.
В составленной еше в 1866 году Владимиром Онуф-
риевичем для преподавателей «Ехстественно-исторической
хрестоматии» помешены две его вступительные за-
метки.
В одной из них Ковалевский говорит о высокой цели
популяризации научных знаний.
«Природа, — пишет он, — возбуждает и приковывает
к себе пытливые умы то красотою и разнообразием своих
форм, то величием их, то чрезвычайною силою, та-
ннственностью и строгою законностью своих явлений.
Это — чудная, полная смысла книга, которая открыта
пред нами и в которой мы все можем читать; но вместе
с этим это и темный рудник, скрывающий в своих нед-.
рах богатейшие сокровища. Понимать эту книгу, знать
эти сокровиша дано сравнительно немногим, и вот от-
крытие путей к пониманию природы для возможно боль-
шего числа и составляет высокую цель естественной по-
196

пуляризации. Очень заблуждаются те, которые желают
окружить изучение природы какою-то священною таин-
ственностью и преградить к нему путь для непосвящен-
ных. Науки вообще, а естественные науки в особенности
имеют целью улучшить и возвысить весь уровень чело-
веческой и общественной жизни. Это признавали вели-
чайшие умы нашего времени, и этим глубоким созна-
нием и объясняются их ревностные старания передать
в понятной форме всей публике вообще результаты, до-
бытые специальным научным трудом». |
Хрестоматия — не первая книга, изданная Ковалев-
ским. В числе других книг, выпушенных им до этого
сборника, начиная с 1864 года, имеются три тома мо-
нументальной «/изни животных» Брэма, знаменитые
«Основания сравнительной анатомии» Гексли, «Доев-
ность человека» и «Геология» Ляйэлля, «Зоологические
очерки» Фогта и ‘много других книг по естественным
наукам.
В 1867 году Владимир Онуфриевич издал в своем
переводе с английского «Геологические очерки» амери-
канского натуралиста Луи Агассица. Отмечая в преди-
словии достоинства описательной стороны ‘работы этого
автора, Ковалевский подчеркивает методологические не-
лостатки Агассица, заключающиеся в отрицании им
«теории постепенного развития». У Агассица, — отме-
чает Ковалевский, — это «недостаток школы, к которой
он принадлежит».
Прошло меньше двух лет, и Владимир Онуфриевич
заговорил об Агассице и его школе не столь благо-
душно. Еше только нащупывая свой путь к науке, Ко-
валевский уже видит, что, например, последователь
Агассица по вопросам развития и уничтожения фаун ка-
тастрофами, геолог Дана, очень далек от материалисти-
ческого последовательного объяснения изменений, проис-
ходящих в природе. Дана восторгается, «как боже-
ственно мудро все предсказано в библии». Книгу его
овалевский считает ненаучной и по манере обработки'
ПИ По самому расположению.
Взыскательный и требовательный к себе, Владимир
нуФриевич долгое время был недоволен достигнутым.
Orga подумаю вообще, — сообщает он брату в
197

1869 году, — то с отъезда сделал довольно много,
выучился минералогии и кристаллографии, прошел до-
вольно хорошо петрографию, припомнил химию и
вообще почитал кое-что по геологии и привык и полю-
бил разные камни, но должен сознаться, что горячего
одушевления еше не чувствую, не знаю еше, над чем
можно работать и по каким вопросам чтоб сделать...
Чем и как займусь окончательно, т. е. какими вопро-
сами в геологии, этого совсем не знаю».
Сомнения быстро исчезают. В конце ноября того
же года Владимир Онуфриевич признается, что сведе-
ния По зоологии, которыми он обладал, «пришлись
ужасно кстати в палеонтологии», на которую теперь он
«напирает очень сильно».
Из всего, что Ковалевский читает, «особенно у очень
талантливых наблюдателей, видно, что главное дело —
это уметь наблюдать геологическую сторону земли на
самом деле, не учить ее по предвзятым подразделениям
ив музеях, а собирать в самой природе... Одно только:
нет тут ни одного талантливого, с огнем, человека»
(письмо из Мюнхена).
Характерная черта всей переписки братьев — трога-
тельная, благородная любовь друг жк другу, взаимное
уважение, обшность научных интересов, стремление
быть вместе и сообша работать. «Я часто думаю о
тебе, — пишет Александру Онуфриевичу младший
брат, — и так бы хотел видеть тебя и потолковать с
тобой, что и сказать не умею. . .»
Хотя Ковалевский за короткий срок научных заня-
тий сделал очень много, но все же, по его собствен-
ному признанию, он «еше не больше как ученик, а, соб-
ственно, мог бы быть уже давно самостоятельным рабо-
чим и притом недурным». Особенно жалеет Ковалев-
ский, что в юные годы его не побудили переменить
карьеру. И он ‘дружески ‘укоряет брата: «Как ты,
занимаясь уже года полтора за границей, мог потерпеть,
чтобы я по окончании курса и приезде за границу не
принялся тотчас за естественные науки. Затем пять лет
излательства — это просто ужас» (письмо 1870 года).
Такие мысли вызывают у него «отчаянную злобу».
Настроение меняется, как только Владимир Онуфриевич
198

переходит к размышлениям о науке. Он видит, что
к осени 1870 года может держать докторский экза-
мен за границей, а следующей весной — магистерский
B Poccun.
Владимир Онуфриевич думает о том, как внедрить в
науку новые методы исследования, вывести ее из тупика,
указать путь для движения вперед. "Спустя два года
после начала своих научных занятий — в первой поло-
вине 1871 года — в разъездах между Берлином и Пари-
жем, тяжело переживая трагедию Парижской Коммуны,
устраивая учебные дела Софьи Васильевны, заботясь
о денежных делах ее подруг, — Ковалевский подошел к
разрешению вопроса о ходе развития живых существ на
земле, к выяснению причины изменения видов, к осве-
щению пути, по которому оно совершалось.
Из разоренного войной Парижа он послал брату пер-
вый подробный отчет о своем исследовании, положив-
шем начало новой сравнительной палеонтологии.
«Я уже писал тебе, что я еще с прошлого года зани-
мался остеологиейи и сравнительной анатомией и теперь
предался совсем палеонтологии позвоночных, преимуше-
ственно млекопитающих, и оставил ракушки, которые,
может быть, возьму когда-нибудь после для задуман-
ной работы...
В Париже я очень сошелся с Жерве, профессором
сравнительной анатомии в Ботаническом саду, то есть,
насколько можно сойтись с человеком 60 лет, и сначала
работал в его лаборатории по моллюскам, полагая, что,
если муж Анюты будет сослан в Новую Каледонию, то
придется ехать всем туда. Теперь проект этот оставлен,
ин поэтому я бросил моллюсков и принялся за ископае-
мых млекопитающих, чтобы ближе познакомиться с ними.
Через месяц работы у меня пришла идея специальной
работы, и теперь она уже приводится в исполнение.
надеюсь, что работа будет очень хорошая, нового
материала у меня пропасть. Я сначала думал напечатать
ее отдельно, но надо по малой мере 4 таблицы, а это ста-
нет в 200 франков, и потому лучше напечатать ее в на-
шей Академии».
еречисляя дальше отдельные кости имеюшегося в его
распоряжении скелета, Ковалевский заявляет, что «до
199

сих пор о голове скелета даже заметки в литературе не
было». Владимир Онуфриевич извлек ее из глыбы камня.
Зубы животного дали ему возможность сделать ценные
выводы. Владимир Онуфриевич решил во всяком случае
напечатать эту работу; «это будет, — писал он, — очень
хорошее начало». В этом письме, от 9 августа 1871 года,
он изложил содержание своей классической работы об
анхитерии, как об одном из предков современной ло-
шади.
В заключительной части письма Владимир Онуфрие-
вич сообщает еше об одной своей находке, которая при-
годится для другой работы. Речь идет о новом открытом
им роде, а может, и целом семействе из породы. сумча-
тых. «Но, пожалуйста, пока не говори об этом никому, —
просит он Александра Онуфриевича. — Меня съедят
здесь, если узнают. Помни, что Кювье описал только
маленькую дрянь, и с тех пор вот семьдесят лет не най-
дено больше ни кусочка». Чтобы описать находку, Ко-
валевскому ‘надо поработать зиму над насекомоядными
и сумчатыми.
В Париже были и другие заботы и волнения у Вла-
димира Онуфриевича, но монография об анхитерии пре-
обладала над всеми его помыслами.
Зимою Владимир Онуфриевич хочет засесть «за очень
большую работу о приведении в порядок всего хаоса пе-
реходных форм». Обдумывает также другие работы,
очень сложные, важные для эволюционной теории.
Потом снова об анхитерии: «Результаты работы полу-
чаются очень интересные и предмет для палеонтологии
позвоночных первой важности. Чтобы не обидеть здешних
господ, мне приходится писать работу по-французски. ..
Работа идет очень медленно, приходится делать про-
Пасть сравнений и измерений, но я убежден, что она
выйдет основательная». По окончании этой работы он
возьмется за другую большую палеонтологическую, для
которой имеется много материала в фазных местах.
Осматривая различные музейные собрания, он нашел
в одном из них «кое-что новое» о молочных зубах ло-
шадиных предков — палеотерия и аноплотерия, которых
напрасно искали со времен Кювье. Между тем для па-
леонтологии млекопитающих и вообще «для соображения
200

о переходе типов» выяснить вопрос было очень важно.
Приступая к окончательной литературной отделке работы
об анхитерии, Ковалевский сообшает ‘брату, что она вы-
ходит довольно большая, но он много надеется на нее:
«Для дарвиновой теории я убежден, что она сделается
одним из столпов, потому что переход видов во времени
от эоценового палеотерия до лошади будет доказан по
всем мелочам».
Ввиду совершенной материальной необеспеченности
Владимиру Онуфриевичу необходимо было спешить с
получением официального научного звания, чтобы иметь
возможность занять должность при университете. Для
этого он собрался поехать в Иену. Ковалевский надеялся
«хорошо сойтись» там с профессорами Геккелем и Геген-
бауром. «Гогда, — пишет он Александру Онуфриевичу
из Лондона, — докторский экзамен будет просто беседою
и меня не провалят на какой-нибудь кристаллической
форме чевкинига, гадолинита и тому подобное».
В словах о «чевкините» и «гадолините» содержится
проническое замечание по адресу некоторых отечествен-
ных специалистов, называвших описанные ими _мине-
ралы именами своих начальников: генерал Чевкин был
руководителем горного ведомства, генерал Гадолин —
академиком, директором музея.
В письме от 25 октября 1871 года изложены интерес-
ные соображения о том, как надо строить эволюционную
палеонтологию на основе дарвинизма. Владимир Онуф-
риевич не собирается быть только геологом-стратигряа-
фом, т. е. описывать формы напластования горных по-
род: «Это никуда негодная и главное совсем не науч-
ная вешь, и больших результатов от этого направления
я решительно не предвижу. Конечно, разность насе-
ления в разных слоях поразила всех, вот масса людей
И стала искать в этих слоях ракушки и затем по при-
сутствию или отсутствию их в самом деле построила хо-
рошую хронологию земли; но дальше это направление
итти едва ли может, кроме более подробной разработки
сушествующего, и на это люди всегда найдутся, так как
это дело, не требуюшее ни ума, ни знаний».
Сам Ковалевский занимается геологией в связи с па-
леонтологией преимушественно позвоночных, в особен-
201

ности млекопитающих. Голько тут можно добиться чего-
нибудь значительного. Во-первых, живые представители
хорошо известны и, кроме того, остатки ископаемых все-
гда такого рода, что дают понятие о степени организа-
ции. Вдобавок, для ученого заманчиво «единство орга-
низации и отыскание ее при помоши ископаемых, кото-
рые дают нам и зачаточные и переходные формы».
В этой области широкая научная деятельность еще впе-
реди. Владимир Онуфриевич представляет себе какого-
нибудь носорога, лошадь, свинью. «Может ли быть что-
нибудь страннее таких форм? Откуда же они появились,
как произошла та или другая форма?» Или вот гиппопо-
там: «Ведь это безумно просто; откуда явилась такая бе-
стия? Как она дошла до такой формы, как мы ее ви-
aum?» На все эти вопросы ответит разумная палеонто-
логия с дарвинизмом. ~
Вдохновляемый материалистическим учением дарви-
низма, Владимир Онуфриевич отвергает упадочническое
воззрение некоторых немецких ученых с мировыми име-
нами, говорящих тем, кто пытается установить происхо-
ждение и развитие живых существ: «Мы этого никогда
не узнаем». Подлинный дух передовой науки внушает
ему творческий оптимизм. Он верит во всепобеждающую
силу науки, знает, что будут найдены недостающие
звенья между прежним и нынешним населением земли.
Следующий рабочий дневник — в письме от 15 декаб-
ря из Иены. В этом городе Владимир Онуфриевич обос-
новался на более продолжительный срок, чем в других
университетских городах. Он сумел на некоторое время
освободиться от обязанностей «неотступного дядьки»
Софьи Васильевны, проживавшей в это время в Берлине.
Из Иены Ковалевский сообщает брату, что готовится
к докторскому экзамену и составляет извлечение из
работы об анхитерии для диссертации. О своем труде
он пишет без ложной скромности, понимая его ‘большое
значение для развития науки: «Работа эта, Саша, вышла
совсем не ученическая, а очень основательная и болышая;
кроме того, это единственный и до сих пор первый опыт
такого несомненного приложения и поверки эволюции;
вся работа состоит в подробном сравнении четырех жи-
вотных, из которых праотец в древней третичной форма-
292

пии — палеотернум медиум; прадед (мой анхитерий) в
древней части среднего третичного (миоцена); тут, я
думаю, возможно допустить перерыв; животное стало со-
всем лошадью по костям, но удержало голову и зубы
праотца; может быть, была форма, которая послужила
на то, что животное, приобретя все члены лошади, из-
менило и зубы и голову, и мне кажется, что эта форма
есть в Америке; это будет дед; отец есть гиппарион из
новой части миоцена и, наконец, в плиоцене — лошадь.
Но переход идет так удивительно, что я просто восхя-
шаюсь».
Ковалевский перебрал и перемерил все суставные по-
верхности, каждую косточку и выяснил, что все суставы
приспособляются только к движению в одном напра-
влении — параллельном продольной оси, как у лошади,
которая’ уже вполне утратила все боковые движения; все
это превосходно сходится с изменением организации,
идет вместе с временем. Сделанная им переборка всех
вымерших форм и ассоциация их между собою привели
его к очень интересным разультатам.
«До конца эоцена, — пишет Ковалевский, — не было
травы (злаки появились поздно); когда трехпалые анхи-
терии пошли на большие сухие луга древнего миоцена,
то нужны были ноги только для опоры на сухой твер-
дой, невязкой почве; пошло развитие лошади и преобла-
дание одного пальца и приспособление зубов к травояде-
нию; формы палеотериев, оставшиеся всеядными и жив-
шие на берегах топких рек, где пальцы нужны, чтобы не
вязнуть, удержали свои пальцы; так тип палеотериев
дал две ветви: носорога и лошади».
Различные изменения мира позвоночных Ковалевский
хочет проследить в области, о которой «никто не думает,
хотя поразительных доказательств развития имеется
очень много». Ковалевский отмечает при этом интерес-
ный факт ускорения хода жизни: «Каждая последующая
большая эпоха Земли короче предыдущей, и в это ко-
Роткое время успевало народиться и вымереть больше
разнообразных форм, чем в предыдущую эпоху; начи-
ная с третичной эпохи, жизнь Мчится на всех парах; с
эоцена большие типы, целые с-мейства появляются и вы-
мирают, и развиваются новые... Времени, очевидно, про-
203

шло сравнительно немного, а перемена большая; наконел
явился человек, совсем овладел миром, и дело пошло еще
быстрее». Гаким образом, В. О. Ковалевский был одним
из первых ученых, подметивших закономерность ускоре-
ния в процессе эволюционного развития. °
Все это хочется ему пояснить примерами и поместить
в свою диссертацию, сделав обшую, заключительную
часть ее удобочитаемою даже для широкой публики.
В ходе работы у Ковалевского возникла мысль о раз-
витии миологии — учения о мышцах. Первоначальные
скромные планы исследователя разрастаются. «При всей
массе миологических описаний, — пишет он, — до сих
пор еще не сделано попытки использовать накопленный
материал, который решительно бесполезен. Разные нату-
ралисты берут зверя и самые наиосновательные делают
его анатомию. Но без сравнения она, конечно, никуда не
годна... Что же из того, что у такого-то зверя такая-то
мышца идет так, а у другого иначе; эти голые факты ‘не
дают еше ничего». Владимир Онуфриевич решил попрс-
бовать, «возможно ли найти во всех зоологических груп-
пах млекопитающих нечто характеризующее их и по му-
скулатуре». А затем он постарается выяснить, представ-
лены ли эти группы в сумчатом мире. «Но штука эта
далеко не легкая», — признается Ковалевский.
Понимая, что его работы имеют большое значение для
дальнейшего развития науки о происхождении видов,
Владимир Онуфриевич относился, однако, критически к
своим открытиям: «Ведь возможно, что из сравнения
сумчатых с плацентарными не выидет ничего особенно
хорошего». Тогда он опубликует просто «сравнительную
миологию всех сумчатых родов между собою. Уже и это
будет очень недурно, но, если бы еше удалось найти свя-
зи в плацентарном мире, то будет великолепно». Как
осторожный, настоящий ученый, Ковалевский рассчиты-
вает «на худшее».
Это был период расцвета творческой мысли Влади-
мира Онуфриевича. Готовясь к устному экзамену в Иене,
составляя извлечение для докторской диссертации, об-
рабатывая для печати свои главные палеонтологические
исследования об анхитерии и антракотерии на русском,
французском, английском и немецком языках, обдумы-
204

вая большую работу по сумчатым, — Ковалевский хочег
сделать еще стратиграфическую работу по геологии, —
выяснить таину пресноводного мела.
Владимир Онуфриевич признается, что зиму работал,
как вол, и до осени придется работать еше больше. «Ра-
боты вообше непочатый угол, лишь хватило бы денег
па переезды. ..»
Деньги на соблазнительные по возможным научным
результатам поездки Владимир Онуфриевич надеется
заработать переводом новой книги Дарвина «О выраже-
нии ошушений ‘у человека и животных». «Два часа в
день ничего не значит переводить», — пытается он уве-
рить самого себя.
На советы брата не разбрасываться Владимир Онуф-
риевич отвечает, что он и сам отлично сознает необходи-
мость вести только одну работу. Но его подгоня1от пло-
хие материальные дела. В его «расчетах лежит сделать
поскорее несколько хороших работ, которые дали бы имя».
В то же время он вынужден спешить с экзаменом в Мене,
а затем в России, хотя очень был бы рад отложить эти
формальности по крайней мере дс выхода из печати ос-
новных работ.
период своих скитаний по университетам и много-
численных геологических экскурсий Владимир Онуфрие-
вич вольно и невольно продолжал заниматься издатель-
скими делами. После смерти Герцена он решил повто-
рить удавшийся в 1866 году опыт с романом «Кто ви-
новат?» и просил Евдокимова выпустить эту книгу по-
вторным изданием. Книгу Ковалевский предлагал отпе-
чатать от его, Ковалевского, имени и за его счет.
Евдокимов отпечатал книгу без имени автора, под фир-
мой Ковалевского и представил экземпляры в цензуру
на выпуск романа. Цензура задержала книгу. Владимир
нуфриевич прислал заявление в цензурный комитет.
казывая, что после отмены крепостного права нельзя
запрешать роман, в котором говорится о безнравственно-
сти крепостничества, он требовал объяснений о причинах
задержки. Ему отвечали, что по содержанию роман «Кто
виноват?» действительно не заключает в себе ничего
вредного с точки зрения цензуры, но царь лично запре-
ТИл распространять в России сочинения Герцена. Жоть
905

Книга без имени автора, но все знают, чей это роман.
Открытая продажа книги явится пропагандой имени, а
следовательно и мыслей государственного преступника.
Тогда Владимир Онуфриевич попытался требовать от
цензурного ведомства возмещения убытков. В ответ Ha
это требование цензор предложил представить письмен-
ное разрешение наследников автора на издание романа.
овалевский мог бы получить от сына и дочерей Гер-
цена такое заявление, но передать его в казенное учре-
ждение — значило признать свои сношения с семьей «го-
сударственного преступника». Пришлось прекратить
тяжбу. Весь тираж книги был сожжен, а долг Влади-
мира Онуфриевича по издательству увеличился на круп-
ную сумму. [о возвращении в Россию он еще много лет
расплачивался с кредиторами за роман Герцена.
Экзамены в Иене были сданы. 11 марта 1872 года
Владимир Онуфриевич получил степень доктора филосо-
фии по разряду биологических наук. После этого он раз-
вил кипучую научную деятельность, заставившую его по-
бывать за короткое время в десятках городов ШВвейца-
рии, Франции, Германии, Италии. В письме от 30 марта
1872 года читаем о задуманном им «ряде работ по раз-
ным вымершим формам». В следующем письме подчер-
кивается, что некоторые из этих монографий «в голове
уже сделаны».
дневнике-письме от 5 апреля Toro же года изла-
ггется план работ, важных в теоретическом отношении:
«Мои планы сделались теперь совершенно ясны и поло-
жительны, и я во что бы то ни стало приведу их в ис-
полнение». И он разъясняет брату эти планы: «Видишь
ли, между современными свиньями и жвачными суще-
ствует несколько ископаемых родов. До сих пор не только
организация их и родственные соотношения не известны
с точностью, но даже ни один палеонтолог не знает,
какие из этих родов существуют на самом деле и какие
суть только просто двойные названия». Например, в «За-
писках Венской академии» появилась ‘работа немецкого
зоолога Пётерса. Не видав оригиналов, он смешал все
роды свиней в два рода и утверждает, что все прочие —
только двойные названия. Нетрудно доказать, что это
вздор, однако работа Петерса принята с большими по-
206

хвалами. Все остальное обстоит подобным же образом.
Французский ученый Блэнвиль в своей «Остеографии»
«наврал так безумно, что на него никто не может пола-
гаться» и т. д. Владимир Онуфриевич решил взяться за
составление ряда монографий в доказательство родствен-
нси связи между всеми этими родами.
Отослав работу об анхитерии в Петербургскую Ака-
демию наук, Владимир Онуфриевич сообщил туда, что
одновременно делает слепки и снимки с наиболее ценных
изученных им предметов. Предлагая их Академии по
себестоимости, он хочет отчасти покрыть расходы па
слепки и снимки, которые нигде не воспроизводились
и представляют интерес для академического музея.
Неизвестно, была ли оказана Ковалевскому эта под-
держка, но спустя два-три месяца Владимиру Онуф-
риевичу было предложено углатить из своих средств за
изготовление и печатание таблиц, необходимых для ил-
люстрации принятой Академией работы об анхитерии.
«Где это слыхано, чтобы авторы на свой счет делали
таблицы для мемуаров Академии?» — возмушался он.
В мае 1872 года исследование об анхитерии рассма-
тривалось в Академии наук, которая признала его «до-
стойным» помешения в мемуарах Академии. Оно было
опубликовано там в следуюшем году на французском
языке под названием «Об анхитерии и о палеонтологи-
ческой истории лошади». Это — первая напечатанная
классическая монография великого русского ученого.
Владимир Онуфриевич в короткий срок обработал ее
по-русски, чтобы представить в отечественный универси-
тет в качестве диссертации на степень магистра. Благо-
даря хлопотам Александра Онуфриевича монография
была напечатана в киевской университетской типогра-
Фии. Русский текст представляет значительную перера-
ботку французского оригинала. Самое изложение здесь
живее и доступно не только специалистам.
о вступительном очерке к монографии Владимир
нуфриевич пишет, что в момент, когда он начал свою
работу, изучение остеологии ископаемых форм находи-
лось в полном застое со времени бессмертного творения
ювье, что труды палеонтологов чрезвычайно полезны,
НО только как материал, на основании которого другие
207

представители науки возведут стройное здание обобше-
ний и осветят голые факты теорией, которая предста-
вит их подчиненными более общим и неизменным: зако-
нам. «Голько собрание фактов, — писал Ковалевский, —
освещенное связующей их теорией, может заслуживать
название науки, все же остальное есть только материал
для научных исследований, а не само научное исследо-
вание».
Принцип освещения фактов теорией Ковалевский бле-
стяще выполнил в четырех своих работах о группе ко-
ПЫТНЫХ.
Остроумные по своей простоте приемы научных иссле-
дований Ковалевского не могли не привлечь к себе
внимания современников. Вначале для него было неясно,
например, значение небольшой суставной поверхности на
нижнем конце большой берцовой кости у лошади и от-
сутствие этой поверхности у тапира и носорога. «Голь-
ко, — рассказывает он, — когда я наблюдал в Ботаниче-
ском саду Парижа и в Лондонском зоологическом саду
манеру ложиться различных животных, когда они на-
ходятся в покое, решение пришло само собою: носорог и
тапир, ложась спать, располагают свои плюсневые кости
таким образом, что они образуют с большой берцовой
костыо угол, очень открытый наружу, тогда как лошадь
и жвачные, когда ложатся, подводят свои длинные
плюсневые кости внутрь, Так что они образуют с берцо-
вой костью острый угол». В этом положении и происхо-
дит то сочленение, которое обусловливает интересовав-
шую Ковалевского суставную поверхность.
Ковалевский делал выводы о развитии населяющих
Землю сушеств после длительного наблюдения над жи-
вой природой. Многие его предшественники ограничи-
вались размышлением над музейными экспонатами и
даже поисками в библии ответа на загадки происхожде-
ния отдельных видов.
Не менее интересен пример, показывающий, с какой
гениальной простотой выяснил Владимир Онуфриевич
в работе об анхитерии вопрос о строении ноги лошади,
безнадежно запутанный многими авторами. Изучая лите-
ратуру, Ковалевский узнал, что в большинстве работ по
анатомии лошади, фаланги передней ноги описаны как
208

болеё короткие, чем задние; все искусственные скелеты
Галлереи сравнительной: анатомии в парижском Ботани-
ческом саду представляют также фаланги передней ноги
короче, ‘чем задние. Однако на двух естественных
скелетах отношение со связками было обратное. Влади-
мир Онуфриевич отправился к одному известному про-
фессору ветеринарной школы, чтобы узнать его мнение
по этому вопросу. Профессор его уверил, что такое не-
верное описание фаланг повторяется во всех работах,
и никто не старается проверить столь простой вопрос.
Оказалось, что При выделже скелета кости собирались
самым небрежным образом и тем самым нарушалось
истинное отношение фаланг.
Ковалевский считал необходимым предупредить чита-
телей, что приступал к своему труду об анхитерии без
предвзятого мнения: «Совсем наоборот, я ставил во-
просы фактам самым ‘беспристрастным образом и давал
стветы такие, какие доставляют материалы».
Закончив работу об анхитерии, Владимир Онуфрие-
вич приступил к описанию своего второго замечательного
палеонтологического труда. Это монография о семействе
антракотериидов (гиопотам и др.) — вымерших копыт-
ных, промежуточных между свиньями и жвачными.
В одном собрании он нашел отличного представителя
рода гиопотамов. В нем сохранилось все, вплоть «до по-
следнего ноготка». Таким образом. обеспечена была от-
личная работа. В мелких костях Ковалевскому «удалось
напасть на отличные факты, которые драгоценны для на-
следственной (эволюционной) теории». Никто, кроме
Кювье, не изучал подробно скелета ископаемых. Между
„ем тонкие переходы «даются именно подробным изуче-
нием взаимного отношения костей».
Ознакомившись с извлечением из этой работы, Гексли
сказал, что «это самая, важная работа» за последние
25 лет. «По-моему, — пишет Владимир Онуфриевич
брату, — я ‘напал на очень важные веши, которые со-
вершенно уясняют много вопросов, бывших просто непо-
пятными до сих пор... Мне удалось ‘доказать двоякуо
методу развития, которая дает совершенно другие ре-
зультаты, и старые результаты несовершенного метода
развития вымерли, а новый адаптивный (приспособи-
14 Семья Ковалевских 209

тельный) метод развития кульминирует в современных
жвачных... Одним словом, удача полная и даже больше,
чем я мог когда-нибудь надеяться».
В этом письме Владимир Онуфриевич излагает одно
из крупнейших своих научных достижений — «двоякую
методу развития». Это разработанная им теория адап-
тивного (приспособительного) и неадаптивного (непри-
способительного) упрощения в развитии организма. Эта
теория является одним из самых важнейших обобщений
Ковалевского.
Третий палеонтологический труд Ковалевского по
объему самый обширный из всех его научных исследо-
ваний. Это работа специально об антракотерии, напеча-
танная в мюнхенском журнале «Палеонтографика» в
1873—1874 годах под заглавием «Монография вида ан-
тракотерий Кювье и опыт естественной классификации
ископаемых копытных». В этом исследовании Владимир
Онуфриевич определенно заявляет, что сравнительную,
эволюционную палеонтологию он создавал в непосред-
ственном общении с великим творцом теории происхо-
ждения видов.
В научной литературе значение работ Владимира
Онуфриевича было отмечено тотчас после опубликования
монографий об анхитерии и антракотерии. Швейцарский
палеонтолог Рютимейер писал в 1875 году в своей ра-
боте об ископаемых предках лошади: «Чрезвычайню тща-
тельные исследования, содержащиеся в опубликованных
печатных трудах Ковалевского, содержат так много не
замеченных доныне важных фактов и так много новых
мыслей, что потребуется ряд лет для того, чтобы менее
подвижные его коллеги могли бы следовать открывшим-
ся путем». О той части работы Ковалевского, где он
«подымается над почвою фактов, например в случае со-
поставления «адаптивной» и «инадаптивной» редукции
конечностей, как фактора переживания сушеств в тече-
ние истории земли», — могут, по словам Рютимейера, су-
дить не многие. Ценность этого отзыва тем более повы-
шается, что Рютимейер стал печатать свои работы на
четверть века раньше Владимира Онуфриевича.
Популяризатор дарвинизма Wort, ознакомившись с
первыми работами Ковалевского, писал ему в феврале
210

1874 года: «Я думаю в недалеком будушем, в ряде <т4-
тей «О дарвинизме», вернуться к вашим работам, кото-
рые я считаю самым значительным обогащением палеон-
тологии за последнее время».
Идеи Ковалевского о строении и развитии ископаемых
копытных имели весьма существенное значение для па-
леонтологии в целом. Эти идеи могли быть использованы
при изучении самых разнообразных групп вымерших
организмов, могли быть применены к различным слу-
чаям эволюционного развития животных и даже рас-
тений.
Ввиду того, что идеи Владимира Онуфриевича явля-
ются и по сие время руководяшими для работ палеонто-
логов всего мира, советский палеонтолог, академик Да-
виташвили ввел в науку для теории инадаптивной и
адаптивной эволюции название «Закон Владимира Кова-
левского». Свое название он обусловливает многочислен-
ными примерами и отмечает при этом, что первым уче-
ным, указавшим на общее значение закономерности, под-
меченной Владимиром Онуфриевичем, был русский уче-
ный А. П. Павлов (впоследствии один из выдающихся
действительных членов Академии наук СССР по биоло-
гическому отделению). Давая оасширительное толкова-
ние этой идеи, Павлов пытался еще в 1884 году приме-
НИТЬ ее к истории класса птиц. Позднее он прослеживал
ту же закономерность и в истории рыб.
одной из первых адаптивных, приспособительных,
форм Ковалевский «относит ископаемого парнокопытного
гелока, описанного в его четвертой палеонтологической
работе, примыкающей по теме ко второй и третьей. Она
впервые опубликована в «Известиях московского Обще-
ства любителей естествознания» в 1875 году под назва-
нием «Остеология двух ископаемых видов из группы
копытных. Энтелодон и гелок». Работа затем была на-
Печатана двумя отдельными очерками в. «[Шалеонтогра-
фике» за 1876 и 1877 годы.
«В этом маленьком животном, — пишет Ковалевский о
гелоке, — был заложен зародыш лучшей, более совер-
шенной организации (чем в более сильных формах, ко-
торые имели инадаптивное строение кисти); в нем за-
ключалась новая идея редукции (упрощения) и потому,
. 211

Как, казалось бы, ни были неравны Шансы на ycricx,
маленькое животное, тем не менее, одержало верх над
всеми своими крупными и сильными современниками.
Таким образом было положено начало большому ряду
родов, которые продолжают существовать до настояшего
времени, приводя в отчаяние сравнительных анатомов и
зоологов разнообразием: своих форм и однообразием сво-
его строения, тогда как от его громадных современникэв,
среди которых оню появилось, не осталось ни одного по-
томка, который бы напоминал о их былом распростра-
нении. ..
Маленький гелок представляет в своих конечностях
тип полнеишего приспособления к окружающим обстоя-
тельствам и MOHTOM такого, что конечности, сделав-
шись крайне упрощенными и дешевыми для питания
(не требующими большого количества пиши), не утра-
тили в то же время своей силы и способности служить
организму самым совершенным образом. Гелок дал на-
чало жвачным — высшим парнокопытным, представляю-
шим поразительный расцвет в течение верхнетретичной
эпохи». |
Ковалевский подробно останавливается на тех пре-
имуществах, которые дает животным способность жвач-
ки. Он приводил, между прочим, пример из тогдашнего
крестьянского быта: русские коровы, благодаря жвачке,
могли питаться соломой со старых избяных крыш, тогда
как лошадь и свинья от такой пиши погибали.
Картину развития копытных Владимир Онуфриевич
заканчивает изложением тех внешних условий, которые
благоприятствовали их чрезвычайно интенсивному раз-
витию и состояли в изменениях растительного мира, со-
ставляюшего их пищу.
В ноябре 1872 года Ковалевский сообщал брату:
«Когда все мои работы, которые подготовляются или
уже печатаются, будут окончены к будущей осени, то,
право, палеонтология изменит свой вид, так много со-
вершенно нового я описываю». Через месяц он пишет:
«Я в виде введения даю обзор всех вымерших копытных
и мою теорию о связи их с нынешними; ‘я много надеюсь
на это, потому что почти все ново совершенно и подтвер-
ждено такими доказательствами, что вся эволюция ясна
212

как день, и современная фауна копытных объяснена со-
вершенно».
своеи геологической работе он сообщал тогда же:
«Я думаю, лет через пять придется мне поднять боль-
шую войну с немецкими стратиграфами, так как у меня
есть все данные переделать многое в безумных системах,
выработанных людьми, которые делали палеонтологию и
стратиграфию, не имея понятия о зоологии».
Творческая мысль Ковалевского работала усиленно.
Развивая идею об изменении под влиянием внешней об-
становки не только отдельных органов, но всего скелета,
он сделал еше одно открытие, чрезвычайно важное для
эволюционной теории происхождения видов. «Мне уда-
лось подсмотреть для моей работы одну еше интересную
вешь, — пишет он брату в мае 1873 года, — это измене-
ние черепа в зависимости от пиши, и это превосходно
‘удалось и так несомненно, как нельзя больше. Видишь
ли, К концу эоценового периода только появились травы,
что дало большое преимушество всем животным, пошед-
шим на эту пишу. Как следствие этой пиши явилось из-
менение зубов, и они вместо того, чтобы иметь низкую ко-
ронку и укрепляться корнями в челюстях, превратились
в высокие колонны, которые растут почти всю жизнь у
травоядных и по мере стирания сверху подрастают снизу».
Начертив схемы старого и нового зуба, Владимир
Онуфоиевич устанавливает: «Зубы стали впятеро выше
и утратили корни; это случилось на всех трех линиях:
от палеотерия до лошади, 2) от гиопотама до жвач-
ных, 3) от старых свиней до современных. Чтобы питать
эти огромные зубы, потребовалось огромное развитие
верхнечелюстной кости, которая и выросла, отодвинув
своим разрастанием весь череп назад, так что орбита,
которая у всех древних животных расположена над тре-
мя последними зубами, отодвинута теперь у всех далеко
назад за последний зуб. Ту же историю можно просле-
дить на слонах от динотериев до мастодонтов и совре-
менных слонов, где все изменение черепа тоже зависит
OT развития непрерывно растуших зубов и вследствие
Этого развития челюсти, отодвигаюшей мозговую короб-
КУ кзади; только у слонов она не могла подвинуть го-
лову кзади, но подняла ее кверху. Это яркий пример
213

того, как перемена внешних обстоятельств — появление
травы — отразилась на царстве животных».
Установив на ископаемых остатках копытных измене-
ния их зубов, челюсти и черепа, Владимир Онуфриевит
поделился своими заключениями с известными в то вре-
мя ботаниками Сапортой и Марионом, изучавшими иско-
паемые растения. Оказалось, что и в данном случае его
соображения блестяще подтвердились. Исследования
названных ученых, совершенно независимо от изучения
остатков млекопитающих, привели их к заключению, что
в нижнетретичную эпоху отсутствовали травянистые ра-
стения; только с начала миоцена, — может быть, в связи
с образованием обширных равнин, -—— в огромном коли-
честве появились луговые растения, которые и стали
служить пишей бесчисленным стадам травоядных млеко-
питающих.
Известный советский ученый, академик Левинсон-Лес-
синг, отметил по этому поводу одну особенность творче-
ства Ковалевского: выдающееся, основанное на плодо-
творной творческой фантазии, умение построить из
груды разрозненных фактов научную систему.
адемик Давиташвили говорит в заключительной
главе своей обширной монографии о научном творчестве
Владимира Онуфриевича, что его гений был особого
свойства. «Создавая свои классические произведения, он
уже тем самым открывал путь к еще более значительным
достижениям, к высотам знания, которые до того каза-
лись недосягаемыми. У него был огромный запас заме-
чательных творческих замыслов в области палеонтоло-
гии, истории органического мира и даже в области
исторической геологии, Поскольку палеонтологические
исследования невозможно отрывать от геологических. Его
идеи освешают путь, ведуший к дальнеишим достиже-
ниям, к новым победам учения Дарвина в области исто-
рии органического мира».
Ковалевский работал одновременно в области палеон-
тологии и геологии, ища в обеих науках ответы на во-
просы о строении Земли и развитии на ней живых су-
шеств.
Сообщая Александру Онуфриевичу о своих видах на
личное устройство жизни на родине, он пишет в начале
214

января 1874 года: «Считая, что у меня 40 листов ‹напе-
чатаны, да еше листов 15 будет антракотериев, да еше
листов 10—12 геологических работ к середине лета, —
это совершенно достаточно для моих прав на место».
Здесь имеется в виду профессура.
Упомянутая в письме геологическая работа — это иссле-
дование о пресноводных этажах в меловой формации, где
Владимиру Онуфриевичу удалось собрать богатую фау-
ну. «Дело тем приятнее, — замечает он, — что все это
не только не описано еще никем, но даже стояло всегда
под сомнением, точно ли это меловая формация. В ре-
зультате выйдет очень интересная и ‘болыная работа».
«Удивительно одно, — пишет он, — это стабильность,
непеременяемость наземной жизни в сравнении с мор-
ской. Между тем, как в море от нижнего мела к верх-
нёму все изменилось, наземные моллюски очень сходны
в верхнем и нижнем меле. Вся эта штука совершенно
нова и ничего до сих пор не описано». Из этого плана
выросла большая геологическая работа. «Несколько слов
о границах между юрской и меловой формациями и о
той роли, которую могут играть юрские отложения Рос-
сии в решении этого вопроса», напечатанная в 1874 году
«Известиях» Московского Общества любителей есте-
ствознания.
Tem ne менее Ковалевский считал, что мало еще сде-
лал в науке. Стремясь теоретически обосновать все, чем
располагает наука в данный момент и что еше предстоит
сделать для познания тайн природы, он расширял и
углублял свои исследования.
Заявления о необходимости углубить свои знания
встречаются в письмах Владимира Онуфриевича не-
однократно. «Мои занятия в Берлине теперь состоят
в следующем: утром в десять часов я иду в геологиче-
ский музей и занимаюсь там изучением ок&ёменелостей
меловой формации; здесь она очень хорошо представлена,
и я не хочу упустить случая основательно познакомиться
C HEM».
Это пишется в то самое время, когда Владимир Онуф-
риевич получал со всех сторон доказательства большого
Фактического и теоретического значения его научных ра-
бот. Так, например, марсельский профессор зоологии
215

Марион писал ему: «Геперь я должен еще ‘больше блз-
годарить вас за присылку прекрасного исследования.
Вам удался опыт генеалогической классификации копыт-
ных. [о моему мнению, ваш труд представляет собою
значительную важность, Так как была уже пора покон-
чить с аналитическими исследованиями, чтобы присту-
пить к синтезу».
Видные европейские ученые, старые специалисты пи-
сали о своей радости по поводу решения Владимира
Онуфриевича приехать к ним.
Геологические исследования Ковалевского привлекали
внимание московских и петербургских специалистов.
Из Москвы его просили ускорить присылку статьи для
«Известий» Обшества любителей естествознания. Про-
фессор геологии в Петербургском университете Иностран-
цев в ответ на предложение для редактируемого им жур-
нала Минералогического обшества статьи «О пресновод-
ных отложениях мелового периода» писал Владимиру
Онуфриевичу, что тема статьи интересна в высшей сте-
пени и представляет один из насушно необходимых во-
просов геологии.
письме к Александру Онуфриевичу от 1 марта
1874 года Ковалевский сообщает о своей геологической ра-
боте: «Я могу тебе обешать одно, что она выйдет интерес-
ноЮ и что про нее и геологи скажут, что это выдаю-
шееся явление; будет очень много нового, и я к моим
пресноводным этажам присоединяю рассмотрение всей
меловой формации Европы».
Все же в геологии Владимир Онуфриевич не успел
дать таких крупных по значению и влиянию на развитие
пауки работ, как его палеонтологические исследования.
Но и в этой области он, по заявлению специалистов,
стоял на уровне новейших течений науки его времени.
По поводу геологических работ Владимира Онуфрие-
вича академик Давиташвили замечает, что в них важны
и ценны поиски нужных отложений не вслепую, а
сообразно с определенной рабочей гипотезой, которая не
противоречила важнеишим, известным тогда геологиче-
ским фактам и представляла собой некоторое приближе-
ние к истинному положению вешей. Здесь, как во всех
других исследованиях Ковалевского, определенное тео-
216

ретическое ‘построение, отвечавшее тогдашнему уровню
знаний, освещало ему путь, помогало открывать новые
факты и устанавливать прямую связь между явле-
HHAMH.
Геологическая работа Ковалевского о пресноводных
отложениях мелового периода является основной для
своего времени по рассматриваемому в ней вопросу.
Вмэсте с тем она очень интересна и с точки зрения па-
леонтологической.
Так вся научная работа Ковалевского была направ-
лена к единой цели познания развития на Земле жизни
в связи с изменениями в органической и неорганической
среде.

