A. M. Ломов
типология
РУССКОГО
ПРЕДЛОЖЕНИЯ
Издательство
Воронежского университета
1994

ББК 81
Л 75
Рецензенты:
д-р филол. наук., проф. 3. Д. Попова,
канд. филол. наук, доц. Г. А. Волохин*
Ломов А. М.
Л 75 Типология русского предложения. — Воронеж:
Изд-во В ГУ, 1994. —280 с.
ISBN 5-7455-0759-4
Книга относится к числу работ теоретико-эмпирического
цикла. С одной стороны, в ней разработаны принципиально новые
основания семантико-функциональной систематизации
предложений. С другой стороны, она содержит полное и системное
описание (на базе предложенных принципов) грамматически членимых
предложений русского языка, входящих в разные
классификационные разряды.
Для специалистов по языкознанию, студентов-филологов,
учителей русского языка, а также для философов и логиков,
интересующихся проблемами лингвистической науки.
4602020101-025 л л И1Г _f
Л М174(03)-94 без 0бъявЛ- ББК 81
Kg) Ломов А. М., 1994
ISBN 5-7455-0759-4 © Оформление. Издательство
Воронежского университета, 1994

Светлой памяти друга,
русского лингвиста
Игоря Павловича Распопова
ПРЕДИСЛОВИЕ
У этой книги — длинная история. Возникновение ее первоначального
замысла относится к середине шестидесятых годов, когда автор, под
влиянием идей пропагандистов «активной грамматики», поставил перед
собой скромную, как ему представлялось, задачу — написать учебное
пособие для иностранцев, в котором русские предложения
систематизировались бы на содержательных основаниях.
Работа над пособием по обыкновению началась с изучения
соответствующей научной литературы и накопления речевого материала.
Вскоре, однако, ее пришлось остановить, так как господствовавшая тогда
лингвистическая теория с ее последовательной ориентацией на языковую
форму не давала никаких точек опоры для содержательного описания
в синтаксисе, а рассчитывать на «подсказку» со стороны эмпирического
материала в условиях его вполне естественной концептуальной нена-
груженности было бессмысленно. Иными словами, на пути к решению
поставленной задачи пролегла пропасть. И книга, вероятнее всего, так
и осталась бы ненаписанной, если бы не начавшийся на рубеже 60—70-х
годов переход синтаксиса на позиции новой научной парадигмы,
которая заявила о себе целой серией идей и методик анализа,
отмеченных печатью пристального интереса к языковому содержанию. Именно
эти идеи и методики (в эффективности которых автор имел
возможность убедиться в рамках аспектологии, куда на какое-то время
переместились его научные интересы) сделали принципиально возможным
возврат к отложенному на неопределенное время замыслу.
Нельзя не упомянуть в этой связи и о других обстоятельствах,
благоприятствовавших работе над книгой. Первое в их ряду —
многолетнее дружеское общение с ныне покойным Игорем Павловичем Распопо-
вым, оригинальным исследователем русского синтаксиса. (Благодаря ему
автор ускоренными темпами прошел курс критического осмысления
действовавшей в ту пору синтаксической теории и оказался в итоге хорошо
подготовленным к восприятию новой лингвистической парадигмы.
Весьма плодотворной в творческом отношении была также поездка в
Австрию, где в течение трех семестров автор преподавал русский язык
3

студентам университета в Зальцбурге. Здесь, на родине великого
Моцарта, он получил поистине уникальные возможности не только для
знакомства с прекрасным городом и его окрестностями, но и для
спокойного размышления (в обстановке естественного отвлечения от массы
повседневных дел, оставленных дома) над занимавшими его
проблемами.
И вот как результат счастливого стечения обстоятельств —
лингвистических и экстралингвистических — книга готова. Теперь остается лишь
предварить ее несколькими оговорками, одинаково важными и для
читателя, которому они должны облегчить восприятие изложенного, и для
автора, которого они призваны уберечь от критических ударов (если,
конечно, те являются следствием неверного толкования его позиций).
Прежде всего в оговорке нуждается общий характер книги. В
ходе всевозможных переработок она постепенно утратила изначально
присущий ей учебный «привкус» (пособием ее нельзя назвать даже с очень
большой натяжкой!) и стала полноправным представителем работ
теоретико-эмпирического цикла, обыкновенно двучастных по своей структуре.
В ее первой части обсуждается широкий круг вопросов, так или иначе
связанных с принципами систематизации предложений, т. е. с
проблемой, которая в последние годы перестала быть исключительно
лингвистической: войдя в состав широкомасштабной когнитивной проблематики,
имеющей непосредственное отношение к процессам порождения, хранения
и передачи человеческих знаний, она привлекла к себе внимание
специалистов ряда других наук — философов, логиков, психологов, семиотиков
и т. д. Вторая часть книги посвящена системной интерпретации — на
основе изложенной концепции—соответствующих речевых фактов, в
особенности разного рода отклонений от общих стандартов.
При знакомстве с книгой необходимо иметь в виду, что читатель,
даже в условиях «конфликта интерпретаций», не найдет в ней
обстоятельной полемики автора с предшественниками и современниками (и уж
тем более привычных пространных обзоров литературы вопроса). Этот
факт не следует расценивать как неуважение или безразличие к
научной традиции, без которой современная лингвистика просто не могла
бы существовать. Он есть прямое следствие того, что автор,
ограниченный узкими рамками книги, вынужден был довольствоваться неявной
конфронтацией развиваемой им концепции с другими, как правило, хорошо
известными специалистам концепциями. Представляется, что такой способ
изложения, несмотря на свою, может быть, недостаточную наглядность,
не помешает читателю воспринять книгу в общем языковедческом
контексте (тем более, что в конце каждого из ее «практических» разделов
даются краткие историко-лингвистические справки, показывающие
поступательное движение научной мысли в процессе освоения соответствующей
проблематики).
4

Некоторым своеобразием отличаются принципы отбора
иллюстративного речевого материала. В своих выводах и заключениях автор
опирался преимущественно на данные речевой практики последних 40—
50 лет (в том виде, в котором она отражена в художественной
литературе, публицистике, научной прозе и разговорной речи). Обращение к
речевым образцам XIX —начала XX в. (извлеченным из произведений
русских классиков и сохранивших старые языковые традиции мастеров
русского Зарубежья) допускалось только в том случае, если
соответствующие иллюстративные явления подтверждались параллельными
явлениями из современной речи. Столь жесткое ограничение речевого
материала узкими хронологическими рамками продиктовано стремлением,
во-первых, сосредоточить внимание только на тех синтаксических
явлениях, которые отвечают современной языковой норме, и,
во-вторых, учесть устно-разговорные структуры, которые в последние годы
прямо или в преобразованном виде (как особые экспрессивные
средства) были перенесены в письменную (по преимуществу художественную
или публистическую) речь.
Следующая оговорка касается дихотомии «синхрония — диахрония».
Хорошо известно, что методическое разграничение двух указанных
аспектов лингвистического описания само по себе было вполне
-корректным шагом, без которого невозможно было бы изучение языка как
системы. Не менее известно также, что это разграничение было
проведено с излишней категоричностью, отлившейся в афористичный тезис
Ф. де Соссюра: «Противопоставление синхронии и диахронии абсолютно
и не терпит компромисса». К настоящему времени, когда стала
очевидна истина, что язык существует в каждый данный момент и тем
самым существует исторически, эта категоричность в общем-то
лингвистической наукой преодолена, но только на чисто теоретическом уровне.
Что же касается практики языковедческих исследований, она
продолжает жить по старым канонам, в связи с чем соответствующие
лингвистические штудии остаются девственно «чистыми»: они являются либо
только синхроническими, либо только диахроническими. Между тем, как
предупреждают теоретики системного подхода, в процессе своего
развития научное познание с необходимостью вступает в такой период,
когда последовательное и бескомпромиссное размежевание синхронии и
диахронии оказывается тормозом научного прогресса, хотя бы уже
потому, что незнание прошлого автоматически ведет к неполноте знаний
о настоящем. По мысли автора, этот период для лингвистики уже
наступил. Поэтому читателя не должен удивлять тот факт, что в
предлагаемой ему книге, ориентированной, как уже говорилось, на изучение
синтаксических проблем современного русского языка, часто (хотя и не
системно) даются справки диахронического характера. Надо лишь учитывать,
что автор в этих случаях руководствовался не страстью к языковому
5

антиквариату, а исключительно стремлением осмыслить то, что есть,
на основе того, что было.
И, наконец, в некоторых разъяснениях нуждается принятая в
книге терминология. В ходе разработки содержательной классификации
русских предложений автору пришлось столкнуться с определенными
противоречиями, которые возникли между исторически сложившейся
терминологической системой и новым понятийным аппаратом (что в общем-
то обычно при смене угла зрения в любом научном исследовании). На
первый взгляд, эти противоречия проще всего было бы разрешить
радикальным способом — вводом принципиально новой системы терминов,
которая достаточно строго соответствовала бы развиваемым в книге
положениям. Однако такой шаг мало бы чем отличался от лобовой
кавалерийской атаки танковых колонн — настолько он идет вразрез со
сложившейся традицией: обыкновенно люди, как подметил М. Блок
(Блок, 1986, с. 15), не имеют привычки при замене старых воззрений
новыми менять словарь и предпочитают вкладывать новое содержание
в старые термины. В согласии с этим мудрым правилом,
обеспечивающим надежную связь времен, автор стремился сохранить, где это только
можно, традиционную номенклатуру синтаксических обозначений,
специально оговаривая всякого рода сдвиги в их содержании. К
терминологическим новшествам пришлось прибегнуть (любой компромисс все-таки
имеет свои границы!) лишь в сравнительно немногих случаях. В
частности, были отклонены старые наименования типов предложения, так как
эти наименования имеют устойчивую формальную ауру: апеллируя к
высокочастотным, но не обязательным для всех случаев внешним
признакам, они сплошь и рядом игнорируют (или — что еще
хуже—-затемняют) сущностные содержательные признаки, конституирующие типы
предложений как таковые.
Вот, собственно, и все, что должен иметь в виду читатель перед
тем, как приступить к чтению книги. Остальные оговорки, пояснения,
замечания будут сделаны в свое время и на своем месте — или в
Введении, или непосредственно в процессе изложения соответствующих
проблем.

Введение
Язык, как и все человеческое существование (и даже
более того — как и весь окружающий человека мир),
покоится на стандартах и стереотипах, выявление и
квалификация которых составляют главное содержание любого
лингвистического исследования. И поскольку синтаксический строй
того или иного языка (в нашем случае русского) не
представляет исключения из общего правила (он стандартизован
не в меньшей степени, чем все другие языковые ярусы),
конечная цель типологического описания его единиц —
предложений оказывается вполне очевидной. Она состоит в том,
чтобы на основе анализа сходств >и различий свести
бесконечное множество высказываний, порождаемых носителями
языка в процессе общения, к ограниченному набору
иерархически организованных разрядов, в основании которых
лежат типовые синтаксические модели.
Очевидно также, что эта цель может быть достигнута
при неуклонном следовании аксиологическим принципам,
которые, определяя общую направленность познавательной
деятельности человека, зачастую приобретают вид
диалектических запретов, исключающих возможные крайности в
процессе изучения классифицируемых явлений. Так, в
иерархической системе ценностей нельзя принимать высшее за
низшее или, наоборот, приписывать низшему черты высшего;
нельзя полагаться исключительно на показания формы,
трактуя внешне похожие явления как идентичные по своей
внутренней сути, или, наоборот, игнорировать формальные
различия и учитывать только содержательную сторону
анализируемых феноменов; нельзя целиком и полностью
отождествлять стандарты и стереотипы, существующие на различных
участках одного и того же объекта, или, наоборот, оставлять
без внимания их определенное подобие; нельзя отказывать-
7

ся в научном исследовании от помощи здравого смысла,
который является началом всех начал в любой области
человеческого знания, или, наоборот, абсолютизировать его,
забывая о том, то он сплошь и рядом довольствуется, как
заметил еще Парменид, обманчивыми впечатлениями
«легкомысленного глаза» и «оглушенного уха»; и т. д.
Но стоит нам попытаться навести мосты между первой
очевидностью и второй, т. е. поставить задачей выяснение
того, как именно должен осуществляться систематизациои-
ный процесс в сфере предложений, чтобы ни его характер,
ни обеспечиваемые им результаты не вступали в
противоречие с упомянутыми аксиологическими принципами, мы тут
же попадаем в положение путников, которые с удивлением
обнаружили, что оказались далеко в стороне от торной
дороги и не представляют даже, где она вообще находится.
Объяснение этому несколько неожиданному и вместе с тем
глубоко закономерному факту найти несложно.
Синтаксическую науку, подобно любой другой науке, пронизывают
десятки разнообразных тенденций, возникших в разное время
и порожденных стремлением увидеть ее объект —
предложение под разными углами зрения. Именно поэтому у
исследователя нет и не может быть заранее заданной, вполне
готовой теоретической программы, которую можно было бы
наложить на подлежащий анализу эмпирический (речевой)
материал. Классификационные основания приходится всякий
раз (на разных этапах развития синтаксической теории)
вырабатывать заново, сообразуясь с системой ориентации и
ценностных установок, идущих от наиболее перспективных
для данного конкретного времени научных концепций,
открывающих новые подходы к старым проблемам.
Характер предпринятого в этой книге типологического
описания русского предложения, как уже отмечалось в
Предисловии, целиком и полностью определяется современными
семантико-функциональными представлениями, специфику
которых можно уяснить лишь в рамках широкого историко-
лингвистического контекста. Для этого нам придется
пробежать взглядом -наиболее важные страницы истории
лингвистики, ни на минуту не упуская из виду, что свойственные
ей общие тенденции в отдельных странах могут
существенным образом трансформироваться под влиянием всякого
рода местных условий (начиная от сложившихся научных
традиций и кончая наличной политической системой).
До недавнего времени историки науки свято веровали
8

в линейный характер научного прогресса: считалось само
собой разумеющимся, что развитие научного знания
предполагает постепенное и неуклонное накопление «вечных
истин», обнаруживаемых в ходе расширения эмпирического
базиса. И лишь после пионерских работ американского
исследователя Т. Куна, первая из которых относится к концу
50-х годов (Kuhn, 1957), стало ясно, что кумулятивистские
воззрения слишком прямолинейны и односторонни и что в
действительности движение научной мысли подчинено
своеобразному двухтактному ритму. Это означает, что история
каждой отдельно взятой науки есть цепь чередования двух
взаимосвязанных и вместе с тем противоположных
процессов: с одной стороны, процесса революционного становления
научной парадигмы (иначе — дисциплинарной матрицы),
задающей специфический способ видения наукой своего
предмета, а с другой — процесса «нормального» научного
развития, предполагающего освоение данной парадигмы, вплоть
до того момента, когда будут выявлены аномальные факты,
адекватная интерпретация которых потребует очередной
реформации научного менталитета (Кун, 1977). . .
Смена парадигм (осуществляемая, несмотря на свой
революционный характер, постепенно и отнюдь не
исключающая сосуществования в том или ином историческом
пространстве старых и новых взглядов) приводит к тому, что
исследователи рано или поздно оказываются вынужденными
покинуть границы «светового круга», образованного
предшествующими научными теориями, и вступить в «световой
круг», отбрасываемый становящейся парадигмой. При этом
из прежнего знания, естественным образом, отвергаются
гипотезы, обнаружившие свою неадекватность
действительности (как это, например, было с геоцентрической концепцией
Птолемея, с теорией теплорода и т. д.). Что же касается
всех остальных представлений, подтвержденных опытом, они
сохраняются в границах своей применимости и, в согласии
с так называемым «принципом соответствия», включаются в
новые, более общие теории в качестве частных или
предельных случаев (ср. законы классической механики Ньютона в
.их отношении к теории относительности Эйнштейна).
Вполне понятно, что парадигмы, действующие в той
или иной области человеческого знания, носят сугубо
специфический характер, поскольку призваны решать проблемы
именно данной, а не какой-то другой области знания. Но
одновременно они отражают движение общенаучной мысли
9

и тем самым конституируют каждую отдельно взятую науку
как необходимую составную часть единого научного
комплекса. Иллюстрацией этой закономерности может служить
история любой науки, в том числе и лингвистики, за время
своего существования имевшей дело с тремя научными
парадигмами, в основании которых лежали принципы, известные
не только ей, но и другим наукам.
Первая по времени парадигма (мы ее будем условно
называть элементно-таксономической) возникла вместе
со становлением лингвистики как науки, т. е. в тот период,
когда она -буквально «с нуля» начинала исследование своего
объекта — человеческого языка. Эта парадигма принесла с
собой представление об уровневой организации языка и
видела свою задачу в выявлении и классификации основных
единиц фонетического, лексического, морфологического и
отчасти синтаксического уровней. Ее главным методом стал
широко распространенный в тупору в самых различных
сферах научного знания (например, в биологии, химии и т. д.)
метод сравнения, впервые продемонстрировавший, что
лингвистика 'не свободна от тенденций, действующих в соседних
областях науки. Долгое время он носил, как свидетельствует
опыт языковедов Древней Индии, античных исследователей,
авторов общих и национальных грамматик Средневековья
и Возрождения, синхронный характер, т. е. обеспечивал
описание языка, взятого в одной временной плоскости. Позднее,
в первой четверти XIX века, когда умами европейцев уже
овладела идея всеобщего развития, сравнение в лингвистике,
как и в других науках (в биологии, геологии и т. д.), было
поставлено на историческую основу: элементы того или
иного индоевропейского языка вычленялись и
квалифицировались с «оглядкой» либо на соответствующие элементы
родственного языка, либо на элементы того же самого языка,
но более раннего периода развития.
Состоявшаяся трансформация метода сравнения
оказалась весьма результативной. Сторонники
сравнительно-исторического изучения языка склонны были даже полагать, что
компаративизм вообще сделал лингвистику наукой1. Это,
конечно, лишь одна из гипербол, на которые был так щедр
1 Ср. показательное в этом отношении замечание Д. Н. Овсянико-
Куликовского: «Наука о языке, лингвистика, есть одно из славных
созданий истекающего XIX века» (Овсянико-Куликовский, 1989, т. 1,
с. 66).
10

опьяненный успехами человеческого разума XIX век. Но
отрицать тот факт, что с компаративизмом в языковедение
пришла известная строгость научного анализа, которая и
обеспечила реализацию главной установки
элементно-таксономической парадигмы — исчисление и первичную
классификацию основных уровневых единиц языка, было бы по
меньшей мере несправедливо.
Вместе с тем на рубеже XIX—XX столетий стало ясно,
что триумф сравнительно-исторического метода стоил
языкознанию определенных, весьма существенных жертв, для
указания на которые позднее начали употреблять термин
«атомизм», призванный подчеркнуть изоляционистский
характер существовавшего тогда научного анализа,
регистрировавшего и объяснявшего языковые элементы вне связи
друг с другом. Осознание этого недостатка явилось
симптомом и следствием начавшихся в науке того времени
(прежде всего, в философии, социологии, психологии)
мировоззренческих перестроек, которые «мели целью установление
представлений о системной организации всего сущего и которые
в конечном счете обусловили переход лингвистики* на
позиции системно-структурной парадигмы.
Эта парадигма, которую справедливо связывают с
именем знаменитого швейцарца Ф. де Соссюра, основывалась на
допущении, что элементы языка могут быть квалифицированы
с достаточной полнотой и необходимой строгостью в том и
только в том случае, если они будут рассматриваться как
составные части более широкого универсума,
представляющего собой некую систему и определяющего наиболее
существенные (приобретенные в системе) свойства каждого
отдельно взятого элемента. Этот взгляд на вещи означал
перенос центра тяжести в лингвистическом исследовании на
языковую имманентность, что потребовало жесткого
отграничения языка от всякого рода смежных феноменов и
последовательной реализации принципов методической
дифференциации таких явлений, как язык и речь, синхрония и
диахрония, парадигматика и синтагматика.
В рамках системно-структурной парадигмы оформилось
несколько научных направлений, различавшихся не только
конкретными исследовательскими целями, но и
привлеченными приемами описания языка. Последние, однако, имели
то общее, что ориентировались на характеристику
взаимозависимостей языковых (иногда речевых) элементов либо
в тексте, либо в языковом сознании (или даже в подсозна-
11

нии) говорящих индивидов.
В общем итоге приобретения системно-структурной
парадигмы были весьма ощутимыми (ср. хотя бы разработку
принципов фонологического описания звуковых подсистем).
Однако с высоты нашего позднего знания хорошо видно,
что они не оправдали тех больших надежд, которые
возлагались на эту парадигму в процессе ее становления,
поскольку носили в основном частный характер. Что же касается
глобальных языковедческих гипотез (выдвинутых,
например, генеративной лингвистикой Н. Хомского), они не
получили адекватного лингвистического решения. Все это, в
совокупности, и обусловило недолговечность
системно-структурной парадигмы, просуществовавшей в общей сложности
чуть больше пятидесяти лет.
Последующее развитие лингвистики было связано с
теми общенаучными воззрениям«, которые стали
складываться еще в начале нашего столетия. Именно в это время в
мировой философии дала о себе знать кризисная ситуация,
обусловленная крушением старых изоляционистских
представлений, в соответствии с которыми человек
рассматривался как замкнутое в себе самодостаточное существо.
Философия отреагировала на нее становлением целой серии
экзистенциальных концепций (первые из которых оформились
или накануне, или почти сразу после мировой войны 1914—
1918 годов), стремительным развитием аксиологии — науки
о познавательной деятельности человека и окончательным
превращением герменевтики из чисто прикладной
дисциплины, имевшей дело с каноном правил об обращении с
текстам«, во всеобъемлющую науку о понимании. В итоге на
передний план выдвинулась важнейшая проблема —
проблема взаимоотношений человека со всем сущим (обществом,
природой, Богом).
В других науках, объединенных интересом к различным
видам и формам человеческого существования (в первую
очередь, духов-ного), аналогичная кризисная ситуация
заявила о себе примерно в середине нашего столетия (где-то чуть
раньше, где-то позже). Но реакция на нее была в общем
той же самой (если иметь в виду ее существо). В психологии
окончательно возобладала тенденция (наметившаяся в
работах Л. С. Выготского и К- Г. Юнга) к социальной
интерпретации сознательного и бессознательного в человеческой
психике; в биологии и смежных науках приоритетные права
приобрели экологические воззрения.
12

В этих условиях лингвистика довольно быстро осознала,
что недостатки структурных направлений являются
следствием не преодоленного до конца изоляционизма, но уже
не на уровне отдельных языковых элементов (как это было
в рамках элементно-таксономической парадигмы), а языка
в целом, анализировавшегося в полном -соответствии с
требованием Ф. де Соссюра рассматривать его «в самом себе и
для себя». Тем самым был расчищен путь для новой,
третьей по счету, номинативно-прагматической парадигмы,
ориентированной на изучение внешних связей языка — с
действительностью, которую он отражает, и с человеком, которому
он служит. Становление этой парадигмы началось на
рубеже 50—60-х годов в сфере лексикологии, словообразования
и морфологии (прежде всего аопектологии, которая с
давних пор является своеобразным полигоном для испытания
всякого рода новых идей и методик). Позднее (примерно
через десятилетие) она распространила свое влияние и на
синтаксис, в рамках которого две предшествующие
парадигмы оказались недостаточно результативными. К
настоящему времени формирование номинативно-прагматической
парадигмы практически закончилось. И хотя за ней 'пока еще
не следует блестящая свита свершенных деяний, ее общие
контуры вырисовываются достаточно отчетливо, и
лингвистика (особенно синтаксис), получившая благодаря ей доступ
к проблемам, о существовании которых она буквально
вчера даже не подозревала, стремительно меняет свой облик.
В основание новой парадигмы при ее возникновении
легли три теории, каждая из которых претерпела в
последующем (или претерпевает сейчас) существенные
трансформации,— теория номинации, теория референции и теория
речевых актов.
Теория номинации, стоявшая у истоков парадигмы (с
точки зрения развертывания последней во времени),
вынесла на повестку дня вопрос об отражательных потенциях
билатеральных языковых единиц, в том числе и предложений,
лри номинативной характеристике которых исследователи
прошлого довольствовались туманным заявлением о том, что
словесные формы, синтаксические связи и отношения в их
составе не прямо, а лишь опосредованно отражают
соответствующие явления, связи и отношения внешнего мира.
Изучение действующих здесь закономерностей
осуществлялось и осуществляется на базе следующих основополагающих
принципов:
13

— Язык, будучи инструментам общения, в то же самое
время является социальным руководством к духовному
(мыслительному) освоению окружающего мира.
— Отражение сущностных структур бытия язык
способен обеспечивать благодаря тому, что, предоставляя в
распоряжение мышления свои категории и формы, он создает
тем самым все необходимые условия для систематизации
действительности, без чего само существование человека
невозможно даже биологически.
— Процесс систематизации данных опыта протекает
на основе минимумов, взятых из действительности, но кате-
горизоьанных языком различительных признаков, которые
и разрешают сведение бесчисленного множества явлений,
свойств, отношений и связей внешнего мира к конечному
набору языковых классов.
— Инвентарь избираемых различительных признаков
(образующих сигнификат того или иного знака), несмотря
на то, что они имеют объективную основу, в определенной
степени условен и меняется от языка к языку, однако эти
различия в способах моделирования действительности
(членения и систематизации ее) не препятствуют адекватному
восприятию мира людьми, говорящими на разных языках.
— Языковая номинация предполагает не только
«собирание мира в слово» (Г.-Г. Гадамер), но и ролевую
спецификацию самих номинативных единиц, которые способны
выполнять в процессе речетворчества строго определенные
функции.
Взятые по отдельности, эти принципы не представляют
собой ничего существенно нового: соответствующие
соображения уже не раз высказывались (хотя бы в
дискуссионном порядке) представителями самых разных
лингвистических направлений. Но сведенные воедино и ставшие
специфическим инструментом языкового познания, они буквально
удесятерили свою объяснительную силу и создали все
необходимые предпосылки для конкретных исследований,
ориентированных на выявление и систематизацию номинативных
потенций тех или иных языковых единиц. Вместе с тем
благодаря им лингвистика была поставлена перед
необходимостью переосмысления ряда языковедческих констатации и, в
частности, реформирования трактовки отношений
составляющих треугольника «язык—мышление—действительность».
До тех пор пока язык рассматривался — в явной или
неявной форме —как кодовая система, призванная служить сред-
14
ч

ством репрезентации уже готовых результатов
мыслительных операций, считалось чем-то само собой разумеющимся,
что связь языка и действительности носит непрямой
характер, причем роль опосредующего звена »грает как раз
мышление. Теория номинации с таким представлением мириться
уже не может (для нее язык, наоборот, опосредует связь
действительности и мышления) и, в сущности, возвращает
лингвистику на позиции В. Гумбольдта, элиминировав в его
этнолингвистической концепции те крайности, которые были
предельно заострены в гипотезе Сепира—Уорфа2.
Одновременно наметилась тенденция к изменению
расстановки акцентов в самой теории номинации, что было
обусловлено происшедшим переосмыслением характера ее
отношений с вторым концептуальным источником номинативно-
прагматической парадигмы —теорией референции.
Теория референции, появившаяся на лингвистических
подмостках несколько позже теории номинации, изначально
принадлежала к числу познавательных средств логической
науки, освоенных ею еще в XIX столетии, прежде всего в
работах Г. Фреге (Frege, 1884), и до сих пор сохраняет в
новой для нее области отчетливые следы своего
происхождения3. Это, в частности, находит отражение в представлениях
о сфере ее приложимости. Нередко задачу этой теории
видят в изучении отнесенности к действительности (точнее, к
ее объектам — референтам) только актуализованных имен
или их эквивалентов. Что же касается предложения,
считается, что оно само по себе референционными свойствами не
обладает (Арутюнова, 1968, с. 154). Между тем к
настоящему времени сложилось и другое, собственно лингвистичес-
2 Лингвистика сейчас вполне отдает себе отчет в том, что
человеческий язык волен обращаться к любым способам организации и
систематизации данных опыта, использовать любые, подчас самые
неожиданные технические средства и приемы, но не имеет права лицедействовать
и лукавить (как это, например, делает искусство) — в противном случае
наша жизнь в мире из-за превратных представлений о нем
(навязанных языком, которому мы себя вверяем!) стала бы вообще
невозможной.
3 Строго говоря, референцию (отнесенность содержания
высказывания к действительности) отдельные лингвистические теории принимают
во внимание едва ли не с 20-х годов нашего столетия. Однако по вполне
понятным причинам они не ставили целью раскрыть содержательную
сторону процесса референции и ограничились лишь регистрацией того, в
каких языковых формах факт референции выражается (Виноградов,
15

кое толкование референции, согласно которому референтную
характеристику в процессе актуализации получает именно
предложение (точнее, высказывание) и только через него —
слова и сочетания слов, остающиеся вне рамок последнего
всего лишь «сырым материалом» (Падучева, 1985; Гак, 1973).
Это толкование вполне согласуется с хорошо
известным фактом двойственности языка (если последний понимать
широко — как один из в-идов человеческой деятельности):
с одной стороны, язык не может существовать не обобщая —
в противном случае он превратился бы в грандиозную
коллекцию этикеток, освоить которую человеческий ум был бы
•не в состоянии, с другой стороны, язык не может
существовать не конкретизируя — в противном случае люди просто не
поняли бы друг друга. Именно эта языковая двойственность
обязывает говорящего прибегать в процессе речетворчества,
по счастливому выражению Э. Бенвениста (Бенвенист, 1974,
с. 69 и след.), к процедуре двойного означивания: используя
соответствующее номинативное средство, он вначале
регистрирует денотат — класс реалий, отвечающих сигнификату,
закрепленному за этим средством, а затем с помощью
соответствующих процедур выделяет референт, представляющий
собой отдельно взятый, доведенный до порога узнавания
элемент денотативного класса. Отсюда следует, что есть все
основания квалифицировать номинацию как родовое понятие,
включающее два тесно связанных и взаимно
предполагающих видовых понятия — обобщающую (денотационную)
номинацию и номинацию индивидуализирующую (референци-
онную). Первая из них обеспечивает категориальную
объективацию жизни в языковых формах, а вторая является чем-
то вроде обратного перевода категориальных объективации
на язык конкретных фактов. Иными словами, теория
номинации ориентируется на изучение закономерностей,
действующих на дороге с двусторонним движением: из мира в язык
и назад — в мир.
Само собой разумеется, что этот взгляд на вещи
(принимаемый в нашей книге) требует определенной ревизии
исследовательских представлений: теория референции,
естественно, должна рассматриваться как часть теории номинации
(а не как нечто рядоположное с ней); соответственно
принципы, выработанные теорией номинации на предшествующем
этапе ее развития, могут прилагаться не к номинации
вообще, в целом, а лишь к номинации обобщающей
(денотационной).
16

Третий концептуальный источник
'номинативно-прагматической 'парадигмы — теория речевых актов принадлежит к
числу наиболее поздних внелингвистических приобретений
этой парадигмы. Сформировавшись в рамках аналитической
философии после второй мировой войны, она явилась
для языковедения прекрасным инструментом анализа тех
принципов и правил, которые регулируют речевое поведение
коммуникантов, ставящих и решающих в процессе общения
определенные цели и задачи. Тем не менее период ее
самостоятельного .существования оказался сравнительно недолгим,
поскольку она вскоре влилась в более общую дисциплину,
называемую прагматикой.
Становление прагматики означало, что новая парадигма
закончила, фигурально выражаясь, строительство собственной
«колокольни», откуда открываются новые дали и
становятся более различимыми связи между явлениями,
замеченными еще старыми парадигмами. Но, разумеется, она шжа
увидела далеко не все, что ей доступно (это может быть,
результатом второго, «нормального» периода ее развития).
В частности, ей не вполне ясны »принципы распределения
сфер влияния между двумя ее составляющими — теорией
номинации и прагматикой. Именно отсюда и проистекает
.множественность взглядов на предмет и задачи прагматики:
одни склонны полагать, что в ее ведение должен отойти весь
концептуальный уровень языка, другие рассматривают ее
как науку о функционировании языковых знаков в речи,
третьи готовы ориентировать ее на изучение факторов,
лежащих вне языковой системы, — в первую очередь
различных параметров речевой ситуации, к главнейшим из.
которых относится фигура говорящего, и т. д. Конечно,
такая разноречивость мнений достойна сожаления и
потому, что исследователи сплошь и рядом говорят на
совершенно разных языках, и потому, »что прагматические
штудии легко могут стать мишенью для критических
упражнений тех, кто не разделяет новые взгляды. Нельзя, однако,
не считаться с тем, что концептуальная множественность —
нормальное состояние любой развивающейся науки. И даже
более того: как утверждают физики, переход любой системы
в равновесное состояние означает, что она исчерпала свои воз-
"* можности и обречена на неизбежную гибель; между тем
номинативно-прагматическая парадигма свои возможности в
полной мере даже не обнаружила.
В настоящей книге принимается узкое понимание праг-
2. Заказ 528
17

матики, в своих общих чертах восходящее к Ч. У. Моррису
(Моррис, 1983) и 'предполагающее анализ ранее упомянутых
нами внешних связей языка с говорящим, т. е. анализ всех тех
явлений, которые имеют прямое и непосредственное
отношение к субъективной интерпретации сообщаемой объективной
информации. Такого рода ограничение сферы действия
прагматики имеет принципиальный характер, так как позволяет
перейти к непосредственной практической реализации идеи
о двучастности (двуаспектности) содержательной структуры
предложения, которая давно уже дискутируется в рамках
логико-философской науки (ср. соответствующие воззрения
схоластов, Р. Декарта, Г. Фреге, Б. Рассела), а в последние
€0—70 лет проникла и в языковедение (ср. концепции
Ш. Балли и И. П. Распопова). 1В соответствии с этой идеей
предложение »предстает как языковой (в широком смысле
слова) феномен, который, с одной стороны, именует тот или
иной коммуникативно значимый фрагмент действительности
(номинативный аспект), а с другой — обеспечивает
коммуникативное сотрудничество говорящего и слушающего за счет
сообщаемых первым сведений о своих оценках и речевых
установках (прагматический аспект).
Эта идея обнаруживает свою продуктивность в
нескольких отношениях. Во-первых, она сближает язык с другими
средствами «передачи информации, например с искусством и
литературой, которые также предполагают и отражение
сущего, и осмысление важности отображаемого для человека
как социального существа. Во-вторых, она упрочивает связи
между лингвистикой и когнитологией <как наукой о
способах получения, переработки, хранения и передачи
информации. И, наконец, в-третьих, благодаря ей умножается
количество точек соприкосновения между языковедением и
философской наукой о понимании — герменевтикой. Все
это — линии очень высокого напряжения, способные питать
десятки разнообразных объяснительных моделей,
раскрывающих такие закономерности языковых единиц, которые
замкнутый в себе лингвистический анализ просто не видит (как
не видит из своего окопа солдат общей панорамы военной
операции, в которой он участвует).
Даже по тем беглым замечаниям, которые касаются
отдельных сторон номинативно-прагматической парадигмы,
можно судить, что разделяемые в книге взгляды не
являются ни широко распространенными, ни тем более
общепринятыми. И это обстоятельство обязывает автора обосновы-
J8

вать каждый свой шаг, чтобы случайно не принести в
жертву .сиюминутным целям цели перспективные. Более того, от-
него требуется тщательная экспликация всех основных
положений, не останавливающаяся перед повторением
банальных истин (во-первых, потому, что последние порой
игнорируются до такой степени, что их приходится открывать заново,
во-вторых, .потому, что при новом взгляде на вещи явление,
в котором мы видели лишь безликую банальность, в
действительности может оказаться симптомом чего-то важного,
ранее нами не замеченного). Разумеется, это ведет к
некоторой потере «полезных площадей», но она с лихвой
компенсируется рядом ценных приобретений: устраняются
многие теоретические неясности, обусловленные
сосуществованием нескольких парадигм одновременно; становятся
ненужными установки ad hoc, используя которые, мы добиваемся
временного, но, как потом оказывается, иллюзорного успеха;
преодолевается дезориентирующее воздействие стереотипов-
мышления, удачно наз!ванных М. Мамудяном
«предрассудками очевидности», и т. д.
2*

Часть первая
ТЕОРЕТИЧЕСКИЕ ОСНОВЫ
ТИПОЛОГИЧЕСКОГО ОПИСАНИЯ
ПРЕДЛОЖЕНИЯ
Программа типологического описания предложений по
необходимости решает двуединую задачу. Она должна
обеспечить выработку, с одной стороны, общих принципов
типологического анализа, ориентированных на выделение тех
типовых синтаксических моделей, которые лежат в основании
классификационных разрядов предложений, а с другой —
частных принципов этого анализа, призванных раскрыть
закономерности, которые регулируют использование
синтаксических моделей в речи.
Изложению и обоснованию соответствующих принципов
посвящены две главы первой части книги.
Глава первая
ОБЩИЕ ПРИНЦИПЫ
ТИПОЛОГИЧЕСКОГО АНАЛИЗА
И собственно лингвистический ошыт, и опыт, накопленный
в других областях научного знания, свидетельствуют о том,
что предклаосификационная работа, т. е. работа,
предваряющая непосредственную «систематизацию тех или иных
объектов, имеет целью установление базы классификации —
типовых признаков соответствующих явлений или каких-то
комбинаций этих признаков. Такого рода 'базой для
предложений являются синтаксические модели, которые ставят
предложения в абстрактно-равные отношения друг с другом в
рамках одного и того же разряда и в абстрактно-неравные —
в рамках разных разрядов. Именно благодаря им любое
предложение, с которым коммуникант ранее никогда не
сталкивался, воопринимается им, если воспользоваться выражением
В. Г. Белинского, как «знакомый незнакомец».
Поскольку, однако, синтаксические модели существуют в
речевой действительности «е в чистом, а, так сказать, в
химически связанном виде, они могут быть вызваны к
автономному бытию не иначе, как абстрагирующей деятельностью
20

человеческого ума. Последняя же, в свою очередь, способна
обеспечить достоверные результаты лишь в том случае, если
будут четко сформулированы и надежно обоснованы
регулятивные принципы, определяющие характер и
последовательность -научного анализа, который должен выяснить два
важных вопроса: каковы сущностные свойства моделей
предложения и какой должна быть процедура их вычленения.
СУЩНОСТНЫЕ СВОЙСТВА МОДЕЛЕЙ ПРЕДЛОЖЕНИЯ
Предложение, будучи продуктом законченного
семиотического акта, обладает известной определенностью и в плане
выражения, и в плане содержания. Отсюда, однако, совсем
не следует, что его научный анализ имеет право на
параллельное исчисление формальных и содержательных
признаков. Такое 'кардинальное свойство языка, как асимметрия
составляющих его знаков (проявляющаяся в том, что одна
и та же форма способна передавать несколько значений, а
одно и то же значение может выражаться несколькими
формами), обязывает исследователя двигаться либо ох .формы к
сигнализируемым ею значениям (формально
ориентированный способ координации планов), либо от значения к
репрезентирующим его формам (содержательно ориентированный
способ координации шланов) К
Эти способы не подлежат прямолинейной оценке (как
иногда думают) по шкале «хорошо — 'плохо», поскольку,
отвечая потребностям разных этапов единого процесса
познания языка, логически и исторически 'предполагают друг
друга.
На начальном этапе изучения какого-либо
билатерального языкового объекта (в том числе и предложения) у
исследователя практически нет иного 'пути, как двигаться
от форм, данных ему в прямом и непосредственном
наблюдении (и являющихся единственно возможным источником
его знаний о языке!), к ассоциируемым с ними в
человеческом сознании значениям. Формально ориентированный
способ координации позволяет нарисовать общую картину
исследуемого фрагмента, элементная классификация которо-
* В современной лингвистике в соответствующих значениях широко
употребляются термины «семасиологический способ/подход» и
«ономасиологический способ/подход». В связи с тем, что их внутренняя форма
находится в известном противоречии с конвенционально закрепленным
за ними содержанием, в книге они не используются.
21

го осуществляется посредством выделения формальных
образцов, обладающих определенным содержательным
потенциалом. Но этот способ с точки зрения обеспечиваемых им
результатов явно недостаточен. Он носит, в сущности,
пропедевтический характер: апеллируя к нему, мы, фигурально
выражаясь, рассматриваем не роли, а всего лишь типичных
исполнителей ролей и тем самым оставляем вне поля
зрения разнообразные переходные случаи, когда внешне
сходные явления относятся — в соответствии с -передаваемым ими
содержанием — к разным разрядам, а внешне различные,
напротив, представляют собой лишь варианты одного разряда.
Возникающие трудности, обусловленные способностью
форм использоваться и в первичных, и во вторичных
значениях, как раз и делают необходимым обращение к
содержательно ориентированному способу координации, который,
подобно магическому кристаллу, позволяет увидеть то, что
спрятано за «входной дверью» (формой или набором форм),—
внутреннюю сущность языковых явлений. Он предполагает,
"что исследователь, основываясь на результатах, полученных
в рамках формально ориентированного способа, повторит
классификационную обработку материала, имеющую на этот
раз целью установление типовых содержательных схем,
выражаемых разными формами, в том числе и формам«
ограниченного применения (т. е. используемыми во вторичных
функциях).
Из сказанного с очевидностью следует, что если мы
хотим уяснить себе, какой из двух способов координации
планов выражения и содержания наиболее предпочтителен для
классификации предложений (а дело именно так и обстоит),
нам надо дать ответ на вопрос, в каком состоянии находится
синтаксическая систематика (хотя бы в отечественном
варианте) в наши дни.
Как это известно, в первом наиболее капитальном
описании русского предложения, предпринятом в начале
нынешнего века А. А. Шахматовым, основой предложенной им
классификации стали (и не могли не стать!) формальные
(морфологические) свойства словесных единиц, репрезентирующих
компоненты 'Грамматического (предикативного) центра
предложения. Эта классификация получила широкое
распространение и долгое время оставалась, несмотря даже на
.последовавший отказ от ее психологической базы, так сказать, вне
конкуренции. Она, однако, была довольно общей и требовала
«определенной детализации, что и было сделано почти через
22

полстолетия в трудах Н. Ю. Шведовой и других
исследователей, которые, используя «понятие структурной схемы
(понятие, конечно же, относящееся к плану выражения), дали, по
существу, исчерпывающий перечень формальных моделей
предложения. Тем самым к середине 70-х годов были
созданы все необходимые условия для перехода ко второму,
содержательно ориентированному способу координации языковых
планов. Сейчас такой переход фактически уже состоялся,
хотя освоение нового варианта типологического анализа
предложений идет сложными и противоречивыми путями. В
одних случаях содержательно ориентированный способ мирно
уживается с формально ориентированным, как бы вызревая
в «недрах последнего (например, у авторов Грамматики-80 и
Т. Б. Алисовой), в других он апеллирует к языковому
содержанию, не отграниченому с достаточной четкостью от
содержания неязыкового (например, у Н. Д. Арутюновой и Г. А.
Золотовой). Но все это — естественные трудности роста, в
известном смысле обязательные для .пионерских идей и
методик вообще: ведь как бы основательно 'последние ни
овладевали 1нами, на периферии нашего сознания продолжают
царить старые боги, отказывающие нам в траве на
решительный и бескомпромиссный разрыв с прошлым, детьми
которого мы являемся. И если сделать скидку на это
обстоятельство, становится ясно, что нынешняя ситуация в
синтаксисе такова, что исследователь-систематик, даже если
он не разделяет номинативно-прагматических воззрений,
оказывается вынужденным обратиться ко второму способу
координации языковых планов, который навязывает ему строго
определенную трактовку моделей предложения: последние
предстают как упорядоченная совокупность содержательных
признаков, лежащих под слоем феноменов чувственного
восприятия (элементов плана выражения).
Известно, однако, что предложение, будучи
многоаспектной единицей, обладает большим набором содержательных
признаков и разрешает построение не одной, а 'нескольких
классификаций. А это значит, что нам предстоит выяснить,
что же представляет собой искомая .классификация, так
сказать, в общепринципиальном плане. Поиски ответа на
этот вопрос не сопряжены со сколько-нибудь существенными
трудностями. Совершенно очевидно, что ее кардинальная
особенность состоит в том, что она является базисной,
иерархически вершинной, потому что предполагает систематизацию
константных свойств предложения — таких свойств, которые
23

■обусловливают само его существование как представителя
того или иного классификационного разряда, и именно к ней,
строго говоря, приложим термин «типология». Напротив, все
остальные классификации носят модификационный характер:
они ориентированы на систематизацию возможных
преобразований предложения ло тем ил>и иным коммуникативно
значимым параметрам в меняющихся условиях речевого
общения6.
Не сложнее обстоит дело и с вопросом, каковы
онтологические свойства моделей предложения (или, выражаясь
иначе, на каком участке содержательной структуры предложения
эти модели искать). Правда, всего лишь полтора—два
десятилетия назад синтаксическая наука 'не только не ответила
бы на этот вопрос, но даже и не поставила бы его, так .как
для нее вполне достаточно было знания того, как и чем
репрезентируются компоненты грамматического центра
предложений. Но сейчас, после -появления »на синтаксической
арене номинативно-прагматической парадигмы, ситуация
коренным образом изменилась. В полном соответствии с
логикой этой парадигмы считается, что модели предложения
лежат .в сфере номинативной семантики и обеспечивают
упорядочение и классификацию данных человеческого опыта.
Их существо определяют минимумы номинативных
различительных признаков типового характера, образующие
сигнификат предложения — некую интерпретационно-языковую
ситуацию, отсылающую к определенному денотату, т. е. к
классу реальных «»положений дел» в окружающем нас мире.
Таким образом, современная лингвистическая теория, как
мы убедились, »представляет себе сущностные свойства
моделей предложения вполне отчетливо. Тем не менее автор
счел необходимым эксплицировать существующие на этот
счет .воззрения <по возможности .полнее и подробнее. Это
сделано, во-первых, для того, чтобы в условиях жесткой
конкуренции номинативно-прагматической .парадигмы с ее
предшественницами четко обозначить теоретические установки,
лежащие в основании 'книги, и, во-вторых, для того, чтобы
подчеркнуть, что знание этих свойств отнюдь 'не уберегает
5 Здесь уместно напомнить замечание Е. В. Падучевой о том, что
такие классификации, как классификация по цели высказывания, по
способу эшелонирования информации, по характеру персуазивно-модальной
«оценки сообщаемого факта —это классификации не предложения как
такового, а предложения, включенного в речевой акт, т. е. высказывания
(Падучева, 1985, с. 4).
24

нас от широкого ассортимента трудностей, возникающих, как
джинн из бутылки, едва только мы зададимся вопросом,
какой должна быть процедура вычленения искомых нами
моделей предложения.
К ПРОЦЕДУРЕ ВЫЧЛЕНЕНИЯ
МОДЕЛЕЙ ПРЕДЛОЖЕНИЯ
Любое предложение, как это неоднократно
-подчеркивалось, представляет собой сложную комбинацию, с одной
стороны, константных, типологически значимых признаков,
благодаря которым предложение, подобно детали инкрустации,
встраивается в общую классификационную картину, а с
другой стороны, признаков переменных, актуализационных,
позволяющих индивидуализировать передаваемое им
сообщение. История синтаксиса последних лет буквально
наполнена поисками тех исследовательских приемов, которые
позволили бы отграничить шервые от вторых и тем самым
сделали бы возможной практическую систематизацию
предложений. Но к настоящему .времени они, в сущности,
прояснили лишь одно — где такие поиски не должны вестись.
Нет необходимости доказывать, что прямая и
непосредственная селекция указанных признаков обречена »на
неудачу, так -как здесь исследователь рано или 'поздно попадает в
ситуацию порочного округа: для вычленения константных
признаков ему надо заранее знать, какие признаки являются
вариантными, и, наоборот, вариантные признаки можно
установить, лишь заранее выяснив, что представляют собой
признаки константные. Не приходится также рассчитывать
на то, что константные лризнаки, определяющие существо
моделей предложения, можно .выявить, отталкиваясь от
результатов анализа самих отражаемых элементов опыта, так
как они воспринимаются говорящими через призму языка, и,
стало быть, их собственные свойства являются не данными,
а искомыми величинами6. С теми же проблемами научный
анализ сталкивается и в тех случаях, когда он апеллирует
6 В. Н. Топоров совершенно прав, когда утверждает: «Освоение —
усвоение мира языком происходит таким образом, что в конечном
счете миром считается то и только то, что освоено-усвоено себе языком
мира вне языка, и вне конкретного семантического «картирования» не
существует для того, кто пользуется данным языком, или, точнее
говоря, такой «внеязыковой» мир не осознается, невидим и во всяком
случае нерелевантен» (Топоров, 1986, с. 146).
25

,к мыслительному содержанию или к так называемым
глубинным структурам (Золотова, 1978, с. 51).
Все это вполне закономерные, типичные трудности,
которые уготованы любой попытке объяснить вещь
исключительно из самой себя, игнорируя ее связи с другими
.вещами, в том числе и с такими, которые являются феноменами
более высокого ранга. Чтобы преодолеть эти трудности в-
нашем случае, следует принять во внимание одно важное
обстоятельство. Сравнивая речевые структуры типа Ребенок
читает книгу, с одной стороны, и Чтение ребенком книги,
Читающий книгу ребенок — с другой, мы можем заметить,
что все они называют одно и то же «положение дел» и тем
•не менее, как подметила Е. А. Кривченко, обладают разным
номинативным содержанием: первая интерпретирует его как
целостную самодостаточную ситуацию, а две вторые — как
фрагменты каких-то более широких »ситуаций (Кривченко,
1982, с. 10). Из этого с необходимостью .вытекает, что в
предложении действует некий механизм, посредством которого
оно либо возводит те или иные «положения дел» в ранг
целостных ситуаций, либо отказывает им в этом. И, стало быть,
есть основания совершить своего рода логический прыжок:
выяснить, в чем -состоит специфика предложения как
номинативной единицы, и только потом, «с оглядкой» на
полученное новое знание, вернуться к оставленной на время
проблеме вычленения синтаксических моделей.
ПРЕДЛОЖЕНИЕ КАК НОМИНАТИВНАЯ ЕДИНИЦА
По логике вещей, бесполезно рассчитывать на то, что
среди концепций предложения, оформившихся задолго до
становления номинативно-'прагматической парадигмы,
найдется концепция, которая позволила бы раскрыть специфику
предложения как особой единицы номинации. И тем не ме-
>нее такая концепция (мы будем называть ее
экзистенциальной) существует, хотя для одних синтаксистов она остается
неизвестной (по причинам, которые станут ясными позднее),
а другими воспринимается, выражаясь словами А.
Пушкина, «как беззаконная комета в кругу расчисленном светило-
Экзистенциальная концепция предложения являет собой
яркий пример двух тенденций, время от времени заявляющих
о себе в любой науке и состоящих в том, что научное
знание способно, во-первых, получать важные результаты на
путях, тде они совершенно не ожидались, и, во-вторых, делать
26

своеобразные заготовки впрок, отодвигая превращение
какой-либо идеи в рабочий -принцип на десятки, и иногда и на
добрую сотню лет.
Первоначально экзистенциальная концепция носила
междисциплинарный характер и была -призвана снять
противоречия, возникшие в трактовке тех соотношений, которые
существуют между логическими .и грамматическими
категориями. Только позднее она кардинальным образом
трансформировалась и приобрела «черты собственно лингвистического
инструмента «познания (не утратив, впрочем, эвристической
ценности и для логиков).
Как известно, в античной философии, где впервые был
поставлен вопрос о соотношении предложения и
соответствующей ему формы мысли — суждения, не могло быть и
речи о собственно языковом содержании предложения.
Поэтому предложение и -суждение рассматривались так, как
если бы они щредставляли собой две стороны (соответственно
формальную и содержательную) одного и того же
феномена. Отсюда следовал естественный вывод об их изоморф-
ности: считалось, что предложение и суждение одинаково
двучленны и состоят из соотнесенных элементов—'субъекта
и предиката.
Этот тезис античной науки продержался довольно долго,
«не вызывая особых сомнений в своей истинности, поскольку
всякого рода отклонения от двучленное™ объяснялись —
без особых трудностей — речевой редукцией соответствующих
структур. И только в XIX столетии, когда началось
систематическое освоение высказываний типа русск. Пожар;
Морозит; Холодно и т. д., применительно к которым говорить о
речевой неполноте оказалось в общем-то трудно, он уже не мог
приниматься без всяких оговорок. В этих условиях и был
предпринят ряд »попыток примирить старые научные
представления и введенный в научный оборот новый языковой материал.
Эти попытки развивались (в философии, логике, психологии
и языковедении) по трем направлениям.
Ф. фон Брентано, И. Ф. Гербарт, Ф. А. Тренделенбург и
Ф. Миклоши-ч избрали самый простой и в то же -время
самый прямолинейный путь восстановления утраченного
равновесия, состоявший, по существу, в подравнивании
мыслительных категорий под языковые. Тезис об обязательной
двучленное™ любого суждения был отвергнут, и признана
возможность существования одночленных суждений,
выражаемых такими же одночленными предложениями.
27

Второй путь был прямо »противоположным первому и
несколько более диалектичным. Предполагалось, что все
предложения, как и суждения, одинаково двучленны, но один из
членов предложения может получать не вполне
стандартное выражение, например через безличное местоимение
(Г. Пауль, В. Вундт), через окончание глагола-сказуемого
(X. Зигварт, Г. Пауль, Ф. И. Буслаев), через имя в
косвенном падеже, функционально тождественное типовому
репрезентанту подлежащего — существительному в именительном
падеже (Г. Пауль, В. Клаосовский), через ситуацию,
проекцию на которую содержит формальный элемент (Г.
Пауль).
Третье объяснение логико-грамматических соответствий
сложилось в логике и психологии в конце XIX века, однако
получило широкую известность благодаря классическому
труду А. А. Шахматова «Синтаксис русского языка»,
увидевшему свет в первой четверти нашего столетия. А. А.
Шахматов допускал возможность определенных расхождений
между мыслью и языком. Это, по его мнению, обнаруживается
в том, что лежащая в основе предложения мыслительная
единица (психологическая коммуникация) всегда двучленна,
тогда как само предложение в силу двоякого выражения
главных членов коммуникации — раздельного или слитного —
способно быть как двучленным (двусоставным), так и
одночленным (односоставным).
Все перечисленные попытки решения проблемы не
были свободны от существенных недостатков. В частности, в
рамках первой концепции, решительно и бескомпромиссно
размежевавшей двучленные и одночленные суждения (и
предложения), не был дан убедительный ответ на вопрос, что же
объединяет двучленность и одночленность как варианты
одной и той же инвариантной сущности и в сфере мысли, и в
сфере языка. Идея о возможных различиях в выражении
двучленности на уровне предложения, выдвинутая
представителями второй концепции, сама по себе была достаточно
реалистичной, но в данном конкретном случае она либо
основывалась на гипотетической реконструкции доисторического
языкового сознания, либо апеллировала к внеязыковой
действительности, игнорируя специфику языкового освоения этой
действительности. И, наконец, позиция А. А. Шахматова
оказалась уязвимой потому, что она ориентировала понятия
«двусоставность» и «односоставность» на структурный
каркас предложения, редуцировав — в полном соответствии с су-
28

ществовавшими тогда научными представлениями — собствен-
ло языковое содержание 'предложения. В результате такой
редукции в число односоставных были зачислены и
структуры типа Еду домой; В дверь стучат, которые сохраняют
позицию подлежащего, хотя и не замещают ее
специальными словесными формами, и структуры типа Холодно;
Морозит, которые позицию подлежащего вообще не предполагают.
Эти противоречия .были -преодолены русским философом
.и логиком М. И. Каринским, с именем которого, собственно,
и связано становление экзистенциальной концепции
предложения (суждения). По его мысли, любое без исключения
предложение (суждение) является двучленным и состоит из
константной идеи существования (бытия), с одной стороны,
л переменной величины — того, что утверждается как
существующее,— с другой. Именно эта (последняя (а не
предложение в целом!) носит двувариантный характер: она может быть
либо одночастной и выступать, скажем, в виде отдельно
взятого предмета: Есть болезнетворные микробы, либо,
напротив, двучастной и представлять собой отношение
«определяемое— определяющее»: Кит есть животное млекопитающее
(Каринский, 1914, с. 373—374).
На первый взгляд, констатации М. И. Карийского не
•столь уж далеки от констатации его предшественников и
современников: и там и тут .просматривается много общих
.моментов, скрепленных единством конечной цели. Но в
действительности между ними лежит пропасть, так как М. И.
Даринский предпринял радикальную перестройку системы
исходных посылок, которые даже сейчас (а что уж говорить
•о науке XIX — начала XX вв.!) считаются истиной в
последней инстанции, и тем самым представил .предложение
(суждение) в совершенно новом свете. Он, во-первых,
решительно отверг канонизированную научной традицией мысль
Аристотеля об асемантичности связки (несущей, по М. И.
Карийскому, значение существования) и, во-вторых, отказался от
положения о том, что понятия «односоставность» и «двусос-
тавность» определяют существо предложения (суждения) в
целом (по М. И. Карийскому, они являются феноменами
«более низкого ранга, поскольку конституируют лишь один из
*его компонентов — ту переменную величину, которая
интерпретируется как существующая).
К сожалению, идеи М. И. Карийского практически
остались неизвестными научному обществу (особенно
лингвистическому). В какой-то мере здесь дали о себе знать внеш-
29

ние обстоятельства. Его книга вышла из печати в конце
1914 года, т. е. в условиях, когда началась грозная череда
событий (первая мировая война, русская революция,
'гражданская война), отнюдь не способствовавших развитию
научных контактов. К тому же сам М. И. Каринский умер &
1917 году, не успев развернуть свою эскизно набросанную
концепцию. Но дело, конечно, не только и не столько во
всякого рода внешних обстоятельствах. Экзистенциальная
концепция, возникшая в недрах логической науки, требовала
языковедческого обоснования, а как раз оно-то и не могло
уже быть обеспечено. В 20—30-е годы в бывшем Советском
Союзе уверенно набирал силы марризм,
вульгарно-социологические пристрастия которого не имели ничего общего
с устремлениями «буржуазной» науки давнего и недавнего
прошлого. Что же касается западноевропейской
лингвистики, она завершила в это время переход на рельсы новой,
системно-структурной парадигмы и безоговорочно приняла
требование изучать язык «в самом себе и для себя», что
обусловило отр'ечение от всего того, что ускользало из-под
ее методического контроля, в том числе .и неприятие
всякого рода идей, полученных на стыке лингвистики с другими*
науками.
Это неприятие коснулось не только самого М. И.
Карийского, но и исследователей более позднего времени В. Брек-
кера, Л. Завадовского, Я. Сафаревича, пришедших к очень.
близким (хотя и »не тождественным) выводам (Bröcker, 1948;
Zawadowski, 1971; Safarewicz, 1949). Более того, никакого
резонанса не получила попытка петербургского (тогда
ленинградского) языковеда С. А. Шубика (Шубик, 1975)
обобщить наблюдения лингвистов и логиков разных стран мира>.
относящиеся к новому пониманию предложения. И это было
в порядке вещей: даже в 70-е годы синтаксическую науку,
хотя она и постулировала тесную связь предложения с
мышлением, продолжали по-прежнему интересовать в
предложении проблемы его внутренней организации.
Вместе с тем уже начавшаяся семантизация
лингвистических исследований не могла пройти даром. Именно в это
время «намечается отчетливая тенденция к ревизии
отдельных теоретических представлений о природе и сущности
сказуемого, причем в том же самом направлении, в котором'
соответствующие факты пересматривались в
экзистенциальной концепции М. И. Карийского. В первую очередь этот
процесс затронул тезис об асемантичности связки, быть, ко-
30

торая с давних пор трактуется исключительно как
грамматический квалификатор вещественного признака в
сказуемом. Сомнения в его истинности высказывались уже давмо
(Богородицкий, 1935, с. 244; Ярцева, 1947, с. 30). Однако
теперь он становится объектом жесткой и аргументированной
критики (Воинова, 1971; Печников, 1983; Голицына, 1983
и др.), конструктивный пафос которой состоит в
утверждении мысли о том, что глагол быть во всех случаях своей
реализации несет совершенно отчетливое значение бытия
(существования), определенным образом модифицируемого
в других связочных глаголах: например, глагол стать —
становиться фиксирует возникновение бытия, глагол остаться —
-оставаться указывает »на сохранение бытия, глагол
оказаться— оказываться обозначает действительное (не мнимое!)
бытие и т. д. (Голицына, 1983).
Исподволь вызревает также убеждение в
неправомерности такого истолкования сказуемого, которое усматривает
в последнем двучастное .построение, состоящее из
вещественного и грамматического компонентов. В соответствии с
этим предпринимаются попытки функционально развести их,
хотя выводы, к которым при этом приходят, как'правило,
далеки от .констатации М. И. Карийского: считается, в
частности, что в составном именном сказуемом собственно
сказуемое формирует только связка, тогда как именные фор-
:мы выполняют функцию комплемента (Сильницкий, 1981).
Достойно упоминания и то немаловажное
обстоятельство, что в отдельных, смежных с языковедением науках все
♦большее распространешие получают идеи, которые служат
косвенным доказательством корректности заключений М. И.
Карийского. Так, логика практически уже отказалась от
•субъектно-предикатной интерпретации суждения, полагая,
что такая интерпретация не всегда отвечает его сути. Для
-философии различение двух основополагающих категорий
юнтологии — сущего и бытия (отражаемых в номинативной
структуре .предложения) давно уже не является чем-то
принципиально новым. Его знали еще авторы «Ригведы» —
памятника древнеиндийской литературы, религии и философии,
•относящегося к X веку до н. э.: «Тогда не было бытия, но
и ничего не существовало тоже» (Ригведа, 1989, гимн X, 129).
Однако сейчас философская наука пошла гораздо дальше:
«она вполне отдает себе отчет в том, что язык представляет
собой реальность, скрывающую тайны бытия, которые
иначе, как через язык, не могут быть раскрыты. Именно эти
&1

представления лежат в основе хорошо известных афоризмов
М. Хайдеггера: «Язык есть дом оытия» и «Язык есть язык
бытия, как облака — облака в небе», содержательно
восходящих еще 'к Платону.
В общем итоге сложившаяся к настоящему времени
ситуация оказывается противоречивой: современная
синтаксическая наука пока еще «не изменила своего мышления в
соответствующей части теории предложения и вместе с тем она
уже не может дальше игнорировать концепцию М. И.
Карийского, преследующую ее с постоянством тени шекспировского
Банко. Более того, непредубежденный взгляд легко
обнаружит, что эта концепция, с одной стороны, достаточно свободна
вписывается в круг научных представлений, идущих от
номинативно-прагматической парадигмы, а с другой — сама
является чем-то вроде своеобразной линзы, в фокусе
которой концентрируются (и высвечиваются!) наиболее
существенные приобретения этой парадигмы, имеющие
непосредственное отношение к синтаксической проблематике. И в
этом нет ничего удивительного: история с экзистенциальной
концепцией есть частный случай более широкого явления,
известного науковедам под названием «эффект обратной
волны» и проявляющегося в том, что преимущества и сильные
стороны какой-либо теории становятся очевидными лишь в
свете данных, установленных значительно позднее, а сами
эти данные объясняются на основе той же самой теории.
Синтез двух разновременных теоретических слоев
(осуществляемый, вполне понятно, не без участия собственных
установок автора) позволяет сделать ряд далеко идущих
выводов, важность которых для теории предложения трудна
переоценить. В кратком, конспективном изложении они
сводятся к следующему.
Специфика номинативной модели предложения
заключается в том, что она именует некую констатируемую
ситуацию, которая носит интерпретационно-языковой
характер и которая сводится к указанию на то, что нечто
существует. Эта модель, следовательно, является двучаст-
ной и состоит из переменного субстанциального и
константного экзистенциального компонентов.
Субстанциальный компонент содержит
отсылку к интенциональному феномену — привлеченному в зону
рассмотрения явлению, которое и трактуется как
существующее или, наоборот, несуществующее. Именование этого
феномена производится не прямо (так сказать, в индивидуаль-
32

ном порядке), а через действующие в языке типовые
содержательные схемы, пригодные для номинации множества
абстрактно-равных явлений, обобщенных по тому или иному
признаку языкового плана. Будучи подведенным под одну
из таких схем, соответствующий феномен самим этим
фактом делает ввдимой ту часть человеческого опыта, которая
составляет принадлежность коллективного языкового
создания и которая обеспечивает однозначное .понимание всех
проецируемых на нее конкретных констатации индивидуального
видения мира. Как переменная величина номинативной
модели предложения, субстанциальный компонент обеспечивает
модификацию последней, представляя ее в виде иерархически
организованного набора вариантов. Для русского языка (и,
вероятно, для множества других языков) наиболее значимым
(иерархически вершинным) является двоякое представление
субстанциального компонента: либо в виде отдельно
взятого семантического объекта (Холодно; Морозит; Пожар!),
либо в виде отношения «определяемое — определяющее»,
которое соединяет два семантических объекта
(Петр—москвич; Сын болен; Лес шумит).
Экзистенциальный компонент четко^
отграничивает номинативное содержание предложения от
номинативного содержания других языковых единиц, например слов
и сочетаний слов, поскольку предложение не просто
называет нечто, но и констатирует, что это нечто существует или,
наоборот, не существует. Благодаря этому вся человеческая
речь, состоящая из предложений, превращается, как
заметил В. Бреккер, в говорение о существовании: «В каждом
высказывании мы говорим, что нечто существует, в каждом
вопросе мы спрашиваем, существует ли нечто, или что
существует, или как существует, в каждом волеизъявлении мы
приказываем, просим, желаем, чтобы нечто существовало»
(Bröcker, 1948, с. 42). К экзистенциальному компоненту как
нельзя лучше подходит порядком устаревшая, но тем не
менее верная метафора «душа предложения»
(ассоциируемая обычно с сказуемым). Этот компонент, в сущности,
позволяет говорящим «творить» мир, поскольку он замыкает
рамки констатируемой ситуации, для которой человеческий
ум в окружающей действительности находит только
«сырой материал».
Последний момент нуждается в специальном
разъяснении, хотя бы уже из-за широко распространенного мнения,
восходящего к Л. Витгенштейну, будто мир представляет со-
3. Заказ 528
33

бой нечто вроде кладовой готовых ситуаций, из которых язык
отбирает нужную, облекает ее в соответствующие одежды и
пускает в речевой оборот7. Дело, однако, обстоит не совсем
так или — точнее — совсем не так.
Предложение, конечно же, воспроизводит онтологическое
устройство мира и отталкивается от тех «положений дел»,
которые в нем наличествуют, «о поступает при этом не по
принципу зеркала, отражающего ,все, -что попадает в его
«поле зрения», а избирательно, следуя велениям нашего
языкового сознания, которое преодолевает континуальную
нерасчлененность мира и с опорой на свойственные данному языку
синтаксические схемы целенаправленно регистрирует, что
именно этот, а не другой (коммуникативно нерелевантный)
элемент существует в зоне наблюдения. В итоге
объективность запечатленного предложением фрагмента мира
оказывается «зараженной» субъективными человеческими
устремлениями и даже более того — существенно преобразованной
ими.
Нельзя не учитывать и еще одно немаловажное
обстоятельство. Зеркало (если вернуться к нашему .сравнению)
довольствуется отражением одного лишь наличного бытия,
погружая все, что лежит за -пределами сиюминутной
экзистенции, ,в пучину небытия. Человек, вынужденный жить в
меняющемся мире и учитывать его временные извивы,
напротив, не может удовлетвориться такой предельно общей
дифференциацией сущего. Именно поэтому он не только
тщательно структурирует бытие (противопоставляя,
например, ставшее бытие продолжающемуся илпи
завершающемуся бытию), но и оживляет небытие, населяя его сущностями-
фантомами, извлеченными им из воспоминаний,
предвосхищений будущего, желаний и даже фантазий.
Конечно, сказанным не исчерпываются все грани
сложного процесса языкового «мировоспроизводства». Но оно
позволяет сделать однозначный вывод: полагать, будто вполне
готовые ситуации (а не материал для них!) находятся за
пределами языка, в отражаемом нами мире, — все равно что
искать гончарные изделия в глиняном карьере, мебельные
7 Ср. его известный тезис: «Предложение — образ действительности»
(Витгенштейн, 1956, §4.01).
34

гарнитуры —в лесу, а сдобные булочки — на пшеничном
поле8.
Усвоив эту мысль, вернемся к осноэдюй линии нашего
изложения.
В процессе речевой реализации предложения его
номинативная модель, именующая в самом общем виде
констатируемую ситуацию, осложняется за счет разнообразных
периферийных явлений.
Периферийные явления, организованные вокруг
субстанциального компонента, — так называемые экспликанты
(термин С. Д. Кацнельсона) выполняют роль уточнителей,
конкретизаторов семантики слов, репрезентирующих этот
компонент: Необыкновенно холодно; Наша Маша громко плачет;
Мы подошли к избушке лесника. Их употребление
обыкновенно регулируется коммуникативными потребностями
говорящих (исключая, разумеется, те случаи, когда
семантически недостаточные репрезентанты субстанциального
компонента требуют обязательного присутствия эксшгаканта).
Периферийную зону, соотнесенную с экзистенциальным
компонентом, образуют детерминанты (термин Н. Ю.
Шведовой), фиксирующие внешние связи констаадруемой
ситуации, т. е. ее связи с тем фрагментом действительности,
в пределах которого она существует: Вчера в лесу было
холодно; Из-за тебя мы, кажется, опоздаем; Для защиты от
шума здесь будет специальное приспособление. Эти внешние
связи далеко не всегда выводятся на
формально-синтаксическую поверхность, но они (в различном наборе) незримо
присутствуют в каждом высказывании, так -как указывать на
существование/несуществование чего-либо безотносительно к
тому, где, когда, по какой причине, для чего и т. д. нечто
существует (или не существует), столь же бессмысленно, как
играть спектакль при совершенно пустом зале. Такого рода
их присутствие обеспечивается за счет невербализованной
информации, которая сопутствует соответствующему речевому
акту.
Семантические элементы, входящие в состав
субстанциального и экзистенциального комшонентов, а также
прилегающих к ним периферийных зон, с одной стороны, и неверба-
8 Соображения подобного рода, вероятно, и дали Я. Хинтикке
основание возразить Л. Витгенштейну: «Предложение само по себе не
есть «образ» положения дел, но представляет, скорее, инструкцию по
построению такого образа» (Хинтикка, 1980, с. 53).
3*
35

лизованная номинативная информация, которая
подключается к предложению в .процессе его актуализации, — с другой,
формируют в совокупности сообщаемый факт,
конституирующий предложение как особого рода номинативную
единицу.
При характеристике номинативных свойств предложения
целесообразно использовать широко распространившееся в
синтаксисе последних лет шшятие пропозиции.
Последняя представляет собой константное номинативное ядро,
которое остается неизменным в условиях различных, по
выражению Л. Витгенштейна, «языковых игр», иначе говоря,
является независимым от всякого рода переменных, прежде
всего актуал1изацио!Нных модификаций экзистенциального
компонента. Особую значимость это понятие обретает в связи
с тем, что пропозиция, будучи номинативной базой
предложения в целом, в определенных условиях может
трансформироваться в пропозицию небазисную, т. е. такую, которая
используется в составе другой, базисной, пропозиции либо в
предметно-субстатуирующей функции, либо в функции
предметно-характеризующей. Существо такого рода
трансформации определяют три явления, которые мы будем условно
именовать свертыванием пропозиции, понижением
пропозиции в ранге и пропозитивным осложнением предмета.
При свертывании пропозиции сказуемое изменяет свою
сущность (превращаясь всего лишь в аналог сказуемого) и
находит выражение либо в девербативных и деадъективных
существительных, либо в инфинитиве. Столь же
кардинальному преобразованию подвергается и соотнесенное с ним
подлежащее: став аналогом подлежащего, оно коренным
образом меняет форму своего внешнего обнаружения. При де-
вербативах его функцию выполняют существительные в
родительном и творительном падежах (Открытие Колумба
ошеломило Европу; Чтение Маяковским своих стихов было
впечатляющим) и притяжательные прилагательные (Мамин
приезд не был для меня неожиданностью); при деадъектшзах —
существительные в родительном падеже (Жадность волков
известна всем); при инфинитиве — существительные в
дательном падеже (Не забыть мне очей твоих ясных) 9.
9 То, что в отдельных высказываниях аналог подлежащего может
быть соотнесен с определенным или, наоборот, неопределенным лицом и,
следовательно, формального выражения не получает, существа дела,
конечно, не меняет.
36

Понижение пропозиции в ранге осуществляется двумя
способами. Первый из йих предполагает ввод специального
формального сигнала, указывающего на состоявшуюся —
без каких-либо преобразований подлежащего и сказуемого —
трансформацию базисной пропозиции в небазисную: либо
союзной скрепы (Я знаю, что ты не забудешь это), либо
замещающей ее интонации (Я знаю: ты не забудешь это).
Второй способ основывается на принципе анафоры: местоимения
это, что, такое, существительные факт, случай, событие и т. д.
отсылают к ранее высказанному сообщению, одновременно
констатируя, что его пропозитивная модель в данном
высказывании является всего лишь частью базисной
пропозиции последнего (Сын солгал, и это рассердило отца; Она
тогда заблудилась в лесу, проплутав там целый день; и этот
случай почему-то крепко врезался мне в память).
Пропозитивное осложнение предмета имеет целью
дополнительную характеристику этого предмета за счет
небазисной пропозиции, выражаемой придаточным
определительным, причастным и деепричастным оборотами. В первом
случае в ранг аналога подлежащего возводится либо сам
характеризуемый предмет —безразлично к тому, какую
функцию он выполняет в составе базисной пропозиции
(Женщина, которая сидела у окна, была хмурой и
сосредоточенной; Я сразу же заметил женщину, которая сидела у окна),
либо какой-то иной предмет, так или иначе связанный с
характеризуемым (Я сразу же заметил женщину, о которой мы
вчера с тобой говорили). В двух других случаях аналогом
подлежащего может быть только характеризуемый предмет,
причем если для причастного оборота его исходная функция
неважна (Женщина, сидевшая у окна, была хмурой и
сосредоточенной; Я сразу же заметил женщину, сидевшую у
окна), то для деепричастного оборота обязательно его
употребление в исходной функции подлежащего (Войдя в комнату,
я сразу заметил эту женщину).
К ПРОЦЕДУРЕ ВЫЧЛЕНЕНИЯ МОДЕЛЕЙ
ПРЕДЛОЖЕНИЯ (ОКОНЧАНИЕ)
Нетрудно заметить, что изложенное выше понимание
принципов организации номинативной структуры
предложения, логически вытекающее из самой сути экзистенциальной
концепции М. И. Карийского, совершенно однозначно
определяет .направление поисков, имеющих целью вычленение
37

