- ТАЙНЫ
И ИСТОРИИВек XXА. В. ТуркулДРОЗДОВЦЫ В ОГНЕКартины гражданской войны
1918-1920 гг.г. д. Венус
ВОЙНА И ЛЮДИСемнадцать месяцев
с дроздовцамиМОСКВА4(ТЕРРА»—«TERRA»
«Книжная лавка—РТР»
1996
УДК 882ББК 84(2Рос=Рус)6
Т88Составитель
В. ТРЕТЬЯКОВАХудожник
р. АЮПОВАТуркул А. В. Дроздовцы в огне. Венус Г. Д. Война
Т88 и люди. — М.: ТЕРРА; «Книжная лавка — РТР»,
1996. — 400 с. — (Тайны истории в романах, повестях
и документах).ISBN 5-300-00850-8В книге собраны мемуары не только очевидцев, но и непосред¬
ственных участников белого движения в России.Генерал Антон Туркул (1892-1957) и прапорщик Георгий Венус
(1898—1919) так называемые «дроздовцы». Михаил Дроздовский
(1881-1919) был одним из организаторов и руководителей Добро¬
вольческой белой армии, действующей в годы войны в России.Взгляды А. Туркула и Г. Венуса на события тех времен не бес¬
спорны, но читателю будет интересно познакомиться с ними, как со
свидетельствами той братоубийственной войны.УДК 882ББК 84(2Рос=Рус)бISBN 5-300-00850-8	О Издательский центр «ТЕРРА», 1996С) «Книжная лавка — РТР», 1996
Вместо предисловияЦель этой книги — воскресить истинный образ рядовых белых
бойцов, безвестных русских офицеров и солдат, и дать почувство¬
вать ту правду и то дыхание жизни, что воодушевляло их в борьбе
за Россию.Из кн.: Л. В. Туркул. «Дроздовцы в огне». Мюнхен, 1948 г.Антон Васильевич Туркул родился в Тирасполе в 1892 г. С
началом первой мировой войны, после ускоренного курса юнкер¬
ского училища был произведен в прапорщики и зачислен в пехот¬
ный полк. Трижды ранен. Награжден орденом святого ГеоргияIV	степени и Георгиевским оружием.Дослужился до штабс-капитана. С первых дней граждан¬
ской войны в отряде М. Г. Дроздовского. Во время похода Яс¬
сы—Дон тяжело ранен. С лета 1920 г. начальник стрелковой
дивизии, генерал. Славился личной храбростью, пользовался
большой любовью солдат и офицеров. Рейды Дроздовской диви¬
зии были чрезвычайно опасны для красных частей....После эвакуации из Крыма в Галлиполи генерал Туркул
стал командиром сводного Дроздовского стрелкового полка, на¬
стойчиво стремился продолжить борьбу против большевизма в
России. Свою книгу «^оздовцы в огне» он посвятил молодежи.
Умер в Мюнхене в 1957 г. Похоронен во Франции.Подборка цитат позволит проникнуться настроением офи¬
церов и солдат — дроздовцев тех дней.ИЗ КНИГ И СТАТЕЙ А. В. ТУРКУЛА
(11.12.1892-20.08.1957)...«Дроздовцы в огае» не воспоминания и не история — это жи¬
вая книга о живых, боевая правда о том, какими были в огне, ка¬
кими должны быть и неминуемо будут русские белые солдаты....Я вспоминаю... тысячи тысяч русских солдат, верных присяге и
долгу, спящих теперь вповалку в братских могилах до трубы архан¬
гела. И думаю, что они, наши светлоглазые русские орлы, послуш¬
ные во всем, даже в самой смерти, верящие офицеру и верные ему
всей душой, они и создали героическую молодежь, для которой сол¬
дат всегда был младшим братом — героическую молодежь, три года
отбивавшую от советского рабства Россию. Мы бились за русский
народ, за его свободу и душу, чтобы он, обманутый, не стал совет¬
ским рабом....Дроздовский был выразителем нашего вдохновения, сосредо¬
точием наших мыслей, сошедшихся в одну мысль о воскресении
России, наших воль, слитых в одну волю борьбы за Россию, и рус¬
ской победы. Между нами не было политических разнотолков. Мы
все одинаково понимали, что большевики не политика, а беспо¬
щадное истребление самых основ России, истребление в России
Бога, человека и его свободы....У обритых, всегда плотно сжатых губ Дроздовского была горькая
складка. Что-то влекущее и роковое было в нем. Глубокая сила воли
была в его глуховатом голосе, во всех его сдержанных, как бы затаен¬
ных движениях. Точно бы исходил от него неяркий и горячий свет.Свой известный дневник Дроздовский начал на походе, и запи¬
си его дневника — заветы Дроздовского — сегодня живы так же,
как и в те дни, когда мы по степям шли на Дон:«Только смелость и твердая воля творят большие дела. Только
непреклоьшое решение дает успех и победу. Будем же и впредь, в
грядущей борьбе, смело ставить себе высокие цели, стремиться к
достижению их с железным упорством, предпочитая славную гибель
позорному отказу от борьбы».«Голос малодушия страшен, как яд».«Ведь я — офицер, не могу быть трусом...»«Нам остались только дерзость и решимость».«Россия погибла, наступило время ига. Неизвестно на сколько
времени. Это иго горше татарского».«Мы живем в страпшые времена озверения, обесценивания жиз¬
ни. Кругом вопли о помощи».«Пока царствуют комиссары, нет и не может быть России, и
только когда рухнет большевизм, мы можем начать новую жизнь,
возродить свое отечество. Это символ нашей веры».«Через гибель большевизма к возрождению России. Вот наш
единственный путь, и с него мы не свернем».«Я весь в борьбе. И пусть война без конца, но война до победы.
И мне кажется, что вдали я вижу слабое мерцание солнечных лу¬
чей. А сейчас я обрекающий и обреченный...»...Обрекающий и обреченный. Он таким и был. Он как будто бы
переступил незримую черту, отделяющую жизнь от смерти. За эту
черту повел он и нас, и если мы пошли за ним, никакие страдания,
никакие жертвы не могли нас остановить.
Белая вдея не раскрыта до конца и теперь. Белая идея есть са¬
мое дело, действие, самая борьба с неминуемыми жертвами и по¬
двигами. Белая идея есть преображение, выковка силышх людей в
самой борьбе, утверждение России и ее жизни в борьбе, в неутихае-
мом порыве воль, в непрекращаемом действии... Морской Андреев¬
ский флаг с синим крестом... стал полковым знаменем нашего
стрелкового офицерского полка......Ночью ударила гроза, сухая, без дождя, с вихрями пыли. Я по¬
мню, как мы смотрели на узоры молнии, падающей по черной ту¬
че, и как наши лица то мгновеьшо озарялись, то гасли. Эта фозо-
вая ночь была знамением нашей судьбы, судьбы белых бойцов, вы¬
шедших в бой против всей тьмы с ее темными грозами. Если бы не
вера в Дроздовского, ...если бы не понимание, что мы бьемся за че¬
ловеческую Россию против всей бесчеловечной тьмы, мы распались
бы в ту зловещую ночь под Белой Глиной и не встали бы никогда.
Но мы встали.В ту ночь под Белой Глиной как бы открывалась наша судьба,
но по-иному открылась судьба белых в бою под Тихорецкой, когда
цепи вчерашних красных сами шли на красных в штыки, сами
уничтожали комиссаров. Так еще и совершится....Дроздовцев, как и всех наших боевых товарищей, создала на¬
ша боевая, наша солдатская вера в командиров и вождей русского
освобождения. В Дроздовского мы верили не меньше, чем в Бога.
Вера в него была таким же само собою понятным, само собою ра¬
зумеющимся чувством, как совесть, долг или боевое братство. Раз
Дроздовский сказал — так и надо, и никак иначе быть не может.
Приказ Дроздовского был для нас ни в чем не оспоримой, несом¬
ненной правдой.Наш командир был живым средоточием нашей веры в совер¬
шенную правду нашей борьбы за Россию. Правда нашего дела оста¬
ется дяя нас всех и теперь такой само собой понятной, само собой
разумеющейся, как дыхание, как сама жизнь... Более пятнадцати
тысяч дроздовцев, павших за русское освобождение, так же и как
бои и жертвы всех наших боевых товарищей были осуществлением
в подвиге и в крови святой для нас правды...Служба истинного солдата продолжается везде и всегда. Она бес¬
срочна, и сегодня мы так же готовы к борьбе за правду и за свободу
России, как и в девятнадцатом году. Полнота веры в наше дело пре¬
ображала каждого из нас. Она нас возвышала, очищала. Каждый как
бы становился носителем общей Правды. Все пополнения, приходив¬
шие к нам, захватывало этим вдохновением.Мы каждый день отдавали кровь и жизнь... Когда офицерская
рота шла в атаку, командиру не надо было оборачиваться смотреть,
как идут. Никто не отстанет, не ляжет. Все идут вперед, и раз цепь
вперед, командиры всегда впереди: там командир полка, там коман¬
дир батальона.
Атаки стали нашей стихией. Всем хорошо известно, что такие
стихийные атаки дроздовцев, без выстрела, во весь рост, сметали
противника в повальную панику.Наши командиры несли страшный долг. Как Дроздовский, они
были обрекающими на смерть и обреченными. Всегда, даже в мело¬
чах жизни, они были живым примером, живым вдохновеьшем, оли¬
цетворением долга, правды и чести....В огне падают все слова, мишура, декорации. В огне остается
истинный человек, в мужественной силе его веры и правды. В огне
остается последняя и вечная истина, какая только есть на свете, боже¬
ственная истина о человеческом духе, попирающем самую смерть.Таким истинным человеком был Дроздовский. Жизнь его была
живым примером, сосредоточением нашего общего вдохновения, и
в бою Дроздовский был всегда там, где, как говорится, просто не¬
чем дышать... Смерть Дроздовского? Нет, солдаты не умирают.
Дроздовский жив в каждом его живом бойце....Нет ничего глуше, ничего безнадежнее русской метели, когда
кажется, что исчезает все, весь мир, жизнь, и смыкается кругом во¬
ющая тьма.Как часто смыкалась вокруг нас русская тьма. Железный ветер
скрежетал в голом поле. Колючий снег бил в лицо. Снег заносил
сугробами наших мертвецов. Мы были одни, и нас была немного в
студеной тьме. Вся Россия как будто бы исчезла в метели, онемела,
и отзывалась она нам волчьим воем красных, их залпами, одним
страшным гулом пустоты. Нет ноичего глуше, ничего безнадежнее
русской вьюги.	^В зимних боях мы измотались. Потери доходили до того, что
роты с двухсот штыков докатывались до двадцати пяти. Бывало и
так, что наши измотанные взводы, по семи человек, отбивали в по¬
темках целые толпы красных. Все ожесточели. Все знали, что в
плен нас не берут, что нам нет пощады... Если мы не успевали уне¬
сти раненых, они пристреливали себя сами.Они не умерли, они убиты. Это иное. В самой полноте жизни и
деятельности, во всей полноте человеческого дыхания, они были
как бы сорваны не досказавши слова, не докончивши живого дви¬
жения. В смерти в бою смерти нет....Тысячи и десятки тысяч всех их, не доведших до ковда живо¬
го движения, не досказавших живого слова, живой мысли, все они,
честно павшие, доблестные, ...все они в нас еще живы.Именно в этом тайна воинского братства, отдавания крови,
жизни за других. Они знали, что каждый из боевых собратьев всег¬
да встанет им на смену, что всегда они будут живы, неиссякаемы в
живых. И никто из нас, бессрочных солдат, никогда не должен за¬
бывать, что они, наши честно павшие, наши доблестные, повелева¬
ют всей нашей жизнью и теперь, и навсегда.
...Мы понимали, что деремся за Россию, что деремся за самую ду¬
шу нашего народа и что драться надо. Мы уже тогда понимали, каки¬
ми казнями, каким мучительством и душегубством обернется окаян¬
ный коммунизм для нашего обманутого народа. Мы точно уже тогда
предвидели Соловки и архангельские лагеря для рабов, террор, разо¬
рение, колхозную каторгу, все бесчеловечные советские злодеяния
над русским народом. Пусть он сам еще шел против нас за большеви¬
стским отрепьем, но мы дрались за его душу и за его свободу.И верили, как верим и теперь, что русский народ еще поймет
все, так же, как поняли мы, и пойдет тогда с нами против советчи¬
ны. Эта вера и была всегда тем «мерцанием солнечных лучей», о
котором писал в своем походном дневнике генерал Дроздовский....Известно, что плечом к плечу с офицером и студетом ходили
в атаки в наших цепях гимназисты, реалисты, кадеты — дети Доб¬
ровольческой Армии. В строю вместе шли в огонь офицеры, сту¬
денты, солдаты из пленных красноармейцев и дети-добровольцы.Мальчики-добровольцы, о ком я пытаюсь рассказать, может
быть, самое нежное, прекрасное и горестное, что есть в образе Бе¬
лой армии... Никого не бьшо жаль так, как их, и бьшо стьщно за
всех взрослых, что такие мальчуганы обречены вместе с нами на
кровопролитие и страдание. Кромешная Россия бросила в огонь и
детей. Это было как жертвоприношение.Подростки, дети русской интеллигенции, поголовно всюду отзьша-
лись на наш призыв. Я помню, как, например, в Мариуполе к нам в
строй пришли почти полностью все старшие классы местных гимна¬
зий и училищ. Они убегали к нам от матерей и отцов. Они уходили за
нами, когда мы оставляли города. Кадеты пробирались к нам со всей
России.Русское юношество без сомнения отдало Белой армии всю свою
любовь, и сама Добровольческая Армия есть прекрасный образ рус¬
ской юности, восставшей за Россию....Конечно, в строю приходилось быть суровым. Но с какой не¬
стерпимой жалостью посмотришь иногда на солдатежа во все че¬
тырнадцать лет, который стоит за что-нибудь под винтовкой — су¬
шит штык, как у нас говорилось. Или как внезапно падало сердце,
когда заметишь в огне, в самой жаре, побледневшее ребяческое ли¬
цо с расширенными глазами. Кажется, ни одна потеря так не била
по душе, как неведомый убитый мальчик, раскинувший руки в
пьшьной траве. Далеко откатилась малиновая дроздовская фуражка,
легла пропотевшим донышком вверх.Мальчуганы бьши как наши младшие братья. Часто они и были
младшими в наших семьях....Мы все бьши тогда очень молоды i, но бьша невыносима эта1 Например, А. В. Туркул и В. В. Манштейн стали генералами Добро¬
вольческой армии в 25 лет — за героизм.7
жалость к детству, брошенному в боевой огонь, чтобы быть в нем
истерзанным и сожжеьшым......В жаркое лето, в облаках пыли, иногда в пожарах, в облаках
взрывов, засыпаемые сухой землей, теряя счет дням и ночам, мы
вели как бы одну неотступную атаку. Иногда мы шатались от уда¬
ров в самую фудь, но передохнувши, снова шли вперед, как одер¬
жимые. Мы и были одержимые Россией....Напш отдельные люди, взводы, роты, попадая в беду, всегда бы¬
ли уверены, что полк их не оставит, вызволит обязательно... Вера в
полк творила в гражданскую войну великие дела. Потому-то Дроздов-
ский Первый полк ни разу не был рублен красной конницей....Сомкнутся и наши глаза. Отойдут и от нас колонны живых,
но память о нас еще оживет в русских колоннах, и о белых солда¬
тами еще и песню споют, еще и расскажут преданье.Выше голову. Дрозды!.....Вера в человека, в его совесть и свободу, была конечной на¬
шей надеждой. И то, что бывшие красноармейцы в большевистском
плену не выдали на смерть ни одного белого офицера, было побе¬
дой человека в самые бесчеловечьше и беспощадные времена кро¬
мешной русской тьмы....Мы, белогвардейцы, были последними представителями импера¬
торской нации, взявшимися за винтовку ради чести и свободы Рос¬
сии, молодым русским отбором, вышедшим из войны и революции.Русская романтика и вера, русское вдохновение были в Белой
армии. Потому-то так много среди нашей молодежи, вчерашних
студентов или армейских поручиков, было сильных, твердых и со¬
вершенно бесстрашных людей, удивительных смельчаков. В Белой
армии были настоящие люди, настоящие души. Последней опорой
России была ее героическая молодежь... Мы, белые, против челове¬
ческой икры, против ползучего безличного числа всегда выставляли
живую человеческую грудь, живое вдохновение, отдельные челове¬
ческие личности....Мы ...деремся против кошмарной советской тьмы со всеми ее
потемками — чтобы незапятнанным, чистым защитить для будуще¬
го образ России......Была жесткая и темная зима. Мне трудно это передать, но от
того времени у меня осталось такое чувство, точно вечная тьма и
вечный холод — самая бездыханность зла — поднялись против Рос¬
сии и нас. Кусками пофужалась во тьму Россия, и отступали мы.Это был конец не только белых. Это был конец России. Белые
были отбором российской нации и стали жертвой за Россию. Борьба
окончилась нашим распятием. «Господи, Господи, за что Ты оста¬
вил меня?» — может быть, молилась тогда с нами в смертной тьме
вся распятая Россия....История коммунизма есть история его борьбы не на жизнь, а
на смерть со всем подьяремным русским народом. И жизнь свиде¬
тельствует, что беспрерывно растут и будут расти ряды все новых
бойцов против коммунизма...Им, этим фядущим белым бойцам, и посвящена моя книга. В
образах их предшественников, павших белых солдат, души которых
продолжают жить в их душах, да почерпнут они тот порыв и ту
жертвенность, что помогут им довести до конца дело борьбы за ос¬
вобождение России.ИЗ КН.: ВЛ. КРАВЧЕНКО.«ДРОЗДОВЦЫ ОТ ЯСС ДО ГАЛЛИПОЛИ». Т. 1, 2. МЮНХЕН...Нервный, худой полковник Дроздовский был типом воина-ас-
кета: он не пил, не курил и не обращал внимаьшя на блага жизни;
всегда — от Ясс и до самой смерти — в одном и том же поношен¬
ном френче, с потертой георгиевской ленточкой в петлице; он из
скромности не носил самого ордена. Всегда занятой, всегда в дви¬
жении. Трудно было понять, когда он находил время даже есть и
спать. Офицер Генерального Штаба — он не был человеком кан¬
целярии и бумаг. В походе верхом, с пехотной винтовкой за пле¬
чами, он так напоминал средневекового монаха Петра Амьенско¬
го, ведшего Крестоносцев освобождать Гроб Господень... Пол¬
ковник Дроздовский и был крестоносцем распятой родины. Чело¬
век малого чина, но большой энергии и дерзновения, он первый
зажег светильник борьбы на Румынском фронте и не дал ему по¬
гаснуть.(Один из пунктов подписки добровольцев, вступающих в Дроз-
довскую часть: «Не употреблять спиртных напитков и в карты не
играть...»)Вместе с полковником Дроздовским на автомобиле выехал и ге¬
нерал-лейтенант Неведовский, прибывший в Яссы в тот момент,
когда формирование бригады было закончено, и ему вначале пред¬
ложили идти рядовым артиллеристом, на что он и дал согласие.Полковник Дроздовский первый... стал ставить в ряды добро¬
вольцев взятых в плен красноармейцев. Он первый сформировал
даже чисто солдатский батальон... Этот батальон уже через пять су¬
ток блестяще оправдал себя. Среди его состава не было старых сол¬
дат из дивизии Дроздовского, а одни заводские парни, чернорабо¬
чие, крестьяне и красноармейцы. Но надо было просто удивляться
той перемене в их сознании и настроении после того, как на их
плечах появились (погоны), эмблемы Российской армии.Небесный Покровитель всех Дроздовских частей — Святой Ар¬
хистратиг Божий Михаил. День его имени 8/21 ноября Праздник
всех Дроздовских подразделений, и в этот день или ближайшее к
нему воскресенье все, оставшиеся в живых, собираются в храме по¬
молиться...Во главе первых Дроздовских строевых частей стояли команди¬
ры с именем Михаил...Первоначальный состав Отряда: 700 добровольцев и в обозе до
300 военнопленных большевиков, большинство из пленных уже в
России стали белыми солдатами, а иные — офицерами.Дроздовский поход — более тысячи верст (около 800 км) от гор.
Яссы (Румыния) до гор. Новочеркасск (на Дону), в течение 7 мар¬
та — 25 апреля 1918 года, пробиваясь в окружении враждебных
войск румын, немцев, петлюровцев, красных.Твердо и решительно Дроздовский вел отряд вперед, напролом,
руководствуясь не столько реальными данными, сколько верой и
внутренним чувством...ПО ЖУРН. «ВОЕННАЯ БЫЛЬ»О	своих командирах дроздовцы рассказывали:Уже в эмиграции, в Галлиполи, лагере белых воинов в Турции,
когда со дня на день офицеры и солдаты рыцарской армии, остав¬
шиеся верными Белой идее, ожидали приказа своих командиров
вернуться в Россию и довершить борьбу,— генералы Дроздовской
дивизии А. В. Туркул и В. В. Манштейн (в боях потерявший руку),
однажды зимой, решившись, вдвоем, взяв лишь наганы (!), ночью
бросились в ледяную воду — и поплыли в атаку на французский
миноносец, карауливший Белую армию в Галлиполи. (Корабль был
нужен — вернуться в Россию...)Их заметили, вдогонку за командирами немедленно отправилась
лодка с белыми солдатами; с любовью, но твердо молодых генера¬
лов, воинов веры и дерзания, вернули на берег. Возвращаясь, рыца¬
ри Белой России недовольно ворчали......Поручик Дроздовского полка Генкин написал... к празднику
Рождества Христова стихотворение «Путеводная звезда»:Праздники наши... Далекое... Бывшее...Снега, сугробы... На речке каток...Щеки румяные, пальцы застывшие.Матери нежно-суровый упрек.10
Времени мало уже до сочельника,Дни будто в сказке прошли...Видели все: из ближайшего ельника
Елку вчера привезли.Будут на елке подарки всем розданы,Радости сколько! В трескучий мороз
С темного неба, покрытого звездами.Спустится тихо ]фистос...С этой наивной, детскою верой
Вышли в пургу и метель...Отняли радость — солдатская серая,В старых заплатах шинель.Отняли радость окопы, сражения.Взрывы снарядов, стрельба, пулемет...Нам оставалось одно утешение —Всё для России и всё за народ.Вдруг закружило... Нежданными вьюгами
Всё занесло,— и поля, и леса.И по России, больной и поруганной.Смерти прошла полоса.Жизнь оказалась такою раздвоенной,Родина там, позади...Всюду по миру рассеялись воины
С вечной надеждой в груди.Пусть же рождественской ночью холодной
В сердце рассеется грусть:С детства нам сияла звездой путеводной
Наша святая Великая Русь!Для Дроздовцев и по сей день Святая Великая Русь — путеводная
звезда... Без малого три года продолжалась героическая борьба белых
с красными на юге России, и в этой борьбе Дроздовцы прошли по¬
бедным маршем, не теряя боевого духа даже в дни наших неудач.ИЗ КН.: ВЛ. КРАВЧЕНКО.«ДРОЗДОВЦЫ ОТ ЯСС ДО ГАЛЛИПОЛИ». Т. 2. МЮНХЕНК 1 апреля 1918 г. в рядах Красной армии насчитывалось 58000
бойцов, а к концу того же года... 1000000 бойцов. К 1 августа
1920 г., когда главным противником красных была Польша и Рос¬
сийская армия генерала Врангеля, ...численность армии красьшх
возросла до 4000000 человек... Конечно, надо учесть и то, что
красные были вынуждены держать большую часть войск в тылу как
гарнизоны, а также как заслон против противника на Дальнем Вос¬11
токе, но и при этом условии силы красных на фронтах всегда пре¬
вышали силы их противников в несколько раз. Известно также и
то, что в начале борьбы у Добровольцев на юге России вообще не
было никаких складов с оружием, снарядами и патронами, а в руки
красных попали все склады Императорской Российской армии в
прифронтовых и центральных частях России...На вооружении Красной армии уже к 1 февраля 1918 г. имелось
476000 винтовок, 7000 пулеметов и 1761 орудие... За время граждан¬
ской войны военная промышленность России, руками рабочих
Ижевского, Пермского, Путиловского и Тульского заводов, сумела
подготовить, дополнительно к оставшимся на складах запасам еще
887049 винтовок, 751000000 патронов, 10516 пулеметов и 382 ору¬
дия.Армия белых на восточном и южном фронтах за время граждан¬
ской войны, по данным сборника «История фажданской войны в
СССР», получила от Великобритании вооружение и снабжение при¬
мерно на 350 тысяч бойцов, ...для сибирской армии Колчака было
отправлено вооружение, снабжение и обмундирование на 100000
человек. Теперь уже всем известно, что, к сожалению, очень и
очень много из всего доставленного Вооруженным силам Юга Рос¬
сии попало в руки красных при отступлении Добровольческой и
Донской армий от Орла, при оставлении Ростова-на-Дону в 1919
году и при эвакуации Новороссийска. Численность же Вооружен¬
ных сил Юга России к октябрю 1919 г. возросла до 150000 бойцов,
...а в рядах Сибирской армии адмирала Колчака, до отступления ее,
насчитывалось 130000 человек....На фронтах всегда, за редким исключением, численность крас¬
ных войск превышала численность войск белых в несколько раз, а
в последние дни боев на Крымском участке фронта численное пре¬
восходство красных дошло до небывалых размеров, как и превос¬
ходство их по вооружению..„Другой автор нашего сборника — Георгий Давыдович Венус
написал свой роман «Война и люди» в Германии, в 1925 г,Венус родился в 1898 г. в Петербурге, С началом войны по¬
ступил в Павловское пехотное училище и, пройдя ускоренный
курс, был прапорщиком отправлен на фронт. Награжден Геор¬
гиевским крестом. Дважды ранен. В июне 1917 г. Венус посту¬
пил рядовым в Дроздовский офицерский стрелковый полк. Воевал
с дроздовцами семнадцать месяцев.После мытарств в эмиграции, в 1926 г. он вернулся в Ленин¬
град. Первые годы работал как профессиональный литератор.
После убийства С. М. Кирова выслан в Куйбышев. В 1938 г.
арестован вторично, как бывший белый офицер.Рукописи его изъяты НКВД. Умер Г. Д. Венус в 1939 г. в
Сызранской тюрьме.12
А. В. ТуркулДРОЗДОВЦЫ в ОГНЕКартины гражданской войны
1918-1920 гг.
НАША ЗАРЯ...Я вбегаю по ступенькам деревянной лестницы к нам в
юнкерскую, на верхний этаж нашего тираспольского дома,
смотрю: а через спинку 1фесла перекинут френч моего брата
Николая с белым офицерским Георгием. Николай, сибир¬
ский стрелок, приехал с фронта раньше меня, и я не знал ни
о его третьем ранении, ни об ордене святого Георгия. В тре¬
тий раз Николай был ранен тяжело, в трудь.Я приехал с фронта тоже после третьего ранения: на боль¬
шой войне я был ранен в руку, в ногу и в плечо. Мы были
рады нечаянной и недолгой встрече: врачи настояли на отъ¬
езде брата в Ялту — простреленная грудь грозила чахоткой.
Эго было в конце 1916 года. Вскоре я снова уехал на фронт.
И вот на фронте застиг меня 1917 год.Я представляю себя самого тогдашнего, штабс-капитана
75-го пехотного Севастопольского полка, молодого офицера,
который был потрясен национальным бедствием революции,
как и тысячи других среди военной русской молодежи.Моя жизнь и судьба неотделимы от судьбы русской ар¬
мии, захваченной национальной катастрофой, и в том, что я
буду рассказывать, хотел бы я только восстановить те армей¬
ские дела, в которых я имел честь участвовать, и тех армей¬
ских людей, с кем я имел честь стоять в огне заодно.В разгар 1917 года, когда замитинговал и наш полк, я стал
в нашей дивизии формировать ударный батальон.Надо сказать, что почти с начала войны у меня служил
ординарцем ефрейтор Курицын, любопытный солдат. Ему
было лет под сорок. Рыжеватый, с нафабренными усами, он
был горький пьяница и веселый человек. Звали его Иваном
Филимоновичем. До войны он был кровельщиком, во Влади¬
мирской губернии у него осталась жена и четверо ребят. Ку¬
рицын очень привязался ко мне.В 1917 году я отправил его в отпуск и в армейском развале
забыл о моем Санчо Панса. И вот внезапно он явился ко
мне, но в каком виде: оборванец, в ветоши, в синяках и без
сапог.15
—	Ты что же,— сказал я ему,— ну не образина ли ты, бра¬
тец. Обмундирование и то пропил...—	Никак нет, не пропил. Меня товарищи раздели.И Курицын поведал мне, как он приехал из отпуска в
наш полк, а меня в полку нет, и комитетчики злобятся, что я
отбираю ударников. Иван Филимонович не пожелал оста¬
ваться в развалившемся полку и подал докладную по коман¬
де, чтобы его из полка отправили ко мне.Тут и начались испытания ефрейтора Курицына. Коми¬
тетчики всячески его оскорбляли, «холуем» бранили, что
«ряжку в денщиках нажрал», доходило и до затрещин, а по¬
том на митинге проголосовали отобрать от него все обмунди¬
рование, сапоги, казенные подштанники, даже портянки, а
выдать самую ветошь. Потому-то Иван Филимонович и
явился ко мне чуть ли не нагишом.Он стоит передо мной, а мне вспоминаются Карпаты,
ночь, снег. В ночной атаке на Карпатах я был ранен в ногу.
Атаку отбили, наши отошли. Я остался лежать в глубоком
снегу, не мог подняться, кость нестерпимо мозжила; я горел
и глотал снег. Помню сухие содрогания пулеметного огня, и
как надо мной в морозной мгле роились звезды.Иван Филимонович тогда подобрался ко мне и поволок
меня под мышки по снегу. Я невольно застонал. Он прошеп¬
тал мне сердито, чтобы я молчал. Так он вынес меня из огня.
Сам он был ранен в грудь; на груди шинель его была черной
от крови и клубилась паром.Я вспоминаю его на Карпатах, так же как и другого еф¬
рейтора, Горячего, рядового Розума и рядового Засунько и
тысячи тысяч других русских солдат, верных присяге и долгу,
спящих теперь вповалку в братских могилах до трубы архан¬
гела.И думаю, что они, наши светлоглазые русские орлы, по¬
слушные во всем, даже в самой смерти, верящие офицеру и
верные ему всей душой, они и создали героическую моло¬
дежь, для которой солдат всегда был младшим братом,— ге¬
роическую молодежь, три года отбивавшую от советского
рабства Россию. Мы бились за русский народ, за его свободу
и душу, чтобы он, обманутый, не стал советским рабом.Возвратившегося Ивана Филимоновича я поблагодарил за
верную службу, а его жене во владимирское село послал
сколько мог денег. Самому Курицыну дать деньги поостерег¬
ся: все равно пропьет.Это было после развала 12-й армии, когда в 3-ю Особую
дивизию был переброшен мой ударный батальон. Там Кури¬
цын и напросился доставить ко мне домой трех моих коней.
Кони действительно были хороши, и заплатил я за них хоро¬
шо, но их надо было везти в Тирасполь, чуть ли не через всю
Россию в самую разруху.16
Жалел коней и мой вестовой сибиряк Павел Дроздов.
Дроздов был солдат заботливый. В глинистых окопах, пол¬
ных воды, если у меня промокнут ноги, обязательно найдут¬
ся у Павла шерстяные носки на перемену, всегда есть чистое
белье, а горячие котелки из кухонь он мне носил под самым
огнем. Сибиряк был человек суровый, любитель порядка и
спорщик по домашним делам.Павел Дроздов очень желал получить Георгиевский крест.
Под Станиславом он напросился со мной в бой. Я дал ко¬
манду к атаке, поднялся, за мной — адъютант ударного ба¬
тальона, а все лежат. Смотрю, поднимается один мой Павел.Так мы трое и начали атаку: командир, адъютант и весто¬
вой. За нами поднялись все. Павел был легко ранен в плечо.
В атаке он заслужил свой солдатский крест. После удачного
боя нам пришлось переходить вброд какую-то речонку, и вот
мой новый герой окликает меня по-домашнему: «Ваше бла¬
городие, как вы ноги промочили, носки другие подмените!»
Любопытно, что после этого боя все солдаты весьма уважи¬
тельно стали величать Дроздова по имени-отчеству.Сибиряки, чалдоны, крепкий народ. Я помню, как эти ос¬
троглазые и гордые бородачи ходили в атаку с иконами по¬
верх шинелей, а иконы большие, почерневшие, дедовские.
Из окопов другой норовит бабахать почаще, себя подбодряя,
а куда бабахает — и не следит. Сибирский же стрелок бьет
редко, да метко. Он всегда норовит стрелять по прицелу. Про
сибиряков недаром говорят, что они белке в глаз метят, что¬
бы шкурки не испортить. Губительную меткость их огня и
боевую выдержку отмечают, как известно, многие военные
писатели, и среди них генерал Людендорф!.А своими победами сибирские бородачи перед другими
солдатами были горды, что называется, до черта. Бцва зайдет
при них солдатский разговор, что такому-то полку дали геор¬
гиевские петлицы или что там-то снова прославилась гвар¬
дия, как сибиряк уже щурится презрительно и говорит с рав¬
нодушием: «Да брось ты про георгиевские петлицы... Гвардея
тоже... Что гвардея, когда мы, сибирячки, с ашалонов Арша-
ву атаковали».Вот мой чалдон Дроздов с Курицыным погрузили коней в
вагон и поехали. А куда поехали — неизвестно ни им, ни мне.Я с девятью офицерами-ударниками добрался до Тираспо¬
ля только к самой зиме, среди тяжелого развала, тягостного
и бессмысленного гама митингов, кишащих солдат. В Тирас¬
поле моих вестовых не было, и я подумал, что они либо за¬
гнали лошадей, либо их самих куда-нибудь загнали с конями.1	Э. Людендорф (1865—1937) — военный и политический деятель Герма¬
нии, с августа 1914 г. руководил военными действиями войск на восточном
фронте. (Примеч. ред.)17
Все эти девять офицеров жили у меня в доме. Мы всюду
ходили вместе: даже бриться и за папиросами. Уже тогда мы
решили пробраться на Дон, о котором доносились глухие
слухи. Тирасполь, полный солдат и матросов, тоже митинго¬
вал, но никто из нас не снимал погон, и ходили мы по ули¬
цам с ручными гранатами, обычно четверо впереди, четверо
позади, а я посредине.Товарищи нас явно боялись, а когда попытались напасть,
мы отбили нападение ручными гранатами. Гранаты нам при¬
шлось бросать около самой женской гимназии, и сотни де¬
тских лиц смотрели на этот нечаянный бой, прижавшись к
стеклам окон. Такой была наша тираспольская Вандея.Вскоре после того, на балу в реальном училище, ко мне
подошел гакой-то штатский господин. Это был капитан Кав-
тарадзе, грузин, расстрелянный позже грузинами же. Он
предложил мне ехать в отряд полковника Дедовского, фор¬
мируемый в Яссах, чтобы идти на Дон к генералу Корнилову.О Дроздовском ни я, ни девять моих офицеров совершен¬
но ничего не знали. Я поручил одному из ударников, поручи¬
ку Турбину, съездить и узнать, существует ли такой отряд.
Через три дня поручик Турбин вернулся и доложил, что от¬
ряд Дроздовского действительно есть. Тогда мы все решили
ехать к Дроздовскому, чтобы пробиваться к Корнилову отря¬
дом, а не одиночками, что было куда тяжелее.Помню солнечное зимнее утро. Мать сдцела в гостиной у
окна. Ее седая голова была как бы очерчена прохладным се¬
ребристым светом. Я вошел и молча сел на поручень ее крес¬
ла. Мать заметила, что мне не по себе.—	Ты хочешь что-то сказать?—	Да, я ухожу с Дроздовским. В поход.—	1^кой поход? Войны больше нет. Все развалилось, все
кончено...—	Это хуже войны. Дело идет о существовании России.Мать склонила седую голову:—	Николай в Ялте, больной... Может быть, смертельно.
Ты едва оправился от ран. Я почти не видела вас... За что
опять отнимают вас обоих? У меня же сил больше нет. Я
мать.Она зарыдала глухо. Я поцеловал ее седую голову с таким
строгим и милым пробором. Я говорил ей как умел, что если
не противопоставить человеческой честной силы бесчеловеч¬
ным и бесчестным насильникам, все равно они разгромят
жизнь. Или Россия и человеческая жизнь в России будут взя¬
ты нами с боя, или Россия и вся жизнь в ней будут замучены
большевиками.Мать слушала меня, отвернувшись к окну. Когда она
обернулась, ее глаза были сухи и светились печально. Мать
привыкла к разлукам. Мой отъезд был решен.18
Провинциальный Тирасполь мирно светился от снега.
Стояла крепкая зима. Однажды, в начале декабря, горничная
вызвала меня вниз:—	Ваши пришли,— весело и загадочно сказала она.Я вышел в прихожую, а там в облаке морозного пара, от¬
таптывая снег, стоят Курицын и Дроздов, оба в ладно при¬
гнанных шинелях. Оруженосцы не только доставили моих
коней, но и откормили их до того, что верховые кони стали
похожи на ломовьи битюгов. Чудаки, везли коней без одной
выводки целых пять недель.По дороге мои проводники завалили сеном, натасканным
из интендантских складов, весь товарный вагон, а под овес
заняли еще и соседнюю площадку. Сказать ли. Курицын и
Дроздов изловчились раздобыть по дороге больше ста тюков
прессованного сена. Они привезли каких-то чудовищных зве¬
рей Д71Я Гаргантюа, которые вскоре и были проданы. Пере¬
старались.Наша встреча была самой душевной. Оба они хорошо у
меня отдохнули. Потом я помог Дроздову выехать в Сибирь,
куда он торопился, а Курицыну сказал;—	Поезжай и ты, брат, в деревню.—	А вы, ваше благородие, куда собираетесь?—	Як генералу Корнилову.—	А мне что же делать в деревне?—	Как — что? Вот чудак. У тебя жена, дети — семья.—	Сами знаете, к семейственному я не пригож. А на те
деньги, что вы им, спасибо, послали, жена год будет жить, да
еще радоваться, что меня нет. Не поеду я, ваше благородие, в
деревню. Я уж с вами останусь. 1Сак допрежде был, так и те¬
перь.Я наградил его чем мог, сказал, что он еще может остать¬
ся у нас присмотреть за конями, но потом должен возвра¬
щаться к себе домой.С девятью офицерами я выехал в отряд Дроздовского, а
Курицын, можно сказать, меня обманул: во Владимирскую
гу&рнию он так и не вернулся, а остался в Тирасполе, в на¬
шем доме.В Румынии было тогда полно русских войск, но сверху
никто не отдавал приказа о создании добровольческих отря¬
дов. Больше того, русское командование растерялось.Бригады добровольцев формировались в Кишиневе, в Яс¬
сах и под Яссами, на станции Скинтея. Третья бригада пол¬
ковника Дроздовского, куда мы прибыли, стояла на этой
станции. Помню, как уже после одной командировки в Киев,
когда я ехал назад в Скинтею, на бульваре в Кишиневе
встретилась мне блестящая коляска бессарабского помещика.
В коляске я узнал моего старого приятеля, однополчанина по
большой войне, поручика Мелентия Димитраша. Кряжистый,19
с рыжеватыми усами, спортсмен британской складки, с де¬
рзко улыбающимися зеленоватыми глазами, он был известен
как блестящий, бесстрашный офицер. Димитраш был добро¬
вольцем в Китае во время восстания «Большого кулака», на
японской и на великой войне.Мы расцеловались. Указывая на трехцветный наугольник
на моем рукаве, Димитраш спросил:—	А это что такое?—	Это бригада русских добровольцев.Димитраш небрежно расспросил о бригаде, о Дроздовском
и пригласил к се& обедать.В самый разгар обеда Димитраш куда-то исчез. Вдруг тор¬
жественно растворились двери, и хозяин появился в полной
походной форме, с наугольником из трехцветных ленточек на
рукаве. Слегка смущенный, он поглаживал рыжеватые усы,
его зеленые глаза смеялись.—	Ну вот,— сказал Димитраш,— я бросаю все это и тоже
ухожу. Да здравствует поход. За Россию!На другое утро мы уже ехали с ним в Скинтею.В феврале румыны начали вести переговоры о сепаратном
мире. Тогда-то растерявшимся русским командованием был
отдан предательский приказ о расформировании русских доб¬
ровольческих частей. Приказ этот отдал генерал Кельчев-
ский, перешедший позже к большевикам.Бригады в Кишиневе и в Яссах приказу подчинились и
были распущены. В нашей третьей, Скинтейской, бригаде
полковник Дроздовский созвал командный состав, прочел
приказ о расформировании и сказал:—	А мы все-таки пойдем...Ни одного мнения не было подано против. Как и Корни¬
лов, мы восстали против революции. Мы не только не под¬
чинились приказу, но спешно выступили со станции Скин-
тея в Яссы. Сосредоточились мы у Ясс на вокзале Сокола.
Там к нам подошла одна офицерская рота из бригады, рас¬
формированной в Яссах. Рота тоже не подчинилась приказу.
Мы стали военными бунтовщиками.Дроздовский уехал в штаб румынского фронта выяснять
обстановку, а офицеры и добровольцы, подходившие к нам
из города, стали передавать, что наш отряд со всех сторон
окружают румынские войска. Мы немедленно отправили сто¬
рожевые охранения и выставили пулеметы.У вокзала были брошены русские пушки. Мы расставили
нашу артиллерию, с ней и эти пушки. Наши жерла были на¬
правлены на парламент, заседавший тогда в Ясском дворце.
Было решено не допускать разоружения. Я помню бессонную
ночь, помню ночное собрание старших начальников. Мы
ЖЦали приезда Дроздовского, мы решили пробиваться с боем,
если румыны не согласятся нас пропустить.20
Утром румыны прислали нового офицера с требованием
разоружиться. Мы отказались и предупредили, что при пер¬
вой же попытке разоружить нас силой огонь всей нашей ар¬
тиллерии будет открыт по городу и парламенту.А Дроздовского все не было. У многих не только росла
тревога за него, но закрадывались и сомнения. В десять ча¬
сов утра погожего ясного дня, когда мы со всех сторон были
окружены румынами и зловеще сверкало на солнце их и на¬
ше оружие, вдруг показался автомобиль. В нем Дроздовский.
Он как будто бы махал белым платком. Машина останови¬
лась. Толпой, кто только был свободен, мы кинулись к ко¬
мандиру.—	Господа,— радостно сказал Дроздовский, махая лист¬
ком бумаги,— пропуск у меня в руках — дорога свободна.
После обеда мы выступаем.От нашего молодого горячего «ура» задрожали вокзальные
стекла. Дроздовский не мог к нам вернуться вчера — его не
пропустили. Тогда он снова поехал в штаб румынского фрон¬
та и там раздобыл нам пропуск.Мы стали лихорадочно грузиться в эшелоны. 26 февраля
1918 года бригада русских добровольцев полковника Михаила
Гордеевича Дроздовского начала свой поход; я шел фельдфе¬
белем второй офицерской роты. В Кишинев мы пришли эше¬
лонами. Там подождали, пока подойдут последние эшелоны,
и вот — поход начался.Было нас около тысячи бойцов. Никто не знал, что впере¬
ди. Знали одно: идем к Корнилову. Впереди — сотни верст
похода, реки, бескрайние степи, половодье, весенняя грязь и
враги со всех сторон, свои же, русские враги. Впереди — по¬
темневшая от смуты, клокочущая страна, а 1фугом растерян¬
ность, трусость, шкурничество и слухи о разгуле красных, о
падении Дона, о поголовном истреблении на Дону Добро¬
вольческой армии. Мы были совершенно одни, и все-таки
мы шли.Нас вел Дроздовский. Теперь мы узнали, что он окончил
Военную академию, участвовал в японской войне доброволь¬
цем в 34-м Сибирском полку, был ранен, на большой войне
командовал 60-м Замостским пехотным полком, а когда был
начальником штаба 64-й пехотной дивизии, сам повел в Кар¬
патах в атаку два полка и снова был ранен.Дроздовский был выразителем нашего вдохновения, со¬
средоточием наших мыслей, сошедшихся в одну мысль о во¬
скресении России, наших воль, слитых в одну волю борьбы
за Россию и русской победы. Между нами не было политиче¬
ских разнотолков. Мы все одинаково понимали, что больше¬
вики — не политика, а беспощадное истребление самих ос¬
нов России, истребление в России Бога, человека и его сво¬
боды.21
я вижу тонкое, гордое лицо Михаила Гордеевича, смуглое
от загара, обсохшее. Вижу, как стекла его пенсне отблескива¬
ют дрожащими снопами света. В бою или в походе он набе¬
рет, бывало, полную фуражку черешен, а то семечек и всегда
что-то грызет. Или наклонится с коня, сорвет колос, разо¬
трет в руках, ест зерна.В наш поход Дроздовский вышел с одним вещевым меш¬
ком, и нам было приказано не брать с собой никаких чемо¬
данов.Припоминаю один ненастный серый день на походе, ког¬
да несло мартовский снег. Дымилась темная мокрая степь,
дымились люди и кони, колыхавшиеся в тумане, как приви¬
дения. Уныло чавкала под ногами холодная грязь. Я и капи¬
тан Андриевский устроились на подводе под моей буркой.
Снег стал мельче, колючее; сильно похолодало и 6ypia за¬
твердела. Поднялась пурга.Из тумана на нашу подводу нашло высокое привидение.
Это был Дроздовский верхом, в своей легкой содцатской ши-
нелишке, побелевший от снега. Его окутанный паром конь
чихал. Видно было, как устал Дроздовский, как он прозяб,
но для примера он все же оставался в седле.Мы предложили ему немного обогреться у нас под буркой.
Неожиданно Дроздовский согласился. Сено под нами было
теплое и сухое. Мы быстро нагребли ему сена, он лег между
нами, вздохнул и закрыл глаза. Мы на1фыли командира бур¬
кой и еще стали своими спинами согревать его от злющего
ветра. Под мерное качание подводы Дроздовский заснул.
Глухо носилась пурга. Мы с Андриевским побелели от снега,
нас заметало, но мы лежали не шелохнувшись.Дроздовский спал совершенно тихо, его дыхания, как у
ребенка, не было слышно. Он отдыхал. Так он проспал часа
четыре, а когда пробудился, был очень смущен, что заснул на
подводе.У обритых, всегда плотно сжатых губ Дроздовского была
горькая складка. Что-то влекущее и роковое было в нем. Глу¬
бокая сила воли была в его глуховатом голосе, во всех его
сдержанных, как бы затаенных движениях. Точно бы исходил
от него неяркий и горячий свет.Свой известный дневник Дроздовский начал на походе, и
записи его дневника — заветы Дроздовского — сегодня живы
так же, гак и в те дни, когда мы по степям шли на Дон.«Только смелость и твердая воля творят большие дела.
Только непреклонное решение дает успех и победу. Будем же
и впредь, в грядущей борьбе, смело ставить себе высокие це¬
ли, стремиться к достижению их с железным упорством,
предпочитая славную гибель позорному отказу от борьбы».«Голос малодушия страшен, как яд».«Нам остались только дерзость и решимость».22
«Россия погибла, наступило время ига. Неизвестно, на
сколько времени. Это иго горше татарского*^.«Пока царствуют комиссары, нет и не может быть России,
и только когда рухнет большевизм, мы можем начать новую
жизнь, возродить свое отечество. Это символ нашей веры».«Через гибель большевизма к возрождению России. Вот
наш единственный путь, и с него мы не свернем».«Я весь в борьбе. И пусть война без конца, но война до
победы. И мне кажется, что вдали я вижу слабое мерцание
солнечных лучей. А сейчас я обрекающий и обреченный».Обрекающий и обреченный. Он таким и был. Он как буд¬
то бы переступил незримую черту, отделяющую жизнь от
смерти. За эту черту повел он и нас, и, если мы пошли за
ним, никакие страдания, никакие жертвы не могли нас оста¬
новить. Именно в этом путь Дроздовского: «через гибель
большевизма к возрождению России, единственный путь,
наш символ веры».Белая идея не раскрыта до конца и теперь. Белая идея
есть само дело, действие, самая борьба с неминуемыми жерт¬
вами и подвигами. Белая идея есть преображение, выковка
сильных людей в самой борьбе, утверждение России и ее
жизни в борьбе, в неутихаемом порыве воль, в непрекращае-
мом действии. Мы шли за Дроздовским, понимая тогда все
это совершенно одинаково.На походе мы узнали еще о другом отряде добровольцев.
Один полковник собрал его в Измаиле и выступил вслед за
нами. В селе Каменный Брод этот отрдц нас догнал. Изма¬
ильский полковник был невысокого роста, с пристальными
светло-серыми глазами. Он заметно приволакивал ногу. Мы
узнали, что его фамилия Жебрак-Русакевич.Полковник Жебрак был ранен в колено еще на японской
войне, когда был офицером в одном из сибирских полков.
Тогда же он получил орден святого Георгия. На большую
войну он пошел добровольцем, был он военным судьей, но
подал рапорт о зачислении в действующую армию и получил
полк Балтийской дивизии, стоящей тогда по гирлам Дуная.
Он принес нам знамя Балтийской дивизии, морской Андре¬
евский флаг с синим крестом. Андреевский флаг стал полко¬
вым знаменем нашего стрелкового офицерского полка.На походе мы встречали эшелоны германцев и австрий¬
цев, тянувшиеся к югу. Под Каховкой германцы предложили
нам свою помощь. Отличный германский взвод с пулеметом
на носилках уже подошел к нам по глубокому песку. Герман¬
ских пулеметчиков мы поблагодарили, но сказали, что огня
открывать не надо. На паромах мы перевалили через Южный
Буг, а Днепр перешли у 1^овки, с которой нам суждено бы¬
ло встретиться снова, в самом конце нашей борьбы. С корот¬
кого боя мы взяли Акимовку, где уничтожили отряд матро¬23
сов-коммунистов, ехавших эшелоном в Крым. С боя заняли
Росаново и захватили Мелитополь.В Мелитополе мы мобилизовали сапожников и портных,
на складах военно-промышленного комитета нашли запасы
защитного сукна, отлично оделись и обулись. Там же были
сформированы две команды — мотоциклистов-пулеметчиков
и мотоциклистов-разведчиков.Стояла сильная весна. Все купалось в радостном свете. Зе¬
лено-дымная степь звенела, дышала. Это был благословен¬
ный гул жизни, как бы подтверждавший, что и мы все вдем
для одного того, чтобы утвердить в России Благоденствие.И вот после двухмесячного похода, после тысячи двухсот
верст пути появились мы со всей нашей артиллерией и обо¬
зами под Ростовом, точно из самой зеленой степи чудесно
выросло наше воинство.Команде мотоциклистов-разведчиков дано было задание
выяснить силы большевиков в Ростове и установить, где они
сосредоточены. Разведчик-мотоциклист юнкер Анатолий
Прицкер превосходно выполнил боевое задание: по его до¬
кладу была выдвинута куда следует артиллерия, дано направ¬
ление движению войск, и полковник Войналович начал на¬
ступать на Ростов.В страстную субботу, 22 апреля 1918 года, вечером, началась
наша атака Ростова. Мы заняли вокзал и привокзальные улицы.
На вокзале, где от взрывов гремело железо, лопались стекла и
ржали лошади, был убит пулей на перроне доблестный началь¬
ник штаба нашего отряда генерального штаба полковник Вой¬
налович. Он первый со 2-м конным полком атаковал юкзал. За
ним подошла наша вторая офицерская рота. Большевики тол¬
пами потекли на Батайск и Нахичевань.Ночь была безветренная, теплая, прекрасная — воистину
святая ночь. Одна полурота осталась на вокзале, а с другой я
дошел по ночным улицам до ростовского кафедрального со¬
бора. В темноте сухо рассыпалась редкая ружейная стрельба.
На улицах встречались горожане-богомольцы, шедшие к за¬
утрене. С полуротой я подошел к собору; он смутно пылал
изнутри огнями. Выслав вперед разведку, я с несколькими
офицерами вошел в собор.Нас обдало теплотой огней и дыхания, живой теплотой
огромной толпы молящихся. Все лица были освещены снизу,
таинственно и чисто, свечами. Впереди качались, сияя, се¬
ребряные хоругви: крестный ход только что вернулся. С ам¬
вона архиерей в белых ризах возгласил:—	Христос воскресе!Молящиеся невнятно и дружно выдохнули;—	Воистину...Мы были так рады, что вместо боя застали в Ростове
светлую заутреню, что начали осторожно пробираться вперед,24
чтобы похристосоваться с владыкой. А на нас сквозь огни
свечей смотрели темные глаза, округленные от изумления,
даже от ужаса. С недоверием смотрели на наши офицерские
погоны, на наши гимнастерки. Никто не знал, кто мы. Нас
стали расспрашивать шепотом, торопливо. Мы сказали, что
белые, что в Ростове Дроздовский. Темные глаза точно бы
потеплели, нам поверили, с нами начали христосоваться.Я вышел из собора на паперть. Какая ночь, святая тиши¬
на! Но вот загремел, сотрясая воздух, пушечный гром. Со
стороны Батайска стреляет бронепоезд красных. 1Саким
странным показался мне в эту ночь гул пушечного огня, на¬
ходящий шум снардцов.От собора я с полуротой вернулся на вокзал. По улице,
над которой 1ремел пушечный огонь, шли от заутрени люди.
Они несли горящие свечи, заслоняя их рукой от дуновения
воздуха. Легкими огоньками освещало внимательные глаза.На вокзале, куда мы пришли, в зале первого класса теперь
тоже теплились церковные свечи, и от их огней все стало
смутно и нежно. Ростовцы пришли нас поздравлять на вок¬
зал. Здесь были пожилые люди и седые дамы, были девушки
в белых платьях, только что от заутрени, дети, молодежь.
Нам нанесли в узелках куличей и пасок. На некоторых кули¬
чах горели тоненькие церковные свечи. Обдавая весенним
свежим воздухом, с нами христосовались. Все говорили тихо.
В мерцании огней все это было как сон. Тут же, на вокзале,
к нам записывались добровольцы, и рота наша росла с каж¬
дой минутой.В два часа ночи на вокзал приехал Дроздовский. Его об¬
ступили, с ним христосовались. Его сухощавую фигуру среди
легких огней и тонкое лицо в отблескивающем пенсне я тоже
помню, как во сне. И как во сне, необычайном и нежном,
подошла к нему маленькая девочка. Она как бы сквозила
светом в своем белом праздничном платье. На худеньких руч¬
ках она подала Дроздовскому узелок, кажется с куличом, и
внезапно, легким детским голосом, замирающим в тишине,
стала говорить нашему командиру стихи. Я видел, как дрог¬
нуло пенсне Дроздовского, как он побледнел. Он был рас¬
троган. Он поднял ребенка на руки, целуя маленькие ручки.Уже светало, когда вокзал опустел от горожан. А на самом
рассвете большевики подтянули подкрепления из Новочер¬
касска. В те мгновения боя, когда мы несли тяжелые потери,
к Дроздовскому прискакали немецкие кавалеристы. Это были
офицеры германского уланского полка, на рассвете подошед¬
шего к Ростову. Германцы предложили свою помощь. Дроз¬
довский поблагодарил их, но помощь принять отказался.Мы стали отходить на армянское село Мокрый Чалтырь.
На поле у дороги мы встретили германских улан. Все они
были на буланых конях, в сером, и каски в серых чехлах, у25
всех желтые сапоги. Их полк стоял в колоннах. Ветер трепе¬
тал в уланских значках.Когда мы с нашими ранеными проходили мимо, разда¬
лись короткие команды, слегка поволновались кони, пере-
лязгнуло, сверкнуло оружие, и германский уланский полк от¬
дал русским добровольцам воинскую честь. Тогда мы поняли,
что война с Германией окончена.В Мокром Чалтыре в первый день Пасхи командир нашего
офвдерского полка генерал Семенов передал полк новому ко¬
мандиру полковнику Жебраку-Русакевичу. В этот же день до
нас дошли слухи, что в Новочеркасске идет бой между красны¬
ми и восставшими казаками. Полк выступил в Новочеркасск.Когда мы внезапно показались под городом, он уже почти
был оставлен восставшими донцами, державшимися только
на о1фаинах. Красные наступали. На наступающих двинулась
наша кавалерия, бронеавтомобиль и конно-горная батарея.
Нас не ждали ни донцы, ни красные. Наша атака обратила
красных в отчаянное бегство.На третий день Пасхи, 25 апреля 1918 года, Новочеркасск
был освобожден.ЗЕМЛЯ ОБЕТОВАННАЯКак и в другие города, после освобождаемые нами, мы
точно несли с собой весеннее солнце. Солнце всегда было
нашим союзником. Союзником большевиков была зимняя
стужа.Мы вошли в Новочеркасск по приказу донского походно¬
го атамана Попова, когда восставшие казаки еще отбивались
от красных на горевшей от артиллерийского огня Хотунке.
Красных вместе с нами со стороны города атаковало не¬
сколько лихих казачьих сотен, а со стороны Александро-Гру-
шевска подоспел на призыв Попова донской отряд полков¬
ника Семилетова.С офицерской ротой я уже колесил по улицам. Это была
военная хитрость донского командования. Нас было мало, но
мы должны были проходить так, чтобы наше появление в
разных местах города могло создать впечатление, будто бы
нас много.Последний двенадцатичасовой переход всех измотал. Се¬
рые от пыли, с лицами, залитыми потом, мы медленно, но
стройно проходили по улицам. Светлое неистовство твори¬
лось кругом. было истинное опьянение, радость осво¬
бождения. Все это незабвенно. Мы как бы сбросили со всех
темное удушье, самую смерть, все снова увидели, что живы,
свободны, что светит солнце. Наши ряды не раз расстраива¬
лись. Женщины, старики обнимали нас, счастливо рыдали.26
Наш капитан с подчеркнутым щегольством командовал
ротой, сверкали триста двадцать штыков, и, как говорится,
дрожала земля от крепкого шага.—	Христос воскресе! Христос воскресе! — обдавала нас
толпа теплым гулом.—	Воистину Bociq)ece! — отвечали мы дружно.Надо сказать, что особенно строго берегли мы винтовки;
они горели от блеска, всегда были тщательно смазаны. Мага¬
зинную часть, затвор мы хранили как хрупкое со1фовище. На
походе нам разрешалось обматывать магазинную коробку су¬
конками и тряпьем, затвор своей винтовки я, например, об¬
матывал, должен признаться, холщовой штаниной от солдат¬
ских исподников.Не с тряпьем же на винтовках входить в Новочеркасск —
командир роты приказал наши фантастические чехлы снять,
я сунул мою солдатскую штанину в карман.Так мы колесили в тот день по улицам. Кругом улыбаю¬
щиеся, заплаканные лица. Ко мне подошла пожилая дама с
двумя девочками:—	Разрешите с вами похристосоваться.А у меня лицо в поту, и пыль в палец толщиной. Смущен¬
ный, я сунул руку в карман за платком, вытянул эту штани¬
ну, измазанную ружейным маслом, и по рассеянности стал
вытирать ею лицо. Рота заметила мой просак и скромно от¬
вела глаза. А в толпе, вероятно, думали, что так и полагается,
чтобы походный офицер черт знает что вытаскивал из гарма-
нов вместо платка. В общем, я благополучно расцеловался с
юными горожанками.Вечером нам отвели для постоя пустые дортуары Новочер¬
касского девичьего института, так как все казармы в городе
были заняты. В тот, помнится, день я получил в командова¬
ние вторую офицерскую роту. А в институте, в верхних до¬
ртуарах, жило до пятидесяти подростков и девочек, сирот-
институток. Соседство было совершенно нечаянное.Когда мы впервые увидели в зале двух пепиньерок в белых
передниках, промчавшихся по блестящему паркету, они по¬
казались нам трогательным видением. Полковник Жебрак
вызвал к себе командиров и, пощипывая усы, окинул всех
светлыми глазами.—	Господа,— сказал он,— мы все бывалые солдаты. Но
стоянка в девичьем институте на мой, по крайней мере, век
выпадает впервые. Впрочем, каждый из вас, без сомнения,
отлично знает обязанности офицера и джентльмена, которо¬
му оказано гостеприимство сиротами-хозяйками.Мы разместились на ночлег, а на другой день обедали по¬
батальонно в институтской столовой. Сильные, молодые, ос¬
веженные после похода, крепко печатая шаг, тронулись
мы — восемьсот шесть штыков — за командиром батальона в27
институтскую столовую, чувствуя себя в парах если и не инс¬
титутками, то кадетами.—	Стой, на молитву! — послышался голос командира.
Всей грудью мы пропели молитву. Правда, точно к нам вер¬
нулась кадетская юность.С веселым шумом мы расселись за громадными столами.
Уже захрустела кое у кого на зубах поджаристая хлебная кор¬
ка. Обедали мы в три смены. Командир батальона, ротные
командиры и начальница института сидели отдельно, на воз¬
вышении, совершенно так, как воспитатели в столовой ка¬
детского корпуса. Щи и кашу разносили по столам институт¬
ки. Были трогательны эти наклоняющиеся девичьи головы в
мелко заплетенных косах, свежие лица сирот в белоснежных
пелеринках.Седой Жебрак, командир 2-го офицерского стрелкового
полка, был, кажется, самым пожилым среди нас. Он вызывал
к себе общее уважение. В офицерской роте было до двадцати
георгиевских кавалеров, все перераненные, закаленные в огне
большой войны; рядовыми у нас были и бывшие командиры
батальонов, но Жебрак ввел для всех железную дисциплину
юнкерского училища или учебной команды. В этом он был
непреклонен. Он издавал нас заново. Он заставлял переучи¬
вать уставы, мы должны были снова узнать их до самых тон¬
костей. Он сам экзаменовал:—	Господин поручик, обязанности рядового в рассыпном
строю?Иной господин поручик, георгиевский кавалер со шрама¬
ми на лице, начинал мяться, тогда суровый командир прика¬
зывал;—	Растолкуйте ему...Для нас были установлены расписания занятий. Ночью,
после похода, усталые, отбиваясь со всеми силами от могуче¬
го сна, мы торопились прочесть, что следовало наутро знать
по книжному уставу.Пуговица ли, шаг, винтовка — полковник Жебрак видел
все. И он умел себя так поставить, что даже старшие офице¬
ры не решались спрашивать у него разрешения закурить. Все
воинское он доводил до великолепного совершенства. Это
была действительно школа.Роты в Новочеркасске поднимались в половине седьмого,
но ротный командир должен был вставать на час раньше. И
вот среди самого сладкого сна в потемках рассвета слышишь
стук в дверь и настойчивый голос;—	Разрешите войти?Разрешаешь. Входит сам командир и любезно осведомля¬
ется, изволил ли встать ротный командир. Конечно, вылета¬
ешь с койки пулей.Вскоре все хорошо поняли полковника Жебрака, и 2-й28
офицерский стрелковый полк стал образцовым полком, мо¬
жет быть, до того и не бывалым ни в одной армии мира.А на дворе был май. Все так легко, светло: дуновение вет¬
ра в акациях, солнце, длинные тени на провинциальном
бульваре, мягком от пыли, стук калиток, молодой смех, дале¬
кая военная музыка и вечерние зори «с церемонией», торже¬
ственное «Коль славен». Удивительно свежи все эти воспо¬
минания о Новочеркасске, названном в одном из приказов
Дроздовского «нашей землей обетованной».Через неделю после освобождения города донским атама¬
ном избрали генерала Петра Николаевича Краснова. На пло¬
щади, у Кадетской рощи, был большой парад. Наш отрдц по¬
строился на правом фланге.Точно еще стояла пасхальная неделя, так все было празд¬
нично на параде. Командующий Донской армией генерал Де¬
нисов подскакал к нам. По лицу донского генерала мы ви¬
дим, что он не знает, здороваться или нет: а вдруг господа
офицеры не ответят. Ведь по уставу офицеры из строя не
обязаны отвечать на приветствие.—	Здравствуйте, господа,— нерешительно сказал он.—	Здравия желаем, ваше превосходительство! — с подчер¬
кнутой юнкерской лихостью, как один, ответили мы.Генерал ободрился, повеселел. Он поскакал к атаману
Краснову, который уже показался в конце площади верхом
на рослом коне. Краснов направил коня к нашему флангу,
держа руку под козырек. Оркестр заиграл «встречу». Генерал
Денисов подскакал к атаману и, наклоняясь с седла, сказал
довольно громко:—	Они здороваются, ваше превосходительство.Тогда генерал Краснов, все еще держа руку под козырек,
сказал нам приветливо:—	Здравия желаю, господа офицеры.Мы снова загремели в ответ.Отрдц был пропущен церемониальным маршем. Кругом
радостные лица, нам машут платками, бросают белые цветы.Это были удивительные дни подъема. В Новочеркасск
приходило так много добровольцев, что дней через десять мы
смогли развернуться в три батальона. А на нашу вечернюю
поверку, на зорю «с церемонией», стекался весь город.О^дц с оркестром выстраивался на институтском плацу.
Фельдфебели начинали перекличку, потом оркестр играл «Коль
славен». Полк пел молитву. В прекрасный летний вечер, каза¬
лось, весь затихший город стоит с нами на молитве, а когда мы
трогались с плаца, все тихо шли за нами, под старинный егер¬
ский марш, который стал нашим полковым маршем.Помню, как однажды под вечер я вел мою роту в город¬
ской караул. Наши офицерские роты всегда были образцово
строевыми. Идти не в ногу для нас было просто неприличи¬29
ем. Мы шли великолепно. На панели я увидел старика-гене-
рала в поношенной шинели и скомандовал:—	Смирно, господа офицеры!Старик вдруг заплакал, прислонясь к забору. Я подошел
узнать, что с ним. Генерал сказал, что он бывший начальник
Павловского военного училища, что мы его взволновали.—	Ваша рота идет так, как ходила рота Его Величества...Нас было уже тысячи три, но на батальон готовила толькоодна кухня, и вот почему: ровно в полдень мы все расходи¬
лись по частным домам, приглашенные на обеды. В Ново¬
черкасске мы стали всем родными.Никто не думал о том, что ждет нас дальше, точно вот так
и будет длиться эта мирная музыка, милые встречи в провин¬
циальных семьях, прогулки под акациями и пение «Коль сла¬
вен» в светяшиеся вечера.Недели через две в нашем полку начались свадьбы. Что ни
день, то свадьба. За три недели стоянки в Новочеркасске у
нас было сыграно более пятидесяти свадеб. Мы породнились
со всем городом. Какой простой, человеческой, могла бы
быть наша мирная жизнь на русской земле, если бы больше¬
вики не потоптали всю русскую жизнь.К концу стоянки донское командование просило нас ос¬
таться в составе Донской армии. Нам предложили быть Дон¬
ской пешей гвардией. Полковник Дроздовский поблагодарил
за предложение, но приказал нам готовиться к походу на со¬
единение с Добровольческой армией, стоявшей тогда под
станицей Мечетинской.Это было в конце мая. Нашим юным хозяйкам, новочер¬
касским институткам, мы дали прощальный бал. Я не забуду
полонеза, когда полковник Жебрак, приволакивая ногу, шел
в первой паре с немного чопорной начальницей института;
не забуду белые бальные платья институток, такие скромные
и прелестные, и длинные белые перчатки, впервые на де¬
вичьих руках.Бал был торжественным и немного грустным. Я вижу в
полонезе сухопарого рыжеусого Димитраша, с зелеными сме¬
ющимися глазами. Он был безнадежно влюблен во всех инс¬
титуток вместе. Я вижу простые и хорошие русские лица всех
других, слышу смех, голоса. Немногие из них, очень немно¬
гие, остались среди живых.В полночь на балу случилось замешательство: начальница
отослала в спальни младших воспитанниц. Оркестр умолк.
Как бы померкли самые огни люстр. Послышались подав¬
ленные детские рыдания. Лица институток стали белее их на¬
кидок.Никогда мы не видели полковника Жебрака таким вино¬
ватым и растерянным: шутка ли сказать, он просил началь¬
ницу нарушить институтские правила и разрешить малышам30
остаться. Но начальница была непреклонна. Мать двух офи¬
церов — один был убит, а другой, герой, награжденный золо¬
тым оружием, пропал в бою без вести,— начальница была
так же неумолима в институтском распордцке, как Жебрак в
полковом.Просил начальницу и я. Отказ. Я стоял перед седой ста¬
рой дамой в шелковом платье с бриллиантовым вензелем на
плече, как перед командиром полка, во фронт. Она доказы¬
вала мне, что правила нарушать нельзя.—	Так точно, слушаюсь,— только отвечал я.Удивительнее всего, что это и подействовало. Начальница
слегка улыбнулась и внезапно разрешила всем воспитанницам
остаться еще на несколько танцев, а обо мне отозвалась с бла¬
госклонностью — «какой воспитанный капитан»,— вероятно,
за то, что я стоял перед ней во фронт, каблуки вместе.Светлее стали огни, обрадовался оркестр, наши заплакан¬
ные хозяйки положили руки на плечи кавалеров и замелька¬
ли, снова понеслись в танце, обдавая прохладой и шумом.Хромой Жебрак, влюбленный Димитраш, вся наша моло¬
дежь страшно бережно, ступая немного по-журавлиному, во¬
дили в танце малышей, едва перебираюших туфельками, еще
заплаканных, но уже счастливых. Все мы с затаенной пе¬
чалью слушали детский смех на нашем последнем балу.А на рассвете во дворе института поставили аналой, и в
четыре часа утра по опустевшим залам, где еще носился за¬
пах духов, отбивая шаг, мы вышли на плац и в походном
снаряжении стали покоем у аналоя. В ту ночь в институте не
спал никто.Ясная заря над тихой площадью, где был чуть влажен пе¬
сок, щебет птиц. Во всем утренний покой, а полковой ба¬
тюшка читает напутственную в поход молитву. Институтский
плац был полон молодых женщин и девушек с их матерями.
Это были молодые жены и невесты, пришедшие прощаться.
Никто из них не скрывал слез. У аналоя белой стайкой жа¬
лись институтские сироты. Они рыдали над нами безутешно.
Я помню бледное лицо молодого офицера моей роты Шуби¬
на, помню, как он склонился к юной девушке. Все эти дни
Шубин носил куда-то букеты свежих роз, однажды мне даже
приышось посадить его под арест. Он прощался со своей не¬
вестой. Ему, как и ей, едва ли было девятнадцать. Его убили
под Армавиром.Плавно запел егерский марш. Короткие команды. Мы по¬
шли, твердо, с ожесточением отбивая ногу. Скрежетало ору¬
жие, звякали котелки. А мимо нас, как бы качаясь, уходила
толпа, широкий песчаный проспект, низкие дома, длинные
утренние тени, тянувшиеся поперек улицы. Уходил наш по¬
следний мирный дом, земля обетованная, наша юность, ут¬
ренняя заря...31
СУХОВЕЙНас погрузили в вагоны, потом на пароход. В безветрен¬
ное утро мы подошли к станице Мечетинской. В двух стани¬
цах, Мечетинской и Егорлыкской, стояло тогда все, что оста¬
лось от русской армии: Добровольческая армия, только что
вышедшая из испытаний Кубанского похода. Это был конец
мая 1918 года.Запыленные, рота за ротой, подчеркнуто стройно, чтобы
показать себя корниловским добровольцам, входили мы в
станицу. Генерал Алексеев пропустил нас церемониальным
маршем. Мы все с молодым любопытством смотрели на это¬
го маленького сухонького генерала в крохотной к^^анке.Старичок в отблескиваюших очках, со слабым голосом,
недавно начальник штаба самой большой армии в мире, по¬
ведший теперь за собой куда-то в степь четыре тысячи добро¬
вольцев, был для нас живым олицетворением России, армии,
седых русских орлов, как бы снова вылетающих из казацких
степей.Генерал Алексеев снял кубанку и поклонился нашим ря¬
дам.—	Спасибо вам, рыцари духа, пришедшие издалека, чтобы
влить в нас новые силы...Я помню, как говорил генерал Алексеев, что к началу
смуты в русской армии было до четырехсот тысяч офицеров.
Самые русские пространства могли помешать им всем прий¬
ти на его призыв. Но если придет только десятая часть, толь¬
ко сорок тысяч, уже это создаст превосходную новую армию,
в которую вольется тысяч шестьдесят солдат.—	А стотысячной русской армии вполне достаточно, что¬
бы спасти Россию,— сказал генерал Алексеев со слабой
улыбкой, и его очки блеснули.Мы еще раз прошли церемониальным маршем. Он стоял с
кубанкой в руке, слегка склонив седую голову. Точно заду¬
мался. Рядом с ним стоял генерал Деникин; наши старые
офицеры знали, что на большой войне он командовал слав¬
ной Железной 4-й стрелковой дивизией.Добровольцы, участники Кубанского похода, смотрели на
нас с откровенным удивлением, пожалуй, даже с недоверием;
откуда-де такие явились, щеголи, по-юнкерски печатают шаг,
одеты, как один, в защитный цвет, в ладных гимнастерках,
хорошие сапоги.Сами участники Кубанского похода были одеты, надо ска¬
зать, весьма пестро, что называется, по-партизански. В сте¬
пях им негде было достать обмундирование, а мы в нашем
походе шли по богатому югу, где были мастерские и склады.Мы стали в станице Егорлыкской. Там на самой послед¬
ней неделе мая меня вызвали в штаб к полковнику Жебраку.32
я проверил, крепко ли держатся пуговицы на гимнастерке,
хорошо ли оттянут пояс, и отправился в штаб.—	Господин полковник, по вашему приказанию прибыл.—	Здравствуйте, капитан,— озабоченно сказал Жебрак.—
Вот что: хутор Грязнушкин занят большевиками. Главное ко¬
мандование приказало мне восстановить положение. Вместо
казачьей бригады я решил послать туда вашу роту. Вы знаете
почему?—	Никак нет.—	Вторая рота лучшая в полку.—	Рад стараться.—	Имейте в виду, что офицерская рота может отступать и
наступать, но никогда не забывайте, что и то и другое она
может делать только по приказанию.—	Слушаю. Разрешите идти?—	Да. Я буду у вас к началу атаки. До моего приезда не
атакуйте... И вот что еще, Антон Васильевич... В японскую
войну наш батальон, сибирские стрелки, атаковал как-то ки¬
тайское кладбище. Мы ворвались туда на штыках, но среди
могил нашли около ста японских тел и ни одного раненого.
Японцы поняли, что им нас не осилить, и, чтобы не сдавать¬
ся, все до одного покончили с собой. были самураи. Та¬
кой должна быть и офицерская рота.—	Разрешите идти?Жебрак встал, подошел ко мне — он был куда ниже ме¬
ня — и молча пожал мне руку.Я вышел на тихую станичную улицу. Кажется, предстоял
первый настоящий бой в гражданской войне. Я почувствовал
ту особую сухую ясность, какая всегда бывает перед боем.Мои триста штыков Нешумно и быстро подошли к хутору
Грязнушкину. Хутор лежал в низине. Это было для нас удоб¬
но; нас не заметили. Но вот там зашевелились, затрещал ру¬
жейный огонь. Я рассыпал роту в цепь, скомандовал:—	Цепь, вперед!Цепь кинулась с коротким «ура». Застучали пулеметы. С
хутора поднялась беспорядочная стрельба, вой. Но мы уже
ворвались. Грязнушкин был захвачен почти мгновенно. Один
взвод и бронеавтомобиль «Верный» преследовали красных.
Мы заняли холмы впереди хутора. Нам досталось триста
пленных: ободранные, грязные товарищи, бледные от страха,
в расстегнутых шинелях, потные после боя.В атаке был убит поручик Куров, который так беззаботно
танцевал на недавнем балу, так приятно смеялся и пел. Он
лежал на боку, прижавшись щекой к земле; его висок был
черен от крови. &го была наша первая потеря в боях Добро¬
вольческой армии.На хутор пришли наши кубанцы. Я собрал роту. Люди
еще порывисто дышали, смеялись, громко говорили, возбуж¬33
денные атакой. Было за полдень, солнце припекало. Мне до¬
ложили, что едет командир полка.—	Смирно, равнение направо, господа офицеры!Полковник Жебрак уже шел перед рядами, лицо хмурое. Яотрапортовал ему об успешной атаке.—	Но почему вы не исполнили моего приказания?—	Господин полковник?—	Я приказал вам ждать моего приезда, без меня не начи¬
нать боя...Он повысил голос. Он, что называется, распекал меня пе¬
ред строем. Я ответил:—	Господин полковник, начальником здесь был я, обста¬
новка же была такова, что я не мог ждать вашего приезда.Командир пощипывал ус. Потом лицо его просветлело, и
он сказал просто:—	Конечно, вы правы, капитан. Простите меня. Я погоря¬
чился...В тот же день от хутора Грязнушкина мы вернулись в ста¬
ницу Егорлыкскую, на старые квартиры, а через несколько
дней выступили оттуда во второй Кубанский поход.Мы стали пробиваться от станицы к станице. Бои разго¬
рались. Как будто степной пожар все чаще прорывался язы¬
ками огня, чтобы слиться в одно громадное пожарище. Граж¬
данская война росла. Похудевшие, темные от загара, с пыт¬
ливыми глазами, всегда настороженные, всегда с ясной голо¬
вой, мы шли, порывисто дыша, от боя к бою, в огне. Между
нами уже запросто ходила смерть, наша постоянная гостья.В самом конце мая мы атаковали село Торговое. Под ог¬
нем красных два наших батальона лежали под селом в цепи.
Огонь был бешеный, а солнце немилосердно жгло нам за¬
тылки. Дали сигнал готовиться к атаке. Вдруг мы увидели,
что к нам в цепь скачут с тыла три всадника.Огонь стал жаднее, красные били по всадни11ам. С весе¬
лым изумлением мы узнали полковника Жебрака на крутоза¬
дом сером жеребце. Его укороченная нога не касалась стре¬
мени, с ним скакало два ординарца. Командир дал шпоры и
вынесся вперед, за цепи. Он 1футо повернул к нам коня. Два
батальона смотрели на него с радостным восхищением.—	Господа офицеры! — бодро крикнул Жебрак.— За
мной, в атаку! Ура! — и поскакал с ординарцами вперед.Все поднялись; три всадника вспыхивали на солнце. Мы
захватили село Торговое с удара.Все эти ночи и дни, все бои, когда мы шли в огонь во
весь рост, все эти лица в поту и в грязи, сиплое «ура», тяже¬
лое дыхание, кровь на высохшей траве, стоны раненых — все
это вспоминается мне теперь вместе с порывами сухого и
жаркого ветра из степи: его зовут, кажется, суховеем.Я помню, как в бою под Великокняжеской, когда я под¬34
водил мою роту к железнодорожному мосту, в окне стороже¬
вой будки блеснул шейный орден святого Георгия. Я понял,
что там Главнокомандующий, так как ордена святого Георгия
третьей степени тогда в Добровольческой армии, кроме как у
генерала Деникина, не было ни у кого. Я скомандовал роте:—	Смирно! Равнение направо!В том бою под Великокняжеской был убит мой боевой то¬
варищ, мой друг, командир четвертой донской сотни, офицер
гвардейской казачьей бригады есаул Фролов. Ловкий, поджа¬
рый, как будто весь литой, он был знаменитым джигитом, с
красивым молодечеством, с веселым удальством, какого, кро¬
ме казаков, нет, кажется, ни у кого на свете.Мы заняли Великокняжескую, Николаевскую, Песчанокоп-
скую, подошли к Белой Глине и под Белой Глиной натолкну¬
лись на всю 39-ю советскую дивизию, подвезенную с Кавказа.
Ночью полковник Жебрак сам повел в атаку 2-й и 3-й батальо¬
ны. Цепи попали под пулеметную батарею красных. Это было
во втором часу ночи. Наш 1-й батальон был в резерве. Мы
прислушивались к бою. Ночь кипела от огня. Ночью же мы уз¬
нали, что полковник Жебрак убит со всеми Ч1шами его штаба.На рассвете поднялся в атаку наш 1-й батальон. Едва све¬
тало, еще ходил туман. Командир пулеметного взвода 2-й ро¬
ты поручик Мелентий Димитраш заметил в утренней мгле
цепи большевиков. Я тоже видел их тени и перебежку в тума¬
не. Красные собирались нас атаковать.Димитраш — он почему-то был без фуражки, я помню,
как ветер трепал его рыжеватые волосы, помню, как сухо
светились его зеленоватые рысьи глаза,— вышел с пулеметом
перед нашей цепью. Он сам сел за пулемет и открыл огонь.
Через несколько мгновений цепи красных легли. Димитраш с
его отчаянным, дерзким хладнокровием был удивительным
стрелком-пулеметчиком. Он срезал цепи красных.Корниловцы уже наступали во фланг Белой Глины. Мы
тоже пошли вперед. 39-я советская дрогнула. Мы ворвались в
Белую Глину, захватили несколько тысяч пленных, груды пу¬
леметов. Над серой толпой пленных, над всеми нами дрожал
румяный утренний пар. Поднималась заря. Багряная, яркая.Потери нашего полка были огромны. В ночной атаке 2-й
и 3-й батальоны потеряли больше четырехсот человек. Семь¬
десят человек было убито в атаке с Жебраком, многие, тяже¬
ло раненные, умирали в селе Торговом, куда их привезли. Ре¬
дко кто был ранен одной пулей — у каждого три-четыре
ужасные пулевые раны. Это были те, кто ночью наткнулся на
пулеметную батарею красных.В поле, где только что промчался бой, на целине, зарос¬
шей жесткой травой, утром мы искали тело нашего команди¬
ра полковника Жебрака. Мы нашли его среди тел девяти
офицеров его верного штаба.35
Командира едва можно было признать. Его лицо, почер¬
невшее, в запекшейся крови, было размозжено прикладом.
Он лежал голый. Грудь и ноги были обуглены. Наш коман¬
дир был, очевидно, тяжело ранен в атаке. Красные захватили
его еще живым, били прикладами, пытали, жгли на огне. Его
запытали. Его сожгли живым. Так же запытали красные и
многих других наших бойцов.В тот глухой предгрозовой день, когда полк принял малень¬
кий и спокойный, с ясными глазами полковник Витковский,
мы хоронили нашего командира. Грозные похороны, давящий
день. Нам всем как будто не хватало дыхания. Над степью ку¬
рился туман, блистало жаркое марево. Далеко грохотал гром.В белых, наскоро сбитых гробах двигались перед строем по¬
лка наш комацдир и семьдесят его офицеров. Телеги скрипели.
Над мокрыми лошадьми вился прозрачный пар. Оркестр глухо
и тягостно бряцал «Коль славен». Nfcj стояли на караул. В сте¬
пи ворочался глухой гром. Необычайно суровым показался нам
наш егерский марш, когда мы тронулись с похорон.В тот же день, туг же на жестком поле, пленные 1фасно-
армейцы были рассчитаны в первый солдатский батальон
бригады.Ночью ударила гроза, сухая, без дождя, с вихрями пыли. Я
помню, как мы смотрели на узоры молнии, падающие по
черной туче, и как наши лица то мгновенно озарялись, то
гасли. Эта грозовая ночь была знамением нашей судьбы,
судьбы белых бойцов, вышедших в бой против всей тьмы с ее
темными грозами.Если бы не вера в Дроздовского и в вождя белого дела ге¬
нерала Деникина, если бы не понимание, что мы бьемся за
человеческую Россию против всей бесчеловечной тьмы, мы
распались бы в ту зловещую ночь под Белой Глиной и не
встали бы никогда.Но мы встали. И через пять суток, ожесточенные, шли в
новый бой на станицу Тихорецкую, куда откатилась 39-я со¬
ветская. В голове шел 1-й солдатский батальон, наш белый
батальон, только что сформированный из захваченных крас¬
ных. Среди них не было старых солдат, но одни заводские
парни, чернорабочие, бывшие красногвардейцы. Любопытно,
что все они радовались плену и уверяли, что советчина со
всей комиссарской сволочью им осточертела, что они поня¬
ли, где правда.Вчерашние красногвардейцы первые атаковали Тихорец¬
кую. Атака была бурная, бесстрашная. Они точно красова¬
лись перед нами. В Тихорецкой 1-й солдатский батальон оп¬
рокинул красных, переколол всех, кто сопротивлялся. Солда¬
ты батальона сами расстреляли захваченных ими комиссаров.Дроздовский благодарил их за блестящую атаку. Тогда же
солдатский батальон был переименован в 1-й пехотный сол¬36
датский полк. Позже полку было передано знамя 83-го пе¬
хотного Самурского полка, и он стал именоваться Самур-
ским. Много славного и много тяжкого вынесли самурцы на
своих плечах в тражданской войне. Бои под Армавиром, под
Ставрополем, когда ими командовал израненный и доблест¬
ный полковник Шаберт, бои в Каменноугольном районе, все
другие доблестные дела самурцев не забудутся в истории
гражданской войны.В ту ночь под Белой Глиной как бы открывалась наша
судьба, но по-иному открылась судьба белых в бою под Ти¬
хорецкой, когда цепи вчерашних красных сами шли на крас¬
ных в штыки, сами уничтожали комиссаров. Так еще и со¬
вершится.Наша маленькая армия от боя к бою пробивалась вперед.
В армии было всего три бригады. В первой бригаде — наше
сердце, корниловцы, с 1-м конным офицерским полком, ко¬
торый после смерти генерала Алексеева стал именоваться
Алексеевским. Во второй бригаде — марковцы с 1-м офицер¬
ским полком, в третьей бригаде — дроздовцы со 2-м офицер¬
ским полком, 2-м конным офицерским полком и самурцами.
С бригадами были казачьи пластунские батальоны, а все кон¬
ные 1шзачьи части были в бригаде генерала Эрдели.Под Кореневкой Сорокин со своей армией вышел к нам в
тыл. Он едва не перерезал Добровольческую армию пополам.
Вспоминаю в бою под Кореневкой командира третьего взво¬
да поручика Вербицкого, светловолосого, сероглазого, со све¬
жим лицом. Я был у его взвода, на левом фланге. Конница
Сорокина во мгле пыли понеслась на взвод.Вербицкий стал командовать металлическим резким голо¬
сом.—	По кавалерии, пальба взводом...Конница Сорокина идет на карьере, уже слышен сухой
топот.—	Отставить! — внезапно командует Вербицкий, и я слы¬
шу его окрик. — Поручик Петров, два наряда не в очередь...01изывается, поручик Петров, по прозвищу Медведь,
своей поспешностью испортил стройность ружейного при¬
ема. А конница в нескольких сотнях шагов. Снова с ледяным
хладно1дювием команда Вербицкого.—	По кавалерии, пальба...Кавалерию отбили. В тяжелых боях мы разметали Сороки¬
на. В том бою под Кореневкой, 16 июля, я был впервые ра¬
нен в гражданской войне. После трех немецких пуль русская
пуля угодила мне в кость ноги. Рана была тяжелая.Ночью был ранен командир первого батальона, и нас обо¬
их отправили в околоток, оттуда в лазарет. Нас уговаривали
ехать в Ростов, но мы, как и каждый дроздовец, стремились
в свою землю обетованную, в Новочеркасск, о котором хра-37
НИЛИ светлую и благодарную память. Мы туда и тронулись,
хотя все лазареты были там переполнены и недоставало вра¬
чей. У меня были сильные боли, потом как будто полегчало.Все эти ночи и дни, атаки и ipoM над степью, и наши ли¬
ца, обожженные солнцем и жалящей пылью, и наше сиплое
«ура» — все это вспоминается мне теперь с порывами жарко¬
го степного суховея.СМЕРТЬ ДРОЗДОВСКОГОКомандир первого батальона и я добрались до Новочер¬
касска. Прежде всего мы решили навестить наших майских
хозяек, институток. Оба на костылях, мы подъехали на из¬
возчике к скромному подъезду девичьего института. Мы вез¬
ли с собой огромную корзину пирожных, за которую отдали
все, что у нас было.На подъезде швейцар, старый солдат с седыми баками и в
медалях, нам сказал:—	Извините, господа офицеры, но у нас приемные дни
только по средам и воскресеньям.Мы и забыли, что фронт от Новочеркасска откатился, что
в институте идут самые мирные занятия. Сказали швейцару,
чтобы передал записку начальнице.—	Не приказано принимать никаких записок,— ответил
швейцар.А извозчик уже вносит в приемную корзину с пирожны¬
ми. На верхней площадке показалась дежурная пепиньерка в
сером платье. Она сбежала ниже, узнала нас, от изумления
присела на ступеньку, раздув платье воздушным шаром, по¬
том умчалась обратно.Мы стояли в прихожей слепа удивленные такой встречей.
Тут на институтской лестнице показалось шествие, не только
кричащее, но и визжащее, во главе с инспектрисой. Все что-
то радостно кричали, хлопали в ладоши, прыгали вокруг нас.
Мы твердо стояли на костылях во всем этом гаме.Начальница института встретила нас как своих сыновей.
Она едва скрывала слезы. Занятия были прерваны. Корзину
торжественно внесли в столовую, и детвора в мгновение oia
прикончила пирожные.Я стал довольно беспечно путешествовать на костылях по
всему Новочеркасску, хотя моя нога ныла все упорнее. Рана
воспалилась. Мне хотелось вернуться к тому чувству мирного
отдыха, которое все мы здесь испытали, хотелось забыть не¬
давние бои, недавние смерти.Вскоре к нам приехал Мелентий Димитраш. Через несколь¬
ко дней после меня он был ранен в голову. Его рысий глаз де¬
рзко и весело сверкал из-под повязки. Я всей душой был рад38
приезду боевого товаршца. Приехала на свидание и моя мать,
которую я не видел так долго. Она стала совершенно седой.Мать привезла кучу денег, по тогдашним временам целое
состояние, и мы, три мушкетера, беспечно зажили в Ново¬
черкасске. Свободных коек в госпиталях не было. Мы лечи¬
лись и жили в «Петербургской гостинице».Однажды утром в мою дверь постучали. Вошел адъютант
Дроздовского подполковник Николай Федорович Кулаков-
ский. Он привез мне от Дроздовского два письма. Одно —
«предписание капитану Туркулу немедленно с получением
сего выбыть в Ростов для лечения в хирургическую клинику
профессора Напалкова», другое — частное письмо от Михаи¬
ла Гордеевича, в котором он указывал, что мое присутствие в
полку до крайности необходимо, и дружески, но крепко жу¬
рил меня за то, что я дурно лечу ногу.Я просил Кулаковского повременить хотя бы день. Отказ,
притом с металлическим польским акцентом. Тогда я предло¬
жил вместе позавтракать. Согласие, но все равно в тот же
день я простился с матерью и в казенном автомобиле по
предписанию выехал с Кулаковским в Ростов. Оба мои сожи¬
теля по гостинице тогда же вернулись в полк.Помню, как Николай Федорович шутил, что конвоирует
меня под профессорский арест. Помню его лицо, освещенное
мелькающим солнцем, как он щурится от ветра. Необычен
конец этого офицера: в 1932 году он был по ошибке застре¬
лен в Болгарии македонцами. Убийцы приняли Кулаковского
за другого.Профессор Напалков, грубый с виду хирург, большой друг
Дроздовского, принялся за меня в клинике неумолимо. Меня
раздели и уложили. Все мои вещи были заперты в шкаф, а
ключ от шкафа пасмурный профессор унес с собой. Так, за¬
пертым в клинике, мне пришлось пролежать три месяца, и
если бы не профессорский арест и не строгое лечение, ногу
мне, вероятно, отхватили бы.Только к концу декабря 1918 года я мог снова ходить,
правда, одна нога в сапоге, другая еще в валенке. Я отчаянно
скучал в ростовской клинике. Профессор обещал меня выпи¬
сать, я стал собираться в полк, но узнал, что в Ростов везут
Дроздовского. Михаил Гордеевич был ранен 31 октября 1918
года под Ставрополем, у Иоанно-Мартинского монастыря.
Рана пустячная, в ногу. Капитан Тер-Азарьев, снимавший
вместе с другими офицерами Дроздовского с коня, рассказы¬
вал, что рана не вызывала ни у кого тревоги: просто поцара¬
пало пулей. Все так и думали, что Дроздовский вскоре вер¬
нется к командованию.Но рана загноилась. В Екатеринодаре он перенес несколь¬
ко операций, после которых ему стало хуже. Он очень стра¬
дал и сам просил перевезти его в Ростов к профессору На¬39
палкову. В Ростове было более пятвдесяти раненых дроздов-
цев. Я собрал всех, кто мог ходить, и мы поехали на вокзал.Дроздовского привезли в синем вагоне кубанского атама¬
на. Я вошел в купе и не узнал Михаила Гордеевича. На койке
полулежал скелет — так он исхудал и пожелтел. Его голова
была коротко острижена, и потому, что запали щеки и заост¬
рился нос, вокруг его рта и ввалившихся глаз показалось те¬
перь что-то горестное, орлиное.Я наклонился над ним. Он едва улыбнулся, приподнял
исхудавшую руку. Он узнал меня.—	Боли,— прошептал он.— Только не в двери. Заденут...
У меня нестерпимые боли.Тогда я приказал разобрать стенку вагона. Железнодорож¬
ные мастера работали почти без шума, с поразительной лов¬
костью. На руках мы вынесли Дроздовского на платформу.
Подали лазаретные носилки. Мы понесли нашего командира
по улицам. Раненые несли раненого.Весть, что несут Дроздовского, мгновенно разнеслась по
городу. За нами все гуще, все чернее стала стекаться толпа.
На Садовой улице показалась в пешем строю гвардейская ка¬
зачья бригада, лейб-казаки в красных и лейб-атаманцы в си¬
них бескозырках. Мы приближались к ним. Враз выблеснули
шашки, замерли чуть дрожа: казаки выстроились вдоль тро¬
туара. Казачья гвардия отдавала честь нашему командиру.Тысячными толпами Ростов двигался за нами, торжествен¬
ный и безмолвный. Иногда я наклонялся к желтоватому лицу
Михаила Гордеевича. Он был в полузабытье, но узнавал меня.—	Вы здесь?—	Так точно.—	Не бросайте меня...—	Слушаю.Он снова впадал в забытье. Когда мы внесли его в клини¬
ку, он пришел в себя, прошептал:—	Прошу, чтобы около меня были мои офицеры.Раненые дроздовцы, для которых были поставлены у дверейдва кресла, несли с того дня бессменное дежурство у его палаты.Михаила Гордеевича оперировали при мне. Я помню бе¬
лые халаты, блестящие профессорские очки, кровь на белом
и среди белого орлиное, желтоватое лицо Дроздовского. Я
помню его бормотанье:—	Что вы мучаете меня... Дайте мне умереть...—	Если не пойдет выше, он останется жив,— сказал мне
после операции профессор Напалков.Дроздовскому как будто стало легче. Он пришел в себя.
Тонкая улыбка едва сквозила на измученном лице, он мог
слегка пожать мне руку своей горячей рукой.—	Поезжайте в полк,— сказал он едва слышно.— Позд¬
равьте всех с Новым годом. Как только нога заживет, я вер¬40
нусь. Напалков сказал, ничего, с протезом можно и верхом.
Поезжайте. Немедленно. Я вернусь...Одна нога в сапоге, другая в валенке, я немедленно пое¬
хал в полк. Это было в самом конце декабря. Полк стоял в
Каменноугольном районе, в Никитовке-Горловке. Я приехал
голодный, иззябший; еще на ростовском вокзале у меня вы¬
тащили последние деньги, и я ехал без копейки. Немедленно.А 1 января 1919 года, в самую стужу, в сивый день с ледя¬
ным ветром, в полк пришла телеграмма, что генерал Дроздов-
ский скончался. Он к нам не вернулся. Во главе депутации с
офицерской ротой я снова выехал в Ростов. Весь город своим
гарнизоном участвовал в перенесении тела генерала Дроздов-
ского в поезд. Михаила Гордеевича, которому еще не было со¬
рока лет, похоронили в Екатеринодаре. Позже, когда мы отхо¬
дили на Новороссийск, мы ворвались в Екатеринодар, уже за¬
нятый красными, и с боя взяли тело нашего вождя.Разные слухи ходили о смерти генерала Дроздовского. Его
рана была легкая, неопасная. Вначале не было никаких при¬
знаков заражения. Обнаружилось заражение после того, как
в Екатеринодаре Дроздовского стал лечить один врач, потом
скрывшийся. Но верно и то, что тогда в Екатеринодаре, го¬
ворят, почти не было антисептических средств, даже йода.После смерти Дроздовского 2-й офицерский полк, в кото¬
ром я имел честь командовать 2-й ротой, получил шефство и
стал именоваться 2-м офицерским генерала Дроздовского пол¬
ком.Так стали мы дроздовцами навсегда.Дроздовцев, как и всех наших боевых товарищей, создала
наша боевая, наша солдатская вера в командиров и вождей
русского освобождения. В Дроздовского мы верили не мень¬
ше чем в Бога. Вера в него была таким же само собой понят¬
ным, само собой разумеющимся чувством, как совесть, долг
или боевое братство. Раз Дроздовский сказал — так и надо и
никак иначе быть не может. Приказ Дроздовского бьш для
нас ни в чем не оспоримой, несомненной правдой.Наш командир был живым средоточием нашей веры в со¬
вершенную правду нашей борьбы за Россию. Правда нашего
дела остается для нас всех и теперь такой само собой понятной,
само собой разумеющейся, как дыхание, как сама жизнь.Шестьсот пятьдесят дроздовских боев за три года граждан¬
ской войны, более пятнадцати тысяч дроздовцев, павших за
русское освобождение, так же как бои и жертвы всех наших
боевых товарищей, были осуществлением в подвиге и в кро¬
ви святой для нас правды.Не будь в нас веры в правоту нашего боевого дела, мы не
могли бы теперь жить. Служба истинного солдата продолжа¬
ется везде и всегда. Она бессрочна, и сегодня мы так же го¬
товы к борьбе за правду и за свободу России, гак и в девят¬41
надцатом году. Полнота веры в наше дело преображала каж¬
дого из нас. Она нас возвышала, очищала. Каждый как бы
становился носителем обшей правды. Все пополнения, при¬
ходившие к нам, захватывало этим вдохновением.Мы каждый день отдавали кровь и жизнь. Потому-то мы
могли простить жестокую жебраковскую дисциплину, даже
грубость командира, но никогда и никому не прошалн шат¬
кости в огне. Когда офицерская рота шла в атаку, командиру
не надо было оборачиваться и смотреть, как идут. Никто не
отстанет, не ляжет. Все идут вперед, и раз цепь вперед, ко¬
мандиры всегда впереди: там командир полка, там командир
батальона.Атаки стали нашей стихией. Всем хорошо известно, что
такие стихийные атаки дроздовцев, без выстрела, во весь
рост, сметали противника в повальную панику.Наши командиры несли страшный долг. Как Дроздовский,
они были обрекающими на смерть и обреченными. Всегда, да¬
же в мелочах жизни, они были живым примером, живым вдох¬
новением, олицетворением долга, правды и чести.Потому-то и были возможны такие, например, случаи: ко
мне, когда я уже командовал полком, после боя пришел один
ротный командир, превосходный офицер, храбрец, георгиев¬
ский кавалер.—	Господин полковник,— сказал он,— отрешите меня от
роты.—	Но почему?—	Господин полковник, я лег в атаке. Подойти к роте
больше не могу. Стыдно.И я должен был его отрешить...Когда шла в бой офицерская рота, когда я чувствовал, как
пытливо смотрят на меня двести пар глаз, я понимал один
немой вопрос:—	А каков-то ты будешь в огне?В огне спадают все слова, мишура, декорации. В огне ос¬
тается истинный человек, в мужественной силе его веры и
правды. В огне остается последняя и вечная истина, какая
только есть на свете, божественная истина о человеческом
духе, попирающем саму смерть.Таким истинным человеком был Дроздовский.Жизнь его была живым примером, сосредоточением на¬
шего общего вдохновения, и в бою Дроздовский бьш всегда
там, где, как говорится, просто нечем дышать.Как часто его просили уйти из огня; роты, лежащие в це¬
пи, 1фичали ему;—	Господин полковник, просим вас уйти назад...Помню я, как и под Торговой Дроздовский в жестоком огнепошел во весь рост по цепи моей роты. По нему загоготали пу¬
леметы красных. Люди, почерневшие от земли, с лицами, зали¬42
тыми грязью и потом, поднимали из цепи головы и молча про¬
вожали Дроэдовского глазами. Потом стали кричать, Дроэдов-
ского просили уйти. Он шел как будто не слыша.Понятно, что никто не думал о себе. Все думали о Дроз-
довском. Я подошел к нему и сказал, что рота просит его
уйти из огня.—	Так что же вы хотите? — Дроздовский обернул ко мне
тонкое лицо.Он был бледен. По его впалой щеке струился пот. Стекла
пенсне запотели, он сбросил пенсне и потер его о френч. Он
все делал медленно. Без пенсне его серые запавшие глаза ста¬
ли строгими и огромными.—	Что же вы хотите? — повторил он жестко.— Чтобы я
показал себя перед офицерской ротой трусом? Пускай все
пулеметы бьют. Я отсюда не уйду.До атаки еше оставалось время. Под огнем я медленно
шел с ним вдоль цепи, и незаметно для него мы дошли до
железнодорожной насыпи и сели в пыльную траву. В эту ми¬
нуту показался Жебрак.Атака на Торговую началась. Дроздовский встал снова.
Его пенсне сверкнуло снопами лучей.И всегда я буду видеть Дроздовского именно так, во весь
рост среди наших цепей, в жесткой, выжженной солнцем
траве, над которой кипит, несется пулевая пыль.Смерть Дроздовского? Нет, солдаты не умирают. Дроздов¬
ский жив в каждом его живом бойце.ПУРГАПосле похорон нашего командира я вернулся в полк, сто¬
явший в Каменноугольном районе. Я получил в командова¬
ние первый офицерский батальон. После смерти Дроздовско¬
го у всех в полку было чувство подавленной горечи. Ни пе¬
сен, ни смеха. Кяк будто все постарели. Начинался жестокий
девятнадцатый год.В глухой зимний день я работал один до позднего времени
в штабе батальона. Вдруг слышу знакомый голос:—	Ваше высокоблагородие, разрешите войти?Я и глазам не поверил: входит, по уставу, ефрейтор Кури¬
цын; подтянут, рыжие волосы расчесаны, усы нафабрены,
но, кажется, слегка пьян.Ефрейтор Курицын, мой вестовой с большой войны, ос¬
тался, как я уже рассказывал, в Тирасполе у моей матери. Те¬
перь мой «верный Ричарда», Иван Филимонович, приехал
служить со мной «как допрежде на Карпатах» и покидать ме¬
ня больше не желал. Он привез мне вести о матушке и все
домашние новости.43
Из переданных писем я узнал о конце моего брата Нико¬
лая. Нечто лермонтовское, романтическое, было для меня
всегда в фигуре и в жизни моего младшего брата. Сибирский
стрелок, бесстрашный офицер, георгиевский кавалер, он в
1917 году лечился в Ялте после ранения в грудь. Это было его
третье ранение в большой войне.В Ялте — узнал я из писем — во время восстания против
большевиков Николай командовал восставшими татарами.
Он был ранен на улице, у гостиницы «Россрш». Женщина,
которую мой брат любил, подобрала его там и укрыла на
своей даче. Она отвезла его в госпиталь, стала ходить за ним
сиделкой.Тогда-то пришел в Ялту крейсер «Алмаз» с матросами. В
Ялте начались окаянные убийства офицеров. Матросская
чернь ворвалась в тот лазарет, где лежал брат. Толпа глуми¬
лась над ранеными, их пристреливали на койках. Николай и
четверо офицеров его палаты, все тяжело раненные, забарри¬
кадировались и открыли ответный огонь из револьверов.Чернь изрешетила палату обстрелом. Все защитники были
убиты. «Великая бескровная» ворвалась. В дыму, в крови оз¬
веревшие матросы бросились на сестер и на сиделок, бывших
в палате. Чернь надругалась и над той, которую любил мой
брат.За этими письмами я думал о моей матери и о невесте
Николая. В дни глубокой горечи и раздумий я понял, что все
матери и невесты замучены в России и что подняли мы борь¬
бу не за одну свободную русскую жизнь, но и за самого че¬
ловека.В те горькие дни не раз утешал меня, вольно или неволь¬
но, мой ефрейтор Курицын, который принес с собою воздух
покинутого дома, воспоминания о матери, о брате. До глу^-
кой ночи толковали мы с ним о наших далеких, о наших че¬
ловеческих временах. Курицын, впрочем, вскоре по старой
привычке начал, что называется, зашибать, и иногда до того,
что просто не стоял на ногах.За такие солдатские грехи мне приходилось отправлять
почтенного Ивана Филимоновича под винтовку. Он стоит
под винтовкой, а сам горько плачет. Конечно, я с Иваном
Филимоновичем довольно скоро мирился.У Курицына была непоколебимая солдатская вера в мою
счастливую звезду. Если я шел в бой, то, по его разумению,
непременно будет победа. Позже, когда мы заняли Бахмут,
остановились мы там на пивоваренном заводе. Я был в бою,
а Курицын без помехи глушил на заводе пиво. К Бахмуту
прорвались большевики. В городе заметались, вот-вот подни¬
мется паника, Курицын же продолжал спокойно осушать бо¬
чонок; кони у него расседланы и вещи не собраны.Бахмутцы кинулись к нему с расспросами.44
—	Будьте благонадежны,— покручивая рыжие усы, успо¬
каивал всех этот новый Бахус.— Уж я вам готорю, что ничего
не случится, когда Сам в бой поехал.Иван Филимонович, как и солдаты, называл меня Самим.Действительно, большевиков мы благополучно расшибли,
и к часу ночи я вернулся на завод. Там все было освещено. В
зале нас ждала толпа гостей и обильный праздничный ужин.
В толпе штатских я заметил Курицына. Он был нагружен
окончательно.—	Ты, братец, пьян,— сказал я, проходя.—	Никак нет, господин полковник.Он пошатнулся, но встал по уставу. От его рыжих волос
выпитое пиво, казалось, валило паром.—	Да ты посмотри на себя в зеркало...Мне пришлось пообещать отправить Ивана Филимонови¬
ча утром под винтовку часа на три, но за него вступились
все — хозяева и гости. Они-то и рассказали, как один Кури¬
цын, 01фуженный пивными бочками, своим невозмугимым
спокойствием остановил бахмугскую панику.Ефрейтор Курихщн как обещался верно служить, так и
служил до конца. В Каменноугольном районе Ивана Фили¬
моновича свалил сыпняк. Ослабевшее сердце не выдержало,
и верный ефрейтор отдал Богу содцатскую душу.Всю тяжкую зиму девятнадцатого года мы бились в Ка¬
менноугольном районе за каждый клочок земли. Это было
какое-то топтание в 1фови. Мы точно таяли с каждым днем.
Нашим верным союзником было солнце. В солнечное время
мы могли маневрировать. Одним маневрированием мы по¬
беждали красных. Метели и вьюги, пурга, всегда были наши¬
ми врагами. Нет ничего глуше, ничего безнадежнее русской
метели, когда кажется, что исчезает все, весь мир, жизнь, и
смыкается кругом воющая тьма.Как часто смыкалась вокруг нас русская тьма. Железный
ветер скрежетал в голом поле. Колючий снег бил в лицо.
Снег заносил сугробами наших мертвецов. Мы были одни, и
нас было немного в студеной тьме. Вся Россия как будто бы
исчезла в метели, онемела, и отзывалась она нам волчьим
воем 1фасных, их залпами, одним страшным гулом пустоты.
Нет ничего глуше, ничего безнадежнее русской вьюги.В зимних боях мы измотались. Потери доходили до того,
что роты с двухсот штыков докатывались до двадцати пяти.
Бывало и так, что наши измотанные взводы по семь человек
отбивали в потемюх целые толпы красных. Все ожесточели.
Все знали, что в плен нас не беруг, что нам нет пощады. В
плену нас расстреливали поголовно. Если мы не успевали
унести раненых, они пристреливали себя сами.26 января 1919 года в самой мгле метели 2-я рота моего
батальона поручика Мелентия Димитраша сбилась с дорога и45
оказалась у красных в тылу. С тяжелыми потерями люди
пробились назад. Димитраша с ними не было.—	Где командир роты? — спросил я.Лица иззябших людей, как и шинели, были покрыты ине¬
ем. Среди них были раненые. От стужи кровь почернела, за¬
тянулась льдом. Все были окутаны морозным паром. Они уг¬
рюмо молчали.—	Где командир роты?Фельдфебель штабс-капитан Лебедев выступил вперед и
хмуро сказал:—	Он не захотел уходить.Тогда стали застуженными голосами рассказывать, как
Димитраш был ранен, тяжело, кажется в живот. Красные на¬
седали; рота была окружена. Димитраша подняли. Первой
пьггалась нести его доброволица Букеева, дочь офицера, сра¬
жавшаяся в наших рядах. В пурге выли красные, они стреля¬
ли со всех сторон по сбившейся роте. Тогда Димитраш при¬
казал его оставить, приказал опустить его у пулемета. Над
ним столпились, не уходили.—	Исполнять мои приказания! — крикнул Димитраш и
стукнул ладонью по мерзлой земле; — Я остаюсь. Я буду при¬
крывать отступление. Извольте отходить.Рота заворчала, люди не подчинялись. Зеленоватые глаза
Димитраша разгорелись:—	Исполнять мои приказания!Тогда мало-помалу рота потянулась в снеговой туман. За
ними лязгал пулемет Димитраша. Цепи, полуслепые от снега,
пробивались в пурге. Все дальше, все глуше такал и лязгал
пулемет Димитраша.Цепь пробилась. Я помню, как принесли доброволицу Бу-
кееву, суровую, строгую девушку, нашу соратницу. В бою она
отморозила себе обе ноги. Позже она застрелилась в Крыму,
в немецкой колонии Молочная.Туда, где оставался с пулеметом раненый Димитраш, была
послана резервная рота. Пулемет Димитраша уже смолк. Все
молчало в темном поле. Среди тел, покрытых инеем и зале¬
деневшей кровью, мы едва отыскали Димитраша. Он был ис¬
колот штыками, истерзан. Я узнал его тело только по обледе¬
невшим рыжеватым усам и подбородку. Верхняя часть голо¬
вы до челюсти была сорвана. Мы так и не нашли ее в тем¬
ном поле, где курилась метель.Вместе с поручиком Димитрашем смертью храбрых пали в
том бою капитан Китари, капитан Бажанов, поручик Вер¬
бицкий и другие, тридцать один человек. ВСапитан Китари,
старший офицер 2-й роты, чернявый, малорослый, с усами,
запущенными книзу, мешковатый, даже небрежный с виду,—
забота обо всех и обо всем, такой хлопотун, что мы его про¬
звали «квочкой»,— был настоящей российской пехотой.46
Или поручик Вербицкий, командир 3-го взвода, с ясными
глазами, со свежим румянцем, офицер замечательного хлад¬
нокровия и самообладания. Это он в бою под Кореневкой,
когда на его взвод обрушилась конница Сорокина, с божест¬
венным спокойствием отставил команду для стрельбы, чтобы
дать два наряда не в очередь поручику Петрову, Медведю,
поторопившемуся с ружейным приемом. Вербицкий любил
говорить, что солдатская служба продолжается всегда и везде,
что она бессрочна. Так он уже провидел тогда нашу тепереш¬
нюю солдатскую судьбу.Малишич, немного увалень, Бажанов, как и все трвдцать
один, как хромоногий Жебрак, как все другие семьдесят семь
Белой Глины и все семдцежды семьдесят семь, павшие смер¬
тью храбрых на полях чести; их жизнь не отошла волной на
тихом отливе, не иссякла.Они не умерли, они убиты. Это иное. В самой полноте
жизни и деятельности, во всей полноте человеческого дыха¬
ния, они были как бы сорваны, не досказав слова, не докон¬
чив живого движения. В смерти в бою смерти нет.Вербицкий, обещавший так много, или мой брат, как и
тысячи и десятки тысяч всех их, не доведших до конца живо¬
го движения, не досказавших живого слова, живой мысли,
все они, честно павшие, доблестные, ради кого и о ком я
только и рассказываю, все они в нас еще живы.Именно в этом тайна воинского братства, отдавания кро¬
ви, жизни за других. Они знали, что каждый из боевых со¬
братьев всегда встанет им на смену, что всегда они будут жи¬
вы, неиссякаемы в живых. И никто из нас, бессрочных сол¬
дат, никогда не должен забывать, что они, наши честно пав¬
шие, наши доблестные, повелевают всей нашей жизнью и те¬
перь и навсегда.Перекличка наших мертвецов с каждым днем становилась
все длиннее. Уже в Каменноугольном районе, в пурге, погло¬
щавшей все, не только наше далекое довоенное прошлое, но
и недавняя стоянка в Новочеркасске казались нам вццением
иного мира, которому как будто никогда не вернуться. Но
мы понимали, что деремся за Россию, что деремся за саму
душу нашего народа и что драться надо. Мы уже тогда пони¬
мали, какими казнями, каким мучительством и душегубством
обернется окаянный коммунизм для нашего обманутого на¬
рода. Мы точно уже тогда предвидели Соловки и архангель¬
ские лагеря для рабов, волжский голод, террор, разорение,
колхозную каторгу, все бесчеловечные советские злодеяния
над русским народом. Пусть он сам еще шел против нас за
большевистским отребьем, но мы дрались за его душу и за
его свободу.И верили, как верим и теперь, что русский народ еще
поймет все, так же как поняли мы, и пойдет тогда с нами47
против советчины. Эта вера и была всегда тем «мерцанием
солнечных лучей», о котором писал в своем походном днев¬
нике генерал Дроздовский.А бои все ширились, разрастались. Гражданская война все
жесточела.БАКЛАЖКИИзвестно, что плечом к плечу с офицером и студентом хо¬
дили в атаки в наших цепях гимназисты, реалисты, кадеты —
дети Добровольческой армии. В строю вместе шли в огонь
офицеры, студенты, солдаты из пленных красноармейцев и
дети-добровольцы.Мальчики-добровольцы, о ком я пытаюсь расстазать, мо¬
жет быть, самое нежное, прекрасное и горестное, что есть в
образе Белой армии. К таким добровольцам я всегда при¬
сматривался с чувством жалости и немого стыда. Никого не
было жаль так, как их, и было стыдно за всех взрослых, что
такие мальчуганы обречены вместе с нами на кровопролитие
и страдание. Кромешная Россия бросила в огонь и детей. Это
было как жертвоприношение.Подростки, дети русской интеллигенции, поголовно всюду
отзывались на наш призыв. Я помню, как, например, в Ма¬
риуполе к нам в строй прийти почти полностью все старшие
классы местных гимназий и училиш- Они убегали к нам от
матерей и отцов. Они уходили за нами, когда мы оставляли
города. Кадеты пробирались к нам со всей России.Русское юношество без сомнения отдало Белой армии всю
свою любовь, и сама Добровольческая армия есть прекрас¬
ный образ русской юности, восставшей за Россию.Мальчуганы умудрялись протискиваться к нам через все
фронты. Они добирались до кубанских степей из Москвы, Пе¬
тербурга, Киева, Иркутска, Варшавы. Сколько раз приходилось
опрашивать таких побродяжек, загорелых оборвышей в пыль¬
ных, стоптанных башмаках, исхудавших белозубых мальчишек.
Они все желали поступить добровольцами, называли своих род¬
ных, город, гимназию или корпус, где учились.—	А сколько тебе лет?—	Восемнадцать,— выпаливает пришедший, хотя сам, что
называется, от горшка три вершка. Только головой покача¬
ешь.Мальчуган, видя, что ему не верят, утрет обезьяньей лап¬
кой грязный пот со щеки, перемнется с ноги на ногу:—	Семнадцать, господин полковник.—	Не ври, не ври.Так доходило до четырнадцати. Все кадеты, как сговорив¬
шись, объявляли, что им по семнадцати.48
—	Но почему же ты такой маленький? — спросишь иной
раз такого орла.—	А нас рослых в семье нет. Мы все такие малорослые.Конечно, в строю приходилось быть суровым. Но с какойнестерпимой жалостью посмотришь иногда на соддатенка во
все четырнадцать лет, который стоит за что-нибудь под вин¬
товкой — сушит штык, как у нас говорилось. Или как вне¬
запно падало сердце, когда заметишь в огне, в самой жаре,
побледневшее ребяческое лицо с расширенными глазами.
жется, ни одна потеря так не била по душе, как неведомый
убитый мальчик, раскинувший руки в пыльной траве. Далеко
откатилась малиновая дроздовская фуражка, легла пропотев¬
шим донышком вверх.Мальчуганы были как наши младшие братья. Часто они и
были младшими в наших семьях. Но строй есть строй. Я
вспоминаю, как наш полк подходил боевым строем к селу
Торговому. С хутора Капустина, что правее железной дороги,
загремела стрельба.Четвертая донская сотня 2-го конного офицерского полка,
шедшая впереди, бросилась на хутор в атаку. Внезапно на¬
встречу донцам поднялось огромное облако пыли. По-видимо-
му, встречной атакой понеслись красные. Когда серая мгла
слегка рассеялась, мы увидели, что в пыли скачут на нас при¬
чудливые горбатые тени. Это от стрельбы и огня бежали с хуто¬
ра верблюды. Долговязую верблюжью силу мы переловили.Четвертая сотня ворвалась на хутор. Красных выбили. К Ка¬
пустину подтянулся весь полк. Быстрая река мчалась за хуто¬
ром. За ней залегли красные. 9-я рота полковника Двигубского
кинулась атаковать деревянный пешеходный мост. Красные из-
за реки атаку отбили. Рота залегла у моста под пулеметным ог¬
нем. Стонали раненые, воздух сухо гремел от огня. Весь полк
лег цепями вдоль речного берега. Бой разгорался.День был сверкающий, жаркий. Люди в цепях задыхались
от духоты. Моя 2-я рота была в резерве. У нас, на счастье,
была прохлада и тень; мы стояли под стеной огромного кир¬
пичного сарая. В сарай 1-я батарея вкатила полевое орудие, в
стене пробили брешь, и наша пушка открыла по красным пу¬
леметам беглый огонь.Красные пушку заметили, сосредоточили огонь на сарае.