т
Глава двадцать первая
ВЛАДИМИР КОВАЛЕВСКИЙ И ЧАРЛЗ ДАРВИН
A волюционная палеонтология создана Владимиром.
” Ковалевским в непосредственном общении с Дарви-
ном. В годы своей научно-исследовательской работы Ко-
валевский часто переписывался и несколько раз встре-
чался с автором теории естественного отбора. Личные
отношения между ними начались задолго до перехода
Владимира Онуфриевича от издательской деятельности
к занятиям наукой. Это обстоятельство имеет большой
научно-исторический интерес. Оно важно для выяснения
того, как создавалась эволюционная палеонтология, и
вместе с тем показывает, какое значение имели труды
русских ученых Александра и Владимира Ковалевских
для обоснования материалистической теории эволюции.
В 1859 году вышла в свет книга Дарвина «Происхо-
ждение видов», в которой изложена теория естественного
отбора в общем виде. Затем Дарвин стал разрабатывать
отдельные вопросы теории, занимаюшие в «Происхо-
кдении видов» одчу или несколько глав. Из первой гла-
вы, имеющей название «Изменение под влиянием одо-
машнения», выросло двухтомное сочинение «Приручен-
ные животные и возделанные растения». Оно вышло в
Англии в конце января 1868 года. Из переписки с ав-
тором Владимир Онуфриевич знал об этом труде еще
до его завершения.
Найдено только одно письмо Дарвина к Владимиоу
Онуфриевичу. Оно относится к более позднему времени.
218

Но было еще по меньшей мере двенадцать писем автора
«Происхождения видов» к его русскому издателю и по-
следователю. На них имеются ссылки в переписке всех
членов семьи Ковалевских.
Сведения о личных отношениях и переписке между
Дарвином и Владимиром Онуфриевичем появлялись в
печати еше при жизни обоих корреспондентов. Ковалев-
ский сообщал об этом в пространном пояснении к из-
данному им в 1868 году первому тому русского перевода
«Прирученных животных» и в «[[освяшении» Дарвину
своего исследования об антракотерии, опубликованном в
1873 году. Дарвин о своих личных отношениях с Влади-
миром Онуфриевичем упоминал в 1871 году в книге
«Происхождение человека». Ковалевский лично был у
Дарвина, когда тот еше только приступил к писанию
книги о прирученных животных. |
Первое упоминание о сношениях Ковалевского с Дар-
вином по поводу русского издания «Прирученных жи-
вотных» находится в его письме к брату от 11 мая 1867
года из Петербурга. Александр Онуфриевич был тогда
в Триесте. Владимир Онуфриевич писал: «Я получил
еше в понедельник письмо от Дарвина, что мне выслано
8 короектурных листов, но самых листов до сих пор нет,
а сегодня уже пятница. Только бы получить листы,
тогда все хорошо».
Русское издание книги Дарвина выпушено было в свет
раньше английского. Владимир Онуфриевич сообщал
брату: «Дарвин выйдет сегодня вечером, и я сейчас
пошлю тебе экземпляр, а также всем, кому ты напи-
сал».
В пояснительной заметке к первому тому“ своего из-
лания Владимир Онуфоиевич изложил историю созда-
ния и опубликования Дарвином его выдающегося труда.
ам жеон сообшал о переписке по поводу этого издания
с автором, который согласился передать Ковалевскому
право на печатание его нового сочинения в оусском перево-
де. Покончив ©-первым томом, Владимир Онуфриевич бы-
стро отпечатал второй. В объявлении о своих изданиях,
помешенном на обложке второго тома, Ковалевский нл-
звал выпушенную им книгу Дарвина иначе: «Одомаш-
ненные животные и возделанные растения».
219

Второй том «Прирученных животных» Владимир
Онуфриевич переводил вместе со своей невестой — Co-
фьей Васильевной. Восторгаясь ее талантами и дарова-
ниями, Ковалевский писал брату, что Софья Васильевна
тшательно редактировала корректуры Дарвина, выпра-
вила 5 листов перевода и 5 листов перевела.
Работа над переводом, связанное с этим изучение дру-
гих сочинений Дарвина, общение с ним в связи с изда-
нием его труда помогли Ковалевскому глубже вникнуть
в теорию происхождения видов.
Имеется еше одно свидетельство близких отношений
между Дарвином и Ковалевским в период работы Вла-
димира Онуфриевича над переводом «Прирученных жи-
вотных». В одном из октябрьских писем 1868 года он
просил Александра Онуфриевича прислать ему фотогра-
фические портреты Бутлерова и других ученых. «Дарвин
пристает ко мне с русскими натуралистами, а я не могу
удовлетворить его».
дальнейшем отношения Владимира Онуфриевича с
Дарвином складывались так: 31 января 1870 года Ко-
валевский пишет брату из Мюнхена, что для работы
сму нужно обшество Дарвина и других натуралистов.
Еше раньше Ковалевский убеждает брата приехать туда
же: «В Англии тебе побывать необходимо, тем более,
что тебя там ужасно уважают. Да и Дарвина милого
увидеть стоит, а с этим надо торопиться, потому что он
очень слаб». Владимир Онуфриевич собирается лично
цовезти брата к Дарвину.
В русской `дарвинистской литературе имеется сообще-
ние о личном свилании Владимира Онуфриевича с Дар-
вином еше в 1865 году. Известный публицист шестиде-
сятых годов Антонович напечатал в девяностых годах
ряд очерков о Дарвине и его теории. Через ‘несколько
лет они были изданы отдельной книгой. В седьмой главе
своей работы Антонович цитирует письмо Дарвина к
Ляйэллю за 1865 год: «Один русский, переводящий мое
новое сочинение на русский язык, был у меня и расска-
зывал, что... есть... четыре издания «Г[роисхождения».
Комментируя этот отрывок, Антонович заявляет, что
русский, о котором идет речь в письме, был В. О. Ко-
валевский.
220

В начале марта 1870 года, после длительного отсут-
ствия писем от друзей и знакомых, Владимир Онуфрие-
вич извещал брата: «Вдруг посыпались со всех сторон—
от тебя, от Дарвина и т. д.»
Дарвин пользовался для своих трудов научными на-
блюдениями Ковалевского. В книге «Происхождение че-
ловека и половой подбор», первое английское издание
которой вышло в 1871 году, автор заявляет об этом два-
жды. В первом случае Дарвин пишет: «Господин В. Ко-
валевский сообщает мне, что в России ему приходилось
видеть снег, покрытый кровью на местах, где дрались
глухари: когда несколько глухарей или тетеревов задают
большое сражение, их перья летят по всем направле-
ниям». В другом месте читаем: «Господин В. Ковалев-
ский заверил меня, что глушица иногда удаляется ук-
радкой с молодым самцом, не осмелившимся вступить в
бой с более старыми самцами, совершенно так же, как
это иногда случается и с самками благородйого оленя в
Шотландии».
Работая в начале франко-прусской войны в Лондоне,
Ковалевский сообшил Александру Онуфриевичу: «У
Дарвина не был; может быть, поеду послезавтра».
Слустя некоторое время Владимир Онуфриевич сооб-
мал брату: «Дарвина не видел; поеду к нему 1 сентяб-
ря». Свидание состоялось. Сообшение о нем показывает,
насколько близки были отношения Владимира Онуфрие-
вича и автора «Происхождения видов». «Получив твои
два фунта, — писал Ковалевский\ брату в начале сен-
тября, — тотчас решил съездить к Дарвину; он начал
свою новую книгу; пока еше я видел ее у него только
в несверстанных формах, но книга популярная и ужасно
сткровенная; в Англии она, должно быть, подымет бу-
рю не малую». Книга, которую Владимир Онуфриевич
видел у Дарвина в гранках, — «Происхождение человека
и половой отбор». Тотчас после появления в Англии она
была издана в России в переводе М. А. Боковой-Сече-
новой, под редакцией И. М. Сеченова.
риведенный выше отрывок из письма Ковалевского
имеет значение как доказательство большого доверия
престарелого натуралиста к его молодому гостю. Ведь
не каждому посетителю показывают авторы свои труды
221

в процессе их созидания. Надо еще помнить, что Дар-
вин много лет не выезжал из Дауна вследствие тяжелой
болезни, что даже самый непродолжительный разговор
причинял ему жестокие страдания, что доступ к нему
был обставлен большими препятствиями.
Особенно ярко предстанет факт близости между Вла-
димиром Ковалевским и творцом теории естественного
отбора, если обратиться к рассказу великого русского
ботаника К. А. Тимирязева о том, как трудно было ему
добиться свидания с Дарвином. Это было в 1877 году,
спустя шесть лет после описываемых нами событий. Ти-
мирязев был тогда профессором, пользовался известно-
стью в ученом мире как автор блестящего исследования
об усвоении света растением. Дарвин несомненно знал,
что Тимирязев напечатал в 1864 году в журнале «Оте-
чественные записки» его очерки по теории естественного
отбора, выпущенные в 1865 году отдельной книгой. Мы
знаем, что автор «Гроисхождения видов» был активным
борцом за свое учение, интересовался его успехами, сле-
дил за деятельностью пропагандистов дарвинизма.
Тимирязев приехал в Лондон для личного знаком-
ства с английскими ботаниками. Когда он сказал по-
мошнику директора английского ботанического сада в
Кью (под Лондоном), что хотел бы побеседовать с Дар-
ВИНОМ, ТОТ «всплеснул руками». Он «начал доказывать»
Тимирязеву, «совершенную невозможность его затеи».
«Он красноречиво объяснял мне, — рассказывал русский
ученый в 1909 году о посещении Дауна в 1877 году, — что
Дарвин постоянно болен, родные тщательно оберегают
его от посетителей, к тому же в Даун нельзя иначе по-
пасть, как попросив выслать экипаж на станцию, чего
«вы, конечно, не будучи знакомы, не пожелаете сделать»,
и, наконец, он сам просто не решится беспокоить Дар-
вина просьбой принять меня. Но я не унимался. Мало-
помалу он начал сдаваться, и помирились мы на том,
что он мне даст письмо, но не к самому Дарвину, а к
его младшему сыну Фрэнсису. «Но еще раз предупре-
ждаю вас, что вы потеряете целый день, а Дарвина все
же не увидите», — сказал директор сада».
Добравшись в Даун, Тимирязев услышал от сына Дар-
вина, что увидеть его отца не легко. Фрэнсис сказал
222

посетителю, что разговор со Всяким посторонним очень
вслнует его отца, а этого при слабом здоровье Дарвина
«следует во что бы то ни стало избегать». Тимирязев
передал Фрэнсису изящно переплетенный том своей
книги о Дарвине и собрался уходить. Фрэнсис попросил
его обождать и вызвал свою мать. Та приветливо при-
няла русского ученого.
Через несколько минут совершенно неожиданно во-
шел в комнату Дарвин.
Из сказанного выше можно полагать, что Дарвину
сообщили имя посетителя и показали его подношение.
«В том, что говорил Дарвин, не было ничего старчески-
слейного, поучающего, — рассказывает Тимирязев.— На-
против, вся речь сохранила бодрый, боевой характер, пе-
ресыпалась шутками, меткой ‘иронией и касалась живо
интересовавших его вопросов науки и жизни». Говорили
о ботанике, а затем беседа перешла к «науке вообще»..
«С особенным удовольствием Дарвин отметил факт, что
в русских молодых ученых нашел жарких сторойников
своего учения, чаше всего останавливаясь на имени Ко-
валевского».
Когда Тимирязев спросил, которого из ‘братьев он
имеет в виду, — вероятно Александра, зоолога, — Дар-
вин ответил:
’— Нет, извините, по моему мнению палеонтологиче-
ские работы Владимира имеют большее значение.
Из обстоятельного рассказа Тимирязева можно пред-
ставить себе не только степень близости Ковалевского
к Дарвину, но самую обстановку их встреч и разгово-
ров. Ковалевский тоже имел живой, бодрый характер,
тоже любил иронию и шутку. А ведь он был на 33 года
моложе Дарвина.
В письмах Владимира Онуфриевича имеются и дру-
гие факты, характеризующие отношение Дарвина к
братьям Ковалевским. «Он ужасно просил тебя об одной
веши, — писал Владимир Ковалевский ‘брату, — и при-
том так настоятельно, говоря, что «ему хотелось бы пе-
ред смертью, чтобы его давнишнее наблюдение было
проверено таким хорошим анатомом, как ты, и чтобы
сообщить ему результаты». Он говорит, что ни один че-
ловек не проверил это, а все говорят просто сдуру, «что
223

все это бредни». Пожалуйста, исполни просьбу милого
старика; ты его порадуешь чрезвычайно...» Фраза в
кавычках внутри этой цитаты указывает на принадлеж-
ность ее Дарвину.
Просьба Дарвина о проверке его наблюдения относи-
лась к исследованию о циррипедах (подкласс усоногих).
Александр Онуфриевич получил письмо брата в Неа-
поле и ответил, что готов исполнить просьбу, но у него
нет книги Дарвина о циррипедах. «Получив твое пись-
мо, — сообщал Владимир Онуфриевич, — написал Дар-
вину, прося его одолжить «Циррипеда» на время, а он
в ответ прислал два толстые томиша тебе в подарок с по-
священием».
По выраженному Дарвином желанию Александр Ко-
валевский послал ему через брата оттиски некоторых
своих работ на русском языке. Владимир Онуфриевич
-сообщает о получении посылки: «Дарвину письмо от-
правил, но статей еше не переводил; буду у него сам
и тогда сообщу все, что для него может быть инте-
ресно».
Зная от Дарвина о ходе его работы над книгой «О
зыражении ошушений у человека и животных», Влади-
мир Онуфриевич решает переводить ее одновременно с
набором английского текста. Автор обещал посылать
ему корректурные листы. Ковалевский предполагал пе-
чатать свой перевод отрывками в русском журнале. Но
затем получил от Дарвина извещение, что книжка за-
медлилась вследствие его болезни. Он еше не отдал ее
вр набор, но «с удовольствием» будет присылать кор-
ректуры. |
середине июля Ковалевский пишет брату: «Дарвин
получил пои мне около десяти набранных листов первой
корректуры своей новой книги; я просил его дать мне, но
он говорит, что чинит почти все, сплошь переделывая и
прибавляя очень много, но что даст мне вторую коррек-
туру».
Тут же и в нескольких следуюших письмах Владимир
Онуфриевич в виде исключения предлагает брату издат’:
эту книгу. Александр Онуфриевич согласился. Перево-
дили книгу, отдельными листами, Владимир Онуфрие-
вич и Мария Александровна Сеченова. Все хлопоты по
224

пересылке перевода в Киев, где тогда жил издатель, по
заказу иллюстраций в лондонской типографии ‘и отправ-
ке их в Россию, а также чтение авторской корректуры,
согласование с Сеченовой отдельных мест перевода, за-
очное руководство типографской стороной дела в Петер-
бурге, где книга печаталась, — взял на себя Владимир
Онуфриевич.
Заботился также Ковалевский о том, чтобы Дарвину
был уплачен авторский гонорар. Ёго августовское пись-
мо к брату свидетельствует об этом. «У меня теперь
уже шесть листов Дарвина, — пишет он, — из которых
три переведены и остальные три будут окончены ровно
в шесть дней. Я было уже почти раздумал, издавать
ли тебе, и вот по какому обстоятельству. Дарвин, кото-
рого, кажется, немного стесняет большое семейство, тра-
тящее много денег, говорил мне, что ему заплатили
за «Человека» в Америке 600 фунтов, и затем, когда
в разговоре я сказал ему, чтб он полагает в этом OTHO-
шении о России, то он выразил мне прямо, что счи-
тал бы справедливым получить что-нибудь; и решитель-
но нет сомнения, что необходимо будет предложить или,
когда пойдет в продажу 3-я часть, послать ему мини-
мум 100 фунтов; без этого нам решительно нельзя бу-
дет издавать книгу, уже потому, что неловко будет...
Английский издатель за окупкой издания’ дает ему
2/3 барыша, — это ужасно много; я было думал сна-
чала предложить ему 1/3, но боюсь, что это ‘будет не-
удобно».
В следующих письмах Владимир Онуфриевич возвра-
щается к вопросу об авторском гонораре за русское из-
дание труда «Выражение ошущений».
ладимир Онуфриевич торопил брата с выпуском
этой книги в свет.
Дарвин оказывал явное преимущество Ковалевскому.
воему немецкому переводчику он посылал корректур-
ные листы книги после того, как их возвращал Влади-
мир Онуфриевич.
о время работы над переводом «Выражения ощуще-
ний» Владимир Онуфриевич еще раз собирался побы-
вать у автора книги. «На-днях я поеду к Дарвину», —
писал он Александру Онуфриевичу, намереваясь, пови-
15 Семья Ковалевских 225

димюму, выяснить какие-То затруднительные вопросы в
связи с этим переводом.
Заканчивая монографию об антракотерии, Владимир
Онуфриевич обратился к Дарвину с просьбой о разре-
шении посвятить ему свой труд. При этом он послал пе-
чатный оттиск своей краткой статьи об антракотерии-
дах. Дарвин ответил своему молодому собрату письмом,
которое приводится здесь полностью в русском переводе
советского палеонтолога, академика А. А. Борисяка.
[Письмо на бланке с печатным адресом.
«Дацн. Баккензейм. Кэнт. Мая 21 1873
Мой дорогой сэр! |
Благодарю Вас за ваше чрезвычайно интересное пись-
мо. Вашу статью в журнале Королевского общества я
считаю очень ценным вкладом в науку: если бы ваш
адрес был мне известен, я написал бы Вам тогда же.
Но гораздо важнее моего личного мнения то, что
профессор Флаур, по моим сведениям, цитирует неко-
торые из ваших выводов на своих лекциях и вообще со-
гласен с ними.
Мне чрезвычайно приятно слышать, что ваши даль-
нейшие исследования идут успешно.
Посвящение, о котором Вы говорите, будет для меня
очень лестно, и я смотрю на него, как на великую честь.
Очень Вам благодарен за то, что Вы сообщаете мне
о работах вашего брата. Я не вполне уверен, имели ли
Вы в виду настояшее родство между личинкой Аголоре
и эаоШ{а или просто внешнее сходство. В первом
случае — это удивительное по своей красоте открытие; я
вспоминаю, что даже в дни путешествий на «Бигле»
размышлял над тем, каково может быть отношение са-
гитты к другим крупным группам животного царства.
Если мое предположение правильно, то не много най-
дется людей, которым удавалось бы сделать такие пре-
красные открытия, как вашему брату, в данном случае
и в случае с асцидиями.
Находка птицы с зубами и двояковогнутыми позвон-
ками — крупное открытие; некоторые из наших палеон-
телогов считают, что ПОутосегаз был настоящим копыт-
226

ным; если это так, то оно относится к области ваших
исследований; однако Коп утверждает, что это самое на-
стоящее хоботное.
Мне ясно, что Вам и вашему брату предстоит боль-
шое будущее, каждому в своей области.
Что касается меня, то в последнее время здоровье мое
несколько улучшилось; теперь я всецело занят вопросом
об опылении растений.
Желаю Вам всего наилучшего.
Весьма искренне ваш Ч. Дарвин».
Упоминаемое в этом письме посвящение Дарвину моно-
графии об антракотерии чрезвычайно важно для истории
творчества великого русского ученого. Оно является
также доказательством того, что автор «Происхождения
видов» смотрел на работу Владимира Онуфриевича, как
на серьезную опору теории естественного отбора. «С са-
мого начала моих занятий, — пишет Ковалевский в «| [о-
священии», — Вы были для меня лучшим учителем
и самым добрым другом. Всем моим работам Вы всегда
уделяли полное внимание и создавали все возможности
для моих исследований во время моего более продол-
жительного посещения Англии... Я смею даже на-
деяться, что в будущем мне будет позволено обсу-
ждать.многие из этих вопросов с Вами в гостеприимном'
уединении Дауна, как это было с некоторыми из рас-
сматриваемых здесь вопросов».
По поводу этого «Посвящения», помеченного 30 ав-
густа 1873 года, бельгийский палеонтолог Л. Долло, ко-
торый называл себя учеником и последователем Влади-
мира Онуфриевича, пишет в одной своей работе: «Кто
выражается так? Человек, несомненно, имеющий больше
всех прав делать это, — гениальный Владимир Ковалев-
ский, друг и гость бессмертного Дарвина».
В начале 1874 года Владимир Онуфриевич сообщает
брату, что получил от Дарвина «два ужасно милых
письма» с сообщениями о текущих работах aBTopa «I Ipo-
исхождения человека».
огда в апреле 1874 года распространился в кругу
зоологов слух о смерти Гексли — знаменитого натурали-
Ста, авторитетного и настойчивого борца за дарвинизм, —
*
227

Владимир Онуфриевич сообщал брату: «Какое ужасное
горе: Гексли умер; может ли быть что-нибудь ужаснее
этого? Я почти плакал, узнавши это; помни, что он
оставил 11 человек детей. Я пишу Дарвину и пред-
лагаю ему, что если они организуют подписку для
семьи, то и мы постараемся собрать хоть что-нибудь в
России. Вот потеря не только для науки, но и для ра-
зумной части английского общества».
Документ этот ярко характеризует горячее, отзывчи-
вое сердце Владимира Онуфриевича, его стремление вы-
звать сочувствие в широких кругах международной об-
щественности к семье скончавшегося. Слух оказался
ошибочным.
«Вообрази, какой вздор: /Жерве все наврал, — писал
Ковалевский 3 июня, — Гексли жив, и Дарвин пишет
мне, что он никогда не был так’ здоров, как теперь».
О более поздних сношениях обоих ученых сведений
не имеется.

—- ee Le NVVY
CID!
Глава двадцать вторая
МАГИСТЕРСЕНИ ЭКЗАМЕН
|= до экзамена в Иене Владимир Онуфриевич
обсуждал в переписке с братом вопрос о выборе рус-
ского университета для сдачи экзамена на степень ма-
гистра. Он думал о Киеве, где надеялся, при содействии
Александра Онуфриевича, избегнуть мелочных вопро-
сов, предлагаемых кандидату, начинающему свою уче-
ную карьеру. Но Александру Онуфриевичу в это время
приходилось очень солоно в Киевском университете, и он
стремился в Одессу.
В этом отношении Александру Онуфриевичу оказывал
большое содействие Мечников, но старший Ковалевский
возлагал также надежды на дружеские отношения, уста-
новившиеся у его брата с профессором Сеченовым. По-
этому Александр Онуфриевич убеждал брата ехать для
экзамена в Одессу — и возможно скорее. Жалуясь Вла-
димиру Онуфриевичу, что его «ужасно мучит» медлен-
пое разрешение дела о переходе на одесскую кафедру,
Александр Онуфриевич писал ему еше в 1871 году:
«Я все думаю, что было бы очень хорошо, если бы ты
поскорей приехал сюда и отправился в Одессу; ты хо-
роли с Сеченовым, Марья Александровна будет тоже
там, и, может, ты и помог бы осуществлению этого дела.
Для меня была бы совершенная благодать поселиться
в Одессе... Вообще для меня Одесса, при ее настоящей
обстановке, просто рай, и мне кажется, ты бы мог мне
229

несколько сгладить доступ. Вот почему я тебя прошу
вообще поторопиться приездом».
Возлагал также Александр Онуфриевич большие на-
дежды на Одессу в отношении благополучного ‘исхода
экзаменов младшего брата. Кроме влиятельного в уни-
верситете Мечникова, там был знакомый старшему Ко-
валевскому профессор геологии Головкинский, который
был вынужден уйти вместе с ним из Казани вследствие
придирок попечителя округа. Были и другие прогрессив-
ные профессора, которые могли оценить значение работ
его брата для передовой науки. Больше всего рассчиты-
вал старший Ковалевский на справедливое отношение
к Владимиру Онуфриевичу главных экзаминаторов, про-
фессоров геологии Головкинского и его ученика Син-
цова. Головкинский, к тому же, был лично знаком с
экзаменуюшимся и в свое время перевел для него «Гео-
логию» Ляйэлля.
Чтобы окончательно договориться о своих делах,
братья Ковалевские несколько раз пытались встретиться
за границей — и все неудачно. Однажды совсем налади-
лось их свидание. Владимир Онуфриевич получил изве-
шение, что брат будет в Вене проездом на Адриатиче-
ское море. Он собирался выехать туда в назначенный
день, но Александр Онуфриевич попал в Вену раньше, чем
предполагал. Владимир Онуфриевич «напрасно истра-
тился на телеграммы и ожидание» в попутных городах.
Потом условились встретиться в Милане. Владимир
Онуфриевич совершал тогда экскурсию по Северной
Италии. Софья Васильевна была с ним. Оба хотели ви-
деть Александра Онуфриевича. В Северной Италии на-
ступили неожиданные холода. Софья Васильевна пре-
рвала путешествие, совериаемое в значительной части
пешком, и вернулась в Мюнхен, ‘на старую квартиру
мужа. Александр Онуфриевич по телеграфу вызвал
брата в Верону. Владимир Онуфриевич «примчался»
туда, но не нашел там Александра Онуфриевича, кото-
рый вынужден был изменить свой план.
Наконец Ковалевские свиделись в Марселе, у их об-
шего приятеля, французского натуралиста Мариона, с
которым Александр Онуфриевич задумал совместно вы-
полнить одну работу. Владимир Онуфриевич пробыл
230

здесь несколько дней. Можно было поговерить о мно-
roM.
Прежде всего он предложил переписать Шустянку на
имя брата.
—- Беспокоят меня, Саша, мои питерские кредиторы, —
говорил он. — Боюсь, чтобы не забрали имение. Мне
пришло в голову передать тебе мою часть. Тогда ты бу-
дешь, по крайней мере, совершенно спокоен за своих
детей. |
Порешив дело с имением, братья стали выяснять пер-
спективы дальнейшей научной работы и связанной с нею
университетской деятельности. Владимир Онуфриевич
заговорил об экзаменах:
— За границей мне пришлось взять главным предме-
том геологию с минералогией и палеонтологией. Ну, еще
неорганическую химию и зоологию. .А как будет в Рос-
сии? — спросил он. — Кажется, для магистра геологии
требуется знание чуть ли не вавилонской истории.
слышал, что очень много предметов. А я не знаю бо-
таники и органической химии.
Александр Онуфриевич успокоил брата, сказав, что
предметов будет не очень много и одолеть их легко.
— Если бы ты, Володя, поехал сдавать экзамены те-
перь, да еше в Одессу, т то это было ‘бы гораздо лучше, —
продолжал он. — Ты хорош с Сеченовым, Марья Але-
ксандровна тоже там. Ты помог бы осуществить и мой
переход туда.
Владимир Онуфриевич согласился сделать для брата
все, что он сочтет полезным, но высказал опасение от-
носительно исхода экзаменов в Одессе. На указание
брата, что Головкинский сразу поймет, как силен экза-
менуюшийся в геологии, и оценит значение его трудов
для укрепления эволюционной теории, — Владимир Ону-
фриевич возразил критикой работ самого Головкинского.
При этом он рассказал брату, что при встрече в
1873 году с Сеченовым он изложил знаменитому физио-
логу все недостатки работ Головкинского, а Также гово-
рил о ничтожном научном значении работ ученика по-
следнего — Синцова.
— «Стыдно, — говорю ему, — что у вас в Одессе та-
кая бездарность, как Синцов, сидит на кафедре!»
231

И все выложил ему. Иван Михайлович тоже был воз-
мущен.
Александр Онуфриевич укоризненно покачал головой
и заметил, что Сеченов под влиянием возмущения мог
рассказать все это в Одессе и таким путем отзыв Вла-
димира Онуфриевича дойдет до Головкинского и Син-
цова.
— Конечно, твои работы говорят сами за себя. ..
— Беда в том, — прервал Владимир Онуфриевич, —
что работы мои еще не напечатаны. Вот почему я и не
спешу сдать экзамены, пока не отпечатаю свои большие
монографии. Ты сам знаешь по себе, что одна из луч-
ших дорог и даже самых скорых — это работы. Не хо-
чется ехать без них. Я убежден, дружок, что за излиш-
нюю торопливость впоследствии дорого заплачу.
Предчувствия не обманули Владимира Онуфриевича.
днако ни сам он, ни его браг не придали им надле-
жашего значения.
Совместная жизнь братьев и выезды на море были
прерваны телеграммой от Софьи Васильевны, требовав-
шей немедленного возврашения Владимира Онуфрие-
вича в Мюнхен.
На другой день после отъезда Владимира Онуфрие-
вича из Марселя брат его получил письмо от Софьи Ва-
сильевны. Она просила Александра Онуфриевича «за-
держать Володю», если тот еще не уехал. Сообщала, что
пишет через час после отправления телеграммы, которую
послала только вследствие ‘беспокойства о здоровье
Владимира Онуфриевчча.
конце концов Владимир Онуфриевич решил дер-
жать экзамен в Одессе. Поехал он туда в самый тяже-
лый момент своей семейной жизни: Софья Васильевна,
как казалось ему, охладела к его научным занятиям, по-
рой не верила в его силы, в его способность достичь
успеха в жизни. Ковалевский решил поскорей сдать экза-
мены, чтобы покончить с неопределенным положением.
Как и предвидел Александр Онуфриевич, возмущение
брата и Сеченова слабыми в научном отношении сочине-
ниями Синцова дошло до последнего. Синцов решил
отомстить обидчику: ему надо было доказать товарищам
по профессуре, что его критик сам ничего не смыслит в
232

вопросах, о которых судит так уверенно. Синцову удалось
осуществить свой замысел, так как он был тогда един-
ственным специалистом на кафедре: Головкинский был
в заграничной командировке.
Синцов тихо, но верно пробирался к профессуре доро-
гой чиновника от науки. Ковалевский переезжал из од-
ного университета в другой в поисках лучших профессо-
ров и более сложных тем для работы. Синцов, получив
диплом, отправился на три месяца в родную Саратов-
скую губернию. Собрав там несколько десятков раковин,
он вернулся в Казань и был зачислен в университет для
подготовки к профессуре.
Владимир Онуфриевич исходил вдоль и поперек За-
падную Европу, выстукивал Молотком породы, знако-
мился в натуре с наслоениями и напластованиями, со-
поставляя ископаемых различных эпох, исследовал их
происхождение, устанавливал переходы видов в их исто-
рическом развитии. Синцов совершал экскурсии от своей
квартиры до университетского здания и, просидев пол-
года в геологической лаборатории, был «определен»
приват-доцентом. Потом, скромно защитив скромную
диссертацию. стал штатным доцентом в Одесском уни-
верситете. Тем же порядком через год защитил скром-
ную докторскую диссертацию и стал ординарным про-
фессором.
Вступив на научное поприше в период расцвета дар-
виновой теории происхождения видов, Синцов не мог
обойти в своих работах эволюционную идею. Но,
как типичный эмпирик, OH He шел дальше описания
найденных окаменелостей и не умел делать даже самых
скромных выводов. Описывая несколько новых форм
раковин, он осторожно отмечал, что одна из этих
форм изменяется по двум направлениям: по одному на-
правлению от этой формы происходят такие-то рако-
вины, по другому — иные. Синцов не мог понять глу-
боких биологических обобщений Ковалевского, распро-
странившего выводы, полученные от исследования не-
скольких видов ископаемых позвоночных, на весь живот-
ный мир.
Когда Владимир Онуфриевич после первого знаком-
ства предложил Синцову просмотреть привезенные им
233

корректуры своих работ и таблицы к ним, одесский гео-
лог заявил, что так как диссертация Ковалевского ка-
сается ископаемых позвоночных, то он не будет уча-
ствовать в диспуте, потому что не занимался позвоноч-
ными, экзаменовать же будет только по геологии.
Такое заявление должно было бы явиться для Вла-
димира Онуфриевича предупреждением о готовящейся
неприятности. Ему надо было либо отказаться от экза-
мена в Одессе, либо, в крайнем случае, дождаться воз-
врашения из-за границы Головкинского. Но Ковалев-
ский оставил без внимания явно враждебный тон Син-
цова. Пропустил он также мимо ушей сделанный ему
Мечниковым намек на то, что Головкинскому тоже из-
вестно отрицательное отношение Владимира Онуфрие-
вича к его диссертации. |
Назначенный главным экзаминатором, Синцов стал
на чисто формальную точку зрения и потребовал от Вла-
димира Онуфриевича ответов на ряд каверзных вопро-
сов по второстепенным для палеонтолога предметам.
Испытание происходило в присутствии всего факультета
и было признано удовлетворительным, но далось Вла-
димиру Онуфриевичу не легко.
С большим опозданием каялся Ковалевский в бли-
жайшем письме к Александру Онуфриевичу: «Мой ми-
лый друг, ты себе представить не можешь, до какой
степени я зол всем пооисшедшим здесь и почти готов
бросить все и уехать. Если бы я только знал все это, то
уехал бы до экзамена. Синцов настаивает на том, что
он напишет для письменных ответов билетики и что
я. точно в уездном училище, буду вытягивать их. Ну,
где это видано... Скверно и мерзко до крайности, и
я отчаянно браню себя, что поехал на эту позорную
историю».
В этом же письме Владимир Онуфриевич сообщал,
как обстоит дело с переводом брата на кафедру зооло-
гии в Одессе. Рассказав о хлопотах по этому делу Меч-
никова, Владимир Онуфриевич писал, что «большинство
теперь на их стороне», — имея в виду Мечникова, Се-
ченова и их друзей.
Александр Онуфриевич, в свою очередь, советовал
брату воздержаться от резкостей по адресу Синцова,
234

опасаясь исхода письменного экзамена. Владимир Ону-
фриевич и сам старался не раздражать геолога-чинов-
ника, как вдруг по университету поползли слухи. Пыта-
лись опорочить иенский диплом ссылками на то, что
Геккель поддерживал Ковалевского как воинствующего
материалиста. Говорили о запрешении Ковалевскому
издавать журнал ввиду его политической неблагонадеж-
ности. Передавали в злостно искаженном виде историю
женитьбы Владимира Онуфриевича. — Позаботились,
чтобы слухи дошли до самого Ковалевского.
Тем временем Владимир Онуфриевич сдал экзамены
по химии и некоторым другим дополнительным предме-
там. Подошла очередь письменного испытания по глав-
ному предмету. Синцов предложил тему об иглокожих,
хорошо зная, что Ковалевский не занимался этим во-
просом. Было девять часов вечера. Ковалевский взял
тему без возражений и через три часа, в полночь, пред-
ставил сжатый очерк развития класса иглокожих, свя-
зав этот вопрос с происхождением видов вообше. Очерк
начинался с указания на интерес этого вопроса в пале-
онтологическом отношении, если его рассматривать не
с чисто классификаторской стороны, представляющей со-
бою не что иное, как формальный перечень названий.
Уже в этом вступительном замечании был выпад по
адресу Синцова. Там говорилось, что иглокожие пред»
ставляют в сравнении с другими формами ископаемого
мира то важное преимущество, что остатки их «говорят
со самой организации животного». Для пояснения этой
мысли Ковалевский прибегнул к сравнению. Геологиче-
ская классификация строилась на моллюсках (это были
ископаемые, которыми занимался Синцов) только по-
тому, что моллюски попадались чаше всего в осадках.
Класс же моллюсков с палеонтологической стороны ме-
нее всего пригоден для изучения прежней жизни на на-
шей планете. Самая интересная часть палеонтологиче-
ских исследований — переходы одних родов в другие —
попадаются только в ископаемом состоянии. Но именно у
моллюсков этого нельзя проследить, потому что в оста-
вленной ими оболочке-раковине нет данных для сужде-
ния об их внутреннем строении. Другое дело — иглоко-
жие. Здесь оболочка, сохранившаяся в ископаемом со-
235

стоянии, тесно связана с организацией животного. [о
этой оболочке можно судить о животном, можно иссле-
довать переходы, промежуточные формы между родами
и построить все зоологическое развитие, всю родослов-
ную этой группы во времени.
ри чтении очерка в факультете Синцов задыхался
от злобы, но не мог, конечно, открыто признать, чго
стрелы экзаменуемого попадают прямо в цель. На ли-
цах других членов факультета он видел иронические ус-
мешки и несколько раз ловил на себе презрительные
взгляды Сеченова. Несмотря на отрицательное заключе-
ние Синцова, факультет признал ответы Ковалевского
удовлетворительными.
Тогда Синцов заявил, что считает испытание по ми-
нералогии, геологии и палеонтологии не оконченным,
и предложил назначить еще один вопрос для письмен-
ного испытания. Факультет отказал. Синцов потребовал
назначить еше одно устное испытание. Факультет откз-
зал и в этом, признав испытание по главным предметам
оконченным.
Экзамен Владимира Онуфриевича подходил к концу.
Оставалась физика. В заседании факультета «ледяной
формалист» профессор Шведов язвительно спросил, не
поставить ли Ковалевскому удовлетворительную отметку
без экзамена. Синцов, казалось, ждал этого заявления
как сигнала для нового выступления. Он пригрозил, что
подаст особое мнение в совет университета, если экза-
менующемуся будут делать поблажки, и потребует пере-
смотра всего дела.
Один из друзей Синцова вышел к ожидавшему в
смежной комнате Владимиру Онуфриевияу и рассказал
ему, что происходит в заседании. Ковалевский вспылил
по поводу выдуманной «поблажки», тут же написал за-
явление, что просит подвергнуть его новому устному
испытанию, и передал заявление декану. Факультет на-
значил на следующий день дополнительный устный экза-
мен по главным предметам.
Синцов превратил и это испытание в сплошное изде-
вательство над Ковалевским. Он задавал вопросы о ме-
лочах, которые вообще трудно удерживаются в памяти
и совсем ускользают из нее, когда обстановка экзамена
236

ненормальна. На этот раз факультет большинством 1о-
лосов признал, что Ковалевский ответил неудовлетвори-
тельно на вопросы, предложенные Синцовым. Дело еше
не было проиграно. При рассмотрении его в совете могло
быть принято решение о признании действительным пер-
вого устного экзамена, — оставалось только сдать испы-
тание по физике. Но Владимир Онуфриевич уехал из
Одессы, не закончив экзамена.
Побыв несколько дней в Киеве в одиночестве, так как
Александр Онуфриевич отправился в новую научную
экспедицию, Владимир Онуфриевич снесся из Киева по
телеграфу с Головкинским. Тот ответил из-за границы,
что будет в Одессе через восемь дней. Ковалевский по-
нимал, что Головкинский «обещает три короба, а на са-
мом деле хочет уклониться от всякого вмешательства».
Тем не менее он собирался сдавать в третий раз экза-
мен при Новороссийском университете,
В Одессе, куда вернулся Владимир Онуфриевич, ра-
дости было мало.
— Мое дело стоит здесь хуже, чем я мог думать, —
говорил он Сеченовой. — Даже декан сомневается, чтобы
можно было снова поднять дело в факультете; говорит,
что возможно это только в том случае, если бы Голов-
кинский взялся за него энергично, а в этом декан со-
мневается. Мерзость такая, что и понять ничего нельзя;
если бы Головкинский не подвел меня своим письмом,
а отказался бы прямо, то я поехал бы в Питер, а он,
кажется, писал мне одно, а им — другое.
Условия общественной жизни, при которых могли про-
цветать Синцовы, были неблагоприятны для многих Бы-
дающихся русских ученых. Сеченов, Мечников, Але-
ксандр Ковалевский, Менделеев также подвергались го-
нениям со стороны университетских чиновников и их
властных покровителей. Но их научная работа продол-
жалась, вопреки всему.
Удар, нанесенный Синцовым Ковалевскому, имел для
него самые тяжелые последствия. Выпустив вскоре после
одесских экзаменов все свои труды, Владимир Онуфрие-
вич лишен был возможности продолжать научную ра-
боту на родине. Не закончив экзамена в Одессе, он не
имел права зашищать диссертацию на звание магистра,
237

которая уже была отпечатана Александром `Онуфриеви-
чем в Киеве.
Узнав об исходе экзаменов, Александр Онуфриевич
сильно разволновался. Всегда спокойный, уравновешен-
ный, сдержанный, он резко выражал свое возмущениг.
«Чорт знает что такое! — писал он Владимиру Онуфрие-
вичу из Алжира. — Такой мерзости, такого подлого,
гнусного кумовства нельзя было ожидать от этих
людей. Они хуже стариков. Я не могу себе простить,
что втянул тебя в эту яму, в эту грязь, но, право же,
трудно было предполагать что-либо подобное. Вот мер-
завцы |»
Это было позднее сожаление.
Раздосадованный Александр Онуфриевич прислал
брату, для передачи в совет Новороссийского универси-
тета, официальный отказ от своего намерения занять ка-
федру в Одессе. Владимир Онуфриевич, однако, задер-
жал это заявление, не желая лишать любимого брата
возможности уйти из ставшего для него невыносимым
Киева.
— Можно было бы впасть в отчаяние и оставить вся-
кую мысль об открытой и честной борьбе за настояшую
науку, — сказал Владимир Онуфриевич, придя перед
отъездом из Одессы к Сеченову. — Все это время я
сильно мучился и огорчался, даже не спал. Но сегодня
ночью мне пришла в голову блестящая идея. Ведь, соб-
ственно говоря, провал на экзамене только тогда не-
приятен и болезнен, когда об этом шепчутся. Поэтому
я решил описать всю историю в подробности. Приложу
список работ, письма Гексли, расскажу весь ход экза-
мена и выпишу нелепые вопросы, которые мне задавал
Синцов.
Изложение истории своего экзамена Владимир Ону-
фриевич передал брату с просьбой напечатать его в
Киеве. Александр Онуфриевич советовал не выпускать
эту брошюру в свет, так как она может озлобить про-
фессоров разных университетов и повредить при новом
экзамене. Владимир Онуфриевич настаивал на своем,
и Александр Онуфриевич уступил. Он отпечатал очерк
за свой счет, добившись, однако, от брата разрешения
смягчить слишком резкие выражения. Книжка вышла
238

в 1874 году под названием «Заметка о моем магистер-
ском экзамене». .
Сдав брату для печати «Заметку», Владимир Ону-
фриевич поехал опять за границу. Ничего другого
ему не оставалось делать. Он просил самых крупных
зарубежных специалистов проэкзаменовать его по всем
отделам геологии и палеонтологии. Экзамены прошли
блестяще.
Когда Владимир Онуфриевич через год после этого
приступил к магистерским экзаменам в Петербурге, то,
при всем явном неблагожелательстве к нему в связи с
изданной им брошюрой, его все же не провалили, как
это сделал Синцов в Одессе. У него к тому времени
были уже крупные печатные труды, вызвавшие более
чем одобрительные отзывы знаменитых натуралистов.
Но Владимира Онуфриевича долго не допускали к пр=е-
подаванию в университете, так как министерство просве-
щения считало его политически неблагонадежным. !]о-
сле опубликования «Заметки» Александр Онуфриевич
писал брату: «Я узнал из верного источника, что ты в
списках министерства народного просвешения стоишь
в списках неблагонадежных, которых допушение в препо-
даватели средних учебных заведений воспрешено. Чего
доброго, это может повредить и при университетской
деятельности, и твоя брошюра появилась весьма некстати.
Вообще старайся не подавать повода к новым заметкам.
Старое, может, удастся обойти. Теперь же строгости
вообще очень велики».
А строгости были действительно велики. Царское пра-
вительство преследовало русскую науку не только дома,
но и за рубежом.
пору, когда Владимир Онуфриевич держал экза-
мены в Одессе, было издано официальное сообщение
с русских учашихся женщинах. Там заявлялось, что с
увеличением в Цюрихе числа учащихся русских жен-
щин среди них ведется «политическая агитация и рево-
люционная пропаганда». Это увлекает молодые, неопыт-
ные головы и дает им «фальшивое направление». Одни
принимают живое участие «в преступной пропаганде»,
другие «увлекаются коммунистическими теориями сво-
бодной любви и, под покровом фиктивного брака, дово-
239

дят забвение основных начал нравственности и женского
целомудрия до крайних пределов». Под угрозой строгого
наказания правительство предлагало русской молодежи
прекратить учение за границей.
Грязная полицейская клевета на русских девушек и
енщин, стремившихся к научному знанию, отразилась
те только на цюрихских студентках. Дочери богатой
москвички Федоровой учились в Боннском университете.
Обе дружили с Софьей Васильевной. Занимаясь матема-
тикой в Берлине, Софья Васильевна получила из Бонна
телеграмму о несчастье с Лизой Федоровой. С первым
поездом Владимир Онуфриевич отправился в Бонн, где
застал девушку в предсмертной агонии. Самоубийство
было вызвано клеветой царского правительства на рус-
скую учашуюся молодежь.
Владимир Онуфриевич занялся похоронами Лизы,
уплатил ее долг хозяйке и привел в порядок оставшиеся
после нее бумаги. Это стоило ему немалых хлопот и
волнений, но вызвало чувство признательности у рус-
ских студенток.

Rema “it xo Lo и—иЩ— reece ayer wee STS mee Ne eee
$
Глава двадцать третья
НАУЧНЫЕ ДОСТИЙЁЕНИЯ СОФЬИ КОВАЛЕВСКОЙ
Cc офья Васильевна кончила учение в то самое время,
когда Владимир Онуфриевич завершил свои первые
палеонтологические и геологические исследования. Гей-
дельбергские профессора физики и химии разрсшили ей
посешать семинары. Даже Бунзен, говоривший, что он
никогда не пустит женщин в свою химическую лаборато-
рию, и тот ради Софьи Васильевны нарушил свое прэ-
BHAO.
В конце 1870 года Ковалевская решила завершить
свое образование у берлинского профессора Веийер-
штрасса, который занимался, главным образом, теорией
функций.
По приезде в Берлин Ковалевская пала было духом:
ей сказали, что Вейерштрасс никого не принимает на
дому, а в университете и подавно, и что «он вообше
противник женского образования и на него надеяться
нечего».
Однако в Софье Васильевне принял участие извест-
ный физиолог Эмиль Дю-Буа-Реймон, который очень
Уважал братьев Ковалевских и высско ценил их научные
труды. Он употребил свое влияние в университете,
чтобы добиться для Софьи Васильсвны разрешения слу-
шать лекции, но успеха не имел. Ёму удалось только
убедить Вейерштрасса принять Ковалевскую на дому.
первый раз Софья Васильевна явилась к Вейер-
Штрассу в сумерки. Дверь открыла старая горничная.
16 Семья Ковалевских 241

Услыхав, что молодая дама пришла к профессору, гоо-
ничная вызвала его сестру Клару. Вейерштрасс был хо-
лостяк и жил вместе с двумя незамужними сестрами,
старыми девами. Шестидесятилетняя фрейлен строго
оглядела посетительницу и спросила, от кого она при-
шла. Услыхав имена гейдельбергских математиков —
Поля Дю-Буа-Реймона и Кенигсбергера, она указала
гостье кабинет профессора — по коридору чаправо,
в самом конце.
Подойдя к кабинету, Софья Васильевна быстро опу-
стила на лицо вуалетку. Постучала и Услыхала ласковое:
«Войдите». Вейерштрасс встал, протянул Софье Ва-
сильевне руку и предложил сесть в кресло у письмен-
ного стола. Ему было в ту пору около шестидесяти лет.
Высокий и стройный, он был всегда солиден и спокоен.
Говорил тихо, но внушительно.
Вопреки своему обыкновению, хозяин усадил Ковалев-
скую спиной к окну, — он не хотел увеличить естествен-
ное смушение молодой гостьи падающим на лицо све-
том. Вейерштрасс задал Ковалевской пять-шесть мате-
матических вопросов и предложил ей несколько задач
для решения на дому.
— Если задачи не затруднят вас, можете принести
решение в ближаишую субботу, в одиннадцать часов
утра.
Задачи были сложные и трудные. Софья Васильевна
пришла точно в назначенный час. Было жарко, и она
оставила шляпку в передней. Вейерштрасс усадил ее
теперь лицом к свету. Профессор взял листок, быстро
пробежал глазами решение. Оно было не только удовле-
творительное, но прямо-таки блестящее. Вейерштрасс по-
смотрел внимательно на гостью. Ёе милое, свежее, при-
влекательное лицо чем-то напомнило старому академику
его юность.
Профессор сказал Ковалевской, что охотно будет за-
ниматься с нею два раза в неделю. Уроки будут по два
часа каждый. Когда занятия подвинутся вперед, можно
будет поставить перед советом вопрос о допушении ее
в университет. Если большинство членов совета будет
упорствовать, найдется другой выход. Во всяком случае,
занятия не пропадут.
242

Вейерштрасс действительно ходатайствовал перед 66-
ветом университета о разрешении Ковалевской посещать
лекции, но большинство берлинских профессоров упрямо
отказывало в этом. Пришлось ограничиться частными
занятиями.
Раз в неделю Софья Васильевна приходила к `Вейер-
штрассу на дом. Раз в неделю профессор посешал Ко-
валевскую, которая жила вместе с Лермонтовой. Сестры
Вейерштрасса полюбили его ученицу и относились к ней
как к родной.
«Ковалевская чувствовала себя младшей сестрой в
доме своего учителя, где носили ее на руках, но дружба
Вейерштрассом не могла наполнить всей ее души; он
много был ее старше; к тому же, как немец, он не пони-
мал многих особенностей нашей русской жизни. Напри-
мер, он никак не мог понять отношений Ковалевской
к мужу; и она не пыталась даже объяснить ему их». Это
рассказывает Елизавета Федоровна Литвинова, сверст-
ница Ковалевской, близко знавшая Софью Васильевну,
оставившая интересные воспоминания о ней и написав-
шая ее биографию.
В Берлине Ковалевская и Лермонтова жили плохо —
и от недостатка денег, и вследствие своей непрактично-
сти. Занимали неудобную комнату, питались скверно,
развлечений не было никаких, даже любимый театр был
заброшен. Софья Васильевна целыми днями сидела за
вычислениями и Так измучила себя, что скоро совсем
расстроила здоровье. Она похудела, глаза были грустны
и печальны. Ее настроение ухудшалось из-за сложных
отношений с Владимиром Онуфриевичем.
Ей было скучно без него, недоставало его преданно-
сти и любви. Когда он приезжал в Берлин, Софья Ва-
сильевна была счастлива. Но неопределенность положе-
ния, разговоры, пересуды, письма родных — все вызы-
вало реакцию. Начинались ссоры, попреки. Супруги
снова расходились по своим музеям и библиотекам. Tax
продолжалось почти все время их пребывания за гра-
ницей.
Создавшаяся вокруг Ковалевских обстановка стесняла
их, вызывала недоразумения, нараставшие снежным ко-
мом. Иногда тучи рассеивались, но скоро сгущались снова.
* 243

Сплетни распространялись даже в связи с занятиями
Софьи Васильевны у Вейерштрасса. Они докатились до
Киева, и Александр Онуфриевич сообщил о них брату.
Он не верил сплетням про Софью Васильевну, но все же
предлагал брату задать своей жене «колкий вопрос»:
сколько лет нужно заниматься одним предметом, чтобы
овладеть им вполне?
Были у Софьи Васильевны и другие огорчения.
Окончив одну математическую работу, Софья Ba-
сильевна приготовила ее к печати. Вейерштрасс был до-
волен этой самостоятельной работой его ученицы и хотел
отослать ее труд в математический журнал, но в тот же
день получил из Цюриха от своего ученика Шварца уже
напечатанное исследование на ту же тему. Оказалось,
что Шварц опередил Ковалевскую на несколько дней.
Софье Васильевне хотелось получить докторский дип-
лом от ректора Геттингенского университета, математика
Клебша. Но он умер как раз в то время, когда Ковалев-
ская собиралась послать ему свое сочинение об абелев-
ских функциях. Это было для нее тяжелым ударом,
и она долго не в состоянии была взяться вновь за ра-
боту.
Учение у Вейерштрасса шло отлично. Профессор с во-
сторгом говорил об успехах Ковалевской, называл ее в
письмах друзьям замечательной женщиной.
На заданные профессором темы Софья Васильевна
выполнила три сложные работы. Две по математике:
«О диференциальных уравнениях с частными произзод-
ными» и «О приведении некоторого класса абелевсхих
функций к функциям эллиптическим», одну по астроно-
мии: «О форме кольца Сатурна». Первая работа была
тогда же напечатана. Работа о Сатурне появилась в пе-
чати значительно позднее.
Настала пора получить степень доктора. Считая не-
удобным зашишать диссертацию у Вейерштрасса, Софья
Васильевна обратилась в Геттингенский университег.
В связи с этим Вейерштрасс переписывался с тамошним
профессором Фуксом. В письме.от 27 июня 1874 года
Вейерштрасс заявлял, что Ковалевская сильна в различ-
ных областях математики и, несомненно, сделает в науке
нечто сушественное. Он сам допустил бы каждую из ее
244

работ в качестве диссертации. Так как Ковалевская
представляет несколько работ, то Вейерштрасс считает
справедливым, чтобы ей была присуждена степень без
личной зашиты. Он уверяет, что имел мало учеников,
которых можно было бы сравнить с Ковалевской по сло-
собности к восприятию и к собственному суждению.
В письме от 3 июля Вейерштрасс касается сообщения
из Геттингена о том, что в факультете возникло сомне-
ние по вопросу о присуждении Ковалевской ученой сте-
пени. Факультет встретил затруднение в том, что Кова-
левская не занимает никакой официальной должности и
даже не домогается таковой. Вейерштрасс в ответ на
эти сомнения напоминает, что Геттингенский универси-
тет присуждал ученые степени иностранцам при таких
же условиях. Что. касается заочного присуждения, то
Вейерштрасс просит об этом не потому, что у 'Ковалев-
ской недостает знаний. В этом отношении она сильна,
как редко бывает силен кандидат. Но Ковалевская до
сих пор вела замкнутый образ жизни. Она застенчива и
не может свободно говорить с чужими. К этому присо-
елиняется необыкновенная умственная подвижность ее.
Мысли ее текут быстро, слова не могут поспеть за ними,
особенно на чужом языке. Вейерштрасс уверяет, что нет
никаких причин подвергать Ковалевскую экзамену.
Свои доводы Вейерштрасс подкрепляет аргументами,
которые, по его мнению, должны казаться Фуксу осо-
бенно вескими. Он говорит о «необычайной решимости
молодой особы, жившей в хороших материальных усло-
виях, изучить математику с полным сознанием жертвы,
так как она встретила сопротивление со стороны родных».
Поэтому Ковалевской важно теперь, когла она соби-
рается домой «после пятилетней цыганской студенческой
жизни», во время которои ошушался недостаток ломаш-
него комфорта, — предъявить обшеству документ, дока-
зывающий, что она уехала из дому не по капризу, а из
любви к науке. «Ради этого она отказалась от всего, что
обычно прельшает молодую женщину, и осушествила
свое желание с энергией, которую трудно совместить с
ее вполне женственной натурой».
Наконец Вейерштрасс выдвигает самое убедительное
доказательство того, что Геттингенский университет «не
245