и дифференциацию моделей предложения: эти поиски
должны вестись с учетом характера и особенностей
субстанциального компонента, в котором запечатлены сущностные
структуры языковой ориентации человека в мире. Более того,
концепция М. И. Карийского -позволяет начинать интересующую
нас процедуру не с нуля, а с строго конкретного
противопоставления двух самых общих, иерархически вершинных
моделей, различающихся тем, как представлен в составе их
субстанциального компонента интенциональный феномен —
в виде отдельно взятого, изолированного семантического
объекта или в виде отношения «определяемое — определяющее»,
которое соединяет два семантических объекта.
Применительно к предложениям, в основании которых лежат эти
модели, мы будем использовать традиционные термины
«односоставные» и «двусоставные» предложения, имея в виду, что
понятия односостав'ности и двусоставности в данном
случае претерпевают весьма существенную трансформацию,
поскольку они ориентированы не на предложение в целом,
а «а его субстанциальный компонент.
Дальнейшая дифференциация моделей .предложения
требует обращения к категории частей речи, значимость
которой для синтаксиса хорошо осознавали В. фон Гумбольдт и
его последователи, в частности А. А. Потебня, заявивший,
что без частей речи «ет и предложения (Потебня, 1958,
ч.1—2, с. 71). Само существование этой категории, с точки
зрения современной нам теории номинации, обусловлено
потребностями языковой интерпретации разнообразных реалий,
попадающих в поле зрения говорящих. Существо частереч-
ной интерпретации проявляется в том, что семантические
корреляты реалий получают в составе соответствующих знаков
определенную содержательную надбавку — грамматические
значения предмета, признака, 'количества и т. д. и тем самым
оказываются -подготовленными к «монтажу» пропозиции,
состоящей, по нашим представлениям, из констатируемой
ситуации и ее периферии, — либо на правах стандартных
строительных блоков (знаменательные части речи), либо на
правах «крепежного» строительного материала (служебные
части речи).
В «монтаже» констатируемой ситуации, определяющей
лицо модели предложения, в своих первичных значениях
принимают участие (как свидетельствует опыт, накопленный
формально ориентированным синтаксисом в описании
предикативного центра) не все з-наменательные части речи, а лишь
38

существительное, глагол и прилагательное, несущие
значения предмета, процесса и признака. Именно они в
основном (хотя, как мы далее убедимся, не исключительно)
обусловливают дифференциацию моделей. Последняя, однако,
принимает (что немаловажно!) в двусоставных и
односоставных предложениях различные формы.
Двусоставные предложения, как уже отмечалось ранее,
фиксируют существование/несуществование отношения
«определяемое—определяющее», которое связывает в рамках их
субстанциального компонента два семантических объекта.
Эти объекты, для обозначения которых мы сохраняем
традиционные термины «подлежащее» и «сказуемое»,
отличаются друг от друга, в числе прочих свойств, и степенью
причастности к дифференциации двусоставных предложений.
Подлежащее в этом плане практически нейтрально: в
любом случае оно называет предмет, который надлежит
квалифицировать в каком-то из аспектов, разрешаемых русской
синтаксической системой. Некоторые отклонения от средней
нормы здесь не только возможны, но даже обязательны.
Нельзя, однако, не видеть, что они обыкновенно носят
вторичный, производный характер — в том смысле, что
обусловлены необходимостью адаптации репрезентантов-
подлежащего к конкретному способу квалификации, который несет с
собой соответствующая модель предложения. Сказуемое,
напротив, нестабильно, и именно оно обеспечивает
варьирование моделей, .причем осуществляет это как бы в два этапа.
На первом этапе общая двусоставная модель
дифференцируется с опорой на частеречную семантику репрезентантов
сказуемого, что и обусловливает вычленение предметного,
признакового и процессного вариантов этой модели. На
втором этапе дифференциация уже выделенных вариантов • >
дели находится в прямой зависимости от функции, которую
выполняют предмет и процесс, находящиеся в позиции
сказуемого (признак подобной дифференциации не подлежит).
Функциональная спецификация предмета и процесса
осуществляется— в формально-синтаксическом
плане—неоднозначно: посредством падежных и предложно-падежных форм
существительного — репрезентантов сказуемого, посредством
числительного, образующего единый блок с существительным в
той же позиции, и, наконец, посредством категории залога,
являющейся «необходимой морфологической
принадлежностью глагола, именующего сказуемостный процесс. Эти
средства представляют предмет-сказуемое либо как тождествен-
39

ный в каком-то отношении предмету-подлежащему, либо 'как
находящийся с ним в разнообразных (локальных,
временных, причинных и т. д.) отношениях, либо как суммирующий
в соответствующих единицах измерения его составные части.
Процесс-сказуемое соответственно интерпретируется или как
активный, или как пассивный.
В сфере односоставных предложений, несущих указание
на существование/несуществование отдельно взятого,
изолированного семантического объекта, дифференциация, в
сущности, исчерпывается частеречнои квалификацией этого
объекта, что и дает возможность различать три основных
варианта единой односоставной модели — предметный,
признаковый и процессный. К последующей функциональной
дифференциации этих вариантов язык практически не прибегает.
Исключение составляет процессный вариант, разрешающий
двоякое— активное и пассивное— осмысление процесса.
Дифференцирующему механизму односоставной модели
свойственна и еще одна особенность. Иногда в ее рамках
действие общего принципа, основанного на специфике
частеречнои семантики, парализуется встречньш действием двух
языковых тенденций, как бы смазывающих четкость общей
картины.
Во-первых, язык, как давно уже замечено, не любит
осложнять картину отражаемого им внешнего мира
специальными указаниями на часто повторяющиеся и вполне
очевидные ее элементы. Поэтому он редуцирует соответствующие
формальные звенья предложения (иногда спорадически,
иногда весьма последовательно), полагаясь на то, что говорящий
легко «вычитает» необходимое из эксплицированной части
сообщения.
Во-вторых, язык, как известно, исторически изменчив.
Поэтому отдельные его единицы, в том числе и
предложения, подвергаются столь существенной деформации, что со
временем утрачивают свой изначальный облик.
Естественно, что ни в одном из этих случаев частереч-
ная семантика уже не в состоянии выполнять роль
дифференциатора моделей предложения: в первом случае потому,
что часть субстанциального компонента, причем часть
существенная, .последовательно не .получает вербального
выражения, во втором случае потому, что границы между
репрезентантами субстанциального компонента и другими
элементами предложения на формально-синтаксическом уровне
оказываются стертыми. В связи с этим дифференцирующую роль
40

принимают на себя семантические явления иного плана — те,
которые не связаны жестко с системой частей речи и
которые могут внешне обнаруживаться только косвенным путем,
как это имеет место в инфинитивных и
безлично-инфинитивных (»по нашей терминологии, дебитивных и функтивных)
предложениях.
С учетом всех рассмотренных факторов (основных и
побочных), которыми определяется варьирование моделей
предложения, общая система этих моделей, а следовательно, и
базирующихся на них классификационных подразделений
лредложения может быть представлена в следующем виде.
I. Тип двусоставных предложений.
1. Класс двусоставных предметных предложений:
а) подкласс двусоставных отождествительно-пред-
метных предложений: Пушкин — поэт; Его цель — сделаться
героем романа;
б) подкласс двусоставных реляционно-предметных
предложений: Кавказ подо мною; Калитка на запоре;
в;) подкласс двусоставных измерительно-предметных
•предложений: Нас было много на челне; Яблок — два
килограмма;
2. Класс двусоставных признаковых предложений:
Грустен ветра дальний вой; Ночь была длинная и холодная,
3. Класс двусоставных процессных предложений:
а) подкласс двусоставных активно-процессных
предложений: Белеет парус одинокий; И сердце вновь горит
и любит;
б) подкласс двусоставных пассивно-процессных
предложений: Мы случайно связаны судьбою; Город
отстраивается ими заново.
II. Тип односоставных предложений.
1. Класс односоставных предметных предложений:
Мороз; Над рекой туман;
2. Класс односоставных признаковых предложений: Без
тебя здесь тоскливо; Ему холодно;
3. Класс односоставных процессных предложений:
а) подкласс односоставных
активно-яроцесоныхпредложений: Морозит; Его опять знобит;
б) подкласс односоставных пассивно-процессных
предложений: Здесь закрыто; В иске отказано;
4. Класс односоставных дебитивных предложений: Не
забыть мне этого никогда; Теперь тебе туда ехать;
41

5. Класс односоставных функтивных предложений: Ей
некуда было спешить; У нас есть над чем поразмышлять.
Приведенная классификационная схема приложима ко
всему корпусу предложений, раз-решающих содержательное и
формальное варьирование своих элементов в меняющихся
условиях коммуникации. Вне ее рамок остаются лишь
нечленимые в грамматическом отношении структуры типа
Ну и ну! Вот это да! Привет! Идет! (в значении: согласен)
и т. д. Будучи жестко привязанными к однозначной
ситуации общения (здесь, сейчас я — ты), они легко обходятся без
экспликации экзистенциального компонента, а их
субстанциальный компонент, передающий весьма небогатое
содержание (это разного рода эмоции, этикетные реакции и т. д.)»
абсолютно не нуждается в тщательной проработке деталей и
довольствуется самыми общими формальными сигналами,
мало чем отличающимися от жестов. Естественно, что
систематизация таких структур должна осуществляться на
совершенно иных основаниях.
Глава вторая
ЧАСТНЫЕ ПРИНЦИПЫ
ТИПОЛОГИЧЕСКОГО АНАЛИЗА
Концептуальный аппарат, состоящий на службе
типологии предложения, как мы имели повод отметить выше, не
исчерпывается теми теоретическими констатациями, которые
имеют прямое и непосредственное отношение к выработке
классификационных критериев. Он, сверх того, включает в свой
состав целую серию сопутствующих (иногда побочных,
иногда даже лежащих далеко в стороне) теорий, методических
установок, всевозможных допущений и т. д., назначение
которых заключается в своего рода технологическом
обеспечении отдельных звеньев систематизационного процесса,
когда на первый план выдвигается задача — выявить
закономерности, регулирующие использование моделей
предложения в речи. Дело, однако, в том, что подобные теории,
установки и допущения, будучи наследием старых парадигм,
перед лицом новых задач часто (хотя и не всегда)
утрачивают свою эвристическую ценность и тем самым вынуждают
исследователя искать истину совсем у других берегов.
Понятно, что сопутствующая этим поискам переоценка ценностей
•42

(равно как и ее отсутствие) нуждается в определенном
обосновании, которое должно предупредить возможные
недоразумения в ходе непосредственной интерпретации
эмпирического материала. Именно на такое обоснование
используемых в книге частных принципов типологического анализа и
претендует эта глава.
НОМИНАТИВНАЯ СТРУКТУРА ПРЕДЛОЖЕНИЯ
И ЕЕ СОСТАВЛЯЮЩИЕ
При рассмотрении номинативной структуры
предложения, когда мы будем иметь дело с соматическими
(телесными) проявлениями ее составляющих в словах, формах
слов, сочетаниях слов, нам по необходимости придется
обратиться к опыту прошлого, наиболее полно отраженному
в канонической теории синтаксического членения
предложения. Нельзя, однако, не считаться с тем, что многие ее
положения устарели и требуют кардинального пересмотра.
В первую очередь это относится к ядерной части
теории—учению о главных членах, пришедшему в лингвистику
из логики и отразившему тот уровень понимания
соотносимого с предложением суждения, который был достигнут
логикой еще при Аристотеле. Аристотель, как известно,
полагал, что суждение отвечает формуле S (есть Р), и,
следовательно, рассматривал связку не как самостоятельный
элемент суждения, а как составную часть предиката
(Аристотель, 1978, с. 95). Именно эти воззрения легли в
основание грамматического учения о главных членах предложения,
причем лингвистика сохра-нила даже логические термины
«субъект» и «предикат», либо снабдив каждый из них
эпитетом «грамматический» (как в европейской традиции), либо
калькировав их (ср. «подлежащее» и «сказуемое» в русской
традиции).
В дальнейшем логика несколько раз ревизовала свои
воззрения, относящиеся к общим принципам построения
суждения. Вначале она констатировала, что суждение является
трехчленной величиной, имеющей вид S есть Р, придав тем
самым связке статус константного элемента суждения, а
затем и вообще отказалась от представления, будто все без
исключения суждения зиждятся на субъектно-предикатном
фундаменте. Сейчас, в частности, допускается, что строение
суждений, отражающих отношения предметов (5 больше 3,
Иван — брат Петра), определяет формула aRc, где «а и с —
43

переменные, вместо которых можно подставить какие-то
определенные мысли о предметах, a R — переменная, вместо
которой можно подставлять определенную мысль об
определенном виде отношений» (Кондаков, 1971, с. 503).
Что же касается лингвистики, она словно не ощутила
того свежего ветра перемен (если не сказать — бури),
который буквально потряс здание классической логики. Этот
факт беспримерного равнодушия -нашей науки к судьбе
соседней области знания, исстари бывшей для нее
источником живительных идей, мог бы показаться совершенно
необъяснимым, если бы не одно существенное обстоятельство,
о котором уже мельком упоминалось. Огромнейший скачок
в своем развитии, по свидетельству Г.—Г. Гадамера, логика
совершила «за последнее столетие» (Гадамер, 1988, с. 116).
Между тем почти все это столетие лингвистика фактически
развивалась вне связи с логикой: вначале (во второй
половине прошлого века) она пережила период бурного
увлечения психологизмом, принудившим ее упоминать логику
только в отрицательных контекстах, а затем (в первой
половине и отчасти в третьей четверти нашего века),
оказавшись во власти системно-структурной парадигмы, вообще
прервала с логикой (и с другими соседними дисциплинами)
всякие контакты, поскольку усматривала главную цель в
изучении имманентных свойств языковых единиц. Именно это
обстоятельство и способствовало тому, что в тени
истекающего XX столетия (когда традиционный альянс лингвистики
и логики уже восстановлен!) учение о главных членах
предложения сохраняет нетронутыми давно преодоленные
представления классической логики. Наиболее отчетливо это
просматривается в двух основных синтаксических констатациях:
а) подлежащее и сказуемое являются главными членами
предложения; б) сказуемое носит двучастный характер,
указывая, с одной стороны, на признак, отнесенный к
подлежащему, а с другой — на значения наклонения, времени и
лица, характеризующие этот признак.
Вряд ли есть необходимость возвращаться к мотивам,
побуждающим современный синтаксис отказаться от этих
констатации, которые продолжают держаться исключительно на
костылях не привыкшей к размышлениям привычки: об этом
много уже говорилось несколькими страницами выше.
Напомним лишь, что в соответствии с внутренней логикой
концепции М. И. Карийского достаточный номинативный минимум
всякого предложения образуют два компонента — субстан-
44

циальный и экзистенциальный, из которых первый двува-
риантен: он может быть представлен либо в виде отдельно
взятого семантического объекта, либо в виде двух объектов,
связанных отношением «определяемое (подлежащее) —
определяющее (сказуемое)». Новый взгляд на вещи,
констатируя, что внутренняя организация номинативного центра
весьма далека от той унылой одномерности, представление
о которой навязывает традиционная теория синтаксического
членения, не оставляет места для понятия ((и термина)
«главные члены предложения». Это понятие нелриложимо ни к
подлежащему и сказуемому, поскольку они являются
феноменами второго ранга, ни к субстанциальному и
экзистенциальному компонентам, поскольку субстанциальный
компонент в двусоставных предложениях оказывается, в свою
очередь, сложным образованием. Попутно отметим, что эта его
сложность достигает максимума в тех случаях, когда на
базе одного и того же экзистенциального компонента и с
ориентацией на одно .и то же подлежащее реализуется второе
сказуемое и когда, стало быть, мы имеем дело с феноменом,
фактически представляющим собой контаминацию двух
предложений: Мать вернулась домой усталая = Мать
вернулась домой+Мать (была) усталая; Гостей собралось
много—Гости собрались+Гостей (было) много.
Организация номинативной периферии, к рассмотрению
которой мы теперь обратимся, подчинена закономерностям,
не определяющим — прямо и »непосредственно —
типологических свойств предложения. Тем не менее нам предстоит
оговорить свои позиции и здесь, во-первых, потому, что
периферия отнюдь не малозначащий факультативный довесок:
без нее номинативная информация предложения остается
предельно абстрактной и не соотнесенной с действительным
миром, во-вторых, потому, что в отдельных (пусть нечастых)
случаях периферийные элементы можно спутать с
центральными, и интерпретация конкретных высказываний окажется,
естественно, некорректной.
В последующем мы будем исходить из ранее
упомянутого представления, в соответствии с которым
номинативную периферию предложения конституируют явления двух
родов— экспликанты и детерминанты. Первые на основе
принципа ступенчатого сужения конкретизируют информацию,
идущую от лексических единиц —репрезентантов
субстанциального компонента, тогда как вторые, ориентированные на
экзистенциальный компонент и непосредственно зависящие
45

от репрезентантов последнего (а не от предложения в
целом!), актуализуют внешние связи констатируемой ситуации,,
т. е. указывают на место, время, причину, цель и т. д. ее
существования.
И экспликанты, и детерминанты внутренне неоднородны.
Дифференциацию эксплика«нтов обыкновенно
осуществляют (не прибегая к самому термину «экспликант») с
опорой на вторую часть теории синтаксического членения
предложения—учение о второстепенных членах. Это учение во
многих отношениях противоречиво и даже у своих
приверженцев имеет, как выразился бы Н. Лесков, «не совсем
стройную репутацию». Однако -многочисленные попытки его
реформирования (которые были особенно интенсивными в
60—70-е годы нашего столетия) не увенчались успехом. И
это, конечно, совсем не случайно: все они основывались,
если воспользоваться термином психоаналитиков, на принципе
навязчивого ассоциирования, т. е. предполагали объяснение
соответствующих явлений исходя из наличествовавших
тогда теоретических представлений, недостаточность которых*
не могла не привести к установлению ошибочных причинных
связей и, соответственно, к ошибочным квалификациям.
В настоящее время луть, выводящий из тупика, стал
более различимым — опять-таки благодаря пришедшей в
синтаксис номинативно-прагматической парадигме, которой
сопутствует богатый и пластич'ный набор принципиально новых,
продуктивных идей. С ее позиций хорошо виден главный
(хотя, вероятно, ,и не единственный) недостаток
распределения второстепенных членов по трем рубрикам: он
заключается в том, что понятия «дополнение», «о-пределение» и
«обстоятельство» оказываются ориентированными не на
семантику, а на смысл, который получают в высказывании
соответствующие лексические единицы. В самом деле,
только смысл (и ничто иное!) поз!воляет нам говорить о
функциональном тождестве предложео-ладежной формы
существительного из мрамора и прилагательного мраморная (в
сочетаниях плита из мрамора и мраморная плита), одинаково-
трактуемых как определения. Но ведь это все равно, что
настаивать на идентичности высказываний У него много денег,
с одной стороны, и Он имеет много денег — с другой. Они,
конечно же, передают одинаковый смысл, но это не мешает
им быть представителями совершенно разных типов
предложения, специфика которых определяется несколькими:
46

факторами, в том числе и характером языковой (частереч-
ной) категоризации элементов их номинативного центра.
Аналогичная категоризация должна быть положена, как
нам представляется, и в основание первичной
дифференциации экспликантов. Если согласиться с этой мыслью, можно
утверждать, что они образуют два разряда, составляющие
которых конкретизируют содержание репрезентантов
субстанциального компонента (или друг друга), соответственно
констатируя их отношения: а) к предмету (предметный экс-
пликант): вершина горы, читать книгу, багровый от
смущения, обидно за товарища; б) .к признаку (признаковый
экспликант): высокий дом, читать внятно, очень
внимательный.
При таком понимании существа дела особую значимость
•приобретают три обстоятельства.
Во-первых, противостояние предметных1 и признаковых
экспликантов не абсолютно. Между ними существует зона
взаимопереходов, поскольку, как известно, падежные и
особенно предложно-ладежные формы существительных имеют
тенденцию исторически трансформироваться в призрачные
слова, а прилагательные, в свою очередь, могут
превращаться в субстантивы.
Во-вторых, ни количественные числительные, ни
существительные в роли так называемого приложения экспликанта-
ми не являются: первые потому, что они входят в единый
-функциональный блок с соответствующим существительным,
вторые потому, что представляют собой часть сдвоенного
обозначения одного и того же предмета, рассматриваемого в
разных аспектах 10.
В-третьих, одного лишь семантического критерия для
'квалификации экспликантов, само собой разумеется,
недостаточно. Необходим, сверх того, и учет (как и при
классификации предложений) функции семантических элементов —
предметов и признаков. Именно она позволяет
разграничивать тождественные по семантике экспликанты (ср. сидеть
за столом и идти за покупками; читать книгу и бодрствовать
всю ночь; приехать к отцу и приехать к обеду и т. д.).
Полным перечнем такого рода .функций наша наука сейчас не
располагает. Его выявление — дело будущего, которому предсто-
10 Иными словами, вопреки широко распространенному мнению,
приложение к атрибутивности никакого отношения не имеет. См. об этом
в работах (Jakobson, 1974, р. 274; Сиротинина, 1980, с. 19).
47

ит выработать обоснованные принципы их дифференциации,
свободные от всевозможных субъективных напластований,
обусловленных неразграничением семантики и смысла.
Пока же нам придется при функциональной характеристике
экепликантов опираться на те общие наблюдения, которые
накоплены традиционной лингвистикой.
Детерминанты (второй слой .номинативной периферии)
семантически однозначны, поскольку во всех случаях
обнажения тех корней, которыми врастает констатируемая
ситуация в окружающий мир, они задаются однородным путем —
констатацией характера отношения бытия к
соответствующему предмету. В связи с этим дифференциация
детерминантов зиждется исключительно на функциональных
основаниях. С известной долей условности они могут быть
сгруппированы в четыре разряда, для указания на которые мы
будем употреблять термины «рамочные», «мотивационные»,
«коррелятивные» и «квалифицирующие» детерминанты, от-'
нюдь не стремясь к исчерпывающей характеристике
соответствующих им понятий (и тем более к полному
исчислению самих детерминантов, поскольку это не входит в задачу
книги).
Назначение рамочных детерминантов (локального и
темпорального) состоит в том, чтобы обозначать, по
терминологии М. Бахтина (Бахтин, 1979), «хронотоп»
констатируемой ситуации, т. е. указывать на ее
пространственно-временные параметры. Оба они основываются на векторном
принципе. При этом локальный детерминант может
попользовать в качестве ориентира множество различных предметов
(в том числе и самого говорящего) и множество различных
векторов, фиксирующих положение над ориентиром, за
ориентиром, внутри ориентира и т. д.: В лесу глухо; Над
головой громыхнуло; За домом белели березы. Для
темпорального детерминанта разрешен только один ориентир (время
данной речи) и три вектора (во время данной речи, до нее
и после нее): Во время полета Маша чувствует себя хорошо;
А вчера ему не повезло; Когда поднимемся наверх, станет
совсем темно.
Мотивационные детерминанты называют всякого
рода положения дел, которые обусловливают
констатируемую ситуацию или, наоборот, являются производными от нее.
Сюда относятся причинно-иеточниковый,
условно-конституирующий, уступительный, целевой и результативно-следствен-
48

ный детерминанты. Bice они хорошо известны синтаксистам
и в особых комментариях не нуждаются.
Коррелятивные детерминанты содержат отсылку
к различным предметным элементам фона, с которыми так
или иначе связана констатируемая ситуация в целом или
предметы в ее составе. Они, в частности, могут обозначать:
предмет, в сфере связей и отношений которого обнаруживает
себя констатируемая ситуация (посессивный детерминант:
У нас кругом поля; На душе у Никитича легко); предмет,
которому адресована констатируемая ситуация и который
должен стать главным ее «героем» (адресатно-субъектный
детерминант: Ему здесь жизнь не радость; Василию было
тяжело дышать); предмет, в соответствие с которым
поставлена констатируемая ситуация (»координативный
детерминант: По карте до этого села пять километров; По ее
совету он не взял с собой в дорогу ничего лишнего); предмет,
по отношению к которому констатируемая ситуация является
действительной (корреспондирующий детерминант: Для него
не было разницы между необычным и невозможным; Для
тебя он начальство, а для меня ноль); предмет, замещаемый
в силу сложившихся обстоятельств предметом, который
является участником констатируемой ситуации (субститутивный
детерминант: Взамен любви у ней слова; Вместо удобной
квартиры у него была какая-то лачуга); и т. д.
Квалифицирующие детерминанты раскрывают
такие особенности констатируемой ситуации, которые несут
информацию о различных формах ее существования в рамках
фона. Для этого разряда наиболее типичны детерминанты:
квантитативный (в трех разновидностях, соответственно
фиксирующих сумму реализации констатируемой ситуации:
Несколько раз в семье были серьезные размолвки; ее
кратный характер: По пятницам в деревне праздник; ее рефор-
мативность: И снова Капри стал его убежищем);
квантитативно-темпоральный (также в трех разновидностях,
указывающих на срок существования констатируемой ситуации:'
Целый день метель; срок ее осуществления: За месяц не
выпало ни одного дождя; срок сохранения вызванного ею
результата: От изумления он даже на минуту привстал); ас-
лектно-характеризующий (именующий аспект, через который
раскрывается констатируемая ситуация: По натуре он
человек добрый; Весом конструкция была около десяти тонн)
и др.
Рассмотрев основные принципы организации <нам.и.натив~
4. Заказ 528
4<>

ного центра и номинативной периферии, коротко остановимся
на тех явлениях, которые для последних являются общими
(или, по крайней мере, частично тождественными) как в
плане содержания, так и в плаие выражения.
Содержательное подобие центра и периферии
проявляется в возможности пропозитивного осмысления, с одной
стороны, субстанциального компонента в целом (или его
составляющих— подлежащего, которое всегда предметно, и
сказуемого, которое носит предметный характер лишь в
некоторых разрядах предложений): В доме крики, ругань;.Игра
мальчиков сразу же заинтересовала его; Моя задача была
выверить рукопись, а с другой — (предметных экспликантов
и детерминантов: Он долго наблюдал за игрой детей; По
приезде брат сразу же позвонил матери. Пролозитивное
осмысление отдельных элементов предложения обеспечивает,
как уже говорилось, ряд языковых средств: девербативные
и деадъективные существительные, инфинитив, местоимения
это, что, придаточные предложения <и т. д. Необходимо,
однако, иметь в виду, что © сфере номинативной периферии
трансформация базисной пропозиции в небазисную может
быть осуществлена принципиально иным путем — путем
понижения в ранге второго сказуемого и превращения его во
(второстепенное сказуемое (ср. Сестра пришла домой про-
мокшая и усталая и Они привели сестру домой промокшей и
усталой).
Реализация небазисных пропозиций имеет два
важнейших следствия.
Первое из |Них состоит в том, что деепричастный оборот,
обыкновенно относящийся к базисной пропозиции и
испытывающий определенные ограничения, идущие от типа
предложения, развивает способность преодолевать эти ограничения
в случаях, когда он получает «привязку» к небазисной
пропозиции (ср. У него была привычка говорить, размахивая
руками; Пройти эти два километра, увязая на каждом шагу
в сугробах, было необыкновенно трудно) п.
Второе следствие связано с тем, что в процессе
трансформации пропозиции в небазисную (в частности, при ее
свертывании) детерминанты попадают в сферу экспликан-
11 На это обстоятельство давно уже обращено внимание в
синтаксической литературе, где подчеркивается, что деепричастный оборот
может относиться к инфинитиву и причастию (элементам небазисных
пропозиций!).
50

тов, <и границы между теми и другими (и без того нечеткие!)
становятся совершенно размытыми (ср. Открытие в 1492
году Америки Колумбом ошеломило Европу; Чтение
Маяковским своих стихов в Политехническом музее было
впечатляющим).
Что же касается формального подобия номинативного
центра и периферии, оно обнаруживается в способности
к переносу (пусть не вполне последовательному, пусть с
определенными ограничениями) свойственных русскому языку
способов координации подлежащего и сказуемого на
периферию, где они используются при выражении отношений
•между предметом (какую бы функцию он ни выполнял) и
его экспликантом (ср. Небо было чистое, бездонное и Над
головой чистое, бездонное небо; Петров — инженер и
Инженер Петров приехал сюда два года назад; Моя мечта —
побывать в Париже и Мечта побывать в Париже снова
овладела мной; Картофеля было всего два килограмма и У
нас было всего два килограмма картофеля).
Параллелизмы такого рода, отмеченные еще А. А.
Шахматовым, принадлежат к числу факторов, которые в
^отдельных «случаях, как мы убедимся далее, могут вызвать к жизни
несколько необычное явление—(Предельное ослабление
формальной разграниченности содержательно разнородных
синтаксических построений.
РЕЧЕВОЕ ВАРЬИРОВАНИЕ ПРЕДЛОЖЕНИИ
И ЕГО АНАЛИЗ
Для того чтобы предложения в меняющихся условиях
общения постоянно сохраняли живой контакт с
действительностью, или, выражаясь иначе, могли иметь референцию к
разнообразным эмпирическим «положениям дел», они должны
быть предельно гибкими и обладать способностью
варьироваться по целому ряду параметров. Синтаксическая
типология, естественно, не может -не считаться с этим их
кардинальным свойством и лежащими в его основании
закономерностями: иначе она утратила бы ориентиры, с опорой на
которые самые разнообразные речевые структуры
квалифицируются как относящиеся к строго определенному
классификационному разряду.
Максимальной типологической значимостью обладают
два вида варьирования предложений: с одной стороны, по
линии словесных единиц, замещающих те или иные позиции
4*
5L

в номинативном центре предложения, а с другой — по линии*
актуализационных грамматических категорий, которые как
раз и обеспечивают референционное подключение
сообщаемого к вмещающему его «ландшафту».
Общее -направление анализа вариантных явлений
первого вида вполне очевидно: он призван выявить, какие
классы и подклассы слов (в их первичных и вторичных
значениях) используются для лексического наполнения модели
предложения. Несколько сложнее обстоит дело с вариантными
явлениями второго вида. При описании субстанциального
компонента можно ограничиться рассмотрением тех
морфологических категорий, которые -свойственны лексическим
единицам — репрезентантам составляющих этого компонента,
имея в виду,- что, во-первых, степень синтаксической
значимости соответствующих категорий далеко не одинакова и,
во-вторых, их инвентари нестабильны. Налротив, для
экзистенциального компонента, выражаемого либо специальными
бытийными глаголами, либо окончаниями
полнознаменательных глаголов, учет одних лишь морфологических
(»глагольных) категорий явно недостаточен, потому что этот
компонент включает в число своих квалификаторов и несколько
синтаксических категорий. Эти последние существенным
образом отличаются от морфологических категорий по ряду
следующих признаков: 1) они создаются (разумеется, по
принадлежащим языку схемам!) в процессе
речепроизводства, а не являются, как морфологические, предречевой
принадлежностью той или иной части речи; 2) их консти
туируют только два противочлена; 3) внешнее обнаружение
у них находит лишь один противочлен а второй
определяется, так сказать, от противного; 4) формальный покап
тель соответствующего противочлена обыкновенно, хотя и
не исключительно, носит лексический, а не морфемный хн
рактер.
Образуемый морфологическими и синтаксическими
категориями инвентарь экзистенциальных квалификаторов
константен и представляет собой нечто вроде
коммуникативной сети, которую язык набрасывает на действительность
в целях стандартизации бесконечного богатства изменений
бытия, сводя это богатство к шести основным параметрам.
Уже здесь, в первой части книги, целесообразно дать
общую характеристику упомянутых категорий, чтобы в
дальнейшем не впасть в нежелательную путаницу понятий,
которая может возникнуть как результат несовпадения автор-
52

ских представлений и широко распространенных сейчас
стандартных воззрений.
Вершинное положение в иерархии экзистенциальных ква-
лификаторов занимает синтаксическая категория
утверждения — отрицания (иначе аффирмативности —
негативности), противопоставляющая значению бытия его
естественный антипод — значение небытия. Благодаря этой
категории каждое односоставное предложение констатирует
существование — несуществование одного отдельно взятого
семантического объекта, лежащего в основании
субстанциального компонента,, а каждое двусоставное предложение —
существование — несуществование отношения
«определяемое — определяющее».
Категорий утверждения — отрицания знают фактически
все языки мира, хотя и обнаруживают ее разными
способами. Русский язык, в соответствии с рассмотренными
выше особенностями синтаксических категорий, прибегает к
специальной формальной маркировке лишь значения
небытия, которое сигнализируется обычно (хотя и не всегда)
постановкой частицы не при спрягаемом глаголе (в том
числе и бытийном) 12. Отсутствие частицы не воспринимается
говорящими как знак утверждения бытия. Эта
закономерность нарушается лишь в случае интонационной
трансформации этой категории, когда утвердительные высказывания
приобретают значение отрицательных, а отрицательные,
наоборот,— значение утвердительных (ср. Как же, скажет он
тебе это! = Он не скажет тебе это; Разве ты не жил в их
доме, не пользовался их гостеприимством! = Ты жил в их
доме, пользовался их гостеприимством).
Морфологическая категория наклонения после
исключения из нее в середине XIX века инфинитива
обыкновенно рассматривается как трехчленный грамматический
феномен. В последнее время, однако, наметилась отчетливая
тенденция к ревизии традиционных представлений,
отлившаяся в стремление вывести за пределы этой категории,
сверх того, императив как явление, дисгармонирующее с
изъявительны-м и сослагательным наклонениями и
ориентированное на выражение одного из вариантов прагматической
модификации высказывания по цели сообщения — побуди-
12 Так называемое частное отрицание, предполагающее употребление
частицы не при других словах, по выражению А. М. Пешковского, «не
колеблет общего утвердительного смысла высказывания» (Пешковский,
1956, с. 386) и служит целям уточнения деталей сообщаемого.
53

тельного варианта (Штелинг, 1973, с. 67; Бондаренко, 1980,
с. 568; Ваулина, 1980, с. 12; и др.). Эта новая трактовка
наклонения хорошо согласуется с получившим широкое
распространение среди философов, логиков и психологов
учением о возможных мирах, т. е. мыслимых альтернативных
состояниях (Хинтикка, 1980; Крипке, 1982 и 1986). В
соответствии «с этим учением, без которого сейчас уже
принципиально невозможно понимание различных форм
поведения человека, в том числе и языкового, наклонение
предстает как языковое средство дифференциации двух видов
бытия: бытия в мире физической реальности (изъявительное
наклонение) и бытия в субъективном, «психическом мире
мыслей и чувств (сослагательное наклонение) 13. Соотношение
этих миров в системе наклонения носит своеобразный
характер. Погружаясь в умопостигаемую реальность,
говорящий полностью абстрагируется от того, что есть в его
воображении: в противном случае его речь превратилась бы в
сказку, где правду не отличишь от вымысла. И, наоборот,
рассуждая о событиях альтернативных, воображаемых, он
никогда не может полностью порвать с действительностью и
как бы прикидывает, при каких условиях эти события
могли бы стать реальностью, в каких отношениях они являются
целесообразными или желательными: в противном случае
его речь уподобилась бы бреду шизофреника, полностью
отрешенного от жизни.
Нет смысла доказывать, что при таком взгляде
наклонение как регистратор онтологической (объективной)
модальности нельзя рассматривать в .качестве явления
прагматического плана (что часто делают, вероятно, под влиянием
Ш. Балли) .• Оно целиком и полностью .принадлежит
номинативной сфере языка. И в этом его существенное отличие от
персуазивной (субъективной) модальности, имеющей совсем
другую, прагматическую функцию: ее назначение состоит в
авторской характеристике сообщения с точки зрения его
истинности или ложности.
13 Справедливости ради надо сказать, что мысль о необходимости
различения двух миров отнюдь не принадлежит к числу находок
нынешнего дня. Ср. в этом отношении известные строки А. А. Фета,
которые не так давно напомнила Н. Д. Арутюнова: «Два мира властвуют
от века, Два равноправных бытия; Один объемлет человека, Другой —
душа и мысль моя», и многозначительное замечание Ш. Балли:
«...действительность может быть не только объективной, но и мыслимой,
воображаемой» (Балли, 1955, с. 88).
54

Формальный механизм категории наклонения, как
известно, «нестандартен. Значение реальности обнаруживает
себя'через показатели «вассальных» категорий времени и
лица, а значение ирреальности ('гипотетичности) — посредством
сочетания л-формы глагола и частицы бы.
Морфологическая категория времени,
функционирование которой в русском языке ограничено рамками
изъявительного наклонения, предназначена для того, чтобы
фиксировать положение бытия на временной оси. Эта категория
(формальный механизм которой достаточно прозрачен и не
нуждается в комментариях) базируется на дейктическом
принципе. В семантику каждой из трех ее форм внедрено
указание на то, как соотносится бытие с некоторым
абстрактным временным отреэком, принятым за «условный
координатный нуль» (Смирницкий, 1959, с. 328): оно является
одновременным с ним (форма настоящего времени), следует
за ним (форма будущего времени), предшествует ему
(форма прошедшего времени). Речевая конкретизация
ориентира осуществляется неоднозначно и полностью определяется
тем, к какой из двух систем временного отсчета —
абсолютной или относительной — апеллирует говорящий. * "
Абсолютная квалификация бытия предполагает
отождествление ориентира с моментом данной речи, в связи с
чем реальное содержание признаков одновременности,
предшествования и следования соответственно интерпретируется:
как то, что 'имеет место сейчас, когда я говорю (Он читает
книгу; В лесу холодно), как то, что случилось до моей речи
(Он читал книгу; В лесу было холодно), как то, что
произойдет после моей (речи (Он будет читать книгу; В лесу нам
будет холодно).
Относительная система отсчета прибегает к
дополнительному ориентиру, равняясь на какие-то другие
временные отрезки, положение которых по отношению >к основному
ориентиру — моменту, речи уже известно. Она реализуется
в двух вариантах — «историческом» и «профетическом
(пророческом)». Дополнительный ориентир первого варианта
относительности лежит в прошлом, второго — в будущем:
а) ...Март 1943 года. Авиационная база Пайк-Райлинг в полутора
часах езды от Лондона. Сюда прибывает соединение тяжелых
американских бомбардировщиков Б-17. Отсюда «летающие крепости»
совершают рейды на военные и промышленные объекты гитлеровцев.
Отсюда поднимет в небо свою машину капитан Уильям Сиддлкоф Мерроу,
или попросту Базз, прозванный так за воздушное лихачество, за
умение,, выйдя из затяжного пике, пронестись над головами изумшенных зри-
55

телей. Таким был Базз Мерроу до войны, когда служил
летчиком-испытателем в какой-то фирме (Г. Злобин);
б) ...Ромашов поразительно живо увидел себя ученым офицером
генерального штаба... Вот начались маневры. Большой двухсторонний
бой. Полковник Шульгович не понимает диспозиции, путается, суетит
людей и сам суетится, — ему уже делал два раза замечание через
'Ординарца командир корпуса. «Ну, капитан, выручайте», — обращается
он к Ромашову... А там война... Нет, до войны лучше Ромашов поедет
военным шпионом в Германию. Изучит немецкий язык до полного
совершенства и поедет... (А. Куприн).
Абсолютная и относительная хронологические системы
отличаются друг от друга не только своим внутренним
устройством, но и двумя особенностями, связанными с их
функционированием.
Первое отличие состоит в нетождественности
свойственных им парадигм. В рамках абсолютной системы
последовательно используется полная, трехчленная временная
парадигма. Относительная система, напротив, реализует ее в
редуцированном виде. В частности, в «историческом»
варианте относительности смену временной ориентации
регистрируют только формы настоящего и будущего времени. Что же
касается формы прошедшего времени, ее «исторический»
характер остается неочевидным, поскольку бытие,
квалифицируемое как прошедшее по отношению к «историческому»
ориентиру, является лрошедшим и по отношению к моменту
речи. «Профетический» вариант относительности разрешает
смену временной ориентации формам настоящего и
прошедшего времени. Соответственно форма будущего сама по себе
«профетического» значения не выражает.
Второе отличие хронологических систем сводится к
несовпадению сфер их возможного речевого использования.-
Временные формы в абсолютных значениях, как это давно
уже замечено (Э. Бенвенист, Н. С. Поспелов, Г. А. Золо-
това и др.), употребляются и для двустороннего общения
коммуникантов, и для одностороннего (монологического)
рассказа о цепи фактов, реализуя тем самым статический
(иначе — несюжетный) и динамический (сюжетный) способы
отражения действительности. Формы в относительных значениях
рассчитаны только на монолог (сюжетное повествование).
Таким образом, под каким бы углом мы ни сравнивали
две системы отсчета, обнаруживается, что временным формам
в относительных значениях постоянно сопутствуют те или
иные ограничения, чего нельзя сказать об абсолютных фор-
56

мах, которые таких ограничений не знают и вполне
допустимы даже в тех сферах, где возможна относительная
интерпретация бытия. Последнее обстоятельство, вообще говоря,
могло бы сделать относительность избыточной, если бы она
не обладала одной важной особенностью. Абсолютное
употребление времен по своему характеру, как известно,
нейтрально. Напротив, временная относительность стилистически
маркирована: она заставляет явиться и быть действенным
либо то, что безвозвратно ушло в прошлое, либо то, что
является неотъемлемой частью близкого или отдаленного
будущего. Правда, в отдельных случаях выразительность
относительных форм может .предельно ослабевать, и они
превращаются в чисто техническое средство повествования (Бон-
дарко, 1971, с. 145). Но это уже вопрос совершенно иного
плана.
И в формальном, и в содержательном отношениях
морфологическая категория вида (аспекта) продолжает
оставаться не вполне ясным феноменом славянского языкового
мира. Правда, сейчас, после того .как в лингвистическом
сообществе получили известность (с очень большим даозда-
нием!) идеи Б. Л. Уорфа о криптотипических категориях
(Уорф, 1972), стало ясно, что вид прибегает к особому,
комбинированному способу выражения своих противочленов —
отчасти морфемному, отчасти скрытому (т. е. такому,
который выявляет видовую характеристику глагольного слова
лишь в процессе его функционирования). Что же касается
содержательной стороны этой категории, то, поскольку вид объ-
емлет все без исключения формы глагола и за пределами
глагола не употребляется, до сих пор господствует мнение
(которое в свое время разделял и автор), будто вид служит
целям квалификации глагольных процессов. Но это
представление— ничем не обоснованное заблуждение. В
действительности вид является квалификатором бытия. Он
указывает на то, как существует во времени семантический
объект, представляющий либо субстанциальный компонент в
целом (в односоставных предложениях), либо один из
элементов этого компонента — сказуемое (в двусоставных
предложениях). При этом упомянутый семантический объект
может быть не только .процессом (Бесстрастно синеет море; Ти-
хо льется с кленов листьев медь), но и признаком (Как было
шумно, весело и грустно! Тихие долины полны свежей мглой),
57

предметом (Ты — наш первый певец из березовой
консерватории; Перед ним были руины древнего города) и.
Закономерности квалификации бытия, осуществляемой,
категорией вида, подчинены принципу «нулевой категории»,
описанному А. М. Пешковским (Пепжовский, 1956, с. 28—
29) и предполагающему, что имперфективный видовой член
несет нулевую информацию о бытии, т. е., подобно
немецкому безвидовому глаголу, оставляет бытие нехарактеризо-
ванным, тогда как перфективный член, указывая -на
границы бытия, представляет его в целостном виде.
В процессе речепроизводства видовые противочлены
вступают в контакт с аспектуальным контекстом — теми
разнообразными «заглагольными» средствами высказывания,
которые как бы дополняют аспектуальную квалификацию
бытия. Эта квалификация носит двухуровневый характер:
единичное (разовое) бытие противопоставляется кратному
(цикличному) бытию (ср. Он был невесел и задумчив и Часто он
был невесел и задумчив), а единичное бытие, в свою
очередь, квалифицируется как экспликативное, т. е.
развертываемое во времени (Спит картошка в золе), как
результирующее, т. е. закономерно приходящее на смену другому
бытию (Он постарел и плохо слышит), как
неквалифицированное, т. е. представленное в самой общей форме (Я уже
слышал об этом) и т. д. Информация, идущая от аопекту-
ального контекста, взаимодействует с видовой информацией
на основе аддитивного принципа, предполагающего их
суммирование, результатом чего и является комплексная аспек-
туальная характеристика бытия (Ломов, 1977, с. 113 и след.).
Второе неграмматическое средство, без которого
функционирование вида совершенно непредставимо, — это так
называемые способы действия. В полном соответствии с ранее
господствовавшим формально ориентированным подходом их
рассматривали как целостную категорию, элементы которой
отличаются отчасти характером внешнего обнаружения,
отчасти передаваемыми значениями. Теперь, на новохМ этапе
развития- лингвистических идей, эта категория предстает в
совершенно ином свете. Даже поверхностный взгляд легко
14 В процессе свертывания пропозиции и переоформления
сказуемого в инфинитив у значения бытия, как мы уже имели повод отметить
выше, «отключаются» все основные актуализационные категории. Вида
это, однако, не касается. Он сохраняется и здесь, но правила его
функционирования существенным образом преобразуются.
58

обнаружит ее функциональную гетерогенность: один из
способов действия обеспечивают экспликацию той границы,
указание на которую «придает бытию целостный характер (ср. фа-
зисный способ действия: запеть, побежать, отпрыгаться;
результативный: построить, прочитать), другие раскрывают
структуру глагольного процесса как такового и, стало быть,
не имеют прямого отношения к квалификации бытия (ср.
длительно-смягчительный способ действия: напевать,
наигрывать; сопроводительный: подтягивать, пристукивать),
третьи совмещают и квалификацию бытия, и характеристику
процесса (ср. усилительно-одноактный способ действия:
толкануть, стегануть; сверхнормативный: пересолить,
переперчить),
В рампах синтаксической категории актуальности —
лотенциальности бытие как непосредственная
(актуальная) данность противостоит потенциальному бытию,
которое является всего лишь возможным или необходимым.
Значение возможности выражается глаголом мочь (Я могу
вам рассказать об этом), а значение необходимости
прилагательным должен (Вы должны были сделать это еще к
понедельнику).
Эта категория нуждается в двух оговорках. Первая из
них касается самого ее наименования. Современная
синтаксическая наука применительно к интересующей нас области
языковой онтологии с давних пор говорит о модальности,
сопровождая этот термин различными, часто меняющимися
от исследователя к исследователю эпитетами: внутрисинтак-
сическая, внутренняя, вторичная, лексическая, предметная
и т. д. Но все эти обозначения с общим ядром
неудовлетворительны в том отношении, что учитывают только один
из противочленов (формально маркированный)
рассматриваемой категории. Стремление преодолеть этот недостаток и
явилось причиной предложенной нами решительной смены
терминологии. Вторая оговорка овязана с неоднозначностью
трактовок самого объема потенциальности. Традиционно к
ней относят наряду со значениями возможности и
необходимости значение желательности. Это, однако, совершенно
неоправданно. Глаголы хотеть и желать, обычно
рассматриваемые в качестве маркеров последнего значения,
являются, в сущности, обычными полнознаменательными
глаголами. И те, кто склонен думать иначе, должны быть готовы
к встрече с непреодолимыми противоречиями при
интерпретации сказуемого (пусть даже в его традиционном понима-
59

иии) в таких высказываниях, как: Я хочу видеть этого
человека; Я хочу, чтобы ты завтра же отправился туда вместе
с матерью; Я не хочу этого15.
Синтаксическая категория интегральности —
фазис ноет и служит средством разграничения (и,
естественно, противопоставления) бытия, взятого в целом, и бытия,
детализированного с учетом той или иной его фазы —
начальной, срединной или конечной. Для номинации
соответствующих фаз используются обычно специальные глаголы:
начать, стать (начальная фаза), продолжать (срединная
фаза), закончить, перестать (конечная, финальная фаза).
Изредка соответствующие значения передаются другими
средствами, например словом всё, указывающим на продолжение
действия (А он все толстеет) и морфемами — приставками
за-, по-, от-, из которых первые две указывают на начало
бытия (И он запел про ясны очи; Он тут же встал и
побежал к дому), а последняя — на его завершение
(Отговорила роща золотая березовым, веселым языком).
На экзистенциальный компонент, сверх перечисленных,
ориентированы еще три морфологические категории —
лица, числа и рода. Их, однако, даже с большой натяжкой
нельзя отнести к квалификаторам бытия, поскольку они
представляют собой принадлежность языковой техники, без
которой воспринимающий речь, столкнувшись в
высказывании с серией словесных единиц, просто не в состоянии был
бы себе уяснить, что с чем связано. Но это лишь общее
правило, из которого есть весьма серьезные исключения. В
определенных условиях некоторые из граммем этих категорий
оказываются номинативно нагруженными, почему
игнорировать их совершенно недопустимо.
ПРИЕМЫ И СПОСОБЫ ФОРМАЛЬНОЙ РЕПРЕЗЕНТАЦИИ
СОДЕРЖАТЕЛЬНЫХ ЗВЕНЬЕВ ПРЕДЛОЖЕНИЯ
Один из сюрпризов, которые время от времени
преподносит исследователю речь, состоит в том, что высказывания, по-
15 Соображения подобного рода уже высказывались отдельными
исследователями. Ср. следующее замечание: «Преобладает мнение, что в
сочетании с глаголом хотеть инфинитив входит в составное сказуемое.
Представляется более убедительным рассматривать инфинитив в таком
употреблении как объектный распространитель... (Лущай, 1988, с. 71).
60

строенные по одной и той же семантико-функциональной
модели, из-за разительных несходств в своем формальном
облике иногда воспринимаются как совершенно разнородные
явления, не сводимые к общему знаменателю. И поскольку
подобного рода случаи могут привести к нежелательным
последствиям в процессе систематизации эмпирического
материала, надо заранее принять меры, которые бы нейтрализовали
дезориентирующее воздействие всевозможных речевых
масок, особенно 'нестандартных. Лучшее средство для
достижения этой цели — но возможности полная каталогизация тех
приемов и способов, посредством которых предложение
выводит на синтаксическую поверхность свои семантические
объекты: именно она позволит осознать характер и сферу
существования феноменов, с которыми нам придется иметь
дело.
Русский язык, подобно всем другим языкам мира,
знает два прямо противоположных приема именования этих
объектов — эксплицитный и имплицитный. Основное
различие между ними просматривается довольно отчетливо:
первый прибегает для выражения .какого-либо
содержательного звена предложения к .помощи специального знака,
тогда как второй, напротив, оставляет позицию этого звена
лексически незамещенной и удовлетворяется той информацией
-о нем, которая идет от других лексических единиц,
указывающих не только на собственные, но и на смежные
означаемые, от предшествующего и последующего контекста, от
»ситуации, сопутствующей речевому акту, от речевых
установок, которыми руководствуется говорящий, и т. д.16
Эксплицитная номинация, -в свою очередь, неоднородна
и .может быть либо прямой, либо косвенной.
Для прямой номинации обязательна ориентация на
широкий круг тех лексических единиц (иногда их сочетаний),
которые, собственно, и обеспечивают символическое присут-
-сттвие разнообразных реалий, попадающих в сферу наших
16 Термины «эксплицитный» и «имплицитный» в книге
употребляются соответственно в значениях: «явный» и «неявный». Приписывать им
.другие значения, в частности «выраженный» и «невыраженный», даже
если это не противоречит их этимологии, совершенно некорректно. Ю. М.
Лотман, безусловно, прав, когда утверждает, что «говорить о
невыраженном содержании — нонсенс» (Лотман, 4992, с. 8).
61

коммуникативных интересов. Эта номинация использует
далеко не однозначные .способы обработки внешних
впечатлений: качественно-характеризующий (ориентированный на
обобщение сущностных признаков денотата): стол, дом,
лошадь; выделительный (указывающий на положение реалии'
в счетном ряду): пять, девять, пятнадцать;
конвенциональный (предполагающий условное, договорное закрепление
имен за какой-либо реалией): Петр, Байкал, Быстрый] дейк-
тический (раскрывающий содержание реалии на основе ее
отношения к акту данной речи): он, ты, вы; и некоторые
другие.
Прямая номинация представляется нашему уму
наиболее простой и прозрачной. Но это поверхностное
заключение, игнорирующее тот факт, что здесь действуют (особенно
при вторичном использовании языковых форм в роли
названия) очень сложные закономерности (Языковая номинация,
1977; Способы номинации в современном русском языке,
1982). К тому же в ее рамках (и отчасти вне их) мы
сталкиваемся с явлениями, которые способны затемнить истинное
положение дел. Одно из этих явлений, по традиции, идущей
от К. Маркса, принято называть превращенной формой. Его
особенность заключается в том, что внешнее проявление
вещи иногда «получает самостоятельное «сущностное»
значение, обособляется, и содержание заменяется ...иным
отношением, которое сливается со свойствами материального
носителя (субстрата) самой формы... и становится на место*
действительного отношения», причем это происходит не в
сознании наблюдателя, а в самой действительности» (Ма~
мардашвили, 1992, с. 270—271). Фигурально выражаясь, это
тот случай, когда форма плутует в сговоре со своим
содержанием. Ярким примером превращенной формы могут
служить русские количественно-именные сочетания типа три
стола, пять домов, в составе которых числительные в
именительном и винительном падежах предстают как
господствующий элемент отношения «количество — 'предметы» и
управляют существительными в форме родительного падежа.
На самом же деле господствующий элемент отношения
здесь — существительные, которые за рамками указанных
условий (во всех косвенных падежах, кроме винительного)*
развивают вполне нормальную способность подчинять
числительные: трем столам, пяти домов. (Кстати сказать, ва
32.

многих других языках числительные последовательно
согласуются с существительными.) 17.
Еще более -частотны случаи, когда прямая номинация
оказывает дезориентирующее воздействие на сознание
говорящих. Вот один из них. Все .мы привыкли к тому, что
грамматический предмет обыкновенно выражается в нашей речи
субстантивом, а его отношение к другому предмету,
процессу или признаку — окончанием субстантива (и предлогом).
Но если то или иное отношение оказывается важным для
коммуникативных целей (и, стало быть, высокочастотным),
язык заменяет составную номинацию простой, однословной,
в которой выветриваются все следы грамматического
предмета, и ее интерпретация легко может привести к ложным
выводам. Так, в частности, обстоит дело со словами там,
вчера, которые морфология предлагает толковать как
наречия, называющие, по определению, признак признака. Но
в действительности они имеют совсем другие значения.
Первое обозначает: «в упомянутом (ра<нее месте» или «в месте,
-отдаленном от места, где находятся коммуниканты», второе
соответственно констатирует, что событие происходит «в день,
предшествующий дню коммуникации».
Факты подобного рода (а их легко умножить)
вынуждают лингвистику прямо и откровенно заявить о своей
приверженности одному из фундаментальных принципов совре-
.менного естествознания, сформулированному еще Н.
Коперником: «Видимое не всегда соответствует действительному.
Мир может быть не таким, каким мы его непосредственно
наблюдаем. И главная задача науки состоит в том, чтобы
17 Возникновение превращенной формы в данном конкретном
случае скорее всего объясняется переносом по аналогии схемы словесных
связей (существительное в род пад. + количественное слово в им. пад.),
•отработанной в номинативном центре измерительно-предметных
предложений (Столов — пять; Домов — десять), на количественно-именные
сочетания в целом — независимо от функции последних (пять столов, де-
-сять домов). За пределами этой аналогии, в сфере косвенны« падежей
(кроме винительного, уподобившегося в рассматриваемом отношении име-
.нительному), русский язык интерпретирует количественные слова (о чем
уже упоминалось) не как управляющие существительными, а как
согласуемые с ними (пяти столов, десятью домами). Разумеется, этот
лроцесс не был прямолинейным, так как ему сопутствовали изменения
.в порядке расположения компонентов количественно-именных сочетаний,
передел сфер влияния между двойственным и множественным числом
^существительных и т. д. (Объяснение предложено в устной форме 3. Д.
Лоповой).
S3

познать подлинную сущность явлений, скрытую за их
внешней видимостью». Но это, так -сказать, к слову, своего рода
информация для размышления...
К услугам косвенной номинации говорящие
обращаются в общем-то редко —скорее всего потому, что по
сравнению с прямой номинацией она менее точна и определенна
и в то же время более громоздка (так как вынуждена
приводить в движение пониженные в ранге предложения или
сравнительные обороты). Особенно значимы три способа
косвенной номинации, которые соответственно обозначают
реалию либо путем указания на ее функцию: Принеси чем
отрезать (нож, ножницы, бритву); Дай во что воду вылить
(ведро, таз, миску), либо путем сравнения: У вас тут как в раю
(хорошо); Людей здесь как сельдей в бочке (много), либо
путем отсылки к последствиям ситуации, участником
которой является данная реалия: Грязи там — за год не
вывезешь (много); Зеркала там — человека с ног до головы
видать (большие).
Имплицитная номинация, редуцирующая формальный
каркас высказывания, погружающая мысль в бессловеснук>
глубь, делающая красноречивым даже умолчание, позволяет
коммуникантам довольствоваться в процессе общения «только
необходимыми намеками» (Поливанов, 1919, с. 28), превра-
щая тем самым нашу речь в некое .подобие айсберга,
подводная, незримая часть которого во много раз превосходит
часть, 'выходящую на поверхность. И, понятно, любая, даже
самая робкая попытка рассмотреть эту незримую часть
айсберга заставляет нас покинуть уютную, осязаемую
реальность предложения и вступить на полную всяких
неожиданностей территорию непосредственно не наблюдаемых фактов.
Систематическое обследование имплицитной номинации
началось, как известно, недавно, и предложить более или
менее удовлетворительную классификацию относящихся
сюда явлений сейчас пока невозможно. Однако для наших
целей (целей типологического описания предложений) вполне
достаточно самых общих констатации, сводящихся к
следующему.
Имплицитная номинация, как и эксплицитная, двувари-
антна.
Ее первый вариант объединяет все те случаи, в сфере
которых соответствующие содержательные элементы
высказывания обыкновенно не получают словесного выражения *г
«вычитываются» благодаря субъективным установкам, иду-
64

щим от говорящего, разного рода пресуппозициям,
сопутствующим речевому акту, и, наконец, опыту человеческого
сознания, представляющему, ,по (выражению М. Мамардашви-
ли, сумму «'предданных человеческих требований к миру —
к тому, каким он может или должен быть, чтобы о «ем
вообще что-либо можно было сказать или жить в нем» (Ма-
мардаш'вили, 1992, с. 87). Отношения всех этих имплицитных
средств к эксплицитным средствам высказывания весьма
своеобразны. Аналогично тому, как у М. Пруста роза,
красивая женщина, пирожное «мадлен» служат внешним
толчком для возникновения потоков воспоминаний об
утраченном времени, эксплицитные средства высказывания
оказываются исходным пунктом генерирования смысла за счет
имплицитных средств. Например, фраза Ребенок есть
ребенок (сама по себе предстающая как номинативная
«пустышка») в различных ситуациях общения может означать, что
он требует заботы, что у него неустоявшаяся психика, что
он очень дорог родителям и т. д. (Тулина, 1970, с. 246).
Существо второго 'варианта имплицитной номинации
определяют всевозможные сокращения формальной структуры
высказывания. Тот или иной знак в конкретном случае
редуцируется, но его означаемое, подобно парящей в воздухе
улыбке Чеширского Кота из «Алисы в стране чудес»,
продолжает сохраняться в зоне восприятия, правда по
причинам отнюдь не сказочного свойства: эту его сохранность
обеспечивают все те разнообразные элементы высказывания,
которые, выполняя свои собственные функции, в то же
время так или иначе компенсируют редуцированный знак.
Обычно нам придется иметь дело с тремя способами
имплицитной номинации этого варианта, различия между
которыми определяются тем, как именно осуществляется
сокращение структуры предложения.
В основе первого способа лежит принцип
познавательного метонимизма, занимающий, как показывают
исследования психологов и философов (Автономова, 1988, с. 126 и
след.), важное место в различных видах человеческой
деятельности. В собственно языковой сфере он предполагает
вполне понятную, не вызывающую недоразумений редукцию
развернутых наименований, которая является естественным
результатом процессов, возникающих между смежными
знаками в предложении и называемых обычно аттракцией,
компрессией, «заражением», конденсацией. Именно эти процессы
позволяют более узкому в содержательном отношении, более
5. Заказ 528
65

специализированному (и, .как правило, подчиненному) зна-ку
развивать способность указывать не только на собственный
семантический объект, но и на объект, для обозначения
которого вне условий структурной деформации используется
особый знак с более широким значением (обычно
господствующий).
Языковой метонимизм как единство более высокого
порядка вбирает в себя целый ряд хорошо известных
исследователям фактов структурного сокращения. С ,ним мы
сталкиваемся, например, при субстантивации прилагательных и
причастий: больничный (лист), гуляющие (люди). Он
заявляет о себе в сокращенных номинациях разговорной речи,
целиком и полностью опирающихся на наличные экспликан-
ты редуцированных элементов: За мной в беличьей шубке
(девушка, женщина); Тут недавно был с транзистором
(парень, молодой человек). Под его непосредственным
воздействием строятся структуры типа Вокруг ни души, для
которых вполне достаточно усилительной частицы ни,
передающей, так «сказать, по совместительству общеотрицательное
значение. На него ориентируются, разумеется неосознанно,
в «случаях, когда сводят полное обозначение некоторой неба-
зисной (свернутой) пропозиции к компоненту с предметным
значением: (Разгадывать) кроссворды — моя страсть,
(Собирать) грибы — его любимое занятие.
Преимущественная сфера действия второго способа
имплицитной номинации (применительно к нему мы будем
пользоваться несколько условным термином «реляционная
редукция») — всевозможные сложные предложения, отношения
между частями которых настолько очевидны и однозначны,
что говорящие могут позволить себе роскошь — без
нарушения общего смыслового баланса не эксплицировать эти
отношения.
Чаще всего реляционная редукция связана с
сокращением таких структурных звеньев, которые именуют результат
логической операции, направленной на осмысление связи
между сополагаемыми событиями: Если захочешь есть, (имей
в виду, что) продукты в холодильнике; (Я предполагаю,
что) ночью, видимо, шел дождь, потому что крыши домов
мокрые (Вежбицкая, 1978, Колосова, 1980, Варшавская,
1984).
В тех же условиях элиминации могут подвергаться и
некоторые другие элементы высказывания, не имеющие
прямого отношения к выводам и заключениям говорящего. Так,
66

в предложении из Н. М. Карамзина: «Герой, искусный
министр, мудрый судия есть, понятно, украшение и честь
государства, но благодетель оного не менее достоин жить в
памяти благодарных граждан» — вторая часть отрицает не
наличную перъую часть, а выводимое из нее следствие,
которое только подразумевается: «и они достойны жить в
памяти благодарных граждан» (Усова, 1980, с. 150).
- Более того, иногда в сложных предложениях
редуцируются только их строевые компоненты (союзы и корреляты):
Цветов там (столько, что) хоть косой коси; Дождь был
(такой, что) — землю чуть не на полметра промочил.
Механизм третьего способа имплицитной номинации, для
указания на который используют традиционный термин
«неполные .предложения», вообще говоря, вполне очевиден и в
особых комментариях не нуждается. Он, как известно,
предполагает сокращение тех формальных элементов
высказывания, содержание которых становится известным либо из
предшествующих высказываний, либо из реальной
обстановки (ситуации) общения.
В порядке заключения к этому разделу отметим, что
указанные приемы и способы номинации способны к
взаимодействию и взаимопереплетению. Даже из тех примеров,
которые привлекались выше в иллюстративных целях, видно,
например, что косвенной номинации сплошь и рядом
сопутствует реляционная редукция строевых элементов высказывания.
НЕКОТОРЫЕ КОНСТАТАЦИИ, ДОПУЩЕНИЯ
И ОГРАНИЧЕНИЯ
Типологический анализ предложения предъявляет нам
два прямо противоположных требования. С одной стороны,
мы должны придать ему достаточно общий характер,
памятуя известное предостережение А. деСент-Экзюпери:
«Прислужница в храме, чересчур озабоченная сбором платы за
стулья, рискует позабыть, что она служит Господу». С
другой стороны, в некоторых случаях нам нельзя упускать из
виду даже микроскопических деталей. «Мелочь», оставленная
за порогом нашего сознания, способна не просто обеднить
описание. Она лелко может стать, выражаясь словами
Ш. Бодлера, «отравой наваждений», т. е. привести к
совершенно ложным заключениям, избавиться от которых наш
разум, не имея материала для размышления, просто не в
состоянии.
5*
67

В полном согласии с первым требованием в книге не
затронут ряд смежных синтаксических проблем,
касающихся однородных членов, вводных и вставных элементов,
сегментации, парцелляции и т. д.: все они, будучи весьма
важными для характеристики предложения как такового, мало
что добавляют к нашим знаниям о его типологических
свойствах. По аналогичной же причине здесь не дано
развернутое системное описание номинативной .периферии, хотя
достаточно последовательно оговариваются все те случаи,
когда соответствующий классификационный разряд
предложений активизирует какой-то из периферийных элементов или,
наоборот, существенно снижает его частотность (а иногда
даже полностью исключает его употребление) 18.
Учет второго требования привел к тому, что в центр
внимания «практической» части книги попали всякого рода
отклонения от закономерностей, общих для основной массы
предложений. К этим отклонениям мы обращаемся
постоянно, о чем бы ни шла речь — о способах выражения
подлежащего и сказуемого, о характере функционирования
экзистенциального компонента, об особенностях использования
в речи высказываний того или иного типа и т. д.,
поскольку через них выявляют свою специфику либо данная
модель предложения, либо определенный .круг родственных в
том или ином отношении моделей.
Стремление согласовать два упомянутых требования
обусловило некоторую необычность описания прагматических
факторов. Рассматриваемая в целом, прагматика, которая
понимается нами узко — как «комментарий говорящего к
своему собственному речевому поведению» (Halliday, 1976,
р. 197), является, так сказать, типологически бесстрастной:
она наслаивает свою информацию на информацию, идущую
от номинативной структуры предложения, как бы обрамляя
ее. Но это общее правило знает исключения, игнорировать
которые было бы крайне неосторожно. Выше мы уже
отмечали, что объектом отражения в предложении как номина-
18 Сознательное сокращение фронта исследований нельзя смешивать с
столь же сознательным исключением из книги некоторых понятий,
широко распространенных в современной синтаксической литературе (типа
«парадигма предложения», «регулярные реализации предложения» и т.д.).
Объяснение последнего факта лежит в принципиально иной плоскости.
Здесь дает о себе знать приверженность автора научному принципу,
именуемому «бритвой Оккама», с его требованием не умножать числа
сущностей без особой на то надобности.
68

тивной единице является мир сущего. Поскольку, однако,
сам человек принадлежит этому миру, то все его установки,
оценки и т. д. (явления прагматического порядка!) тоже
могут стать «фигурантами» номинации, ярким примером
чего служат построения с перформативными глаголами: Я
обвиняю тебя в трусости; Я приказываю вам уйти. Факты
подобного рода свидетельствуют о том, что номинативные и
прагматические явления существуют раздельно лишь в
нашем исследовательском сознании. Речевая действительность,
наоборот, сливает их, подчиняя очень мощной тенденции к
взаимопроникновению и взаимопереплетению.
Попутно заметим, что это немаловажное обстоятельство
вынудило нас пойти на два терминологических новшества.
Одно из них обусловлено стремлением преодолеть давнюю,
идущую от семиотики Ч. У. Морриса традицию, которая
навязала лингвистическому миру крайне неудачное
употребление терминов «синтаксис», «семантика» и «прагматика»,
прилагаемых практически ik взаимоисключающим понятиям.
В настоящее время наша наука, правда, сделала шаг в
сторону от старых канонов: лишь немногие из языковедов
позволяют себе противопоставлять семантическое
синтаксическому, забывая о том, что синтаксис не только форма, что
он столь же семантичен, как лексика и морфология. Теперь
на очереди — реформирование терминов «семантика» и
«прагматика». Приспела пора прямо заявить, что речь и
там и тут одинаково идет о явлениях содержательного
плана, т. е. семантических. Надо лишь учитывать, что в одном
случае мы имеем дело с номинативной семантикой, а в
другом — с семантикой прагматической. Именно такая
терминология принимается в нашей книге.
Второе новшество связано с необычным
использованием терминов «предложение» и «высказывание». Мы
исходим из того, что они связаны отношениями, подобными
(хотя и не вполне тождественными) тем отношениям, которые
существуют в рамках грамматической привативной
оппозиции. Это означает, что термин «предложение» носит
предельно общий характер: он именует соответствующий
феномен, специально не акцентируя тех или иных его сторон,
связей, опосредовании и т. д. Напротив,, термин
«высказывание» (как и термины «фраза», «структура») относится к
числу аспектизационных лингвистических обозначений: он
указывает на феномен, равновеликий феномену
предложения, но раскрывает его под особым углом зрения — со сто-
69

роны того, ка.к этот феномен в процессе своей «привязки»
к речевому акту реализует серию актуализационных
значений номинативного и прагматического плана.
Соответственно в рамках прагматики целесообразно использовать только
термин «высказывание» (за исключением тех недавно
рассмотренных случаев, когда прагматические явления
попадают в фокус сообщения). Применительно к
номинативному синтаксису должен, естественно, употребляться термин
«предложение». Вместе с тем здесь вполне возможен и
термин «высказывание», во-первых, потому, что для
номинативных единиц актуализация столь же обязательна, как и
для единиц прагматических, во-вторых, потому, что все
наши выводы, относящиеся к предложению, в конечном счете
базируются на анализе конкретных высказываний.
(Разумеется, перенося последние из собственно речевой сферы в
сферу исследовательскую, мы отвлекаемся от многих их
особенностей, но это отвлечение никогда не бывает полным.)
Вернемся, однако, к основной теме нашего изложения.
Упомянутое выше взаимопроникновение номинативных и
прагматических феноменов отнюдь не единственная линия
их связей. Необходимо, сверх того, учитывать, что
отдельные прагматические явления обнаруживают сильную
зависимость от характера номинативной модели предложения и,
будучи введены ею в какие-то достаточно строгие рамки,
развивают, в свою очередь, способность служить средством
косвенной характеристики данной модели.
Этот вид взаимодействия двух рассматриваемых слоев
предложения проявляется прежде всего в закономерностях
реализации интенции говорящего. Последняя, как известно,
по самой своей природе многовариантна и находит
выражение в самых разных формальных показателях. Но три ее
варианта — повествование, вопрос и побуждение —
типизированы русским языком и образуют своеобразную систему
средств быстрого реагирования на меняющиеся условия
коммуникации. Именно этой системе (иначе — категории
целевого назначения) свойственна повышенная
чувствительность к разряду предложения, в рамках которого она
реализуется и который иногда может существенно сужать
сферу функционирования побуждения или, наоборот,
допускать образование специфических вопросительных структур.
Ясно, что обойти вниманием подобные явления значило бы
заведомо обречь наши типологические представления на
неполноту.
70

Второй прагматический фактор — актуальное
членение V- обыкновенно остается замкнутым в рамках одного
отделено взятого высказывания. Все другие высказывания
значимы для него разве что в плане синтагматики: они,
например^ могут предшествовать данному высказыванию в
тексте \ предопределять, какой именно способ
эшелонирования информации в нем должен быть избран (ср. У меня
в деревне) есть дом. Его построил//мой дед) 19. Возможна
вместе с tW ситуация иного свойства, имеющая выход в
парадигматику. Иногда в силу неоднозначности или
неопределенности формальных показателей ролевая нагрузка
соответствующих словесных элементов, связанных друг с
другом, становится не вполне ясной, и две синтаксические
структуры — репрезентанты совершенно разных семантико-функ-
циональных моделей становятся для адресата речи
практически неразличимыми. В этих условиях функцию
дифференциатора подобных структур, как показала Г. А. Золотова
(Золотова, 1978, с. 143), принимают на себя основные
средства выражения актуального членения — интонация и
порядок слов, поскольку актуальное варьирование формально
сближенных высказываний развивает свойство
дополнительности: те способы эшелонирования информации,' которые
возможны для одного высказывания, невозможны для
другого и наоборот (ср. Длинная ночь и Ночь длинная; У нее
масса забот и Забот у нее — масса). И хотя изредка
допускаются определенные отступления от общего правила
(которые есть, вероятнее всего, лишь следствие того, что в
настоящее время теория актуального членения включает в
свои рамки несколько гетерогенных явлений), важность
рассматриваемого прагматического фактора для
номинативного синтаксиса трудно переоценить, особенно если к тому же
учесть, что высказывания, относящиеся к разным классифи-
кационным подразделениям, разрешают реализацию
разного количества способов эшелонирования информации (от
минимума до максимума).
Иногда (крайне несистемно) типологическую значимость
может^ приобретать и еще один прагматический фактор,
связанный с эмоциональной оценкой говорящим порожденного
им сообщения. Это наблюдается в тех случаях, когда
такого рода оценка получает выражение наряду с интонацией в
19 Впрочем, как кажется, даже здесь жесткой зависимости не
существует (Раопопов, 1981, с. 103).
71

особых, передающих чувства говорящего лексических
/единицах, которые способны не только осложнять
высказывания, но и вызывать к жизни структуры, несколько
необычные с внешней стороны и нуждающиеся в специальных
номинативных комментариях (ср. Какая ночь! Ну и/кошка!
и т.д.).
Вполне допустимо, что, кроме
перечисленных,/существуют и какие-то другие прагматические факторы с
типологической значимостью. Но у нас в настоящее время нет
данных, которые подтверждали бы или опровергали это
допущение. И нам придется им оптимистически пренебречь. В
конце концов ни одна наука не в состоянии создавать
надежные инструкции на все случаи жизни, почему
первейшая обязанность исследователя, как подметил 3. Фрейд, в
том и состоит, чтобы «двигаться вперед, опираясь на
неполные данные».