Все артиллеристы и начальник орудия полковник Протасо-
вич были переранены, на их удачу легко. Этот поединок
длился долго; сарай гудел, сотрясался. Но от каменной стены
шла такая приятная прохлада, что моя рота, уставшая после
ночного марша, отдыхала и в этом грохоте. Кто спал стоя,
прислонясь к стене, кто сидел на корточках с винтовкой
между колен. Вот когда я по-настоящему понял поговорку «и
пушками не разбудишь».Я тоже дремал, поеживаясь, правда, от близкого пушечно¬49
го ipoMa. Внезапно послышался резкий окрик командира
полковника Жебрака:—	Капитан Туркул!Я вскочил на ноги.—	Или вы не видите, что едет главнокомандующий?Пыльный Жебрак стоял передо мной, вытирая платкомусы и брови. Моя рота с лязгом поднималась на ноги и стро¬
илась вдоль сарая. У многих со сна были довольно растерян¬
ные лица.Я посмотрел в блещущее поле. К нам с тыла, поднимая
тонкую пыль, скачет на сером коне генерал Деникин со шта¬
бом под желто-черным георгиевским значком. Значок трепе¬
щет на солнце над головами конвойцев куском расплавлен¬
ного золота.—	Немедленно в атаку, вброд! — 1фикнул мне Жебрак.Никто из нас не знал, есть ли брод и какая глубина, но япроворно вынул из кармана бумажник, портсигар, часы,
умял все в фуражку, чтобы не промокло, и скомандовал:—	Рота, за мной!Червонный значок блистал все ближе. Каждому казалось,
что седой главнокомандующий смотрит только на него. Я
бросился с берега, за мной, выбивая шумные каскады воды,
вся рота. Я ухнул неудачно, сразу попал в яму, ушел под воду
с головой. Вынырнул, отфыркиваясь. Какое ослепительное
солнечное дрожание, как звучно гогочут над водой пулеметы
1фасных. Я пустился вплавь. Рядом со мной, чихая, как пу¬
дель, плыл с пулеметом Льюиса поручик Димитраш. Рыжева¬
тая мокрая голова Мелентия блистала на солнце. Я почувст¬
вовал под ногами вязкое дно.Три взвода в моей роте были офицерские, а четвертый маль¬
чишеский. Все воины четвертого взвода были, собственно гово¬
ря, подростками-мальчуганами. Мы их прозвали баклажками,
что то же, что фляга, необходимая принадлежность солдатской
боевой амуниции. Но в самой баклажке, мирно и весело побря¬
кивающей у солдатского пояса, ничего боевого нет.Удалые баклажки кинулись с нами в реку, но тут же все
поголовно ушли под воду. Ребятам четвертого взвода, пускав¬
шим пузыри, по правде сказать, приходилось все время по¬
могать, попросту вытаскивая их из воды, как мокрых щенят.Вода была до подмышек. Одни наши мокрые головы да вы¬
тянутые руки со сверкающими винтовками были видны над во¬
дой. Под бешеным огнем мы переправились через реку. Мок¬
рые, сипло дыша, выбрались на берег, и надо было видеть, как
наши мальчуганы, только что наглотавшиеся воды и песку, с
удалым «ура» кинулись в атаку на красные цепи, залегише у
берега, на дома, откуда дробно стучали пулеметы.Красные отхлынули. Мы взяли хутор. Потерь у нас было
немного, но все тяжелые: было восемь раненных в воде в го-50
ЛОВЫ и в руки. Река, которая было замутилась и покраснела
от крови, мчалась снова со свежим шумом. 9-я рота, едва мы
перешли реку, пошла лобовой атакой на мост. Мост взят. А
впрочем, генералом Деникиным уже описана в его записках
вся эта удалая атака.После боя на зеленом лугу полуголые, смеясь, выкручивая
и выжимая рубахи и подштанники, как радовались все мы и
как были счастливы, что нашу атаку наблюдал сам главноко¬
мандующий. Мы слегка посмеивались над нашими баклажка¬
ми.—	Не будь баклажек,— говорили в роте,— куда там перей¬
ти реку. Спасибо четвертому взводу, помог: всю воду из реки
выхлебал...Баклажки не обижались.Вспоминаю, какие еше пополнения приходили к нам на
походе. Одни мальчуганы. Помню, под Бахмутом, у станции
Ямы, с эшелоном 1-го батальона пришло до сотни добро¬
вольцев. Я уже командовал тогда батальоном и задержал его
наступление только для того, чтобы их принять. Смотрю, а
из вагонов посыпались как горох самые желторотые молоко¬
сосы, прямо сказать, птенцы.Высыпались они из вагонов, построились. Звонкие голоса
школьников. Я подошел к ним. Стоят хорошо, но какие у
всех детские лица! Я не знаю, как и приветствовать таких
бравых бойцов.—	Стрелять вы умеете?—	Так точно, умеем,— звонко и весело ответило все по¬
полнение.Мне очень не хотелось принимать их в батальон — сущие
дети. Я послал их на обучение. Двое суток гоняли мальчуга¬
нов с ружейными приемами, но что делать с ними дальше, я
не знал. Не хотелось разбивать их по ротам, не хотелось вес¬
ти детей с собой в бой. Они узнали, вернее, почуяли, что я
не хочу их принимать. Они ходили за мной, что называется,
по пятам, упрашивали меня, шумели, как галки, все божи¬
лись, что умеют стрелять и наступать.Мы все были тогда очень молоды, но была невыносима
эта жалость к детству, брошенному в боевой огонь, чтобы
быть в нем истерзанным и сожженным.Не я, так кто-нибудь другой все же должен был взять их с
собой. Со стесненным сердцем я приказал разбить их по ро¬
там, а через час под огнем пулеметов и красного бронепоезда
мы наступали на станцию Ямы, и я слушал звонкие голоса
моих удалых мальчуганов.Ямы мы взяли. Только один из нас был убит. Это был
мальчик из нового пополнения. Я забыл его имя. Над полем
горела вечерняя заря. Только что пролетел дождь, был нео¬
быкновенно безмятежен и чист светящийся воздух. В долгой51
луже на полевой дороге отражалось желтое небо. Над травой
дымила роса. Тот мальчик в скатанной солдатской шинели,
на которой были капли дождя, лежал в колее на дороге. По¬
чему-то он мне очень запомнился. Были полуоткрыты его за¬
стывшие глаза, как будто он смотрел на желтое небо.У него на груди нашли помятый серебряный крестик и
клеенчатую черную тетрадь, гимназическую общую тетрадь,
мокрую от крови. Это было нечто вроде дневника, вернее,
переписанные по гимназическому и кадетскому обычаю сти¬
хи, чаще всего Пушкина и Лермонтова...Я сложил крестом на груди совершенно детские руки, хо¬
лодные и в каплях дождя.Тогда, как и теперь, мы все почитали русский народ вели¬
ким, великодушным, смелым и справедливым. Но какая же
справедливость и какое великодушие в том, что вот русский
мальчик убит русской же пулей и лежит на колее, в поле? И
убит он за то, что хотел защитить свободу и душу русского
народа, величие, справедливость, достоинство России.Сколько сотен тысяч взрослых, больших, должны были
бы пойти в огонь за свое отечество, за свой народ, за самих
себя вместо того мальчугана. Тогда ребенок не ходил бы с
нами в атаки. Но сотни тысяч взрослых, здоровых, больших
людей не отозвались, не тронулись, не пошли. Они пресмы¬
кались по тылам, страшась только за свою в те времена еще
упитанную человеческую шкуру.А русский мальчуган пошел в огонь за всех. Он чуял, что
у нас правда и честь, что с нами русская святыня. Вся буду¬
щая Россия пришла к нам, потому что именно они, добро¬
вольцы — эти школьники, гимназисты, кадеты, реалисты —
должны были стать творящей Россией, следующей за нами.
Вся будущая Россия защищалась под нашими знаменами;
она поняла, что советские насильники готовят ей смертель¬
ный удар.Бедняки-офицеры, романтические штабс-капитаны и по¬
ручики, и эти мальчики-добровольцы, хотел бы я знать, ка¬
ких таких «помещиков и фабрикантов» они защищали? Они
защищали Россию, свободного человека в России и челове¬
ческое русское будущее. Потому-то честная русская юность,
все русское будущее — все было с нами. И ведь это совер¬
шенная правда: мальчуганы повсюду, мальчуганы везде.Я помню, как в том же бою под Торговой мы захватили у
щ)асных вагоны и железнодорожные площадки. У нас броне¬
поездов тогда еще не было. И вот в Торговой наши доблест¬
ные артиллеристы и пулеметчики устроили свой скоропали¬
тельный и отчаянный бронепоезд. Простую железнодорож¬
ную платформу загородили мешками с землей и песком и за
это при1фытие вкатили пушку и несколько пулеметов. Полу¬
чился насыпной окоп на колесах.52
Эту товарную площадку прицепили к самому обыкновен¬
ному паровозу, не прикрытому броней, и необычайный бро¬
непоезд двинулся в бой. Каждый день он дерзко кидался в
атаки на бронепоезда красных и заставлял их уходить одной
своей удалью. Но после каждого боя мы хоронили его бой¬
цов. Тяжелой ценой добывал он победы.В бою под Песчанокопской на него навалилось несколько
бронепоездов 1фасных. Они всегда наваливались на нас чис¬
лом, всегда подавляли нас массой, человеческой икрой. Наш
бронепоезд не умолкая отстреливался из своего легкого поле¬
вого орудия. Разметало все его мешки с песком, разворотило
железную плошадку — он все отбивался. Им командовал ка-
питан Ковалевский. От прямых попаданий бронепоезд заго¬
релся. И только тогда он стал отходить. Он шел на нас гак
1ромадный столб багрового дыма, но его пушка все еще гре¬
мела. Капитан Ковалевский и большинство команды были
убиты, остальные переранены. Горящий бронепоезд подходил
к нам. На развороченной железной площадке, среди обвален¬
ных и обгоревших мешков с землей, острых пробоин, тел в
тлеющих шинелях, среди крови и гари, стояли почерневшие
от дыма мальчики-пулеметчики и безумно кричали «ура».Доблестных убитых мы похоронили с боевыми почестями.
А на другой день новая команда уже шла на эту отчаянную
площадку, которую у нас почему-то прозвали «украинская
хата»; шли беззаботно и весело, даже с песнями. И все они
были юноши, мальчики по шестнадцати, семнадцати лет.Гимназист Иванов, ушедший в Дроздовский поход, или
кадет Григорьев — запишет ли кто и когда хотя бы только
некоторые из тысяч всех этих детских имен?Я вспоминаю гимназиста Садовича, пошедшего с нами из
самых Ясс. Был ему шестнадцатый год. Быстроногий, белозу¬
бый, чернявый, с родинкой на щеке, что называется шибз-
дик. Как-то странно подумать, что теперь он стал настоящим
мужчиной, с усищами.В бою под Песчанокопской прислали ко мне этого шибзди-
ка от взвода для связи. В Песчанокопскую мы вошли после ко¬
роткого, но упорного боя. Моя вторая рота получила приказа¬
ние занять станцию. Мы подошли к ней в темноте. Я отправил
фельдфебеля штабс-капитана Лебедева со второй полуротой ос¬
мотреть станцию и пути. Тогда-то Садович и попросил у меня
разрешения тоже посмотреть, что делается на станции. Я разре¬
шил, но посоветовал ему быть осторожным.Полурота шла по путям. Садович метнулся к станции.
Стояла глубокая тишина. Станция, по-видимому, была ос¬
тавлена красными. Я приказал ввести туда всю роту, а сам
пошел вперед. Шаги глухо раздавались в пустых станцион¬
ных залах. Я вышел на перрон. Там маячил один подслепова¬
тый керосиновый фонарь. Кругом налегла черная ночь.53
Вдруг мне показалось, будто какая-то тень промелькнула в
желтоватом круге света; в потемках послышался шум, глухая
возня, подавленный крик:—	Господин капитан, госпо...Я увидел, как трое больших напали на четвертого, малень¬
кого, и узнал, вернее, почувствовал, в маленьком нашего
шибздика. Я побежал туда с маузером в руке. Садовича ду¬
шили. Выстрелами я уложил двоих. Третий нырнул в темно¬
ту, но Садович уже очнулся и кинулся за ним. Глухо топоча,
они пронеслись мимо меня в потемках. Я слушал их быстрое
дыхание. Садович нагнал третьего и с раз^га заколол его
штыком.Эти трое были красной засадой, оставленной на станции.
Здоровые, с бритыми головами, в кожаных куртках, вероят¬
нее всего, красноармейские чекисты. Я и теперь не могу по¬
нять, почему они сразу не прикололи маленького Садовича, а
навалились на него втроем душить. То, как матерые совет¬
ские каты ночью, при свете станционного ночника, навали¬
лись душить мальчугана, часто кажется мне и сегодня оли¬
цетворением всей советчины.Павлик, мой двоюродный брат, красивый, рослый маль¬
чик, кадет Одесского корпуса, тоже был баклажкой. Когда я
ушел с Дроздовским, он был у своей матери, но знал, что я
либо в Румынии, либо пробираюсь с отрядом по русскому
югу на Ростов и Новочеркасск.И вот ночью, после переправы через Буг, к нашей заставе
подошел юный оборванец. Он называл себя моим двоюрод¬
ным братом, но у него был такой товарищеский вид, что
офицеры ему не поверили и привели ко мне. За то время,
как я его не видел, он могуче, по-мальчишески внезапно,
вырос. Он стал выше меня, но голос у него смешно ломался.
Павлик ушел из дому за мной, в отряд. Он много блуждал и
нагнал меня только на Буге. С моей ротой он пошел в поход.В Новочеркасске мне приказано было выделить взвод для
формирования 4-й роты. Павлик пошел в 4-ю роту. Он по¬
темнел от загара, как все, стал строгим и внимательным. Он
мужал на моих глазах. В бою под Белой Глиной Павлик был
ранен в плечо, в ногу и тяжело в руку. Руку свело; она не
разгибалась, стала сохнуть. Светловолосый, веселый мальчу¬
ган оказался инвалидом в восемнадцать лет. Но он честно
служил и с одной рукой. Едва отлежавшись в лазарете, он
прибыл ко мне в полк.Не буду скрывать, что мне было жаль исхудавшего маль¬
чика с высохшей рукой, и я отправил его как следует отдох¬
нуть в отпуск, в Одессу. Там была тогда моя мать. Павлик
весело рассказывал мне потом, как мать, которой пришлось
жить в Одессе под большевиками, читала в советских сводках
о белогвардейце Туркуле с его «белобандитскими бандами»,54
которых, по-видимому, порядком страшились товарищи.
Мать тогда и думать не могла, что этот страшный белогвар¬
деец Туркул был ее сыном, по-домашнему Тосей, молодым и,
в общем, скромным штабс-капитаном.Когда Павлик открыл моей матери тайну, что белый Тур¬
кул есть именно я, мать долго не хотела этому верить. Такой
трозной фигурой малевали, честили и прославляли меня со¬
ветские сводки, что даже родная мать меня не признала.Павлик, вернувшийся из Одессы, был без руки не годен к
солдатскому строю, и я зачислил его в мой штаб. Тогда же по
секрету от Павлика я представил его к производству в офи¬
церский чин.В одном бою, уже после нашего отступления, я со своим
штабом попал под жестокий обстрел. Мы стояли на холме.
Красные крыли сильно. Кругом взметывало столбы земли и
пыли. Я зачем-то обернулся назад и увидел, как у холма легли в
жесткую траву солдаты связи, а с ними, прижавшись лицом к
земле, лег и мой Павлик. Он точно почувствовал мой взгляд,
поднял голову, сразу встал на ноги и вытянулся. А сам начал
краснеть, краснеть, и слезы выступили у него из глаз.Вечером, устроившись на ночлег, я отдыхал в хате на по¬
ходной койке; вдруг слышу легкий стук в дверь и голос:—	Господин полковник, разрешите войти?—	Войдите.Вошел Павлик; встал у дверей по-солдатски, молчит.—	Тебе, Павлик, что?Он как-то встряхнулся и уже вовсе не по-соддатски, а за¬
стенчиво, по-домашнему, сказал;—	Тося, даю тебе честное слово, я никогда больше не лягу
в огне.—	Полно, Павлик, что ты...Бедный мальчик! Я стал его, как умел, успокаивать, но
только отпуск в хозяйственную часть, на кугью к моей мате¬
ри, тете Соне, как он называл ее, убедил, кажется, Павлика,
что мы с ним такие же верные друзья и удалые солдаты, как
и раньше.23 декабря 1919 года ранним утром Павлик уехал к своей
тете Соне на кугью. Я проснулся в утренних потемках, слы¬
шал его осторожный юный голос и легкий скрип его шагов
по крепкому снегу. В то студеное мглистое утро с Павликом
на тачанках отправились в отпуск несколько офицеров. К
ним по дороге присоединились две беженки из Ростова, ин¬
теллигентные дамы. Их имен я не знаю. Все они беззаботно
тащились по снегу и мерзлым лужам к хозяйственной части.По дороге, на встречном хуторе, устроили привал. Коню¬
хи распрягли коней и повели на водопой. Тогда-то и налете¬
ли на них красные партизаны. Одни конюхи успели вскочить
на лошадей и ускакать. К вечеру обмерзшие, окутанные па¬55
ром, примчались они ко мне в Кулешовку и растерянно рас-
с*азали, как напала толпа партизан, как они слышали
стрельбу, крики, стоны, но не знают, что с нашими стало.Ночью, в жестокий мороз, с командой пеших разведчиков
и двумя ротами первого батальона я на санях помчался на
тот хутор. Меня лихорадило от необычной тревоги. На рас¬
свете я был у хутора и захватил с удара почти всю толпу этих
красных партизан.Они перебрались в наш тыл по льду замерзшего Азовского
моря, может быть, верст за сорок от Мариуполя или Таган¬
рога. Нападение было так внезапно, что никто не успел
взяться за оружие. Наши офицеры, женщины и Павлик были
запытаны самыми зверскими пытками, оглумлены всеми
глумлениями и еще живыми пущены под лед.Хозяйка дома, у которой остановился Павлик, рассказала
мне, что «oxjro солдатика, молоденького, статного да сухору-
конького, партизаны обыскали и в кармане шинели нашли
новенькие малиновые погоны. Тогда стали его пытать».Кто-нибудь из штабных писарей, зная, что я уже подал
рапорт о производстве Павлика в офицеры, желая сделать
Павлику приятное, сунул ему на дорогу в карман шинели ма¬
линовые погоны подпоручика.Подо льдом никого не нашли. Много лет я молчал о муче¬
нической смерти Павлика, и долго мать не знала, что с сыном.Всем матерям, отдавшим своих сыновей огню, хотел бы я
сказать, что их сыновья принесли в огонь святыню духа, что
во всей чистоте юности легли они за Россию. Их жертву ви¬
дит Бог. Я хотел бы сказать матерям, что их сыновья, солда¬
ты без малого в шестнадцать лет, с нежными впадинами на
затылках, с мальчишескими тощими плечами, с детскими
шеями, повязанными в поход домашними платками, стали
священными жертвами за Россию.Молодая Россия вся вошла с нами в огонь. Необычайна,
светла и прекрасна была в огне эта юная Россия. Такой ни¬
когда и не было, как та, под боевыми знаменами, с детьми-
добровольцами, пронесшаяся в атаках и крови сияющим ви¬
дением. Та Россия, просиявшая в огне, еще будет. Для всего
русского будущего та Россия, бедняков-офицеров и воинов-
мальчуганов, еще станет русской святыней.ПОЛКОВНИК ПЕТЕРСЖестокую зиму 1919 года мы выстояли в Каменноуголь¬
ном районе. Наконец вернулось солнце. С его приходом мы
снова могли маневрировать и одолевать красных одним уме¬
нием. С весны стали готовиться к наступлению.Под Горловкой мой батальон занял село Государев Бай-56
рак. Село большое, грязное, пьяное, издавна обработанное
1фасными посулыциками. В селе нами была объявлена, ка¬
жется, одна из первьи белых мобилизаций. На мобилизацию
пришли далеко не все шахтерские парни. За неявку при¬
шлось грозить арестами, даже судами.Зимой мы подались от села, но с весенним наступлением
вернулись туда снова. Тогда было поймано двое уклонивших¬
ся. Им основательно всыпали, и тогда Государев Байрак по¬
тек на мобилизацию толпой. Шахтерские рабочие, народ рос¬
лый и угрюмый,— точно в них въелась угольная пыль,—
сильные парни, не очень-то по доброй воле и с не очень-то,
разумеется, добрыми чувствами пошли в наши ряды, к каде¬
там, к золотопогонникам.Незадолго до Пасхи мы стояли на стангщи Криничной.
Оттуда я послал в Ростов командира 2-й роты офицерского
полгса капитана Евгения Борисовича Петерса Окупить в го¬
роде колбасы, яиц и куличей, чтобы устроить батальону хо¬
рошие разговены. Петерс уехал, а его роту, в которой было
до семидесяти мобилизованных шахтеров, временно принял
капитан Лебедев. Уже случалось, что шахтерские ребята по
ночам удирали от нас по одному, по двое к красным.В ночь отъезда Петерса я пошел по охранениям проверить
полевые караулы и в темноте в мокрой траве наткнулся на
офицера 2-й роты. Офицер был заколот гггтыком. Он ушел в
полевой караул с шестью солдатами из Государева Байрака.
Все шестеро бежали, приколов своего офицера. Я немедлен¬
но снял 2-ю роту со сторожевых охранений и отправил ее в
резерв. Полевой караул заняли другие — ни одному шахтеру
больше не было веры.Петерс, довольный поездкой, с грудой колбас и куличей
вернулся из Ростова. Батальон жил тогда в эшелонах и то¬
варных теплушках. Петерс егце не дошел до моей теплушюг,
как ему рассказали об убийстве офицера и бегстве солдат.—	Вы знаете? — сказал я ему, когда он пришел ко мне с
рапортом.—	Да. Разрешите мне привести роту в порядок.—	Не только разрешаю, но и требую.Петерс круто повернулся на каблуках и вышел. Вскоре по¬
слышалась команда:—	Строиться.Я видел, как люди его ротьг выстроились вдоль гдисных
стен вагонов. Все чувствовали необьгчайность этого ночного
смотра. Петерс стоял перед ротой суровый, понурившись. С
людьми он не поздоровался. Он медленно прошел вдоль
строя. Его шаги скрипели на песке.Он спокойно скомандовал:—	Господа офицеры, старые солдаты и добровольцы де¬
сять шагов вперед, шагом марш.57
Глухо отдав ногу, они выступили из рядов.—	Господа, вы можете идти к себе в теплушки.У	вагонов остался поредевший ряд из одних пленных
красноармейцев и шахтеров. Люди замерли. Петерс стоял пе¬
ред ними, поглаживая выбритый подбородок. Он спокойно
смотрел на людей, что-то обдумывая. Уже была полная ночь.
В тишине было слышно тревожное дыхание в строю.—	Рота, зарядить винтовки... Курок.Защелкали затворы. Что такое задумал Петерс, почему
шестьдесят его шахтеров закладывают боевые обоймы?—	На плечо. Направо, шагом — марш.И они пошли. Они исчезли в прозрачной ночи беззвучно,
как привидения. Это было в ночь страстного четверга.Мы терялись в догадках, куда повел Петерс своих шахте¬
ров. Вскоре мне доложили, что он вышел с солдатами на
фронт. Казалось, он идет к красным. Но вот он повернул
вдоль фронта и пошел с ротой по изрытому мягкому полю.
До красных было несколько сот шагов, у них в ту ночь все
молчало.С наганом Петерс понуро шел впереди роты. Версты две
они маршировали вдоль самого фронта, потом Петерс прика¬
зал повернуть обратно. В ту прозрачную ночь могло казаться,
что вдоль фронта проходит с едва отблескиваюшими винтов¬
ками и амуницией толпа солдат-привидений за призраком-
офицером.В полном молчании взад и вперед Петерс всю ночь мар¬
шировал со своей ротой вдоль фронта. Он ходил с людьми до
того, что они стали тяжело дышать, спотыкаться, дрожать от
усталости, а он все поворачивал их вперед и назад и шагал
гак завороженный дальше.На рассвете он привел всех шествдесят обратно. Его ока¬
меневшее крепкое лицо было покрыто росой. Люди его роты,
посеревшие от усталости, теснились за ним. Через день или
два после необычайного ночного смотра он доложил мне.—	Господин капитан, вторая рота в порядке.—	Но что вы там с ними наколдовали, Евгений Борисо¬
вич?—	Я не колдовал. Я только вывел их в поле на фронт и
стал водить. Я решил, либо они убьют меня и все сбегут к
красным, либо они станут ходить за мной. Я их водил, во¬
дил, наконец остановил, повернулся к ним и сказал. «Что ж,
раз вы убиваете офицеров, остается только вас всех перестре¬
лять» — и выстрелил в воздух, а потом сказал. «Там комму¬
нистическая сволочь, которую когда-нибудь все равно пере¬
вешают. Здесь Россия. Ступайте туда — тогда вы такая же
сволочь, или оставайтесь здесь — тогда вы верные русские
солдаты». Сказал и пошел.На замкнутом лице Петерса мелькнула счастливая улыбка.58
—	А они, все шестьдесят, поперли за мной, как дети. Те¬
перь они будут верными. Они ничего, шахтерские ребята,
они содцаты хорошие.Евгений Борисович не ошибся. Шахтеры Государева Байра-
ка честно и доблестно стояли за нами в огне за Россию. Луч¬
шими дроздовскими солдатами почитались наши шахтеры, они
ценились у нас на вес золота, а у Петерса с тех времен и до
конца ординарцы и вся связь всегда были шахтерские.Вскоре после Пасхи Петерс был ранен в руку, но не оставил
комаццования ротой. В конце апреля на батальон пришло на¬
конец для раздачи жалованье. Я вызвал к себе в теплушку рот¬
ных командиров. Пришел и Петерс с подвязанной рукой.Стоял, помнится, прекрасный летний день. Как раз когда
мы все чему-то молодо и весело смеялись, мне доложили,
что (фасные перешли в наступление и что левый фланг пол*а
обойден. Кое-кто из командиров забыл на моем дощатом
столе пачки долгожданных «колокольчиков», так все заторо¬
пились по ротам. Заспешил и Петерс. Я его остановил:—	А вы куда, Евгений Борисович? Вы ранены, извольте
вдти в эшелон.—	Слушаю.Петерс повернулся и вышел.На левом фланге гремел сильный огонь. Мой батальон
построился для атаки. В поле, недалеко от эшелонов, показа¬
лись густые цепи большевиков. Мы цепями же пошли на них
в атаку.Все чаше стали попадаться навстречу раненые. Вдруг я за¬
метил, как два наших шахтера, залитые потом, несут Петер¬
са. Его ноги были в крови. Его пронесли быстро, и только
после успешной атаки я узнал, что он, не желая отсиживать¬
ся во время боя в эшелоне, буквально нырнул к своей 2-й
роте, пригибаясь, чтобы я не заметил, за рослых людей, и
повел их в огонь.Страшная сила, неудержимое движение, поразительная
стремительность всегда были в атаках Петерса. Раненный в
ногу, он снова не пожелал оставлять полка, а так и лежал в
эшелоне, в тесном чуланце полкового околотка и, едва по¬
легчало, стал приглашать нас в гости. Полулежа на койке,
довольный всем на свете, он сражался с нами истрепанными,
засаленными картами.Таков был Петерс. Этот скромный молодой офицер был
подлинным воином. Сын, кажется, учителя гимназии, сту¬
дент Московского университета, он ушел на большую войну
прапорщиком запаса 268-го пехотного Новоржевского полка.
Если бы не война, и он, вероятно, кончил бы где-нибудь
учителем гимназии, но боевой огонь открыл настоящую сущ¬
ность Петерса, его гений.В большой войне, когда после первого ранения он вер¬59
нулся на фронт, новоржевцы лежали в окопах под какой-то
высотой, которую никак не могли взять: возьмут, а их выши¬
бут.Командир полка сказал Петерсу:—	Вот никак не можем взять высоты. Хорошо бы, знаете,
послать туда разведку.—	Слушаю.Ночью, совершенно так же, как у нас под страстной чет¬
верг, Петерс выстроил роту и повел ее куда-то в полном мол¬
чании. Вдруг выстрелы, отборная ругань, крики, и появился
Петерс — со своей ротой и толпой пленных. Вместо разведки
он взял высоту, и на этот раз прочно. За ночной бой он по¬
лучил орден святого Георгия.Теперь, когда я вспоминаю этого офицера из московских
студентов, мне кажется, что какой-то медный отблеск был на
его твердом, необычайной силы лице с широким круглым
подбородком, на его литом теле. Темноволосый, невысокий,
с упорными серыми глазами, он был красив странной, не¬
много азиатской, мужественной красотой. Ему едва ли было
тридцать. Я помню его легкую семенящую походку.Расс1азывая об огне, в котором стояли дроздовцы, об ата¬
ках, о самых трудных мгновениях боев, всегда приходится
вспоминать его, командира роты капитана Петерса или ко¬
мандира батальона полковника Петерса. Петерс принимал на
себя все тяжкие боевые удары, и как бы действительно была
у него медная грудь, о которую со звоном разбивался против¬
ник.Богодухов, Харьков, Ворожба, Севск, Комаричи, Дмитри¬
ев, Дон, Азов, Хорлы, весь Крым — всюду блистает в огне
медное лицо непоколебимого воина Евгения.Нечто древнее было в нем; может быть, потому, что в нем
смешалась вместе кровь наших кривичей и латышей, немцев
и татар. В его загадочно-спокойном лице была магнетическая
напряженность. Он точно всегда созерцал перед собой ему
одному доступное видение.Была у него одна черта, которую я в такой силе не встре¬
чал больше ни у кого. У Петерса не было страха. У других
выдержка в бою, самообладание есть следствие острой внут¬
ренней борьбы. Надо бороться всеми человеческими силами
духа со страхом смертным и животным волнением, надо их
побеждать. Но Петерс просто не знал, не испытывал страха.
В огне у него был совершенный покой, а в его покое было
нечто азиатское, страшное. В его покое было и нечто нечело¬
веческое. Божественное.А в жизни этот молодой и скромный офицер из москов¬
ских студентов был редкостным чудаком. Старый солдат Ла¬
рин ходил у него в вестовых. Весь смысл жизни для пожило¬
го, одинокого, с уже поседевшими висками Ларина заклю-60
чаяся в охране домашних лар1 и пенатов Евгения Борисови¬
ча. С Лариным Петерс был суров, но любил его искренно.Обычным нашим делом было Ларина разыгрывать:—	Ларин, вот беда-то, весь табак вышел.—	Беда, господин капитан.—	Возьми, дружище, папирос у господина капитана.—	Никак нет, господин капитан.—	Как — никак нет? Одну папиросу.—	И одну не могу. Евгений Борисович, когда узнает, меня
беспременно застрелит.Папиросы были одной из странностей Петерса. В Добро¬
вольческой армии, да, я думаю, и нигде на свете, никто не
был обладателем таких табачных со*фовищ, как он. У него
был особый чемодан для папирос и Табаков. Там хранились
коробки по сто и по тысяче штук самых удивительных сор¬
тов, еще времен дореволюционных. Были там «шапшалы» и
«лафермы», великолепные коричневые пушки Асмолова, от¬
личные желтые табаки Стамболи. Достаточно сказать, что у
него был такой запас Табаков, что Асмолова № 7 и другие,
российские, Петерс курил еще в Болгарии.Ни в одном джентльменском холостяцком хозяйстве нель¬
зя было, я думаю, найти такой щепетильной чистоты и со¬
вершенного порядга, как у него, и всегда у них с Лариным
было всего вдоволь. У нас и зубы на полку, а у них и сахар,
и чай найдется, и наливка заветная, в плетеной фляжке с се¬
ребряным стаканчиком.Мне иногда приходилось занимать у Петерса чай и сахар.
Свои дары он обычно сопровождал самым любезным пись¬
мом. Но если я просил для моих офицеров табаку, всегда
следовал такой же отменно вежливый отказ.Только для меня одного нарушал Петерс свое табачное та¬
бу. Едем мы с ним верхом впереди полка. Переход долгий.
Моросит дождь, под который хочется дремать или тянуть ка¬
кую-нибудь однообразную песенку. Петерс вдруг откашлива¬
ется, осклабливает с кислой приветливостью лицо:—	Господин полковник, разрешите вам папиросу.Это бывало так внезапно, что я смотрел на него с немым
удивлением, а Петерс уже раскрывал кожаный портсигар, за¬
слоняя папиросы от дождя рукавом шинели, и с галантно¬
стью предлагал огня. Папироса была всегда крепка, вкусна,
но Евгений Борисович с такой кислой и настороженной ус¬
мешкой слушал мои похвалы, стряхивая пепел трехгранным
ногтем, что я опасался, да не жалеет ли он о своем табачном
великодушии.Вспоминается еще, как во время отдыха, когда я командовал1У древних римлян души предков, по1фовителей домашнего очага.
(Примеч. ред.)61
полком, меня вызвали в штаб в Харьков. Я сдал пож Евгенюо
Борисовичу. В штабе мне пришлось провозиться несколько
дней, а когда я вернулся, полк стоял под селом Цаповкой. В
самом селе стояли обозы. Я подъехал, посльшхалась команда
«смирно», и обозники заорали как ошалелые «ура».—	В чем дело, почему такая необычайная радость?Обозники помялись, переглянулись. Один загадочно ска¬
зал;—	Так что три дня только и знаем, что ездим.—	Почему ездите?—	Не могим знать... 1Сапитан Петерс печалится, чтобы нас
не забрали.Я приехал в полк. Петерс показался мне похудевшим, да¬
же замученным. Он стал мне рапортовать:—	Во вверенном полку никаких происше...Вдруг он замолчал, вспыхнул мгновенно. Его крепкое ли¬
цо стало гак из темной меди:—	Виноват. Происшествие есть. Я отдал одну пушку.Он замолчал и отошел к окну хаты. Он встал там, глядя в
поле, потом сказал глухо и спокойно:—	Я по1фыл несмываемым позором наш первый полк.
Этого я не перенесу. Я застрелюсь.Я знал: если Евгений Борисович сказал, так и будет. Ког¬
да я уезжал в Харьков, на фронте стояли густые туманы. В
тумане вскоре после моего отьезда Петерс нарвался на крас¬
ных и отдал одну пушку. Его никогда не видели таким беше¬
но-спокойным и бешено-бесстрашным. Он повел полк в от¬
чаянную контратаку на красную батарею и взял не одну, а
целых восемь пушек. Но все равно потеря нашего орудия как
бы подкосила его.Я подошел к окну хаты, стал рядом с ним, глядя в сырое
поле:—	Но ведь вы взяли восемь, Евгений Борисович.—	Да, восемь взял. Но той пушки не взял.—	Вы уверены?—	Того номера нет.Очень долго, я думаю, часа два, стояли мы у окна и смот¬
рели в поле. Уже совершенно стемнело. Я доказывал этому
странному человеку, что из-за потерянного номера орудия
стреляться нельзя, что потеря пушки не позор, а несчастный
случай, что такой офицер, как он, не может отказаться от
исполнения своего долга, а самоубийство есть отказ от наше¬
го солдатского долга, что, если он презирает свою жизнь, от¬
дать ее он может только в огне.Двух хороших боев стоили мне эти два-три часа, когда мы
стояли с ним у окна и говорили, не повышая голосов, точно
бы о самых обычных вещах. Наконец я добился честного
слова, что он не застрелится. А слово Петерса было все.62
За праздничным ужином в полковом собрании я поблаго¬
дарил Евгения Борисовича за блестящее командование пол¬
ком. Тогда только он просиял, и на его лице снова блеснул
медный свет, который я так любил замечать.За ужином из разговоров офицеров я узнал и причину ди¬
кого «ура» обозных в Цаповке. После несчастной потери
пушки Петерс как будто начал не доверять самому себе. Он
стал мнительным и, кажется, опасался растерять, чего добро¬
го, не только пушки, но и весь обоз. Потому-то он приказал,
чтобы обозные, едва накормив полк, *аждый раз отправля¬
лись в тыл. А это верст за двадцать. Нашим обозным прихо¬
дилось в день делать до пятидесяти верст. Вымотались кони
и люди: 1фуглые сутки или скачут, или, как черти, мешают
варево. Вот почему меня и оглушили таким «ура».Молодые офицеры приметили за Петерсом во время ко¬
мандования полком и другие чудачества. О нем рассказывали
просто небылицы. Ночью он никогда не спал, а укладывался
поздно утром и просыпался часа в четыре дня. До четырех
часов господа офицеры штаба ходили голодные, хотя, кто
мог, харчился по малости на свой кошт и кое-что перекусы¬
вал. К позднему обеду обязательно собирался весь штаб. Пе¬
терса встречали командой «господа офицеры».За обедом никго не мог есть больше Петерса. Он берет
одну котлету — и все по одной. Но вот чья-то вилка потяну¬
лась за второй порцией. Немедленно кислое замечание:—	Поручик Гичевский, почему вы так много сегодня едите?—	Никак нет. Я по ошибке.И вил1^ успокаивалась на столе.Зато были у Петерса дни особенного аппетита: две тарел¬
ки борща, три котлеты. Тогда все, и те, кто уже нахарчился
за день до отвала, должны были волей-неволей следовать
примеру своего командира.Впрочем, все это, может быть, и небылицы. Но вот что я
не раз ввдел сам. Под какой-нибудь деревенькой артиллерию
выперли, что называется, на аховую позицию. Все открыто.
Командир батареи обижен на весь свет и злится, у солдат ли¬
ца пасмурные. Все уверены, что батарею собьют. Мимо про¬
ходит на позицию батальон пехоты. Артиллеристы окликают;—	Какого батальона?—	Да Петерса.—	{^к — Петерса?—	А то кого? Стало быть, Петерса.И имя Петерса уже склоняется во всех падежах: все пове¬
селели. Артиллеристы смеются:—	У него потопаешь, чтобы пушку забрать...И настроение командира батареи внезапно меняется, он с
удовольствием закуривает папиросу.Где Петерс — там никто не дрогнет, где Петерс — там по¬63
беда. Его атаки всегда стремительны, сокрушающи. В цепях
он шел во весь рост. И невозмутимо было его медное лицо. Я
не помню, чтобы Петерс когда-нибудь с нами шутил. Но по
вечерам, один, он иногда пел. Это всегда было неожиданно и
трогательно. Он пел приятным басом и необычайно застен¬
чиво. Я ни у кого больше не слышал таких слов, как в его
московских студенческих песнях: что-то о диких степях, о
курганах.Впрочем, я вспоминаю и одну его странную остроту. Это
было в отступлении, уже под Азовом. К^рутила, гудела про¬
клятая пурга. Точно вся Россия ухнула в метель, точно и ми¬
лость Божья и милосердие человеческое отошли от России
навсегда.В такую метель, в канун дня моего ангела, полк получил
боевое задание налететь на красных в станице Елизаветин¬
ской. Вьюга ярится. Все побелели. На лицах иней. 1-й ба¬
тальон по сугробам спустился на Дон, над ним косо летит
дым метели. Во главе 1-го батальона Петерс. Все пулеметы и
пушки оставлены на берегу.—	Евгений Борисович,— успел я позвать Петерса сквозь
гул пурги,— надо попытаться без одного выстрела. Слышите,
без одного...Петерс молча взял под козырек и скрылся в метели.На Дону стужа свирепее; ветер рвет полы шинелей и сби¬
вает с ног. Темный лед звенит под ногами. Чтобы устоять,
чтобы идти, люди опираются в лед штыками, и под штыками
лед трескается звездами. Из метели на другой берег Дона мы
вышли как огромные белые видения, и волосы у всех обледе¬
нели. 2-й батальон без выстрела пошел на Елизаветинскую,1-й	стал колонной вдоль берега.В косом снегу у берега пробирался куда-то большой обоз.
Маячили кони, двуколки. Побелевшие люди согнулись в три
погибели. Петерс с наганом в руке, проваливаясь в сугробы,
пошел наперерез обозу. Ветер донес его смутный крик; дву¬
колки стали, загромоздились, начали поворачивать обратно.
Они тронулись вдоль нашей колонны. Петерс по сугробам
вернулся назад.—	В чем дело, Евгений Борисович?—	А вот, сволочи, ездят тут,— крикнул Петерс, осипший,
вытирая с лица иней.— Прикажите их остановить...Их остановили. Это бьии две красные пулеметные коман¬
ды с пулеметами на двуколках. На расспросы и поздравления
Петерс отвечал сухо;—	Что же тут такого, что я один взял их пулеметы? Подо¬
шел к ним с наганом и сказал; «Поворачивай, правое плечо
вперед». Они и повернули...Я приказал Петерсу наступать на Елизаветинскую левее2-го	батальона. Батальоны ворвались в станицу. Только к64
рассвету с пленными и трофеями мы вернулись обратно за
Дон, в Азов.А в утро моих именин меня разбудили удивительные позд¬
равители. Это были солдаты 1-го батальона с громадным дере¬
вянным блюдом, на котором красовался отварной поросенок,
затейливо увитый полковыми малиновыми и белыми лентами.
С солдатами пришел Петерс, парадный, блистающий. Он ска¬
зал мне короткий поздравительный спич о том, что вот мне от
имени стрелков подносится ко дню ангела поросенок.Я поблагодарил, но не удержался от удивленного вопроса:—	Но, милый Евгений Борисович, почему же именно по¬
росенок?Петерс вопроса, видимо, ждал. Он осклабился, принял
молодецкую позу и ответил:—	А мы ночью большевикам свинью подложили. В знак
того поросенок.Такие сравнения, по правде сказать, могли прийти в голо¬
ву только такому чудаку, как он.Удивительных людей рождает война, но Петерс был, ка¬
жется, самым удивительным из всех, кого я знал. Особенно
поражало его полное презрение к смерти и совершенное бес¬
страшие, две вечные черты настоящего воина. В одном из
боев уже в Крыму он так и запечатлелся мне античным, не
нашего времени воином.Среди всех чудачеств Петерс любил комфорт, и особенно
души. Заняв глухую деревеньку, для себя обязательно отведет
лучший дом, а в походе вода и колодец были для его ночлега
совершенно необходимы. Иногда он даже ночевал в стороже¬
вом охранении, один с Лариным против красных, но зато у
колодца, где мог принять на ночь душ.В походе с ним таскался старый, тщательно выштопан-
ный тем же Лариным коврик, на котором Петерс предавался
своим омовениям. Едва встанет заря, а он уже обливается
студеной водой. Я помню его на утренних купаниях, как он
полощется в воде и радостно фыркает, а над водой курится
румяный пар.Под Асканией-Нова после боя к концу жаркого летнего
дня Петерс, командовавший сторожевым охранением, выста¬
вил посты, а Ларин разложил заплатанный коврик. Петерс,
предвкушая свежесть омовения, попыхивал папиросой и мед¬
ленно стягивал с себя пропотевшую и пропыленную за день
амуницию. В траве также отдыхали и курили люди его ба¬
тальона, предчувствуя освежающий вечер.Вдруг в поле показалось быстрое облако пыли, послышал¬
ся тревожный крик:—	Кавалерия...Пробежали пулеметчики с пулеметом. Облако пыли мчит¬
ся на нас. Красная конница.65
При первом замешательстве, при первых 1фиках «кавале¬
рия» Петерс, совершенно голый, стоял на своем коврике, за¬
ботливо намыливая спину и грудь. Он прислушался, бросил
мочалку в траву и отступил с коврика. Радом, на белоснеж¬
ном полотенце, лежали его часы, портсигар, фуражка и на¬
ган. Петерс взял наган и надел фуражку, положив туда порт¬
сигар и часы. Он взял самое главное.Голый, с черным наганом и в малиновой фуражке, в вы¬
сыхающей мыльной пене, он зашагал по жесткой траве к
тревожно гудящему батальону, встал около строя, пристально
прищурившись, посмотрел на облако пыли и невозмутимо
скомандовал:—	По кавалерии, пальба батальоном.Голого Петерса озарило огнем залпа. Батальон, окутан¬
ный дымом и пылью, отбивал атаку. Я подскакал верхом. В
небе, за малиновыми фуражками, в столбах пыли горела жел¬
тая заря. Петерс, увидя меня, скомандовал:—	Батальон, смирно! Господа офицеры.Высверкнуло, слегга перелязгнуло восемьсот штыков. Лю¬
ди дышали сильно и часто, как дышат в огне; полторы тыся¬
чи потемневших и строгих глаз следили за мной, а я смотрел
на Петерса. Он точно был из горячей меди. Нагой командир
перед батальоном.В этом была такая необычайная, мужественная и древняя
красота, что восемьсот людей, дыхание которых я слышал, с
особой строгостью исполняли его команды, и никто не улыб¬
нулся.Атаку отбили. Пыль в поле легла. Батальон тронулся назад.
Все лица светились летучим светом зари. В малиновой фуражке
и с черным наганом шел на фоне зари голый Петерс.Потом настал прозрачный вечер. Все полегчало и посвет¬
лело. Люди, лежа в траве, дружно смеялись, болтали. А у ко¬
лодца до самой ночи звонко плескалась вода и пофыркивал
Евгений Борисович, предаваясь уже без помех своим вечер¬
ним обливаниям.К концу Крыма, после второго или третьего ранения, тя¬
желого, с мучительными операциями, с бессонницами по це¬
лым неделям, Евгений Борисович пристрастился в лазарете к
морфию. Я тогда принимал дивизию и вызвал его к себе. Он
пришел бледный, осунувшийся. Я не верил, не мог свыкнуть¬
ся с мыслью, что он внезапно стал морфинистом.—	Евгений Борисович,— сказал я,— не сомневаюсь, что
для первого Дроздовского полка нет более достойного ко¬
мандира, чем вы. Но дайте мне слово бросить морфий.Он отошел к окну, как когда-то в Цаповке, задумался, по¬
том слегка улыбнулся:—	Хорошо, даю честное слово бросить.Я разрешил ему отпуск, и он уехал в Ялту с доктором и66
Лариным. В Ялте началась последняя глава его жизни. Евге¬
ний Борисович отозвался на любовь и полюбил сам. Думаю,
что это была его первая любовь. Я знаю, что он как бы сты¬
дился своего нечаянного чувства, боролся с ним.Через полтора месяца он вернулся в полк. Меня удивила
светящаяся нежность его глаз.—	Я бросил морфий, ваше превосходительство. Но разре¬
шите мне еше небольшой отпуск.Я разрешил. Недели через две он снова был у меня. Его
роман, о котором я знал так мало, вначале был очень тяже¬
лым. Та, которую он любил, была женой другого, более того,
она была женой его боевого товарища. Его любовь была
трудной.Теперь Петерс вернулся ко мне с каким-то глухим, серым
лицом. Я спросил его о морфии.—	Бросили?—	Никак нет. Начал снова.—	Тогда я не могу дать вам полк.—	Слушаю...Подхожу к последашм страницам его жизни. Петерс был с
нами в огне до конца. Он был предназначен к войне, и он
свершил свое предназначение, но вмешалась любовь и переме¬
нила его судьбу. Его подруга — она так и не смогла стать его
женой — была прелестной женщиной, хорошим и умным чело¬
веком. Она была актриса, и ей обещали большое будущее.Уже в Болгарии после нашей эвакуации Евгений Борисо¬
вич по привычке приходил ко мне сумеречничать у окна.
Иногда он пел что-то застенчивое. Он был необыкновенно
счастлив своей любовью. Я теперь думаю, что любовь, жизнь
и смерть — то же, что бой.В Болгарии подруга Евгения Борисовича тяжело заболела.
Мы следили за его бессонными ночами. Не помогли никто и
ничто — она умерла. Она была побеждена в неминуемом
бою. За нею был побежден и он. Он страшно переживал по¬
терю. Именно страшно. И совершенно немо.Все невольно замолкали во1фуг бедного Петерса, когда он
приходил. Мы понимали, что нам не утешить его никакими
словами. В едва уловимом движении руки, когда он брал па¬
пиросу, или в легком движении бровью была невыносимая
немота страдания. Мы заметили, что он все чаще и чаще хо¬
дит на кладбище. По нескольку раз в день бывал он на ее
могиле.Тогда мы жили вместе, в одном доме: я в одной половине
квартиры, он через коридор. С ним жил верный Ларин, его
суровая пестунья. Однажды в дождливый осенний вечер Пе¬67
терс стоял у моего окна и смотрел на улицу. Я подошел к не¬
му. Мы, кажется, оба любили эти разговоры вполголоса, в
сумерках.—	Мне все надоело,— внезапно сказал Евгений Борисо¬
вич.— Я решил застрелиться.Я стал ему говорить самые простые, самые дружеские сло¬
ва, какие знал, но чувствовал, что все мои слова малы и ни¬
чтожны перед его молчанием. Он потерял свой гений; он по¬
терял войну и любовь — осталась только смерть.За полночь Ларин, обеспокоенный тем, что Евгений Бо¬
рисович не ложится, а все ходит у себя в комнате, вошел к
нему со свечой. Петерс сидел на койке. У раскрьпого чемо¬
дана на полу стояла горящая свеча. Евгений Борисович, на¬
гнувшись к свече, вкладывал в браунинг обойму.—	Господин полковник, что вы делаете? — окликнул его
старый солдат.Петерс поднял голову, посмотрел на него и тихо сказал:—	Поди, поди...Ларину стало страшно от того, как сидит Евгений Борисо¬
вич, как смотрит. Солдат заплакал:—	Что вы делаете?—	Поди прочь,— с горечью и досадой сказал Евгений Бо¬
рисович и поднялся с койки.Ларин через коридор побежал ко мне. Я уже лег. Он стал
стучать в двери, звать. Я открыл ему. Вдруг глухо брякнул
выстрел. Мы поняли, что это смерть, бросились в комнату
Петерса. Евгений Борисович выстрелил себе в рот. Его голо¬
ва была снесена.КАПИТАН ИВАНОВНе у меня одного, а у всех боевых товарищей есть это
чувство: сквозь всю нашу явь проходят перед нами, перед на¬
шим духовным взором, всегда и всюду, точно бы залитые яс¬
ным светом, люди, события, места, картины того, что уже
стало воспоминанием.Так вижу я всегда перед собой и капитана Иванова; вижу
его черноволосую голову, влажную от утреннего умывания,
его ослепительную улыбку, румяное лицо и слышу его прият¬
но картавый говор.Какой он молодой, ладный... От него веет свежестью. Я
вижу, как он, невысокий, с травинкой в зубах, похлопывая
стеком по пыльному сапогу, идет рядом со мной в походной
колонне, я слышу звук его беззаботного смеха. Образ капита¬
на Иванова неотделим для меня от русской утренней прохла¬
ды, воздуха наших походов.Синие растрепанные облака раннего утра перед боем, ког¬68
да просыпаешься озябший в мокрой траве,— кто из нас не
чувствовал тогда в каждой очерченной ветке, в росе, играю¬
щей на траве, в легких звуках утра, хотя бы в том, как отря¬
хивается полковой песик, жизненного единства всего мира.Я помню, мне кажется, каждый конский след, залитый
водой, и запах зеленых хлебов после дождя, и как волокутся
у дальнего леса легкие туманы, и как поют далеко за мной в
строю. Поют лихо, а мне почему-то грустно, и я чувствую
снова, что все едино на этом свете, но не умею сказать, в
чем единство. Вероятно, в любви и страдании.И капитан Иванов кажется мне теперь каким-то русским
единством. Должен признаться, что отчество его я забыл. Его
имя было Петр, но мы прозвали его Гришей. Вот кто был
настоящим Ивановым 7-м с ударением на «о», человеком из
той великой толпы безымянных фигурантов, на фоне кото¬
рых разыгрывают свои роли оперные или опереточные герои.Особенного в нем не было ровно ничего, если не считать
его свежей молодости, сияющей улыбки, сухих и смуглых рук
и того, что он картавил совершенно классически, по «Войне
и миру», выговаривая вместо «р» — «г»...Но именно этот армейский капитан, простой и скромный, с
его совершенной правдой во всем, что он делал и думал, и есть
настоящий «герой нашего времени». Его, можно сказать, пред¬
чувствовали даже писатели, и, например, капитан Тушин Тол¬
стого, босой, с трубочкой-носогрейкой у шатра на Аустерлиц-
ком поле,— несомненный предтеча капитана Иванова, так же
как Максим Максимович, шагаюищй за скрипучей кавказской
арбой, или поручик Гринев из «Капитанской дочки».Армейский капитан Иванов — герой нашего времени. В
то время, как другие школы выпускали людей рыхлых, без
какой-то внутренней оси, наша военная школа всегда давала
людей точных, подобранных, знающих, что можно и чего
нельзя, а главное, с верным, никогда не мутившимся чувст¬
вом России. Это чувство было сознанием постоянной ей
службы. Для русских военных служилых людей Россия была
не только нагромождением земель и народов, одной шестой
суши и прочее, но была для них отечеством духа. Россия бы¬
ла такой необычайной и прекрасной совокупностью духа, ду¬
ховным строем, таким явлением русского гения в его вели¬
чии, чести и правде, что для русских военных людей она бы¬
ла Россией-Святыней.Капитан Иванов, как и все его боевые товарищи, именно
потому и пошел в огонь гражданской войны, что своими ли
или чужими, это все равно, но кощунственно была поругана
Россия-Святыня.Как и все, Иванов был бедняком-офицером из тех русских
пехотинцев, никому неведомых провишщальных штабс-капита-
нов, которые не только не имели поместий и фабрик, но часто69
не знали, как скрыть следы времени и непогоды на поношен¬
ной офицерской шинелишке да на что купить новые сапоги.1Сапитан Иванов был до крайности далек и от петербург¬
ского общества и от большого света, не говоря уже, разуме¬
ется, о придворных 1фугах, тоже, впрочем, не имевших ровно
никакого отношения ни к провинциальной армейщине Ива¬
нову, ни ко всей Белой армии. В мирные времена в медвежь¬
ем углу, черт знает в каких тартарарах, куда месяц скачи —
не доскачешь, в маленьком армейском гарнизоне провел бы
свою простую армейскую жизнь неведомый капитан Иванов,
так же как и тысячи его однофамильцев с ударением на «о».Позволял бы себе иногда купить стек рши одеколон где-
нибудь в Слуцке или Ровно, в Варшаве сапоги с мягким ла¬
кированным верхом; зачитывался бы запоем до первых пету¬
хов всем, что попадается под руку в пыльной городской биб¬
лиотеке, и также до петухов, а то и позже просиживал бы но¬
чи за пулькой по маленькой; иногда был бы весел и шумен
сверх положенного в офицерском собрании, а вечера прово¬
дил бы в одиноких прогулках над городской речкой, не обоз¬
наченной ни на каких географических картах.Над вечерней речной сыростью с молодой жалостью к са¬
мому себе думал бы, что одинок, что еще нет любимой, и с
благодарностью вспоминал бы последний поцелуй, приклю¬
чившийся на стоянке полга верст тысячи за полторы от этой
неведомой речки.Непритязательную жизнь капитана Иванова в мирное вре¬
мя потрясали бы, да и то отчасти, только лишь разносы на¬
чальства, а главное, сердечные и карточные дела. Он так бы
и состарился вместе со старыми солдатами все той же 4-й
роты Бог весть какого, последнего по счету, 208-го Дорий¬
ского, пехотного полка нашей армии и мирно отдал бы Богу
душу, твердо веруя в Святыню-Россию.Иванов был из только что поднявшихся семей, которые
своим горбом и беспорочной службой пробивались в люди.
Все эти капитаны были по большинству детьми мелкого чи¬
новничества и офицерства, военных и ветеринарных врачей,
телеграфистов, старых солдат, земских фельдшеров, так же
как и Кутепов был сыном чиновника провинциальной казен¬
ной палаты.Для других народов отечество — тщеславная гордыня, да
еще с позерством, или любование процветающей торговой
факторией, а для русских капитанов Ивановых отечество бы¬
ло служением по всей правде Родине-России даже и до по¬
следнего издыхания. 1Сапитан Иванов бесхитростно знал, что
Россия — самая справедливая, самая добрая и прекрасная
страна на свете, и верил так же бесхитростно, что если в ней
что-нибудь и не устроено, не налажено, то все в ней в свое
время устроится и наладится по справедливости.70
Когда-нибудь в ней поймут, что между прежней «староре¬
жимной» Россией, павшей в смуте, и большевистской тьмой,
сместившей в России все божеское и человеческое, прошла
видением необычайного света, в огне и в крови. Белая Рос¬
сия капитанов Ивановых, Россия правды и справедливости.Первое русское ополчение капитанов Ивановых было раз¬
бито. Так и в Смутное время было разбито первое ополчение
Прокопия Ляпунова, хотя и стояло уже под самой Москвой.
Но никто и ничто, как только то же русское ополчение, вто¬
рое ополчение Минина и князя Пожарского, освободило
Москву от смуты.И на всем белом свете для армейского капитана Иванова
его родная 4-я рота была живой частью, дышащим образом
России-Святыни. Кто из молодых офицеров не любил своей
роты или взвода, этих деревенских солдатских глаз, не знав¬
ших до революции ни добра ни зла, этих сильных и добрых
рук молодых мужиков, солдатского запаха ржаного хлеба и
влажных шинелей, чистых рубах и веников после бани?Капитан же Иванов так любил своих земляков и так
сжился с ними, что сам неприметно проникся простыми вку¬
сами и обиходом старых служивых, хотя ему едва ли было за
тридцать.Он любил, как все наши сверхсрочные солдаты, попариться
в бане, и чтобы потрясли над ним горячий веник. Я помню,
как он радовался этому пеклу и смеялся, свесив с полки мок¬
рую голову, и как на его груди поблескивал на мокром шнуре
простой серебряный крест, истертый и тоненький, совершенно
такой же, как и у старых солдат. Ценил он квасок, квашеную
капусту и водки чарку, да еше с кряканьем.В этом капитан Иванов повторял всех армейских Ивано¬
вых, ту нашу простецкую армейшину, в которой жила про¬
стая и вечно юная душа самого Александра Васильевича Су¬
ворова. Впрочем, в отличие от привычек славного фельдмар¬
шала, Иванов по одной, вероятно, молодости лет был, как
бы это сказать поосторожнее, порядочным бабником.При случае любил он приволокнуться, и в своих сердеч¬
ных увлечениях был прост до крайности. Ему нравились ба¬
бы; я хочу сказать, что ему нравились настояшие деревенские
бабы, да чтоб подебелей, рослые вдовы со смелой и сильной
выступкой и с такой звонкой скороговоркой, под обстрелом
которой не устоять не то что капитану, а и любому генералу
со всем его штабом.Бабы нравились капитану Иванову совершенно так же,
как его солдатам, и вся 4-я рота уважала романы своего ко¬
мандира и оберегала их мирное течение от лишнего вмеша¬
тельства. Займет капитан Иванов деревню. Его солдаты раз¬
местятся в отличных хатах, а сам капитан заберется в такую
глухую избенку на трех ногах, что даже неловко. Зато можно71
быть уверенным, что в колченогих хоромах обитает 1акая-
нибудь рослая вдова.Чтобы найти в деревне капитана Иванова, надо разыски¬
вать не дом, где он остановился, а подозвать первого встреч¬
ного солдата и спросить:—	Где тут живет молодая вдова?Сколько раз шел я к капитану Иванову, когда он был за¬
нят сердечными делами, и надо было видеть, как солдаты 4-й
роты, чудаки, подмигивали друг другу и подавали другие ис¬
пытанные сигналы, а дневальный сломя голову уже пер во
весь дух по задворкам упредить капитана, чтобы, чего добро¬
го, полковник Туркул не застал его в боевом расположении
на рандеву.Должен сказать, что я никогда не заставал капитана Ива¬
нова врасплох. Предупрежденный, он выходил ко мне на
{фыльцо с ослепительной улыбкой, со слегка растрепанными
черными волосами, разве только ворот белой косоворотки
иногда был отстегнут на шее, и картавил весело и лукаво:—	Здгавия желаю, господин полковник.А улыбка у него была, по правде, прелестной.Особенно я любил наблюдать за ним, когда после удачно¬
го боя на поле, только что вытоптанном атакой, разбирали и
опрашивали пленных.Среди земляков в поношенных серых шинелях, с темны¬
ми или обломанными красными звездами на помятых фу¬
ражках, среди лиц русского простонародья, похожих одно на
другое, часто скуластых, курносых и как бы сонных, мы сра¬
зу узнавали коммунистов, и всегда без ошибки. Мы узнавали
их по глазам, по взгляду их белесых глаз, по гакой-то непе¬
редаваемой складке у рта.Это было вроде того, как по одному черному пятнышку
угадала панночка в «Майской ночи» ведьму-мачеху среди ру¬
салок. Лицо у коммунистов было как у всех, солдатское, ску¬
ластое, но проступало на нем это черное пятно, нечто С1фы-
тое и вместе отвратительное, смесь подобострастия и подло¬
сти, наглости и жадной вседозволенности, скотство. Потому
мы и узнавали партийцев без ошибки, что таких погасших и
скотских лиц не было раньше у русских солдат. На коммуни¬
стов к тому же указывали и сами пленные.Пленные красноармейцы стояли и сидели на изрытом по¬
ле, и дрожал над ними прозрачный пар дыхания. (Сапитан
Иванов со стеком, озабоченно поглаживая самый кончик ос¬
трой черной бородки, ходил между ними. Он не спеша огля¬
дывал их со всех сторон. Он обхаживал пленного так же вни¬
мательно и осторожно, как любитель на конской ярмарке об¬
хаживает приглянувшегося ему жеребца.Пленный, кое-кто и босой, в измятой шинели, поднимался
с травы, со страхом, исподлобья озираясь на белого офицера.72
—	Какой губегнии?Рослый парень, серый с лица, зябнущий от страха и ожи¬
дания своей участи, глухо отвечал. К^итан расспрашивал
его вполголоса. Вероятно, это были самые простые вопросы:
о деревне, земле, бабе, старигах. И вот менялось лицо 1фас-
ноармейца, светлело, на нем скользил тот же добрый свет,
что на лице капитана, и пленный уже отвечал офицеру, улы¬
баясь во все свои белые ровные зубы.Капитан слегка касался стеком его плеча, точно посвящая
пленного в достоинство честного солдата, и говорил:—	В четвеггую, бгатец, готу...И ни разу не ошибся он в своем отборе: из 4-й роты не
было ни одного перебежчика. Он чуял и понимал русского
человека, и солдат чуял и понимал его.Не только в нашем Дроздовском полку, но, может быть,
во всей Добровольческой армии 4-я рота капитана Иванова
была настоящей солдатской. Он пополнял ее исключительно
из пленных 1д>асноармейцев. В то время как у нас целые по¬
лки приходилось набирать из одних офицеров и в любой дру¬
гой роте их было не менее полусотни, у капитана Иванова
все до одного взводы были солдатские, и ротный командный
состав тоже солдатский, из тех же пленных. Все ребята —
молодцы, здоровенщина.Я иногда посылал к капитану Иванову пополнение из ка¬
дет, гимназистов и реалистов — наших удалых баклажек — и
студентов, но капитан Иванов каждый раз отказывался веж¬
ливо, но наотрез:—	Это какой же-с солдат? — говорил он не без раздраже¬
ния.— Это-с не солдат, а, извините, гусская интеллигенция...И в это слово «интеллигенция» вкладывал он столько
уничижительного презрения, что за нее просто становилось
совестно.—	Her уж, благодагю: я уж пополнюсь моим земляком...А земляки в его роте вскоре же становились мордастыми
сьгиогами. Хорошим хозяином был капитан Иванов; он
умудрялся кормить свою роту настоящим армейским пайком
мирного времени. Ни у кого не было таких наваристых щей,
играющих всеми цветами радуги, ни у кого содцат не был так
ладно, опрятно и тепло одет, так крепко и сухо обут.Кагштан Иванов умел раздобывать своим землякам зимой
даже варежки и какие-то ватные набрюшники, вроде потни-
ков-подседельников; ни у кого не было столько табаку и саха¬
ру, как в 4-й роте, и ни в одной роте не пахло так вкусно и так
семейственно, как в большой содцатской семейке капитана
Иванова. Народ у него все был плотный, ражий, во сне тфапе-
ли, как битюги, а с чужими были заносчивы и горды. Орлы.Дисциплина в 4-й была железная, блистательная. Содцаты
чувствовали сильную руку своего командира и его прямую73
душу, знали, что нет в нем никакой несправедливости и не¬
правды. Солдаты понимали его так же, гак он их, и жили с
ним душа в душу.Капитан Иванов был русским простецом, и, несмотря на
его деревенские прегрешения с рослыми вдовами, светился в
его простоте свет русского праведника. Может быть, за пра¬
ведную простоту мы его и прозвали Гришей. У него, впро¬
чем, было и другое, довольно странное прозвище — Иисус
Навин.И вот почему. При всей своей скромности капитан Ива¬
нов любил покрасоваться. Однако только в бою. В бою он
всегда был верхом, впереди своей цепи. Пеший он никогда
не ходил в атаку, и ему неукоснительно подавали нового
Россинанта. Не сосчитано никем, сколько под ним было
убито коней.По-солдатски, если хотите по-лубочному, чувствовал он
красоту боя: в огне храбрый командир должен красоваться
впереди своих солдатушек верхом, вот и все. Ведь солдатская
любовь к командиру по-детски жестока: уж таким храбрецом
должен быть орел-командир, что и пуля его не берет, и от
сабли он заговорен. Вероятно, потому и гарцевал капитан
Иванов в огне перед цепями. Я думаю, позволь ему, он завел
бы еще у себя по старине и барабанщиков, открывающих ба¬
рабанным боем атаку в штыки, и тоже из-за одной красоты.Вижу, как он скачет в цепях на коне, израненном пулями,
залитом кровью. Верхом он был истинным Иисусом Нави¬
ном. Уж очень дурны были все его кобылы и кони, старые,
костлявые, вроде тех еврейских кляч, на которых тащатся на
мужицкую ярмарку в расшатанных таратайгах, обвязанных
веревками, а то и верхом, местечковые Оськи и Шлемки.Наши веселые замечания о его боевых конях капитан
Иванов отражал с достоинством.—	Я быстгых коней не люблю, я не кавалегия-с,— гово¬
рил он и тут же добавлял с прелестной улыбкой: — Я пехот¬
ный офицег.Особенно он запомнился мне в бою под Богодуховом. Это
бьшо в июле 1919 года. Я командовал тогда офицерским ба¬
тальоном. Мы наступали на сахарный завод, кажется, Кени¬
га; я был впереди батальона верхом.Наступали под проливным дождем. Все смутно смешалось
впереди в шумном ливне, как в мутном аквариуме. Дорогу
мгновенно размыло, погнало глинистые потоки. У дороги
блестели мокрые тополя. Земля дымилась, дышала влажным
теплом; в ливне глуше стали команды, лязг движения, стоны
раненых; точно отсыревшие — удары выстрелов. С сахарного
завода тупо и сыро стучала частая стрельба красных.Вторая рота, с которой я был, промокшая до нитки, в
отяжелевших сапогах, облепленных 1рязью, довольно неук-74
люжв начала развертываться на дороге в цепь и по бурлящим
водороинам пошла в атаку на завод. «Ура» относило дожцем.Мы заняли завод. Я помню его маячащие строения, его
отблескивающие крыши. Разгоряченные атакой, громко пе¬
рекликаясь, не узнавая друг друга в тумане ливня, люди ста¬
ли строиться на заводском дворе. В затылок 2-й роте, где-то
в дожде, наступала с капитаном Ивановым 4-я, но ее еще не
было видно.Внезапно в тылу, за тополями у дороги, застучал частый
огонь, все горячее. В дожде, близко, был противник. Я спрыг¬
нул с коня в грязь и подозвал начальника пулеметной команды
капитана Трофимова. Он подбежал ко мне, утирая рукавом ли¬
цо; его потемневший от воды френч блестел, как клеенка.—	Скачите в четвертую роту, передайте капитану Иванову
мое приказание наступать на противника правее тополей.1Салитан Трофимов молча взял под козырек и побежал к
коню.Я был единственным, кто представлял собой штаб моего
батальона: все были разосланы с приказаниями. Ординарец
Макаренко — в дожде блестело его смуглое лицо — держал за
мной на поводу мою Гальку. Молодая гнедая кобыла, с белы¬
ми чулочками на ногах, с белой прозвездиной на лбу, от до¬
ждя стала глянцевитой и скользкой. Она танцевала на мес¬
те — она всегда танцевала — и тревожно втягивала ноздрями
влажный воздух. Стрельба гремела порывами. Но где же 4-я.Ко мне подошел раненый пулеметчик 2-й роты поручик
Гамалея с карабином через плечо. Рукав его кожаной куртки
был разрезан, бинты просачивались кровью.—	Наседают, и довольно круто, господин полковник...Гамалея улыбнулся, тут же поморщившись от боли.—	Куда девалась четвертая?Огонь так силен, словно нас обстреливают и с дороги, где
идти капитану Иванову. Я всматривался в бегущий дождь на
шоссе. Наконец поюзалось, что вижу тянущуюся там, точно
смутные привидения, длинную цепь и перед цепью тень
всадника.Вот он, Иисус Навин. Он не торопится, он прет прями¬
ком по шоссе, несмотря на мое приказание наступать правее
тополей. Меня разозлил его неуклюжий марш. Я набрал
сколько мог воздуха и выкрикнул обидную команду:—	Шире шаг, четвертая, шире шаг...— и побежал им на¬
встречу, за мной — Гамалея.Град застучал нам в спину. Я прыгнул через лужу и услы¬
шал над собой конское фырканье. Теперь и капитан Иванов
услышит меня — с полным удовольствием я стал ото всей
души крыть запоздавшую 4-ю и увидел над собой в дожде не¬
знакомое серое лицо в нахлобученной фуражке с темной пя¬
тиконечной звездой.75
Брякнул выстрел, пуля пробила мне тулыо — я содрогнул¬
ся от пулевого ветра, выхватил браунинг, но в стволе нет
патрона, вестовой вчера чистил, вьггащил патрон. Патрон,
дослать патрон...Всадник прицелился. Но у моей щеки прогремел выстрел.
Лошадь со всадником откинуло в сторону, она покарачилась
на задние ноги. Около меня кто-то часто и сильно дышал. Я
оглянулся: за мной стоит Гамалея, оскаленный, бледный.
Это он успел одной рукой поднять карабин и выстрелить в
коня. Я дослал патрон и сбил всадника выстрелом, он повис
с седла вниз головой. Раненая лошадь тяжело прыгнула пере¬
дними ногами с дороги в канаву. Увязла. Фуражка краскома,
дном кверху, плывет в темной луже, по ней стучит град.Цепь красных надвигалась на нас. Глухие голоса в тумане,
кашель, звон манерок. Сбитый мной краском был перед
цепью шагах в трехстах. В цепи нас заметили, открыли бес¬
порядочную стрельбу.По нас на ходу бьют пачками, а мы, онемевшие, оба сто¬
им в луже перед всей красной цепью. Бежать под залпами
вдоль наступаюших, обогнать их, выскочить к нашим — вер¬
ная смерть. Я понял, что получился «слоеный пирог», какой
не раз получался на фронте: красная цепь втянулась между
нашими 2-й и 4-й ротами. Я повернулся и со всех ног кинул¬
ся бежать обратно ко 2-й роте. Гамалея за мной. Никогда и
никакой Нурми не давал такого хода, как мы с поручиком
под этим ливнем, градом, пальбой.Я помню, как Гамалея упал, помню, как вынырнуло из
тумана блестяшее лицо Макаренки:—	Господин полковник, в седло...Он подводит Гальку, я прыгаю в седло, несусь без стремян
от красной цепи. Вот наша 2-я рота; вдоль роты я обскакал
красную цепь и вынесся за нею в тыл на левом фланге. Я
знал, что за красными наши.Вскоре на дороге передо мной вырос всадник, за ним бы¬
стро идущая цепь, принимавшая на ходу правее тополей. На
меня наскакал капитан Иванов, мокрый, за ним мокрый ка¬
питан Трофимов.—	Какого черта вы прете так медленно?Я с таким удовольствием заорал на капитана Иванова, что
тот от неожиданности заморгал.—	Это не я пгу медленно,— ответил он, пытаясь оттянуть
поводья своего очередного коня.Несмотря на весьма почтенный возраст, его конь положил
голову на шею моей Гальке и уже нашептывал ей какие-то
любезности, едва шевеля мягкими губами.—	Это вторая гота медленно пгет впегеди меня...—	Черта лысого, там вторая рота! Там большевики.—	Большевики?76
Капитан Иванов все мгновенно понял. Он приподнялся
на стременах, оглянулся как-то по-соколиному, прелестная
улыбка пронеслась по его лицу, и он скомандовал с радост¬
ной удалью;—	Четвегтая гота, с Богом, в атаку!Мы поскакали с цепями вперед. Порывы сильного «ура»
подгоняли коней. 4-я рота одним ударом смяла красных.
Сгрудившиеся в дожде стадами красноармейцы поднимали
руки, вбивали винтовки прикладами вверх в мо1фую землю.
Как говорится, забрано все.На шоссе, подкормившись, сидел в луже поручик Гамалея.
Мы о*фужили его, он нам кивал головой, залитой кровью.
Удивительно сказать, но без улыбки мы не могли смотреть
на стриженую голову Гамалеи, с торчащими во все стороны
пулями. В гастрономических магазинах выставляют иногда
такие фаянсовые головы, засеянные травой.Цепь красных до нашей атаки дошла до упавшего Гама¬
леи, и кто-то стал в упор расстреливать его из самого деше¬
вого револьвера Лефоше, из этой жестянки; пули, торчавшие
теперь в его голове, едва только пробили ему кожу. По Лефо¬
ше, из опросов пленных, мы отыскали его владельца, щ)иво-
ногого краскома, мальчишку-коммуниста. Краскома расстре¬
ляли.Гамалея вскоре оправился от своих необычайных ран, о
которых сам говорил с улыбкой. Но смерть ему была суждена
на поле чести: поручик пулеметной команды 1-го батальона
Дроздовского полка Гамалея был убит в Крыму.А после боя под Богодуховом унялся ливень, засветился
прозрачный воздух. Сильно дышали мокрые травы, мята,
тмин, и над дальними холмами и тополями, над которыми
еще курился дождевой дым, стала в небе нежно-светлая раду¬
га.Капитан Иванов, постукивая стеком по мокрому сапогу,
уже ходил между пленными. Его лицо и все лица кругом све¬
тились от радуги. От летнего боя под Богодуховом у меня на¬
всегда останется вот именно это воспоминание.Теперь я понимаю, что простота капитана Иванова была
той суворовской простотой, которая преображала нашу ар¬
мию в совершенно особенное и чудесное духовное существо,
отмеченное чертами необычайной семейственности, в ту на¬
шу великую армейскую семью, где немало было таких капи¬
танов Ивановых, для которых солдаты — живая, дышащая
Россия, и где было много таких солдат, для которых их капи¬
таны Ивановы были самыми справедливыми и честными, са¬
мыми храбрыми и красивыми людьми на белом свете.Светился суворовский свет в праведной русской простоте
капитана Иванова. Суворовским светом залиты и его послед¬
ние дни. Это было в самом конце октября 1919 года. Неслись77
мокрые метели. Мы отходили. Капитан Иванов и теперь, ча¬
сто по гололедице, верхом водил в огонь свою 4-ю роту.29 октября под Дмитриевом он атаковал красную батарею.
4-я рота попала под картечь. Очередная кобыла была убита
под Иисусом Навином в атаке. Тогда он пеший повел цепь
на картечь. 4-я рота взяла восемь пушек.В Дмитриеве 4-я рота стала в резерв. Ночью красные на¬
чали наступать от Севска. Полковник Петерс приказал 4-й
роте подтянуться к батальону. Капитан Иванов повел роту к
вокзалу. В холодных потемках большевики обстреливали нас
шрапнелью. Вскоре и я с моим штабом прискакал к вокзалу.На площади в темноте меня удивил тихий тягостный вой.
Сгрудившаяся толпа солдат как будто бы выла с зажатыми
ртами. Это была 4-я рота. Солдаты смотрели на меня из тем¬
ноты, не узнавая, не отдавая чести, опустевшими, дикими
глазами. ;^т невнятный звук, удививший меня, был подав¬
ленным плачем. Так плачут наши простолюдины, не разжи¬
мая рта. 4-я рота плакала.1^питан Иванов верхом стал уже выводить ее к вокзалу,
когда над ним разорвалась шрапнель. Случайный снаряд де¬
сятками пуль мгновенно смел его и его последнего боевого
коня. В ту ночь нашей единственной потерей был командир4-й роты капитан Петр Иванов.Ночью я приказал перейти в наступление. Безмолвной,
страшной была ночная атака 4-й на 1фасных в деревне под
самым Дмитриевом. Они перекололи всех, они не привели
ни одного пленного.В городе нашелся оцинкованный гроб; я приказал похоро¬
нить капитана Иванова с воинскими почестями. Все было
готово к похоронам, когда мне доложили, что идет депутация
от 4-й роты. Это были старые солдаты Иванова из пленных,
с ними подпрапорщик Сорока.Они шли по вокзальной площади тяжело и крепко, сивые
от инея, с суровыми скуластыми лицами, угрюмо смотрели
себе под ноги и с остервенением, как мне показалось, отма¬
хивали руками.—	В чем, братцы, дело? — спросил я, когда они отгремели
по плитам вокзала.Мгновение они стояли молча, потом выдохнули, все ра¬
зом заговорили смутно и гневно, их лица потемнели.Я не понимал, о чем они гудят, остановил их:—	Говори ты. Сорока.—	Так что нельзя. Так что робята не хочут капитана тут
оставлять. Этга чтобы над ем краснож...е поругались. Робята
не хочут никак. Этта сами уходим, а его оставлять, как же
такое...Сорока умолк. Я видел, как движется у него на скулах ко¬
жа, как изо всех сил он стискивает зубы, чтобы унять слезы,78
а они все же бегут по жестким, изъеденным оспинами щекам
солдата.—	Хорошо, Сорока, я понял. Но, знаешь сам, мы отхо¬
дим. Надо же капитана похоронить.—	Так точно. А когда отходим, и он с нами пойдет. Где
остановимся, так и схороним его с почестью. Разрешите, гос¬
подин полковник, взять нам командира с собой.Я разрешил.Дмитриев был нами оставлен 31 октября после упорного
боя с четырнадцатью 1д>асными полками. При переходе через
железную дорогу нам очень помог наш бронепоезд «Дроэдо-
вец» капитана Рипке.Была жестокая и темная зима. Мне трудно это передать,
но от того времени у меня осталось такое чувство, точно веч¬
ная тьма и вечный холод — сама бездыханность зла — под¬
нялись против России и нас. Кусками погружалась во тьму
Россия, и отступали мы.На отходе одну картину, героическую, страшную, никогда
не забудут дроздовцы. В метели, когда гремит пустынный ве¬
тер и несет стадами снеговую мглу, в тяжелые оттепели, от
которых все чернеет и влажно дымится, днем и ночью, всегда
четверо часовых, солдаты 4-й роты, часто в обледенелых ши¬
нелях, шли по снегу и грязи у мужицких розвалей, на кото¬
рых высился цинковый гроб капитана Иванова, полузаметен-
ный снегом, обложенный кусками льда.Мы отходили. Мы шли недели, месяцы, и ночью и днем
двигался с нашей колонной запаянный гроб, окруженный че¬
тырьмя часовыми с примкнутыми штыками.Я говорил подпрапорщику Сороке:—	Мы все отходим. Чего же везти гроб с собой? Следует
похоронить его, хотя бы в поле.Подпрапорщик гаждый раз отвечал угрюмо:—	Разрешите доложить, господин полковник, кос остано¬
вимся крепко, так и схороним...Ночью, когда я видел у хроба четырех часовых, безмолв¬
ных, побелевших от снега, я понимал, так же как понимаю и
теперь, что, если быть России, только такой России и быть:
капитана Иванова и его солдат.Почти два месяца, до самого Азова, несла 4-я рота карау¬
лы у гроба своего командира. Капитан Петр Иванов был убит
в ночь на 31 октября, а похоронили мы его только в конце
декабря 1919 года под прощальный салют 4-й роты.Многие из его содцат остались в России, и я думаю, что
перед ними, как и перед нами, всегда и всюду, пронизывая
темную явь, проходят светлые видения нашей общей честной
службы России. Проходит перед ними призрачный их коман¬
дир, капитан Иванов, которому еще воплотиться снова на
земле нашего общего отечества.79
ХАРЬКОВМай 1919 года. Само сочетание этих двух слов вызывает
как бы прилив свежего дыхания. Начало ^льшого наступле¬
ния, наш сильный порыв, когда казалось, что с нами подни¬
мается, докатится до Москвы вся живая Россия, сметая со¬
ветскую власть.Я вижу их всех, моих боевых товарищей, их молодые
улыбки, веселые глаза. Я вижу нашу сильную и светлую мо¬
лодежь, слышу ее порывистое дыхание, то взрывы дружного
пения, то порывы «ура».В мае 1919 года я с батальоном двинулся на Бахмут, пра¬
вее меня со своим батальоном — Манштейн. Двое суток мы
качались под Бахмутом туда и сюда в упорных боях. На
третьи, к вечеру, атака моего батальона опрокинула красных,
мы ворвались в Бахмут, и вот мы за Бахмутом, вот уже на¬
ступаем на станцию Ямы.На правом фланге что-то застопорилось. Я повел туда мои
цепи. Там, на путях, загибающихся буквой «и», застрял бро¬
непоезд красных. Рельсы перед ним подорваны. Красные вы¬
кинули белый флаг — лохмотья рубахи на шесте. Командир
бронепоезда в кожаной куртке, измазанный машинным мас¬
лом, начал с командиром 1-й роты переговоры о сдаче. Бро¬
непоезд стоит тихо, едва курится из топки дымок.Я отчаянно выцу!^ командира 1-й роты за его диплома¬
тические переговоры с противником, за остановку, приказал
немедленно переходить в атаку. Но 1ч>асные уже успели пере¬
хитрить: они выслали вперед на рельсы разведку, которая вы¬
яснила, что бронепоезд может проскочить. И когда мы топ¬
тались у станции, бронепоезд вдруг открыл огонь из всех пу¬
шек. Грохот поднялся страшный. Охваченный огнем выстре¬
лов, бронепоезд полным ходом стал уходить. Так и ушел.Мы взяли Ямы. Взяли атакой станцию Лиман. Туда стя¬
нулся весь 2-й офицерский генерала Дроздовского полк. По¬
сле Лимана наступление помчало нас к Лозовой. Мы дейст¬
вительно мчались: за два дня батальон прошел маршем по
тылам красных до ста верст.Стремительно ударили по Лозовой. Помню, я поднимал
цепь в атаку, когда ко мне подскакал командир 1-й офицер¬
ской батареи полковник Вячеслав Туцевич, с ним рослый ор¬
динарец подпрапорщик Климчук.—	Господин полковник,— сказал Туцевич,— прошу обож¬
дать минуту с атакой: я выкачу вперед пушки.Два его орудия под огнем неслись вперед наших цепей,
мгновенно снялись с передков, открыли беглый огонь. Крас¬
ные поражены, у них смятение.Всегда с истинным восхищением следил я за нашими ар¬
тиллеристами. Никогда у артиллерии не было такой дружной80
спайки с пехотой, как в гражданской войне: мы связались с
ней в один живой узел. Артиллеристы с удивительной чутко¬
стью овладевали новой боевой обстановкой, превосходно по¬
нимали необходимость захвата почина в огне, поражали про¬
тивника маневром. Они действовали по суворовскому завету;
«удивить — победить». Потому-то с таким отчаянным бес¬
страшием они и выкатывали свои пушки вперед наших на¬
ступающих цепей. Часто пехота и не развертывалась для ата¬
ки, а один артиллерийский огонь решал все.Я должен, однако, сказать, что многие пехотные команди¬
ры злоупотребляли таким самопожертвованием артиллери¬
стов и часто вынуждали их выкатывать пушки без наблюда¬
тельных пунктов, без прикрытия, для стрельбы по красным в
упор.Бесстрашным и хладнокровным смельчаком был и артил¬
лерийский полковник Туцевич. Вот с кого можно было бы
писать образ классического белогвардейца: сухошавый, с
тонким лицом, выдержанный, даже парадный со своим бе¬
лым воротничком и манжетами. В великую войну он был
офицером 26-й артиллерийской бригады. Это была закончен¬
ная фигура офицера императорской армии. Белогвардеец был
в его серых, холодных и пристальных глазах, в сухой фигуре,
и в ясности его духа, в его джентльменстве, в его неумоли¬
мом чувстве долга.С такими, как Туцевич, красные расправлялись беспощад¬
но за одну только их более красивую породу. В нем не было
ничего подчеркнутого; самый склад его натуры был таким
отчетливым, точно он был вычеканен из одного куска свет¬
лого металла.Как часто я любовался его мужественным хладно1фовием
и его красивой кавалерийской посадкой, когда он скакал в
огне в сопровождении своего громадного Климчука. Я любо¬
вался и простотой Туцевича, сочетанием непоколебимого му¬
жества с добродушием, даже нежностью и какой-то детской
чистотой.На 1-й офицерской батарее у нас был, можно сказать, ар¬
тиллерийский монастырь. Дисциплину там довели до сверка¬
ния, а чистоту до лазаретной щепетильности. Нравы были
отшельнические. На батарею принимали одних холостяков,
женатых же — ни за что. А женский пол не допускали к ба¬
тарее ближе чем на пушечный выстрел. Такой монастырь был
заведен Туцевичем.У него считалось уже проступком, если один брал у друго¬
го в долг, скажем, до четверга, а отдавал в субботу. Достаточ¬
но: не сдержал честного слова. Бывали случаи, что за одно
это удаляли с батареи.Меня, пехотинца, особенно трогало, что Туцевич всей ду¬
шой страдал за пехоту, жалел ее; его мучили ее жестокие по¬81
тери. Содцаты обожали сдержанного, даже холодного с ввду
командира за его совершенную справедливость. И правда, хо¬
рошо и радостно было стоять с ним в огне.Туцевич был убит при взятии Лозовой нашим случайным
разрывом. Стреляла пушка полковни1а Думбадзе. Снарад, за¬
дев за телеграфный провод, разорвался над головой Туцеви-
ча. Его изрешетило. У артиллеристов поднялась паника. Лю¬
ди под огнем смешались в толпу. Только резкие окрики ко¬
мандиров заставили их вернуться к брошенным пушкам.Я подошел к Туцевичу. Вокруг вытоптанная пыльная тра¬
ва была в 1фови. Он кончался. Я накрыл фуражкой его голо¬
ву. Над ним стоял подпрапорщик Климчук, громадный по¬
жилой солдат, темный от загара.—	Господин полковник, возьмите меня отсюда,— сказал
он внезапно.—	Что ты, куда?—	В пехоту. Не могу оставаться на батарее. Все о нем бу¬
дет напоминать. Не могу.Туцевич скончался. Подпрапоршик ВСлимчук, когда мы
взяли у красных бронепоезд, был назначен туда фельдфебе¬
лем солдатской команды, а командовал бронепоездом артил¬
лерийский 1^питан Рипке, такой же совершенный воин, как
Туцевич.Наступление унесло нас и с Лозовой. В начале июня я
привел свой батальон в Изюм, где был весь полк. Сказать ли
о том, что, когда батальон подходил эшелоном к изюмскому
вокзалу, послышались звуки музыки и мы увидели полковой
оркестр и офицерскую роту, выстроенные на перроне; впере¬
ди командир полка полковник Руммель.Кого-то встречают музыкой, думали мы, выгружаясь. Я
вышел из вагона, недоуменно оглядываясь. Но тут командир
офицерской роты скомандовал:—	Рота, смирно, слушай, на краул!И подошел ко мне с рапортом. Музыкой и почетным ка¬
раулом встречали, оказывается, мой 1-й батальон за его до¬
блестный марш на Лозовую, за его сто верст в два дня по
красным тылам. Я немного оторопел, но принял, как полага¬
ется рапорт и пропустил офицерскую роту церемониальным
маршем. С оркестром музыки мы вступили в Изюм. Должен
сказать, что такая нечаянная встреча с почетным караулом
была единственной за всю мою военную жизнь.В Изюме мы отдохнули от души. Днем был полковой
обед, вечером нам дала отличный ужин офицерская рота.
(Сак молодо мы смеялись, как беззаботно шумела беседа за
обильными столами. Во всех нас, можно сказать, еше шумел
боевой ветер, трепет огня.В самом разгаре ужина был получен приказ: немедленно
1рузиться и наступать на Харьков. Я помню, с *аким «ура*82
поднялись все из-за столов. Мы двинулись ночью со страш¬
ной стремительностью. Так бывает в хрозе. Ее удары, перека¬
ты все учащаются, затихают на мгновение, как будто напря¬
гаясь, и обрушиваются одним разрешительным ударом. Та¬
ким разрешительным ударом наступления был Харьков.Ецва светало, еше ходили табуны холодного пара, когда1-й батальон стал сгружаться на полустанке под Харьковом,
где стоял в селе наш сводный стрелковый полк. Стрелки спа¬
ли на улице, в сене, у тачанок. Накануне сводный стрелко¬
вый полк наступал на Харьков, но неудачно, и отошел в рас¬
стройстве, с потерями.Батальон сгружался, а я поскакал в штаб полка. На белых
хатах и на плетнях по самому низу уже светилось желтое
прохладное солнце; за селом легла полоса холодной, точно
умытой зари. Сады дымились росой. Вдруг бодрое «ура» раз¬
далось в ясном воздухе. У одной из хат стоят солдаты, машут
малиновыми фуражками.Это была наша 1-я батарея, которая раньше нас была
придана сводным стрелкам из Изюма. Дроздовцы в чужом
полку да еще со вчерашней неудачей натерпелись многого,
потому и встретили радостными воплями свой батальон,
пришедший к ним на самой заре.Зато командир сводного стрелкового полка полковник Гра-
вицкий, заспанный и бледный, встретил меня недружелюбно. Я
передал ему приказ о наступлении. Гравицкий усмехнулся и,
рассматривая ногти, стал дерзко и холодно бранить начальство,
комавдование, штабы. Им, мол, легко писать такие приказы,
не зная боевой обстановки, а Харькова нам не взять никак. С
нашими силами нечего туда и соваться.Я выслушал его, потом сказал:—	Но при»аз есть приказ. Выполнять мы его должны. В
шесть утра я начинаю наступление.Гравицкий осмотрел меня с головы до ног с усмешкой:—	Как вам угодно, дело ваше.—	Я знаю. Но какое направление вы считаете самым
опасным для наступления?—	Правый фланг, а что?—	Правый? Хорошо. Я буду наступать на правом. Зато вы
потрудитесь наступать на левом.На этом разговор окончился. Должен сказать, что это тот
самый полковник Гравицкий, который позже, уже из Болга¬
рии, перекинулся от нас к большевикам.Я поскакал к батальону. Он стоял в рядах, вольно звеня
амуницией. От солнца были светлы загоревшие молодые ли¬
ца, влажный свет играл на штыках. Я посмотрел на часы:
ровно шесть. Снял фуражку и перекрестился. Отдал приказ
наступать.Это было прекрасное утро, легкое и прозрачное. Батальон83
пошел в атаку так стремительно, будто его понес прозрачный
сильный ветер. Если бы я мог рассказать о стихии атаки! Во¬
ины древней Эллады, когда шли на противника, били в такт
ходу мечами и копьями о медные щиты, пели боевую песнь.
Можно себе представить, какой страшный, медлительный
ритм придавали их боевому движению пение и звон мечей.Ритм же наших атак всегда напоминал мне бег огня. Вот
поднялись, кинулись, бегут вперед. Тебя обгоняют люди, ко¬
торых ты знаешь, но теперь не узнаешь совершенно, так до
неузнаваемости преображены они стихией атаки. Все несется
вперед, гак вал огня: атакующие цепи, тачанки, санитары,
раненые на тачанках в сбитых бинтах, все кричат «ура».В то утро наша атака мгновенно опрокинула красных,
сбила, погнала до вокзала Основа, под самым Харьковом.
Красные нигде не могли зацепиться. У вокзала они перешли
в контратаку, но батальон погнал их снова. 1-я батарея выка¬
тила пушки впереди цепей, расстреливая бегущих в упор.Красные толпами кинулись в город. На плечах бегущих
мы ворвались в Харьков. Уже мелькают бедные вывески,
низкие дома, пыльная мостовая окраины, а люди в порыве
атаки все еще не замечают, что мы уже в Харькове. Большой
город вырастал перед нами в мареве. Почерневшие от загара,
иссохшие, в пыли, катились мы по улицам.Мы ворвались в Харьков так внезапно, порывом, что на
окраине, у казарм, захватили с разбега в плен ^тальон крас¬
ных в полном составе: они как раз выбегали строиться на
плац.Теперь все это кажется мне огромным сном; я точно со
стороны смотрю на самого себя, на того черноволосого мо¬
лодого офицера, серого от пыли, разгоряченного, залитого
потом. Уже полдень. С маузером в руке, с моей связью, куч¬
кой таких же пыльных и разгоряченных солдат, увешанных
ручными гранатами, я перехожу деревянный мост через Ло-
пань у харьковской электрической станции.Перед нами головная рота рассыпалась взводами в улицы.
За нами наступает весь батальон. Мы сильно оторвались от не¬
го, одни переходим мост, гулко стучат шаги по настилам. Вдоль
набережной я пошел по панели, моя связь пылит по мостовой.Вдруг из-за угла с рычанием вылетела серая броневая ма¬
шина. Броневик застопорил в нескольких шагах от меня, по
борту красная надпись: «Товарищ Артем».Броневик открыл огонь по батальону у электрической
станции. Я прижался к стене, точно хотел уйти в нее цели¬
ком. «Товарищ Артем» гремит. Вся моя связь попрыгала с
набережной под откос, к речке, точно провалилась сквозь
землю.В батальоне наши артиллеристы заметили меня у броне¬
вика и не открыли стрельбы. Если бы у «Товарища Артема»84
был боковой наблюдатель, меня мгновенно смело бы огнем.
Но бокового наблюдателя не было; «Товарищ Артем» меня не
заметил.Под огнем я стал пробираться вдоль домов, ища какой-
нибудь подворотни, выступа, угла, где укрыться. Дверь одно¬
го подъезда поддалась под рукой, приоткрылась, но на за¬
движку накинута цепочка. Я перебил цепочку выстрелом из
маузера, вощел в подъезд.Все живое кинулось от меня в ужасе. Мой выстрел, веро¬
ятно, показался взрывом. Обитатели квартиры лежали нич¬
ком на полу. На улице гремел «Товарищ Артем». Мне неког¬
да было успокаивать жильцов. Я пробежал по каким-то ком¬
натам, что-то опрокинул, поднялся по лестнице на второй
этаж и там открыл окно.Наконец-то с этой наблюдательной вышки я увидел всю
свою связь, восемь дроздовцев, залегших под откосом на на¬
бережной. И они увидели меня; разгоряченные лица оскла¬
бились, а старший связи, подпрапорщик Сорока, замечатель¬
ный боец, литой воин, махнул мне малиновой фуражкой и
вдруг со связкой ручных гранат стал подниматься по насыпи
к броневику.Не сщюю, у меня замерло сердце. «Сорока, черт этакий,
да что же ты делаешь! — хотелось мне крикнуть подпрапор¬
щику.— Ведь это верная смерть».Сорока выбрался на набережную, стал бросать в броневик
гранаты, метя в колеса. За ним выбралась и вся связь. Вокруг
«Товарища Артема» поднялись такая грохотня и столбы
взрывов, что «Товарищ» струхнул, дал задний ход и с рыча¬
нием умчался по Старомосковской.К нам подошел батальон. Мы быстро построились и с пес¬
нями двинулись на Сумскую, к Николаевской площади. И со
смутным ревом Харьков, весь Харьков, как бы помчался и по¬
лился на нас жаркими тесными толпами. Нас залило человече¬
ским морем. Этого не забыть; не забыть душной давки, тысячи
тысяч глаз, слез, улыбок, радостного безумства толгпл.Я вел батальон в тесноте; по улице вокруг нас шатало
людские толпы, нас обдавало порывами «ура». Плачущие,
смеющиеся лица. Целовали нас, наших коней, загорелые ру¬
ки наших солдат. Это было безумство и радость освобожде¬
ния. У одного из подъездов мне поднесли громадный букет
свежих белых цветов. Нас так теснили, что я вполголоса при¬
казал как можно крепче держать строй.Батальон уже выходил на Николаевскую площадь. Тогда-
то на его хвост, на подводчиков-мужиков, снова вынесся из-
за угла «Товарищ Артем», пересек колонну, разметал, перера¬
нил огнем подводчиков и лошадей. Скрылся. Я приказал вы¬
катить четыре пушки на улицы, во все стороны города, и
ждать «Товарища Артема».85
Человеческое море колыхалось на площади. Над толпой
стоял какой-то светлый стон: «А-а-а». Где-то в хвосте у нас
шнырял броневик; многочисленная толпа при малейшей па¬
нике могла шарахнуться на нас, смести батальон. На всякий
случай, чтобы иметь точки опоры, я приказал занять часовы¬
ми все ворота и подъезды на площади.«Товарищ Артем», спятивший с ума, вылетел снова. Со
Старомосковской он помчался вверх к Сумской, в самой гу¬
ще города поливая все кругом из пулемета.Когда я подошел к нашей пушке на Старомосковской, ар¬
тиллеристы под огнем «Артема» заряжали орудие. Улица уз¬
кая, покатая вниз. У лафета опоры нет. Пушка, сброшенная
с передка, все равно 1^тилась вниз. Выстрелили с хода. На
улицу рухнули рамы всех ближайших окон, нас засыпало ос-
кол1^ми стекол. Мы открыли по «Товарищу Артему» пальбу
1ранатами вдоль улицы. «Артем» отвечал пулеметом, нас об¬
стреливали и сверху: многие артиллеристы были ранены в
плечи и в головы. Наши кинулись с ручными гранатами на
ближайшие чердаки. Там захватили четырех большевиков с
наганами. Сгоряча уложили всех.Черные фонтаны разрывов смыкались все плотнее вокруг
«Товарища Артема». Здесь-то он и потерял сердце. Он дал за¬
дний ход, а ему надо было бы дать ход вперед, на нас, и за¬
вернуть за ближайший угол. Но он, отстреливаясь из пулеме¬
та, подался назад, в надежде скрыться в той самой улице, от¬
куда выскочил.На заднем ходу «Товарищ Артем» уперся в столб электри¬
ческого фонаря. Он растерялся и толкал и гнул железный
столб. Потом его закрыло пылью и дымом разрывов, он пе¬
рестал стрелять. Тогда я приказал пре*фатить огонь. Дым
медленно расходился. Броневик застрял внизу, посреди ули¬
цы, у погнутого фонарного столба. Он молчал.Я послал связь проверить, что с противником. С ручными
гранатами связь стала пробираться к броневику, прижимаясь
к стенам домов. Вот окружили машину. Машут рутами. Бро¬
невик молчит. Или в нем все перебиты, или бежали. Мы ок¬
ружили трофей: внутри кожаные сиденья залиты кровью, за¬
валены кучами обгоревшего тряпья. Никого. Бежали.На Сумской, неподалеку, нашлась москательная лавка. Я
приказал закрасить красную надпись «Товарищ Артем». Тут
же, на месте боя, мы окрестили его «Полковник Туцевич».
Когда мы выводили нашу белую надпись, подошел старик ев¬
рей и вполголоса сказал мне, что люди с броневика прячутся
туг, в переулке, на чердаке третьего дома.Все тот же удивительный Сорока со своей связью забрался
на чердак. Его встретили револьверной стрельбой. Чердак за¬
бросали ручными гранатами. Команда «Товарища Артема»
сдалась. Это были отчаянные ребята, матросы в тельниках и86
кожаных куртках, черные от копоти и машинного масла,
один в крови. Мне сказали, что начальник броневика, коре¬
настый, с 1фивыми ногами, страшно сильный матрос, был
ближайшим помошником харьковского палача, председателя
чека Саенко.Толпа уже ходила ходуном вокруг кучки пленных. Я впер¬
вые увидел здесь ярость толпы, ужасную и отвратительную. В
давке мы повели команду броневика. Их били палками, зон¬
тиками, на них плевали, женщины кидались на них, царапа¬
ли им лица. Конвоиры оттаскивали одних — кидались дру¬
гие. Нас совершенно затеснили. С жадной яростью толпа
кричала нам, чтобы мы прикончили матросню на месте, что
мы не смеем уводить их, зверей, чекистов, мучителей. Какой-
то старик тряс мне руки с рыданием:—	Куда вы их ведете, расстреливайте на месте, как они
расстреляли моего сына, дочь! Они не солдаты, они пала¬
чи!..Но для нас они были пленные солдаты, и мы их вели и
вывели команду «Товарища Артема» из ярой толпы. Провер-
¥& и допрос установили, что эти отчаянные ребята действи¬
тельно все до одного были чекистами, все зверствовали в
Харькове. Их расстреляли.Наш отряд стоял на Николаевской площади, штаб отряда
был у гостиницы «Метрополь». Я пробивался к нему в толпе,
меня о1фужили. Все спрашивали, подчинился ли генерал Де¬
никин адмиралу Колчаку. Меня подняли на руки, чтобы луч¬
ше слышать ответ. Я помню, как перестало волноваться море
голов, как толпа замерла без шапок. В глубокой тишине я
сказал, что Главнокомандующий вооруженными силами Юга
России генерал Деникин подчинился Верховному правителю
России адмиралу Колчаку, и был оглушен «ура».А «Полковник Туцевич» с еще не высохшей 1фаской, с
трепещущим трехцветным флагом тем временем метался по
окраинным улицам, расстреливая толпы бегущих красных.Моя головная рота уже дошла до выхода из Харькова, до
Белгородского шоссе. Там к ней вышел офицерский парти-
, занский отряд. Когда мы ворвались в Харьков, человек пять¬
десят офицеров в большевистской панике успели захватить
оружие, коней и теперь присоединились к нам.К вечеру появился командир сводного стрелкового полка.
Как старший в чине, он принял обязанности начальника гар¬
низона. Он занял гостиницу «Метрополь». Меня назначили
комендантом города. Я разместился с моей комендатурой в
«Гранд-отеле».Вечером я наконец связался со 2-м батальном, наступав¬
шим вдоль железной дороги. Он уже занимал главный харь¬
ковский вокзал.Так был взят Харьков. Всю ночь на Николаевской площа¬87
ди не расходилась толпа, и я не раз просыпался от глухих
раскатов «ура».На другой день, 12 июня, весь Дроздовский полк стянулся
в город. Батальоны отдыхали в казармах на Старомосковской
улице. Началось их усиленное обучение, а пополнились мы
так, что 2-й офицерский полк развернулся после Харькова в
целых три полка. Все наши новые добровольцы торопились
«построить» себе дроздовские фуражки, надеть погоны. Го¬
род, можно ct^aTb, залило нашим малиновым цветом, тем
более что на складах нашлась бездна цветного сукна. Нас так
ждали в Харькове, что один тамошний шапочник заранее за¬
готовил сотни фуражек белых полков и теперь бойко торго¬
вал ими.На четвертые сутки прибыл Главнокомандующий, генерал
Деникин. Парад на Николаевской площади. Громадные тол¬
пы. Все дамы в белых платьях, цветы. Торжественное молеб¬
ствие. Главнокомандующий пропустил церемониальным мар¬
шем Дроздовские офицерские и Белозерский полки. От горо¬
да генералу Деникину были поднесены икона и хлеб-соль.
После парада он отбыл в городскую думу на торжественное
заседание.А у нас целыми днями шли строевые занятия. В конце
второй недели харьковской стоянки я получил приказ идти с
батальоном и артиллерией на Золочев. Красные наседали там
на сводный стрелковый полк.Сколько невест и сколько молодых жен наших новых доб¬
ровольцев провожали на вокзал 1-й батальон!2-й батальон с Якутским полком наступали тогда на Бого¬
духов, а 3-й батальон, Манштейна, уже взял Ахтырку.В Золочеве стрелки управились сами. Я получил приказ
идти на Богодухов, где задержалось наступление якутцев и
2-го батальона. Целый день очень тяжелого боя под Богоду¬
ховом. Большие потери. Красные перебросили сюда свежие
части. Левее нас якутцы и 2-й батальон медленно наступали
под огнем красных бронепоездов.В самой темноте мой 1-й батальон втянулся в город. Тогда
же без выстрела вошли в город и красные. Я не хотел прини¬
мать ночного боя и приказал батальону отходить на окраину.
Батальон выступил. Я с конными разведчиками поскакал за
ним вслед. Южная теплая ночь стала такой темной, просто
не видно ни зги. На Соборной площади строился какой-то
отряд. Я подумал, что якугцы.—	Какой части? — окликнули нас.Мне почувствовалось неладное. Мы проскакали площадь
и придержали коней. Теперь и я окликнул:—	Какого полка?В ответ из темноты снова тревожный оклик:—	Какого полка?88
Тогда я ответил:—	Второго офицерского стрелкового.Заскрежетали винтовки, отряд мгновенно опоясался огнем
залпов. Под залпы мы понеслись на окраину. Я потерял фу¬
ражку.Ночью наши разведчики узнали, что в монастыре под Бо¬
годуховом заночевал матросский отряд. Я пошел туда с двумя
ротами. Без выстрела, в гробовом молчании, мы окружили
монастырь и заняли его. Мертвецки пьяные матросы спали
во дворе, под воротами, валялись всюду; спали все, даже ча¬
совые. Товарищи в ту ночь перепились. Тут все мгновенно
было нашим.Только на другой день к полудню мы прочно овладели
Богодуховом, а за ним селом Корбины-Иваны. Красные каж¬
дый день пытались нападать на нас, мы их отгоняли контр¬
атаками. Дней шесть мы стояли в селе.В 3-й, помнится, роте моего батальона командовал взво¬
дом молодой подпоручик, черноволосый, белозубый и весе¬
лый храбрец, распорядительный офицер с превосходным са¬
мообладанием, за что он и получил командование взводом в
офицерской роте, где было много старших его по чину. Он,
кажется, учился где-то за границей и казался нам иностран¬
цем.В Корбины к нему приехала жена. У нас было решительно
запрещено пускать жен, матерей или сестер в боевую часть.
Ротный командир отправил прибывшую ко мне в штаб за
разрешением остаться в селе. Я помню эту невысокую и
смуглую молодую женщину с матовыми черными волосами.
Она была очень молчалива, но с той же ослепительной и
прелестной улыбкой, как и у ее мужа. Впрочем, я ее видел
только мельком и разрешил ей остаться в селе на два дня.Утром после ее отъезда был бой. Красных лепсо отбили,
но тот подпоручик в этом бою был убит. Мы похоронили его
с отданием воинских почестей. Наш батюшка прочел над
ним заупокойную молитву и хор пропел ему «Вечную па¬
мять».Вскоре после того меня вызвали к командиру корпуса в
Харьков. Проходя по одной из улиц, я увидел еврейскую по¬
хоронную процессию. Шла большая толпа. Я невольно оста¬
новился; на крышке черного гроба алела дроздовская фураж¬
ка. За черным катафалком в толпе я узнал ту самую молодую
женщину, которую видел мельком в батальонном штабе. Мы
с адъютантом присоединились к толпе провожающих. Вокруг
меня стали шептаться; «Командир, его командир». Оказа¬
лось, что жена подпоручика во время моего отсутствия пере¬
везла его прах в }&рьков.Вместе с провожающими мы вошли в синагогу. По дороге
мне удалось вызвать дроздовский оркестр; и теперь уже не на89
православном, а на еврейском кладбище с отданием воин¬
ских почестей был погребен этот подпоручик нашей 3-й ро¬
ты. Его молодой жене, окаменевшей от горя, я молча пожал
на прощание руку.В тот же вечер я выехал в батальон и нагнал его у станции
Смородине. Мы наступали снова, на этот раз вдоль железной
дороги на Сумы.АТАКИПосле Харькова наступление разрасталось. Мой батальон
шел на Сумы. Мы заняли станцию Смородино, село Трости-
нец. Там, на сахарном заводе, я соблазнился ночью горячей
ванной. В это время красные как раз налетели на сторожевое
охранение. Я выскочил из ванной комнаты в одной гимна¬
стерке на голые плечи. Сторожевое охранение и резервная
рота налет отбили.С утра батальон двинулся левее железной дороги к Сумам.
По рельсам наступал 2-й Дроздовский офицерский стрелко¬
вый полк, сформированный после Харькова. Его наступление
задерживали красные бронепоезда, а мы до вечера натыка¬
лись на одни разъезды.На ночлег я стал на холмах над железной дорогой. В яс¬
ном вечернем воздухе хорошо был виден верстах в трех от
нас наступающий 2-й полк, перед ним — бронепоезд крас¬
ных. Мы оказались у него в тылу. Подрывники взорвали по¬
лотно. Бронепоезд полным ходом стал отступать от нас, но
он должен был остановиться у взорванной стрелки. Наша 1-я
батарея открыла беглый огонь, а мы пошли на него в атаку.
Под огнем красные выскакивали под откос; многих переби¬
ли, кое-кому удалось бежать.Мы подошли к бронепоезду. Его стенки были нагреты вы¬
стрелами, над железными площадками волоклась гарь. Помя¬
тые фуражки с красными звездами, тряпье, патронные гиль¬
зы бьши разбросаны по железному полу. Желтый мертвец,
перегнувшись надвое, закостенел у пушки.Патронами мы завалили наши патронные двуколки. Я
распорядился снять с бронепоезда пулеметы и замки с пу¬
шек, а командиру 2-го полка послать донесение с просьбой
вывезти взятый трофей. От 2-го полка подошли разъезды, и я
ушел к себе на холмы.На рассвете, проснувшись, я первым делом посмотрел в
окно, откуда были видны рельсы и станция. Курился низкий
пар. Опрокинутая броневая площадка, румяная от пара, тор¬
чала у рельсов. А бронепоезд исчез! Как наваждение: был и
нет. Я даже протер глаза.Вскоре у нас стояло свирепое цуканье. Оказывается, разъ-90
р?ды 2-го полка отошли ночью со станции, а туда с погашен¬
ными огнями бесшумно подошел вспомогательный поезд
красных. Кое-как они починили стрелку, вывели бронепоезд,
а нам на разбитой броневой площадке оставили на память
размашистую надпись мелом;Москва — Воронеж — черт догонишь!Только вместо «черт» словечко было покороче и покрепче.Так мы прозевали целый бронепоезд. Зато на наши сторо¬
жевые охранения, занявшие оба моста перед Сумами, наехал
в ту ночь чуть ли не со всем штабом командир батальона
красных курсантов.Он со звоном катил на тройке. Наш часовой окликнул:—	Стой! Кто идет?Комбат, не вовсе трезвый, ответил бранью. На мост высы¬
пал караул, тройку окружили. Комбат, как и я на рассвете,
долго протирал глаза: никак не верил, что на мосту белые.
Там должны были стоять сумские красные курсанты.Утром красные курсанты довольно слабо отбивали нашу
атаку. Мы обошли Сумы на подводах, ударили с подвод на
подходивший красный полк, и Сумы были взяты. Батальон
переночевал в городе. Туда стянулся 2-й полк.Мой батальон снова перешел в наступление. Мы заняли
С1ШЩИЮ Ворожбу, село Искровщину. У села Терны 6 сентября
красные прорвали фронт левее нас. Наш отряд с кавалерией
остановил прорыв. В отряде был 1-й батальон, дивизион 2-го
гусарского Изюмского полка, взвод 1-й батареи под командой
капитана Гулевича и одна гаубица. Ударом в тыл мы захватили
село, обоз, пленных и под Чемодановской уничтожили отряд
красной конницы. Я получил приказ наступать на Севск.С мая, когда мы поднялись на Бахмут, в то жаркое лето в
облаках пыли, иногда в пожарах, в облаках взрывов, засыпа¬
емые сухой землей, теряя счет дням и ночам, мы вели как бы
одну неотступную атаку. Иногда мы шатались от ударов в са¬
мую грудь, но, передохнув, снова шли вперед, как одержи¬
мые. Мы и были одержимые Россией.В Теткино сосредоточился весь батальон. На восемь утра я
назначил наступление. В шесть утра под селом Ястребенным
на нас налетела красная конница. Мы смели ее пулеметным
и пушечным огнем. Лавы умчались назад. Случайным един¬
ственным снарядом красных у нас во 2-й роте было выбито
тридцать два человека: снаряд разорвался вдоль канавы, где
была рота. Переправу у Теткино мы взяли артиллерийским
огнем 1-й и 7-й батарей, последняя — с пятью гаубицами:
одна — 48 мм Шнейдера и четыре — 45 мм английские.За конницей мы погнались на Севск. Приходили в дерев¬
ни, ночевали — и дальше. Красные всюду перед нами снима¬
лись. Для них пробил час отступления. Только под самым91
Севском — упорство. 1-й батальон вьщержал там атаки в лоб,
слева, справа и ворвался в темноте в город. На улице конной
атакой мы захватили вереницу подвод, все местное больше¬
вистское казначейство.В Севск мы вошли 17 сентября, в день Веры, Надежды и
Любви. Таинственным показался нам этот старый город. Был
слышен сквозь перекаты стрельбы длительный бой обитель¬
ских часов. Древние монастыри. Кремль. Каменные кресты в
дикой траве встречались нам и по лесным дорогам, под Сев¬
ском, где начинаются славные преданиями Брянские леса.
Уже попадался низкорослый светлоглазый народ — куряне.
Пошли курские места. Запахло Москвой.На улице, когда мы прошли атакой весь город, я с коман¬
диром роты, выставлявшей сторожевое охранение, рассмат¬
ривал карту. Карманный электрический фонарик перегорел.
Я послал ординарца в ближайший дом за огнем. Он принес
свечу. Была тагая бестрепетная ночь, что огонь свечи стоял в
воздухе, как прямое копье, не шелохнувшись. На улицу вы¬
шел хозяин дома.—	Милости просим к нам,— сказал он,— не откажите от¬
кушать, чем Бог послал.Стрельба откатывалась все дальше в темноту. Мы побла¬
годарили хозяина и, можно сказать, прямо с боя вошли в
зальце, полное разряженных домашних и гостей. Горели все
лампы, стол стоял полный яств, солений, варений, с горой
кулебяки посредине. Бог, как видно, посылал этому русскому
дому полную чашу.Странно мне стало: на улице еще ходит перекатами зати-
хаюшая стрельба, в темноте на подводах кашляют и стонут
раненые, а здесь люди празднуют в довольстве мирные име¬
нины, как будто ровно ничего не случилось ни с ними, ни со
всеми нами, ни с Россией.В Севске, как всюду, куда мы приходили, нас встречали с
радушием. Но, кажется, только молодежь, самая зеленая,
гимназисты и реалисты с горячими глазами чувствовали, как
и мы, что и тьма и смерть уже надвинулись со всех сторон на
безмятежное житье, на старый дом отцов — Россию. 1^ссюя
молодежь всюду и поднималась с нами. Так и здесь: несколь¬
ко сот севских добровольцев.В Севске мы узнали, что правее нас 2-й полк тяжело по¬
страдал от казачьей Червонной дивизии, собранной на Укра¬
ине, что под Дмитриевом задержались самурцы.Передохнув два дня, 19 сентября я по приказу пошел по
красным тылам с задачей захватить Дмитриев. Не утихала на¬
ша атака. Мой отряд выступил с легкой и гаубичной батарея¬
ми. Бодрое утро бьшо для нас как свежее купание. Верст две¬
надцать шли спокойно. Под селом Доброводье разъезды до¬
несли, что на нас движутся большие силы конницы.92
Густые конные лавы уже маячили вдалеке. Вся степь заку¬
рилась пылью. Батальон неспешно развернулся в две шерен¬
ги. Я отдал приказание не открывать огня без моей команды.У всех сжаты зубы. Едва колеблет дыханием ряды малино¬
вых фуражек, блещет солнце на пушечных дулах. Батальон
стоит в молчании, в том дроздовском молчании, которое хо¬
рошо было знакомо красным. Слышно только дыхание лю¬
дей и тревожное конское пофыркивание.Накатывает топот, вой. В косых столбах пыли на нас не¬
сутся лавы. На большаке в лавах поблескивает броневая ма¬
шина. Мы стоим без звука, без выстрела. Молчание. Грохот
копыт по сухой земле отдается в груди каменными ударами.
В пыли высверкивают шашки. Конница перешла на галоп,
мчится в карьер. В громадных столбах мглы колышутся ог¬
ромные тени всадников. Я до того стиснул зубы, что переку¬
сил свой янтарный мундштук.—	До нас не больше тысячи шагов,— говорит за мной
адъютант. Голос тусклый, чужой.Я обернулся, махнул фуражкой.—	Огонь!Отряд содрогнулся от залпа, выблеснув огнем, закинулся
дымом. От беглой артиллерийской стрельбы как будто обвали¬
вается кругом воздух. Залп за залпом. В пыли, в дыму, тени ко¬
ней бьют ногами, корчатся тени людей. Всадники носятся туда
и сюда. Задние лавы давят передние. Кони сшибаются, падают
грудами. Залп за залпом. Под ураганным огнем лавы отхлынули
назад табунами. Степь курится быстрой пылью.На подводах рысью мы погнались за разгромленной кон¬
ницей. Во все стороны поскакали разъезды. Разведчики 1-й
батареи под командой поручика Храмцова заскакали в село
Доброводье. На них налетели красные кавалеристы. В быст¬
рой сшибке поручик Храмцов убит. Разведчики с пулеметчи¬
ками моего батальона отбиваются. На подводах к ним при¬
скакала в карьер 1-я рота батальона, рассыпалась в цепь. 1-я
батарея залпами в упор разбила красную броневую машину.
Мы взяли Доброводье.Со штабом мы поскакали в село. Над истоптанным полем
еще ходила низкая пыль атаки. В душном воздухе пахло кон¬
ским мылом и потом. Деревенская улица и высохшие канавы
с выжженной травой были завалены убитыми. Под ржавым
лопухом их и наши лежали так тесно, будто обнялись.Раненый красный командир с обритой головой сидел в
серой траве, скаля зубы от боли. Он был в ладной шинели и
щегольских высоких сапогах. Вокруг него молча толпились
наши стрелки; они стояли над ним и не могли решить, кому
достанутся хорошие сапоги краскома.Раненый, кажется, командир бригады, заметил нас, при¬
поднялся с травы и стал звать высоким голосом:93
—	Доложите генералу Дроздову, доложите, я мобилизо¬
ванный...Видимо, он принял меня за самого генерала Дроздовско-
го. Его начали допрашивать, обыскали. В полевой сумке,
мощюй от крови, нашли золотые полковничьи погоны с
цифрой 52. В императорской армии был 52-й Виленский пе¬
хотный полк. Но в сумке нашли и коммунистический пар¬
тийный билет. Пленный оказался чекистом из командного
состава Червонной дивизии.Мы ненавидели Червонную дивизию смертельно. Мы ее не¬
навидели не за то, что она ходила по нашим тылам, что разме¬
тала недавно наш 2-й полк, но за то, что червонные обманыва¬
ли мирное население; чтобы обнаружить противников советчи¬
ны, червонные, каторжная сволочь, надевали наши погоны.Только на днях конный отряд в золотых погонах занял
местечко под Ворожбой. Жители встретили их гостеприимно.
Вечером отряд устроил на площади поверку с пением «Отче
наш». Уже тогда многим показалось странным и отвратитель¬
ным, что всадники после «Отче наш» запели с присвистом
гакую-то непристойную мерзость, точно опричники.Это были червонные. 3-й батальон Манштейна атаковал
местечко. Едва завязался бой, червонные спороли погоны и
начали расправу с мирным населением; в два-три часа они
расстреляли более двухсот человек.Мы ненавидели червонных. Им от нас, как и нам от них,
не было пощады. Понятно, для чего погоны полковника
52-го Виленского полка были в сумке обритого чекиста. Его
расстреляли на месте. Так никто и не взял его сапог, изо¬
рванных пулями.Точно сильная буря гнала нас без отдыха вперед: от Доб-
роводья мы пошли у 1фасных по тылам, повернули на Дмит¬
риев. Они пробовали пробиться сквозь отряд, потом начали
отступать. Они шли туда же, куда и мы, к Дмитриеву.На спине противника мы, что называется, лезли в самое
пекло: под Дмитриевом у них были большие силы, бронепо¬
езда. Наше движение было до крайности опасным.Должен сказать, что, когда я скакал с командирами моего
батальона по дороге, я единственный раз за всю тражданскую
войну услышал за собой разговоры, подбивающие меня оста¬
новить отряд. Один из моих командиров, начальник пулемет¬
ной команды, подскакал ко мне и, взяв под козырек, осведо¬
мился с ледяной вежливостью:—	Господин полковник, можно ли посылать квартирье¬
ров?Это был намек без околичностей остановить движение.—	Я отдам приказание,— ответил я очень холодно,— но
не теперь. Это будет не раньше Дмитриева.Он взял под козырек и придержал коня. Мой расчет был94
на то, что порыва, дыхания нашей победы под Доброводьем
нам достанет до Дмитриева. Мы перли тараном. С двух сто¬
рон перли рядом с нами красные. Бои на ходу не утихали
всю дорогу. Последние пятнадцать верст мои головные роты
шли все время цепями.С холмов, до которых мы дошли, уже был виден Дмитриев
с его колокольнями и оконницами, блистающими на солнце.
Командир 1-й батареи, осипший, пыльный, подсгагал ко
мне. С той же отчетливой вежливостью, как и командир пу¬
леметной команды, он доложил, что артиллерийские кони
больше идти не могут.—	Если так, вы можете остаться на ночлег здесь,— сказал
я.— Но без пехоты. Пехота ночует сегодня в Дмитриеве.Я еще верил, что нам хватит дыхания. Мы были от Дмит¬
риева верстах в пяти. Верст шестьдесят мы прошли маршем
от Севска. Под самым городом красные поднялись на нас
атакой. Мой отряд, тяжело дыша, со злобным запалом пошел
в контратаку. Я слышал глухой шаг людей и коней. Над все¬
ми от пота дрожал прозрачный пар.Мы сшиблись жестоко. И как я удивился, когда во весь
карьер, обгоняя цепи, промчалась вперед наша славная 1-я
батарея с ее командиром, у которого только что отказыва¬
лись ицти кони. Красные не выдержали контратаки. Мы вор¬
вались в город. Там мы так и полегли на улицах под тачанка¬
ми, у канав. Теперь мы могли отдышаться, напиться, окатить
себя холодной водой. Дмитриев был наш.Всю ночь сторожевое охранение на мостах брало в плен
одиночек и отступающие роты. Красные толком не знали,
кто в Дмитриеве, и принимали белых за красных. В полночь
на нас наехал целый транспорт раненых красноармейцев. Его
повернули в Дмитриевскую Ильницу. На рассвете в рессор¬
ной бричке вкатил на мост какой-то красный командир. Он
заметил наши погоны, выпрыгнул из экипажа. Выстрел уло¬
жил его на бегу. Пуля как раз над сердцем пробила его бу¬
мажник, полный царских денег. Я помню, гак стрелок жа¬
лел, что деньги порваны, обгорели от пули, в 1фови и не
пойдут. А царские деньги ходили у нас и у них лучше всего.Утром меня подняла сильная перестрелка. На Дмитриев
наступали самурцы. Теперь белые приняли нас за красных.