покроет себя бесчестием», присудив Ковалевской доктор-
скую степень заочно. Он напоминает, что всегда был
противником допушения женщин к посешению универси-
тета и имеет репутацию чрезвычайно строгого экзамина-
тора. Это должно, по его мнению, служить в пользу
кандидатки.
При следующем своем письме Вейерштрасс пересыласт
в [Геттинген автобиографию Ковалевской, написанную на
латинском языке, и письмо ее к декану математического
факультета. ,
Декану Софья Васильевна пишет, что ей было не лег-
ко решиться на шаг, который должен был вывести ее из
состояния неизвестности, в котором она до сих пор на-
ходилась. Голько желание доставить удовольствие близ-
ким людям, желание дать им настоящее понятие о себе,
убедить ‘их в том, что она действительно серьезным об-
разом и не безуспешно занималась математикой, кого-
рую изучала исключительно по любви, без всяких по-
сторонних целей, заставило ее отбросить в сторону все
колебания. Просьба же о присуждении степени доктора
в ее отсутствии вызвана опасением, что необычайность
обстановки, при которой ей придется отвечать на войро-
сы совершенно незнакомых лиц, приведет ее в страшное
смущение. К тому же она не вполне свободно владеет
немецким языком в разговоре, хотя пишет на нем удов-
летворительно при своих математических занятиях. На
основании всего этого Ковалевская просит освободить
ее от экзамена.
Вдогонку к заявлению своей ученицы, Вейерштрасс
пишет Фуксу, что если факультет откажет в заочном
присуждении степени, то пусть объяснит этот отказ не
тем, что она женшина, а невозможностью присудить сте-
пень без экзамена. Быть может, тогда Ковалевская пре-
одолеет застенчивость и явится в университет для испы-
тания.
Геттингенский университет долго обсуждал просьбу
Ковалевской. Некоторые профессора продолжали насга-
ивать на устном экзамен# Их упрямства не могла сло-
мить приведенная Фуксом сПравка, что представленная
в качестве основной диссертации работа Ковалевской о
диференциальных уравнениях принята к напечатанию в
246

одном из лучших математических изданий, в «Журнале
Крелля». В конце концов совет университета присудил
Ковалевской, без экзамена и диспута, степень доктора
философии по математике «с наивысшей похвалоий». Ре-
шение совета основывалось на заключении факультета,
который дал трудам Софьи Васильевны очень высокую
оценку.
Математические работы Ковалевской получили пои-
знание со стороны самых авторитетных специалистов —
отечественных и зарубежных. Говоря о достоинствах
представленного в Геттинген первого труда Софьи Ва-
сильевны «О приведении абелевских функции к функ-
циям эллиптическим», Вейерштрасс отметил, что сам
он этой работой «вполне удовлетворен».
Почти двадцать лет спустя после Вейерштрасса, в де-
вяностых годах прошлого столетия, о том же труде Ко-
валевской говорил профессор Московского университета
пс кафедре математики ПП. А. Некрасов. Он сделал это
в обстоятельном разборе трудов Ковалевской по чистой
математике. Указав сначала, что и чистая и прикладная
математика, изучая всевозможные количественные изме-
нения, преследуют одну цель — «постигнуть в конце кон-
цов все изменения в природе, иначе говоря, обнять, по-
глотить все естествознание», — Некрасов заявил: «Чи-
стая математика, тшательно и всесторонне подготовляя
срудия к достижению этой конечной цели, не имеет пока
возможности спешить перейти к непосредственному осу-
шествлению этой цели, к объяснению явлений природы;
тогда как прикладная математика стремится теперь же
п. мере сил и возможности достигнуть этой цели, стре-
мится хотя отчасти, но немедленно объяснить те или
другие явления природы.
Ковалевская по характеру своих трудов стояла на ру-
беже этих двух направлений. Будучи глубоким знатоком
чистой математики, именно труднейших и сложнейших
частей современного математического анализа, она в то
же время постоянно направляла свои взоры в область
прикладной математики, достигая здесь блестяших ре-
зультатов. Таким образом Ковалевская поддерживала
традиции математиков старой школы, соединявших в се-
бе знание чистой и прикладной математики, — традиции,
247

которые ныне, под влиянием необычайного роста мате-
мМатики, стали, к сожалению, редкими, несмотря на всю
важность связи между отдельными частями науки. Этот
характер трудов Ковалевской, объединяющий чистую и
прикладную математику, делаег их особенно интерес-
ными и даже эффективными».
Перейдя к характеристике исследования Софьи Ва-
сильевны о приведении абелевских функций, профессор
Некрасов говорил: «Этот отдел математики принадле-
жит к самым сложным частям современного математиче-
ского анализа. Возникший из трудов гениального нор-
вежского математика Абеля, отдел этот в течение только
полустолетия необычайно расширился как по объему ли-
тературы. так и по обилию научного материала».
Труд Софьи Васильевны по этому отделу анализа по-
казывает, что она владела в совершенстве этой областью
математики. Талантливость Ковалевской, — подчеркивает
Некрасов, — и способность проникать в сложнейшие соот-
ношения анализа проявлены в труде «О приведении абе-
левских функций» самым блестяшим образом.
По поводу докторской диссертации Софьи Васильевны
«О диференциальных уравнениях с частными произ-
водными» Вейерштрасс говорил, что этот труд «будет
принадлежать к самым интересным работам десятиле-
тия». Он писал Ковалевской: «Гвое замечание об урав-
нениях с частными производными много объяснило мне
в этом вопросе и служило мне побуждением к ингерес-
ным исследованиям».
Эта тоудная область чистого математического анализа
играет сушественную роль в прикладных математических
науках — механике, физике и астрономии. В уменье ин-
тегрировать эти уравнения лежит ключ к разъяснению
почти всех тайн природы, обнимаемых этими науками.
Вот почему эта область интересовала величайших мате-
матиков, а также механиков и физиков. П. А. Некрасов
высказывает предположение, что Софья Васильевна за-
нялась этой областью математики «именно ввиду гро-
мадной важности ее в объяснении явлений природы».
Ковалевская разрешила в своей работе все стоявшие пе-
ред нею трудности. Искусство ее выразилось в умело
продуманной постепенности перехода от более простого
248

к более сложному, в мастерском умении свести весьма
сложное к менее сложному. Она дала теоремам об урав-
нениях с частными производными окончательную форму,
не оставляюшую чего-либо желать по точности выраже-
ния и по строгости и простоте доказательств. .
Некрасов считал необходимым дать отпор тем, авто-
рам, которые пытались умалить значение рассматривае-
мого исследования Софьи Васильевны. Такие критики
говорили, что «после Коши она шла будто бы по почти
готовым следам». Автор обзора напоминает, что, вслед-
ствие особенностей творчества чрезвычайно плодовитого
французского ученого, в его трудах имеются недостатки,
которые делают верное понимание многих из его трудов
даже для подготовленных лиц доступным только при зна-
чительном напряжении ума и при полной самостоятель-
ности читателя. [Поэтому многие труды Коши требуют
переработки. «Успешная переработка и удачное развитне
стдельных частей этих трудов высоко ценятся математи-
ками». Ковалевская в своем труде «пересоздала, разъяс-
нила И развила малодоступные, наиболее сложные и
наименее обработанные из идей Коши с полным успехом,
даюшим ей право на признание».
Высокая оценка труда Софьи Васильевны о диферен-
циальных уравнениях нарастает с течением времени.
двадцатых годах нашего столетия были напечатаны на
английском и французском языках лекции французского
академика Жана Адамара о проблеме Коши. В этом из-
дании специальный параграф посвящен «Геории Коши—
Ковалевской».
Рассматриваемый труд Софьи Васильевны получил но-
вое высокое признание в обзорах по истории матема-
тики, сделанных в связи с юбилеем Академии наук
СССР в 1945 году.
В одном из них, составленном профессором Алексан-
дровым, говорится: «Имя величайшей женщины-матема-
тика ХХ века Ковалевской связано с классической «тео-
ремой существования», которую она доказала в самом
общем виде и которая является в настоящее время не-
обходимой составной частью всякого курса анализа».
том же пишут академик В. И. Смирнов и другие со-
ветские ученые.
249

Исследование Ковалевской вошло во все современные
учебники диференциальных уравнений с частными про-
изводными в виде одной из важнейших глав под назза-
нием «системы Ковалевской».
Третья работа Софьи Васильевны, доставившая ей в
1874 году ученую степень, относится к ‘астрономии, в ко-
торой подвизался еще дед ее матери, действительный
член петербургской Академии наук Федор Иванович
Шуберт. Высокую оценку труду Софьи Васильевны «О
форме кольца Сатурна» дал знаменитый русский мате-
матик, «отец русской авиации» Николай Егорович Му-
ковский. Отметив, что Ковалевская прошла школу высо-
кого математического анализа, Жуковский пишет: «Но
самостоятельные ее работы относятся не к одной чистой
математике, а главным образом —к прикладным нау-
кам. Она избирала при этом для своего исследования
те задачи, решение которых требовало обширного зна-
ния трансцендентных функций, и, вполне обладая этим
зпанием, получила результаты, которые составляют цен-
ный вклад в науку. Первая работа покойной в рассма-
триваемой области посвящена трудному вопросу астро-
номии: «О форме кольца Сатурна».
Напомнив, что великий Лаплас в своей «Небесной мз-
ханике» предполагал, что кольцо Сатурна слагается из
нескольких жидких колец, имеюших форму тел враше-
ния и симметричных относительно плоскости обшего эк-
ватора, Н. ЕЁ. Жуковский говорит: «Анализ Лапласа
очень прост и изяшен, но он представляет только пер-
все приближение в решении задачи, Ковалевская же рас-
ширила и решила эту задачу».
Другие авторы пишут, что в работе по астрономии
Софья Васильевна получила результаты, представляю-
щие ценный вклад в науку. Это исследование доставило
Ковалевской большую известность и послужило исход-
ным пунктом для работы значительной группы француз-
ских математиков в том же направлении.
Французский астроном, академик Тиссеран, включил
работу Ковалевской в свой классический многотомный
труд «Небесная механика», который долгое время яв-
лялся лучшим руководством при изучении этого пред-
мета.
250

В начале 1874 года Владимир Онуфриевич писал
Софье Васильевне по поводу ее намерения поехать в Па-
либино без него: «Пожалуйста, дорогая моя Софушка,
не бери решения относительно родных без меня... []о-
думай, дорогая моя, как мы отлично походим по Шварц-
вальду... Как отлично будем работать... Мы начнем
совсем иную жизнь. И ты увидишь, какой я оседлый
человек, когда прошла необходимость рыскать... Ведь
это начало нашей новой жизни».
Софья Васильевна и сама стремилась к этой «новой
жизни».
В одном из последних писем к брату от середины
1874 года Владимир Онуфриевич мог сообщить о пол-
HOM соглассвании его дальнейших планов с планами
Софьи Васильевны. «Относительно моих домашних или
внутренних дел ты отчасти прав. Мы во многом не схо-
димся с Софой, особенно в занятиях, и пробовали, что-
бы отвыкнуть друг от друга и испытать себя, не ви-
деться целый год. Но оба увидели, что мы уже гак при-
выкли друг к другу, что едва можем жить розно... Мы
очень сильно привязались друг к другу и теперь, верно,
не будем расставаться».
упруги стали собираться на родину. «Мы теперь уже
се думаем о том, — пишег Владимир Онуфриевич боа-
ту, — как мы вернемся р Россию, станем делать себе по-
ложение в свете». Ковалевскому хотелось бы работать
в Москве. Там у него завязались уже отношения с уни-
верситетскими кругами через Обшество естествоиспыта-
телей, имелись кое-какие надежды на получение штат-
ного места.
Думая о магистерском экзамене, Владимир Онуфрие-
вич расспрашивает приезжих из России о взаимоотно-
шениях, сушествуюших между петербургскими профессо-
рами. Интересную беседу об этом он имел с Дмитрием
Ивановичем Менделеевым. «Вчера вечером зашел в хи-
мическую лабораторию Гофмана Менделеев и напросился
потом к нам, — писал Владимир Онуфриевич брату
11 июля 1874 года, — пришел в пять часов и просидел
до часу ночи и до известной степени понравился нам
всем. Говорил, что они ждут меня в Петербург, что,
может быть, возможно будет читать в Левном, Техно-
251

логическом, Путей сообщения или тому подобных ме-
стах».
Софье Васильевне и после получения степени доктооа
не на что было рассчитывать на родине — отрицатель-
ное отношение правящих кругов к вопросу о женском
равноправии закрывало ей путь к научной карьере. Но
ее тянуло на родину. Со стороны бытовой и материаль-
ной она предпочитала Петербург, где у нее было много
OCAHDIX.
С этими планами Ковалевские после шестилетней
жизни на чужбине отправились ломой.

Глава двадцать четвертая
В ПОИСВАХ
МАТЕРИАЛЬНОЙ НЕЗАВИСИМОСТИ
етом 1874 года Софья Васильевна и Владимир
Онуфриевич приехали в Палибино. Незадолго до
них туда прибыли Жаклары со своим годовалым сыном
Юрием, родившимся в Цюрихе.
Владимир Онуфриевич наслаждался радостями дере-
венской жизни в Палибине: купался, ходил на охоту,
собирал грибы, ездил верхом по окрестным местам. Гу-
ляя с Софой в палибинской роше, сочинял проекты
устройства жизни в Петербурге. Иногда устраивали до-
машние спектакли, в которых участвовала вся молодежь,
Софью Васильевну на руках носили в старом поме-
щичьем доме. Отец простил ей все огорчения шестьде-
сят восьмого года, но по привычке иронизировал:
— Что ж ты, Софа, теперь крестьян лечить будешь
своим дипломом или девочек учить арифметике в гим-
назиях?
— Отдохну немного и возьмёсь за дело. Обязательно
проложу дорогу женщине к профессорской кафедре.
Василий Васильевич прекрашал разговор. Стоит ли
относиться серьезно к фантазиям дочери, ничего не по-
нимающей в настояших жизненных отношениях!
Оставшись наедине с мужем, Елизавета Федоровна
осторожно выговаривает ему:
— Зачем ты дразнишь Софочку? Дай девочке отдох-
нуть. Смотри, как она исхудала, какие у нее круги под
253

глазами. А вдруг в самом деле наша дочь добьется чего-
нибудь? Мы сами очень переменились за последние
годы.
— Теперь вот с зятем-революционером возись: пока
еше обвенчаешь их тут в Палибине! — сердито говорят
генерал.
Елизавета Федоровна не нахвалится зятьями:
— Какие они славные да толковые, и планы у них
хорошие, практичные.
Последнее слово вызывает взрыв бешенства у Василия
Васильевича. Он набрасывается на жену с упреками, вы-
смеивая ее наивность. И тут же выносит решение:
—щ Завтра еду в Витебск, переделаю завещание. Анюте
и Софе из капитала по пятьдесят тысяч оставлю, тебе
Палибино в пожизненное владение, а потом оно перейдет
к Феде. Ему же второе имение и все остальное добро.
Он — хозяин. Пускай в роду остается. Зятья — растран-
жирят.
Софья Васильевна оставила на время математику. Бер-
линские тетради ее лежат в чемодане. Время она прово-
дит с Юленькой Лермонтовой, которая перед сдачей
экзаменов в Геттингене отпросилась у родителей. по-
гостить в Палибине.
Перебирая вместе с Юленькой старые, девичьи бу-
маги, Софья Васильевна нашла свои детские стихотвор-
ные опыты. Снова потянуло к рифме. Когда Владимир
Онуфриевич по издательским делам поехал в Петербург
ий задержался там значительно больше предположенного
времени, Софья Васильевна написала ему шуточное по-
слание в стихах.
Но Владимиру Онуфриевичу было не до стихов и пе
до шуток.
Как он еше за грани®ей предвидел, едва только он
появился в Петербурге, на него навалились со всех сто-
pou дела. Сначала расчеты с Черкесовым и Ёвдокимо-
вым. Сверили наличность склада. Установили, что книг
Владимира Онуфриевича продано за шесть лет на
сумму, превышающую все его долги по издательству.
Но вследствие плохого положения ‘дел Черкесов выпла-
тил только часть долгов Владимира Онуфриевича, са-
мых неотложных, Остальные вырученные деньги запи-
254

сали на счет Ковалевского, которому причиталось ‹ Ма-
газина около двадцати пяти тысяч рублей. Практически
же это ничего не давало Владимиру Онуфриевичу. Пред-
приятие Черкесова накануне банкротства. Все деньги
пойдут на уплату долгов. Есть несколько векселей, ко-
торые необходимо выкупить немедленно. На этих вексе-
лях гарантийная подпись отца Софьи Васильевны. Вла-
димир Онуфриевич схватился за голову:
— Геперь, когда только начинается новая жизнь, —
и вдруг такой скандал! Банкротство на глазах тестя!
такой момент!
Он стал умолять Ёвдокимова выручить его. Тот по-
хлопотал в банковском мире, убедил принять новые ве-
кселя Владимира Онуфриевича. Векселя потребовались
краткосрочные, с прибавлением значительной суммы про-
центов, но дело обошлось без взыскания с генерала
Корвин-Круковского. Вернувшись в Палибино, Влади-
мир Онуфриевич мог торжественно вручить Василию
Васильевичу часть подписанных им векселей с пометкой
об их погашении.
Евдокимов советовал Ковалевскому снова взяться за
издания.
Владимир Онуфриевич колебался, но Софья Ва-
сильевна ухватилась за идею Евдокимова. Она уже от-
дохнула и тяготилась деревенским бездельем. Ее потя-
нуло в столицу, к Театрам, к знакомым, к обществу
математиков. Подумывала о научных занятиях.
— Это очень хорошо, — говорила Софья Василь-
евна по поводу предложения Ёвдокимова. — Переводить
мы будем сами. Ведь мы еще за границей решили, что
до своего устройства при универсигете будем зарабаты-
вать на жизнь переводами.
Расчеты по издательству Ковалевская брала на себя.
Нельзя ни в коем случае запускать эту сторону дела.
— Что греха таить, — с улыбкой говорила она, — вы,
Владимир Онуфриевич, просто не любите арифметики.
Вашей поэтической разбросанности претит один вид бу-
маги с правильными столбцами цифр. Отсюда все преж-
ние убытки. Отсюда — неожиданный сюрприз с долгом
Черкесова. Теперь этого не будет. У нас каждая копейка
должна быть на учете. И время тоже.
299

— От перевода я вас освобожу, — добавила Софья
Васильевна, —у вас впереди экзамены. Мы отдадим
часть работы Анюте. Пока № аклар сдаст свой экзамен
на врача, им надо чем-нибудь жить. Время от времени
выпускать книгу, если подвернется хорошая и верная, —.
неплохо. Особенно если учесть ваш тяжелый опыт и
вести дело аккуратно. 'Гаким образом мы создадим
себе хоть маленькую независимость в денежном отно-
шении и наиболее выгодно применим наш переводный
труд.
— Прекрасно, — согласился Владимир Онуфрие-
вич. — Голько бы продержаться до открытия какой-
нибудь вакансии при университете или Академии.
— Продержимся, — уверенно заявила Софья Ва-
сильевна. — Папа обещает выдавать мне и Анюте по
семьдесят пять рублей в месяц впредь до устройства.
С вашим доходом от Шустянки этого вполне достаточно
на жизнь. ПГерепадет кое-что и от выпуска книг.
Жилишный вопрос разрешился на первое время бле-
сгяше. Шуберты уезжали на полгода за границу. Их
квартира на Васильевском острове со всей обстановкой
в полном распоряжении Софьи Васильевны.
Приехавший в это время в Петербург Александр Ону-
фриевич сказал брату, что после зашиты магистерской
диссертации он может рассчитывать на доцентуру в
Киевском университете.
— О Киеве мы было одно время очень раздумы-
вали, — ответил Владимир Онуфриевич, — а теперь как-
то прошло желание туда ехать; в Варшаву я бы охотчо
поехал, но там все занято. Одному жить в Киеве очень
не хочется, так как ни с кем в университете мне, пови-
димому, не сойтись там. А главное, — для Софы будет
уж слишком убийственно без родных и друзей.
— На первое время можно было бы и потерпеть, —
заметил Александр Онуфриевич. — Пройдет год-другой,
обживешься, к тебе привыкнут, забудут про Твой «паш-
квиль» на одесских профессоров, можно будет и в сто-
лицу переехать.
— Забыл тебе сказать, — спохватился Владимир Ону-
фриевич, — Лермонтова виделась с одним влиятельным
профессором Московского университета, и тот гово-
256

PHA eH, чтобы я не оставлял надежды на Москву, он
вообще будет рад иметь меня своим товаришем. Я этого
не ожидал и, признаюсь, очень рад. Ведь и один го-
лос что-нибудь да значит, особенно если бить на то,
чтобы устроили конкурс, а не просто отдали мне ка-
федру.
Так Александр Онуфриевич и уехал в полной нелз-
вестности насчет брата. Из Одессы он в каждом письме
напоминал ему об экзамене, о необходимости завязать
хорошие отношения с натуралистами.
Воспользовавшись поездкой (Сеченова в Петербург,
Александр Онуфриевич просил его поговорить с тамош-
ними университетскими натуралистами. Иван Михайло-
вич передал Владимиру Онуфриевичу слова’ декана есте-
ственного факультета Бекетова, что Ковалевскому будет
сделан только формальный экзамен.
Владимир Онуфриевич, наконец, решился подать за-
явление в факультет. Формальным экзамен не был, но
придирок тоже не было. Профессор Иностранцев избе-
гал мелких вопросов. Экзамен по геологии и палеонто-
логии носил характер собеседования двух понимающих
друг друга специалистов, из которых один (Инострач-
цев) волею обстоятельств должен был исполнять фор-
мальную обязанность и экзаменовать другого.
Во время предварительных переговоров Иностранцев
прямо заявил Владимиру Онуфриевичу, что не согласен
с той частью его очерка об одесском экзамене, где кри-
тикуются сочинения Синцова. Одно место в брошюре
Ковалевского могло задеть Иностранцева лично. Сравни-
вая диссертации Синцова и Иностранцева, Владимир
Онуфриевич писал, что последний также приводит в
своей работе целые столбцы названий давно описанных
окаменелостей. Правда, здесь же Ковалевский отмечал,
что в диссертации Иностранцева есть разбор интересных
научных вопросов и это составляет ее суть. Но все-таки
петербургский геолог мог обидеться.
Объясняться теперь по этому поводу было излишне,
и Владимир Онуфриевич выразил только уверенность,
то каждый понимающий дело согласится с ним в оценке
работ Синцова.
На том дело и кончилось.
17 Семья Ковалевских 257

На экзамене Иностранцев старался ПоказаТь, что он
понимает значение работ Владимира Онуфриевича и от-
носится к нему беспристрастно. Беседа в заседании
факультета продолжалась больше часа и завершилась
удовлетворительной отметкой в экзаменационном листе.
Испытания по другим предметам прошли благопо-
AYUHO.
Ковалевский получил долгожданное звание маги-
странта и мог представить работу в качестве диссерта-
ции на степень магистра. Он подал ректору заявление с
просьбой назначить диспут через несколько дней. Но
дело затянулось почти на полгода, так как официальные
оппоненты задержали представление отзывов.
Диспут состоялся в начале марта 1875 года. Присут-
ствовали университетские натуралисты и два-три пред-
ставителя учебной администрации. Посторонней публики
было мало.
Официальные оппоненты выступали только потому,
что этого требовал порядок.
Диссертант рассеянно слушал их речи. В голове вер-
телись расчеты с Евдокимовым, корректуры, книга Гри-
зингера о душевных болезнях, — издание, предпринятое
по просьбе редактора пеоевода академика Овсянникова.
Поверх всего этого хаоса плыла смутная мысль о новой
задуманной работе и необходимости поехать ради нее
в Америку.
о в одном замечании оппонента, профессора Вагнера,
не имевшем отношения к работе об анхитерии, Влади-
мир Онуфриевич усмотрел намек на брошюру об одес-
ском экзамене. Ёму почудилось в словах оппонента за-
ступничество за своих знакомпев — Головкинского и
Синцова.
— Мне хотят навязать, — сказал он в заключитель-
ном слове, — мнение, будто я враждебно отношусь к во-
просу о разборе глубоко- и мелководных слоев. Ни-
сколько. Но я желаю, чтобы это делалось разумно.
Нельзя проводить параллель между неокомом и белым
мелом, как это делают некоторые наивные геологи. Это
верх невежества и безумия.
зале чувствовалась напряженность. Но Владимир
Онуфриевич и сам вспомнил, что защищает диссерта-
258

ЦИЮ, а не спорит в Одессе с Синцовым. Он перешел К
своему анхитерию и поспешил закончить речь.
Частных оппонентов не было, — никому не хотелось
заводить в открытом заседании полемику с боевым дар-
винистом. |
Декан не стал затягивать заседания. Члены факуль-
тета удалились на совешание. Через четверть часа было
объявлено, что факультет признал доктора Менского уни-
верситета Владимира Онуфриевича Ковалевского до-
стойным степени магистра геологии и минералогии.
Теперь Ковалевский имел право на звание ‘и долж-
ность штатного доцента, мог объявить курс и читать
лекции.
В материальном отношении это давало мало, но
были какие-то надежды на будущее. Надо было только
посчаше бывать в кругу петербургских ученых. Однако
сближению с ними мешала все та же «Заметка» об одес-
ском экзамене. Говорили, что такого человека опасно
пускать в профессорскую среду: обидится на кого-
нибудь и снова «пропечатает». Некоторые даже выска-
зывали это в полушутливой форме самому Владимиру
Онуфриевичу.
акие разговоры сильно раздражали Ковалевского.
памяти всплывали унижения, которые он пережил в
Одессе. Владимир Онуфриевич пытался объяснять собе-
седникам содержание своих научных работ, но наты-
кался на равнодушие. | ом
Случайно Ковалевский узнал, что при Академии наук
учреждены четыре новые должности хранителей музеев
по естественному отделению. `Можно было получить
одну из них. С этой целью он побывал у некоторых
академиков, пригласил их для осмотра своих коллекций.
Софья Васильевна устроила торжественный завтрак.
Ковалевский разложил все косточки, слепки и раковины.
Получился музей, по внешнему виду не хуже соотвег-
ственного отдела зоологического музея Академии наук,
а по содержанию в некоторых своих частях даже пре-
восходящий государственное хранилище. Недаром пред-
ставитель Филадельфийского университета еше в Мюн-
хене предлагал Ковалевскому десять тысяч рублей за его
собрание.
* 209

— Ёсли уж придется продавать свои сокровища, —-
сказал он тогда, — то я уступлю их только нашей Ака-
демии.
К завтраку явились три академика — Шренк, Штраух
и Шмидт. Почетные гости удивлялись, хвалили собра-
ние Владимира Онуфриевича и его работы, говорили,
что его надо привлечь в Академию. Ковалевский ска-
зал, что он рад был бы занять должность хранителя
музея по моллюскам и млекопитающим. Академики от-
ветили, что, к сожалению, все утвержденные вакансии
уже заняты. Ёсли бы они знали об этом раньше, то,
конечно, пригласили бы Ковалевского, но момент упу-
щен и теперь придется ждать.
Подумав немного, Штраух сказал, что он постарается
устроить для Владимира Онуфриевича должность хра-
нителя скелетного отдела академического музея.
— Тысячу рублей мы вам обеспечим. Продолжайте
начатые так счастливо работы.
— Но ведь академик Брандт никого не подпускает
к скелетному отделу, — заметил Ковалевский.
— Академик Брандт не вечен, —с усмешкой ответил
[Штраух. — Ему болыше семидесяти пяти лет. Имейте
терпение и ведите свою линию.
Владимир Онуфриевич начал хлопоты о предоставле-
нии ему штатной доцентуры по палеонтологии в уни-
верситете. Он побывал у декана и других членов фа-
культета, излагал программу своих занятий со сту-
дентами, стараясь не затронуть круга лекций Иностран-
цева.
— Вряд ли у вас будут слушатели, — говорили
ему. — Студенты сильно завалены лекциями и практи-
ческими занятиями. А ваши лекции будут необязатель-
НЫМИ.
Ковалевский доказывал, что палеонтологию нужно
сделать обязательным предметом в ряду других отделов
биологии.
— Это величайший позор, — горячо убеждал он, —
что в университетах нет кафедры палеонтологии! Необ-
ходимо хлопотать об учреждении ее. В наше время
никто не может читать геологию и палеонтологию
вместе.
260

— Министр не разрешит новых ассигновок даже на
штатную доцентуру по естественному отделению, не то
что на кафедру, — ответил Бекетов.
Ковалевскому объяснили, что весенний семестр скоро
кончается, и теперь нет смысла начинать новый цикл
лекций. И вообше многие на факультете протестуют про-
тив того, чтобы лекции поручались ‘доцентам при нали-
чии профессоров. При этом Владимиру Онуфриевичу
дали понять, что главный противник допущения его в
университет в качестве преподавателя — профессор гео-
логии Иностранцев. Он помог появлению в печати моно-
графии Владимира Онуфриевича о пресноводных от-
ложениях. Он дал хорошую оценку этой работе и со-
лействовал присуждению автору премии Минералогиче-
ского общества при университете. Но появление Кова-
левского в университете в качестве преподавателя было
не в его интересах. Он знал, что студенты будут слу-
шать Ковалевского, так как их не удовлетворяют чтения
Иностранцева.
— НУ что ж, — решил Владимир Онуфриевич, — надо
искать работу при Академии. Жоть бы в адъюнкты по.
пасть..Я для этого готов пожертвовать свою коллекцию,
которая будет для Академии крайне важным приобре-
тением. Конечно, я выговорю себе право пользоваться
ею вполне.
Ничего из этого не получилось. Пока велись пеэе-
говоры, обнаружилось новое обстоятельство в его изда-
тельских делах, которое заставило самого Владимира
Онуфриевича отказаться от мысли устроиться в Петер-
бурге. В переводе тех выпусков Брэма, которые были
подготовлены Ёвдокимовым в отсутствие Ковалевского,
обнаружилось огромное количество крупных ошибок.
Предстояло сделать всю работу заново, выбросив в ма-
кулатуру часть уже отпечатанного Ёвдокимовым тиража.
работе по новому переводу Софья Васильевна по-
мочь не могла, потому что была занята переводом книги
по астрономии. Анюта не решалась переводить Брэма,
будучи неподготовленной к такой работе. Владимир Ону-
фриевич сам засел за «Жизнь животных». Надо было
выписать из Лейпцига иллюстрации к Брэму. Для этого
требовались две с половиной тысячи рублей,
261

Завертелось старое издательское колесо. Владимир
Онуфриевич обратился к брату с просьбой одолжить ему
на короткий срок деньги для иллюстраций. Александр
Онуфриевич только что получил часть ссуды под залог
устянки и собирался купить для семьи дом. Расходы
на содержание дома не превышали платы за квартиру в
центре, а удобств предвиделось много. Он изложил это
в письме к брату. Попутно сделал несколько скептиче-
ских замечаний относительно блестящих перспектив, ри-
совавшихся Владимиру Онуфриевичу и Софье Василь-
евне в связи с книгой Брэма. Но если есть надежда, что
Брэм поможет разделаться с долгом и освободиться от
всяких коммерческих комбинаций, то Александр Ону-
фриевич готов выслать деньги. Пусть брат напишет ясно
и точно по сушеству, без ненужных слов.
Софья Васильевна сама взялась за перо. Она стара-
лась рассеять недоверие Александра Онуфриевича к ee
деловитости. В письме мелькали математические тер-
мины, оно было наполнено философскими рассужде-
ниями. Указав, что она получает от родителей девятьсот
рублей в год, а Владимир Онуфриевич из доходов с Шу-
стянки шестьсот рублей и, может быть, станет получать
еше шестьсот рублей, как приват-доцент, Софья Василь-
евна подчеркнула, что в ближайшем будушем рассчиты-
вать им больше не на что. Вернувшись в Россию, — пи-
сала она, — «мы серьезно занялись вопросом: каким
образом следует поступать далее, для того чтобы
устроить обшую жизнь как можно полнее и счастливее.
математике мы поставили бы этот вопрос таким обра-
зом: имеется известная функция (в данном случае наше
счастье), которая зависит от очень многих переменных,
а именно и от средств, и от возможности заниматься
научною работою, и от возможности жить в приятном
месте и в приятном обществе и т. д.»
Каким 'образом определить отношение между этими
переменными так, чтобы данная функция, то есть
счастье, достигла бы своего максимума? — спрашивает
Софья Васильевна и отвечает, что решить этот вопрос
математически невозможно. «В нашем случае, — пишет
сна, — дело стоит вот так: Владимир Онуфриевич по-
тратил лучшие годы своей молодости на издания, и, как
262

говорят здесь единогласно все специалисты, вел дело
очень недурно. И если он не достиг прекрасных резуль-
татов, то, во-первых, по недостатку выдержки, а во-
вторых, потому, что я сама в то время была неразумным,
ничего не смыслящим в житейских делах птенцом». То,
что Владимир Онуфриевич бросил дело в самую горя-
чую минуту на произвол судьбы, было большой ошибкой.
Рассмотрев по возвращении в Россию все дела, он
пришел к убеждению, что положение все-таки не отчаян-
ное. Ёсли он, продолжала Софья Васильевна, посвятит
два года на приведение дел в порядок, то с большою
вероятностью можно рассчитывать выручить за уплатою
всех долгов, по крайней мере, десять тысяч. «В виду
этого ну как же было не приняться серьезно за эти
дела?» Софья Васильевна знает, что Александр Ону-
фриевич смотрит на издательство мрачно, но это пред-
убеждение. Цифры говорят довольно ясно, надо только
иметь терпение. Ей крайне досадно, что Владимиру Ону-
фриевичу пришлось просить у брата часть залоговой
суммы. Но он «клянется всеми святыми», что к тому
времени, когда эти деньги понадобятся Александру
Онуфриевичу, они будут возврашены. В крайнем случае
заложат наличные экземпляры «Жизни животных», ко-
торые будут к тому времени сброшированы.
Заботы о добывании средств к жизни все больше и
больше отдаляли Владимира Онуфриевича от его жиз-
ненного дела — от науки.
Надо было искать другие источники дохода. В том
же письме, в котором Софья Васильевна доказывала
Александру Онуфриевичу, что его брат должен посвя-
тить ближайшие два года коммерческим делам, есть ука-
зание на новый вид доходов, которыми она и ее муж
надеялись обеспечить себе счастье. «У меня, собственно
говоря, моих денег нет, — пишет Софья Васильевна, —
но мама согласна дать мне тысяч до пятнадцати на по-
купку дома». Поэтому Софья Васильевна предлагает
Александру Онуфриевичу купить в Одессе, вблизи уни-
верситета, выгодный дом вместе с нею. Ёсли это осуще-
ствится, то Александр Онуфриевич немедленно получит
две с половиной тысячи долга из денег Софьи Ва-
сильевны.
203

В пестром обществе «героев времени» из некрасовских
«Современников», состоявшем из биржевых дельцов,
адвокатов, степных дворян и генералов, было много
и правоведов — каж сверстников Владимира Онуфрие-
вича, так и воспитанников старших курсов. Правоведы
всех возрастов поддерживали связь между собою неза-
висимо от занимаемого ими в обшестве положения. Один
из них, типичный некрасовский герой, человек «почет-
ный, в чинах, с соденамн», которого «столица видала в
палате, в судах», — Владимир Иванович Лихачев, был
пятью годами старше Ковалевского и раньше его окон-
чил Училише правоведения. В начале шестидесятых го-
дов он поддерживал ‘отношения с теми из воспитанников
Училиша правоведения, которые примыкали к радикаль-
ным кружкам.
В семидесятых годах Лихачев был уже богатым петер-
бургским домовладельцем, печатал статьи в либеральном
журнале «Вестник Европы». Жена его участвовала вме-
сте с Софьей Васильевной в создании Высших женских
курсов. Как общественный деятель, Лихачев был одним
из главных воротил Городского кредитного общества
и сам себе выдавал ссуды под дома, похупаемые в кре-
дит и продаваемые потом с прибылью. То же самое реё-
комендовал он делать и своим друзьям.
Видя, как бъется Владимир Онуфриевич, Лихачев на-
доумил его строить доходные дома в кредит.
Софья Васильевна точно высчитала, сколько раз обер-
нутся и в какой геометрической прогрессии возрастут
те гроши, с которыми ее предприимчивый муж начнет
строительство, особенно если он будет благоразумным.
Когда ей говорили об опасности этого увлечения, она
наивно отвечала:
— Все вычисления показывают, что это совершенно
верное и выгодное дело.
Александр Онуфриевич продолжал убежлать брата
оставить всякие коммерческие дела. Вместе с Сеченовым
он полготовил почву для приглашения Владимира Ону-
фриевича приват-доцентом в Новороссийский университет.
— НУ, он в Одессу не поедет, — сказала мужу Ма-
рия „Александровна. — Как это он уживется с Синцо-
BDbIM:
+26 |

Сеченов брался уговорить Владимира Онутриевича.
Но Мария Александровна оказалась права.
— Нет, Иван Михайлович, ничего из этого не вый-
дет, — говорил Ковалевский. — Какую бы поддер?ку ни
оказали мне другие профессора, а с Синцовым у нас
все-таки будут враждебные отношения. Кроме того, мне
не хочется тянуть Софу в Одессу: ей там будет
СКУчно.
Когда же выяснилось, что в ближайшее время можно
рассчитывать на преподавательскую должность в Москве,
Владимир Онуфриевич ухватился за это. Воспользовав-
шись приглашением на годичное собрание Общества
естествоиспытателей при Московском университете, он
съездил в Москву и сделал там доклад.
— Это была глупая поездка, —- говорил он по воз-
вращении. — У них там свой кандидат. Он несколько
лет сидел у Шуровского при кафедре на выпиливании
кораллов. Ничего не выпилил, и его послали за гра-
ницу. Теперь ждут, чтобы он представил диссертацию
на магистра. Степень ему обеспечена, а с нею и доцен-
тура. Единственное хорошее в моей поездке — это изба-
вление от напрасных иллюзий.
Решили с Софьей Васильевной, что будут заниматься
издательскими и строительными делами. А затем либо
подвернется что-нибудь в Академии наук, либо сколо-
тят необходимые средства и пседут в Америку.
— Только бы мне кончить мою работу о пресновод-
ном меле, — сказал Владимир Онуфриевич, разбирая
однажды при Софье Васильевне свои рукописи. — Ох,
боюсь, опередит меня ассистент Марисна. Он тоже во-
зится с этим в Марселе и знает мои мысли об этом
вопросе.
Но к завершению этой работы Ковалевский не при-
ступал.
Летом вся семья Корвин-Круковских собралась в де-
ревне. Владимир Онуфриевич захватил с собой руко-
писи. Только он их разложил и разобрался в них, пои-
шли письма от книгопродавцев, от типографов, от пгре-
водчиков задуманной Ковалевским большой серин древ-
них классиков, от директора Общества взаимного кре-
дита и от бумажного фабриканта.
265

Через пять дней Владимир Онуфриевич укатил в
Питер.
В конце сентября Владимира Онуфриевича все-таки
вызвали в Палибино. Василий Васильевич внезапно за-
бслел и умер — за день до приезда зятя. Владимир Ону-
фриевич и двадцатилетний брат Софьи Васильевны, сту-
дент Федя, сидели целыми днями и сводили счета по
хозяйству. .
Взоры всей семьи обратились на Вжадимира Онуфрие-
вича. Брат Елизаветы Федоровны, сорокапятилетний хо-
лостяк Федор Федорович Шуберт, был занят службой
в государственном контроле и собиранием фарфоровых
статуэток. Он и вообще не любил никаких коммерческих
дел. `Довольствовался процентами с доставшегося от
отца капитала и с презрительным сожалением говорил
о людях, которые должны искать средства к существо-
ванию. Ваклар не мог быть полезен по незнанию языка
и условий русской жизни.
Ковалевский создавал проекты дальнейшего ведения
хозяйства. Жлопотал по переселению Ёлизаветы Федо-
ровны в Петербург. «Я боюсь, — писал он Александру
Онуфриевичу, — чтобы эти хлопоты не отвлекли меня
от дела; уж и теперь голова наполнена разными посто-
ронними вешами, но нельзя же при таких перево-
ротах в семье оставаться в стороне и сидеть за ко-
стями». Научная деятельность и в этот раз была отло-
жена в сторону.
Елизавета Федоровна выделила Софье Васильевне
пятнадцать тысяч рублей из ее капитала, и Ковалевские
занялись в Петербурге строительством. В приобретен-
ном ими небольшом доме едва можно было жить самим.
Придумали купить еше один дом — доходный. Тут и
хлопот немного. Только суметь обернуться, и можно за
малую сумму приобрести через банк большое имуще-
ство. Но подходяший случай не подвертывался. Однако
выгодные примеры были налицо.
Товарищ Владимира Онуфриевича по Училишу пра-
воведения Языков тоже занимался спекуляцисй с до-
мами.
Языков рассказал Ковалевскому, как с тридцатью ты-
сячами он купил большой участок земли и старый камен-
265

ный дом на нем. Сломав дом, Языков выстроил в кре-
дит новый, стоимостью в сто тысяч, и заложил его в
банке за семьдесят тысяч. Затем отдал новый дом внаем
казне на десять лет по десять тысяч в год.
— Это, конечно, особенное счастье, — добавил Влади-
мир Онуфриевич, рассказав жене про языковскую
удачу, — но ведь квартиры тоже не остались бы пу-
стыми. Стоит ли нам, Софа, в самом деле, покупать го-
товый дом? Гораздо выгоднее строить самим.
Софья Васильевна взяла карандаш и бумагу. Под
диктовку Владимира Онуфриевича записала ‘несколько
цифр и произвела расчеты. Результаты получились
блестяшие.
Строительная лихорадка у Софьи Васильевны проте-
кала сравнительно спокойно. У Владимира Онуфриевича
увлечение приняло бурный характер.
Строительство развернулось широкое. Этаж за эта-
жом воздвигали Ковалевские. Артельщики, подрядчики,
фабриканты, банки, векселя мелькали в их жизни как в
калеидоскопе.
Ковалевские заняли в одном из своих домов большую
квартиру. При доме был фруктовый сад. Во дворе завели
сранжерею и парники. К столу подавались собственные
овощи, арбузы и дыни. Молоко было от своей коровы.
ыла своя ложа в Михайловском театре — пополам с
Языковым. Устраивались приемы, на которых восседала
хозяйкой Софья Васильевна, окруженная всеобщим по-
клонением.
Бывшие студентки с изумлением смотрели на свою
подругу. Софья Васильевна вся ушла в новые интересы.
С жадным любопытством присматривалась она жо всем
проявлениям сложной, но, по существу, пустой петер-
бургской жизни.
Всюду Ковалевская была желанной гостьей. Едва
только появлялась где-нибудь эта молодая изящная
женщина с искрящимися, немного косившими темно-
карими глазами, она всюду вносила оживление и стано-
вилась центром внимания.
Репутация ученой женшины окружила Ковалевскую
ореолом. Все чего-то ждали от нее. Про нее писали в
журнальных статьях по женскому вопросу.
267

Сбылось предсказание Вейерштрасса, который в де-
кабре 1874 года, вскоре после возврашения Софьи Ва-
сильевны в Россию, писал ей: «Я уже с самого начала
предполагал, что в первые месяцы своей петербургской
жизни ты не сможешь заняться серьезно и непрерывно
работой после столь долгого лишения всякого общества.
И если ты мне напишешь, что это верно, я не буду этим
слишком недоволен, отчасти из убеждения, что некоторое
развлечение после предшествуюшей длительной работы
будет тебе не бесполезно, отчасти в уверенности, что
твой серьезный склад и твое стремление к отвлеченным
исканиям не дадут тебе слишком долго выносить воздер-
жзние от научной работы. Итак, отдайся смело во
власть непривычных удовольствий столичной жизни,
если только они тебе самой нравятся и если ты не под-
даешься лишь внешним влияниям. Я знаю, что ты не
изменишь науке, если даже твоя потребность творче-
ства временно ослабнет, что вполне понятно, но затем
она вспыхнет еще сильнее».
Многие напоминали Софье Васильевне о необходимо-
сти вернуться к науке. Обстоятельства мешали последо-
вать этим советам. Она нс скоро . вернулась к науч-
ным занятиям, но мысли ее постоянно были связаны
с ними.
По поводу заявления Софьи Васильевны, что она хо-
чет использовать свободное время для пополнения своих
знаний в области аналитической механики и математи-
ческой физики, ей советовали изучать также ‘работы по
электродинамике.
Но все-таки Ковалевскую в то время занимала не
электродинамика. Больше всего дорожила она тогда об-
щением с писателями. У нее бывал Иван Сергеевич
Тургенев. Он усаживался на диване рядом с Софьей
Васильевной и, поглаживая черного сеттера Ральфа, рас-
сказывал о своих встречах с западноевропейской интел-
лигенцией. Однажды Иван Сергеевич заговорил о Жорж
Занд:
— ...Чувствовалось, что находишься в присутствии
бесконечно шедрой, благоволящей натуры, в которой все
эгоистическое выжжено пламенем поэтического энту-
зиазма, которой все человеческое доступно и дорого.
268

над всем этим какой-то ореол, нечто высокое, свободное,
героическое. Советую и вам начать писать... — говорил
'Гургенев. — Печатайтесь в «Вестнике Европы»... Не-
пременно пишите. ..
Бывали у Ковалевских и другие представители лите-
ратуры и искусства, в том числе Достоевский, который
с удовольствием возобновил знакомство с сестрами
Корвин-Круковскими. Квартира Софьи Васильевны в
собственном доме сообшалась с квартирой Жакларов,
и они присутствовали на всех приемах Софьи Васильев
ны. Жена Достоевского, Анна Григорьевна, тоже близко
сошлась с сестрами Корвин-Круковскими, бывала у них
и приглашала к себе.
Достоевский, как всегда, тяготился шумным обше-
ством. Большей частью он приходил к Софье Васильевне
в предобеденное время, когда хозяйка была одна. Никто
не мешал их беседе. Федор Михайлович делился с Ко-
валевской своими творческими планами. Софья Василь-
евна под влиянием этих бесед мечтала о писательском
труде. Достоевский с интересом слушал рассказы моло-
дой, широко образованной женщины, интересовался ее
литературными замыслами.
ни виделись не меньше двух раз в неделю. Если
Достоевский не приезжал, Софья Васильевна писала
ему: «Милый Федор Михайлович! Как это меня огор-
чает, что вы все хвораете. Я по вас очень соскучилась
и несколько раз уже собиралась заехать к вам; только
меня удерживала мысль, что вы, вероятно, теперь очень
заняты и я, пожалуй, попаду некстати».
Когда Федору Михайловичу нужна была какая-
нибудь книга из тех, которые издавал Владимир Онуф-
риевич, она немедленно доставлялась ему. Иногда До-
стоевский просил ссудить его последней книжкой «ВБус-
ского вестника» < очередными главами «Анны Каре-
Ниной».
Однажды Софья Васильевна сообщила Достоевскому
план романа, задуманного ею на тему, подсказанную Фе-
дером Михайловичем, — о мечтателе.
— Я мысленно все развивала вашу идею, Федор Ми-
хайлович, — говорила Ковалевская. — Я представляю
себе человека бедного, живущего очень уединенно, со-
269