Ч асть вторая
КЛАССИФИКАЦИОННЫЕ РАЗРЯДЫ
РУССКИХ ПРЕДЛОЖЕНИЙ
Вторая часть (книги ставит задачей системное описание
закономерностей, регулирующих речевую реализацию тех
синтаксических моделей, (которые лежат в основании
свойственных русскому языку классификационных разрядов
предложений. Весь относящийся сюда материал
распределен по двум главам в соответствии с тем, к какому
иерархически вершинному типу относятся анализируемые
явления — к двусоставному или односоставному.
Глава первая
ТИП ДВУСОСТАВНЫХ ПРЕДЛОЖЕНИИ
Для субстанциального компонента двусоставных
предложений, которые известны всем индоевропейским' языкам
(и не только им), обязателен синтез двух »коррелятивных
величин, связанных отношением «определяемое —
определяющее». Определяемый член (подлежащее) во всех
случаях своей речевой реализации остается семантически
стабильным: это всегда предмет. Напротив, определяющий
член (сказуемое) может быть категоризован как предмет,
признак или процесс, что и позволяет русскому языку
различать три класса двусоставных предложений —
предметные, признаковые и процессные. В свою очередь,
предметные и процессные предложения подразделяются на
подклассы — в зависимости от тех меняющихся функций,
которые развивает сказуемое в пределах одного и того же
категориального значения.
КЛАСС ДВУСОСТАВНЫХ
ПРЕДМЕТНЫХ ПРЕДЛОЖЕНИЙ :
Все предложения этого класса, будучи однородными
семантически (они одинаково определяют предмет через
предмет!), неоднородны, как только что отмечалось, в
функциональном плане. Действующие здесь способы сказуемостной
73

квалификации подлежащего представлены тремя
вариантами, соответственно обеспечивающими либо уподобление
одного предмета другому, либо выявление существующих
между ними качественно-характеризующих, временных,
пространственных и т. д. отношений, либо исчисление
предмета в тех или иных предметных единицах измерения.
Функциональная гетерогенность этих способов находит
непосредственную поддержку на уровне морфологии, что,
собственно, и дает основания для выделения трех подклассов
двусоставных предметных предложений: отождествительно-пред-
метных, реляционно-предметных и измерительно-предметных.
ПОДКЛАСС ДВУСОСТАВНЫХ ОТОЖДЕСТВИТЕЛЬНО-
ПРЕДМЕТНЫХ ПРЕДЛОЖЕНИЙ
НОМИНАТИВНЫЙ ПОТЕНЦИАЛ
Одна из важнейших логических операций, к которой
постоянно обращается человек в своем стремлении осмыслить
окружающий мир, — это операция сведения неизвестного
& известному, .позволяющая распространять знания,
полученные в одной сфере опыта, на другие его сферы. Именно
эта операция оправдывает само существование
предложений рассматриваемого подкласса, назначение которых
состоит в том, чтобы отождествлять неизвестный в
каком-либо отношении предмет-подлежащее с известным предметом-
сказуемым.
Поскольку предметная область действительного (или
только воображаемого) мира есть сложное, иерархически
упорядоченное образование, нельзя, понятно, рассчитывать
на то, что сам умственный процесс отождествления всякий
раз может протекать по одному и тому же трафарету: для
этого нужна гибкая и в известном смысле изощренная
система способов отображения всякого рода тождеств. Эту
систему конституируют два основных вида отождествления:
характеризующее, которое имеет целью установление
коммуникативно существенных черт определяемого
предмета, и идентифицирующее, ориентированное на
опознание определяемого предмета.
Характеризующее отождествление реализуется в
условиях неравнообъемности экстенсионалов двух
сопоставляемых предметов и опирается на два разнонаправленных эв-
,74

ристических приема — генерализацию (включение) и
минимизацию (исключение).
Прием генерализации обеспечивает такую
.квалификацию предмета-подлежащего, при которой этот предмет,
указывающий на вид (а иногда даже на «штучный» экземпляр),
включается в другой предмет (сказуемое), обозначающий
род, и тем самым содержательно обогащается — путем
распространения на него признаков, конституирующих род как
таковой. Вполне очевидно, что информация об
определяемом предмете, идущая от сказуемого, является крайне
общей, «тощей». И тем не менее говорящий, полагаясь на
определенную осведомленность собеседника, сплошь и рядом
удовлетворяется ею: Я пастух; Мой брат — моряк;
Поступок Кольцова был нормой. Если же эта осведомленность
представляется ему недостаточной для достижения полного
взаимопонимания, в предложения вводятся различные кон-
кретизаторы предмета-сказуемого, обогащающие
информацию об определяемом предмете посредством актуализации
признаков, которые свойственны уже не всему роду, а лишь
.какой-то его части: Я большая поклонница вашего таланта;
Петр — коренной москвич.
Прием минимизации меняет расстановку акцентов на
прямо противоположную. Здесь содержание предметного
рода, названного подлежащим, обогащается за счет
конкретных признаков, свойственных предметному виду (или
«штучному» экземпляру), названному в сказуемом: Его
стихия — спор; Сигнал — красный огонь; Освещение в
доме — керосиновая лампа без абажура.
Сферы речевого использования двух упомянутых
эвристических приемов не сопоставимы. Систематизация опыта,
основанная на приеме генерализации, в максимальной
степени отвечает характеру логического (дискурсивного)
мышления, которое движется от частного к общему, и
представляется нашему уму, как заметил Д. П. Горский (Горский,
1974, с. 63), «простой и наиболее естественной» (почему,
кстати, синтаксисты сплошь и рядом основывают свои
выводы, относящиеся ко всему подклассу отождествительно-
предметных предложений, на данных анализа
«генерализованных» структур, тем самым существенно упрощая
действительное положение дел). Наоборот, прием минимизации
реализуется в предложениях, подлежащее которых
выражается относительно узким кругом существительных,
прежде всего параметрическими существительными типа вес, дли-
75

на, объем, высота, рост, а. также существительными с
общими значениями: «результата» (достижение, итог),
«назначения» (цель, задача, долг, обязанность), «источника» (резерв,
путь, способ), «закономерности» (принцип, закон),
«особенности» (черта, качество, специфика) и т. д. (Золотова, 1964,
с. 277; Лекант, 1974, с. 116—117). Однако даже в этих
ограниченных условиях минимизация возможна далеко не
всегда, так как многие из перечисленных существительных
очень легко переподчиняются приему генерализации и
употребляются при этом в прямо противоположной функции --
функции сказуемого. Ср. Его обязанность — обеспечение
шахты древесиной и Обеспечение шахты древесиной — его
обязанность; Цель экспедиции — провести инвентаризацию
биологических ресуров и Провести инвентаризацию
биологических ресурсов — цель экспедиции.
Второй, идентифицирующий вид отождествления
базируется на учете того кардинального обстоятельства, что в
окружающем нас мире практически всякая сущность
предстает как многоликий феномен (например, Иван Петрович
Ерин не только инженер экскаваторного завода, но и сын
своих родителей, отец семейства, гражданин России,
налогоплательщик, рыболов-любитель и т. д.), причем
некоторые из его аспектов оказываются известными одним
коммуникантам и неизвестными другим. В этих условиях
назначение идентифицирующего отождествления именно в том и
состоит, чтобы, поставив знак равенства между
неизвестным и известным аспектами (осмысленными в виде
грамматических предметов), дать ответ на вопрос «Что это?»
(или «Кто это?»), т. е. обеспечить опознание сущности,
обращенной к получателю речи незнакомой для него стороной.
Идентификация фактически оперирует теми же двумя
приемами отождествления, о которых уже говорилось, —
генерализации и минимизации, хотя иногда они используются
здесь в несколько преобразованном виде. При
генерализации обязательно употребление в позиции сказуемого
таксономического имени, указывающего на то, что опознаваемый
предмет является одним из представителей того или иного
рода: Гидробиолог приник к иллюминатору: ведь белые
точки — это медузы; Комар — это, как ни странно, фамилия.
Минимизация, напротив, требует отсылки к единичному
предмету, чаще всего называемому по фамилии или имени:
Вот этот хмурый каперанг в эполетах — Добротворский;
Мой сосед слева и есть Эдуард, о котором ты спрашивала
76

меня. Но такого рода различия между приемами
обнаруживают себя лишь в предельных случаях, поскольку очень
часто чуть ли не любое имя, снабженное соответствующими
уточнителями, может служить целям идентификации вполне
•конкретного, единичного предмета: Этот парень в
ушанке — мой брат; Знакомься — это моя мама.
Говоря о характеризации и идентификации каж
основных видах отождествления, ни на минуту нельзя упускать
из виду, что они не исчерпывают всех способов
содержательной организации отождествительных предложений,
оставляя место для такого их употребления, при котором
тождества предметов в позиции подлежащего и сказуемого, в
сущности, нет.
С такого рода явлением мы прежде всего сталкиваемся
в некодифицированной разговорной речи, которая, как
известно, любит спрямлять синтаксическую перспективу:
используя отождествительно-предметные предложения в
качестве своеобразного клише, она сополагает предметы,
выраженные существительными в именительном падеже, без
специального обозначения существующих между ними
отношений, поскольку последние легко
устанавливаются.коммуникантами из общей обстановки речи. По наблюдениям
Е. В. Красильниковой, соответствующие высказывания
чаще всего могут выражать: содержательное наполнение
предмета-подлежащего (Второе отделение — полностью Бах),
его состояние (Одна касса — обеденный перерыв), его
отличительное свойство (Свинина — один жир), его
местоположение (Булонь — это берег Франции) и т. д. (Красиль-
никова, 1990, с. 44—45).
Впрочем, подобные высказывания сейчас уже не
являются исключительной принадлежностью разговорной речи.
Их знает и широко использует в целях экспрессии
современная пресса: Учет — это порядок; Никель — это танки,
самолеты; Сибирь — это сотни километров непроходимой
тайги.
НОМИНАТИВНЫЙ ЦЕНТР
Субстанциальный компонент
Подлежащее
Средства выражения. Характеристику средств
.выражения подлежащего необходимо предварить
оговоркой, которая послужит нам и в дальнейшем, поскольку она
77

приложима не только к отождествительно-предметным
предложениям, но и к предложениям других разрядов. Выше (^
части первой) у нас был повод изложить принимаемое в
книге толкование очень важного для современного
синтаксиса понятия пропозиции. Там же было отмечено, что
пропозиция с точки зрения ее использования в предложении
неоднозначна: она может быть и базой предложения в
целом, и базой отдельных элементов его номинативной
структуры, прежде всего предметного характера. При этом,
однако, осталось не упомянутым, что пропозиция, сверх того,
неоднородна и в содержательном отношении: как показали
исследования последних десятилетий (Vendler, 1967; 1975),
очень важно, в частности, различать факт, который
ориентирован «на мир знания, т. е. на логическое пространство,
организованное координатой истины и лжи», и событие,
отражающее «поток происходящего в реальном пространстве и
времени» (Арутюнова, 1988, с. 168). Это умолчание было
совершенно сознательным: противоположение факта и
события, какой бы кардинальный характер оно ни носило, во
всех случаях остается типологически незначимым. Поэтому
в дальнейшем, вторгаясь в предметную сферу номинативной
структуры предложения, синтаксический анализ вполне
может ограничиться дихотомией «собственно предмет —
ситуативный (пропозитивный) предмет» независимо от того, идет
ли речь о предмете-подлежащем, предмете-сказуемом, пред-
мете-экспликанте или 'предмете-детерминанте.
Сделав эту оговорку, мы вынуждены начать
характеристику средств выражения собственно-предметного
подлежащего с малоутешительной для интерпретатора констатации:
их круг не только в отождествительно-предметных
предложениях, но и в предложениях других классификационных
разрядов очерчен не вполне четко. Хорошо различим лишь
его центр — непропозитивные существительные в
именительном падеже (в том числе и местоименные). Именно они,
в соответствии с своей грамматической семантикой,
способны в первую очередь замещать позицию подлежащего либо,
так сказать, «единолично», либо в комбинации с другими
словоформами: Для альпиниста наша дорога — сущий
пустяк (В. Песков); Шиловский массив, безусловно,
превосходное место для устройства тайника (Б. Богомолов); Груш-
ницкий — юнкер (М. Лермонтов); Она оказалась простой,
добродушной женщиной (К. Симонов); Полноводную Обь
весной отважно переплыл маленький мохнатый пловец,,. Это*
78

была ондатра (из газет); Один из них был правым
уклонистом... (Ю. Алешковокий); Первый летчик-космонавт
Гагарин — уроженец здешних мест (из газет). Что же касается
периферии, она оказывается чем-то вроде плохо
проработанного фона на любительской фотографии. И поэтому,
когда мы попытаемся так или иначе освоить ее, можно быть
почти уверенным, что наше поверхностное восприятие,
лишенное необходимых точек опоры, навяжет нам
представление, согласно которому формы ограниченного применения —
субстантивированные прилагательные, причастия и
числительные, слова несклоняемых частей речи и всевозможные
цитации прямо и непосредственно субституируют
существительное, становясь в итоге репрезентантами подлежащего.
Но это представление, последовательно проводимое в
традиционных грамматиках, уже не удовлетворяет современную
лингвистику, склонную считать, что дело здесь не только и
не столько в субституции.
В частности, учитывая возможность всякого рода
сокращений и эллипсисов в структуре предложения, логично
предположить, что здесь имеет место лексическая
невыраженность подлежащего, редуцированного в соответствии с
упоминавшимся выше метонимическим принципом
номинации. И некоторые факты охотно идут навстречу такому
предположению. Ср. Главное (дело) в его жизни — спорт (из
газет); Проигравший (человек) — еще не побежденный
(В. Мельников); (Слово) перед — предлог, (слово) вот —
частица... (В. Харченко); (Фильм) «Загнанных лошадей
пристреливают, не правда ли?» — мое любимое
кинопроизведение (из телепередач). Однако стоит нам обратиться к
другим фактам, и это предположение, заложив крутой
вираж, тут же вернется к нашим ногам, отягощенное грузом
вопросов, на которые оно просто не в состоянии найти
убедительные ответы. И действительно, -как быть с
высказываниями, функцию подлежащего в которых выполняют слова
ванная, мороженое, столовая, являющиеся
прилагательными только по форме, но не по содержанию? Что сокращено
в газетной фразе Наше вчера — это вчера? Можно ли (и
нужно ли) подыскивать родовой классификатор к слову
«Тайме» в вопросе Что такое «Тайме»? Ведь спрашивающий
будет его знать, лишь получив ответ: «Тайме» — это
название лондонской газеты.
Все эти противоречивые факты приводят нас к выводу,
что в затронутой нами области языковой онтологии спрес-
79

сованы в одно целое и полярные явления, и явления
переходные, не желающие считаться с устанавливаемыми
исследователем хлипкими демаркациями. Легко было бы
показать, что более или менее удовлетворительное объяснение
этих явлений может стать лишь результатом строго
индивидуального подхода к ним. Но этот путь для типологии
предложений, здание которой зиждется на обобщениях, просто
неприемлем: он увел бы нас далеко в сторону от
поставленных целей. Поэтому в дальнейшем нам придется пойти на
/компромисс с традиционной грамматикой и говорить
применительно к рассматриваемым феноменам о субститутах
существительного, отдавая себе отчет в совершенной
условности подобной их интерпретации.
Разумеется, принятое нами решение отнюдь не
равносильно отказу вообще принимать во внимание случаи
лексической невыраженности подлежащего. Без разгадки
всякого рода эллипсисов и сокращений номинативному
синтаксису не обойтись, в том числе и при характеристике
собственно-предметного подлежащего в рассматриваемых нами
предложениях. Здесь мы сталкиваемся по меньшей мере с
двумя видами такого сокращения (одинаково
относящимися к сфере метонимического эллипсиса). Первый из них
предполагает редукцию (как правило, в неподготовленной
разговорной речи) имен общего характера, подсказываемых
их реализованными экспликантами, обычно выражаемыми
предложно-падежными формами существительных: Из
милиции (люди) — эти двое; В красном шарфике (девушка) г
кажется, парикмахер. Второй вид редукции имеет
источником «восполняющей» информации бытийный глагол,
который принимает либо форму императива, либо форму 2-го
лица единственного числа настоящего / будущего времени
изъявительного наклонения, соответственно указывающие
на определенное и обобщенное лицо в позиции
подлежащего: Будь умницей! Тут поневоле мастером на все руки
станешь.
Механизм внешнего обнаружения
ситуативно-предметного подлежащего, в отличие от соответствующего
механизма собственно-предметного подлежащего, более прозрачен.
Его существо определяют три ряда языковых средств:
— пропозитивные (обыкновенно девербативные и де-
адъективные) существительные и примыкающее к ним
анафорическое местоимение это (что), антецедентом которого»
являются некие «положения дел»: Извержение вулкана —
80

всегда событие (В. Песков); Задачей геологической партии
было установление границ оловоносной провинции (О. Ку-
ваев); К этому времени терпеливость ее мужа стала
притчей во языцех (из газет); Партизаны простреливали только
деревенскую площадь. Вероятно, это был просчет Старкова
(С. Абрамов); На Голубом озере появилась тогда первая в
России гидробиологическая станция, что было очень
важным событием в истории становления и развития
гидробиологии (из газет);
— инфинитивные формы глагола: Гостя не приветить —
грех большой (В. Гладкий); Наш план выполнить — дела
нехитрое (В. Распутин); ...выдавать желаемое за
действительное — обман (Е. Парнов); — Не считаться с этим —
свинство (Б. Мегрели);
— пониженные в ранге предложения (обычно
придаточные изъяснительные): Было просто чудом, что его за это
время не высмотрел какой-нибудь случайный рыбак (Л.
Шорохов); Ведь факт, что он сегодня смалодушничал (А.
Рыбаков); Для меня счастье, что я могу видеть ее хотя бы раз
в неделю (из газет).
Репрезентанты ситуативно-предметного подлежащего,
как и собственно-предметного, способны подвергаться
метонимическому сокращению, причем в той же
коммуникативной сфере — в устно-разговорной (и художественной) речи.
Правда, сам процесс сокращения протекает здесь с явными
отклонениями от действующих стандартов. В ходе его
лексическая единица, призванная именовать аналог сказуемого*
свернутой пропозиции, по общему правилу не
воспроизводится, а ее предметный экспликант, выражаемый в
«нормальных» условиях существительным в косвенном падеже,,
в соответствии с упоминавшимся в первой части книги
принципом превращенной формы, меняет косвенный падеж на
именительный, становясь тем самым чем-то вроде
местоблюстителя позиции подлежащего (но, конечно, не истинным
подлежащим!): (Читать) Фантастика — моя страсть;
(Купить) Билеты в театр — ваша забота.
Сталкиваясь с такими построениями, слушатель
испытывает чувство речевого дискомфорта: они
воспринимаются им как некое подобие картины, утратившей смысл из-за
выпавшего куска мозаики, поскольку псевдоподлежащее и
сказуемое оказываются здесь явно несогласованными
семантически (первое является собственно-предметным, а
второе — ситуативно-предметным). И это обстоятельство, как.
6. Заказ 528
8J

показала Н. Д. Арутюнова, обязывает его домысливать не-
вербализованные элементы смысла — с опорой на ту
информацию, которая идет от контекста, общей обстановки
речи и т. д. (Арутюнова, 1976, с. 139 и след.).
В диалогической речи, представляющей собой
чередование содержательно переплетенных реплик, такое
домысливание не представляет особых трудностей: здесь достаточно
лишь учесть, на что намекает (в предшествующей реплике
диалога) псевдолодл ежащее сокращенной структуры, как
это имеет место в следующем отрывке из книги А. Леван-
довского «Первый среди равных»:
— Ну, а Буонаротти? Уверен, что его последующая жизнь
♦была еще более насыщенна и интересна, чем жизнь Жермена.
Лоран загадочно усмехнулся.
— Буонаротти — это слишком длинная история. О ней расскажу
тебе как-нибудь в следующий раз.
Наоборот, адекватная интерпретация сокращенных на
метонимической основе структур в составе монолога
нередко требует учета очень широкого контекста. Например,
высказывание Голуби — опасное дело, которое мы найдем в
«Романе о девочках» В. Высоцкого, может показаться
совершенно загадочным, даже если мы примем во внимание
три-четыре предшествующих предложения текста. И лишь
узнав из развернутого описания, что один из героев романа
промышлял воровством и продажей чужих голубей, за что
в любую минуту его могли жестоко избить, мы легко
преодолеем барьер загадочности: именно это занятие,
связанное с голубями (но не голуби как таковые!), является
опасным делом20.
Наряду с только что рассмотренным явлением
существует и еще один вид невыраженности
ситуативно-предметного подлежащего. Он заявляет о себе в сложных
предложениях с придаточными времени и условия, вводимыми
союзными скрепами когда и если: Нерадостная вещь, когда тебя
20 Нельзя ни на минуту упускать из виду, что, говоря о
домысливании редуцированного звена высказывания, мы существенно упрощаем
»открывающуюся нам истину. В действительности соответствующие
процессы обыкновенно протекают за пределами «светлого поля»
человеческого сознания: двигаясь своим внутренним взором от более
информативного сказуемого к менее информативному подлежащему, слушатель
чисто автоматически отмечает их возможное содержательное
несоответствие и вносит определенные коррективы, даже не задумываясь над тем,
как он это делает.
«82

не понимают (из газет); Когда талант соединяется с
работоспособностью, самый настоящий пир природы (журн.
«Огоне»); Было бы непростительным упущением, если бы вы это
не сделали (из газет); Беда, если кто возьмется рубить все
ветки, торчащие «не туда» (В. Божович). В подобных
высказываниях в соответствии с принципом реляционной
редукции элиминировано придаточное изъяснительное,
однородное по лексическому составу с наличными
придаточными времени и условия. Ср. Когда тебя не понимают (то, что
тебя не понимают), нерадостная вещь; Если бы вы это не
сделали, (то, что вы не сделали это) было бы
непростительным упущением.
Речевое варьирование. Поскольку модификаци-
онные свойства репрезентантов подлежащего в отождестви-
тельно-предметных предложениях представляют собой сплав
общих явлений (встречающихся в рамках двусоставных
предложений самых разных классификационных разрядов)
и явлений специфических (присущих исключительно или
преимущественно рассматриваемым предложениям), их
описание, естественно, не может быть подчинено одному и
тому же стандарту: первые нуждаются в простом упоминании,
вторые, наоборот, требуют подробных комментариев.
Прежде всего надлежит отметить, что существительное
как основной репрезентант подлежащего употребляется в
этих предложениях только в именительном падеже, не
допуская чередования с вариантным родительным падежом,,
что существенным образом отличает их от некоторых
двусоставных процессных предложений (см. об этом ниже).
Лишь изредка, в рамках количественно-именных сочетаний,,
отмеченная закономерность «дает сбой», так как
«превращенную» форму именительного падежа здесь приобретает
числительное (или какое-то другое слово с количественной
семантикой), а существительное соответственно
функционирует в родительном .падеже: Два километра — пустяк
(В. Песков); Двадцать шесть ящиков с золотыми слитка-
ми — это тебе не глиняная кринка с кухтеринскими
бриллиантами (М. Черненок); Восемнадцать лет — настоящее
событие в жизни девушки (из газет). Впрочем, при указании
на приблизительное количество, осуществляемом
посредством предлогов около, до, с и слов более, менее, форму
именительного падежа не получает и числительное: Около
(более, менее, до) ста человек были уроженцами этой области.
Следующая особенность подлежащего, необычная и да-
6*
8£

же уникальная в русской синтаксической системе, связана
с обратимостью отождествительно-предметных
предложений, которая проявляется в способности репрезентантов
подлежащего и сказуемого менять в конкретных условиях
общения свои синтаксические роли на прямо
противоположные. Свойством обратимости обладают не все, а лишь
такие отождествительно-предметные предложения, в составе
которых употребляются уже упоминавшиеся
существительные с общим значением «результата», «назначения»,
«особенности» и т. д., допускающие систематизацию опыта на
основе обоих приемов отождествления — и генерализации,
и минимизации, как в случаях:
Для Распутина его повести и есть его поведение, а его
поведение — это его повести (В. Солоухин);
Коротков... сказал ч?уть слышно:
— Кхм... я, товарищ, здешний делопроизводитель...
Изумление изменило резко верхнюю часть лица Кальсонера.
— Извиняюсь, — вежливо ответил он, — здешний
делопроизводитель — я (М. Булгаков).
Как правило, изменения в характере распределения
синтаксических ролей в рассматриваемых предложениях
сигнализируются морфологическими средствами: отчасти родовой
формой бытийного глагола, скоррелированной в прошедшем
времени изъявительного наклонения и в сослагательном
наклонении с соответствующей родовой формой
существительного в функции подлежащего, отчасти формой
творительного падежа, .которую принимает существительное —
репрезентант подлежащего при употреблении глагола быть в
прошедшем и будущем времени изъявительного наклонения и
в сослагательном наклонении. Ср. Моя цель была
изучение опыта — Моей целью было изучение опыта; Его мечта
была сделаться миллионером — Его мечтой было сделаться
миллионером.
Если же по каким-либо .причинам эти средства
утрачивают информативность (например, в настоящем времени
бытийные глаголы вообще не имеют формы рода, а
существительное, называющее сказуемое, функционирует в том же
именительном падеже, что и репрезентант подлежащего)
дистинктором реализованных синтаксических отношений
становится актуальное членение (со своими формальными
экспонентами — порядком слов и логическим ударением):
получатель речи уверенно интерпретирует препозитивное
существительное как подлежащее, а постпозитивное как ска-
$4

зуемое: Моя цель — изучение опыта и Изучение опыта —
моя цель; Его мечта — сделаться миллионером и
Сделаться миллионером — его мечта. Но такого рода
интерпретация приемлема лишь для высказываний с
автоматизированным (конечным) логическим ударением. Наоборот, в
различных разговорных построениях, где эшелонирование
информации осуществляется преимущественно через дезавто-
матизированное логическое ударение, предполагающее
довольно сложные преобразования словопорядка
(утрачивающего здесь свою «актуальную» информативность), она
оказывается явно недостаточной, и говорящий уже не может
рассчитывать на адекватное восприятие сказанного им
адресатом речи. И, видимо, применительно к этим условиям
русский язык выработал специальное техническое средство
однозначной квалификации обратимых отождествительно-
предметных предложений — функциональный дублер
подлежащего, выражаемый местоимением это. В составе
высказывания этот дублер является той спасительной
Ариадниной нитью, которая позволяет легко отыскивать предмет-
подлежащее при сколь угодно сложной трансформации
порядка слов. Ср. Все-таки это счастье — непонимание
низостей (Д. Гранин); Мести и долбить — это не
самоглавнейшие для дяди Паши действия (В. Астафьев); Трусость ли
это у детей — этот настороженный, стихийный страх перед
темнотой? (В. Вересаев); Да это же дерзость — еще чего-
то просить (П. Проскурин). Надо, впрочем, иметь в виду,
что по направлению к современности функциональный
дублер подлежащего явно усиливает свою речевую активность,
и говорящие используют его даже в тех высказываниях, где
он является всего лишь ничего не значащим довеском и
легко может быть опущен без всякого ущерба для смысла. Ср.
Иван — это человек (Иван — человек); Жучка — это
собака (Жучка — собака).
Все остальные свойства существительного (например,
его родовая и количественная характеристики), равно как
и свойства других репрезентантов подлежащего —
инфинитива и придаточного изъяснительного — не обнаруживают
в отождествительно-предметных предложениях отклонений
от обычных средних норм, и поэтому специально
останавливаться на них нет никакой необходимости.
85

Сказуемое
Средства выражения. Как и подлежащее,
сказуемое в рассматриваемых предложениях может быть
собственно-предметным и ситуативно-предметным, причем характер
языковых средств, выражающих два указанных варианта
сказуемого, в общих чертах (но не в деталях!) остается
здесь тем же самым, что и в сфере подлежащего.
В частности, к числу репрезентантов
собственно-предметного сказуемого относятся, как видно из множества
ранее приведенных примеров, существительные непропозитив-
ной семантики и, кроме того, условно принимаемые нами за
субституты существительных периферийные формы
ограниченного применения — субстантивированные
прилагательные, причастия, числительные и слова несклоняемых частей
речи: Слышать одно, прочитать — другое (М. Черненок);
Боль в подбородке — последнее, что ощутил старый
помощник командира (С. Гагарин); Проигравший — еще не
побежденный (В. Мельников); Михайловское для него только
вчера (С. Гейченко); —Деньги что? Тьфу! (Л. Шипко).
Ситуативно-предметное оказуемое без заметных изменений
сохраняет стандарты, обнаруженные нами в подлежащем, лишь
для двух основных средств его выражения —
препозитивных существительных: Чтение научно-популярной
литературы — увлекательное занятие (из газет); Для ученого
наткнуться на противоречие — дар судьбы (Н. Семенов);
Это была праздничная, веселая, итожная работа — молоть
хлеб (В. Распутин); и инфинитивных форм глагола: —
Приказ ротного — отойти за овраг! — крикнул Сашка (В.
Кондратьев); Наше дело — жить правильно (В. Распутин);
Выиграть в одном значит проиграть в другом (Е. Парнов).
Правда, здесь свернутая пропозиция гораздо реже
поддается метонимическому сокращению. Но эта особенность —
буквально мелочь по сравнению с особенностями, дающими
о себе знать при выражении ситуативно-предметного
сказуемого пониженными в ранге предложениями, закономерности
реализации которых обнаруживают зависимость, с одной
стороны, от вида отождествления, а с другой — от типа
речи (хотя и в разной степени).
Так, при характеризующем отождествлении,
разрешающем использование только приема минимизации, -книжно-
письменная речь прибегает обыкновенно к придаточным
изъяснительным с коррелятом то: Главное его достоинство —
S6

это то, что он никогда не лжет (К. Симонов); Причина? А
причина — это то, что ты просто невежествен (из газет);
Основное его достижение как ученого — это то, что он
выполнил работу, которая под силу целому институту (из
газет). Устно-разговорная (и имитирующая ее
художественная) речь, естественно, не признает таких громоздких
построений и решительно трансформирует их на основе
четырех различных по степени сложности видов редукции.
Самый элементарный и самый частотный из них
предполагает элиминацию коррелята (т. е. то, с чем мы
сталкиваемся в самых разнообразных сложных предложениях
буквально на каждом шагу): Шаманов. Единственное мое
желание — это (то) чтобы оставили меня в покое (А. Вампи-
лов); И я подумал, что главное в жизни — не (то)
сколько ты проживешь (Ю. Казаков).
Второй вид редукции есть результат усложнения
первого: здесь опускается не только коррелят, но и союзная
скрепа, в результате чего придаточное изъяснительное
становится неким подобием части бессоюзного предложения,
понижение в ранге которого сигнализируется в основном
только интонационно: Отличительная черта орхидей — (то, что)
один из шести лепестков свисает губой, при основании
длинный шпорец (журн. «Наука и жизнь»); Главное
преимущество полипропиленового каната — (то, что) он не тонет в
воде (из газет).
Третий вид редукции аналогичен (хотя и не вполне
тождествен) тому, с которым мы сталкивались в сфере
ситуативно-предметного подлежащего. Он обеспечивает
метонимическое сокращение придаточного изъяснительного,
«восполняющая» информация о котором идет от наличного
придаточного времени или условия: Бесчестие — это (то, что
имеет место) когда ты играешь в карты и не отдал долг
(Е. Вистунов); Норма — это (то, что имеет место) если
занятый умственным трудом человек полностью восстановлен
к следующему трудовому дню (журн. «Наука и жизнь»).
И, наконец, иногда элиминируется не только
придаточное изъяснительное, но и союзная скрепа в придаточном
времени или условия: Сейчас они жили в полутора комнатах
старого крестьянского дома. Полторы комнаты — это (тоу
что имело место, когда) поставили зыбкую перегородку,
стол, стул, кровать и назвали Борькиной комнатой (В.
Липатов); Лень — это (то, что имеет место, когда) прежде
87

всего трудно на что-то решиться, сделать выбор, сдвинуть
себя (Ю. Крелин).
Понятно, что два последних вида реляционной
редукции (определенным образом связанные друг с другом)
оставляют позицию сказуемого фактически незамещенной.
Что же касается идентифицирующего отождествления
подлежащего и сентенциального сказуемого, оно никогда не
прибегает к редукции и, кроме того, нейтрализует различия
между книжно-письменной и устно-разговорной речью. И
там и тут одинаково возможны высказывания, в которых
идентифицируемый предмет (.подлежащее) выражается
местоимением это, имеющим в качестве антецедента некое
«положение дел», а сказуемое — простым предложением,
естественно, пониженным в ранге: Что это? — спросил вдруг
Костя, приподняв голову. — Это кулички летят,
посвистывают (И. Тургенев); Кранц услышал далекий гул. Это
била советская артиллерия (В. Фирсов); (Шаги за стеной).
Бутов. Это не Сережа вернулся? (В. Панова).
Какими бы, однако, разными ни были средства и
способы выражения и собственно-предметного, и ситуативно-
предметного сказуемого, последнее не может быть
безразличным к характеру репрезентации подлежащего, как
подлежащее в этом отношении не безразлично к сказуемому:
по образному выражению И. П. Распопова, «они должны
быть подготовлены к встрече друг с другом». Их взаимная
координация обнаруживается в том, что подлежащее,
получившее конкретное выражение, проецирует определенный на:
бор сказуемостных квалификаторов, а сказуемое, в свою
•очередь, развивает свойство избирательности, которое
связано с его способностью »квалифицировать подлежащее,
выраженное словом, называющим предмет строго
определенного логического ряда.
Процесс координации вынужден считаться с двумя
прямо противоположными тенденциями, которые подобно
берегам реки ограничивают его течение, — тенденцией к
максимальному семантическому согласованию сказуемого и
подлежащего, с одной стороны, и тенденцией к установлению
отношений тождества там, где действуют 'всевозможные
запреты и где нет даже намека на семантическое подобие
подлежащего и сказуемого — с другой.
Первая тенденция нагляднее всего обнаруживается в
высказываниях с тавтологическим сказуемым, т. е.
сказуемым, лексически повторяющим подлежащее. Эти высказы-
88

вания либо реализуются в обычном для всех отождестви-
тельно-предметных предложений виде (Солдат — всегда
солдат), либо, наоборот, определенным образом
стандартизуются, включая в свой состав в качестве обязательного
строевого элемента эксплицитную форму настоящего
времени глагола быть, функциональный дублер подлежащего —
-местоимение это, союз как или отрицательную частицу не
(Подлость есть подлость; Мать — это мать; Парень как па-
рень; И доска ему не доска). Это чисто формальное
различие структур глубоко закономерно: за ним скрываются два
совершенно разных рода тавтологий — мнимые и
действительные.
Употребление мнимых тавтологий основывается на
известной противоречивости формы и содержания:
сознательно прибегая в чисто экспрессивных целях к одному и тому
же репрезентанту подлежащего и сказуемого, говорящий
разводит последние либо по линии экстенсионала, либо по
линии интенсионала. Это наблюдается в тех случаях,
когда: а) отрицается тождество двух предметов, из которых
первый (подлежащее) назван данным существительным или
по недоразумению, или для намеренной маскировки-
истинного положения дел: Эта новость давно уже не новость (из
газет); Конец работы — это вовсе не конец работы. После
гудка надо еще собрать инструмент, отнести его в
кладовую, сдать, построиться... (В. Шаламов); б) фиксируется
сохранение (или утрата) тождества предметом-подлежащим
самому себе в каких-то жизненных ситуациях: Свобода
лишь тогда свобода, когда она не боится закона (Ч.
Айтматов); Тайна, даже раскрытая, остается тайной (В.
Непомнящий); Учитель, возненавидевший детей, уже не учитель (из
газет); в) констатируется подобие (или различие)
подклассов одного класса предметов, выделяемых по разным
основаниям: Главная ошибка Вересаева есть ошибка не личная,
а традиционная (В. Непомнящий); Вопрос о читателе —
очень важный вопрос (журн. «Огонек»); Невнимательный
читатель не наш читатель (из газет).
Действительные тавтологии в эксплицитном виде
содержат отсылку к одному из кардинальнейших законов
бытия — закону тождества, гласящему, что «всякому сущему
как таковому присуще тождество, единство с самим собой»
(Хайдеггер, 1991, с. 71). Но цель ее заключается отнюдь не
в простом напоминании известных истин, а в том, чтобы ак-
туализовать определенное, конвенционально закрепленное
89

за той или иной тавтологией содержание, которое прямо и
непосредственно не выводится из ее номинативной
структуры. Это содержание может быть постоянным и
меняющимся в различных условиях коммуникации, что дает основания
говорить о стабильных и вариантных тавтологиях.
Стабильные тавтологии практически ничем не
отличаются от обычных фразеологизмов: они задают строго
определенную схему понимания сказанного с естественной
поправкой на лексическое наполнение структуры. Так,
высказывания с союзом как констатируют обычность, заурядность
упомянутого предмета, его полное соответствие норме:
Лестница была как лестница (В. Маканин); Двор был как двор
(Д. Гранин); Кожа как кожа (Б. Окуджава). Наоборот,
тавтологии с отрицанием при существительном —
репрезентанте сказуемого несут информацию о вызванных какими-
либо причинами отклонениях человека от привычных,
стандартных его состояний — на том основании, что он
воспринимает и оценивает окружающие его предметы как
нетождественные самим себе: Чудится мне у причала невольно:
чайки — не чайки, волны — не волны (Е. Евтушенко); И
у костра был сон — не сон Под робкий треск валежника
(А. Твардовский). Структуры, в которых номинант
сказуемого реализуется в творительном падеже (при нулевой
форме глагола быть!) и которые употребляются лишь в
составе сложносочиненных предложений с
противительно-уступительными отношениями частей, передают причудливо
переплетенные значения согласия и несогласия. Включая эти
структуры в свою речь, говорящий подчеркивает, что он в
целом принимает точку зрения своего собеседника (хотя бы
из вежливости или простого нежелания портить
отношения), однако тут же указывает на другое, сопутствующее
положение дел (как правило, прямо противоположное по
смыслу), 'которое игнорировать никак нельзя и которое
фактически трансформирует формальное согласие в несогласиЦ:
Опыт опытом, а человеку свойственно ошибаться (Н. Лео-,
нов); В ас ют а. Любовь любовью, а сама знаешь, с
машиной-то, к примеру, муж лучше, чем без машины (А. Вампи-
лов); Рассуждения рассуждениями, а реакцию власти
можно было проверить только практически (Я. Гордин).
Вариантные тавтологии -представлены структурами
типа Война есть война и Война — это война. Обе они
предполагают тесную связь с ситуацией общения и контекстом, что
существенно расширяет их номинативные горизонты и позво-
90

ляет говорящему .прилагать их к целой серии конкретных
случаев, соответствующих или, наоборот, не
соответствующих общему порядку вещей, вытекающему из закона
тождества. Глядя, например, на не в меру расшалившихся
мальчишек, мы успокаиваем собеседников (а иногда и
самих себя) фразой с отчетливой извиняющейся интонацией:
«Дети есть дети», имея в виду, что чрезмерная подвижность
я шаловливость — непременные спутники этого
возрастного периода. Когда рассказчик теряет чувство меры,
живописуя необыкновенные способности своей кошки, его
останавливают холодным замечанием: «А все-таки кошка есть
кошка», намекая на то, что не следует перешагивать порог
правдоподобия. Дотошному собеседнику, настойчиво
требующему объяснить ему, что такое долг, раздраженно
бросают: «Долг — это долг», полагая, что это понятие
очевидно и не нуждается в комментариях.
Необходимо иметь в виду, что целый комплекс
импликаций, с трудом поддающихся исчислению, несут с собой
не только структуры с разным лексическим наполнением, но
и структуры тождественного лексического состава, о чем
мы уже говорили в первой части книги. Для актуализации
нужной импликации обыкновенно бывает достаточно самых
общих ситуативных «показаний». Иногда соответствующая
информация идет от социального, профессионального и т. д.
статуса говорящего лица. Имея в виду это обстоятельство,
А. М. Пешковский не без иронии писал: «...самодур-купец
времен Островского мог бы сказать купец есть купец в том
смысле, что он должен устраивать дебоши в ресторанах,
дон Жуан мог бы сказать муж есть муж в том смысле, что
его надо обманывать (Пешковский, 1956, с. 271). И лишь
изредка многозначные вариантные тавтологии требуют от
говорящего дополнительных разъяснений, как в случаях: —
Помни, армия есть армия, ей воевать надо, А вооруженный
бандитизм — наша забота (Э. Хруцкий); Деревня — это
деревня: здесь слухи опережают события (В. Липатов); Но
жизнь есть жизнь. Она ставит задачи, которые нельзя
перекладывать на плечи будущих поколений (из газет).
Вторая тенденция, регулирующая процесс координации
подлежащего и сказуемого, предполагает использование
языком всевозможных обходных маневров, которые
позволяют преодолеть семантическое несоответствие
подлежащего и сказуемого. Отдельных проявлений этой тенденции мы
уже касались выше, когда речь шла о метафорических и
91

«спрямленных» разговорных высказываниях. В том же
ряду стоит и явление переосмысления существительных в
сказуемостной функции, 'которые в своем обычном
употреблении являются названиями животных (баран, медведь,
тюлень, волк, змея, корова, гусыня), растений (гриб, дуб,
крапива), деревянных предметов (столб, бревно, чурбан, чурка,
дубина, пень) и т. д. Включая их в отождествительно-пред-
метные предложения на правах репрезентантов сказуемого,
разговорная речь актуализирует присущие им
потенциальные семы и тем самым превращает их в родовые номинато-
ры глупости, тупости, упрямства, неуклюжести и других
отрицательных качеств человека. Ср. Он осел (дуб, барану
пень); Она змея (гусыня, корова, чурка, крапива). Каждое
из этих слов, по выражению Г.-Г. Гадамера, «срослось со
своим метафорическим употреблением и перестало
напоминать о том, что оно усвоено или привнесено извне», в
результате чего значение, «получаемое им в новом контексте,
начинает развиваться как его собственное значение» (Гада-
мер, 1991, с. 63). Выражаясь иначе, перед нами тот
достаточно типичный для языка случай, когда однажды надетая
маска прирастает к лицу и сама становится лицом.
Речевое варьирование. Одна из важнейших
особенностей существительного как основного репрезентанта
сказуемого в рассматриваемых предложениях связана с
характером его падежного оформления. Как известно, в
русском языке информацию о тождестве предметов в составе
субстанциального компонента изначально был способен
нести в сказуемом только один падеж — именительный.
Однако примерно в XIII веке (если судить по памятникам
письменности), ту же функцию приобрел и творительный падеж,
который пятью столетиями позже стал
широкоупотребительной формой, заметно потеснившей именительный падеж.
В настоящее время именительный падеж безраздельно
господствует (и не чередуется с творительным) лишь в двух
речевых сферах: а) при характеризующем отождествлении
предметов на основе приема минимизации: Главная его
черта — аккуратность; Его цель была знакомство с новой
технологией; Длина ангара будет километр; б) при
идентифицирующем отождествлении предметов: Вот этот человек
в сером костюме — мой учитель; Мелькнула тень. Это
была кошка; Потом в дверь постучат, и это, конечно, будет
отец.
Что же касается наиболее представительных, наиболее
92

■частотных высказываний, -построенных на базе
характеризующего отождествления с использованием приема
генерализации, здесь именительный безвозвратно уступил пальму
первенства творительному, сохранив за собой лишь
небольшой речевой островок: он функционирует главным образом
в предложениях с глаголом быть в настоящем времени
изъявительного наклонения: Его отец — филолог; Отчаяние —
тоже сила; Николай, как и раньше, первый ученик в школе.
За пределами означенных условий (в предложениях с
глаголом быть в прошедшем и будущем временах
изъявительного наклонения, в сослагательном наклонении и в
императиве, а также с другими бытийными глаголами в различных
формах) общей нормой стало употребление творительного
падежа: Друзьями детства они не были; Ты будешь
царицей бала; Было бы упрощением идти по этому пути;
Остаюсь я безбожником с вольной душой в этом мире,
кишащем богами.
Правда, границы двух указанных сфер не вполне
герметичны. Во всяком случае, в прошедшем времени наряду
с творительным остаточно сохраняется именительный
падеж: Это было из области фантастики, братья же быгли pea-
листы (А. Приставкин); Первый был статный пожилой
красавец, похожий на вышедшего в тираж киноактера (Ю.
Трифонов); Он был славный парень (В. Драгунский); Тамара
была девочка высокого роста (В. Конецкий).
Первоначально конкурирующие формы были здесь семантически
разведены: творительный, по наблюдениям Т. П. Ломтева,
относил «предикативный признак к определенному времени в
существовании данного предмета», а именительный падеж
фиксировал «существование данного субъекта с данным
предикативным признаком» в определенное время
«безотносительно к другому времени» (Ломтев, 1956, с. 93—94).
Сейчас эта закономерность фактически не просматривается, и
употребление именительного, не мотивированное ни
семантическими, ни техническими факторами, носит здесь едва
ли не факультативный характер.
Любопытно, что противоположное явление —
использование творительного падежа вместо именительного в сфере
настоящего времени практически не наблюдается, если не
считать явно устаревших, лексически ограниченных
структур типа Порукой тому моя честь; Виной всему нечаянно
сказанное слово; Ты у меня молодцом, сестра! и т. д. Это
обстоятельство позволяет заключить, что на данном участ-
93

ке языковой онтологии экспансия творительного исчерпала
себя, в связи с чем русский язык четко противопоставил
себя польскому языку, закрепившему творительный падеж
даже в настоящем времени.
Как и в подлежащем, существительное, выполняющее
функцию сказуемого, будучи включенным в состав
количественно-именных сочетаний, употребляется в родительном
падеже единственного и множественного числа. При этом
форма именительного падежа либо «переадресовывается»
слову с количественной семантикой, либо не используется
вообще (при выражении приблизительности посредством
предлогов за, под, около, до, слов более и менее: а)
Охрана была сорок человек из резерва конной милиции (А.
Солженицын); Видимость была — метров пятьдесят (А.
Стругацкий, В. Стругацкий); Высота — сто-двести метров. Курс —
десять градусов по радиомаяку (В. Колупаев); б) Воздух:
был градусов под тридцать (Ю. Трифонов); Вес золотых
частей ритона — около 225 граммов (журн. «Знание —
сила»); В заповеднике У лун территории обитания каждой
особи от 1,6 до 2,6 квадратных миль (журн. «Огонек»).
Следующая особенность существительного в позиции
оказуемого имеет непосредственное отношение к его
категориям числа и рода. Обыкновенно говорящий стремится к
такому построению высказывания, которое предполагало бы
совпадение родовых и количественных характеристик
репрезентантов подлежащего и сказуемого: Где бы он ни
появлялся, через какое-то время он становился центром (Д.
Гранин); Русская наука — часть большого европейского
комплекса (он же); Все пушкинские «преступники» — личности
крупные, выдающиеся (В. Непомнящий). Это, однако, не
норма. Зачастую наблюдается, как хорошо известно
русистам, рассогласование сказуемого и .подлежащего по числу
и роду: Розыски по «Пересвету» — дело всей жизни (Н. Чер-
кашин); Горы были моей слабостью (В. Рыбин); Юмор был
отдушиной, спасением от той наружной жизни, в которую
они попадали, покидая стены института (Д. Гранин)21.
И, наконец, последнее, что требуется оговорить, это
широкое использование в рассматриваемых предложениях
лексических единиц (и их сочетаний), представляющих собой
21 Это обстоятельство, кстати сказать, дало основание А. М. Пеш-
ковскому утверждать, что «сходство рода для нас в этом случае б»удег
не согласованием, а совпадением» (Пешковский, 1956, с. 191).
94

в семантическом отношении своего рода надбавку к
репрезентанту сказуемого, назначение которой состоит в том,
чтобы определенным образом дифференцировать (и уточнять)
отношение тождества. К числу их относятся: и, не что иное,
как (знаки истинного тождества): — Что поделаешь, —
сказал Лемке, — я и есть немец (И. Фоняков); ...всякое
преступление есть не что иное, как пере-ступление правды
(В. Непомнящий); не более чем, не более как (знаки
ограниченного тождества): Это пока не более чем
предположение (В. Мигицко); Все эти заявления не более как слова (из
газет); как, что, точно, все равно что (знаки подобия): Над
черным очертаньем мыса Луна как рыцарский доспех
(М. Цветаева); Тогда память моя — точно музей редких
откровений (А. Куприн); Для плановиков цифра, статистика
все равно что карта для морехода (В. Селюнин, Г. Ханин).
Речевое варьирование других репрезентантов
сказуемого (инфинитива и придаточного изъяснительного) носит
типовой характер и -комментариев не требует.
Экзистенциальный компонент
Средства выражения. Первое, что нам сразу же
бросится в глаза, как только мы приступим к рассмотрению
отождествительно-предметных предложений в новом для нас
аспекте, — это, пожалуй, то, что в их рамках
репрезентантами экзистенциального компонента способны служить все
без исключения бытийные глаголы, известные русскому
языку (роскошь, которую не может себе позволить никакой
другой классификационный разряд предложений!). Самым
представительным и, следовательно, наиболее частотным из
-них является глагол быть, который, как можно судить по
многочисленным .примерам, приведенным выше, передает
значение бытия в предельно общем и недифференцированном
твиде. Наоборот, все другие глаголы того же ряда сужают
это значение, концентрируя внимание коммуникантов на
каком-то одном из его аспектов. Об этом их свойстве мы уже
упоминали в первой части книги, но только вскользь,
поскольку там не ставилась целью по возможности полная
экспликация семантики каждого из них. Эту задачу нам
предстоит решить в настоящем рааделе, чтобы в
дальнейшем, при характеристике предложений других разрядов, не
-оказаться перед необходимостью вновь и вновь
возвращаться к частично затронутой проблеме.
Глаголы стать — становиться и делаться — сделаться в
95

общем и целом тождественны по своему содержанию: они
одинаково констатируют возникновение бытия. Различия
между ними определяются лишь тем, что первый из них
является широко употребительным, тогда как второй
обнаруживает черты старомодной элегантности, свойственной
уходящим в прошлое языковым явлениям: а) Мы сами стали
отцами и дедами (журн. «Огонек»); Упоминать о нем
становится дурным тоном (Ю. Черниченко); б) Он делался в
эти минуты чем-то вроде оракула, изрекающего
непреложные истины (из газет); Сделался он затем контр-адмиралом
и наконец полным адмиралом (Д. Гранин).
Глагол остаться — оставаться в известной степени —
антипод двух предшествующих, так как обозначает
сохранение бытия какой-либо сущности в новое время или в
новых условиях: Даже в этой ситуации он остался тем, кем
он был вчера (из газет); В Европе он оставался крупной
фигурой советской науки (Д. Гранин).
Подобно глаголам стать — становиться, делаться —
сделаться, глаголы казаться — показаться и
представляться соотносительны (или даже тождественны) по семантике:
они указывают на то, что представление о бытии чего-либо
не прошло испытания практикой и существует лишь в
мысли, воображении коммуниканта. Современные русские
словари не усматривают между ними практически никакой
разницы, но тем не менее она существует: первый носит
нейтральный характер, второй (употребляющийся, кажется,
только в несовершенном виде), наоборот, является
принадлежностью книжно-письменной речи: а) Ему, в отличие от
Поликарпова, полоса не кажется случайным набором
препятствий (В. Куплевахский); Именно «Современник»
показался Люценко самым подходящим местом для издания
(С. Ласкин); б) Вспомнить это представлялось задачей
первостепенной (М. Еленин).
Назначение глагола оказаться — оказываться состоит в
том, чтобы преодолеть «кажимость» бытия, утверждаемую
двумя предшествующими глаголами Используя его в речи,
коммуниканты специально подчеркивают, что данное бытие
является действительным, а не мнимым: Божко оказался
справным учеником Поликартова (В. Куплевахский);
Встреча с Зубром оказывалась для большинства самым ярким
событием в их жизни (Д. Гранин).
Глагол явиться — являться — принадлежность
канцелярского, научного и газетно-публицистического стилей —
96

в известной степени подобен глаголу быть, но значительно
уже его по значению, поскольку способен обозначать не
всякое бытие, а бытие отношения «определяемое —
определяющее». Основная сфера его употребления — отождествитель-
но-предметные (и отчасти двусоставные признаковые)
предложения: Наличность какого-то иностранца, да еще с
переводчиком, в этой квартире явилась для него совершенным
сюрпризом (М. Булгаков); Клятва не является
доказательством (Ю. Назаров).
Рамки речевого использования глагола значить еще
более узки. Он возможен только в отождествительно-предмет-
ных предложениях, где констатирует бытие/небытие
отношения «определяемое — определяющее», которое связывает
два логически однородных предмета, выраженных
инфинитивными формами глагола: Понять значит простить (А.
Чехов); Давать деньги Терещенок — это значит выбрасывать
их на ветер (А. Рыбаков). Нам, правда, могут возразить,
что подобному заключению совершенно противоречат
высказывания: Вороной значит черный; Быстро не значит
хорошо; Если ждет, тоскует, значит любит. Достаточно,
однако, учесть упоминавшуюся выше необходимость пройозитив-
ного осмысления отдельных частей подобных построений,
возможность сокращения их формальных элементов, и эти
возражения сразу же будут сняты.
Речевое варьирование. В целом закономерности
грамматического оформления бытийных глаголов в отожде-
ствительно-предметных предложениях близки к стандарту,
свойственному всем без исключения предложениям
(односоставным и двусоставным), в которых субстанциальный и
экзистенциальный компоненты получают раздельное
выражение. Вместе с тем здесь наблюдаются и отклонения от
стандарта, которые, естественно, нуждаются в специальном,
более подробном рассмотрении.
Из всех грамматических квалификаторов бытийных
глаголов максимальное количество таких отступлений
обнаруживает морфологическая категория времени. Особенно
существенны здесь четыре момента.
Во-первых, временные формы этих глаголов
употребляются, как правило, в абсолютных значениях. Их
относительное использование в принципе не исключено, но
соответствующая возможность реализуется крайне редко. Ср.,
например, малотипичный случай обращения коммуниканта
к будущему «историческому»: Отрокам, которые деклами*
7. Заказ 528
97

руют и тем самым сопоставляют стихи Пушкина и
Жуковского, предстоит писательское поприще. Старший, М. M.
Достоевский, станет беллетристом (А. Немзер).
Во-вторых, глагол быть обычно представлен в
настоящем времени нулевой формой (примеры см. выше), но
наряду с ней допустима и эксплицитная, материально
выраженная форма — остаточное явление старого языкового
состояния. По своему характеру это явление неоднородно, но
причины его в общем-то очевидны.
Так, в высказываниях, предполагающих специальное
подчеркивание истинности тождества двух предметов: Вы
и есть Торквемада (В. Дудинцев); — А я и есть артист
(Ю. Леонов), — консервация старого состояния связана с
особенностями русской языковой техники: устранение
глагола есть здесь невозможно потому, что частица и в
противном случае стала бы восприниматься как союз,
соединяющий два однородных понятия (Вы и Торквемада, я и
артист).
Понятен и объясним архаический облик фразеологизо-
ванных структур типа Дети есть дети, Закон есть закон:
фразеологизмы всех видов (не только синтаксические)
вообще имеют тенденцию удерживать в своем составе
языковые элементы, вышедшие из повседневного речевого
обихода.
Что же касается употребления материально
выраженной формы есть (а иногда и архаической формы
множественного числа суть) в разного рода дефинициях и умозак-
лючительных формулах, сферой применения которых
являются «научная проза и примыкающие ж ней виды
письменной речи» (Очерки, 1964, с. 33), отношение к этому
явлению людей, тонко чувствующих язык, совершенно
неоднозначно. Одни из них готовы платить дань ушедшей
синтаксической норме, сообщающей речи оттенок некоторой
языковой изысканности, другие, напротив, склонны считать эту
изысканность нарочитой и поэтому .поступают в своей
речевой практике точно так же, (как это делают люди, не
изощренные в стилистических тонкостях, т. е. совершенно
игнорируют старую норму. Именно отсюда берут начало
разные, прямо противоположные приемы оформления одних и
тех же или аналогичных высказываний, мирно
уживающиеся в русском языке. Ср., с одной стороны: Ген есть особый
вид молекулы (Д. Гранин); Пушкин есть художественный
выразитель идеологии декабризма (В. Непомнящий); Этот
98

поступок Дарьи — принарядить и покрасить избу перед ее
сожжением есть поступок не социальный, не экономический,
не хозяйственный, но чисто духовный (В. Солоухин) и их
вполне приемлемые варианты — с другой: Ген — особый
вид молекулы; Пушкин — художественный выразитель
идеологии декабризма; Этот поступок Дарьи — поступок не
социальный... а духовный.
В-третьих, глагол быть в форме будущего времени
иногда способен указывать (главным образом в сфере некоди-
фицированной разговорной речи) на некоторую, актуальную
для момента говорения ситуацию: — Карлу Карлычу, —
певуче говорит Спиридон. — А это кто с тобой будет? (Д.
Мамин-Сибиряк); — Вы будете товарищ Колокольников?
(В. Шукшин).
В-четвертых, некоторые из отождествительно-предмет-
ных предложений (прежде всего метафорические и
«спрямленные» разговорные) возможны только в плане
настоящего времени, т. е. темпоральной парадигмы не имеют
(примеры см. выше). Исключения из этого правила
немногочисленны и носят фактически окказиональный характер. Ср.
Станиславский — это был таинственный, притушенный
театр в Камергерском переулке, в котором мое поколение
училось правде жизни и правде искусства. Станиславский —
это было своего рода волшебство (В. Лидин).
Синтаксическая категория утверждения/отрицания,
которой нам теперь предстоит коснуться, являет собой
полную противоположность категории времени. Ее
функционирование целиком и полностью лодчинено тем усредненным
нормам, о которых шла уже речь в первой части »книги. И
если все-таки здесь дают о себе знать определенные «сбои»,
они при ближайшем рассмотрении оказываются результатом
возмущающего воздействия соседних феноменов, в
частности все той же категории времени. До тех пор пока
экзистенциальный компонент получает материальное выражение
в глаголе быть, общее отрицание (т. е. отрицание
существования ситуации в целом остается надежно отграниченным от
частного отрицания, точнее — его варианта, который
исключает предмет-сказуемое из числа участников этой ситуации,
поскольку в первом случае частица не ставится перед
глаголом (Он не был поэтом), а во втором — перед
репрезентантом сказуемого (Он был не поэтом). Если же
предложение использует нулевую форму глагола быть, что вполне
естественно в плане настоящего времени, положение дел
7*
99

резко меняется: частица в любом случае оказывается -перед
существительным, и отграничить общее отрицание от
частного становится трудно. Так, высказывание Прыжки в
такое время не самое приятное в десантной службе (В. Купле-
вахский) можно истолковать двояко: Прыжки в такое
время не являются самым приятным в десантной службе и
Прыжки в такое время являются не самым приятным в
десантной службе. В этих условиях язык вынужден вводить
специальные индикаторы, которые позволяют преодолевать
возникающую двусмысленность. Чаще всего таким целям
служит употребление существительного, противополагаемого
отрицаемому: — Природа не храм, а мастерская, и человек
в ней работник (И. Тургенев); — Это не человек, а дурная
погода (М. Горький). Впрочем, аналогичный же эффект
может быть достигнут и вводом в высказывание слов тебе,
вам, близких по значению к частицам: Казарма — это вам
не дом отдыха (из газет; —Двадцать шесть ящиков с
золотыми монетами — это тебе не кринка с кухтеринскими
бриллиантами (М. Черненок).
Из аспектуальных свойств бытийных глаголов в
составе отождествительно-лредметных предложений в особой
оговорке нуждаются три.
Во-первых, большинство этих глаголов употребляется в
обеих видовых формах (примеры см. выше), хотя более
активной является перфективная форма. Глаголы быть и
значить располагают только одной имлерфежтивной формой. У
глагола несовершенного вида представляться есть
перфективное соответствие представиться, но материал, которым
мы располагаем, не дает надежных доказательств того, что
последняя форма способна выполнять функцию
репрезентанта экзистенциального компонента.
Во-вторых, глагол быть имеет три акциональных
варианта: кратный бывать (указывающий на повторяемость
ситуации или на ее отсутствие): Бывал я и поваром (М.
Горький); Никогда раньше не бывал он таким молчуном (из
газет), делимитативный побыть (констатирующий
ограниченный срок существования обозначаемой ситуации):
Учетчиком на ферме он побыл совсем недолго (из газет); пердура-
тивный пробыть (фиксирующий неопределенную
длительность ситуации): Аптекарем в этом городе он пробыл,
кажется, более десяти лет (из газет).
В-третьих, рассматриваемые предложения разрешают
реализацию только трех контекстных аспектуальных значе-
100

ний: экспликативного (в двух вариантах — реляционном и
квалификативном): В это самое время он был учителем
средней школы (К. Симонов); Ее брат был заядлым
курильщиком (из газет); «нулевого»: Подлецом Зубр никогда не
был (Д. Гранин); Лет через десять он стал вполне
приличным специалистом (из газет); кратного: Встреча с Зубром
оказывалась для большинства самым ярким событием в их
жизни (Д. Гранин); В такие минуты он становился крайне
неприятным собеседником (из газет).
Два грамматических квалификатора экзистенциального
компонента — морфологическая категория наклонения и
синтаксическая категория. актуальности — потенциальности
в пределах отождествительно-предметных предложений не
обнаруживают буквально никаких отклонений от
стандарта. Все те многочисленные примеры, которые мы по разным
поводам приводили выше, позволяют заключить, что
интересующие нас предложения, как правило,
ориентированы на реальную действительность. И лишь в крайне редких
случаях они используются для отождествления предметов
воображаемого мира (причем здесь может использоваться
не только сослагательное наклонение, но и субституирующий
его в определенных условиях императив): Он в Риме был
бы Брут, в Афинах Периклес, А здесь он — офицер
гусарский (А. Пушкин); Да будь я и негром преклонных годов
и то без унынья и лени я русский бы выучил только за то,
что им разговаривал Ленин (В. Маяковский). Что же
-касается категории актуальности — потенциальности, она по
обыкновению использует для выражения значения
возможности глагол мочь, а значения необходимости —
прилагательное должен (а, о, ы): Он хороший художник; Он
может быть хорошим художником; Он должен быть хорошим
художником.
Модификация бытийных глаголов с учетом признака
фазисности в целом чужда отождествительно-предметным
предложениям (бытие в них обычно носит интегральный
характер). И лишь в виде исключения (в высказываниях с
глаголами становиться, казаться) допускается констатация
того, что тождество двух предметов по тем или иным
причинам разрушено: Мы постепенно перестали становиться
выразителями только своего поколения (журн. «Огонек»); Он
перестал мне казаться человеком, заслуживающим
уважения (из газет).
В заключение необходимо упомянуть о глагольных ка-
101

тегориях лица, числа и рода. Выше у нас уже была
возможность отметить, что они не относятся к числу квалифи-
каторов экзистенциального компонента, поскольку
выполняют чисто техническую, согласовательную, функцию, причем
исходным пунктом согласования является подлежащее, т.е.
бытийные глаголы принимают, (когда это возможно,
соответствующие формы под влиянием персональной,
количественной и родовой характеристики словесной единицы —
репрезентанта подлежащего. Но эта закономерность знает два
исключения.
Одно из них носит уникальный характер, в том смысле,
что вне рамок отождествительно-предметных предложений
вообще не встречается. Оно состоит в том, что
высказывания, построенные на основе идентифицирующего
отождествления (и, как правило, имеющие в подлежащем
местоимение это), предполагают так называемое обратное
согласование (термин А. М. Пешковокого) экзистенциального
компонента (глаголы бытия дублируют здесь значения числа и
рода не репрезентанта подлежащего, 1как обычно, а
репрезентанта сказуемого): Это был отец; Это были маленькие
неизвестные мне животные. В прошлом сфера обратного
согласования была более широкой: оно допускалось,
насколько можно судить по отдельным примерам, извлеченным из
произведений художественной литературы, даже при
характеризующем отождествлении: Но погибель французов,
предвиденная им одним, было его душевное, единственное же-
лание (Л. Толстой); Я пошел путем-дорогой, Вера был
вожатый мой (В. Жуковский). Современное языковое
сознание совершенно определенно воспринимает подобные случаи
как явный архаизм. Однако этот архаизм до сих пор
продолжает косвенным образом заявлять о себе, становясь
источником отмеченных Н. Ю. Шведовой колебаний в выборе
форм числа и рода. Его спокойствие было/была личина;
Первый урок оказался/ оказалась история; Показания
свидетеля были/была путаница (Русская грамматика, 1980,
ч. 2, с. 284).
Второе исключение знают не только отождествительно-
предметные, но и некоторые другие предложения
(например, двусоставные признаковые и процессные). Его
сущность обнаруживается в том, что при лексической
невыраженности предмета-подлежащего, который является либо
определенным, либо обобщенным лицом, категория лица
бытийного глагола, естественно, утрачивает согласовательную
102

функцию, становясь своего рода косвенным сигнализатором
подлежащего: Будь мужчиной! Как же, станешь тут
отличником! В этих условиях хочешь не хочешь полиглотом
будешь. 1
НОМИНАТИВНАЯ ПЕРИФЕРИЯ
Экспликанты
Выше мы уже отмечали, что экспликанты, как и
номинативная периферия предложения в целом, в основе своей
типологически незначимы. К тому же их употребление
регулируется закономерностями, достаточно полно
описанными в нормативных грамматиках. Все это дает нам
основание ограничиться самыми общими оконстатациями,
относящимися к затрагиваемой сфере языковой онтологии,
предварительно скорректировав соответствующий эмпирический
материал с принятым в книге концептуальным аппаратом (и,
естественно, с его терминологией).
Есть и еще одно ограничение, с которым нельзя не
считаться. В этом и всех последующих разделах будут
приниматься во внимание лишь экспликанты, относящиеся к
репрезентантам подлежащего и сказуемого. Что же касается
экспликантов при экспликантах, то, поскольку они
реализуются по тем же самым язьвковым схемам, их анализ
оказывается просто избыточным.
Экспликанты репрезентантов подлежаще-
г о. Существительное как основной репрезентант
подлежащего разрешает использование и признаковых, и предметных
экспликантов. Первый обыкновенно выражается
прилагательными, числительными, причастиями и придаточными
определительными: Карпова жизнь — сплошные истории (М.
Колосов) ; ...маленький серый ришельевец, забивший левой ногой
прекрасный гол, и автор понравившихся мне стихов — одно
и то же лицо (В. Катаев); Наша деревня — это сорок
минут езды на автобусе (из газет); — Самое интересное
зрелище, какое мне приходилось видеть в жизни, — это
когда Крылов ел поросенка (К. Паустовский). Функцию
второго выполняют падежные и предложно-падежные формы
существительного, а также инфинитив: Чувство личной
независимости — важный фактор человеческих отношений
(В. Овчинников); Поездка к маме стала в этих условиях
целой проблемой (К. Паустовский); Желание отоспаться
было сейчас самым сильным его желанием (из газет).
103

Для тех же самых экспликантов открывает позиции и
второй по значимости репрезентант подлежащего —
инфинитив, который обычно использует в этих целях падежные и
предлбжно-падежные формы существительных, инфинитив,
наречия и разного рода придаточные: Для нее рассказывать
об этом было подвигом, очищением (Ю. Трифонов);
Открытие этого закона стало целым событием в истории науки (из
газет); Опасная это штука — наступать на мозоли сильным
мира сего (Л. Млечин); Великое это искусство помочь
человеку увидеть себя более красивым, чем он есть на самом
деле (Е. Воробьев); Читать быстро не значит читать
хорошо (журн. «Знание — сила»); Понять, что он собой
представляет, каковы его привычки и наклонности, — твоя
самая главная задача (из газет). При этом необходимо иметь
в виду, что в разряд экспликантов попадают, кроме того, и
языковые формы, которые в «нормальных» условиях (не
предполагающих понижения пропозиции в ранге)
выполняют функцию детерминантов и даже подлежащего: Собрать
их завтра всех вместе — дело немудреное (из газет);
Сделать это за три дня было задачей неимоверно трудной (из
телепередач); Кормить его по нескольку раз в день
сделалось моей любимой забавой (С. Аксаков); Мне работать из
одних лишь денег — нож острый (из газет).
Употребление экспликантов в составе изъяснительных
придаточных — третьего репрезентанта подлежащего в
отождествительно-предметных высказываниях подчинено
закономерностям, которые действительны для
соответствующих обычных (не пониженных в ранге) предложений.
Что же касается языковых форм ограниченного
применения, рассматриваемых в качестве субститутов
существительного в функции подлежащего (прилагательных,
причастий, числительных, слов несклоняемых частей речи), они, как
правило, экспликантов при себе не имеют. Но если по
коммуникативным условиям потребность в этом возникнет, они,
естественно, реализуются в соответствии с проективными
свойствами соответствующих словесных разрядов.
Экспликанты репрезентантов сказуемого.
В связи с тем, что предмет-сказуемое в отождествительно-
предметных предложениях выражается в общем теми же
средствами, что и предмет-подлежащее, их экспликанты
оказываются аналогичными, и, стало быть, необходимость в
скрупулезном исчислении того, что уже известно, отпадает
сама собой. В порядке сопутствующих оговорок следует
104

лишь указать на обязательность отдельных экспликантов,
которые: обозначают неотчуждаемые признаки
предмета-сказуемого: Наталья была женщиной необыкновенной (К.
Симонов) ; конкретизируют содержание строевых
существительных типа дело, вещь, занятие и т. д.: — Хорошее занятие —
портить кулаки о ворота (А. Грин); несут сопутствующую
оценочную информацию: Ты у меня невеста хоть куда (А.
Чехов) ; констатируют доведенность опредмеченного признака
до высшей степени: — А Анна Николаевна была само
изящество, само совершенство (А. Макаров). По традиции
соответствующие формы непосредственно включают в состав
сказуемого. Но такое решение, по всей видимости, является
не вполне корректным, поскольку принцип семантической
достаточности, к которому в данном случае апеллируют,
является логическим, а не грамматическим.
Детерминанты
Одна из основных особенностей, которая сопутствует
отождествительно-предметным предложениям в
рассматриваемом аспекте, — это низшая частотность локального и
темпорального детерминантов, т. е. тех важнейшие 'звеньев
высказывания, которые формируют его хронотоп. Причина
этого явления состоит в том, что говорящий в отождествитель-
но-предметных предложениях (как, впрочем, и в ряде
других двусоставных предложений) не особенно заботится о
словесном выражении места и времени, в рамках которых
существует отношение «определяемое — определяющее»,
поскольку они либо очевидны для .партнеров по речевому
акту, либо легко угадываются из контекста. И лишь иногда
ему приходится с той или иной степенью точности
обозначать локально-временные рамки сообщаемого «положения
дел», для чего он обращается «к уже упоминавшимся
средствам — отдельно взятым словоформам, сочетаниям слов и
придаточным: Горы всегда останутся горами (И. Эренбург);
Спустя несколько лет это уже стало редкостью (В. Селю-
«ин, Г. Ханин); Там, в степи, колодцы — редкость (В.
Богомолов); В родном краю и картошка — пряник медовый
(из газет); Когда ему открылась эта простая истина, он
стал совсем другим человеком (журн. «Огонек»).
Забегая несколько вперед, отметим снижение
частотности и ряда других детерминантов. Так, посессивный и адре-
-сатно-субъектный детерминанты, которые в
односоставных высказываниях встречаются буквально на каждом ша-
105

гу, в отождествительно-предметных предложениях явление
нечастое: Он у нас осьмое чудо (А. Пушкин); Батя у нас
человек неразговорчивый (из газет); — А вы ей и не муж
(Ю. Трифонов); Он казался мне пиратским капитаном
Флинтом (В .Конецкий).
И, наоборот, корреспондирующий детерминант, который
для других двусоставных предложений не так уж типичен,
оказывается сплошь и рядом необходимым условием
квалификации предмета через предмет, так как подобная
квалификация зачастую имеет силу для кого-то или для чего-то:
Когда-нибудь, прелестное дитя, я стану для тебя
воспоминаньем (М. Цветаева); Для тебя он начальник, а для меня
ноль (Ю. Трифонов); Для выпускников последних лет Зубр
стал легендой (Д. Гранин).
Отдельные из детерминантов (например, социативный)
в рамках рассматриваемых предложений, кажется,
невозможны вообще.
Все остальные детерминанты (главным образом, моти-
вационные и квалифицирующие) не обнаруживают здесь
никаких отклонений от общих норм реализации.
ПРАГМАТИЧЕСКИЕ СВОЙСТВА
Варьирование по цели сообщения
Из трех грамматикализованных вариантов
отождествительно-предметных высказываний, различающихся по цели
сообщения, менее всего в подробных (комментариях
нуждается повествовательный вариант, поскольку подавляющее
большинство выводов, к которым мы пришли ранее, было
сделано именно на основе его анализа. Можно было бы,
правда, попытаться выяснить, какие другие виды интенции
говорящего (выражаемые неграмматическими средствами)
реализуются в рамках повествования как такового, и,
скорее всего, нам удалось бы обнаружить в этом плане
определенные отличия отождествительно-предметных
высказываний от высказываний других разрядов. Но подобное реше-
; ние увело бы нас слишком далеко в сторону от
стратегической линии книги.
Вопросительные отождествительно-предметные
высказывания не обладают .какими-либо специфическими
свойствами. Как и обычно, они используются в двух функциях —
первичной (собственно-вопросительной) и вторичной
(эмоционально-оценочной) .
106

В зависимости от способа получения информации и ее
характера собственно-вопросительные высказывания
делятся на верификативные и комплементативные (Адамец, 1978,
ъ. 101).
Используя в своей речи верификативные вопросы,
говорящий предъявляет минимум требований к своему
собеседнику. Его интересует только одно: соответствует или,
наоборот, не соответствует «действительности» (в широком смысле
слова) называемое им положение дел. Верификативные
вопросы уместны и тогда, когда выясняют
существование/несуществование данного «положения дел» в целом: Он был
слесарем? и тогда, когда устанавливают наличие/отсутствие
в нем определенных «деталей»: Он был слесарем? Неужели
.он был слесарем уже тогда? (причем в том и в другом
случаях говорящий вполне довольствуется ответами: да или нет.
Верификативные вопросы (как общие, так и частные)
могут быть простыми и осложненными. Первые содержат
только запрос информации, не сопровождаемый
.какими-либо догадками и соображениями спрашивающего, вторые,
наоборот, упреждают ответ собеседника определенными
предположениями, указывая на то, как спрашивающий к
этому возможному ответу относится.
Для внешнего обнаружения простого вопроса
обыкновенно достаточно одной лишь интонации: Ваша мама —
крестьянка? Он из-за нее не остался директором школы? И
только иногда (при выяснении
существования/несуществования «положения дел» в целом) язык прибегает к более
сложному способу экспликации: высказывание (неважно
какого разряда), содержащее вопрос, понижается в ранге,
принимая форму придаточного изъяснительного, и
включается в отождествительно-предметное высказывание на
правах подлежащего, скоррелированного со сказуемым —
существительным правда, которое является своеобразным
лексическим аналогом вопроса «да или нет?», незримо
сопутствующего вопросительной интонации. Ср. Правда, что ты
отказался от этого предложения? Это правда, что там
холодно даже летом?
Осложненные вопросы по своей сути явление вторичное,
поскольку они образуются на базе простых верификативных
высказываний. Вводя в последние частицы ведь, не ... ли,
разве, неужели, неужто и некоторые другие, спрашивающий
выражает свое отношение к ожидаемому ответу
собеседника: предполагает или допускает, что дело обстоит так, а не
107

иначе, указывает на несоответствие своих представлений
тому, что он может услышать и т. д. Ср. Ведь он учитель?'
Не мать ли это? Неужели поэтому ты стал биологом?
Уже по приведенным примерам можно судить, что
частицы обыкновенно занимают в осложненных вопросах
инициальную позицию. Однако некоторые из них (нередко в
определенных комбинациях) способны использоваться в
качестве своеобразного довеска к высказываниям, (которые
английские грамматики в подобном случае квалифицируют
как вопросы «с хвостиком» (tag-questions). Правда,
изменение местоположения частиц не проходит бесследно: оно
трансформирует их смысловую нагрузку. Говорящий здесь
скорее не выясняет истинное положение дел (он, пожалуй,
даже убежден, что оно истинно), а ищет у партнера по акту
речи моральной поддержки. Ср. Он летчик, так ведь? Это
твоя обязанность, верно?
У комплементативных вопросов, если их сравнивать с
верификативными, — совершенно иное назначение: они
позволяют коммуниканту получать недвусмысленную
информацию о неизвестных ему деталях того «положения дел», в
существовании которого он даже не сомневается. Для этих
вопросов обязательны вопросительные слова кто, что, где,
когда, почему и т. д.: Кто он ?Кем он стал? Когда он стал
инженером? Почему он стал иноюенером? Именно эти слова
надежно отграничивают комплементативные вопросы от ве-
рификативных, хотя отсюда совсем не следует, что между
ними нет своего рода переходной зоны.
В русском языке (и не только в нем!) достаточно
свободно употребляются вопросительные высказывания с
разделительным союзом или: Твой отец — врач или инженер?
Твоя задача — прочитать стихотворение или выучить его?
По своим общим свойствам они очень близ/ки к верифика-
тивным осложненным вопросам: здесь нет вопросительных
слов, используя их в речи, говорящий дает понять своему
собеседнику, что он располагает определенными
сведениями об интересующей его ситуации, благодаря чему может
свести вероятные ответы «к альтернативе «это или это?».
Но ответы на них не могут быть однозначными (да или нет),
что и сближает такого рода высказывания с комплемента-
тивными.
Во вторичной функции вопросительные отождествитель-
но-предметные высказывания используются редко. Как
правило, они дают негативную оценку кому-либо или чему-ли-
108