Самурцы наступали с таким жестоким упорством, что мне
пришлось выкинуть белый флаг. Мы навязали на шест белую
простыню, и к упорным самурцам поскакал разъезд из трех
человек. Так я с почетом сдался самурцам сам и сдал им
Дмитриев; к вечеру мой отряд повернул обратно на Севск.В Севске я узнал о назначении меня командиром 2-го
Дроздовского стрелкового полка, но получил приказ вступить
во временное командование 1-м Дроздовским полком с зада¬
нием взять станцию Комаричи.95
29 сентября я передал Севск подошедшим частям 5-го ка¬
валерийского корпуса, а 1-й полк под моим командованием
перешел в наступление на Комаричи. Наша атака не обрыва¬
лась.Мы ночевали в какой-то деревне, оставшейся в памяти по
чудовищным полчищам клопов. Я и теперь вижу полковника
Соловьева, моего соночлежника, вооруженного свечой и са¬
погом с голенищем, напяленным на руку. Он хлопает клопов
по стенам и присчитывает:—	Сто тридцать первый, сто тридцать второй. А, мерза¬
вец...Утром мы подошли к станции Комаричи. Далеко в тылу
гремели пушки: по железной дороге наступал наш 2-й полк.
Его обстреливали четыре красных бронепоезда. А мы уже у
Комаричей, у красных в тылу. Они заметили обход. Один
бронепоезд на всех парах покатил к станции.Я приказал взорвать полотно. Удалые мальчики — среди
подрывников было много совсем юных — под пушечным и
пулеметным огнем бронепоезда заработали на рельсах.
Смельчаки подорвали полотно в нескольких местах. Они
взорвали и железный мостик у станции.Бронепоезд, машинист которого растерялся, на всем ходу
двумя броневыми площадками врезался в развороченное по¬
лотно. Теперь они сами загородили себе путь, точно заперли
перед собой двойную железную дверь.От Комаричей на Брянск путь одноколейный и проходит
по насыпи: все под огнем. Конечно, бронепоезда не уйдут.
Не уйдут. Через полчаса к месту взрыва, выкидывая огонь,
подкатили с громом три других. Серые узкие чудовища сби¬
лись у станции. Они точно совещались, отталкиваясь друг от
друга, сближаясь.А мои подрывники уже пробрались в тыл, взорвали путь
позади них. Им осталось всего версты полторы полотна. Вы¬
кидывая из топок огонь, дымясь от выстрелов, они то со
скрежетом катались взад и вперед, как звери в западне, то
снова сбивались у станции.Наши аргаллеристы подкатили пушки к самой насыпи и
под огнем, неся жестокие потери, расстреливали их в упор.
Можно сказать, что мы любовались мужественной защитой
команд. Их расстреливали беглым огнем — они отвечали зал¬
пами. От страшной пальбы все мы оглохли. На бронепоездах
от разрывов гранат скоро начались пожары. Они казались
насквозь накаленными. Огонь бежал по железным броням.
Команды быстрыми тенями стали выскакивать на полотно.
Их сбилось там сотни четыре. Они отвечали нам пулеметным
огнем.Внезапно от Брянска показался эшелон с красноармейца¬
ми. Он вкатил на взорванное полотно, застрял. Наша артил¬96
лерия покрыла его огнем. Толпы красноармейцев с завыва¬
нием прыгали на насыпь. Артиллерийский огонь ужасно кро¬
шил людей, калечил лошадей, которых вытаскивали из теп¬
лушек без настилов, кони ломали ноги.Ни дуновения в воздухе. Гарь, духота огня, железный гро-
хсуг. С насыпи донеслись глухие взрывы «ура*>. Красный эше¬
лон сошелся с командами бронепоездов. Темными толпами
они бегут с насыпи. Они атакуют. Я вижу в толпе одного с
винтовкой; он командует, сам голый по пояс, мокрый от по¬
та, с рваной 1фасной лентой через плечо.Они кидаются на цепи 2-го батальона, сбивают их, теснят.
2-й батальон отступает. Атака красных, оскаленных, обгоре¬
лых, ломает цепи моего полка. Полк отступает. Его 9-я и
10-я роты под командой доблестного бойца поручика Рябо-
коня кинулись в обход, в тыл атакующим, пересекли желез¬
ную дорогу. У меня в резерве всего один взвод 2-го батальо¬
на. Я подошел к людям: все старые боевые товарищи, чело¬
век пятьдесят. Я повел их в контратаку.Мы смешались с отступающими цепями 1-го полка. Люди
останавливаются, поворачивают за нами, уже обгоняют нас,
все снова ломят вперед в порывах «ура» из пересохших гло¬
ток. Точно нет воздуха — такая духота; точно нет дыхания —
так стремительна атака. Внезапно вдали послышались раска¬
ты «ура». Это Рябоконь с двумя ротами вышел у станции в
тыл красных.Мы сомкнулись. Можно сказать, что мы раздавили между
собой эти толпы красных. Все было кончено одним ударом.
Победа. Сегодня они, завтра так же могло быть с нами.Среди убитых я заметил того красного с зажатой в руках
винтовкой, голого по пояс, с затрепанной красной лентой
через грудь; на ней можно было разобрать белые буквы; «Да
здра... сове...» Кто он, белокурый, с крепкими руками? За¬
водской ли мастер, солдат, матрос, сбитая с толку русская
душа?Мне сказали, что убит поручик Рябоконь. Он пал впереди
своих цепей. Сегодня мы — завтра они. Ночь стояла глухая,
душная. В воздухе сеялась тяжелая гарь. Всю ночь приводили
пленных, остатки команд бронепоездов — матросы в кожа¬
ных куртках и в кожаных штанах. Сильный народ.На насыпи горели бронепоезда. Там рвались патроны и
снаряды. Наши лица освещало колеблющимся заревом. Я не
узнавал никого. Огонь и тени зловеще ходили по лицам. В
ушах еще стоял тяжелый звон, как будто били в железные
балки, и все еще слышались завывания, крики, грохот.У насыпи едва освещало огнем подкорченные руки уби¬
тых. Уже нельзя было узнать в темноте, кто красный, кто бе¬
лый. Бронепоезда догорали, снаряды продолжали рваться всю
ночь.97
ПЕТЛИДва дня после боя под Комаричами мы стояли спокойно.
Приехал командир 1-го полка полковник Руммель. Я передал
ему полк, а сам отправился в штаб дивизии в Дмитриев. В
штабе получил приказ выступить с особым отрядом по крас¬
ным тылам. Красные сильно наседали на Дмитровск, заня¬
тый самурцами.Штаб согласился, чтобы в отряд вошли славные 1-й ба¬
тальон и 1-я и 7-я гаубичная батареи; я еще подтянул две ро¬
ты из моего секретного нештатного батальона. Утром отряд
сосредоточился у большака на Дмитровск. Утро было серое,
тихое. Я подскакал к строю.—	Смирно, слушай, на краул! — скомандовал внезапно
командир батальона и довольно торжественно от имени офи¬
церов и солдат 1-го батальона, которым я имел честь коман¬
довать до Севска, поднес мне большую серебряную братину
превосходной работы с шестью серебряными чашами — по
числу рот батальона, его пулеметчиков и связи.Я поздоровался с отрядом, поблагодарил. Братина была
полна шампанского. Сняв фуражку, я пил здоровье бойцов.В Дмитровске мы были к сумеркам, хорошо выспались и ра¬
но утром перед фронтом самурцев пошли в наступление. Нас
встретил жестокий огонь. 2-я рота, шедшая в голове, понесла
большие потери; мы приостановились. Противник был сломлен
только к вечеру. Раненых отправили в Дмитровск и выставили
во все стороны сторожевое охранение. Последняя подвода с ра¬
неными ушла — кольцо красных замкнулось за нами.По тылам большевиков я должен был идти более сорока
верст до села Чертовы Ямы — на него наступали самурцы,—
а оттуда, описав петлю, вернуться в Дмитровск.Пять дней и ночей, тесно сомкнувшись, без всякой связи
со своими мы шли, охваченные большевиками со всех сто¬
рон. Мы несли раненых с собой и пополняли патроны и сна¬
ряды только тем, что брали с боя. Тогда мы вовсе не думали,
что нашему маршу по тылам суждено было задержать весь
советский натиск.Красное командование уже переходило в обшее наступле¬
ние двумя ударными армиями: конница Буденного пошла в
стык Донской и Добровольческой армий, а на левый фланг
Добровольческой армии двинулись войска товарища Уборе-
вича. Там, на левом фланге, бессменно дрался славный 1-й
Дроздовский полк. Только по советской «Истории граждан¬
ской войны» я узнал, что дроздовский марш по тылам оста¬
новил тогда советское наступление.На четвертый день марша как раз у села, где я должен был
загнуть левым плечом и через Чертовы Ямы идти обратно в
Дмитровск, мы столкнулись с латышской дивизией.98
Часов в десять утра, когда в голове шла 1-я рота, слева в
поле показались цепи противника. Рота повернула фронт на¬
лево и пошла в атаку, поднимая быструю пыль. Сильный
огонь. Красные поднялись в контратаку. Наша артиллерия
выкатила пушки так близко, что била почти в упор. Снаряды
летели над самыми нашими головами. Красные дрогнули, от-
1атились. Стали приводить пленных: они были из только что
подошедшей латышской дивизии.Мы подобрали убитых и раненых и лесом пошли к Черто¬
вым Ямам. В лесу мы шли так тихо, что слышался щебет
птиц. От Чертовых Ям доносился гул боя. Там уже могли
быть самурцы. Внезапно на опушке замелькали серые солдат¬
ские шинели. Я рассыпал головную роту в цепь, и началась
обычная в гражданской войне перекличка; «Какого по¬
лка?» — «А вы какого?»Я приказал приготовиться к огню, а капитан 4-й роты
Иванов крикнул во весь голос:—	Здесь первый офицерский генерала Дроздовского стрел¬
ковый полк!За опушкой серые шинели тотчас же рассыпались в цепь.
Огонь. Мы ответили. Лес загудел. Над вершинами понеслись
птицы. Атакой мы взяли пленных, опять латышской диви¬
зии. Две нечаянные встречи сильно потрепали ударные части
советского наступления. Бой промчался, лес снова сомкнулся
над нами. Все так же играет роса на влажном вереске, щебе¬
чут птицы.К Чертовым Ямам мы подошли с высокого обрыва. Село
с его разбросанными хатами лежало под нами в овраге. Кое-
где курился дым. Вилась по дну оврага песчаная дорога. Там
тянулась конница. Без бинокля можно было узнать красных.
За оврагом, на холмах, гудел бой, дым бежал столбами. Оче¬
видно, самурцы наступали оттуда на Чертовы Ямы.В боевом порядке, без выстрела, в полном молчании мы
стали пробираться по кустарникам в овраг. Красные нас не
видели. Шорох песка под ногами, треск валежника, частое
дыхание. Все притаились, ожидая команды. Казалось, что и
кони, сползавшие в овраг на карачках, чуяли немое напряже¬
ние. Мне вдруг показалось, что так уже было когда-то, в
иной, древней, жизни, что мы так, затаив дыхание, крались в
овраг.С коротким «ура» мы кинулись в атаку. Красные обомле¬
ли. Мы действительно грянули молнией. Мгновенно все бы¬
ло нашим. Одним ударом мы взяли Чертовы Ямы и тут же, в
овраге, остановились. А самурцы так и не подошли к нам: с
холмов они почему-то вернулись на свои позиции.Утром из Чертовых Ям мы повернули назад, на Дмит-
ровск. Замкнули петлю. Верстах в десяти от города нас встре¬
тили разъезды конницы генерала Барбовича. С бригадой Бар-99
бовича мы заночевали в селе, отослав раненых в Дмитровск.
После обильного обеда все, iq)OMe охранения, полегли мерт¬
вым сном.Вечер, как бы оберегая наш сон, вьщался необыкновенно
тихий. А с утра снова загоготали пулеметы. Разъезды генера¬
ла Барбовича донесли, что на нас наступает красная конница
и пехота. 4-я рота, бывшая в охранении, встретила их залпа¬
ми. Отряд сосредоточился на окраине села. Я со штабом по¬
скакал в 4-ю роту. Под ее контратакой редкие цепи красных
стали отходить.Я заметил, как на правом фланге от нашего взвода посла¬
ли к лесу дозор из трех человек. Уже вся рота подтянулась у
леса к холмам, когда из-за холмов вынеслись лавы красной
конницы. Это было так внезапно, что рота не сомкнулась,
только сгрудились взводы.Взводы били по коннице залпами. Пулеметы от1фыли
огонь через наши головы. Артиллерия гремела беглыми вы¬
стрелами. Я вижу и теперь темное поле у леса, где теснятся
наиш взводы, сверкаюшие огнем залпов, и мечутся всадники;
слышу и теперь смутный вопль, их и наш.Случайно я заметил, как на правом фланге те трое дозор¬
ных не успели перебежать к взводу и упали в траву. Над ни¬
ми неслись 1фасные всадники. «Пропали,— подумал я о тро¬
их.— Все порублены».Под нашим огнем конница шарахнулась назад, мы гнали
ее беглыми очередями. 4-я рота заняла холмы у леса. Я с
конвоем поскакал к прогалине, где упал дозор. Из затоптан¬
ной, в клочьях конского мыла травы внезапно поднялись
трое солдат, серых от пыли, в поту, один в лопнувшей на
плече гимнастерке, трудь в крови, лица дочерна закиданы
землей из-под копьгг.—	Смирно! — скомандовал своим старший дозорный.—	Братцы, да как же вы живы? — невольно вырвалось у
меня; я от души поздоровался: — Здорово, орлы!Все трое стояли передо мною во фронт. Теперь я увидел,
что вокруг них грудами лежат в траве убитые лошади. Зако¬
стеневшие ноги всадников в зашпоренных сапогах торчат из
стремян. Трава в черных бляхах крови. До десяти убитых бы¬
ло вокруг дозора на прогалине, где бесилась конная атака.Трое дозорных тяжело дышали. Пот смывал с их лиц
грязь и кровь. Они уже улыбались мне во все белые соддат-
ские зубы. Все были фронтовыми солдатами, из пленных.
Когда поскакала конница, они кинулись в траву. Старший
дозорный приказал лечь звездой, ноги вместе, и от1фьггь
огонь во все стороны. Все, что скакали перед ними, были
или убиты, или переранены. Потому-то во время боя многие
заметили, как красная конница на прогалине обскакивала
вправо и влево какое-то невидимое препятствие.100
я поблагодарил их за лихое дело, за изумительную удаль.
Потом спросил:—	А не страшно было?Орлы, утирая лица рукавами и явно красуясь перед конво¬
ем, заговорили все вместе:—	Да разве упомнишь, когда над головами копыта сига¬
ют?.. А только, господин полковник, хорошую пехоту ни од¬
на кавалерия ни в жисть не возьмет...Мои конвойцы сошли с коней, удивлялись, качали голо¬
вами: кавалерия прониклась, как говорится, уважением к пе¬
хоте.—	Что за черт,— говорили между собой конвойцы.— Пе¬
хота что делает: трое, а сколько народу накрошили.Наши отдельные люди, взводы, роты, попадая в беду,
всегда были уверены, что полк их не оставит, вызволит обя¬
зательно. Верил в свой Дроздовский полк и этот дозор из
трех бывших красноармейцев. Вера в полк творила в граж¬
данскую войну великие дела. Потому-то Дроздовский 1-й
полк ни разу не был рублен красной конницей.Барбович остался тогда в селе, а я пошел на соединение с
полком, и снова на станцию Комаричи. Уже бывали замо¬
розки, тонкий лед затягивал лужи.В Комаричах меня ждала телеграмма: я назначался коман¬
диром 1-го полка, разбросанного здесь поротно на большом
фронте. Роты начали терять чувство единой силы полка, а
&тальоны, не ходившие со мной по тылам, были утомлены
тяжелыми боями. Я заметил у всех усталость, подавленное
настроение.Тогда я решил собрать полк в один щит, чтобы люди сно¬
ва почувствовали его боевую силу. Ночью я приказал оста¬
вить Комаричи и всем полком сосредоточиться у села Упор¬
ное. Полк собрался. На следующее утро я повел его атакой
на станцию, уже занятую красными. В голове шел 2-й ба¬
тальон, в первых цепях — 5-я и 6-я роты под командой пору¬
чиков Давидовича и Дауэ. Я со штабом шел с головным ба¬
тальоном. Атака была изумительна. Под сильным огнем, во
весь рост, с ротными командирами впереди мы бурно ворва¬
лись в Комаричи. Конный дивизион и архангелогородцы по¬
гнали красных. Мы взяли несколько сот пленных. У нас
сильнее других пострадал штаб: были ранены в грудь навылет
начальник службы связи капитан Сосновый и начальник пе¬
ших разведчиков.Победный удар ободрил всех. Все глотнули силы полка,
все почувствовали его единую боевую душу. В Комаричах мы
стояли несколько дней спокойно. В тихом воздухе уже кру¬
жился сгоревший от заморозков лист, и не таял лед на лужах.
Подходила зима. Взятый командой пеших разведчиков крас¬
ноармеец сказал, что на нас готовят большое наступление,101
что начальник красной дивизии обещал в виде подарка рев¬
военсовету к годовщине октября взять у белогвардейцев Ко-
маричи.В утро этой годовщины берега Сейма потемнели от боль¬
шевистских цепей. В тумане над густыми пехотными цепями
рощами метались красные флаги. Доносился «Интернацио¬
нал».Первый батальон с артиллерией и пулеметной командой
развернулся боевым строем на окраине Комаричей. Темные
цепи с красными флагами быстро щли на нас. Мы не откры¬
вали огня. Гробовая тишина стала их смущать. Пение смолк¬
ло. Они стали топтаться на месте. Их устрашило наше без¬
молвие, совершенное молчание без выстрела.Цепи большевиков выслали к нам разведку. Мы подпусти¬
ли ее до отказа и открыли ураганный огонь из всех наших
пушек и сорока пулеметов. 1-й батальон под командой Пе¬
терса пошел в атаку. Тут начался, прямо сказать, отчаянный
драп большевиков. От нас все кинулись врассыпную, задирая
на плечи полы шинелей.Архангелогородцы и конные разведчики далеко гнались за
1фасными. В повальном бегстве те взяли такой разгон, что
бросили позиции, которые занимали до своего наступления с
«Интернационалом». Мы в тот день подобрали груды бро¬
шенных красных флагов. Потери у нас: один легко ранен¬
ный, и тот остался в строю.Но, все равно, в те дни наша судьба уже дрогнула. Части5-го кавалерийского корпуса оставили Севск, красные повели
оттуда наступление через Пробожье Поле на Дмитриев глубо¬
ко нам в тыл. Я получил приказ оставить Комаричи.Мы отошли до Дмитриева, где разместились по старым
квартирам. Хозяева стали теперь угрюмы, замкнзпгы, уже не
верили в прочность нашей стоянки. Мы отдыхали в Дмитри¬
еве один день и с кавалерийской бригадой генерала Оленича
повели наступление на Севск.Все шло у нас теперь обрывами. Мы брали то, что сами
же оставляли. Наша боевая судьба клонилась к отходу. Упор¬
но и безнадежно, мы только метались в треугольнике Кома¬
ричи—Севск—Дмитриев, описывая петли, широкие восьмер¬
ки, возвращаясь туда, откуда уходили. Москва уже померкла
для нас. Темная Россия с темным пространством гнала пол¬
чища большевиков. В глубине души у многих рождалось чув¬
ство обреченности.Мы снова шли к Севску по звонкой дороге, схваченной
заморозками. В воздухе реял снег. В полк, когда он выступал,
приехал из отпуска поручик Петр Трошин, товарищ моего
детства, добрый малый, легкая душа. Он воевал у меня в по¬
лку, получил должность взводного офицера, потом отпросил¬
ся в отпуск. Я дал ему на месяц, а он проболтался по тылам102
целых три в надежде, что я по дружбе посмотрю на это
сквозь пальцы.Петр был кругом виноват. В наказание я встретил его с
ледяным безразличием и перевел в офицерскую роту рядо¬
вым. А через два дня в бою рядовой Трошин был смертельно
ранен в живот. Я подскакал к нему, спрыгнул с седла.—	Задело сильно, голубчик?Я не мог простить себе устроенной ему ледяной встречи.
Теперь я придерживал его голову; по его лицу уже разлилась
предсмертная бледность.—	Это меня Бог наказал,— шептал он.— Зачем в отпуску
болтался, когда вы стояли в огне... Прости... Напиши род¬
ным, что умер честно... в бою.Не наказанием была его смерть, а избранием за Россию,
святыню, правду, за человека в России...Мы гнали тогда красных до Пробожьего Поля и на другой
день к обеду заняли Севск. Он все время переходил из рук в ру¬
ки. Красные каждый раз вымещали на горожанах свои неудачи.
Город стал глухим кладбищем. Проклятая гражданская война.Подошли разъезды 5-го кавалерийского корпуса, а мой
отряд с бригадой Оленича выступил на станцию Комаричи,
где уже стояли красные тылы. Петли, мертвые петли, все то
же метание по треугольнику Дмитриев—Комаричи—Севск.На вторые сутки марша глубокой ночью мы прорвали
фронт красных и пошли по их тылам. На наш 2-й полк у мо¬
ста под селом Литижь как раз наступали большевики. Мы
вышли им в тыл. Артиллерия 2-го полка приняла нас за
красных, открыла по колонне огонь. Только потому, что ни¬
кто в колонне под огнем не разбежался, артиллеристы поня¬
ли, что бьют по «дроздам».Атакой с тыла мы захватили все пушки большевиков и, в
который раз, снова взяли Комаричи. Там мы точно бы легли,
замерли.Наши люди были дурно одеты, терпели от ранних холо¬
дов. Уже ходили метели с мокрым снегом. Был самый конец
октября 1919 года.В оцепении прошло три дня. Мы точно ждали чего-то в
Комаричах. Как будто мы ждали, куда шатнет темную Рос¬
сию с ее ветрами и гулкими вьюгами. Движение историче¬
ского маятника, если так можно сказать, в те дни еще коле¬
балось. Маятник колебался, туда и сюда, то к нам, то к ним.
В конце октября 1919 года он ушел от нас, качнулся против.В холодный тихий день — бывают такие первые дни рус¬
ской зимы, когда серый туман стоит и не тронется и серое
небо и серая земля кажутся опустошенными, замершими на¬
всегда,— мы узнали, что Севск снова отбит красными, что
они сильно наступают на Дмитриев.Курск был оставлен. На курском направлении, правее нас,103
разгорались упорные бои. Только что сформированный гене¬
ралом Манштейном 3-й Дроздовский полк занял на правом
фланге дивизии фронт в соседстве с корниловцами. В первом
же бою полк был разгромлен. Молодым дроздовцам не дали
оглядеться в огне. Залитые кровью лохмотья полка пришлось
свести в шесть рот.Красные наступали громадными силами. 3-й Дроздовский
полк и самурцы отходили под их напором. В день отхода
красные повели на Комаричи сильную атаку. В памяти о том
дне у меня гул студеного ветра навсегда смешался с хулом
боя. Контратакой 1-й полк задержал красных, а ночью мы
отступили.В ту же ночь ударили морозы. Все побелело. Наш отход
начался.ДМИТРИЕВ-ЛЬГОВКрасные наступают. Оставлен Севск. 2-й и 3-й Дроздов-
ские полки и самурцы под напором отходят. Мне с 1-м пол¬
ком приказано отходить от Комаричей на Дмитриев. На мар¬
ше прискакал ездовой нашей полковой кухни. Он едва ушел
из Дмитриева. Там щ)асные.Верстах в двух от города, на железнодорожном переезде, в
сторожке мельтешил огонь. Мы вошли обохреться. Старик
стрелочник, помнивший меня по первым Дмитриевским бо¬
ям, сгазал, что рано утром в городе были 2-й Дроздовский
полк и самурцы, оттуда доносился гул боя, а кто там те¬
перь — неизвестно.От мороза звенела земля. Впервые никто не садился в сед¬
ло; шли пешие, чтобы согреться. На рассвете 29 октября 2-й
батальон подошел к городской окраине. Все было мертво и
печально под сумеречным снегом. Дмитриев раскинут по
холмам, между ними глубокий овраг. Над оврагом курился
туман. Никого.Головной батальон наступал цепями, впереди 7-я и 8-я
роты поручиков Усикова и Моисеева. Первые строения; все
пусто. Цепи тянутся вдоль заборов, маячат тенями в холод¬
ном тумане. Площадь, на ней темнеют походные кухни, у то¬
пок возятся кашевары — обычная тыловая картина. Может
быть, наши, может быть, нет.Но вот у кухни засуетились, глухо застучал пулемет — на
площади красные. Город проснулся от боя. Красные нас про¬
зевали, но отбиваются с упорством. Оба командира головных
рот, поручик Моисеев и поручик Усиков, убиты. К вокзалу,
где ведет атаку 4-я рота, тронулся 1-й батальон полковника
Петерса. Пушки красных открыто стоят на большаке к Сев-
ску и бьют картечью по нашим цепям.104
у меня захватило дыхание, когда я увидел, как цепи 4-й
раш по мокрому снегу и грязи вышли на большак, прямо на
пушки. Я видел, как смело картечью фельдфебеля роты, как
капитан Иванов зас1^1^ впереди цепи, размахивая сабель¬
кой, как рота поднялась во весь рост, с глухим «ура» побежа¬
ла под картечь. Пушки взяты. Конь под капитаном Ивано¬
вым изодран картечью. К вокзалу подошел весь полк.Красные отдышались, подтянули резервы и перешли в
сильную контратаку. А наша артиллерия уже расстреливает
последние снаряды. Единственная гаубица 7-й батареи, вы¬
пустив последнюю хранату, под напором красных спустилась
в овраг, разделяющий город. Красные наседают. В овраге
столпились обозы. У нас ни одного снаряда.Обмерзший, дымящийся разведчик подскакал ко мне с
донесением: у вокзала на путях брошена санитарная летучка
с ранеными и вагоны, набитые патронами и снарядами,—
целый огнесклад.Случай — слепая судьба боев — спас все. Рота 2-го ба¬
тальона кинулась к вагонам, стала там живой цепью, переда¬
вая снаряды из рук в руки. Мы вывезли из огня санитарную
летучку. Раненые, голодные и измученные, с примерзшими
бинтами, плакали и целовали руки наших стрелков.Гаубица загремела снова. Гаубичный огонь великолепен и
поразителен: вихри взрывов, тромадные столбы земли, доски,
камни, выбитые куски стен, а главное, адский грохот. Наша
артиллерия, «накормленная» снарядами, на рысях под огнем
проскочила овраг и открыла пальбу.Цепи 1-го и 3-го батальонов перешли в контратаку. Крас¬
ные замялись, потом стали откатываться. Мы выбили их из
Дмитриева. Уже в третий раз занимали мы город. На постой
размещались по старым квартирам. Отряхивая с шинели
снег, я позвонил у дверей того дома, где уже не раз стоял
штаб 1-го полка. На улицах еще ходил горьковатый дым боя,
смешанный с туманом. За городом стучал пулемет. Мне дол¬
го не отворяли. Наконец позвенел ключ в замке, и я услы¬
шал знакомый и милый женский голос:—	Вот видишь, я говорила... Не может быть, чтобы пер¬
вый Дроздовский полк, если он в городе, прошел мимо, не
освободил нас...Мы связались справа со 2-м Дроздовским полком, но сле¬
ва с частями 5-го кавалерийского корпуса связи не налажи¬
валось. На третий день прибыл поезд с командиром Добро¬
вольческого корпуса генералом Кутеповым и начальником
Дроздовской дивизии генералом Витковским.А на четвертый, подтянув свежие силы, красные снова пе¬
решли от Севска в наступление. Это были беспрерывные ата¬
ки на 1-й полк, занимавший холмы вокруг города. Атаки раз¬
розненные; они кидались на нас день за днем, на правый, на105
левый фланг, в лоб. Мы всегда успевали подтянуть полковые
резервы и отбиться. Красные, наконец догадавшись, в чем
слабость их ударов, поднялись с трех сторон одновременно, а
их обходная колонна успела отрезать у нас в тылу железную
дорогу.Тяжелый бой. Весь день огонь, все более жестокий. Позже
мы узнали, что тогда на нас наступало четырнадцать красных
полков.Подскакал ординарец — железнодорожный мост в тылу
занят красными. У меня в резерве офицерская рота, 7-й гау¬
бичный взвод и две молодые, необстрелянные роты из ново¬
го 4-го батальона. Я повел их на мост. Там кишат густые це¬
пи красных; за мостом дымятся броневые башни серого бро¬
непоезда. Это наш «Дроздовец».Я приказал телефонистам включить провода в телеграф,
ловить бронепоезд.—	Алло, алло,— услышал я в аппарат.— Здесь бронепоезд
«Дроздовец». Кто говорит?—	Полковник Туркул. Командира бронепоезда к телефону.—	Я у телефона, господин полковник.—	Немедленно пускайте поезд на мост.—	Разрешите доложить; мост занят, красные возятся у
рельсов. Путь, наверное, разобран.—	Нет, еще не разобран. Красные только что вышли на
полотно. Ход вперед.—	Господин полковник...—	Полный ход вперед!—	Слушаю, господин полковник.Как из потустороннего мира доносится спокойный голос
капитана Рипке. Он такой же холодный храбрец, каким был
Туцевич. Невысокий, неслышный в походке и движениях, с
очень маленькими руками, светлые волосы острижены боб¬
риком, пенсне, всегда сдержанный, не выбранится, не при¬
крикнет, а все замирает при виде его, и команда действитель¬
но предана до смерти своему маленькому капитану.Железнодорожный мост загремел: «Дроздовец» полным хо¬
дом врезался в толпу большевиков, давя, разбрасывая с рельсов,
расстреливая в упор пулеметами. Гаубичная открыла по ним
ураганный огонь. Мои молодые роты поднялись в атаку. Все с
моста сметено. «Дроздовец», грохоча, выкидывая черный дым,
вкатил на вокзал: низ серой брони в пятнах крови. На броне¬
вой площадке в английской шинели стоит капитан Рипке. Он
узнал меня на перроне. Поезд стал замедлять ход.—	Вперед, без остановки! — 1фикнул я, махнув рукой.—
Вперед!]^питан Рипке отдал честь. Бронепоезд прогремел мимо.От большака на Севск под давлением красных тогда отхо¬
дила наша третья рота. Гаубицы, ставшие у вокзала, беглым106
огнем обстреливали красных. Воздухом выстрелов на вокзале
вышибало со звоном целые оконницы. 3-я рота отходила все
торопливее. Бронепоезд, Петерс и я с резервами тронулись к
иим на выручку. Внезапно там что-то случилось.Третья рота затопталась на месте. До нас донесло взрывы
«ура». Солдаты 3-й роты вдруг 1футо повернули обратно, бе¬
гут в контратаку. Я приказал идти в атаку конному дивизио¬
ну и архангелогородцам. Конная атака окончательно сбила
красных. Порывисто дыша, горячо переговариваясь, как всег¬
да в первые мгновения после боя, 3-я рота уже строилась у
вокзала. Шел редкий снег.—	В чем дело? — подскакал я к командиру.— Почему вы,
не дождавшись резервов, вдруг повернули в контратаку?Мимо нас пронесли раненого капитана Извольского,
бледного, закинутого шинелью, уже побелевшей от снега.—	А вот и виновник,— весело сказал командир.Третья рота была солдатской, ребята крепко любили стар¬
шего офицера роты штабс-капитана Извольского. Прикрывая
отступление, Извольский был ранен в ногу, упал; солдаты
подняли его, понесли. Под сильным огнем все были перера¬
нены. Рота быстро отходила. Один из солдат, бывший крас¬
ноармеец, задетый в ногу, опираясь на винтовку, доскакал до
отступающей цепи.—	Братцы,— крикнул он.— Стой, назад! Капитан Изволь¬
ский ранен, остановись, братцы!Тогда по всей роте поднялся крик;—	Стой, капитан Извольский оставлен, назад, назад...И без команд, и без резервов, под сильным огнем вся рота
1футо повернула назад и пошла во весь рост в контратаку вы¬
ручать своего черноволосого капитана. «Дрозды» вынесли его
из огня.До ночи мы передохнули, но ночью красные стали насту¬
пать от Севска. Полк начал стягиваться к вокзалу. Мы полу¬
чили приказ отходить из города. Дмитриев оставлен. Мы
взорвали за собой мосты. К рассвету на первое ноября наш
головной батальон втянулся в глухое сельцо Рагозное. С дру¬
гой стороны туда втянулись красные.И мы и они шли колоннами. В голове; у нас — взвод 7-й
гаубичной, у них — полевая батарея. Обе колонны вошли в
узкую деревенскую улицу. Командир гаубичного взвода пол¬
ковник Камлач успел раньше красных сняться с передков.
Первым же выстрелом он угодил в красную батарею. Баталь¬
он кинулся в атаку. Нам досталась батарея, пулеметы, сотни
три пленных. У нас только один раненый.На ночлеге мы получили донесение, что справа отходит2-й полк. Я послал сильный разъезд проверить донесение.
Разъезд вернулся, один разведчик ранен. Они привели двух
пленных; казаки Червонной дивизии. Верно, 2-й полк ото¬107
шел; мы одни. Червонная дивизия с советским стрелковым
полком прорвали днем фронт 2-го и 3-го Дроздовских пол¬
ков и теперь идут в наш тыл на Льгов.Полк поднят. Мы тронулись на Льгов. Ночью закрутила
пурга. Мы шли со сторожевыми охранениями. Метется серая
тьма, точно все чудовища и сам Вий вокруг бедного Хомы.
Английские шинеленки обледенели, в коросте инея. Ни у ко¬
го ни башлыков, ни фуфаек. Люди обматывали головы поло¬
тенцами или запасными рубахами. На подводах под вьюгой
коченели раненые и больные.В два часа ночи в голове колонны застучали выстрелы.
Смолкли. Во тьме наши разъезды натолкнулись на разъезды
генерала Барбовича. Хорошо, что вовремя узнали друг друга.
Генерал Барбович разведал, что Дмитриев, где, по его сведе¬
ниям, должен быть мой 1-й полк, занят красными, и выслал
разведку искать нас.Нас это тронуло и ободрило. Скоро в едва белеющей сте¬
пи мы заметили шевелящийся черный квадрат. Этот дыша¬
щий квадрат была вся кавалерийская дивизия Барбовича,
стоявшая на стуже в открытом поле.Люди так радовались встрече, точно стало теплее: обледе¬
невшие полотенца стали разматывать с голов. При фонаре,
прикрытом сбоку шинелью, мы с генералом Барбовичем рас¬
сматривали карту. Мы были верстах в восьми от Льгова. Вся
кавалерия спешилась. Она тронулась за нами в потемки, ведя
в поводу пофыркивающих коней. Иначе в седлах могли бы
отморозить ноги.Под самым Льговом, верстах в четырех, в деревушке, я дал
отдых и на рассвете поднял полк. Во Льгове мертвая тишина,
пустота, как недавно в Дмитриеве. Наша цепь потянулась ок¬
раинами. На улице ходит пар. Мы увидели в тумане толпу
солдат, ведущих коней на водопой, и снова не знали, кто
там, свои или враги. Именно тогда к штабу полка вернулся
дозор с пленным: это был красный казак. Льгов занят Чер¬
вонной дивизией.Первый батальон пошел выбивать ее из кварталов, где мы
уже проходили; я с остальным полком двинулся к большому
мосту через Сейм. К утру 4 ноября весь Льгов и вокзал были
в наших руках. Нам досталось много верховых, вконец изму¬
ченных лошадей.Я помню убитых большевиков на мосту через Сейм: все
были в красных чекменях, кажется, венгерцы. Мост мы взор¬
вали. Полк встал правее вокзала. Кавалерия Барбовича по¬
шла в село за Льговом. Мне удалось восстановить связь со
штабом дивизии, но ни с правым, ни с левым флангом связи
я не добился. Мы разместили раненых и больных в железно¬
дорожной больнице: у нас уже ходил сыпняк.Я выставил сторожевое охранение, а полк, отогревшийся108
в натопленных залах льговского вокзала, дружно завалился
спать. Вечером я проверял охранение верхом на моей Гальке.
На маленькой речонке под нами провалился лед, и я ушел
было в воду, но Галька, оскорбленная случившимся, сама
порывисто вынеслась из пролома на берег.По дороге в штаб полка на мне обледенело все, кроме во¬
ды в сапогах. Вестовой все с меня стащил — я остался в чем
мать родила, но в комнатах, где разместился штаб, кажется, в
железнодорожной 121нцелярии, было жарко натоплено. Я на¬
кинул летнюю офицерскую шинельку тонкого серого сукна,
верно служившую мне домашним халатом, такую легкую, что
она сквозила на свет, и сел пить чай.Этажами ниже разместились офицерские роты, команда
пеших разведчиков и пулеметчики. Где-то в самом низу об¬
ширного казенного здания была кухня. Мой Данило понес
туда сушить мои одеяния. Очень мирно и, надо сказать, до
седьмого пота напившись чаю, я лег. Во всех этажах все уже
храпело или тихонько высвистывало во сне. Я засыпаю мгно¬
венно, а сплю очень 1фепко. И сначала мне показалось, что
это сон: резкая стрельба, крики, взрывы «ура». Я очнулся,
сел в темноте на койке — стрельба.Где электрический фонарик, гимнастерка, шинель? На та¬
бурете ни гимнастерки, ни шинели, ни сапог, ни даже шта¬
нов. Перекаты частой стрельбы, крики, смутный звон, как на
пожаре. Нас захватили сонных, врасплох. Я сунул ноги в
кавказские чувяки, стоптанные домашние туфли, надел на
ночную рубаху летнюю шинель — фуражку и револьвер Да¬
нило оставил мне на гвозде — и вышел в соседнюю комнату
к оперативному адъютанту подполковнику Елецкому.Туда как раз в^жал какой-то офицер. Электрический фо¬
нарик осветил его бледное лицо.—	Чего вы спите! — крикнул он.— Красные в городе.
Больница с ранеными захвачена...—	Тише, не нагоняйте панику! — крикнул Елецкий.В это мгновение зазвенели, посыпались под пулями стек¬
ла. Мы побежали вниз. По лестнице, тремя амуницией, сбе¬
гали строиться офицерская рота, разведчики, пулеметчики. Я
вышел к строю. По всему Льгову в темноте залпами nepeia-
тывалась беспорядочная стрельба, неслось «ура». Телефонная
связь мгновенно и со всеми оборвалась — как отрезало,—
когда связь нужна просто до крайности.Загремела артиллерия. Мы громим гранатами тьму. Взры¬
вами сотрясает воздух. Гранаты падают у самого штаба по¬
лка. Вдруг я услышал сильный голос командира 1-го батальо¬
на полковника Петерса;—	Сволочи, черти, кто спер мой бинокль?—	На кой черт вам бинокль? — окликнул я Петерса.— Где
ваш батальон?109
Из тьмы солдаты подбегали к нам поодиночке, кучками.
Ночью красные незаметно перешли Сейм и кинулись на 1-й
батальон, безмятежно спавший по обывательским домам.Мы быстро связались со 2-м и 3-м батальонами; я прика¬
зал им стягиваться к вокзалу, а сам с офицерской ротой, раз¬
ведчиками и пулеметчиками пошел выбивать оттуда красных.Полная луна выпльша из-за туч. Мне припоминается дым
мороза, бегущие косые столбы серебряного дыма, и как
щюпко звенел снег, и наши огромные тени. Мгновениями
мне все снова казалось невероятным сном; косой дым, луна,
грохот пальбы и торопящееся, сильное дыхание людей за
мной.На ходу моя ночная рубаха под шинелью стала как из
тонкого льда и слегка звенела. Я промерз, и мне приходилось
закидывать полы шинели и растирать грудь и ноги комьями
снега. Должен признаться, что я при полной луне шел перед
строем в одной ночной рубахе и летней шинели.У вокзала, на залитом луной перроне, шевелилась темная
солдатская толпа. Я приказал готовиться к атаке, выкатить
вперед пулеметы. Мы стали подходить молча.—	Какого полка? — встретили нас обычными тревожными
окликами с перрона.Командир офицерской роты полковник Трусов ясно и
спокойно сказал в морозной тишине:—	Здесь первый офицерский стрелковый генерала Дроз-
довского полк.Выблеснули выстрелы, нас встретили залпами, бранью. Я
приказал: «Огонь!» Мы бросились с криками «ура» на вокзал
и смяли красных, захватили толпу пленных. К вокзалу, креп¬
ко хрустя по снегу, подошли 2-й и 3-й батальоны, артилле¬
рия, люди первого батальона. Я повел их в атаку.Еще до рассвета Льгов был очищен от красных; в глухом
городке снова стало тихо, и низкий пар, как толпы привиде¬
ний, поволокся по пустым улицам.Только на вокзал притащил наконец, запыхавшись, обом¬
левший Данило ворох моих доспехов. В темноте он повсюду
кидался под огаем, отыскивая меня, и теперь дрожащими ру¬
ками начал меня облачать. На вокзале я узнал, что бинокль,
за каким-то чертом понадобившийся Петерсу в самую тем¬
ную ночь, никем не был «сперт», а так и висел на том гвозде,
куда его повесил полковник.—	Полковник Петерс.—	Я, господин полковник.—	Теперь вы знаете, где ваш первый батальон?—	Так точно, господин полковник.Первый батальон строился у вокзала. Началась ночная пе¬
рекличка. Мы считали потери. И удивительно: в нечаянном
ночном бою мы потеряли не больше десяти человек ранены¬110
ми и убитыми, да пропал один ездовой с патронной двукол¬
кой. Красным не удалось развернуться во Льгове вовсю.В больницу, где было до двух сотен наших, красные вор¬
вались со стрельбой и криками:—	Даешь золотопогонников!Они искали офицеров. Несколько десятков их лежало в
палатах, все другие раненые были дроздовскими стрелками из
пленных красноармейцев. Ни один из них в ту отчаянную
ночь не выдал офицеров. Они прикрывали одеялами и шине¬
лями тех из них, у кого было «больно кадетское» лицо; они
заслоняли собой раненых и с дружной бранью 1фичали боль¬
шевикам, что в больнице золотопогонников нет, что там ле¬
жат одни пленные красноармейцы. Туда мы подоспели вов¬
ремя. В больнице не было ни одного замученного, ни одного
расстрелянного.Верные дроздовские стрелки. Многие из них остались в
России. Может быть, дойдет до них наш привет и поклон:
мы все помним льговскую ночь.Отход втягивал нас, как в громадную воронку. Утром я
получил приказание взорвать виадуки под Льговом и отхо¬
дить. Мы снялись под тягостный гул взрывов. На станции,
уже верстах в четырех от Льгова, ко мне подбежал телегра¬
фист.—	Господин полковник, вас просят к телефону из Льгова.Странно. Льгов оставлен, кто может просить меня к теле¬
фону?Подхожу к аппарату.—	Кто у телефона?Голос точно из потустороннего мира:—	Говорит бронепоезд «Генерал Дроздовский».—	Но откуда вы говорите?—	Со Льгова. Со мной еще три бронепоезда.От Льгова есть железнодорожная ветка на Брянск и на
Курск. На Курской ветке сбились наши бронепоезда. Им не
удалось прорваться на Курск—Харьков, и они выскочили на
Льгов.Я и теперь не понимаю и никогда не пойму, как наш
штаб, не проверив, что не все наши бронепоезда проскочили,
мог отдать приказание взрывать льговские виадуки. Без них
бронепоездам не двинуться. Все четыре попадут в руки крас¬
ным.С батальоном и со всеми подводами, такие только у нас
были, я спешно двинулся обратно. Командир тяжелого бро¬
непоезда «Генерал Дроздовский», в английской шинели, по¬
черневший от машинного масла, встретил меня на железно¬
дорожных путях. На его бронепоезде мы подались на ветку к
застрявшим бронепоездам. Там была наша «Москва», там
был наш мощный «Иоанн Калита». Ничего нельзя сделать —111
не вывезти никак. Не спасти, когда виадуки, развороченные
взрывами, превращены в груду камней и щебня. Бронепоезда
приходится бросить.Мы посовещались на рельсах и решили взорвать все четыре.
Погрузили на подводы снаряды, замки орудий, пулеметы, пат¬
роны и на рассвете быстро ушли. За нами загремели тяжелые
взрывы — мы сами взрывали наших броневых защитников.На другое утро подкатил шедший за нами бронепоезд
«Дроздовец». Я помню, как капитан Рипке, совершенно
бледный и, как мне показалось, спокойный, молча сидел в
углу на вокзале. И мне все казалось, что ему нестерпимо хо¬
лодно.Через день капитан Рипке застрелился, не выдержал поте¬
ри бронепоездов. Вспоминаю, как у его желтоватой руки,
свесившейся со скамьи, сидел на корточках пулеметчик его
бронепоезда, мальчик, вероятно из гимназистов или кадет.
Он сидел скорчившись, зажав худыми руками лицо, и его
мальчишеские плечи тряслись от рыданий.Часа в три ночи я вернулся в штаб. В избе, разметавшись,
спят вповалку восемь моих генштабистов на сумках, на ве¬
щевых мешках, на полу, на лав1их, под шинелями. Из-за
шаткого стола поднялся мой адьютант капитан Ковалевский
и молча поклонился. Я прошел в свой угол. Не могу заснуть.
Ковалевский при свече что-то пишет. Я невольно стал на¬
блюдать за ним: меня удивила та же бледность, тот же ледя¬
ной покой, какой я видел у капитана Рипке.Сбросив бурку, я подошел к столу: наган, пачка писем,
одно адресовано мне. Я убрал наган, взял письмо. Капитан
Ковалевский поднялся. Мы стоим и смотрим над свечой друг
на друга.—	Господин полковник,— шепчет Ковалевский.— Вы не
имеете права читать моих писем.—	Что с вами, Адриан Семенович? — шепчу я.— Ваших я
не читаю, а это на мое имя.Распечатал конверт: «Не могу перенести наших неудач.
Кончаю с собой».Я с силой взял его за руки. Мы говорили шепотом, чтобы
не потревожить сна усталых людей вокруг нас. Я повел его в
мой угол, изо всей силы сжимал ему руки: не смеешь стре¬
ляться, такая смерть — слабость; и просил его жить. И этот
коренастый, сильный человек, в шрамах, несколько раз тя¬
жело раненный, фанатик белого дела и Дроздовского полка,
внезапно припал к моему плечу, как тот мальчик у руки Рип¬
ке, и глухо зарыдал, сам зажимая себе рот руками, чтобы ни¬
кого не разбудить.Тогда ночью, когда мы с ним шептались, Ковалевский со¬
гласился жить. Адриан Семенович застрелился уже после все¬
го, в 1926 году, в Америке; там он очень хорошо, в довольст¬112
ве жил у своей сестры. Такая смерть, видно, была ему напи¬
сана на роду. В его последней записке было всего пять слов:
«Без России жить не могу». Ему было не более тридцати лет.МАРШ НА СЛАВЯНСКУЮОтход.Курск, Севск, Дмитриев, Льгов — оставлено все. Взрыва¬
ем за собой мосты, водокачки, бронепоезда. За нами гул
взрывов. Связь со пггабом дивизии прервана. На железнодо¬
рожных путях часто встречаются вереницы теплушек. Их за¬
носит снегом. Дроздовец Рышков рассказывает в дневнике о
таком замерзшем эшелоне на станции Псел: «Жарко, когда
раскалена докрасна железная печка; холодно, едва она погас¬
ла. Голый по пояс офицер свесился с нар.—	Стреляйте в меня! — кричит он.— Стреляйте мне в го¬
лову!Поручик или пьян, или сошел с ума.—	Не хочу жить. Стреляйте! Они всех моих перебили, от¬
ца... Всю жизнь опустошили... Стреляйте!Поручика успокаивают, да и сам он очнулся, просит изви¬
нения:—	Нервы износились. До крайности.Воет пурга. Теплушку трясет. Часовые ныряют в снегу; за¬
носит и часовых и эшелон». Так в дневнике Рышкова — это
отчаяние.Отход — это отчаяние.Хорошо одеты, тепло обуты советские Лебединский или
Сумской полки, их первая или вторая латышские бригады. У
нас подбитые ветром английские шинеленки, изношенные
сапоги, обледеневшее тряпье вокруг голов.Отход — отчаяние.Болота, болотные речки. Грязь оттепелей, проклятые ди¬
кие метели. Глубокий снег, сугробы по грудь. Ветер то в спи¬
ну, то в лицо. Едва войдешь в деревню на ночлег, уже подъем
или ночной бой, без сна: красные в деревне.Отходим по мерзлой пахоте без дорог, в лютую стужу, в
потемках. Падают кони. Там, где прошли перед нами войсга,
холмами чернеет конская падаль, заносимая снегом. Все ста¬
ло угрюмым — люди, небо, земля. Точно из железа. Выедено
кругом все, вымерло. Мы идем голодные, теряем за собой за¬
мерзших мертвецов.Шинели смерзаются от воды, когда надо вброд переходить
речки, и один из наших баклажек, мальчик-стрелок Конд¬
ратьев, мог бы рассказать о том, как переходили они вброд
речку в льдинах, как вышли на берег, а рук и не разогнуть:
так смерзлись рукава шинелей.113
Наш 1-й Дроздовский шел в арьергарде. В Люботине, уже
под Харьковом, мы натолкнулись на большевиков, выбили
их, получили при}^ отходить на станцию Мерефу. Под Ме-
рефой застигла оттепель. Все потекло, стало черным — тума¬
ны, небо, земля. Дороги превратились в вязкую трясину,
грязь — по брюхо коням. Застревают, захлебываются грязью
патронные двуколки.Полк вымотался. Люди ложились на дороге. Пулеметы та¬
щили на полковых кухнях, снаряды волокли в санях.И среди наших колонн на мужицких розвальнях покачи¬
вался и в стужу и в оттепель оцинкованный гроб тапитана
Иванова. 4-я рота отходила со своим мертвецом командиром.Под Мерефой я не исполнил боевого при1^а: остановил
на марше измученный полк. Мы заночевали в каком-то дач¬
ном поселке верстах в пятнадцати от Харькова. Харьков был
занят красными.Мои разведчики где-то разведали кур и гусей, в коопера¬
тиве поселка нашлись галеты, макароны. После пиршествен¬
ного стола с чудесным супом из курятины и гусятины — та¬
кого вкусного супа мне не доводилось больше есть — все,
кроме охранения, полегли вповалку у огней.Удивительные люди солдаты. Истинные дети: поели досы¬
та, выспались 1фепко и спокойно в тепле, и наутро точно пе¬
реродились. Все забыто. Громкий говор, смех, дружный пар
стоит над полком.С веселой бодростью вошли в Мерефу удалые «дрозды». А
в Мерефе сбились в темноте дивизия Барбовича, 2-й Дроз¬
довский и Самурский полки. Наконец-то мы с ними встрети¬
лись. Все к нам до тонкости предупредительны, рады нам да¬
же чрезмерно. Наперебой приглашают на обеды, на завтраки,
на чарочку. Чарочка всюду. Что-то неладное: уж больно за
нами ухаживают.В штабе кавалерийской дивизии генерал Барбович поведал
мне о грустных причинах ухаживания. Собственно говоря,
все мы в Мерефе отрезаны красными. Ими занята единствен¬
ная переправа, пробиться по ней не удалось, и теперь у всех
одна надежда на славный 1-й Дроздовский полк, что он не
подкачает, пробьет дорогу.Тут-то мы и зачванились. Я шучу, разумеется: мы не за¬
чванились, а только я попросил, когда так, пусть же мой
славный 1-й полк пригреют в самое тепло, накормят до отва¬
ла и дадут на славу отдохнуть.Нас кормили кухни всех полков, бывших в Мерефе. То-то
был обед, то-то был отдых богатырский. А после отдыха, со2-м батальоном в голове, я выступил против советской пе¬
хотной и латышской конной бригад, перехвативших нам
мост у села Ракитного.Первый полк не подкачал. Удалой атакой после упорного114
боя мы сбили противника, очистили мост. Уже потянулись
через мост пехота и конница. Первый полк побаталы)нно
стоял впереди моста, прикрывая отступление. Я приказал от¬
ходить. Тронулось все, подался и я со своим арьергардом —
офицерской ротой, командой разведчиков и пулеметной ко¬
мандой.Вдруг красные поднялись в сильную контратаку. На нас
понеслась конница. Если бы мы отходили без остановки,
конница — это были латыши — непременно смяла бы нас.
Остановка необходима. Полковник Петерс прыгает с коня, я
тоже. Мы отбегаем к офицерской роте, на которую мчатся
всадники, и с колена начинаем бить по ним из винтовок, мы
оба хорошие стрелки. Арьергард остановился за нами, открыл
сильный огонь. Красная конница с моста отхлынула.Я поднялся, чтобы вернуться в строй. Вдруг меня ударило
с такой силой под грудь, что я опрокинулся на спину. Дыха¬
ние захватило; рука в крови, на гимнастерке кровь, я ранен,
я все понимаю, а сказать ничего не могу.—	Командир ранен, командир убит...«Не убит, нет» — а сказать не могу: перехватило дыхание.Я стрелял с колена, пуля пробила правую руку, расщепила
приклад винтовки, разбила бинокль и ударила под ложечку,
соскользнув с кармана гимнастерки, где у меня был серебря¬
ный образок. Он меня спас — не то прямо в сердце.Боль отпустила, могу передохнуть, пытаюсь встать.—	Нет, господа, я еще не убит.Какая прозрачная ясность ощущения всей жизни и смер¬
ти в такие мгновения. Я не могу этого передать, но в такие
моменты между жизнью и смертью нет больше черты.Кто-то торопливо рвет зубами бинт, с меня сдирают руба¬
ху, мокрую от крови, перевязывают руку. Образок на 1руди,
благословение бабки на поход, разбит пулей. Мне вынули пу¬
лю из-под кожи. Живот намазали дочерна йодом. Точно
негр, с обинтованной рукой, я снова сел в седло.Тогда-то на мгновение мне показалось, что с нами все
кончено: по мосту бежал обратно к нам без строя весь 1-й
Дроздовский полк, с тяжелым топотом, толпами, с гулким
смутным криком.Мост, стало быть, окружен с обеих сторон, и вот сбиты
дроздовцы, загнаны обратно на мост, бегут. Я дал шпоры на¬
встречу бегущим, а ко мне уже скачет впереди «дроздов» ко¬
мандир 3-го батальона полковник Тихменев.—	В чем дело? — кричу я.— Остановитесь, почему драп,
почему полк бежит?—	Вовсе не драп! — кричит, смеется Тихменев.— Полк
вдет вам на выручку.С моста, быстро рассказал Тихменев, к полку добежали
раненые, и в цепях закипел тревожный крик:115
—	Командир оставлен на мосту, командир ранен, убит,
ранен...Тогда все, одним порывом, без команд, без строя броси¬
лись обратно на мост, ко мне.Тихменев смеется, смеюсь и я, но на глазах у меня и у не¬
го непрошеные слезы.—	Скачите к ним, остановите, скажите, что я жив, жив...Дети мои. Тогда на мосту я хорошо понял, почему старыекомандиры называют солдат братцами, ребятами, детьми. Ну
что же, признаюсь, что я смеялся и платал на мосту, когда
пустил к полку галопом мою Гальку.Во всю молодую грудь все радостно орут «ура», все держат
мне на караул, бет команды, без строя, кто где остановился.
Галька закидывает уши, приседает от вопля трех тысяч ярых
молодых глоток, а у меня живот черный, как у негра, и сби¬
лись бинты.Изо всей силы я сжимаю зубы, чтобы по-мальчишески не
разреветься перед всем полком. Ничто и никто и никогда в
жизни не даст мне такого полного утешения, такой радости ду¬
ха, как та, которую я испытал на мосту у Ракитного, когда
имел честь командовать доблестным 1-м Дроздовским полком...А отход был все путанее, все отчаяннее. Исчезли куда-то
интендантские склады. Из тыла до нас доходили слухи, что
там все бежит, спекулирует, пьянствует, что царюет там одна
сволочь и шкурники, человеческая падаль развала.В те тяжелые дни я сжал полк. Отборных бойцов отправил
в Горловку, а других свел в один сводный батальон. Призна¬
юсь, я думал, что люди сводного батальона, особенно из
1фасноармейцев, отстанут от нас при отходе. Но капитан Ян-
чев привел в Горловку весь батальон, да еше с пленными. Я
свидетельствую, что и в дни отхода и тылового развала пере¬
бежчиков у нас не было. Тогда еше все чувствовали свою че¬
стную правду и силу, свою плотную и широкую дроздовскую
грудь.в Горловке был получен приказ оставить Каменноуголь¬
ный район. Эшелонами и походным порядком, подбирая на
пути отставших и одиночек, мы пошли на армянское село
Мо1фЫй Чалтырь. Там сосредоточилась вся Дроэдовская ди¬
визия. Это было в самом конце декабря 1919 года.В Мокром Чалтыре стоял английский танковый отряд. Ко
мне, в штаб полка, пришли с визитом англичане: лейтенант
Портэр и майор Кокс. Потом я отправился к ним. Все англи¬
чане оказались прекрасными товарищами. Мы их пригласили
к нам встречать сочельник. В здание школы, где были на¬
крыты к рождественскому ужину столы, пришли довольно
парадные и слегка чопорные англичане и наши офицеры, то¬
же подтянутые и с холодком.Так было до первой звезды. А потом и холодок и все цере¬116
монии улетучились. Мы дружно заговорили друг с другом,
хотя среди нас и не было особенных мастеров английского
языка. Зато надо сказать прямо, что выпито было вдоволь.
Англичане удивительно внимательно отдавали честь всем на¬
шим настойкам и наливкам. Скоро за столами стали братать¬
ся; и целовались, и клялись в вечной дружбе. Тогда мы хоро¬
шо понимали друг друга, не правда ли, лейтенант Портэр, не
правда ли, майор Кокс?Я только подливал, сам не пил, и вскоре незаметно вышел
из-за стола. В эшелоне штаба полка, на Гниловской, меня
ждали к рождественской звезде моя мать и моя жена, при¬
ехавшие тогда ко мне. С капитаном Елецким и ординарцем я
поскагал на дорогое свидание.Темная ночь, звезды в тумане. Вскоре перед нами смутно
засветились огни. Огни Ростова. Мы ошиблись дорогой и
пос1акали к ростовскому вокзалу. Давно я не видел города и
теперь не узнал его. Вокзальные залы, коридоры, багажные
отделения были превращены в огромный лазарет. Люди ле¬
жали вповалку. На каждом шагу надо бьшо обходить кого-
нибудь, прикрытого шинелью, переступать через чьи-то ноги,
руки. Вокзал стал мрачным лазаретом. Это был сыпняк.Мы вышли, сели на коней. Темные улицы забиты верени¬
цами подвод, около которых стоят понурые люди. Ждут, ког¬
да их двинут куда-то. Тяжелое чувство бьшо у меня в ту рож¬
дественскую ночь в Ростове.Далеко за полночь мы прискакали в Гниловскую, а когда
посветало, от Мокрого Чалтыря загрохотали пушки. Мы по¬
скакали обратно. Наступал пасмурный день. Полк уже был
выстроен на тшощади, ждал меня в строю. Тут же суетились
англичане, шелкая «кодаками». Красные обстреливали шрап¬
нелью. На самом рассвете они пошли в наступление и про¬
рвали фронт 3-го Дроздовского полка; конница Буденного
смяла и тяжело порубила офицерскую роту. Английские тан¬
ки с английскими командами поиыи на выручку и застряли в
красных цепях.Я приказал полку развернуться для атаки. Под звуки ста¬
рого егерского марша удалые роты 1-го полка, четко печатая
шаг, с оркестром двинулись в огонь. Англичане рукоплеска¬
ли. Наша атака выручила 3-й полк и освободила все англий¬
ские танки, застрявшие на пашне. С того дня мы с англича¬
нами стали, можно сказать, неразливанными друзьями. Тогда
мы все одинаково хорошо знали, что деремся за правду,
честь и свободу человека против красного раба, не правда ли,
лейтенант Портэр, не правда ли, майор Кокс?А отход все катился. Лавиной. Ростов заняли красные. 27
декабря Дроздовская дивизия с обозами и артиллерией пере¬
правилась по льду Дона и стала в большом селе Койсуг под
Батайском. Я помню Койсуг потому, что потерял там моего117
боевого товарища, ординарца Ивана Андреевича Акатьева,
рослого 1Ч)асавца-солдата, ушедшего с нами в Дроздовский
поход из самой Румынии. Красные зарубили Ивана Андрее¬
вича в степи.Корниловская дивизия сменила нас в Койсуге; мы стали
фронтом на берегу Дона от Азова до Кулешовки. Только
здесь, как я уже рассказывал, 4-я солдатская рота рассталась
с гробом своего командира, капитана Иванова.Гудела проклятая пурга. Милость Божья и милосердие че¬
ловеческое отошли от России. Россия ожесточилась. Взвол-
чилась — как сказал мне один старик крестьянин.В Азове в канун дня моего ангела мы получили приказ
снова перейти Дон и налететь на станицу Елизаветинскую,
где полковник Петерс, о чем я тоже рассказывал, один захва¬
тил в метели две красные пулеметные команды. Потом в ста¬
нице Гниловской мы сменили Корниловскую дивизию, а
корниловцы повели наступление на Ростов. Ростов заняли
ненадолго и опять ушли. Там все было разбито и глухо. Как
будто обмер обреченный город. Последнее мое воспоминание
о Ростове: сыпняк, серая вша, заколоченные пустые магази¬
ны, разбитое кафе «Ампир».Первый Добровольческий корпус отходил к Новороссий¬
ску. Моему 1-му полку приказано было идти в арьергарде.
Такой была его боевая судьба — или авангард, или арьергард.
Больше чем на переход оторвался полк от отступающей ар¬
мии. Когда я выходил из станицы Поповичевской, меня на¬
гнали передовые части конной армии Буденного.Мы отбили атаку и в два часа ночи тронулись скорым
маршем из станицы. Оттепель размыла дороги в отчаянную
трясину. Под мокрым снегом мы остановились передохнуть в
станице Старостеблиевской. Еще до рассвета, в потемках,
вернулись разъезды.—	За нами идет вся конная армия Буденного,— доложили
они.— Красные обходят станицу справа, их конница движет¬
ся на станицу Славянскую.Конница Буденного, тысячи всадников, перерезает нам
дорогу. Выхода для нас нет. Тогда я принимаю решение: тоже
отходить на станицу Славянскую, вместе с конницей Буден¬
ного. В глубоком молчании полк поднят в ружье. Все блед¬
ны, сосредоточенны; лишние подводы оставлены. Посреди
полка выстроился полковой оркестр. Плавно зазвенел егер¬
ский марш; он слышен всему полку; все сняли фуражки, за¬
крестились.Полк двинулся на Славянскую по большаку, у самой же¬
лезной дороги. Вдалеке справа, чернея и колыхаясь в мокром
поле, туда же идет конница Буденного.Дроздовские солдаты, вспомним и в самой горечи изгна¬
ния наш марш на Славянскую!118
Из тумана, с поля, наехал околоток, больные и ране¬
ные,— подвод двести. Околоток заблудился. Обрадовались и
раненые и мы; хорошо, что не наехали на буденовцев. Но эти
двести подвод в отчаянной грязище ужасно отяготили марш.Так мы шли часа три. Собственно говоря, мы уже были у
1фасных в руках. Конница Буденного как будто решила, что
большаком у железной дороги идет тоже советская часть. Ча¬
са три нас не трогали. Мы следили за черными полчишами
Буденного, видными простым глазом. Часов в девять утра от
конных косяков оторвались разъезды. Галоп к нам. Стали на
всем скаку, машут шапками:—	Товарищи, какого полка, товарищи...Я приказал молчать. Мы идем в молчании. «Товарищи,
товарищи», а подскакать ближе — страшно. Повертелись,
унеслись. Уже настал день, неожиданно ясный и свежий, с
морозцем. Зазвенела под батальоном окрепшая дорога. Идти
стало легче. По краю поля, направо, курясь столбами пара,
смутно блистая, маячат конные полчища Буденного.Вот оторвался эскадрон, другой. Мы видим, как всадники
развертываются в длинную лаву. Лава несется, слышны 1фи-
ки:—	Какого полка? Что за часть? Почему молчите, товари¬
щи?Мы идем в молчании. Лавы остановились, открыли огонь.
Тогда мы ответили. Залпами. Лавы ускакали. Загремела крас¬
ная артиллерия. Конная армия Буденного громргг нас всеми
своими пушками, мы ответили всеми нашими. От грохота
гак будто закачалась земля. Конные атаки. Одна за другой.
Катятся волнами. Мы отбиваемся, не останавливая марша;
отбиваемся, идем перекатами, уступами: один батальон отби¬
вает атаку, другой отходит, останавливается, а батальон, от¬
бившийся от него, отходит к голове полка.От залпов наша колонна зияет одной громадной молнией,
и сквозь грохот пальбы все доносится реющий звон егерского
марша. Славянская уже видна, и конница Буденного обска¬
кала нас. Станица перед Славянской занята 1фасными; нас
встретили оттуда пушечные залпы, крики «ура». Другой доро¬
ги нет. Мы двинулись на станицу яростной лобовой атакой,
пробились, смели красных, загнали в болото, захватили пуш¬
ки, пленных.Но, как темные валы, летят новые лавы. Снаряды конча¬
ются. Вал за валом бьется о нас конница Буденного. Снаря¬
дов нет. Когда конница смоет нас, маузер к виску, конец...И вдруг на железной дороге от Новороссийска показались
дымы паровозов. Ближе, ближе, и у нас все заорало в жад¬
ном восторге:—	Бронепоезда! Бронепоезда!Это были наши бронепоезда. Генерал Кутепов, не получая119
от нас донесений и слыша за собой сильный бой, приказал
всем бронепоездам, которые остались на ветке от Тихорецкой
на Новороссийск, немедленно вдти на помощь дроздовцам.
Бронепоездов прикатило, я думаю, не менее пятнадцати. Из
всех своих дальнобойных и тяжелых орудий они открыли по
коннице страшный огонь. Оглушенные грохотом, мы орали в
восторге.Огонь бронепоездов разметал конницу. 1-й Дроздовский
полк был спасен. Наши умирающие, те, кто уже хватал мерз¬
лую землю руками, для кого все дальше звенел егерский
марш, смотрели, смотрели на проходящие колонны, а глаза
их смыкались.Так сомкнутся и наши глаза. Отойдут и от нас колонны
живых, но память о нас еще оживет в русских колоннах, и о
белых солдатах еще и песню споют, еще и расскажут пре¬
данье.Выше голову, «дрозды»! Вспомним наш марш на Славян¬
скую!КОНЕЦ НОВОРОССИЙСКАФронт рухнул. Мы катимся к Новороссийску. Екатерино-
дар занят красными. Особый офицерский отряд ворвался ту¬
да только для того, чтобы освободить гробы Дроздовского и
Туцевича, погребенных в соборе. Гробы их освобождены,
идут с нами к Новороссийску.В станице Славянской, где полк заночевал после боя с
конницей Буденного, я получил от генерала Кутепова прика¬
зание прибыть в Новороссийск, навести порядок при погруз¬
ке войск.Безветренная прозрачная ночь. Конец марта 1920 года.
Новороссийский мол. Мы грузимся на «Екатеринодар». Офи¬
церская рота для порядка выкатила пулеметы. Грузятся офи¬
церы и добровольцы. Час ночи. Почти безмолвно шевелится
черная стена людей, стоящих в затылок. У мола тысячи бро¬
шенных коней; они подходят к соленой воде, вытягивают
шеи, губы дрожат: кони хотят пить.Я тоже бросил на молу мою гнедую Гальку, белые чулочки
на ногах. Думал ее пристрелить, вложил ей в мягкое ухо мау¬
зер — и не мог. Я поцеловал ее в прозвездину на лбу и, при¬
знаться ли, перекрестил на прощанье. В темноте едва белели
Галькины чулочки.На молу люди стоят молча, слышно только скашливанье.
1Сакая странная, невыносимая тишина; все похоже на огром¬
ные похороны. Издали прозрачно доносится 1й1ждый звук.
Вот в темноте отбивает ногу какая-то часть, все ближе. ^-
кой ровный шаг. Слышу команду:120
—	Батальон, смирно!Ко мне из темноты подходит унтер-офицер, пожилой сол¬
дат нашего запасного батальона.—	Господин полковник, вверенный вам батальон прибыл
на погрузку.В запасном батальоне у нас были одни солдаты из плен¬
ных 1фасноармейцев. Мы были уверены, что наши красноар¬
мейцы останутся в городе, не придут. А они, крепко печатая
шаг, все привалили в ту прозрачную ночь к нам на мол. Дол¬
жен сказать, что мне стало стыдно, как я мог подумать о
них, что они не придут. В темноте молча дышал солдатский
батальон.—	Да куда же мне вас девать, братцы мои? — тихо сказал
я унтер-офицеру.«Екатеринодар» уже осел набок, заваленный людьми и
амуницией 1-го и 2-го полков. 1^итан «Екатеринодара»
только что кричал с отчаянием в рупор:—	Я не пойду, я так не пойду!..А я с мола кричал ему в рупор;—	Тогда мы пойдем без вас.Транспорт забит до отказа. Все равно; надо же погрузить
запасный батальон. Я приказал грузить наших солдат на ко¬
рабль лебедкой. Подъемный кран гроздьями поднимал людей
на воздух и опускал в темноту, куда попало, на головы и
плечи тех, кто уже тесно стоял на палубе. Так я грузил запас¬
ный батальон; лебедка стучит, земляки ухают сверху.Электрическая станция в городе работает, и как-то осо¬
бенно светлы далекие огни фонарей. Изредка слышна стрель¬
ба: перекатится, смолкнет. Я все жду, когда же начнут стре¬
лять как следует.В темноте подходит еще часть. У меня сжалось сердце; ку¬
да грузить, места нет. Это офицерская рота 2-го полка, быв¬
шая в арьергарде, и одиночные люди 3-го полка. Третьего
полка не ждали, за него были спокойны: для его погрузки
был отдан транспорт «Святой Николай». Но команда «Нико¬
лая», не окончив погрузки, обрубила канаты, и транспорт
ушел.Подходят новые группы. Тогда я прыгнул в шлюпку и,
можно сказать, молнией помчался к миноносцу «Пылкий»,
куда был погружен штаб Добровольческого корпуса генерала
Кутепова.Помню светящееся небо, ветер в лицо, сильное дыхание
гребцов. На «Пылком» ко мне вышел генерал Кутепов, ока¬
тил блеском черных глаз.—	Полковник Туркул?—	«Екатеринодар» загружен, ваше превосходительство. У
меня остались люди. Необходимо погрузить всех, или мы вы¬
грузимся и уйдем пешим порядком вдоль берега.121
Кутепов поскреб щеку у жесткой черной бородки, обернул¬
ся к командиру миноносца, окатил и его горячим взглядом:—	Сколько вы можете еще погрузить?—	Человек двести.—	Полковник Туркул, сколько у вас непогруженных?—	Приблизительно двести, ваще превосходительство.—	Какая часть?—	Офицерская рота.—	Грузите к нам.—	Покорнейше благодарю, ваше превосходительство.Гребцы примчали меня обратно. Я вгляделся в темнуютолпу людей.—	Господа, имейте в виду,— сказал я.— Имейте в виду,
что вас всего двести человек. Понимаете, двести.И я повел людей к молу, где был ошвартован «Пылкий».—	Здорово, дроздовцы! — раздался из темноты звенящий го¬
лос Кутепова. В его голосе был необыкновенно сильный, горя¬
чий блеск, как и в его татарских глазах. Был в его голосе обод¬
ряющий звук, точно звон светлого меча. Все дружно ответили.
Погрузка началась; люди быстро шли один за другим по сход¬
ням: миноносец все глубже уходил в воду. Кутепов покрякивал,
по своей привычке крепко покашливал, но молчал.—	Полковник Туркул! — резко окликнул меня кто-то из
темноты. Я узнал желчный голос начальника штаба генерала
Достовалова, который позже изменил нам и перекинулся к
1фасным.—	Сколько вы грузите?—	Двести.—	1^кие там двести?! Миноносец уже в воде. Разгрузить!—	Я разгружать не буду.—	Приказываю вам.—	Вы не имеете права приказывать мне. Я гружусь по
приказанию командира корпуса. Извольте сами разгружаться,
если угодно.—	Прекратить спор! — гортанно крикнул нам генерал Ку¬
тепов.На «Пылком» тем временем вовсю работали фонарями
сигнальщики. Сигналы наконец принял французский броне¬
носец «Вальдек Руссо». Французы ответили, что могут взять
людей и высылают за ними катер.К «Пылкому» подошли еще люди 3-го полка. Катер за кате¬
ром я тогда всех их загнал на «Вальдек Руссо». Генерал Кутепов
смотрел молча, только покашливал. Когда на катер прыгнул
последний дроздовский стрелок, я подошел к Кутепову;—	Разрешите идти, ваше превосходительство?..Кутепов крякнул, быстро расправил короткие черные усы:—	Полковник Туркул!—	Я, ваше превосходительство.122
—	Хороши же у вас двести человек!Я молча отдал честь, гладя на моего генерала. Достовалов
проворчал что-то рассерженно. Кутепов круто повернулся к
нему, и вдруг звенящий голос, который знала вся армия, об¬
рушился на Достовалова медной бурей:—	Потрудитесь не делать никаких замечаний командиру
офицерского полка!На рассвете я вернулся на «Екатеринодар». Конечно, я не
знаю всего об этом отходе и об этой глухонемой новороссий¬
ской эвакуации: я был занят своим делом и только позже
слышал о том, как некоторые части не догрузились и ушли
вдоль берега на Сочи, неведомо куда; как по веревке при¬
шлось поднимать на транспорт чью-то пулеметную роту; как
оставшиеся люди сбились на молу у цементного завода и мо¬
лили взять их, протягивая в темноту руки.На «Екатеринодар» меня опустили сверху в тесноту, как и
наших красноармейцев. Я приказал трогаться. Транспорт,
С1фипя и стеная, стал отваливать. От палубы до трюма все
забито людьми, стоят плечом к плечу. На верхней палубе мне
досталась шлюпка. Я привязал себя канатом к скамье и на¬
крылся с головой шинелью.«Екатеринодар» идет. Море серое, туманное. Шумит ров¬
ный ветер. Светает. Я свернулся под шинелью, и мне все ка¬
жется, что надо что-то вспомнить. И вот — как странно —
мне вспомнилось что-то классическое, что-то об отступлении
«Десяти тысяч» Ксенофонта.На рассвете «Император Индии» и «Вальдек Руссо» загре¬
мели холодно и пустынно по Новороссийску из дальнобой¬
ных. Мы уходим... А над всеми нами, на верхней палубе, у
капитанского мостика высятся два грузных оцинкованных
гроба: Дроздовского и Туцевича. Там стоят часовые. Тела на¬
ших вождей уходят вместе с нами. Оба гроба от утреннего
пара потускнели и в соленых брызгах.Утро. Уже маячит крымский берег. Колхида. Зеленое море
и медная рябь наших загорелых лиц на корабле. В безветрен¬
ный день мы подошли к белой Феодосии. Полк начал сгру¬
жаться. На пристани все, кто был в полку,— бойцы, коман¬
диры, батюшка, раненые, сестры милосердия, кашевары,
офицерские жены, прямо сказать, понеслись со всех ног по
уборным. Любопытно, что в очереди с терпением стояла,
уныло свесивши одно ухо, и моя Пальма, тигровый бульдог:
все стоят — и она.Здесь же, на пристани, среди серых мешков и шинелей, пу¬
леметов и винтовок, составленных в козлы, полк полег вповал¬
ку на отдых, расправить, наконец, руки, вытянуть ноги.К вечеру подошел обширный транспорт «Кронштадт». 1-й
и 2-й полки, уже отдохнув и здорово пообедав, стали гру¬
зиться снова. Места на транспорте было довольно всем, для123
нас нашлись и каюты. Полки взяли на караул, оркестры тор¬
жественно заиграли похоронные марши: мы перенесли на
«Кронштадт» гробы Дроздовского и Туцевича.В легком весеннем сумраке, когда была разлита в воздухе
мягкая синева, «Кронштадт» бесшумно пошел на Севасто¬
поль. На палу^ огни папирос, отдыхаюший говор и пение,
всюду пение.В Севастополь мы пришли к вечеру. Квартирьеры мне до¬
ложили:—	Господин полковник, офицерства по городу шляется до
пропасти...Я выгрузил офицерскую роту и приказал занять все входы
и выходы Морского сада, где было особенно много гуляю¬
щих. В тот вечер мы учинили в Севастополе внезапную и по¬
головную мобилизацию всех беспризорных господ офицеров.
А на другой день несколько офицеров так же заняли все вхо¬
ды и выходы редакции одного местного радикального листка.
Они вежливо предложили господину редактору назвать имя
того сотрудника, который изо дня в день, при полном попу¬
стительстве генерала Слащева, травил в листке «цветные вой¬
ска», как называли старейшие добровольческие части за их
цветные формы.Поздно вечером меня вызвал комендант города:—	Возмутительный случай. Ваши офицеры перепороли
всю редакцию.—	Не допускаю и мысли, чтобы мои. Заметили их форму?—	Разумеется.—	Какие погоны?—	1Сак — какие? Обшеармейские, золотые.—	При чем же тогда тут мои: у дроздовцев малиновые.Так никто и не узнал, какие офицеры расправились с ре¬
дакцией радикального листка, сотрудники которого переки¬
нулись позже к большевикам.В Севастополе я должен был расстрелять двух дроздовцев.
За грабеж. Два бойца 6-й роты, хорошие солдаты, сперли у
одной дамы, надо думать на выпивку, золотые часики с це¬
почкой и медальон, необыкновенно дорогой ей по воспоми¬
наниям. Они едва успели выпрыгнуть в окно, и дама твердо
заявила, что узнает их в лицо. Кража случилась в районе, где
квартировала 6-я рота. Тогда я выстроил всю роту в ружье у
штаба полка. Дама, насколько помню, она была вдовой мор¬
ского офицера, изящная, седая, в трауре, пошла вдоль фрон¬
та, заглядывая в лица солдат.—	Вот этот,— сказала она,— и этот.Оба по команде вышли из рядов. Они были бледны как
смерть.—	Виноват, мой грех,— сказал один из них глухо и поту¬
пился.124
Военно-полевой суд приговорил обоих к расстрелу. Я по¬
мню, как рьздала седая дама, как рвала в клочья свою черную
вуаль, умоляя пощадить «солдатиков». Поздно. Военный суд
есть суд, а солдатский долг выше самой смерти. Бойцов рас¬
стреляли.В самое Благовещенье, 25 марта, на Нахимовской площа¬
ди был блестящий парад. Командовал парадом генерал Вит-
ковский. Генерал Врангель принимал парад наш и корнилов¬
цев. Привели свои славные полки Харжевский, Манштейн и
я. Однорукий Манщтейн догнал на миноносце части 3-го по¬
лка, щедщие в Туапсе на транспорте «Николай», успел подо¬
брать тех, кто шел по берегу, и вернулся в Севастополь. Лов¬
ко и молодо шли наши лихие стрелки, южное солнце ярко
освещало колыхающиеся малиновые фуражки, блистало на
медных трубах оркестров, на штыках.А в ветреную ночь после парада мы тайно похребли Дроз-
довского и Туцевича. Только пять ближайших соратников
опускали их гробы в глубокую сухую могилу. Тогда мы не ду¬
мали задерживаться в Крыму и опасались, что красные над¬
ругаются над усопшими. Их похоронили втайне, опустив их
1робы на веревках в могилу при тусклом свете фонаря.Только эти пять человек во всей Белой армии знают место
упокоения двух наших вождей. План их могилы хранится в
надежных руках >.Так окончился Новороссийск и начался Крым.ХОРЛЫВ Севастополе нас снова погрузили на пароходы. В поход.
Цель похода хранилась в тайне. Мы всем говорили, что надо¬
ело есть крымскую рыбешку, хамсу, что отправляемся за про¬
довольствием.Пароходы тронулись. В открытом море я созвал команд¬
ный состав моего полка и сказал, что мы идем в боевой де¬
сант; высадка назначена на узком перешейке в тылу красных,
в Хорлах. Оттуда по тылам мы должны прорваться к Переко¬
пу, на который наседают красные, и нашим прорывом раз¬
громить их военный план. Хорлы были выбраны местом вы¬
садки потому, что, по донесению разведки, красных там не
было.Десантом командовал генерал Витковский. Харжевский —2-м, я — 1-м полком. «Святой Георгий», транспорты, кате¬
ра — вся наша флотилия плыла довольно беспечно. Апрель-‘ Попытка разыскать эту могилу во время второй мировой войны окон¬
чилась неудачей, так как кладбище оказалось совершенно разбитым во вре¬
мя обороны Севастополя в 1W1 году.125
ский день, четвертый день Пасхи. Как неприятно мы были
удивлены, когда красные из Хорлов встретили нас жаркой
пушечной стрельбой. Вот так разведка! После Хорлов у нас
уже не было настоящей веры в ее донесения.Светлый день, море блещет; нас громят пушечным и пуле¬
метным огнем, как учебную мишень. Пехота, стиснутая на
кораблях, поневоле бездействующая, чувствует себя под об¬
стрелом до крайности кисло. Мы поболтались у берега, по¬
вернули налево кругом и постыдно дали ход в открытое море.
Что же дальше? Не в Севастополь же возвращаться с позо¬
ром.Наша армада покачивалась на воде, корабли сгрудились,
как бы совещаясь друг с другом. Совещались и командиры.
Так мы покачивались до самой темноты, а ночью генерал
Витковский, наш маленький генерал с упорными прозрачны¬
ми глазами, приказал нам снова двинуться в Хорлы. Высадку
он поручил начать мне.Первый батальон полковника Петерса в шестьсот бойцов,
пулеметная команда и штаб полка перегрузились по шатучим
мосткам на морской катер «Скиф». В потемках, с погашен¬
ными огнями и заглушенной машиной «Скиф» тронулся к
берегу. Мы стояли на катере вплотную, прижавшись локтя¬
ми, штык к иггыку. Я курил в рукав последнюю папиросу пе¬
ред боем.Шумит у берега темная вода. Ночной ветер, просторный,
проносится порывами. Бесшумно идет «Скиф», ощетинив¬
шись штыками, точно окруженный мелью. Фальцфейн для
экспортной цели прорыл там канал с версту длиной, прямой
как стрела. Канал смутно светится перед нами. Последняя
папироса погасла; последний стук оружия смолк. Все затаили
дыхание. Мы без звука вошли в канал как громадное темное
привидение.Три часа ночи. В предрассветном дыму видны на берегу
тени построек. Все пусто и немо. Может быть, красные
ночью ушли? Я приказал дать полный ход. Застучала маши¬
на, шумит вода, точно все очнулось. «Скиф» идет на всех па¬
рах. На полном ходу он ударился носом о сваи, накренясь,
привалился бортом к пристани. От толчка все попадали друг
на друга. С берега вдруг такнул, застрочил пулемет, другой.
Заскрежетали. Над палубой со звоном пронеслась очередь.
Красные точно заманили нас молчанием; теперь расстрели¬
вают в упор.На капитанском мостике пулеметной очередью мгновенно
снесло капитана. Мы привалились к берегу под огнем, по^^
даться некуда — в западне. Стоны раненых, стук оружия, гул.
На мостике рядом со мной стоит капитан Мищенко с руч¬
ным пулеметом Льюиса.—	Мищенко, видите? — кричу я.126
в утреннем тумане хорошо видна лестница у берегового
обрыва, на обрыве два темных пулемета, вокруг суетится ко¬
манда.—	Так точно, вижу!—	Открывайте огонь.Мищенко, вовсе не думая в ту минуту, что я командир
полка, крепко звякнул меня по спине пулеметом. Я согаулся,
опершись руками о поручни гапитанского мостика; Мищен¬
ко, быстро установив на мне пулемет, опфыл стрельбу с мое¬
го плеча. Я крепко держался под горячим, прыгаюищм «лью-
исом», сотрясаясь от его жадной дрожи. Мищенко выпустил
целый диск. Батальон с Петерсом во главе высыпал со «Ски¬
фа» на берег, бегом, в атаку, на обрыв.Вдруг пулеметы смолкли. Наши стрелки забрались по лест¬
нице на обрыв, а там один пулемет опрокинулся, другой зарыл¬
ся в землю; кругом убитые. Капитан Мищенко одним диском
срезал, оказывается, десяток красных пулеметчиков. Если бы
не он, наши потери под их огнем были бы отчаянными.К рассвету перешеек был занят 1-м батальоном. Выхрузи-
лась вся десантная бригада. Красные отошли., После Ново¬
российска на оба полка у нас было всего четыре пушки, в за¬
пряжках мулы; ни коня, ни подводы, ни автомобиля, кроме
расшатанного «форди]^» генерала Витковского. Патроны и
пулеметы с запасными частями бойцы несли на себе; все бы¬
ли перетружены до отказа.С пылом кинулись мы в Хорлы искать лошадей. Но их
нашлось немного, две-три подводы и никуда не годные верб¬
люды, истощавшие, добродушные, с плешинами, в клочьях
бурой шерсти.Мы разместились в тихом безлюдном поселке с хорошими
строениями немецкой хозяйственной руки. Наша радиостан¬
ция только принимала, и мы не могли послать в Севастополь
весть о высадке. День прошел спокойно.Под вечер у Витковского собрался военный совет. Генерал,
несмотря на все трудности, настаивал на выполнении боевой
задачи до конца: прорваться с перешейка по тылам противника
к Перекопу. Военный совет решил: наутро наступление.Ночью в охранении был 1-й полк. От 5-й и 6-й рот, вы¬
двинутых далеко вперед, за полночь застучала стрельба.
Красные поднялись внезапной атакой. Обе роты были смя¬
ты, начали быстро отходить.Тревога ночного боя, крики, топот бегущих, смутный
звон — все, как на ночном пожаре. 1-й полк по тревоге со¬
брался у полкового штаба. Из темноты, наши роты в беспо-
радке отступают на нас, а за нами, за косой песка, темное
море. Корабли ушли далеко от берега. Если нас сметут, сбро¬
сят с песчаной косы, всех перебьют в воде. Тогда каждый хо¬
рошо понял старые слова: победа или смерть.127
я приказал играть полковой марш. Над перекатами зал¬
пов, в тревожной смуте ночного боя торжественно запел
егерский марш. Полк стал разворачиваться для атаки. Мы
двинулись вперед с оркестром. Красные услышали музыку,
их огонь стал смолкать. Они были изумлены: думали, по-ви¬
димому, что все перед собой на перешейке смяли, а на них,
точно из самого моря, идут во весь рост цепи атакующих с
торжественным маршем, как на ночном смотру. Красные не
выдержали атаки, откатились назад.С оркестром мы подошли к месту боя, где были смяты 5-я
и 6-я роты. Отступающих здесь приняла на себя 7-я рота до¬
блестного капитана Конькова. Перешеек здесь очень узкий, у
берега мели, 5-я и 6-я отступали в потемках прямо в воде по
горло.Я стоял на косе с капитаном Коньковым и поручиком Са-
раевым, когда слева, с моря, донесся невнятный крик:—	Помогите, тону!..Поручик Сараев во всей амуниции мгновенно кинулся в
темную воду и поплыл. Сильно и радостно дыша, он вскоре
вышел на берег с солдатом на руках. С обоих шумно бежала
вода. Молодой, из красноармейцев, солдат 6-й роты был ра¬
нен в ноги. Он пробирался с другими к берегу, но попал в
глубокое место, ослабел и захлебывался, когда к нему под¬
плыл поручик. Теперь он, как ребенок, обнял офицера рукой
за шею и благодарно плакал.Я помню светящиеся глаза Сараева, я хорошо помню
офицера с солдатом на руках, выходящего ночью из моря. И
теперь мне это кажется видением или знамением той России,
которой неминуемо еще быть.Наш отдых перед наступлением пропал. Часов в восемь
утра мы уже тронулись на деревню Адамань, пробиваться на
Перекоп. Нас еще нес порыв ночного боя, стремительность
победного удара. Красные отступали. Мы накатили на Ада¬
мань. В бою под Лдаманью конными разведчиками 1-й Дроз-
довской батареи совместно с генералом Витковским, выехав¬
шим в атаку на автомобиле с пулеметом Льюиса, была взята
красная батарея.Пушки нам были дороже хлеба. В Новороссийске орудий
не грузили, все было брошено, уж не знаю, в отчаянии или в
чаянии захватить орудия в новых боях.Первый и второй полки в Ддамани передохнули. Здесь
мне достался конь, покойный и удобный, как вместительное
кресло, и я вспомнил порывистую Гальку — белые чулочки, с
которой навсегда простился в Новороссийске. В полуверсте
впереди Ддамани, на хуторе, встали сторожевое охранение,
офицерская и пулеметная роты, команда пеших разведчиков.
Владимир Константинович Витковский и я наблюдали с ху¬
тора за отходом пехоты красных.128
За полем вдруг поднялись, заблистали столбы пыли. У нас
пошел тревожный гул: «Кавалерия, кавалерия». На хутор ле¬
тели красные лавы. Я приказал не стрелять. Подпустить до
отказа. Мчатся столбы пыли, сверкание, топот большого
движения. Не стрелять.Выстрел. Кто-то не выдержал. Колонна содрогнулась, как
бы запрыгала от залпов. Заскрежетали, точно ликуя, все на¬
ши пулеметы. Страшный огонь. Столбы пыли отмахнуло, по¬
гнало назад. Конная атака отбита.В Адамани нас и застала ночь. Генералом Витковским
нам дан был краткий отдых до двух часов. В три часа мы
должны были выступить в ночной марш. Три часа. Едва све¬
тает. 1-й полк уже вытянулся на серой дороге к Перекопу. В
голове после Дцамани должен идти 2-й полк.Но 2-го полка мы на дороге не нашли. Он опоздал минут
на сорок. Эти сорок минут ускорили весь ход боя. Полки со¬
шлись и один за другим двинулись вперед в четыре часа утра.
И едва двинулись, минут через двадцать передовые 2-го по¬
лка столкнулись с передовыми красными.Залпы, «ура». Вся колонна сбилась с марша. Мы броси¬
лись вперед бегом ко 2-му полку. Помню белую полосу про¬
хладной зари в темном небе, и как от росы дымилась в кана¬
вах жесткая трава, помню топот бегушнх, порывы дыхания.На дороге, как раз посредине, кем-то брошена громоздкая
бричка. Стрелки ее обегают, прыгают через нее. Я подскакал:—	Чего стоишь, прочь с дороги!На бричке никого, а из-под нее торчит пара зашпоренных
сапог. Я нагнулся с седла и тупьем стал обрабатывать вла¬
дельца кавалерийских шпор. Стрелки, бегущие в атаку, сбро¬
сили экипаж в канаву. К нашему удивлению, такой нечаян¬
ный приют под колесами избрал себе один порядком струх¬
нувший штабной офицер. Я попросил извинения, что обра¬
ботал его тупьем пониже поясницы, и поскакал к колонне. И
почему только память выносит из огня такие смешные пус¬
тяки?Раннее белое солнце, дым росы над мокрой травой, быст¬
рое звяканье амуниции. Апрельское утро прохладной свеже¬
стью разлито в воздухе. Вдоль колонны носится Витковский
на расшатанном «форде», обрызганном росой, в звездах мок¬
рой глины. Генерал в ослепительной фуражке. По колонне
про1^тывается радостное «ура». 2-й полк ломит перед собой
противника. А на мою колонну противник наседает с тыла.
Бой гремит в голове и в тылу. Красные двинулись в атаку и
слева. Упорно таранят с трех сторон, начинают гнуть нас
контратаками.Шесть утра. Содрогается от грохота воздух. Колонна те¬
перь не стремится вперед скорым шагом, а идет медленно,
как бы отяжелев. Лица потемнели, напряглись, струится по129
скулам пот. Как будто трудно стало дышать. Колонна вдет у
самого моря, над обрывом, по крутому каменистому берегу в
лысых камнях, заросших лишаями и мхом. Гремят наши
пушки: батарея красных, взятая в Адамани, служит нам ве¬
рой и правдой.Внизу справа — море. Ввдно, как идут к берегу белые до¬
рожки пены. Под нами носятся чайки, распуганные пушеч¬
ным громом. Кровь на лысых камнях. Раненый стрелок с
осунувшимся лицом подкорчился на дороге, выкашливает
кровь. Молодые лица в колонне озаряет раз за разом желто¬
ватыми вихрями огня.Нас атакуют с фронта, с тыла, слева. Кавалерия красных
заскакала с тыла к морю. Окружены. Отступать некуда, и
лучше смерть, чем плен, мучительный, с глумлениями, терза¬
ниями, с такими истязаниями, каких не знала ни одна бойня
на земле.Колонна вдет вперед. В глазах у всех блеск огня, смер¬
тельные молнии. Теперь над колонной невнятно трепешет
смутный стон тех страшных мгновений боя, когда залпы, ко¬
манды, взрывы, бормотание, вой раненьк, топот шагов,
сильное дыхание — все смешивается в один трепетный чело¬
веческий ропот. Нам круто до последней духоты.Полковник Петерс с наганом в руке, бет фуражки — бле-
шет в пыли его медное лицо,— пеший повел в атаку 1-й ба¬
тальон. Идут молча, без «ура», каменный топот шагов на из¬
вестковой дороге. Петерс отбил атаку. Но слева и с тыла
красные квдаются все ожесточеннее.Колонна вдет, вдет под залпами. Я верхом обгоняю стрел¬
ков. Лица темны, залиты потом, напряглись вилки жил на
лбах, расстегнуты рубахи у ворота, вдут не в ногу, без строя,
теснясь друг к другу, тяжело звякая амуницией. Под страш¬
ным огнем несут раненых. Их уже несколько сот. Все смеша¬
лось в колонне в смутное человеческое стенание. Это пред¬
смертный трепет. Еше удар — и колонна дрогнет.Колонна дрогнет, колонна уже потеряла шаг, у нее сбито
дыхание. Я поднялся на стременах и с отчаянием и бешенст¬
вом, мне самому непонятным, 1фичу командиру офицерской
роты:—	Почему ваша рота вдет не в ногу?Гром огня срывается, проносится над нами.—	В ногу, в ногу! — кричу я.— Подсчитать ногу, колонна!И под залпами, в губительном огне, со своими раненымии убитыми, которых несут, нестройная толпа расстреливае¬
мых людей, теряющих последнее дыхание, начинает невпо¬
пад, с тем же отчаянием, с тем же бешенством, с каким кри¬
чал я, подсчитывать ногу:—	Раз, два! Раз, два! Раз, два!Все ровнее комавды, все тверже удары ног, и вот уже130
смолкла команда, и вот уже вся колонна с силой отбивает
ногу, точно само небо и земля, содрогаемые залпами, коман¬
дуют им:—	Раз, два! Раз, два!Колонна идет грозно, в священном покое бессмертия.Проносится на «форде» Витковский. Красные на мгнове¬
ние сосредоточили на нем огонь. Взрывы кругом. Снаряд
угодил в машину. Владимир Константинович невредим, наш
маленький, вылитый из стали генерал.Колонна идет. В полку всего две подводы. Они полны ра¬
неными. Кровь сочится сквозь щели телег. Темная борозда в
пыли. Раненых ведут под руки. Одни обнимают шеи несу¬
щих, другие опираются на плечи соседей. Раненых несут на
С1фещенных винтовках, на шинелях, потемневших и мокрых
ог крови. Вот идет в смертельном огне она, русская моло¬
дость. Мы еще пробьемся к России.В колонне идут за подводами наши полковые сестры ми¬
лосердия, жены и сестры дроздовцев: Мария Васильевна,
Александра Павловна Слюсарева, Вера Александровна Фрид¬
ман. Лица молодых женщин бледны, точно окаменели. При
каждом взрыве снаряда все они крестятся.—	В ногу! В ногу!У всех тяжелое дыхание, снова сбиваются с шага. Я спе¬
шился. Пулеметы красных бьют по голове колонны, по шта¬
бу, где иду я. Вдруг чувствую тупой удар по лицу, хватаю ру¬
кой — поцарапан. Пулеметы бьют верст с четырех, на преде¬
ле, когда пули теряют силу.—	Во, ядрена-зелена. Самого и пуля не берет...Стрелки, потемневшие от пота и грязи, смотрят с дороги.Именно тогда услышал я впервые, как солдаты называют ме¬
ня «Сам».Далеко перед нами в пыли уже виден Приморский сад и
Перекопский вал. «Неужели пробились? — и не верю, сти¬
скиваю зубы: — Господи, помоги нам пробиться». В солдат¬
ском батальоне нет больше патронов. Мы перестраиваемся
под огнем. Впереди пошла офицерская рота 2-го полка, в
арьергарде офицерская рота 1-го.Приморский сад виден всем. Точно сильным ветром дуну¬
ло по колонне. Идут быстрее, теснее, с торопливым дыхани¬
ем. Пушечные залпы редеют. Так же редеет гром к концу
грозы. В пыли, там и сям, рванулось горячее «ура». Примор¬
ский сад маячит в пыльном мареве. Господи, пробились!Мы прошли более шестидесяти верст с боем по тылам
противника, отвлекли его силы от Перекопа, куда он насе¬
дал, и вот пробились. Красные отхлынули. 1-й полк стал
строем у дороги, пропуская 2-й, твердую грудь всех наших
атак под Преображенкой.Артиллерийский огонь красных еще гудит. Я приказал по¬131
лку сойти в огромные рвы, окружающие Приморский сад.
Верхом вдоль рвов поскакал осматривать полк. В жесткой
траве сидят во рву командир 2-й роты поручик Гуревич и его
старший офицер поручик Чутчев; оба сосредоточенно выгре¬
бают оловянными ложками из консервных банок сладкий пе¬
рец.—	Ну как, устали?—	Страшно,— улыбнулся смуглый Гуревич.— Разрешите
предложить вам консервов.—	Спасибо, занят.Поскакал дальше. За мной грохнул удар, точно сдвинулся
воздух. Я вернулся. Поручик Гуревич, совершенно бледный,
изо рта сочится темная кровь, лежит на спине. Я и Чутчев
стали его поднимать.—	Куда? — прошептал я.—	В живот. Смертельно...Я помню, как Чутчев в пыльной траве собирал часы, на¬
ган, измятую фуражку боевого товарища, пропитанную по¬
том, и его оловянную столовую ложку. Поручик Чутчев, го¬
рячий, самолюбивый и порывистый человек, статный удалец,
с головой древнего бога, был убит позже, под немецкой ко¬
лонией Гейдельберг: ядром ему снесло голову.Гуревича унесли. На вал перед нами высыпали конные
разъезды кавалерийских частей ^ащева. Мы стали их крыть
свирепой бранью. Люди, в грязи и в пыли, в повязках, про¬
питанных кровью, едва вышедшие из тесноты многочасового
боя, бледные от негодования, встретили слащевских кавале¬
ристов чуть не в штыки. Все были оскорблены, что слащев-
ские части вовремя не подошли к нам на помощь.—	Но мы ни при чем, ей-богу, ни при чем,— отвечали
всадники, в большинстве мальчишки, бледные, виноватые и
тоже обиженные, что их не послали к нам в огонь.— Ей-бо-
гу, господа, мы не получали приказания...Вскоре мы помирились и подружились. Полк двинулся на
у^мянск, за Перекопский вал.Кругом сухо блещет от солнца голая степь, налево серые
развалины старого Перекопа. Колонна идет по степи уже без
боевого строя. Только голова отряда в строю, а другие, тес¬
нясь, несут убитых и раненых. На валу нас встретили бригада
генерала Морозова и части 13-й дивизии. Все стояли перед
нами, отдавая честь доблестной израненной колонне.А через два дня в Армянск приехал генерал Врангель. Был
тихий летний день. Под звуки оркестра, где были переранены
многие музыканты, главнокомандующий пропустил бригаду це¬
ремониальным маршем. Полки построились в поле. Генерал
Врангель пригласил весь командный состав бригады выйти впе¬
ред. К Врангелю подошли Витковский, Харжевский и я.—	Ваше превосходительство,— позвал кого-то Врангель.132
я оглянулся, шагнув в сторону, думая, что Врангель зовет
генерала Витковского.—	Нет, нет, я вас, полковник Туркул,— улыбнулся Вран¬
гель.— Поздравляю вас с производством за Хорлы в генера¬
лы.Я помню его узкое лицо, полное бодрого света, его смею¬
щиеся серовато-зеленые глаза. Я помню, как его рыцарское
лицо освещалось улыбкой.Часа через два, после простого завтрака с главнокоманду¬
ющим у генерала Витковского, когда я вернулся в штаб по-
лкл, мой оперативный адъютант капитан Елецкий, с которым
у меня и по службе были простые отношения, с необыкно¬
венно торжественным видом подал мне папку с делами.—	Подписать бумаги, ваше превосходительство.—	Что же^ давайте, но почему же такая торжественность?Я открыл папку, а там лежат новенькие генеральские по¬
гоны, которые уже успела «построить» офицерская рота.
Елецкий разыграл меня с первой казенной бумагой.Через несколько дней после смотра у Армянска 1-й полк
послали в резерв, на честно заслуженный отдых.Хорлы. С этим именем связан для меня навсегда гул атак,
блеск смертельных молний, видение героической русской мо¬
лодежи, неудержимо идущей вперед. Мы все еще пробьемся к
России.ВСТРЕЧА В ОГНЕПосле Хорлов Дроздовская дивизия стояла в резерве. Наш
отдых длился недолго. Мы наступали из Крыма. На село
Первоконстантиновку наступали марковцы. Красные атаку
отбили. Мой 1-й полк получил приказ атаковать село.Перед нами тянулась трясина, болото. Проходима только
узкая гать — крепко убитая тропа по болотине. Команда пе¬
ших разведчиков, офицерская рота — весь полк бегом кинул¬
ся на гать. Порыв был так стремителен, точно мы перелетели
болото, и до того внезапен, что большевики обалдели. У нас
все перло в атаку бегом, мчалась и артиллерия. Генерал Куте-
пов наблюдал за атакой. Гать взяли почти без потерь.Первый полк в Первоконстантиновке, но большевики
поднялись без передышки в контратаку. Они обошли нас с
тыла. Так же скоропалительно полку пришлось пробиваться
назад с большими потерями. Пленные красноармейцы, взя¬
тые только утром дивизией Морозова и перед обедом влитые
к нам, уже отлично дрались в наших рядах. Среди них не бы¬
ло ни одного перебежчика. В начале отхода был ранен в
грудь навылет командир 3-го батальона, безрукий полковник
Мельников.133
Мы пробились, отошли. Это был первый бой, когда я,
имея честь командовать 1-м полком, должен был откатиться
на так называемую исходную позицию. Село мы оставили.Дроздовская дивизия переночевала на развалинах Переко¬
па. С утра 2-й и 3-й полки снова пошли в наступление. Мой
1-й, бывший в резерве, втянулся в бой к концу. На этот раз
мы 1фасных разбили. Они стали отходить по всему фронту; и
без сильных боев, гоня перед собой противника, мы так до¬
катились до знаменитого имения Фальцфейна Ас1^ния-Нова.Перед нами внезапно поднялось огромное облако пыли.
Кавалерия. На нас в вихрях скакала ка1^-то чудовишная
толпа. Пулеметчики приготовились к стрельбе, конвой гене¬
рала Витковского, звеня саблями, построился для конной
атаки. Я взглянул в бинокль в волны пыли.Мне показалось, что мчатся какие-то странные тени; при¬
смотрелся: на нас бежали жирафы, в пыли прыгали друг че¬
рез друга зебры, летели тесные стада антилоп. Точно сам ве¬
ликий Пан поднял, погнал перед собой всю звериную силу.Большевики, уходя из Аскании-Нова, умышленно или по
случайности отперли звериные загородки, и зверей, обезу¬
мевших от страха и пушечной стрельбы, шарахнуло по пахоте
прямо на нас. Мы заметили жирафов, огонь не был открыт,
и жильцы замечательного зоологического сада уцелели.Стрелки стали ловить и загонять дрожащих, тонконогих
антилоп, испуганно поводивших нежными глазами. Их кор¬
мили с рук сахаром и хлебом. Нам пришлось стреножить не
одну крепкозадую зебру, отбрыкивавшуюся ногами, а жира¬
фы скоро подружились с нами и без церемонии, с высоты
своего величия, расставив передние ноги, стали щипать нас
за волосы и снимать с нас мягкими губами фуражки. Не
знаю, удалось ли бы нам так же подружиться со львами или
THipaMH, если бы они тоже были среди пленников и плен¬
ниц.Как странен, необыкновенен был этот свежий сад в степи,
полный разного зверья на свободе, точно сон о саде райском.
Офицеры и солдаты бродили там целый день. Стрелки восхи¬
щались зверями, как дети.В Аскании-Нова был еще охромный зимний сад. Стрелки,
с лицами, освещенными радостным вниманием, слушали
звучный гомон едва ли не тысячи волшебных птиц. Там бы¬
ли крошечные, как золотые искры, колибри, золотисто-зеле¬
ные павлины с пышными арками хвостов, удивительные рай¬
ские птицы и целый крикливый караван-сарай нежно-зеле-
ных, бледно-вишневых, бело-желтых какаду.Первый полк заночевал в этих волшебных местах, и, я ду¬
маю, удалым пулеметчикам и артиллеристам из кадет или
харьковских или киевских гимназистов, только что вышед¬
шим из огня и снова идущим в огонь, снились на том ночле-134
re отроческие сны о чудесных странах Майн Рвда и Фенимо-
ра Купера.А к утру полк втянулся в прохладный лесок к западу от
Аскании-Нова. Левее нас на Корниловскую дивизию и на
дивизию генерала Барбовича упорно наступали большевики.
В Крыму большевики не давали нам передышки. Под силь¬
ными атаками красных корниловцы и дивизия Барбовича на¬
чали отходить. После обеда, во втором часу дня, я получил
приказ выйти с 1-м полком в тыл и фланг наступающим
1фасным.Жарко. Парит. Соленый пот заливает лица. Воздух мглист
и тяжел, в нем стоит серая мгла, гарь. Темные тучи завалили
край неба. 1-й полк скоро вышел красным в тыл и на левый
фланг. Тогда на нас повернула в тяжелой атаке 9-я советская
дивизия. Цепи атакующих гнало из-под тяжелого душного
неба серыми волнами. Страшный пулеметный огонь. И вдруг
ударил ливень.Все заплясало мутными тенями, понеслось косым дымом.
Ливень хлынул с такой силой, точно хотел разогнать нас
всех, и красных и белых. Но головной батальон полковника
Петерса, мокрый до нитки — все изгвазданы в глине,— с
глухим «ура», относимым ливнем, пошел в контратаку. С ба¬
тальоном двинулся наш броневик, залепленный вихрями гря¬
зи. Тогда и я управился в седле и повел в конную атаку ко¬
манду конных разведчиков. В сильном дожде кони и люди
мелькали за мной тенями.На нас несет пули, бешеный огонь, но ни убитых, ни ра¬
неных нет. Уже видны серые советские стрелки, цепь. Гнедой
конь вынес меня вперед, за мной скачут ординарец и личный
адъютант капитан Конради. Мы одни. Уже слышен быстрый
плеск шагов по лужам. Броневик застрял за нами в колдоби¬
не на размытой дороге, рычит, а Петерса с батальоном еще
не видно.Все ближе советские стрелки с винтовками наперевес. Я
вижу их мокрые лица, их темные глаза. Я попятил коня к
Конради, у меня в руке наган. Мы окружены. Конец.—	Господин полковник,— донесся глухой крик из цепи.—	Господин полковник, господин полковник,— порыви¬
сто и глухо звали из цепи.Нас уже обступили:—	Господин полковник, не стреляйте, господин полков¬
ник...И вдруг я понял, что мы не среди врагов, а среди своих.
Так оно и было. Советские стрелки, окружившие меня и
Конради, почти все были нашими дроздовскими бойцами.
Вот как это случилось. Я никогда не загонял в чужие тыло¬
вые лазареты больных 1-го полка. У нас были свои особые
полковые лазареты, куда партиями, с доктором и сестрой, от¬135
правляли мы всех наших тифозных. Им не приходилось ва¬
ляться в горячке на вшивых вокзалах, по эвакуационным
пунктам, в нетопленых скотских вагонах. Уход за больными
дроздовцами был образцовый, кормили их превосходно.
Стрелки в командах выздоравливающих отъедались на славу.Один из таких дроздовских лазаретов с командой выздо¬
равливающих и попался в руки красных. Большевики не рас¬
стреляли солдат, а забрали всех на красный фронт, в 9-ю со¬
ветскую дивизию. В этой команде выздоравливающих боль¬
шинство солдат было из бывших красноармейцев. Но было в
этой команде и сорок наших офицеров. Настоящие белогвар¬
дейцы, золотопогонники. А для них у большевиков одно;
расстрел.И вот тут-то и случилось прекрасное чудо, иначе я этого
назвать не могу: среди дроздовцев из пленных красноармей¬
цев никто не стал предателем, ни один не донес, что скрыва¬
ется между ними «офицерье». Солдаты объявили комиссарам
всех наших офицеров рабоче-щюстьянскими стрел1<^и,
скрыли их, а потом вошли все вместе в 9-ю советскую и ока¬
зались в той самой цепи, которая меня окружила.Вера в человека, в его совесть и свободу, была конечной
нашей надеждой. И то, что бывшие красноармейцы в боль¬
шевистском плену не выдали на смерть ни одного белого
офицера, было победой человека в самые бесчеловечные и
беспощадные времена кромешной русской тьмы.Вот они, советские стрелки, теснятся к моему коню. Ни
одни солдаты на свете не пахнут так хорошо, как русские,
особенно когда дымятся их мокрые шинели. Они пахнут не
то банными вениками, не то печеным хлебом, свежей силой,
здоровьем.У одних еще красные звезды на помятых фуражках, у дру¬
гих уже поломаны, сорваны. Все что-то заволновались, сму¬
щенно обертываются друг на друга, кто-то сказал:—	Да чего же мы его господином полковником... Сам-то
уже — генерал.Двое стрелков быстро отошли в сторону. Оба сели на мок¬
рую землю, один с проворством вытащил из-за голенища
сточенный солдатский нож для хлеба, оба стали что-то то¬
ропливо отпарывать в своих вещевых мешках: оба надели на¬
ши малиновые погоны, потаенные ими.—	Так что, господин полковник, виноват, ваше превосхо¬
дительство, старшие унтер-офицеры четвертой роты капитана
Иванова...Вот она, образцовая солдатская школа нашего картавого
храбреца капитана Иванова.Батальон, подошедший к нам на рысях, стал, опираясь на
винтовки, и с крайним удивлением смотрел на мой внезап¬
ный митинг с советскими стрелками.136
—	Но, братцы, вы все же в нас здорово стреляли...—	Так точно, здорово! Да не по малиновым фуражкам, а в
воздух. Мы все в воздух били...Действительно, у нас не было ранено даже коня.—	А комиссары где?—	Какие убежали, других пришлось прикончить. Пятерых.В боях сильно пострадал наш 2-й батальон, и я решил по¬
полнить его этими «дроздами», так внезапно пришедшими к
нам из красной цепи.—	Вот что, ребята, я вас всех назначаю во второй батальон.Но дроздовцы начали дружно кричать:—	Ваше превосходительство, не забивайте нас во второй...
Разрешите по старым ротам, по своим... Вон и Петро стоит...
Акимов, здорово, где ряжку наел? Вон и Коренев... Жив,
Корнюха... Разрешите по старым ротам?На радостях нечаянного свидания я разрешил разбить их
по прежним ротам. Наши офицеры, бывшие среди них в 9-й
советской,— кто без фуражки, у кого еще темнеет над ко¬
зырьком след пятиконечной звезды — вышли вперед и нача¬
ли разбивать их по ротам.—	Первая, ко мне, вторая, ко мне, третья...И так до последней, двенадцатой. Скоро в нашем строю
на сыром поле стояло триста шестьдесят новых дроздовцев,
вернувшихся домой, к родным. С песнями, с присвистом,
двинулись роты на отдых.Никто из нас не забыл и никогда не забудет той встречи в
огне.двдДед, плотный, бодрый, ходит, постукивая обтертой пал¬
кой. От его поношенной офицерской шинели, от чистого
платка, слежавшегося по складкам (кстати сказать, когда Дед
сморкается, как иерихонская труба, косятся люди и лошади),
от башлыка, от пропотевшей по исподу фуражки с потертой
кокардой идет приятный запах стариковской чистоты, не¬
много кисловатого настоя табака и сушеных яблок.Кто в Белой армии не знал нашего Деда, седого как лунь, с
его башлыком, тростью и жестянкой с табаком-мухобоем? Он
был суровый, усатый, жесткобровый, но под обликом старого
солдата хранилось у него доброе веселье. Как часто под нахму¬
ренными бровями блестели от безмолвного смеха зеленоватые,
прозрачные его глаза. Веселье Деда было армейское, стародав¬
нее, хлебосольное, простодушное. Дед умел отыскать шутку в
самое трудное мгновение, прорваться бранью в минуту отчая¬
ния и тут же повернуть на бодрый смех.В нем была необыкновенно бодрая сила жизни. Все про¬137
росло и сплелось в нем дремуче и крепко, как корни старого
дуба: крутые лопатки, плечи, жесткие, как сивое железо, бро¬
ви, жилистые старые руки с узловатыми, помороженными
еще на Балканах пальцами. И все было в нем свежо, как лис¬
тва старого дуба.На Дон Дед привел едва ли не всю семью Манштейнов, до
внуков, до легоньких, остриженных кадет с детскими еще
глазами и нежными впадинами на затылках. Дед пришел в
Белую армию добровольцем, сам — щестой.Его сын Владимир, доблестнейший из доблестных, командо¬
вал нашим 3-м полком. Имя Владимира Манштейна — одно из
заветных белых русских имен. Все Манштейны, кто мог носить
оружие, пошли в Белую армию. Если бы вся Россия поднялась
так, как эта военная семья киевлян, от большевиков давно и
праха бы не осталось. Одни Манштейны сложили голову в ог¬
не, другие почили от ран; Владимир Манштейн застрелился
уже здесь, в изгнании,— не вынес разлуки.В бою Владимир потерял руку вместе с плечом. Золотой
генеральский погон свисал с пустого плеча на одной пугови¬
це. В его лице, всегда гладко выбритом, в приподнятых бро¬
вях, в его глазах, горячих и печальных, было трагическое
сходство с Гаршиным. Что-то птичье было в нем, во всех его
изящных и бесхпумных движениях. Его походка была как
беззвучный полет.Он был моим боевым товарищем, мы делили с ним
страшную судьбу каждого дня, каждого часа гражданской
войны. У него было какое-то томление земным, и он чувст¬
вовал нашу обреченность, он знал, что нас, белых, раз1ро-
мят. Но также он верил и знал, что на честной крови бельк
взойдет вновь христиансгая Россия. В огне у Владимира бы¬
ло совершенное самообладание, совершенное презрение к
смерти. Большевики прозвали его Безруким Чертом.То же самообладание было и у отца Владимира. Как-то в
перестрелке был ранен один из его любимых внуков, заяц-
кадет. Мальчик со стоном добрался до тачанки старика:—	Дедушка, дедушка, меня ранили!..Кадета перевязали. Дед сам уложил его, всего в бинтах, в
сено, накрыл старенькой шинелью. Мальчик мучился, смут¬
но стонал от пулевой раны в плечо. Дед гладил внука по го¬
лове и утешал по-своему:—	Так и надо, что ранен, и ничего, что больно,— ты сол¬
дат, должен все терпеть. Претерпевший до конца спасен бу¬
дет...Я хорошо знал старика Манштейна. Он служил при штабе
моего 1-го полка в офицерской роте, а жил у меня. До того в
Каменноугольном районе он заведовал эшелонами офицер¬
ской роты. Дед подавал поездные составы под самым жесто¬
ким огнем, вывозил раненых и убитых. Обычное его место138
было на паровозе, радом с машинистом. Дед стоял с револь¬
вером в руке — револьвер был допотопный, «бульдог», как
пушка,— а сам Дед в шинели, и его башлык, завязанный по-
старинному крест-накрест, пушисто индевел от дыхания.Старый Манштейн, среди других стариков нашей молодой
армии,— таких, как вот хотя бы славный Карцев, прозван¬
ный ^гом Войны,— был для нас, можно сказать, образом
наших седых отцов.Пехотный офицер незнатного полка, командир батальона,
потом полковой командир — на его ветхой шинели цветился
соццатский Георгиевский крест,— Дед уже ветераном участ¬
вовал в японской войне, а в первый огонь пошел еще при
Скобелеве, в освободительную войну на Балканах. Дед отзы¬
вался добровольцем на все боевые выстрелы: был в бухар¬
ском походе, усмирял в ВСитае «Большого кулака». С удиви¬
тельной ясностью, как будто бы Горный Дубняк, Шипка,
Плевна были вчерашним ясным днем, рассказывал он нам о
1877 годе. Его рассказы как-то странно и светло мешались с
нашей белой войной, точно уже не было хода времени для
протабаченного скобелевского солдата в балканском башлы¬
ке, и наша война была для него все той же неутихаемой веч¬
ной войной за освобождение братьев-христиан.Для нас всех Дед был ходячим судом чести. Военные обы¬
чаи и процедуру, подчас весьма сложные, Дед знал до тонко¬
сти, что называется, назубок. Ему было близко под семьде¬
сят, и он был для нас живой и бодрой традицией старой им¬
ператорской армии, былой империи, живым Палладиумом
славы российской, как сказали бы в старину.Он был для нас и табачным интендантом. Страшный ку¬
рильщик, он всегда держал табак в огромной жестяной ко¬
робке на полпуда и еще во второй, походной; так с ней и хо¬
дил зимой и летом. Зимой походную жестянку он носил в
башлыке.Теперь уже не знают таких табачных секретов. По старине
Дед прокладывал табак тончайшими пластинками картофеля,
чтобы в меру хранить влагу, покрывал сверху яблочным и ли¬
повым листом да и еще какими-то чудесными травинами, и
получалась у него из самого дрянного мухобоя замечательно
1футая и душистая смесь.Как-то в бою, в оттепель, когда глухо и сыро бухали пуш¬
ки, Дед со своим табачным интендантством в руках стоял с
кучкой офицеров на дороге, в луже, в талом снегу. Он всех
приветствовал крученками. Раскурили. Дед, пустив дым
сквозь прокуренные усы, принялся рассказывать что-то про
Скобелева;—	Представьте себе такую же оттепель, грязь по колено...
Мы тоже раскурили табачок, и тут скачет с ординарцем Ско¬
белев и этак, с картавцем, как пустит...139
Вдруг сдвинулся воздух от взрыва. Грянула с визгом
шрапнель, горячий осколок выбил из рук Деда Манштейна
жестяную коробку, табачная гора вывалилась в лужу. Мы так
и не узнали, что пустил, с картавцем, подскакавший Скобе¬
лев, а Дед пустил такие шесть этажей, что ему позавидовал
бы любой ругатель нашей армии. После такого приключения
Дед не расставался с продырявленной коробкой, а шрапнель¬
ную дыру заклепал чудовищной свинцовой бляхой.А каким милым было его хлебосольство. Точно наши се¬
дые отцы весело смотрели на гостя сквозь его прозрачные
глаза, и точно их голоса были слышны в его стариковском
привете:—	Разрешите вас приветствовать стопочкой...Когда он жил в эшелоне, под его вагонной лавкой таился
целый походный погребок; водочка, настоенная на березовой
почке и на златотысячнике, лучок, который сам Дед посыпал
для гостя 1фупной солью, колбаса краковская и с чесноком,
вареники, сало с последней стоянки.Как хорошо хрустел он корочкой хлеба где-то на самых
задних зубах, отчего у него наморщивалась щека; с каким
приятным кряканьем опрокидывал серебряную стопочку, и
какой звонкой была его водочка. Я должен сказать, что за
нашими полковыми обедами, когда дело заходило далеко.