средоточенно и состарившегося за какой-нибудь умствен-
ной работой. Вследствие каких-нибудь внешних обстоя-
тельств в нем развивается непреодолимое желание раз-
богатеть во что бы то ни стало. Он начинает выиски-
вать способ для этого с той же терпеливой, односторон-
ней последовательностью, с которой всю жизнь вычис-
лял пути планет. И вот ему на ум приходит что-нибудь
вроде «адских часов» Томаса. Целые годы придумывает
сн и совершенствует детали своей машины; наконец она
готова, и он пускает ее в дело. При этом мысль о жер-
твах, о тех людях, которые должны погибнуть от его
машины, ему и в голову не приходит. |
Достоевский слушает молча. Софья Васильевна оста-
навливается, смотрит на него. Затем продолжает изла-
гать свой план:
— Даже мысль о богатстве отступает у мечтателя на
второй план. Он просто влюблен в свою машину. Его
математическую голову помешанного пленяет именно та
точность, с которой действует машина. Ему нравится,
что он может вычислить с точностью до секунды, когда
корабль пойдет ко дну. Корабль с машиной отплывает;
старик совершенно успокаивается. В самый вечер ката-
строфы он даже ни разу не вспоминает о машине. Вдруг
он чувствует внутреннее сотрясение: смотрит на часы —
настала минута. И вот тут ему вдруг становится ясно,
что он сделал. Старик, конечно, сходит с ума. Но дальше
фантазия моя уже не идет...
«Адские часы», которые составляют один из главных
элементов замысла Ковалевской, — это история престу-
пления, обошедшая тогда газеты всего мира. Америка-
нец Гомас соорудил начиненную динамитом машину, ко-
торая должна была в определенный момент в открытом
море взорвать выходивший из одного германского порта
пароход с застрахованным в большую сумму мало-
ценным грузом Томаса. Последний надеялся разбога-
теть на страховой премии за свой груз. Но 'Гомас пло-
хо рассчитал завод машины: она взорвалась в его ру-
ках, когда он собирался взойти на пароход. Вместе с
Томасом погибло много посторонних людей.
— Хотелось бы мне, Федор Михайлович, чтобы вы
написали что-нибудь в этом роде.
270

Федор Михайлович говорит, что он и сам думал раз-
работать историю Томаса в романе, но предоставляет
эту тему Софье Васильевне.
Осталось неизвестным, как намеревался Достоевский
использовать тему о маниаке, хладнокровно подготов-
ляющем гибель десятков и сотен людей ради осуще-
ствления своей математической идеи. Но план Софьи
Васильевны показывает, как в ее математическом уме
и писательском воображении претворился и видоиз-
менился случай с адской машиной американца: героя
привлекают уже не деньги, а самый процесс достижения
цели. Впрочем, в ее художественном творчестве, кото-
рым она занялась впоследствии, эта тема отражения не
нашла.
Одна встреча, относящаяся к этому времени, сослу-
жила Софье Васильевне литературную службу.
Однажды в передней позвонили. В комнату вошла
высокая молодая женщина в простой суконной шубке.
Черный головной платок почти совсем скрывал ее
AHILO.
— Извините меня, что я решилась вас беспокоить, че
будучи даже знакома с вами, — заговорила вошедшая.—
едавно я прочла о вас в газетах. Вы — хороший и
серьезный человек. Вот мне и пришло в голову, что вы
можете помочь мне советом.
Все это молодая женшина проговорила торопясь, но
чрезвычайно приятным грудным голосом. Она оказа-
лась Верой Сергеевной Гончаровой, племянницей жены
Пушкина, Наталии Николаевны.
Просьба посетительницы заключалась в том, чтобы ей
устроили свидание и переписку с женихом, арестован-
вым по «делу о революционной пропаганде в империи».
Софья Васильевна обещала помочь девушке. Она напи-
сала о просьбе Гончаровой Достоевскому, и Федор Му-
хаилович выхлопотал у своего хорошего знакомого, пред-
седателя петербургского окружного суда Кони разре-
шение на свидание Гончаровой с ее женихом Павлов-
ким.
Ни Ковалевская, ни Вера Сергеевна не знали, чго
Павловский дал на следствии слишком откровенные по-
казания.
271

Приговоренный к трехмесячному тюремному заключе-
нию, Павловский по ходатайству суда был освобожден
от наказания, переселился на жительство в Париж, где
и женился на Гончаровой.
История эта легла в основу сюжета романа «Ниги-
листка», написанного Софьей Васильевной через не-
сколько лет после описанной встречи.
Частым гостем Ковалевских был Менделеев.
Дмитрий Иванович любил беседовать с Ковалевской
о своей былой гейдельбергской жизни, о значении мате-
матики для различных областей естествознания. Гово-
рили также о последних картинах Репина и Куинджи,
о новых реалистических идейных течениях в 2KHBO-
писи.
Часто встречалась Софья Васильевна и с Сеченовыми,
когда они переехали в Петербург и поселились на Ва-
сильевском острове. Иван Михайлович любил поспо-
рить с хозяйкой. Повод находился всегда. То заговорят
о новом романе Льва ‘Толстого, то о политических
взглядах Достоевского. Часто Сеченов возмушался, что
Владимир Онуфриевич совсем забросил науку. Софья
Васильевна приводила обычные свои доводы: что вот
распутаются с долгами — и тогда оба они целиком от-
дадутся науке.
— Послушайте, что она говорит, — обращался знаме-
нитый физиолог к Марии Александровне. — 'Гаким
путем они никогда не освободятся от деляческой
суеты.
— Да вам на переезд с Петербургской стороны из
Военно-медицинской академии на Васильевский остров—
в университет — понадобилось шесть лет! — восклицала
Софья Васильевна.
— Сравнили! — хохотал Иван Михайлович. — Я из
академии ушел в Одессу, не желая быть в компании
с невеждами, забаллотировавшими Мечникова, и
шесть лет профессорствовал в Новороссийском универ-
ситете.
Владимио Онуфриевич редко бывал на домашних при-
емах. Тургенева и Достоевского он всецело предоставил
Софье Васильевне. Забегал в гостиную, когда приходили
профессора и академики-натуралисты. Эти встречи по-
212

немногу сглаживали отношение петербургских ученых к
Владимиру Онуфриевичу.
Профессор Артиллерийской академии по кафедре
минералогии, академик Гадолин, говорил Ковалев-
CKOMY:
— Почему бы вам, Владимир Онуфриевич, не высту-
пить с популярными публичными лекциями в Соляном
городке? Это будет хорошая практика в ожидании уни-
верситетской профессуры, к тому же она даст вам изве-
стность в обществе.
— Да я совсем не способен рассказывать публике на-
учные басенки, — отвечал Владимир Онуфриевич. — Я
больше люблю кабинетную работу. Мне бы в Академии
наук какое-нибудь место.
— За чем же дело стало? — восклицает Гадолин. —
Поговорим с Штраухом и уладим это.
— Я уже сам говорил с ним. Обнадеживает. Но мне,
признаться, теперь некогда. Вот устрою дела, сброшу
их с плеч и возьмусь за науку вплотную.
Академик Гельмерсен, геолог, тоже советует Владими-
ру Онуфриевичу начать чтение какого-нибудь курса для
поддержания связи с преподавательскими кругами.
— Мне бы хотелось читать палеонтологию млекопи-
тающих, — говорит Ковалевский, — а этот предмет как
раз у нас в загоне.
— Да, да, в университетах нужна кафедра палеонто-
логии, — соглашается престарелый ученый и развиваег
перед Владимиром Онуфриевичем идею учреждения гео-
логического комитета. — Гуда мы вас обязательно прни-
влечем.
— Вообше ко мне начинают привыкать, — говорит
Ковалевский Софье Васильевне после таких встреч. —
то они вообразили по моей книжке об экзамене, что
я просто ругатель и нигилист.
о строительная суета затягивала. Фантазия Влади-
мира Онуфриевича разыгрывалась.
— С домом по Девятой линии мы поступим, как Ко-
станжогло в «Мертвых душах», — говорил он Софье
Васильевне. — Я устрою на чердаке вокруг горячих
труб большую оранжерею с даровым отоплением. Надо
Учесть еще, что на Васильевском острове одна обще-
18 Семья Ковалевских 273

слвенная баня. Мы откроем в доме новые образцовые
бани!
Затем пошли рассуждения о преимуществах бетона и
пустотелого камня, о способе постройки — через под-
рядчика или под личным наблюдением. Остановились
на последнем.
Для начала строительства нужна была некоторая
сумма. Выручила Лермонтова, получившая после смерти
отца большое наследство. Скромная, тихая, боязлизая
Юленька стала пайшицей дома с банями, магазинами,
оранжереей.
Личные потребности Владимира Онуфриевича были
очень скромны. Попрежнему одевался он небрежно, на
внешность свою мало обращал внимания — некогда было.
Да и не к чему было одеваться при вечной беготне по
складам строительных материалов, при постоянном ка-
рабканьи по лесам и стропилам среди извести и кирпи-
ча. Но поддерживать широкий образ жизни надо было
для получения кредита. А материальное положение
этого не позволяло.
Тут снова появился Владимир Иванович Лихачев. Он
был очень богат и хотел иметь собственную газету. В
числе друзей Лихачева из писательского круга был жур-
налист Суворин. Вынужденный уйти из газеты «Петер-
бургские ведомости», в которой он помешал свои
фельетоны, Суворин объединился с Лихачевым и при-
обрел на имя последнего захудалую газетку «Новое
время».
При содействии группы писателей и либеральных об-
щественных деятелей «Новое время» было преобразовано
в большой ежедневный орган, успешно боровшийся с
самой распространенной тогда либеральной газетой «Го-
лос». Первое время в газете Суворина печатались Не-
Kpacos, Салтыков-Щедрин, ‘Тургенев, общественный
деятель Арсеньев, профессор-гигиенист Эрисман, мно-
гие радикальные журналисты.
Суворин оказался ловким руководителем газеты.
Но Лихачев понимал, что его надо освободить от мел-
кой, хотя и очень важной в газетном деле органи-
заторской работы. Кроме того, нужно завести свою ти-
пографию. Вообще полезно иметь в газете «своего» чело-
274

века — энтузиаста, хлопотуна, волнующегося каждой ме-
лочью. Главное, что было нужно и Лихачеву и Сувори-
ну, — это получить такого работника без больших затрат.
Лихачев вспомнил про Ковалевского, про его большой
опыт в типографско-издательском деле, про разносто-
роннюю образованность и, главное, способность с энту-
зиазмом отдаваться делу. Владимир Онуфриевич был
приглашен в новую газету пайщиком и оказался для
нее незаменимым сотрудником. Он выхлопотал у адми-
нистрации разрешение открыть типографию, и Лихачев
купил ее на имя Ковалевского. .
Софье Васильевне тоже предложили участвовать в га-
зете. Она писала для «Нового времени» научные. об-
зоры и театральные рецензии.
Владимир Онуфриевич завертелся в новом вихре: ра-
ботал в газете в качестве фактического редактора, был
ночным выпускающим, писал безыменные передовые
статьи, репортерскую хронику и научно-популярные
фельетоны за своей подписью. Он приглашал сотрудни-
ков для газеты.
Через Жаклара Владимир Онуфриевич снесся с участ-
ником Коммуны писателем Жюлем Валлесом, прося его
посылать в «Новое время» корреспонденции из Лондона,
где Валлес жил в эмиграции.
В то же время Ковалевский продолжал вести построй-
ки и свое издательство.
В начале февраля 1876 года пробыл два дня в Пе-
тербурге профессор Гельсингфорского университета
Миттаг-Леффлер. Он был одним из любимых учеников
Вейерштрасса, который просил его зайти к Ковалевской,
попенять ей за то, что она совсем оставила математику
и не пишет своему учителю.
Сначала Софья Васильевна отнеслась к Миттаг-Леф-
флеру очень холодна. Шведский математик истолковал
это как смущение Ковалевской перед посланцем Вейер-
штрасса.
Но скоро она увлеклась разговором на математиче-
ские темы и оживилась. Когда Миттаг-Леффлер соби-
рался уходить, в гостиной Софьи Васильевны появился
профессор Московского университета Максим Максимо-
вич Ковалевский.
, 275

По просьбе Софьи Васильевны Швед остался. Зна-
комясь с ним, Максим Максимович заявил, что он
только однофамилец хозяйки дома.
— Мне часто приходится делать это предупрежде-
ние в Западной Европе, особенно когда я нахожусь
среди натуралистов. Услышав, кто я, они Постоянно го-
ворят о замечательных исследовательских талантах всей
семьи Ковалевских.
Обращаясь к Софье Васильевне и комически разводя
руками, Максим Максимович добавляет:
— Не’`так-то лестно объяснять, что я хоть и Федот,
да не тот.
Миттаг-Леффлер ушел вместе с Максимом Максимо-
вичем. Переходя через Дворцовый мост, он все время
говорил о впечатлении, которое произвела на него Софья
Басильевна:
— Скажу вам, коллега, что я с некоторым сжепти-
цизмом относился к госпоже Ковалевской. Но теперь
вижу, что ошибся. Она очаровательна как женщина.
Когда она говорит, ее лицо освещается выражением жен-
ской доброты и высшего ума. Это действовало на меня
прямо ослепляюще. Ёе простое и естественное обращение,
без всякого следа педантизма или притворства, сильно
располагает к ней. А когда эта светская женщина заго-
ворила о функциях, то мне было радостно слушать не-
обыкновенную ясность и точность ее выражений. Я вполне
убедился в глубине ее научных знаний и понимаю, по-
чему Вейерштрасс считает ее наиболее одаренной из
всех, кто учился у него.
— Я вижу, что вы не на шутку увлечены моей со-
отечественницей, — сказал Максим Максимович, когда
швед умолк. — Вполне разделяю ваше мнение о гос-
поже Ковалевской, кроме, конечно, математики, где я
профан.
— Однако, — заметил шведский математик, — я хочу
предложить госпоже Ковалевской приват-доцентуру в на-
шем университете.
— Я первый буду приветствовать ваш университет,
если он пригласит нашу соотечественницу в качестве
профессора. Я тем более буду этому рад, что, к сожале-
нию, не разделяю оптимизма тех моих коллег-математи-
276

ков, которые полагают, что госпожа Ковалевская сумеет
получить в нашем университете ученую степень. ..
— Вы сомневаетесь в ее способностях? — удивился
швед. |
— Я сомневаюсь, допустят ли ее к экзамену и к за-
шите диссертации. А если оча получит степень, то ее ни
за что не допустят к преподаванию в русском универси-
тете. В этом я. к прискорбию, даже уверен.
Ни Миттаг-Леффлеру в Гельсингфорсе, ни Максиму
Ковалевскому в Москве не пришлось встретиться с
Софьей Васильевной в качестве доцента или магистра
математики. Прошло несколько лет, полных тревог и
волнения, прежде чем она вернулась к науке.
Началась война 1877 года. Суворин на несколько чне-
дель поехал в Европу и на Балканы. Владимир Ону-
фриевич один вел большое газетное хозяйство. Для него
сняли комнату рядом с помещением редакции в центре
города, и он стал случайным гостем в своей квартире
на Васильевском острове.
Вернувшись в Петербург, Суворин напечатал в газете
письмо в редакцию о заслугах Ковалевского перед «Но-
вым временем», однако решающего голоса Владимиру
Онуфриевичу в газете не давали.
Рост тиража «Нового времени» потребовал расшире-
ния типографии. Владимир Онуфриевич поехал, по
просьбе Суворина, в Париж для приобретения печат-
ной машины новой системы, а -оттуда съездил на
несколько дней в Лондон. Всюду он встречал своих
ученых друзей. Они упрекали его за измену палеонто-
логии.
Ковалевский оправдывался обстоятельствами, обещал
в скором времени вернуться к научной работе и роздал
друзьям свою только что вышедшую в свет, сильно за-
тянувшуюся печатанием, большую монографию об
антракотерии.
Александр Онуфриевич был сильно огоочен известием
об участии брата в газете. На его укоры Владимир Ону-
Фриевич отвечал, что заниматься этим будет не-
долго — только обеспечит себе безбедное сушествование.
«Да, душа моя, — каялся он, — меня вот можно бра-
нить: отбился от занятии, залез в этакую газетную
277

тину, которая меня мучит, потому что чуть не еже-
дневно надо жилиться и писать статьи о предметах, ко-
торыми мало интересуешься».
Он признавал, что в газету пошел напрасно, но до-
бавлял, что все-таки она помогла ему безбедно прожить
некоторое время.
Софья Васильевна тоже писала Александру Онуфрие-
вичу: «На нынешнее лето мы, к сожалению, решительно
привязаны к Петербургу. Зато нынешнею осенью кон-
чается период практической деятельности Володи и снова
настает эпоха научных занятий. Когда конец так бли-
зок, то смешно роптать и жаловаться на судьбу».
Впрочем, у Александра Онуфриевича тоже был пе-
риод, когда он заразился всеобщим увлечением и по-
думывал о строительных и земельных операциях. Не-
сколько недель он, вместе с профессором физики Умо-
вым, занят был мыслью о покупке за десять тысяч руб-
лей дома стоимостью в сто тысяч. Оба вычисляли про-
центы, сопоставляли доходы с расходами, прикладывали,
во сколько лет выплатят огромный долг банку, если ку-
пят ту или другую недвижимость. Жодили по банкам,
возились с посредниками, ездили осматривать дома на
окраинах Одессы и поместья в ближайших к городу райо-
нах. Больше всего соблазнял их пример барона Стуарта,
который забросил зоологию и занялся исключительно
банковскими делами. К счастью, охватившая Умова и
Ковалевского спекулятивная горячка скоро кончилась.
Она прошла без ущерба для их научных занятий и для
их денежных средств.
Суворин упрочивал и увеличивал свое состояние всеми
мерами. Когда подоспел крах книжных магазинов Чер-
кесова — Евдокимова, все их предприятие перешло к Су-
ворину и Лихачеву. К предварительным переговорам
привлекли и Владимира Онуфриевича, как одного из
крупнейших кредиторов Черкесова. Но к этому времени
уже достаточно раскрылись замыслы Суворина.
Приспособляясь к вкусам буржуазной интеллигенции
и торгово-промышленного класса, Суворин стал менять
направление газеты. Начала постепенно вырисовываться
се реакционная сущность. Все приличные люди ушли из
суворинского «Чего изволите», как назвал газету Сал-
278

тыков-Щедрин. Меньше всего Суворин удерживал Кова-
левских: радиканые взгляды их теперь были ему не
ко двору. Они ушли от Суворина без денег, без пая,
без своей доли в книжном имуществе черкесовского ма-
газина.
Вскоре после ухода Ковалевского из газеты ему пред-
ставилась возможность включиться в работу Акаде-
мии наук. «Надо тебе сказать, — писал Владимир Онуф-
риевич брату весною 1878 года, — что Академия про-
сила меня предпринять в течение двух лет поездки на
Волгу для отыскания костей, но так как на этот год все
деньги израсходованы, то просили меня ехать на свой
счет, зато в будущем марте они обязуются выдать
1600 за этот и за будущий год».
Ковалевский решил. отказаться от предложения, так
как не в состоянии был кредитовать Академию наук.
Кроме того, нельзя было бросить строительство, нахо-
дившееся в полном разгаре.
Домашняя жизнь Ковалевских шла попрежнему, с той
лишь сушественной разницей, что брак их стал, наконец,
фактическим. Одно время Софья Васильевна увлеклась
маленьким сыном Анны Васильевны и все говорила
мужу:
— Для кого мы живем? Кому мы оставим состояние,
которое создаем с такими усилиями? То ли ‘дело твой
брат! Трое детей, и все такие хорошие — прелесть. Как
счастлива Татьяна Кирилловна!
Скоро это счастье досталось в удел и Софье Василь-
евне. У Ковалевских родилась дочь, которую назвали в
честь матери Софьей. Девочка вытеснила из головы Ко-
валевской все расчеты по дому, по издательским и дру-
гим делам.
Увлеченная петербургской суетой и заботами о вос-
питании дочери, Софья Васильевна не заметила, как на-
двинулась катастрофа. То, что плыло в руки Лихачева
и Языкова, ускользало от Владимира ФОнуфриевича.
осле многих неудачных попыток поправить пошатнув-
шееся материальное положение, банкротство Ковалев-
ских стало неотвратимым. Их делами распоряжались
крелиторы. «Как мы справимся, — писал Владимир
(Энуфриевич брату, — я решительно и представить себе
279

не могу. У Софы все еше сушествуют какие-то надежды
на устройство дела, но у меня их положительно нет и по
той простой причине, что здание возведено в таких раз-
мерах и в такой стоимости, что оно не окупает всех
процентов и неминуемо должно погибнуть».
Владимир Онуфриевич совсем растерялся, увидев крах
своих коммерческих увлечений. У Софьи Васильевны
оказалось больше выдержки и трезвости суждения. Она
поняла, наконец, что ни строительством, ни другими
комбинациями не удастся создать обстановку для буду-
щих научных занятий. Надо было приступить к ним
сейчас же, не ожидая лучших времен. И она, решительно
отказавшись от приемов и выездов, достала старые
тетрадки. Найдя в них свою работу о приведении абе-
левских функций, Софья Васильевна показала ее акаде-
мику Чебышеву.
Пафнутий Львович прочитал рукопись и сказал:
— Тетрадка ваша очень отсырела на чердаке, но
заключающиеся в ней мысли отличаются новизной
н свежестью. До сих пор этого еше никто не выска-
зывал.
Чебышев посоветовал Ковалевской перевести работу
на русский язык и прочитать ее в ближайшем заседании
происходившего тогда в Петербурге шестого съезда есте-
ствоиспытателей и врачей.
Доклад Софьи Васильевны был выслушан с большим
интересом. Присутствовавший на съезде Николай ЁЕго-
рович Жуковский стал горячим поклонником ее даро-
вания. Климент Аркадьевич Тимирязев возобновил во
время съезда знакомство со своей давнишней геидель-
бергской приятельницей. Он явился одним из самых
энергичных сторонников допущения Софьи Васильевны
к магистерскому экзамену в Московском университете,
когда Ковалевская через несколько лет переехала в
Москву.
Александр Онуфриевич тоже прибыл на съезд; он
сильно страдал, видя, как плохо обстоят дела Влади-
мира Онуфриевича. В перерыве между двумя заседа-
ниями съезда Александр Онуфриевич улучил момент
и попросил Софью Васильевну сказать ему правду о по-
ложении вещей.
280

‚ — Только избавьте от всяких успокоений, — гово-
рил он. — Изложите мне все с пессимистической точки
зрения.
Софья Васильевна засыпала его цифрами, названия-
ми банков, именами кредиторов, расчетами доходов и
расходов по строяшемуся дому и т. п.
Разговор с Владимиром Онуфриевичем показал, что
положение безнадежно. Уезжая из Шетербурга, Але-
ксандр Онуфриевич настойчиво убеждал брата приехать,
в случае необходимости, в Одессу вместе с Софьей Ва-
сильевной и дочерью.
В этом печальном положении Владимир Онуфриевич
получил еше один удар, бессмысленный и беспошадный.
Операции с домами, постройка бани, участие в «Новом
времени», недовольство многочисленных мелких креди-
торов из числа переводчиков и редакторов его изда-
ний — все это вызвало новые разговоры о Ковалев-
ском в эмигрантских кружках. ГПовторялись старые
сплетни о подозрительном счастье Владимира Ковалев-
ского при арестах шестидесятых годов и добавлялись
новые небылицы, бросаюшие пятна на моральный облик
выдаюшегося ученого и честного человека.
Слухи и шопоты поползли по гостиным знакомых Со-
фьи Васильевны, переходили из профессорских кабине-
тов в университетские лаборатории, распространялись в
конторах деловых людей, связанных с коммерческими
предприятиями Ковалевского.
Оправдываться Владимир Онуфриевич не мог. Никто
не говорил при нем открыто, и нельзя было выступить
с устными объяснениями. Нельзя было опровергнуть
клевету в печати, отечественной или зарубежной, по со-
ображениям цензурным и всякого другого свойства.
Крах разразился. И хотя, как писал Владимир Онуф-
риевич брату, «в последние недели Софа выказала чудеса
энергии и настойчивости», благодаря которым Ковалев-
ским казалось, что они спасутся, — их материальные
обстоятельства запутались окончательно. Надо было ру-
бить узел. Это сумела сделать Софья Васильевна. При-
ветливый прием, оказанный Софье Васильевне на съездс.
ободрил ее. Она вернулась к науке и уже больше нс
отходила от нее.
28}

Попытки же Владимира Онуфриевича вернуться к на-
учным занятиям были безуспешны. Творческая фанта-
зия подсказывала новые замыслы, возникали планы но-
вых научных работ, но осуществлять их Ковалевский
уже не мог.
Софья Васильевна уехала с дочерью в Москву к Лер-
монтовой, которая отвела им квартиру в своем доме на
Садовой. Звала с собой Владимира Онуфриевича, но он
поехал к брату в Одессу.

Глава длвадцать пятая
ШЕСТНАЛЦАТЬ ТВОРЧЕСКИХ ЛЕТ
лександр Онуфриевич занимал кафедру зоологии в
Одессе шестнадцать лет, читая специальный курс
зоологии и эмбриологии. Время одесской профессуры Ко-
валевского было эпохой расцвета науки в Новороссий-
ском университете.
Называя одесских профессоров в своих воспоминаниях,
хорошо знавшая их Вера Александровна Чистович (дочь
Александра Онуфриевича) пишет: «Они были совер-
шенно исключительные люди; все были какие-то под-
вижники науки, для которой они жили и которой все
приносилось в жертву. Все почти были люди семейные,
их жены были вполне подходяшими спутницами их жиз-
ни. Они понимали вполне и ценили работу мужей и
могли служить образцами дружной семейной жизни и
взаимного понимания и деликатного внимания».
Воспоминания друзей и учеников профессора Ковалев-
ского с самой лучшей стороны характеризуют жену
его Татьяну Кирилловну. Сам Александр Онуфриевич
считал свою одесскую жизнь раем по сравнению с Ка-
занью и Киевом.
В Новороссийском университете в то время учились
люди, прославившие впоследствии русское имя далеко
за рубежами родины. Среди них: знаменитый советский
химик академик Зелинский, советский бактериолог по-
четный академик Гамалея. бактериолог, президент Ук-
раинской Академии наук Заболотный, геолог и палеон-
283

толог академик Андрусов и многие другие крупные
ученые.
Академик Заболотный рассказывает в своих воспо-
минаниях, что лекции Александра Онуфриевича всегда
усердно посещались студентами, хотя он, «будучи ве-
ликим ученым, не мог считаться блестящим лектором в
вульгарном смысле этого слова». Гоявляясь в аудито-
рии, профессор Ковалевский вначале смушался. Но сто-
ило ему начать лекцию или взять мелок у доски, как
он тотчас оживлялся и читал с увлечением. О застенчи-
вости Александра Онуфриевича в аудитории пишут также
Чистович и Мечников. Смушение и постоянные сомне-
ния в своих преподавательских способностях заставляли
Александра Онуфоиевича не раз подумывать об уходе
из университета. Но внимание со стороны ‘студентов да-
вало бодрость и силу продолжать педагогическую дея-
тельность.
Ковалевский обычно начинал свои лекции с сушества
предмета и заинтересовывал слушателей «внутренним
содержанием курса».
Многие отделы Ковалевский читал исключительно на
основании своих исследовайий, но студенты никогда не
слышали: «Мне удалось открыть», «я показал» и проч.
«Мы знали, — рассказывает академик. Заболотный, —
что Александо Онуфриевич силен той беспредельной
преданностью научной правде, которая составляла пре-
обладающую черту его характера и которая прооывалась
даже в изложении, повидимому, сухих вешей. Молодежь
чувствовала эту чистоту интересов и невольно льнула
к нему. Нигде не чувствовалось так хорошо, как у него
в аудитории. Александр Онуфриевич знал в лицо всех
своих слушателей и, в случае длительного отсутствия
кого-либо, всегда осведомлялся о причине».
Свой метод преподавания профессор Ковалевский так
охарактеризовал в речи на торжественном чествова-
нии по поводу двадпатипятилетия его научной деятель-
ности:
— Я всегда стараюсь выдвигать на первый план си-
стематически располдженные факты и предоставляю им
говорить за себя. Группировка их должна привести вни-
мательного слушателя к самостоятельному заключению,
284

Александр Онуфриевич оживлял свои лекции образ-
ными сравнениями. Один Из его тогдашних слушателей,
советский математик профессор Каган рассказывает, что
на лекции о происхождении видов профессор Ковалев-
ский говорил:
— Нет такого сказочного существа, нет такого фанта-
стического порождения народной фантазии, которую
естествоиспытатель не обнаружил бы в живой природе
в настоящем или даже в прошлом. Все эти летающие
драконы, многоголовые гидры, стоглазые змеи, все они,
можно сказать, некогда существовали. Более того, на-
родная фантазия бледнеет перед теми причудливыми
формами, которые открывает естествоиспытатель, восстга-
навливающий ход эволюции по тем скудным следам, ко-
торые нам сохранила история земли.
Лекции Александра Онуфриевича посещались не
только студентами-естественниками, но и посторонними
слушателями. Круг его знаний был очень широк. Але-
ксандр Онуфриевич любил искусство и художественную
литературу. Во время своих многочисленных загранич-
ных путешествий, когда его мысль была поглощена
строением и развитием микроскопических органов мель-
чаиших морских животных, он посешал музеи, театры,
осматривал местные достопримечательности.
умственным интересам учащейся молодежи про-
фессор Ковалевский относился осторожно и участливо.
Особенно привлекали студентов практические занятия
в лаборатории Ковалевского, отдававшего в их распоря-
жение вывезенный из научных экскурсий материал.
В лаборатории Александр Онуфриевич обходил сту-
дентов, занимающихся проепарировкой какого-нибудь
морского ежа или звезды, и, следя за работой, делился
своими сведениями и опытом. Он настойчиво рекомен-
довал своим ученикам срисовывать приготовленные пре-
параты. Такие рисунки, говорил он, помогают обращать
внимание на подробности и навсегда запоминать детали
препарата. В случае неудачи Александр Онуфриевич на-
ходил слово утешения, старался найти причины и до-
биться успеха.
студентами профессор Ковалевский разговаривал
всегда как с товарищами по научным исследованиям.
285

Занимаясь с ними в лаборатории, он говорил: «Не слу-
чалось ли вам видеть?», «Как вы полагаетер», «А мо-
жет быть, было бы лучше так сделать?» Работающих
это окрыляло, и каждый старался сам увидеть, сообра-
зить, получше сделать. Профессор радовался, когда кому-
нибудь что-либо удавалось. Добрая, искренняя улыб-
ка озаряла его с виду суровое лицо, и он, смеясь дет-
ским смехом, весело говорил: «Ну вот хорошо, а теперь
попробуем дальше. Не возьметесь ли исследовать дру-
гих особей этого животного или попробовать другой ме-
тод приготовления препаратов или окраски?»
С работающими в лаборатории Александр Онуфрие-
вич ежедневно обсуждал удачи и неудачи, намечал даль-
нейший ход работы и нередко цитировал на лекциях ре-
зультаты студенческих исследований. Особенно интерес-
но было с ним на экскурсиях в окрестностях города, на
лиманах, в Крыму для ознакомления с фауной Севасто-
польской бухты. Он проводил на экскурсиях со студен-
тами все время с утра до вечера. Знал каждую бухточ-
ку, где можно найти нужных животных. Результаты
дневного улова привозили на станцию, и там, в лабора-
тории, все вместе разбирали добычу.
Кроме университетской лаборатории, Александр Онуф-
риевич любил работать дома. Через два года после пе-
реселения в Одессу он устроил у себя на квартире не-
большую лабораторию.
Прибыв. в Одессу осенью 1874 года, Александр Онуф-
риевич не мог сразу получить квартиру для своей се-
мьи, состоявшей из пяти человек. Но вскоре обзавелся
очень скромным помещением в университетском доме.
Ученому-натуралисту было тесно в городской квар-
тире. Ему вообще не нравилась жизнь в городе. «Вечно
волнующийся, — рассказывает его дочь, — с постоянными
мучительными головными болями, он с трудом перено-
сил городскую. сутолоку».
Ковалевский решил поселиться в отдаленном от цен-
тра и университета глухом предместье — Молдаванке,
где купил в 1876 году дом.
Дом № 19 по Разумовской улице, на Молдаванке,
был большой, с огромным садом, занимавшим целый
квартал. Вокруг дома росли редкие для юга хвойные де-
286

peBbaA. В саду было много цветов, фруктовых AEPEeBHEL.
Александр Онуфриевич с увлечением’ занимался раз-
ведением роз, плодовых деревьев, винограда, спаржи,
вечно возился с каталогами садоводства. Очень гор-
дился подобранными им ранними сортами земляники и
винограда. Завел образцовый пчельник со стеклянным
ульем.
Весь досуг Александр Онуфриевич проводил на воз-
духе, за физической работой в саду и детей своих при-
учил помогать ему в этих занятиях. Детям он посвящал
много времени. «Читал нам вслух, — вспоминает Вера
Александровна, — следил за учением, постоянно был в
курсе педагогических течений. Мы много экскурсирэ-
али с ним, помогали в собирании нужного ему мате-
риала и были в курсе работ, — конечно, по мере разу-
мения». |
Домашняя лаборатория была оборудована и содержа-
лась в образцовом порядке. Александр Онуфриевич был
очень аккуратен, не выносил неряшливости и разгиль-
дяйства. Ничего показного не любил, но во всем тре-
бовал точиости.
Его рабочий стол могла убирать только жена. Она
всегда следила за тем, чтобы все нужное было под ру-
кою, и всячески оберегала покой мужа. «Как сейчас
вижу встревоженное лицо отца, — рассказывает Вера
Александровна, — когда кто-нибудь посторонний под-
ходил к его рабочему столу и брал в руки одну из
CK AAHOK.
У нас, если мы случайно забывали дисциплину, он
осторожно брал вещь из рук и ставил на место. Взять
ее у постороннего он не решался, а только тревожно
следил за действиями «неприятеля», и уже на нашу до-
лю выпадала обязанность сказать, что трогать ничего
нельзя».
Дети помогали отцу в лаборатории. «Началась моя
помощь, — вспоминает другая дочь Александра Онуф-
риевича — Лидия Александровна, — ловлей насекомых,
что, конечно, было очень весело. Скучнее было ежедневно
их кормить, противны были личинки больших мух,
кишащие в мясе; шелковичные черви тоже перешли в
постоянное мое ведение. Я собирала листья шелкови-
287

ЦЫ — у Нас было три огромных дерева, убирала грязь и
прочее. Затем Понемногу и постепенно меня допустили
до мытья стеклышек, а потом — это была большая гор-
дость — я начала резать на микротоме и красить пре-
параты».
Утром Александр Онуфриевич уезжал в университет,
где оставался до трех часов. Возврашался к обеду. []о-
сле отдыха работал в лаборатории. В сумерки — общая,
семейная прогулка в саду.
«Отец нежно любил мать, и жили они удивительно
дружно. Мы никогда не видели дома ничего, кроме
любви, ласки и взаимной уступки. У мамы не было ни-
какой другой заботы, кроме заботы об отце.
Всегда и при всех обстоятельствах отец был главным,
и забота мамы: была о нем. Она всюду, куда бы мы ни
приехали, необыкновенно быстро устраивала удобно и
уютно так, чтобы отцу, кроме своей работы, никакой за-
боты не было. Отец был высшим авторитетом: что он
говорил, все исполнялось. Доброта его, любовь и забота
о нас были так велики, что никогда ему не приходилось
повышать голоса. За всю жизнь я ни разу не помню
этого».
Несмотря на отдаленность Разумовской улицы от
центра, в доме Ковалевских постоянно бывали гости.
Самыми близкими друзьями были Илья Ильич и Ольга
Николаевна Мечниковы. Часто приезжали известный
физик Николай Алексеевич Умов, знаменитый византи-
вист Федор Иванович Успенский и другие.
Приезд Мечникова был, — по свидетельству доче-
рей, — всегда большой радостью. Илья Ильич кипел,
горячился, спорил, вносил бурное оживление в дом. Он
любил рассказывать о своем детстве, и это всем очень
нравилось. Когда же поднимались разговоры об универ-
ситетских делах, споры, критика, — тогда девочек «эва-
куировали».
Самыми близкими людьми после Мечниковых были
Умовы.
Из друзей отца Лидия Александровна вспоминает
также профессора химии Петра Григорьевича Мели-
кишвили. «Он был грузин, добрый, страшно стесняю-
щийся и скромный. Мы все его очень любили. Меч-
288

А. О. Ковалевский (1890 204)

той его жизни был университет в Грузии. И он действи-
тельно дожил до этого и умер в Тифлисе (в 1927 году)
профессором и ‘ректором Грузинского университета.
Отец очень любил его, и часто они вместе ездили на
Кавказ».
В Одессе Александр Онуфриевич принимал деятель-
ное участие в общественной жизни. Работал в обществе
естествоиспытателей при университете, читал там науч-
ные доклады и руководил заседаниями. Выступал часто
¢ публичными лекциями в пользу недостаточных сту-
дентов. Много потрудился Александр Онуфриевич и как
член комиссии по созданию в Одессе Высших женских
курсов.
Избранный депутатом городской думы, Ковалевский
работал главным образом по народному образованию.
Он был попечителем городских школ и членом комитета
помощи учителям и учительницам. Ограждал их от прни-
теснений учебной и обшей администрации, заступался
за них, выступая ходатаем перед городскими заправи-
лами.
Как профессор естественного факультета и депутат ме-
стного самоуправления, Александр Онуфриевич уделял
также время работе в комиссии по санитарному оздоро-
влению города, Привлекали его к работе по борьбе с
вредителями на свекловичных полях юго-западного края
и виноградниках Бессарабии.
Для уничтожения филоксеры, губившей виноградни-
ки, Александр Онуфриевич предложил самый радикаль-
ный способ — обкуривание их сернистым углеродом. Та-
кой метод был связан с уничтожением части зараженных
насаждений. Собственники крупных виноградников в
Бессарабии подняли страшный шум. Они предпочитали
заражать соседние участки мелких виноградарей, вызы-
вать настоящие эпидемии филоксеры, не желая нести
сравнительно небольшие убытки, связанные с полным
оздоровлением района. Бессарабских плантаторов поддер-
жала часть местной и столичной прессы. «Долгое время
Ковалевскому пришлось выносить настоящую травлю со
стороны многочисленных признанных и непризнанных
журналистов», — пишет Мечников. Александр Онуфрие-
вич, однако, стоико выдерживал все эти неприятности,
19 Семья Ковалевских 289

‘находя опору в филоксерной комиссии, состоявшей из
товаришей по университету и учеников.
Помогал также Александр Онуфриевич своему другу
Мечникову в устройстве и налаживании работы на со-
зданной им первой в России бактериологической стан-
ции. Сотрудниками Ильи Ильича были доктора Бардах
и Гамалея. Общими усилиями они поставили дело про-
тивозаразных прививок на большую высоту. Следуя тра-
дициям, завещанным первыми руководителями одесской
станции, Последующие работники сделали ее образцо-
вым показательным учреждением.
При советской власти маленькая одесская станция раз-
рослась в Бактериологический институт имени Мечни-
кова.
В университете Александр Онуфриевич примыкал к
прогрессивной группе профессоров. Через младших пре-
годавателей, лаборантов и других начинающих ученых
эта профессура была связана с передовым студенче-
ством. Пользуясь, в легальных рамках, ее поддержкой,
студенты сумели создать в университете сильное ради-
кальное ядро, которое имело своих представителей в ре-
волюционных организациях.
Прогрессивные профессора выступали в защиту уча-
щейся молодежи, подвергавшейся преследованию поли-
ции за участие в освободительном движении. Они брали
студентов на поруки, давали им временное убежище в
своих лабораториях и квартирах, ходатайствовали перед
администрацией за арестованных.
Отношение Александра Онуфриевича к студентам вы-
зывало недовольство властей. По воспоминаниям ака-
демика Заболотного, Ковалевский «с трогательной за-
ботливостью всегда старался выручить» исключенных
из университета за выступления против полицейского
самовластья и помочь им вернуться к занятиям наукой.
Лидия Александровна рассказывает, что ее отец «долго
и взволнованно ходил по комнатам, когда ему надобно
было ехать за кого-нибудь хлопотать».
Эти хлопоты приносили Александру Онуфриевичу не-
‚мало неприятностей. Его часто вызывали представители
власти «для отеческого внушения». Особенно усилилось
недовольство властей Ковалевским, когда“он был в
290

конце семидесятых годов избран проректором универ-
ситета.
Нравственный и научный авторитет Ковалевского был
очень велик у молодежи всех оппозиционных направле-
ний. Он ссвершенно не склонен был считать должность
проректора жандармской, как того требовало царское
правитсльство. Вслед за великим Пироговым он го-
корил:
— Люблю и уважаю молодость, потому что помню
свою.
Проректорство оказалось нелегким и довело Алексан-
дра Онуфриевича до серьезной болезни. Ольга Никола-
евна Мечникова вспоминала впоследствии, что «врачи
поставили диагноз падучей болезни, так как припадки
очень походили на эпилептические. Повторялись они
изредка в течение некоторого времени». Ольга Никола-
евна считает, что заключение врачей было все же оши-
бочным.
Так или иначе, после двухлетнего пребывания в дол-
жности проректора Александру Онуфриевичу пришлось
отказаться от нее и просить длительный заграничный
отпуск для поправления здоровья. В Ницце и Марселе
Ковалевский вместе с семьей провел девять месяцев.
Здесь он не только лечился и отдыхал, но вел также уси-
ленную научную работу.
Александр Онуфриевич трудился неутомимо. Ёжегод-
ные научные экскурсии заполняли его летние и зимние
университетские каникулы. Они давали материал для
исследований, обогашавших эмбриологию и прославляв-
ших русскую науку за рубежом. Но Александр Онуф-
риевич не ограничивался непродолжительными экскур-
сиями. За время своей одесской профессуры он выезжал
несколько раз в командировки, иногда на весь учеб-
НЫЙ ГОД.
научном отношении одесский период жизни Кова-
левского делился на две части. В течение десяти лет по-
сле переезда из Киева он продолжал свои эмбриологи-
Ческие исследования. Затем перешел к работам по срав-
нительной физиологии, которые дали такие же важные
для биологии результаты, как и прежние его исследо-
вания.
+ -
291

И эмбриологические и физиологические работы Але-
ксандра Онуфриевича одинаково проникнуты идеей един-
ства животного мира, объясняемюй общностью проис-
хождения. Доказательству этого единства был посвя-
щен уже первый научный труд Ковалевского — диссер-
тация о ланцетнике.
В 1882 году была закончена монография о низших
моллюсках — хитонах. В этой первоклассной работе за-
мечательно полно, последовательно и точно описано все
развитие хитонов, — с начала дробления и вплоть до
формирования животного. Академик В. М. Шимкевич
в своем очерке жизни и деятельности А. О. Ковалев-
ского заявляет, что исследование Ковалевского о хитонах
перевернуло все рассуждения зоологов о происхо-
ждении моллюсков. К своему описанию Александр Онуф-
риевич приложил прекрасные, тщательно выполненные
рисунки, которые до настоящего времени воспроизво-
дятся во многих руководствах по эмбриологии.
Одновременно Ковалевским была опубликована боль-
ая, очень ценная работа.о другом животном из класса
моллюсков — денталии. Александр Онуфриевич при-
вел здесь много интересных сравнений развития дента-
лии с развитием других моллюсков и установил ряд
ошибочных выводов западноевропейских ученых.
Большой научный интерес для сравнительной эмбрио-
логии представили исследования Ковалевского о мол-
люсках-неомениях. Об этих только что открытых тогда
животных появилось уже несколько работ немецких и
норвежских зоологов. Все они так искусно перепутали
концы и начала, что даже Александр Онуфриевич был
введен в заблуждение. Но когда он взялся за дело, то
сразу же установил истину.
«Одновременно с неоменией горгонофила, — сообщает
Александр Онуфриевич, — была открыта мною и дру-
Гая неомения, паразитирующая на благородном корал-
ле». Эта неомения значительно отличалась от первой.
Тогда как та была неподвижным, вялым животным,
кораллофила очень быстро бегала По поверхности тела
коралла и по своему внешнему виду, именно окраске,
была необыкновенно похожа на наружный покров ко-
ралла. Животное это обладает способностью приподы-
292

мать и опускать чешуйки и тем самым «проявлять или
скрывать свой красный цвет». Это удивительное при-
способление окраски открытой Александром Онуфриз-
вичем неомении к коралловым покровам является одним
из ценных подтверждений теории естественного от-
бора.
Следуюшее открытие в рассматриваемой группе про-
извело особенно большое впечатление в ученом мире.
Александр Онуфриевич сделал о нем доклад на шестом
съезде естествоиспытателей и врачей в декабре 1879 года.
Удивительное животное, найденное им в начале семи-
десятых годов в Красном море, представляло собой об-
разец переходного состояния между двумя видами
беспозвоночных Так как это открытие подтвердило
высказанное еше раныше Мечниковым предположение
о сходстве этих видов, то Александр Онуфриевич на-
звал найденное им животное ценопланой Мечникова.
Свое заключение о ценопланах Ковалевский сделал после
нсследования единственного добытого им экземпляра
этого редкого животного.
Дальнейшие находки полностью подтвердили сго вы-
БОДЫ.
К блестяшим работам одесского периода относятся
исследования Ковалевского о развитии членистоногих,
главным образом насекомых. Для исследования процес-
сов, происходяших во время преврашения насекомых, он
«избрал одну из ‘обыкновенных мух, — пишет Мечни-
ков, — проработал историю ее метаморфозы со свой-
ственным ему мастерством. Он шаг за шагом проследил
ичезновение личиночных органов, показал, что главней-
шие из них исчезают потому, что поедаются и перевари-
ваются блуждаюшими клетками личинки. Эти клетки,
столь прожорливые по отношению к некотооым тканям,
становятся, однако же, бессильными, чтобы поесть мю-
лодые нарождаюшиеся ткани, которые успевают раз-
вИТЬся в новые органы взоослой мухи».
Эти исследования подвергались критике некоторых
других зоологов, оспаривавших выводы Александра
нуфриевича. Но, как заявлял Мечников спустя почти
два десятилетия после опубликования ‘работ Ковалев-
ского, добытые им данные «остались прочным и пен-
293

ным вкладом в науку». Гакую же оценку указанной ра-
боте дал академих Шимкевич. |
Спустя сорок лет профессор А. Д. Некрасов отме-
тил в обзоре научного наследия Александра Онуфрие-
вича, что метаморфоз мух был исследован и до Кова-
левского. Назвав несколько весьма звучных зоологиче-
ских имен, автор обзора добавил: «Но почему и как со-
вершается распад при метаморфозе тканей личинки, это
было совершенно не выяснено. В картине этсго распада
совершенно не сумели разобраться. Ковалевский бле-
стяще разрешил эту загадку».
Автор опубликованной в 1945 году монографии она-
учном творчестве Александра Онуфриевича, профессор
В. А. Догель говорит о важном МетодоХогическом зна-
чении этой работы Ковалевского: «Способ отмечать из-
вестные участки зародыша при помощи диференциаль-
ного их окрашивания является остроумным изобрете-
нием Ковалевского, которое в дальнейшем в разных
видоизменениях нашло себе широкое применение».
Работы Ковалевского по метаморфозу явились пере-
ходом к его исследованиям в области сравнительной
физиологии, которыми ознаменован второй период его
одесской профессуры. Огромпое значение этих исследо-
ваний отметили тотчас после кончины Александра Ону-
фриевича такие авторитетные специалисты, как Мечни-
ков, академики Заленский и Шимкевич.
Эти отзывы подтверждают современны: обозреватели
научного наследия Ковалевского, учитывающие многие
работы в данной сбласти, появившиеся за последние
полвека.
Вот что пишет о физиологических работах Алексан-
apa Онуфриевича профессор Догель: «Ковалевский
обстоятельно исследовал представителей самых различ-
ных групп животных, в том числе пресноводных, мор-
ских и наземных, изучая у них, прежде всего, две ка-
тегории экскреторных (выделительных) органов...
У многих беспозвоночных он исследовал специальные
фагоцитарные органы... В результате планомерно про-
веденных экспериментов была выяснена роль многих
органов, функции которых до тех пор оставались за-
гадкой... Точность наблюдений такова, что для многих
294