бо, причем иногда утверждение без помощи частицы не
трансформируется в отрицание: Разве это твое дело —
вычитывать рукописи других?! (из газет); Что это за
привычка у вас — бросить дело и ходить жаловаться? Мне это не
нравится (М. Горький).
Что же касается третьего, побудительного, варианта
отождествительно-предметных высказываний, при его
характеристике нельзя не считаться с тем, что отождествление как
таковое отнюдь не открывает широких возможностей для
интенции говорящего, предполагающей волевое воздействие
на адресата: далеко не всегда можно обязать его, чтобы он
вошел в класс таких-то или таких-то предметов. Поэтому
побуждение передается в той незначительной части случаев,
где глагол быть (или какой-то другой бытийный глагол,
например стать — становиться) принимает форму императива,
нередко приобретающего здесь своеобразное
«увещевательное» значение: Будь умницей; Будь другом, сделай это и т. д.
Кроме того, допустимо использование в целях побуждения
высказываний, либо приглашающих собеседника к
совместному действию: Так будем же друзьями!, либо
регулирующих его поведение в отношении третьего лица
или-предмета: Пусть вратарем у нас сегодня будет Петя. Иногда в
нетривиальных речевых актах функцию побуждения способны
развивать обычные отождествительно-предметные
высказывания, включающие в свой состав бытийный глагол
будущего времени и обращенные ко второму лицу. Так, фраза Вы
будете руководителем отдела в устах всесильного босса
вполне может звучать как приказ, не подлежащий обсуждению.
Но, повторяем, все это — редкие явления, по частотности
совершенно не сравнимые с теми явлениями, с которыми мы
хтолкнемся в сфере процессных предложений.
Варьирование по способу эшелонирования
информации
Этот вид прагматического варьирования не отступает
от общих закономерностей в тех высказываниях, в которых
характеризующее отождествление использует прием
генерализации. Здесь ремой может стать буквально любая из
словесных форм — репрезентантов подлежащего, сказуемого,
экзистенциального компонента и различных элементов
номинативной периферии: Первым председателем колхоза у
мих стал Петров; Он был тогда еще студентом; Подлецом его
109

отец никогда не был; Моим самым близким другом он стал
три года назад; Человеком он был очень хорошим.
Из приведенных примеров видно, что даже в
письменной речи, где логическое ударение автоматизировано,
порядок слов (и соответственно положение репрезентантов
подлежащего и сказуемого относительно друг друга) не
остается стабильным в различных вариантах актуального членения
высказывания. Что же касается устно-разговорной речи (и
имитирующей ее в выразительных целях речи
художественной), здесь модификация словопорядка достигает максимума
(поскольку каждый избранный способ эшелонирования
информации сигнализируется обыкновенно интонационным
путем): Журналист я (Г. Троепольский); Трудное это было
лето для Пряслиных (Ф. Абрамов); Это богатство всей жизнью*
его было (из газет); — Перспектива неувлекательная —
заночевать в лесу (В. Солоухин).
Наоборот, высказывания, в которых характеризующее
отождествление прибегает к приему минимизации, а также
высказывания с идентифицирующим отождествлением
демонстрируют совсем иную норму. В их составе темой
является, (как правило, подлежащее, а ремой — сказуемое, причем
такой вид эшелонирования информации предполагает
фиксированный порядок слов. Подлежащее (точнее, его
репрезентант) употребляется (за редкими исключениями) в
препозиции, а сказуемое в постпозиции. Ср. Моя цель была
выяснить это; Его фамилия была, кажется, Петров;
Маленький человек в очках — руководитель нашей экспедиции;
Его рост — почти два метра.
Эмоционально-экспрессивная модификация
Несколько выше уже отмечалось, что отождествительно-
предметные высказывания допускают включение в свой
состав разного рода частиц, которые либо осложняют вопрос,
либо переводят его во вторичную функцию. Наряду с этим
частицы могут иметь и совершенно иное назначение. В
непринужденной устно-разговорной речи (и соответственно в
речи художественной) они служат целям выражения
отношения говорящего к своему собственному сообщению,
противопоставляя неэмоциональным высказываниям эмоционально
окрашенные высказывания. Результатом ввода частиц
является возникновение фразеологизованных структур,
передающих разные виды экспрессивных оценок. Ср. Ах он
разбойник, ах злодей! (И. Крылов); Вот это новость так но*
по

зость! Всем новостям новость! (В. Шукшин); Чем он тебе
не пара! (из газет).
РЕЧЕВОЕ ИСПОЛЬЗОВАНИЕ
Основная сфера реализации отождествительно-предмет-
ных предложений — это сфера двустороннего общения, где
как раз чаще всего возникает необходимость в отражении
тех умственных процессов, в ходе которых человек
осваивает окружающий мир, познает сходства и различия его
фрагментов. Вместе с тем их не чуждается и односторонний
(монологический) рассказ о тех или иных событиях, хотя здесь
окги крайне редки.
В целом эти предложения стилистически нейтральны и
•обладают, фигурально выражаясь, открытой визой на въезд
в любую область коммуникации. И лишь в результате тех
или иных лексических преобразований они приобретают
особую тональность и становятся пригодными -к употреблению
в строго конкретных типах и стилях речи. Такие
преобразованные высказывания ориентируются либо на
устно-разговорную стихию (ср. построения со спрямленной
синтаксической перспективой), либо на художественно-публиЦйстиче-
ский стиль (ср. разного рода синтаксические метафоры),
либо на какие-то виды научного изложения (ср.
конструкции с материально выраженным глаголом быть в настоящем
времени).
ИСТОРИКО-ЛИНГВИСТИЧЕСКАЯ СПРАВКА
Традиционно двусоставные предложения, в отличие от
односоставных, не дифференцировались в грамматиках на -классы и подклассы.
Такая дифференциация заменялась описанием различных типов сказуемого
(ср. простое глагольное, составное именное и составное глагольное
сказуемое), что, по логике вещей, должно было отражать (и в какой-то
мере отражало) внутреннюю неоднородность синтаксических структур,
«одинаково подводившихся под понятие «двусоставные предложения».
Нетрудно, однако, заметить, что классификационная сетка в данном
случае оказывалась очень крупной и» естественно, не обеспечивала
селекцию далеко не идентичных по своей оути явлений. (Например, в разряд
двусоставных предложений с составным именным сказуемым одинаково
попадали, если воспользоваться принятой в книге терминологией., и
лредметные предложения, и признаковые, и некоторые из процессных).
Именно поэтому разрыв с сложившейся традицией, на который пошли
авторы Грамматики-80, предложившие более дробную классификацию
двусоставных предложений, был вполне оправданным. Но поскольку это
было предпринято относительно недавно, говорить об эволюции научной
теории применительно к интересующему нас подклассу отождествитель-
аю-предметных предложений можно лишь условно, имея в виду изме-
111

нение представлений, касающихся отдельных, частных вопросов более-
общей проблемы.
Во-первых,, заметно поколебленной оказалась мысль, согласно
которой местоимение это (то) в предложениях с именным сказуемым
является связочным элементом. В статье, опубликованной еще в 50-е годы,
А. И. Молотков привел достаточно убедительные доказательства в
пользу того, что это местоимение фактически выполняет функцию
грамматического дублера подлежащего (Молотков, 1960). Правда, это
соображение не нашло пока широкого признания. И тем не менее
распространение новой трактовки — лишь вопрос времени. Во всяком случае для
некоторых языковедов она стала уже чем-то само собой разумеющимся
(Падучева, 1985).
Во-вторых, изменилось представление о конструкциях Задача его —
написать книгу; Моя цель — сделать все своевременно. Обыкновенно
внимание на них не акцентировалось, вероятно потому, что они молчаливо
рассматривалась как варианты структур Написать книгу — его задана,
Сделать все своевременно — моя цель, в которых словоформы задача и
цель выполняют функцию сказуемого. Однако после того как Г. А. Зо-
лотова (Золотова, 1964) доказала, что сказуемым в первьих двух
предложениях является инфинитив (о чем наглядно свидетельствует бытийный
глагол, который в прошедшем времени согласуется по роду с
существительным: Задача его была написать книгу; Моя цель была сделать
все своевременно), на повестку дня был поставлен вопрос о
существовании обратимых структур, в которые одна и та же словоформа в
зависимости от ставящихся коммуникативных задач в состоянии менять,
подлежащную функцию на сказуемостную и наоборот. (Лекант, 1974,
с. 113—114).
В-третьих,, в процессе семантизации синтаксиса было преодолено
восходящее еще к Г. Гегелю мнение, согласно которому в структурах типа
Дети есть дети констатируется «пустое тождественное отношение». В
настоящее время они интерпретируются как средство выведения на
поверхность глубинных подтекстовых смыслов.
ПОДКЛАСС ДВУСОСТАВНЫХ РЕЛЯЦИОННО-
ПРЕДМЕТНЫХ ПРЕДЛОЖЕНИЙ
НОМИНАТИВНЫЙ ПОТЕНЦИАЛ
Рассматриваемые предложения обращены в сторону тех
отношений, которые существуют между соположенными
реальностями, категоризованными языком как
грамматические предметы. С чисто смысловой точки зрения эти
отношения разнообразны. Предмет, находящийся в позиции
сказуемого, может, например, определять временное и
локальное положение предмета-подлежащего (Брат в деревне;
Свадьба была на прошлой неделе); указывать на его
причину и цель (Покраснение кожи — от перегрева на солнце;
Это приспособление — для безотвальной пахоты);
регистрировать его качества и состояния (Ткань — в полоску; Она.
была от этого просто в восторге) и т. д. Не получая под-
112

держки на уровне морфологии, все перечисленные (и
некоторые оставшиеся неназванными) виды отношений,
естественно, не разрушают и не могут разрушить внутреннего
единства предложений, которые мы называем реляционно-
предметными.
Сами по себе реляционно-предметные предложения
возникли довольно рано: они известны даже старым
памятникам русской письменности. Однако их содержательное (и
соответственно формальное) разнообразие — факт
исторически не изначальный. По свидетельству Г. Н. Акимовой, в
письменной речи оно заявило о себе едва ли не после
XVIII века, когда в позиции сказуемого этих предложений
наряду с исконными падежными и предложно-падежными
формами, имевшими качественно-характеризующее, статаль-
ное и некоторые другие значения, стали употребляться
многочисленные, зачастую трудносопоставимые по семантике
предложно-падежные формы, до того функционировавшие
исключительно на номинативной периферии — по
преимуществу в глагольных словосочетаниях (Акимова, 1990,
с. 65—75).
НОМИНАТИВНЫЙ ЦЕ1НТР
Субстанциальный компонент
Подлежащее
Средства выражения. По общему обыкновению
основным средством выражения собственно-предметного
подлежащего в рассматриваемых предложениях являются не-
пропозитивные существительные в именительном падеже:
Никита тоже весь в хлопотах (Ю. Трифонов); Закон на
нашей стороне (М. Колесников); Отец у нее при смерти (А. Ча"
ковский); — Мы у колокола, — доложил Клюк (из газет);
Она была в тылу у немцев (К. Симонов). Вполне
естественны здесь, в этой функции, и разного рода количественно-
именные сочетания, хотя они и не являются
высокочастотными: 540 спортсменов, приехавших в последнюю очередь,
оказались без крыши над головой (из газет); Несколько
ребят с велосипедами (Ю. Казаков); Человек пять из них
были в легких, не по сезону костюмах (из газет). Субституция
существительных словами других частей речи допускается
относительно редко (во всяком случае намного реже, чем в
отождествительно-предметных предложениях), к тому же
8. Заказ 528
113

инвентарь субститутов не велик. Это в основном (хотя и не
исключительно) прилагательные и причастия: Некоторые
уже в проигрыше (В. Веденеев); Вошедшие были в
одинаковых черных куртках (С. Высоцкий); Приехавшие оказались
на виду (Б. Бкимов); Твое многозначительное «гм» мне не
по нраву (В. Каверин).
Реляционно-предметные предложения иногда
оставляют позицию собственно-предметного подлежащего
лексически не замещенной, главным образом в тех же условиях, что
и отождествительно-предметные, а именно: при
употреблении императива, однозначно указывающего на 2-е лицо:
Будь завтра у меня ровно в десять (из газет) и при
метонимическом сокращении составных номинаций (обычно в
некодифицированной устно-разговорной речи): — В кепке
вообще может быть ни при чем, — сказал я погодя. — Шел
себе человек через двор (С. Устинов). Сверх того,
аналогичное же явление наблюдается в случае неопределенной
интерпретации действующего лица (что, как известно,
характерно для двусоставных процессных предложений): До-
ма были в восторге от моей затеи (из газет); На работе не
были против поездки в деревню (Л. Пантелеев).
Для выражения ситуативно-предметного подлежащего
используется стандартный набор средств, к числу которых
относятся:
— пропозитивные существительные (включая
анафорическое местоимение это): Строительство было в разгаре
(журн. «Наука и жизнь»); Оплата труда доярок — в
зависимости от конечного результата (из газет); Сама работа его
тоже не всякому по плечу (В. Песков); В горнице моей
светло. Это от ночной звезды (Н. Рубцов);
— инфинитивные формы глагола: Говорить, убеждать,
сопротивляться — было без пользы (А. Толстой); В ее
манере было перебивать его за столом (Ю. Трифонов);
Предвидеть роковые последствия важного шага в наших силах
(из газет);
— придаточные изъяснительные предложения: То, что
четверокурсник Александр Саввон, сдав летнюю сессию,
решил сесть во время жатвы за штурвал комбайна в
Приморском районе, было в порядке вещей (из газет); Мне было
-еще невдомек, что мы потревожили осиное гнездо (журн.
«Вокруг света»); То, что он совершенно забыл о своем
обещании, было не в его правилах (из газет).
Несколько необычен лишь один факт: метонимическое
114

сокращение свернутых пропозиций и сведение их к экспли-
канту, с чем мы сталкивались в отождествительно-предмет-
ных предложениях, здесь практически невозможно (или
разрешается как предельный случай). Правда, как бы в
компенсацию этого, рассматриваемые предложения позволяют
себе редукцию подлежащего в несколько иных условиях:
.когда местоимение так (как), акцентирующее внимание на
способе осуществления (реализации) того или иного
события, делает необязательным употребление анафорического
местоимения это, отсылающего к названной ситуации в
целом: Мы неплохо понимаем друг друга. И я хочу, чтобы так
было всегда (из газет); Мы много раз видели на хлопковых
полях детей и подростков. Так было и в Узбекистане, и в
Туркмении (журн. «Огонек»); Чувствую себя несколько
скованно, как бывает каждый раз, когда начинаешь работу
(А. Русов). Причину такого рода явления Н. Д.
Арутюнова видит в том, что слова так (как), и это (то) «в функции
заместителя пропозиции взаимодополнительны»
(Арутюнова, 1988, с. 121). Это соображение не лишено солидных
интуитивных оснований, но требует некоторых уточнений.
Здесь, как представляется, мы опять-таки имеем делр .с
одним из видов метонимического эллипсиса, когда более
конкретный элемент синтагматического ряда как бы
абсорбирует общий элемент (что мы отмечали, когда говорили в
первой части (книги о способности частицы ни
реализоваться в высказываниях с редуцированной частицей не).
И, наконец, .последний момент, который нельзя
упускать из виду. Употребление собственно-предметного или си-,
туативно-предметного подлежащего в каждом отдельно
взятом высказывании данного подкласса во многом зависит от
характера тех отношений, которые задают соответствующие
словоформы в позиции сказуемого. Так, локальную
характеристику могут получать оба вида подлежащего. Ср. Озеро
было за лесом и Эта встреча была на берегу моря.
Наоборот, временной квалификации подлежит только ситуативно-
предметное подлежащее. Ср. Это важное для нас событие
было всего лишь год назад.
Речевое варьирование. В целом действующие-
здесь закономерности аналогичны тем, которые были
выявлены в предшествующем подклассе предложений. Различия
сводятся лишь к двум моментам. Во-первых, именительный
падеж как обычная форма репрезентации подлежащего мог
жет быть замещен в реляционно-предметных предложениях
8*
115

предложно-падежными формами существительных без
именительного падежа при выражении не только
приблизительного количества: В это время около пятнадцати вражеских
солдат были уже близко от машины (журн. «Вокруг света»),
но и распределяемого между несколькими объектами: Тогда
у нас по три человека еженедельно бывали в командировке
(из газет). Во-вторых, поскольку отношения подлежащего и
сказуемого в этих предложениях необратимы, потребность
в функциональном дублере подлежащего исчезает, и
анафорическое местоимение используется в них лишь в
исключительно редких случаях: ...расстрелять факты — это,
казалось, никому не под силу (журн. «Огонек»). Однако и эти
случаи не вполне достоверны, так как их можно
интерпретировать несколько иначе — как явление, относящееся к
сфере речевой сегментации.
Сказуемое
Средства выражения. Для номинации
собственно-предметного сказуемого в рассматриваемых
предложениях используются главным образом предложно-падежные и
падежные формы существительных непропозитивной
семантики (или субституирующих их прилагательных, причастий,
числительных): Палата — на одного (Н. Горбачев); Я из
городского управления милиции (Э. Хруцкий); Дом у него
старинной постройки (И. Тургенев); Техникум — за городом
(В. Шукшин); Последняя моя мысль была об ушедших
(журн. «Вокруг света»); Все наши беды из-за новенького
(из газет).
Кроме того, функцию собственно-предметного
сказуемого выполняют (и достаточно часто) наречия, несущие (в
синкретическом .виде) информацию и об определяющем
предмете (который здесь оказывается формально не
наблюдаемым), и о характере отношения, в которое он поставлен
к предмету-подлежащему. Их первый, едва ли не основной
слой образуют временные и пространственные наречия
типа сейчас, сегодня, тогда, там, здесь, которые либо
выражают то или иное отношение к двум координатам,
неизменно сопутствующим каждому речевому акту («в данное
время» и «в данном месте»), либо служат целям повторной
номинации ранее упомянутых темпоральных и локальных
отрезков действительности: Это было как будто сегодня, но
было это давно, очень давно (М. Матусовокий); С Сергеем
116

они тоже были там (Э. Хруцкий); — Мое место — здесь
(Л. Пантелеев).
Второй слой этого рода репрезентантов сказуемого
представлен наречиями и функционально близкими к ним
стандартизованными сочетаниями слов, передающими значения
кратности, суммарности и длительности: Ссоры у них
бывали нечасто (В. Каверин); Такое с ним было уже
несколько раз (из газет); Метель была всю ночь (К. Симонов).
И, на/конец, к третьему слою относятся наречия,
генетически восходящие к предложно-падежным сочетаниям,
субстантивный компонент которых со временем либо
вообще утратил систему парадигматических соответствий,
сохранившись лишь в данной форме и в сочетании с данным
предлогом, либо так или иначе обособился от
соответствующих существительных, употребляемых в других
синтаксических позициях: Все признаки процветания были налицо (из
газет); В этот день все было кстати (К- Симонов); Двери
везде настежь (М. Черненок); Она давно уже замужем
(В. Амлинский).
Всякого рода редукции и сокращения в составе
собственно-предметного сказуемого в
рассматриваемых'Предложениях представляют собой по общему обыкновению не
правило, а исключение из правила. Они, в частности, заявляют
о себе в необычных по своему формальному облику,
стандартизованных высказываниях типа Я не из пугливых;
Хозяйство у него в деревне не из последних, где не получает
специального лексического выражения предмет-оказуемое,
представляющий собой некое родовое понятие, в которое на
правах его составляющего включается предмет-подлежащее.
Подобное, хотя и не вполне тождественное явление
наблюдается, сверх того, и в некоторых других случаях, которые
мы рассмотрим несколько ниже.
Если теперь обратиться к ситуативно-предметному
сказуемому, .первое, что мы должны отметить, — это бедность
инвентаря возможных средств его репрезентации. Здесь, в
сущности, на одну роль претендуют только два «актера»:
— предложно-падежные формы существительных про-
позитивной семантики (как правило, девербативные):
Силы на исходе (В. Распутин); Жизнь адвоката под угрозой
(В. Гладкий); Мои кутежи не от хорошей жизни (С.
Данилов); Все машины — в эксплуатации (из газет);
— придаточные изъяснительные (изредка пониженные
в ранге предложения, вводимые интонационным путем): Де-
117

яо в том, что наш Горбушка заикается с самого первого
класса (В. Драгунский); Вся загвоздка в том, кому это
поручить (из газет); Каждодневное развлечение было в том,
что всех выгоняли с вещами наружу, и художники белили
пол и рисовали на нем коврики, а вечером зеки ложились и
боками своими стирали и побелку, и коврики (А.
Солженицын); Я — где корни слепые ищут корма во тьме; я — где
с облачком пыли ходит рожь на холме; я — где крик
петушиный на заре по росе, я — где ваши машины воздух рвут
на шоссе (А. Твардовский).
Инфинитив в указанной функции совершенно
невозможен, что объясняется его неспособностью сочетаться с
предлогами, которые раскрывали бы характер отношения
обозначаемого им опредмеченного процесса к
предмету-подлежащему. Правда, в русском языке существуют
высказывания типа Служить людям — в этом был смысл его жизни;
Я не против поразвлечься, которые могут навести на мысль,
что эта закономерность не вполне последовательна. Но
такой вывод был бы чересчур поспешным. В первом из этих
высказываний инфинитив (вместе с зависимым словом)
образует его сегментированную часть, т. е. употребляется в
функции, аналогичной функции именительного темы.
Второе высказывание возникло как результат редукции
реляционных компонентов изъяснительного придаточного
(коррелята и союза чтобы): Я не против (того, чтобы)
поразвлечься.
Говоря несколькими строками выше о двух возможных
средствах репрезентации ситуативно-предметного
сказуемого, мы имели в виду лишь стандартные средства, известные
практически всем двусоставным предложениям. Но
рассматриваемые предложения в этом отношении несколько
отклоняются от общих норм, поскольку в их рамках в той же
функции реализуются, сверх того, синсемантические наречия
так (как), иначе, по-другому, по-старому и т. д.,
отсылающие к контексту (или ситуации), который призван раскрыть
способ реализации того или иного «положения дел»,
названного ситуативно-предметным подлежащим. При этом само
подлежащее может либо получать эксплицитное выражение
в пропозитивных существительных это (то), все, дело, либо
сокращаться на метонимической основе, хотя наречия,
которые обусловливают такое сокращение, не имеют прямого
и непосредственного отношения к небазисной (подлежащной)
пропозиции, (как это было в ранее упомянутом нами слу-
118

чае (когда речь шла об особенностях выражения
подлежащего). Ср. а) Но дело было совсем иначе: он заболел и
не мог сообщить, что задерживается (из газет); Все
решительно в ней было по-прежнему: из щелей выглядывали
тараканы и даже их как будто больше сделалось (М.
Булгаков) ; Но мне хочется верить, что это не так, Что сжигать
корабли скоро выйдет из моды (В. Высоцкий); Все было
именно так, как я пишу (В. Катаев); б) Может показаться, что
в «нововременских» рассказах (Чехова) произошла
внезапная перемена тематики, тона, стиля. Было иначе (А.
Чудаков); Я хочу сказать, что здесь можно удивить наоборот.
Так тоже бывает (В. Шукшин); И было, вероятно, так:
вокруг бедность или даже нищета, а в середине Версаль и Пе-
тродворец (В. Солоухин).
Речевое варьирование. Рассматриваемое в этом
аспекте оказуемое реляционно-предметных предложений
требует определенных оговорок, касающихся того, как и
какими языковыми средствами дифференцируется его общая
функция.
Наиболее типичным средством такого рода
дифференциации являются, как уже говорилось выше, всевозможные
предложно-падежные формы. Обыкновенно в их"'составе
употребляются первообразные предлоги, которые здесь
очень частотны и представлены практически в полном
объеме: Отправление — через минуту (Г. Кошечкин); — Ты,
Лиза, не была в нашей шкуре (В. Распутин); Самый
лучший в селе сад у Антонихи (В. Песков); — У директора
даже стенографистка с высшим образованием (С. Абрамов);
Он был против пьянства (К. Федин); Бестактность — от
недалекого ума (Ю. Трифонов); Больной был уже под
наркозом (Ю. Крелин); Время к обеду (В. Шукшин); — Вы из
какой организации? (А. Русов). Напротив, отыменные
предлоги используются лишь изредка, к тому же
преимущественно в стилистически маркированных текстах. Ср.
разговорный предлог наподобие: Эта птица наподобие цапли (из
радиопередач); и книжно-письменные предлоги по случаю,
в целях и т. д.: Торжество в клубе — по случаю его юбилея
(из газет); Эти меры в целях вашей же безопасности
(К.Симонов). Из отглагольных предлогов возможен, кажется,
лишь предлог спустя: Это было год спустя (Д. Гранин).
Наречные предлоги, как это хорошо известно, наиболее
естественны при выражении разного рода пространственных
значений: они обычно именуют тот или иной вид векторного
119

отношения, которое связывает предмет-подлежащее с
предметом-сказуемым, выполняющим роль своеобразного
локального ориентира. Во всех тех случаях, когда ориентирами
служат внешние по отношению к человеку реалии (дом, город,
река, лес, дерево и т. д.), лексическое выражение последних
в высказывании строго обязательно: Мы были далеко от
дома (из газет); Дорога близко от деревни (А. Куприн);
Самолет был высоко над морем (К- Паустовский); Она всегда
рядом с детьми (В. Каверин). Но если ориентиром является
местоположение самого говорящего (в момент сообщения)
или героя его повествования (в сообщаемый момент), номи-
натор субстантивного элемента может быть редуцирован:
Костер теперь был близко (Ю. Казаков); Солнце уже
низко было (Б. Васильев); Нина была рядом (Б. Мегрели);
...фронт далеко (Ю. Трифонов) 22. Пытаясь
дифференцировать эти явления, лингвистика по традиции приписывает
словам далеко, справа, высоко, впереди и им подобным
«скользящий» языковой статус: в первом случае они
интерпретируются как часть составных предлогов или как
собственно наречные предлоги, во втором — как обыкновенные
наречия. Но рассматриваемый факт допускает и другое (на
наш взгляд, более реалистичное) объяснение. Есть все
основания полагать, что упомянутые слова всегда остаются
предлогами. Иное дело, что сопутствующий им ориентир в
определенных условиях получает «нулевое» выражение:
само отсутствие его лексического номинатора означает, что
локальная ориентация в данном высказывании
осуществляется на положение говорящего или героя его повествования.
В некоторых, в общем-то немногочисленных случаях
дифференциация отношений, связывающих
предмет-сказуемое с предметом-подлежащим, в наших предложениях
осуществляется за счет беспредложных форм косвенных
падежей, которые, как правило, остаются семантически
однородными. Так, родительный падеж существительного передает
значение качественной характеристики: —Ваш институт —
первой категории (В. Каверин); — Ты у меня строгих
правил (Ю. Трифонов); дательный падеж — значение
адресата: — Это тебе, — сказала она (А. Чехов); Все внимание —
безукоризненному соблюдению графика движения (из газет);
22 В сочетаниях с составными предлогами редукции подвергается
не только существительное, но и последний элемент составного предлога:
далеко (от меня), высоко (над нами).
120

винительный падеж — значение длительности и значение
параметрической характеристики: Собрание было всего
несколько минут (из газет); Туша была пятнадцать метров в
длину (К. Булычев); творительный падеж — временное
значение и значение подобия: Кажется, это было прошлым
летом (А. Русов); Нос у него картошкой (В. Шукшин).
При выражении сказуемого всевозможными наречиями
(и примыкающими к ним стандартизованными сочетаниями
слов) функциональная добавка к его предметному значению
оказывается как бы «слитой» с последним и в какой-то
мере затемняет его (примеры см. выше).
Что же касается сентенциального сказуемого, характер
его отношений к предмету-подлежащему раскрывают
обычно предложно-падежные формы коррелята: Задача была в
том, чтобы сделать это вовремя; Все это из-за того, что ты
не выполнил обещания.
Заключая этот раздел, коротко остановимся на трех
существенно важных моментах, которые прямо или
косвенно связаны с фактом несколько необычного семантического
согласования подлежащего и сказуемого в рассматриваемых
предложениях. Выше мы уже говорили, что отождествление
принципиально возможно лишь в рамках однозначной,
довольно жесткой схемы такого согласования: пропозитивныи
предмет в подлежащем — пропозитивныи предмет в
сказуемом, непропозитивный предмет в подлежащем — непро-
позитивный предмет в сказуемом. Отношения предметов,
фиксируемые реляционно-предметными предложениями, этих
ограничений не признают. Здесь действуют совершенно
иные правила семантического согласования: одни
репрезентанты сказуемого контактируют только с собственно-
предметным подлежащим: Хозяйство оказалось в убытке;
Сергей в командировке; другие только с
ситуативно-предметным: Съезд был на прошлой неделе; Конференция
молодых ученых будет в следующем году; третьи вообще
безразличны к характеру подлежащего: Последняя встреча
членов общества перед расколом была в Воронеже и Он
как-то был по делам в Воронеже; Свадьба была в саду и
Дети были в саду.
Первым следствием подобного рода согласовательной
«свободы» является уже вскользь упоминавшийся
несколькими страницами выше факт: метонимическое сокращение
свернутых пропозиций в подлежащем и сведение их к экс-
пликантам в реляционно-предметных предложениях пражти-
121

чески не наблюдается, так как задание на пропозитивное
осмысление такого подлежащего от сказуемого поступать не
может.
Второе следствие рассматриваемого явления,
отличающее реляционно-предметные предложения от отождестви-
тельно-предметных, состоит в том, что первые используют
ограниченный набор средств, корректирующих отношения,,
которые существуют между подлежащим и сказуемым. Он,
в сущности, исчерпывается сравнительными союзами,
акцентирующими внимание на том, что эти отношения
являются не действительными, а всего лишь подобными: Я как
в бреду (Ю. Трифонов); — Ты что, Ростов, точно из бани?
(Л. Толстой); Я словно в другом измерении (из газет).
И, наконец, третье следствие: реляционно-предметные
предложения разрешают тавтологическую номинацию двух
семантических предметов субстанциального компонента
лишь в рамках фразеологизованных структур типа сон не
в сон. Эти последние, утратив соотносительность со
структурами От таких порядков и работа не в радость; Мне это
не в убыток, к которым, по предположению Я. Рословца
(Рословец, 1966, с. 79), их можно генетически возвести,
существенным образом изменили свое номинативное значение
и используются сейчас в принципиально иных целях. Их
назначение состоит в том, чтобы осуществить отсылку к
каким-то ненормативным условиям существования предмета-
подлежащего, в которых он утрачивает свои важнейшие
конститутивные признаки: Нет, теперь без красной рябинки да
белой черемушки и дом не в дом (Ф. Абрамов); Дома ему
чай не в чай (А.Герцен); До сих пор, если я не надену
сюртук, как прежде в семинарии, мне пасха не в пасху (К. Фе-
дин). В современной речи эти структуры, как
представляется, резко сократили свою частотность, но тем не менее они
продолжают оставаться в достаточно четкой оппозиции к
отождествительно-предметным структурам типа сон не в
сон, которые фиксируют нестандартность ментального или
физического состояния оценивающего субъекта (см. с. 90
настоящей работы) 23.
23 Можно, впрочем, допустить, что два последних явления
обнаруживают зависимость не только от системы семантического
согласования, свойственной реляционно-предметным предложениям. В какой-то мере
они суть производное от функции, выполняемой сказуемым в этих
предложениях.
122

Экзистенциальный компонент
Средства выражения. Набор номинаторов этого
компонента в реляционно-предметных предложениях
крайне скуден. Здесь используются только глагол быть
(примеры см. выше) и глаголы оказаться — оказываться: Иван
Иванович оказался в отъезде (К. Симонов); Но бедную
Терезу беспокоило другое: ее супруг явно оказывался в самой
гуще тайной войны (А. Левандовский) и остаться —
оставаться: Во всех сосновых лесах дятел и белка остались без
привычного корма (из газет); Портрет работы Ильи
Репина («Отдых»)... по-прежнему остается в розыске (журн.
«Огонек»).
Правда, в высказываниях с стандартизованными пред-
ложно-падежными формами могут, сверх того,
употребляться соотносительные по своему значению глаголы стать —
становиться и делаться — сделаться: Его поддержка стала
не в цене (В. Каверин); Копать слежавшуюся глину
сделалось не под силу (В. Орлов). Но такие структуры
фактически уже изменили свой языковой статус и стали
двусоставными признаковыми (см. об этом ниже). - •
Речевое варьирование. Модификация бытийных
глаголов в реляционно-предметных предложениях в целом
подчинена закономерностям, которые были описаны при
характеристике отождествительно-предметных предложений и
которые в силу этого нуждаются всего лишь в напоминании,
не требующем привлечения иллюстративного материала: он
буквально «на слуху» у всех говорящих на русском языке.
По общему обыкновению бытийные глаголы могут
констатировать как реальное, так и гипотетическое бытие,
причем последнее выражается не только сослагательным
наклонением, но и — в условиях транспозиции —
императивом. Реальная интерпретация бытия предполагает
темпоральную квалификацию глагола за счет временных форм и
контекста, гипотетическая — только за счет контекста.
Тождество аспектуальных характеристик в двух подклассах
предложений простирается до того, что там и тут могут
употребляться три акциональных варианта глагола быть:
кратный бывать: Радость не бывает без причины (Н.
Евдокимов) ; ...самая высокая вода в дельте бывает в июне (журн.
«Огонек»); делимитативный побывать: — Теперь я еду в
Орел к матери, побуду у нее недельки две (А. Чехов); —
Только один денечек и побыл дома (журн. «Огонек»);
123

пердуративный пробыть: Пять минут, которые он пробыл с
завязанными глазами, показались ему часами (Л. Толстой);
В пивном автомате Любовь Николаевна пробыла два часа
(В. Орлов); Персональные, количественные и родовые
характеристики экзистенциального компонента в реляционно-
предметных предложениях служат техническим целям,
обеспечивая дублирование (в согласовательных целях)
соответствующих характеристик подлежащего.
Некоторые специфические свойства здесь все-таки даюг
о себе знать, но они, как правило, носят частный характер.
(Так, реляционно-предметные предложения не оставляют
места для употребления эксплицитной формы настоящего
времени глагола быть даже в особых стилистических
условиях; не допустима здесь и фазисная интерпретация
бытия.) И лишь негирование экзистенциального компонента
заметно отклоняется от обычных стандартов, что является
следствием импульсов, идущих, с одной стороны, от отожде-
ствительно-предметных предложений, с которыми
рассматриваемые предложения находятся в «кровном родстве» (как
подклассы одного класса), а с другой — от двусоставных
признаковых предложений, с которыми они зачастую
сближаются функционально (см. об этом ниже).
В частности, в тех речевых условиях, когда
фиксируется пространственное положение какого-либо физически
активного предмета (например, человека), его пребывание в
определенном профессиональном (служебном) состоянии,
как и в отождествительно-предметных предложениях, общее
отрицание задается обычным порядком, т. е. частица не
употребляется непосредственно при бытийном глаголе: Мы
вчера не были на стадионе; В этом году Петров еще не был
в отпуске. Наоборот, констатация всякого рода физических
и особенно ментальных состояний предмета-подлежащего
влечет за собой закономерности, которые существуют в
сфере двусоставных и односоставных признаковых
предложений. В этом случае реализуется второй вариант общего
отрицания, который предстает как негативное утверждение,
т. е. утверждение существования не данного определяющего
элемента, а так или иначе противопоставленного ему, что
требует от частицы не смены «хозяина» и перемещения в
позицию перед-репрезентантом сказуемого. Ср. Разнообразные
домашние хлопоты были ей не в тягость; Я был не в
восторге от этого; Он был не против того, чтобы поехать туда.
Характеризуя такого рода факты (замеченные исследо-
124

вателями, кстати оказать, уже давно), П. Адамец
предложил различать аннулирующее и антонимизирующее
отрицание (Адамец, 1978, с. 104). Однако эти термины не
вполне приемлемы (особенно второй из них). Как
свидетельствуют логики (Кондаков, 1971), об антонимичных (иначе —
контрарных) отношениях можно вести речь лишь
применительно .к членам пар: высокий — низкий, хороший —
плохой, быстро — медленно. Что же »касается пар: высокий —
невысокий, хороший — нехороший, быстрый — небыстрый,
их члены именуют противоречащие (иначе —
контрадикторные) понятия. С учетом этого немаловажного
обстоятельства мы обратимся к иной терминологии и будем говорить об
общем прямом и общем косвенном отрицании. Как станет
ясно из дальнейшего изложения, возможности речевого
использования двух упомянутых вариантов общего отрицания
далеко не одинаковы. Прямое отрицание реализуется во всех
двусоставных и односоставных предложениях (за
исключением измерительно-предметных). Наоборот, косвенное
отрицание знают фактически только признаковые
(двусоставные и односоставные) предложения. Другие предложения
(в частности, рассматриваемые реляционно-предметдые и
пассивно-процессные) усваивают его в тех ограниченных
условиях, «когда морфологические средства выражения их
сказуемых сближаются с призначными словами. За
пределами этих условий частица не при сказуемом обыкновенно
является сигналом частного отрицания (если, конечно, не
считать процессных предложений, где экзистенциальный
компонент и сказуемое «слиты» в одном слове — глаголе).
Общее косвенное отрицание, как правило, не исключает
употребления общего прямого отрицания в одних и тех же
синтаксических структурах. Однако их чередование связано
•с определенными смысловыми различиями. Их
целесообразно рассматривать позднее — при характеристике
признаковых предложений.
НОМИНАТИВНАЯ ПЕРИФЕРИЯ
Экспликанты
Экспликанты репрезентантов
подлежащего. Реализация экспликантов этого рода осуществляется в
соответствии с закономерностями, свойственными отождест-
вительно-предметным предложениям (см. с. 103 и след.).
-Экспликанты репрезентантов сказуемого,
125

По характеру актуализации сказуемого
реляционно-предметные предложения отличаются от отождествительно-пред-
метных тремя особенностями.
Во-первых, некоторые из предложно-падежных
сочетаний в сказуемом рассматриваемых предложений могут
уточняться посредством наречий измерительной семантики:
Встреча была непосредственно перед праздником; Это было-
совершенно не в его характере; Защитить себя он
абсолютно не в силах.
Во-вторых, при употреблении в сказуемом наречных
предлогов на -о, сохраняющих сравнительную степень,
возможно использование оборота с союзной скрепой чем: Мой
дом отсюда ближе, чем ваш.
В-третьих, невозможность реализации в сказуемом
реляционно-предметных предложений инфинитива
естественным образом обусловливает невозможность употребления
всех тех предметных и признаковых экспликантов, которые:
характерны для глагола в целом.
Детерминанты
Детерминанты в реляционно-предметных предложениях-
используются относительно редко. Это объясняется прежде-
всего тем, что языковые формы, реализуемые в функции
детерминантов, сплошь и рядом употребляются здесь в
функции сказуемого: Самый лучший сад у Петрова; Наш дож
около кинотеатра; Все эти неурядицы из-за тебя и т. д.
Вторичная причина отмеченного явления заключается в том,
что некоторые виды отношений, передаваемых сказуемым»
исключают реализацию тех или иных детерминантов (ср.
недопустимость кратного и суммарного детерминантов в-
предложениях с временным сказуемым типа Это было вне-
ра; Наша свадьба на следующей неделе). И, наконец,
надо считаться с тем, что класс предметных предложений в-
целом накладывает ряд существенных ограничений на
функционирование отдельных коррелятивных детерминантов (о,
чем уже говорилось выше).
ПРАГМАТИЧЕСКИЕ СВОЙСТВА
Варьирование по цели сообщения
Как мы убедимся далее, этот вид прагматического
варьирования у высказываний подавляющего большинства
разрядов требует (комментариев лишь в той части, .которая;
126

имеет отношение к выражению побуждения. Однако для
рассматриваемых высказываний достаточно самых общих
констатации даже в этой сфере, поскольку коммуниканты
практически не используют их в целях волевого воздействия на
получателя речи. Исключение составляют лишь
низкочастотные структуры с бытийным глаголом в императиве:
Завтра в восемь будь у меня и «усеченные» высказывания с
союзом чтобы: Чтоб завтра же был на работе! Последние
возникли .как результат разрушения активно-процессных
предложений с перформативным глаголом типа требовать,
которые, утратив этот глагол (компенсируемый интонацией),
подобно разбившемуся зеркалу, распались на несколько
осколочных конструкций, влившихся затем в предложения
целого ряда классификационных разрядов, в том числе и в
рассматриваемые: (Требую), чтоб завтра же был на
работе! (Инфантова, 1973, с. 92).
Варьирование по способу эшелонирования информации
В лексико-морфологическом отношении
рассматриваемые высказывания, аказуемое которых выражает временное
лили пространственное значение, нередко совпадают с
'односоставными предметными высказываниями, если последние
•констатируют наличие/отсутствие предмета в той или иной
темпоральной или локальной сфере. Ср. Встреча с
актерами оперного театра была на прошлой неделе — На
прошлой неделе была встреча с актерами оперного театра;
Сегодня почти все жители этого городка были на стадионе —
Сегодня на стадионе были почти все жители этого городка.
Разграничение формально сближенных структур
обеспечивается несколькими средствами, в том числе и средствами
актуального членения — интонацией и порядком слов. Эти
-структуры с точки зрения возможных способов
эшелонирования информации в их составе оказываются
дифференцированными по принципу дополнительного распределения:
одни из таких способов допустимы в первых
высказываниях, другие — во вторых. В частности,
реляционно-предметные высказывания практически не разрешают (в случае их
•возможного смешения с односоставными предметными)
рематического осмысления подлежащего. В односоставных
предметных высказываниях, наоборот, ремой не могут быть
-локальные и темпоральные детерминанты.
127

Эмоционально-экспрессивная модификация
Для выражения всевозможных эмоциональных оценок
говорящим своего собственного сообщения в
рассматриваемых высказываниях используется в основном интонация.
Что же /касается частиц, к услугам которых охотно
прибегают отождествительно-предметные предложения, здесь они
практически не встречаются (если, разумеется, не считать
тех случаев, когда частицы оформляют осложненный
вопрос: Неужели он там? Ты ведь завтра будешь на стадионе?)-
РЕЧЕВОЕ ИСПОЛЬЗОВАНИЕ
Реляционно-предметные предложения практически
употребляются только для целей статического описания в
двустороннем общении говорящих или для комментирования
каких-либо деталей в процессе одностороннего рассказа о
событиях. Движение событий ими может быть обеспечено
лишь при условии использования в высказывании глаголов
совершенного вида оказаться и остаться: Вскоре он
оказался на берегу озера; Мы остались при своем мнении.
В стилистическом отношении реляционно-предметные
предложения неоднородны: одни из них нейтральны, другие
носят разговорный характер, третьи составляют
неотъемлемую принадлежность «нижно-письменной речи (что в
значительной мере определяется, как уже отмечалось выше,
спецификой избираемого предлога).
ИСТОРИКО-ЛИНГВИСТИЧЕСКАЯ СПРАВКА
Русская лингвистическая традиция изначально поставила
квалификацию и соответственно исчисление корпуса реляционно-предметных
предложений (ранее, естественно, не обозначавшихся этим термином) в
прямую зависимость от аналогичных же процедур в сфере односоставных
предметных (по старой терминологии — номинативных) предложений, что
явилось закономерным следствием разработанного А. М. Пешковским
узкого подхода к последним. Этот подход избрал в качестве исходного
пункта интерпретации допущение, что номинативными являются лишь
безглагольные структуры, главный член которых, выраженный
существительным в именительном падеже, реализуется либо, так сказать, в.
чистом виде: Тишина; Утро, либо с определением: Поздняя осень;
Тихий вечер. Что же касается аналогичных построений, содержащих
разного рода обстоятельства и дополнения: За домом сад; Тебе письмо,.
они были истолкованы как неполные двусоставные с сказуемым,
выраженным знаменательным глаголом быть, «восстанавливаемым» в
прошедшем и будущем временах: За домом был/б у дет сад; Тебе было/будет
письмо.
Такой взгляд на вещи, продиктованный господствовавшими тоща
научными представлениями, согласно которым обстоятельства и
дополнения в обязательном порядке относятся к знаменательным глаго-
128

лам, не только исказил онтологическую сущность номинативных
предложений, но и создал массу интерпретационных затруднений на
совершенно другом конце русской синтаксической системы — в той части
двусоставных предложений, которые мы называем
реляционно-предметными. Дело в том, что лингвистика прошлого неявно отождествляла
структуры За домом сад; Тебе письмо с структурами Сад за домом; Письмо
тебе, полагая, что различия между ними исчерпываются лишь словопо-
рядком, и, следовательно, последние, по логике вещей, тоже надо было
отнести к неполным двусоставным с глагольным сказуемым, которое как
раз и допускало различные обстоятельства и дополнения. Но на такой
шаг А. М. Пешковский решиться не мог, поскольку в высказываниях
того же ряда С Анной Федоровной батюшка был в ссоре (Ф.
Достоевский); С утра он со своей партией был на ходу (Л. Толстой), даже
с его точки зрения, глагол быть выполнял связочную функцию. В этих
условиях, чтобы снять возникшее ' противоречие, А. М. Пешковский
вынужден был расчленить корпус реляционно-лредметиых предложений на
две части, причем в качестве дистинктора была избрана семантика пред-
ложно-падежных сочетаний и наречий: если они имели
пространственное или временное значения, соответствующие высказывания
квалифицировались как глагольные неполные, если же они обладали «более
отвлеченным значением», их надлежало рассматривать как лолные
двусоставные с именным сказуемым (Пешковский, 1956, с. 248).
Сама процедура такого расчленения была противоречивой: «полно-
знаменательный» глагол быть почему-то конституировал неполные
предложения лишь в плане настоящего, но не в плане прошедшего и
будущего, что никак не вязалось с общим характером других неполных
предложений; дифференцирующий синтаксический признак, опиравшийся на
семантику словесных форм (пусть даже и не индивидуальную!), обрел
черты уникальности, так как на других участках синтаксической
системы для тех же целей не использовался; при подразделении предлож-
но-падежных сочетаний и наречий на иепредикативные и предикативные
(и соответственно при противопоставлении знаменательного глагола
быть связочному) то и дело вводились прямо противоположные оговорки
типа: «в некоторых случаях пространственное значение предлога так
модифицируется, что глагол переходит в связку: он был в пиджаке»,
«некоторые отвлеченные значения предлогов не превращают глагола в
связку: дело было в недостатке угля» и т. д. (Пешковский, 1956, с. 248).
Тем не менее схема А. М. Пешковского получила широкое
распространение в русистике и продержалась (как своего рода истина в
последней инстанции) практически до конца 50-х годов нашего столетия,
когда началось ее постепенное преодоление. Р. Мразек был, кажется, в числе
первых, кто в русистике поставил вопрос об исключении исключений
при интерпретации реляционно-предметных предложений. Он отказался
рассматривать формы с адвербиальным значением как репрезентанты
второстепенных членов не только в «безглагольных» конструкциях Он
в городе; Мы дома, но и в глагольных Он был в городе; Мы были
дома, исходя из допущения, что во всех этих случаях быть является не
знаменательным глаголом, а обычной связкой (Мразек, 1958). Позднее
новый, широкий подход к трактовке интересующих нас предложений был
иоддержан (иногда с оговорками, иногда без оговорок) целым рядом
исследователей, число которых продолжает расти буквально на глазах
(Золотова, 1967; Лекант,, 1967; Русская грамматика, 1980; Акимова, 1990
и др.). Однако о полном триумфе этого подхода говорить еще рано:
9. Заказ 528
129

многие языковеды (особенно авторы учебных пособий) продолжают
хранить до сих пор верность старым воззрениям.
ПОДКЛАСС ДВУСОСТАВНЫХ ИЗМЕРИТЕЛЬНО-
ПРЕДМЕТНЫХ ПРЕДЛОЖЕНИЙ
НОМИНАТИВНЫЙ ПОТЕНЦИАЛ
Если верно, что система моделей предложения, взятая
в целом, есть инструмент уничтожения дезориентирующего
многообразия окружающей нас действительности, то
модель измерительно-предметных предложений выполняет эту
функцию в отношении возвышающегося над миром
всевластного числа (вспомним известный афоризм III. Бодлера:
«Все есть число. Число во всем»). Упорядочение далеко не
однозначных количественных отношений в рамках этих
предложений всякий раз осуществляется с учетом двух
весьма важных моментов: какой способ номинации избирается
для указания на устанавливаемую сумму исчисляемых
реалий (категоризованных языком как грамматические
предметы), с одной стороны, и какой характер носит
количественная квалификация предмета-подлежащего — с другой.
Наиболее обычен и естествен прямой способ
количественной номинации, который, будучи ориентированным на
выработанные социальной практикой национальные и
международные единицы измерения предметного мира (аршины,
пуды, метры, килограммы и т. д.) или, по крайней мере, на
сами предметы в их экземплифицированном («штучном»)
виде, позволяет представить итог исчисления как сумму тех
или иных единиц, содержащихся в предмете-подлежащем:
Вина — три литра; Зерна — две тонны.
Косвенная (количественная номинация, явление по
самой своей сути вторичное и поэтому менее частотное,
имеет дело с совершенно иными масштабами и приемами
измерения: она выводит на передний план, вместо
предметных измерителей, разнообразные сопутствующие ситуации,
проливающие свет на оставшуюся непосредственно не
названной сумму предметов: Дел у него сейчас столько же,
сколько и было; Воды на улице столько, что она подступает
к порогу дома.
Второй весьма существенный для операции исчисления
момент, как уже сказано, связан с характером
количественной (квалификации предмета-подлежащего: она может быть
либо нейтральной, либо оценочной. Нейтральная
количественная квалификация предполагает простое отражение фак-
130

тов и в связи с этим отводит говорящему роль их
бесстрастного регистратора, воздерживающегося от каких-либо
суждений по поводу результатов произведенного подсчета:
Столов в комнате пять штук; Книг у него примерно столько же,
сколько у меня. Оценочная количественная квалификация,
напротив, пропускает эти результаты через призму
субъективного восприятия говорящего, требуя от него не их точной
регистрации в тех или иных единицах измерения (что
иногда принципиально невозможно!), а общей оценки — как
суммы большей или меньшей по сравнению с другой
суммой, принимаемой за некоторую норму: Забот у него
много; Муки осталось мало (Сэпир, 1985, с. 44).
'Отношения между способами номинации и видами
количественной квалификации предмета-подлежащего
неоднозначны и даже противоречивы, что во многом объясняется
очень сильным модифицирующим влиянием контекста. В
частности, в сфере прямых номинаций нейтральные и
оценочные квалификаторы обыкновенно четко
противопоставляются друг другу, поскольку экспонируются разными наборами
языковых средств, выполняющих функцию сказуемого. Ср.
Этих птиц на острове было пять и Этих птиц на острове
было мало; Денег — сто тысяч рублей и Денег много. Но в
реальной речевой действительности эта четкость
противопоставлений может быть снята, так как оценочное значение
легко наслаивается едва ли не на любую прямую
номинацию нейтрального характера — чаще всего за счет особых
контекстных вставок. Ср. Этих птиц на острове было
только пять (т. е. мало); Денег — целых сто тысяч (т. е.
много). Что же касается косвенных номинаций, здесь границы
между нейтральной квалификацией фактов и оценкой
оказываются еще более размытыми. Одни из этих номинаций
(основанные на приеме отсылки к комментирующим
ситуациям) употребляются только в оценочном значении:
Долгожителей там столько, что и не сочтешь, другие
(апеллирующие к приему сравнения) могут быть в различных контекстных
условиях и нейтральными и оценочными. Ср. Долгожителей
там столько же, сколько и в других местах, с одной
стороны, и Долгожителей там столько, сколько не встретишь
ни в каком ином месте — с другой.
Естественно, что это обстоятельство существенным
образом затрудняет (даже с чисто'технической стороны)
описание особенностей рассматриваемых предложений.
Поэтому в дальнейшем, чтобы не нарушать общей линии изложе-
9*
131

ния, мы будем принимать во внимание оценочные свойства
того или иного высказывания лишь в том случае, если они
заложены непосредственно в семантике репрезентанта
сказуемого. Что же касается высказываний, в которых оценка
носит модификационный характер, иначе говоря, исходит от
контекста (понимаемого в широком смысле этого слова),
здесь вполне можно удовлетвориться лишь попутными и к
тому же несистемными оговорками.
НОМИНАТИВНЫЙ ЦЕНТР
Субстанциальный компонент
П од лежащее
Средства выражения. Подлежащее измерительно-
предметных предложений, рассматриваемое со стороны
возможных средств его речевой манифестации, предстает
как явление, в пределах 'которого стереотипы,
действительные для предложений других типов, легко уживаются со
всякого рода отклонениями от этих стереотипов.
Так, собственно-предметное подлежащее свободно
выражается (если, конечно, не считать ограничений чисто
лексического характера) существительными непропозитивнои
семантики (в том числе местоименными) и субституирую-
щими их прилагательными и причастиями: Танков было
пять (В. Распутин); Вещей оказалось мало (О. Шмелев);
Мебели было немного (В. Липатов); Показалось, что много
ступеней. А я знала — их только три (А. Ахматова);
Новеньких во взводе было два человека (В. Богомолов);
Скалившихся, свистевших и орущих кругом было полно (М. Ку-
раев). В то же время количественно-именные сочетания в
рассматриваемой позиции принципиально невозможны, так
как количественная характеристика предмета-подлежащего
является не заранее заданной, а, так сказать, искомой
величиной, сущность которой и раскрывается в сказуемом. Не
встречаются (или почти не встречаются) здесь слова
несклоняемых частей речи — вполне обычное средство
выражения собственно-предметного подлежащего в
предложениях других разрядов.
Аналогичная же /картина ожидает нас и в системе
средств манифестации ситуативно-предметного
подлежащего. Ядро этой системы образуют девербативные и деадъек-
тивные существительные и анафорическое местоимение это:^
Там до станции ходьбы всего два часа (В. и Г. Вайнеры);
Забот у него по горло (из газет); Уверенности в этом мало
132

(А. Безуглов); Профессионализма здесь на копейку (из
газет); Однако Андриану всего этого было слишком мало
(А. Левандовский). Что же касается ее периферии, она
представлена теми немногочисленными высказываниями, в
составе которых инфинитив именует сущности,
поддающиеся временному или локальному измерению: Воевать,
наверное, осталось всего несколько месяцев (В. Щербаков);
Нам недолго осталось ждать (А. Чаковский); Ехать всего
около восьмидесяти верст (А. Герцен). Пониженные в
ранге предложения в указанных целях не употребляются
вообще, что резко противопоставляет измерительно-предметные
предложения предложениям других разрядов.
Симптоматично также, что всевозможные эллипсисы и
сокращения репрезентантов подлежащего (каким бы
последнее ни было) здесь не допускаются, вероятно, потому, что
коммуникантам необходима точная и недвусмысленная
информация о том, что именно исчисляется в данном случае.
Речевое варьирование. Из закономерностей,
связанных с речевым варьированием репрезентантов
подлежащего, особенно важны две.
Во-первых, измерительно-предметные предложения
выпадают из общего ряда явлений, отмеченных стремлением
при выражении предмета-подлежащего существительным
или его субститутами использовать их в форме
именительного падежа: они последовательно, с не знающей
исключений регулярностью реализуют комбинаторный вариант
именительного — родительный (примеры см. выше).
Постановка родительного падежа обусловлена потребностью в
сигнализации того, что предмет-подлежащее в данном случае
характеризуется не со стороны присущих ему свойств,
качеств и т. д., а с чисто количественной стороны24.
24 Тенденция к употреблению существительного, репрезентирующего
подлежащее измерительно-предметных предложений, в родительном
падеже может на первый взгляд показаться специфическим славянским
феноменом. Это, однако, неверно. По свидетельству В. Г. Адмони, даже
современный немецкий язык знает высказывания, в которых
существительное в функции количественного подлежащего также ставится в
родительном падеже! (Адмони, 1966, с. 239). Говорящие, правда, всячески
избегают их, предпочитая пользоваться синонимичными структурами, но
это уже иной вопрос: факты подобного рода допускают
предположение, что здесь мы имеем дело если не с общеиндоевропейским, то, по
крайней мере, с славо-германским наследием, судьба которого в
различных родственных языках оказалась в дальнейшем неодинаковой. (На
это обстоятельство любезно обратил внимание автора Б. Н. Гвоздович.)
133

Во-вторых, в рам/ках рассматриваемых предложений
совершенно необычно функционирует категория числа
существительных, реализующая только форму множественного
числа: Стульев — пять; Благих намерений — хоть
отбавляй; Волнений — масса. Естественное исключение
составляют лишь существительные, у которых формы
множественного числа (в данном значении!) нет: Зерна — пять
килограммов; Хлеба — две ковриги.
Сказуемое
Средства выражения. Собственно-предметное
сказуемое в измерительно-предметных предложениях
выражается широким кругом разнообразных языковых средств. Их
употребление регулируется не только упомянутыми общими
факторами — способом номинации суммы и характером
количественной квалификации предмета-подлежащего, но и
факторами частного порядка. Так, нейтральные номинации
связывают выбор соответствующих средств с типом
констатируемого количества: определенного, неопределенного,
приблизительного и распределяемого между несколькими
объектами.
Определенную .квалификацию предмета-подлежащего
обыкновенно обеспечивают такие количественно-именные
сочетания, которые включают в свой состав числительные в
именительном падеже и существительные (называющие
соответствующие единицы измерения) в косвенном падеже:
Приглашенных было одиннадцать человек (А. Тесленко);
Лопат в звене десять штук (из газет); Пшена восемь
килограммов (журн. «Вокруг света»). Поскольку, однако,
некоторые из единиц измерения сплошь и рядом оказываются
совершенно очевидными, составные номинаторы сказуемого
подвергаются редукции и позицию последнего замещают
только числительные: Спецкурсов было шесть или восемь
(Д. Гранин); Молотобойцев было трое (Ю. Трифонов);
Прицепных вагонов — всего два (И. Штемлер). В некоторых
случаях говорящий вообще отказывается от указания на
сумму предметов, прибегая к простому их перечислению:
Скотины у нас — корова Милка, существо флегматичное и
рассудительное, да шустряк Наполеон, бычок черной масти
(Ю. Леонов); Богат Митрошка: животов у него — собака
да кошка (поел.) Иногда сумма может быть представлена
одним предметом. Но такого рода структуры в обычных
счетных целях используются сравнительно редко: Денег у
134

ценя рубль. Гораздо чаще их употребляют, когда требуется
акцентировать внимание на экстраординарности данной
конкретной ситуации, далеко отступающей от обычного
нормативного положения вещей: А всей механизации — только
конвейер, оттаскивающий навоз (журн. «Огонек»); У меня
родни — одна мать (В. Тендряков)25.
Неопределенность, в отличие от только что
рассмотренного типа количества, предполагает достаточную
стандартность выражения сказуемого: в его позиции употребляется
лишь сочетание слова несколько в именительном падеже с
«измерительным» существительным в родительном падеже
множественного числа: Жить ему осталось несколько
минут (Л. Млечин); А воевать, наверное, осталось несколько
месяцев (В. Щербаков).
Для номинации приблизительности в сказуемом
используются сочетания числительных и существительных в
косвенных падежах с предлогами с, до, около, за и словами
более и менее: ...их около тысячи человек (М. Горький); В
стае их (птиц) бывает до десятка и более (журн. «Вокруг
света»); Мужчин на заводе было не более десятка (А. При-
ставкин); Чехии осталось жить не более года (Н. ш
Берберова) 26.
Количество, распределяемое между несколькими
объектами, выражается сочетанием предлога по с
числительными и существительными в косвенных падежах: Кошек в
каждом дому по полдюжине (В. Астафьев); Денег у
каждого тысячи по две (из газет).
Формальное варьирование прямых оценочных
номинаций определяется совершенно иными факторами: оно пре-
25 Во всех высказываниях, предполагающих экземплификацию
предмета-сказуемого, естественно, наличествует элемент оценки (мало!),
однако последняя идет не от лексических репрезентантов сказуемого, а
от конситуации (в данном случае от характера используемой
синтаксической структуры).
26 Приблизительность, как известно, может быть выражена и
контекстно — посредством преобразования количественно-именных сочетаний,
в которых либо изменен словопорядок: Было их поначалу, выносивших
муку, человек десять (В. Распутин); либо сдвоены элементы
количественного ряда: Индейцев чокое, живущих в провинции Дарьен, всего шесть-
семь тысяч (журн. «Вокруг света»); либо, наконец, употреблены
специальные лексические показатели приблизительности: Лет корреспонденту
на первый взгляд было не больше, чем нам, — примерно семнадцать...
(П. Нилин).
135

жде всего зависит от типов и стилей речи, в которых
соответствующие высказывания реализуются.
В нейтральной речи (как письменной, так и устной) для
репрезентации оценочного сказуемого используется весьма
скудный набор языковых средств — слова много (немного),
мало (немало), частеречный статус которых трактуется
довольно противоречиво, и существительные множество,
большинство (меньшинство): Перед войной грибов было много
(В. Щербаков); Вещей оказалось мало (О. Шмелев);
Раненых там было великое множество (А. Кондратьев); Но та-
ких — меньшинство (из газет).
Экспрессивная речь (устно-разговорная и
художественно-публицистическая), напротив, открывает широкие
возможности для употребления всякого рода нестандартных
оценочных 'квалификаторов. Наиболее частотны из них
существительные в именительном падеже типа море,
пропасть, бездна, прорва, тьма, пшик и т. д.: Вин и водок целое
море (А. Чехов); — Я тебе птиц покажу. У меня их
чертова прорва (Е. Носов); — Патронов у нас тьма, товарищ
лейтенант (журн. «Вокруг света»); Недурно, но силенок у
него пшик (О. Смирнов); всевозможные «измерительные»
наречия (и примыкающие к ним стандартизованные сочетания
слов) типа вдоволь, навалом, в обрез, по горло:
Инструмента всякого — навалом (Ф. Абрамов); Еды было вдоволь
(Л. Пантелеев); Народу на площади битком (В. Маканин);
прилагательные густо, полно, достаточно: Народу было
густо (В. Распутин); — Этого добра у меня достаточно (из
газет); На сберкнижке денег полно (М. Черненок). Кроме
того, в той же позиции могут быть реализованы, правда
нечасто, междометия (обычно сопровождаемые в разговорной
речи жестами): — Земли у нас — ого! (М. Шолохов); —
Настоящего ума у вас — ни боже мой, меньше, чем у скворца,
зато хитрости бесовской — у-у-у! (А. Чехов).
Косвенные номинации (нейтральные и оценочные),
представляющие собой пониженные в ранге предложения, по
самой своей природе предназначены для выражения
ситуативно-предметного сказуемого. Обыкновенно они
предполагают употребление коррелята столько, содержащего
отсылку либо к аналогу данной ситуации, либо к закономерному
ее следствию: Берг. Нас столько же, сколько и было
(В. Набоков); Тут увидишь ты столько золота, сколько ни
тебе, ни Коржу не снилось (Н. Гоголь); Их (муравьев)
столько, что многим некуда поставить одну из шести ног, и они
136

.ходят по спинам братьев (Л. Семаго); Клопов было
столько, что кусали днем, пикировали прямо с потолка (А.
Солженицын).
Впрочем, такого рода структуры свойственны главным
образом книжно-письменной речи. Устная речь (особенно
разговорная), как правило, редуцирует коррелят (и даже —
пусть непоследовательно — союзные скрепы, которыми
вводятся придаточные): Сазана в Акдарье было — ешь не
хочу (Л. Шорохов); Воды в воронке кот наплакал (Ю. Авдеен-
ко); Собак в Соликамске просто пруд пруди (из газет); Там
цветов этих — хоть косой коси (В. Солоухин). Более того,
иногда редукция захватывает и другие формальные
элементы высказывания, и в результате на синтаксическую
поверхность выводятся лишь жалкие крохи того, что должно
было бы получить выражение при полной и
последовательной экспликации элементов смысла. Ср. Денег было ровно
на месяц (Н. Берберова) —Денег было (столько, что их
хватало) ровно на месяц; Там долгожителей — пальцев на
руках не хватит (журн. «Вокруг света») — Там
долгожителей (столько, что, если считать) пальцев на руках не хватит.
Речевое варьирование. Языковые средства,
репрезентирующие сказуемое измерительно-предметных
предложений, реализуются в строго определенной форме и
обыкновенно не допускают какой-либо модификации. Лишь
слова много и мало, будучи по происхождению
прилагательными, способны изменяться по степеням сравнения (хотя и не
в полном объеме: превосходная степень здесь невозможна!):
Людей было много — Людей было больше, чем ожидалось;
С младшим братом хлопот было мало — С младшим
братом хлопот было значительно меньше.
Экзистенциальный компонент
Средства выражения. Основным репрезентантом
этого компонента, как и обычно, остается глагол быть
(примеры см. выше). Другие бытийные глаголы в
рассматриваемых предложениях немногочисленны и низкочастотны. Это
глаголы стать — становиться, оказаться — оказываться и
остаться — оставаться: Народу в коридоре стало меньше
(Л. Словин); Тюбиков оставалось мало (В. Нечипоренко);
Бутылок оказалось много (В. Шукшин).
Речевое варьирование. Все бытийные глаголы
употребляются преимущественно в изъявительном
наклонении, фиксируя количество предметов в плане настоящего,
137

прошедшего и изредка будущего, причем в плане
настоящего времени глагол быть регулярно реализуется в
нулевой форме, а в прошедшем времени принимает форму 3-го
лица единственного числа среднего рода: Отдыхающих
десять человек; Отдыхающих было десять человек; Отдыхаю-
щих будет десять человек; Дел много; Дел было много; Дел
будет много. Правда, в некоторых случаях говорящие
отступают от нормы и употребляют глагол в мужском или
женском роде. Это обычно наблюдается в высказываниях,,
в которых количество предметов устанавливается
посредством оценочных существительных: А свидетелей была целая
волость (Ю. Коваль); У нее миллион был всяких знакомых
(С. Устинов); Болельщиков была уйма (из газет).
Отмеченное явление сближает измерительно-предметные
предложения с односоставными предметными, где при
количественной интерпретации субстанциального компонента
допускается такое же колебание в выборе рода. Ср. Ребенку
было год и Ребенку был год.
Употребление бытийных глаголов в сослагательном
наклонении в принципе возможно, но говорящие эту
возможность используют очень редко (гораздо реже, чем в
предложениях других разрядов): Забот у меня, конечно, было бы
гораздо меньше, зато я не был бы так спокоен (из газет);
Было б по уши птичьего свиста, И по горло воды
родниковой (Г. Колесников).
Аспектуальное варьирование экзистенциального
компонента в целом осуществляется по общим правилам. Но
здесь есть одна особенность, с которой нельзя не считаться:
в интересующих нас предложениях возможен
дистрибутивный глагол перебывать: За неделю желающих посмотреть
на это чудо в музее перебывало не счесть (из газет). В то
же время другие акциональные варианты глагола быть —
пердуративный пробыть и делимитативный побыть, вполне
приемлемые для предложений двух предшествующих
подклассов, при измерении количества не используются.
Но наиболее яркая особенность
измерительно-предметных предложений в рассматриваемом аспекте состоит в том,
что они не модифицируются по линии «утверждение —
отрицание». В самом деле, элементарный эксперимент
обнаруживает, что постановка частицы не при бытийном
глаголе в них принципиально исключена и понятно почему:
исчисление предметов — операция по своему характеру, если так
можно выразиться, позитивная, и через отрицание она не
138

производится. Отрицаться может лишь наличие какого-то
количества предметов в определенной ситуации, но для этих
целей русский язык привлекает предложения иного типа —
односоставные предметные: У меня нет даже трех рублей;
На работе не было пяти членов бригады.
Отмеченной закономерности, на первый взгляд,
противоречат структуры трех видов: а) Народу в приемной не
стало меньше; Хлопот не было бы так много, если бы ты не
подвел нас; б) Никогда ранее овощей не бывало так много,
как в этом году; Никогда еще заказов у него не было так
мало; в) Хлеба в доме не было ни крошки; Денег у меня
ми копейки. Но это противоречие мнимое. В высказываниях
первого вида отрицание служит целям антонимического
утверждения. Ср. Народу в приемной было столько же,
сколько и раньше; Хлопот было бы меньше, если бы ты не под-
.вел нас. Высказывания второго вида отрицают наличие в
прошлом аналога данной счетной ситуации. Ср. Овощей в
этом году много. Такого ранее не было; Заказов у него
мало, чего еще не наблюдалось. Высказывания третьего вида
к измерительно-предметным предложениям вообще
отношения не имеют. Это односоставные предметные предложения,
в которых сочетание частицы ни (иногда и, даже) с
существительным в родительном падеже является не средством
исчисления предметов, а средством усиления
категоричности отрицания бытия уже исчисленных предметов. Ср. В
доме нет ни крошки хлеба; У меня нет ни копейки денег.
НОМИНАТИВНАЯ ПЕРИФЕРИЯ
. Экспликанты
Эжспликанты репрезентантов
подлежащего. Предметные и признаковые экспликанты в
измерительно-предметных предложениях не обнаруживают отклонений
ют общих правил. Можно лишь отмениь, чы ->ти
предложения зачастую не нуждаются в дополнительной
актуализации (уточнении) предмета-подлежащего, обыкновенно
очевидного для всех участников речевого акта.
Экспликанты репрезентантов сказуемого.
Основную часть этих экспликантов образуют всякого рода
частицы и сходные с ними по функции слова (сочетания
слов), которые выражают субъективную точку зрения
говорящего (или кого-то другого), оценивающего результаты
произведенного исчисления. Как правило, они являются
139

строго специализированными, т. е. ориентируются на те или
иные средства выражения сказуемого. Так, слова только,
всего, почти, чуть не, едва не употребляются
преимущественно при числительных и существительных типа миллион, ты-
сяча; слова очень, чересчур, весьма, крайне, предельно —
при числительных много, мало; слово целый (-ая, -ое, -ые) —
при существительных с «измерительным» значением типа
море, океан, пропасть.
Все другие экспликанты низкочастотны. Их реализация
подчинена типовым правилам.
Детерминанты
Из четырех групп детерминантов в
измерительно-предметных предложениях более или менее свободно (хотя и
в общем-то не столь уж часто) используются лишь
рамочные детерминанты — локальный: В центре разрушений
меньше (М. Колосов); На этот раз народу в накопителе
было немного (В. Пшеничников) и темпоральный: В тот
день машин на станции было несколько больше обычного
(В. Поволяев); Победителей к этому времени на острове
было меньше, чем побежденных (М. Кураев).
Напротив, все остальные детерминанты либо
реализуются с существенными ограничениями, либо резко снижают
свою частотность. Так, например, группа разнообразных по
своему характеру »коррелятивных детерминантов
представлена в основном двумя детерминантами — посессивным:
Родных и близких у нее было негусто (А. Рекемчук); По-
водов для бесед с местными жителями у нас было более чем
достаточно (В. Богомолов) и адресантно-субъектный:
Другому этого мало (из газет); Мне, одинокому старику, этого
много (из газет). Мотивационные и аспектно-характеризую-
щие детерминанты в принципе возможны, однако эта
возможность используется только в книжно-письменных стилях.
ПРАГМАТИЧЕСКИЕ СВОЙСТВА
Варьирование по цели сообщения
В сфере измерительно-предметных высказываний
вопрос (как верифшкативный, так и комплементативный)
опирается на очень ограниченный круг структур типа Сколько
у нее детей? Много ли у нее детей? Ведь у нее много детей?
Разве у нее много детей?
Что же касается побуждения, оно здесь вообще оказы-
140

.вается принципиально невозможным, так как отношения
между исчисляемым предметом и его мерой волевому
регулированию со стороны человека не подлежат.
Варьирование по способу эшелонирования информации
Измерительно-предметные высказывания, как и
высказывания предшествующего (реляционно-предметного)
подкласса, не свободны от определенных ограничений,
накладываемых на их актуальное варьирование. Причина этого
явления состоит в том, что актуальное членение выполняет
здесь две функции: обеспечивает, как и обычно, различное
эшелонирование информации и содействует (в своей
вторичной функции!) формальной дифференциации
рассматриваемых высказываний, с одной стороны, и совпадающих с
ними в лексико-морфологическом отношении односоставных
предметных высказываний — с другой (ср. Забот у нее бы-
ло великое множество и У нее было великое множество
забот; Редких зверей там осталось мало и Там осталось
мало редких зверей). Такого рода дифференциация
предполагает четкое размежевание формально уподобившихся
структур по разрешенным для них способам эшелонирования
информации. Как показала В. В. Бабайцева, в измерительно-
предметных высказываниях имя предмета в родительном
падеже и его количественный квалификатор во всех
случаях остаются актуально неслиянными: если один входит в
состав темы, то другой — в состав ремы; наоборот, в
односоставных предметных высказываниях имя предмета и
количественный квалификатор образуют единый комплекс,
который может выполнять либо функцию ремы, либо функцию
темы (Бабайцева, 1988, с. 114).
РЕЧЕВОЕ ИСПОЛЬЗОВАНИЕ
Измерительно-предметные высказывания свободно
употребляются и в сфере двустороннего речевого общения, и в
сфере одностороннего рассказа о каких-либо событиях.
Зачастую они приобретают экспрессивный характер, особенно
в тех условиях, когда говорящий прибегает к
нестандартным способам выражения сказуемого, свойственным устно-
разговорной речи.
ИСТОРИКО-ЛИНГВИСТИЧЕСКАЯ СПРАВКА
По традиции измерительнсипредметные предложения (в иной
терминологии — количественные, квантитативные) обычно трактуются как
речевые модификации односоставных предметных предложений с кванти-
141

фицированным субстанциальным компонентом, что, естественно, ведет к~
отрицанию всяких различий (кроме различий в словопорядке) между
только что упоминавшимися высказываниями: Забот у нее было
великое множество и У нее было великое множество забот; Редких
зверей там осталось мало и Там осталось мало редких зверей. В середине
50-х годов это мнение было оспорено А. Н. Гвоздевым, который
выдвинул предположение, что структуры Столов — три; Хлопот — много;
Проектов — несколько «являются двусоставными и в них родительный
падеж выступает -как обозначение субъекта, предмета высказывания со -
значением неопределенного количества» (Гвоздев, 1968, ч. II, с. 60).
Новый подход к проблеме отнюдь не был чем-то вроде первой, плохо-
подготовленной атаки старого научного менталитета, для которого сама
мысль о возможности выражения подлежащего родительным падежом
в языках номинативного строя казалась просто еретической:
аналогичные же взгляды несколько ранее получили распространение в
германистике (Есперсен, 1958, с. 208; Поллер, 1955, с. 31) и в чешском
языковедении (Smilauer, 1947; Корейпу, 1958). И тем не менее
отечественная лингвистика до сих пор окончательно не сменила еще своих
позиций,, хотя число языковедов (русских и зарубежных), склонных
выделять измерительно-предметные предложения в особый
классификационный разряд, заметно возросло (Р. Мразек, П. А. Лекант, Ю. М.
Костинский, М. Гиро-Вебер, Г. А. Золотова, В. Ф. Иванова и др.).
КЛАСС ДВУСОСТАВНЫХ
ПРИЗНАКОВЫХ ПРЕДЛОЖЕНИИ
НОМИНАТИВНЫЙ ПОТЕНЦИАЛ
Давно уже замечено, что наилучший способ осознать
важность какой-либо вещи — это на минуту вообразить
себе, что было бы, если бы ее не было. В условиях такого
эксперимента, лиши мы язык двусоставных признаковых
предложений, мир, отражаемый в его зеркале, оказался бы
призрачным миром без свойств, поскольку именно эти
предложения, оперирующие понятием грамматического признака
(под который как раз и подводятся различные свойства
онтологического порядка!), позволяют нам видеть
окружающие нас предметы во всем их многообразии и
индивидуальной неповторимости.
При первом, самом беглом взгляде на вещи механизм
внутренней организации интересующих нас предложений
может показаться простым и даже однозначным. Но это
совсем не так. Присмотревшись к речевой действительности,
мы легко заметим, что в их рамках властвуют два
принципиально разных способа призначной квалификации
предмета-подлежащего.
Первый из них (наиболее типичный) имеет дело с при-
зна/ками, которые, если их рассматривать в плане онтологии,,.
142