Дед свободно мог перепить всех, но не пьянел никогда. Толь¬
ко его седая голова как будто начинала слегка дымиться.—	Ну, господа, большой привал,— объявлял он внезапно
в разгаре обеда и тут же, облокотясь на руки, засыпал. Мож¬
но было вокруг шуметь, кричать, звенеть стаканами, он бла¬
женно спал, прижав к руке прокуренные усы. Минут через
десять Дед так же внезапно просыпался, посвежевший, с
прозрачными глазами, и первым делом наливал себе стопку.Удивительный Дед, наша удивительная старая пехота! Та¬
ким же он был и с сыном Владимиром. Такой преданной,
полной любви друг к другу мне больше уже не видать, но и
такой готовности в любую минуту схватиться в бурной ссоре
по самому пустяку. Оба они, сухощавые, рыжеватые, вспыль¬
чивые как порох, жадно кидались в перепалку спора, не усту¬
пали ни в чем и под конец просто не слушали друг друга.Теперь, когда я вспоминаю их, уже ушедших, мне кажет¬
ся, что во всей их складке, в изяществе, силе, в жилистых су¬
хих телах, даже в рыжеватости, как и в горячем, смелом бла¬
городстве их натур, была та же цельная красота, какая есть у
самых изящных и благородных существ на свете — ирланд¬
ских сеттеров.Старый Манштейн, полковник без должности, жил у меня
в 1-м полку, а его сын Владимир, генерал, командовал 3-м
полком. Как часто Дед по всем правилам представлялся мне,
шашка через шинель, рука под козырек:140
—	Ваше превосходительство, разрешите отбыть в 3-й полк
в отпуск к сьшу?—	Пожалуйста, дедушка, пожалуйста.Проходит день. К вечеру Дед возвращается обратно. Сум¬
рачный, ни на кого не смотрит.—	Что, дедушка, скоро из отпуска? Как ездилось?Молчит, С1фучивая свою табачную пушку, или что-то вор¬
чит рассерженно и невнятно в сивые усы. Позже выясня¬
лось, как именно ему ездилось. В 3-м полку он радостно был
встречен сыном, накормлен добрым обедом, за которым оба
с удовольствием обсуждали, старик поживет у сына хоро¬
шо и долго. После обеда стали наседать красные. Дело обыч¬
ное, завязался бой. Сын генерал, командир полка, с отцом
полковником без должности идут под огнем по цепям. Сын
отдает при1шания. Отец расправляет усы, откашливается,
желая обратить на себя внимание, наконец говорит:—	А я, Володя, сделал бы не так...Генерал Манштейн молча смоорит на полковника Манш-
тейна, идут дальше. Новое приказание — снова расправляют¬
ся усы, откашливание, новое замечание:—	Володя, а я бы...Молодой Манштейн круто оборачивается, глаза залило
золотым светом, звонкий 01фик:—	Полковник Манштейн, потрудитесь замолчать.Старик вытягивается перед сыном, берет под козырек:—	Слушаю, ваше превосходительство.Идут под огнем дальше. Сын опять что-то приказывает.
Отец опять вмешивается:—	Да нет, Володя, не так...Сын не выдерживает:—	Полковник Манштейн. Я вам здесь не Володя, потру¬
дитесь молчать.Дед мгновенно под козырек:—	Слушаю, ваше превосходительство.Но молодой Манштейн уже ищет глазами ординарца:—	Немедленно подать полковнику Манштейну экипаж.Так кончались их добрые надежды пожить вместе, и Дедвозвращался к нам.Он никогда не говорил о таких приключениях у сына: по-
ввдимому, полковник без должности понимал сам, что ему
не следовало вмешиваться в боевые приказы командующего
генерала. В Крыму по моему ходатайству перед Врангелем
Дед, впрочем, тоже был произведен в генералы, для уравне¬
ния в чинах с сыном.Третий полк сына был для старика совершенным образ¬
цом всех полков Белой армии. Мой оперативный адъютант
капитан Елецкий, веселый человек, подметив эту черту Деда,
начинал иногда трунить за обедом.141
—	Эх,— вздыхал Елецкий,— кабы у нас да все полки бы¬
ли, как наш первый, уже давно были бы в Москве, и все там
мохом поросли.—	Почему не как третий? — настораживался Дед.—	Первый полк лучше,— невозмутимо и строго отвечал
Елецкий.Дед раскидывал на него мохнатые брови, заметно краснел
и говорил с презрением:—	Почему-с это лучше?—	Да вы возьмите-с карандаш,— подхватывал презритель¬
ное «с» Елецкий.— Простая арифметика. Записывайте,
сколько взято бронепоездов, батарей, пулеметов первым,
сколько третьим полком — разница.Дед добросовестно подсчитывал. Елецкий нарочно подсы¬
пал нам лишние трофеи. Дед смотрел на листок, 1фаснел до
самого лба и с яростью останавливал Елецкого;—	Капитан Елецкий, потрудитесь замолчать. Доблесть
третьего полка высчитывается не по вашей дрянной бума¬
жонке.Мы все спешили согласиться с Дедом. Имя сына было для
старика святыней, что, впрочем, не мешало им грызться
между собой. Однажды ко мне неожиданно пришел молодой
Манштейн.—	Ваше превосходительство, воздействуйте, наконец, на
отца,— сказал он, с усмешкой покусывая г^ы.—	Что такое?—	Хотел меня душить.—	Как — душить?—	Из-за путешествия на Луну.—	Ничего не понимаю.Тогда молодой генерал рассказал мне историю, причудливее
которой, я думаю, мне и не слыхать. Отец пришел к сыну в го¬
сти. Оба рады, у обоих планы, как пожить вместе, отдохнуть
по-семейному. Молодой генерал читал перед тем попавшегося
под руку затрепанного Жюля Верна, «Путешествие на Луну» с
наивно фантастическими рисунками, кажется, Риу. Старик
Манштейн, повертев книгу, небрежно бросил ее на стол.—	А знаешь, занятно,— сказал сын о Жюле Верне,— ум¬
ный был человек. Авиацию предугадал. Я думаю, лет через
пятьдесят мы, кроме шуток, полетим на Луну.Отец усмехнулся с презрительным сожалением:—	Полетим, как же, держи карман шире. Брось, Володя.
Все это глупости.—	Но почему?—	Никогда мы на Луну не полетим. Там безвоздушное
пространство.—	Подумаешь, невидаль, безвоздушное пространство. Лю¬
ди что-нибудь выдумают, чтобы его победить.142
—	Победить... Да ты гимназист или генерал? Черта лысого
они выдумают. Никогда мы не долетим до Луны.—	А я говорю — долетим.—	А я говорю — не долетим.—	А я...Спор о путешествии на Луну кончился тем, что вспыльчи¬
вый старый генерал Манштейн схватил молодого генерала
Манштейна за ворот гимнастерки;—	Не долетим, тебе говорят!..У молодого Манштейна уже отлегло от сердца, и у меня
он вспоминал с улыбкой, как «летал» с отцом на Луну.Уже в Крыму, когда мы были под немецкими колониями
Голъцштадт и Молочная, ко мне приехала на свидание жена
с дочерью. Моей дочери тогда не было и года.Я хорошо помню тот страшный день. Левее нас прорва¬
лась вся 2-я Конная армия Гая. Дроздовская дивизия полу¬
чила приказ остановить прорыв. Только на мгновение видел
я в обозе Александру Федоровну с маленькой Тамарой на ру¬
ках. Красные нас тромили. Гай отрезал тыл. Жена и ребенок
оказались с нами в самом огне.Под Куркулаком на поле стоял Корниловский конный ди¬
визион. Когда я садился на коня, поручик Дубатов, заведую¬
щий оружием, поднес мне, помню, в подарок от нашей ору¬
жейной мастерской зажигалку. Зажигалка хорошей работы, с
чеканкой, но здоровая, весом около фунта.—	Куда же мне ее девать?—	Вы ее на письменный стол.—	Да что вы, батеныга, уж и не помню, когда я за ним
сицел...Я сунул тяжелый подарок в карман гимнастерки, прыгнул
в седло, вдруг — раз — и моя верная гимнастерка лопнула на
спине. Выручил меня ординарец Тарасов, выше меня на го¬
лову, в плечах сажень:—	Возьмите, ваше превосходительство, мою. Ни разу не
надевана.Я потонул в тарасовской рубахе, нацепил свои погоны.
Гимнастерка гиганта так широка, что грудной карман с но¬
вой зажигалкой пришелся как раз на животе. Я поскакал в
огонь. 1-й батальон полковника Петерса уже разворачивался
для атаки. Гай таранит. Я вижу, наш 1-й батальон вот-вот
ляжет. Корниловцы смотрят сурово и молча, что мы будем
делать, как остановим Гая? Петерс, с наганом, вышел перед
цепями батальона. Я спрыгнул с коня, подошел к Петерсу.
Бойцы как бы оседают в землю, тяжко топчутся, сметаемые
огнем. Я махнул фуражкой:—	Братцы, вперед!Батальон рванулся с тяжелым гулом. Фуражку мне проби¬
ло пулей. Я бегу вперед со стрелками. Вдруг тупой горячий143
удар в живот. «Пуля»,— мелькает у меня; в глазах потемнело,
ничего не вижу, падаю, падаю...Когда я очнулся, надо мной склонились тревожные лица
«дроздов». Наш доктор Сергей Порфирьевич 1^анцев вынул
мне пулю:—	Вот она, стерва...Пуля, отзывается, соскользнула с тяжелой зажигалки и
застряла под кожей. Я потерял сознание от сильного удара, а
рана пустяшная. Так меня спасла зажигал!» Дубатова и руба¬
ха Тарасова. На войне все случайно, и всего случайнее жизнь
и смерть.Я догнал полк. Корниловцы пошли правее нас, мы с ни¬
ми выбили 1-ю советскую стрелковую дивизию из Куркулака,
взяли десять пушек. В Куркулаке стали корниловцы, мы дви¬
нулись дальше на колонию Мунталь. Там мы отбивали крас¬
ную кавалерию. Я отдавал приказания с тачанки, оглянулся
зачем-то, и сердце у меня упало; за нашей боевой цепью,
близко в огне, сгрудился полковой обоз, и там, на тачанке, я
увидел нашу сестру милосердия Лидию Сергеевну, Деда и
мою жену с ребенком на рутах.Бой разгорался, ко мне подбегали адъютанты, ординарцы,
несли раненых, и я не мог ни крикнуть, ни сказать слова
Александре Федоровне. Я только улыбался ей, чтобы обод¬
рить. Снаряд красных с грохотом ударил в орудие 1-й батареи
недалеко от тачанки, где была жена.Так нестерпимо сжалось сердце, точно нет больше дыха¬
ния. Дым взрыва медленно расходился. Подбежал ординарец;
семеро артиллеристов наповал. И тогда-то сквозь гром паль¬
бы донеслась бодрая брань Деда; он распекал мою бедную
Александру Федоровну:—	Свидание, давно не видались, дочь показать!.. Вот и
показали: угораздило вас в самое пекло. По одной молодости
рискуете ребенком...—	Но чем же я виновата, что у вас туг Гай прорвался? —
слышу голос жены.Слава Богу, живы. Пушки низко гремят над нашими голо¬
вами. От пушечного грома и крепкой брани Деда наши храб¬
рые дамы забрались под тачанку и засели там, под колесами,
точно зайцы, как будто подвода могла их спасти.Должен сказать, что ни в одном бою не было мне так тя¬
гостно, так страшно все — вдруг потемневшее небо, лица,
гром пушек, мечущиеся кони, стоны раненых, пыль, как в
том бою, когда моя жена с девочкой, тихо спавшей на ее ру¬
ках, сидела под тачанкой, на дороге, в самом огне.К вечеру Дроздовская дивизия отбила красных. Прорыв
Гая остановили. Вечером все утихло. В колонии Мунталь я
мог вымыться после боя. С удовольствием полоскался я на
дворе у колодца. На крыльце сидел с крученкой Дед. Алек¬144
сандра Федоровна, засучив рукава, купала в сенях, в чане,
Тамарочку.странен был после боя этот самый мирный вечер на
свете, с ласточками, низко прометывавшими по двору, сине¬
ватым дымком дедовской крученки, с милым материнским
щебетом молодой женщины, слышным из сеней дома.По-южному быстро стемнело. Над двором в небе засияла
звезда. Вдруг воздух стали рвать беспорядочные залпы, до¬
неслось тягостное «ура». Александра Федоровна выбежала на
крыльцо с девочкой, завернутой в мокрое полотенце.—	Какого черта вы бродите тут? — набросился на нее
Дед.— Слышите, пули визжат...—	Да вы же сидите на крыльце,— отвечает жена.—	Я солдат, мне все равно где сидеть, а вы, извините, по
бабьей молодости не понимаете опасности, лезете под пули с
ребенком, марш в дом!Резерв, звеня оружием, уже сбегался к штабу. Я поцеловал
в сенях бледную жену, вышел к полку и в потемках поздоро¬
вался с бойцами. Мы с песнями двинулись отбивать красных
на окраине Мунталя. Дед, торжественный — офицерская ши¬
нель со светящимся Георгием застегнута наглухо,— опираясь
на трость, шел в атакующей цепи с доблестной командой пе¬
ших разведчиков. Я слышал, как Дед крепким басом подпе¬
вает нашей боевой: «Вперед, дроздовцы удалые». Он шел,
сильно и сипло дыша. Деду было тяжело попадать в молодой
шаг. Я заметил в потемках, как он присел на землю.—	Дедушка, задело?—	Нет, все в порядке, да годы не те, стар стал, дыханья не
хватает... «Вперед, дроздовцы удалые».Он сипло запел, морщинистой рукой 1фепко оперся на
мою руку, поднялся с травы и снова пошел в атаку, а его
старческий голос смешался с быстрым гулом боевой: «Впе¬
ред, дроздовцы удалые». Красных отбили.И навсегда память сохранила Деда, как он оперся на мою
руку в атаке. Ни чужбины, ни разлуки, ни его конца в изгна¬
нии нет для меня. Точно мы так, рядом, все идем с ним в
атаку, под пулями, в темноте, с боевой: «Вперед без страха, с
нами Бог».ПАЛЬМАНа его 1фепкой груди шерсть закручивалась жестким за¬
витком. Он ходил вразвалку на кривых ногах, но он не был
кавалеристом. Его выкаченные светло-карие глаза, полные
горячего света, были умны и сметливы. Курносый нос, вер¬
нее две дырки, сочился от вечного насморка. Между двух
нижних клыков трепетал кончик горячего языка. Он всегда145
сопел, с хропотком. А если мягко похлопать его по заду, то
он вертелся на одном месте, пытаясь поймать свой куцый
хвост. Это был германский тигровый бульдог, ширококост¬
ный, жилистый, более свирепый, чем приветливый, и вынос¬
ливый до черта.Свирепость смешивалась в нем с глубокой нежностью, и
суровый вояка был для тех, кто знал его ближе, самым доб¬
родушным сушеством на свете. Он спал совершенно как ре¬
бенок, раскидывая куда попало ноги, и на концах его силь¬
ных, жестких лап, под когтями, были мягкие, какие-то де¬
тские, серые подушечки.Мы встретились с ним в декабре проклятого 1919 года, ког¬
да Дроздовская дивизия с обозами и артиллерией в слепую пур¬
гу перебралась по льду Дона в большое село Койсуг. Там в глу¬
хое утро я услышал в штабе полка смелый бодрый лай.Солдаты притащили мне в подарок щенка, настоящего
тигрового бульдога. Он попался им на улице села. Как очу¬
тился он в Койсуге, не знал никто. Потерял ли его кто-либо
из бегущих москвичей или петербуржцев, отбился ли он от
щ)асных или от немецкой колонны, но он долго колесил
один, маленький серый германец, по льду Дона и по степи в
самую 1фепкую метель.Стрелки, вероятно, потому, что в его серой шерсти были
легкие полосы, прозвали его Пальмой. Вовсе не стройная и
не высокая была эта Пальма, как бы отлитая из одного куска
металла. Для первой встречи, когда я присел перед ней на
корточки, она бесстрашно облаяла меня. Потом ткнулась
мокрым носом в руки. С того мгновения мы стали друзьями
на всю жизнь. Что она почувствовала во мне, почему выбра¬
ла меня, не знаю, но она привязалась ко мне всей силой
своей собачьей души.Серая шерсть с железным блеском, благородное тело, по¬
добранное и четкое, как у древнего дискобола. Я понимаю,
что это зверь, собака, но такие слова не говорят ничего. Это
странное существо несло в себе необыкновенно сильную ду¬
шу, полную и цельную. Она не знала, что такое ipex, не раз¬
бирала добра и зла. Но зла в ней совершенно не было, и вся
стихия Пальмы, ее чувства и сознание, двигались одним: лю¬
бовью к человеку. И под жесткой грубостью серого вояки та¬
илась для друзей совершенная нежность.Ум Пальмы был ясный: она все понимала с полуслова.
Воспитание ее не было трудным, а делала она все опрятно и
четко. Она до крайности любила чистоту и свежую воду, под¬
бирала после себя мельчайшие крошки. Она ни за что не ос¬
тавалась в доме, когда по нужде ей надо было пойти на ули¬
цу. Если об этом забывали, она, не щадя себя, кидалась всем
сильным телом на двери, в окна, только бы ее выпустили.Обычно она спала у моих ног или у дверей на коврике.146
После боевого огая она дрожала и легонько, очень жалобно,
порявкивала во сне. А иногда смеялась. Она смеялась от всей
дзшш, свесив язык на просушку, и тогда кожа на ее курносой
роже расходилась лучами. Я узнавал смех Пальмы во сне по
короткому грудному хропотку. Так же смеются и плачут, тя-
1ХХГГНО кричат, вздрагивают, крепко скрипят во сне зубами и
люди, стоящие в огне.Маленький серый германец Пальма стал с нами белогвар¬
дейцем, золотопогонником. Он твердо решил, что есть насто¬
ящие люди, его друзья, и все такие люди носят погоны. Те
же, кто без погон, не друзья, а враги, и даже не люди, а ми¬
шень для его острых зубов.Она просто не выносила людей без погон. Любому штат¬
скому, кто бы он ни был. Пальма с мгновенной яростью рва¬
ла штаны. Историй из-за этого было достаточно. Пальма
молча обходила штатского, и тот еще не успевал сгазать: «Ах,
катая милая собачка», как Пальма сзади вцеплялась ему в
штаны, как раз, извините, на том месте, которое пониже по¬
ясницы.Однажды она отворила такое заднее «окно» одному приез¬
жему высокому чиновнику, едва ли не министру, пожилому,
довольно рыхлому господину. Министр, с открытым «ок¬
ном», помчался от Пальмы с необыкновенной и для отроче¬
ства скоростью. В другой раз Пальма превратила в лохмотья
хорошее английское сукно одного британского журналиста.
Тот, показав нам весьма тощие ноги, удрал от Пальмы высо¬
кими прыжками с тирольским криком: «О-ле-ле!»Разумеется, за это Пальме влетало. А военных посетите¬
лей она впускала ко мне совершенно молча; в погонах —
стало быть, свой. Но все же, кто его знает? И Пальма ложи¬
лась у моих ног, под стул, не спуская с вошедшего светло-ка¬
рих недружелюбных глаз. В любую минуту она была готова к
прыжку, следила за малейшим движением чужих рук, за тем,
как шевелится чужой зашпоренный сапог. Из-под стула слы¬
шался иногда раскат глухого рычания. Она меня охраняла и
нетерпеливо ждала, когда незнакомец уйдет. Тогда, так же
молча и недружелюбно, она провожала его до дверей.Пальма была служакой щепетильным, даже придирчивым.
Она хорошо понимала, что каждому назначено делать свое
дело. Например, часовой должен смотреть перед собой и хо¬
дить. Пальма очень любила, когда часовой ходит взад и впе¬
ред, и могла подолгу смотреть на его мерную прогулку, по¬
тряхивая куцым хвостом.Но вот я как-то заснул с горящей у койки свечой. Звон
разбитого стекла, лай, брань разбудили меня. С бешеным ры¬
чанием Пальма всем телом кидалась в окно. Я ее отогнал.—	Что такое? — позвал я в окно часового.—	Да, ваше превосходительство, Пальма, сволочь, кусается.147
—	Почему?—	У вас свет. Я посмотрел в окно, как бы чего не случи¬
лось. А она как бросится, зачем смотрю...Пальма спала чутко, вполглаза. За всем следила, передви¬
гая во сне острыми ушами. Она решила, что дело часового не
в окна засматривать, а ходить.Солдатскую дружбу Пальма, однако, ценила выше всего на
свете. Она равнодушно, иногда с ворчанием принимала ласки
людей, часто у меня бывавших. Но стрелкам позволяла и хло¬
пать себя по заду, и теребить за уши. Она любила забираться к
ним в самую гущу, в кучу малу, и среди солдатских ног только
потряхивался от удовольствия ее жилистый серый зад.Она сама заигрывала с солдатами. Собаку, более слабую.
Пальма никогда не трогала и не отгоняла. Любопытно было ви¬
деть, как какой-нибудь Кабысдох, лядащая собачонка, с лаем
скакал вокруг Пальмы, хватая ее то за лапы, то за уши. Пальма
позволяла все. Иногда только молча отталкивала забияку. Ка¬
бысдох далеко летел кубарем, чтобы снова кинуться в игру.Мне известен только один роман, вернее, странная друж¬
ба, Пальмы. В разрушенном степном городке я застал ее как-
то в бурьяне, среди камней, битого стекла, горелых тряпок и
жестянок из-под консервов на свидании с собакой, отстав¬
шей от красных. Мой белогвардеец с нежным вниманием об¬
лизывал эту тощую, рыжую большевичку, помесь сеттера, по-
бродяжку, такую легкую, как подбитую ветром, с израненной
спиной, где можно было пересчитать позвонки, и с оторван¬
ным ухом.Пальма внимательно посмотрела на меня и отвела глаза,
JS3K бы хотела сказать: «Что же, брат, суди как хочешь, но у
каждого свои чувства». Так же взглянула она на меня в од¬
ной немецкой колонии, когда я застал ее вниз головой на
одних передних лапах. Ее задние лапы забрал в ручонки сьш
хозяйки, белобрысый Готлиб. Так, опрокинув Пальму, расха¬
живал он с ней по всему дому, изображая, по-видимому, тач¬
ку.Самолюбивая, гордая, готовая загрызть любого оскорбите¬
ля, Пальма невозмутимо слушалась маленького немца и по¬
корно ходила вниз головой. «Что же делать,— как бы говорил
ее взгляд,— не сердиться же на такую мелюзгу. Пусть забав¬
ляется».Я вспоминаю наши походы. Необыкновенная свежесть
есть в военном движении. В Крыму как-то ночью мы шли на
подводах. Я спал в сене под легкой шинелью. Прохладная
крымская ночь. Позади шагом идет конвой, 2-й конный ге¬
нерала Дроздовского офицерский полк, команда конных раз¬
ведчиков. За мной с конями на поводу идет шагом вся кава¬
лерия дивизии. Дремлют кони и люди, пехота мирно спит на
тачанках.148
—	Ваше превосходительство,— теребит меня за плечо ор¬
динарец Тарасов.Пальма уже проснулась, шуршит сеном, перебираясь через
меня, чихает от сырости. Все влажно от утренней росы. Заря
за темным полем точно чисто омыта. «Та-та-та»,— слышно
впереди. Стрельба.—	Тарасов, коня.Я умылся росой, сел в седло, легкий ветер свежит лицо.
Все чаще стучит стрельба. И вот разнеслась первая утренняя
команда:—	По коням...Мгаовенно дрогаула, блеснула, прозвенела оружием вся ка¬
валерия. Вот она уже в седлах. Рысью я обгоняю колонну.
Пальма с лаем носится у коня в радостной игре. Мы идем на
утренние выстрелы. Пехота прыгает с тачанок, подтягивает ши¬
нели. Скрежещет штык о штык. По колонне летит команда:—	Смирно...Я здороваюсь с ротами; по раскату бодрости я понимаю,
что с такими бойцами будет победа. На ходу я поднимаю
Пальму в седло. Пальма, улыбаясь, обмахивает мне лицо
языком, но ей не очень-то нравится скачка на жестком сед¬
ле, она предпочитает вертеться у копыт.Светлая заря. Звонко загремела наша артиллерия.—	Гляди, Сам поехал,— говорят обо мне у дороги двое на¬
ших подводчиков, мужики, помятые ночлегом, с соломинка¬
ми и сеном в волосах.— Сейчас, стало быть, пойдем вперед.Подводчики ходили с нами по Таврии месяцами, некото¬
рые были еще из Курска и Севска: они крепко к нам при¬
выкли, наши бородачи, похожие на святых отцов с древних
икон.Пальма не отходит ни на шаг. Если в походе я шел пешком,
ее любимым удовольствием было попадать со мной нога в ногу.
Чувствовать ее за собой и для меня стало необходимостью, мне
недоставало ее сзади, как будто без нее за мной была неуютная
пустота. На походе, в самое пекло, когда рассерженно бренчат
манерки и раскалены до темноты лица. Пальма не раз с высу¬
нутым языком забегала впереди идущих солдат. С лаем она вы¬
соко прыгала, просила пить. Стрелок откупоривал фляжку и
лил в пасть Пальме воду. В благодарность Пальма тыкалась
мокрой мордой в загорелую руку солдата.Нигде, кажется, не найти такой застенчивой человеческой
нежности, как у солдата к четвероногому приятелю. Принес
ли артиллерист с последней стоянки за пазухой котенка —
этот мяукающий зверенок, разевающий рот розовым треу¬
гольником, становится божеством всей батареи. В бою дума¬
ют не о себе, а о нем, чтобы не испугать, не оглушить. Для
него лучшее место, для него самое тепло, первый кусок. И
балованное божество расхаживает по пушкам, как дома, ipa-149
циозно отряхивая лапки в белых манжетках; на шее повязан
бантиком кусок синей или 1фасной тесьмы, и все зовут бо¬
жество самыми нежными прозвищами: Барышней, Ветерком.А собаки в полку не бывают существом женского рода,
хотя бы и суки. Собака — это солдатский приятель и, сука
или кобель, она всегда мужчина. Полковая собака — самый
добрый друг солдатской души.А наши кони. Я не могу думать о них без чувства жалости
и стьзда. Мне нестерпимо стыдно вспоминать, как наши ра¬
неные кони, иногда с вывалившимися кишками, все ковыля¬
ли и ковыляли за нашей колонной, покуда не падали на до¬
роге.Наши звери стояли с нами в огне, не зная ни нашей рас¬
при, ни нашего добра и зла. Что они понимали в нашем че¬
ловеческом бое? Но все они, без сомнения, чувствовали
опасность, испытывали страх, животный ужас. Пушечный
огонь подавлял их так же, как людей. Одни замирали от ужа¬
са, каменели, другие неистово метались. Когда атака неслась
вперед, их тоже как бы захватывала ярость боя. И это верно,
что Пальма бросалась на пленных, еще ошалевших от огня,
не понимавших, где они и что с ними, с лицами, черными от
пыли. Тогда я отгонял ее хлыстом.Пальма не раз увязывалась за мной в огонь, в атаки. В
Крыму, в атаке под Гейдельбергом, Пальма была впервые ра¬
нена. Пуля пробила ей навылет заднюю ногу. Мне было не
до нее в горячке боя, но мое сердце защемила беспомощная
жалость, когда я увидел Пальму, с визгом припрыгивающую
на трех ногах по пыльным кочкам. Она беспрерывно и туск¬
ло лаяла, присаживалась на задние лапы и слизывала щювь.
День был жаркий, глухой, над ней роями носились мухи.От стрелка к стрелку, ухватив за жесткий загривок. Паль¬
му перетащили по боевой цепи к санитарам. Она упиралась.
В мглистой духоте мы поднялись в атаку. Большевиков сби¬
ли, но часа через два они снова перешли в наступление по
всему фронту. Наш 3-й батальон отступил под тяжелым уда¬
ром. На помощь батальону я поднял в атаку офицерскую ро¬
ту и команду пеших разведчиков. Люди двинулись с тяжелым
гулом, задыхаясь от духоты.Медленно отступавший батальон увидал нас, как будто бы
покачался на месте и с глухим «ура» повернул обратно на
iq)acHbix. Мы ускорили шаг. Вдруг я почувствовал, как что-то
горячее трется у моего сапога. Смотрю — Пальма.В черной коросте присохшей крови, охваченная прозрач¬
ным паром дыхания, мокрая от бега, со сползшими марлевы¬
ми бинтами, волочащимися по жесткой траве. Пальма шла
рядом со мной под огнем, не отступая.И вдруг ее отбросило в сторону. С визгом она упала бо¬
ком в траву. В атаке Пальма была ранена во второй раз, в150
спину, легко. Ее снова унесли на перевязку, откуда она перед
тем сбежала. Только вечером после боя, когда мы отбросили
красных, я нашел Пальму в обозе, у моего возницы, колони¬
ста Франца. Вся в бинтах — Франц обмотал ей зачем-то и
голову — Пальма, беспечная к своим ранам, встретила меня
бодрым лаем. От Франца я узнал, как именно она попала к
нам в бой после первого ранения.Франц по моему приказу крепко привязал раненую Паль¬
му к экипажу ремнем, но она так билась и рвалась, что
Францу не раз приходилось оправлять ей сползающие повяз¬
ки. Потом Франц отлучился к коням, а когда вернулся,
Пальмы уже не было. Тигровый бульдог перегрыз ремень, с
обрывком на шее понесся на трех ногах, кропя кровью, по
пустой колонии, кинулся под пулеметный огонь в цепи,
чутьем, почти мгновенно, нашел меня и пошел со мной в
атаку, покуда не был ранен снова.В другом бою, под колонией Грюнталь, красные потесни¬
ли марковцев. Мы пошли им на помощь. В автомобиле я
обьёзжал колонны. Уже темнело. Нац нами кружился наш
аэроплан. Летчик сбрасывал вымпелы, тяжести с донесения¬
ми. В сумерках мы не могли их найти на кукурузном поле.
Летчик снизился. Машина, обдавая нас холодным шумом и
треском, носилась над самыми головами. Летчик выбросил
что-то вроде простыни. Это была географическая карта, на
ней 1^рандашом торопливо набросано донесение: севернее
колоний Грюнталь и Андербург в лощине замечена вся 2-я
Конная армия. Она готовится к атаке.Мы двинулись на Грюнталь и Андербург. Со ыггабом ди¬
визии, двумя ротами 1-го полка и офицерской ротой я вошел
в колонию Грюнталь. Стоял тихий августовский вечер. Это
было 14 августа 1920 года. Мы сели за обеденный стол в ыгга-
бе дивизии, когда с окраины колонии покатилось «ура» и
залпы. В Грюнталь ворвалась красная конница.Я выбежал во двор к офицерской роте. Стрелки уже стоят
на изготовку вдоль каменной ограды немецкого дома. Крас¬
ная конница с визгом, размахивая шашками, несется по ули¬
це. Всадники на скаку швыряют к нам во двор ручные грана¬
ты. Мы дали залп. Всадников отнесло, помчались назад. В
том бою мне особенно памятен наш Дед, старик Манштейн,
отец однорукого генерала Манштейна, командира 3-го Дроз-
довского полка. Старый Манштейн, ветеран 1877 года, жест¬
кобровый, седой как лунь, в поношенной офицерской шине¬
ли, сурово стоял в цепи с револьвером в руке. На мгновение
он показался мне видением всех наших суровых отцов, зале¬
тевшим к нам сизым орлом старой императорской армии.Мы отогнали конницу и стали отходить от Грюнталя к
холмам, на подходящие к нам полки. Верхом, с конвоем и
офицерской ротой я поскакал к ним навстречу.151
Скоро с холмов до нас донеслись в потемках голоса, лязг
оружия. Высланный разъезд встретился с разъездом поручика
1-й Дроздовской батареи Гампера. От него мы узнали, что
полки еще не подошли, но что 1-я батарея заняла холмы.Стемнело совершенно. Красные, заскакавшие снова в
Грюнталь, открыли по нас пулеметный огонь. В темноте на
батарее нас могли принять за подошедших большевиков. Я
приказал поручику Гамперу скакать предупредить, что идут
свои. Но было уже поздно, Гампер доскакать не успел. Вдруг
выпахнул сильный сноп огня, ослепил, и хрянула по всем
нам наша собственная картечь.Радом со мной был убит начальник службы связи капитан
Смирнов, прекрасный офицер, ранено шесть конвойцев и
адъютант генерала Ползикова, командира артиллерийской
бригады. Я покрыл артиллеристов неистовой бранью, до си¬
поты, и вдруг в порыве бешеного отчаяния мы все, пригиба¬
ясь к лугам седел, понеслись к батарее. Наши артиллеристы
готовились в третий раз встретить нас прямым выстрелом, но
узнали в темноте мой голос. Все спасла наша отчаянная
сгачга под картечью с шестиэтажной бранью.Первый и второй полки наконец подошли. Мы двинулись
в наступление на Грюнталь. Генерал Манштейн с 3-м полком
пошел к Андербургу. В темном поле полк встретил какую-то
батарею, окруженную всадниками.—	Какая батарея? — окликнул однорукий Манштейн.Молчание.—	Какая батарея, почему молчите?Молчание. Манштейн подскакал ближе.—	Да что вы, оглохли?—	Так что пятая,— послышался в потемках голос ездово¬
го.— Да только мы в плен забраны. Пленные.—	— пленные?Пятая батарея, оказалось, вошла в Ачдербург, когда туда на¬
летела красная конница. Красные уже погнали захваченную с
налета батарею в тыл, но напоролись на Манштейна. Мы мгно¬
венно выбили красных из колонии и повернули всеми силами
на Грюнталь. Отбросили красную конницу и оттуда.После боя утром меня вызвал по полевому телефону из
штаба корпуса генерал Кутепов.—	Что же вы, батенька,— звучно стал меня распекать ге¬
нерал,— отдаете батареи и ни черта мне не доносите.—	Как так, ваше превосходительство?—	Да так. Нами перехвачено советское радио. Вот, послу¬
шайте: лихой конной атакой нами взята с боя пятая Дроз-
довская батарея...—	Да эта батарея уже преспокойно отдыхает у нас!И я рассказал генералу Кутепову, как все было. Он снача¬
ла не верил:152
—	Просто вы сформировали hobj^o, а говорите, что пя¬
тая...Кугепов поверил только позже, когда приехал в дивизию
и сам побывал в пятой батарее, многих бойцов которой он
знал лично. Он много смеялся ночной встрече генерала Ман-
штейна.Но что же в ту тревожную ночь было с Пальмой? Когда
красная конница налетела на Грюнталь и мы подались к хол¬
мам, Пальма, гонявшая весь день, спала, что называется,
«без задних ног» под моей койкой. В горячке боя я не заме¬
тил, что Пальмы нет со мной на дворе штаба дивизии. Паль¬
ма спала до того крепко, что ее не разбудили ни взрывы, ни
выстрелы. Так мы ушли, а Пальма осталась в Грюнтале.
Красные кинулись в дом — рассказывала позже немта-хозяй-
ка,— торопливо искали в штабе наши приказы, документы.
Мгновенно они все перевернули и разнесли, не зная, что вся
моя походная канцелярия отлично умещалась в сумке одного
ординарца.От топота и шума в доме Пальма проснулась. Она выбра¬
лась из-под койки, и что же отщ)ылось ее глазам: толпа ору¬
щих, потных людей, обвешанных холщовыми пулеметными
лентами, ручными гранатами, и все без погон.Точно страшный сон приснился ей: дом был полон лю-
дей-врагов, людей без погон. И Пальма, бесстрашная и сви¬
репая, мгновенно кинулась на ближайшего. Поднялась дикая
свал1^. Пальма кидалась на красных, повисала, сомкнув зу¬
бы, у них на руках, рвала в клочья шинели, прокусывала са¬
поги. Пальму избивали прикладами, ногами, рукоятками ре¬
вольверов. Ее, конечно, ^или бы, если бы один из красных
кавалеристов не заметил, что это чистокровный германский
бульдог.—	Стой, даешь мне! — крикнул он, хватая Пальму за ко¬
жаный ошейник.Тогда-то и докатилось с улицы «ура» нашей ночной атаки.
Мы ворвались в колонию. Красных как смело. Пальма была
спасена. Я поскакал к штабу дивизии. Ко мне с лаем мчалась
Пальма. Точно она бурно бранила меня, как я мог забыть о
ней, оставить ее. За ошейник я подтянул ее к себе в седло.
От радости она содрогалась у меня на груди, царапала гимна¬
стерку когтями, как бы желая ворваться в меня. Я целовал ей
голову, сильную грудь. При свете карманного фонаря я уви¬
дел, что спина Пальмы в ссадинах и глаз затек от удара.Она вдруг вырвалась от меня и стала высоко подпрыги¬
вать к моему коню и к моим рукам. Она плясала на задних
ногах, изнемогая от восторга свидания.После двух ранений Пальмы для меня стало заботой не
пускать ее в огонь. Я ее запирал, отправлял ее на ремне в
тыл, в обозы. Вестовым приходилось тащить ее изо всех сил,153
так что ее зеленый с бляхами ошейник налезал ей на намор¬
щенный серый лоб. Она упрямо садилась на дороге, упира¬
лась, как каменная; она точно чуяла свою судьбу: соддатскую
гибель в боевом огне.Это было в начале прекрасного летнего дня на станции
Пришиб, где стоял штаб дивизии. Вестовой постучал ко мне
и С1шал:—	Ваше превосходительство, летит аэроплан.Я вышел на крыльцо, Пальма, конечно, со мной. Высоко
над нами гудела сильная машина. Все, и Пальма, следили за
ней, подняв головы. Я приказал расстилать код, опознава¬
тельные знаки. Вдруг загрохотал ужасный взрыв, точно сдви¬
нулась земля. Второй взрыв, третий. Аэроплан сбрасывал на
нас шестипудовые бомбы. Это был впервые показавшийся
тогда над нашим фронтом советский «Илья Муромец», про¬
званный позже стрелками «Ильюшкой».Громадный аэроплан, бросая на поле быструю тень,
скрылся с тяжелым гулом. Около штаба осколками бомб был
ранен командир Дроздовской артиллерийской бригады гене¬
рал Ползиков, пятеро солдат и офицеров и Пальма. Осколка¬
ми ей перебило бедро и ранило в живот. В живот смертельно.Я понес ее на перевязку. Ни визга, ни стона. Она затихла,
гак-то полегчала, и оттого, что она стала такой легкой и что
так удобно нести ее на руках, я понял, что это конец. Ее
мокрые, черноватые губы мелко и косо дрожали. Потом ее
голова свесилась с моих рук, как у ребенка. Надежды не бы¬
ло, но я все же решил отправить ее в ближайший тыл, в село
Федоровку, на ветеринарный пункт.Пальму отвезли поздно вечером. До вечера я лежал с ней
рядом, голова к голове, и шептал ей все добрые, все хорошие
слова, какие только знал. Пальма дышала коротко и горячо,
дрожал кончик ее посеревшего сухого языка. Она меня слу¬
шала.Пришел Дед, старый Манштейн. Он страшно любил
Пальму. Он всегда потихоньку натаскивал ей в карманах ши¬
нели котлет, сахару, случалось, жирную курятину. Дед был с
Пальмой суров, чувств своих не высказывал, но они горячо
любили друг друга. Дед, с крученкой, обычно сидел у меня с
Пальмой в углу, молча и тесно. Пальма одному ему из всех
нас как-то застенчиво лизала за ухом.Дед пришел, сел тихо. Лохматая, с волокнистым табаком
1фученка скоро погасла в его руках. Дед, как и я, только
смотрел на Пальму. Мы уже ничего не могли для нее сделать.
Она необыкновенно кротко приподняла голову и посмотрела
на Деда, хвост слегка дрогнул — узнала. По жесткому лицу
Манштейна, солдатскому сивому усу, покатилась слеза. Он
сердито утер ее рукавом шинели, а уже покатилась другая...Жизнь Пальмы окончилась в селе Федоровке, в ветери¬154
нарном лазарете. Моя мать, приехавшая тогда ко мне на сви¬
дание и ожидавшая меня в Федоровке, была с Пальмой до
самого конца. Пальма кончилась тихо, без стона. Несколько
раз она кротко приподнимала голову, прислушиваясь к чему-
то, слышному только одной ей...Полегчавшее тело маленького серого германца, пристав¬
шего к нам, белогвардейцам, в пургу 1919 года, закопали в
селе Федоровке. Моя мать отметила могилу Пальмы большим
серым камнем.ГЕЙДЕЛЬБЕРГГейдельберг — старинный город, кабачки, песни, дуэли,
бурши в романтических плащах... Но Гейдельберг в Крыму —
тихая немецкая колония верстах в трех севернее Мунталя, в
лоищне.На Гейдельберг, занятый красными, наступал от Мунталя
наш 3-й батальон под командой полковника Бикса. Доблест¬
ный Бикс атаковал ночью, в потемках. Красных вышибли.
3-я офицерская рота, пулеметчики, команда пеших разведчи¬
ков вышли севернее колонии на холмы. В это мгновение
красные ударили в контратаку. Атака навалилась на 3-й ба¬
тальон. Бикс начал отходить.Уже посветало. В бинокль я заметил, что отступают одни
наши белые околыши. Цепь за цепью, цепей восемь. Со
мной пешие разведчики, пулеметчики, офицерская рота, от¬
ступать на нас, стало быть, может только один батальон Бик¬
са. А надвигаются целые полчища в белых околышах. Что за
чертовщина?Я подозвал командира пулеметной роты капитана Павла
Михайловича Трофимова, блестящего офицера, велржого на¬
шего молчальника. Он молча взял под козырек и с совер¬
шенным хладнокровием пошел к пулеметам. Пристрелка.
Снова молчание. Вдруг заскрежетали все двадцать четыре пу¬
лемета. Я вижу, как, начиная с третьей цепи, наши стали ко¬
сить белые околыши.—	Господи, но там наши! — говорит за мной кто-то из
адъютантов.Подскакал полковник Бикс:—	Ваше превосходительство, вы стреляете по своим. Это
мой батальон.—	Сколько у вас штыков?—	Пятьсот.—	Возьмите бинокль и смотрите. Сколько там наступает?—	Что такое? Там несколько тысяч?—	Ваших?—	Нет.155
—	Конечно, нет. Наших только три первые цепи, а за ни¬
ми 1фасные. Они надели фуражки с белыми околышами: во¬
енная хитрость, вернее подлость.Мы стоим на холме. Красные спускаются в лощину Гей¬
дельберга. Видны их цепи, сметаемые пулеметным огаем.3-му батальону я приказал отходить на меня. 1-й и 2-й ба¬
тальоны, отступавшие за 3-м, ошиблись дорогой и вышли не
на правую окраину Гейдельберга, а на левую. К ним поскака¬
ли ординарцы с приказанием идти беглым шагом ко мне.
Нам надо было сойтись до того, как красные войдут в Гей¬
дельберг, иначе нас раскромсают по кускам.Наша артиллерия, ставшая на позицию ночью, оказалась
теперь для большевиков открьпчэй. Они покрывали батареи
таким огнем, что нельзя было подать передков, сняться с ме¬
ста. Так мы могли потерять все наши пушки.Большинство чинов штаба переранено, другие разосланы.
Я приказываю команде пеших разведчиков подтянуться бли¬
же. Под отчаянным ружейным и пулеметным огнем команда
храбрецов подходит, с ними их храбрый командир капитан
Байтодоров, коренастый, суровый.—	Господа,— мой голос осекается,— первый и второй ба¬
тальоны еще не подошли. Третий отступает. Мы одни. Наша
артиллерия на открытой позиции. При отходе мы вынуждены
оставить все пушки. Первый полк никогда не бросал артилле¬
рии, не бросит и сегодня. Примите боевой порядок и как толь¬
ко ворвутся большевики — в штыки. Вы поняли, господа?..Точно сильно дохнула одна грудь:—	Поняли.Офицерская рота и команда пеших разведчиков разверну¬
лись в боевой порядок. Красные всадники уже скачут по ко¬
лонии: конница обходит нас справа. Я поскакал к пулемет¬
ной роте, бывшей правее, когда мне перерезали дорогу пер¬
вые большевики. Впереди бежал рослый парень в белой руба¬
хе, надутой ветром, лицо блестит от пота, в одной руке бле¬
щет наган, в другой ручная граната;—	Товарищи, вперед!Я прицелился, уложил белую рубаху из маузера. Ручная
граната большевика, сверкая, заковыляла в пыли, откатилась.
Команда пеших разведчиков двинулась в атаку. Трофимов-
ская рота заметила обход красных. В Гейдельберге начался
ад. Офицерская рота, не успевшая развернуться, подалась
под натиском противника, но повернула назад, в контратаку.Тогда-то, серый от пыли, в потоках пота, к нам бегом по¬
доспел 2-й батальон под комавдой полковника Василия Пет¬
ровича Конькова. Из пересохших глоток вырвалось ярое
«ура». Под лобовым натиском большевики откинуты назад,
но справа, за колонией, от мельницы на нас поднимаются
новые цепи.156
—	Полковник Коньков, видите мельницу? — кричу я ко¬
мандиру 2-го батальона.—	Вижу.—	На мельницу, в атаку!Я сорвал голос, песок и пыль хрустят на зубах, мешаясь с
соленым потом. Коньков во весь рост вышел перед головны¬
ми 5-й и 6-й ротами.—	Братцы, за мной, ура!Все лежат и кричат «ура». Блеск на винтовках, на манер¬
ках. Приподнимаются на колено, упираясь рукой в землю,
лица напряжены до черноты, открыты от крика рты, хотят
встать, натужены жилы на руках, на лбах, привстают и снова
с тяжким гулом падают в пыльную траву.Не встать. Неутихаемый, мучительный рев «ура» катится
над цепью. Они 1фичат с набрякшими жилами, выкачены не¬
видящие глаза, они хотят встать, но сильнее человеческих
сил сила огня, животное чувство жизни гнет нас всех к зем¬
ле. В отчаянии, в бешенстве, я кричу двум стрелкам, лежа¬
щим около меня:—	Вперед, вперед, ура!И оба, ничего не видя перед собой, хрузно, точно стопу¬
довые, отрываются от земли, поднялись и, шатаясь, побежа¬
ли вперед. И тогда с железным лязгом, ослепительно сверк¬
нув, поднялась вся цепь. 1Синулась вперед.Три-четыре минуты атаки. Красных погнали, но справа,
под новым натиском, отходит команда пеших разведчиков,
офицерская рота.Скорым шагом, сильно отбивая ногу, к нам подошли 1-й
батальон полковника Петерса и 3-й — полковника Бикса. 1-й
батальон на ходу рассыпался в цепь, двинулся в контратаку.Еще не было, я думаю, и девяти утра, как красные отсту¬
пили по всему фронту. День стоял жаркий, влажный, со
столбами пыли и мглой над выжженной степью. Я прошел
пыльный Гейдельберг. На улицах убитые, солдатское тряпье в
крови, расстрелянные гильзы. В поле за колонией, у большой
немецкой скирды, красными брошены четыре пушки. Кругом
лежат убитые артиллеристы. Под самой скирдой раненый,
перегнувшись надвое, стонет и выкашливает кровь. Меня
удивило, как мы могли перебить здесь прислугу батареи, ког¬
да не видели ее, даже не подозревали о четырех пушках у
скирды. Я решил, что все разбросал удачный разрыв нашей
шрапнели.Ветер шевелил длинные концы соломы. У скирды была
тишина смерти. Через серую пушку, отблескивающую солн¬
цем, перевесился убитый наводчик. Уже собираясь уходить, я
посмотрел наверх и замер в полном изумлении.Увешанные космами соломы, коренастые, сухопарые, на
меня смотрели сверху два загорелых стрелка в дроздовских157
фуражках. Они смотрели на меня с таким же удивлением,
как и я на них.—	Какой роты? — сказал я, не вполне веря, что это наши.—	Так что разрешите доложить, команды пеших разведчи¬
ков.—	Но как вы сюда попали?Оба разведчика, увешанные соломой, стали втолковывать
мне, как именно они попали на скирду. Они пошли с цепью
в атаку и не заметили, как вырвались вперед. Наши отступи¬
ли, их обошли большевики, и пробиться к своим оба развед¬
чика не успели: впереди уже были красные. Пропали удалые.
Но вот огромная скирда — стрелки проворно забрались на
нее, закидали себя соломой.—	Да на что же вы надеялись?—	А на то мы, ваше превосходительство, надеялись, что
верх все равно будет наш, что первый полк выручит беспре¬
менно.Оба стрелка зарылись в солому, бой уходил дальше. Все
не наш верх. Так они таились около часа. Вдруг слышат лязг
пушечных цепей. На рысях подкатывает к скирде батарея. На
помятых фуражках красные звезды; товариши. Они с провор¬
ством снялись с передков, один полез на скирду. Наблюда¬
тель. Оба наши затаили дыхание, притиснулись друг к другу.
Вот-вот красный наблюдатель наступит на плечо или на ру¬
ку.—	Скирда, ваше превосходительство, сами видите, шагов
сорок длины. Наблюдатель до нас шагов пять не дошел. Хо¬
дит по соломе, шуршит, такую пылищу поднял, чихнуть хо¬
чется, страсть. Мы руками носы, рты позажимали, чтобы не
чихнуть. Вдруг слышим «ура». Ближе, к нам подается... Тогда
мы поняли, что подходит наш полк.—	Да как же вы поняли? По «ура»?—	Так точно. У товарищей крик большой, но точно пони¬
зу идет, а у нас поверху рвется, узнать легко.—	Ну и что?—	Ну, когда обратно подходит, мы поняли, что верх будет
наш. Тогда высунулись оба из соломы, схватились за винтов¬
ки и давай бить. Наблюдателя первого со скирды долой.—	Сколько выпустили?—	Патронов шестьдесят. Прямо как из пулемета крыли.Красный офицер в долгополой шинели лежит лицом втраву. Стекла бинокля разбиты. Во1фуг пушек я насчитал че¬
тырнадцать убитых. Большевиков, по-видимому, охватил
ужас от внезапного огня сверху. Видно, они бежали не огля¬
дываясь, были убиты на бегу.Скоро к скирде подошла команда пеших разведчиков. На¬
чальник команды стал было докладывать о потерях, что двое
пропали без вести.158
—	Да вот они, без вести пропавшие...Вся команда смотрит снизу, а два стрелка, черные от зага¬
ра, счищая с себя солому, порывисто дыша, стоят на скирде.
Пошли расспросы. Один из них был пленный матрос, другой
наш, из суровых хуторян.Первый батальон занял Гейдельберг. Бой утих. Часа через
три вновь загремели пушки. Снова покатились серые цепи
{фасных, поперло бессмысленное Число. Весь полк втянулся
в бой. Когда у меня остались в резерве едва только две роты,
мне доложили, что 1-й батальон отступает. Я повел весь ре¬
зерв на помошь доблестному батальону. Увидя подмогу, он
повернул назад в атаку, ударил всей грудью. Большевики
дрогнули, откатились назад.К сумеркам последняя пушка умолкла. Под Гейдельбергом
мы разбили 1-ю советскую стрелковую дивизию, отборные
войска, гарнизон красной Москвы. Все пленные были ладно
одеты и хорошо откормлены; мы заметили у них старую сол¬
датскую дисциплину. Тяжелый бой под Гейдельбергом на¬
помнил нам бои великой войны. Мы выпустили до пяти ты¬
сяч снарядов; красные, я думаю, раза в два больше. Мы по¬
теряли шестьсот бойцов.Этот бой звался у дроздовцев «боем адъютантов». Все пол¬
ковые адъютанты были переранены или убиты: смертельно
ранен адъютант 2-го батальона поручик Сараев, ранен адъю¬
тант 1-го батальона Гичевский, мой штабной адъютант
штабс-капитан Винотрадов — теперь, в изгнании, приняв¬
ший монашество,— ранен, убиты адъютант Степанищев, на¬
чальник пулеметной команды капитан Трофимов. Не остано¬
ви трофимовская пулеметная рота своим огнем обхода спра¬
ва, день Гейдельберга мог бы окончиться для нас разгромом.Гейдельберг — вымершая и выжженная солнцем стетшая
колония. Вокруг, в пыльном поле, где шумит и сегодня горя¬
чий степной ветер, спят вместе до Страшного Суда белые и
1фасные бойцы. И над всеми ними ходит, качается, блистая
на солнце, трава забвения, серый ковыль...КУРСАНТЫКрым. Июнь 1920 года. Бои. Мы в таком непрерывном
боевом напряжении, когда начинаешь чувствовать, что надо
передохнуть, выспаться, выйти из огня в тишину, в покой,
как бы напиться свежей холодной воды.Пыль атак. Пушечный гром. Отдыха нет. После Гейдель¬
берга мы наступали степью, в отблескивающем ковыле, обда¬
ваемые суховеем, загоревшие, с посветлевишми от усталости
глазами. Все переходы, как перекаты одного огромного боя.Идем тремя колоннами: кавалерийская бригада и 3-й полк159
на село Жеребец, западнее Орехова, 1-й и 2-й Дроздовские
полки на Орехов, а на село Большую Камышеваху, за Орехо¬
вом, двигалась, блистая в пыли, кавалерия генерала Барбови-
ча. Орехов — ось нашего движения.За несколько дней до того разведка прислала сводку, что у
станций Пологи и Волноваха высаживается бригада красных
курсантов. Курсанты, если это были они, привалили на южный
фронт, одурманенные удачами, безнаказанностью, легкостью
расправ над восставшими обывателями и крестьянами. Среди
них, как мы знали, была революционная учащаяся молодежь;
были даже некоторые юнкера и кадеты, сбитые с толку всеоб¬
щим развалом и нашедшие в красных военных школах види¬
мость знакомого быта. Но много было и наглой городской чер¬
ни, которую до революции называли хулиганами.Это было смешение революционных подпольщиков с го¬
родским отребьем, армейскими неудачниками и переметами.
Все были, конечно, коммунистами. Это была ядовитая вы¬
жимка России, разбитой войной, разнузданной и разъеден¬
ной революцией. Это была страшная сила.Мы не очень-то верили донесениям разведки, не верили и
в красных курсантов. От села Сладкая Балка после удачного
удара по большевикам мы двинулись на Орехов. Новое со¬
противление. На плечах противника мы ворвались в город.
Курсантов нигде и помину. 1-й Дроздовский полк занял Оре¬
хов, выставил сторожевые охранения. 2-й полк стал в город¬
ском предместье, в селе Преображенке.Вечером в штабе полка меня вызвал начальник службы
связи капитан Сосновый:—	Ваше превосходительство, удалось включиться в линию
телефона красных. Слышен разговор их комбригов.—	Вы не ошибаетесь?—	Никак нет. Они. Слышно отчетливо. Кажется, там
красные курсанты...Красные, отступая, довольно часто забывали перерезать
провода, и мы, зная это, всегда включали наши аппараты в
телефонные линии и слушали противника. Большевики не
перерезали проводов и на этот раз. Я взял слуховую трубку.—	Ашю, алло... Комбриг краснокурсантов,— услышал я и
подумал: «Так курсанты действительно здесь»,— а голос про¬
должал: — Почему вы оставили Орехов?—	На нас наступали дроздовцы,— отвечал другой голос,
только что выбитого мной из Орехова командира советской
бригады.— Полк не выдержал атаки. Еще и теперь я привожу
его в порядок.—	Ничего, завтра мы приведем в порядок дроздовскую
сволочь... В шесть утра бригада курсантов начнет наступать
на Орехов южнее железной дороги, с востока, с заданием
атаковать белогвардейцев с тыла. Ты слышишь?160
—	Слышу. С тыла.—	Курсантов будут поддерживать бронепоезда. Твоя бри¬
гада поступает в подчинение мне, в резерв. Слышишь?—	Слышу. В резерв.Далеко за полночь телефонисты все еше записывали пере¬
кличку двух комбригов. Судя по их ночному разговору, они
гордились, что им поручено покончить с белыми «дроздами»,
уверенно ждали встречи: их — отборная бригада, нас в Оре¬
хове — один полк. Они могли переменить ход удара, но удар
готовили несомненно.У нас поднялась затаенная спешка перед неминуемым бо¬
ем: усилены сторожевые охранения, выслана разведка, посла¬
на связь во 2-й полк. В четыре часа утра я приказал 1-му по¬
лку без шума сосредоточиться у вокзала, на восточной окра¬
ине Орехова, откуда обешали ударить курсанты. 3-й батальон
и артиллерия стали на позицию. Для верности прицельного
огня артиллеристы кое-где расставили вехи.Заря, прохладная и свежая, осветила лица: какие все мо¬
лодые, какие суровые. На траве играет роса. Бездонное синее
не^ обещает пре1фасный день. В то утро снова многие из
нас в последний раз смотрели на небо, на солдатский синий
покров над всеми нами.Ровно в шесть мы услышали дружный гул. Далеко забли¬
стали первые цепи противника. Правее них, на железной до¬
роге, закурились дымы пяти-шести бронепоездов. На нас
шли в атаку курсанты и бронепоезда. Курсанты шли превос¬
ходно. Легко, быстро, стройно, с возрастающим гулом.Загремели пушки: бронепоезда красных, распугивая стаи
голубей и воробьев, бьют по еще не проснувшемуся Орехову,
по мо1фым от росы крышам, над которыми бродит румяный
пар. Мы стоим в полном молчании, я огня приказал не от¬
крывать.Серые, выблескивающие цепи курсантов подкатили тыся¬
чи на три шагов и заметно замедляют движение. Они идут
теперь, точно прислушиваются, почему «дрозды» молчат как
могила. Их затревожило молчание, они приостанавливаются.
От цепей покатились вперед дозоры в два-три человека, цепи
очень медленно двигаются за ними, точно ощупывая, куда
идут.Наше гробовое молчание поколебало их великолепный
первый порыв. Медленно, неуверенно, как бы отяжелев, они
плывут к нам. Две тысячи шагов. В бинокль хорошо видны
люди, блистающие штыки.—	Огонь!Наши пушки и все сто пулеметов ударили в лоб. Огненная
жалящая смерть. Огонь разбрасывает их, терзает, но курсанты
катятся вперед, как лавина. Их раздирает фронтовым огнем.До нас шестьсот шагов. 3-й батальон полковника Мель¬161
никова пошел в контратаку. С необыкновенной быстротой
кинулся вперед 3-й. Его контратака отбросила курсантов, уже
растерзанных огнем. Они качнулись, покатились назад.Батальон с пленными так же быстро молча вернулся: мол¬
ния ударила и отлетела. Командир батальона в атаке ранен в
голову. Учащеннее наш пулеметный и пушечный огонь, и ка¬
жется, что слышно в нем ликование нечеловеческих сил, тер¬
зающей смерти.Бронепоезда красных, заметив отступление курсантов, в
отместку открыли ураганный огонь. Они бьют вслепую, куда
ни попадя, разбивают снарядами город. Около меня оскол¬
ком смертельно ранило вахмистра Носова. Ему был поручен
наш полковой значок. Он был простой солдат империи:
сильный, спокойно 1фасивый русский богатырь, настоящий
белый солдат. Между его загорелыми крупными пальцами в
серебряных кольцах затекала полосками iqraBb. Он желал пе¬
рекреститься, очень страдал от раны и уже кончался.—	За правду,— бормотал он,— за правду...Тонко дрожал в предсмертной улыбке его рот. Навсегда
от1фылись в синее небо серые солдатские глаза. Я завел ему
веки.Вернувшиеся конные разъезды донесли, что большевики
отступают на ВСамышеваху: мы отбили курсантов и могли те¬
перь смениться с позиции.После какого-то заземного существования в бою, когда
человек со всех сторон охвачен смертью так, точно в нем од¬
ном таится вся жизнь, 1^кая есть во вселенной, странно сно¬
ва входить в жизнь, чувствовать, что она не только в тебе, но
и во1фуг тебя, что тебя со всех сторон обтекает мирное дыха¬
ние бытия. Странно в первые мгновения менять пропотев¬
шую боевую рубаху, мылиться у рукомойника, закуривать,
наливать чай, причесываться или садиться обедать.Мы отобедали. Уже наступил мирный провинциальный
вечер. Я забрался в ванну, начал с удовольствием полосгать-
ся. И вдруг, как пробуждение, раскаты залпов, строчат пуле¬
меты. На площадь, к дому, занятому моим штабом, сбегается
дежурная часть. Спешно натянув свою сбрую на мокрое тело,
я вышел к полку. Нет, мирное дыхание бытия, мирная жизнь
во1фуг, вечерняя тишина — все обман.Красные курсанты идут по городу. Они очнулись от ут¬
реннего огня. Их второй вал будет яростнее первого. Курсан¬
ты идут в атаку с пением. Они переиначили нашу белогвар¬
дейскую «Смело мы в бой пойдем за Русь святую»:Смело мы в бой пойдем
За власть трудовую
И всех «дроздов» побьем,Сволочь такую...162
Полк сосредоточился у вокзала. Там была обширная ба¬
зарная площадь, огороженная забором. По краю тянулось
здание земской больницы. Проходы в заборе были замотаны
колючей проволокой. 1-й полк стал на базарной площади.
Ко мне подошел командир роты, занимавшей сторожевое ох¬
ранение, и сказал вполголоса:—	Ваше превосходительство, первого взвода, бывшего в
заставе целиком, нет.Исчезновение взвода показалось мне невероятным, тем
более, что полковой врач доложил, что ни одного раненого
из этого взвода через перевязочный пункт не проходило. Не¬
ужели захвачен врасплох, отрезан, погиб до одного человека
целый взвод, сорок человек с двумя пулеметами?Ночь была теплая, безветренная. По небу медленно воло¬
кутся тучи. Ближе пение курсантов. Я обернулся и приказал
тоже петь всем полком. Сделал я это в надежде, что исчез¬
нувший взвод по нашему хору найдет к нам дорогу.Полк пошевелился за мной в потемках, как бы легкое ду¬
новение прошло по нему, и поднялось наше дружное силь¬
ное дыхание:Смелей, дроздовцы удалые,Вперед без страха, с нами Бог...Пели все — командиры и бойцы, от старого деда Манш-
тейна до подростка-пулеметчика. Наша боевая, как мощная
молитва. Доносит пение красных. Теперь это стенания «Ин¬
тернационала»:Вставай, проклятьем заклейменный...Порывы нашего пения обдают мне затылок и щеку, до дро¬
жи. В потемках сходятся революция и Россия, бунт и строй.
Насмерть. Нас, красных и белых бойцов, павших в бою, может
быть, уравняют перед Вечным Судией наша смерть и наши
страдания, но для живых останется навеки заветом беспощад¬
ная борьба, выбор между белым и красным, между бунтом и
строем, между революцией и Россией. Мы за Россию:Вперед без страха, с нами Бог...Передние цепи курсантов выкатились на вокзальную пло¬
щадь. Из темноты доносится:—	Товарищи, вперед, ура...Они бросились в атаку. Тогда я приказал открыть огонь.
Точно засияли чудовищные молнии, озаряя площадь в бес¬
прерывных падениях.Атака отбита. Теснясь кучками, они пытаются удержи¬
ваться на площади. Сносит огнем шевелящиеся островки.
Команда пеших разведчиков послана за отступающими. На¬
чинают приводить пленных.163
Все щегольски одеты, лихо замяты фуражки с iqpacHHMH
звездами. Все в хороших сапогах, с клоками намасленных во¬
лос, выпущенными из-под фуражек. Мы легко узнавали ком¬
мунистов по печати наглой вседозволенности на молодых ли¬
цах. Одни дико озирались, еще не понимая толком, что с ни¬
ми случилось; другае, с посеревшими от страха лицами,
1фупно дрожали.Ночной бой утихал. Меня охватила такая усталость, что
тут же, на площади, среди 1-го батальона, я лег на землю и
мгновенно заснул. Вскоре я проснулся в потемках от невы¬
носимой жары и духоты. Оказывается, когда я спал, накра¬
пывал ночной дождь, и стрелки стали потихоньку прикры¬
вать меня шинелями. Один подойдет и покроет, за ним дру¬
гой заботливо набросит свою. Вскоре на мне оказалась чуть
ли не дюжина шинелей, а гора все росла, и не проснись я от
духоты, стрелки, чего доброго, навалили бы на меня шинели
всего батальона.К исходу ночи курсанты с нестройными криками, видимо,
подбадривая друг друга, двинулись в третью атаку. Мы отбро¬
сили их огнем. Порыв был сбит окончательно. Светало. 1-й
полк двумя колоннами перешел в контратаку. На площади,
куда мы вышли, мы могли убедиться в страшной силе наше¬
го огня. Площадь была вповалку устлана мертвыми курсанта¬
ми. Убитые лежали так тесно и такими трудами, точно их
швыряло друг на друга. Застигнутые огнем, они, по-видимо-
му, сбегались, жались в кучки, и пулеметы сметали всех.Наши цепи шли пустым городом. Обваленные заборы,
крыши, пробитые их и нашими снарядами, низкий дым по¬
жарищ — проклятая гражданская война!У каменистой высохшей речки под городом отступавшие
вдруг обернулись. С отчаянной дерзостью кинулись в штыки.
Встречный удар. Сшиблись в остервенелой схватке. Дрались
прикладами, разбитыми в щепья, камнями, схватывались
врукопашную, катались по каменистому дну реки.Наш штыковой удар был сильнее. Курсантов сбили, по¬
гнали. В наших 1-й и 2-й ротах, ударивших в штыки, переко¬
лото до пятидесяти человек. Курсантов перекололи до двух¬
сот. 1-й полк, осипший от «ура», заметенный пылью, в по¬
рыве преследования вынесся за город в поле.Все остервенели. Наши наступающие волны, настигая
кучки отставших курсантов, мгновенно их уничтожали. Кур¬
санты отступали мимо приречных камышей, куда с вечера
была послана застава, наш исчезнувший взвод.Там стали рваться залпы. Застрочил пулемет. Курсанты
попали под огонь с фланга и с тыла. Из камышей вышла ре¬
дкая цепь стрелков, и мы узнали пропавший взвод. Каким
радостным, свирепым ревом встретил их полк. Со штабом я
подскакал к заставе. Поздоровался со стрелками. Теперь164
только я понял, как всю ночь болело у меня сердце за сорок
пропавших бойцов.Они стояли, увешанные поломанным камышом, измазан¬
ные грязью и глиной, гак негры, в мокрых шинелях, с кото¬
рых стекала вода. Оказывается, курсанты с броневиками ста¬
ли вчера вечером на дороге у гамышей и тем отрезали заста¬
ве отступление. Тогда взвод отошел в болото, в самую глуби¬
ну. Люди всю ночь стояли по грудь в воде с двумя пулемета¬
ми на плечах.—	Мы были уверены, что выручите,— говорили стрелки,—
не бросите нас с двумя пулеметами...Я поблагодарил ювод за солдатскую верность России и
нашим знаменам.Разъезды донесли, что курсанты отступают по всему
фронту. Два батальона на подводах были посланы их пресле¬
довать. Конные лавы генерала Барбовича показались из Ка-
мышевахи. Наша кавалерия напала там на бригаду, за день
до того разбитую нами под Ореховом. Теперь Барбович раз¬
метал ее окончательно.Так окончилась встреча дроздовцев с курсантами. Четы¬
рехтысячная бригада оставила на поле сражения до тысячи
человек. У нас в 1-м полку убито и переранено более двухсот.Из земской больницы, на вокзальной площади, ко мне
пришел унтер-офицер, раненный в грудь штыком.—	В больнице большевики... Под койками винтовки...
Сговариваются ночью переколоть наших и бежать.Мне показалось, что унтер-офицер со штыковой раной
помешался. Мы пошли с ним в больницу. Раненые встретили
нас возмущенными рассказами; их не перевязывали, они бы¬
ли брошены. Зато они обнаружили палату, где лежало чело¬
век тридцать курсантов в больничных халатах. Курсантов, не
успевших пробиться к своим, собирал в больницу врач, мо¬
лодой еврей. Он же выдал им халаты и уложил на койки.
Курсанты сговаривались ночью переколоть наших и бежать
из больницы. Врач, коммунист, скрылся.Курсантов начали приводить ко мне. Среди них ни одного
раненого.—	Коммунисты?—	Так точно,— отвечали они один за другим с подчеркну¬
тым равнодушием.Все были коммунистами.—	Белых приходилось расстреливать?—	Приходилось.Мои стрелки настаивали, чтобы их всех расстреляли. Кур¬
сантов вывели на двор, их было человек тридцать. Они поня¬
ли, что это конец. Побледнели, прижались друг к другу.Один выступил вперед, взял под козырек, рука слегка дро¬
жит:165
—	Нас вывели на расстрел, ваше превосходительство?
-Да.—	Разрешите нам спеть «Интернационал»?..Я пристально посмотрел в эти серые русские глаза. Кур¬
санту лет двадцать, смелое, худое лицо. Кто он? Кто был его
отец? Как успели так растравить его молодую душу, что Бога,
Россию — все заменил для него этот «Интернационал»? Он
смотрит на меня. Свой, русский, московская курноса, Вань-
ка. или Федька, но гакой зияющий провал — iqpoBH, интерна¬
ционала, пролетариата, советской власти — между нами.—	Пойте,— сказал я.— В последний раз. Отпевайте себя
«Интернационалом».Выступил другой, лицо в веснушках, удалой парнишка,
оскалены ровные белые зубы, щека исцарапана в iqraBb. От¬
дал мне честь;—	Ваше превосходительство, разрешите перед смертью по¬
курить, хотя бы затяжку.—	Курихе. Нам бы не дали, попадись мы вам в руки...Они затягивались торопливыми, глубокими затяжками.Быстро побросали окурки, как-то подтянулись, откуда-то из
их гл^ины поднялся точно один глухой голос, воющий «Ин¬
тернационал». От их предсмертного пения, в один голос, тус¬
клого, у меня мурашки прошли по корням волос.—	С интернационалом воспрянет...«Род людской» потонул в мгновенно грянувшем залпе.После боя под Ореховом бригада красных курсантов была
сведена в один полк. Я узнал также, что курсантами коман¬
довал бывший офицер Около-Кулак. До революции, по сло¬
вам генерала Кутепова, Около-Кулак заворачивал у преобра-
женцев полковыми песельниками.Недели через две, ночью, наш 1-й полк от меннонитской
колонии Молочная подошел к колонии Гохгейм. Мы знали,
что в Гохгейме стоит 1фасная кавалерия, а у нас после Ново¬
российска недоставало лошадей. Если открыть огонь — спуг¬
нем, кавалеристы ускачут. Мы решили захватить их без шу¬
ма. Цепи 1-й и 2-й рот в потемках добрались до заборов. Я
шел с 1-й ротой. В колонии ни звука, ни лая, точно все вы¬
мерло.Осторожно перелезаем через забор. Двор, темный сарай,
за сараем переступают лошади. Там полно оседланных 1^ва-
лерийских коней. Я распорядился; без звука на большевиков.
Их взяли сонными. Так мы прошли дворов шесть, без вы¬
стрела, как глухонемые или привидения, забирая пулеметы,
пленных, лошадей. Но вот выстрел во 2-й роте. Поднялась
суматоха. Красные тавалеристы, правда не все, успели драпа¬
нуть.На нас наскочил броневик. В Гохгейме разгорелся пута¬
ный ночной бой. Красные отбивались с яростью. В 1^ышо-166
BOM сарае, куда забежал один из офицеров, на него бросился
скрывшийся там красный, начал душить; стрелки подняли
душителя на штыки.Первый полк с боем прошел колонию. А за колонией бое¬
вая судьба вновь свела нас с курсантами. Их цепи с батареей
вели атаку на марковцев. В ту ночь 1-й Дроздовский полк
снова тяжело вкатил курсантам, и после той встречи, как я
узнал, они были сведены из полка в отдельный батальон.Большевики откатились на запад. Мы шли по их тылам. У
Трактира, памятного по Крымской кампании 1854 года, мы
увидели в громадной лошине катящиеся цепи красных. Ар¬
тиллерия открыла по ним ураганный огонь. Наша конница
поскакала в атаку. Тысячи полторы красных было взято в
плен. Конница гнала большевиков, не останавливаясь, и
вдруг затопталась в беспорядке на месте. Она наткнулась на
^тальон китайцев.Китайцы встретили нашу кавалерию залпами с колена.
Отчаянные потери. Едва ли не четверть всадников переране¬
на и перебита. Смертельно ранен в живот ротмистр Михай¬
ловский.Быстрая ата*а пеших разведчиков и 1-го батальона опро¬
кинула китайцев. Человек триста захватили в плен. У многих
были на пальцах золотые обручальные кольца с расстрелян¬
ных, в карманах портсигары и часы, тоже с расстрелянных.
Азиатские палачи Чека, с их крысиной вонью, со сбитыми в
черный войлок волосами, с плоскими темными лицами, оже¬
сточили наших. Все триста китайцев были расстреляны.Мы захватили Янчекрак и оттуда поднялись на Васильев-
ку. К Янчекраку подошел красный бронепоезд, обстрелял нас
из пулеметов.На какой-то подводе стали будить в поход одного офице¬
ра. Его расталкивали, а он, румяный от сна, теплый, никак
не просыпался. Он во сне был убит пулей с бронепоезда, и
его начали будить уже после смерти. Только когда подняли
его с подводы, уввдели, что весь бок шинели в темной крови.После Гохгейма курсанты были сведены в отряд. В начале
августа Дроздовская дивизия занимала фронт Фридрихс-
фельд—Пришиб—Михайловка. 1-й Дроздовский полк стоял в
Михайловке. Перед полком показались цепи противника.
Примчавшись в Михайловку на автомобиле, я приказал по¬
лку вместе с танковым отрядом занять боевую позицию на
северной окраине деревни. Один батальон я выслал вперед,
левее, к кирпичному заводу, чтобы атаковать красных, когда
те подойдут ближе, во фланг и в тыл.Красные наступали против 3-го батальона полковника
Бикса. Они вырвались на триста шагов к двум гаубицам на¬
шей 7-й батареи. Наши снаряды рвались в самой их гуще.
Перед Михайловкой версты на три раскинулась целина, ров¬167
ная и гладкая, как паркет. На ней виднелись 1фасныв цепи.
Они шли быстро и стройно. Их легкий шаг показался мне
знакомым.Мы молча подпустили их на полторы тысячи шагов.
Огонь. Цепи заметались, залегли, многих снесло. Среди це¬
пей, верхом на хорошем коне, выблескивающем буланой
шерстью, скакал всадник. Он вырвался вперед, поднял залег¬
ших, они побежали за ним с криками «ура». Его сбило с ко¬
ня нашим огнем.От кирпичного завода в атаку на красных, с фланга и ты¬
ла, бросился бегом наш батальон. Весь полк с танками уда¬
рил с фронта. Мы разметали атакующих. Это были 1фасные
курсанты. Бой под Михайловкой 17 августа 1920 года был их
последней песней.Любопытно, что за всю гражданскую войну нашим артил¬
леристам один только раз довелось видеть открыто стоявшее
орудие красных; это было у села Макеевки в мае 1919 года.
Дроздовская же артиллерия очень часто становилась откры¬
то, несла, конечно, от этого потери, но зато ее огонь, можно
сказать, вел пехоту и весь бой. Так и под Михайловкой крас¬
ная артиллерия, на этой ровной как стол местности, не мог¬
ла найти закрытую позицию, не поддержала атаки курсантов
и успела выпустить всего лишь два-три снаряда.Сбитый нами всадник был командир бригады курсантов
Около-Кулак. Крупный человек с холеными барскими рука¬
ми, прекрасно одетый, в тонком шелковом б^ье, он был
убит разрывом гаубичной бомбы. Разведчик 7-й батареи на¬
шел его визитную карточку: «Отставной штабс-капитан Око-
ло-Кулак».С его гамнастерки был снят орден Красного Знамени, ко¬
торый и теперь хранится в нашем дроздовском архиве.Буланый конь убитого комбрига еше долго носился тогда
по полю без всадника, позвякивая стременами.СЕЧЬПоздним летом и осенью 1920 года Дроздовской дивизии
пришлось обеспечивать широкий участок фронта к востоку
от Днепра. Я стянул всю дивизию в кулак в громадное село
Новогуполовку на железной дороге Александровск—Синель-
никово.Стоянку эту прозвали Запорожской Сечью. Мы выставля¬
ли во все стороны паутину сторожевых охранений, выходили
за них для коротких ударов и снова возврашались в нашу
Сечь. Там мы отдыхали и мирно, весело и сытно жили в лет¬
нюю пору.В самый разгар нашего отдыха от генерала Врангеля к нам168
в Сечь нежданно-негаданно был прислан едва ли не целый
взвод журналистов, иностранных военных корреспондентов.
Среди них были англичане, итальянцы, французы.«Я вас очень прошу,— писал мне по-дружески генерал
Врангель,— показать им бой».А боя, как назло, даже и не предвидится. Мы только что
вернулись в нашу Сечь, после удалого рейда, когда разнесли
красных перед фронтом Дроздовской дивизии. Разъезды ушли
вперед верст на тридцать, нигде о противнике ни слуху ни духу.Но господа журналисты рвутся в бой. Их стали кормить
до отвала, вином хоть залейся, песельники поют, оркестры
гремят. Но противни!^ нет нигде: не выдумывать же для гос¬
под военных корреспондентов по примеру потемкинских де¬
ревень потемкинские баталии.В те дни у меня на левом фланге был в подчинении ата¬
ман противосоветского партизанского отряда. Партизаны
бродили в камышах где-то на левом берету Днепра. Что дела¬
ли эти заднепровские ребята, здоровые, уц)К)мые, крепко за¬
шибавшие горилку, я толком не знаю и теперь. Думаю, впро¬
чем, что ни черта не делали: сидели в камышах в прохладной
тени и дулись по целым дням замасленными каргами в очко.Атаман партизан, кажется, приказчик или конторщик с
большой экономии, левша, усы колечком, был, я думаю, из
полковых писарей. Красных он ненавидел люто, нешадно, и
все его белые партизаны были такими же. Среди них были
yiqpaHHCKHe мужики, ограбленные большевиками, мастеро¬
вые, солоно хлебнувшие товаришей, отбившиеся от рук сол¬
даты, а в общем — суровая вольница.Атаман Левша — назовем его так — разъезжал в поме¬
щичьем экипаже на дутых шинах. Он сидел в коляске подбо-
ченясь. По жилету пущена серебряная цепь от часов, сам
увешан пулеметными лентами, а против него всегда сидел его
гармонист. С венской гармонией в бубенцах и звонках, с
перламутровыми клавишами, разъезжал наш союзничек-ата-
ман по селам.Меня герой днепровских камышей явно боялся. Когда ему
была надобность, он обычно оставлял подальше за селом
свой экипаж на дутых шинах и гармониста, а сам скромно
шел ко мне пеший; в разговоре по-солдатски тянулся во
фронт.Партизанский атаман только приходил за довольствием и
снова исчезал в камышах. Наконец мне это надоело, и при
очередном свидании я сказал ему с ледяной вежливостью:—	Вот что, друг мой, довольно вам ломать дурака. Вы и
ваши ребята жрут до черта и только отнимают у нас пайки.
Больше я вас кормить не буду. Вы все равно ничего не делае¬
те. Потрудитесь, мой друг, сделать что-нибудь, пошевелитесь,
или я начисто спишу вас с довольствия.169
Атаман покрутил ус, обещал что-нибудь сделать и ушел
заметно подавленный. Так и пропал.Журналисты между тем жаждали боя. Как только могли,
мы покуда утоляли их боевую жажду обильными обедами и
ужинами. 1^-то раз во время ужина мне доложили, что
пришел партизанский атаман. «За довольствием,— подумал я
не без злорадства.— Нет, голубчик, ни шиша больше не по¬
лучишь».Атаман вошел героем. Его свирепый ввд поразил коррес¬
пондентов. И было чему поражаться, когда мой Левша пере¬
поясался во всех направлениях, куда только можно и куда
нельзя, холшовыми пулеметными лентами.—	Я привел пленных,— гордо сказал Левша, с притвор¬
ным равнодушием обводя всех глазами.«КакР1х пленных? Врет...» — мелькнуло у меня невольно.—	Ведите их сюда.Вошли еще несколько белых повстанцев, кто с винтовкой,
кто с потертой берданкой, кто с карабином: кряжистые хох¬
лы, загорелые, костистые, буйный черный волос так и прет
из-под рваных папах с заношенными белыми лоскугками.
Мужицкие затылки пропечены солнцем, в бороздах морщин.
Все они тоже увешаны пулеметными лентами, как ходячие
арсеналы, вцц самый суровый.А между повстанцами жмутся трое пленных, в хороших
шинелях, у одного на ремне через плечо бинокль: щ)асный
офицер и два красноармейца. Вид у пленных пролетариев ку¬
да более буржуйский, чем у заднепровских серых орлов.За столом утихли, журналисты во все глаза смотрят на
пленных. Я приказал их обыскать. И тогда у 1фасного офице¬
ра под гимнастеркой нашли запечатанный конверт, а в нем
документ исключительной боевой ценности.Это был приказ по 13-й советской армии. Ее частям, 9-й
кавалерийской дивизии и двум бригадам 23-й стрелковой ди¬
визии, давалось задание покончить с нами в Новогуполовке.
Приказ предписывал двигаться тремя колоннами; точно были
угазаны маршруты, часы движения и отдыха.—	Поздравляю вас, господа,— сказал я, вставая из-за сто¬
ла.— Мы выступаем немедленно.Все поднялись с горячим «ура».Наши камышовые ребята со своим Левшой не даром ели
дроздовский паек: они перехватили драгоценный документ.
Он отдавал нам в руки ключ боя, только надо было опере¬
дить движение красных, следуя навстречу их же маршрутом.Начальник моего штаба туг же за столом написал приказ
о выступлении, а я, чтобы было веселее, приказал взять с со¬
бой полковой оркестр. Мы точно знали маршрут и могли
бить красных по очереди, колонну за колонной.Ночью 3-й полк уже атаковал среднюю колонну. Внезап¬
но
ная атака захватила их врасплох: они спали без сторожевых
охранений, почти без часовых, так как были уверены, что
идут по своим тылам, и что белогвардейцы от них далеко.Мгновенным ударом мы захватили 1фасную бригаду вме¬
сте с комбригом. !1^льшевики не понимали, что творится,
они, что называется, еще не прочухались со сна, как все уже
были пленными. Наши потери — один раненый, наши тро¬
феи — вся iq>acHafl бригада. Пленных погнали в тыл, а мы
потекли вперед. Все было похоже на охоту впотьмах: подсте¬
речь, налететь, захватить, не дать опомниться, поразить вне¬
запностью удара.Через два часа быстрого марша разведчики донесли, что
впереди замечена новая колонна. Я приказал пехоте прыгать
на повозки, а сам рысью повел на колонну кавалерию диви¬
зии. Мы неслись по степи, в сухой траве, еще не тронутой
росой и обдававшей нас пылью. Начинало светать.В бурной быстроте ночного марша я забыл о наших гос-
тях-журналистах. Правда, когда мы выступали после ужина,
я предложил им следовать за нами в удобных экипажах. Но
какие там экипажи: наши гости в один голос стали с лихо¬
стью требовать верховых лошадей. Они рвались в атаку едва
ли не впереди нас, эти бравые газетчики.Им подали заводных, порядком горячих лошадей конвоя.
Только иронический и тонкий Шарль Ривэ, корреспондент
«Тана», отгазался от поэтического верхового коня и выбрал
себе самую обычную прозаическую полковую тачанку.Мы скакали без дороги, нам было не до того, чтобы
справляться, как чувствуют себя в седлах наши штатские по¬
путчики. Полагаю, впрочем, что с непривычки подкидывало
их здорово. Мне говорили, что кое-кто из журналистов про¬
ехался даже под конским брюхом.В колонне большевиков так были уверены, что скачет
своя конница, что не открывали огня. Зато я с полутора ты¬
сяч шагов приказал конному артиллерийскому взводу от-
1фыть беглую пальбу. В колонне красных заметались. Добле¬
стный полковник Кабаров повел в атаку 2-й конный полк.
Большевики под огнем и перед нашими лавами стали быстро
отходить. Тогда я приказал атаковать всей нашей кавалерией.—	Шашки вон!Подскакав к нашему оркестру, я махнул фуражкой и при¬
казал итрать. Блеснули трубы конных трубачей, конница, ко¬
лыхаясь тесно и сильно, с музыкой двинулась в атаку. Ор¬
кестр играл мазурку Венявского. Это было изумительно iq»-
сивое движение: атакующая с музыкой конница, сверкающее
оружие, молодые лица, дружный гул копыт, ржание, выбле-
скивание серебряных труб, и над всем гармонические волны
мазурки.Бег коня, свежий ветер в лицо, музыка, блеск — мы не¬171
слись в атаку с тем чувством, когда забыта смерть, точно нет
ее вовсе, когда человек сильнее смерти.Я вспомнил о журналистах только тогда, когда проскакал
боком на седле тощий англичанин, в очках, с застывшей
улыбкой, оскалившей желтоватые крупные зубы. Тогда я по¬
нял, что журналистам не следовало давать заводных лошадей.Конвойные лошади превосходно знали свои места и по
команде «Шашки вон» понесли господ иностранньк коррес¬
пондентов в атаку. Признаюсь, с некоторым чувством вины
вспоминаю я эту невероятную скачку журналистов. Мне по¬
мнится черноволосый, с оливковым лицом итальянец: он не¬
сся в атаку без стремян, со сползшим седлом, держась за
конскую гриву.Но все храбрые военные корреспонденты орали не хуже
наших ребят; с ошалелой улыбкой орал «ура» англичанин, за¬
жмурившись, орал итальянец. В кепках, в пыльных пиджа¬
ках, с удалью, летели они в атаку с одними своими блокнота¬
ми, карандашами и фотографическими аппаратами на потер¬
тых, видавших виды ремнях. Один корреспондент, малень¬
кий, довольно короткий, полный человек, потный и багро¬
вый, пронесся мимо меня, размахивая шляпой с яростным
криком. Атака увлекала журналистов так же, как и их коней.С музыкой ударили волны атаки, мгновенно опрокинули,
смели красную колонну. Колонна была взята с артиллерией и
обозом. Мы захватили до трех тысяч пленных одним ударом.Еще дышали разгоряченные кони и люди, кони с храпом
грызли мундиггуки, их пропотевшие бока в темных влажных
пятнах. Всадники рукавами гимнастерок, смятыми фуражка¬
ми, утирают лица, что-то радостно и жадно кричат друг дру¬
гу. Над полем, потоптанным атакой, еще носится горячий
трепет боя, боевого состязания со смертью, и над всеми, над
победителями и над побежденными, еще плавно летает и по¬
ет мазурка Венявского.Я шагом пустил коня вдоль толпы пленных. Они тесни¬
лись, как разогретое серое стадо, в прозрачной дымке дыха¬
ния. С тачанки Шарль Ривэ махал шляпой, он удобно катил
в тачанке за атакующей кавалерией, перевязывая по дороге
раненых, наших и {фасных. Теперь он насмешливо крикнул
мне, указывая куда-то вправо:—	Поэзия кончилась, началась проза...Я думал, что он говорит про пленных. Запыленные, весе¬
лые и усталые, мы двинулись с музыкой назад, в Сечь. Надо
сказать, что третья колонна красных, их кавалерия, успела от
нас драпануть. В рядах не умолкал смех. То здесь, то там
поднималось дружное пение. Как оживлены все лица: рус¬
ская юность идет с победой.Я заметил, что невеселы одни журналисты: бледны смер¬
тельно, разболтанно трясутся на конях, и все до одного сидят172
боком на седлах, просушивая на воздухе одну половину си¬
денья. Точно окривели вдруг, морщатся при каждом толчке,
при каждом сильном ударе копыта. Глядя на кучку верховых
журналистов, можно подумать, что мы потерпели страшное
поражение, разбиты наголову и тащимся и трясемся теперь
восвояси, как в воду опущенные.Только у штаба Сечи, в Новогуполовке, выяснилось, в
чем дело. Там мы узнали, что журналисты, оказывается, про¬
сто-напросто поприлипалн к седлам. Они так набили себе в
скачке сиденья, что не могли сойти с коней. Удалых коррес¬
пондентов, непривычных, правда, к конным атакам, при¬
шлось у штаба снимать с седел, как детей, в охапку, в наши
о&>ятия, некоторые при этом даже легонько пристанывали.
Предусмотрительный Шарль Ривэ указывал мне не на плен¬
ных, а на кучку журналистов: после боевой поэзии для них
действительно началась лазаретная проза.Стоит ли говорить, что доктору с ^льдшером пришлось не¬
мало повозиться с корреспондентами, отмачивая им штаны пе¬
рекисью водорода. У всех до одного, кого заводные кони по¬
несли в атаку, сиденья были набиты, можно сказать, до сплош¬
ного бифштекса. Шарль Ривэ, правда, очень добродушно, один
смеялся нац нечаянными «отбивными котлетами».Но к обеду все неприятности были забыты, шумно поли¬
лись разговоры и белое вино, запели песельники, заиграла
музыка. Долго не хотели уезжать из дроздовской Сечи ино¬
странные журналисты...А помнят ли теперь наши гости — англичане, французы,
итальянцы — помнят ли они тогдашние свои восторги, с ка¬
кими описывали в Лондоне, в Париже и в Риме белых рус¬
ских солдат и их блистательную конную атаку с мазуркой Ве-
нявского?23-я СОВЕТС1САЯДо сентября 1920 года Дроздовсгая дивизия стояла в Но¬
вогуполовке. В Александровске, в Северной Таврии, был с
Кубанской кавалерийской дивизией генерал Бабиев.Мы, белогвардейцы, были последними представителями
российской нации, взявшимися за винтовку ради чести и
свободы России, молодым русским отбором, вышедшим из
войны и революции. Русская романтика и вера, русское
вдохновение были в Белой армии. Потому-то так много сре¬
ди нашей молодежи, вчерашних студентов или армейских по¬
ручиков, было сильных, твердых и совершенно бесстрашных
людей, удивительных смельчаков. В Белой армии были на¬
стоящие люди, настоящие души.Последней опорой России была ее героическая молодежь,173
с винтовками и в походных шинелях. У красных — Число,
там серое, валом валящее Всех Давишь, у нас — отдельные
люди, отдельные смельчаки. Число никогда не было за нас.
За нас всегда было качество, единицы, личности, отдельные
герои. В этом была наша сила, но и наша слабость.Большевики как ползли тогда, так ползут и теперь — на
черни, на бессмысленной громаде двуногих. А мы, белые,
против человеческой икры, против ползучего безличного
Числа всегда выставляли живую человеческую грудь, живое
вдохновение, отдельные человеческие личности.Таким героическим представителем Белой армии был и ге¬
нерал Бабиев, сухопарый, черноволосый, с кавалерийскими
ногами немного колесом, с перерубленной правой рукой. В
конных атаках генерал рубился левой. Этот веселый и про¬
стой человек был обаятелен. В нем все привлекало: и голос с
хрипцой, и как он ходил, немного перегнувшись вперед.
Привлекала его нераздумывающая, какая-то ликующая храб¬
рость. Такие, как Бабиев, а как много было их среди бело¬
гвардейцев, сильнее самой смерти. И останутся они сильнее
смерти на вечные русские времена.Привлекала порода Бабиева, проявлявшаяся в нем с голо¬
вы до ног. Он был настоящим кавалеристом, особым сущест¬
вом, которое едва ли не сродни мифическому кентавру. Каза¬
ки особенно чувствовали Бабиева. Вольная Кубань с легким
сердцем прощала ему не то что горячность, но и непохваль¬
ную привычку рукоприкладничать.Я приехал к Бабиеву условиться о боевом рейде на Си-
нельниково. В Александровске трубят трубачи, поют песель¬
ники: генерал Бабиев обедает с тр^ными гласами.За обедом мы уговорились о совместном марше:—	Только давай без опоздания.—	Хорошо...Ночью вся Дроздовская дивизия, которой я в то время ко¬
мандовал, выступила левее железной дороги, а правее, впоть¬
мах, с озябшим ржанием, поцокивая копытами, потянулась
кубанская конница Бабиева.В голове шел 1-й полк, а в голове 1-го полка 2-я рота под
командой маленького поручика Бураковского, почти мальчи¬
ка: худенький, голубоглазый, с ослепительной улыбкой, лег¬
кий, как ветерок, всегда веселый, как зяблик.В темноте наши головные атаковали хутор. Красную кон¬
ницу мгновенно выбили и к рассвету стремительно двину¬
лись в атаку на Синельниково. Наша голова, как щит,— пе¬
редовая 2-я рота с Бураковским в порыве атаки далеко ото¬
рвалась от полка. Она приняла весь удар контратаки против¬
ника. Вот когда можно было видеть отвратительную ползу¬
чую силу Числа. Валами, вал за валом, большевистские цепи,
колыхаясь с невнятным гулом, накатывали на роту.174
За головной ротой шел штаб Дроздовской дивизии. Мой
помощник, генерал Манштейн, скакал рдцом, его конь терся
бок о бок с моим конем. Светилось тонкое лицо Манштейна,
рыжеватые волосы были влажны от росы; я помню, как он
придержал коня, следя за серыми валами большевиков, за¬
топлявшими редкую цепь малиновых фуражек.Наша цепь подалась, точно вогнулась, покатилась назад.—	Отступают! — крикнул Манштейн и вдруг замер, при¬
поднявшись на стременах.Цепь выгнулась назад, точно тетива натянутого лука, и
вдруг кинулась вперед, в колыхаюшиеся волны большевиков.
У тех был перевес раз в двадцать пять. Затопят все. С правого
фланга, без фуражки — русые волосы бил утренний ветер —
шел с наганом маленький Бураковский. Он ослепительно
улыбался под огнем, как в странном очаровании.—	Смотри, смотри...Манштейн сильно схватил меня за руку, побледнел, и та
же улыбка вдохновенного бесстрашия осветила его худое ли¬
цо:—	ВСак они идут! Боже мой, но это прекрасно! Что за ро¬
та?—	Вторая,— обернулся я и дал шпоры коню.Замечательная атака Бураковского, как мгновенный ударогненной стрелы, сбила большевиков. Они откатились. 2-й
конный помчался в атаку. Синельниково взяли, захватили до
двух тысяч пленных.Я сошел с коня у воюала. Зал первого класса с огромны¬
ми окнами. После товаришей, правда, как всюду, мерзость,
разгром, отвратительный мусор и пакость. Обычный след со¬
ветской черни. Числа: все пожрано, изгваздано, бессмыслен¬
но изодрано и точно бы выблевано. На стене я увидел боль¬
шой плакат. На нем в военной форме царского времени, при
генеральских погонах и регалиях, недурно изображен генерал
Николаев. Плакат советский, пропагандный, под ним крухшо
напечатано:«Красный генерал Николаев, расстрелянный под Петер¬
бургом Юденичем за то, что отказался служить у белых и
о^кявил, что служит Советам по убеждению».Может быть, там было понаписано и еше что, но смысл я
передаю точно.Я остановился перед красным генералом Николаевым и
свистнул. Вот так встреча! Николаев был командиром брига¬
ды в той самой 19-й пехотной дивизии, в которой я тянул
лямку штабс-капитаном во время великой войны. Как мне
не знать генерала Николаева, кто его не знал в нашей диви¬
зии!В царские времена это был самый зверь, беспощадный к
солдату, грубый с офицером, подхалим перед начальством.175
Кто знал генерала Николаева, тот помнит его подлую гру¬
бость, низость, жестокость. А теперь, оказывается, он угодил
в советские герои, в красные генералы: шкурный карьеризм
утатал Николаева до большевистского плаката. Юденич рас¬
стрелял его за дело.В Синельникове стали дроздовцы. А куда девался с ка¬
зачьей конницей Бабиев? Бабиев в это время протек с Ку¬
банской дивизией за Синельниково, на восток, и занял стан¬
цию на ветке Мариуполь — Полога. Со станции Бабиев не
выпустил ни одного красного. К аппаратам посадил своих
телеграфистов и немедленно вызвал Пологи, где были боль¬
шевики. Красный комендант в полной уверенности, что тол¬
кует по телефону со своими, наши телеграфисты не скупятся
величать его товарищем.Наконец сам Бабиев, приволакивая ногу, подошел к аппа¬
рату и завел беседу с красным.—	Слушайте, вы, товарищ,— презрительно и весело кри¬
чал в аппарат Бабиев.— Какого черта вы спите? Дроздовцы
уже заняли Синельниково, белогвардейцы наступают на ме¬
ня, вы меня бросили, что ли? Немедленно прислать на по¬
мощь бронепоезда!Через несколько мгновений — в Пологах, вероятно, посо¬
вещались — красный комендант прокричал в аппарат Бабие-
ву;—	Товарищ, вы слухаете? Слухайте, товарищ, мы высыла¬
ем вам бронепоезд.Бабиев поблагодарил и повесил трубку. На него нашел
стих того веселого и дерзкого вдохновения, за которое все
его так любили: в боевой игре Бабиев точно всегда подшучи¬
вал над смертью. Он приказал вкатить в станционное зальце
две пушки. Все было нелепо и необыкновенно весело. Опро¬
кидывая пыльные фальшивые пальмы и потертые кожаные
lq)ecлa, в буфет первого класса вкатили на руках две пушки.
Бабиев пос*феб ногтем под коротко остриженным усом —
кажется, он сам не знал толком, что делать дальше,— прика¬
зал открыть окна на перрон. Все слушали, идет или не идет
красный бронепоезд.И вот, сначала далеко, потом ближе, ближе, застучал, за¬
скрежетал бронепоезд. Он подкатил, от его броневых площадок
на перроне потемнело, он начал замедлять ход под вокзальным
навесом, уже мелькнул у паровоза трепещущий красный фла¬
жок. Тогда Бабиев махнул артиллеристам стеком.И обе пушки открыли пальбу гранатами прямо через пер¬
рон. Паровоз разворотили в одно мгновение, завизжали кус¬
ки железа, рухнул от стрельбы навес вокзала, осыпалась сте¬
на. Бабиев помахивал стеком с той же полуулыбкой, как ма¬
ленький Бураковский или однорукий Манштейн.Бронепоезд, в грохоте и визге разрывов, с пробитыми же¬176
лезными боками, из которых вырывался огонь, попятился,
сотрясаясь, назад, но его накрыла новая очередь гранат. В
отверстие броневой башни, под красным флажком, просуну¬
лась чья-то скорченная рука, машущая белой тряпкой — кус¬
ком полотенца или рубата. Бабиев взял бронепоезд со всей
его матросской командой.После рейда на Синельниково мы вернулись в нашу Сечь,
и 17 сентября утром, в день ангела моей матери, я уехал к
ней на именины в хозяйственную часть 1-го полка. Только
добрался я у матери до именинного пирога с яблоками, как
затрещал телефон: немедленно требуют моего возвращения.Вечером я уже был в штабе корпуса, в Александровске.
Начальник штаба быстро рассказал о боевой обстановке:
большевики двумя колоннами, правее и левее железной доро¬
ги, наступают от Синельникова на Александровск. Командир
корпуса приказал моей дивизии с утра перейти в контрна¬
ступление.—	Разрешите начать ночью?—	Хорошо, Антон Васильевич, начинайте ночью, с Бо¬
гом...В Новогуполовке я оставил один батальон, все лишние
обозы переправил спешно в Александровск и после полуно¬
чи, в самую темень, двинулся с дивизией на восток, потом
1футо повернул на север. На исходе второго часа ночи наш
головной 3-й полк атаковал деревню, занятую красными.
Атака была такой внезапной, без выстрела, что у нас oi^an-
ся всего один раненый. В деревне захватили до тысячи плен¬
ных. Это были человеческие стада, ошалевшие со сна и ни¬
чего не понимающие. От деревни я повернул Дроздовскую
дивизию на запад. Мы действительно летели впотьмах вне¬
запными изломами, как ночная зарница.Конный полк, штаб дивизии и конные разведчики ушли
вперед, подрывная команда 2-го конного полка добралась до
железной дороги и взорвала рельсы. Мы заскочили на степ¬
ной полустанок. Так неожиданно выросли из тьмы наши
всадники, так внезапно был окружен полустанок, что боль-
шевик-комендант с красноармейцами не успел повернуть
ручку телефонного аппарата, чтобы дать знать своим.Конница взорвала путь, а за нами, в тылу, уже отрезан¬
ные взорванным полотном, еще не чуя своей судьбы, два
красных бронепоезда громили Новогуполовку, поддерживая
наступление красных. Зарево канонады освещало потемки.Когда рассвело, я приказал генералу Харжевскому со 2-м
стрелковым полком начать с тыла наступление на бронепоез¬
да, гремевшие под Славгородом. Мы были у них в тылу.Бронепоезда наступают на Новогуполовку, Харжевский
сзади наступает на бронепоезда, а я с дивизией вклиниваюсь
все глубже в красные тылы. В голове идет 1-й полк. Атака177
сменяет атаку. В непрерывном бою, не давая противнику
опомниться, поражая внезапностью, мы гнали его все дальше
на запад, оттесняя к Днепру.Большевики отбивались контратаками. На последних хол¬
мах, когда широко и свинцово блеснул в зарослях утренний
Днепр, головной 1-й батальон 1-го полка не сдержал тяжелой
контратаки противника.Цепи батальона подались назад. На стороне красных пере¬
вес потрясающий; ползут, можно сказать, какой-то кишащей
икрой. Комиссары вовсе не жалели своего пушечного мяса.Командиру отступающего батальона я приказал во что бы
то ни стало повернуть цепи в контратаку. Батальон неуклюже
покачался, бы переминаясь с ноги на ногу. Наша артил¬
лерия открыла беглый огонь. Батальон точно отдышался и с
ярым «ура» повернул обратно.Тогда же повел в атаку свой подоспевший 2-й конный
полк полковник Кабаров. В ту ночь и в то утро 2-й конный
уже раз пять бросался в атаки. Вымотались покрытые пеной
и грязью, с мокрыми боками, храпящие кони; ни1^кими си¬
лами нельзя их понудить к быстрым аллюрам, поднять в га¬
лоп или карьер.Измученный полк двинулся в атаку мелкой рысью. Нео¬
быкновенно грозным было это медленное и плотное конское
движение, злобный храп, ржание, лязг. Конная атака сбила
большевиков. Кабаров взял много сотен пленных, пушки,
пулеметы.Смятые, потоптанные толпы противника кинулись к
Днепру. Это было не только бегство — это был маневр: до¬
браться раньше нас до берега и по берегу пробиться на север.
Вся кавалерия Дроздовской дивизии погналась за ними — во
главе 2-й конный полк, а стрелковые полки, 1-й и 3-й, за¬
мешкались, отстали от конницы, задержанные приднепров¬
скими лощинами и оврагами.Мы выскочили на последние высоты. Поднявшись на
стременах, я уввдел всю приднепровскую равнину, отромный
смутно-светлый амфитеатр, в поволоке утреннего тумана, в
реющем солнечном блеске. Вся равнина кишела и шевели¬
лась живьем, ходила ходуном, точно на ней трясся серый
студень. Она была забита отступающими, обозами, артилле¬
рией. Мы нагнали их полчища.Я снял фуражку и мгновение вдыхал свежий воздух с
Днепра, потом повернулся в седле и пригазал взводу конной
артиллерии открыть по отступающим огонь. Полковник Ка¬
баров был бледен от усталости, забрызган глиной, как и все
его всадники, и конь под ним был мокрый, потемневший, в
хлопьях мыла, как во всем доблестном 2-м конном полку. Но
я приказал полковнику Кабарову атаковать снова. Это была
его седьмая атака.178
Есть необыкновенно трогательное, женственное, в уста¬
лом коне, и вместе с тем что-то беспомощно щенячье. Жалко
было смотреть на тонкие жилистые ноги коней, изодранные
в кровь, или на то, как измотанные вконец жеребцы с пот¬
ными блестящими задами пятились, оседая без сил. Всадни¬
ки, точно окостеневшие, в брызгах грязи и глины, понукали
их к бегу.Второй конный двинулся в седьмую атаку, с ним команды
конных разведчиков всех трех стрелковых полков. Дон Кихот
на его костлявой кляче, вероятно, куда бодрее скакал на вет¬
ряные мельницы, чем наш 2-й конный. Я думаю, что такой
сбитой рысцой, почти шагом, не ходила в атаку ни одна ка¬
валерия в мире. Я думаю также, что ни одна конница никог¬
да не бросалась в атаку семь раз в течение нескольких часов.
Наше счастье, что мы спускались с горы: склон ускорял дви¬
жение, хотя многие кони попросту ползли вниз по песку
прямо на брюхе.Чем круче склон, тем конная атака пошла веселее. Беглая
пальба и конница, спускающаяся с холмов, смешали все в
долине. Большевики повалили за Днепр. Что только там де¬
лалось! Они обезумели, увидя нас на холмах. С тачанками
они бросались в воду, топили пушки, дрались между собой,
кидались вплавь во всей амуниции. Тонули кони и люди. Мы
крыли бегущих огнем. Смели их за Днепр.Часа в три я приказал Дроздовской дивизии встать на от¬
дых в приднепровском селе. За ту ночь и утро мы шестьдесят
верст гнали противника в неугасающих боях. На отдыхе ко
мне прискакал ординарец с донесением от Харжевского; два
бронепоезда красных, отрезанные нами, взяты атакой 2-го
стрелкового полка.Два бронепоезда, до четырех тысяч пленных, броневики,
десятки пулеметов, десять пушек — теплая сентябрьская ночь
обернулась для 23-й советской дивизии полным разгромом. А
у нас — странно сказать — всего один убитый и двадцать
семь раненых.Теперь я могу признаться, что впервые за мою боевую
жизнь я соврал в реляции. На вранье меня подбил мой опе¬
ративный адъютант.—	Ваше превосходительство,— убеждал он,— если мы не
увеличим число потерь, в штабе создастся впечатление, что
не успели мы пробиться, как все подняли руки вверх и стали
повально сдаваться...Я подумал, подумал и в донесении в штаб корпуса о тро¬
феях и потерях увеличил наши потери с одного на... сто.19 сентября мое донесение о разгроме 23-й советской ди¬
визии пришло в Севастополь. Там в это время было праздно¬
вание, спектакль и сбор на раненых и больных дроздовцев.
Наша победа очень помогла сбору.179
До конца сентября мы спокойно стояли в Новогуполовке.
В первые дни октября большевики крупными силами начали
наступать на Орехов. Красной конницей Орехов был взят. Я
получил пригаз выступить навстречу большевикам. Этот ноч¬
ной марш был, можно сказать, лебединой песнью нашей Се¬
чи.Дроздовская дивизия глубокой ночью двинулась на север,
потом повернула на восток и ударила по тылам красных. В
голове шла команда пеших разведчиков 1-го полка капитана
Ковалева. Разъезды донесли, что впереди внцна деревня. Ко¬
манда разведчиков пошла туда, а я приказал дивизии остано¬
виться, чтобы подтянуть, напружить для удара батальоны.Не более чем через полчаса дивизия подтянулась. Мы ос¬
торожно подходили впотьмах к деревне. Там была тишина,
изредка лаяли собаки; ночь черная, глухая. На половине до¬
роги меня встретили разведчики. Шепотом они доложили,
что деревня полна неприятеля, но что команда уже в деревне,
куда вошла незамеченной.У нас все смолкло. Мы решили захватить противника
врасплох. Ни звука, ни кашля; папиросы погашены; кони,
чуя нашу напряженную немоту, едва ступают; амуниция за-
глушенно едва погремывает.Капитан Ковалев, всегда спокойный,— он был убит вско¬
ре после этого ночного дела — приказал разведчикам без вы¬
стрела пробираться в деревню. Я тоже приюзал соблюдать
полную тишину. Дроздовская дивизия точно замерла на по¬
левой дороге, затаила дыхание. В потемках застывшие в не¬
моте наготове всадники, кони, орудия, пехота с ружьями к
ноге — как трозные глухонемые видения. Мы ждали, удастся
ли разведчикам их налет или придется открыть ночной бой.Налет удался. Минут через пятнадцать разведчики стали
приводить пленных, еще разогретых сном, в неряшливо сби¬
том белье, бессмысленно озираюхцихся. Разведчики без вы¬
стрела прокрались через всю деревню от околицы до околи¬
цы. Кто пробовал хвататься за винтовку, на тех молча броса¬
лись в штыки. Мы захватили семьсот пленных, батарею. У
нас ни одного раненого. Еще верст сорок били мы в ту ночь
по тылам красных, сметая их мелкие части.На октябрьском рассвете командир нашей бригады гене¬
рал Субботин и я, все еще не слезая с седел, стали закусы¬
вать у повозки полкового собрания. Из-за насыпи железной
дороги большевики открыли огонь. Генерал Субботин был
ранен в живот первой же пулей. Я хорошо помню, как, падая
с коня, он быстро-быстро крестился.Артиллерия и атака 2-го конного заставили красных от¬
ступить. Так два дроздовских рейда и ночные марши по ты¬
лам разгромили 23-ю советскую дивизию.И было это в октябре, накануне нашего последнего отхода180
из Крыма. Эти бои, как и последний бой на Перекопе, под¬
тверждают, что до самого конца, уже истекая кровью, истер¬
занные, задавленные страшной грудой Числа, советского
Всех Давишь, мы, белогвардейцы, ни на одно мгновение не
теряли ни своей молниеносной упругости, ни своего героиче¬
ского вдохновения.ПЕРЕБЕЖЧИКИДроздовская дивизия встала на отдых в селе Воскресенке.
На сторожевое охранение на участке 1-го полка к вечеру пе¬
ребежал красноармеец с винтовкой и во всей амуниции.О перебежчике мне передали из сторожевого охранения по
полевому телефону. Я приказал привести его ко мне в штаб
дивизии. Вскоре часовые ввели молодого человека лет двад¬
цати, в долгополой шинели кавалерийского образца, с помя¬
той фуражкой в руках, с сорванной красной звездой, от ко¬
торой осталась темная метина.Перебежчик был очень светловолос, с прозрачными, каки¬
ми-то пустыми глазами, лицо бледное и тревожное. Его оп¬
рятность, вся его складка и то, как ладно пригнана на нем
кавалерийская шинель, выдавали в нем не простого красно¬
армейца.—	Кто ты такой, фамилия? — сказал я, когда он отчетли¬
во, по-юнкерски, отпечатал шаг к столу.—	Головин, кадет второго Московского корпуса.Молодой человек смело и пристально смотрел на меняпрозрачными глазами.В тот день у меня коротал время командир 1-го артилле¬
рийского дивизиона полковник Протасович. До привода пе¬
ребежчика мы мирно рассматривали с ним старые журналы,
найденные в доме, несколько разрозненных номеров «Нивы»
благословенных довоенных времен — с каким трогательным
чувством находили мы на войне эту старушку «Ниву», осо¬
бенно рождественские и пасхальные номера, дышавшие до¬
машним миром,— и целую груду «Огонька» в выцветших си¬
неватых обложках, с размашистыми карикатурами Животов-
ского и фотографиями заседаний Государственной думы.Протасович вполголоса попросил у меня разрешения до¬
прашивать перебежавшего кадета.—	Кто у вас был директором? — спросил Протасович.Перебежчик ответил точно, потом повернулся ко мне исказал со слегка покровительственной улыбкой — чего, де-
С1ать, допрашивать?—	Да, ваше превосходительство, ведь мы с вами сколько
вместе стояли.—	Как так?181
—	Да я же белый... Служил в Белой армии, в Черномор¬
ском конном полку. Заболел тифом, в новороссийскую эва¬
куацию был оставлен, брошен в станице Кубанской. Вот и
попал к красным... Теперь словчился перебежать к своим.
Ваше превосходительство, разрешите зачислить меня в ко¬
манду пеших разведчиков первого полка.—	Почему первого?—	Я всегда мечтал...В его ответах не было ни звука, ни тени, которые могли
бы вселить подозрение. Черноморский конный полк, дейст¬
вительно, очень часто плечо к плечу сражался рядом с дроз-
довцами, я хорошо знал у черноморцев многих офицеров.
Может быть, потому, что такая обычная для белой молодежи
биотрафия была пересказана как-то слишком торопливо,
что-то невнятное показалось мне в ней, неживое, а, главное,
потому, может быть, что гакое-то неприятное, глухое чувство
вызывали во мне эти прозрачные, немигающие, со странным
превосходством смотрящие в упор глаза, но я стал допраыш-
вать кадета дальше.—	Где же черноморцы с нами стояли?Перебежчик снова улыбнулся — и чего спрашивать такой
вздор?—	Ваше превосходительство, да помните Азов...—	Ну, помню, а еще?—	А на хуторах... Вы к нам несколько раз приезжали.Он вспомнил полковой обед, на котором присутствовал,
назвал имена офицеров. Я пристально посмотрел на него: со¬
мнений нет — это наша белая баклажка, кадетенок, попав¬
ший к 1фасным и перебежавший к своим, но почему же не
проходит невнятное недоверие к его складному, излишне
складному, в чем-то мертвому рассказу и к его бледному, без
щювинки, лицу, полному скрытой тревоги? «Пустяки»,— по¬
думал я и протянул ему портсигар;—	Хотите курить?—	Покорнейше благодарю, ваше превосходительство.Худая цепкая рука с хорошо выхоленными ногтями поры¬
лась, чуть дрожа, в портсигаре. И эти несолдатские ногги то¬
же показались мне неприятными.—	А вы какой Головин? — спросил Протасович.Тощая рука на мгновение как-то неверно шевельнулась,
потом вытащила папиросу. Перебежчик оправил ворот шине¬
ли и, гладя на Протасовича с покровительственной и само¬
уверенной улыбкой, ответил:—	Мой отец был председателем второй Государственной
думы.Протасович сильно сжал мне под столом колено. Какое
странное совпадение: за несколько минут до привода пере¬
бежчика, рассматривая «Огонек», мы задержались на снимке182
президиума Государственной думы и, особенно, на большом
портрете ее председателя Головина. Полковник Протасович
хорошо знал Головина и вспоминал над «Огоньком» свои с
ним встречи.—	ВСакое совпадение,— усмехнулся Протасович, отмахивая
от лица табачный дым.Перебежчик быстро взглянул на него, не понимая значе¬
ния слов, потом вытянулся передо мной — ко мне он чувст¬
вовал больше приязни, чем к полковнику.—	Разрешите закурить?—	Курите.Он стал раскуривать папиросу, глубоко втягивая щеки.
Был освещен его острый подбородок, лоб и прозрачные глаза
в тени. «Какие неприятные глаза,— подумал я,— и будто я их
где-то видел».—	Так вы, Головин, сын председателя второй Думы? —
повторил Протасович как бы рассеянно и небрежно.—	Так точно.Перебежчик глубоко затянулся папиросой.—	Вы, конечно, помните, какую прическу носил ваш
отец.—	Прическу?Перебежчик темно, тревожно взглянул на полковника, но
тут же улыбнулся с видом презрительного превосходства:—	Но почему же прическу? Я хорошо не помню.—	Ну как же так не помнить прическу своего отца,
вспомните хорошенько.—	Английский пробор,— сказал перебежчик.—	Так. А усы?—	Коротко подстриженные, по-английски.—	Так.Наступило молчание. Полковник Протасович потянул к се¬
бе груду «Огонька», перекинул несколько листов и молча пока¬
зал мне портрет председателя второй Думы. Как известно, поч¬
тенный председатель был лысым, что называется, наголо — ни
одного волоска, блистательный биллиардный шар, усы же но¬
сил густые и пышные, не по-английски, а по-вильгельмовски.—	Ты что же, сукин сын, врешь! — крикнул я на перебеж¬
чика.Тот выронил папиросу.—	Говори, почему к нам перебежал. Кто ты такой?—	Я же сказал, что Головин; служил в Черноморском по¬
лку, белый, перешел к своим...Он дерзко смотрел на меня, и я понял, кого напоминают
эти пустые прозрачные глаза, эта трупная бледность, наглая
усмешка превосходства. «Чекист»,— мелькнуло у меня.—	Молчать, сукин сын, чекист! — крикнул я.— Довольно
вертеть волынку, подойди сюда, смотри.183
я показал ему «Огонек» с портретом Головина.—	Где английский пробор, где подстриженные усы... От-
1фывайся, кто ты такой. Не скажешь — запорю до смерти.—	Я Головин, сказано Головин...—	Если не хотите испыгать худшего,— сказал я спокой¬
но,— бросьте валять дурака и говорите дело. Кто вы такой?—	Разведчик штаба тринадцатой советской армии,— тихо
отвечал перебежчик.—	Зачем пожаловали к нам?—	Получил задание перебежать на фронте Дроздовской
дивизии и постараться попасть в команду пеших разведчиков
первого полка.—	Почему?—	Наша разведка считает команду пеших разведчиков од¬
ной из самых верных и надежных частей вашего первого по¬
лка.—	Ну так что же?Он замялся, умолк.—	Не дурите,— сказал я.— Теперь вы все равно раскрыты.
Или рассказывайте сами, или все придется из вас выколачи¬
вать.—	Команда пеших разведчиков взята нашей разведкой на
особый учет. При ее посредстве решено разложить ваш пер¬
вый полк.—	Каким образом?—	У вас есть наши агенты.—	Кто?Молчание, и потом тихо, почти шепотом:—	В офицерской роте первого полка поручик Селезнев,
потом в ротах третьего и второго батальонов несколько на¬
ших агентов. Имен не знаю, но в лицо узнаю, и есть услов¬
ные знаки, пароль.Я вызвал в штаб командиров рот 2-го и 3-го батальонов,
просил их взять с собой перебежчика и пустить его в роты
под видом нашего нового солдата.Перебежчик вскоре же подошел к одному из стрелков,
сказал что-то вполголоса, попросил табаку. Содцат удивлен¬
но взглянул на него, покраснел, что-то быстро ответил. Офи¬
церы незаметно наблюдали. Перебежчик правой ногой про¬
вел на песке полукруг, таким же движением ответил и солдат.
Солдата арестовали. Он принес полную повинную и тоже
оказался агентом штаба 13-й армии.Арестовали по их указаниям и другого агента, но поручик
Селезнев, точно чуя, что всю тройку раскроют, заранее вы¬
брался из полка, выхлопотал освобождение от строевой
службы и отправился в тыл. Я немедленно послал вдогонку
за ним в Севастополь трех офицеров, написал о нем в штаб
корпуса, а также полковнику Колтышеву, который лечился184
тогда в Севастополе от ран. Посланным только удалось уз¬
нать, что Селезнев сначала служил в нашей контрразведке в
Керчи, позже в Феодосии, потом скрылся.Уже после Галлиполи один из наших офицеров встретил
Селезнева в дроздовской форме на улице в Софии. Оказыва¬
ется, Селезнев, как ни в чем не бывало служил в нашей
контрразведке при генерале Ронжине: я немедленно сообщил
о Селезневе в штаб, но он успел скрыться. Снова выплыл он
уже в Германии, где его арестовали за подцелку паспорта, и
наконец в Париже, когда после похишения генерала Кутепо-
ва он пытался получить 500000 франков за указание похити¬
телей.Трое советских агентов были тогда преданы военно-поле-
вому суду, от которого не отвертелся бы, конечно, и Селез¬
нев. Всех троих приговорили к расстрелу. Тот, кого мы про¬
звали Сыном Головина, не вызвал во мне жалости, хотя и
прошрал свою игру со смертью как-то очень уж жалко и ни¬
чтожно, зарвавшись на шатком вранье.В том, что он принял на себя чужое имя, уворовал чужую
жизнь — мальчишескую белую жизнь, которую он так склад¬
но рассгазывал, было нечто зловещее, отталкивающее. Все
так и огазалось, как рассказывал советский агент: был в Чер¬
номорском полку кадетик Головин, воспитанник 2-го Мос¬
ковского корпуса, был Головин оставлен в тифозной горяч¬
ке, во вшах в нетопленой хате; красные захватили его, и был
запытан насмерть Головин, и чекисты вымучили от него все,
что им было надо. И вот пришел к нам некто с мертвым ли¬
цом без кровинки, с прозрачными пустыми глазами, чекист,
принявший на себя судьбу мертвеца, и чекиста расстреляли
б^ пощады.Дело о Сыне Головина оборвало сеть советской агентуры
в Дроздовской дивизии. Наш фронт в Крыму не имел устой¬
чивой линии. Дивизия была в подвижных рейдах, уходила,
приходила, снова уходила. Этим и пользовалась советская
разведка: в деревнях, по которым проходила линия подвиж¬
ного фронта, большевики оставляли тайные явочные ячейки,
куда их агенты передавали сведения о дроздовцах для штаба
13-й советской армии и где получали задания.Мне хорошо помнится еще один перебежчик. Случилось
это задолго до Крыма, после нашего отступления, когда мы
стали зимой 1919 года под самым Азовом в селе Петрогоров-
ке. Темная, суровая зима. Всегда стужа, злой ветер с Дона.