групп беспозвоночных они сохраняют свое значение в
полной мере и поныне».
Значение опытов Александра Онуфриевича таково,
что советские курсы экспериментальной физиологии на-
чинаются с их подробного разбора.
В 1878 году, перед отъездом Александра Онуфрие-
вича за границу для лечения, Одесский университет пе-
режил сильное потрясение, вызванное появлением несколь-
ких брошюр на общеполитические темы реакционного
профессора гражданского права Цитовича. Произведен-
ный этим выступлением скандал долго волновал русское
общество и вместе с ним братьев Ковалевских.
Брошюрам ЩЦитовича посвящено много статей в жур-
налах и газетах того времени, о них писали в связи с
другими вопросами русской обшественной жизни. На
них откликались в художественных произведениях, в
частной переписке, в дневниках и воспоминаниях люди,
принадлежавшие к самым различным слоям населения.
О вызванном Цитовичем скандале писали великий рус-
ский сатирик Салтыков-Щедрин, талантливый молодой
писатель Всеволод Гаршин и другие видные деятели
русской культуры.
Но больше всего эта история волновала учащуюся
молодежь, на которую Цитович клеветал самым бесстыд-
ным образом.
Заодно ЩЦитович ругал лучших представителей рус-
ской научной и философской мысли: Чернышевского,
Добролюбова, Сеченова, Писарева. Свои грязные инси-
нуации реакционер Цитович печатал и распространял
при содействии правительства. Вследствие этого он су-
мел в течение одного года выпустить шесть брошюр;
некоторые из них печатались повторными выпусками от
трех до восьми раз.
ачало этой истории связано с лекциями приват-
доцента Александра Сергеевича Посникова, зашитив-
шего диссертацию под названием «Обшинное землевла-
дение». Это был талантливый преподаватель. Лекции
его имели огромный успех, Популярность молодого уче-
ного обратила на себя внимание попечителя учебного
округа, который ‹секретно запрашивал о лекциях Гос-
Никова ректора университета.
295

Студенты искали у преподавателя политической эко-
номии ответа на один из коренных вопросов, касав-
шихся устройства жизни трудового крестьянства. В своей
диссертации Посников отстаивал общинное землевладе-
ние. Он разбирал возражения, которые делались против
общины, и доказывал, что при такой форме землевладе-
ния вполне возможны ‹сельскохозяйственные улучшения
и прогресс земледельческой культуры.
Такие же взгляды ПШосников проводил и на своих
лекциях в университете.
Это шло вразрез с интересами правящих верхов,
утверждавших, что прогресс и улучьения в деревне
возможны только под руководством помещиков, в боль-
ших дворянских имениях.
Кроме того, свои доводы о возможности прогресса в
деревне [ГГосников сопровождал намеками на необходи-
мость народного представительства в России. Это при-
водило реакционеров в сильнейшее раздражение.
В результате против Шосникова была начата с
1878 года ожесточенная кампания, вышедшая далеко за
пределы университетских помешений. Застрельшиком ее
как раз и был профессор Цитович. Его выступление
было оформлено с внешней стороны самым пристоиным
образом. Очерк Цитовича написан в виде отзыва на
докторскую диссертанию Посникова и представлен в
совет ‘университета. Как официальный документ, отзыв
Цитовича был напечатан в «Записках» университета.
Вслед за этим он был выпушен отдельной брошюрой и
пслучил надлежаптее распространение.
Произведение Цитовича, в сушности, было доносом
на Посникова как потрясателя основ самодержавного
строя и подстрекателя молодежи к *революционной
борьбе. Сам автор проговорился в этом смысле, заявив
в начале своего обширного сочинения, что он не является
«сторонником или противником эбшинного землевладе-
ния» И не касается «самого предмета вопроса». Но, оста-
вив в стороне существо предмета диссертации, Питович
в своем доносе намекал на близость проповеди Посни-
кова к статьям Чернышевского по крестьянскому во-
просу. Прогрессивные издания тогла же указывали, что,
не имея научных доводов против Посникова, его неофи-
~96

циальный оппонент избрал в качестве аргумента пло-
щадную брань.
еакционные журналы и газеты подхватили почин
Питовича и перенесли на свои страницы все полемиче-
ские приемы из его брошюр.
протесте одесских студентов, адресованном Цито-
вичу и напечатанном в нелегальном революционном
журнале «Земля и воля», было написано: «Ваша бро-
шюра недостойна честного человека вообше, а профес-
сора в особенности. Вы затронули в ней такие вопросы,
свободное обсуждение которых невозможно в печати по
условиям Цензуры, и таким образом, нападая из-за
спины полиции, вы нарушили основное правило честной
борьбы: бороться равным оружием. Запачкали грязью
тех людей, которые заплатили жизнью и свободой за
свои убеждения, которые всю душу положили на борьбу
со злом и невежеством... Вы обезобразили светлый лик
современной русской женшины, поставили ее ниже по-
мешипы времен крепостного поава, наряду с проститут-
кой. Вы забыли ее честные стремления к труду, к зна-
нию, забыли громадный процент женщин в высших учеб-
ных заведениях, несмотря на все препятствия, которые
ставит им, между прочим, и ученое сословие. Вы забыли
геройские подвиги ее на поле битвы; мы не говорим уже
о других подвигах ее, упоминать о которых не дозво-
ляется». В последней фоазе имеется в виду участие рус-
ской женшины в революционном движении.
результате затеянной Цитовичем борьбы с прогрес-
сивной обшественной мыслью ему пришлось уйти из
Новороссийского университета.
Важный дополнительный материал для объяснения
всей этой истории содержится в письмах Владимира
нуфриевича к Александру Онуфриевичу.
Ковалевский упоминает о Цитовиче в связи с наме-
рением последнего перейти в Цетербургский универ-
ситет.
«С Сеченовым я говорил полообно, — писал Владимио
Онуфриевич брату в мае 1877 года, — и он заверяет,
Что от своего лица самостоятельно ничего не станет го-
ворить о Цитовиче, но. если к нему обратятся с вопро-
сом, то он скажет свое мнение о нем, что это страшный
297

формалист и крючок, кроме того, по его мнению, не
совсем хороший человек».
Сеченов дал эту отрицательную характеристику Ци-
товича за полтора года до появления в печати его
брошюр, где содержались, между прочим, грязные
намеки на знаменитого автора «Рефлексов головного
мозга».
Из другого письма Ковалевского, где снова упоми-
нается имя этого человека, выясняется интимная подо-
плека его выступлений против молодых женщин.
«Я очень понимаю семейные причины, побудившие Ци-
товича написать его брошюру. Но разве то обстоятель-
ство, что жена сбежала от меня, дает мне право писать
грязнейший донос на всех учашихся и развитых жен-
щин особенно, когда этст дснсс так с руки многим
лицам?
Я бы понял человека, котсрый убил бы женшину,
причинившую ему много горя, но не могу ни понять, ни
извинить того, который из-за своего личного семейного
несчастья бросает неслыханною грязью в целсе поколение.
'Гакая форма отведения своей души, во всяком случае,
не может быть терпима... Что молоденькая и жи-
вая женшина сбежала от такого юридического сухаря,
каким он показался мне, — это совершенно естественно,
и умный человек должен был бы понять это; выливать
же свое отчаяние в подобной брошюре — это верх
ненозволительности и не может быть оправдано
ничем».
История с Цитовичем представляет интерес с точки
зрения освешения той среды и обстановки, в которой
протекала научная деятельность Александра Ковалев-
ского.
В это время Александр Онуфриевич заканчивал лек-
ции осеннего семестра и собирался за границу. «Он хо-
тел устроиться в расположенном близ Ниццы горсдке
Вилла-Франке, — пишет в своих воспоминаниях Лидия
Александровна, — где водился необходимый ему для ра-
боты морской зверь». Но там были дороги помещения,
и Ковалевский решил «иметь в Вилла-Франке лаборато-
рию, то есть конуру с одним рабочим столом, и ходить
туда на время с 9 до 3, а жить в городе».
298

Беспокоили Ковалевского известия о студенческих
волнениях в Питере. «Говорят, что движение распро-
странилось на юг», — сообшает Александр Онуфрие-
вич Мечникову и просит написать, как идет жизнь в
Новороссийском университете.
В конце декабря работа наладилась. Не пришлось
даже совершать ежедневные хождения из Ниццы в
Вилла-Франку, так как в этом городке удалось найти
дешевую квартиру и поселиться всем вместе.
Ковалевский выезжал каждый день в море, собирая
животных, и работал с микроскопом. «Вот уже третий
день, как я в Вилла-Франке, — писал он Мечникову, —
и дела идут хорошо... я уже кое-что сделал». Затем —
ряд писем-дневников, в которых Мечникову подробно
сообщаются ‚результаты исследований всяких герионий,
сифонофор и Т. П. животных, рассказывается о радо-
сти удач, сб огорчониях по повсду стказа хитонов класть
икру. / .
В письмах — вопросы о студентах, о товарищах-про-
фессорах, об университете. Александр Онуфриевич про-
сит: «Будьте добры и сообщите самое дурное, что гово-
PAT о причинах моего выхода из проректорства. Мне бы
хотелось это знать ввиду некоторых слухов, но, будьте
милостивы, не утаивайте и не смягчайте».
Жизнь обступала со всеми ее разнообразными запро-
сами и тревогами. Больше всего, после научных иссле-
дований, занимают Александра Онуфриевича предстоя-
щие учебные занятия со студентами. «Здесь попадается
много зверей, которые мне будут очень нужны, когда я
начну читать лекции, поэтому я решил собрать коллек-
цию для практических занятий, — пишет он Мечни-
кову в феврале 1879 года. — Если на это положить
франков 300—400, то можно будет иметь много драго-
ценного добра для обучения нашего юношества, время
же у меня есть». Ввиду этого Ковалевский просит до-
быть для него от правления университета разрешение
израсходовать 150 или 200 рублей. Он готов издержать
на это свои дорожные деньги в надежде, что ему вернут
их ко времени отъезда в Одессу. О том же — в других
письмах: «Постараюсь набрать побольше добра для пре-
парирования со студентами».
299

Работал Ковалевский усиленно, не обращая внима-
ния на болезнь, заставившую его выехать за границу.
Владимир Онуфриевич заботился о брате, расспраши-
вал петербургских врачеи о характере болезни по симп-
томам, сообщенным ему братом, сообщал ему успокои-
тельные диагнозы.
Так прошло время до конца мая, когда Александр
Онуфриевич переехал с семьей в Марсель. Здесь он про-
работал с Марионом больше месяца и в середине авгу-
ста вернулся в Одессу.

Глава двадцать шестая
В ВОДОВОРОТЕ НОВЫХ ПРЕДПРИЯТИЙ
В ладимир Онуфриевич впал в отчаяние. Брат успо-
каивал его, говорил, что рабочее настроение еще
вернется и он напишет несколько’ крупных исследо-
ваний.
— Напрасно ты стараешься меня утешить. Я чув-
ствую, что для науки я потерян. И она за измену от-
вернулась от меня.
— А что же с твоим собранием ископаемых? — спро-
сил Александр Онуфриевич, чтобы отвлечь брата от
мрачных мыслей.
— Все самое ценное я постепенно‘ перенес в уни-
верситет, в кабинет при кафедре геологии. Боялся по-
жара.
— Вот и хорошо. Значит, будет над чем работать,
когда вернешься к палеонтологии.
Владимир Онуфриевич покачал головой и уныло
сказал:
— Нет, к науке я, видно, не вернусь. Проклятые
дела по газете и построикам выбили из головы все хо-
рошее, что там было. Я думаю, — продолжал он, — не
взяться ли мне за сельское хозяйство? Своего имения
Я бы не хотел, душа изныла бы при неудачах, в чужом
большом имении хозяйничать гораздо легче... Софа
на зимние месяцы уезжала бы в Москву — встречаться
с математиками, делать доклады. А я оставался бы
хозяйничать.
301

Александр Онуфрнисвич втайне от брата списался с
московским: зоологом профессором Богдановым. В пись-
ме он высказал уверенность, что Анатолий Петровнч,
конечно, ценит научные труды Владимира Онуфриевича,
так как сам печатал их в’ журнале Общества любите-
лей естествознания. Не поможет ли поэтому он Кова-
левскому своим влиянием в факультете? Как раз из
университета ушел приват-доцент, читавший палеонто-
логию. Шусть предоставят Владимиру Онуфриевичу
скромное место хранителя кабинета при кафедре гес-
логии, которое занимал уехавший из Москвы приват-
доцент. Присбщившись к любимому делу, Владимир
Онуфриевич оживет и сможет еше послужить науке.
Профессор Богданов откликнулся скоро, но ответ
его был неутешителен. Оказывазтся, усхавший приват-
доцент не был штатным преподавателем, а читал па-
леонтологию частным образом. Что же касается места
хранителя кабинета, то Ha него профессор Щуровский
уже ‘имеет своего кандидата. «Вы знаете по опыту уни-
верситетские нравы, — писал Богданов, — и потому по-
верите, что всего лучше вашему брату прямо написать
Сурюовскому, так как он имел с ним сношения и зна-
ком лично».
Вместе с этим письмом до Александра Онуфриевича
дошли слухи, что Богданов говорил в факультете о
желательности избрать Владимира Онуфриевича про-
фессором вместо престарелого Шуровского. Передав
брату содержание письма Богдансва и другие полу-
ченные из Мссквы сведения, Александр Онуфриевич
сказал:
— Как видишь, дело становится более серьезным, а
следсвательно, и более трудным. В сушности вопрос
ставится прямо о приглашении тебя на место ШЩуров-
ского. Я напишу Богданову, что тебе неудобно прямо
обрашаться к Шуровскому и что ты рассчитываешь не
на кафедру, а только на доцентуру. Против этого, ко-
нечно, [Шуровский не будет возражать. А там все
устроится. Но ‹амое важное, — чтобы ты вернулся к
научной работе.
Расчет Александра Онуфриевича на устройство брата
в Москве осуществился раньше, чем он думал, но
302

совсем в другом плане. Не успел он доехать до
места своего назначения, как за ним пошло вдогонку
письмо Владимира Онуфриевича, полное радостных на-
ACKA.
Старые друзья не забыли Владимира Онуфриевича.
Доктор Боков встретился в Москве с Лермонтовой и
узнал от нее подробности постигшей Ковалевских ката-
строфы. Боков переговсрил с одним из своих много-
численных богатых пациентов — Виктором Ивановичем
Рагозиным, предприимчивым организатором акционер-
ных компаний. Развернув в крупном масштабе дело по
переработке нефти в смазочные масла, Рагозин сумел
привлечь казенный и частный капитал и придал своему
предприятию солидный вид.
ыслушав рассказ Бокова о мытарствах Владимира
Онуфриевича, Рагозин сказал:
— Пришлите его ко мне. Он будет у меня директо-
ром правления по технической части.
— Но уверены ‘ли вы, что его выберут? — спросил
Боков. |
— Об этом не беспокойтесь. Избирательные голоса
у меня вот где!
Директор-распорядитель нефтяного товарищества
сжал кулак правой руки, чтобы показать, где у него
сидят паищшики, и добавил с улыбкои:
— Не пройдет в директоры — я приму его как обык-
новенного служащего. Во всяком случае обеспечу ему
три-четыре тысячи в год.
Из того, что Рагозин знал про Ковалевского раньше
и услышал о нем от доктора Бокова, он заключил, что
Владимир Онуфриевич будет подходящим человеком
для нефтяного товарищества. Он принял во внимание
склонность Ковалевского к предприятиям широкого мас-
штаба и его способность безоглядно отдаваться очеред-
ному увлечению, а также учел, как легко и дешево уда-
лось Суворину освободиться от Владимира Онуфриевича,
когда он стал ненужным.
Предложение Рагозина окрылило Владимира Онуфрие-
вича и Софью Васильевну.
— Рассуждать нам теперь не приходится, — сказала
Ковалевская мужу.
303

— И незачем, — подхватил Владимир Онуфриевич.—
Ведь сам Боков пишет, что уйти всегда можно будет.
уйду очень скоро. Как только присмотрюсь к делу,
сейчас же свяжусь с университетом. А получив хотя
бы должность доцента, оставлю директорство. Опять
зароюсь в мою милую палеонтологию, и меня уж не
вытащат из нее.
Го же самое он писал брату. Александр Онуфриевич
плохо верил этим обещаниям, но не хотел разочаровы-
вать его и Софью Васильевну.
Сборы были недолги. Через неделю Владимир Ону-
фриевич сообщал о своей встрече с Рагозиным и про
соглашение с ним. Директор-распорядитель надеется, что
выборы произойдут так, как он хочет. На крайний слу-
чай есть выход, о котором он говорил Бокову.
Если Ковалевский сразу показался Рагозину подхо-
дящим к намеченной для него роли, то Владимир Ону-
фриевич вынес из этого знакомства двойственное впе-
чатление.
Восторгаясь предприимчивостью Рагозина, широким
размахом его дела, Ковалевский не закрывал глаза на
подозрительные стороны предприятия. Относительно
мотивов своего патрона он не обольщался. «Нечего и
говорить, — писал он Софье Васильевне, — что Рагозин
берет меня с тем, чтобы иметь все управление делами
общества в своих руках. Ему удобнее иметь меня, чем
кого-нибудь другого, который может начать оппозицию
или что-нибудь в этом роде. Досадно только то, что
предмет моих занятий крайне неопределенен и потому
опасный».
При первом же свидании Ковалевский просил уточ-
нить его обязанности.
Рагозин заявил:
— На вас преимущественно будет лежать обязанность
сношений с заграницей, урегулирование претензий ино-
странных потребителей насчет доставляемых продук-
тов. Вначале вы будете как в лесу. Но дайте себе время
присмотреться к делам. Посидите у нас месяцев пять или
шесть и воидете совершенно в колею...
Владимир Онуфриевич не мог удержаться от доволь-
но неловкого в его положении замечания.
304

— Конечно, в такой срок можно ко всему при-
учиться, — сказал он, улыбаясь. —Но удобно ли для
дела брать в директоры лицо, которому нужно еше с
полгода присматриваться к делу»
Рагозин пропустил это мимо ушей и закончил:
— Затем — поездки для проверки счетов загранич-
ных контор...
Перспектива поездок, главным образом, и устранила
все сомнения Владимира Онуфриевича насчет своей дей-
ствительной роли в предприятии Рагозина. Дело нефтя-
ного товарищества развивалось широко. Отделения его
имелись во всех странах, которые Владимир Онуфрие-
вич обошел со своим геологическим молотком.
Через неделю состоялось в Нижнем Новгороде со-
брание пайщиков, и Владимир Онуфриевич был избран
хехническим директором нефтяного товарищества.
Членами правления и руководителями нефтяного то-
варищества были преимущественно родственники Раго-
зина: его братья, братья его жены и два-три послуш-
ных им инженера. Вторым директором состоял Леонид
Рагозин. Паи товарищества были распределены глав-
ным образом между заправилами и нужными делу
людьми. Львиную долю их Виктор Рагозин записал на
себя. Исполнение его воли обеспечивалось выдачей паев
в кредит. Пытавшиеся выступать с критикой его дей-
ствий получали от бухгалтерии требование немедленно
внести в кассу долг за паи.
На другой день после избрания Владимира Онуфрие-
вича директор-распорядитель предложил ему записать
на себя и Софью Васильевну двадцать пять паев неф-
тяного товарищества. Видя, что Ковалевский коле-
блется, Рагозин сказал:
— Если вас стесняет взнос за паи, то это легко
устроить. Я отдам распоряжение выписать вам паи, a
бухгалтер примет их от вас в залог по нарицательной
стоимости — тысяча рублей каждый. Их биржевая стои-
мость перевалила теперь за тысячу семьсот, потому что
доход они приносят не меньше шестидесяти процентов с
первоначальной цены. Разницу между биржевой и вы-
пускной стоимостью запишут в ваш личный долг конторе
товарищества. Ёго вы будете выплачивать из диви-
20 Семья Ковалевских 305

денда... Ах, да. Вам на первое время нужны деньги для
обзаведения в Москве. Ну что же, долг конторе будет
удержан из дивиденда следующих годов. Вообще мы вы-
даем дивиденд в начале операционного года, так как в
доходах не сомневаемся. К концу года они всегда ока-
зываются больше намеченных по смете.
— Да я не о том, — сказал Ковалевский.
— В чем же дело, Владимир Онуфриевич?
— Я не хотел бы, чтобы для меня, как одного из ди-
ректоров, делалось такое исключение и чтобы мне да-
вались льготы за счет дела, которому я должен слу-
жить. Я справлюсь и при одном своем директорском
вознаграждении.
— Никаких особенных льгот вам не делается, —
строго возразил Рагозин. — Все, кто содействует поо-
цветанию дела, должны пользоваться его благами.
А дело наше — золотое. — Рагозин перевел вдруг раз-
говор на другую тему: — Скажите, а как обстоят ваши
дела в Петербурге? Удалось вам добиться соглашения
с кредиторами?
Владимир Онуфриевич был тронут вниманием шефа
и подробно изложил ему состояние своих дел. Рагозин
терпеливо слушал. Когда Ковалевский сказал, что в
данныи момент его больше всего беспокоит держатель-
ница второй закладной на маленький дом в Шестой
линии, Рагозин быстро спросил:
— Каковы ее претензии»
— Пустяки: двух-трех тысяч на уплату очередных
процентов достаточно, чтобы успокоить эту женшину.
аписав несколько слов на двух листках с бланком
директора-распорядителя, Рагозин протянул их Кова-
левскому. |
— Пожалуйста, Владимир Онуфриевич, передайте это
главному бухгалтеру, — сказал он, вставая. — А теперь
расстанемся. Мне надо ехать сегодня в Париж по во-
просу о выпуске новых паев. Французские банки хотят
приобрести их на крупную сумму. Вы же отправляйтесь
завтра в столицу для предварительной ревизии петер-
бургской конторы товарищества. Кстати успокойте
вашу кредиторшу. Только, пожалуйста, не задерживай-
тесь там. Из Петербурга поедете на наши заводы —
306

в Балахну, под Нижним, и в Константиново, под Яро-
славлем. Над> начать знакомиться с делом! — заклю-
чил Рагозин деланно-строгим голосом, но с ласковой
улыбкой и крепким, дружеским рукопожатием.
Оставшись один, Ковалевский перечитал оставленные
сему Рагозиным записки. На одной был приказ о выдаче
техническому директору командировочных денег, а так-
же удостоверений на производство ревизии в петербург-
ской конторе товарищества и ‘для ознакомления с де-
лами обоих волжских заводов. На другой — распоря-
жение о выдаче Ковалевскому аванса в три тысячи руб-
лей в счет дивиденда на его паи.
Владимир Онуфриевич пожал плечами, махнул рукой
и пошел в контору. Он твердо решил выплатить аванс
из своего директорского жалованья и не брать диви-
денда, пока не выяснит точно всеи закулисной стороны
нефтяного предприятия.
После поездки на заводы товарищества 'Владимир
Онуфриевич стал усердным поклонником предприни-
Мательского таланта Рагозина. Постановка дела в Кон-
стантинове привела его в восторг. Завод был выстроен
на крутом правом берегу Волги и со всеми служебными
помешениями представлял целый городок. Большое зда-
ние завода находилось в окружении многих построек
и деревянных домиков для служащих. Все было постав-
лено очень солидно. На заводе был даже свой врач.
Для себя и своей семьи Рагозин соорудил в Констан-
тинове, вдали от заводских строений, на высокой горе,
огромный ‘дом-дворец с оранжерееи и большим садом.
Рядом были великолепный птичник, большой огород,
скотный двор и другие службы.
— Все это приносиг значительный доход, так как
продукты раскупаются заводским населением, — сказал
брат Рагозина, показывая Ковалевскому усадьбу. —
будушего года доход увеличится устроиством проточ-
ного пруда ‘для искусственного разведения рыбы.
ъ— Я напишу об этом брату, — сказал Владимио
Онуфриевич, — попрошу его сообщить литературу по
вопросу о рыбоводстве. А может быть, мы и его при-
Гласим для постановки дела в промышленном масштабе?
Н с этим знаком.
307

Были в Константинове какие-то недоразумения в
связи с загрязнением местности сточными водами нефте-
перегонного завода. Но Рагозин вышел из этой истории
победителем. Сам губернатор приезжал к нему в Кон-
стантиново мириться. Владимир Онуфриевич присут-
ствовал при этом торжественном свидании.
Для лучшего технического оснащения дела по пере-
гонке нефти были привлечены ученые специалисты, во
главе с Менделеевым. Переговоры с ним велись при со-
действии Владимира Онуфриевича. Менделеев сошелся
с Рагозиным и очень сочувствовал его делу, причем сам
поступал крайне бескорыстно. Продуманный им новый
способ перегонки стал испытываться в заводских раз-
мерах и должен был значительно сократить расходы по
производству. Свой способ Менделеев предоставил то-
вариществу на веру, — если будет от него выгода, то
знаменитый химик получит вознаграждение по усмотре-
нию директора.
— Политика Рагозина привлекать научные силы’ на-
чинает приносить хорошие плоды, — говорил Владимир
Онуфриевич.
Менделеев все же не был таким поклонником Раго-
зина, как Ковалевский. Познакомился он с этим дель-
пом в 1876 году, тотчас после поездки в Америку для
изучения нефтяного дела. Рагозин затевал тогда по-
стройку первого в России завода по перегонке нефти.
Он просил Менделеева принять участие в теоретиче-
ской разработке вопроса. Дмитрий Иванович сам думал
о способе производства из нефти ценных и выгодных
для народного хозяйства продуктов. Наряду со своими
научными и преподавательскими делами он печатал
статьи и брошюры о нефтяном деле. Но с ответом Ра-
гозину не спешил.
В апреле 1381 года Менделеев по семейным обстоя-
тельствам стал нуждаться в дополнительном заработке.
Он написал Рагозину, что согласен поработать летние
месяцы в Константинове. Менделеев приехал туда летом
с женой и занял один из домиков, стоявших в стороне
от дворца директора-распорядителя.
В домике Менделеева было пять комнат со службами.
Обстановка простая — дачного типа. Великий химик
308

се время занимался без отдыха в лаборатории на за-
pode |.
Осенью Дмитрий Иванович уехал в Петербург. В Мо-
скве он встретился с Ковалевским и говорил с ним о
рагозинских делах. Дмитрий Иванович хотел, чтобы
на его аппарат по перегонке нефти была заявлена при-
вилегия в равной доле для него и нефтяного товари-
шества. Ответ Рагозина, что надо проделать все опыты,
а потом уже заявлять привилегию, Дмитрий Иванович
понял, как обычную увертку ловкого коммерсанта. Ко-
валевский старался разубедить Менделеева, говорил,
что Рагозин хочет подать аппарат на привилегию по
внесении в него всех изменений, которые возможны
только после новых опытов. Дмитрий Иванович на-
стаивал на немедленной подаче — из опасения, что его
идею могут перехватить другие. Он говорил, что ехал
в Константиново исключительно для непрерывной гонки
нефти, а побочный продукт — себонафт (вазелин) не
его дело. Он взял на себя себонафт из любезности, по-
тому что ему самому интересно ознакомиться с ним. \^
— Главное мое дело, — говорил Дмитрий Ивано-
вич, — это непрерывная гонка, непрерывная чистка.
Это — мои идеи. Я убежден, что они приложимы и к
гонке смолистых продуктов и многих других. Поэтому
я и обратился к Рагозину как к человеку, который
имеет много возможностей, а мне довольно и половины
того, что дадут эти способы. Пусть мне ответят: да
или нет.
заключение Менделеев сказал, что не сообщит по-
дробностей установки аппарата, пока Рагозин не ответит
определенно.
По существу Ковалевский был согласен с `Менделее-
вым. При ближайшем свидании с Рагозиным он совето-
вал удовлетворить требование Дмитрия Ивановича и
заявить привилегию немедленно; если выяснится по-
Требность в изменениях, то на ‘них можно ведь взять
дополнительные патенты. Владимир Онуфриевич ука-
—_—
1
6 В советскую эпоху нефтеперегонному заводу в Константинове
ae присвоено имя великого русского ученого Дмитрия Ивано-
Ича Менделеева. .
309

зывал при этом на заслуги Менделеева перед товари-
ществом, упоминал об огромной энергии, с которой
были проведены опыты.
Менделеев в конце концов ушел от Рагозина. Он
вообше старался не ввязываться в промышленные, а
тем более спекулятивные дела, чтобы оставаться вполне
свободным и беспристрастным в своих деиствиях.
Размах рагозинских предприятий все более и более
захватывал Ковалевского. Он весь погрузился в хХло-
поты. Переписка с покупателями, заботы о расширении
дела, проекты создания подсобных предприятии не
оставляли времени для других, в том числе и научных
размышлений. Дела товаришества уже не отделялись
им от своих собственных дел. «При помоши залога, —
писал Владимир Онуфриевич брату вскоре после посту-
пления на службу, — мне удалось взять на свое имя де-
сять паев, которые я заложил за десять тысяч рублей, и
еше пятнадцать паев на имя Софы, которые тоже при-
дется заложить. Для тебя я передам свои два пая, если
по ближаишем разборе всех дел сочту это безопасным;
деньги же твои верну тебе; они лежат нетронутыми у
меня в правленской кассе. Дело такое сложное, что
сразу его не разберешь, но, по моему разумению я
принимая самое худшее толкование, оно все-таки хо-
оошо». Дальше в письме приводятся выдержки из «за-
писки» Рагозина о развитии операций товарищества и
двух годовых отчетов. Из них видно, что дело росло,
как сказочный богатырь. В первый год по учреждении
товарищества выработано товара на 320 тысяч, во вто-
рой — на 1200 тысяч, в третий — на 2300 тысяч, в
четвертый — на 3!/2 миллиона. Выше этого уровня ре-
шено было не подымать производство: на складах к
этому времени образовался огромный, на миллион руб-
лей, запас в предвидении увеличения сбыта.
В заключение своего большого восторженного письма
Владимир Онуфриевич выражал надежду на то, что
теперь, может быть, удастся скоро выплыть на свободу
и «под конец жизни» заняться наукой.
Александр Онуфриевич вслед за братом поверил, что
нефтяное товаришество стоит прочно. Он горячо благс-
ларил Владимира Онуфриевича за уступку двух паев,
310

Когда Ковалевский был избран директором нефтя-
ного товарищества, Софья Васильевна энергично взя-
лась за устройство домашнего быта. Сняли в Петров-
ских линиях большую квартиру, обставили ее дорогой
мебелью, зажили широко, не экономя каждую копейку. —
Вместе с тем завязывались. сношения с московской
npodeccy pou.
нова, как в Петербурге, появлялись в гостиной Со-
фьи Васильевны ученые, преимущественно профессора
физико-математического факультета и Технического
училиша. Частыми гостями Ковалевских были физик
Столетов, ботаник Тимирязев, математики Бугаев, Шу-
ковский и Давидов, заходил антрополог Анучин, пре-
старелый геолог [Шуровский.
Московские профессора присмотрелись к Владимиру
Онуфриевичу, увидели, что он вовсе не «страшный ни-
гилист и ругатель». Сам профессор [Щуровский решил,
что Ковалевский может быть его достойным преемни-
ком на кафедре. Это мнение разделял другой автори-
тетный специалист, профессор Усов. Почва была подго-
товлена.
Как-то в сентябре Владимир Онуфриевич зашел к
популярнейшему в университете профессору эмбриоло-
гии Бабухину. Там застал он не менее популярного про-
фессора по кафедре акушерства Снегирева. Затем
явился только что перешедший на московскую кафедру
известный хирург, друг Пирогова, профессор Склифо-
совский. Хозяин устроил угошение «в честь почти вер-
ного избрания» Владимира Онуфриевича. При этом Ба-
бухин заметил, что было бы хорошо привлечь в Москву
и Александра Онуфриевича.
— Мы поделили бы преподавание, — говорил он, —
ваш брат — эмбриологию, а я — гистологию и сравни-
тельную анатомию.
Сердце Владимира Онуфриевича радостно забилось
при мысли о том, что наконец-то он займется; своим
делом.
— Вот как оборачиваются дела, Софа, — сказал Ко-
валевский, вернувшись на подмосковную дачу к Лер-
монтовой в Семенкове, где семья Владимира Онуфрие-
вича проводила лето. — А я-то уже считал, что покон-
311

чил с наукой навсегда. Да еше Саша будет в Москве!
А там, глядишь, и тебя устроим при кафедре матема-
тики.
— Может быть, так и будет, — сказала Софья Ва-
сильевна задумчиво. — Но пусть они раньше тебя вы-
берут. |
В ближайшем заседании физико-математического фа-
культета был поставлен вопрос © приглашении магистра
Ковалевского штатвым доцентом для чтения курса па-
леонтологии. Предварительно выяснили, как отнесется
к этому начальство. Попечитель учебного округа, с ко-
торым Владимир Онуфриевич был знаком, сказал, что
с его стороны препятствий не будет. Участие в товари-
ществе Рагозина рассматривалось московской админи-
страцией, как доказательство полного отказа Ковалев-
ского от старых убеждений и связей.
Так как избрание Владимира Онуфриевича было уже
почти решено, то Софья Васильевна стала выяснять в
университете, не может ли она держать экзамен на
степень магистра. Профессора-математики сказали, что
это вполне осуществимо. Софья Васильевна подала в
факультет прошение о допущении ее к экзамену. Вы-
рабатывалась уже программа экзамена, но дело сорва-
лось. Среди реакционной профессуры пошли разговоры
о засилии Ковалевских в университете.
— Это будет уже не университет святой Татьяны, —
острили они, — а университет Ковалевских!
ъ— У нас уже есть свой Ковалевский, Максим Ма-
ксимович, — подхватил профессор юридического факуль-
тета. — От его лекций только одни беспокойства полу-
чаются. А тут еше женшина, говорят -— нигилистка.
Бабухин и Снегирев предупредили об этих разгово-
рах Владимира Онуфриевича и посоветовали Софье
Васильевне обождать с экзаменами.
Тем не менее ректор университета Тихонравов и про-
фессор Давидов воспользовались приездом в Москву
министра просвещения Сабурова и спросили его, как он
смотрит на вопрос о допушении Ковалевской в универ-
ситет в качестве доцента.
Министр Сабуров имел репутацию либерального са-
новника. При введении судебной реформы он стоял за
312

свободу суда от административного давления. Мини-
стром просвешения он был назначен в надежде, что
благодаря своей популярности в обществе сумеет удер-
жать студентов от революционных выступлении.
Выслушав профессоров, которые расхваливали науч-
ные работы Софьи Васильевны, министр сказал, обра-
щаясь к ректору:
— Вы знаете, Николай Саввич, нам этого не позво-
лят. Я думаю, что ваша Ковалевская и даже ее дочь
успеют состариться, прежде чем у нас будут допускать
женщин в университеты.
Узнав о всех этих разговорах, Софья Васильевна
взяла обратно свое прошение.
Дело Владимира Онуфриевича стало на официаль-
ную почву. Много усилий приложил к его благополуч-
ному разрешению Климент Аркадьевич Тимирязев.
В физико-математическом факультете Ковалевский был
избран единогласно. В совете также голосовали за него
все присутствовавшие в заседании профессора, после
того как за избрание Владимира Онуфриевича горячо
высказался Максим Максимович Ковалевский.
Попечитель округа утвердил выборы через несколько
дней. Ковалевский мог начать свой курс в начале
1881 года. При восьмидесятилетнем профессоре геоло-
гии Шуровском, давно выслужившем все сроки, и при
отсутствии другого кандидата штатная профессура Ко-
валевскому была обеспечена. Для докторской диссерта-
ции он мог использовать почти готовую работу об от-
ложениях мелового периода.
В последние месяцы перед началом занятий Влади-
мир Онуфриевич решил выполнить по службе в нефтя-
ном товариществе тот пункт своих обязанностей, кото-
рый касался сношений с заграничными деловыми кру-
гами. Ради этого он списался со своей бывшей лондон-
ской ученицей, дочерью Герцена Ольгой Александров-
ной, жившей в Париже. Ее муж, историк Габриель
Моно, был через своего зятя Глена связан с англий-
скими коммерсантами.
ранцузский ученый рекомендовал передать фирме
лен все представительство нефтяного товаришества в
ондоне.
313

Рагозин предложил Ковалевскому съездить по делам
товарищества на два месяца в Западную Европу. Эта
поездка, обставленная всякими удобствами, казалась
ему особенно приятной: он хотел повидать в первую
очередь Мариона, остановиться во многих городах, в
том числе в Глазго, где у товарищества были большие
заказы на железные суда и цистерны.
Размах дела увлекал его все больше и больше. Он
писал брату: «Я думаю при доцентуре взять только
две или три лекции и справиться с этим, не оставляя
рагозинского дела. ..»
Перед отъездом из Москвы Владимир Онуфриевич
имел разговор с Рагозиным о финансовых делах нефтя-
ного товарищества. Он предлагал сократить основной
капитал, заключавшийся в паях, расписанных безде-
нежно среди близких директору-распорядителю людей.
Рагозин обешал обдумать эту меру, а на другой день
созвал общее собрание пайшиков и выступил с докла-
дом... об увеличении основного капитала с 1600 гысяч
до 3!/2 миллионов! Доклад его был тем более убеди-
тельным, что присутствовавшие на собрании. крупные
столичные капиталисты заявили о своем желании тут
же приобрести новые паи за наличный расчет. Собра-
ние, опять-таки по предложению Рагозина, решило пре-
доставить правлению распорядиться новыми двумя
миллионами, как оно сочтет нужным.
Владимир Онуфриевич был ошеломлен этим успе-
хом Рагозина. Он сразу отказался от своего проекта и
торжественно присоединился к докладу директора-рас-
порядителя. Сообщая об этом брату, Владимир Ону-
фриевич писал, что дополнительно подписался для него
на пять паев и для себя. на тридцать пять, так что бу-
дет иметь всего шестьдесят лаев, хотя половина их за-
ложена.
Александр Онуфриевич благодарил брата и писал
ему: «Когда тебя выберут профессором, тогда, пожа-
луй, придется окончательно решить, на какои путь всту-
пить. Покуда же ты доцент, конечно, не может быть и
речи о расставании с компанией».
Вместе с Владимиром Онуфриевичем стала собирать-
ся за границу и Софья Васильевна.
314 .

— Знаешь, — говорила она, — в твое отсутствие мое
пребывание здесь при отказе от магистерского экзамена
становится совершенно абсурдным. Я употреблю это
воемя с большей пользой для себя и для моих занятии,
если поеду на два-три месяца. Поездка вызовет значи-
тельные расходы, но ведь так трудно удержаться на
стезе благоразумной экономии, когда врашаешься посто-
янно в атмосфере миллионов!
Перед отъездом на семейном совете решено было
оставить девочку на попечение Лермонтовой.
Ближайшая подруга Ковалевской Юлия Лермонтова
окончила учение за границей одновременно с Софьей
Васильевной. Сдав затем экзамены, она получила дип-
лом доктора химии. Вернулась Лермонтова на родину
в самом радужном настроении. Ёе докторская диссер-
тация обратила на себя внимание выдающихся химиков.
Академик Бутлеров предоставил Лермонтовой воз-
можность работать в его лаборатории при Петербург-
ских высших женских курсах. Когда Лермонтова в связи
со строительным крахом Ковалевских уехала в Мо-
скву, Бутлеров горячо ` убеждал ее не бросать работы.
Но она считала, что занятия Софьи Васильевны мате-
матикой неизмеримо важнее ее’ собственных занятий
химией. Она осталась в Москве и переселилась в квар-
тиру Ковалевских, чтобы их маленькая дочь не оста-
валась с одной только гувернанткой.
Вся дальнейшая жизнь Лермонтовой зависела уже от
различных обстоятельств в семье Ковалевских.
Владимир Онуфриевич рассчитывал вернуться в Mo-
скву через два месяца, чтобы начать чтение лекций в
январе. Объезжая по делам нефтяного товаришества
Францию, Германию, Англию, Голландию, Австрию,
Бельгию и Швейнарию, он всюду встречался со ста-
рыми друзьями и снова был увлечен научными инте-
ресами. В однсм из первых писем с Запада он сооб-
щаег боату: «Везде меня встретили с распростертыми
объятиями, яко блудного сына, возврашающегося в оТт-
чий дом геологии».
Друзья и знакомые водили его по музеям, показы-
вали новые находки, дарили дублеты и слепки, совето-
вались по поводу своих соображений о том или ином
315

ископаемом, спрашивали о его занятиях. Вновь окунув-
шись в атмосферу научных интересов, Владимир Ону-
фриевич порою забывал о цели своей поездки. У негб
даже возникла мысль задержаться на некоторое время
в Марселе ради своей работы об отложениях мелового
периода. Оставалось просмотреть несколько наслоений
и закончить описание.
Но при всем умении Ковалевского быстро работать,
ему не удалось ничего сделать в Марселе. Только он
расположился у Мариона, как Рагозин вызвал его в
Париж. Пришлось заняться нефтью. Директор-распо-
рядитель присмотрелся к действиям Владимира Ону-
фриевича и понял, что пользы от него в техническом
отношении, пожалуй, будет немного. Но признаков не-
удовольствия Рагозин не проявлял. Он всюлу появлялся
вместе с Владимиром Онуфриевичем, при всяком слу-
Чае упоминал о’ докторском дипломе и профессорском
звании своего технического директора, ученого специа-
листа в области геологии, с которой так тесно связано
нефтяное дело.
Старался также Рагозин использовать близость Ко-
валевского с выдающимися учеными, имена которых
были известны в деловых кругах. Говоря, что научной
стороной дела в нефтяном товариществе заведует про-
фессор Менделеев, а в лабораториях работают его асси-
стенты, Рагозин вскользь называл имена знаменитых
друзей Владимира Онуфриевича. Выходило так, что
все они если не прямо участвуют в операциях нефтя-
ного товарищества, то очень интересуются предприя-
тием, где одним из директоров состоит их друг, про-
фессор Владимир Ковалевский. ГПодготовив почву, Pa-
гозин объявил на парижской бирже о дополнительном
выпуске паев своего товарищества и заключил не-
сколько сделок на продажу нефти.
Владимир Онуфриевич держал брата в курсе раго-
зинских операций. В письмах он не отделял себя от ди-
ректора-распорядителя. «Во Франции мы продали
теперь на двести тысяч франков в месяц, — писал он
из Брюсселя, — и дело быстро растет, так что надо уве-
личивать склады. [Шоэтому, так как главный склад
в Антверпене, решено купить кладовые за 100 000 фран-
316

ков, и я приехал сюда с адвокатом для заключения
купчей, а утром еду в Антверпен. Мы на своем складе
исставим железные цистерны и не будем держать масло
в бочках, а в цистернах, чем сохраним его от утечки и
удешевим разлив».
Тут же Владимир Онуфриевич успокаивает брата
относительно паев, купленных для него: «Вообще я во
всякое время могу вернуть деньги, если ты боишься, но
подумай же, что я, стоя у самого дела, всегда буду
знать, как оно стоит. Доходу ты будешь получать мини-
мум 30%, то есть 1500 рублей на пять паев».
Затем Владимир Онуфриевич отвечает на высказан-
ное братом сомнение в возможности совместить занятия
з университете с коммерцией: «Но ведь практических
занятий у меня не будет, лекции готовить нечего.
У меня есть старые мои записки, а три часа в неделю
не много отымут времени. [ока от директорства отка-
заться трудно. Во всяком случае надо создать себе
порядочное обеспечение, а то с профессорскими тремя
тысячами далеко не уедешь, как ты сам испытываешь».
Далее он сообщал: «У нас есть проект начать приго-
товлять в большом виде консервы из наших осетровых
рыб и продавать за границу, создавши большой сбыт».
Александр Онуфриевич поспешил ответить, что он
вышлет долг в 2700 рублей и таким образом будет счи-
тать пять паев своими. Он будет рад получать на эти
паи хотя бы 1200 ‘рублей дохода, «а то теперь реши-
тельно не можем свести концы с концами».
В те дни, когда братья Ковалевские обсуждали мер-
кантильные вопросы, Софья Васильевна Ковалевская,
находясь в Берлине, тоже вынуждена была думать
о деньгах.
Когда она однажды зашла в Берлине в контору ра-
гозинского предприятия за письмом от Владимира
Онуфриевича, ее встретили с большим почетом. На
другой день к неи явился сам директор конторы и
предложил брать у него «столько денег, сколько пона-
добится». «Напиши, — просит Ковалевская мужу, —
как ты находишь удобнее, — брать ли у него, или ты
мне пришлешь. Он рассыпается в любезностях перед
женой своего директора, и это, конечно, очень для меня
317

удобно, просто из кожи лезет, чтобы как-нибудь услу-
жить мне». Далее она сообщает в письме, что научные
занятия ее, повидимому, пойдут на лад. Специалисты
начатую работу очень одобрили, предполагаемую тоже,
а кроме того, навели ее на мысль еще о новой работе,
так что теперь у ней в виду три математических работы,
одна интереснее другой.
Высказывая надежду, что прерванная совместная
жизнь устроится, Софья Васильевна просит мужа 6e¢-
речь себя при переезде через Ламанш. Ёе беспокоят
известия о гибели многих кораблей у берегов Англии.
«Выжди хорошую погоду», — пишет она.
Как ни увлекался Владимир Онуфриевич службой у
Рагозина, стоило только ему попасть в какой-нибудь
палеонтологический центр, он сразу же забывал про
нефть и про всякие другие дела. Из главного правления
посылались телеграфные запросы в зарубежные пред-.
ставительства о местонахождении технического дирек-
тора. Так как Ковалевский иногда не показывался в за-
граничных конторах товарищества по неделям, то за-
просы переадресовывались к Софье Васильевне, которая,
в свою очередь, обращалась к Александру Онуфрие-
вичу.
В своих письмах Софья Васильевна передавала Але-
ксандру Онуфриевичу доходившие до нее за границей
резкие замечания московских директоров о неаккурат-
ности Владимира Онуфриевича. К этим отзывам она
добавляла собственное возмущение «легкомыслием»
мужа, оставляющего ее долго без вестей о себе. Самому
Владимиру Онуфриевичу она писала в конце ноября, что
кончает свою работу в Берлине и в середине декабря
предполагает вернуться в Москву.
Владимир Онуфриевич был в это время в Англии.
Деятели науки проявили к нему большой интерес. Кол-
лега Дарвина по созданию эволюционной теории проис-
хождения видов Альфред Уоллес сообщил, что будет
рад видеть его, когда бы он ни пришел. Палеонтолог
элк предлагал познакомиться с его коллекцией иско-
гаемых. Рад был видеться с Ковалевским и друг
Дарвина, известный зоолог и политический ® деятель
Леблок.
318

Лондонские натуралисты давали в честь Ковалев-
ского обеды. Один. из них даже устроил для Владимира
Онуфриевича в своем имении охоту на фазанов. Устраи-
вались специальные экскурсии, и Владимир Онуфрие-
вич с восторгом сообщал брату, что «достал много
костей ‘и зубов игуанодона (из семейства яшериц),
целый отличный позвонок в один аршин»,’ В Кембри-
дже и других местах он добыл кости птеродактиля —
летающего пресмыкающегося В Лидсе Владимира
Онуфриевича задержал палеонтолог Миаль. Он знал
работы обоих Ковалевских и восторженно отзывался
с них. Миаль вообще следил за русской научной лите-
ратурой и спросил, не знает ли Владимир Онуфриевич,
«кто такой Олга Метшникоф», с большой похвалой
отозвавшись о статье этого автора о тазовой дуге осет-
posix. «Передай Мечниковой, — пишет Ковалевский
брату, — какая она знаменитая женщина; даже в ма-
леньком городе на севере Англии читают и почитают
ее». Миаль придумал аппарат для замораживания моз-
гов животных, которые он исследовал посредством
разрезов. Владимир Онуфриевич посылает описа-
ние инструмента брату для использования с той же
целью при исследовании беспозвоночных. Тут же отпра-
вляет ему какую-то редкую черепаху. В других мес-
тах собирает для него новинки зоологической литера-
туры.
[о поводу аппарата английского зоолога Александр
Онуфриевич сказал жене:
— Вот, Танечка, как нас ‘потчуют нашим же добром.
A тебе говорил уже об этой идее. Помнишь, рассказал
еще, как наш великий Пирогов придумал замораживать
трупы, чтобы путем распилов исследовать точное распо-
ложение органов в теле человека. Из нашего отечества
идея гениального русского ученого воспринята запад-
ными, а теперь англичанин предлагает ее мне, как
произведение своего ума.
Сообщая брату о приобретенных окаменелостях ле-
тающих пресмыкающихся, Владимир Онуфриевич писал
из Ньюкастля: «В Англии водились огромные — почти
С осленка. Сжелетов полных нет, но есть почти все
отдельные кости и куски черепа».
319