являются атрибутами в самом строгом смысле этого слова:
-они непосредственно входят в феноменологический фонд
предметов и конституируют их как таковые. Этот способ
выводит данный определяемый предмет из ряда ему подобных
самим фактом указания на его те или иные
коммуникативно значимые параметры: например, фиксирует его цвет или
вкус: Небо было голубое; Чай для меня чересчур сладкий;
констатирует его состояние или принадлежность другому
предмету: Я, кажется, нездоров; Эта книга мамина;
устанавливает его положение в счетном ряду или размеры: Он
опять был на соревнованиях пятым; Антенна у них
слишком низка; и т. д.
Сфера реализации второго способа призначной
квалификации предмета-подлежащего значительно уже: он
используется только при характеристике опредмеченных
ситуаций в позиции подлежащего (да и то далеко не всех),
как в случаях: Читать в коридоре было темно; Работать на
улице сегодня холодно; Даже слушать его стыдно. Уже из
самих приведенных примеров видно, что констатируемые
здесь признаки остаются за пределами
феноменологического потенциала опредмеченных ситуаций (почему, кстати, и
нельзя утверждать, будто чтение является темным, работа
холодной, а выслушивание стыдным). Тем не менее,
будучи привнесенными извне, эти признаки оказываются в
генетической связи с опредмеченными ситуациями (они
возникли благодаря последним, они обнаруживаются через них
и т. д.) и становятся благодаря этому их косвенными ква-
лификаторами.
Отмеченная неоднородность призначной квалификации
предмета-подлежащего при анализе двусоставных
признаковых предложений, как правило, не учитывается.
Исследователи сплошь и рядом довольствуются описанием тех
наиболее типичных высказываний, которые основаны на
»констатации феноменологических признаков, игнорируя все
другие высказывания как не соответствующие избранному
стандарту. Тем самым вольно или невольно они отдают себя во
власть хорошо известной закономерности: игнорирование
фактов не изменяет обстоятельств, а лишь усугубляет
последствия. И действительно, последствия оказываются
весьма серьезными: нестандартные высказывания с
«генетическими» признаками обыкновенно попадают в совершенно
иное классификационное подразделение (в класс
односоставных признаковых предложений), что абсолютно
неправомерна

но. Эти две стороны одной медали можно обособить,
рассмотреть последовательно, но нельзя совершенно разделить*
не упустив из виду тех или иных сущностных свойств
каждой из них.
НОМИНАТИВНЫЙ ЦЕНТР
Субстанциальный компонент
Подлежащее
Средства выражения. Приступая к обозрению
этих средств, мы по необходимости должны начать со
ставшей уже привычно-навязчивой констатации:
рассматриваемые предложения в этом плане обладают множеством
сходств с предложениями других разрядов, что, конечно,
объясняется следованием тех и других единым стандартам.
Такого рода сходства обнаруживаются прежде всего в
самом наборе языковых единиц, способных манифестировать
два неоднократно упоминавшихся варианта подлежащего.
Собственно-предметное подлежащее по обыкновению
выражается непропозитивными существительными (в том
числе местоименными), не субститутами,
всевозможными сочетаниями слов, среди которых первое место
принадлежит сочетаниям количественного характера. В этой
функции здесь возможны даже слова несклоняемых частей речи.
Правда, наша обыденная речь оставляет их, как правило,
невостребованными. Зато для поэтической речи с ее
стремлением уйти от всех и всяческих шаблонов они сущая
находка. Ср. Да или нет? Ответь — да или нет. Поэзно «да»,
а «нет» — оно так прозно (И. Северянин).
Не ожидают нас какие-либо неожиданности и в
ситуативно-предметном подлежащем. Оно внешне
обнаруживается все теми же тремя видами средств: пропозитивными
существительными, инфинитивом и пониженными в ранге
предложениями. (Соответствующий иллюстративный
материал будет введен ниже, хотя и по несколько другим
поводам.)
Может, правда, показаться необычным выражение
этого подлежащего в обособленной группе предложений
операционального предпочтения, которые возникли, по
наблюдениям Н. Д. Арутюновой, на базе данных сравнительной
оценки и которые содержат в своем сказуемом слово
лучше (хорошо), представляющее собой знак состоявшегося вы-
144

бора в альтернативной ситуации (Арутюнова, 1988, с. 8 и:
след.). Оно носит здесь последовательно сентенциальный
характер и не имеет специальных сигналов (кроме,
разумеется, интонации) понижения в ранге манифестирующих его
высказываний: Лучше бы нам остаться здесь. (В. Солоухин);
Хорошо бы живого слона поглядеть (М. Горький); Лучше^
принеси что-нибудь поесть (В. Распутин); Лучше поговорим
о более приятных вещах (из телепередачи); Хорошо еще я
не опоздал (В. Афонин). Но таких же сигналов мы не
обнаружили в некоторых из ранее рассмотренных отождестви-
тельно-предметных предложений (хотя не в подлежащем, а
в сказуемом!). Ср. (Послышался шорох). Это пробежала
мышка. Таким образом, и в данном случае об отсутствии
аналогов говорить не приходится.
Нельзя не отметить, что стандарты как первопричина
всех сходств господствуют не только при эксплицитном, но
и при имплицитном выражении подлежащего, т. е. там, где
указание на него вводится окольными путями и где оно
остается не выраженным специализированными лексическими
средствами. Однако сферы и характер их действия в
разных случаях оказываются далеко не одинаковыми. ' '
. Так, в собственно-предметном подлежащем
всевозможные редукции и сокращения — явления в общем-то
эпизодические. Они напоминают о себе лишь при определенной
или неопределенной интерпретации лица: Будь спокоен и
рассудителен; Стань таким, как я хочу; Здесь ему тоже не
были рады; В управлении вам будут признательны за это.
Наоборот, ситуативно-предметное подлежащее готово
удовлетвориться любыми намеками и недомолвками, от
которых требуется лишь одно: они не должны вести к
двусмысленности. Чаще всего это подлежащее остается по ту
сторону очевидности в трех основных случаях:
а) в высказываниях, где отсутствие лексического
репрезентанта подлежащего восполняется за счет его экспликан-
та, отсылающего обычно ik предшествующей реплике
диалога: (— Погоди, сейчас свежего лучку нарежу) — Лучок,
это хорошо! — крякнул Федор Андреевич (Е. Носов); (— А
как с погребом?) — Погреб — несколько неудобно: лед,
солома, весной вода, конечно (Ю. Бондарев); (— К чему
этот спектакль в Якорном?) — Ну, Якорный — это
закономерно (Н. Оганесов);
б) в клишированных структурах с местоименным словом
так (как, иначе), выступающим в роли номинатора сокра-
10. Заказ 528
145»

щенной пропозиции в целом: Я сам искренне до сих пор не
знаю: прощать или не прощать. И так плохо, и так плохо
(Н. Шмелев); Лежали мы не на носилках, а на днище —
так удобней (А. Боровик); ...на полтора года трех человек
лишили свободы не потому, что иначе было нельзя, а
потому, что так было можно (из газет); — Подложить
что-нибудь под голову или не надо? Как удобнее? (В. Афонин).
в) в конструкциях, предполагающих редукцию
подлежащего — изъяснительного придаточного, совпадающего по
своему лексико-морфологическому составу с наличными
временными или условными придаточными: Хорошо, когда
хвалит тебя человек, которому ты симпатизируешь (Э. Хруц-
кий); Ужасно, когда следствие ведется недозволенными
методами (из газет); Не страшно, если в работе не сразу
ладится: можно успеть подумать, учесть ошибки (журн.
«Химия и жизнь»); Было бы неестественно и подозрительно,
если бы он не знался ни с кем из своих сородичей (Е.
Воробьев).
Но всякий раз, говоря о сходствах, мы не вправе
забывать о том, что они зачастую обнаруживают в частностях
весьма существенные различия. В этом легко убедиться,
если сравнить ранее рассмотренные отождествительно-пред-
метные предложения типа Буонаротти — это другая
история с только что упомянутыми признаковыми
предложениями типа Погреб — несколько неудобно. Будучи
сокращенными на единой принципиальной основе, они тем не менее
кардинально разнятся, по крайней мере, в трех отношениях.
Во-первых, им свойственны совершенно разные
способы оформления экспликанта редуцированного элемента. В
отождествительно-предметных высказываниях он
достаточно последовательно принимает форму именительного
падежа существительного и тем самым, как уже отмечалось,
самонадеянно претендует на несоразмерную ему функцию
подлежащего. Признаковые предложения в этом отношении
более терпимы: наряду с именительным падежом (примеры
♦см. выше) здесь возможны предложно-падежные формы
существительных, наречия, личные глаголы и т. д.: (— На
девятом непонятное, товарищ капитан... Обнаружен след в
наш тыл.) — На девятом — это плохо, думал Стриженой, —
плотный лес с густым кустарником (С. Наумов); (—
Ложись-ка ты лучше боком.) — Боком — это не совсем
удобно (Е. Носов); (— Вдобавок ко всему — спина зудит.) —
.146

Зудит — это хорошо, подживает, — сказал Петр Иванович
(К. Симонов).
Во-вторых, задание на пропозитивное осмысление
(точнее — домысливание) подлежащего у сравниваемых
структур поступает из совершенно разных источников. В отожде-
ствительно-предметных предложениях необходимость такого*
осмысления диктуется исключительно семантической
несогласованностью репрезентантов оказуемого и
квазиподлежащего: первый из них пропозитивен, второй непропозитивен,
тогда как они должны быть одинаково пропозитивными или
непропозитивными. Признаковые предложения выявляют эту
необходимость через несогласованность формального
порядка: краткое прилагательное в функции сказуемого
употребляется здесь в единственном числе среднего рода
безотносительно к тому, какую форму принимает экспликант
нереализованного репрезентанта подлежащего (ср. Лес —
это хорошо; На автобусе — для нас не совсем удобно).
В-третьих, функциональные потенции сокращенных
отождествительно-предметных предложений, с одной
стороны, и сокращенных признаковых предложений — с другой,
отнюдь не аналогичны. Первые предстают как заурядное
речевое средство, мало чем отличающееся от других устно-
разговорных средств и в сфере диалога, и в сфере
монолога. Вторые, напротив, сплошь и рядом (хотя и
непоследовательно) развивают в диалогической речи фатическую
функцию. Утрачивая свое номинативное содержание, они
превращаются в автоматизированную прагматическую вставку,
которая имеет целью поддержание речевого контакта и
представляет собой один из видов вежливого поддакивания
собеседнику. Это становится особенно заметным в случаях
обманутого ожидания, когда коммуникант, занятый своими
мыслями, тем не менее надевает маску заинтересованного
слушателя, но реагирует совершенно невпопад, порождая
фразы типа Заболел — это хорошо; Не выполнил
обещания — это же прекрасно, чем приводит своего собеседника
буквально в содрогание, поскольку тот рассчитывал на
совершенно иные констатации (Заболел — это, понятно,
ужасно; Не выполнил обещания — плохо).
В монологической речи фатическая функция,
естественно, не реализуется, но и здесь соответствующие
структуры не утрачивают своей необычности, становясь своего
рода отправной точкой для образования особых экспрессив-
10*
14Г

ных построений, к которым охотно прибегает сейчас худо-
жественно-публицистическая речь (см. об этом ниже).
Совершенно ясно, что различия в сходном, подобные
•только что описанным, не чужды также другим видам
имплицитного выражения подлежащего в признаковых
предложениях, и мы при желании легко могли бы их выявить.
Но частности чересчур утяжелили бы книгу, которая (о
чем нельзя забывать!) посвящена в первую очередь общим
проблемам типологии предложения, поэтому от их анализа
придется отказаться.
Речевое варьирование. Для того чтобы иметь
представление о специфике речевого варьирования
репрезентантов подлежащего в рассматриваемых предложениях,
необходимо принять во внимание следующие
немаловажные 'моменты.
1. В некоторых из этих предложений существительное,
выполняющее функцию подлежащего, может употребляться
не в именительном, а в родительном падеже. С подобным
феноменом мы сталкиваемся в первую очередь в
высказываниях, сказуемое которых выражено прилагательным
достаточно (реже — довольно): Двух возов картошки для
этих целей будет достаточно (журн. «Огонек»); Ста рублей
на это достаточно (из газет); С меня довольно и этого (из
газет). Причину его мы легко можем понять, если
вспомним, что некоторые лексические единицы, прежде всего
глаголы, в силу своей специфической семантики, предполагают
количественную интерпретацию подлежащего, которое в
этом случае принимает форму родительного падежа
(Понаехало гостей; Натекло воды). Именно в этом ряду стоит и
прилагательное достаточно (довольно). Кроме того, замена
именительного родительным наблюдается при
ограниченном круге прилагательных с отрицанием (типа не ясно,
непонятно, не известно): — А если быть точным — ничего не-
ясно (Ю. Назаров); — Мне почти ничего не известно об
отце (М. Черненож); — Мне ничего не понятно (В. Дудин-
цев). Но здесь каузальные связи уводят нас совершенно в
другую сторону. В этих высказываниях речь идет не
столько о том, каков предмет, сколько о том, что он, оставаясь
вне зоны восприятия кого-либо, предстает как бы
несуществующим, а всякого рода несуществование (небытие)
независимого предмета русский язык фиксирует (в чем мы
убедимся далее) путем постановки соответствующего субстан-
тива в родительном падеже.
148

2. Признаковые предложения русского языка по
примеру германских и романских языков разрешают
использование в позиции подлежащего семантически пустых
местоимений, которые носят здесь исключительно строевой характер:
Оно и понятно; В доме все тихо. Однако поостережемся
развивать эту аналогию, она в данном случае весьма
приблизительна: в романских и германских языках
соответствующие явления регулярны, в русском, наоборот, спорадичны.
К тому же употребление местоимения оно в функции де-
семантизированного подлежащего практически остается за
рамками кодифицированной речи.
3. Признаковая квалификация предметов, как и их
отождествление, разрешает реализацию местоимения это (что)
в роли функционального дублера подлежащего. Однако она
употребляется более или менее свободно лишь в тех
условиях, когда позицию подлежащего замещают инфинитив и
пониженные в ранге предложения: Ставить себя на место
разыскиваемых — это разумно (В. Богомолов); — Вот что
страшно — надоесть друг другу (Ю. Бондарев); Как это
отвратительно — играть с людьми (Ю. Семенов); Когда
дознание и следствие ведет садист — это страшно (из'газет);
Если сатирик потеряет работу, — это хорошо (из газет).
Коррелировать с существительными в позиции подлежащего
местоимение это (что) в признаковых предложениях, в
отличие от отождествительно-предметных, принципиально не
может. (Разумеется, за исключением упоминавшихся выше
высказываний типа Дача — это для нас дорого, где
существительное требует пропозитивного осмысления.) Есть и еще
одно важное ограничение, накладываемое на употребление
указанного местоимения: последнее не способно
дублировать подлежащее в высказываниях, сказуемостный признак
которых не входит в феноменологический фонд опредмечен-
ной ситуации (ср. некорректность построений типа Читать
в коридоре — это темно).
Сказуемое
Средства выражения. Стандартным средством
репрезентации сказуемого в двусоставных признаковых
предложениях являются, естественно, прилагательные (в том
числе и местоименные) как средство, -в морфологическом
плане наиболее приспособленное к выполнению этой функции:
Воздух чист и свеж... (М. Лермонтов); Настроение у меня
чудное (В. Липатов); Тобольск долгое время был деревян-
149

ным (В. Песков); Мне смешна эта дискуссия (Ю. Крелин);
Городские люди уважительные (В. Шукшин); Эта выдумка
не моя (из газет).
К прилагательным непосредственно примыкают в той
или иной степени семантически преобразованные
существительные в именительном падеже типа лень, пора, стыд, срам
и т. д., именно потому традиционно трактуемые как слова
категории состояния, что они обозначают уже не предмет
как таковой, а признак: — Ну, пора бы уже и спать, —
сказал Токарев (В. Вересаев); Не время мне разбирать, да
и не вижу я без очков (А. Чехов); Грех вам человека зря
оговаривать (Г. Николаева); Неохота мне его видеть (Ю.
Нагибин).
Книжно-письменная речь (впрочем, -кажется, не только
она) включает в тот же функциональный ряд полные и
-краткие причастия, у которых глагольное значение существенно
ослаблено и «на передний план выступает значение
качественной характеристики» (Грамматика, 1954, т. 2, ч. 1,
с. 485): Шарманка была старинная, страдавшая хрипотой
(А. Куприн); ...все движения ее были падающие (Л.
Толстой) ; Бешмет всегда изорванный, в заплатах (М. Лермонтов);
Все заспанные, уморенные, испитые (А. Чехов); Дыхание ее
было замедлено, движения затруднены (из газет).
У разговорной (и дублирующей ее художественной)
речи — свои (как правило, экспрессивные) средства выражения
рассматриваемого сказуемого. К ним, в частности,
относятся:
— развившие призначное значение стандартизованные
предложно-падежные формы существительных и возникшие
на их базе наречия: Поднимать и тащить их было не с руки
(М. Кураев); — Врать мне ни к чему (М. Горький); Ста-
новилось невмочь тянуть их (сапоги) за собой (А.
Куприн) ; — Совсем невмоготу жить (А. Чехов);
— всякого рода фразеологические единицы,
обеспечивающие вторичную (образную) номинацию признака: А у
тестя пенсия с гулькин нос (Р. Коваленко); — Все
чин-чином (В. Богомолов); У них занавески дыра на дыре (Т.
Астафьев) ;
— так называемые предикативы оценки (если
следовать не вполне удачной терминологии авторов Граммати-
-ки-80), распределяющие признаки по шкале: в пределах
нормы (ничего) — ниже нормы (так себе) — выше нормы
(что надо, хоть куда): Жизнь, она все-таки в общем-то ни-
150

чего (В. Астафьев); Избушка — так себе (В. Шукшин);
Воздух что надо (Ю. Трифонов);
— междометия, зачастую сопровождаемые в устной
речи жестами и указывающие на максимум положительно или
отрицательно оцениваемого признака: — Руки — во!
Плечи — во! Лицо — у-у-у! (С. Ливший); А рынок для него
(лекарства), сами знаете, ого-го! (журн. «Химия и жизнь»);
Городские женщины, они ведь ой-ой-ой! (М. Горький).
Все отмеченные средства, независимо от того, какими
они являются в стилистическом отношении (нейтральными,,
книжными или разговорными), на основе какого из
способов призначной квалификации вводятся в сообщение
(феноменологического или генетического), одинаково
предполагают прямую номинацию признака как такового.
Напротив, местоимения такой, таков, выполняющие
препаративную (предваряющую) функцию, ориентированы на
косвенное выражение признака. Реализация этого признака, как и
в измерительно-предметных предложениях, осуществляется
двояким путем: либо посредством указания на последствия
данной ситуации, либо посредством отсылки к похожим, но
не тождественным ситуациям или обстоятельствам-: •
Усталость была такая, что мы сели прямо на снег (В. Шала-
мов); Стадо таково, что трудно перечесть (И. Крылов);
Состояние было такое, будто ночь прошла в полудреме (М. Чер-
ненок); Состав ее (группы) был точно такой, как и у нас
(В. Шаламов).
В устно-разговорной речи реляционная часть этих
высказываний — местоимения такой, таков и союз что сплошь
и рядом редуцируются. Позиция сказуемого в этом случае,
естественно, остается незамещенной, а содержание
признака «вычитывается» или из пониженных в ранге
предложений, фиксирующих некоторое следствие, или из
сравнительных оборотов: Положение у него — сложнее не придумаешь
(В. Ардаматский); Зеркала — с ног до головы видишь
себя (Ф. Абрамов); У тебя настроение — хоть взаймы проси
(В. Шугаев); Голос у него как из подполья (И. Грекова);
— Молодой, а брюхо как у шестидесятилетнего (Т.
Астафьев).
Говоря о явлениях этого рода, уместно сделать
небольшое отступление. Всякий раз, когда констатируется
редукция реляционных элементов тех или иных высказываний (не
только признаковых!) в разговорной речи, надо иметь в
виду, что соответствующие заключения имеют силу только для
151

сегодняшнего языкового положения дел. Исторически, если
учесть, что письменная речь возникла на базе устной —
прежде всего разговорной речи, а не наоборот, этот процесс
протекал скорее всего в прямо противоположном
направлении. Это значит, что первоначально в устно-разговорной
речи появились «сокращенные» структуры, в которых
позднее — уже в рамках письменной речи (отмеченной
совершенно очевидным стремлением к установлению более
строгих корреляций между планом содержания и планом
выражения) .были вербализованы если не все, то во всяком
случае наиболее значимые элементы высказывания.
Эмпирическим подтверждением такого предположения могут
служить разговорные высказывания, которые в «полном» виде
трудно себе представить, поскольку »коммуникант,
затрудняясь в выборе соответствующего призначного слова,
раскрывает содержание последнего описательным путем: — Раз-
бить такую дорогую вещь — ах, Иван Романович, Иван Ро-
маныч... (А. Чехов); ...по 800—900 рублей заработка в
месяц может выйти. Но и работа! Каждому теленку по пять-
десят-шестьдесят килограммов корма перетаскай, да напои
их, да прибери за ними (журн. «Огонек»),
Но вернемся к оставленной нами основной линии
изложения. Позиция сказуемого в рассматриваемых нами
предложениях остается лексически не замещенной и еще в
двух случаях:
а) в структурах оценочного характера: Положение у
вас не ахти (К. Симонов); Печенье, по-моему, не очень
(журн. «Огонек»); Пойти к нему на край города, ночью —
это уж слишком (из газет);
б) в структурах, ориентированных на выяснение планов,
намерений, соображений и т. д. собеседника: Студзинский
заговорил негромко: — Впечатления? (М. Булгаков); —
Войска на отдыхе. Ваша задача? (М. Алексеев); — Ваше
решение? — спросил Рогов (А. Абрамов, С. Абрамов).
Высказывания первого рода — явление в общем-то
достаточно прозрачное. Здесь мы имеем дело с одним из част-
.ных случаев метонимической номинации: элиминированные
прилагательные в составе таких высказываний (точнее их
содержание!) под оказываются реализованными э-кспликан-
тами, сигнализирующими отклонение неназванных
признаков от нормы. Вторые, напротив, своеобразны в том
смысле, что информация о редуцированном в их составе слове
какой (каков) идет из нескольких источников: от самой кли-
152

шированной структуры (включающей либо одно
существительное, либо существительное с определением), от
целевого назначения высказывания (оно существует только в
вопросительной форме) и т. д.
Речевое варьирование. Основные репрезентанты
сказуемого анализируемых предложений — прилагательные
трех разрядов ('качественные, относительные и
притяжательные) одинаково обладают категориями падежа, числа и
рода, функционирование которых в признаковых
предложениях отмечено определенными особенностями.
Говоря об этих особенностях, следует прежде всего
начать с падежной характеристики прилагательных, которые
могут получать (за исключением кратких) две падежные
формы — именительного и творительного падежей. Общая
тенденция к их распределению просматривается более или
менее отчетливо и напоминает (но только лишь напоминает!)
тенденцию, действующую в рамках отождествительно-пред-
метных предложений. Именительный падеж регулярно
используется в тех высказываниях, которые содержат глагол
быть в нулевой форме, что, как известно, является знаком
отнесенности ситуации к настоящему времени: Ребята, в
садике — рослые, упитанные (И. Грекова); Берега у рек
топкие (В. Смирнов); Вода теплая, почти горячая,.. (В. Песков).
Творительный падеж, напротив, естествен в высказываниях
с бытийными глаголами стать — становиться, делаться —
сделаться, казаться — показаться, являться во всех
временах и наклонениях и глаголом быть в сослагательном
наклонении: Но к старости Клод сделался особенно
задиристым (А. Левандовский); Кандидатура Сергея в конечном
счете оказалась единственно приемлемой (В. Мельников);
Предложение... исходило из высоких сфер и являлось
весьма лестным (Д. Гранин); В последнее время стало модным
у футболистов и тренеров оспаривать любое решение
арбитра (из газет); Было бы наивным полагать, что наши
функции упростятся (из газет). Но как только говорящие
вторгаются в зону высказываний с глаголом быть в прошедшем
и будущем временах, тут же обнаруживается, что у них
появилось несколько обременительное право выбора:
именительный и творительный падежи оказываются здесь
конкурирующими формами, различия между которыми для них
совершенно не очевидны. Ср. Вечер был тихий — Вечер был
тихим; Настроение у него, наверное, будет препаршивое —
Настроение у него, наверное, будет препаршивым и т. д.
153

Категории числа и рода у прилагательных в
рассматриваемых предложениях по обыкновению остаются
смиренными рабами языковой техники: количественная и родовая
характеристики репрезентанта сказуемого дублируют
соответствующие характеристики репрезентанта подлежащего-
(примеры см. выше). Отклонения от этого общего правила
наблюдаются, с одной стороны, в уже упоминавшихся
конструкциях типа Лес — это хорошо, а с другой — в
высказываниях типа Большинство присутствующих были
загорелыми, здоровыми. У первых рассогласование сказуемого по
роду (иногда и числу) является фактически мнимым (так
как подлежащее требует пропозитивного осмысления, что и
поддерживается ориентацией прилагательного не на
существительное, а на местоимение это — функциональный
дублер оставшегося не выраженным подлежащего); у вторых
оно объясняется тем, что обычное формальное согласование
уступает здесь место смысловому.
Качественные прилагательные, как это хорошо
известно, обладают дополнительными возможностями речевого
варьирования: они употребляются в двух формах — полной
и (краткой и, сверх того, изменяются по степеням сравнения.
Начавшийся много столетий назад процесс вытеснения
кратких форм полными в сфере номинативной периферии
практически уже закончен. Что же касается номинативного
центра, здесь за краткими прилагательными осталась лишь
небольшая речевая территория, в пределах которой они не
встречают конкуренции со стороны полных
прилагательных. Ее образуют высказывания, в которых
ситуативно-предметное подлежащее выражается инфинитивом,
анафорическим местоимением это (что), пониженными в ранге
предложениями, а экзистенциальный компонент — глаголом быть
в изъявительном наклонении: — Ох, как же гнусно,
собственную подлость ощутить (Б. Васильев); А оторваться и
уйти в открытый океан легко? (Г. Альтов); Но это будет
ужасно (Ю. Семенов); Это непросто (В. Рыбин); Для него
особенно важно, чтобы это происшествие осталось без
серьезных последствий (В. Каверин); Замечательно, когда у
тебя есть друг (Ю. Нагибин).
За пределами этих условий краткие формы, как
правило, или не употребляются, или чередуются с полными. Се-
мантико-функциональные (и даже жанрово-стилистические)
закономерности, определяющие выбор той или иной формы,
несомненно, имеются, но они в условиях все нарастающей
154

экспансии полных форм иногда расплывчаты, иногда
крайне прихотливы и не терпят широких обобщений. Поэтому
исследователи, занимающиеся систематизацией подобных
закономерностей, если они не слишком усердствуют в своих
устремлениях «навести порядок» в данной сфере языковой
онтологии, вновь и вновь возвращаются к несколько
неопределенной (и оттого, вероятно, привлекательной)
констатации Ф. И. Буслаева, который еще полтора столетия назад
писал: «Различия между формами краткими и полными уже
затерялись как в старинном, так и в народном языке
русском, так что употребление той или другой формы по
большей части зависит от благозвучия и оклада речи»
(Буслаев, 1959, с. 421).
Изменение качественных прилагательных в позиции
сказуемого по степеням сравнения довольно строго следует
закономерностям, которые действуют в других позициях.
Более того, даже некоторая необычность в их употреблении
носит типовой характер (индивидуальное и здесь остается
под строгим присмотром общего!), что, например,
обнаруживается, с одной стороны, в случаях, когда отдельные
качественные прилагательные (обозначающие отсутствие
каких-либо свойств: ложный, глухой, пустой, фиксирующие не
действительные, а гипотетические свойства: воображаемый,
лредполагаемый) не изменяются по степеням сравнения
(Вольф, 1978, с. 41—42), а с другой — в случаях, жогда
относительные прилагательные окказионально могут
принимать форму сравнительной степени: Думать бросивши,
звереет человек. Он звереет, мы зверей того делаемся (В.
Астафьев) ; ...в скандинавских странах экономика рыночнее
гораздо, чем в США (из газет).
Всех только что рассмотренных особенностей речевого
варьирования, свойственных либо прилагательным вообще,
либо только качественным прилагательным, естественно,
лишены так называемые аналитические прилагательные типа
.хаки, беж, клеш, апаш и т. д. Надо, правда, иметь в виду,
что в сказуемостной функции они необыкновенно редки
(Эта юбка — клеш; Цвет рубашки — хаки), так как
наиболее предпочтительной для них является атрибутивная
•функция.
Заключая этот раздел, следует отметить, что остальные
репрезентанты сказуемого в двусоставных признаковых
лредложениях (за исключением причастий) употребляются
155

обыкновенно в строго фиксированной форме и, стало бытьг
речевому варьированию не подлежат.
Экзистенциальный компонент
Средства выражения. Если иметь в виду
количество глаголов, способных замещать позицию
экзистенциального компонента, легко обнаружить, что рассматриваемые
предложения в этом отношении уступают только отождест-
вительно-предметным. В их рамках наряду с глаголом быть
(примеры см. выше) допустимо употребление глаголов
стать — становиться, делаться — сделаться, остаться —
оставаться, казаться — показаться, представляться,
оказаться — оказываться, являться: Выходить к реке стало опасно
(В. Щербаков); Тёмно-синее небо вдали делалось
зеленоватым (К. Симонов); Когда она ехала с вокзала домой, то
улицы казались ей очень широкими (А. Чехов); Жизнь в
это утро, представляется Диме как никогда понятной,
привлекательной и разумной (В. Куплевахский); Расставание
оказалось мучительным (Ю. Нагибин); ... она такой
нескладной на всю жизнь останется (А. Иванов); Такая постановка
вопроса является не новой для него (журн. «Наука и жизнь»).
В своем подавляющем большинстве эти глаголы
стилистически нейтральны и не имеют других специфических
примет, которые бы затрудняли их миграцию в пределах
разных типов и стилей русской речи. Из общего ряда
выпадают лишь три глагола: являться — глагол, безусловно,
книжно-письменный и употребляемый к тому же крайне редко;
делаться — сделаться — глагол, устаревающий буквально
на наших глазах (молодое поколение явно предпочитает
ему глагол стать — становиться); представляться — глагол,
как кажется, не вполне порвавший свои связи с обычными
полнознаменательными глаголами и поэтому малочастотный.
Речевое варьирование. Как и обыкновенно,
бытийные глаголы в признаковых предложениях способны
констатировать не только реальное бытие (примеры см. выше),
но и бытие гипотетическое, для выражения которого
используется сослагательное наклонение и изредка — субституи-
рующий его императив: Благодарить ее за это было бы
бестактно (Н. Черкашин); Нет, уйти было бы проще всего
(Ю. Трифонов); При ее бредовом восприятии
действительности, при ее постоянной надежде встретить сына,
изолировать ее было бы просто бесчеловечно (В. Богомолов); Будь
помоложе, Никитин, конечно, болезненно переживал бы это
156

(Э. Хруцкий); Лопатин не был бы Лопатиным, останься он
глух к несчастным землякам (журн. «Наука и жизнь»).
Временная спецификация бытия осуществляется в
признаковых предложениях стандартно — соответствующими
-формами глагольного времени и контекстом в
изъявительном наклонении и только контекстом — в сослагательном.
В настоящем времени глагол быть не получает
материального выражения, т. е. употребляется в нулевой форме.
И только немногочисленные высказывания, в состав
которых введена частица и, подчеркивающая отнесенность
данного признака именно к данному предмету, не могут
обойтись без эксплицитной формы глагола быть: А на другом
конце стола — тоже их человек, тихий, скромный,
незаметный, улыбается, ручки дамам целует, но он-то и есть
страшнее всех (Н. Шмелев).
Изредка глагол быть редуцируется, даже если он
является составной частью формы сослагательного
наклонения (ср. аналогичное же явление в односоставных
предметных и дебитивных предложениях, о которых речь будет
идти ниже): Хорошо бы туда спуститься (А. Стругацкий,
Б. Стругацкий); Неплохо бы открыть в доме' окна
(Л. Фролов) 27.
В некодифицированной устно-разговорной речи
двусоставные признаковые предложения, подобно некоторым
двусоставным предметным, разрешают употребление формы
будущего времени глагола быть вместо настоящего: Ты чей
будешь? (М. Горький); — Там дворы крытые, на манер
базов или, скажем, как клуни в хороших экономиях. Только
клуни повыше будут (А. Чехов).
Фазисная интерпретация бытия в рассматриваемых
предложениях, как и во всех тех случаях, когда бытийное
значение находит выражение в специальном глаголе,
обыкновенно не регистрируется. Это правило лишь изредка
игнорируют высказывания с глаголами оставаться и казаться: И
все же многое продолжало оставаться неясным (А. Леван-
довский);—Глядящим со стороны он станет казаться
всегда правым (В. Тендряков); Земля от больших скоростей
как-то сжалась, перестала казаться большой (из газет).
Аспектуальная характеристика бытия отклоняется от
«стандартов, которые были описаны выше (при анализе пред-
Подробнее об этом явлении см. в работе (Брехт, 1985).
157

метных предложений) лишь в одном отношении: из всех ак~
циональных вариантов глагола быть двусоставные
признаковые предложения реализуют один только кратный
вариант бывать: Изредка она бывала строгой и неприступной
(Л. Пантелеев); Иногда бывает важно, чтобы доска со
временем не желтела (В. Солоухин). Делимитативный, перду-
ративный и дистрибутивный варианты глагола быть здесь
невозможны.
И, наконец, последний момент, который нам надлежит
оговорить, имеет непосредственное отношение к процессу не-
гирования признаковых предложений, осуществляемому на
основе двух разных способов, условно названных нами
прямым и косвенным. С косвенным отрицанием (которое по
форме является частным, а содержательно оказывается
тождественным общему) мы уже сталкивались в рамках
реляционно-предметных предложений. Но там оно носило всего
лишь эпизодический характер. Рассматриваемые
предложения, наоборот, прибегают к нему буквально на каждом
шагу (даже если .признак выражен не прилагательным, а
каким-то другим языковым средством, например предложно-
падежной формой существительного или наречием): С
какой целью они прилетели сюда, было неизвестно (Ю.
Бондарев); Как неправильно, когда слава приходит к молодому
актеру (Л. Гурченко); Даже видеть ее было неприятно
(К. Симонов); Не просто было без конца выдерживать на
себе хваткие и судные взгляды людей (В. Шукшин);
Выполнить такую работу ему было не под силу (из газет);
Слышать это каждый день становилось невмоготу (журн.
«Огонек»). Что же касается прямого отрицания, оно
используется в тех ограниченных условиях, когда говорящий либо
противопоставляет (в явном или окрытом виде) данную
ситуацию жакой-то другой, либо со всей категоричностью
подчеркивает, что она не существует (в последнем случае в ткань
предложения вводится частица ни или местоимения никогда,
нигде и т. д.): В отличие от отца мать не была строгой
(Л. Пантелеев); Она теперь не казалась мне спокойной, как
раньше (К. Симонов); Сестра никогда не была завистливой
(журн. «Огонек»); Теперь он уже не был ни спокойным, ни
рассудительным (из газет).
158

НОМИНАТИВНАЯ 'ПЕРИФЕРИЯ
Экспликанты
ЭксплИ'канты репрезентантов
подлежащего. Реализация этого вида экспликантов подчинена
правилам, описанным в разделе, посвященном отождествительно-
предметным предложениям.
Экспликанты репрезентантов сказуемого.
К конкретизации сказуемого говорящие в основном
прибегают в тех случаях, когда оно выражается прилагательным
(или причастием). Актуализационные потенции этой части
речи, как известно, в общем-то ограниченны, может быть,
потому, что допустимые здесь экспликанты семантически
однородны. Они указывают либо на сферу распространения
признака: Мир полон движения, встреч, волнений (Ю.
Нагибин); Он готов за себя постоять (из газет); Жизнь
безжалостна к несведущим (В. Тендряков), либо на степень
или характер его проявления: На заходе солнца зрелище
особенно интересно (В. Песков); Он чрезвычайно учен,
много читает (Ф. Достоевский); Задача была до смешного
простой (из газет); Сергей Владимирович...
сделался'Серьезнее, чем был секунду назад (В. Липатов).
За пределами этих закономерностей остается лишь
употребление инфинитивных форм глагола и пониженных в
ранге предложений, конкретизирующих семантически
недостаточные прилагательные: а) План у него был тот же — во
что бы то ни стало достичь полюса (В. Каверин); — Задача
у вас одна — к вечеру взять деревню (К. Симонов);
Намерение у него было прежнее — встретиться с отцом (из
газет); б) За все утро добыча оказалась незначительной: у
пояса висели два чирка, одна кряква и одна шилохвость
(А. Новиков-Прибой); Осенние итоги были плачевными: два
дома остались, вопреки заверениям Птушкина, неотремонти-
рованными (из газет).
Детерминанты
В рассматриваемых предложениях реализуются
практически все основные виды детерминантов, которые возможны
в наиболее представительных двусоставных предложениях —
отождествительно-предметных и активно-процессных. Это
дает нам основание ограничиться приведением относящегося
сюда эмпирического материала и краткими комментариями
к нему.
159

Как и обычно, рамочные детерминанты (локальный иг
темпоральный) реализуются в тех условиях, когда указание
на место и время констатируемого факта не поступает ни
из каких других источников (например, из обстановки речи
или контекста): Вчера еще в палисаднике все было голо
(В. Понизовский); После дождя зелень становится ярче и
ласкает взор (М. Пришвин); На гранитных набережных
Невы ветер всегда сильнее (В. Конецкий); Когда дело
касалось чьей-либо репутации, он становился осторожным
(Д. Гранин).
Мотивационные детерминанты представлены здесь в
полном объеме. Ср. причинно-источниковый: А ноги вдруг
Отчего-то стали ватными, парашюты внезапно оказались
пудовыми (В. Куплевахский); Так как сев был проведен с
нарушением агротехнических требований, урожай оказался
мизерным (из газет); условно-конституирующий: С твоим
талантом стыдно спать (Н. Некрасов); Без снайперской
помощи жизнь у него тосклива (М. Барышев); уступительный:
При всей дидактической ценности этого фольклорного
источника использовать его как практическое руководство к
питанию школьников никак нельзя (журн. «Химия и жизнь»);
Несмотря на все свои болезни, мать оставалась
жизнерадостной (из газет); целевой: Определить точную дату полезно
не только ради исторической правды (В. Селюнин, Г. Ха-
нин); Чтобы установить истинное положение дел, надо
проанализировать данные за несколько лет (они же);
результативно-следственный: В общем итоге выигрыш был
незначительным (Д. Гранин); В результате этого он оказался у
финиша всего лишь пятым (из газет). Все они
функционируют без каких-либо заметных отклонений от средних норм.
Несколько иначе обстоит дело в сфере коррелятивных
детерминантов, где в максимальной степени дает о себе
знать специфика двусоставных признаковых предложений,
заметно повышающих частотность таких детерминантов, как
посессивный: У отца руки были золотые (М. Колосов); — У
вас готовы материалы? (М. Круль); У бывшего механика
походка была смешная (В. Липатов); (корреспондирующий:
Для Саши это было странно и непривычно — находиться на
поле боя и не участвовать в бою (Л. Пантелеев); Для
Байрона вообще характерно бесцельно рисковать собой (А.
Виноградов); Эта спартакиада для него четвертая (из газет);
адресатно-субъектный: Мне смешна эта дискуссия (Ю. Кре-
160

лин); Это Нине Александровне показалось забавным (В.
Липатов); А ему так необходима была твоя помощь] (из газет).
Но отмеченное — всего лишь одна сторона дела. Выше
мы уже вкратце упоминали о том, что многие (если не все)
языковые формы «сделаны» так, что могут использоваться в
нескольких функциях, в связи с чем размежевание
детерминантов и не-детерминантов зачастую требует немалой
изощренности. Но даже и она не помогает, когда мы
сталкиваемся с высказываниями типа Выступать в роли репетитора
Юрке было нелегко (Л. Пантелеев); Ему даже думать об
этом было приятно (из газет). Мы не можем сказать со всей
определенностью, какую ролевую нагрузку несут
существительные в дательном падеже Юрке и ему: являются они ад*
ресатно-субъектными детерминантами или
репрезентантами аналога подлежащего в свернутой пропозиции,
образованной на основе инфинитива. Вполне возможно, что перед
нами типичный случай совмещения функций.
Из квалифицирующих детерминантов в двусоставных
признаковых предложениях особенно активны:
квантитативный (в трех разновидностях): На соревнованиях по теннису
трижды он был вторым (из газет); Мишка редкий .день не
был пьян уже до обеда (М. Кураев); Ты опять невесел,
дружище? (Ю. Нагибин) и квантитативно-темпоральный (тоже
в трех разновидностях): Знакомы мы с ним уже порядочное
время (Г. Троепольский); После ее ухода он долго
оставался еще притихшим (Э. Миндлин); За все утро добыча
оказалась незначительной... (А. Новиков-Прибой); На секунду
взгляд ее стал вполне осмысленным (В. Богомолов).
ПРАГМАТИЧЕСКИЕ СВОЙСТВА
Варьирование по цели сообщения
Этот вид варьирования осуществляется в соответствии
с общими правилами, свойственными двусоставным
предметным высказываниям. И лишь побуждение позволяет себе
некоторые отступления от этих правил, когда оно
принимает форму увещевания: Нельзя ли вести себя потише?
Может быть, лучше помолчать? и т. д. Но это, конечно же,
периферийное явление, так как обычно в побудительной
функции здесь используются хорошо известные нам по
предложениям ранее рассмотренных разрядов построения с
бытийным глаголом в форме императива: — Не будь такой
суровой (Ю. Семенов); — Будь осторожен (В. Мигицко) и
11. Заказ 528
161

«усеченные» структуры с союзом чтобы: — Чтобы к вечеру
был готов! (К. Симонов); В четыре часа чтоб был готов
(Р. Самбук).
Варьирование по способу эшелонирования информации
Обыкновенно подлежащее и сказуемое в признаковых
высказываниях «разведены» по линии актуального
членения: подлежащее является темой, а сказуемое — ремой:
Небо делалось все багровей и багровей; Тяжелая,
изнурительная была вся эта дорога в горы, или, наоборот,
сказуемое выражает тему, а подлежащее рему: Обидно не то, что
он сказал, а как сказал; Отсюда хорошо виден Днепр.
Правда, это далеко не общее правило. Подлежащее и сказуемое
одинаково могут входить, например, в тематический состав
высказывания, противопоставляясь тем самым другим
элементам высказывания, находящимся за пределами
номинативного центра и выполняющими функцию ремы: По
такому снегу удобнее ходить вот на этих лыжах;
По-настоящему он был доволен только последней своей книгой. Однако
принципиальная возможность (пусть не всегда
реализуемая) подлежащего и сказуемого относиться к разным
частям актуального членения позволяет в ряде случаев
разграничивать двусоставные признаковые высказывания, с
одной стороны, и односоставные предметные — с другой:
Сегодня ночь тихая и Сегодня тихая ночь.
РЕЧЕВОЕ ИСПОЛЬЗОВАНИЕ
Предложения этого класса, как и многие другие
односоставные и двусоставные предложения, вездесущи: они
свободно функционируют в диапазоне всех тех условий,
которые предполагают и двустороннее общение
коммуникантов, и односторонний рассказ о событиях, безотносительно
к избираемому типу и стилю речи.
Существенные функциональные ограничения
сопутствуют лишь отдельным разговорным высказываниям, прежд%е
всего структурам с редуцированным ситуативно-предметным
подлежащим, которые испытывают воздействие двух
различных тенденций. Если диалог сплошь и рядом
навязывает им, как уже отмечалось, фатическую функцию (ср.
Босиком — это хорошо), то монолог стремится превратить их
в стандартные оценочные формулы (типа Сберегательные
кассы — это удобно).
Примечательно, что художественно-публицистическая
162

речь, никогда не остававшаяся равнодушной ж
устно-разговорной речи, по-разному относится к этим структурам:
первые она лишь воспроизводит в репликах героев
повествования, вторые, наоборот, «присваивает», используя их в
качестве экспрессивного средства: Непризнанный гений — это
тяжело (Д. Гранин); Неужели власть — это сладко? (Ю.
Козлов); Всякая элита — это гнусно (А. Стругацкий, Б.
Стругацкий); Наши трудности — это горько (журн.
«Огонек») 28.
ИСТОРИКО-ЛИНГВИСТИЧЕСКАЯ СПРАВКА
С точки зрения своего внутреннего устройства двусоставные
признаковые предложения более или менее прозрачны, однако определение
их объема (как особого классификационного подразделения) было и
остается одной из сложнейших проблем синтаксической науки. До сих пор
без всяких колебаний в число последних, в сущности, включают лишь те
структуры, в которых подлежащее выражается существительным в
именительном падеже (или его субститутом — склоняемым словом). Что же
касается всех других структур, предполагающих нестандартное
выражение подлежащего (в первую очередь инфинитивом), они, напротив,
трактуются весьма противоречиво. Этот факт находится в тесной связи
с научными представлениями давнего и недавнего прошлого,
относящимися не столько к самим двусоставным признаковым предложениям,
сколько к смежным с ними языковым феноменам.
В первой половине XIX века, когда безличность практически
отождествлялась с отсутствием в формальном составе предложения
существительного в именительном падеже, все конструкции типа Кататься
весело были, естественно, осмыслены как безличные. Позднее, в последней
трети того же столетия, ситуация несколько меняется, поскольку к этому
времени постепенно вызревает убеждение, что дихотомия
личность/безличность и дихотомия наличие именительного падежа/отсутствие
именительного падежа явления далеко не равнозначные, хотя и определенным
образом соотнесенные. Именно тогда и встал вопрос о необходимости
пересмотра статуса этих структур.
В своих поисках путей, на которых такой пересмотр должен был
осуществляться, отечественная русистика попала в сложную ситуацию:
с одной стороны, она готова была согласиться с виднейшим авторитетом
славистики Ф. Миклошичем, который, основываясь на фактах украинского
языка, утверждал, что высказывания типа Panom trudno pravdu kazaty
носят двусоставный характер: инфинитив в них является подлежащим, а
28 Высказывания последнего вида обыкновенно воспринимаются
нашим языковым сознанием как новые, свежие речевые явления. Но так
ли это в действительности? Вяолне возможно, что на том же самом
принципе основано употребление высказываний-пословиц, известных
русскому язьиюу еще в XVII веке: Ум хорошо, а два лучше того; Грех
сладко, а человек падко; Лев страшно — обезьяна смешно. Кстати сказать,
Ф. И. Буслаев допускал, что такие предложения зародились «в
результате опущения: Ум хорошо, а два лучше того из - Иметь ум хорошо»
(Буслаев, 1959, с. 446).
11*
163

краткое прилагательное — именной частью сказуемого (Miklosich, 1883,
30). С другой стороны, она не собиралась отказываться от известного
(хотя и не вполне корректно истолкованного) тезиса А. А. Потебни,
согласно которому инфинитив никогда не может быть настоящим
подлежащим. Зародившееся в этих условиях стремление как-то примирить
противоречивые, на первый взгляд, точки зрения породило компромиссную
концепцию А. М. Пешковского, на многие годы предопределившую
развитие научной теории в рассматриваемой области синтаксического
знания.
А. М. Пешковскому представлялось, что конструкции типа
«инфинитив + слово на -о» в силу омонимического совпадения в их
составе кратких прилагательных и наречий внутренне неоднородны: одни из
них (типа Мне было холодно ехать) относятся к безличным, другие
(типа Мне было свойственно краснеть) — к двусоставным (Пешковский,
1956, с. 355—358). Предложенные им при этом конкретные приемы
разграничения двух типов предложений были разнообразными (учитывались
в частности, допустимость — недопустимость эллипсиса инфинитива,
возможность— невозможность постановки к нему вопроса что? и т. д.), но
явно недостаточными. И естественно, что синтаксическая наука
последующего времени, воспринявшая положение А. М. Пешковского о разноста-
тусности предложений с инфинитивом, основное внимание сосредоточила
на поисках дополнительных критериев их разграничения.
В 50-е годы нашего века такого рода дифференциация
осуществлялась с учетом словопорядка (конструкции с препозитивным
инфинитивом толковались как двусоставные,, конструкции с постпозитивным
инфинитивом— как односоставные), а в 60—70-е годы — с учетом
трансформационного потенциала инфинитива (конструкции, в которых инфинигив
допускал замену отглагольным существительным, относились к
двусоставным, а конструкции, в которых такая замена была невозможна,
соответственно включались в односоставные). Вскоре, однако,
обнаружилось,, что словопорядок, который, как известно, при всех своих
видоизменениях не меняет статуса предложения, в указанном отношении
не информативен, а ориентация на трансформационный потенциал
инфинитива просто несостоятельна в условиях деривационного произвола,
с которым связано существование множества пустых клеток в
соответствующих словообразовательных рядах. Иными словами, обе попытки,
будучи понятными и объяснимыми с точки зрения логики
исследовательских устремлений (оказавшись в пропасти, просто невозможно не
принять ее край за вершину высокой горы!), не в состоянии были
привести к желаемым результатам.
Вместе с тем в те же 50-е годы наметилась тенденция — прежде
всего в работах К. Л. Эбелинга (Ebeling, 1958)—к возрождению
воззрений Ф. Миклошича, для которого рассматриваемые структуры во всех
случаях являлись двусоставными. Однако эту тенденцию научный
синтаксис реализовал практически лишь в наши дни (Русская
грамматика, 1980, ч. 2; Лекант, 1967), подтвердив тем самым известное
наблюдение науковедов: истина, отвергнутая на одном этапе познания,
может быть принята на другом его этапе.
Справедливости ради следует отметить, что переосмысление старой
проблемы зачастую проводится недостаточно последовательно. Так,
авторы Русской грамматики-1980, признавая структуры с инфинитивом
двукомпонентными подлежащно-сказуемостными, решительно
отграничивают их от структур типа Ребенок послушный (послушен). Эта
непоследовательность усиливается еще и тем, что, во-первых, из их состава
164

выведены высказывания с модальными словами можно, нужно,
необходимо и т. д. (они отнесены к принципиально иному, бесподлежащно-
сказуемостному типу предложения) и, во-вторых, слова на -о трактуются
здесь как наречия, способные в некоторых случаях чередоваться с
прилагательными.
КЛАСС ДВУСОСТАВНЫХ
ПРОЦЕССНЫХ ПРЕДЛОЖЕНИЙ
Двусоставные процессные предложения, в которых
предмет-подлежащее определяется через процесс-сказуемое,
имеют целью отражение динамижи человеческого бытия:
жизнь — личная и социальная, физическая и духовная
представлена в них как деятельность, как цепь минувших,
настоящих или только предвосхищаемых событий в потоке
бегущего времени. Именно поэтому они оказываются одним из
наиболее важных, наиболее представительных средств, на
базе которых протекает речевое общение.
Интерпретация процесса с точки зрения его отношения
к предмету, осуществляемая соответствующими залоговыми
формами, может быть двоякой: в одних случаях процесс
мыслится как нечто непосредственно производимое
предметом: Дует с моря холодный ветер; Лошади тяжело' ступали
по глубокому снегу, в других — «как нечто задаваемое
предмету со стороны, но тем не менее вступающее с ним в
отношение «определяемое — определяющее»: Предгорье
осваивалось ими почти столетие; Опустошен поблеклый сад
дождями. Соответственно выделяются два подкласса
процессных предложений: активно-процессные и
пассивно-процессные.
ПОДКЛАСС ДВУСОСТАВНЫХ
АКТИВНО-ПРОЦЕССНЫХ ПРЕДЛОЖЕНИЙ
НОМИНАТИВНЫЙ ПОТЕНЦИАЛ
Хорошо развитое у человека чувство аналогии,
основанное на понимании им известной симметрии в организации
всего сущего, позволяет ему отыскивать черты сходства у
самых разных, порой далеко отстоящих друг от друга
явлений и благодаря этому более или менее уверенно
ориентироваться в бесконечном разнообразии окружающей
действительности. Однако это чувство, будучи той необходимой
предпосылкой познания, без которой освоение человеком
мира в принципе было бы невозможно, /конечно же, всегда
165

(и наше время не исключение!) сопровождалось
определенными издержками. В частности, на самой ранней стадии
развития сознания, возможно предшествовавшей даже
мифу, стремление к глобальному аналогическому обобщению
окружающего вылилось в специфическую обыденную
философию — антропоморфизм, который состоял в генерализации
принципа структурирования форм общественного уклада и
человеческого организма, или — что одно и то же — в
очеловечивании всего того, с чем сталкивался познающий
субъект (Автономова, 1988, с. 261; Гусев, Тульчинский, 1985,
с. 83). Именно антропоморфизм, определявший разные
стороны человеческого мышления, в том числе, естественно,
мышления речевого, обусловил само формирование
предложений активно-процессного подкласса, в составе которых
любой предмет, попадавший в позицию подлежащего,
неизменно осмыслялся в качестве активного, так сказать,
очеловеченного начала, производящего, вызывающего к жизни
разного рода процессы.
Со временем, когда человек если не до конца, то в
значительной степени преодолел свои детские заблуждения и
«расчеловечил» мир, антропоморфический принцип, уже
заложенный в синтаксической системе, был переосмыслен как
интерпретационно-языжовой способ организации опыта,
обобщенно отражающий некую типизированную ситуацию, в
которой, если воспользоваться наивной, но тем не менее
верной формулировкой школьного учебника, предмет делает
что-то. При этом мы, наследники наших далеких предков,
вполне отдаем себе отчет в том, что реальные отношения в
рамках названной интерпретационно-языковой ситуации
могут быть абсолютно неоднозначны. Двусоставные активно-
процессные предложения способны обозначать такие
«положения дел», когда предмет действительно является
источником процесса (Николай пишет письмо; Отец рубит
дрова), пребывает в некотором состоянии (Ребенок спит;
Камень лежит), находится в определенных связях с другими
предметами (Она зависит от брата; Дом выходит окнами в
поле), обнаруживает те или иные свойства (Ткань мнется;
Проволока легко рвется) и т. д. Более того, в отдельных
случаях один из элементов отношения «определяемое —
определяющее», будучи формально выраженным, в
содержательном отношении оказывается «пустым», что
подтверждается фактом возможной передачи соответствующего
содержания посредством односоставных предложений (ср. К
166

вечёюу в доме все стихло — К вечеру в доме стихло; У него
сейчас идет экзамен — У него сейчас экзамен). И тем не
менее\акие предложения остаются двусоставными
процессными. Это как раз тот случай, когда языковая форма,
регулярно ассоциируемая в нашем сознании с определенным
содержание^, начинает действовать даже там, где она по
существу ас\мантична.
НОМИНАТИВНЫЙ ЦЕНТР
Субстанциальный компонент
Подлежащее
Средства выражения. По характеру выражения
подлежащего рассматриваемые предложения являются
полярной противоположностью остальных двусоставных
предложений. В частности, в репрезентации
собственно-предметного варианта подлежащего здесь принимают участие все
без исключения языковые средства, способные выполнять
эту функцию, причем употребляются они широко и
свободно, без малейших намеков на те ограничения, с которыми
мы сталкивались ранее, когда речь шла о предметных и
признаковых предложениях.
Гораздо полнее, чем где-либо, здесь представлено и
явление имплицитного выражения собственно-предметного
подлежащего. Обыкновенно оно дает о себе знать в
условиях информативной избыточности, собственно, и создающей
необходимые предпосылки для редукции репрезентантов
подлежащего — местоимений 1 и 2-го лица единственного и
множественного числа, значения которых дублируются
личными формами соответствующих глаголов в настоящем и
будущем времени изъявительного наклонения и в
императиве: Ухожу гулять; Куда направляешься? Что теперь
будем делать? Принеси книгу.
На определенной стадии развития русского языка
отсутствие местоимений, как это хорошо известно, было
общей нормой для двусоставных активно-процессных
предложений. Позднее, однако, развилась тенденция (скорее
всего в связи с перестройкой русской временной системы) к
обязательному лексическому замещению позиции подлежа*
щего. После XV века она окончательно возобладала, и для
современного русского языка в сфере изъявительного
наклонения нормативными уже являются «избыточные» построе-
167

ния с эксплицированным подлежащим. Соответственно
немногочисленные высказывания без местоимений
(определенно-личные предложения, по традиционной терминологии)
получили статус их стилистических — сугубо разговорных
вариантов. Что же касается императива, здесь, наоборот, в
силу однозначности глагольной формы (она всегда
отсылает ко 2-му лицу) старая норма продолжает/ оставаться
действующей. Редкие отклонения от нее допускаются лишь
в тех случаях, когда соответствующие высказывания
предполагают противопоставление кого-то кому-то (или чего-то
чему-то): Ты, Коля, сядь сюда, а ты, Маша, сюда; Не
можешь? А ты поподробнее расскажи обо всем.
За пределами рассмотренных случаев позиция
подлежащего может оставаться лексически незамещенной и в тех
условиях, когда источник процесса интерпретируется как
неопределенное лицо (именно лицо, а не предмет вообще),
сигналом чего является трансформация персональной
характеристики соответствующего глагола-сказуемого, который
употребляется независимо от реального количества
деятелей в 3-м лице множественного числа изъявительного и
сослагательного наклонений. Подобного рода интерпретация
источника процесса носит условно-языковой характер. Это
значит, что языковому неопределенному лицу лишь в
некоторых случаях соответствует онтологическая
неопределенность производителя процесса (говорящий действительно не
знает, кто он): В дверь позвонили... Журавлев, ворча и
подтягивая польские джинсы, начал открывать. На пороге
стояла его жена Тамара (В. Орлов); — Ой, Катя, к тебе,
кажется, пришли... Какой-то парень (из газет).
Однако чаще всего эти структуры используют при
намеренном уклонении от точной и определенной номинации
деятеля, т. е. когда говорящий:
— считает избыточным всякое упоминание о
действователе, относящемся к широкому кругу компетентных, так
сказать, по долгу службы, лиц: Она подала на развод. Их
развели (А. Крутицкий); Отца арестовали через два дня
(журн. «Огонек»); Селянина сняли с начальника цеха
(Д. Гранин);
— находит возможным — без ущерба для понимания —
ограничиться лишь общими сведениями о деятеле, которые
собеседник легко может «вычитать» из введенных в
предложение словоформ с локальным значением: В отделе почему-
168

то не курят (М. Костров); В семье ее звали Огюстиной
(А. Левандовский);
— намеренно анонимизирует в целях особой
выразительности очевидного деятеля (в том числе и самого себя):
Он в то время вздыхал по пятой дочке генерала, и ему,
кажется, отвечали взаимностью (Ф. Достоевский); Угаров.
Действительно, что нам с ним делать? Анчугин. Ничего...
Так он у меня не уйдет. Угаров. Что делать, тебя
спрашивают? (А. Вампилов).
Примечание. Так называемые определенно-личные
предложения сохраняют лексическую невыраженность подлежащего и при
референтной переориентации личных форм глагола, когда, например, форма
2-го лица единственного числа указывает либо на автора данной речи:
Бывало, все воскресенье дома резвишься, прыгаешь, иной раз и
побранит матушка (Ф. Достоевский); Утром откроешь окошко, рано еще...
а он уже за работой (Ф. Абрамов), либо на обобщенный источник
процесса: Поспешишь — людей насмешишь (поел.); Когда спишь у
костра, часто прожигаешь куртку (Ю. Казаков). Аналогичное же явление
наблюдается и в сфере неопределенно-личных предложений, способных
констатировать, если воспользоваться счастливым выражением Д. Н.
Овсянико-Куликовского, «неопределенность обобщения» (Овсянико-Кули-
ковский., 1911, с. 195): По одежке встречают, по уму провожают- (поел.);
Дураков и в алтаре бьют (поел.).
Обратившись теперь ко второму —
ситуативно-предметному варианту подлежащего, мы не можем не заметить, что
существенные различия между активно-процессными
предложениями и предложениями других разрядов остаются
действенными и здесь, но это различия прямо
противоположного свойства. Для рассматриваемых предложений
ситуативно-предметное подлежащее явление
малохарактерное, что в общем закономерно: осмысление небазисной
пропозиции в качестве активного источника процесса само по
себе сопряжено с значительными трудностями.
В наименьшей степени такого рода трудности дают о
себе знать в условиях, когда это подлежащее выражено про-
позитивными существительными, в том числе
местоименными: Вчера у нас состоялось бурное объяснение (С.
Высоцкий); Даже воспоминание об этих вечерах вызывает у
Леньки тоску и отвращение (Л. Пантелеев); Жизнь Пека-
шина вот уже сколько лет катилась по хорошо накатанной
колее (Ф. Абрамов); Дул сильный ветер, который низко
стлал дым по огороду, это их и спасло (В. Быков); Те
стали перешептываться, что, в общем-то, не удивило сержанта
.(из газет); Такое с ним случилось впервые (К. Симонов).
169

Круг глаголов-сказуемых, при которых в функции
подлежащего употребляются эти существительные, очертить
довольно трудно, однако они непременно должны удовлетворять
одному из двух требований: либо указывать на то, как
протекает событие, названное в подлежащем (начинается,
продолжается, замедляется, преобразуется в другое,
исчерпывает себя и т. д.), либо констатировать, как это событие
затрагивает тот или иной предмет, например человека
(волнует его, оставляет равнодушным, вынуждает предпринять те
или иные шаги и т. д.).
Напротив, появление в позиции ситуативно-предметного
подлежащего формы инфинитива (необыкновенно частотной
в двусоставных отождествительно-предметных и
признаковых предложениях) — событие из ряда вон выходящее,
роскошь, которую могут себе позволить только высказывания с
глаголами и стандартизованными сочетаниями типа
нравиться, требоваться, прийти в голову, выпасть (на долю),
выйти из моды и т. п. в функции сказуемого: Мне
нравилось ездить к ним по воскресеньям (Л. Пантелеев);
Требовалось засветло выбрать место для засады (В. Богомолов);
Майора получить мне уже, честно говоря, не снилось (В. Куп-
левахский); ...сжигать корабли скоро выйдет из моды
(В. Высоцкий); А ему пришло в голову сразу начать с рас*
спросов (В. Шукшин) 29.
Примечание. Обыкновенно все эти глаголы и
стандартизованные сочетания достаточно последовательно могут также употребляться в
предложениях, подлежащее которых выражено существительными в
именительном падеже (ср. Мне нравились его рассуждения; Для такого дела
требовалась большая выдержка; Ему в голову пришла неожиданная
мысль), в связи с чем подлежащная функция инфинитива (по
аналогии с функцией эталонного средства — существительного в именительном
падеже) здесь представляется более чем очевидной. Напротив, глаголы
следовать, стоить, трансформировавшие свою исходную семантику в
модальное значение необходимости (следовать = быть необходимым в силу
обстоятельств, вытекающих из чего-либо; стоить = быть необходимым в
силу целесообразности, выигрышности избираемого решения),
употребляются исключительно в высказываниях с подлежащим,
репрезентированным инфинитивом. Именно это обстоятельство определило их давнюю,
кажущуюся незыблемой трактовку как глаголов безличных, что
совершенно некорректно.
В равной степени ограничены возможности
сентенциального выражения ситуативно-предметного предложения. По-
29 Достаточно полный перечень соответствующих глаголов и
сочетаний приведен в работе (Теркмани, 1990).
170

ниженные в ранге предложения, по обыкновению
присоединяемые союзными скрепами (иногда только интонационно),
допускаются при сказуемом, выраженном глаголами и
стандартизованными сочетаниями типа выходить, выясняться,
обнаруживаться, получаться, показаться, удивлять,
бросаться в глаза, прийти в голову (на ум): Мне нравится, что вы
больны не мной (М. Цветаева); У него выходило, что
всегда можно быть самим собой (Д. Гранин); Мне снилось: мы
умерли оба (Н. Гумилев); «Точно ведь ждала меня», —
мелькнуло в уме Мити (Ф. Достоевский).
И, наконец, следует отметить еще одно немаловажное
обстоятельство, противопоставляющее активно-процессные
предложения основной массе двусоставных предложений.
Ситуативно-предметное подлежащее в них не просто редкое
явление, оно к тому же с трудом поддается всякого рода
сокращениям, о которых мы говорили выше. Более или
менее естественны здесь лишь высказывания с абсорбирующим
местоимением так (как): Но я-то знал, что старый дом уже
умер. Он умер давно, когда я покинул его. Так происходит
с домами: мы покидаем их, и они умирают (Ю. Трифонов);
Казалось, этому преуспеянию не будет конца. Но так
могло показаться только стороннему наблюдателю (А. Леван-
довский); Как мне тогда представлялось, ее родшели были
очень старыми (журн. «Огонек»). Наоборот, остальные виды
сокращений (реляционная редукция прида!очного
изъяснительного, метонимический эллипсис, опирающийся на экс-
пликант элиминированного слова) заявляют о себе лишь от
случая к случаю: — Неужели тебе нравится, когда танцор
холоден? (Ю. Семенов); Его и самого ошарашило, когда
ему дали эту квартиру (К. Симонов); Голова у меня к
вечеру совершенно прошла (из газет);
— ...Завтра, как встанет поезд...
Колька подхватил, как выдохнул:
— На ры-нок! Эх!
Рынок для обоих означало, что смогут они худо-бедно, но
пережить эту дорогу (А. Пряетавкин).
Причин отмеченного явления, видимо, несколько. Здесь
оказываются значимыми и те ограничения, которые вообще
накладываются на реализацию ситуативно-предметного
подлежащего, и невозможность вставки в активно-процессные
предложения функционального дублера подлежащего —
местоимения это, и опасность истолкования высказываний, по-
171

добных приведенным выше, как ошибочных фактов,
основанных на смешении смежных понятий.
Речевое варьирование. Закономерности речевого
варьирования репрезентантов подлежащего в составе
активно-процессных предложений требуют, в сущности, только
одной оговорки, -касающейся падежного оформления
склоняемых слов. Специфика рассматриваемых предложений в
этом плане проявляется в том, что они разрешают в
определенных условиях замену именительного падежа как
стандартного средства выражения подлежащего другими
падежными (лредложно-падежными) формами, находящимися
с ним либо в отношениях свободного варьирования, либо в
отношениях дополнительного распределения.
В первую очередь это касается отрицательных структур,
в которых существительное употребляется в родительном
падеже: Но представлений трагедии «Смерть Агриппы»
больше не состоялось (А. Казанцев); Известий от него не
поступало (В. Щербаков); Но за его словами не последовало
действий (В. Селюнин, Г. Ханин); Свежих сил оттуда не
притекало (Ю. Лощиц).
Родшельный падеж в этой позиции, вне всякого
сомнения, остаточное явление, полученное русским языком в
наследство от старого состояния, результат не до конца
реализованной тенденции, наметившейся, скорее всего в допись-
менный период. Она состояла в стремлении
противопоставить два вида отрицательных структур: с одной стороны,
структур, в которых констатируется небытие предмета, а с
другой — структур, в которых констатируется небытие
отношения «определяемое — определяющее», причем
формальным способом такого разграничения явилось использование
родительного падежа в первом случае и именительного —
во втором. К настоящему времени эта тенденция полностью
реализована в односоставных предметных предложениях,
где, как мы убедимся ниже, употребление родительного при
отрицании стало нормой, не знающей исключений; в
двусоставных реляционно-предметных предложениях, которые
используют в позиции подлежащего только именительный
падеж и тем самым надежно противопоставляются
односоставным предметным; в двусоставных признаковых, которые
достаточно последовательны в своей ориентации на тот же
именительный падеж (за исключением случаев типа Ничего
неизвестно; Этого для меня достаточно). Напротив, в
отрицательных активно-процессных предложениях картина ока-
172

зывается неоднозначной. Те высказывания, которые несут
совершенно определенную информацию о том, что предмет-
подлежащее, хотя и не производит данный процесс, но тем
не менее существует (или, как теперь модно говорить,
обладает презумпцией существования), допускают реализацию
только именительного падежа: Он почему-то не пришел;
Осень еще не наступила; Я не люблю таких книг и т. д.
Наоборот, в высказываниях, отрицающих и существование
отношения «определяемое — определяющее», и само наличие
предмета-подлежащего в сфере интересов коммуникантов
(или героев их сообщений), родительный падеж
оказывается формой, обычно возможной наряду с именительным
падежом: Денег у Кольки сроду не водилось (Б. Васильев) —
Деньги у Кольки сроду не водились; Дон-Кихота из вас не
получилось (Д. Гранин) — Дон-Кихот из вас не получился;
Присутствия охраны не ощущалось (Е. Ржевская) —
Присутствие охраны не ощущалось; ...рынка в чистом виде не
существует нигде в мире (Н. Шмелев) — Рынок в чистом
виде не существует нигде в мире.
Каких-либо важных смысловых различий между двумя
чередующимися формами нет, и поэтому родительньдй падеж
как форма дублетная и к тому же противоречащая
давно уже наметившейся тенденции постепенно
вытесняется именительным. Особенно это заметно в сфере
одушевленных существительных, которые могли принимать форму
родительного при отрицании не только в первой, но даже
и во второй половине XIX века. Ср. И многих не пришло.
При звуке песней новых Почили славные в полях Бородина
(А. Пушкин); И с тех пор в хуторке никого не живет
(А. Кольцов); Но не явилось еще никого — ни Семена
Ивановича, ни попрошайки-пьянчужки (Ф. Достоевский); Но
Максима Петровича не отыскивалось (Г. Успенский).
Современная нам синтаксическая норма такую возможность
в .принципе исключает. Продолжают жить лишь
просторечные или диалектные выражения, подобные излюбленному
выражению А. Ахматовой, услышанному ею, очевидно, в
ленинградских очередях и ставшему для нее своеобразным
синонимом агрессивного невежества: Вас здесь не стояло.
У неодушевленных существительных аналогичный
процесс идет гораздо медленнее и — самое главное — носит
несколько противоречивый характер. С одной стороны, уже
ае для всякого русского приемлемо употребление родитель-
лого падежа в высказываниях типа того, которое мы встре-
173

чаем в «Старосветских помещиках» Н. Гоголя: —Вам этого*
не кажется, Пульхерия Ивановна? А с другой стороны,
родительный падеж до сих пор — явление вполне обычное при
достаточно широком круге глаголов, число которых, по
наблюдениям А. С. Попова, приближается к 150 (Попов, 1977).
В семантическом отношении они предельно разнообразны,
и любая попытка свести их если не в единое целое, то хотя
бы в какие-то блоки заранее обречена на провал.
Единственное, что сближает их, — это то, что все они, вступая в
связь с такими существительными, которые логически
истинными деятелями не являются, в определенной мере «теряют
свое конкретное значение и приобретают более абстрактное
значение бытия» (Гиро-Вебер, 1979, с. 67).
Трудно сказать, что именно содействует консервации
старой нормы. Конечно же, здесь нельзя сбрасывать со
счетов мощную силу языковой инерции. Но, кажется, дело не
только в ней. Скорее всего, существуют какие-то чисто
технические обстоятельства, замедляющие течение указанного-
процесса. Одно из них более или менее очевидно:
употребление в отрицательных активно-процессных предложениях
усилительной частицы ни (в том числе и в составе
местоименных слов типа никто, ничто, никакой), а также частиц и,
даже исключает бытие не только данного предмета, но и
подобных ему предметов и тем самым зачастую делает
родительный при отрицании или обязательной, или почти
обязательной формой: Никаких слухов о военных
приготовлениях Москвы к Михаилу не поступало (Ю. Лошиц); На них
ничего не действовало (Д. Гранин); Не прошло и получаса
с его приезда, как он уж с самой добродушной
откровенностью рассказывал мне свою жизнь (И. Тургенев); В данных
о Герасимове не содержалось даже намека на связи с
покойным кассиром (Н. Оганесов).
Кроме рассмотренных случаев, форма именительного-
падежа может также уступать место родительному .как
своему комбинаторному варианту и в некоторых других
условиях, в частности:
а) в высказываниях, фиксирующих накопление
(уменьшение) количества предметов (или меры одного предмета)
либо в каком-нибудь месте, либо в сфере чьих-нибудь
интересов: А немцев тем временем прибавлялось (А.
Кондратьев); Народу все прибывало (Ч. Айтматов); — Москвичей
понаехало! (Ю. Казаков); ...поубавилось мужества у жела-
174

ющих riofiTU тропами Фоссета, другими дорогами — в
неведомое (В\ Щербаков);
б) в высказываниях с идиоматизированными
местоимениями его \ее, их), закрепившимся в русском языке как
-средство снисходительной (иногда иронической) оценки
каких-то третьих лиц, т. е. лиц, не участвующих в общении:
Ужли от червяка в саду мне будет тесно? Пускай его себе
живет (И. КрДлов); — Ну, пусть ее спит (М. Горький); —
Эк его заливается! (Н. Гоголь); Шаманов. Один против
девяносто девяти — это шанс для умалишенных. Вот и
пусть их дерзают (А. Вампилов);
в) в высказываниях с глаголами (не) хватить — (не)
хватать, недоставать в сказуемом, констатирующими
соответствие/несоответствие предмета-подлежащего каким-то
целям и задачам: Алексей слабо улыбнулся и тоже хотел
что-то сказать, но не получилось. Сил не хватило (В.
Веденеев, А. Комов); Елизару и без того хватает работы (И.
Штемлер); На покупку мебели недоставало ста рублей (из
газет).
В первом и втором случаях перед нами уходящие в
прошлое явления. Число глаголов накопления (убывания)
сокращается буквально на глазах, -к тому же родительный
падеж здесь форма не всегда обязательная, поскольку он
может (пусть непоследовательно) замещаться стандартной
формой именительного падежа (Ср. Воды прибывает и Вода
прибывает). Что же касается высказываний с идиоматизи-
рованным местоимением его (ее, их), они уже известны
далеко не каждому русскому. Напротив, предложения с
глаголами (не) хватить — (не) хватать, недоставать
относятся к числу синтаксических новшеств, появившихся в
русском языке сравнительно недавно. Как свидетельствуют
историки языка, даже в первой трети XIX столетия эти
глаголы не выделялись из общей массы личных глаголов и,
подобно последним, сочетались с существительным в
именительном падеже: Вы недостаете Москве (Е. Боратынский);
Русые волосы ... хватили бы на две головы (журн.
«Современник»); Это почтенное семейство ужасно недостает моему
сердцу (А. Пушкин)30. Сейчас такое употребление
отмеченных глаголов (кстати сказать, вполне естественное для
многих индоевропейских языков) совершенно невозможно.
Примеры взяты из работы (Очерки..., 1964, с. 272).
175