Мы стояли в селе, на холмах, над долиной Дона, над ровной
низиной в сугробах, над которыми стенала метель. За равни¬
ной тянулись темные, потрескивающие на морозе заросли
придонских камышей.Чтобы отдых наших бойцов был вернее, я выставлял два
ряда сторожевых охранений: походные заставы с часовыми и185
подчасками занимали 1файние хаты села, а полурота коман¬
ды пеших разведчиков, разбитая на дозоры, уходила ночью в
камыши к Дону.В каждый дозор назначалось трое-четверо солдат, с ними
офицер из офицерской роты. Вечером, в темноте, все дозоры
собирались к штабу, я выходил к ним, здоровался и всегда
сам объяснял им задачу ночного охранения.Надо сказать, что заросли камышей шли вдоль Дона дву¬
мя полосами: одна узкая, в полверсты шириной, за ней обле¬
деневшая голая поляна в сугробах, а после этой поляны мер¬
злые, черные камыши вплотную подходили к берегу Дона. На
поляну между двух зарослей я непременно посылал дозор, и
этот пост на 01фаине поляны уже знал каждый наш развед¬
чик.В ночь на 10 января полурота команды пеших разведчи¬
ков, крепко хрустя по снегу, подоыша к ыггабу. Я назначил
по числу дозоров двенадцать офицеров из офицерской роты,
дал задания, и полурота двинулась в студеную темноту.На рассвете дозоры вернулись в обмерзших шинелях, по¬
седевшие от инея, и начальник команды разведчиков доло¬
жил мне, что один дозор из трех солдат с офицером из ноч¬
ного охранения не вернулся.Среди солдат в этом дозоре был унтер-офицер Макаров.
Мы ему доверяли вполне, и все уважали и очень любили это¬
го твердого, ладного, широкогрудого солдата великой войны.
Макаров, с его голубыми глазами, с его солдатскими сереб¬
ряными кольцами на крупных пальцах, можно сказать, ды¬
шал силой, покоем и добродушием. Он был из крепкой кре¬
стьянской семьи, сметенной большевиками, он был наш вер¬
ный дроздовец, честный белый солдат. Начальник команды и
думать не хотел, чтобы Макаров мог перебежать к красным.
Мы решили, что дозор внезапно захвачен в плен, и все же,
тошно и шемяще, шевелилась мысль: «А вдруг...» Это «а
вдруг» значило бы, что Макаров с двумя другими стрелками
приколол в спину нашего офицера и бежал к большевикам.
Все утро я думал о голубоглазом Макарыче и о нашем про¬
павшем дозоре...Из Кулешовки, где стоял 2-й полк, позвонили по телефо¬
ну, что туда на рассвете пришли из камышей два наших раз¬
ведчика, оба раненные, один тяжело в грудь. Я отдал распо¬
ряжение обоих после перевязки доставить в хптаб. Часа через
два двух раненых, обинтованных, прекрасно укрытых шер¬
стяными одеялами и шубами, в широких санях подвезли с
санитаром к штабу полка.Один из разведчиков, раненный в грудь, был унтер-офи-
цер Макаров. Он узнал меня, и его голубые глаза наполни¬
лись слезами. Покуда я шел рядом с санями до лазарета, Ма¬
каров, высвободив руку из-под одеяла, слабо держал в ней186
мою. в околотке, когда я сел у его койки, Макаров, все не
выпуская моей руки, рассказал мне о судьбе дозора.—	1Сак дозор подошел к концу камышей,— рассказывал
Макаров,— к той просеке, где сугробы, офицер приказал нам
пройти эту прогалину, идти, значит, дальше, ко вторым ка¬
мышам, у самого Дона. Я подумал: «Как же так? Поручик,
вШ№о, недослышал пригазания»,— и сказал: «Господин по¬
ручик, мы ходим только до этих камышей, и сегодня я слы¬
шал, что нам дана та же задача, дойти сюда, на прогалину, и
до первого света охранять здесь полк». Тогда поручик огля¬
нулся и говорит тихо, шепотом; «Рассуждать будешь... Ко¬
мандир полка вызвал меня и дал отдельную новую задачу,
перейти поляну и камыши за поляной, дойти до самого бере¬
га Дона и узнать, занят ли большевиками хутор на нашем бе¬
регу, против станицы Елизаветинской. Идем, не рассуж¬
дай*.— «Виноват, господин поручик».И двинулись мы за ним; прошли поляну, подошли к камы¬
шам, уже видны темные хаты у самого Дона, а я все думаю, как
же так полковник Туркул мне ни слова не сказал о новом зада¬
нии? Все не верится поручику. Ночь ясная, лунная. Вдруг по¬
ручик обернулся, в руке наган; «Срывайте погоны, все идем к
красным...» Мы, трое стрелков, прямо сказать, оторопели, и
рукой не пошевельнуть. Вот куда он нас за собой привел, а мы
ему верили, как дети. Я сказал: «Господин поручик, если хоти¬
те идти к красным, идите, а мы, стрелки, тут ни при чем, с ка¬
кой стати мы к красным пойдем?»Я говорю, а поручик наводит на меня наган, дуло блещет.
Стою под дулом своего офицера, и так горько мне стало. «Не
пойду я к красным; моего батьку убили, братанов, Россию
как попсовали, я весь поход верно пробивался с Дроздовским
полком, не хочу уходить от своих». Поручик поднял наган и
вдруг как жахнет в меня — в грудь ударило. Он, 1Саин, Иуда
Исгариот, выстрелил. Я кинулся вбок, кровь на руки удари¬
ла, я ползком в камыши. Поручик выпускает зарад за заря¬
дом. Оглянулся, а за мной наш стрелок, Ванюшка — он
нынче со мной тоже на койку залег,— пробирается в камы¬
ши, зажимает рукой плечо: «Тварь, сукин сын, меня в плечо
пулей саданул».—	А где третий стрелок?—	Поручик его выстрелом сбил. Пропал он. Тогда я при¬
шел в себя и, как ни рвало хрудь, залег и по ВСаину из вин¬
товки хватил. И Ванюшка со мной хватил. Но тут из хат, где
были 1фасные, что-то закричали, стали бить по нас залпами.
Тогда мы с Ванюшкой в камыши, в камыши — и давай ходу.
Кровь заскорузла. ВСамыш, проклятый, сухой, трещит. Про¬
дираемся. Да с бегу оба то в сухробину, то в ямищу угодим, в
трясину проклятую, а там незамерзшая грязь...Так, или вроде того, рассказывал Макаров. На хмуром187
рассвете, проплутав в камышах верст пятнадцать, оба развед¬
чика пробились в Кулешовку. Выходцы из камышей, в крови
и во льду, потемневшие от стужи, наткнулись наконец на
сторожевую цепь 2-го полка.В утешение унтер-офицеру Макарову и его стрелку Ва¬
нюшке могу сказать, что тот Каин в офицерских погонах не
был дроздовским офицером. Он только что перевелся к нам в
Мокром Чалтыре, где были влиты в наш полк остатки 9-й
дивизии. Этот чужой для нас человек был одним из тех лю¬
дей, какие попадались и в Белой армии, из тех, кто при пер¬
вой же неудаче терял веру во все, дрожал в постоянном тай¬
ном страхе перед большевиками, запуганный пытками и му¬
чительством их террора. Это был шкурник, смятенный веч¬
ным страхом, с холодной тьмой в душе, потерявший веру и
совесть до того, что готов был предать слепо верящих ему
простых солдат, только бы выудить у большевиков право
жить, хотя бы и подло.Через несколько дней большевики с аэроплана разбросали
над Петрогоровкой воззвание на противной, точно пожеван¬
ной папиросной бумаге. Этот предатель звал переходить к
красным и еще подписался: «Дроздовец». Наши стрелки были
так оскорблены за Макарова, что, попадись им этот «дроздо¬
вец», они подняли бы его на штыки.Каждый наш солдат, каждый стрелок, хотя бы из вчераш¬
них пленных или из матросов, каждый, в ком дышала верная
и смелая человеческая душа, вскоре же, можно сказать, пре¬
ображался, чувствуя нашу боевую силу, вдохновленную верой
в Россию, нашу человеческую правду. Они гордились быть
дроздовцами. Они с честью носили в огне наши малиновые
погоны, тысячи тысяч их увенчаны венцом страдания в на¬
ших белых рядах, и все, кто мог, ушли с нами в изгнание.У нас за все шестьсот пятьдесят боев не было перебежчи¬
ков и сдач скопом до самого конца. За все время моего ко¬
мандования Дроздовской дивизией только у одного офицера
я сорвал погоны и приказал расстрелять двоих, обвиненных в
мародерстве.Макарыч и стрелок Ванюшка оправились от ран. Мы дол¬
го вспоминали это каиново дело. Но тяжелее, но горше всего
вспоминаю о третьем перебежчике. Это было в Таврии после
нашего отхода на Васильевку. Мы заняли большое имение
Попова, с обширным, слегка обветшалым домом, вернее
дворцом. Имение это уже раз двенадцать переходило из рук в
руки. Когда наш 1-й батальон встал на позицию под Василь-
евкой, было замечено несколько случаев перехода к красным
наших солдат из недавних пленных.Перебежчики были из 4-й роты, из славной бывшей роты
картавого капитана Иванова. В 4-й никогда раньше не было
перебежчиков. Я вызвал командира 1-го батальона Петерса и188
командира 4-й роты капитана Барабаша. Барабаш принял ро¬
ту после капитана Иванова, у которого был старшим офице¬
ром. В боях Дроздовского полка Барабаш был ранен четыре
раза. Это был блестящий, отчетливый офицер, скупой на
слова, горячий до бешенства. Он был страстный и сильный
человек, храбрец. Капитан Иванов очень любил Барабаша и
ценил его как офицера.Школа Иванова сказывалась у Барабаша во всем: он был
превосходен в огне, заботлив в ротном хозяйстве. Барабаш
был из татар. В его поджаром теле, в мягкой походке было
что-то кошачье, или, если хотите, в этом невысоком, гибком
человеке была красивая сила тигра. И его лицо, скуластое,
загорелое, с широкими ноздрями, тоже, если хотите, напоми¬
нало голову тигра.—	Евгений Борисович,— сказал я Петерсу, когда он и Ба¬
рабаш пришли ко мне,— с перебежчиками надо покончить
немедленно. Вы сами знаете, господа, что первый баталь¬
он — самая хрудь полка, его основа, и перебежчиков из пер¬
вого батальона не было никогда. Я прошу вас, Евгений Бо¬
рисович, сделать все. А вам, капитан Барабаш, никогда не
следовало бы забывать, что вы приняли роту от капитана
Иванова. Вы в четвертой роте более года и знаете сами, она
всегда была образцовой. Прошу вас принять все меры и в
первую очередь немедленно отослать всех подозрительных
содцат в запасной батальон.Капитан Барабаш слегка привстал и спокойно сказал:—	Слушаюсь, будет исполнено.Он снова замолчал, стиснув зубы, и по тому, как двига¬
лась кожа на его скулах, я видел, как ему неприятен весь раз¬
говор о перебежчиках из его славной роты. А в ту же ночь, к
рассвету, Петерс разбудил меня телефонным звонком: капи¬
тан Барабаш бесследно исчез; допускают, что перешел к
1фасным.Не скрою, мое сердце от огорчения упало до боли. Для
меня было тяжелым ударом одно сомнение в Барабаше, одно
предположение, что наш дроздовец, храбрец, великолепный
офицер, любимец Иванова, подлинный белый солдат, вер¬
ный всегда и во всем, мог перекинуться к большевикам.Но Барабаш исчез; любопытно, что его вестовой остался,
уходить не пожелал. Он подтвердил, что капитан Барабаш
ушел к Iq)acным. Я немедленно приказал сменить 4-ю роту с
позиции и привести ее в помеищчий дом Попова.От^фыли огромное двусветное зало с обветшалой позоло¬
той на стенах, с потускневшим паркетом. Туда я вызвал пу¬
леметную роту и команду пеших разведчиков. Они вошли с
четким грохотом. А когда ввели 4-ю роту, то были открыты
все белые, с орнаментами двери, и в каждой стояли направ¬
ленные на нее серые пулеметы.189
Приведенные ничего не понимали, глухо волновались, все
побледнели. Я вышел к роте и приказал старым солдатам и
добровольцам выйти из рядов. В зале осталось одно пополне¬
ние, человек сорок стрелков. Переходили к красным только
из пополнения, из пленных красноармейцев.—	Кто из вас в заговоре? — сказал я в глухой тишине,
медленно проходя вдоль выстроенных стрелков.Все замерло. Молчание.—	Среди вас есть коммунисты, отвечайте?Мой голос как-то заглох в тугой тишине. Я остановился,
медленно оглядел солдатские лица — все глаза смотрят на
меня с ужасом. Молчание.—	Лучше выходи сам, кто из вас хочет перебежать.Ни звука, не шелохнутся. У одного стрелка слегка блесну¬
ли желтоватые белки, глаза как будто воровски убегают.—	Выходи сюда, вперед! — скомандовал я стрелку.Бледный, он выступил из строя. Замер передо мной.—	Знаешь, кто еще хочет перебежать?—	Не могу знать.—	Пороть!Стрелка увели.—	А вас, если не выдадите заговорщиков, расстреляю сей¬
час же, каждого второго из пулеметов.Они знали, что мои слова не пустая угроза, что, как я
сказал, так и сделаю. Но все стояли замертво, смирно, с ис-
сера-бледными лицами, и я никогда не забуду почти непри¬
метного глухого волнения, не в движениях — никто не поше¬
велился,— а какой-то внутренней дрожи темных, округлив¬
шихся глаз, обсохших ртов.Должен сказать, что внутренне я страдал, исполняя желез¬
ный долг начальника. Внезапно в тяжкой тишине, когда я
уже думал подать знак пулеметчикам, из строя послышался
быстрый, как в лихорадке, голос:—	Выдавайте, чего тут, выдавайте, всем, что ли, из-за сво¬
лочей погибать.Подойдя к заговорившему стрелку, я сильно ударил его
рукой по плечу.—	Ты! Говори!Стрелок содрогнулся, покачнулся.—	Говори! — крикнул я.Солдат назвал двоих. Те выдали еще пятерых. Так была
вьщана вся коммунистическая семерка во главе с бывшим
красным офицером. Все они под видом простых красноар¬
мейцев переходили к нам с заданием разложить дроздовцев
изнутри. Они были из того пополнения, которое капитан Ба-
рабаш оставил у себя без проверки и чистки. Все семеро бы¬
ли арестованы, преданы военно-полевому суду и повешены.А побег Барабаша, кого я любил, кому верил до самой190
глубины, признаюсь, стал для меня мучительным горем. «Ба-
рабаш — как же так? — Барабаш предал нас, перекинулся к
красным»,— целыми днями думал я, и сердце болело, точно в
нем открылась широкая рана.Через несколько дней в Васильевку пришла на смену нам
34-я дивизия. Потом Васильевку, уже в который раз, захвати¬
ли 1фасные, и нас двинули ее отбивать. Уже в который раз
Васильевку мы отбили. Штаб полка разместился на старых
квартирах, в доме мельничихи.—	У меня есть к вам дело, да не знаю, как и быть,— ска¬
зала она шепотом, озираясь в потемки.—	Какое дело?—	Да вот, письмо. Красные приказали, когда будете здесь,
передать вам тайком.Я с любопытством взял письмо. Со смешанным чувством
горечи и странной жалости узнал я знакомый почерк. Пись¬
мо было от капитана Барабаша. Еще большую жалость — и
жалость презрительную — почувствовал я, когда стал читать
его письмо.Капитан Барабаш писал, что за фронтом, под советами, у
него осталась невеста, что он больше не мог вынести разлуки
с ней. Вместе с тем он уже давно потерял веру в нашу побе¬
ду, в белое дело и в белую Россию, которой никогда не будет.
Он перешел к красным, и красные ничего ему не сделали, а
дали командную должность.Он писал мне, что ему поручено предложить мне перейти
на сторону советов, что он, капитан Барабаш, готов дать лю¬
бые гарантии не только в том, что жизнь моя будет сохране¬
на, но и что я немедленно получу должность не ниже коман¬
дира советского армейского корпуса.«Если Вам угодно будет ответить,— заканчивал письмо Ба¬
рабаш,— то прошу Вас передать Ваше письмо хозяйке этого до¬
ма, так как Васильевка еше будет нами, надо думать, занята».В ту же ночь я устроился за шатким столом и стал писать
ответ.Если бы он был шкурником и потому переполз к большеви¬
кам, нам не о чем с ним было бы говорить. Но он отдал им
сильную, свободную и честную душу. Зачем? Вот этого я не
мог понять. Зачем он, верный дроздовец, променял все буду¬
щее русского народа, свободное, сильное, честное, на рабство
коммунизма? Он-то зачем подцался временному затмению Рос¬
сии советской чернью? Он ведь все это понимал, он хорошо
понимал и знал, несчастный Барабаш, за что мы деремся про¬
тив кошмарной советской тьмы со всеми потемками — чтобы
незапятнанным, чистым защитить для будущего образ России;
ведь он сам четыре раза был с нами ранен в огне.«Неужели Вам не стыдно тех жертв,— писал я ему,— ка¬
кие отдала четвертая рота за наше правое дело? Пусть все ее191
мертвецы, верные солдаты России, напомнят Вам об этом. И
подумайте сами, что сделал бы капитан Иванов, узнав о Ва¬
шей измене, если бы был жив. Капитан Иванов верил Вам
так же, как я, как мы все».Я писал ему еще, что позорны и жалки его ссылки на не¬
весту, оставленную у большевиков. Это не оправдание, когда
почти у всех нас замучены жены, невесты, матери, отцы, сес¬
тры, когда Россия затерзана. Я писал, что не верю в его сча¬
стье с невестой, и каким скотским будет это счастье, когда
он будет знать, что добивают его боевых товарищей, что до¬
бивают Россию, а он добивать помогает.«Не оправдание и то, что Вы не верите в успех белого де¬
ла,— писал я.— В успех не особенно верю и я, но лучше
смерть, чем рабсгая жизнь в советской тьме, чем помощь со¬
ветским палачам».В таком роде писал я это довольно бессвязное письмо —
что другое мог написать белый красным? Писал я с невыно¬
симо тяжелой горечью. Не скрою и теперь, что я любил Ба-
рабаша. И странно сказать, что у меня и сегодня хранится
его подарок: давно, еще в Крыму, остановившиеся его часы с
золотой монограммой.Когда белые оставили Васильевку, письмо, конечно, было
взято, но ответа от Барабаша я не получил. Судьба перебеж¬
чика, командира 4-й роты капитана Барабаша, мне неизвест¬
на. Говорили, что в Крыму он был у красных командиром
пехотного полка. Вряд ли.Вряд ли Барабаш увидел и невесту. Может быть, ее заму¬
чили в Чека, так же как того московского кадета Головина, и
та повешенная нами семерка именем покойницы и страдали¬
цы заманила Барабаша. А может бьггь, я и ошибаюсь. Может
быть, Барабаш нашел свою невесту, но он все равно должен
был быть несчастен; предательство все равно должно было
мучить его неотступно, когда он на самом себе изведал мерт¬
вящее советское рабство.Побег настоящего дроздовца, доблестного офицера, был,
может быть, одним из самых тяжелых ударов для 1-го полка.
Это был удар под сердце, по нашему духу, по нашей незапят¬
нанной белой чистоте и правде, по святыне.ДО НОВОЙ ЗАРИВ октябре 1920 года мы стояли в Воскресенке. 9-я совет¬
ская кавалерийская дивизия пошла у нас по тылам. Летчик,
снизившийся у нас в дивизии, передал донесение, что крас¬
ными уже занят город Орехов, далеко в нашем тылу. Тогда я
повернул Дроздовскую дивизию на Орехов, но красных пре¬
дупредили о нашем марше, и Орехов был ими оставлен.192
Мы стали в Орехове. Там 7 октября был получен приказ ос¬
тавить линию Александровска и отходить на линию Васильев-
ка—Токмак. Тогда же мы узнали о сосредоточении всей Кон¬
ной армии Буденного в Бориславле и Каховке, на Днепре.Из Орехова Дроздовская дивизия отошла в Фридрихфельд,
где стояли запасные батальоны. Перед нами Верхний Рога-
чик занимала Корниловская дивизия, в селе Михайловке бы¬
ли донцы.Первый корпус сосредоточивался для удара по Буденному.
К Дроздовской дивизии подтянулся конный корпус генерала
Барбовича, прибыл штаб корпуса. По плану главного коман¬
дования Корниловская и Д^здовская дивизии с кавалерией
Барбовича должны были обрушиться на Буденного с севера.
Марковской дивизии было дано задание подойти сменить
Корниловскую и стать заслоном на берегу Днепра, чтобы
корниловцы могли сомкнуться с нами в ударный таран.Мы с нетерпением ждали марковцев: на Днепре все наши
славные цветные дивизии — черная Марковская, красная
Корнилове!^ и белая Дроздовская — должны были сковать¬
ся в один стальной меч. Но Марковская дивизия почему-то
задержалась.]^льшевики в это время переправились через Днепр у
Знаменки и повели упорные атаки на корниловцев. Весь день
корниловцы, застигнутые наступлением, одним полком отби¬
вали все более ярые атаки. На другой день большевикам уда¬
лось переправиться подавляюшими силами, в бой у Знамен¬
ки втянулась вся Корниловская дивизия.Наши непоколебимые корниловцы одни приняли на свою
грудь весь первый удар. Бой их у Знаменки стал тяжким кро¬
вопролитием. Советские полчища, то, чем они только и мог¬
ли нас подавить — Число,— валы цепей, находящие друг на
друга, двигались на корниловцев. Точно мгла всей советчины
поднялась на них из-за Днепра. Они упорно отбиваются, ата¬
ка за атакой все жесточее; корниловцы уже исте1^ют 1фовью.В терзающем огне, в неутихающих атаках корниловцы уже
потеряли более двух третей бойцов. На другой день боя был
ранен начальник Корниловской дивизии Скоблин. Тогда
только подошла запоздавшая Марковская дивизия.О смене корниловцев марковцами нечего было и думать.
Уставшие от марша, еще не готовые к бою, марковцы с пер¬
вого же мгновения вошли в огонь. Тяжкий напор большеви¬
ков усилился. Начала наступать вся 2-я Конная армия. Мар¬
ковцы оказались в самом аду. Они отбивались с отчаянием,
но внезапность боя заставила их пошатнуться. В огне, видя
свои отступающие цепи, застрелился доблестный начальник
их дивизии генерал Третьяков.В огне Марковская дивизия стала содрогаться. В разгар
атак туда примчался от нас на моей машине однорукий гене¬193
рал Манштейн и принял временное командование над ней.
Потрясенная Марковская дивизия с ужасающими потерями
отбивалась от конных и пеших атак. Большевики двигались,
как мгла.В Дроздовской дивизии все еще с ночи были готовы в бой.
Люди, бледные от нетерпения и тревоги, кусали губы и почти
каждую минуту спрашивали, когда же нас двинут на помощь. Я
не отходил от телефонного аппарата. Сначала я настойчиво
просил, потом требовал, потом умолял, чтобы мне разрешили
двинуть мою свежую дивизию на помощь корниловцам и мар-
ковцам. Наконец, я просто бранился со злобой.Все напрасно. Мне было отказано. Вечером, когда совсем
потемнело, над нами загудел аэроплан. Зарывшись в темноте
носом в землю, снизился наш летчик. Не знаю, 1ак он не
разбился, как летел впотьмах? Из воющего гула боя, из тьмы,
озаряемой пушечным огнем, смельчака вынес сам Бог.Летчик прилетел с донесением, что вся конная армия Бу¬
денного перешла Днепр и от Каховки идет по нашим тылам
на восток, к Салькову и Геническу.Вот почему мне не позволили бросить дивизию на по¬
мощь нашим истерзанным частям. В штабе уже знали, что
Буденный прорвался в тылы. Прорыв 1-й Конной смутил
штаб, поразил наше командование, там поколебались. А надо
было позволить прорвавшемуся Буденному идти по тылам на
восток, а всему 1-му корпусу и донцам броситься к Днепру
на подмогу корниловцам. Нам надо былв именно здесь за¬
жать кровоточащую рану, сменить разбитую корниловскую
хрудь, принявшую весь удар, свежей дроздовской трудью. По¬
рыв большевистских атак мог быть разгромлен нашим поры¬
вом. Мы отшвырнули бы их за Днепр и, развязав себе руки
на севере, могли бы броситься на конницу Буденного. Тогда
это было бы не наше отступление, а маневр, и коннице Бу¬
денного пришлось бы туго.Но штаб, пораженный прорывом Буденного в тыл, зако¬
лебался, к тому же запоздали марковцы; на Днепре вместо
одного удара одним мечом мы стали наносить удары расто¬
пыренными пальцами. Наш таран, разрозненно отбиваясь,
потерял силу.За два дня боя у Знаменки корниловцы понесли такие
страшные потери, что состав Корниловской дивизии уже не
превышал восьмисот штыков. Грудь всей Белой армии была
на Днепре разбита.По приказу командования 1-й корпус стал отходить на юг.
Это был уже не маневр — это отступление в неизвестное.
Как будто бы что-то содрогнулось во всех нас. Белая армия
была потрясена. Мы отступали, а за нами зияла тяжкая рана,
широкая полоса корниловской и марковской крови.На правом фланге отходила Дроздовская дивизия, ей была194
придана Терско-Астраханская бригада, левее конный корпус
генерала Барбовича. В арьергарде шли все те же корниловцы,
остатки доблестной дивизии. Марковская дивизия, атакован¬
ная со всех сторон 2-й Конной, стойко отбивая конные ата¬
ки, пыталась пробиться к нам, но не пробилась и двинулась
одна на Геническ.Вскоре, оторвавшись от противника, мы большими мар¬
шами торопились на юг. Командование дало нам боевое за¬
дание атаковать Буденного. Ночью завыл в степи лютый зим¬
ний ветер, спутник всех удач большевиков, ярая пурга. В
первый же день отхода моя дивизия связалась с конным кор¬
пусом Барбовича. У села Агаймана нам перерезали дорогу пе¬
редовые части 1-й Конной. Мы мгновенно вышибли их из
Агаймана, там и заночевали.Ночью выступили снова. От ледяного ветра коченели лю¬
ди и кони. В стужу все шли пешими, так как на тачанках за¬
мерзали. В степи вертела и визжала пурга. Все застыли в под¬
битых ветром и дымом шинеленках.С рассвета во фланг Дроздовской дивизии с запада, слева,
стали наступать передовые конные части буденовцев. Позже
с конницей смешалась пехота. Советские лавы и цепи низко
курились в степи, как пурга. Мы сомкнулись и, отбрасывая
противника огнем, шли на село Отраду.В степи, верст за пять до Отрады, перед фронтом дивизии
снова замаячили густые лавы Буденного. Наши 1-й и 2-й
стрелковые полки развернулись в цепи, вперед двинулся ла¬
вами 2-й конный полк. Полки охватило молниями залпов.
Конницу Буденного как бы сдунуло огнем. Дроздове!^ ди¬
визия двинулась дальше на Отраду.Перед селом опять накопились буденовцы, тронулись в
конную атаку. Огонь погнал их, 2-й конный поскакал на от¬
ступающие лавы; с разгона атаки полк с командиром полков¬
ником 1Сабаровым впереди ворвался в Отраду и, сбивая там
красных всадников, вынесся за село в темное поле.А в поле, охваченная тусклым паром, стоит в тесных ко¬
лоннах, как зловещее видение, вся кавалерия Буденного. 2-й
конный нарвался на ее громады и принял бой. Удалым поры¬
вом наши кавалеристы атаковали в самой гуще буденовцев
хор трубачей. Весь хор конных трубачей армии Буденного
был захвачен. Всадников с серебряными трубами, обвитыми
обмерзшими красными лентами, быстро погнали в тыл.В разгаре боя наши всадники наскакали на серую маши¬
ну. Уже темнело, в сумерках машина показалась броневиком,
кавалеристы только обстреляли ее и свернули в переулки. А в
машине, как мы узнали позже, был сам Буденный; мотор от
мороза заглох, и подлети наши всадники ближе, Отраца для
пышноусого вахмистра была бы концом его карьеры.Приходится снова повторить, что если бы мы ударили у195
Знаменки всем кулаком и повернули бы потом на Буденного,
то мы разхромили бы его хваленую конницу так же, как уже
разгромили однажды конный корпус Жлобы или конные ор¬
ды Сорокина!. В Отраде одним только нашим 2-м конным
полком, к которому подоспели и стрелковые полки, мы за¬
хватили его трубачей, и сам усач едва преблагополучно не
угодил в плен к золотопогонникам.Отрада была взята. Часа три подтягивались в село Дроз-
довская дивизия и наш арьергард, остатки корниловцев. Сто¬
рожевые охранения занял 1-й полк. Ночь стояла туманная,
безветренная. Мороз усилился. Я хорошо помню эту студе¬
ную ночь потому, что у меня начался новый приступ воз¬
вратного тифа. Весь день в бою меня трясла нестерпимая ли¬
хорадив, ночью начался жар — хорошо знакомый этап ти¬
фозной горячки.Помню серое утро в тусклом инее, когда снова поднялась
кругом воюшая человеческая метель: на нас двинулась в ата¬
ку вся 1-я Конная армия, чтобы прикончить, добить нас в
Ограде. Адъютант удивился моему бледному лицу и пожел¬
тевшим глазам. Голова звенела, точно плыла от жара. Я при-
казал подать коня и с конвоем поскакал к 1-му полку.Вдалеке гудели лавы Буденного. С холмов у Отрады от¬
крылось громадное и зловещее зрелище; насколько хватал
глаз, до iq)afl неба, в косых столбах морозного дыма тусклое
поле шевелилось живьем от конницы, было залито колыхаю¬
щимися волнами коней и серых всадников.На нас медленно двигалась конная армия Буденного. Впе¬
реди, выблескивая оружием, лавы с темными флажками, там
и здесь трепещущими в рядах; за ними смутно наплывали,
зыблясь в морозном паре, тесные колонны коней.Я решил не открывать огня до последней возможности и
подпустить в полном молчании конные громады как можно
ближе. Я знал, что наше молчание в огне действует наиболее
грозно.Отрада, побелевшая, тихая, ждала, как бы вымершая или
покинутая. Мы все молча слушали тяжкий, точно подзем¬
ный, гул громадного конского движения.Я отправился по окраине села осматривать полки. На юж¬
ной 01фаине, на погребенном под снегом кладбище стояла
маленькая цепочка нашей заставы от 2-го стрелкового полка.
Я приказал спешно выслать на кладбище, эту нашу тыловую
позицию, целый батальон и вернулся к 1-му полку.Вся конница Буденного была в движении. Серые лавы
сначала шли шагом, точно осматриваясь, нащупывая, потом
перешли в рысь. Заколыхалось темное поле и темное небо в
вихрях морозной мглы. Но молчала белая Отрада.‘ Возможно, что тоща Крым не окончился бы Перекопом.196
Такого громадного конского движения мы еще не видели
никогда. Нестерпимо, выше человеческих сил, было стоять
ружье у ноги, не нагибаться к пушке, глядя в самое лицо
скачущей смерти.Первые волны всадников, подгоняемые другими, как буд¬
то стали топтаться. Их поразило молчание Отрады. Мы под¬
пустили их еще ближе, еще, и тогда наконец я подал команду
«Огонь».Дроздовская артиллерийская бригада, 1-й и 3-й полки
встретили атаку беглым огнем. Красная конница не вьщержа-
ла и почти мгновенно с огромными потерями начала отхо¬
дить. Так было на северной окраине Отрады. А с южной нас
в это время обходила особая кавалерийская бригада красных
под командой товарища Колпакова.На кладбище iq>acHaH бригада натолкнулась на батальон2-го полка. Огонь батальона отбросил бригаду, она отошла с
потерями. Если бы на кладбище осталась только цепочка на¬
шей заставы, то конница Колпакова ворвалась бы в Отраду с
тыла, и с окруженными дроздовцами могло бы быть все кон¬
чено.Среди груды тел в долгополых серых шинелях, в суконных
шлемах с красными звездами был найден у кладбища и това¬
рищ Колпаков. Его изрешетило пулеметами. На груди бляха
ордена Красного Знамени, а в подобранных бумагах благо¬
дарственный приказ Реввоенсовета за переброску армии Бу¬
денного по железным дорогам с польского на южный фронт.
Колпаков был диктатором переброски, и Реввоенсовет пожа¬
ловал его золотыми часами и саблей.Мы отбились от Буденного с севера и с юга, но на западе,
на хуторе под Отрадой, 4-й полк, только что сформирован¬
ный из запасного батальона, дрогнул под упорным натиском
и оставил хутор. Я прискакал туда совершенно больной, в
жару, все не мог понять, звенит ли у меня в голове рши зве¬
нит канонада. Я приказал 2-му конному и отступившему
4-му стрелковому выбить красных из хутора.Второй конный — слава Дроздовской дивизии, можно
сказать, крылья наших атак — с дружным воплем сотен мо¬
лодых грудей, со светлой удалью поскакал на красных левее
хутора. 4-й полк тоже оправился, поднялся в атаку. Красные
не вьщержали. Хутор остался за нами. Так в Отраде дроздов-
цы отбились от всей конницы Буденного, отшвырнули ее с
юга, с запада и с севера.На рассвете Дроздовская дивизия выступила на Сальково
через Рождественскую, где ночевали конный корпус и Кор¬
ниловская дивизия. Едва мы выступили из Рождественской,
как с севера и запада снова поднялась на нас конница Бу¬
денного.Наша колонна была чудовищно громадной. В темноте197
двигались обозы корниловцев, дроздовцев, конного корпуса,
штаба 1-го корпуса. На дороге начался затор. Под огнем
красных, обстреливавших нас сзади и справа, я приказал
подводам выстроиться по восьми в ряд. Мы иши по степи.
Широкая степная дорога, крепко промерзшая, позволяла та¬
кое построение. Колонна, отбиваясь от огня, отступала фа¬
лангой.Верстах в восьми от Салькова дроздовцы остановились на
отдых. Корниловцы и конный корпус пошли дальше. Дроз¬
довцы стояли на отдыхе часов пять. Когда мы тронулись, на
наш арьергард, на 1-й полк, налетела конница. 1-й полк от¬
бил атаку, и к сумеркам Дроздовская дивизия подошла к
станции Сальково. Там еще были штаб 2-й армии и 3-я Дон¬
ская дивизия со славным Гундоровским полком.Все стояли впотьмах, в открытой степи, без топлива, без
горячего. Бойцы начали страдать от крепкого мороза. Ране¬
ных и больных, замерзавших на стуже и ветре, отправили из
Салькова в тыл. Дроздовцы получили задачу защищать стан¬
цию до десяти часов вечера, а позже отходить на станцию
Таганаш.Перед Сальковом были неглубокие, наспех вырытые око¬
пы с проволочными заграждениями. Окопы заняли 2-й и 3-й
полки, а 2-й конный с 1-м и 4-м полками стали в резерв. На
чонгарских позициях, в тылу Салькова, тоже в окопы воыши
части 3-й Донской дивизии.До самой темноты все подходили и подходили мелкими
отрядами и в одиночку полузамерзшие измученные люди.
Потом печальный поток иссяк. Замерзла и умолкла перед на¬
ми темная степь.Только часов в восемь вечера показались части большеви¬
стской пехоты. Им удалось выбить из окопов батальон 2-го
полка. Резервы полка двинулись в контратаку. Стужа, те¬
мень, усталость, все более нестерпимая тревога у всех, чувст¬
во, что творится непоправимое, последнее, было у нас в этом
бою.Бой в потемках смешал нас с большевиками. Мы отбили
окопы, но наши бронепоезда, не разобрав, где белые, где
1фасные, открыли жестокий пулеметный и пушечный огонь
по многострадальному 2-му полку. От огня своих полк понес
тяжелые потери.Время было к полуночи, за одиннадцать. Дроздовская ди¬
визия, отбивая повторные атаки, снялась под огнем и мед¬
ленно стала отходить в Крым. 3-я Донская осталась в арьер¬
гарде. Мы двинулись вдоль железной дороги. Голая степь, ни
села, ни жилья, лютый ветер. Всю ночь мы шли без огня и
без отдыха.На рассвете дивизия подошла к последней станции перед
Чонгарским мостом. Там я приказал конвою разжечь из198
шпал большие костры. В потемках на смутные столбы огня
подходили наши батальоны. Люди, сивые от изморози, с ли¬
цами, обмотанными платками или рубахами, останавлива¬
лись у огня и молча грелись. До пятидесяти громадных кост¬
ров из шпал было разожжено в степи. Это было грозное зре¬
лище. Оно напоминало отступление Великой армии от Мос¬
квы i. И те же чувства были у нас, последние человеческие
чувства: страдание от стужи, голод, тоска по теплу.Утром подтянувшаяся дивизия двинулась дальше. Черные
столбы дыма, как догоравшие жертвенные костры тризны,
долго маячили за нами. Мы прошли Чонгарский мост, где
стояли часовые немецкого батальона из колонистов, и оста¬
новились на станции Таганаш. В общем, мы без пищи и без
огня шли целых сорок восемь часов.Я послал в арьергард мой конвой с приказанием аресто¬
вывать тех, кто остается умышленно. Позже один из офице¬
ров конвоя, дымный от мороза, явился ко мне на станцию
Таганаш с докладом. В арьергарде конвоем было подобрано
только двое отставших: один стрелок с разбитыми ногами и
другой, в горячке, в бреду, у дороги. Ни одного перебежчига,
ни одного умышленно отставшего не оказалось. Все шли за
нами, не зная куда, может быть, на последнее избиение, но
никто не переходил в ту человеческую метель, которая кипе¬
ла за нами по всей степи.На станции Таганаш мы вынуждены были взять силой
интендантский склад, забитый продуктами. Начальник скла¬
да отказался вьщать продукты по требовательной ведомости
дивизионного интенданта, подписанной мной, он требовал
еще и резолюцию корпусного интенданта. Чиновничью ки¬
тайскую церемонию мы прекратили тотчас же, выставив на¬
чальника склада из его крысиных сараев.На Таганаше дивизия подкрепилась и отдохнула. С утра
мы должны были занять позицию Чонгарский мост — Вос¬
точная, но к ночи получили приказ немедленно выступить
всей дивизией на Перекоп. В темноте, часов в восемь вечера,
дивизия тронулась. Был сильный мороз. Мы шли голой
степью, точно в обледеневшей пустыне. Крутила колючая
*фупа, ветер терзал немилосердно. Мы двигались по гололе¬
дице и не могли разжечь костров из мерзлого бурьяна.На другой день после ночного перехода дивизия стала со¬
средоточиваться в селе Юшунь. Теперь, за эти сорок верст, у
нас были толпы отставших. Отход и отчаяние выматывали
людей. До самых потемок, весь день, подходили отбившиеся
от своих частей люди и некормленые, брошенные кони.После ночлега в Юшуни, в холодное темное утро, Дроз-
довская дивизия выступила на Перекоп. Первый полк немед-1 Имеется в виду отступление армии Наполеона в 1812 г. (Примеч. ред.)199
ленно сменил на Перекопском валу части 2-го корпуса. 2, 3
и 4-й полки стали в Армянске.Мы стояли день, ночь, но противник не подходил. Стало
заниматься утро, и тогда, в потемках рассвета, выблеснули
первые пушечные огни. Большевики подошли к Перекопу.
Они начали с ураганного артиллерийского огня. За ночь они
подтянули десятки своих батарей.Часов в десять утра мы узнали, что кубанские части гене¬
рала Фостикова не выдержали натиска и спешно оставили
Чувашский полуостров. Дроздовской дивизии приказано бы¬
ло восстановить боевой фронт. Тогда на правом и на левом
флангах поднялись в атаку 2-й и 3-й полки. Бой сотрясался
на месте до темноты. Наши полки то откатывались перед тя¬
желыми валами большевиков, то снова переходили в контр¬
атаки. Потери огромные. Огонь и волны красных атак про¬
бивали в нас страшные бреши. Это был не бой, а жертва
крови против неизмеримо превышавших нас сил противника.Нас точно затопляла серая мгла. Ломило советское Число.3-й полк потерял весь командный состав. Смертельно ранен¬
ного командира полка полковника Владимира Степановича
Дрона я вывез из огня на моей машине. 3-й полк потерял
всех батальонных и ротных командиров. В самом огне вре¬
менно командующим полком я назначил своего адъютанта
капитана Елецкого.Темнота. Мы отбиваемся. Громит и терзает огонь, не ос¬
лабевают упорные красные атаки. Батальон 2-го полка под
командой капитана Потапова в десятый раз переходит в
контратаку. В батальоне на ногах, не израненных, не больше
трети бойцов.Капитан Потапов в потемках повел солдат в одиннадца¬
тую атаку. Когда он шел перед остат1ами батальона, к нему
подбежали два стрелка, один из них унтер-офицер. Под
убийственным огнем, винтовка у ноги, они стали просить
капитана Потапова не ходрпъ с ними в атаку. Потапов не по¬
нял, крикнул сквозь гул огня: «Что же вы одни, что ли, брат¬
цы, пойдете?» — и повел остатки батальона на пулеметы.Через мгновение капитан Потапов был тяжело ранен в
живот. Несколько стрелков вынесли его из огня на окровав¬
ленной шинели, бережно положили на землю и побежали к
своим. Батальон шел теперь на красных без офицеров. Одни
солдаты, все из пленных красноармейцев, теснились толпой
в огонь. Мне казалось, что это бред моей тифозной горячки:
как идет в огне без цепей наш 2-й батальон, как наши стрел¬
ки поднимают руки, как вбивают в землю штыками винтов¬
ки, как в воздухе гачаются приклады. 2-й батальон сошелся с
красными вплотную. Наш батальон сдался.Никогда, ни в одном бою у нас не было сдачи скопом.
Это был конец. Люди отчаялись, поняли, что наша карта би¬200
та, потеряли веру в победу, в себя. Началось все это у Зна¬
менки, когда рухнула в кровопролитном бою не поддержан¬
ная вовремя Корниловская дивизия, и закончилось на Пере¬
копе, когда не веря больше ни во что, вынеся из огня своего
белого офицера, сдался в последней, одиннадцатой, атаке ис¬
текающий кровью дроздовский батальон.Я видел винтовки, воткнутые в землю, и не мог дать при¬
каза открыть по сдающимся огонь. Только смутный гул до¬
носился до нас; как онемевшая, молчала наша артиллерия.
Точно слушали мы смертельный гул нашего конца. У крас¬
ных поднялся жадный вопль, беспощадный рев по^ды, все у
них поднялось нас добивать.Мы смели ураганным огнем ревущую атаку, отхлестнули
хромадную человеческую волну, ударивший девятый вал. Ка¬
валерия красных, заметив, что их пехота наступает, стала пе¬
реправляться по замерзшим болотам Сиваша. Наш огонь ее
разметал.Как сквозь темный дым бреда вижу я последний бой: к
концу дня я едва стоял на ногах от тифа, и ночью, когда мы
стали отходить, меня без сознания увезли в дивизионный ла¬
зарет. Командование дивизией принял генерал Харжевский.
Ночью дивизия отошла от Перекопа. Последний бой дивизии
был лебединой песней — предсмертным криком — доблест¬
ного 1-го полка.Все кончалось. Мы уже отступали толпами — уже текли в
Крым советы. И тогда-то, на нашем последнем рассвете, 1-й
полк перешел в контратаку. В последний раз, как молния,
врезались дроздовцы в хруды большевиков. Страшно рассек¬
ли их. Белый лебедь с отчаянной силой бил крыльми перед
смертью. Контратака была так стремительна, что противник,
уже чуявший наш разгром, знавший о своей победе,— а та¬
кой противник непобедим — под ударом дроздовской молнии
приостановился, закачался и вдруг покатился назад. Старый
страх, непобежденный страх перед дроздовцами, охватил их.Цепи красных, сшибаясь, накатывая друг на друга, отхлы¬
нули под нашей атакой, когда мы, белогвардейцы, в нашем
последнем бою, как и в первом, винтовки на ремне, с погас¬
шими папиросами в зубах, молча шли во весь рост на пуле¬
меты.Дроздовский полк в последней атаке под Перекопом оп¬
рокинул красных, взял до полутора тысяч пленных. Только
корниловцы, бывшие на левом фланге атакующего полка,
могли помочь ему. На фронте, кроме жестоко потрепанной
бригады Кубанской дивизии, не было конницы, чтобы под¬
держать атаку. В тыл 1-му полку ворвался броневик, за ним
пехота. Под перекрестным огнем, расстреливаемый со всех
сторон, 1-й Дроздовский полк должен был отойти.Полк нес из огня своих раненых. Около семисот убитых и201
раненых было вынесено из огня. Ранен командир генерал
Чеснаков, убит начальник команды пеших разведчиков капи¬
тан Ковалев, переранены почти все офицеры и стрелки. В
тот же день был получен приказ об общей эвакуации, и
Дроздовская дивизия, страшно поредевшая, но твердая, дви¬
нулась в Севастополь.Конец. Это был конец не только белых. Это был конец
России. Белые были отбором российской нации и стали жер¬
твой за Россию. Борьба окончилась нашим распятием. «Гос¬
поди, Господи, за что Ты оставил меня?» — может быть, мо¬
лилась тогда с нами в смертной тьме вся распятая Россия.Брошенные кони, бредущие табунами; брошенные пушки,
перевернутые автомобили, костры; железнодорожное полот¬
но, забитое на десятки верст вереницами вагонов; разбитые
интендантские склады, или взрывы бронепоездов, или бегле¬
цы, уходящие с нами; измерзшие дети, обезумевшие женщи¬
ны, пожары мельниц в Севастополе, или офицер, стреляв¬
шийся на нашем транспорте «Херсон»; или наши раненые,
волоча куски сползших бинтов, набрякших от крови, ползу¬
щие к нам по канатам на транспорт, пробиравшиеся на кос¬
тылях в толчее подвод; или сотни наших «дроздов», не до¬
ждавшись транспорта, повернувшие, срывая погоны, из Се¬
вастопольской бухты в горы,— зрелище эвакуации, зрелище
конца мира. Страшного Суда. «Господи, Господи, за что Ты
оставил меня?» — Россия погрузилась во тьму смерти...«Херсон» уже стоял на внешнем рейде. Я лежал в углу ка¬
юты, забитой нашими офицерами, когда ко мне ввели моего
шофера. Генерал Врангель особым приказом разрешил, как
известно, всем желающим оставаться в Крыму. Шофер ре¬
шил остаться. Но мучило его нестерпимо, что он не попро¬
сил моего на то позволения, и вот на шлюпке уже в темноте
он пристал к «Херсону». Я сказал ему, что он может остать¬
ся, если не боится, что его расстреляют.—	Меня не расстреляют.—	Почему?Он помолчал, потом наклонился ко мне и прошептал: он
сам из большевиков, матрос-механик, возил в советской ар¬
мии военных комиссаров.—	Не расстреляют, когда я сам большевик.Это признание как-то не удивило меня: чему дивиться,
когда все сдвинулось, смешалось в России. Не удивило, что
мой верный шофер, смелый, суровый, выносивший меня не
раз из отчаянного огня, оказался матросом и большевиком, и
что большевик просит теперь у меня, белогвардейца, разре¬
шения остаться у красных.Я заметил на его суровом лице трудные слезы.—	Чего же ты, полно,— сказал я,— оставайся, когда не
расстреляют. А за верную службу, кто бы ты ни был, спаси¬202
бо. За солдатскую верность спасибо. И не поминай нас, бе¬
логвардейцев, лихом...Шофер заплакал без стеснения, утирая крепкой рукой ли¬
цо.—	Ну и дивизия, вот дивизия,— бормотал он с восхище¬
нием.— Сейчас — выгружайтесь, опять с вами куда хотите
пойду.-Моего большевика беспрепятственно спустили с «Херсо¬
на» по канату в шлюпку.На другое утро генерал Врангель на катере объезжал
транспорты. «Дрозды», отдохнувшие за ночь, пусть в дикой
тесноте, да не в обиде, кричали Главнокомандующему от
всей души и во всю молодую глотку «ура». Это бьыо 2 нояб¬
ря 1920 года.А когда мы пришли в Галлиполи, полковник Колтышев,
чтобы что-нибудь поесть, «загнал» свои часы — это был пер¬
вый «загон» в изгнании,— а я, для примера, пусть в горячке,
лег на шинель в мокрый снег, потому что мы стали в Галли¬
поли под открытым небом, на снегу, в голом поле.Так началось железное Галлиполи. Не оно нас, а мы, ско¬
ванные в одно жертвой и причастием огня и крови двухлет¬
них наших боев, создали Галлиполи.Наше изгнание началось.И вот теперь, когда бывшие так давно, и в то же время,
кажется, так недавно, как будто бы еще вчера, встают передо
мной картины минувших тяжелых боев и образы наших пав¬
ших соратников, я невольно задаю себе вопрос: нужна ли
была наша белая борьба, не бесплодны ли были все наши
жертвы?Подобный вопрос уже возникал в самом начале борьбы.
Когда Добровольческая армия уходила в первый. Ледяной,
поход, вопрос этот был поставлен вождю и основоположнику
белого движения генералу Алексееву. Он ответил на него
примерно так: «Куда мы идем — не знаю. Вернемся ли — то¬
же не знаю. Но мы должны зажечь светоч, чтобы была хоть
одна светлая точка среди охватившей Россию тьмы».Другой руководитель белого движения, недавно умерший
в Америке генерал Деникин i, писал: «Если бы в этот момент
величайшего развала не нашлось людей, готовых пойти на
смерть ради поруганной родины,— это был бы не народ, а
навоз, годный лишь для удобрения полей западного конти¬
нента. К счастью, мы принадлежим хоть и к умученному, но
великому русскому народу».^ А. И. Деникин умер в 1947 году. (Примеч. ред.)203
в то время все мы так верили нашим инстинктом и всем
нашим сердцем. Мы верили в то, что рано или поздно рус¬
ский народ встанет на борьбу с большевизмом. Тогда мы
могли в это только верить — ныне мы это твердо знаем. Са¬
ма жизнь дала нам ответ на этот вопрос. С того момента, как
мы вынуждены были оставить русскую землю, сотни тысяч
новых бойцов не переставали восставать против большевиз¬
ма. Одни, как и мы,— с оружием в руках: революционные
кронштадтцы, крестьяне-антоновцы, заговорщики с Тухачев¬
ским; другие — пассивным сопротивлением и саботажем
против ненавистной советской власти. Минувшая война вы¬
звала новое большое освободительное движение, готовившее¬
ся с оружием в руках выступить за освобождение России.
Обстоятельства были против него.История коммунизма есть история его борьбы не на
жизнь, а на смерть со всем подъяремным русским народом.
И жизнь свидетельствует, что беспрерывно растуг и будут ра¬
сти ряды все новых бойцов против коммунизма, как ни сви¬
репствует полицейский аппарат СССР.Им, этим грядущим белым бойцам, и посвящена моя кни¬
га. В образах их предшественников, павших белых солдат, ду¬
ши которых продолжают жить в их душах, да почерпнут они
тот порыв и ту жертвенность, что помогут им довести до
конца дело борьбы за освобождение России.Германия. Мюнхен.Апрель 1948 г.
г. д. ВенусВОЙНА И ЛЮДИСемнадцать месяцев
с дроздовцами
ЧАСТЬ ПЕРВАЯИюнь—ноябрь 1919 года...Прошло еще несколько дней. На северную окраину
Харькова со стороны Сумского шоссе налетели казаки, обо¬
шедшие расположение красных. Потом казаки вновь скры¬
лись, и несколько дней в городе было тихо.Но вот пали Изюм и Змиев. Над городом появились
аэропланы белых. Бесконечные обозы потянулись по улицам.11 июня обозы запрудили все переулки. 12-го под утро, ког¬
да под Харьковом загудела артиллерия, они метнулись к северу,
а к полудню того же дня в Харьков вошли добровольцы.ВЫСТУПЛЕНИЕ ИЗ ХАРЬКОВА—	И повезло же вам, прапорщик!—	А в чем?—	В том, что вы не попали в офицерскую роту, в наш, так
сгазать, дисциплинарный...Мой отделенный, прапорщик Дябин, быстро докуривал.—	Сейчас двинемся. Увидите, как через день гнать их бу¬
дем. Эхма!.. Поддавай пару!Два батальона 2-го офицерского имени генерала Дроздов-
ского полка выступали из XiapbKOBa.Я был зачислен в 4-й взвод 4-й роты, которой командовал
капитан Иванов, немолодой офицер с холеной черной бород¬
кой. Когда, прибыв в роту, я думал подойти к нему и пред¬
ставиться, мой взводный, поручик Барабаш, меня остановил:—	Прапорщик, забудьте, что вы офицер. У нас чужими
руками жар не загребают. Повоюйте-ка на положении рядо¬
вого. Потом иначе говорить будем. А пока идите и прочисти¬
те винтовку.Кажется, я даже вспыхнул:—	Мне, поручик, напоминать об этом не нужно.Я подошел к козлам, поднял винтовку и вынул затвор.Затвор блестел.В 4-м взводе на положении рядовых было кроме меня еще207
несколько вновь поступивших офицеров. Мы еще не имели
права носить форму Дроздовского полка — малиновые бар¬
хатные погоны и фуражку с малиновой же тульей и белым
околышем; старые офицеры, особенно Румынского похода,
нас как-то не замечали, и мы чувствовали себя не совсем на
месте. В казарме мы жались возле стен. Играли в углах в кар¬
ты. Но вот игральные карты легли на самое дно вещевых
мешков. На выбеленных стенах остались надписи. Всякие.
От лирических до трехэтажньи...—	Молодэньки яки!..— вздыхала у ворот женщина в ры¬
жем платочке.— А яки с их...Дальше мы не слыхали. Батальоны грянули песню.*	* *Над городом палило солнце.—	Скорей бы в вагоны. Жарко! — терял терпение прапор¬
щик Дябин.Прапорщик Морозов, мой сосед в строю, вытирал с лица
черный от грязи пот.—	Ну и солнце. Господи! — И вдруг, улыбаясь, он поднял
лицо.Прапорщик Морозов, студент Харьковского университета,
призванный во время войны, поступил в Дроздовский полк то¬
же только в Харькове. У него были голубые глаза, на которых
тяжелыми складками лежали густые русые брови. Под тяже¬
стью этих бровей глаза его казались глубокими и суровыми. Но
теперь, когда, улыбаясь, он поднял их на окна, сплошь усеянные
любопытными, они стали вдруг большими и восторженными.—	Коля, пиши! — Его провожала жена.— Коля, ми¬
лый...— Она приколола к его фуражке белую розу.— Ми¬
лый... Мой милый воин! — Потом, отойдя на несколько ша¬
гов, остановилась, любовно оглядывая его с головы до тяже¬
лых солдатских сапог.— Возьмите, прапорщик, и вы... Пожа¬
луйста! — уже мне сказала она, протягивая вторую розу.Я воткнул розу в ствол винтовки.—	Смир-р-на! — скомандовал вдруг капитан Иванов, сра¬
зу же оборвав наши разговоры.— На пле-чо! Шагом — марш!Первыми от нас отскочили мальчишки, за три дня рас¬
плодившиеся продавцы цветов. Жена прапорщика Морозова
замахала платком. Побежала за взводом. «Ура»,— загудела
разодетая толпа, густой стеной двинувшись вслед за нами. В
толпе я увидел нашего соседа, студента Девине, бывшего на-
чканснабдива, еще недавно носившего на груди большую
красную звезду. Девине, спотыкаясь, тоже бросился за рота¬
ми. За ним, размахивая поднятой рукой, бежал мой только
что подоспевший дядя. Пенсне дяди блестело на солнце. Рот
его был открыт. Очевидно, дядя также кричал «ура».208
—	Сегодня я отдал приказ идти на Москву! — объявил за
день перед этим с Павловской площади генерал Деникин.—	На Москву!—	Спаса-ай-те Москву-у! — кричала обступившая нас
толпа, бросая в воздух цветы и белые платочки.Батальон подходил к вокзалу.—	Первая рота... Вторая...—	Первый вагон... Третий...— уже на перроне кричали
ротные и взводные.Железнодорожники встретили нас хмуро. Смазывая коле¬
са, они исподлобья переглядывались и, кажется, ворчали.Вдоль полотна бежал дым — назад, все назад... Сквозь
дым я ввдел, как бегут мельницы. Те, что около путей, бежа¬
ли от нас. Что дальше, на горизонте,— с нами.—	А куда этот путь?—	На Готню, кажется.Прапорщик Морозов лежал на полу. Роза над его кокар¬
дой качалась в такт бегущим колесам.—	Прапорщик Морозов!—	Ну?—	Прапорщик Морозов. Как у вас... Черт возьми, как хо¬
рошо у вас на Украине!—	Да, хорошо...— И, не вставая с пола, прапорщик Моро¬
зов протянул руку и шире раздвинул дверь.Мельницы за дверью все быстрее махали крыльями. Перед
дверью, верхом на скатках шинелей, сидели вольноопределя¬
ющиеся Нартов и Свечников.—	Ну, а скажите, как они?.. Упорно сопротивляются?Нартов, бывалый доброволец, не был расположен к разго¬
ворам.—	Когда как...—	В конце концов, это все равно! — Свечников сдвинул
со лба гимназическую фуражку, вынул новый кожаный порт¬
сигар и закурил.— Как бы ни сопротивлялись, а к осени мы
будем в Москве.— Он затянулся, но вдруг покраснел и за¬
кашлялся.Курить он еще не умел.За Свечниковым, ни с кем не вступая в разговоры, лежал
бородатый вольноопределяющийся Ладин, мобилизованный
на улице Харькова.1Сажется, с первого дня пребывания в полку Ладин еще не
сказал ни одного слова.—	Лежит, как глыба, молчит, как рыба,— склоняясь над209
ним, шутил унтер-офицер Филатов, полуинтеллигент, любив¬
ший удивлять солдат рифмованной речью.Солдаты засмеялись. Звонче всех засмеялся Миша, шест¬
надцатилетний кадет-доброволец, первый весельчак в роте.В заднем углу теплушки вполголоса пели.—	Ура! «Дрозды»!..—	Дроздовцы приехали! — так встретил нас сводный
стрелковый полк, когда наш эшелон подошел к затерянной в
степи станции.—	Ну, раз «дрозды» прилетели!..—	*Дрозды» уж заклюют!..—	Теперь вперед, значит...Мы уже вышли на платформу и строились вдоль вагонов.♦	* ♦—	На Грайворон, очевидно,— сказал прапорщик Морозов,
когда роты двинулись вдоль широкой пыльной дороги.Белые халупы, прячась в садах, ласково дымили в небо.
Из халуп выходили крестьяне. Они провожали нас бесцвет¬
ными, вылинявшими глазами и упорно молчали. Бабы около
заборов вполголоса причитали.—	Мы идем на юго-запад, а Грайворон к северу будет...—	Вы правы.— На мгновение прапорщик Морозов потерял
шаг.— Пожалуй, выйдем на Богодухов. Но вот не понимаю я в
таком случае, отчего мы не пошли по линии на Сумы?—	Маневры, господа,— обернувшись к нам, сказал прапор¬
щик Дябин.— Мы, добровольцы, маневрами побеждаем... Здесь
выйдем, там срежем, тут отбросим и стопчем. Ведь не силою
берем. До сих пор, по крайней мере, не силою же брали.—	Духом...— пробасил Свечников.Горизонт чернел.Войдя в интервалы между 2-м и 3-м взводом, запевалы
ухарски заломили фуражки.—	Ну, а чего петь-то будем?Хлестал дождь...Мы жи-ве-ем среди по-о-ле-ей,—ВЫСОКИМИ голосами итрали запевалы,—и ле-со-ов дрему-у-у-у-чих,Но счаст-ли-вей, ве-се-лейВсех вель-мо-ож могу-у-у-чих!..Эй, дроздовцы, эй, дроздовцы,—
подхватывала рота,—210
Жи-во, жи-во, живо, ве-се-ле-ей!Ей!Живо, жи-во.Живо, ве-се-лей!.Дорога вилась и кружилась.—	Правое плечо вперед... Марш!И, сойдя с дороги, мы взяли напрямик и через зреющую
рожь пошли к какой-то далекой деревне.ПЕРВЫЕ БОИМокрая густая темнота ползла по кустам.—	Курить в кулак! Не зажигать спичек! Прикуривай друг у
друга!..Совсем близко от нас шел бой. 1, 2 и 3-я роты наступали
на Богодухов.—	Заварилось... Только сейчас, господа, заварилось по-на¬
стоящему! — Нартов сидел на корточках и запихивал травою
дыру в сапоге. Над Нартовым стоял Свечников. Он дрожал
мелкой дрожью. С козырька его фуражки стекала вода.—	Эх, «дрозды», «дрозды»! — ворчал прапорщик Дябин,
прислушиваясь к гулу красной артиллерии.— Зазнались
«дрозды»! Без батарей... С одними винтовками вышли... Так и
споткнуться не трудно... Черт! Море нам по колена!Он сплюнул.Дождь бил по листьям, выбивая барабанную дробь. Нар¬
тов присвистывал.—	Ничего, ничего! Не в первый... Не спотыкаться, не бе¬
гать... Выбежим!Через минуту нас построили.*	* *Под ногами хлюпала вода.—	Держи интервалы!.. Цепь спокойней!.. Цепь — черт де¬
ри! Держи интервалы!Каштан Иванов вводил роту в прорыв между 2-й и 3-й, ко¬
торые медленно отступали от Богодухова. 4-й взвод, еще не
привыкший к боям, шел, ломая равнение, крутыми зигзагами.—	Не пгигибаться! Не пгигибаться, трусы! — кричал капи¬
тан Иванов, следуя за ротой с наганом в руке.— Цепь...Диким вихрем над головой взвизгнули первые пули. Кто-
то вскрикнул и упал.—	Вот они! Вот! — закричал Свечников.— Обходят!..—	Не ори! — Нартов хрыз семечки, а потому шамкал, как
беззубая старуха.211
—	Не ори, дурак! Наши это... Во-ин!..Было темно. Темнота под пулями визжала. Дождь бил в спину.Наконец 2-я и 3-я роты поравнялись с нами. Мы также
стали отходить.*	♦ ♦Отступая, мы отстреливались.—	Спокойней! Так! Так! Еще спокойней! — сдерживал 2-е
отделение прапорщик Дябин.— Следите, прапорщик.— Он
подощел ко мне.— Ну и бьют же! Следите...И вдруг глаза мои чем-то захлестнуло, и чья-то винтовка,
ударив меня в локоть, полетела мне под ноги....Черные силуэты солдат щли пригибаясь.—	Овделение, слушать мою команду! — *фичал я, снимая
наган с прапорщика Дябина.Верхняя часть его черепа была снесена.Все больше и больше снижались пули. Нартов ворчал.
Шел угрюмым шагом, опустив винтовку штыком до самой
земли. По нему равнялась вся цепь. Я был обрызган кровью
и мозгами отделенного. Вытирая лицо рукавом, быстро при¬
гибал голову, самого же себя обманывая: «Ну, конечно, не
трушу... Пригибаюсь? Ну, конечно!.. Но кровь...»—	Эй, не бежать!Из-под обстрела красных мы вышли только через полчаса.*	* *Дождь больше не падал. Из-за туч выгрызалась луна.Замыв пятна крови и мозги, я повесил гимнастерку на
ротной кухне и медленно шел к бараку какой-то экономии
сахарозаводчика Кенига, в которой — на ночь — был распо¬
ложен наш батальон.Под стеной барака сидели несколько солдат 2-й роты.—	А черт их разберет, хохлов этих! Молчат, и слова не
скажут...— говорил маленький рыжий солдат с запрокинутым
вверх носом.— В городах, там подходяще встречают, это вер¬
но, а эти вот — волками глядят. Ну — и не поймешь, рады
ли, нет ли...—	А чему радоваться?—	Ты, слушай, язык подвяжи! — угрюмо вставил третий
соддат.— Не у красных...Разговор оборвался.—	Гляди, пленного ведут. Ишь, длиннорылый! Наш это,
из гацапов будет!212
Из штаба батальона вели пленного ординарца, в темноте
подъехавшего к нашей цепи.Пленный шел, опустив голову, и угрюмо смотрел на до¬
рогу.Через минуту за бараком раздался выстрел.♦	* *«Пойду за гимнастеркой — и спать!» — решил я, соскаки¬
вая с забора.Прапорщик Морозов сидел возле кухни, держал между ко¬
ленями котелок и деревянной ложкой хлебал черный густой
кофе.—	Мне, прапорщик, кажется...— начал было он, но вдруг
почему-то вновь замолчал.— Хотите?Я сел рядом с ним и взял котелок и ложку.Опять стал на1фапывать дождь. Прапорщик Морозов под¬
нял голову и снял фуражку. Увидя над кокардой смятый сте¬
белек уже осыпавшейся розы, он отцепил его и бросил на
землю.—	Знаете, о чем я думаю, прапорщик? — спросил он, по¬
молчав.— Думаю вот: отчего с прицела двенадцать, десять,
восемь, или с шести хотя бы, стрелять, очевидно, легче, чем
в упор...—	То есть как это?—	Да так.— И прапорщик Морозов замолчал.В темноте за бараком вновь раздались три выстрела. Ка¬
шевар над котлом быстро поднял голову.—	И завсегда так! — сказал он, всыпая в котел красные
бураки.— Как малость не повезет — всех расстреливают. Эх и
борщ будет!..Я взял гимнастерку и пошел в барак.Длинный ряд нар убегал в темноту. На них лежали солда¬
ты, друг возле друга.С трудом отыскав место, я разостлал шинель и снял сапо¬
ги.«Надо высушить. Завтра утром опять на Богодухов. Ноги
запреют...»Вода с толстых английских носков ручьем текла на пол.
Потом стала падать каплями. Реже... Еще реже...Я положил сапоги к голове, носки — на голенища, и за¬
крыл глаза. Влажный холод шинели сочился сквозь гимна¬
стерку. «Чем?.. Черт возьми, да чем это знакомым таким пах¬
нет моя мокрая шинель?» Я стал вспоминать.И вот в грязном бараке, в темноте, вдруг, под электриче¬
ской лампочкой в пять свечей, что когда-то горела в нашей
кухне, уввдел я лохань и в ней Топсика, нашу комнатную со¬
бачку. Топсика мыли, а он, мокрый,— уже не лохматый, как213
всегда, а гладкий и блестящий,— покорно стоял в лохани и
тряс рыжей шерстью. Вот так же (вспомнил!), так же вот пах¬
ла его мокрая рыжая шерсть...«Топсик, хочешь сахару? Топсик, нельзя! А ну — раз, два,
три! — можно!..»Я ворочался, толгая Филатова, моего соседа.«Заснешь ли, черт дери, когда довспоминался до дома, до
ToncHia, до сахара, до... до...»—	Дьявол!Я вновь поднялся и стал смотреть в темноту.Темнота, грузная и тяжелая, лежала в бараке, мохнатой
спиной до самого потолка. «И солидно же строил этот Ке¬
ниг!» Барак вмещал весь батальон: наша, 3-я, 2-я и наконец,
совсем впереди, 1-я рота.Кто-то у противоположной стены зажег свечу.«Пойти побеседовать? Сна все равно нет».Ступая босыми ногами по жвдкой холодной трязи, я по¬
шел на свет.*	* *На нарах, по-турецки поджав ноги, свдели подпоручик
Сычевой и прапорщик Юдин — первой роты. Они пили
коньяк — прямо стаканами. Глаза подпоручика были прищу¬
рены. В русой бороде путался свет свечи. Юдин, офицер по¬
слабее, был уже пьян. Он быстро шевелил губами, пытаясь
поймать край стакана, но стакан в его руке качался и выплы¬
вал из-под губ. Юдин целовал воздух. Сердился.—	Добрый вечер, господа.—	Садитесь, прапорщик, пейте. Коньяк, скажу я вам! Три
глотка, и с каблуков долой. Ей-богу!Мне было холодно. «Сохреться, что ли?» Я выпил залпом
полстакана. Теплота потекла по телу. Дошла до пальцев за¬
стывших ног. Я сел на нары, пытаясь пальцами ног поднять
с пола соломинку.—	А по какому случаю, господа, первая сегодня угощает?—	Без всякого. Вам все «по» да «по»... «Попо» — по-не¬
мецки... Впрочем, вы и сами знаете,— ведь из немцев, кажет¬
ся? А ну, налить?Я отказался.—	Вот папиросу, если не промокли.Подпоручик Сычевой вынул небольшой серебряный порт¬
сигар, и я заметил на нем след осекшейся пули.—	Здорово отскочила! Когда это? А?—	Если б раз, я бы не хвастался.— Подпоручик Сычевой
гордо щелкнул о портсигар пальцем.— Кого молитва, а кого
эта вот штука спасает... Верно, хоть и не убедительно! Мой
талисман...214
На потолок, сквозь от1фытые ворота барака, вползал жел¬
тый свет зари. Батальон еще спал.«Отчего не подымают?» — Я сел и потянулся за сапогами.
Но на соломе, дырявыми пятками кверху, лежали одни носки.—	Дежурный!—	В четвертой роте за время дежурства происшествий ни-
1ШКИХ не случилось...—	Спал, сонное твое рыло? Где сапоги? Где, говорю, са-
по-ги?Дежурный тыкался под все нары. Перебирал грязные и
порыжелые, протлевшие насквозь портянки. Даже разбудил
почему-то одного из солдат, Степуна, самого порядочного и
честного.—	Где сапоги господина прапорщика?Тот бессвязно замычал. Поднял голову и тупо заморгал
глазами. Потом вновь упал на нары и захрапел.—	Ищи! Давай сапоги! Где сапоги?Но в это время в барак в^жал связной батальонного:—	Подыма-ай!—	Четвертая рота, вставай! — закричал, отбегая от меня,
дежурный.—	Третья, вставай! — подхватил дежурный соседней роты.—	Вторая...—	Пер-ва-я...Было уже не до сапог.Я стоял на правом фланге отделения в толстых серых нос¬
ках, из дыр которых торчали грязные пальцы.—	Ничего, господин прапорщик,— успокаивал меня
фланговый, всегда веселый и находчивый Миша.— С первого
Литого снимите. Я бы вам свои дал, да нога у меня, как у
девочки, маленькая.—	Сми-р-на! Равнение — на-право. Господа офицеры!На дороге показался капитан Туркул, наш батальонный.
Усмехаясь в густые черные усы, он браво сидел на коне, за
которым, медленно переставляя кривые лапы, следовал его
бульдог — разжиревшая в заду сука.—	Вот что, ребята,— сказал батальонный, придерживая
лошадь.- Сегодня мы вновь наступаем. Уж вы постарайтесь.
Чтоб им ни дна ни по1фышки — 1фасным!..«Заметит или нет?» — думал я, косясь на полубосые ноги.
Но капитан Туркул ничего не заметил.—	Ведите! — сказал он командирам рот.— По отделени¬
ям...215
* * *Поддень. Наша рота, рассыпанная в цепь, двигалась по
полю. Мои ноги были в крови. Носки болтались рваными
тряпками. Я шел прихрамывая.Слева от нас двигалась 3-я рота. Справа — 5-я. Очевидно,
оба батальона шли в цепи. По всему полю были рассыпаны
конные — связные и ординарцы. На горе перед нами, на рас¬
стоянии двух-трех верст, виднелся Богодухов. Очевидно, го¬
род когда-то был богомольным. В городе было много церк¬
вей. Самих церквей не было еще видно. Их белая окраска то¬
нула в волнах голубого теплого воздуха, но круглые купола,
точно шары, подвешенные под небо, ловили лучи солнца —
свергали и блестели.Стрельбы не было.Высоко в небе кружился ястреб. Суживал и суживал 1фу-
ги. Я запрокинул голову, наблюдая за его полетом. Вдруг го¬
лова быстро нырнула в плечи. Над ней пролетел сноп звеня-
ищх пуль.—	Цепь, стой! — скомандовал ротный.Пули летели высоко. Поражений еще не было. Я чувствовал
боль в ногах. Мне казалось, по ступням, повернутым к солнцу,
сотнями бегают муравьи. Я повернулся с живота на бок, подо¬
гнул ближе к себе колени и лежал так, полуоткрытым с обеих
сторон перочинным ножиком. Потом достал носовой платок,
плюнул и стал вытирать кровь между пальцами.—	Пгицел десять! — в кулак, как в рупор, закричал ко¬
мандир роты.—	Десять! — повторил поручик Барабаш.—	Десять! — крикнул за ним я, бросая платок и вновь за¬
ряжая винтовку.Позиция красных была обнаружена. Она тянулась за карто¬
фельным полем, вдоль узкой, заросшей травой канавки. Но и
красные опустили прицел. Двоих из нашей роты ранило. Один
уже уползал в тыл, быстро, как плавающая собака, перебирая
руками. Дальше, в кустах картофеля, другой, обняв колени, ка¬
чался, как «ванька-встанька», и высоко, по-бабьи кричал.—	Прицел восемь! — командовал ротный.*	* *С новой силой заработали пулеметы. Над канавкой, где
залегли красные, заплясала бурая пыль.—	Господин прапорщик! Сейчас, сейчас драпанут! — за¬
кричал Миша.— Ну и бьют пулеметчики!..— Он выполз впе-216
ред и, приподнявшись на локтях, стал смотреть перед собой.
Вдруг круто, по-кошачьи, выгнул спину, на минуту так, мос¬
том, застыл и хрузно рухнул. Его фуражка полетела на землю.
Вот еще раз взлетела она в воздух. Козырек, отскочив, поле¬
тел в сторону, и снова, в третий раз, взлетела фуражка. Ну и
черт!.. Здорово! 1Сакой-то далекий пулемет nipan ею, как мя¬
чиком.«Нога у Миши... Нет!.. Не подойдут...» — думал я, вновь
пряча ступни от солнца. Потом вновь поднял голову.Лежащих содцат я не видел. Видел лишь сапоги, каблука¬
ми ко мне, над ними — края фуражек.Соседняя 5-я рота далеко перебежала вперед. Потеряла с
нами живую связь. Сейчас или поможет нам, от1фыв по уча¬
стку красных фланговый огонь, или сама будет с фланга об¬
стреляна. Тогда — беда. Но капитан Туркул уже подтянул
правый фланг нашей роты.—	Бегут! Бегут! — за*фичал Нартов.Мы вскочили и пошли, вскидывая на плечо винтовки.Миша лежал, уткнувшись лицом в землю, С1фючив под
собой руки... Мимо!Уже и левый фланг серпом зашел вперед. Нужно ускорить
шаг. Кажется, левый фланг даже тронул город.—	Цепь, бегом!Мы побежали.—	Ура! — кричала рота.— Ура-а-а!Я бежал, хромая и подпрыгивая. Споткнулся о брошенную
на землю винтовку, упал...—	Ур-а-а-а! — гудело надо мной. Над головой мелькнула
пара чьих-то сапог. Я опять вскочил.—	Четвегтая, не отставай!.. Четвеггая! — кричал капитан
Иванов.Вот и канава. В ней — куча пустых гильз. Обоймы. Бро¬
шенный раненый корчился, как червь под лопатой.Снять?..Я схватил его за ноги, но он дико закричал, вскинув руки
в небо. Я бросил его и вновь побежал. Последним в цепи.Бежал, хромая.Эти проклятые ноги!..*	* *Под самым городом мы наконец замедлили шаг. На oiq>a-
ине остановились.Горячий от солнца штык обжигал лицо и руки. Но я не
подымал головы. Не отнимал рук от штыка. Стоял, присло¬217
нившись к винтовке, медленно подымая то одну, то другую
ногу. Ноги горели.На белых стенах халупы виднелись следы наших пуль —
серо-зеленые пятна. Из них сыпалась сухая глина. Выше, в
тени, под самыми крышами, расползались подтеки. Еще не
подсохло. Окна халуп были забиты ставнями. Одно окно —
убогого крайнего домика — было разбито. На подоконнике
лежали черепки цветочного горшка и комочек сухой земли.
Под окнами, корнями вверх, валялся сломанный кустик фук¬
сии. Под забором возле канавы издыхала лошадь. Она лежала
на спине, подняв кверху неподвижные ноги. Ноги торчали,
1^к оглобли брошенной рядом подводы. Лишь одна нога, пе¬
редняя, еще дергалась. Била копытом воздух. Дальше, в глубь
улицы, под покосившимся фонарем, лежал убитый. На спине
его, гак горб, вздувалась гимнастерка.«Вот, наконец обуюсь!» — подумал я.Подошел.Черт! Он был уже без сапог.Вечером я пошел к штабу полка.—	Идите в комендантскую! — сказал мне адъютант.На дворе комендантской команды лежали убитые. Плечом
к плечу. Их было немного — человек пятнадцать. Миша, как
и у меня в отделении, лежал на фланге. Его волосы были
взъерошены. Одна прядь, черная от запекшейся крови, пада¬
ла на лоб. Миша держал указательный палец кверху. Точно
слушал что-то...—	Вот, прапорщик, пригоните себе обувь,— сказал мне
адъютант....Ноги. Еще ноги. Много, много ног. В сапогах и без.
Грязные, запыленные...Я пытливо присматривался: которые сапоги на мою ноху?Наконец подошел к одному из >^итых. Лица его я не ви¬
дел. Оно было прикрыто соломой. Я взял его за ногу. (Какая
тяжелая нога!) ^поги слезали туго. Нога уже остыла и в
ступне не сгибалась.—	А ну, сильней! Сильнее! — подбадривал меня адъютант.Я рванул со всей силой. Сапог слетел с ноги. Убитый по¬
дался вперед. С лица его сползла грязная, пропитанная
кровью солома. Я увидел клочок бороды, пол-лица. Еще ни¬
же сползла солома... Поручик Сычевой, он!—	А вы не знаете, где его портсигар остался? — неожи¬
данно для себя обратился я к адъютанту.—	Какой портсигар?Но мне уже не хотелось разговаривать.—	Портсигар у него был... Серебряный.—	Нет, не знаю!На хубах у поручика Сычевого стыл пузырек кровавой пе¬
ны. Один глаз, плоский и мутный, смотрел прямо на луну.218
другой заплыл щекой. Лицо его было распухшее, точно иску¬
санное осами.Я торопливо стянул второй сапог.—	Благодарю вас, господин адъютант!—	За что это? — Адъютант засмеялся.Я взял сапоги под мышку и пошел к штабу.Полковник Румель, комавдир 2-го офицерского полка,
подозвал меня к себе.—	Вы пока остаетесь в офицерской роте. Для сегодняшне¬
го дела в ней недостаток штыков.И, запахнувшись буркой, он отошел в сторону.На Богодухов со стороны Кириковки вновь наступали
красные. Слева по линии железной дороги стояли роты како¬
го-то не «цветного* полка, сформированного из пленных
1фасноармейцев.Наша офицерская рота, рассыпанная цепью у них в тылу,
ловила дезертиров.Меня поставили часовым возле штаба.Таким образом мне не пришлось идти с офицерской цепью.Вдали треш1али пулеметы. Ухала артиллерия. Было темно.
Лишь изредка над щ)ышей вокзала появлялась луна и залива¬
ла синими лучами тугие и блестящие полосы рельсов....Прошел бронепоезд.Я всю ночь простоял без смены. Когда стало светать, меня
наконец отпустили в роту.В саду, за сторожкой, в которой был расположен штаб по¬
лка, толпились солдаты комендантской команды. В открытую
калитку сада входили, ведя пойманных дезертиров, взводы
офицерской роты.—	Десятого, господин капитан, аль пятого? — услыхал я
за собой.Я быстро пошел к городу. Когда, немного отойдя, я вновь
обернулся, на 1файнем дереве сада уже раскачивались два де¬
зертира.Солнце как раз всходило. Дезертиры висели к нему спи¬
ной. Спины у них были красные.БОГОДУХОВ-КОРЕНОВОСломив красных под Кириковкой, Дроздовский полк стал
продвигаться вперед, почти не встречая сопротивления.Полк был посажен на подводы. Район сахарных заводов
обогатил наши обозы подводами сахарного песку. Весь день|
сидя на подводах, офицеры и содцаты держали на коленях
котелки и деревянными расколовшимися ложками усердно
взбивали гоголь-моголь.Лишь прапорщик Морозов гоголя-моголя не сбивал.219
—	Бегать и клянчить... Ну-у, господа, не очень это...—	Да кто ж клянчит, голова вы садовая?Не сбивал гоголя-моголя и вольноопределяющийся Ладин.
Впрочем, его никто в роте не замечал.Второй офицерский Дроздовский полк развернулся в
Дроздовскую бригаду, состоявшую из 2-го и 4-го полков. Я
остался во 2-м полку, но перешел в 6-ю роту, команду над
которой принял поручик Ауэ, старый доброволец. С нами в
6-ю переыши все офицеры и солдаты 4-го взвода 4-й роты,
кроме поручика Барабаша, который стал помощником капи¬
тана Иванова, а вскоре и сменил его. ВСапитана Иванова где-
то, кажется под Тростянцом, убило.Достигший популярности, произведенный в полковники
Туркул был назначен командиром нашего 2-го полка. Пол¬
ковника Румеля я больше не видел. Уже зимой, когда в ар¬
мии свирепствовал тиф, мне рассказывали, что полковник
Румель — бывший командир Дроздовского полка — умер за¬
бытым в теплушке какого-то санитарного поезда и что кры¬
сы отъели обе его щеки.*	♦ ♦По дороге клубилась пыль. Вода во флягах быстро нагре¬
валась. Мы терпели жажду от деревни до деревни. Впереди
головной роты шла команда конных разведчиков. Подьезжая
к деревням, команда рассыпалась в лаву, а полк, не слезая с
подвод, останавливался.—	Послушайте, а где война? — шутил Нартов.— По-
сюш’те, как говорят гвардейцы...Смело мы в бой пойдем
За Русь любимую,-—запевал, покачиваясь на подводе, Свечников.и, как один, умрем
За неделимую! —подхватывали идущие с нами эскадроны какого-то гусарско¬
го полка.Мы прошли станцию Смородино, Басы, с двух сторон бы¬
стрым налетом взяли Сумы и, на ходу развертываясь в Дроз¬
довскую дивизию, продвигались к Белополью.Поля были сжаты. На кустах курчавились листы. Лето уже
кончалось.—	Пехотным полкам всегда не везет! — ворчал унтер-офи¬
цер Филатов, когда, гремя по камням, подводы въезжали в
узкие улицы Белополья.— Весь день трясись на подводе, по¬
том последним въезжай в город! Нет, разве не досадно? Про¬
клятые конники позанимали лучшие квартиры!220
Мы подъехали к одноэтажному домику с задранной с од¬
ной стороны крышей.—	Не изба — конура собачья! — Филатов досадливо мах¬
нул рукой.— Не жизнь — с жизнью и примириться можно,—
жистянка! — И, соскочив с подводы, он вскинул на плечи
два вещевых мешка.— Извольте видеть, своих вещей мало!
Ладин еще осчастливил. Один — чудаком, другой — дураком.
Черт!..На дворе возле колодца толпились солдаты. Нартов, про¬
изведенный в ефрейторы, распоряжался:—	По очереди! Подходи по очереди!Он держал перед собой деревянное ведро, обгрызенное с
краев лошадиными зубами. Солдаты, не отрываясь, пили
медленно, как лошади...Над дверью хаты висела ржавая подкова. О ступени, кры¬
тые пестрым ковриком, терлась желтая собачонка. Собачонка
скалила зубы.—	А ну, хозяйка, гостей встречай-ка! — крикнул Филатов,
вместе со мной входя в избу.Через пять минут 1-е отделение уже сидело за столом и
пило парное молоко.—	Рожа у хозяйки — овечья, да ничего: душа зато — чело¬
вечья! Еще, господин прапорщик?Солдаты гоготали.*	* *За окном проходил полк. За подводами низко по земле
ползло облако пыли. Лес штыков, золотой от солнца, был
част и ровен.—	Господин прапорщик, взгляните только, как четвертый
батальон растянулся! — сказал Нартов, вытирая молоко с бе¬
зусых, растрескавшихся под ветром г^.— Взгляните, мешки
с сахаром, и еще — мешки.—	А что? На Украине ведь воюем! — Свечников тоже
обернулся к окну.— А вот и апостол! — Он засмеялся.—
Смотрите, непротивленца ведут.За кухнями, на подводе с арестованными, без винтовки и
в распоясанной шинели, сидел вольноопределяющийся Ла¬
дин. Он смотрел в небо, свесив ноги с подводы.—	Вещевой бы мешок ему снесть. Как-никак, ведь пятый
день под арестом. Умыться, или что...Содцаты взглянули на Филатова и в ожидании очередной
шутки уже приготовились засмеяться. Но Филатов упрямо
замолчал.Стало тихо. Лишь только один стакан звякал о горшок.
Это Свечников опять уже наливал себе молоко.221
Было утро. Я сидел на лавке и чинил распоровшийся под¬
сумок. На улице, за открытым окном, гулял петух. Водил за
собой трех кур с мохнатыми, как в штанах, лапами. Солдаты
дразнили желтую собачонку. Она хватала их за ноги и злобно
грызла сапоги.—	Олимпиада Ивановна, ну чего ж печалиться! — сказал я
хозяйке, которая, охая и вздыхая, ходила по комнате.— От¬
несете часы в починку, и дело с концом.В первый же день нашей стоянки в Белополье мы с пра¬
порщиком Морозовым узнали от Олимпиады Ивановны ис¬
торию всей ее жизни. Радуясь новым людям, Олимпиада
Ивановна рассказала нам и про своего мужа, расстрелянного
каким-то проходившим через город атаманом, и про часы,
подаренные мужу в день его 25-летней службы училищным
сторожем, и даже про Наташку, девочку свояченицы, что по¬
могала ей, теперь одинокой, по хозяйству.—	А знаешь, старуха на границе помешательства. Вот
они — осколки быга,— сказал прапорщик Морозов после бе¬
седы с хозяйкой, уходя к себе во взвод.— Видел, как она ча¬
сы покойника гладит? А сколько... черепков этих?—	Склеим, прапорщик.—	Не все, брат, клеится, вот что!Когда я вернулся к себе в халупу, Олимпиада Ивановна
была на кухне. Над открытым комодом в ее комнате стоял
Свечников.—	Вы что это тут?Свечников вздрогнул и быстро зажал в кулаке часы Ники¬
фора Степаныча.—	Добровольцев, сволочь, позорить! — И, схватив часы за
цепочку, я рванул их. Цепочка порвалась, а часы, упав на
пол, брызнули на коврик разбитыми стеклышками.И вот уже второй день аккуратно собранные стеклышки
лежали на комоде. Часы не шли...« * *Желтая собачонка за окном жалобно повизгивала.Кто-то дал ей сапогом под живот. Потом солдаты рассту¬
пились,— очевидно, пропуская офицера.—	Олимпиада Ивановна, а есть у вас в городе часо¬
вщик? — вошел в комнату прапорщик Морозов.—	А как же, служивый! й:ть, как же! Зелихман. На Торго¬
вой живет.Прапорщик Морозов вынул бумажник.Когда Олимпиада Ивановна побежала к Зелихману, мы
подошли к окну.222
—	Выйдем, что ли?—	Эй, крупа! — кричали веселые кавалеристы, колоннами
проезжая по улице.— Расступитесь! Конница идет!—	Мой ход. Мой! — горячился Свечников.—	Не зазнавайся! Валет, брат, что подпоручик, дамских
боится ручек... Ход твой, да взятка моя.Свечников проигрывал.Прапорщик Морозов размазывал ногой жидкую грязь, на¬
несенную в комнату сапогами. «И откуда грязь? — думал я —
На дворе жара... земля растрескалась...»—	А дома ли тетка Лимпиада? — вдруг услыхал я чей-то
тонкий, в гул солдатского смеха забежавший голосок.На пороге стояла девочка. На ней было розовое — как ве¬
сенняя черешня — платье. Коротенькая косичка не свисала
вниз, а стояла на макушке, как опрокинутый вверх точкой
восклицательный знак.—	Наташка! — догадался прапорщик Морозов и ласково
улыбнулся.—	К Олимпиаде Ивановне, милая?—	К тетке.—	А ее нет!Минутку девочка молчала.—	А у нас на дворе тоже солдаты!..—	Ну и сказала! По существу! — засмеялся Филатов,
взглянув на нее из-за развернутых веером карг.— Из пулеме¬
та да бомбой! — ни в село ни в город — ни в бровь ни в глаз!—	Только наши с лошадьми. Конные наши... Ну и крику!—	Кто ж, Наташ!^, щ)ичит? Солдаты?—	Соловейчик *фичит, портной. Солдаты его за бороду
таскают. Давай, кричат, деньги, жидовская твоя харя!Прапорщик Морозов встал.—	Я выйду!...Я долго глядел на грязные следы, оставленные им в
комнате.*	* *Наргов стоял под воротами, положив подбородок на ствол
винтовки. Дневалил.Я вышел на улицу. Ночь была тревожная. Сна не было.На дворе, не раздеваясь, при патронташах и подсумках,
спали солдаты. Роту каждую минуту могли поднять и бросить
на позицию. Бой подкатился к самому Белополью. Было
слышно, как трещат пулеметы. Отдельные ружейные выстре¬
лы раздавались и в городе.«И кто это стреляет?» — подумал я.Нартов смотрел на восток. По другую сторону улицы бро¬
дил дневальный 1-го взвода. Тоже то и дело подымал голову.223
Всех дневальньк, всех рот и эскадронов, у белых и у крас¬
ных, из ночи в ночь мучат те же мысли: скоро ли утро?Но звезды в небе еще не бледнели. Их золотые потоки
скользили вдоль темного неба. Вдоль тишины над крышами
скользил ветер.Я ухе входил в ворота нашего двора, когда услыхал вдруг
тревожный оклик Нартова:—	Эй, Синюхаев, откуда?Сквозь темноту улицы бежал длинный, тощий вольнооп¬
ределяющийся 5-й роты.—	Красные под городом — вот что случилось! Да отвя¬
жись! Связной я. Некогда.И, вскинув под руку винтовку, Синюхаев побежал дальше.—	Синюхаев, эй, Синюхаев! — вновь закричал Нартов.—
Да подожди ты! Эй! Что за пальба в городе?Винтовка Синюхаева звякнула.—	Гусары — мать их в сердце! — отходят. Часовщика из¬
ловили. Кто? Да гусары! Схватили жида за шиворот и мордой
в стекло оконное. Ну, бегу. Пальба? Ах, господи! Некогда! Да
первый эскадрон по второму бьет. Каждому, черт дери, часи¬
ки хочется!—	Эй! Что случилось? — подбежал дневальный 3-го взвода.Но Синюхаев уже скрылся в темноте.*	♦ ♦Светало. Прапорщик Морозов сидел во дворе своего взвода.—	Нет, говорят, отходить не будем,— сказал он, когда я
передал ему разговор Нартова с Синюхаевым.— Туркул бро¬
сит в контратаку. Только что у меня поручик Ауэ был. Из
штаба...— На минуту прапорщик Морозов замолчал.— Но я о
другом. За Ладина побаиваюсь,— уже тише продолжал он.—
В штабе кавардак — где там теперь возиться! Поделом или
нет — не нам судить. А жалко!..«И откуда это запоздалое толстовство?» — думал я, вспо¬
миная, как неделю тому назад вольноопределяющийся Ла¬
дин, бросив винтовку на землю, отказался идти в разведку.«Эх! Не поздоровится!..»По дороге, взбрасывая копытами красную пыль, летел
конный ординарец.—	Строиться! — крикнул он, и красная пыль за ним по¬
неслась дальше.Мозоль попала под складку портянки. Хорошо бы пере¬
обуться, да где там!—	Реже!224
«в бой,— говорил постоянно поручик Ауэ,— рота должна
идти как на учение».—	Ре-же!.. Ать, два!..—	Мы с тобой не тужим, для веселья служим,— шутил,
перегнувшись к соседу, унтер-офицер Филатов.— День в кар¬
ты играем, день по врагу стреляем...—	Отставить разговоры! Ре-же! — И поручик Ауэ обернул¬
ся ко мне: — Прапорщик, подтяните!Перед моими глазами качалась сутулая спина рядового
Бляхина, несколько дней тому назад переведенного к нам из
комендантской команды.«И в ногу ходить не умеет,— думал я,— и штыком болтает...»—	Прапорщик Морозов! — вновь закричал ротный.— Нау¬
чите Бляхина носить винтовку. На одиночном...—	Ре-же!Около штаба полка мы остановились.Прапорщик Морозов, временно оставшийся за ротного,
роты распускать не хотел. Послать к колодцу по одному
штыку со взвода...—	За водой! Живо!Я также пошел к колодцу — переобуться и омыть до кро¬
ви растертую ногу.Филатов и еще два солдата, с головы до ног обвешанные
флягами, возились над ведром. Наполняя фляги, они топили
их под булькающей водой. Но фляги легкими поплавками
вновь всплывали кверху, ударяя солдат по пальцам. Филатов
смеялся.Бляхин, посланный от 1-го взвода, бродил немного поодаль,
по огороду. Набивал огурцами карманы ишроких штанов.—	Гляньте-ка! — вдруг крикнул он, склонившись над
грядкой.— Солдат тут лежит!Подбородком в землю, под черным саваном мух, разжав
брошенные в кровь ладони, у ног Бляхина лежал Ладин. Бля¬
хин пытался заглянуть ему в лицо, гнал мух, толстой корой
облепивших небритые щеки расстрелянного. Но мухи, сытые
и тяжелые, не улетали. Только подымались и, вися в воздухе,
лениво и сонно гудели. Филатов снял фуражку.—	Свой ведь. Господи! — перекрестился.—	Свой, говоришь? — Бляхин медленно повернул к нам
плоские, как медяки, глаза.— Жаль своего человека... Видно,
долго человек мучился... А коль не допущать этого желатель¬
но, так не в грудь, говорю,— в ухо целить нужно. Боком и —
раз! — гладко!Рота на дороге уже подравнивалась.И опять:225
—	Ре-же!На окраине города стоял серый, заплеванный грязью дом,
навалившись на дорогу разнесенным 1фылечком. В пыли под
окном лежали осколки стекла. Над выломанной дверью бол¬
талась полусодранная вывеска:ПОЧИНКА ЧАСОВ М. Л. ЗЕЛИХМАНА—	Прощайся с часами, Олимпиада Ивановна! Кончено! —
сказал кому-то за мной вольноопределяющийся Нартов.—	Конники их по очереди носить будут. Во-и-ны!..—	Во-и-ны!—	Отставить разговоры! — бросил из строя Свечников.
Нартов посмотрел на него и улыбнулся:—	У петуха — перья, у дурака — форс. Эх, ты-и!..За пригорком прыгала ружейная пальба. Поручик Ауэ бро¬
дил по перрону. Скучал.—	В бой так в бой! Нечего!..Прапорщик Морозов крутил папиросу за папиросой. Ску¬
чал тоже. Я вышел с ним на вокзал, где, составив винтовки,
расположилась 5-я рота.—	Забавно, ребята! — рассказывал Синюхаев собравшимся
вокруг него солдатам.— Штаб она, понимаете, ищет... Какой те¬
бе, старая, штаб? А она: главный! Да по делу какому? За часами
я, служивые... Забавно! — Он засмеялся и, сняв малиновую
дроэдовскую фуражку, стал о колени стряхивать с нее пыль.—	Идемте, ребята! Сейчас старуха к батальонному пошла.
У батальонного часы требовать хочет. Давай часы, и никаких
гвоздей! К генералам, говорит, пойду! К главным.—	Что? Ну, конечно, спятила!—	И никто не знает, какие часы, да откуда...—	Олимпиада Ивановна! — узнали мы, но пойти к ней не
успели.—	В ружье!Вдоль 1фасных от вечернего солнца рельсов ыши роты.
Впереди рот вырастал бугорок. Две березки на нем обрисовы¬
вались все яснее и яснее...—	Ре-же! — командовал поручик Ауэ.Разбив 1фасных за Белопольем, дроздовцы пошли на севе¬
ро-восток — к станции Кореново. Дроздовская бригада уже226
развернулась в Дроздовск)то дивизию, причем 2-й офицер¬
ский полк был переименован в 1-й стрелковый имени гене¬
рала Дроздовского, а 4-й — во 2-й. Команду над вновь сфор¬
мированным 3-м полком принял полковник Манштейн,—
«безрукий черт»,— в храбрости своей мало отличавшийся от
Туркула. Он не отличался от него и жестокостью, о которой,
впрочем, заговорили еще задолго до неудач. Так, однажды,
зайдя с отрядом из нескольких человек в тыл красных под
Ворожбой, сам, своей же единственной рукой, он отвинтил
рельсы, остановив таким образом несколько отступающих
красных эшелонов. Среди взятого в плен красного комсоста¬
ва был и полковник старой службы.—	Ах, та, твою мать!.. Дослужился, твою мать!..— повторял
полковник Манштейн, ввинчивая ствол нагана в плотно сжа¬
тые зубы пленного.— Военспецом называешься? А ну, глотай!Перейдя около Кореново линию железной дороги, 1-й
Дроздовский полк вновь встретил упорное сопротивление крас¬
ных, которые бросили в бой матросские части. В первый раз за
время моей службы в полку дроздовцам прршшось окопаться....Всплыло утро. Над узкой, как Стоход, Снакостью клу¬
бился туман. Мы только что отбили третью за ночь атаку
матросов. У меня вышел табак, и, пользуясь затишьем, я за¬
полз в окопчик прапорщика Морозова.—	Что ты скажешь? — спросил я, слюнявя цигарку.—	Хорошо дерутся...—	Нет, я не о том! Я о Манштейне.Но Морозов не успел ответить. К окопчику подползал ря¬
довой 1-го взвода Степун.—	Господин прапорщик, прикурить разрешите?Прапорщик Морозов протянул ему огонек.—	Разрешите, господин прапорщик, спросить?..—	Что, брат?—	Разрешите узнать, правда ли, что Козлов уже казаками
занят?—	Да, взят... Генералом Мамонтовым.Степун вздохнул.—	Что это ты? А?—	Моя деревня под Козловом будет...—	Ну?—	Да вот боюсь я, как бы не грабили они — казаки-то на¬
ши...Вдоль окопчиков полз Филатов. Раздавал патроны.—	Меньше, братва, стреляй. Бери в плен, Манштейну то¬
вар доставляй...Туман за окопами редел.227
Над Снакостыо — перед окопами — туман рассеялся толь¬
ко в полдень.Опять — густо, цепь за цепью,— наступали матросы. Без
перебежек, не ложась, хшш они по от1фытой плоской равни¬
не. Нами был пристрелян 1^ждый кустик, и ближе как на
шестьсот шагов матросы подойти не могли. Но редела и на¬
ша окопавшаяся цепь.Наблюдая за стрельбой своего взвода, я приподнялся из-за
окопчика.—	Свечников, головы не прятать! — закричал я, заметив,
что Свечников стреляет не целясь, уйдя с головой за бруствер
и журавлем колодца выставив вверх винтовку.—	Свечников! Свечнико-ов!Но Свечников еще глубже ушел под бруствер.«Ну, я его!» Я вскочил и пошел к его окопчику.—	Ложись, ложись! — закричал мне прапоршик Морозов.
Но было уже поздно. Меня подбросило и с новой силойударило о землю. Кажется, я вскрикнул.Минуту я пролежал тихо, следя, как из правой ноги гус¬
тым потоком струилась боль. Портянка в сапоге намокла.
«Надо встать. Добьет...» Но встать я не мог — раненая нога
вновь тянула к земле.—	..Л ну, здоровой подсобите... Так!.. Здоровой ногой!..
Нартов волочил меня в кустарник. За кустарником подняли, обняв за плечи, повел на перевязочный пункт.Над бузиной около дороги метались воробьи. Тощая соба¬
ка в канаве трепала какой-то длинный olqювaвлeнный бинт.
С заборов сползало солнце.Я прыгал на одной ноге, правым плечом навалившись на
левое Нартова.*	* *—	Не страшно, господин прапорщик! — сказал фельдшер,
наскоро сделав мне перевязку.— Ранение междукостное. Ну,
трогай! — Он положил мне под голову мой надвое распоро¬
тый сапог и махнул рукой, подзывая следующую, еще не на¬
груженную подводу. Наша тронулась.—	Прощай, Нартов! Спасибо!Некоторое время Нартов шел рядом с нами.—	Ну, иди в бой... С Богом!Подвода пошла быстрее. Раненые застонали.*	* *Кажется, мы уже подъезжали к вокзалу. Глаза мои были
закрыты. Палило солнце.228
—	Да говорят, не налезай! Пошла вон! — отгонял кого-то
возница.—	Мне про генерала, служивые, узнать бы... про главного...
Я открыл глаза.За подводой, перегнувшись к нам, шла черная от загара и
пыли Олимпиада Ивановна.ЭВАКОЗАБОТЫПоезд шел, раскачиваясь.В Сумах наши три санитарные теплушки включили в со¬
став пассажирского.—	Негодяи! К самому хвосту — негодяи! — прицепили! Ну
и трясет! — ворчал раненный в плечо поручик Бронич.— И
солому сменить ленятся... Эй, санитары!—	Господи! Бог ты мой! Го-спо-ди! — Молодой солдат-ка-
валерист, раненный в живот, шаркал по полу разжатыми ла¬
донями.— Санитар, испить бы!.. Са-ни-тар!..—	Санитар, эй! — подхватил кто-то.—	Санитар!—	Сестра!—	Сволочи!..В теплушке, кроме раненых, никого не было.Над крышей гремел ветер. Когда на каких-то маленьких
станциях поезд останавливался, за черной щелью наших две¬
рей гудели телеграфные провода. Но вот провода загудели с
обеих сторон теплушки.Мы приближались к Харькову.В Харькове мы подъехали к пассажирскому вокзалу.—	Испить бы, о Го-спо-ди, и-испить!..—	Вот подожди, разгружать будут.Я подполз к тяжелой двери. Окровавленный и грязный
содцат-марковец помог мне раздвинуть ее, и я выглянул на
перрон.Из соседних вагонов выходили пассажиры. Сейчас же за
нашей дверью рыхлая, со всех сторон закругленная дама вза¬
сос целовала какую-то плоскую девицу в шляпке с василька¬
ми. Мимо них, потряхивая коробкой конфет, пробежал вы¬
сокий седой мужчина в английском пальто нараспашку.Два толстяка в пенсне подзывали пальцами носильщика.—	Господа! Позовите врача. Господа, да послушайте!..К теплушке никто не подошел.—	Э, вы там — с чемоданами! Тыловое сало!..Наконец вагоны рвануло.229
—	Это же — это же — это же, черт — черт знает, что та¬
кое! Мане-врируют!.. Ой, трясет! Доктор! Это же черт... ой,
док-тор!..Поручик Бронич схватился за ключицы, качнулся вперед,
но вагоны опять рвануло, и он повалился спиной на солому.
Солдат-марковец стоял на коленях. Тоже раскачиваясь, пы¬
тался держать перевязанную руку на весу.—	А для ча страдать и маяться? Для ча это, коль они по
справедливости не поступают? — ворчал он глухо.— Буржуев,
1ак водится, повыпускали, а на разгрузку опосля только,
мать их в тринадцать гробов чертову дюжину!—	Го-спо-ди, испить бы!.. О Господи-и-и!Поезд разбивали. Наши теплушки подбрасывало и толкало.—	Ах, так! — вдруг не вьвдержал поручик Бронич.—
Так?..— И, выхватив наган, он стал стрелять в потолок теп¬
лушки — раз! раз! раз!—	Докгор-р-р!..Когда на вокзале Харьков-Товарная нас наконец стали
разгружать, солдат-кавалерист уже не просил пить. На носил¬
ки его не положили. Взвалили на плечи.«Мертвый!..»*	♦ ♦На разгрузке работали санитары-студенты.Нога моя ныла. Мне казалось — брезент носилок пропи¬
тан кровью, и я закрыл глаза.—	Да вы ли это? Какая встреча!..С повязкой Красного Креста вокруг рукава надо мной
стоял Девине. Я взглянул на него, удивленный;—	Вы?—	А как же! Работаю. Как же! — быстро заговорил он.—
Искупаю, так сказать, вину перед родиной. А вас и не узнать,
Господи! Ваш дядя... Да я сейчас же...—	И вас не узнать! — перебил его я.— Толстеете? Ну, ни¬
чего, ничего... Искупайте! Видно, впрок вам идет...Желая казаться обиженным, Девине заморгал глазами.Потом нас понесли.Над освещенной фонарями плошадью летали клочья грязных
бумаг. Какой-то мальчишка свистел, засунув в рот два пальца.Город жил своей жизнью.В палате распределительного пункта пахло потом и гноем.
Я лежал на одной койке с поручиком Броничем. Свобод-
ньк мест не было.230
к вечеру привезли новых раненых, тоже дроздовцев, но
2-го полка, изрубленных шашками червонных казаков, про¬
рвавшихся к нам в тыл под Суджей.—	Гнались за обозами, и — по головам, по головам!..—
рассказывал раненый писарь с мутными, как у плотвы, глаза¬
ми.— Ну, господа офицеры, и время же, позвольте доложить
вам! Чтоб писарей да рубили!..Под утро запах гноя стал сильнее. Перебил даже запах
йода. И опять мне казалось — гноем пропитаны и тюфяки,
не покрытые простынями, и красные, б^ наволок, подушки,
и хрубые рубашки, без пуговиц и тесемок.—	С буржуев бы постричь следовало...— Солдат-марковец
не имел даже своей койки, а потому ругался то в одном, то в
другом углу палаты.— Чтоб так да страдать!.. Да задаром!..—	В операционную! В операционную! — кричал за дверью
доктор.— Остолопы! Назад! Не четырех же зараз, остолопы!..За окном палаты уже светало. В коридоре было еще тем¬
но. В дверях толпились растерявшиеся санитары. Электриче¬
ская лампочка за дверью перегорела.—	Сюда! Да людей несете,— не толкаться...— кричал из
темноты доктор.— Ос-то-ло-пы!..—	Я, прапоршик, уже позвонила,— сказала мне под утро
дежурная сестра.— Тридцать пять — сорок три. Верно?Но дядя пришел только ввечеру.Лежа на спине, я рассказывал ему о последних боях. Ког¬
да же, удивленный его молчанием, повернул к нему голову,
то увидел его наполовину съехавшим со стула, с головой,
уроненной на белый крахмальный воротник.—	Сестра! — закричал поручик Бронич.— Здесь человеку
дурно! Сестра!Дядя не вынес запаха гноя.Я дергал дядю за руку, ставшую вдруг мягкой и влажной.—	Да что это?.. Господи! Да встань, наконец! Да встаньте!..—	Ты!.. Опять — буржуи, буржуев!..— кричал за моей спи¬
ной поручик Бронич.— Да я тебя, большевик, выучу! Встать,
как полагается!Наконец подбежала сестра.—	...Замашки твои большевистские! — все еще кричал за
мной поручик.— Твои... твои... Встать, матери твоей черти!Сестра около нашей койки возилась над дядей, а в дверь
палаты вносили все новых и новых раненых.♦	♦ ♦Дядя пришел вновь только через два дня. В палату войти
он побоялся. Я взял костыли и вышел в коридор.231
—	Сейчас поедем,— объявил мне дядя.— Нечего ждать у
моря погоды. Я уже переговорил с главным врачом. Ну и в
хороший лазарет я тебя устроил. О! Замечательный лазарет.
Таких у нас раз, два и обчелся. Имени генерала Шкуро. Не
слыхал? В Технологическом!..—	Не сердитесь и не осуждайте,— говорила через десять
минут сестра, застегивая мне шинель.— Недостаток рук...
Дисциплины никакой... Ну, прощайте. А костыли верните.
Нет у нас лишних. Пришлете? Ну, хорошо... До свиданья...Держась одной рукой за перила, другой опираясь на кос¬
тыль, я медленно сходил с лестницы. Дядя шел рядом. Гордо
держал в руке мой второй костыль. В подъезде стояла моло¬
дая хорошенькая сестра. Возле нее — человек шесть санита-
ров-студентов.ЛАЗАРЕТ ИМЕНИ ГЕНЕРАЛА ШКУРОПрошло недели три. За окном офицерской палаты лазаре¬
та имени генерала Шкуро зеленел сад Технологического инс¬
титута. Когда по саду скользило солнце, с койки моей было
видно, сколько желтых и буро-коричневых листьев нагнала
уже на деревья осень.Офицеров Добровольческой армии в палате почти не бы¬
ло. Преобладали казаки, донцы и кубанцы.Тяжелораненые весь день стонали и мычали. Поправляю¬
щиеся играли в карты. День уходил за днем, и мне каза¬
лось — им не будет конца...*	♦ ♦—	Господа офицеры! Господа! — засуетилась однажды ут¬
ром сестра нашей палаты, Кудельцова.— Господа, сейчас на¬
ша патронесса придет... Ах, поручик, смахните с одеяла
1фошки! Пятно, говорите? Просочилось? Есаул, голубчик,
поверните подушку. Я после...По палате, почему-то быстро оглядывая стены, пробежал
главный врач. Санитары метались, держа в руках еще не опо¬
рожненные утки. Под образами, в заднем углу палаты, стар¬
шая сестра торопливо выдавала чистые полотенца.—	Идет! Идет!..Сестра Кудельцова оправила косынку и, вытянувшись,
встала около дверей.Дама-патронесса медленно обходила койки. Над каждой
останавливалась и, поднимая к лицу лорнет, дарила раненых
ласковыми улыбками. За ней следовал высокий белый юно¬
ша в штатском. По указанию патронессы он раздавал табак и
папиросы. Когда патронесса подошла ко мне и, оттопырив232
мизинец, потянулась за лорнетом, я поднял одеяло и натянул
его через голову.Мне ни табаку, ни папирос патронесса не оставила.«Да здравствует самостийная Кубань!» — следующей
ночью написал кто-то на белой стене палаты.На стене играло утреннее солнце. Сестры с градусниками в
руках бродили между койками. Надписи долго никто не замечал.—	Я, господа, давно уже напирал... И в Ставке твердил, и
везде...— не торопясь, густым басом гудел больной ревматиз¬
мом полковник, первый заметивший надпись.— Наш Осваг!
ни к черту, господа, не годен! Чтоб среди офицеров... Да в
офицерской палате...Он сидел на койке и отхлебывал только что принесенный чай.—	Да знаете ли вы, что у большевиков, в смысле, так ска¬
зать, единой идеологии...Его перебил главный врач. Он вбежал в палату, размахи¬
вая в воздухе стетоскопом.—	Господа, взят Курск! Ура славным марковцам!Кто мог, вскочил с коек. Другие присели.А сестра Кудельцова, намочив полотенце, уже стирала со
стены последнее слово надписи: «Кубань...»*	* *Прошло несколько дней. Пригазом по армии генерал Де¬
никин переименовал всех прапоршиков в подпоручики.Старые подпоручики были недовольны:—	Ну, а мы?..Вечером того же дня прапорщики, произведенные в под¬
поручики, пили коньяк «три звездочки»: «авансом на новое
производство» — и смеялись в коридорах до полуночи.*	♦ ♦И опять прошло несколько дней. Вечерело.—	Да,— рассказывал мой сосед слева, есаул 18-го Донского
Георгиевского полка, подсевшему к нему юнкеру Рыкову, мое¬
му соседу справа.— Было это так — черт порви его ноздри...
«Расстрелять!» — приказал командир полка. Взял я тогда этого
матроса: «Ша-лишь — я тебя по всем правилам!» Ну хорошо...
А он — ни глазом не моргнет. Стоит перед отделением, и хоть
в кальсонах одних да в рубахе, черт порви его ноздри, а гор¬
дый, что твой генерал... «По матросу,— скомандовал я тогда,—
пальба отделением, от-де-ле-ние...» Выждал. Думаю, дам ему
время Бога припомнить. А матрос — ни глазом. Прямо фланго¬
вому на мушку глядит и улыбается, сука. Поднял я руку, хотел*	Освободительное агентство — идеологическо-диверсионный центр бе¬
лого движения на юге России. (Примеч. ред.)233
уже — пли! — скомандоють, а тот как рванет на себе рубаху!
Смотрю, а на груди у него орел татуированный. Двуглавый, с
державой, со скипетром... «От-ставить! — скомандовал я.— К
но-ге!» Пошли, черт порви его... Привел я матроса в штаб... по¬
рви его ноздри! Так и так, говорю, господин полковник. При¬
казания вашего не исполнил. Не могу заставить казаков целить
в двуглавого орла. «Правильно!» Полковник наш старой служ¬
бы вояка. «Таких, говорит, не расстреливают. Руку!..» Руку мне
пожал... Да...Есаул замолчал.—	Позвольте, господин есаул, а что с матросом стало? У
нас он остался?—	Убег, черт порви его ноздри! — Есаул сплюнул.— В ту
же ночь... Вот! А вы говорите: гу-ма — гу-ма-ни... или как
там еще?.. Эх, юнкер!Среди пяти сестер офицерской палаты сестра Кудельцова
была самой ласковой.—	Ну и девчонка, поручик, скажу я вам! — бросил мне
как-то вечером есаул, провожая сестру Кудельцову глазами.—
С такой бы, знаете, ночку провести! А?Юнкер Рынов злыми глазами посмотрел на есаула, повер¬
нулся и лег на другой бок к нам спиной.Зажглись голубые ночные лампочки. Вечерние — жел¬
тые — уже потухли. К окну склонилась луна. Ее лучи, спле¬
таясь с голубым светом лампочек, ползли между койками,
цепляясь за края серых одеял. Под койкой юнкера Рынова
они отыскали брошенную на пол гармонь-двухрядку и, упер¬
шись, остановились.—	Санитар! Утку! — просил кто-то.Я встал, взял костыли и вышел.Когда я вернулся, раненые в палате возбужденно разгова¬
ривали.—	Поручик! Нами взят Орел! — объявил мне есаул.— Те¬
перь — Тула, Москва, и кончено. Создать бы только твердую,
как на фронте, власть.Я молчал.—	Что же вы молчите, черт порви ваши ноздри! Поручик?Я лег на койку, не спрашивая есаула, как понимает онслова «твердая власть».Ночью я не мог уснуть. Опять болела нога, почему-то го¬
раздо ниже ранения. Ступня тяжелела. Мне казалось, она
камнем лежит на тюфяке. Стиснув губы, я упрямо смотрел
на голубой потолок. Молчал.Сестра Кудельцова, в ту ночь дежурная, бесшумно обходи¬
ла палату.234
—	Что, юнкер, не спится? — остановилась она над койкой
моего соседа.—	Не снится, сестрица. Мысли мешают. И все о вас и о вас...
Вы, может быть, присядете? Я вам свои новые стихи почитаю.«Час от часу не легче! — подумал я.— Гуманист, гармо¬
нист, поэт...— еще кто?»Боль в пальцах понемногу сдавала.—	«Чаша страданий испита,— минуты через две вполголо¬
са читал уже юнкер.— Хоть бы любовь испить!..»Только в огае ведь можно так беззаветно любить.Милая! Свет мой тихий! Дай мне руку твою!Буду о ней я помнить в каждом новом бою!Я повернулся на бок и, чтобы не слышать стихов юнкера,
ушел с головой под одеяло. Но под одеялом было душно. Но¬
га опять заболела, и вскоре я вновь открыл глаза.Никогда не буду так молиться,—
все еще нараспев читал сестре юнкер,—Как пред жарким боем за тебя...Может, вам когда-нибудь приснится,Как страдал я, родину любя...Вы с крестом, а я с мечом разящим.Мы идем, чтоб именем любвиВстретить день и с солнцем восходящимНовый храм воздвигнуть на крови...Кажется, я застонал.—	Что, больно, поручик? — И сестра Кудельцова быстро
поднялась с койки юнкера и склонилась надо мной.—	Теперь уже легче, сестра,— сказал я, поворачиваясь.Юнкер больше не читал.Много месяцев спустя, уже при Врангеле, после боя с
конницей Жлобы, вспомнил я еще раз стихи юнкера.Было это в середине июня. Степь дымила желтой пылью.Молодой хорунжий с шашкой в руке расправлялся с куч¬
кой пленных. Когда наша подвода подъехала ближе, я узнал
в нем бывшего юнкера Рынова.—	Храмовоздвижник! — крикнул ему я. Не знаю, узнал ли
меня юнкер Рынов. Желтая от солнца пыль, бегущая за на¬
шей подводой, скрыла от меня и его и пленных...ТЫЛЛистья уже слетели с деревьев и испуганно метались вдоль
заборов Харькова. Я перешел на амбулаторное лечение, жил у
дяди, два раза в неделю посещая лазарет, где ноге моей дела¬235
ли массаж и горячие ванны. В квартире дяди кроме меня жил
и его бывший компаньон Меркас, старый еврей, купец из-
под Бердянска.—	Вульф Аронович, что вы это на старости лет местожи¬
тельство сменили? — спросил я его как-то.—	Я вам скажу...— Меркас отложил в сторону недочитан¬
ный номер «Южного края».— В такие времена, как мы сей¬
час переживаем, каждый честный еврей должен быть там, где
у него меньше друзей и знакомых.—	Это почему?—	Я вам скажу... Потому что у каждого честного еврея
есть друзья. А эти самые друзья могут перестать быть друзья¬
ми...— потому что — жизнь есть жизнь, господин офицер.—	Вы говорите загадками, Вульф Аронович.—	Я говорю загадками? Не дай Боже, мои загадки разре¬
шит вам сама жизнь, господин офицер...» ♦ *—	...Льгов, Севск, Дмитриев, Дмитровск...— идут вперед,
дядя.—	...Дмитровск, Дмитриев, Севск... Севск... Севск... Черт!
Вот бои, должно быть!—	Оставьте газеты. И вам не наскучит? — почти каждый ве¬
чер приходил к нам сын соседа, молодой ротмистр Длинновер-
хов, не знаю, какими бесконечными командировками примазав¬
шийся к Харькову.— Газетные известия всегда только контр¬
рельеф фронта. Поняли? Ей-богу, не понимаю, что тут интерес¬
ного: приводить всю эту чужую брехню к единому знаменателю
и решать потом алгебраические задачи. Ну — победа, ну — по¬
ражение... Вот вам и оба возможных ответа. Не все ли равно?—	Ротмистр!—	Знаю, что не корнет. Потому и говорю так, поручик.