Получив много вешей для пополнения своего палеон-
тологического собрания, Владимир Онуфриевич отпра-
вил их в Москву.
Отъезд все откладывался — ненасытная жажда впе-
чатлений не отпускала Владимира Онуфриевича. Даже
возня с рагозинскими поручениями наводила его на
интересные мысли. Посещая разные заводы и фабрики,
Владимир Онуфриевич присматривался к техническим
новинкам и мечтал о применении их в России. Посылая
в подарок своему племяннику паровую разборную
машину, он советовал брату готовить сына в механики.
«Потолкавшись по большим мастерским, — писал он
Александру Онуфриевичу, — как-то приходишь в изум-
ление перед теми средствами, которые механика дает
зв руки. Должно притти время, когда машина будет де-
лать все автоматически, а мы только сидеть и отвле-
ченно думать. Ёсли ребенок с детства окружен механи-
ческими приспособлениями, у него может явиться спо-
собность к ловким комбинациям сил. Для России такие
люди будут клад».
Конечно, при таком обилии дел, встреч и впечатле-
ний Ковалевский не мог закончить командировку в
двухмесячный срок. В правлении товарищества были
недовольны его поведением. Приехавшая в Москву Со-
фья Васильевна сообщала об этом в начале 1881 года
в письме Александру Онуфриевичу. В отсутствие Вла-
димира Онуфриевича на нее одну навалились все` тяже-
лые последствия петербургского строительного кража.
Арендатор бань на Васильевском острове «оказался мо-
шенником» и не вносит арендных денег, которые нужны
для уплаты процентов по второй закладной. Владимир
Онуфриевич на письма и телеграммы отвечает лишь не-
дели через полторы. В правлении нефтяного товарище-
ства «на него тоже все очень сердиты», так что Софья
Васильевна не решается даже ходить туда. Сообщение
Владимира Онуфриевича, что он задерживается в Лон-
доне, так как ждет там Рагозина, опровергается послед-
ним. Рагозин недели четыре тому назад при Софье Ва-
сильевне отправил Владимиру Онуфриевичу телеграмму,
которую она «сама читала», — чтобы он скорее возвра-
щался. В письме Софьи Васильевны было только очень
320

краткое сообщение, относившееся к университетским обя-
занностям ее мужа: «в университете, разумеется, тоже
его не хвалят».
Наконец Владимир Онуфриевич выехал в Россию.
На другой день после приезда он с удовлетворением пи-
шет брату: «К счастью, оказалось, что у страха глаза
велики, и все обошлось лучше, чем можно было ожи-
дать».
В правлении «никто. ни малейшей претензии» на
его продолжительное отсутствие не имел. Рагозин встре-
тил его «сердечно и дружески, как только можно, без
единого слова попрека». И тотчас же технического
директора впрягли в дело — посадили за расчеты
по устройству керосинового завода и собственнои бон-
дарни. |
После этого предстояло уладить петербургское дело:
Владимир Онуфриевич взял в конторе товарищества
для оплаты процентов по закладной шесть тысяч и по-
ехал с женой в Петербург платить долги по контракту
за аренду.
огда и это было сделано, пришло время серьезно
подготовиться к чтению лекций.
Владимир Онуфриевич обещает брату аккуратно чи-
тать лекции и закончить докторскую диссертацию.
задачах и приемах университетского преподавания
Владимир Онуфриевич высказывался в письмах к брату
еше в годы своих занятий наукой за границей.
В ту пору он мечтал поступить в Петербургский уни-
верситет. Была продумана целая программа занятий.
Вот что он писал тогда своему неизменному советчику
и самому близкому человеку — Александру Онуфриевичу:
«Главная беда, что студенты ничего не видят и им пока-
зывать нечего, потому что коллекции бедны до невоз-
можности. Я думал бы устроить так. Начал бы интерес-
ный и подробный курс стратиграфической геологии, затем
практические занятия живыми раковинами и ископае-
мыми (у меня очень большая коллекция) и специальный
курс ископаемых позвоночных. Я убежден, что слуша-
телей нашлось бы не мало, тем более, что я все могу по-
казать, чего нельзя увидеть даже в самых больших не-
Мецких университетах.
2] Семья Ковалевских 32 |

Перед началом чтения мне бы необходимо было по-
святить Целое лето с мая по’октябрь на экскурсии в
Англии и Франции, чтобы знать хорошо все новые
профили и быть сильно подкованным по стратиграфии.
Если будут лишние деньги, то я устрою искусственные
профили из естественных пород всех характеристиче-
ских формаций. Ведь чем особенно страдает геология
в России — это отсутствием разрезов; студент даже
представить себе не может, как выглядит меловая фор-
мация или юра в Англии или Франции. Я и хочу
взять куски настоящих пород из каждого яруса и со-
ставить из них учебные профили от силюрийской и до
третичной, где они всего характернее. Рассыпчатые тре-
тичные этажи надо будет пропитать водой с клеем,
чтобы они держались. Положим, в формации 15 яру-
сов, я от каждого и возьму кусок и составлю весь про-
филь. Что ты думаешь об этом?»
Заявив, что он «очень давно занят этой мыслью» и
считает такой способ преподавания важным средством,
Владимир Онуфриевич добавляет: «Укрепись я где-
нибудь профессором, я выхлопочу суммы и сделаю по
стенам минералогические собрания, в большом разрезе.
Составляя такие профили в лето перед началом лекций,
сам научишься очень многому».
Изложив эту программу наглядного обучения, Влади-
мир Онуфриевич просит брата «не выдавать его идею
никому»: он сам хочет провести ее в жизнь.
Разумеется, перед началом преподавательской дея-
тельности в 1881 году Ковалевскому не нужно было
совершать полугодовых экскурсий, как он рассчитывал
за девять лет до того. Он их проделал достаточно в
течение последующего времени. Необходимо было толь-
ко освежить свои знания, усвоить все. то, что создано
было в науке за последние шесть лет. Это сделать было
не трудно. Кроме того, в интересах преподавания он
пополнил свой собственный музей ископаемых ценными
вешами, привезенными из-за границы.
— очень затрудняюсь выбором курса, — говорил
он Софье Васильевне. — Взять млекопитающих считаю
не совсем приличным, так как известно, что это моя
специальность; надо выбрать что-нибудь общее. Жотел
322

было взять пресноводные отложения всех эпох, но
боюсь, будет слишком специально.
Софья Васильевна ничего не могла посоветовать
мужу. К этому времени она полностью вернулась к
научному творчеству.
— Наши математики прекурьезный народ, — как-то
сказала она Владимиру Онуфриевичу. — Они все так
помешаны на точности, что печатают лишь то, что при-
ведено ими в совершенное состояние. Самые же свои
плодотворные и смелые идеи, которые именно могут
служить стимулом для дальнейших работ, они держат
для самих себя и для своих знакомых и слушателей.
Что касается до моей работы о преломлении света в
кристаллической среде, то успех ее обеспечен. Вообще
материалу для работы у меня теперь пропасть.
Приступив к чтению в университете, Владимир Ону-
фриевич занялся также дописыванием своей работы об
отложениях мелового периода. Он сообщал друзьям, что
«лекции идут неплохо, хотя число слушателей не пре-
вышает дюжины», потому что студенты интересуются
преимушественно медициной и юриспруденцией. Не-
большая аудитория была очарована живостью и содер-
жательностью его лекций.
«Однажды, после обычного своего опоздания, — рас-
сказывал один из слушателей Ковалевского, — входит
он в аудиторию в пальто, со шляпой подмышкой и с
каким-то предметом в руках. Оказалось, что его задер-
жала на улице дохлая ворона, крыло которой он при-
нес с собой. С этим крылом Владимир Онуфрие-
вич всходит на кафедру и произносит блестяшую им-
провизацию о развитии способности летать у позво-
НОЧНЫХ».
Владимир Онуфриевич просит зарубежных специали-
стов прислать ему истрийские раковины. Они нужны
для некоторых соображении при окончательной обра-
ботке докторской диссертации. Он просит также при-
слать копии мюнхенских слепков для пополнения собра-
ния Московского университета. Взамен он готов ото-
слать копии и дублеты московского собрания, которых
нет в Мюнхене. []о вопросу о пополнении университет-
ского палеонтологического кабинета в Москве и обмена
* 393

материалами Владимир Онуфриевич сносился с уче-
ными разных стран.
Он продолжал ходить в университет на лекции, во-
‘зился с университетским собранием ископаемых, пере-
писывался с собратьями по науке. Геолог Зюсс просит
своего «уважаемого друга» от имени виднейших пред-
ставителей науки «опубликовать поскорее что-нибудь
из его Урекрасных вещей». «У нас; — пишет он, —
ваши работы и сейчас приводятся в пример как образцо-
вые, и действительно этого заслуживают». Петербург-
ские зоологи сообщают, что там поговаривают о при-
влечении Владимира Онуфриевича в Академию. Але-
ксандр Онуфриевич убеждает брата поддерживать от-
ношения с университетом — читать лекции, хлопотать
об удовлетворении студенческих жалоб и т. п.
Выступал также Владимир Онуфриевич, хотя редко,
с докладами в научных обществах столицы.
Но период научной деятельности Владимира Ону-
фриевича скоро кончился вследствие многих небла-
гоприятных обстоятельств. Владимиру Онуфриевичу
всегда, на протяжении всеи жизни, было трудно совла-
дать со своей чрезвычайной впечатлительностью. Физнь
бросала его от одного увлечения к другому, хотя под-
линным, самым страстным призванием его была наука.
Наладить отношения с университетом Владимиру
Онуфриевичу не удалось. Рагозинские дела вынуждали
его часто пропускать лекции.
Положение осложнялось обстоятельствами семейной
жизни. Софья Васильевна снова стала собираться за
границу. Предвидя, что поездка будет продолжительной,
она не хотела оставлять дочь в Москве. Ковалевский
был убит решением жены. [По давнишнему совету брата
он подпустил Софье Васильевне «шпильку» по поводу
ее разъездов: .
— А ведь брат прав, Софочка. Сколько в самом
деле надо разъезжать ради математических вычислений,
для которых достаточно бумаги и карандаша за своим
письменным столом? Подумай, в какое время ты соби-
раешься уехать! Да еще надолго!
— Поездка моя должна состояться во что бы то ни
стало, — решительно ответила Софья Васильевна. —
324

Именно теперь мне необходимо испытать, благо есть
еше энергия и материальные средства, — могу ли я
что-нибудь сделать или умишка на то нехватает, как
думаете вы, мужчины. 'Ты человек энергичный и та-
лантливый, По самому своему темпераменту, — продол-
жала она мягче. — Живя с тобой, я невольно начинаю
жить только твоей жизнью, становясь примерной женой
и добродетельной матерью, а о том, чтобы самой что-
нибудь сделать, совершенно забываю. Когда я подумаю
о том, как бы ты воспользовался возможностью про-
жить целый год беззаботно в кругу ученых людей, то
у меня являются такие угрызения совести, что и ска-
зать не могу.
— Но, — продолжала взволнованно Ковалевская, —
ты сам всячески разжигаешь мое самолюбие, и я счи-
таю себя в праве жить с легким сердцем там, где это
нужно для моеи работы, стараясь совсем не думать о
том, каково тебе живется в Москве.
Софья Васильевна подошла к мужу, взяла его руку
и сказала:
— Не сердись за мою горячность. Отпусти меня.
Увидишь, я буду работать, насколько. позволят мне
силы и способности. Ведь хорошая математическая ра-
бота скоро не делается. До сих пор, несмотря на зна-
чительные помехи, я сделала, кажется, довольно много,
но окончательного результата еще не имею. Когда же
он у меня будет, это сразу даст мне и другое положе-
ние и другое имя. Помнишь, Миттаг-Леффлер пере-
давал мне слова Вейерштрасса, что моя теперешняя ра-
бота в случае полного успеха будет принадлежать к
самым интересным работам последнего десятилетия.
Прошу тебя, дружочек, не будь слишком нетерпелив,
не ожидай от меня таких быстрых успехов, какие ты
имеешь в твоих работах, и дай мне пожить и порабо-
тать сообразно с моей природой, не торопясь и испод-
ВОЛЬ. |
Прощаясь с мужем на вокзале, Софья Васильевна
просила писать ей почаше и не забывать висящеи над
НИМИ угрозы — долгов по петербургскому имуществу.
осле отъезда Софьи Васильевны не было смысла
содержать дорого стоящую квартиру в Петровских ли-
325

ниях. Владимир Онуфриевич поселился в меблирован-
ных комнатах. Ликвидацию семейного очага Ковалев-
ских взяли на себя их друзья. В квартире был хаос.
Ничего не было уложено, ничего не заперто. В столо-
вой на столе стоял самовар и чашки с недопитым чаем.
Похоже было на то, что хозяева вышли на минуту и
сейчас вернутся, либо на то, что они бежали от какого-
то несчастья.
Переписка Софьи Васильевны с мужем носила в
дальнейшем двойственный характер. Когда до нее до-
ходили тревожные сведения о делах нефтяного товари-
щества, которые начали давать трешину, она напоми-
нала Владимиру Онуфриевичу об осторожности, писала,
чтобы он не гнался за большими заработками. Но, по-
лучая от Владимира Онуфриевича толстые пакеты с
планами разнообразных изобретений, отрывалась от
своих математических исследований, чтобы проверить
предполагаемые успехи мужа. Софья Васильевна вела
по его поручению переговоры: со специалистами в обла-
сти техники, пересылала мужу их благоприятные заклю-
чения и сама увлекалась его проектами.
Вслед за тем она сразу отрезвлялась, писала Лермон-
TOBOH O своей тревоге по поводу сомнительных затей
Владимира Онуфриевича, просила Александра Ону-
фриевича повлиять на брата, чтобы тот перестал «му-
дрить» и не «закусывал удила» при малейшей кажу-
шейся удаче.
Иногда писала Владимиру Онуфриевчу, что мечтает
о совместном путешествии по Швейцарии, как в былые,
студенческие годы... «Мой дорогой и милый дружок.
Обнимаю тебя крепко. Целую много раз; жду от тебя
обстоятельного письма. Ах, если бы нам скоро сви-
деться. Страсть, как хочется повидать тебя. Неужели
ты и вправду не выберешься» Мне так горько это ду-
мать».
Но приехать в Москву она не считает нужным. Ведь
сам Владимир Онуфриевич доказал, что может обой-
тись без нее: он даже не сообшил жене о своей недав-
ней тяжелой болезни.
Серьезная болезнь, о которой Владимир Онуфриевич
не известил ни жену, ни брата, чтобы не встревожить
320

их, была сыпной тиф. Заболел он вскоре после отъезда
Софьи Васильевны, и выходила его Юленька Лермон-
това. Но первый семестр доцентской деятельности был
сорван.
Всякого рода неприятности сыпались на Ковалевского
одна за другой. Опасаясь продажи своей палеонтологи-
ческой коллекции с молотка за долги по петербургскому
строительству, Владимир Онуфриевич перенес ее вместе
со шкапами в кабинет при кафедре геологии. В связи
с этим у него произошло столкновение с ректором. Вы-
звано оно было, конечно, всеи совокупностью взаимо-
отношений Ковалевского с университетом. В этой исто-
рии Ковалевский был, несомненно, прав, хотя и утаил
от университета свое беспокойство за судьбу коллекций.
Сущность столкновения изложена Владимиром Ону-
фриевичем в обширном заявлении в совет университета.
«Имея надобность в помешении для книг, окаменело-
стей, карт, буровых реестров и почвенных проб», необ-
ходимых для преподавания и своих научных работ, Ко-
валевский давно просил университетскую администра-
цию доставить ему нужную мебель. В этом ему было
отказано. «Чтобы не задерживать преподавания и воз-
можностей работать научно», Владимир Онуфриевич
заказал на свой счёт несколько шкапов и столов, кото-
рые поставил в кабинете и профессорской комнате.
«Ректор обратился ко мне, — заявляет Ковалевский, —
с выговором за то, что я осмелился поставить мои вещи
в профессорскую комнату». А между тем у него, кроме
своих материалов, имеется много очень ценных редких
окаменелостей, доверенных ему музеями 'Тулузы, Мюн-
хена и Вены, а также обширная литература. Все это не-
обходимо для работь над докторской диссертацией, ко-
торую невозможно закончить вне университета. «За-
ставить меня вывезти научный материал, — пишет он, —
значит отнять у меня средства работать». Прося совет
оградить его от оскорбительных для него и воедных для
интересов науки «посягательств», Владимир Онуфрие-
вич обратился также с частным письмом к самому рек-
тору.
Наряду с просьбой ликвидировать «прискорбный
случай» в этом письме к ректору изложены интересные
327

соображения Ковалевского о том, при каких условиях
научная работа может быть продуктивной. «Мне ка-
жется, — пишет он, — что каждый преподаватель имеет
право обставить себя в своем рабочем научном каби-
нете таким образом, как это, по его мнению и вкусу,
способствует всего более его научным занятиям и даже
просто настроению, от которого ведь часто и зависит
успешность работы, возникновение счастливых идей».
Затем указывается, что вообще университетских пре-
подавателей нельзя стеснять в праве отделывать «свои
рабочие комнаты с комфортом».
Палеонтологическое собрание Ковалевского все же
осталось в кабинете, а после его смерти было закреп-
лено за университетом. Но улучшить обстановку для
исследовательской работы такие отношения с универ-
ситетской администрацией, конечно, не могли. Офи-
циальный руководитель кафедры профессор Шуровский
стал готовить себе другого преемника.
Служба Ковалевского в нефтяном товаришестве к
этому времени тоже осложнилась. О спекулятивно-уго-
ловном характере рагозинского предприятия говорили
в коммерческих и в широких общественных кругах обеих
столиц. Стали появляться заметки _в газетах. Рагозин
почувствовал опасность не только для своего благо-
состояния, но и для себя лично. Как выяснилось впо-
следствии, уже после смерти Владимира Онуфриевича,
директор-распорядитель решил взвалить всю ответ-
ственность за свои дела на технического директора.
Незадолго до годичного общего собрания акционе-
ров товарищества Рагозин предложил Ковалевскому
съездить в Западную Ёвропу для подготовки почвы к
слиянию общества с французским обществом «Петроль»
и в Северную Америку для изучения технической по-
становки переработки нефти. Владимир Онуфриевич
согласился. Его прелвшала, главным образом, поездка
в Америку, где он хотел изучить новейшие открытия в
области палеонтологии.
Предварительно Ковалевский письменно просил Pa-
гозина ответить на «затаенный вопрос»: как может
дело, дававшее такие безумные дивиденды — 50%,
67%, 70%, ожазаться в таком трудном положении, поль-
328

зоваться малым доверием и кредитом’.. Владимир
Онуфриевич просит Рагозина «по совести, положа руку
на сердце, сказать: нет ли в деле каких-либо старых или
новых крупных грехов, от которых происходит такое
положение дел». Ответ должен быть «короткий, но
правдивый и категорический; если есть старые ошибки,
грехи, лучше сообща исправить их, чем нести их тя-
жесть».
Перед отсылкой письма Владимир Онуфриевич про-
читал его Лермонтовой. Даже не искушенная в интри-
гах Юлия Всеволодовна всплеснула руками.
— Что вы делаете, Владимир Онуфриевич? Рагозин
и так считает вас главным виновником слухов о денеж-
ных неурядицах в товариществе. Он подозревает, что
вы хотите начать борьбу с ним, и этим письмом вы
прямо отдаете себя ему в руки.
— Конечно, Юленька, опасный зверь знает, что я
хочу надеть на него намордник, — сказал Ковалев-
ский. — Я понимаю, что Рагозина не возьмешь на сан-
тименты. Но я хочу бороться в открытую. Я не могу
забыть, что он вызвал меня к себе в самое трудное
время моей жизни, и потому считаю себя обязанным
оставить ему этот якорь спасения.
Рагозин ответил на письмо так, как нашел нужным.
Напомнив, что предстоящее общее собрание акционеров
будет «бурным и неприятным», особенно по вопросу о
паях директоров, он просил Ковалевского возвратить
свои паи, чтобы уменьшить цифру долга. «Разберите
ваш счет до отъезда, — писал он, — он мне нужен очи-
щенный к общему собранию. Грехов нет — ни старых,
ни новых, по крайней мере, я их не знаю. Я кладу в
дело всю свою душу и силы, но против нас равнодушие
Участников, тупоумие тех, кому надо быть умным, и
организованная травля конкурентов, не умеющих создать
товара, но умеющих делать пакости». В заключение он
просил Ковалевского не откладывать поездки по делам
товарищества.
Владимир Онуфриевич таким образом снова очутился
за границей.
Париже он виделся с Моно, который высказал
ему свои сомнения в благополучном исходе затеянного
329

Рагозиным обогашения акционеров нефтяного товари-
шества путем слияния с французским обществом «Пе-
троль». Вокруг этого слияния суетятся международные
банковские аферисты, которым место на скамье под-
судимых.
То же самое писал брату в Париж Александр Ону-
фриевич. Ёму сообщали из Москвы, что в универси-
тетских кругах недовольны близостью Владимира Ону-
фриевича к темным рагозинским делам. По сведениям
Мечникова, некоторые акционеры хотят требовать суда
над директорами ‘товарищества.
Владимир Онуфриевич, считая себя чистым во всех
отношениях, не обрашал внимания на эти предупрежде-
ния. Приехавшие в Шариж сообщники Рагозина уве-
ряли Ковалевского, что его интересы при слиянии об-
ществ- во всяком случае будут сохранены. Но вскоре
пришло известие, что Рагозин провел на общем собра-
нии перевыборы правления и отстранил Ковалевского от
директорства. Тогда к Владимиру Онуфриевичу явились
те самые дельцы, которые устраивали несостоявшееся
слияние русского товаришества с французским обше-
ством, и предложили ему участвовать в новой органи“
зации. Последняя собиралась скупить акции предприя-
тия Рагозина и удалить из дела его самого.
В этих тяжелых обстоятельствах Владимир Онуфрие-
вич не оставлял мысли о поездке в Америку. «Я жду
не дождусь, — писал он брату, — когда придется уехать.
едь это с 1873 года первое научное лето, которое я
могу посвятить работе. Почти десять лет все занимался
тем, что претило душе, и жду я этого праздника, как
манны небесной». Но в состоянии уныния, время от
времени посешавшего его, он признавался, что больше
всего хотел бы пожить у брата — отдохнуть от всех
переживаний. Затем снова бодрился и просил Алексан-
дра Онуфриевича не удерживать его от поездки в Аме-
рику. «Это утроит мои знания, — писал он, —и для
палеонтологии по млекопитающим даст просто целый
новый мир».
Семейные отношения Владимира Онуфриевича к это-
му времени осложнились. Он чувствовал, что Софья Ва-
сильевна, покидая его, инстинктивно спасалась от по-
330

следствий краха нефтяного товарищества. С другой сто-
роны, он сам толкал ее на раздельную жизнь, оберегая
любимую женщину от неприятностей и веря в конечный
успех ее научной карьеры.
Софья Васильевна писала мужу: «Относительно на-
ших взаимных. отношений тебе беспокоиться нечего.
Наши натуры такие разные, что ты имеешь способность
иногда на время сводить меня с ума; но лишь только я
предоставлена самой себе, я возврашаюсь к рассудку,
и, обсуждая все хладнокровно, я нахожу, что ты совер-
шенно прав, что самое лучшее нам пожить отдельно
друг от друга».
Душевное состояние Владимира Онуфриевича ухуд-
шалось с каждым днем. Разбираясь в запутанных своих
делах, он говорил:
— И под таким режимом я убил целых 14 лет, гос-
поди боже!
В Париже Владимир Онуфриевич встретился у Жак-
ларов с Софьей Васильевной. «Софу я видел на минуту
у Анюты, — писалон Александру Онуфриевичу, — и мы
расстались дружно, но, я думаю, прочно. Я вполне по-
нимаю это и на ее месте сделал бы то же самое, поэто-
му не пытаюсь уговорить ее переменить решение, хотя
мне и очень тяжело».
Из Парижа Ковалевский поехал в Лондон. Директор
лондонской конторы рагозинского товаришества Эдуард
Глен сообщил ему, что Гексли осведомлялся о нем и
будет рад с ним встретиться.
Владимир Онуфриевич обещал посетить Гексли, но
своего обещания не выполнил. В августе 1882 года он
отправился на пароходе в Америку. Там он пробыл
два месяца, объездил много городов, участвовал в кон-
грессе натуралистов.
По приглашению палеонтолога Копа, владельца бога-
тейшего собрания ископаемых, Владимир Онуфриевич
гостил у него в Филадельфии больше недели. Все это
время хозяин и гость вели научные беседы. Владимир
Онуфриевич рассказал Копу, что задумал новое иссле-
дование в области происхождения копытных. Это был
план работы на чисто русском материале, о четвертич-
ном носороге — эласмотерии. Сущность плана была из-
331

ложена в английской статье Копа «Ковалевский об
эласмотерии», напечатанной после смерти Владимира
Онуфриевича в журнале «Американский натуралист».
бщая в письмах к брату названия городов, кото-
рые он посетил как участник многочисленных научных
экскурсий, устроенных для членов съезда, Владимир
Онуфриевич писал: «Дети должны все это найти на
карте и следить за мной, это их выучит географии».
Несмотря на тяжелое моральное состояние, Владимир
Онуфриевич интересовался всеми сторонами американ-
ской жизни. Свои впечатления он подробно излагал в
письмах к брату, имея в виду воспользоваться ими для
статей в русских периодических изданиях.
Говоря © некоторых сторонах государственного
устройсгва Северной Америки, Ковалевский замечал:
«Ежть, конечно, безобразия муниципальные и полити-
ческие, но все так заняты делом, что дают людям пол-
ную волю воровать».
Больше всего интересовало Владимира Онуфриевича,
как университетского преподавателя, дело высшего обра-
зования. «Я расспрашиваю много про систему универси-
тетского воспитания, — сообщал он Александру Онуфри-
евичу, — и намерен по возвращении написать ряд амери-
канских писем, именно по университетскому вопросу в
Америке. Студенты здесь находятся под постоянным
надзором».
Из Нью-Йорка Ковалевский намеревался поехать в
Филадельфию, засесть там за изучение млекопитающих
и просить для этого у Московского университета от-
пуск.
Однако тревожное письмо Александра Онуфриевича
заставило Ковалевского прервать путешествие. Нельзя
было рисковать своим положением в университете, ко-
торое Владимир Онуфриевич считал «последним якорем
спасения».
Но якорь-то был ненадежный. В университетских
кругах Ковалевского встретили более чем холодно.
Опять пошли разные сплетни.
Александр Онуфриевич старался внушить брату бод-
рость. Посылал ему подробные указания, как готовиться
к лекциям и читать их. Ему даже удалось зазвать
332

неудачника-брата к себе на зимние каникулы в надежде,
что совместно они подготовят докторскую диссертацию
о пресноводном меле. Но о работе нечего было думать
ввиду угнетенного состояния Владимира Онуфриевича.
Сильно любившая деверя, Татьяна Кирилловна окру-
жила его нежным родственным вниманием, дети напе-
рерыв развлекали Владимира Онуфриевича. Но все это,
даже свидание с дочерью, которую Софья Васильевна
прислала погостить к Александру Онуфриевичу, не
могло рассеять мрачного настроения и тяжелых мыслей
Ковалевского.
Вернувшись в Москву, Владимир Онуфриевич сде-
лал попытку оформить свои права на профессуру. За-
просил руководителя кафедры геологии в Петербургском
университете, профессора Иностранцева, примет ли он
напечатанную в «Грудах» Петербургского МИинерало-
гического общества его работу о пресноводных отложе-
ниях в качестве докторской диссертации. Эго был ори-
гинальный труд — результат исследований, давших, по
словам самого Ковалевского, возможность приподнять
хоть немного ту завесу, которая закрывала от глаз гео-
логов состояние суши в продолжение мелового периода.
Иностранцев ответил сухо. Он явно показывал, что
не хочет допустить Ковалевского к профессуре. Иссле-
дования над меловыми образованиями, по его мнению,
не могли быть приняты как докторская диссертация,
относительно которой он имеет право «предъявлять бо-
лее значительные требования, а в особенности для рус-
ского доктора геологии». Это был убийственный удар
для Ковалевского.
Переговоры с московскими профессорами тоже не
дали положительного результата. Одни уклонялись от
представления официального отзыва, другие советовали
Владимиру Онуфриевичу обратиться в Киев.
это время начали поступать исполнительные листы
по отдельным взысканиям. Ковалевский совсем потерял
голову.
— Начинают падать на меня грозы, — сказал он
Лермонтовой. — Какое было безумие не держать на
доктора тотчас после магистерства. Как все в жизни,
это не проходит без возмездия. За все упущения и
333

безумия в жизни приходится рассчитываться зараз.
Становится не под силу тяжело.
Конечно, при таких условиях еще труднее было
исполнять доцентские обязанности. Письма Владимира
Онуфриевича к брату за последние три месяца его
жизни полны жалоб. «Стыд сказать, что мне ужасно
трудно составлять лекции; и как я это читал в прош-
лом году, не понимаю. Слушатели сидят смирно, но
едва ли есть у них интерес». «Готовясь к лекциям, поо-
читываю по десять раз одно и то же и все-таки ничего
не могу упомнить». «Работа по составлению лекций не
спорится; сидишь целые вечера, а ничего не выходит».
«Как раздумаешься о всех нелепостях своей жизни, то
на мозг точно шапка ложится». «Страница пишется
час, а прочесть ее берет не больше 3—4 минут».
Тем не менее университетские занятия вносили не-
которое успокоение в смятенную душу Владимира Ону-
фриевича: «Была лекция, я шел к ней точно на пытку,
до такой степени я глупо ослаб, но, по счастию, про-
шла хорошо; к субботней я тоже готов и нет того
страха». «Гакое счастье, что лекция сошла хорошо, это
придает мне бодрость».
Отрадно было заниматься с ‘молодым талантливым
магистром Алексеем Петровичем Павловым, который
готовился к защите диссертации и получил команди-
ровку за границу для усовершенствования в геологии.
Павлов впоследствии воздал должное памяти Влади-
мира Онуфриевича и писал о великом значении его на-
учных трудов.
яжелее всего было для Ковалевского ожидание су-
дебного процесса по делу нефтяного товаришества. Три
месяца жил Владимир Онуфриевич в страхе, что ему
придется оказаться на скамье подсудимых. Ночи напро-
лет он мучил себя раскаянием, исписывал тетради рас-
суждениями о своих действительных ошибках и мнимых
грехах. «Безумие построек — начало гибели, а поганое
товарищество довершило. Да и в товариществе можно
было все иначе сделать, если бы вести себя умно и
осторожно и долгов бы не делали, а жили бы тихо.
Издательство могло бы быть спасением, если бы в го-
лове была капля осторожности и расчета. Но нет, —
334

затевались дела на сотни тысяч без одной счетной
книги или какой-нибудь правильной записи, так, гони в
хвост и в гриву. Ужасная гибель для человека — безнуз-
данность... ГПроложить себе самостоятельный путь
могут лишь люди, обладающие выходящим из ряда
умом, логикою и талантом».
Отрицая за собой даже талант, Владимир Онуфрие-
вич писал в одной тетради: «Надо же когда-нибудь
разобрать себя и понять. К сожалению, это пришло
слишком поздно, и старое предписание «познаи самого
себя» уже едва ли может помочь». Одной из причин
своей неудачи в попытках получить профессорское зва-
ние Ковалевский считает отсутствие у него системы в
подготовке к научной деятельности в области естество-
знания. Он даже сожалеет, что в свое время не про-
ходил курса в университете, не подвергался экзаменам
в качестве студента, — тогда бы в голове сохранились
все факты. А при способности к обобщениям читать
лекции не представило бы труда.
Говоря о неупорядоченности своих издательских дел,
овалевский винит себя за неумение вести их плано-
мерно. Тот же недостаток переносит он и на свои на-
учные занятия: «Уединившись совершенно, не трево-
жимый ничем, сосредоточив все внимание на одном пред-
мете, к тому же найдя в музеях много ‘неописанного,
я мог делать хорошие работы, но едва вышел из этих
особенно благоприятных условий, так и оказался не
способным продолжать. Будь я доктором и не грози мне
дело товарищества, то составил бы курс и читал бы,
так как профессура является для меня величайшим че-
ловеческим благополучием; но эти две помехи едва ли
позволят мне удержаться за это место».
'Гакими же рассуждениями заполнял он последние
свои письма к брату: «Сколько чистой, хорошей любви
потеряно на меня такими людьми, как ты и Софа.
Я перечитывал твои старые письма ко мне в Петербург
после нашего приезда; как ты заботился обо мне, как
умно писал и советовал, и все напрасно».
Это было болезненное самовнушение о бесцельности
борьбы, вызванное в конечном счете неблагоприятно сло-
жившейся жизнью. Оно привело Ковалевского к мало-
335

душному решению уйти из жизни, отказаться от научной
работы, от служения народу и человечеству.
Приняв это печальное решение, Владимир Онуфриевич
написал брату прощальное предсмертное письмо: «Доро-
гой, бесценный друг мой Саша. Боюсь я очень, что очень
огорчу тебя, но при собравшихся со всех сторон надо
мною тучах это было единственное, что оставалось сде-
лать... Все, к чему готовился, разбито этим, и вся
жизнь складывается ужасно тяжело, и в будущем видно
все только лишь больше и больше тяжелого... Напиши
Софе, что моя всегдашняя мысль была о ней и о том,
как я много виноват перед нею и как я испортил ее
жизнь, которая, не будь меня, была бы светлою и счаст-
ливою. Последняя моя просьба к Анюте — позаботиться
о ней и о маленькой Фуфе; она одна теперь в состоянии
сделать это, и я умоляю ее об этом. Прошу прощения
у твоей милой жены Тани за то горе, которое наношу,
но я опасаюсь, что, оставайся я среди вас, я причинил бы
еше больше горя; целую всех твоих детей: Веру, Володю
и Лиду и тысячу раз прижимаю к сердцу мою бедную
Фуфу. Обнимаю тебя, дорогой, бесценный друг Саша.
Твой Владимир».
Письмо пролежало в письменном столе Владимира
Онуфриевича два с половиной месяца. Он еще пытался
устроить свои дела, но в его положении это было уже
невозможно. Друг Владимира Онуфриевича, адвокат
Языков, посоветовал ему составить записку об участии
в делах нефтяного товарищества на случай необходимо-
сти выступить перед судом. За этой работой Владимира.
Онуфриевича застала Лермонтова, зайдя к нему под
вечер 15/27 апреля 1883 года.
— Не могу, Юлия Всеволодовна, продолжать, — ска-
зал ей Ковалевский. — Когда видишь черным по белому
нанизанную длинную цепь безумных поступков, выходит
страшно перед самим собой. Каково же это для других?
Это были последние слова Владимира Онуфриевича
Ковалевского, великого русского палеонтолога.
На другое утро пристав третьего участка Тверской
части московской полиции сообщил ректору универси-
тета, что проживавший в меблированных комнатах до-
цент титулярный советник Ковалевский ночью отравился.
336

С. В. Ковалевская (1887 год)

Tax Kak родственников у покойного в Москве не было,
то полиция похоронила великого ученого за казенный
счет, как бездомного человека. Могила Владимира Онуф-
риевича находится на Ваганьковском кладбище.
Смерть его прошла незаметно. Только через ‘четыре
дня в «Московских ведомостях» была напечатана мелким
шрифтом, затерявшаяся среди обширных сообщений
о коронации Александра Ш и отчетов о «деле семна-
дцати народовольцев», заметка о том, что В. О. Ковалев-
ский был наиден «на диване, одетый, без признаков
жизни; на голове у него был надет гуттаперчевый ме-
шок, стянутый под подбородком тесемкой, закрывавший
всю переднюю часть лица. Против носа в мешке сделано
отверстие, в которое вставлена шейка стеклянной банки,
обвязанной по краям; в банке лежало несколько кусков
губки, пропитанной, повидимому, хлороформом, который
покойный, вероятно, вдыхал».
Суворин перепечатал‘`эту заметку в «Новом времени»
со своими лицемерными рассуждениями о том, что Кова-
левский умер, как древний мудрец.
И только в статье профессора Анучина, помешенной
церез восемь дней в газете московской либеральной
профессуры «Русские ведомости», была дана оценка
ладимира Онуфриевича Ковалевского как выдающегося
ученого с мировым именем.
В настоящее время Академия наук СССР выпускает
в свет полное собрание трудов В. О. Ковалевского под
редакцией академика Л. Ш. Давиташвили.
22 Семья Ковалевских

Глава двадцать седьмая
МИРОВАЯ СЛАВА СОФБИ КОВАЛЕВСКОЙ
о время трагической гибели мужа Софья Васильевна
жила и работала в Париже. Узнав о смерти Влади-
мира Онуфриевича, она впала в глубокое отчаяние и
пыталась уморить себя голодом. Проболев несколько не-
дель, Софья Васильевна прежде всего решила снять
с памяти мужа пятно, наложенное участием в деле
Рагозина. Она приехала в Москву, явилась к следова-
телю и доказала, что Владимир Онуфриевич действовал
в нефтяном товариществе, не разбираясь в сущности
рагозинских махинаций, и не извлек для себя никакой
материальной выгоды.
Оказалось, что следственные власти и не думали даже
привлекать к следствию Владимира Онуфриевича, не-
смотря на то, что Рагозины — Виктор и Леонид, как
убедилась Софья Васильевна из обзора материалов след-
ствия, только о том и старались, как бы очернить память
покойного технического директора. «Вы себе не можете
представить, — писала Софья Васильевна брату мужа, —
что за тонкие, ядовитые злодеи эти два брата».
Следователь просил, чтобы Александр Онуфриевич
переслал ему всякого рода записки Владимира Онуфрие-
вича «компрометирующего свойства для Виктора и Лео-
нида Рагозиных. Нравственных доказательств их винов-
ности нет конца. ..»
Как и надо было ожидать, следствие о злоупотребле-
ниях в нефтяном товаришестве было прекращено без
338

суда. Заправилы товарищества поплатились только сТо-
тысячными паями, которые они записали на себя либо
в кредит, либо за счет огромных дутых доходов пред-
приятия. А пока велось следствие, бакинские нефтепро-
мышленники пригласили Рагозина на службу с окладом
в 9000 рублей.
В’ московских университетских кругах Софью Ва-
сильевну встретили сочувственно. Ректор 'Тихонравов
оказал ей содействие в получении некоторых вешей мужа
из кабинета геологии. После гибели Ковалевского он
опечатал этот кабинет и на запрос следователя сообщил,
что имущества покойного доцента в университете не
осталось. Сделал он это для того, чтобы сохранить хоть
кое-что для наследников Ученого. Платье и книги Вла-
димира Онуфриевича, оставшиеся в меблированной ком-
нате, где он умер, были проданы с аукциона по распоря-
жению полицейского пристава для покрытия расходов
по погребению.
Из Москвы Софья Васильевна писала Александру
Онуфриевичу, что собирается в Берлин для завершения
сдной математической работы. Так как на август 1883
года созывался в Одессе УП съезд естествоиспытателей
и врачей, то Александр Онуфриевич предложил Софье
асильевне приехать на съезд и прочитать на нем доклад
о своей работе.
Софья Васильевна с радостью приняла предложение.
Съезд был очень многолюдный. Присутствовали круп-
нейшие русские натуралисты и математики. Прибыли
зарубежные ученые. Ковалевская была единогласно
избрана председательницей математической секции.
заседании секции было заслушано два доклада: док:
тора математики Софьи Васильевны Ковалевской и
московского профессора Николая Егоровича Жуков-
ского.
Софья Васильевна сделала сообщение на тему «Об ин-
тегрировании диференциальных уравнений с. частными
производными, определяющими преломление света
В Прозрачной кристаллической среде».
бшение Ковалевской не могло быть тогда напеча-
тано; «Груды» УП съезда не были изданы за отсут-
ствием средств.
e
®
339

В следующем году Софья Васнльевна сделала на ту же
тему сообщение в заседании парижской академии наук.
Отчет об’этом был напечатан в газете « Тетрз>. Изло-
жение доклада и извлечения из него появились в « Гру-
дах» парижской академии и « Грудах» стокгольмской ака-
демии. Полностью труд Ковалевской был опубликован
несколько позднее.
Профессор Жуковский с интересом прослушал в Одессе
доклад Софьи Васильевны. В своем обзоре ее трудов по
прикладной математике Николай Егорович остановился
и на этом сообщении. Вопрос о распространении свето-
вой волны в средах двойной преломляемости был теоре-
тически разобран французским математиком и физиком
Габриелем Ламе. Его решение лишено было ясности,
и Ковалевская занялась изысканием общего решения
уравнений, которое позволило бы выбрать частное реше-
ние, не обладающее недостатками частного решения
Ламе. Решение Ковалевской, как указывает Жуковский,
«уже не обладает вышеупомянутыми недостатками», но
и не сопровождается геометрическими иллюстрациями.
«Я думаю, — заключает Николай Егорович свой раз-
бор, — что подобное геометрическое исследование реше-
ния Ковалевской дало бы весьма интересную тему».
Труд Софьи Васильевны о преломлении света в кри-
сталлической среде получил высокую оценку также со
стороны многих других специалистов и доставил ей
большую известность в ученом мире.
В 1883 году шведский математик Миттаг-Леффлер,
оставивший университет -в Гельсингфорсе, поднял вопрос
о приглашении Ковалевской в Стокгольм. В успехе он
не сомневался. Новый университет в Стокгольме был
основан передовыми шведскими общественными деяте-
лями впротивовес старому университету в Упсале, где
преобладали консервативные традиции.
Предложение Миттаг-Леффлера было принято в уни-
верситете сочувственно, и Софья Васильевна получила
официальное приглашение. Вместе с тем ее просили дать
свою работу о преломлении света для напечатания
в международном математическом ‘журнале ‹Ас!а
mathematica», craTbu B котором печатались на несколь-
ких языках. Митгаг-Леффлер писал Ковалевской. что
240

она будет принята в Стокгольме очень дружественно.
Его сестра, писательница Анна-Шарлотта Эдгрен-
Леффлер, ждет момента, когда получит возможность
ввести ученую русскую женщину в среду шведской
интеллигенции. Все это было большой сенсациеи для
буржуазного общества Стокгольма.
«Я не нахожу выражений, чтобы достаточно сильно
высказать, как я благодарна вам за вашу доброту ко
мне, — писала Ковалевская в ответ Миттаг-Леффлеру. —
В то же время я не считаю себя в праве скрывать от
вас, что я во многих отношениях признаю себя весьма
мало подготовленной для исполнения обязанностей до-
цента».
Однако, ввиду создавшегося после смерти Владимира
Онуфриевича тяжелого материального положения, Софья
Васильевна согласилась на убеждения Миттаг-Леффлеоа.
Сообщая Александру Онуфриевичу о своем решении, она
писала: «Мне предложено начать чтение о диферен-
циальных уравнениях с частными производными, по ко-
торым я именно работала главным образом и которые
хорошо знаю. Я очень этому рада, и мне кажется, что
будет большой шик, если женщина, начиная читать лек-
ции, будет говорить и о собственных исследованиях по
этому предмету».
токгольм Софья Васильевна приехала в начале
ноября 1883 года. Миттаг-Леффлер, зная свою среду, ее
консервативные традиции и реакционные взгляды на
женский вопрос, основательно подготовил почву для
встречи русской женщины, прославившейся в науке.
некоторых шведских газетах появились заметки
такого рода: «Сегодня нам предстоит сообщить не
о приезде какого-нибудь принца крови или тому подоб-
ного, высокого, но ничего не значашего лица. Нет, дело
идет о совершенно другом и несравненно важнейшем:
принцесса науки, госпожа Ковалевская, почтила наш
город своим посешением и будет первои женщиной
приват-доцентом во всей Швеции».
В другой газете сообщалось: «С званием профессора
мы привыкли соединять в воображении фигуру старого
господина в очках, с несколько согнутой спиной, с длин-
ными седыми волосами, ‹ бородой и в весьма небрежном
341

костюме. К тому же еше, если он настолько рассеян, что
смотрит на флюгер трубы, когда хочет знать, который
час, или надевает жилет сверх фрака, когда идет в обще-
ство, то мы заключаем, что он высоко ученый профессор.
Но наше время — время необыкновенных явлений: вот
почему в собрании естествоиспытателеи нам пришлось
видеть, в противоположность старому и седоволосому
педанту в очках, молоденькую даму-профессора».
Стокгольмские профессорши всполошились, услышав
OT Леффлера, что Ковалевская по своему положению мо-
жет не делать им визитов. Тогда профессора вступились
за своих жен. Они объявили, что если Ковалевская не
хочет подчиниться обычаям страны и побывать сначала
у дам, то их жены к ней тоже не поидут.
Вся эта буржуазная шумиха чуть было не закончи-
лась плохо для Ковалевской. Со стороны некоторых
профессоров появилась боязнь конкуренции и типичный
в их среде антифеминизм.
Сначала сильно заволновалась упсальская профессор-
ская среда. Упсала — маленький городок на расстоя-
нии часа езды от столицы. Когда в Стокгольме было
официально объявлено о лекциях Софьи Васильевны,
упсальские студенты группами стали устремляться в сто-
лицу — послушать нового ученого. Негодование упсаль-
ских профессоров было так велико, что они устроили
специальное заседание совета для изыскания мер борьбы
с этим злом. В заседании говорилось, что у Ковалевской
нет никаких научных заслуг, сообщались самые чудовиш-
ные сплетни о ней и о причинах ее приезда. Из зала
совета сплетни были перенесены в Стокгольм.
Миттаг-Леффлер поспешил исправить положение. Вос-
пользовавшись фактической неточностью в сообщении
одной Газеты, он послал письмо в редакцию, в котором
сообщал, что Ковалевская будет читать не постоянный
и обязательный курс для студентов, а выступит с циклом
лекций по наиболее трудному отделу высшей математики
для тесного круга желающих. Это, однако, не успокоило
стокгольмских профессоров и их жен.
Враждебные Софье Васильевне настроения поддержи-
вал известный шведский писатель Авгусг Стриндберг,
начавшии евою литературную деятельность в демокра-
342

тическом духе, но затем перекочевавший в лагерь реак-
ционеров-церковников. Особенно сильно нападал он
в своих драмах, романах и повестях на женское равно-
правие. []о поводу приглашения Ковалевской в Швецию
Стриндберг напечатал статью в одной распространенной
газете, где доказывал, по шутливому выражению Софьи
Васильевны, «ясно как дважды два четыре, насколько
такое чудовищное явление, как женский профессор мате-
матики, вредно, бесполезно и неудобно».
Не только профессор МИиттаг-Леффлер, но и его
брат — поэт Фриц Леффлер, их сестра — романистка
Эдгрен-Леффлер, вся их многочисленная семья, пользо-
вавшаяся уважением в Швеции по своим старым куль-
турным связям, — все старались сгладить жизнь Кова-
левской на первых порах ее пребывания в Стокгольме.
Чтобы сразу ввести ее в столичное общество, Леффлеры
устроили вечер, на который пригласили профессоров с их
женами, представителей литературы и других областей
искусства. Перед прибытием Ковалевской хозяева обхо-
дили гостей и просили присутствующих быть как можно
прпиветливее с приезжей. Личной привлекательностью
Ковалевская очаровала шведов. По словам одной швед-
ской мемуаристки, своей естественностью, высской куль-
турностью, отсутствием всякой кичливости она по-
бедила тех, кто вначале относился к ней с предубежде-
нием.
Лекции Ковалевской были объявлены на январь
1884 года. «С моими будущими слушателями я еше не
познакомилась, но по отзывам о них — это, кажется, все
очень порядочный народ, — писала она в декабре Але-
ксандру Онуфриевичу. — О моих лекциях уже объявлено
в университете, и до сих пор на них записалось 12, чело-
век, т. е. все, кто только занимается высшей математи-
кой. Число их ведь очень невелико. Я, разумеется, трушу
несколько этой страшной минуты, когда мне придется
встать`на кафедру и читать. Так много зависит от того,
пойдут ли мои лекции на лад и получу ли я здесь штат-
ное место».
Волнение Софьи Васильевны было настолько велико,
что она расхворалась, потеряла сон, аппетит. Дружеское
внимание Леффлеров ободрило Ковалевскую, и она `по-
343