И, наконец, существует ряд высказываний, в которых:
типичная для именительного падежа позиция подлежащего
замещена разного рода предложно-падежными формами.
Это имеет место при количественной характеристике
определяемого предмета, когда констатируется либо
приблизительное множество предметов (.посредством сочетаний с
предлогами с, около, до и словами более, менее): На
похоронах профессора Д. присутствовало с дюжину старых
смирных людей (В. Набоков); Так прошло около полугода (А.
Толстой); По батарейной палубе гуляет более двухсот тонн
воды (А. Новиков-Прибой), либо распределяемое
(посредством сочетаний с предлогом по): В каждой телеге сидело по
одному, много по два мужика (И. Тургенев); У каждого
испытателя накапливается за месяц по 7—8 выходных дней
(из газет); Там было светло и людно, а возле затененных
скамеек стояло по милиционеру (К. Икрамов).
Но в этом отношении активно-процессные предложения
не оригинальны, поскольку соответствующие явления знают
и предложения других разрядов (даже односоставные).
Сказуемое
Средства выражения. Сказуемое в
рассматриваемых предложениях обыкновенно выражается либо
основой полнознаменательных спрягаемых глаголов, либо
инфинитивом (в случае употребления будущего сложного или
в случае фазисной или потенциальной модификации
экзистенциального компонента): Роняет лес багряный свой убор
(А. Пушкин); Уже серело окно (М. Еленин); — Как вы
думаете, Антон Сергеевич, это долго будет так продолжаться?
(В. Набоков); — Ничем не могу вам помочь (В. Набоков);
Никто не должен был знать, куда скрылся гонимый
высоким желанием старик (К. Федин).
Иногда (главным образом в экспрессивной речи) в
позиции сказуемого используются так называемые усеченные
и звукоизобразительные глаголы: Андрей бледнеет, кривит
рот и хлоп Алешу по голове (А. Чехов); Я хвать за пояс —
кинжала нет (М. * Лермонтов); Но я чуть что — шмыг со
стола (В. Орлов); Глазами зыр-зыр — мороз тебя по коже
(Ф. Абрамов); А девица хи-хи-хи да ха-ха-ха (А. Пушкин);
Я об этом ни гу-гу (М. Черненок).
В той же речевой сфере допускается замещение
обычных глаголов фразеологическими единицами, обладающими*
повышенной выразительностью: точить лясы — болтать, по-
176

весить "нос — приуныть, выйти из себя — рассердиться и т. д.
Впроче^ такого рода замещение (если иметь в виду сам
его принцип) не является привилегией одной лишь
экспрессивной речи. Его знает и официально-деловой стиль, где в
ходу стандартизованные глагольно-именные сочетания типа
учинить драку (подраться), принимать участие
(участвовать), которые используются в совершенно иных целях: они
обеспечивают свободный ввод в предложение всякого рода
дополнительной информации: учинить драку с применением
холодного оружия, принять активное участие в ремонте*1.
В своей устно-разговорной разновидности русский язык
подобно другим языкам мира прибегает — и достаточно
часто — к редукции глагола, в синкретичной форме
репрезентирующего сказуемого и экзистенциальный компонент.
Это явление, однако, не вполне тождественно редукции
репрезентантов подлежащего, о чем говорилось выше. Оно,
во-первых, несистемно, а во-вторых, стандартно с точки
зрения обусловливающих его причин. Здесь мы имеем дело с
одним из случаев метонимического эллипсиса,
предполагающего сокращение сочетаний слов за счет элиминации их
ядерного компонента, восстанавливаемого в нашем'
сознании благодаря той информации, которая идет от его
реализованных экспликантов. Сам процесс этого
«восстановления», как давно уже замечено, носит специфический
характер. Он ни в коем случае не доводится до того порога,
когда со всей определенностью можно сказать: здесь
редуцирован именно этот, а не другой глагол. Единственным его
результатом является выяснение некоторых общих (родовых)
сем, присущих не одному, а определенному ряду
тождественных по семантике глаголов, способных реализоваться ,в
данной позиции. Так, высказывание Казбич — к окну
(М. Лермонтов) недвусмысленно говорит о быстром
перемещении субъекта в определенном направлении, но мы
ненайдем ответа на вопрос: какой глагол из серии подбежал,
бросился, подскочил, метнулся — подойдет здесь в
наибольшей степени.
31 Впрочем, от окончательных и категоричных суждений о
сказуемостной функции фразеологических единиц и стандартизованных глаголь-
но-именньгх сочетаний мы предпочитаем в данном случае воздержаться.
Существует, как известно, и прямо противоположный подход, в
соответствии с которым сказуемым признается только глагол (безотносительно-
к тому, является он синсемантичным или автосемантичным), тогда как
все другие словоформы рассматриваются как его экслликанты (Шмелев,
1976, с. 63).
12. Заказ 528 177

Отсюда ясно, что глагольный метонимический эллипсис,
несмотря на свою высокую частность, может заявлять о
себе не в любой момент и не где угодно, а лишь в условиях,
когда элиминированные репрезентанты сказуемого
обладают специфической серийной сочетаемостью. Как показали
исследования П. А. Леканта (Лекант, 1974, с. 142—151), в
наибольшей степени этому требованию отвечают глаголы
четырех групп: глаголы движения, глаголы, обозначающие
интенсивные физические действия типа бить, ударять,
глаголы речи и мысли, глаголы со значением браться,
хвататься. Максимальной продуктивностью в указанном отношении
обладают глаголы первой группы. Их элиминация ведет к
•образованию многочисленных построений типа Вперед! К
стене! Сюда! На помощь! и т. д., отдельные из которых
обнаруживают совершенно отчетливую тенденцию к переходу
в нечленимые конструкции. Впрочем, установить, 'когда мы
имеем дело с эллиптическими вариантами двусоставных
активно-процессных предложений, а когда с нечленимыми
высказываниями, удается далеко не всегда.
Наряду с элиминацией глагола в разговорной речи
наблюдается и лрямо противоположное явление — всякого
рода повторы глагольных единиц (в одной и той же или в
разных формах): Еду, еду в чистом поле; Стрелять не
стреляет, а ружье держит; Уж сказал так сказал, осложнение
глаголов всевозможными частицами: И стоит себе лес
улыбается; Он взял да и не пришел; А он знай покуривает. С
помощью этих осложняющих элементов акцентируются
такие признаки процесса, как его интенсивность, длительность,
непреднамеренность, полнота проявления и т. д.
Теперь, .когда мы закончили рассмотрение основных
средств выражения обычного (стандартного) . сказуемого,
нам предстоит перейти к описанию формального механизма
его специфического варианта, который за рамками
процессных предложений вообще неизвестен и который А. Мейе и
А. А. Шахматов называли двойным сказуемым (Мейе, 1938,
-с. 363; Шахматов, 1941, с. 44). Последнее, как известно,
предполагает ввод в высказывание наряду с
конституирующим его (обязательным) сказуемым второго
(факультативного) сказуемого, ориентированного на то же самое
подлежащее и на тот же самый экзистенциальный -компонент.
Результатом этого процесса является возникновение контами-
нированных построений (по терминологии генеративной
грамматики — двухбазисных структур), которые в содержа-
378

тельном плане представляют собой объединение двух
частично пересекающихся пропозиций.
Отношения ,между этими пропозициями сложны и даже
противоречивы. Очень часто вторая пропозиция, как
заметила В. Н. Ярцева (Ярцева, 1980), информативно богаче
первой (о чем свидетельствует ее преимущественно
рематическое осмысление и побледнеиие вещественного значения,
глагола в первой пропозиции, как в случае: Погода стояла
прекрасная). В то же время не менее часто вторая
пропозиция носит комплементарный характер, что особенно
заметно в высказываниях, где она указывает на время
реализации первой пропозиции: Он влюбился в нее еще робким, не-
складным подростком (из газет); на ее причину: Украинец
в рассеянности сшиб санями не успевшего убраться с
дороги поросенка (М. Шолохов); на условие, вопреки которому
она существует: Он и хмельной не забывал, какой он умный
мужик (Ф. Гладков).
Если учесть, к какому исходному разряду предложений
восходит второе сказуемое, можно выделить шесть
вариантов двойного сказуемого.
Вариант первый: активно-процессное сказуемое* + ото-
ждествительно-предметное сказуемое (выражаемое
существительным в творительном падеже): Толик вырос парнем
незлым (Н. Леонов); Я встал человеком, который уже не
владеет собой (М. Булгаков); ...сын растет книголюбом,
отличником, любимцем учителей (Г. Николаева); ...Синцов
перешел адъютантом к Серпилину (К. Симонов) 32.
Вариант второй: активно-процессное сказуемое +
реляционно-предметное сказуемое (выражаемое предложно-па-
дежными формами существительных): По деревням собаки
лают в страхе (Н. Гумилев); Люська шла в новом платье
с оборочкой (В. Панова); Сегодня он пришел в плохом
настроении (Н. Леонов); Письмоводитель выбежал в таком
смятении, что зубы его стучали (М. Салтыков-Щедрин);
Вариант третий: активно-процессное сказуемое +
измерительно-предметное сказуемое (выражаемое прямыми иг
косвенными номинаторами количества и предполагающее-
употребление репрезентанта подлежащего в родительном
падеже): Их уцелело до сегодня совсем немного (журн.
«Огонек»); Он отвел ее в большую канцелярию, где сидело-
сотрудников разных с полдюжины (А. Солженицын); Сви-
Последние два примера взяты яз работы (Чеснокова, 1973).
12*
17»

детелей пришло столько, что их показаний хватит на
каждый день, проведенный мною в Ныробе (А. Марченко);
Неисправных машин стоит столько, сколько американская
промышленность способна выпустить за 70 лет (В. Селюнин);
Вариант четвертый: активно-процессное сказуемое +
признаковое сказуемое (выражаемое полными
прилагательными в именительном и творительном падежах или в форме
сравнительной степени, -краткими прилагательными,
причастиями, употребляемыми в значении прилагательных): И
сын у них, Гриша, родился тихий (В. Гроссман); И город
весь стоит оледенелый; Квартира простояла пустой... только
неделю (М. Булгаков); (Они) уснули спокойными за
завтрашний день (Г. Федосеев); Правда, и задача перед ним
стояла проще (К. Икрамов); Я иду по лесу бодр и бос
(Е. Винокуров); А домой я прихожу измотанным, нервы
напряжены (Ю. Герман)за;
Вариант пятый: активно-процессное сказуемое +
пассивно-процессное сказуемое (выражаемое полными
страдательными причастиями): Деревня жила забытая богом и
людьми (из газет); Мы вернулись потрясенные
случившимся (журн. «Огонек»); Наутро Ялта встала умытая дождями
(М. Булгаков) 34;
Вариант шестой: а.ктивно-процессное сказуемое +
активно-процессное сказуемое (выражаемое личными
глаголами и формирующее явление, с давних пор известное под
названием «парные глаголы»): ... я пойду скажу, чтоб вам
принесли вареников с ягодами (Н. Гоголь); Пойдем кинемся
в ноги к твоим родителям (А. Пушкин).
В отдельных случаях само второе сказуемое может со-
33 Иногда в качестве репрезентантов второго сказуемого
рассматривают слова на -о (трактуемые как наречия), если они функционируют
параллельно с полными прилагательными: Уныло и сердито вошел
доктор— Доктор вошел унылый и сердитый; Боцман стоит ошарашенно —
Боцман стоит ошарашенный (Ермакова, 1969; Золотова, 1973, с. 262—
263). Однако здесь, по всей видимости, мы имеем дело с частным
случаем речевой игры, основанной на несовладении формы и сути:
морфологически признак оформлен как относящийся к глагольному
процессу, но содержательно он связан с существительным — репрезентантом
подлежащего.
34 Справедливости ради следует отметить, что границы между
четвертым и пятым вариантами двойного сказуемого крайне зыбки и
неопределенны из-за неочевидности статуса причастных форм. Но
наличие творительного падежа, указывающего на производителя действия
в высказываниях, относимых нами к пятому варианту, как будто дает
основание говорить о втором пассивно-процессном сказуемом.
180

стоять из двух компонентов, которые являются либо
однородными, либо неоднородными: Осень в округе тянулась
долгая, с дождями (Б. Екимов); Он вернулся в свой
кабинет разбитый, с гулом боли в затылке (В. Набоков); В
полдневный жар в долине Дагестана С свинцом в груди лежал
недвижим я... (М. Лермонтов) 35.
Процесс образования двойного сказуемого сопряжен с
существенными ограничениями. Практически для каждого
его варианта можно исчислить .круг глаголов (обыкновенно
неширокий), которые, как заметил Я. Качала, «создают
предпосылку для того, чтобы в данном предложении могло
реализоваться второе сказуемое» (Качала, 1978, с. 358). В то
же время сами вторые сказуемые, в отличие от своих
прообразов, используемых в предложениях тех или иных
разрядов, в новых условиях воспроизводятся обыкновенно не во
всех своих формальных и содержательных разновидностях,
а лишь в наиболее типичных. Определенные ограничения
распространяются также и на имплицитное выражение
первого или второго сказуемого. Это явление наблюдается
здесь исключительно редко. Ср. Это — барский^ дом, и я
в нем гувернером (Б. Пастернак) — Это — барский дом, и
я работаю (служу) в нем гувернером; Плов получился —
за уши не оттянешь (журн. «Наука и жизнь») — Плов
получился такой, что за уши не оттянешь.
Речевое варьирование. Возможности речевой
модификации глаголов как репрезентантов сказуемого весьма
ограниченны, что особенно заметно в условиях, когда
сказуемое представлено, так сказать, в химически чистом
виде—формой инфинитива (Он может сделать это; Мы
должны поехать туда). На характеризацию процесса
ориентированы здесь лишь две морфологические категории — залога
и вида. Первая из них, как уже говорилось, обеспечивает
противопоставление активно-процессных предложений
пассивно-процессным. Что же касается вида, он обыкновенно,
в чем мы уже убеждались неоднократно ранее, служит
целям квалификации экзистенциального компонента. Его
появление у инфинитива-сказуемого связано с таким
существенно важным свойством морфологических категорий, как
35 Подобного рода случаи, строго говоря, обязывают нас говорить
не о двойном, а о сложном сказуемом. Тем не менее мы не решаемся
на такой шаг, поскольку последний термин ассоциируется у лингвистов
совсем с иным содержанием.
181

свойство обязательности их реализации (вне вида
невозможна ни одна глагольная форма вообще). Правда, вид здесь
не всегда работает «вхолостую». Он, в частности,
обеспечивает вместе с видом модального глагола и контекстом
более тонкую дифференциацию значений типа единичности,
повторяемости и т. д., многие из которых опять-таки
обращены в сторону экзистенциального 'Компонента.
Репрезентанты второго сказуемого в рассматриваемом
отношении комментариев не требуют: их речевое
варьирование в целом согласуется с теми правилами, которые
действуют в предложениях соответствующих
классификационных разрядов (где они выполняют функцию облигаторных
сказуемых).
Экзистенциальный компонент
Средства выражения. Этот компонент в активно-
процессных предложениях чаще всего передается
окончанием финитных глаголов (или суффиксом -л): По дороге
зимней, скучной Тройка борзая бежит (А. Пушкин); —
Увидишь, она никогда не пойдет замуж, потому что любит
тебя (А. Чехов); Последний раз я плакал пятнадцать лет
назад (Ю. Казаков); Щепотки волосков Лиса не пожалей,
Остался б хвост у ней (И. Крылов); Полнее стакан
наливайте/ (А. Пушкин).
В тех случаях, когда процесс выражен инфинитивом,
значение бытия фиксируется либо окончанием (суффиксом
-л) фазисных и модальных глаголов, либо глаголом быть
(если инфинитив является составной частью будущего
сложного или модифицирован модальным прилагательным
должен: В ее присутствии он начинал чувствовать себя иначе
(В. Каверин); А на той стороне все еще продолжали
кричать (А. Чехов); Она не может нарадоваться и
нахвалиться ею (Г. Семенов); Тщеславная Оленька должна была
радоваться этому (А. Чехов); Отныне в рифмы буду брать
глаголы, Не стану их надменно браковать... (А. Пушкин).
При реализации эллиптических высказываний и
высказываний с усеченными и звукоизобразительными глаголами,
бытийное значение не получает формального выражения и
«восстанавливается» (вместе с сопутствующими ему
грамматическими значениями) из контекста.
Речевое варьирование. Речевая модификация
репрезентантов экзистенциального компонента, взятая в
целом, носит стандартный характер. Поэтому при ее характе-
182

ристике, «как и в предыдущих разделах, мы ограничимся
только констатацией специфических особенностей.
Эти особенности наблюдаются в первую очередь в
сфере трех взаимосвязанных морфологических категорий —
наклонения, времени и вида.
Выше, когда речь шла о гипотетических событиях, мы
неоднократно отмечали, что предложения многих разрядов
разрешают их выражение не только сослагательным
наклонением, но и императивом в непрямом употреблении.
Активно-процессные предложения в этом плане не исключение:
Скажи он мне об этом вчера, теперь все было бы в полном
порядке (из газет): Не заметь ты этого, кто знает, что бы
произошло (журн. «Огонек»). Более того, императив
вторгается здесь в область реальных событий. Это имеет место,
когда говорящий либо подчеркивает немотивированность (и,
следовательно, неожиданность) чьих-либо поступков: —
Стали ясень рубить, а он стоит да смотрит. Стоял, стоял, да и
пойди за водой к колодцу... (И. Тургенев), либо
акцентирует возможность или вынужденность тех или иных процессов:
Поручик целый день плакаты чертит, а ты хочешь — богу
молись, хочешь — книжки читай, хочешь — на улицу
ступай (А. Чехов); — А ведь тогда я сама за всем на базар
побеги, да за все денежки заплати, да купи, да подай...
(М. Салтыков-Щедрин).
Глагольные формы времени в активно-процессных
предложениях обнаруживают способность к широкому
употреблению не только в абсолютной, но и в относительной
системе временного отсчета. Здесь принципиально допустимы
все виды такого употребления: настоящее и будущее
«историческое», настоящее и прошедшее «профетическое»
(соответствующие примеры были даны в первой части книги).
Достаточно обычно для этих предложений переносное
речевое использование временных форм, которое чаще всего
предполагает обозначение прогнозируемых процессов
формами прошедшего времени: — Я люблю ее, и ежели она
меня не любит, то я, значит, погиб, помер... (А. Чехов) или
существующих в настоящем единичных и повторяющихся
процессов формами будущего: — Где берут таких папочек? Мой
будет сидеть за столом, под локтем тарелка, обед в
кастрюле, но и пальцем не шевельнет. Ждать будет, пока приду,
налью... (Я- Ильичев).
Аналогичным же образом в максимальной степени
раскрывает свои возможности в рассматриваемых предложени-
183

ях морфологическая категория вида, которая, как известно,
функционирует в тесном единстве с неграмматическими
средствами — способами действия и аспектуальным
контекстом.
Определенные особенности сопутствуют фазисной
модификации экзистенциального компонента. Она
осуществляется здесь посредством большого набора лексических единиц
(преимущественно глаголов), обозначающих становление
бытия (начать, стать, приняться, взяться), его сохранение
(продолжать, все) и прекращение (кончить, перестать,
прекратить): Мы начали работать уже поздно; Вскоре все
принялись расспрашивать его о случившемся; А ты все
полнеешь; Дождь перестал накрапывать только к утру. Кроме
того фазисную модификацию обеспечивают акциональные
модификаторы: начинательный (экспоненты — приставки
за- и по-): Он запел старую, забытую песню; Вскоре все
пошли в гостиную и финитивный (экспоненты — приставка
от- и иногда постфикс -ся): Отговорила роща золотая:
Отпахался старик и направился домой. Изредка в разговорной
речи значение становления бытия передается частицами ну,
давай: Представьте: вошли к нему и ну кричать и спорить
(И. Тургенев); Схватил (дед) котел и давай бежать...
(Н. Гоголь) или даже выражается только интонационно (в
результате чего позиция экзистенциального компонента
оказывается лексически незамещенной): И царица хохотать...
(А. Пушкин); — Тут я кричать, а вода в рот льется (М.
Шолохов).
Для целей констатации потенциального характера
бытия в рассматриваемых предложениях используются обычно
стандартные показатели возможности и необходимости —
глагол мочь и прилагательное должен (примеры см. выше).
Вместе с тем потенциальность бытия может быть выражена
и иначе, например глаголами в императиве, которые, как
уже упоминалось выше, в своем непрямом употреблении
называют либо возможные, либо необходимые процессы:
— Столько ее (травы) росло, хоть заготовляй (В.
Солоухин); «Вот гадство, -*- невесело подумал он, — они спят
себе спокойно, а ты мерзни» (В. Богомолов). В отдельных
случаях значение необходимости (интерпретируемое как
заранее запланированный и потому обязательный к
исполнению факт) регистрируется особым путем — путем ввода в
высказывание двух противоречивых по своему содержанию
языковых единиц — лексического показателя будущего вре-
184

мени и глагольной формы настоящего времени: Завтра я
читаю лекцию в пединституте; На следующей неделе наши
хоккеисты встречаются с канадцами.
Отрицание существования отношения «определяемое —
определяющее» активно-процессные предложения
подчиняют общему стандарту, т. е. предполагают постановку
частицы не при соответствующем глаголе (личном, фазисном,
модальном) или при слове должен (в случае реализации
значения необходимости): Он не пришел; Они до сих пор не
начали работать. Мы ничем не можем помочь вам; Ты не
должен был так говорить. Надо, однако, иметь в виду, что
они гораздо чаще, чем другие предложения, прибегают к
переосмыслению утвердительных структур в отрицательные
и наоборот: — Вот еще! Стану я на вас, иродов, работать
(А. Чехов); — Так я один и пошел! Ступай сам (Л.
Толстой); — Как же, удержит его твой Левашов (К. Симонов);
(— Небось, не пускала она тебя?) — Еще бы! Меня не
пустишь! — Бузыга прищурился и самоуверенно мотнул
подбородком вверх (А. Куприн); Ну и что? Разве я не говорил
тебе об этом, не предупреждал тебя? Только ведь ты не
слушал (журн. «Огонек).
Совершенно отчетливую тенденцию « отклонению от
общих норм обнаруживают в активно-процессных
предложениях технические категории числа, лица и рода,
обыкновенно в номинативном отношении совершенно «пустые».
Согласование по числу, разрешаемое во всех
наклонениях и временах, осуществляется в русском языке в
конечном счете на формально-грамматической основе. Но
поскольку категориальные значения единственного и
множественного числа с смысловой точки зрения, ка>к правило,
достаточно прозрачны и определенны, оно фактически
оказывается одновременно и смысловым. И лишь в тех условиях,
когда намечается расхождение между грамматическим и
реальным числом, возникают вполне естественные коллизии,
обусловленные тем, что, говорящий, стремясь
скоординировать глагол с репрезентантом подлежащего, в одних случаях
(и чаще всего) ориентируется на форму этого
репрезентанта, в других — на его реальный смысл. Стремление к
смысловому согласованию в сфере количественных отношений
всегда было (и остается до сих пор) живой и активной
тенденцией разговорной речи — тенденцией, дающей о себе
знать тем сильнее, чем меньше говорящий испытывает — в
силу простого незнания — влияние нормативных предписаний.
185

Впрочем, даже люди образованные (особенно младшего
поколения) зачастую склонны воспринимать эту тенденцию-
как нечто само собой разумеющееся. Откроем любую
газету, любой журнал, и мы заметим, что при подлежащем,
выраженном количественно-именными сочетаниями со
словами ряд, часть, несколько, множественное число у глагола
стало чуть ли не нормой. Ср.: Ряд книжных магазинов,
испугавшись нападений фанатиков, сняли книгу с витрины
(«Известия»); Большинство американских колледжей
располагаются вдали от больших городов («Коме, правда»);
Поэтому сегодня значительная часть международных
финансовых организаций, которые хотят играть по знакомым
правилам, видят свою задачу в том, чтобы имеющиеся у них
средства направлять ... на создание качественно новых
банков («Труд»). Распространению новой нормы в
значительной степени содействуют сопутствующие синтаксические
условия: дистантное расположение подлежащего и
сказуемого, наличие придаточных определительных и причастных
оборотов, относящихся к существительному в составе
количественно-именного сочетания, и т. д. Влияние этих условий
настолько основательно, что захватывает те сферы
формального согласования, где, казалось бы, никаких колебаний не
должно быть. Вот яркий пример. Ни один русский не
рискнет сказать: «Кто пришли?». Это явная ошибка,
простительная только иностранцу. Но достаточно ту же самую
структуру (трансформировав вопрос в простое повествование)
включить на правах определительного придаточного в
другое предложение, как произойдет обыкновенное чудо: очень
многие не устоят перед искушением употребить при
местоимении кто глагол во множественном числе (ср. Те, кто
пришли на вечер, заметили, что здесь не все в порядке).
При согласовании по лицу, разрешенном в прошедшем
и будущем временах изъявительного наклонения и в
императиве, глаголы, как это известно, просто дублируют — в
технических целях — соответствующую персональную
характеристику репрезентантов подлежащего: # читаю; Он,
кажется, завтра приедет; А вы присмотритесь
повнимательнее и т. д. Вместе с тем иногда личные формы глагола
приобретают, в чем мы уже убедились, способность к
функционированию в качестве единственного источника информации
о подлежащем (в так называемых определенно-личных и
неопределенно-личных предложениях). Вполне понятно, что
в случаях подобного рода их уже нельзя считать чисто тех-
186

ническим средством, обслуживающим нужды самой
языковой системы, поскольку они именуют определенные реалии
за пределами последней. И даже более того, в новой своей
роли формы глагольного лица (либо параллельно с
соответствующими личными местоимениями, либо без них)
допускают существенную трансформацию «нормально»
присущей им референтной отнесенности и, будучи
переосмыслены по новому основанию, становятся стилистическими
вариантами форм, употребленных в своих прямых значениях.
Набор таких вариантов довольно велик, видимо, потому, что
упомянутая трансформация одновременно захватывает и
формы числа. Наиболее часто разрешается стилистическое
употребление следующих форм:
а) форм 1-го лица множественного числа вместо форм
1-го лица единственного числа — при указании на автора
научного произведения, при деконкретизации субъекта, при
намеренном подчеркивании собственной значимости: В этой
главе мы рассмотрим вопрос... (В. Ключевский); — Знаем
мы вас, как вы плохо играете (Н. Гоголь); — А вот мы его
пощупаем, — многообещающим тоном сказал пристав
(М. Горький) и вместо форм 2-го лица единственного
числа — при участливом или, наоборот, ироническом
объединении собеседника с говорящим: — Мы, кажется, улыбаемся?
Будьте добры, соблаговолите еще раз улыбнуться (А. Чехов);
б) форм 2-го лица единственного числа вместо форм
1-го лица единственного числа — при указании на
повторяющиеся действия самого говорящего: А то вдруг придешь
к такому тихому месту ручья, где слышишь, как на весь лес
урчит снегирь и зяблик шуршит старой листвой (М.
Пришвин); Бывало, возьмешь отпуск на двадцать дней и
приедешь сюда, чтобы отдохнуть и все, но тут тебя доймут
всяким вздором, что уж с первого дня хочется вон (А. Чехов)
и вместо форм 2-го лица множественного числа (в
императиве) — при фамильярном обращении к ряду собеседников,
рассматриваемых как недифференцированная масса,
которая поставлена к говорящему лицу «в отношения если не
лодчинения, то во всяком случае повиновения» (Виноградов,
1972, с. 467): Офицеры и солдаты, выходи по-одному
(А. Твардовский);
в) форм 3-го лица единственного числа вместо форм
2-го лица единственного числа — при негативном
отношении говорящего к поступкам собеседника, который в данном
случае как бы отстраняется, исключается из числа непосред-
187

ственных участников речевого акта: Марина
(Самозванцу). Чем хвалится, безумец! Кто требовал признанья твоего
(А. Пушкин).
Согласование по роду (возможное в прошедшем
времени изъявительного наклонения и в сослагательном
наклонении) осуществляется путем непосредственной ориентации
глаголов на репрезентант подлежащего: Ночь прошла;.
Солнце уже закатилось; Если бы он возвратился завтра!
Хорошо известные исключения из правила возникают лишь
тогда, когда говорящий учитывает реальный пол деятеля:
Секретарь пришла; Врач посоветовала.
НОМИНАТИВНАЯ ПЕРИФЕРИЯ
Экспликанты
Экспликанты репрезентантов
подлежащего. Употребление этого вида экспликантов подчинено
общим нормам.
Экспликанты репрезентантов сказуемого.
Совершенно очевидно, что полное и детальное описание
экспликантов, актуализующих глагол в активно-процессных
предложениях, невозможно (для этого пришлось бы
написать еще одну книгу), как, впрочем, и не нужно
(существует целый ряд хорошо известных синтаксистам работ, в
которых указанная задача практически решена). Поэтому
вполне допустимо ограничиться некоторыми общими и
предельно фрагментарными замечаниями, сосредоточив особое
внимание на тех случаях, которые получают в научной,
литературе не вполне корректное толкование.
В этой связи надо напомнить, что стандартные
предметные и признаковые экспликанты при всем своем
формальном и содержательном многообразии не покрывают
полностью той части номинативной периферии, которая
организована вокруг глагола. Сюда, сверх того, относятся
репрезентанты так называемого второстепенного сказуемого,
которые вместе с сопутствующими им словоформами образуют
построения, выполняющие функцию пропозитивного объекта.
Второстепенное сказуемое в русском языке существует
в трех основных вариантах.
Его первый вариант реализуется в тех условиях, когда
второстепенное сказуемое ориентируется, в отличие от
второго сказуемого, не на подлежащее предложения, а на его
предметный экспликант, выражаемый обыкновенно сущест-
188

вительным в винительном или дательном падеже и
получающий в данном случае статус аналога подлежащего:
Затем, безо всякой связи, он сестру видел подростком, с
новенькой головой, остриженной после тифа (В. Набоков);
Служитель нашел это замечание чрезвычайно оскорбительным
(В. Шукшин); Я помню ее в серой шубке с пуговицами,
похожими на срезы дубовых сучков (К. Икрамов); Кадет
окоченел, и так окоченевшим его Николка и оставил в
подъезде... (М. Булгаков).
С чисто формальной точки зрения второстепенное
сказуемое первого варианта сохраняет определенную
соотносительность с вторым сказуемым. Ср. Мать возвратилась
домой необыкновенно усталая и замерзшая — Отец
привел домой мать необыкновенно усталой и замерзшей;
Вскоре пришла бабушка в своей неизменной черной юбке — Я
тут же заметил бабушку в ее неизменной черной юбке. Но
эта соотносительность имеет свои границы. Второстепенное
сказуемое, во-первых, никогда, как кажется, не прибегает к
количественной характеристике определяемого им
предмета; во-вторых, разрешает, если оно выражено
существительным, употребление последнего не только в форме
творительного падежа (примеры см. выше), но и в форме
винительного: — Он в день убийства утром на пасеку заходил и,
вероятно, видел пасечника еще живого (М. Черненок); Убьют
они его первого (А. Стругацкий, Б. Стругацкий); в-третьих,
может быть репрезентировано (.преимущественно при
глаголах волеизъявления) инфинитивом, что совершенно
недопустимо для второго сказуемого: Мама попросила меня
задержаться еще на день (К. Паустовский); Ему приказали
в тот же день явиться в штаб армии (К. Симонов).
Второму варианту второстепенного сказуемого
свойственна одна примечательная особенность: его репрезентанты
находятся в непосредственной связи с деепричастием, или
с причастием, причем между теми и другими
устанавливаются отношения, подобные тем, которые существуют
между составляющими двойного сказуемого. Поскольку,
однако, и деепричастие, и причастие (за исключением тех
случаев, когда оно употребляется в роли обычного сказуемого
или развивает субстантивные свойства) представляют собой
пониженные в ранге явления, такому же понижению в
ранге, естественно, подвергаются и сблокированные с ними
речевые элементы, развивающие здесь функцию периферийных
аналогов второго сказуемого: Выбежав в тот злополучный
189

вечер на мороз полураздетым, он уже на следующий день
почувствовал себя совсем скверно (из газет); Вернувшись
домой усталым и раздраженным, Сергей буквально не
находил себе места (журн. «Огонек»); Марченко, пришедшему
туда первым, не сразу сказали, чего от него хотят (Н.
Федосеев); Из всех его одноклассников, ушедших на фронт
добровольцами, уцелело только двое (журн. «Вокруг света»).
Как явствует из приведенных примеров, к номинативной
периферии, организованной вокруг глагола-сказуемого,
относятся лишь построения с деепричастием. Что же касается
причастных образований, они остаются, как правило, вне
этой .периферийной зоны (поскольку причастия
непосредственно связаны с предметными именами!), и их, следуя
логике изложения, надо было рассмотреть уже раньше — приг
описании номинативной периферии предложений двух
предшествующих классов. Это, однако, не было сделано вполне
сознательно: без предварительного, более или менее
детального описания второго сказуемого, которое, как уже
говорилось, реализуется только в процессных предложениях,,
многие наши констатации, касающиеся анализируемых
периферийных явлений, читателю могли бы остаться не впол-
не ясными.
Аналогичной же оговорки требует и третий вариант
второстепенного сказуемого, которое чаще всего
функционирует в периферийной зоне не только двусоставных
(предметных и признаковых) предложений, но некоторых
односоставных. Обязательным условием реализации такого
сказуемого является включение его в свернутую пролозицию,
образованную на базе инфинитива: Странно было видеть отца
растерянным и в новом шикарном костюме (В. Шукшин);
Сидеть в воронке запертым в темном боксе, обшитом желе-
зом, — очень неприятно (А. Марченко); Проход держать
свободным (из инструкции); — У тебя уже стало
привычкой приходить домой нетрезвым, — сказала она тихо (из.
газет).
Детерминанты
В активно-процессных предложениях используется
самый богатый набор детерминантов, причем их
употребление, как правило, не связано с .какими-то жесткими
ограничениями.
190

ПРАГМАТИЧЕСКИЕ СВОЙСТВА
Варьирование по цели сообщения
Возможности этого вида варьирования у активно-про-
щессных высказываний несоизмеримы с возможностями
высказываний других разрядов. Так, в частности, большинство
выводов, к которым приходят исследователи, изучающие
вопрос как прагматическое явление, оказывается
основанным на анализе тех данных, которые поставляют активно-
процессные предложения. Именно здесь широко
представлены все виды вопросов, в иллюстрации которых нет никакой
необходимости: настолько общеизвестны относящиеся сюда
факты.
Содержательно многообразен третий вариант этих
высказываний — побудительный, для выражения которого
используется целая серия специализированных и
неспециализированных средств.
К числу специализированных средств репрезентации
побуждения относятся высказывания:
— с глаголами в форме императива, лишь в самом об-
лцем виде указывающими на волю говорящего, который либо
побуждает своего собеседника сделать что-либо, адресуясь
к нему с просьбой, приказом, советом, рекомендацией и т. д.:
Сейчас же принеси вещи; Открой, пожалуйста, окно;
Обязательно прочитай эту книгу, либо разрешает ему осуществить
то или иное действие: — Можно взять ваш карандаш? —
Лозьмите;
— с глаголами изъявительного наклонения 1-го лица
множественного числа и частицей давай (или без нее, если
она замещена соответствующей интонацией), используя
которые, говорящий побуждает (приглашает) собеседника к
действию, в котором будет принимать участие и он сам:
[Давай почитаем; Поговорим откровенно; Идем1;
— с глаголами изъявительного наклонения 3-го лица
-единственного и множественного числа и частицей пусть,
предписывающими собеседнику распространить действия, к
которым его побуждают, на третье лицо или какой-то
предмет, иногда даже неодушевленный: Пусть он войдет; Пусть
ребята сегодня не выезжают; Пусть цветок стоит на месте.
Основным неспециализированным средством выражения
лобуждения являются высказывания с глаголами
сослагательного наклонения, которые, будучи ориентированы на
второе лицо, обеспечивают мягкое волевое воздействие на со-
m

беседника: Поговорил бы ты с ним; Шли бы вы, друзья,
в кино.
Иногда в качестве неспециализированного средства
выражения побуждения используются и высказывания с
глаголами изъявительного наклонения, не поддерживаемые
какими-либо частицами. Это имеет место в двух основных
случаях: а) когда говорящий ставит своего собеседника в
такие условия, что именно тот должен стать исполнителем
планируемых действий, хотя сам собеседник их не
планировал: Завтра в три зайдете ко мне; Сейчас ты оставишь
свой адрес и уйдешь; б) когда говорящий предписывает к
исполнению действия, образно представленные как уже
совершившиеся: Пошел вон отсюда! Тронулись!
Кроме того, .побудительное значение могут развивать
высказывания типа: Так что же ты молчишь? (= Говори!);
Коля, мы опаздываем (= Идем); Хватит бездельничать
(= Перестань бездельничать); Наверное, будет дождь
(= Возьми зонтик). Все они апеллируют к так
называемому выводному (глубинному) знанию, которое, по Я. Хин-
тикке, представляет собой результат применения операции
логического вывода к наличному знанию (Хинтикка, 1980,
с. 59).
Во всех перечисленных выше случаях, какими бы
разнообразными они ни были, высказывания выводят на
передний план те «положения дел», осуществления которых
ждут от получателя речи. Что же касается интенции
говорящего, она реализуется лишь в сопутствующем порядке (на
нее указывают морфологические формы глагола, частицы,
интонация, контекст и т. д.). Наоборот, при включении в
активно-процессные высказывания перформативов со
значениями просьбы, совета, рекомендации, приказа и т. д.
прагматика начинает говорить от первого лица: в центр
номинативной структуры попадают речевые действия говорящего,
а названия ожидаемых «положений дел» отодвигаются на
периферию и формируют содержание небазисных
пропозиций, выражаемых отглагольным существительным,
инфинитивом, придаточным изъяснительным и т. д.: Я требую его
возвращения; Я прошу вас приехать; Я настаиваю на томг
чтобы ты извинился. Если же некоторые из перформатив-
ных глаголов (например, приказывать, требовать) в
составе таких высказываний редуцируются (а это, как мы уже
убедились случается часто), «ветры возвращаются на
круги своя»: на переднем плане снова оказываются ожидаемые
192

«положения дел», а интенция говорящего как бы уходит в
глубину (ее экспонируют отчасти интонация, отчасти союз
чтобы, попавший в несколько необычную — формально
независимую позицию): Чтобы сейчас же шел на работу!
Чтобы завтра принес все книги!
Варьирование по способу
эшелонирования информации
В рамках ажтивно-процессных высказываний
актуальное членение не знает сколько-нибудь существенных
ограничений (сказывается формальная специфика этих
высказываний, предполагающих выражение сказуемого
глаголом!) и разрешает реализацию значительного количества
(иногда более двух десятков) вариантов (дает о себе знать
возможность осложнения их номинативного центра
достаточно длинными рядами периферийных элементов).
РЕЧЕВОЕ ИСПОЛЬЗОВАНИЕ
Как уже отмечалось, двусоставные активно-процессные
предложения — один из наиболее частотных разрядов в
системе русского синтаксиса. Существуют тексты (и отнюдь
не искусственные), которые состоят лишь из одних этих
предложений. В целом они нейтральны, свободно
используются и в диалоге, и в монологе. Стилистически
отмеченными и экспрессивно нагруженными активно-процессные
предложения становятся, лишь обретая, если несколько
перефразировать известное выражение А. Пушкина, «необщее
выражение лица» — либо за счет нестандартного лексического
наполнения модели (ср. осложнение их всевозможными
частицами, включение в их состав фразеологических единиц),
либо за счет необычного употребления (ср. риторический
вопрос, структуры с транспонированными временными
формами). Особо в этой связи следует отметить ту легкость, с
которой в художественной речи активно-процессные
предложения поддаются метафоризации. Метафора, апеллирующая
к этим предложениям, без помех преодолевает
регламентирующее воздействие семантического согласования
сказуемого с подлежащим и переносит нас в волшебный мир
ассоциаций, где мгновенно наводятся мосты через любые
смысловые пропасти и тем самым невозможное делается
возможным: дремлет — камыш, лает — пулемет, (не)
ржавеет — любовь.
13. Заказ 528
193

ИСТОРИКО-ЛИНГВИСТИЧЕСКАЯ СПРАВКА
Предложения, которые мы называем двусоставными
активно-процессными, традиционно никогда не рассматривались как нечто целое.
И это было в порядке вещей,, поскольку значительную часть их (так
называемые определенно-личные, неопределенно-личные и
обобщенно-личные предложения, а также предложения с именем в родительном падеже
при отрицании) относили к односоставным.
Однако еще в 20-е годы текущего столетия зародились сомнения
в корректности такого взгляда на вещи. Именно в это время в одной
из рецензий на книгу А. А. Шахматова «Синтаксис русского языка» было
отмечено, что разница между предложениями Прошу войти и Я прошу
войти не 'Принципиальна и не идет ни в какое сравнение с разницей,
существующей между предложениями Здесь дует и Ветер дует
(журнал «Slavia», 1927, госп. VI, s. 161). В начале 50-х годов к
аналогичному же выводу пришел В. В. Виноградов, констатировавший, что в
отдельных случаях шахматовское деление предложений на
односоставные и двусоставные «опирается на чересчур внешние признаки»
(Виноградов, 1950, с. 112). Несколько позже, на рубеже 60—70-х годов И. П.
Распопов привел убедительные доказательства того, что выделение в
качестве односоставных обобщенно-личных предложений неправомерно,
так как обобщенное указание на деятеля возможно и в обычных
двусоставных высказываниях с эксплицированным подлежащим
(Распопов, 1970, с. 83). И, наконец, своего рода финальным аккордом
длительного, подспудно протекавшего процесса переосмысления
определенно-личных, неопределенно-личных и обобщенно-личных предложений
стал выход в свет Грамматики-80, где последние были истолкованы как
специфические варианты двусоставных предложений (Русская грамматика,
1980, ч. 2).
Что же касается высказываний с именем в родительном падеже
при отрицании, их теоретическое переосмысление идет несколько
медленнее, однако известный прогресс есть и здесь. Во всяком случае
представление о том, что родительный падеж имени в позиции
подлежащего является всего лишь комбинаторным вариантом именительного,
к настоящему времени собрало уже много сторонников (Smilauer, 1947;
Коре£пу, 1958; Мухин, 1968; Гиро-Вебер, 1979; Алисова, 1971 и др.).
В итоге, если учесть все эти моменты в совокупности и отвлечься от
некоторых, пока еще вызывающих споры частностей, можно
констатировать, что в рассматриваемой части типологического описания
предложений современная лингвистика практически уже перешла на семан-
тико-функциональные рельсы.
ПОДКЛАСС ДВУСОСТАВНЫХ ПАССИВНО-
ПРОЦЕССНЫХ ПРЕДЛОЖЕНИЙ
НОМИНАТИВНЫЙ ПОТЕНЦИАЛ
Становление пассивно-процессных предложений (равно
как и становление обслуживающих их форм страдательного
залога) — сравнительно позднее событие в жизни
индоевропейских языков вообще и русского в частности (Гухман,
1964; Серебренников, 1970; Перельмутер, 1977). Это собы-
194

тие явилось естественной реакцией языка на противоречия,
заявившие о себе в системе способов речевого отражения
действительности в период разложения антропоморфических
представлений. До тех пор пока антропоморфизм
оставался тем магическим кристаллом, через который наши
далекие предки смотрели на изменчивый мир, вполне
достаточно было единого «класса процессных предложений, в
которых процесс интерпретировался как нечто производимое
предметом-подлежащим. Но как только спонтанный
человеческий опыт преодолел регламентирующее воздействие
антропоморфизма, стало ясно, что существует целая серия
таких «положений дел», в рамках которых предмет,
ассоциируемый с процессом, не мог быть — при сменившемся
взгляде на вещи — осмыслен как источник последнего.
Потребность в ином осмыслении подобных «положений дел» и
породила новые синтаксические структуры, появление
которых знаменовало собой расщепление некогда единого
класса процессных предложений на два подкласса — активно-
процессные, сохранившие старый способ видения мира
(хотя и переосмысленный на новом основании), и пассивно-
процессные, закрепившие возникшее представление . о том,
что предмет-подлежащее способен быть простым носителем
процесса, источником которого является какой-то другой —
названный или неназванный — предмет.
Поскольку, далее, страдательные формы как сигнал
пассивно-процессного представления динамической
действительности с самого начала были явлением производным (они
образовались на базе переходных глаголов), оба подтипа
процессных предложений — активно-процессные
(включающие в свой состав переходные глаголы) и
пассивно-процессные оказались способными — в условиях их
соотносительности — обозначать одно и то же внешнее «положение дел»,
хотя, разумеется, под разными углами зрения: Завод
проектируют лучшие специалисты — Завод проектируется луч-
шими специалистами; Мы уже отправили письмо —
Письмо нами уже отправлено. Эту свою особенность они
сохраняют до сих пор. И как только страдательные формы в
силу исторических .причин развивают семантические признаки,
грозящие разрушить соотносительность подклассов,
включающих в свой состав соответствующие формы
действительного и страдательного залогов, пассивно-процессные
предложения обнаруживают устойчивую тенденцию к смене
синтаксического статуса и превращению в двусоставные при-
13*
195

знаковые предложения: Англия расположена на
северо-западе Европы; Нервы у матери были напряжены до предела.
НОМИНАТИВНЫЙ ЦЕНТР
Субстанциальный компонент
Подлежащее
Средства выражения. В рассматриваемом аспекта
пассивно-процессные предложения — полная
противоположность активно-процессных предложений. Как станет видно
из того эмпирического материала, который по разным
поводам введен ниже, собственно-предметное подлежащее
выражается в них главным образом существительными и
всевозможными количественно-именными сочетаниями.
Возможность субституции существительных словами других
частей речи здесь, конечно, принципиально не исключена, но
говорящие используют ее очень редко, вероятнее всего
потому, что нестандартные номинаторы .подлежащего, будучи
яркой приметой устно-разговорной стихии, вступают в
противоречие со строгостью книжно-письменных стилей, где эти
предложения в основном, хотя и не исключительно,
употребляются.
Наоборот, в сфере ситуативно-предметного
подлежащего пассивная интерпретация процесса открывает двери для
всех принципиально возможных средств его манифестации
и даже более того — снимает те ограничения на реализацию
инфинитива и пониженных в ранге предложений, с
которыми вынуждены были считаться активно-процессные
предложения: а) Владимиру было поручено выбрасывать ее
(воду) вон посредством ковша (И. Тургенев); Было решено
посвятить месяц-другой активной обработке этих избирателей
(Л. Млечин); Всем было велено рубить лес, таскать
бревна, рыть окопы (С. Гейченко); б) Тут же мне было
сказано, что никогда в нашем доме не должно появиться ни
одного сморчка (В. Солоухин); Решено было, что Лиза
сначала признается матери (К. Федин); Там написано, что у вас
не только внешность, но и привычки, и наклонности, и все
остальное одинаковое (А. Приставкин). Последнее
обстоятельство имеет вполне очевидную причину: анализируемые
предложения не ставят и не могут ставить целью активное
осмысление подлежащего.
Есть и еще одно важное различие между двумя
подклассами процессных предложений. Как мы уже убедились
196

выше, активно-процессные предложения необыкновенна
пластичны в том отношении, что разрешают самые разное
способы имплицитного выражения подлежащего, каким ры
последнее ни было — собственно-предметным или ситуативно-
предметным. Пассивно-предметные предложения, на/против,
требуют точного и недвусмысленного .указания на
подлежащее. Отступление от этого правила они позволяют себе лишь
в случае употребления «абсорбирующих» местоименных слов
так и как: Была определена высокая цель: миллиок
шестьдесят тысяч тонн газетной бумаги в 1965 году... Так было
задумано (А. Нежный); — Они уйдут в лес. Так уговорено
(К. Булычев); Как и было предписано, он спустился с
вещами в кухню (В. Дудинцев); Теперь пятидесятилетний
«музыкант» РаймоНу путешествующий с супругой... как было
сказано в его паспорте, никого не интересовал (А. Леван-
довский). /
Речевое варьирование. В сем^нтико-функцио-
нальном отношении репрезентанты подлежащего пассивно-
процессных предложений во многом повторяют свойства
аналогичных же явлений активно-процесуных предложений.
Это становится особенно заметным, если/обратиться,
например, к такому явлению, как падежное /оформление*
существительного. Стандартным морфологическим средством
обозначения определяемого предмета здесь, естественно,
остается именительный падеж существительного. Но при наличии
отрицания он по общему для процессных предложений
правилу может чередоваться с родите/ьным, если тем самым
фиксируется, что предмет не только не охвачен
соответствующим процессом, но и вообщеуне существует (по крайней
мере в поле зрения воспринимающего индивида): Ничего
этого сделано не было (Д. Гранин); Новых месторождений
не открыто (О. Куваев); — Вы совершенно уверены, что
ночью продажи не производил/сь? (Л. Словин); Но даже в
лютые морозы не было сру/лено на дрова ни одного
деревца или кустика (журн. «Вокруг света»); Разрушений от
землетрясения не отмечено (из газет). Изредка в разговорной
речи постановка родительчого падежа как комбинаторного
варианта именительного обусловливается необходимостью
количественной (так сказать, со знаком плюс)
квалификации подлежащего: Корм под носом;, везде натыкано насес-
ток (И. Крылов); А в пслатке понавешано товару — так и
горит (А. Толстой); — будьте начету — у немцев мин
понаставлено, — сказал юмандир батальона (журн. «Вокруг
197

света^). Кроме существительного в родительном падеже, для
целей1 количественной характеристики
предмета-подлежащего используются предложно-падежные сочетания без
именительного падежа, указывающие либо на приблизительное,
либо на распределяемое множество: К 18 часам было
посажено оусоло 60 тысяч деревьев и кустарников (из газет); От
Крутихц было пройдено уже больше километра (М. Черне-
нок); В каждые из носилок впряжено по восемь человек
(В. Шефнер).
Сказуемое
Средства выражения. В силу хорошо известных
особенностей i залоговой категории сказуемое
пассивно-процессных предложений морфологически неоднородно: оно
выражается .отчасти страдательными глаголами на -ся:
Предприятие \троилось какой-то иностранной фирмой, отча-
сда-АЩрадлтельными причастиями: Никто не забыт, ничто не
атриваёмые предложения, как и активно-процесс-
1ают реализацию двойного сказуемого. Послед-
*а, явленйр в общем редкое и представлено здесь
г&дазяо меньшим числом вариантов. Чаще всего в едином
(комплексе с пассивно-процессным сказуемым
употребляются предметные сказуемые (отождествительно-предметное,
реляционно-предметное ,и измерительно-предметное), а
также признаковое сказуемое: Они были вывезены родителями
из России еще детьми (дз газет); Девушки были
отправлены на торфоразработки о\з нужного запаса продовольствия,
не по сезону одетыми (из чгазет); Сил и денег ухлопано —
не сосчитать (Ф. Абрамов)\ ..меду и воску было
отправлено в Византию столько же, сколько при великом князе
Олеге (М. Салтыков-Щедрин).
Речевое варьирован Же. И по семантике, и по
морфологическим свойствам страдательные глаголы на -ся
практически не отличаются (если не иметь в виду
залоговых различий) от действительных глаголов и поэтому не
нуждаются в особом рассмотрении. Напротив,
страдательные причастия в составе пассивно-процессных предложений
требуют некоторых комментариев.
Выполняя сказуемостную функцию, они употребляются
преимущественно в каткой фор]уе (примеры см. выше).
Полные формы (в творительном падеже!) возможны лишь
при репрезентации экзистенциального компонента глагола-
198 /
/

ми казаться —показаться, оказаться — оказываться,
остаться —. оставаться: В темноте бледное от потери крови лицо
солдата казалось высеченным из белого камня (К.
Симонов); Псковское имение оказалось заложенным под
чудовищные проценты (Б. Васильев); Смысл этого опыта многие
годы оставался незамеченным (Д. Гранин); Что же
касается семьи Бабефа, то она не осталась покинутой (А. Леван-
довский). I
В полном соответствии с упоминавшимся выше
законом обязательной реализации морфологических категорий
высказывания, имеющие в своем составе сказуемое,
выраженное страдательными причастиями, обладают двойной
видо-временной характеристикой. Одна из них, как и
обычно, относится к репрезентанту экзистенциального
компонента, вторая — непосредственно к причастию, причем эта
последняя является двувариантной. Наиболее обычен и
высокочастотен вариант «совершенный вид + прошедшее
время», передаваемый причастиями на -н, -т (примеры см.
выше). Что же касается варианта «несовершенный вид +
настоящее время», выражаемого причастиями на -м, от
сейчас стал синтаксическим архаизмом и пережиточэд»
сохраняется лишь в некоторых книжно-письменных сгийиик. Он
был любим, по крайней мере так думал он, и был счиетлш
(С. Гейченко); Тогда инициатива была не только
поощряема, но и наказуема (из газет).
Как давно уже заметили аспектологи, употребление
глаголов (даже относящихся к действительному залогу) в
совершенном виде прошедшего времени создает
благоприятные условия для реализации перфектного (результативного)
контекстного значения, которое ориентировано на
консервацию состояния, закономерно приходящего на смену
названному данным глаголом процессу: Старик постарел и плохо
слышит; Дорога замаслилась и блестит и т. д. В
страдательных причастиях, обладающих той же самой видо-временной
характеристикой, рамки реализации перфектного значения
заметно расширяются, и в целом ряде структур речь,
строго говоря, идет не о том, что было сделано, а о том, каким
является предмет-подлежащее в результате реализации
процесса: Дверь квартиры номер восемь была обита кожей, а
ручка закапана стеарином (В. Конецкий); Голые икры были
забрызганы грязью (Г. Семенов); Крыша была уже
покрыта шифером, участок огорожен новеньким забором (В.
Липатов); — Ты, дочка, в сени сходи, — журчал Иван Кар-
199

пович, — там у меня вода принесена с родника (Г. Го-
рышин).
В подавляющем большинстве случаев это значение у
страдательных причастий является вариантным, т. е.
существует параллельно с «нулевым» аспекту ально-контекстным
осмыслением процесса. Ср. Магазин уже закрыт и Ровно в
девять магазин был закрыт продавцом; Осторожно: забор
выкрашен и За день весь забор бы/ь выкрашен. Если же
страдательные причастия развивают, !как отмечалось выше,
новые (в том числе и переносные) лексические значения,
отсутствующие у коррелирующих с ними действительных
глаголов, перфектное значение преобразуется в стативное,
т. е. такое, которое констатирует «чистое» состояние, не
обусловленное предшествующим развитием событий, и
соответствующие высказывания трансформируются в
признаковые: Эта планета набита тайнами (К. Булычев), ...поляна
была окружена старыми березами (П. Проскурин); Речка
была забита рыбой (Ф. Абрамов).
Экзистенциальный компонент
Средства выражения. Как видно из приведенных
выше примеров, этот компонент выражается в
пассивно-процессных предложениях либо окончанием страдательных
глаголов, либо нешироким »кругом бытийных глаголов быть,
казаться — показаться, оказаться — оказываться,
остаться — оставаться. Правда, еще в XVIII веке русский язык
допускал употребление в указанной позиции, сверх того,
глагола стать — становиться (Очерки... 1964, с. 213).
Сейчас этот глагол здесь принципиально невозможен.
Речевое варьирование. Модификация
перечисленных репрезентантов экзистенциального компонента в
пассивно-процессных предложениях осуществляется в основном
по общим правилам: соответствующие глаголы
употребляются в двух наклонениях — изъявительном и
сослагательном, обозначаемое ими бытие может быть отнесено к трем
временным планам, вполне допустимо осмысление этого
бытия как актуального или потенциального, глагол быть в
настоящем времени последовательно употребляется в нулевой
форме и т. д. Специфичны здесь лишь два момента.
Во-первых, закономерности негирования
экзистенциального компонента в рассматриваемых предложениях
находятся в прямой зависимости от характера его выражения.
Если он передается окончанием страдательного глагола, ча-
200

»стица не употребляется непосредственно при этом глаголе,
т. е. используется прямой способ общей негации: Дом еще
не строится; Это никогда и никем не запрещалось. В
случае репрезентации экзистенциального компонента
бытийными глаголами,, общее отрицание может быть и прямым, и
косвенным (ср. Письмо так и не было отправлено и Сад
был еще не огорожен). Примечательно, что чем больше
причастие сближается с прилагательным, тем частотнее
становится второй способ трансформации утвердительных
структур в отрицательные.
Во-вторых, страдательные глаголы на -ся как
синкретичные экспликаторы сказуемого и экзистенциального
компонента по общему для финитных глаголов обыкновению в
настоящем и будущем временах изъявительного наклонения
допускают изменения по лицам. Однако речевое
использование таких глаголов в 1 и 2 лицах в пассивно-процессных
предложениях практически исключено. Структуры типа... И
■скоро ль на радость соседей-врагов Могильной закроюсь
землею? (А. Пушкин) отражают старую, уже ушедшую
норму.
НОМИНАТИВНАЯ ПЕРИФЕРИЯ
Экспликанты
Экспликанты репрезентантов подлежаще-
г о. Их реализация осуществляется в соответствии с общими
правилами.
Экспликанты репрезентантов сказуемого.
Зкспликантам этого рода свойственны две особенности.
Первая из них заключается в том, что
пассивно-процессные предложения допускают употребление особого
предметного экспликанта, выражаемого существительным в
творительном падеже и обозначающего неопределяемый (и в этом
его существенное отличие от подлежащего!) источник
процесса: Посвящение написано знаменитым современником
Петра Дмитрием Кантемиром (С. Гейченко); В восемь ее
чера, как и \было запланировано Варичевым, все четверо
опять встретились (В. Дудинцев); Сухомлинский обвинялся
ими в отсутствии классового подхода к воспитанию (из
газет); Так чувства лучшие мои Обмануты навек тобою
(М. Лермонтов).
Вторая особенность связана с теми существенными
ограничениями, которые накладывают пассивно-процессные
201

предложения на реализацию второстепенного сказуемого.
Первый вариант этого сказуемого здесь принципиально
невозможен. Элементарный эксперимент обнаруживает, что
трансформация обычного переходного глагола в
страдательное причастие (и, стало быть, преобразование активной
конструкции в пассивную) чисто автоматически повышает
второстепенное сказуемое в ранге, переводя его во второе
сказуемое. Ср. Они нашли его живым и невредимым — Он был
найден ими живым и невредимым. При такого же рода
трансформации глаголов волевого воздействия, вводящих
объектный инфинитив, последний вообще утрачивает свою
изначальную функцию и становится репрезентантом
подлежащего. Ср. Ему приказали уехать отсюда — Ему было
приказано уехать отсюда.
Что же касается второго варианта второстепенного
сказуемого, он заметно сужает сферу своего функционирования,
поскольку деепричастные обороты, в составе которых
может употребляться второстепенное сказуемое этого
варианта, для пассивно-процессных предложений явление
запрещенное (из-за неактивности подлежащего).
И лишь третий вариант этого сказуемого
(используемый в приинфинитивной позиции), кажется, не знает
ограничений. Ср. Хозяева велели ему держать дверь
закрытой — Хозяевами ему было велено держать дверь закрытой.
Детерминанты
Инвентарь детерминантов в пассивно-процессных
предложениях гораздо беднее, чем в активно-процессных. В
частности, здесь вообще не употребляются (или
употребляются крайне редко) адресатно-субъектный,
корреспондирующий, социативный и некоторые другие детерминанты.
ПРАГМАТИЧЕСКИЕ СВОЙСТВА
Варьирование по цели сообщения
Диапазон варьирования по цели сообщения у пассивно-
процессных высказываний очень узок. Это обусловлено тем,
что они в силу неактивности предмета-подлежащего не
могут использоваться для выражения непосредственного
побуждения. Правда, устно-разговорная речь обходит это
препятствие, прибегая к «усеченным» структурам с союзом
чтобы, акцентирующим внимание на конечном результате,
который должен быть обеспечен адресатом данной речи:
202

Сегодня же чтоб все было найдено! Чтоб завтра же
посылка была отправлена!
Варьирование по способу
эшелонирования информации
Эшелонирование информации в рассматриваемых
предложениях не отклоняется от общих стандартов, хотя,
конечно, варианты такого эшелонирования здесь менее
разнообразны, чем при активном осмыслении процесса.
РЕЧЕВОЕ ИСПОЛЬЗОВАНИЕ
Несмотря на то, что пассивно-процессные предложения
сформировались относительно поздно, они давно уже стали
привычным явлением в русской синтаксической системе. К
ним охотно обращаются в научных сочинениях и в канце-
ляроко-деловой переписке, где особенно часто возникает
необходимость подчеркнуть неактивный характер предмета-
подлежащего, ассоциируемого с тем или иным процессом.
Последнее обстоятельство налагает на некоторые из этих
высказываний (особенно трехчленные типа Дом строится
рабочими) печать стилистической маркированности. И,
скорее всего, в этом кроется причина того, что коммуниканты
в непринужденном общении стараются избегать их. Нельзя
вместе с тем не видеть, что многие причастные структуры
типа Все уже забыто; Магазин закрыт совершенно
свободны от стилистических ограничений и широко используются
в самых разных формах и типах русской речи.
В процессе реального речевого функционирования
рассматриваемые предложения входят в тесное
соприкосновение с двусоставными активно-процессными и признаковыми
предложениями, хотя и по причинам разного характера.
Говоря о форме глаголов на -ся, А. М. Пешковский в
свое время подчеркивал, что она «...лишь по нужде и лишь
с большим трудом приобретает страдательное значение» и
что «... только сопровождающий эту форму творительный
действующего лица или острая необходимость в нем
заставляет понимать ее страдательно» (Пешковский, 1956, с. 123).
В этом утверждении, конечно же, есть некоторый элемент
преувеличения: высказывания Дом строится второй год;
Преступник осуждается на пять лет без труда
воспринимаются как пассивные, хотя мы зачастую и не задумываемся,
кем строится дом или кем осуждается преступник. Но оно
.верно констатирует тот непреложный факт, что между стра-
203

дательными глаголами, с одной стороны, и
действительными возвратными глаголами — с другой, нет четкой
демаркации. А это означает, что, апеллируя исключительно к
формальным признакам репрезентантов номинативного
центра, невозможно однозначно установить, являются
высказывания, включающие соответствующие глаголы, пассивно-
процессными или активно-процессными. Решающее слова
здесь остается за контекстом и общей обстановкой речи
(ср. приведенные А. М. Пешковским примеры: Книга
читается многими и Книга читается легко; Стороны
примиряются судьею и Стороны примиряются друг с другом).
Что же касается упомянутой близости
пассивно-процессных и признаковых предложений, она является результатом
утраты отдельными причастиями глагольных свойств и
перехода их в прилагательные. Но этот процесс, как известно,
протекает неравномерно (в одних случаях мы застаем его
в самом начале, в других — в конце, в третьих — на какой-
то промежуточной стадии), что, понятно, не может не
затруднить дифференциацию высказываний двух
интересующих нас разрядов. Современная нам лингвистическая наука
без 'колебаний трактует как пассивно-процессные только
конструкции типа Магазин был уже открыт; Ничего такого
нами не замечено, в которых причастия не обнаруживают
никаких .признаков перехода в прилагательные. С другой
стороны, у нее есть все основания относить к признаковым
высказывания Он уже одет; Вид у него был измученный, так
как употребленные в их составе причастия приобрели все
свойства прилагательных (ср. соответствующую словарную
помету: «в значении прилагательного»). Но это только
полярные явления, между которыми лежит обширная
переходная зона, где наши квалификации становятся условными и
приблизительными.
ИСТОРИКО-ЛИНГВИСТИЧЕСКАЯ СПРАВКА
В отечественной и зарубежной русистике споры вокруг
пассивно-процессных предложений в первую очередь касаются их формального
устройства, в частности осмысления статуса сочетаний типа будет отправлен,
был написан и т. д. Если вслед за А. А. Потебней в этих сочетаниях
видят соединение связки и присвязочного члена, соответствующие
высказывания рассматриваются как двусоставные с составным именным
сказуемым,, благодаря чему они оказываются четко противопоставленными
структурам с глагольным сказуемым (выраженным страдательными
глаголами на -ся). Напротив, если применительно к указанным сочетаниям
говорят по примеру С. Карцевского, А. В. Исаченко и других об особых
аналитических формах пассива, включающие их высказывания
автоматически попадают (как и высказывания с страдательными глаголами на
204

-ся) в число двусоставных с глагольным сказуемым (Karcevski, 1927;
Исаченко, 1960).
В 70-е годы в дискуссионную сферу были втянуты и вопросы,
связанные с содержательной интерпретацией пассивно-процессных
предложений. Особенно активно они обсуждались в публикациях сектора
теории грамматики и типологического изучения языков Ленинградского
отделения Института языкознания АН СССР (Типология пассивных
конструкций, 1974, Диатезы и залоги, 1975; Залоговые конструкции в раз-
ноструктурных языках, 1981). Однако в этих публикациях в центр
внимания попали (вероятно, под воздействием идей генеративной
лингвистики) проблемы преобразования активно-процессных высказываний
в -пассивно-процессные, что в некоторых случаях стало причиной
смешения двух содержательных подходов — семантико-функционального и
идеографического.
В последнее время синтаксическая наука явно не удовлетворяется
предельно общей характеристикой пассивно-процессных предложений,
сводящейся либо к выяснению характера неактивного сказуемого, либо
к установлению их соответствий с активночпроцессными предложениями.
Об этом свидетельствует попытка Грамматики-80 выделить пассивно-
процессные »предложения из общей массы двусоставных построений.
Однако не преодоленная до конца ее авторами ориентация на форму
•привела к тому, что пассивно-процессные предложения оказались здесь
-расчлененными на классификационные разновидности, связь между
которыми иногда почти не просматривается.
Глава втор ая
ТИП ОДНОСОСТАВНЫХ ПРЕДЛОЖЕНИЙ
Судя по всему, односоставные предложения,
субстанциальный компонент которых содержит отсылку к
единичным, отдельно взятым элементам («атомам») мира,
оформились как особый тип еще в праиндоевропейском языке.
Однако их последующая судьба была неодинаковой.
Романские и германские языки существенно сократили сферу
речевого употребления этих предложений, к тому же внешне
уподобив их (.посредством «пустых» местоимений типа. нем.
*es, англ. is, франц. П) двусоставным предложениям.
Славянские языки, напротив, свято блюдут верность старому
принципу: односоставные предложения продолжают
оставаться здесь живой категорией, не обнаруживающей (в
целом!) сколько-нибудь заметных тенденций к угасанию, хотя
и сам инвентарь этих предложений, и характер их речевой
реализации за долгие годы раздельного существования
славянских языков оказались в последних уже не вполне
тождественными.
Русский язык (наряду с польским) использует для сво-
205

их коммуникативных нужд, пожалуй, одну из самых
разветвленных (если иметь в виду славянский языковой мир)
систем односоставных предложений. Ее конституируют пять
классов, различаемых по характеру языковой
категоризации субстанциального компонента. Это уже упоминавшиеся
ранее предметные, признаковые, процессные, дебитивные и
функтивные односоставные предложения. Кроме того, в
рамках процессных предложений довольно четко выделяются
два подкласса, противопоставление которых основывается
на функциональных различиях одного и того же
семантического объекта — процесса: активно-процессные и пассивно-
процессные предложения.
КЛАСС ОДНОСОСТАВНЫХ
ПРЕДМЕТНЫХ ПРЕДЛОЖЕНИИ
НОМИНАТИВНЫЙ ПОТЕНЦИАЛ
На первый взгляд односоставные предметные
предложения производят впечатление пестрой и не сводимой к
общему знаменателю. массы высказываний — настолько
широк и разнообразен спектр выражаемых ими реальных
отношений. Они, в частности, могут нести информацию о
существовании чего-либо в определенном пространстве или в сфере
чьих-либо интересов: За домом — старый парк; У него
завтра экзамен, о возрасте человека или о характере его
одежды: Брату уже пятьдесят лет; На Маше было красивое ее-
чернее платье, о часовом времени или же о расстоянии
между какими-то пунктами: Было ровно двенадцать часов; От
нашего села до ближайшего города двадцать километров,
и т. д. Но за этим смысловым разнообразием, естественно
предполагающим аналогичное же разнообразие
дифференцирующих их речевых масок, скрывается одна и та же
интерпретационно-языковая ситуация. Ее специфика
определяется тем, что рассматриваемые предложения фиксируют
бытие/небытие тех неоднозначных реалий, которые язык
одинаково подводит под понятие грамматического предмета.
НОМИНАТИВНЫЙ ЦЕНТР
Субстанциальный компонент
Средства выражения. На предшествующих
страницах книги уже не раз говорилось о том, что
грамматический предмет, в какой бы он функции ни использовался, но-
206

сит двувариантный характер — в том смысле, что может
представать либо в виде собственно предмета, либо в виде
опредмеченной ситуации. Аналогичное же положение,
вполне понятно, сохраняется и в сфере односоставных
предметных предложений.
Для выражения собственно-предметного
субстанциального компонента здесь по общему обыкновению
используются прежде всего существительные непропозитивной
семантики (в том числе и местоименные), а также субституирую-
щие их склоняемые и несклоняемые слова, всевозможные
цитации: За заборами дома красного кирпича, добротные,
крепкие (из газет); В роли такой матери-хозяйки на
кафедре была Лидия Михайловна (И. Грекова); За речкой луг,
за лугом лес (В. Ходасевич); На дне котлована была
железнодорожная станция (Б. Пастернак); На сцене — мы,
белые, в зрительном зале — туземцы (Л. Борисов); И на
голой, яркой земле — они, вжавшиеся в голубой снег
(В.Тендряков) ; А потом — на каторгах всякого люду полно,
Федор. Есть варнаки, есть и порядочные (А. Иванов); Позади
ведь пережитое и сделанное (из газет); Здесь нет
массового, самозабвенного азарта дневной атаки, нет чувства лок-
ся, нет «ура», облегчающего, все закрывающего,
возбуждающего «ура» (В. Некрасов); И снова ели в огнях, и снова над
крышами — «С Новым годом! С Новым годом!» (В.
Тендряков).
Потребность в указании на сумму существующих (или
несуществующих) предметов удовлетворяется (опять-таки,
как и обычно) за счет количественно-именных сочетаний,
квалифицирующих то или иное множество как
определенное, неопределенное, - приблизительное и распределяемое:
Зинаиде Петровне семьдесят лет (В. Песков); У него, как у
бакенщика, было четыре лодки (В. Распутин); Теперь в
селе было несколько улиц (А. Иванов); Было около пяти
часов утра (Е. Ржевская); Было уже за полночь (Ф.
Абрамов); В руках у него по четыре котелка (М. Колосов);
У него в каждом пальце по нескольку талантов (из газет).
Редукция (полная или частичная) субстанциального
компонента этого варианта возможна преимущественно в устно-
разговорной и стилизующей ее
художественно-публицистической речи:
— при метонимическом сокращении сложных номина-
дий: Гуляли эти ночи с Пикаловым отменно, на водку у
Аркани было... (А. Скалой); У них уже, наверное, раза два-
207

три из милиции были (из газет); — У тебя есть по две
копейки? (М. Хуциев);
— при употреблении стандартных формул обозначения
часового времени: Сейчас ровно два (половина пятого,
четверть второго, без двадцати пять и т. д.);
— при косвенной номинации некоторой суммы
посредством отсылки к исходному (уже известному) количеству:
Теперь у меня двумя тысячами больше (из газет); Одной
надеждой меньше стало. Одною песней больше будет (А.
Ахматова).
Впрочем, в отдельных случаях редуцированные
структуры подобного рода развивают тенденцию к превращению в
узуальное средство номинации предмета даже в письменной
речи. Это прежде всего относится к высказываниям тина-
Теперь относительно утюга (из газет); Кстати, о шинели
(К. Симонов); И наконец о телефонном шнуре (журн.
«Химия и жизнь»). Их широкому распространению в научных,
публицистических и художественных текстах (где они
иногда употребляются параллельно с высказываниями, в
которых репрезентант предмета не редуцирован: Несколько слов
о поездке; Теперь небольшое замечание о самом термине),
вне всякого сомнения, содействовала выполняемая ими ме-
татекстовая функция: они используются говорящими как
стандартное средство комментирования собственного
речевого поведения.
Для выражения второго, ситуативно-предметного
варианта субстанциального компонента рассматриваемые
предложения привлекают два вида средств — пропозитивные
существительные и пониженные в ранге предложения,
вводимые либо союзными скрепами и интонацией, либо только
интонацией: а) — Ночью в Сухиничах вам будет пересадка
(Б. Пастернак); Над океаном блеск и тишина (Г. Иванов);
В доме стук, ходьба, метут и убирают (А. Грибоедов); — Ты
не раз опаздывал на работу. Скажи честно, ведь было это?
(из газет); б) Бывает, что судимость снимают (А. Рыбаков);
Хороших (насмешливо). Станете соболей добывать,
принеси уж и на мою долю, не забудь... (без насмешки).
Забудешь?... А было что дарил (А. Вампилов); — Прихожу я,
доказываю, убеждаю, а у него в глазах — как бы
выскользнуть (Д. Гранин); А в замысле было — герой умирает
(Ю. Трифонов).
Что же касается инфинитива, он здесь принципиально*
невозможен, скорее всего потому, что в противном случае:
208

предметные предложения перестали бы отличаться от деби-
тивных. Правда, этой закономерности как будто не
соответствуют разговорные высказывания типа Есть закурить?,
которые при желании можно отождествить с предметными. На
такой шаг был бы явно некорректным, потому что они
представляют собой не что иное, как «сокращенные» функтивные-
предложения: У тебя есть что закурить?
Имплицитная номинация опредмеченной ситуации и в
устно-разговорной, и в «книжно-письменной речи — большая
редкость. Так, в следующем отрывке из романа А.
Рыбакова «Дети Арбата»: «Сама Нина работала как вол,
пообедает и в вечернюю школу, не может отказаться от
полставки. А у Вари каток, театр, кино» — речь идет, конечно не о«
бытии катка, театра, кино как таковых, а о фактах их
посещения Варей.
Речевое варьирование. Один из важнейших
видов этого варьирования связан с чередованием
именительного и родительного падежей существительного в позиции
субстанциального компонента, сигнализирующим не о том,
каковы сами предметы, а о том, существуют они или не
существуют. Ср. Там были какие-то чемоданы — Там не была
никаких чемоданов; У него есть деньги — У него нет денег.
В современном русском языке это чередование носит
регулярный характер и не знает исключений. В прошлом,
однако, ситуация была несколько иной. Неоднократно уже
отмечалось (Потебня, 1968, т. 3, с. 482;
Сравнительно-исторический синтаксис восточно-славянских языков, 1968,
с. 274—275), что в древнерусском языке вполне возможно
было употребление именительного падежа даже при
наличии отрицания, как в случаях: Прочая же его добродетели
инде съкажемъ нын^ же нЪсть время (Сказание о Борисе
и Глебе); Бысть сЪча зла яка же не была в Руси (Лавренть-
евская летопись). И лишь около XVII века' (или несколько
ранее) эти несистемные «остатки туземной старины», как
выразился А. А. Потебня, были окончательно утрачены, и
односоставные предметные предложения с отрицанием
оказались четко противопоставленными внешне похожим на них
двусоставным реляционно-предметным предложениям, в
которых мены именительного на родительный при отрицании
не происходит. Ср. Меня вчера на работе не было — Я
вчера на работе не был; Гостей в саду не было — Гости в саду
не были.
Содержательные основания этого противопоставления
14. Заказ 528
209»