Прежде всего, заметьте,— это спокойные нервы. Восторг же
и тревога для них равно вредны. Поняли? Пойдемте-ка луч¬
ше в город.В городе лужи были уже скованы льдом. Падал мелкий
снег, сухой и колкий.—	Романтизм может быть создан. Его и создали. Но я, пору¬
чик, человек с железным затылком! — уже на Сумской говорил
мне ротмистр.— Нужно глубоко в карманы опустить руки, нау¬
читься свистеть сквозь зубы и проходить сквозь все события. Не
оборач1шаясь. Поняли? Одним словом, нужно иметь железный
затылок. А у вас затылок гут-та-пер-че-вый. И это от романтиз¬
ма, поручик. Романтизм, как известно, ослабляет организм. Го¬
ворю рифмованно, чтоб лучше запомнили. Зайдем, что ли?Мы зашли в какой-то подвал, освещенный лиловыми ог¬
нями. Стены подвала были разрисованы острыми треуголь¬236
никами. Окна задрапированы. Глухой гул многих голосов
встретил нас и поплыл над нами, качаясь.Мы отыскали свободное место и заказали ужин. За круглым
столиком около нас пировали три офицера-шкуринца и моло¬
дой чернобровый юнкер. Когда мы вошли, они толысо что
оборвали какую-то песню. С ними сидела декольтированная
женщина с густыми рыжими волосами, перехваченными вокруг
лба широкой черной лентой. Женщина была пьяна и, выше ко¬
лена освободив из-под юбки ногу, водила носком лакирован¬
ной туфли направо и налево. Офицеры-шкуринцы тяжело во¬
рочали головой, пытаясь поймать глазами кончик ее туфли.—	Ножку!.. Ножку, моя Мэри! Выше, божественная! — в
пьяном пафосе кричал один из офицеров, пытаясь схватить
Мэри за подвязку. Но Мэри спокойно отстранила его руку и
гордо откинула рыжую голову, огненную под лиловой лампой.—	Выше? Голоса выше, господа офицеры!—	«Черная лента, черная лента»,— пьяными голосами гар¬
кнули шкуринцы.—	Выше!—	«Ты даришь нам любовь!»Д4-вайте деньги, д4-вайте деньги,А не то мы пу-стим 1фовь!..—	Выше!!! — И носок лакированной туфли метнулся
вверх, ударив по губе одного из офицеров.—	Ротмистр, идемте,— сказал я и привстал, опираясь на
палку. Но ротмистр взял меня за локоть.—	Руки в карманы, поручик, и наблюдать! Сие наше заня¬
тие называется тренировкой.Рыжеволосая Мэри, облокотясь на столик, смотрела на
шкуринцев прищуренными глазами. Вдруг, опустив за де¬
кольте руку, достала золотой нательный крестик.—	Ротмистр, идемте!Но ротмистр меня вновь усадил.—	...Награда и память обо мне,— говорила, играя крести¬
ком, Мэри.— Тому, кто из вас окажется самым сильным и вы¬
носливым...— И, засмеявшись, она оправила черную ленту и
встала.— По алфавиту... Вы, юнкер Балабанов, идете первым.Юнкер медленно поднялся, звякнул шашкой о сапоги и,
допив стакан, пошел вслед за Мэри к каким-то завешанным
{фасной портьерой дверям....На улице мигали бледные фонари.*	* *Было около полудня, я шел из лазарета. Опять выпал
снег. По притоптанным панелям ходить было скользко, но
домой мне еще не хотелось. Опираясь на палку, я долго бро¬
дил по улицам, вышел наконец на Пушкинскую и пошел к237
лютеранской кирке, наблюдая, как веселой гурьбой бегали
школьники, бросая друг в друга пригоршни рыхлого снега.—	А! Здравия желаю!Я быстро обернулся.Передо мной, в длинной кавалерийской шинели никола¬
евского сукна, с погонами штаб-ротмистра, при шпорах и
шашке, стоял Девине. Приветливо улыбаясь прищуренными
мягкими глазами, он протянул мне руку.—	Поручик! А!.. Поправились? — Девине был навеселе.—
Поручик! Гора с горой... Вспрыснем за ваше выздоровление... А?—	Подождите! — Я быстро оттянул руку.— Подождите,
сэр! Прежде всего скажите, когда и кем вы произведены? Из
санитаров да сразу в штаб-ротмистры?—	Ах, Господи! — Девине засмеялся.— Да разве так встре¬
чают старых друзей?! Так сказать, семья дружных офицеров...
э-э-э... возрожденная в традициях Корнилова и Алексеева...—	Слушайте! Я не контрразведчик и не полицейский. Я
просто офицер-фронтовик. А потому, если вы немедленно же
не оставите меня в покое...В пьяных женственных глазах Девине скользнула сталь¬
ная, уже не пьяная злоба. Он вздернул плечи, круто повер¬
нулся и быстро пошел на другую сторону Пушкинской.Какая-то девочка, пробегая мимо меня, нагнулась:—	Вы это обронили? Да? — и, подняв с панели желтую
лайковую перчатку, протянула ее.—	Нет, не я.Девине — через улицу — подозвал извозчика и уже садил¬
ся в сани.♦	* ♦Синагоги на Пушкинской улице и в Подольском переулке
были переполнены молящимися. Пришло известие о погро¬
ме, учиненном войсками генерала Бредова, оперирующими
под Киевом. В синагогах читали «кадеш».Меркаса мы не видели целыми днями. Потом трое суток
он постился.—	Вы, господин офицер, понимаете, что это значит? Вы
понимаете? — десять тысяч евреев!.. А за что? Разве можно
себе это только представить?..—	Вульф Аронович, да вы свалитесь с ног!—	Вульф Аронович, да поешьте!Но Вульф Аронович уходил в свою комнату.—	Я уверен, что он там у себя закусывает,— сказал нам
как-то дядя, встал из-за стола и тоже пошел в комнату Вуль¬
фа Ароновича.Вульф Аронович не закусывал. Он рыдал, вытирая слезы
длинной седой бородой.238
Четыре дня бушевала над Харьковом вьюга. На пятый
снег лег на улицы. Стихло.Я вышел из дома, боясь прихода ротмистра Длинноверхова.Придет. Будет учить. Еврейские погромы как материал...
Тыловое затишье, и фронт — как отдушина... Да ну его!Подняв узкие угловатые плечи, мимо меня прошли два ев¬
рея. Их обогнала нарядная дама. Под фонарем она замедлила
шаг и, обернувшись, улыбнулась мне накрашенными губами.«Уеду на фронт! Хорошо — уеду... Ну, а дальше? — Я ос¬
тановился под соседним фонарем.— А дальше?»Улицы тянулись за улицами. Вдоль улиц тянулись фонари.Когда я подходил к подъезду такого-то богатого дома на
Сумской, к нему, замедляя ход, подъезжал автомобиль.
Сквозь окно автомобиля я увидел черно-красную корнилов¬
скую фуражку, повернутый ко мне толстый затылок и под
ним генеральские погоны. Я подтянулся и, когда генерал по¬
вернулся ко мне в профиль, отдал честь. Рука генерала мед¬
ленно поднялась к фуражке, но до козырька не дошла; гене¬
рал дважды клюнул носом и как-то странно, точно потеряв
равновесие, качнулся вперед. Очевидно, он был пьян. Это
был генерал Май-Маевский, командующий Добровольческой
армией.«Ну а теперь?»Был уже поздний вечер, когда я добрел до конца Екатери-
нославской.Над присевишм под Холодной Горой вокзалом качалось ти¬
хое зарево фонарей. Перед вокзалом, на площади, синел снег.
Одинокий разбитый фонарь в конце площади боролся с темно¬
той набегающей ночи. Хотел светить, но ветер его задувал.—	Ать, два! Левой! Ать, два! Левой!Я обернулся. Через площадь шла рота гакой-то тыловой
части. Солдаты шли, размахивая руками, как при учении. Ве¬
тер раздувал полы их английских шинелей. Под тяжелыми,
кованными железом сапогами скрипел снег.—	Ать, два! Левой!А с другого конца площади — к воюалу,— оттуда, где ве¬
тер успел задуть уже три фонаря подряд, молча, без команд и
песен, шли сборные роты недавно пероформированных пол¬
ков 140-й дивизии. 140-я пехотная дивизия, по численности
не более стрелкового трехбатальонного полка, после недавне¬
го поражения вновь выступала на фронт.На солдатах болтались истрепанные старые шинели. Ноги
были обмотаны мешками из-под картофеля. Снег под сапога¬
ми не скрипел. Очевидно, подметок на сапогах не было...—	Ать, два! Ать два! Левой! Левой!..Рота, идущая с вокзала, выходила на освещенную Екате-239
ринославскую. На углу Екатеринославской стояла женщина.
Женщина плакала.Я тихо побрел домой.♦	* *Ротмистр Длинноверхов пришел ко мне только на следую¬
щий вечер. Он был во вновь сшитых широких галифе.—	У этих карманы еще глубже! Руки здесь по локти вой¬
дут. Как видите, поручик, я прогрессирую.Мне ротмистр уже успел порядком надоесть, и я ничего
ему не ответил.—	На Сумской есть так называемый «Дом артиста». Слы¬
хали, конечно? — опять обратился ко мне ротмистр.— Ну
вот... Идемте туда. Там подчас можно натолкнуться на весьма
любопытные экземпляры. Богатейший, скажу я вам, матери¬
ал для изучения новых индивидуумов. Продукт последних
неудач фронта. И как еще интересно! Вчера, к примеру, я ви¬
дел там молодого корнета... Впрочем, я расскажу вам по до¬
роге. Идемте.Но идти я отказался.—	Довольно, ротмистр! Мне противен ваш тыл и ваши
наблюдения. Я уезжаю на фронт, а потому...—	Что потому? — улыбнулся ротмистр.—	Потому... Потому...— Я запутался, не зная, что отве¬
тить.— Потому...— довольно! — сердито кончил я.Ротмистр сел в качалку. Небрежно вьггянул ноги и глубо¬
ко в карманы засунул руки.—	Если б я, поручик, давно уже не разучился драть сме¬
хом глотку,— медленно, играя каждым словом, вновь обра¬
тился он ко мне,— я бы — поняли? — я бы не встал вот с
этой качалки. Я бы умер со смеху над вашей глупостью. По¬
няли, юноша?..«Подожди-ка! — припоминал я, идя на следующее утро по
Мироносицкой улвде.— Теплые перчатки куплены... Шарф —
есть... Носки?.. Да! Нужно купить шерстяные носки».Хриплый 1УДОК автомобиля рванулся в тишину улицы. Со
стороны Мироносицкой площади шел грузовик, нагружен¬
ный английским обмундированием. Высоко на сложенных
шинелях сидели два краснолицых солдата-англичанина. Тре¬
тий лежал. Кажется, курил трубку. Синий дымок клубился
над его фуражкой.Но вот грузовик поравнялся со мной. Лежащий на шине¬
лях солдат приподнялся и встал, чтоб вытряхнуть пепел из
трубки, и я увидел на его фуражке русскую офицерскую ко¬240
карду. На узких погонах блестели звездочки. Увидев меня,
офицер быстро отвернулся.Это был Девине.♦	* ♦Через три дня я отъезжал на фронт. Дядя жаловался на
простуду, а потому выйти на мороз побоялся. Не вышел и
Вульф Аронович.Было холодно, дул резкий ветер, и я спешил войти в вагон.—	Прощайте! — сказал я ротмистру Длинноверхову, един¬
ственному, вышедшему меня проводить.—	Прощайте, мой милый чудак!Когда поезд тронулся, я перегнулся над перилами площадки.Публика на перроне махала платками и муфтами.Какая-то девица в шубке с беличьим воротником долго
бежала по платформе, ухватясь одной рукой за мерзлое окно
вагона.Только ротмистр, подняв под самую папаху крутые барские
плечи, размеренным, спокойным шагом шел уже к выходу.«Обернется или нет?» — гацал я, пытаясь не упустить его
из виду.Ротмистр не обернулся.—	Действительно, у него железный затылок! — вслух про¬
изнес я, вздохнул и вошел в вагон.За окном бежали последние строения засыпанного снегом
Харькова.ХОЛОДА—	Выходите, господин поручик! Дальше мы не поедем!
Молодой вольноопределяющийся бронепоезда «Россия»натянул рукавицы и глубоко, по уши, надвинул папаху.—	Что, разве уже Льгов?—	Льгов сдан, господин поручик. Еще вчера.Холодный ветер ударил по лицу и на минуту смял мое ды¬
хание.—	А что за станция? — спросил я, пытаясь встать спиной
к ветру.—	А черт ее разберет!..Я поднял голову, но надпись станции была занесена снегом.к * *—	А, здорово!.. Идите, идите сюда!На станции, в дверях телеграфного помещения стоял по¬
ручик Ауэ, наш ротный.241
—	я говорил...— Ротный пошел мне навстречу.— Я же го¬
ворил — кто-кто, а вы вернетесь. Потому — немец: долг и
прочее... «DeutscMand uber alles!»...i— И, засмеявшись, он
крепко пожал мне руку.— Ну, идемте... Представляться Тур-
кулу не стоит. Запекут еще в офицерскую! Эй, Ефим!..В телеграфной было накурено. Портреты генералов Мар¬
кова и Алексеева, повешенные на стене осважниками, каза¬
лись отпечатанными на голубой бумаге.—	Вот, 1апитан, взводный второго взвода,— представил
меня ротный своему новому помощнику, сухому черному
штабс-капитану, с усами, длинными, как вожжи.—	Штабс-капитан Карнаоппулло,— приподнялся тот, по¬
том вновь сел, достал из кармана карамель и стал сосать ее,
разглаживая усы двумя пальцами.Поручик Ауэ собрал со стола игральные карты.—	Ефим, чаю! Да шевелись же, холуй соннорылый! Барбос!..♦	♦ ♦В чай Ефим подлил рому.—	Льгов сдан,— рассказывал ротный, подняв из-под ко¬
зырька бело-малиновой фуражки холодные энергичные гла¬
за.— Ничего не поделаешь... Ни-че-го!Он задумался и долго грыз мундштук пожелтевшей папи¬
росы.—	Кстати, вы в тылу ничего не слыхали? Нет? Говорят,
Буденный занял Касторную и бьет всей нашей армии в глу¬
бокий тыл — на Валуйки и Харьков. Не слыхали? Чем же
объяснить наш отход без настоящего, черт дери, пораже¬
ния?.. Эх, поручик, поручик! Что это, донцы подкачали? Или
Махно силы точит? — И вдруг, выплюнув разжеванный мун¬
дштук, он ударил по столу кулаком.— Черт! А очередные за¬
дачи?.. Знаете, что у нас теперь за очередные задачи? Не рас¬
терять отступающих полков. Только! Связи — никакой. Кор¬
ниловцы? Марковцы? Кого черта корниловцы и марковцы,
когда мы не знаем даже, где наши второй и третий полки!
Как вы нашли нас, поручик?Я стал рассказывать о Ворожбе, дальше которой пасса¬
жирские поезда уже не ходили, о блуждании с бронепоездом,
об этапных комендантах, ничего другого не делающих, кроме
как ругающихся с начальниками станций, с которыми в ли¬
хорадочной спешке составляли они наряды для отступающих
с барахлом поездов.—	Так!.. Бар-босы!..— Поручик Ауэ хмурил брови. Оба его
шрама на лбу сошлись вместе и висели над переносицей глу¬
боким крестом.— Та-ак!..> «Германия превыше всего'» (нем.)242
Штабс-капитан Карнаоппулло сосал уже третью карамель.
Из засахарившихся бумажек складывал лодочки, осторожно
разглаживая их ногтем большого пальца.Ветер за окном рвал с крыш снежные сугробы.—	Ишь метет!..— Ротный встал и обернулся к окну.— Ме¬
тет — а солнце! Ах, так? Вы спросили, где наша рота? Рядом
она, в деревне... Отогреться же нужно, как вы думаете? Да?..Мягкость и злоба, насмешки и какая-то теплая грусть по¬
стоянно безо всяких причин сменялись в ротном. В тот день
эти переходы были особенно резки.—	Рота блины печет — что еше барбосам нужно? Жрут
сейчас... А мне вот?.. Сиди здесь, жди распоряжений Туркула.
Жци — черт тебя выдери! — а телеграф — мать его с по¬
лки! — не стучит и стучать не хочет!Ротный опустился на скамейку и, приподняв одну ногу,
пропустил руки под колено.—	Эх, поручик, поручик!.. Хочется, да не можется! Теле¬
графу? Да нет же, нам, конечно! Куда?.. Да что это с вами,
поручик? Мозги подморозили? На Льгов! На Севск! На
Брянск!.. Довольно? Нет?.. На Москву, черт бы драл ее с ко¬
миссарами! Эх, поручик, поручик!Он вновь понизил голос:—	Бьют! Кроют! Не нас, не «дроздов»,— всю армию кро¬
ют! Вот теперь,— и, склонившись надо мной, он продолжал
почти шепотом: — Вот теперь, когда нас никто не слышит
(ВСарнаоппулло не в счет!), я скажу вам в первый и в послед¬
ний раз: бьют! Кроют! А после... (впрочем, вы, поручик, меня
знаете) после никто э-то-го сказать не по-сме-ет! Слышите?
Не по-сме-ет!Горячий чай острым клубком царапал горло. Папироса
прыгала между пальцами. На синем замерзшем окне прошли
чьи-то тени. Неровный ряд штыков, сломанных, как каза¬
лось мне сквозь лед окна, качнулся и вновь сполз за стену.—	Господин поручик! — вошел Ефим.— Господин подпо¬
ручик Кисляк изволили уже появиться. Второй взвод на
платформах.—	Пусть подождет. Иди!Закуривая новую папиросу, поручик Ауэ опять склонился
ко мне...—	Итак, поняли? Вы сейчас же примете ваш взвод. Кисляка
мы отправим назад в офицерскую... Примете взвод и сейчас же
пойдете... Впрочем, нет! Возьмете две площащси бронепоезда и
поедете на две с половиной станции к северу... Так?Я кивнул.—	До третьей, впрочем, вы и сами не доедете. Отлично!243
Значит, слушайте,— я разъясню вам вашу задачу. Сегодня
под утро...Минут через пятнадцать, приняв от подпоручика Кисляка
свой старый взвод, я погрузил его на две площадки бронепо¬
езда «Россия» и поехал на северо-восток.Оставляя Льгов, 2-й батальон 1-го Дроздовского полка за¬
метил на пересечении железнодорожных путей Льгов—Суджа
и Курск—Кореново—Ворожба какой-то занесенный снегом
поезд. Спеша занять более благоприятные позиции, батальон
отошел верст на двадцать южнее Сейма и к поезду не подо¬
шел, выслав к нему лишь разведку, одно отделение, под ко¬
мандой подпоручика Морозова.И вот прошло уже полдня, а подпоручик Морозов все еще
не возвращался.Я был послан на поиски его. А если нужно — ему на под¬
держку.♦	* ♦На открытых площадках бронепоезда кружился ветер.
Свечников, до самого носа закутанный в какие-то пестрые
тряпки, не мог держать винтовки. Руки ему не подчинялись.—	Ты! Э-эй! Сосколь-зне-ет!..— крикнул Нартов и, подняв
упавшую винтовку Свечникова, поставил ее между ногами.—	По-слу-шай!..На штыках, разбиваясь, звенел ветер.—	По-слу-ша-а-ай! — снова закричал я Нартову.— А где
Фи-ла-тов?—	У-у-убит!..— хлестнуло меня по вискам.— Под Се-е...И вновь набежавший ветер отсек и далеко в степь отбро¬
сил конец его ответа.Бронепоезд уже выходил в отщ)ытое поле.Высоко над головами размахивая поднятыми винтовками
и погружаясь на каждом шагу в сугробы, мы медленно шли к
занесенному снегом поезду.Нартов шел рядом со мной.—	Вот, господин поручик, на лыжах бы!..За левым флангом нашей цепи садилось красное солнце.
Бронепоезд в тылу у нас все ниже опускался за сугробы.
Лишь поднятая вверх четырехдюймовка его второй платфор¬
мы, точно указывая дорогу, все еще торчала за нами. Поезд
впереди нас все ясней выступал из снега. Около вагонов кто-
то бродил.—	Цепь, стой!—	Кажется, наши,— сказал Нартов.Это было действительно наше 2-е отделение.—	Осторожней! Здесь яма. За сугроб лезайте! Левее!.. Еще
левей!..244
Ведя нас к засыпанным снегом вагонам, подпоручик Мо¬
розов разъяснил мне создавшуюся обстановку.Взорванный железнодорожный мост на пути Льгов—Суд-
жа упал и засыпал проходящий под ним путь Курск—Коре¬
ново—Ворожба, на котором и застрял санитарный поезд,
очевидно, пьггавшийся спастись от красных, занявших, по
сведению одного из раненых, станцию Клейнмихелево и вы¬
шедших, таким образом, в тыл корниловцам, только что ото¬
шедшим от Курска.—	Ну хорошо, подпоручик, я понимаю... Ну, а ты чего?
Ты-то чего задержался?—	А что делать прикажешь? — Подпоручик Морозов оста¬
новился.— Раненых бросить? Персонал и те, что могли хо¬
дить, разбежались. Сто пятьдесят уже замерзло. Шестнадцать
последних ждут очереди. А ты говоришь...—	Зачем же бросать? Но ведь можно было бы послать
связного. Мог бы, наконец, потребовать... ну, средства для
перевозки, что ли...Ноги вязли в сугробах. За голениша ссыпался снег. По за¬
тылку хлестал ветер.—	...Осело, расползлось, и едет теперь по всем швам...
Понимаешь? При таком положении за ранеными никого не
посылают. Понимаешь? — говорил подпоручик Морозов, пы¬
таясь за ушки сапога вытянуть застрявшую в сугробе ногу.—
За мной, за боеспособным отделением,— другое дело... Ви¬
дишь, я же не ошибся. А за ними...— Он уже подошел к
1файней теплушке санитарного поезда и открыл дверь: — А
за ними вот — никогда!..Друг подле друга, прикрытые соломой и шинелями, уже
снятыми с замерзших, белые, с бурыми и сине-лиловыми пят¬
нами на щеках, лежали на полу теплушки раненые корниловцы.*	♦ ♦—	Господин подпоручик, и это вы их всех сюда перета¬
скали? — почему-то шепотом спросил подпоручика Морозо¬
ва Нартов.В темном углу теплушки стоял какой-то молодой корена¬
стый солдат, с рыжими и густыми как щетка бровями.—	Нет. Он это...— кивнул на него головой подпоручик
Морозов.— Единственный санитар, оставшийся при поезде.
Он же и отапливал. Два дня. Костылями, носилками...Рыжий санитар дышал в кулаки и под самым носом тер
их друг о друга.—	Здорово! — подошел к нему я.— Ну, что же ты?.. Здо¬
рово!—	Здрасьте! — вдруг быстро ответил тот, не по-солдатски
кивнув головой.245
—	Здрасьте, здрасьте! — улыбнулся я.— Как звать тебя,
молодец?Санитар подумал и, не торопясь, поправил фуражку без
кокарды.—	Ленц моя фамилия будет. Иохан Ленц.—	Немец?—	Та-а! Семля немного под Саратов есть. Из колонистов
будем. Та-а, Ленц, Иохан.Я опять улыбнулся:—	Молодец, Ленц! — и хлопнул его по плечу: — Спасибо
за службу. Что — санитар?—	Во-о... В золдат зачислен.—	А какого полка? Куришь?..—	Мы первого Катериноштатского немецкого имени Карл
Либкнехт — курим.—	Ах ты, милая голова! — засмеялся Наргов.— Первый
ВСатериноыггадтский ку-рить изволит! Ах ты, Либкнехт ты!..—	Смотри-ка, везде люди! — сказал за нами кто-то.—	Пленный ведь — а сколько людей спас! О, Господи!..*	* *С дверей срывались сосульки. Стены теплушек были про¬
биты инеем. Бежал сквозняк.—	...Нет, подпоручик Морозов, бросьте меня водить по
этому леднику!—	...Подпоручик Морозов! Бросьте!Во всех теплушках, уткнувшись головами под шинели, ле¬
жали замерзшие корниловцы — безрукие и безногие.—	Подпоручик Морозов! Ехать нужно! Уже поздно, Нико¬
лай Васильевич...Подпоручик Морозов меня не слушал. Мне стало страш¬
но.—	Николай Васильевич!Мне показалось, подпоручик Морозов сходит с ума.—	Нартов! Эй, Нартов!..Над крышами поезда грузно бежал ветер.Подошел Нартов, и вскоре бронепоезд «Россия» медленно
подходил ко взорванному мосту.*	* *—	На насыпь осторожней! Эй, вы там! Не так — головой
вперед... Вот... Так, вот... Правильно! А ну, который это?—	Одиннадцатый, господин поручик!Было уже темно. На рельсах синими блестками плескалась
луна. Над рельсами, играя с ослабевшим ветром, бежал снег.—	Двенадцатый?.. А Свечников где? Где ]^денко?246
—	Эй, Свечников! Руден-ко!...Тринадцатый, четырнадцатый...Пятнадцатый раненый тяжело хрипел.—	Осторожнее! Не растрясывай! Нартов, да поддержи же!Когда уже и шестнадцатого раненого подняли на площад¬
ку, появились наконец Руденко и Свечников. Они волочили
два тяжелых мешка.—	Что это? — удивленно спросил я.—	Магги... Ну и запасов там!.. Надо б вернуты:я, господин
поручик.Я взглянул на часы.—	Залезай, шакалы!Мы поднимались на площадку, ерзая животами о промер¬
злую броню.На площадке невозможно было ни присесть, ни встать на
колени. Раненые заняли слишком много места. Мы стояли
глухой стеной, обхватив друг друга за пояса.Черная снежная равнина быстро и круто скользила из-под
поезда. Мне казалось, она срывается вниз и горбатой беше¬
ной волной бьет под колеса.—	Держись! Эй! Крепче!..Высоко поднятая за нами четырехдюймовка чертила над
горизонтом какие-то широкие круги и полукруги.И вдруг:—	Стой! Эй, стой!..—	Стой!..За криком — вверх — взвился ветер и сразу же сорвался,
сбитый внезапным выстрелом в небо.Черная волна над насыпью рванулась кверху, вздулась и
вдруг остановилась, гулко ударившись о броню.Подпоручик Морозов соскочил с площадки и по шпалам
побежал в темноту. За ним побежал Нартов.—	Упал? Кто? Кто упал?Но никто ничего ответить не мог.Было лишь слышно, как на площадке перед нами стонали
раненые и как дышал в темноте тяжелый и усталый паровоз.Наконец Морозов и Нартов вернулись.—	Упал Руденко... Насмерть!И опять побежала вдоль насыпи крутая черная волна.На станции нас встретил поручик Ауэ.—	В чем же дело, черт вас дери? Подпоручик Морозов!
Подпоручик Морозов, в чем дело?247
—	Прикажите разгрузить...— указал на переднюю площад¬
ку подпоручик Морозов.Когда раненых разгрузили, четверо из них мутными уже
глазами смотрели в темноту.БОИ В КОЛЬЦЕВ деревне Гусяты, где был расквартирован наш батальон,
было уже совсем темно.—	Не стоит раздеваться, поручик,— сказал мне подпоручик
Петин, командир пулеметного взвода нашей роты.— Ложитесь
так. Сейчас набегут красные. Они всегда теперь ночью...Седоусый хохол-хозяин снимал на лавке валенки. Я сел
рядом с ним и стал натягивать снятые было сапоги.—	Хорошо дома-то сидеть, а? — спросил хохла подпору¬
чик Петин.— Спать ляжешь... А нам каково?—	Сыдилы б дома, панычу. Никто б ни ниволил.За стеной мычала корова.Ночью мы вскочили.За деревней металась быстрая ружейная пальба. Точно уда¬
ряясь друг о друга, над крышей разрывались гулкие снаряды.—	Строиться!Мы бросились к дверям, хватая спросонья чужие винтовки.А седоусый хохол сидел на лавке и, глядя на нас, почесы¬
вал поясницу.Ночной ветер путался в голых ветвях.Прикрывающая отступление 5-я рота медленно обходила
деревню. Наша, 6-я, вышла на ее юго-западную окраину и
стояла под стеной какого-то пустого строения, с содранной
крышей. 7-я и 8-я были уже далеко за деревней.Мимо нас проходили последние силуэты отставших от рот
солдат.Вот, подпрыгивая и качаясь на снежных крутых ухабах,
протремела походная кухня, и вновь дцоль опустевшей доро¬
ги побежал лишь низкий одинокий ветер, точно испуганный
приближением боя.Проишо еще полчаса.—	Кого мы ждем, поручик?—	Красных. Если удастся, мы ударим в тыл. А вы,— рот¬
ный обернулся к подпоручику Петину,— вы подогрейте с
фланга... Эй, не курить!На дорогу, кивая перед1^ми саней, выехал небольшой
обоз. Чья-то рука, поднятая с последних саней, качаясь в
воздухе, то сжимала, то разжимала пальцы.248
На фоне темного неба эти черные пальцы казались боль¬
шими и бесформенными. Две сестры в желтых овчинных по¬
лушубках и в папахах поверх косынок бежали, спотыкаясь, за
санями.Над нами опять прогудело несколько снарядов. Шагах в
пятистах они разорвались, брызнув в небо золотым и острым
огнем.—	Барбосы! По обозам!..Прошло еще полчаса...—	Пропустить обе цепи! По дозорам не бить!Поручик Ауэ расправил плечи, вышел на дорогу и поднял
роту движением руки:—	В цепь!.. Господа офицеры...Мне казалось, ротный не командует, а беседует с кем-то,
спокойно и тихо.Мы рассыпались в цепь, одним флангом упираясь в де¬
ревню, входя другим в темную ночную степь — к югу.Цепи 8-й роты и наступаюших на нее красных шли с севера.Минут через десять мы от1фыли частый огонь.* « *—	Справа, по порядку... рассчитайсь!—	Первый.—	Второй.—	Третий.Утро медленно сползало с неба. Пленные красноармейцы,
понуро опустив головы, стояли неровной длинной шеренгой.—	Возьми-1^ в руку.—	Да, здорово!Под подкладкой папахи подпоручика Морозова я нащупал
пулю.—	Тридцатый.—	Тридцать первый.—	А ну поживей! — Полковник Петерс, наш батальон¬
ный, торопил пленных.—	Сорок седьмой.—	Со-рок восьмой.—	Сорок восемь, господин полковник! — крикнул с лево¬
го фланга поручик Ауэ.Я раскуривал отсыревшую папиросу. Ругался...—	Мы мобилизованные... Приказано было, ну и стреля¬
ли,— добродушно рассказывал возле меня стоящий на флан¬
ге пленный, молодой 1фасноармеец с широким щ)естьянским
лицом.— После, как патроны вышли, сдались, конечно...249
—	Так!..— Поручик Ауэ уже тоже подошел к пленному.—
Ну, а если б не вышли, сдались бы?—	Если б не вышли, и не сдавались бы... Зачем сдаваться-то?—	Хороший солдат будет! — сказал ротный.— А ну, подо¬
ждите...Через минуту он вновь вернулся.—	Этого, подпоручик Морозов, возьмете в первый взвод.
Хороший будет солдат!Над шеренгой пленных бежал дымок. Пленные курили.Но вот из-за строения с содранной крышей показались
всадники. К пленным подъезжал полковник Туркул.—	Идем! — сказал мне подпоручик Морозов.— Сейчас
расправа начнется...Под ногами коня Туркула прыгал и кружился бульдог. С
его выгнутой наружу г^ы болталась застывшая слюна. Буль¬
дог хрипло дышал.—	Ах, сук-к-кины!..— пробежал мимо нас штабс-капитан
ВСарнаоппулло.— Ах, сук-к-кины, как стреляли!.. Сейчас мы...
Сейчас вот!.. Эй, ребята, кто со мной?За штабс-капитаном побежал Свечников.Мы шли к ротному обозу — за винтовкой пленному крас¬
ноармейцу.—	Как звать тебя, земляк? — спросил его подпоручик Мо¬
розов.—	Горшков,— ответил тот, как-то густо и с ударением
произнося букву «о».—	Ярославский?—	Ярославский, так точно! — И, взглянув на нас, красно¬
армеец чему-то радостно улыбнулся.А за спиной уже раздались первые выстрелы. Бульдог ра¬
достно залаял, и вслед за ним кто-то загоготал, тоже, как
бульдог, коротко и радостно.Красноармеец обернулся и вдруг, остановившись, поднял
на нас задрожавшие под ресницами глаза.—	Товарищи!.. Пошто злобитесь? Товарищи...Выстрелы за нами гулко подпрыгивали.—	Холодно! — не отвечая Г^оршкову, тихо сказал мне под¬
поручик Морозов. Зубы его стучали.А в лицо нам светило солнце, ветер давно уже стих, и бы¬
ло тепло, как весной.Деревни... Степь... И опять степь, степь, деревни...—	Ничего! Скоро вечер... Отдохнем.250
—	Ты, черт жженый! Это вечером-то?..—	Не робей! Говорят, ребята уже и за санями посланы.
Поедем скоро.—	Полагалось бы! Не ровен час, о1фужат нас красные...Перед ротами гнали пленных. Было их уже не сорок во¬
семь — всего двадцать девять.Почти раздетые, без сапог, они шли, высоко подымая за¬
мерзшие ноги, то и дело озираясь на штабс-капитана Карна-
оппулло и Свечникова, идущих с ними рядом.Деревни... Степь... И опять степь, степь, деревни...От боев мы уклонялись. Очевидно, боялись отстать от об¬
щего фронта.Однажды под утро, когда сон сбивал шаг и, раскачиваясь
на плечевых ремнях, звенели штык о штык винтовки, с юга,
оттуда, где шли наши дозоры, вновь хлестнуло вдруг низким
огнем звонкой шрапнели, и сразу, со всех четырех снежных
сторон, обхватила нас частая и сухая ружейная пальба.—	Пулеметы! Пулеметы!..— кричал полковник Петерс,
верхом на кривоногой крестьянской лошаденке врезаясь в
роты.— Пулеметчики, вперед!—	Рас-ступись!..—	В цепь!—	Да сторонись!..Артиллеристы, повернув орудия, быстро окапывали бата¬
рею. За батареей метался обоз.—	Батарея — огонь!—	Цепь! — кричал ыггабс-капитан Карнаоппулло, выбегая
на дорогу.—	Трз^ка ноль-пять.—	Цепь!—	Ноль-пять — огонь!..—	Це-епь!—	В цепь, вашу мать! — И, отстранив растерявшегося
штабс-капитана, поручик Ауэ осадил напирающих обозников.
Вышедшая из скрута смешавшейся походной колонны 6-я рота
сбежала в поле, рассыпалась и уже спокойно двинулась вперед.Ухали орудия, уже сплошным густым гулом покрывая ру¬
жейную и пулеметную пальбу. Батальон шел треугольником,
рассекая огнем черную ночь.К утру мы пробились.—	Шибко палили! ВСак ваши давеча!..— сказал мне Горш¬
ков, идя со мной к 1-му взводу.Подпоручик Морозов стоял над санями, в которых, сжи¬
мая пальцами поросший бородой подбородок, лежал рядовой
Степун. Раненный осколком в грудь, Степун умирал.251
—	Не совладел...— хрипел он, пытаясь приподняться.— Не
уберег... Жизни не... не... не уберег...Он смотрел на нас округлившимися, немигающими глазами.Пальцы на подбородке у него расползались.—	Отходит! — тихо сказал Горшков и, сняв фуражку, пе¬
рекрестился.—	Ннна-а-а-а-а...— вновь задергал Степун губами.— На-
вов-во-вовсе-теперь... от-т-т-т...— Сквозь приоткрытый рот
Степуна было видно, как прыгает его язык.— Т-т-т-т... от де-
ти-шшш-ш-ш...И, зашипев, он захлебнулся красной пеной и, выгнувшись
вверх всем телом, бросил руки по швам...♦	* ♦—	Я давно уже... Черт! От детишек — помнишь?..— подо¬
шел ко мне через час подпоручик Морозов, когда уже на пус¬
тые сани Нартов набрасывал свежую солому.— И у меня
ведь...— Он замолчал, вздохнув, и добавил, уже тише: — Ведь
и жена моя тоже... носит... Уже на седьмом теперь.—	Господин поручик! Господин поручик!Меня звали к ротному.*	♦ *—	Ты что? Скулить?..— размахивая ножнами шашки, кри¬
чал на Ефима поручик Ауэ.— Я тебя, барбос, в крючок согну!
А в роту, а в снег по брюхо, а в бой хочешь?..Вытянувшись, Ефим стоял перед ротным и тупо моргал
глазами.—	Извольте полюбоваться,— обратился ротный ко мне,
когда нетерпеливым кашлем я дал наконец знать о своем
приходе.— Взгляните на это рыло! Взгляните только! И
оно...— поручик Ауэ захохотал,— оно — это вот рыло — веру
в ар-ми-ю и в победу потеряло! — И, повернувшись к нам
спиной, он бросил шашку на уставленный деревенскими за¬
кусками стол и быстро налил стакан водки.— На! Подвинти-
ка нервы, барбос!..Ефим взял стакан, поднял его и уже приложил к губам.—	Стой! — закричал штабс-капитан Карнаоппулло, одиноко
сидящий в углу халупы.— Стой! За чье, дурак, здоровье?—	За ваше, господа офицеры.—	То-то!*	* *—	И знаете, из-за чего весь разговор завязался? — криво
улыбаясь, спросил меня ротный, когда, уже за дверью, Ефим252
облегченно вздохнул.— Май-Маевский сдал командование
генералу Врангелю. Ну вот... А этот... холуй этот, понимаете:
«Кому ни сдавай, говорит, все равно — кончено!..»Поручик Ауэ замолчал. Его шрамы на лбу скрестились.—	Впрочем, бросим ненужные разговоры! — Он поднял
бутылку на свет: — Барбос, все вызудил! — И, сразу же пере¬
менив тон, обратился ко мне снова: — Только что скончался
от ран подпоручик Петин. Да. Не выжил... В полдня «фути-
ло... Потому пока что вы примете пулеметный взвод. У на¬
чальника команды под рукой никого нет, а черт его знает,
где Туркул сейчас офицерскую носит... Итак, кому вы пред¬
лагаете сдать ваш, второй...—	Может быть, Нартову? Офицеров на отделениях у нас
сейчас нет...Штабс-капитан Карнаоппулло, чистивший, развалившись
на лавке, ногти, поднял голову:—	Не лучше ли Свечникову?—	Хорошо, сдайте Нартову,— не обращая на него внима¬
ния, сказал ротный, проводя пальцами между волосами.—
Черт возьми, но черт не берет!..—	Ах, поручик, бросьте ипохондрию! — Штабс-12шитан
Карнаоппулло вдруг захохотал и, приподнявшись, ошетинил
вперед всегда покорные усы: — А как вы его шашкой-то?.. А?
Ефима!..Я вышел из халупы.БАРОМЛЯКогда мы входили в Баромлю, тяжелые и мокрые сумерки
уже ползли по улице. С крыш капало.«Опять отгепель... Что за чертовская зима!»Облокотясь на пулемет, установленный на широкие удоб¬
ные сани, я плавно покачивался. За мной шли сани со вто¬
рым пулеметом, за ними — третьи, с пулеметными лентами и
запасными принадлежностями. Пулеметчики — всего пять
нумеров,— свесив с саней ноги, уныло тянули какую-то бес¬
конечную солдатскую песню.—	Здесь, в Баромле, говорят, весь полк соберется.— Песня
оборвалась.—	Говорят, всему полку и сани наконец подыщут.—	Без саней не выскользнешь...—	Ясно!—	А куда скользить-то?—	Тебе, Акимов, в Костромскую бы только! Эх, старик,
старик!.. На Дон двинем.—	На До-о-н?..253
♦ * *Уже стемнело.В нашей халупе горел огарок свечи.—	Шлея порвалась, господин поручик.—	Зашей!Акимов обернулся и через плечо посмотрел на меня.—	Лошадь не в портках, господин поручик, ходит. Здесь
специально шить нужно. А ну, хозяюшка,— он встал и подо¬
шел к хозяйке,— дратвы, да промасленной, может, нету?Хозяйка, немолодая женщина, с четырехугольным, как
ящик, лицом, кормила ребенка.—	Нету у меня.—	Нету? Это в хозяйстве-то? А может, шлея найдется?
Лишняя какая...—	Ишь ловкие! Сами хозяйства крестьянские поразорили,
а теперь еще спрашивать! — Она поднесла ребенка к другой
груди и стала причмокивать губами.С лавки приподнялся ефрейтор Лехин.—	Не задаром, хозяйка. Не задаром ведь, милая! Вот подо-
жди-ia!..— Он вышел на двор, достал из-под брезента саней
пятифунтовый мешок соли и вновь вернулся.—	Есть шлея?—	Как же!..—	Не новая, конечно?Хозяйка хлопнула ребенка ладонью.—	А ну, милой!Ребенок отрыгнул.—	Это за пять-то фунтов новую? Больно уж ловкие какие!
Надежная, говорю, шлея...— Она передала ребенка протянув¬
шему руки Лехину.— Который в сарай-то со мной сходит?—	В сарай не велено. Арестованный там.—	Арестованный? Кто? — удивился я.Акимов не знал.—	Но кто посадил? И зачем у нас? Разве дворов мало?—	А уж это господина капитана спросите... ]^рнаоппулло.С хозяйкой пошел я.*	* *Под воротами сарая стоял часовой, рядовой моего бывше¬
го взвода Зотов, веселый и всегда находчивый малый. На
дворе было сыро. Чтоб не стоять в воде, Зотов натаскал под
ноги замерзлые пласты прошлогоднего навоза.—	Молодец, Зотов! Так не утонешь.Замка на дверях не было. Я взялся за мокрые доски.у^стованный сидел в углу на опрокинутой вверх дном
кадушке. Лица его я разобрать не мог. В сарае было совсем254
темно. Когда я подошел ближе, арестованный даже не под¬
нял головы. На нем была черная куртка, кажется кожаная,—
она блестела под узкой полоской света, пробивающегося в
щель дверей.«Не солдат, кажется... Мужик...» — подумал я, встал на
какой-то ящик, нащупал в темноте шлею и вышел во двор.—	На! Неси моим хлопцам! — И, бросив шлею хозяйке на
руки, я пошел к халупе подпоручика Морозова.—	А что, он лучше других трусов? Кто — где, а они всегда
на задвор1ах расходятся... Там, где не стреляют...Выйдя во двор, подпоручик Морозов взглянул на черное
небо.—	Снег будет,— сказал я.— Или дождь даже...Подпоручик Морозов молчал, сдвигая на брови взлохма¬
ченную папаху.—	А за что? Знаешь, за что? За кожаную куртку! Нет, надо
пойти к ротному. Хотя и тот с изъяном, но все же, когда
нужно, сволочей натягивает.Под ногами бежала вода. Какие-то редкие капли капали и
на фуражку.—	Поручик Величко на девчат заглядывал,— спеша и сби¬
ваясь, рассказывал мне подпоручик Морозов.— Зотов песню
тянул: «Пускай моги-ла...» Вдруг Карнаоппулло как сорвется
с саней со своих, да закричит как; «Комиссар!» — да на всю
улицу. Кинулся. Что за черт? Кого? Ждем... Ты как раз с пу¬
леметами проходил. Неужели не заметил? Ничего? Ну так
вот... Ведет наконец. Парень как парень. Очевидно, когда-то
в инженерных служил. Куртка на нем кожаная. Капитан, кто
это? А Карнаоппулло на него, знаешь,— бочком так. Петуш¬
ком, петушком!.. Сопит, хрипит. Мать, и опять мать! Разо¬
шелся. «Куртка? — кричит.— Свои, думал? Выбежал? Встре¬
чать?..» — И в зубы ему — бац! — наганом...—	Ну а ротный?—	Ротный? Тот как раз в трансе находился. Лежит, глаза
блуждают... Сам с непривычки ерунду всякую мелет: «Россия!
Да раскрой ее до сознания национального!» Да птицы какие-
то... «Орлы! Чайки!»Я удивленно посмотрел на Морозова.—	Птицы?—	Господи ты. Боже мой! Да неужели не знаешь? И этого?
Ну да — кокаинится ведь! Все последнее время... С неудач.Мимо нас, хлюпая о сапоги мокрыми шинелями, прошли
несколько команд, штыков по десять.—	Нартов, куда? — крикнул я, узнав в темноте высокую,
худую фигуру.255
—	По дворам, господин поручик. Сани сгонять. Завтра,
Бог даст, панами двинемся. Ого-го! Айда-а!Где-то очень далеко залаяла собака. Ей ответила другая,
уже ближе к нам.—	Жаль! — сказал Морозов, останавливаясь.— Завтра
придется... Спит уже!В халупе ротного было темно.—	Ну, покойной ночи.— Мне показалось, подпоручик
Морозов уныло улыбнулся.— Покойной... с поправкой: на
время, конечно.В халупе у моих пулеметчиков все еще горел свет. От ос¬
вещенного окна темнота на улице казалась еще темнее. Я
отыскал протянутую руку и крепко ее пожал. Но вдруг под¬
поручик Морозов насторожился и, освободив руку, сделал
несколько щагов к забору:—	Кто там?Под забором, пытаясь скрьггься от наших глаз, кто-то
стоял.—	Кто там? Эй! — вновь крикнул подпоручик Морозов,
быстро зажигая карманный электрический фонарик.—	Что за пропасть!—	Фу, черт!Я сплюнул, вновь застегивая кобуру нагана.Под забором стояла женщина, маленькая и такая худая,
что в первый момент показалась мне девочкой. Кутаясь в
платок, она смотрела на нас большими испуганными глаза¬
ми.—	Слушайте...—	В чем дело?Мы подошли. Но женщина, скользнув глазами по нашим
погонам, вдруг испуганно метнулась в сторону и, взмахнув
платком, быстро пропала в темноте.Щупая густой мрак, луч фонаря наткнулся на забор. С за¬
бора скользнул вверх, в пустоту, но пустоты пронзить не мог.—	Покойной ночи!—	До завтра...Я вошел на двор. На посту, возле сарая, стоял Ленц.—	У нас на дворе стоит часовой. Дневальных сегодня не
нужно,— сказал я, стягивая с плеч шинель.Ефрейтор Лехин задул свечу.♦	* *Проснулись мы от громкого крика.Быстро вскочив, я подбежал к окну. Было уже светло. По256
двору, ветряком размахивая руками, метался штабс-капитан
Карнаоппулло. Папаха его съехала на затылок.—	Под суд! Под суд тебя, негодяй! — кричал он.— К ко¬
мандиру полка!.. Что мне ротный?! К командиру полка!Я распахнул окно.—	В^апитан! В чем дело, капитан?—	Да я тебя!.. Отстаньте, поручик. Да я таких... Да я-а-а
расстре-е-е... Стой!Из открытых дверей сарая выбежал Нартов. Штабс-капи¬
тан Карнаоппулло бросился за ним, поймал, схватил за ворот
шинели, но Нартов вырвался и скрылся на улице.—	Что у них случилось? — спросил я Лехина, без шинели,
в одних сапогах поверх бурых кальсон вернувшегося в хату.
За Лехиным шла хозяйка.—	Окно зачините. Зябко!В люльке надрывался ребенок.—	Едри его корень! Ну и дела, господин поручик!Лехин сел на лавку.—	Уж я по порядку. Повремените. Под утром еще, зна¬
чит,— начал он наконец, растягивая гаждое слово,— когда
еще только светать зачинало...Опять заскрипели ворота. Штабс-капитан бежал уже вдоль
улицы. Шашка хлестала его по сапогам. Маленький, усатый,
со свирепыми, круглыми глазами, он был похож на турка,
как рисовались они на карикатурах «Огонька» и «Панорамы».—	Ну?.. Да рассказывай, Лехин!Вот что рассказал мне ефрейтор Лехин;—	Под утро, когда штабс-капитан Карнаоппулло пришел
к нам во двор, чтоб проверить пост при арестованном, а мо¬
жет...— В этом месте рассказа Лехин задрал голову вверх и
щелкнул себя по затылку.— А может... вы понимаете, госпо¬
дин поручик?.. Ни арестованного, ни часового Ленца во дво¬
ре не оказалось!Хозяйка, вышедшая накормить скотину, злыми глазами
взглянула на штабс-капитана, боясь, очевидно, за свои по¬
греба и кладовые.Как раз в это время во двор — оправиться — вышел и еф¬
рейтор Лехин.«Лехин, что такое? Где часовой?»«Ах, солдатика ищете? — подошла к штабс-капитану хо¬
зяйка.— Солдатик ваш, да с Петром, тем, что в сарае сидел,
ушли куда-то...»«Куда?»«А я знаю? К большакам, что ли...»—	У господина капитана,— рассказывал Лехин,— спона-
чала и голос даже сорвался, а баба, ядри ее корень, не уни¬
мается — ей бы только язык чесать; рада небось — клетушки
в сохранности... «И чудно ж, говорит, разъяснялись!.. Солда¬257
тик-то ваш не русский, видно. Татарин аль немец. Не разо¬
брала, чего лопотал-то. А ушли вместе, как же, и Евзопия с
ними...» Тут господин капитан на нее, да вплотную: «Какая
Евзопия?» — и бабу за руку, значит. А та: «Говорю — не хва¬
тайся! Не ухват тебе буду!» Которая, говорит, под воротами
стояла. Жена Петрова, говорит. Ахтырская. Год назад по-
большевистски венчаны... Вот оно, господин поручик, про¬
исшествие какое! — окончил Лехин.— Сиганули. А Нартов, с
напугу, и объясниться не мог. А неповинен он. Всю ночь, до
утра самого, сани сгонял. Весь взвод в расходе находился —
вот Ленц и стоял на посту. Ему где было, немцу, с мужиками
ругаться...Я вышел во двор.На мокром снегу под воротами лежала карамель в пест¬
рой, веселой бумажке. Вторая была втоптана в нанесенный
Зотовым навоз, уже успевший за ночь оттаять. Дверь в сарай
была открыта. Я вошел. Наткнулся в углу на аккуратно сло¬
женные винтовку, патронташ и подсумок. На подсумке лежа¬
ла кагая-то бумажка. Я поднял ее и подошел к свету. «Zurack
ап die 6 Kompagnie»i. Готические буквы лежали на^ку. Кни¬
зу расползались лиловыми кляксами. Очевидно, Ленц то и
дело мочил чернильный карандаш.Я хохотал, потачиваясь.—	Сумалишенные — одно слово!..— кому-то за дверью
сказала хозяйка.К забору подошли солдаты других рот. Заглянули в ворота.Потом прибежал связной.*	* *В степи, к северу от Баромли, наша застава сдерживала
редкую цепь красных.2-й батальон выступал на позицию. 1-й и 2-й уже отсту¬
пили из Баромли.—	Подтянись!..— командовали ротные. Полозья саней
цеплялись о полозья. Оглобли били об оглобли.—	Под-тя-ни-и-ись!—	Где там! Нет, Харькова мы не удержим...— глухо сказал
подсевший ко мне в сани подпоручик Морозов, отвернулся и
долго сидел со мной, молчаливый и унылый, вращая на
пальце узенькое обручальное кольцо.На окраине Баромли, где, отколовшись от загибающей к
северу дороги, сбегали к ручейку белые украинские мазанки,
горел деревянный дом, приземистый и туполобый. Огонь уже
сползал с крыши на косяк дверей. Сквозь разбитые окна ва¬
лил бурый густой дым.•	«Обратно в б-ю роту» (нем.).258
—	Что, снарядами? — спросил я у двух мужиков, безучаст¬
но стоящих над оврагом.—	Мы не сведующи.— Мужик повыше расправил широ¬
кую черную бороду.— Мобыть, и подожгли. Снаряды здесь
будто бы и не падали...—	А чей это дом? — И, взяв у Лехина вожжи, подпоручик
Морозов на минуту придержал лошадь.—	Который? Этот-то? — Чернобородый указал пальцем на
пламя.— Рыбова это изба будет. В шестнадцатом строил. Ры-
бова, Петра...—	Петра? Постой... А не у него ль — да как ее?..— не у
него ль жену Евзопией звать? А?—	Как же! Евзопия. У него. А как же! — обрадовались че¬
му-то мужики.— Это уж, безусловно, правильно!—	Ше-с-та-я! — кричал в голове роты штабс-тапитан
Карнаоппулло.— Шестая! По-д-тя-нись!—	А ну! Гони их! А ну!Поручик Ауэ бежал перед цепью, то спотыкаясь и падая,
то снова взбрасывая плечи, точно играя в чехарду.— А ну! А
ну их!..Сани с моим пулеметом прыгали по сугробам.—	Тяни! Тяни за ленту! По-во-ра-чи-вай!Но лента не подавалась. Пулемет первого отделения отка¬
зывался работать.Под бугром, вдоль смятой лавы красных, также метались
юкие-то утопающие в талом снегу сани.—	По саням! Бей по саням! — кричал ротный.— По ко¬
миссару!.. Еще! Еще!Лава красных быстро отходила.—	Господин полковник приказали доложить,— доклады¬
вал ротному связной батальонного,— шестая отойдет послед¬
ней.Ротный стоял над брошенными санями красных и рубил
шашкой подвязанную к козлам корзину.—	Посмотрим! — Шашка его блестела на солнце.— По¬
смотрим — раз! два! Посмотрим, что барбосы эти — раз!
два! — с собой — раз! два! — возят... Раз! Ишь, черт дери! Ту¬
го!—	Да сильнее, поручик! — подзадоривал ротного штабс-
капитан Карнаоппулло.— А ну. Свечников!.. Свечников, сю¬
да! Штыком попробуй!Тугая крышка корзины наконец поддалась. Карнаоппулло
быстро наклонился и опустил в нее руку.—	Ишь, барбосы!За ротным отошел и разочарованный штабс-капитан.259
Перевязанные светло-лиловой лентой, в корзине лежали
детские рубашонки, панталоны и розовое стеганое одеяльце.Я вдевал в пулеметные ленты новые патроны. Рдцовой
Едоков, второй нумер первого пулемета, гладил Акима, нашу
лучшую лошадь, только что раненную в шею. Скосив глаза,
лошадь стояла, покорно опустив голову. Редкие капли крови
падали на снег.—	Еще, господин поручик? — спросил ефрейтор Лехин,
сворачивая шестую ленту.—	Хватит, пожалуй!Я выпрямился:—	Ну, закурим, что ли? — и, вынув из кармана коробок
спичек, стал спиной к ветру.Шагах в двадцати пяти от меня на опрокинутых санях
красных сидел подпоручик Морозов. Думая о чем-то, смот¬
рел вдаль.—	Черт дери! — сказал я Лехину и, бросив спичку, глубо¬
ко вздохнул.— Черт дери! А Харькова мы, пожалуй, не удер¬
жим...За тучу зарывалось солнце. Ветер крепчал.Прошел ротный фелвдшер.—	Сюда! Сюда! — кричал ему с 3-го взвода поручик Ве¬
личко.— Сюда-а!О чем думал подпоручик Морозов, я не знаю.
ЧАСТЬ ВТОРАЯНоябрь 1919 — март 1920 годаВ степях клубились ветра. Голый ивняк за селами пытался
выбиться из-под снега, хлестал ветвями по низкому серому не¬
бу, шаг за шагом ползущему за нами.Все время оглядываясь на север, выслав дозоры на юг, вос¬
ток и запад, недели две отступали мы, потеряв всякую связь с
соседними частями, не зная, откуда набежит неприятель, а если
собьет — куда отходить. По ночам огрызались: на север, на во¬
сток, на запад...А в те немногие ночи, когда красные не наседали, было
слышно, как гудят широкие снежные дали черных степей.Кто-то, как и мы, пробирался к югу.ОДНИ ПОД ХАРЬКОВОМНочь была беззвездная.Переутомленные лошаденки из последних сри волочили но¬
ги. Многонедельная оттепель сняла почти весь снег, и сани,
увязая полозьями в мокром песке дорог, протяжно и тяжко
скрипели.Никто из солдат на санях не сидел. Побросав в них винтов¬
ки, вне строя, молчаливо и угрюмо тянулся полк вдоль ночной
черной дороги. Я держался возле пулеметов и, с трудом поды¬
мая отяжелевшие веки, пытался идти прямо. Но усталость ка¬
чала меня со стороны в сторону; мне казалось, тяжелая стеш>
вокруг нас то подымает, то опускает горизонты и кружится,
кружится — медленно и ритмично.—	Что, господин поручик, занедужилось? Ну-ксь, милая! —
И, хлестнув лошаденку. Едоков, как и я, качнулся вдруг в сто¬
рону.—	Соснуть бы! Эх, жисть!..Три дня тому назад мы приняли последний бой, в котором
наша рота забрала у красных пулемет, теперь третий в нашем
взводе. В этом же бою Синька и Лобин, прикомандированные
к моему взводу унтер-офицеры, были убиты.261
—	Три пулемета, а людей нет,— вздыхал ефрейтор Лехин.
Не везет же!..—	Эх, и везет-то не вовремя! А ну-ткась, ну-ксь, милая!
Казалось, ночи не будет конца.—	Осади! Осади-и...—	Что за город?—	Не напирай, косой дьявол, черт! Не видишь, стоим ведь!Вдали виднелись редкие огаи какого-то города или местеч¬
ка.—	Харьков?—	Москва!—	Нет, правда, что за город?—	Люботин это,— сказал подпоручик Морозов и, опустив¬
шись на сани, стал жадно — в кулак — курить. Я также подо¬
шел к саням, сел и, прислонясь к пулемету, вынул махорку. Но
скрутить я не успел. Темнота меня медленно и хиавно закру¬
жила, опустила во что-то мягкое и теплое и потекла надо мной,
все глубже толкая в сон.Когда я проснулся, сани уже вновь скрипели по песку. На
мне лежала чья-то шинель. Я сбросил ее с лица.—	Ддоков!—	Так точно!Едоков шел в одной гимнастерке.—	Что это?.. Зачем?..—	Это я, господин поручик, чтобы не согнали вас... ротный
аль батальонный. Легайте, легайте...Но я встал. Оглянулся. Мне показалось, полк идет в обрат¬
ную сторону.—	Куда мы?Едоков пожал плечами.—	Лехин, куда мы?—	Люботин, господин поручик, занят. Обходим.Лошади хрипели. Медленно всплывала желтая заря.*	♦ *—	Распрягай!—	Эй! Не велено! Заводи! Заводи за угол!Вдоль крайних хат какой-то небольшой деревни длинными
рядами выстраивались сани.Нам было приказано выставить дневальных, по одному на
две роты, и выспаться, пользуясь трехчасовым привадом.Я уже взбивал в санях солому, когда подошел связной.—	Господ командиров-пулеметчиков к батальонному!На улицах в санях, около и под ними зфапели солдаты.262
На крыльце халупы баталюнного стоял началыпж пулемет¬
ной команды.—	Господин капитан,— обратился к нему я,— у меня...—	Но у меня нет нумеров! Возьмите в роте...Договаривать нам было незачем — капитан знал состояниевзводов.—	В роте, господин капитан...—	Но что я, рожать их могу, что ли?—	Господин капитан...— подошел к нему взводный 1-го
взвода.—	Нету у меня саней! Господа, у меня же...—	Но разрешите, господин капитан...Капитан обернулся и быстро скрылся за дверью.—	Черт дери!—	Да-с, положение!Мы стояли, растерянно глядя друг на друга.Наконец в сени вышел полковник Петерс.—	Господа...Одна сторона его лица подергивалась, тени быстро бежали
под складку рта.—	Вот что, господа. Первый батальон побросал три пулеме¬
та. Пре-ду-пре-ждаю: если подобное случится и в моем баталь¬
оне, виновный взводный будет отдан под суд. Понятно?—	Но, господин полковник...—	Оправдываться, господа, будете под судом. От офицера я
требую проявления офицерской инициативы. Мне нет никако¬
го дела как, но пулеметы чтоб были вывезены. Понятно? А те¬
перь — можете идти.Мы расходились.—	Черт дери!—	Да-с, поло-жень-и-це!—	А главное, в деревнях ведь не то что лошадей — и козы
не найдешь...«Спать, спать, спать!» — думал я, идя спотыкаясь по улице.
Лошади моих саней стояли распряжены.—	Не бей! Аким не пойдет. Все одно! Распрягай! Живо!Полк уже выходил из деревни.—	Поручик, нагоните? — обернувшись, крикнул мне рот¬
ный.—	По-ды-май! Та-щи вы-ше! Та-щи-и!..Подвязав пулеметы к одному концу натрое сложенных вож¬
жей, станок к другому, Лехин, Едоков и Ai^ob вьючили Вась¬
ку, нашу вторую лошадь. Но тяжесть пулемета и станка с обеих263
сторон давила на ребра лошади. Лошадь не могла дышать и
медленно, точно в цирке, приседала.—	Ничего не поделаешь, господин поручик! Может, оба на
одни взвалим? — продолжал Лехин, приглаживая вьшавшие из-
под фуражки потные волосы.— Васька уж постарается, едри его
корень!—	Пожалуй...И вот мы закричали:—	Идет! Идет!Васька косил. Кожа на спине его ходила гармошкой.—	Идет! Эээ-эй! Вытянул!Мы примкнули к обозу 1-го батальона, идущего в арьергар¬
де.Быстро перебирая передними ногами и далеко назад выстав¬
ляя задние, Васька тянул два пулемета. Машка — третий. Мы
подталкивали. Акимов вел под уздцы раненного под Баромлей
Акима.Третьи сани мы бросили.» * ♦—	...Их к матери, пулеметы эти! — обгоняя нас, крикнул ка-
кой-то офицер из последних саней обоза.— Пропадете!—	И вся твоя панихида!..— крикнул за ним второй.Васька сдавал. Останавливался каждую минуту.—	А ну-ткась, ми-лый!.. Ми-и-лый!..— подбадривал его Едо¬
ков жалобно, точно плача, растягивая слова.—	Погибать, видно! — ворчал Акимов.Прошли с версту. Не больше. Полк уже скрылся.—	Снимите погоны, господин поручик. Бывает, что и не
расстреливают. Ей-богу. А выдавать мы вас не станем,— сказал
Едоков, обернулся и, подняв ладонь к лицу, стал смотреть на
север.Ефрейтор Лехин сидел на ободьях саней. Смотрел на землю.—	Может, замки повынимаем и пойдем все же?—	Все одно погибать...Я не отвечад. Думал о том, как впрячь всех трех лошадей в
одни сани.Но вдруг, толкнув меня, Лехин быстро приподнялся.—	Господин поручик! Хохлы! — закричал он.— Гляньте, гос¬
подин поручик, едут, едри их корень, едут!..По дороге, нам навстречу, шло двое саней.—	Не утекли б только, едри их корень! Ведь учуют, чего
поджидаем, ах ты...Но сани приближались.264
—	Стой!—	Стой, говорю! — И, быстро впрыгнув во встречные сани,
Лехин вырвал вожжи из рук дремавшего мужика.—	Поворачивай! — кричал Акимов, схватив за морду лошадь
вторых саней.Разбуженный Лехиным крестьянин испуганно вскочил с ро¬
гожки и содрал с головы линялый и мятый картуз.—	Родные!..—	Поворачивай!—	Родные!.. Помилосердствуйте! Аль не хрестьяне? Аль без
понятия вовсе! Второй месяц, как от хозяйства! Родные...Его рыжими, под горшок подстриженными волосами играл
ветер.—	Разберите, родные, по всей справедливости!..— бабьим
голосом молил подводчик, доставая из кармана шаровар ка¬
кую-то мятую бумажку.— Ваши вот выдали. Не тронут, говори¬
ли... Сам писарь говорил. Потому, говорил писарь, законно мы
действуем. А где ж законно, родные...«Дано сие крестьянину села Дьячье Орловской губернии
Власову Антипу,— с трудом разбирал я замытые водой слова,—
в том, что вьоыеупомянутый крестьянин Власов отпущен нами
по несении наряда, что подписью и приложением казенной пе¬
чати удостоверяется.За к-ра 9-й роты 1-го Ударного Корниловского полка — пи¬
сарь» — неразборчиво.Ниже: «Декабря» — опять неразборчиво — «дня 1919». В
правом углу удостоверения расползлась круглая ротная печать.—	мужика...— вздыхая над моим плечом, сказал Едо¬
ков.— Смотри-ка — орловский!—	Всех жалеть будем...—	Всех, Лехин, не всех, а одного можно! Отпустим?Рыжебородого мы отпустили.—	Скажем, к примеру, большевики...— рассуждал второй
подводчик, уже следуя за нашими санями.— Кому не извест¬
но?.. Обижают. Да все больше насчет скота и хлеба... А ваш
брат и насчет шкуры не совестится.—	Насчет какой шкуры?—	А той, что под штанами... У мужика она хошь, говорят, и
толстая, а все ж чувствительно.*	* *Приморозило.—	«За Уралом за рекой»,— вполголоса напевал Едоков.Наконец показался и Харьков.265
—	Пожалуй, в Харькове не разживешься. Лавки, пожалуй,
закрыты. Идем! — сказал я, взял снятую с Акима упряжь и вме¬
сте с Едоковым пошел в маленькую покосившуюся хату, оди¬
ноко стоявшую на краю дороги.В хате было темно.—	Здорово, хозяин!—	Здравствуйте, товарищи, здравствуйте! — кланяясь седой
приглаженной головой, ответил мне с лавки старик хозяин.—
Здравствуйте... наконец-то!По малиновой тулье моей фуражки он принял меня, очевид¬
но, за красного.—	Постой! Товарищи придут через час. А пока вот что, ста¬
рик,— угости хлебом! — Я бросил на лавку упряжь.— Возьми
вот... Заместо денег это!—	Нам, товарищи, что деньги?.. Мы...—	Да кадеты это! — перебил старика чей-то угрюмый голос
из темного угла хаты.—	Ще кадеты?..—	Всем, старик, и кадетам пожевать хочется. А ну, старик,
дашь, что ли?..— Я торопился.—	Верно это! На то нам Господом-Богом и зубы даны. Хо¬
чется... А как же? Это ты верно говоришь! — Старик подтянул
портки.Он обернулся к нам спиной и стал шарить на полке.—	Кадеты это...— вновь, еще угрюмее, прогудел в углу тот
же голос.—	Пущай кадеты! Уж пущай!.. Ладно! Накормим! Ээх!..—
Шаря на полке, старик кряхтел.- А это ты правильное слово
сказал... Да! Эх вы-и!.. Уж и я вам скажу тогда,— ладно! — Он
вновь обернулся и посмотрел на нас с ясным старческим спо¬
койствием.— Пожевать, говоришь?.. Ну и жевали б себе хлеб с
хлебушком... Да только вы, кадеты, позубастей других будете.
Вот что! Смотри, скольких перемололи. И все — кому? Госпо¬
дам на угоду. Ну идите уж... Христос с вами!Из темного угла выросла рослая широкоплечая фигура мо¬
лодого парня. Когда мы вышли во двор, парень молча закрыл
за нами дверь. За дверью выругался матерным словом.—	Ну, а упряжь взял все же? — спросил меня Лехин, когда
я, следуя с ним за санями, рассказывал ему о старике и сыне.—	Взял.—	Сука он, вот что! Едри его корень!ПО ПУСТЫМ УЛИЦАМВозле каждых саней, на которых с уже продетыми лентами
и поднятыми прицелами были установлены наши пулеметы,
шло по солдату. Я шел впереди, держа в руках винтовку.266
Подводчик следовал за последними санями — немного
поодаль.—	А коль застрекочет? Да бои начнутся?Людей на улицах почти не было. Немногие встречные бы¬
стро сворачивали в ближайшие переулки. Другие жались к
домам, исподлобья или удивленно на нас поглядывая.Очевидно, добровольцы давно уже оставили Харьков.—	Эй, послушай! — подозвал я какого-то не успевшего
свернуть прохожего. От одежды его несло рыбой. Очевидно,
он был продавцом из рыбных рядов.— Скажи-ка, когда здесь
последние добровольцы проходили?—	Ночью прошли.—	Ночью? А какие части?—	Не разбираемся...Продавец косился на крайний пулемет, но, встречаясь
глазами с глубокой черной точкой канала ствола, сейчас же
опускал голову.—	А что, про красных не слышно?—	Был конный разъезд. Утром еще.—	Ну?—	Ну а теперь не видно что-то.—	Разъезд? Да, господин поручик, был разъезд...— подбе¬
жал к нам какой-то остроносый реалист лет четырнадцати.—
И теперь, говорят, возле вокзала «Южный» другой — тоже
конный — показался Буденного.—	Подгони!Лехин оглянулся и, взглянув на меня, быстро ударрш по
лошади.—	На Северо-Донецкий!..*	♦ *—	...Едри его корень — Буденного! Сперва казаков рас¬
швырял... До нас теперь целится!—	А ну — минутку...Я подбежал к какой-то лавчонке с закрытыми наглухо
ставнями и ударил кулаком о двери:—	Отвори! Эй вы там! Отворите!Дверь взвизгнула. Кто-то выглянул, но тотчас же с1фылся,
вновь захлопнув ее за собой.—	Да отворите! За папиросами здесь!.. Послушайте!..За дверью вполголоса разговаривали.«Сейчас отворят!» — подумал я, но дверь не отворялась.Тогда я поднял винтовку и ударил прикладом.—	От-во-ри-и...Дверь на мгновение опять приоткрылась. Худая женская
рука быстро выбросила несколько коробок папирос. Когда я
за ними наклонился, замок над ухом щелкнул снова.267
—	Эй, сколько тебе? Дура! Да сколько?..А Лехин возле саней уже беспокоился:—	Господин поручик! Да идите, господин поручик!
Прикрепив к замочной скважине пятирублевку, я побежалк саням. Закурив, я вновь обернулся. На площади перед лав¬
кой пятирублевкой моей играл ветер.—	...Если что, тебя, брат, не тронут.Подводчик недоверчиво чесал затылок и испуганно смот¬
рел на меня.—	Да кто же тронет, дурак? Не солдат ведь!.. А ну ступай!
Ступай-ка! Вот — так вот прямо и пойдешь. На Северо-До-
нецкий... Порасспроси и узнай, кто там,— наши аль красные.Ожидая подводчика, мы сидели на санях и курили.Над городом висела тяжелая, мертвая тишина.Одиночные приглушенные выстрелы изредка доносились
только с Нагорной стороны. Около нас, на Скобелевской
площади и Змиевской, бьио тихо и пусто.Вечерело. По рамам верхних окон карабкалось солнце.
Солнце не грело. С крыш уже не капало.—	Поручик!Я быстро обернулся.Передо мной стояла девушка, почти подросток.—	Послушайте, можно мне идти с вами?Я приподнялся. Взял под козырек.—	Простите, а куда вам?Выстрелы с Нагорной донеслись отчетливей. В конце Зми¬
евской кто-то махал картузом и кричал, сршло и надрываясь:—	Митька-а-а!..—	Мне, поручик, на Лиман. К матери я. Я уже пятые сут¬
ки в дороге.Подошел Акимов:—	Куда нам, господин поручик, с девкой! Если б солдат
был, аль мужчина...—	Круг-ом!Акимов повернулся. Отходя, ворчал.—	Иди, иди! — крикнул я ему вслед.— Не суйся!—	...Да, поезда уже ушли. Я была на вокзале.—	В таком случае должен вас предупредить: на сани вы
рассчитывать не можете.—	Я, поручик, умею ходить.—	А если задержка? Бой?—	Я не боюсь.Я улыбнулся.—	Хорошо. Следуйте за нами...Девушка крепко, по-мужски пожала мне руку.268
—	Спасибо! — Потом отошла в сторону.Ей было лет восемнадцать, не более. Над ее круглым
энергичным лицом бежали черные змейки-волосы. Глаза,
чуть-чуть раскосые, глядели решительно и твердо.Вернулся подводчик.—	Пусто там, господа, а армейцев будто бы нету.—	Трогай!♦	* *Ветер хлопал раскрытыми настежь дверьми вокзала. Кру¬
тил на перроне бумаги. На запасных путях 1рабили какой-то
брошенный эшелон.—	Что же делать?Загнанные в тупик пустые теплушки стояли без парово¬
зов. В телеграфном помещении дремал кот. Провода были
перерезаны.—	Черт дери! Что же делать?Я решил уже спускать сани под отлогую дорогу, идушую
вдоль железнодорожных путей, когда ко мне подбежал Ле-
хин.—	В депо, господин поручик, паровоз стоит. И топится.
Машиниста тоже изловили. Едри его корень, прятаться ду¬
мал. Я к нему Акимова приставил. Идемте!Паровоз оказался маневровым, вдобавок еще больным.—	Все равно! Эй!..Паровоз шипел, заливая кипятком падающие на шпалы
угольки.Минут через двадцать, прицепив к паровозу теплушку, мы
потрузили пулеметы, оставили подводчику сани и всех наших
лошадей и медленно двинулись к югу.На паровозе рядом с машинистом стоял Лехин.Уже бежали низкие вокзальные строения.—	Смотрите, господин поручик! Смотрите, грабят!..—
крикнул Едоков, высовываясь из дверей теплушки.Около вагонов брошенного эшелона толпился народ. По
нагруженным на открытых площадках мешкам тоже караб!^-
лись какие-то люди.—	Смотрите, смотрите!Высокий мужчина в коротком, подбитом мехом полушуб¬
ке балансировал по узкой доске, брошенной с вагона на на¬
сыпь. Мешок, взваленный на его спину, был порван. Из него
сыпался сахар.—	Девине! — крикнул я, приподнимаясь.— Девине!Гремели колеса. Под откос набегали поля.С Девине я больше не встречался.269
КСАНА—	Ну а далыие что, Ксана Константиновна?Ксана Константиновна, наша новая спутница, рассказывала
мне о пережитом ею за последние годы.Дочь расстрелянного в Чугуеве военного ршженера, она жи¬
ла с больной матерью в Лимане. Оба ее брата, поручик-аргил-
лерист Жорж и кадет Сумского корпуса Костя, служили в Доб¬
ровольческой армии.—	Как будто б и мне полагалось поступить... в сестры хотя
бы...— рассказывала Ксана.— Не правда ли? А вот, не поступи¬
ла! Не все романы и повести по шаблону пишут, поручик, а
живется — и все. Я говорю: или все, или: здесь не моих рук де¬
ло... Отступаю! Таких, как наш Жорж, я не понимаю, поручик,
органически понять не могу. Смотрите: Жорж всегда на фрон¬
те; его ранят — он вновь на фронт едет... А добровольцев не
любит. Мы, говорит он, победы хвостом заметаем. Так чего ж
огород городить, спрашивается? Вот Костя, второй, это...Я выглянул за дверь.—	Простите!..Смотрел не отрываясь вперед.—	Одну минуту!Снежный холмик за железнодорожным мостом круто выра¬
стал за виадуками. Очевидно, поезд шел быстро, но мне каза¬
лось, колеса под вагоном медленно переворачиваются. Одно
колесо, не смазанное, зловеще гудело.Ближе и ближе подымался мост перед нами. Еще ближе...—	Ксана Константиновна, вы понимали... опасность? —
спросил я, когда железнодорожный мост остался наконец за
спиной.—	Ну и что же?—	Так почему ж вы?..—	Что — почему? — Она улыбнулась.— Слушайте... Я же,
как дочь военного, великолепно понимаю, что не каждый офи-
цер-пехотинец знает, где и как ищут эти пироксилиновые
шашки. Но ведь и я этого не знаю. А ехать нужно... Чего ж па¬
нику сеять? Так? Вот и проехали ведь!Уже стемнело. Едоков и Акимов дремали. В дверь теплушки
хлестал ветер....Когда брата Жоржа ранили в третий раз, Ксана Констан¬
тиновна, не сказав об этом больной матери, уехала в Сумы, где,
по слухам, должен был лежать ее брат. Но Жоржа она в Сумах
не нашла.—	В Бассах, под Сумами, у меня жила подруга,— расска¬
зывала Ксана.— Мама думала — у ней я, а я уехала на
фронт, полагая отыскать батарею Жоржа, справиться. Но тут
все завертелось, закружилось... Я на Бассы, а там — никого.
Ни подруги, ни ее родителей, ни даже сторожа... такого седо-270
го-седого,— прямо дед рождественский! И куда этот пота¬
щился? Ну, ладно. Я, значит, снова на вокзал. Справа гре¬
мит... Слева... Паника... Я вскочила на бронепоезд, кажется
на «Неделимую». А под Харьковом пришлось соскочить.
Офицеры приставали. Ну, а теперь с вашими «максимками»...
Вот и все!«Поезд» замедлил ход.*	* ♦Молодой капитан, начальник бронепоезда «Казак», волно¬
вался:—	Но ведь вы стоите перед самым моим носом! А если крас¬
ные? Ведь нельзя же допустить, чтоб пред самым бронепоездом
болтался какой-то сортир!Я возражал развязно. Думал: так крепче.—	Я, капитан, не имею ровно никакого желания болтаться.
И, если здесь разъехаться невозможно, надо податься назад, на
станцию, где, маневрируя, можно разойтись. Не так ли? Ведь,
кажется,— логика? Теплушку же и мой паровоз я сбрасывать
под откос не разрешаю. Силой? Пожалуйста!—	Но вы офицер! По-дать-ся? Назад? Бронепоезду, прикры¬
вающему отступление?.. Вы понимаете, что говорите?—	Понимаю и отвечаю. Конечно! Ведь непосредственно за
нами красных еще нет. Итак, капитан?В досаде капитан развел руками. Я отвернулся.♦	* ♦На станции толпились корниловцы 1-го полка.—	Поручик! — уговаривал меня како-то офицер с выпав¬
шими звездочками на погонах.— Отдайте пулеметы нашему
полку. Под расписку, поручик... Конечно, под расписку. Не
все ли равно? Ведь дроздовцы еще до Харькова свернули на
Мерефу и пошли по линии Южной дороги. Искать их на Се-
веро-Донецкой? Ах, так?.. Бросьте, поручик! Теперь?.. Теперь
пробираться на Южную? Сны весны, поручик, катя ерунда!
Вы, кажется, не в курсе... А смотрите,— и корниловец пока¬
зал на бронепоезд и на наш маленький, упершийся в него
поровоз,— действительно вы связываете действия «Казака».
Ваше еще счастье, что он не сбил вас, когда вы подъезжали.
Мы и так на вокзал повысыпали: это еще кто прет? Ведь
«Казак» вышел последним. Отдайте пулеметы, а ваш ковчег
Ноев...Но я не сдавался.—	Дроздовщл, господин поручик, полку своему не изменни¬
ки! — подошел к корниловцу черный от угля и масла Лехин.—
Мы, господин поручик, из-под самых...271
—	Сбросить их — и кончено! — глухо говорили корниловцы
в кольце вокруг нас.—	Бабу везут!—	Ишь бардак на колесах!—	Дро-о-здовцы!С обеих сторон путей уже подымался едкий зимний ту¬
ман. В окне вокзала зажгли свет. Потом свет вновь пропал.
Очевидно, окно завесили.Рассерженный упрямством капитана, я молча курил папи¬
росу.—	Поручик, на пару слов! — кивнул мне вдруг какой-то
штабс-капитан, со значком «Ледяного похода».—	С великим удовольствием.—	Так вот, слушайте...И он отвел меня в сторону.Вскоре в мою теплушку грузили мешки с сахаром. Потом
подвели двух волов. Долго, гикая и крутя хвосты, подымали
их по качающимся доскам. Доски разъезжались.—	Не верю, что полковые,— сказал я Ксане, сдвигая пуле¬
меты в один угол теплушки.— Ну, да все равно! Но что вы
скажете про это соседство!Ксана ничего не ответила. Обернулся Едоков.—	Ничего, господин поручик! Они нам заместо печей бу¬
дут. Ведь теплом дышат. Эх вы, ми-и-и-лые!Опустив до копыт морду, в теплушку подымался уже и
второй вол. Едоков тянул его за петлю, брошенную на кру¬
тые выгнутые рога.—	Эх ты-и! Ми-и-и...Корниловец-первопоходник торопился. Торопился и на¬
чальник бронепоезда, с которым, как первопоходник и обе¬
щал, ни споров, ни прений больше не было.Через полчаса мы тронулись. «Казак» шел перед нами. На
следующей станции нам удалось разъехаться.«Казак» пошел назад.Лехина на паровозе сменил Едоков. Едокова — Акимов.—	Мороз, господин поручик. И ветер...—	Теперь я пойду,— сказала Ксана, взявшись за мою вин¬
товку.—	Куда это? Нет уж, простите! — И я осторожно забрал у
нее винтовку.Было темно. В темноте я видел, как В1фуг лба Ксаны би¬
лись освободившиеся из-под шапочки волосы. Ксана стояла,
прислонившись к ребру открытых дверей, и смотрела на бе¬
гущие черно-синие снежные дали.Мы приближались к Змиеву.272
* * *в Змиеве стояло несколько поездов с беженцами. Пути бы¬
ли забиты. Мы дожидались раскупорки уже второй день.Холодное тихое утро сползало с насыпи. Я только что умыл¬
ся и вытирал лицо черным от грязи полотенцем.—	Поручик, дайте-ка! — И, взяв из рук моих полотенце,
Ксана пошла куда-то вдоль насыпи.—	Ксана Константиновна! Куда?..Она обернулась и только махнула мне рукой.—	Девчонку эту лапать я запрещаю! — сказал я, вновь вле¬
зая в теплушку.— Эх вы, кобельки сучьи! А ну, кто этой ночью
к ней пробирался?—	Не мы это, господин поручик! — Едоков показал глазами
на капитана-первопоходника.— Не наша каша — и ложка не
нам.Я щелкнул пальцем о кобуру нагана.—	Кто бы ни лапал — расправлюсь! Поняли?Капитан, стеливший под волами свежую солому, посмотрел
на меня и улыбнулся.Минуты три мы молчали.—	Кто из вас этой ночью ко мне в мешки лазил? — вдруг
спросил он, стряхивая грязь с ладоней. Щелкнул пальцем о ко¬
буру. Улыбнулся.Я уже вылезал из теплушки.—	Капитан! — болтая в воздухе ногами, ответил я ему.— Вы
можете сегодня же разгружаться. Вас не держат...Капитан промолчал.Серый полдень висел над далекими крышами Змиева. Я шел
с Ксаной вдоль беженского эшелона. Двери теплушек были за¬
крыты. Сквозь пробитые стены торчали косые трубы. Трубы
дымили.—	Может быть, выменять мою шапочку?—	Оставьте, Ксана Константиновна! — сказал я, твердо ре¬
шив этой же ночью выкрасть у капитана-первопоходника не¬
много сахару и обменять его на хлеб.— Я что-нибудь да наду¬
маю. Подождите.Под теплушками эшелона валялась картофельная шелуха.
Тощий пес под колесами лизал банку из-под «Corned Beef»i.
Банка скользила по замерзшим шпалам.Когда наконец мы подошли к последней теплушке эшелона,
Ксана раздвинула двери, ухватилась за пол теплушки, подня¬
лась на мускулах и быстро вскочила в вагон. Я последовал за
ней.В теплушке было дымно и жарко. На чемоданах из красной
и желтой кожи, друг возле друга, молчаливые и серьезные, как1 Название английских мясных консервов.273
ученики в школе, сидели беженцы — мужчины и женщины.
Разложив на прикрытых салфеткаш! коленях хлеб и сало, бе¬
женцы завтракали. Посреди теплушки коптела печь. Над ней
висело мое полотенце — уже выстиранное.—	Добрый день!—	Закройте двери! — сердито пробасил вместо ответа какой-
то мужчина в меховой высокой шапке и вдруг закашлялся, оче¬
видно от дыма. Кусок сала с его колен упал на пол.—	Подождите!.. Ну что, высохло?И, взяв мое полотенце, Ксана вновь соскочила на насьшь.—	Душно там! Господи, как душно...Она глубоко дышала, положив ладони на маленькие круг¬
лые груди. Вдруг обернулась:—	Знаете?.. Это, конечно, глупо... Но я так боялась, что вы
там... просить будете...Я засмеялся.—	У сволочей? Ждите!*	* *—	Капитан мажет, ядри его в корень. Видно, далеко ехать
собирается! — встретил нас за вагонами ефрейтор Лехин.— Ме¬
шок сахару подарил. Ну, теперь лафа, господин поручик! Едо¬
ков уже и в деревню побег. За хлебом...Через час мы ели хлеб со сметаной. Вечером вновь двину¬
лись в путь.♦	♦ ♦Было темно. Колеса торопливо стучали. Над головой мед¬
ленно и лениво жевали волы.—	Мама ничего не говорит. Только плачет,— вполголоса
рассказывала мне Ксана.— Товарищи Жоржа говорят: надо
мстить за поруганную интеллигенцию; через войну к миру, го¬
ворит Жорж. Ну, а Костя... Погоны, шашка, шпоры... Много
ли мальчику нужно? Ему кивни только! Ведь Костя на целых
полтора года моложе меня. Для него Деникин и Фенимор Ку¬
пер — одно и то же. Вы понимаете, поручик?В темноте я Ксаны не видел. Не видя ее, мне трудно было
следить за ее словами. Мысли почему-то путались.—	Если б папу не расстреляли,— продолжала Ксана,— мне
было бы гораздо легче во всем этом разобраться. А так?.. А ведь
я много думаю, поручик! Папа, братья — вы понимаете? Я не
могу не думать. Одни — это красные, но они проходят мимо
нас стороной. А если и останавливаются, то только для того,
чтобы вырвать кого-нибудь из наших близких. Как же могу я
подойти к ним и узнать, куда они идут? Другие — это вы. Но
вас тысячи, и все вы разные... Потому мне кажется: вы никуда274
не идете. Только топчетесь. За что же ухватиться, поручик? С
одной стороны — кто себе враг? — ведь папу расстреляли! С
другой... Я видела виселицы... Их было двенадцать штук. «Кто
себе враг?» — подумала я тогда про красных. Но они меня не
подпустили. На дороге к ним лежит труп моего папы. И вы не
подпускаете... Тоже. Между вами и мной — виселицы. Итак,
нужно отступать... Но куда отступать, поручик?Ксана замолчала.—	Вы слышите? Вам не смешно?—	Говорите,— кутаясь в шинель, сказал я тихо.— Где там
смеяться?..Мне было холодно. В пояснице ломило. На минуту мне по¬
казалось, что слова Ксаны медленно опускаются в темноту.—	И вот, вместо задач Шапошникова и Вальцева,— наконец
снова дошли до меня ее слова,— приходится решать другие... и
тоже со многими неизвестными. И в конце концов, разбив го¬
лову и ничего не решив...Тяжелый звон, качаясь, опять проплыл между мной и Кса-
ной.—	Ксана! — сказал я, очнувшись.Колеса переставали гудеть и вновь стучали, торопливо и
сбиваясь.И вдруг мне захотелось увидеть лицо Ксаны. Вот сейчас же,
немедленно!—	Ксана!Я вынул папиросы. Достал спички.—	Ксана!Спичка вспыхнула. Озарила ее круглое, под черной шапкой
и волосами чуть приплюснутое лицо. Я встретил ее глаза, за¬
держал их в своих, но желтый мигающий свет вновь сорвался с
ресниц, и лицо ее расплылось в темноте. Ксана молчала.Я затянулся, глубоко, старательно, но дым папиросы пока¬
зался мне холодным и горьким. «Неужели я заболел?» — поду¬
мал я, вновь прислонясь к холодной стене теплушки.Медленно жевали волы. Где-то под ними храпел капитан-
первопоходник.—	Вы нездоровы, поручик?—	Ерунда, Ксения! Знобит...Рука Ксаны отыскала мою голову и в темноте ласково ее
гладила.—	Знамо дело от кого едут, а вот куда — и неизвестно!—	Как жизнь-то искроили,— а!Второй солдат выплеснул из котелка белый застывший
борщ.—	То есть до самого, как говорят, до основания!275
На Изюмском вокзале стояли пять беженских поездов и
эшелон 3-го Корниловского полка.Грязные, nopociune бородой корниловцы сидели возле теп¬
лушек и, разложив на снегу снятые гимнастерки и френчи, да¬
вили вшей.Рядом с корниловцами, на другой стороне скользкого от за¬
мерзших нечистот коридора, стоял эшелон курских беженцев.—	Лиза!.. Господи, неужели ты не понимаешь? Лиза! Ведь
не до удобств теперь!—	Серж!.. Мой Серж!.. Я больше не могу! Не могу-у!Я шел к начальнику станции.—	Господи!.. За что? — опять приглушенно донеслось из-за
дверей закрытой теплушки.— Господи!.. О, наша несчастная,
многострадальная русская интеллигенция!—	Ти-ли-бом, ти-ли-бом, повстречался я с жидком! — пел
какой-то молодой корниловец, растягивая разбитую и трепа¬
ную гармонь.А на станции — в залах — лежали больные. Воздух в залах
был сперт и душен. В разбитые окна дуло.—	Эй, ноги!.. Сторонись, ошпарю!—	На полатях, что ль?—	Господи!..—	Твою мать, вдарю!И тут же сквозь стон, крик и ругань — бесконечно долгое:—	Пи-и-и-и-и-и-и-и-и-и-и-ить!..♦	♦ ♦—	Ксения, к вечеру мы будем в Лимане. Счастливо. Не по¬
минайте...—	Ти-ли-бом...—	Мы, Ксения, двинем на Славянск. Опуда на Лозовую.
Думаю, на Лозовой мы найдем дроздовцев.—	Ти-ли, ти-ли, ти-ли-бом...—	Едоков, да подсоби же! — У меня уже не было сил без
помощи взобраться в теплушку.—	Поручик, я не могу бросить вас так... в таком состоянии.—	Глупости, Ксения!—	...Тили-ли-бом,— оказался военком!Ухватив меня под мышки, Лехин и Едоков подымали меня в
теплушку.*	* *—	Понимаю, голубчики, понимаю!.. Как не понять! Да мно¬
го теперь сахару этого! Все везут! Нам бы сатину, голубчики,
аль ситцу... Дорого теперь хлеб-то!И снова поезд отходил от станции, волоча вдоль снежных
канав полосы взрытого ветром дыма.276
Наша теплушка шла в хвосте корниловского эшелона. Па¬
ровоз мы бросили — нечем было тошпъ. Машиниста отпустили.Над крышей теплушки бежал ветер. Один из волов выдавил
рогами прогнившую доску стены. Сквозь пробоину валил сухой
мелкий снег.Я лежал на полу. Кутался в шинель. Иногда бредил. На пу¬
лемете возле меня сидела Ксана.—	Поручик, я не оставлю вас...Она играла пулеметной лентой. Вдруг встала, подошла к во¬
лу и прижалась щекой к его широкой шее.—	Не оставлю... никогда!За дверью бежали снежные дали. «Ксана!..— думал я.— Кса¬
на!.. Милая!..»...А в Лимане мы расстались.Когда Ксана ушла, капитан-первопоходник вдруг очень
обеспокоился моим здоровьем.—	Нет, поручик, здесь вы лежать не можете. Дует, снег. А у
вас тиф... я знаю. Я устрою вас в теплушку с печкой. Хотите?
Переговорю с капитаном Мещерским — мой хороший знако¬
мый — вмиг... Хотите?Он ушел, и вскоре меня отвели в одну из теплушек корни¬
ловского эшелона.—	А за пулеметы не извольте беспокоиться, господин пору¬
чик,— уходя назад в нашу теплушку, сказал мне Едоков.— Ну,
значит, до следующей станщ1И. Наведывать будем...Корниловщл играли в карты.Умирают туберозы
На моем столе.Звезды падают, как сле-езы,В дымно-синей мгле...—мягким баритоном пел штабс-капитан Мещерский, бравый
корниловец, с черепом на рукаве гимнастерки.Наконец эшелон рвануло.НОЧЬ В СЛАВЯНСКЕ—	Несите! На вокзале не может не быть летучего отряда. Но
скорей, не останьтесь, эшелон сейчас идет.— И, подойдя к две¬
ри теплушки, штабс-капитан Мещерский быстро ее раздвршул.—	Ну!.. И этого...Поручик Бобрик, лежащий рядом со мной марковец, про¬
тяжно и глухо застонал.Была ночь.277
Когда меня несли на вокзал, звез;щ>1 в небе — много звезд —
кружились в глазах красными шариками. Руки свисали вниз.
Юясти болтались. Два раза — за разом раз,— точно о тяжелые
мертвые струны, ударились, отскочили и вновь ударились о
что-то холодное.—	Осторожно, рельсы! — сказал первый солдат.—	Вижу,— сказал второй.— Эх, и ночь же!..И вот красные шарики куда-то укатились — вдруг, внезап¬
но, точно стрелки, сбежавшие под гору. Над глазами закачался
желтый круг. «Лампочка...» — подумал я и почувствовал —
вдруг, сразу: больше не качаюсь.Меня положили на пол.—	Никаких летучек нет! — сказал первый солдат.«Ефрейтор Филимонов говорит»,— узнал я голос вестовогоштабс-капитана Мещерского.—	Ну да ладно! — сказал второй.— Пусть полежит. Идем!«Фишшонов! Эй, Филимонов!» — хотел крикнуть я, сразупоняв: меня бросают, здесь я умру. Но ни крикнуть, ни ска¬
зать, даже шепотом: «Филимонов, эй, Филимонов»,— я не
смог.Только поднял голову. Две солдатские спины уходили за
дверь. За дверью качалась ночь. В ночи качались звезды.—	Эй, Филимонов! — крикнул я наконец и сразу же лишил¬
ся сил. Голова ударилась о пол. Желтый кружок над дверью —
красными, двойными, тройными кругами — вниз, кверху — во
все стороны расползся по темноте.Потом принесли поручика Бобрика. Положили рядом со
мной. Говорить я не мог, не мог также и приподняться. Но ви¬
дел, кажется, все и уже все ясно и отчетливо понимал.Солдаты ушли.По стенам ползла ночь. Мне казалось, тени скребут известь
стен и известь осыпается.«Надо встать...— решил я.— Надо ползти к своим... в теп¬
лушку...»Уперся о ладони. Но ладони поскользнулись, разъехались. Я
стал падать — ниже... ниже... ниже...Когда я вновь открыл глаза, в зал, крадучись и озираясь на
дверь, вошел Филимонов. Над поручиком Бобриком он накло¬
нился.—	Не умер, но все одно помирает! — сказал он кому-то и
взял поручика за ногу.На мне были сапоги дырявые, и воровать их не стоило.♦	♦ *—	Мама, ты знаешь?.. Мама, не я, другой это!.. Не нужно,
пройдем мимо!..— И вдруг громко: — От-де-ле-ние!..— так бре¬
дил поручик Бобрик.278
«Встану... Нет, нужно встать!..» — думал я, подползая к
стене. Поднял руки...Стена возле меня грузно качалась.Молодой рыжеусый поручик вертел в руках корниловскую
фуражку. Волновался.—	Извольте воевать с большевиками, когда чуть ли не в
каждом нашем солдате свдит большевик!Я удивленно взглянул на поручика:—	В корнилов-це?—	Ну да, в корниловце! Двух часовых приставили. К ма¬
шинисту. Двух. А они оба — и у всех под носом — с маши¬
нистом вместе как в воду канули!Рыжеусый поручик уже раз десять приоткрывал дверь теп¬
лушки.—	А ну, что слышно?Сквозь щель дверей дул ветер. Язычок свечи на полу при¬
гибался и бился, как в поле флажок линейного. Солдаты,
раскинув руки, тяжело и хрипло дышали.—	А ну, что слышно?Но в темноте, за дверью теплушки, слышно ничего не бы¬
ло....Когда часа полтора тому назад мне удалось наконец
подняться и выйти на перрон, эшелон корниловцев все еще
готовился к отбытию.«Славянск»,— прочел я над станцией и, медленно спу¬
стившись на пути, пошел, качаясь, к эшелону.Но нашей теплушки в составе эшелона уже не было. Я
просунул голову в дверь ближайшего вагона.—	Скажите, здесь дроздовцы были... с пулеметами...Рыжеусый поручик, хревший руки над круглой печуркой,небрежно мне козырнул.—	Были, но остались в Лимане. С волами, кажется?—	И с волами... Да... А зачем остались? Послушайте?Рыжеусый поручик развел руками:—	А я знаю? — Потом наклонился ко мне. Взглянул в са¬
мое лицо.— Э-э-э!.. Да вы больны, поручик?—	Я залезу к вам... Можно?—	Залезайте!«Все равно! — решил я.— Пусть давятся!»В углу теплушки не дуло. Мне было тепло. Вылезать из-
под шинели не хотелось.«Все равно... Черт с ним! И с наганом... И с Мещерским...
И с Филимоновым...»На мне не было ни пояса, ни нагана.279
* * *—	Черт дери! Извольте воевать с большевиками, когда в
каждом...Рыжеусый поручик сидел на «максимке». В ногах у него
уже догорела свеча. Солдаты все еще спали.Но вот пламя свечи упало набок и тревожно забилось. На
уровне пола, в дверях, вдруг с вихрем распахнувшихся, вы¬
росла чья-то голова в густой папахе из заячьего меха.—	Здравия желаю, господин полковник!—	Слушайте!Очевидно, полковник встал на носки — голова его подня¬
лась над уровнем пола.—	Вы студент?Привстал и рыжеусый поручик.—	Так точно!—	Путеец?—	Так точно!—	Практикантом ездили?—	Раза три приходилось!—	Отлично! Отправляйтесь немедленно к командиру по¬
лка и заявитесь.—	Но, господин полковник, я давно уж...Но заячья папаха полковника уже качнулась за дверью.—	Не можем стоять, поручик! Промедление смерти подо¬
бно! Как-нибудь, а ехать нужно! — из темноты прогудел его
голос.—	Значит, вы едете?—	Едем.—	Прощайте! Я должен поджидать своих!И, все еще шатаясь, я медленно пошел к вокзалу.Над вокзалом тянулась узкая полоска зимней зари.Последний путь, по счету четвертый, находился далеко от
вокзала.Утро долго не прояснялось, и корниловцы, бродившие
около эшелона, казались мне серыми пятнами.Вдоль вагонов по песку, присыпанному мелким снегом,
текло утро. Оно переползало через пустые поезда, угрюмо
стоявшие на первом, втором и третьем путях; в желтых снеж¬
ных полях за путями расползалось, сгребая тени из-под круг¬
лых, как курганы, сугробов. Низко в небе, цепляясь за голые
ветви лип возле станции, висели рыжие тучи.На платформах было пусто. Около дверей валялась бро¬
шенная шинель. В зале 3-го класса, обвешанном плакатами
Освага, лежали солдаты. Над дверью 1ачалась электрическая
лампочка. Лампочка горела, но уже не светила.Среди тифозных ближним к дверям лежал поручик Боб¬
рик.280
Поручик Бобрик все еще бредил.Уже не серое — желтое ползло над шинелью в дверях утро.
Пробежавший ветер открыл дверь. Побежал вдоль платформы.
За платформой стояли поезда. Паровоз корниловского эшелона
уже дымил, и уже не бродили — бегали возле красных теплу¬
шек солдаты.И вот через шинель в дверях — утру навстречу — пополз на
платформу поручик Бобрик.Пути и еше пути.Очевидно, поручик Бобрик не видел поезда, около которого
суетились корниловцы. Поручик Бобрик, очевидно, ничего не
видел: ему на самые брови сполз козырек бело-черной фуражки.Пути и еще пути.—	Эй, сюда! — крикнул я хрипло.Прошел железнодорожник. Скрылся. Прошел солдат.—	...Твою мать! Холодно! — скрылся.—	Эй, сюда!Мелкий снег побежал по доскам платформы. Замел следы
солдата и железнодорожника.Добравшись до четвертых путей, поручик Бобрик медленно
опустился на бок, потом опрокинулся на спину, дернулся и за¬
мер.Падал снег. Снежинка, прилипшая к губам поручика Боб¬
рика, не таяла. Не таяла и снежинка на его ресницах.По рельсам, на которых лежал поручик Бобрик, медленно
шел поезд. Паровоз вел рыжеусый поручик. Я видел, как пору¬
чик задергал плечами и перегнулся вперед.Потом он вновь выпрямился....И поезд прошел.Мороз крепчал. Я лежал в уборной. Там было теплее. К по¬
лудню на квадратное окно уборной легли лучи солнца. Потом
на стекло набежал оранжевый дым.Я вышел на платформу.К Славянску подошел эшелон с курскими беженцами.—	Господин поручик! Господин поручик!—	Лехин?За Лехршым, размахивая котелком, бежал Едоков.—	И шумели ж мы, господин поручик! — рассказывал Едо¬
ков.— Господин капитан нас даже пристрелить грозились. Если
б знать, так разве допустили б до этого. Что-о быков! И сахар
продад — все! Известное дело, один мешок мы припрятали, а
как же!—	Да ты по порядку!281
Наконец Лехин рассказал мне о происшедшем.Когда в Лимане меня отвели в теплушку к корниловцам, ка-
питан-первопоходник отцепил от эшелона нашу теплушку. Он
ждал мясников, которым продал волов, и лабазников, которым
продал сахар.—	Уж такой человек... несговорчивый! — вставил Едоков.—	Спекулянт! — пробасил Акимов.—	А кто же, ядри его корень!Лехин выгребал ногой навоз из теплушки.К вечеру того же дня с поездом, нагруженным снарядами,
мы двинулись на Бахмут, где, по полученным сведениям, сто¬
яла хозяйственная часть нашего полка. Через два дня вместе с
нбй мы были в Харцызске, где и дождались нашего полка, ко¬
торый, оставив линии Южной железной дороги, пошел по рос¬
товскому направлению. К Ростову стягивалась и вся Добро¬
вольческая армия во избежание, как говорилось в полку, раз¬
рыва фронта между Донским корпусом и нами.И еще в полку говорилось о предстоящих боях.Мы готовились.ИЛОВАЙСКОЕ-ТАГАНРОГПрошло несколько дней.Дроздовский полк двигался эшелоном. Пулеметный взвод я
сдал поручику Савельеву, пулеметчику, присланному к нам из
офицерской роты, и вновь принял свой 2-й взвод.Чувствуя себя все еще слабым, я почти не выходил из теп¬
лушки.—	Нартов, а что подпоручик Морозов делает?—	У себя он, господин поручик, при взводе.Тут же в теплушке лежал Зотов. Зотов приподнялся.—	Они, господин поручик, в расстроенных чувствах. На всех
словно из подворотни гладят и бородой зарастают.—	Позови его, Нартов!Подпоручик Морозов садился радом со мной и, сдвинув
брови, часами смотрел на огонек печурки. За время моего ски¬
тания он действительно оброс густой русой бородою.—	И черт с ней! Пусть растет...Где-то, кажется еще не доходя до Лозовой, на Алексеевке,
он видел жену и вновь потерял ее в потоке беженцев. Она оста¬
лась за линией фронта. Зная об этом, я не задавал ему никаких
вопросов.А в вагоне радом пьянствовал поручик Ауэ. Говорят, он ле¬
жал на полу и, дико ругаясь, дрался с пустыми бутылками. В
теплушках роты он не показывался. Иногда на остановках к
нам забегал штабс-капитан Карнаоппулло. Усы его были рас¬
трепаны. Веки опухли.282
—	Ка... ка... каторые здесь?..—	Идите, капитан, идите с Богом! Которых здесь нету.И опять — свистки. Казалось, эшелоны перекликаются. Рас¬
тягиваясь от станции до станции, один за другим, они медлен¬
но двигались по пути к Таганрогу. По дорогам около путей тя¬
нулись обозы. Без конца. Шли беженцы, воинские части, про¬
сто дезертиры. Когда эшелоны останавливались, бесконечные
черные цепи этих людей бросались к нашим вагонам. Их встре¬
чали бранью, прикладами, иногда — огнем.Эшелоны были переполнены.—	Ил-л-ловайское!Были уже сумерки. Идущий перед нами эшелон сбрасывал
под откос несколько разбившихся в пути теплушек.—	Потому и задержка... Поезд там перецепляют,— сообшил
Алмазов, разжалованный за дезертирство унтер-офицер-алексе-
евец, недавно пойманный и назначенный к нам в роту.Он сел на пол теплушки, достал из-за голенища кусок сала.—	Набегай, кто охотник!За дверью кто-то бранился.Из Румы-ни-и по-хо-домШея Дроздовский слав-ный полк! —пел кто-то в теплушке ротного.—	Пожрать бы!—	Жри! Все одно — одному мало!
А меня вновь знобило.*	* *—	Свечников! — Штабс-капитан Карнаоппулло раздвинул
дверь теплушки.— Свечников, сюда!Свечников вскочил.—	Дай...—	Чего дать-то?—	Сала дай.И, взяв у Алмазова второй ломоть, Свечников быстро вы¬
скочил из теплушки.—	Свечников, куда?...Но гер-о-о-ев за-ка-лен-ных
Путь далекий не страшил...—тянул кто-то у ротного.Через минуту Свечников вернулся.—	Что? Опять, брат, за салом?—	К черту твое сало!283
Он схтатил винтовку.—	Ишь побежал! Пятки сверкают...—	И куда это?—	Не запирай, Нартов. Подожди! Выйти нужно.Я подошел к двери и спустился на притоптанный снег около
вагонов.За канавами, по обеим сторонам путей, в высоких и замерз¬
ших камышах протяжно и с надрывом выл ветер.Вдоль вагонов бежал снег, хлестал по ногам и трепал полы
шинели. Над снегом валил мерзлый пар с паровозов.—	Веди! Веди в камыши! Спускайся!От классного вагона командира полка шла группа солдат.—	Веди! Веди его, серого! — кричал штабс-капитан Карна-
оппулло, подталкивая в спину какого-то рослого солдата в бур¬
ке — очевидно, казака. Другого, в круглой рыжей кубанке,
прикладом по затылку гнал Свечников.Темнело.Высокий черный камыш грузно качадся над снегом.—	Зима, а степь дышит! — сказал кто-то рядом со мной.
Потом вздохнул: — «Мчатся тучи, вьются тучи...» А помнишь,
Игорь?..И вдруг из-под камышей — вверх — рванулись три коротких
выстрела...—	Да за что?—	Да честь не отдали!На Свечникове была круглая рыжая кубанка. Он поставил
винтовку в угол теплушки и сел, вытянув на полу ноги.—	Честь не отдали? Кому это?—	Его превосходительству.—	Кому?..—	Его превосходительству генерал-майору Туркулу.
Свечников распустил пояс. Прислонился к стене.—	Уж раз, думают, кубанцы, так добровольческому коман¬
дованию и чести не нужно...— И, подобрав подбородок под во¬
рот шршели, он солидно откашлялся. Кубанка — не по голове
ему — съехада на самые уши.—	Свечников, закрой двери!В теплушку врывался холодный воздух.—	Свечнржов, я тебе говорю!Но Свечников с пола не поднялся.—	Закрой-ка дверь! — кивнул он головой Нартову.—	Встать! — закричал я.— Встать, мать твою в клочья!И, схватив Свечникова за плечо, я швырнул его к двери.
Рыжая кубанка покатилась в угол. Звякнула, ударив штыком о
печурку, упавшая на пол винтовка. И вдруг: «...чать!» — хрип¬284
лым воем метнулось к нам из соседней теплушки. «Мол» — и
опять: — «чать!..» «Молчать!» — выстрел.Под вагоном клубился снег. Мерзлый пар бил в лицо.Я уже карабкался в теплушку ротного.Вдрызг пьяный ротный сидел на полу. Его гимнастерка бы¬
ла расстегнута. Он размахивал наганом.—	За-ст-р-е-лю! Н-н-ни... ни шагу!Над смятой буркой в углу теплушки стоял с шашкой в руке
штабс-капитан Карнаоппулло. С его рассеченного лба капала
кровь. Подпоручик Морозов стоял под другой стеной. В руке
он держал пустую банку из-под консервов. Глаза его, обыкно¬
венно голубые, серым, стальным огнем метались под свисаю¬
щими бровями.—	Об-жаловать? — кричал ротный.— Мол-чать! Да я тебя,
твою мать, проучу, твою мать! В моей? В моей роте?.. Жало¬
бы?.. Р-р-р-разойтись, барбосы! И чтоб... к матери бурку! В ба¬
рахло врастаешь, боевых цукать, грек синерылый?!И, вдруг поднявшись, ротный всем телом качнулся вперед.
Бурка из-под ног штабс-капитана полетела в открытую дверь.—	Благодарю вас, поручик!Подпоручик Морозов бросил банку, вытянулся и отдал рот¬
ному честь.—	...И на ком? На ком злобу сорвал?Я провожал подпоручика Морозова в теплушку его взвода.—	На ком? Подумайте?!Подпоручик Морозов молчал. Устало водил глазами.—	Да ты рассуди только...И вдруг я замолчал, вспомнив о Свечникове.Вдоль теплушек бежал ветер. Мерзлый холодный пар ло¬
жился на крыши. По дороге в степи шли черные обозы. В небе
плыли звезды. А меня вновь качало из стороны в сторону.—	По вагона-а-ам!..Все так же спокойно плыли звезды. Я видел их сквозь щель
неплотно задвинутых дверей, за которыми, сползая во мглу, гу¬
дели под ветром все те же степи.Мне было и душно и холодно. «Опять заболел! Второй при¬
ступ. Тиф или малярия?»—	...А поручик его банкой тогда. По мардальону!.. Тут капи¬
тан...— смутно ловил я голос Нартова.—	...И говорит мне, значит, вольнопер этот,— рассказывал в
другом углу рядовой Зотов.— И говорит, значит... Садовник
тогда бывает изменником, когда он продает настурции...—	Чего продает-то?285
—	Нас это, русских, Турции, значит...—	А ежели Германии?—	Дурак. Ведь про цветы это сказано!—	Про цве-ты-ы? Мудрено чтой-то! А как, Зотов, насчет
большевиков, нет ли случайно?—	Насчет большевиков как будто и нету...Быстро, быстро плыли в темноте звезды.Меня уже не знобило.Скоро и колеса перестали гудеть...Эх, в Таганроге,Э-эх, в Таганроге,В Таганроге,Да в ТаганрогеДа та-ам случи-и-лася-а беда...Я открыл глаза.Возле дымящейся печки сидел Зотов. Жалобно пел, закрыв
глаза. Больше в теплушке никого не было.—	Зотов!Зотов оборвал песню.—	В Таганроге мы, господин поручик. Ну как, полегчило? А
и здорово промаялись! Два дня ломало. Не встать, думали...—	А где взвод, Зотов?—	Взвод в городе, господин поручик, весь батальон там. До¬
бра, говорят, пооставлено!Я закрыл глаза;Эх, та-ам уби-ли.Эх, та-ам убили ..—	Разойтись!Без винтовок, перегруженные скатками кожи, влезали в теп¬
лушку солдаты.—	Ну и кожа, ребята!—	Вот выйдем на Ростов — загоним. Там, говоря-ат, цена!..—	Цена, говорят? Не тебе в карман деньги, чухна! Не тронь!
Да не тронь, говорю! Оставь!—	А в морду?!Огурцов и обруселый эстонец, ефрейтор Плоом, вырывали
добычу из рук друг у друга.Под дверью теплушки стоял Алмазов. Я видел лишь его за¬
сыпанную снегом фуражку и над ней ржавый, убегающий вверх
штык.—	Шлялась туда-сюда,— рассказывал Алмазов.— Как видно,
нищенка, да малахольная к тому же... Ну, мы и прихватили.
Идем, Свечкин, что ли! В третьем она сейчас. Здоровая, всех
выдержит. Там уже и в затылок становятся. Ты как насчет это¬
го, Свечкин? А?286
—	Ладно, идем! Мы что, рыжие?Когда уже под вечер наш эшелон вновь рвануло и, мерно
покачиваясь и подпрыгивая, покатились по рельсам теплушки,
я приподнялся на локтях и выглянул за дверь.Под насыпью, прямо на снегу, там, где грудами валялись
разбитые водочные бутылки, широко раскинув ноги, с жалкой
улыбкой на лице сидела дурочка-нищенка. Ветер трепал ее ра¬
зорванное платье. На непокрытую голову падал снег.А из открытых дверей теплушки ротного со звоном летели
все новые и новые бутылки.ПОД РОСТОВОМ—	Как кроты какие! Как ночь, так вылезаем...Было темно. Желтая низкая луна, не подымаясь выше час¬
токола вкруг маленькой степной станции, косыми лучами тяну¬
лась под колеса теплушек. Наши тени скользили длинными по¬
лосами. На рельсах они ломались.—	И опять же... не к добру это! Если лик у месяца жел¬
тый — значит, к неудачам.—	К морозу! — коротко ответил Зотову Огурцов.В степи за станцией стояли танки. Возле дороги, сверкая
медными трубами, выстраивалась музыкантская команда.—	Как странно... Желтая ночь! — подошел ко мне подпору¬
чик Морозов. Потом указал на танки: — Смотри! Точно чере¬
пахи на песке...В это время музыканты грянули бравый марш.—	Ура! — кричал генерал Туркул, верхом на коне обгоняя
роты.— Ура! Не сдадим, ребята, Ростова!—	Ура! — перекатывалось уже далеко перед нами.«Офицерская кричит»,— подумал я и вдруг, чтоб сброситьтоску, все туже и туже сворачивающую нервы, поднял винтовку
и закричал тоже — неистово и громко, как о спасении:—	Ура-а-а!..Но никто не подхватил. Было тихо. Только ротный подсчи¬
тывал шаг:—	Ать, два! Ать, два!А далеко за спиной, встречая 2-й полк, все так же бравурно
играли музыканты...Мы шли на Чалтырь.Жители Чалтыря, богатые армяне, приняли нас не радушно.
Очевидно, боялись нашего скорого отступления, а за ним и
расправы со стороны большевиков.—	Эх, была бы кожа,— вздыхал кто-то,— всего б раздобыли!..
Но кожа осталась в вагонах.287
♦ ♦ *—	Нэ понымаю! Зачэм на арманской зэмлэ воевать? —
ворчал хозяин.— Нэ понымаю — казак дэротся, болшевик
дэротся. Скажи мнэ, душа мой, развэ армэнын дэротся?За окном громыхала артиллерия. Переваливаясь, проходи¬
ли танки.Вошел Нартов.—	Окопчики, господин поручик, видели? Да все ни к чему
это... Там, значит, и проволока понавалена. А укреплять-то
когда будем?И, поставив винтовку около двери, он подошел к скло¬
ненной над печкой хозяйке.—	Ну как? Готово?—	Нэ готово! — ответил за жену хозяин.— Вот ты скажи
мэнэ, душа мой,— казак дэротся, болшевик дэротся...—	Отстань! Ну как, готово?Хозяйка варила борш-—	Здравствуйте, господа! — И поручик Савельев остано¬
вился в дверях, стряхивая снег с шинели.— Здравствуйте! Вот
и сочельник! А бывало, помните?..Подпоручик Морозов поднял голову.—	Бросьте, Савельюшка, и без того... тошно!—	Нэт, ну скажи мэнэ толко, душа мой, развэ армэнын
дэротся?—	Брысь, кот черный! Мурлычет тоже!Ночью мы спали не раздеваясь.Бой завязался только на второй день праздника.—	Меня вновь знобит,— еще перед боем сказал я подпо¬
ручику Морозову.— И слабость...—	Перетерпи. В лазаретах хуже. Там сотнями мрут.Я взял винтовку.Солнце светило ярко и радостно. Резкие синие тени длин¬
ными полосами тянулись вдоль оврагов. Они подползали под
ежи и колючую проволоку, запутанную и ржавую, безо вся¬
кой цели брошенную на снег.—	Цепь, стой!Мы вышли на бугор.Цепи красных наступали на Чалтырь с трех сторон, стяги¬
ваясь к четвертой — к югу, где думали, очевидно, сомкнуть¬
ся. Южные подступы защищал генерал Манштейн. В цепи
была рассыпана, кажется, вся Дроздовская дивизия.Генерал Витковский, дивизионный, верхом на вороной
кобыле, едва успевал за Туркулом.—	Офицерскую роту! О-фи-цер-ску-ю сюда! — кричал
Туркул, размахивая блестящим на солнце биноклем.Что-то хрипло и невнятно кричал и генерал Витковский.—	И чего тужится? Сидел бы в хате, старый хрен! — гудел288
лежащий за мной ротный.— Туркул и без него... Прицел де¬
сять! И без него Туркул справится. Двенадцать!..К полудню красные вновь подползли и густой цепью дви¬
нулись на Чалтырь.—	Черт бы их — мухи! — сплюнул ротный, доставая папи¬
росы. Закурил.— Хотите? — Потом привстал.— Хо-ти-те? —
Размахнулся и опять бросил портсигар уже подпоручику Мо¬
розову.—	Барбосы! — Пригнулся.Пуля сорвала его правый погон.Гудела артиллерия. Наша била по цепям. Красная — по
деревне.—	Скажи мэнэ, душа мой, зачэм на армянской зэмлэ дэ-
рутся? — крикнул, засмеявшись, Нартов, когда, прогудев над
нашей цепью, над крайней хатой Чалтыря опять разорвался
снаряд.—	Карнаоппулло! Карнаоппулло! — махнул рукой штабс-
капитану ротный.— Скажи мэнэ, душа мой, зачем ж...й на
солнце зреешь? Сме-ле-е! — И вдруг он вновь оборвал смех
короткой командой: — Прицел восемь! Часто!..«Скорей бы!» — думал я, чувствуя все большую слабость.
Уткнулся лицом в снег. «Скорей бы... Встать... Пойти... Все
равно... Все равно...»А пулеметы красных трещали все чаще и чаще.Пули скользили под сугробы и брызгали осколками звон¬
кого льда.Пронесли новых раненых.—	Господин поручик, господин поручик!Я поднял голову.Два санитара, ухватив Ецокова под мышки, вели его к
окопчику, где, разложив на снегу индивидуальные пакеты,
сидел ротный фельдшер. Из его окопчика — в тыл — волочи¬
ли уже перевязанных. Снег возле окопчика был красным.—	Господин поручик! Господин поручик, про-ще-вайте!..Едоков улыбался. А под ногами у него звенели острые ос¬
колки льда...К вечеру цепь подняли.—	Ура-а-а!В лицо бил ветер.—	Ура, танки пошли!Я тоже вскочил, пробежал несколько шагов и вдруг пова¬
лился.—	Ранен! — крикнул надо мной кто-то.—	Ура-а!—	Ааааа-а! — неслось уже далеко над степью.И все тише и тише:—	Ааааа-а!..289
* * *Очнулся я в санях.Над самым моим лицом дышала морда лошади идуших за
нами саней. Над ее головой высоко в небе метались красные
языки пламени. На фоне огня уши лошади казались острыми и
черными. Почему-то мне стало страшно, и я отвернулся.—	А... Наконец-то!В санях рядом со мной, прислонясь к ободьям, сидел подпо¬
ручик Морозов. Левая рука его была подвязана. Башлыком по¬
верх шаровар была перевязана и его левая нога.—	Очнулись, господин поручик?—	Едоков, и ты?—	А как же!Тело мое ныло.—	Господа, я ранен? Тоже?—	Никуда ты не ранен... Лежи уж!Где-то верст за пять гудела артиллерия. Ближе к нам, то и
дело прерывая стрельбу, работал, заикаясь, пулемет.—	Подпоручик Морозов, где мы?—	В ротном обозе.—	Нет, что за город?—	Ростов. Сдаем...Над крышами побежало пламя....Потом я вновь проснулся.—	Новочеркасск, говорят, пал,— рассказывал мне подпору¬
чик Морозов.— Думаю, оттого так спешно и драпали... А спа¬
сибо, брат, Зотову скажешь — он тебя вынес.—	А многих ранило?—	Да. Порядком...—	А Нартов?—	Да лежи уж!—	Нет, я не лягу! Слушай, что с Нартовым?—	Да говорю, лежи ты!Подпоручик Морозов отвернулся и на вопросы больше не
отвечал.По темным улицам бежали люди.Маленькая сестра на санях за нами вдруг приподнялась и
замерла, перегнувшись.—	Смотрите, смотрите!На фонарях, перед каким-то зданием, кажется, перед теат¬
ром, болтались длинные и как доски плоские фигуры. За ними
на стене театра, дробясь и ломаясь о подоконники, маячили их
красные от рваного огня тени.Маленькая сестра в санях за нами упала на солому.290
—	Раз, два, три...— считал Зотов.— Пять... Восемь...Это были местные большевики, на прощание повешенные
генералом Кутеповым, принявшим командование над сведен¬
ной в корпус Добровольческой армией.♦	♦ ♦Мы уже перешли Дон.К Батайску стягивались донцы, мы, добровольцы, и еще не
ушедшие с фронта кубанские части.Было холодно.Я лежал на санях, прикрытый соломой, какими-то тряпками
и латаными мешками. Раненный в руку и в бедро, подпоручик
Морозов лежал рядом со мной. От инея борода его стала белой,
брови замерзли и оттопыривались сплошными острыми льдин¬
ками.Наконец только утром второго дня я узнал у него о судьбе
Нартова.При отступлении, когда наши танки почему-то останови¬
лись и сбитые шрапнелью цепи стали спешно отходить на Чал-
тырь, Нартову отсекло подбородок.—	Весь в крови, Нартов падал, вскакивал, опять падал...
Хватал Алмазова, Свечникова хватал...—	А санитары?—	А санитары?..— Подпоручик Морозов безнадежно махнул
рукой.— Ну вот!.. Меня волочил Горшков, тебя — Зотов, а ос¬
тальные — сам знаеиш. Ну, и остался...♦	* ♦Волнами бегущего снега хлестал по сугробам ветер. Мы
медленно спускались с пологого холма,— очевидно, к речке.
Из-под снега торчали косые перила полузаброшенного моста.