явилась в университете в определенный расписанием
день.
После первой лекции Софья Васильевна записала
в своем дневнике-календарике: «Прочитала сегодня свою
первую лекцию. Не знаю, хорошо ли, дурно ли, но знаю,
что очень было грустно ‘возвращаться домой и чувство-
вать себя такою одинокою на белом свете. В такие
минуты это так особенно сильно чувствуется». После вто-
рой лекции Софья Васильевна вернулась домой также
«ужасно печальная и сидела погруженная в созерцание
своего одиночества». Не весело было и дальше. Под
21 февраля в дневнике записано: «Гакая находит иногда
усталость, что бросила бы все и убежала. Тяжело жить
однсй на белом свете!»
Профессорские дела ее, однако, шли успешно. Число
слушателей увеличилось после первой лекции. Ковалев-
ская писала Александру Онуфриевичу: «В настояшую
минуту я уже прочитала две лекции. В первый раз я,
разумеется, ужасно трусила. Одну минуту мне вдруг по-
казалось, что у меня подкашиваются ноги и что я не
в силах выговорить больше ни единого слова. Но, стран-
ное дело, никто из присутствуюших даже не заметил
этого; и многие говорили мне потом, что даже удивля-
лись моему спокойствию. Аудитория моя довольно много-
численная: правильных слушателей у меня сейчас 19,
но, разумеется, на первые лекции пришло много посто-
роннего народу, в ссобенности много профессоров». Спу-
стя несколько дней Софья Васильевна сообщала, что ее
лекции идут хорошо, она не может достаточно нахва-
литься своими слушателями.
Первое полугодие Ковалевская читала по-немецки, но
к осеннему семестру настолько усвоила шведский язык,
что могла читать на нем.
Весною 1884 года Пулковская обсерватория команди-
ровала в Стокгольм двух своих научных сотрудников
(известных впоследствии астрономов) — молодого гео-
дезиста Витковского, готовящегося к профессуре, и Жда-
нова. Первому было поручено изучить в Стокгольме дей-
ствие какого-то нового геодезического прибора. Второй
получил обычную заграничную командировку на два
года. Оба были направлены к директору шведской обсер-
344

ватории, члену-корреспондснту Петербургской Академии
наук Гюльдену, который поддерживал ‘тесные связи
с русскими научными кругами и одно время работал
в Пулковской обсерватории.
Гюльден пригласил русских ученых на вечер к себе.
У него они познакомились с Ковалевской.
На другой день, по рассказу Витковского в его «Вос-
поминаниях», Софья Васильевна приняла соотечествен-
ников У себя дома и пригласила их в университет про-
слушать ее лекцию. Воспоминания Витковского предста-
вляют интерес, как рассказ свидетеля первых шагов
Софьи Васильевны в качестве университетского препо-
давателя.
Витковский и Жданов застали в аудитории 15 слуша-
телей. Через несколько минут вошла Ковалевская, одетая
в черное бархатное платье, короткое и без всяких укра-
шений, а за нею — профессор Миттаг-Леффлер с порт-
фелем подмышкой. Быстро подойдя к доске, Ковалев-
ская вооружилась мелом и начала свою лекцию очень
просто и задушевно — о принципе Диоихле. Во время
чтения она обычно смотрела на доску. Миттаг-Леффлер
сидел у крайнего стола первого ряда, делал какие-то по-
метки на своих бумагах.
По окончании лекции Софья Васильевна поспешно вы-
шла из аудитории, а за нею следом пошел МИиттаг-
Леффлер.
Большое достоинство, с которым Ковалевская провела
занятия, произвело на русских гостей самое лучшее впе-
чатление, и они «подивились тому, что может сделать
русская женшина».
итковский и /№данов видели также Ковалевскую на
торжественном заседании Географического обшества,
где присутствовала вся столичная интеллигенция. На
этом заседании были объявлены награды знаменитым
путешественникам. Главную золотую медаль присудили
выдающемуся русскому путешественнику Пржевальскому.
огда назвали его имя, в зале раздался гром рукопле-
‘сканий.
Ковалевская чаше всего появлялась в кругу тех швед-
ских ученых, которые поддерживали связь с русской
наукой. На заседаниях ученых обществ, на вечерах
345

у профессоров возле Софьи Васильевны всегда нахо-
дился знаменитый путешественник, престарелый Нор-
деншельд.
Софье Васильевне поневоле, как она писала друзьям
в Россию, ‚приходилось «бывать ужасно много в обще-
стве, в кругу министров и посланников», даже присут-
ствовать на парадных балах в королевском дворце.
Но значительно больше, чем балы, интересовали
Ковалевскую встречи с приезжавшими в Стокгольм
русскими политическими эмигрантами.
Она пыталась создать в шведской столице центр для
устройства побегов русских революционеров через Фин-
ляндию.
— Я думаю, — говорила она, — что очень полезно
распространять здесь всеми способами сочувствие к рус-
скому освободительному движению.
Частный курс лекций доцента Ковалевской посешался
студентами усердно. [Шо окончании весеннего семестра
слушатели поднесли Софье Васильевне фотографиче-
скую группу с трогательной надписью, а один из них
произнес при этом восторженную речь.
В тот же день состоялось последнее в учебном году
заседание университетского совета, на котором Кова-
левская была избрана штатным ординарным профес-
сором. Выборы Софьи Васильевны прошли, как она со-
обшала Александру Онуфриевичу, «не без сопроти-
вления».
Кандидатуру русской женщины поддерживали про-
фессора, научная деятельность которых была связана
с русской наукой. Это были Миттаг-Леффлер, Гюльден,
Норденшельд, их друзья. Но они вынуждены были
пойти на компромисс, чтобы отстоять Ковалевскую.
Группа их противников несколько лет безуспешно доби-
валась избрания в ординарные профессора двух по-
средственных в научном отношении доцентов. Теперь
они заявили, что будут голосовать против Ковалевской,
если не изберут их кандидатов. «Нечего было делать, —
писала Софья Васильевна Александру Онуфриевичу, —
пришлось уступить, и сегодня мы выбраны все трое.
Видите, как я дорого стою: за двух ординарных
пошла».
246

В газетах печаталась биография Софьи Васильевны
с ее портретом. К Миттаг-Леффлеру обращались редак-
ции лондонских, венских и других изданий с просьбой
сообщить биографию Ковалевской и разрешить напе-
чатать ее портрет. «Как видите, — пишет Софья Ва-
сильевна Александру Онуфриевичу из Берлина, —
я стала совсем знаменитой женщиной. Даже здешний
министр просвещения пожелал со мною познакомиться,
и мне, единственной из женщин, будет разрешен доступ
на лекции во всех прусских университетах, на случай
если я пожелаю посешать их». |
Пригласили также Софью Васильевну на торжествен-
ное годичное заседание берлинской академии. В отчете
о заседании все газеты сообщили о присутствии на нем
русской женшины — профессора математики.
«Мне очень интересно знать, — заключает Ковалев-
ская письмо о своих успехах, — что скажет об. этом, Меч-
ников».
Как отнесся Илья Ильич к этим событиям в жизни
Софьи Васильевны, неизвестно. Сохранился его рассказ
о впечатлении от встречи с Ковалевской в Париже спу-
стя два-три года. Она выглядела тогда уже немолодой.
Но в ее глазах, обрашении, речах Мечников заметил
большую душевную силу. .
исло сторонников Софьи Васильевны в Стокгольм-
ском университете благодаря ее большим научным по-
знаниям увеличивалось с каждым днем. Так, наряду
с диференциальным исчислением и другими отделами
чистой математики, ей поручили в осеннем семестре
1885 года чтение механики.
Миттаг-Леффлер ‘приводит в своем очерке научной
деятельности Ковалевской список курсов, читанных ею
в университете с 1884 года по 1890 год. Перечень этих
курсов показывает широту ее интересов и познаний:
1. Теория уравнений. с частными производными.
2. Теория алгебраических функций. 3. Элементарная
алгебра. 4. Теория абелевских функций. 5. Теория по-
тенциальных функций. 6. Теория движения твердого
тела. 7. О кривых линиях, определяемых диферен-
пиальными уравнениями. 8. Теория тета-функций.
9. Приложение теории эллиптических функций. 10. Тео-
347

рия эллиптических функций. 11. Приложение анализа
к теории целых чисел.
Случалось, что Софья Васильевна в некоторые семе-
стры читала по два обширных и сложных курса мате-
матики. Иногда ее курс занимал четыре семестра, на-
пример теория абелевских функций. Но гораздо важ-
нее то, что лекции наша соотечественница строила на
живом и свежем материале своих текуших научных
исследовании.
Первой научной работой Софьи Васильевны, напеча-
таннои в период ее профессорской деятельности, было
исследование «О сокращении определенного класса абе-
левских интегралов третьего разряда в эллиптические
интегралы». Это — один из трех научных трудов, пред-
ставленных ею в Геттингенский университет в 1874 году.
Заново обработанный, он был опубликован в четвертом
томе журнала «Ас!а ma‘hematica» 3a 1884 roa.
Другую свою работу, представленную в свое время
для получения докторской степени, «Дополнения и
замечания к исследованию Лапласа о форме кольца
Сатурна», Софья Васильевна опубликовала в третьем
томе «Астрономических известий» за 1885 год.
Выбирая для своих исследований темы, не получив-
шие окончательного разрешения в трудах крупнейших
ученых, Софья Васильевна задумала новую работу,
представляющую интерес для чистой и для приклад-
ной математики.
Парижская академия наук назначила на 1888 год
в третий раз конкурс на соискание премии Бордэна
в три тысячи франков за лучшее сочинение на тему
о движении тяжелого твердого тела вокруг ‘неподвиж-
ной точки. Темой этой в свое время занимались знаме-
нитые математики Эйлер, Лагранж и Шуансо, давшие
несколько частных решений. Вопрос имел важное прак-
тическое значение, так как включал в себя теорию
маятника. Многие ученые разрабатывали эту тему, но
никому не удавалось представить решений, прибавляю-
ших что-нибудь к работам их великих предшественни-
ков. Так как два предыдущих конкурса были безре-
зультатными, то тем более интересен был исход вновь
объявленного конкурса.
348

На конкурс было представлено пятнадцать работ.
Комиссия признала, что сочинение под девизом «Го-
вори, что знаешь; делай, что обязан; будь, чему
быть» является «замечательным трудом, который со-
держит открытие нового случая», что «автор не удо-
вольствовался прибавлением результата к тем реше-
ниям, какие перешли к нам по этому предмету от
Эйлера и Лагранжа, что он сделал из своего откры-
тия углубленное исследование с применением всех воз-
можностеи современной теории функций и что способ
автора решить задачу с применением тета-функций с
двумя самостоятельными переменными позволяет дать
полное решение в самой. точной и наиболее изяшной
форме». Ввиду этого комиссия предложила присудить
автору увеличенную премию: вместо трех — пять тысяч
франков. —
По вскрытии конверта с девизом оказалось, что
автор премированной работы — Софья Ковалевская.
Некоторые члены комиссии были шокированы тем
обстоятельством, что’ победителем в этом конкурсе ока-
залась женщина, но им все же пришлось подписать
решение, за которое они голосовали до вскрытия кон-
верта.
В декабре состоялось торжественное многолюдное
заседание парижской академии наук, на котором Кова-
левской вручили премию. В речах на заседании акаде-
мии, в ученых обшествах, где этому событию уделено
было много внимания, в журнальных и газетных
статьях имя Ковалевской упоминалось рядом с именами
таких светил науки, как Лагранж, Пуансо, Коши, Пуан-
каре, Эйлер, Лаплас.
Эмиль Дю-Буа-Реймон говорил по поводу этого
присуждения бордэновской премии:
— Софья Ковалевская не только превзошла своих
немногих предшественниц в математическом образова-
нии, но заняла между современными математиками одно
из самых видных мест. Она получила премию за реше-
ние вопроса о вращении твердого тела под влиянием
действующих на него сил. Из трех представляющихся
здесь задач две были решены Лагранжем. Решение
третьей задачи, самой сложной, принадлежит Ковалев-
349

ской. Ee решением исчерпываются средства современ-
ного анализа.
Премированное исследование было напечатано в «За-
писках» парижской академии за 1889 год.
Выслушивая похвалы и читая письменные привет-
ствия, получавшиеся из разных стран, Софья Ва-
сильевна уже обдумывала дальнеишую разработку темы
о движении твердого тела.
Вернувшись в Стокгольм, Ковалевская засела за осу-
ществление плана нового исследования. Через год после
парижского триумфа она представила стокгольмской
академии две работы на тему «О движении твердого
тела».
Академия присудила Софье Васильевне премию
в 1500 крон. Оба очерка были напечатаны тогда же
в международном журнале и приняты в математическом
мире, как замечательное явление научной литературы.
Исследованиям Ковалевской о движении твердого
тела вокруг неподвижной точки посвящено много работ
крупнейших математиков последней четверти ЖХ сто-
летия и первой половины ХХ столетия — вплоть до
наших дней. Известно свыше шестидесяти работ, в ко-
торых либо специально разбирается, разъясняется и
прославляется труд Ковалевской, либо самостоятельно
исследуется этот вопрос, но всегда с упоминанием пу-
бликаций Софьи Ковалевской. Их непреходяшее значе-
ние отмечается также в исследованиях на смежные
темы.
Трудам Ковалевской о движении твердого тела посвя-
тили специальные, порой обширные статьи или попутно
упоминали о них очень многие русские дореволюцион-
ные и советские ученые: Н. ЕЁ. Жуковский, С. А. Ча-
плыгин, А, М. Ляпунов, В. И. Смирнов, Ш. Я. Полу-
баринова-Кочина, Б. Г. Галеркин и другие. Писали
о нем и зарубежные ученые. Некоторые авторы возвра-
щались к вопросу до десяти раз.
Знаменитый русский математик-механик Николай
Егорович Йуковский выступал с докладами и речами,
специально посвященными работам Софьи Васильевны
о движении твердого тела, восемь раз в течение пят-
надцати лет. Кроме того, он говорил о выдающемся
350

значении математических работ Софьи Васильевны
в других своих’статьях по механике и в речах о роли
русских людей в развитии мировой науки. Фуковский
дорожил успехами науки как великий патриот, заботя-
щийся о том, чтобы вклад русского народа в мировую
культуру был оценен по достоинству.
Лишь только Николай Егорович познакомился с. со-
держанием нового труда Софьи Васильевны, он сделал
в Московском обществе любителей естествознания до-
клад на тему «Случай движения твердого тела, объин-
тегрированный С. В. Ковалевской». Заседание состоя-
лось 11 марта 1889 года. Жуковский внимательно сле-
дил за развитием идеи Ковалевской, так как идея эта
тесно связана с действием жироскопа. Этот механизм
типа волчка имеег большое значение в морском деле,
как успокоитель качки корабля на волнении. Жироскоп
применяется также в летательных аппаратах, устрой-
ство которых специально занимало творческую мысль
отца русской авиации.
В феврале 1891 года состоялось многолюдное собра-
ние Математического общества при Московском универ-
ситете, устроенное в память только что скончавшейся
Ковалевской. О значении личности Софьи Васильевны
говорил знаменитый русский физик Александр Гри-
горьевич Столетов. После обзора исследований Софьи
Васильевны по математическому анализу и астрономии
ИЛАуковский дал обстоятельный разбор ее труда о дви-
жении твердого тела. Анализ, проделанный Ковалевской
для достижения этой цели, настолько прост, что, по
мнению Жуковского, его следует включить в курсы ана-
литической механики.
Николай Егорович повторял это сообшение несколько
раз в соответственнойи обработке на разных заседаниях
ученых обществ. В окончательном виде этот обширный
труд Жуковского напечатан в 1896 году.
своей речи о трудах Ковалевской по чистой мате-
матике, произнесенной тотчас после смерти Софьи Ва-
сильевны, профессор Некрасов особенно подчеркнул то
обстоятельство, что открытие Ковалевской в области
прикладной механики рассеивает сомнения скептиков,
полагающих, что вследствие своей сложности математи-
351

ческии анализ будто бы не может когда-либо даже
в будущем послужить к выяснению законов и явлений
природы.
Ковалевская говорила после присуждения ей премии,
что впервые мысль о работе по вопросу о движении
твердого тела возникла у нее в студенческие годы. Она
при этом отмечала, что «в истории математики не
много вопросов, которые, подобно этому, заставляли бы
так сильно желать своего решения и к которым было
бы приложено столько лучших сил и упорного труда,
не приводивших, в большинстве случаев, к сущшествен-
ным результатам. Недаром среди математиков вопрос
этот носит название «математической русалки». Поэтому
можно себе представить, как я была счастлива, когда,
наконец, мне удалось достигнуть действительно круп-
ного результата и сделать в решении столь трудного
вопроса важный шаг вперед». -
связи с пятидесятилетием со дня присуждения
Софье Васильевне парижской премии Академия наук
СССР выпустила в одном томе оба исследования Кова-
левской о движении твердого тела в русском переводе
доктора математики [. Я. Кочиной. В книге напеча-
таны также статьи советских математиков с оценкой
этих работ. В предисловии говорится о необходимостн
всемерно распространять изучение идей Ковалевской
ввиду возможности применения их в практической
механике.
В настоящее время в Академии наук СССР готовится
к печати собрание ученых трудов Ковалевской под ре-
дакцией члена-корреспондента Академии [|]. Я. Кочи-
ной.
Научные труды упрочили положение Софьи Ва-
сильевны в Стокгольме, и она могла быть спокойной за
свою дальнейшую судьбу. Но Ковалевская снова сде-
лала попытку приложить свои знания па родине. Это
не удавалось ни в университете, ни на Высших женских
курсах, которые были основаны при деятельном уча-
стии Софьи Васильевны еще в петербургский период ее
жизни: женщины все еще не допускались в царской
России к профессуре. Двоюродный брат Ковалевской,
крупный военно-административный деятель, генерал
302

Косич, возбудил перед Академией наук вопрос о при-
глашении Софьи Васильевны в Россию. Он лично обра-
тился к президенту Академии, великому князю Кон-
стантину Константиновичу. Родственник царя ответил,
как настоящий фарисеи:
— Ковалевская приобрела за границей громкую
известность своими научными работами. Она пользуется
не меньшею известностью и между нашими математи-
ками. Блестящие успехи нашей соотечественницы за
границею тем более лестны для нас, что они всецело
должны быть приписаны ее высоким достоинствам, так
как национальные чувства шведов не могли служить
для усиления энтузиазма в пользу ее.
Генерал ухватился за эту фразу и повторил свое
предложение:
— Если Ковалевская при этих условиях получила
место профессора математики в Стокгольмском универ-
ситете, тем более мы должны предоставить нашим уча-
щимся возможность слушать ее замечательные лекции.
Президент Академии улыбнулся и сказал:
— Вы правы, генерал. Но так как доступ на кафедру
в наших университетах совсем закрыт для женщин,
каковы бы ни были их способности и познания, TO AAA
Ковалевской в нашем отечестве нет места, столь же
почетного и хорошо оплачиваемого, как то, которое она
занимает в Стокгольме.
— Так ее надо пригласить на Высшие женские
курсы; — настаивал Косич.
— Но место преподавателя математики на Высших
женских курсах гораздо ниже университетской кафед-
ры, — ответил президент. — В других же наших учеб-
ных заведениях, куда женщины допускаются в качестве
учаших, преподавание математики — ограничивается
одними элементарными частями.
После этого нечего было и заговаривать с президен-
том о привлечении Ковалевской к работе в России.
Косич после отказа царского родственника обратился
непосредственно к академикам-математикам, и за под-
писью Чебышева, Буняковского и Имшенецкого посту-
пило в октябре 1889 года в физико-математическое от-
деление Академии предложение избрать Софью Василь-
23 Семья Ковалевских 353

cBHy Ковалевскую членом-корреспондентом Академии
наук.
Официальные заправилы Академии забили тревогу.
Они довели до сведения общего собрания Академии,
что «до сих пор еше не было примера избрания
в члены-корреспонденты лиц женского - пола и что
избрание таких лиц по одному какому-либо разряду
наук установило бы собою пример, на основании кото-
рого могли бы быть предлагаемы такие ‘лица и по дру-
гим». В виду этого они предоставляли общему собра-
нию разрешить этот вопрос принципиально.
Общее собрание разрешило вопрос в положительном
смысле. Из двадцати шести членов Академии только
шесть человек голосовали против допущения женщин
в их среду. Подавляющее большинство белых шаров,
несомненно, объясняется личностью прославленной кан-
дидатки, фамилию которои бюрократические хозяева
Академии скрыли, но которая хорошо была известна
всем академикам. Возможно, что здесь сыграло поло-
жительную роль то обстоятельство, что одновременно
с вопросом об избрании Софьи Васильевны проходило
дело об избрании в действительные члены Академии
Александра Онуфриевича Ковалевского.
ак или иначе, но в заседании физико-математиче-
ского отделения Софья Васильевна получила четырна-
дпать избирательных шаров при трех черных. Академик
Чебышев на другой же день послал Ковалевской теле-
грамму от себя лично: «Наша Академия наук только
что избрала вас членом-корреспондентом, допустив
этим нововведение, которому не было до сих пор пре-
цедента». К этому Пафнутий Львович добавлял, что он
«счастлив видеть исполненным одно из своих самых
пламенных и справедливых желании».
Вопрос был передан в общее собрание Академии,
которое утвердило избрание Ковалевской.
Получив официальное извещение об избрании, Кова-
левская послала непременному секретарю Академии
письмо, в котором просила его «взять на себя труд
выразить Академии ее глубокую и сердечную при-
знательность за высокую честь», которой она удо-
стоена.
324

Вскоре Софья Васильевна приехала в Петербург.
Однако, когда она захотела, в качестве .члена-коррес-
пондента Академии, присутствовать на заседаниях мате-
матического отделения, ей заявили, что это не... отве-
чает требованиям устава! ‘Такого рода оскорбления
Софья Васильевна переносила очень тяжело.
Научные триумфы Софьи Васильевны омрачены были
смертью ее любимой сестры Анны Васильевны. С тяже-
лой тоской наблюдала она, как печально складывалась
семейная жизнь Анюты после разгрома Коммуны.
Поселившись в Петербурге, Виктор аклар стал да-
вать уроки французского языка в женских гимназиях.
Кроме того, он писал статьи на политические темы для
‚петербургских радикальных журналов. Анна Васильевна
хворала и большей частью сидела дома. Ёе здоровье
ухудшилось, когда Жаклар после амнистии коммунарам
переехал в Париж. Софьи Васильевны не было тогда
в Петербурге.
Больная Анна Васильевна оставалась в одиночестве,
не имея подолгу вестей ни от мужа, ни от сестры. Она
попыталась вновь заняться литературой и напечатала
две повести в журнале «Северный вестник», издавав-
шемся тогда Жанной Евреиновой. Но дальше этих сла-
бых в художественном отношении произведений дело не
пошло.
В Париже Жаклар снова примкнул к политическим
организациям. ПШоездками в Россию он пользовался для
установления связи между русскими и западноевропей-
скими революционерами. Это стало известно царским
жандармам.
После` раскрытия подготовленного Александром Ильи-
чом Ульяновым покушения на императора Алексан-
apa [|] жандармы предложили (Ваклару выехать на-
всегда из России. Анна Васильевна чувствовала, что
не выживет, если снова останется в Петербурге одна.
аклару пришлось взять ее с собою в Париж. Но так
как в короткий, предоставленный ему полицией срок
невозможно было собрать тяжело больную, то вдова
Достоевского, поддерживавшая с Анной Васильевной
дружеские отношения, обратилась к Победлоносцеву
с просьбой о помоши.
. 355

Всесильный обер-прокурор синода переговорил с ди-
ректором департамента полиции Дурново. Тот заявил
|[обедоносцеву, что поведение Жаклара превзошло меру
терпения департамента полиции, но все-таки предоста-
вил Жаклару отсрочку для сборов жены. Анну Ва-
сильевну перевезли в Париж. Там она вскоре умерла
после неудачной операции.
Успехи в науке вообше окрылили Софью Васильевну.
Не оставляя математики, она осуществила свое давниш-
нее стремление к литературной деятельности. За корот-
‚ кий срок Ковалевская напечатала в русских, шведских
и французских журналах и отдельными книгами ряд
художественных очерков’ и несколько романов, в том
числе имевший успех роман «Нигилистка». Ее произ-
ведения тогда и впоследствии переводились на многие
европейские языки.
Страстная любовь к литературе сблизила Софью Ва-
сильевну с шведской писательницей Леффлер-Эдгрен,
которая неизменно восторгалась ее острым умом и об-
ширными знаниями. |
Найдя в Ковалевской тонкую ценительницу изящного,
шведская писательница делилась с нею своими творче-
скими замыслами, советовалась об осушествлении их.
Скоро она призналась, что ее литературная деятель-
ность находится под прямым влиянием Сони, как по-
родственному звали Софью Васильевну все члены
семьи Леффлеров. «Соне и мне, — писала Эдгрен одной
своей приятельнице, — пришла в голову положительно
гениальная мысль. Мы собираемся написать большую
драму, разбивающуюся на два представления и состоя-
шую из десяти актов. Идея, собственно, ее, — я же
должна обработать ее, сочинить пьесу и написать ре-
плики... Мы вчера заговорили об этом... Мое cepaue
радуется при одном виде ее блестящих, сияющих глаз,
обращенных на меня... Она доставила мне массу` пси-
хологических данных для обработки характеров... Со-
держание пьесы — апофеоз любви и, наконец, картина
будущего идеального общества, где все живут для всех.
а всем этом лежит отпечаток ее сокровенных мыслеи
и чувств».
356

Идея пьесы зародилась у Ковалевской, когда она
приехала в Петербург навестить тяжело больную сестру
Анну Васильевну. У постели сестры Софья Васильевна
много думала о том, что дала им жизнь и что могла
бы дать при других условиях. Разве Анюта не имела
права на счастье? И она сама, прославленная и превоз-
несенная, разве не могла быть счастливее». .
Эти рассуждения и привели Ковалевскую к мысли
о созданий пьесы.
Эдгрен сообщает, что в главной героине драмы Кова-
левская «хотела изобразить самое себя, и некоторые
реплики до такой степени ярко характеризуют Соню,
как будто они цитированы из ее собственных уст». Дей-
ствительно, в пьесе Ковалевской — Эдгрен, получившей
название «Борьба за счастье», главная героиня Алиса
некоторыми чертами харакфера напоминает Софью Ва-
сильевну, выявляет ее чувства и переживания. Алиса
ревнует талантливого механика Карла Торреля к на-
учным занятиям, которые для него дороже любви.
Эта сцена напоминает отношение Ковалевской к геоло-
гическим экскурсиям Владимира Онуфриевича, оста-
влявшего ее на целые месяцы одну в Гейдельберге.
В речи Алисы к рабочим о справедливости отражены
социально-политические идеалы Софьи Васильевны. Чер-
ты автопортретности в образе главной героини пьесы
были отмечены русскими театральными критиками по
поводу постановки «Борьбы за счастье» в России.
В первый раз пьесу показали русскому зрителю вскоре
после смерти Ковалевской. Поставила ее в московском
театре Корша известная артистка Яворская. |
Гатьяна Львовна ШЩепкина-Куперник, работавшая
над переводом пьесы на русский язык, вспоминает, что
спектакль прошел с огромным успехом. Пьеса, затро-
нувшая впервые на русской сцене рабочий вопрос,
произвела сильное впечатление. Особенно увлекалась
ею молодежь.
Рецензенты писали, что в пьесе Ковалевской отрази-
лась душа одной из замечательнейших русских женшин.
остигнув всего: славы, влияния, положения, героиня
умерла среди чужих от недостатка семьи и любви. Она
мечтает о какой-то неземной, высшей любви, которая
357

бы согревала, ‘ожиьляла человека. То, что героиня ви-
дела в жизни, казалось ей ничтожным, бесцветным,
слабым.
Один театральный критик. подчеркивал, что хотя
пьеса «Борьба за счастье» написана в сотрудничестве
с другим автором, идея пьесы, вся ее художественная
концепция принадлежат Ковалевской. Критик отмечал
в пьесе, помимо глубоких философских предпосылок, из
которых исходило творчество автора, и грез о лучшем
укладе социальных отношении, богатый чисто драма-
тический материал. Для русского зрителя была осо-
бенно увлекательна сцена, где Алиса выступала с пла-
менными речами на собрании потребительского товари-
шества, когда горячим словом разбивала клевету про-
тив изобретателя Карла Торреля. Сила — не в одино-
честве, сила -— в единении, — таков последний торже-
ственный аккорд «Борьбы за счастье».
Пьеса недолго продержалась на сцене. Но в годы
первой русской революции ее возобновили. В театре
одного большого провинциального города актер, испол-
нявший роль Карла, пользовался репликами в пьесе,
чтобы провозгласить со сцены: «Рабочие всех стран,
соединяйтесь».
Большое распространение получил роман Софьи Ва-
сильевны «Нигилистка». В основу его сюжета поло-
жены события из жизни племянницы жены Пушкина,
Веры Сергеевны Гончаровой. Узнав, что Гончарова,
которой она когда-то помогла встретиться с арестован-
ным женихом, получила в Париже степень доктора ме-
дицины, Ковалевская отыскала ее. Так как Павловский
бросил жену с ребенком на руках, то Софья Васильевна
поддерживала Гончарову материально.
Историю отношений Гончаровой и Павловского
Софья Васильевна изобразила в романе на фоне рево-
люционного движения семидесятых годов.
Роман «Нигилистка» при содействии академика
историка М. М. Ковалевского был издан впервые
в 1892 году в Швейцарии, спустя год после смерти
автора. В предисловии Ковалевский рассказал, как
было создано это произведение. В бумагах Софьи Ва-
сильевны остались две редакции романа. Эдгрен-
358

Леффлер и Максим Ковалевский составили из. них
общий текст. Они решили издать роман, «представляю-
ший несомненный интерес как сам по себе,. так и по
тому свету, какой оп бросает на нравственный облик
писательницы». Ковалевский отмечал, что, не состоя в
рядах -какой-либо политической партии, Софья Василь-
евна, тем не менее, не относилась безучастно к самоот-
верженному служению общественным задачам.
Впоследствии роман издавался за границей несколько
раз. В России вплоть до 1917 года его распространение
было запрешено на всех языках. Исключение было сде-
лано один раз, в 1908 году, для чешского перевода
«Нигилистки». Рассматривавший его цензор писал
в своем рапорте: «В повести действительно немало
мест, где рисуется тяжкая участь политических преступ-
ников в России, но мне кажется, что намерением автора
было не столько изобразить политическое движение так
называемых нигилистов или преследование их прави-
тельством, сколько нарисовать тип русской женшины,
готовой положить душу свою за идею, не считаясь
совсем с последствиями». Цензор пишет, что он затруд-
няется высказаться за запрещение этой повести, в OCO-
бенности на чешском языке, недоступном русской пу-
блике. Он полагает, что, несмотря на чрезмерную деше-
визну книги (15 коп.), «едва ли даже широкое распро-
странение этого томика среди населяющих Россию чехов
можно считать сколько-нибудь опасным».
Вопрос о романе Софьи Васильевны мимоходом был
затронут в петербургском цензурном комитете в
1892 году, когда печатались отдельной книгой ее «Ли-
тературные сочинения».
«В кратком предисловии к этому изданию, — писал
председатель комитета, — высказано сожаление о том,
что «независяшие обстоятельства» не позволили’ изда-
телю напечатать два сочинения г-жи Ковалевской, ко-
торые изданы были за границей и встречены там
< большим сочувствием: «Воспоминания о польском
восстании» и «Семейство Воронцовых» («Нигилистка»)».
Находя неудобным намерение издателя обратить вни-
мание публики на сочинения, недопускаемые к обраше-
нию в России, а также указание на цензурные стесне-
359

ния, председатель комитета предложил издателю исклю-
чить это место из предисловия.
В 1906 году одна студенческая организация восполь-
зовалась кратковременной свободой печати и выпустила
роман «Нигилистка» в русском издании. На обложке
книги указано, что «литературный гонорар пожертвован
наследницей автора в пользу амнистированных заклю-
ченных».
В советскую эпоху роман Софьи Васильевны был
издан с предисловием, в котором наряду с художествен-
ными достоинствами было отмечено также историческое
значение произведения.
Большой интерес романа заключался в изображе-
нии революционных стремлений молодежи начала семи-
десятых годов. Движение этого периода не получило
в романе Ковалевской достаточного объяснения, но
многое в психологии молодых народников писательница
поняла верно и изобразила хорошо.
ивой интерес Софьи Васильевны к революционному
движению, в сушности, никогда не затухал. Вернувшись
к науке и проживая в начале восьмидесятых годов
в Париже, Ковалевская встречалась со многими деяте-
лями международного революционного движения. Через
Лаврова она сблизилась с русскими и польскими рево-
люционерами. В переписке с ними ‹ волнением спраши-
вала она о судьбе революционеров, попавших в плен
к царским жандармам или бежавших из тюрем и с ка-
торги.
Судьбы русского освободительного движения были
близки сердцу Софьи Васильевны и тогда, когда она
занимала кафедру математики в Стокгольме. Сообщая
друзьям в 1884 году, что ее глубоко тронула весть о бег-
стве из царской тюрьмы русско-польского революцио-
нера Дикштейна, она писала: «Каждая борьба требуег
организации со строгой дисциплиной, а для нас глав-
ный вопрос в борьбе. Будущие поколения, более просве-
шенные и освобожденные от устаревших уз, вероятно,
скорее, чем мы, смогут избрать окончательную форму
правления».
Интересовалась также Софья Васильевна рабочим
движением. Особенно ярко выражен ее интерес к со-
360

циальным вопросам в беседах с зарубежными социали-
стами, примыкавшими в начале восьмидесятых годов
к левому крылу социал-демократии.
— Настала пора, — говорила она, — когда надо вновь
вызвать к жизни учреждение, подобное Интернацио-
налу, только с более строгой организацией и с более
определенными целями. Я особенно убеждаюсь в этом,
наблюдая нашу русскую эмиграцию, погибаюшую от не-
достатка деятельности. Проявляя такую энергию в За-
падной Европе, эта эмиграция могла бы сослужить хо-
рошую службу общему делу при хорошем руководстве.
од влиянием большой популярности партии «На-
родная воля» Ковалевская говорила:
— При современных условиях спокойное буржуазное
`ушествование для честного и мысляшего человека воз-
можно только в том случае, если намеренно закрыть на
все глаза, отказаться от всякого обшения с другими
людьми и отдаться исключительно абстрактным, чисто
научным интересам. Но тогда следует самым тщатель-
ным образом избегать всякого соприкосновения с деи-
ствительной жизнью. Иначе возмущение несправедли-
востью, которую видишь всюду вокруг себя, станет так
велико, что все интересы побледнеют перед интересами
великой социальной борьбы, развертываюшейся перед
нашими глазами, а искушение самому вступить в ряды
борцов станет слишком велико.
В эпоху Парижской Коммуны, признавалась Софья
Васильевна, она была еше слишком молода и слишком
влюблена в свою науку, чтобы иметь правильное пред-
ставление о том, что происходит вокруг. Но и тогда она
считала себя социалисткой. Однако решение социаль-
ного вопроса долгое время казалось ей столь далеким,
что отдаваться этому делу целиком она не считала воз-
можным для серьезного ученого.
После того как Софья Васильевна ближе познакоми-
лась с социалистами разных национальностей, для нее
все переменилось. Задачи теоретического социализма и
размышления о способах практической борьбы встали
перед нею столь неотразимо, что она действительно с
трудом могла заставить себя сосредоточиться на своей
собственной научной работе.
361

Среди друзей Софьи Васильевны из мира революцио-
неров ‘была известная польская революционерка Янков-
ская-Залесская. Для ег нелегальных поездок в Россию
Ковалевская доставала легальные паспорта. Софья Ва-
сильевна переписывалась с нею на разные темы: сооб-
шала свои литературные замыслы, поверяла сердечные
переживания, делилась всеми радостями и горестями.
Чрезвычайно характерно для Софьи Васильевны то,
что она высказывала революционные мысли в ту пору,
когда многие, более близкие в недавнем прошлом к рево-
люционным и радикальным группировкам, отказались от
своих идеалов и в лучшем случае стали проповедывать
теорию так называемых малых дел.
Стокгольме Ковалевская охотно принимала участие
в страстных спорах на тему, скоро ли настанет конен
реакции в России и как достигнуть этого: довольство-
ваться ли одной культурной работои или заниматься
пропагандой в народе. Проявляя большой интерес к
общественным вопросам, она жестоко высмеивала либе-
ральных политиков, у которых нехватало смелости доду-
мать все до конца.
Научные занятия не заслоняли от Софьи Васильевны
повседневную действительность.
Приехав в Россию для свидания с больной сестрсй,
Ковалевская вдруг узнает, что в глухом городишке
Калужской губернии проживает молодой учитель Кон-
стантин Циолковский, самостоятельно изучивший выс-
шую математику и физику. Прослышав, что этот та-
лантливый самоучка делает удивительные опыты. Софья
Васильевна просит устроить ей свидание с Циолков-
ским. В годы своей широкой известности, пришедшей
к нему только в советскую эпоху, Константин Эдуардо-
вич рассказал, как ободряюще действовало на него вни-
мание знаменитой русской женшины в ту пору, когда
сфициальные круги с пренебрежительным презрением
относились к его научным занятиям.
В связи со своей очередной математической работон
Ковалевская приехала на несколько дней в Париж.
В это время получается известие о смерти Салтыкова-
Щедрина. В Париже — большая русская колония, много
состоятельных людей, общественных деятелей. Лавров
362

просит Софью Васильевну, ввиду ее большой популяр-
ности в русской колонии, устроить подписку на венок
едрину и послать телеграмму семье великого писателя.
Встретившись затем в Стокгольме с Максимом Кова-
левским, она с негодованием рассказывала ему:
— По легкомыслию, свойственному не одной только
юности, я охотно взяла на себя это поручение. Мне
казалось, чего проше и невиннее, как заявить, что мы
все жалеем о смерти великого писателя. Оказывается,
что это не так просто, что в этом можно усмотреть
потрясение основ.
Софью Васильевну особенно возмущало то, что люди
состоятельные и независимые сомневались, имеют ли
они право жалеть о смерти Салтыкова.
Сама Ковалевская поспешила напечатать во француз-
ском журнале статью о значении Салтыкова как вели-
кого русского писателя и представителя передовой
общественной мысли.
Русская демократическая молодежь высоко ценила
свою ученую соотечественницу, вынужденную профес-
сорствовать в чужом государстве.
Когда летом 1889 года в Париже собрался между-
народный женский конгресс, русские женщины уполно-
мочили быть их представительницами на конгрессе
жену петербургского профессора Каптерева и Софью
Васильевну Ковалевскую.
Демократические взгляды Софьи Васильевны выяв-
лены в ряде художественных и публицистических очер-
ков, напечатанных ею в годы стокгольмской жизни
в русских журналах. Таков, например, очерк «Гри дня
в крестьянском университете в Швеции». «Думалось
мне, -— заканчивает Софья Васильевна свой очерк, —
придется ли мне когда-нибудь в жизни в какой-нибудь
заброшенной, глухой русской деревушке рассказывать
кучке русских молодых крестьян о Швеции, как я рас-
сказывала сегодня шведам о России».
Личные переживания и социальные воззрения Софьи
Васильевны отражены в той или иной форме во всех ее
литературных трудах.
Наиболее известное из литературных произведений:
Ковалевской «Воспоминания детства». Они имеют
363

вполне заслуженную репутацию одного из, лучших изо-
бражений деревенской и столичной жизни помешичьей
семьи в эпоху подготовки и осуществления крестьянской
реформы. С большим мастерством здесь обрисованы
домашний быт дворянства, обстановка и условия воспи-
тания детей и представлены взаимоотношения помещика
со своими дворовыми. Ясно и четко выписаны порт-
реты-характеристики многих представителей эпохи.
Особенно удались образы сестры автора Анны Ва-
сильевны и Федора Михайловича Достоевского. Знаме-
нитый писатель представлен в «Воспоминаниях» Кова-
левской со всем своим страстным темпераментом, со
всей пылкостью своей речи и глубоким чувством к Анне
Васильевне. Превосходен также детский образ самой
Ковалевской. Жорошо показано превращение девочки
в подростка, формирование целеустремленного и на-
стойчивого характера, ‘благодаря которому Софья Ва-
сильевна сумела осушествить свои мечты о завоевании
женщиной равноправия и полноправия в науке.
«Воспоминания детства» Ковалевской издавались
много раз во всех странах и на всех языках. В сканди-
навских государствах они печатались в виде автобиогра-
фической повести «Сестры Раевские». Госле того как
«Воспоминания» были опубликованы по-русски в жур-
нале «Вестник Европы»; Софья Васильевна получила
много писем от читателей из России с запросами, когда
будет печататься продолжение ее художественной авто-
биографии.
Ковалевская собиралась писать рассказ о годах своего
учения, но смерть помешала ей выполнить это наме-
рение.
После журнальной публикации «Воспоминания дег-
ства» были включены в книгу ее «Литературных сочи-
нений», изданную в” 1893 году.
Когда вышли в свет в 1940 году классические труды:
Софьи Васильевны по математике, были также выпу-
щены в издании Академии наук СССР ее «Воспомина-
ния детства» вместе с другими автобиографическими
очерками и письмами Ковалевской.
Художественные и публицистические произведения
Софьи Васильевны привлекали к себе внимание совре-
364

менников и своим содержанием, и личностью автора.
Многие спрашивали Ковалевскую, как может она совме-
щать занятия сложной и отвлеченной математической
наукой, а также профессуру с писанием рассказов для
журналов общего содержания.
Софья Васильевна высказывалась о своей литератур-
ной деятельности несколько раз. Наиболее ярко и полно
отражен ее взгляд на писательство в письме к романи-
стке Шабельской-Монтвид. «Я понимаю, что вас так
удивляет, что я могу заниматься одновременно и лите-
ратурой и математикой, — писала Ковалевская. — Мно-
гим, которым никогда не представлялось случая более
узнать математику, смешивают ее с арифметикою и счи-
тают ее наукой сухой. В. сушности же это наука, тре-
бующая наиболее фантазии, и один из первых матема-
тиков нашего столетия говорит совершенно верно, что
нельзя быть математиком, не будучи в то же время
поэтом в душе. Только, разумеется, чтобы понять вер-
ность этого определения, надо отказаться от старого
предрассудка, что поэт должен что-то сочинять несущше-
ствующее, что фантазия и вымысел одно и то же. Мне
кажется, что поэт должен только видеть то, чего He
видят другие, видеть глубже других... Очень может
быть, что в каждой из этих областей я сделала бы
больше, если бы передалась еи исключительно, но, тем
не менее, я ни от одной из них не могу отказаться
совершенно».
критической литературе писательскому трулу Кова-
левской посвященю меньше статей, чем ее математиче-
ским исследованиям.. Но все давали положительную
оценку ее писательскому дарованию. Заключение крн-
тнки сводится в обшем к тому, что все литературные
произведения Софьи Васильевны показывают ее как
писательницу, обладающую лирическим талантом и
творческим воображением. В Ковалевской имеются на-
лицо все признаки большой литературной силы, кото-
рая не могла выявиться полностью только вследствие
недолговременной ее писательской деятельности.
Среди оставшихся неизвестными литератусных за-
мыслов Софьи Васильевны был план повести, о которой
она говорила Янковской-Залесской:
365

— Я заканчиваю новеллу, в которой изображаю исто-
рию Чернышевского. Для большей свободы в изложе-
нии подробностей я изменила фамилии. Мне хочется,
чтобы и филистеры читали ее с волнением и интересом.
Но в печати эта повесть не появлялась. В литературе
о ней ничего не известно. В рукописях Софьи Ва-
сильевны не найдено даже черновиков, относящихся к
этой теме.
Из произведений Софьи Васильевны, опубликованных
ею при жизни, интересен обстоятельный литературно-
психологический портрет английской писательницы
Джордж Элиот. Здесь дан живой и проницательный
разбор произведении английской романистки, а также
своеобразно обрисованы, хотя очень беглыми штрихами,
Жорж Sana, Альфред де Мюссе и Герберт Спенсер.
Наиболее подробно останавливается Софья Васильевна
на личных романах Элиот и на отражении их в ее
произведениях.
Ковалевская переживала в годы писательской дея-
тельности серьезные сердечные увлечения.
Многие выдающиеся люди признавались ей в своих
чувствах.
Друзья говорили, что Ковалевская расцветала при
этом. Грусть сменялась веселостью. Остроумие сопро-
вождало ее появление в обществе. Ёе речь была напол-
нена смелыми парадоксами.
— Некоторые люди обладают гением в любви по-
добно тому, как другие обладают гением в музыке или
механике, — говорила Софья Васильевна своей швед-
ской приятельнице. — Для этих ‘гениев любовь обра-
щается в дело всей их жизни, между тем у многих она
является только одним из эпизодов.
Софья Васильевна говорила Эдгрен-Леффлер, что
ждет встречи с человеком, который бы сделался ее
вторым «я». |
По словам этой шведской. писательницы, Ковалев-
ская мечтала о таком союзе между двумя людьми, ко-
торый «представлял бы союз двух умов, взаимно-под-
держивающих друг друга и могущих принесить дей-
ствительно зрелые плоды только. пои условии совме-
стной работы».
366

Зимою 1887 года Софья Васильевна познакомилась
с Фритьофом Нансеном. Они виделись часто, интере-
совались друг другом. Ковалевскую все занимало в от-
важном норвежце. Оба говорили, что если бы не слож-
ные личные и обшественные обстоятельства, то их
взаимное чувство могло бы оказать решающее влияние
на всю их жизнь. Но это был только эпизод в жизни зна-
менитой женщины-математика. Вскоре ее захватило на-
стоящее, сильное чувство, ‘давшее ей много радости и
немало горя.
Однажды после парижского успеха Софья Васильевна
призналась Миттаг-Леффлеру, в ответ на его поздра-
вления, что вовсе не чувствует себя такой счастливой,
как это кажется со стороны.
— Все поздравляют меня, — говорила она, — мне
даже завидуют, а я, по странной иронии судьбы, еще
ни разу в жизни не чувствовала себя такою несчастною,
как теперь. Но я должна скрыть про себя свое горе,
скрыть его в глубине своей души.
Незаконченное художественное произведение Ковалев-
ской под названием «Отрывок из романа, происходящего
на Ривьере», помогает уяснить личную драму последних
лет жизни Софьи Васильевны. «Отрывок» был напеча-
тан в сборнике «Литературных сочинений» с некото-
рыми отступлениями от рукописи, устраняющими черты
автобиографичности.
Когда Софья Васильевна писала свою работу о дви-
жении твердого тела, она встретилась в Париже у Ла-
врова с профессором Максимом Максимовичем Кова-
левским. Он только что появился тогда в Западной
Европе после изгнания его из Московского универси-
тета за вредное, с полицейской точки зрения, напра-
вление лекций.
[Широко образованный, остроумный собеседник. свя-
занный дружбой со многими выдающимися предста-
вителями культурного мира, в их числе с Карлом Мар-
ксом и Фридрихом Энгельсом, Максим Ковалевский в
эту встречу произвел на Софью Васильевну сильное
впечатление. Максим Максимович тоже увлекся ею.
Ковалевские стали часто бывать вместе. Максим Ма-
ксимович приезжал в Стокгольм. Они совершали поо-
367