более или менее очевидны: в первых предложениях
отрицается само существование предметов, которые
воспринимаются и оцениваются участниками речевого акта как пассивные
компоненты отражаемых ситуаций, напротив, во вторых
отрицается факт осуществления активными предметами
(обычно лицами) тех или иных действий (Пигин, 1962). Не
очевидны, однако, причины, вызвавшие к жизни замещение
именительного падежа родительным в отрицательных
предметных предложениях. Можно, впрочем, допустить, что
родительный имеет здесь количественное значение, если
учесть, что категория числа (в широком математическом
понимании этого термина), как отметила И. Г. Кошевая,
«передает противопоставления .количественного порядка от
нуля (то есть полного отрицания какого-либо количества) до
бесконечного множества» (Кошевая, 1973, с. 188).
Косвенным доказательством этого допущения в какой-то мере
служит способность того же родительного падежа замещать
именительный в тех же самых предложениях (без
отрицания!) — при указании на максимальное количество каких-
либо предметов или на максимальную меру одного и того
же предмета: А на озере-то шуму, гаму! (Ф. Абрамов); ...иду
я, лежат двое без сапог... Крови, крови! (М. Булгаков);
— Народу-то, народу-то! — все изумлялась Нюра (В.
Шукшин) 36.
Экзистенциальный компонент
Средства выражения. Для номинации этого
компонента употребляются глагол быть (примеры см. выше) и
глаголы остаться — оставаться, оказаться — оказываться:
Для раздумий не осталось времени (из газет); В
распоряжении Седого оставалось чуть больше часа (С. Наумов);
Там оказалось два таких места (В. Богомолов); Всякий раз
в комнате оказывалось два-три милиционера (Н. Волков).
В литературно-художественных текстах XIX столетия
нередко, правда, встречаются предметные предложения с
глаголами делаться — сделаться и стать — становиться:
Ветер завыл, сделалась метель (А. Пушкин); К обеду у него
36 Впрочем, безоговорочно признать последние предложения
односоставными предметными было бы рискованно. С неменьшим
основанием их можно квалифицировать как двусоставные
измерительно-предметные, в которых позиция сказуемого остается лексически не
замещенной. (Однако первая трактовка представляется все-таки более
предпочтительной.)
210

сделался жар (И. Тургенев); Потом стала ночь (Ф.
Достоевский). Их судьба в последующем сложилась неодинаково.
Глагол делаться — сделаться фактически уже вышел из
употребления. И если в наше время мастера слова все-таки
используют его в художественных и публицистических
текстах, они тем самым отражают не действующую
синтаксическую норму, а свои языковые пристрастия, обращенные в
прошлое. Ср. У него сделалось веселое настроение (Ю.
Трифонов); А в Останкине при этом сделалась метель (В.
Орлов). Что же касается глагола стать — становиться, он
существенно сузил сферу своего функционирования и
возможен сейчас либо в отрицательных высказываниях, либо в
высказываниях, констатирующих существование
определенной суммы предметов (изредка): Прошлого не стало, в
будущем ничего не ждало (Г. Бакланов); И тогда не стало
сладу (Е. Винокуров); К сегодняшнему дню у него для
этого стало гораздо больше возможностей (из газет).
Речевое варьирование. В соответствии с уже
сложившимся трафаретом здесь мы остановимся лишь на
тех видах речевого варьирования бытийных глаголов,
которые явно отклоняются от общих стандартов. Эти
отклонения сводятся к следующему.
Глагол быть как основной репрезентант
экзистенциального компонента достаточно свободно варьирует временные
планы высказывания. Но эта его свобода наблюдается лишь
в абсолютной системе временного отсчета. Ср. Около дома
есть пруд — Около дома был пруд — Около дома будет
пруд; У меня много дел — У меня было много дел — У меня
будет много дел. Напротив, в относительной системе
парадигма этого глагола оказывается редуцированной. Она, в
сущности, представлена только одной формой — формой
настоящего «исторического», интерпретирующей бытие как
одновременное с каким-то моментом в прошлом:
Километровый столб с цифрой 303. Поворот. Несколько подъемов и
спусков. И вот он, парк (В. Песков); Темнота. Все еще ночь,
но по-прежнему кругом ни огонька и ни звука (В.
Распутин); Звонок. За дверью старческий голос (Т. Астафьев).
Все остальные формы глагола быть в относительном
употреблении, будучи теоретически возможными, практически
в речи не реализуются. (Ср. единственный достоверный
пример будущего «исторического» в книге Э. Павлюченко «В
добровольном изгнании»: Потом и с Александрой
Григорьевной будет всякое: слезы, нервные припадки, отчаяние.)
И*
211

В рамках утвердительных односоставных предметных
предложений глагол быть в настоящем времени нередко
остается невербализованным и выявляется лишь
интонационно (а также на основе тех парадигматических отношений, в
которые нулевая форма настоящего времени вступает с
другими ^формами времени). Нулевая репрезентация
экзистенциального компонента возможна в трех случаях:
— при указании на предмет, существующий в момент
речи о нем: У меня в кармане сто рублей (Ю. Казаков);
Сейчас у меня другие намерения (Л. Пантелеев); У меня на
столе гора писем (В. Песков);
— при относительной («исторической») ориентации
сообщения, когда событие подается как настоящее в
прошедшем (примеры см. выше);
— при констатации лексически не выраженного
значения запланированности какого-то будущего события в
настоящем: Сегодня вечером сходка (А. Рыбаков); Скоро
зазимок (Ю. Казаков); У них ночью погрузка (В. Богомолов).
Однако значимое отсутствие глагола быть в настоящем
времени отнюдь не норма. Достаточно обычны и
предложения с материально выраженным экзистенциальным
компонентом. На первый взгляд, перед нами типичный пример
языкового каприза, .когда выбор одной из возможных форм
глагола быть — имплицитной или эксплицитной — целиком
и полностью определяется произволом говорящего. Но это
не так. Даже самый беглый взгляд на рассматриваемые
предложения под указанным углом зрения убеждает, что
здесь действуют вполне определенные, хотя и не совсем
ясные закономерности. Ведь нельзя же в самом деле признать
случайным, что эти предложения распадаются на три
группы, четко различающиеся своим отношением к указанным
формам.
В первую группу входят предложения, в которых
употребляется только имплицитная форма, фиксирующая
наличие разного рода опредмеченных ситуаций: Во всех
палатках здоровый храп (В. Песков);- У колодца шум, говор,
смех (Ф. Абрамов); — У меня тяжелая бессонница (В.
Каверин). Вторую группу составляют предложения, в которых
возможна лишь эксплицитная форма. В своем подавляющем
большинстве они предполагают ввод в фонд знаний
собеседника неизвестных ему понятий, без которых акт
коммуникации не может быть успешным: Есть на земле племя
неутомимых путешественников, людей, чья работа
непосредственна

но связана с переездами (из газет); В жизни каждого чело-
века есть дни и часы, которые поднимают его над всеми
остальными днями и часами (из газет); Есть такой магазин —
«Тысяча мелочей» (В. Каверин). В предложениях третьей
группы имплицитная и эксплицитная формы чередуются, но
это чередование связано с определенными смысловыми
сдвигами в тождественных, казалось бы, высказываниях: Во
главе новичков — опытные конструкторы (из газет) — ср.
Во главе новичков есть опытные конструкторы (не все, а
лишь некоторые); Возле домов — виноград, яблони, груши
(В. Песков) — ср. Возле домов есть виноград, яблони,
груши (среди прочего, что здесь растет). Существует, правда,
круг случаев, в которых чередование форм остается в
общем и целом незначимым. Это, по-видимому, естественная
зона нейтрализации, с которой мы сталкиваемся на самых
разных участках языковой системы: — У меня вопрос... —
проговорил инженер-полковник Никольский (В.
Богомолов) — ср. У меня есть вопрос; У меня недостаток: я
никогда не сделаю первого шага (И. Грекова) — ср. У меня есть
недостаток; — У меня к тебе просьба (А. Вайнер> Г. Вай-
нер) —ср. У меня к тебе есть просьба.
Примечание. Если предметное предложение включено в
состав более сложной синтаксической структуры (где выполняет обычно
функцию придаточного условия), глагол был (а, о, и) может быть
редуцирован даже в сослагательном наклонении. Однако здесь мы имеем
дело, конечно, не с нулевой формой, а с одним из частных случаев
метонимического эллипсиса: Если бы не он, давно бы всех коней
порешили (В. Распутин); Судьба его могла бы сложиться совсем иначе,
если бы не злополучный выстрел (В. Песков); Если бы не его усталое
лицо с ярко-голубыми глазами, ему нельзя было бы дать больше пяти-
десяти (В. Каверин). Напомним, что такого рода эллипсис не является
индивидуальной принадлежностью предметных предложений. Он, кроме
того, возможен в двусоставных признаковых и односоставных дебитивных
предложениях.
В общеотрицательных высказываниях глаголу быть
сопутствуют две основные особенности. Это, во-первых, тесное
слияние частицы не с его формой настоящего времени есть,
что на определенном этапе развития русского языка
привело к возникновению слова нет, возможного только в
односоставных предметных предложениях (примеры см. выше), и,
во-вторых, «сокращение» (на метонимической основе!) этой
частицы при наличии усилительной частицы ни,
фиксирующей небытие всего класса названных предметов в плане
настоящего времени: Ни шороха, ни пенья птиц (В. Тендря-
213

ков); Вокруг ни кола, ни палки, ни камня (Ю. Нагибин);
Никакого признака жизни. Холодное равнодушие залитой
солнцем пустыни (из газет).
И, наконец, последнее. В соответствующих
коммуникативных условиях допускается реализация двух акциональ-
ных вариантов глагола быть — кратного бывать и
дистрибутивного перебывать: У него бывают взлеты и падения
(В. Каверин); Бывают семьи, где ничего нельзя тронуть,
переставить или найти без матери (И. Грекова); За три дня
у меня перебывало множество знакомых (из газет); У него
перебывало множество всяких зажигалок, но ни одна так и
не прижилась (журн. «Огонек»).
НОМИНАТИВНАЯ ПЕРИФЕРИЯ
Экспликанты
Экспликанты репрезентантов субстанциального
компонента в предметных предложениях аналогичны экспликан-
там подлежащего в двусоставных предложениях (поскольку
там и тут мы имеем дело с актуализацией грамматического
предмета). Правда, состав первых по сравнению со
вторыми из-за невозможности употребления в позиции
субстанциального компонента инфинитива менее разнообразен.
Детерминанты
В рамках предметных предложений в основном
реализуется тот же самый набор детерминантов, что и в
двусоставных предложениях. Наиболее активны здесь
детерминанты: локальный: Над городом самолет (В. Песков); В
голове звон (В. Маканин); темпоральный: Сейчас будет
главный матч первенства (Ю. Трифонов); То-то было волнений,
крика, когда их — роженицу и младенца — привезли
домой (В. Шукшин); посессивный: У нее удивительная
походка (К. Симонов); А у нас в доме полно гостей (М. Бары-
шев); субсФйтутивный: Вместо стеклышка банка из-под
гуталина (И. Грекова); Вместо отопления — чадные жаровни
(И. Эренбург); .корреспондирующий: Для него не было
большего удовольствия, чем искупаться в ледяной воде
(Ю. Нагибин); Для нее сейчас не было ни мужа, ни
родных, вообще не было людей (П. Проскурин). Частотность
остальных детерминантов остается в пределах общей нормы.
214

ПРАГМАТИЧЕСКИЕ СВОЙСТВА
Варьирование по цели сообщения
Повествовательный вариант предметных высказываний
(примеры см. выше) является по общему обыкновению
наиболее представительным. Его формальный маркер (опять-
таки, как и обычно) — интонация, хотя число
интонационных конструкций здесь невелико.
Реализация вопросительного варианта сопряжена с
довольно жесткими ограничениями. Предметные
предложения, в сущности, допускают функционирование: а) общеве-
рификативного вопроса: У него были деньги? Там есть
речка? б) частноверификативного вопроса, позволяющего
выяснить существование/несуществование определенного
предмета в той или иной зоне бытия: С тобой были все наши
друзья? С домом у них все та же неразбериха?; в) компле-
ментативного вопроса, предполагающего получение
информации о том, какой именно предмет существует: Что у тебя
в руках? А что у них за домом? Во всех остальных случаях,
когда устанавливаются какие-либо детали ситуации, в
пределах которой существует или не существует предмет,
используются не односоставные предметные, а двусоставные
реляционно-предметные высказывания: Почему задержка?
Когда отплытие? Скоро подъем? В прошлом году вы были
здесь?
Что же касается побуждения, его прямое и
непосредственное выражение в сфере предметных высказываний
вообще исключено, поскольку они не несут информации о
втором лице, .которому можно было бы вменить в обязанность
реализацию того или иного положения дел. Однако это
препятствие легко преодолевается благодаря технике обходных
путей, к которой так любит прибегать язык: говорящий
программирует не само необходимое действие, а его конечный
результат, который должен быть обеспечен собеседником.
Передаваемое при этом требование (как правило,
категоричное) обычно получает соответствующую интонационную
поддержку: — Высказался? — спросил Борис Петрович. —
А теперь тишина! (Ю. Нагибин); — Никаких
переодеваний! — возмущенно закричал майор, — Немедленно в
машину! (В. Богомолов); — Внимание, музыка! —
командовал маэстро Сероглазое (В. Солоухин).
В некодифицированной разговорной речи побуждение,
кроме того, выражается особого рода «усеченными» струк-
215

турами с союзом чтобы: Чтобы об этом байдаке ни слова!
(Ф. Абрамов); — Чтоб тишина была! — велел старшина
(В. Шукшин). Напомним, что по происхождению это
сложные предложения с придаточным цели, в которых не
вербализовано смысловое звено, нормально выражаемое перфор-
мативным глаголом типа требовать.
Следует также отметить, что предметные
высказывания, подобно высказываниям других классификационных
разрядов, охотно идут навстречу всякого рода ситуативно
обусловленным трансформациям иллокутивной силы
сообщения, которые заставляют воспринимать высказывания
типа Там яма! как призыв: Будь внимателен, осторожен!
Варьирование по способу
эшелонирования информации
Для предметных высказываний наиболее обычно такое
актуальное членение, при котором ремой является слово
(или группа слов), именующее субстанциальный компонент,
а вся остальная часть высказывания отходит к теме: У него
было напряженное, взволнованное лицо (В. Каверин); За
домом до самой изгороди — тесный ряд теплиц (из газет).
Вполне допустимо также рематическое осмысление
экзистенциального .компонента (особенно при отрицании и в
некоторых видах вопроса): Тепла в их разговоре не было
(В. Маканин); Был этот разговор или не было его вовсе?
Был ли лес, похожий на мрачную пещеру, освещенную
лучиками фонарей, или не было его? (Г. Семенов). Наоборот,
осмысление в качестве ремы детерминантов или экспликан-
тов при репрезентанте субстанциального компонента в
предметных высказываниях обыкновенно не допускается,
поскольку этот способ актуального членения характерен для
формально совпадающих с ними (в отдельных случаях, о
которых уже говорилось выше!) реляционно-предметных и
признаковых предложений.
Эмоционально-экспрессивная модификация
Выражение отношения говорящего к сообщению в
рассматриваемых высказываниях осуществляется обычным
путем (с помощью интонации и квалификаторов
достоверности/недостоверности) и не нуждается в специальных
оговорках. Надо лишь отметить существование особых
восклицательных структур, осложненных теми или иными
лексическими элементами. К их числу относятся высказывания:
216

— с относительным местоимением какой: Какая
осенняя ночь! Какая полночная осень! (С. Городецкий); Какой
простор! Какая воля! Какие песни и цветы (И. Северянин);
— с частицами ну и, что за: — Ну и ветрище (В.
Липатов) ; А что в лесу за тень была! (И. Тургенев);
— с частицей вот это: — Вот это встреча!
Фантастично! (Н. Горбачев); — Вот это молодежь! Ну молодежь, —
говорил он, то ли осуждая, то ли восхищаясь дочерью (Н.
Евдокимов) .
РЕЧЕВОЕ ИСПОЛЬЗОВАНИЕ
Односоставные предметные предложения, широко
используемые для выражения самых разнообразных
смысловых отношений, в своем подавляющем большинстве носят
стилистически нейтральный характер. Исключение
составляют лишь отдельные их структурные разновидности, к
которым охотно обращаются мастера слова для достижения
большей выразительности художественных и
публицистических текстов. Особенно своеобразны среди них конструкции,
в которых глагол быть употребляется в относительных
значениях (как правило, в настоящем «историческом»).-
За последние лять-шесть десятилетий эти .конструкции
проникли в самые разнообразные речевые сферы, в том
числе и в такие, в которых они реализуются в качестве
обычного технического средства, позволяющего кратко,
экономно излагать суть дела (ср. ремарки в пьесах, тексты
киносценариев, дневниковые записи и т. д.). Понятно, что в
такого рода условиях их экспрессивный заряд ослабевает или
даже утрачивается совсем, но это — вполне естественная
плата за «популярность»37.
Речевой реализации «исторических» предметных
предложений как монологического нарративного средства
сопутствует несколько важных особенностей.
Прежде всего в их составе не получают выражения в
специальных знаках два семантико-функциональных звена:
непоследовательно — хронотоп (т. е. время и место суще-
37 Ср. в этой связи замечание А. С. Попова: «...это конструкция и
техническая, и художественная...» (Попов, 1966, с. 77). Справедливости
ради надо отметить, что указанная противоречивость свойственна не
только односоставным предметным, но и любым другим предложениям,
которые в условиях относительного употребления времен обнаруживают
склонность к технизации и потере экспрессивности (Бондарко, 1971, с. 144).
217

ствования предмета) и последовательно —
экзистенциальный компонент. Формальная неэксплицированность
хронотопа связана с тем, что время и место соответствующего
«положения дел», будучи заданными в самом начале
сообщения, в дальнейшем не требуют упоминания (иногда они
просто очевидны). Что же касается экзистенциального
компонента, то он, как это обычно бывает при его выражении
глаголом быть, принимает в настоящем времени (в том числе и
«историческом») нулевую форму. Закономерным следствием
редукции структурного механизма предметных предложений
рассматриваемой разновидности является их малая
глубина: очень часто они выводят на речевую поверхность
только репрезентирующее субстанциальный компонент
существительное и признаковые (или предметные) экспликанты
последнего: Утро; Поздняя осень; Большой дом с мезонином.
Следующая особенность «исторических» предметных
высказываний заключается в том, что они в полном
соответствии с характером употребляемых в их составе
существительных оказываются функционально
специализированными.
Для высказываний, субстанциальный компонент
которых выражен существительными, обозначающими время и
место событий (иногда состояние окружающей среды),
обычна экспозитивная функция в рассказе, где они именуют
общие исходные свойства описываемой ситуации: Зима.
Проспекты все впотьмах (К. Симонов); Край земли. За синим
краем Вечности пустая гладь (Г. Иванов); Тишина.
Изредка донесутся только чьи-нибудь мерные шаги (А. Чехов).
Предметные высказывания с существительными
препозитивной семантики (обычно отглагольными) обеспечивают
процессуальную характеристику ситуаций, в том числе
указывают и на развитие событий: Низкое без просвета небо.
Кряхтение оседающих сугробов. Звон капели (В.
Тендряков); Вечер. Взморье. Вздохи ветра. Величавый возглас
волн (К. Бальмонт); Зашумели верхушки лип. Свет. Удар
грома. Еще вспышка. Усадебный дом ослепительным
квадратом на мгновение появляется из черноты (В. Песков).
Все остальные существительные, особенно непропози-
тивные, широко и свободно вводятся в предметные
предложения при описании деталей воспроизводимой обстановки,
а также при характеристике лиц: Холодные черные
хребты... Большие и яркие звезды на чистейшем небе (В. Паль-
218

ман); Вот она встретилась глазами с девочкой, которая си-
-дела в первом ряду у окна. Очки, коротенькая челка,
остренький носик (Н. Макарова).
Последняя особенность «исторических» предметных
высказываний обнаруживает себя, когда мы пытаемся
выяснить, как они соотносятся с лексически тождественными им
высказываниями, в которых глагол быть употребляется в
абсолютном значении. Легко заметить, что сплошь и рядом
говорящие (пишущие) не имеют возможности
преобразовать «исторические» структуры так, чтобы они оказались
переориентированными на абсолютный временной план.
Причины этого явления неоднозначны. Прежде всего здесь дает
о себе знать эстетический фактор. Действительно, если бы
мы попытались такого рода процедуру проделать с
цепочной предложений: Шепот. Робкое дыханье. Трели соловья,—
назойливо повторяющиеся слова был, было, были
превратили бы прекрасные и выразительные строки стихотворения
А. Фета в некое подобие инвентарной книги, скрупулезно
фиксирующей все, что имеется на складе, над чем не без
основания иронизировал в свое время М. И. Стеблин-Камен-
ский (Стеблин-Каменский, 1974, с. 26). Но дело, конечно,
не только и не столько в эстетическом факторе. Как
отметила Н. Д. Арутюнова, конкретные существительные
предполагают обязательную локальную детерминацию
(Арутюнова, 1976, с. 76—77), и, следовательно, трансформация
«исторических» предметных предложений в «абсолютные» с
необходимостью повлекла бы за собой их перестройку,
связанную с разного рода разъяснениями, добавками, что
обычно является нежелательным, так как снижает
экспрессивность речи или даже полностью уничтожает ее.
Впрочем, запретный плод всегда сладок. Поэтому те
мастера слова, которые воспринимают «историческое»
употребление времен как явление весьма близкое к штампу,
используют в описаниях той или иной обстановки
односоставные предметные предложения с глаголом быть в
абсолютном прошедшем времени, фиксирующим
наличие/отсутствие каких-то конкретных предметов в поле зрения
повествующего (или его героя) без специальных локальных
детерминантов. Прекрасной иллюстрацией этого может
служить отрывок из «Дома» Ф. Абрамова: Была весна, было
солнце, и была черемуха... И была еще Зойка с телятами.
Ритмическое чередование образов, усиливаемое
многократным повторением глагола быть, позволяет этим предложе-
219

ниям успешно конкурировать с плоскостной
декоративностью высказываний без глагола быть в эксплицитной форме
(ср. возможные построения: Весна, солнце, черемуха... И
еще Зойка с телятами). Однако нельзя думать, будто
распространение новой формы повествования (становящейся в
последнее время все более популярной) приведет к
быстрому, сиюминутному исчезновению старой. Они существуют
параллельно, вступая в сложные, противоречивые
отношения не только в рамках русской речи в целом, но даже в
рамках одного и того же текста.
ИСТОРИКО-ЛИНГВИСТИЧЕСКАЯ СПРАВКА
Односоставные предметные предложения, если не учитывать
лежащей в их основании семантико-функциональной модели, вполне могут
быть восприняты как абсолютно неродственные структуры. Поэтому
отнюдь не случаен тот факт, что первоначально внимание исследователей
привлекли (что было вполне естественно при ориентации
классификационного описания на языковую форму) лишь наиболее специфические
построения — безглагольные высказывания, реализуемые
преимущественно в плане настоящего «исторического» или настоящего репортажа: Ночь;
Тишина; Рассвет. Именно за ними (пусть не всегда в полном объеме) и
были закреплены дублирующие друг друга термины «номинативные»,
«назывные», «именные», «ономатические» и т. д. Остальные высказывания,
которые лингвистика прошлого была еще бессильна отождествить с
вышеуказанными, были отнесены отчасти к двусоставным (как предложения
У него своя машина; За домом было озеро), отчасти к односоставным
безличным (как предложения На небе не было ни облачка; У него для
этого нет возможностей).
Такого рода узкий подход к номииативности, наметившийся уже в
работах А. А. Потебни, А. В. Попова, Ф. Миклошича, позднее был
канонизирован А. М. Пешковским и А. А. Шахматовым, которые,
незначительно расширив корпус номинативных предложений за счет
разного рода смежных образований, ввели ряд жестких ограничений в их
трактовку (Пешковский, 1956, с. 173—174; Шахматов, 1941, с. 52—57).
Наиболее существенными были два ограничения. Считалось, во-первых,
что в этих предложениях нет и не может быть глагола, поскольку его
наличие автоматически превращает их в двусоставные, и, во-вторых,
что здесь принципиально исключены дополнения и обстоятельства,
поскольку отсутствует глагол, к которому они могли бы относиться.
На рубеже 40—50-х годов нашего столетия происходит, однако,
зарождение широкого подхода к номинативности. У его истоков стоял
В. В. Виноградов, который был в числе первых, кто осознал, что
разница между высказываниями типа Зима, с одной стороны, и
высказываниями типа Была зима; Будет зима — с другой, «исчерпывается
формами времени». Отсюда следовал естественный вывод: «Они прямо
соотносительны и для современного языкового сознания одночленны»
(Виноградов, 1950, с. 114). Но практическая реализация идей В. В.
Виноградова началась несколько позже, когда в синтаксисе все решительнее
стали пробивать себе дорогу представления о системном характере
изучаемых в его рамках явлений. Именно в это время и было осознано,
что если называть номинативными предложения типа Ночь; Буря, то
220

таковыми же необходимо считать не только предложения типа Была ночь;
Будет буря, но и предложения с обстоятельствами и дополнениями У них
-скоро будет уже ночь; На море буря (см. Лекант, 1958; Седельников,
1961; Антонова, 1968; Шведова, 1967).
Нельзя, правда, утверждать, что широкий подход к номинативным
предложениям во всех случаях отличается последовательностью. Даже
Русская грамматика-80, которая в известной степени подвела итог
новому этапу изучения этих предложений, оставила вне рамок последних,
вонпервых, все структуры с отрицанием: Нет времени; Ни облачка;
Никаких следов, во-вторых, структуры, в которых констатируется наличие
определенной суммы предметов: У нее трое детей; Там было десять
гектаров свободной земли, в-третьих, восклицательные структуры с
относительным местоимением какой: Какая ночь! Здесь, вне всякого
сомнения, дал о себе знать гипноз формы, заставляющий исследователей
разводить внешне непохожие, но с семантико-фрункциональной точки зрения
тождественные явления по разным классификационным подразделениям.
Воздействие гипноза формы было преодолено, в сущности, только
в рамках логического синтаксиса. Установка на содержание (пусть не
всегда языковое!), свойственная этому направлению, позволила
отождествить перечисленные структуры с общей массой номинативных
предложений (Арутюнова, Ширяев, 1983). Вместе с тем такая установка
(иногда на неязыковое содержание!) в определенной степени «смазала»
•собственно языковые рамки рассматриваемых предложений, поскольку
в их состав были включены высказывания с знаменательными
глаголами типа существовать, иметься, находиться (Существуют удивительно
красивые бабочки; В деле имеются новые свидетельские показания! За
лесом находится река). Подобное расширение корпуса номинативных (в
нашей терминологии — односоставных предметных) предложений, вполне
правомерное с позиций логики (все перечисленные глаголы
действительно способны передавать значения, близкие к значению глагола быть),
-совершенно неправомерно с собственно языковых позиций (эти глаголы,
будучи знаменательными, конституируют соответствующие предложения
жак двусоставные, если воспользоваться выражением И.-В. Гете, «в
силу одного лишь своего присутствия»).
КЛАСС ОДНОСОСТАВНЫХ
ПРИЗНАКОВЫХ ПРЕДЛОЖЕНИЙ
НОМИНАТИВНЫЙ ПОТЕНЦИАЛ
В предложениях, к описанию которых мы переходим,
отражено одно из важнейших жизнеощущений человека,
воспринимающего в определенных условиях окружающий
его мир и свое собственное положение в этом мире в виде
серии разнообразных состояний, интерпретируемых русским
языком как стабильные, не отнесенные к какому бы то ни
•было носителю признака. Диапазон смыслового
варьирования признаковых .предложений сравнительно неширок (что
становится особенно заметным, если их сравнить в этом
отношении с только что рассмотренными предметными
предложениями). Чаще всего они обозначают особенности суще-
221

ствования человека в конкретных условиях бытия, например-
его физические и ментальные состояния: Там мне было
холодно; С братом ему всегда интересно, возможности его
восприятия: Из окна Маше хорошо было видно площадь;
Отсюда нам плохо слышно, характер его отношения к кому-
либо или чему-либо: Маме жаль сестру; Мальчику была
больно руку и т. д. Иногда в этих предложениях
фиксируются признаки, взятые как бы безотносительно к
действующему в их рамках человеку: На улице морозно; В Крыму
сейчас дождливо. Но границы между теми и другими
случаями весьма условны, так как говорящие отражают в
конечном счете не безразличные им реалии, а реалии,
подлежащие оценке в плане их соответствия или несоответствия*
запросам и нуждам человека.
НОМИНАТИВНЫЙ ЦЕНТР
Субстанциальный компонент
Средства выражения. На репрезентацию этого
компонента в признаковых предложениях морфологически
ориентированы краткие качественные прилагательные
среднего рода единственного числа: Здесь им было удобно
(Т. Астафьев); Душно в кузнице угрюмой (С. Есенин); У
Щегловых очень уютно и тепло (М. Булгаков); Одним
словом, Нине Александровне было хорошо (В. Липатов). Но
инвентарь этих прилагательных в современном русском
языке, как известно, невелик. И именно поэтому вполне
естественно стремление мастеров слова расширить его, с одной,
стороны, за счет кратких форм качественных
прилагательных, которые обычно используются для актуализации
свойств глагольного процесса38, а с другой — за счет
кратких форм, образованных, так сказать, на данный случай
либо от относительных прилагательных, либо от
прилагательных-окказионализмов типа пушкинского «кюхельбекер-
но»: ...Русь! Русь! вижу тебя, из моего чудного прекрасного
далека тебя вижу. Бедно, разбросанно, неприютно в тебе
38 Это не оговорка. Вслед за А. И. Смирницким (Смирницкий, 1969)'
и О. М. Ким (Ким, 1978) мы исходим из представления о том, что-
прилагательное как часть речи включает в свой состав словесные
единицы, способные квалифицировать существительные и глаголы, быть
средством выражения сказуемого двусоставных предложений и,
наконец, употребляться, так сказать, «без хозяина», что и имеет места
в рассматриваемых предложениях.
222

(Н. Гоголь); С тобой мне сладко и знойно (А. Ахматова);
Как на бульваре тихо, ясно, сонно (В. Ходасевич); Под
мостом было гулко и звонко (Ч. Айтматов); Куда ни взгля-
мешь — повсюду снежно (И. Северянин); Тебе нужен
другой — и покой, а со мной неспокойно, бессонно (В.
Высоцкий); Становилось все тише и ночнее (М. Горький); Но
Галерная такою же была: скучно, каменно, голо (Ст.
Рассадин). Но все это, .конечно, явления сугубо индивидуальные,
не получающие выхода в повседневную речь.
Вторым по частотности (после прилагательных)
средством выражения субстанциального компонента в
признаковых предложениях являются предложно-падежные
формы существительных, степень языкового освоения которых
в данной функции (и соответственно степень их распредме-
ченности) различна.
Одни из них употребляются главным образом (хотя и
не исключительно) в составе разного рода экспрессивных
высказываний, не обнаруживая более или менее заметной
тенденции к стандартизации: В квартире всегда было на
грани кризиса (И. Грекова); На юге без существенных
перемен (из метеосводки); Но в дележе когда ж без спору?
(И. Крылов); С животными тоже было в порядке (Л. Сло-
вин); В семье не без урода (поел.). Другие, напротив,
утратили свою выразительность и приобрели характер
синтаксических штамлов: Мне было не по себе от счастья (Ю.
Казаков); Сейчас ему было не до смеха (В. Шукшин).
Применительно к третьим формам говорить о них как о
падежных и предложно-падежных формах существительных
можно лишь в историческом .плане. В результате долгого и
стабильного употребления в признаковой функции
существительные изолировались от собственных парадигм и сменили
языковой статус: либо полностью уподобились кратким
прилагательным: — Ах, как мне жаль тебя, — сказала Ольга
.Ивановна (А. Чехов); Мне надо Катю (из газет), либо
превратились в наречия: Однако в последнем году стало
совсем невмочь (В. Распутин); ...невмоготу мне стало от
людской жалости (М. Барышников); Ей с ним невтерпеж стало
(журн. «Огонек»).
Примечание. Современным языковым сознанием падежные и
лредложно-падежные формы существительных в признаковой функции
^воспринимаются как несистемные субституты кратких и полных
прилагательных. Исторически ситуация была совсем иной. Как показали
исследования М. Затовканюка, существительные могли выполнять эту
223

функцию задолго до того, как ее усвоили краткие прилагательные, »
лишь позднее уступили свою «адаптивную нишу» последним (Zatovkanuk^
1958).
В виде исключения признаковые высказывания
разрешают выражение субстанциального компонента формой
инфинитива архаических глаголов видать и слыхать, близких
по семантике к прилагательным видно, слышно (и
буквально на глазах вытесняемых последними): — Но насчет
грабежей в наших краях не слыхать, тихо (Ю. Гончаров); На
штукатурке хорошо видать (Н. Мамин), а также глаголов-
типа наплевать, начихать и т. д., когда они реализуют лек-
сико-семантический вариант «быть безразличным к
чему-либо»: Генке на все наплевать (А. Рыбаков); Тебе ведь на это
начихать (из газет).
Устно-разговорная (и художественно-публицистическая)
речь, сверх того, прибегает к косвенной номинации
субстанциального компонента, что достигается либо путем
сравнения данной ситуации с аналогичной, либо путем отсылки к
ее последствиям (причем в последнем случае реляционные
.компоненты высказывания, как правило, редуцируются):
а) У вас здесь как в храме (Ю. Семенов); В жизни как a
жизни (В. Маканин); На войне как в шахматах, — сказал
Саша. — Е-два — Е-четыре, бац! и нету пешки (Е. Носов);
б) На улице темно, а в соборе хоть глаз выколи (из газет);
X Сапожникова в доме хоть шаром покати (М. Анчаров);
И вот уже рукой подать до Москвы (В. Песков).
Речевое варьирование. Диапазон речевого
варьирования краткого прилагательного как основного
репрезентанта субстанциального компонента в признаковых
предложениях очень узок. Оно, в сущности, исчерпывается двояким
представлением обозначаемого признака: либо
безотносительно к степени его проявления (примеры см. выше), либо,
наоборот, в сопоставлении с тем, как проявляется тот же
самый или аналогичный признак в каких-то иных — в
названных или только подразумеваемых условиях: С мужской
модой проще (из газет); Тут гораздо теплее, чем в поле
(Ю. Казаков); Если Левину весело было на скотном и
житном дворах, то ему стало еще веселее в поле (Л. Толстой).
Превосходная степень в рассматриваемых предложениях не
реализуется, вероятно, по техническим причинам: она
предполагает употребление прилагательных в полной форме, а
такая форма здесь принципиально невозможна. Поэтому
при необходимости обозначить максимальную концентрацию
224

признака говорящие обращаются к неграмматическим
средствам: используют, например, гсвалификаторы очень,
необыкновенно, весьма или удваивают прилагательное: Здесь очень
удобно; Там необыкновенно жарко; Вокруг тихо-тихо.
Как уже отмечалось выше, прилагательные в
признаковых предложениях имеют еще грамматические формы числа
и рода. Однако эти формы константны (число —
единственное, род — средний) и несут фактически чисто
опознавательную функцию, сигнализируя о том, что речь в данном
случае идет о не соотнесенном с своим носителем признаке.
Экзистенциальный компонент
Средства выражения. Признаковые предложения
по сравнению с предметными используют для выражения
экзистенциального (Компонента гораздо большее число
бытийных глаголов. Наряду с глаголом быть (примеры см.
выше) здесь возможны глаголы стать — становиться:
Стало еще светлее (Д. Гранин); Когда в тихую ночь
видишь широкую улицу с ее избами, стогами, то и на душе
становится тихо (А. Чехов); делаться — сделаться:
...ему всегда делалось не по себе, когда он слышал это (М. Ку-
раев); Невесело ему сегодня сделалось с ночи (Ю. Антро-
лов); казаться — показаться: Пусто никогда не
бывает в лесу, и если кажется пусто, то сам виноват (М.
Пришвин); С первых дней мне показалось в Каменске
скучновато (Н. Волков); оказаться — оказываться: Там
оказалось спокойнее, чем на прежнем месте (В. Конецкий);
Ты ведь помнишь, где бы мы ни оседали, везде оказывалось
не по тебе (Е. Ефимов); остаться — оставаться: Там
осталось так же пусто и неуютно, как было и раньше (из
газет) ; На улице оставалось по-прежнему тихо (журн. «Вокруг
света»).
Речевое варьирование. Закономерности
модификации экзистенциального компонента в односоставных
признаковых предложениях тождественны тем, которые
действуют в рамках двусоставных признаковых предложений. Это
их тождество проявляется в четырех аспектах.
Во-первых, глагол быть в настоящем времени
последовательно употребляется в нулевой форме: — С ним мне
весело (Д. Гранин); В животе пусто (Л. Пантелеев);
Удивительно тихо в степи (В. Шукшин).
Во-вторых, из всех акциональных вариантов глагола
быть реализуется лишь кратный вариант — глагол бывать:
15. Заказ 528
225

И всегда, когда ему плохо бывало в жизни, Иван Матвеевич?
вызывал в памяти дикую красу нашего бора (Л. Леонов);
...не бывало никогда Веригину тяжелее, чем в этот го&;
(К. Федин); — Страшно ли бывало в момент аварий? (И&,
газет).
В-третьих, некоторые из бытийных глаголов допускают-
фазисную модификацию бытия, как в случае: За домом
продолжало оставаться тихо (из .газет). В прошлом эта
возможность, вероятно, была более широкой, если судить па.
произведениям классиков русской литературы: Мне пере-
стало быть видно это раскрывание (Л. Толстой); Скоро
перестало быть слышно барабаны (он же); Мне начало
делаться чего-то очень грустно (Н. Лесков)39.
В-четвертых, односоставные признаковые предложения
используют по преимуществу общее (косвенное отрицание:
В неприбранной комнате было неуютно (В. Тендряков); С
нами было нелегко (В. Шукшин); У тебя здесь совсем
неплохо (Ю. Казаков); Но и тут показалось небезопасно
(Ч. Айтматов). Общее прямое отрицание реализуется
сравнительно редко: либо при .противопоставлении (явном или
скрытом) данной ситуации »какой-то другой: Школы ему не
было жалко, ему было жаль мать (Л. Пантелеев); Дома He-
стало веселей и уютней (Б. Васильев), либо при
категорическом отрицании факта существования признака: Мне
никогда не было скучно в доме с моими родителями (Л.
Гурченко); Ничего не было видно (Ю. Казаков); Ни собаки, ни
голосов не было слышно (Ю. Трифонов). Примечательно,
что в тех случаях, когда одна и та же синтаксическая
структура разрешает использование двух вариантов общего
отрицания, это обыкновенно оказывается связанным с разной
расстановкой смысловых акцентов. Ср. Отсюда нам не было
слышно музыку (наличествует элемент скрытого
противопоставления: там, где мы находились раньше, музыку было
слышно) —Отсюда нам было неслышно музыку (имеет
место простая констатация факта); С ним не бывало легко
(наличествует элемент категоричности отрицания) — С ним
бывало нелегко (категоричность отсутствует: иногда
бывало нелегко).
39 Примеры взяты из работы (Русская грамматика, 198Q, ч. 2,.
с. 326).
226

НОМИНАТИВНАЯ ПЕРИФЕРИЯ
Экспликанты
Наиболее универсальное средство актуализации
субстанциального 'компонента в рассматриваемых предложениях —
признаковые экспликанты, обозначающие степень или
характер проявления независимого признака: Прохорову
сделалось совсем весело (В. Липатов); В доме было довольно
светло (В. Рыбин); Тихо и по-весеннему грустно было в
кладбищенской роще (М. Черненок); Светло было в дерев-
не и,ужасающе тихо (В. Шукшин).
В достаточной мере активен здесь и сравнительный обо-
дют, к которому прибегают при сопоставлении либо двух
признаков, либо двух проявлений одного и того же
признака в разных условиях: У них Кольке было лучше, чем дома
(Л. Пантелеев); На улице сейчас теплее, чем у нас в
квартира (из газет).
Остальные э-кспликанты носят специализированный
характер: каждый из них ориентируется на сравнительно
узкий круг прилагательных.
Так, предметный экспликант, выражаемый руществи-
тельным в винительном падеже (родительном при отрица-
яии) обычен в сочетании с краткими прилагательными
больно, видно, слышно, жалко, надо, нужно: Марфиньку
^всегда слышно и видно в доме (И. Гончаров); Не надо слез
(Т. Астафьев); — Коня жалко (В. Шукшин); А тебе нужно
именно ее? (А. Хунданов).
Столь же специализированы и предметные
экспликанты — предложно-падежные сочетания «за +
существительное в винительном падеже», «с + существительное в
предложном падеже» и «перед + существительное в
творительной падеже». Первое из них актуализирует прилагательные
обидно, страшно, совестно, стыдно, 'боязно: Мне становилось
фЩШно уз'а его судьбу (Ъ. Катаев); Отцу было совестно за
ЬюёЩ (А. Кузнецова); — И мне было обидно за тебя..,
((К. Симонов); второе — прилагательное известно: Обо всем
sTbii, разумеется, вскоре стало известно в столице (А. Ле-
•В'ййндовский); ¥регье — прилагательные неудобно, стыдно:
Мне было неудобно перед отцом (А. Рыбаков); Ему было
ÜTbtdho 'перед сотрудниками (М. Костров).
В тех случаях, когда 1в качестве репрезентанта
субстанциального компонента употребляются слова других частей
речи (например, существительные или инфинитив), они, ес-
15*
227

тественно, сохраняют свои валентные свойства, в
соответствии с которыми и осуществляется их актуализация.
Детерминанты
В сфере детерминантов признаковые предложения
обнаруживают явные черты сходства с другими —
односоставными и двусоставными предложениями. Но как бы ни
было велико это сходство, мы сталкиваемся здесь с рядом
различий. Последние состоят в том, что рассматриваемые
предложения, с одной стороны, повышают частотность
отдельных детерминантов, а с другой — делают некоторые и&
них либо малоактивными, либо вообще невозможными.
К числу детерминантов с повышенной частотностыа
прежде всего относятся: адресатно-субъектный: Брату
Дмитрию стало неловко (В. Шукшин); Всем было мокро, но
вылезать никому не хотелось (К. Симонов); Всем было
хорошо и удобно (Д. Уварова); квантитативно-темпоральный,,
представленный всеми тремя разновидностями,
соответственно фиксирующими: а) срок существования события:
Некоторое время было тихо (В. Солоухин); ...вторую неделкг
было сыро (В. Набоков); С ноября по март в его доме
будет холодно (В. Осипов); б) срок реализации события:
Буквально за минуту стало темно вокруг (В. Песков); В
считанные секунды стало светло (из газет); в) срок
сохранения результата: На минуту-другую возле магазина стало*
тихо (Б. Екимов); На одну секунду Никите сделалось
обидно и горько (К. Федин); градуальный: Чем больше он
приближался к дому, тем тревожнее у него становилось на
душе (В. Песков); По мере спуска жарче не делалось (В.
Обручев).
Несколько снижена частотность детерминантов:
посессивного: Темно было в глазах у Ивана Петровича (В.
Распутин); На душе у Никитича легко (В. Шукшин);
корреспондирующего: Для обеда еще рановато (Б. Мегрели) и
-координативного: По расчетам метеорологов в Центральном,
районе завтра должно быть прохладно (из метеосводки).
Принципиально невозможны в признаковых -
предложениях такие детерминанты, как субститутивный,
сопроводительный, комплетивныи, поскольку они ориентированы «аг
характеристику бытующего предмета, но не состояния.
228

ПРАГМАТИЧЕСКИЕ СВОЙСТВА
Варьирование по цели сообщения
Вопросительные модификаты признаковых
высказываний не знают тех ограничений, с которыми приходится
считаться предметным высказываниям. Здесь вполне
допустимы все виды как верификативных, так и комплементатив-
ных вопросов: У нас сейчас холодно? Это Петру вчера было
плохо? Неужели тебе не обидно за него? Почему, ты
говоришь, что ему там было несколько неудобно?
Напротив, побуждение рассматриваемые высказывания,
как и предметные, могут выражать лишь косвенным путем,
т. е. именуя определенное призначное состояние,
реализовать которое вменяется в обязанность партнеру по акту
речи: — Тихо! — Лихачев пружинисто выпрямился (Ф.
Абрамов); Осенина крикнула зло: — Без истерик тут! (Б.
Васильев); — Сережа, осторожнее! Продавишь локтем стекло
(В. Вересаев) 40. На том же принципе фактически
основывается и употребление в некодифицрованнои разговорной
речи уже неоднократно упоминавшихся «усеченных»
структур: Чтоб сейчас же было тихо (В. Шукшин).
Варьирование по способу
эшелонирования информации
Для признаковых предложений наиболее обычен такой
способ эшелонирования информации, при котором роль
ремы выполняют слова — номинаторы независимого
признака: В гостиной было тихо (А. Чехов); Здесь красиво, уди-
вительно (В. Шукшин); Тут от густо росших елей стало со-
всем темно (В. Орлов). Это, однако, не общее правило: при
акцентировании каких-то других деталей воспроизводимого
«положения дел» ремой могут быть репрезентанты
экзистенциального компонента и даже детерминанты: — Ну, скажи,
было тебе когда-нибудь скучно со мной? (Ю. Трифонов);
Легче не было им и после войны (журн. «Огонек»); —
Отчего это тебе сегодня так весело? (из газет).
40 Каузальные цепи многих языковых явлений часто бывают
множественными. Хорошей иллюстрацией этого факта могут служить
только что рассмотренные высказывания (Тихо!; Без истерик!; Осторожнее!),
которые допустимо трактовать как эллиптические структуры.
229

РЕЧЕВОЕ ИСПОЛЬЗОВАНИЕ
Именуя разного рода состояния, признаковые
предложения оказываются поистине идеальным средством
статического воспроизведения действительности. Но поскольку в-
их составе могут употребляться глаголы со значением
становления бытия, они, естественно, обладают способностью
обозначать и динамику событий как в абсолютной, так и в
относительной системах временного отсчета.
Стилевыми ограничениями, -как кажется, эти
предложения не обладают, хотя, конечно, чаще всего они
используются в устно-разговорной речи и в стилизующей
последнюю художественно-публицистической речи.
ИСТОРИКО-ЛИНГВИСТИЧЕСКАЯ СПРАВКА
В целом интерпретация односоставных признаковых предложений,
в русистике долгое время не вызывала разногласий: их принято была
квалифицировать как особое подразделение безличных предложений.
Напротив, вопрос о характере и природе этого подразделения решался
и решается довольно противоречиво: для одних соответствующие
предложения являются именными, для других наречными. Такого рода
интерпретационные различия обусловлены тем, как определяется языковой
статус входящих в рассматриваемые предложения слов на -о.
Хорошо известно, что на протяжении XIX столетия и отчасти в
XX столетии эти слова исследователи трактовали как краткие
прилагательные, хотя и подчеркивали их специфичность (Востоков, 1839;
Некрасов, 1865; Шахматов, 1941; Аванесов, Сидоров, 1945). Однако после
выхода в свет работы Л. В. Щербы «О частях речи в русском языке»
(Щерба, 1974) возобладало мнение (пик его популярности приходится
ка 50—60-е годы текущего века), что они образуют особый разряд —
так называемую категорию состояния. Языковедческая ситуация наших
дней, если ее рассматривать под интересующим нас углом зрения,
отличается некоторой двойственностью. Часть лингвистов готова сохранить
положение Л. В. Щербы о наличии в русском языке нестандартного,
находящегося в стадии становления разряда слов, хотя и предпочитает
пользоваться иной терминологией (ср. термины: безлично-предикативные
слова, предикативы). Другая (теперь это большая!) часть лингвистов
полагает, что выделять категорию состояния неправомерно, так как
лежащий в ее основе признак носит явно синтаксический характер. Однако
при общем негативном отношении к этой категории конструктивные
решения обсуждаемой проблемы здесь оказываются различными: слова
на -о включаются либо в состав кратких прилагательных (Мигирин, 1970),
либо — с некоторыми оговорками — в состав наречий (Русская
грамматика, 1980, ч 2).
Известные колебания наблюдаются также при определении объема
(инвентаря) односоставных признаковых предложений. Одно время к ним
относили все без исключения структуры со словом на -о независимо от
того, употребляются последние без инфинитива (Мне здесь весело) или
в сочетании с ним (Кататься весело). Позднее было принято
допущение, что конструкции с инфинитивом могут интерпретироваться двоя-
230

ким образом—либо как односоставные (безличные), либо как
двусоставные, в «которых инфинитив выполняет функцию подлежащего. При этом
в качестве дифференцирующих признаков предлагалось рассматривать
порядок слов., интонацию, словообразовательные связи инфинитива с
существительным и т. д. В последние годы, как уже отмечалось выше,
предложения с инфинитивом и словом на -о (а также словами типа
недосуг, пора, грех и т. -д.) выделяются в особые разряды или же
объединяются в одно целое с двусоставными признаковыми предложениями.
Что же касается собственно односоставных признаковых предложений,
их все чаще и чаще отграничивают от односоставных процессных (в
традиционной терминологии — безличных) предложений, полагая, что это
явления хоть и однопорядковые, но далеко не тождественные.
КЛАСС ОДНОСОСТАВНЫХ
ПРОЦЕССНЫХ ПРЕДЛОЖЕНИЙ
Мир, отражаемый рассматриваемыми предложениями,—
это мир процессов, но процессов, далеких от стандарта, к
которому мы привыкли, имея дело с той разновидностью
двусоставных предложений, где процессы так или иначе
квалифицируют предмет-подлежащее. Здесь они, напротив,
представлены языком в виде замкнутых в себе,
самодостаточных семантических элементов, не включенных к
отношение «определяемое — определяющее» (что, как уже
говорилось, является нормой для односоставности вообще).
По современным научным представлениям,
односоставные процессные предложения возникли значительно позднее
двусоставных процессных, причем само их возникновение
явилось первым шагом на пути преодоления языком
недифференцированного антропоморфического видения процессов,
которые могли мыслиться исключительно в связи со
своими источниками. Вторым таким шагом было, как уже
говорилось в предшествующей главе, становление категории
залога, благодаря которой некогда единый класс
односоставных процессных предложений расщепился (по аналогии с
двусоставными!) на два подкласса — подкласс
активно-процессных предложений и подкласс пассивно-процессных
предложений, из которых первый не фиксирует позиции
предмета — источника процесса: Светает; Телегу трясло на
ухабах, а второй — позиции предмета — носителя процесса:
Тотчас было послано за доктором; В комнате не подметено.
231

ПОДКЛАСС ДВУСОСТАВНЫХ ПАССИВНО-
ПРОЦЕССНЫХ ПРЕДЛОЖЕНИЙ
Номинативный потенциал
Сейчас, через толщу лет, мы не в состоянии
рассмотреть в деталях картину того, как формировался инвентарь
односоставных активно-процессных предложений и
вынуждены довольствоваться более или менее правдоподобными
гипотезами. Скорее всего этот процесс протекал двояким
образом: в одних случаях язык создавал такие
принципиально новые частные схемы познания мира, которые в
двусоставных предложениях вообще не имели аналогов, а в
других — прибегал к простой редукции подлежащего
соответствующих двусоставных предложений (например, в
условиях табуирования каких-либо источников процесса).
Именно этим, вероятно, и можно объяснить хорошо
известные исследователям особенности функционирования
односоставных активно-процессных предложений: некоторые из
них имеют собственную, неварьируемую сферу реализации:
Смеркается; Ломит спину, тогда ка>к другие употребляются
параллельно с двусоставными активно-процессными
предложениями: На улице моросит — На улице моросит дождь;
На вершине дерева зашелестело — На вершине дерева что-
то зашелестело.
НОМИНАТИВНЫЙ ЦЕНТР
Субстанциальный компонент
Средства выражения. Бессубъектные глаголы
образуют, как известно, две разновидности. Это,
во-первых, глаголы, которые в двусоставных предложениях
принципиально невозможны (по традиционной терминологии,
собственно-безличные): морозить, дождить, лихорадить
и т. д., и, во-вторых, глаголы, которые свободны от
подобных ограничений (в традиционной терминологии, личные
глаголы в безличном употреблении): нравиться, ранить,
стучать и т. д.
Круг первых глаголов можно очертить с достаточной
четкостью, оговорив (как это обычно и делается) случаи
окказионального использования некоторых из них в
двусоставных высказываниях. Вторые глаголы сами по себе,
напротив, не поддаются исчислению даже в первом приближении,
поскольку говорящий на основе разного рода ассоциативных
232

связей вправе обезличивать такие процессы, которые, на
первый взгляд, немыслимо представить себе оторванными от
их источника.
В этих -условиях систематизацию тех и других глаголов
можно произвести лишь на основе тех отношений, которые
устанавливаются между процессом и теми или иными
деталями отражаемого «положения дел». Подобная
систематизация далека от идеала: она не исключает всякого рода
переходных случаев и тем более определенного
классификационного остатка, неизбежного в условиях тех изменений,
которым подвергаются глаголы в ходе исторического
развития языка. Но, как кажется, альтернативного пути,
позволяющего представить интересующие нас глаголы в
обозримом виде, нет.
С учетом указанных отношений выделяются пять
основных групп глаголов — репрезентантов субстанциального
компонента в односоставных активно-процессных
предложениях.
В глаголах первой группы саморазвивающийся
процесс представлен как замкнутый в себе, так как он
определяется только с точки зрения места (иногда времени)
реализации: В небе над нами засвистело и заныло (Н. Мамин);
На кухне закипело... (Е. Носов); В голове у меня шумело
(Н. Грибачев).
Глаголы второй группы обозначают
саморазвивающийся процесс, содержание которого раскрывается двумя
основными способами: а) посредством отсылки к предмету,
который непосредственно фиксирует свойства данного
процесса: ...пахло жженым кофе, потом, спиртом и
французскими духами (М. Булгаков); Дохнуло свежестью (Ю.
Казаков); От камелька пышет жаром (В. Шукшин), и б)
посредством указания на то, как этот процесс воспринимается
человеком: Там дурно пахнет (из газет); Очень уж
противно воняло с кухни (К. Икрамов). Впрочем, оба способа
могут иногда совмещаться: В доме приторно пахло тленом и
хвоей (В. Веденеев, А. Комов); Из сумерек тяжело и
душисто пахло черемухой (В. Набоков).
У глаголов третьей группы саморазвивающийся
процесс определяется с точки зрения характера или способа его
реализации: А хорошо у нас выходит нечасто (из газет);
...обошлось даже без нервотрепки, без крика (В.
Распутин); — А у вас хорошо получается (Л. Фролов).
Глаголы четвертой группы именуют саморазвиваю-
233

щийся процесс, который непосредственно воздействует на
какой-либо (обычно прямой) объект, преобразуя, создавая
или уничтожая его. Они распадаются на две подгруппы.
К первой (сравнительно немногочисленной) подгруппе
относятся глаголы, которые обозначают процессы,
исключающие возможность использования какого-либо орудия
или средства: Меня мутило (В. Богомолов); Ломило руки
и спину (В. Песков); Его мучительно рвало (Б. Васильев).
Во вторую подгруппу входят глаголы (обычно личные
в безличном употреблении), которые, напротив, называют
процессы, реализуемые с помощью того или иного орудия
(средства): Лошадь хозяйскую бревном придавило (Ф.
Абрамов); ...мужа у нее убило серьгой строительного крана
(В. Маканин); Дымом затянуло перевалы (В. Высоцкий).
Надо, однако, иметь в виду, что, используя в речи
глаголы второй группы, коммуниканты зачастую редуцируют
творительный орудия, и их собеседники ничего не имеют
против этого (либо потому, что орудие очевидно из контекста,
либо потому, что упоминание его коммуникативно
несущественно): Во время ... бури баржу стукнуло о берег (Г. Трое-
польский); Лодку подхватило и понесло в темноту (В.
Песков); По мутной воде тащило бревна, коряги,
вывороченные деревья с корневищами (Ф. Абрамов). Возможен,
вместе с тем, прямо противоположный вариант, когда
собеседник требует от говорящего полной «расшифровки»
ситуации. Ср. следующий, приведенный В. В. Бабайцевой (Ба-
байцева, 1968, с. 60) отрывок из книги Г. Николаевой
«Битва в пути»:
Курганов высунулся из машины.
— Что? Что случилось?
— Человека убило...
— Когда? Чем?.. Как?..
— Сейчас... Чем — сам не пойму. Трактор взорвался.
Очень часто глаголы второй группы допускают
своеобразную метафоризацию процесса, сигналом чего является
употребление при них слов как, словно, ровно, будто,
указывающих на то, что объект испытывает воздействие,
аналогичное тому, .какое может быть осуществлено с помощью
указанного орудия: Словно ударом под вздох надломило
Сашку и откинуло назад (А. Кондратьев); Малышню как
ветром выдуло из конторы (Ф. Абрамов); Меня будто
молнией пронзило (из газет).
Глаголы пятой группы выражают саморазвивающие-
234

<ся процессы, которые, будучи направлены в сторону какого-
либо предмета (чаще всего лица), втягивают последний в
сферу своего влияния, распространяются на него. Костяк
этой группы образуют глаголы, в которых постфикс -ся
является конструктивной частью, формирующей безличное
значение и четко противопоставляющей их личным: И
долгой зимой мечталось ему о сегодняшнем часе (Б. Екимов);
Им жилось в этом заповеднике вольготно и даже весело
(Д. Гранин); Наверное, подумалось сейчас о Вере (А. При-
ставкин). Кроме того, сюда относятся возвратные глаголы,
утратившие всякую соотносительность с невозвратными:
случиться, довестись, посчастливиться, нездоровиться,
нравиться и т. д., а также невозвратные глаголы типа
полегчать, повезти: а) Ему доводилось сбивать «мессершмиты» и
«юнкерсы» (В. Богомолов); Ему на первых порах явно бы не
поздоровилось (Б. Васильев); Однажды ей даже пришлось
написать ему (К. Симонов); б) У друзей ему скоро надоело (из
газет); С участковым милиционером мне повезло (В.
Богомолов); Дед говорил, что если бы затянуться разок-другой —
ему бы сразу полегчало (К. Паустовский).
И, наконец, совершенно особняком стоят глаголы
влететь, попасть, достаться, адресующие бессубъектный процесс
какому-то лицу: Вот теперь из-за такого ротозея влетит
ротному командиру (А. Куприн); Пока добежим домой, вечер
будет. Как бы не попало дома (А. Гайдар).
Речевое варьирование. Модификационные
возможности глаголов, репрезентирующих субстанциальный
компонент односоставных активно-процессных предложений,
практически исчерпываются их двоякой залоговой
интерпретацией, на основе которой эти предложения
противопоставляются пассивно-процессным.
Экзистенциальный компонент
Средства выражения. В односоставных активно-
процессных предложениях (.как и в соответствующих
двусоставных) этот компонент обычно выражается окончанием
глагола (примеры см. выше). И лишь в тех исключительно
редких случаях, когда синтаксическая категория
актуальности/потенциальности обращается к услугам
прилагательного должен, репрезентантом экзистенциального компонента
становится глагол быть: Скоро должно было стемнеться
(В. Песков).
Речевое варьирование. Модификация бытийной
235

части безличных глаголов (личных в безличном
употреблении) осуществляется по тем же правилам, которые
действуют в двусоставных активно-процессных предложениях. Есть
лишь одно отступление от этих правил, касающееся
«технических» категорий лица, числа и рода. Они, как известно,
дают экзистенциальному компоненту не прямую, а, так
сказать, косвенную характеристику, поскольку определяют не
его особенности, а особенности того предмета, который
квалифицирует в том или ином отношении сказуемое. Но в
рассматриваемых предложениях такой предмет отсутствует, в
силу чего указанные категории (как и в односоставных
признаковых предложениях!) утрачивают модификационный
характер и реализуют из соответствующего арсенала граммем
лишь по одной граммеме: категория лица — граммему 3-го
лица, категория числа — граммему единственного числа,
категория рода — граммему среднего рода, которые в
совокупности указывают на то, что в данном случае речь идет о
бытии/небытии саморазвивающегося, обезличенного
процесса.
НОМИНАТИВНАЯ ПЕРИФЕРИЯ
Экспликанты
Рассматриваемые в принципиальном плане,
экспликанты односоставных активно-процессных предложений не
отличаются от экспликантов соответствующих двусоставных
предложений и, в сущности, представляют собой своего
рода редуцированный вариант последних. О редукции в
данном случае приходится говорить потому, что реализация
валентных потенций глагола как части речи носит в
описываемых предложениях избирательный характер и
находится в прямой зависимости от того, как интерпретируется
саморазвивающийся процесс, т. е. в конечном счете
определяется спецификой выделенных выше подразделений
бессубъектных глаголов.
В частности, словесные формы со значением образа или
способа действия в принципе допустимы во всех этих
группах. Однако наиболее регулярно они употребляются в
предложениях с глаголами третьей и отчасти второй и пятой
групп: Но обошлось благополучно (Ю. Лошиц); Иначе
обстояло с сестрами (А. Левандовский); Ему плохо спалось в
ту ночь (из газет); На веранде аппетитно пахло борщом
(Р. Самбук).
236

Существительные в винительном падеже, обозначающие
прямой объект, и зачастую сопутствующие им
существительные в форме творительного орудийного обычны в
предложениях с глаголами четвертой группы (примеры см.
выше).
Разного рода предложно-падежные формы
существительных, именующие начальный и конечный пункты
перемещения процесса, реализуются в основном в сочетании с
глаголами второй группы: Из коридора тянуло сыростью
(Ю. Лощиц); С моря несло сырым и соленым воздухом
(В. Гаршин); В лицо пахнуло запахом знакомых духов
(Е. Добровольский).
Инфинитив — явление не вполне обычное для
односоставных активно-процессных предложений — актуализует
некоторые из возвратных глаголов пятой группы: Им не
терпелось кого-нибудь побить (Ю. Трифонов); Ему страшна
хотелось поделиться надеждами с соседями по палате
(К. Федин); Спустя год после моей встречи с Каратаевым
случилось мне заехать в Москву (И. Тургенев); Мне
довелось быть с самого начала свидетелем этого происшествия
(из газет). Изредка, впрочем, он употребляется и при
невозвратных глаголах: Тянет посидеть там (В. Шукшин);
Ивана Игнатьевича так и подмывало рассказать плавильщикам
о своих ночных думах (Ю. Антропов).
Отклонения от этих закономерностей, конечно, имеют
место, но они не столь значительны.
Детерминанты
Наиболее часто в рамках односоставных
активно-процессных предложений используются следующие
детерминанты:
локальный: В трубке трещало (Ф. Абрамов); В
ботинках хлюпало (С. Высоцкий); Сток по обыкновению забило,
и под ногами хлюпало (А. Стругацкий, Б. Стругацкий);
темпоральный: — А вчера мне не повезло (Т. Астафьев);
К исходу дня стало заметно холодать (Ю. Лошиц); У
Мишки дух захватывало, когда он рисовал себе будущую новую-
избу (Ф. Абрамов);
«квантитативный (в трех ранее упоминавшихся
разновидностях) : а) Дважды провизжало, дважды огрызнулось
внизу, под лыжами (А. Иванов); Несколько раз вдали
сверкнуло (из газет); б) Клевало так часто и безошибочно,
будто река кипит рыбой (В. Солоухин); Иной раз погромыхива-
237

Jio (Ю. Нагибин); в) Опять с грохотом и страстью пронесло
лед (В. Распутин); Снова громыхнуло (С. Абрамов);
квантитативно-темпоральный (также в трех
разновидностях): а) Долгое время им везло (Л. Пантелеев); Мело
всю ночь (К. Симонов); б) Тонкий лед на повороте за ночь
слегка присыпало снегом (П. Гранкин); Моренова за день
потрясло в машине (Н. Горбачев); в) На какую-то секунду
в трубке смолкло (Ф. Абрамов); На мгновенье вокруг
стихло (А. Кондратьев);
посессивный: У нее перехватило дыхание (В.
Тендряков); У Лукашина отлегло от сердца (Ф. Абрамов); У
Леньки от стыда щипало уши (Л. Пантелеев);
адресатно-субъектный: В это утро ему везло (К.
Симонов); И как-то полегчало Большакову (Г. Семенихин); С
понедельника мне нездоровится (В. Песков);
реляционный: С Тихоновым глупо получилось (А. Вай-
нер, Г. Вайнер); С ночлегом у них упорно не клеилось
(В. Бьгков); С Лазарем им не повезло (А. Рыбаков);
причинно-источниковый: От голода не то что сосало
внутри, прямо-таки ломило живот, ребрами его сдавливало
(В. Астафьев); Ее разморило от жары (Ф. Абрамов); От
табака и таблетки кофеина гудело в голове (Э. Хруцкий).
В активно-процессных предложениях не допускается
реализация: а) целевого и координативного детерминантов
(поскольку бессубъектный процесс является обычно
непроизвольным и не может, естественно, преследовать какую-то
цель или осуществляться в соответствии с чьими-то
намерениями и расчетами); б) детерминантов, ориентированных
на характеристику предмета (которого в рассматриваемых
предложениях нет и не может быть): субститутивного,
-комплетив-ного и некоторых других.
Остальные детерминанты здесь низкочастотны, их
употребление представляет собой не правило, а скорее
исключение из правила.
ПРАГМАТИЧЕСКИЕ СВОЙСТВА
Варьирование по цели сообщения
Активно-процессные высказывания с точки зрения
этого вида варьирования отличаются от других односоставных
высказываний тем, что возможности выражения
побуждения (даже косвенного!) у них практически сведены к нулю,
поскольку процесс здесь обезличен и говорящий не в состоя-
238

нии вменить кому-либо в обязанность его реализацию.
Правда, в экспрессивной речи используются знакомые нам
«усеченные» структуры с союзом чтобы, на первый взгляд,
близкие к побудительным: — Чтоб тебя на том свете так
дернуло! — кричал старик (А. Чехов); — Чтоб вам на том свете
так жилось, ироды окаянные! (он же). Но в подобных
случаях, конечно же, мы имеем дело не с побудительным, а с
оптативным значением.
Варьирование по способу эшелонирования информации
Актуальное членение в составе рассматриваемых
высказываний не встречает никаких препятствий, поэтому, как
можно судить по приведенным выше примерам, рематическое
осмысление способны получать самые разные их
содержательные элементы. Исключение составляют лишь
упоминавшиеся высказывания типа У нее трое детей; За домом было
два больших пруда, в которых компоненты количественно-
именных сочетаний по линии актуального членения
разведены не могут быть.
РЕЧЕВОЕ ИСПОЛЬЗОВАНИЕ
Односоставные активно-процессные предложения
достаточно мобильны в том смысле, что одинаково могут
использоваться и для статического комментирования
действительности, и для динамического ее воспроизведения, причем
последнее может осуществляться в двух системах временного
отсчета — абсолютной и относительной.
В своем подавляющем большинстве эти предложения
являются принадлежностью живой разговорной речи, что и
обусловливает их использование в экспрессивных целях в
художественно-публицистических текстах. Особенно ярко
такого рода использование обнаруживается в случаях,
когда:
а) события намеренно обезличиваются и внимание
сосредоточивается на самом процессе, .как, например, у А.
Фета в его стихотворении «Вечер»:
Прозвучало над сонной рекой,
Прозвенело в померкшем лугу,
Прокатилось над рощей густой,
Засветилось на том берегу;
б) воспроизводится последовательность формирования
-представления о происходящем у воспринимающего
субъекта (сначала это обезличенный, а затем вполне определен-
239

ный, отнесенный к конкретному источнику процесс): Вдруг?
по загривку холма заплясали огненно-дымные смерчи. Вдруг-
завыло на сто ладов, и земля поднялась вверх, смешавшись
с бурыми и черными тучами дыма. «Катюши», — догадался:
командир (В. Щербаков); Потом под ногами захлюпало.
«Болото», — подумал он (В. Веденеев, А. Комов).
ИСТОРИКО-ЛИНГВИСТИЧЕСКАЯ СПРАВКА
Лингвистика XIX столетия, впервые осуществившая систематическое
обследование односоставных активно-процессных (в традиционной
терминологии — глагольных безличных) предложений, проявляла к ним
устойчивый интерес буквально при всех сменах исследовательского угла
зрения: и когда описывала специфические особенности русского языка,
и когда решала частные вопросы исторической грамматики, и когда,
наконец, обсуждала глобальную проблему соотношения языковых и
логических категорий. Это обстоятельство позволило ей раскрыть основные
свойства рассматриваемых предложений с высокой степенью
достоверности. Нельзя вместе с тем не заметить, что формальные критерии,
позволявшие отграничивать эти предложения от предложений других
типов, были здесь истолкованы (в полном соответствии с действовавшими
тогда научными представлениями) несколько прямолинейно. Главной
приметой безличности фактически оказалась невозможность сочетания
употребляемых в их составе глаголов с существительным в именительном
падеже (как основным репрезентантом подлежащего в двусоставных
предложениях). В силу этого при первоначальном исчислении безличных
предложений сложилась ситуация, прямо противоположная той, которая
наблюдалась в сфере односоставных предметных предложений. К
глагольным безличным предложениям были отнесены, кроме «классических»
структур типа Морозит; Солдата ранило пулей и т. д., многие другие
конструкции, в том числе инфинитивные, безлично-инфинитивные,
неопределенно-личные, обобщенно-личные. Сюда попали также двусоставные
высказывания, в которых позиция подлежащего замещена не
существительным в именительном падеже, а какими-то другими средствами,
например придаточным: Показалось, что кто-то вошел, инфинитивом:
Надоело говорить и спорить, существительным в родительном падеже при-
отрицании: Сведений об этом не поступало.
Процесс преодоления такою широкого истолкования глагольной
безличности начался довольно рано — в том же XIX веке, когда из состава
безличных были выведены неопределенно-личные и обобщенно-личные
предложения. Однако особенно интенсивно он протекал в середине —
второй половине нашего столетия. Именно в это время были осознаны как
особые классификационные подразделения сначала инфинитивные и
безлично-инфинитивные предложения, а затем — двусоставные предложения
с инфинитивом в роли подлежащего, а также конструкции с
родительным падежом существительного при глаголе с отрицанием (см. об этом
выше).
Однако в целом было бы крайне неосторожно утверждать, что
старые представления о природе безличности преодолены целиком и
полностью. Остатки этих представлений еще дают о себе знать, например,
в хорошо известных рассуждениях о существовании особой переходной.*
зоны между двусоставными и односоставными активно-процессными
предложениями.
210

ПОДКЛАСС ОДНОСОСТАВНЫХ ПАССИВНО-
ПРОЦЕССНЫХ ПРЕДЛОЖЕНИЙ
Номинативный потенциал •
Односоставные пассивно-процессные предложения: У
них сильно натоплено; Со стола прибрано; В иске ему
откачано — реликтовые синтаксические явления, хранящие
молчаливую память о когда-то возникшей и бывшей некоторое
время весьма активной тенденции в развитии русского
языка. Она была направлена на то, чтобы параллельно с
действовавшим противопоставлением двусоставных процессных
предложений по признаку «активность/пассивность»
установить аналогичное же противопоставление и в сфере
односоставных процессных предложений. И материалы памятников
письменности, и данные народных говоров
(консервирующие старые языковые состояния) с достаточной
определенностью свидетельствуют, что в прошлом построения с
краткими страдательными причастиями, которые обозначают
процесс вне связи с его носителем, были не только вполне
обычны, но и разнообразны по форме41. Однако в
последующем по не совсем ясным причинам эта тенденция
начала постепенно угасать, и со временем русский литературный
язык основательно разрушил им же самим намеченную
симметрию, тем самым резко противопоставив себя польскому
языку, где эта симметрия сохраняется до сих пор. Сейчас
предложения рассматриваемого подкласса — в сущности,
всего лишь засохшие ветви некогда живого дерева,
сохранившегося и после того, как жизненные соки перестали уже
питать его.
НОМИНАТИВНЫЙ ЦЕНТР
Субстанциальный компонент
Средства выражения. Этот компонент в
односоставных пассивно-процессных предложениях
последовательно выражается кратким страдательным причастием,
обладающим стабильными, неварьируемыми характеристиками
(вид — совершенный, число — единственное, род —
средний): Широко округ было озарено (В. Распутин); За докто-
41 Краткую историю изучения вопроса и относящуюся сюда
библиографию см. в работах (Галкина-Федорук, 1968, с. 262 и след.;
Очерки... 1964, с. 290—291).
16. Заказ 528
241

ром было послано (А. Иванов); — Вот видишь, здесь
севрюга, — сказал академик, когда все сели. — Ты давай, давайг
для тебя поставлено (В. Дудинцев). Лишь /крайне редко,
вероятно, под диалектным влиянием, допускается
употребление страдательных причастий несовершенного вида от
непереходных глаголов: Нет, и свои, с кем о бок жито и
работ ано под завязку, научились косо смотреть на всякого,
кто по старинке качает права и твердит о совести (В.
Распутин).
Речевое варьирование. В конкретных речевых
актах общее значение субстанциального компонента
пассивно-процессных предложений модифицируется только по
одной линии — по линии ассоциируемых с причастием
контекстных аспектуальных значений. В тех случаях, когда
реализуется «нулевое» контекстное значение, причастие
обозначает процесс как таковой: Со взаимными представлениями
было покончено, и мы приступили к делу (Л. Словин) — ср.
Мы покончили со взаимными представлениями и
приступили к делу. Реализация результативного контекстного
значения, наоборот, сближает причастие с прилагательным,
поскольку здесь уже акцентируется внимание не на самом
процессе, а на состоянии, закономерно вытекающем из
осуществленного процесса: На столе у Лидии Макаровны было
прибрано (О. Куваев) — ср. На столе у Лидии Макаровны
было чисто. Таким образом, оказывается, что
пассивно-процессные предложения связаны отношениями плавного, или,
как выразились бы кинематографисты, панорамного
перехода с односоставными признаковыми предложениями.
Экзистенциальный компонент
Средства выражения. Отмеченная
содержательная двойственность краткого страдательного причастия
определенным образом сказывается на характере
манифестации экзистенциального компонента. В случае собственно
процессного осмысления причастия этот компонент
выражается только глаголом быть: В Орде наконец решено в
пользу Дмитрия Ивановича (Ю. Лощиц); В столовой было
накрыто на восемь персон (В. Набоков); И с этой жизнью
будет покончено' (Ю. Стефанович). Если же у причастия
наблюдается усиление адъективных признаков и
соответствующие высказывания сближаются, как уже отмечалось, с
односоставными признаковыми, появляется возможность
употребления других бытийных глаголов, например оказать-
242

ся — оказываться и остаться — оставаться: Но мы
напрасно спешили. Там тоже оказалось закрыто (из газет); Там
так и оставалось грязно, накурено (журн. «Огонек»).
Речевое варьирование. Закономерности
модификации экзистенциального компонента односоставных пас-
сивно-лроцессных предложений тождественны тем, которые
действуют в рамках соответствующих двусоставных
предложений. Это их тождество простирается вплоть до того, что
рассматриваемые предложения, сблизившись с
односоставными признаковыми, разрешают реализацию (как и
двусоставные!) общего косвенного отрицания: В доме было не-
прибрано (из газет).
НОМИНАТИВНАЯ ПЕРИФЕРИЯ
Экспликанты
Актуализация причастий в пассивно-процессных
предложениях осуществляется за счет предметных и признаковых
экспликантов, вполне обычных для соответствующих
действительных глаголов, от которых эти причастия образованы.
Наряду с ними употребляется тач<же и свойственный только
страдательным глагольным формам экспликант,
указывающий на неопределяемый источник процесса, но он, правда,
здесь крайне редок: За путевки заплачено заводом.
Детерминанты
Поскольку предложения рассматриваемого подкласса
малопродуктивны, исчислить — в более или менее полном
объеме — реализуемые в их составе детерминанты (и тем
более документировать их надежными примерами из
письменных источников) практически невозможно. Поэтому у
нас не остается иного выхода, .как ограничиться самыми
беглыми замечаниями.
Для этих предложений обычны, в сущности, лишь три
детерминанта:
локальный: В доме было прибрано (А. Кондратьев);
Там полумрак, накурено, тепло (В. Шефнер); — Видите,
кругом натоптано (А. Бекимбетов);
темпоральный: К утру обо всем было забыто (из газет);
Как только было покончено с десертом, Лехницкий сказал...
(В. Ардаматский);
посессивный: У отца было накоплено на черный день
16*
243

(Б. Екимов); У меня не прибрано, проходите на кухню
(Ю. Назаров).
Некоторые детерминанты (в частности, причинно-источ-
никовый, целевой, .квантитативный,
квантитативно-темпоральный) в принципе допустимы, но в речи остаются, так
сказать, невостребованными.
ПРАГМАТИЧЕСКИЕ СВОЙСТВА
Варьирование по цели сообщения
В этом аспекте пассивно-процессные высказывания
обнаруживают лишь одно отличие от других односоставных
высказываний: побуждение у них может быть выражено
только «усеченными» структурами с союзом чтобы (причем
крайне редко): Чтобы сейчас же здесь было убрано!
Варьирование по способу эшелонирования информации
Актуальное членение пассивно-процессных
высказываний осуществляется в соответствии с общими нормами.
Число вариантов эшелонирования информации из-за малой
глубины этих высказываний сравнительно невелико.
РЕЧЕВОЕ ИСПОЛЬЗОВАНИЕ
Ка<к явствует из приведенного выше иллюстративного
материала, пассивно-процессные предложения одинаково
могут использоваться и в плане двустороннего общения, и
в плане одностороннего повествования о событиях
(обыкновенно в рамках абсолютной системы временного отсчета).
Их функциональная ниша невелика. Они представляют
собой конечный набор стандартизованных формул,
свойственных либо разговорной речи, либо канцелярско-деловому
стилю. Но даже и в этих ограниченных условиях они не
являются общеупотребительными (если не считать структур
типа У нас закрыто; Там перекопано, получивших очень
широкое распространение). Можно встретить сколько угодно
русских, которые знают о существовании таких
предложений, легко поймут их, но в собственной речевой практике
предпочтут воспользоваться другими средствами выражения
той же самой мысли.
ИСТОРИКО-ЛИНГВИСТИЧЕСКАЯ СПРАВКА
В лингвистической литературе языковой статус пассивно-процессных
предложений определяется неоднозначно. Это связано с тем уже
упоминавшимся фактом, что страдательное причастие в их рамках под
244

влиянием аспектуального контекста допускает определенную
модификацию своего грамматического значения.
Вплоть до последнего времени при интерпретации этих
предложений учитывалась их способность фиксировать наличие/отсутствие
независимого процесса, в связи с чем они без всяких оговорок
зачислялись в разряд безличных предложений глагольного строя (Грамматика!
русского языка, 1954, т. 2, ч. 2). В наши дни, наоборот, упор иногда
делают на их способность именовать наличие/отсутствие результирующих
состояний, в силу чего они включаются в класс наречных конструкций
(Русская грамматика, 1980, т. 2).
Определенные колебания наблюдаются и при установлении объема
пассивно-процессных предложений. По давней традиции, в их составе
рассматриваются структуры с инфинитивом типа Ему приказано ехать;
Здесь запрещено курить. Сейчас эти структуры все чаще и чаще
выводят в особое классификационное подразделение или относят,, как это
сделано в настоящей работе, к числу двусоставных пассивно-шроцессных
предложений.
КЛАСС ОДНОСОСТАВНЫХ
ДЕБИТИВНЫХ ПРЕДЛОЖЕНИЙ
НОМИНАТИВНЫЙ ПОТЕНЦИАЛ
Предложения типа Сапогами не вытоптать душу; Нам
завтра встречаться с канадцами; Молчать! и т. д., дли
обозначения которых в книге используется порядком забытый
сегодня термин «дебитивные» (от лат. debitum —
обязанность, долженствование), в определенном отношении
напоминают героев В. Набокова: подобно последним, у которых
внутренняя, действительная жизнь сплошь и рядом не
коррелирует с внешней, наблюдаемой жизнью, они не имеют
четких соответствий двух планов — плана содержания и
плана выражения. Этим обстоятельствам они обязаны, с
одной стороны, необычности лежащей в их основании семан-
тико-функциональной модели, а с другой —
нестандартному характеру своего формального механизма.
Первая и наиглавнейшая особенность семантико-функ-
циональной модели дебитивных предложений состоит в том,
что в ее фокусе находится значение субъективно
устанавливаемой необходимости: они констатируют, что в данных
конкретных обстоятельствах существует необходимость в
наличии/отсутствии того или иного «положения дел».
Обыкновенно это значение в рамках предложений других
разрядов является всего лишь одной из возможных реализаций
синтаксической категории актуальности —
потенциальности, ориентированной на экзистенциальный компонент. Ср.
Около дома сад — Около дома может быть сад — Около
245

дома должен быть сад; Он поэт — Он может быть поэтом —
Он должен быть поэтом. Здесь оно, напротив, —
константный семантический элемент, входящий в состав
субстанциального компонента, благодаря чему дебитивйые
предложения не просто фиксирует какие-то коммуникативно
существенные элементы человеческого опыта, но и
интерпретируют их как нечто закономерно вытекающее из самой логики
происходящего, из общепринятых представлений, из чьих-
либо физических и ментальных состояний и т. д., иначе
говоря, обеспечивают человеческое видение мира с позиции
необходимости.
Вторая содержательная особенность дебитйвных
предложений связана с тем, что в .качестве необходимых ими
трактуются не изолированные предметы, признаки или
процессы, а целые «положения дел», семантическим коррелятом
которых в языке являются небазисные (свернутые)
пропозиции. Для выражения последних в рассматриваемых
предложениях используется исключительно инфинитив, тогда как
все другие номинативные средства того же
функционального ряда: девербативные и деадъектибнйе существительные,
анафорические местоимения, пониженные в ранге
предложения — остаются принципиально невозможными.
Именно с этого начинается, но этим отнюдь не
исчерпывается формальное своеобразие дебитйвных
предложений. Дело в том, что инфинитив как средство номинации
ядра свернутой пропозиции предполагает наличие в
соответствующих высказываниях формального сигнала своей
зависимости от другого, господствующего в иерархии
синтаксических связей языкового элемента (Он готов уехать; У
отца была странная манера разговаривать) или, по крайней
мере — в условиях его употребления в качестве одного из
главных членов соотношения «определяемое — определйю-
щее» — сигнала своей соотнесенности со вторым членом
этого соотношения (Поехать к брату было его давней щёч-
той; Моя задача была подготовить материал к опытам).
Напрасно, однако, мы стали бы искать подобный же сигнал в
дебитйвных предложениях: его нет, поскольку инфинитив
здесь занимает независимую позицию. Но эта его
независимость лишь мнимая, кажущаяся, порожденная тем, что в
формальном отношении дебитивные предложения
существенно отклоняются от привычных стандартов, будучи не
вполне типичными представителями структур с метонимиче-
246

ским эллипсисом. В их составе из двух смежных
семантических величин, связанных отношением господства —
подчинения, первая величина — значение необходимости —
заявляет о себе не прямо — через особый языковой знак, а
опосредованно — через форму зависимой величины, т. е. через
форму инфинитива, именующего, при поддержке
существительного в дательном падеже, то самое опредмеченное
«положение дел» (свернутую пропозицию), необходимость в
наличии/отсутствии которого устанавливает говорящий.
Вообще говоря, структуры с метонимическим
эллипсисом — явление далеко не исключительное: с ними мы уже
не раз сталкивались при описании предложений других
разрядов. Но там они употребляются эпизодически и нередко
сосуществуют с обычными нередуцированными структурами.
Ср. За мной в беличьей шубке — За мной девушка
(женщина) в беличьей шубке; Здесь как в леднике — Здесь
холодно, как в леднике. Дебитивные предложения в этом
отношении, как уже было вскользь замечено, нетипичны: они,
наоборот, эллиптичны по самой своей природе и в том виде,
который предполагает прямую вербализацию значения
необходимости, никогда не встречаются. В связи с этим нет
особой надобности объяснять, почему для обозначения
рассматриваемых предложений был избран термин
«дебитивные», хотя и семантически нагруженный, но не
коррелирующий с названиями предложений других классов и
подклассов — названиями, ориентированными на частеречную
семантику репрезентантов их субстанциального компонента в
целом (в односоставных предложениях) или сказуемого (в
двусоставных предложениях).
НОМИНАТИВНЫЙ ЦЕНТР
Субстанциальный компонент
Средства выражения. В содержательном
отношении субстанциальный компонент дебитивных предложений
представляет собой сложное «многофигурное» образование.
Его центральную, ядерную часть составляет константное
модальное значение необходимости, которое, как уже
подчеркнуто, выражается имплицитно. В конкретных речевых
актах это значение осложняется вариантными модальными
значениями типа невозможности, целесообразности и т. д.,
функция которых заключается в том, чтобы раскрыть те
мотивы, в силу которых упоминаемые говорящим «положения -
247.