Упав на ось расколовшегося колеса, на мосту стояла брошен¬
ная походная кухня. Солдаты подхватили ее на плечи, припод¬
няли и сбросили под перила.*	♦ ♦—	Трогай!—	А вы придвиньтесь, господин поручик. Теплей будет.—	Подожди, Едоков.Я приподнялся.—	Плоом, поди-ка сюда! Эй!Отставший от взвода ефрейтор Плоом остановился.—	Где Алмазов?—	Алмазова, господин поручик, в роте уже нет. Убег Алма¬
зов.291
—	Тогда Свечникова позови.—	И Свечникова нет. Никак нет! Говорят, замерз Свечни¬
ков. Отстал и свалился. Так точно, господин поручик, под утро
еще... С ним Огурцов был. Тот покрепче — добрел все же. А
Свечников... Много ль в нем силы? Один форс толысо!И Плоом отошел от саней.Когда мы спускались с моста, головные сани уже вновь
въезжали на холмик.На подъеме холма, торча оглоблями во все стороны, длин¬
ными рядами стояли брошенные сани. Промеж саней редкими
вкрапинками чернели трупы.Ветер крепчал.—	Не за-е-з-жай!.. Дальше!В окнах халуп света не было. Неясно сквозь тьму белели на
воротах мелом нарисованные кресты.—	Меня, ребята, крестом не спужаешь! В одну-то хату я за¬
бег — непременно! — рассказывал кому-то раненный в руку
ефрейтор, соскочивший с соседних саней за нами.— Молока,
думал, достану. Ка-а-кое молоко?! Вошел я и спичку зажег —
темь по тему, дух спертый. На полу старик и баба лежат. Не
дышат, мертвые, видно. А над ними дитя копошится. Ну, тиф,
значит! Правилыю! Э-эх, растуды их кровь душу-мать!И ефрейтор стал кружиться и подпрыгивать, ударяя о бедро
здоровой рукой.Лошади, вытянув шеи, дышали хрипло и коротко, как в лет¬
ний зной — собаки.*	* *Через два дня уже в Батайске, откуда 1-й Дроздовский полк
вновь выступил на северо-восток, к Манычу, меня вместе с
другими больными и ранеными погрузили на сани и повезли на
Кущовку. Подпоручик Морозов с нами не поехал. Оба его ра¬
нения были не серьезны, и он остался при хозяйственной час¬
ти.—	И правильно делает! — прощался со мной поручик Ауэ.—
В лазаретах — тиф. Сдохнет. Ну, прощайте...Я кивнул, ответить я не мог: меня вновь скрутило.ХУТОР РОМАНОВСКИЙВ вагоне 4-го класса — на полу, на скамейках и высоко под
самым потолком, на полках для багажа — лежали больные.Я лежал также на полке. Было душно и жарко. Взбросив ру¬
ки вверх, я водил ими по холодным крашеным доскам потолка.
Доски были влажные.«Воды бы!..»292
в вагоне качалась тьма. Кто-то на полу шуршал соломой.
Потом долго звякал ручкой ведра, воды в котором давно уже не
было.Против меня лежал бородатый ротмистр.—	Рас-рас-расшибу! — кричал он, размахивая руками. Вот
приподнялся: — Рас-ш-шибу! — и вдруг грохнулся вниз на пол.Гудели колеса. За окном бежали огни Тихорещсой.Санитарный поезд шел на Армавир.♦	* ♦Подо мной на замерзшем окне брезжил свет одинокого фо¬
наря. Поезд стоял.—	Кавказская,— сказал кто-то и смолк.В тишине стало слышно, как стонут тифозные,— на полу,
во всех углах, на скамейках и полках. Стон сливался, и мне уже
казалось, стонет один человек, и стон этот то подымается под
самый потолок, то вновь опускается, точно глухой гул волны за
стеной каюты при качке парохода.Я осторожно спускался на пол, цепляясь за доски ослабев¬
шими пальцами.—	Братушка!.. Уж будь, братушка, снисходительным! И мне,
братушка, коль сил хватит! — просил молодой фейерверкер с
нижней скамейки, протягивая мне пустую бутылку.— Запек¬
лось... И нутром, братушка, сгораю... Да сльпиь ли, о, Госпо...На полу барахтался упавший с полки ротмистр.Хватая меня за колени, тянулся ко мне поднятой вверх бо¬
родой:—	Ты!., ты!., ты!..А стон в вагоне плавал и качался.Рука скользнула по обледеневшим перилам. Холодный рез¬
кий ветер забежал под ворот рубахи, вновь качнул меня к ваго¬
ну, потом, хлестнув в лицо волосами, сбежал с плеч и, прыгая
по шпалам, погнал снег под ногами.Я остановился, оглянулся вокруг себя и медленно пошел к
черной башне водокачки. Идти было трудно. Под ногами ло¬
мался лед. Ноги разъезжались.«Вот дойду... Сейчас вот!..»Низкая, медно-красная звезда плыла над водокачкой.«Сейчас вот!..»И вдруг за спиной что-то тяжело звякнуло, потом загудело.
Я обернулся и в отчаянии швырнул бутылки об рельсы.Гляця на меня буферами последнего вагона, мой санитар¬
ный поезд уходил в темноту...Медно-красная звезда стала золотой. В бассейне водокачки
она отражалась острым зигзагом — по воде бассейна бежала
мелкая рябь.Опустив голову на колени, я долго сидел, прислонившись к293
мерзлым кирпичам. Надо мной с трубы водокачки белой, зави¬
той бородой свисал лед.Под рубашкой бродил ветер. Он то вздувал ее, то вновь тре¬
пал о тело.«Надо встать!» — решил я наконец. И поднялся, качаясь.На полу зала лежали тифозные. Мертвые лежали среди них
же. Глаза мертвых были открыты, вытянутые по швам руки по¬
вернуты ладонями вверх.lUHpoKO загребая, тифозные медленно водили поднятыми
руками, точно пытаясь куда-то выплыть. Руки скрещивались,
падали и вновь подымались. Изредка подымался и кое-кто из
ти<^ных, долго, не моргая, смотрел на электрические лампоч¬
ки под потолком и вновь падал, повертывая вверх ладони.Я добрался до стены. Лег. Закрыл глаза.—	Не шарь!.. Да не шарь, прошу!..— прохрипел кто-то возле.Я сунул руки под рубаху.Под рубахой было тепло.—	Послушай! Да и я ведь... Эй, послушай!—	Оттяни, говорю, лапищи! Много найдется...—	Да послушайте!—	Твою мать! Сказано!..И санитары прошли мимо. Они подбирали лишь тех, на ком
были погоны со звездочками. На мне не было ни шинели, ни
гимнастерки, ни фуражки; офицера во мне узнать нельзя было,
и поэтому меня также оставили на полу.—	Душегубы!..— Мой сосед-кубанец глядел вслед санитарам
мутными, как после пьянства, глазами.— Узнают ще, душегу¬
бы,— вот прыйдут красные!..— Он приподнялся и поднял кула¬
ки.— Уз-на-ют ще, почем пуд лыха!—	Сестрица! Да сестрицу-у б!..— плакал за ним мальчик-
вольноопределяющийся.«Обожду... только... утра...» — думал я, все глубже и глубже
засовывая ладони под мышки.И вот под утро вновь появились санитары.—	Санитар! — крикнул кто-то во весь голос.—	Санитары-ары!..— совсем тихо подхватили другие.—	Са-ни...Санитары, схватив покойников за ноги, волочили их к вы¬
ходу.О живых никто не заботился.А под потолком уже гасли электрические лампочки. За ок¬
нами светало.Какой-то эшелон подошел к перрону.294
—	Нам а la Махно, господа, действовать надо! Шкуро, тот
давно уж прием этот понимал. А мы: до-ку-мен-ты!..В зал вошла rpyima офицеров-кавалеристов. Молодой кор¬
нет размахивал руками.—	Остановить, значит, и всю жидовню. Ведь, черт дери,
фронтовики гибнут!—	Санитар! — закричал мальчик-вольноопределяющийся,
хватая корнета за сапоги.— Санитар!..—	Пусти, черт!И, оттолкнув вольноопределяющегося, корнет побежал за
товарищами.Шпоры его звенели.Когда я наконец приподнялся, надо мной пригнулся пото¬
лок. Круглой волной качнулся пол под ногами...Потом идти стало легче.—	Куда ты?—	Не знаю, брат...—	Идем, что ль, вместе!И костистый солдат в лохмотьях пошел рядом со мной.На скулах у него гноилась экзема. За ухом, слепив волосы,
приподымался полузасохший, рыжий, цвета ржавчины, струп.—	Подсобить?—	Спасибо...Мы спускались по ступенькам.На площади перед вокзалом, рядком составив чемоданы,
стояли беженщл.—	Из заблаговременных,— глухо сказал солдат в лохмотьях;
потом уже громче: — Сволочи!..—	Нет, господа, уж лучше здесь...— говорил бритый беже¬
нец, поглаживая клетчатый английский плед, который он де¬
ржал через руку.—	Зараза там! Не-вы-но-си-мо!Его соседи закуривали.—	А когда поезд, Антон Мироныч? В восемь сорок?—	Опоздает, по обыкновению... Иван Петрович, да присядь¬
те! Ведь ждать, голубчик, придется.Иван Петрович, разложив на чемодане плед, осторожно
присел, кутая широким шарфом гладко выбритый подбородок.
На носу его блестело пенсне.—	Подожди,— сказал я солдату в лохмотьях и подошел к бе¬
женцам: — Господа!Беженец в пенсне, Иван Петрович, быстро приподнялся, на
шаг отошел от меня и косо взглянул из-под стекол.—	Господа, есть там лазарет? — Я кивнул головой по на¬
правлению к хутору.295
—	в Романовском? А как же! Есть, станичники, конечно,
есть! Идите, голубчики, примут. Прямо идите...—	Спасибо.—	Идем, значит? — угрюмо и коротко спросил меня солдат
в лохмотьях.—	Дойти бы...Плечи мои дрожали. Ворот рубахи я придерживал рукой.
Дуло.—	Безобразие!—	И что это все наши Совещания думают? — вновь загово¬
рили за нашей спиной беженцы.—	Совсем ведь раздет, а холод какой!..—	Да, холод! — Солдат в лохмотьях вдруг круто обернулся.—
Да, холод... Так, может, плед, господа, дадите?—	Идем! — Я рванул его за руку.— Да идем же!—	Или шарф хотя бы? Защитникам, так сказать. А?—	Все прямо, голубчики, идагге... Вас немедленно же при¬
мут. Все прямо, значит... Большой флаг Красного Креста — это
и есть...—	Отстань! — Солдат в лохмотьях отстранил мою руку.—
Это и есть?.. Так получи...— Он стал дышать часто и отрыви¬
сто. Подошел к беженцам. Остановился.— От офицера по¬
лучи... трижды за вас... сволота... раненного!И, харкнув, плюнул в лицо Ивану Петровичу.*	* *К вокзалу подъезжали все новые и новые сани. Все новые
чемоданы выстраивались на площади.—	...Вашу мать! Перевозчики костей нестреляных...— еще
раз обернувшись, крикнул на всю площадь офицер в лохмотьях.—	Поручик, я не могу больше!—	Но, поручик, ведь нельзя же... Идем! Еще два шага...Мы медленно шли по пустым улицам, тщетно ища лазарет.—	Будь он проклят... весь этот хутор... с пристройками! —
уже устало, точно нехотя, ругался поручик в лохмотьях, тоже,
как и я, едва передвигая ногами.Пройдя еще два квартала, я остановился.—	Идите один... Я лягу...Поручик в лохмотьях что-то ответил — глухо и невнятно.
Потом замолчал.—	Эй! — вдруг закричал он надо мной.— Эй, подвези! В ла¬
зарет нам...По улице на широких санях, крытых буркой, проезжал мо¬
лодой кубанец с серебряным кинжалом за поясом. Обгоняя
нас, он обернулся. Свистнул.—	Наших вот Макаренко верните, апосля, единники, гово¬
рить будем!296
и, причмокнув губами, он стегнул лошадь и скрылся за уг¬
лом соседнего проулочка.Братья Макаренко были вожаки левого крыла Кубанской
Рады, высланные генералом Деникиным в Константинополь.—	Вставайте! Да встаньте же!..— Поручик в лохмотьях тянул
меня за рукав.— Говорю, встаньте! Поедем сейчас...Около панели стояли низкие извозчичьи сани. Прищурив
слезящиеся от солнца глаза, старик извозчик кивал головой.—	Привстань, сынок! Довезу уж!Поручик в лохмотьях взял меня за пояс. Приподнял. Какая-
то девочка подбежала к нам и остановилась. Потом подскочил
мальчишка.—	Цыц, вы! — крикнул ИЗВОЗЧИК.— Спиктакль вам, что ли?—	Помирает, дяденька? Дяденька, помирает? — услышал я
звонкий голос девочки.—	Цыц, байстрюкы!Отвернувшись в другую сторону, мимо нас прошел какой-то
полковник.♦	* *Женщина-врач, дежурная сестра и санитары забегали по ко¬
ридорам.—	Некуда их... Сестра Вера, в пятой донец, этот,— как
его...— не помер?—	Сестра Вера!—	Дезинфектор!Нас раздевали в клетушке около дезинфекционной.—	Осторожней! Осторожней! — просил, подняв к голове ру¬
ки, поручик в лохмотьях, когда санитар взялся за его папаху.—0-сто-ро-жней!За папахой поручика, подымая волосы вверх, тянулась ка-
кая-то грязная, кровавая тряпка.—	Черт возьми! — сказал санитар.— И ходите?..Потом нас понесли. Поручика в палату для раненых. Ме¬
ня — к тифозным.В этом лазарете, номера его я не помню, я перенес два по¬
следних приступа возвратного тифа, там же заразился сыпня¬
ком и переборол его.ЕКАТЕРИНОДАР—	Заберите немедленно костыли! С плацкартой, что ли?..—	Не тронь строевых!В углу вагона поднялся бледный вольноопределяющийся-
марковец.—	Думаешь — строевой, его и под жабры можно? Не297
тронь! — И, повысив голос до крика: «Не тронь!» — он подско¬
чил и, вырвав из рук моих костыль, замахнулся на полковника.—	А ну, штаб, подходи! Я тебя... по-марковски!Полковник опешил. В вагоне загудели солдаты:—	Непорядок это, господин полковник!—	Потесниться аль здоровых согнать...—	Довольно надругались! Хватит!—	Я доложу... Я это так не оставлю! — грозил мне полков¬
ник.— Большевизация!..Не отвечая, я сидел неподвижно.*	♦ ♦—	Фронт его не гноил! Смотри — песок сыплется, а галифе
с кантиками! Туда же...Сидящий напротив меня поручик оправил на груди солдат¬
ский Георгий.—	Поручик, вам в Екатеринодар? Тоже?..Я молчал.—	Вы, может быть, ноги продвинете? Поручик!Я отвернулся, ближе к себе подбирая костыли.Три дня тому назад, на второй день моей нормальной тем¬
пературы, меня выписали из лазарета.—	Месячный отпуск,— сказал председатель врачебной ко¬
миссии.— Сле-ду-ю-щий!Я возмутился:—	Но куда я пойду? Ведь это бессмыслица, доктор! Я не мо¬
гу еще в полк — вы понимаете? В отпуск? Да вы меня под за¬
бор гоните!Доктор пожал плечами.—	Ваша койка уже занята. Езжайте куда хотите. Что ж де¬
лать?Опираясь на костыли, все время пытаясь ступать на пятки, я
медленно вышел в коридор. Пальцы ног, посиневшие после ти¬
фа, нестерпимо болели.—	Ну что? — спросила меня в коридоре сестра Вера.Я молча прошел в канцелярию.*	♦ *За окном бежали кубанские степи.—	Отойди!Полковник в галифе, вновь было показавшийся в вагоне,
прижался к дверям.Солдаты переглянулись.—	Разошелся-то! А!—	Да не шуми ты!—	Теперь уж зря будто.Подбодренный солдатским сочувствием, полковник вдруг298
выпрямился и гордо вскинул под мышкой портфель. Но под
его сдвинутыми бровями старческие глаза бегали так же трус¬
ливо.—	Странный какой! — шепотом сказал поручик с Георгием,
кивая на волы10определяюшегося.— Фу-ты, Господи! Еще ка¬
ша заварится... Уймите его, поручик!Я молчал.—	Да уймите его, ребята! Ведь на людей, ребята, бросается.
Непутевый какой-то...На полу среди седых станичников сидела молодая казачка.—	Сам ты непутевый! — звонко закричала она.— Мало —
человека испортили, теперь еще обидеть ловчитесь, дуроломы!—	Молчи ты! Баба! Я те-бя за слова за эти...Но солдаты опять загудели.—	Бабу не тронь,— вступились за нее и седые станичники.—	Правильно баба толкует!—	Да вы б лучше, господин хорунжий...—	Р^тси не доросли, чтоб бросать-то! — кричала казачка,
уже наступая на поручика.— Других бросать будешь! Я тебя, да
с Еоргием твоим!..А поезд уже подходил к Екатерршодару.*	♦ *На шумном перроне Екатеринодарского вокзала вольнооп-
ределяющийся-марковец подошел ко мне снова. Глаза его
блуждали.—	Господин поручик, разрешите доложить?Опираясь на костыли, я остановился.—	Господин поручик, разрешите немедленно же по вашему
приказанию,— быстро, точно рапортуя, рубил он,— мобилизо¬
вать всю эту штаб-офицерскую сволочь из примазавшихся, и на
станции Ольгинской, не рассыпая в цепь... в цепь... Пулемет...
Часто... Кровью...—	Истерик! — сказала за мной какая-то сестра.Навалившись на костыли, я быстро отошел в сторону.По слухам, на станции Ольгинской несколько дней назад
была уничтожена чуть ли не вся Марковская дивизия. Я вспом¬
нил об этом, отойдя от вольноопределяющегося. Но его уже не
было видно.*	♦ ♦—	Неужели это правда? И... и... и комнат нет? — заикаясь,
спрашивал возле меня какого-то полковника остроносый воен¬
ный чиновник, блестя из-под очков узкими, как щель, глазами.—	Комнат? Я бы и за ватерклозет, извините за выражение...Кто-то меня толкнул. «Виноват!» — извинился кто-то дру¬
гой.299
—	Петя!.. Петя!..— На груди у пожилого, ободранного подпо¬
ручика плакала женщина в платочке.— Петя, а Витя где? Петя!..Возле подпоручика стояла девочка. Склонив набок голову,
она играла темляком его шашки.Я опять навалился на костыли.Около входа в зал 3-го класса звенели чайниками калмыки
Зюнгарского полка. Вдруг калмыки расступились.Подняв голову, мимо них медленно проходил вольноопреде-
ляющийся-марковец. Он смотрел перед собой, заложив руки за
спину.Два калмыка нерешительно взяли под козырек.*	* *Вечерело. С крыш капало.На площади перед вокзалом стояли казачки.—	Да рассказывай!—	Говорю — не только казаки... Вот ведь и генерал Мамон¬
тов помер. Все под одним Богом ходим.—	Мамонтов-то помер, а генерал Павлов не помрет... И не
говори! Другое теперь начальство ставят... Не помре-ет. А Тро¬
фим твой — вот как Бог свят,— быть ему покойником!О выбившиеся из-под снега камни скргаели полозья саней.—	Какой станшцл? — окликнула меня одна из казачек.Быстро темнело. Я шел к баракам эвакопункта, черневшимдалеко за вокзалом.Бараки оказались длинными серыми палатками, вышиной в
двухэтажный дом. Колья под некоторыми палатками не выдер¬
живали туго натянутых канатов и косо легли на снег. Освобож¬
денные канаты тяжело хлопали о мокрый брезент.Я подошел к центральной палатке. Вошел. На двухэтажных
нарах лежали солдаты. Света в палатке не было. Тяжелый, мер¬
твый воздух сползал с нар и пластами ложился на дыхание.«Тиф!» — решил я и вышел из палатки.Было уже совсем темно. Моросил мелкий дождь. Снег под
ногами размяк и жадно засасывал костыли.Мне хотелось одного; снять сапоги...*	♦ *—	...А может, скрутить найдется?Я обернулся.Маленький тощий солдат, закуривая, глядел на меня быстро
бегающими глазами.—	Куда, брат, кости тащишь? А? Смотрю на тебя, думаю —
рассыпешься аль нет? Ну идем, идем? Укажу место.И мы подошли к маленькой палатке около самого железно¬
дорожного пути.300
в палатке никого не было. Стоял стол. Возле него — табу¬
рет.—	Канцелярия, видно,— черт с ней! Ну иди же, иди! Хо¬
чешь, чаем порадую? Сбегаю вот — там куб есть... Хочешь? Да
скажи хоть слово одно! Немой, что ли?Я снял сапоги и уже ложился на стол.—	Черт дери, темно вот — не вижу глупой твоей хари. Да
откуда ты? А? «Откуда ты, прелестное дитя?» — запел он вдруг
приятным тенором.—	Вольноопределяющийся? — спросил я, немного удивлен¬
ный.—	...щаяся.-Как?—	Титьки, дурак, пощупай! Поймешь. Вольноопределяюща-
я-ся.Над палаткой хлюпал ветер. Я засыпал.♦	♦ ♦—	Канцелярия это, господин поручик. Лежать тут не пола¬
гается!«Вольноопределяющейся» в палатке уже не было. Надо
мной стоял писарь. За отстегнутым углом двери серело бледное
утро.—	Разрешите попросить вас, господин поручик, освободить,
так сказать, это вот место...Я поднял голову, но сейчас же вновь ее опустил. Воли, чтоб
встать и выйти на холод, у меня не было.—	Уйди! — сказал я шепотом.—	Очередные задачи, господин поручик.—	Уйди!—	...Требуют...—	Уй-ди-и!Подняв узкие плечи, писарь покорно вышел. За спиной его
болтался отстегнутый хлястик шинели. Руки торчали, как отпа¬
явшиеся ручки самовара. Я закрыл глаза.—	...Не подходи!!! И всех по ко-ман-де!..— кричал кто-то за
палаткой.—	Сюда!.. Сюда!.. Дежурный!Потом все стихло.Только в тшпине за брезентом прыгал, кашляя, чей-то то¬
ропливый смешок.Минут через десять в палатку вошел врач. Толстый, подвиж¬
ный, он шел вприпрыжку. Размахивая руками, то и дело щел¬
кал пальцами.—	...Я не пойду!—	Но, поручик...—	Я не пойду!..301
Доктор растерянно улыбался.В дверь забежал ветер. Мятые бумаги на полу закружились.—	Послушайте...— Доктор легонько хлопнул меня по коле¬
ну.— Послушайте! — И вдруг наклонился, заметив мои боль¬
ные ноги.—	Гм-м... Но куда же вас?.. Скажите, куда вас в таком слу¬
чае?Я молчал.—	Гм-м... Дайте вашу руку. Гм-м... Семьдесят шесть. Пульс
нормальный. Но куда вас? К тифозным? Да нельзя вас к тифоз¬
ным!—	Никуда не пойду-у-у-у! — собрав силы, закричал я, вдруг
чувствуя, как запрыгал мой подбородок.В палатку снова вошел писарь.—	Уже готово. Скрутили,— доложил он, пытаясь вытянуть
по швам согнутые дугой руки.— Отвозить прикажете? Прика¬
жете трогать?—	Есть! — крикнул вдруг доктор, радостно щелкнув пальца¬
ми.— Подожди!И, размахивая руками, он выбежал из палатки.И вот пришли санитары.Они взвалили меня на носилки и понесли. Врач шел за ни¬
ми, насвистывая. Писарь нес костыли.Я не сопротивлялся. Только думал: «Зачем несут ногами
вперед? А еще санитары...»За палаткой стояли запряженные клячей сани. На санях
кто-то лежал. Когда меня поднесли ближе, я узнал вольноопре-
деляющегося-марковца. Ноги и руки его были скручены ре¬
мнями.«Куда нас несут? На гауптвахту? — подумал я и тут же ре¬
шил: — Не все ли равно...»Носилки поставили на снег. Потом меня подняли и, толк¬
нув в плечо, усадили в сани.♦	* ♦Витринами богатых магазинов смотрел на нас Екатеринодар.
Люди, идущие по улицам, не смотрели на нас вовсе.—	Табак Ме-сак-су-ди! — кричали на углах мальчишки.—
Папиросы!Я неподвижно сидел на санях. Слушал, как под копытами
лошади урчит вода и как звенят шпоры идущих по тротуару
офицеров.—	Куда нас везете? — спросил я наконец сопровождающего
нас санитара.Санитар ничего не ответил.—	Куда нас везут? — обратился я к вольноопределяющему¬
ся.302
Вольноопределяющийся прищурил левый глаз. Правый щи-
роко открыл, быстро заморгал, потом рванулся вперед, всем те¬
лом задергался и, найдя упор затылку и связанным ногам, вы¬
гнулся колесом, без слов, протяжно и дико завыл.Витрины богатых магазинов сменились окнами мелочных
лавчонок. Потом и лавчонки повернулись к нам ящиками и
бочками задних дворов. По бурому снегу за ящиками бродили
тощие собаки. Собаки бродили и по большой грязной площа¬
ди, на которую мы наконец выехали. К площади — с одной
стороны — прилегало кладбище. Около ворот кладбища стоял
деревянный некрашеный домик — мастерская гробов. Гробы
стояли на улице, выровнявшись в два ряда,— подороже и поде¬
шевле. К кладбищу мимо гробов медленно двигались какие-то
прикрытые рогожей сани. Из-под рогож торчали голые пятки.Придавив соседние деревянные постройки, на другой сторо¬
не площади подымался высокий каменный дом. Линялый крас¬
ный крест над воротами был едва заметен.«1-й военный психиатрический госпиталь»,— прочел я над¬
пись под крестом, когда наши сани наконец остановились око¬
ло подъезда.1-й ВОЕННЫЙ ПСИХИАТРИЧЕСКИЙ ГОСПИТАЛЬ—	Его в санаторию нужно, а не к нам,— сказал старший
врач ординатору.Тот пробасил:—	Но за неимением оных...—	Пожалуй! Поместите к тихим и к нервнобольным.Я вышел за высокой белокурой сестрой, а волыюопределяю-
щегося-марковца отвели в соседнюю палату — для буйных.В светлой просторной палате № 2 было тихо. Больные в се¬
рых и голубых халатах лежали на койках поверх одеял и, скосив
глаза, глядели на толстую рыжую кошку, неподвижно сидящую
под столом.—	Кысенька, кысенька! Кыс-кыс! — бормотал в углу палаты
больной, до ушей заросший бородой.— Кысенька!На коленях между моей и соседней койкой стоял вшрастый
мальчик. Он размашисто крестился и усердно клал земной по¬
клон за поклоном. Над широким воротом его халата торчал за¬
виток давно не стриженных черных волос.—	Ложитесь, поручик! — сказала мне сестра.Кошка под столом замурлыкала. Стала бродить по палате.
Мне казалось, я слышу, как ступают ее лапы...И вдруг — это было уже к вечеру — из соседней палаты по¬
плыл, оборвался и вновь поплыл чей-то певучий и высокий го¬
лос:—	Влади-миир кня-ааазь!303
и, заливая гулом уже всю палату, вслед за ним поползли,
ворочаясь, другае голоса — тяжелые и неразборчивые.Я вскочил.За стеной в соседней палате гудели буйные.А у нас, беззвучно шевеля г^ами, все так же усердно мо¬
лился вихрастый мальчик. Кошка посреди палаты неподвиж¬
но лежала на полу, вытянув рыжие с белыми пятнами лапы.
Над ней стоял высокий, гладко выбритый больной. Прищу¬
рив глаза, он вертел в руках длинную тонкую папиросу, де¬
ржа большой палец около подбородка и далеко в сторону от¬
топырив мизинец. За столом сидел рослый санитар. Санитар
дремал.Я вновь опустился на подушку. Закрыл глаза.Буйные за стеной гудели до вечера.—	Костя! — входя утром в палату, сказала сестра вихрастому
мальчику.— Попей чаю. Костя.Но вихрастый мальчик уже устанавливал на столе нательную
иконку апостола Иоанна.—	О чем это вы. Костя? — спросил я, протягивая руку за
высокой жестяной кружкой.Костя поднял черные, чуть раскосые глаза и долго, точно
испытующе, смотрел на меня.—	Влади-миир кня-ааазь!..— устало сдавал высоты одинокий
голос за стеной.—	Костя, о чем вы?—	Не надо громко. Тише! Об этом громко не надо...Испуганный шепот Кости срывался на юношеский, надтрес¬
нутый басок;—	Тише! Вначале было... Но тише...— слышите? Вначале
было слово... И слово было у Бога. И слово было Бог...—
Глаза его расширились и уже перестали казаться раскосы¬
ми.— И все через него начало бьггь, и без него ничто не на¬
чало бьпъ, что начало быть... И разве Бог не может отвести
норд-оста?С ледяных сосулек за рамами окон сбегали быстрые капли.
Синее небо наползало на стекла.—	Влади-мииир кня-ааазь! — утопал в тишине голос за сте¬
ной.Через несколько дней я узнал от сестры фон Нельке, так
звали высокую белокурую сестру, что Костя, бывший вольно¬
определяющийся Деникинского конвоя, уже третью неделю
ждет отправки в Крым к матери. Отправить его не могут, и на
все вопросы говорят о свирепствующем якобы над Новорос¬
сийском норд-осте, который — «Да пойми ж. Костя!» — меша¬
ет пароходному сообщению по Черному морю.304
—	...и слово было у Бога. И слово было Бог,— убрав икон¬
ку, уже каждый вечер склонялся с тех пор надо мной Костя.—
И все...А за Костей, койкой далыие, тоже каждый вечер, приподняв
одеяло над коленями, онанировал худой и тощий военный чи¬
новник, сжав зубы, как испуганная лошадь.Прошло около двух недель.Я уже встал и ходил по палате, опираясь только на палку.—	Лейб-гвардии Преображенского полка полковник Курга¬
нов,— подошел ко мне однажды всегда выбритый больной, ку¬
ривший тонкие папиросы.— Скажите, разве это не без-зо-обра-
зие? Его императорское величество,— голос его стал торжест¬
венным,— государь император Николай Александрович всеми¬
лостивейше соизволил мне... доверить... воспитание его импе¬
раторского высочества наследника-цесаревича и великого кня¬
зя Алексея Николаевича, а эти,— он кивнул на дверь,— эти ос¬
толопы гвардии Керенского не доверяют мне,— на минуту он
замолчал и вдруг презрительно улыбнулся,— даже бритвы...
Подставляю лицо всякому мужлану.—	Э-э, чего там, полковник! Курить хотите? — подошел за¬
росший бородой вахмистр-паралитик.Складки около рта полковника радостно побежали вверх, но
брови сразу же вновь сдвинулись и складки заострились книзу.—	Ваше высокоблагородие, а не полко...Я отошел.—	...Курю только с мундштуком в девять сантиметров. За¬
метьте! Его императорское величество...Дальше я не разобрал. Я стоял уже возле Кости.Костя крестился. Чиновник-онанист рядом с ним ласково
гладил кошку, свесив с постели желтую костлявую руку.—	Хотите погулять, поручик? — подойдя, спросила меня се¬
стра фон Нельке.— Вам разрешено. Хотите?Когда я вышел за дверь, по коридору — по направлению к
уборной — быстро, как сорвавшаяся с цепи собака, бежал на
четвереньках маленький голый старик.—	Ваше дит-ство! Ваше дит-ство! — кричал, смеясь, сани¬
тар.— Не поспеваю, ваше дительство. Потише!..—	В-васточные сладки! Рахат-лукум!Над крышами Екатеринодара неподвижно висело солнце.—	Халва! — И, блеснув глазами, армянин прохшшел уже над
самым моим ухом: — Какетински есть! Гаспадин офицер.По Красной улице гуляли офицеры. В переулках толпились305
казаки, солдаты и ободранные офицеры-фронтовики. Во фла¬
нирующей толпе на Красной шныряли торговцы-армяне. Чер¬
ноусые греки, скупщики камней и золота, терлись около фрон¬
товиков.Я все глубже и глубже уходил в город. Наконец остановил¬
ся: «Ну что, поверну?»—	Юрка, да ты ли?..—	Марк! Откуда?На Марке была старая шинель, изодранная еще о герман¬
скую проволоку. Из-под незакрытого ворота виднелась лет¬
няя гимнастерка, сколотая у шеи ржавой английской булав¬
кой.—	...Дей-стви-тель-но!Просмотрев мой бумажник, Марк нахмурился.—	Действительно, денег у тебя немного. А я, брат, третью
категорию получаю... нового назначения жду. Да, брат, немно¬
го у тебя денег. Ну да ладно, половину я возьму.Он вынул из бумажника пестрые бумажки и, перегнув через
палец, стал пересчитывать.—	Не богато... Действительно! Не рыскал шакалом! А? Так-
то так...Я знал Марка Ващенко еще по Павловскому военному учи¬
лищу всегда веселым семнадцатилетним юнкером, потом моло¬
дым офицером 613-го Славутинского полка, куда выехали мы
также вместе.—	И что это, Марк... вид у тебя такой? Ну, зашил бы. Смот¬
ри; дыра... вторая... третья...Марк спрятал деньги в карман шинели и быстро взял меня
под руку.—	Чего толковать? Нечего, брат, толковать! Действительно,
брат, толковать нечего... 11дем, угощу. Ну, идем! Там и купим...
все, что нужно. Два грамма... Пожалуй, на два хватит. Э-эх!..♦	♦ ♦В госпиталь я вернулся только к вечеру.«Взять бы его,— думал я, вспоминая, как Ващенко, наню¬
хавшись кокаину, плакал под смех проституток в кабаке за
кладбищем.— Взять бы его... да с его кокаином...»Потом я обратился к дежурной сестре:—	Сестра! Я скоро уеду. В полк пора. Видите, уже поправля¬
юсь.Сестра фон Нельке остановилась возле моей койки. Синие
круги под ее утомленными глазами казались в темноте лиловы¬
ми.—	Успеете ли, поручик? Ведь уже и Тихорецкая сдана...В палате зажглись лампочки. Буйные за стеной гудели, как в
дупле пчелы.306
♦ * *...и ничто не помогало. Ни бром, ни папиросы. Сна не
было.Все больные давно уже спали. Спал и мой сосед — вихра¬
стый Костя.На столике возле него лежало Евангелие. Под ним какая-
то тетрадь, в черной клеенчатой обложке.Я взял ее и отщ)ыл.Ночевала тучка золотая
На груди утеса великана,—четким, почти детским почерком было переписано на первой
странице. Под стихотворением бежала ровная, по линейке
выведенная черта. Ниже — отрывок из Блока:я не первый воин, не последний,Долго будет родина больна...Завиток. Неумело выведенный женский профиль. Маль¬
тийский крестик, тоже косой.—	Го-осподи! — вздохнул дежурный санитар и громко, на
всю палату зевнул.Я тоже зевнул. Опустил тетрадь на одеяло. Из тетради вы¬
пала какая-то фотография. Фотография соскользнула на пол.
Я поднял ее и вдруг увидел чуть-чуть раскосые знакомые гла¬
за Ксаны Константиновны.«Моему милому и дорогому брату Косте,— прочел я под
фотографией.— Черноглазому галчонку с крыльями сокола.
Ксана».Опять зевнул санитар.—	...Чтоб новокорсунские да подкачали!..— бредил вах¬
мистр-паралитик.—	Ва-ше им-пе-ра-тор-ско-е ве-ли-че-ство...Я вложил фотографию в тетрадь и осторожно положил ее
на столик.Ночь была безнадежно долгая.—	Хорошо, я передам главному врачу. Как хотите... Но
комиссия будет только дня через четыре.Потом сестра фон Нельке подошла ко мне снова.—	Вы, кажется, просили... Хотите, я сегодня проведу вас к
буйным? Вам все еще интересно?Больные пили чай.Я встал и пошел за сестрой.307
* * *На полу палаты для буйных кружился живой клубок голых
человеческих тел. Завидя сестру, санитар быстро вскочил с та¬
бурета, подбежал к больным и, взмахнув кулаком, гаркнул на
всю палату:—	Вы-ы!Клубок тел сразу рассыпался. Первым с пола вскочил воль-
ноопределяющийся-марковец. За ним — другие.Раз^жавшись во все стороны и вспрыгнув на койки, они
быстро, как по команде, повернули к нам злые и улыбающие¬
ся, одинаково оскаленные лица.На полу остался лишь рослый красивый больной с густой
рыжей бородой. Нога у него была ампутирована. Все еще пере¬
вязанный обрубок медленно подымался и опускался, точно по¬
добострастно кланяясь санитару.—	Ползи! — крикнул санитар.Но больной поднял на него глаза, выправил волосатое тело
и вдруг, ударив о грудь кулаком, стал быстро повторять, гордо
повышая уже знакомый мне певучий голос:—	Влади-мииир кня-ааазь! Влади-мииир кня-ааазь! — А об¬
рубок его ноги кланялся подобострастно.*	* *—	...А где запастись? Вот и сидят голые. Но идемте в жен¬
ское. Я вам покажу наших бывших сестер.И мы пошли вверх по лестнице.—	...И он подошел... И он сказал... Берта! — сказал: Бер¬
та! — сказал: Бер-та!!! — сказал...А другая, тоже бритая, тыкая в стену указательным пальцем;—	Покажите мне, покажите мне, покажите мне!..—	Не можешь?! Не можешь?! — кричала с койки третья, яро¬
стно раздвигая промежность ладонями.— Не можешь?! — Тяже¬
лые, круглые груди плескались и колыхались.— Не можешь?!И вдруг поток диких ругательств хлынул и закружился по
палате.Я быстро отступил к дверям.Женские голоса за дверью все еще звенели. Поджидая сест¬
ру, я подошел к окну.За окном, опрокинув гробы возле деревянного домика, из
всех улочек и переулков выезжали на площадь все новые и но¬
вые обозы.—	Pour faire une omelette, il faut casser des oeufsi,— сказала,
выходя из палаты, сестра фон Нельке.— Вы понимаете по-
французски?1 Не разбив яиц, не приготовишь яичницу (фр.).308
Хотелось назад. В палату № 2. Лечь. Уйти с головой под по-
душку...—	Последние дни... Да, чувствуется! — сказал навестивший
меня Ващенко.— Зайдем, что ли, ко мне. Жена нездорова... И
тревога... И боюсь чего-то... И кокаина нет... Зайдем?Я удивился:—	Ты женат, Марк?—	А как же! Давно уж...Ващенко жил сейчас же за кладбищем.В комнате у него было пусто. Стол. Венский стул с проси¬
женным соломенным сиденьем. На кровати, лицом вниз, лежа¬
ла жена Марка, молодая женщина с шапкой золотых путаных
волос.Когда мы вошли, она даже не приподнялась.—	Марк, ты?—	Я, Варя...Варя подняла голову. Лицо ее было заплакано.—	Что случилось? — шепотом спросил я Марка.Но Варя меня услыхала.—	А вам какое дело? — крикнула она.— Это еще кто? Марк!..Я смутился.—	Ах, Варя, офицер это...Варя повернулась ко мне спиной.Марк сидел на краю стула и, положив руку на стол, бараба¬
нил пальцами.Сквозь грязное окно струилось солнце. Оно падало на гра¬
фин с водой и расплескивалось на столе золотыми брызгами.
На столе лежала корка хлеба с затверделыми на ней следами
зубов.Я выкурил одну папиросу. Скрутил другую. Наконец встал.—	Пойду.—	Иди!..— крикнула мне вослед Варя.На лестнице меня нагнал Марк.—	Не сердись.— Он положил руку на мое плечо.— Видишь
ли... жена расстроена... Уж ты, знаешь... прости. Видишь ли...
отца у ней... выпороли...—	Выпороли? Отца? Кто?Марк опустил руку и взял меня за пояс.—	Эх! Ну, понимаешь... она из крестьян. Отец у ней — му¬
жик. Самый настоящий. Да к тому же...— ну как тебе ска¬
зать? — он понизил голос до шепота.- Ну, из большевиствую-
щих, что ли... Понимаешь? Ну вот. Ну вот и накрыли. И перед
всем селом... Земляка она встретила. Ставропольского...На минуту Марк замолчал.—	А она... весь день сегодня: ты!., ты!.. Кому служишь? Пала¬
чам служишь! Врагам нашим служишь! Черт! — вдруг закричал
он.— Черт нас дери! Заехали лбом в кашу! Эх, нюхнуть бы!..Я дал ему несколько пестрых бумажек.309
На улицах было тревожно. В темноте на всех углах толпи¬
лись офицеры.—	Платнировская взята... Это правда?—	Говорят, уже и Пластуновская.—	И сами... Сами виноваты! — истерически взвизгнул в тол¬
пе чей-то женский голос.— Оставьте! Я имею право! Оставьте!
Я жена офицера. Я... я!..Из-за кладбища налетел ветер. Ветер смял ее слова.*	* *—	Значит, эвакуировать будете, сестра Нельке? — спросил я
на следующее утро.— А когда?—	Распоряжение еще не приходило. Но очень скоро.Чтоб чем-нибудь убить тревожный день, я еще с утра пошел
к Марку.Марк сидел на подоконнике. На кровати, как и в первый
раз, спиной кверху лежала Варя.Глаза Марка были щироко открыты. Зрачки расцшрены. Он
был вновь под кокаином.—	Бои идут под станцией Динской. Что делать думаешь,
Марк?Марк смотрел через мое плечо.—	Слушай, дай деньги...—	Вы! — закричала с кровати Варя.— Ни копейки не давай¬
те! Я три дня... три дня... А этот... этот...Марк быстро ко мне пригнулся:—	Ей хлеба, а мне...—	Не смей! — Варя вскочила.— Не смейте! — крикнула она
еще громче, сверкнув глазами из-под упавших на лицо волос.Сдвинув со лба фуражку, я вышел на лестницу. На лестнице
вздохнул.«Нет, с ним ни о каких планах не потолкуешь...— думал я,
уже с хлебом в руках вновь подымаясь по лестнице.— Отдам и
сейчас же пойду».На лестнице я встретил Марка. Он бежал вниз, пряча что-то
под шинелью.—	Марк! Марк!Но Марк уже был за дверью.Вари в комнате не было. Она вошла, когда я положил хлеб
на стол и думал уже уходить.Не застав мужа, она быстро нагнулась, посмотрела под кро¬
вать и вдруг бросилась на подушку.—	Мерзавец! Негодяй! Так и знала! И туфли... Господи!
Пронюхает! Все... все пронюхал!..— Варя плакала, как ребенок,
вздрагивая всем телом. Ноги ее в рваных и грязных чулках бес¬310
помощно свисали с кровати.— У-нес!.. У-нес!..— уже тихо
всхлипывала она.— Последнего лишил... на улицу выйти... про¬
даться...Ее золотые волосы поползли с подушки на одеяло. С одеяла
под кровать. Под кроватью стояла изношенная пара сапог. Не¬
сколько золотых прядей упали на голенища...♦	♦ *В палате меня встретил Костя.—	Не слово, а сила. Не мы, а Бог...—	И вот его императорское величество...— Полковник под¬
нял голову.— Так точно! А в это время... К церемониальному
маршу!..— вдруг закричал он.— Поротно!.. На одного линейно¬
го дистанцию... Первая ро...—	На минутку,— позвал меня ординатор, остановившись в
дверях.— Слушайте... Завтра мы вас эвакуируем. На Новорос¬
сийск, конечно. Оттуда? Не знаю, но думаю, на Принцевы ост¬
рова. Вас и еще шесть офицеров — нервных. Да, необходимо то¬
ропиться. Красные подходят к городу и, говорят, расстреливают
всех причастшлх к движению. Вот он и конец! Настал все же...За окном ползли густые сумерки.*	* *«Только попрощаюсь,— думал я, опять подымаясь к комнате
Марка.— Вот и конец...»На лестнице было темно. За подъездом гудел всегда тихий
переулок. Проходила артиллерия.—	Левой, твою мать!.. Левой, говорю... в горло! — кричал
кто-то сквозь грохот и гул тяжелых колес.Я постучал.—	Можно войти?Никто из комнаты Марка мне не ответил.—	Можно?Опять молчание.Тихо отворив дверь, я вошел в комнату и стал медленно пя¬
титься назад.На фоне залитого луной окна висел Марк. Черные губы его
были раскрыты...*	* *«Прощайте, Ксана! — писал я ночью в тетради Кости.—
Прощайте еще раз... Я не знаю, дойдут ли до вас когда-либо
эти строчки. Все равно!.. Я счастлив и тем, что имею возмож¬
ность хотя бы утешить себя мыслью о том, что беседую с вами.Помните, Ксана,— «Я много думаю... Я не могу не ду¬311
мать...» Это твои слова, Ксана. Сегодня я тоже думаю. Всю
ночь. О чем, не буду писать. О слишком многом!Завтра я уезжаю из Екатеринодара. Послезавтра или днем-
двумя позже его сдадут. Ночь сегодня бесконечно долгая...
Прощай, Ксана. Мне очень тяжело быть этой ночью одному,
здесь, среди людей, уже разбивших себе головы. Помните?..
Ксана, ты меня слышишь?..Ваш Костя спит. Я не могу спать. Среди многого другого я
думаю еще о том, кто соберет теперь его разбитые, совсем еще
детские мысли?!Завтра мы отходим за Кубань.Прощай, Ксана.А отчего ваша мать в Крыму?..»За окном светало.Вечером следующего дня санитарный поезд 1-го Сибирско¬
го хирургического отряда медленно отходил от Екатеринодара.Не доходя до Кубани, перед самым мостом, он остановился.
Я высунул из окна голову и долго глядел в темноту.В три-четыре ряда к мосту тянулись обозы беженцев и вой¬
сковых частей. За ними, играя далекими огнями, молчал Екате-
ринодар. Над Екатеринодаром проходили низкие черные тучи.
Они ползли на нас, все ближе и ближе,— а мне казалось, Ека-
теринодар под ними все глубже и глубже опускается вниз.НОВОРОССИЙСКТретий день бушевал над Новороссийском норд-ост.
Длинные сине-черные волны на Главном рейде бежали
вдоль берега, взбрасывая вверх оторванные от пристани бревна
и доски. Бревна становились на дыбы и, ударяясь друг о друга,
гремели, как далекие орудия. За рейдом море казалось белым.
Морская даль гудела.Мы вышли из вагона и пошли к цементному заводу.Под стеной завода, укрывшись от ветра, длинноногие солда¬
ты-англичане играли в футбол. Перед голом», согнув голые ко¬
лени, метался голкипер. За ним стояли офицеры. Покуривая
трубки, они спокойно наблюдали за игрой.—	Нет! Пойдем к морю,— сказал я.— Там все же — свои...
На пристани, обступив караул из добровольцев, толпилиськубанские и донские казаки.—	По приказанию генерала Ку-те-по-ва! — кричал карауль-1 Отгороженный участок поля, в который загоняется мяч при игре в
футбол. (Примеч. ред.)312
ный начальник, офицер-корниловец, прикладом гаштовки
сдерживая наседающих на него казаков.—	Не хотели воевать? К матери теперь! К ма...—	Пусти, говорю, к пароходу! Генерал Сидорин, говорю...
кричал старый казак-гундоровец. Борода его трепалась под вет¬
ром. Шинель взлетела вверх. Под сапоги яркой, красной лен¬
той бежали лампасы.— Не пустишь? Пущать не велено? — все
ближе и ближе подступал он к корниловцу.— Не пу-у-у-
стишь?..Побросав на пристани седла, остальные донцы по-бабьи
растерянно размахивали руками.—	Да разве не вместе сражались?!—	Не одну, что ль, кровь проливали?!—	А на Касторной? Забыл? А под Луганском?..—	Подождите! — грозил кулаком гундоровец, уже отступив¬
ший под ударом винтовки.— Подождите! Вот заявятся наиш
части... Заявятся вот с фронта...—	Осади-и!А на рейде, пока еще на якорях, качались пароходы, уже на¬
груженные беженцами. В стороне от них, около не^яных при¬
станей, окруженный миноносцами, неподвижно, точно врос¬
ший в воду, стоял английский броненосец «Император
Дальше, почти на черте синего рейда и седого вспененного мо¬
ря, дымил французский «Руссо». Мимо него, ныряя, как легкая
шлюпка, выходил в море наш маленький узконосый «Дон».—	Этот кого погрузил? — спросил я идущего со мной пору-
чика-алексеевца.Алексеевец пожал плечами.*	* ♦За мостом над железнодорожными путями подымалось сол¬
нце. Подымаясь, оно цеплялось за крыши вагонов. Вагоны на
путях стояли бесконечными рядами. Паровозы первых поездов
упирались в море. Последние поезда, как рассказывали вновь
прибываюище беженцы, стояли под станцией Тоннельной.—	И все новые и новые прут! — еще утром сказал нам мо¬
лодой ефрейтор сводного партизанского отряда.— Так к вечеру,
пожалуй, до Крымской дотянутся...Вдоль вагонов серой унылой цепью медленно тянулись каза¬
ки, офицеры, солдаты и беженцы.—	Господа, а где сейчас противник? — спросил группу офи¬
церов мой сосед по вагону, раненный в голову капитан-артил-
лерист с бронепоезда «Князь Пожарский».Ему никто не ответил. Цепь тянулась и тянулась дальше. На
берегу она расползалась в обе стороны. Густой гул тысяч голо¬
сов уже доносился к нам с берега, заглушая тяжелые вздохи во¬
рочающегося под ветром моря.313
Солнце поднялось над мостом и остановилось.—	Не время ли? — спросил капитан-артиллерист.—	Пожалуй!Мы зашли за вагон и сели обедать.Ветер сюда не забегал. Он бежал над крышами, и над кры¬
шами швырял песок.—	А ну! — И я встряхнул котелок.— Придвигайся!Хамса была покрыта рыжими кристаллами соли. Горечь стя¬
гивала рот.—	Гадость какая! Черт!..— плевался капитан-артиллерист.—
И хлеба ни крошки...—	Смотрите, господа! — вдруг поднял голову поручик-алек-
сеевец.— Ах, сволочь какая!В пяти шагах от нас, прислонясь к вагону соседнего состава,
стоял английский солдат. Он держал в руках большой толстый
ломоть белого хлеба, густо смазанный медом. Крутые челюсти
англичанина мерно двигались.—	Харю как вздуло, ишь дьявол! А все ему мало!—	Пирожное... скажу я вам!—	Не нашей жратве под стать!Англичанин повернул голову, улыбнулся, подошел и, загля¬
нув в наш котелок, не торопясь опустил в карман руку.Мы смотрели на него исподлобья.А англичанин тем временем достал перочинный ножик,
спокойно открыл его и, отрезав надкусанный край, протянул
нам ломоть, вновь улыбнувшись. На его пальцы желтыми ка¬
пельками стекал мед.Мы как-то сразу опустили глаза, потом встали и вошли в ва¬
гон.Котелок за нами опрокинулся. Несколько рыбок покатились
по песку.К вечеру на следующий день мы сидели в вагоне. На верх¬
ней полке горел огарок. Стеарин капал на скамейку. Я ловил
на рубахе вновь появившихся вшей и, задумавшись о чем-то,
топил их в еще не застывшем стеарине.Но вот в вагон вбежал поручик-алексеевец:—	Господа, в город фронтовики входят. Может быть, идут и
наши полки? Господа, айда в город!Мы побежали.*	* *Наползая друг на друга, точно льдины на весенней реке, на
Серебряковскую улицу въезжали подводы.—	Сво-ра-чи-ва-ай!314
—	Да куда?.. Черт! — кричал кто-то с крайней телеги.—	Сво-ра-чи...Но телега уже опрокинулась. На нее, рванувишсь вверх, на¬
летела вторая.—	Эй, поручик! Поручик Зубов!Испуганная сестра, сдавленная тачанками, махала рукой.—	По-ру-чик Зу-бов!—	Прьи-айте! Прыгайте!Лошади хрипели. Мы стояли на панели, прижавшись к мок¬
рым стенам.В город входили не фронтовики. Это были обозы с офицер¬
скими семьями, беженцами и дезертировавшими с фронта час¬
тями, обогнанные нами еще на мосту под Екатеринодаром.Паника в городе росла. Часам к восьми вечера она докати¬
лась и до санитарных поездов.*	* *—	Ах, так?Капитан-артиллерист встал и подошел к дверям вагона.—	Так! Эта сволочь не зна-ет?.. Хорошо! Я сейчас же пойду.
Я добьюсь. Я спрошу самого заведующего эвакуацией. Я пойду
к генералу Карпову.—	Идите, капитан!—	Капитан, узнайте!—	Капитан!—	Господин капитан!Больные и раненые тянулись к окнам.За окнами было темно. Только высоко в небе ныряли быст¬
рые лучи прожекторов. Где-то вдали стреляли.Над рейдом метались пароходные гудки.—	Господин капитан! Слышите, господин капитан? Уходят...
Уже уходят... Господин капитан!—	Бро-са-а-ют!..Я вышел из вагона вместе с капитаном. Подползая под со¬
седними составами, мы быстро вышли на дорогу в город.—	Говорят, Деникин и Сидорин, как псы, грызутся,— рас¬
сказывал мне капитан.— Деникин, говорят, донцам один толь¬
ко пароход предоставил. Ну-у-у знаете, поручик, раз целую ар¬
мию бросают,— нас, битый хлам, и сам Бог велит! Черт дери —
довоевались, поручик!—	Бра-атцы! Продают! Продают, братцы! Станичники! —
кричал в темноте казак, зачем-то обхвативший руками теле¬
графный столб возле дороги.— Сперва все силы повынимали...
нами же, братцы, куражились, а теперь, бра-а-тцы... А те, кото¬
рые с чемоданами... С чемоданами которые...Кувыркаясь в проводах, над столбом звенел ветер. По доро¬
ге мимо столба мчались всадники.315
—	Стани-и-и...—	Ну, хорошо, я пойду!И, пройдя несколько улиц, я оставил капитана и опять
пошел к санитарному поезду.В горах за городом шли бои с зелеными. В городе тоже
стреляли. По улицам бежали офицеры, солдаты и казаки. Со-
гаув спины, они тащили тяжелые кипы мануфактуры. Кипы
разворачивались, и длинные черные полосы материи яростно
бились под ветром.—	Вы с фронта? — схватил я за шинель какого-то бегуще¬
го офицера.— Послушайте! Эй!..Офицер остановился и бессмысленно на меня посмотрел.Слова мои рвал ветер.Я наклонился:—	Послушайте, где дроздовцы? Вы не... вы не слыхали?Офицер качнулся вперед и дохнул мне в лицо горячим итерпким запахом спирта.—	Послушайте!Но офицер вновь качнулся. Качнувшись, взбросил вверх
руку. Отскочить я не успел. Падая, он ударил меня по лицу.Я повернулся и пошел. Уже быстрее. Потом побежал.В городе тромили винные склады. А с гор, все еще отстре¬
ливаясь, уже спускались строевые части.Когда я вернулся к вокзалу, вдоль вагонов нашего сани¬
тарного поезда шли черные фигуры больных и раненых. Две¬
ри всех вагонов были открыты и бились под ветром.—	Поручик, идите скорее! А где капитан? — крикнул мне
из темноты кто-то.— Ведь не успеет... О, Господи, ведь оста¬
нется!—	Да иди, не задерживай!Над черными фигурами медленно ползла темнота.♦	* *Отлогими концами хлестали о берег бегущие вдоль рейда
волны.Небольшой пароход «Екатеринодар» качало и подбрасывало.
Подбрасывало и узкий — в три доски — мостик, брошенный с
«Екатеринодара» на пристань.—	Сперва носилочных! Господа, порядок! По-ря-док!..—
надрываясь под ветром, кричал главный врач нашего поезда.На берегу, охраняя пристань, стояли юнкера Донского воен¬
ного училища. За ними чернела толпа.—	Не напирать!..—	Стрелять будем!—	...Твою мать! Приказано!..316
и вдруг средь молодых, сильных голосов запрыгал старче-
ски-дребезжащий:—	Прикладом?.. Прикладом, молокосос? Меня?.. Полковни¬
ка?Рассыпавшись цепью, юнкера двинулись вперед. Толпа от¬
ступила.—	Все равно! Все равно теперь! Р-раз!..Чья-то шапка полетела в море.—	Господа офицеры! Господа офицеры!..—	Честь, твою мать! Честь!..Пощечина. Крик. Стрельба. Ветер.♦	* *Порвав цепь юнкеров, мимо пристани промчались рассед¬
ланные лошади. Высокий верблюд, черный на фоне неба, под¬
нял по-птичьи голову и, плавно качаясь, пошел дальше. Вдруг
калмык изо всех сил стал рвать поводья. Но верблюд остано¬
вился. Мимо него прошли три танка. Вот танки свернули к мо¬
рю. На мгновение остановились, потом вновь двинулись вперед
и, медленно, точно ощупью найдя отлогий спуск, пошли по от¬
мели в воду. Над танками, гулко ударившись о горбатую бро¬
ню, кувырнулись волны. К^увырнувшись, они вновь выпрями¬
лись и побежали дальше, такие же пологие и ровные...Носилочных уже внесли на «Екатеринодар». Прошли и с
костылями.—	Держитесь! — кричал мне кто-то с палубы.—	Прыгай! — кричали с берега.Мостик подо мной рвануло. Я спрыгнул на мокрые доски
палубы и обернулся.Поручика-алексеевца за мной уже не было.Норд-ост крепчал.Ночью на 13 марта «Екатеринодар» вышел в море.Свидетелем 13 марта в Новороссийске я не был.*	♦ ♦Когда 13-го под утро я выполз из трюма, над кормой «Ека-
теринодара» всплывала заря.—	Нет, не на Константинополь! — сказал я ефрейтору свод¬
ного партизанского отряда.— На запад... В Крым, значит!Винт за кормой гудел. Быстрыми петлями кружился над
мачтой ветер.
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯАпрель—октябрь 1920 годаНад Севастополем плескалось весеннее солнце. Токарь Ба¬
ранов сошел по лестнице. На дворе остановился и, подойдя к
окну, кивнул подпоручику Морозову.Подпоручик Морозов сидел на подоконнике. Рука его все
еще была подвязана. Лицо осунулось. «Два сапога — пара!» —
говорили про нас товарищи-офицеры. «Кащей Бессмертный и
Бессмертный Кащей. Тень на плетень...»—	Ну а насчет английского ультиматума как? Не сльшшо о
перемирии? — спросил токарь, положив локти на подоконник.—	Нет, опять не слышно.—	Та-ак...— Токарь вздохнул.— Ну, я пойду! — И, надвинув
картуз на брови, отошел от окна.Я стоял тут же в комнате. Курил махорку, пытаясь припом¬
нить, с кем из солдат и офицеров брошенного в Новороссийске
батальона 3-го Дроздовского полка был я знаком. Некоторых
припомнил. Загарова, подпоручика. Вольноопределяющегося
Лемке. Капитана Перевозникова...—	Расстреляют, как вы думаете?*	* *Токарь скрылся за воротами. В воротах показался ролгный
писарь. Писарь остановился и, беседуя с кем-то, повернулся к
нам спиной.—	Скоро и роты придут, Николай Васильевич.—	Да, скоро...Ни я, ни подпоручик Морозов на ученье еще не выходили.—	Черт возьми!..—	Брось чертыхаться.— И, помолчав, подпоручик Морозов
вновь вернулся к давно прерванной беседе.—	...Те, очевидно, кто командование примет.—	А кто примет? Как ты думаешь?—	А разберешься?..К окну подошел писарь. Протянул надвое сложенный
приказ по полку. Подпоручик Морозов одной рукой неловко318
его развернул и вдруг стал расправлять, положив на подокон¬
ник.«Генерал-лейтенант барон Врангель назначается Главноко¬
мандующим вооруженными силами Юга России. Всем, честно
шедшим со мной в тяжкой борьбе,— низкий поклон. Господи,
дай победу армии, спаси Россию...»Над Севастополем плескалось весеннее солнце. С этого дня
ни токарь Баранов, ни солдаты о перемирии больше не спра¬
шивали.ПАСХА В СЕВАСТОПОЛЕ—	На кого черта куличи? Вино и водка...—	А у нас, господа, не только куличи, но и сырная пасха
будет.В комнате было накурено. Подпоручик Басов, взводный
3-го взвода, поручик Науменко, взводный 4-го, мой замести¬
тель подпоручик Виникеев и заместитель подпоручика Морозо¬
ва Пчелин играли в карты. Поручик Злобин, командир 5-й ро¬
ты, наблюдал за игрой.—	Ну, а как же капитан Карнаоппулло? Без сладкого?..—	Всем не угодишь! И так денег мало — на водку.Дождь бил в окно. Над нами, в мастерской токаря, пели
солдаты.—	Да к черту, наконец, ваши карты!И, сбросив на ходу насквозь промокшую шинель, подпору¬
чик Ивановский сел прямо на стол.—	Господа!..—	Подожди!..— вбежал за ним поручик Матусевич, тоже 7-й
роты.— Подожди ты!.. По порядку!.. Я расскажу...Ну конечно! Девчонки там разные, ножки, панталончи¬
ки...— через минуту уже рассказывал он.— Буржуи хлопают.
Мы хлопаем. Браво! Потом этот самый вышел — Павел Троиц¬
кий. Морда — что лимон. Хохот. Буржуи хлопать. Мы хлопать.
«Павлуша!.. Павлуша!..» А Троицкий — поклоны. Направо —
поклон, налево — поклон. «Павлуша!.. Павлуша!..» Тут Павлу¬
ша этот самый — подбородок вперед вытянул, рожу идиотскую
склеил и начал насчет России прохаживаться. Шесть уездов, го¬
ворит, вот вам и вся «неделимая». Утром выйдешь, к полдню —
море... Повернешь — опять море... И делить, говорит, нечего!
И все в этом роде. И все в стихах. Буржуи хлопать. Мы: «Стой,
стерва!.. Ты сперва повоюй, твою мать в корюшку!» — и сви¬
стеть, свистеть... А Ивановский — на кресло. Да наганом — на
толпу. Ну, конечно,— врассыпную! А он — раз! раз! — осечки.319
Раз!.. Я его за руку. «Да он не заряжен!» — орет кто-то. Троиц¬
кий, что ли... «Так и по большевикам бьете, господа офице¬
ры?..»—	Ты! Наган бы лучше чистил!Подпоручик Виникеев встал.—	Позоришь только, гороховый шут!*	* *В ночь под Пасху на улицах Севастополя густо гулял народ.
Над Малаховым курганом мигали низкие звезды, мелкие, как
песок. Звезды над городом не мигали. Круглые и спокойные,
они только изредка опускались за тучи. Тучи бежали быстро.
Быстро за ветром уплывал с колоколен и веселый пасхальный
звон.—	Тыл живуч и неизменен,— говорил мне подпоручик Мо¬
розов, вышедший со мной на улицу.— Неделя паники... При¬
гнет голову, как под наганом Ивановского, и вновь лоснится
довольной харей...Я перебил его:—	Николай Васильевич, а пить сегодня будешь?—	Не знаю. А хочется...— не пить, а головой куда — в про¬
пасть!Прошел, качаясь, пьяный корнет. Одна его шпора звенела.
Другой на сапоге не было.А из церкви на Чесменской выходили толпы народа. Нас за¬
хлестнуло и повлекло вниз по улице.—	«Христос во-скресе из мерт-вых»,— вполголоса пела ка-
кая-то девица, помахивая мятым нарциссом.—	«Смер-тию сме-ерть...» — подтягивал ее спутник-студент,
влюбленно на нее поглядывая.—	Христос воскресе! Ну а воистину? Ну что же?..— упря¬
мым басом повторял кто-то за нами.—	Ах, вам бы целоваться только!Бас сердился:—	А вам без прелюдий, так сказать? Да в кровать прямо!—	Нахал!Но в женском голосе не было ни злобы, ни раздражения.—	Поручик хочет.—	«Мадам хохочет...» — запел, засмеявишсь, третий голос.А мимо нас, мимо девицы с нарциссом и ее влюбленного
студента, мимо высокого поручика с сердитым басом и его
щуплой, смеющейся барышни шла, флиртуя и улыбаясь, богато
разодетая праздничная толпа.Но вдруг толпа вздрогнула. Влюбленный студент бросил де¬
вицу и, работая локтями, метнулся в переулок. Бросились назад
и три каких-то щеголя в кепках. Коммерсант в котеже быстро
обернулся. И еще раз — в другую сторону.320
—	Где? Господи! — Его толкнули.—	Стой!..— неслось из темноты за дворцом командующего
флотом. И опять: — Сто-ой!..Рассыпавшись в цепь, офицерская рота нашего полка уже
окружала толпу.Офицерская рота производила мобилизацию.*	* *Гурали Мильтоныч, толстый седой армянин, хозяин кварти¬
ры, в которой стояли ротный и штабс-капитан Карнаоппулло,
разливал водку.—	Христово воскресенье — значит, воскресенье! Пей, ребя¬
та! — кричал ротный.— И что такое жизнь офщера?! Вот ты...
Ты вот скажи...— И, взяв подпоручика Морозова за ворот гим¬
настерки, он перегнул его через стол.— Ты у нас философ... Ну
и скажи: что такое есть жизнь офицера?—	«...Видел он, что Русь свя-та-я»,— пел штабс-капитан
Карнаоппулло, развалившись в косом от старости кресле.—
...Свя-та-я... Садись, душа моя Нина! Не святая ведь... А?Нина, полногрудая, прыщавая дочь хозяина, придвинула
стул. Штабс-капитан быстро ее обнял.—	Баб святых не бывает...— И, икнув, запел заново:Видел он, что Русь свя-та-я
Угасает с каж-дым днем...—	Нина! Вы любите дроздовцев? Он — это генерал Дроздов-
ский... Господа, за генерала Дроздовского: ура!Но поручику Ауэ было не до генерала Дроздовского.—	И ты?.. И ты ска-зать не хочешь, что есть наша жизнь
офицера?.. Ты? Философ...Уга-са-ет с каждым днем,Точно све... Точно свеч-ка до-го-ра-а...—	Нина, вы любите свечки? — Засмеявшись, штабс-капитан
навалился на Нину плечом.— Свечки, вы понимаете?..Хозяин-армянин разливал водку.—	Пьешь?—	Пью,— ответил мне глухо подпоручик Морозов.— А ты?
Пьешь?—	Пью.—	Мало пьешь...Ротный вскочил и замахал бутылкой.—	Сюда! Сюда иди... Пей! Не хо-чешь?.. Садись, немчура,—
пей! А ты, немец, барон Врангель ты! Вильгельм! Пей, твою
мгГть, DeutscMand uber alles... твою...321
—	Russland uber alles! i — закричал остановившийся в дверях
подпоручик Ивановский.— Rus^araumd!А хозяин-армянин все разливал и разливал водку.Мокрая после дождя улица блестела под солнцем. На другой
стороне, около ворот двухэтажного дома, стоял мальчишка.
Мальчишка тянулся к ручке звонка. Но она уплывала из-под
его рук. Какой-то нищий шел на костылях через улицу. Косты¬
ли были кривые, как коромысла. Коромысла гнулись.—	Зачем, дед, на коромыслах ходишь? Слушай, зачем на ко¬
ромыслах?..—	Лаваш, лаваш! — прошел торговец.«La vache — по-французски корова... корова,— стал припо¬
минать я,— j’ai, tu as...»...Под воротами нашего дома меня поднял Зотов.Когда я проснулся, на окне комнаты расползались красные
лучи солнца. Около окна стоял подпоручик Виникеев. Подпо¬
ручика Виникеева рвало.Я встал. Взял его под руку.На дворе было совершенно тихо. Взвод точно вымер.—	Вы думаете, я пьян? — лепетал над моим плечом подпо¬
ручик Виникеев.— Я всего только наве-се-ле — на-весе...К воротам подбежал токарь Баранов.—	На-ве-се... на-веселе я. Вот что!Баранов выбежал на улицу и быстро захлопнул ворота.
Встревоженная под воротами лужа играла широкими, красны¬
ми от вечернего света кругами.Поставив подпоручика Виникеева возле бочки, я пошел об¬
ратно в комнату. По лестнице, кажется, из мастерской токаря
спускался штабс-капитан Карнаоппулло.—	Токарь и большевик есть синонимы,— сам с собой бесе¬
довал он.— А потому... как всякие вредители... э-э-э... подле¬
жат... э... уничтожению. Эй! Чего хохочете? — вдруг закричал
он, задрав голову.Столпившиеся на верхней площадке солдаты разбежались.Голова моя болела. Плечи тянуло вниз.На следующее утро, часов в одиннадцать, роту построили.—	Нет, всем строиться! — крикнул мне ротный.— Всем! Да
не на учение — к штабу зачем-то.1 Россия превыше всего! (нем.)322
На дворе штаба полка сидели и лежали мобилизованные.
Когда наша рота вошла во двор, их подняли и вывели.Пришла 5-я рота. Потом 8-я и 7-я. 7-я пела:...Надви-и-нув кивер свой пехотный,Выйду я на улицу, печатая с носка-а...Подпоручик Ивановский в числе запевал пел громче всех.—	Эх, песнь моя! — играл и звенел его голос.— Любимая!Буль-буль-буль бутылочка казенного вина!—	Смотри-ка, стаяло все. А ногам холодно,— жаловался ко-
му-то Зотов, подымая то одну, то другую ногу, обутые в поры¬
желые рваные сапоги.— Ну и вот, значит,— эх, холодно! — как
убег, значит, Баранов, так и не возвращался болыпе. Уж болыю
это его господин капитан Карнаоппулло пригрели. И станок
его расколотили, и пороть собралися...Наконец батальон выстроили.Появившийся в дверях штаба генерал Туркул улыбался. За
ним шла какая-то женшина в старом поношенном пальто, из-
под которого виднелись складки дорогого платья. Когда жен¬
щина сходила по ступенькам, платье торжественно шуршало.—	Пожалуйста! Будьте так любезны...— сказал женшине ге¬
нерал Туркул и опять улыбнулся.Женщина стала обходить роты. Перед некоторыми солдата¬
ми и офицерами она подолгу останавливалась. Остановилась
она также и передо мной.—	Этот? — спросил Туркул.Женщина вздохнула:—	Нет! — потом подняла брови и пошла дальше.—	Этот?Генерал Туркул от нее не отставал.—	Нет, не этот...—	Этот?—	Этот, ваше превосходительство,— сказала она наконец,
остановившись перед подпоручиком Ивановским.Подпоручик Ивановский — вдруг — сразу побледнел.—	И этот еще, ваше превосходительство...Потом батальон развели по квартирам. Подпоручик Иванов¬
ский и унтер-офицер Сахар были оставлены при штабе.♦	♦ ♦Уже вечерело.—	Такой хороший офицер!..—	С чего хороший? Уж Врангель подтянет...Подпоручик Виникеев доел брынзу и старательно собрал состола крошки.—	Врангель всех, господа, подтянет.323
—	и подтягивать нечего! С пьяных глаз, конечно...—	Конечно, с пьяных! — Подпоручик Басов бросил на пол
догоревший окурок.— Не бандит ведь, слава тебе Господи! И
на кой ему леший эта дрянь — жемчуга эти понадобились?—	Не бандит, а туалеты взламывает... А на кой — известно:
бросьте, поручик, дурака разыгрывать! — Вытирая губы, подпо¬
ручик Виникеев улыбнулся: — А знаете, господа, сколько
дрянь эта стоит?—	Идут! Идут! — закричали вдруг на дворе солдаты.Мы выбежали.За воротами — к штабу полка — шло одно отделение офи¬
церской роты.Через час подпоручика Ивановского и унтер-офицера Саха¬
ра расстреляли.Кто была женищна в поношенном пальто и дорогом шелко¬
вом платье, я не знаю.А еше через час штабс-капитан Карнаоппулло прибежал к
нам на двор.—	Ну как, пришел Баранов? — услыхал я сквозь открытое
окно.—	Никак нет, господин капитан! — Ефрейтор Плоом вытя¬
нулся и взял под козырек.—	Ну так вот что, ребята. У него там наверху красный ди¬
ванчик имеется... Там, в каморке... Знаете? Ну вот. Срывай с
него, ребята, бархат! Шей погоны! Да живо!При вечерней перекличке вся 6-я рота была уже в новых
бархатных погонах.В ту же ночь нас неожиданно подняли.А под утро, когда солнце еше только всходило, Дроздовскую
дивизию погрузили на пароходы и отправили десантом на Хор-
лы.Меня и подпоручика Морозова, как не вполне еще окреп¬
ших, оставили в Севастополе — при хозяйственной части.*	* *—	Помнишь библейскую историю с Красным морем? —
взяв вечером метлу, спросил меня подпоручик Морозов.— Ког¬
да отряды Моисея проходили море, оно расступилось. По¬
мнишь? Прошли — море хлынуло назад. Так и сейчас. «Дроз¬
ды» прошли, и — смотри-ка!..Через двор шел токарь Баранов. За стеной в соседней ком¬
нате звенел женский смех; в квартиру, комнату которой мы за¬
нимали, вернулась хозяйка-еврейка с дочерьми-курсистками.—	Да...— сказал я, подумав.— Но нас, брат, не захлестнуло.324
—	Пока.И подпоручик Морозов вдруг отвернулся.Подметая комнату, он изо всех углов извлекал пустые бу¬
тылки.CREDO ПОДПОРУЧИКА МОРОЗОВАПрошло две недели.Вернувшиеся с Хорлов Дроздовские полки давно уже рас¬
квартировались по деревням Евпаторийского уезда. Хозяйст¬
венные части так же готовились к переезду. Собрались и мы с
подпоручиком Морозовым.—	Завтра, Николай Васильевич?—	Завтра.—	Пешком пойдем?—	Пешком. Ну ее к богу — хозяйственную!..Был уже поздний вечер. Развязав вещевой мешок, подпору¬
чик Морозов разбирал свои немногие вещи. За стеной пела
дочь хозяйки:Как цветок голубой
Среди снежных полей...—	Что ты там уничтожаехш»? — спросил я Морозова, кото¬
рый рвал какие-то мелко исписанные листы бумаги.—	Так, чепуху всякую. Записки...—	Твои?—	Мои.—	А ну, покажи.Подпоручик Морозов замялся.—	Да покажи... Чего там!—	Ну ладно.— Он протянул мне несколько листиков.— Но
ведь это... интересно только для... только для меня обязатель¬
но...Светлый луч засверкал
Мне из пошлости тьмы,—опять запела курсистка.—	Циля! Циля! — перебила ее другая.— Смотри, Циля!«...И пусть белый не станет красным, а красный белым,— струдом разбирал я упавший набок почерк подпоручика Моро¬
зова,— но годы гражданской войны откроют наконец наиш
глаза, и белый увидит в красном Ивана, а красный в белом —
Петра... Утопия? Может быть. Но я привык верить своему сер¬
дцу...»Я поднял глаза и посмотрел на подпоручика Морозова. Он
все еще сидел против меня и, смутившись, смотрел в окно. За
окном было темно. Только угол соседнего дома освещался на-325
1ШШ окном и выпирал из темноты желтым тупым треуголыш-
ком.«А пока что — вот в этом вся и бессмыслица,— читал я
далыые,— пока что я должен тянуть эту лямку. Отступающий
всегда гибнет. Я погибнуть не хочу. И вот белое движение во¬
лочит меня за собой. Идея, способная на вырождение, не есть
идея. Над идеей белого движения Я СТАВЛЮ КРЕСТ. А бес¬
смыслица ползет дальше. Я не верю в чудо, но, к нашему не¬
счастью, генерал Врангель, очевидно, все еще верит. Не потому
ли утвердил он новый знак отличия — орден святого Николая-
чудотворца?...На долгих путях от Брянска, через Севск, Харьков, Рос¬
тов, Екатеринодар до Новороссийской бухты люди тысячи раз
теряли свою веру. Офицеры распродали награбленное имущест¬
во (заметьте, падение цен!); распродав, занялись злостной спе¬
куляцией (заметьте, повышение!)...»Я улыбнулся:—	Ты экономист, подпоручик! — и взял следующий лист.«Деникин низко поклонился и ушел. Я кланяюсь его чест¬
ности. Кланяюсь не только низко — до самой земли. И, Госпо¬
ди, как был бы я счастлив, если б смог я поклониться еще
раньше».Я пропустил несколько строчек.«Так зачем же приехал Врангель и что он хочет? Впрочем, о
Врангеле говорить трудно — он утвердил орден св. Николая-
чудотворца. Приехать с ультиматумом о заключении мира и
взяться за продолжение войны... Бросать людей, потерявших
идею! Куда? На гибель? С чем он уедет?..»Я вновь перескочил через несколько строчек.«...И недавний десант «дроздов» под Хорлами, десант, о ко¬
тором мы, офицеры того же полка, не можем решить, блестя¬
щая ли это удача или полное поражение. А зима...»Дальше я разобрать не мог. Потом буквы вновь выровня¬
лись.«Да, так идут наиш дни...Что делается за фронтом — я не знаю.Чем живут наши враги и чем они держатся — я не знаю.Я не знаю и того — только ли они мне теперь враги?Я люблю человека и жизнь, и когда те, что теперь за фрон¬
том, стали дешево расценивать и жизнь и человека, я назвал их
врагами. Моя ли это В1ша?в ту ночь был белый ледоход,Разлив осенних вод.Я думал: вот река идет,И я пошел вперед.А теперь?Токарь Баранов гоюрит: перемелется, мука будет! — так326
нужно для нового хлеба. Токарь Баранов не видит звездочек,
чернильным карандашом нарисованных у меня на погонах, и
говорит со мной по душе. Но я говорить с ним по душе не мо¬
гу. Я эти звездочки вижу! Токарь, может быть, и прав, но, ведь
если б зерно имело мозг, разум и волю и если б оно знало да¬
же, что молоть его будут для нового хлеба, оно все равно доб¬
ровольно бы под жернова не ложилось.Впрочем, мысли токаря — не мои мысли. Своих у меня сей¬
час нет. Я и пишу в надежде отыскать их — так, случайно на¬
ткнуться... Мне очень страшно тыкаться мордой в пустоту. А
победили меня свои же и уже в первом бою — под Богодухо¬
вом.Но и побежденный хочет жить и дышать...Господи, как трудно быть подстриженным под погоны!Я не могу уйти — меня расстреляют. Я не могу не стре¬
лять — меня пристрелят.Я не могу...» Дальше было зачеркнуто. «...Но я могу зажму¬
рить глаза. Пусть несут меня события. Я верю, что неперемоло-
тое для нового хлеба зерно тоже не пропадает. Упав во вновь
перепаханную землю, оно дает ростки. Кто перепашет землю —
я не знаю. Мне суждено умереть или дождаться...»Я вновь поднял голову.—	Циля, да неужели правда?—	Ну конечно! Я же сказала...— вновь донеслись до нас го¬
лоса за дверью.— Я нашла здесь «Физиологию» Данилевского,
и теперь мы сможем...—	Идем в город! — вдруг коротко бросил мне подпоручик
Морозов.—	Подожди...Третий лист был исписан крупнее. Читать стало легче.«Вы или мелко плаваете,— говорят мне офицеры поумнее,—
или просто трус, уходящий в свою скорлупу».Я улыбнулся.—	Говорят?—	А как же!—	Это ты... трус?—	А как же! Впрочем... Да идем в город!—	Да подожди ты!«...Ничего не говорят. Офицеры поглупее пьют, играют в
карты, рассказывают анекдоты и хохочут, как автомобильные
гудки. И потому что вместе с ними не понимаю я ровно ниче¬
го, я могу еще иногда улыбаться, могу жить и даже надеяться
выжить. Иначе пришлось бы (вот сейчас!) идти на понтонный
мост и там, где поглубже, где мальчуганы удят рыбу, головой
вниз броситься в Северную бухту....Сегодня я гулял по улице Матроса Кошки. В грязи вози¬
лись ободранные ребятишки всегда веселой Корабельной Сло¬
бодки. Я смотрел на них и тоже улыбался...327
А завтра — может быть, завтра, я вновь уеду на фронт.Какая бессмыслица!Вы хотите знать мое credo? Мое credo в упрямом сознании,
что бессмыслица когда-нибудь осядет и что человек, нравст¬
венно не подгнивший, не осядет вместе с ней...»FoBoptrrb ни о чем не хотелось. Мы вышли молча и пошли в
городской сад.В саду гулял народ.Мимо нас прошли два французских матроса, окруженные
проститутками. Проститутки учили их заборным словам. Фран¬
цузы смеялись и, выкрикивая эти слова, коверкали их по-свое¬
му.На поплавках над бухтой играл военный оркестр. За поплав¬
ками, далеко в море, стояли какие-то крейсера, кажется фран¬
цузские.—	Пойдем к воде,— сказал мне подпоручик Морозов.Под ветром, бегущим с моря, спокойно качались черные ку¬
сты. В кустах сидели парочки. Пробирались к кустам и фран¬
цузы с проститутками.«Бо-же, ца-ря хра-ни...» — поплыли вдруг над садом звуки
оркестра с моря. Подпоручик Морозов остановился.—	Идем домой... Да идем же!—	Под козырек! Под козырек! — на главной площадке сада
кричал кто-то.А французы в кустах продолжали смеяться и, выкрикивая
заборные слова, все больше и больше их коверкали.*	* *На следующее утро мы вышли в полк.К порванным листам наши разговоры больше не возвраща¬
лись.Впрочем, как-то я сказал ему:—	Слушай... Сбрей бороду! Ты все-таки не апостол...ПЕРЕД НАСТУПЛЕНИЕМБыл еще только май, а уже степи вокруг деревни Подойки
успели выгореть под солнцем. Над степью ползла пыль. Она
ползла особенно густо, когда по вечерам к татарским деревням
сходились стоголовые стада длинношерстых белых овец.Занятия в полку производились по утрам и к вечеру. Днем
солдаты спали.—	Скажите, подпоручик, куда это вы постоянно уходите? —
спросил я как-то подпоручика Басова.— Лишь выпадет свобод¬
ный часок, вас — до свидания! — и не видать больше...—	Подпоручик в колонии девчонку нашел! Немочку? А? —328
подошел к нам поручик Науменко.— Вот уж действительно се¬
дина в бороду — бес в ребро!Подпоручик Басов ничего не ответил.Во время хорловских боев поручика Ауэ легко ранило. Ка¬
жется, в кисть руки. Роту принял поручик Кумачев, прислан¬
ный к нам из 3-го батальона. Вместе с ротным был также ра¬
нен и штабс-капитан Пчелин. Подпоручик Виникеев был убит.
В числе двенадцати солдат нашей роты был убит и эстонец
Плоом.С новым ротным штабс-капитан Карнаоппулло не ладил.—	Отправлю вас в офицерскую,— сказал ему как-то поручик
Кумачев.— Слыхал я про ваши геройства в обозе, как же, слы¬
хал!Штабс-капитан быстро на каблуках повернулся и пошел к
своей хате. Через час он вновь вернулся, уже с четырьмя золо¬
тыми нашивками на рукаве.—	За один час — да четыре ранения? — засмеялся поручик
Кумачев, опускаясь на завалинку перед хатой.— Здорово!В это время к поручику Кумачеву подошла какая-то тощая
собака. Она подняла вверх черную круглую морду и глубоко в
себя втянула воздух. Поручик Кумачев поднял стек и с силой
ударил собаку по носу. Собака взвыла и побежала по степи.—	Капитан, нашейте пятую!Дымок над крышами бежал ровными голубыми полосами.
На голубые полосы ложилось лиловое небо. Небо тяжелело. Со
стропил недостроенной церкви сползало солнце.Мы шли с учения.—	Гляньте, господин поручик,— повернулся ко мне рядовой
Зотов.— Никак, пополнение.—	Пополнение? — Поручик Кумачев поднял бинокль.— А и
правда... А ну, ребята, по хатам — ура!-Ура!Размахивая винтовками, солдаты бросились по халупам.Взвод пополнения стоял и возле нашего двора. Когда я во¬
шел во двор, из хаты уже без винтовки вышел подпоручик Ба¬
сов. Выйдя на дорогу, он ускорил шаг и пошел по направлению
к колонии Мальц. По дороге перед ним бежала длинная тень,
точно вдоль реки быстрая, острогрудая лодка.—	Здорово, молодцы! — крикнул за мной поручик Кумачев.Прибывший взвод ответил умело.Это были старые николаевские солдаты, посланные царским
правительством во Францию и теперь отправленные француза¬
ми назад, на родину.Унтер-офицер Горохов и ефрейтор Телицын собрали возле
себя чуть ли не всю роту.329
—	к примеру, у них, скажем, Марсель есть. Город такой,
МОН плезир, одним словом...— рассказывал Горохов.— А я в
нем все одно как в деревне своей, прямо-таки по обыкновению
расхаживал... И вот, ребята, подходит ко мне ввечор одна мам¬
зель французская. А в чем душа у ей держится — и неизвестно,
если говорить по откровенности. Уж больно мне все в ней сла¬
босильным показалось... Мамзель, говорю, пардон, но не с та¬
кими мне хаживать.—	...От милитаризма! — солидно докладывал другой группе
ефрейтор Телицьш.— И еще, земляки, вандализм у германцев
сильно был развит. И все, значит, супротив Франции. Э-эх, да
ничего вы и не видели!..—	...Да ну-у-у? — спрашивал поодаль рядового Осова, взя¬
того в плен под Хорлами красноармейца, высокий солдат в ко¬
роткой французской шинели.— И действительно поотбирали?—	Правда, говорю! — Солдат в короткой шинели наклонил¬
ся над самым лицом Осова.— И мы, брат, заявляли... Нас, зая¬
вили мы, большевицкой властью не стращайте! Мы сами, как
вам, граждане, может быть, и известно...Осов быстро ткнул его в бок. Оба замолчали.Я вошел в хату.Вечерний свет едва пробивался сквозь маленькие узкие ок¬
на. На лавке под окном сидел слепой Антон, брат нашего хозя¬
ина. Его изрытое германской шрапнелью лицо было поднято
вверх. Над впадинами глаз свисали желто-лиловые мягкие буг¬
ры мяса, чуть-чуть прикрытые кожей. Носа у Антона также не
было. Одни ноздри.-Кто?—	Свой,— ответил я.—	Слепому теперь все свои стали... А чего раньше-то дума¬
ли?Я поставил винтовку в угол и молча подошел к открытым
дверям.По дороге шли солдаты 5-й роты. Среди них «ефрейтор»
Подольская, молодая толстая доброволица, с кривыми ляжками
над коленями, обтянутыми синими гали^-диагональ.—	Здравствуйте! — еще издали кричала она гнусавым, как у
сифилитика, голосом.— Здравствуйте, господа французы —
цвет наш и сливки!Вечером, когда мы лежали на траве за хатой и, пуская туча¬
ми дым, курили едкий крымский табак, к нам подошел пору¬
чик Злобин.—	...Ноги у ней воняют, под мышками болото,— рассказы¬
вал он, подсев к нам на траву,— вся вдоль и поперек истыкана,
а вот, извольте видеть, ласк требует! Я ей говорю: Подольская,
плыви на легком катере, да к матери к такой-то, а она, да
сквозь зуб вырванный, да с этаким свистом, знаете, сладким:
«Золотой мой! Единственный! Губ твоих хочу!» Ах ты стерва! —330
Злобин сплюнул.— Губ хочет... Вот, господа, сойдись раз с ба¬
бой, липнет потом, как жидкий навоз на подметку.Мы молчали.Протянув руки, от сарая в хату прошел слепой Антон. По
степи за косым забором бежали голубые тени. Доплывал дале¬
кий звон колокольчиков и бубенцов.По дороге из колонии Мальц возвращался подпоручик Ба¬
сов. Подпоручик Басов пел.Во су-бо-о-ту в день не-на-а-стныйБыл воскресный день. Занятия не производились. На белых
каменных заборах колонии Мальц золотыми пятнами играло
обеденное солнце.—	Ишь, черти,— просверлили! Метров до двухсот будет! —
сказал подпоручик Морозов, подойдя к колодцу посреди улицы
и склонившись над срубом.За колодцем, ведя за руку девочку лет пяти, шла старушка.—	MaMzeit, Mutter! i — крикнул я ей.Услыхав немецкую речь, старушка ласково закивала.Вскоре мы сидели у ней в хате и пили молоко.*	* ♦—	...Но ведь Он любит нас, и Он простит мне. Я не могу,
сынок, не жаловаться,— говорила мне на каком-то малопонят¬
ном швабском наречии колонистка.— И не на Него в небе жа¬
луюсь я, сынок мой, а на детей его, позабывших слово святое, а
потому, сынок, и наказанных. Смотри — и все по Писанию ис¬
полнилось... И брат против брата пошел, и мор, и голод... Грех
один, и ответ один держим, сын мой. Вот и мы... ведь все наши
свиньи, и телка наша... (это когда черкесы с аулов спустились)
и телка подохла. С Кавказа ведь далеко! А как доиши мы до
Крыма, и как приняли нас... Да ты меня, сынок, слушаешь?—	Слушаю, бабушка.А сидяший против нас подпоручик Морозов подбрасывал на
коленях девочку и, забавно тряся бородой, лаял, как дворовый
ленивый пес.Дергая его за бороду, девочка смеялась.*	* *Когда к вечеру мы возвращались домой, Морозов на краю
колонии вдруг остановился.—	Смотри! Вот он, старик-то наш... Вот где он пропадает!На чисто выметенном дворе небольшого домика подпору¬
чик Басов колол дрова. Гимнастерку он скинул. Фуражки на
нем также не было. Над головой то и дело взлетал топор.1 Пообедаем, матушка' (нем)331
На пороге домика сидел бритый старик-немец. Немец ку¬
рил трубку. Какая-то женщина погоняла хворостинкой то¬
щих гусей.—	Не будем нарушать идиллии...И мы пошли дальше.В степи около Мальца за пасущимися конями колонистов
гнались донцы. Четыре лошади были уже пойманы. Их де¬
ржал коновод. Верхом на крутоногом белом коне на дороге
стоял казацкий полковник.—	Скоро наступать будем! — сказал мне подпоручик Мо¬
розов.— Донцов на коней сажают. Идем.*	* ♦—	Фельдшер Дышло у вас? — как-то вечером вбежал к
нам во двор поручик Злобин.— Черт возьми! Фельдшер Дыш¬
ло! Фельдшер...Через минуту, размахивая тяжелой медицинской сумкой,
фельдшер Дышло уже бежал через поле.Мы вскочили и побежали за ним.«Ефрейтор» Подольская стояла на четвереньках посреди
офицерской халупы 5-й роты. Она колотила по полу ногами
и дико щ)ичала, брызжа на руки слюной. Груди под ее гим¬
настеркой колыхались. Гимнастерка была также в слюне.—	Сулема,— сказал спокойно фельдшер.— Известное де¬
ло — сулема! — И, выпрямившись, он стал озираться во*фуг
себя. В халупе был невероятный беспорядок. Лишь плита бы¬
ла прибрана. На плите стояла кастрюля с молоком. Над каст¬
рюлей вздымался пар.—	Ловко баба устроила!Фельдшер Дышло подошел к печке.—	Ах ты, ахтерша ты, мать твою в порошок! И рассчита-
ла-то вовремя!.. Смотри, ки-пи-ит! А ну, господа...— Он под¬
нял кастрюлю.— Спасай ее по ее же рецепту! Гады!..В тот же день, когда солнце опускалось за степь и подпо¬
ручик Басов возвращался из колонии, мы видели, как под
руку с поручиком Злобиным «ефрейтор» Подольская уже
вновь отправлялась на сеновал.Приказом на следующее утро генерал Туркул удалил из
полка всех женщин-несестер, а вечером того же дня, как раз
в то же самое время, когда Злобин и Подольская отправля¬
лись на сеновал в последний раз, верстах в четырех от нас, в332
колонии Гольдреген, застрелилась поручик Старцева, Вера,
оставив короткую записку:«Не могу перенесть обиды, первой со времен Румынского
похода.Поручик Старцева».*	* *Ни газет, ни слухов.—	Завтра будет ясная погода...—	Хорошо бы борщ заказать, поручик Науменко!Зевок.—	Я, господа, с уксусом люблю...—	Занятий сегодня не будет,— вдруг, выходя из хаты, ска¬
зал нам поручик Кумачев.—	Пойду в Мальц! — решил подпоручик Басов.Но уйти он не успел, так же как не успел лечь поручик
Науменко.С раннего утра весь батальон заставили чистить сапоги.♦	♦ ♦Штабс-капитан Карнаоппулло бегал и волновался:—	Если, вашу мать, сорвете церемониалку... не в ногу иль
что... всех, вашу мать, засолю нарядами!Усы его были туго скручены и вытянуты в длину. Синий
подбородок гладко выбрит.В полку ожидался приезд генерала Врангеля.К полудню весь полк стянулся к Подойкам и выстроился
в степи за недостроенной церковью. Безрукий подполковник
Матвеев, наш новый батальонный, подравнивал роту при по¬
мощи вытянутой веревки.—	И чтоб смотреть молодцами! Чтоб огонь в глазах был!
Чтоб грудь колесом стояла!На 1фаю деревни толпились крестьяне. Красные и желтые
платки на ба^ горели под солнцем ярким огнем. Иногда на
солнце наползали облака. Тогда солдаты ставили винтовки
как «на молитву» и рукавами гимнастерок вытирали с лица
пот.—	Так и при Николае бывало... Жцем, ждем, а генерал,
мать его...—	Молчи ты! — перебил Осов Васюткина, солдата в ко¬
роткой французской шинели.—	Ждем, ждем...—	Молчи, говорю! Здесь, брат, за это...— и совсем тихо: —
Шкуру сдерут... Вот что!Наконец далеко в степи показались три автомобиля.333
* * *На генерале Врангеле была черная бурка. Когда бурка рас¬
пахивалась, под ней сверкали ордена. Тощий и высокий, он
быстро шел вдоль строя. За ним вприпрыжку бежали предста¬
вители французского командования, толстые и коротконогие.
Пытаясь не отстать от Врангеля, французы спотыкались, взбра¬
сывая коленями полы голубых коротких шинелей.—	Орлы! — кричал генерал Врангель.— Орлы-ы!..Дальше я не мог разобрать, генерал Врангель был уже далеко.—	Ишь ноги! — сказал Зотов.— Сажени косят!Потом было произведено показное ротное учение офицер¬
ской роты, после чего полк проходил церемониальным маршем.А через три дня, 23 мая, вся Дроздовская дивизия после мо¬
лебствия и нового церемониального марша выступила на севе¬
ро-восток.*	* *Был жаркий полдень. Под Юшунью степи уже казались не
золотыми — коричневыми. Над травой клубился мелкий серый
песок.—	Привал! — скомандовал наконец генерал Туркул.Мы сидели в тени под каким-то забором. Некоторые пере¬
обувались. Другие побежали за водой.—	Бог даст, расширим плацдарм. Выйдем на Украину...—
говорил поручик Науменко, выковыривая пальцем песок из
ушей.— Там, говорят, восстание...—	В ухе?Мы засмеялись.—	...Ну и вот! — рассказывал вполголоса за моей спиной ря¬
довой Зотов.— Ну и говорит мне, значит, этот самый немец:
«Высокий у вас такой есть, с усами с седыми... каждый день к
нам хаживал...» «Ну и что?» — спрашиваю. «Да ничего! Только
он у меня как будто бы остаться хотел. Пусть, грит, полк куда
хочет уходит, а я и у тебя, дед, поживу... Ты меня что, припря¬
чешь? Цивильное, грит, дашь? На этом и порешили. Так вот
что, сынок, передай ему, значит,— остановились у нас, и тоже
из военных». «Нет! — говорю.— Не знаю я такого, чтоб у тебя
остаться хотел. Да и не полагается это...»Я встал и, закуривая, отыскал подпоручика Басова. Он ле¬
жал на земле, хмурый и молчаливый.Палило солнце.В степи по далеким дорогам шли войска, бронемашины и
танки. В небе летали аэропланы.Вся Крымская армия выступала на Перекоп.334
25 МАЯВо всем Армянском Базаре остались всего только два колод¬
ца — остальные были засорены.—	Ужо напьетесь... Потом, вашу мать, напьетесь! Не подхо¬
ди! Не велено!Часовые никого к колодцам не подпускали.*	* *Ночь была темная. Низкие полуразрушенные дома Армян¬
ского Базара, нагретые за день солнцем, остыть еще не успели.
На узких улицах было душно. Мы сидели на земле, прислонясь
спиной к выбеленным стенам.—	Говорят, соляные промыслы — статья, конечно, не доход¬
ная,— недоверчиво басил в темноте кто-то.— И говорят, живут
они потому нехозяйственно...—	Телицын, дай напиться! — перебил его другой голос.—	Ишь, черт липкий! Про всех ежели...—	Лишаш? А сам, как махру выпрашивал!..—	Эт-то, брат, совсем другой коленкор! Да отчаливай!..И опять поползло молчание.Показался желтый краешек луны. Темнота раскололась. Ме¬
стами стало видно, как на улице качается желтая пыль.К колодцу в конце улицы подводили коней. Потом коней
оттянули назад.—	А полковника какого-то пропустили,— подошел к нам
поручик Науменко.— Полведра, чтоб ему лопнуть, вызудил.—	На то и полковник!—	Два просвета — два брюха.—	Полковники да лошади — эти в цене, значит.Поручик Науменко сел рядом со мной.—	Спать хочется.— Он тер кулаками брови и зевал, накло¬
нив голову к поднятым коленям.Луна опять уползала за тучи.—	Ста-но-вись!*	♦ ♦Когда мы подошли к Перекопскому валу, светать еще толь¬
ко начинало. Вдали, за валом, paaiziaBanacb частая ружейная и
пулеметная стрельба. Временами гудела и артиллерия.—	Марковцы и корниловцы пошли в лоб,— подымаясь с на¬
ми на вал, разъяснял поручик Кумачев.— С Чонгарского полу¬
острова двинул генерал Писарев со своими кубанцами. А тут
еще и Слащев под Мелитополем высадился... Баня!С вышины вала были видны далекие степи.—	Здесь, господа, и местность прямо для боя создана! —335
продолжал, разворачивая карту, поручик.— Если армия выйдет
на Никополь — Большой Токмак — Бердянск, у нас снова
опорная линия имеется. Видите? Второй Перекоп. Правый
фланг упрется в Азовское, левый — в Днепр. А ну — сунься!*	* *Бой на севере все больше разгорался. В ров перед нами опу¬
скались солдаты — очевидно, к колодцам. Со рва подымался
холод. На дне ползли туманы. За рвом, далеко в степи, бежала
собака. Она ныряла под траву и вновь выскакивала, далеко
вперед выбрасывая передние лапы.—	Ах ты, быстрая! — засмеялся ротный и, подняв винтовку,
приложился и выстрелил.Собака подпрыгнула высоко в воздух и в воздухе же пере¬
вернулась.*	* *Я и подпоручик Морозов лежали на выжженной траве вала.
Вдруг подпоручик Морозов поднял голову.—	Что у тебя, Зотов?—	Да вот, не разберу... Малограмотен, а говорят,— про вас,
господа офицеры.—	А ну, дай-ка.Вдали по южную сторону вала гудел автомобиль. «Не Вран¬
гель ли?» — подумал я, оборачиваясь.Автомобиль приближался. Под грузной стеной вала он ка¬
зался совсем маленьким.—	Да смотри же! — Подпоручик Морозов дернул меня за
рукав.— Смотри, Брусиловым подписано!-Где?Лист бумаги в руках Морозова долго бился под ветром.—	Где?—	Да подожди ты!Наконец удалось схватить его за края.—	«В дни, когда польская армия...» — стал читать подпору¬
чик Морозов.—	Эй, подождите!—	«...Обращаюсь я к вам, русские офицеры, вместе со мной
воевавшие и на полях Галиции и...»—	Эй, оглохли? — уже возле нас кричал штабс-капитан Кар-
наоппулло.— Я приказываю!..— И, вырвав из наших рук воз¬
звание, он вдруг круто обернулся и взял под козырек.— Смир¬
но!Автомобиль мчался уже по дороге под насыпью. В автомо¬
биле сидел генерал Кутепов. Одна рука Кутепова лежала на
черной квадратной бороде, другую он держал возле козырька
корниловской фуражки.336
—	Вольно!—	Вольно! — И, зажав в руке смятое воззвание, штабс-капи¬
тан Карнаоппулло пошел вниз по дороге. Длинный шнур нага¬
на спускался до самых его колен.—	Городовой,— сказал подпоручик Морозов, отворачиваясь.*	* *Поднятая автомобилем пыль медленно подымалась на вал.
Подпоручик Морозов заслонился ладонью.—	Скажи, Зотов, а где ты эту бумагу нашел, а?—	Да не я находил... В восьмой мне солдат какой-то дал.
Говорит, у себя в вещевом мешке нашел, и мно-о-го...Солнце уже взошло. Во рву раздевали первых пленных.Около полудня мы перехшш ров, обошли Перекоп и двину¬
лись на северо-восток.Навстречу нам уже несли раненых. Стрельба вдали станови¬
лась чаще и отчетливей.—	Если б туда... на аэроплан, да посмотреть бы...— сказал
поручик Науменко, подымая голову.—	Подожди минутку — увидишь!Но ждать пришлось часа три.Три часа 1-й и 2-й батальоны нашего полка лежали в степи.Было жарко.—	Странно. И справа и слева море, а ветра нет.—	Тень бы какую...— И, звякнув густо набитыми подсумка¬
ми, подпоручик Басов медленно повернулся на живот и утк¬
нулся лицом в траву. Фуражка сползла на его лоб, на седой за¬
тылок легла трава.—	Поручик, а сколько вам лет?—	А сколько у вас языков, поручик Науменко? Неужели по¬
молчать не можете?Аэропланы над нами летели к северу.♦	♦ ♦—	Сюда! Веди сюда!Какой-то солдат отводил в тыл двух ободранных пленных.—	Эй! Да живо!Пленных подвели к тачанке генерала Туркула. Наклонив го¬
ловы и плечи и опустив руки, они стояли неподвижно и каза¬
лись низко подвешенными над землей.—	Коммунисты? — спросил генерал Туркул, свесив над ко¬
лесом тачанки одну ногу.Не подымая головы, пленные что-то ответили.Туркул зевнул.—	Веди! — Потом развернул на коленях карту и зевнул сно¬
ва.— ...Сюда! Сюда! — минут через пять вновь закричал он.337
и опять подвели пленного, уже босого, в рваной ватной ка¬
цавейке и без фуражки.—	Коммунист?—	Черт ма, коммунист! Мобилизованный.Около тачанки собрались солдаты. Туркул вновь что-то
спросил. Что — я не разобрал. Солдаты вкруг тачанки гудели.—	Меня это? — переспросил пленный.—	Ну, а конечно! Не меня же.—	Могилиным меня звать.И вдруг, встряхнув кудрями, пленный чему-то улыбнулся. И
точно в ответ на улыбку пленного Туркул засмеялся тоже.—	Могилин? В могилу Могилина! — закричал он, уже захле¬
бываясь хохотом.— Эй, вы там!..Пленного повели за тачанку.♦	♦ ♦Подняли нас через полчаса.—	Марковцы, говорят, отходят.—	Черт дери! Словно как кашу варят...—	Слышите? Слышите?Мы уже шли через степь. Но вот штабс-капитан Карнаоп-
пулло нагнал роту. Он задыхался.—	Не волнуйтесь, поручик! Все будет исполнено. Патрон¬
ную двуколку я подтяну ближе. А связь с цепями...Поручик Кумачев даже не обернулся.*	* *Когда 2-й батальон входил в Первоконстантиновку, солнце
уже спускалось за края крыш. Крестьян в деревне не было вид¬
но. Опять несли раненых. Перевязочный пункт находился воз¬
ле ворот хаты, около которой остановилась наша рота.—	Сестра! Разрывными? Правда?—	Сестра, вы были в цепи? Скажите,— курсанты, навер¬
ное?..Сестра и фельдшер Дышло молча рвали бинты.♦	* *Уже 7-я и 8-я роты пошли в бой. 5-я и наша лежали на ули¬
це. На улицу залетело несколько пуль. Взобравышсь на забор,
безрукий батальонный смотрел в бинокль.—	Слушайте,— сказал кому-то недалеко от меня лежащий
поручик Науменко.— Не кажется ли вам?..И вдруг он уперся о ладони и быстро поднял голову.Батальонного на заборе уже не было.—	Сестра! Сестра! — кричал над канавой связной.Батальонного положили на подводу. Но подвода не пошла в338
тыл. Раненный в грудь навылет, батальонный остался руково¬
дить боем.—	Ше-ста-я!..Мы вскочили.Я видел, как подпоручик Морозов нахмурил вдруг запрыгав¬
шие брови и как, отвернувшись в сторону, перекрестился под¬
поручик Басов.За деревней подымались холмы.Рассыпавшись в цепь, наша рота шла, не стреляя. Красных
не было видно — они лежали за холмами.Мы вышли на линию наших соседних цепей, приблизитель¬
но на версту от Первоконстантиновки.—	Цепь, стой!Несло пылью цветущей травы.Я лежал около Зотова и, выдвинув вперед винтовку, наблю¬
дал, как бронзовый ленивый жук взбирался на стебелек качаю-
шейся травы. Раскачиваясь, стебелек гнулся.Справа от меня лежал Горохов. За ним — Телицьш.—	Телицын, холодная?Телицьш отнял от рта флягу.—	Да откуда?..А жук уже взобрался на самую верхушку стебля и, выставив
усы, о чем-то задумался, не зная, очевидно, что делать ему
дальше.—	Телицьш, да глоток только!—	Отстань! Вишь, двинем сейчас...—	Це-е-епь...Мы встали и пошли, вскинув под руку винтовки.А далекие фланги цепей уже завязали бой и наступали, низ¬
ко пригнувшись к земле.—	А где капитан Карнаоппулло? — спросил я поручика Ку-
мачева, размеренным шагом идущего вдоль цепи.Поручик улыбнулся.—	А где ему быть? Доставкой патронов ведает. Но клянусь
Богом...— Вдруг он остановился.На мгновение остановился и я. За холмами что-то загудело.—	Комиссар объезжает. Видно, дела у них не совсем...Но кончить поручик не успел. На холмы, сверкая синей
броней, быстро вползла цепь броневиков.—	Ура! — крикнул поручик Кумачев и бросился вперед, раз¬
махивая в воздухе ручной гранатой.Но пулеметный огонь снизу, сверху шрапнель скорострель¬
ных пушек Гочкиса сразу же смяли нашу цепь, зигзагами ее
выгнули и отбросили назад. Я тоже бросился назад, потом по¬
вернулся и выстрелил в ближайший броневик. Винтовка удари¬
ла меня в плечо и повалила. Когда я вновь вскочил, винтовки
под ногами у меня не было — только ствол и вкруг него щеп¬
ки. Я схватил ствол...339
Броневик шел возле меня.—	Цепь, назад! — где-то впереди кричал поручик Кума-
чев.— Це-е-епь...Я видел сквозь пыль, бегущую за цепью, как повалился на
землю Зотов.—	Зотов! — крикнул я, добежав до него. Возле него лежала
фуражка, под самым ухом. В фуражку что-то медленно сполза¬
ло, красное и круглое. Сползая, делалось все выше, круглей и
краснее.—	Це-е-епь! — уже далеко передо мной кричал поручик Ку-
мачев.Возле меня — все на том же месте — кто-то волчком кру¬
жился. Упал... Изо рта Горохова била кровь.—	Це-е-епь...Я вновь бросился назад, тоже в волны бегущей пыли. Но
рота бежала уже за пылью. Когда пыль нагоняла роту, цепь сра¬
зу редела и бежала еще быстрей.Медленно качаясь, передо мной поворачивался броневик.—	Це-е-пь...Потом броневик остался позади.—	...Спа... спасите! Бра-атцы! — кричали раненые, хватая
нас за ноги.Я помню красное солнце. Сквозь пыль оно казалось бурым.—	Бра-а-а...А за нами гудели броневики, дробились в сухом треске пу¬
леметы и, как камни в битом стекле, звенели скорострелки
Гочкиса.Полк бежал вдоль главной улицы Первоконстантиновки.
Поперечные улочки были уже заняты красными. Красные вы¬
катывали пулеметы. На скрещении главной улицы с попереч¬
ными лежали друг на друга упавшие тела. Тела ворочались и
шевелились, как шевелятся, очевидно, холмы при землетрясе¬
нии.—	Беги! Беги! — кричали за нами.И мы бросились вперед.Быстро темнело.И опять взошла луна. Такая же желтая, как в ночь перед тем
над Армянским Базаром.Черной смолой сползал полк с Перекопского вала.Мы шли назад — к кострам.Опустив ствол разбитой винтовки до самой земли, я шел
среди солдат и офицеров чужих рот.На валу стоял генерал Туркул. В глазах у него я внцел слезы.
Костры догорали. Когда на них набегал ветер, огонь ложил¬
ся на траву и шипел, торопливо зарываясь в землю.340
Поручик Науменко, я и двенадцать содцат нашей роты си¬
дели около огня. Другае не вернулись.Вдали опять шел бой, но уже лениво и как-то нехотя.—	«Тогда считать мы стали раны,— вздохнув, тихо сказал
поручик Науменко,— товарищей считать...»Красный свет расползался по его лицу, стекая за ухо, за
которым медленно шевелились тоже красные волосы.—	...А господин поручик ротный упал. Его уже в деревне
подшибло. Видел я...— рассказывал Галицкий, единственный
уцелевший солдат моего взвода.— Васюткин и Осов к крас¬
ным перебегли, тоже видел... Чего не видел, не скажу, госпо¬
дин поручик! А подпоручика Морозова не видел, вот. Никак
нет, не пришлось видеть.Подошел штабс-капитан Карнаоппулло.—	Ну, а как патроны, господа, поизрасходовали?Я встал и пошел в темноту.—	Жаль, жаль подпоручика Морозова! — побрел за мной
поручик Науменко.Я ускорил шаг.*	* *Но подпоручик Морозов вернулся.Было это под утро. Он разбудил меня, взяв за плечо.—	Слушай...Я вскочил.—	Слушай, где фельдшер Дышло? Ах, черт, да помоги
же!..Он выволок из Первоконстантиновки какого-то раненого
ефрейтора.—	Знаешь, до черта похож на моего брата, павшего под
Черновицами...Я взял ефрейтора за плечи. Приподнял. Ефрейтор открыл
глаза, большие и, кажется, синие, как у ребенка.—	Понесем?—	Бери за ноги. Так. Ну-ка, ра-аз...А возле потухшего костра бредил поручик Науменко, жа¬
лобно повизгивая, как шенок на морозе.На следуюшее утро, 26 мая, Первоконстантиновка была
вновь взята — 2-м Дроздовским полком. К полудню мы вош¬
ли в нее вновь — убирать убитых. Работали мы до самого ве¬
чера. Почти все убитые имели глубокие штыковые раны. За
огородами, в густом ивняке, мы нашли и подпоручика Басо¬
ва. У него была разбита ступня и штыком проколото горло.341
ПЕРВЫЕ НВДЕЛИ В СЕВЕРНОЙ ТАВРИИРотой командовал штабс-капитан Карнаоппулло. Но бои
после Первоконстантиновки были не серьезные, так что ему
не приходилось даже слезать с подвод, на которые вновь, как
когда-то при Деникине, был посажен наш пополненный
пленными полк.—	Ребята! Ребята! — кричал с подводы поручик Скворцов,
присланный из офицерской роты на взвод Басова.— Ребята,
руби топором! Кого черта? Оставлять, что ли?Зрела вишня. Но подводы шли быстро и, проезжая по де¬
ревням и колониям, солдаты только подымали головы и про¬
вожали сады глазами.—	А ну, да скорей ты! Топоры! Руби топором!Над подводами 4-го взвода вырастал лес молодых вишне¬
вых деревьев.Ворочаясь среди непокорных ветвей, поручик Скворцов
ругался:—	Чего с зелеными рубил? Что?.. Что глаза выкатил? Не
было с красными... Я тебя научу к «зеленым» тянуться! «Зе¬
леные» на Кавказе остались!Как-то его подвода шла сразу же за моей.—	Меня, господин поручик, мужик намедни о земельном
законе генерала Врангеля спрашивал,— рассказывал ему ря¬
довой Ершов, красноармеец, взятый за Ново-Алексеевкой.—
Как это понять, спрашивал, что купчих двадцать пять лет
выдавать не будут?—	Спрашивал? Ну, а ты? Ты его спрашивал? А? Все ль
по-старому — свобода, и равенство, и братство? А?—	Никак нет! Только насчет генерала Врангеля не знал я,
конечно.—	Не знал, конечно? И не надо знать тебе вовсе! Соста¬
ришься!И, засмеявшись, поручик Скворцов приподнял над подво¬
дой уже смятое, обшрнпанное дерево и швырнул его в канаву.—	А ну, беги лучше! Руби это вот! Ввдишь?..*	* *После густого жирного борша хотелось лежать, положив
голову на путаную мягкую траву, и спать, спать, спать... Но
подводы уже стягивались к дороге.—	Цинизм, говорите?.. Ну, а что мог я ему ответить? Ну,
что?Поручик Скворцов все еще возился над котелком, выти¬
рая дно коркой хлеба.—	Ну, что?.. Вам бы, поручик Науменко, только зацепку
найти, чтобы потом три часа сряду галиматью всякую растя¬342
гивать! Так и сказать: два-дца-ть пя-ть лет! Да? Дорогой Ер¬
шов, для отдыха это! У красных это, Ершов, передыыжой на¬
зывается... Так, что ли, поручик Науменко?—	Поручик!—	Молчите, поручик! Люди воспитанные не перебивают!
Так и сказать: для отдыха, значит, а вам, дуракам, для оди¬
ночного обучения... деньги сносить... кому следует. Да? В
портфели и в банки складывать... В наши, гражданин Ершов!
Еще подчеркнуть, может быть?..—	Вы превратно поняли, поручик Скворцов!—	Кого? Вас? Или, может быть, генерала Врангеля? По¬
шли вы к черту, поручик Науменко, и не суйтесь с вашими
замечаниями!Подводы выстраивались вдоль дороги. Поручик Скворцов
встал. Прикрепил котелок к поясу.—	Allons!..!♦	♦ *Над имением Фальцфейна рвалась шрапнель. С правого и
левого флангов наших цепей медленной лавой рассыпалась
далекая конница. Вдруг конница метнулась вперед и, ото¬
рвавшись от флангов, хлынула на имение.—	Бегут!.. Бегут!..— за1фичал штабс-капитан 1Сарнаоппул-
ло и, выхватив шашку, уже не пригибаясь, бросился вперед.Вечером того же дня мы лежали в саду имения. Вечерние
лучи, с трудом раздвигая листья, пробивались сквозь чашу
редкими рассеченными полосками. В кусты крыжовника и
смородины они не попадали вовсе.—	Здесь, поручик Скворцов, все недели на две позже зре¬
ет,— сказал, подходя к нам, поручик Злобин.— Хотя — види¬
те? — на верхушках зрелые уже есть. И крупные... Эх, черт!Но добраться до зрелых вишен было трудно. Верхушки де¬
ревьев не вьщерживали тяжести тела и гнулись, уводя ветви
из-под самых рук.—	Сейчас мы это устроим!Поручик Скворцов вскочил с травы и замахад в воздухе
фуражкой.—	Сюда! С топорами!Я вышел из сада, думая найти пруд или речку и смыть с
себя многодневную пыль.—	Пойдем-ка лучше в зверинец,— сказал, встретив меня
на улице, поручик Науменко.— Там, говорят, зебры есть и1 Пошли' (фр )343
медведи всякие — бурый, и черный, и белый... Эт-тот чудак
Фапьцфейн... Ах ты. Господи, и понабирал же он себе дру-
зей-приятелей!К улице прилегали длинные коричневые строения, оче-
ввдно склады. Двери были под замком. Лишь одна дверь де¬
ревянного сарая в конце улицы была открыта настежь. Под
дверью толпились солдаты.—	Заткнули б глотку, шибче бить можно,— кому-то из
толпы деловито советовал бородатый унтер-офицер сверх¬
срочного типа.— Оно и сбиться можно, в подсчете это, при
крике, значит. А раз ему сто — так сто и натягивай, раз две¬
сти...—	Незачем затыкать! — возразил другой, тоже унтер-офи-
цер, но помоложе.— Ухо не барабан, не лопнет...—	Другим наука!Мы уже подходили к толпе, когда, обогнав нас, подбежал
какой-то молодой безусый подпоручик. Подбежав, он оста¬
новился и стал тяжело дышать. Очевидно, бежал он издалека.—	Комитеты устраивать?! Марксов развешивать?! — уже
пробиваясь сквозь толпу, кричал он.— Шомполами его! Да,
шомполами! Так!.. Так!..За дверью раздались глухие крики.*	* *—	Ну, не хотите — не надо. Пойдем! — Поручик Наумен¬
ко вновь вышел на дорогу.— В зверинец, значит? А хотите, я
рассюжу вам, как однажды при большевиках в Одессе...« * *Солдаты толпились и за имением возле высокой частой
изгороди.—	Вот и пришли,— сказал поручик Науменко, только что
окончив рассказ о расстрелах в Одессе.— Это и есть знаме¬
нитый зверинец. А ну, что тут такое?Мы подошли к забору.За забором по полю, по которому, точно играя вперегон¬
ки, скользили легкие перекати-поле, с трех сторон, рассы¬
павшись в цепи, метались солдаты. Они загоняли в тупики
забора испуганную зебру и двух низкорослых рыжих лоша¬
дей — кажется, пони.—	Лови! Лови!Солдаты возле зебры кричали и свистели. Некоторые, точ¬
но приплясывая, топали ногами.—	Лови! Лови-и!—	Тащи седло! Петька, седло тащи! Махом!—	Господин капитан! Забегайте, господин капитан! Слева
забегайте!344
Но капитан уже схватил зебру за гриву и, такая, бежал ря¬
дом с ней. Цепи за забором перепутались и густой массой,
беспорядочно, точно при атаке, бросились за капитаном.—	Расходись!Я оглянулся. По дороге к нам подъезжал какой-то офицер
в полном походном снаряжении.—	Расходись!.. Приказано всякие безобразия в имении
прекратить! — крикнул он, придерживая лошадь. Но вдруг
откинулся назад и захохотал тоже, раскатисто и громко.По полю, быстро обгоняя пони и вырвавшуюся из рук ка¬
питана зебру, бежали два страуса. Под хвостами у них болта¬
лась подвязанная бумага. Бумага горела.Я оставил поручига Науменко на заборе и тихо побрел
дальше.*	* *Ни ручейка, ни пруда под имением я не нашел.Когда я возвращался в штаб, солдаты около сарая в конце
улицы толпились, как и час тому назад.Из открытых дверей на улицу все еще доносились щ)ики,
на этот раз женские.—	Как дерганет по задам,— рассказывал возле дверей ун-
тер-офицер сверхсрочного типа.— Как дерганет — аж поло¬
сы!..*	♦ ♦—	Ей-богу, не понимаю! — ворчал вечером поручик
Скворцов, расстилая шинель под деревом.— Вдруг ни с того
ни с сего: беречь птицу!., беречь имение!., беречь деревья!И, помолчав, он повысил голос:—	Капитан!—	Ну?—	Варенья хотите, капитан? Знаете, вишневого? А? Сла-
адкого... На хлеб или в чай... Хотите?—	Ну?—	Ну, ну... Ну, так закройте глаза, отвернитесь и спите.
Утром варить будем!Когда я засыпал, деревья над нами тревожно гудели. Из¬
редка в тишину кустов срывался треск веток и ползла глухая,
сдержанная матерщина.Варенье утром варил сам штабс-капитан Карнаоппулло.345
# ♦ ♦Легкие бои, почти случайные. Колония Пришиб... Розен¬
таль... И опять Припшб, и опять Розенталь...Когда мы вошли в Розенталь уже в третий раз, в роту вер¬
нулся поручик Ауэ.—	Здорово, барбосы! — крикнул он, входя во двор белого
домика, в тени которого мы сидели.— Ну как? Капитан, рапор¬
туйте!Штабс-капитан приподнялся.—	Да не так, вашу мать за ухо! Капитан, учитесь! — И, вы¬
тянувшись, поручик Ауэ поднял к козырьку руку.— Так вот!