гулки по Швейцарии, Голландии и другим странам.
Софья Васильевна гостила у Ковалевского на его вилле
«Болье» близ Ниццы. Сюда приезжали со всех концов
света писатели, ученые, западноевропейские политические
деятели, русские эмигранты, либеральные земцы. На
вилле «Болье» всегда велись беседы в резко оппозицион-
ном духе. ,
Все интересовало там Софью Васильевну, но дороже
всего было для нее общение с самим Максимом Ма-
ксимовичем.
Софья Васильевна говорила о нем своей подруге
Элдгрен:
— У него массивная, красиво посаженная на плечах
голова. Но всего красивее глаза, очень большие даже
для его большого лица. А ума и оригинальности у него
больше, чем сколько можно было бы выжать из не-
скольких профессоров, даже если бы положить их под
гидравлический пресс.
— Мне ужасно хочется, — признавалась она, — изло-
жить на бумаге те картины и фантазии, которые роятся
у меня в голове. Никогда не чувствуешь такого сильного
искушения писать романы, как в присутствии Максима
Ковалевского. Несмотря на свои грандиозные размеры,
которые, впрочем, нисколько He противоречат типу
истинного русского боярина, он самый подходящий ге-
рой для романа, какого я когда-либо встречала в жизни.
онечно, для романа реалистического направления.
Замысел реалистического романа, навеянный Софье
Васильевне личностью Максима Максимовича, она и по-
пыталась осуществить в «Отрывке из романа». Кова-
левский изображен здесь под именем Михаила Михай-
ловича Званцева, а в образе Марии Николаевны уга-
дывается сам автор.
Роман между Софьей Ваксильевной и Максимом Ма-
ксимовичем завязался серьезный и длительный. Но
сильное чувство доставляло ей больше страданий, ‘чем
радостей. Две души жили в ней. Одна рвалась к любви,
другая требовала полного погружения в труд, в науку.
стокгольмских письмах Софьи Васильевны не мало
места занимают рассказы о катанье на коньках, о вер-
ховой езде, об участии в благотворительных вечерах,
268

пикниках и увеселительных поездках с Леффлерами и их
друзьями. Но всегда после такого времяпрепровождения
сна испытывала укоры совести, — ей казалось, что лю-
бовь к развлечениям, к комфорту и любовь к науке
совместить невозможно. Это было то самое раздвоение,
которое она испытывала в своей жизни с 'покойным
Владимиром Онуфриевичем.
ешали математическим занятиям Софьи Васильевны
и поездки с Максимом Максимовичем по разным стра-
нам. Ковалевская любила его, страдала от разлуки с
ним, но испытывала угрызения совести, когда Максим
Максимович был возле нее и нарушался установившийся
распорядок ее жизни.
ти переживания Ковалевской ярко обрисованы в
письме в Италию к ОЭдгрен, относяшемся к весне
1888 года, когда она заканчивала очередную свою мате-
матическую работу. «Вчерашний день был вообще тя-
желый для меня, потому что вечером уехал Максим Ко-
валевский. Надеюсь, что кто-нибудь из семьи успел
уже сообщить тебе о перемене в наших планах, так чго
незачем распространяться больше на этот счет. В целом
эта перемена очень счастлива для меня, потому что,
если бы Ковалевский остался здесь, я не знаю, право,
удалось ли бы мне окончить свою работу. Он такой
большой, такой крупный и занимает так ужасно много
места не только на диване, но и в мыслях других, чго
мне было бы положительно невозможно в его присут-
ствии думать ни о чем другом, кроме него. Все время
его десятидневного пребывания в Стокгольме мы были
постоянно вместе, большей частью глаз на глаз. Гово-
рили только о себе, притом’ с такой искренностью и
сердечностью, какую трудно даже представить».
При жизни Софьи Васильевны и после ее смерти
М. Ковалевский много раз упоминал о ней в своих
статьях как о выдающейся деятельнице в области науки
и борце за женское равноправие. Прямо и открыто пи-
сать о своей близости к ней Максим Максимович счи-
тал неудобным.
— Признаюсь, меня очень затрудняет писать о Со-
фье Васильевне, — говорил он Лермонтовой. — В наших
отношениях было много такого, что трудно понять
24 Семья Ковалевских 369

людям посторонним. Говорить и не договаривать —
задача не легкая.
Обстоятельную характеристику дорогого ему чело-
Бека Ковалевский дал в статье «Действенный феми-
низм», напечатанной много лет спустя после кончины
Софьи Васильевны. Он много говорил здесь о ее боль-
шой и разнообразной одаренности, о личной обаятель-
ности, о своих встречах с нею, о том, какую роль
играла она в профессорских и литературных кругах
шведской столицы. Ею восхищались и гордились. «Но
достаточно было нескольких встреч, чтобы убедиться,
как одиноко чувствовала себя эта женщина на чужбине,
как все русское было близко ее сердцу и как она чув-
ствовала себя отрезанной, если не от всего мира, то,
по крайней мере, от России своим только на половину
добровольным приездом в Стокгольм».
По рассказу Эдгрен-Леффлер, для Софьи Васильевны
было ясно, что ее общение с Максимом 'Ковалевским
очень далеко от того союза двух любящих друг друга
людей, о котором она мечтала, как о союзе, принося-
щем зрелые плоды при совместной работе. Привычки и
характеры обоих были слишком различны. Максим Ма-
ксимович по всему своему складу, по усвоенным с мо-
лодых лет навыкам не мог, конечно, удовлетворяться
званием мужа знаменитой женщины-математика. И Со-
фья Васильевна не могла отказаться от положения, до-
стигнутого ею огромным трудом.
Софья Васильевна мучила себя и Ковалевского сце-
нами ревности. Они много раз совершенно расходились,
снова встречались, примирялись ‘и вновь резко рвали
отношения. Когда же случайные недоразумения разъяс-
нялись и Софья Васильевна в Стокгольме получала от
Максима Максимовича успокоительное письмо, она
оживала.
Максим Ковалевский предложил Софье Васильевне
официальный брак. Она долго отказывалась принять его
предложение, считая, что оно сделано в виде жертвы.
Но в кругу их общих друзей определенно говорили, что
летом 1891 года брак состоится.
Этому не суждено было осуществиться. 1891 год
Софья Васильевна встретила с Максимом Максимови-
370

чем в Генуе. Возвращаясь в Стокгольм, она в дороге
заболела воспалением легких. Болезнь протекала бурно,
осложнилась гнойным плевритом, и 29 января (10 фев-
раля) 1891 года Софья Васильевна Ковалевская скон-
чалась.
Миттаг-Леффлер телеграфировал о смерти Софьи
Васильевны в Ниццу, и Максим Максимович успел
приехать к похоронам. При опускании гроба в могилу
произнесли речи Миттаг- Леффлер и Ковалевский. Речь
Максима Максимовича была напечатана в газетах мно-
гих стран. Он сказал, что Софья Васильевна, благодаря
ее знаниям, таланту и характеру, всегда была и будет
славой своей родины, что ее оплакивает вся ученая и
литературная Россия. «Работая по необходимости вдали
ог родины, — обрашался Максим Максимович к покой-
ной, — Бы сохранили свою национальность, вы остава-
лись верной и преданной союзницей юной России, Рос-
сии — мирной, справедливой и свободной, той России,
которой принадлежит будушее».
Стокгольме получены были телеграммы с выраже-
нием скорби по поводу кончины Ковалевской. Россий-
ская Академия наук извещала, что она «оплакивает не-
возвратную утрату своего знаменитого корреспондента».
На могилу были возложены венки, присланные со всех
концов родины умершей, — из Петербурга, Москвы,
Гельсингфорса, Тифлиса, Жарькова и других городов.
Могила Ковалевской в Стокгольме — на Линдгаген-
ском холме Нового кладбиша. У спуска с холма пере-
секаются две дороги. Сбоку виднеются крестьянские по-
стройки. На горизонте синеет полоса дремучего бора.
Стокгольмский университет хотел поставить на могиле
своего профессора памятник, но это сделано было сооте-
цественниками покойной. Вместе с заседаниями ученых
обществ, где говорили о математических исследованиях
Ковалевской, устраивались в Петербурге и Москве
платные литературные вечера, на которых читались от-
рывки из произведений Софьи Васильевны. Собирались
частные пожертвования среди друзей покойной и уча-
щихся Высших женских курсов. На эти средства был
сооружен памятник, доставленный на могилу из Петер-
бурга.
* 371

Памятник на могиле Софьи Васильевны представляет
большой крест из черного мрамора. На цоколе его вы-
бито по-русски: «Профессору математики С. В. Кова-
левской — ее русские друзья и почитатели».
Смерть Софьи Васильевны была воспринята русским
прогрессивным обществом как большая национальная
утрата. Статьи о Ковалевской появились в большинстве
органов периодической печати. Перечень литературы о
Софье Васильевны Ковалевской, непрерывно появляю-
щейся в нашей стране и за границей на всех языках,
заключает в себе больше тысячи названий.

_ ——— ААА ее yyy НИИ
Глава двадцать восьмая
ПОСЛЕДНИЕ ГОДЫ
АЛЕЕСАНДРА ОНУФРИЕВИЧА
ружба между Александром Онуфриевичем Кова-
левским и Ильей Ильичом Мечниковым длилась
со времени их знакомства в 1864 году до самой
кончины Ковалевского. Мечников добился избрания Але-
ксандра Онуфриевича на кафедру Новороссийского уни-
верситета. Этим самым он усилил группу одесских про-
фессоров, блиставшую именами мирового значения, еше
одним замечательным биологом.
Сам Илья Ильич, однако, не долго оставался в Ново-
российском университете. Непосредственным поводом к
его уходу оттуда были волнения студентов из-за пресле-
дования их товаришей, выступивших с протестом против
провокационных действий декана юридического факуль-
тета. Один из бывших студентов университета предста-
вил диссертацию на звание кандидата экономических
наук. В ней проводились взгляды умеренных западно-
европейских профессоров политической экономии, так
называемых катедерсоциалистов. Факультет одобрил
диссертацию и присудил автору ученую степень. Это
ссвпало С разгулом реакции после 1 марта 1881 года.
Декан юридического факультета провел в факультете
постановление о том, что впредь работы,‘ подобные одо-
бренной диссертации, не должны допускаться к рассмо-
трению. Принятая на заседании резолюция имела харак-
тер доноса на профессора ГПосникова, учеником которого
373

был автор диссертации. При положении, создавшемся в
связи с прежними доносами ЩЦитовича, поступок де-
кана грозил Посникову большими неприятностями. [То-
сле резолюции факультета «крамольный» профессор вы-
нужден был уйти из университета и лишился возмож-
ности преподавать в высшеи школе.
Студентов, руководивших выражением протеста про-
тив декана, исключили из университета. Им грозили
дальнейшие наказания. Университет волновался. Попе-
читель округа пытался успокоить студентов и пПрогрсс-
сивную часть профессуры мирным путем. Он просил
Мечникова использовать свое нравственное влияние на
студентов. Мечников согласился убедить студентов при-
ступить к занятиям, если декану будет предложено
оставить должность. ШПопечитель обещал. Под этим
условием студенты прекратили выступления против
черносотенцев. Но попечитель не выполнил своего обе-
щания. В дело вмешался министр, который резко обру-
шился на профессоров за то, что они «растлевают» мо-
лодежь. Волнения возобновились, на студентов посы-
пались репрессии. Мечников подал ректору прошение об
отставке.
Александр Онуфриевич был тогда на средиземномор-
ском побережье, в Вилла-Франке. Узнав о решении
Ильи Ильича, он писал в январе 1882 года: «К моему
ужасу, узнаю, что эта подлая университетская история
может повести даже к тому, что вы бросите Одесский
университет. Это будет, конечно, ужасным ударом для
университета и, притом, вполне, конечно, наруку тем
силам, против которых вы сражались».
Убеждая Мечникова остаться в университете, Але-
ксандр Онуфриевич доказывал, что с предстоящим ухо-
дом, за выслугой лет, некоторых реакционных профес-
соров, с его возвращением из-за границы соотношение
сил изменится: «На вашей стороне будет такое подав-
ляюшег большинство, что все дела будут решаться со-
гласно вашим воззрениям».
Возмущение миролюбивого, деликатного Ковалевского
всей историей было так велико, что он дошел в письме
к Мечникову до рекомендации действий, к которым
лично никогда не прибегнул бы. Он пишет, что постра-
3:4

давшему профессору следовало бы «самому разделаться»
с деканом: «Ну, выругать публично, дать пощечину, од-
ним словом, проделать что угодно, непосредственно на-
казывая за подлую выходку».
Конечно, Александр Онуфриевич не способен был
«дать пощечину». Он первый возмутился бы, если бы
это сделал кто-нибудь другой. Но боль за университет,
скорбь при мысли, что Мечников оставит кафедру, при-
вели его действительно в ужасное состояние. Припоми-
ная, что Илья Ильич. давно высказывал «симпатии в
пользу тихих и спокойных занятий, вдали от универ-
ситетских бурь», и считая, что теперь он, повидимому,
хочет «воспользоваться благоприятным предлогом, чтобы
бросить университет», — Ковалевский просиг: «Будьте
добры, не принимайте этого решения с такой быстротой.
Подождите до будущего года. Посмотрим, как тогда пой-
дут дела, тогда можно будет и решить. . .»
Но просьбы друга не изменили решения Мечникова:
из университета он ушел.
Вернувшись в Одессу к началу осеннего семестра.
Александр Онуфриевич повел усиленную агитацию за
возврашение Ильи Ильича в университет.
В ряде писем он убеждал Мечникова согласиться, если
удастся провести соответственное постановление в засе-
дании совета. «Отвечайте, есть ли надежда на ваше воз-
врашение, — писал Александр Онуфриевич тотчас по
приезде. — Ко мне приходили студенты, а также и те
немногие из товаришейи, которых я видал, все спраши-
вают».
Наконец Ковалевский получил от Мечникова давно
сжидаемог письмо. Илья Ильич писал «в таком реши-
тельном” тоне», что у Александра Онуфриевича нехва-
тило духу уговаривать его. «Конечно, — отвечал он с
тоскою, — по сушеству вы человек свободный, а мы —
несчастные узники; уговорить же кого-либо вернуться
в тюрьму, кажется, никому не удавалось».
Уйдя из университета, Мечников не сразу покинул
Одессу. В течение нескольких лег он сотрудничал с
`Александром Онуфриевичеи на Бактериологической
станции. Когда Илья Ильич совсем оставил Одессу,
Ковалевский сообщал ему о ходе своих работ, об уни.
3:5

верситетских делах, а также о событиях местной обше-
ственной жизни.
Через своих учеников и сотрудников Мечников про-
должал издали влиять на некоторые стороны жизни в
Одессе, связанные с научными исследованиями. На
этой почве в южных, преимущественно одесских газетах
время от времени появлялись статьи с нападками ва
Илью Ильича как руководителя и вдохновителя прогрес-
сивных деятелей. В таких случаях Александр Онуфрие-
вич, обычно не расположенный к газетной полемике, вы-
ступал в печати с горячей защитой своего друга, рабо-
тавшего в то время в Шариже, в инстигуте Пастера.
Свои сообшения в зашиту друга Ковалевский обычно
начинал такими словами: «Так как г. И. Мечников не
может скоро ответить», как это сделал «обвинявший
Илью Ильича автор статьи», а многое из утверждае-
мого этим автором «прямо расходится с фактами», то
профессор Ковалевский «считает нужным выступить с
разъяснениями» ит. д.
Александру Онуфриевичу было тяжело работать без
друга при создавшихся условиях. Как раз в это время
в Марселе приступили к преобразованию существо-
вавшего там естественного факультета. В нем увеличи-
лось число кафедр. Шо совету профессора Мариона
устроители предложили Александру Онуфриевичу ка-
федру эмбрислогии. В материальном отношении усло-
вия были заманчивы, но Ковалевский решил остаться на
родине.
В ноябре 1888 года научный мир праздновал двадцати-
пятилетний юбилей исследовательской деятельности Але-
ксандра Онуфриевича Ковалевского. Одесские натура-
листы, члены Общества естествоиспытателей, . готови-
лись к этому заблаговременно. «Меня мучат и тревожат
с моим якобы юбилеем, — жаловался Александр Ону-
фриевич в очередном отчете Мечникову о своих науч-
ных работах, — и мне едва удалось умолить моих му-
чителей ничего не делать, а в очередном заседании
Общества 26 ноября прочесть адресы, которые будут
присланы».
Хотя Александра Онуфриевича и успокоили насчет
празднования его юбилея, но через несколько дней он
3:6

прочитал в местной газете, что Общество естество-
испытателей «желает должным образом отпраздновать
этот знаменательный день с участием всех ученых
обществ, университета, Общества сельского хозяйства и
других». Высказав уверенность в том, что и городское
управление примет участие в торжестве, газета сооб-
щала о «блестящих открытиях и исследованиях про-
фессора Ковалевского».
Смушенный и взволнованный, Александр Онуфрие-
зич весь день не находил себе места, даже не поехал в
университет.
На другой день — снова заметка о предстоящем юби-
лее. На третий — еше хуже: половина номера газеты
отведена ему.
Зная, как смущается Александр Онуфриевич при
всяком публичном признании cro заслуг, как он конфу-
зился, когда являлся центром внимания в многолюдном
собрании, друзья обещали, что все будет проведено в
скромных размерах. Просили его согласиться быть на
заседании и сделать сообшение о своей новой работе
над хитонами.
Начиная с середины ноября, почтальоны доставляли
в дом № 19 по Разумовской улице телеграммы со всех
концов мира. 26 ноября в отдаленное предместье Одес-
сы, к дому профессора Ковалевского, подъезжали один
за другим экипажи и извозчики с депутациями от
разных учреждений. Приходили друзья с личными по-
здравлениями.
Главное торжество состоялось вечером в заседании
Общества естествоиспытателей. (Юбиляра пришлось
уговаривать ехать в университет.
— Ну, скажут два-три слова в начале заседания, не
больше, — успокаивал член президиума общества. —
А поехать надо.
Александр Онуфриевич явился в здание универси-
тета, где всегда происходили заседания общества. Там
его встретили члены президиума и повели в главное
здание, прямо в актовый зал. Присутствовали профес-
сора, студенты, представители разных учреждений, пре-
подаватели, ученики и ученицы старших классов средней
ШКОЛЫ.
377

Молодежь шпалерами стояла на широкой лестнице,
ведшей из вестибюля в актовый зал. Появление Але-
ксандра Онуфриевича было встречено громкими апло-
дисментами. Он взволновался, покраснел и не мог
вымолвить ни слова, только кланялся на все сто-
роны и пожимал руки студентам, стоявшим в первом
ряду. Гимназистки протягивали юбиляру букеты свежих
цветов.
Когда Александр Онуфриеич вошел в зал, все вста-
ли. Снова аплодисменты. Ковалевский вынул из боко-
вого кармана заметки к своему докладу. Его попросили
обождать, так как присутствующие хотят выслушать
адреса и телеграммы, полученные от разных ученых
учреждений. Чтение продолжалось долго.
В одном адресе студенты — слушатели Александоа
Онуфриевича — писали: «Теперь, когда времена осо-
бенно трудны, когда русская молодежь впадает в тоску
и безотрадный пессимизм, когда светильники у многих
померкли, мы еще ‘более ценим ваше служение чистой
науке, мы глубоко сочувствуем Вам. как идеально че-
стному и благородному человеку, мы видим в Вас бес-
корыстного служителя правде и’ человечеству».
Выступали ’профессора-биологи с характеристикой
научной деятельности юбиляра. Указывалось, что труды
Ковалевского, вместе с работами Менделеева, Бут-
лерова, Мечникова и других русских натуралистов,
«возвышают национальное чувство народа, свидетель-
ствуют о сушествовании в России тех благородных
стремлений, которые составляют залог процветания 'на-
ции». Говорили о значении теоретических исследований
для практических целей и подъема народного благо-
состояния.
Значение научной деятельности Александра Онуфрие-
вича для развития биологии отметил в своем юбилей-
ном приветствии знаменитый чешский зоолог Гатчек.
В адресе, присланном из Праги на имя Новороссий-
ского обшества естествоиспытателей, он писал о рабо-
тах Ковалевского: «Мы, которым досталось пожинать
спелые плоды его деятельности, будем всегда с благо-
дарностью взирать на гения, пробившего нам новый
путь».
378

Настала очередь говорить юбиляру. Начав с того,
что полученная им масса приветствии смутила его и он
не находит слов для выражения благодарности, Але-
ксандр Онуфриевич сказал:
- — Меня глубоко трогает обшее единодушнюе сочув-
ствие, совершенно забывающее промахи и ошибки, кото-
рыми изобилует моя деятельность. Мне ставится в за-
слугу служение науке. Но ведь это служение легко и
приятно. Для меня возможность работать над избранн
ною темою составляет удовлетворение какому-то стра-
стному стремлению. Как охотник переносит всякие
невзгоды, чтобы достигнуть цели, так и я употребляю
все свои физические и умственные силы, чтобы до-
биться разъяснения какой-нибудь стадии развития ка-
кой-нибудь личиночной формы. Конечно, никто не ста-
нет благодарить охотника за то, что он делает для
своего удовольствия. И я за дело, которое доставляет
мне только наслаждение, понятно, не заслуживаю бла-
годарности.
Александр Онуфриевич просил в своей речи, чтобы
сго слова не были истолкованы как восхваление прин-
ципов «наука для науки», «наука сама себе цель». Про-
тивник вульгарного утилитаризма, он в то же время
советовал молодым ученым не смешивать служения
науке с холодным любованием ею.
— Сочувственное отношение общества к людям, по-
святившим себя науке, вызвано тем, что, удовлетворяя
своим стремлениям, будучи счастливыми при разреше-
нии поставленных себе вопросов, они стараются вместе
с тем был полезными обществу. Чем больше будет людей,
посвяшающих себя научным занятиям, тем больше будет
счастливых людей.
Ковалевский указывает молодежи, что серьезное за-
нятие наукой неразрывно связано с любовью к своему
отечеству, к народу. Человек, занимающийся наукой,
«возвышает достоинство русского ‘народа как участника
в разрешении мировых научных вопросов».
заключение Александр Онуфриевич напомнил, что
одновременно ‹ ним начал исследовательскую работу
Илья Ильич Мечников. Следовательно, исполнилось
четверть века и его научной деятельности. Поэтому Ко-
379

валевский предложил собравшимся послать Мечникову
приветственную телеграмму в Париж.
Высказав это, Александр Онуфриевич стремительно
вышел из зала.
Его оглушили рукоплескания студентов, выстроив-
шихся с зажженными факелами во всю длину парадной
лестницы. Александр Онуфриевич быстро оделся, вы-
шел на улицу и вскочил на извозчика. Студенты с фа-
келами побежали за ним...
Заслуги Александра Онуфриевича перед наукой еще
до юбилея получили всеобщее признание. Он. был почет-
ным членом всех русских университетов, всех ученых
сбшеств в России, большинства ученых обществ Запалд-
ной Европы и Америки, главнейших зарубежных акаде-
мий. Ему присылали дипломы на звание доктора наук
старейшие научные объединения мира.
Только Российская императорская Академия наук
лишила себя чести непосредственно пользоваться уча-
стием Александра Онуфриевича в своих работах. В этом
отношении Ковалевский разделял участь значительной
группы других гениальных русских ученых. Немцы,
хозяйничавшие в Академии наук при поддержке русской
реакции, либо не допускали баллотировки, либо забрасы-
вали черными шарами тех кандидатов в действитель-
ные члены Академии, которые своими трудами _укре-
пляли материалистическое учение о строении и развитии
Земли.
Своими товаришами по этой внеакадемической группе
Ковалевский имел профессоров Сеченова, Мечникова,
Менделеева, Тимирязева, Столетова, Боткина, ФЖуков-
ского. Владимира и Софью Ковалевских. Некоторым из
них предоставляли иногда звание члена-корреспондента
или почетного академика. Но в дореволюционной Акаде-
мии носители этих званий не имели возможности уча-
ствовать в направлении деятельности высшего ученого
учреждения страны.
Членом-корреспондентом Академии Александр Онуф-
риевич был с декабря 1883 года. Но и после этого его
исследования могли печататься в изданиях Академии
только с пометкой: представлено академиком Шренком,
Шмидтом, в лучшем случае Овсянниковым. Юбилейные
e e
380

торжества 1888 года показали заправилам Академии
наук, что такое отношение к Ковалевскому необходимо
изменить.
В заседании физико-математического отделения Ака-
демии 27 февраля 1890 года была прочитана обширная
записка об ученых трудах Александра Онуфриевича.
Составил ее Филипп Васильевич Овсянников, который
понял значение Ковалевского еще в самом начале его
деятельности и тогда же печатал за общей подписью
своей и Александра Онуфриевича совместные исследо-
вания. Овсянников использовал в записке свои высту-
плення на магистерском и докторском диспутах Ковалев-
ского и в комиссии по присуждению премии Бэра.
В отделении Александр Онуфриевич был избран дей-
ствительным членом единогласно, в обшем собрании
против него было подано три голоса. Гри человека при-
помнили Ковалевскому его выступление в печати в сере-
дине семидесятых годов — против кумовства академи-
ков-немцев при выборах новых членов Академии наук.
Избрание Александра Онуфриевича было скоро утвер-
ждено, и он. переехал с семьей в Петербург.
Материальное положение его семьи было, однако, не
обеспечено. Существовавшие в Академии по штату две
кафедры зоологии были заняты. Ковалевский был
избран сверхштатным ординарным академиком с пони-
женным окладом содержания.
Прюофессорской пенкии Александру Онуфриевичу не
давали, так как, по расчетам чиновников министерства,
он не выслужил еще числа лет по учебному ведомству.
Тщетно доказывал академик Ковалевский, что давно
выслужил все законные сроки. В конце концов ему приш-
лась хлопотать о зачислении его профессором Петербург-
ского университета по кафедре гистологии.
Хлопотать о Ковалевском энергично взялся академик
Овсянников. Он обратился в министерство просвещения
с письмом, в котором, между прочим, заявил: «Есть
слух, что Ковалевскому отказано в пенсии. Неужели это
правда? Что же будет, если Ковалевский вздумает отка-
заться от места в Академии наук? В какое же положение
будет поставлена императорская Академия наук и все
мы? Ведь это скандал на весь ученый мир!»
381°

Для министра была составлена справка, в которой
сообщалось, что «Ковалевский человек положительно
небогатый и без содержания казенного существовать не
может. Было бы очень хорошо, если бы г. Ковалевскому
была дана возможность дослужить в университете
до пенсии года 3—4, оставаясь в то же время акаде-
миком».
На основании этой справки, а также длительной пе-
реписки с министром финансов и государственным конт-
ролером, директор департамента просвещения убедил
своего министра графа Делянова войти с докладом
к самому Александру 11.
Делянов представил царю доклад. Александр Ш
изъявил согласие на выдачу профессору А. О. Ковалев-
скому вознаграждения по званию академика.
В университете Александр Онуфриевич читал лекции
вплоть до 1894 года за профессорское вознаграждение.
Выслужив пенсию, он продолжал там чтение лекций
бесплатно.
Научно-исследовательскую работу Ковалевский про-
должал в Академии так же плодотворно, как и в период
своей прежней университетской деятельности. Несмотря
на большую загруженность административными заня-
тиями по Академии, чтением лекций в университете, за-
седаниями в университетских экзаменационных комис-
сиях, работой в комитете министерства земледелия по
борьбе с филоксерой,' Ковалевский совершал почти еже-
годно научные экскурсии.
На Онежском озере Александр Онуфриевич исследо-
вал развитие редких пиявок, паразитирующих на рыбах.
Проводил летние месяцы на различных зоологических
станциях Средиземного и других морей, в Крыму и на
Кавказе — для продолжения работ о скорпионах, для
изучения органов выделения морских и сухопутных
животных. Участвовал он также в трудах международ-
ных съездов и конгрессов натуралистов.
Поездки были для Александра Онуфриевича очень
утомительны по состоянию его здоровья. Возвращаясь
домой, хотя и удовлетворенный результатами путеше-
ствия, но разбитый физически, он говорил: «Ну, те-
перь уже я долго никуда не поеду. Как хорошо дома».
382

Но родные знали, что этот зарок будет нарушен очень
скоро.
Последние три года своей жизни академик Ковалев-
ский работал по нескольку месяцев на побережье Черного
и Мраморного морей. Это было связано с его заботами
о лучшем устоойстве Севастопольской биологической
станции, о добывании разнообразного материала для
нсследований молодых русских ученых.
Сохранилось свыше сотни писем Александра Онуфри--
вича за этот период. Они посланы, главным образом,
старшей дочери и дают наглядное представление о его
беззаветн0ой и самоотверженной преданности науке.
«У меня теперь на балконе целая лаборатория, — пишет
он из гостиницы на одном из Принцевых островов, —
поставлен столик, и там же стоят чашки с водою и зве-
рями; вчера, даже в мое отсутствие, отельная публика
приходила смотреть, что там у меня такое. Каждый день
встаем в 6'/4 ч., чтобы успеть напиться чаю и уехать
в 7 ч. на экскурсию, а это довольно тяжело... Исследо-
вание фауны здешних мест указывает на ее большое
разнообразие, и придется еще много поработать, пока мы
не познакомимся со всеми особенностями». Он с радо-
стью сообщает, что поимал гигантского моллюска, какого
еще не встречал за все сорок лет своих научных экскур-
сии: «и не воображал, что они могут быть так велики».
За этой радостью — другая: «нашел, кажется, новую
сидящую медузу, очень красивую». Несмотря на то, что
проводить много часов «в лодке утомительно», он все
же «разгорелся желанием еще поездить и посмотреть»,
какие где живут моллюски. Удалось добыть «новый
вид ужасно интересного моллюска», на этот раз не
гигантского, а меньше миллиметра, «но уже зрелый,
с икрой».
Встрегившиеся в Константинополе друзья по Ново-
российскому университету зовут Ковалевского на увесе-
лительную прогулку, на осмотр достопримечательностей.
Это очень заманчиво, но Александр Онуфриевич предпо-
читает остаться «дома, рисовать новых пойманных
моллюсков. Это хорошо и интересно: работа все живая,
ловишь и добываешь интересных зверей. Таких и
з Алжире никогда не видел, просто дивные».
383

Свою исследовательскую работу в Академии Ковалев-
ский продолжал в том же направлении, в каком вел ее
5 течение предыдущих лет научной деятельности. Дока-
зательством единого плана развития живых организмов
проникнуты все труды последнего периода его жизни.
Каждое новое сообщение Александра Онуфриевича ста-
новилось веским доводом в борьбе дарвинистов с про-
тивниками эволюционной, материалистической теорин
происхождения видов.
тревогой следил Ковалевский за попытками воз-
родить витализм — реакционное идеалистическое объяс-
нение жизненных процессов, стремление подменить строго
научное мышление метафизической «жизненной силой».
Выступая очень редко с боевыми статьями полемиче-
ского характера, он спешил присоединиться к тем: рус-
ским ученым, которые давали резкий отпор антидарви-
нистам и неоламаркистам разных толков.
На собрании Общества естествоиспытателей в Петер-
бурге один академик произнес речь, в которой восхвалял
витализм как «признак оздоровления и укрепления науч-
ного мышления, как здоровый протест против краиностеи
материализма шестидесятых годов». Акадзмик напечатал
свою речь в распространенном тогда среди молодежи
журнале. Против реакционной речи академика-виталиста
ополчился ревностный и неустанный боец за дарвинизм
Климент Аркадьевич Тимирязев. На ближайшем засе-
дании московского Общества любителей естествознания
он произнес речь на тему «Витализм и наука», в кото-
рой страстно защищал подлинную науку от попыток
исказить ее.
'Гимирязев остроумно вскрыл ухищрения неовитали-
стов протащить идеалистические взгляды под прикры-
тием научной фразы. Сопоставлением данных из теории
эволюции с вымыслами неовиталистов он убедительно
доказал, что Дарвин внес в науку творческую идею,
а заявления его противников не могут даже служить ра-
бочей гипотезой.
Прочитав отповедь Тимирязева в печати, Александр
Онуфриевич послал ему письмо, в котором благодарил
Климента Аркадьевича за выступление и выразил ему
глубочайшее сочувствие. Ковалевский пишет, что он
384

слушал пресловутую речь академика-неовиталиста
«с Печалью, даже просто стыдом, и с ужасом увидел,
что она встречается громом аплодисментов». Это выз-
вало у Александра Онуфриевича сомнение в его «праве
заседать вместе с такими людьми». Ему показалось, чта
он решительно не подходит к своим коллегам по Ака-
демии. Но московская речь Тимирязева успокоила Ко-
валевского. «Есть же в России люди одинакового со
мной мнения, есть и блестящие защитники здравого
научного направления», — писал он Гимирязеву.
Свои научные взгляды Александр Онуфриевич изло-
жил в речи по поводу смерти Дарвина на седьмом
съезде естествоиспытателей и врачей. Напечатанная
в протоколах съезда и в других изданиях, она приво-
дится в различных сборниках по истории естествозна-
ния как выражение подлинного отношения передовой
научнюй мысли к эволюционной теории.
академический период своей деятельности Але-
ксандр Онуфриевич много занимался устройством Сева-
стопольской биологической станции. Шо личному опыту
он знал, какое важное значение имеет работа молодых
зоологов на море, в обстановке, удобной для научных
занятий. Ковалевский хотел, чтобы животный мир
южных отечественных берегов был изучен так же
полно, как население южных морей за рубежами нашей
родины.
Устройством станции в Севастополе Александр
Онуфриевич занят был еше в период одесской профес-
суры. Как председатель местного Общества естество-
испытателей, он добивался и получал ассигнования на
станцию от университета и научных обществ натурали-
стов при других высших учебных заведениях.
Обрашался Ковалевский с просьбой об отпуске
средств и в министерство просвешения. Он указывал,
что «станция имеет всего одну рабочую комнату с двумя
столами. Она не имеет ни рыбака, ни лодки, ни снаря-
дов для ловли морских животных и крайне затрудняется
в доставке зоологического и ботанического материала
в лаборатории ближайших университетов. А это могло
бы способствовать ходу преподавания соответствующих
предметов».
25 Семья Ковалевских 385.

Ковалевский напрасно считал, что в Прямую обязан-
ность министерства просвещения входит забота о раз-
витии науки в России. Вот что он писал московскому
зоологу Богданову в конце 1889 года: «Дела мои со
станцией находятся в следующем положении: министер-
ство с необычайною для всяких ходатайств быстротою
прислало категорический отказ по всем пунктам, и это
мне довольно тяжелыи удар».
Живя в Петербурге, академик Ковалевский мог
больше сделать для преврашения Севастопольской
биологической станции в первоклассное научное учре-
ждение. Он и занялся этим делом энергично.
По ходатайству Александра Онуфриевича морское
ведомство предоставило станции право пользоваться его
судами для зоологических экскурсий, «Русское общество
пароходства и торговли» согласилось бесплатно перево-
зить предметы, посылаемые со станции в университет.
Новороссийское общество естествоиспытателей переда-
вало станции все журналы и книги естественно-историче-
ского содержания, ассигновало средства для приобретения
лодки, сетей и других предметов. «Но этим заботам
о лучшем устройстве‘ станции, — писал Ковалевский
в одном официальном заявлении, — был положен конец
запросом министерства просвешения о том, не следует
ли передать заведывание станцией под ближайший конт-
роль и наблюдение физико-математического факультета
Новороссийского университета».
Запрос министерства был вызван интригами одного
одесского профессора против Александра Онуфриевича
и причинил ему много страданий еше в Одессе. Как
действительный член Академии наук, он сумел преодо-
леть эти затруднения непосредственным сношением
с министерством. Затем Ковалевский добился передачи
Севастопольской станции в ведение Академии и этим
обеспёчил ее существование.
Новое здание станции строилось под личным наблю-
дением Ковалевского. Он специально приезжал для
этого из Петербурга в Севастополь, подолгу жил в са-
мых неудобных условиях и каждыи день приходил на
Николаевский мысок, где возводилось здание. Ero радо-
вали горы строительных материалов. Он восторгался
386

общим видом местности. «Положение нашей станции
такое восхитительное, что чудо, — писал Александр
Онуфриевич в Петербург своей семье, — просто, как
будто она стоит на воде».
В годы директорства Александра Онуфриевича на
станции работало не меньше десяти молодых ученых,
приезжавших в Севастополь из Одессы, Киева, Москвы
и Петербурга, вместо двух человек, которых станция
могла принимать раньше.
Но и теперь Алежсандру Онуфриевичу приходилось
выступать в печати в зашиту своего детиша от нападок,
являвшихся отголоском упомянутых выше интриг.
В письме в редакцию журнала «Русская мысль» он
заявлял, что станция хорошо выполняет свое назначение,
открыта для всякого желающего работать научно, что
Wa ней производятся исследования крупного значения.
В советскую эпоху созданная энергией Александра
Онуфриевича (Севастопольская станция превратилась
в большое научное учреждение, которое внесло огром-
ный вклад в развитие биологических наук и в изучение
фауны Черного моря. Временно заняв город, гитлеров-
ские варвары разрушили станцию. Усилиями советских
ученых, заботами партии и правительства станция
успешно восстанавливается и приводится в положение,
соответствующее развитию науки в стране социализма.
Много труда положил также Александр Онуфриевич
на создание при Академии наук Особой зоологической
лаборатории. В этом учреждении производились в рас-
ширенном масштабе исследования в области морфологии
животных и экспериментальной зоологии. В советскую
эпоху эта лаборатория выросла в крупное научное учре-
ждение.
Мягкий характер Александра Онуфриевича, его дели-
катность и уступчивость в отношениях с людьми не
препятствовали, однако, ему твердо и решительно вы-
ступать в защиту интересов науки.
Академии наук это проявилось особенно ярко
в борьбе с засильем немецкой партии. Эта партия имела
па своей стороне русских академиков-реакционеров. Все
они пользовались поддержкой непременного секретаря
Академии Константина Степановича Веселовского. Он
* 387

был родной брат матери Софьи Перовской и закрыл
перед своеи сестрой дверь, когда та явилась к нему
после казни ее дочери.
Вся эта компания, под покровительством Константина
Романова, провела в 1890 году в адъюнкты Академии
(тогда это была первая из трех степеней действитель-
ного членства в высшем научном учреждении страны)
посредственного орнитолога Плеске. В 1893 голу
немецко-русская реакционная группа стала проводить
Плеске в экстраординарные академики и в директоры
музея Академии наук по орнитологии.
Александр Онуфриевич никогда не был патриотом
шовинистического толка. Среди его друзей были ученые
всех национальностей. Он был почетным членом англий-
ских, французских, немецких и других научных учре-
кдений. Сам представлял к избранию в почетные члены
русских учреждений иностранцев, если это были серьез-
ные ученые. Но академик Ковалевский любил свою ро-
дину и не хотел, чтобы в ее научные учреждения прота-
скивались люди сомнительного научного достоинства.
В деле Плеске он выступил очень решительно и смело
повел агитацию против ‘этого немецкого кандидама.
Однако победили могущественные покровители Плеске.
Он был избран экстраординарным академиком и ди-
ректором музея. Так как после этого Плеске мог быть
избран уже в ординарные академики, то Александр
Онуфриевич не прекратил своей борьбы против засо-
рения состава Академии наук неполноценными уче-
НЫМИ.
В 1893 году Ковалевский писал, что Плеске по своим
работам не заслуживает звания академика. К счастью,
в этой борьбе за науку Александр Онуфриевич был не
один. В результате Плеске. вынужден был в 1896 году
подать заявление об отказе от звания академика. На-
значены были выборы нового академика на кафедру
зоологии и директора Зоологического музея Академии.
Ковалевский считал единственным достойным канди-
датом на обе должности члена-корреспондента Зален-
ского. С своей стороны немцы настаивали на оставлении
Плеске в Академии, а в директоры музея прочили
какого-то Бюхнера.
388

Ковалевский выступил против обоих кандидатов.
В дело вмешался президент Академии. «Мне предстоит
порка, — писал Александр Онуфриевич дочери, — по-
требовали в 2 часа к великому князю, чтобы держать
ответ, как смею я не желать Бюхнера и не гореть жела-
нием сохранить Плеске. Вероятно, будет очень неприят-
ное объяснение».
Но Александр Онуфриевич сумел убедить президента
и вышел из этой истории победителем. В письме он
сообщал дочери: «Недавно вернулся от князя; высекли
меня довольно милостиво и решили Плеске отпустить;
пока остановились на Заленском, и я ему сегодня уже на-
писал». В январе 1897 года Заленский был избран орди-
нарным академиком по зоологии и директором музея.
Такую же страстность в защите общественных инте-
ресов Ковалевский проявлял и во многих других слу-
чаях своей’ академической деятельности. Переживания,
связанные с этой борьбой, вызывали у Александра Ону-
фриевича сердечные припадки и частые головокружения.
Вера Александровна Чистович рассказывает, что на
обратном пути из экскурсии 1901 года на Принцевы
острова ее отец заехал в Севастополь. Побывал на стан-
ции, выяснил ее нужды, оставил привезенный материал
для работ молодых ученых и отправился в большую
поездку по черноморскому побережью. В Петербург
Александр Онуфриевич вернулся вполне здоровым на
вид и немедленно занялся текущими делами.
ассказывая в семейном кругу о путешествии, оп
одновременно строил планы предстояшей в следующем
году научной экспедиции на Яву. Александр Онуфрие-
вич возлагал на эту поездку большие надежды. Он’ до-
бился разрешения на поездку, в результате которой
наука могла получить много ценных открытий.
Ковалевскому не суждено было испытать новые твор-
ческие радости. 6 ноября он отправился в министерство
просвещения по делу Севастопольской станции. В беседе
‹ товарищем министра он сильно погорячился. Шо-
чувствовав себя дурно, оп успел только сказать: «До-
мой». Три дня Александр Онуфриевич пролежал без
сознания, а 9 ноября 1901 года в 6 часов 45 мипуг
вечера великий русский натуралист скончался. В со-
389

чувственных телеграммах и письмах отечественные и
зарубежные ученые заявляли, что тяжкую потерю науки
вместе с Россией оплакивает весь просвещенный мир.
Александра Онуфриевича похоронили на кладбише
Новодевичьего монастыря в Петербурге. Могила его —
рядом с могилой поэта Аполлона Николаевича Майкова.
Вблизи похоронены многие представители русской куль-
туры: академики Грот, Пыпин, Бестужев-Рюмин, худож-
ник Александр Иванов, композиторы Римский-Корсаков,
Лядов, поэты Тютчев, Некрасов.
Говоря о влиянии трудов Ковалевского на работы
других ученых, академик Шимкевич писал: «Он подобно
гигантскому дереву разбрасывал семена на далекое рас-
стояние. Его школой был весь зоологический мир, и мир
этот многим обязан Ковалевскому, как одному из своих
учителеи».
В заседании Академии наук, посвященном памяти
Ковалевского после его кончины, академик Заленский
говорил, что Александр Онуфриевич «был одним из ве-
личайиших зоологов; он принадлежал к числу ученых,
отмечающих своею деятельностью начало новой эры
в науке и оставляющих неизгладимый след в истории
науки... Имя его будет всегда ярко светить в истории
науки. Научная деятельность его составляет славу и
гордость русской нации».
Блестящее открытие Ковалевского об одинаковом
индивидуальном развитии позвоночного амфиокса (лан-
цетника) и беспозвоночной асцидии было богатейшим
по своим последствиям открытием новейшей зоологии.
Огромное значение этого открытия объясняется тем, что
оно заполнило глубокую брешь между позвоночными и
беспозвоночными животными, до него считавшуюся не-
заполнимой и служившую главным препятствием для
признания эволюционной теории.
После кончины Александра Онуфриевича Новорос-
сииское общество естествоиспытателей учредило стипен-
дию для студента, изучающего эмбриологию. Имя вели-
кого ученого красовалось на борту нескольких яхт био-
логических станций нашей родины, специально приспо-
собленных для исследовательских работ по развитию)
морских животных.
390

В ноябре 1940 года ученый мир чествовал память
Александра Онуфриевича Ковалевского в связи со сто-
летием со дня его рождения. В Академии наук СССР
были устроены специальные заседания. В журналах
появились статьи O6 его открытиях и о значении его
исследований для эволюционной теории.
Говорили и писали, что своими работами Ковалевский
дал обширный и ценнейший ряд доказательств в пользу
эволюционной теории, притом из той области биологии,
от которой, наравне с палеонтологией и сравнительной
анатомией, зависело решающее слово в учении об эво-
люции и в признании его истинности. Что касается
открытий и фактов в работах Ковалевского, то благо-
даря замечательной точности наблюдений и тому, что
во многих случаях исследование производилось им
па нескольких представителях данной группы животных,
они остаются безошибочными до настоящего времени.
В связи с этим юбилеем Академия наук СССР yupe-
дила премию имени А. О. Ковалевского, присуждаемую
за лучшие работы по эмбриологии. Один из виднейших
советских биологов академик Северцев, скончавшийся
в 1936 году, положил много труда на организацию Pyc-
ского зоологического общества имени Александра Онуф-
риевича Ковалевского, разработав обширную программу
исследований по всем отделам науки о животных.
Спустя два года после чествования памяти Алсксан-
дра Ковалевского исполнилось сто лет со дня рождения
его брата Владимира Онуфриевича. В связи с этим поя-
вились в изданиях нашей Академии, а также в обще-
литературных журналах статьи о значении научного
наследства Владимира Онуфриевича.
Во всех обзорах развития биологии в нашей стране,
в юбилейных и отчетных речах по поводу тех или иных
событий из истории русской науки, написанных и произ-
несенных советскими учеными, имена братьев Александра
и Владимира Ковалевских стоят рядом с именами вели-
чайших людей нашей страны: Ломоносова, Лобачев-
ского, Бутлерова, Менделеева, Павлова, Тимирязева,
Мечникова.

мАЛАЛЛЛЛЛАЛАЛАЛЛААЛАЛАЛЛЛЛАЛлЛЛЛЛЛЛЛЛЛАЛ АЛЛА ЛА INN
ОГЛАВЛЕНИЕ
От автора уе... 5
Глава первая. В Белорусском Полесье 9
Глава вторая. Кружок молодых натуралистов 11
Глава третья. Первая поездка за границу . и 27
Глава четвертая. У Герцена в Лондоне. . J. Bd
Глава пятая. Первое увлечение Владимира Онуфриевича . . 43
Глава шестая. Зарождение новой эмбриологии. . . . . . 99
Глава седьмая. Триумф Александра Онуфриевича . . . . 61
Глава восьмая. Издательская суета . . .. 74
Глава девятая. Новые открытия Александра Онуфриевича . . 82
Глава десятая. На пути к банкротству. ...... . . 95
Глава одиннадиатая. Перед профессурой....... . 100
Глава двенадиатая. Сестры Корвин-Круковские. . . . . . 107
Глава тринадиатая. Эпизод в жизни Достоевского. . . . . 115
Глава четырнадиатая. Софа выходит замуж . . .. . . 129
Глава пятнадцатая. Софья Васильевна в Петербурге .. . . 139
Глава шестнадиатая. На новом месте . . . woe ew we 154
Глава семнадиатая. В Казани и Киеве. . . .. . . 159
Глава восемнадиатая. Перед франко-прусской войной. . . . 177
Глава девятнадиатая. Эпоха Парижской Коммуны. . . . . 185
Глава двадцатая. Основание эволюционной палеонтологии . . 195
Глава двадиать первая. Владимир Ковалевский и Чарлз Дар-
вин .. . . 218
Глава двадцать вторая. Магистерский. экзамен. . . . . . 229
Глава двадцать третья. Научные достижения Софьи Ковалев-
ской
Глава двадиать ‘четвертая. `В поисках ’ материальной независи-
мости ен и. 253
Глава двадцать пятая. Шестнадцать творческих лет. . . . 283
Глава двадиать шестая. В водовороте новых предприятий . . 301
Глава двадиать седьмая. Мировая слава Софьи Ковалевской. 338
Глава двадцать восьмая. Последние голы Александра Ony-
фриевича. . ии . о 373
Иллюстрации к стр. 33, "443, 185, 193, 289 и 337.
Редактор Н. Замошкин. Художник Э. Гутнов. Техн. редактор А. Кирнарская.
А 04274. Подписано к печати 28/IX 1948 г. Печ. л. 241|.. Уч.-изд. л. 19,75.
А. л. 19,08. Тираж 15 000. Заказ № 663. Цена 11 р. Типография № 3 Управления
издательств и полиграфии Исполкома Ленгорсовета