дел» должны быть реализованы или, напротив, не
реализованы 42.
Набор вариантных модальных значений сравнительно
невелик. В частности, в рамках повествовательных
высказываний возможны значения:
а) запланированности (необходимо наличие или
отсутствие данного «положения дел» как заранее
предусмотренного факта): — Разве ж это работа? Ему вставать
на смену, а он только-только от соловьев прибыл (Г. Трое-
польский); Ему туда ведь не ехать (из газет);
б) невозможности (необходимо отсутствие данного
«положения дел» как неосуществимого для кого-либо): Та-
кую программу ей не осилить (Ю. Козлов); Этим плечам
ничего не поднять (Г. Иванов).
в) объективной обусловленности (необходимо
наличие или отсутствие данного «положения дел» как
закономерно вытекающего из сложившихся внешних обстоятельств):
Это решать тебе (Ю. Козлов); Кому-то пятками уже не
мять по рощам Щербленый лист и золото травы (С. Есенин);
г) немотивированности (необходимо отсутствие
данного «положения дел» как не соответствующего
существующим нормам поведения, взглядам, обычаям и т. д.):
— Не тебе меня учить (Э. Хруцкий); — Не ворочаться же
нам назад, — сказал я (А. Чехов);
д) приказа (необходимо наличие или отсутствие
данного «положения дел», предписываемого или запрещаемого
говорящим лицом): — Посторониться! Проход нужен
(А. Леонов); — Погоны и пилотки снять, документы
оставить, оружие на виду не держать! (В. Богомолов);
е) целесообразности (необходимо наличие или
отсутствие данного положения дел как соответствующего
или, наоборот, не соответствующего чьим-либо планам,
намерениям, интересам, представлениям и т. д.): — Мне бы,
дурехе, поговорить с ним, задержать его, а я ему плюнула
в рожу-то и пошла себе! (М. Горький); Ему бы не в
милиции трудиться, а как матери и тетке, в конторе сидеть
(В. Астафьев).
Надо иметь в виду, что некоторые из вариантных мо-
42 Таким образом, в данном случае взаимоотошения инварианта и
вариантов основываются на аддитивном принципе, предполагающем
своеобразное сложение первого со вторыми. Подробнее об этом
принципе см. в работе (Ломов, 1977).
248

дальных значений, в свою очередь, могут варьироваться по
тем или иным коммуникативно существенным признакам.
Так, в определенных речевых актах значение объективной
обусловленности легко трансформируется в значение
неизбежности: — Быть тебе отныне, парень, человеком
особой судьбы и особого предназначения (А. Шорохов); ... и
Гурову завтра в Москве не быть (Н. Леонов) или в
значение вынужденности: — Ну вот, мне теперь за тобой
убирать (из газет); Загорать нам здесь до самого утра (из
газет). Аналогичным же образом значение
целесообразности зачастую предстает как значение совета
(рекомендации): — Помириться бы тебе с ним, — сказал он мягко
(Ю. Гончаров); — Поспать бы вам, товарищ капитан
(В.Богомолов) или желательности: — Поехать бы, —
размечтался Прохоров (В.Липатов); — Ввек бы их не видеть! —
с чувством сказал Таманцев (В. Богомолов). При этом в тех
случаях, когда речь идет о желательности того, чтобы не
осуществилось некоторое вероятное «положение дел»,
дополнительно реализуется модальное значение опасения: —
Не опоздать бы как-нибудь на поезд! (А. Чехов); — Мост
тут плохой, не свалиться бы (Ю. Гончаров). * '
В других прагматических разновидностях дебитивных
предложений, в частности вопросительных и побудительных,
набор вариантных модальных значений оказывается
гораздо беднее. К тому же некоторые из этих значений
предстают здесь в преобразованном виде (см. об этом ниже).
Но и тут и там последние не получают, подобно
инвариантному значению необходимости, специального лексического
выражения. Их номинацию обеспечивает комплекс смежных
разноуровневых средств: морфологические категории вида
и наклонения, порядок слов, частицы, интонация и т. д.
В итоге обнаруживается, что на синтаксическую
поверхность субстанциального компонента в дебитивных
предложениях выводится лишь один его семантический «фигурант» —
свернутая пропозиция, репрезентируемая инфинитивом при
поддержке существительного в дательном падеже. Чаще
всего форму инфинитива принимают полнозначные глаголы,
и тогда соответствующая свернутая пропозиция
уподобляется по характеру своих составляющих базисной пропозиции
двусоставных активно-процессных предложений (с
естественной поправкой на обязательную модальную осложнен-
ность дебитивных предложений): Не забыть мне этого — Я
не забуду этого; Делать это ему — Делать это будет он.
249

Вместе с тем в той же самой позиции может
реализоваться функциональный эквивалент полнозначного глагола —
глагол быть (бывать) в сочетании с существительным в
дательном и творительном падежах, в той или иной предлож-
но-падежной форме, с прилагательным и страдательным
причастием в творительном падеже, наречием. В таких случаях
свернутая пропозиция дебитивных предложений
оказывается аналогичной (в том же самом отношении) базисным
пропозициям, лежащим в основе предложений других
разрядов: односоставного предметного (Быть грозе! — Будет
гроза), двусоставного отождествительно-предметного (Быть ему
генералом — Он будет генералом), двусоставного
реляционно-предметного (Быть бычку на веревочке — Будет бычок
на веревочке), односоставного признакового (Быть
по-твоему — Будет по-твоему), двусоставного признакового (Быть
тебе удачливым во всех твоих делах — Ты будешь
удачливым во всех твоих делах), двусоставного
пассивно-процессного (Быть тебе битым — Ты будешь битым).
Если учесть отмеченные параллели, легко можно
заметить, что инфинитив в составе небазисной (свернутой)
пропозиции выполняет функцию, подобную функции
сказуемого или функции экзистенциального компонента, тогда как
существительное в дательном падеже является аналогом
либо подлежащего двусоставного предложения, либо
субстанциального компонента односоставного предметного
предложения (изредка!). Но, будучи в содержательном
отношении в известной степени коррелятивными явлениями,
на формальном уровне они «ведут себя» не вполне
тождественно. Если инфинитив в составе дебитивных предложений
никогда не редуцируется (неполные предложения в данном
случае в расчет не принимаются), то существительное в
дательном падеже может иногда оказаться не реализованным.
Это наблюдается в трех основных случаях:
а) когда действующее лицо небазисной пропозиции
вполне очевидно, например, в высказываниях со значением
побуждения это партнер по речевому акту: Встать!, в
предложениях со значением желательности — сам говорящий:
Отдохнуть бы!;
б) когда действующее лицо небазисной пропозиции
носит неопределенный характер: Послать бы тебя на учебу в
Москву;
в) когда в небазисной пропозиции метонимический
эллипсис приводит ;к ранее отмеченному нами (в предложени-
250

ях других разрядов) смещению коммуникативных акцентов
(указывается не на то, что с необходимостью должно быть,
а на то, как должно быть: Не бывать по-старому!
Речевое варьирование. Возможности
модификации инфинитива как основного (хотя и не центрального)
репрезентанта субстанциального компонента в
рассматриваемых предложениях фактически ограничиваются сферой
аспектуальных отношений. Последние, однако, выявляются
стандартными средствами и в комментариях не нуждаются.
Что же касается соотносенных с инфинитивом
существительных (изредка наречий), здесь всякого рода варьирование
принципиально исключено, потому что они употребляются
в строго фиксированных формах.
Экзистенциальный компонент
Средства выражения. Для репрезентации этого
компонента дебитивные предложения используют
практически только глагол быть, по причинам исторического
характера, о которых будет идти речь ниже, употребляемый
преимущественно в нулевой форме (примеры см. выше).
Крайне редкие высказывания с глаголом стать типа Солдаты из
хозвзвода рассказывают, что Куликов был мужик -как
мужик... А как власть дали, не узнать стало (М.
Коробейников) либо представляют собой инновацию, возникшую под
влиянием односоставных предложений других разрядов,
либо вообще не являются дебитивными. Во всяком случае
построение того же рода На площади стало не протолкнуться
(к «которому апеллируют авторы Грамматики-80 для
доказательства возможности реализации глагола стать)
допустимо интерпретировать не только как дебитивное
предложение, но и как односоставное признаковое с редукцией его
реляционных элементов: На площади (так тесно, что) не
протолкнуться.
Речевое варьирование. Специфика модификаци-
онных закономерностей экзистенциального компонента в Де-
битивных предложениях особенно ярко выявляется в двух
основных особенностях.
Первая из этих особенностей носит, так сказать,
изначальный характер и состоит в том, что рассматриваемые
предложения никогда не реализуют общее (прямое или
косвенное) отрицание, так как общее отрицание привело бы к
разрушению этих предложений, которые, как уже
подчеркивалось, фиксируют существование необходимости в
251

чем-либо. Отрицаться могут либо отдельные детали того
«положения дел», на которое указывает свернутая
пропозиция: Не ему ехать завтра в Москву; Ему завтра ехать не в
Москву, либо это «положение дел» в целом: Ему не ехать
завтра в Москву. (В последнем случае мы имеем дело с
аналогом общего отрицания, пониженным в ранге.)
Вторая особенность, напротив, приобретена дебитивны-
ми предложениями в процессе языкового развития.
Первоначально в их составе, насколько можно судить по
памятникам письменности, глагол быть по общему обыкновению
употреблялся в трех временных формах, из которых форма
настоящего времени — опять-таки по общему
обыкновению — не получала материального выражения. Позднее,
однако, наметилась тенденция к разрушению системы
грамматических противопоставлений по времени, выразившаяся
в постепенной утрате форм прошедшего и будущего
времени. В современном русском языке этот процесс еще не
завершился. Поэтому даже сейчас в разговорной (и,
естественно, в художественно-публицистической) речи можно
столкнуться с высказываниями, в которых
экзистенциальный компонент выражен глаголом быть в форме 3-го лица
единственного числа прошедшего (изредка будущего)
времени. Но это, конечно, всего лишь реликты старой нормы, а
не действующая норма. Указанное явление отмечается
преимущественно в предложениях, реализующих вариантное
значение невозможности, которое, по наблюдениям Е. А. Се-
дельникова (Седельников, 1980, с. 14) развилось
сравнительно поздно и, может быть, поэтому не усвоило общий
принцип: Не заснуть было в палатке, зудящей от комарья
(Ю. Стефанович); Нет, промтоварные склады было не
отстоять (В. Распутин); В раскопе было не повернуться
(А. Приставкин); — Тогда фотографию оставьте, без нее
людей будет не опознать (А. Рыбаков). Изредка, впрочем,
форма прошедшего времени допускается и в условиях
реализации других вариантных значений: Завтра Башилову
было уезжать (В. Маканин); Илья посмеялся: — Твой
багаж не нести было. Сам (пес) на своих четырех дошел
(К. Федин).
Почему именно распалась система временных
противопоставлений на этом участке синтаксической системы
русского языка, не вполне ясно. Но нас в данном случае
должны интересовать не причины, а следствия, оказавшиеся
далеко не тривиальными. Важнейшее из этих следствий за-
252

ключается в том, что дебитивные предложения после
утраты форм прошедшего и будущего времени глагола быть
приняли вид безглагольных структур, поскольку наличие в них
материально не выраженной (нулевой) формы настоящего
времени перестало выявляться' на основе системной
соотнесенности форм (по образцу других односоставных
предложений: Зима — Была зима — Будет зима; Холодно —
Было холодно — Будет холодно).
Более того, процесс распада временных отношений
определенным образом сказался и на высказываниях
гипотетического плана, в составе (которых сослагательное
наклонение (видимо, по аналогии с изъявительным!) утратило л-фор-
му глагола быть, в результате чего частица бы стала
восприниматься как непосредственно относящаяся к
инфинитиву: Не опоздать бы; Тебе бы поговорить с ним и т. д.
Конечно, утрата глагола быть в составе сослагательного
наклонения — явление не уникальное: мы его наблюдали в
двусоставных процессных и односоставных предметных
предложениях. Но там оно было редким и — самое главное —
носило, за немногими исключениями, факультативный
характер. Здесь оно, наоборот, проводится весьма
последовательно и воспринимается говорящими (особенно в наши дни)
как обязательная норма.
Примечание. Последнее обстоятельство явилось источником
весьма оживленных споров в лингвистике, которые продолжаются до сих
пор. Одни исследователи усматривают в сочетании частицы бы с
инфинитивом вариант сослагательного наклонения, другие склоняются к мысли,
что здесь имеет место особое явление, лишь примыкающее к
сослагательному наклонению. Но в данном случае, как представляется, неверна
сама постановка вопроса: отнесенность частицы бы к инфинитиву —
просто фикция, рожденная представлением о том, что дебитивные
предложения «безглагольны» (в том смысле, что не оставляют места для
формы 3-го лица глагола быть). Доказательством этого служат пусть
редкие, но все-таки возможные случаи «восстановления» в
гипотетических высказываниях л-формы: Было б и мне побольше украсть (А. Чехов).
Без специальных исторических разысканий трудно
сказать, повлияли ли каким-то образом формальные
преобразования сослагательного наклонения на особенности его
употребления в дебитивных предложениях. Но то, что
такие особенности (независимо от условий их возникновения)
есть, вполне очевидно.
В современном русском языке существует довольно
обширная зона, в рамках которой изъявительное и
сослагательное наклонения могут свободно чередоваться в процес-
253

се речепроизводства дебитивных предложений. При этом
вариантное модальное значение остается неизменным:
меняется лишь общий модальный план — реальный на
гипотетический или наоборот. Ср. высказывания с значением
невозможности: Мне здесь не встать — Мне бы здесь без
твоей помощи не встать; запланированности: Ему завтра
ехать в командировку — Если бы не болезнь, ему бы
завтра ехать в командировку; объективной обусловленности:
Быть ему актером — Быть бы в другое время ему актером.
Вместе с тем изъявительное и сослагательное на'клонения
могут находиться и в отношениях дополнительной
дистрибуции. С одной стороны, на базе изъявительного
наклонения формируются такие вариантные значения, которые
невозможны в гипотетических высказываниях. Ср.
предложения с значением приказа: Не отставать!;
немотивированности: Не ехать же мне за этой мелочью в магазин. С другой
стороны, отдельные вариантные модальные значения всегда
гипотетичны, т. е. не могут быть продублированы в
реальном плане. Ср. предложения с значением целесообразности:
Тебе бы поесть что-нибудь; Не забыть бы об этом.
НОМИНАТИВНАЯ ПЕРИФЕРИЯ
Экспликанты
Лексическая актуализация субстанциального
компонента дебитивных предложений осуществляется посредством
сужения семантического объема составляющих небазисной
пропозиции. Она подчинена довольно своеобразным
закономерностям, дающим о себе знать и в сфере инфинитива, и в
сфере существительного как основных репрезентантов этих
составляющих.
Подобно другим глагольным формам, инфинитив
широко и свободно сочетается с целой серией лексических
единиц, выполняющих функцию предметных и признаковых
экспликантов: — А мне так и так с Неверовым не работать
(А. Калинин); — Мне за телефон платить (М. Анчаров);
— Что же мне ... с петухом делать? Не к доктору же с ним
идти! (А. Чехов); — Мне бы дома сидеть, в спокойствии, а
я целый день, как собака, с ружьем (он же); — А ты
возьмись. Поглядеть бы, как он завился вокруг тебя (М.
Горький); — Идти медленнее, смотреть внимательнее! (В.
Богомолов).
Вместе с тем через инфинитив вводятся пониженные в
254

ракге и реализованные "как обычные экспликанты формы,
которые в других условиях являются типичными
детерминантами. В основном это формы, имеющие значения:
Л- локальное: Мне уже ' не бывать в Архангельске
(Ю. коваль); Если бы не случайный грузовик, замерзать
бы мне\среди снежного поля (В. Солоухин);
— темпоральное: — Старичок! Ему бы спать теперь в
могиле, h не драки разбирать (А. Чехов); Сейчас бы
кресло на баХконе поставить и сидеть полдня... (С. Высоцкий);
— квантитативное (в трех разновидностях —
суммарной, кратной и реформативной): Дважды цветам не цвести
(Н. Гумилев); Обстановку докладывать каждые пятнадцать
минут (А. Чаковский); Это тоже был не асфальт, и может
быть, скоро опять сидеть в грязи (В. Солоухин);
— квантитативно-темпоральное (в трех разновидностях,
фиксирующих срок существования процесса, срок его
осуществления и срок сохранения результата): Парню еще
полгода служить (В. Куплевахский); Теперь за день кол-
хозные поля не объехать (М. Черненок); — Куда бы мне
ее на эти три дня отправить? (А. Гайдар).
Кроме того, при посредстве инфинитива могут
вводиться второстепенные сказуемые, коррелирующие с первыми
(обычными) сказуемыми двусоставных отождествнтельно-
иредметных и признаковых предложений: — Мне бы от-
тельником жить в пустынях... (М. Горький); Как мне жить
в лесу одной? (Ю. Трифонов); Проход держать свободным
(из инструкции).
Что же 'касается второго репрезентанта небазисной
пропозиции — существительного в дательном падеже, он в
принципе может иметь при себе признаковые и предметные
экспликанты, однако они реализуются крайне редко
(вероятно, потому, что предмет, обозначаемый существительным,
обычно очевиден и не нуждается в дополнительной
лексической актуализации): Бедной Маше не дождаться его;
Сегодня нашим соседям по даче не спать всю ночь.
Детерминанты
Дебитивные предложения в силу своей специфики
теснее, чем какие-либо другие предложения, связаны с
ситуацией, сопутствующей речевому акту. Эта ситуация,
конституируемая посредством двух координат — «сейчас» и
«здесь», вполне очевидна и. для говорящего, и для
слушающего, что делает совершенно излишней ее темпоральную и
255

локальную спецификацию. Не возникает также
необходимости в указаниях на то, как часто или сколько раз
создавалась подобная ситуация (она всегда носит разовый
характер), окак долго она существовала (этот факт для
коммуникантов попросту неважен). Что же касается субъ^ктно-ад-
ресатного детерминанта, он не может быть реализован в
дебитивных предложениях, так сказать, по техническим
причинам: форма дательного падежа существительного
специализирована здесь на выражении одного из
составляющих небазисной пропозиции.
В итоге набор детерминантов в рассматриваемых
предложениях оказывается малочисленным. Более или менее
последовательно в их составе используются два мотиваци-
ониых детерминанта: условно-конституирующий: С таким об-
разованием только получку считать (В. Распутин); ...без
председательского напора этого дела не решить (Л. Фролов);
Ежели так и дальше продолжаться будет, нам ни зимы, ни
лета не видать (В. Липатов) и причинно-источниковый: Те-
перь по твоей милости нам до трех ночи ждать (из газет);
— Из-за этого чертова сука мне здесь даже голову не
просунуть (из газет). Впрочем, и эти детерминанты не всегда
с достаточной четкостью отграничены от экспликантов
инфинитива.
ПРАГМАТИЧЕСКИЕ СВОЙСТВА
Варьирование по цели сообщения
Говоря об этом виде варьирования, можно было бы
ограничиться стандартной формулировкой (:к которой мы
прибегали ранее), что дебитивные высказывания реализуются
преимущественно в повествовательной форме. Но такое
утверждение было бы в одно и то же время и верно, и
неверно. Оно верно потому, что в самом деле эти высказывания
употребляются, как правило, в целях сообщения о
чем-либо. Неверно оно потому, что дебитивные высказывания
гораздо чаще, чем другие односоставные построения,
принимают форму вопроса, хотя в подобных случаях говорящий
решает в общем-то обычные задачи: выясняет неизвестные
ему коммуникативно значимые детали (комплементативные
высказывания), запрашивает мнение собеседника о
целесообразности реализации того или иного «положения дел»
(верификативные высказывания), утверждает косвенным
путем истинность своего мнения или приглашает собесед-
256

ника iK какому-либо действию (квазивопросительные
высказывания). В своем подавляющем большинстве эти виды
вопроса представляют собой сплав общих и сугубо
индивидуальных особенностей.
Так, комплементативный вопрос предполагает по
общему обыкновению использование широкого набора
вопросительных слов типа куда, когда, зачем, кому, с кем и т. д.,
назначение которых сводится к установлению места,
времени, причины, цели, состава и способа реализации того
«положения дел», семантичеоким коррелятом которого
является свернутая пропозиция: Как их остановить? (Д. Гранин);
— Какую же мне песню петь? — спросил рядчик (И. Тур-
тонев); — Дальше что писать? — спрашивает жандарм
(А. Чехов); — Когда же бак перевозить, Калина
Иванович? — серьезно спросил Бурун (А. Макаренко). Вместе с
тем эти высказывания (в отличие от высказываний других
разрядов) остаются несоотнесенными с повествовательными.
Поэтому на вопросы: Куда мне пойти? Что ему сказать?
Куда бы это поставить? нельзя ответить: Пойти тебе туда-
то и туда-то; Сказать тебе то-то и то-то; Поставить бы это
туда-то и туда-то.
При использовании в речи верификативных
высказываний, говорящий, как и обычно, ставит своей целью
выяснение того, считает ли собеседник в данных обстоятельствах
необходимой реализацию какого-либо «положения дел»:
— Класть сала? — спросил Степка, снимая ложкой пену
(А. Чехов); — Чаю тебе налить еще? (В. Вересаев); —
Продолжать поиск? (В. Колупаев). Однако нередко они
адресуются говорящим самому себе и отражают его колебания
в выборе необходимого решения, т. е. принимают вид
гамлетовского вопроса «Быть или не быть?»: «Спускаться? —
остановившись на секунду перед влажной, исходящей
паром дырой подземного перехода, подумал Горт. — Или
пройти немного дальше к Военторгу и там перейти поверху?»
(Н. Шмелев); ...но не было взрывчатки, только гранаты да
немного мину минометчиков. Затребовать? Ждать, когда
привезут взрывчатку? (В. Рыбин).
Употребление квазивопросительных дебитивных
высказываний подчинено общим правилам в тех случаях, когда
в их составе реализуется отрицательная частица не и сам
факт «риторизации» вопроса оказывается равносильным
вводу второго отрицания, нейтрализующего первое и
придающего высказыванию утвердительный смысл: — Как же
17. Заказ 528
257

мне не волноваться? (В. Шукшин); — Отчего не сказать, —
спокойно молвила бабушка (М. Горький); Он узнает. Как
не узнать? (В. Шукшин). Наоборот, построения без частицы
не, при квазивопросительном употреблении приобретающие
отрицательный характер, от этих правил отклоняются, так
как содержательно они уподобляются функтивным
предложениям, обнаруживая тем самым отчетливую тенденцию к
изменению своего языкового статуса: — Что тут
рассказывать? (В. Щербаков) — ср. Нечего тут рассказывать; —
Зачем было тогда огород городить? — сказал Цвях сзади
него (В. Дудинцев) — ср. Незачем было тогда огород
городить; Я и в райком писал, и в Москву писал... Куда еще
писать? (Ф. Абрамов) —ср. Некуда больше писать.
Определенные особенности сопутствуют реализации в
вопросительных высказываниях вариантных модальных
значений. Их набор здесь оказывается в значительной степени
редуцированным, к тому же сами они иногда так или иначе
модифицируются. В частности, в комплементативном
вопросе используются только два значения — целесообразности
и возможности (из которых второе в повествовательных
высказываниях представлено только как значение
невозможности). Их дифференциацию зачастую (хотя, впрочем,
непоследовательно) обеспечивают видовые формы глагола: им-
перфектив ориентирован на выяснение того, как следует, а
перфектив — как можно осуществить необходимое
действие. Ср. Куда ставить шкаф? и Куда поставить шкаф? Как
включать телевизор? и Как включить телевизор? Верифи-
кативные высказывания идут в этом отношении еще
дальше: в их составе реализуется лишь значение
целесообразности (примеры см. выше).
У нас уже был повод заметить, что одно из вторичных
модальных значений в дебитнвных предложениях
специализировано на выражении категорического приказа. Именно
это значение и лежит в основании подавляющего
большинства побудительных высказываний: — Подавать! —
приказал он Илье (А. Чехов); — Ну, умываться! — велел он
сыну (В. Богомолов); — Не стрелять, не стрелять! —
повторял Степанушкин (А. Чаковский). В тех случаях, когда
требуется смягчить категоричность побуждения (имея,
например, в виду приглашение собеседника к какому-нибудь
действию), русский язык сообщает директивную функцию
вопросительным высказываниям, ориентированным на 2-е лицо:
— Действительно, а почему бы вам не поужинать с нами?
258

*(Н. Лесков); Отчего бы тебе, Петя, не влюбиться в нее?
(М. Горький).
За пределами кодифицированной речи в качестве
средства побуждения (в высшей степени категоричного!) ис-
используются хорошо известные почти всем односоставным
высказываниям «усеченные» структуры с союзом чтобы:
— У меня чтоб при иконах не курить (В. Астафьев); — Это
что ж такое?.. Чтобы завтра доложить о результатах
(Э. Хруцкий).
Варьирование по способу
эшелонирования информации
Этот вид прагматического варьирования
осуществляется в дебитивных высказываниях вполне стандартно.
Повествование разрешает осмысление в качестве ремы любого
полнознаменательного слова. Ср. Завтра тебе выступать —
Тебе выступать завтра — Выступать завтра тебе. При
побуждении, наоборот, ремой является обычно (хотя и не
исключительно) инфинитив: Сейчас же замолчать!
Вопросительные высказывания в указанном отношении неоднородны. В
комплементативном вопросе роль ремы выполняют
соответствующие местоименные слова: А вас когда ожидать? Что
мне с этим делать? Верификативный вопрос допускает рема-
тизацию как инфинитива: Рассказать тебе сказку?, так и его
экспликантов: Мне рассказывать дальше?
Эмоционально-экспрессивная модификация
Дебитивные высказывания, как и высказывания
некоторых других, ранее рассмотренных разрядов,
необыкновенно богаты частицами (хоть, вряд ли, пусть, чур, дай, вот
и т. д.), выражающими всякого рода дополнительные
элементы смысла: — Нечего мне ему дать, голубчику, хоть бы
сходить к нему (Н. Лесков); — Куда уж мне плясать.
Людей смешить только (М. Горький); — Где им догадаться!
Чудаки! (В. Солоухин); Вот бы мне его посмотреть (М. Чер-
иенок).
РЕЧЕВОЕ ИСПОЛЬЗОВАНИЕ
Практически утратив в современном русском языке
способность употребляться в нарративных целях (при
обозначении движения событий), дебитивные предложения,
естественно, перешли в разряд языковых средств,
обслуживающих план двустороннего общения. Однако и здесь они на-
17*
259

ходятся на особом положении: русские, как давно уже
замечено, сплошь и рядом предпочитают их в
непринужденном речевом общении другим синтаксическим структурам,
если не тождественным, то весьма близким к ним по
номинативному потенциалу.
Причину этого явления обычно связывают с
повышенной экспрессивностью дебитивных предложений, что в
принципе верно: подобно риторическим фигурам в
художественной речи, они обеспечивают замену обыденного выражения
мысли выражением нетривиальным, суггестивно
убеждающим. Но сама зта экспрессивность является величиной,
производной от характера их лрагматической ориентации.
Давно уже известно, что один из сильнейших доводов, * который
человеческий разум охотно использует для оправдания
собственных решений (иногда даже не вполне обоснованных) —
это апелляция к силам и обстоятельствам, находящимся
вне контроля человека, неподвластным ему. Именно этот
довод порождает сакраментальные выражения типа Я не
могу иначе, Это сильнее меня и т. д. Он же лежит и в
основании дебитивных предложений, которые позволяют
говорящему облекать свои личные пристрастия в форму
«незаинтересованности», т. е. представлять дело таким образом,
будто все, о чем идет речь, предопределено не зависящим от
его воли объективным порядком вещей. Такой способ
аргументации делает дебитивные предложения наиболее
приемлемым языковым средством в самых различных ситуациях,
требующих от говорящего максимального воздействия на
собеседника: когда он фаталистически смиряется перед
неизбежным (Мне не выдержать этого) и с уверенностью
предсказывает будущее (Быть дождю!), мягко советует
(Отдохнуть бы тебе) и категорически приказывает (Лежать!),
полностью полагается на мнение собеседника (Мне идти?)
и решительно оспаривает его (Не учить же мне для этого
арабский язык!) и т. д.
ИСТОРИКО-ЛИНГВИСТИЧЕСКАЯ СПРАВКА
Из всей разнообразной проблематики, которая сопутствует
изучению дебитивных (в традиционной терминологии — инфинитивных)
предложений, неоднозначные решения в истории лингвистической науки чаще
всего получали три вопроса: о языковом статусе дебитивных предложений,
об их модальном содержании и об их объеме.
На рубеже XIX—XX веков формируется точка зрения, в
соответствии с которой рассматриваемые предложения безоговорочно относились
к разряду безличных. Эта точка зрения неоднократно оспаривалась в
трудах отечественных и зарубежных синтаксистов и тем не менее продер-
260

жалась в научной (и особенно в учебной) литературе практически до 50-х
тодов нашего столетия, т. е. до того времени,, когда дебитивные
предложения стали квалифицироваться как особая разновидность
односоставных предложений. Именно тогда вопрос об их языковом статусе был
практически снят с повестки дня и представляет сейчас лишь чисто
исторический интерес.
Несколько иначе обстоит дело с определением модального
содержания дебитивных предложений. Долгое время они описывались с учетом
целой серии модальных признаков, которые трактовались как ря-
доположные. В те же 50-е годы К. А. Тимофеевым было высказано
мнение, что основным как с современной, так и с исторической точки
зрения следует признать значение долженствования, или необходимости,
которое присутствует в той или иной степени во всех дебитивных
предложениях, хотя оно и не исключает наличия ряда других
модальных оттенков, составляющих специфику отдельных групп этих предложе-
.ний (Тимофеев, 1950, с. 265). Вполне понятно, что эта мысль, предло-
лагавшая разграничение основного (инвариантного) и частных
(вариантных) значений, для тогдашнего уровня синтаксических знаний оказалась
'совершенно неприемлемой. К сожалению, ее не принимают и сейчас,
скорее всего под воздействием гипноза представлений, согласно
которым, отношения инварианта и вариантов — это всегда отношения
контекстной модификации (хотя в принципе возможно простое
суммирование, аддитация общего и частного значений).
Аналогичным же образом продолжает оставаться не решенным и
вопрос об объеме дебитивных предложений. Правда, к настоящему
времени из их состава решительно выведены односоставные функтивные (в
традиционной терминологии — безлично-инфинитивные) высказывания.
Однако сюда все еще относят структуры с глаголами видать и слыхать,
хотя их специфика осознана уже давно. Так,, А. А. Шахматов
специально подчеркивал, что содержательно эти структуры выпадают из
общего корпуса инфинитивных предложений (Шахматов, 1941, с. 145).
Позднее ту же мысль развивал К. А. Тимофеев, указавший на то, что
«предложения с инфинитивами видать и слыхать семантически близки
тем предложениям, которые в составе сказуемого имеют однокоренные
с ними слова слышно, видно» и что «инфинитивными они могут быть
названы лишь с оговоркой» (Тимофеев, 1950, с. 290). Кроме того,
зачастую не видят никаких различий между дебитивными предложениями и
.двусоставными измерительно-предметными высказываниями типа Ехать
к нему было два часа; Идти туда недолго.
КЛАСС ОДНОСОСТАВНЫХ
ФУНКТИВНЫХ ПРЕДЛОЖЕНИИ
НОМИНАТИВНЫЙ ПОТЕНЦИАЛ
Односоставные предложения, условно называемые
нами функтивными, констатируют
существование/несуществование реалий, для экспликации которых наш язык
последовательно и систематично использует косвенные номинации,
квалифицирующие эти реалии не путем отсылки к тому или
иному частеречному признаку (как было в основной массе
^односоставных предложений), а путем указания на
выполняемую ими функцию: У них есть с кем посоветоваться;
261

Отцу было о чем рассказать; Ему негде жить; Мне некуда
будет там пойти и т. д. Правда, действие этого несколько»
необычного вида именования субстанциального
компонента, просматривается не всегда отчетливо. Но иначе и не
может быть, поскольку функтивные предложения, некогда
представлявшие собой сложные построения (роль
придаточного — косвенного номинатора реалии в них выполняли деби-
тивные структуры с относительными словами), позднее
были переосмыслены языковым сознанием как синтаксически
простые построения.
Столь радикальная трансформация описываемых
предложений явилась естественным следствием исторических
изменений в отношениях и связях составляющих их
структуры. Исходным пунктом этих изменений стали конструкции
с отрицанием, в составе которых глагол быть, имевший в-
3 лице единственного числа настоящего времени вариантную
(скорее всего диалектную) форму е, утратив начальный j,
ассимилировался с конечным гласным предшествовавшей
ему частицы не, а частица и оказавшиеся в
непосредственном соседстве с нею относительные слова, в свою очередь,
слились в одно целое, породив лексические образования (кг
сочетания слов), не совсем правомерно трактуемые в
современной лингвистике как отрицательные местоимения
(наречия) : нечего, некому, негде, некуда, не о чем, не с кем
и т. д. А\
В новых условиях, когда границы между главной и
придаточной частями оказались размытыми, и произошло
переосмысление отрицательных сложных предложений в простые:
* Мне не е, куда пойти — Мне некуда пойти; * Ему не е,
кому сказать об этом — Ему некому сказать об этом.
Позднее такого же рода переосмысление было по аналогии
распространено на конструкции, где глагол быть употреблялся
в прошедшем и будущем временах и, следовательно, не мог
ассимилироваться с частицей не (но зато сама частица
образовала единый блок с местоименным словом!): * Мне
43 Эмпирическим подтверждением того, что описываемый процесс
протекал именно этим путем, могут служить два обстоятельства: во-
первых, последовательное написание в старых текстах буквы "Б,
обозначавшей долгий (е) в составе частицы ни в условиях ее контакта с
отрицательными местоимениями (наречиями) некуда, никому, нЪ с кем
и т. д. (при отсутствии такого написания в обычной частице не), и^
во-вторых, сохранение вариантной формы е глагола быть в некоторых,
восточно-славянских языках и их говорах.
262

ме было, куда пойти — Мне некуда было пойти; * Ему не
было, кому сказать об этом — Ему некому было сказать об
этом. И, наконец, в последнюю очередь были
переосмыслены по новому основанию конструкции без отрицания, в
которых диалектная форма прошедшего времени е заменилась
общерусской формой есть. Этот заключительный этап
указанного процесса — явление, видимо, довольно позднее. Во
всяком случае даже в начале XX века
теоретикам-лингвистам приходилось протестовать против постановки запятой
перед относительными местоимениями (наречиями) именно
.на том основании, что соответствующие предложения
являются не сложными, а простыми.
В результате процесса опрощения в функтивных
предложениях утвердился новый способ оформления небазисной
пропозиции: она стала передаваться не придаточным, как
первоначально, а обычным сочетанием слов, содержащим
намек на свой первоисточник, но уже не обладающим
собственным механизмом референции. Тем не менее эта
«смена вывески» не повлияла существенно на семантико-функ-
циональную схему, определяющую специфику функтивных
предложений. Они по-прежнему констатируют
существование/несуществование реалий, о которых известно только
лишь то, что они выполняют функцию того или иного
участника событий в ситуации, привлекаемой для их
характеристики.
НОМИНАТИВНЫЙ ЦЕНТР
Субстанциальный компонент
Средства выражения. Как можно судить по
изложенному выше, субстанциальный компонент в
функтивных предложениях представляет собой небазисную
пропозицию, экспонируемую набором форм, -которые с
генетической точйки зрения являлись структурными элементами де-
битивных предложений. К числу этих форм относятся
инфинитив и зависящие от него относительные слова, которые
в отрицательных конструкциях слиты с частицей не.
Глагол быть здесь, естественно, отсутствует, поскольку рефе-
ренционный механизм небазисной пропозиции в процессе
трансформации придаточного в пропозитивное сочетание
слов был, как уже говорилось, разрушен. По всей
вероятности, не входит в субстанциальный компонент и
существительное в дательном падеже, сменившее в функтивных пред-
263

ложениях изначальную функцию аналога подлежащего при-
инфинитиве на функцию адресатно-субъектного
детерминанта. Ср. Два-три года, и вся эта дребедень будет кончена.
Тогда и жаловаться не на что будет (В.Шукшин); Да туг
нечего и объяснять (Ф. Достоевский); Но своей надеждой
пока делиться не с кем (К. Симонов); Но удерживать ее-
было некому (В. Распутин).
Поскольку субстанциальный компонент в функтивных
предложениях дает лишь косвенную характеристику бытую-
щей/небытующей реалии, часть информации о ней
остается «утаенной», -как, впрочем, и вообще в структурах с
косвенным вопросом, если последний трактовать в духе 3. Венд-
лера: Я знаю, кто пришел; Интересно,' куда они отправились
(Вендлер, 1986). Но слушающий не испытывает в этой
связи интеллектуального дискомфорта. И лишь иногда
говорящий, из боязни быть не вполне понятым, считает
необходимым восстановить «утаенную» информацию за счет прямой
номинации. В этом случае возникают в общем-то редкие
структуры, подобные той, с которой мы сталкиваемся в
стихотворении Н. Заболоцкого «Городок»: Есть кому в Тарусе^
плакать — девочке Марусе (ср. также разговорные
высказывания: Мне было с кем поговорить — с фельдшером и
учителем; У нее всегда есть куда пойти — в церковь).
Речевое варьирование. Субстанциальный
компонент в описываемых предложениях, как и его прообраз —
дебитивное высказывание, остается постоянно модализован-
ным. Однако его модальная характеристика не
варьируется: он усвоил только модальное значение возможности,
благодаря которому небазисная пропозиция интерпретируется
не как реально существующий, а как потенциальный, т. е.
принципиально возможный фажт, форма существования
которого так или иначе коррегируется экзистенциальным
компонентом.
Экзистенциальный компонент
Средства выражения. Стандартным
репрезентантом этого компонента в функтивных предложениях служит
глагол быть, который свободно употребляется во всех трех
временах изъявительного наклонения, причем в настоящем
времени в утвердительных структурах он представлен
эксплицитной формой есть, а в отрицательных — (в силу уже
упоминавшихся исторических причин) остается материально
не выраженным: (Коза) молока хоть немного, но дает, есть-
264

чем забелить борщ (М. Колосов); Обращаться теперь не к
кому (из газет); Гордиться было нечем (Ю. Трифонов); А
тут жених появился подходящий, и будет на кого оставить
семью (А. Кузнецова).
Из других бытийных глаголов здесь возможны лишь
два: стать — становиться и оказаться — оказываться:
Только жаль, что там не будет этой выси. Трижды жаль, что
станет некуда спешить (В. Рождественский); Потом ему там,
смотреть стало, вероятно, не на что (А. Стругацкий, Б.
Стругацкий); Вскоре колхоз получил новую машину, за кото-
рую и посадить оказалось некого (В. Распутин).
Речевое варьирование. В рассматриваемом
аспекте функтивные предложения отличают два момента. Во-
первых, в их рамках не допускается потенциальная интер-
1 претация бытия, скорее всего потому, что значение
возможности заложено в субстанциальном компоненте. Во-вторых,
отрицание бытия названной ситуации (точнее
субстанциального компонента) осуществляется прямым способом, т. е.
путем постановки частицы не при бытийном глаголе, хотя,,
как уже говорилось, она формально слита с местоимением
или наречием (примеры см. выше).
НОМИНАТИВНАЯ ПЕРИФЕРИЯ
Экспликанты
Из репрезентантов субстанциального компонента функ-
тивных предложений лексической актуализации подлежит
только инфинитив. Сужение семантического объема
обозначаемого им процесса здесь осуществляется в основном по
тем же правилам, что и в дебитивных предложениях (хотя,,
кажется, второстепенное сказуемое в них невозможно).
Детерминанты
Инвентарь детерминантов в функтивных предложениях,.
с одной стороны, гораздо беднее, чем в односоставных
предметных, признаковых и процессных предложениях, а с
другой — несравненно богаче, чем в дебитивных. Наиболее
частотны здесь детерминанты:
локальный: Здесь есть чем поживиться (журн. «Наука
и жизнь»); Там, в лагере, этим уже некогда будет
заниматься (из газет);
темпоральный: Осенью будет что рассказать парням
(О. Куваев); Мне сейчас торопиться незачем (В. Солоухин);
265-

посессивный: У меня же работать некому (из газет); У
разыскиваемых есть что передавать (В. Богомолов);
адресатно-субъектный: Уж кому-кому, а Левке
нечего обижаться на Глебова (Ю. Трифонов); — А мне нечего
вам ответить, — подумав, спокойно заметила Лида (О.
Кожу хова);
причинно-источниковый: От духоты и спиртового лака
было нечем дышать (Ю. Трифонов); Поэтому Прохорову
было о чем подумать (В. Липатов);
условно-конституирующий: С таким снаряжением и за-
пасами нам нечего бояться далекого путешествия (из газет);
Без нас ей даже воды подать некому будет (из газет).
ПРАГМАТИЧЕСКИЕ СВОЙСТВА
Варьирование по цели сообщения
Этот вид прагматического варьирования функтивных
высказываний требует лишь одной оговорки, связанной с их
использованием в директивной функции. Строго говоря, эта
функция им совершенно чужда. И лишь изредка — на
основе выводного знания некоторые из них развивают
значение запрета: Тебе незачем идти туда (= Не ходи туда);
Тебе не о чем говорить с ним (= Не говори с ним).
Варьирование по способу
эшелонирования информации
Число вариантов актуального членения в функтивных
высказываниях невелико, и к тому же само оно
обнаруживает прямую зависимость от такого фактора, как
наличие — отсутствие отрицания. В утвердительных
высказываниях обыкновенно рематизируется бытийный глагол, а в
отрицательных — местоимение (наречие): а) Здесь есть над
чем поразмыслить; Да и вообще им было о чем поговорить;
б) Кроме вас, мне не с кем прощаться; Мне совершенно
некуда спешить.
РЕЧЕВОЕ ИСПОЛЬЗОВАНИЕ
Функтивные предложения принадлежат к числу устно-
разговорных средств русского языка. Их преимущественно
используют при живом, непосредственном общении (в
диалоге и монологе), когда требуется оговорить чьи-либо
возможности: есть ли у (кого-то куда пойти, с кем поговорить,
чем заняться и т. д.
266

ИСТОРИКО-ЛИНГВИСТИЧЕСКАЯ СПРАВКА
Трудно или почти невозможно найти разряд предложений,
который бы мог соперничать с функтивными предложениями по количеству
разночтений, возникавших при определении их языкового статуса. В
разное время их относили и к односоставным безличным, и к
односоставным инфинитивным, и к несогласованным двусоставным, и, наконец, к
особому промежуточному типу между безличными и инфинитивными
предложениями (откуда, собственно, и пошел традиционный термин
«безлично-инфинитивные»). Положение в значительной степени осложнялось
еще и тем0 что сплошь и рядом утвердительный и отрицательный
варианты функтивных высказываний разводились (как принципиально
нетождественные явления) по разным классификационным подразделениям.
Сейчас нежелательный плюрализм мнений в этой области
синтаксической теории все еще продолжает оставаться не до конца
преодоленным. Вместе с тем есть и обнадеживающие симптомы: раздаются
голоса, требующие отказаться от противоестественного расчленения
единого класса предложений на части, которые различаются лишь
наличием/отсутствием отрицания (Пронина, 1982, с. 34).

Заключение
Итак, мы закончили наш диалог с системой русских
•предложений, цель которого состояла в том, чтобы выявить
фундаментальные принципы» определяющие ее
специфические свойства и характер внутренней организации.
Результаты этого диалога — частные и тем более общие — не
нуждаются в напоминании: для внимательного читателя
они вполне очевидны (хотя, конечно, он волен считать
констатации и заключения автора реалистичными или
нереалистичными). Нет также необходимости в пространных
извинениях по поводу неточностей, противоречий и т. д., которые
могли возникнуть в ходе описания: в конце концов
непоследовательность, как подметил И. Е. Гельб, «свойственна не
только отдельным исследователям, но и вообще всем
сферам человеческого поведения и культуры» (Гельб, 1982,
с. 166). Гораздо важнее сейчас наметить дальнейшую
перспективу исследований, ориентированных на углубление
наших знаний о классификационных разрядах русских
предложений.
Мир, созидаемый языком, в известной степени подобен
двуликому Янусу (да простится нам избитое, но тем не
менее верное сравнение): этот мир обращен, с одной стороны,
к реальной действительности, трансформацией которой он
является, а с другой — к смыслу, который он призван
формировать (вместе с определенными неязыковыми
средствами). Раскрывая интерпретационно-языковые свойства
предложений, мы, естественно, были вынуждены держать в
поле зрения первую сторону этого отношения и всякий раз
констатировать, как именно преломляют и отражают
предложения соответствующего разряда те данные опыта, с
которыми индивид имеет дело в процессе своей
жизнедеятельности. Что же касается второй стороны отношения (языко-
568

вой мир — смысл), она фактически оказалась вообще не
затронутой. А между тем типологическое описание
предложения примет целостный, завершенный вид только в том
случае, если семантико-функциональный подход будет
дополнен подходом идеографическим, что позволит установить
смысловые потенции каждого отдельно взятого разряда
предложений и определить возможности реализации
предложений различных разрядов для обозначения одних и тех
же «положений дел» под разными углами зрения.
Разумеется, решение подобной задачи потребует разработки новых
принципов и методик анализа. Но это уже совсем другой
вопрос — вопрос, не терпящий необдуманных прогнозов и
праздных спекуляций.

ЛИТЕРАТУРА
А в а н е с о в Р. И., Сидоров В. Н. Очерк грамматики русского
литературного языка. М., 1945.
Автономова Н. С. Рассудок. Разум. Рациональность. М., 1988.
А д а м е ц П. Образование предложений из пропозиций в
современном русском языке. Prahä, 1978,
Адмони В. Г. Строй современного немецкого языка. М.; Л., 1966.
Акимова Г. Н. Новое в синтаксическом строе современного
русского языка. М., 1990.
Алисова Т. Б. Очерки синтаксиса современного итальянского
языка. М., 1971.
Антонова Т. И. О номинативных предложениях // Уч. зап.
Магнитогорского пед. ин-та. 1958. ,1Вып. ?.
Аристотель. Сочинения: В 4 т. М., 1978. Т. 2.
Арутюнова Н. Д. Предложение и его смысл. М., 1976.
Арутюнова Н. Д. Типы языковых значений. Оценка, событие,
факт. М.,' 1988.
Арутюнова Н. Д., Ширяев Е. Н. Русское предложение.
Бытийный тип (структура и значение). М., 1983.
Бабайцева В. В. Односоставные предложения в современном
русском языке. М., 1968.
Бабайцева В. В. Система членов предложения в современном
русском языке. М., 1988.
Б а л л и Ш. Общая лингвистика и вопросы французского языка.
М., 1955.
Бахтин М. Проблемы поэтики Достоевского. М., 1979.
Бенвенист Э. Общая лингвистика. М., 1974.
Блок М. Апология истории, или ремесло историка. М., 1986.
Богородицкий В. А. Общий курс русской грамматики: Из
университетских чтений. М.; Л., 1935.
Бондарко В. Н. О содержании категории наклонения в
описательных грамматиках // Изв. АН СССР. Сер. лит. и яз. 1980.
Т. 39, № 6.
Бондаренко A. iB. Вид и время русского глагола. М., 1971.
Брехт Р. Д. О взаимосвязи между наклонением и временем:
синтаксис частицы бы в русском язьже // НЗЛ. М., 1985. Вып. 15.
Буслаев Ф. И. Историческая грамматика русского языка. М.,
1959.
Варшавская А. И. Смысловые отношения в структуре языка.
Л., 1984.

Ваулина С. С. Эволюция средств выражения модальности в-
русском языке. Л., 1988.
Вежбицкая А. Метатекст в тексте // НЗЛ. М., 1978. Вып. 8.
Венд л ер 3. Причинные отношения // НЗЛ. М., 1986. Вып. 18.
Виноградов В. В. «Синтаксис русского языка» акад. А. А.
Шахматова // Вопросы синтаксиса современного русского языка. М.г
1950.
Виноградов В. В. Русский язык (грамматическое учение о
слове). М., 1972.
Виноградов В. ;В. Основные принципы русского синтаксиса
в «Грамматике русского языка» Академии наук СССР // Избр. труды.
Исследования по русской грамматике. М., 1975.
Витгенштейн Л. Логико-философский трактат. М., 1958.
Воинова Е. И. К вопросу о значении глагола быть при
категории состояния (предикативах) // Вопросы грамматики русского языка:
Программа и краткое содержание докладов на XIII
научно-методической конференции. Л., 1971.
Вольф Е. М. Грамматика и семантика прилагательных. М., 1978.
Выготский Л. С. Мышление и речь // Собр. соч. М., 1982. Т. 2.
Г а д а м е р Х.-Г. Истина и метод. Основы философской
герменевтики. М., 1988.
Гада мер Г.-Г. Актуальность прекрасного. М., 1991.
Гак В. Г. Высказывание и ситуация // Проблемы структурной
лингвистики-1972. М., 1973.
Галкин а-Ф е д о р у к Е. М. Безличные предложения в
современном русском языке. М., 1958. * •
Гвоздев А. Н. Современный русский литературный язык. М.,
19G8. Ч. 2. Синтаксис.
Гель б И. Е. Опыт изучения письма (Основы грамматологии).
М., 1982.
Г и р о-В е б е р М. К вопросу о классификации простого
предложения в современном русском языке // |ВЯ. 1979. № 6.
Голицына Т. Н. Служебные (связочные) глаголы русского
языка и их полнозначные соответствия: Автореф. дис. ... канд. филол. наук.
Воронеж, 1983.
Горский Д. П. Определение (логико-методологические
проблемы). М., 1974.
Грамматика русского языка. М, 1954. Т. 2, ч. 1. Синтаксис.
Грамматика современного русского литературного языка. М.,
1970.
Гумбольдт В. фон. Избранные труды по языкознанию. М,
1984.
Гусев С. С, Тульчинский Г. Л. Проблема понимания в
философии. М., 1985.
Г у х м а н М. М. Развитие залоговых противопоставлений в
германских языках. М., 1964.
Декарт Р. Избранные произведения. М., 1950.
Диатезы и залоги: Тезисы конференции. Л., 1975.
Ермакова О. П. О связи словообразовательных и
синтаксических явлений // Вопросы синтаксиса русского языка: Сб. статей.
Калуга, 1969.
Есперсен О. Философия грамматики. М., 1958.
Залоговые конструкции в разноструктурных языках. Л., 1981.
Золотова Г. А. Развитие некоторых типов именных двусостав-
271

ных предложений в современном русском языке // Развитие
грамматики и лексики современного русского языка. Мм 1964.
Золотова Г. А. О структуре простого предложения в русском
языке//ВЯ. 1967. №6.
Золотова Г. А. Очерк функционального синтаксиса русского
языка. М., 1973.
Золотова Г. А. К типологии простого предложения // ВЯ.
1978. № 3.
Золотова Г. А. О роли семантики в актуальном членении
предложения // Русский язык: вопросы его истории и современного
состояния: Сб. науч. тр. М., 1978.
Золотова Г. А. Коммуникативные аспекты русского синтаксиса.
М., 1982.
Иванова В. Ф. Спорные вопросы грамматики и стилистики
количественных предложений // Синтаксис и стилистика. М., 1976.
Инфантова Г. Г. Очерки по синтаксису современной русской
разговорной речи. Ростов н/Д, 1973.
Исаченко А. В. Грамматический строй русского языка в
сопоставлении с словацким. Братислава, 1960. Ч. 2. Морфология.
Каринский М. И. Разногласие в школе нового эмпиризма по
вопросу об истинах самоочевидных. Пг., 1914.
Кацнельсон С. Д. Типология языка и речевое мышление. Л.,
1972.
Качала Я. Второе сказуемое и интенционная структура //
Языкознание в Чехословакии: Сб. статей 1956—1974 гг. М., 1978.
Ким О. М. Транспозиция на уровне частей речи и явление
омонимии в современном русском языке. Ташкент, 1978.
Классовский М. В. Нерешенные вопросы в грамматике. Спб..
1870.
Колосова Т. А. Русские сложные предложения асимметричной
структуры. (Воронеж, 1980.
Кондаков Н. И. Логический словарь. М., 1971.
Костинский Ю. М. Подлежащее в родительном падеже? //
Русская речь. 1969. № 6.
Кошевая И. Г. Уровни языкового абстрагирования. Киев, 1973.
Красильникова Е. В. Имя существительное в русской
разговорной речи. Функциональный аспект. М., 1990.
Кривченко Е. Л. Номинативный аспект предложения. Саратов,
1982.
Крипке С. А. Тождество и необходимость // НЗЛ. М., 1982.
Вып. 12.
Крипке С. А. Загадка контекстов мнения // НЗЛ. М., 1986.
Вып. 18.
Кун Т. С. Структура научных революций. М., 1977.
Л е к а н т П. А. Безглагольные двусоставные предложения в
современном русском языке // Уч. зап. Бийского пед. ин-та. 1958. Вып. 2.
Л е к а н т П. А. Противопоставление односоставных и
двусоставных предложений в русском языке // Уч. зап. Московского обл. пед. ин-
та им. Н. К. Крупской. Т. 197. Русский язык. iBbin. 13. (Русский язык
в вузе: Труды пятой научной конференции кафедр русского языка
педагогических институтов Московского зонального объединения. М.,
1967.)
Л е к а н т П. А. Синтаксис простого предложения в современном
русском языке. М., 1974.
272

Ломов А. М. Аспектуальные категории русского языка и их
'функциональные связи: Дисс. ... д-ра филол. наук. Воронеж, 1977.
Л о м т е в Т. П. Очерки по историческому синтаксису русского
языка. М., 1956.
Л о т м а н Ю. М. Культура и взрыв. М., 1992.
Л у щ а й ß. В. Синтаксическая семантика инфинитива в русском
языке // Грамматическая семантика глагола и имени в языке и речи:
Сб. науч. тр. Киев, 1988.
Мамардашвили М. Как я понимаю философию. М., 1992.
Мамудя'нМ. Лингвистика. М., 1985.
Мигирин В. Н. Категория состояния или бессубъектные
прилагательные? // Исследования по современному русскому языку. М., 1970.
Молотков А. И. Трудные случаи характеристики слов это и то
в русском языке//Вопросы грамматики: Сб. статей к 75-летию акад.
И. И. Мещанинова. М.; Л., 1960.
Моррис Ч. У. Основания теории знаков // Семиотика. М., 1983.
М р а з е к Р. Проблема сказуемого и его классификации // Sbornik
praci filosoficke fakulty Bmenske university, rocn. VII. Rada jazykovedna.
A 6, Brno, 11(95)8.
M p a 3 e к Р. Количественный предикат и его связь с двухбазис-
ными структурами // Ст. 1973. № 3.
Мухин А. М. Структура предложений и их модели. Л., 1968.
Некрасов Н. П. О значении форм русского глагола. Спб., 1865.
Овсянико-Куликовский Д. Н. Синтаксис русского языка.
Спб., 1912.
Овсяник о-К уликовский Д. Н. Литературно-критические
работы. М., 1989. Т. 1.
Очерки по исторической грамматике русского литературного
языка XIX в. Изменения в системе простого и сложного предложения в
русском литературном языке. М., 1964.
Падучева Е. В. Высказывание и его соотнесенность с
действительностью (Референциальные аспекты семантики местоимений). М.,
1985.
Пауль Г. Принципы истории языка. М., 1960.
Перельмутер И. А. Общеиндоевропейский и греческий глагол.
Л., 1977.
Печников А. Н. Предложение и словосочетание // Вопросы
структуры предложения. Ульяновск, 1983.
Пешковский А. М. Русский синтаксис в научном освещении.
М., 1956.
Пйгин М. И. Из истории отрицательных предложений в русском
языке // Лингвистический сборник. Петрозаводск, 1962. Вып. 1.
Поливанов Е. Д. По поводу звуковых жестов японского
языка // Поэтика. Пг., 1919.
По л л ер П. И. Употребление и значение падежей в современном
немецком языке // Некоторые вопросы усвоения грамматики
иностранных языков. М., 1955.
Попов А. В. Синтаксические исследования // Филологические
записки. .Воронеж, 1879. Вып. 4—5.
Попов А. С. Изменения в употреблении номинативных
предложений // Развитие синтаксиса современного русского языка. М., 1966.
Попов А. С. Русские отрицательные безличные предложения с
родительным падежом существительного и проблема подлежащего //
Изв. (Воронежского гос. пед. ин-та. 1977. Т. 191.
18. Заказ 528 273

Поспелов Н. С. О разграничении прямого и относительного»
употребления формы настоящего времени в русском языке // Проблемы
современной филологии: Сб. статей к 70-летию акад. В. В.
Виноградова. М., 1965.
Потебня А. А. Из записок по русской грамматике. М., 1958.
Т. 1, 2; М., 1968. Т. 3.
Пронина Е. С. Сопоставление отрицательных и утвердительных
безлично-инфинитивных предложений // Грамматические категории
предложения и его структура: Сб. науч. тр. М., 1982.
Рассел Б. Человеческое мышление, его сфера и границы. М.#
1957.
Распопов И. П. Строение простого предложения в
современном русском языке. М., 1970.
Распопов И. П. Спорные вопросы синтаксиса. Ростов н/Д, 1981.
Ригведа М., 1989.
Рословец Я. О синтаксической природе построений: «Ему и
еон не в сон» // РЯНШ. 1966. №> 4.
Русская грамматика. М., 1980. Т. 2.
Седельников Е. А. Структура простого предложения с точки
зрения синтагматических и парадигматических отношений // НДВШ ФН.
1961. № 3.
Седельников Е. А. Эволюция структуры и грамматических
категорий инфинитивных предложений в русском языке (по памятникам
XI—XVIII веков): Автореф. дис. ... д-ра филол. наук. М., 1980.
Сепир Э. Язык. М.; Л., 1934.
Серебренников Б. А. Отражение развития человеческого
мышления в структуре языка // В Я. 1970. № 2.
Сильницкий Г. Г. Функциональная характеристика именного
сказуемого (в сопоставлении с глагольным) // Studia grammatyczne, IV:
Prace Institutu jesyka polskiego. Wroclaw; Warszawa; Krakow; Gdansk;
Lodz, 1981.
Сиротинина О. Б. Лекции по синтаксису русского языка. М.,
1980.
Смирницкий А. И. Морфология английского языка. М., 1959.
Соссюр Ф. де. Труды по языкознанию. М., 1977.
Способы номинации в современном русском языке. М., 1982.
Сравнительно-исторический синтаксис восточнославянских
языков. Типы простого предложения. М., 1968.
Стеб л и н-К а м енски й М. И. Спорное в языкознании. Л., 1974.
Сэпир Э. Градуирование // НЗЛ. М., 1985. Вып. 16.
Теркмани В. Глаголы, сочетающиеся с инфинитивом, в
современном русском языке: Автореф. дис. ... канд. филол. наук. Воронеж,
1990.
Тимофеев К. А. Об основных типах инфинитивных предложений
в современном русском литературном языке // Вопросы синтаксиса
современного русского языка. М., 1950.
Типология пассивных конструкций. Диатезы и залоги. Л., 1974.
Топоров В. Н. О некоторых предпосылках формирования
категории притяжательности // Славянское и балканское языкознание
(Проблемы диалектологии. Категория посессивности). М.| 1986.
Тренделенбург А. Логические исследования. М., 1868. Ч. 2.
Тулина Т. А. Типы предложений с тавтологией главных членов
в русском языке // Исследования по современному русскому языку.
М., 1970.
274

У о р ф Б. Л. Отношение норм поведения и мышления к языку //
-Новое в языкознании. М., 1960. Вып. 1.
У о р ф Б. Л. Грамматические категории // Принципы
типологического анализа языков различного строя. М., 1972.
Усова Н. ß. Об одном типе противительных конструкций с
союзом но II Аналитические средства связи в полипредикативных
конструкциях. Новосибирск, 1980.
Ф р е г е Г. Смысл и денотат // Семиотика и информатика. М.,
1977. Вып. 8.
Ф р е г е Г. Понятие и вещь // Семиотика и информатика. М., 1978.
Вып. 10.
Хайдеггер М. Разговор на проселочной дороге. Избранные
статьи позднего периода творчества. М., 1991.
Хинтикка Я. Логико-эпистемологические исследования. М., 1980.
• Хомский Н. Язык и мышление. М., 1972.
Чеснокова Л. Д. Семантические типы членов предложения с
двойными отношениями: Материалы по спецкурсу. Ростов н/Д, 1973.
Ч. 2.
Шахматов А. А. Синтаксис русского языка. Л., 1941.
Шведова Н. Ю. Детерминирующий объект и детерминирующее
обстоятельство как самостоятельные распространители предложений //
ВЯ. 1964. № 6.
Шведова Н. Ю. Парадигматика простого предложения в
современном русском языке // Грамматические исследования. М., 1967.
Шмелев Д. Н. Синтаксическая членимость высказывания в
современном русском языке. М., 1976.
Штелинг Д. А. Целенаправленность речи и категория
наклонения // РЯЗР. 1973. № 3.
Ш у б и к С. А. Категория бытийности как отличительный признак
предложения // Теоретические проблемы синтаксиса современных
индоевропейских языков. Л., 1975.
Щ е р б а Л. В. Языковая система и речевая деятельность. Л., 1974.
Языковая номинация: (Виды наименований). М., 1977.
Языковая номинация: (Общие вопросы). М., 1977.
Ярцева В. Н. Составное сказуемое и генезис связочных
глаголов в английском языке // Труды Военного института иностранных
языков. 1947. № з.
Ярцева В. Н. Семантические корреляты единиц структуры
языка // НДВШ ФН. 1980. № 1.
Brentano F. fon. Psychologie vom empirischen Standpunkt.
Leipzig, 1874.
Bröcker W. Sprache und das Sein // Lexis. Bd, 1, 1948.
E b e 1 i n g С L. Subject and predicate, especial-ity in Russian. 's-Gra-
venhage. Mouton, 1958.
Frege G. Grundlagen der Arithmetik. Breslau, 1884.
G e r b а г t I. F. Lehrbuch zur Einleitung in die Philosophie.
Königsberg, 1813.
H a 11 i d а у М. А. К. System and function in language // Selected
papers / Ed. by G. L. Kress. London: Oxford Univ. Press, 1976.
Jakobson R. Selected writings. V. 11. Word and language. The
Hague; Paris, .4(971.
Kai-cevski S. Systeme du veribe russe. Prague, 1927.
Kope<*nyF. Zäkiady <*eske skladby. Prahä, 1958.
Kuhn Т. S. Copernijcam Revolution. Cambridge, 1957.
18*
275

Miklosich F, Subjektlose Sätze. Wien, 1883.
Miklosich F. Vergleichende Grammatik der slavischen Sprachen..
Bd. IV. Syntax. Wien, 1858—1874.
Safarewicz I. Sur la fonction predicative du verbe personnel //
Biuletyn Polskiego Towarzystwa J^zykoznawczego, IX, 1949.
S i g wart Chr. Die Impersonalien, eine logische Untersuchung^
Freiburg, 1888.
5 mi lauer V. Novotfeskä skladba. Prahä, 1947.
Vendler Z. Causal relations // The logic of grammar. Encino
(Calif), 1975.
Vend ler Z. Linguistics in philosophy. Ithaka; N. Y., 1967.
W u n d t W. Völkerpsychologie. I Bd. Die Sprache. Impersonalien.
Leipzig, 1904.
Zatovkanuk M. К vzniku a vyvoju neosobnich predikativ // Cr
19(5(8. № 4.
Zawadowski L. The Problem of Sentence and Its Holistic
Definitions // Linguistics. 1971. № 70.
Zawadowski L. Sentence. Its Grammatical Definition //
Linguistics. 1971. №72.

ОГЛАВЛЕНИЕ
Предисловие 3
Введение 7
Часть первая. Теоретические основы типологического
описания предложения 20
Глава первая. Общие принципы типологического
анализа 20
Сущностные свойства моделей предложения . . . 21
К процедуре вычленения моделей предложения . . 25
Предложение как номинативная единица ... 26
К процедуре вычленения моделей предложения
(окончание) 37
Глава вторая. Частные принципы типологического
анализа 42
Номинативная структура предложения и ее
составляющие 43
Речевое варьирование предложений и его анализ . . 51
Приемы и способы формальной репрезентации
содержательных звеньев предложения 60
Некоторые констатации, допущения и ограничения 67
Часть вторая. Классификационные разряды русских
предложений 73
Глава первая. Тип двусоставных предложений . . 73
Класс двусоставных предметных предложений . 73
Подкласс двусоставных отождествительно-пред-
-метных предложений 74
277

Подкласс двусоставных реляционно-предметных
предложений 112"
Подкласс двусоставных измерительно-предметных
предложений 13Ф
Класс двусоставных признаковых предложений . . 142
Класс двусоставных процессных предложений . . 165
Подкласс двусоставных активно-процессных
предложений 165
Подкласс двусоставных пассивно-процессных
предложений 194
Глава вторая. Тип односоставных предложений . . 205
Класс односоставных предметных предложений . . 206
Класс односоставных признаковых предложений .221
Класс односоставных процессных предложений . .231
Подкласс двусоставных пассивно-процессных
предложений 232
Подкласс односоставных пассивно-процессных
предложений 241
Класс односоставных дебитивных предложений . . 245-
Класс односоставных функтивных предложений . .261
Заключение 268
Литература 27Ф