Слышишь, капитан? «В 6-й интернациональной происшествий
никаких не случилось. Поручик-хохол надел на ум чехол. Всем
надоел. Черт бы его заел!»Мы улыбнулись.—	«Кацап-бородач, подпоручик по недоразумению и герой
по духу, проблем гражданской войны еще не решил. Немец-пе-
рец-колбаса, как вечный должник матери-России, до сего дня
еше служит ей верой и правдой. Бравый эллин, он же Карнаоп-
пулло,— шашка до пола... пьет по ночам комиссарскую кровь
и, чтоб было слаще, заедает карамелью...»—	Поручик! — вскочил с крыльца штабс-капитан Карнаоп-
пулло.—	Не дружен с маткою-правдою? Ну ладно, ладно... Отпу¬
сти усы, будет! А ну, барбосы, не спеть ли нам?И вдруг, закинув голову, он запел, неожиданно тихо и мяг¬
ко:Не осенний мел-кий дож-ди-чек...Подошел связной.А вечером наша рота пошла в заставу.Полевой караул лежал за холмиком.Мне было холодно, и я залез под шинель. В стороне беседо¬
вали два солдата.—	И-и, Боже мой! Где там! Да я ведь о хлебной разверстке
сказывал!..Второй голос был глуше. Он тонул в тишине, и разобрать
его было трудно.—	Да все одно это! Что хлеб, что корова...—	А у кадетов, думаешь, как? — вклинился в разговор тре¬
тий голос.— За пуд — две ихних тысячи... А на кой они нужны,
эти две тысячи? Ребятам разве... Кораблики складывать. А на¬
счет повинности слыхал я давеча, будто б у отца-матери не
явившихся по мобилизации все что ни есть забирают. Специ¬
ально и отряд такой ходит, карательный, что ли...—	Слыхал я про это. Как же! Нам о карательных политрук
еще разъяснял...346
Рука моя отекла, и я повернулся на другой бок. Разговор
оборвался.*	* *Часовым стоял Галшцаш. Подчаском — Кишечников, крас¬
ноармеец, взятый в плен вместе с Ершовым.—	Здесь, господин поручик, можно сказать, и спокойной
минуты нету,— обернулся ко мне Галицкий, когда я пошел
проверять посты.— Вот прислушайтесь, дело какое... Не то
ползет, не то ветер...Я сделал шаг вперед и притаил дыхание.Ветер в поле играл кукурузой. Листья кукурузы шуршали.—	Не трусь, Галицкий. Никто не ползет.Галицкий вновь опустился на колени и, подняв винтовку,
обнял ее обеими руками.—	Как служил я у красных, господин поручик, говорили,
что и мир скоро будет. Как, не слышно теперь? — спросил
вдруг подчасок, высовывая голову из-за кукурузы.—	Нет, Кишечников, не сльшшо что-то.Звезды в небе бледнели. Стало еще холодней.Серебристые ровные волны бежали по степи. Взбегая нахолмики, они, кувыркнувшись, срывались вниз и бежали даль¬
ше, играя опять то серебром, то зеленой, быстро расползаю¬
щейся по всему полю тенью.—	И чего не едут?..Ротный то и дело подымался и смотрел перед собой.—	Ей-богу, этот поручик Науменко что твоя рязанская баба!Прошло минут пять. Потом еще пять.—	Идет! — сказал наконец ротный, приподнялся и взбросил
на ремень винтовку.—	Да еще с прибылью, кажется...— воскликнул поручик
Скворцов.— Э-ге-ге!.. Двух товарищей ведет. А ну-с, узнаем
про дела совдепские...Но допросить перебежчиков не удалось. Полк уже выступал
из имения, и ротный спешил на подводы.Я сидел на подводе подпоручика Морозова. Поручик Нау¬
менко шел возле нас.—	А там — неладно, ей-богу! Уж я понимаю. Да вы послу¬
шайте только...— Он говорил быстро. Очевидно, торопился еще
и к поручику Скворцову.— И, ей-богу, все потому только, что
между прочим это делается... Ведь на подводах их допрашива¬
ли. Сперва поручик Ауэ одного, потом его же капитан Карна-
оппулло, а поручик — другого. И вот здесь-то вся их каша и
всплыла. Один говорит: сорок второй советской дивизии, и
давно уже здесь. Другой: с двадцать восьмой, говорит, вьшиш,
и совсем только недавно. Один...— Поручик Науменко спотк¬
нулся о камень.— Фу, черт! Один... Сейчас, поручик Скворцов!347
Сейчас я! — Поручик Науменко вновь обернулся к нам: — Ну
и вот. Один говорит...Минут через пять он шел уже возле подводы поручика
Скворцова.—	...Говорит. Ну а другой... Один... А другой...—	При-ва-а-ал!..— поплыло наконец от подводы к подводе.Оба перебежчика сидели на последней подводе ротного обо¬
за. Один из них был широкоплечий, рослый парень с красным,
изрытым оспой лицом.—	Стало быть, не мог больше... Вот почему! Невмоготу ста¬
ло,— рассказывал он собравшимся возле него солдатам.—
Сперва, это, Юденич на Петроград гонял. Потом на Колчака
ходили. Теперь на вас — на барона Врангеля пошли... Не ушел
бы — гляди! — и на Польшу погнали б.—	Че-реш-ни... Господин поручик!—	Господин поручик, идите! — кричали где-то далеко сол¬
даты 3-го взвода.Через улицу с топором в руке прошел поручик Скворцов.Второй красноармеец исподлобья посмотрел на него и от¬
вернулся.И вдруг за деревней раздалась беспорядочная ружейная
стрельба.Мы уже выходили за деревню.—	Господин поручик, господин капитан Карнаоппулло при¬
казали вам доложить, что они оставили Кишечникова при себе.—	Зачем это?Стрельба за деревней все учащалась.—	Часовым к перебежчикам,— ответил Галицкий, на ходу
занимая свое место во взводе.Выйдя за деревню, 6-я рота рассыпалась в цепь.*	* *Было очень жарко. С лица струился пот.—	Давно уж не гнали так... Что?—	Жаль, говорю, что конница не подоспела. Не ушли бы...Маленькие белые домики какого-то хутора, к которому уже
под вечер вышли наши цепи, дружной семьей спускались к ов¬
рагу. Овраг огибал хутор, за хутором упирался в плоский, осев¬
ший во все стороны холм. Над холмом зеленели сады неболь¬
шого поместья.—	Квартирьеры на хутор не пойдут,— объявил ротный.—348
Мы только обождем подводы и сразу же двинемся далыпе. Са¬
дись и закуривай.Прошла подвода с ранеными. За ней вторая. Шедшая в ре¬
зерве 8-я рота построилась и с песнями прошла мимо нас на
северную окраину хутора — занимать позицию. Вдоль рва, уже
далеко в степи, куда-то шел поручик Скворцов, получивший у
ротного разрешение на полчаса отлучиться из роты.А вокруг и около нас опять уже скользили и кружились лег¬
кие кустики перекати-поля.—	Пыли-то! — сказал поручик Ауэ, указывая вдаль.Вдали медленно шел наш обоз. Обоз был разбит побаталь¬
онно и казался издали четырьмя ползупщми друг за другом по¬
ездами, над которыми клубился низкий тяжелый дым.—	Пыли-то... А? — повторил ротный, потом отвернулся, вы¬
нул часы и выругался: — ...Твою барбосову мать! Полчаса на¬
зывается... Видно, чай пьет. Извольте вот офицерскому слову
верить!На небо, все еще ошее, набежали желтые тучи. Обоз подхо¬
дил все ближе и ближе.Наконец с каким-то небольшим свертком под мышкой вер¬
нулся и поручик Скворцов.*	* *-Да!—	Не «да», а «так точно»!Штабс-капитан Карнаоппулло удивленно посмотрел на рот¬
ного.—	Но, поручик...—	Извольте молчать!—	Но позвольте...—	Молчать! — И, быстро обернувшись, ротный стал кричать
уже на обоз; — Там!.. Не болтаться! Выезжай! Выезжай, говорю,
вашу в три бога мать! Поручик! Поручик Науменко... вашу
мать, да следите за порядком, мать вашу... Под-по-ру-чик Мо-
ро-зов!Обоз выравнялся и пошел вдоль дороги, на все лады скрипя
несмазанными колесами. Тронулась и моя подвода.—	Но, поручик, ведь перебежчики...— Вновь уже сквозь
треск колес услыхал я растерянный голос штабс-капитана.—	К матери, с твоими перебежчиками! А Кишечников, а?..Очевидно, желая отделаться шуткой, штабс-капитан foipna-оппулло вдруг прищурил глаза и задергал подбородком.—	Бэ! Бэ! Бэ!..— засмеялся он деланно.На мгновение ротный опешил. В это самое время моя под¬
вода как раз поравнялась с ними.—	За... за... зар-раза! — вдруг дико закричал ротный.— Стой!
Стой, твою...349
я быстро отвернулся и в тот же момент услыхал короткий
глухой удар. Очевидно, ротный ударил кулаком капитана. Мой
подводчик стегнул лошадей. Лошади рванули.—	Не напирай!..— кричали с подводы перед нами.*	* *—	...А когда он, не допив молока, выбежал из хаты, того уже
и след простыл...—	В гражданской войне все опять и опять повторяется.—	Не велика у ней, знать, фантазия! — перебил поручика
Науменко подпоручик Морозов.— Ведь это же почти что про¬
шлогодняя история с этим...— как его? — с Ленцем. Помнишь?Мы въезжали на холм за оврагом.Над забором поместья свисали тяжелые ветви черешни.С подвод 3-го взвода быстро повскакали солдаты.—	Назад!..Узнав голос поручика Скворцова, я удивленно обернулся.
Балансируя, поручик Скворцов стоял на подводе.—	Назад! — кричал он.— Ершов! Тыкин! Подойко! По под¬
водам! По по-д-во-дам!..—	Неслыханно, господа. И что за добрая муха его укуси¬
ла? — сказал не менее меня удивленный подпоручик Моро¬
зов.— А? Что за черт? Из Савла да в Павла...Ершов, Тыкин и Подойко, звеня котелками, уже бежали на¬
зад к подводам.—	Подождите. Да рассказывай дальше,— снова обратился я
к поручику Науменко.— Действительно, происшествие не со-
всем-таки обыденное.—	Ну и вот...И лицо поручика Науменко разгорелось от возбуждения.—	Когда наша рота пошла в бой,— рассказывал нам пору¬
чик Науменко,— оставшийся при обозе штабс-капитан Карна-
оппулло отправился в халупу пить молоко. Пользуясь простоду¬
шием Кишечникова и его незнанием службы, один из перебеж¬
чиков, тот, что глядел исподлобья, попросил у него разрешения
оправиться, ушел за хату и больше не вернулся. Оставив второ¬
го перебежчика. Кишечников побежал искать его по всем ха¬
там; попал также и в ту, в которой за крынкой молока сидел
штабс-капитан Карнаоппулло. Штабс-капитан поднял на ноги
всех нестроевых и даже подводчиков, но было уже поздно. Сбе¬
жавшего красноармейца не нашли. Тогда рассвирепевший
штабс-капитан тут же, возле подводы, расстрелял и Кишечни¬
кова, и второго красноармейца, скуластого парня с красным
лицом, обвиняя их обоих в содействии побегу... Да, да!..— по¬
вторял поручик Науменко.— Попадись под горячую руку... ка¬
питану или ротному... Звери! А ведь сбежавший был шпио¬
ном — вы знаете это?350
* * *Мы уже спускались с холма. Поручик Науменко все еще
сидел у нас на подводе. Понемногу возбуждение его прошло,
и на лицо вновь набежала знакомая нам улыбка.—	Эй, поручик Скворцов! Откуда такое богатство? — за¬
кричал он вдруг, приподнявшись.Несколькими подводами за нами голый до пояса поручик
Скворцов расправлял над головой новую белую рубашку.—	А что?.. Завидно? — крикнул тот, уже продев сквозь ру¬
баху голову.—	Да нет... Но откуда?—	Да оттуда!Поручик Скворцов указал рукой на поместье, уже едва-ед-
ва чернеющее вдали.—	Подарили?—	Еще что... Кто теперь дарит? Родичи там у меня есть,
из недорезанных... Тетка...Кружилась пыль. Подводы наезжали на подводы. Холмы
за нами опускались в полутьму.ПОХОДНАЯ ЖИЗНЬКрасные наступали.Три дня подряд каждую ночь шла в бой наша рота.Мы защищали большую богатую колонию Гальбштадт или
Куркулак — не помню. Помню одно: на каштановых деревь¬
ях ее главной улицы болтались три трупа. Помню еще и лицо
одного повешенного. Оно было вздуто, особенно щеки, ко¬
торые выступали вперед и хоронили провалившийся вглубь
нос. На длинной веревке под бородой повешенного болта¬
лась дощечка: «Дезертир». Дощеч!^ раскачивалась под ветром
и, легонько ударяя о колени повешенного, вновь отскакивала
далеко вперед.—	Вот! А вы говорите, своих не вешаем...— сказал как-то
штабс-капитан Карнаоппулло.— Как не вешаем? И по три
сразу...—	Да разве свои это? Ведь это те же красноармейцы! Вот
если б офицера на вешалку вздернули...—	Еще что! А Ивановского позабыли? Мало?И штабс-капитан отошел от ротного и нахмурился. В по¬
следнее время штабс-капитан хмурился очень часто. И всегда
только в присутствии ротного. И всегда — отворачиваясь.А около штаба полка дни напролет толпились солдаты и
офицеры.Около штаба расстреливали пленных латышей.—	Ты полковника Петерса видел? — на третий день боев351
и расстрелов спросил меня поручик Науменко.— Не правда
ли, как битый ходит? Видел?—	Видел.—	А знаешь почему? Своих — латышей этих — жалеет.
Сам ведь латыш! Говорят, места не находит. А по ночам, го¬
ворят, сидит в темной халупе, сжимает голову руками и ры¬
чит, как раненый зверь.На четвертый день красные нас выбили. На пятый — мы
выбили красных.Когда мы вновь входили в колонию, на трех каштанах
главной улицы болтались три наших офицера, взятые 1фас-
ными в плен за день перед этим.В бою на пятый день 7-я рота потеряла убитыми и ране¬
ными около половины штыков. 8-я — треть. 5-я и наша —
всего несколько.—	Как странно бьет артиллерия красных... На одном уча¬
стке сметает решительно все; на другом, тут же рядом,—
только и дает перелеты и недолеты.—	А это смотря кто стоит на орудии. Если старый бар¬
бос — офицер еще с германской...Поручик Скворцов удивленно посмотрел на ротного:—	Неужели вы думаете, что старые офицеры так же стара¬
тельно, как когда-то по немцам, бьют теперь и по нашим це¬
пям?—	Привычка...— коротко ответил ротный, задумавшись.Мы сидели на траве, составив винтовки и сбросив с плечтяжелые, уже вновь пополненные патронташи.—	Хоть бы дня три отдыха дали. Устали до черта...— жа¬
ловался поручик Науменко.— Ноги едва носят. Засыпаешь
прямо в цепи...—	Дубье! Ослы! Дерево! Рав-няйсь! — кричал молодой
штабс-капитан в щегольском френче, бегая возле сбившихся
в кучу пленных.— Равняйсь!Пленные, мобилизованные крестьянские парни, испуган¬
но толпились на одном месте, очевидно не понимая, что от
них требуют.Наконец их разбили. На латышей и на русских. К немно¬
гим латышам причислили почему-то и всех рыжих и белого¬
ловых парней. В свою очередь, из числа русских уже выделя¬
ли офицеров старой службы — для пополнения нашей офи¬
церской роты. Отведенные в сторону, офицеры слюнили хи¬
мические карандаши и друг другу на гимнастерках выводили
погоны и звездочки.352
* * *Где-то очень далеко вновь заухало орудие. Со штыков со¬
ставленных винтовок сползли лучи солнца. На небо с двух сто¬
рон ложились тучи.—	Да ей-богу ж! — Галицкий перекрестился.— Ей-богу ж,
так и заявил! Хошь бей, заявил, хошь...Поручики Науменко, Скворцов, штабс-капитан Карнаоп-
пулло и некоторые офицеры других рот встали и пошли через
поле. Встали и солдаты. Кольцо вокруг пленных быстро росло.—	И не пойду!.. Расстреляйте!.. Не пойду я!..— кричал в
кольце широкоплечий офицер-пленный.— Эй, вы, наемники
заграничные! Свалка всероссийская! А правды ль не хотите?
Капитан — думаете?.. Думаете — и побегу сразу?.. К вам? В
гнездо ваше черносо...Над головой его серой сталью блеснула шашка. Потом еше
и еще. Кольцо быстро расступилось, вновь хлынуло вперед и
сомкнулось уже над изрубленным офицером.Мы шли назад в колонию. Падал дождь. На каштановых де¬
ревьях главной улицы болтались неснятые веревки. С них бе¬
жала вода.*	* *В этот вечер красные не наступали.За окном было темно. Шумел дождь. На лавке под окном
лежал поручик Науменко. Кажется, спал.—	...Ерунда какая! А если и застрелится, черт с ним! Него¬
дяя не жалко... Да только не застрелится он,— вполголоса гово¬
рил мне подпоручик Морозов.— Не из таких, брат. Скворцов
этот. Хитрая бестия. У него ведь заряжены только те гнезда —
по счету три,— которые сверху прикрыты ржавчиной. Шулер
своего дела. Ну да, конечно... Ну, конечно, артист! Если бара¬
бан у него останавливается ржавым гнездом на очередь, он
вновь его крутит. Вся и лавочка! А дураки в восторге: и сме¬
лость, и храбрость, и удаль, и фатализм, и тип Лермонтова, и
еще ерунда всякая!.. Господи, и как не надоело?..Проснулся поручик Науменко. Приподнялся на лавке и, по¬
тирая глаза, долго во все стороны дергал локтями.В окно с новой силой ударил дождь.—	Господа, приготовьтесь,— вошел поручик Ауэ.— Сейчас
выступаем. А капитан... Помните? Этот, которого зарубили...—
сказал он, уже взявшись за дверь.— Вот к нам бы... В роту бы
такого? А?*	* *Через час мы выступили.Над степью все еще шумел дождь. Я лежал под шинелью. С353
шинели стекала вода. Потом вода стала просачиваться, и я за¬
рылся глубоко в солому. Под самым моим ухом тяжело вороча¬
лись колеса. Они тянули жидкую грязь вверх за собой и вновь
бросали ее в звонко хлюпающие лужи. Прошел час. Второй...
Может быть, третий и четвертый. Дождь перестал лить, и я вы¬
сунул голову из-под шинели.Край неба уже золотился. Светало. Нам навстречу бежала
дорога. Вдоль дороги бежали низкие кусты, после дождя тяже¬
лые и приглаженные.—	Скоро?—	А Бог его...— ответил Галицкий и зевнул во весь рот.Мы двигались по направлению к Мелитополю, на помощь
донцам, заманившим в мешок конную армию Жлобы.*	♦ ♦По равнине, усеянной редким холмиком, металась красная
конница. Донцы гнали ее с трех сторон — прямо на наши це¬
пи.Палило солнце. Трава давно уже высохла. За разбитыми ла¬
вами красных гонялись легкие столбики пыли. Это наши пуле¬
меты искали правильный прицел.—	Снижай! Двадцать два... Снижай еще! Двадцать... Во-сем-
надцать! — доносились до нас торопливые команды.2-й батальон стоял в резерве. Красным было не до обстрела,
и наши резервные роты взобрались на ближайшие холмики, с
которых была видна вся широкая картина идущего боя.На круглой вершине второго за нами холма торчала высокая
мачта. На ней была установлена антенна беспроволочного теле¬
графа.—	Ну, как?—	Сейчас! Подождите,— суетился перед мачтой молодой
офицер с серебряными погонами.—	Ну, как?..—	Ге-не-рал Абрамов двинул четвертый полк! — кричал он
уже через минуту.— Ге-не-рал Аб-рамов рас-сы-па-ет...—	...Офицер не должен бояться смерти. Прежде всего это
оскорбительно!Четыре залпа, подряд данные офицерской ротой, на минуту
заставили поручика Скворцова замолчать.—	Понимаете, господа? — снова начал он, когда глухое эхо
залпов докатилось до убегающих к небу далей.— Понимаете?
Кроме всего этого смерть не щадит только трусливых... Госпо¬
да! По-моему, творческая изобретательность смерти должна вы¬
звать, в свою очередь, и в душе каждого офицера пробуждение
его волевых начал. Как бы сказать вам? Ну, желанье, что ли, не354
бороться с ней, а играть, как с равной. Потом... Эй, Ершов! —
вдруг закричал он обернувшись.— Ершов, что тащишь? Яйца?Э-ге-ге!..Ершов, час тому назад посланный поручиком Скворцовым в
соседнюю колонию Фриденсруэ, поставил на землю крынку
молока и рядом с ней положил завязанные в узелок яйца.—	Уже сварены? А ну, придвинь-ка! Вкрутую? Всмятку, я
тебе говорил! Не говорил? Дурень! Пшел прочь, идиот!..Солнце опустилось ниже, стало круглым и перестало сле¬
пить. Наши цепи оттянулись. По ложбине вели пленных.—	Вы когда-нибудь да и доиграетесь...— Штабс-капитан
Карнаоппулло волновался.— Слушайте, ведь это же... Слушай¬
те — и после каждого боя! Зачем? Мало вам, что в бою не угро¬
били? И что за идиотское испытание судьбы! Простите, пору¬
чик... Поручик, оставьте — ведь это же средневековье!Поручик Скворцов разгладил тонкие усики.—	После боя пикантней. Понимаете, двойная проверка. А
ну-ка еще раз... Смотрите — Бог любит троицу!И, опять повернув ладонью барабан нагана, он приложил
его к виску.—	Поручик!Но выстрела не последовало — только сухой короткий
треск.Уже подходили подводы.—	Песню! — скомандовал ротный, когда подводы повернули
на колонию Вальдгейм.*	* *—	Она, черт дери, красива, как бес!—	Поручик Науменко увлекается... Господа, поздравим по¬
ручика Науменко с увлечением! Магарыч, поручик Науменко!
Магарыч!Поручик Науменко стоял около печи и задорно улыбался.
Из-за печи поднялась черная голова штабс-капитана Карнаоп¬
пулло.—	Но позвольте, господа, а вдруг она коммунистка?—	Коммунистка? Какая там к черту коммунистка! Самая
обыкновенная б...! — И ротный сплюнул.Мы стояли в колонии Фриденсруэ уже второй день. И уже
второй день спорили офицеры: отпустить «ее» с миром, отпра¬
вить в штаб Туркулу или забрать с собой — «ведь хороша, стер¬
ва!.. А?»355
А «она», Ада Борисовна,— та, вокруг и около которой кру¬
жились наши вечные споры, не выходила за двери веселого
желтого домика колонистки Шмитке, в кагором поручик Ауэ
наткнулся на нее в первый раз.—	...Я сказала вам правду. Можете считать меня и коммуни¬
сткой, и даже шпионкой, и, конечно, можете меня расстре¬
лять...— говорила она собравшимся у нее офицерам, когда, за¬
интересованный, забежал к ней как-то вечером и я.— Я ни о
чем вас просить не буду. О жизни? Менее всего! Я так уста¬
ла...— Пустив под потолок тонкое колечко голубого ленивого
дыма, она прищурила черные глаза с черными же, точно на¬
клеенными ресницами и, не опуская головы, повторила тем же
спокойным и певучим голосом: — Так устала от вашей ве-еч-
ной войны...— К потолку поднялось новое колечко, нагнало
уже расползающееся и поплыло рядом.— Я хотела пробраться в
Феодосию или Севастополь. Вот и все! И уехать оттуда... Вот и
все! В Будапешт... Будапешт — моя вторая родина, господа. От
России я отвыкла...Кто-то засмеялся.—	Отвыкли?—	Не нравится, значит?—	А на сыпняк не хотите?—	А на позиции? Сестрой...—	Господа, или вы, или я! — Она вздохнула и на минуту за¬
молчала, осторожно кладя догорающую папиросу на подокон¬
ник.— Ну вот...— улыбнулась.— Теперь вы присмирели, и я
могу продолжать. Хотите? Моя биография? Ну вот... В Буда¬
пеште я танцевала у столиков наших веселых кабаре. Да, все
это было...— Она опять улыбнулась, уже совсем по-другому —
одними глазами, вдруг сразу потерявшими блеск, и продолжала
уже совсем тихо и еще более нараспев: — Кафе «Кристаль». Ог¬
ни... Я и ты... А потом... Потом...— голос ее задрожал,— в Мос¬
кву... В вашу страшную Москву! — Вдруг она подняла брови.—
Простите, господа, я, кажется, забылась...— И, сохраняя оби¬
женное лицо, опять выровняла голос: — Да! В Москву, зна¬
чит... В вашу страшную Москву! В Москве его расстреляли...
Того, кого я любила и кто зачем-то снова увез меня в Россию...
Можете, впрочем, здесь расстрелять меня!И, вздохнув, она отвернулась к окну и положила на подо¬
конник руки. Короткие рукава еще более оттянулись назад и
почти до плеч обнажили ее руки.Офицеры молчали, жадно поглядывая то на ее руки, то друг
на друга — нетерпеливо и враждебно. Каждый хотел, чтоб вы¬
шли другие, но никто из хаты не выходил.—	Никто вас расстреливать не будет,— сказал наконец пору¬
чик Ауэ.— Завтра мы выступаем. Езжайте в ваш Будапешт,
пляшите и собирайте новых любовников. Счастливо!—	Слава Богу, что завтра выступаем,— сказал он мне уже на356
улице.— Эта трагическая курва... Да еще на бабьем безрыбье!
Кобелями забегали! А? В бой — так в бой, в публичный дом —
так в дом публичный! Но не вместе же мешать, барбосы!..« * »Ночь была безлунная. По темным улицам колонии бродили
одинокие солдаты. Около ворот какого-то дома два колониста
раскуривали трубки. Они стояли почти вплотную и почти упи¬
раясь друг в друга лбами. Спички в руках у них задувало, и ко¬
лонисты ругались.—	Ей-богу! Не веришь? Так и сказала,— продолжал расска¬
зывать поручик Науменко, помахивая на ходу тонким прутиком
ивы.— «Вы словно большой дворовый щенок,— сказала она.—
У вас большие мохнатые лапы. Когда вы ходите, лапы у вас
разъезжаются...» Ей-богу! — Поручик Науменко засмеялся.—
«И неуклюжи вы,— сказала она.— И гадите на ковер. И грызе¬
те ножки дивана. И лаете на всех, так, зря, по молодости...»—	Это, верно, пожалуй!—	Подожди! «Но таким, как вы сейчас,— сказала она,— та¬
ким вот я и люблю вас». И она целовала меня в лоб, потом в
щеку, потом в губы...— Поручик Науменко бросил хлыст в ка¬
наву.— Потом в губы. Господи, как она целовала!..Мы уже подходили к желтому домику вдовы Шмитке.—	Если бы ты знал, как она целовала!..— еще раз повторил
поручик Науменко и быстрыми шагами направился к воротам.Минут через десять он нагнал меня снова.—	Слушай! Ты не видел его? — быстро спросил он, подбе¬
гая.—	Кого?...За-сви-ста-а-ли каза-казаченькиВ ПО-ХОД с полу-но-оо-чи! —пели где-то вдали солдаты.За-пла-ка-ла моя Ма-ру-сень-кааа...—	Вышли они вместе... Я видел! — Поручик Науменко от
волнения заикался.— Потом она вернулась и заперла за собой
дверь. Она не пустила меня... Она сказала: «Сплю, поручик».
Но ведь это неправда! Скворцов обещал ей вернуться... Я слы¬
хал. Послушай, он прошел здесь? Да? Здесь вот? Прямо?..Песок под его ногами хрустел недолго. Очевидно, поручик
Науменко побежал.*	♦ ♦На следующее утро нас рано подняли.Рота уже стояла возле подвод.—	Где ж он остался, мать его в закон! — кричал ротный.—357
Немедленно найти! Обыскать все хаты! Барбосы! Баб не виде¬
ли...Возле ротного стоял поручик Скворцов.—	А кто разберет?.. Я ж рассказывал вам, поручик. Как еще
ночыо отшил я его, он — через забор и в поле куда-то...—	Никак нет, и у дамочки нету,— подошел Галицкий.— И
не было, говорит.—	Несут, несут! — раздались в это время голоса за нами.Мы обернулись.Поручика Науменко несли за ноги и за руки. Ротный быст¬
ро пошел ему навстречу. Потом остановился.—	Барбос!..—	Напился...— сказал поручик Скворцов, уже взваливая по¬
ручика Науменко на подводу.— Так-с, так-с! Для храбрости,
значит! Проучить меня думал! Иль с горя? Ах ты мальчишка!
Щ-ще-нок!И опять загремели колеса.*	* *Бой мы приняли только на третий день, под селом Орлян¬
кой, рано утром, после ночи, проведенной в степи под телегами.—	Это не бой!.. И не победа это! Это полпобеды,— сказал
ротный, закуривая, когда мы, не доходя до Орлянки, располо¬
жились на лужайке возле ее огородов.— Ни одного пленного.
Какая же это, к черту, победа?!В селе было тихо. В конце улицы, выбегающей к нам на лу¬
жайку, скрипел журавль колодца. Около колодца суетились сес¬
тры. Раненых проносили мимо нас.—	Легонько! Ле-го-о-онько! — тихо просил с носилок моло¬
дой безусый солдат с черным лицом и желтыми, как солома,
бровями.— Земляк... Милый... Ле-го-о-нь-ко!И вдруг за спиной у нас раздался выстрел.—	Сюда! Сюда! Дышло!—	Сюда! Санитары!Поручик Скворцов лежал на земле около бугра, густо зарос¬
шего таволгой. Наган из рук его вьшал. Пальцы были разжаты.
Фуражка скатилась. С виска, расползаясь по щекам, медленно
капала кровь.—	Отойди! — кричал ротный на сбегающихся со всех сторон
солдат.— Отойди! Чего не видели?—	Отойди! — у него под боком кричал штабс-капитан Кар-
наоппулло.— Чего не видели?Подошел фельдшер. Нагнулся.—	Конец.— И отошел к бугру, чтобы вытереть о таволгу ру¬
ки.— Медицина здесь запоздала. Разрешите унесть?—	Несите!—	Неси!358
—	Тижолый! — Санитар Трифонов, здоровый солдат с длин¬
ными, до колен, руками, взвалил поручика Скворцова на спи¬
ну.— Тижолый! Мертвый, он всегда тижалей! А куда нести-то?—	К штабу неси!—	Раз, два, три... четыре. Четыре пули, поручик! Одна у не¬
го оказалась лишней...— сказал мне подпоручик Морозов, бро¬
сил наган на землю и приподнялся, ища кого-то глазами.А за селом для всех неожиданно вновь торопливо заработал
пулемет. Мы бросились к врштовкам.Все, что происходило после, можно было считать секунда¬
ми.Мы сбежали с холмов за Орлянкой.—	Да подравняйте... Да под-равняй-те це-пи!Зазвенела шрапнель.—	Интер-валы! — опять закричал ротный.— Держите интер-
ва-лы!В садах за нами шрапнель косила сучья деревьев.—	Сбеги ниже! — крикнул я, и вдруг, бросив винтовку, сжал
рот ладонью, и, спотыкаясь, быстро побежал вдоль цепи.Сквозь пальцы мои била кровь. Боль по лицу бежала кверху
и уже, казалось, звенела в ушах.—	Ложись! Ложись!—	Ин-тер-ва-лы!—	Куда! Да ложись! Выведут!Я повалился на землю. Помню, в траве под самым моим ли¬
цом пробежала ящерка.♦	* *В полдень, когда я вышел из сельской школы, где помещал¬
ся наш перевязочный пункт, под оградой церкви густо стояли
носилки.«Три недели — и вновь в строй,— думал я, вспоминая слова
сестры.— Вот тебе и отдых...»Раненые стонали. 1^ой-то унтер-офицер, вытянув руки
вверх, ухватился за ветви акации, перегнувшейся к нему через
ограду, и, очевидно в бреду, раскачивал их со всей силой. Кто-
то рядом с ним лежал совсем неподвижно. Я подошел и вдруг
быстро наклонился.Глаза поручика Ауэ были открыты. Он в упор смотрел на
меня, но, кажется, не узнавал. Ни гимнастерки, ни рубахи на
нем не было. Волосатая грудь часто и высоко подымалась. Жи¬
вот был забинтован. На широкий бинт падали все новые лис¬
тья.—	Последний из могикан офицерской касты! Выживет ли?
А жаль...Я обернулся. За мной стоял поручик Злобин, тоже легко ра¬
ненный.359
—	Тяни, тяни,— вытянешь! — кричал унтер-офицер, раска¬
чивая над нами акацию.А вдоль ограды выстраивались носилки...* * *Недели через три-четыре, проведенные мной при хозяйст¬
венной части (у меня всего-навсего была пробита осколком гу¬
ба, и в тыл меня не отправили), я вновь возвращался в роту.Полк стоял в Верхнем Токмаке.—	Господин поручик! — окликнул меня на улице Галиц¬
кий.— Возвращаетесь?Пустыми гильзами из-под патронов на улице играли ребя-
тищки. Бродила одинокая свинья, тонконогая и худая.—	Да ничего, господин поручик! Перемен как будто и не
было никаких. Господин капитан опять роту приняли.—	Слущай, а как подпоручик Морозов? — перебил я Галиц¬
кого.—	А господин подпоручик Морозов уже в офицерской роте.
Так точно, господин поручик, господин капитан его отправи¬
ли... А вот по какой причине, господин поручик. Из-за плен¬
ных все это вышло. Господин капитан всех пленных расстрели¬
вали. И коммунистов, и мобилизованных, и всех, господин по¬
ручик. Тогда господин подпоручик Морозов своих, значит,
пленных — они также в тот день четырех под оврагом подобра¬
ли — господину ротному командиру седьмой роты передали. А
потом что было, неизвестно нам, а только господин подпору¬
чик Морозов ушли...Мы уже подходили к халупе штабс-капитана Карнаоппулло.«Ну,— думал я,— невеселая начнется служба...**	* *На усах штабс-капитана болталась лапша. Молочный суп
капал на китель.—	Идите в офицерскую роту!Штабс-капитан поднял над тарелкой усы и деревянной лож¬
кой подобрал с них лапшу.—	На втором взводе стоит поручик Ветошников, и я нахо¬
жу, что частая смена командного состава неблагоприятно влия¬
ет на боеспособность роты.Я повернулся и, вскинув винтовку на ремень, быстро вышел
из хаты.♦	♦ ♦—	...Ну и черт с ними! — вечером уже в офицерской роте
говорил мне подпоручик Морозов.— В конце концов, не все ли
равно, где подыхать придется...— Он замолчал.360
Молчал и я.—	Чего молчшиь? — вдруг спросил он.— Неужели обижен?
Да черт с ними! Поручики Басов и Ауэ были в роте последни¬
ми. Остались мерзавцы — ну и черт с ними! Кстати, теперь,
когда убиты и Скворцов, и Науменко... Не его ль это рук дело?
Эта четвертая пуля... Помнипгь? Впрочем, и так уж уголовщи¬
ны много. Новую еще раскапывать... Идем!Мы встали и пошли вдоль низких заборов, над которыми
мирно дремали запыленные кусты....А Аду Борисовну я видел еще раз. Это было в Александ-
ровске. Она промчалась на автомобиле, окруженная штабными
офицерами-кубанцами.ГЕЙДЕЛЬБЕРГ-ВАСИЛЬЕВКАЗа колонией Гейдельберг шел бой. Далеко по полю ползали
цепи наших солдатских рот. Бой затягивался. К полудню подо¬
шла, очевидно, и артиллерия красных — над стрелковыми це¬
пями поднялась черная пыль. Ветер гнал зпгу пыль назад на ко¬
лонию, а нам казалось, пыль только отрывается от земли и не¬
подвижно висит над ней, а сквозь нее вперед на красных бегут
низкие кусты, тоже, как казалось нам, оторвавшиеся от сбегаю¬
щих к полю садов колонии.Офицерская рота, которую генерал Туркул берег и бросал в
бой только в крайних случаях, стояла повзводно во дворах.Взводный 1-го взвода поручик Пестряков лежал в тени под
забором и курил махорку. Перед ним на ведре, опрокинутом
дном кверху, сидел поручик Ягал-Богдановский, высокий
стройный офицер в белой, всегда чистой гимнастерке, перехва¬
ченной серебряным кубанским пояском.—	Ясное дело, десант Улагая провалился! — лениво доказы¬
вал поручик Пестряков, в поисках тени неуклюже ворочая свое
почти четырехугольное тело.— Но неужели, скажите, ни гене¬
рал Бабиев, ни Казанович, ни Шифнер-Маркевич, ни сам, черт
его дери, Улагай не учли обстановки? Зарваться чуть ли не до
Екатеринодара и дать красным сгруппироваться у себя же в Ти-
мошевском районе! Ведь это юнкеру под стать, а не генералам...И, выставив локти вперед, он, точно тюлень, пополз вдоль
забора. Найдя не тронутый солнцем уголок, вновь грузно опу¬
стился на бок. Зевнул.Его сходство с тюленем подчеркивали еще и усы, рыжие и
длинные, свисающие через рот к подбородку.—	Нет, поручик, Кубань нашей не будет,— продолжал он.—
Не будет нашим и Дон... Казачий период войны окончен. Те¬
перь у нас осталась одна надежда — на Украину, Махно и Во¬
лодина...—	Простите, поручик, но я не понимаю вас!361
Поручик Ягал-Богдановский продвинул ведро к забору и
вставил в тонкий яхонтовый мундштучок новую папиросу.—	По-моему, чем дальше бы генерал Врангель держался от
этой своры, простите за выражение, тем лучше было бы для на¬
шего дела. Партизанщина! Подумаешь, какая помоиц>!.. По¬
мочь нам может теперь одна только Польша. Если польская ар¬
мия двинется на Киев... а она непременно двинется... Ведь не
для того же признала нас Франция, чтоб оставаться и в даль¬
нейшем при своем сочувственном нейтралитете! По всем дан¬
ным — на это намекал и Мильеран,— Франция возьмет в свои
руки едашое командование, и тогда обе армии, и наша и поль¬
ская...Я отгвернулся и пошел в сторону.В другом конце двора на свежевыструганных балках сидели
поручики Кечупрак, Аксаев, подпоручик Тяглов и мичман Дег¬
тярев, за что-то дисциплинарным порядком высланный к нам с
флота. Они вполголоса беседовали. В стороне от них стоял по¬
ручик Горбик, совсем еще молодой синеглазый офицер с русы¬
ми кудрями, непокорно выбивающимися из-под фуражки. По¬
ручик Горбик чистил винтовку. Щеки его были по-детски взду¬
ты; он сопел, старательно водя по каналу ствола шомполом —
то вверх, то опять вниз... На крыльце, растопырив ноги в дра¬
ных сапогах, сидел подпоручик Морозов. Как когда-то вольно¬
определяющийся Ладин, подпоручик Морозов почти перестал
разговаривать. Борода его разрослась в стороны и, цепляясь за
плечи, ровным полукругом лежала на груди.—	...А рыбы-то, рыбы! — доносились до меня отдельные
слова поручика Аксаева.— Как опустишь в глубину невода
эти... Честное мое слово! Эх, господа!.. Э-эх, мои милые!.. Хо¬
роша наша Белая! Э-эх, и река же!..Бой за колонией продолжался. Но артиллерия красных, все
время бившая по стрелковым цепям, вдруг перебросила огонь
на резервы и стала бить по колонии.По улице понеслась пыль. Громыхая, промчалась пустая те¬
лега.—	Сюда! Четвертая!Вдоль заборов бежал поручик Барабаш. За ним, звеня котел¬
ками и винтовками,— его рота.—	Ага, накрыл татарчонка! — крикнул, смеясь, поручик Пе¬
стряков, неохотно подымаясь из-под забора.— Свиное ухо,
штаны в заплатах, стрекача дал?Через минуту черные взлеты земли кружились уже вдоль пу¬
стой улицы.Мы также отошли за дом. Стояли молча, слушая, как по
улице мечется грохот огня.—	Отыщет!..—	Кого? Тебя?Грохот бежал все ближе и ближе.362
—	Неугомонные какие!.. Что?—	Озверели, говорю...—	Это, господа, красным бешенстюм называется. Это...И вдруг грохот рухнул к нам через крышу и, расколовшись,
раскатился во дворе.Когда мы вновь приподняли головы, из-за угла дома еше
падали последние комья земли.—	Здорово! — сказал поручик Иванов 2-й, выглядывая из-за
угла.— А эти-то — что угорелые... Глядите, в хлев угодило!По двору — все вкруговую — бегали две свиньи. За одной,
то рассыпаясь во все стороны, то вновь сбиваясь в кучу, кати¬
лись маленькие розовые поросята.—	Lisalotte!.. Lis’lott’, zuruck!..i — раздался испуганный жен¬
ский голос, кажется, с крыльца дома.— Us’lott’!..Но над нами вновь загудело. И опять мы упали на землю, и
опять из-за угла посыпались комья земли.Потом все стихло.—	Да шевелитесь!..Подпоручик Морозов стоял уже посреди двора. Держал на
руках девочку. Штаны его были в крови. Красные широкие
пятна все ниже ползли по грязному сукну и медленно опуска¬
лись за голеншца.—	Санитара! Да зовите санитара... Фельдшер! — хрипло кри¬
чал подпоручик Морозов.А со ступенек крыльца, в первый момент нами вовсе не за¬
меченная, подымалась выбежавшая за девочкой колонистка.
Встав на колени, она подняла на подпоручика Морозова бес¬
смысленные, круглые глаза, потом вскочила, качаясь, подбежа¬
ла к нему и вдруг, точно сразу же потеряв все нужные слова,
нераздельно, по-звериному закричала.Наконец подбежали санитары.У девочки были оторваны обе ступни.Звенели винтовки. Толкая друг друга, мы понуро шли к во¬
ротам. Около ворот лежала убитая свинья. Под живот ее тыка¬
лись розовые веселые поросята.—	Равняйсь!Когда мы пошли вдоль улицы, черная пыль неслась уже да¬
леко за огородами.—	Еду, еду — следа нету; режу, режу — крови нету! — Пору¬
чик Ягал-Богдановский засмеялся.—	Хороша загадка, а? Лодка, думаете? Никак нет — первый1 Лизалотге!.. Лизлотг, назад! (нем,)363
Дроздовский полк... Ишь как пятки намазали! И отдохнуть не
дают. Задержались бы где...Но от Гейдельберга до Васильевки отдыха не было. Не было
и крупных боев. Отступив от Гейдельберга, красные защища¬
лись вяло, все глубже оттягиваясь к северу.Васильевка встретила нас толпами баб.—	Эй, вы там!.. А мужики где? — не слезая с подводы,
крикнул командир офицерской роты полковник Лапков.—	Угнали, родимый! Всех что ни есть угнали! Большевики,
родимые, угнали, а куда — и не знаем вовсе...—	Знаем эти песни! А камыши не пощупать ли? Пулеметом.
А? То-то! Ну, марш по хатам! И чтоб борщом кормили! Поня¬
ли, бабы?Прошло два дня.За Васильевкой опускалось солнце. Я сидел на камне возле
дороги к горбатому мостику и смотрел, как над крышами хат
кружатся голуби. Крылья голубей казались золотыми. Золоты¬
ми казались и верхушки тополей, в листву которых черными
пятнами прятались скворечники. Под мостом в маленькой быс¬
трой речушке, заросшей пыльной крапивой, поручики Кечуп-
рак и Аксаев стирали белье.—	А может быть, вы, поручик, знаете, куда это ночью сегод¬
ня дежурный взвод ходил? — спросил меня поручик Кечупрак,
выжимая воду из рыжей недостиранной рубахи.—	Третий? Нет, не знаю. А что, ходил разве?..—	То-то оно и есть, что ходил.Поручик Кечупрак выжал из рубахи последнюю воду и под¬
нялся ко мне на дорожку.—	И знаете — вот это и кажется мне странным,— ведь увели
его, знаете, тайком. И никто из них ни слова не говорит... В за¬
ставу, говорят, ходили, а какая там, к черту, застава, когда я ве¬
ликолепно знаю, что в заставу ходил поручик Барабаш со своей
четверкой. Ну как, Аксаев, готово?Поручик Аксаев стоял на коленях перед речкой и, засучив
рукава гимнастерки, пытался поймать какую-то забежавшую на
отмель рыбешку.—	Господа, темнеет,— сказал я.— Идемте!Когда мы шли к нашим халупам, к северу от Васильевки не¬
ожиданно затрещали пулеметы. Мы ускорили шаг. Потом по¬
бежали.Бой шел всю ночь. Иногда совершенно затихая, иногда
вновь забегая в тишину треюжными пулеметными очередями.Мы сидели на улице, курили, пряча огоньки за забором, и
шепотом разговаривали. Разговоры кружились все около одно¬
го и того же. куда прошлой ночью ходил 3-й взвод и зачем он
упрямо не отвечает на все наши вопросы?364
—	Не поймешь, истинное слово! — Подпоручик Тяглов
плюнул на огонек папиросы и, склонив голову, стал прислуши¬
ваться, как шипит окурок между его пальцами.— У меня там
земляк есть, в третьем взводе. Тоже тобольский... Да и тот мол¬
чит. Дело это, видно, серьезное...—	Господа, мне кажется, если кто из нашего взвода и знает,
то это только поручик Горбик.—	А и правда!—	Поручик Горбик! Поручик Горбик!Но и поручик Горбик тоже только разводил руками.—	Да не знаю я, господа. Ей-богу, не знаю. Меня, господа,
не звали.—	Ну, поручик, раз вас не позвали — ерунда, значит,— на¬
смешливо сказал в темноте мичман Дегтярев.— Без вас уж не
обошлись бы, поручик! Верно?Поручик Горбик как раз закуривал.—	Может быть! — сказал он, подымая голову и, как всегда,
ласково и по-детски улыбаясь.— А знаете, который у меня сей¬
час на счету? Нет? Триста двадцать первый...К утру нам разрешили лечь. Не раздеваясь, мы легли тут же,
около забора, подобрав к бокам винтовки и положив головы на
сапоги друг другу.А бой за селом все продолжался.Утро было пасмурное. Накрапывал мелкий дождь.Гру-дью под-дайсь'Напра-во равняйсь* —пела офицерская рота,—в HO-iy, ре-бя-та, и-ди-те'Мы уже перешли мостик и приближались к кустам за Ва-
сильевкой.—	Как? Как?..— опять закричал полковник Лапков.— Что?..
Что за пение? Не тянуть! Он-нан-низмом занимались? Не так!..
Не так вяло!.. От-тставить!Гру-дью под-дайсь'—	Отставить!Гру-дью—	Отставить! Поручик Зверев! Поручик Зверев, не болтать
штыком — два наряда! Подпоручик Морозов, вас за язык де¬
ргать?Гру-дью под-дайсь365
—	Ах, так?.. Так? — хрипел уже полковник.— Так, значит?..
Бегом!Гру-дью под-дайсь!Напра-во рав-няйсь'В HO-iy, ребя-та, иди-и-те' —минут через десять, еще задыхаясь от бега, пела офицере!^
рота, подымаясь наконец на холмы.По другую сторону холма за кустами лаял бульдог генерала
Туркула.Кжой-то полковник в дроздовской форме, никогда прежде
не виденный мной в полку, бегал вдоль шеренги выстроенных
пленных. В руках он держал деревянную колотушку — из пуле¬
метных принадлежностей.—	Кто, твою мать?.. Кто, твою мать?.. Кто, твою мать?..—
кричал полковник, быстро по очереди ударяя колотушкой по
губам пленных.— Кто, кто, кто?..Добежав до левофлангового, полковник обернулся.—	Не говорят, ваше превосходительство.—	Нет? — спокойно улыбаясь, спросил генерал Туркул, под¬
ходя к пленным вплотную.— А ну, посмотрим.— И, размахнув¬
шись, он ударил кого-то наотмашь и закричал уже на все по¬
ле: — Нет? Выходи тогда! Нет, не ты, твою мать!.. Ты выходи,
рыжий! Рас-стре-ляю! Ага?.. Просить теперь, хрен комиссар¬
ский! А ну?.. Где коммунисты? Где комиссары? Показывай!
Рас-стреля-а...Рыжий красноармеец побежал вдоль строя. За ним, сорвав¬
шись с места, кинулся криволапый бульдог. За бульдогом —
Туркул.Дождь моросил все сильнее и сильнее. По подбородкам
пленных текла бледно-розовая, замытая водой кровь.—	Этот!.. Эт’т!..— испуганно тыкал пальцем на кого попало
рыжий красноармеец.— ^’т!.. И вот эт’т!.. Этот!.. Этот!..Офицерская рога стояла в оцеплении.Опустив голову, я смотрел на сапоги. Стоящий возле меня
поручик Кечупрак тоже смотрел в землю. За ним, закрыв глаза
и облокотясь на винтовку, стоял поручик Аксаев. Поручик
Ягал-Богдановский держал голову прямо. Лицо его горело.—	Этот!.. И этот вот!.. Этот!..Потом из оцепления вызвали поручика Горбика. Поручик
Горбик еще на ходу зарядил винтовку. Заряжая, он улыбался.—	...Сорок семь, ваше превосходительство!—	Пять бы десятков следовало. А ну? Твою мать, да показы¬
вай!.. Катись колбасой, твою... Рас-рас-стре...—	Товарищи! Да не виновен! Товарищи...—	Ей-богу...366
—	Господа! Бра...—	Ей-богу вот!—	Бра-атцы!..И опять раздались три выстрела. Подряд.♦	♦ *Тяжело переваливаясь на кривых лапах, вдоль оцепления
прошел бульдог. В зубах у него болтались клочья чьих-то шта¬
нов.—	Убирать не стоит. Мужики уберут.И генерал Туркул отошел в кусты, чтоб оправиться.♦	* ♦Вечером наша хозяйка готовила яичницу.Солома под сковородой ярко вспыхивала, бросая на стены
желто-красные быстрые тени. Сало шипело и брызгало. Отки¬
нув голову далеко назад, хозяйка стояла перед огнем почти не¬
подвижно и, казалось, была так же недоступна огню, как и
офицерам, уже четыре дня подряд пытающимся заменить ей
«уведенного» красными мужа.—	Слушай, молодая, а как ты... насчет выпивона? — спро¬
сил ее поручик Пестряков, когда солома наконец догорела и
тяжелая круглая сковорода в руках хозяйки медленно поплыла
к нам на стол.—	Если б раздобыла маленько, уважила бы нашу компанию.
Как?—	Чего зеньки выпучил? Куда ставить-то буду? Тарелку
подставь, что ль!Хозяйка смотрела на нас из-под надвинувшейся на брови
хустки.—	Молодая, а злющая! — улыбнулся поручик Ягал-Богда-
новский.— Ну ее к черту, господа! Дура... В другое время и
смотреть бы не стали, а она... фордыбачится!В это время в хату вошел мичман Дегтярев.—	Господа, в полку не ладно что-то!—	Опять?—	Что такое?—	Да вот опять третий взвод куда-то отправили...—	Ну-у?—	И не просто, господа,— с пулеметами. Я проследить ду¬
мал, да прогнали меня. И что за время, черт рога сломит?—	Говорят, господа, куда-то и четвертую роту повели.Подпоручик Тяглов разрезал яичницу и, нагнувшись, сопелнад самыми желтками.—	Серьезное, видно, дело.Пар над яичницей быстро садился.—	Да ну их к богу! Надоело!367
Офицеры подвинулись к столу.—	Не трогают — живи, завтра в бой — умирать будем...—	Верно! Господа, а насчет николаевской как? Эй, хозяйка!
Но хозяйки в избе уже не было.*	* *Я разостлал шинель в сенях рядом со спящим на полу под¬
поручиком Морозовым.Очевидно, офицеры в хате уже приканчивали яичницу.—	Ты! Пень сибирский! Пальцем не лазь!—	Господа, не перекинуться ль в картиипси? В преферанс
сыграем? — доносились голоса из-за двери.—	Да сколько же, наконец, говорите вы? Триста семьдесят
один? Верно?—	Нет еще... Ку-да! Триста пятьдесят девять только. Ведь
двенадцать прихлопнул поручик Ягал-Богдановский.Потом кто-то закрыл дверь, и в сенях стало тихо.*	* *Этой же ночью мы выступили на Орехов.А не доходя до Орехова, на Сладкой Балке, где провели мы
следующую ночь, мы узнали еще небывалую для Дроздовского
полка новость; поручик Барабаш, старый офицер-доброволец
Румынского похода, снял с себя погоны, повесил их на кусты и
вместе со своим вестовым, бывщим красноармейцем, перебе¬
жал к красным.—	А знаете, что еще говорят? Знаете? — уже на пути от
Сладкой Балки испуганно спросил меня поручик Кечупрак. И,
обождав, пока подвода выехала на более ухабистую дорогу, он
перегнулся ко мне и стал рассказывать под щум и треск быстро
бегущих колес: — Говорят, в четвертой роте — еще до этого —
напали на след коммунистической ячейки. Да, да... ячейки...
По ночам, когда четвертая стояла в заставе, члены этой ячейки,
говорят, переходили к красным, а потом, уже с директивами,—
вы понимаете? — возвращались опять. Потому наш третий
взвод и лежал в цепи... Перед заставой он лежал... Не знали?
Это когда они в первый раз уходили. А второй раз — позавчера
это... черт дери, и не поверишь! — а второй раз они четвертую
роту обрабатывали. Ну, конечно, чтоб меньше свидетелей бы¬
ло... Весь третий взвод... Как? Прижимкой брали... на психи¬
ку... Да так же, как и тот раз с пленными. Но хуже еще, гово¬
рят! Туркул, говорят, всю роту перестрелять хотел... вместе с
офицерами. Что там творилось, говорят, господи! «Этот, этот,
этот...» Так же вот было! Но со своими ведь! Черт возьми, ужас
какой! И наугад, в свалку, огулом... Подумайте!Подводы быстро шли по пыльной дороге. Трясло. Вдали
опять гудело.368
Шли бои со 2-й Конной армией.
Трясло все больше и болыие.Я сидел на подводе, свесив ноги, гадая о том, состоял ли по¬
ручик Барабаш в коммунистической ячейке или же он, как ста¬
рый офицер, не вынес подобной расправы над своей ротой и
ушел из полка, оскорбленный.И еще я гадал о том — расстреляют ли его красные?ОРЕХОВМы сидели под упавшей оградой кладбиша.Было совершенно темно. Ни луны, ни звезд не было видно.
Со стороны кладбрш(а, с тыла, несло сыростью и ночным холо¬
дом. Со степей, откуда уже пятый раз в течение ночи наступа¬
ли красные курсанты, тяжело валил сухой и горячий воздух.
Ветра не было. Деревья на кладбище стояли не двигаясь. В сте¬
пи трещал кузнечик. Потом и он смолк.Слева от нас, за углом кладбвденской ограды, стояла ко¬
манда наших пеших разведчиков, почти исключительно состо¬
явшая из вольноопределяющихся. В Орехов мы вошли уже с
наступлением темноты, с условиями местности не были знако¬
мы, а потому не знали также, отчего курсанты наступают ис¬
ключительно на участок нашей, офицерской, роты.—	Эх, ракету бы! — сказал кто-то.Ему никто не ответил.Но вот со стороны степей вновь поплыли далекие, сперва
немного приглушенные голоса;...и реши-теяь-ный бой,С ин-тер-наци-о-на...—	Становись! — шепотом скомандовал полковник Лапков....а-а-алом —Воспрянет род людской!..—	Ать, два!.. Ать! — Уже выстроенные, мы мерно раскачива¬
лись....Никто не даст нам избав-ле-нья...—	Ать, два!.. Левой! Левой......Ни бог, ни царь и ни герой...—	Левой!Ротный ударил о кобуру ладонью.—	«Вперед, дроздовцы уда-лые! — грянули мы по коман¬
де.— Вперед, без страха, с на-ми Бо-ог, с нами Бог...»369
...Добьемся мы освобожденья
Своею соб......Помо-жет нам, как в дни бы-лые
Чудес-ной си-ло-ю по-мо-ог!..Наши голоса и голоса курсантов сливались и, качаясь, плы¬
ли над степью. Степь ожила. Казалось, ожила и темнота. Вы¬
рванная из тишины, она перестала быть грузной и не давила
больше на брови.—	От-ставить! — скомандовал вдруг подошедший к нам
Туркул.Оборвался вдали и «Интернационал».И опять, перебивая друг друга, затрещали вдали два кузне¬
чика.—	Десять!Пальцы нащупали прицел.—	По линии черных кустов!..— Генерал Туркул отошел к
правому флангу и, кажется, поднял в темноте руку.— Пальба...
ротой!.. Рота...— Затворы звякнули.— Пли!Залп ударил, как доской по воде, и сразу же оборвался.—	Ро-та... Пли! Ро-та...Между каждым залпом над степью взлетала испуганная ти¬
шина. После шестого она потекла спокойно. Кузнечики затре¬
щали с новой силой. Мы ответили им тихим звоном обойм....Чтоб свергуть гнет рукой умелой,Отво...—	Ро-та...— Затворы опять звякнули.— Пли!—	Ура-а-а-а! — нагоняя эхо нашего залпа, раскатисто пока¬
тилось по степи.—	Ура-а-а! — закричали мы, нагоняя эхо курсантов.И огромная, четырехсотштыковая офицерская рота, не ло¬
мая фронта, двинулась вперед.—	...Ротой...Кузнечики трещали уже позади нас.—	Ро-та... Пли!—	Рот-та... Пли!—	Ротг-та... Пли!По всей степи бежали быстрые залпы....Это есть наш последний
И ре-ши...—отходя за кусты, вновь уже далеко запели курсанты.Мы отходили к ограде кладбища.Потом курсанты замолчали.370
* * *—	Эх, закурить бы! — сказал кто-то, когда, дойдя до кладби¬
ща, рота опять легла в траву.Пробежал ветерок. Кусты за оградой зашумели.
Кладбищенские кусты, подступив за нами к самой ограде,
висели в небе тяжелыми перекладинами.А в тылу далекий Орехов молчал все так же выжидающе.И в щестой раз встали мы и пошли с пением на пение. По¬
том в седьмой и, уже без песен, в восьмой и в девятый раз.Когда мы пошли в десятый, пулеметы курсантов нас нащу¬
пали, и мы залегли цепью.Подтянулась, выйдя налево, и команда разведчиков.Разведчики открыли огонь. Скользнул влево и огонь кур¬
сантов. Мы лежали в траве, не только не стреляя, но и почти
не двигаясь.—	Тише, господа... Подпускай!Две пули звонко ударились в траву за ногами. Третья звяк¬
нула о чью-то винтовку.—	Не стонать! Оттяните его... Тише!Поручика Иванова 2-го отнесли в кусты за кладбищем, к
которому по звеньям уже оттягивалась и команда разведчиков.А пулеметы курсантов, очевидно, растерянные нашим мол¬
чанием, подняли прицел и били сквозь чащу сонного кладби¬
ща, куда-то далеко за выселки Орехова.Ухнула пушка. Кажется, наша. Потом еще раз. Завязался
короткий артиллерийский бой.—	Эх, ракетку бы...—	Дались тебе эти ракеты! Молчи ты!Наконец и нас отвели к ограде.Прошло полчаса.И вот сквозь темноту опять пополз сдержанный шепот:—	Идут... Идут...—	Донесли разве?—	Кто? Секреты?.. Кто донес?—	Да тише, господа!..—	Рав-ня-айсь!На минуту из-за тучи выпала луна. Далекие кусты в степи
быстро пригнулись.—	Вот они! Вот! Видите?Но луна опять опрокинулась за тучи, и между нами и кур¬
сантами вновь тяжелой стеной опустилась темнота.371
Локтем левой руки мы искали соседа. Ладонь правой лежала
на винтовке. Щека тянулась к штыку. Когда холодок штыка ее
обжигал, делалось как-то спокойнее.—	Ждите команду.— Обходил роту полковник Лапков.— Без
команды не бить. Никто без команды огня не откроет.Полковник отошел к левому флангу.Кто-то зевнул:—	Спать бы...И вдруг над нами взвизгнула скользкая полоса пуль. И в тот
же момент перед нами сверкнули острые змейки огня, и что-то
черное метнулось к нам навстречу, клином ударило в разверну¬
тый строй, смяло кого-то и нескольких бросило в сторону.Мы кинулись за ограду.Два куста хлестнули меня по лицу. Зацепившись за третий, я
упал лицом в свежую зелень могильной насыпи. Надо мной
кто-то пробежал. Кто-то ударил сапогом по затылку, и я ска¬
тился с могилы.Над деревьями гудели снаряды. Крапива жгла лицо. Совсем
близко за кладбиш;ем снаряды разрывались.«Заградительный огонь...» — подумал я и, ощупью отыскав
винтовку, снова встал на ноги.—	Эй! Кто здесь?Я пошел на голос, раздвигая кусты винтовкой.—	Что случилось? Мичман...—	Поручик...Мичман Дегтярев стоял над холмиком осевшей могилы и
тяжело дышал, обхватив крест рукой. Крест медленно накло¬
нялся.Ни пулеметной, ни ружейной пальбы слышно не было. За¬
тихала и артиллерия.—	Черт! А? №ш красные уже отбиты, или... или... Вы пони¬
маете что-либо, поручик?Крест под ним повалился на землю, задев за кусты, которые
всплеснули, точно волны.Подошли еще два офицера. Потом еще три.—	Господа, нужно назад...—	Господа, смелее!И мы пошли к ограде, на всякий случай рассыпавшись
цепью.*	♦ ♦—	...Нервы, черт дери!—	Одиннадцатая атака. Шутка ли! Здесь и сам дьявол...—	Но что случилось, господа?—	Господа, построимся. Господа, нельзя так! Ведь красные
под самым носом!—	Капитан...372
—	Поручик...—	Капитан, примите команду!—	Капитан Темя...—	Ста-но-ви-ись!За оградой собиралась разбежавшаяся офицерская рота.
Строились уже и разведчики, нами же смятые и побежавшие
вслед за нами. Командира офицерской роты с нами еще не бы¬
ло.—	Далеко забежал! — сказал кто-то.— Я его у мельницы ви¬
дел. Как заяц прыгал. А ну, равняйсь! Да равняйсь же!..—	Вот и все! Не предупредив, Лапков выдвинул пулеметные
двуколки,— рассказывал из строя подпоручик Морозов, кажет¬
ся, единственный офицер, не поддавшийся панике.— Конечно,
не перед фронтом...— на это его хватило! — за флангами, ко¬
нечно... Но все равно, предупредил бы, дурак... Очевидно, кур¬
санты дали залп и почти по цели. Слыхали, как взвизгнули пу¬
ли? А наши пулеметы, очевидно, ответили... Думаю, что так,
иначе что за огонь видели мы в таком случае? Одну лошадь ра¬
нило... из тех... наших двуколочных... Она и понесла. И въеха¬
ла... да дышлом! Поручику Коркину все зубы выбила. И могли
же они перекологь нас... за милую душу! Господа, а где был
Туркул? Да?.. Ну, наше счастье!В это время за нами зашуршала трава.—	Ноги повыдираю! Бежать?..— Голос вынырнувшего перед
нами полковника Лапкова зашипел вдруг, как на огне сало.—
Беж-ж-жаать?.. Я... я... я при... прикажу... прикажу десятого...
Бежать?.. Офицерье! Трусы!Мы стояли, угрюмо опустив головы.♦	* *—	Где?—	В кустах, господин полковник! — ответил ротному пору¬
чик Ягал-Богдановский.Потом мы услыхали частые глухие удары.—	По швам... По швам руки! — И удары посыпались вновь.
Чаще и чаще.Когда наконец все стихло, кого-то за нами быстро повели в
кусты. Побежал в кусты и генерал Туркул, только что вернув¬
шийся, кажется, из солдатских рот.—	Поручик Горбик! — забыв про осторожность, закричал в
кустах полковник Лапков.Мы тревожно оборачивались в темноту.Через минуту в кустах раздался выстрел.Это расстреляли поручика Кечупрака, в панике сорвавшего
с себя погоны.373
А далеко на горизонте уже едва-едва забрезжил рассвет.Курсанты шли под белой полоской неба, низко склонив¬
шегося над степью...*	* *Последнее, что заметил я возле ограды кладбища,— это
профиль Туркула и его движение рукой: идите!В кустах на кладбишс весело чирикнула овсянка.А мы двинулись вперед, на ходу разомкнулись и взяли
штыки наперевес.По траве бежал низкий туман. Мы шли сквозь туман, раз¬
рывая траву коленями. Колени мне казались совсем легкими,
и очень тяжелыми казались сапоги. Полковник Лапков шел
на правом фланге. Рот его был приоткрыг, рука бегала по ко¬
буре нагана.Мы шли в контратаку.Как и мы, курсанты разомкнулись всего лишь на один
шаг. Как и нас, их можно бы было взять одним пулеметным
взводом. Но пулеметы с обеих сторон молчали. Очевидно,
командир курсантов, так же как и генерал Туркул, решил боя
не затягивать.Петь курсанты перестали. Мы также шли молча. Только
трава под коленями рвалась, как под рукой приказчика рвет¬
ся тугой коленкор: раз! раз! раз!Я помню — ногти вошли в ложе винтовки. Помню, как
остро хотелось мне, чтоб навстречу нам брызнули пули. Но
рота шла молча.И молча шли курсанты. Не стреляя.*	* *Прицел шесть... Нет, уже четыре. Четыреста шагов. Рота шла,
виляя флангами. Под ногами рвался коленкор: раз! раз! раз!Я скосил глаза направо, туда, где шел полковник Лапков.
Полковник Лапков роты не вел — рота тянула его за собой.
Он бессмысленно смотрел вперед. Нижняя губа его свисала,
подбородок дрожал. «Зачем он не бросает? Нужно бросить
вперед,— думал я, все крепче сжимая винтовку.— Рота не
выдержит... Бросай! Да бросай же!»А коленкор под ногами рвался уже медленней — раз!., раз!.,
раз!..— точно рука приказчика рвать его уставала. Ра-аз! Ра-аз!..Триста...Штыки курсантов поднялись — наши опускались. Цепь
курсантов угловато выгнулась. Теряла равнение и наша. Две¬
сти... Местами цепь уже порвалась. Но подбородок полков¬
ника все еще свисал вниз. Сто... Цепь завиляла. «Раз, два,
три...» — считал я секунды. Шагов считать я больше не мог.
И вот, сломавшись зубчатой пилой, цепь заерзала, с двух374
сторон сдавленная вдруг отяжелевшими флангами. «Сейчас,
сейчас побежим...— мелькнуло во мне.— Сейчас... Да бросай,
бросай же!» Но раздался выстрел — кто-то из нас не выдер¬
жал. И вслед за выстрелом стиснутый в груди страх рванулся
вперед хриплым, освобожденным криком:—	Ура-а-а!..Побежали не мы. Побежали курсанты.♦	* ♦Широкой цепью мы шли назад к ограде. Хотелось курить,
но никто не мог 1футить цигарки.Только один поручик Горбик то и дело выбегал из цепи —
то вперед, то назад, то в сторону.Поручик Горбик пристреливал раненых курсантов.♦	* *Прошло несколько часов.Квартирьеры все еще не возвращались. Жара текла по
пыльным улицам Орехова. На камнях она оседала. Мы лежа¬
ли под самыми заборами, там, куда камни не доползали.Через улицу — тремя-четырьмя домами дальше — разме¬
стился штаб полка. Около ворот штаба стоял поручик Гор¬
бик.Орехов был пуст. Жители сидели в домах. Дома были за¬
перты.Посреди улицы, вдоль которой разместилась офицерская
рота, валялся дырявый сапог. 1Сакой-то котенок легонько
толкал его лапкой.—	Смотри-ка, зверюшка какая! — сказал, улыбаясь, пору¬
чик Аксаев.—	Ух, жара...— вздохнул возле него капитан Темя.— А ус¬
нуть бы сейчас, господа. А? И выспаться!..Но не тем холо-дным сном мога-лы,—басом запел кто-то.—	Дурак! Не холодным? А каким тебе еще? Тебе чтоб и в
могиле печенки припекло?Кто-то засмеялся.А взобравшийся на сапог котенок вдруг выгнул спину,
прыгнул в сторону и скрылся в траве канавы.По улице вели пленных.Все три пленных курсанта были босы. Руки у них были
скручены за спиной. Когда курсанты с нами поравнялись,
один из них высоко в воздух подбросил ногой дырявый сапог
с улицы.—	Ишь нервничает! — сказал поручик Пестряков и тяжело
и громко зевнул.375
Солнце пекло все сильней. Из-под соседних ворот опять
выбежал веселый котенок.—	А зверюшка-то, зверюшка-то наша!..Но вдруг, подняв головы, мы удивленно посмотрели друг
на друга... .за-клей-менныйВесь мир голодных и ра-бов! —тромким голосом пел кто-то в кустах за пыльными домишка¬
ми.—	Господа!—	Господа, кто это?Кое-кто из офицеров приподнялся.—	Такого нахальства!.. Такого...— И, сплюнув, поручик
Ягал-Богдановский встал и пошел через улицу в штаб.А голос за штабом крепчал и рос:Эт-то есть наш послед-ний,—все выше и выше подымался он,—и реши-тель-ный бой,С интер...Здесь короткий выстрел подсек пение.Следуюшне два выстрела упали уже в тишину.*	* *Солнце сдвинуло тень под самые наши ноги. Мы лежали,
еще ближе прижавшись к забору.—	...И пел, господа офицеры, и пел! — рассказывал какой-
то вольноопределяющийся.— Вокруг крики: «Заткнись! Ты!
Молчи! Сволочь!» А он, господа офицеры,— и знаете, плюга¬
вый такой! — стоит себе и, понимаете...—	Господа, слыхали? — еще издали крикнул нам поручик
Горбик.— Слыхали, как Туркул его петь заставил? «Ах, сука та¬
кая!.. Пой на прощанье! — крикнул Туркул.— Пой, чтоб знал,
за что подыхаешь!»—	А не врете?Поручик Горбик вспыхнул. Потом улыбнулся.—	Вам бы, Дегтярев, в Чека служить! Все допытываетесь!
Спросите у генерала Туркула. Ага, не спросите!..Кто-то стучал в закрытые ставни окна:—	Молока! Хозяйка!На самом солнце посреди улицы стоял подпоручик Моро¬
зов.Он долго смотрел почему-то на драный сапог, которым иг¬
рал веселый котенок и который ткнул потом в сторону идущий
к штабу красный курсант.376
АЛЕКСАНДРОВСК И БОИ ВДОЛЬ ДНЕПРАЛошади шли рысью. С подвод соскакивали солдаты, бежали
в степь на баштаны и вновь, уже с арбузами, нагоняли обоз.За подводами каждой рош шла тачанка с бочкой. Воды в
бочках не хватало. Возле бочек по всему нашему пути через
степи бежали по нескольку солдат. Несколько офицеров бежа¬
ли и за бочкой нашей роты.—	На Днепр идем — напьетесь! — кричал с подводы пол¬
ковник Лапков.— По ме-ста-ам!—	Накачал брюхо и командует! — ворчал мичман Дегтярев,
вполоборота сидящий на краю нашей подводы.— А нам пальцы
сосать, что ли?Сидящий по другую сторону мичмана поручик Ягал-Богда-
новский обернулся:—	Мичман, не забывайтесь! — И, опять склонившись над
поручиком Пестряковым, вопросительно поднял брови: —
Так... Ну, и что же?—	Вот и говорю... Махно нам подчинился. Володин подчи¬
нился. Граф Пален в Белоруссии подчинился. Это уже три...—
продолжал поручик Пестряков, растянувшись на подводе и вы¬
грызая из разбитого кулаком арбуза красные куски мякоти.—
Булак-Балахович с Савинковым — это уже четыре. Атаман Се¬
менов — пять. Это и называется своими силами! Народными,
так сказать, силами... Ну, так что же вы скажете, дорогой Ягал-
Богдановский?Поручик Ягал-Богдановский усердно выдувал застрявший в
мундштуке окурок.—	Что? — Щеки его ходили, как баллон пульверизатора.—
Что? А то, что, если б мы вместо этого подчинились польскому
командованию...—	Молчите, ренегат! — крикнул вдруг мичман.— Патриот
называется! А губернии почем продаете, сукин сын?—	Отродье эсеровское! Истерик! Хайло заткните! — поблед¬
нев, вспылил всегда сдержанный Ягал-Богдановский.-Так!—	Крой! Крой его!—	Матом натягивай! Матом! — обрадовавшись, загалдели
офицеры, которых сдержанность Ягал-Богдановского всегда
несколько стесняла.—	А ну!..—	Еще!—	Наша берет! Матюком! В три матери загибай! Матерью!..—	Я?.. Это я ренегат?Уже овладев собой, поручик Ягал-Богдановский презритель¬
но поджал губы, опустив под косой линией коротко подстри¬
женные, всегда прямые усики.—	Я предлагаю, мичман, созвать...377
и вдруг, взмахнув рукой, он быстро соскочил с подводы и
закричал, схватив подводчика за портки:—	Стой, мать твою! Твою мать! Стой!..Но колесо подводы уже повернулось и поломало его упав¬
ший на дорогу мундштук.—	...Твою мать в три бога и в черта косого!.. Твою... Куда
уши — болван! черт! — спрятал?Офицеры на подводе захохотали, сразу, словно по команде.—	С производством, поручик Ягал-Богдановский!—	Вчера была девица, сегодня дама!—	С крещением!—	Магарыч!—	Магарыч!А вдали за облаком пыли уже гремели орудия.Рассыпавшись лавой, шли куда-то кубанцы. Наши 1-й и 2-й
батальоны соскочили с подвод и также рассыпались в цепь.За цепями показались далекие дома Александровска.Мичман Дегтярев стоял на подводе, широко расставив ноги,
и смотрел вдаль.—	Ну что? — не подымая головы с вещевого мешка, спро¬
сил его поручик Пестряков.— Докладывайте!—	Да ничего... Перестрелка.Но вот по полю покатилось далекое «ура». Роты бросились к
Александровску, выйдя из цепей и образовав густой черный
треугольник. За город бросились кубанцы.Наши подводы свернули с дороги и тоже помчались к горо¬
ду — прямо через поле.Мимо нас, нагоняя роты, пролетел автомобиль Туркула. За
ним другой — генерала Витковского.—	Сюда! Санитары! — кричали раненые.Но никто раненых не подбирал. Все стремительно шло на
Александровск.—	Поймаем!—	Возьмем!—	Нагоним!—	Потопим!..Неслась по полю и наша батарея.—	Эй! Не отставать! Эй!Одно орудие в трехпарной упряжке долгое время шло, гро¬
хоча зарядным ящиком, возле нашей подводы. Потом обогнало
и пошло впереди нас.—	Здорово! Черт! Нагоним!Шесть мулов, впряженных в орудие, неслись, прижав к го¬
лове острые уши. Вбежав в полосу встречных кустов, они от¬
дернули уши еще испуганней.378
—	Го... Го... Гони!.. Нагоним!Кусты под подстромками быстро пригнулись. Легли под ко¬
леса. Кто-то под колесами вскрикнул. На секунду орудие за¬
держалось, потом, виляя зарядным ящиком, опять понеслось
рядом с нами.В кустах, придавленный колесами орудия, остался штабс-ка¬
питан Карнаоппулло. Он лежал на животе, лицом в землю, на
которой длинными змеями чернели его окрашенные кровью
усы.—	Нагоним!—	Возьмем!—	Потопим!..Но красные успели форсировать Днепр.Когда мы въехали в пустой город, наша артиллерия открыла
огонь по последним уходящим баржам.Кажется, уже в третий раз за время нашего пребывания ту¬
шил Александровск огни.Занятия давно окончились. Была произведена уже и вечер¬
няя поверка. Мы стояли в кругу и разучивали новую песню —
на этот раз в честь генерала Витковского, наскоро сочиненную
поручиком Винокуровым.Поручик Винокуров, или «лейб-поэт полка», как в насмеш¬
ку называли его в нашей роте, числился прикомандированным
к штабу, где писал он «Исторрпо Румынского похода и Дроз-
довской дивизии». До поры до времени он сочинял также и
стихи, сам же подбирал к ним мотив. Потом стихи эти перепи¬
сывались и разучивались по ротам.Тяжелые черные листья каштана качались под ветром. Над
ветром плыли спокойные вечерние звезды.Чей черный «форд» ле-тит впе-редПред сла-вными пол-ка-ами,—без конца тянули мы все ту же нудную песню,—и кто к побе-де нас ве-детУме-лыми ру-ка-ми...—	Отставить! Не так! — оборвал поручик Винокуров.—	«И кто к побе... К побе-е...» — повторял он нараспев.—
Поняли?..И кто к побе-де нас ведет...с дороги поднялся ветерок. Бросил вверх шестилистники
черного каштана. Они потянулись к небу, точно жадные, ши¬
роко растопыренные пальцы. Но звезды ушли из-под листьев и
так же спокойно поплыли дальше.379
Влево от каштановой аллейки, возле штаба полка, толшишсь
вновь мобилизованные. Когда песня обрывалась, до нас доно¬
сились робкие, просящие голоса.Вслед за ними короткие оклики часовых.—	Да пусти, голубчик! — плакала женщина.— С провизией
я... Отдам ему только... И пойду себе с Богом...—	Назад!—	Пустите ее... господин!.. Да ведь мать это... Послушайте...—	Пошла! Пшла!Но второй часовой перебил первого:—	Постой! Постой-ка! Курица? Послушай, курица у нее!—	Курица? Давай сюда курицу!—	Милые! Nfa-и-лый!.. Да сыну это... сыну......УлицеНе пройдет и курица! —
весело запел второй часовой.—	Ать, два!Если ж курица пройдет,
То дроздовец унесет ....Ле-тит впередПред сла-вным-ми пол-ка-ми,—запели мы снова.*	* *Было уже совсем темно.Я отошел в глубь улицы и сел на крылечко двухэтажного де¬
ревянного дома.В темноте передо мной какая-то собака обнюхивала тумбу.
Потом собака побежала дальше.—	Сидит?—	Сщщт! — Услыхал я над собой чей-то испуганный жен¬
ский голос. И жалюзи во втором этаже тихо опустились на ок¬
не.Я поднял голову. Звезды над крышей плыли еще гуще, чем
прежде. Крыша подравнивала их и, казалось, хотела уплыть
вместе с ними....Пред славными пол-ка-ми,—вполголоса напевал кто-то, не замечая, проходя мимо меня.И кто нас к ги-бе-ли ве-дет
Кро-ва-вы-ми ру-ка-а-ми...Я кашлянул. Песня сейчас же оборвалась.Не знаю, но, кажется, пел ее мичман Дегтярев.380
* * *Опять подбежала собака и опять остановилась возле тумбы.
Надо мной, слабо скрипнув, опять приподнялись жалюзи и
сейчас же вновь опустились.—	Ухожу! Ухожу! — крикнул я, улыбаясь. Встал и пошел в
сад, где был расположен наш, 1 -й, взвод.Попыхивая огоньками naraipoc, в саду за составленными
винтовками сидели офицеры.—	Скука!—	Да-а... А-адская скука!Пройдя между винтовками, я остановился около крайней
группы офицеров.—	Не то выпить хочу,— лениво гудел капитан Темя,— не то
постегать кого?.. Матом хотя бы...—	Воистину, господа, невесело! И отдых не отдых...—	Кому как! Вот Ягал-Богдановский баб отыскал. Каждую
ночь пропадает.—	Пропадает?—	Пропадает...Сквозь листья, шуршащие под ветром, пробежала тишина.—	А Пестряков... Знаете, что поручик Пестряков делает? На
дереве сидит — ей-богу — и глядит, как девчонки какие-то раз¬
деваются. В окно...—	Ну? Глядит?—	Глядит...И опять тишина зашуршала тревожными листьями.—	Пойдемте, господа, снимем его,— предложил капитан Те¬
мя.— Попугать никого не вредно! Ловлю дезертиров изобразим,
что ли,— и за ноги его! А?—	Идея!—	А ну, подымайся!—	Не темя, а голова, ей-богу!Офицеры встали и, обойдя винтовки, пошли к ворогам.—	Эй! Кого ведете? Коммунистов? — уже в воротах оклик¬
нул кого-то поручик Горбик.— Сколько?—	Мобилизованных,— ответили с темной улицы.— Тридцать
четыре... И то с трудом. Все разбегаются. И так — черт! — под
кровати лазили!Ворота скрипнули в последний раз.Ночь цеплялась за кусты, плыла дальше и тихим ветром с
Днепра качала траву над дорожками сада. В траве около глав¬
ной дорожки лежал подпоручик Морозов. Запрокинув вверх го¬
лову, он смотрел на бегущие звезды.Я долго ходил возле него. Мне хотелось заговорить с ним,
но о чем говорить — я не знал.381
—	А на Днепре — оживление! — вошел в сад поручик Акса-
ев.— Кубанцы там... Говорят, переправляться будут.— Он
вздохнул и продолжал уже живее: — А рыб-то!.. Рыб сколько!
Так, господа, и плещутся!Далеко на улице раздался хохот. Очевидно, поручика Пест-
рякова поймали за ноги.♦	♦ ♦Под следующее утро мы выступали из Александровска.Было еще совсем тихо. Мы уже садились на подводы, когда
побежавщие за Ягал-Богдановским офицеры притащили его за¬
вернутым в шинель.-Кто?-Где?—	Когда?Горло его было перерезано. Во рту торчала еще не вынутая
тряпка.—	А в доме никого не было,— шепотом рассказывали офи¬
церы.— Ни баб этих, ни соседей... А в кармане — записка. Так
и торчала... Во френче. Вот...—	Свети!—	Да свети же!Чья-то папироса над бумагой поплыла красным огоньком
вдоль неровных строчек;«Благодарим за сведения. Возвращаем по принадлежности и
кланяемся. Итак, до скорого свидания на Перекопе».Мы тихо положили поручика Ягал-Богдановского в канаву,
прикрыли крапивой и побежали по подводам.—	...И молчать! Ясно? — Поручик Пестряков тер обожжен¬
ные крапивой руки.— Отпускай вас на свою голову шляться...
Будете сидеть, как приказано. Погибнешь с поблажками, черт!
Молчать, значит! А там вывернемся. Как-нибудь... Бои ведь бу¬
дут...Весь следующий день нестерпимо палило солнце. Деревни и
хутора бежали к Днепру. Но, окружив себя камышами, Днепр
спокойно огибал испещренные хаталш холмики и, только из¬
редка подпуская нас к своим берегам, вновь уходил куда-то в
сторону, оставляя степному жаркому ветру и деревни, и дорогу,
и наш бесконечный обоз.К вечеру, кажется, второго дня мы наконец подошли к нему
вплотную. Слева от нас за осенними золотыми садами белели
хутора. К северу, уже по другую сторону Днепра, виднелся Ни¬
кополь. Над Никополем взлетали легкие дымки разрывов.—	Бабиев?382
—	Думаю — Бабиев! — ответил поручик Пестряков, поды¬
мая к глазам бинокль.Днепр перед нами качал упавшие в него тучи. Два буксира
тянули ряд привязанных друг к другу барж.Баржи относило в сторону, и они шли к нашему берегу, вы¬
гнувшись бумерангом.—	Кажется, раненые...— Поручик Пестряков медленно на¬
клонил бинокль и, засопев, долгое время наставлял его на бар¬
жи.— Да... Раненые! Вот, подождите, расспросим.—	По па-а-двода-а-ам! — опять поплыла над ротами долгая
команда.—	Расспросишь!Кувыркались чайки.И опять Днепр упал за холмы, оставив нас все еще знойно¬
му вечернему солнцу.Кружились стрижи.За нами бежала пыль.—	Куда мы?А к вечеру кто-то принес известие, что идем мы на Каховку,
в которой, несмотря на переброску нашей конницы на правый
берег Днепра, все еще держались красные, пользуясь ею как
базой для набегов и прогулок по нашим глубоким тылам.♦	* *—	Ложись!—	Не расползаться приказано! Ложись рядом!—	Винтовок не составлять! Клади около!—	Дневальный!—	Поручик Зайчевский!За опушкой черного леса молчала ночная степь. В степи
бродила красная конница, кажется, 2-й Конной армии.Два дня, отбиваясь от конных налетов, кружил по степям
наш полк. И только теперь, на вторую ночь, мы наконец оста¬
новились.—	Не понимаю,— удивлялся подпоручик Тяглов,— ведь пра¬
вый берег нами уже занят. И откуда они? Ведь не мы окруже¬
ны, они ведь...—	Кольцо в кольце, понимаете?—	Какое там кольцо! А Каховка?—	Господа, не теряйте времени! Господа, ложитесь!Но есть хотелось болыие, чем спать. Кухонь с нами не было.
Хлеба едва хватало. В этот вечер не выдали вовсе. Офицеры
ворчали.—	Ложись! — упрямо приказывал поручик Пестряков.— Во
сне пообедаешь!—	Да подвинься!—	А не толкайся, говорю! Слышь?383
—	Господа, не грызитесь!В темноте бродили дневальные. Где-то очень далеко шел
артиллерийский ^й. Кажется, к северо-западу. Это дрались с
красными генералы Драценко и Бабиев.♦	♦ ♦Я лежал, слушая отрывки отдельных разговоров. Наконец
повернулся лицом к орешнику.—	...А стена камеры, вся как есть, была исчерчена,— ко-
му-то за орешником рассказывал поручик Зайчевский.—
«Здесь сидели юнкера Владимирского военного училиша та-
кие-то и такие-то...», «Да здравствует Учредительное собра¬
ние!» Я пошел к следующей надписи: «Долой Керенского!
Вся власть Советам! Рабочие Путиловского завода Петров
Иван и Петр Малинин». Кажется, в этом роде что-то... Не
помню. Рядом была еше одна надпись: «генерал-майор» — не
помню какой,— Зинченко, кажется. А внизу: «Боже, царя
храни!» — очень четко... Я взял карандаш и написал: «Пра¬
порщик Зайчевский». «А лозунг?» — подошел ко мне какой-
то сидяший со мной капитан. Лозунга у меня не оказалось.
Ну и вот...Меня все более клонило ко сну.Передо мной, прорастая сквозь сон круглыми желтками,
медленно вздувалась малороссийская яичница. На сале. И с
помидорами...«Вот бы ее ножом! — думал я.— Напополам, и еще раз на¬
пополам! Крест-накрест... Потом на вилку — и в рот».И я уже потянулся за вилкой, как вдруг шепот надо мной
стал тревожнее.Я быстро сел. Но сон, как извозчика на козлах, тихо меня
раскачивал. Чтобы овладеть собой, я подтянул под себя ноги
и прислонился к стволу убегающей в темноту ели.Вокруг подпоручика Тяглова, только что пришедшего из
штаба полка, толпились черные фигуры.—	Убили?..—	Кого?.. Кого убили?..— услышал я тревожные вопросы.—	Туркула?—	Но где? Когда?Недалеко от нас пасущиеся лошади мирно жевали траву.
Кто-то ласково хлопал одну из них ладонью.—	Устала, бедняжка? Заморили... Ну, ничего, ничего...
Выбьемся!—	Да не Туркула вовсе! Господа, и не стыдно? Что за па¬
ника? Убили Бабиева...— рассказывал мичман Дегтярев.— Но
вот, говорят (это, господа, хужее), вся наша конница с пра¬
вого берега сбита. Вся. Никополь опять сдан. Говорят, наши
части отступали в панике...384
—	и рубили их, говорят, рубили!—	Подожди, и мы порубаем! Вот дорвется до них Туркул!А поручик Аксаев все так же ласково беседовал за кустамис какой-то лошадью:—	Отдыхай, Машка! Э-эх, отдыхай, милая! Это тебе,
Машка, не навоз возить. Это тебе...Я опять качнулся и, потеряв за спиной ствол ели, тихо
опустился на траву...—	Вставай! Вставай! — прикладом в бок толкал меня под¬
поручик Морозов.Рота построилась и, сдвоив ряды, молча пошла в лес.Из леса в степь бежала узкая полянка. За ней, далеко че¬
рез дорогу, уползали куда-то наши солдатские роты, уже рас¬
сыпанные в цепь.Мы остановились в лесу — поперек дороги — разверну¬
тым строем в степь.В лесу щ)ичала иволга. «Дождь будет...» — думал я.На пне, сейчас же за нашей ротой, стоял генерал Туркул.
Туркул смотрел в бинокль.—	Второй и первый, ваше превосходительство! — докла¬
дывал Туркулу оперативный адъютант.— Третий батальон
еще в резерве.—	И пусть остается. Если нужно, двинем офицерскую.
Пробьем цепь и смажем их к чертовой...Но вдруг он соскочил с пня и, выбежав вперед, остано¬
вился перед строем.—	Третий!.. Третий, куда прете?Сквозь лес, ныряя в кустах, шли роты 3-го батальона.—	Батальонного сюда! Полко-о...Но 3-й батальон переменил вдруг направление и бросился
на нас.На солнце, широким потоком падающем на орешник,
сверкнули ручные гранаты.—	Сдавайсь! — кричал, размахивая кольтом, бегущий пе¬
ред красноармейцами комиссар с белой повязкой вкруг фу¬
ражки.— Сдавайсь!..И в тот же момент под глухой треск разрывающихся гра¬
нат левый фланг нашей роты повалился, и над ним, прямо
на нас, метнулась пыль и звонкие осколки.Мы побежали.*	* *—	Назад!..В лесу, сейчас же за первыми кустами, Туркул нас обог¬
нал. Обогнав, обернулся и сбил кулаком двух бегущих передо
мной офицеров.—	Назад! Ура!385
Когда со ипыками наперевес мы вновь выбежали на полян¬
ку, красные уже кружились на земле под огаем пулеметов на¬
ших разведчиков, стоящих на соседней с нами поляне.—	Ура! — кричала офицерская рота.За ней, тоже с криком, бросилась команда разведчиков. Пу¬
леметная стрельба сразу оборвалась.Передо мной, прыгая через раненых, бежал подпоручик Мо¬
розов. Офицеры вокруг нас уже работали винтовками. Я по¬
мню, как взлетали кверху приклады и как острой молнией ле¬
тели штыки к земле.Не задержавшись на поляне, подпоручик Морозов зачем-то
сбежал в степь и, пересекши дорогу, бросился туда, где цепи
солдатских рот широким фронтом отбивали атаки красных це¬
пей.Я и еще несколько офицеров побежали вслед за ним. А на
поляне за нами трещали быстрые выстрелы и уже носился
)фиплый и дикий хохот.*	* *Было далеко за поддень.Отдыхая после боя, 8-я рота лежала в степи. К лесу ее поче¬
му-то не оттягивали.—	Можете теперь идти,— сказал нам командир 8-й роты.—
Скажите полковнику Лапкову, что замещали у меня раненых
взводных. Счастливо!*	* *Сухая, как сено, трава лежала на земле примятая. В траве
блестели обоймы и медные гильзы из-под патронов. Около леса
стояли пулеметные двуколки. Слева из леса выходили санита¬
ры. Санитары несли носилки.Я все более ускорял шаг, пытаясь нагнать подпоручика Мо¬
розова, идущего впереди меня и почему-то все более и более
подающегося вправо. На ходу он то и дело наклонялся. Немно¬
го нагнав его, я заметил, что наклоняется он над ранеными. У
некоторых он что-то отбирал и пускал потом по ветру какие-то
мелко изорванные бумажки.—	Това-а... Товаршци... Пи-ить! — услыхал я вдруг чей-то
голос. Я остановился. В нескольких шагах от меня лежал ране¬
ный красноармеец. За его головой торчала его винтовка, шты¬
ком в землю воткнутая подпоручиком Морозовым.Подойдя к раненому, я наклонился и протянул ему флягу.Зацепившись за траву, в ногах красноармейца тоже валялись
какие-то клочки изорванной бумаги. Я поднял несколько и386
расправил. Это были изорванные листы его красноармейской
книжки.«...бернии Новгороде...» — прочел я на одном клочке. На
другом: «...полка, 5-й роты», на третьем: «...волец, комму...»Толысо тогда я понял, отчего подпоручик Морозов рвал
красноармейские книжки некоторых раненых.Когда мы подымались к лесу, на опушке несколько офице¬
ров 4-го взвода рыли могилу. Двое сколачивали большой бере¬
зовый крест.—	И многих убило?—	Без малого два отделения,— ответил мне поручик Усти¬
нов.— Ну и мы ж их перекололи! Всех! Впрочем, их там не так
уж много было.—	И откуда Туркулу батальон померещился? Да еще третий,
огромный такой... Рота, и то едва ли.—	Сволочи! — пробасил третий офицер, поручик Мака¬
ров.— Удивляюсь, господа! Словно на Руси у нас своих своло¬
чей мало! Вот сейчас — смотрите — китайцев каких-то пригна¬
ли!И, наклонившись, он вновь ударил по земле топором. Ель
над ним задрожала. С ветвей посыпались шишки.—	На бедного Макара все шишки валятся! — засмеялся по¬
ручик Устинов.Мы уже входили в лесок.—	Нет, брат, снимай и штаны и гимнастерку! Все, брат,
снимай!Поручик Пестряков сидел на земле, вытянув вдоль корней
кривые, как у кавалериста, ноги. В руках он держал наган. Пе¬
ред ним, окруженные офицерами, стояли человек восемь плен¬
ных — низкорослых и желтолицых, с редкими, острыми боро¬
денками.Один уже лежал на земле. Трава под ним краснела.—	Я!.. Подождите! Я!..— подбегая к взводному, кртал пору¬
чик Горбик.— Вози-и-ться?! — И, подскочив к пленным, он
ударил одного из них прикладом по голове.— Раздевайся, ки¬
тайская кавалерия, мать твою в шелк!—	Нэ Китай! — бабьим голосом закричал, хватаясь за голо¬
ву, пленный.— Нэ Китай! Башкирия!Держа руки над головой, он прыгал под ударами, быстро де¬
ргая острыми плечами.—	Моя — нэ Китай! Моя — Башкирия!.. Нэ... нэ... нэ Ки¬
тай!387
—	Умора!—	С ума сойти!—	Ну и публика...— хохотали офицеры.—	Ну раз Башкирия, ничего не попишешь! Одевайся! —
сказал поручик Пестряков, вставая.Но поручик Горбик вскинул в плечо винтовку.—	Вот этого, поручик, этого,— врет! — уж больно на китай¬
ца смахивает!—	Да сто-о-ит ли? — Пестряков зевнул.— Пусть дьшгат, пу-
у-у...Но поручик Горбик выстрелил.Через лес шел генерал Туркул.*	* *Часа через два вдоль дороги перед лесом уже вытягивались
подводы офицерской роты.Мы спускались с опушки. Около свежего березового креста,
бросавшего на дорогу длинную тяжелую тень, я остановился и,
поджидая подпоручика Морозова, оглянулся назад.За крестом на зеленой лужайке лежали переколотые красно¬
армейцы. У тех, кто не был еще раздет, карманы были выворо¬
чены.—	Коммунисты, думали... А у них и махорки нету! — сказал
за моей С1ШНОЙ капитан Темя.—	Подпоручик Морозов! Подпоручик Морозов! — крикнул
я.— Да идем же!Подводы солдатских рот уже медленно двигались к юго-за-
паду.ГЛАВА О ВЫПАВШЕМ ИЗ СТРОЯВ цепи за колонией Фридрихсфельд мы лежали с раннего
утра.Было не по-осеннему жарко. Казалось, солнце ползет не по
небу — по самой спине. Оно заползало под гимнастерку, под
фуражку...—	В самый мозг заползает, проклятое!—	Типун тебе! Еще — подожди — накличешь морозы...—
сердито бросил мичману подпоручик Тяглов.— Молить нужно,
чтоб держалась погода. А ты... В холода нам всегда не везет.—	Мне пить хочется, а не твои, дурак, нотации слушать!
Молчи ты!Воды во флягах давно уже не было.388
Цепь красных лежала за лощиной на кукурузном поле. На¬
ша — на баштане. Мы лениво перестреливались. Но лишь сто¬
ило нам сделать попытку продвинуться, как пулеметная тре¬
скотня яростно бросалась нам навстречу, и мы вновь падали,
ругаясь в Христа и Бога.Баштан перед нами был изрыт колесами подвод и пулемет¬
ных двуколок. Откуда-то с левого фланга ползла пыль. Пыль
залезала в рот,— глубже! — в горло, а сухая сорная трава, упря¬
мо проросшая над кочками, жгла лицо и руки. Уже ни о чем —
только: пить!., пить!..— не думалось.—	Ура! — крикнул вдруг полковник Лапков.Но огонь красных, точно коса бегущую под ветром рожь,
подрезал вскочившую на ноги цепь, и офицерская рота, сразу
поредевшая, вновь залегла.Хорошо, что я упал за бугорок. Над бугорком, качая сухую
траву, звенели пули.—	Дурак! Одну роту подымает! — ругался за мной поручик
Пестряков.— Скорей бы Туркул пришел. Тут весь полк поднять
нужно — всем фронтом...—	Ясное дело!—	Конечно, ясное!—	Господа, не критикуйте, не зная. Туркул в глубокий об¬
ход пошел. Никого подымать не нужно. Выждать...А солнце ползло и ползло.—	Черт дери, патроны доставляют, а воду вот...—	Мичман, вы хуже солдафона!—	Мичман!Мичман возле меня не унимался:—	Черт дери! Уже не пить — плюнуть хочется! И то нечем...Я приподнялся на локтях и вьетлянул из-за бугорка. Мне по¬
казалось: на горизонте ползет туча. Но небо было чисто, и
лишь над степью колыхалась пыль. Стрельба учащалась.—	Черт!..— выругался я и вдруг увидел шагах в десяти от бу¬
горка зеленый в полоску арбуз, еще не тронутый колесами дву¬
колок. На нем круглым пятном играло солнце.«Вот это повезло...» — подумал я, но вылезать из-за бугорка
побоялся.За бугорком, качая траву, звенели пули.Прошел час. Солнце в небе склонилось к западу. Сухим тре¬
ском перекликались винтовки. Пулемет сшивал даль с пылью.Я вновь приподнял голову и стал смотреть на арбуз.И пока я думал, можно ли подползти и как подползти, и
можно ли надеть арбуз на штык и как надеть,— какая-то пуля,
стегнув землю, ударила о зеленый в полоску край арбуза.И арбуз раскололся.389
и по красной мякоти потек сок.За соком, медленно переворачиваясь, покатились черные се¬
мечки.Я не выдержал. Вылез из-за бугорка и пополз к арбузу.*	* *—	Санитар!.. Санитар!..— кричал за мной кто-то.Я лежал лицом в траве, пытаясь зацепиться за что-либо
пальцами правой руки. Но сухая трава рвалась под пальцами, и
сдвинуться с места я не мог. Левая рука, плечо, голова и шея
быстро немели.—	Санитар!.. Санитар!..Кто-то схватил меня за сапоги. Потом выше — под колени.Когда меня оттягивали назад, с неба быстрой дугой падало
солнце.♦	* ♦Вечерело.Уже перевязанный, я лежал на подводе. Рдцом со мной ле¬
жали какие-то солдаты. Солдаты стонали.Надо мной стоял подпоручик Морозов.Расположенная около перевязочного пункта офицерская ро¬
та пела «Журавушку».—	Ну, прощай! Должно быть, больше не увидимся... Счаст¬
ливый! — тихо говорил мне подпоручик Морозов.— А и здоро¬
во же тебя заквасило! В плечо, говоришь, потом выскочила и в
шею?..Мимо подводы проходили жители Фридрихсфельда, корена¬
стые немцы с глазами, спрятанными под брови. Пробежали не¬
сколько офицеров.—	Пленных ведут! Пленных!..— кричад, пробегая, капитан
Темя.— И наловили же! Ну и Туркул! Ну и молодчага! Пору¬
чик... Поручик Горбик!..—	В ружье! — где-то скомандовал вдруг полковник Лапков.Я инстинктивно дернулся вперед. Но, вспомнив о ранении,улыбнулся.—	Становись! — командовал полковник.Но команда прохшха надо мной — мимо.Я чувствовал себя выпавшим откуда-то, куда был я крепко
ввинчен, и чувство это было радостным.Подводчик задергал вожжами. Поручики Пестряков, Аксаев,
мичман Дегтярев, капитан Темя и подпоручики Тяглов и Мо¬
розов быстро бежали через улицу.—	Морозов! Морозов!..— еще раз крикнул я.Но подпоручик Морозов стоял в строю. Он не мог оглянуть¬
ся — полковник Лапков скомандовал уже: «Равняйсь!»390
Через полчаса наши подводы медленно шли на Федоровку.
Ни с кем из офицеров 1-го стрелкового имени генерала
Дроэдовского полка я больше не встречался.Лазарет — не позиция. В лазарете много думаешь.Ночь...Ржавчина около гвоздей проела жесть кровли. Концы от¬
ставших листов грохотали и бились под ветром. А Глащуку, еф¬
рейтору 2-го конного, казалось: совсем близко, на Малаховом
кургане, бьет в тишину и ночь одинокая пушка.Я дни и ночи лежал на одном боку. На правом. Дни и мно¬
гие бессонные ночи видел пред собой только Глащука. Видя
его каждый день и каждый день с ним беседуя, научился нако¬
нец отгадывать, о чем думает он, когда собирает морщинки
вкруг вздернутого носа, и когда, вдруг подымая брови, сразу же
наполовину суживает лоб, и когда, улыбаясь, расплющивает гу¬
бы вдоль усеянных веснушками щек.Здесь, в Севастополе, четыре месяца тому назад Глащук ле¬
чил свою первую рану. И вот он ранен вторично. Привезен сю¬
да же. Доктор — старый знакомый.—	Ну и рана! — сказал он.— Здорово!Бегая по разбитой руке, кровь Глащука стучала молоточком
(я знаю — у меня она стучала так же) — слабо, но часто-часто:
в плечо, в локоть. А пушка на Малаховом и гудела, и била, и
ухала: «Раз! раз!..»Военный хирургический госпиталь № 5 занимал целое зда¬
ние. В рамах окна палаты № 8 прыгали стекла. По рамам бил
ветер. Бобров, вахмистр Назаровского полка, второй сосед Гла¬
щука, рвал с себя одеяло. Кричал: «Эй, казаки! Станишники!..»
Приподнявшись с постели, Глащук звал сестру. Видно, опять
спросить думал: «Можно ли, сестрвда, чтоб руки не срезали?
Доктор говорит, что нельзя. А может, можно?»Но сестра к нему не подходила. В другом конце палаты
умирал поручик Лебеда, гвардеец.Ветер вновь сорвался с крыш и ударил о рамы. Окно зазве¬
нело. Глащук вздрогнул, а ветер метнулся дальше. На море. И
еще дальше. За море. В ночь...Стало тихо. Пушка умолкла, отставшая жесть легла на кров¬
лю мертвым парусом. На дворе, около ворот в лазаретную кух¬
ню, залаяла собака.Глащук съежился. Я знаю, он опять решил, на этот раз уже
твердо: не даст доктору резать руку. Кому своим мясом собак
кормить хочется?! Вчера ему вахмистр Бобров объяснял (а вах¬
мистры, полагать надо, народ знающий), что лазаретные докто¬
ра отрезанные конечности — это руки и ноги солдат, значит,—
в татарские деревни продают. Татары ими собак кормят.391
—	Эй, казаки! Станишники!..—	Pyi^ спасти нельзя,— сказал вчера Глащуку доктор,— ее
нужно срезать. А то заражение пойдет дальше, дойдет до серд¬
ца. Тогда — смерть!Без руки Глащука и домой, в Екатеринославскую, пустят (об
этом Глашук говорил со мной каждый день) — беспременно
пустят. В полном здоровье ему, конечно, «нет!» скажут. Комму¬
на там, а он 2-го конного ефрейтор. Кадет, значит. Глащук ре¬
шил: дам! Пусть режет руку!—	Эй, казаки! Станиш-ники-и!..Под утро ветер обогнул город и ушел куда-то на Бельбек.*	* *На лбу поручика-гвардейца золотой кокардой лежало пятно
солнца. Поручик еще спал. В палате говорили: «Выживет! Та¬
кие вот, худые да тощие,— они живучие...»Густая золотая пыль широкими дорожками подымалась от
одеял и стремилась к окнам. Глащук уже тоже проснулся — во¬
рочался. Он научился ворочаться одними ногами, не двигая ни
плеч, ни груди, на которой держал туго забинтованную руку.—	Господин вахмистр! Господин вахмистр!Видно, Глащуку вновь захотелось спросить насчет собак и
деревень татарских. Может, неправда?..Но вахмистр не отозвался.—	Господин вахмистр! Господин вахмистр!..Вахмистр, очевидно, спал.Глащуку, как тяжелобольному, разрешили курить в постели.
Потому Глащук курил даже и тогда, когда не хотелось. Он нау¬
чился зажигать спички одной рукой, держа коробок ладонью и
мизинцем, чиркая при этом большим и указательным. Когда
спичка вспыхивала, коробок падал на одеяло.—	Автоматично! У меня приспособление, что пулемет,— ав¬
томатично! — повторял Глащук, забавляясь.—	...Вас на перевязку. Вас... Тебя. Вас не надо еще... Подо¬
ждете! — уже обходила койки сестра Людмила.Потом, семеня длинными ногами в серых штанах, в палату
вошел врач Азиков. Он остановился в дверях, как раз там, где,
ударяясь о косяк, ломалась пробившаяся в палату полоса солн¬
ца.Кивая нам головой, врач поправлял очки. Очки очень не
шли его молодому бритому лицу. Впрочем, врач обыкновенно
носил пенсне. Но перед обходом он снимал его. «Солдаты не
любят»,— думал он. Врач Азиков думал вообще очень много.
Еще больше он разговаривал с офицерами. Чаще всего о своей
клиентуре в Москве, которая «ходит теперь черт знает к каким
врачам. По-ду-ма-ешь!..» Думал он еще и о русском народе, о
роли интеллигенции и о ее заданиях. Офицерам он говорил,392
что понимает солдат и умеет с ними разговаривать. Очевидно,
потому, говоря, например, о нагноении, он начинал с яровых
хлебов и кончал земельным законом генерала Врангеля.—	А, Глащук, здравствуй! — Доктор склонился над кроватью
Глащука, тонкий и длинный, как удочка.— Ничего, брат... Ни¬
чего... Думал я о тебе. Много думал! Дело твое вовсе не про¬
павшее. Снимем руку, да, брат, снимем, ничего не попишешь!—	Господин доктор!—	Но стоит ли, брат, из-за пустяков беспокоиться! Вер¬
нешься домой, в Екатеринославскую... Теперь при современ¬
ных, брат, земледельческих орудиях и одной рукой крестьянст¬
вовать можно.—	Господин доктор!Потолок надо мной вдруг плавно качнулся и побежал вверх
голубыми полосами. В голубом небе загорелось солнце. По за¬
литой солнцем дороге качалась, уходя куда-то, нагруженная со¬
ломой арба. Высоко на арбе стоял Глащук. Правил одной ру¬
кой, туго наметав на нее вожжи...—	Ну и слабость! — услыхал я далекий голос доктора, когда
холодной рукой взял он меня за пульс.♦	♦ ♦Проснулся я в обеденное время. Два санитара возле кровати
вахмистра ставили на пол носилки. Ворочали большое желтое
тело. Короткая пижама с красным крестиком на кармашке не
прикрывала его живота. Я&вот был перевязан. На перевязке
алело кровавое пятно, круглое, как пуп.—	Седьмой за ночь,— сказал санитар-пленный.— Бери его
за ноги и поворачивай...—	До сердца дошло.—	Что это дошло? — спросил я.—	Да заражение...— И Глащук стал здоровой рукой щупать
больную. Он подымался по руке все выше и выше. Ему каза¬
лось: боль ползет к сердцу.— Пусть режет! — сказал он, вдруг
оборачиваясь ко мне.Прошло недели две.В окно лил дождь. На стекле сквозь мутные потоки сочился
осенний серый день. Возле окна стоял Глащук. Правый рукав
его лиловой пижамы беспомощно болтался.—	Зацепить бы куда. Мешает...Сестра Людмила обещала английскую булавку. Потом забы¬
ла. У нее было много дел: поручик Лебеда, гвардеец, поправ¬
лялся.Когда Глащук двигал левой рукой, над правым его пле¬393
чом, почему-то быстрее здоровой руки, подымался короткий
обрубок, круглый, как банка из-под французских консервов.—	А ну, дай-ка устрою...— сказал новый сосед Глащука,
молодой кучерявый фейерверкер Попелюх, и, перевязав ру¬
кав узлом, укоротил его вдвое.И вот пустой рукав Глащука стал болтаться матерчатой
куклой с крохотной головкой-узлом и в широкой бледно-ли-
ловой юбке со сборками.—	Ну как, Глащук?—	Ну что, Глащук? Поправляешься?..—	Покорно благодарим! Поправляемся.О комиссии еще не могло быть и речи, а Глащук уже под¬
жидал ее.—	Отпустят по чистой,— говорил он, подсаживаясь то на
одну, то на другую койку.— Отпустят, и проберусь я, значит,
через фронт да в свою Екатеринославскую. Насчет того, чтоб
сомневаться, теперь уже никак невозможно! Инвалида пус¬
тят. У Деникина с Троцким соглашение имеется...Прошло еще три дня.*	* ♦Утром, когда раненые ждали первый чай, врач Азиков
пробежал через палату, встревоженный. Ни над кем не оста¬
новившись, он долго беседовал со старшей сестрой. Потом
сестра Людмила беседовала о чем-то с поручиком Лебедой.
Глащук подслушал знакомое слово «эвакуация».—	Поручик Лебеда! Поручик Лебеда! — кричал я, припод¬
нявшись.—	...Мы, значит, в Красной Армии тогда служили. Как
наступал Юденич на Петроград,— рассказывал рядом со
мной фейерверкеру Глащук,— в городе Петрограде тоже тогда
за эвакуацию говорилось. В Москву, это во вторую столицу,
значит... Ну и поедем мы то же самое и сейчас во вторую
столицу генерала Врангеля. В Симферополь-город или еще
куда. Главное, чтоб комиссия, значит, вовремя...Я лег на спину, потом поднял голову и вновь сел на кой-ку.—	Поручик Лебеда! Поручик Лебеда!Но поручик Лебеда не подошел. Подошел штабс-капитан
Рощин — марковец:—	Слыхали?..—	Что случилось?—	Слыхали?.. Армия Буденного проскочила нам в тыл.
Эта проклятая Каховка! Сейчас, по слухам, Буденный где-то
около станции Салтово стягивается и прет прямым путем на
Ново-Алексеевку. Понимаете? А связь с Джанкоем?.. А тыл
нашей Второй армии?..394
Вдруг он вскочил с моей койки.—	Поручик! Поручик Забелин!Через десять минут поручик Забелин, тоже сводно-гварде-
ец, пошел в город.У него были связи.В ожидании поручика Забелина и новых известий мы си¬
дели почти молча. Только юнкер Соловьев напевал, как и
всегда, свою любимую песенку:Раз в ночных потьмах —
мах, мах,—Шея с монахиней монах —
нах, нах...—	Господа, узнал! — перебил его вечером вернувшийся из
города поручик Забелин.— Наши части вышли из мешка.
Положение, кажется, спасено. Господа, кто в карты?..—	Мы еше повоюем, черт возьми,— как сказал Турге¬
нев! — Штабс-капитан Рощин подвинул к моей койке столик
с шашками.Он завел такую речь —
речь, речь,—Где бы нам с тобою лечь —
лечь, лечь,—уже опять запел юнкер Соловьев.Прошла еше одна неделя. Об эвакуации перестали и гово¬
рить.Но вот 29 октября, уже к вечеру, когда серое небо тяжело
ложилось на окна, всех трех сестер нашей палаты куда-то
спешно вызвали.—	Списки! Представьте списки температурочных! — в ко¬
ридоре около уборной кричал кому-то врач ^иков.—	В чем дело?—	Господа, что случилось?Потом в палату вошел поручик Лебеда. Его сломанная в
мундштуке папироса висела над нижней губой. Он нервно
жевал мундштук, все глубже в рот забирая папиросу.—	Господа! Красные перешли Сиваш, сбили Фостикова с
кубанцами и вошли в тыл перекопской группе. Кутепов с Ар¬
мянского Базара отходит на Юшунь...—	Поручик!—	А вы слыхали, поручик?..—	А Врангель?..—	А где Врангель?—	Ле^да!—	Поручик Лебеда!Я поднялся и тоже пошел к койке поручика Лебеды. Сту¬
ча костылями, меня обогнал юнкер Соловьев. Одна его нога,395
туго забинтованная, торчала за ним, как руль за лодкой. С
другого конца палаты быстро шел подпоручик Кампфмей-
ер — танкового дивизиона — с обожженным лицом, а пото¬
му сплошь перевязанным бинтами. Над бинтами торчали
уши, острые и густо покрытые волосами.—	Поручик, а Донской офицерский полк?..— глухо из-под
бинтов спросил он.—	Поручик, а не слыхали вы?..—	Оши-ба-юсь? Я о-ши-ба-юсь?..—	Юшуньские укрепления!—	Наша тяжелая артиллерия...—	Господа!—	Господа, Слащева теперь бы...—	Слащев...—	Уже, господа, поздно!Мы быстро обернулись.В дверях стоял врач Азиков.—	Только что пришло сведение,— сказал он.— Юшунь¬
ские укрепления прорваны. Враг уже в Крыму.—	Доктор... это... это проверено?И опять стало совсем тихо. Прошлепали чьи-то мягкие
туфли.—	Господин доктор! Господин доктор!—	Пшел к черту с твоей комиссией! — крикнул на Глащу-
ка Азиков.— Господа! Господа, сегодня ночью мы хрузимся
на пароходы. Господа, за 1раницей мы отдохнем... Господа,
новые пути борьбы... Господа...Я тихо отошел к своей койке и лег, уткнув в подушку ли¬
цо. Плечо мое ныло. Ныла и шея. Просачивающийся сквозь
перевязку запах гноя кружил голову.Пуля из шеи все еще не была вынута.Всю ночь в темное окно хлестал дождь. За окном шумела
Северная бухта. Кто-то на Понтонном мосту махал красным
и зеленым фонариками.Поручик Лебеда, штабс-капитан Рошин, юнкер Соловьев,
поручик Забелин, подпоручик Кампфмейер, фейерверкер По-
пелюх — кажется, все — собирали вещи. Глащук тоже снял
наволоку с подушки и запихивал в нее все, что имел — хлеб,
штаны, ботинки, полотенце... Над его правым плечом прыгал
круглый короткий обрубок. Кукла под ним раскачивалась на¬
право, налево: трепала широкую в этот день розовую юбку со
сборками.—	Господа, а Глащук в Симферополь едет... На комис¬
сию! — засмеялся юнкер Соловьев. Но никто не подхватил, и
смех его сейчас же оборвался.396
* * *Санитарные автомобили пришли под утро 30-го, когда толь¬
ко что начало светать.Мы грузились при полной тишине. Город еще спал. Каза¬
лось, о катастрофе еще никто ничего не ведает.Большой грузный транспорт «Ялта», точно буксир, тянул на
тросах старую негодную миноноску. «Ялта» то и дело меняла
ход. Когда скорость ее увеличивалась, тросы натягивались и
рвали ее назад; «Ялта» вздрагивала и скрипела. Когда же ход ее
вновь замедлялся, узкий миноносец нагонял нас. «Сейчас, сей¬
час нагонит...» — казалось нам. Врежется острым, по прямой
линии бегущим носом в высокую и грузную корму «Ялти». И
расчленит ее, и рассечет надвое...*	* *Мы вышли с рейда 30-го в 12 часов ночи, когда уже пере¬
полненный войсками и беженцами город и гудел, и качался за
нами в красных языках пламени. Горели военные склады. Над
зданием американского Красного Креста яростно носился бу¬
рый дым.—	Догорает аль только зачинается?—	А не все ли равно? Эх!..—	Севастополь... Россия... Прощай, Россия!..— звенел под
ветром чей-то женский голос.—	Твою мать! Матери твоей!.. Твою мать! Матери!..— ругал¬
ся возле женщины рослый казак-калединец.«Ялта» то и дело меняла ход. Га^ль над кормой нырял в
низком небе.Было холодно. Ветер бил о мачты сплошными полосами ко¬
сого дождя. Я хотел спуститься в 4-й трюм, туда, где лежали ра¬
неные нашего лазарета. Но, заглянув в трюм, глубокий, темный
и холодный, как колодец, я вновь пошел вдоль палубы.Частыми островками на палубе свдели кучки прикрытых
брезентом солдат. Вода под ними стояла до уровня бимсов. По
воде бежала черная рябь.За трубой миноносца краснело небо. Севастополя уже не
было видно. Он ушел в темноту — под волны. Но красное небо
в воде не тонуло. Оно скользило по волнам и бежало от гори¬
зонта до низкой серой кормы миноноски.Я повернулся, обошел несколько живых островков и пошел
на нос «Ялты». На носу, прислонясь к борту, кто-то курил.
Круглый красный огонек папиросы мигал под дождем, как
звездочка.Меня тряс холод. Я сел на скрученные канаты и задумался.
Но пуля в шее заставила меня вновь поднять голову. Кж раз в
это время мимо меня прошел Глащук. Я узнал его по пустому397
рукаву гимнастерки, который бился за ним, как черный дым
над трубой «Ялты». Шинели у Глащука не было.—	Не попасть тебе в Екатеринославскую...— сказал Глашуку
штабс-капитан Рощин, когда «Ялта» выходила с рейда.— Те¬
перь уж не попасть. Не-ет! Потому море...О чем думал Глащук?Я думал о том, что вот, не верстами скоро, а днями будем
считать мы расстояние от России...♦	* ♦—	Да, брат, не гадали! Не гадали, брат, не думали! — услы¬
хал я с носа голос доктора Азикова. Доктор силился перекри¬
чать ветер. Голос у него был резкий и звенел надтреснуто.Я повернул голову и, напрягая зрение, увидел его бритый
подбородок, едва освещенный огоньком тревожно вспыхиваю¬
щей папиросы. Над ней в полной темноте блестели два круга —
пенсне.—	Да, брат Глащук! Таковы, брат Глащук...— И вдруг ого¬
нек папиросы быстро взлетел вверх.Я вскочил, но опять сразу же упал на колени. «Ялту» рвану¬
ло на дыбы. Она взбросила нос в грузное низкое небо.—	Когда доктор падал за борт, его не было видно,— расска¬
зывал около трюма штабс-капитан Рощин.— Казалось, летит
окурок... Быстро, быстро. И не вниз, а назад.Из черного трюма неслись крики. Какая-то женщина рожа¬
ла. Кто-то плакад. Кажется, сестра Людмила.—	Су-у-дить?.. Уж не мы ль с вами судить его будем? —
вновь заговорил штабс-капитан.- Следствие? Бросьте, Лебеда!
Наша песенка...*	* *Набежал ветер.«Ялту» качало и подбрасывало.За нами и вокруг нас шли к югу серые корпуса длинноно¬
сых кораблей.Над морем светало...Германия. Фихтенгрунд.Апрель—сентябрь 1925 г.
СОДЕРЖАНИЕВместо предисловия3АНТОН ТУРКУЛ
ДРОЗДОВЦЫ в ОГНЕ
Картины гражданской войны 1918^1920 гг.
13ГЕОРГИЙ ВЕНУС
ВОЙНА И ЛЮДИ
Семнадцать месяцев с дроздовцами*205
Антон Васильевич Туркул
ДРОЗДОВЦЫ в ОГНЕГеоргий Давыдович Венус
ВОЙНА И ЛЮДИРедактор
В. ТретьяковаХудожественный редактор
И, МаревТехнический редактор
Н. ПривезенцеваКорректор
Я. КузнецоваКомпьютерная верстка
И. ПонятыхЛР N9 030129 от 23.10.96 г.
Подписано в печать 27.11.96.Уч.-изд. л. 27,22. Цена 23 100 р.Цена для членов клуба 21 ООО р.Издательский центр «ТЕРРА».113184, Москва. Озерковская наб., 18/1, а/я 27.Книги издательства «ТЕРРА»
можно купить в магазинах по адресу:113399, Москва, ул. Мартеновская, 9/13,
ч(ТЕРРА»—книжный клуб» № 1.Тел, 304-57-98, 304-61-13113216, Москва, б-р Дмитрия Донского, 14 б,
«ТЕРРА»—книжный клуб» № 2.Тел. 712-34-54123022, Москва, ул. Красная Пресня, 29,
чгТЕРРА»—книжный клуб» № 3.Тел. 252-03-50129110, Москва, пр. Мира, 79, стр. 1,
4(ТЕРРА»—книжный клуб» № 4.Тел. 281-81-01или заказать по адресу:109033, Москва, а/я 66.